Автор: Козер Льюис А.
Теги: школы и направления в социологии история социологических учений социология социологические исследования
ISBN: 5-89123-963-9
Год: 2006
Текст
Льюис А. Козер
Карл Маркс
Макс Вебер
Торстейн Веблен
Чарльз Хортон Кули
Джордж Герберт Мид
Роберт Эзра Парк
МАСТЕРА
Карл Маннгейм
Питирим Сорокин
Уильям Айзек Томас
Флориан Знанецкий
СОЦИОЛОГИЧЕСКОЙ
Идеи МЫСЛИ
в историческом
и социальном
контексте
Издательство
«НОРМА»
Masters of
Sociological Thought
Ideas in Historical and Social Context
SECOND EDITION
LEWIS A. COSER
STATE UNIVERSITY OF NEW YORK AT STONY BROOK
Under the General Editorship of Robert K. Merton
COLUMBIA UNIVERSITY
Harcourt Brace Jovanovich, Inc.
NEW YORK CHICAGO SAN FRANCISCO ATLANTA
Льюис А. Козер
Мастера
социологической
мысли
Идеи в историческом и социальном
контексте
Издательство НОРМА
Москва, 2006
УДК 316.2
ББК 60.51
К59
Перевод с английского языка выполнен
в Институте социально-политических исследований РАН
Научный редактор — доктор философских наук,
профессор И. Б. Орлова
Переводчик — Т. И. Шумилина
The English language edition of this book is published
by Waveland Press, Inc.
4180 IL Route 83, Suite 101, Long Grove, Illinois 60047*-
United States of America
Козер Льюис A.
K59 Мастера социологической мысли. Идеи в историче-
ском и социальном контексте / Пер. с англ. Т. И. Шуми-
линой; Под ред. д. ф. н., проф. И. Б. Орловой. — М.: Нор-
ма, 2006. — 528 с.
ISBN 5-89123-963-9 (рус.)
ISBN 0-15-555130-2 (англ.)
Книга представляет собой перевод с английского работы из-
вестного американского социолога Лыоиса Козера. Концепции
социологов-классиков, основателей научных направлений рас-
сматриваются на фоне исторической, социальной и интеллекту-
альной среды, в которой жили и’работали ученые. Такой подход
позволяет по-иному взглянуть на привычные трактовки и на са-
мих классиков.
Книга Козера выступает одновременно и серьезным науч-
ным исследованием, и выдержавшим проверку временем учеб-
ным пособием для студентов и преподавателей.
ISBN 5-89123-963-9 (рус.)
ISBN 0-15-555130-2 (англ.)
© 1977, 1971 by Lewis A. Coser
2003 reissued by Waveland Press, Inc.
© ИСПИ PAH, 2005
© Издание на русском языке
ООО «Издательство НОРМА», 2005
Содержание
От редактора.........................................XI
КАРЛ МАРКС
Социологические идеи Маркса ..........................3
Классовая теория ..................................10
Теория отчуждения .................................14
Социология знания..................................17
Динамика социального изменения ....................20
Жизненный путь.......................................24
Маркс становится младогегельянцем..................26
Пребывание в Париже: Маркс-социалист...............29
Завершение периода ученичества.....................31
Создание Первого Интернационала ...................35
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса....39
Идея прогресса.....................................40
Идея отчуждения ...................................42
Идея совершенствования ............................44
Идея всеобщности ..................................45
Влияние современников на идеи Маркса ..............46
Социальный контекст .................................51
Общая картина .....................................51
Семейная среда и товарищи юношеских лет ...........53
Рабочая аудитория Маркса ..........................57
Изоляция и двойная маргинальность .................60
Резюме...............................................65
МАКС ВЕБЕР
Научные идеи ....?...................................69
Естественная наука, социальная наука
и ценностное соответствие .........................72
Идеальный тип .....................................77
VI
Содержание
Причинность и вероятность .........................80
Типы власти .......................................83
Значение идей .....................................84
Класс, социальный статус и власть..................86
Бюрократия ........................................89
Рационализация и разрушение иллюзий ...............92
Вебер как человек ...................................94
В отчем доме ......................................96
Начало преподавательской карьеры .................100
Годы творческой зрелости..........................103
Образцовый моралист...............................106
Интеллектуальный контекст...........................108
Вебер и идеалистическое наследие .................109
Влияние немецкого историцизма и социологии .г.....114
Ницше и Маркс — их решающее влияние...............117
Социальный контекст ................................119
Семейная паутина .................................120
Общественная сфера деятельности ..................123
Вебер — университетский профессор ................127
Резюме..............................................132
ТОРСТЕЙН ВЕБЛЕН
Социологические идеи................................135
Общая позиция ....................................136
Анатомия соперничества ...........................142
Социология знания ................................145
Функциональный анализ.............................148
Теория социального изменения......................149
Особенности личности ...............................153
Норвежец-маргинал ................................154
Студент-маргинал .................................156
Маргинал в университетской среде..................158
Независимый политик-маргинал .....................169
Интеллектуальный контекст...........................176
Влияние Беллами, Маркса и эврлюционистов .........176
Дань прагматизму .................................181
Содержание VII
Социальный контекст ...............................182
Маргинальная личность ...........................186
Аудитория и коллеги Веблена......................191
Резюме ............................................195
ЧАРЛЬЗ ХОРТОН КУЛИ
Социологические идеи...............................199
Концепция зеркального «Я» .......................199
Органическое видение общества ...................201
Первичная группа ................................202
Социологический метод ...........................207
Социальный процесс ..............................208
Институциональный анализ.........................210
Биографические данные..............................211
«Мудрец из Энн-Арбора» ..........................215
Интеллектуальная среда ............................218
Влияние Дж. Болдуина и У. Джеймса................220
Социальная среда ..................................224
Университетская среда ...........................227
Наследие Кули ...................................234
Резюме.............................................236
ДЖОРДЖ ГЕРБЕРТ МИД
Творческое наследие Мида...........................239
Личность в обществе .............................240
Генезис «моего Я» ...............................242
Категории «I» и «Ме» ............................246
Мид как создатель направления ...................249
Биографические сведения ...........................251
Мид в Чикаго ....................................255
Интеллектуальный контекст........................ 260
Наследие протестантизма и пограничной традиции ..261
Эволюционизм ....................................262
Немецкий идеализм ...............................263
Содружество прагматиков .........................266
VIII Содержание
Социальный контекст................................267
Социальное окружение и коллеги Мида .............271
Резюме ............................................272
. РОБЕРТ ЭЗРА ПАРК
Социологические идеи...............................275
Коллективное поведение
и социальный контроль............................276
Четыре основных социальных процесса .............278
Социальная дистанция ............................280
Социальное изменение ............................283
Биотический порядок и социальный порядок ........284
Мое «Я» и социальная роль ...................... 287
Частная жизнь..............................г...:...289
Парк — журналист и студент,
изучающий философию .............................291
Парк-активист ...................................293
Академическая карьера............................294
Интеллектуальный контекст..........................299
Влияние немецкой социальной науки ...............300
Влияние эволюционизма
и европейской социальной психологии ............303
Социальный контекст.............................. 304
Социология в Чикагском университете в начале XX века 308
Университетская карьера..........................312
Резюме.............................................315
КАРЛ МАННГЕЙМ
Творческое наследие ...............................319
Социология знания ...............................319
Социология «планируемой реконструкции» ..........331
Два периода жизни..................................337
Будапештский период..............................337
Английский период................................344
Интеллектуальная среда ............................348
Марксизм и историцизм ...........:...............350
Содержание
IX
Гештальтпсихология, неокантианство
и феноменология .................................353
Дань Гегелю......................................356
Поворот к прагматизму ...........................357
Социальный контекст ...............................359
Венгерская среда ................................359
Немецкое общество в 20-е гг......................362
Английское общество в 30-е гг....................365
Резюме ............................................368
ПИТИРИМ СОРОКИН
Творческое наследие ...............................371
Социологические идеи П. Сорокина ................371
Панорамное видение общества и культуры...........373
Социология знания ...............................378
Социальная стратификация и мобильность ..........383
Социальная философия ............................389
Питирим Сорокин как человек .......................391
Путь от иконописца
к профессиональному революционеру................391
Студент и ученый в Санкт-Петербурге .............396
Революция и послереволюционный период............400
Первые годы в Америке ...........................404
Годы, проведенные в Гарварде ....................406
Интеллектуальное окружение ........................413
Народничество: Герцен, Лавров и Михайловский ....414
Данилевский и его протест против концепции
линейного прогресса..............................419
Преподаватели и коллеги в Санкт-Петербурге ......422
Социальный контекст................................428
Неудавшаяся революция ...........................428
Вечный одиночка из народа коми...................431
Одиночество в Америке............................433
Резюме ............................................437
УИЛЬЯМ АЙЗЕК ТОМАС И ФЛОРИАН ЗНАНЕЦКИЙ
Социологические идеи...............................441
«Польский крестьянин» — этапная работа...........442
X Содержание
Теоретические основания
«Польского крестьянина» .........................443
Типология акторов................................449
Уильям Айзек Томас — от этнографа
к социальному психологу .........................453
Ситуационный анализ У. Томаса ...................456
Флориан Знанецкий — философ, ставший социологом ....460
Социология знания Знанецкого ....................466
Биографическая информация..........................471
Уильям Томас ....................................471
Флориан Знанецкий ...............................480
Интеллектуальная среда ........................... 488
Уильям А. Томас ................................ 488
Флориан Знанецкий .......................7..:....495
Социальный контекст .......................,.......501
Уильям А. Томас .................................501
Флориан Знанецкий ...............................504
Резюме.............................................513
От редактора
Предлагаемая читателю книга представляет собой перевод
на русский язык труда известного американского социолога
Льюиса Альфреда Козера1. Если буквально переводить употреб-
ленное в названии слово «masters», то это книга — о «корифе-
ях», «мастерах», «выдающихся творцах» социологической мыс-
ли, создавших классические социологические концепции.
По мнению Льюиса Козера, социологу — в какой бы сфере
деятельности он ни работал — необходимо на стадии обучения
дать глубокое представление об истории развития социологиче-
ской теории, что даже более важно, чем формальное знание
различных концепций и теоретических построений. Чтобы по-
нять их сущность и значение, студенту необходимо приобрести
хорошее знание социальной и интеллектуальной среды, в кото-
рой эти теории родились. «Это, конечно, не означает, что зна-
ние социального и исторического источника идей является
достаточным; но несомненно, что конкретную систему идей
невозможно правильно оценить, если не понять того социаль-
ного контекста, в который она уходит своими корнями. Автор
книги стремится дать именно такое знание — внести свой
вклад в то, что можно определить как социальную экологию со-
циологических идей»1 2.
Поиск такого знания и определил для Л. Козера выбор
имен выдающихся мастеров социологии, основателей класси-
ческих научных направлений. Автор выбрал 15 имен:
О. Конт, К. Маркс, Г. Спенсер, Э. Дюркгейм, Г. Зиммель,
М. Вебер, Т. Веблен, Ч. Кули, Дж. Мид, Р. Парк, В. Парето,
К. Маннгейм, П. Сорокин, У. Томас и Ф. Знанецкий, В дан-
ное издание вошли главы, посвященные социологическим
идеям К. Маркса, М. Вебера, Т. Веблена, Ч. Кули, Дж. Мида,
Р. Парка, К. Маннгейма, П. Сорокина, У. Томаса и Ф. Зна-
1 См.: Coser L. A, Masters of Sociological Thought. Ideas in Historical
and Social Context. 2nd ed. N. Y., 1977.
2 Merton R, K. Introduction // Coser L. A, Masters of Sociological Tho-
ught. Ideas in Historical and Social Context. P. XIII.
XII
От редактора
нецкого. Тексты представлены полностью, без каких-либо со-
кращений или изменений. Перевод с английского выполнен
Т. И. Шумилиной, чье исключительно бережное и скрупулез-
ное отношение к тексту позволило передать все оттенки ав-
торских трактовок.
Контекстуальность социологических идей раскрывает и
очень стройное композиционное решение книги Л. А. Козера.
Каждый из разделов посвящен отдельному ученому, сущности
его концепций, его личностным особенностям, биографии,
рассказу об интеллектуальной среде, в которой жил ученый, и
формированию его мировоззрения под воздействием конкрет-
ных социально-исторических условий.
Л. Козер, говоря о контексте рассматриваемых идей, уста-
навливает интеллектуальных предшественников каждой значи-
тельной социологической концепции и даже, в известной сте-
пени, прослеживает ее дальнейшую судьбу. Исследуя проис-
хождение идей, он выделяет из самой науки социологии тенден-
ции, позволяющие анализировать и объяснять их развитие. Он
связывает взгляды и убеждения каждого теоретика с его жиз-
ненной, иногда даже бытийной историей, ее социальными и
психологическими аспектами, взлетами и падениями научной
карьеры, социальным статусом, со специфической аудиторией
и референтными группами, социально-политической атмосфе-
рой. Все это дает читателю представление о «выдающемся твор-
це» как о живом человеке: думающем, чувствующем, страдаю-
щем.
Примечательно, что сжатые и ясные формулировки Л. Козе-
ра, отточенные полувековым преподавательским опытом, изло-
жены в доброжелательной манере. Такой стиль представляет
удачную и убедительную противоположность многословному и
малопонятному языку, ставшему болезнью социологии знания.
Более того, его критический анализ всегда остается глубоко на-
учным, лишенным так популярного язвительного налета, при
котором «анализ» сводится преимущественно к «разоблачению»
и очернению носителя идей.
Общий замысел книги подсказал Л. Козеру его учитель и
друг — социолог с мировым именем Роберт Мертон. Он оказы-
вал всемерную поддержку автору в работе как над первым, так
и над вторым изданием книги и написал к ней краткое преди-
словие. В нем Р. Мертон отмечает нестареющую ценность и ог-
ромный интерес к книге многих поколений студентов. Мертон
От редактора
XIII
относит «просветительский труд» своего ученика к числу не-
многих учебных пособий, выдержавших проверку временем.
Мертон прежде всего указывает на «редкое умение профес-
сора Козера излагать сложные и запутанные идеи, не упрощая
их, что позволяет глубоко проникать в их сущность, в истоки
их зарождения. В результате изложение каждой классической
концепции является критическим по манере рассмотрения, ис-
черпывающим по широте толкования и добросовестным по
раскрытию ее важнейших элементов. Я не знаю другой кни-
ги, — заключает Р. Мертон, — в которой бы так тщательно,
точно и кратко излагались основные положения столь широко-
го спектра классической теории»1.
Мертон также обращает внимание на то, что данная книга
отнюдь не является еще одной в числе многих других работ по
истории социологии, написанных так, как если бы социологи-
ческие идеи рождались бесплотным разумом, лишенным телес-
ной оболочки, независимо от всяких воздействий, стимулов,
преград и побуждений, обусловленных временем, местом, исто-
рией, обществом и культурой.
Соответствует духу книги и выбранная Козером в качестве
эпиграфа строка из Гете: «Всем, что вы унаследовали от отцов,
вы должны овладеть, чтобы обладать» («Was Du ererbt von dein-
en Vaetern hast, erwirb es, um es zu bezitzen»)1 2. Льюис Козер
предлагает нам свою книгу, помогающую овладеть и обладать
наследием социологической мысли, выполнив за ее творцов то,
что они не смогли сделать сами, а именно осмыслить то влия-
ние, которое оказали их образ жизни и среда, в которой они
жили и работали, на характер и сущность их теорий. И далее:
как их теории, в свою очередь, влияли на дальнейшее развитие
общества.
Несколько слов о самом авторе. Льюис Альфред Козер
(1913—2003) родился в Германии. В 1933 г. он уехал в Париж,
где изучал сравнительную литературу и социологию в Сорбонне
и был активным участником марксистских политических круж-
ков. В 1941 г., когда началась Вторая мировая война, он был
арестован французским правительством, которое, как расска-
зывал Козер, выискивало всех выходцев из Германии, включая
1 Merton R. К. Introduction // Coser Ь. A. Masters of Sociological Tho-
ught. Ideas in Historical and Social Context. P. VII.
2 В настоящем издании данный эпиграф не приводится.
XIV
От редактора
даже антифашистов, и помещало их в лагеря для интерниро-
ванных на юге Франции. По счастливому стечению обстоя-
тельств, когда Соединенные Штаты расширили иммигрантские
квоты для политических беженцев, ему удалось перебраться в
Америку, где и прошла вся дальнейшая жизнь ученого.
В США Козер учился в Колумбийском университете, где
получил степень доктора социологии. В числе его преподавате-
лей были уже упоминавшийся Роберт Мертон, а также Поль
Лазарсфельд. Диссертация Л. Козера «Функции социального
конфликта» («Functions of Social Conflict») стала классическим
произведением и была упомянута в «Обозрении современной
социологии» в 1997 г. как одна из самых популярных книг по
социологии XX в.
Льюис Козер практически всю жизнь преподавал>социоло-
гию в американских университетах, в том числе в Чикагском и
Калифорнийском в Беркли. Он основал факультет социологии
в университете Брандейса и преподавал там в течение 15 лет до
перехода на факультет социологии в университет штата Нью-
Йорк, где оставался до ухода на пенсию. С 1987 г. Козер стал
почетным профессором в Бостонском колледже, а затем — Бос-
тонском университете.
Козер был президентом Общества по изучению социологи-
ческих проблем в 1967—1968 гг., президентом Американской
социологической ассоциации в 1975 г. и президентом Восточ-
ной социологической, ассоциации в 1983 г.
Примечательна социальная позиция ученого и его оценка со-
циальной роли науки. Хотя Козер гордился тем, что не смеши-
вал свои политические и социологические взгляды, он негатив-
но относился к отказу современной американской социологии
от социальной критики. В 1990 г. во время лекционной поездки
в Восточную Германию он предупреждал, что «социологии гро-
зит утрата своей критической остроты».
Всю долгую жизнь Козер продолжал работать, думать, чи-
тать. «Если когда-нибудь случится, что я не смогу больше чи-
тать, — однажды сказал он, — тогда я хотел бы уйти». Менее
чем за две недели до своей кончины он обнаружил, что ему
стало трудно читать...
И. Б. Орлова,
доктор философских наук,
профессор
Карл Маркс
Karl Marx
1818-1883
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ МАРКСА
(Общество, по Марксу, представляет собой подвижный. _ба_-
ланс противоположно направленных сил, которые, взаимодей-
ствуя и борясь.между собой, порождают социальные измене-
ния. Итак, отправной точкой социальной доктрины Маркса яв-
ляется идея развития общества. Но для него движущей силой
г прогресса выступает борьба, а не мирное развитие, именно
противоречие является первоосновой всех вещей, асоциальный
конфликт — стержнем исторического процесса. Такое понима-
ние общественного развития резко отличалось от большинства
доктрин его предшественников XVIII в., но соответствовало
многим течениям научной мысли века XIX. По Марксу, движу-
щей силой истории является характер отношений людей друг к
другу в процессе их непрерывной борьбы за то, чтобы вырвать
средства к существованию у природы. «Первоначальный исто-
рический акт — это... создание самой материальной жизни. Это
действительно исторический акт, фундаментальное условие
всей истории»1. Обеспечить себя достаточным количеством пи-
щи и воды, жилищем и одеждой было главным в устремлениях
людей на заре человечества, и именно эти потребности до сих
пор остаются основными, если попытаться проанализировать
всю сложную анатомию современного общества. Но борьба че-
ловека с природой не прекращается даже тогда, когда его по-
требности удовлетворяются. Человек остается постоянно не-
удовлетворенным животным. Когда первоначальные потребно-
сти удовлетворены, это «приводит к новым потребностям —
и возникновение этих потребностей и есть первый историче-
1 Все приведенные в тексте цитаты, иллюстрирующие основные
положения доктрины Маркса, взяты из его произведений, переведен-
ных на английский язык. Автор широко использует в качестве перво-
источника сборник: Marx К. Selected Writings in Sociology and Social
Philosophy. L., 1964. P. 60. Цитируются также: Marx К., Engels F. Selec-
ted Works. Vol. I. M., 1962.
2 - 5470
4
Карл Маркс
ский акт»1. Новые потребности развиваются, когда найдены
средства, позволяющие удовлетворить прежние.
Как только люди выходят из первобытной, общинной ста-
дии своего развития, они, в стремлении удовлетворить свои
первоначальные и последующие потребности, вступают в отно-
шения антагонистического взаимодействия. Как только в чело-
веческом обществе возникает разделение труда, оно приводит к
образованию антагонистических классов, главных действующих
лиц в исторической драме.
Маркс показал себя как историк-релятивист, согласно кон-
цепции которого все социальные отношения между людьми,
так же как и системы их представлений, определяются теми
конкретными историческими периодами, в которых они воз-
никают. «Идеи и категории являются не в большей степени
вечными, чем те отношения, которые они выражают. Они вы-
ступают исторически «преходящими продуктами»1 2. Так, напри-
мер, когда экономисты-классики представляли деление обще-
ства на три его составляющие — землевладельцев, капитали-
стов и людей наемного труда — как навсегда данное в
естественном порядке вещей, Маркс рассматривал такие кате-
гории как типичные лишь для определенных исторических пе-
риодов, как продукты исторически преходящего положения ве-
щей.
- Историческая специфичность является критерием мировоз-
зренческого подхода Маркса. Когда он^утверждает, например,
что все предыдущие исторические периоды были отмечены
классовыми битвами, он сразу же добавляет, что эти битвы раз-
личались по своему характеру соответственно этапам развития
истории. В отличие от своих основных предшественников, ко-
торые были склонны рассматривать историю как единообраз-
ную последовательность битв между богатыми и бедными или
между слабыми (бесправными) и сильными (власть имущими),
Маркс утверждал, что хотя классовой борьбой отмечена вся ис-
тория, соперники в этой борьбе в ходе исторического процесса
менялись. Несмотря на то, что можно было бы усмотреть неко-
торое сходство между ремесленниками эпохи позднего средне-
вековья, боровшимися с мастерами своих гильдий, и современ-
1 Marx К. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy.
2 Marx K, The Poverty of Philosophy. M.; L., 1956. P. 1.
Социологические идеи Маркса
5
ними промышленными рабочими, вступающими в столкнове-
ния с капиталистами, соперники, тем не менее, находятся в
функционально различных ситуациях. Формы борьбы опреде-
ляются характером всей социальной среды. То обстоятельство,
что современные промышленные рабочие, в отличие от средне-
вековых ремесленников, навсегда отчуждены от контроля над
средствами производства и в результате вынуждены продавать
свой труд тем, кто контролирует эти средства производства, де-
лает их классом, качественно отличающимся от ремесленни-
ков. То обстоятельство, что современные рабочие являются
формально «свободными» продавать свой труд, будучи вынуж-
денными условиями самого своего существования (экзистенци-
.ально) поступать так, делает их положение исторически специ-
фическим и функционально отличным от прежних эксплуати-
руемых классов.
Мировоззрение Маркса резко отличалось от взглядов
О. Конта и Г. Гегеля, для которых развитие человечества следо-
вало главным образом из развития идей или человеческого духа.
‘ Маркс взял в качестве отправной точки своей концепции измё- i
нение окружающих человека материальных условий, разнооб-
разные и меняющиеся отношения, в которые вступают люди
для того, чтобы добыть средства к существованию. «Правовые
отношения так же, как и форму государства, следует выводить
не из них самих и не из так называемого общего развития чело-
веческого духа, а скорее видеть их корни в материальных усло-
виях, в том совокупном целом, что Гегель... объединяет назва-
нием «гражданское общество». Характер строения гражданского
общества следует искать в политической экономии»1.
Согласно Марксу, изменения общественных систем не мо-
гут быть объяснены такими внесоциальными факторами, как
география или климат, поскольку они остаются относительно
неизменными при главных исторических трансформациях. Та-\
кие изменения не могут быть объяснены также и ссылкой наГ
возникновение новых идей. Генезис и признание идей зависит^
от чего-то такого, что само по себе идеей не является. Идеи не<
являются главной движущей силой, а лишь отражением (пря-^
мым или выраженным в сублимированном виде) материальных <
1 Marx К., Engels F. Selected Works. Vol. I. P. 362.
2* .
6
Карл Маркс
интересов, которые побуждают людей к действию в отношени-
ях друг с другом1.
Именно у Гегеля, хотя, быть может, также и у Ш. Монтес-
кье, Маркс позаимствовал свою холистическую концепцию,
представляющую общество как структурно интегрированное
целое. Следовательно, для Маркса любой аспект этого цело-
го — будь то своды законов, системы образования, религия или
искусство — не может быть понят сам по себе. Общества же,
кроме того, представляют собой не только структурные целые,
но и развивающиеся всеобщности. Личный вклад Маркса заклю-
чается' в определении независимой переменной, игравшей лишь
второстепенную роль в философской системе Гегеля: способа
экономического производства.
Хотя исторические изменения происходят в результате
взаимодействия многих компонентов, но только единственный
из них — экономический фактор — является решающим при
анализе зависимых переменных. «Политическое, правовое, фи-
-дософское, литературное и художественное развитие зиждется
на основе экономики. Но все они действуют друг на друга и на
экономический базис. Не следует считать, что экономическое
положение является единственным активным фактором, а все
остальные факторы оказывают лишь пассивное воздействие.
Скорее следует считать, что именно существование взаимного
воздействия в области экономической необходимости в конеч-
ном итоге всегда доказывает свою правомерность»1 2.
Совокупность всех производственных отношений, т. е. от-
ношений, которые люди устанавливают друг с другом, когда
они используют существующее сырье и технологии для дости-
жения своих производительных целей, составляет реальный
фундамент, на котором строится вся культурная надстройка об-
щества. Под производственными отношениями Маркс понимал
не только отношения, складывающиеся в процессе производст-
ва, хотя это их важная составляющая, но и общесоциальные от-
ношения, в которые люди вступают, участвуя в экономической
жизни. «Орудия производства (машины, оборудование) не в
1 См.: Encyclopedia of the Social Sciences. N. Y., 1935.
2 Marx K., Engels F. Selected Works. Vol. II. P. 304. Здесь приводится
более поздняя формулировка идеи, данная Марксом. В прежних
Маркс высказывался значительно более категорично по поводу прио-
ритета экономических факторов.
Социологические идеи Маркса
большей степени представляют собой экономическую катего-
рию, чем вол, тянущий плуг. Современная мастерская, осно-
ванная на использовании машин, является выражением обще-
ственного производственного отношения, экономической кате-
горией»1.
Способ экономического производства находит свое выраже-
ние в отношениях между людьми, которые не зависят от любо-
го отдельного индивида и не подчиняются воле или целям от-
дельного индивида.
«В общественном производстве люди вступают в различные
отношения, которые являются обязательными и не зависят от
их воли; эти производственные отношения соответствуют оп-
ределенной стадии развития материальных возможностей про-
изводства (производительных сил). Общая совокупность этих
производственных отношений образует экономическую струк-(
туру общества — его реальный базис, на котором возникают'
правовые и политические надстройки и которым соответству-'
ют определенные формы общественного сознания. Способ
производства материальных благ определяет общий характер
социальных, политических и духовных процессов, происходя-4
щих в реальной жизни. Не сознание людей определяет их бы-
тие, но, напротив, их общественное бытие определяет их соз-/
нание»1 2. -J
Главным в высказанных Марксом наблюдениях является то/
что люди рождаются в обществах, в которых отношения собст-
венности уже установились. Отношения собственности, в свою
очередь, приводят к возникновению различных социальных
классов. Подобно тому, как человек не может выбирать себе
отца, он не может выбирать себе свой класс (социальная мо-
бильность, хотя и признаваемая Марксом, практически не иг-
рала никакой роли в его классовой теории). Как только человек
оказывается приписанным к какому-либо определенному клас-
су по своему рождению, как только он становится феодалом
или крепостным, промышленным рабочим (пролетарием) или
капиталистом, его образ поведения уже предписан. «Опреде-
ленные индивиды, производительная деятельность которых
проявляется определенным образом, вступают в... определен-
ные социальные и политические отношения». Такая классовая
1 Marx К. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 93.
2 Ibid.
8
Карл Маркс
роль главным образом и определяет самого человека. В преди-
словии к «Капиталу» Маркс пишет: «Здесь мы рассматриваем
отдельных индивидов лишь постольку, поскольку они персони-
фицируют экономические категории, воплощают определенные
классовые отношения и классовые интересы»1. Утверждая это,
Маркс не отрицал действия других переменных, но сосредото-
чивал свое внимание на классовых ролях, как главных призна-
ках.
Разное положение в классовом спектре общества приводит к
различным классовым интересам. Такое различие интересов
вытекает не из классового сознания или отсутствия такового у
индивидов, но из их объективных позиций в отношении к про-
цессу производства. Люди могут не осознавать своих^классовых
интересов и тем не менее быть движимыми ими. ..
Несмотря на то что Маркс придает особое значение объек-
тивным детерминантам классово обусловленного поведения, он не
выражал общество и класс через отдельных действующих лиц.
«Прежде всего не следует изначально представлять «общество»
как некую абстракцию, противостоящую отдельному индивиду.
Каждый индивид является социальным существом. Его жизнен-
ные проявления, даже если они не обнаруживаются непосред-
ственно в форме социальных проявлений, осуществляются со-
вместно с другими людьми и являются поэтому проявлением и
утверждением общественного бытия социальной жизни»1 2. Че-
ловек неизбежно вовлечен в сеть социальных отношений, кото-
рые сдерживают его действия; поэтому его попытки уничто-
жить эти принудительные ограничения, в общем, обречены на
неудачу. Человек проявляет эти социальные свойства только в
обществе, хотя на отдельных переломных этапах истории ему
удается изменить природу этих ограничений.
Разделение общества на классы является источником фор-
мирования политических, этических, философских и религи-
озных взглядов на мир, взглядов, которые выражают сущест-
вующие классовые отношения и направлены либо на укрепле-
ние, либо на подрыв могущества и власти господствующего
класса. «Идеи правящего класса являются в любую эпоху гос-
подствующими идеями; т. е. класс, который является главной
(господствующей) материальной силой в обществе, является в
1 Marx К., Engels F. Selected Works. Vol. I. P. 93.
2 Ibid.
Социологические идеи Маркса
9
то же время и главной интеллектуальной силой. Класс, имеющий
в своем распоряжении средства материального производства, об-
ладает контролем и над средствами интеллектуального произ-
водства»}. Однако угнетаемые классы, хотя и испытывают
сдерживающее воздействие идеологического господства угне-
тателей, создают контридеологии для борьбы с ними. В рево-
люционные и предреволюционные периоды даже случается,
что некоторые представители господствующего класса наруша-
ют свою классовую верность. Поэтому «некоторые из буржуазг
ных идеологов, поднявшихся до уровня теоретического пони-
мания исторического движения в целом»1 2, переходят на сторо-
ну пролетариата.
Каждый социальный порядок отмечен непрерывным изме-
нением производительных сил, т. е. тех сил природы, которыми
можно овладеть с помощью соответствующих технологий и
мастерства. И в результате «производственные отношения об-
щества меняются, трансформируются с изменением и развити-
ем материальных средств производства, производительных
сил»3. В определенный момент изменившиеся производствен-
ные отношения приходят в противоречие с существующими от-
ношениями собственности, т. е. с существующим разделением
на собственников и людей, не обладающих собственностью.
Когда это происходит, представители высших классов приходят
к осознанию того, что существующие отношения собственно-
сти являются тормозом дальнейшего развития. Те же классы,
которые надеются добиться господствующего положения путем
изменения отношений собственности, становятся революцион-
ными. Новые общественные отношения начинают развиваться
в недрах старых общественных структур и возникают из проти-
воречий и напряженных отношений внутри них, одновременно
их обостряя. Например, новые способы промышленного про-
изводства, медленно нарождавшиеся в недрах феодального об-
щества, позволили буржуазии, управлявшей этими новыми
способами производства, эффективно оспаривать властные по-
зиции классов, господствовавших в феодальном обществе. Как
только буржуазный способ производства достиг достаточного
удельного веса, он разрушил феодальные отношения, в недрах
1 Marx K.f Engels F. Selected Works. Vol. I. P. 93.
2 Ibid. P. 43.
3 Ibid. P. 147.
10
Карл Маркс
которых появился. «Экономическая структура капиталистиче-
ского общества выросла из экономической структуры феодаль-
ного общества. Разрушение последнего высвободило зародыши
первого»1. Аналогичным образом капиталистический способ
производства порождает класс фабричных рабочих — пролета-
риат. По мере того, как эти люди приобретают классовое само-
сознание, они начинают осознавать свое главное противоречие
с классом буржуазии и объединяются для того, чтобы свергнуть
строй, которому они обязаны своим существованием. «Проле-
тариат выносит приговор той самой частной собственности,
которая, создав пролетариат, обращает его против самой себя»1 2.
Новые социальные и/экономические формы отливаются в мат-
рицах их предшественников.
КЛАССОВАЯ ТЕОРИЯ
Классовая теория Маркса исходила из основной посылки,
согласно которой «история всех существовавших до сих пор об-
ществ — это история борьбы классов»3. Согласно этому взгля-
ду, уже с тех пор, когда человечество вышло из своего перво-
бытного и относительно недифференцированного состояния,
оно оставалось по сути своей разделенным на классы, которые
сталкивались в борьбе за классовые интересы. В капиталисти-
ческом мире, например, производство — ядро капиталистиче-
ской системы — является главным местом проявления антаго-
низма между классами (эксплуататорами и эксплуатируемыми,
покупателями и продавцами рабочей силы), а не их функцио-
нального сотрудничества. Классовые интересы и столкновения
притязаний на власть (борьба за власть), которые они влекут за
собой, являются главным, определяющим фактором социаль-
ного и исторического^процесса.
При анализе классовых отношений в центре внимания Мар-
кса постоянно находился вопрос о том, каким образом отноше-
ния между людьми формируются под влиянием положения, за-
нимаемого ими по отношению к средствам производства, т. е.
по их различной возможности доступа к ограниченным ресур-
сам и ограниченной власти. Он утверждал, что такой неодина-
1 Marx К., Engels F. Selected Works. Vol, I. P. 133.
2 Ibid. P. 232.
3 Ibid. P. 34.
Социологические идеи Маркса
11
ковый доступ к ним не обязательно всегда и при всех условиях
приводит к активной классовой борьбе. Но он считает аксио-
мой, что возможность возникновения классового конфликта
присуща каждому дифференцированному (разделенному на
классы) обществу, поскольку такое общество систематически
порождает столкновения интересов между лицами и группами
лиц, занимающими разное положение в структуре общества,
особенно имея в виду их отношение к средствам производства.
Маркс занимался изучением того, каким образом определен-
ные позиции в социальной структуре способствовали формиро-
ванию социального опыта лиц, которые их занимали, и пред-
располагали их к действиям, направленным на улучшение их
общей судьбы.
Однако классовые интересы в социологии Маркса не явля-
ются изначально (ab initio) данными. Они развиваются в про-
цессе воздействия на людей, занимающих определенное поло-
жение в обществе, конкретных социальных условий. Так, на
раннем этапе развития промышленного производства конку-
ренция разобщает личные интересы «толпы людей, которые не
знают друг друга... Но сохранение платы за труд, общие интере-
сы, направленные против их предпринимателя, объединяют
их»1. «Отдельные индивиды образуют класс лишь постольку,
поскольку им приходится вести общую борьбу против другого
класса; в противном случае они остаются во враждебных отно-
шениях друг с другом как конкуренты»1 2.
Классовые интересы, как их представляет Маркс, коренным
образом отличаются и не могут выводиться из тех личных инте-
ресов, которые приписываются людям утилитаристами и пред-
ставителями классической английской политической эконо-
мии. Потенциально общие интересы членов конкретного слоя
общества определяются местом, которое принадлежит данному
слою в данной социальной структуре и в системе производст-
венных отношений. Но потенциальная возможность превраща-
ется в реальность, класс в себе (Klasse an sich) — в класс для се-
бя (Klasse fuer sich) только тогда, когда отдельные личности, за-
нимающие одинаковое положение, оказываются вовлеченными
в общую борьбу; сеть связей между ними развивается, и они та-
ким образом приходят к осознанию своих общих целей. Имен-
1 Marx К. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 186.
2 Mqrx K,, Engels E The^erman Ideology. N. Y., 1930. P. 48—49.
12
Карл Маркс
но тогда отдельные индивиды становятся частью объединенно-
го класса, который осознанно выражает их общие интересы.
Хотя любая совокупность людей может занимать аналогичные
позиции в производственном процессе, а их существование мо-
жет объективно определяться аналогичными факторами, они
становятся классом в качестве самоосознающего и участвующего
в историческом процессе организма только в том случае, если
они придут к осознанию общности своих интересов через борь-
бу с противостоящими им классами.
Согласно Марксу, основой, на которой зиждется система
стратификации общества, является отношение людей к сред-
ствам производства. Основными классами современного об-
щества являются «собственники, владеющие только собствен-
ной рабочей силой, собственники капитала и собственники
земли, источниками дохода которых являются соответственно
заработная плата, прибыль и земельная рента»1. Классы — это
совокупности людей, выполняющие одну и ту же функцию в
организации производства. Поэтому для возникновения клас-
сов, обладающих самосознанием, в отличие от других коллек-
тивов людей, разделяющих общую судьбу, требуется опреде-
ленная совокупность условий, к числу которых относятся на-
личие коммуникационной сети, объединяющей их членов,
достаточной концентрации людских масс, общего врага и оп-
ределенной формы организации. Обладающие самосознанием
классы возникают только в том случае^ если существует кон-
вергенция «идеальных» и «материальных» интересов (по опре-
делению М. Вебера), т. е. объединение экономических и по-
литических требований с нравственными и идеологическими
запросами.
Тот же логический ход рассуждений привел Маркса к утвер-
ждению, что буржуазия, по причине неотъемлемо присущих ей
конкурентных отношений между капиталистическими произво-
дителями, не способна к выработке общего сознания ее кол-
лективных интересов.
Классические экономисты представляют экономическую
систему рыночной экономики как такую, в которой каждый че-
ловек, работающий ради собственного интереса и стремящийся
добиться только максимума собственных доходов, тем не менее
способствует интересам и гармонии целого. Резко возражая им,
1 Marx К, Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 178.
Социологические идеи Маркса 13
Маркс утверждал, что «каждый человек, работающий ради соб-
ственного интереса, способствует одновременно и необходимо-
му функционированию и конечному разрушению существую-
щего строя»1 (в формулировке Р. Арона).
В отличие от представителей школы утилитаризма, пони-
мавших личный интерес в качестве основного регулирующего
фактора гармонизации общества, Маркс считает проявления
личных интересов среди капиталистов деструктивными для их
общих классовых интересов, ведущими в конечном счете к
саморазрушению капитализма. Тот факт, что каждый капита-
лист действует рационально в своих личных интересах, при-
водит лишь к еще большему углублению экономических кри-
зисов, а следовательно, к разрушению общих для всех интере-
сов.
Условия труда рабочих и их ролевое участие побуждают их к
единению и к преодолению изначального соперничества в
пользу объединенных действий в защиту их общих классовых
интересов. Однако капиталисты, поставленные в жесткие усло-
вия рыночной конкуренции, занимают такое положение в
классовой структуре, которое не позволяет им прийти к со-
вместимому и последовательному утверждению общих интере-
сов. Рынок и характерный для капитализма способ производст-
ва, построенный на конкуренции, направлены на разъединение
отдельных производителей. Маркс утверждал, что капиталисты
также считают возможным выйти за границы их непосредст-
венных личных интересов, но, как он полагал, это возможно
главным образом в политической и идеологической, а не в эко-
номической сфере. Капиталисты, оказавшись разделенными
экономическим соперничеством, создали утверждающую их
положение идеологию и политическую систему господства^
служащие их общим интересам. «Государство — это способ ор-
ганизации, посредством которого представители правящего клас-
са утверждают свои общие интересы»1 2. «Идеи правящего класса
являются... господствующими идеями»3. Таким образом, поли-
тическая власть и идеология, очевидно, выполняют для капита-
листов ту же функцию, что и классовое самосознание для рабо-
1 Aron R. Main Currents in Sociological Thought. N. Y., 1965. Vol. I.
P. 135.
2 Marx K. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 223.
3 Ibid. P. 78. \
14
Карл Маркс
чего класса. Однако такое сходство является лишь кажущимся.
Согласно Марксу, экономическая сфера выступает той средой,
в которой буржуазия всегда оставалась жертвой соперничества,
неотъемлемого от способа их экономического существования.
Она также может вырабатывать «самосознание», но это будет
«ложное самосознание», т. е. сознание, которое не выходит за
пределы своего непосредственного бытия, имея своим источ-
ником построенный на соперничестве способ производства.
Следовательно, ни буржуазия как класс, ни буржуазное госу-
дарство, ни буржуазная идеология не могут по-настоящему сде-
лать всеобщими (придать им трансцендентный характер) собст-
венно буржуазные интересы. Господство буржуазии рухнет, ко-
гда созреют для этого экономические условия и когда рабочий
класс, объединенный духом солидарности, осознавший общ-
ность своих интересов и побуждаемый к действию соответст-
вующей системой идей, выступит против своих разобщенных
противников. Как только рабочие окончательно осознают, что
они отчуждены от процесса производства, наступит закат капи-
талистической эры.
ТЕОРИЯ ОТЧУЖДЕНИЯ
/ Согласно Марксу, история человечества выступает в двух
своих аспектах: первый — это исторический процесс всевозрас-
тающего контроля человека над природой и в то же время —
это процесс все усиливающегося отчуждения человека. Отчуж-
дение можно представить как состояние, когда над людьми гос-
подствуют силы, созданные ими самими, противостоящие им
как чуждые и враждебные. Это понятие являлось главным во
всех ранних философских произведениях Маркса, но тем не
менее оно получило .развитие и в его более поздних работах,
однако уже не как философская концепция, а как социальный
феномен. Молодой Маркс спрашивал: каковы те условия, в ко-
торых происходит перенос людьми собственных способностей,
своих ценностей на объекты, которые не поддаются их контро-
лю? Каковы социальные причины этого явления?
По Марксу, всем основным институциональным сферам ка-
питалистического общества, таким как религия, государство и
политическая экономия, присуще состояние отчуждения. Более
того, эти три различных сферы отчуждения являются взаимоза-
висимыми. «Овеществление — это практика отчуждения. По-
Социологические идеи Маркса
15
добно тому, как глубоко религиозный человек способен овеще-
ствлять свою сущность только через посредство отчужденного и
воображаемого (фантастического, нереального) бытия, так и
подчиняясь своим личным (эгоистическим) потребностям че-
ловек способен утвердить себя и фактически производить мате-
риальные предметы только путем подчинения продуктов своего
труда и своей деятельности некой отчужденной сущности, при-
давая им значение этой отчужденной реальности, а именно де-
нег»1. «Деньги — это отчужденная сущность человеческого тру-Л
да и существования; эта сущность господствует над ним, и он
поклоняется ей»1 2. «Государство является промежуточным зве-
ном между людьми и человеческой свободой. Подобно тому,
как Иисус Христос является посредником, которому человек
приписывает свою собственную божественную сущность и свои
религиозные обязательства, так и государство является тем по-
средником, которому человек доверяет свою небожественную
сущность и свою человеческую свободу»3. Следовательно, отчу-
ждение противостоит человеку во всей совокупности институ-
тов, в которых он существует. Но отчуждение в условиях трудо-
вой деятельности приобретает для Маркса первостепенную
важность, поскольку для него человек — это прежде всего чело-
век-творец, человек производящий, Homo Faber. «Выдающееся
достижение «Феноменологии» Гегеля состоит в том, что Гегель
представляет формирование человека как процесс... и поэтому
он понимает природу труда и представляет реально существую-
щего человека... как результат его собственного труда»4.
Экономическое отчуждение в условиях капитализма присут-
ствует во всей повседневной деятельности людей, а не только в
их умах, поскольку существуют разные формы отчуждения.
«Религиозное отчуждение как таковое может проявляться толь-
ко в сфере сознания, во внутреннем мире человека, тогда как
экономическое отчуждение — это реальное бытие,.. Следова-
тельно, оно воздействует на оба эти аспекта бытия»5.
Отчуждение в сфере труда проявляется в четырех видах: че-
ловек отчуждается от продукта, который он производит; от
1 Marx К. Early Writings. N. Y., 1967. P. 39.
2 Ibid. P. 37.
3 Ibid. P. 11.
4 Ibid. P. 202.
5 Ibid. P. 156.
16
Карл Маркс
процесса производства; от самого себя и от сообщества своих
товарищей по труду.
«Предмет, произведенный трудом, его продукт (результат)
/теперь противостоит ему как чуждая сущность, как сила, неза-
висимая от производителя. И чем больше рабочий расходует
сил в процессе труда, тем более могущественным предстает пе-
ред ним мир создаваемых им вещей, тем более обедненным
становится он в своем внутреннем бытии, и тем в меньшей сте-
пени он принадлежит самому себе»1.
«Однако отчуждение проявляется не только лишь в резуль-
тате, но также и в процессе производства, в самой производи-
тельной деятельности человека. Если «продукт труда предстает
как отчуждение, производство продукта само должно быть ак-
тивным отчуждением. Отчуждение предмета труда всего лишь
подводит итог отчуждения в самом процессе трудовой деятель-
ности»1 2.
Будучи отчужденным от продуктов своего труда и от процес-
са их производства, человек также отчуждается от самого себя:
он не может полностью проявить многие стороны своей лично-
сти. «Труд — это внешний по отношению к человеку фактор...
Он не является частью его природы; следовательно, человек не
самореализуется в своей работе, но, напротив, самоограничива-
ется... Поэтому рабочий чувствует себя дома только в часы до-
суга, тогда как на работе он чувствует себя бесприютным»3. «На
работе рабочий принадлежит не самому себе, а другому лицу»4.
«Это отношение рабочего к своей собственной деятельности
предстает как нечто чуждое, не принадлежащее ему, его дея-
тельность как подчинение, сила как бессилие, созидание как
выхолащивание, личная физическая и умственная энергия ра-
бочего, его личное бытие... как деятельность, направленная
против него самого, независимая от него и не принадлежащая
ему»5.
Наконец, отчужденный человек оказывается отчужденным и
от человеческого сообщества, от себе подобных. «Человек отчу-
жден от других людей. Когда человек противостоит самому се-
1 Marx К. Early Writings. Р. 122.
2 Ibid. Р. 124.
3 Ibid. Р. 124-125.
4 Ibid. Р. 125.
5 Ibid. Р. 126.
Социологические идеи Маркса
17
бе, он также противостоит и другим людям... Каждый человек
отчужден от других... каждый из других также отчужден от че-
ловеческого бытия»1.
Понятие отчуждения (сам термин) не встречалось в более
поздних работах Маркса, но современные его толкователи за-
блуждаются, когда утверждают, что Маркс отказался от этой
своей концепции. Об этом свидетельствуют его более поздние
произведения, и в особенности «Капитал». Вводя понятие «фе-
тишизм предметов потребления», которое является главным в
его экономической теории, Маркс постоянно применял к нему
свою концепцию отчуждения. Предметы потребления являются
отчужденными продуктами труда человека, его выкристаллизо-
ванными проявлениями, которые, подобно Франкенштейну,
теперь господствуют над их создателями.
Недвусмысленно проявляющееся или молчаливо предпола-
гаемое понятие отчуждения остается главным критерием соци-
ального и экономического анализа Маркса.
В отчужденном обществе общее умонастроение и сознание
людей являются в значительной степени отражением тех усло-
вий, в которых они находятся, и отражением занимаемого ими
различающегося места в процессе производства. В этом — глав-
ное содержание социологии знания Маркса.
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ
В стремлении отмежеваться от панлогической системы сво-
его бывшего учителя Гегеля, а также от «критической филосо-
фии» своих прежних друзей-младогегельянцев Карл Маркс уже
в некоторых ранних произведениях пытался установить связь
между философскими доктринами, идеями вообще и конкрет-
ными общественными структурами, в которых они зарождают-
ся. «Ни одному из этих философов, — писал Маркс, — не при-
ходило в голову исследовать, какая связь существует между
немецкой философией и немецкой действительностью, зависи-
мость их критицизма от их собственной материальной среды»1 2.
Определив для себя это программное направление, Маркс при-
ступил к анализу тех характерных особенностей, в которых
проявляется зависимость систем идей (философских систем) от
1 Marx К. Early Writings. Р. 129.
2 Marx К., Engels F. The German
18 Карл Маркс
социальных (особенно классовых) позиций их основоположни-
ков.
В отличие от господствующих представлений своего време-
ни, Маркс был склонен к решительной релятивизации этих
систем идей. Вечные истины господствующих философских
теорий оказались при тщательном рассмотрении прямым или
косвенным проявлением классовых интересов их выразителей.
Маркс попытался объяснить идеи на языке их функций и свя-
зать образ мысли индивидов с их социальными ролями и клас-
совыми позициями. Он полагал, что мы неизбежно собьемся с
пути, «если... отделим идеи господствующего класса от самого
господствующего класса и припишем им независимое сущест-
вование, если мы ограничимся лишь утверждением, что в оп-
ределенную эпоху те или иные идеи были Господствующими,
не обращая внимания на условия созданий* этих идей и на са-
мих их создателей, и если мы тем самым проигнорируем лич-
ности и условия в мире, которые явились источником этих
идей»1.
Идеи, считает Маркс, должны соответствовать условиям
жизни и историческому положению тех, кто их защищает. На-
пример, недостаточно утверждать, что идеи буржуазных авто-
ров являются идеями буржуазии. Должно проводиться различие
между идеями, рождавшимися на заре буржуазной эры, и теми,
которые возникли в период ее расцвета. Утилитаристские пред-
ставления, содержащиеся в произведениях К. Гельвеция и
П. А. Гольбаха, отличались от тех, которые появились в трудах
Дж. Милля и И. Бентама. «Первые соответствуют периоду бо-
рющейся, еще неразвитой буржуазии, последние периоду гос-
подствующей, развитой буржуазии»1 2.
Это одинаково относится и к революционным, и к консер-
вативным идеям. «Существование революционных идей в опре-
деленную эпоху предполагает существование революционного
класса»3. «Господствующие идеи каждой эпохи всегда были
идеями господствующего класса. И когда люди говорят об иде-
ях, которые революционизируют общество, они всего лишь
констатируют факт, что в недрах старого общества возникли
1 Marx К. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 79—
80.
2 Ibid. P. 164.
3 Marx K., Engels F. Selected Works. Vol. I. P. 79.
Социологические идеи Маркса
19
элементы нового, и что разрушение старых идей идет ровно в
ногу с разрушением старых условий существования»1.
Идеологам и политическим представителям класса не обяза-
тельно присущи все материальные особенности этого класса,
но они разделяют и выражают весь склад его ума.
«Трудно себе представить, что все представители демократи-
ческой мысли в самом деле являются лавочниками или полны-
ми энтузиазма защитниками лавочников. По своему образова-
нию и личному положению они могут быть столь же далеки от
них, как небо от земли. И что делает их представителями мел-
кой буржуазии, так это то обстоятельство, что они не вышли в
своих взглядах за те пределы, за которые последняя не выходит
в реальной жизни, и что, следовательно, теоретически их вле-
кут к себе те же проблемы и решения, к которым последнюю
влекут практически ее материальные интересы и социальное
положение»1 2.
Более того, Маркс утверждает, что отдельные индивиды не
обязательно могут мыслить в категориях классовых интересов,
что на их позиции «не всегда оказывает воздействие класс, к
которому они принадлежат»3. Но на представлениях отдельных
категорий людей, в отличие от отдельных индивидов, это воз-
действие действительно сказывается.
В своих произведениях, носящих полемический характер,
Маркс использовал метод функционального анализа связей ме-
жду идеями и социальным положением их выразителей в каче-
стве средства разоблачения и развенчания некоторых своих оп-
понентов и отдельных идей. Однако преследуемые им цели бы-
ли значительно шире. К. Маннгейм именно так это и понимал,
когда писал: «Дело Маркса... могло бы достигнуть своей конеч-
ной цели только в том случае, если бы обусловленная интереса-
ми (социально обусловленная) природа идей, зависимость
«мышления» от «бытия» освещалась не просто, как некоторые
избранные теории господствующего класса, но таким образом,
чтобы вся «идеологическая надстройка»... предстала бы как за-
висимая от социологической реальности. Что следовало бы сде-
лать, так это показать экзистенциально обусловленную природу
1 Marx К. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 52.
2 Ibid. P. 82.
3 Ibid. P. 202.
3 - 5470
20
Карл Маркс
всей системы мировоззрения (Weltanschaung), а не той или иной
отдельной идеи»1.
В более поздних произведениях Маркса и в особенности в
его знаменитой переписке с Ф. Энгельсом (с 1890-х гг.) некото-
рые из наиболее резких его критических высказываний, харак-
терных для ранних полемических работ, сглаживаются. Маркс
и Энгельс теперь отказались от идеи, что только экономическая
«инфраструктура» (базис) определяет характер идеологической
«надстройки», и пришли к утверждению, что она лишь «в ко-
нечном счете» является решающим фактором.
«Согласно материалистическому пониманию, определяю-
щим в конечном счете фактором в истории является производ-
ство или воспроизводство реальной жизни... Следовательно,
если кто-либо попытается исказить его, утверждая „ что эконо-
мический фактор является единственным определяющим фак-
тором, он превращает это утверждение в лишенную смысла,
абстрактную и глупую фразу. Экономическое положение явля-
ется базисом, но различные элементы надстройки... также ока-
зывают свое воздействие на ход исторической борьбы и во
многих случаях доминируют в определении ее формы»1 2.
В своих последних работах и Маркс, и Энгельс приходят к
признанию определенной степени внутренней автономии, при-
сущей развитию правовых, политических, религиозных, лите-
ратурных и художественных идей. Теперь они подчеркивают,
что математика и естественные науки Свободны от прямого
воздействия социальной и экономической инфраструктуры, и
признают, что надстроечные категории не являются всего
лишь отражением базиса, но могут в свою очередь воздейство-
вать на него. Объясненный таким образом тезис Маркса обрел
значительную гибкость^ хотя в то же время утратил некоторые
из своих характерных черт.
ДИНАМИКА СОЦИАЛЬНОГО ИЗМЕНЕНИЯ
Внимание к процессу социального изменения является
главным в мировоззрении Маркса; им пронизаны все его про-
изведения. Движущую силу истории, по Марксу, не следует
1 Mannheim К. Essays on the Sociology of Knowledge. N. Y., 1952. P. 143.
2 Marx K., Engels E Selected Works. Vol. II. P. 488.
Социологические идеи Маркса
21
искать в какой-либо существующей вне человека силе, будь то
«провидение» или «объективный дух». Маркс утверждает, что
человек сам делает свою историю. Человеческая история — это
процесс, посредством которого люди меняются сами, даже ес-
ли они борются с природой в стремлении господствовать над
ней. В ходе своей истории люди значительно преобразуют при-
роду, чтобы заставить ее лучше служить их собственным це-
лям. И в процессе преобразования природы они изменяются
сами.
В отличие от животных, которые способны лишь пассивно
приспосабливаться к требованиям природы, стремясь найти та-
кую нишу в экологическом порядке вещей, которая позволяет
им выживать и развиваться, человек выступает как активная
сила по отношению к среде, в которой он существует. Он соз-
дает орудия труда, с помощью которых преобразует свою есте-
ственную среду обитания. Люди «начинают отличаться от жи-
вотных, когда они начинают производить средства к существо-
ванию... Создавая средства к существованию, люди косвенно
создают свое реальное материальное бытие»1.
Люди, «которые каждодневно переделывают свою жизнь»1 2 в
процессе производства, могут делать это только совместно с дру-
гими людьми. Именно это делает человека zoon politicon. Отно-
шения, которые люди устанавливают с природой посредством
труда, находят отражение в их социальных отношениях.
«Созидание человеческого бытия: собственного — посредст-
вом труда и нового — путем деторождения — выступает в то же
время как отношение, проявляющееся в двух своих аспектах: с
одной стороны — как естественное отношение, а с другой —
как отношение социальное. Под социальным мы понимаем со-
вместные действия (кооперацию) некоторого числа индивидов,
осуществляющиеся все равно в каких условиях, каким образом
и с какой целью. Из этого следует, что определенный способ
производства или промышленная стадия развития всегда связа-
ны с определенным способом взаимодействия или социальной
стадией развития, и этот способ взаимодействия сам по себе
является «производительной силой»3.
1 Marx К, Selected Writings in Sociology and SoCiakPhjlosophy. P. 53.
2 Ibid. P. 61.
3 Ibid. P. 62.
3*
22
Карл Маркс
В борьбе с природой и для получения средств к существова-
нию совместным трудом люди создают определенные формы
социальной организации, согласующиеся с определенными
способами производства. Все эти формы социальной организа-
ции, за исключением господствовавших на начальной стадии
первобытного коммунизма, характеризуются существованием
социального неравенства. Все общества возникают из первона-
чально недифференцированных орд, разделение труда приво-
дит к возникновению стратификации, классов людей, разли-
чаемых по их различному доступу к средствам производства и
по разной степени власти, которой они обладают. Учитывая не-
достаток материальных ресурсов, любая накопленная прибыль
присваивается теми, кто добился господствующего положения
путем экспроприации средств производства. ОднаКо* это гос-
подствующее положение никогда не остается неоспоримым.
Поэтому «история существовавших до сих пор обществ являет-
ся историей классовой борьбы».
Свободные люди и рабы, патриции и плебеи, феодалы и
крепостные, члены гильдий ремесленников и работающие по
найму, эксплуататоры и эксплуатируемые противостояли друг
другу с самого начала конкретного исторического периода.
Однако Маркс исходил из принципа исторической особенно-
сти (специфичности); То есть он считал важным отметить,
что каждое отдельное классовое противостояние, коренящее-
ся в своих специфических условиях производства, следует
анализировать самостоятельно. Каждый этап в истории пред-
ставляется как функциональное целое, с его особыми спосо-
бами производства, которые порождают различные виды ан-
тагонистических отношений между эксплуататорскими и экс-
плуатируемыми классами. Не все эксплуатируемые классы
имеют возможность отстоять свои права в успешной борьбе
со своими эксплуататорами. Восстания рабов в эпоху антич-
ности или немецких крестьян в период Реформации были
обречены на провал, поскольку эти классы не представляли
тот способ производства, который должен был господствовать
в будущем. С другой стороны, буржуазии на последних ста-
диях феодализма и пролетариату в современный период было
предопределено победить, поскольку они представляли буду-
Социологические идеи Маркса
23
щий способ производства и будущую форму социальной ор-
ганизации.
Хотя Маркса можно назвать историческим эволюциони-
стом, было бы ошибкой считать его защитником однолинейно-
го развития. Он четко представлял себе периоды относитель-
ного застоя в процессе развития человеческой истории, напри-
мер в восточных обществах, и ему хорошо были известны
исторические ситуации, характеризовавшиеся тупиковыми от-
ношениями, временным равновесием между социальными
классами.
В своих произведениях, посвященных правлению Наполео-
на III, он мастерски представлял ту историческую ситуацию, в
которой силы старого классового порядка и нового настолько
уравновешивались, что ни одна из них не была способна одер-
жать верх, что привело к «бонапартистскому» состоянию мерт-
вой точки. Кроме того, хотя Маркс в течение всей своей жиз-
ни твердо придерживался убеждения, что будущее принадле-
жит рабочему классу, и это приведет в дальнейшем к созданию
бесклассового общества, тем не менее он принимал во внима-
ние и возможность того, что рабочий класс может оказаться не
на уровне своей «исторической задачи», и человечество может
выродиться в какой-нибудь новый вид варварства.
Маркс представлял себе четыре основных способа производ-
ства, следующих друг за другом в истории человечества после
начальной стадии первобытного коммунизма: азиатскую, древ-
нюю, феодальную и современную буржуазную его формы. Ка-
ждая из них порождается противоречиями и антагонизмами,
развившимися в предшествующем обществе. «Ни один общест-
венный строй не исчезает до тех пор, пока в нем не разовьются
все производительные силы, для которых в этом обществе су-
ществуют все возможности; и новые, более совершенные про-
изводственные отношения никогда не возникнут до тех пор,
пока материальные условия для их существования не созреют в
недрах старого общества»1.
Классовые противоречия, характерные для каждого отдельно-
го способа производства, ведут к образованию классов, интересы
которых уже не могут быть защищены в рамках старого общест-
венного строя; в то же время рост производительных сил достига-
1 Marx К., Engels F. Selected Works. Vol. I. P. 52.
24
Карл Маркс
ет пределов, устанавливаемых предшествующими производст-
венными отношениями. Когда это происходит, новые классы,
являющиеся воплощением нового способа производства, разру-
шают старый общественный строй, и новые производительные
силы, развившиеся в структуре старого общественного строя,
создают материальные условия для дальнейшего поступательно-
го развития. Однако «буржуазные производственные отношения
являются последней антагонистической формой общественного
процесса производства»1. Когда они окажутся ниспровергнуты-
ми победившим пролетариатом, «предыстория человеческого об-
щества закончится»1 2, и закон диалектики, управлявший всем
предыдущим развитием человечества, перестанет действовать,
поскольку на смену социальным конфликтам в человеческом
бытии придет гармония.
Особое внимание, которое уделял Маркс экзистенциальным
корням своих идей, постоянный акцент на необходимости рас-
сматривать мышление как один из видов социальной активно-
сти, остается, — независимо от того, как ее оценивать, — одной
из неотъемлемых, проверенных временем составных частей его
мировоззрения. Наряду с экономическим толкованием разви-
тия человеческой истории, его теория классовых отношений и
сосредоточенность на аспектах отчуждения социального бытия
в современном обществе стали обязательной составляющей со-
циологического опыта.
ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ
Карл Маркс, старший сын Генриха и Генриетты Маркс, ро-
дился 5 мая 1818 г. в г. Трире на Рейне, где его отец занимался
адвокатской практикой, $ позднее возглавил коллегию адвока-
тов. Его мать и отец были потомками нескольких поколений
раввинов, Генрих — в Рейнской провинции, Генриетта —
в Голландии3.
1 Marx К. Selected Writings in Sociology and Social Philosophy. P. 52.
2 Ibid. P. 53.
3 Этот раздел построен на основе общественных биографий Мар-
кса, в числе которых классическая работа Ф. Меринга «Карл Маркс:
история его жизни» (Mering F. Karl Marx: The Story of His Life. Ann Ar-
bor, 1967) в переводе Э. Фицджеральда остается до сих пор наиболее
Жизненный путь
25
Отец Маркса, первым в своей родословной получивший
светское образование, порвал с замкнутым миром гетто и стал
приверженцем идей просвещения — Лейбница и Вольтера,
Канта и Лессинга. Его родной Трир был некогда резиденцией
кардинала-архиепископа, но в начале века был захвачен фран-
цузами и включен Наполеоном в Рейнскую Конфедерацию.
При французском режиме евреи, прежде испытывавшие серьез-
ные ограничения в правах, теперь добились равных граждан-
ских прав. Им теперь открылся доступ к профессиям и ремес-
лам. Поскольку евреи Рейнской Земли были обязаны своими
свободами наполеоновскому режиму, они с воодушевлением
его поддерживали. Однако они оказались перед угрозой серьез-
ного кризиса, когда после поражения Наполеона Рейнская
Земля по решению Венского Конгресса была передана Прус-
сии, где евреи по-прежнему были лишены гражданских прав.
Опасаясь потерять свою юридическую практику, отец Маркса в
1817 г. решил перейти в лоно умеренно либеральной лютеран-
ской церкви Пруссии. Он, слабо веровавший и не посещавший
синагогу, рассматривал это новообращение как акт, продикто-
ванный практическими соображениями и не имеющий серьез-
ного нравственного значения.
Молодой Маркс вырос в буржуазной семье, где напряжен-
ность, обусловленная неполноправным социальным статусом,
во многом подавлялась. Его мать, почти необразованная жен-
щина, так никогда и не научившаяся грамотно писать и гово-
рить по-немецки без акцента, вероятно, не оказала на него за-
метного влияния. Напротив, отношения с отцом, несмотря на
некоторую натянутость, оставались близкими почти в течение
всей жизни. Отец ввел молодого Маркса в мир светских знаний
полезной, хотя и была во многих деталях пересмотрена в более поздних
работах. Работа И. Карра (Car Е. Н. Karl Marx, A Study in Fanaticism. L.,
1934) содержит много новых подробностей, которыми не располагал
Меринг, и противопоставляет весьма скептический взгляд на Маркса
преисполненной чувства преклонения позиции Меринга. Работа
И. Берлина (Berlin I. Karl Marx, His Life and Environment. 2nd ed. N. Y.,
1948) является во многом лучшей краткой биографией Маркса, напи-
санной по-английски или же на любом другом языке. Автор (Козер) во
многом опирался здесь именно на нес. Ни одна из работ, появившихся
с тех пор (а существуют целые полки книг, написанных о Марксе, на-
чиная с 1940-х гг.), не превосходит се.
26
Карл Маркс
и литературы, познакомив его с великими представителями
Просвещения, с греческой и немецкой классической литерату-
рой. Хотя Маркса уже с самого начала отвращало раболепие от-
ца перед официальными властями и всеми вышестоящими и
могущественными, их интеллектуальные связи начали разру-
шаться только в последний год жизни отца, когда сын в период
учебы в Берлинском университете стал бунтарем-младогегель-
янцем.
Кроме отца молодому Марксу посчастливилось обрести дру-
гой образец для подражания — это их ближайший сосед Люд-
виг фон Вестфалей. Последний хотя и занимал более высокое
социальное положение, поддерживал дружеские отношения с
отцом Маркса: оба они были, по крайней мере, номинальными
протестантами в преимущественно католическом городском
окружении; оба восхищались корифеями Просвещения и были
привержены либеральным идеям. Вестфален бьгл*прекрасно об-
разованным человеком, говорил на нескольких языках. Он знал
наизусть Гомера и был исключительно начитан в области древ-
ней и современной философии и литературы. Вскоре Вестфа-
лен привязался также к сыну своего соседа; он поддерживал
его, посылал ему книги, вместе они совершали длительные
прогулки, во время которых говорили о Шекспире и Серванте-
се, а также о новых социальных доктринах, особенно о привер-
женцах Сен-Симона, которые за последнее время вызвали та-
кой интерес в Париже. Отношения между ними были очень
близкими, и высокопоставленный чиновник прусского прави-
тельства стал духовным наставником будущего вождя пролетар-
ского социализма.
МАРКС СТАНОВИТСЯ МЛАДОГЕГЕЛЬЯНЦЕМ
После бедных событиями лет, проведенных в Трирской гим-
назии, Маркс в возрасте 17 лет по совету отца записался на
юридический факультет Боннского университета. В 1836 г. он
покинул Бонн и перешел в Берлинский университет. Хотя этот
его переход был, по-видимому, вызван ничем иным, как жела-
нием провинциала перебраться в более интересную и живую
атмосферу столицы, он оказался решающим поворотным мо-
ментом в жизни молодого человека.
Когда Маркс поступил в Берлинский университет, Гегеля
уже не было в живых, но дух его в университете господствовал
Жизненный путь
27
по-прежнему. И Маркс, после очень короткого периода сопро-
тивления, также поддался этому духу.
Его преподаватели на юридическом факультете, Савиньи —
по юриспруденции и Ганс — по уголовному праву, оказали на
молодого Маркса определенное влияние. Савиньи, основатель
исторической школы юриспруденции, поразил его историче-
ской эрудицией и убедительностью аргументации. Ганс научил
его методам теоретического критицизма на базе философии ис-
тории. Но отнюдь не эти гегельянцы старшего поколения или
более поздние гегельянцы обратили молодого человека к ново-
му мировоззрению, а группа его ближайших современников,
младогегельянцев. Эти молодые философы создали небольшую
организацию еретиков, которые, хотя и были обязаны многим
своему учителю, отошли от его учения. Когда он стал членом
группы этих бунтарей, они познакомили его с основами систе-
мы миропорядка Гегеля; и в то же время они начали критико-
вать и высказывать замечания по поводу основных частей сис-
тематической теории великого мыслителя.
Неформальный «Doktorklub», членом которого теперь стал
Маркс, состоял из молодых маргинальных преподавателей —
радикально настроенных, достаточно антирелигиозных, при-
верженных богемному образу жизни. Наиболее заметными сре-
ди них были братья Бруно и Эдгар Бауэры, оба — радикальные
и свободомыслящие левые гегельянцы, а также Макс Штирнер,
ставший впоследствии проводником ультраиндивидуалистиче-
ского анархизма. Под их влиянием Маркс решил оставить пра-
воведение и посвятить себя философии. Он стал также «свет-
ским человеком», посещал известные салоны столицы, а также
пивные погребки, где младогегельянцы часами обсуждали тон-
кости гегелевской доктрины.
В эти студенческие годы Маркс видел себя молодым про-
фессором философии. Действительно, Бруно Бауэр, который
был недавно назначен преподавателем Боннского университе-
та, обещал подыскать ему место. Но вскоре сам Бауэр был уво-
лен из университета за антирелигиозные либеральные взгляды,
и Маркс навсегда оставил надежду на преподавательскую долж-
ность. Его студенческие дни завершились представлением в
1841 г. в Йенский университет диссертации «Различие между
натурфилософией Демокрита и Эпикура». Диссертация была
выполнена во вполне традиционном духе, за исключением
пылкого антирелигиозного предисловия, которое по совету
28
Карл Маркс
друзей не было представлено вниманию университетских вла-
стей. Маркс теперь очутился перед неопределенным будущим:
ему было 23 года, он был философом-дилетантом, сумевшим
произвести заметное впечатление в модных салонах и богемных
сборищах, но в остальном не имел никаких перспектив на
карьеру.
Неудивительно поэтому, что когда его прежний почитатель,
смутьян-социалист Мозес Гесс попросил его стать постоянным
автором новой либерально-радикальной и буржуазной газеты
«Рейнише Цайтунг» («Rheinische Zeitung») в Кельне, тот ухва-
тился за представившуюся возможность. Через 10 месяцев по-
сле написания ряда блестящих статей Маркс стал ее главным
редактором. Возвратившись к себе на родину в Рейнскую про-
винцию уже в качестве редактора ведущего радикального изда-
ния, Маркс впервые оказался вовлеченным в непосредствен-
ные реальные битвы текущего времени. Он написал ряд статей
о социальном положении тружеников, в том числе о нищете
крестьян-виноградарей в долине Мозеля и о жестоком наказа-
нии бедняков за кражу бревен в лесах, на которые, как они
полагали, они имели общинное право. Эти статьи привлекли
большое внимание, и Маркса стали считать ведущим ради-
кальным публицистом. Но время его редакторства было недол-
гим. Ему приходилось постоянно бороться с цензурой и при-
менять всю свою изобретательность, чтобы скрыть от ее бди-
тельного взора слабо завуалированную демократическую и
республиканскую пропаганду. Когда же он едко представил
русское правительство в качестве главного оплота реакции в
Европе, терпение его собственного правительства иссякло.
Русский император Николай I, которому случилось ознако-
миться с одной из нападок Маркса, выразил недовольство
прусскому послу, и в результате газета была закрыта. Эта его
деятельность продолжалась всего полгода, и Маркс вновь ос-
тался без должности.
Вскоре в апреле 1843 г. он женился на подруге детства Жен-
ни фон Вестфалей, приведя в смятение большую часть ее се-
мейства, шокированного неравным браком с человеком более
низкого социального статуса, и в особенности не имевшим ка-
кого-либо устойчивого положения.
После женитьбы молодая чета на несколько месяцев обос-
новалась в Бад Кройцнахе. За время идиллических месяцев
«медового» счастья и молодой любви Маркс подготовил пять
Жизненный путь
29
учебных сборников с выдержками из почти ста томов по поли-
тической и социальной истории и теории, включая труды Мон-
тескье «О духе законов» и Руссо «Общественный договор»1.
В ноябре 1843 г., утратив всякую надежду добиться должности
во все более реакционной атмосфере Германии, Маркс с женой
уехали в Париж.
ПРЕБЫВАНИЕ В ПАРИЖЕ: МАРКС-СОЦИАЛИСТ
Годы, проведенные в Париже (1843—1845), были решающи-
ми в развитии мировоззрения Маркса, как и годы содружества
с младогегельянцами в Берлине. При относительно терпимом
режиме июльской монархии Париж стал центром активной об-
щественной, политической и художественной деятельности и
местом пребывания радикалов и революционеров со всей Ев-
ропы.
В Париже Маркс погрузился в изучение различных рефор-
мистских и социалистических теорий, которые были недоступ-
ны ему в Германии. Он читал П. Прудона и Л. Блана, Э. Кабе
и Ш. Фурье, К. А. Сен-Симона и его последователей, а также
революционных учеников Ф. Бабефа, таких как Л. О. Бланки.
Кроме того, он познакомился и с классиками английской по-
литэкономии, от А. Смита до Д. Рикардо, и с либеральными
и радикальными критиками их взглядов, такими как Ж. Сис-
монди.
В Париже Маркс получил не только возможность изучать
новые доктрины, но смог также лично познакомиться с рядом
радикалов. Среди эмигрантов его особенно привлек русский
революционер Михаил Бакунин, а из своих соотечественников-
немцев он посещал радикальных поэтов Генриха Гейне и Фер-
динанда Вейтлинга, а также радикального левогегельянца писа-
теля Арнольда Руге. Из французов, с которыми Маркс встре-
чался лично, Прудон, по-видимому, произвел на него наиболее
сильное впечатление. Маркс уже прочел его труд «Что такое
собственность?» в Кельне и очень высоко его оценил. Вначале
казалось, что их духовная близость предопределяет близкую
1 Вопреки устоявшемуся варианту перевода труда Ж.-Ж. Руссо
«Общественный договор», правильнее и с языковой, и с содержатель-
ной точки зрения переводить «Социальный договор» (Le Contract So-
ciale). {Примеч. nep.)
30
Карл Маркс
дружбу, но после относительно короткого промежутка времени
дружба разрушилась.
Несколько лет спустя Маркс подверг резкой критике «Фи-
лософию нищеты» Прудона в своей «Нищете философии», об-
виняя его в неправильном использовании экономических идей
Рикардо и в пренебрежении идеей развития истории как ре-
зультата воздействия диалектических противоречий.
Самым важным в парижском периоде было то, что именно
здесь началась замечательная, продолжавшаяся всю жизнь
дружба с Фридрихом Энгельсом. Здесь Маркс сблизился с
сыном текстильного фабриканта, ставшим социалистом из-за
резкого неприятия условий жизни и труда рабочих, наблю-
даемых им в своей родной Рейнской провинции .-.и в Анг-
лии, где он был управляющим на одном из отцовских предпри-
ятий. Именно от Энгельса и из его работ Маркс получил пред-
ставление о конкретных условиях жизни и нищете рабочего
класса.
Помимо лидеров радикальной и либеральной идеологии, в
Париже он впервые встретился с радикальными представите-
лями других слоев: мастеровых и ремесленников, которые в
союзе с интеллектуалами составляли основу социалистического
и революционного движения. В своем почти ежедневном об-
щении с ними Маркс, хотя часто и относившийся пренебре-
жительно к их бесхитростности и отсутствию интеллектуально-
го лоска, был поражен открывшимся для него новым типом
человека, столь отличающимся от тех университетски образо-
ванных интеллектуалов, с которыми ему приходилось общаться
до сих пор.
В опьяняющей атмосфере Парижа либеральный радикал
Маркс завершил свой переход к социализму. Именно здесь он,
иногда совместно с Энгельсом, написал те ранние работы, ко-
торые определили его новые философские и политические по-
зиции и помогли разорвать узы, связывавшие его с прежними
соратниками-младогегельянцами. Некоторые из этих произве-
дений появились в виде статей в недолго просуществовавшем
журнале «Deutsch-Franzoesische Jahrbuecher», который он ре-
дактировал вместе с Арнольдом Руге. Однако большая их часть,
в том числе знаменитые теперь «Экономические и философ-
ские рукописи» и «Немецкая идеология» (которая была закон-
чена в Брюсселе), никогда не публиковались при его жизни.
Они были написаны им вначале для собственного интеллекту-
Жизненный путь
31
ального очищения. Работа «Святое семейство», представлявшая
собой окончательное сведение счетов с ключевыми фигурами
«семейства» младогегельянцев, появилась во Франкфурте в
1845 г. Она почти не привлекла к себе внимания, поскольку
представлялась большинству читателей, и не без основания,
как утомительная семейная ссора в рядах левых гегельянцев.
«Нищета философии» была опубликована на французском язы-
ке в 1847 г.
В начале 1845 г. Маркс был выслан из Парижа правительст-
вом Гизо. Подобно тому, как прусское правительство некогда
положило конец редакторской карьере Маркса из-за протестов
России, так и французское правительство поспешило выслать
его по требованию Пруссии, оскорбленной антимонархически-
ми высказываниями социалистической газеты «Vorwaerts», в
которой он сотрудничал. Маркс переехал в Брюссель, где уста-
новил контакты с немецкими эмигрантами, нашедшими здесь
пристанище. В частности, он разыскал оставшихся членов рас-
пущенного радикального «Союза справедливых» («League of the
Just»), международной революционной организации, находив-
шейся под влиянием вышеупомянутого Вейтлинга. Маркс счи-
тал себя теперь членом международного революционного дви-
жения и энергично развивал отношения не только с немецки-
ми, но также и с бельгийскими и другими социалистическими
организациями и отдельными личностями. Он стал профессио-
нальным революционером, пишущим, выступающим с лекция-
ми и участвующим в заговорах во имя революции, которую он,
как и его вновь обретенные друзья, считал неизбежной. Отны-
не, как отметил И. Берлин, «его личная история, которую до
сих пор можно рассматривать как ряд эпизодов в жизни от-
дельного индивида, стала неотделимой от общей истории со-
циализма в Европе»1.
ЗАВЕРШЕНИЕ ПЕРИОДА УЧЕНИЧЕСТВА
К числу социалистических организаций, с которыми Маркс
установил контакты в Брюсселе, принадлежало «Просвети-
тельское общество немецких рабочих» («German Workers
Educational Association»), возглавляемое наборщиком Шеппе-
ром, сапожником Бауэром и часовщиком Моллом. Штаб-квар-
1 Berlin I. Op. cit. Р. 146.
32
Карл Маркс
тира общества находилась в Лондоне. Она входила в состав ор-
ганизации Союза Коммунистов в качестве его отделения.
В 1847 г. эта группа поручила Марксу написать документ с из-
ложением ее целей и взглядов. Переработав первый его про-
ект, предложенный Энгельсом, Маркс в порыве творческой
энергии написал «Коммунистический Манифест» и отправил
его в Лондон в начале 1848 г. Он был опубликован за несколь-
ко недель до того, как разразилась революция во Франции, но
сколько-нибудь значительного впечатления публикация не
произвела. Ставшая теперь столь известной его первая фраза:
«История всякого существовавшего до сих пор общества —
есть история классовой борьбы» — знаменует собой то, что
стало самой главной чертой всего последующего-творчества
Маркса. Период его ученичества завершился. В>-дальнейшем
ему предстояло детально разработать и отшлифовать это свое
послание. И хотя его отдельные политические взгляды и ори-
ентации в дальнейшем претерпели целый ряд изменений, ос-
новное направление его интеллектуального развития было уже
определено.
Когда в 1848 г. разразилась революция в Германии, Маркс
после революционного Парижа вернулся к себе на родину, где
вновь взялся редактировать радикальную газету «Neue Rheinisc-
he Zeitung» («Новая Рейнская газета»). Он и Энгельс теперь
прилагали усилия ^объединению либеральной буржуазии с на-
рождающимся рабочим движением против реакционного пра-
вительства. Когда революция закончилась неудачей, Маркс,
вновь оказавшийся в изгнании, некоторое время старался под-
держать блуждающий огонек надвигающегося нового револю-
ционного взрыва. Бичуя либералов за их провал и малодушие,
Маркс по-прежнему был убежден, что революционный огонь
вновь разгорится в самом ближайшем будущем.
В августе 1849 г. французское правительство поставило
Маркса перед выбором: либо удалиться в далекую провинцию,
либо покинуть страну. Он принял решение и отплыл в Лон-
дон. Теперь ему предстояло никогда надолго не покидать этот
город.
Лондон Маркс рассматривал сначала как временную гавань,
которую он покинет, как только на континенте вновь возник-
нет революция. В эти первые годы он написал свои самые бле-
стящие исторические памфлеты: «Классовая борьба во Фран-
Жизненный путь
33
ции» (1850) и «18 брюмера Луи Бонапарта» (1852). Эти работы
проникнуты горячим революционным пылом, но что более
важно, они наилучшим образом показывают Маркса в его но-
вой роли выдающегося социального историка.
За время своего пребывания в Лондоне Маркс, хотя и ни-
когда не терявший надежды на наступление нового революци-
онного подъема, понял, что революционный пожар 1848 г. по-
гас. Отказываясь участвовать в открытых заговорах, за которые
ратовали революционеры из континентальной Европы, Маркс
и Энгельс отошли от большинства своих собратьев-эмигран-
тов. Поскольку Марксу не удалось установить достаточного
числа контактов в английском рабочем и социалистическом
движении, он теперь почти целиком удалился в узкий мирок
своей семьи, ограничившись общением с Энгельсом и немно-
гими преданными ему друзьями и учениками. В таком уеди-
ненном состоянии он провел большую часть своей жизни. Ко-
гда он писал Энгельсу о «нашей команде», он имел в виду Эн-
гельса и себя.
В июне 1852 г. Маркс получил входной билет на посещение
читального зала Британского музея. Здесь он обычно просижи-
вал ежедневно с 10 утра до 17 вечера, читая «Синие книги»
фабричных инспекторов и внимательно изучая огромную мас-
су документов о несправедливостях в функционировании ка-
питалистической системы, что должно было стать важной ча-
стью его труда «Капитал». Здесь также, заполняя записями од-
ну тетрадь за другой, он углублял свои знания трудов
английских политэкономистов, которые он начал изучать еще
в Париже.
Большую часть лет, проведенных в Лондоне, Маркс жил в
условиях крайней унижающей бедности. Только однажды он
попытался найти постоянную оплачиваемую работу (в качестве
письмоводителя в железнодорожной конторе), но получил от-
каз из-за своего неразборчивого почерка. Целиком поглощен-
ный своей работой, он был абсолютно убежден в том, что
структура политической экономии капитализма, анализом ко-
торой он теперь занимался, послужит инструментом «неизбеж-
ного» освобождения рабочего класса. Маркс продолжал выпол-
нять свои научные задачи даже тогда, когда ему и его семье не
давали покоя суровые кредиторы и когда было трудно найти
временное жилье. Трое из его детей умерли от недостаточного
34
Карл Маркс
питания или отсутствия необходимого лечения. Когда один из
них умер, у него не было денег, чтобы оплатить похороны, пока
его товарищ-эмигрант не пришел ему на помощь. Маркс и его
семья были измучены различными болезнями, некоторые из
них, бесспорно, были обусловлены бедственными условиями
жизни. Но он продолжал упорно следовать своей цели. Не будь
той финансовой поддержки, которую преданный Энгельс ока-
зывал ему в меру своих возможностей, семья Маркса могла бы
пропасть совершенно.
Между тем труд, который впоследствии должен был стать
«Капиталом», оказался значительно более трудоемким, чем
предполагалось вначале. Первый набросок работы под заглави-
ем «К критике политической экономии» был опубликован в
1859 г., но не привлек к себе большого внимания. Первый том
«Капитала» появился в 1867 г. Маркс так никогда и не завер-
шил последующие два тома; в результате они были опубликова-
ны Энгельсом уже после смерти Маркса.
Гнет мучительной бедности, в которой жил Маркс, не-
сколько ослабел, когда иностранный редактор газеты «New
York Daily Tribune», по-видимому самой крупной в мире в то
время и в придачу придерживавшейся радикальной ориента-
ции, предложил ему стать ее постоянным корреспондентом по
европейским делам с оплатой в один фунт стерлингов за ста-
тью. Он должен был "Посылать им регулярные еженедельные
корреспонденции в течение почти 10 лет. Когда болезнь, от-
сутствие необходимой информации или занятость основной
его работой над «Капиталом» мешали ему писать, Энгельс, об-
ладавший более свободным журналистским даром, брал его
обязанности на себя.
Предпринятые за последнее время попытки установить, ка-
кие из статей без подписи были написаны Марксом, а какие
Энгельсом, оказались весьма благодарным занятием для иссле-
дователей наследия Маркса. Во всяком случае все появляю-
щиеся время от времени сообщения дают представление о на-
правленности интеллектуальных интересов Маркса. Эти статьи
охватывают огромное разнообразие тем — дипломатические,
социальные события, происходившие в Англии и на континен-
те, анализ тайных причин войны и кризиса, аналитические об-
зоры последствий британского владычества в Индии. Они рас-
крывают его реакцию на события, о которых иначе можно бы-
Жизненный путь
35
ло бы узнать только из его «Переписки», в особенности с
Энгельсом1.
На протяжении всех 50-х гг. Маркс и Энгельс с надеждой
ожидали признаков наступления серьезного экономического
кризиса, который бы положил начало новому периоду револю-
ций. В течение многих лет ни одной из них не произошло.
И когда, наконец, в 1857 г. серьезный экономический кризис
свершился, он также не имел революционных последствий. То-
гда Маркс сосредоточил свое внимание в меньшей степени на
ожидании экономического краха, и в большей степени на орга-
низации рабочего класса, но и здесь особых успехов не было.
Правда, Ф. Лассаль, этот романтический зачинатель немецкого
социализма, создал немецкое рабочее движение. Но Маркс вос-
принимал политические взгляды Лассаля с неодобрением, не-
приятны ему были и его театральные манеры. Ревность к Лас-
салю, многое позаимствовавшему у Маркса в теоретическом
арсенале, возможно, была одной из причин его враждебности,
но для этого были и более объективные основания. Маркс с
подозрением относился к стремлению Лассаля построить со-
циалистическое движение на основе своего рода молчаливого
соглашения с Бисмарком и прусским правительством.
На остальной части континента, и особенно во Франции,
рабочее движение бездействовало, еще полностью не оправив-
шись от потрясений 1848 г. Что касается Англии, то Маркс ни-
когда не испытывал большой симпатии к вялым, лишенным
четкого мировоззрения и прагматичным рабочим лидерам, ко-
торые руководили здесь профсоюзным движением. Он отно-
сился к ним с неприкрытым презрением, и они, в свою оче-
редь, поскольку они его совсем не знали, платили ему той же
монетой.
СОЗДАНИЕ ПЕРВОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА
Великие перемены произошли в 1863 г. В этом году делега-
ция французских рабочих получила разрешение побывать на
открытии Лондонской Выставки современной промышленно-
сти, чтобы познакомиться с промышленным развитием Англии
и установить контакты со своими английскими собратьями.
Английские и французские рабочие лидеры вскоре решили ус-
1 См.: Marx—Engels. Correspondence. 1846—1895. N. Y., 1934.
4 - 5470
36
Карл Маркс
тановить постоянное экономическое и политическое сотрудни-
чество, пригласить представителей других стран континента
присоединиться к ним и создать международную федерацию
рабочих, чтобы положить конец существующей экономической
системе и заменить ее какой-либо формой коллективной собст-
венности. Интернационал, как он должен был называться, со-
стоял из представителей многих различных партий, работавших
бок о бок: среди французов в большинстве были прудонисты и
бланкисты; среди итальянцев — представители несоциалисти-
ческого крыла, радикальные демократы, последователи Мадзи-
ни; среди англичан — представители неполитических тред-
юнионов и радикальные реформаторы, некоторые из них были
последователями Конта.
Маркс, вопреки прежней отчужденности от организаций,
которые не разделяли целиком его позиции, осознал важность
этого объединения и решил не только присоединиться к нему,
но стать его лидером. Немецкие ремесленники, проживавшие
в Лондоне, избрали его своим представителем, и вскоре после
первого собрания Маркс стал его полным руководителем.
Торжественный текст «Интернационала», подготовленный
Марксом и принятый организацией, является не менее важ-
ным историческим документом в списке марксистских кано-
нов, чем «Коммунистический манифест», написанный 15 го-
дами ранее.
В течение последующих 10 лет жизни Маркс отдавал боль-
шую часть своей энергии Интернационалу. Он отстаивал свою
теоретическую позицию в борьбе с буржуазными реформатора-
ми, а также анархистами-бакунинцам’и; вел постоянную борьбу
со сторонниками Бланки и Прудона во Франции и с лассальян-
цами в Германии. Все эти годы он старался превратить то, что
поначалу зачиналось как,слабо спаянный, рыхлый союз раз-
личных идеологий, в объединенное движение, вдохновляемое
той самой революционной идеологией, которую он выковал
за многие годы одиночества и уединения своей английской
ссылки.
Интернационал вскоре стал мощным движением, внушаю-
щим страх защитникам существующего порядка. Отделения
Интернационала были созданы во всех основных странах Евро-
пы. Отныне Маркс как глава Генерального Совета Интерна-
ционала реально руководил движением и настоятельно требо-
вал строго следовать линии, которую он определил. Призрак
Жизненный путь
37
коммунизма, увиденный Марксом в Европе в 1847 г., оказался
для власть имущих в конце 60-х гг. намного реальнее, чем это
было 20 лет тому назад. Незаметный ученый из Британского
музея внезапно стал объектом пристального внимания различ-
ных разведывательных служб, которые прочесывали круги лон-
донских революционеров в поисках информации о подрывной
деятельности.
Когда в 1867 г. был опубликован первый том «Капитала»,
Маркс уже находился в центре внимания как лидер Интерна-
ционала. Хотя книга и не привлекла к себе сразу того внима-
ния, на которое он, несомненно, рассчитывал, она скоро за-
воевала себе аудиторию, особенно среди социалистов стран
континента. В Англии же появился всего один критический
обзор, в котором забавно отмечалось, что «изложение предмета
сообщает сухим экономическим вопросам несомненную свое-
образную привлекательность»; но на континенте (в Европе) ре-
акция была более адекватная. Ряд друзей Маркса широко про-
пагандировали книгу, а некоторые из его старых немецких
друзей прислали ему хвалебные отзывы. В России в особенно-
сти отзывы были более благоприятными и более глубокими,
чем где бы то ни было. В большинстве случаев, если отвлечься
от ее научных достоинств, книгу широко читали сами члены
Интернационала. Предыдущие же работы Маркса не пользова-
лись вниманием даже в странах, говорящих по-немецки. Пер-
вый том «Капитала» был переведен на русский, французский,
английский и итальянский языки в течение 10 лет после его
опубликования.
В конце 60-х гг. Маркс как руководитель Интернационала и
автор книги, призванной раскрыть «экономический закон раз-
вития современного общества», должен был почувствовать, что,
наконец, добился соединения социалистической теории и рево-
люционной практики, к чему он стремился уже с 1847 г. Он
обеспечил идеологическую основу социалистическому движе-
нию, над которым осуществлял полный организационный кон-
троль. Однако эта эйфория вскоре была развеяна.
Как ни парадоксально, Парижская Коммуна 1871 г. — пер-
вый яркий пример завоевания рабочим классом власти для се-
бя и тем самым доказывающий справедливость предвидения
Маркса — оказалась также и причиной гибели Интернациона-
ла. Несмотря на то что в Парижской Коммуне преобладающее
влияние имели не марксисты, а прудонисты и новые якобин-
4*
38
Карл Маркс
цы, Маркс выступил в ее защиту в красноречивом обращении,
опубликованном под заглавием «Гражданская война во Фран-
ции». Но вскоре после того, как Коммуна была потоплена в
крови, дремавшие в рядах Интернационала разногласия ожи-
вились. Английские тред-юнионисты испугались; они боялись,
как бы в представлении мирных английских рабочих их не
объединили с «красными террористами Парижа». Французское
движение было разгромлено, а его изгнанные лидеры, как это
обычно случается с политическими эмигрантами, перессори-
лись между собой. Последователи Бакунина теперь попыта-
лись использовать благоприятную возможность, чтобы вырвать
руководство из рук Маркса. Для того чтобы обеспечить свое
постоянное преобладающее влияние в Интернационале, Мар-
ксу удалось перенести его штаб-квартиру в Соединенные
Штаты, где все руководство в нем принадлежало’его сторон-
никам. Это оказалось роковым ударом для организации. Ин-
тернационал в конце концов закончил свои дни в Филадель-
фии в 1876 г.
В оставшиеся годы Маркс, терзаемый болезнями, не создал
ни одной значительной работы. Когда в 1875 г. на конгрессе в
Готе его приверженцы, чтобы создать объединенную социали-
стическую партию, сплотились со сторонниками Лассаля, он
написал серию острых критических заметок о программе пар-
тии. В них он в последний раз изложил свою концепцию тео-
рии и практики, которая должна была направлять социалисти-
ческое движение. «Критика Готской программы», опублико-
ванная уже после его смерти, была последним значительным
сочинением.
К концу жизни Маркс наконец достиг достаточно прилич-
ного материального уровня. Энгельс, ставший теперь вполне
состоятельным и преуспевающим, установил для него ежегод-
ную ренту, позволившую ему провести последние несколько
лет в относительном благополучии. Он стал знаменитым чело-
веком, и социалисты всей Европы обращались к нему за сове-
том в письмах или лично. А в особенности, к удивлению Мар-
кса, русские радикалы, которые в течение 30 лет нападали на
Россию, называя ее «покойницкой» Европы, теперь стекались к
нему и просили совета. Кроме того, молодые руководители
объединенного теперь Немецкого социал-демократического
движения — А. Бебель, Э. Бернштейн и К. Каутский — посе-
щали его и обсуждали все важнейшие вопросы. Немецкое дви-
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса
39
жение успешно развивалось, а один из лидеров возрожденного
французского социал-демократического движения, Жюль Гед,
советовался с Марксом по поводу принятия программы.
Постепенно влияние бакунинцев в Швейцарии и Италии
было оттеснено марксистскими лидерами, с которыми Маркс
также вел длительную переписку.
Глубоко почитаемый в растущем социалистическом движе-
нии, Маркс, наконец, обрел аудиторию и роль, доставлявшую
ему удовлетворение. Но его творческие силы ослабели. Он по-
прежнему жадно читал; он даже самостоятельно изучил новые
языки: русский и турецкий, но, к огорчению Энгельса, писал
он все меньше и меньше и все более непонятно, чем когда-
либо.
В 1881 г. его жена скончалась от рака. Год спустя его стар-
шая дочь, жена французского социалистического лидера Жана
Лонге, также умерла. Маркс так никогда и не оправился от
этих ударов. Он умер, сидя в кресле в своем кабинете, 14 марта
1883 г. Лишь немногие друзья и социалистические представите-
ли, прибывшие из-за границы, сопровождали его гроб на Хай-
гейтское кладбище. Его смерть едва ли была замечена широкой
публикой.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СРЕДА
ФОРМИРОВАНИЯ ТЕОРИИ МАРКСА
Принято утверждать, что Маркс создал свою теорию на ос-
нове трех составных частей: немецкого идеализма в его гегелев-
ском варианте, французской социалистической традиции и
английской политической экономии. Не будучи неверным, это
утверждение, однако, вряд ли отражает всю истину. Для Мар-
кса были также важны и другие направления мысли, в особен-
ности идеи немецкого и французского Просвещения.
Марксу, бывшему всю свою жизнь ненасытным читателем,
удалось сплавить в своем учении огромное разнообразие пред-
шествующих интеллектуальных традиций. Он был наделен в
высшей степени синтезирующим умом. По словам Берлина,
«творческую самобытность достигнутого результата определяет
не какой-либо отдельный элемент, но главная гипотеза, кото-
рой каждый из них связан с другими, причем так, что все эти
40
Карл Маркс
составные части очевидным образом логически следуют одна
из другой и подкрепляют друг друга в едином системном це-
лом»1. Маркс не был этаким слоном в посудной лавке западной
культуры, как порой его представляют люди малосведущие. На-
против, его творческая деятельность выстраивалась в прямой
зависимости от основного направления европейской мысли.
Он в долгу как перед многими доктринами прошлого, так и пе-
ред современными ему мыслителями.
В числе привлекавших Маркса в трудах его предшественни-
ков тем, важных для размышления и понимания сущности его
учения, выделяются четыре основных: идея прогресса — мир-
ного или чреватого столкновениями; идея отчуждения; идея со-
вершенствования, холистическое видение обществами истори-
ческих эпох.
ИДЕЯ ПРОГРЕССА
Понятия роста, развития, становления и им подобные зани-
мали центральное место в немецкой философской традиции
уже со времен Лейбница. В начале XVIII столетия Лейбниц
указал, что каждый растущий организм проходит через стадии
развития, что «природа никогда не делает скачков», и что в ка-
ждый момент она несет на себе «груз прошлого и беременна
будущим». У него немного работ по вопросам истории, но его
богословские произведения, а также светские рассуждения о
научном прогрессе служат подтверждением его представления о
том, что человечество постепенно достигнет более высокого
уровня благоденствия и совершенства, и прежде всего это про-
изойдет через дальнейшее развитие науки1 2.
Постепенно, уже в XVIII в., понятие прогресса все более на-
полняется светским содержанием. Так, Лессинг в своем произ-
ведении «Воспитание человеческого рода» нарисовал картину
поступательного нравственного развития человечества, предста-
вив ее в виде теории трехстадийного развития — теории, хотя и
светской в своей основе, но глубоко уходящей своими корнями
в христианскую традицию. Согласно Лессингу, человеческая
история предстает разделенной на предшествующий христиан-
1 Berlin I. Op. cit. Р. 13.
2 См.: Manuel F. Е. Shapes of Philosophical History. Stanford, 1965.
P. 78.
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса
41
ству период нравственных устоев, поддерживаемых системой
сурового наказания и материального воздаяния; христианский
период более утонченных и одухотворенных основ морали; и
третий предстоящий неминуемый период, когда нравственный
человек больше не будет испытывать страх перед внешним на-
казанием или собственным внутренним чувством вины, а станет
свободно и независимо выносить обоснованные нравственные
суждения. В будущем весь человеческий род станет пользовать-
ся плодами творческого разума и духовной свободы.
Доктрины Просвещения, которые делали акцент на посте-
пенном и более или менее гармоничном поступательном раз-
витии человечества, к концу столетия встретили противодей-
ствие более суровой философии. Кант в особенности, хотя и
сохранив веру в прогресс человечества, привнес в нее песси-
мистическую ноту. Для него именно антагонизм между людь-
ми является абсолютной движущей силой истории. Люди не
объединяются гармонично друг с другом, а соглашаются на
«несоциабельную социабельность» («unsociable sociability»).
Люди, утверждал Кант, проявляют склонность к объединению
лишь потому, что только таким путем они смогут развить свои
природные способности. В то же время они также склонны
действовать порознь в силу присущего им несоциабельного
стремления делать все по-своему. Поступательное движение
(прогресс) осуществляется через антагонистическое сотрудни-
чество. Люди могут стремиться к согласию, но природа поро-
дила несогласие, чтобы вывести людей из состояния покорной
пассивности. Прогресс человеческого рода является лишь ре-
зультатом бесчисленных проявлений антагонизмов между ин-
дивидуумами1.
Кантовское признание принципиальной важности конфлик-
та послужило отправной точкой доктрины Гегеля. Предложен-
ная Лейбницем концепция прогресса как плавного, посту-
пательного развития от потенциальности к реальности теперь
была отвергнута. История человечества является историей по-
степенного развития Духа, но она также является историей
кровавых битв, войн и революций, соперничающих притязаний
и трагических запутанных ситуаций. История человечества от-
мечена неизбежными этапами, когда Абсолютный Дух посте-
пенно переходит в самого себя. Человечество медленно прихо-
1 См.: Beck, Anchor, Fackenheim. Kant on History. N. Y., 1963.
42
Карл Маркс
дит к подлинному самосознанию, но эта его история является
трагической, если ее рассматривать с позиций действующих в
истории лиц. Прогресс может восприниматься только в интере-
сах и с позиций целого. «Особенное в большинстве своем име-
ет слишком незначительную цену по сравнению с общим: здесь
отдельные личности приносятся в жертву и остаются без вни-
мания»1.
По Гегелю, на вопрос о сущности свободы невозможно от-
ветить с позиций устремлений и наклонностей отдельных лич-
ностей; это исторический вопрос. Для Гегеля, как и для
Б. Спинозы, свобода — это всего лишь признание необходи-
мости. На предшествующих стадиях развития мирового духа
лишь немногие личности смогли бы добиться свободы, и они
смогли бы завоевать ее только за счет многих других лично-
стей, оставшихся несвободными. Только с наступлением но-
вой эры, пробужденной Великой французской революцией,
человек сможет начать осознавать возможность всеобщей сво-
боды.
Немецкая доктрина прогресса по крайней мере с конца
XVIII столетия предстает как значительно менее оптимистиче-
ская и не столь непосредственная, как французская того же пе-
риода. Маркс испытал влияние обеих. Он был наследником
идей как немецкого, так и французского Просвещения. Но
влияние немецкой просветительской традиции, по-видимому,
оказалось более глубоким, что проявилосив его концепции от-
чуждения.
ИДЕЯ ОТЧУЖДЕНИЯ
Трактат Руссо «Рассуждение о неравенстве» принадлежит к
числу главных ранних источников происхождения понятия от-
чуждения. Яркое описание им добрых природных качеств лю-
дей и развращение их обществом, его настойчивое утвержде-
ние, что «природа установила равенство между людьми», а «лю-
ди установили неравенство», тот ужас, с которым он созерцал
разрушения, порождаемые обществом, и их пагубное влияние
на человеческую природу, — все это впоследствии породило
взгляды, осуждавшие гибельное состояние человека.
1 Hegel F. W. Introduction // The Philosophy of History. N. Y., 1944.
P. 34.
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса
43
Однако влияние Руссо не ограничилось выражением «дерз-
кого индивидуализма» в его «Рассуждении о неравенстве», где
он показал, как люди были оторваны от своих естественных
корней жестокими и несправедливыми законами общества.
В другом произведении — «Об общественном договоре» — он
показал также, как люди, объединившись в новое сообщест-
во, смогут добровольно выковать новые узы, которые помогут
им преодолеть страдания через всеобщее подчинение общей
воле. На смену «дерзкому индивидуализму» первого произве-
дения пришел «столь же дерзкий коллективизм социального
договора».
Многие немецкие читатели произведений Руссо остались
невосприимчивыми к его идиллическому описанию благород-
ства естественного человека. Но обвинение, вынесенное Руссо
обществу и его пагубному влиянию, стало общей темой рассуж-
дений многих немецких мыслителей конца XVIII и начала XIX
столетия. Выражая свой скептицизм по поводу утверждаемой
Руссо целостности жизни «естественных людей», они тем не
менее вместе с ним продолжали сожалеть о горьком положении
человека в современном обществе. Общинная интеграция и
личная целостность древности противопоставлялись разруше-
нию общины и изолированности человеческого существования
современной эпохи. Ф. Шиллер, например, утверждал, что че-
ловек отрывается от других современным разделением труда;
являясь отдельным винтиком в часовом механизме современ-
ного общества, он больше не может развить все свои потенци-
альные возможности. «Будучи навечно связанным всего лишь с
небольшой частью целого, сам человек становится лишь его
частицей и никогда не сможет достичь гармонии своего суще-
ства. Будучи неспособным представить весь род человеческий
во всей полноте — в своей собственной природе, человек ста-
новится всего лишь копией его деятельности или его знания».
«Мы видим, как не только отдельные личности, но целые клас-
сы людей развивают всего лишь часть своих дарований, тогда
как остальные, подобно чахлым растениям, всего лишь смутно
наводят на мысль о дарованных им потенциальных возможно-
стях». Не только индивидуальная гармония людей не получает
своего полного развития в современных гибельных условиях;
изуродовано также и само общество. «Государство и Церковь
оторваны друг от друга, то же самое относится и к закону и мо-
44
Карл Маркс
рали; конечный результат изолирован от процесса труда, сред-
ства от цели, старание от вознаграждения»1.
Аналогичные обвинения по поводу отчуждения современно-
го человека обычны и для других представителей немецкого
идеализма. И. Г. Фихте, например, характеризовал современ-
ную ему эпоху как отмеченную духом «упадка», «абсолютной
греховности», «разрушения всего позитивного», «анархии». Но
всех мыслителей объединяла не только критика современной
им действительности, но общее активное стремление к будуще-
му, построенному на основе реинтеграции и позитивного син-
теза. Разделенные до сих пор человек и общество должны вновь
объединиться в едином целом. Человечество должно рацио-
нально построить свое будущее, в котором все, что былр разъе-
динено, может вновь воссоединиться; тем самым отдельные
личности могут вновь стать единым целым и найти свое место
в гармонично организованном обществе.
ИДЕЯ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ
Если и существовала такая идея, которая объединяла разли-
чающиеся в остальном доктрины французского и английского
Просвещения, так это идея человеческого совершенствования.
Будь то рационалисты, подобно большинству французских фи-
лософов, или же сенсуалисты, как большинство англичан,
включая Дж. Локка, или материалисты, вроде Ж. О. Ламетри, —
все они были едины в своей общей вере в возможность измене-
ния окружающей человека среды таким образом, чтобы сделать
возможным более полное и плодотворное развитие человече-
ских способностей. Они были единодушны в том, что человек
не является выражением божественной сущности, а объектом
природы, что он обладает способностью к самоусовершенство-
ванию посредством образования и изменений в окружающей
его среде. Когда разум людей освобождается от оков суеверий и
иррациональных верований, когда они через образование ста-
новятся способными в полной мере использовать свой интел-
лект, только тогда человеческий род сможет занять подобающее
ему место. Люди являются творениями условий жизни и воспи-
тания. Поэтому, когда изменяются эти условия и меняется вос-
питание, человек становится лучше.
1 Schiller F. On the Aesthetic of Man in a Series of Letters. N. Y., 1967.
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса
45
ИДЕЯ ВСЕОБЩНОСТИ
В отличие от большинства философов, стоявших на позици-
ях индивидуализма и атомизма в своих взглядах и демонстри-
ровавших достаточно слабое историческое воображение, Гегель
особо выделил культурную всеобщность и исторический детер-
минизм.
По Гегелю, два измерения — вертикальное, или историче-
ское, и горизонтальное, или структурное, — должны рассмат-
риваться одновременно. В первом измерении история предста-
ет как временная последовательность, как целый ряд необхо-
димых стадий развития. Каждый момент во времени следует
рассматривать в двух аспектах: определять его, исходя из того,
что совершалось прежде, и из содержания в нем зародышей
будущего. С другой стороны, в горизонтальном измерении в
центре внимания должно быть структурное единство общества
или эпохи как взаимосвязанного целого с единой структурой
или формой.
Гегель писал, что ошибка всех предыдущих философов за-
ключалась в том, что они предполагали относительную незави-
симость различных сфер культуры. Они отрывали изучение
войн от изучения искусства; они отделяли философию от по-
вседневной жизни. Историки изолировали явления, которые
можно было понять только как части целого. Напротив, совре-
менный историк, утверждал Гегель, должен быть холистом в
своем мировоззрении. «Он должен стремиться нарисовать кар-
тину эпохи развития, собрать вместе то, что является для нее
характерным, уметь различать составляющие ее элементы, от-
личать старые и новые, полезные и бесплодные, умирающие
пережитки предыдущей эпохи и родившиеся до времени пред-
возвестники будущего»1. Историки должны описывать культур-
ные явления в их полном историческом контексте. И впредь
история искусства или история философии должны рассматри-
ваться как дополнительные элементы общей истории культуры,
и даже такие виды деятельности, которые старой историей рас-
сматривались как незначительные, например такие, как торгов-
ля, коммерция, различные ремесла, теперь должны рассматри-
ваться как важные составные элементы «органической» инсти-
туциональной истории человечества.
1 Berlin L Op. cit. Р. 35—40.
46
Карл Маркс
Сплавленные в единое целое понятия прогресса и совер-
шенствования, отчуждения и интеграции явились составными
частями наследства, усвоенного Марксом еще до того, как он
принялся излагать свои собственные представления, синтези-
рованные им из идей, приобретенных от его современников и
ближайших предшественников.
ВЛИЯНИЕ СОВРЕМЕННИКОВ НА ИДЕИ МАРКСА
Критическое отношение к доктрине Гегеля, с которой
Маркс познакомился и воспринял в среде младогегельянцев,
оказало глубокое влияние на его мировоззрение. В последний
период берлинской карьеры Гегеля в его мировосприятии все
более усиливаются консервативные тенденции. Молодой Ге-
гель с горячим энтузиазмом приветствовал Великую француз-
скую революцию, а теперь он превратился в упрямого старца,
который испытывает страх перед революцией, больше всего
страшится всяких реформ и считает прусское государство,
управляемое Фридрихом Вильгельмом III, подлинным вопло-
щением свободы и разумного начала. Теперь он провозглаша-
ет: «Все действительное — разумно, а разумное — действитель-
но», что по существу должно означать, что все существовавшее
было разумным, а следовательно, заслуживало поддержки, хотя
сам Гегель всячески отрицал такое толкование своего тезиса.
Именно против такого политического и философского
квиетизма своего старого учителя и выступили его бывшие уче-
ники в 1830 г. Воспользовавшись рядом замечаний, высказан-
ных Гегелем к концу жизни, они утверждали, что подлинно ре-
альное является идеальны^ и что борьба за его достижение по-
прежнему находится на повестке дня истории1. Гегель научил
их видеть, как, используя опыт прошлого человечества, фило-
софская мысль всегда критически воспринимала существующее
положение вещей; как отрицающая критика философии оста-
валась главным инструментом разрушения довольства сущест-
вующим и подготовки путей к рождению новых культурных
возможностей. Необходимость в едкой критике существующего
1 См.: Hook S. From Hegel to Marx; studies in the Intellectual Develop-
ment of Karl Marx. N. Y., 1936. P. 20.
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса
47
положения вещей, утверждали они, ни в коем случае не утрати-
ла своей значимости и в настоящее время.
Главное назначение философии по-прежнему сводится к не-
обходимости сохранения своего критического духа. Страдая от
духовного гнета правления короля, которого превозносил Ге-
гель, они (младогегельянцы) обратили свое критическое оружие
на рассмотрение культуры своего времени.
Немецкое государство, утверждали младогегельянцы, отме-
чено духом слепого безрассудства и духовного хаоса, и поэтому
его вряд ли можно было бы рассматривать в качестве «реально-
го» в метафизическом смысле. В частности, отмечали они, не-
мецкая культура до сих пор находится под влиянием непросве-
щенной и угнетающей религиозности. Следовательно, критика
религии стала для них главной философской задачей дня.
В 1835 г. Д. Штраус, один из младогегельянцев, опубликовал
критический трактат «Жизнь Иисуса», в котором использовал
исторический метод Гегеля, чтобы показать, что отдельные час-
ти Евангелий были чистым вымыслом, тогда как остальные —
всего лишь отражением полумифологических верований, об-
щих для всех христианских общин. Б. Бауэр, стоявший на бо-
лее радикальных позициях, шел еще дальше, вообще отрицая
историческое существование Христа и рассматривая Евангелия
как плод чистого воображения, как простое отражение идеоло-
гии того времени.
Наконец, Л. Фейербах в работе «Сущность христианства»
(1841) и в других философских произведениях определил рели-
гиозные верования всего лишь как отображение элементов че-
ловеческого опыта в объектах религиозного поклонения1.
Используя для своих целей понятия, сформулированные Ге-
гелем, Фейербах охарактеризовал религиозные представления
как отчужденные овеществленные явления, которые могут быть
проанализированы с точки зрения тех социальных отношений,
которым они обязаны своим происхождением. Согласно Фей-
ербаху, антропология — это порождение теологии. Существова-
ние религии свидетельствует о том, что человек отчуждается от
самого себя. Посредством религии людьми управляет и их под-
чиняет их собственное неосознанное воображение (unconscious
1 См.: Hook S. From Hegel to Marx; studies in the Intellectual Develop-
ment of Karl Marx. P. 221.
48
Карл Маркс
creation). Фейербах утверждал, что настало время для подлинно
коперниковского поворота в истории идей. Именно люди, дей-
ствующие совместно друг с другом, а не Бог и не гегелевский
Абсолютный Дух должны теперь находиться в центре внимания
для понимания прошлого человека и его будущего. Богоцен-
тристское мировосприятие лишенного свободы прошлого
должно уступить дорогу антропоцентристскому видению осво-
божденного будущего. А когда такое освобождение совершится,
человек станет подлинным мерилом всех вещей.
Эта критическая философия младогегельянцев оказала зна-
чительное содействие собственному философскому развитию
Маркса, который видел в религиозных верованиях лишь отра-
жение «реальных» социальных явлений. Особое впечатление
на Маркса произвел поворот Л. Фейербаха от богоцентрист-
ского или духоцентристского восприятия мира к анализу тех
пагубных социальных условий, которые заставили людей ис-
кать утешение в мире созданных ими самими религиозных
сущностей.
Другие стороны философии младогегельянцев, такие, на-
пример, как активный радикализм А. Руге или иконоборческий
индивидуализм М. Штирнера, также различным образом по-
влияли на Маркса. Но следует упомянуть еще одну личность —
мятежного социалиста М. Гесса, который в значительной мере
способствовал переходу Маркса от критического либерализма к
анализу социальных отношений с позиций радикального со-
циализма.
Фейербах использовал понятие отчуждения главным образом
в нападках на религию, а М. Гесс взял его на вооружение в ед-
кой критике современных ему социальных и экономических по-
строений. Согласно Гессу, царство денег и частная собствен-
ность символизируют отчужденное положение человеческого
рода в такой же, если не в большей степени, как и существова-
ние богооткровенной религии. В ранних работах Гесс позволял
себе увлекаться достаточно туманными абстракциями эфемер-
ного социализма, но в 1847 г. он обратился к реалистическому
анализу экономических явлений. По словам С. Хука, «в его ра-
боте «Последствия революции пролетариата» мы найдем... тео-
рию накопления и централизации капитала, теорию растущего
обнищания, теорию перепроизводства, объясняющую перио-
дичность возникновения кризисов, учение о том, что крах ка-
Интеллектуальная среда формирования теории Маркса 49
питализма неизбежен... теории, которые несколькими месяцами
позже должны были получить свою классическую формулиров-
ку в Коммунистическом Манифесте»1. Хотя Маркс в значитель-
ной степени и не признавал этого, он многим обязан Гессу.
Младогегельянцы в целом, а Л. Фейербах в особенности,
обеспечили Маркса теми элементами теоретического оснаще-
ния, которые позволили ему сосредоточить внимание на изуче-
нии социальной системы — именно тех сложных социальных
отношений, в которые вовлечены люди, а не мира бесплотных
идей и духа.
Но лишь в свои парижские годы Маркс полностью перешел
на позиции социализма, благодаря непосредственному обще-
нию с его главными сторонниками и проводниками и основа-
тельному чтению их произведений. С некоторыми из них он
начинал внимательно знакомиться еще в Германии (под влия-
нием Гесса и работы Л. Штейна «Социализм и коммунизм в
современной Франции», 1842).
Собственную и самобытную социалистическую доктрину
Маркса не следует воспринимать в этом узком контексте. Од-
нако важным для нее является именно тот размах, с которым
он использовал некоторые аспекты современной и почти со-
временной ему французской социальной мысли, оформленные
в его собственное видение истории и социального порядка.
У Сен-Симона и его последователей, а также у «буржуазных
историков», таких как Гизо и Тьери, он позаимствовал элемен-
ты своей теории классовой борьбы. Сен-Симону в особенности
он обязан пониманием того, что человеческая история — это в
значительной мере история битв между классами. По словам
Франка Манюэля, «классы были ключом к философии истории
Сен-Симона... и исторический процесс может быть объяснен
только с позиций классовой борьбы»1 2.
В сочинениях Сен-Симона можно найти концепцию не
только борьбы между классами, но также и того, что именно
отношения собственности, а не формы правления являются
главными для понимания истории. «Форма правления, — писал
он, — всего лишь форма, а отношения собственности — это ба-
зис; следовательно, отношения собственности составляют ре-
1 Hook S. From Hegel to Marx; studies in the Intellectual Development
of Karl Marx. P. 204.
2 Manuel F. E. The New World of Sen-Simon. Cambridge, 1956. P. 244.
50
Карл Маркс
альную основу общественного здания»’. В отличие от гегелев-
ской традиции, где основное внимание сосредоточено на госу-
дарстве, учение Сен-Симона сконцентрировано на социальных
отношениях. Более того, стоит вспомнить, что Сен-Симон был
одним из первых, кто видел общество как гигантскую мастер-
скую производственных отношений.
Учение о классовой борьбе, о решающем значении рабочего
класса в современном индустриальном мире, акцент на главной
роли промышленности и труда и, сверх того, на активизирую-
щей роли социальной философии, которая призвана не только
объяснить мир, но и изменить его, — все эти элементы осуще-
ствленного Марксом синтеза были стимулированы изучением
произведений основоположников французской социалистиче-
ской доктрины или их сторонников, особенно близких Сен-
Симону. Позднее Маркс и Энгельс усиленно отрицали это на-
следие в своем учении и рассматривали французских социали-
стов как «утопистов», которым они весьма неблагосклонно
противопоставляли собственную «научную» версию социализ-
ма. Но историку философских идей не стоит соглашаться с
этим суждением. Они обязаны этим утопистам гораздо больше,
чем позднее были склонны признавать.
Находясь в Париже, Маркс обратился от философских изы-
сканий к анализу противоречий и битв в гражданском общест-
ве, т. е. внутри самих общественных структур. Именно во время
пребывания в Париже он пришел к мысли, что «анатомию гра-
жданского общества следует искать в политической экономии».
Экономисты-классики от Смита до Рикардо и Мальтуса, а так-
же их неортодоксальные критики, такие как Сисмонди, во
многом способствовали окончательному синтезированному
формированию взглядов Маркса.
Итак, достаточно*было сказано в обоснование утверждения,
что истоки учения Маркса происходят из слияния огромного
разнообразия течений европейской мысли: идей французского
и немецкого Просвещения; немецкого идеализма, особенно в
его гегелевском выражении; критической традиции младоге-
гельянцев и антропологического мировоззрения Фейербаха;
французской социальной мысли в сен-симоновском варианте и
английской политической экономии.
1 Rubel S. Introduction // Marx К. Selected Writings in Sociology and
Social Philosophy. P. 10.
Социальный контекст
51
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
ОБЩАЯ КАРТИНА
ЗО-е и начало 40-х гг. XIX столетия, годы вступления Мар-
кса в период зрелости, были периодом глубокой безысходности
для немецких образованных классов. Густая завеса репрессий
накрыла всех тех, кто пытался мыслить независимо. Священ-
ный Союз, заключенный европейскими державами для подав-
ления революционного движения, духа радикализма и прав че-
ловека, казалось, навсегда задушил всякую, даже самую слабую
либеральную активность. Режим подавления свободомыслия
был особенно невыносим для тех, кто, подобно жителям Рейн-
ской провинции, успел вдохнуть воздух относительной свободы
при наполеоновском правлении. Но даже и в других областях
Германии большие надежды были рождены движением Нацио-
нального освобождения и реформами, призванными вовлечь
широкие массы населения, особенно его образованные слои, в
крестовый поход против Наполеона. Эти надежды теперь ока-
зались разбитыми. Патриоты-либералы, мечтавшие о всесто-
роннем основательном реформировании страны после пораже-
ния Наполеона, вместо этого почувствовали себя в атмосфере
полицейского режима, еще более изощренного, чем тот, кото-
рый существовал ранее. И полностью несбывшимися оказались
все надежды на политическое и социальное реформирование в
Пруссии при правлении Фридриха Вильгельма III. Когда на-
следный принц, этот романтик, столько наговоривший об объ-
единяющем всех патриотизме, демократических принципах и
конституционной монархии, бывший великой надеждой для
всех либералов, взошел на престол в 1840 г., скоро стало оче-
видным, что все их надежды останутся несбывшимися. То, чего
он стремился достигнуть, оказалось не либеральным единст-
вом, установленным путем конституционного образа правле-
ния, а возрождением мистического величия божественно освя-
щенной, патриархальной монархии.
Немецкая интеллигенция, особенно студенты, пытались
создавать либеральные объединения. Они собирались на пред-
ставительные встречи, такие как Варбургский фестиваль
1817 г., на котором были сожжены все символы реакции, или
Гамбахское празднество 1832 г., где собравшиеся 25 000 человек
провозглашали тосты за Лафайета и требовали создания объе-
52
Карл Маркс
диненной германской республики. И все это оказалось беспо-
лезным.
С 1819 г. правители государств Германского союза дали тор-
жественное обещание осуществлять контроль над университе-
тами, находящимися на территории их государств, с помощью
специальных комиссий и установили жесткую цензуру для всех
изданий.
В 30-е гг. в ответ на угрозу распространения на Германию
событий, подобных Французской июльской революции, были
введены дополнительные репрессивные меры, включая запрет
всех политических митингов, надзор за внушающими подозре-
ние политическими «агитаторами» и еще более жесткий кон-
троль за университетами. В Германии не существовало парла-
мента, отправления правосудия через суды присяжных, прав на
свободу слова и собраний. Неудивительно, что Германия в це-
лом, а особенно ее главное государство — Пруссия, представля-
лись либералам из образованных классов грозным оплотом ре-
акции.
Германия отставала от Франции и Англии не только в своем
политическом развитии, но также и в социальном и экономи-
ческом отношении. Средним классам не удалось пробиться к
власти, а различные традиционные, групповые и религиозные
интересы разделяли страну, препятствуя тем самым возникно-
вению единого движения средних слоев. Германия по-прежне-
му оставалась преимущественно сельскрхозяйственной стра-
ной; в ней отсутствовала буржуазия с развитым самосознанием,
и главенствующие позиции в ней, и особенно в Пруссии, при-
надлежали главным образом полуфеодальной аристократии.
Конечно, промышленное производство, горное дело и судоход-
ство стали развиваться достаточно быстро в посленаполеонов-
ский период, и возросло национальное богатство. Но средние
классы, рассеянные по 39 немецким государствам, были погло-
щены местными заботами и, в общем, не стремились мыслить с
позиций национальных интересов.
В 1835 г. Круппы в Руре установили первую паровую маши-
ну, и в 1837 г. были заложены первые шахты угольных месторо-
ждений Рура. Появились новые промышленные районы, такие,
как текстильные города Бремен и Крефельд в Пруссии. После
1824 г. были построены транспортные сети и новая скоростная
магистраль между Бременом и Магдебургом. Но это были всего
лишь островки нового, все еще терявшиеся в океане традиций.
Социальный контекст
53
Основное производство по-прежнему оставалось сосредоточен-
ным в мастерских ремесленников, а не на фабриках. Традици-
онная система гильдий мастеров, поденщиков и учеников про-
должала господствовать и препятствовала мобильности труда и
предпринимательства.
Более того, правительственный надзор мешал росту свобод-
ного капитализма. Вплоть до 30-х гг. правительство каждого
государства регулировало экспорт и импорт. Позднее таможен-
ный союз, заключенный между германскими государствами,
покончил с барьерами для внутренней торговли, но каждое го-
сударство продолжало контролировать производственную дея-
тельность в своих пределах. Например, правительство Пруссии
осуществляло контроль за качеством и поддержанием справед-
ливых цен на продукцию ремесленников, за развитием ткацко-
го производства в Силезии, за действиями владельцев шахт в
Рейнской провинции. Требовалось разрешение правительства
прежде, чем шахта начинала действовать; это разрешение мог-
ло быть отобрано даже после того, как владелец уже начал свое
дело1.
В таких социальных и экономических условиях низшие и
средние слои профессионалов, должностные лица, интеллиген-
ция, иными словами, образованные слои населения, станови-
лись главными проводниками национализма и либерализма. Во
главе этого движения находилась молодежь, еще не отягощен-
ная ответственностью и положением в обществе. Однако этим
образованным людям хотя и разрешали сочинять разные абст-
рактные теории о свободе вообще, решительно препятствовали
заниматься любой практической деятельностью, которая могла
бы иметь своим результатом конкретную свободу. Именно эти
общие условия и создавали тот фон, на котором и можно рас-
сматривать и оценивать специфические особенности среды, в
которой жил Маркс.
СЕМЕЙНАЯ СРЕДА
И ТОВАРИЩИ ЮНОШЕСКИХ ЛЕТ
Если когда-либо и существовал человек, в столь полной ме-
ре соответствовавший понятию маргинальности, то это был
<Маркс. Семья Маркса, как известно, перешла в христианскую
1 См.: Hobsbawm Е. J. The Age of Revolution. N. Y., 1967.
54
Карл Маркс
веру по соображениям, продиктованным благоразумием. Они
стали лютеранами. Но протестанты хотя и пользовались опре-
деленным престижем, однако составляли незначительное мень-
шинство в преимущественно католическом Трире, где прожи-
вала семья Маркса. К тому же, хотя типично расистское поня-
тие еврейской неполноценности, их более низкого социального
статуса здесь еще не распространилось и не возобладало, даже
перешедшие в христианство евреи страдали от дискриминации
и предвзятого к себе отношения. И как следствие этого, совре-
менные и почти современные Марксу представители еврейской
интеллигенции, независимо от того, поменяли они свою рели-
гию или нет, чувствовали себя некомфортно. Например, Люд-
виг Берне, Генрих Гейне, Фердинанд Лассаль и Рахил>Варнха-
ген и многие другие по-прежнему считались стоя щи ни ниже по
своему социальному статусу, несмотря на их интеллектуальные
заслуги1. Многие из них глубоко страдали от этого социального
несоответствия, что находило выражение в большей или мень-
шей степени в так называемом еврейском отвращении к само-
му себе (self-hatred).
Маркс в этом отношении не был исключением. В сущности,
все попытки на протяжении всей жизни отмежеваться от своего
еврейства, которое было навязано ему происхождением, приве-
ли к тому, что он отождествлял его со всеми отвратительными
качествами и видами деятельности, которые он презирал.
В произведениях Маркса еврей обычно выступает как рос-
товщик и меняла; дети Израиля представляются им как совер-
шающие свой извечный танец перед золотым тельцом (прояв-
ляемое Марксом всю его жизнь отвращение к зарабатыванию
денег, по-видимому, связано с внутренней борьбой против соб-
ственного еврейства). В числе наиболее непривлекательных
черт Маркса следует указать обилие неодобрительных отзывов
о евреях и еврействе, которые можно найти в его письмах. На-
пример, такие выражения, как «здесь много блох и евреев», или
же его отзыв о Лассале — «еврейский ниггер», встречаются, к
сожалению, в изобилии. В последние годы Маркс нередко под-
вергался антисемитским выпадам, но, несомненно, что и ранее
как еврей он сильно страдал от своего маргинального статуса и
никогда с ним не примирился.
1 См.: Arendt Н. The Origins of Totalitarianism. N. Y., 1960.
Социальный контекст
55
Неустойчивость социального статуса, которая характеризо-
вала положение Маркса, осложнялась еще и тем, что можно
определить таким выражением, как отсутствие равновесия его
ролевых моделей. Его отец, которым он восхищался во всех ос-
тальных отношениях, проявлял качества, которые он в своих
представлениях ассоциировал с типично еврейскими недостат-
ками: нерешительность и покорность. С другой стороны, Люд-
виг фон Вестфалей проявлял гражданское мужество, вызывав-
шее у него восхищение, но тот занимал значительно более вы-
сокое социальное положение, о котором Маркс и его семья
могли лишь мечтать. Только один раз в жизни Генрих Маркс
занял смелую общественную позицию. На публичном обеде он
высказался по поводу желательности реформ. Однако когда по-
лиция навела справки, он сразу же от этого отказался. Такое
покорное поведение оказало решающее впечатление на его сы-
на, которому было тогда 16 лет. 40 лет спустя, когда одна из его
дочерей передала ему один из типично викторианских вопрос-
ников, предлагавших определить «порок, который вы больше
всего ненавидите», он ответил: «рабскую покорность».
Вполне вероятно, что восхищение, которое Маркс испыты-
вал к Людвигу фон Вестфалену (памяти которого, а не своего
отца, он посвятил свою диссертацию), было связано с сознани-
ем того, что Вестфален обладал столь дорогими ему качества-
ми, в особенности гражданским мужеством, которыми, как он
понимал, так очевидно не обладал его отец. Занимающий вы-
сокое социальное положение Вестфален, пропитанный духом
принципа «положение обязывает», стал ролевой моделью для
имевшего более низкий статус Маркса, усиливая в нем тем са-
мым ощущение своей маргинальности.
Восприятие Марксом своего существования как находяще-
гося на грани обстоятельств усилилось под влиянием товари-
щей, с которыми он познакомился в студенческие годы в Бер-
лине. Здесь он имел дело почти исключительно с людьми, ко-
торые отказывались примириться с академическими правилами
поведения в университете и которые считали себя принципи-
альными противниками политического режима. Конечно, не-
которые из них не относились серьезно к идее о возможности
достигнуть определенного академического положения, и лишь
очень немногим со временем удалось занять прочное положе-
ние в академии. Однако в общем их ориентиром стал теперь не
университет, а неоформленное собрание недовольных либера-
56
Карл Маркс
лов и революционеров из профессионалов и образованных сло-
ев общества, слабо связанных (или совсем не связанных) с оп-
ределенной институциональной средой.
Это были высокообразованные молодые люди (по определе-
нию их французских современников), которые, однако, пони-
мали, что в отупляющей атмосфере Германии они обучались
тому, что мы назвали бы сегодня «растущим абсурдом». Поэто-
му они часами просиживали в кофейнях и пивных или же пере-
ходили из одной гостиной в другую, где какой-нибудь из наи-
более степенных либералов представлял их как отважных моло-
дых людей, которые действительно оправдывают это название.
От всего этого они, несомненно, получали некоторое удовле-
творение и действительно оттачивали свое острословие в бле-
стящих интеллектуальных спорах, которыми были знамениты
эти сборища. Но вся эта нервическая интеллектуальная актив-
ность была подобна мощному двигателю, работающему вхоло-
стую.
Маркс нашел среди себе подобных в Берлине друзей и со-
юзников, с которыми он теперь разделял маргинальность, пре-
жде переносимую в одиночку.
Стиль изложения в ранних работах Маркса указывает на
влияние того окружения, в котором развивались и набирали
зрелость его взгляды. Это был стиль, предназначенный не для
обращения к толпе, а к ограниченной и избранной группе со-
братьев-париев. Он изобиловал смутными упоминаниями о
«семейных» ссорах, происходивших среди младогегельянцев,
которые обычный читатель вряд ли смог бы понять. Но в них
он обнаруживает также блестящее искусство владения языком,
счастливую способность манипулирования словами, являю-
щуюся напоминанием о,тех непринужденных спорах, в кото-
рых она и родилась. Не вызывает сомнения, что некоторые
особенности этого языка представляют собой попытку под-
няться до уровня Гегеля, померяться с ним силами, но все это
осуществляется большей частью в манере узкоограниченных
диссидентских дискуссий в среде его краснобайствующих дру-
зей и товарищей. Неудивительно поэтому, что Маркс решил не
публиковать многие из них. Ко времени переезда в Париж он
уже порвал с большинством своих прежних приятелей. Хотя те-
перь он стал относиться скептически к этим людям как к своей
аудитории, на самом же деле он все еще продолжал своего рода
Социальный контекст
57
внутренний диалог с ними, нападая на них со всей яростью
языкового мастерства, которое он приобрел в их среде.
Однако даже в этих ранних произведениях можно найти
аналитические и описательные места, которые весьма далеки от
тех словесных фейерверков, которые Маркс использовал в ба-
талиях с бывшими союзниками. Можно также предположить,
что даже слишком недолгий опыт журналиста и редактора еже-
дневной газеты, где он обращался к широкой образованной
публике, оказался ему полезным. Разъяснительная манера из-
ложения его публикаций для «Rheinische Zeitung», хотя и по-
прежнему была отмечена языковым мастерством высшего клас-
са, заметно отличалась от манеры, характерной для других его
ранних произведений. Здесь он не стремится поразить против-
ника блестящим владением интеллектуальным оружием, а ста-
рается рассуждать и убеждать методической аргументацией и
реальными доказательствами.
Стиль выражения мысли и манера аргументации, которые
Маркс развил, выступая как молодой бунтарь в опьяняющей
атмосфере берлинской богемы и совсем непохожая на них ма-
нера выражения мысли и стиль письма, которыми был отмечен
его журналистский вклад, слились позднее воедино в произве-
дениях зрелого человека.
РАБОЧАЯ АУДИТОРИЯ МАРКСА
Образованный слой среднего класса во Франции обеспечил
французских авторов такого рода аудиторией, которой не было
у их немецких коллег. За исключением таких знаменитых лите-
раторов, как Гейне, немецкие авторы в изгнании должны были
рассчитывать главным образом на свои собственные круги или
же хоть на какую-нибудь публику у себя на родине, к которой
допускала цензура. Этим можно объяснить в какой-то мере ше-
роховатость стиля, узость содержания и унаследованное при-
родное качество многих эмигрантских произведений. Но поми-
мо общества равных им по статусу изгнанников, оказавшиеся
среди них авторы левой ориентации обнаружили в Париже круг
людей, к которым они могли обратиться как лично, так и в
своих произведениях: это были квалифицированные ремеслен-
ники и рабочие, которые, как и они, покинули родину, где они
подвергались преследованиям за свою политическую деятель-
ность и убеждения.
58
Карл Маркс
В процессе почти повседневного общения с такими людьми,
а также путем постепенного знакомства с авторами-социали-
стами, старавшимися тем или иным способом выразить в сло-
вах свои зарождающиеся устремления, Маркс перешел к социа-
лизму. Начиная с этого времени его поистине демоническая
интеллектуальная энергия больше не растрачивалась впустую;
она была целенаправленно поставлена на службу революцион-
ным задачам. Философская задача объяснения мира незаметно
сменилась революционной решимостью его изменить.
За время пребывания в Париже и Брюсселе Маркс общался
как равный с такими могучими умами, как Гейне и Руге, Пру-
дон и Бакунин, которые в большей степени различались по
своему происхождению и складу ума, чем сравнительно одно-
родная группа молодых представителей богемы, бывших его то-
варищами в Берлине. По мере того как расширялся круг друзей
и знакомых, также расширялся круг его чтения. Кроме того, он
общался теперь с немецкими и иностранными рабочими, кото-
рые, хотя и не могли претендовать на образованность и эруди-
цию своих интеллигентных собратьев, проявляли ту стойкость
духа и силу характера, которыми так восхищался Маркс. Ко-
нечно, он должен был, рано или поздно, вступить в споры с
большинством из них, так же как он принужден был порвать
почти со всеми интеллектуальными собеседниками своих па-
рижских лет. Тем не ^енее рабочие останутся его преимущест-
венной аудиторией, к которой он будет обращаться, хотя бы
только в своем воображении, как это было в годы почти пол-
ной изоляции в Лондоне, когда он не имел прямых контактов
ни с кем из них.
Хотя и Маркс, и Конт (в последние годы своей жизни) об-
ращались к рабочим, необходимо указать, что их отношение к
своей аудитории резко различалось по своему характеру. Конт
говорил для своих почитателей из рабочей среды. Это были
простодушные люди небольшого ума, которых привлекала к
излагаемым им взглядам сила эмоционального убеждения.
Маркс, напротив, никогда не приспосабливался к уровню рабо-
чих. Напротив, он пытался воспитывать и просвещать их таким
образом, чтобы они смогли разделить с ним плоды того нового
знания, которое он развивал от их имени. Стремясь постепенно
внушить им осознание своей нищеты и бесправия, сделать их
сознательными, он хотел возвысить их над уровнем, на кото-
рый их обрекло бесправное социальное положение. Тому, чему
Социальный контекст
59
пыталась научить отдельных людей немецкая идеалистическая
традиция и ее предшественники — греческие философы,
Маркс теперь стремился научить целый класс людей.
В изложении Марксом своих взглядов присутствуют пропа-
гандистские элементы, и именно на их основе позднее Сорель
попытался построить свою концепцию полезных мифов. Но
главная ударная сила произведений Маркса заключается в дру-
гом. Путем рационалистически построенного просвещения и
научного воспитания он стремился показать рабочему классу
реальное положение вещей. Они пробуждали в нем энергию и
мотивировали к действию не посредством тщетных морализи-
рующих увещеваний и обращений к их чувствам, но через изо-
бражение реальной действительности такой, какой она может
быть осознана, как только спадут идеологические шоры. В ос-
нове всех зрелых произведений Маркса лежит стремление про-
никнуть в сущность социальной реальности. Именно по этой
причине Маркс в стремлении создать «научное» учение, по-
ставленное на службу рабочему классу, оставил также наследст-
во и тем, кто, разделяя его социальные увлечения лишь частич-
но, был все же единодушен с ним в стремлении осознать соци-
альные размеры человеческих злоключений на земле.
Люди всегда стремятся найти родственных, близких им по
духу людей, обращение к которым встретит их отклик. Маркс,
обретя небольшой круг почитателей среди благожелательно на-
строенных к нему представителей левой интеллигенции и рабо-
чих, продолжал создавать себе более широкую аудиторию. Вос-
питывая рабочих устным и письменным словом, он помогал им
постичь сложности своих построений, тем самым обеспечивая
им доступ к своим идеям. И этим он отличался от Конта, спрос
на труды которого был настолько мал, что тот был вынужден в
конце концов в безнадежной попытке быть услышанным сни-
зить на них цену.
В то же время Маркс всегда стремился к наивысшим интел-
лектуальным стандартам научного сообщества своего времени.
Хотя он писал о своих «буржуазных» противниках с уничто-
жающим презрением, он был далек от позиции своих более
поздних заурядных последователей, которые полагали, что мар-
ксизм дает основание игнорировать «буржуазную науку» их со-
временников. Для этих людей марксизм стал последним прибе-
жищем всех бесталанных и неспособных, кто не смог бы про-
бить собственную дорогу среди проторенных путей Академы.
60
Карл Маркс
Сам Маркс был очень далек от таких амбиций. Возможно,
справедливо и то, что в последние годы жизни его взгляды ста-
ли более непреклонными. Однако на протяжении почти всей
своей жизни он оказывал честь великим умам «буржуазного
мира», относясь к ним всерьез. Труды Ч. Дарвина произвели на
него глубокое впечатление. И как подробно свидетельствуют об
этом его объемистые записные книжки, так же как и его опуб-
ликованные работы, он непрерывно вел упорную борьбу со
своими противниками из «буржуазного мира», тем самым делая
их достойными объектами своей полемической ярости.
Начиная с парижского и брюссельского периодов жизни,
Маркс составил о себе новое представление как проводнике но-
вой истины о социальной реальности для рабочего класса. Он
должен был довести до рабочих свои идеи, которые вуковал пу-
тем самостоятельного изучения и непосредственного критиче-
ского восприятия трудов выдающихся социальных мыслителей
своего времени и предшествующих поколений. Энгельс подвел
итог всему, когда написал: «У нас не было желания представить
на обсуждение эти новые научные выводы, изложенные в объе-
мистых томах для профессиональных мудрецов. Совсем напро-
тив. Оба мы целиком и полностью включились в политическое
движение; мы поддерживали некоторые знакомства с образо-
ванным миром... и тесные связи с организованным пролетариа-
том. Мы должны были в силу своих убеждений построить свое
мировоззрение на прочной научной основе; но не меньшим
долгом для нас было убедить европейский рабочий класс»1.
ИЗОЛЯЦИЯ И ДВОЙНАЯ МАРГИНАЛЬНОСТЬ
В Париже и Брюсселе у Маркса появилась возможность в
течение небольшого перйода времени работать в обстановке, в
которой были представлены одновременно и его единомыш-
ленники, и благодарная рабочая аудитория. Именно в этой об-
становке и родился «Коммунистический Манифест». Но когда
Маркс обосновался в Лондоне после кратковременного и раз-
очаровывающего революционного спектакля 1848 г., он оказал-
ся лишенным того счастливого сочетания стимулирующих ра-
боту мысли собеседников и восприимчивых слушателей, какое
было у него на континенте.
1 Wilson Ed. То the Finland Station. N. Y., 1940. P. 163.
Социальный контекст
61
Отчасти из-за своего задиристого и властного характера, но
главным образом вследствие объективных причин, Маркс в на-
чальный период своего лондонского изгнания оказался почти в
полном одиночестве. Он вскоре ясно понял, что революцион-
ные мечты его собратьев по изгнанию — это всего лишь мечта-
ния, лишенные серьезной основы в реальной жизни. Поэтому,
насколько это было возможно, он отошел от их общества. Хотя
он и имел общий с ними социальный статус иностранца, чело-
века, который, если воспользоваться терминологией Зиммеля,
не был временным жителем, живущим сегодня здесь, а завтра
там, но который вынужден оставаться на месте, не создавая,
однако, тех органических уз с окружающим миром, которые ха-
рактеризуют коренного жителя. Превосходное литературное во-
ображение Э. Вильсона позволило охватить все специфические
особенности положения изгнанника. Он пишет: «Жизнь поли-
тических изгнанников отягощена состоянием духа, которое не-
возможно вообразить людям, имеющим родину. Именно те, ко-
го их принципы и интересы возвысили над обычными гражда-
нами, теперь, лишенные гражданской основы и органической
связи с обществом, оказываются в положении, сведенном до
второстепенного. И даже не испытывая трудностей, с которы-
ми изгнанник сталкивается в поисках работы и приобретении
друзей в чужой стране, ему трудно закрепиться на новом месте,
построить здесь новую карьеру, поскольку он все время пребы-
вает в надежде на возвращение домой, когда падет режим, ко-
торый подверг его изгнанию»1.
В начале своего пребывания в Лондоне Маркс жил в состоя-
нии двойного изгнания; он почти не имел контактов с немец-
кими или английскими интеллектуалами и в то же время был
изолирован от эмигрантской среды. В феврале 1851 г. Энгельс
писал Марксу: «Начинаешь все больше и больше понимать, что
эмиграция — это такой институт, в котором всякий, кому не
удалось его избежать, обязательно становится глупцом, невеж-
дой или просто негодяем». А в ответ Маркс писал, что он при-
ветствует «свободную и подлинную изоляцию, в которой мы
оба теперь находимся. Она соответствует нашему положению и
нашим принципам»1 2. В том же письме Энгельс говорит Марксу
о том, что теперь они должны писать «солидные книги», в ко-
1 Wilson Ed. Op. cit. P. 221.
2 Marx—Engels. Correspondence. 1846—1895.
62
Карл Маркс
торых им даже не обязательно «упоминать всех этих пауков
эмигрантского мирка». Изоляция и маргинальность, приведшая
к разрыву почти всех связей с бывшими товарищами и сорат-
никами, позволила Марксу получить необходимый временной
интервал, отделявший его от повседневных дел, и посвятить се-
бя целиком фундаментальной работе над «Капиталом» под ох-
ранительной сенью библиотеки Британского музея.
В эти годы у Маркса было всего несколько преданных уче-
ников, но у него был Энгельс в качестве неизменного второго
«я». Роль Энгельса в жизни Маркса вряд ли можно переоце-
нить. Энгельс соглашался со всеми теоретическими идеями
Маркса, хотя ни в коем случае нельзя считать, что он делал это
автоматически; он сам был очень одаренным человеком, спо-
собным высказывать критические суждения самого высокого
порядка. Глубоко восхищенный Марксом, он неизменно ока-
зывался в роли чрезвычайно способного и почтительного сына,
хотя был всего на два года моложе Маркса. Это свидетельство-
вало о том, что Маркс не был полностью одинок в своей изоля-
ции и что он мог, таким образом, нести бремя маргинальности
с большей легкостью, получая поддержку по крайней мере од-
ного человека, который был готов полностью разделить это
бремя1.
Энгельс был более земным, более реалистичным и менее
беспокойным человеком, чем Маркс; он представлял для Мар-
кса надежный ориентир реальности, от которого, не будь на-
правляющего воздействия Энгельса, он мог бы, поддавшись ис-
кушению, отойти слишком далеко в область абстрактных умст-
вований. Как писал Вильсон, «Энгельсу предстояло восполнить
пробелы изображения Марксом его абстрактного пролетариата
и поместить его в условия реального повседневного существо-
вания, реального производства»1 2. По-видимому, без Энгельса
Марксу никогда бы не удалось избавиться от трудных для по-
нимания рассуждений, к которым был органически привержен
одинокий исследователь в тиши Британского музея.
За исключением своей оплачиваемой журналистской работы
в «The New York Tribune», Маркс никогда не писал для изданий
несоциалистического направления. Он не стремился найти
свою аудиторию среди образованных людей, которые были по-
1 См.: Kuenzli. Karl Marx: Eine Psychographie. Wein, 1966. P. 377.
2 Wilson Ed. Op. cit. P. 147.
Социальный контекст
63
стоянными читателями известных еженедельных или ежемесяч-
ных изданий викторианской Англии. И лишь изредка он со-
трудничал в радикальных эмигрантских изданиях в Англии и на
континенте. Две его исторические работы о революции 1848 г.
и все последующие были, тем не менее, написаны для европей-
ских радикалов. В этих работах Маркс предвещает возрождение
революции, и когда в 50-е и 60-е гг. этого не произошло, он со-
всем лишился читающей публики, порвав с пережившими
1848 г. Это были годы физических и психологических страда-
ний для Маркса. Но его поддерживал Энгельс, ставший его ре-
альной аудиторией, наряду с воображаемой аудиторией социа-
листических рабочих, для которых Маркс и писал свой «Капи-
тал».
Манера повествования в «Капитале» и связанных с ним
произведениях менялась от главы к главе. Иногда, как напри-
мер в главе «Рабочий день», слог становился ярким, преиспол-
ненным духовной страстности и желания убедить. В прежние
же времена, как например в некоторых главах первого тома и,
что особенно заметно, в последнем томе, манера выражения
была малопонятной и туманной. Она была такой же тяжелой и
непрозрачной, как воздух прокуренных помещений, в которых
Маркс вынужден был писать. Тогда вновь мы находим изоби-
лие резких выражений: «грабеж»; «насилие»; «увечье и бойня»;
«преждевременное погребение»; «вампир, питающийся кровью
жертв», — все, что свидетельствует об огромном психическом
напряжении и сдерживаемой ярости, которые скрывались за
спокойным, хотя и властным выражением лица, которое Маркс
обычно демонстрировал окружающим.
Маргинальное положение Маркса в обществе в сочетании с
неприятием современной ему среды во имя воображаемой, ко-
торой еще предстояло народиться, свидетельствует как о неко-
торых недостатках, так и о ясности его видения. Как аутсай-
дер, он смог различить трещины в величественном здании ка-
питалистического общества, которые оставались скрытыми от
многих более прочно обосновавшихся в нем граждан. Глубо-
кое понимание Марксом конфликтов и противоречий, прису-
щих капиталистическому обществу, было достигнуто ценой
одиночества и ссылки. Э. Вильсон, по-видимому, прав, когда
пишет, что Маркс нашел в собственном жизненном опыте
ключ к более широкому познанию опыта общества при капи-
тализме. «Его собственные невзгоды отражаются в «Капитале»
64
Карл Маркс
как невзгоды всего человечества в условиях индустриализма.
И только такая восприимчивая, легко ранимая и раздраженная
личность, чувствующая себя неприкаянно в этом мире, могла
распознать и проникнуть в сущность причин массового нездо-
ровья человечества, беспощадных столкновений, непостижи-
мых катаклизмов, на которые был обречен век великих при-
былей»1.
Социальный протест и предвидение наступления нового ми-
ра были теми стимулами, которые побуждали Маркса к более
тщательному и детальному исследованию функционирования
капиталистической системы. Без этого не было бы «Капитала».
Его собственное положение, острая боль одиночества и марги-
нальности в свою очередь постоянно подпитывали чувство ос-
корбления и негодования, которыми наполнены его произведе-
ния.
Его собственная напряженная и полная коллизий личная
жизнь предрасполагала увидеть в конфликте и разногласии ос-
новную скрытую движущую силу истории.
Мировосприятие Маркса во многом определяется его соци-
альным положением. Но та же самая изоляция, которая позво-
лила ему пренебрегать привычной мудростью своего времени и
проникнуть глубоко в суть социальной реальности, остававшая-
ся до сих пор неисследованной учеными-специалистами, спо-
собствовала также и недостаткам его работы. Отсутствие едино-
мышленников и коллег проявляется в догматизме и непрере-
каемости его суждений. По общему признанию, он всегда
стремился писать в соответствии с канонами научно обосно-
ванного доказательства — требованием, которое он разделял со
своими «буржуазными» противниками. Тем не менее нехватка
хорошо осведомленной критики вероятнее всего является при-
чиной большого числа лоУических и фактических ошибок в
«Капитале» — ошибок, на которые так любили указывать позд-
нейшие критики.
До основания им Интернационала в 1863 г. Маркс никогда
не мог быть уверен в том, для кого он пишет. Однако впослед-
ствии он вновь достиг того счастливого сочетания политиче-
ской и научной ролей, которое у него так недолго было в конце
40-х гг. Вызванное им к жизни рабочее движение стало потре-
бителем его трудов. Интернационал явился той необходимой
1 Wilson Ed. Op. cit. P. 316.
Резюме
65
структурой для его творчества, которой он был лишен так дол-
го. Ему больше не нужно было писать только для Энгельса или
для воображаемых читателей будущего; теперь он мог писать
для конкретных современных ему людей, которые начали смот-
реть на него как на основоположника научного социализма.
Трудно себе представить, какой бы оказалась судьба «Капита-
ла», если бы он опубликовал его до того, как был создан Ин-
тернационал. Если судить по тому, как он был воспринят (или
скорее не воспринят) учеными и широкой публикой, то вполне
возможно, что он мог бы разделить судьбу прежних радикаль-
ных и нередко глубоких научных трактатов по экономике, при-
надлежащих перу таких последователей Д. Рикардо, как Т. Ход-
кинз, У. Томпсон и Дж. Грей или Ж. Сисмонди. Кто читает их
теперь? Как бы то ни было, «Капитал» и другие произведения
Маркса скоро приобрели почти непогрешимый авторитет в ра-
бочем движении, особенно в странах, говорящих на немецком
языке. Однако когда это свершилось, Маркс уже находился
почти на исходе своих творческих возможностей. Речи, кото-
рые он писал в 60-е и начале 70-х гг. для Интернационала, сви-
детельствуют о том, что он находится на вершине своих оратор-
ских и аналитических возможностей. Но после своей заключи-
тельной дуэли с великим противником Бакуниным и роспуска
I Интернационала немногое вышло из-под его пера. К этому
моменту он уже обрел читательскую публику, которую жаждал
все эти годы. Теперь он купался в лучах славы и признания,
оказываемого ему преданными учениками. Но сам вулкан уже
потух.
РЕЗЮМЕ
Выросши в стране и крае, где образованные классы глубоко
страдали от духовного дискомфорта, вызванного репрессивны-
ми правительственными мерами и общей отсталостью, осознав
себя самого в качестве маргинальной личности, глубоко недо-
вольный существующим положением вещей, Маркс был под-
готовлен к тому, чтобы стать принципиальным критиком су-
ществующего порядка. Оружие его критики было отточено в
опьяняющей атмосфере радикальных кружков и тайных фило-
софских группировок; его полемический дар развился в беско-
нечных спорах с диссидентствующими товарищами.
66
Карл Маркс
Маркс посвятил себя делу открытия для рабочего класса той
идеологической завесы, которая скрывала от него действитель-
ное функционирование существующего порядка. Изображение
и анализ анатомии гражданского общества явились для него
основным делом жизни. Подобно многим предшественникам,
он твердо держался на плечах мыслителей-титанов. Но глуби-
ной проникновения своего видения он обязан не только этому,
но также и положению вечного аутсайдера и твердому упорству
в предвидении будущего — предвидении, которое было «предо-
пределено» реализовать его рабочей «аудитории». Социолог,
конечно, должен отличать пророчество от анализа, но ему сле-
дует также всегда помнить, что в случае с Марксом второе не
может быть понято без первого. И что парадоксальнео^всего,
труды этого страдающего чужака принесли пользу не только
несчастным смертным, чего он и желал, но также и тем бес-
пристрастным академическим ученым, к которым он. всю свою
жизнь относился с пренебрежением.
Макс Вебер
Max Weber
1864-1920
НАУЧНЫЕ ИДЕИ
Мкс Вебер понимал социологию как всеобъемлющую
науку о социальном действии1. В отличие от многих предшест-
венников, интерпретирующих социологию на языке социо-
структурных понятий, в центре веберовского концептуального
подхода находились отдельные действующие индивиды. Так,
Г. Спенсер писал об эволюции социальных структур по анало-
гии с биологическими. Э. Дюркгейм анализировал институцио-
нальные средства, обеспечивающие взаимосвязь социальных
структур. Представление Маркса об обществе было сформиро-
вано изучением противоречий и конфликтов между социальны-
ми классами внутри изменяющихся социальных структур и
производственных отношений. Напротив, главное внимание
Вебера было направлено на тот субъективный смысл, который
отдельные акторы придают своим действиям в их взаимных
ориентациях в рамках конкретных социально-исторических
контекстов. Вебер считал, что поведение, лишенное такого
субъективного значения, оказывается за пределами сферы ин-
тересов социологии.
В своей социологии Вебер различает четыре основных типа
социального действия. Люди могут участвовать в целенаправ-
ленном или целеориентированном, целерациональном (zweck-
1 Автор заимствовал эту характеристику концепции М. Вебера из
работы: Aron R. Main Currents in Sociological Thought. N. Y., 1967.
Vol. 2. P. 181. В настоящей главе широко используются наблюдения и
оценки, содержащиеся в этой работе, а также в более ранней работе
Арона: Aron R. German Sociology. N. Y., 1964. Столь же необходимыми
автору оказались и толкования взглядов М. Вебера Т. Парсонсом, осо-
бенно в его работе: Parsons 71. The Structure of Social Action. N. Y., 1949.
См. также: Parsons T. Introduction // Parsons T. The Theory of Social and
Economic Organization. N. Y., 1947. Автором использованы также работы:
Freund J. The Sociology of Max Weber. N. Y., 1968; Bendix R. Max Weber,
An Intellectual Portrait. N. Y., 1960; Gerth H., Mills C. W. Introduction //
Weber M. Essays in Sociology. N. Y., 1946.
6*
70
Макс Вебер
rational) действии. Второй тип: их рациональное действие может
быть ценностно-ориентированным (wertrational); третий: они
могут действовать, исходя из эмоциональных или аффективных
мотиваций; и, наконец, четвертый: они могут участвовать в тра-
диционном действии. Тип целенаправленного рационального
действия, в котором и цель, и средства выбираются рациональ-
но, можно проиллюстрировать примером действий инженера,
строящего мост с использованием наиболее эффективных для
достижения цели технических средств. Ценностно-ориентиро-
ванная рациональность характеризуется стремлением к реализа-
ции какой-либо значимой цели, которая сама по себе может и
не быть рациональной, — например, к спасению души, — но
которая тем не менее достигается рациональными средствами,
например, путем аскетического самоограничения в стремлении
к благочестию. Аффективное действие основывается на эмо-
циональном состоянии действующего индивида, а не на рацио-
нальном оценивании им средств и целей, что мы наблюдаем в
поведении участников культовых церемоний какой-либо фун-
даменталистской секты. И, наконец, традиционное действие
направляется привычным складом мышления с опорой на «веч-
ное, неизменное прошлое»; примером такого действия может
служить поведение приверженцев ортодоксального иудаизма.
Такая классификация типов действия обеспечивает Веберу
две возможности. Прежде всего она позволяет ему установить
систематические типологические различия, например, между
типами власти, а также служит ему основой для исследования
хода исторического развития западного общества. Р. Арон со-
вершенно справедливо оценивает концепцию социального дей-
ствия Вебера как «парадигму социологии, которая является од-
новременно и исторической и систематической»1.
Главный интерес для Вебера представляло современное за-
падное общество, в котбром, как он считал, поведение людей
во всевозрастающей степени подчиняется целеориентирован-
ной рациональности, тогда как в более ранние периоды разви-
тия общества поведение определялось преимущественно тради-
цией, аффективным состоянием или ценностно-ориентирован-
ной рациональностью. Его исследования незападных обществ
имели своей целью, главным образом, подчеркнуть именно эту
отличительную особенность западного развития. Маннгейм
четко определяет сущность доктрины Вебера следующим обра-
1 Aron R. German Sociology. Р. 67.
Научные идеи
71
зом: «Все труды Макса Вебера в конечном счете направлены на'
решение вопроса: какие социальные факторы явились причи-
ной рационализации западной цивилизации?»1 В современном .,
обществе, утверждал Вебер, будь то в сфере политики или эко-
номики, в области права и даже в межличностных отношениях,
эффективное применение средств к достижению целей стало
преобладающим и заменило все остальные побудительные при-
чины социального действия.
Все предыдущие теоретики старались осмыслить основные
исторические или эволюционные тенденции западного общества
в структурных понятиях: например, концепция Ф. Тенниса пред-
полагала медленное смещение от «общины» (Gemeinschaft) к це-
ленаправленному объединению (purposive association); у Г. Мей-
на — сдвиг «от статуса к договору»; а у Э. Дюркгейма — постепен-
ный переход от «механической» к «органической» солидарности.
Вебер давал ответ на те же самые вопросы, утверждая, что основ-
ные отличительные особенности современного западного чело-
века выражаются в специфических изменениях в действиях лю-
дей, которые связаны со специфическими изменениями в соци-
альной и исторической ситуации. Не желая относить себя к
приверженцам ни «материалистического», ни «идеалистическо-
го» объяснения истории, Вебер в качестве основной единицы
анализа выделяет конкретного действующего индивида.
«Понимающая социология рассматривает индивида и его
действие как базовую единицу, как ее «атом». Отдельный инди-
вид... есть «нижний предел» и единственный носитель осмыс-
ленного поведения... Такие понятия, как «государство», «сооб-
щество», «феодализм» и им подобные, обозначают определен-
ные категории человеческого взаимодействия. Поэтому задача
социологии состоит в том, чтобы свести эти понятия к «осоз-
нанному» действию, т. е. целиком к действиям участвующих в
нем отдельных индивидов»1 2.
Направленность интереса Вебера на взаимодействие акто-
ров, участвующих в социальном действии, и на «осознанные»
мотивы их действий нашла свое отражение в его методологиче-
ских установках, которые объясняют многие отличительные
особенности его доктрины.
1 Mannheim К. Man and Society in an Age of Reconstruction. N. Y.,
1951. P. 52.
2 Gerth H„ Mills С. Ж Op. cit. P. 55.
72
Макс Вебер
ЕСТЕСТВЕННАЯ НАУКА, СОЦИАЛЬНАЯ НАУКА
И ЦЕННОСТНОЕ СООТВЕТСТВИЕ
Вебер отрицал как доктрину позитивистов, утверждавших,
что познавательные установки естественных и социальных наук
по существу одинаковы, так и противоположную ей немецкую
доктрину историцизма, исходившую из того, что в сфере куль-
туры и духа (т. е. в области истории) невозможно сделать обос-
нованные обобщения, поскольку человеческие действия не под-
чиняются тем закономерностям, которые управляют миром
природы. Возражая сторонникам концепции историцизма, Ве-
бер утверждал, что научный метод независимо от того, являются
ли объектами его изучения вещи или люди, всегда.-феализуется
посредством абстракции и обобщения. В противовес позитиви-
стам Вебер считал, что человека, в отличие от физических пред-
метов, можно понять не только по внешним проявлениям, т. е.
по его поведению, но и по мотивациям, которые лежат в основе
поведения. Выступая против этих двух подходов, Вебер подчер-
кивал, что исследователь при выборе проблемы для научного
анализа руководствуется определенными ценностями, а выбор
методов социального исследования — ценностно-нейтрален.
Согласно Веберу, различия между естественными и соци-
альными науками определяются различиями в тех познаватель-
ных целях, которые,,ставит перед собой исследователь, а отнюдь
не предполагаемой неприменимостью методов научного иссле-
дования и обращения к такому предмету, как человеческое дей-
ствие. То, что отличает естественные и социальные науки, оп-
ределяется различиями не методов исследования, а различиями
научных интересов и целей исследователя. Оба вида науки —
естественные и социальные — предполагают абстракцию. В са-
мой природе и в истории содержится такое множество и разно-
образие фактов, что их полное, всеобъемлющее объяснение в
каждой из этих сфер знания обречено на неудачу. Даже в физи-
ке невозможно предсказать будущие явления во всех их кон-
кретных деталях. Например, никто не может заранее рассчитать
рассеяние осколков разорвавшегося снаряда. Прогноз стано-
вится возможным только в рамках концептуальной системы,
исключающей интерес к тем конкретным фактам, которые не
включаются в сферу абстракций. И естественные, и социаль-
ные науки должны абстрагироваться от многообразия аспектов
реального мира; они всегда предполагают их отбор.
Научные идеи
73
Исследователь в естественных науках прежде всего проявляет
интерес к тем аспектам природных явлений, которые можно
объяснить и сформулировать на языке абстрактных законов. Хо-
тя социальный ученый также может стремиться к подобным аб-
страктным обобщениям, имеющим силу закона, для него в ис-
следованиях человеческого поведения также представляют инте-
рес и специфические особенности действующих индивидов, и те
значения, которые они придают своим действиям. Любой науч-
ный метод обязательно предполагает выбор из бесконечного
разнообразия граней эмпирической реальности. Когда социаль-
ный ученый использует генерализующий метод, он абстрагиру-
ется от случайно выбранных и единственных в своем роде эле-
ментов действительности, которые он рассматривает. Отдельные
конкретные действия представляются им как «отдельные слу-
чаи» или «образцы», которые подлежат теоретической генерали-
зации. Напротив, индивидуализирующий подход пренебрегает
общими (родовыми) элементами и концентрирует внимание на
специфических особенностях явлений или конкретных истори-
ческих персонажей. Оба метода оправданны при условии, что ни
один из них не утверждается в качестве всеобъемлющего, спо-
собного охватить явления во всей их полноте. Ни один из мето-
дов не обладает правом преимущественного использования или
же по своей сути не считается превосходящим другой.
Выбор ученым конкретной проблемы и уровень научного
объяснения, к которому он стремится, как утверждает Вебер,
зависит от ценностей и интересов исследователя. Выбор про-
блем исследования всегда является «ценностно-зависимым».
«Не существует абсолютно «объективного» научного анализа
культурных или социальных явлений, не зависящих от индиви-
дуальных или пристрастных взглядов, в соответствии с которы-
ми они (явления) — явно или скрыто, сознательно или бессоз-
нательно — выбираются, анализируются и организуются для их
объяснения»1. То, что считается «стоящим изучения и понима-
ния», зависит от ориентации исследователя. И в этом не суще-
ствует непреодолимых расхождений между методиками иссле-
дователя, используемыми в естественных и социальных науках;
они различаются между собой своими познавательными целя-
ми и выбранной формой объяснения.
1 Shils Ed., Finch Н. Max Weber on the Methodology of the Social Scien-
ces. N. Y„ 1949. P. 72.
74
Макс Вебер
Когда утверждают, что рациональное знание и понимание
причинной обусловленности следствий может быть достигнуто
только в мире естественной природы и что социальный мир не
поддается рациональному объяснению из-за его непредсказуе-
мости и иррациональности, Вебер возражает своим оппонен-
там, платя им той же монетой.»Наше знание естественной при-
роды должно, как бы то ни было, всегда поступать извне. Мы
можем лишь наблюдать за внешним ходом событий и регистри-
ровать их неизменность. Но в том, что касается действий лю-
дей, мы можем не просто протоколировать повторяющуюся по-
следовательность событий; мы можем попытаться приписать
им определенную мотивацию, объяснив действия и слова лю-
дей. Отстаивая такой подход, Вебер, несомненно^выступает
также и против позитивистов: «Социальные факты,— это, в ко-
нечном счете, доступные пониманию факты». Мы можем по-
нять человеческое действие, лишь постигнув тот субъективный
смысл, который действующие индивиды придают собственному
поведению и поведению других людей. «Социология» курятни-
ка может объяснить лишь постоянство поведения, иначе гово-
ря, ход склевывания корма. Социология человеческих групп
обладает неоценимым преимуществом, состоящим в том, что
она имеет доступ к субъективным аспектам действия, к сфере
его смысла и мотивации. Отсюда следует и данное Вебером оп-
ределение социологии «как науки, ориентированной на интер-
претирующее понимание (Verstehen) социального поведения, на
объяснение его причин, проявлений и следствий»1.
Понятие «интерпретирующее понимание» не принадлежит
самому Веберу. Впервые оно было предложено немецким исто-
риком Г. Дроузеном и широко применялось такими учеными,
как, например, В. Дильтей и т. д. Но для них данный метод —
это прежде всего интуйтивное постижение, которое они ставят
выше рационально-причинного объяснения. Напротив, Вебер
видел в нем лишь первый шаг в процессе установления причин-
ных связей. Постижению субъективного значения действий, ут-
верждал Вебер, помогает чувство сопереживания и умение по-
ставить себя на место другого (Einfuehlung; Nacherleben). Но
любое интерпретирующее объяснение (verstehende Erklaerung)
должно стать и объяснением причинно-следственных связей,
если оно претендует на качество научного утверждения. Пони-
1 Weber М. Basic Concepts in Sociology. N. Y., 1964. P. 29.
Научные идеи
75
мание и причинно-следственное объяснение являются коррели-
рующими, а не противостоящими друг другу основаниями мето-
да в социальных науках. Всякое непосредственное интуитивное
восприятие смысла действия может трансформироваться в под-
линное знание только в том случае, если затем его можно вклю-
чить в теоретические построения, ориентированные на причин-
ное объяснение.
Отвечая на возражения о том, что такой способ толкования
социального действия подвержен опасности воздействия цен-
ностей самого исследователя, Вебер заявлял, что всякие объяс-
нения можно подвергнуть проверке фактами, методом доказа-
тельства. И именно этим, утверждал Вебер, выбор объяснения
отличается от выбора предмета исследования, который проис-
текает из ценностной ориентации ученого, что присуще также
и исследователям в области естественных наук.
Вебер утверждал, что ценностный элемент неизбежно при-
сутствует при выборе той проблемы, за разрешение которой бе-
рется исследователь. Здесь не существует чисто научных крите-
риев выбора предмета исследования; здесь каждый человек
должен следовать своему собственному искушению, своей соб-
ственной нравственной позиции, но это ни в коей мере не ли-
шает объективности социальные науки. Вопрос о том, является
ли научное утверждение истинным или ложным, логически от-
личается от вопроса о его соответствии исповедуемым ценно-
стям. Соответствие ценностям (Wertbeziehung) касается лишь
выбора проблемы исследования, но ни в коей мере не затраги-
вает объяснения исследуемых явлений. Т. Парсонс так сформу-
лировал этот принцип: «Как только явление описано, установ-
ление причинных связей между ним и его антецедентами и
следствиями возможно уже только при помощи, прямо или
косвенно, формальной схемы доказательства, не зависящей от
какой-либо системы ценностей, кроме ценности научного до-
казательства»1. Следовательно, относительность ценностных
ориентаций, определяющих познавательный выбор, не имеет
ничего общего с научной валидностью. И в этом смысле отно-
сительной является не значимость полученных данных, а зна-
чимость самих выбранных проблем.
Зависимость от ценностей следует отличать от ценностной
беспристрастности, поскольку их определяют два различных
1 Parsons Т. The Structure of Social Action. P. 594.
76
Макс Вебер
ряда соображений. Прежде всего этическая нейтральность (бес-
пристрастность) предполагает, что сразу после того, как соци-
/альный ученый выбрал проблему исследования в соответствии
со своими ценностями, он должен временно абстрагироваться
от ценностей — своих собственных или чужих — пока он сле-
дует тем ориентирам, которые раскрывают ему полученные им
данные. Он не может применить свои ценности к этим данным
(навязать их) и должен продолжать свой ход исследований, не-
зависимо от того, соответствуют или нет полученные результа-
ты тому, что является для него ценным. Так, например, гене-
тик, придерживающийся либеральных убеждений, не должен
отказываться от выбранного им направления исследований, да-
же если бы полученные им данные свидетельствовали о том,
что различия в уровне интеллекта связаны с биологическими
особенностями. Ценностная беспристрастность, в первом зна-
чении этого понятия, связана с нормативным предписанием,
гласящим, что люди науки должны обязательно руководство-
ваться духом науки, выступая в качестве ученых, но совершен-
но не обязательно — в роли граждан.
Кроме того, не менее важным для характеристики ценност-
ной беспристрастности является и другой ряд соображений:
она предполагает необходимость отделения сферы фактов от
сферы ценностей, невозможность выведения «предполагаемых
(ожидаемых) суждений» из «реальных (существующих) сужде-
ний». Как утверждал Вебер, эмпирическая наука никогда нико-
му не может предписывать, что он должен сделать, однако мо-
жет помочь исследователю уяснить себе, что он может или хо-
чет сделать.
«Научное рассмотрение ценностных суждений может не
только помочь объяснить и убедительно проанализировать ре-
зультаты, к которым* стремится исследователь, и те идеалы, ко-
торые лежат в их основе; оно позволяет также оценивать их
критически. Такая критическая оценка может быть... не более,
чем формальным логическим суждением об исторически обу-
словленных ценностных суждениях и представлениях, средст-
вом проверки идеалов соответственно постулату об их внутрен-
нем соответствии желаемой цели... Оно может помочь получить
представление о высших стандартах ценности, которые он чет-
ко не осознает, или которые должен предполагать заранее, что-
бы действовать последовательно... Что же касается того, должен
ли индивид, выражающий эти ценностные суждения, придер-
Научные идеи
77
живаться этих высших стандартов в своих личных делах, то это
предполагает добрую волю и сознание, а не эмпирическое зна-
ние»1.
Вебер принципиально не соглашался с теми, кто ратовал за
науку, построенную на основах этики. В этом отношении он
противостоял как Дюркгейму, так и тем современным психо-
аналитикам, которые заявляют, что имеют научные основания
рекомендовать своим пациентам «приспособление» либо «само-
актуализацию».
Ученый как таковой, полагал Вебер, может определить воз- >
можные последствия различных линий действия, но он не может •
выразить своих ценностных суждений. Вебер придерживался 1
строгого взгляда на науку: «Современная наука, — писал он, —
является профессией, организованной по специальным дисцип-
линам, служащей задаче «самообъяснения» (self-clarification) и
познания взаимосвязанных фактов. Она не является даром про-
видцев и пророков, проповедующих священные ценности и от-
кровения, нет в ней ничего и от созерцательных раздумий муд-
рецов и философов о смысле мироздания»1 2. Царство моральных
ценностей, считал Вебер, это царство сражающихся кумиров,
требующих верности противоречивым этическим представлени-
ям. Поэтому подлинный ученый как таковой (qua scientist) не
смог бы дать ответа на толстовский вопрос: «Что нам делать?»
«Чисто теоретическое пророчество... может привести к созданию
только сект фанатиков, — считал Вебер, — но никогда — к под-
линной общности»3. Ученый не должен стремиться к господству
над людьми; он обретает достоинство и удовлетворение в поис-
ках истины. Когда Вебера однажды спросили, почему он отва-
жился на столь всеобъемлющие исследования, он ответил: «Я
хочу знать, сколько я могу охватить».
ИДЕАЛЬНЫЙ ТИП
Стремясь уйти от излишней индивидуализации изучаемых
явлений и раскрытия в них особенного, присущего теоретико-
методологическим концепциям гуманитарных наук и истори-
цизму немецких ученых, Вебер предложил такой важный кон-
1 Shits Ed., Finch Н. Op. cit. P. 54.
2 Gerth H., Mills C. W. Op. cit. P. 152.
3 Ibid. P. 155.
78
Макс Вебер
цептуальный инструмент, как понятие идеального типа. Необ-
ходимо напомнить утверждение Вебера о том, что ни одна на-
учная система никогда не в состоянии воспроизвести конкрет-
ную реальность во всей ее полноте, как и ни один концепту-
альный аппарат никогда не способен полностью оценить
бесконечное множество и разнообразие конкретных явлений.
Всякая наука предполагает как выбор, так и абстракцию. Одна-
ко социальный ученый легко может оказаться перед дилеммой
при выборе своего концептуального аппарата. Когда используе-
мые им понятия являются слишком широкими и общими, на-
пример, когда он стремится объяснить сущность капитализма
или протестантизма, рассматривая их в свете общих понятий
экономики или религии, он, вероятно, должен исключить из
сферы своего рассмотрения то, что детализирует их специфику.
Когда же, с другой стороны, он использует традиционные кон-
цептуальные построения историка и конкретизирует изучаемое
явление, подробно рассматривая его особенности, то это не да-
ет ему возможности сравнивать его с другими связанными меж-
ду собой явлениями. Понятие идеального типа имело целью
помочь избежать такой дилеммы.
Идеальный тип — это такой аналитический конструкт, кото-
рый служит исследователю в качестве своеобразного эталона
(measuring rod), позроляющего установить как сходные черты,
так и отклонения ц конкретных исследуемых случаях. Он явля-
ется главным методическим средством для сравнительных ис-
следований. «Идеальный тип создается путем акцентированно-
го выделения одного или нескольких аспектов явления и путем
синтеза множества рассеянных, разрозненных, в той или иной
мере присутствующих, а иногда и отсутствующих конкретных
единичных явлений, которые организуются в соответствии с
этими особо выделенными аспектами в единую аналитическую
конструкцию»1. Идеальный тип не предполагает соотнесения с
нравственным идеалом. Может существовать идеальный тип и
публичного дома, и храма. Вебер не предполагает в данном слу-
чае и сравнения с некими среднестатистическими признаками.
«Средние» протестанты, существующие в данном месте или в
данное время, могут совершенно отличаться от идеально-типи-
ческих протестантов. Идеальный тип предполагает акцентиро-
вание типических линий поведения. Многие рассмотренные
‘ Shils Ed., Finch Н. Op. cit. P. 90.
Научные идеи
79
Вебером идеальные типы относятся к социальным общностям,
а не к социальным действиям отдельных индивидов, но соци-
альные связи внутри общностей всегда строятся, исходя из ве-
роятности, что составляющие общность индивиды будут вовле-
чены в ожидаемые социальные действия. Идеальный тип нико-
гда не соответствует конкретной реальности, он всегда хотя бы
на шаг отступает от нее. Он строится из определенных элемен-
тов реальности и образует логически точное и связное целое,
которое в таком его виде никогда нельзя найти в существую-
щей реальности. Никогда в реальном мире не существовало
полного эмпирического воплощения «протестантской этики»,
«харизматического лидера» или «образцового пророка».
Идеальные типы позволяют нам строить гипотезы, связывая
их с теми условиями, при которых явления или события про-
явились наиболее рельефно, или же с теми последствиями, ко-
торые в результате возникли. Если мы хотим изучить религиоз-
ные’ корни современного капитализма, может оказаться жела-
тельным построить идеальный тип протестанта на основе
отдельных особенно характерных черт еретиков, которые про-
явились в период Реформации. В таком случае мы сможем эм-
пирически определить, действительно ли конкретное поведение
протестантов, скажем, в Англии XVII в., приближалось к этому
идеальному типу, и в каких специфических аспектах это ему не
удалось. Идеальный тип в дальнейшем позволит нам выявить
различие в поведении людей, принадлежащих к католической
или протестантской церквям. Тогда мы сможем установить
взаимозависимость и найти причинное обоснование связей ме-
жду возникновением протестантизма и современного капита-
лизма, используя язык их идеально-типических образов. По
определению Ж. Фрейнда, «не будучи реальным, идеальный
тип обладает тем достоинством, что предлагает нам концепту-
альный инструмент, с помощью которого мы можем оценивать
реальное развитие и разъяснять наиболее важные элементы эм-
пирической реальности»1.
Предложенные Вебером три вида идеальных типов различа-
ются по своему уровню абстракции. Относящиеся к первому ви-
ду идеальные типы, такие, например, как «западный город»,
«протестантская этика» или «современный капитализм», обу-
словлены конкретными историческими особенностями. Они от-
1 Freund J. Op. cit. Р. 69.
80
Макс Вебер
носятся к явлениям, возникающим только в определенные исто-
рические периоды и в особых культурных областях. Второй вид
включает абстрактные теоретически представленные элементы
социальной реальности, к нему, например, относятся такие по-
нятия, как «бюрократия» или «феодализм», которые можно об-
наружить в огромном разнообразии исторических и культурных
контекстов. И наконец, существуют идеальные типы третьего
вида, которые Арон называет «рационалистически объясняю-
щими реконструкциями особого поведения»1. Согласно Веберу,
например, все положения экономической теории, объясняющие
особенности поведения людей, попадают в эту категорию.
ПРИЧИННОСТЬ И ВЕРОЯТНОСТЬЮ
Можно встретить утверждение, что Вебер, выступая с пози-
ций немецкой идеалистической традиции, отрицал понятие
причинности в сфере человеческих отношений1 2. Но это совсем
не так. Напротив, Вебер был твердо убежден в значимости и ис-
торической, и социологической причинности, но — и именно
это могло привести к неправильному толкованию его пози-
ции, — он выражал причинность в терминах вероятности. Од-
нако то значение, которое Вебер придает категории возможно-
сти или вероятности, не имеет для него ничего общего с обяза-
тельным проявлением свободной воли или непредсказуемостью
человеческого поведения. Вебер, например, утверждал, что дей-
ствие человека является действительно непредсказуемым только
в том случае, если он является душевнобольным, и что «мы оп-
ределяем высшую степень эмпирического «чувства свободы»,
связывая его с теми действиями, которые мы осознаем как вы-
полняемые рационально»3. Это чувство субъективной свободы,
отнюдь не обусловленное какой-то непредсказуемостью или ир-
рациональностью поведения, возникает именно в таких ситуа-
циях, которые можно осознанно предсказать и которыми мож-
но рационально управлять. Следовательно, веберовское пони-
мание вероятности или возможности не основывается на
каком-то метафизическом выражении свободной воли, но выте-
1 Aron R. Main Currents in Sociological Thought. P. 204.
2 О Вебере см.: Jonas F. Gcschichte der Soziologie. Hamburg, 1969.
Bd. 4. S. 43.
3 Shils Ed., Finch H. Op. cit. P. 24.
Научные идеи
81
кает из его признания чрезвычайной сложности ее всесторонне-
го и исчерпывающего причинного объяснения. Объективная
эмпирическая достоверность в социальных исследованиях, по
его убеждению, едва ли достижима. Лучшее, что мы можем сде-
лать, утверждал он, это проследить цепочки различных причин-
ных связей, которые помогают определить изучаемый объект.
Когда Вебер в своих дефинициях использует принцип веро-
ятности, например, когда он определяет связь между индивида-
ми как реально существующую, «поскольку существует вероят-
ность, что будет соблюдаться определенная норма поведения»,
он высказывает те же соображения. Вероятность здесь должна
означать, что, скорее всего, люди, вовлеченные в определенную
ситуацию и действующие в ее контексте, будут выстраивать
свое поведение соответственно нормативным ожиданиям. Но
такое взаимодействие всегда является вероятным и никогда не-
сомненным, поскольку можно также допустить, что цепочки
причинных связей, характеризующие особые социальные отно-
шения некоторых действующих лиц, смогут привести к откло-
нениям от ожидаемой вероятности.
Следует различать два направления в веберовском понима-
нии причинности — историческое и социологическое. «Исто-
рическая причинность определяет те особые условия, которые
вызвали какое-либо явление (событие). Социологическая при-
чинность предполагает установление постоянной связи между
двумя явлениями (А и В), которая не обязательно выражается в
виде: «А неизменно влечет за собой В», но может приобрести
вид: «А является более или менее благоприятным для В»1. По-
иск исторической причинности (причинной обусловленности)
позволяет задать, например, вопрос: «Каковы причины боль-
шевистской революции?». Поиск социологической причинно-
сти предполагает выяснение экономических, демографических
или специфически социальных причин всех революций или
особых идеальных типов революции.
Выяснение исторических причин, подчеркивал Вебер, об-
легчается тем, что принято называть мысленными (совершае-
мыми в уме) экспериментами. Когда мы узнаем, что два вы-
стрела, прогремевшие в Берлине в 1848 г., послужили началом
революции 1848 г., мы должны задать вопрос, произошла бы
революция, если бы этих выстрелов не было. Если мы прихо-
1 Aron R. Main Currents in Sociological Thought. P. 193.
82
Макс Вебер
дим к заключению, что она началась бы в любом случае, мы
можем исключить эти выстрелы из числа причин последующе-
го развития революционных событий. Когда мы спрашиваем,
была ли битва при Марафоне главным причинным событием,
определившим последующую историю эллинской цивилиза-
ции, мы должны произвести мысленный эксперимент, рас-
смотрев эпоху владычества персов над Грецией. Такой экспери-
мент убедительно покажет нам, что если бы афиняне проигра-
ли эту битву, то «персидская» Греция оказалась бы совершенно
иным обществом. Следовательно, мы можем сделать вывод от-
носительно этой вероятности, что исход битвы при Марафоне1,
обеспечив независимость городов-государств, действительно
оказался главным причинным фактором, определившим после-
дующее развитие греческой цивилизации.
«Оценку исторической значимости какого-либо историче-
ского факта нужно начинать с постановки следующего вопроса:
если исключить этот фактор из совокупности факторов, прини-
мающихся во внимание в качестве определяющих; или если его
несколько изменить, мог ли бы ход событий, развивающийся в
соответствии с общими эмпирическими законами, пойти по пу-
ти, в любом случае отличающемуся какими-то своими особен-
ностями, которые могли бы оказаться для нас решающими?»1 2
Определение социологической причинности, утверждает Ве-
бер, также предполагает анализ явлений в рамках их вероятност-
ной сущности. Генерализацией такого •рода пытаются уста-
новить, например, что для возникновения капитализма потре-
бовался также определенный тип личности, во многом
сформированный проповедями протестантских священников.
Доказательство этого утверждения получают либо путем мыслен-
ного эксперимента, либо путем сравнительного исследования в
других культурах; устанавливают, что современный кальвинизм
не смог бы, вероятно, развиться без таких личностей. Поэтому
кальвинизм следует рассматривать как некую причину, — хотя
определенно, не единственную, — возникновения капитализма.
Этот пример привлекает наше внимание к тому факту, что
методологические соображения Вебера послужили ему в качест-
1 Марафон — древнее селение в Аттике (Греция), северо-восточнее
Афин. Здесь в 490 г. до н. э. во время греко-персидских войн грече-
ские войска Мильтиада разбили персидские войска. (Примеч. пер.)
2 Shils Ed., Finch Н. Op. cit. P. 180.
Научные идеи
83
ве инструмента в его реальных исследованиях. Однако он не за-
нимался методологией ради нее самой и подобно многим другим
ученым не всегда следовал своим собственным методологиче-
ским указаниям. Вопреки своему подчеркнутому номиналисти-
ческому вниманию к отдельному действующему индивиду как
единице социального анализа, он выдвинул теорию стратифика-
ции, основанную в значительной степени на структурном толко-
вании, а не на субъективной теории классовых различий.
Давая объяснение причин упадка Римской империи, Вебер
сосредоточил свое внимание на структурных изменениях в рим-
ском сельском хозяйстве. И, что еще более важно, проявлявший-
ся Вебером в течение всей его жизни интерес к изучению усиле-
ния роли рациональности в современном мире был в значитель-
ной степени основан на структурном ее рассмотрении, о чем
свидетельствует отделение им домашнего хозяйства от делового
предпринимательства как предвестника экономической рацио-
нализации. Во всех этих случаях Вебер также приводит нагляд-
ные примеры, указывающие на меняющиеся мотивации истори-
ческих действующих лиц, однако, в конечном счете, структурные
изменения представляются более важными, нежели мотивация.
Хотя можно было бы привести много примеров, когда Вебер
не следует собственным методологическим предписаниям, но
гораздо больше в его творческом наследии других свидетельств,
указывающих на то, что он блестяще применял их в своем ос-
новательном научном анализе.
ТИПЫ ВЛАСТИ
Почему люди заявляют свои претензии на власть и полага-
ют, что они имеют законное право рассчитывать на доброволь-
ное повиновение их приказам? Рассмотрение Вебером этих и
других вопросов властных отношений также иллюстрирует ис-
пользование им понятия «идеальный тип» в качестве аналити-
ческого инструмента и его классификацию типов социального
действия.
Вебер различал три основных формы притязания на леги-
тимность власти. Власть может быть построена на рациональ-
ных основаниях и закреплена в объективных нормах, которые
принимаются в законодательном порядке или устанавливаются
на договорных основаниях. Это — так называемый тип рацио-
нально-законной власти (rational-legal authority), который все в
7 - 5470
84
Макс Вебер
большей степени характеризует иерархические отношения в со-
временном обществе. С другой стороны, традиционная власть,
которая преобладает в до-современных обществах (pre-modern
societies), основана на вере в святость традиции, «на вечном
вчера». Она не закреплена в объективных нормах, но является
неотъемлемой принадлежностью отдельных личностей, кото-
рые могут либо наследовать ее, либо наделяться ею высшей
властью. Наконец, харизматическая власть зиждется на притя-
гательной силе лидеров, которые заслуживают преданности в
силу своего исключительного благородства — нравственного,
героического или религиозного.
Следует помнить, что и здесь, как и в других областях своих
исследований, Вебер описывает идеальные типы; ©нехорошо
понимал, что в эмпирической реальности будут существовать
смешанные основания для легитимации власти. Так, например,
хотя власть Гитлера основывалась в значительной степени на
его харизме, элементы рационально-законного обоснования
власти сохранялись в структуре немецкого права, а обращения
к народной традиции являлись главной составляющей лозунгов
национал-социализма.
Такая типология различных форм властных отношений яв-
ляется важной по многим соображениям. Ее социологическая
значимость определяется в первую очередь тем, что Вебер в от-
личие от многих политических теоретиков представляет себе
власть во всех ее проявлениях как характеристику той связи,
которая существует между лидерами и их сторонниками, а не
как некий атрибут, присущий только лишь лидеру. Хотя вебе-
ровскому представлению харизмы, быть может, и недостает по-
нятийной строгости, важность этого типа власти определяется
получившей развитие идеей Вебера о том, что лидер утверждает
свою роль на основе веры своих приверженцев в его миссию.
ЗНАЧЕНИЕ ИДЕЙ
Интерес Вебера к тому смыслу, который придают действую-
щие индивиды своим взаимоотношениям, не ограничивал его
изучением одних лишь типов социального действия. Напротив,
он использовал типологию форм социального действия для того,
чтобы понять тенденцию исторического изменения. Следует на-
помнить, что проблемы, выдвигаемые современной цивилизаци-
ей, находились прежде всего в сфере его внимания, и в этой связи
Научные идеи
85
сдвиг от традиционного к рациональному действию он полагал
принципиально важным. Он показал, что рациональное дейст-
вие, проявляющееся в рамках системы рационально-законной
власти, лежит в основе современной рационализированной эко-
номики, т. е. капиталистической системы. Только в рамках ра-
ционализированной экономики действующие индивиды могут
рационально оценивать полезность и затраты. Вебер утверждал,
что рационализация экономического действия может быть реа-
лизована только тогда, когда традиционные представления о
справедливых ценах или справедливой заработной плате будут
отвергнуты и будет обеспечена позитивная этическая поддержка
Приобретательским действиям, нацеленным на максимальное
удовлетворение личных интересов действующего индивида. Та-
кая нравственная поддержка, считал Вебер, обеспечивается про-
тестантской этикой, которая разрушила власть традиционализма
в сфере экономического поведения (даже несмотря на то, что им
Поддерживался дух строгой самодисциплины), поощряя самих
людей рационально и методически приспосабливаться к тем спе-
цифическим задачам, которые они «призваны» выполнять в рам-
ках своей профессиональной сферы.
Особое значение, которое придавал Вебер религиозным иде-
ям и их влиянию на процесс становления современного капита-
лизма, принуждало его к постоянному диалогу с тенью Карла
Маркса. Он относился с наивысшим почтением к творческому
наследию Маркса и его научному вкладу, хотя и полагал, в соот-
ветствии с принципами своей собственной методологии, что
Маркс чрезмерно выделяет одну особую причинную цепочку, а
именно ту, которая ведет от экономического базиса к культурной
надстройке. Вебер утверждал, что Маркс представил слишком
упрощенную схему такой причинной связи, которая не может
адекватно учитывать все сложное сплетение причинных факто-
ров, определяющих связь экономики и социальной структуры с
продуктами культуры и человеческими действиями. Вебер отка-
зывался видеть в идеях простое отражение материальных интере-
сов. Напротив, он полагал, что процессы развития, происходя-
щие в интеллектуальной, технической, научной, политической и
религиозной сферах, обладают относительной автономией, даже
если все они и оказывают взаимное влияние друг на друга. Не су-
ществует заранее установленного взаимного соответствия между
идеей и материальными интересами тех, кто становится ее по-
борниками, между ними может возникнуть всего лишь «избира-
ть
86
Макс Вебер
тельная связь». Вебер приводил тому много примеров. В XVII
столетии такая избирательная связь возникла между идеями про-
тестантских богословов (приверженцев кальвинизма) и интере-
сами некоторых буржуазных или мелкобуржуазных слоев, на-
пример, в Англии, Центральной или Южной Шотландии. Так же
и конфуцианская этика не «выражала запросов» китайских обра-
зованных людей, но эти люди становились главными носителями
конфуцианских идей, поскольку они были близки их образу жиз-
ни. Или же, наконец, воинственные классы землевладельцев ис-
пытывали отвращение к любой форме эмоциональной религиоз-
ности и к религиям, проповедующим спасение души; напротив,
их привлекали религиозные системы, в которых боги представ-
лялись могущественными, неистовыми существам ^сражающи-
мися друг с другом, расположения которых добивались путем
жертвоприношений или различных магических манипуляций.
Крестьяне поклонялись богам, символизирующим силы приро-
ды, тогда как слои городской буржуазии склонялись к христиан-
скому благочестию.
Захваченный динамикой происходящих социальных измене-
ний, Вебер стремился создать более гибкую объяснительную
систему происходящего, нежели та, которую предложил Маркс.
Он старался показать, что отношения между системами идей и
социальными структурами являются разнообразными и меняю-
щимися, что причинные связи действуют в обоих направлени-
ях, а не только от базиса к надстройке..Изменения и совершен-
ствование схемы Маркса, осуществленные Вебером, наглядно
проявились также и в его теории стратификации.
КЛАСС, СОЦИАЛЬНЫЙ СТАТУС И ВЛАСТЬ
Вебер лишь немногим отличался от Маркса, когда называл
классом категорию людей, для которых: «I) является общей
особая причинная составляющая их жизненных возможностей,
поскольку 2) эта составляющая представлена исключительно
экономическими интересами, выражающимися в собственно-
сти на товары и в возможностях получения прибыли и 3) про-
является в условиях товарного производства или рынка труда»1.
Он даже во многом сближался с взглядами Маркса, хотя от-
нюдь не с взглядами неомарксистов, заявляя, что классовая
1 Gerth H.t Mills С. W. Op. cit. P. 181.
Научные идеи
87
принадлежность не всегда ведет к классово окрашенному эко-
номическому или политическому действию. Он утверждал, что
социальное классовое действие рождается только при условии
и только тогда, когда «связи между причинами и следствиями
«классового состояния» (class situation) становятся очевидны-
ми1. Маркс выразил бы эту мысль, сказав: когда класс осознает
свои интересы, т. е. свое отношение как класса к другим клас-
сам. Однако веберовская теория стратификации отличается от
классовой теории Маркса тем, что Вебер ввел дополнительную
структурную категорию «статусной группы» (status group).
Классификация людей по таким группам основана скорее
на структуре (модели) их потребления, а не определяется их
местом в рыночных отношениях или процессе производства.
Вебер полагал, что Маркс недооценивал релевантность такой
классификации из-за своего преимущественного внимания к
производственной сфере. В отличие от классов, которые могут
быть или не быть объединенными сообществами, статусные
группы обычно являются сообществами людей, которых объе-
диняют представления, характеризующие их образ жизни, или
же почет и уважение, оказываемые им другими лицами. С этим
связана также и возможность ограничений социальных связей с
теми группами, которые не принадлежат к их кругу, и, отсюда,
предполагаемая социальная дистанцированность от нижестоя-
щих. В этой типологии мы вновь обнаруживаем веберовское
представление о социальной категории, как зависящей от того
толкования, которое другие придают социальным связям. Ста-
тусная группа может существовать лишь постольку, поскольку
другие признают престиж ее членов или же, напротив, не при-
знают их авторитета, что отдаляет их от остальной массы соци-
альных акторов и устанавливает неизбежную социальную дис-
танцию между «ними» и «нами».
Эмпирически, несомненно, существует сильная взаимозави-
симость между положением в социальном классе и в статусной
социальной группе. И особенно в капиталистическом обществе,
где экономически восходящий класс с течением времени при-
обретает также и высокий статус; хотя, в принципе, и обладаю-
щие собственностью (имущие) и не имеющие ее (неимущие)
могут принадлежать к одной и той же статусной группе. Так,
когда-то экономически слабеющее сословие, каким было юн-
1 См.: Gerth Н., Mills С. W. Op. cit. Р. 184.
88
Макс Вебер
керство Восточной Пруссии, могло оказывать большое влияние
и обладать властью в силу своего особого исключительного ста-
туса. Обычно, как убедительно показывал анализ американской
политической жизни, проведенный уже после Вебера, на поли-
тическое поведение людей может оказывать влияние боязнь ут-
ратить свой статус или же их негодование по поводу того, что
им не дарован статус, которого они, по их мнению, заслужива-
ют; такое влияние может быть столь же сильным, как классово
обусловленные формы политического поведения.
По мнению Вебера, каждое общество разделено на группы и
страты с различным образом жизни и мировоззрением, подоб-
но тому, как оно разделяется на классы. Хотя иногда как в ста-
тусных, так и классовых группах может произойтигстолкнове-
ние интересов, в другое время их члены могут признавать до-
вольно устойчивые формы господства и подчинения.
Предлагая такую классификацию социальной стратифика-
ции (объединяющую два основополагающих концептуальных
критерия), Вебер заложил основу для понимания множествен-
ности форм социального конфликта в современном обществе и
помог объяснить, почему только в редких случаях такие обще-
ства поляризуются на противостоящие друг другу лагеря «иму-
щих» и «неимущих». Он очень много сделал для того, чтобы
объяснить, почему строго классово ориентированной схеме
Маркса не удалось правильно предсказать вид и характер гря-
дущих событий в современных плюралистических обществах.
Что же касается его анализа сущности власти в обществе, то
и здесь Вебер вновь предлагает многостороннее объяснение.
Хотя он и соглашается с Марксом во многих его основных по-
ложениях, он совершенствует и расширяет предложенную Мар-
ксом аналитическую схему. Для Маркса власть всегда имеет в
своей основе экономические отношения. Те, кто владеет сред-
ствами производства, прямо или косвенно используют власть.
Вебер признавал, что достаточно часто, особенно в современ-
ном капиталистическом мире, экономическая власть является
преимущественной формой власти. Но он возражает против те-
зиса, что «проявление экономической власти может быть след-
ствием власти, существующей на других основаниях»1. Напри-
мер, люди, способные управлять крупными бюрократическими
организациями, могут обладать и большой экономической вла-
1 Gerth Н., Mills С. W. Op. cit. Р. 180.
Научные идеи 89
стью, хотя они являются всего лишь состоящими на жалованье
служащими.
Вебер понимает власть следующим образом: это — возмож-
ность человека или некоторого числа людей «воплотить свою
волю в общественное действие даже вопреки сопротивлению
других лиц»1. Он показывает, что основа, на которой может
осуществляться власть, может значительно меняться соответст-
венно социальному контексту, т. е. в зависимости от историче-
ской и структурной ситуации. Следовательно, вопрос о том, где
находится источник власти, становится для Вебера эмпириче-
ским вопросом, на который нельзя получить ответ, исходя из
догматического, по его убеждению, акцента на одном его ис-
точнике. Более того, Вебер утверждает, что люди не только
стремятся к власти ради собственного обогащения. «Власть,
включая и экономическую власть, может цениться «сама по се-
бе». Очень часто стремление к власти обусловлено также тем
«почетом», который она за собой влечет»1 2.
БЮРОКРАТИЯ
Стремление Вебера изучить природу и авторитет власти, а
также его всеобъемлющее и неиссякаемое внимание к совре-
менным тенденциям рационализации определили интерес к
функционированию современных широкомасштабных структур
в политической, административной и экономической сферах.
Бюрократическая координация различных видов деятельности
в обществе, утверждал он, является отличительной чертой со-
временной эпохи. Бюрократические аппараты организуются со-
ответственно рациональным принципам. Исполнительные ве-
домства выстраиваются в иерархическом порядке, и выполняе-
мые ими действия определяются безличными, объективными
правилами. Деятельность должностных лиц регулируется систе-
матическим распределением областей юрисдикции и строго оп-
ределенных сфер ответственности. Назначения производятся в
соответствии с профессиональной квалификацией, а не по аск-
риптивным критериям. Бюрократическая координация дейст-
вий больших масс людей стала главной структурной особенно-
стью современных форм организации. Только посредством та-
1 Gerth Н., Mills С. W. Op. cit. Р. 180.
2 Ibid.
90
Макс Вебер
кого организационного устройства становится возможным
широкомасштабное планирование как современного государст-
ва, так и современной экономики. Только при помощи такой
организации и смогли руководители государств мобилизовать и
сконцентрировать все ресурсы политической власти, которые в
эпоху феодализма, например, были рассредоточены между
множеством центров. Только с помощью такого способа можно
мобилизовать экономические ресурсы, которые оставались не-
использованными в до-современный (pre-modern) период. Со-
гласно Веберу, бюрократическая организация — это то преиму-
щественное инструментальное средство, которым была придана
четкая форма современному государственному устройству, со-
временной экономике, современной технологии. Бюрократиче-
ские модели организации технически превосходят все осталь-
ные формы управления, так же, как машинное производство
превосходит ручное1.
Однако Вебер отмечал и слабые стороны бюрократии. Ее
главное преимущество, измеримость общих результатов ее дея-
тельности, делает ее также очень неповоротливой и даже беспо-
лезной при рассмотрении отдельных, частных случаев. Совре-
менные рационально упорядоченные и бюрократизированные
правовые системы стали не способными заниматься специфи-
ческими нестандартными особенностями, чему прежние моде-
ли правосудия оче,ць хорошо соответствовали. «Современный
судья, — констатировал Вебер, описывая юридическую систему
континентальной Европы, — это торговый автомат, в который
ходатайства опускают вместе с оплатой за услуги, а он затем из-
рыгает судебное решение вместе с основаниями, механически
выведенными из кодекса»1 2.
Вебер утверждал, что бюрократизация современного мира
ведет к его деперсонализации. «Предсказуемость принятия ре-
шений и вследствие этого их соответствие капитализму... реа-
лизуется в тем более полной мере, чем более «деперсонализует-
ся» бюрократия, т. е. чем более полно ей удается исключить
любовь, ненависть и все чисто личные проявления чувств, и в
особенности иррациональные и непредвиденные, из процесса
отправления ею своих официальных функций. Взамен правите-
ля старого типа, движимого чувствами симпатии, расположе-
1 См.: Bendix R. Op. cit. Р. 421.
2 Ibid.
Научные идеи
91
ния, милости и благодарности, современная культура требует
для своего поддержания внешний аппарат, эмоционально бес-
пристрастный, а поэтому являющийся строго «профессиональ-
ным» экспертом»1.
Дальнейшая бюрократизация и рационализация представля-
лась Веберу почти неизбежной судьбой. «Представим себе по-
следствия этой всеобъемлющей бюрократизации и рационали-
зации, свидетелями приближения которой мы являемся уже
теперь. Уже теперь... во всех экономических предприятиях, ра-
ботающих по современным направлениям с применением со-
временных методов, рациональный расчет проявляется на каж-
дой стадии. Именно таким путем математически оценивается
эффективность труда каждого отдельного работника; каждый
человек становится маленьким винтиком сложной машины и,
осознавая это, свою единственную заботу он видит в том, смо-
жет ли он стать винтиком побольше... Совершенно очевидно,
что сегодня мы вступаем на путь развития, который во всех де-
талях напоминает древнеегипетское царство, за исключением
того, что это развитие построено на других, технически более
совершенных, более рациональных, а следовательно, и более
механизированных основаниях. Проблема, которая занимает
нас сейчас, не в том, как может измениться эта эволюция, а в
том, что из этого получится?»2
Взгляды Вебера по поводу неизбежной рационализации и бю-
рократизации мира имеют очевидное сходство с марксовым по-
ниманием отчуждения. Оба ученых соглашаются, что современ-
ные методы организации чрезвычайно повысили прибыльность
и эффективность производства и его организации и привели к
невиданному ранее господству человека над природой. Они так-
же согласны с тем, что новое царство рационализированной эф-
фективности превратилось в чудовище, которое таит угрозу дегу-
манизации его создателей. Но Вебер не соглашается с Марксом,
когда тот понимал отчуждение лишь как переходный этап на пу-
ти к подлинной свободе человека. Вебер не верил в будущий ска-
чок из области необходимости в царство свободы. Даже если он
иногда позволял себе надеяться, что может появиться некий ха-
ризматический лидер, чтобы освободить человечество от прокля-
1 1 Bendix R. Op. cit. Р. 421—422.
* 2 Цит. по: Mayer J. Р. Max Weber and German Politics. 2nd ed. L.,
1956. P. 126-127.
92
Макс Вебер
тия его собственного творения, он полагал наиболее вероятным,
что будущее будет «железной клеткой», а не райским садом.
Существует и еще один аспект, в котором Вебер расходился
с Марксом или, скорее, обладал большей широтой видения.
В соответствии с тем особым значением, которое Маркс прида-
вал сфере экономического производства, он во всех деталях до-
кументально обосновал, как именно капиталистическая про-
мышленная организация привела к отчуждению труженика от
средств производства; что современный промышленный рабо-
чий в отличие от ремесленника эпохи ручного труда не являет-
ся владельцем своих орудий труда и поэтому вынужден прода-
вать свой труд тем, кто им управляет. Во многом соглашаясь с
этим анализом, Вебер возражал, высказав мнение, такое от-
чуждение от средств труда является неизбежны^, результатом
любой системы рационализированного и централизованно ко-
ординируемого производства, а не следствием капитализма как
такового. Такое отчуждение могло бы характеризовать и социа-
листическую систему производства в такой же мере, в какой
оно может быть и капиталистической моделью. Более того, ут-
верждал Вебер, почти исключительный интерес Маркса к сфере
производства привел к недооценке им вероятности того, что
отчуждение рабочих от средств производства представляет со-
бой лишь частный случай более общего явления в современном
обществе, где ученые отчуждены от инструментов научных ис-
следований, должностные лица — от.средств управления, а
воители — от средств насилия. Далее он утверждал, что во всех
соответствующих сферах современного общества люди больше
не могут участвовать в социально значимом действии, если они
не принадлежат к широкомасштабной организации, в которой
им назначаются определенные задачи, и к исполнению кото-
рых они допускаются’только при условии, что они принесут в
жертву свои личные желания и предпочтения всеобщим обез-
личенным целям и нормам, которые регулируют целое.
РАЦИОНАЛИЗАЦИЯ И РАЗРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ
Мир в его современном воплощении, как постоянно подчер-
кивал Вебер, покинут богами. Человек изгнал их из своего соци-
ального бытия и сделал контролируемым и предсказуемым все,
чем прежде, казалось, правила судьба, а также все, что направля-
лось эмоциями, страстями и обязательствами, определялось лич-
Научные идеи
93
ним обаянием, чувством личной преданности, благорасположе-
нием и нравственными качествами харизматических героев.
Вебер стремился документально обосновать характер такого
развития во множестве различных институциональных сфер.
Его исследования в области социологии религии имели целью
проследить те сложные и извилистые пути, следуя которым по-
степенная «рационализация религиозной жизни» привела к вы-
теснению магического действа и замене его ценностно-рацио-
нальной систематизацией отношений человека к божественно-
му. Он стремился показать, как пророки с их харизматической
притягательностью подорвали священническую власть, осно-
ванную на традиции; как с возникновением «книжной рели-
гии» произошла окончательная систематизация и рационализа-
ция религиозной сферы, нашедшая свое наивысшее обобщаю-
щее выражение в протестантской этике.
В области права Вебер прослеживал аналогичный ход разви-
тия от системы «мусульманского судопроизводства» (институт
судопроизводства Кади) с ее единоличным отправлением пра-
восудия, осуществляемым мудрыми правителями или старей-
шинами, к упорядоченному (приведенному в систему правовых
кодексов), рационализированному и обезличенному судопроиз-
водству современного мира. Вебер проследил также и развитие
политической власти от правления королей, наделенных на-
следственной харизмой и чудотворными способностями, до
хладнокровных государственных руководителей, управляющих
в строгих рамках законодательных предписаний и рационально
установленных правовых норм. Даже такая особая область эмо-
ционального опыта, как музыка, утверждал Вебер, не избежала
рационализирующих тенденций развития западного общества.
В своих сочинениях по социологии музыки Вебер противопос-
тавлял четкую выразительность и хорошо темперированное бо-
гатство гаммы оттенков современной музыки — строгую упоря-
доченность и согласованность современного симфонического
оркестра — стихийности и причудливости музыкальных систем
Азии или примитивных племен.
В своих методологических трудах, как мы видели, Вебер энер-
гично возражал против любого такого объяснения человеческой
истории, которое подчиняло историю действию какой-либо не-
отвратимой движущей силы. Он утверждал, что общество следует
рассматривать как хрупкое равновесие многих противодействую-
щих сил, так что война, революция или даже героический лидер
94
Макс Вебер
могли бы успешно изменить это общее равновесие в сторону бла-
гоприятного для себя исхода. Вот почему он почти всегда форму-
лирует утверждения в сослагательном наклонении. Тем не менее,
когда речь заходила о тенденциях развития в направлении рацио-
нализации или бюрократизации современного общества, Вебер
был склонен во многом отказаться от своей обычной аналитиче-
ской осторожности, утверждая, что, несомненно, очень велика
возможность того, что человечество в будущем окажется заклю-
ченным в железную клетку своих собственных творений. И в
этом случае это его предсказание принципиально расходится с
прогнозами большинства его предшественников XIX столетия.
Он является не предсказателем грядущих счастливых событий,
но провозвестником гибели и бедствий. •>.
Нет смысла пытаться подвести итог всей творческой дея-
тельности Вебера, столь же удивительной по своему многообра-
зию, сколь и всеобъемлющей по широте интересов. Достаточно
лишь четко констатировать то, что уже должно быть очевид-
ным: творческое наследие Вебера является решающей вехой в
истории социальных наук.
Существует до-веберовская и пост-веберовская социология.
Вся современная и близкая к современной социология демон-
стрирует воздействие его гения. Даже те, кто не разделяет его
пессимистического прогноза или же его в какой-то мере ро-
мантических верований в спасительную благодать харизматиче-
ских героев, могут воспользоваться плодами его богатых анали-
тических трудов.
ВЕБЕР КАК ЧЕЛОВЕК
Макс Вебер на протяжении всей своей жизни постоянно ис-
пытывал душевные муки. Невозможно понять его творческое
наследие без рассмотрения тех внутренних противоречий, кото-
1 Источником информации для написания данного раздела послу-
жили три основные работы. Книга Марианны Вебер «Макс Вебер:
картина жизни» (Weber М. Max Weber: Ein Lebensbild. Tuebingen, 1926)
является основным источником для всех последующих биографий.
Книга Э. Баумгартена «Макс Вебер: творчество и личность» (Baum-
garten Ed, Max Weber. Werk und Person. Tuebingen, 1964) представляет
собой ценное описание, принадлежащее перу одного из членов семей-
Вебер как человек
95
рые накладывали отпечаток на его интеллектуальную продук-
цию. Но неразумно было бы сосредоточиться здесь на всех де-
талях сложного и противоречивого душевного состояния Вебе-
ра. Всякий высказывающийся по этому поводу комментатор
должен проявить проницательность; в противном случае он
рискует поддаться настроению, которое Гегель однажды назвал
«психологией слуги», т. е. углубиться в скрупулезный анализ
мелких человеческих особенностей, которые не отражают исто-
рической и интеллектуальной значимости человека.
Напряженное внутреннее состояние Вебера во многом как
проистекает из сложной паутины его отношений с семьей, так
и объясняется его попытками вырваться из удушающей атмо-
сферы кайзеровской Германии, в которой он жил и работал.
Его двойственное отношение к власти проявлялось и в личной
жизни. Увлеченность темой власти, отразившаяся в его произ-
ведениях, одновременный интерес к проблеме рациональности
и к этике ответственности; внутреннее тяготение к аскетизму и
частичная идентификация с героическим образом жизни хариз-
матических лидеров — все эти и многие другие темы, нашед-
шие отражение в его сочинениях, имеют своим источником его
биографию.
ного клана Вебера — владельца личных писем и других неопублико-
ванных документов. Оно проливает свет на различные стороны жизни
Вебера, недостаточно раскрытые Марианной Вебер. Книга А. Митц-
мана «Железная клетка: историческая интерпретация Макса Вебера»
(Mitzman A. The Iron Cage: An Historical Interpretation of Max Weber.
N. Y., 1970) дает блестящую оценку творческого наследия Вебера с
точки зрения социальной и политической структуры современной ему
Германии, а также семейных взаимоотношений, являющихся источни-
ком его душевных страданий.
А также превосходное, написанное Вебером введение к его работе
«Опыты по социологии» («Essays in Sociology»), которое содержит его
лучшую краткую биографию. Монументальный труд В. Моммзена
«Макс Вебер и немецкая политика» (Mommsen W, Max Weber und die
deutsche Politik. Tuebingen, 1959) является исключительно ценным при
рассмотрении отношения Вебера к немецкой политической жизни.
Эта же тема освещается, хотя и значительно более поверхностно, в ра-
боте Майера «Макс Вебер и немецкая политика» (Mayer J. Р, Мах
Weber and German Politics). Работа П. Хенигсхайма «О Максе Вебере»
(Honigsheim Р. On Max Weber. N. Y., 1968) является главным источни-
ком, содержащим сведения о Гейдельбергском кружке М. Вебера.
96
Макс Вебер
В ОТЧЕМ ДОМЕ
Макс Вебер родился 21 апреля 1864 г. Он был старшим из
семи детей в семье своего отца — Макса Вебера и матери Еле-
ны. Оба его родителя были потомками протестантов, в про-
шлом спасшихся от преследований католической церкви, а
позднее ставших удачливыми предпринимателями. Дед Вебера
по отцовской линии был процветающим торговцем льном в
Билефелде, где семья обосновалась после изгнания из католи-
ческого Страсбурга за свои протестантские убеждения. Тогда
как один из его сыновей унаследовал и расширил семейное
предприятие, другой, отец Вебера, работал некоторое время в
городском управлении Берлина, а затем в магистратуре Эрфур-
та (где и родился Макс), но затем избрал политическую карьеру
в столице. В Берлине он был первым городским советником, а
позднее — членом прусской Палаты депутатов и немецкого
Рейхстага. Он был влиятельным членом Национальной либе-
ральной партии, партии тех либералов, которые заключили мир
с Бисмарком и теперь поддерживали большинство его полити-
ческих действий. Являясь во многом частью политического
«истеблишмента», старший Вебер вел самоуспокоенный, сиба-
ритский и пустой образ жизни. Он являл собой вполне типич-
ный образец немецкого буржуазного политика, свободно ори-
ентирующегося и разбирающегося в политических делах и не
дающего себя увлечь ни в какую «идеалистическую» опасную
затею, которая могла бы нарушить его прочное согласие с су-
ществующими властями.
Мать Вебера, Елена Фалленштейн, принадлежала к той же
среде, но была сделана из совершенно другого теста. Ее отец,
который происходил из семьи школьных учителей, сам был
преподавателем, переводчиком и интеллектуалом-романтиком.
После освободительной войны с Наполеоном, в которой он
принимал участие, он избрал более прозаическую жизнь прус-
ского государственного служащего. После кончины своей пер-
вой жены он женился на Эмилии Суше, дочери процветающего
купца из Франкфурта. Поскольку его финансовое, положение
теперь упрочилось, он оставил должность и переселился в Гей-
дельберг, где стремился стать чем-то вроде попечителя сущест-
вующего там сообщества университетских преподавателей. Чле-
ны семейства Суше были потомками эмигрантов-гугенотов,
которые покинули родную Францию после того, как Людо-
Вебер как человек
97
вик XIV объявил вне закона французский протестантизм.
В Германии они очень разбогатели, но продолжали оставаться
ярыми приверженцами кальвинизма.
Молодой Вебер вырос в культурной буржуазной семье. Час-
тыми гостями в их доме были не только видные политики, но и
ведущие университетские профессора. Здесь Веберу довелось
встречать уже в раннем возрасте историков Г. Трейчке, Г. Зибе-
ля, В. Дильтея и Т. Моммзена. Но брак его родителей, понача-
лу казавшийся счастливым, скоро стал обнаруживать все при-
знаки растущей напряженности, которую с трудом удавалось
скрывать от детей. Мать Вебера с ее ярко выраженными рели-
гиозными убеждениями и глубоко укоренившимся кальвинист-
ским чувством долга имела мало общего со своим мужем, чьи
личные этические представления носили скорее гедонистиче-
ский, нежели протестантский, характер.
Макс Вебер был не по годам развитым ребенком, однако бо-
лезненным, недоверчивым и замкнутым. Его преподаватели
жаловались на отсутствие в нем почтения к их авторитету и не-
достаток дисциплины. Но он испытывал страсть к чтению.
В возрасте 14 лет он писал письма, изобилующие ссылками на
Гомера, Вергилия, Цицерона и Тита Ливия и обладал глубоки-
ми знаниями творчества Гете, Спинозы, Канта и Шопенгауэра
еще до своего поступления в университет.
Родительский очаг управлялся крепкой авторитарной рукой
его отца, который, возможно, компенсировал свою приспособ-
ляемость в делах политики стремлением проявить себя несги-
баемым приверженцем строгой дисциплины у себя дома. Хотя
мать и предпринимала все усилия, чтобы привлечь Макса на
свою сторону и развить в нем христианское благочестие, кото-
рое она столь высоко ценила, Макс в свои юные годы стремил-
ся идентифицировать себя с отцом, а не с ней. Этим тяготени-
ем к отцу можно объяснить, почему прежде замкнутый моло-
дой Вебер вдруг во многом стал походить на одного из «тех
молодых людей» после поступления в возрасте 18 лет в Гей-
дельбергский университет. Он сблизился с кругом дуэльной
братии своего отца, а основным предметом изучения выбрал
отцовское поприще — право. Он стал активным участником ду-
эльных поединков и пирушек, и то огромное количество пива,
выпитого вместе с приятелями, скоро превратило худого и бо-
лезненного молодого человека в отяжелевшего немецкого вы-
пивоху, гордо демонстрирующего свои фехтовальные шрамы.
98
Макс Вебер
Однако эти развлечения не отвлекали Вебера от учебы. Кро-
/ме занятий юриспруденцией, он посещал лекции профессора
Книса по экономике и изучал средневековую историю у Эрд-
мансдорфера и философию у Куно Фишера. Эммануил Беккер
познакомил его с римским правом и римскими общественными
институтами. Кроме того, Вебер прочел огромное количество
книг по теологии вместе со своим старшим двоюродным бра-
том, теологом Отто Баумгартеном. По окончании трех семест-
ров Вебер оставил университет ^поступил на военную службу в
Страсбурге. Здесь он попал под влияние своего дяди, историка
Германа Баумгартена, и его жены Иды, сестры Елены Вебер.
Семья Баумгартенов стала вскоре второй родительской че-
той для Вебера. Их влияние на его последующее развитие ока-
залось решающим. Герман Баумгартен был либералом, разде-
лявшим убеждения его отца, но в отличие от. последнего он ни-
когда не смирялся с имперским порядком Бисмарка и по-
прежнему оставался верным неомраченному либерализму своей
юности. Он не признавал компромиссов, которые способство-
вали успехам политической карьеры Вебера-отца. Баумгартен
довольствовался диссидентской ролью не смирившегося либе-
рала 1848 г., одного из тех, кто был принципиально не согласен
с господствующими тенденциями современной действительно-
сти и предпочитал роль немецкого Иеремии. Его жена Ида во
многих отношенияхдюходила на свою сестру, мать Вебера, раз-
деляя ее глубокую кальвинистскую набожность и неукосни-
тельную приверженность религиозным принципам. Однако она
отличалась от нее более волевым характером, даже властно-
стью, в отличие от ее замкнутости.
В отличие от отца, который обращался с молодым Вебером
со снисходительной властностью, дядя относился к племянни-
ку как к равному себе’интеллектуалу. Со времени пребывания в
Страсбурге вплоть до кончины Баумгартена в 1893 г., как о том
красноречиво свидетельствуют письма Вебера, дядя оставался
его главным наставником и доверенным лицом, как в делах по-
литических, так и в интеллектуальных интересах. Влияние тет-
ки также было значительным. В отличие от матери, которой не
удалось пробудить в нем интереса к религии, тетка сумела убе-
дить его погрузиться в религиозное чтение, особенно произве-
дений особо почитаемого ею богослова, преподобного Уильяма
Эллери Ченнинга из Новой Англии. В общем, Вебер находился
под сильным влиянием волевой личности Иды, ее бескомпро-
Вебер как человек
99
миссных религиозных принципов, в соответствии с которыми
она вела свой дом, под впечатлением глубины ее сознания со-
циальной ответственности, побуждавшего ее посвящать боль-
шую часть времени делам благотворительности. Он стал при-
знавать ценности и ориентации своей матери, видя их вопло-
щенными в действие ее сестрой. И наиболее вероятно, что
именно за время своего пребывания в Страсбурге Вебер и при-
обрел испытываемое им всю его жизнь глубокое благоговение
перед протестантскими добродетелями, даже если он и был не
способен разделять ту христианскую веру, которая была их ос-
новой. Он никогда не терял уважения к людям, не только та-
ким правоверным, как Ченнинг, но и к тем, кто фактически
жил по канонам его нравственной философии.
В Страсбурге Вебер частично освободился от влияния того
образа жизни и примера поведения, которые являл для него
отец, к которому он стал относиться как к безнравственному ге-
донисту. Теперь он стремился приобщиться, хотя и не во всем,
к тому идеалу нравственной убежденности, столь многогранно,
а порой и противоречиво демонстрируемой его дядей и тетуш-
кой. Ему предстояло долгое время в будущем жить в состоянии
напряжения, создаваемого этими его идентификациями.
Первой любовью Вебера была его кузина Эмми, дочь Баум-
гартенов. Период обручения с нею длился шесть лет, и с тече-
нием времени их отношения, сопровождаемые размолвками,
становились все более хрупкими. Эмми отличалась слабым здо-
ровьем, как физически, так и психически. После многих лет
мучительных сомнений и чувства вины Вебер, в конце концов,
расторгнул свою помолвку с Эмми, которая была на длительное
время помещена в лечебницу. 1
В конце 1884 г., отбыв срок военной службы, Вебер возвра-^
тился в родительский дом, чтобы продолжать учебу в Берлин/
ском университете. Родители хотели его возвращения не тольйо
для того, чтобы держать под контролем его достаточно свобод-
ный образ жизни, но также, чтобы удалить его из-под влияния
семьи Баумгартенов. В течение последующих восьми лет, пре-
рванных лишь пребыванием в течение семестра в Геттинген-
ском университете и короткими периодами учебных военных
сборов, Вебер оставался в родительском доме вначале в качест-
ве студента, затем в качестве младшего барристера в судах Бер-
лина и, наконец, в качестве доцента Берлинского университета.
Все эти годы Вебер оставался финансово зависимым от отца, к
8 - 5470
100
Макс Вебер
которому он все больше испытывал неприязнь. За время пре-
бывания в семье ее сестры, он сумел лучше понять и оценить
личные качества своей матери, ее религиозные ценности и стал
резко порицать отца за грубое обращение с ней.
НАЧАЛО ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКОЙ КАРЬЕРЫ
Будучи еще студентом Берлинского университета, Вебер
проявлял сильную антипатию к хвастливому патриотическому
пустословию историка Трейчке. Он стал все больше ценить лю-
дей, обладавших трезвой ученостью, таких, как научный руко-
водитель его диссертации Якоб Гольдшмидт и историк Мом-
мзен, обучавший его римскому праву. Вебер находился в столь
близких отношениях со своим учителем, что при защите им в
1889 г. докторской диссертации по «Истории торговых обществ
в средние века» Моммзен сказал ему: «Когда настанет мой
смертный час, никому больше я не хотел бы сказать так: сын,
копье слишком тяжело для моей руки, теперь неси его ты».
Годы в Берлине были для Вебера исключительно продуктив-
ными. Его неистощимая и неистовая работоспособность была,
быть может, средством отвлечения его все возрастающих враж-
дебных чувств к отцу, от которого он все еще полностью зави-
сел. За докторской диссертацией, защищенной с высшим отли-
чием (summa cum laude), последовала в 1891 г. серьезная работа
по «Римской аграрной истории», которая стала конкурсной ра-
ботой, подтверждавшей его докторскую диссертацию и необхо-
димой для получения должности преподавателя университета.
За ними последовал ряд работ о положении сельскохозяйствен-
ных рабочих в районе Восточной Эльбы, написанных для об-
щественных организаций: «Verein fuer Sozialpolitik» («Союз со-
циальной политики»), и «Evangelisch-soziale Verein» («Евангели-
ческо-социальный союз»). Главная из этих работ содержала
около 900 страниц и была написана почти за год, в течение ко-
торого Вебер одновременно замещал своего бывшего препода-
вателя Гольдшмидта в качестве лектора в Берлинском универ-
ситете, выполняя также и свою штатную работу в адвокатуре.
В эти годы Вебер подчинил свою жизнь суровой и аскетиче-
ской дисциплине, регулируя ее по часам монашески строгим
^распорядком дня.
Облегчение этого духовного испытания, наконец, казалось,
наступило в 1893 г., когда он женился на Марианне Шнитгер,
Вебер как человек
101
22-летней дочери врача (своей кузине по линии отца) и был на- i
значен профессором на кафедру экономики Фрейбургского [
университета. С этих пор и впредь между Марианной и Мак-/
сом Вебером установились очень близкие интеллектуальные и
духовные отношения — внешне это было то, что в Германии
называют «идеальным браком» (musterehe), хотя, по всей веро-
ятности, в этом браке фактически отсутствовала физическая
составляющая. Свои сексуальные потребности Вебер удовле-
творил лишь во внебрачной связи, когда ему было далеко за со-
рок, незадолго до Первой мировой войны1.
Выступление Вебера в 1895 г. по случаю его вступления в
должность на тему «Национальное государство и экономиче-
ская политика», сочетавшее ярый национализм с великолепной
ученостью, привлекло к нему внимание широких научных и
политических кругов гораздо в большей степени, чем этого уда-
лось ему достигнуть публикацией предыдущих специальных
трудов. Его новая слава повлекла за собой приглашение в Гей-’,
дельберг в 1896 г. с предложением стать преемником его быв-,
шего учителя Книса в качестве профессора экономики. В Гей-:
дельберге Вебер не только восстановил контакты с другими
своими учителями — Беккером, Эрдмансдорфером и Куно Фи-
шером, но нашел новых друзей и коллег, таких как правовед
Георг Еллинек и богослов Эрнст Трельч. Дом Вебера вскоре
стал местом встреч цвета академического интеллектуального
общества Гейдельберга, и Вебер, хотя еще и достаточно моло-
дой, стал центральной фигурой в широком кругу его коллег и
ученых-единомышленников.
Наряду с разносторонними научными занятиями, Вебер со-
хранял и свои политические интересы, играя все более возрас- )
тающую роль в политических кругах христианских социалистов
и публикуя множество различных статей и заметок по злобо-
дневным вопросам. Он был настолько увлечен своим активным
и плодотворным участием как в делах науки, так и политики,
что, казалось, был предназначен стать центральной фигурой
немецкой интеллектуальной жизни.
1 См. цитируемую работу Митцмана, который использовал инфор-
мацию Эдуарда Баумгартена, располагавшего большой частью неопуб-
ликованной семейной переписки и предоставившего Митцману эти
данные.
102
Макс Вебер
И вдруг эта столь многообещающая карьера, казалось, обор-
валась. В июле 1897 г. в Гейдельберг приехали его родители.
! Отец настоял на том, чтобы сопровождать свою жену, которая
предпочла бы провести несколько недель с детьми без него.
В связи с этим между отцом и сыном произошла бурная сцена:
Макс обвинил отца в грубом и деспотическом обращении с ма-
терью и потребовал от старика покинуть его дом. Не прошло и
месяца, как отец скончался. Макс Вебер пережил ужасное
нервное потрясение, от которого смог оправиться лишь более
чем через пять лет.
Это потрясение можно частично объяснить так и не решен-
. ными Вебером для себя проблемами идентичности, внутренни-
ми противоречиями, обусловленными теми ценностями, кото-
! рые исповедовали его отец и мать, тетка и дядя. Дополнитель-
ными причинами его душевной напряженности и чувства вины
могли оказаться и расторгнутая помолвка с одной его кузи-
ной — психически больной — и его брак с другой кузиной, за
которой ранее ухаживал близкий друг Вебера, и от которого он
ее увел. Хроническая рабочая перегрузка, которая сама по себе,
по-видимому, и служила отвлечением от внутреннего напряже-
ния, также могла сыграть свою роль, как, вероятно, и его поло-
вая несостоятельность в отношениях с новой женой (что, в
свою очередь, могло быть связано с остальными испытываемы-
ми им стрессами). Подробный самоанализ, который Вебер под-
готовил для своего лечащего врача, был потерян, так что мало-
вероятно, что истинные причины пережитого Вебером потрясе-
ния когда-либо будут полностью установлены.
В течение последующих нескольких лет Вебер был не в со-
стоянии работать. Часто он даже не мог достаточно долго со-
средоточиться на чтении. Он много путешествовал, особенно
по Италии и Швейцарии. Временами казалось, что он выздо-
равливает, но вслед за этим наступал новый рецидив. Когда
уже совсем стало ясно, что он не сможет вновь читать лекции
студентам, он отказался от своей кафедры в Гейдельберге. Он
провел некоторое время в санатории, его лечили разные спе-
циалисты, но все казалось бесполезным. И тогда, почти неожи-
данно, в 1903 г. его интеллектуальные силы стали постепенно
, восстанавливаться. В этом году он сумел вместе с Вернером
I Зомбартом и Эдгаром Яффе участвовать в редактировании
! «Archiv fuer Sozialwissenschaft», ставшего ведущим немецким
журналом в области социальных наук; редакторские обязанно-
Вебер как человек
103
сти позволили ему восстановить контакты с друзьями и универ-
ситетскими коллегами, которые он утратил за годы своей бо-
лезни.
В 1904 г. Хуго Мюнстерберг, бывший коллега по Геттинге-
ну, работавший теперь в Гарварде, пригласил его выступить с
докладом на Конгрессе искусств и наук в Сент-Луисе (США).
Лекция о социальной структуре Германии, которую он прочел
здесь, была первой, с которой он выступил за шесть с полови-
ной лет. Затем в течение трех месяцев Вебер путешествовал по
Америке, которая произвела на него глубокое впечатление. Ис-
точники многих его последующих концепций, касающихся ро-
ли протестантских сект в возникновении капитализма, органи-
зации политического аппарата, бюрократии и даже роли инсти-
тута президентства в американской политической структуре,
можно объяснить его пребыванием в Америке.
ГОДЫ ТВОРЧЕСКОЙ ЗРЕЛОСТИ
После возвращения в Гейдельберг Вебер вновь целиком по-
святил себя написанию своих трудов, но к преподавательской
работе он вернулся лишь в последние годы жизни. Его интел-
лектуальная плодовитость вновь вызывала удивление. Его сочи-
нения по методологии, наиболее важные из которых были пе-
реведены и вошли в собрание «Макс Вебер о проблемах мето-
дологии в социальных науках», относятся к этим годам.
«Протестантская этика» была опубликована в 1905 г. За ней по-
следовал ряд важных исследований развития политических со-
бытий в России после революции 1905 г. В 1908 и 1909 гг. он
провел серьезное эмпирическое исследование по социальной
психологии фабричных рабочих. В эти годы он также принима-
ет активное участие в академических собраниях и выступает на
политических митингах. В 1910 г. вместе с Ф. Теннисом й
Г. Зиммелем он становится основателем Немецкого социологи/
ческого общества. Он оставался его секретарем в течение ряда
лет и оказал решающее влияние на первоначальную программу
его исследований.
Накануне Первой мировой войны дом Вебера стал центром
разнообразных активных интеллектуальных собраний. Семья
Вебера поначалу проживала в одном доме с Эрнстом Трельчем.
Частыми посетителями в нем были социологи Зиммель, Ми-
хельс и Зомбарт, а среди более молодых — Пауль Хонигшейм и
104
Макс Вебер
Курт Левенштейн, а также философы Эмиль Ласк, Вильгельм
Виндельбанд и Генрих Риккерт, литературный критик и исто-
рик Фридрих Гундольф и психиатр-философ Карл Ясперс. На-
кануне войны к кружку присоединились Эрнст Блох и Георг
Лукач.
Когда разразилась мировая война, Вебер, следуя своим на-
ционалистическим убеждениям, добровольно поступил на во-
енную службу. Как офицеру-резервисту ему было поручено ор-
ганизовать работу девяти военных госпиталей в районе Гей-
дельберга. Он ушел в отставку с этой должности в конце 1915 г.
Заявив вначале, что «несмотря ни на что, это великая и за-
мечательная война», Вебер вскоре утратил свои иллюзии. Те-
перь он много времени посвящал написанию посланий, стре-
мясь повлиять на правительственных чиновников, подобно са-
мозваному провозвестнику рокового конца. Он резко
критиковал способы ведения войны и неспособность к нему
руководства Германии. Особенное негодование у него вызыва-
ли возраставшие надежды на боевые действия подводных ло-
док, которые, как он предсказывал, неизбежно вовлекли бы
Америку в войну и привели к окончательному поражению. Он
не был принципиальным противником войны, хотя и ратовал
за обуздание военных устремлений и установление сдерживаю-
щих ограничений для аппетитов промышленников и правого
крыла немецкого юнкерства, чьи империалистические амбиции
заходили слишком далеко. Он выступал за расширение попы-
ток прозондировать почву для мирных инициатив, особенно в
отношении англичан.
Однако правящие власти так никогда и не воспользовались
советом Вебера, и его доводило до пароксизма ненависти и от-
чаяния современное ему немецкое правительство. Статьи, при-
зывающие к изменению всей политической структуры Герма-
нии, созданию ответственного парламентского управления, ог-
раничению власти кайзера и канцлера, заставили правительство
обвинить его в «оскорблении величества». Вчерашний вполне
благонадежный националист представлялся теперь опасно близ-
ким врагам отечества, почти пацифистом и левым «капитулян-
том».
Когда 3 ноября 1918 г. в Киле взбунтовались моряки, что
послужило сигналом начала революции в Германии, первая ре-
акция Вебера была отрицательной. Он называл революцию
кровавым карнавалом. Но вскоре он встал на ее сторону и по-
Вебер как человек
105
пытался разработать научные основы либерального немецкого
государственного устройства.
В начале 1918 г. Вебер впервые за много лет прочел полуго-
довой курс лекций в Венском университете; год спустя он при-
нял приглашение Мюнхенского университета, где с середины
года начал читать курс лекций. Его знаменитый курс «Наука
как призвание» («Science as a Vocation») и «Политика как про-
фессия» («Politics as Vocation») был впервые прочитан перед
студенческой аудиторией в Мюнхене в 1919 г. и носил живой
отпечаток его стремления определить главные политические и
интеллектуальные ориентации в период революционного пере-
ворота.
В последние годы жизни в 1918—1920 гг. Вебер развил пора-^
зительную политическую активность. Им были написаны в
большом количестве обширные статьи в газеты, обращения и
доклады на злободневные политические темы. Он был одним
из создателей и активных участников вновь организованной
Немецкой демократической партии; участником Версальской
мирной конференции в качестве советника немецкой делега-
ции; принимал активное участие в подготовительной работе по
написанию немецкой конституции; выступал на студенческих
собраниях и перед университетскими кругами и всеми силами
стремился определить в революционной неразберихе тех дней
рационально-демократическую ориентацию событий в проти-
вовес как правому экстремизму врагов республики, так и рево-
люционной восторженности и идеализму некоторых из его ле-
вых молодых друзей. Он пытался установить близкие контакты
с социал-демократическим движением, но как человек, про-
клявший революцию, назвавший ее кровавым карнавалом, он
так никогда и не смог преодолеть оппозиции большинства ле-
вых политиков. В результате все предложения ввести его в пра-
вительство или даже предложить в качестве кандидата на пост
президента республики оказались напрасными. Партийные
функционеры могли лишь испытывать подозрительность к че-
ловеку, который, несмотря на свой переход с монархических
позиций к демонстрации приверженности республике, продол-
жал высказываться резко критически в адрес партийного аппа-
рата и открыто ратовал за решающий харизматический прорыв,
который бы положил конец господству посредственностей.
В годы войны Вебер окончательно завершил свой труд по со-
циологии религии. Работы «Религия Китая» («The Religion of
106
Макс Вебер
China»), «Религия Индии» («The Religion if India») были опубли-
кованы в 1916 г., а годом позднее появился «Древний иудаизм»
(«Ancient Judaism»)1. В этот период и непосредственно в после-
военные годы Вебер работал над своим «магнум опус» «Эконо-
мика и общество» («Wirtschaft und Gesellschaft»). Хотя ему и не
удалось закончить этот свой труд, то, что он написал, было
опубликовано посмертно, как и последние циклы лекций, про-
читанные им в Мюнхенском университете под заглавием «Все-
общая экономическая история» («General Economic History»).
ОБРАЗЦОВЫЙ МОРАЛИСТ
В начале июня 1920 г. у Вебера возник сильный^жар, и вна-
чале полагали, что это — грипп. Но затем диагностировали
пневмонию, но было уже слишком поздно: 14 июня он скон-
чался.
Последними словами, произнесенными в бреду человеком,
чей физический облик однажды один из его современников
сравнил с обликом суровых рыцарей на полотнах Дюрера, бы-
ли: «Истина остается истиной». У Вебера и в самом деле было
много общего с теми героями немецкой культуры, которые сра-
жались за то, что они считали истиной и справедливостью, ос-
таваясь равнодушными к тому, что более прозаические души
могли бы рассматривать как требования практической целесо-
образности или рациональности. Он бил человеком, следовав-
шим лютеровской традиции: «На том стою, и другого мне не
дано», хотя временами его современникам и казалось, что у не-
го больше общего с Дон Кихотом.
Но при любых обстоятельствах Вебер оставался абсолютно
независимым в своей политической позиции, отказываясь под-
чиняться любой идеологической линии. После проигранной
Германией войны именно он заявил, что первого польского чи-
новника, ступившего на землю Данцига, следовало бы убить,
тем самым демонстрируя свою поддержку политикам правого
крыла; в то же время он был и человеком, который настаивал
на предании казни принадлежащего к правым убийцы Курта
Эйснера — социалистического лидера революционного прави-
тельства Баварии. Он, ненавидевший Людендорфа — всеми
1 Автор приводит эти работы для удобства под теми заглавиями,
которые им были даны в английских переводах Ханса Герта.
Вебер как человек
107
презираемого начальника генерального штаба, — в то же время
носился с мыслью защитить его после войны от обвинений, ко-
торые считал несправедливыми, и даже пытался склонить его к
своему политическому варианту плебисцитарной демократии.
Где бы он ни замечал несправедливость, Вебер появлялся
подобно грозному пророку, обличающему своих собратьев в
нравственной лености, отсутствии убеждений, гражданской
инертности. Когда академические власти отказывались призна-
вать заслуги Зомбарта, Зиммеля или же Михельса, Вебер горя-
чо выступал в их защиту, даже рискуя старинными дружескими
отношениями, когда он чувствовал, что некоторые из его кол-
лег руководствовались соображениями «практической целесо-
образности», отказывая в профессорских должностях евреям
или политическим радикалам. Когда многие респектабельные
немецкие профессора сторонились студентов — русских, поля-
ков или восточных евреев, Вебер собирал их вокруг себя и при-
глашал к себе домой. Когда во время войны пацифисты и по-
литические радикалы, такие как поэт Эрнст Толлер, подверга-
лись преследованиям, он приглашал их в свой знаменитый
«открытый дом» по воскресеньям. Позднее, когда Толлер был
арестован, Вебер выступил в его защиту в военном трибунале и
добился его оправдания. Когда антисемитски настроенные пра-
вые студенты в Мюнхене оскорбили студента-еврея, Вебер су-
мел воздействовать на их лидера и заставить его немедленно
извиниться. Когда его друг Фрида Гросс вступила в любовные
отношения со швейцарским анархистом, и ей грозило лишение
родительских прав, Вебер в течение целого года сражался в су-
дах, чтобы защитить ее материнские права. Когда Эрнст Трельч
во время войны, будучи администратором военного госпиталя,
отказался разрешить немцам посещать французских заключен-
ных, Вебер осудил его поступок как «отвратительное проявле-
ние шовинизма» и прервал отношения со своим старинным
другом.
Всегда и везде Вебер следовал только зову своего собствен-
ного доброго гения, всегда отказываясь подчиняться требова-
ниям политической целесообразности. Он прежде всего оста-
вался самим собой. Хотя на политической сцене он постоянно
и появлялся, по правде говоря, политиком в подлинном смысле
этого слова (если следовать собственному определению Вебера)
он не был. Вебер писал, что настоящий политик испытывает
«горячую преданность «делу», которому служит, богу или демо-
108
Макс Вебер
ну, которому он поклоняется»* 1. Эта страстность была присуща
ему в полной мере; но сопутствующее чувство «сдержанности
по отношению к событиям и людям» не было характерным для
его политических выступлений, хотя оно проявлялось весьма
заметно в его научной деятельности. В результате Вебер оказал-
ся одиноким в своих политических действиях. Его никогда не
считали «примерным членом партии»2. Его откровенный на-
ционализм в годы пребывания во Фрейбурге отвратил от него
старомодных либеральных друзей, тогда как его нападки на
прусское юнкерство сделали его пугалом консерваторов. Его
зловещее пророчество, что социализм скорее усилит тенденцию
к бюрократизации, нежели принесет ожидаемую свободу от не-
обходимости, отдалило его от социал-демократов, несмотря на
испытываемую им симпатию к профсоюзам и его восхищение
здравомыслием квалифицированных немецких рабочих. Ярост-
ные нападки на кайзера Вильгельма и его окружение, неисто-
вые выступления против бездарного руководства в ведущейся
военной битве вызвали к нему симпатии пацифистов и левых
радикалов, чье доверие ему не удавалось завоевать после того,
как он назвал революцию «кровавым карнавалом».
Как же мог Вебер, проповедник «освобождения от иллюзий»
и «этики ответственности», немецкий патриот, всю жизнь ис-
кренне восхищавшийся неотъемлемым аскетизмом протестант-
ской этики, испытывать расположение и тянуться к бунтовщи-
кам и париям? Почему столь бесстрастный и дисциплиниро-
ванный автор труда «Наука как призвание» не мог скрывать
своих симпатий к необузданным представителям богемы или
мистикам-толстовцам? Эти вопросы станут яснее и понятнее,
если мы рассмотрим положение в современной ему Германии и
его участие в политических событиях.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Диапазон интеллектуальных интересов Вебера был порази-
тельно широким и разносторонним. Он не был философом, хо-
тя и хорошо знал большинство классических философских сис-
тем еще до того, как стал студентом университета. Он не был
1 Gerth Н„ Mills С. W. Op. cit. Р. 115.
1 Ibid.
Интеллектуальный контекст
109
ученым-богословом, хотя его труды свидетельствуют об исклю-
чительной эрудиции в области теологии. Будучи историком
экономики, он читал практически все, что было написано в
этой области, а также в области теории экономики. Он обладал
недюжинными способностями и знаниями в области права и
был глубоко сведущим в истории и философии права. Он обла-
дал энциклопедическими знаниями древней и современной ис-
тории, а также истории восточных обществ. И, разумеется, он
уделял глубокое внимание всем серьезным современным рабо-
там и даже, по-видимому, был хорошо знаком с сочинениями
тогда еще почти неизвестного Зигмунда Фрейда. Вебер был од-
ним из последних эрудитов-энциклопедистов.
Во всем многообразии интеллектуальных воздействий, отра-
зившихся на мировоззрении Вебера, прослеживаются несколь-
ко линий влияния, связывающих его с некоторыми из совре-
менных и почти современных ему ученых. Общий подход Вебе-
ра к социальным наукам сложился в значительной степени под
влиянием методологических споров по поводу различий, суще-
ствующих между науками естественными и социальными. Эти
дискуссии начались в Германии еще в эпоху Канта; затем полу-
чили более широкое распространение при Гегеле и романтиках
и возродились в последние десятилетия XIX в.
ВЕБЕР И ИДЕАЛИСТИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ
Уже со времен Канта в немецкой идеалистической традиции
определялась радикальная дизъюнкция между миром человека
(социальным) и миром природы (естественным). Кант писал,
что человек участвует в осознаваемом мире явлений как объект,
как физический организм, но отличительной особенностью че-
ловека является не его физическая сущность, но его дух. И в ка-
честве наделенного разумом существа человек предназначен
проявлять себя в сфере идей как независимый субъект, даже ес-
ли он и представляет собой конкретный объект как физический
организм. «Следовательно, — констатирует Толкотт Парсонс, —
эта кантианская схема способствовала сведению всех восприни-
маемых чувствами аспектов человека, в особенности биологиче-
ских, к «материалистической» основе и тем самым устанавлива-
ла глубокую пропасть между нею и духовной жизнью»1.
1 Parsons Т. The Structure of Social Action. P. 474.
но
Макс Вебер
Духом этой кантианской дизъюнкции в огромном многооб-
разии ее проявлений была пропитана вся немецкая философия
вплоть до Вебера. Она утверждала, что человека, действующего
в качестве активного, целеориентированного и свободного ин-
дивида в сфере культуры и истории, не следует рассматривать и
объяснять, используя методы анализа и обобщения, пригодные
для исследования естественного мира. Его разум и его творения
не подчиняются законам природы. Методы анализа, примени-
мые к социальным наукам, должны быть скорее индивидуали-
зирующими, нежели обобщающими, они должны ограничи-
ваться эмфатическим постижением побудительных причин дей-
ствия отдельных исторических акторов или же свестись к
усилиям интуитивного постижения единого культурного цело-
го. Любая попытка раздробить такие целостности, путем «ато-
мистического» анализа или подвести под какие-то обобщаю-
щие категории или законы действия отдельных акторов в рам-
ках единых структур признавалась неправомерной. И вновь
цитируем Парсонса: «Поскольку общий аналитический уровень
научного понимания исключался априори, человеческие дейст-
вия можно было трактовать только, исходя из конкретной ин-
дивидуальности определенного исторического события»1.
Творческое наследие Вебера выросло из этой немецкой тра-
диции, несмотря на то, что он отказался от многих, если не
большинства ее основных догматов. Три главные личности из
числа его современников оказали влияние на его мировоззре-
ние: это были философы Вильгельм Виндельбанд (1848—1915)
и Генрих Риккерт (1863—1936) — главные представители так
называемой Марбургской или Юго-Западной школы неоканти-
анства — и философ и историк культуры Вильгельм Дильтей
(1833—1911), который преподавал в Берлинском университете.
Эти личности оказали влияние на Вебера, преподав ему неко-
торые из классических кантианских доктрин, облаченных в со-
временные одежды, и дав ему тем самым возможность создать
свою собственную методологию, частично согласующуюся, а
частично противостоящую их наставлениям. И Дильтей, и нео-
кантианцы были полны решимости бороться с натурализмом и
материализмом в науках о человеке и защищать своеобразие
этих наук перед угрозой так называемой позитивистской ереси.
1 Parsons Т. The Structure of Social Action. P. 477.
Интеллектуальный контекст
111
Хотя они и различались в своих подходах и предлагаемых ре-
шениях.
Заветная мечта Дильтея на протяжении всей его долгой жиз-
ни — дать критическое обоснование исторического разума, ко-
торое бы послужило для истории тем, что было сделано Кантом
в области теории познания естественных наук и в области эти-
ки. Ему так и не удалось осуществить эту цель, но он оставил
после себя множество порой противоречивых фрагментов этого
неосуществленного труда. Дильтей противостоял позитивизму,
изложив основные принципы подхода к анализу данных, отно-
сящихся к человеческой культуре и истории. Его подход хотя и
претендовал на научность, полностью противоречил принятому
в естественных науках. Познание мира человеком, утверждал^
Дильтей, может быть достигнуто путем внутреннего процесса,’
посредством опыта и понимания, а не посредством преимуще-
ственно внешнего знания. Поскольку действующие индивиды
и их культурные творения наделены значением, ученый-гума-
нитарий должен стремиться к пониманию этих значений, а
единственный путь, следуя которому он может этого добиться,
представляет собой повторную проверку (re-experiencing) значе-
ний, которые несут исторические акторы или культурные объ-
екты. Основным инструментом для осуществления этого пред-
приятия, по мнению Дильтея, должен был бы стать новый тип
психологии, поскольку в данном случае старая аналитическая и
«атомизирующая» психология оказалась бы непригодной.
В этом случае необходимой явилась бы синтезирующая и деск-
риптивная психология, которая могла бы охватить всю полноту
субъективного опыта путем эмфатического понимания. Естест-
венные науки могут всего лишь объяснять наблюдаемые явле-
ния, связывая их с естественными законами. В гуманитарных!
дисциплинах знание поступает не извне, но является рожден-^
ным внутри. Люди воспринимаются нами в своей уникально-
сти и индивидуальности1.
Хотя у неокантианцев Риккерта и Виндельбанда было много
общего с Дильтеем в его попытке различать методы, приспо-
1 См.: Hodges Н. A. Wilhelm Dilthcy. L., 1994; Idem. The Philosophy of
Dilthey. L., 1952; The International Encyclopedia of the Social Sciences.
N.Y., 1968; Hugh H. S. Consciousness and Society. N. Y., 1961; Rin-
ger F. K. The Decline of the German Mandarins. Cambridge, 1969.
112
Макс Вебер
собленные для изучения человека, и методы, используемые для
естественных наук, они отличались от него как ориентирован-
ностью своего аналитического интереса, так и особенностями
доктрины. Они не соглашались с отстаиваемой им дихотомией:
естественные науки — гуманитарные науки, и утверждали, что
устанавливаемые между ними различия должны определяться
применяемыми методами, а не предметом изучения. Поскольку
некоторые аспекты человеческого поведения можно было бы
изучать с использованием методов естественных наук, то всю
сферу человеческой деятельности нельзя было бы отнести к об-
ласти гуманитарных наук. Как полагали Риккерт и Виндель-
банд, подлинное их разграничение должно строиться на разли-
чиях, существующих между индивидуальным,^единичным и
всеобщим мышлением. Существуют два совершенно противо-
положных научных подхода: номотетический — для наук, на-
правленных на установление всеобщих законов и единообраз-
ных правил, и идеографический, представленный науками
(прежде всего историей), относящимися к сфере культуры
(Kulturwissenschaft), которые дают лишь описательное представ-
ление о конкретных знаменательных совокупностях историче-
ских событий или же отдельных исторических личностях. В об-
ласти истории, утверждали они, обобщающая форма мышления
неприемлема.
В своей трактовке сущности исторического знания Риккерт,
выступая в полном согласии с кантианским наследием, утвер-
ждал, что здесь сам акт познания преобразует объект знания.
«Такая трансформация всегда определяется теоретической зада-
чей, которая заключается в стремлении приобрести знание»1.
Историческое знание характеризуется интересом к специфиче-
скому, единичному, а не всеобщему; оно стремится впитать в
себя конкретность и индивидуальность.
Даже если согласиться, что историческое знание нацелено
на понимание действий отдельных исторических личностей, а
не на постижение всеобщих законов, то можно тем не менее
задать вопрос, почему ученый-историк избирает объектом сво-
его исследования одного исторического деятеля, а не другого.
Здесь Риккерт вводит в качестве критерия понятие отношения
к ценностям «соответствия ценностям» (value-relevance), кото-
1 Цит. по: Mandelbaum М. The Problem of Historical Knowledge.
N. Y., 1967. P. 121.
Интеллектуальный контекст
113
рое, однако, он определяет иначе, чем это сделал позже Вебер.
Согласно Риккерту, отдельное действующее лицо становится
исторической личностью не в силу того, что так его оценивает
конкретный ученый, но в силу соответствия его поведения обг
щепризнанным культурным ценностям. Риккерт подчеркивал
(и вслед за ним это сделал и Вебер), что историки проявляют
избирательность, когда приступают к рассмотрению историче-
ской проблемы, они стремятся добиться понимания какого-то
одного определенного аспекта истории, а не другого. Но в от-
личие от Вебера, который считал неоспоримым фактом, что
собственные ценности исследователя влияют на его выбор,
Риккерт полагал, что существует стандартное понимание куль-
турных ценностей, разделяемое всем человечеством. Он пытал-
ся защититься от обвинений в культурном релятивизме, утвер-
ждая, что главными объектами изучения в исторической науке
являются те исторические личности, в которых уникально во-
площены все общепризнанные культурные ценности.
В своей концепции «понимания» Вебер многое позаимство-
вал у Дильтея, а также у своего близкого друга психиатра-фило-
софа Карла Ясперса, который дал серьезное обоснование раз-
личия между объяснением и пониманием. Ясперс утверждал,
что падение камня мы можем объяснить физическими закона-
ми, но зависимость, скажем, между впечатлениями, получен-
ными в детстве, и последующими неврозами можно постичь
только посредством эмфатического понимания работы психи-
ки. Однако Вебер отказался в данном случае от вывода, что
знание интуитивное и знание, причинно обусловленное, не-
примиримы. Напротив, он подчеркивал, что понимание явля-
ется лишь первым шагом в процессе причинного объяснения.
Вебер многое заимствовал из неокантианской концепции соот-
ветствия ценностям, но он лишил ее присущих ей метафизиче-
ских основ в понимании общепризнанных ценностей. Он при-
знавал различия между естественными и гуманитарными или
культурными науками (оставаясь верным пониманию этого
различия), но продолжал настаивать, что эти различия зависят
от познавательных целей исследователя, а не от принципиаль-
ных различий в методе или предмете исследования. В итоге он
попытался привести немецкую идеалистическую позицию в бо-
лее близкую взаимосвязь с позитивистской позицией эмпири-
ческой проверки и причинного объяснения. Но он, однако, со-
хранил здесь то, что представлялось ему отличительными осо-
114
Макс Вебер
бенностями и достижениями немецкой традиции: особое
внимание к объяснению субъективных намерений, которые по-
буждают к действию исторических акторов.
ВЛИЯНИЕ НЕМЕЦКОГО ИСТОРИЦИЗМА
И СОЦИОЛОГИИ
Что касается основных интересов Вебера, то здесь глубокое
влияние на него оказали историки экономики и представители
исторического направления в политической экономии Виль-
гельм Рошер и Карл Книс, а среди представителей более моло-
дого поколения — Густав Шмоллер, Адольф Вагнер, Луйо
Брентано и их сторонники. Книс был учителем BeQepa; с боль-
шинством других ученых Вебер поддерживал отношения, уча-
ствуя в «Союзе социальной политики» («Verein fuer Sozialpoli-
tik»), в котором многие из них играли ведущую роль.
Так называемое старое направление исторической школы
экономики, восходящее к середине XIX столетия, и ее более
молодая «ветвь», основанная Шмоллером в 1870 г., во многом
отличались друг от друга, но что объединяло всех главных вы-
разителей их идей — так это отрицание классической экономи-
ки. Они возражали против того, что экономические законы,
применимые в любых условиях, могут быть выведены из не-
скольких аксиоматических суждений; в противовес этому они
утверждали, что экономическую жизнь нации можно понять,
только исходя из ее специфического культурного и историче-
ского развития. Вместо дедуктивного рассуждения и объясне-
ния ее, исходя из предполагаемого некоего воображаемого
«экономического человека», они утверждали, что экономика
должна быть индуктивной наукой. Она должна быть наукой
конкретного экономического поведения определенных людей в
определенных социальных контекстах. Этим объясняется их ак-
цент на институциональной организации и их настоятельное
утверждение важности внеэкономической матрицы экономиче-
ской жизни.
Когда Шмоллер, Вагнер и Брентано создали свой «Verein
fuer Sozialpolitik» в 1872 г., они расширили круг своих интере-
сов и перешли от чисто научных занятий к рассмотрению про-
блем социальной политики. Основанный ими «Союз» служил
для них средством формирования общественного мнения, од-
новременно дающим возможность требовать у властей проявле-
Интеллектуальный контекст
115
ния большего внимания к социальным проблемам и социаль-
ным реформам. Руководители «Союза», которые вскоре стали
известны как «социалисты от профессуры» («Socialists of the
Chair»), требовали принятия более совершенных систем соци-
ального обеспечения, более тщательного и внимательного ин-
спектирования условий труда на промышленных предприятиях,
установления более лимитированных программ общественных
работ и передачи в государственную собственность всех желез-
ных дорог. Они заявляли, что только активная политика ре-
форм сможет предотвратить дальнейший рост социалистиче-
ского движения, что лишь государственное планирование, а не
ничем не ограниченное «свободное предпринимательство»
(«laissez-faire») соответствует интересам нации и государства.
Между некоторыми членами этой группы существовали расхо-
ждения в политических убеждениях: Шмоллер, например, был
«социалистом-государственником», тогда как Брентано оста-
вался во многом старорежимным либералом. Но всех их объе-
динял интерес к «этически ориентированной» социальной и
экономической политике, которая ослабила бы некоторые во-
пиющие несправедливости современного индустриального об-
щества и помогла бы реинтегрировать отчужденный рабочий
класс1.
Многое при формировании своего научного подхода к эко-
номической истории и социологии Вебер заимствовал от этой
немецкой исторической школы, хотя в отличие от ее предста-
вителей он ни в коей мере не был столь враждебным классиче-
ской экономике. Возражая им, он утверждал, что общие теоре-
тические категории столь же необходимы в социальных науках,
как и в естественных, и что подобная «историцистская» нетео-
ретическая позиция грозит им увязнуть в бесполезном собира-
нии множества разобщенных исторических фактов. В то же
время, Вебер соглашался с ними в том, что экономическое по-
ведение должно осмысливаться в социальном и институцио-
нальном контекстах.
Однако основное несогласие Вебера с членами «Союза»
проявлялось совсем в другом. Он резко осуждал их неспособ-
ность видеть различие между фактами и ценностями. Так, не-
смотря на то, что Книс являлся учителем Вебера и оказал глу-
1 О немецкой школе исторической экономики см.: Seligman В. В.
Main Currents in Modern Economics. N. Y., 1962; Ringer F. K. Op. cit.
9-5470
116
Макс Вебер
бокое влияние на его мировоззрение, тем не менее, он был не
согласен с некоторыми из представлений Книса, например с
его романтической идеей «народного духа». Такие представле-
ния, писал Вебер в своем исследовании творчества Рошера и
Книса, являли собой лишь «метафизически более слабый ва-
риант благочестивого верования Рошера в то, что дух народов
является прямым творением рук Божьих»1. Вебер выступал с
еще большей критикой молодых приверженцев школы, объе-
динившихся вокруг Шмоллера. Он с осуждением утверждал,
что возвеличивание ими своего национального государства и
династии Гогенцоллернов наносит вред научной работе и, соз-
нательно или бессознательно, делает их сторонниками сущест-
вующего государственного порядка и мешает остадаться неза-
висимыми объективными учеными. Он разделял их интерес к
социальной политике и проводил свои собственные самостоя-
тельные исследования в рамках «Союза», но он также постоян-
но упрекал их в пренебрежении к принципу, который пред-
ставлялся ему первостепенным: принципу ценностной беспри-
страстности.
Из современных социологов наибольшее влияние на Вебера
оказали Зиммель и Теннис. В предисловии к своей работе «Хо-
зяйство и общество» («Wirtschaft und Gesellschaft») он обращает
особое внимание на «прекрасную работу» Тенниса «Gemein-
schaft und Gesellschaft»1 2, у которого Вебер прямо позаимствовал
проводимое им различие между общинными и ассоциативными
/связями. Влияние Зиммеля, который был близким другом Ве-
I бера, также легко прослеживается. Так, социальные «формы»
Зиммеля имеют много общего с «идеальными типами» Вебера.
Настойчивое утверждение Вебера о том, что деньги играют ре-
шающую роль в возникновении рационализированных эконо-
мических систем, заимствовано во многом из работы Зиммеля
«Философия денег». Методологические размышления Вебера о
роли поиска смыслового критерия в исторических и социоло-
гических исследованиях были продиктованы отчасти ранней
работой Зиммеля «Проблемы философии истории». Однако в
этом отношении он во многом отличался от Зиммеля тем (если
цитировать дословно), что он установил «резкое различие меж-
ду субъективно объясняемым и объективно обоснованным зна-
1 Parsons Т. The Theory of Social and Economic Organization. P. 88.
2 Ibid.
Интеллектуальный контекст
117
чениями; это два различных понятия, которые Зиммель не
только не может разграничить, но часто сознательно рассмат-
ривает как нераздельные»1.
НИЦШЕ И МАРКС - ИХ РЕШАЮЩЕЕ ВЛИЯНИЕ
Более полное представление о воздействии на мировоззре-
ние Вебера можно было бы получить, рассмотрев взаимное
влияние Вебера и таких ученых, как социолог и историк эконо-
мики Зомбарт, историк религии и социологии Трельч, социо-
лог Михельс, правовед Еллинек, и многих других друзей и кол-
лег, с которыми Вебер часто часами беседовал в своем рабочем
кабинете в Гейдельберге, с которыми совместно редактировал
«Труды по общественным наукам» («Archiv fuer Sozialwissens-
chaft») в качестве члена «Союза» или же в качестве первого сек-
ретаря Немецкого социологического общества. Здесь мы сосре-
доточим свое внимание на сохранявшейся в продолжение всей
его жизни увлеченности доктринами двух столь различных мо-
гучих интеллектов прошлого, какими были Фридрих Ницше и
Карл Маркс.
Влияние этих двух гигантов мысли на Вебера особенно про-,
явилось в его социологии идей и интересов. «Не идеи, а мате-
риальные и идеальные интересы, — писал Вебер, — непосред-
ственно управляют поведением людей. Однако очень часто «об-
разы мира», которые были созданы «идеями», подобно
стрелочникам, определяют пути, по которым направляется дей-
ствие, движимое динамикой интересов»1 2. Как показывает при-
водимая цитата Вебера, хотя и придавая идеям большее значе-
ние, нежели это допускали Ницше или Маркс, он в то же вре-
мя испытал влияние положения Маркса о том, что идеи
являются выражением общественных интересов и служат ору-
жием в борьбе классов и партий. Вебер воспринял также мно-
гое из предложенного Ницше анализа психологических меха-
низмов, посредством которых идеи находят свое рациональное
выражение и служат достижению личных устремлений к власти
и господству. Особенно сильное воздействие на Вебера, как
почти одновременно с ним и на М. Шелера, оказало сформу-
лированное Ницше понятие «злопамятства» (Ressentiment) как
1 Parsons Т. The Theory of Social and Economic Organization. P. 88.
2 Цит. no: Weber M. Basic Concepts in Sociology. P. 280.
118
Макс Вебер
выражения подавляемой зависти и ненависти, испытываемых
социально ущемленными группами1. Возражая одновременно и
Марксу, и Ницше, Вебер заявлял, что идеи не являются про-
стым отражением духовных или социальных интересов, и ут-
верждал, что предлагаемый этими двумя мыслителями анализ
мира идей часто оборачивался его откровенным развенчанием.
Однако всякий читатель Вебера обязательно отметит его долг
перед ними, отразившийся в его социологии идей.
В то же время нетрудно заметить, что такие понятия, как
«разрушение иллюзий» (disenchantment), «харизма» и им подоб-
ные, хотя и не восходят непосредственно к Ницше, были разра-
ботаны Вебером под мощным стимулирующим воздействием ав-
тора «По ту сторону добра и зла». Во многом собс^ренные испо-
ведуемые Вебером этические принципы героического стоицизма
были также подсказаны ему Ницше. Многое в Максе Вебере оп-
ределили идеи, высказанные в труде «Так говорил Заратустра».
Уже указывалось, многое в наследии Вебера, и не только в
его социологии идей, можно лучше понять, если рассматривать
его творчество в контексте постоянного обмена идеями с Кар-
лом Марксом. Так, например, его теории стратификации и эко-
номического обмена берут начало в политической экономии и
социологии Маркса. В более широком плане Вебер восхищался
трезвым и практическим умом Маркса, его презрением к туман-
ным «идеалистическим» мистификациям немецкой философ-
ской традиции. Он видел в Марксе родственную душу, отказав-
шуюся мыслить в неких бесплотных понятиях культуры, духа и
народа (Kultur, Geist und Volk), но сосредоточил свое внимание
на действиях конкретных индивидов. Даже тогда, когда он кри-
тиковал Маркса за слишком упрощенную, как ему казалось,
экономическую интерпретацию истории, он всегда сохранял
глубокое уважение к интеллектуальному величию Маркса.
Вебер однажды заявил одному из своих студентов в Мюн-
хенском университете: «Достоинство современного ученого и
прежде всего современного философа может быть легко уста-
новлено по занимаемой им позиции по отношению к Ницше и
Марксу. Те, кто не хочет признавать, что они не смогли бы сде-
лать значительную часть своей собственной работы без исполь-
зования научного вклада, который внесли эти два человека, об-
манывают себя и других. Тот мир, в котором мы живем интел-
1 См.: Scheier М. Ressentiment. N. Y., 1961.
Социальный контекст
119
лектуально, сформирован в значительной степени Марксом и
Ницше»1. В данном случае Вебер не обманывал ни себя, ни
своих студентов. Большая часть его собственного наследия раз-
вивается под сенью этих двух личностей.
£ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Вебер, как и Зиммель, стремился найти такой подход, кото-
рый позволил бы анализировать общество с максимальной объ-
ективностью. Но ими были выбраны разные стратегии; во мно-
гом они определялись несходством той жизненной ситуации, в
которой находились оба социолога. Зиммель пытался насколь-
ко возможно устраниться от политических и социальных битв и
добивался объективности, стараясь извлечь преимущество из
своей двойной маргинальности: как еврей и чужак в универси-
тетской среде. Вебер же как законный сын протестантского об-
щества, «свой», достигал тех же целей, активно участвуя в со-
временных ему политических событиях и целиком погружаясь
в решение актуальных проблем. Подобно убежденным пропо-
ведникам «мирского аскетизма» эпохи раннего кальвинизма, о
которых он писал с таким благоговением и восхищением, Ве-
бер достигал интеллектуальной независимости, непосредствен-
но включаясь в битвы социальной и политической дейст-
вительности, а не оставаясь отрешенно безучастным к ее бедст-
виям.
Одну из причин такой столь различной жизненной и научной
стратегии можно отыскать и в семейном положении Зиммеля и
Вебера. Как известно, Зиммель потерял отца в раннем возрасте и
находился в весьма прохладных отношениях с матерью. Ему ни-
когда не пришлось познать близкого и духовно богатого обще-
ния со своей семьей, и, по-видимому, он оставался посторон-
ним для них уже с самого раннего возраста. Напротив, Вебер
был целиком опутан своими родственными отношениями, свя-
зан множеством эмоциональных и идентификационных уз не
только с отцом и матерью, но и с другими кровными родствен-
никами, и особенно с родственниками в Страсбурге. Увлекае-
мый и разрываемый столь различными притязаниями на его
преданность, молодой Вебер не отвергал их, как это делал Зим-
1 Цит. по: Baumgarten Ed. Op. cit. P. 554—555.
120
Макс Вебер
мель, но, напротив, стремился прояснить свои чувства и класси-
фицировать свои обязательства и привязанности, стараясь отно-
ситься к родственникам с беспристрастным вниманием1. Однако
такая жизненная стратегия отнимала у него очень много духов-
ной энергии; она, в конце концов, привела его к серьезному ду-
шевному потрясению, когда столь долго сдерживаемые враждеб-
ные чувства прорвались, вылившись в окончательное столкнове-
ние между отцом и сыном совсем незадолго до смерти отца.
Подобной же линии поведения Вебер придерживался и в
своих действиях на политической сцене, где репрессивные и
враждующие силы были по крайней мере столь же явными, как
и те, с которыми он сталкивался в семье. И здесь также он об-
ретал беспристрастность в оценке путем глубокопхих изучения.
Он научился справляться с силами, которые обрушивались на
него, познавая их и стремясь добиться лишенной иллюзий,
беспристрастной аналитической ясности. И в этом ему помога-
ла принадлежность к научному университетскому сообществу,
которое служило ему кровом для проявления научной беспри-
страстности, хотя многим из его членов не удалось оказаться
достойными идеала объективности.
СЕМЕЙНАЯ ПАУТИНА
«Узы родства, — писал его биограф Эдуард Баумгартен, —
в атмосфере которых у Вебера-ребенка и подростка развива-
лись способности к сопереживанию и самозащите, образовыва-
ли необычайно плотную паутину. Всю жизнь он фактически
пребывал внутри этой семейной паутины, хотя и научился, бу-
дучи еще ребенком, вырываться из ее слишком тесных пут в
широкий мир приключений и чудес»1 2.
Следует напомнить, что молодой Вебер попытался избежать
противоречивых влияний своего отца и матери, погрузившись в
мир учебы. Он выработал в себе общий дух непокорности не
только по отношению к отцу, но и по отношению к другим на-
деленным властью личностям, в первую очередь к своим учите-
лям. Несколько позднее, став студентом, он пытался преодо-
1 Термин «беспристрастное внимание» заимствован у Р. Мертона и
некоторых его учеников (особенно Р. Фокса). См., например: Mer-
ton R., Reader G., Kendall H. The Student Physician. Cambridge, 1957.
2 Baumgarten Ed. Op. cit. P. 627.
Социальный контекст
121
леть внутреннюю напряженность через признание отцовского
авторитета и восприятие его привычек и манер, таких как по-
пойки и дуэльные стычки, которые были присущи культурной
среде отца. Подобные попытки идентифицировать себя с отцом
оказались поверхностными: это подтверждалось тем, что когда
Вебер переехал в Страсбург, он быстро стал привержен актив-
ному протестантскому благочестию своей тетки, а также вос-
принял непреклонный, бескомпромиссный и принципиальный
либерализм своего дяди. Гнетущая замкнутость семейного тре-
угольника теперь для Вебера была преодолена благодаря появ-
лению этих новых важных для него личностей. Хотя позднее он
частично и восстановил свою идентификацию с отцом, теперь
он уже приобрел новое представление о ценностях и о лично-
сти своей матери. Отношение к ней изменилось благодаря
влиянию ее более волевой и авторитетной сестры, кроме того,
общаясь с дядей, он понял сущность самодовольного и склон-
ного к компромиссам авторитаризма отца. Все это помогло Ве-
беру отвергнуть многое в образе отца и обрести новое понима-
ние своей матери и любовь к ней. Теперь он приобрел в лице
дяди сильного авторитетного друга, на которого он мог поло-
житься в своей борьбе против деспотической власти отца1.
За годы, когда он находился в полной зависимости от отца,
Вебер стал все больше испытывать к нему отвращение и, напро-
тив, сблизился с матерью. Есть свидетельства, что она теперь
откровенно рассказывала сыну о тех унижениях, которые пре-
терпела от мужа. После женитьбы и назначения на профессор-
ские должности в университетах Фрейбурга, а затем Гейдель-
берга, он впервые, по-видимому, смог взглянуть на отношения
своих родителей беспристрастно, благодаря обретенной свободе
и независимости. Однако жалобы матери на грубое и деспотич-
ное отношение к ней продолжали беспокоить ее сына, что и
привело к окончательному разрыву с отцом. Чувство вины, пе-
режитое им, когда отец вскоре после этого умер, очевидно при-
вело к последующему нервному расстройству Вебера. Он пытал-
ся занять отстраненную позицию в отношениях между родите-
лями и завуалированно принять сторону матери, но это ему не
удалось. Его неспособность и неумение оставаться нейтральным
(а он должен был это чувствовать) ускорили катастрофу.
1 См.: Freilich М. The Natural Triad in Kinship and Complex Systems //
American Sociological Review. 1964. Vol. XXIX. P. 530.
122
Макс Вебер
Можно предположить, исходя из наступившего позже отно-
сительного душевного равновесия Вебера, что за время болезни
ему удалось постепенно осознать и прояснить сплетения своих
личных отношений и чувств, семейных привязанностей и про-
явлений преданности. В оставшиеся годы жизни он тем не ме-
нее ни в коей мере не был тем, кого можно было бы назвать
«хорошо приспособившимся» человеком. Частые внезапные
вспышки и неожиданные сильные эмоциональные взрывы от-
личали более спокойные периоды его жизни, но в целом ему
удавалось удерживать в равновесии противоречивые побужде-
ния своей натуры. Как показывают его труды, он мог перехо-
дить от восхищения аскетической сдержанностью кальвинизма
к еще более высокой оценке харизматических достоинств бла-
городного героизма. Однако обычно он держад. эти столь раз-
ные личные предпочтения под контролем,, подчиняясь строгим
жертвенным предписаниям, которые помогали ему оставаться
беспристрастным в его работе ученого.
После выздоровления Вебер очень сблизился со своей мате-
рью, которая целиком доверяла ему свои проблемы, обсуждала
их с ним и относилась к нему, по ее же признанию, «как сест-
ра». Его отношения с женой, омраченные, как это и должно
было бы быть, его неспособностью осуществлять свои супруже-
ские обязанности,.были тем не менее отмечены полным дове-
рием и преданностью обеих сторон. В то же время Вебер сохра-
нял глубокую привязанность к своим братьям и сестрам, как и
ко многим другим родственникам. Сила и глубина этих семей-
ных связей раскрывается во многих больших и глубоко личных
письмах (лишь немногие из них были опубликованы), которы-
ми Вебер обменивался с членами своего семейного клана. Со-
временный американский читатель едва ли поймет, как это лю-
ди могут тратить стЪлько энергии на обсуждение этических мо-
тивов поведения — своего собственного и других людей,
непрестанно выясняя, кто прав, а кто виноват. Такую постоян-
ную оценку мотивов и последствий морального действия следу-
ет понимать, исходя из принципов лютеранской и кантианской
культуры морального долга, совершенно чуждой современной
англо-американской цивилизации, которая, как часто пред-
ставляется, управляется этическими нормами, утверждающими
компромисс и практическую целесообразность. Лютеранская
же культура периода Вебера все еще была освящена словами
апостола Матфея: «Если ты хочешь быть совершенным...»
Социальный контекст 123
Преданность Вебера своей матери была, по-видимому, «пре-
допределенной свыше». Помимо влияния эдипова комплекса,
следует учитывать, что Вебер был старшим сыном. По тради-
ции, существующей в высших классах немецкого общества, —
о чем свидетельствует, например, эпопея Томаса Манна «Буд-
денброкки», — старший сын считается продолжателем отцов-
ских традиций и должен следовать по стопам отца; он должен
защищать членов своей семьи, включая мать. Таким образом,
охранять мать от деспотизма отца побудило Вебера не только
чувство справедливости в сочетании с сыновней привязанно-
стью и уважением к ее ценностям; это отношение было куль-
турно узаконено представлением о себе как о послушном сыне
немецкой буржуазной семьи.
Убежденность Вебера в том, что он как старший сын должен
взять на себя верховенство в семье, подтверждается его стремле-
нием выступать наставником и советчиком младших родных сес-
тер и братьев и других родственников. Он проявлял живейший
интерес ко всем их личным, супружеским и профессиональным
проблемам, в то же время стараясь сохранять беспристрастность,
которая отличает по-настоящему мудрого советчика.
ОБЩЕСТВЕННАЯ СФЕРА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Деятельность Вебера на общественном поприще отличается
удивительным сходством с его поведением в личной жизни.
Здесь он также не пытается устраниться от общественных дел,
подобно Зиммелю, но, напротив, глубоко погружается в них,
стремясь в то же время добиться их максимально объективного
понимания. Однако, как и в отношениях с семьей, его стремле-
ния к беспристрастности и объективности не всегда были ус-
пешными. В самом деле, он часто поддавался противоречивым
порывам, которые старался удерживать в определенном равно-
весии, одновременно выполняя двойную роль: политического
деятеля и беспристрастного, ценностно-нейтрального наблюда-
теля.
Германия в эпоху Вебера была страной с высокоразвитой
индустриальной экономикой и с политической структурой, в
которой господствовали полуфеодальные ценности прусского
консерватизма1. Ее политическая система представляла собой
1 См.: Parsons Г. Essays in Sociological Theory. N. Y., 1954. P. 104.
124
Макс Вебер
«сочетание патриархального авторитаризма с высоко развитой
официальной законностью»1. Вышколенные чиновники, глубо-
ко преданные кантианскому представлению о долге, проникну-
тые твердым убеждением в исключительном праве на власть,
управляли делами страны в тесном союзе с военной элитой, со-
стоящей из представителей прусского юнкерства или из людей,
которые подражали их образу жизни. Средние классы преуспе-
вали экономически, оставаясь в то же время политически под-
чиненными. Рабочий класс был целиком исключен из сферы
принятия политических решений, хотя временами он экономи-
чески поощрялся различными мерами социального обеспече-
ния. Интеллектуальная элита из числа университетских про-
фессоров культивировала в своей среде «созерцательный»
(mandarin) образ жизни, по определению Ф. Вингера, совре-
менного американского историка идей.. Они афишировали
свою приверженность миру идей, негодовали по поводу «мате-
риалистических» интересов нового индустриального классового
общества и снобистски оберегали свою профессиональную ре-
путацию. Большинство из них отказывались заниматься тем,
что они считали «грязной политикой». Своим неучастием в
происходящих злободневных битвах они фактически поддержи-
вали status quo кайзеровского режима.
Вебер отличался от большинства коллег по университету
своими активными политическими интересами. Как и боль-
шинство из них он был страстным немецким националистом,
но в отличие от них был глубоко недоволен скорее прусским
консерватизмом режима, нежели так называемым материализ-
мом нового индустриального общества. Он возмущался продол-
жавшимся политическим господством прусского юнкерства и
чиновничества не из приверженности демократическим ценно-
стям, но из опасенйя, что такое длительное господство может
оказаться пагубным для немецкой национальной мысли. Его
постоянно проявлявшаяся поглощенность идеей социальной
реформы была продиктована не только заботой о судьбе рабо-
чего класса в индустриальном обществе. Она, по крайней мере,
определялась одновременно и его убеждением, что немецкой
национальной миссии будет нанесен ущерб, если страна будет
разрываться на части изнутри и рабочий класс будет оставаться
отчужденным от остальной части общества.
1 Parsons Т. Essays in Sociological Theory. P. 109.
Социальный контекст
125
Хотя в ранних работах Вебера о состоянии сельского хозяй-
ства в Восточной Пруссии (как показал Митцман, современ-
ный биограф Вебера) и обнаруживается ряд внутренних несоот-
ветствий, эти работы продиктованы в целом его опасениями,
что продолжающееся господство юнкерства на востоке может
подорвать силу немецкой нации и приведет к экономическому
упадку и усилению влияния культурно неассимилируемых по-
ляков. Он выступал против прусского помещичьего сословия
не столько потому, что оно было «недемократичным», сколько
потому, что оно стояло на пути политического и экономиче-
ского развития Германии как могущественной промышленной
страны. Юнкерство являлось для него опорой патриархальных
и феодальных традиций, которые препятствовали нарождению
и становлению подлинно современного буржуазного государст-
венного устройства. Вебер возлагал надежды на развитие «клас-
сово-сознательной буржуазии», готовой взять бразды правле-
ния из рук устаревшей полуфеодальной прослойки и одержи-
мых властью нетворческих и ограниченных чиновников.
В отличие от большинства своих коллег, которые все еще тос-
ковали по идеализируемой ими допромышленной эпохе, когда
весь «народ», а не группы, ориентированные на экономические
интересы, господствовал на общественной сцене, Вебер реши-
тельно выступал как поборник нового, против тех, кто сожалел
о кончине старого доброго времени.
Тем не менее Вебер также серьезно отличался и от тех либе-
ралов, которые стремились видеть во всех проявлениях совре-
менности доказательство неоспоримого прогресса. Он скрупу-
лезно и исчерпывающе показывал достоинства рациональной
методической этики труда, которая лежит в основе самого духа
капитализма и в особенности того экономического чуда, кото-
рое рациональный капитализм сделал возможным. Но он также
подчеркивал, что ослабление инициативы и духа созидания
сможет последовать в результате дальнейшего расширения сфе-
ры действия рационально-правовых методов администрирова-
ния, на которые должны опираться государство и экономика в
современную эпоху.
Вебер был убежден, что усиливающиеся рационализация и
бюрократизация неизбежны, но именно поэтому он и пытался
предотвратить господство бюрократии. Когда в последние годы
своей жизни он стал решительным сторонником такого поли-
тического переустройства, при котором парламент перестал бы
126
Макс Вебер
играть, как прежде, подчиненную роль, Вебер был не столько
принципиально привержен демократическим идеалам, но, ско-
рее, надеялся на то, что парламент окажется способным кон-
тролировать расширение бюрократизации. Его выступление за
всеобщую демократию, руководимую могущественными лиде-
рами, подобными во многом генералу де Голлю наших дней, в
основном построено на стремлении к сохранению сильного со-
временного национального государства — такого, которое не
будет сдерживаться в своем развитии господством юнкерства и
не даст себе закоснеть под непрекращающимся правлением
прусских чиновников.
Таковы некоторые из идей, характеризующих политические
воззрения Вебера. Однако его реальная политическая позиция
серьезно менялась с течением времени. Когда он впервые голо-
совал, он избрал консерваторов и в течение ряда лет принадле-
жал к консервативному и шовинистическому «Общенемецкому
Союзу» («Alldeutscher Verband»). Уже в период своего знамени-
того выступления во Фрейбурге на тему «Национальное государ-
ство и экономическая политика», призывая слушателей руково-
дствоваться только одним критерием — «постоянными полити-
ческими интересами нации», ориентированными на усиление ее
могущества, он уже утратил надежду на консерваторов и стал ви-
деть в них лишь орудие защиты интересов юнкерства. Теперь он
ратовал за своего рода либеральный империализм, который по-
может мобилизовать силы нового индустриального государства
и обеспечить Германии ведущую роль на мировой арене. А не-
сколько лет спустя он уже был глубоко увлечен христианско-со-
циалистическим движением, руководимым его близким другом
Фридрихом Науманном, который боролся за социальную ре-
форму и либерализм у себя в стране и за решительную и напори-
стую политику за рубежом.
Во время войны ненависть Вебера к некомпетентности ру-
ководителей нации — понимание того, что чиновники, юнкер-
ство, двор и армия проиграют войну и навсегда лишат Герма-
нию надежд на успех в мире, — сблизила его с радикальными
противниками войны. После войны он попытался сблизиться с
руководством правящих социал-демократов и даже одобритель-
но относился к таким ультралевым, как, например, Толлер. Он
играл руководящую роль в создании Германской демократиче-
ской партии, ставшей буржуазно-либеральным союзником со-
циал-демократов. Предполагалось, что эта партия будет пред-
Социальный контекст
127
ставлять те силы среднего класса, которые признавали новый
режим и стремились заложить основы народной демократии в
противовес традиционалистскому консерватизму правых и ре-
волюционному хилиазму левых.
Хотя Вебер и поддавался притягательной силе различных
идеологических течений и противоречивых пристрастий, ему
тем не менее удавалось сохранять определенную степень поли-
тической и интеллектуальной дистанцированности, он никогда
полностью не поддавался обольщениям ни одного из них. Он
никогда не был партийным человеком, даже когда выступал на
политической сцене, но в то же время он никогда не играл ро-
ли стороннего наблюдателя, какую для себя избрал Зиммель.
Несмотря на горячий интерес к политическим делам, он не был
фанатичным в проявлении своих пристрастий. Даже тогда, ко-
гда он оказывался вовлеченным в политическую борьбу, он в
какой-то мере находился «над схваткой», поскольку принадле-
жал своими главными корнями академической среде, а не по-
литическому торжищу. Как представитель академической науки
Вебер мог совершенствовать ценностно-нейтральный анализ
политических и социальных течений, в которых он сам участ-
вовал. Здесь он мог анализировать политические склонности,
свои собственные или других лиц, беспристрастно, sine ira et
studio1. Этим он достигал определенной отстраненности от них,
что во многом напоминало то положение, которое было у него
в запутанной сети его семейных отношений. Разделив свое «я»,
если можно так выразиться, на политически активную и на-
блюдающую части, он пытался, хотя и не без серьезной борь-
бы, отдать должное как своему активному, так и созерцатель-
ному темпераменту и достигнуть интеллектуального совершен-
ства, отвечая противоречивым требованиям.
ВЕБЕР - УНИВЕРСИТЕТСКИЙ ПРОФЕССОР
Положение Вебера в академической среде позволило ему из-
бежать той вавилонской разноголосицы, которая характеризо-
вала современную ему общественную обстановку, и приступить
к той «идеологической демистификации», которая, по выраже-
1 Sine ira et studio — без гнева и пристрастия, без предвзятого мне-
ния. Изречение из «Анналов» римского историка Тацита. (Примеч.
пер.)
128
Макс Вебер
нию Э. Топица, во многом характеризует его вклад в социоло-
гию1.
В противоположность Зиммелю, чужаку в академической
среде, Вебер был ее неотъемлемым и активным членом, что не
мешало ему, однако, резко критиковать ее изнутри. В то время
как продвижение Зиммеля по ступеням университетской ие-
рархии серьезно тормозилось (он получил статус полного про-
фессора только к концу жизни и лишь во второстепенном уни-
верситете), Вебер очень рано стал полным профессором в пре-
стижном Фрейбургском университете. В 22 года он был
приглашен на одну из наиболее знаменитых кафедр в Гейдель-
бергском университете, втором после Берлинского. Ему не
пришлось добиваться признания: уже в самом начале карьеры
его научный вклад был признан выдающимся,^и он быстро
привлек внимание видных персон в среде профессуры как
старшего поколения, так и своих сверстников. Его острая поле-
мичность и бескомпромиссная позиция создали ему в среде
ученых много врагов — это несомненно. Его политическая ак-
тивность представлялась многим профессорам-созерцателям
недостойной (infra dignitatum). И лишь очень немногие, незави-
симо от того, соглашались они с ним или нет, не признали его
таланта. Однако и до перенесенного им нервного расстройства,
и после него Вебер оставался выдающимся членом академии.
Это общее признание высокого уровня его творческих дос-
тижений отнюдь не ограничивалось только учеными, в то вре-
мя называвшими себя социологами. Перелистывая страницы
сочинений и записок Вебера, поражаешься тому обширному
кругу лиц, с которыми он поддерживал интеллектуальное об-
щение, и представляешь себе ту широкую сеть связей, которую
Вебер установил как в университетской среде, так и за ее пре-
делами. Его академическая ориентированность на широкий
круг людей была связана с той ролью, которую он играл в уни-
верситете: его творческие достижения затрагивали сферы инте-
ресов экономистов и философов, правоведов и историков.
И именно благодаря такому общению с множеством различ-
ных ролевых партнеров Вебер смог достичь определенной степе-
ни беспристрастности значительно легче, чем те его коллеги, ко-
торые были ограничены рамками научной аудитории или же
1 См.: Mohr-Siebeck J. С. В. Verhandlungen des 15 Deutschen Soziolo-
gentages. Tuebingen, 1965. S. 19.
Социальный контекст
129
кругом своих узкопрофессиональных интересов. Замечание
Р. Л. Козер, которое она однажды высказала, характеризуя зре-
лую творчески сформировавшуюся личность, применимо к лю-
дям, подобным Веберу. «Способность использовать внутренние
ресурсы, — пишет она, — созданные и расширенные в процессе
последовательного разрешения противоречий с ожиданиями
различных ролевых партнеров, представляет собой социологиче-
ское подобие того, что Фрейд назвал сублимацией. Это способ-
ность личности, обладающей сильным «эго», использовать нако-
пленный потенциал, раскрываемый в многообразии разветвлен-
ных ролевых связей при исполнении своих разнообразных
ролей. Ролевые отношения в значительной степени являются не
источником скованности, которую некто может испытать, но
создают благоприятную возможность для формирования соци-
ально созидательного поведения»1.
Участие Вебера во многих научных кружках и аудиториях,
его многочисленные контакты со студентами и коллегами были
одновременно и стимулом, и результатом его удивительных
творческих достижений в различных областях гуманитарных
наук. А его членство во многих научных обществах позволило
ему добиться интеллектуальной независимости.
То, что Вебер был преимущественно ориентирован на акаде-
мическую аудиторию, иллюстрирует тот факт, что все его труды
появлялись в научных изданиях, а не в виде книг, доступных
широкому кругу читателей. Большая часть его произведений,
известных американскому читателю в переводе в виде книг,
вначале была опубликована в научных журналах. Эта обращен-
ность к академической аудитории объясняет сложный и запу-
танный стиль большинства его произведений. Подробные объ-
яснения, оценки, сентенции, включенные в содержание выска-
зываемых положений, и длинные подстрочные примечания
свидетельствуют о его стремлении добиться максимальной точ-
ности и ясности изложения и показать академической аудито-
рии, что он избегает всего, что могло бы претендовать на «эф-
фект».
Очевидно, что тяжелый стиль научных сочинений Вебера ни
в коей мере не связан с его какой-либо врожденной неспособ-
1 Coser R. L. Role Distance, Sociological Ambivalence and Transitional
Status Systems // American Journal of Sociology. 1966. No. LXXVII.
T. 173—187.
130
Макс Вебер
ностью писать просто, так как в тех случаях, когда он обращал-
ся к другой аудитории, он писал и говорил совершенно по-дру-
гому. Его замечательные публичные лекции, например «Поли-
тика как профессия» и «Наука как призвание», написаны
четким и сильным стилем — яркой прозой, напоминающей
стиль Ницше или Гейне. Его послания к политикам, прини-
мающим решения, и статьи в общедоступной прессе, которым
иногда недоставало страстной силы его публичных выступле-
ний, также являются образцами четкого, сжатого и убедитель-
ного изложения.
То, что справедливо по отношению к общему стилю сочине-
ний Вебера, относится также и к используемому им словарю.
Словарь ориентирован на ту аудиторию, к которошему прихо-
дилось обращаться. Когда Вебер хотел, чтобы его слова достиг-
ли слуха принимающих решения политиков, он пользовался
языком, который был бы им понятен. Он полагал бесполезным
говорить с ними на языке абсолютных этических понятий, ко-
торые могли бы использоваться проповедниками и революцио-
нерами, но никак не действующими политиками. Политиче-
ская аудитория, считал Вебер, требует политического словаря,
ориентированного на достижение конкретных интересов. Ака-
демическая публика, с другой стороны — это аудитория, пред-
ставленная людьми, занятыми поисками истины (по крайней
мере, в принципе), # не подверженными стремлению к идеаль-
ным или материальным интересам. Поэтому этой аудитории
необходима прежде всего лишенная всяких иллюзий ясность и
предельная самоосознанность. Он утверждал, что в этом кругу
должно быть очевидным, что неисследованная действитель-
ность не имеет права на существование. Только рациональное
объяснение, а также бескомпромиссный и точный анализ под-
ходят для данной аудитории.
Высокая оценка им академического призвания также позво-
ляет объяснить в высшей степени критическое отношение Ве-
бера к тем профессорам, которым не удавалось добиться науч-
ной беспристрастности или кто даже не стремился к ней. Он
был предан тому духу науки, тем научным императивам, кото-
рые препятствовали смешению науки и ценностей; он был
твердо уверен, что только путем исключения ценностных при-
страстий из научного дискурса можно добиться осуществления
подлинно научного начинания. Только ценностная беспристра-
стность могла бы избавить его от того хаоса сталкивающихся и
Социальный контекст
131
соперничающих голосов и мнений, который бушует повсюду в
обществе и делает аргументированный диалог почти невозмож-
ным. Сам Вебер, быть может, именно благодаря тому, что он
пережил периоды увлечения многими политическими и мо-
ральными ценностями, был убежден, что объективность может
быть сохранена и защищена, только если ей будет обеспечено
надежное прибежище в стенах академии. Здесь ученые, пусть и
занимающиеся решением различных проблем, избранных ими
в соответствии с их ценностями, должны все вместе дать обе-
щание — соблюдать корректность рационального диалога и
стремиться к вечно ускользающей истине.
В своей научной работе, семейной жизни и политических
действиях Вебер всегда стремился добиться равновесия беспри-
страстности и интереса. Он считал, что ученый, не обладаю-
щий беспристрастностью, выступая со своей университетской
кафедры, злоупотребляет этим дарованным ему преимуществом
и становится «проповедником обмана», вводящим молодежь в
заблуждение. В то же время он был убежден, что ученые, куль-
тивировавшие абсолютную отстраненность от злободневных
проблем современности, оказывались, вольно или невольно,
презренными низкопоклонниками политических и академиче-
ских властей. Из-за отсутствия «гражданского мужества» они
превращались в орудия, используемые для выполнения обску-
рантистских проектов чиновников и академических бюрокра-
тов.
Вебер не всегда мог избежать разнонаправленных импуль-
сов, вызванных его сложным положением, — это очевидный
факт, который помогает отчасти объяснить его противоречивые
или кажущиеся противоречивыми суждения. Веберу, утвер-
ждавшему, что социальная мысль всегда «связана с политикой,
направленной на укрепление могущества государства», также
принадлежит замечание, высказанное им, правда, несколько
позднее в ответ кому-то, заявившему, что следует любить свое
государство: «Как, и я должен любить даже чудовище?»1
Дистанцируясь от эволюции своих политических взглядов,
Вебер пытался, особенно в годы, последовавшие за его болез-
нью, поддерживать свои политические интересы в равновесии с
этическим принципом научной беспристрастности. Он говорил
1 Jaspers К. Max Weber, Politiker, Forscher, Philosoph. Munich, 1958.
S. 8.
10-5470
132
Макс Вебер
о том, что однажды мы осознаем, что многие, хотя и не все, из
очевидных противоречий исчезают. Он мог бы сказать в этот
последний период жизни, что реалии данного национального
государства, существующего и действующего в мире других со-
перничающих государств, являются непреложным фактом. Ни-
каким морализированием нельзя воспрепятствовать притязани-
ям на укрепление могущества страны на мировой арене. От ка-
ждого наделенного ответственностью политического деятеля,
если он хоть сколько-нибудь хочет быть полезен, требуется реа-
листическая оценка политических потребностей и обязательств.
Ученый, пусть даже и не одобряющий целей политика и госу-
дарственного деятеля, в состоянии объяснить основные наибо-
лее типические направления действия в политической области,
«понять» их и оценить возможные последствия таких действий.
Все это не мешает ему, когда он размышляет о кровавом ходе
событий истории, высказать нравственное суждение, что весь
мир власти и политики — это поле деятельности дьявола.
РЕЗЮМЕ
Вебер достиг своего ясного и глубокого видения мира толь-
ко ценой нескончаемой борьбы. Он погружался в глубины,
доступные лишь немногим. Его вовлеченность в события была
таковой, что часто он выходил из 6hjb с синяками. Но он вы-
нес из них глубокое понимание природы человека и общества,
что помогло созданию огромного неоценимого богатства для
многих поколений как ученых, так и политиков. Беспристраст-
ный интерес к испытаниям, трагедиям и иногда случающимся
успехам социального действия сделал его непревзойденным до
сих пор творцом искусства и науки социального анализа.
Торстейн Веблен
Thorstein Veblen
1857-1929
! СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ
Существуют по крайней мере три Торстейна Веблена: во-
первых, он — публицист или, как его называли, «серьезный
шутник», «вежливый грубиян» и «безнравственный моралист»1,
чьи резкие нападки на общепризнанные, традиционные добро-
детели Америки поставили его в первые ряды социальных кри-
тиков. Во-вторых, он — экономист, чья институциональная
экономика и скрупулезный и глубокий анализ крупного фи-
нансового капитала и делового предпринимательства Америки
привлекли к нему несколько поколений выдающихся последо-
вателей и позволили занять прочное положение в интеллекту-
альной элите политической экономии. Наконец, он — социо-
лог, которому мы обязаны теориями социально обусловленных
мотиваций, социальных детерминант знания и социального
изменения. В предлагаемом вниманию читателей обзоре
речь пойдет о Веблене, главным образом, в этом третьем его
качестве.
Обобщить взгляды Веблена трудно не только потому, что
стиль его произведений был сложным для восприятия, туман-
ным и перегруженным громоздкими выражениями, но также и
потому, что ему недоставало упорядоченности, последователь-
ности, четкости в изложении материала, и часто он использо-
вал свои ценностно-насыщенные суждения нарочито и без осо-
бой аргументации.
В произведениях, например, такого автора, как Маркс, лег-
ко отделить собственно анализ от предвидения, суждение нор-
мативное от научного; у Веблена все обстоит иначе. Хотя он
1 Автор заимствовал первые два определения из главы книги
Д. Аарона (см.: Aaron D, Thorstein Veblen: Moralist and Rhetorician //
Man of Good Hope. N. Y., 1951). Третье определение принадлежит
Мортону Уайту (см.: White G. М. Social Thought in America, the revolt
against formalism. N. Y., 1952. Chap. 6).
136
Торстейн Веблен
имел обыкновение повторять своим студентам: «Нас интересует
то, что существует, а не то, что должно произойти»1, даже слу-
чайный читатель вскоре сможет обнаружить, что за его позици-
ей ученого скрываются сильные нравственные побуждения.
Например, трудно верить, когда он утверждает, что использует
термин «расточительство» в нейтральном значении, и что «его
не следует понимать в отрицательном смысле, предполагая в
нем неправомерное растрачивание продуктов человеческого
труда»1 2. Или же, когда он использует прием «представления че-
рез несовместимость» (по определению К. Берка — «perspective
through incongruity»), сравнивая, например, ливрею слуги с об-
лачением священника — «служителя господня, обслуживающе-
го особу того божества, чью ливрею он носит»3, Рсогда Веблен
нарочито объединяет слова с пристойным и оскорбительным
значениями, например, как «вышколенная ограниченность»
(trained incapacity), «предпринимательский саботаж» (business
sabotage), «безупречное корыстолюбие» (blameless cupidity), «со-
гласованная умеренность» (collusive sobriety) или же «дально-
видное ограничение объема производства» (sagacious restriction
of output), он обдуманно использует эти противоположные по
смыслу определения, чтобы придать своим нравственным суж-
дениям защитную окраску беспристрастного описания4. Веблен
в этом смысле настолько же близок к Дж. Свифту, насколько и
к К. Марксу.
Трудно отделить сущностную основу творческой мысли Веб-
лена от ее этической шелухи. Но эти трудности не являются
непреодолимыми, хотя, между прочим, сам Веблен вряд ли
одобрил бы подобное начинание.
ОБЩАЯ ПОЗИЦИЯ
Исходным моментом научного подхода Веблена стала кри-
тика взглядов классических экономистов с эволюционной и со-
циологической точек зрения. Он возражал против выражаемого
1 Цит. по: Dorfman J. Thorstein Veblen and His America. N. Y., 1934.
P. 247.
2 Veblen T. The Theory of the Leisure Class. N. Y., 1934. P. 97.
3 Ibid. P. 183.
4 Cm.: Aaron D. Op. cit. P. 258.
Социологические идеи
137
в них суждения, что «законы», которые они создали, являются
вечными и общими, и, напротив, утверждал, что экономиче-
ское поведение людей, как и всякую другую человеческую дея-
тельность, следует анализировать, исходя из социального кон-
текста, в котором она осуществляется. Он возражал далее и
против выведения экономического поведения человека из ути-
литарных и гедонистических склонностей, генетически прису-
щих человечеству. Категории классических экономистов, ут-
верждал он, могут быть применены лишь к определенным ис-
торическим условиям и в очень ограниченном контексте. Так,
экономическое поведение первобытных народов не следует
представлять на языке понятий Рикардо. «Действия аборигенов
Алеутских островов, — писал Веблен с иронией, — копоша-
щихся в водорослях, принесенных океаном, и старающихся
своими скребками с магическими заклинаниями добыть мол-
люсков, следовало бы тогда объяснять в свете таксономической
реальности стремлением к достижению гедонистического рав-
новесия в ренте, оплате труда и получаемой выгоде»1.
В противовес устаревшей экономической науке, которая
концентрирует внимание на якобы общеисторических (transhis-
torical) законах и утилитарных или гедонистических расчетах,
Веблен ратовал за новую экономику, историческую, или, если
использовать его собственную терминологию, эволюционную,
основанную на понимании человека как активного начала.
«Человеку свойственно что-то делать, это его характерная осо-
бенность. Он — не просто клубок желаний, которые должны
быть удовлетворены... но скорее когерентная, спаянная струк-
тура пристрастий и привычек, которые ищут своей реализации
и выражения в развивающейся деятельности»1 2. История эконо-
мической жизни отдельного индивида — «это кумулятивный
процесс адаптаций средств к целям». То, что истинно примени-
тельно к отдельному индивиду, истинно применительно и ко
всему обществу. Оно также постоянно участвует в активном
процессе адаптации экономических средств к экономическим
целям. «Эволюционная экономика должна быть теорией, осве-
щающей культурное развитие, определяемое экономическими
1 Veblen Т. Portable Veblen / Ed. and with an introduction by M. Lerner.
N. Y., 1948. P. 20. Далее в настоящей главе используются цитаты из
этой книги.
2 Ibid. Р. 233.
138
Торстейн Веблен
интересами, теорией кумулятивной последовательности эконо-
мических институтов»1.
Веблен представлял эволюцию человечества в духе Г. Спен-
сера и Ч. Дарвина как процесс избирательной адаптации к ок-
ружающей среде. Согласно его убеждению, в историческом раз-
витии не существует конечной цели, как утверждали сторонни-
ки Маркса и Гегеля, это скорее «система проявляющейся
вслепую кумулятивной причинности, в которой отсутствуют
общее направление, конечная цель и ее осуществление»1 2.
Развитие человечества, утверждал Веблен, включает в себя
прежде всего изобретение и использование все более эффек-
тивных технологий. «Процесс кумулятивного изменения следу-
ет объяснять как последовательное изменение методов произ-
водства продукции — методов обращения с ‘материальными
средствами существования»3. Следовательно, «существующее
состояние производственных ремесел» в конечном итоге опре-
делялось состоянием адаптации человека к естественным окру-
жающим условиям. Технология также (и в еще большей степе-
ни) определяла приспособление человека к социальному окру-
жению.
Положение человека, занимаемое им в технологической и
экономической сферах, согласно Веблену, определяет его
взгляды на мир и его привычки мышления. Аналогичным обра-
зом, привычки и" обычаи, образ действий и взгляды возникают
в самих человеческих сообществах по мере того, как они все
более вовлекаются в борьбу с природой, чтобы вырвать у нее
средства к существованию. Такие привычки и обычаи, в свою
очередь, с течением времени кристаллизуются в институцио-
нальные формы, посредством которых сообщества стремятся
оказывать давление на своих членов. Институты представляют
собой совокупности норм и обычаев, санкционированных со-
обществом. Социальным институтам присущ «характер обычая,
ставшего аксиоматическим и необходимым в силу привычки и
всеобщего признания»4. Эволюцию человеческих обществ, ут-
1 Veblen Т. Portable Veblen. Р. 236.
2 Veblen Т. The Place of Science in Modern Civilization. N. Y., 1919.
P. 436.
3 Цит. no: Dobriansky L. E. Veblenism: A New Critique. Washington,
1957. P. 159.
4 Veblen T. Absentee Ownership. N. Y., 1938. P. 101.
Социологические идеи
139
верждал Веблен, следует рассматривать как «процесс естествен-
ного отбора институтов»1. «Институты не только сами являются
результатом селективного и адаптационного процесса, который
формирует (определяет форму) наиболее распространенных
или главных образцов духовных установок или склонностей;
они представляют собой в то же время и особую систему спосо-
ба жизни и человеческих отношений»1 2.
Отсюда общая схема социальной эволюции человека, со-
гласно Веблену, представляет по существу структуру институ-
ционального изменения, уходящего корнями в развитие произ-
водственных ремесел. Веблен различал четыре основные стадии
их эволюции: мирную первобытную экономику доисторических
времен; хищническую экономику эпохи варварства, в которой
зарождались институты военного насилия, собственности, муж-
ской доблести и праздного класса; досовременный (premodern)
период экономики ремесленного производства; и, наконец, со-
временную эпоху с преобладающим машинным производством.
Во многом эта классификация, особенно разграничение перио-
да дикости и варварства, основана на исторических предполо-
жениях. Но Веблен принимает их, несмотря на свои часто вы-
сказываемые едкие замечания в адрес такой истории. Когда
один из студентов однажды спросил его, в чем он видит раз-
личие между действительной историей и историей, построен-
ной на предположениях, он ответил, что связь между ними та-
кая же, как между живым козлом и козлами для распилки
дров3.
Теорию Веблена об эволюционных стадиях вполне можно
было бы отправить в музей древностей, но его общая теория
технологического детерминизма, хотя и с примесью той или
иной разновидности марксизма, до сих пор продолжает оказы-
вать влияние на социальных ученых. Многие из современных
трудов в области антропологии до сих пор обнаруживают воз-
действие его взглядов. В них, например, можно прочитать, что
«исследование первобытных культур... демонстрирует тесную
взаимосвязь между материальной (связанной с производством
и денежным обращением) жизнью любого данного народа и
его гражданским, семейным и религиозным образом жизни; их
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 188.
2 Ibid.
3 Цит. no: Dorfman J. Op. cit. P. 248.
140
Торстейи Веблен
мифы и религиозные обряды отражают характер этих социаль-
ных институтов — особенно экономических и семейных — в
исключительно наивной и точной формах»1. Однако значи-
мость творческого наследия Веблена заключается не столько в
антропологических исследованиях, сколько в его анализе со-
временного и предшествующего ему общества. И именно здесь
проявляется принципиальная важность проводимого им разли-
чия между производственными и финансовыми видами дея-
тельности.
Главная мысль Веблена о современном капиталистическом
обществе состоит в том, что оно основано на непримиримом
противостоянии интересов бизнеса и промышленности, соб-
ственности и технологии, финансовых и производственных
видов занятий — между теми, кто производит товары, и те-
ми, кто делает деньги, между профессиональным мастерством
и умением торговать. Такое разграничение служило Веблену
главным оружием в его резких выступлениях против сущест-
вующей в Америке системы отношений и против господ-
ствующей эволюционной доктрины. Его собратья-эволюцио-
нисты, как и его бывший учитель У. Г. Самнер, считали, что
крупные предприниматели и финансисты, продемонстрировав
в конкурентной борьбе, что они выступают «самыми достой-
ными», должны считаться «украшением» современной циви-
лизации. Веблен ж,е, напротив, утверждал, что отнюдь не яв-
ляясь самыми достойными выразителями и движущими ры-
чагами эволюционного прогресса, люди, занимающиеся фи-
нансовой деятельностью, являются паразитами, жиреющими
за счет технологических достижений и новшеств, осуществ-
ляемых другими людьми. «Праздный класс живет за счет ин-
дустриального общества, а не в нем»1 2. Промышленные магна-
ты не вносили полезного вклада в развитие индустрии и,
следовательно, не выполняли прогрессивной функции в эво-
люционном процессе; напротив, они скорее тормозили и де-
формировали его.
Веблен адаптировал спенсеровскую классификацию об-
ществ — их разделение на общества военного и промышленно-
го типов — к своим собственным взглядам. В то время как
Спенсер утверждал, что предприниматели участвуют в мирном
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 298.
2 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 246.
Социологические идеи
141
жизненном процессе, который противостоит образу действий
военных, Веблен, напротив, настаивал на том, что промыш-
ленные магнаты всего лишь следуют грабительскому образу
действий своих воинственных предшественников в новых ус-
ловиях. Американские «капитаны индустрии» — грабители, так
же стремящиеся эксплуатировать подчиненные слои населе-
ния, как это делали их средневековые предки. Финансовая
система, в условиях которой действуют предприниматели и
биржевики, только мешает системе промышленных ремесел и,
тем самым, сдерживает поступательный ход эволюционного
развития человечества. Тот дифференциальный доход, который
предприниматели извлекают из своего положения в финансо-
вой системе, — это отнюдь не вознаграждение за созидатель-
ное предпринимательство, а, скорее, выкуп с подчиненного
производящего населения. Институт абсентеизма собственника
(absentee ownership), являющийся основой современной фи-
нансовой системы, создает постоянные кризисы и конкурент-
ную анархию, ведущую, скорее, к «подрыву», а не прогрессу
производства.
В соответствии со своей общей теорией технологической де-
терминированности мышления Веблен считал, что положение
людей в сферах производственных или финансовых способст-
вовало, соответственно, формированию совершенно различных
типов мышления и привычек. Те, кто работал в финансовой
сфере, привержены «анимистическим склонностям», т. е. они
мыслят «магическими» категориями. Те же, чьи занятия и ин-
тересы были сосредоточены в промышленной сфере, склонны
мыслить в рациональных, фактических понятиях. Магические
и анимистические категории мышления не соответствуют более
требованиям современных индустриальных обществ; такие об-
разцы мышления являются отчасти пережитком прежних усло-
вий жизни, характерных для эпохи варварства, а отчасти — ре-
акцией на условия существования тех, кто продолжает зависеть
от успеха своих спекулятивных манипуляций. Современная ин-
дустрия построена на началах рациональности, зависит от нее,
и, в свою очередь, способствует ее развитию. «В современных
индустриальных обществах промышленность во все возрастаю-
щей степени организуется в сложную систему взаимообуслов-
ленных структур и функций; и поэтому непредвзятое отноше-
ние к такому восприятию этой обусловленности становится все
142
Торстейн Веблен
более важным для эффективной деятельности людей, занятых в
промышленной сфере»1.
Веблен был убежден, что главным «обучающим» фактором
современного мира является машинный процесс производства.
«Машинная технология, — рассуждал он, — опирается на зна-
ние объективных материальных причины и следствия... В сфере
такого машинного производства и в различных областях совре-
менной жизни, насколько они управляются машинным процес-
сом, основание (и побуждение) к действию задается автомати-
чески, объективно, и проистекающее из него знание и мастер-
ство — это знание, рождающееся в обработке фактических
данных для получения технического результата. Этот процесс
побуждает мыслить в неопределенных безличных категориях
причины и следствия, вплоть до пренебрежения к тем нормам
их обоснованности, которые опираются на обычай"й на обще-
принятые нормы, считающиеся традиционными»1 2. Исходя из
этого, заявлял Веблен, будущая эволюция человечества зависит
от тех людей, чей разум был сформирован их непосредственны-
ми занятиями различными промышленными ремеслами и уча-
стием в машинном процессе. Последующие эволюционные ус-
пехи возможны только в том случае, если привычки, привитые
дисциплинирующим воздействием машинного производства,
будут преобладать над грабительским образом жизни и магиче-
ским и анимистическим складом мышления тех, кто занят в
финансовой сфере.
АНАТОМИЯ СОПЕРНИЧЕСТВА
Особого внимания заслуживают те работы Веблена, где он
раскрывал и подробно анализировал навыки мышления и об-
разцы поведения, которые составляют основу отношений со-
перничества или конкуренции между социальными акторами.
Он выдвигал сложную и изощренную теорию социальных ис-
точников соперничества в действиях людей. Самоуважение, ут-
верждал он, это лишь отражение того уважения, которое ока-
зывается индивиду его окружением. Следовательно, когда такое
уважение не проявляется, поскольку индивид не сумел преус-
петь и выделиться своими соревновательными, заслуживающи-
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 283.
2 Veblen T. Portable Veblen. P. 338.
Социологические идеи
143
ми высокой оценки устремлениями, он страдает от потери са-
моуважения. Поэтому тенденция к постоянно возрождающему-
ся проявлению себя в соревновательной культуре (competitive
culture) коренится в страхе потери самоуважения.
«Члены общества, которым в какой-то степени не хватает
обычного мастерства или собственности, чтобы заслужить ува-
жение своего окружения, страдают от его отсутствия; и, следо-
вательно, они страдают от отсутствия самоуважения, поскольку
обычной основой для самоуважения является уважение, оказы-
ваемое ему его ближними. Только лица с аберрантным харак-
тером способны долгое время сохранять самоуважение перед
лицом всеобщего неуважения своих собратьев... И как только
обладание собственностью становится основой всеобщего ува-
жения, оно становится также необходимым требованием для
той самой удовлетворенности, которую мы называем самоува-
жением»1.
В условиях соревновательной культуры, где люди оценива-
ют свое значение в сравнении с достоинствами своих ближ-
них, они оказываются вовлеченными в непрерывное враща-
тельное движение «Иксионова колеса» (Ixion’s wheel), по-
скольку они постоянно стремятся превзойти своих ближних.
«Как только человек делает новые приобретения и привыкает
к новому уровню благосостояния, этот новый уровень тотчас
перестает приносить ему ощутимо большее удовлетворение,
чем предыдущий... Конечная цель, к которой он стремится
при помощи накопления капитала, состоит в том, чтобы до-
биться более высокого финансового положения, чем у осталь-
ных. А если только такое сравнение оказывается для него не-
благоприятным, то обычный, средний индивид будет жить в
состоянии хронической неудовлетворенности своей настоящей
участью; и когда, наконец, он достигает положения, которое
можно было бы назвать нормальным денежным стандартом
для данного общества или же его класса в данном обществе,
этой постоянной неудовлетворенности придет на смену безу-
держное стремление установить заметный и все более увели-
чивающийся интервал между его собственным положением и
существующим средним стандартом»1 2.
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 30—31.
2 Ibid. P. 31.
144
Торстейн Веблен
Особенно Веблен оказывается на высоте, когда анализирует
различные способы и средства, с помощью которых люди
стремятся продемонстрировать свое высокое финансовое поло-
жение в постоянной борьбе за конкурентное превосходство.
Бросающиеся в глаза расходы, очевидная праздность, крича-
щее проявление всех знаков своего высокого финансового по-
ложения выступают, по убеждению Веблена, одними из спо-
собов превзойти своих ближних и добиться более высокой
самооценки. «Манеры и образ жизни являются символами со-
ответствия норме показной праздности и показного потребле-
ния... Показное потребление дорогостоящих товаров является
способом демонстрации достоинства джентльменов праздно-
сти»1. «Наследование претензий на аристократичность сочета-
ется с наследованием обязательной праздности»?. Показное по-
требление или показная праздность не обязательно непосред-
ственно отличают тех, кто стремится к более высокому
конкурентному положению. Скорее, такой особый стиль жиз-
ни может демонстрироваться лицами, зависящими от главы се-
мьи — например, его женой или слугами, — для того, чтобы
придать особый вес положению своего хозяина. В современ-
ном мире глава семьи среднего класса принуждается самими
экономическими условиями обеспечивать семье требуемый
уровень благосостояния своим профессиональным положени-
ем, но «жена такого главы семьи по-прежнему ведет образ
жизни опосредствованной праздности, ради репутации семьи и
доброго имени ее главы»1 2 3. Хороший слуга демонстрирует свою
многоцветную ливрею не ради того, чтобы повысить представ-
ление о себе самом, но чтобы придать большую значимость
своему хозяину.
В эпоху господства аристократии, «эпоху варварства» такие
типично «расточительные» способы соревновательной демонст-
рации статуса были свойственны только праздному классу,
представлявшему верхушку социальной пирамиды. Теперь же,
утверждал Веблен, такие образцы поведения имеют тенденцию
охватить всю социальную структуру общества. Каждый класс в
меру своих возможностей стремится подражать образу жизни
вышестоящих классов. «И в результате члены каждого слоя об-
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 75.
2 Ibid. P. 76.
3 Ibid. P. 81.
Социологические идеи
145
щества принимают для себя в качестве идеала добропорядочно-
сти уклад жизни, существующий в соседнем более высоком со-
циальном слое, и прилагают всю свою энергию, чтобы оказаться
достойными этого идеала»1. Сам по себе «критерий достоинства»
должен соответствовать экономическим условиям жизни и тра-
дициям каждого отдельного класса1 2, но он также в большей или
меньшей степени распространяется в целом и на все общество.
Хотя он рождается в недрах праздного класса, он характеризует
всю его культуру и формирует специфические особенности об-
раза жизни. Вот почему даже бедные, хотя в современном обще-
стве в материальном отношении им живется лучше, чем их пред-
шественникам в прежние времена, страдают от этого больше.
«Существующая система не сделала... трудолюбивого бедняка
беднее в абсолютном измерении... Но она имеет тенденцию сде-
лать их беднее в их собственных глазах... и именно это следует
учитывать»3. Несомненно, что Веблен, подобно другим ученым
до и после него, пришел к осознанию идеи относительной де-
привации (relative deprivation).
По мнению Веблена, упрощенные представления о челове-
ческих мотивациях, на которые опирается классическая эконо-
мика, не могут объяснить побудительные мотивы поведения
человека в современной цивилизации, основанной на деньгах.
Человека в современном мире воодушевляет не склонность к
накопительству или товарообмену, а стремление превзойти сво-
его соседа. Борьба за конкурентный статус становится тем ба-
зовым основанием, который дает нам возможность понять ин-
ституциональную основу современного экономического пове-
дения.
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ
Во всех своих работах Веблен особенно обращал внимание
на те образцы поведения, в которых привычки мышления
(habits of thought) являются следствием и проявлением особен-
ностей образа жизни, и подчеркивал зависимость способов
мышления от организации общества. «Схема мышления или
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 84.
2 Ibid. P. 105.
3 Veblen T. The Place of Science in Modern Civilization. P. 392.
146
Торстейи Веблен
понимания, — писал он, — является отражением образцов ор-
ганизации жизни»1.
В своих антропологических сочинениях Веблен проводил
резкое различие между образом жизни мирных земледельче-
ских общин в эпоху варварства и хищническим образом жиз-
ни народа, занимающегося скотоводством. Он связывал осо-
бенности образа жизни с характерными различиями в религи-
озных верованиях. В первобытных земледельческих обществах
мы, очевидно, обнаруживаем политеистические верования, яв-
ляющиеся отражением различных сил природы. «Отношение
языческих богов к людям рассматривалось ими, вероятно, как
единокровная связь, и для того, чтобы особо подчеркнуть
мирный, не принудительный характер такого божественного
порядка вещей, все боги в большинстве своем быди женского
пола. Предметом интересов народов, по космологическим тео-
риям, является, главным образом, добыча средств к существо-
ванию»1 2. Напротив, более поздние грабительские цивилизации
с их более централизованными властными структурами, воз-
главляемыми военными начальниками, обращаются к моно-
теистическим религиозным системам. Здесь уже особое значе-
ние будет придаваться властным схемам божественного прав-
ления. «Такой народ будет уже признавать, главным образом,
божества в мужском обличии и приписывать им принудитель-
ные, повелительные,, властные намерения и определенную сте-
пень царственного достоинства»3.
Веблен выделяет ранние стадии человеческой эволюции, ко-
гда все сообщества проявляли сходные привычки мышления, и
более поздние стадии, когда человеческие общества раздели-
лись на различные слои, что сопровождалось возникновением
ролевых различий по роду занятий. В них разные привычки
мышления сосуществуют рядом и связаны с принадлежностью
к определенному классу и положением в профессиональной
структуре. «Занятия (профессии), принадлежащие к финансо-
вой сфере, способствуют проявлению, главным образом, нена-
вистнических способностей и наклонностей и действуют изби-
рательно, чтобы сохранить их в обществе. С другой стороны,
промышленные профессии, главным образом, характеризуют
1 Veblen Т. The Place of Science in Modern Civilization. P. 105.
2 Ibid. P. 47.
3 Ibid. P. 48.
Социологические идеи
147
достойный, рачительный образ действий и также стремятся со-
хранить его»1. Профессии, связанные с финансами, способству-
ют развитию магической веры в удачу; промышленные занятия
воспитывают рациональность.
Веблен утверждает, что привычки мышления человека, со-
ответствующие его положению в социальной среде и профес-
сиональной сфере, находят отражение и в видах знания, а так-
же в поведении. «Уклад жизни, который люди вынуждены
принять под воздействием требований какой-либо промыш-
ленной ситуации, формирует их привычки мышления одно-
временно с их поведением... Каждый индивид — это всего
лишь отдельный комплекс способов мышления и такой (один
и тот же) психический механизм, который в одном направле-
нии выражается в поведении, а в другом направлении выража-
ется как знание»1 2.
Все это, конечно, весьма общие суждения, но Веблен нико-
гда не пытался подтвердить их систематическим образом. Хотя
во многих своих работах он дает им убедительные объяснения.
Например, Веблен иронически высказывался о случаях прояв-
ления плохой адаптации (или дисфункций, как современные
социологи определили бы их), которые возникают из-за несо-
ответствия между привычками мышления людей и их профес-
сиональной или технологической средой. Его понятие «усвоен-
ная неспособность» (trained incapacity) характеризует проявле-
ние плохой адаптации. Это понятие обозначает индивида,
который был настолько основательно обучен и подготовлен к
определенному роду занятий, что оказывается не способным
эффективно действовать в другой ситуации; именно эффектив-
ность его подготовки в прошлом приводит к несоответствую-
щему поведению в настоящем.
Веблен не только особенно подчеркивал то, как привычки
мышления проистекают из занимаемого положения в обществе
или профессиональной сфере, он также выдвинул теорию со-
циальных детерминант когнитивных интересов. Он объяснял
тенденцию праздного класса к проявлению особого внимания к
гуманитарным исследованиям, праву и политике, а не к естест-
венным наукам, прагматическими интересами. «Интерес, про-
являемый к какой-либо дисциплине, не является обычно про-
1 Veblen Т, The Theory of the Leisure Class. P. 239.
2 Veblen T. The Place of Science in Modern Civilization. P. 105.
148
Торстейн Веблен
сто интеллектуальным или познавательным интересом. Он яв-
ляется в значительной степени практическим интересом,
продиктованным теми требованиями отношения к мастерству,
в сфере которого действуют члены данного класса»1. Для Веб-
лена наука и научные установки уходят своими корнями в ма-
териальные потребности; только те члены общества, которые
включены в различные сферы производственной деятельности,
соответствуют таким потребностям и, следовательно, испыты-
вают интерес к занятиям науками.
Все эти примеры показывают, что Веблен уже глубоко зани-
мался анализом латентных функций различных образцов пове-
дения и привычек мышления. Р. К. Мертон, сформулировав
свои понятия латентных и явных функций, следовал за Вебле-
ном, как и за многими другими своими предшественниками.
Мертон также говорил, что способность Веблена видеть пара-
доксальные, вызывающие иронию или сатирические стороны
социальной жизни стимулировали его интерес к латентным
функциям1 2.
ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Когда Веблен рассматривает различные проявления модели
показного потребления, он всегда старается выявить их латент-
ные функции. Совершенно очевидно, что свечи предназначены
для того, чтобы давать свет, а автомобили являются средством
передвижения. Но согласно стилю жизни, в основе которого
лежат деньги, они служат латентной функцией, определяющей
или повышающей статус. Свет свечи за обедом свидетельствует
о том, что хозяин претендует на изысканный образ жизни,
свойственный высшему классу; кто-то ездит на «кадиллаке»,
чтобы показать свой) принадлежность к социальному слою, на-
ходящемуся выше того, к которому принадлежат владельцы
«шевроле»; кто-то ест икру, чтобы продемонстрировать утон-
ченность вкуса, являющегося отличительным признаком
джентльмена. Модели потребления и модели поведения, как
правило, никогда не следует объяснять, исходя только из явных
функций; их следует рассматривать как образы, обладающие
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. P. 382.
2 Cm.: Merton R. K. Social Theory and Social Structure. N. Y., 1968.
Особый интерес представляет глава «Manifest and Latent Functions».
Социологические идеи 149
латентной функцией повышения статуса1. В самом деле, в не-
которых случаях явная функция может и совсем не пригодить-
ся, и соответствующая модель может быть объяснена только
латентной функцией повышения статуса (status enhancement).
Так, например, если спросить китайского мандарина, почему
он отращивает и холит длинные ногти на руках, он мог бы от-
ветить, что «таков обычай»; однако ученый-аналитик придет к
заключению, что человек, обихаживающий свои длинные ног-
ти, очевидно не может заниматься ручным трудом и поэтому
должен занимать почетное положение.
Достаточно привести еще один пример. Когда Веблен гово-
рил об общепринятой среди наемных типографских рабочих
привычке выпивать понемногу, курить и «обсуждать» разные
вопросы в общественных местах, что, по-видимому, было до-
вольно обычным способом общения в его время, он давал это-
му функциональное объяснение, исходя из условий жизни та-
ких людей. Людей такой профессии характеризует более высо-
кая географическая и профессиональная мобильность, чем
большинство других. В результате «такие люди постоянно уста-
навливают контакты с новыми группами знакомых, отношения
с которыми являются преходящими и непрочными, но чье доб-
рое мнение, тем не менее, в данный момент для них имеет зна-
чение»1 2. Следовательно, способность таких поденщиков выпи-
вать напоказ в компании и общаться с приятелями можно
представить как средство установления быстрого контакта с
людьми и повышения своего статуса в их глазах. Умение «по-
дать себя» другим вызывает уважение и восхищение в таком
преходящем окружении, где отсутствуют другие символы стату-
са, например, высокое положение, занимаемое среди соседей
по жилому кварталу.
ТЕОРИЯ СОЦИАЛЬНОГО ИЗМЕНЕНИЯ
я Теория социального изменения Веблена — это по существу
технологическая теория истории. Он считал, что, в конечном
счете, «состояние промышленных ремесел», т. е. технология,
которая находится в распоряжении общества, определяет ха-
рактер его культуры. Однако такое воздействие технологии
1 См.: Merton R. К. Social Theory and Social Structure. P. 123.
2 Veblen T. The Theory of the Leisure Class. P. 90.
150
Торстейн Веблен
хотя и было решающим, отнюдь не являлось, по мнению
Веблена, немедленным и прямым. Новая технология не поро-
ждает автоматически ни правовые системы, ни новые нравст-
венные установки или же новые формы образования. Напро-
тив, она бросает вызов старым институтам и вызывает их со-
противление. «Институты являются продуктами истекших
процессов, они адаптированы к прежним условиям, и поэто-
му никогда не будут полностью соответствовать требованиям
настоящего»1. Те, кто имеет закрепленный законом имущест-
венный интерес в сохранении старого порядка, приложат все
усилия к тому, чтобы отстоять старые институты, даже когда
они больше не соответствуют технологическим достижениям.
Характерную позицию этих сторонников сохранения status
quo «можно резюмировать в виде следующей сентенции: «То,
что существует, то верно (оправдывает себя)», тогда как закон
естественного отбора, приложенный к социальным институ-
там, дает следующую аксиому: «То, что существует, то лож-
но»1 2. В конечном счете Веблен был убежден, что новая техно-
логия разрушает установившиеся представления, преодолевает
имущественные интересы и перестраивает институты в соот-
ветствии с новыми потребностями. Но этот процесс может
занять длительное время, и в этот период времени — когда,
например, промышленное общество по-прежнему регулирует-
ся правовыми и, нравственными нормами, относящимися к
эпохе ремесленного производства, ~ общество несет ущерб
из-за отсутствия соответствия между социальными института-
ми и технологией.
В периоды перехода от старого общественного порядка к на-
рождающемуся новому, очевидно, должны усиливаться соци-
альные конфликты. Однако, в отличие от Маркса, Веблен не
рассматривает классовую борьбу в качестве движущей силы ис-
тории. Он считал преобразующей силой истории столкновение
между поступательно развивающейся технологией и отстающи-
ми в своем развитии институтами. И только в периоды, когда
этот конфликт становится особенно острым, он полагал воз-
можным обострение классовых противоречий между теми, кто
занят в финансовой сфере и имеет законный интерес в сохра-
нении существовавшего прежде порядка вещей, и теми, кто за-
1 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. 191.
2 Ibid. P. 207.
Социологические идеи
151
нят в промышленной сфере и заинтересован в соответствии
технологическим требованиям текущего момента.
Хотя Веблен и разделял общие положения эволюционной
доктрины, он не признавал однолинейного эволюционного
развития. Он представлял себе такой ход развития, который по-
следующие теоретики называли «перескакиванием (skipping)
через эволюционные стадии»; поэтому он особенно обращал
внимание на «полезность заимствования технологий вместо то-
го, чтобы развивать их у себя собственными усилиями»1. Когда
технологии заимствуются из другого общества, считал Веблен,
они «не переносят с собой всю гамму других культурных эле-
ментов, которые возникли вокруг них в процессе их развития и
использования»1 2. Технологические элементы поэтому могут
быть приобретены в готовом виде, и они не несут того институ-
ционального балласта, которым они были отягощены в стране
их происхождения. Так, немцы заимствовали английскую ма-
шинную технологию, «не допуская ошибки в выборе ее необхо-
димых качеств»3. В то время как существовавшие в Англии ста-
рые институты все еще препятствовали развитию этой техноло-
гии, а старые и новые технологические методы сосуществовали
бок о бок, немцы позаимствовали самые новые технологии и
применили их во всей полноте в условиях, не стесняемых чьи-
ми-либо имущественными интересами. Эти замечания пред-
ставляются особенно уместными сегодня в свете проблем, стоя-
щих перед развивающимися обществами.
Заимствование может способствовать ускорению эволюци-
онного развития заимствующей страны, но оно ведет к отно-
сительному ослаблению конкурентных позиций страны-источ-
ника. Это своеобразная расплата за лидерство. Промышлен-
ная система, подобная той, которая существовала в Англии и
которая «в течение длительного времени переживала процесс
совершенствования, расширения, введения технологических
новшеств и специализации, в прошлом столкнулась с необхо-
димостью соответствовать адекватному времени уровню тех-
нического оснащения и режиму развития промышленного
производства»4. Следовательно, устаревшие технологии, оче-
1 Veblen Т. Portable Veblen. Р. 365.
2 Ibid.
3 Ibid. Р. 367.
4 Ibid. Р. 373.
152
Торстейн Веблен
видно, должны были существовать наряду с новым оборудо-
ванием. Необходимы были усовершенствования, переделки с
целью приспособления к новым требованиям, ремонт вышед-
шего из строя оборудования, но в то же время наблюдались и
«фатальное нежелание или неспособность преодолеть такое
всеохватывающее обесценивание оборудования из-за его мо-
рального износа»1. Например, железные дороги Великобрита-
нии были построены с очень узкой колеей и «станционные
приспособления, железнодорожные пути, средства перевозки
и все средства для выполнения погрузочно-разгрузочных ра-
бот... были приспособлены к укороченным вагонам»1 2. Исходя
из интересов общества в целом, все это оборудование должно
было быть списано, но поскольку оно по-пре^ему остава-
лось прибыльным, магнаты дорожной индустрии имеют за-
конный имущественный интерес в его сохранений, тем самым
способствуя промышленному упадку Англии. «Все это отнюдь
не означает, что англичане погрешили против правил разви-
тия технологии. Это означает всего лишь, что они расплачи-
ваются за лидерство, тем самым, проложив путь другим»3.
Веблен писал эти строки, когда Англией управлял Ллойд
Джордж, а в Германии правил кайзер Вильгельм. Но и 50 лет
спустя Англия с премьер-министром Эдвардом Хитом и Герма-
ния с канцлером Вилли Брандтом, по-видимому, все еще под-
чинялись тем же силам; и современное развитие Японии явля-
ется еще более убедительным подтверждением этого далеко
идущего предвидения.
При рассмотрении различных аспектов научных интересов
Веблена на предыдущих страницах не были затронуты некото-
рые из его концепций, в частности теория «инстинктов». Такое
упущение является преднамеренным. «Инстинкт мастерства»
(the instinct of workmanship), «родительский инстинкт» (the
paternal bent) или же «инстинкт праздного любопытства» (the
instinct of idle curiosity) — понятия, которые Веблен использо-
вал для того, чтобы «объяснить» интерес к тому, чтобы работа
была хорошо выполнена, объяснить проявление беспокойства
о результатах труда и стимулы научной любознательности. Эти
понятия у Веблена являются нечеткими и не могут удовлетво-
1 Veblen Т. Portable Veblen. Р. 375.
2 Ibid. Р. 374.
3 Ibid. Р. 375.
Особенности личности
153
рить ученого. Он использовал их, когда стремился отстоять тот
образ действий или ту модель поведения, которые хотел бы ви-
деть сохраненными, хотя его «инстинкты» отнюдь не означали,
что речь идет о неизменяемых биологических импульсах, а,
скорее, о преобладающих склонностях, подверженных воздей-
ствию культурных условий и изменению. Веблен, подобно
всем прирожденным теоретикам, склонен был выводить дейст-
вие инстинктов из наблюдаемого поведения, которое, по-види-
мому, и объяснялось этими инстинктами. Научная полезность
такого предложенного Вебленом механизма была очень неве-
лика.
Что, очевидно, действительно должно выжить в творчестве
Веблена как социолога, так это отнюдь не теория инстинктов, а
его теория социально обусловленных мотиваций конкурирую-
щего поведения; его стремление выявить латентные функции,
отдельные элементы технологической интерпретации истории,
а также его теория несоответствия, существующего между тех-
нологическим и культурным развитием. Вероятно, ученые, изу-
чающие процессы «модернизации», будут по-прежнему исполь-
зовать такие его понятия, как «польза заимствования» и «плата
за лидерство», тогда как его теория инстинктов вскоре будет за-
быта.
ОСОБЕННОСТИ ЛИЧНОСТИ
I:
; Точную характеристику своему положению Веблен предста-
вил в очерке «Интеллектуальное превосходство евреев в совре-
менной Европе» («The Intellectual Preeminence of Jews in Modern
Europe»), написанном им уже в конце творческой карьеры.
Здесь он утверждает, что еврея — человека изобретательного
спасает от интеллектуальной пассивности «боязнь утраты сво-
его безопасного положения в системе тех условностей, в кото-
рой он был рожден... и опасение не найти столь же надежного
места в среде нееврейских традиций и обычаев, в которую он
попадает». И в результате «он становится возмутителем интел-
лектуального спокойствия, делаясь при этом интеллектуальным
странником, заблудившимся в интеллектуальном мире, ищу-
щим для себя новое место, чтобы остановиться и отдохнуть,
стремясь еще дальше, куда-то за черту горизонта. Такие евреи
не являются ни спокойными, ни довольными своей судьбой;
154
Торстейн Веблен
это чужестранцы, чувствующие себя стесненными»1. Иначе и
лучше нельзя было бы охарактеризовать и жизнь самого Вебле-
на. Намеренно или нет, но в этом отрывке он дал оценку при-
несенным им жертвам и успеху своей карьеры.
НОРВЕЖЕЦ-МАРГИНАЛ
Торстейн Веблен родился 30 июля 1857 г. на небольшой по-
граничной ферме в штате Висконсин1 2. Он был уроженцем той
срединной Америки (на границе между Севером и Югом —
Middle Border), которая дала стране целое поколение ученых,
среди которых такие, как Л. Ф. Уорд, Ф. Дж. Тернер, В. Л. Пар-
рингтон и Ч. О. Бирд3, Всем им, как и самому Вилену, пред-
стояло выступить против канонической учености интеллекту-
ального истеблишмента восточных штатов. Но в отличие от всех
остальных, культура Среднего Запада была Веблену почти столь
же чуждой, как и культура Востока.
Веблен был шестым из двенадцати детей в семье норвеж-
ских иммигрантов; его родители, Томас Андерсон Веблен и Кэ-
ри Бандл Веблен, прибыли в Америку за шесть лет до его рож-
дения. Это был старинный крестьянский род, потомкам кото-
рого пришлось пережить тяжелые времена на своей прежней
родине. Дед Веблена по отцу был лишен обманным путем пра-
1 Veblen Т. The Portable Veblen. Р. 475. <
2 Основные сведения о жизни Веблена автор позаимствовал из
монументальной, содержащей полные сведения работы Джозефа
Дорфмана (Dorfman J. Op. cit.). Была использована также работа Дэви-
да Рисмена (Riesman D. Thorstein Veblen. N. У., 1953), хотя автор не
разделяет многие его психоаналитические объяснения особенностей
личности Веблена. См. также воспоминания Дуффуса о периоде жиз-
ни Веблена в Стэнфорде {Duffus R. L. The Innocents at Cedro. N. Y.,
1944).
3 Лестер Франк Уорд (1841 — 1913) — американский социолог,
«отец социологии» в США; Фредерик Джексон Тернер (1861 — 1932) —
американский историк, один из основателей экономического направ-
ления в историографии США; Вернон Луис Паррингтон (1871 —
1929) — американский критик, в русле культурно-исторической шко-
лы, ее социологических установок создал концептуальную историю
американской литературы от начала XVII до первой четверти XX в.;
Чарльз Остин Бирд (1874—1948) — американский историк, один из
основателей экономического направления в историографии США.
(Пр имен. пер.)
Особенности личности
155
ва владения семейной фермой и, тем самым, он потерял почи-
таемый статус владельца, перейдя на положение презираемого
арендатора. Дед по материнской линии также был вынужден
продать свою ферму, чтобы оплатить услуги адвоката, и, сра-
женный этой утратой, он скончался еще молодым, оставив
мать Веблена сиротой в пятилетием возрасте.
После эмиграции в Америку, где родители Веблена обосно-
вались вначале в штате Висконсин, а затем в Миннесоте, им
пришлось столкнуться с серьезными трудностями, подобными
тем, которые пришлось пережить их родителям в Норвегии.
Спекулянты земельными участками отказали им в первой заяв-
ке на приобретение земли; при второй своей попытке они по-
лучили землю, но вынуждены были продать половину земель-
ного участка, чтобы оплатить ростовщические процентные
ставки. Ненависть к обманщикам, спекулянтам и сомнитель-
ным стряпчим глубоко вошла в семейную традицию и нашла
своеобразное выражение в последующих сочинениях Веблена.
Несмотря на все эти препятствия, семье Вебленов ценой
упорного и тяжелого труда, бережливости и целеустремленной
преданности крестьянскому делу удалось, наконец, приобрести
собственное фермерское хозяйство в Манитовоке (в штате Вис-
консин), где и родился Торстейн. Когда ему было восемь лет,
семья переехала на большую ферму в район прерий в поселок
Уилинг в штате Миннесота. Здесь его отец становится ведущим
фермером в компактно проживающей норвежской общине, ко-
торая, подобно другим норвежским фермерским общинам, жи-
ла в почти полной изоляции от окружающего мира. Норвеж-
ские иммигранты редко встречались с американцами (северя-
нами-янки), разве лишь по деловым поводам или же по
политическим соображениям. Эти скромные, занятые тяжелым
трудом и достаточно суровые люди, благочестиво следующие
всем предписаниям лютеранской религии, испытывали презре-
ние к развязным янки и видели в них представителей пустой,
предающейся удовольствиям, нечестивой культуры. Норвежцам
все янки представлялись спекулянтами, махинаторами и ловка-
чами, людьми, которым нельзя доверять, и чьи дела были не
только чуждыми, но вызывали отвращение. Все эти чувства
позже нашли отражение в сочинениях Веблена.
Хотя по своему соответствующему традициям образу жизни
родители Веблена глубоко уходили корнями в норвежскую об-
щину, они не были ее типичными представителями. Несмотря
156
Торстейн Веблен
на все благочестие, они отказывались участвовать в узких сек-
тантских спорах по вопросам богословия или церковного
управления, которые несли в себе угрозу разрушения этих об-
щин. Томас Веблен занимался собственными делами и был
уважаем в общине как рассудительный и умный человек, кото-
рый, однако, демонстрировал необычную независимость пове-
дения.
И сын уже с ранних лет походил на своего отца. Как детей,
так и взрослых поражали его не по годам развитые умственные
способности, но вызывающими беспокойство считали его неза-
висимые поступки. С самых юных лет он первым затевал драки
со сверстниками, дразнил девочек и докучал старшим. В юно-
шеские годы он облагородил свою агрессивность,^превратив ее
в иронию, язвительное острословие и скептицизм..Когда насту-
пило время конфирмации, он подчинился ритуалу, но ясно дал
понять, что уже утратил веру. В общем, Веблен был настолько
же плохо приспособлен к условиям норвежской общины и от-
странен от ее образа жизни, насколько позднее он чувствовал
себя чужим в американской среде.
СТУДЕНТ-МАРГИНАЛ
Трудно сказать, что стало бы с ним, останься он жить в нор-
вежской общинной среде. Как бы то ни было, его отец, достиг-
ший теперь относительного благосостояния, пришел к реше-
нию, что путь к самоусовершенствованию лежит через образо-
вание. Он не захотел использовать труд своих детей на ферме,
как это было принято в общине, но отправил их в высшие
учебные заведения для изучения чуждой Америки. В 1874 г.,
когда он узнал, что местный пастор считает его сына Торстейна
подходящим кандидатом для духовной карьеры, он решил, что
юноша должен поступить в соседний Карлтон-колледж. Мне-
ния самого Торстейна не спрашивали. Его вызвали прямо с по-
ля и усадили в семейную коляску рядом с уже упакованным ба-
гажом. Впервые он узнал о том, что должен поступить в Карл-
тон, только тогда, когда туда прибыл. Потом ему сказали, что
он должен жить в маленьком бревенчатом домике, расположен-
ном на краю территории колледжа, который его отец построил
для своих детей. Семнадцать лет Торстейн Веблен прожил в
замкнутом культурном анклаве, очень мало или совсем не гово-
ря по-английски, и теперь он внезапно оказался в американ-
Особенности личности
157
ской культурной среде, от которой до сих пор был почти пол-
ностью изолирован.
Карлтон-колледж был основан всего лишь за несколько лет
до прибытия семейства Вебленов в Америку конгрегационали-
стами1, пытавшимися создать в прериях Миннесоты некую мо-
дель новоанглийского церковного клана. Это была истинно
христианская и ревностно евангелическая школа, где любая не-
воздержанность, богохульство, курение табака были строго за-
прещены, как «и всякие шумные, веселые сборища и вечернее
общение молодежи разного пола, кроме как по специальному
разрешению». В программе обучения особое внимание уделя-
лось изучению классической литературы и языков, моральной
философии и религии, а естественным наукам внимания почти
не уделялось. Английская литература изучалась в течение одно-
го семестра только на старшем курсе, американская история не
изучалась вовсе. Самыми важными учебными курсами счита-
лись лекции по моральной философии. Господствующей док-
триной являлась шотландская теория пуританского «здравого
смысла», впервые изложенная Томасом Ридом1 2 и развитая в
дальнейшем сэром Уильямом Гамильтоном. Эта философия не
ставила под сомнение буквальное толкование Библии и религи-
озной ортодоксии и была призвана противостоять скептицизму
Юма и его школы. Рид считал, что основные и очевидные ис-
тины запечатлены в здравом смысле человечества и «все, что
явно им противоречит, мы называем абсурдным».
Вполне очевидно, что Веблен, уже проявивший себя скепти-
ком дома, недоброжелательно воспринял дух Карлтона. Он
провел здесь шесть лет, но образование приобрел, в основном,
в результате самостоятельного жадного чтения, а отнюдь не от
своих учителей. Единственным преподавателем, который, по-
видимому, произвел на него впечатление, был Джон Бейтс
Кларк3, ставший позднее главной фигурой в области экономи-
1 Конгрегационалисты — приверженцы кальвинизма, главным об-
разом в англоязычных странах. Главное их отличие от пресвитериан —
полная автономность церковных общин. (Примеч. пер.)
2 Томас Рид (1710—1796) — английский философ-идеалист, осно-
ватель шотландской школы «здравого смысла». (Примеч. пер.)
3Джон Бейтс Кларк (1847—1938) — американский экономист,
основоположник теории предельной производительности. (Примеч.
пер.)
158
Торстейп Веблен
ки в Колумбийском университете, а в то время преподававший
самые разные предметы, обучая всему, начиная с английской
композиции и моральной философии, и кончая политической
экономией. Кларк, чьи умеренно социалистические идеи при-
влекали Веблена, был, вероятно, единственным преподавате-
лем, которому нравился этот юноша с его «умом, облеченным в
форму сардонического юмора», как писал один из преподавате-
лей. Этот норвежский «слон в посудной лавке» новоанглийской
культуры в высшей степени досаждал своим наставникам. От-
казываясь принимать всерьез предписания благочестия, кото-
рые ему полагалось усвоить, он защищался от них колким ост-
рословием, едкой сатирой и даже откровенной ненавистью.
Святые отцы колледжа, без сомнения, вздохнулй?.с облегче-
нием, когда в 1880 г. он закончил Карлтон. И хотя-он является,
вероятно, одним из самых знаменитых выпускников Карлтона,
здесь и по сей день нет ни одного зала или какого-нибудь зда-
ния, названного в его честь, нет даже посвященной его памяти
мемориальной доски. Со своей стороны и Веблен был также
рад, что его пребывание в Карлтоне закончилось. Хотя он и за-
бавлялся, выступая «В защиту каннибализма» («Plea for
Cannibalism») перед преподавателями и студентами, серьезно
озабоченными проблемой обращения язычников, или же про-
возглашал «Хвалу пьянице» («Apology for a Toper») перед ауди-
торией шокированных трезвенников, такое озорство было
лишь способом безрассудной защиты от среды, вызывающей у
него отвращение. Он покинул Карлтон с хорошим, приобре-
тенным главным образом самостоятельно образованием, унося
с собой преданную любовь своей соученицы, Эллен Рольф,
племянницы ректора колледжа, на которой он женился не-
сколько лет спустя.
МАРГИНАЛ В УНИВЕРСИТЕТСКОЙ СРЕДЕ
После окончания колледжа Веблен попробовал поступить в
Мононскую академию1 в Мэдисоне (штат Висконсин), но ат-
мосфера в этой норвежской школе оказалась столь же гнету-
щей, как и в Карлтоне. Занятая бесконечными богословскими
спорами о высшем предопределении, божественной избранно-
1 Привилегированное среднее частное учебное заведение. (Примеч.
пер.)
Особенности личности
159
сти и сильной церковной власти — вопросами абсолютно чуж-
дыми Веблену, эта школа неизменно закрывалась в конце учеб-
ного года. Когда один из его братьев, Андрю (отец будущего
знаменитого математика Освальда Веблена), решил изучать ма-
тематику в университете Джона Гопкинса, Торстейн отправил-
ся вместе с ним в Балтимор, рассчитывая изучать там филосо-
фию. Так начался этот новый период, который Бернард Розен-
берг назвал «мучительным периодом обучения при плохой
адаптации к университетской среде»1.
К этому периоду времени мировоззренческие представле-
ния Веблена уже были сформированы под влиянием фермер-
ских волнений и идей радикализма, которые распространились
в северо-западных штатах после окончания Гражданской вой-
ны. Кроме того, когда один из немецких эмигрантов — жертв
революции 1848 г. предоставил ему возможность пользоваться
своей библиотекой, Веблен познакомился с трудами Канта,
Милля, Юма, Руссо, Спенсера, Хаксли и Тиндаля — великих
мыслителей, труды которых не изучались в аудиториях Карлто-
на. Будучи по своим убеждениям радикалом и сторонником
идей равенства, Веблен вновь почувствовал себя чужаком в
размеренной, лишенной треволнений культурной атмосфере
американского Юга, которая господствовала в Балтиморе и в
самом университете Гопкинса. Одинокий, тоскующий по дому
и страдающий от безденежья, он, кроме того, испытывал не-
расположение к тому, что предлагало это учебное заведение в
области философии. Он прослушал три курса лекций Джорджа
С. Морриса, но этот философ-гегельянец, считавший, что тра-
диционные обычаи и нравственные нормы могут найти в Геге-
ле лучшего защитника, чем в шотландской доктрине «здравого
смысла», не произвел на него впечатления. Веблен посещал
курс лекций молодого Ричарда Эли, которому предстояло стать
одним из основных представителей новой, ориентированной
на реформы экономики. Но никто из них не испытывал распо-
ложения друг к другу. Если судить по последним произведени-
ям Веблена, то единственным человеком, оказавшим на него
некоторое влияние, был временный преподаватель университе-
та, читавший лекции по логике, Чарльз Сандерс Пирс, напи-
савший уже целый ряд работ, подчеркивавший в них, что
1 Rosenberg В. The Values of Veblen. Washington, 1956. P. 5.
160
Торстейн Веблен
«подлинная функция сознания состоит в том, чтобы создавать
«привычки действия» (habits of action)».
Когда надежда Веблена получить образование в университе-
те Джона Гопкинса не оправдала себя, он решил перейти в
Йельский университет для изучения философии, где ректором
был преподобный Ной Портер. В Йельском университете, как
почти всюду, философия все еще считалась служанкой бого-
словия, и Веблен, агностик по своим убеждениям, оказался
среди студентов-богословов, большинство из которых готови-
лись проповедовать святое евангелие. В качестве средства само-
защиты Веблен стал еще более подчеркивать свое насмешливое
отношение к окружающим и свою манеру держаться на рас-
стоянии. Он развил в себе манеры полной отчужденности и ис-
кушенного скептицизма. Даже те, к кому ему удавалось отно-
ситься дружески, потом говорили, что считали его поведение
трудновыносимым, хотя и стимулирующим.
В это время интеллектуальная атмосфера Йельского универ-
ситета была отмечена духом «героических сражений» между его
ректором, Портером, человеком глубоко преданным канонам
новоанглийского трансцендентализма, и социологом Самне-
ром, проповедовавшим учение Спенсера. Самнер без устали
выступал против богословских традиций университета во имя
науки и эволюции, опираясь на идеи Дарвина и Спенсера. За
месяц до того, как Веблен покинул Йель, Самнер одержал по-
беду, и вся учебная программа университета была перестроена.
Наука восторжествовала над религией.
Веблен испытывал интерес к Самнеру, как ни к кому из
других учителей. В более поздние годы он подверг критическо-
му разбору консервативную экономику Самнера, но, по словам
Дж. Дорфмана, Самнер «был единственным человеком, кото-
рым он (Веблен) глубоко и безусловно восхищался»1. Его при-
влекали в Самнере не только приверженность спенсеровской и
эволюционной доктрине, но и независимость духа, нежелание
идти вместе с толпой, воинствующий индивидуализм. Конеч-
но, на человека, которому предстояло высказать сокрушитель-
ную критику по поводу хищнической сущности магнатов инду-
стрии, вряд ли произвели впечатление взгляды учителя, видев-
шего в этих людях «украшение цивилизации» («flowers of
civilization»). Веблен не мог целиком принять доктрину Самне-
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 311.
Особенности личности
161
ра, но он любил этого человека и отчасти старался ему подра-
жать. Ему удавалось также поддерживать превосходные отно-
шения с ректором, преподобным Ноем Портером, руководите-
лем его диссертации, при котором он выполнил большую часть
своей научной работы. В университете его называли «любим-
чиком» Портера. Портер ценил исключительное интеллекту-
альное дарование Веблена, хотя ему должно было доставлять
беспокойство бросающееся в глаза отсутствие в Веблене поч-
тительности.
В своей научной работе Веблен специализировался по Канту
и его последователям. Первой работой Канта, с которой он по-
знакомился в университете, была «Критика способности сужде-
ния» («Critique of Judgment»). Портер и некоторые другие пре-
подаватели считали Веблена в высшей степени умным, разви-
тым, хотя и нестандартным молодым философом. Но после
того как он получил докторскую степень, оказалось, что никто
не был склонен предоставить ему университетскую должность.
Преподаватели колледжей, особенно в области философии,
главным образом, набирались из выпускников школ богосло-
вия. Ни один коллектив не желал принять этого «норвежца»,
особенно такого, вокруг имени которого, казалось, витал дух
агностицизма или того хуже. Потратив два с половиной года в
Йеле, Веблен возвратился домой, потерпев крушение надежд и
еще более ожесточившись. У него теперь была степень доктора
философии (Ph. D.), но не было источника дохода или надеж-
ды на получение должности.
Возвратившись на ферму, Веблен заявил, что он болен и ну-
ждается в особой заботе. Его братья были склонны считать его
откровенным бездельником, что являлось грехом, не столь лег-
ко прощаемым в среде норвежских фермеров. Между тем Веб-
лен читал все, что ему удавалось достать, бродил по лесу, ради
удовольствия, бессистемно занимаясь ботаникой, сделал не-
сколько попыток писать для газет восточных штатов, и, каза-
лось, погружался в состояние длительного и устойчивого диле-
тантизма.
В 1888 г. Веблен женился на Эллен Рольф, принадлежавшей
к одному из самых видных семейств Среднего Запада. Ее отец,
крупный магнат, владелец элеваторов и железных дорог, был
потрясен тем, что дочь выходит замуж за лишенного деловой
хватки безбожного сына норвежских иммигрантов. Но он с
этим примирился и позволил молодой чете обосноваться на од-
162
Торстейн Веблен
ной из своих ферм в штате Айова. Здесь Веблен предпринял
ряд несмелых попыток получить место преподавателя, но все
они оказались тщетными. Между тем он и его жена с горячим
интересом следили за новостями о развитии радикального аг-
рарного движения, охватившего штаты Среднего Запада. Вме-
сте они зачитывались только что опубликованной социальной
утопией Эдварда Беллами «Взгляд в прошлое» («Looking
Backward», 1888). Эллен Рольф писала позднее, что «это был
поворотный момент в их жизни»1. В своем уединении Веблен
погрузился в изучение экономики, как в ортодоксальном, так и
в неортодоксальном ее варианте. Наблюдая за происходящими
на его глазах фермерскими и рабочими волнениями, за все воз-
растающей радикализацией настроений фермеров и рабочих,
он начал понимать, что экономика может дать, ответ на собы-
тия происходящего кризиса. После 10 лет. разочарований и ле-
нивого движения по течению, Веблен, наконец, решил возвра-
титься на американский восток изучать экономику, для чего в
1891 г. он записался в Корнельский университет на зимний се-
местр.
Профессор, руководивший преподаванием экономики в
Корнельском университете, Дж. Л. Лафлин, находился в своем
кабинете, когда там появился анемичного вида человек в шапке
из меха енота и вельветовых штанах и объявил: «Я — Торстейн
Веблен». Личность Веблена произвела на Лафлина настолько
сильное впечатление, что он добился для него специального
университетского гранта, несмотря на то, что все обычные сти-
пендии были уже распределены. Глубоко тронутый этой скром-
ной поддержкой, Веблен теперь приступил к серьезному напи-
санию научных работ. Его первая работа по экономике «Неко-
торые упущенные детали в теории социализма» («Some
Neglected Points in* the Theory of Socialism») определила даль-
нейший круг интересов. Она представляла собой попытку ис-
пользовать эволюционную систему Спенсера, хотя в ней автор
и не соглашался со Спенсером в том, что без уничтожения ча-
стной собственности и свободной конкуренции кризис совре-
менного индустриального порядка преодолеть было бы невоз-
можно. За короткий период за нею последовал ряд специаль-
ных статей для журнала «The Quarterly Journal of Economics».
Научный руководитель Веблена, Лафлин, настолько высоко
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 68.
Особенности личности
163
оценивал эти работы Веблена, что добился для него стипендии
в новом Чикагском университете, в который Лафлин только
что был назначен профессором экономики.
Чикагский университет, в котором Веблен пробыл с 1892
до 1906 г., дал ему ту наиболее благоприятную академическую
среду, которую ему когда-либо удавалось обрести. Напори-
стый ректор университета Уильям Рейни Харпер сумел за не-
сколько лет привлечь самый выдающийся профессорско-пре-
подавательский состав, и в числе коллег Веблена оказались
многие, с кем он сумел установить самый живой обмен мне-
ниями. Джон Дьюи — в философии, Уильям Томас — в со-
циологии, Жак Леб — в физиологии (если назвать имена
лишь немногих), все они оказали на него глубокое влияние,
и он, в свою очередь, стимулировал их споры. Впоследствии
Веблен создал язвительный портрет Харпера как человека, яв-
ляющего собой превосходный пример тех «вождей учености»,
которые позорят настоящую ученость в погоне за конкурент-
ным положением в академическом мире. В том, что Веблен
сказал о нем, содержится большая доля истины, но следует
также признать, что, несмотря на диктаторский стиль управ-
ления или же несколько сомнительные методы, которые ис-
пользовал Харпер, чтобы вытянуть все более значительные ас-
сигнования из основателя университета, Джона Рокфеллера,
именно Харпер привлек в Чикаго первоклассные профессор-
ско-преподавательские кадры и, тем самым, дал Веблену воз-
можность наслаждаться обществом равных себе коллег, кото-
рых он мог искренне уважать.
Это вовсе не означает, что карьера Веблена в Чикаго разви-
валась без всяких затруднений. Хотя он вскоре и начал редак-
тировать «Журнал политической экономии» («The Journal of
Political Economy»), который Лафлин основал после их прибы-
тия в университет, Веблен поначалу не был полноправным
членом профессорско-преподавательского состава, а всего
лишь младшим преподавателем. И только через три года он
был повышен в должности, став преподавателем, когда ему
было уже 38 лет. Продвижения на должность ассистента про-
фессора ему пришлось ждать следующие пять лет. И для объ-
яснения этого проявляемого к нему академического пренебре-
жения существовал целый ряд причин. Веблен был неортодок-
сальным в своих взглядах, манере преподавания и в своих
любовных отношениях.
12-5470
164
Торстейн Веблен
Веблен теперь очень много писал, но многие его яркие ста-
тьи для «Журнала политической экономии» вряд ли могли по-
нравиться более консервативной и степенной профессорско-
преподавательской аудитории. На самом деле эти статьи пред-
ставляли собой яростные нападки на господствующую в эконо-
мике утилитарную и классическую доктрину и на организацию
и практику капиталистического предпринимательства в Соеди-
ненных Штатах и в других странах. Свободно ориентируясь в
истории, антропологии, социологии и экономике, Веблен с
присущим ему язвительным остроумием и сарказмом продол-
жал подрывать считающиеся общепризнанными основы мудро-
сти экономической теории. И тогда, когда он анализировал
труды Зомбарта или Шмоллера, Маркса или Лабруолы, и тогда,
когда писал свои капитальные исследования, тдкие, например,
как «Почему экономика не является эволюционной наукой?»,
Веблен всегда оставался настойчивым и последовательным в
своей борьбе с традиционными идеями в экономике и в соци-
альных науках вообще.
Методы обучения Веблена были еще более нестандартными,
чем его произведения. Казалось, что он преднамеренно прила-
гал все усилия к тому, чтобы отбить у студентов охоту воспри-
нимать услышанное. Его лекции всегда были очень простран-
ными, и он имел обыкновение подавать материал в хаотичном,
неупорядоченном, виде. В результате студенты совершенно не
знали, чего ожидать далее. Один из его бывших студентов так
описывает его манеру преподавания: «Он имел обыкновение
появляться в аудитории с полдюжиной книг под мышкой, са-
дился за стол и начинал бормотать сквозь усы свои обычные
экономические поношения, которыми он был знаменит. Его
неподражаемое острословие растекалось по аудитории, что,
очевидно, было достаточно скучным занятием — все время что-
то осмеивать. Если оценивать его с позиций обычных стандар-
тов, то он был самым худшим преподавателем на свете. Он ред-
ко представлял себе в начале лекции, что он скажет или чем за-
кончит ее... Я чувствовал, что эти невнятно произносимые лек-
ции изрядно ему надоели, за исключением того, что они давали
ему возможность метать стрелы своего острословия и иронии,
и его мало интересовало, занимались ли его студенты делом на
лекции или нет»1.
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 250.
Особенности личности
165
Веблен считал обязанность давать оценку своим студентам
или ставить отметки за их письменные работы делом для себя
исключительно неприятным, и в итоге он обычно присваивал
всей группе, как подсказывало ему настроение, баллы С или В.
Когда студенты пытались припереть его к стенке и просили его
ясным языком сказать, что он подразумевал под этими своими
загадочными и неясными высказываниями, он обычно отделы-
вался от них своей сардонической улыбкой или каким-нибудь
остроумным замечанием. Когда же на него сильно нажимали,
он обычно отвечал: «Вы знаете, на самом деле я думаю, что и
сам это не совсем понимаю».
Несмотря на все эти преднамеренные ухищрения отвратить
интерес студентов, Веблен приобрел среди них нескольких из-
вестных последователей, в том числе — Уэсли Митчелла, Ро-
берта Хоукси, Герберта Давенпорта. Эти его ученики и некото-
рые другие научились не обращать внимания на его манеры и
остроты и проникать в истинную сущность излагаемого им
предмета. Но основная масса студентов не могла понять смыс-
ла его лекций, особенно когда их стремление к определенности
сталкивалось с нарочитой иллюзорностью изложения Веблена.
Митчелл писал, например, что Веблену «доставляло озорное
удовольствие заставлять людей поеживаться». В результате,
первые несколько дней его аудитории были полны, но скоро
оставалась лишь небольшая горстка слушателей. Студенты не
были той аудиторией, которую ценил Веблен.
Веблен был неортодоксальным в своей манере преподавания
и в своих произведениях, но что особенно глубоко шокировало
администрацию университета и многих его старших коллег, так
это его чуждые общепринятым любовные отношения. Он поль-
зовался большой популярностью у женщин, и истории о его
любовных похождениях скоро стали предметом обсуждения на
собраниях его шокированных коллег. Госпожу Веблен это глу-
боко уязвляло, и она угрожала оставить мужа. Обстоятельства
еще усугублялись его привычкой оставлять в карманах письма,
которые он получал от своих обожательниц. Однако во всех
этих делах Веблен был в большей степени «преследуемым», не-
жели «преследователем». «Что можно сделать, когда женщина
вам навязывается?» — однажды пожаловался он. Позднее он
заметил: «Ректор не одобряет мои семейные отношения. Я —
тоже». Тем не менее все его любовные эскапады даже в еще
большей степени, нежели его научная неортодоксальность и
12*
166
Торстейн Веблен
необычная манера преподавания, сделали Веблена отвержен-
ным во влиятельных университетских кругах и, в конце кон-
цов, привели к его увольнению.
В период работы в Чикагском университете Веблен одновре-
менно и отдалял от себя большинство студентов и коллег, и, в
то же время, стремился установить близкие товарищеские, ин-
теллектуальные отношения с группой избранных коллег-едино-
мышленников. По его первой и до сих пор наиболее читаемой
книге «Теория праздного класса» («The Theory of the Leisure
Class»), опубликованной в 1899 г., можно фактически на каж-
дой странице проследить влияние таких его чикагских коллег,
как Жак Леб, Франц Боас и Уильям Томас.
Появление «Теории праздного класса» привлекло к Веблену
внимание широкой публики. Книга дала ему круг почитателей,
которые провозгласили ее эпохальным достижением. Лестер
Уорд, старейшина американской социологии, дал ей высокую
оценку, как и Уильям Хоуэле — старейшина американской пи-
сательской организации. Веблен теперь представлял собой та-
кую интеллектуальную силу, с которой следовало считаться.
Следующая книга — «Теория делового предпринимательства»
(«The Theory of Business Enterprise»), опубликованная в 1904 г.,
быть может, его наиболее глубокая и всесторонняя критика
американского бизнеса, — вызвала несколько менее востор-
женный прием. Консервативные критики выражали недоволь-
ство его уничтожающей критикой, его аморализмом и отсутст-
вием положительной оценки достоинств свободного предпри-
нимательства. В свою очередь, многие радикалы, высоко
оценивая его критику капитализма, были, тем не менее, обес-
куражены отрицанием им марксизма. Прочие были недовольны
запутанным стилем изложения и отсутствием ясности. Однако
и критики, и почитатели, очевидно, сходились в том, что кон-
цепция Веблена стала теперь самостоятельным явлением в ин-
теллектуальной жизни.
В то время как слава Веблена за пределами университета
росла, жизнь в его стенах становилась для него все более не-
выносимой. Когда в 1904 г. Веблен возвратился из поездки в
Европу, где его сопровождала спутница, которая, конечно же,
не была его женой, университетское начальство потребовало от
него подписать заявление, в котором он обязывался не иметь
дальнейших отношений с указанной женщиной. Он ответил,
что не имеет обыкновения обещать делать то, что он не при-
Особенности личности
167
вык делать. Дни его пребывания в Чикаго теперь были сочте-
ны. Он предпринял усилия, чтобы добиться каких-либо назна-
чений, в том числе и в Библиотеку Конгресса, но все его по-
пытки окончились неудачей. В конце концов, Стэнфордский
университет (штат Калифорния) предложил ему должность
адъюнкт-профессора с относительно высокой зарплатой, и он
был принят в состав его преподавателей в 1906 г.
Веблен оставался в Стэнфорде немногим более трех лет.
Стиль жизни, моральные позиции и их выражение продолжали
оставаться столь же нестандартными и чуждыми общеприня-
тым условностям, как и в Чикаго. Его жена, которая уходила от
него на некоторое время, вернулась к нему в Пало Альто, но их
брак был, очевидно, на грани распада. Положение не стало лег-
че, когда одна из его чикагских поклонниц написала ему, что
хочет стать матерью детей великого человека. Госпожа Веблен
оставила его снова. Когда его любовные авантюры стало невоз-
можно далее скрывать, в декабре 1909 г. администрация прину-
дила его подать в отставку.
Веблен не приобрел в Стэнфорде близких по духу друзей,
какие у него были в Чикаго. Основные элементы его научной
«системы», если так ее можно назвать, были определены в чи-
кагский период. Его последующие книги, начиная с работы
«Инстинкт мастерства» («The Instinct of Workmanship», 1914),
над которой он работал в Стэнфорде, являлись, за одним ис-
ключением, всего лишь развитием предыдущих направлений
его мысли. Вследствие этого Веблен, по-видимому, в меньшей
степени, чем это было ранее, искал интеллектуальную под-
держку со стороны друзей. Он оставался таким же холодным и
отчужденным, каким был в Чикаго, но, очевидно, еще меньше
усилий прилагал к тому, чтобы собрать вокруг себя немногих
избранных, равных ему, интеллектуалов.
Вынужденный уволиться из Стэнфорда, Веблен подавал за-
явления о приеме на работу в различные учебные заведения.
Но известные обстоятельства его разрыва со Стэнфордом за-
ставляли администрации, к которым он обращался, отказывать
ему. Веблен стал «человеком с клеймом». Дважды подряд ос-
корбить академические правила поведения — это было уже
слишком. Наконец, бывший студент Веблена, Давенпорт, при-
шел ему на помощь и убедил ректора университета Миссури
предложить Веблену должность в Торговой школе (School of
Commerce) университета, деканом которой был Давенпорт. Же-
168
Торстейн Веблен
на Веблена, Эллен Рольф Веблен, добилась теперь развода, и в
результате ректор Стэнфорда в своей рекомендации сделать
временное назначение постоянным написал ректору универси-
тета Миссури, что он не видит оснований для того, чтобы не
принять Веблена, поскольку теперь он уладил свои матримони-
альные дела. В 1914 г. Веблен женился во второй раз. Его же-
ной стала Анна Фессенден Брэдли, разведенная женщина, ко-
торую он знал еще в бытность свою в Чикаго и Стэнфорде. Но-
вая госпожа Веблен, значительно менее образованная, чем
первая, печатала все его работы, стирала все белье и шила всю
одежду для своих двух дочерей от первого брака. По-видимому,
она была полностью предана Веблену и, исповедуя, как и он,
радикальные убеждения, беззаветно высказывалась^ поддерж-
ку «движения», беспрестанно обсуждая достоинства социализ-
ма с благопристойными профессорскими женами. Она также
была полностью согласна с довольно оригинальными взгляда-
ми мужа на то, как выполнять хозяйственные обязанности. На-
пример, заправлять постели считалось бесполезной церемони-
ей; простыни просто складывались в ногах кровати с тем, что-
бы их легко можно было растянуть на ночь. Посуда мылась
только тогда, когда весь ее наличный запас был израсходован;
тогда ее сваливали в ванну, направляли на нее шланг и после
того, как вода стекала, оставляли сушиться. Веблен также рато-
вал за то, чтобы шить одежду из ненужной бумаги, хотя он сра-
зу же прекратил этим заниматься.
Несмотря на то что на новом месте некоторые из его быв-
ших учеников, работавших теперь в университете Миссури,
нянчились с ним и потакали ему, Веблену недоставало того
широкого интеллектуального общения, которое у него было в
Чикагском университете и в какой-то степени в Стэнфорде.
Ни профессора, ни студенты в университете Миссури не отли-
чались тем уровнем, к которому привык Веблен; в результате
он еще больше замкнулся в себе. Так как здоровье ухудша-
лось, и он начал ощущать бремя своих лет, его лекции стали
еще менее организованными, чем прежде, а презрительное от-
ношение к студентам еще более усилилось. Университетским
властям льстило, что им удалось привлечь ученого с таким
именем, но они понимали, что он не отдает свои силы полно-
стью. В результате он никогда не занимал постоянной долж-
ности и оставался простым преподавателем (лектором), чье
назначение должно было возобновляться ежегодно в течение
Особенности личности
169
целых семи лет пребывания в университете. Его зарплата в
Стэнфорде составляла 3000 долл.; в Миссури ему платили ме-
нее 2000 в течение первых нескольких лет; он стал получать
2400 долл, только в 1917 г., незадолго до своего ухода из уни-
верситета.
Работая в университете Миссури, Веблен завершил свою
третью книгу «Инстинкт мастерства», а вскоре после начала
Первой мировой войны опубликовал одну из своих самых зна-
чительных работ «Имперская Германия и промышленная рево-
люция» («Imperial Germany and the Industrial Revolution»). Вско-
ре за ней последовала работа «Исследование природы мира»
1918 г. («Ап Inquiry into the Nature of the Peace»). В том же году
он довершил свою критику структуры и организации работы
американских университетов, опубликовав книгу «Высшее об-
разование в Америке» («The Higher Learning in America»), боль-
шая часть которой уже была опубликована в виде журнальных
статей в период его пребывания в Чикаго. Последовавшие за
ними книги представляли собой либо сборники ранее опубли-
кованных статей, либо повторение прежних взглядов, выражен-
ных несколько более напыщенным языком. В их числе: «За-
конные имущественные интересы и простой человек» («The
Vested Interests and the Common Man», 1919), «Место науки в
современной цивилизации» («The Place of Science in Modern
Civilization», 1919), «Инженеры и система ценообразования»
(«The Engineers and the Price System», 1921) и «Абсентеизм соб-
ственника и деловое предпринимательство в современный пе-
риод» («Absentee Ownership and Business Enterprise in Recent
Times», 1923).
НЕЗАВИСИМЫЙ ПОЛИТИК-МАРГИНАЛ
В 1917 г„ когда вопросы войны и мира стали особенно за-
нимать умы многих американских интеллектуалов, Веблен ре-
шил переехать в Вашингтон, чтобы быть ближе к центру собы-
тий. В конце 1917 г. президент Вильсон поручил полковнику
Хоузу создать академическую исследовательскую группу для
обсуждения условий возможного мирного урегулирования.
Веблен подготовил ряд памятных записок для проводимого ис-
следования, но его предложения, по-видимому, не были оце-
нены высоко. Вскоре, однако, ему представилась другая воз-
можность оказаться полезным высшей администрации. Добив-
170
Торстейн Веблен
шись в университете разрешения на отпуск, он вошел в состав
Управления по продовольствию в качестве специального ис-
следователя. Но его пребывание на правительственной службе
было кратковременным и неудачным: он так же мало стремил-
ся понравиться правительственным чиновникам, как прежде —
успокоить университетских собратьев. Веблену было поручено
разработать методы, позволяющие решить проблему нехватки
рабочей силы в штатах Среднего Запада, что препятствовало
сбору урожая. Он посоветовал использовать для уборки урожая
пресловутую антивоенную синдикалистскую и радикальную
организацию «Промышленные рабочие мира» («Industrial
Workers of the World»), которую преследовало правительство.
Он предложил зачислить всех членов этой ^.организации
(I.W.W.) под начало должностных лиц по своему собственному
выбору в качестве членов объединенного рабочего коллектива
(общественной рабочей силы — collection labour force). Таким
образом, считал Веблен, производительность сельскохозяйст-
венного производства удастся повысить, и гонения на I.W.W.-
организацию прекратятся. Как можно было ожидать, такое
предложение было встречено со смешанным чувством враж-
дебности и равнодушия, как и другая его докладная записка, в
которой он давал рекомендации, каким образом можно пре-
одолеть дефицит торгового персонала в магазинах, торгующих
в розницу. Правительству необходимо всего лишь ввести сис-
тему сбыта сельскохозяйственных продуктов и розничного рас-
пределения под началом Отдела бандеролей (пересылки мел-
ких партий товара по почте) Министерства почт, чтобы избе-
жать непроизводительных расходов, связанных с избыточным
количеством розничных торговых точек. Можно с полной уве-
ренностью допустить, что идеи человека, старающегося вну-
шить Администрации, что его планы смогут привести к сокра-
щению паразитического населения городов на девять десятых
и, в результате, к увеличению имеющейся рабочей силы, от-
нюдь не были созвучны политическим реалиям правительст-
венной системы принятия решений. Пребывание Веблена в
среде вашингтонских бюрократов закончилось довольно быст-
ро, продлившись менее пяти месяцев.
Во время войны влияние Веблена, которое он приобрел в
небольшом кругу левых интеллектуалов и прогрессивных уни-
верситетских преподавателей, начало расти. Фрэнсис Хэкетт,
литературный редактор журнала «The New Republic», не упус-
Особенности личности
17!
кал возможности, чтобы высказать похвалу его трудам; Грэм
Уоллес в критической рецензии на его работу «Имперская Гер-
мания и промышленная революция» назвал ее автора гениаль-
ным. Макс Вебер и Вернер Зомбарт еще ранее дали высокую
оценку его трудам. Профессор Фредерик Тауссиг из Гарварда
назвал его работу «Инстинкт мастерства» «блестящей и ориги-
нальной книгой, как и все, что выходит из-под его пера», а Эл-
вин Джонсон говорил «о подлинной интеллектуальной мощи
автора». Радикалы, такие как Флойд Делл, писали, что труд
Веблена «Исследование природы мира» «должен привести в ре-
зультате либо к назначению его Председателем Военного Сове-
та, либо к заключению в тюрьму за государственную измену».
То, что Делл писал в шутку, оказалось не таким уж далеким
от действительности. Ввиду того, что позиция Веблена в дан-
ной книге была выражена достаточно смутно, начальник
Управления почт Нью-Йорка не разрешил рассылать книгу по
почте, поскольку она подпадала под статью Закона о шпиона-
же, в то время как официальное правительственное управление
пропаганды, Комитет общественной информации, считало ее
превосходным образцом военной пропаганды. Некоторые пра-
вительственные учреждения полагали, что книга наносит
ущерб Америке, тогда как другие считали, что она вредит Гер-
мании.
В конце 1918 г. Веблен переехал в Нью-Йорк, где стал
редактором и главным сотрудником журнала «The Dial».
Журнал, основанный Ральфом Вальдо Эмерсоном, теперь
предполагалось целиком посвятить проблемам международно-
го переустройства и реформирования промышленности и об-
разования. Хотя в редколлегию журнала входили такие из-
вестные личности, как Джон Дьюи и Рандольф Боурн, жур-
нал скоро стали называть вебленовским («Veblenian Dial»).
В течение года или двух, несмотря на личную трагедию —
его жена заболела психическим расстройством и была поме-
щена в психиатрическую лечебницу, — Веблен впервые ис-
пытывал удовольствие сознавать себя интеллектуальной зна-
менитостью. Слава, которая так долго ускользала, теперь
пришла к нему в возрасте 60 лет.
Написанные Вебленом для журнала статьи, еще более ярост-
ные и язвительные, нежели его более ранние сочинения, иде-
ально соответствовали настроению разочарованности, которое
овладело либеральным миром после крушения военной доктри-
172
Торстейн Веблен
ны президента Вильсона. Кроме того, Веблен, который до сих
пор всегда старался сохранять маску объективного наблюдате-
ля, теперь ратовал за радикальное переустройство всей структу-
ры американского общества. Его статьям в журнале недоста-
вало четкости его ранних работ, но он возмещал ее страстной
риторикой. Более того, человек, который всегда старался дер-
жаться от Маркса на расстоянии, теперь приветствовал русскую
революцию: «Большевистская система идей понятна и близка
простому человеку». Он полагал, что избавление от беспоря-
дочной анархии грабительского капитализма может быть обес-
печено реальными знаниями и опытом инженеров; он призы-
вал, быть может, и с известной долей иронии, к созданию Со-
вета инженеров.
Эти яростные нападки на существующий капиталистиче-
ский порядок привлекли к Веблену много новых’ почитателей, в
то же время, вызывая у некоторых старых друзей чувство не-
ловкости. Так, Уолтон Гамильтон писал, что Веблену лучше
было бы возвратиться к работе в качестве «зарекомендовавшего
себя экономиста», в то время как Рандольф Боурн и Максвелл
Андерсон считали, что идеи Веблена оказались плодотворными
и пропитали собой всю интеллектуальную атмосферу. И, нако-
нец, окончательный приговор прозвучал, когда Г. Л. Менкен,
общепризнанный американский литературный критик, столь
же известный консервативными политическими взглядами, как
и радикальной критической позицией в области культуры, под-
верг Веблена резким нападкам. Он писал: «За несколько меся-
цев, чуть ли не за несколько дней, он оказался повсюду, в «The
Nation», «The Dial», «The New Republic» и остальных, а его кни-
ги и брошюры начали появляться в изобилии. Всякий, кто об-
ладал интеллектуальными притязаниями, читал его работы...
Существовали «вебленисты», клубы имени Веблена, вебленов-
ские средства от всех социальных недугов. В Чикаго были даже
вебленовские женские группы, быть может, те самые гибсонов-
ские группы молодых девиц, достигших теперь зрелого возраста
и потерявших всякую надежду». Менкен чувствовал, что все это
неумеренное восхваление Веблена было пустым красноречием.
Он считал, что Веблен пишет недопустимо плохо, а его манеру
выражать свои мысли называл «расплывчатой, аморфной, са-
моуверенной и абсурдной»1.
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 423.
Особенности личности
173
Менкен предсказывал, что мода на Веблена скоро пройдет.
Он оказался прав. Дух протеста, установившийся было после
провала доктрины Вильсона, вскоре истощился. Некоторые
выдающиеся интеллектуалы, потеряв надежду, отправились в
изгнание в Европу, но большинство примирились с существую-
щей Америкой или же постарались заглушить свои тревоги, по-
грузившись в водоворот удовольствий «эпохи джаза». Радикалы
подверглись гонениям и преследованиям, организованным пе-
чально известной Комиссией Ласка Законодательного собрания
штата Нью-Йорк, и проводимым Генеральным прокурором
Митчеллом Пальмером позорным налетам на всех подозревае-
мых в симпатиях к русской революции.
Карьера Веблена в редакции «The Dial» завершилась через
год, когда он превратился в чисто литературный журнал. Не-
давно организованная Новая школа социальных исследований
предложила теперь ему прибежище. Предметом ее гордости
стал выдающийся профессорско-преподавательский коллектив,
куда входили Чарльз Берд, Джеймс Харви Робинсон, Уэсли
Митчелл, Гарольд Ласки, Александр Гольденвейзер и Горас Ка-
лен. Она обещала стать главным инициатором революционных
начинаний в американской системе образования. Здесь Веблен
приобрел достаточно приличное положение. Свою зарплату —
6000 долл. — он получал в основном за счет вклада, вносимого
одним из его бывших студентов из Чикагского университета,
глубоко его почитавшим. Он вновь предложил вниманию свой
ставший известным к тому времени курс лекций «Экономиче-
ские факторы в развитии цивилизации»; он также работал над
статьями, которые стали продолжением серии статей для жур-
нала «The Dial», но теперь были опубликованы другим ради-
кальным изданием «The Freeman», и готовил свою последнюю
книгу «Абсентеизм собственника». Но он все более чувствовал
себя уставшим. Теперь ему было далеко за 60, и возраст давал о
себе знать.
Два курьезных случая, происшедших в этот последний пери-
од его жизни, заслуживают того, чтобы о них рассказать. Редак-
тор одного из ведущих еврейских журналов обратился к Вебле-
ну с просьбой написать для журнала статью, в которой бы он
высказал свое мнение по вопросу, повысится ли еврейская ин-
теллектуальная продуктивность, если евреям будет предоставле-
на собственная территория (страна), и еврейские интеллигенты
174
Торстейн Веблен
будут освобождены от всяких запретов и ограничений, мешаю-
щих им проявлять себя в нееврейском окружении. Веблен при-
нял предложение и представил свой очерк на тему: «Интеллек-
туальное превосходство евреев в современной Европе»1, где он
утверждал, что интеллектуальные достижения евреев являются
результатом их маргинального статуса и тех гонений, которым
они подвергаются в чуждом им мире, и что источники их твор-
ческой силы иссякнут, как только они станут народом, подоб-
ным всем остальным, живущим в собственном отечестве. Не
приходится говорить о том, что очерк не был опубликован за-
казавшим его редактором. Вместо этого он появился в вестнике
Колумбийского университета «The Political Science Quarterly».
Несколько лет спустя один из почитателей Вебйена предло-
жил назначить его президентом Американской экономической
ассоциации. Консервативные члены этой старинной организа-
ции возражали. После долгих академических споров было ре-
шено, что он будет назначен на этот пост при условии, что
согласится стать членом этой Ассоциации. Веблен ответил от-
казом: «Они не предлагали мне этого, когда я в этом нуждал-
ся», — заявил он.
В середине 20-х гг., хотя он и приобрел новых почитателей
и учеников, Веблен ощущал себя все более одиноким в Нью-
Йорке. Он поддерживал редкие контакты с руководителями то-
го, что осталось of недолговечного технократического движе-
ния, но эти контакты, по-видимому, не приносили ему удовле-
творения. Встречаясь с друзьями или иностранными гостями,
он часто в течение всей встречи хранил молчание. «Этот защит-
ный механизм молчания стал его манерой поведения», — ут-
верждает Дорфман. Он становился все более беспомощным в
практических делах и почти целиком полагался на поддержку
друзей. Его первая жена, Эллен Рольф, скончалась в мае 1926 г.
В 1927 г. Веблен решил возвратиться в Калифорнию в сопрово-
ждении своей падчерицы Бекки. Он обманывал себя тем, что
это — всего лишь временный визит, но, по-видимому, пони-
мал, что не вернется.
Возвратившись в Пало Альто, он в течение года жил в ста-
ром домике, принадлежавшем ему еще со времени его пребы-
1 Л. Козер в данной главе уже упоминал об этой работе Вебле-
на. (Примеч. пер.)
Особенности личности 175
вания в Стэнфорде. Позднее он перебрался в коттедж, располо-
женный среди близлежащих холмов, где он жил почти в пол-
ном уединении. Всегда стремившийся к общению, Веблен
чувствовал себя совершенно одиноким и заброшенным. Он
считал, что все его забыли. Чтобы поправить свое финансовое
положение, он попытался (и неудачно) возместить убытки от
вложений своего капитала в переживающее упадок виноделие.
«Абсентеизм собственника» не принес ему выгоды.
Летом 1929 г. Веблен планировал вернуться на восток Аме-
рики, но родственники убедили его не делать этого из-за со-
стояния здоровья. 3 августа 1929 г. он скончался от сердечного
приступа.
Поскольку в год смерти Веблена Америку поразила жесто-
кая экономическая депрессия, его труды внезапно оказались
вновь востребованными. Некоторые из его почитателей и по-
следователей, в числе которых — Р. Тагвелл, А. Берл, Т. Ар-
нольд и Ф. Франкфуртер — стали ведущими членами рузвель-
товского мозгового центра или идейными выразителями «Но-
рого курса». Все они пытались применить теорию Веблена к
задачам социального и экономического переустройства, стояв-
шим тогда на повестке дня. Ведущие представители левого те-
чения и публицисты, такие как С. Чейз, Д. Чемберлен и
М. Лернер, всячески способствовали распространению взгля-
дов Веблена. У. Огборн и Р. Линд насыщали его идеями со-
держание своих социологических исследований. В 1938 г., ко-
гда редакторы «The New Republic» обратились к ряду ведущих
интеллектуалов с просьбой назвать «книги, которые изменили
их взгляды», имя Веблена было первым в списке1. В год его
смерти общий объем продаж 10 его книг составил около
40 тыс. экземпляров. Около половины из них составляла
«Теория праздного класса», единственная книга, которая по-
том оставила о нем память. В период между февралем 1930 и
сентябрем 1934 г. было продано около 4 тыс. экземпляров его
книг. В настоящее время большинство из них выпускается в
виде дешевых изданий в мягкой обложке, а «Теория праздно-
го класса» стала постоянным бестселлером. Таким образом,
Веблену пришлось дорого заплатить за то, что он опередил
время на 20 лет.
1 См.: Hofstadter R. The Progressive Historians. N. Y., 1968. P. 220.
176
Торстейн Веблен
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Несколько упрощая представление о формировании взгля-
дов Веблена, можно сказать, что его творчество находилось под
влиянием таких мало сочетающихся друг с другом личностей,
как Г. Спенсер и Э. Беллами, хотя он также испытал сильное
влияние и Маркса. От Спенсера и, конечно, Дарвина он унас-
ледовал эволюционный подход к социальным наукам. У Белла-
ми, вероятно в большей степени, чем у Маркса и других теоре-
тиков социализма, он позаимствовал критическое неприятие
того, что он называл «современной анархией капиталистиче-
ского производства», и представление о планируемом и рацио-
нально организованном обществе. Ч
** <
ВЛИЯНИЕ БЕЛЛАМИ, МАРКСА
И ЭВОЛЮЦИОНИСТОВ
Веблен и его жена, как уже упоминалось, с восторгом про-
чли вскоре после ее опубликования социалистическую утопию
Беллами «Взгляд в прошлое». По словам Эллен Рольф, эта кни-
га стала поворотным моментом в их жизни. Вероятно, Веблену
прежде были знакомы и другие произведения-утопии. Особен-
но привлекало его в книге Беллами то, что, по словам Дорфма-
на, «в отличие от большинства утопистов и реформаторов, Бел-
лами возлагал надежды не на борьбу с развитием машинного
производства, а на то, чтобы превратить его в средство созда-
ния социалистического государства»1. Веблен увидел в книге не
призыв к возврату идиллического образа сельской жизни, но
новаторское видение перспективы, признающее и приветст-
вующее машинный*процесс. Беллами ратовал за «использова-
ние научных методов организованной единой промышленной
системы, направленной на преодоление непродуктивных уси-
лий существующей системы конкуренции, ее бесчисленных
противодействующих друг другу и разрушительных начина-
ний»1 2. Такая великая цель должна была затронуть чувствитель-
ные струны в душе молодого Веблена, что со всей очевидно-
стью проявилось во всех его последующих произведениях.
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 68.
2 Цит. по: Aaron D. Op. cit. Р. 103.
Интеллектуальный контекст
177
Работа Беллами содержала яростные нападки на систему, ко-
торая периодически вызывает депрессии и кризисы в промыш-
ленности, подрывает экономическую жизнь и приводит к мас-
совой безработице и лишениям большинства населения. «Завет-
ная мечта производителя XIX века, — писал он, — состояла в
том, чтобы добиться абсолютного контроля за выпуском пред-
метов первой необходимости с тем, чтобы можно было держать
население на грани голода, и всегда устанавливать недоступные
цены на товары... И это называют системой производства, хотя
во многих аспектах она скорее выглядит как система торможе-
ния производства»1. В противовес этой эксплуататорской систе-
ме Беллами предложил свое видение национализированной
промышленности, представляемой им как выражение «торжест-
ва здравого смысла». В его социальной утопии не существовало
праздного класса собственников, конкурентного соперничества,
не наблюдалось хронических депрессий с мертвым капиталом и
неиспользуемой рабочей силой. Весь промышленный процесс
будет крепко спаян «идеальным взаимодействием каждого меха-
низма и каждого работника», а все производственные операции
будут осуществляться и управляться огромной армией дисцип-
линированных и высокопроизводительных промышленных ра-
ботников.
Строго регламентированная социальная утопия Беллами со-
держала в себе и некоторые пугающие черты, особенно если
воспринимать их через призму нашего современного опыта. Но
в его время она, казалось, указывала выход из состояния анар-
хии и упадка людям, устрашенным экономическими кризиса-
ми, картиной борьбы и коллизий в производстве. За два первых
года после выхода в свет в 1888 г. утопии «Взгляд в прошлое»
было распродано баснословное количество экземпляров кни-
ги — 370 тыс., а к 1900 г. оно превысило миллион. Отец Эмили
Бэлч, сторонницы пацифистского движения и защитницы прав
женщин, воскликнул, прочитав ее: «Это — рабство, но оно сто-
ит того». Это явно современная реакция, но в то время она, не-
сомненно, отражала точку зрения меньшинства1 2. По-видимому,
Веблен не осознавал подобной двойственности фантазии Бел-
лами и, очевидно, принадлежал к числу тех многочисленных
1 Aaron D. Op. cit. Р. 118.
2 См.: Coser L. A., Jacoby Н. Utopia Revisited // Common Cause. 1951.
Vol. IV. P. 370-378.
178
Торстейн Веблен
его почитателей, для которых образ «справедливого общества»
и неприятие современного институционального устройства бы-
ло в значительной степени сформировано идеями этой книги.
Представление Веблена о «справедливом обществе», хотя и
нашло отражение в его критике современного общества, не
было явным в его основных трудах. Он выражал его открыто
лишь в последних очерках, написанных для журналов «The
Dial» и «The Freeman». В отличие от этого идея эволюциониз-
ма проходила красной нитью через все его опубликованные
сочинения.
Эволюционизм в духе Дарвина и Спенсера служил Веблену,
по определению М. Уайта, «средством выражения и протеста
против формализма». И в этом Веблен не был одинок. Многие
ведущие американские интеллектуалы — Дж. Дысщ и Ч. Берд,
Дж. Холмс и Д. X. Робинсон — сплотились в 1890 г. в борьбе
против формализма, т. е. чрезмерной опоры на логику, абстрак-
цию, дедукцию и формализацию в социальных науках. Они ут-
верждали, что все эти средства «не способны включить в себя и
отражать живой поток социальной жизни»1. Хотя и обнаружи-
вая между собой несходство в отдельных деталях, прагматизм
Пирса и Джеймса, инструментализм Дьюи, экономический де-
терминизм Берда, правовой реализм Холмса и институциона-
лизм Веблена демонстрировали поразительное философское
родство. «Все они с .недоверием относились к подходам, кото-
рые представлялись излишне формальными; все они выражали
страстное стремление серьезно подойти к пониманию действи-
тельности, свою приверженность всему действенному и жиз-
ненно важному в социальной жизни»1 2.
Та специфическая формалистическая система научной мыс-
ли, против которой выступал Веблен, являлась, конечно, клас-
сической экономикой’с ее методологическим подчеркиванием
значения рационального поведения и особым вниманием к
«экономическому человеку». Веблен решительно возражал про-
тив абстракций классических экономистов и их пристрастия к
использованию условно-сослагательного наклонения, как, на-
пример, в оговорках такого рода: «если восторжествует абсо-
лютная конкуренция»3. Такая отвлеченность, утверждал Веб-
1 Цит. по: White G. М. Op. cit. Р. 11.
2 Ibid. Р. 6.
3 Ibid. Р. 25.
Интеллектуальный контекст
179
лен, искажает действительность и не позволяет подойти к не-
посредственному изучению всего существующего разнообразия
и исторической изменяемости человеческих побуждений.
В противовес таким абстрактным подходам Веблен выдвигал
видение человека как многосторонней, занимающей опреде-
ленную позицию, активной действующей личности, не занятой
исключительно рациональными расчетами возможности удов-
летворения своих гедонистических потребностей. Веблен ис-
пользовал эволюционное учение Дарвина и Спенсера для опро-
вержения антиисторических категорий классических экономи-
стов. Для него экономика являлась эволюционной наукой —
такой, которая видела человека участвующим в эволюционной
борьбе с его естественным окружением для еще более дейст-
венной адаптации к нему.
Эволюционные доктрины Дарвина и Спенсера дали воз-
можность Веблену выработать свой общий метод исследова-
ния социальных явлений, а также общее видение истории че-
ловечества. Но в то время как первые американские социаль-
ные эволюционисты, как, например, учитель Веблена Самнер,
полностью принимали выдвинутый Спенсером принцип не-
вмешательства (свободы действий — laissez faire) наряду с его
эволюционным подходом, Веблен отвергал индивидуалистиче-
ские умозаключения Спенсера, в то же время признавая его
научный метод.
Еще одним выдающимся мыслителем, оказавшим, помимо
эволюционистов и Беллами, серьезное влияние на мировоззре-
ние Веблена, был Маркс. Хотя Веблен и отвергал марксизм как
доктрину, выступая прежде всего против того, что он называл
«ненаучным гегельянством и телеологическим оптимизмом»
Маркса, многие его экономические труды свидетельствуют о
глубоком влиянии научного подхода последнего. И в самом де-
ле, соответствие и сходство многих мыслей Веблена и Маркса
является настолько поразительным, что многие европейские
авторы часто склонны были отрицать самобытность Веблена и
утверждали, что его доктрина — это всего лишь марксизм в
американской и технологической одеждах. Однако это не соот-
ветствует истине. Тем не менее основные элементы вебленов-
ского технологического объяснения эволюционного развития
имеют в своей основе данную Марксом экономическую интер-
претацию истории развития человечества и установленное им
различие экономического базиса и культурной надстройки. Да-
180
Торстейн Веблен
же в вебленовском утверждении о торможении проявления и
развития «инстинкта мастерства» при капитализме можно ус-
мотреть некоторое заимствование из марксовой концепции от-
чуждения,
Помимо Энгельса, Каутского, Лабриолы и других марксис-
тов, а также молодого полумарксиста Зомбарта, Веблен испы-
тал также влияние и немецкой исторической школы экономи-
стов и особенно Шмоллера. Как и они, Веблен отрицал абст-
рактный подход классических экономистов и считал Шмоллера
и его коллег своими единомышленниками в их общем настой-
чивом утверждении первостепенной важности исторических и
институциональных факторов в развитии экономического по-
ведения. Однако он не соглашался с ними полностью; он обви-
нял их в том, что они остановились на подготовительной ста-
дии описания, классификации и наблюдения экономического
поведения и не способствовали дальнейшему раскрытию его
единообразия и закономерностей. Они не давали причинного
объяснения экономических явлений, утверждал Веблен, по-
скольку, подобно экономистам-марксистам, они все еще
строили свою аргументацию в рамках додарвиновских концеп-
ций. Несмотря на все эти несогласия, очевидно, что во многом
вебленовская институциональная экономика схожа с методами
немецких исторических экономистов, работы которых были из-
вестны Веблену очень хорошо1.
Многие другие мыслители в той или иной степени также
внесли лепту в разностороннюю образованность Веблена. Он,
например, был хорошо знаком с трудами всех крупных эконо-
мистов от Адама Смита до Джона Стюарта Милля, от австрий-
ских маргиналистов до Альфреда Маршалла, и даже с ранними
сочинениями Джонй Мейнарда Кейнса. Ему были известны
работы большинства представителей эволюционного антропо-
логизма, от Эдуарда Бернетта Тейлора до Ллойда Моргана. По-
лученная ранее подготовка дала ему основательную философ-
скую базу, и, в известной степени, его можно считать знато-
ком философии Канта. Однако еще более значительное
влияние оказали на него его современники, с которыми он об-
щался лично.
1 О немецкой исторической школе экономистов см.: Seligman В. В,
Main Currents in Modern Economics.
Интеллектуальный контекст 181
ДАНЬ ПРАГМАТИЗМУ
Активистское представление Веблена о социальной сущно-
сти человека очень близко американскому прагматизму, полу-
чившему широкое распространение в той интеллектуальной
среде, в которой ему периодически приходилось жить. Следует
вспомнить, что он посещал лекции Чарльза Пирса в универси-
тете Джона Гопкинса; Джон Дьюи и Джордж Мид были его
коллегами в Чикаго. Хотя нет свидетельств о том, что он был
знаком с Уильямом Джеймсом лично, но свое понимание со-
циальной природы чувства собственного достоинства и заботы
о себе и собственных интересах (self-esteem and self-regard) он,
несомненно, в какой-то степени заимствовал у Джеймса, а так-
же у Мида и Дьюи.
Наряду с философами-прагматиками из числа его коллег в
Чикагском университете следует отметить также серьезное
влияние, которое оказал на формирование мировоззрения Веб-
лена физиолог Жак Леб. Созданную Лебом теорию инстинктов
и тропизмов1, его строго механистическое объяснение биологи-
ческих и физиологических явлений можно также рассматривать
в качестве источника собственной теории инстинктов Веблена.
Друг Веблена, Уильям Томас, работавший на факультете со-
циологии Чикагского университета, сам испытал влияние тео-
рии тропизмов Леба; в период работы Веблена в Чикагском
университете Томас читал курсы лекций по сравнительным ис-
следованиям социальных институтов первобытного общества,
сравнительной технологии и анимизму1 2. Несомненно, что Веб-
лен руководствовался и вдохновлялся трудами Томаса в своих
собственных антропологических и сравнительных исследовани-
ях. Наконец, Франц Боас, являвшийся какое-то время храните-
лем Полевого музея Чикагского университета в период пребы-
вания в нем Веблена, «продемонстрировал действие закона не-
производительных трат (law of conspicuous waste) на примере
своего этнологического исследования жизни индейцев племени
куакиутль (Kwakiutl) в Британской Колумбии»3. Любой чита-
1 Тропизм — ростовое изменение в развитии растений и других
живых организмов под воздействием внешних раздражителей: света,
воздуха, тепла, воды, химических веществ и др. (Примеч. пер.)
2 Анимизм — религиозные представления о духах и душе преиму-
щественно в архаических верованиях. (Примеч. пер.)
3 Цит. по: Dorfman J. Op. cit. Р. 115.
13*
182
Торстейн Веблен
тель работы Боаса или же представляющей яркую популяриза-
цию его идей книги Рут Бенедикт «Образцы культуры» («Pat-
terns of Culture») будет поражен сходством в описании соперни-
чества между индейцами-куакиутль, когда соперники боролись
только против собственности, с описанием кричащего потреби-
тельства и расточительности у Веблена в его «Теории праздного
класса».
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Веблен сложился как ученый и создал свои главные труды в
эпоху, которую принято называть Золотым веком. Этот период
имел и другое название: Век протеста. Это была эпоха господ-
ства магнатов-грабителей, которые, жирея за Счет эксплуатации
основной массы населения, всего за несколько десятилетий соз-
дали удивительный промышленный комплекс в преимущест-
венно аграрной стране. Всего лишь через полвека после оконча-
ния Гражданской войны Америка завоевала первое место среди
индустриальных держав мира. С конца 60-х гг. XIX и вплоть до
начала нового XX в. число фабрик и заводов в стране выросло в
четыре раза; число фабричных рабочих — в пять раз; стоимость
промышленной продукции — в семь раз; а размеры наличного
капитала — в девять раз. Годовое производство чугунного литья
увеличилось на 60%, а производство стали, которое было незна-
чительным до 60-х гг. XIX в., достигло 10 млн тонн в год.
Люди, которые руководили этим грандиозным промышлен-
ным развитием, принадлежали к набирающему силы поколе-
нию расчетливых, грубых и решительных нуворишей. По оцен-
ке В. Паррингтона1, «это были примитивные люди, безжалост-
ные, хищные, умелые, целеустремленные, часто способные на
обман и мошенничество, но никогда не проявлявшие слабость,
никогда не сдерживаемые ни малейшими сомнениями, никогда
не способные хныкать или ныть — готовое сырье для создания
поколения капиталистов-пиратов». Они много и упорно рабо-
1 Вернон Луис Паррингтон (1871 — 1929) — американский критик.
В русле культурно-исторической школы и ее социологических устано-
вок создал концептуальную историю американской литературы от на-
чала XVII до первой четверти XX в. (Примеч. пер.)
Социальный контекст
183
;Тали и вели себя жестоко. Хотя некоторые из них все еще были
привержены суровым нормам жизни своих пуританских пред-
ков, большинство из них предавалось кричащей и вульгарной
демонстрации своих недавно обретенных богатств, нередко
проматывая в этом великом пиршестве свое богатство столь же
быстро, как они его и приобрели. Они строили для себя экстра-
вагантные и безвкусные особняки в стиле, в котором эклекти-
чески смешивались архитектурные решения Тадж-Махала и го-
тических соборов. Они расхищали художественные галереи Ев-
ропы, чтобы украсить свои дома; они завлекали сыновей
европейских аристократов в Америку, чтобы женить их на сво-
их дочерях и, тем самым, облагородить свою родословную. Это
был тот самый «праздный класс», беспощадный портрет кото-
рого был создан Вебленом.
Нефтяные, сталелитейные и железнодорожные компании
господствовали в мире бизнеса, а семейства Рокфеллеров,
Карнеги и Вандербильдов, которые управляли ими, приобре-
тали такую власть, которой не обладал даже сам президент
Соединенных Штатов в скромной аграрной Америке во вре-
мена отцов-основателей. Но, когда власть промышленных и
железнодорожных магнатов достигла своего предела, она вы-
звала мощную ответную реакцию. Фермеры .Среднего Запада
были первыми, кто объединился для политической борьбы с
«губительными интересами» и дефляционной политикой, гро-
зившими разорить класс должников. В 70-е гг. организация
«Орден покровителей земледелия» («Patrons of Husbandry») или
«Грейндж» («National Grange») стала заметной силой в прериях
и начала яростную борьбу против железнодорожных магнатов,
владельцев элеваторов и восточных банкиров, жертвами кото-
рых стали фермеры. Вскоре она присоединилась к движению
гринбекеров1, которое объединило всех фермеров-должников в
борьбе против банкиров восточных штатов и требовало более
выгодных кредитов для готовых сражаться фермеров. Руково-
димые пламенным агитатором И. Доннелли, они требовали
1 Гринбсксры — участники фермерского движения в США (конец
XIX в.); выступали за изъятие из обращения «гринбеков» — бумажных
денег, не разменивавшихся на золото, считая, что большое их количе-
ство в обращении приведет к повышению цен на сельскохозяйствен-
ные продукты. (Примеч. пер.)
184
Торстейн Веблен
ответа на вопрос: «Может ли простой человек сохранить свою
экономическую независимость или же он должен стать подне-
вольным рабом обладателей огромных богатств?»
Волнения фермеров усилились и умножились, когда в конце
80-х гг. длившаяся в течение пяти лет засуха поразила поля, как
раз в то время, когда Веблен и Эллен Рольф изучали экономику
на своей ферме в штате Айова. За период с 1800 по 1894 г. бо-
лее II 000 владельцев заложенных фермерских хозяйств лиши-
лись права владения в одном только Канзасе. Многие из перво-
проходцев, прибывших когда-то на Запад, исполненные на-
дежд, теперь возвращались, нацарапав на стенках своих
фургонов: «Мы верили в Бога, в Канзасе мы разррились». Ко-
гда цена за один бушель зерна упала ниже 50 центов, многие
жители городов и округов Среднего Запада оказались несостоя-
тельными должниками, а двери школ и церквей закрылись.
Тем временем лидеры аграриев стремились добиться созда-
ния единого фронта реформаторов. Под руководством И. Дон-
нелли из Миннесоты, Т. Уотсона из Джорджии и Д. Вивера из
Айовы они основали в 1892 г. Народную партию Америки, бо-
лее известную как Популистская партия. В своей политической
программе она провозглашала общность интересов фермеров и
сельскохозяйственных рабочих, требовала передачи в собствен-
ность и управление правительства железных дорог, телефонной
и телеграфной служб и требовала свободной и неограниченной
чеканки серебряных монет для увеличения денежных запасов.
Они также выступали за введение прогрессивного налога на до-
ходы, за признание законодательной инициативы и референду-
мов, введение прямых выборов сенаторов США и установление
одного срока правления для президентов и вице-президентов.
Популисты вскоре стали контролировать многие законодатель-
ные органы штатов. Когда в 1896 г. приблизились президент-
ские выборы, а республиканцы выдвинули кандидатом Уильяма
Мак-Кинли, стойкого защитника твердой валюты, сторонника
установления золотого стандарта и финансовой ортодоксии, де-
мократы присвоили себе главные положения платформы попу-
листов. Уильям Дженнингс Брайн, их кандидат, стал ярым вы-
разителем интересов должников и фермеров Запада в их борьбе
против их кредиторов и банкиров с Востока. Его знаменитая
речь «Золотой крест», произнесенная на съезде демократов в
Чикаго как раз в то время, когда Веблен здесь преподавал, полу-
Социальный контекст
185
чила огромный резонанс по всем западным штатам, благодаря
исполненному пафоса возгласу: «Вы не будете больше терзать
чело трудового народа этим терновым венцом; вы не будете рас-
пинать его на золотом кресте». Тем не менее победу одержал
Мак-Кинли.
Крупные волнения были как в промышленности, так и сре-
ди фермеров. Некоторые из самых яростных выступлений в ис-
тории борьбы американских рабочих произошли именно в эти
годы. Американцы, до сих пор полагавшие, что классовые
столкновения — дело исключительно европейское, внезапно
пробудились. Забастовка на заводе сельскохозяйственных ма-
шин Мак-Кормика и последовавший за ней в 1886 г. бунт в
Хеймаркете, приведший к вынесению несправедливого смерт-
ного приговора пяти предполагаемым анархистам, кровавая за-
бастовка в Хомстеде в 1892 г., крупная забастовка на заводах
Пульмана в 1894 г., яростные выступления шахтеров Колора-
до — все это вехи нового века насилия в трудовых отношениях
Америки.
Вплоть до 90-х гг. к социализму относились как к какому-то
экзотическому движению, которое, по-видимому, может про-
цветать лишь среди недавних иммигрантов. Теперь же, под ру-
ководством собственного лидера, Эжена Дебса, идеи социализ-
ма обрели прочные позиции не только среди еврейских рабо-
чих и квалифицированных немецких мастеровых, но также и
среди шахтеров западных штатов. В 1899 г., когда Веблен опуб-
ликовал свою «Теорию праздного класса», была организована
Американская социалистическая партия со своей штаб-кварти-
рой в Чикаго.
Последние два или три десятилетия XIX в. отмечены неиз-
вестной ранее поляризацией политических и социальных сил в
Америке, если не считать период Гражданской войны. До сих
пор американская политика была в основном политикой коа-
лиций, временных союзов — местных, экономических или по-
литических группировок, которые объединялись и преобразо-
вывались в союзы в соответствии с требованиями текущего мо-
мента. Вначале это была своеобразная «виргинская кадриль»,
где партнеры все время меняются. Но в последние десятилетия
века между ними произошел резкий раскол: интересы ферме-
ров определились в противовес интересам финансовым, долж-
ников — интересам кредиторов, управленческого аппарата —
интересам трудового сословия, западных штатов — восточных;
186
Торстейн Веблен
такими представлялись неизменные полярности. И более того,
все эти конфликты, казалось, сосредоточились вокруг одной
оси. Все фермеры западных штатов были должниками финан-
систов восточных, которые были держателями их долговых обя-
зательств. Хотя первоначально социальные конфликты проис-
ходили по различным сценариям игр с ненулевой суммой, те-
перь же, казалось, вся нация была готова расколоться по
принципиально противоположным интересам и начать беспо-
щадную антагонистическую борьбу за ключевые позиции.
Именно этой поляризацией конфликтов и объясняется в
значительной мере склонность Веблена мыслить в духе поляр-
ных противоположностей, разделять все общество на принци-
пиально противостоящие друг другу лагеря. Хотя ейми ферме-
ры Среднего Запада и не смогли бы сформулировать свои
взгляды именно таким образом, тем не менее, Веблен пришел
к убеждению о поляризации между промышленными магната-
ми и основным населением, между «профессиональным мас-
терством» (mastership) и «умением торговать» (salesmanship),
между «имущественными правами» и «промышленными ремес-
лами». «Установленное Вебленом различие между инженером и
бизнесменом, — писал Г. С. Коммаджер, — могло бы принад-
лежать какому-нибудь популисту из Канзаса, сравнивающему
созидательную (полезную) работу при строительстве транскон-
тинентальной магистрали с разрушительной (вредной) при ее
эксплуатации»1.
Такая дуалистическая структура мировосприятия Веблена
определялась социальным дуализмом, которым была отмечена
американская общественная жизнь в конце XIX столетия.
МАРГИНАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ
Даже беглое знакомство с жизнью Веблена и его карьерой
достаточно убеждает нас в том, что он был маргинальной лич-
ностью.
Веблен, хотя и глубоко вросший всеми корнями в американ-
скую почву, не разделял ни одного из амбициозных притязаний
Америки. Его общее представление об Америке в эпоху расцве-
та не было всего лишь слабой реакцией деревенского паренька,
с оттенком презрения и отвращения взирающего на жизнь го-
1 Commager Н. S. The American Mind. New Haven, 1950. P. 238.
Социальный контекст
187
родских стиляг. Все американское общество он воспринимал
как Вавилонскую блудницу. Хотя он уже в раннем возрасте ос-
вободился от влияния своей норвежской фермерской среды, он
по-прежнему был неумолимо привержен ее основным нравст-
венным предначертаниям. Упорная работа, умеренность, ак-
тивное стремление к выполнению ближайших задач — таковы
были для Веблена те основные добродетели, которые он проти-
вопоставлял таким порокам американской городской цивили-
зации, как разгульный образ жизни, игра на бирже, мотовство
и недисциплинированность. Это выглядело так, как если бы
последний потомок эпохи президента Бенджамина Франклина
вдруг попал, как по мановению волшебной палочки, в эпоху
Великого Гэтсби1.
Веблен оказался также не в ладах и со своей родной норвеж-
ской общиной. Отказавшись от общепризнанных добродетелей
родной среды, Веблен вскоре стал считать себя, как и другие,
плохо приспособленным к своему непосредственному окруже-
нию. И хотя в последних сочинениях Веблен утверждал, что са-
моуважение человека зиждется на том уважении, которое ока-
зывают ему ближние, на практике он пренебрегал этим догма-
том и стремился утвердить самоуважение, нападая на
установившиеся обычаи своей общины, вызывая все большее
неодобрение норвежских соотечественников. В этом отноше-
нии он поощрялся своим отцом, который в какой-то мере так-
же отступал от канонов общины, настаивая на необходимости
обучения своих детей, тем самым обеспечив им их социальную
мобильность. Стремясь отказаться от проторенных жизненных
путей, избранных его сверстниками, Веблен подвергал их едкой
критике и резкому психоанализу, пытаясь завоевать ту выгод-
ную позицию, с которой он мог бы оценивать их образ жизни с
беспристрастностью стороннего наблюдателя.
За время обучения в Карлтон-колледже и всей его после-
дующей карьеры в качестве аспиранта, учителя, преподавателя
университета маргинальность Веблена еще более обозначилась.
Он жил как бы в двух мирах, не принадлежа ни к одному. Он
так никогда и не смог приспособиться к благовоспитанной ака-
1 «Великий Гэтсби» (1925) — психологический роман американско-
го писателя Ф. С. Фицджеральда (1896—1940), в котором автор с нрав-
ственных позиций развенчивает «американскую мечту» — идею социа-
льного преуспеяния. (Примеч. пер.)
188
Торстейн Веблен
демической культуре или хотя бы примириться с ней; однако
она его достаточно притягивала, что выражалось в стремлении
оставить в ней свой след. Обостренно воспринимая свое нор-
вежское происхождение, он чувствовал себя иностранцем, чу-
жеземцем, самовольно поселившимся на чужой территории.
Внутренне не признавая общепринятые нормы поведения, Веб-
лен даже внешне не соглашался им следовать. Он отказывался
подчиняться каким-либо местным особенностям и условно-
стям, чтобы сохранить полную свободу. Он не стремился быть
принятым в академическую среду, но, по-видимому, был доста-
точно искушен этой средой, чтобы испытывать подсознатель-
ную потребность насмехаться над ее нравами, уверившись, тем
самым, что он не будет допущен в ее высшие круМ Его посто-
янные усилия возмутить академические круги следует рассмат-
ривать также как свидетельство привязанности к академиче-
ской среде; мы шокируем и атакуем только тех, кого считаем
объектами, достойными нашей враждебности.
Однако маргинальность Веблена в академической среде —
постоянные отпор и пренебрежение, которые он испытывал, —
была всего лишь отчасти результатом его психологической ам-
бивалентности. В университетах в период, предшествовавший
Первой мировой войне, в отличие от последующего времени,
понятие академической свободы еще не стало нормой. Некото-
рые известные университетские профессора были уволены за
свои нетрадиционные убеждения, хотя в личной жизни их по-
ведение было вполне добропорядочным, чего нельзя сказать о
Веблене. Профессора, придерживавшиеся радикальных взгля-
дов, будь то популисты, христианские реформаторы или мар-
ксисты, изгонялись со своих кафедр, о чем свидетельствует
карьера А. Росса, Ричарда Эли и Скотта Ниринга. В наше вре-
мя (о чем с явным'удовольствием повествуют академические
истории) нетрадиционность взглядов и поведения некоторых
профессоров воспринимается с определенным восхищением,
так что порой те, кто иначе ничем бы не отличился, смогли
сделать карьеру, эксплуатируя свою необычность. Во времена
же Веблена университетская администрация и подавляющее
большинство профессоров были настолько привержены соблю-
дению норм поведения, что даже незначительные нарушения
академического нравственного кодекса могли привести к вне-
запному завершению безупречной научной карьеры. Коллега
Веблена в Чикагском университете Томас, человек отнюдь не
Социальный контекст
189
склонный, подобно Веблену, к цветистым издевкам над обще-
принятыми условностями, был, тем не менее, уволен из уни-
верситета за то, что по сегодняшним стандартам можно было
бы рассматривать как простую неосторожность.
На протяжении всей своей университетской карьеры Веблен
отказывался подчиняться требованиям академического началь-
ства. Но в отличие от других университетских бунтарей Веблен,
по-видимому, сумел оскорбить большую часть своих коллег. Он
оказался без поддержки последних, когда боролся с универси-
тетской администрацией. Он оставался маргиналом по отноше-
нию к большинству своих коллег, как и к интеллектуальным
лидерам в образовательной среде.
Часто не придают значения и тому факту, что он был марги-
налом также и в возрастном смысле. Веблену было 34 года, ко-
гда он поступил в Корнельский университет изучать экономи-
ку, что во многом, по-видимому, способствовало его отдале-
нию от основной массы аспирантов. В Чикагском университете
несоответствие его возраста академическому статусу также от-
даляло его от людей, с которыми в противном случае он мог бы
иметь больше общего. Он стал преподавателем, когда ему было
38 лет, и назначен ассистентом профессора, лишь когда ему ис-
полнилось 40. Таким образом, по своему профессиональному
статусу он находился в своеобразной нейтральной зоне. Со-
трудники его возраста обычно занимали более высокое положе-
ние, а лица его ранга были, как правило, значительно моложе.
И даже если бы он к этому и стремился, ему было бы трудно
тесно общаться с большинством коллег, старших или равных
ему по положению, но более молодых по возрасту.
Веблен прибыл в Чикагский университет в качестве младше-
го преподавателя. Джон Дьюи, который был на два года моложе
его и в том же году получил докторскую степень (Ph. D.), при-
был сюда как ведущий профессор философии. Однокашник
Веблена по университету Джона Гопкинса Элджин Гоулд стал
профессором статистики на факультете экономики. Положение
усугубилось, когда, по мнению Веблена, другие быстрее его по-
лучали повышение, и дистанция между ними и Вебленом уве-
личивалась еще больше. Ряд его неудачных попыток добиться
быстрого продвижения еще более усилили чувство отчужденно-
сти по мере того, как существовавшее первоначально несоот-
ветствие между его положением и возрастом со временем все
более возрастало.
190
Торстейн Веблен
Некоторые из этих препятствий могли бы оказаться менее
серьезными, если бы в это время в Чикагском университете су-
ществовал коллегиальный тип факультетской организации. От-
дельные несоответствия статуса Веблена можно было бы смяг-
чить, если бы он имел возможность участвовать в управлении
более или менее демократического факультета экономики. Но
Чикагский университет при У. Р. Харпере управлялся явно
диктаторски. Каждый факультет подчинялся «старшему про-
фессору», который руководил им при минимальном участии
преподавателей низшего ранга. Отсутствовала возможность ос-
лабить должностные различия путем обмена мнениями при
коллегиальном принятии решений на факультетах. Можно бы-
ло бы утверждать, что подобные автократические Методы руко-
водства могли в результате привести к большей .сплоченности
сотрудников более низкого ранга, которые все одинаково были
лишены возможности участия в принятии решений из-за отсут-
ствия демократических принципов управления. Быть может,
это и в самом деле было так. Но в данном случае такая группо-
вая солидарность могла бы, вероятно, укрепляться только в
ущерб Веблену; чужак становился «козлом отпущения». Это об-
стоятельство также могло способствовать уходу Веблена в поло-
жение одиночки, пассивно созерцающего недостатки равных
ему по положению и вышестоящих коллег с насмешливой бес-
пристрастностью антрополога, изучающего жизнь туземцев.
Для многих университетская среда является своего рода
пристанищем, мирной обителью, которая защищает от ударов
общества в случаях несогласия с ним. То же самое в известной
мере относится и к Веблену, несмотря на его маргинальность.
И хотя он в высшей степени критически изобразил универси-
тетскую систему в своей книге «Высшее образование в Амери-
ке», которую он первоначально намеревался снабдить подзаго-
ловком «Обучение в условиях абсолютной безнравственности»,
тем не менее, он был более крепко и прочно связан с универ-
ситетским сообществом, чем с общей культурной средой своего
времени в целом.
Веблен был столь же чужим в Америке, как человек, родив-
шийся в другой стране или в другую эпоху. И именно такое по-
ложение чужака позволило ему глубже постигнуть все особен-
ности американского образа жизни и обычаев, к которым рож-
денный здесь гражданин оказался бы не столь восприимчивым.
В отличие от тех, кто чувствовал себя настолько естественно в
Социальный контекст
191
системе общепринятых условностей, что не замечал их сомни-
тельных сторон, чужак, по словам Зиммеля, «является более
свободным человеком практически и теоретически. Он оцени-
вает свои отношения с другими людьми менее предвзято, он
сравнивает их с более общими, более объективными стандарта-
ми, и он не ограничен в своих действиях обычаями, нормами
благочестия или прецедентом». Как социальный аналитик, по-
сторонний человек (чужак) считает вполне мирским то, что для
других является священным. Его анализ обнажает латентные
источники мотиваций членов сообщества, которые скрыты от
тех, кто прочно утвердился в условностях и кто выполняет
предписанные им роли абсолютно неосознанно и с наивным
простодушием. Выступая как аналитик, человек посторонний
тем самым угрожает устоявшемуся мирку истинного правовер-
ного полным его развенчанием. По словам Веблена, «он явля-
ется возмутителем душевного спокойствия». Такие люди, оче-
видно, не могли быть с радушием приняты всем обществом, да-
же если они и смогли бы найти себе сторонников среди других
недовольных.
АУДИТОРИЯ И КОЛЛЕГИ ВЕБЛЕНА
Путь Веблена-ученого отличался от пути, избранного Зим-
мелем, который, как следует напомнить, все более тяготел к
университетской и внеуниверситетской лекторской аудитории,
будучи отвергнутым высшими властями и коллегами. Отнюдь
не предпринимая никаких попыток привлечь внимание студен-
тов, Веблен делал все возможное, чтобы оттолкнуть их от себя
и отбить охоту к посещению своих лекций. Он постоянно ис-
пользовал и развивал свой беспорядочный стиль изложения,
что вызывало протест большинства студентов, а его невнятная
манера произнесения фраз настолько же вызывала отчуждение
слушателей, насколько блестящее ораторское искусство Зимме-
ля их привлекало.
Не был Веблен легким и для читающей публики. Его запу-
танный стиль изложения, усложненный язык, использование
многосложной лексики, казалось, специально были рассчитаны
на то, чтобы отвратить читателя. И даже, если это было всего
лишь его неосознанным побуждением, он явно преуспел в нем.
Из всех его книг только «Теория праздного класса» продавалась
относительно удачно в течение его жизни. Как указывал Дорф-
192
Торстейн Веблен
ман, издателей очень мало заботила продажная привлекатель-
ность работ Веблена, и хотя им было написано много книг, он
заплатил издательству «Макмиллан» («Macmillan») 700 долл, за
то, чтобы опубликовать свою «Природу мира».
Люди, для которых писал Веблен, были радикалами не из
университетской среды, к ней принадлежали лишь немногие
избранные умы. Дорфман пишет, что после опубликования
работы «Теория праздного класса» «Веблен стал божеством
всех радикалов... В кругах радикальной интеллигенции в Нью-
Йорке он всегда мог найти кого-нибудь, кто был готов весьма
своевременно его процитировать... Особенное удовольствие
доставляла его острая сатира»1. Все последующие книги Веб-
лена рецензировались радикальными и социалистическими из-
даниями, и хотя менее знающие обозреватели чувствовали не-
обходимость защитить марксизм от недостаточно почтительно-
го отношения Веблена к его основателям и современным
последователям, почти все осознавали, что он дал им долго-
жданное оружие в борьбе против американского капиталисти-
ческого общества. Некоторые из них, как, например, бывший
студент Веблена У. Уоллинг, пошли еще дальше, заявив, что
Веблен создал философскую основу для американского социа-
листического движения1 2.
Веблен мог относиться с высокомерием к большинству ра-
дикалов, как полагает Дорфман, но, тем не менее, он, по-види-
мому, дорожил своей радикальной аудиторией. Его критика ос-
новных устоев американского общества привела его в лагерь
американского радикализма, хотя он не испытывал склонности
к политической агитации и пропаганде и не выражал того лег-
ковесного оптимизма, которым во многом было пропитано ра-
дикальное движение. Поэтому, хотя он и относился дружески к
некоторым радикалам' он занимал по отношению к радикаль-
ному движению ту же позицию маргинала, которая была ему
свойственна во всем остальном. Веблен хотел привлечь внима-
ние радикальной аудитории, но она не была для него первосте-
пенной аудиторией. За исключением последнего периода жиз-
ни в Нью-Йорке он никогда не публиковался в радикальных
или даже популярных газетах и писал работы почти исключи-
тельно для академических изданий. Его основные статьи были
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 196.
2 Ibid. Р. 327.
Социальный контекст
193
напечатаны в журналах «Journal of Political Economy», который
он редактировал, «Quarterly Journal of Economics», «American
Journal of Sociology» и «Political Science Quarterly».
Несмотря на статус маргинала в академической среде и яро-
стные нападки на порядок организации университетской систе-
мы, средой, к которой тяготел Веблен, по-прежнему оставался
университет. Он любил эту среду как наилучшее место для про-
явления «свободной любознательности», хотя и утверждал, что
университеты больше не занимаются поисками истины, а фак-
тически руководствуются мишурным раболепием перед обыва-
телями и интеллектуальными лидерам и-авторитетам и. Хотя он
и высмеивал традиционную ученость и сделал объектом напа-
док «священных коров» академии, он отдавал ей дань, демонст-
рируя собственную эрудицию и образованность во всех своих
произведениях. Он хотел стать известным как ученый, а не как
агитатор. Цитируя Аарона, можно сказать, что он «исповедовал
нечестивые идеи на святой земле» и «использовал обрядовые
атрибуты учености... для глубоко разрушительных целей»1. Но
он пользовался ими и тем самым платил дань сообществу уче-
ных, среди которых жил, даже если и испытывал при этом не-
удобства. Веблен, очевидно, был убежден, что в массе своей
обычные университетские преподаватели и профессора состоят
из глупцов и людей беспринципных. Но он испытывал тягу к
обществу избранных коллег, к элитной аудитории, способной
обнаружить за его разноликими масками, за его склонностью к
мистификациям, разоблачению, насмешкам, за его циничной
манерой осуждать безрассудно серьезного моралиста и глубоко-
го социального аналитика. Чуждый почти всякому проявлению
институционально предусмотренной активности, Веблен, по
крайней мере в Чикаго, страстно жаждал общества и интеллек-
туального поощрения со стороны коллег-единомышленников.
В стремлении документально подтвердить маргинальность
Веблена многие комментаторы, очевидно, оставляют без вни-
мания тот факт, что в Чикагском университете — а это был са-
мый продуктивный период его жизни — Веблен не пребывал в
полном одиночестве, а находился в товарищеских отношениях
с целым рядом выдающихся ученых, знаменитых в своих облас-
тях. Мы уже отмечали, какое влияние на его мировоззрение
оказали философы Дьюи и Мид, такие социологи и антрополо-
1 Aaron D. Op. с it. Р. 242.
194
Торстейн Веблен
ги, как Томас и Боас, физиолог Леб, все преподававшие в Чи-
кагском университете. Психолог Морган и философ Д. Тафтс,
соавтор Дьюи по труду «Этика», также повлияли на образ мыс-
лей Веблена, что подтверждают Дорфман и другие авторы.
И тем более важно, что это влияние было взаимным, о чем
свидетельствуют многие коллеги Веблена по Чикагскому уни-
верситету. Так, например, Тафтс писал, что когда он искал оп-
ределенный ракурс, который бы позволил ему изложить свое
видение этики бизнеса, «вебленовская трактовка предпринима-
тельской деятельности, которая являлась попыткой представить
ее как реально осуществляемую, помогла, по-видимому, про-
лить свет на особенности реальной практики и теории бизнеса
нашего столетия»1. Леб, у которого так много позаимствовал
Веблен при создании собственной теории инстинктов, в свою
очередь позаимствовал у Веблена его «инстинкт мастерства».
«Один из самых важных инстинктов, — писал он в своей
«Сравнительной физиологии и психологии разума», — который
обычно даже не признается как таковой, это именно инстинкт
мастерства». И он добавил в примечании: «Я позаимствовал
этот термин из работы Веблена «Теория праздного класса»1 2.
В Чикаго, где окончательно сложилась его доктрина, Веблен
поддерживал постоянные интеллектуальные контакты с рядом
коллег, представлявших различные научные дисциплины, кото-
рые стимулировали его в работе, как и он в свою очередь спо-
собствовал их творческому труду. Можно полагать, что они
критически оценивали его произведения, сдерживали чрезмер-
ный полет его воображения, и обычно выступали в качестве
дружески настроенных цензоров, когда Веблен слишком замет-
но сбивался со стези ученого.
Сравнение его последних сочинений, написанных в Нью-
Йорке, с работами чикагского периода обнаруживает заметные
перемены, происшедшие в стиле изложения Веблена. У него
больше не было критиков-друзей среди коллег. В годы, после-
довавшие после Первой мировой войны, когда известность его
расширилась, и он обратился к более широкой аудитории, не
ограничиваясь всего лишь узким кругом коллег, он перестал
получать критические замечания, служившие ему руковод-
ством. Берд говорил своим студентам в Колумбийском универ-
1 Dorfman J. Op. cit. Р. 235.
2 Ibid. Р. 196.
Резюме
195
ситете, что Веблену принадлежат наиболее самобытные работы
по экономическим основам системы управления. У. Митчелл,
бывший студент Веблена, называл его «исключительно глубо-
ким теоретиком». Франкфуртер восторженно отзывался о нем.
Веблен, наконец, приобрел некоторую славу и создал себе оп-
ределенную аудиторию, которая хотя и была все еще неболь-
шой, однако гораздо шире той, которая была у него прежде.
Теперь он был окружен толпой восхищенных учеников и более
не извлекал прежней пользы из дружеского взаимодействия с
рядом единомышленников. Как результат — его последние ра-
боты отличаются резкостью тона, который был значительно
менее заметен в прежних сочинениях. В Нью-Йорке он больше
не был маргиналом, человеком, пребывающим в социальном
вакууме, а потакаемым в своих причудах друзьями и почитате-
лями, но ему больше не довелось испытать придающего силы,
окрыляющего воздействия той интеллектуальной полемики, на
основе которой буйно расцвело его творчество в Чикаго.
РЕЗЮМЕ
•
Веблен не принадлежал к числу мыслителей самого высшего
ранга, в сравнении с теми гигантами социальной мысли, твор-
честву которых посвящены главы настоящей книги. Однако его
плодотворный интеллект, очевидно, способствовал развитию
социальной теории на многие годы вперед. И хотя те аспекты
американской культуры, против которых особенно язвительно
выступал Веблен, давно ушли в прошлое, будущие поколения
социальных ученых, несомненно, воспользуются его более ши-
рокими обобщающими заключениями, которые можно извлечь
из его сочинений, хотя он часто и скрывал их за конкретной
аргументацией. Примером тому может служить его нечеткое
понятие «относительной депривации». Он в большей степени
тяготел к социологии Монтеня, чем к социологии Вебера. Его
место в развитии истории социальной мысли будет в значи-
тельной степени оценено ретроспективно будущими поколе-
ниями ученых.
Проведенный Вебленом анализ социально-психологических
корней соревновательного (конкурентного) стиля жизни и по-
ведения сохранит свою ценность даже в тех условиях, когда со-
перничество будет проявляться не при помощи показного по-
196
Торстейн Веблен
требления предметов роскоши, а, скорее, посредством нагляд-
ной демонстрации того, что принято считать показателями
депривации. Его попытки объяснить образцы мышления людей
влиянием их социального и профессионального положения бу-
дут стимулировать дальнейшие исследования даже в ту эпоху,
когда сыновья инженеров станут придавать большее значение
действию, а не здравому рассудку. Ученые, занимающиеся про-
блемами модернизации и развития, будут обращаться к его со-
чинениям даже тогда, когда объектами их исследований будут
уже не Германия или Япония, а Нигерия или Малайзия. Вебле-
на будут также продолжать читать многие из тех, кто стремится
подражать этому серьезному моралисту, который скрывал свою
глубокую ученость под маской веселого цинизм# и который,
казалось, стремился забавлять читателей, ниспровергая их со-
циальные порядки.
Чарльз Хортон Кули
Charles Horton Cooley
1864-1929
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ
«J Is и общество, — писал Ч. X. Кули, — это близнецы»1.
Это настойчивое подчеркивание органической, неразрывной
связи между «Я» и обществом является основной темой боль-
шинства произведений Кули и остается тем важным вкладом,
Который он внес в развитие современной социальной психоло-
гии и социологии.
КОНЦЕПЦИЯ ЗЕРКАЛЬНОГО «Я»
Основываясь на трудах Джеймса, Кули противостоял карте-
зианской классической традиции, проводившей резкое разгра-
ничение между знающим, думающим субъектом и внешним
Миром. Объекты социального мира, учил Кули, являются со-
ставными элементами сознания индивида и его «Я». Кули стре-
мился устранить тот концептуальный барьер, который картези-
анская доктрина воздвигла между индивидом и обществом, и,
напротив, подчеркнуть их взаимопроникновение. «Изолиро-
ванный индивид, — писал он, — это неизвестная нашему опы-
ту абстракция, так же как и общество, воспринимаемое как не-
что обособленное от индивидов... «Общество» и «индивиды» не
представляют собой раздельные явления, это просто коллек-
тивный и дистрибутивный аспекты одного и того же... Когда
мы говорим об обществе или используем какое-либо другое со-
бирательное понятие, мы сосредоточиваем свои мысли на ка-
ком-то общем представлении, затрагивающем людей; когда мы
говорим об отдельных индивидах, мы оставляем без внимания
общий аспект и представляем их себе, как если бы они сущест-
вовали изолированно»1 2.
1 Cooley С. Н. Social Organization. N. Y., 1962. P. 5.
2 Cooley С. H. Human Nature and the Social Order. N. Y., 1964.
P. 36-37.
200
Чарльз Хортон Кули
Кули утверждал, что «Я» индивида формируется в процессе
его общения с другими. «Социальная природа его жизни созда-
ется путем взаимодействия с другими индивидами»1. Согласно
Кули, «Я» не является в первую очередь индивидуальным, а за-
тем социальным. Оно возникает диалектически через общение.
Представление индивида о себе — это отражение тех представ-
лений о нем, которые он приписывает мнению других; таким
образом, не может быть изолированных «Я». «Не существует
осознанного «Я»... вне связи с «ты» или «он», или «они»1 2.
В стремлении показать отраженный характер образа «Я»,
Кули сравнивает его с зеркалом: «Когда мы рассматриваем свое
лицо, фигуру или платье в зеркале, и они вызывают в нас инте-
рес, поскольку они — наши, и остаемся довольными ими или
же нет, сообразно тому, отвечают они или нет-тому, какими бы
мы хотели, чтобы они были, подобным же образом в нашем во-
ображении мы воспринимаем возникающее в сознании другого
представление о нас: нашей наружности, манерах, намерениях,
поступках, характере, друзьях и т. д., которое оказывает на нас
разнообразное воздействие»3.
Понятие зеркального «Я» включает три основных элемента:
«Представление о том, каким я кажусь другому человеку; пред-
ставление о его суждении по поводу этого образа; и, наконец,
возникающее отсюда своего рода «самоощущение» (self-feeling),
такое как гордовть или унижение»4. Образ «Я» возникает в со-
циальном процессе коммуникативного обмена таким, каким он
отражается в сознании индивида. Мид, говоря о научном вкла-
де, внесенном Кули, сформулировал его концепцию следую-
щим образом: «Когда обе стадии этого социального процесса
находятся в сознании индивида, т. е. рассматривается свое «Я»
как представления, создаваемые у других, а всякий другой —
как носитель представлений, создаваемых у него этим «Я», дей-
ствие других на мое «Я» и моего «Я» на других — превращается
просто во взаимодействие представлений друг о друге, происхо-
дящее в нашем сознании»5.
1 Cooley С. Н. Human Nature and the Social Order. P. 5.
2 Ibid. P. 182.
3 Ibid. P. 184.
4 Ibid.
5 Mead G. H. Cooley’s Contribution to American Social Thought //
Cooley С. H. Human Nature and the Social Order. P. XXX.
Социологические идеи 201
Это до некоторой степени абстрактное объяснение можно
проиллюстрировать очаровательным примером, который при-
водит сам Кули, когда передает воображаемый диалог между
Алисой, на которой новая шляпа, и Анжелой, одетой в новое
платье. Он показывает, что их поведение будет выглядеть так:
1) Реальную Алису хорошо знает только ее создатель. 2) Ее
представление о себе, например, таково: «Я (Алиса) хорошо
выгляжу в этой шляпе». 3) Ее представление о представлении
Анжелы о ней: «Анжела считает, что я хорошо выгляжу в этой
\ шляпе». 4) Ее представление о том, что думает Анжела о том,
что она (Алиса) думает о себе: «Анжела думает, что я горжусь
тем, как выгляжу в этой шляпе». 5) Представление Анжелы о
том, что думает о себе Алиса, например: «Алиса думает, что она
сногсшибательна в этой шляпе». И, конечно, шесть аналогич-
ных фраз об Анжеле и ее платье1.
«Общество, — продолжает Кули, — представляет собой
сплетение и взаимодействие ментальных процессов в сознании
личностей. Я представляю себе ваши мысли и особенно ваши
мысли о моих мыслях, и как вы в своих мыслях представляете
то, что я думаю о ваших мыслях. Я выстраиваю свои представ-
ления по вашим и полагаю, что вы будете выстраивать свои по
моим. Тот, кто не может или не будет обладать этим искусст-
вом, строго говоря, не участвует в игре»1 2. Разнообразные мне-
ния, взгляды сравниваются и приводятся в соответствие по-
средством постоянных многосторонних обменов впечатления-
ми и оценками нашего сознания и сознания других. Общество
интернализуется в сознании индивида, оно становится частью
собственного «Я» индивида через взаимодействие со многими
индивидами, которое связывает и синтезирует их в органиче-
. с кое целое.
ОРГАНИЧЕСКОЕ ВИДЕНИЕ ОБЩЕСТВА
Социология Кули, несомненно, является холистичной. Ко-
гда он говорил об обществе как о едином, целостном организ-
ме, он отнюдь не хотел проводить биологические аналогии в
духе Спенсера, но стремился подчеркнуть органические взаи-
мосвязи между всеми социальными процессами. «Если... мы
1 См.: Cooley С Н. Life and the Student. N. Y., 1927. P. 200-201.
2 Ibid.
202
Чарльз Хортон Кули
говорим, что общество — это организм, мы подразумеваем...
что оно представляет собой комплекс различных видов процес-
сов, каждый из которых живет и развивается во взаимодейст-
вии с другими процессами, и тем самым целое является на-
столько нераздельным, что все происходящее в одной его части
влияет на все остальные. Оно представляет собой широкое и
сложное сплетение взаимосвязанной деятельности»1.
Такое видение общества как единого организма привело Ку-
ли к принципиальному неприятию утилитарного индивидуа-
лизма, который являлся основой классической экономики,
равно как и социологии Спенсера.
«Наша жизнь, — постоянно повторял Кули, — это единое
человеческое целое, и если мы хотим иметь оЛ*ей истинное
представление, мы должны ее воспринимать именно как тако-
вую. Если мы расчленим ее на части, она умрет в процессе сво-
его развития»1 2.
ПЕРВИЧНАЯ ГРУППА
Такое подчеркивание целостности социальной жизни опре-
делило преимущественный интерес Кули к анализу таких чело-
веческих сообществ, которые он считал первичными, обеспечи-
вающими связь человека с его социальным окружением и ин-
тегрирующими индивидов в социальную структуру. «Под
первичными группами, — писал он, — я понимаю такие, кото-
рые характеризуются тесным личным общением и сотрудниче-
ством. Они являются первичными во многих отношениях, но,
главным образом, в том, что они являются первостепенно важ-
ными в формировании социальной природы и идеалов индиви-
дов. Результатом такого тесного внутреннего объединения пси-
хологически предстает определенное «сплавление» индивиду-
альностей в общее целое так, что собственное «Я» индивида во
многих отношениях, по крайней мере, отражает общую жизнь
и целенаправленность устремлений группы. Быть может, самый
простой способ представить эту цельность, назвав ее «мы»3.
Кули не утверждал, как иногда полагают, что единство пер-
вичной группы основано только на гармонии и любви. Он под-
1 Cooley С. Н. Social Process. Carbonda, 1966. Р. 28.
2 Cooley С. FL Social Organization. P. XXI.
3 Ibid. P. 23.
Социологические идеи
203
черкивал, что обычно это соперничающее единство, допускаю-
щее отстаивание своих притязаний и горячие споры. Но он ут-
верждал также, что «эти страсти социализируются посредством
взаиморасположения и подвергаются воздействию или имеют
тенденцию подпадать под воздействие общего духа. Каждый
индивид может стремиться к чему-то, но основным объектом
его устремлений будет некое желаемое им положение в пред-
ставлениях других»1.
Наиболее важными группами, в которых внутренние лично-
стные связи, характерные для первичных групп, имеют возмож-
ность развиться в наиболее полной мере, являются семья, дет-
ские игровые группы и соседство. Именно они, полагал Кули,
фактически являются универсальной воспитательной средой
для развития взаимодействия и проявления духа товарищества.
В этих группах люди освобождаются от индивидуалистических
стремлений к максимальному преимуществу только для себя и
постоянно связаны со своими собратьями узами симпатии и
искренней привязанности. В других видах групп (которые те-
перь принято называть вторичными, хотя сам Кули никогда не
применял этого термина) люди могут быть связаны друг с дру-
гом постольку, поскольку каждый извлекает личную пользу из
этого взаимного обмена или взаимодействия. В таких группах
каждый другой может оцениваться только с внешней стороны в
качестве источника выгод для моего «Я». Напротив, в первич-
ной группе связь основана на внутренней оценке другого как
личности, и оценка других не проистекает из ожидания опреде-
ленных преимуществ, которые он или она (эти другие) способ-
ны предоставить. Первичная группа построена на широкой и
всепроникающей солидарности ее членов, а не на обмене кон-
кретными услугами или выгодами. Более того, она является
воспитательной средой для развития человеческой сердечности
и симпатии, которые резко отличаются от формальной холод-
ности, беспристрастности, эмоциональной сдержанности дру-
гих видов отношений.
Ряд примеров помогут прояснить это различие. Один из
членов семьи, скажем мать, может с радостью заниматься не
приносящим ей лично никакого вознаграждения трудом в се-
мье, поскольку она оценивает свою работу в соответствии со
своим вкладом в целое, семейное «Мы». То, что она посчитала
1 Cooley С. Н. Social Organization. Р. 23—24.
204
Чарльз Хортон Кули
бы возмутительной эксплуатацией на работе вне дома, она на-
ходит вполне приемлемым в пределах семьи, поскольку она
рассматривает эту работу как служение на благо своей общно-
сти. Мужья и жены, родители и дети, родственники и друзья с
готовностью жертвуют собственными интересами, если они
служат помехой их обязанностям по отношению к той первич-
ной группе, частью которой они являются. Они будут оцени-
вать друг друга на основе внутренних, присущих им особенно-
стей, а не с точки зрения чисто инструментальных представле-
ний полезности. Если студента спросят, почему такой-то
является его другом, а он отвечает: «Потому, что он помогает
мне сдать экзамены по математике», такой ответ можно оце-
нить как самый неподходящий: студент спутал первичную осо-
бенность группы, объединенной по признаку «дружба», с чисто
инструментальными целями, управляющими другими видами
объединений. Иначе говоря, первичная группа — это та сфера,
где служение целому и каждому другому как полноправному
члену группы имеет приоритет перед максимализацией собст-
венных интересов.
Понятия зеркального «Я» и первичной группы органически
взаимосвязаны в концепции Кули. Восприимчивость к пред-
ставлениям других, способность реагировать на их установки,
ценности и суждения, что является, согласно Кули, отличи-
тельным признакбм зрелой личности, может быть развита и
воспитана только в среде непосредственных и близких взаимо-
действий первичной группы. Следовательно, такая группа явля-
ется той ячейкой, в которой происходит подлинно человече-
ское развитие. В первичной группе незрелая и эгоистичная
личность постепенно настраивается на нужды и устремления
других и становится.подготовленной к взаимным уступкам зре-
лой Социальной жизни. Первичная группа способствует разви-
тию способности ставить себя в положение других, выводит
индивида из эгоистической изоляции путем воспитания в нем
той восприимчивости к проблемам других, без чего социальная
жизнь была бы невозможна. «В этих первичных группах рожда-
ется человеческая сущность. Человек не обладает ею с рожде-
ния, он не может приобрести ее иначе, как посредством содру-
жества, и она разрушается в изоляции»1.
1 Cooley С. Н. Social Organization. Р. 30.
Социологические идеи
205
Социальная философия Кули была основана на той главной
идее, что человеческий прогресс предполагает все большее рас-
пространение человеческого взаимопонимания и отзывчивости
с тем, чтобы идеалы первичной группы распространились с
уровня семьи на местную общину, на всю нацию и, наконец,
на все мировое сообщество. Это была поистине (по определе-
нию Ф. Райфа) «общинная доктрина человеческой сущности»1.
Социальная доктрина Кули, как писал Мид, «представляла со-
бой в определенном смысле описание того американского об-
щества, к которому он принадлежал и предсказывал его нор-
мальное здоровое развитие»1 2. Его благожелательный оптимизм,
своеобразный романтический идеализм могут, по-видимому,
показаться современному наблюдателю, видящему мир сквозь
призму сурового исторического опыта, несколько старомодны-
ми. От такого «опыта» был огражден «мудрец из Энн-Арбора».
Однако даже в тех разделах его трудов, которые кажутся не-
сколько испорченными чрезмерной снисходительностью и доб-
рожелательностью, можно обнаружить золотые зерна глубокой
социологи ческой прон и цател ьности.
Обратимся, например, к данной Кули оценке двух зол: фор-
мализма и дезорганизации3. «Воздействие формализма на лич-
ность состоит в том, что оно попирает ее дух и делает ее жерт-
вой апатии и самоуспокоенности»4. Второе зло — дезорганиза-
ция — «проявляется в индивиде как сознание, лишенное
убежденной и постоянной преданности целому, лишенное тех
важных принципов поведения, которые вытекают из обяза-
тельств по отношению к целому»5. Современный читатель со-
циологических трудов вряд ли обратит внимание на такие пас-
сажи в произведениях Кули, поскольку он хорошо знаком с бо-
лее подробной трактовкой аномических явлений, данной
Дюркгеймом. Но следует отметить, что, несмотря на обычно
оптимистические взгляды, Кули, тем не менее, был очень чуток
к тем явлениям зарождающегося кризиса, которые столь жест-
1 Rieff Р. Introduction // Cooley С. Н. Human Nature and the Social
Order. P. XVII.
2 Mead G. H. Cooley’s Contribution to American Social Thought //
Cooley С H. Human Nature and the Social Order. P. XXXVI.
3 Cm.: Cooley С. Я. Social Organization. P. 347.
4 Ibid. P. 343.
5 Ibid. P. 347.
206
Чарльз Хортон Кули
ко представлены в социальном мироощущении Дюркгейма. Что
касается рекомендаций лечения современных человеческих не-
дугов, то Кули часто писал об этом в поразительно дюркгей-
мовском духе. «Идеализация государства, внедрение в души на-
рода идеи целостной жизни через традиции, поэзию, музыку,
архитектуру, национальные празднества и памятники, а также с
помощью религии и философии, которые показывают челове-
ку, что он является членом прекрасного целого, к которому он
должен испытывать глубокую преданность. Все это находится в
согласии с человеческой природой, однако человеческая при-
рода может выродиться, если на нее воздействовать с реакци-
онными целями»1.
Мы знаем и ценим Кули не за то, что его взгляды^ыли ана-
логичны некоторым взглядам Дюркгейма, но, напротив, за тот
определяющий вклад, который он внес в рассмотрение про-
блем интернализации. Быть может, Парсонс излагал этот во-
прос слишком категорично, утверждая: «Дюркгейм был теоре-
тиком общества как объекта внешнего мира, Кули был теорети-
ком общества как части индивидуального «Я»1 2. Но в широком
смысле Парсонс, тем не менее, справедливо подчеркивал, что
для Кули, в отличие от Дюркгейма, общество — это явление,
принадлежащее исключительно к сфере сознания. «Те пред-
ставления, которые люди имеют друг о друге, — писал он, —
являются основательными реалиями общества». «Общество...
это связующее звено многих индивидуальных представлений»3.
Последующие критики, особенно Мид, были склонны обви-
нять Кули в «чрезмерно менталистическом» видении структуры
«Я», но никто не стал бы отрицать, что он занял достойное место
в ряду таких значительных личностей, как Уильям Джеймс, Зиг-
мунд Фрейд, Эмиль Дюркгейм и Джордж Герберт Мид, благода-
ря тому, что ему удалосй разрушить картезианскую дизъюнкцию
сознания и внешнего социального мира. Кули с убедительной
последовательностью обосновал представление о том, что чело-
век и общество, «Я» и «другой» находятся в неразрывном единст-
ве, что качество социальной жизни индивида, его связей со свои-
ми собратьями является составным элементом его личности.
1 Cooley С. И. Social Process. Р. 418.
2 Parsons Т. Cooley and the Problem of Internalization // Cooley and So-
cial Analysis / Ed. by A. J. Reiss (Jr.). Ann Arbor, 1968. P. 66.
3 Cooley С. H. Human Nature and the Social Order. P. 119, 121.
Социологические идеи 207
й - . , - _ --- -------------------
$ I СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ МЕТОД
Наряду с постоянным интересом и разработкой рассмотрен-
ных нами проблем, Кули подобно Томасу и Миду внес исклю-
чительно важный вклад в развитие социологического метода.
Независимо от Макса Вебера, но приблизительно в одно время
с ним он утверждал, что изучение человеческих действий долж-
но учитывать важность тех значений, которые акторы придают
той ситуации, в которой они находятся. Поэтому исследование
должно выходить за пределы чисто поведенческого описания.
Как утверждали Кули и его единомышленники, «социология
птичника» может быть основана лишь на описании поведения
кур, поскольку мы никогда не сможем понять тех значений,
которые куры придают своим действиям. Но социология людей
должна следовать совершенно иной стратегии, поскольку она
может исследовать процессы, лежащие в основе правил поведе-
ния, проникая вглубь субъективных значений действующих ин-
дивидов. Социальные науки, утверждал Кули, лишают себя
наиболее ценного исследовательского инструмента, если, сле-
дуя некоему запрещающему предписанию, они воздерживаются
от изучения мотивационной структуры действий человека.
И если даже допустить, что подход Кули к проблеме мотиваци-
онного объяснения действий являлся слишком умозрительным,
то мысли его все же шли по правильному пути.
Кули проводил различие между «пространственным или ма-
териальным знанием» и «личным или социальным знанием».
Последнее «развивается из контакта с представлениями других
людей через коммуникацию, которая определяет ход развития
мыслей и чувств индивида, аналогичных мыслям и чувствам
других и позволяет нам понимать их, разделяя их умонастрое-
ния... Его можно также представить как «сочувственное»
(sympathetic) или же в его более активной форме как драматур-
гическое, поскольку оно может состоять из образного воспри-
ятия, визуализации поведения, сопровождаемого представлени-
ем о соответствующих ему ментальных процессах»1.
Различие между нашим знанием о лошади и собаке и нашим
знанием о человеке, утверждал Кули, коренится в нашей спо-
собности иметь «сочувственное» понимание человеческих мо-
1 Cooley С. Н. Sociological Theory and Social Research. N. Y., 1930.
P. 290.
208
Чарльз Хортон Кули
тиваций и побудительных причин действия. «То, что вы знаете
о человеке, состоит частично из ярких вспышек видения того,
что бы он стал делать в определенных ситуациях, как бы он вы-
глядел, говорил, двигался; именно по этим ярким вспышкам
вы можете судить, храбрый он или трусливый, торопливый или
осмотрительный, честный или лицемерный, добрый или жесто-
кий... Это знание состоит также и из тех внутренних ощуще-
ний, которые вы сами испытываете в какой-то степени, когда
вы думаете об этом человеке в этих ситуациях, «примеряя» их к
нему... Хотя наше знание о людях... и является бихевиористи-
ческим, оно не обладает проницательностью, подлинно челове-
ческой способностью проникновения в сущность, если оно не
является «сочувственным»1. ’•>.
Использование самим Кули метода «сочувственного» пони-
мания было несколько омрачено, как подчеркивал наряду с
другими Мид, его чрезмерным выделением в нем менталисти-
ческого и интроспективного аспекта'и его неспособностью ус-
тановить необходимые различия между объяснением, «припи-
сыванием» значения, которое все люди должны делать в про-
цессе взаимодействия, и компетентными контролирующими
объяснениями социального ученого. Тем не менее его следует
считать одним из первооткрывателей этого социологического
метода. Подобно Веберу и его единомышленникам в Германии,
Кули подчеркивал, что изучение человеческого социального
бытия должно быть сосредоточено на стремлении проникнуть в
те субъективные значения, которые акторы придают своим дей-
ствиям, и что такие значения должны изучаться отчасти на ос-
нове их «понимания», а не исключительно на поведенческих
проявлениях.
СОЦИАЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС
Кули сравнительно мало уделял внимания социальным
структурам; в своем органическом видении общества он пред-
ставлял социальную жизнь как цельную бесшовную ткань и не
придавал значения структурным переменным. Что же касается
социального процесса, то здесь он показал себя проницатель-
ным наблюдателем и аналитиком.
1 Cooley С. Н. Sociological Theory and Social Research. P. 294.
Социологические идеи
209
В представлении Кули общество предстает в виде сети свя-
зей между составляющими его акторами и подгруппами. По-
этому процесс коммуникации и, в особенности, его воплоще-
ние в общественном мнении скрепляет социальные узы и обес-
печивает консенсус. Кули рассматривал общественное мнение
как «органический процесс», а не просто как состояние согла-
сия по какому-либо актуальному вопросу1. Оно является не
«простой совокупностью отдельных индивидуальных суждений,
но организмом, совместным продуктом коммуникации и вза-
имного влияния. Оно может быть столь же отличным от общей
суммы того, что индивиды могли бы себе представить каждый в
отдельности, как, например, корабль, построенный сотней лю-
дей, отличается от сотни лодок, каждая из которых построена
одним человеком»1 2. Иными словами, общественное мнение
возникает не из предварительного согласия, но из взаимного
действия индивидуальных мнений друг на друга — из столкно-
вения идей в процессе общения. «И совсем не обязательно,
чтобы существовало согласие; важной является определенная
завершенность и зрелость мысли, вытекающая из проявляемого
внимания и обсуждения»3. «Зрелое общественное мнение» в от-
личие от «общественного впечатления» возникает в процессе
обсуждения. Оно не «отражает работу некоего среднего или ба-
нального ума. Оно не является своего рода средним значением
группы, средним между высоким и более низким уровнями ин-
теллекта»4. Оно создается путем взаимообмена между противо-
положными направлениями мысли. «Проявляемые в процессе
общения различия составляют активное начало общественного
мнения, подобно тому, как скрещивание является началом ро-
ждения нового вида»5. Несомненно, когда «между членами
группы не существует единомыслия, достаточного для взаимно-
го понимания и влияния»6, они не могут действовать сообща.
Но согласно общей точке зрения, общественное мнение — это
продукт коммуникативного несогласия, очищенного путем спо-
ров и интеллектуального противостояния.
1 См.: Cooley С. Н. Social Process. Р. 318.
2 Cooley С. Н. Social Organization. Р. 121.
3 Ibid. Р. 122.
4 Ibid. Р. 123.
5 Cooley С. Н. Social Process. Р. 379.
6 Ibid.
210
Чарльз Хортон Кули
То, что справедливо применительно к общественному мне-
нию, справедливо и по отношению к другим видам взаимодей-
ствий. Так, в соответствии с тем значением, которое он прида-
вал социальному процессу, Кули понимал и социальный кон-
фликт как необходимый и неискоренимый. «Чем больше мы
думаем об этом, тем больше убеждаемся, что конфликт и согла-
сие — это не обособленные явления, это фазы одного процес-
са, который всегда включает что-то от каждого из них... Можно
установить социальный порядок в огромном множестве различ-
ного рода объединенных целых, каждое из которых содержит в
себе противоречивые элементы, которым придается некоторая
гармония, чтобы противостоять другим»1.
Конфликты, по убеждению Кули, являют&я здоровым и
нормальным явлением при условии, что они возникают на фо-
не лежащего в их основе согласия по принципиальным вопро-
сам. Он был страстным защитником ценностей демократии,
поскольку видел в ней такой способ управления, который при-
водит к духовному единству не через подавление разногласий,
но через суд общественного мнения.
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Кули соглашался с Вебленом в том, что системы экономиче-
ских ценностей»и особенно ценностей финансовых, являются
институциональными по своему характеру, что «их непосредст-
венным источником является социальный механизм, каким бы
ни было их косвенное отношение к человеческой природе»1 2.
Согласно Кули, рынок является точно таким же социальным
институтом, как церковь или школа. Поэтому он утверждал,
что бесполезно рассматривать экономические ценности, не со-
относя их с их институциональной матрицей и антецедентами.
В особенности он настаивал на том, что при изучении финан-
совых ценностей было бы полезно точно определить те спосо-
бы регулирования, используя которые господствующие классы
формируют и упорядочивают такие институты, как рынок. Со-
глашаясь с Вебленом и споря с классическим подходом в эко-
номике, Кули убеждал своих студентов в том, что промышлен-
ная система — не саморегулирующийся механизм, а комплекс
1 Cooley С. Н. Social Process. Р. 39.
2 Ibid. Р. 295.
Биографические данные
211
институтов, сформированный по обычаю, практике и закону и
«управляемый классом, который будет в значительной степени
контролировать его функционирование»1.
Прежние историки институциональной экономики1 2 были
склонны ставить имя Кули рядом с именем Веблена как учено-
го, внесшего значительный вклад в эту область экономической
теории. Однако ныне его имя больше не упоминается как зна-
чимое в этой области; в самом деле, о нем даже не упоминают
в статье по институциональной экономике, помещенной в
«Международной энциклопедии социальных наук». Причина в
том, что он не пошел дальше Веблена в своем институциональ-
ном анализе, и хотя он и использовал институциональный по-
нятийный аппарат и общую концепцию, его вклад в разработку
конкретного содержания состоял преимущественно из положе-
ний общего характера. Кули, по-видимому, заслужит лишь упо-
минания в будущих работах по истории экономики. Но, несо-
мненно, ни одна история социологической мысли не сможет
обойти вниманием человека, которому мы обязаны такими дву-
мя понятиями, как «зеркальное Я» и «первичная группа»,
БИОГРАФИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ3
Чарльз Хортон Кули родился на окраине студенческого го-
родка Мичиганского университета в Энн-Арборе, где он и
провел почти всю свою жизнь. Семья Кули уходит корнями в
историческое прошлое Новой Англии. Кули были прямыми
1 Cooley С. Н, Social Process. Р. 302.
2 См., например: Homan Р. Т. Institutional Economics// Encyclopedia
of the Social Sciences.
3 Этот краткий обзор жизненного пути Кули построен на основе
работы Эдварда Дженди (см.: Jandy Ed, С. Charles Horton Cooley: His
Life and His Social Theory. N. Y., 1942) и «Введения» Роберта Энджелла
к работе Альберта Рейса (см.: Angel R, Introduction // Cooley and Social
Analysis / Ed. by A. J. Reiss (Jr.)). Другие работы Энджелла, в особенно-
сти его статья о Кули в «Международной энциклопедии социальных
наук» (International Encyclopedia of the Social Sciences), также оказа-
лись полезными. Некоторую дополнительную полезную информацию
предоставила дочь Кули, Мэри Кули, которая любезно согласилась
прочитать черновик этой главы и написала об этом профессору Энд-
желлу (1969). Профессор Энджелл переслал ее письмо автору.
15 — 5470
212
Чарльз Хортон Кули
потомками некоего Бенджамина Кули, обосновавшегося непо-
далеку от Спрингфилда в штате Массачусетс около 1640 г. Его
отец, Томас Макинтайр Кули, приехал в Мичиган из штата
Нью-Йорк. Родившись в многочисленном небогатом семействе
фермеров, отец Кули понял, что единственной возможностью
для него получить образование и подняться вверх по социаль-
ной лестнице является переезд в западные штаты. Он обосно-
вался в Мичигане и вначале выбрал карьеру редактора и экс-
перта по вопросам недвижимости, а затем адвоката. Будучи
исключительно амбициозным, властным и энергичным челове-
ком, он сумел подняться со скромного уровня до престижного
и уважаемого положения среди мичиганской правовой и свет-
ской элиты. Он добился признания благодаря высокому уров-
ню своего юридического профессионализма неправового мыш-
ления и был назначен в 1859 г. преподавателем факультета
права, медицины и богословия в только что образованном Ин-
ституте права при Мичиганском университете. В год рождения
сына Чарльза (1864) отец был избран в Верховный суд штата
Мичиган. Он оставался членом Верховного суда и профессо-
ром права в течение многих лет, а кроме того получил боль-
шую известность в стране как автор ряда юридических науч-
ных трудов и как первый председатель Межштатной торговой
комиссии.
Чарльз, четвертый ребенок из шести детей судьи, родился в
то время, когда семья уже достигла-видного положения и жи-
ла в комфортабельных условиях в Энн-Арборе. Испытывая по
отношению к отцу, упорно идущему вперед и стремящемуся к
успеху, одновременно благоговейный трепет и некоторую отчу-
жденность, молодой Кули рано развил в себе замкнутый, пас-
сивный и скрытный характер, который всегда оставался от-
личительной чертой его образа жизни. В течение 15 лет он
страдал от различных болезней, некоторые из них носили, не-
сомненно, психосоматический характер. Стеснительный и роб-
кий, страдающий от заикания, он имел немногих товарищей по
детским играм, был склонен проводить дни, мечтая и читая в
одиночестве. Исключительно впечатлительный, он восполнял
неуверенность в себе, воображая себя в роли великого оратора
или лидера. Устремления к успеху, которые отец воплощал в
действительность, его сын отваживался пережить лишь в своем
воображении. Его пристрастие к требующим напряжения про-
гулкам верхом, а также к резьбе по дереву и столярным рабо-
Биографические данные
213
там, по-видимому, можно объяснить (в чисто адлеровском тол-
ковании) стремлением компенсировать свою физическую сла-
бость и неполноценность.
Период обучения Кули в университетском колледже длился
семь лет, прерываемый болезнью, путешествием по Европе и
короткими периодами работы в качестве чертежника и стати-
стика. Он окончил курс по специальности «инженерное проек-
тирование», хотя и не испытывал особой любви к предмету.
Однако в то же время он прослушал ряд лекционных курсов по
истории и по одному курсу по философии и экономике. Учась
в университетском колледже, Кули продолжал много и жадно
читать. И именно это самостоятельное чтение, а не формаль-
ные курсы обучения, в конце концов и определило выбор его
жизненной карьеры.
Прочитав большое количество работ Дарвина, Спенсера и
немецкого философа-органициста А. Шеффле, Кули в 1890 г.
принял решение вернуться в Мичиганский университет, чтобы
закончить аспирантуру по политической экономии и социоло-
гии. Он написал диссертацию на тему «Теория транспорта»
(«The Theory of Transportation»), новаторское исследование в
области экологии человека, и в 1894 г. получил степень доктора
философии (Ph. D.). Поскольку в Мичиганском университете
не существовало официального курса обучения социологии, он
экзаменовался по вопросам, которые переслал для него из Ко-
лумбийского университета Франклин Гиддингс.
Необычно долгий период университетского обучения и под-
готовки Кули можно объяснить отчасти его слабым здоровьем,
а также тем, что он был сыном очень состоятельных родителей,
которые могли предоставить сыну необходимое ему время для
выбора карьеры. Кроме того, Кули страдал и от того, что по-
стоянно находился под сенью знаменитого отца. Однажды он
написал матери: «Мне бы хотелось в качестве эксперимента
очутиться там, где имени отца никогда не слышали, и посмот-
реть, будет ли кто-нибудь заботиться обо мне, ради меня само-
го»1. По-видимому, Кули долго терзала эта вызывающая душев-
ные переживания зависимость от отца, который был ему по су-
ществу чужд, хотя он в то же время сознавал, что обязан
выбрать карьеру, которая составила бы честь семьи.
1 Jandy Ed. С. Op. cit. Р. 21.
214
Чарльз Хортон Кули
Ранняя работа Кули, статья «Социальное значение назем-
ных железных дорог» («Social Significance of Street Railways»),
зачитанная им на собрании Американской экономической ас-
социации в 1890 г. в Вашингтоне, а также его упомянутая дис-
сертация были результатом двухлетней работы в Вашингтоне.
Первая выполнена для Межштатной торговой комиссии, а вто-
рая — для Бюро переписей населения. Обе были написаны в
напористой и реалистической манере, которую, очевидно,
одобрил его отец. Его более зрелое творчество, которое харак-
теризовал мягкий, интроспективный подход, более соответст-
вовавший природному складу его характера, начало формиро-
ваться только после того, как он стал преподавать в Мичиган-
ском университете и более не зависел от отца.
В течение всей своей преподавательской карьеры в Мичи-
ганском университете, начавшейся в 1892 г,,. Кули живо инте-
ресовался многими социальными проблемами и злободневны-
ми вызывающими споры вопросами, но, конечно, интерес к
изучению формирования личности (образа «Я») — его собст-
венного «Я» — оставался для него первостепенным. Сумев от-
стоять и утвердить свою независимость, Кули решил обратить
свой недостаток — застенчивость и неспособность состязаться
с неистовым честолюбием отца — в достоинство, посвятив себя
работе, которая в значительной степени основывалась на само-
анализе и наблюдении за поведением близких и, особенно, его
собственных детей.
Женитьба Кули в 1890 г. на Элси Джонс, дочери профессора
медицины Мичиганского университета, позволила ему целиком
сосредоточиться на занятиях наукой и на созерцательной жиз-
ни, которую он ценил превыше всего. Будучи очень образован-
ной женщиной, г-жа Кули отличалась от мужа тем, что была
целеустремленной, энергичной и поэтому способной упорядо-
чить их семейную жизнь таким образом, что мирские заботы не
слишком обременяли ее мужа. У супругов было трое детей,
мальчик и две девочки, и они жили спокойно и довольно уеди-
ненно в доме, расположенном неподалеку от студенческого го-
родка. Дети были для Кули своего рода домашней лаборатори-
ей для изучения генезиса и развития «Я». Следовательно, даже
тогда, когда он не был погружен в изучение собственного «Я»,
а хотел наблюдать и других, у него не было необходимости по-
кидать домашний очаг.
Биографические данные
215
«МУДРЕЦ ИЗ ЭНН-АРБОРА»
Кули довольно быстро продвигался вверх по академической
служебной лестнице. Он был назначен ассистентом профессора
в 1899 г., адъюнкт-профессором — в 1904 г., а три года спустя
стал полным профессором. Он не обладал тем блеском и поры-
вистостью, которые так привлекают большинство студентов.
Лекции, которые этот хрупкий, робкий и казавшийся несколь-
ко болезненным профессор излагал своим высоким, слабо зву-
чащим голосом, часто не вызывали ответного отклика у широ-
кой студенческой аудитории. Однако он привлек интерес ряда
аспирантов, которых воодушевлял его пытливый ищущий ин-
теллект. Многие аспиранты рассматривали как высокую приви-
легию возможность участвовать в его семинарах и следить за
последовательным развитием его мыслей, которые он излагал
медленно и запинаясь и которые исходили из самых глубин его
существа. Кули был несведущ в мелких административных де-
талях, его раздражала необходимость участия в общественной и
политической жизни преподавательского коллектива. Он даже
не считал себя достаточно опытным, когда ему приходилось ра-
ботать со студентами или выступать с инициативой исследова-
тельских проектов коллектива. Однако, как свидетельствовали
многие его студенты — те, кому посчастливилось участвовать в
его семинарах и курсах, наблюдать за сложной работой лабора-
тории его ума, — они испытывали влияние его научного подхо-
да в течение всей своей жизни.
Образ жизни Кули полностью соответствовал тому типу ака-
демических нравов, которого больше не существует. В универ-
ситетской среде все еще господствовал полуаристократический
кодекс джентльменской манеры поведения. Не испытывая ни-
каких финансовых забот и живя в эпоху, когда в философию
еще не вторгался принцип «опубликовать свою работу — или
кануть в вечность», Кули мог себе позволить отдаться целиком
образу жизни неторопливого созерцания и спокойных исследо-
ваний. Его книги складывались медленно и органически из тех
записей, которые он делал в течение долгого времени. Работа
«Человеческая природа и социальный порядок» («Human
Nature and the Social Order») была опубликована в 1902 г., а со-
путствующая ей «Социальная организация» («Social Organiza-
tion») появилась семь лет спустя. Третья большая работа «Со-
циальный процесс» («Social Process») последовала через девять
216
Чарльз Хортон Кули
лет в 1918 г. Эти три работы вместе с извлечениями из его
дневника, который он вел всю жизнь под заглавием «Жизнь и
ученый» («Life and the Student»), опубликованными в 1927 г.,
составляют почти всю его интеллектуальную продукцию. Его
ранние статьи по социальной экологии и журнальные статьи,
написанные в последние годы, опубликованы в изданном по-
смертно томе «Социологическая теория и социальное исследо-
вание» («Sociological Theory and Social Research») в 1930 г.
Жизнь Кули была бедна событиями, он остерегался споров
и ссор, любой конфликт расстраивал его и лишал сна. Кули
участвовал в создании Американского социологического обще-
ства в 1905 г. и приезжал на большую часть последующих засе-
даний, но суета этих собраний была вряд ли ему пЧэ вкусу. Став
в 1918 г. президентом Общества, он стал получать несколько
большее удовольствие от этих встреч, быть может потому, что,
достигнув теперь определенного успеха, он сумел преодолеть
прежнее чувство незащищенности при общении со своими
коллегами. Тот факт, что книги его хорошо продавались, и что
он тем самым приобрел завидную репутацию, как среди равных
себе по положению, так и среди более молодых, по-видимому,
также способствовал росту уверенности в себе. Его биограф от-
мечает, что «годы с 1918 г. и почти до конца его жизни были
для Кули, возможно, самыми счастливыми»1.
В течение долгого пребывания в Мичиганском университете
Кули сравнительно мало общался со своими коллегами. Он
был намного старше второго человека на факультете Артура
Вуда, поэтому для товарищеских отношений между ними осно-
ваний было мало. Супруги Кули редко принимали у себя гостей
и редко посещали вечеринки. Они любили простое неформаль-
ное общение. Кули часто совершал долгие прогулки пешком с
немногими избранными собеседниками, а также совершал с
ними палаточные поездки в Канаду в течение многих лет. Им
нравилось жить без удобств и готовить походные ужины1 2. Боль-
шую часть летнего времени Кули проводил с женой на Хру-
стальном озере в северной части штата Мичиган, где он по-
строил для семьи небольшой домик рядом с озером. Там он ку-
пался, плавал на лодке и совершал прогулки с женой и детьми.
Он был большим любителем растений и знатоком птиц. За эти
1 Jandy Ed. С. Op. cit. Р. 71.
2 См.: Частное сообщение Р. Энджелла, 21 марта 1969 г.
Биографические данные
217
многие летние месяцы, особенно в последний период жизни,
Кули, по-видимому, достиг той безмятежности и удовлетворен-
ности, которые столь долго ускользали от него в молодые годы.
«Я очень доволен жизнью здесь, — писал он в дневнике, — сча-
стлив дышать воздухом, доволен едой, рад озеру, доволен рабо-
той своих рук, рад своей семье, счастлив, что могу, вероятно,
приезжать сюда каждое лето, рад своим книгам, мыслям, своим
надеждам»1.
Кули получал много предложений с приглашениями от бо-
лее престижных факультетов социологии. Гиддингс, например,
приглашал его в Колумбийский университет. Но он никогда
даже не рассматривал эти предложения всерьез. Он чувствовал
себя связанным с Энн-Арбором и университетом, где препода-
вали его отец и отец его жены, и которому он посвятил почти
всю свою карьеру ученого. Он не хотел погружаться в атмосфе-
ру волнений и соперничества такого крупного университета,
каким был Колумбийский.
В последнее десятилетие жизни Кули выполнял много орга-
низационной работы в Мичиганском университете. Хотя по
своему характеру он никогда не соответствовал внешним атри-
бутам академической роли, слабо подходил для роли члена раз-
ных комитетов, и, быть может, даже в меньшей степени, для
роли главы факультета, ему удалось выполнить огромную рабо-
ту, которая самым благотворным образом отразилась на уни-
верситете.
Кули дал оценку своей научной карьеры лучше, чем это
смог бы сделать любой комментатор. Он писал: «Для достиже-
ния научного успеха в наших университетах следует прослыть
не способным ни на что другое. Можно быть благодарным за
это своему слабому голосу и запинающейся речи, своему рани-
мому и замкнутому характеру, общему представлению о своей
научной неэффективности. Конечно, это замедляет ваше про-
движение, но зато вы получаете возможность, в конечном сче-
те, что-то сделать»1 2. Укрывшись в комфортной для него среде
университета, готового выразить ему высокую степень уваже-
ния, как к человеку особого склада ума, и прощать отсутствие у
него интереса к повседневным обязанностям университетского
преподавателя, Кули использовал все эти институциональные
1 Jandy Ed. С. Op. cit. Р. 73.
2 Cooley С. Н. Life and the Student. P. 181.
218
Чарльз Хортон Кули
возможности разумно. Защищенный от всякого вмешательства
и укрытый от воздействия внешнего мира, Кули сумел в тече-
ние всей долгой научной карьеры обратить свою изначальную
слабость, застенчивость и уязвимость, замкнутость и самосо-
средоточенность в те ценные качества, которые позволили ему
создать труды, ставшие медленно вызревшими плодами неторо-
пливого созерцания и интроспективного анализа.
К концу 1928 г. здоровье Кули стало ухудшаться, и в марте у
него был диагностирован рак. Он скончался 7 мая 1929 г.1
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СРЕДА
С позиций историка идей Парсонс несомненно-справедливо
пишет, что «главной точкой отсчета для Кули были труды
Уильяма Джеймса... Именно Кули вместе с Мидом пожинали
плоды инноваций Джеймса в философии и психологии»1 2. Но
хронологически влияние Джеймса проявилось несколько поз-
же, и общий подход Кули уже сформировался к тому времени,
когда он впервые познакомился с трудами великого гарвард-
ского философа.
После своего самого раннего увлечения работами Т. Б. Мако-
лея, молодой Кули обратился к сочинениям Р. Эмерсона, Гете и
Дарвина. «У Дарвина, — пишет Кули, — я почерпнул самые убе-
дительные представления об общем процессе развития природы
и о подходе к ее изучению, тогда как за дружеским общением и
помощью в моем стремлении понять мир человека я обратился к
авторам, менее приверженным системе, но обладающим вели-
кой мудростью, к Эмерсону, главным образом, потому, что я
был молод, а затем к Гете»3. Романтическое прославление Эмер-
соном свободы и творческих возможностей человека, его антро-
пологическая философия и трансцендентальный идеализм ока-
зывали на Кули сильное влияние в течение всей его жизни.
Большинство его произведений носит отпечаток влияния этого
новоанглийского философа, который писал: «Никакой объект
на самом деле не интересует нас, кроме человека... и хотя мы
1 Дата смерти Кули, указанная Дженди (Jandy) в цитированной ра-
боте, неверна. Автор заимствовал свою информацию у Мэри Кули.
2 Парсонс, цит. по: Cooley and Social Analysis / Ed. by A. J. Reiss (Jr.).
P. 59.
3 Cooley С. H. Sociological Theory and Social Research. P. 4.
Интеллектуальная среда
219
осознаем идеальную сущность закона природы, он приводит нас
к восхищению только через его непосредственное отношение к
человеку или же в том виде, в каком он запечатлевается в его
сознании»1. Вслед за Эмерсоном серьезное воздействие на Кули
оказал Гете (Гете, несомненно, оказал большое влияние и на са-
мого Эмерсона). Именно у Гете Кули почерпнул представление
об органической целостности и единстве бытия. «Я очень часто
размышлял, — пишет Кули, — что по своему дарованию Гете
был почти идеальным социологом и что тот, кто обладает... его
пониманием, его беспристрастностью и его восприятием орга-
нического единства и движения, сможет достигнуть всего, что
угодно»1 2. Во многих книгах Кули содержится больше ссылок на
Гете, чем на любого другого социального ученого.
Кули после основательного изучения работ Дарвина, кото-
рым он восхищался за его понимание всей сложности взаимо-
связей, управляющих миром живой природы, скоро перешел на
позиции эволюционной теории. На холистическое мировос-
приятие Кули, его особое внимание к взаимодействиям и взаи-.
мосвязям, а также на его неприятие различного рода атомисти-
ческой интерпретации при изучении человека, оказало столь
же глубокое влияние чтение трудов Дарвина, как и немецкий
идеализм, отфильтрованный через новоанглийское трансцен-
дентальное восприятие.
Однако намного меньший энтузиазм Кули проявлял к «со-
циальному дарвинизму» эволюционистов и особенно к Спенсе-
ру. Он писал: «Меня привлекала скорее общая концепция
Спенсера поступательно развивающейся, эволюционной орга-
низации общественной жизни, а не его особые взгляды на об-
щество, которые я никогда полностью не разделял»3. Кули го-
тов был признать, что «почти все те из нас, кто занимался со-
циологией в период между 1870 и 1880 гг., обратились к ней
под воздействием трудов Спенсера»4. Но что особенно вызыва-
ло неприятие у Кули, так это присущий Спенсеру «недостаток
симпатии», «невнимание к личности», «отсутствие литератур-
ной и исторической культуры» и догматическая манера аргу-
1 Цитата взята из статьи Майкла Морана об Эмерсоне, помещен-
ной в: Encyclopedia of Philosophy. N. Y., 1967.
2 Cooley С. H. Social Process. P. 402.
3 Cooley С. Я. Sociological Theory and Social Research. P. 5.
4 Ibid. P. 263.
220
Чарльз Хортон Кули
ментации. Спенсеру, социальному философу, последовательно
и упорно не признающему традиций, по мысли Кули, «недоста-
вало непосредственного и подлинного понимания организации
и развития человеческой жизни... Он понимал эти явления
почти исключительно по аналогии. Организмы социального
порядка являются ментальными фактами во многом той же
природы, что и личность, и чтобы понять их, необходимо такое
же близкое по духу воображение. Этого у Спенсера нет и, сле-
довательно, его концепции, по моему мнению, отнюдь не явля-
ются строго социологическими»1. И совсем неудивительно, что
Кули, который считал Гете идеальным социологом, полагал,
что Спенсер, вследствие его упорного нежелания понять чело-
веческую душу, не является подлинным социологом^'
Более того, разумеется, что Кули, социальный реформатор и
сторонник прогресса, считал непреклонный утилитаризм Спен-
сера наименее привлекательным и был в гораздо большей сте-
пени расположен к другому социологу-органицисту Шеффле,
немецкому ученому и автору работы «Строение и жизнь соци-
альных тел» («Ваи und Leben des sozialen Koerpers»). Как считал
Кули, Шеффле был меньше склонен к аргументации в спенсе-
ровском духе, построенной на аналогиях, и подошел намного
ближе к представлению о том, что органические связи, объеди-
няющие членов общества, являются по своей природе преиму-
щественно духовными1 2.
ВЛИЯНИЕ ДЖ. БОЛДУИНА И У. ДЖЕЙМСА
Во взглядах Кули на природу моего «Я» и разработанном им
понятии «зеркального Я» во многом прослеживается влияние
идей психолога Джеймса Марка Болдуина, а также психолога и
философа Уильяма Джеймса3. В 1890 г., когда Кули поставил
перед собой задачу дать генетическое объяснение природы и
развития представлений отдельного человека, он внимательно
изучил труды Болдуина и Джеймса, а также такого детского
психолога, как Дж. Стенли Холл. Результаты своих экспери-
1 Cooley С. Н. Sociological Theory and Social Research. P. 266—269.
2 Cm.: Jandy Ed. C. Op. cit. P. 86.
3 Для ссылки на антецеденты понятия «зеркального Я» в работах
А. Смита и Л. Стефена см.: Merton R. К. Social Theory and Social Struc-
ture. P. 19.
Интеллектуальная среда
221
ментов и исследований, которые Болдуин опубликовал в труде
«Духовное развитие ребенка и расы», наложили особый отпеча-
ток на автора «Человеческой природы и социального порядка».
Обобщая сущность своей доктрины, Болдуин писал: «Я не ви-
жу... как личность ребенка можно представить иначе, кроме
как в социальных понятиях; или же, с другой стороны, как эти
социальные понятия могут приобрести свое ценностное содер-
жание иначе, нежели исходя из понимания сущности развития
индивида. Несомненно, именно в этом и состоит логический
круг объяснения и именно в этом самое главное для меня»1.
Болдуину, конечно, недоставало стилистической выразительно-
сти Кули, но этот отрывок вполне можно было бы считать вы-
шедшим из-под пера Кули.
Хотя Кули многое заимствовал у Болдуина из его исследова-
ний отдельного случая (case stadies), а также из его общей соци-
ально-психологической концепции, он даже в большей степени
обязан Джеймсу, у которого почерпнул идеи, подкрепляющие
его общий взгляд на природу сознания и «моего Я». В противо-
вес существовавшему тогда атомистическому взгляду, которому
придавалось особое значение в немецкой психологии, Джеймс
утверждал, что сознание не состоит из каких-то частиц и ку-
сочков идей, объединенных вместе, но что оно течет подобно
потоку, и что каждое состояние сознания является функцией
всего психофизического контекста. Сознание кумулятивно и
постоянно изменяется. Согласно Джеймсу, сознание не являет-
ся жестко застывшей структурой, но постоянно развивается и
изменяется в соответствии с новым опытом. Когда Кули писал:
«Именно путем взаимодействия с другими мы расширяем наш
внутренний опыт»1 2, он прямо следовал по стопам Джеймса.
Что касается его толкования понятия «моего Я», то здесь
Кули еще в более очевидном долгу перед Джеймсом. Основная
новаторская идея Джеймса состоит в том, чтобы видеть и оце-
нивать не только «внешний мир», но и «мое Я», как некий объ-
ект анализа, и ввести понятие множественности различных
«Я»3. Он начал с установления различия между понятием «Я»
1 Цитируется Дэвидом Ноблем в его очерке, посвященном Болдуи-
ну. См.: Noble D. И< The Paradox of Progressive Thought. Minneapolis,
1958. P. 92.
2 Cooley С. H. Human Nature and the Social Order. P. 104.
3 Cm.: Parsons T. Cooley and the Problem of Internalization. P. 59.
222
Чарльз Хортон Кули
(I) как представление о себе и понятием «Мое» (Me) как «Я»
осознанное, как общая сумма всего того, что человек может
считать принадлежащим ему. Таким образом, материальное
«Мое» включает его физическое тело, внешний облик, его бли-
жайших родственников и собственность. Вторая составляющая
понятия «Мое», социальное «Мое», создается из представле-
ния, которое человек получает от своих ближних, так что «че-
ловек обладает столькими социальными «Я», сколько существу-
ет индивидов, которые оценивают его и несут представление о
нем в своем сознании»1. Можно считать, что человек будет
иметь столько социальных «Я», сколько существует различных
групп людей, мнение которых его интересует. Третьим состав-
ным элементом понятия «Мое» является духовное «Мое», пред-
ставляющее всю совокупность состояний самосознания и пси-
хических особенностей индивида. Разделяя таким образом еди-
ный картезианский субъект на множество различных «Я»,
каждое из которых проявляется через посредство различных
взаимодействий с внешним миром, и подчеркивая, что эти
множественные «Я» не в меньшей степени, чем сам внешний
мир, могут рассматриваться как объекты, Джеймс заложил ос-
новы социальной психологии как Кули, так и Мида, а также,
отметим, кстати, и развития более поздней социологической и
социально-психологической теории ролей.
Кули охотно прйзнавал, что он многим обязан и Болдуину,
и Джеймсу. Он писал: «Та самая идея’ что социальные лично-
сти не являются взаимоисключающими, но во многом состоят
из общих элементов, воплощена в разработанной профессором
Уильямом Джеймсом концепции социального «Я». Она развита
профессором Джеймсом Марком Болдуином в работе «Соци-
альная и этическая, интерпретация психического развития»
(«Social and Ethical Interpretations of Mental Development»):
«...Я получил много полезных знаний и даже еще более полез-
ный стимул от блестящей и оригинальной работы последнего.
Профессору Джеймсу я обязан, быть может, еще больше»1 2. Од-
нако, несмотря на свой долг перед Джеймсом, Кули был убеж-
ден, что интерпретация гарвардского философа была еще не-
1 Статья о Джеймсе в «Международной энциклопедии социальных
наук». Автор использует в настоящем параграфе данную в ней трак-
товку Джеймсом понятия «мое Я».
2 Cooley С. И. Human Nature and the Social Order. P. 125.
Интеллектуальная среда
223
достаточно социологической. Он писал в своем дневнике: «Хо-
тя Уильям Джеймс сумел понять социальную природу «Я», он
не развил свое понимание в подлинно органическую концеп-
цию связи индивида с социальным целым. Его представления
являются во многом индивидуалистскими, или, если угодно,
мистически социальными, но не органически или осознаваемо
таковыми... Он воспринимает людей как отдельных индивидов,
а не как... вместе взятые элементы целого. Подлинно социаль-
ный или, быть может, лучше сказать, социологический прагма-
тизм по-прежнему предстоит еще разработать»1.
Как видно, на Кули оказали более глубокое влияние истори-
ки, психологи, философы, литераторы, нежели социологи.
Кроме уже упомянутых мыслителей, Торо, Паскаль, Данте, То-
мас а Кемпис, У. Беджгот, а также де Токвиль и лорд Брайс,
очевидно, повлияли на него сильнее, чем социальные уче-
ные — например, английские социальные эволюционисты или
Конт. Среди социологов — его современников — Г. Тард во
Франции, а также Уорд и Гиддингс были доброжелательны к
нему и полезны в самом начале его научной карьеры. Он высо-
ко оценивал их работы, как и работы Тарда, постольку, по-
скольку они придавали особое значение социально-психологи-
ческим основаниям общества. Кули считал, что он «никогда не
смог бы по-настоящему представить себе социальную жизнь
человека, не поняв процесса развития сознания, с которым она
неразрывно связана»1 2. Он высоко оценивал то значение, кото-
рое Уорд придавал психическим факторам в культуре, даже ес-
ли и не смог следовать Уорду в его общефилософских пред-
ставлениях. И хотя многое в статистических исследованиях
Гиддингса, по-видимому, не привлекало его коллегу из Мичи-
гана, тем не менее, он высоко ценил колумбийского социолога
за его акцент на таком понимании сознания.
Другое важное направление — понимание прогресса — свя-
зывало Кули с целым рядом его современников, особенно с
Уордом, Смоллом, Самнером и Гиддингсом. Как и все они, он
полагал, что человеческая природа отличается гибкостью и
подвержена изменению, что человек является «обучаемым»; та-
ким образом, можно с полным основанием смотреть на буду-
щее человека с оптимизмом. «Мы столь удачно придуманы, —
1 Jandy Ed. С. Op. cit. Р. 110.
2 Cooley С. Н. Sociological Theory and Social Research. P. 8.
224
Чарльз Хортон Кули
писал он, — что человечество может развиваться без изменения
человеческой природы через посредство собственной присущей
ему организации, которой мы изначально обладаем»1. Подобно
Уорду, Самнеру, Смоллу и многим другим современникам Ку-
ли был «убежден, что социальное изменение обычно происхо-
дит медленно, постепенно, непрерывно, поступательно. Однако
в отличие от них он не использует понятия «стадии»1 2. Как и
они, он также отдавал себе отчет в реальности существования
соперничества, конкуренции, конфликта и борьбы, но верил,
что все они могут быть разрешены путем компромисса и выбо-
ра, в результате чего новый синтез, предоставляющий возмож-
ность создания новой основы сотрудничества, возникает из
этой борьбы3. И Уорд, и Кули обращались к ботаническому
образу, росту виноградной лозы, когда стремились проиллюст-
рировать развитие человеческого рода. Происхождение этого
доброго оптимизма станет более понятным после рассмотрения
того социального контекста, в котором происходило формиро-
вание мировоззрения Кули.
СОЦИАЛЬНАЯ СРЕДА
Дин Индж однажды образно заметил, что человек, который
«сочетается браком» с духом эпохи, скоро сам оказывается
вдовцом. Кули старался в течение всей своей жизни избежать
подобной участи. Он связал свою творческую работу с систе-
мой универсальных гуманистических ценностей, выходящих за
пределы конкретного времени и места, несмотря на то, как ни
парадоксально это может показаться, что многие из его работ
по самой своей сущности являются воплощением духа Средне-
го Запада и отражают идеи американского «прогрессивизма»
рубежа XIX в. Идеи Кули продолжают существовать, поскольку
он сумел подняться выше различных интеллектуальных тенден-
ций и моды, хотя трудно было бы понять его идеи, не зная их
источника.
Кули можно назвать «социологом-прогрессивистом», подоб-
но тому, как Тернер, Паррингтон и Бирд могут быть названы
1 Цит. по: Noble D. Ж. Op. cit. Р. 116.
2 Hinkle R. С. Introduction // Cooley С. Н. Social Process. Р. XVII.
3 Ibid. Р. XXXII.
Социальная среда
225
«историками-прогрессивистами»1. Как и они, Кули не прини-
мал участия в повседневной политической жизни своего време-
ни, но черпал многие умонастроения из той интеллектуальной
и политической атмосферы волнений периода 1890—1915 гг.,
которая создавалась популистскими и прогрессивистскими ре-
форматорами. Прогрессивистские воззрения были сформули-
рованы поколением ученых Среднего Запада в противовес тому
интеллектуальному формализму, который господствовал в
большинстве научных школ восточных штатов. Интеллектуалы-
прогрессивисты стремились откликаться на требования текуще-
го дня, наполнить свои труды мощным живым демократиче-
ским и антиэлитаристским духом, который был характерен для
центральных штатов. Они хотели освободить американские гу-
манитарные науки от контроля пресытившихся жрецов и всем
довольных классов и теснее связать их с устремлениями и ин-
тересами простого человека. Отвергая пессимистические взгля-
ды на Америку, проповедуемые такими идеологами элиты вос-
точных штатов, как Генри Адамс или его коллега Ван Вик
Брукс, прогрессивисты были полны решимости превозносить
энергию, оптимизм, исполненное надежд видение демократи-
ческого будущего Америки, которые, как они полагали, состав-
ляли существо духа расцветающей и распространяющейся куль-
туры Среднего Запада. Они писали о достоинствах демократии
и считали, что основой американской политики должно быть
не ограничение демократического развития, как думали идео-
логи-элитисты с востока Америки, но, напротив, ее дальней-
шее развитие.
Излагая свои мысли в эмерсоновском духе, Кули пытался
соединить идеализм новоанглийских трансценденталистов с
той верой простого человека в достоинства демократии, кото-
рую он считал глубоко внедрившейся в культуру пограничных
штатов. Прививая старую пуританскую идею идеальной феде-
рации в Новом Свете, некоего «города-государства на холме» к
реалиям культуры небольших городков Среднего Запада, Кули
мечтал о том идеальном сообществе, в котором все индивиды,
обладая абсолютной свободой общения и взаимодействия друг
с другом, смогли бы объединиться и действовать сообща для
достижения общей цели — максимального увеличения общест-
венных благ. Его постоянное подчеркивание органической
1 См.: Hofstadter R. Op. cit.
226
Чарльз Хортон Кули
взаимозависимости всех частей социального целого и его стой-
кое неприятие утилитарного индивидуализма англичан корени-
лось в неизменной и прочной вере в благотворность и нераз-
рывность такого сообщества. Эту веру Кули разделял со своими
прогрессивными единомышленниками. Его воспевание пер-
вичных групп и постоянное ратование за распространение доб-
родетелей, воспитанных в таких группах, на все общество
должно было перерасти в то глубокое убеждение, поддерживае-
мое многими реформаторами, что люди должны любить друг
друга точно так же, как они любят членов своей собственной
семьи.
Капиталистические интересы, будь то интересы железнодо-
рожных и промышленных магнатов или же банкиров с востока
Америки, противоречат прогрессивным убеждениям настолько,
что эти интересы способны подорвать процесс демократиче-
ского развития и постепенно разрушить дух всеобщего братства
и соучастия. Поэтому Кули в полном согласии со своими еди-
номышленниками предусматривал целый ряд различных мер,
которые были призваны обеспечить минимальные условия за-
щиты личности от пагубных последствий ничем не сдерживае-
мой политики свободной инициативы и невмешательства (laissez
faire). Он пропагандировал методы разрешения споров между
администрацией и работниками, социальное страхование от не-
счастных случаев и по старости, выступал за создание центров
профессиональной ориентации и занятости, а также за кон-
троль над условиями труда с тем, чтобы обеспечить людям воз-
можность идентифицировать себя со своей работой. И как
только люди освободятся от жестоких, угнетающих последст-
вий политики невмешательства, как только классовая система
станет открытой, и благоприятные возможности будут гаранти-
рованы всем, каждый сможет свободно развиваться в осознаю-
щего себя гражданина демократического содружества. С помо-
щью системы мер социального обеспечения, контроля и пла-
нирования Кули и его единомышленники-прогрессивисты
надеялись построить в прериях более значительные по своим
размерам и более разнообразные подобия тех новоанглийских
поселений, в которых полагающиеся на свои собственные силы
фермеры, осознавая собственную индивидуальность, по-преж-
нему признают притязания своих сограждан и ценят общее
благосостояние.
Социальная среда
227
Кули и Веблен были современниками, и оба они разделяли
взгляды, уходящие корнями в среднезападный популизм и про-
грессивизм. Однако между ними существовали настолько боль-
шие различия в образе мыслей, что можно было бы усомниться
в их общей основе. Может ли существовать что-либо общее ме-
жду резким и злым голосом норвежца из Миннесоты, яростно
обличающего пороки и бесплодность капиталистической куль-
туры, с мягкой умеренностью социолога из Мичигана, восхва-
ляющего блага демократического содружества? И, тем не менее,
хотя их голоса звучали столь по-разному, они выражали все раз-
нообразие общей мысли, а не высказывали совершенно различ-
ные взгляды. Они разделяли общую веру в достоинства просто-
го человека, демократические и антиаристократические в своей
основе убеждения, хотя один из них писал с неистовым негодо-
ванием радикального социального критика, а другой никогда не
отступал от уравновешенной и вежливой манеры выражения.
Эти различия становятся понятными, если сравнить то социаль-
ное окружение, в котором работали эти два человека.
* УНИВЕРСИТЕТСКАЯ СРЕДА
В отличие от Веблена, сына маргинальных норвежских фер-
меров, ненадежно «прилепившегося» на «краю» академической
среды, Кули был отпрыском глубоко уважаемой семьи, принад-
лежащей к верхушке общества и ставшей органической частью
Мичиганского университета, который Кули никогда надолго не
покидал. Это помогает нам объяснить тот факт, что хотя оба
ученых выражали дух популистских и прогрессивистских убеж-
дений, их личная манера откликаться на такие вызовы заметно
различалась.
Кули очень хорошо понимал, что его происхождение оказа-
лось весьма полезным, когда он выбрал «радикальный» пред-
мет — социологию для изучения в Мичиганском университете.
«Я не убежден, — писал он, — что социология всегда не одоб-
рялась как «радикальный» предмет, но, быть может, я обладал
тем преимуществом в этом отношении, что был известен своим
охранительным происхождением, поскольку мой отец был пер-
вым деканом юридического факультета в Мичиганском универ-
ситете»1. Такое безупречное происхождение способствовало то-
1 Cooley С. Н. Sociological Theory and Social Research. P. 10.
16 - 5470
228
Чарльз Хортон Кули
му, что у Кули не возникало неприятностей в университете, ко-
гда он развивал свою «спорную» теорию эволюции и
«рассматривал, трактуя по-своему такие темы, как капитали-
стический класс, социализм, рабочее движение, классовый
контроль за прессой и т. п.»1. Он откровенно признавал, что
«говорил именно то, что ему казалось верным, и что он нико-
гда не испытывал никакого давления, заставлявшего его посту-
пать иначе»1 2. Имея в виду весьма частые посягательства на ака-
демическую свободу, наблюдавшиеся в эти годы во многих
американских университетах, можно заключить, что именно
происхождение спасало Кули от подобного вмешательства, от
которого страдали другие ученые, одинакового с ним склада
ума. Он был хорошо осведомлен о подобного рода воздействи-
ях на радикально мыслящих, когда писал: «Глава факультета
(каковы бы ни были его собственные взгляды) изредка может
ополчиться на преподавателя, чьи взгляды или манера выраже-
ния способны дискредитировать факультет в глазах высшего
руководства университета»3.
Доброжелательное и понимающее отношение, которое Кули
встречал у университетских властей в Мичигане, помогло ему
избрать для себя сдержанный и уравновешенный тон, в то вре-
мя как резкое отношение к Веблену, которым была отмечена
вся его университетская карьера, еще более усиливало, по всей
вероятности, присущее ему бунтарство. Кули, как мы убеди-
лись, отнюдь не был образцовым университетским профессо-
ром. Он избегал всяких административных поручений и ради
уменьшения числа административных обязанностей был даже
согласен на объединение факультета социологии с факультетом
экономики. Его собственные взгляды на систему университет-
ского образования были почти столь же негативными, как и у
автора «Высшего образования» («The Higher Learning»)4. Это
позволило ему написать в конце своей университетской карье-
ры, что «характерной особенностью американских университе-
тов является то... что во многом их деятельность напоминает
действия агрессивного бизнеса»5.
1 Cooley С. //. Sociological Theory and Social Research. P. 10.
2 Ibid.
3 Cooley С. H. Life and the Student.
4 Имеется в виду работа Веблена. (Примеч. пер.)
5 Cooley С. Н. Life and the Student. P. 180.
Социальная среда
229
Говоря об университетских должностных лицах, Кули отме-
чал, что «обычно можно сделать достаточно хорошего админи-
стратора из ученого, подобно тому, как можно превратить ту-
ристский автомобиль в сносный грузовик. Главное здесь в том,
чтобы подавить все нестандартные изнуряющие движения ума
и использовать сохраненную таким образом энергию ради
удобства управления и устойчивости»1. Тем не менее он, оче-
видно, всегда стремился создать представление о том, что по
существу у него нет оснований быть недовольным университет-
скими установлениями и правилами, что он всего лишь старал-
ся избегать их в силу своего собственного несоответствия их
требованиям. Дочь Кули вспоминает, как реагировал отец, ко-
гда однажды один из студентов явился в аудиторию в «крылат-
ке», а затем в студенческой газете обвинил в конформизме каж-
дого, кто высказался по поводу его внешнего вида. Кули ска-
зал, что это глупо: следует «соответствовать» в вопросах
несущественных и маловажных и сохранять свою самобытность
в больших и важных делах1 2. В этом и заключалось главное от-
личие от рассчитанных на публику нарочитых насмешек Вебле-
на над университетскими обычаями. Хотя руководители и мог-
ли часто мягко попенять ему по поводу его невнимания к неко-
торым административным частностям, Кули никогда не
вызывал той активной враждебности, которую неизменно про-
воцировал Веблен. Более того, личная жизнь Кули безупречно
соответствовала нормам благородного поведения, поэтому он
почти без усилий выдвинулся в первые ряды уважаемых про-
фессоров Мичиганского университета, в то время как Веблена
поочередно изгоняли со всех постов.
Мичиганский университет обеспечил Кули ту защитную
среду, без которой он никогда не смог бы стать продуктивным
ученым. Его замкнутый характер, почти патологическая застен-
чивость, неспособность устанавливать те поверхностные кон-
такты, которые облегчают социальное общение, — все эти фак-
торы могли бы сделать из него человеконенавистника, окажись
он не способным извлечь преимущество из того институцио-
нального окружения и тех привилегий и льгот, которые предос-
тавлялись уважаемому профессору. Во времена Кули универси-
тетские профессора считались одновременно и учеными, и
1 Cooley С. Н. Life and the Student. P. 180.
2 Информация, предоставленная Мэри Кули.
230
Чарльз Хортон Кули
джентльменами. Нестандартные джентльмены-профессора, по-
видимому, воспринимались с той же самой терпимостью, кото-
рую англичане проявляли до недавнего времени к различного
рода причудам представителей аристократии.
Кули хорошо понимал те преимущества, которые он извле-
кал из своей принадлежности к университетской среде. Неко-
торые из его замечаний представляются подлинно автобиогра-
фическими: «Преподавателя поддерживает, придавая ему силы,
его превосходное учебное заведение, так же как голос певца —
оркестр»1, или: «Различные установления, присущие организа-
ции, и талант по самой природе вещей противоположны друг
другу, и если талантливый человек доволен своим образом жиз-
ни в университете, это в высшей степени похвально для обо-
их»1 2.
Мичиганский университет обеспечил Кули также и аудито-
рией, на которой он мог проверять свои идеи. У него было все-
го несколько близких друзей среди преподавателей университе-
та, однако он не был совсем одинок. И Кули, и Дьюи оба были
членами небольшого кружка, называемого «самоварным клу-
бом» (Samovar Club), где собирались, чтобы попить горячего
шоколада и поговорить о русской литературе3. Неизвестно, на-
сколько он был дружен с Мидом, когда тот преподавал в Ми-
чиганском университете, но, очевидно, он был достаточно бли-
зок ему, разделяя с ним общие идеи. Возможно также, и те не-
многие близкие друзья — ученые” в области философии,
психологии и истории, вместе с Кули совершавшие загородные
поездки в выходные дни и воскресные пешеходные прогулки,
обменивались с ним своими идеями. Хотя он мало общался с
более молодыми коллегами, приходившими на факультет эко-
номики и социологии в последние годы, и хотя он не был чело-
веком, который жаждал общества или же стремился к оживлен-
ному обмену мнениями, однако он пользовался каждым удоб-
ным случаем, когда мог извлечь для себя пользу из знаний и
критических замечаний коллег.
Веблен, следует вспомнить, вполне осознанно отвращал от
себя своих студентов. Напротив, у Кули всегда было много сту-
дентов, хотя он и не считался блестящим лектором. В ранние
1 Cooley С. Н. Life and the Student. P. 187.
2 Ibid. P. 184.
3 Информация, предоставленная Мэри Кули.
Социальная среда
231
годы у него на занятиях было всегда от 50 до 125 студентов; в
более поздние годы, после того, как публикация работы «Чело-
веческая природа» сделала его более известным, на его лекциях
присутствовало от 120 до 150 студентов, а порой их число дос-
тигало 450. Кроме того, его семинары для аспирантов, где от
него не требовалось читать постоянных лекций, но где он мог
спокойно демонстрировать свой критический ум и зрелую муд-
рость, пользовались большим вниманием и ценились очень вы-
соко. Его бывшие студенты У. Гамильтон (который был также
студентом и Веблена), Р. Бейн и Р. Энджелл признавали силу
обаяния Кули1.
Кули прекрасно осознавал то значение, которое имела сту-
денческая аудитория. «Университетский преподаватель, — пи-
сал он, — при построении своей новой системы идей обладает
одним большим преимуществом перед работающим в одиночку
ученым. Оно состоит в том, что он может рассчитывать на ум-
ную аудиторию, способную одобрить, поддержать или скоррек-
тировать его работу в процессе, указав на ее недостатки. У меня
всегда была такая аудитория, и у меня нет более приятных вос-
поминаний, как о дискуссиях с небольшими группами пылких
студентов»1 2. Для Кули «лекция, как и всякое публичное высту-
пление, это смелое предприятие»3. В соответствии со своими
взглядами он стремился установить живой диалог с каждым
членом аудитории. «Если я стою у дверей в аудиторию и ловлю
взгляд каждого входящего студента, — отмечал он, — я воспри-
нимаю их по-человечески, что позволяет мне более легко гово-
рить с ними. Чужая толпа, находящаяся перед вами, действует
угнетающе»4. Несмотря на застенчивость и замкнутость, Кули
проницательно сознавал те преимущества, которые он может
получить от лекций перед студенческой аудиторией. «Под воз-
действием более яркого восприятия своей аудитории, которое
преподаватель испытывает при подготовке к лекции, — писал
он, — его манера говорить приобретает речевую четкость, кото-
1 См.: Hamilton W. Н. Charles Horton Cooley // Social Forces. 1930.
Vol. VIII; Bain R. Cooley, a Great Teacher // Social Forces. 1930.
Vol. VIII; а также посвященные Кули уже упоминавшиеся работы Ро-
берта Энджелла.
2 Cooley С. Н. Sociological Theory and Social Research. P. 12.
3 Cooley С. H. Life and the Student. P. 173.
4 Ibid. P. 172-173.
232
Чарльз Хортон Кули
рую он никогда не сможет приобрести, излагая свои мысли в
письменном виде. Он чувствует, что каждая его мысль должна
быть ясной и каждое слово достигать цели»1.
Застенчивость Кули во многом коренилась в испытываемом
им страхе не получить того признания, которого он заслуживал.
И когда такое признание постепенно пришло к нему, застенчи-
вость отступила, хотя он никогда так и не избавился от нее
полностью. В связи с этим весьма интересно сравнить различ-
ные записи Кули в его дневнике о заседаниях Американского
социологического общества, которые он неизменно посещал в
течение четверти века. После своего возвращения с первого за-
седания Общества, которое он помогал создавать, он записал:
«Я не возлагаю больших надежд на такое движение, даже опа-
саюсь, не сможет ли подобная организация лично также и мне
больше помешать, нежели помочь. Организации способствуют
развитию посредственности»1 2. А несколько лет спустя, возвра-
тившись с заседаний Общества в Атлантик-Сити, он писал:
«Все эти вещи не утомляют меня так, как бывало: я чувствую
себя более уверенным в себе»3. А после того, как в 1918 г. он
пробыл президентом Общества, он отмечал: «Два дня заседания
были очень насыщенными, но не более напряженными, чем
предыдущие, когда на мне лежала меньшая ответственность.
Очевидно, судя по моему недавнему опыту, когда я освобожда-
юсь от умственного напряжения и накапливаю некоторую до-
полнительную жизненную энергию, я становлюсь столь же доб-
рым и полезным членом общества, как и всякий другой, спо-
собным вести беседу, общаться с аудиторией и т. п., и все это
без ущерба для своей индивидуальности»4. По мере того, как
Кули убеждался в благоприятном отклике других на свои рабо-
ты, он становился швее более уверенным в себе, а восприимчи-
вая аудитория коллег-социологов и товарищей постепенно по-
могала ему обрести и поддерживать то чувство уверенности в
себе, которого он достиг в последние годы. Кроме того, наряду
с живой заинтересованной аудиторией, Кули поддерживало
также и то, что книги его пользовались постоянным и расту-
щим спросом. После Первой мировой войны продажа только
1 Cooley С. Н. Life and the Student. P. 174.
2 Jandy Ed. C. Op. cit. P. 60.
3 Ibid. P. 61.
4 Ibid.
Социальная среда
233
одной его работы «Социальная организация» резко возросла
практически в два раза. К 1925 г. общая продажа всех трех его
книг достигла более 33 тыс. экземпляров. «Социальная органи-
зация» пользовалась стабильным спросом; ее продажа в два
раза превышала торговый спрос на «Человеческую природу» и
в четыре — на «Социальный процесс»1. Все это убедительно го-
ворило автору, что книги его получили признание не только
равных ему по возрасту, но и представителей более молодого
поколения, и в этом выражалась благоприятная реакция на его
идеи.
Кули вел замкнутую и уединенную жизнь не потому, что он
был равнодушным к своей аудитории, но потому, что он слиш-
ком тонко чувствовал и воспринимал ее. Понятие «зеркального
Я» обладало ярко выраженной автобиографической окраской.
Остро заинтересованный в том впечатлении, которое произво-
дил на других, он стремился найти его только в тех аудиториях,
чей ответ для него был относительно предсказуем и, тем са-
мым, мог бы быть легко включен в его представление о себе.
Он ценил упорядоченные, структурированные университетские
аудитории, в то же время избегая непредсказуемых дискуссий.
Он избегал, вообще говоря, общения с обычными людьми и
принимал самое незначительное участие в общественной жиз-
ни за стенами университетского сообщества. Страх перед не-
предсказуемостью общения с людьми неуниверситетского круга
привел Кули к тому, что все свои знания о социальных процес-
сах, управляющих обществом, он извлекал преимущественно из
книг и их интроспективного восприятия, а не из активного
участия в этих процессах.
Это может помочь нам понять его ярко выраженную мен-
талистическую интерпретацию различных форм социального
взаимодействия. Он склонен был представлять их себе по су-
ществу как взаимодействия, происходящие в сознании, не-
жели являющиеся частью, если процитировать Мида, «объек-
тивной стадии опыта, которую мы отделяем от психической
фазы»1 2. Удалившись, насколько он мог, от объективных впе-
чатлений опыта, приобретаемых из компромиссов социальной
действительности, Кули рассматривал сознание как театр всех
1 Jandy Ed. С. Op. cit. Р. 290.
2 Mead G. H. Cooley’s Contribution to American Social Thought // Coo-
ley С. H. Human Nature and the Social Order. P. XXXV.
234
Чарльз Хортон Кули
взаимодействий. Роберт Энджелл очень хорошо выразил эту
мысль: «Он стремился заключить общество в свое сознание,
полагая, что и другие делают то же самое, и сделав такой под-
ход своим научным принципом»1. Мид, являвшийся в этом
смысле более передовым и социально ориентированным мыс-
лителем, утверждал, что в процессе общения возникает соци-
альный мир собственных «Я», находящийся на том же уровне
реальности, что и материальный мир. Согласно Миду, внут-
ренние впечатления проистекают из этого социального мира.
Кули, пребывая в своей относительной изоляции, напротив,
оставался сосредоточенным на процессах собственного созна-
ния, которые он надеялся постигнуть путем самоанализа и ин-
троспекции, тем самым пренебрегая требованиями объектив-
ной реальности и утверждая, что «сознание как единое целое...
является средоточием и воплощением социального в самом
широком смысле»1 2.
НАСЛЕДИЕ КУЛИ
Представление о социальной и отраженной природе «моего
Я», хотя чаще в мидовском толковании, а не в том, как объяс-
нял его Кули, стало составной частью современной социологи-
ческой теории. Едва ли найдется учебник по социологии или
социальной психологии, в котором.не обсуждался бы этот во-
прос. Несколько иным оказалось отношение к понятию «пер-
вичная группа».
Хотя в 1930-е гг. понятие «первичная группа» подверглось
достаточно широкому критическому обсуждению, в особенно-
сти в работах Л. Л. Бернарда и Э. Фэриса3, оно, вообще говоря,
оставалось без внгГМания вплоть до конца сороковых годов, ко-
гда было внезапно «вновь открыто». Уже незадолго до этого
К. Левин и его студенты провели важные экспериментальные
исследования внутренней структуры малых групп, а Э. Майо и
его последователи показали серьезную роль добровольно обра-
1 Angel R. Op. cit.
2 Cooley С. H. Human Nature and the Social Order. P. 134,
3 Cm.: Bernard L. L, Conflict between Primary Group Attitude and De-
rivative Group Ideals in Modern Society // American Journal of Sociology.
1936. No. XLI. P. 611; Faris R. E. L. The Primary Group, Essence and Ac-
cident, in his Nature of Human Nature. N. Y., 1937.
Социальная среда
235
зованных первичных групп в определении установок и линии
поведения промышленных рабочих1. Подлинно «новое откры-
тие» и развитие понятия первичных групп можно приписать
двум во многом различающимся исследователям-эмпирикам —
С. Стауфферу (и его соавторам) в работе «Американский сол-
дат»1 2 и П. Лазарсфельду (с соавторами) в исследованиях пове-
дения в ходе избирательных кампаний и потребительского вы-
бора, особенно в работе «Выбор, голосование и личное влия-
ние»3. То общее, что объединяет все эти исследования, состоит
в признании огромной важности духа преданности и солидар-
ности, присущего первичной группе. Они показывают, что воз-
действие таких переменных общественной сферы, как, напри-
мер, религия, классовая принадлежность, местожительство,
возраст или влияние средств массовой информации, осуществ-
ляется опосредствованно, через влияние отношений, сущест-
вующих в первичных группах. Большинство этих исследований
не руководствовались изначально теоретическими концепция-
ми Кули; скорее они привели к «новому открытию», новому,
более глубокому осмыслению этого понятия. То есть они исхо-
дили из «опыта изучения при помощи непосредственного на-
блюдения непредвиденных, аномальных и стратегически важ-
ных явлений, которые послужили основанием для развития су-
ществующей теории»4. С этого времени научный вклад Кули
был признан и введен в практику осознанно, будь то при созда-
нии и развитии теоретических построений, как, например, в
теориях поведения референтных групп5 или же в эмпирических
исследованиях, особенно в экспериментальных работах по изу-
чению малых групп6.
1 См.: Shils Е. A. The Study of Primary Groups in Daniel Lerner and
Harold Lasswell // The Policy Sciences. Stanford, 1951.
2 Cm.: Stouffer S. A., et al. The American Soldier. Princeton, 1949. Vols. I
and II.
3 Cm.: Lazarsfeld P., et al. The Peoples Choice. 2nd ed. N. Y., 1948; Berel-
son B., Lazarsfeld P., McPhee И< Voting: A Study of Opinion Formation in
a Presidential Campaign. Chicago, 1954; Katz E., Lazarsfeld P. Personal Inf-
luence. N. Y., 1955.
4 Merton R. К Social Theory and Social Structure. P. 158.
5 Cm.: Hyman H., Singer El. Readings in Reference Group Theory and
Research. N. Y., 1968.
6 Cm.: Hare A. P., et al. Small Groups: Studies in Social Interaction.
N. Y., 1965.
236
Чарльз Хортон Кули
РЕЗЮМЕ
Скромные и непритязательные сочинения Кули, как теперь
стало очевидным, оказали значительно большее воздействие на
будущее развитие социологии, нежели амбициозные попытки
некоторых его современников построить всеобъемлющие тео-
ретические системы. Кто сегодня читает Уорда и Гиддингса?
Кули заложил серьезные основы для построения теорий сред-
него уровня, и они выжили, тогда как огромные византийские
конструкции некоторых других отцов социологии в наше время
являют собой всего лишь живописные руины.
Кули был примером того ученого, которого сегодня часто
иронически называют «кабинетным социологом». Поэтому осо-
бенно важно отметить, что плоды его толкований-и интроспек-
тивного анализа по-прежнему остаются необходимыми элемен-
тами современной социологической мысли, тогда как труды
многих собирателей фактов давно забыты. Те социологи, кото-
рые по складу характера не испытывают склонности к широко-
масштабным эмпирическим исследованиям, могут воспрянуть
духом: вполне возможно продвинуть вперед социальные науки,
сидя в кресле. И если согласиться с утверждением Кули о том,
что «социология позволяет нам чувствовать себя более ком-
фортно в обществе людей»1, тогда можно приветствовать любой
научный метод, который ведет к этой цели.
1 Cooley С. Н. Life and the Student. P. 159.
Джордж Герберт Мид
George Herbert Mead
1863-1931
ТВОРЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ МИДА
^^жон Дьюи как-то сказал о Джордже Герберте Миде, что
тот «обладал наиболее самобытным философским умом среди
американских ученых его поколения»1. Хотя это и может пока-
заться преувеличением, вероятно, никто не оспорит, что Миду
по праву принадлежит одно из первых мест среди представите-
лей прагматизма в Америке.
Мид был исключительно скромным человеком и при жиз-
ни публиковался сравнительно редко. «Хотя Мид и был ори-
гинальным мыслителем, сам он не считал себя исключитель-
ным»1 2. Это можно объяснить тем, что при жизни ему не при-
давали того значения, какое придавали, например, его
учителям Уильяму Джеймсу или его близкому другу Джону
Дьюи. Но посмертные публикации многих его лекций и не-
угасающий интерес к его творческому наследию убедительно
свидетельствуют о том, что Миду удалось связать те направле-
ния, которые впервые были намечены Джеймсом и Пирсом, с
философскими идеями Дьюи, А. Н. Уайтхеда, А. Бергсона и
Дж. Сантаяны.
Такое представление о Дж. Г. Миде основано, главным об-
разом, на его посмертно опубликованном труде «Дух, идентич-
ность и общество»3 и на ряде его ранних работ по социальной
психологии, большинство из которых можно сейчас найти в его
«Избранных сочинениях»4. В них отражен лишь один из аспек-
тов творческого наследия Мида, который и будет здесь рас-
смотрен: его вклад в социальную психологию. Его более широ-
кие философские интересы, например, представления о приро-
1 Dewey J. George Herbert Mead // Journal of Philosophy. 1931.
No. XXVHI. P. 310.
2 Dewey J. Prefatory Remarks // Mead G. H. The Philosophy of the Pre-
sent. La Salle, 1959. P. XXXVI.
3 Cm.: Mead G. H. Mind, Self and Society. Chicago, 1934.
4 Cm.: Mead G. H. Selected Writings / Ed by A. Reck.. Indianapolis, 1964.
240
Джордж Герберт Мид
де времени, отразившиеся в работе «Философия настоящего»1,
его концепция прагматизма, изложенная в работах «Философия
действия»1 2 и «Направления мысли в XIX веке»3, будут здесь
лишь упомянуты.
ЛИЧНОСТЬ В ОБЩЕСТВЕ
Социальная психология для Мида — это научная дисципли-
на, которая «изучает действия или поведение индивида, каким
он предстает в социальном процессе. Поведение отдельного ин-
дивида можно понять, только исходя из поведения целой соци-
альной группы, членом которой он является. Поскольку его соб-
ственные индивидуальные действия вовлекаются в белее широ-
кую сферу социальных действий, выходящих за . пределы
действий его самого и включающих действия других членов
группы»4. В то время как прежняя социальная психология рас-
сматривала социальный опыт с психологической позиции от-
дельного индивида, Мид предложил рассматривать индивидуаль-
ный опыт с «позиций общества, по крайней мере, с точки зрения
межличностного общения как важного фактора социального по-
рядка»5. Его социальная психология предполагала «подход к
опыту с позиций отдельного индивида», и в этом ее расхождение
с бихевиористской концепцией Уотсона, но в то же время она
стремилась «определить в первую очередь то, что принадлежит
этому опыту (его содержание), поскольку-сам индивид является
частью социальной структуры, социального порядка»6.
Мид утверждал, что отдельно от общества не может сущест-
вовать личности, осознанного «Я», межличностного общения.
В свою очередь общество следует понимать как структуру, ко-
торая реализуется через непрерывный процесс коммуникатив-
ных социальных актов, посредством соглашений между лично-
стями, взаимно ориентированными друг на друга7.
1 См.: Mead G. Н. The Philosophy of the Present.
2 См.: Mead G. H. The Philosophy of the Act. Chicago, 1938.
3 Cm.: Mead G. H. Movements of Thought in the Nineteenth Century.
Chicago, 1936.
4 Mead G. H. Mind, Self and Society. P. 6—7.
5 Ibid. P. 1.
6 Ibid.
7 Предлагаемое изложение концепции Мида построено на основе
ряда работ, содержащих анализ его социальных взглядов, в частности:
Творческое наследие Мида
241
Мид считал жест (gesture) ключевым механизмом, посредст-
вом которого осуществляются социальные акты. Но он резко
различал незначащие, неосознанные (unself-conscious) жесты,
существующие на уровне поведения животного, и значащие,
самоосознанные (self-conscious), которые характеризуют, глав-
ным образом, общение людей.
На животном уровне жест предполагает немедленную реак-
цию на стимул (раздражитель). Сигнал в виде рычания, пода-
ваемый собакой А, является для собаки В стимулом к реак-
ции — нападению либо отступлению, в зависимости от ситуа-
ции. Напротив, на уровне человеческой коммуникации
вступают в действие значащие жесты. Они основаны на «возбу-
ждении в самом индивиде реакции, которую он вызывает в
другом индивиде, принимая на себя роль другого, стремление
действовать так, как действует другое лицо»1. Значащие жесты
основаны на языковых символах, несущих содержание, более
или менее одинаковое для различных индивидов и, следова-
тельно, означающих для них всех одно и то же. Животные не
ставят себя в положение других, просчитывая: «Он будет дейст-
вовать таким образом, и я буду действовать таким же образом».
О них нельзя сказать, что они «думают». Человеческая мысль
возникает, когда существуют «символы, как правило, звуковые
(вербальные) жесты, которые возбуждают в самом индивиде ре-
акцию, которую он вызывает в другом, и именно такую, следуя
которой он и оказывается способным направлять свое дальней-
шее поведение»2. Значащие жесты, включающие использование
соответствующих символов, предполагают способность каждого
участвующего в коммуникативном процессе индивида зримо
представить себе собственные поступки (действия) с позиций
других, т. е. принять на себя роль других.
работ Т. Шибутани «Джордж Герберт Мид» (Shibutani Т. George Her-
bert Mead in International Encyclopedia of Social Sciences. N. Y., 1968);
Г. Блумера «Социологические импликации доктрины Джорджа Гербер-
та Мида» (Blumer Н. Sociological Implications of the Thought of George
Herbert Mead // American Journal of Sociology. 1966. No. LXX1. P. 535—
544); M. Натансона «Социальная динамика Дж. Г. Мида» (Natanson М.
The Social Dynamics of George H. Mead. Washington, 1956); «Введении»
А. Река к «Избранным сочинениям Мида» (Reck A. Introduction // Me-
ad G. H. Selected Writings).
1 Mead G. H. Mind, Self and Society. P. 73.
2 Ibid.
242
Джордж Герберт Мид
При несимволическом взаимодействии (не включающем
значащие символы — nonsymbolic) люди, подобно животным,
непосредственно реагируют друг на друга. В процессе символи-
ческого общения, когда они используют значащие жесты, они
истолковывают установки друг друга и действуют, исходя из их
значения, полученного в результате таких толкований. Г. Блу-
мер объяснял такое взаимодействие следующим образом:
«Символическое взаимодействие включает интерпретацию или
установление значения действий или замечаний другого инди-
вида и определение или передачу указаний другому, как ему
следует действовать»1. Коммуникативные процессы предполага-
ют постоянное самоосознанное приспосабливание действую-
щих индивидов к поведению других, постоянное приведение в
соответствие линий поведения, путем их дефиниций и пере-
смотра, интерпретаций и переоценки.
Вслед за Джеймсом Мид утверждает, что сознание следует
понимать как поток мысли (thought stream), возникающий в
процессе динамического взаимодействия между субъектом и
его окружением и, прежде всего, его социальным окружением.
Происходящие в сознании явления, как утверждал он, нельзя
сводить к «условным рефлексам или действию аналогичных
физиологических механизмов»1 2, как это сделали бы бихевиори-
сты, но их нельзя также понимать, исходя из концепции декар-
товского «эго», утверждающей самодостоверность сознания.
Опыт не является прежде всего индивидуальным, а затем уже
социальным. Каждый индивид постоянно участвует в последо-
вательном ряду совместных с другими действий, которые фор-
мируют и упорядочивают его разум. Сознание не даруется; оно
возникает, нарождается.
. ГЕНЕЗИС «МОЕГО Я»
К числу наиболее значительных достижений Мида относит-
ся его объяснение генезиса сознания и «самости» «моего Я» ин-
дивида в процессе постепенного развития в детстве способно-
сти принять на себя роль другого и мысленно представлять
собственные поступки с позиций других. В таком видении
взаимодействия между людьми становятся возможными только
1 Blumer Н. Op. cit. Р. 537.
2 Mead G. И. Mind, Self and Society. P. 10.
Творческое наследие Мида
243
тогда, когда «определенный символ вызывает в сознании инди-
вида то, что он вызывает в сознании другого индивида»1. В са-
мом раннем возрасте дети еще не обладают способностью ис-
пользовать значащие символы, поэтому, когда они играют, их
поведение напоминает во многом играющих друг с другом
щенков. Однако по мере того как дети подрастают, они посте-
пенно учатся принимать на себя роль других через игру. «Иг-
рая, ребенок воображает себя матерью, учителем, полицей-
ским, т. е. принимает на себя различные роли»1 2. Подрастаю-
щий ребенок, который, играя, берет на себя все эти роли, тем
самым развивает в себе способность ставить себя на место дру-
гих, тех, кто для него значим. По мере взросления он не только
окажется способным принимать на себя эти роли, исполняя их,
он будет мысленно их представлять, создавая в своем вообра-
жении. Решающая веха в социальном развитии ребенка оказы-
вается достигнутой, когда, показывая картинку кому-нибудь,
находящемуся перед ним, он повернет картинку от себя, а не к
себе, как он делал это до сих пор, полагая, что его товарищ
сможет увидеть лишь то, что видит он сам.
Игра ребенка на уровне простого принятия на себя роли
другого является первым этапом на пути постепенного перехо-
да от простого разговора жестами, — например, ребенок убега-
ет, когда за ним гонятся, — к зрелой способности использовать
значащие символы при взаимодействии со многими другими
индивидами. Но ребенок хотя и научился ставить себя в своем
воображении в положение товарища, он все еще не связывает в
уме те роли, которые другие индивиды выполняют по отноше-
нию друг к другу вне его самого. Поэтому он может понять от-
ношение к нему матери или отца, но не может понять, что его
собственная мать не является также и матерью его отца. Такой
прорыв в процессе осознания коммуникативных отношений
наступает с появлением у него способности принимать участие
в сложных организованных играх, когда он будет представлять
в своем уме роли других игроков и выносить оценку относи-
тельно их возможных реакций друг на друга. Такие групповые
игры следует отличать от простых, например, игры в прятки, в
которой участвуют два вида ролевых партнеров, или игры в ка-
мешки, в которой игроки не оказывают влияния друг на друга
1 Mead G. Н. Mind, Self and Society. P. 149.
2 Ibid. P. 150.
244
Джордж Герберт Мид
и, следовательно, им не приходится ожидать реакции другого
партнера. В игре в прятки «каждый, кто не прячется, тот ищет.
Ребенку не нужен никто, кроме того, кого ищут, или того, кто
ищет»1. Но в игре, в которой участвует большое число партне-
ров, исполняющих различные роли (game), например, в игре в
бейсбол, «ребенок, исполняющий одну роль, должен быть го-
тов взять на себя также и роль каждого»1 2. Такая игра не только
отличается от двуролевой игры, но и от игры, которую Мид на-
зывает «play»3 — игровой ситуацией, т. е. от так называемых
игр, которые не предполагают взаимного принятия ролей, на-
пример, игры в камешки.
«Основное различие между сложной игрой (game) и игровой
ситуацией (play) состоит в том, что в первом случае ребенок
должен обладать установкой всех других участников игры. Име-
ются в виду установки всех других игроков, которые данный
участник стремится организовать в некоторое единство, и имен-
но такая организация и управляет реакцией данного индивида.
Каждое из его собственных действий определяется принятием
на себя действий других участников игры. То, как он действует,
регулируется также и его исполнением роли каждого другого иг-
рока команды, по крайней мере, постольку, поскольку поведе-
ние игроков влияет на его собственную индивидуальную реак-
цию. Таким образом, мы получаем некоего обобщенного «друго-
го», который представляет собой определенную структуру
поведения и организацию установок всех тех, кто участвует в
том же процессе»4.
Различие между игровой ситуацией (play) и групповой игрой
(game) состоит в числе участников и наличии или отсутствии
правил. Игра, которую придумывает один ребенок, не имеет
правил. В групповой игре (game) существуют правила, но они
варьируются в зависймости от числа игроков. Игра, включаю-
щая двух партнеров, требует лишь простого исполнения роли
(role-taking), игры с большим числом участников требуют при-
нятия роли «обобщенного другого», т. е. предполагают, что ка-
ждый игрок имеет представление о поведении всех других иг-
роков по отношению друг к другу и к нему самому. С помощью
1 Mead G. Н. Mind, Self and Society. P. 151.
2 Ibid.
3 Play — игра с воображаемым партнером. (Промен. nep.)
4 Mead G. H. Mind, Self and Society. P. 153-154.
Творческое наследие Мида
245
правил, управляющих игрой, ребенок вырабатывает способ-
ность занимать место всех других игроков и определять их ре-
акции. Эти «правила представляют собой совокупность реак-
ций, которые вызывает определенная установка»1. Заключи-
тельный этап процесса взросления ребенка, как утверждал
Мид, наступает тогда, когда индивид берет на себя роль «обоб-
щенного другого», т. е. установку всего сообщества.
Индивид, достигший зрелого возраста, согласно Миду, не
просто принимает в расчет установки других индивидов, «зна-
чащих других», по отношению к себе и друг к другу; он должен
также «воспринимать их отношение к различным этапам или
аспектам общей социальной деятельности... в которую они все
вовлечены в качестве членов организованного сообщества или
социальной группы»1 2. Как сформулировал эту мысль М. Натан-
сон, «(правила групповой игры)... означают переход от простого
принятия на себя роли другого (role-taking) к участию в испол-
нении ролей особого, стандартизованного порядка. Через пра-
вила ребенок знакомится с организацией социального принуж-
дения и жестокой шлифующей текстурой почти взрослой дейст-
вительности»3. «И лишь постольку, поскольку он принимает на
себя установки организованной социальной группы, к которой
он принадлежит, по отношению к организованной, совместной
социальной деятельности или ряду таких действий, в которых
группа участвует в качестве таковой, он и развивает свое окон-
чательное «Я-сам» (self)»4. Следовательно, зрелое «Я-сам» воз-
никает тогда, когда «обобщенный другой» интернализуется так,
что «эта общность осуществляет контроль над поведением ее
отдельных членов»5.
Таким образом, согласно мидовской концепции, появление
способностей «принятия роли другого» (role-taking), постепен-
ное формирование «Я-сам» (self) индивида путем расширения
сферы его человеческой вовлеченности, никоим образом не
следует понимать как всего лишь выражение его физической,
телесной сущности. Напротив, это скорее социальная сущность
индивида, проявляющаяся в процессе социального развития,
1 Mead G. Н. Mind, Self and Society. P. 152.
2 Ibid. P. 155.
3 Natanson M. Op. cit. P. 13.
4 Ibid.
5 Ibid.
246
Джордж Герберт Мид
начиная с взаимодействия посредством простого разговора при
помощи жестов (conversations of gestures) и завершаясь процес-
сом идентификации с «обобщенным другим». Дьюи комменти-
рует эту концепцию Мида следующим образом: «Осознанное
«Я-сам» было для него выражением природной сущности, во-
влеченной в сферу социальных отношений, а затем растворив-
шейся в них, образовав новую идентичность, которая таким об-
разом развивается далее, чтобы преобразовать мир природы и
социальные институты»1.
Сущность категории «Я-сам», согласно Миду, определяется
ее рефлексивностью. «Я-сам» индивида всегда является особен-
ным, индивидуальным лишь в зависимости от других. Только
через способность индивида воссоздавать в воображении уста-
новки других его «Я-сам» становится объектом его собственно-
го размышления. Именно в проявлении «Я-сам» как объекта и
субъекта и состоит его социальная сущность. Специфическая
индивидуальность каждого «Я» выступает результатом специ-
фической комбинации (никогда не являющейся одинаковой
для двух различных индивидов) поведения других индивидов,
образующих «обобщенного другого». Следовательно, хотя ин-
дивидуальность и основывается на социальности, каждый субъ-
ект вносит свой индивидуальный вклад в социальный процесс.
КАТЕГОРИИ «I» И «МЕ»
•
Мид стремится прояснить свое понимание социальной осно-
вы формирования «Я-сам» (self) и сопутствующее утверждение,
что «Я-сам» не представляет собой всего лишь простой органи-
зации социальных установок; кроме того, он вводит различие
между двумя понятиями «Я»: между «I» и «Ме». Обе эти лично-
стные категории непременно связаны с социальным опытом.
Но «I» — это реакция организма на установки других, тогда как
«Ме» — это организованная совокупность установок других, ко-
торую индивид принимает на себя. Установки «других» образу-
ют организованное «Ме», и, следовательно, индивид реагирует
на него как автономное «I»1 2. В качестве «Ме» индивид осознает
себя объектом. Он реагирует или «видит себя самого» с точки
зрения того отношения, которое проявляют к нему другие. Его-
1 Dewey J. George Herbert Mead. P. 313.
2 См.: Mead G. H. Mind, Self and Society. P. 175.
Творческое наследие Мида
247
самооценка есть результат того отношения, которое он воспри-
нимает в качестве оценки себя другими. «Ме» — это «Я-сам»
или «образ Я», осознаваемый и ожидаемый в реакциях знача-
щих для него «других» и общности в целом. Они отражают зако-
ны и обычаи, упорядоченные нормы и ожидания сообщества1.
«I», напротив, представляет собой «реакцию данного индивида,
проявляемую на совокупность установок «других» по отноше-
нию к нему, когда он определяет свою установку по отношению
к ним... это придает ей дух свободы, инициативы»1 2. То, что воз-
никает в сознании — это всегда «образ Я» (self) как объекта, как
«Ме», но «Ме» (представляющее структуру групповой деятель-
ности) не постижимо без «I» как единственного в своем роде
субъекта, для которого «Ме» может быть объектом. Сущность
«I» и «Ме» неодинакова, поскольку «I» — это «поведение, кото-
рое никогда невозможно полностью предвидеть... это всегда не-
что отличное от того, что предполагает сама ситуация»3.
Мид пишет: «Все мы — индивиды, принадлежащие к опре-
деленной национальности, живущие в определенной географи-
ческой местности, с определенными семейными связями и с
теми или иными политическими отношениями. Это создает оп-
ределенную ситуацию, которая и формирует «Ме»; но она обя-
зательно предполагает постоянное действие организма, прояв-
ляемое по отношению к «Ме»4. Люди рождаются в социальных
структурах, которых они не создавали, они живут в условиях
институционального и социального порядка, который они ни-
когда не устанавливали, и они всегда скованы ограничениями
языков, норм, обычаев и законов. Все они входят в качестве со-
ставляющих элементов в структуру «Ме», тогда как индивиду-
альное «Я» («I») всегда реагирует на заранее заданные ситуации
уникальным образом, «подобно тому, как каждая монада в
представляемой Лейбницем вселенной по-разному отражает эту
вселенную и, тем самым, отражает различный ракурс или пер-
спективы вселенной»5. Согласно Миду, сознание — это «вос-
приятие индивидом (importation) социального процесса»6, но в
1 См.: Mead G. Н. Mind, Self and Society. P. 197.
2 Ibid. P. 177.
3 Ibid. P. 178.
4 Ibid. P. 182.
5 Ibid. P. 201.
6 Ibid. P. 186.
248
Джордж Герберт Мид
то же время сам «индивид... постоянно оказывает на общество
обратное воздействие»1. «Я — сам» как единый образ, каким он
предстает в социальном опыте, есть синтез устойчивых рефлек-
сий «обобщенного другого» в структуре «Ме» и непредсказуе-
мого спонтанного поведения отдельного индивида «I». Поэтому
«Я — сам» в целом является открытым «образом Я». «Если бы
не существовало этих двух фаз в структуре личности, то не мог-
ло бы существовать осознанной ответственности, и ничего но-
вого не было бы привнесено в опыт»1 2. Мид признавал личную
автономию, автономный характер поведения индивида, но он
считал, что она возникает из обратной связи с другими индиви-
дами, а не из попыток изолировать себя от других. Действую-
щие индивиды неизбежно включаются в структуручоциального
мира, однако зрелая «самость» (self) преобразуеъ-этот мир, ко-
гда реагирует на него.
Мид проявлял некоторую нечеткость в своем определении
социальных актов, допуская возможность их двоякого толкова-
ния. Иногда он утверждал, что социальные действия обязатель-
но предполагают кооперацию, сотрудничество действующих
индивидов. В другой раз он говорил о социальных актах, имея
в виду состязательное и конфликтное взаимодействие3. В одном
месте он специально подчеркивал: «Я хочу... ограничить соци-
альные акты, сведя их к определенному классу действий, кото-
рые предполагаюг*кооперацию более чем одного индивида»4.
Но в других случаях он, например, говорил о драках между жи-
вотными как о социальных актах. По-видимому, в итоге он
имел в виду не то, что социальные акты сводятся к коопера-
ции, но лишь то, что социальное действие всегда имеет в своей
основе «цель, представляющую общий интерес для всех участ-
вующих в нем индивидов»5. В данной формулировке конфликт
и соперничество, как и кооперация, могут равным образом рас-
сматриваться как социальное действие при условии, что все
они предполагают взаимную ориентацию действующих инди-
видов. Только таким образом можно представить мидовскую
интерпретацию сущности социальных актов, учитывая его
1 Mead G. Н, Mind, Self and Society. P. 202.
2 Ibid. P. 178.
3 Cm.: Morris C. Signs, Language and Behavior. N. Y., 1946. P. 42—45.
4 Mead G. H. Mind, Self and Society. P. 7.
5 Ibid.
Творческое наследие Мида
249
столь часто повторяемое утверждение о решающих функциях
социальных конфликтов. Для Мида, как и для Зиммеля, кон-
фликт и кооперация взаимосвязаны друг с другом, и никакое
общество не может без них существовать.
«Высокоразвитое и организованное человеческое общество —
это такое общество, в котором отдельные его члены взаимосвяза-
ны множеством запутанных и сложных отношений, через по-
средство которых все они разделяют некоторые общие интересы
и, в то же время, с другой стороны, противодействуют ему в боль-
шей или меньшей степени из-за многих других интересов, кото-
рыми они обладают только индивидуально или разделяют их с
другими очень небольшими и ограниченными группами»1.
МИД КАК СОЗДАТЕЛЬ НАПРАВЛЕНИЯ
Работы Мида дают творческие ориентиры для развития со-
циологии знания. Он подготовил почву для рассмотрения ре-
альных социологических связей между социальными процесса-
ми и сознанием, установив вместе с другими представителями
прагматического направления тот органический процесс, по-
средством которого каждый мыслительный акт связывается с
поведением человека и с отношениями взаимодействия. Тем
самым он отрицал то радикальное различие между мышлением
и действием, которое проповедовала классическая философия.
Когда Мид высказал идею о том, что сознание представляет со-
бой внутренний дискурс, ведущийся общедоступными средст-
вами, т. е. личный опыт, ставший возможным в результате ис-
пользования значащих социальных символов и, следовательно,
организованный с позиций «обобщенного другого», он тем са-
мым проложил путь для обстоятельных исследований, устанав-
ливающих связь различных способов выражения мысли с соци-
альными структурами. Мид создал ориентиры для последую-
щих исследований, устанавливающих связь индивидуальных
форм дискурса с «миром дискурса» целых исторических эпох
или отдельных социальных слоев, или групп внутри данного
общества. Поскольку он подчеркивал, что мышление по самой
своей природе связано с той социальной ситуацией, в которой
оно возникает, он тем самым подготовил платформу для уста-
новления связей между мыслящим человеком и его аудиторией.
1 Mead G. Я. Mind, Self and Society. P. 307.
250
Джордж Герберт Мид
Как и в социологии знания, Мид наметил много ценных
идей для будущих научных исследований и в других областях
социологии, пусть даже высказанных всего лишь в виде гипотез
и пояснений. Сформулированное им понятие «принятие роли
другого» (role-taking), т. е. восприятие установок других по от-
ношению к себе, не следует смешивать с понятием, которое со-
временные социологи определяют как ролевое поведение или
поведение, соответствующее ожиданиям, вызываемым опреде-
ленной ситуацией. Однако вряд ли есть основания оспаривать
тот факт, что представители современной теории ролей, начи-
ная с Р. Линтона и Парсонса и кончая Ньюкомбом и Мерто-
ном, обогатились, заимствуя многое у Мида. Хотя теория рефе- "
рентных групп пошла в своем развитии дальше концепции Ми-
да, рассматривая не только группы, к которым принадлежит
данный индивид, но также и те группы, к взаимодействию с
которыми он стремится, или которые он рассматривает в каче-
стве образца, не стремясь быть их членом, тем не менее, она
многим обязана Миду, утверждавшему, что индивидов всегда
следует рассматривать с точки зрения их отношения к группам
значимых других1.
Обобщая сказанное, можно утверждать, что работы Мида
привели к окончательному отрицанию, по крайней мере в со-
циологии, концепции, которую Зиммель определил однажды
как «ошибочность разобщения» (fallacy of separateness) и кото-
рая рассматривает действующих индивидов независимо от тех
взаимодействий, в которых они в отдельности участвуют. Для
' Мида в социальном мире не существует монад, не отражающих
этот мир; «Я» никогда не существует без «Ты» (Thou) (если
пользоваться терминологией М. Бубера). «Ego» непостижимо
без «alter ego», а «образ Я» (self) можно лучше представить себе -
как четкую узловую точку лишь в контексте социального взаи-
модействия. Такое понимание человеческого действия стало те-
перь важной составляющей всех концепций, которые хотят на-
зываться социологическими. Хотя Мид бьиТ совсем не одинок в
подготовке такого понимания, он, несомненно, был одним из
главных его выразителей.
Нет необходимости говорить здесь о вкладе Мида в развитие
методологии социальных наук. Заслугу Мида следует признать
и в том, что наряду с Кули и другими прагматиками он подчер-
1 См.: Merton R. Social Theory and Social Structure. P. 292—293.
Биографические сведения
251
кивал необходимость всегда рассматривать совокупность внеш-
них условий (ситуации) с точки зрения данного действующего
индивида. Для него, как и для Вебера, социолог, говорящий о
значении действия, имеет в виду то субъективное значение, ко-
торое индивиды придают своим действиям.
В то время как теории Кули изменялись, опасно сближаясь
с субъективистским и солипсистским взглядом на общество,
Мид оставался непоколебимым в своем социальном объекти-
визме. Мир организованных социальных отношений воспри-
нимался им как безусловно данный в межиндивидуальном
взаимодействии физический мир. Он не пытался воссоздать
мир посредством интроспекции по примеру Кули. Он выдви-
нул в качестве основной исходной посылки тезис, что «объек-
тивная жизнь общества» существует, и это обязывает ученого
ее изучать. Для Мида общество представляет собой не чисто
ментальный феномен, но является частью «объективной фазы
опыта»1. Степень расхождений, существующих между этими
двумя во многом близкими друг другу учеными, можно объяс-
нить различными обстоятельствами и условиями, в которых
они жили.
БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ
Джордж Герберт Мид родился 27 февраля 1863 г. в городке
Саут Хэдли в штате Массачусетс. Его отец, Ширам Мид, был
священником, потомком целого ряда поколений неоангликан-
ских фермеров и служителей церкви — пуритан. Мать, Элиза-
бет Сторрз Биллингз, как и ее муж, происходила из семьи, в
которой высоко ценились интеллектуальные достижения1 2.
1 См.: Cooley С. Н. Human Nature and the Social Order. P. XXXIV—
XXXV.
2 Поскольку биографический материал о жизни Мида является
чрезвычайно скудным, автору пришлось ограничиться немногими ис-
точниками. Наиболее полезными из них были следующие: Mead G. Н.
Biographical Notes // Mead G. H. The Philosophy of the Act; Wallace D.
Reflections on the Education of George Herbert Mead // American Journal
of Sociology. 1967. No. LXXII. P. 396—408; Reck A. Introduction // Me-
ad G. H. Selected Writings; Strauss A. Introduction // Mead G. H. Social
Psychology. Chicago, 1964.
252
Джордж Герберт Мид
Когда Миду исполнилось семь лет, его отец был приглашен
в Оберлинский колледж, чтобы занять кафедру гомилетики
(homiletics — искусство проповеди) во вновь созданной бого-
словской семинарии. Мид рос в Оберлине и учился здесь в
колледже. Хотя ему и случалось восставать против царившей в
нем атмосферы религиозного благочестия, на него оказала за-
метное влияние та духовная смесь неоангликанской пуритан-
ской этики и передовых идей Среднего Запада, которые преоб-
ладали в колледже.
Оберлинский колледж был основан в 1833 г. воинствующим
конгрегационалистом-реформатором преподобным Д. Д. Ши-
фердом. Его первый ректор проповедовал своего рода смягчен-
ный вариант перфекционистской доктрины (доктрины мораль-
ного усовершенствования), которая позднее достигла своего
полного расцвета в экспериментах Д. X. Нойеса, проводивших-
ся в его утопической общине «Онейда» («Oneida»). Оберлин
был одним из первых американских колледжей, куда принима-
ли негров, а в 1841 г. он стал одним из первых колледжей со-
вместного обучения, где степень бакалавра присуждалась и
женщинам. В годы, предшествующие началу Гражданской вой-
ны в Америке, Оберлин был одной из главных станций подзем-
ной железной дороги, которая позволила тысячам черных рабов
с Юга спастись бегством на Север и в Канаду. Другое важное
социальное начинание — воздержание от спиртных напит-
ков — также во многом обязано Оберлину. «Лига противников
питейных заведений» («The Anti-Saloon League») родилась
именно здесь.
Хотя Оберлин и демонстрировал очень широко свое христи-
анское социальное сознание, в своем курсе обучения он обна-
руживал ограниченность, которая характеризовала все опекае-
мые неоангликанской протестантской церковью колледжи, воз-
никшие на Среднем Западе в течение XIX столетия. Сын Мида
вспоминает, что образование его отца в Оберлинском колледже
состояло, главным образом, в изучении произведений антич-
ных авторов, риторики, литературы, этической философии, ма-
тематики и поверхностного ознакомления с основами естест-
венных наук. Любознательность не поощрялась, поскольку ос-
новные ценности определялись людьми, весьма искушенными
в церковных догматах, которые сразу переходили к изложению
и внушению взглядов философов-моралистов. В этом отноше-
Биографические сведения
253
нии Оберлинский колледж походил на Карлтонский колледж, в
атмосфере которого сформировалась личность Веблена, вы-
ступавшего против ограниченного теологического догматизма
своих учителей. Мид продемонстрировал ту же реакцию в
Оберлине, поскольку его мощный интеллект восставал против
избыточной богословской пиши. Потомок многих поколений
пуританских богословов, он утратил веру в догматы церкви.
Тем не менее вся его жизнь была отмечена приверженностью
христианским этическим канонам братства и нормам общест-
венного сознания, которые он усвоил в доме отца и в Оберлин-
ском колледже.
В 1881 г. отец Мида скончался и семья, оставшись с очень
ограниченными средствами, продала дом и перебралась в наем-
ную квартиру. Молодой Мид, чтобы заработать на хлеб, рабо-
тал официантом в столовой колледжа, а его мать преподавала в
колледже, чтобы свести концы с концами (впоследствии она
стала ректором колледжа в Маунт Холиоки). В 1883 г. Мид за-
кончил Оберлинский колледж и затем в течение полугода пре-
подавал в школе, что связано с достаточно необычными об-
стоятельствами. Ряд учителей уволились из школы, потому что
они не могли справиться с группой хулиганов, которые терро-
ризировали преподавателей и одноклассников. Мид исключил
хулиганов из школы, но затем был уволен советом попечите-
лей, считавших, что каждый ребенок имеет дарованное Богом
право учиться.
Отказавшись от давней мысли начать литературную карьеру
в Нью-Йорке, Мид в течение последующих трех лет жил на се-
веро-западе США, поочередно занимаясь репетиторством и ра-
ботая инспектором на строительстве железной дороги. Он был
в составе бригады, которая прокладывала первую линию из
Миннеаполиса к Муз-Джоу, к тихоокеанскому побережью Ка-
нады. В зимние месяцы, когда проводить инспектирование бы-
ло невозможно, Мид читал запоем и зарабатывал на жизнь, за-
нимаясь репетиторством. В течение всего этого периода каза-
лось, что он все еще не определился в жизни, не зная, куда
двигаться дальше или какую карьеру избрать. Все эти сомнения
разрешились к концу 1887 г., когда он решил последовать за
своим близким другом по колледжу Генри Кастлом в Гарвард и
продолжить там изучение философии.
254
Джордж Герберт Мид
В Гарварде Мид работал главным образом с Ройсом и
Джеймсом, и оба эти преподавателя повлияли на его жизнь и
мировоззрение. Чтение Дарвина и других «выдающихся мысли-
телей» позволило ему освободиться от привитого отцом пури-
танства и христианского благочестия Оберлинского колледжа.
Мид обратился к прагматической философии Джеймса. Его об-
щение с Джеймсом, по-видимому, стало весьма близким, по-
скольку он не только выполнил многие из своих работ совмест-
но с ним, но также был домашним учителем его детей.
Пробыв в Гарварде год, Мид решил отправиться в Герма-
нию для более глубокого изучения философии. Это было об-
щепринятым среди представителей его поколения. Вначале он
направился в Лейпциг, чтобы поучиться у В. Вундта, чья кон-
цепция жеста глубоко повлияла на последующие работы Мида.
Здесь, в Лейпциге, он встретился со знаменитым американ-
ским ученым Холлом, представителем направления физиоло-
гической психологии, который также, по-видимому, пробудил
интерес Мида к этой дисциплине. К концу 1889 г. Мид отпра-
вился в Берлин для дальнейшего изучения психологии и фило-
софии1.
1 октября 1891 г. Мид вступил в брак с Элен Кастл, сестрой
своего друга Генри Кастла, и молодая чета уехала в Энн-Арбор,
где Мид был назначен преподавателем факультета философии
и психологии Мичиганского университета. В это время в уни-
верситете преподавали Кули, Дьюи и Тафтс, и скоро они стали
единомышленниками, разделяющими общие интеллектуальные
интересы. Мид продолжал свои исследования в области физио-
логической психологии и начал разрабатывать теорию эмоций,
которая во многом соответствовала телеологической теории,
над которой в это вре/ия работал Дьюи.
Единственный сын Мида, Генри, родился в 1892 г. Год
спустя Мид принял приглашение Джона Дьюи приехать к нему
для совместной работы в новом Чикагском университете, где
Дьюи стал ведущим профессором на факультете философии.
Мид оставался в этом университете вплоть до своей кончины
26 апреля 1931 г.
1 Автору не удалось найти точные данные о том, чьи лекции Мид
посещал в Берлине, но, возможно, он слушал лекции известного тогда
Зиммеля, который начал преподавать здесь несколькими годами ра-
нее.
Биографические сведения
255
МИД В ЧИКАГО
Чикаго, который в 1833 г. был лишь маленьким военным
фортом, всего лишь за 60 лет стал крупным городом Америки1.
Чикаго — грубый, неотесанный, полный силы и энергии — за
одно поколение с гордостью продемонстрировал внушительные
успехи в промышленности и торговле. Он стал главным цен-
тром по консервированию мясных продуктов, «торговцем сви-
ниной для всего мира». Южный Чикаго и расположенный ря-
дом Гэри (Индиана) стали крупными центрами по сталепрока-
ту, куда железная руда с Верхнего Озера переправлялась водным
путем на озеро Мичиган вместе с каменным углем из месторож-
дений штата Иллинойс, поступавшим по железной дороге.
К числу главных потребителей этой стали принадлежала и обос-
новавшаяся в Чикаго Пульмановская компания, выпускавшая
спальные вагоны для американских железных дорог и ставшая
одним из центров наиболее известных выступлений рабочих.
Осознавая свои феноменальные успехи в завоевании выдаю-
щегося положения среди городов Америки, Чикаго кичился
этими достижениями. Здесь был построен первый небоскреб со
стальной конструкцией, течение реки Чикаго было повернуто в
обратную сторону, цены на землю взлетели со сказочной быст-
ротой и даже увеличение преступности, являвшееся отчасти ре-
зультатом быстро растущей миграции и сопутствующего ей
усиливающегося беспорядка в районах трущоб, было весьма
впечатляющим. В скором времени город мог бы претендовать
на мировое первенство в сфере организованной преступности.
Новый университет при финансовой поддержке Дж. Д. Рок-
феллера открылся в 1892 г. под руководством У. Р. Харпера.
С самого начала он был призван стать вторым чудом Чикаго.
Харпер «бомбардировал» городки восточных штатов, обещая
ученым, чье внимание он стремился привлечь, не только зар-
плату, почти вдвое превышающую ту, которую они имели, но и
возможность работать в университете, который скоро станет
самым величайшим в мире. Ему это с успехом удалось. За не-
сколько лет Чикагский университет выдвинулся в число первых
в стране. Первый профессорско-преподавательский состав на-
1 См.: Faris R. Е. L. Chicago Sociology, 1920—1932. San Francisco,
1967. Содержит также сведения о создании нового университета в Чи-
каго.
256
Джордж Герберт Мид
считывал не менее восьми профессоров, отказавшихся ради не-
го от своего ректорства в университетских колледжах. Хотя 10
из 31 полного профессора, первоначально насчитывавшихся в
университете, преподавали богословие, тем самым продолжая
традиционную ориентацию американских университетов на
подготовку священников-богословов, университет вскоре стал
главным центром светского обучения.
Одной из самых больших удач, составлявших гордость рек-
тора Харпера, был Дьюи. Вскоре, после того как Дьюи при-
ступил к исполнению обязанностей ведущего профессора, он
сумел убедить своих друзей Тафтса и Мида присоединиться к
нему, создав в результате факультет, где могла свободно про-
цветать прагматическая философия, не стесняемая^опротив-
лением традиционных философов, препятствовавших разви-
тию новой дисциплины в старых университетах. «Настоящая
школа и настоящая мысль» — такова была реакция Джеймса
на тот кружок философов, который объединился вокруг Дьюи
в Чикаго в начале 1900-х гг.1
В полном соответствии с реформаторской активностью его
основателя, факультет философии университета не ограничи-
вался лишь чисто академической работой, но стремился прини-
мать участие в решении разнообразных социальных проблем
города. Широкое экспериментирование в области образования,
организации домов компактного проживания (settlement houses),
производственного обучения и общее социальное реформиро-
вание — все эти вопросы находились в сфере внимания Дьюи и
его коллег. Они хотели учить, творя добрые дела, и относились
к своей прагматической философии всерьез.
Самой главной заботой Дьюи было создание системы про-
грессивного образования, и Мид, хотя он и не был столь же ак-
тивным, как его друг, поддерживал его в этих педагогических
предприятиях. Он не был слишком расположен к эпистолярно-
му творчеству, но, тем не менее, сумел написать восемь статей
по вопросам образования за период, начиная с момента своего
прихода на факультет до начала Первой мировой войны. Он
активно работал в экспериментальной школе, основанной
Дьюи, с самого начала ее создания. Он был председателем
Просветительской ассоциации родителей школы и некоторое
1 Цит. по: Hofstadter R. Social Darwinism in American Thought. Bos-
ton, 1959.
Биографические сведения
257
время был редактором одного из главных педагогических жур-
налов университета «Преподаватель начальной школы». Он вы-
ступал здесь как человек, высказывающий свои наблюдения,
как критик и сторонник новой политики в области педагогики,
и состоял членом, а порой и председателем целого ряда коми-
тетов, занимающихся делами образования.
Интерес Мида к реформаторской деятельности не ограничи-
вался лишь сферой образования. Он поддерживал Джейн Адамс
в ее первооткрывательской работе по организации движения за
создание домов компактного проживания (settlement house
movement), активно участвовал в течение многих лет в деятель-
ности городского клуба Чикаго, объединявшего реформаторски
настроенных бизнесменов и профессионалов. Какое-то время
он был даже председателем этого клуба1.
Вся эта внеаудиторная деятельность не отвлекала Мида от
его преподавательских обязанностей. Человек, обладавший ис-
ключительной силой убеждения, он, по словам Дьюи, переда-
вал окружающим «дух энергии, нерушимой силы, бьющей че-
рез край и ничем не сдерживаемой»1 2. Студенческой аудитории
он сообщал такую же самозабвенную любовь к предмету, какую
проявлял в своей реформаторской деятельности. Он тщательно
готовил лекции, и они всегда хорошо посещались. Его изложе-
ние было ясным и упорядоченным. Хотя ему всегда было очень
трудно письменно излагать свои мысли, такие препятствия не
возникали, когда речь шла об их устном пересказе.
Особой популярностью пользовался курс лекций Мида по
социальной психологии, который привлекал многих студентов
с других факультетов, особенно социологического и психологи-
ческого. Блумер отметил, что ему всегда представлялось доста-
точно любопытным то, что реакция на лекции Мида была не-
изменно двоякой. На некоторых студентов, и в их числе и на
самого Блумера, лекции Мида производили глубокое впечатле-
ние; они чувствовали, что он изменил все их мировоззрение.
Другие же, не уступавшие первым в своем интеллектуальном
уровне, никогда не могли понять, о чем шла речь3. Среди пер-
вых находилось достаточно людей, способствовавших распро-
странению славы Мида и обеспечивших ему прочную поддерж-
1 См.: Mills С. W. Sociology and Pragmatism. N. Y., 1964. P. 298—313.
2 Dewey J. George Herbert Mead. P. 309.
3 Из беседы с Блумером. 9 апреля 1969.
258
Джордж Герберт Мид
ку многих студентов, в том числе Т. Смита, Ч. Морриса —
в философии и Фейриса и Блумера — в социологии.
Одно время распространился даже некий миф о том, что во-
круг личности Мида учеными факультета социологии была соз-
дана объединенная Чикагская школа социальной психологии.
На самом деле это не так. Например, хотя оба, и У. Томас, и
Р. Парк держали Мида в своем поле зрения, первый утверждал,
что он его не понимает, а второй заявлял, что он прочел мало
его работ1. Хотя ретроспективно и легко можно было бы сделать
вывод, что Мид обладал особой притягательностью для социо-
логов, фактически единственным прочным связующим звеном
между Мидом и факультетом социологии был Фейрис, бывший
студент Мида, теперь преподававший на этом факультете. Несо-
мненно, идеи Мида, как и Дьюи, были господствующими в со-
циологии Чикагского университета, и может даже быть правдой
и то, что Томас отказался от своей первоначальной концепции,
утверждавшей инстинктивную природу человеческих установок
в пользу ее в большей степени социально-психологической ори-
ентации под влиянием философов-прагматиков. Но это слиш-
ком далеко от мифа о якобы созданной Мидом объединенной
Чикагской школе социальной психологии. Парк и Берджесс не
включили в свой знаменитый учебник ни одной работы Мида.
Мид никогда не считал себя главой «школы». И можно утвер-
ждать, что понятие «социальный интеракционизм» никогда не
было известно в Чикаго при жизни Мида*
В первые годы в Чикаго Мида затмевал более динамичный и
энергичный Дьюи. Даже после того, как Дьюи перебрался в
Колумбийский университет, поскольку его педагогические экс-
перименты не получили достаточной поддержки в Чикаго, Мид
не занял того высокого положения, которое принадлежало его
другу в университетских делах. Одной из причин было то, что у
него было очень мало публикаций.
Миду было чрезвычайно трудно излагать свои мысли на бу-
маге. Он мог проводить мучительные часы за столом, порой
чуть не рыдая, когда он отчаивался придать соответствующее
выражение стремительному потоку мыслей. «И в результате, —
писал Дьюи, — он всегда был неудовлетворен тем, что сделал;
всегда отказывался от своих первоначальных выражений, и в
результате всегда с такой неохотой воплощал свои идеи в пе-
1 См.: Strauss A, Introduction // Mead G. Н. Social Psychology. P. XI.
Биографические сведения
259
чатное слово, что в течение многих лет только его студенты и
близкие коллеги знали об огромном богатстве и силе его фило-
софского ума»1.
Излюбленным средством выражения Мида было устное, а
не печатное слово. Он был, несомненно, автобиографичен, ко-
гда писал: «Мы размышляем в форме беседы и зависим от об-
разности слов, используемых для передачи наших идей»1 2. «Бе-
седа была его наилучшим средством выражения, писал его
студент Смит, — а письменному изложению принадлежало в
лучшем случае всего лишь второе место. Когда он «что-то» пи-
сал, — как он сам однажды заметил по другому поводу, — то
возникало «нечто» — либо растущий гнев титана, либо необхо-
димость регулировать земные душевные побуждения. Но исти-
ны ради следует признать, что то, что получал от него читатель,
несомненно, не представляло собой «самобытного опыта»3.
Этот свой опыт он умел выразить и передать только в ходе бе-
седы, сопровождаемой убедительными жестами.
Помимо очевидного объективного факта — небольшого чис-
ла его публикаций, сам Мид субъективно не стремился добить-
ся той же общественной роли, которую играл, например, Дьюи.
Будучи в высшей степени скромным, уравновешенным и гармо-
ничным человеком, он не слишком был увлечен перспективой
всеобщего признания и всегда сравнивал себя со скромным ра-
ботником на винограднике. Блумер вспоминает, что в 20-е гг.,
когда Б. Рассел должен был прочесть лекцию в Чикагском уни-
верситете, а Мид, которому тогда было около 60 лет, должен
был представить его, он нервничал, как молодой преподаватель,
готовящийся к встрече с одним из великих умов.
Скромность и застенчивость Мида не следует считать про-
явлением слабости его характера. Он был принципиальным че-
ловеком и мог действовать решительно, когда обстоятельства
того требовали. Когда бывший в те годы ректором университета
Р. Хатчинс попытался заставить философский факультет при-
нять в состав преподавателей своего друга философа М. Адлера
(последователя Томаса), а возражения Мида, по-видимому, не
возымели действия, последний подал заявление об отставке и
1 Dewey J. George Herbert Mead. P. 311.
2 Mead G. H. Selected Writings. P. 302.
3 Cm.: Smith T. И The Social Philosophy of George Herbert Mead //
American Journal of Sociology. 1931. No. XXXVII. P. 369.
18 -5470
260
Джордж Герберт Мид
приготовился перейти к Дьюи в Колумбийский университет.
И только безвременная смерть последнего прервала его приго-
товления к переезду1.
В конце жизненного пути Мид записал мысль, которой
можно было бы охарактеризовать его собственную жизнь: «Са-
мое горделивое притязание независимой личности является ни-
чем иным, как подтверждением единственной в своем роде
способности выполнять некую социальную роль»1 2. Оставаясь
благородным и скромным, Мид не стремился быть на виду. Он
считал себя рядовым солдатом, участвующим в битве за соци-
альную и интеллектуальную реформу, и не стремился командо-
вать войсками. Его глубокая приверженность научным исследо-
ваниям всегда направлялась желанием внести свой вклад в со-
вершенствование человечества. Перед самой своей смертью он
писал: «Мы определяем, каким мир был прежде, путем горяче-
го стремления найти средства сделать его лучше»3. Его сын рас-
сказывал Дьюи, что наиболее часто произносимой фразой отца
при обсуждении любой социальной проблемы была: «Возмож-
но, это следовало бы сделать так-то и так»4.
Мид умер в убеждении, что он мог бы стать известным по-
томкам лишь как автор нескольких специальных статей.
И, очевидно, он не имел никакого представления о том, что
воздействие его творческого наследия с годами будет расти и
что в наше время его с полным основанием можно считать од-
ним из немногих американских мыслителей, способствовавших
формированию характера современной социальной науки.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Мид был человеком энциклопедических знаний, отличав-
шимся огромным диапазоном и широтой интеллектуальных
интересов. Он чувствовал себя совершенно свободно во всех
областях философии, истории философии и не отставал от дос-
тижений как в области физики и биологии, так и в области со-
циальных наук. Он хорошо был знаком с математикой и мате-
1 Из беседы с Блумером.
2 Mead G. Н. Selected Writings. Р. 357.
3 Цит. по: Smith Т. И Op. cit. Р. 369.
4 Dewey J, George Herbert Mead. P. 312.
Интеллектуальный контекст
261
матической логикой, а также любил и понимал музыку и по-
эзию. Дьюи писал: «Он мог цитировать наизусть целые куски
из Мильтона и читать их часами, не уставая. Он хорошо знал
также Вордсворта и Китса, а также Шекспира, особенно его со-
неты... Точная и почти фотографическая память редко сочета-
ется с умом, способным усваивать, обобщать и воссоздавать;
обладая сочетанием таких качеств, как и многих других, Мид
был настолько необычайным человеком, что его личность не
поддается никакому анализу и классификации»1.
Этим можно объяснить, почему любое описание интеллек-
туальной среды, определившей облик Мида как ученого, может
оказаться поверхностным и неполным.
В формировании интеллектуального облика Мида четко
прослеживается воздействие четырех основных традиций. Пре-
жде всего, влияние неоангликанской конгрегационалистской
религиозной традиции с ее приданием особого значения само-
стоятельному интеллектуальному поиску и моральным обяза-
тельствам перед обществом; влияние пограничной традиции
(frontier tradition) с ее направленностью на активные действия,
которая столь близка философии прагматизма, несмотря на то,
что родилась эта философия в Гарварде; воздействие эволюци-
онной теории Дарвина с ее подчеркиванием значения процесса
изменения и утверждением, что не существует ничего постоян-
ного, кроме самого этого процесса; и, наконец, влияние немец-
кой идеалистической философской традиции от Канта до Шел-
линга, одновременно признававшей значение процесса разви-
тия и трансформации, центром внимания которой являлись
свободная и отвечающая за свои действия личность, абсолют-
ное «Я», трансцендентальное «Я», выступающее в качестве
творца человеческого общества.
НАСЛЕДИЕ ПРОТЕСТАНТИЗМА
И ПОГРАНИЧНОЙ ТРАДИЦИИ
Мид был частью того поколения американских мыслителей,
к числу которых принадлежало и большинство первых социо-
логов, воспитанных в атмосфере строгой пуританской морали,
но освободившихся от богословских уз главным образом под
воздействием учения Дарвина. Как и они, Мид оставался свя-
1 Dewey J. George Herbert Mead. P. 312.
18’
262
Джордж Герберт Мид
занным со своими пуританскими корнями, хотя и сумел преоб-
разовать это наследие в чисто светский интерес к проблемам
социальной этики и превратить христианскую идею братства во
Христе в гуманистическое стремление к братству всех людей.
Вряд ли он прочел много богословских произведений сверх то-
го, что требовалось в Оберлинском колледже, но хотя пуритан-
ская традиция и не проявлялась явно в его сочинениях, трудно
избавиться от впечатления, что выраженная в них мирская фи-
лософия имела глубокие и прочные корни в пуританском хри-
стианском вероисповедании.
ЭВОЛЮЦИОНИЗМ
Гораздо легче показать, что на Мида во многом' повлияла
дарвиновская традиция. Он обязан Дарвину не только освобо-
ждением от теологических оков юности, но полученным им-
пульсом к развитию его философии прагматизма. В самом деле,
теория биологической эволюции Дарвина является основой
прагматизма Мида и его единомышленников. Эта теория рас-
сматривает живой организм в состоянии непрерывной борьбы
за возможность осуществлять контроль над окружающей его
средой; она основана на естественнонаучном (натуралистиче-
ском) понимании разума, которое коренным образом расходит-
ся с традиционными взглядами на природу интеллекта. С пози-
ций дарвиновских представлений человеческий разум следует
рассматривать в рамках сложного инструментального процесса
обеспечения выживания организма. Мыслительный процесс
можно, таким образом, рассматривать как деятельность, на-
правленную на постижение окружающего мира с тем, чтобы им
было удобно управлять. «Проверка интеллекта достигается в
действии»1. «Истина... ’синонимична решению проблемы»1 2.
Наука — это «эволюционный процесс, ставший осознанным»3.
Дарвин учил Мида и его единомышленников воспринимать
мир в развитии, а не в виде неменяющихся состояний. «Осно-
вой проблемы эволюции, — писал Мид, — является Признание
того, что процесс развития определяет состояние (форму)»4.
1 Mead G. Н. Movements of Thought in the Nineteenth Century. P. 345.
2 Mead G. H. Selected Writings. P. 328.
3 Mead G. H. Movements of Thought in the Nineteenth Century. P. 364.
4 Ibid. P. 166.
Интеллектуальный контекст
263
«Сам процесс развития в одном случае принимает одну форму,
а в другом — иную, в зависимости от условий, в которых он
протекает»1.
Из глубокого изучения трудов Дарвина Мид извлек много и
других идей. Его концепция научного метода во многом смоде-
лирована по образцу методики Дарвина, а корни мидовской
концепции жеста в определенной степени следует искать в ра-
боте Дарвина «Выражение эмоций человеком и животными»
(«The Expressions of the Emotions in Man and Animals»). Однако
главное, чем он обязан эволюционной теории Ламарка или
Дарвина, состоит в том особом значении, которое придавалось
им идее разложения установившейся постоянной структуры на
изменчивые формы в непрерывном процессе развития.
НЕМЕЦКИЙ ИДЕАЛИЗМ
Сходные идеи Мид заимствовал и в немецкой идеалистиче-
ской традиции. В философских взглядах «романтических фило-
софов» Фихте, Шеллинга и Гегеля, а также отчасти и Канта его
внимание привлекало то, что они придали всеобщий смысл по-
нятию жизненного процесса, построив на его основе философ-
скую доктрину. «Романтические идеалисты стремились иденти-
фицировать этот процесс прежде всего с процессом взаимодей-
ствия «Я — не-Я» в опыте, а затем идентифицировать этот
процесс «Я — не-Я» с процессом взаимодействия субъект-объ-
ект»1 2. Докантовская философия, писал Мид, «полагала, что мир
уже существовал, и что позднее в него вошли люди... Но ро-
мантические идеалисты также настойчиво утверждали, что не
может существовать объекта без субъекта»3. С другой стороны,
не может также существовать сознания, которое не является
осознанием чего-то, поэтому субъект и объект неизбежно нахо-
дятся в тесной взаимосвязи. Мид почерпнул из немецкой идеа-
листической философии идею об определяющей роли взаимо-
действия субъект-объект в процессе познания и построения
«самообраза» (self). «Можно убедиться, что представление ро-
мантических идеалистов о процессе формирования самообраза
(self-process) — этом слиянии двух стадий опыта: собственного
1 Mead G. Н. Movements of Thought in the Nineteenth Century. P. 166.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 167.
264
Джордж Герберт Мид
(индивидуального) опыта — с одной стороны, и опыта взаимо-
действия субъект-объект, — с другой — позволило им утвер-
ждать, что не только субъект предполагает наличие объекта, но
также и объект предполагает взаимодействие с субъектом»1.
Когда Мид изучал произведения немецких идеалистов, его
внимание главным образом привлекала трактовка взаимосвязи
«моего Я» с его объектами. Фихте, считал Мид, изучал данную
проблему с позиций нравственного опыта, тогда как Шеллинг
и Гегель сосредоточили свое внимание соответственно на эсте-
тическом опыте и опыте мысли. Их объединяло стремление ре-
шить общую проблему — «ввести мир, кажущийся независи-
мым от «моего Я», в опыт этого «моего Я»1 2. Особенно наглядно
это проявилось в работах Фихте. «Для каждого индивида позна-
ние мира (опыт) — это всегда работа, которую необходимо со-
вершить... Это именно тот мир, реальная Сущность в той мере,
в какой мы создаем его, организуем его для нашего действия»3.
Резюмируя свое представление о «романтической философии»
как философии движения, явившейся предпосылкой развития
теории эволюции, Мид писал: «Романтическая философия ука-
зывала, что «мое Я» (self), поскольку оно возникает из социаль-
ного опыта, несет в себе тот самый элемент, который делает
возможным существование общества, который делает мир воз-
можным... Именно «мое Я» организует мир; но когда оно орга-
низовало мир, фактически оно организовало его тождественно
самому себе, оно организовало свои собственный опыт. Оно
раскрыло для себя в одной из стадий проявления своей сущно-
сти, каким оно является в другой»4.
Нет необходимости подчеркивать здесь то, что и Фихте, и
Шеллинг вряд ли согласились бы с такой интерпретацией их
учения, или что их, более поздние последователи ужаснулись
бы, узнав, что дорогие их сердцу идеалисты-метафизики поло-
жили начало научной философии, основанной на «отвратитель-
ном материализме» Дарвина. Важным является лишь то, что,
читая их произведения, Мид извлек из них идеи и интегриро-
вал их в свои собственные взгляды.
1 Mead G. Н. Movements of Thought in the Nineteenth Century. P. 167—
168.
2 Ibid. P. 87.
3 Ibid. P. 89.
4 Ibid. P. 125.
Интеллектуальный контекст
265
Среди немецких ученых более позднего периода, оказавших
на Мида наибольшее влияние, следует упомянуть Вундта, под
началом которого, как известно, Мид проучился в течение се-
местра. Наиболее заметно это влияние проявилось в интерпре-
тации Мидом понятия «жест». Вундт определял жест как такое
средство общения, которое можно обнаружить уже на ранних
стадиях развития в качестве составной части социального акта,
и который позднее становится содержательным символом. Это
та составная часть социального акта, которая служит стимулом
для последующих актов1. Согласно Дарвину, жесты выражают
эмоции животных, но Вундт, возражая ему, утверждал, что
этим не исчерпываются функции жестов. Напротив, они явля-
ются начальными и сокращенными (редуцированными) состав-
ными элементами сложных актов. Мид неоднократно подчер-
кивал, что понимание связи языка с жестом «во многом было
развито Вундтом», но в то же время добавлял, что Вундт недос-
таточно подчеркивал «то значение, которое эти усеченные ак-
ты, эти начала сдерживаемых движений, эти жесты имеют для
стимулирования воздействия на поведение других индивидов»1 2.
Придавая исключительный психологический акцент трактовке
жеста, Вундт упустил в ней понятие коммуникации. Во всяком
случае, Мид это осознал сам, непосредственно работая в тради-
ции Вундта, когда изучал природу значащих жестов.
Часто отмечалось, что введенное А. Смитом понятие «бес-
пристрастного наблюдателя» («impartial spectator») во многом
сходно с «обобщенным другим» Мида, а также с «зеркальным
Я» Кули. Один из учеников Мида Т. В. Смит дает этому свое
объяснение, позволяющее правильно понять это сходство:
«Однажды я в шутливой форме упрекнул его в том, что он по-
заимствовал свое определение понятия у А. Смита. Он мне
добродушно ответил, что находился под влиянием А. Смита,
когда учился в Гарварде и даже написал там работу о Смите.
Что же касается того, что он и мог позаимствовать у Смита, то
его собственный «обобщенный другой» гораздо глубже по со-
держанию, чем то, что он позаимствовал. Человек со своими
духовными переживаниями (man within the breast) Смита, это
руководствующийся благородными побуждениями альтруисти-
1 См.: Mead G. Н. Mind, Self and Society. P. 42.
2 Mead G. H. Selected Writings. P. 109.
266
Джордж Герберт Мид
ческий гость, живущий в эгоистической семье; «обобщенный
другой» Мида — это не «гость». Он сам является хозяином»1.
Среди своих современников Мид, вслед за американскими
прагматиками, получил наибольшее впечатление от трудов
французского философа Бергсона, в которых понимание жизни
как постоянного процесса приобретения опыта (на основе впе-
чатлений) особенно привлекало Мида. Согласно Бергсону, от-
мечал Мид с одобрением, «жизнь — это происходящий в мире
процесс постоянной перестройки, каким мы его познаем в на-
шем опыте»1 2. Мид не следовал Бергсону, когда тот придавал
своей философии жизни антирационалистический и антиин-
теллектуал ьный уклон. Бергсон не сумел увидеть, как утвер-
ждал Мид, «что процесс развития, новизна, интерпретация, со-
зидание, которым он придает такое значение, не ограничива-
ются непременно лишь их интерпретацией . в собственном
(внутреннем) потоке сознания. Они также могут быть воплоще-
ны в объективном суждении»3. Мид никогда не был склонен
отказаться от своей исключительной приверженности научной
объективности, но в изложении своего понимания потока соз-
нания во взаимодействии с миром опыта он чем-то обязан
Бергсону, даже несмотря на то, что ранее он испытал влияние
Джеймса.
СОДРУЖЕСТВО ПРАГМАТИКОВ
Множество сложных и запутанных нитей взаимного влия-
ния связывает Мида с Джеймсом, Болдуином, Кули и, прежде
всего, с Дьюи, хотя лишь очень подробное и специальное ис-
следование позволило бы точно проследить линии этого влия-
ния. Понятие акта как действия социального по своей природе
было для Мида, как и для Кули и Дьюи, основной метафорой.
Дьюи показал, что идеи Мида в области социальной психоло-
гии «произвели революцию в наших взглядах»4, и для любого
внимательного читателя очевидно, что многие места в работах
Мида могут, в свою очередь, быть приписаны влиянию Дьюи.
Моррис убедительно показывает это взаимодействие, когда го-
1 Smith Т. И. Op. cit. Р. 378-379.
2 Mead G. Н. Movements of Thought in the Nineteenth Century. P. 292.
3 Ibid. P. 325.
4 Dewey J. George Herbert Mead. P. 313.
Социальный контекст
267
ворит об участии этих двух ученых «в естественном разделении
труда при выполнении общей задачи»1. «Ни один из них не на-
ходился по отношению к другому в исключительной позиции
учителя к своему ученику; оба «обладали равным, хотя и разли-
чающимся интеллектуальным достоинством; им обоим принад-
лежала своя доля во взаимном обмене идеями, соответственно
особому таланту каждого. Если Дьюи определял сферу и виде-
ние исследуемого, то Мид придавал ему аналитическую глуби-
ну и научную точность»1 2.
Нас также поражает близкое сходство многих идей Мида с
идеями и Кули, и Джеймса. Однако, хотя Мид и был глубоко
обязан им своими взглядами на природу «образа Я», он в то же
время отличался от них, отрицая их интроспективное и мента-
листическое объяснение этого понятия и утверждая свое виде-
ние «образа Я», рождающегося в объективном социальном про-
цессе. Многое в существовании этого различия между ними,
несомненно, связано с различиями в том социальном окруже-
нии, в котором жили и работали ученые.
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Полезно сравнить научную карьеру Мида с карьерой Кули,
чтобы выявить некоторые социальные корни возникновения
расхождений между этими некогда связанными дружественны-
ми отношениями мыслителями.
Ранний период жизни Мида был намного более, чем у Кули,
отмечен разнообразием пережитых социальных событий с его
непосредственным участием. Кули боролся со своей болезнью
и пытался с избытком компенсировать почти патологическую
застенчивость полетом воображения. Мид, напротив, всегда
был активным. Он сначала работал официантом, затем окунул-
ся в драматические приграничные события, участвуя в инспек-
ционных экспедициях. Кули же, будучи сыном очень богатых
родителей из верхушки социальной элиты, мог позволить себе
длительную полупраздность, чтобы «обрести себя». Мид, как
сын низкооплачиваемого преподавателя богословия, оставив-
шего после своей ранней смерти вдову и детей в очень стеснен-
1 Morris С. Introduction // Mead G. Н. Mind, Self and Society. P. XI.
2 Ibid.
268
Джордж Герберт Мид
ном материальном положении, не мог позволить себе подобной
праздности. Если ему предстояло «найти свое призвание», то
это совершалось не в тихом уединении учебных занятий, а в су-
ровом и требовательном окружении инспекционных бригад,
среди грубых сотоварищей, имевших обычно очень слабое
представление об интеллектуальной жизни.
В последующий период научной карьеры каждый из этих
ученых отправился в Европу. Но на Кули, частично изолиро-
ванного от европейских событий из-за своей болезни и погру-
женности в себя, это пребывание не оказало большого впечат-
ления; в то время как Мид активно включился не только в дела
немецкой университетской жизни, но и увлекся общественны-
ми событиями Германии и других европейских стран. Жена
Мида рассказывала своему сыну, что после путешествий с му-
жем, например, по Франции или Германии, она смогла бы рас-
сказать лишь обо всех жизненных затруднениях большинства
своих попутчиков в поезде; он же, напротив, с трудом бы раз-
личил последних, но зато мог ясно изложить все политические,
социальные и исторические проблемы стран, которые они про-
езжали; и он мог бы основательно обсуждать цели и устремле-
ния выдающихся личностей данной страны1.
Кули всю свою жизнь преподавал в спокойном и социально
изолированном университетском городке, далеком от социаль-
ных бурь промышленного города-гиганта Детройта, хотя гео-
графически и находящегося достаточно близко. Мид же, после
короткого периода своего пребывания в Энн-Арборе, препода-
вал в Чикаго, непревзойденном в своей новизне, грубости, про-
мышленной активности и избытке социальных проблем. Кули
мог бродить по тенистому университетскому городку, который
уже сам по себе был идеальным миром, защищенным от всяких
внешних тревог. Когда же Мид пересекал четырехугольные
дворы, окруженные корпусами его университета, в воздухе все-
гда стоял едкий запах от скотобоен Южного Чикаго и сталели-
тейных заводов в Гэри. Хотя тогда не существовало негритян-
ского гетто сразу по ту сторону от великолепного Мидвея,
трудно забыть, что даже во времена Мида университет Чикаго
был всего лишь маленьким оазисом в городе, занятом бизнесом
и зарабатыванием денег и едва ли склонном к развитию высо-
кой культуры.
1 См.: Mead G. Н. The Philosophy of the Act. P. IXXIX.
Социальный контекст
269
Бесполезно рассуждать о том, как бы потекла жизнь Мида,
если бы он стал жить не в Чикаго, а где-нибудь в другом месте.
Факт таков, что он решил остаться здесь и разделял тот дух на-
пористой активности и преобразований, который Дьюи приви-
вал на своем факультете философии. Кули в защищенном от
внешнего мира окружении мог продолжать вынашивать свои
идеи, которые по-прежнему коренились в сельских общинах
той Америки, которая стремительно исчезала. Мид оказался
перед лицом новой городской и индустриальной Америки в том
ее обличии, которое он не мог не замечать. Он принял вызов и
с энтузиазмом участвовал в реформаторских начинаниях, кото-
рые распространились из Чикагского университета на город в
целом. В отличие от «мудреца из Энн-Арбора» бывший прези-
дент реформаторского Городского Клуба Чикаго не мог зани-
мать позицию стороннего наблюдателя, но глубоко погрузился
в проблемы городской Америки.
В своей разносторонней реформаторской деятельности Ми-
ду постоянно приходилось видеть себя в роли других, чьи дей-
ствия в рамках правил игры городской политики, городского
образования и городских производственных отношений он
стремился постигнуть. Блумер и другие его коллеги подтвер-
ждали, что Мид был проницательным наблюдателем социаль-
ных событий и что многое в его теоретической системе восхо-
дит к конкретным наблюдениям происходившего вокруг него.
По-видимому, он воспринимал город Чикаго как сложную сис-
тему игровых ситуаций, по определению Нортона Лонга, и по-
нимал, что можно лучше узнать правила управления этими иг-
рами, если стать их участвующим наблюдателем. Все это, несо-
мненно, слишком отличается от обособленного положения
Кули.
Для Кули социальная реальность, в конечном счете, — это
то, что происходит в сознании человека; для Мида — это объ-
ективный, существующий независимо от нас процесс. Более
того, Кули в целом проявлял «мягкость», когда описывал и
анализировал общество. Хотя он ни в коем случае не оставлял
без внимания социальные конфликты и наиболее уродливые
стороны капиталистической конкуренции, он, по-видимому,
все же воспринимал все эти пороки как временные, которые
должны исчезнуть в результате долгого пути, когда весь мир
станет все больше походить на огромное кооперативное сооб-
щество, расширенную первичную группу. Мид был менее сен-
268
Джордж Герберт Мид
ном материальном положении, не мог позволить себе подобной
праздности. Если ему предстояло «найти свое призвание», то
это совершалось не в тихом уединении учебных занятий, а в су-
ровом и требовательном окружении инспекционных бригад,
среди грубых сотоварищей, имевших обычно очень слабое
представление об интеллектуальной жизни.
В последующий период научной карьеры каждый из этих
ученых отправился в Европу. Но на Кули, частично изолиро-
ванного от европейских событий из-за своей болезни и погру-
женности в себя, это пребывание не оказало большого впечат-
ления; в то время как Мид активно включился не только в дела
немецкой университетской жизни, но и увлекся общественны-
ми событиями Германии и других европейских стран. Жена
Мида рассказывала своему сыну, что после путешествий с му-
жем, например, по Франции или Германии, она смогла бы рас-
сказать лишь обо всех жизненных затруднениях большинства
своих попутчиков в поезде; он же, напротив, с трудом бы раз-
личил последних, но зато мог ясно изложить все политические,
социальные и исторические проблемы стран, которые они про-
езжали; и он мог бы основательно обсуждать цели и устремле-
ния выдающихся личностей данной страны1.
Кули всю свою жизнь преподавал в спокойном и социально
изолированном университетском городке, далеком от социаль-
ных бурь промышленного города-гиганта Детройта, хотя гео-
графически и находящегося достаточно близко. Мид же, после
короткого периода своего пребывания в Энн-Арборе, препода-
вал в Чикаго, непревзойденном в своей новизне, грубости, про-
мышленной активности и избытке социальных проблем. Кули
мог бродить по тенистому университетскому городку, который
уже сам по себе был идеальным миром, защищенным от всяких
внешних тревог. Когда же Мид пересекал четырехугольные
дворы, окруженные корпусами его университета, в воздухе все-
гда стоял едкий запах от скотобоен Южного Чикаго и сталели-
тейных заводов в Гэри. Хотя тогда не существовало негритян-
ского гетто сразу по ту сторону от великолепного Мидвея,
трудно забыть, что даже во времена Мида университет Чикаго
был всего лишь маленьким оазисом в городе, занятом бизнесом
и зарабатыванием денег и едва ли склонном к развитию высо-
кой культуры.
1 См.: Mead G. Н. The Philosophy of the Act. P. IXXIX.
Социальный контекст
269
Бесполезно рассуждать о том, как бы потекла жизнь Мида,
если бы он стал жить не в Чикаго, а где-нибудь в другом месте.
Факт таков, что он решил остаться здесь и разделял тот дух на-
пористой активности и преобразований, который Дьюи приви-
вал на своем факультете философии. Кули в защищенном от
внешнего мира окружении мог продолжать вынашивать свои
идеи, которые по-прежнему коренились в сельских общинах
той Америки, которая стремительно исчезала. Мид оказался
перед лицом новой городской и индустриальной Америки в том
ее обличии, которое он не мог не замечать. Он принял вызов и
с энтузиазмом участвовал в реформаторских начинаниях, кото-
рые распространились из Чикагского университета на город в
целом. В отличие от «мудреца из Энн-Арбора» бывший прези-
дент реформаторского Городского Клуба Чикаго не мог зани-
мать позицию стороннего наблюдателя, но глубоко погрузился
в проблемы городской Америки.
В своей разносторонней реформаторской деятельности Ми-
ду постоянно приходилось видеть себя в роли других, чьи дей-
ствия в рамках правил игры городской политики, городского
образования и городских производственных отношений он
стремился постигнуть. Блумер и другие его коллеги подтвер-
ждали, что Мид был проницательным наблюдателем социаль-
ных событий и что многое в его теоретической системе восхо-
дит к конкретным наблюдениям происходившего вокруг него.
По-видимому, он воспринимал город Чикаго как сложную сис-
тему игровых ситуаций, по определению Нортона Лонга, и по-
нимал, что можно лучше узнать правила управления этими иг-
рами, если стать их участвующим наблюдателем. Все это, несо-
мненно, слишком отличается от обособленного положения
Кули.
Для Кули социальная реальность, в конечном счете, — это
то, что происходит в сознании человека; для Мида — это объ-
ективный, существующий независимо от нас процесс. Более
того, Кули в целом проявлял «мягкость», когда описывал и
анализировал общество. Хотя он ни в коем случае не оставлял
без внимания социальные конфликты и наиболее уродливые
стороны капиталистической конкуренции, он, по-видимому,
все же воспринимал все эти пороки как временные, которые
должны исчезнуть в результате долгого пути, когда весь мир
станет все больше походить на огромное кооперативное сооб-
щество, расширенную первичную группу. Мид был менее сен-
270
Джордж Герберт Мид
тиментален, хотя и разделял с Кули и Дьюи веру в поступа-
тельное совершенствование общества и человеческий прогресс.
В отличие от Кули, Мид, например, утверждал: «Ни в истории
человеческого общества, ни в нашем сегодняшнем жизненном
опыте нет ничего, что побуждало бы нас к проявлению изна-
чального порыва дружелюбия для... достижения социальной
сплоченности. Любовь одного близкого человека нельзя пре-
вратить во всеобщую всепоглощающую любовь»1. Мид согла-
шался скорее с более жесткой позицией социолога Самнера,
нежели с добросердечным Кули, когда обосновывал идею о
том, что внутригрупповая (in-group) сплоченность обычно воз-
никает из антагонизма по отношению к внешней группе (out-
group). Как и Дюркгейм, он настойчиво утверждал, что уваже-
ние к закону как таковому коренится в «психологиц, карающе-
го правосудия», когда внутригрупповая сплоченность поддер-
живается и укрепляется порицанием преступного правонару-
шителя. «Отвращение к преступности проявляется в осознании
солидарности со своей группой, в осознании себя граждани-
ном, который с одной стороны исключает из ее числа тех, кто
нарушил законы данной группы, а с другой стороны препятст-
вует склонностям к совершению преступных действий в самом
гражданине»1 2.
Нет необходимости слишком резко проводить границы меж-
ду взглядами Кули и Мида. В широком смысле оба они внесли
свой вклад в оптимистическую и вселяющую надежды атмо-
сферу, которая характеризует «Век реформ». Их различия опре-
деляются, скорее, манерой выражения мысли, а не основной
сущностью. И то, что самому Миду не удалось полностью изба-
виться от двойственности в установлении природы социального
процесса, быть может, лучше всего демонстрируют его попытки
определить понятие «социальный акт». Он постоянно проявлял
неустойчивость в использовании самого понятия и определе-
нии сущности социального акта. Иногда он допускал, что все
социальные акты обязательно предполагают сотрудничество
(согласованность), а порой, придерживаясь более реалистиче-
ского взгляда, утверждал, что и социальный конфликт в той же
мере представляет собой социальный акт, как и кооперация.
В концепции Мида сочетались две тенденции: более мягкая и
1 Mead G. Н. Selected Writings. Р. 361-362.
2 Ibid. Р. 222.
Социальный контекст
271
более жесткая и прагматичная, но его жизнь в Чикаго и вклю-
ченность в нередко отталкивающие и неприглядные социаль-
ные битвы города способствовали тому, что «реалистические»
взгляды преобладали. В результатах же интроспективного ана-
лиза Кули они обрели свое, во многом более приглушенное вы-
ражение.
СОЦИАЛЬНОЕ ОКРУЖЕНИЕ И КОЛЛЕГИ МИДА
Стоит напомнить, что в Чикагском университете Мид в те-
чение многих лет находился в тени величественной личности
Джона Дьюи. Дьюи, который был всего на четыре года старше
Мида, стал удивительно продуктивным ученым уже в самый
ранний период творческой жизни, тогда как Мид создал пер-
вый большой труд почти в 40-летнем возрасте. Свою первую
книгу Дьюи опубликовал в 1886 г., когда ему было всего лишь
27 лет, следующая его книга появилась два года спустя, а в
1894 г. за ними последовали еще две книги. Его знаменитый
труд по экспериментальной логике был опубликован, когда ему
было 43 года. Дьюи продолжал оставаться плодовитым, и его
творческое наследие поражает разнообразием интересов и ши-
ротой кругозора. Напротив, научные публикации Мида были
очень немногочисленными, и представлены они, главным об-
разом, статьями по вопросам философии и психологии, кото-
рые появлялись в специальных журналах. Правда, он публико-
вал также работы по проблемам образования и социальных ре-
форм, но лишь от случая к случаю, так что они, вероятно, не
смогли привлечь серьезной читательской аудитории.
Дьюи был известен широкой публике как крупная фигура в
области реформирования образования в начале 1890-х гг., а
Мид не привлек к себе широкого внимания, разве лишь среди
местных реформаторов. Он никогда не был, да и не стремился
стать национальным выразителем идей либерализма. Мид не
упоминался в справочнике «Кто есть кто в Америке» вплоть до
1910 г. (почти на семь лет позднее Дьюи) и появился там толь-
ко после получения им звания «полного профессора»1.
Все свидетельства указывают на то, что Дьюи и Мид были
близкими друзьями и добрыми коллегами, и что никакое от-
1 Для лучшего понимания см.: Strauss A. Introduction // Mead G. Н.
Social Psychology. P. IX.
272
Джордж Герберт Мид
крытое соперничество не омрачало их отношений. Однако ин-
тересно отметить (о чем рассказывает и Блумер), что порой
Мид с долей сарказма высказывался по поводу «чрезмерной
плодовитости» Дьюи и присущей ему склонности писать слиш-
ком «широко», с недостаточной точностью изложения. Тем не
менее и в течение их длительного общения в Чикаго, и даже
после того, как Дьюи перешел в Колумбийский университет,
Мид довольствовался ролью второй скрипки при Дьюи, кото-
рый исполнял партию первой скрипки.
Создается впечатление, хотя это и трудно доказать, что по-
стоянное стремление Мида по-новому сформулировать свои
мысли, возможно, особенно проявлялось, когда он пытался
сравнивать себя с Дьюи, у которого не было таких тйорческих
проблем. В результате лавры получал Дьюи, а не его более мо-
лодой друг. На фоне исключительно плодовитого Дьюи у Ми-
да, и в самом деле, могли еще более возрасти свойственные ему
трудности в письменном изложении его идей.
РЕЗЮМЕ
Не только в отношениях с Дьюи, но, по-видимому, и с дру-
гими своими уважаемыми коллегами Мид никогда не стремил-
ся выдвинуться. Он был горд и счастлив тем, что мог дарить
знания студентам, и высоко ценил студенческую аудиторию,
которую неизменно привлекал. Он тратил много времени, по-
ощряя и наставляя студентов, передавая им свое живое вообра-
жение. Но он никогда не стремился к созданию собственной
школы. В течение всей жизни его влияние на других можно ус-
тановить только по тому* действию, которое оказывали его лек-
ции и беседы на студентов и коллег. Более широкое признание
пришло к нему только после посмертного опубликования его
трудов. Поскольку студенческая аудитория тоже влияла на не-
го, это влияние проявлялось в его лекциях и живых беседах,
как Мид сам определил бы их — «значащих жестах», которые
он вел со своими друзьями и студентами и ценил превыше все-
го. И в этом Мид походил на одного из философов древности,
никогда ничего не писавших, но остававшихся жить в умах сво-
их учеников, которые интересовались и преобразовывали вы-
сказываемые ими идеи.
Роберт Эзра Парк
Robert Ezra Park
1864-1944
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ
читатели, хорошо знакомые с трудами ученых чикагской
школы социологии и ее наиболее влиятельного представителя
Роберта Э. Парка, могут выразить удивление, почему глава в
книге по социологической теории посвящена человеку, чье
имя чаще всего ассоциируется с эмпирическими исследова-
ниями, нежели с теорией. Однако суть заключается в том, что
сам Парк, хотя и проявлявший исключительный интерес к
точной передаче социальных фактов и событий и их описа-
нию, считал своей более важной заслугой научный вклад в
развитие ряда теоретических понятий, которые сделали бы
возможными систематическую классификацию и анализ соци-
альных фактов.
Современная оценка творческого наследия Роберта Парка
приблизительно совпадает с его самооценкой, выраженной сле-
дующим образом: «В социологии было много теории, но не бы-
ло практически значимых рабочих понятий. Когда студент
предлагал тему для диссертации, я неизменно старался выяс-
нить: а что именно вы хотите исследовать? Какую социальную
группу? Какую публику? Какой национальности?., и т. д. Я не
представлял себе, как мы могли бы провести что-либо, хоть
сколько-нибудь похожее на научное исследование, если бы не
обладали системой классификации и соответствующей систе-
мой определенных понятий, в соответствии с которой мы мог-
ли бы классифицировать и описать в общем виде те явления,
которые пытаемся исследовать. Работа Парка и Берджесса
«Введение в социологию» была первой черновой схемой такой
классификации и системой координат. Мой вклад в социоло-
гию состоял, таким образом, не в том, что я намеревался сде-
лать, и на что, казалось бы, ориентировал меня мой подлинный
интерес, но в том, что я испытывал потребность провести сис-
тематическое исследование того, чем я занимался. И проблема,
19 - 5470
276
Роберт Эзра Парк
которой я интересовался, всегда была скорее теоретической,
нежели практической»1.
Парк не только проводил классификацию, как он скромно
утверждал, он внимательно изучал взаимосвязи между класси-
фицируемыми переменными и, тем самым, занимался теорети-
чески направленным исследованием, а не просто дескриптив-
ным изложением фактов. Как отмечал Э. Хьюз, Парк «не стре-
мился к созданию системы, тем не менее, он прежде всего был
социологом-систематизатором»1 2. И именно этим он привлекает
наш интерес.
КОЛЛЕКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
И СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТРОЛЬ
Парк определял социологию как «науку о коллективном по-
ведении»3, и уже само это определение наводит на мысль, что
хотя он и не оставлял без внимания необходимость анализа со-
циальных структур, он, главным образом, проявлял интерес к
изучению более подвижных социальных процессов4. По мне-
нию Парка, общество следует, прежде всего, представлять как
продукт взаимодействий между составляющими его индивида-
ми, поведение которых регулируется совокупностью традиций
и норм, возникающих в процессе взаимодействия. Социальный
контроль является «главной функцией и главной задачей обще-
ства»5. «Общество всюду является контрольной организацией.
Его функция состоит в том, чтобы организовывать, объединять
в единое целое и направлять энергию индивидов, его состав-
ляющих»6. Соответственно, социология дает «концепцию и ме-
тод для исследования процессов, при помощи которых индиви-
1 Цит. по: Odum Н. American Sociology. N. Y., 1951. P. 132—133.
2 Hughes E. C. Robert E. Park // The Founding Fathers of Social Science /
Ed. by T. Raison. Harmondsworth, 1969. P. 169.
3 Park R. E., Burgess E. И< Introduction to the Science of Sociology.
Chicago, 1921. P. 42.
4 Этот раздел главы во многом заимствован из «Введения» Ральфа
Тернера к работе под его редакцией «Роберт Парк о социальном конт-
роле и коллективном поведении» (Turner R. Н. Robert Е. Park on Social
Control and Collective Behavior. Chicago, 1967).
5 Park R. E., Burgess E. W. Introduction to the Science of Sociology.
P. 42.
6 Park R. E. Human Communities. N. Y., 1952. P. 157.
Социологические идеи 277
ды вовлекаются в совместные действия и побуждаются к взаи-
модействию в своего рода объединенном существовании, кото-
рое мы называем обществом»1.
Социальный контроль имеет отношение к целому ряду раз-
личных механизмов, посредством которых организуется, сдер-
живается и направляется в требуемое русло коллективное пове-
дение. Социальный процесс включает в себя разные формы ан-
тагонизма, конфликта и конкуренции, и социальный контроль
служит для упорядочения этих процессов. Будь то элементар-
ные формы контроля, которые возникают среди участников
толпы, или более сложные, совершенные формы, которые вы-
кристаллизовываются в общественное мнение или закон, соци-
альный контроль всегда действует таким образом, чтобы упоря-
дочить конкуренцию, привести конфликт к соглашению и под-
чинить индивидов необходимым требованиям социального
порядка. Однако социальный контроль никогда не может обес-
печить постоянное состояние равновесия в обществе. То об-
стоятельство, что противоречия регулируются механизмами
контроля, отнюдь не означает, что они искореняются полно-
стью. Это означает лишь то, что они стали латентными или же
направленными в социально допустимое русло. «Каждое обще-
ство представляет собой организацию составляющих его эле-
ментов, в большей или меньшей степени антагонистических
друг другу, но объединенных, по крайней мере, на данный мо-
мент, посредством такой их упорядоченности, которая опреде-
ляет взаимосвязи и соответствующую сферу действий каждого.
Такая аккомодация, такой порядок могут носить относительно
постоянный характер, как, например, в обществе, организован-
ном по кастовому принципу, либо же быть достаточно преходя-
щими, как в обществах, образованных из свободных классов»1 2.
Для Парка относительно устойчивым социальным поряд-
ком является такой, в котором механизмам социального кон-
троля пока удается сдерживать антагонистические силы таким
образом, что между ними достигается приспособление (акко-
модация). Но, хотя такое приспособление может быть времен-
но достигнуто между отдельными группами и индивидами, су-
ществуют, по мнению Парка, все основания полагать, что
1 Park R. Е., Burgess Е. W. Introduction to the Science of Sociology.
P. 42.
2 Ibid. P. 665.
19*
278
Роберт Эзра Парк
полная аккомодация, по крайней мере, в современном обще-
стве, никогда не сможет быть постоянной, поскольку могут
появиться новые группы и индивиды и потребовать своей до-
ли ограниченных ценностей, тем самым ставя под сомнение
порядок вещей, возникший в результате предыдущих приспо-
соблений.
ЧЕТЫРЕ ОСНОВНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ПРОЦЕССА
Парк выделял четыре основных социальных процесса: кон-
куренцию, конфликт, аккомодацию и ассимиляцию.
Конкуренцию он рассматривал как «универсальное явление...
впервые четко осмысленное и адекватно описанное биологами»
и «определенное эволюционным понятием — борьба за сущест-
вование»1. «Конкуренция — это начальная универсальная и ос-
новная форма»1 2 социального взаимодействия. Это «взаимодей-
ствие без непосредственного контакта»3. Будь то соревнование
между представителями мира растений за свою долю солнечно-
го света или же между людьми, соперничающими за обладание
благами или ценностями, каждая отдельная особь не знает сво-
их конкурентов. «И только тогда, когда мысли и намерения
сталкиваются, только когда значение, содержащееся в сознании
одного, передается сознанию другого таким образом, что оба
эти сознания взаимно йлияют друг на друга, тогда можно счи-
тать, что в данном случае существует собственно социальный
контакт»4. Когда это происходит, неосознанная конкуренция
становится осознанным конфликтом и «конкуренты идентифи-
цируют друг друга как соперников или врагов»5. Конкуренция
является столь же универсальным и непрерывным процессом в
человеческом обществе, как и в мире природы. Она предписы-
вает людям их место в структуре разделения труда.
Конфликт — это процесс периодический и непосредственно
затрагивающий личность. В то время как конкуренция — это
борьба за свое место в сфере экологического и экономического
1 Park R. Е., Burgess Е. Ж. Introduction to the Science of Sociology.
P. 505.
2 Ibid. P. 507.
3 Ibid.
4 Ibid.
5 Ibid.
Социологические идеи
279
порядка, «статус индивида или группы индивидов в сфере со-
циального порядка... определяется соперничеством, войной или
же более изощренными формами конфликта»1. «Конкуренция
определяет место индивида в экологической системе, конфликт
же закрепляет его место в обществе. Местонахождение (ареал),
положение, экологическая взаимозависимость — таковы харак-
теристики экологической системы. Статус, подчинение, пре-
восходство (по положению), контроль — таковы отличительные
черты общества»1 2.
Аккомодация предполагает прекращение конфликта, которое
происходит, когда система установления статуса и власти, по-
ложения старших по отношению к подчиненным временно за-
крепляется и контролируется посредством законов или норм
нравственного поведения. «При аккомодации антагонизм враж-
дебных элементов регулируется, исчезает открытый конфликт,
хотя он и сохраняется в латентном состоянии как потенциаль-
ная сила. С изменением ситуации согласованность, которая до
сих пор успешно удерживала под контролем антагонистические
силы, ослабевает»3. Аккомодация, как и социальный контроль,
вообще является непрочным состоянием и легко нарушается.
Согласно Парку, аккомодация и социальный порядок, отнюдь
не будучи «естественными», являются лишь формами времен-
ного урегулирования и в любой момент могут быть разрушены
заложенными в их основе латентными конфликтами, которые
стремятся подорвать прежний порядок сдерживания.
В отличие от процесса аккомодации, ассимиляция — «это
процесс взаимопроникновения и синтеза, при котором участ-
вующие в нем отдельные личности и группы усваивают воспо-
минания, чувства и установки других лиц и групп, и, разделяя
их опыт и историю, объединяются вместе с ними в общей куль-
туре»4. Хотя Парк, по-видимому, сознавал, что другие три ос-
новных социальных процесса проявляются в самых разнообраз-
ных формах социальных взаимодействий, он ограничивал изу-
чение ассимиляции главным образом социологией культуры и
того процесса, посредством которого этнические группы и ра-
1 Park R. Е., Burgess Е. W. Introduction to the Science of Sociology.
P. 574.
2 Ibid. P. 574-575.
3 Ibid. P. 665.
4 Ibid. P. 735.
280
Роберт Эзра Парк
сы медленно включаются в более крупные целостности через
восприятие общего культурного наследия. Когда процесс асси-
миляции завершен, это отнюдь не означает, что индивидуаль-
ные различия устраняются полностью, или же что конкуренция
и конфликт исчезают. Это означает всего лишь, что существуют
единство опыта и общность символической ориентации, доста-
точные для того, чтобы могло возникнуть «сообщество цели и
действия».
СОЦИАЛЬНАЯ ДИСТАНЦИЯ
Хотя Парк и надеялся, что ликвидация расовых различий в
конечном счете произойдет в результате полной ассимиляции,
он не рассматривал ее как процесс, уместный при анализе ра-
совых отношений в Америке. Понятие «социальная дистан-
ция», которое Парк заимствовал у Зиммеля, представлялось
ему значительно более важным для понимания современных
расовых отношений. Это понятие характеризует степень близо-
сти между группами и индивидами. «Степень близости измеря-
ет то влияние, которое каждый оказывает на другого»1. Чем
значительнее социальная дистанция между индивидами и груп-
пами, тем меньше они взаимно влияют друг на друга. Такие по-
нятия, как расовое сознание или классовое сознание, утвер-
ждал Парк, служат для характеристики социальной дистанции
между группами людей. Они «характеризуют такое состояние
наших представлений, когда мы осознаем ту социальную дис-
танцию, которая отделяет нас (или же представляется таковой)
от классов и рас, которые мы не вполне понимаем»1 2. В частно-
сти, в американских расовых отношениях установленная обще-
принятая социальная дистанция утверждает, что негру «надле-
жит быть на своем месте» (all right in his place). Пока он остает-
ся на своем месте и сохраняет дистанцию, между подчиненным
и превосходящим его по классу или положению могут сущест-
вовать во многом теплые отношения. Так, хозяйка дома может
быть в самых близких отношениях со своей кухаркой, но эти
отношения могут сохраняться лишь до тех пор, пока кухарка
соблюдает «надлежащую дистанцию». Аналогичным образом,
межличностные отношения между чернокожими и белыми мо-
1 Park R. Е. Race and Culture. N. Y„ 1950. P. 257.
2 Ibid.
Социологические идеи
281
гут быть более личностными на Юге, чем на Севере, поскольку
белый на Юге уверен, что негр будет четко знать, как соблю-
дать надлежащую дистанцию.
То, что обычно называют предубеждением, «представляет-
ся... более или менее инстинктивной и непроизвольной склон-
ностью сохранять социальную дистанцию»1. Предубеждение в
этом смысле, согласно Парку, ни в коем случае не является па-
тологическим, это — всеобщий человеческий феномен. Люди,
утверждал он, рождаются на свет, обладая рядом одних пред-
расположенностей, другие приобретают в своей дальнейшей
жизни. «Человек, лишенный пристрастных представлений, —
это человек без убеждений, и в крайнем своем выражении —
лишенный характера»1 2. Дружелюбие и вражда взаимосвязаны.
«Как невозможно представить себе мир без дружбы, так же ма-
ловероятно, что в таком мире жизнь будет протекать без враж-
ды, поскольку оба эти проявления в определенном смысле и
степени соотносятся друг с другом. Так пристрастие, с которым
мы воспринимаем качества наших друзей, делает для нас труд-
ным, если совсем невозможным, справедливо оценить достоин-
ства наших врагов»3. Предубеждение и социальная дистанция
являются, следовательно, неискоренимыми аспектами челове-
ческого сообщества.
Расовое предубеждение аналогично кастовому или классово-
му, является в этом смысле «всего лишь одной из разновидно-
стей подобного рода»4. Его можно рассматривать как «феномен
статуса»5. «Каждый человек, с которым мы встречаемся, зани-
мает в нашем сознании место, относящееся к некоторой, уже
определенной категории»6. Каждый человек, с которым мы
сталкиваемся, классифицируется и оценивается в соответствии
с присвоенным ему статусом в установленном порядке вещей.
И поэтому в разделенном по расовому принципу американском
обществе неграм предписан низший статус, и они обязаны со-
блюдать надлежащую дистанцию по отношению к тем, кто об-
ладает высшим статусом.
1 Park R. Е. Race and Culture. Р. 259.
2 Ibid. Р. 230.
3 Ibid. Р. 231.
4 Ibid. Р. 231-232.
5 Ibid. Р. 232.
6 Ibid.
282
Роберт Эзра Парк
Расовое предубеждение и социальную дистанцию, как на-
стойчиво аргументировал Парк, не следует смешивать с расо-
вым антагонизмом и конфликтом. Первые существуют, когда
подчиненный принимает свой низший статус, последние же
возникают тогда, когда он больше не желает этого делать. Из-
лагая эти мысли в 1928 г., Парк записал следующие провидче-
ские слова: «В Америке, по-видимому, менее выражены расо-
вые предубеждения, чем где-либо в другом месте, но в большей
степени представлен расовый антагонизм и расовый конфликт.
Расовый конфликт является более выраженным потому, что
здесь больше перемен, больше прогресса. Негритянское населе-
ние в Америке приобретает влияние, и та степень антагонизма,
с которым оно сталкивается, фактически является мерилом его
успеха»1. Расовое предубеждение относится к естественному
процессу классификации индивидов в соответствии с тем поло-
жением, которое они занимают в сфере традиционного соци-
ального порядка. «В целом, предубеждение — это не агрессив-
ная, а консервативная сила»1 2. С другой стороны, расовые кон-
фликты и антагонизмы указывают, что традиционный порядок
ослабевает настолько, что привычные аккомодации уже не яв-
ляются плодотворными, и социальную дистанцию больше не
удается эффективно сохранять. Расовые конфликты выступают
предвестниками изменения расового статусного порядка. По
мере того как ранее существовавшие согласования (аккомода-
ции) разрушаются под воздействием антагонизма и конфлик-
тов, они открывают путь для новой аккомодации между сопер-
ничающими расовыми статусными группами, в результате воз-
никновения которой занимавшая ранее низшее положение
группа достигает почти равного статуса с высшей. Как только
этот процесс завершаете^, может возникнуть основа для слия-
ния ранее различавшихся групп посредством расовой ассими-
ляции и уничтожения социальной дистанции между ними. Ра-
совая ситуация на Гавайях является примером подобного рода.
Цикл расовых отношений, следующий от аккомодации к кон-
фликту и далее к новой аккомодации и, возможно, к ассимиля-
ции, является, по мнению Парка, лишь особым случаем общего
процесса социального изменения.
1 Park R. Е. Race and Culture. Р. 233.
2 Ibid. Р. 260.
Социологические идеи
283
СОЦИАЛЬНОЕ ИЗМЕНЕНИЕ
Парк представлял себе процесс социального изменения как
состоящий из трех последовательных стадий или как «естест-
венную историю», начинающуюся с проявлений недовольства
и проистекающих из них беспорядков, социальных волнений,
приводящих к массовым движениям и завершающихся новыми
согласованиями в рамках реструктурированного институцио-
нального порядка. Социальные волнения «представляют собой
в то же время разрушение существующего порядка и подготов-
ку к новому коллективному действию»1. Толпы как «возбудите-
ли» беспорядков, отмечал Парк при рассмотрении концепции
французского социального психолога Г. Лебона, «не только лю-
бая группа людей, собранных вместе в результате какого-то
случайного волнения»1 2. Это «освободившиеся массы, чьи узы
верности старому порядку разрушились»3. Толпа, по мнению
Парка, — это простейшее и рудиментарное социальное образо-
вание. «У нее нет традиции... Поэтому у нее также нет и симво-
лов, церемоний, обрядов, ритуалов. Она не налагает никаких
обязательств и не создает привязанностей»4. Тем не менее ре-
лигиозные секты и социальные движения берут свое начало в
кипении страстей толпы. По мере того, как из среды прежде
аморфных толп возникают лидеры, преходящие и бездумные
действия уступают место более устойчивым и долговременным
формам организации. Лидеры возникающих социальных дви-
жений или религиозных организаций устанавливают контроль
над прежде неструктурированным коллективным поведением
толпы, тем самым трансформируя ее в публику. «Толпа не дис-
кутирует и, следовательно, не рассуждает. Она просто колош-
матит»5. Напротив, «у публики взаимодействие приобретает
форму обсуждения, дискуссии. Индивиды стремятся относить-
ся друг к другу критически, поднимаются вопросы для обсуж-
дения, и образуются стороны в споре. Мнения сталкиваются и,
1 Park R. Е., Burgess Е. Ж. Introduction to the Science of Sociology.
P. 866.
2 Ibid. P. 868.
3 Ibid.
4 Ibid. P. 790.
5 Ibid. P. 869.
284
Роберт Эзра Парк
тем самым, изменяют и сдерживают друг друга»1. Когда нераз-
мышляющие толпы трансформируются в мыслящую публику,
возникают новые социальные организмы, которые могут при
благоприятных условиях выдвигать успешные требования, спо-
собные разрушить существующий порядок и тем самым подго-
товить пути для новых аккомодаций, характеризующих новый
социальный порядок.
Понятие «естественная история», трактуемое как последова-
тельность стадий, является главным не только при объяснении
Парком роста социальных движений, но и в целом ряде облас-
тей его исследований. Он пытался представить естественную
историю развития печати «не как регистрацию судеб отдельных
газет, но дать описание газетного дела как социального'инсти-
тута»1 2. Он побудил своего студента Лайфорда Эдвардс'а К напи-
санию такой естественной истории стадий революции, когда
каждая стадия дает начало следующей. Кроме того, его социо-
логия города сосредоточена на концептуализации различных
стадий в том процессе начала и последовательного хода разви-
тия, проходя который различные группы приобретают собст-
венные экологические ниши, свои естественные сферы в го-
родской среде.
БИОТИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК
И СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК
Взяв в качестве отправной точки своей концепции дарви-
новское понятие «сеть жизни» (web of life), Парк представлял
биотический порядок, общий для животных и растений, кото-
рый он определил как «сообщество». «Основными признаками
такого «сообщества» являются: 1) территориально организован-
ная популяция; 2) более или менее прочно утвердившаяся в той
местности, которую она занимает; 3) между ее отдельными час-
тями существуют отношения взаимной зависимости, т. е. сим-
биотические»3. «Такие симбиотические союзы (сообщества) не
являются всего лишь неорганизованными группами растений и
1 Park. R. Е. Heidelberg dissertation // Masse und Publikum; eine Me-
thodologische und Soziologischc untersuchung. Bern, 1904.
2 Park R. E. Society. N. Y„ 1955. P. 176.
3 Park R. E. Human Communities. P. 148.
Социологические идеи
285
животных, которым пришлось сосуществовать вместе в одной и
той же среде обитания. Напротив, они связаны между собой
более сложным образом»1. В границах симбиотического сооб-
щества различные самостоятельные группы популяции вовле-
каются в сложную форму конкурентной кооперации, ведущую
к такому пространственному порядку, в котором каждой от-
дельной группе предписана ниша, соответствующая ее способ-
ности ею воспользоваться. Конкуренция имеет своим результа-
том два основных экологических закона: господства и преемст-
венности, или последовательности. «В каждом биоценозе —
живом сообществе — это господство является результатом
борьбы между различными видами за свет»1 2. Последователь-
ность, с другой стороны, означает смену различных стадий, ту
«упорядоченную последовательность изменений, которую про-
ходит биотическое сообщество в ходе своего развития»3.
Парк утверждал, что процессы, характеризующие рост и раз-
витие союзов растений и животных, применимы также и к со-
обществам людей. Пространственное местоположение различ-
ных групп в городе отражает экологические процессы так же,
как и пространственный порядок биоценоза животных. Но (на
что часто не обращали внимания) Парк утверждал, что хотя че-
ловеческие сообщества обнаруживают экологический и сим-
биотический порядок, во многом аналогичный тому, который
характерен для биологических сообществ, им также присущ со-
циальный или моральный порядок, который не имеет эквива-
лента на биологическом (внечеловеческом) уровне. Парк изу-
чал экологический порядок, чтобы лучше понять моральный
порядок человека4.
Конкурентная борьба между людьми за экономические преиму-
щества имеет много аналогий, утверждал Парк, с безличной
борьбой за существование между животными. «Принцип гос-
подства действует в человеческом сообществе, как и в сообще-
ствах растений и животных. Так называемые естественные или
функциональные сферы столичного сообщества восходят в сво-
ем существовании непосредственно к действию фактора гос-
1 Park R. Е. Human Communities. Р. 148.
2 Ibid. Р. 151.
3 Ibid. Р. 152.
4 См.: Hughes Е. С. Introduction // Park R. Е. Human Communities. P. 6.
286
Роберт Эзра Парк
подства и косвенно — конкуренции»1. Подобным же образом
территориальную преемственность иммигрантских групп в «ес-
тественных зонах» большого города можно легче понять по
аналогии с чередованием поколений в развитии сообществ жи-
вотных и растений. «Замечено, — писал Парк, — что имми-
гранты обычно селятся в городах вначале в центре или вблизи
него, в так называемых «зонах перехода». Оттуда они, вероятно,
перемещаются — из зоны своего первого поселения в зоны вто-
рого и третьего поселения, обычно в направлении к периферии
города и иногда в пригородную зону. Эти передвижения, ус-
матривая в них влияние естественных тенденций в жизни го-
родского сообщества, исследователи определили термином
«сукцессия» или «последовательность»1 2. •'•••
Парк утверждал, что человеческие общности, поскольку они
участвуют в биотических сообществах и составляют отдельный
«экологический порядок», могут быть изучены с помощью ме-
тодов, заимствованных у биологов. Однако, если использовать
только эти методы, можно не рассчитывать на то, что удастся
охватить с их помощью и область исключительно человече-
скую, а именно — создание морального порядка. Человеческие
общества характеризуют два аспекта: они образованы из взаи-
мозависящих индивидов, конкурирующих друг с другом за эко-
номическое и территориальное господство и за обладание эко-
логическими нишами, но в то же время участвующих в общих
коллективных действиях.
Общества «состоят из индивидов, действующих независимо
друг от друга, которые соперничают и борются друг с другом за
простое существование и рассматривают друг друга с позиций
возможной полезности. С другой стороны, и это столь же спра-
ведливо, мужчины и женщины связаны друг с другом своими
чувствами и общими целями. Они чтут традиции, чаяния и
идеалы, которые не все являются их собственными, и они со-
блюдают, несмотря на вполне естественный импульс к против-
ному, дисциплину и моральный порядок, которые помогают им
преодолевать то, что мы обычно называем «естеством», и по-
средством своих коллективных действий перестроить мир в со-
ответствии с общими устремлениями и общей волей... Общест-
1 Park R. Е. Human Communities. Р. 151.
2 Ibid. Р. 223.
Социологические идеи
287
во... всегда включает в себя нечто большее, нежели просто кон-
курентную кооперацию и вытекающую из нее экономическую
взаимозависимость. Существование общества предполагает оп-
ределенную степень солидарности, согласия и общей цели...»,
общества «вырастают в результате усилий индивидов действо-
вать совместно»1.
На уровне морального и социального порядка, в отличие от
порядка экологического, люди участвуют как самосознающие
личности в процессе общения друг с другом и, следовательно,
способны вовлекаться в коллективные действия. Социальный
порядок смягчает воздействие конкурентной борьбы за сущест-
вование посредством социального контроля и участия в выпол-
нении общих задач.
МОЕ «Я» И СОЦИАЛЬНАЯ РОЛЬ
Понимание Парком персонализирующей категории «Я» во
многом заимствовано из концепции Джеймса и его последова-
телей. Однако отличительной особенностью его подхода явля-
ется соединение понятия «Я» с понятием социальной роли.
Парк подчеркивал, что слово «персона» (личность) в своем
корневом значении восходит к слову «маска» (личина), а это
являлось «признанием того факта, что каждый человек всегда
и везде более или менее сознательно исполняет какую-то роль.
Мы являемся родителями и детьми, хозяевами и слугами, учи-
телями, учеными и профессионалами, иудеями и людьми дру-
гих вероисповеданий. Именно в этих ролях мы осознаем се-
бя»1 2.
Представление о самом себе, утверждал Парк, имеет своей
основой тот статус, которым мы обладаем, и те роли, которые
мы исполняем на социальной сцене. Представления индивида
о себе закрепляются в разделении труда и, следовательно, в
статусном порядке. «Те представления, которые люди создают
о себе, по-видимому, зависят от их склонностей и, в целом, от
той роли, которую они стремятся играть в тех сообществах и
социальных группах, в которых они живут, а также от того при-
знания и статуса, которые общество им предоставляет в этих
1 Park R. Е. Human Communities. Р. 180—181.
2 Park R. Е. Race and Culture. P. 249.
288
Роберт Эзра Парк
ролях. Именно статус, т. е. признание сообществом, придает
индивиду характер личности, поскольку личность — это инди-
вид, обладающий статусом, не обязательно правовым (по зако-
ну), но социальным»1.
Согласно Парку, образ «Я» создается пониманием индиви-
дом своей роли, а эта роль, в свою очередь, основывается на
признании другими в обществе того статуса, на котором осно-
вываются роли. «Представление индивида о себе... основывает-
ся на его статусе в данной социальной группе или группах, чле-
ном которых он является. Индивид, чье представление о себе
не соответствует его статусу, является изолированным от своей
среды человеком. Полностью изолированный человек, чье
представление о себе абсолютно не является адекватный отра-
жением его статуса, очевидно, является психически нездоро-
вым»1 2.
Хорошо известное введенное Парком понятие «маргиналь-
ной личности» непосредственно вытекает из его концепции
«представлений о себе» как отражениях того статуса, который
принадлежит личности и ее группе. Маргинальные люди, такие
как американские мулаты, полукровки-азиаты или европейские
евреи, тем самым одновременно закрепляются в двух различ-
ных группах, хотя и не принадлежат ни к одной из них полно-
стью. В результате их представления о себе, по-видимому, яв-
ляются весьма несообразными и амбивалентными. «Марги-
нальная личность живет в двух мирах, в каждом из которых она
в большей или меньшей степени является чуждой»3. Однако та-
кая абсолютная маргинальность, утверждает Парк в полном со-
гласии с Зиммелем и Вебленом, приносит не только тяготы, но
и блага. «Неизбежно такой человек по отношению к своей
культурной среде начинает обладать более широким кругозо-
ром, более острым умом, более независимыми и рациональны-
ми взглядами. Маргинальный человек всегда является сравни-
тельно более цивилизованной личностью»4. «Именно в созна-
нии маргинального человека моральный беспорядок, который
1 Park R. Е. Society. Р. 285-286.
2 Park R. Е., Burgess Е. Ж. Introduction to the Science of Sociology.
P. 55.
3 Park R. E. Race and Culture. P. 356.
4 Ibid. P. 376.
Частная жизнь
289
вызывают новые культурные контакты, проявляется в наиболее
явных формах. Именно по состоянию сознания маргинального
человека, в котором отражаются все эти культурные изменения
и смешения, мы можем лучше всего изучить процессы развития
цивилизации и прогресса»1.
В своей социологии маргинальной личности, как и во всех
остальных областях социологических исследований, Парк все-
гда сосредоточивал внимание аналитика на тех процессах или
явлениях, которые способствуют нарождению новых форм,
разрушающих или делающих устаревшими все прежние согла-
сования и аккомодации. Дюркгейм придавал особое значение
тем силам, которые заставляют общество соответствовать зара-
нее установленным моделям. В отличие от него, хотя и ни в ко-
ем случае не забывая о необходимости социального порядка,
Парк обращал наше внимание на те силы, которые пробивают
себе дорогу через всякие ограничения и тем самым создают но-
вое.
ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ1 2
Роберт Эзра Парк родился 14 февраля 1864 г. в Харвивилле,
штат Пенсильвания. Вскоре после его рождения семья перееха-
ла в Ред Уинг, штат Миннесота, где на берегах Миссисипи и
вырос молодой Парк, сын процветающего бизнесмена. Подоб-
но Веблену, Кули и Миду, он усвоил дух пограничных штатов
1 Park R. Е. Race and Culture. Р. 356.
2 Поскольку на время написания этой главы не существовало био-
графии Р. Парка (хотя, как было известно автору, в стадии написания
находилась биография, подготавливаемая Винифредом Раушенбахом),
автор был вынужден собрать материалы для данного раздела из разных
источников. Главными из них были следующие: Hughes Е. С. Robert Е.
Park // International Encyclopedia of the Social Sciences / Ed. by D. L. Sills,
N. Y., 1968; Faris R. E. L. Op. cit.; Idem. Robert E. Park // American Socio-
logical Review. 1944. Vol. IX. P. 322—325; Burgess E. Ж Robert E. Park //
American Journal of Sociology. 1944. Vol. XLIX. P. 478; Idem. Social Plan-
ning and Race Relations, in Race Relations: Problems and Theory, Essays in
Honor of Robert E. Park / Ed. by J. Masuoka, P. Valien. Chapel Hill, 1961.
P. 17—25; Hughes E. C. Preface // Park R. E. Collected writing noted be-
low; Park R. E. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
Glencoe, 1950. P. V-IX.
290
Роберт Эзра Парк
Среднего Запада. После окончания местной средней школы и,
несмотря на возражения отца, Парк отправился учиться в уни-
верситет Миннесоты. После года учебы в нем он перевелся в
Мичиганский университет.
В Энн-Арборе Парку посчастливилось встретиться с вдохно-
вившим его преподавателем, молодым Джоном Дьюи, и он стал
членом группы студентов-единомышленников, которые обсуж-
дали злободневные социальные проблемы в духе реформатор-
ских идей, охвативших тогда весь Средний Запад. Дьюи позна-
комил Парка с выдающимся человеком, Франклином Фордом,
которому предстояло оказать решающее влияние на всю его
последующую карьеру. Форд был журналистом и в своих ре-
портажах подвергал детальному анализу все капризы’ рынка
ценных бумаг и воздействие новостей на состояние этого рын-
ка. Он рассматривал цены на акции как отражение обществен-
ного мнения, сформированного публикуемыми новостями.
В результате он пришел к заключению, что с помощью более
компетентного, соответствующего необходимым требованиям
изложения новостей можно сформировать общественное мне-
ние таким образом, чтобы оно реагировало на текущие события
столь же безошибочно, как и рынок акций. Подобно некото-
рым последующим организаторам и аналитикам опросов обще-
ственного мнения Фор/г полагал, что, если бы изменения в об-
щественном мнении можно было бы с точйостью измерить, то
«исторический процесс заметно ускорился бы и поступательное
развитие происходило бы равномерно и более быстрыми тем-
пами, без препятствий и беспорядков, причиняемых депресси-
ей или насилием»1.
Форд и Парк планировали создание газеты нового типа под
заголовком «Thought News», которая бы не только регистриро-
вала, но и влияла на все изменения общественного мнения по-
средством более точной передачи новостей. Эта газета так ни-
когда и не появилась, но взгляды Парка на решающее значение
новостей, средств массовой коммуникации и на то влияние,
которое они оказывают на общественное мнение, во многом
оформились в результате общения с Франклином Фордом.
1 Park R. Е. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
P. VI.
Частная жизнь
291
ПАРК - ЖУРНАЛИСТ И СТУДЕНТ,
ИЗУЧАЮЩИЙ ФИЛОСОФИЮ
Погрузившись в прогрессивную атмосферу Мичиганского
университета, Парк после его окончания в 1897 г. решил не
участвовать в отцовском бизнесе, но выбрать себе такую про-
фессию, в которой он смог бы выразить свои реформаторские
интересы. Однако он скоро понял, что отличается от своих
университетских друзей тем, что не разделяет их утопических
мечтаний и проектов реформ. Большинство этих ориентиро-
ванных на перемены программ, созданных с самыми лучшими
намерениями, как он, очевидно, полагал, были бесполезными,
поскольку все они исходили из недостаточного уровня знаний
существующих социальных реалий. Прежде чем осущест-
вить реформу, необходимо было обладать более основательны-
ми знаниями о современном обществе. Близкое знакомство с
социальными проблемами было необходимым предваритель-
ным условием для осуществления всех попыток их решения.
И единственным занятием, которое, казалось, создавало благо-
приятную возможность для непосредственного наблюдения,
была профессия журналиста-обозревателя. Так Парк стал жур-
налистом.
С 1897 по 1898 г. Парк писал для ежедневных газет в Мин-
несоте, Детройте, Денвере, Нью-Йорке и Чикаго. Вскоре он
получил специальное задание освещать городские события,
часто давал их глубокие обзоры в серии статей. Он писал о го-
родском чиновничьем аппарате и коррупции. Он описывал
убогие условия существования в городских иммигрантских рай-
онах и тот криминальный мир, который здесь гнездился. По-
стоянно пребывая в поисках новостей и сенсационных мате-
риалов, Парк начал рассматривать город как особую естествен-
ную лабораторию для изучения нового типа городского
человека, созданного индустриальным обществом. Во многом
последующие работы Парка и его исследовательские интересы
органически выросли из журналистского опыта.
В 1894 г. Парк женился на дочери известного мичиганского
адвоката Кларе Кэгилл. У супружеской четы родилось четверо
детей.
Спустя четыре года Парк пришел к заключению, что его эм-
пирические знания о том, как создаются новости, можно было
20 - 5470
292
Роберт Эзра Парк
бы расширить, продолжив университетское образование. Он
отправился в Гарвард изучать философию, «поскольку надеялся
проникнуть в природу и назначение того самого знания, кото-
рое мы называем новостями». Кроме того, он «хотел приобре-
сти принципиальную и фундаментальную мировоззренческую
позицию, исходя из которой он смог бы описывать поведение
общества под воздействием новостей на точном и универсаль-
ном языке науки»1.
В Гарварде Парк изучал психологию у Мюнстерберга, а
философию — у Д. Ройса и Джеймса. Получив степень маги-
стра гуманитарных наук в 1899 г., он решил поехать в Герма-
нию для продолжения учебы. Вначале он направился в Бер-
линский университет, где слушал лекции Зиммеля и^спытал
его глубокое влияние. За исключением прослушанных.им кур-
сов Зиммеля, Парк не получил формального образования по
социологии.
В Берлине Парк познакомился с фундаментальным трудом
по логике социальных наук «Gesellschaft und Einzelwesen» («Об-
щество и личность», 1899) русского социолога Б. Кистяковско-
го. «Это была первая работа, которую я вообще смог найти, —
писал он, — где рассматривалась интересовавшая меня пробле-
ма именно с тех позиций, с которых я сам стал ее понимать».
По словам П. Сорокина, Кистяковский изложил в этой книге
ряд своих взглядов на характерные тенденции развития совре-
менного общества, во многих отношения* аналогичных взгля-
дам, развитым Зиммелем, а также Теннисом в его работе
«Gemeinschaft und Gesellschaft»1 2 («Общность и общество»). По-
скольку Кистяковский был учеником Виндельбанда3, Парк от-
правился в Страсбург^ а затем в Гейдельберг учиться у этого
философа-неокантианца. Он писал свою докторскую диссерта-
цию на тему «Масса и публика» под руководством Виндельбан-
да. Возвратившись в Гарвард в 1903 г., он сделал завершающие
штрихи в своей диссертации и в течение года работал ассистен-
том по философии.
1 Park. R. Е. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
P. VI.
2 См. также: Sorokin P. A. Contemporary Sociological Theories. N. Y.,
1928. P. 492.
3 В. Виндельбанд (1848—1915) — немецкий философ-идеал ист, гла-
ва баденской школы неокантианства. (Примеч. пер.)
Частная жизнь
293
ПАРК-АКТИВИСТ
Вскоре Парк отказался от своего прежнего честолюбивого
стремления преподавать, поскольку он чувствовал себя «пресы-
щенным и уставшим от академической среды и хотел возвратить-
ся в мир людей». Позже он писал, что мог бы «объяснить свой ин-
терес к социологии прочтением «Фауста» Гете». «Вспомните, —
объяснял он, — что Фауст устал от книг и хотел увидеть мир»1.
Однажды Джеймс на занятиях ознакомил аудиторию со сво-
им эссе «О духовной слепоте людей, отсутствии интереса к дру-
гим, их мыслям, чувствам». Этот этюд произвел на Парка боль-
шое впечатление. «Слепота», о которой говорил Джеймс, «это
та невосприимчивость, которой, по-видимому, обладает каж-
дый из нас к замыслам других людей... Социологам больше все-
го необходимо знать о том, что скрывается за внешним видом
людей, что именно делает жизнь каждого из нас либо скучной,
либо же захватывающей»1 2. Джеймс говорил о «личном секрете»
каждого, который делает жизнь унылой — для одного, и пол-
ной интереса — для другого. Парк, очевидно, пришел к заклю-
чению, прослушав Джеймса, что его собственный «секрет» со-
стоит в желании попеременно активно участвовать в общест-
венных делах и заниматься спокойным и беспристрастным
описанием и анализом социальных событий. Проведя шесть
лет в университетской атмосфере, Парк решил возвратиться к
суете социальной действительности, которая так привлекала и
восхищала его в период журналистской карьеры.
Социальные проблемы негритянского населения представ-
лялись Парку в то время наиболее острыми в Америке. Его ин-
терес к вопросам расовых отношений, которые оставались объ-
ектом главного внимания в течение всей его последующей про-
фессиональной деятельности, был подстегнут встречей с
Б. Т. Вашингтоном3, ректором Таскеги-института. Вскоре Парк
объединил свои усилия с Вашингтоном и стал его неофициаль-
1 Park R. Е. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
P. V—VI.
2 Ibid. P. VI.
3 Букер Тальяферро Вашингтон (1856—1915) — идеолог негритян-
ской буржуазии в США. Выдвинул программу обучения негров сель-
скохозяйственным наукам и ремеслам, призывал к отказу от полити-
ческой борьбы. (Примеч. пер.)
20-
294
Роберт Эзра Парк
ным секретарем, сопровождая его в поездках. Он отправился с
исследовательской поездкой по Европе, результатом которой
стала книга Вашингтона «The Man Farthest Down». Эксперты
сходятся во мнении, что этот доклад о бедственном положении
низших классов в Европе в основном был написан Парком.
Парк работал с Вашингтоном в течение девяти лет и испытывал
к нему глубокое уважение. Однажды в беседе с Э. Берджессом
он заметил, что узнал от Вашингтона больше, чем от любого из
своих учителей1. Очевидно, особое впечатление на Парка про-
извели непревзойденные способности Вашингтона в области
стратегии и тактики социального действия.
Парк встретился с Вашингтоном, когда был приглашен сек-
ретарем и представителем прессы в «Ассоциацию реформ Кон-
го», организацию группы реформаторов, стремившихся при-
влечь внимание общественности к политике унижения, кор-
рупции и порокам бельгийского колониального режима в
Конго. Он намеревался отправиться в Африку, где собирался
изучать ситуацию на месте, когда Вашингтон пригласил его в
Таскеги и убедил, что ему стоит начать свои исследования Аф-
рики на юге Америки. И в результате Парк провел семь лет
частично в Таскеги, а частично — совершая поездки по южным
штатам, «знакомясь с жизнью, обычаями и положением негри-
тянского народа»1 2. За эти годы он написал ряд разоблачитель-
ных докладов о жестокостях в бельгийских колониях в Конго
для журнала «Everybody Magazine».
АКАДЕМИЧЕСКАЯ КАРЬЕРА
В 1914 г., когда Парку было 50 лет, в его жизни наступил
новый поворотный момент: он начал свою университетскую
карьеру. По предложению Томаса он принял назначение на пе-
риод летнего семестра на факультет социологии Чикагского
университета для прочтения курса лекций на тему «Негры в
Америке» с оплатой в 500 долл. Вскоре после этого он стал по-
стоянным членом преподавательского коллектива факультета и
продолжал преподавание вплоть до 1936 г.
1 См.: Burgess Е. Ж Social Planning and Race Relations, in Race Rela-
tions: Problems and Theory, Essays in Honor of Robert E. Park. P. 15.
2 Park R. E. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
P. VII. t
Частная жизнь
295
Парк не сразу добился успеха в Чикаго. Когда он стал чле-
ном коллектива факультета, его основатель и духовный настав-
ник Альбион Смолл все еще властвовал здесь, а Томас, кото-
рый стал профессором факультета в 1896 г., был его самым со-
зидательным и действенным членом. Однако к 1920 г., когда
студенты возвратились в университет после войны, Смолл уже
приближался к моменту ухода на пенсию, а Томас был вынуж-
ден уйти в отставку. Парк стал знаменитым членом факультета.
Хотя его лекции и не вызывали большого интереса, добрая
слава Парка зависела не от них. Он стремился узнать каждого
из своих студентов лично, проводя с ними длительные беседы и
занятия. Узнавая об их окружении и интересах в процессе тако-
го личного общения, Парк затем помогал им определять и пла-
нировать область своих исследований и конкретные исследова-
тельские проблемы. Это была процедура, поглощавшая много
времени, но Парк выполнял ее с любовью.
Парк принес с собой в университетские стены свой интерес
к городу. Он писал о себе, что «фактически покрыл большее
пространство, бродя по городам в различных частях света, чем
любой другой человек». Из этих странствований он вынес
«представление о городе, общине, регионе не просто как о гео-
графических объектах, но как об особого рода социальном ор-
ганизме»1. Именно изучение этого организма во всех его дета-
лях он и рекомендовал теперь настоятельно своим студентам.
Город Чикаго должен был стать огромной естественной лабора-
торией для изучения городского жителя в его естественной сре-
де обитания.
В течение девяти лет он преподавал в Чикагском универси-
тете, занимая должность профессора-лектора с одним и тем же
номинальным окладом. Но будучи преданным своим студентам
и обладая независимыми средствами, полученными по наслед-
ству, он читал больше лекций, чем ему платили за это. Однаж-
ды он получил официальный документ, «разрешающий доктору
Парку прочесть лекции в течение зимнего семестра без опла-
ты». Администрация, наконец, обнаружила, что происходит, и
решила «упорядочить» этот беспорядок. Назначение Парка
полным профессором произошло лишь в 1923 г., когда ему бы-
ло 59 лет.
1 Park R. Е. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
P. VIII.
296
Роберт Эзра Парк
Парк был колоритной личностью даже по своему внешнему
виду. В университете, ведя сидячий образ жизни, он стал фи-
зически более плотным и тучным. У него были длинные седые
волосы, быть может, потому, что он забывал регулярно посе-
щать парикмахера. Ведя жизнь как типичный рассеянный про-
фессор, он порой появлялся перед аудиторией с остатками мы-
ла от бритья на ушах и бросающимся в глаза беспорядком в
одежде. Часто он мог забыть, где оставил книгу, и даже быва-
ло, что он приходил на собрания, забыв захватить текст докла-
да, который должен прочесть. Однажды он спокойно продол-
жал читать лекцию, когда один из студентов в аудитории
вышел вперед и завязал ему галстук, свисавший из-под ворот-
ника. й;
В аудитории Парк отличался хриплым голосом и резкой ма-
нерой речи. Порой ему приходилось объяснять, что, когда он
говорит грубо, это вовсе не означает, что он кого-то хочет ос-
корбить, что когда он напряженно думает, манера речи стано-
вится таковой. Тем не менее порой его слова вызывали слезы,
когда он говорил студенту, что его (студента) идеи не стоят вы-
еденного яйца. Временами глава факультета Фэрис считал це-
лесообразным информировать поступающих аспирантов о том,
что Парк является одним из выдающихся ученых в области со-
циологии и что им не следует придавать значения его резкости
и тем самым лишать себя исключительной возможности учить-
ся у него1. И когда студенты узнавали его ближе и обнаружива-
ли, что за неприветливой внешностью скрывается доброжела-
тельный и отзывчивый человек, они оценивали это по достоин-
ству. А немногие стали столь же преданными и благодарными
его учениками.
Парк не был очень плодовитым автором. Фэрис говорил о
нем, что он «скорее побудил бы других людей написать де-
сять книг, нежели нашел бы время, чтобы самому написать
только одну». Кроме своей диссертации он написал только
одну книгу (1922), посвященную социальной роли имми-
грантской прессы1 2. Основной его авторский вклад,заключает-
ся в ряде серьезных статей и введениях к книгам его учени-
1 Источником сведений, использованных в данном и предыдущем
разделах, является цитируемая работа Фэриса (см.:.Faris R. Е. L. Chica-
go Sociology, 1920-1932. Р. 29-30).
2 См.: Park R. Е. The Immigrant Press and Its Control. N. Y., 1922.
Частная жизнь
297
ков, которые теперь объединены в три тома его «Собрания
сочинений»1. Возможно, наиболее значительным произведени-
ем была его первопроходческая работа «Введение в социоло-
гию», которую он опубликовал в соавторстве с Э. Берджессом
в 1921 г. и которая, безусловно, является самым серьезным
учебником-хрестоматией в ранний период развития американ-
ской социологии. Другая книга, появившаяся под его именем,
«Old World Traits Transplanted»1 2, была результатом творческого
^.сотрудничества Парка с Томасом, хотя вышла под именем
Парка и Миллера. Это произошло потому, что издатели и
спонсоры отказались печатать книгу под именем Томаса, ко-
торый незадолго до этого был вынужден покинуть универси-
тетские стены, поскольку его тогда посчитали лицом, про-
явившим «сексуальное неблагоразумие».
Парк в течение жизни добился полного профессионального
признания. Он был президентом Американского социологиче-
ского общества в 1925 г. и членом Института тихоокеанских
связей, директором Организации по изучению расовых отно-
шений в районе Тихоокеанского побережья, редактором ряда
книг по иммиграции для корпорации Карнеги (Carnegie Cor-
poration), соредактором целого ряда академических журналов и
членом Научного совета по социальным наукам и более 10 дру-
гих научных обществ. Он был также первым президентом Го-
родского союза Чикаго.
Заядлый путешественник, Парк до, во время и после своего
пребывания в Чикаго ездил по миру, исследуя его расовые гра-
ницы и изучая его города. Он посетил Германию и беседовал с
ее ведущими социологами. Он провел целый год в университете
на Гавайях; читал лекции в Пекине и посетил Индию, Южную
Африку и Бразилию.
После выхода в отставку из Чикагского университета Парк,
всегда готовый поделиться своими знаниями со студентами, от-
правился в университет Фиска (Fisk University), где почти до
80 лет обучал студентов и руководил их исследовательской дея-
тельностью. Он скончался 7 февраля 1944 г. в Нашвилле, штат
Теннесси, ровно за неделю до своего 80-летия.
1 Park R. Е. Race and Culture; Idem. Human Communities; Idem. Soci-
ety. Все три тома были подготовлены к печати Эвереттом Хьюзом и др.
2 См.: Park R. Е., Miller И. A. Old World Traits Transplanted. N. Y.,
1921.
296
Роберт Эзра Парк
Парк был колоритной личностью даже по своему внешнему
виду. В университете, ведя сидячий образ жизни, он стал фи-
зически более плотным и тучным. У него были длинные седые
волосы, быть может, потому, что он забывал регулярно посе-
щать парикмахера. Ведя жизнь как типичный рассеянный про-
фессор, он порой появлялся перед аудиторией с остатками мы-
ла от бритья на ушах и бросающимся в глаза беспорядком в
одежде. Часто он мог забыть, где оставил книгу, и даже быва-
ло, что он приходил на собрания, забыв захватить текст докла-
да, который должен прочесть. Однажды он спокойно продол-
жал читать лекцию, когда один из студентов в аудитории
вышел вперед и завязал ему галстук, свисавший из-под ворот-
ника. ;s
В аудитории Парк отличался хриплым голосом и резкой ма-
нерой речи. Порой ему приходилось объяснять, что, когда он
говорит грубо, это вовсе не означает, что он кого-то хочет ос-
корбить, что когда он напряженно думает, манера речи стано-
вится таковой. Тем не менее порой его слова вызывали слезы,
когда он говорил студенту, что его (студента) идеи не стоят вы-
еденного яйца. Временами глава факультета Фэрис считал це-
лесообразным информировать поступающих аспирантов о том,
что Парк является одним из выдающихся ученых в области со-
циологии и что им не следует придавать значения его резкости
и тем самым лишать себя исключительной возможности учить-
ся у него*. И когда студенты узнавали его ближе и обнаружива-
ли, что за неприветливой внешностью скрывается доброжела-
тельный и отзывчивый человек, они оценивали это по достоин-
ству. А немногие стали столь же преданными и благодарными
его учениками.
Парк не был очень плодовитым автором. Фэрис говорил о
нем, что он «скорее побудил бы других людей написать де-
сять книг, нежели нашел бы время, чтобы самому написать
только одну». Кроме своей диссертации он написал только
одну книгу (1922), посвященную социальной роли имми-
грантской прессы1 2. Основной его авторский вклад^ заключает-
ся в ряде серьезных статей и введениях к книгам его учени-
1 Источником сведений, использованных в данном и предыдущем
разделах, является цитируемая работа Фэриса (см.:.Faris R. Е. L. Chica-
go Sociology, 1920-1932. Р. 29-30).
2 См.: Park R, Е. The Immigrant Press and Its Control. N. Y., 1922.
Частная жизнь
297
ков, которые теперь объединены в три тома его «Собрания
сочинений»1. Возможно, наиболее значительным произведени-
ем была его первопроходческая работа «Введение в социоло-
гию», которую он опубликовал в соавторстве с Э. Берджессом
в 1921 г. и которая, безусловно, является самым серьезным
учебником-хрестоматией в ранний период развития американ-
ской социологии. Другая книга, появившаяся под его именем,
«Old World Traits Transplanted»1 2, была результатом творческого
^сотрудничества Парка с Томасом, хотя вышла под именем
Парка и Миллера. Это произошло потому, что издатели и
спонсоры отказались печатать книгу под именем Томаса, ко-
торый незадолго до этого был вынужден покинуть универси-
тетские стены, поскольку его тогда посчитали лицом, про-
явившим «сексуальное неблагоразумие».
Парк в течение жизни добился полного профессионального
признания. Он был президентом Американского социологиче-
ского общества в 1925 г. и членом Института тихоокеанских
связей, директором Организации по изучению расовых отно-
шений в районе Тихоокеанского побережья, редактором ряда
книг по иммиграции для корпорации Карнеги (Carnegie Cor-
poration), соредактором целого ряда академических журналов и
членом Научного совета по социальным наукам и более 10 дру-
гих научных обществ. Он был также первым президентом Го-
родского союза Чикаго.
Заядлый путешественник, Парк до, во время и после своего
пребывания в Чикаго ездил по миру, исследуя его расовые гра-
ницы и изучая его города. Он посетил Германию и беседовал с
ее ведущими социологами. Он провел целый год в университете
на Гавайях; читал лекции в Пекине и посетил Индию, Южную
Африку и Бразилию.
После выхода в отставку из Чикагского университета Парк,
всегда готовый поделиться своими знаниями со студентами, от-
правился в университет Фиска (Fisk University), где почти до
80 лет обучал студентов и руководил их исследовательской дея-
тельностью. Он скончался 7 февраля 1944 г. в Нашвилле, штат
Теннесси, ровно за неделю до своего 80-летия.
1 Park R. Е. Race and Culture; Idem. Human Communities; Idem. Soci-
ety. Все три тома были подготовлены к печати Эвереттом Хьюзом и др.
2 См.: Park R. Е., Miller Н. A. Old World Traits Transplanted. N. Y.,
1921.
298
Роберт Эзра Парк
Исключительно любознательный и всегда готовый к воспри-
ятию нового опыта, будь то в расовых отношениях или же в
дебрях больших городов, Парк прежде всего целиком посвятил
себя обучению людей, которые были бы способны точно и объ-
ективно отображать социальную действительность. Он был глу-
боко предан делу реформирования и улучшения социальных
условий, но считал, что для этого нужны хорошо подготовлен-
ные и профессиональные исследователи происходящих собы-
тий. Студенты, чье внимание привлекали проблемы расовых
отношений, были, как правило, склонны к активным социаль-
ным действиям против расовой дискриминации и борьбе за
гражданские права негров. Парк разделял их чувства, но, по
словам Берджесса, «он категорически заявлял им, чтоЧ1ир и так
полон бойцов. Их же ролью является спокойная, беспристраст-
ная работа ученого, исследующего расовые отношения с той же
объективностью и беспристрастностью, с какой зоолог препа-
рирует колорадского жука»1.
По мнению Парка, «социолог должен быть своего рода су-
пер-репортером вроде тех, что пишут для «Fortune». Он должен
делать свои доклады несколько более точно и в несколько бо-
лее беспристрастной манере, чем это практикуется в разделе
«Важные сообщения»1 2. Но, по мнению Парка, социолог должен
быть не просто собирателем фактов. Он указывал своим сту-
дентам, по словам Хьюза, «перспективу, позволяющую найти
себя и тем самым удовлетворить свою Любознательность. Эта
перспектива представляла собой систему достаточно абстракт-
ных понятий, позволяющих охватить все формы взаимодейст-
вия людей друг с другом»3.
Посвятив себя целиком изучению городской жизни и куль-
туры с той же кропотливой дотошностью и вниманием к дета-
лям, с каким антрополог описывает жизнь первобытных пле-
мен, Парк был убежден, что такое изучение, если использовать
его собственное выражение, не стоит выеденного яйца, если
оно не будет направляться совокупностью понятий, которые
позволят студенту отсеять важное от несущественного. И в той
1 Burgess Е. W. Social Planning and Race Relations, in Race Relations:
Problems and Theory, Essays in Honor of Robert E. Park. P. 17.
2 Park R. E. An Autobiographical Note // Park R. E. Race and Culture.
P. IX.
3 Hughes E. C. Preface // Park R. E. Race and Culture. P. XIII.
Интеллектуальный контекст
299
мере, в какой ему удавалось передать это понимание важности
теории студентам, а это отнюдь не всегда имело успех, он по-
могал им выйти за рамки простого эмпиризма и стать настоя-
щими социологами.
Нет лучшего свидетельства тому, насколько велико было
воздействие системы преподавания Парка, чем список имен его
учеников. Эверетт Хьюз, Герберт Блумер, Стюарт Квин, Лео-
нард Котрел, Эдвард Рейтер, Роберт Фэрис, Луис Вирт и
Е. Франклин Фрейцер — все стали президентами Американско-
го социологического общества. Элен Макгилл Хьюз, Джон Дол-
лард, Роберт Редфилд, Эрнст Хиллер, Клиффорд Шоу, Уиллард
Уоллер, Уолтер Реклесс, Джозеф Ломан и многие другие учени-
ки Парка стали ведущими социальными учеными. Трудно себе
представить какую-либо область социологии без учета вклада,
принадлежащего когорте талантливых людей, которых обучал
Парк в Чикаго. Чем еще можно вознаградить учителя?
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Парк отличался синтезирующим умом, способным к вос-
приятию и использованию самых различных и порой противо-
речивых направлений мысли. Он обладал исключительной спо-
собностью поглощать знания и поэтому умел извлечь большую
пользу из своего широкого круга чтения, заимствуя идеи из
произведений многих мыслителей. Если попытаться перечис-
лить всех тех, кто больше всего повлиял на развитие Парка как
ученого, лучшим руководством в этом может служить краткая
интеллектуальная биография, представленная в качестве при-
ложения к его диссертации «Masse und Publikum»1.
Вспоминая свои последние годы в Мичиганском универси-
тете, Парк упоминает только одного университетского учено-
го — Джона Дьюи (Франклин Форд, другая личность, оказав-
шая серьезное влияние в Мичигане, конечно, не принадлежал
к университетской среде). Несомненно, что Дьюи сыграл важ-
ную роль в формировании мировоззрения молодого Парка; он
ввел его в мир, где господствовали идеи прогрессивного мелио-
ризма, демократического энтузиазма и прагматической филосо-
фии — все они составляли ту основу, из которой произросли
1 См.: Park R. Е. Lebenslauf in Masse und Publikum. S. 111—112.
300
Роберт Эзра Парк
его последующие идеи. Хотя он никогда не писал специально
на философские темы, из всех его произведений можно заклю-
чить, что он принадлежал общему прагматическому направле-
нию идей.
В Гарварде, куда он прибыл, проработав 12 лет журнали-
стом, он работал в основном с Ройсом и Джеймсом. Развитая
Джеймсом теория моего «Я» настолько поразила Парка, что все
его сочинения на эту тему можно рассматривать во многом как
поучительные «вариации на тему» работ Джеймса. Что именно
Парк позаимствовал из абсолютного идеализма Ройса — уста-
новить труднее, несмотря на то, что, как он сам отмечает, «ис-
пытал большое влияние» его и Джеймса. В библиографическом
указателе к «Введению в социологию», написанному Совместно
с Берджессом, он привел ряд различных работ Ройса в разделах
под заголовками «Социальное взаимодействие и социальное
сознание», «Коммуникация и взаимодействие» и «Подражание
и внушение». Отсюда можно заключить, что работы Ройса яви-
лись для него стимулирующим фактором именно в этих облас-
тях. Третьим лицом в Гарварде, упоминаемым Парком в его
интеллектуальной биографии, является психолог Гуго Мюн-
стерберг. Парк говорил, что на мировоззренческую позицию
его диссертации повлиял Мюнстерберг, а также научный руко-
водитель диссертации Виндельбанд. Ученик Вундта, Мюнстер-
берг прибыл в Гарвард по приглашению Джеймса как вырази-
тель идей новой экспериментальной психологии, но вскоре его
интересы поменялись, и он стал одним из самых первых пред-
ставителей прикладной психологии в Америке. Мюнстерберг
часто упоминается и цитируется во «Введении», и в книгу
включен отрывок из работы Мюнстерберга «Психология под-
чинения и господства» (/The Psychology of Subordination and Su-
per ordination»), в которой поведенческие реакции — внушение,
подражание и симпатия — рассмотрены в психологических ка-
тегориях господства и подчинения.
ВЛИЯНИЕ НЕМЕЦКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ НАУКИ
Хотя в Мичиганском и Гарвардском университетах были,
несомненно, заложены основы общего философского мировоз-
зрения Парка, именно обучение в Германии сформировало
большинство его социологических идей, которые впоследствии
Интеллектуальный контекст
301
он использовал в преподавательской практике и в своих произ-
ведениях. Один семестр в аудитории Зиммеля был, по-видимо-
му, самым важным университетским семестром в его жизни.
Общий взгляд Парка на общество как систему взаимодействия
и его более специальные представления о социальном кон-
фликте, маргинальной личности, особенностях городских жи-
телей и социальной дистанции были подсказаны ему Зимме-
лем. Более того, особое видение им социологии как науки, за-
нимающейся изучением всего многообразия реальности и
формулированием целого ряда полученных путем абстракции
понятий, которые дают возможность установить взаимосвязи
между ее специфическими переменными, во многом представ-
лено им в духе Зиммеля.
Когда Парк рассматривает общество как коллективное пове-
дение, организованное посредством социального контроля, он
переводит на американскую научную терминологию выделяе-
мое Зиммелем различие между спонтанной текучестью жизни и
теми функциями контроля, которые выполняют различные ус-
тановившиеся в нем формы взаимодействия, направляя много-
образные человеческие побуждения в русло структурирован-
ного единообразия. Особое внимание Парка к социальному
процессу как к источнику всего нового — отрицание им стати-
ческого структурализма и утверждение поступательного хода
развития — также имело одним из своих источников труды ве-
ликого немецкого социолога. Парка нельзя назвать последова-
телем Зиммеля, но он, безусловно, был глубоко впечатлен ду-
хом его идей. В библиографическом указателе к «Введению»
содержится не менее 43 ссылок на работы Зиммеля — больше,
чем на кого-либо еще. В книге более 10 избранных отрывков из
произведений Зиммеля — опять же больше, чем любого другого
автора. Парк переводил блестящие и яркие замечания Зиммеля
на более прозаический язык и соединял эрудицию немецкого
ученого с актуальными темами американской прогрессивной
мысли.
Еще одним учителем в Берлине, о котором упоминает
Парк, был философ Ф. Паульсен. Можно усомниться в том,
что Парк проявлял большой интерес к метафизике Паульсена,
но можно также полагать, что именно через Паульсена, кото-
рый был близким другом Ф. Тенниса, Парк и познакомился
с трудом последнего «Община и общество». Эта работа вместе
302
Роберт Эзра Парк
с сочинениями Зиммеля и немецкого философа О. Шпенгле-
ра, несомненно, оказала на него влияние, сказавшееся в выяв-
лении им в дальнейшем различия между городской цивилиза-
цией столицы и более простыми культурами. Очевидно, имен-
но от Парка Р. Редфилд, его ученик и зять, узнал о работах
Тенниса, которые он творчески использовал в своих извест-
ных исследованиях мексиканской народной культуры и ее из-
менений.
Влияние работ Зиммеля и Тенниса на мировоззрение Парка
было подкреплено его удачным знакомством с работой Б. Кис-
тяковского1, о котором упоминалось ранее. В работе этого ав-
тора «Gesellschaft und Einzelwesen» («Общество и личность») со-
единились акцент на главном значении «динамического взаи-
модействия» в изучении человеческого общества,’’ что было
унаследовано от Зиммеля, и неокантианская философия науки,
ведущая свое происхождение от К. Риккерта и В. Виндельбан-
да. Прочтение книги Кистяковского побудило Парка отпра-
виться в Страсбург, а затем в Гейдельберг, чтобы учиться у
Виндельбанда.
От Виндельбанда Парк воспринял проводимое им различие
между историей и естественными науками, если сослаться на
название его знаменитой лекции, прочитанной по случаю вступ-
ления в должность ректора Страсбургского университета. Вин-
дельбанд утверждал здесь (об этом можно вспомнить, обратив-
шись к главе, посвященной Веберу), что естественная наука
стремится формулировать законы. Она является номотетиче-
ской наукой, тогда как история, которая изучает особенные,
уникальные события — наука идеографическая. Виндельбанд
весьма скептически воспринимал попытки «сделать из истории
естественную науку» и заявлял, что подобные позитивистские
попытки дали в результате лишь «несколько тривиальных обоб-
щений»1 2. Характерной чертой манеры рассуждения Парка явля-
лось то, что он воспроизводил значительную часть аргументации
1 См.: Gurvitch G. Bogdan A. Kystiakovsky // Encyclopedia of the Social
Sciences. Гурвич признает значимость Кистяковского в области социо-
логии права, тогда как Сорокин выделяет его взгляды на социальное
взаимодействие.
2 Выдержка из выступления Виндельбанда, цит. по: Park R. Е., Bur-
gess Е. И< Introduction to the Science of Sociology. P. 8—10.
Интеллектуальный контекст
303
Виндельбанда в своем «Введении» лишь для того, чтобы уже на
следующей странице продолжать утверждать, что «социология...
стремится установить естественные законы, и добиться обобще-
ния при изучении человеческой природы и общества вне зави-
симости от времени и места»1. Иными словами, хотя он и вос-
принял от Виндельбанда проводимое им разграничение между
идеографическими методами, принятыми в исторической науке,
и номотетическими методами, присущими изучению законов
природы, он не разделял скептицизма Виндельбанда относи-
тельно возможности установления обобщающих законов в чело-
веческом обществе. Его общее понимание «естественной исто-
рии», истории, которая не придает значения отдельным, особым
событиям, а концентрирует внимание на «естественных» стади-
ях и циклах в эволюции институтов, во многом сложилось бла-
годаря влиянию взглядов Виндельбанда, хотя сам Виндельбанд,
вероятно, воспринял бы такую трактовку с неодобрением.
ВЛИЯНИЕ ЭВОЛЮЦИОНИЗМА
И ЕВРОПЕЙСКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Влияние учения Дарвина на американскую социологию уже
рассматривалось автором, и очевидно, что Парк также испытал
воздействие идей Дарвина, особенно его экологической теории.
В библиографическом указателе к «Введению» содержится
30 ссылок на Дарвина, а в саму книгу включены четыре вы-
держки из его работ. Имена других эволюционистов, включая
Э. Геккеля, Томаса и Дж. Хаксли, также часто встречаются в
указателях к работам Парка.
Парк ссылается на принцип «дифференциации» Спенсера в
своей диссертации, ссылки на него есть также и в других кон-
текстах, много их и в указателе к его «Введению». Однако, по-
видимому, Парк не был в равной степени обязан эволюциони-
стам социальным и биологическим. К тому времени, как он
начал писать свои работы, мода на Спенсера уже пошла на
убыль, и Парк, как и большинство его современников, уже не
склонен был принимать то, что считалось спенсеровским од-
нолинейным эволюционизмом. Очевидно, что Конта он оце-
1 Park R. Е., Burgess Е. И< Introduction to the Science of Sociology.
P. 11.
304
Роберт Эзра Парк
нивал выше. Первая страница его «Введения» начинается со
следующих утверждений: «Социология впервые получила при-
знание как самостоятельная наука с опубликования... «Курса
позитивной философии» Огюста Конта. Конт, конечно, не был
создателем социологии. Но он дал ей название, программу и
место среди других наук». Парк не был последователем Конта
во всех хитросплетениях его доктрины, но он признавал в нем
человека, который первым отважился создать естественную
науку об обществе — дело, в которое Парк стремился внести и
свою лепту.
Что касается понимания Парком коллективного поведения
классов и групп, то здесь следует назвать имена трех ученых,
часто упоминаемых в его диссертации: С. Сигеле, итальянского
криминолога и автора книги «Психология сект», и французских
социальных психологов Лебона и Тарда. Многие выдержки из
их работ содержатся во «Введении», а также ссылки на их рабо-
ты — в библиографическом указателе к книге. Постоянный ин-
терес Парка к изучению различных общностей, сект, религиоз-
ных собраний, их общих увлечений, причуд, манер можно объ-
яснить, прежде всего, его жадным интересом ко всему, что
происходит на социальной арене, что могло бы оказаться любо-
пытным. Этот интерес также отчасти возник, как ясно показы-
вает его диссертация, в результате чтения работ этих ученых.
Хьюз подчеркивал, ^то Парк интересовался Тардом не только
как автором работ, в которых излагалась его концепция подра-
жания, а также поведения массы и толпы, но и как социальным
психологом, высказавшим идею, что «все общество является
результатом верований и надежд на вероятную реакцию тех, к
кому мы обращаем наши желания и упования»1.
«
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
Хотя Парк прожил до 40-х гг. XX в., формирование его лич-
ности и мировоззрения происходило в 1880—1890-е гг., при-
близительно в те же годы, что и других его современников —
Веблена, Кули и Мида. Все эти социологи были выразителями
американского прогрессивизма и выразителями прагматическо-
1 Hughes Е. С. Preface // Park R. Е. Society.
Социальный контекст
305
го бунта против интеллектуального формализма. На первом
этапе жизненного пути Парк посвятил себя главным образом
такой деятельности, которую считал наиболее важной для вы-
ражения своих прогрессивистских убеждений. Он стал социо-
логом только впоследствии, на втором этапе, когда вошел в со-
став преподавательского коллектива факультета социологии
Чикагского университета.
Такой, состоящий из двух частей жизненный путь Парка,
вначале журналиста, а затем — члена университетского сооб-
щества, наглядно подтверждает бытующее утверждение, что ау-
дитория, к которой обращается человек, помогает придать оп-
ределенную форму его интеллектуальной продукции. Каждому
из указанных отрезков его карьеры присуща особая, отличи-
тельная манера мышления. На протяжении первого этапа Пар-
ком владела мысль, что более точная и объективная передача
всех новостей оказала бы благотворное воздействие на амери-
канскую демократию. Он был убежден, что лучшее знание фак-
тов намного улучшило бы качество жизни и способствовало де-
мократическому процессу в Америке. По этой причине он с ог-
ромным энтузиазмом посвятил себя работе газетчика. Следует
особо подчеркнуть эти идеалистические мотивации, чтобы по-
нять сделанный Парком выбор профессии, хотя статус репорте-
ра, пишущего о преступлениях, коррупции и городских трущо-
бах, не был слишком высоким в его время. Хотя «разгребание
грязи» входило в моду, уже тогда любители сенсационных разо-
блачений, очевидно, не могли пользоваться хорошей репутаци-
ей среди столпов общества. Отец Парка, преуспевающий биз-
несмен, который не одобрял даже решения своего сына посту-
пить в колледж, вместо того чтобы заняться семейным
бизнесом, был, вероятно, потрясен выбором сыном своей по-
следующей карьеры. Более того, профессия репортера была в
то время бесперспективным занятием; за коротким периодом
успеха неизбежно следовали годы спада благоприятных воз-
можностей. Журналист либо оставлял репортерскую деятель-
ность, чтобы заняться редакторской работой, либо же неизмен-
но получал менее интересные и менее оплачиваемые задания.
Парку это было хорошо известно, поскольку он писал, что
«профессиональный срок жизни среднего газетчика в это время
составлял, по-видимому, около восьми лет. После этого, если
он продолжал заниматься этой профессией, его ценность неиз-
306
Роберт Эзра Парк
менно снижалась»1. И требовалась, по-видимому, исключитель-
ная степень энтузиазма и увлечения делом, чтобы сын преуспе-
вающего бизнесмена выбрал себе подобную карьеру.
Парк решил писать для широкой массовой аудитории. Весь-
ма примечательно, что он выбрал работу в газетах, а не в жур-
налах. Он разделял веру Дьюи в простого человека и его убеж-
дение, что важной и неотложной задачей является приобщение
граждан к более активному и более информированному уча-
стию в политическом процессе. Парк, безусловно, отдавал
предпочтение газетам, издаваемым большими тиражами, чем
журналам, которые в основном предназначались для более ог-
раниченного и высокообразованного круга читателей.
Во многом подобно публицисту Линкольну Стеффенсу, но
без присущего ему скрытого цинизма, Парк полагал,* что пуб-
лика должна реагировать на все проявления должностных нару-
шений, коррупцию, преступность и нищету с заинтересован-
ным вниманием и проявлять согласованное устремление к ре-
формированию общества. Убеждение в том, что сообщаемые
факты могли бы сделать людей свободными, очевидно, было
его жизненным кредо. Публика, к которой он обращался, мог-
ла не всегда испытывать то праведное негодование, которое он
стремился в ней пробудить, но она, несомненно, жаждала уз-
нать все больше новых фактов, особенно в их уродливом про-
явлении, которые Парк и его сотоварищи извергали непрерыв-
ным потоком.
Парк работал журналистом в период, когда газетные магна-
ты — Пулитцеры и Херсты — создавали массовую прессу широ-
кого распространения. Они разработали новый тип газеты, об-
ращенной к миллионам современных городских жителей с их
жаждой новостей и особенно новостей, в которых сообщались
подробности жизни и поступки высокопоставленных и могуще-
ственных. Уолтер Липпман однажды заметил, что существуют
два типа читателей газет: «Те, кто считает свою собственную
жизнь интересной, и те, кто находит свою жизнь скучной и хо-
тел бы жить более захватывающей жизнью»1 2. Поскольку в со-
временных городах, очевидно, большинство жителей считает
свою жизнь однообразной, Пулитцер, который изобрел «разгре-
1 Park R. Е. Race and Culture. Р. V.
2 Цит. по: Park R. Е. Society. Р. 100—101.
Социальный контекст
307
бание грязи», превратил добропорядочную «New York World» в
самую известную газету в Нью-Йорке за какие-нибудь шесть
лет, а Херст сделал умиравшую в то время «San Francisco Exa-
mine» самой читаемой газетой на Тихоокеанском побережье1.
Парк, конечно, понимал, что новые газетные магнаты вряд
ли руководствовались побуждениями человеколюбия, когда
создавали современные массовые газеты. Большинство из них
стремилось на этом разбогатеть, а не преобразовать демократи-
ческий процесс. Но Парк, тем не менее, придерживался идеа-
листического, если не идеализированного представления о на-
значении печати. Даже спустя почти 40 лет после того, как он
закончил работать в газетах, он по-прежнему смог написать:
«Новости выполняют в некотором роде ту же функцию для ши-
рокой публики, что и способность восприятия для отдельного
человека, т. е. они не столько информируют, сколько ориенти-
руют публику, давая всем и каждому представление о том, что
происходит... Первая обычная реакция человека на узнанные
им новости состоит, очевидно, в том, чтобы повторить их ко-
му-нибудь. Это служит началом беседы, вызывает последующие
комментарии и, возможно, порождает дискуссию. Столкнове-
ние мнений и чувств, которые такая дискуссия влечет за собой,
обычно заканчивается определенным согласием или же приво-
дит к общему мнению»1 2.
Как журналист Парк всецело посвятил себя тому высокому
призванию, которое он понимал как необходимость сообщать
читателям такое количество релевантных новостей, какое ему
удалось бы собрать. Он считал «собирателя фактов» непосред-
ственным участником выполнения задачи воспитания широких
масс, этой аудитории из миллионов простых людей, которых
необходимо ближе познакомить с принимающей решения вла-
стью, вызывая в них более активный интерес к реалиям поли-
тической и социальной жизни. Собирание фактов, по убежде-
нию Парка, это не просто личное увлечение, это — обществен-
ный долг.
В те годы, когда Парк работал с Вашингтоном, он перестал
регулярно готовить репортажи для газет, а начал писать про-
странные доклады о злоупотреблениях колониализма, особенно
1 См.: Park R. Е. Society. Р. 102.
2 Ibid. Р. 100—101.
21 —5470
308
Роберт Эзра Парк
бельгийского, для журналов, рассчитанных на широкий круг
читателей. Хотя теперь он стремился заняться новым делом, он
по-прежнему считал себя высокопрофессиональным собирате-
лем фактов со степенью Гейдельбергского университета. Ре-
шающая перемена в его карьере произошла в 1911 г., когда
Парк встретил Томаса в Таскеги. Можно лишь предполагать,
что именно Томас нашел для себя привлекательного в Парке.
Вероятно, его поразили широкие познания Парка в области ра-
совых отношений вообще и жизни американских негров в част-
ности, знания, которыми в то время обладали талантливые
журналисты. Томас, возможно, почувствовал, что Парк — уче-
ник Джеймса и Виндельбанда — был человеком, способным на
большее, нежели написание статей и докладов, и если создать
ему подходящую стимулирующую среду, он смог бы мыслить
концептуально. Очевидно, Томас был поражен этим потенци-
альным дарованием, заложенным в Парке, и решил, что он
окажется полезным на его факультете.
Факультет социологии Чикагского университета, вопреки
бытующему заблуждению, интересовался не только собиранием
фактов; с самого начала он находился в поисках тех концепту-
альных и теоретических формулировок, которые бы позволили
отличать социологию как научную дисциплину от прикладных
социальных работ — с одной стороны, и от простых сообщений
на социальные темы — с другой. В Чикагском университете
Парк обрел для себя качественно новую атмосферу: его универ-
ситетские коллеги, и особенно Томас, оказали серьезное влия-
ние на его мировоззрение1.
СОЦИОЛОГИЯ В ЧИКАГСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
В НАЧАЛЕ XX ВЕКА
Факультет начал свое существование в период, когда ректор
нового университета пригласил Альбиона Смолла, ректора
Колби/ колледжа в штате Мэн, перейти в университет в качест-
ве ведущего профессора социологии и основать первый фа-
1 В предисловии («Preface») к работе «Introduction to the Science of
Sociology» выражается особая благодарность редакторов Томасу за вы-
сказанную точку зрения и план построения книги.
Социальный контекст
309
культет социологии в Америке1. Смолл был ученым, обладав-
шим глубокими познаниями в области немецкой философии,
истории и политической науки и общим мировоззрением, от-
личавшимся ярко выраженным реформаторским уклоном.
Здесь он делил свои обязанности со вторым профессором со-
циологии Чарльзом Гендерсоном, бывшим священнослужите-
лем, который был назначен ректором университета без согласо-
вания со Смоллом, быть может, для того, чтобы показать этим,
что собственно христианское направление не остается без вни-
мания на факультете.
Богословские темы очевидны в ряде первых магистерских
диссертаций. Современные студенты удивились бы, узнав, что
можно было получить ученую степень по социологии в Чикаг-
ском университете, представив диссертацию на тему «Этапы
богословского развития Мартина Лютера». В наше время мож-
но было бы получить степень, лишь написав о психогенетиче-
ских этапах его развития. Но хотя магистерские (М. А.) и док-
торские (Rh. D.) диссертации и продолжали появляться на те-
мы с религиозной направленностью, такие, например, как
«Первые три года христианского пути апостола Павла» или
«Социальная политика церквей Чикаго», стало также появлять-
ся все больше диссертаций на такие темы, как «Фабричное за-
конодательство для женщин в Соединенных Штатах», «Пробле-
ма ликвидации отбросов в Чикаго» и т. п. Факультет постоянно
искал пути, позволявшие избавиться в какой-то степени от его
теологической оболочки, ближе подойти к проблемам совре-
менной Америки, попытаться решить их. В этом отношении
название одной диссертации (1901) является показательным:
«Изучение системы чикагских боен как типичного примера
поддержки современной промышленности демократией с ис-
пользованием конструктивных предложений».
Растущий интерес к проблемам города и более широкой со-
циальной проблематике, а также гуманистическая и реформи-
стская ориентация факультета не сопровождались, однако, пре-
дубеждением к теоретическим обобщениям. Во всяком случае,
1 Последующие страницы раздела построены в основном на работе:
Faris R. Е. £. Chicago Sociology, 1920—1932. А в том, что касается То-
маса, — на введении М. Яновица к работе: Thomas IV. I. W. I. Thomas
on Social Organization and Social Personality / Ed. by M. Janovitz. Chica-
go, 1966.
21*
310
Роберт Эзра Парк
Смолл разделял присущее немецким ученым пристрастие к по-
строению теоретических систем и к методологическим спорам,
о чем наглядно свидетельствуют первые тома журнала «Ameri-
can Journal of Sociology», который Смолл основал и редактиро-
вал в течение многих лет. В качестве примера можно упомянуть
о том, что в журнале был опубликован ряд важных статей Зим-
меля в прекрасном переводе Смолла, что указывает на то, что
журнал ни в коей мере не отказывался от обсуждения теорети-
ческих устремлений рассматривать социологию как «академи-
ческую» науку.
Такая ориентация факультета одновременно и на эмпириче-
ские исследования, и на теорию нашла свое выражение в лице
Томаса, который пришел на факультет в качестве четвертого и
самого молодого его сотрудника в 1885 г., когда он работал над
докторской диссертацией. Третьим сотрудником факультета
был Джордж Винсент, сын основателя «Chautauqua Society»1.
Он, как и его отец, горячий сторонник народного и всеобщего
образования, оказал сравнительно небольшое влияние на рабо-
ту факультета, хотя и был соавтором Смолла при создании
учебника по социологии. Винсент оставил факультет в 1911 г. и
стал ректором университета Миннесоты, а позднее президен-
том Рокфеллеровского фонда.
Томас, необычайно энергичный, творчески и продуктивно
мыслящий ученый, вскоре стал самой знаменитой личностью
на факультете. Выходец из фермерской семьи протестантов-
южан, Томас вначале изучал английскую литературу и совре-
менные языки в университете Теннесси, но, получив степень
доктора философии (Ph. D.), решил отправиться в Германию
учиться в Геттингенском и Берлинском университетах. Здесь он
познакомился с новой (Областью этнологии, а точнее, с направ-
лением «психологии народов» М. Лацаруса и X. Штейнталя.
Возвратившись в США, чтобы заняться преподаванием англий-
ского языка в Оберлине, и «испытав сильное воздействие со-
циологии Спенсера», он решил временно покинуть этот уни-
верситет и стать одним из первых аспирантов факультета в Чи-
1 «Чатоква» («Chautauqua Society») — организация, занимающаяся
вопросами образования и религиозного воспитания взрослых, а также
проведением публичных концертов. Находится в г. Лейк-Чатоква,
штат Нью-Йорк. (Примеч. пер.)
Социальный контекст
311
каго в 1893—1894 гг. Затем он отказался от профессорской
должности в Оберлине и стал преподавателем социологии в
Чикагском университете и вскоре здесь продемонстрировал
свой высокий интеллектуальный уровень.
Следуя традиции точного, внимательного и объективного
наблюдения немецкой школой этнологии и в то же время при-
держиваясь ярко выраженной теоретической ориентации, он
последовательно продвигался от традиционных этнографиче-
ских исследований и эмпирической социальной психологии к
четкому пониманию значения слияния теории и эмпирических
данных и в социальной психологии, и в социологии. К тому вре-
мени, когда он опубликовал свою знаменитую работу «Source
Book for Social Origins» (1908), им уже был разработан собствен-
ный теоретический подход с акцентом на взаимодействии меж-
ду социальной организацией в целом и субъективными аспек-
тами социальной действительности. Такой подход послужил
ориентиром при написании его последующего шедевра «Поль-
ский крестьянин в Европе и Америке», который он опублико-
вал в соавторстве с польским социологом Флорианом Знанец-
ким в 1918—1920 гг. Эта монументальная работа стала первым
выдающимся классическим трудом в американской эмпириче-
ской социологии. Она продемонстрировала, и в особенности в
подробном «Методологическом примечании», высокий уровень
теоретического знания, до сих пор не встречавшегося в работах
по социальным исследованиям. Последующие критики были,
по-видимому, правы, указывая, что теоретическая и эмпириче-
ская части книги не были столь крепко спаяны, как полагали
ее авторы. Некоторые из теоретических положений, например
знаменитая теория «четырех основных желаний человека», не
выдержали строгого критического рассмотрения. Но, несмотря
на ее недостатки, работа, несомненно, остается бессмертным
памятником творческому единению эмпирического исследова-
ния с глубокой теоретической мыслью, которого даже совре-
менная социология добивается лишь в редких случаях. Томас и
Знанецкий опровергли бытовавшее заблуждение, что любая
наука сводится лишь к накоплению большего количества фак-
тов. «Факт уже сам по себе, — писали они, — является абстрак-
цией; мы выделяем некоторый ограниченный аспект какого-то
определенного процесса становления, отбрасывая, по крайней
мере, временно, всю его бесконечную сложность. Вопрос лишь
312
Роберт Эзра Парк
в том, совершаем ли мы эту абстракцию методически или же
нет, осознаем ли мы, что и почему мы принимаем или отрица-
ем, или же просто некритически воспринимаем прежнюю абст-
ракцию «здравого смысла»1.
УНИВЕРСИТЕТСКАЯ КАРЬЕРА
Дьюи приписывают утверждение, что инстинкты и врожден-
ные склонности не создают институтов, но, напротив, институ-
ты вырабатывают инстинкты. Является ли это утверждение
обоснованным в такой категорической форме или нет, но оно
приобретает смысл, когда слово «инстинкт» мы заменяем сло-
вом «личность». Пример карьеры Парка, по-видимому, свиде-
тельствует о том, что институты помогают созданию' личности.
Парк был во многом совершенно особой личностью с особым
интеллектуальным кругозором, когда решил выбрать академи-
ческую карьеру. Это не означает, конечно, что произошло раз-
деление между его прежними и более поздними интересами.
Что это совсем не так, можно увидеть даже при беглом озна-
комлении с его произведениями университетского периода. Он
продолжал живо интересоваться делами города, новостями, ра-
совыми отношениями и другими подобными проблемами, и
действительно, он вводил эти темы в свой университетский
курс и тем самым привлекал к ним внимание. Парк не изменил
своего интереса к этим проблемам, но он изменил подходы к
их рассмотрению и построение их изучения. До того, как пе-
рейти в лоно академии, Парк мыслил конкретно; теперь он
стал мыслить абстрактно и концептуально. Эта перемена уже
предвосхищалась в его диссертации, самое первое издание ко-
торой было адресовано академической аудитории.
Следует вспомнить о том, что сам Парк писал в одном из
отрывков своей биографии: оказавшись в Чикагском универси-
тете, он занялся разработкой теоретической системы классифи-
каций, а не чисто эмпирическими исследовательскими пробле-
мами, как он рассчитывал. «Мой вклад в социологию, — писал
он, — состоял не в том, к чему я стремился, не в том, к чему
направлял меня мой первоначальный интерес, но в том, что
1 Thomas Ж Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
N.Y., 1927. Vol. I. P. 37.
Социальный контекст
313
мне пришлось проводить систематические исследования той
социальной среды, в которой я оказался. И та проблема, кото-
рой я интересовался всегда (в Чикаго), была более теоретиче-
ской, нежели практической». Это утверждение указывает, что
Парк хорошо представлял себе те возможности, используя ко-
торые университетское окружение отвлекало его от прежнего
интереса к работе журналиста и заставляло стать действительно
социологом-теоретиком. Такая переориентация его внимания и
стиля выражения мысли была, несомненно, вызвана влиянием
новой студенческой аудитории и университетских коллег, с ко-
торыми он встретился, приехав в Чикаго.
Парк сам отмечал, что, прежде всего, именно запросы его
аспирантов заставили его самого заняться своим мировоззрен-
ческим и теоретическим просвещением. Они часто приходили
к нему с неподдельным интересом к изучению «фактов», ка-
сающихся какой-либо конкретной социальной проблемы, и он
должен был объяснять им, что прежде чем они могли бы за-
няться исследованием чего-либо в мире многообразных соци-
альных явлений, должны разработать для себя концептуальную
схему, в которую могли бы включить все те факты, которые
имеют отношение к тому, что они собираются изучать. Именно
конкретные запросы его студентов, как и его собственные, и
заставляли Парка мыслить абстрактно. Он мог бы сказать о
своих теоретических построениях так же, как однажды великий
французский физик-теоретик Пьер Дюгем высказался по пово-
ду своей доктрины: «Она не была построена посредством не-
коего созерцания, которое чуждо конкретному изучению дета-
лей. Она родилась и созрела в процессе ежедневной научной
практики»’.
Многие концептуальные построения Парка, например, де-
монстрирующие связь экологического и социального порядков,
или же относящиеся к таким понятиям, как «социальная дис-
танция» и «предубеждение», подвергались постоянному переос-
мыслению и развитию. И часто существовали весьма значи-
тельные различия между первоначальными и последними фор-
мулировками, которые можно объяснить тем, что Парк редко
обдуманно решался написать теоретическое исследование. Ско-
рее, он привык размышлять над какой-нибудь концептуальной
----------
S 1 Цит. по: Dubin R. Theory Building. N. Y., 1969. Title.
314
Роберт Эзра Парк
проблемой, представляя ее, исходя из тех конкретных исследо-
вательских вопросов, которые возникали у его студентов в про-
цессе долгих занятий и обсуждений, когда он четко определял
области их исследований и помогал им выбрать тот теоретиче-
ский инструментарий, который был необходим для выполне-
ния исследовательской задачи. И эта работа, почти без преуве-
личения, протекала при его непосредственном взаимодействии
с аудиторией жаждущих знаний студентов, которые стимулиро-
вали движение его мысли своими вопросами, заставлявшими
его отвечать на них творчески. Студенческая аудитория, оче-
видно, побуждала Парка излагать свои идеи в истинно прагма-
тическом духе всякий раз, когда сущность исследуемых про-
блем скрывалась, и преодолеть это препятствие было необходи-
мо с помощью творческих концептуальных построений.-
Студенты были не единственной аудиторией, которая требо-
вала от него теоретического осмысления того, что до этого пре-
бывало в его сознании всего лишь в виде совокупности фактов.
Чикагский университет, тогда, как и теперь, был средоточием
научной мысли, ревностно защищавшим свое высокое акаде-
мическое положение от всяких пришельцев. Некоторые из са-
мых знаменитых представителей американской науки и литера-
туры преподавали здесь. И если факультет социологии желал
сохранить свое достоинство в масштабе всего университета, он
должен был оправдать бвое существование не только эмпириче-
скими исследованиями. Факультет развивался благодаря пра-
вильному пониманию Смоллом того, что развитие социологии
может быть заторможено в результате преждевременного отказа
работы в области теории. Примеры работы социологического
факультета в университете Брауна под началом Уорда и Йель-
ском университете при Самнере наглядно демонстрируют па-
губные последствия истощения теоретической мысли, сконцен-
трированной исключительно на дальнейшей разработке док-
трин их основателей.
Смолл принял принципиально важное решение, поощряя
студентов факультета на смелые изыскания за его пределами, в
сложном мире социальных исследований. Но несомненно так-
же, что одно лишь «собирание фактов» могло бы снизить зна-
чимость факультета в сравнении с сильными смежными фа-
культетами и дисциплинами. Когда социологи обращали свой
взор на факультет философии, где Дьюи и Мид посвящали сту-
Резюме
315
дентов во все сложности и хитросплетения прагматической тео-
рии истины, или же на факультет политической науки, где
Чарльз Мерриам, а позднее Гарольд Лассуэлл разработали по-
литическую теорию, надолго остававшуюся господствующей в
этой области, они должны были четко осознавать, что им необ-
ходимо предложить нечто большее, чем простое собирание
фактов.
Обучения искусству вести поиски и исследования в огром-
ной естественной лаборатории — городе Чикаго — ради полу-
чения разрозненных обрывков интересующей информации бы-
ло недостаточно. Представляя собой область знаний, которая
только что с большим трудом приобрела академическую рес-
пектабельность, они осознавали необходимость подвести под
свои конкретные исследовательские интересы структурирован-
ную основу более абстрактных идей, которая бы позволила за-
воевать определенную степень признания у коллег из других
научных областей. Следовательно, все упования, не всегда вы-
ражаемые открыто, но подразумеваемые в ходе дискуссий с
коллегами — касающиеся ориентации исследований в социоло-
гии, могли оказать столь же сильное влияние на образ мыслей
Парка, как и направлять запросы его студентов. По мере того,
как эти два направления (собственное Парка и его студентов)
соединялись в сознании Парка, они побуждали его разработать
такую концептуальную конструкцию, которая позволила ему
подготовить целую плеяду блестящих ученых и оказывать ус-
тойчивое воздействие, как непосредственно, так и через них, на
будущее развитие социологии в Америке.
РЕЗЮМЕ
В годы своего преподавания в Чикагском университете и
впоследствии Парк принимал участие в различных проектах со-
циальных исследований вне стен университета, а также состоял
членом многих социальных научных советов и комитетов.
К нему с уважением прислушивались в различных международ-
ных фондах и исследовательских организациях. Поэтому его
аудитория была гораздо шире университетской. Но большая
часть его публикаций появилась в научных журналах или в
книгах, ориентированных на академических читателей. Он пи-
316 Роберт Эзра Парк
сал для того, чтобы добиться признания не только у коллег в
Чикагском университете, но и у таких личностей, как Кули
(в Мичиганском университете) или Гиддингса (в Колумбий-
ском), а порой он стремился быть услышанным и администра-
торами, осуществлявшими политику в области образования.
Начав профессиональный путь как распространитель новостей
среди широкой читающей публики, Парк решил, выбрав уни-
верситетскую карьеру, обратиться почти исключительно к ака-
демической аудитории. И какой бы ни была эта потеря для ши-
роких масс читателей, социологическая наука может считать
своей удачей такое изменение в карьере Парка, на которое он
решился после встречи с Томасом в Таскеги.
Карл Маннгейм
Karl Mannheim
1893-1947
ipu'
I:
.1?
ТВОРЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ
V^/есмотря на то что пытливый интеллект Карла Маннгей-
ма обогатил многие области социологических исследований,
все сейчас сходятся во мнении, что его социология знания яв-
ляется наиболее ценной и выдержавшей проверку временем ча-
стью его творческого наследия. Эта отрасль социологии изучает
зависимость между мышлением и обществом и связана с соци-
альными или экзистенциальными условиями формирования и
развития знания.
Поскольку интерес Маннгейма к исследованию природы
взаимозависимости между знанием и обществом никогда не ис-
сякал, на всех этапах творческой деятельности он рассматривал
идеи в зависимости от тех структур, в которых они различным
образом запечатлевались. Концепция структуры и взаимосвязи
находилась в центре его внимания и служила для него путевод-
ной нитью во всех его работах. Отвергая атомизирующий и
изоляционистский подход к рассмотрению природы идей, он
подчеркивал, что мышление — это такой вид деятельности, ко-
торый должен быть связан с остальной социальной деятельно-
стью в рамках структурной системы. Согласно Маннгейму, со-
циологическое видение исходит «прежде всего, из стремления
объяснить индивидуальную деятельность во всех областях в
контексте группового опыта»1. Мышление никоим образом не
является каким-то особым, привилегированным видом деятель-
ности, свободным от явлений групповой жизни, поэтому ее
следует понимать и объяснять в этом контексте. Ни один инди-
вид в стремлении к истине «не воспринимает действительность
и не строит свое видение мира, исходя из своего личного опы-
та... Гораздо правильнее полагать, что знание — это изначально
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. N. Y., 1936. P. 27.
320
Карл Маннгейм
совместный процесс групповой жизни, в которой каждый раз-
вивает свое знание в рамках общей судьбы, общей деятельно-
сти, преодолевая общие трудности»1.
Тот, кто обратится к Маннгейму, чтобы научиться у него це-
лостному и последовательному ходу рассуждения о связи знания
с обществом, неизбежно будет разочарован. Маннгейм был че-
ловеком, остро воспринимающим и реагирующим на многие и
самые разные течения мысли, доктрины и направления. Этим
объясняются многочисленные несоответствия и противоречия в
его работах, которые вызывают у читателей недоумение и доса-
ду, что, впрочем, сам он хорошо осознавал. К концу жизни он
писал, обращаясь к участникам семинара по социологии знания:
«Если в моей работе имеются противоречия и несоответствия, то
это, я полагаю, объясняется не столько тем, что я их проглядел.
Это происходит из-за того, что я поставил своей целью развить
главную мысль до ее полного раскрытия, даже если она противо-
речит некоторым другим утверждениям. Я использую этот прием
потому, что полагаю, что в такой граничащей со многими други-
ми маргинальной области человеческого знания мы должны не
утаивать несоответствия, скрывая, так сказать, свои раны, но на-
ша обязанность в том, чтобы показать все уязвимые места в че-
ловеческом мышлении... Эти несоответствия являются тем «раз-
дражающим фактором»1 2, из которого мы должны исходить»3.
То, что Маннгейм сказал по поводу одной конкретной рабо-
ты, оказывается справедливым и в отношении всех его работ по
социологии знания. Всю свою жизнь он пытался объединить в
единое целое различные направления мысли, представить их в
новом синтезе. Но такая интегрированная система идей всегда
ускользала от него. Он признавался: «Я хотел решительно вый-
ти за рамки традиционно® эпистемологии, но мне это не впол-
не удалось»4.
Присущий произведениям Маннгейма дух поиска и постоян-
ное стремление найти и проверить новое чрезвычайно осложня-
ют задачу дать сжатое изложение его основных идей. То, что в
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 26.
2 Буквально «колючка в теле». (Примеч. пер.)
3 Wolff К. Н. The Sociology of Knowledge and Sociological Theory in
Llewellyn Gross // Symposium on Sociological Theory / Ed. by L. Gross.
N. Y., 1959. P. 571.
4 Ibid. P. 572.
Творческое наследие
321
одном месте могло бы быть выделено в качестве наиболее харак-
терного суждения, в другом месте отрицается противоречащим
ему утверждением, и часто даже в той же самой работе. Невоз-
можно также установить четкое различие между его ранними и
более поздними взглядами, что, например, можно без труда сде-
лать применительно к развитию философской системы Канта,
ее критического и докритического периодов. Часто более позд-
ние высказывания Маннгейма напоминают сформулированные
им в самый ранний период и резко противоречат положениям, к
которым он пришел в середине своего творческого пути.
Маннгейм был первопроходцем, отважившимся выйти на
новые рубежи знания, чего более осторожные мыслители по-
старались бы избежать. И он дорого заплатил за смелость: хотя
он определил основные проблемы, блестяще задав им исход-
ный импульс и дав указания для последующего исследования,
он не смог увидеть все результаты своих усилий, предоставив
последователям привилегию войти в ту обетованную землю,
которую сам он мог лишь смутно себе представлять.
Маннгейм различал два пути изучения культурных объектов
или интеллектуальных явлений. Их можно понимать «изнутри»
(from the inside), т. е. так, как их имманентное значение откры-
вается исследователю, или же, и это путь социологии знания —
их можно объяснять «извне» (from the outside) как отражение
того социального процесса, в котором неизбежно участвует ка-
ждый индивид. И с этих позиций познание понимается как эк-
зистенциально детерминированное (seinsverbunden).
Маннгейм предпринял попытку распространить програм-
мное положение Маркса об «установлении связи... философии
с... реальностью»1 и проанализировать те характерные особен-
ности, в которых проявляется зависимость систем идей от соци-
альной позиции и, особенно, от классовой позиции их носите-
лей. То, что для Маркса было преимущественно орудием поле-
мической борьбы с его буржуазными противниками, Маннгейм
превратил в универсальный инструмент анализа, который мож-
но было использовать одинаково эффективно для изучения как
марксизма, так и любой другой доктрины.
В контексте приведенного положения Маркса внимание об-
ращается на функции идеологии, предназначенные для защиты
интересов классовых привилегий, и на искажение и фальсифи-
1 Marx К., Engels F. The German Ideology. P. 6.
322
Карл Маннгейм
кацию идей, проистекающих из привилегированных позиций
буржуазных философов. В противовес такому толкованию бур-
жуазной идеологии, марксисты считали собственные идеи
Маркса истинными и беспристрастными, поскольку они явля-
лись выражением позиций класса — пролетариата, — не имев-
шего привилегированных интересов, которые было необходимо
защищать. Маннгейм не провоДил подобного разграничения
между различными системами идей. Он полагал, что все идеи,
включая «истинные», связаны между собой, а следовательно,
подвержены воздействию той социальной и исторической си-
туации, в которой они возникли. Именно тот факт, что каждый
философ связан с определенными группами в обществе, т. е.
имеет определенный статус и выполняет определенную соци-
альную роль, откладывает отпечаток на его мировоззрение. Лю-
ди «не воспринимают объекты действительности с абстрактных
позиций созерцательного ума как такового, и исключительно
как индивиды-одиночки. Напротив, они действуют совместно
друг с другом и друг против друга в различным образом органи-
зованных группах, и думают они соответствующим образом»1.
Маннгейм определял социологию знания как теорию соци-
альной или экзистенциальной обусловленности сознания. Для
него всякое знание и все идеи ограничены (хотя и в различной
степени) тем положением, которое они занимают в социальной
структуре и в историческом процессе. Иногда определенная
группа может иметь более полный доступ к пониманию какого-
то социального явления, чем другие группы, но ни одна из
групп не может обладать полным его пониманием. Идеи опре-
деляются различием положения их носителей в историческом
времени и социальной структуре, поэтому мышление всегда яв-
ляется перспективистским (perspectivistic)1 2.
В понимании Маннгейма «перспектива... это нечто большее,
нежели просто формальное определение мышления. Она озна-
чает определенный его стиль (манеру), в соответствии с кото-
рым мы воспринимаем объект, постигаем его сущность, а так-
же то, как мы истолковываем его. [Перспектива] также предпо-
лагает присутствие качественных элементов в структуре
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 3.
2 То есть обусловленным ситуацией — историческими обстоятель-
ствами, культурным контекстом, принадлежностью к социальному
слою, группе или предписанной социальной ролью. (Примеч. пер.)
Творческое наследие
323
мышления, элементов, которыми неизбежно пренебрегает чис-
то формальная логика. Именно этими факторами и объясняет-
ся, почему два индивида, даже если они руководствуются оди-
наковыми правилами формальной логики, могут оценивать
один и тот же объект совершенно по-разному»1.
Подобно тому, как в поговорке семь слепцов пытаются
описать, как выглядит слон, индивиды, воспринимающие один
и тот же объект под различными углами зрения, в зависимости
от их социальных позиций, склонны давать различные позна-
вательные заключения и различные ценностные суждения. Че-
ловеческое мышление является ситуационно относительным
(situations-gebunden).
Концепция экзистенциальной обусловленности познания
является краеугольным камнем доктрины Маннгейма. Это до-
казывается, утверждал Маннгейм, тем, что «процесс познания в
действительности не развивается исторически, следуя имма-
нентным законам, что он не проистекает из самой «природы
вещей» или из «чисто логических вероятностей, что он не
управляется «внутренней диалектикой» (inner dialectic), то есть
законами собственного развития»1 2, но что на него оказывают
воздействие внетеоретические (extra-theoretical), а именно экзи-
стенциальные факторы. Это положение об экзистенциальной
обусловленности познания, кроме того, подтверждается и то-
гда, считал Маннгейм, когда можно показать, что эти экзистен-
циальные факторы «имеют отношение не только к генезису
идей, но проникают во все их формы и содержание, что они
решающим образом определяют широту и глубину нашего опы-
та и наблюдения, т. е. «перспективу» субъекта»3.
Главное утверждение Маннгейма состоит в том, «что не
только основные ориентации, оценки и содержание идей разли-
чаются между собой, но и сама манера и способ постановки
проблемы, характер подхода к ней и даже те категории, в кото-
рых опыт интерпретируется, обобщается и упорядочивается, из-
меняются в соответствии с социальной позицией их носите-
лей»4. Иными словами, Маннгейм стремился, по его определе-
нию, выйти за рамки «специфической концепции идеологии»
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 244.
2 Ibid. Р. 240.
3 Ibid.
4 Ibid- P. 130.
22 - 5470
324
Карл Маннгейм
(particular conception of ideology), когда только отдельные ее ас-
пекты критически рассматривались с точки зрения их пристра-
стности. Он пришел к целостному ее пониманию, согласно ко-
торому все стили мышления во всей их полноте, их формы и со-
держание постигаются во взаимосвязи с социальной позицией
их носителя. Один из примеров, приведенных Маннгеймом, по-
могает это проиллюстрировать: «Когда в начале XIX века старо-
модный немецкий консерватор говорил о «свободе», под этим
он понимал право каждого сословия жить в соответствии со
своими представлениями о свободе. Если он принадлежал к
консервативно-романтическому или протестантскому направле-
нию, он понимал ее как «внутреннюю свободу», т. е. как право
каждого индивида жить согласно своим личностным представ-
лениям... Когда же либерал в то же самое время использовал по-
нятие «свобода», он подразумевал свободу именно от тех приви-
легий, которые старомодному консерватору представлялись
подлинной основой всякой свободы... Короче, даже при ис-
пользовании одних и тех же понятий, угол зрения определяется
интересами наблюдателя. То есть мышление направляется в со-
ответствии с ожиданиями определенной социальной группы»1.
Маннгейм не дает точного определения типов отношений ме-
жду социальной структурой и познанием. Он утверждал, что по-
нятие «экзистенциальная обусловленность» (existential determi-
nation) не предполагает-существования чисто механической при-
чинно-следственной связи, и подчеркивал, что только путем
эмпирического исследования можно раскрыть истинную приро-
ду этой зависимости в конкретных случаях. Однако, как показал
Мертон1 2, Маннгейм использовал множество понятий, чтобы по-
казать связь между мышлением и социальной структурой. Ино-
гда он утверждал, что социальные факторы являются непосред-
ственной причиной интеллектуальных результатов. В другое вре-
мя он объяснял возникновение определенной формы мышления
«интересами» субъектов. А порой он лишь заявлял, что средото-
чие интересов субъекта ориентирует его только на определенные
конкретные идеи, но не на какие-либо другие. Иногда же в его
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 245.
2 См.: Merton R. К. Social Theory and Social Structure. N. Y., 1957.
P. 498—499. Глава, посвященная Маннгейму, «Karl Mannheim and the
Sociology of Knowledge», оказалась незаменимой для автора настоящей
книги.
Творческое наследие
325
работах встречаются места, где он исходил из существования не-
которого «избирательного сходства» (elective affinity), некоторой
«совместимости» (compatibility) или «соответствия» (congruity)1.
Наконец, в работах Маннгейма можно также найти и довольно
неубедительные формулировки, определяющие связь между
мышлением и обществом. Например, вместо того, чтобы дока-
зать непосредственное воздействие социальных факторов, он
лишь утверждал, что появление некоторых совокупностей идей
имеет своей предпосылкой появление некоторых групп, которые
становятся их носителями. Иначе говоря, если использовать мар-
ксистскую терминологию, когда речь идет об установлении связи
между «базисом» и «надстройкой», Маннгейм не придерживался
четкой линии в своих взглядах, переходя с одной точки зрения на
другую. Хотя порой он и заявлял, что социальные факторы явля-
ются необходимыми и достаточными условиями для появления
некоторых идей, в другое же время он склонен был ограничивать
это свое заявление, подчеркивая, что только сопутствующие со-
циальные факторы позволяют определенным конгломератам
идей найти свое выражение и быть услышанными.
Различные социальные положения носителей идей в подав-
ляющем большинстве произведений Маннгейма осмысляются в
понятиях действия классовых факторов. Мышление обладаю-
щих благами (beati possedentes) резко отличается от мышления
лишенных благ; идеи среднего класса значительно отличаются
от идеологии феодальных слоев; утопическое мышление, осно-
ванное на видении будущего обездоленными, резко отличается
от взглядов, высказывающихся в защиту существующего поряд-
ка теми, кто заинтересован в сохранении статус-кво. Однако
Маннгейм не ограничивался программой изучения социальных
проблем, заимствованной из классового анализа Маркса. В ка-
честве экзистенциальных детерминант идей он включал в нее
целый ряд других социальных факторов, таких, например, как
статусные группы, профессиональные категории. Так, в блестя-
щем исследовании генезиса немецкого консервативного мыш-
ления в первые десятилетия XIX в. Маннгейм показывает, что в
Пруссии, где «преобразование феодального сословного общест-
ва в классовое находится еще на своем начальном этапе», актив-
1 Приводимые здесь в оригинале термины иллюстрируют широкий
спектр понятий, используемых Маннгеймом для того, чтобы показать
связь меяуху мышлением и социальной структурой. (Примеч. пер.)
22*
326
Карл Маннгейм
ная реакция на Великую французскую революцию «исходила
лишь от тех слоев, которым их собственная история и природа
существующего социального строя создавала возможность обла-
дать политической властью, а именно, от аристократии и выс-
шего чиновничества»1. То есть в то время как во Франции ана-
лиз социальной обусловленности идей сосредоточился бы на
хорошо развитой классовой структуре французского общества, в
Германии анализ социальных корней идей был бы ориентиро-
ван главным образом на статусный строй сословного общества.
В настоящее время придается особое значение еще одному
фактору, которому Маннгейм уделял большое внимание — по-
коленческим различиям в формировании идей. В самом деле,
относительное невнимание в прошлом к социологии поколений
Маннгейма и ее «новое открытие» в настоящем, вероятно, мож-
но рассматривать как важнейший пример экзистенциальной
обусловленности знания. Маннгейм утверждал, что «факты при-
надлежности к одному и тому же поколению или возрастной
группе имеют то общее, что в обоих случаях в них включаются
индивиды, обладающие общей позицией в социальном и исто-
рическом процессе. Это ограничивает их специфической сферой
потенциального опыта, предрасполагая их к определенному ха-
рактерному стилю мышления и приобретения опыта и к харак-
терному для них типу исторически обусловленного действия»1 2.
Хотя молодежь, переживающую на собственном опыте одни
и те же исторические проблемы, и можно считать частью одно-
го и того же существующего поколения, «те группы в составе
поколения, которые создают материальную основу их общего
существования различным, присущим им способом, образуют
отдельные поколенческие элементы»3. Консервативно-роман-
тическая и либерально-рационалистическая молодежь в пред-
революционной Франции различалась по своей идеологии, но
они «представляли лишь две полярные формы интеллектуаль-
ной и социальной реакции на историческое воздействие, кото-
рое все они испытывали вместе»4. Они образовывали две раз-
1 Mannheim К. Conservative Thought // Essays on Sociology and Social
Psychology. N. Y„ 1953. P. 121.
2 Mannheim K. The Problem of Generations // Essays on Sociology and
Social Psychology. P. 291.
3 Ibid. P. 304.
4 Ibid.
Творческое наследие 327
личные поколенческие группы, принадлежавшие к одному и
тому же существовавшему поколению. Также и сегодня хиппи
и «новых левых» активистов можно отнести к различным поко-
ленческим группам, по-разному реагирующим на историческое
воздействие, испытываемое всеми ими вместе. Они деляг об-
щее поле зрения, хотя видят его по-разному.
Маннгейм стремился объяснить, что его теоретический
вклад в социологию знания подразделяется на две части: мате-
риальную составляющую, включающую «чисто эмпирическое
исследование путем описания и структурного анализа тех осо-
бенностей, в которых проявляется действительное воздействие
социальных отношений на мышление», и «эпистемологическое
исследование, касающееся отношения этой взаимосвязи к про-
блеме валидности»1. По-видимому, он значительно более пре-
успел в первом своем усилии, нежели во втором. По эпистемо-
логическим вопросам, касающимся истинной ценности или
обоснованности суждений, Маннгейм часто демонстрировал
путаницу в мыслях и становился легкой мишенью для критики.
Однако такие вопросы присутствовали во всех его работах по
социологии знания, а иногда, очевидно, даже становились при-
оритетными по отношению к эмпирическим исследованиям.
Маннгейм проявлял непоследовательность и радикально ме-
нял свои позиции, когда подходил к выяснению вопроса, мо-
жет ли социология знания способствовать установлению ис-
тинной ценности суждения. В средний период своего творче-
ского пути он стремился разработать социологическую теорию
знания, социологическую эпистемологию, согласно которой
истинность суждения может быть установлена только путем
изучения социальной позиции его автора. Во многих опромет-
чивых утверждениях Маннгейм опасно приближался к универ-
сальному эпистемологическому релятивизму, что делало его
уязвимым к высказываниям тех критиков, которые говорили,
что такая позиция является «внутренне противоречивой, по-
скольку она, вероятно, должна предполагать ее собственную
абсолютную истинность»1 2. Однако в некоторых самых ранних
работах, начиная с 1921 г., Маннгейм давал совершенно иную
трактовку проблемы познания. Он писал: «Истинность или
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 239.
2 Dahlke Н. О. The Sociology of Knowledge // Contemporary Social
Theory / Ed. by H. E. Barnes. N. Y., 1940. P. 87.
328
Карл Маннгейм
ложность какого-либо утверждения или целой теоретической
области нельзя ни поддержать, ни подвергнуть критике посред-
ством социологического или какого-либо другого, исходящего
из их генезиса, объяснения»1. А в своем последнем обобщаю-
щем высказывании поданному вопросу (1936) Маннгейм вновь
возвратился к формулировке своей юности: «Бесспорно, вер-
ным является то, что в социальных науках, как и в любых дру-
гих областях знания, высший критерий истинности или ложно-
сти следует искать в изучении объекта, и социология знания
этому не противоречит»1 2.
На протяжении всего среднего периода работы над социоло-
гией знания Маннгейм последовательно утверждал, что всякое
мышление непременно имеет идеологический характер .’’Крити-
ки не замедлили обратить внимание на то, что данная-гюзиция
помимо своей внутренней противоречивости неизбежно приве-
дет к абсолютному релятивизму и нигилизму. Глубоко уязвлен-
ный критикой, Маннгейм предпринял ряд попыток уберечь это
свое утверждение от нападок. Иногда он возражал, используя
прагматическую теорию «приспосабливаемости» к требованиям
конкретной исторической ситуации. В таком видении совокуп-
ность идей является валидной, если можно будет показать, что
она содействует «приспособлению» общества на данном исто-
рическом этапе, а противоположная ей совокупность идей яв-
ляется несостоятельной, если она не может содействовать
«приспособлению». Такое объяснение обладает очевидной не-
убедительностью. Подобные суждения являются не только в
значительной мере нормативными, но они выступают в лучшем
случае суждениями ex post facto, т. е. высказанными после со-
бытия. Часто только после события можно вынести решение о
том, какие именно идеи .содействовали историческому «при-
способлению», но, очевидно, невозможно высказать такие оце-
ночные суждения об актуальных идеях.
Когда прагматические обоснования оказывались недостаточ-
ными, Маннгейм обращался к другому критерию. Воспользо-
вавшись понятием, впервые предложенным его учителем Альф-
1 Цитата взята из неопубликованной рукописи, приводится в рабо-
те: Kettler D. Sociology of Knowledge and Moral Philosophy: The Place of
Traditional Problems in Mannheim’s Thought // Political Science Quarter-
ly. 1967. Vol. LXXXIL P. 399-426.
2 Mannheim K. Ideology and Utopia. P. 4.
Творческое наследие
329
редом Вебером, он утверждал, что хотя все социальные слои и
группы вырабатывают идеи, валидность которых ставится под
сомнение в силу той экзистенциальной позиции, которую зани-
мают их носители, существует один тип людей, способный на
неискаженное и, следовательно, валидное мышление, — это со-
циально беспристрастная интеллигенция (die sozial freischweben-
de Intelligenz). Маннгейм доказывал, что поскольку интеллек-
туалы отошли от своих первоначальных корней и, более того,
ведут постоянный диалог друг с другом, избавившись с помо-
щью взаимной критики от последних остатков своих первона-
чальных пристрастий, то именно они способны достигнуть вы-
сот олимпийской отрешенности от суетной приземленности.
Совершенно очевидно, что Маннгейм здесь нашел для себя
средство неожиданного спасения (deus ex machina), имеющее
больше сходства с мифом Маркса о неиспорченном и незапят-
нанном пролетариате или с гегелевским абсолютным духом, не-
жели с основанной на опыте реальностью.
Впоследствии станет ясно, насколько глубоко в мировоззре-
нии самого Маннгейма укоренилась вера в спасительные каче-
ства беспристрастных интеллектуалов. Следует отметить, что
подобная вера в существование категории людей, которая «пу-
тем объяснения сущности одной перспективы в понятиях дру-
гой» способна охватить их все, а следовательно, достигнуть под-
линно валидного знания, вряд ли представляет собой нечто
большее, нежели желаемую мечту. Даже если допустить, что ин-
теллектуалам часто удается отказаться от некоторых пристра-
стий и предубеждений, которыми заражены массы, достаточно
указать на бесчисленные «прегрешения образованных людей»
(treasons of the clerks — если использовать выражение Ж. Бенда),
которых множество в истории, чтобы понять, что интеллектуа-
лы отнюдь не лишены страстей, искушений и пороков своего
времени. Отдельным интеллектуалам, действительно, порой
удается подняться «над схваткой», а интеллектуалам как соци-
альному слою — нет. Образование и интеллектуальные усилия
могут действительно привести к определенной мере необходи-
мой беспристрастности, но они недостаточны, чтобы превра-
тить интеллектуалов в подлинных хранителей чистого разума.
По-видимому, среди ученых существует общее мнение, что
попытки Маннгейма уйти от обвинения в релятивистском ниги-
лизме при помощи концепции «прагматического приспособле-
ния» или же «свободно парящей» (free floating) интеллигенции не
330
Карл Маннгейм
были успешными. Вероятно, в какой-то мере он и сам это чувст-
вовал. В его последних сочинениях претензии на переворот в
эпистемологии заметно поубавились. Вместо того чтобы утвер-
ждать, что всякое мышление непременно носит характер идеоло-
гии, а следовательно, несостоятельно, теперь он предпочитал ис-
пользовать менее спорное доказательство, согласно которому
«перспективистское» мышление (определяемое перспективой
его носителей) не является обязательно неправильным, но вы-
ступает односторонним в силу той социальной позиции, которую
занимают его носители. Вместо утверждения о непременно идео-
логическом характере всех суждений, теперь он только предупре-
ждал, что перспективистское мышление «может представлять со-
бой только частичное видение». Этот ослабленный вариант своей
доктрины Маннгейм назвал реляционизмом (relationism). В со-
четании с утверждением, что социальная позиция носителя
мышления «ни в коем случае не имеет отношения к установле-
нию истинности суждения»1, доктрина реляционизма приблизи-
ла Маннгейма к концепции ценностной релевантности (value
relevance — Wertbeziehung), которую неокантианцы и М. Вебер
разработали задолго до него. Эпистемологическая революция
для него закончилась, и как видно, без особого успеха.
Когда Маннгейм использовал социологию знания в качестве
конкретного инструмента исследования в реальных областях, он
добивался значительно'^большего успеха, чем когда отвлекался
на сомнительные эпистемологические дискуссии. Такие его ра-
боты, как, например, «Консервативное мышление» («Conservative
Thought»), «Проблема поколений» («The Problem of Generati-
ons»), «Конкуренция как культурный феномен» («Competition as
a Cultural Phenomenon»), «Демократизация культуры» («The De-
mocratization of Culture»^ и «Проблема интеллигенции» («The
Problem of the Intelligentsia»)1 2, вероятно, когда-нибудь будут
представлять интерес для широкой читательской публики, в то
время как его изыскания в области эпистемологии станут объек-
том внимания лишь немногих теоретиков науки. Но даже в этих
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 256.
2 Все эти работы, как и большинство сочинений Маннгейма по со-
циологии знания, кроме работы «Ideology and Utopia», следует искать в
следующих томах: Mannheim К. Essays on Sociology and Social Psycholo-
gy; Idem, Essays on the Sociology of Knowledge; Idem, Essays on the Socio-
logy of Culture. N. Y., 1956.
Творческое наследие
331
работах склонность Маннгейма к расплывчатым формулиров-
кам часто снижает ценность его высказываний. Например, он
стремился объединять в одно понятие «знание» столь несоизме-
римые элементы, как политические убеждения, этические суж-
дения, категории мышления и эмпирические наблюдения. Тем
не менее он помог раскрыть целую новую область социологиче-
ских исследований, убедительно показав, в какой глубокой зави-
симости находятся носители идей от того исторического и
структурного контекста, с которым они экзистенциально связа-
ны. Маннгейм писал, что носители знания (men of knowledge)
многими узами связаны с миром своих собратьев. Он также при-
зывал нас вновь оценить по достоинству изречение Руссо о том,
что познать существо этих уз важнее, чем превозносить их.
«Скептицизм, доведенный до крайности, — говорит Бер-
лин, — разрушает себя, становясь внутренне несостоятель-
ным»1. Но умеренный скептицизм, когда он ведет к изучению
возможных источников предубеждений, пристрастий и иска-
женных представлений, может стать глубоко раскрепощающим
средством, помогающим вечному стремлению человека лучше
познать самого себя.
СОЦИОЛОГИЯ
«ПЛАНИРУЕМОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ»
Когда после захвата в Германии власти нацистами Манн-
гейм был вынужден эмигрировать в Англию, вся его интеллек-
туальная ориентация и программа исследований претерпели
глубокое изменение. Он фактически отказался от постоянной
работы в области социологии знания и в оставшиеся годы жиз-
ни посвятил себя написанию «Диагноза нашего времени»
(«Diagnosis of Our Time») и разработке социологии социального
планирования и социальной реконструкции.
Его произведения английского периода (как и некоторые из
работ, предшествующие эмиграции) резко отличаются от ран-
них сочинений. В прошлом беспристрастный ученый со слабы-
ми левыми симпатиями, сейчас он занимает четкую позицию.
Маннгейм теперь пишет как человек преследуемый. Нарастав-
шая волна фашизма угрожала поглотить всю Европу, и Манн-
гейм понимал, что ученому больше не подобает пребывать в
1 Berlin I. Four Essays on Liberty. N. Y., 1969.
332
Карл Маннгейм
своей академической башне, когда цивилизации грозит погру-
жение в пучину фашизма.
«Диагноз» Маннгейма начинается с утверждения, что совре-
менный кризис цивилизации можно проследить, связав его с
процессом «фундаментальной демократизации». Тогда как в
прежние времена элитам удавалось удерживать широкие массы
людей от активного участия в политических делах, теперь эта их
монополия разрушилась. «Сегодня растущее число социальных
групп стремится добиться своей доли участия в социальном и
политическом управлении и требует, чтобы их собственные ин-
тересы также были представлены. Тот факт, что эти социальные
группы происходят из интеллектуально неразвитых мас^, состав-
ляет угрозу элитам, которые прежде стремились удержать массы
на низком интеллектуальном уровне»1. Но такой подъём масс не
является угрозой только одним элитам. В той мере, насколько
эти массы, претендующие быть услышанными на политической
сцене, приводятся в движение нерациональными побуждениями
и эмоциями, они угрожают всему обществу. Общество, в кото-
ром рациональные обычаи мыслить распределены неравномер-
но, обязательно будет неустойчивым1 2. Оно, вероятно, может
оказаться охваченным протестными движениями неорганизо-
ванных и иррациональных масс, если не будут разработаны но-
вые сдерживающие средства контроля, чтобы направить в нуж-
ное русло и ограничить эту волну иррациональности, которая
рождается из самых глубин массового общества. Прежние элиты
утратили свое влияние, они больше не способны руководить, в
то время как общество становится все более взаимозависимым,
рационализированным, а следовательно, требующим лидерства.
В организационных структурах массового общества функ-
циональная рациональность (functional rationality), т. е. органи-
зация последовательности действий таким образом, чтобы они
очень хорошо просчитывались и были эффективными, сделала
большие успехи. Но этот процесс в то же время привел к сопут-
ствующему ему упадку сущностной рациональности (substantial
rationality), т. е. «мыслительных действий, раскрывающих пони-
мающее проникновение в сущность взаимосвязей явлений»3.
1 Mannheim К. Man and Society in an Age of Reconstruction. L., 1940.
P. 25.
2 Ibid. P. 46.
3 Ibid. P. 53.
Творческое наследие
333
«Чем более индустриализованным является общество, и чем бо-
лее развитым будет в нем разделение труда и его организация,
тем шире будет сфера человеческой деятельности, которая ста-
нет функционально рациональной, а следовательно, измеримой
заранее»1. Но с такой все возрастающей регламентацией общест-
ва увеличиваются возможности для проявления сущностно ир-
рационального поведения людей, которые стремятся избежать
сковывающего ритма организованной и рационализированной
жизни. Сложный мир современной функциональной рацио-
нальности представляется чуждым и непонятным простому че-
ловеку, особенно во время кризиса, когда «рационализирован-
ный механизм социальной жизни разрушается»1 2. Люди тогда ис-
пытывают состояние «внушенной страхом беспомощности...
Подобно тому, как природа была непонятной для первобытного
человека, и его внутренние чувства тревоги рождались из не-
предсказуемости сил природы, так и для современного человека,
являющегося продуктом индустриального общества, непредска-
зуемость сил, действующих в социальной системе, в которой он
живет, с ее экономическими кризисами, инфляцией и т. д., ста-
новится источником столь же всепроникающих страхов»3.
Паллиативные меры, изобретаемые старыми элитами, уже
больше не могут ослабить страхи и паническое состояние масс
людей. Следовательно, только полностью реконструированная
система, такая, которая больше не полагается на некоордини-
рованные действия индивидов, удерживаемых вместе силами
рынка, но опирается на осознанное планирование, может наде-
яться, что ей удастся спасти западную цивилизацию. Современ-
ный кризис требует развития нового социального стиля мышле-
ния, который вновь позволит «содержательной рациональности»
решающим образом влиять на дела людей. Только на уровне
«планируемого мышления» социальный мир может быть подчи-
нен упорядочивающему контролю демократического государст-
венного устройства. Потребуется, по крайней мере, полная пе-
рестройка человеческого мышления и человеческой воли. Там,
где Провидение не оправдало ожиданий и привело нас в наше
современное трудное состояние, заменить его должно демокра-
тическое планирование. «Все мы теперь знаем, что из этой вой-
1 Mannheim К. Man and Society in an Age of Reconstruction. P. 55.
2 Ibid. P. 59.
3 Ibid.
334
Карл Маннгейм
ны нет возврата к общественному порядку невмешательства
(laissez faire), что сама война является творцом скрытого перево-
рота, подготовив путь к новому планируемому порядку»1. \
Демократическое планирование, по мнению Маннгейма, это
отнюдь не только экономическое планирование. Планирование
должно вести к полной социальной реконструкции, например,
к реинтеграции людей в осмысленные ими (meaningful) группы.
«Огромная психологическая и социологическая проблема буду-
щего состоит в том... как организовать «неосмысленные» массы
и толпы в различные формы групп»1 2. Должно планироваться не
только материальное благосостояние людей будущего, но даже
и их духовное благополучие больше не может быть предоставле-
но воле случая. Вот почему Маннгейм, будучи принципиальным
агностиком, тем не менее, готов был выступать за возрождение
религии как защиты от дезинтеграции. Вот почему теперь он
возлагал на христианскую церковь задачу преодоления тенден-
ции к ослаблению моральных ценностей как наследия общества
невмешательства. Социолог должен понимать, «что по многим
причинам существует необходимость в духовной силе, способ-
ной объединить людей»3. «В прежние времена религия была ста-
билизирующим фактором, сегодня в переходный период мы
вновь обращаемся к ней за помощью»4.
Все, что помогает реинтегрировать людей и восстановить
почти разрушенный гГорядок, необходимо теперь воссоздать.
«Воспитание, образование взрослых, социальная работа, суды
по делам несовершеннолетних, клиники реабилитации детей,
воспитание родителей — вот перечень некоторых институтов,
старых и новых, которые являются инструментами в наших ру-
ках... Религиозные группы, локальные, возрастные группы бу-
дут разрабатывать разли.чные подходы к ценностям, но важно
устранить это расхождение при помощи координации и опре-
деленного примирения ценностных подходов, которые завер-
шатся коллективно согласованной ценностной политикой, без
которой не может выжить ни одно общество»5.
1 Mannheim К. Diagnosis of Our Time. L., 1943. P. 38.
2 Ibid. P. 93.
3 Mannheim K. Freedom, Power and Democratic Planning. N. Y., 1950.
P. 312.
4 Ibid. P. 313.
5 Mannheim K. Diagnosis of Our Time. P. 29.
Творческое наследие
335
Маннгейм считал, что в планируемом обществе будущего
выбор лидеров не может быть предоставлен воле случая. «Со-
временная трансформация нерегулируемого общества группо-
вой и индивидуальной конкуренции в планируемое общество
будет иметь своим результатом все более упорядоченные мето-
ды выбора лидеров. Вместо того, чтобы считать само собой ра-
зумеющимся, что свободная конкуренция выведет нужного,
наиболее подходящего человека на вершину власти, научный
выбор обеспечивает метод отбора, более строго соответствую-
щего способностям и заслугам... Несомненно, что эти пока еще
во многом экспериментальные методы обещают стать эффек-
тивными инструментами выбора лидеров»1.
Маннгейм старался постоянно подчеркивать то, что избран-
ная научная элита социальных преобразователей (planners), со-
циологи нового типа и духовные лидеры должны всегда прояв-
лять отзывчивость к другим членам общества и не должны под-
даваться искушению навязывать свою волю целому обществу.
Но именно столь часто повторяемое утверждение, что социаль-
ное планирование, осуществляемое элитой, и демократический
процесс не являются несовместимыми, сформулировано у
Маннгейма, к сожалению, нечетко. По-видимому, он на самом
деле никогда не сталкивался с вопросом о том, кто защищает
стражей порядка и кто составляет планы преобразователей. Он
имел обыкновение избегать спорного вопроса, используя рас-
плывчатые формулировки, которые часто обходили реальные
проблемы. Маннгейм проводил различие между тем, что он на-
зывал деспотической властью (arbitrary power), и функциональ-
ной властью (functional power). Он утверждал, что в здоровом об-
ществе будущего деспотическая власть исчезнет. «Наша пробле-
ма состоит в том, как добиться контроля над различными
центрами деспотической власти, как скоординировать и объеди-
нить их во всеобъемлющую структуру, как постепенно приучить
их служить всему обществу»1 2. Но то, что может быть функцио-
нальной властью для некоторых, может оказаться деспотической
властью для других. Все зависит от конкретного контекста.
Маннгейм был глубоко привержен демократическим ценно-
стям. Однако нельзя избавиться от ощущения, что некоторые
из средств, которые он предлагал преобразователям для ожив-
ления демократии, обладают потенциальной возможностью
1 Mannheim К. Freedom, Power and Democratic Planning. P. 95—96.
2 Ibid. P. 69.
336
Карл Маннгейм
«убить больного». Он хотел «воспитать индивида в духе его не-
зависимости от массовых эмоций»1. Но он считал, что для того,
чтобы эта цель была достигнута, «необходима осознанная по-
пытка, направленная на перестройку общества, упорядочение и
согласованность действий разобщенных личностей. В процессе
этой осознанной реинтеграции важную роль может играть про-
паганда. Ибо правильно понятая пропаганда не обязательно
предполагает внушение ошибочных убеждений. Она служит
наиболее успешным средством управления порывами и устрем-
лениями, которые еще не укоренились в тех социальных груп-
пах, в которых мы живем. Она является одновременно простей-
шим и самым безболезненным средством реинтеграции»1 2.
Произведения Маннгейма английского периода не^ыдержа-
ли испытания временем именно потому, что они были написа-
ны слишком преждевременно3. В то время он старался решить
многие проблемы, которые до сих пор стоят Перед теми, кто
хочет создать планируемое общество, защищающее демократи-
ческие права и гражданские прерогативы. Но его формулиров-
ки кажутся нечеткими из-за влияния времени, в которое он их
излагал. Предвещаемый им синтез идеи планирования и демо-
кратии, управления и ответственности, научного руководства и
саморегулирования оказался, при внимательном рассмотрении,
во многом предметом словесного согласования. Все эти про-
блемы до сих пор остаются нерешенными. И даже если совре-
менный читатель и сйожет извлечь пользу из некоторых поло-
жений Маннгейма, объясняющих причины наших сегодняшних
трудностей, а его социологическое воображение и может быть
привлечено блестящим разграничением функциональной и
сущностной рациональности, он, тем не менее, уходит от этих
работ с чувством разочарования.
Безусловно, беспорядки и волнения того времени требовали
радикального переустройства, но страстное стремление к по-
рядку, которое воодушевляло Маннгейма в английский период
жизни, втягивало его в состояние опасной близости с тенью
Конта. Социолог с явно выраженной социально-политической
позицией почти не сопротивлялся демонам, впервые вызван-
ным к жизни духовным наследником К. А. Сен-Симона.
1 Mannheim К. Man and Society in an Age of Reconstruction. P. 359.
2 Ibid.
3 Cm.: Remmling G. Ж Wissenssoziologie und Gesellschaftsplanung: Das
Werk Karl Mannheims. Dortmund, 1968.
Два периода жизни
337
ДВА ПЕРИОДА ЖИЗНИ
Карл Маннгейм родился в Будапеште 27 марта 1893 г. и был
единственным сыном отца — венгерского еврея и матери — не-
мецкой еврейки. Его родители были солидными, хотя отнюдь
не богатыми представителями среднего класса. Юный Манн-
гейм посещал Будапештскую гуманитарную гимназию, а затем
изучал философию в местном университете. Вскоре после этого
он отправился в Германию, где в период с 1912 по 1913 г. учил-
ся у Зиммеля в Берлине. Но именно ситуация в его родном Бу-
дапеште оказалась решающей для его последующего культурно-
го и политического интеллектуального развития1.
Уже в очень молодом возрасте Карл Маннгейм стал актив-
ным членом небольшой, но исключительно четко идентифици-
рованной группы будапештских интеллектуалов. Большая часть
этих людей были, как и он, евреями. Эти интеллектуалы в не-
котором отношении походили на русскую интеллигенцию пре-
дыдущего века. Подобно последней, они во многом были людь-
ми, не испытывавшими прочной привязанности к какому-либо
слою или классу своего общества. Они сознавали свою изоли-
рованность и с чувством ущемленности или же с гордостью
воспринимали свою маргинальность.
БУДАПЕШТСКИЙ ПЕРИОД
Поражение революции 1848 г. и Австро-венгерский договор
привели к созданию в Венгрии общества и государственного
устройства, которое казалось процветающим и прочным, но
страдало от глубоких внутренних противоречий. Венгерское го-
сударство управлялось элитарной прослойкой космополитиче-
ской аристократии, культивирующей в своем образе жизни
стиль рафинированной изысканности, ставший возможным
1 Описание раннего венгерского окружения Маннгейма во многом
основано на подробном исследовании Давида Кеттлера (см.: Kettler D.
Marxismus und Kultur. Neuwied; Berlin, 1967), а также рукописи того же
автора, посвященной творчеству Маннгейма. Источником послужила
также книга Золтана Хорвата о венгерских интеллектуалах предвоен-
ного времени (см.: Horvath Z Die Jahrhundertwcndc in Ungarn. Neuwied;
Berlin, 1966). См. также: Watnick M. Soviet Survey. 1958. January-
March. 1958. April—June. 1958. July—September. 1959. January—March.
338
Карл Маннгейм
лишь благодаря доходам от их огромных земельных владений.
Они стремились ориентироваться в большей степей^ на Вену,
нежели на все еще достаточно провинциальный Будапешт. Ап-
парат управления находился преимущественно в руках предста-
вителей ограниченного, шовинистически настроенного обед-
невшего мелкопоместного дворянства, которое ненавидело со-
временный образ мыслей и прогрессивные новшества и
управляло крестьянством в союзе с церковью. Крестьянство,
представлявшее основную массу населения, было экономиче-
ски угнетенным, неграмотным, политически бесправным и по-
корным. Даже после избирательных реформ 1913 г. менее од-
ной трети мужского населения получило право голоса. Около
половины населения не были венграми по происхождению и
относительно пассивно сопротивлялись усилиям правящих сло-
ев заставить их впитать и усвоить культуру мадьяр и интегриро-
ваться в венгерское «национальное государство». Промышлен-
ный рабочий класс, хотя и сформировавшийся на рубеже ве-
ков, был все еще сравнительно малочислен. К началу 1900 г. в
населении, насчитывавшем 18 млн человек, только 300 тыс. со-
ставляли промышленные рабочие, и только 70 тыс. из них к
1905 г. объединились в профсоюзы.
Связь высших слоев с крестьянством была очень слабой, а
политическая и общественная жизнь столицы отрезана от окру-
жающих аграрных районов. Будапешт был единственным боль-
шим городом с процветающим и относительно образованным
средним классом. Средний класс, однако, был в значительной
степени еврейским по происхождению; никакой «националь-
ной» буржуазии не существовало вплоть до начала Первой ми-
ровой войны. Еврейский средний класс в Будапеште был осво-
божден от правовой недееспособности только в 1860 г. Изоли-
рованный от других слоев общества и ощущающий себя
островом в море небуржуазных классов, он не имел развитого
политического самосознания. Он стремился не раздражать пра-
вящую аристократию и дворянство и фактически не противо-
действовал усилению венгерского шовинизма при помощи га-
зет и других средств коммуникации, которые в основном нахо-
дились под его контролем. Удовлетворенный возможностью
управлять и владеть, главным образом, банковским делом и
торговлей, он всегда был готов демонстрировать свою лояль-
ность существующим властям.
Два периода жизни
339
Вплоть до 1890 г. малочисленная интеллигенция столицы во
многом принимала господствующий порядок вещей. Академи-
ческие круги в очень слабой мере сознавали себя частью суще-
ствующего истеблишмента и защищали свои культурные при-
вилегии. Но приблизительно к рубежу века культурная обста-
новка резко изменилась. Одновременно возникли различные
виды современных идейных течений и появилось огромное
разнообразие интеллектуальных доктрин нонконформистского
толка. Модернистские и реформистские идеи затопили куль-
турное пространство в научных областях, в музыке, в изобрази-
тельных искусствах, в литературе и поглотили степенных хра-
нителей традиций. Некоторые из молодых интеллектуалов, вы-
двинувшихся теперь на передний план, происходили из
умеренно либерального крыла обедневшего мелкопоместного
дворянства, другие были вовлечены в их число через «Социаль-
ное католическое движение» («Social Catholic») реформаторски
настроенного духовенства и мирян, большая часть которых бы-
ли сыновьями и дочерьми еврейского среднего класса.
Что же касается политических и социальных отраслей, нова-
торская молодая интеллигенция сконцентрировалась в Общест-
ве социальных наук и его журнале «Двадцатый век». Общество
финансировало в числе прочих переводы работ Герберта Спен-
сера, Лестера Уорда, Бенджамина Кидда, Карла Каутского и
Густава Ратценхофера. Находясь под сильным влиянием идей
Конта и Спенсера, оно во многом походило на английское Фа-
бианское общество или американское Прогрессивное движе-
ние. Оно выступало за проведение рациональной и научно
обоснованной политики. Хотя и программно приверженное де-
мократии, оно было слишком слабо связано и с крестьянством,
и с медленно нарождающимся рабочим классом и его предста-
вителями в Социал-демократической партии. Кроме того, ярко
выраженный венгерский национальный дух, который, по-види-
мому, был столь же силен среди недавно ассимилированных
еврейских интеллектуалов, как и среди их венгерских собрать-
ев, делал их всех не способными к установлению контакта с на-
циональными меньшинствами. И в результате эти интеллектуа-
лы оставались изолированными, в чем-то избирательными в
своей ориентации и обреченными на политическое бессилие.
Золтан Хорват, повествуя об истории создания и деятельности
общества, пишет: «В прогрессивных интеллектуальных движе-
ниях всегда встречаются одни и те же имена; движение всегда
23 - 5470
340
Карл Маннгейм
ограничено одной и той же тонкой прослойкой, незначитель-
ным числом интеллектуалов, объединившихся вокруг радикаль-
ной социологии»1.
С передовыми интеллектуалами Общества социальных наук
многими идеологическими и личными узами была связана и
особая ложа франкмасонов, возникшая несколькими годами
позже. Эта ложа была создана в честь венгерского революцио-
нера Игнаца Мартиновича, и среди ее членов находились мно-
гие ведущие социал-реформаторы и некоторые духовные лиде-
ры Социал-демократической партии. Эта ложа в свою очередь
сыграла важную роль в создании студенческого общества «Кру-
жок Галилея», где молодые реформистски настроенные студен-
ты впервые поглощали прогрессивную литературу и знакоми-
лись с передовой философией Джеймса и позитивизмом
Р. Авенариуса и Э. Маха. Именно в этой интеллектуальной сре-
де и развивалось мировоззрение молодого Маннгейма перед
тем, как он отправился в Германию в 1912 г., и снова после его
короткого возвращения незадолго до начала войны.
В первые годы войны условия в Будапеште не сильно изме-
нились. Большинство богатых или образованных молодых лю-
дей было освобождено от военной службы. Преподавание в
университете, а также лекции и дискуссии, проводившиеся в
Обществе социальных наук, продолжались, как и прежде. По-
литические интересы большинства интеллектуалов оставались
строго ограниченными; пробуждение произошло лишь после
русской революции.
Перед началом Венгерской революции 1918 г. появилась
еще одна группа интеллектуалов, которая, хотя и еще более не-
многочисленная по сравнению с объединившейся вокруг Об-
щества социальных наук, оказала решающее влияние на после-
дующую венгерскую культурную историю и на развитие взгля-
дов Карла Маннгейма. Это была дискуссионная группа,
руководимая Георгом Лукачем, который возвратился в Буда-
пешт из Гейдельберга в 1915 г. Хотя ему был тогда всего 31 год,
он успел составить себе имя как литературный критик и автор
работ по эстетике на венгерском и немецком языках. Он был
близок с М. Вебером и был отмечен высокой похвалой Зимме-
ля. Его философская ориентация в это время следовала тради-
ции немецкого идеализма и историцизма, хотя он был также
1 Horvath Z. Op. cit. Р. 353.
Два периода жизни
341
хорошо сведущ в области немецкого мистицизма и виталисти-
ческой философии. Политические интересы были тогда ему чу-
жды. Лукач организовал еженедельные встречи дискуссионной
группы, которая в течение трех лет собиралась каждое воскре-
сенье в доме его друга и почитателя, писателя Белы Балача.
Карл Маннгейм, так же как и историк искусств Арнольд Хаузер
и другие молодые интеллектуалы, в свои 20—30 лет стал посто-
янным членом данной группы. Хотя все они причисляли себя к
«левым», вряд ли их интересовала какая-либо политика; если
они и отрицали капиталистическую цивилизацию, все это со-
вершалось во имя Высшего Духа и идеализма, а не во имя со-
циализма. В 1917 г. эта группа начала проводить лекции и се-
минары под названием «Независимая школа гуманитарных на-
ук» с акцентом на идеалистическую немецкую философию в
противовес позитивизму Общества социальных наук.
Общая ориентация группы Лукача четко представлена в лек-
ции Карла Маннгейма, озаглавленной «Душа и культура» («The
Soul and Culture»), прочитанной им в конце 1917 г., и в про-
граммном изложении целей группы, опубликованном в 1918 г.
вместе с лекцией Маннгейма. Во введении утверждалось, что
наступило время для «пробуждения духовности» и что «евро-
пейская культура отказывается теперь от позитивизма XIX века
и возвращается к метафизическому идеализму». В своей лекции
Маннгейм утверждал, что марксистская социология и натура-
лизм — это прошлое, и призывал возвратиться к Ф. М. Досто-
евскому и С. Кьеркегору, а также к Канту и М. Эккарту. На со-
держание лекции Маннгейма решающее влияние оказали фи-
лософия Зиммеля и особенно его анализ «Трагедии культуры».
Он говорил как выразитель дум нового поколения, которое, не
соглашаясь более с социальным учением предшественников с
его оптимистическим прогрессивизмом и позитивизмом, иска-
ло новой духовной пищи. Новое поколение, считал Маннгейм,
нуждалось в обновлении человеческой культуры, утверждении
величия человеческого духа и спасении человеческой души от
материалистических, позитивистских и сциентистских оков.
Противостояние между группой социологов-реформистов,
которые собрались в Общество социальных наук, и молодыми
поборниками Духа и идеализма, сплотившимися вокруг Лука-
ча, не следует преувеличивать. До некоторой степени это была
«семейная ссора» между интеллектуалами, сознававшими свою
позицию меньшинства и маргинальность, что и привлекало их
23*
342
Карл Маннгейм
друг к другу, хотя между ними и было множество доктриналь-
ных разногласий. Маннгейм, несмотря на свои вновь обретен-
ные пристрастия, продолжал посещать собрания Общества и
оставался членом Ложи Мартиновича. О лекциях и семинарах
новой группы Лукача объявляли в помещениях для заседаний
Общества, а одна из ведущих членов группы Лукача, поэтесса
Анна Лежнаи, стала женой вдохновителя прогрессивных соци-
альных ученых Оскара Яци.
Их пути разошлись только тогда, когда разразилась Венгер-
ская революция. Члены Общества стали интеллектуальным оп-
лотом республиканского и умеренно социалистического режима
Карольи, который пришел к власти после революционного пере-
ворота 31 октября 1918 г. Участники кружка Лукача игради очень
незначительную роль на этой начальной стадии революции. Но в
декабре 1918 г. Лукач, к великому удивлению его друзей, стал
членом вновь образованной коммунистической партии. Вскоре
его примеру последовал и ряд других участников его кружка.
В то время как члены Общества в основном принадлежали к
числу умеренных революционеров, аполитичный прежде кру-
жок Лукача внезапно, когда 21 марта 1919 г. в стране была про-
возглашена Венгерская советская республика, стал сторонником
советского режима. Значительное число преподавателей Незави-
симой школы гуманитарных наук, обратившись к революции,
отказались от своей приверженности Высшему Духу, а около 50
ее слушателей стали членами коммунистической партии.
Когда советский режим в апреле 1919 г. произвел реоргани-
зацию Будапештского университета, почти все, кто был актив-
ным в Независимой школе, получили должности или кафедры
в университете. Маннгейм и Хаузер никогда не вступали в пар-
тию, как это сделал их духовный наставник, но оба они препо-
давали и философию, и теорию литературы в реорганизован-
ном университете. Тем не менее Маннгейм и Лежнаи сделали
попытку сохранить группу, которую Лукач создал, а теперь по-
кинул.
Недолговечный коммунистический режим рухнул в начале
июля 1919 г. Ему так и не удалось получить поддержку среди
крестьян или же надежно защитить интересы сельских жите-
лей; не добился он успеха и в перестройке промышленности и
торговли в провинциальных городах и в столице. Союзные дер-
жавы были полны решимости разрушить режим, а прежние
правящие слои предпочитали униженную и урезанную Венгрию
Два периода жизни
343
той, которой руководил бы Бела Кун и его революционный
авангард. Маннгейм и все другие интеллектуалы, поддерживав-
шие советский режим, пусть даже и косвенно, вынуждены бы-
ли бежать от белого террора.
В период своей последующей академической карьеры в Гер-
мании Маннгейм, по-видимому, сознательно старался избегать
участия в политических событиях. Тем не менее заслуживает
внимания тот факт, что его первым появлением перед ученой
публикой Германии было опубликование критического обзора
книги его друга и бывшего наставника Георга Лукача. Он про-
должал считать себя левым, проявлял определенную симпатию
к немецкому рабочему движению и был связан дружескими от-
ношениями с интеллектуалами-социалистами, и в их числе с
Паулем Тиллихом и Эмилем Ледерером1. Но в течение почти
10 последующих лет Маннгейм поддерживал свои академиче-
ские связи и стремился почти исключительно к академической
карьере. Он продолжал занятия во Фрайбургском университете,
где посещал лекции М. Хайдеггера, а также в Гейдельберге. По-
добно тому, как Зиммель ранее повлиял на его мировоззрение
во время лекции в Берлинском университете, так и теперь в
Гейдельберге, можно полагать, что наиболее сильное влияние
на него оказал А. Вебер. Маннгейм теперь работал в качестве
частного ученого (Privatgelehrte), живя на средства своей семьи.
Он подвергся влиянию различных течений мысли, оспаривав-
ших тогда первенство в лихорадочной интеллектуальной атмо-
сфере Германии 20-х гг. — неокантианцев, особенно Г. Риккер-
га, а также феноменологии Э. Гуссерля. Иногда, казалось,
он проявлял интерес к философии жизни (Lebensphilosophie) и
другим антирационалистическим направлениям, но преиму-
щественно он колебался между склонностью воспринять хо-
лодную критическую позицию Риккерта и попыткой создать
всеобъемлющую синтезирующую систему в духе Гегеля или
Маркса.
В первые годы в послевоенной Германии Маннгейм считал
себя скорее философом, чем социальным ученым. Его доктор-
ская диссертация «Структурный анализ теории познания»
(«Structural Analysis of Epistemology»)1 2, опубликованная в 1922 г.,
до сих пор считается вкладом в философский анализ познания.
1 Paul Kecskemeti, частное сообщение. 1969. 11 марта.
2 См.: Mannheim К. Essays on Sociology and Social Psychology. Chap. I.
344
Карл Маннгейм
Но скоро социологические интересы стали преобладать в миро-
восприятии Маннгейма, отчасти благодаря влиянию А. Вебера и
Шелера. Его конкурсная работа на замещение должности пре-
подавателя «Консервативное мышление»1, опубликованная пя-
тью годами позже, является социологическим трактатом.
В 1925 г. Маннгейм был назначен приват-доцентом (вне-
штатным преподавателем) в Гейдельбергском университете.
Два года спустя он, в качестве преемника Франца Оппенгейме-
ра, был назначен профессором социологии во Франкфуртском
университете. В 1925 г. он женился на Юлишке Ланг — психо-
логе, его соученице в Будапештском и Гейдельбергском уни-
верситетах, происходившей, как и он, из венгерской семьи,
очень похожей на его собственную. Интерес Маннгейма к пси-
хологии и психоанализу был главным образом внушая ему же-
ной, с которой он самым тесным образом сотрудничал.
Франкфуртский университет, где Маннгейм преподавал
вплоть до того, как был вынужден эмигрировать в Англию в
1933 г., был одним из центров либерализма в Германии. Создан-
ный первоначально на частные средства и, следовательно, менее
зависимый от государственной поддержки, он был рупором ли-
беральных и даже радикальных идей в 20-е — начале 30-х гг. (че-
рез несколько лет после приезда туда Маннгейма Макс Хоркхай-
мер создал в том же самом университете свой Институт социаль-
ных исследований). Немногое известно о годах пребывания
Маннгейма во Франкфурте, кроме лишь того, что он был вдох-
новенным лектором, привлекавшим и воодушевлявшим студен-
тов. Если судить по его интеллектуальной продукции — шедевру
«Идеология и утопия» и другим работам, составляющим серьез-
ный вклад в социологию знания, написанным во Франкфур-
те, — это были относительно безоблачные годы для Маннгейма,
даже несмотря на то, что*к концу этого периода такое безоблач-
ное существование было омрачено появлением нацизма.
АНГЛИЙСКИЙ ПЕРИОД
Переезд К. Маннгейма в Англию в 1933 г., где он читал лек-
ции в Лондонском институте экономики, а позднее стал про-
фессором педагогики в Лондонском университете, открывает
совершенно новую страницу в его жизни. Эмиграция из Венг-
1 См.: Mannheim К. Essays on Sociology and Social Psychology. Chap. I.
Два периода жизни
345
рии в Германию прошла относительно безболезненно. Не по-
требовалось никакой языковой адаптации, и Маннгейм уже
был полноправным и активным участником немецкой культур-
ной жизни. Эмиграция в Англию была событием совершенно
иного рода. Маннгейм теперь оказался чужаком в культуре и
обществе, которые были во многом для него terra incognita. Это
требовало серьезной перестройки и адаптации: необходимости
открыть для себя совершенно новую аудиторию и приложить
усилия к изменению самого себя.
Изменение, происшедшее в образе мыслей Маннгейма, дей-
ствительно было столь глубоким и решающим, что можно гово-
рить о резком разрыве между «немецким» и «английским»
Маннгеймом. Новое интеллектуальное окружение, в котором
он теперь находился, заставило его решающим образом сме-
стить акцент внимания и основных интересов. Он почти пол-
ностью оставил социологию знания и посвятил себя целиком
разработке социологии демократического планирования и со-
циальной реконструкции. Немного упрощая, можно утвер-
ждать, что в то время как творчество Маннгейма в немецкий
период находилось под сенью Гегеля и Маркса и было сосредо-
точено на проблемах социального и интеллектуального измене-
ния, в английский период его творчество развивалось под се-
нью Дюркгейма. Дж. Флауд, очевидно, была совершенно права,
когда писала, что теперь он выступал «как утопист консерва-
тивной ориентации», стремящийся обеспечить безопасность
интегрированного общества, основанного на общих нравствен-
i ных устоях, прививаемых воспитанием. Маннгейм был радика-
лом, но его радикализм родился из глубокого консерватизма.
Он жаждал стабильности. Он стремился к свободе... но свобода
невозможна в обществе, в котором нарушен порядок. Измене-
ние, социальная реконструкция поэтому неизбежны»1. Есть ос-
нование полагать (и это также отмечала Флауд), что в самом
конце жизни, в 1947 г., Маннгейм испытал влияние не только
Дюркгейма, но и его великого французского предшественника
Конта. «Теперь он, — пишет Флауд, — в манере, напоминаю-
щей Конта, считал, что социология сможет вдохнуть в теоло-
гию дух новой социальной религии — демократии»1 2.
1 Floud J. Karl Mannheim // The Founding Fathers of Social Science /
Ed. by T. Raison. Harmondsworth, 1969. P. 204.
2 Ibid. P. 213.
346
Карл Маннгейм
Новые интересы Маннгейма значительно укрепились, благо-
даря ряду знакомств и друзей, которых он приобрел в Лондоне.
Очевидно, что признанное социологическое сообщество Лон-
донского института никогда не принимало его слишком благо-
склонно. Зато он установил близкие отношения с весьма при-
мечательной группой в основном религиозно настроенных
людей, принципиально придерживающихся консервативных
позиций, которые выступали под названием «Moot» (Собрание
свободных граждан для обсуждения дел общины) и ежеквар-
тально встречались для обсуждения проблем веры и возможной
роли религии в планируемом обществе будущего. К числу вид-
ных членов группы принадлежали: Томас С. Элиот, Дж. Миддл-
тон Мури, Алекс Видлер, выдающийся богослов ангдцканской
церкви и историк, ставший затем настоятелем Виндзорского со-
бора, Джозеф Олдхэм, энергичный английский социальный ре-
форматор, и другие известные литераторы и университетские
профессора, а также высшие государственные чиновники и бо-
гословы1. Именно перед этой группой Маннгейм выступил со
своим пространным докладом «К новой социальной филосо-
фии. Вызов социолога христианским мыслителям» («Towards
a New Social Philosophy: A Challenge to Christian Thinkers by
a Sociologist»)1 2.
Поскольку Маннгейм уделял все большее внимание пробле-
мам воспитания как средству, обеспечивающему подход к ре-
конструкции общества, он завязал связи со многими реформа-
торами в области образования. Поддерживаемый сэром
Ф. Кларком, директором Института образования при Лондон-
ском университете, Маннгейм активно выступал с лекциями
перед различными группами, заинтересованными в реформи-
ровании образования. Эти лекции, которые затем были объеди-
нены под общим названйем «Диагноз нашего времени», чита-
лись им перед самыми различными, очень непохожими аудито-
риями. Особенно в годы войны Маннгейм намеренно и
совершенно осознанно стремился выйти за пределы чисто ака-
демических аудиторий, которыми он был почти полностью ог-
раничен в Германии. Он хотел добиться внимания тех лидеров
в сфере образования и тех государственных властей, которые,
1 См.: Shils Е. Karl Mannheim in International Encyclopedia of the So-
cial Sciences. N. Y., 1968.
2 Cm.: Mannheim K. Diagnosis of Our Time. P. 100—165.
Два периода жизни
347
как он полагал, приняли бы участие в создании планируемого
общества, которого он так жаждал.
Попытку Маннгейма выйти к более широкой аудитории,
чем профессиональные социологи, быть может, лучше всего
документально подтверждает серия книг, которую он опубли-
ковал в ведущем английском издательстве «Kegan Paul, Trench,
Trubner and Со» (позднее «Routledge and Kegan Paul») под ха-
рактерным заголовком «Международная библиотека по социо-
логии и социальной реконструкции» («International Library of
Sociology and Social Reconstruction»). Эта библиотека включила
большое число важных исследований в таких традиционных
областях, как «Социология религии», «Социология права»,
«Социология искусства», «Социология образования», «Социо-
логия семьи» и «Общая социология». Но она также содержала
разделы, посвященные «Экономическому планированию», «Го-
родскому и сельскому планированию», «Иностранным делам —
их социальным, политическим и экономическим основаниям»,
«Миграции и переселению», «Антропологии и колониальной
политике» и «Социологии и психологии современного кризи-
са». В дополнение к превосходным исследованиям по социоло-
гии, многие из которых принадлежали американским авторам
или были переводами работ авторов европейского континента,
библиотека также публиковала книги по важным и актуальным
вопросам, в том числе «План реконструкции», «Уязвимые мес-
та в новых средствах экономического контроля», «Модели ми-
ротворчества и созидательная мобилизация». «Международная
библиотека» Маннгейма была важным инструментом ознаком-
ления английской читающей публики со многими, прежде не-
доступными работами по социологии, тем самым он помог зна-
чительно расширить горизонты достаточно изолированного
английского социологического сообщества. Но и сама програм-
ма публикаций библиотеки в полной мере свидетельствует о
том, что Маннгейм намеревался добиться большего. Он хотел
внушить широкой публике, что социальные науки могут во
многом способствовать социальной реконструкции и упорядо-
ченному планированию социальных дел.
Маннгейм скончался 9 января 1947 г., вскоре после оконча-
ния войны. Бесполезно рассуждать о том, отказался бы он от
своей активной позиции после того, как факторы давления на
международной арене были до некоторой степени устранены, и
сосредоточил ли бы вновь свою творческую деятельность на
348
Карл Маннгейм
анализе и диагнозе ситуации, а не просто на общих рекоменда-
циях. Как бы то ни было, большую часть своей богатой созида-
тельной энергии в годы жизни в Англии он потратил на неуто-
мимые попытки подготовить для своей приемной родины та-
кой образ жизни, который послевоенное «общество всеобщего
благоденствия» сумело институционализировать с тех пор лишь
частично. Хотя результаты его социологического творчества
этого периода, по-видимому, нельзя поставить в один ряд с
творческими достижениями немецкого периода, о нем будут
вспоминать как об одном из творцов того посткапиталистиче-
ского общества, которое с тех пор распространилось за пределы
Англии и охватило большую часть западной цивилизации.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СРЕДА
Мировоззрение Маннгейма сформировалось под влиянием
многих интеллектуальных течений, впитало их все и постепен-
но приобрело собственные характерные очертания. Лишь не-
многие идейные, духовные и нравственные концепции от кон-
ца XIX в. до бурных лет Веймарской республики и англосак-
сонского мира 30-х гг. не отразились на той или иной стороне
мировоззрения Маннгейма. Он обладал исключительно вос-
приимчивым и приспосабливающимся интеллектом, способ-
ным обращать себе на пользу самые различные, явно противо-
речивые подходы к решению философских, культурных и со-
циологических проблем.
Родной Будапешт Маннгейма целиком находился под немец-
ким культурным влиянием. Поэтому идеи, которые он воспринял
в юности, были в большей или меньшей степени аналогичны тем,
с которыми сталкивался молодой интеллектуал всюду, где распро-
странялась немецкая культура. Хотя жизнь в Будапеште заметно
отличалась от той, что была в Берлине или Вене, содержание идей,
в атмосфере которых находился многообещающий молодой чело-
век в Будапеште, очень немногим отличалось от идейного опыта
современников в других центрах немецкой культуры.
В гимназические годы и, вероятно, в первые семестры в Бу-
дапештском университете Маннгейм был глубоко захвачен по-
током позитивистских и реформистских идей, которые владели
тогда «передовой» мыслью в Будапеште. И хотя в последующей
профессиональной карьере он и выступал резко против основ-
Интеллектуальная среда
349
ных аспектов этих направлений мысли, совершенно очевидно,
что он никогда не отказывался от них полностью.
Почти во всех его сочинениях под наслоениями культурного
критицизма можно обнаружить следы забытой науки о духе
(Geisteswissenschaft) и малопонятных гегелевских формулировок,
остатки позитивизма и оптимистического мелиоризма, влияние
которых Маннгейм испытал вначале вместе с реформистски на-
строенной интеллектуальной элитой предвоенного Будапешта.
Когда Маннгейм отправился в Берлин в свою первую учеб-
ную поездку за границу, на него, по-видимому, произвел боль-
шое впечатление Зиммель. Судя по опубликованным ранним со-
чинениям Маннгейма, совершенно очевидно, что влияние Зим-
меля — прямое, а затем и опосредованное через его друга
Лукача — на какое-то время преобладало в его мировосприятии.
И именно философские идеи Зиммеля, а не его формальная со-
циология, особенно поразили Маннгейма. К тому времени, ко-
гда оба они (Маннгейм и Лукач) познакомились с берлинским
философом и социологом, Зиммель уже расстался со своими со-
циологическими интересами и был занят главным образом со-
вершенствованием своего критического и пессимистического
анализа «трагедии [современной] культуры». Первая научная
статья Маннгейма, написанная на основе лекции «Душа и куль-
тура»1, которую он прочел в Будапеште во время войны, когда
ему было 24 года, несомненно, отмечена влиянием Зиммеля.
В частности, проводимое им различие между объективной и
субъективной культурой или между культурой, передаваемой
действующему в истории актору (historical actor), и его собствен-
ными идеями и идеалами, которые данный индивид стремится
реализовать, является чисто зиммелевским. В унисон с Зимме-
лем, Маннгейм здесь подчеркивал трагическое несоответствие
между индивидуальной душой и объективной культурой, в кото-
рой она существует. Тот, кто хочет созидать, обязан подчиняться
руководству объективной культуры, хотя такое подчинение спо-
собствует развитию неискренности, искаженному представле-
нию взглядов, подавляя душу чуждыми силами становящейся
все более автономной объективной культуры, которая связана с
душой не более, чем паразит с телом своего хозяина»1 2.
1 Немецкий перевод этой лекции включен в книгу: Karl Mannheim,
Wissenssoziologie / Ed. by К. H. Wolff. Neuwied; Berlin, 1964. P. 66—84.
2 Ibid. P. 74.
350
Карл Маннгейм
Хотя лекция, прочитанная в Будапеште, и пронизана зимме-
левским ощущением острого культурного кризиса — настроени-
ем, широко распространенным в годы, непосредственно предше-
ствовавшие войне, — в ней нет той скрытой безысходности, ко-
торую в этот период выражал Зиммель. Маннгейм, его молодой
ученик, осознающий этот кризис, по-прежнему стремился найти
из него выход, новую отправную точку. Даже если, писал он, объ-
ективная культура «окружает нас как огромный независимый Ле-
виафан»1, она не может развиваться и продолжать существовать
без участия в ней индивидов. И задача молодого поколения со-
стоит в том, чтобы в будущем активно прилагать усилия к куль-
турному возрождению, когда духовные порывы индивидов не бу-
дут уничтожены под давлением чуждых культурных ценностей.
Будапештская лекция Маннгейма пронизана духом идейно-
го брожения и смятения, который повлекла за собой война.
Подобно большинству европейских интеллигентов молодой
Маннгейм, очевидно, воспринимал войну как катастрофу таких
масштабов, что она вынуждает обратиться к новым идеалам.
Прежний оптимистический позитивизм оказался уже неадек-
ватным; ему не удалось объяснить или отвратить опасность
краха западной цивилизации, который война принесла с собой.
МАРКСИЗМ И ИСТОРИЦИЗМ
Вскоре после возвращения в Германию, последовавшего за
поражением Венгерской Советской революции, Маннгейм
вновь обратил свое внимание на марксизм. Но теперь это был
не тот уравновешенный, эволюционный и во многом позити-
вистский марксизм, каким его представлял Каутский, с кото-
рым Маннгейм впервые познакомился в довоенном Будапеште.
Новый марксизм, как излагал его Лукач, был действенным,
глубоко революционным и нацеленным на поддержку преобра-
зующего опыта. Под влиянием русской революции и ленин-
ской волюнтаристической интерпретации марксизма новое по-
коление молодых интеллигентов-марксистов, многие из кото-
рых принадлежали к «фронтовому поколению», в окопах
утратившему свои иллюзии, теперь стремилось всерьез воспри-
нять указание Маркса о том, что задача философа — не только
объяснить мир, но и изменить его.
1 Karl Mannheim, Wissenssoziologie / Ed. by К. H. Wolff. P. 84.
Интеллектуальная среда
351
Маннгейм, который скептически относился к требованиям
марксистской доктрины в ее реформистском виде, испытал глу-
бокое впечатление от революционного марксизма. Так никогда
и не став, подобно Лукачу, приверженцем коммунистической
партии, Маннгейм, тем не менее, во многом разделял марксист-
ский тезис о том, что революции предвещают конец эпохи гос-
подства буржуазии и возвышение пролетариата как решающего
творца истории. Хотя он не был склонен соглашаться с утвер-
ждением Лукача, что только пролетарское сознание «адекватно»
отражает действительность и что все другие классовые перспек-
тивы неизбежно подвержены идеологическим искажениям,
Маннгейм был расположен видеть в пролетарском классовом
сознании такую «перспективу», которая вследствие ее направ-
ленности в будущее, вероятно, является более «релевантной»,
чем буржуазное мышление, верное прошлому и настоящему по-
ложению вещей. И, однако, несмотря на всю привлекатель-
ность для него отдельных положений марксизма и то глубокое
влияние, которое он оказал на все его последующее мировос-
приятие, Маннгейм никогда не стал ортодоксальным марксис-
том. Основная причина была в том, что одновременно с мар-
ксизмом он испытал воздействие различных релятивистских
доктрин, выступающих в традициях немецкого историцизма, а
они подвергали сомнению претендующие на абсолютную исти-
ну заявления, исходящие из марксистского лагеря1.
Немецкий историцизм подчеркивал, что никакой продукт
человеческой культуры, ни одно значимое событие в человече-
ской истории не может быть понято, если его рассматривать во
вневременных и генерализующих рамках. Исходя из этого, че-
ловеческие мысли и действия ограничены временными грани-
цами и могут быть поняты только в их пределах. Историцизм
отстаивал позиции исторического релятивизма и подчеркивал,
что любую человеческую идею и любое человеческое действие
можно понять и оценить лишь в пределах их культурной матри-
цы. Историцизм своей отправной точкой избрал гегелевскую
холистическую философию культуры, согласно которой каждый
культурный продукт прошлого следует понимать в зависимости
1 Последующие страницы заимствованы из блестящего «Введения»
Пауля Кечксмети к работе Карла Маннгейма «Опыты по социологии
знания» (см.: Kecskemeti Р. Introduction // Mannheim К. Essays on the So-
ciology of Knowledge).
352
Карл Маннгейм
от той стадии в процессе постепенной самореализации объек-
тивного духа, которая была достигнута в конкретный момент
исторического времени. Но, отказавшись от утверждаемой Геге-
лем безусловности его понимания развития духа, реализуемого
в процессе человеческой истории, концепция историцизма, на-
пример, Дильтея и Трельча, лишь утверждала, что каждый пе-
риод в истории, не будучи по существу ни низшим, ни высшим
по отношению к другому, должен оцениваться по его собствен-
ным критериям и ценностям, а не исходя из критериев исследо-
вателя. Как только историк развил в себе способность поставить
себя в своем воображении в положение тех исторически дейст-
вующих лиц (акторов) и творцов культуры, которых он стремит-
ся понять, он окажется способным истолковать значимость и
сущность прошедших исторических периодов, раскрыт^ прису-
щее им особое величие и внесенный ими вклад и тем самым со-
хранить памятники прошлых культурных достижений.
Маннгейм во многом признавал наследие историцизма. Его
социологию знания можно рассматривать как продукт историче-
ского релятивизма, смягченного и трансформированного мар-
ксовым вниманием к опыту (Praxis) и дополненного его собст-
венным программным утверждением о том, что системы идей
следует рассматривать и понимать не только с позиции их авто-
номного и внутренне присущего им развития, но также и в соот-
ношении с занимаемым ими местом в социальных структурах.
Маннгейм был убежден, что современные-философы должны
считаться с историцизмом как с серьезным интеллектуальным
подходом, «подобно тому, как в Афинах Сократ был морально
обязан определить свою позицию по отношению к софистам»1.
Он был убежден, что «историцизм стал интеллектуальной силой
исключительной значимости. Такой принцип подхода к действи-
тельности не только подобно невидимой руке организует творче-
ские возможности наук о духе (Geisteswissenschaften), но также
проникает в повседневное мышление... Поэтому историцизм не
является всего лишь причудой или данью моде; это даже не тече-
ние мысли, но сама основа, на которой мы строим наши наблю-
дения явлений социально-культурной действительности»1 2.
Несмотря на такое солидное наследие, воспринятое Манн-
геймом, он превзошел школу историцизма; он взял за основу
1 Mannheim К. Essays on the Sociology of Knowledge. P. 84.
2 Ibid. P. 84—85.
Интеллектуальная среда
353
мировосприятия марксистскую идею о том, что образ мышле-
ния связан с образом действий, и установил те многочислен-
ные и разнообразные связи, которыми системы идей связаны с
опытом (Praxis) людей, занимающих определенное место в кон-
кретных социальных структурах. Маннгейм перешел от пони-
мания идей, как рождаемых только «изнутри» (from the inside),
к их трактовке, включающей внешнее воздействие факторов,
формируемых теми социальными структурами, в которые раз-
личным образом вовлечены носители идей.
ГЕШТАЛЬТПСИХОЛОГИИ, НЕОКАНТИАНСТВО
И ФЕНОМЕНОЛОГИЯ
Хотя Маннгейм выступал против стремления сторонников
историцизма объяснять происхождение идей в отрыве от соци-
альных условий и использовал марксизм в качестве инструмен-
та для рассмотрения идей как функционально зависимых от со-
циальной действительности, он также использовал и другие
концепции для подкрепления холистической и структурной на-
правленности своего мировосприятия. Большую пользу для себя
он извлек из развития гештальтпсихологии, которая отвергала
атомистический, поэлементный ассоциативизм (associationism)
прежней психологической доктрины и придавала особое значе-
ние структурным аспектам психологических явлений. Утвер-
ждение гештальтпсихологов, что отдельные элементы сознания
следует понимать в зависимости от целостных психических
структур, частью которых они являются, что образы возникают
только во взаимосвязи с той основой, на которой они воспри-
нимаются, оказалось для Маннгейма весьма полезным. Он ис-
пользовал это в исследовании исторических событий и культур-
ных явлений в зависимости от той исторической и структурной
основы, в которую они уходили своими корнями.
Синтезирующая и антиатомистическая направленность, ко-
торую Маннгейм воспринял в гештальтпсихологии, нашла от-
ражение и в новой концепции истории искусства. Например,
А. Ригль и М. Дворжак, отвергая позитивистский метод, пыта-
лись постигнуть смысл произведения искусства при помощи
синтезирующей интерпретации контекста данного историче-
ского периода и его культуры. Вместо рассмотрения изолиро-
ванных «воздействий» и мотиваций, эта новая концепция исто-
рии искусства стремилась проникнуть в смысл произведения,
354
Карл Маннгейм
во взаимосвязи с его включенностью в сложную систему сим-
волов и объектов. Многочисленные ссылки Маннгейма на это
новое направление в истории искусства, а также методы, при-
меняемые во многих его конкретных исследованиях, свидетель-
ствуют о воздействии этого критического направления в исто-
рии искусства на мировоззрение Маннгейма.
Как уже указывалось, большое влияние на Маннгейма оказал
его учитель А. Вебер, особенно его социология культуры и оцен-
ка роли интеллигенции. Что касается тех философских школ,
которые боролись за главенствующее положение в Германии в
20-е гг., то можно показать, что Маннгейм был обязан многим из
них, но не примкнул ни к одной. Кое-что он заимствует у нео-
кантианцев марбургской школы, особенно у Риккерта и Вин-
дельбанда, которые ранее повлияли на мировоззрение^- Вебера.
Маннгейм следовал им, отвергая методы естественных наук для
изучения культурных явлений, поскольку был убежден в их об-
щей точке зрения, что наука о природе (Naturwissenschaft) и нау-
ка о культуре (Kulturwissenschaft) должны пользоваться разными
методами, поскольку они имеют различные теоретические зада-
чи. И в особенности, введенное Риккертом понятие «ценностная
релевантность» (Werbeziehung), придаваемое им особое значение
тому обстоятельству, что историки склонны выбирать объект ис-
следований в соответствии со своими культурными ценностями,
произвело сильное впечатление на Маннгейма и наполнило все
его произведения духом перспективизма..Неокантианцев мар-
бургской школы и М. Вебера с его интерпретацией понятия цен-
ностной релевантности можно отнести к числу основоположни-
ков перспективистского направления мысли.
Маннгейм также обязан и феноменологии Гуссерля, не-
смотря на то, что последний был решительно настроен разру-
шить влияние доктрины'Канта, столь долго оказывавшей влия-
ние на развитие философской мысли в Германии. Маннгейма в
феноменологии Гуссерля привлекало не его стремление про-
никнуть в истинную сущность знания, идеальных математиче-
ских объектов, но в большей степени его подчеркивание интен-
циональности (направленности на объект) человеческого мыш-
ления. Гуссерль утверждал, что следует отказаться от резкого
отделения познающего (knower) и познанного (known), от пас-
сивного акта познания, характерного для многих концепций
современной философии. Гуссерль выступал в пользу активист-
ской концепции знания, согласно которой субъект знания
Интеллектуальная среда
355
предстает в качестве активно овладевающего объектами знания
посредством своих интенциональных действий. Сочетаясь раз-
личным образом с энергичной позицией, заимствованной у
Маркса, этот феноменологический акцент на активном взаимо-
действии субъекта и объекта познания во многом способство-
вал формированию социологии Маннгейма.
Строгая философия Гуссерля, сосредоточенная по существу
на философии математики — предмете во многом чуждом Манн-
гейму, — повлияла на него меньше, чем творчество одного из наи-
более одаренных, но в то же время и наиболее неустойчивых в
своих взглядах учеников Гуссерля — Макса Шелера. Шелер пы-
тался расширить сферу математических сущностей, исследуемую
Гуссерлем. Он утверждал, что к ценностям также можно подойти
феноменологически, и что феноменологический анализ спосо-
бен раскрыть существование вечных и непреложных ценностных
сущностей. Маннгейм отвергал такой специфический вариант
платонизма, но был заинтересован другим, на первый взгляд не
связанным с ним, аспектом творчества Шелера. В 1924 г. Шелер
опубликовал статью «Проблемы социологии знания», позднее
расширенную им в работе «Формы познания и общество» («Die
Wissenformen und die Gesellschaft»). В них Шелер пытался соеди-
нить учение Платона о неизменности мира ценностных сущно-
стей с всеобъемлющим релятивизмом. Он показывал, как группы
людей стремились, каждая своим социально и исторически обу-
словленным путем, постичь все аспекты вечной сферы ценност-
ных сущностей. Бесконечное многоообразие субъективных апри-
орных знаний, тот факт, что определенные группы или отдельные
личности в различные периоды вырабатывают собственные фор-
мы знания, означало, согласно Шелеру, что люди стремятся по-
стичь ценностные сущности по-разному в разное историческое
время, а не то, что неизменность этих сущностей является спор-
ной. Реальные факторы (например, биологические, политиче-
ские или экономические) благоприятствуют или противодейст-
вуют влиянию идеальных факторов (например, нравственных
или религиозных ценностей), но они никогда не смогут опреде-
лить их содержания. Они могутлишьспособствовать им1.
Хотя можно показать, что некоторые ростки идей, получив-
шие развитие в социологии знания Маннгейма, уже содержа-
1 Дословно: быть «шлюзовыми воротами духа» (sluice gates of the
spirit). (Примеч. nep.)
24 - 5470
356
Карл Маннгейм
лись в его докторской диссертации (1922) «Структурный анализ
эпистемологии»1 и многих других статьях, предшествующих
публикации работы Шелера по социологии знания. Поэтому не
может быть сомнения в том, что Шелер повлиял на развитие
идей Маннгейма. Он почти сразу же после опубликования ра-
боты Шелера начал ее подробное обсуждение в своем труде
«Проблемы социологии знания» (1925). Отвергая шелеровскую
«доктрину вечных истин» ради «современного исторического
понимания»1 2, Маннгейм, тем не менее, в полной мере воздавал
должное Шелеру как первому, кто разработал «всеобъемлющую
схему» для социологии знания, позволяющую изучать процесс
познания «изнутри» (from within) в терминах логических струк-
тур, и «извне» (from the without) в терминах его социального
функционирования и обусловленности»3. Социология знания
Маннгейма отличается от шелеровской отрицанием идей неоп-
латонизма, ярко выраженной гегелевской и марксистской окра-
шенностью и активистской концепцией роли идеи. В то же
время представляется неопровержимым и то, что публикация
работы Шелера по социологии знания оказалась в числе «дей-
ственных оснований», приведших к формированию зрелого ми-
ровоззрения Маннгейма.
В дополнение к основным источникам формирования миро-
воззрения Маннгейма — от марксизма до историцизма, от геш-
тальтпсихологии и новой истории искусства до неокантианства
и феноменологии — другие источники влияния также оставили
на нем свой отпечаток. К ним относятся витализм в биологии и
многие иные направления мысли, которые выделяли динамизм
и холистический характер культурного знания и противостояли
как якобы статическому характеру методов естественных наук,
так и позитивистским воззрениям.
«
ДАНЬ ГЕГЕЛЮ
Величественная фигура Гегеля, стоящего у истоков и мар-
ксизма, и историцизма, также сохраняет свое влияние на твор-
чество Маннгейма. Даже несмотря на высказывание последне-
го, что «попытка Гегеля вмешаться в философию истории...
1 См.: Mannheim К. Essays of Sociology and Social Psychology. Chap. I.
2 Cm.: Mannheim K. Essays of the Sociology of Knowledge. P. 167.
3 Ibid. P. 180.
Интеллектуальная среда
357
с готовыми постулатами оказалась незрелой как по содержа-
нию, так и по методу»1, собственные взгляды Маннгейма обла-
дают ярко выраженным гегелевским духом. Решительное утвер-
ждение Гегелем исторического принципа в развитии философ-
ских идей, его постоянное подчеркивание исторической
обусловленности человеческого духа и диалектической взаимо-
связи исторических событий, «движение сознания» — все эти
элементы являются частью интеллектуального инструментария
Маннгейма. Маннгейма столь же трудно понять вне связи с Ге-
гелем, как трудно понять Дюркгейма вне связи с Кантом.
В последний период жизни Маннгейм вновь обратился к ре-
форматорским идеям своей юности. Пребывание в Берлине по-
будило его «упорядочить» свои прежние активистские марксист-
ские взгляды, попытаться выйти за рамки классово-ориентиро-
ванного мышления в пользу новой концепции национального
планирования. Ранее, в Веймарской республике, Маннгейм ак-
тивно реагировал на ту хаотическую ситуацию, в которой сопер-
ничающие классы и социальные слои противостояли друг другу
и создавали идеологии, доказывающие их правоту в спорах.
Позднее, познакомившись с англосаксонским миром, он был
поражен присущим ему согласованным порядком, несмотря на
многочисленные противоречия в английском и американском
обществах. Самые различные интересы противоборствовали ме-
жду собой в Англии и Америке, как это было и на континенте,
но такие конфликты интересов, очевидно, в меньшей степени
были способны вызвать к жизни всеобъемлющие идеологии.
Они, напротив, вели к различным формам прагматического
приспособленчества, будь то в политической среде или на идей-
ном поприще1 2.
ПОВОРОТ К ПРАГМАТИЗМУ
Чтобы объяснить резкое различие между англосаксонскими
странами и европейским континентом, Маннгейм обратился к
изучению прагматизма и его английских предшественников —
эмпиристов. Исторически ориентированный структурный ана-
лиз социальной действительности, формировавший его миро-
1 Mannheim К. Essays of the Sociology of Knowledge. P. 34.
2 Cm.: Kecskemeti P. Introduction // Mannheim K. Essays on Sociology
and Social Psychology.
24*
358
Карл Маннгейм
воззрение в немецкий период, был теперь вытеснен более кон-
кретным и прагматическим подходом. С изменением хода исто-
рического развития, внезапно прерванного нарождавшимся
пугающим тоталитаризмом, Маннгейм обратился к Дьюи, Ми-
ду и Кули в поисках поддержки в разработке конкретной науки
социальной реконструкции и социальной инженерии. Теперь
он превозносил значение прагматизма за вклад в обоснование
социального планирования и взаимообусловленного мышле-
ния. Он писал: «Прагматизм более не создает абстрактного
барьера между мыслью и действием... он четко осознает тот ор-
ганический процесс, посредством которого каждый мыслитель-
ный акт становится по существу частью поведения»1. Во мно-
гом подобно Хуку, приблизительно в то же время, Мчннгейм в
доктрине прагматизма нашел для себя аналог «опыта» Маркса,
но лишенный марксистских хилиастических элементов и ис-
полненный духа англосаксонской практичности и оптимисти-
ческой веры в возможность найти новые пути к достижению
согласованности между людьми. Частые ссылки на Дьюи и Ми-
да в поздних работах Маннгейма всегда благожелательны. Ра-
боты Кули, посвященные первичным группам и психологии
«моего Я», также часто цитируются с восхищением и уважени-
ем. Хотя Маннгейм и имел склонность критиковать традицион-
ную американскую социологию за ее «изоляционистский эмпи-
ризм», за ее неспособность мыслить в широких структурных
понятиях, Дьюи и его единомышленники произвели на него
большое впечатление умением рассуждать, продвигаясь от част-
ного к общему, от узкого конкретного исследования человече-
ских взаимодействий к всеобщему планированию реконструк-
ции и философии, и общества.
Маннгейм продолжал мыслить в структурных понятиях и
после своего переезда в’Англию, но теперь онзрактовал поня-
тие «структура» в более широком смысле. Он уделял присталь-
ное внимание психологическим элементам, лежащим в основе
социальных процессов. В стремлении дать объяснение возник-
новению аномальных и деструктивных сил, появившихся на
исторической сцене, Маннгейм обратился к психоанализу. От-
части под влиянием своей жены, обладавшей хорошей подго-
товкой в области психоанализа, Маннгейм погрузился в изуче-
ние трудов 3. Фрейда и его последователей, как европейских,
1 Mannheim К. Man and Society in an Age of Reconstruction. P. 206.
Социальный контекст
359
так и американских. Он постепенно, ощупью пришел к такому
пониманию фашизма и войны, где они предстают, по крайней
мере отчасти, как проблемы психопатологии. Под влиянием ра-
бот Ласуэлла и ряда американских социальных психологов
Маннгейм пришел к убеждению, что чувство «коллективной
неуверенности» и глубоко укоренившиеся тревоги, одолеваю-
щие современного человека, требуют психологического анализа
в дополнение к анализу институциональных источников подоб-
ных тревог. Маннгейм теперь призывал к созданию «психоло-
гической социологии», которая бы использовала возможности
психоанализа, равным образом как и других школ психологии,
чтобы объяснить институционально сформированное индиви-
дуальное поведение и указать путь к социальной организации,
нацеленной на замену «патологии» — «здоровьем», а «отсутст-
вия разума» — «разумом».
Еще одно направление влияния, которое испытал Маннгейм
в английский период жизни, трудно подтвердить документаль-
но, хотя его можно предположить. Его близкое знакомство с
Элиотом и другими англиканскими религиозными философами
и богословами побудило Маннгейма пересмотреть свой преж-
ний антирелигиозный рационализм. Проявившееся у него под-
черкивание важности религии как ориентира человеческого по-
ведения и объединяющей силы религиозных верований и прак-
тических дел было почти несомненно стимулировано общением
с философами из окружения Элиота и Мури. Маннгейм вряд ли
упоминал о них в своих сочинениях и, насколько известно, не
существует исследований связи Маннгейма с этими философа-
ми. Но остается ощущение, что к концу его жизни англикан-
ская христианская мысль стала важной составной частью в ми-
ровоззрении Маннгейма, даже если и не существует свиде-
тельств о том, что сам он мог стать верующим христианином.
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
ВЕНГЕРСКАЯ СРЕДА
Годы, когда формировалась личность Маннгейма, прошли в
стране, где основные общественные силы достигли своего рода
тупика, решительно препятствуя созидательным новшествам в
политических и социальных делах. В основном преданное тра-
360
Карл Маннгейм
дициям крестьянство, находившееся под властью церкви и зем-
левладельцев, было совершенно невосприимчиво к новым иде-
ям. Влияние рабочих в тогдашнем венгерском обществе было
все еще незначительным, а его организационные усилия в
профсоюзах и социал-демократической партии направлены на
непосредственные повседневные проблемы, а не на широкие
реформы. Господствующая аристократия и обедневшее помест-
ное дворянство, выполнявшие за аристократию и в ее интере-
сах всю повседневную работу в управлении государством, были
привержены сохранению существующего положения вещей,
так как социальные перемены подорвали бы основу их господ-
ства. Ущемленные национальные меньшинства в сельской ме-
стности, хотя и страдавшие под гнетом мадьяр, были рй^обше-
ны и изолированы от городских центров и поэтому не- способ-
ны заставить услышать себя в резиденциях власти. Средний
класс, в подавляющем большинстве еврейский, был насквозь
конформистским и страшился любого преобразования, которое
могло бы подорвать его монополию в финансовых и коммерче-
ских делах.
Вполне понятно, что в условиях такого общественного за-
стоя на рубеже веков небольшая прослойка бойких и активных
интеллектуалов, собравшихся в Будапеште, начала считать себя
единственным голосом и совестью нации. И даже если они по
своим убеждениям были привержены идее демократии, условия
в стране сложились таким образом, что они почти неизбежно
должны были оказаться в положении элиты. Занимая некото-
рое промежуточное положение, они стали считать себя истин-
ными реформаторами. Поскольку для распространения своих
мелиористических идей у них была весьма незначительная
аудитория или ее не было’вообще, только они одни смогли бы,
как им казалось, стать источником перемен, если последним
вообще суждено было свершиться. Правящие круги, развра-
щенные неконтролируемыми властными полномочиями, по-
видимому, были прочно привержены старым, установившимся
порядкам. Исходя из этого, интеллигенты заключили, что укре-
пление принципа рациональности в государственных делах,
взвешенное развитие нового планирования для достижения ко-
ренных перемен неизбежно оказалось бы в их собственных ру-
ках, поскольку только они являлись социальным слоем, ничем
не связанным с обычной практикой застойного общества. Ин-
Социальный контекст
361
теллигенция не смогла бы связать себя с такой партийной сис-
темой, которая оказалась не способной представлять подлин-
ные интересы общества. Она не смогла бы подчиниться пар-
тийной дисциплине. Когда интеллектуалы становятся членами
партии, они вынуждены отказаться от своих интеллектуальных
преференций. В Будапеште в это время, как впоследствии час-
то говорил Маннгейм, интеллектуалы считали себя самопро-
возглашенными защитниками рационально понятых интересов
всего общества.
Эта последняя сентенция повторяется во многих произве-
дениях Маннгейма. Он в течение жизни существенно менял
свои политические и социологические взгляды, но никогда не
колебался в вере в высокие спасительные качества «свободно
парящих интеллектуалов» («free-floating intellectuals»). Хотя су-
ществовали и другие источники убеждений, представлявших
мыслящих людей предопределенными спасителями падшего
мира, позиция Маннгейма коренилась в опыте, приобретен-
ном им в годы становления. Когда он впоследствии писал,
что интеллектуалы (носители идей) «могли бы играть роль
«впередсмотрящих» там, где иначе могла бы сгуститься не-
проглядная ночь»1, возможно, он имел в виду свою родную
Венгрию, но затем он распространил прежние взгляды на всю
западную цивилизацию. Куда бы он ни обратился, будь то
Германия 20-х гг. или же Англия 30-х, очевидно, всюду он
сталкивался с аналогом венгерского опыта. В атмосфере бес-
порядков, разложения, праздности и застоя, присущих всей
западной цивилизации, только интеллектуалы, отказавшись от
разногласий воюющих лагерей, возможно, могли бы стать не-
зависимой элитой хранителей разума и просвещенной добле-
сти. А среди интеллектуалов социологам, благодаря их особо-
му искусству анализа и способности направлять социальные
силы, обязательно будет принадлежать ведущее место. Социо-
логи как реформаторы, как выразители беспристрастной на-
учной политики могли бы рассчитывать на особое внимание
и уважение, благодаря людям, которые не поддались страст-
ным призывам толпы и сумели защитить благополучие целого
от частных претензий, продиктованных имущественными ин-
тересами.
1 Mannheim К. Ideology and Utopia. Р. 143.
362
Карл Маннгейм
НЕМЕЦКОЕ ОБЩЕСТВО В 20-е гг.
Германия 20-х гг., выбранная Маннгеймом, чтобы там посе-
литься после эмиграции из Венгрии, не была спокойным обще-
ством. Она была ареной постоянных столкновений антагони-
стических слоев, принадлежавших к враждующим идеологиче-
ским лагерям. Однако это непрекращающееся брожение лишь
скрывало тот факт, что Германия находилась в таком же тупи-
ковом положении, как и Венгрия. Революция 1918 г. не разру-
шила основ здания, воздвигнутого эпохой правления Гогенцол-
лернов. Государственному чиновничеству, судебному аппарату
и военным, унаследованным от кайзеровского режима, удава-
лось поддерживать авторитарные стандарты прошлогбги пара-
лизовать новые силы, пробужденные революцией. ^Терзаемая
кризисами, порожденными инфляцией и оккупацией, под уг-
розой экстремистских раздоров и правых сил, и левых, Веймар-
ская республика так и не добилась стабильности. Духовная
культура расцвела так, как редко расцветала до сих пор, но ху-
дожники, писатели и интеллигенция в целом совершали свой
лихорадочный танец у кратера вулкана, извержение которого
могло начаться в любой момент.
В отличие от Венгрии в Германии существовало сильное
рабочее движение. Однако сколь бы мощным оно ни было, ни
господствующее социал-демократическое^крыло, ни его энер-
гичное и радикальное марксистское крыло не были способны,
как признавали представители левой интеллигенции, изменить
решающим образом положение вещей. Социал-демократы, до-
бившиеся теперь своей доли власти, к которой они безрезуль-
татно стремились в имперские времена, с удовлетворением из-
влекали выгоды из своего положения. Социалисты, ранее ре-
волюционно настроенные, теперь расслабились в убеждении,
что Веймарская республика, несмотря на все ее недостатки,
является лучшим из возможных миров. Они не проявляли
внимания к бредовым и утопическим проектам «коренной ре-
организации». Однако коммунисты были исполнены радикаль-
ного пыла. Но после окончательного крушения революцион-
ных надежд в 1923 г. они все больше и больше становились
боевым отрядом Коминтерна, используемым в качестве пешки
в играх, организуемых Кремлем. По этой причине левые ин-
теллектуалы стремились держаться в стороне и от коммуни-
Социальный контекст
363
стического, и от социалистического лагерей, погрузившись в
стихию политической и культурной критики. Их основные пе-
чатные органы «Weltbuehne» и «Tagebuch»1 ругали оба лагеря и
гордились своей независимостью. Венгерский завсегдатай ка-
фе мог бы легко вспомнить атмосферу будапештских сборищ
десятилетней давности, глядя на немецкие кафе, часто посе-
щаемые берлинскими или мюнхенскими интеллектуалами в
середине 20-х гг.
В университетах продолжали господствовать «чиновники от
науки», которые вызывали гнев Вебера и Зиммеля, однако от-
личия от предвоенных лет были, и весьма заметные. И хотя
П. Гей преувеличивает, заявляя, что в Веймарский период
«чужаки» внезапно стали «своими»1 2, несомненно, что некото-
рые из прежде считавшихся «посторонними» теперь были до-
пущены в академические сферы. В частности, некоторые
представители еврейской интеллигенции смогли добиться ака-
демического признания, в котором им отказывали при кайзе-
ровском режиме. В результате многие левые интеллигенты
стали рассматривать университет как пристанище, как относи-
тельно спокойное убежище, откуда они могли изучать проис-
ходящее sine ira et studio.
Произведения Маннгейма 20-х гг. свидетельствуют о том,
что он продолжал живо интересоваться состоянием общества
у бурными событиями, происходившими на политической
арене. Однако очевидно, что он решил держаться в стороне от
непосредственного участия в политических событиях, учиты-
вая несчастливый опыт своего пребывания в Венгерской со-
ветской республике. Его главные сочинения в немецкий пери-
од появились в академических изданиях и были адресованы
академической аудитории. Он публиковался наряду с другими
в органе неокантианцев «Logos», в изданиях «Ежегодник по
истории искусства», «Социологический ежегодник». Некото-
рые из главных его работ появились в самом престижном жур-
нале по социальным наукам — «Archiv fur Sozialwissenschaft
und Sozialpolitik» («Архив социальной науки и социальной по-
литики»), который редактировал М. Вебер. Работа «Идеология
1 См.: Dear /. Weimar Germany’s Left-Wing Intellectuals. Berckley,
1968.
2 Cm.: Gay P. Weimar Culture. N. Y., 1969.
364
Карл Маннгейм
и утопия» была опубликована небольшим издательством
«Friedrich Cohen», которое ориентировалось в основном на
академическую аудиторию. Другие его произведения были
опубликованы двумя также академическими издательствами
«Ferdinand Епке» и «У. С. В. Mohr» («Paul Siebeck»), издателя-
ми трудов М. Вебера. Только одна работа была направлена в
журнал с менее специализированной читательской аудитори-
ей — это статья «О проблемах социологии в Германии», кото-
рая появилась в «Neue Schweizer Rundschau» («Новое швей-
царское обозрение») в Швейцарии.
Не только журналы, в которые он писал, и не только спе-
циализированные издательства, публиковавшие его работы, но
и сам стиль изложения указывает на то, что Маннгейм-в эти го-
ды хотел, чтобы его считали членом университетского .сообще-
ства. Хотя он писал более ясно и понятно, чем средний немец-
кий профессор, стиль его изложения создавал серьезные труд-
ности для читателей, и он никогда не стремился к популярному
изложению своих мыслей. Его сочинения изобилуют подстроч-
ными примечаниями и высоконаучными дополнениями и тре-
буют от читателя хорошего предварительного знания литера-
турных источников. Он пишет как ученый, обращающийся к
равным себе.
«Идеология и утопия», опубликованная в 1929 г., была пер-
вой из работ Маннгейма, привлекших к себе некоторое внима-
ние за пределами академической аудитории. Она широко ре-
цензировалась в журналах левого толка, но получила двойст-
венный прием. Она была «слишком сильным средством» для
официальных представителей социал-демократического крыла,
как вспоминает П. Кечкемети, и оценивалась как недостаточно
революционная коммунистами и их интеллектуальными сто-
ронниками. Люди, подобные Г. Маркузе и Т. Адорно, видели в
стремлении Маннгейма к научной политике «над схваткой» от-
каз от марксистского «опыта». А «постоянные» академические
обозреватели оказались даже более равнодушными, чем соци-
ал-демократы, и только немногие диссидентствующие интел-
лектуалы, такие как Ледерер, приветствовали его с достаточ-
ным энтузиазмом. Набирающая силу волна нацизма и грозные
признаки депрессии вскоре повернули внимание масс к более
злободневным заботам, и споры о книге постепенно прекрати-
лись. Трудно сказать, могла ли она иметь более широкое воз-
Социальный контекст
365
действие на немецких читателей при других обстоятельствах.
Как бы то ни было, ее автор был вынужден оставить свою уни-
верситетскую кафедру и отправиться в Англию вскоре после
прихода Гитлера к власти.
АНГЛИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО В 30-е гг.
Английское общество показалось Маннгейму спокойным, не
знающим тех непримиримых идеологических сражений, кото-
рыми была отмечена обстановка в Германии. В то время как
Германия представлялась Вавилонской башней, где народы го-
ворили, не понимая друг друга, англичане по-прежнему могли
участвовать в общем диалоге, поскольку они обладали, несмот-
ря на многие различия, общим строем мышления и способно-
стью понимать значимые символы, передаваемые в разговоре.
В Германии Маннгейм почувствовал, что задача интеллектуалов
состоит именно в том, чтобы раскрыть путь к примирению раз-
личных социальных перспектив и перевести смысл утверждений
одной группы на язык другой. В Англии он не увидел такой не-
обходимости. В этом по крайней мере и состоит одна из причин
того, что он перестал заниматься социологией знания. Вместо
этого он решил посвятить себя изучению проблем социального
планирования и социальной реконструкции, которые занимали
его мысли с самого начала нацистской катастрофы.
Хотя отношение Маннгейма к происходящим событиям в
Англии коренным образом изменилось, тем более удивительно,
что он с необычайным упорством продолжал оставаться вер-
ным своему представлению об интеллигенции как средстве
спасения. Конечно, он перестал использовать выражение «сво-
бодно парящая интеллигенция». Но новая элита реформаторов
(planners), за которую он ратовал и которую надеялся создать,
была, несомненно, тем же самым интеллектуальным авангар-
дом, но только под другим именем. Он теперь по-другому пред-
ставлял себе их конкретные задачи, но социальные функции
интеллектуалов как выразителей всеобщих интересов остались
по существу теми же. Мечта будапештской интеллигенции о
руководстве обществом мыслящими людьми, преданными все-
общим интересам, стала основной заботой интеллектуалов в
стране, где родился план Бевериджа (Beveridge Plan). В позиции
Маннгейма прослеживалась четкая связь между идеями венгер-
366
Карл Маннгейм
ских реформаторов предвоенных лет и новым англосаксонским
интересом к планированию.
Захваченный своими новыми политическими интересами,
Маннгейм рассматривал теперь академическую крепость как
промежуточное пристанище, откуда он мог бы совершать вы-
ход в окружающий мир. Это облегчалось тем, что университет-
ская среда в Англии была менее изолированной, чем в Герма-
нии. Английские профессора (и это даже в большей степени
справедливо в отношении профессоров Лондонского универси-
тета, где преподавал Маннгейм, нежели в отношении Оксфор-
да) привыкли общаться с журналистами и обозревателями га-
зет, посещать салоны высокопоставленных и могущественных
и вести диалоги с политиками во многих лондонских клубах
или же с высокой кафедры своего университета. Академическая
жизнь в Англии была значительно менее кастовой, чем в Гер-
мании, и английские университетские чиновники и ученые му-
жи не гнушались выступать по Би-би-си или же писать для
воскресных приложений или еженедельников.
Способность Маннгейма отвлекаться от строго академиче-
ской работы и разговаривать с неакадемической публикой
подкреплялась еще и тем, что в Лондонском университете он
преподавал не только социологию, но и педагогику. Педагоги-
ка как прикладная наука намного теснее была связана с раз-
личного рода объединениями преподавателей и чиновников от
образования, чем социология, которая в то время все еще ос-
тавалась чисто академической дисциплиной и занимала не
слишком заметное положение как среди английских профес-
сионалов, так и среди неспециалистов. Маннгейм выступал
перед многими и разнообразными аудиториями, главным об-
разом по проблемам воспитания и образования взрослых. То
же самое впечатление о разнообразии и широте его аудитории
подтверждается и перечнем его публикаций. Он редко публи-
ковался в академических журналах, которые в Германии были
для него почти единственными изданиями. Можно найти
только две статьи Маннгейма, опубликованные в таких журна-
лах, — в «Politica» и «Sociological Review», — и обе они появи-
лись в самом начале его пребывания в Англии. Почти все дру-
гие статьи появляются в сборниках под заглавиями «Образова-
ние для демократий», «Этот меняющийся мир», «Мирные
изменения» и т. п. В числе изданий, для которых он писал,
были: «Tutor Bulletin for Adult Education», «Christian News Let-
Социальный контекст
367
ter», «The New English Weekly», а также (что соответствовало
его новому интересу к психоанализу) «Международный жур-
нал по психоанализу» («The International Journal of Psychoana-
lysis»). Даже издательство, печатавшее его труды, «Routledge
and Kegan Paul», будучи респектабельной издательской фир-
мой, обращалось к широкой читательской публике чаще, чем
строгие немецкие издатели в былые времена. «Международная
библиотека по социологии и социальной реконструкции», ре-
дактором которой был Маннгейм, имела целью добиться вни-
мания как широких кругов активных реформаторов, так и ака-
демических кругов.
Манера изложения Маннгейма за годы проживания в Анг-
лии изменилась столь же значительно, как и его интересы и ау-
дитории слушателей. Исчезла отстраненность, присущая сочи-
нениям немецкого периода. Его английские работы более удо-
бочитаемы и понятны, чем немецкие, граничившие с заумью.
Однако за свои успешные усилия добиться внимания широкой
публики он дорого заплатил. Его стиль лишился в определен-
ной степени прежней логической строгости, его манера часто
становится нравоучительной. И насколько он отказывался от
своей аналитической манеры, заменяя ее императивной, на-
столько же он стремился избежать трудностей в изложении
своих идей, прибегая часто к не требующим усилий риториче-
ским приемам.
При чтении позднего Маннгейма представляется образ охва-
ченного пылом наставлений «человека, говорящего с толпой»,
классическое описание которого дал Дюркгейм. «Его язык при-
обретает напыщенность, которая показалась бы смешной в
обычных условиях; его жесты демонстрируют определенную
властность; но сама его мысль нетерпима ко всяким правилам
и часто впадает в различного рода крайности... Иногда он даже
испытывает ощущение, что над ним властвует некая духовная
сила, более могущественная, чем он сам, и которую он всего
лишь истолковывает... Чувства, вызываемые его словами, воз-
вращаются к нему, приобретя еще большую широту и силу; и
настолько же они укрепляют его собственное мнение о себе.
Страстные порывы, которые он вызывает, находят в нем ответ-
ный отклик и стимулируют его жизненный тонус»1.
1 Durkheim Е. The Elementary Forms of Religious Life. N. Y., 1947.
P. 210.
368
Карл Маннгейм
РЕЗЮМЕ
Маннгейм обладал хорошо сбалансированным умом и урав-
новешенным характером, и поэтому его вряд ли можно срав-
нить с полубезумным Контом — «жрецом человечества», при-
выкшим обращаться к своей парижской аудитории с религиоз-
ным пылом. И, однако, ощущается глубокое сходство между
последними сочинениями Маннгейма и работами Конта. Оба
они утрачивали в какой-то степени свое хладнокровие, когда,
проповедуя язычникам, обращались от диагноза к пророчеству.
Не все произведения Маннгейма, написанные в английский
период, были предназначены для широкой аудитории. Его ра-
бота «Человек и общество в годы реконструкции» (которая была
частично написана в Германии), а также статьи, опубликован-
ные теперь в III и IV частях его «Эссе по социологии и социаль-
ной психологии», демонстрируют исключительную способность
к глубокому проникновению в сущность исследуемого в такой
же мере, как и все написанное им в Германии. Но независимо
от того, сколь значительным оказался вклад Маннгейма в под-
держку демократических институтов в период реакции и усили-
вающегося кризиса, независимо от того, насколько эти его ра-
боты способствовали рождению современного «общества всеоб-
щего благоденствия», их научная ценность уступает всем его
сочинениям немецкогопериода.
Маннгейм является одной из наиболее привлекательных
фигур среди великих социологов. Будучи глубоко социально
ориентированной и гуманной личностью, он воплотил в своей
аналитической работе и реформаторских увлечениях одновре-
менное стремление к глубокому пониманию человеческих зем-
ных злоключений и к активному вмешательству в обществен-
ные дела, которые в различной степени воодушевляют боль-
шинство социологов. И если он не всегда поддерживал в
идеальном равновесии эти свои предпочтения, он похож в этом
на многих социологов, живших до и после него, которым не
удалось добиться лучшего.
Питирим Сорокин
Pitirim A. Sorokin
1889-1968
ТВОРЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ1
SC/итирим Сорокин строит свою социологическую теорию,
подразделяя ее на социальную статику (определяемую им как
структурная социология) и социальную динамику. Но посколь-
ку его трактовка социальной статики не оказала серьезного
воздействия на последующие социологические исследования, в
этой главе мы ограничимся лишь беглым упоминанием о ней.
Напротив, идеи, касающиеся социальной и культурной дина-
мики, которые оказались более плодотворными и оригиналь-
ными, будут рассмотрены здесь достаточно подробно.
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ П. СОРОКИНА
Согласно Сорокину, процесс человеческого взаимодействия
включает в себя три обязательных, существенно важных состав-
ляющих элемента: действующие лица (акторы) как субъекты
взаимодействия; значения, ценности и нормы, которые управ-
ляют поведением людей; материальные явления, выступающие
в качестве движущих сил и проводников тех значений и ценно-
стей, которые должны быть предметно воплощены и включены
в последовательность совершаемых действий. В отличие от Ве-
бера, Сорокин (за исключением начального периода научной
работы) отвергал всякую попытку изучать действия людей вне
связи их с существующими значениями, ценностями и норма-
ми. Он писал: «Все виды человеческого взаимодействия, если
они лишены многообразия смыслового выражения, приобрета-
ют всего лишь биофизический характер и в качестве таковых
становятся, строго говоря, предметом изучения биофизических
наук»2.
1 Данная глава была ранее опубликована в книге: Встречи с Пити-
римом Сорокиным / Под ред. И. Б. Орловой. М., 2003. (Примеч. пер.)
2 Sorokin Р. A. Society, Culture and Personality. N. Y., 1947. P. 47.
25 - 5470
372
Питирим А. Сорокин
Следовательно, в соответствии с социологическим видением
Сорокина, главное внимание должно быть сосредоточено на
культурных факторах, т. е. надорганических (superorganic) эле-
ментах как детерминантах социального поведения. Для того,
чтобы понять сущность личностей как субъектов взаимодейст-
вия и общества, мы должны помнить, что они опираются на
фундамент культуры; той культуры, которой обладают взаимо-
действующие индивиды, — представленной всей совокупно-
стью значений, ценностей и норм, передаваемой материальны-
ми средствами (движущими силами), такими как ритуальные
объекты или произведения искусства, опредмечивающие и вы-
ражающие эти значения1.
Анализируя составляющие социального взаимодействия,
Сорокин различает три его формы: неорганизованное^ органи-
зованное и дезорганизованное (с нарушенным, порядком). Он
также рассматривает различные виды устанавливаемых зако-
ном и нравственных рычагов управления и говорит о системах
социального взаимодействия, построенных на общности инте-
ресов, антагонистических и смешанных, а также о семействен-
ном, принудительном и смешанном (договорном) типах соци-
альных связей. Определив и детально разработав эти различ-
ные виды социального взаимодействия, Сорокин затем
предлагает классификацию организованных групп в соответст-
вии с существующими в них функциональными и смысловы-
ми связями. Здесь он рассматривает различную степень интен-
сивности группового взаимодействия и связанную с ней проч-
ность или слабость связей между членами группы. Более того,
он устанавливает, что такие группы могут быть взаимосвязан-
ными (unibonded), т. е. объединенными одной основной об-
щей ценностью, которую разделяют все ее члены (например,
религиозными, профессиональными или кровнородственными
признаками), или же множественными связями (как, напри-
мер, нация или социальная группа). Он утверждает также, что
обе эти категории групп могут быть либо открытыми, либо за-
крытыми1 2.
Нет необходимости подробно рассматривать и далее разви-
вать эти предложенные Сорокиным схемы классификации, по-
1 См.: Sorokin Р. A. Society, Culture and Personality. P. 63.
2 Ibid. Chap. I-V.
Творческое наследие
373
скольку, вообще говоря, они оказались достаточно неэффек-
тивными как для собственных капитальных трудов Сорокина,
так и для работ других ученых. И напротив, его теория соци-
ального изменения, как и теория социальной мобильности и
стратификации, заслуживает самого тщательного внимания.
ПАНОРАМНОЕ ВИДЕНИЕ ОБЩЕСТВА И КУЛЬТУРЫ
Монументальный труд Сорокина «Социальная и культурная
динамика»1, в котором он сделал попытку разработать всеобъ-
емлющую объяснительную схему социального и культурного
изменения (подкрепленную данными, построенными на об-
стоятельных статистических исследованиях), следует рассмат-
ривать как широкую панорамную картину, позволяющую оце-
нить его видение социального изменения. Этот труд в целом,
как утверждал Л. Шнайдер1 2, отличается своеобразным роман-
тическим складом: он обнаруживает обилие идей и смелых ги-
потез, но в то же время ему недостает уравновешенности, трез-
вости и тщательного построения приводимых аргументов, ко-
торые характеризуют классический стиль. Такой труд более
значим своей обшей идеей и основными дискуссионными ут-
верждениями, нежели подробным критическим рассмотрением
конкретных положений и деталей.
В своем труде Сорокин стремится дать не что иное, как па-
норамный обзор хода развития всех человеческих обществ и
культур, подтверждая его целым рядом общих суждений, пред-
назначенных для разъяснения исторического изменения социо-
культурных систем. Он выступает против однолинейного объ-
яснения человеческой эволюции так же, как и против любого
научного подхода, строящего трактовку жизненного цикла раз-
личных культур на основе квазибиологических аналогий (на-
пример, подхода Шпенглера). Вместо этого от утверждает, что
социокультурные явления построены на относительно согласо-
ванных между собой и интегрированных совокупностях куль-
1 См.: Sorokin Р. A. Social and Cultural Dynamics: in 4 vols. N. Y.,
1937-1941.
2 Cm.: Schneider L. Toward Assessment of Sorokin’s View of Change 11
Explorations in Social Change / Eds. by G. Zollschan, Hirsch. Boston,
1964. P. 371-400.
374
Питирим А. Сорокин
турных представлений и значений (которые он определяет как
ментальности), которые свойственны определенным периодам
всеобщей истории человечества. По его собственным словам,
он стремился найти «основной принцип (основание, первопри-
чину), который пронизывает все составляющие элементы»
культуры, «придает им смысл и значение и, тем самым, создает
единую упорядоченную систему из хаоса разрозненных фраг-
ментов»1. Он не утверждает, что любая культура всегда является
полностью интегрированной и, несомненно, признает, что она
всегда будет содержать фрагменты, не являющиеся вполне со-
вместимыми. В то же время он подчеркивает, что социокуль-
турные явления не распределяются случайно, беспорядочно,
напротив (с позиций его особого видения), в них можно обна-
ружить действие нескольких основных предпосылок*, которые
определяют общий характер этих явлений.
Согласно Сорокину, существуют только три главных пред-
посылки, определяющие восприятие и постижение сущности
реальности. Реальность постигается либо путем непосредствен-
ного восприятия через органы чувств (чувственная культура)',
либо она раскрывается только через представления, которые
выходят за рамки наших чувств и создают трансцендентное ви-
дение вечного (идеациональная культура)', или, наконец, она
приобретает промежуточную форму своего выражения (идеали-
стическая культура), являя собой попытку соединить вместе и
синтезировать две предыдущие формы в Диалектическом рав-
новесии их противоположных принципов. Соответственно
этим трем формам культуры существуют три неизменных фор-
мы истины: чувственная (истина чувств), духовная (истина ве-
ры) и рациональная (истина разума). В различные периоды ис-
торического развития одна из трех главных предпосылок стано-
вится преобладающей над всеми остальными и выражает свой
специфический характер в основных направлениях мысли,
чувств или опыта, которые отличают данную эпоху. Вот почему
основные общественные институты (право, искусство, филосо-
фия, наука и религия) выражают в любой конкретный истори-
ческий период соответствующие представления, которые слу-
жат отражением такого преобладания той или иной из трех
главных культурных предпосылок. Например, в период господ-
1 Sorokin Р. A. Social and Cultural Dynamics. Vol. 1. P. 32.
Творческое наследие
375
ства чувственной культуры наука будет строго эмпирической по
своим методам и технологическим процессам, искусство будет
тяготеть к реализму, а не к выражению трансцендентных обра-
зов, а религия будет в большей степени способствовать пости-
жению, конкретного нравственного опыта, нежели раскрытию
истины веры или разума.
Убежденный опытом своего изучения мировой истории в
том, что все виды культурных систем, существовавших в чело-
веческом обществе, можно фактически рассматривать как раз-
новидности трех основных культурных ментальностей, Соро-
кин стремился объяснить, почему все основные социальные из-
менения должны периодически повторяться. Непрерывное
течение истории, как он утверждал, обладает особыми ритма-
ми, которые отнюдь не являются беспорядочными или совер-
шающимися по прихоти богов. Любая культура, определяемая
как таковая своими основными предпосылками, следует своего
рода внутренней необходимости (развивается сообразно с ней):
она подчиняется собственной особой судьбе. Но преобладание
какой-либо одной основной культурной ментальности уже само
по себе чревато неизбежностью ее гибели в результате истоще-
ния породивших ее предпосылок. Именно такой ход развития
Сорокин, отрицая всякое объяснение социального изменения
воздействием внешних факторов, назвал принципом имманент-
ного изменения (immanent change). Когда культурные системы
достигают зенита полного расцвета, они «становятся все менее
и менее способными служить инструментом адаптации и в ка-
честве жизненного опыта, служащего реальному удовлетворе-
нию потребностей ее носителей, и в качестве фундамента их
социальной и культурной жизни»1. В этот момент культурная
система, доведя породившие ее предпосылки до их пределов,
выходит за определенный ими рубеж, искажает часть той исти-
ны, которую она некогда олицетворяла, демонстрируя тем са-
мым одностороннее чрезмерное ее усиление, и в результате
подготавливает собственную гибель и дает рождение новой
культурной системе. Такая диалектика, которая во многом на-
поминает гегелевскую, лежит в основе выдвинутого Сороки-
ным принципа границ (principle of limits) и призвана объяснить
ритмическую периодичность всех социокультурных явлений.
1 Sorokin Р. A. Social and Cultural Dynamics. Vol. IV. P. 743.
376
Питирим А. Сорокин
Для Сорокина, так же как и для Гегеля, изменение означает на-
чало новой жизни, которое в то же время несет в себе разруше-
ние1.
Три основных вида культурных ментальностей, утверждает
Сорокин, следуют одна за другой, сменяя друг друга в опреде-
ленной последовательности. За чувственными формами следу-
ют идеациональные, за ними — идеалистические формы куль-
турной интеграции. После завершения этого цикла повторное
нарождение новой чувственной культуры служит началом но-
вого цикла. Начиная с периода древнегреческой истории с ее
чувственной культурой, западная культура совершила два цикла
своего развития, следуя этой последовательности. Сейчас мы
находимся на стадии завершения ее чувственного периода (ее
конца), который длился в течение нескольких столетий. Эта
стадия, ставшая перезревшей, достигла своих пределов, и мы
живем сейчас в сумеречной атмосфере ее заката, среди облом-
ков разрушающейся культуры, которая больше не способна
придавать смысл и значение нашему существованию. Некогда
господствующие и организующие идеи, оказавшись разрушен-
ными, больше не служат ориентирами. Мы можем уже разли-
чить первых предвестников новой идеациональной интеграции,
зарождающейся подобно росткам семян под снежным покро-
вом. Мы живем в мире, где основной укрепляющий и органи-
зующий стержень больше не существует, и где даже самое луч-
шее вызывает сомнение. Но те, кто обладает даром предвиде-
ния, способны ощутить признаки добрых предвестий будущего
избавления от тирании чувств.
Нет необходимости рассматривать здесь огромные статисти-
ческие выкладки, которые использовались для установления
тенденций во флуктуации различных форм искусства, философ-
ских, этических и правовых норм и ценностей, или социальных
связей как в обычное, мирное время, так и в периоды войн и
революций, — все они могут быть найдены в первых трех томах
монументального труда Сорокина. Они были подробно изучены
специалистами в этих областях и часто оценивались как недос-
таточно убедительные. Особенно основательные общие крити-
1 Автор заимствовал это определение установленной Гегелем зако-
номерности из работы: Schorske С. Е. Cultural Hothouse. New York Re-
view of Book. 1975. Dec. 11.
Творческое наследие
377
ческие замечания были высказаны некогда Г. Шпейером, кото-
рый заявил, что изучение Сорокиным истории «проникнуто ду-
хом той же доктрины, которую он желает опровергнуть»1,
поскольку методы, которые он использует, чтобы установить
временность (непостоянство) чувственной эмпирической куль-
туры, сами по себе являются в высшей степени эмпирическими.
Сорокин, возможно, возразил бы на это, что ни одному челове-
ку не дано выйти за рамки своего времени, что даже сама по-
пытка опровергнуть утверждение о превосходстве чувственного
эмпиризма все еще должна предполагать использование тех на-
учных инструментов, которые предоставили ему в его распоря-
жение его эпоха и время. Тем не менее «романтический» вклад
Сорокина должен быть оценен в будущем не по какому-то от-
дельному конкретному результату его исследования, но по по-
лезности и плодотворности его теоретических указаний, кото-
рые он передал последующим поколениям ученых. Рассматри-
вая его труд именно в таком свете, можно утверждать, что по
крайней мере некоторые из этих указаний могут действительно
сохраниться, даже если отказаться от многих его общих положе-
ний. Более того, даже если признать, что он мог ошибаться во
многих отношениях, некоторые из предвидений Сорокина, вы-
сказанные им еще в 30-е гг., действительно имеют пророческий
характер. То, что он написал тогда о возможной гибели челове-
чества, вызванной нажатием кнопки, или о грядущем торжестве
грубой порнографии, демонстрирует почти сверхъестественный
дар предвидения событий, грядущих в мире в 1970-е гг.
Теперь, когда социологи под влиянием споров о «модерни-
зации» и «слабом развитии» (underdevelopment) вновь начали
обсуждать принципы, лежащие в основе динамики социокуль-
турных изменений, акцент Сорокина на имманентности изме-
нений, в отличие от изменений, вызванных внешними факто-
рами, может приобрести новую значимость. Когда ученые со
все возрастающим удивлением старались понять, почему внеш-
нее воздействие западной культуры привело к столь широко
различающимся результатам во многих странах третьего мира,
можно было вполне позаимствовать здесь точку зрения Соро-
1 Speier Н. The Ideas of Pitirim A. Sorokin’s Integralist Sociology // An
Introduction to the History of Sociology / Ed. by H. E. Barnes. Chicago,
1948. P. 891.
378
Питирим А. Сорокин
кина и задать себе вопрос, действительно ли культуры, находя-
щиеся в их идеалистической и идеациональной стадиях, могут
оказаться более устойчивыми к внедрению чувственных куль-
тур Запада, чем, например, японская или корейская культуры,
которые уже во многом определяются чувственным кругом
идей. Почему, например, современные методы контроля за ро-
ждаемостью легко воспринимаются в этих странах, тогда как
они потерпели неудачу в Индии или Египте? Возможно ли, что
эти идеи оказались несвоевременными — «не в фазе» (out of
phase) — в этих последних, а не в первых странах?
Обращаясь к выдвинутому Сорокиным принципу пределов,
мы вновь чувствуем, что если очистить его от той несколько
догматической и напыщенной манеры, в которой он б^л вна-
чале сформулирован, он мог бы в качестве гипотезы дать инте-
ресные возможности. В самом деле, он стал одним из основных
критериев методики анализа К. Леви-Строса. Так, например,
Леви-Строс пишет: «При выполнении своих социальных дейст-
вий человечество остается ограниченным узкими рамками. Со-
циальные субъекты не являются изолированными, полностью
независимыми друг от друга, и каждый из них есть не просто
единственный в своем роде субъект, но скорее результат беско-
нечных комбинаций, субъект, всегда стремящийся решить одни
и те же проблемы, манипулируя одними и теми же основными
элементами»1.
Как уже можно было увидеть, общее научное мировоззрение
Сорокина тесно связано с его социологией знания, областью, в
которую он, по всеобщему признанию, внес значительный
вклад.
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ
В своей социологии знания Сорокин отвергает всякую по-
пытку искать источник идей в условиях жизни философов и их
окружения. Такая позиция резко отличается от большинства
социологических попыток других мыслителей объяснять при-
чины расцвета идей и утраты их значимости взаимосвязью с
социальными структурами, и особенно противостоит теориям
1 Levi-Strauss С. The Bear and the Barber 11 Journal of the Royal Anth-
ropological Institute. 1963. Vol. 93. P. 1 — 11.
Творческое наследие
379
Маркса, Вебера и Маннгейма. Хотя Сорокин иногда и указы-
вал, что такие усилия достойны внимания, сам он избрал дру-
гой путь. Его философия знания, напротив, стремится устано-
вить связь между конкретными научными, философскими, ре-
лигиозными, художественными представлениями и общей
культурной ментальностью, в которой эти представления про-
являются и расцветают. Как уже было сказано, он пытался до-
кументально обосновать, например, что в чувственные периоды
социокультурного развития существует тенденция строить на-
учные идеи исключительно на основе чувственного опыта и их
эмпирической проверки и подтверждения, тогда как в периоды,
когда доминирующее влияние приобретает идеациональная
культура, эмпирическая наука перестает развиваться, постепен-
но вытесняемая различными видами натурфилософии, выра-
жающими стремление к интуитивному постижению сущности
природы мироздания.
Такие попытки связать системы идей с суперсистемами и
объяснить происхождение каждого вида интеллектуальной про-
дукции изменением культурных ментальностей можно упрек-
нуть в тавтологическом построении рассуждения. Как заметил
Мертон, когда Сорокин утверждает, что «в чувственных обще-
стве и культуре чувственная система истины, основанная на
свидетельствах органов чувств, должна быть доминирующей»1,
он просто предлагает в качестве доказательства то, что само
требует доказательства (создавая тем самым логический круг):
«Поскольку чувственная ментальность уже была определена
как представляющая реальность только такой, какой она пере-
дается восприятию органов чувств»1 2. Но даже если это его абсо-
лютно идеалистическое и эманационистское объяснение, по-
видимому, и заслуживает серьезных возражений, это отнюдь не
означает, что его социология знания оказалась бесплодной.
Требуется только суметь постигнуть некоторые особенности
созданных им претенциозных образов культур, чтобы оказаться
вознагражденным разнообразием почерпнутых важных и полез-
ных конкретных идей.
Возьмем в качестве примера рассмотрение Сорокиным та-
кого вопроса: какие культурные ценности, привнесенные в чу-
1 Sorokin Р. A. Social and Cultural Dynamics. Vol. II. P. 5.
2 Merton R. K. Social Theory and Social Structure. P. 520.
380
Питирим А. Сорокин
жую культуру, легче проникают и распространяются в ней?
Стремясь дать ответ на этот вопрос, он не просто обращается к
рассмотрению общей совместимости ценностей, присущих
культурам донора и реципиента, хотя он делает и это; прежде
всего он обращает внимание на характер действующих инди-
видов (агентов), вступающих в контакт с культурой донора.
«Характер ценностей, — утверждает он, — которые, прежде
всего, проникают в другую культуру, зависит в первую очередь
от того, какие действующие лица первыми вступают в контакт
с другой культурой. Если это торговцы... тогда сначала прони-
кают различные рыночные товары и представления, если
они — миссионеры, тогда, прежде всего, проникают «идеоло-
гические ценности». Если они — завоеватели и солдатьт, тогда
одновременно проникают частично материальные, а Частично
нематериальные ценности. Если же они — ученые в области
философии или социальной науки, тогда они приносят и рас-
пространяют теории и идеологии, которые они создавали»1.
Это важное и ценное понимание вопроса взаимодействия
культур заслуживает дальнейшей разработки, более того, это
такое понимание, которое указывает на связь идей с условия-
ми существования их носителей, и, следовательно, Сорокина
нельзя обвинить в тавтологии, которая должна отличать все
эманационистские теории, существующие в социологии зна-
ния.
Или же рассмотрим его предварительный набросок социо-
логической теории возникновения научного открытия и техно-
логического изобретения, а именно выдвинутую им идею, что
«всякое важное новое изобретение... или любое важное новое
открытие в естественных науках... является результатом дли-
тельного процесса, включающего множество небольших откры-
тий, сделанных постепенно, так что фактически новый элемент
в любом важном изобретении или открытии является весьма
скромным»1 2. В данном случае Сорокин, несомненно, не обра-
щается непосредственно к экзистенциальной основе возникно-
вения научной мысли, более того, он даже изменяет своим по-
следовательным устремлениям связать конкретные идеи с их
структурной моделью, действующей во всех культурных мен-
1 Sorokin Р. A. Social and Cultural Dynamics. Vol. IV. P. 283.
2 Ibid. P. 182.
Творческое наследие
381
тальностях. Здесь он фактически стремится установить кумуля-
тивные (накопительные) тенденции, существующие в научных
сообществах, и связать идеи отдельных новаторов с той науч-
ной традицией, в рамках которой они действуют.
Многие из полезных идей Сорокина, воплощенных в его со-
циологии знания, не получили отражения в его главном мону-
ментальном труде (magnum opus), а позже — в более скромном,
связанном с ним томе «Социокультурные причинность, про-
странство и время»1, опубликованном несколько лет спустя.
Здесь, в духе традиций Дюркгейма и его школы, Сорокин пока-
зывает, что то, каким образом конкретная культура осознает и
представляет причинность, время и пространство, не тождест-
венно естественнонаучным представлениям о них, и их следует
толковать только во взаимосвязи с данным конкретным социо-
культурным контекстом. Далее, вслед за приверженцами Дюрк-
гейма, он утверждает также, что даже то пространство, каким
его представляют в геометрии, «во многом обусловлено и отме-
чено специфическими социокультурными особенностями соот-
ветствующего общества и культуры. Сами единицы измерения
геометрического расстояния, такие как «фут», «ярд», «метр»,
«сажень», «дюйм», «род»1 2 и т. п., несут на себе отпечаток этих
социокультурных условий»3. Сорокин показывает далее, что с
расширением коммуникаций между ограниченными местными
рамками сообществами и внешним миром узкие местные сис-
темы измерений уступают более универсальным представлени-
ям о пространстве. Например, указание «Вправо от дома Джон-
са, на расстоянии приблизительно в 20 род — подходит для жи-
телей этой деревни, где каждый знает, где находится дом
Джонса. Но для человечества в целом такая точка пространст-
венного отсчета становится неясной, а потому непригодной»4.
Признание данного различия между универсальным и особен-
ным кодами передачи информации, которое в наше время было
1 Sorokin Р. A. Sociocultural Causality, Space, Time. Durham, 1943; см.
также: Sorokin P. A.y Merton R. K. Social Time: A Methodological and
Functional Analysis // American Journal of Sociology. 1937. No. XXXX1I.
P. 615-629.
2 Род — мера длины ~5 м. (Примеч. nep.)
3 Sorokin P. A. Sociocultural Causality, Space, Time. P. 146.
4 Ibid.
382
Питирим А. Сорокин
обстоятельно освещено Б. Бернстайном1 и другими учеными,
можно найти уже и в работе Сорокина.
Обращает на себя внимание и высказанное Сорокиным на-
блюдение, что «само появление понятия равномерного про-
странства классической механики с его системой отсчета было
обусловлено социокультурным процессом развития космополи-
тических и интернациональных общества и культуры»1 2 3. Или же
его рассмотрение такого явления: «Когда сферой общения ох-
вачены многие группы с различными ритмами социокультур-
ной активности и временными показателями, то конкретные и
локальные системы измерения социокультурного времени пе-
рестают удовлетворительно выполнять функции координации и
синхронизации их действий. Отсюда следует настоятельная не-
обходимость установить такую стандартизованную сйстему ис-
числения времени, которая одинаково служила бы всем груп-
пам в качестве единообразного контрольного элемента времен-
ного отсчета для координации и синхронизации их действий»^
Здесь Сорокину удалось убедительно показать, что такие поня-
тия, как время и пространство, не просто свободно проистека-
ют из всех ментальностей, а порождаются конкретными требо-
ваниями общностей людей, они являются экзистенциально
обусловленными (в чем приносим извинения Сорокину — при-
верженцу концепции «j-раниц»).
Еще одна приводимая нами цитата может проиллюстриро-
вать высокую проницательность социологического воображе-
ния Сорокина. Показав, что в современном мире универсаль-
ное исчисление времени в значительной степени заменило ме-
стные, ограниченные рамками узких сообществ, способы
оценки времени, Сорокин высказал проницательное наблюде-
ние, что старые, привычные качественные меры времени не
были полностью вытеснены количественными измерениями.
В унисон с историком искусств Вильгельмом Пиндером и в
традициях идеи Маннгейма, формулируемой им как «современ-
ность несовременного», Сорокин утверждает: «Внутри одного и
того же территориального единого целого, состоящего из раз-
личных религиозных, профессиональных, экономических, на-
1 См.: Bernstein В. Class, Codes and Control. N. Y., 1975.
2 Sorokin P. A. Sociocultural Causality, Space, Time. P. 147.
3 Ibid. P. 188.
Творческое наследие
383
циональных и культурных групп, наблюдаются различные рит-
мы и пульсации, а следовательно, существуют различные ка-
лендари и различные обычаи измерения социокультурного
времени различных групп. Сравним, например... Гарвардский
календарь с действующим, скажем, у фабричных рабочих. Ка-
лендарь католиков римской церкви в Бостоне отличается — по
крайней мере отчасти — от принятого у бостонских протестан-
тов. Бок о бок с количественным определением времени (кото-
рое само по себе является в какой-то степени продуктом обще-
ственного соглашения), существует полнокровное социокуль-
турное время со всеми его «отличительными особенностями»:
' оно является качественным по своей природе, не может быть
й бесконечно делимым... оно не течет равномерно... оно опреде-
j ляется социальными условиями и отражает ритмы и пульсации
социальной жизни данной группы...»1
Можно взять на себя смелость считать, что эта совокупность
наблюдений содержит ценные указания и служит руководством
для докторских диссертаций, даже несмотря на то, что знамени-
тый последователь Дюркгейма М. Хальбвакс, вероятно, незна-
комый с работой Сорокина, развил некоторые из этих идей в
своем основополагающем труде «Социальная структура памяти»
(«The Social Framework of Memory») и в других работах. Несмот-
ря на то что предложенная Сорокиным грандиозная всеобъем-
лющая схема, подобно всем замкнутым тотальным системам со-
циологической мысли, может показаться несовершенной, те-
перь уже очевидно, что Сорокин был здесь первопроходцем,
главным авторитетом и мыслителем. И как гласила надпись на
пуговице причудливой формы, которую носили на своей одежде
некоторые аспиранты на съезде Американской социологиче-
ской ассоциации, «Сорокин живет».
СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ И МОБИЛЬНОСТЬ
Сорокину принадлежит особое (единственное в своем роде)
место в изучении социальной стратификации и мобильности.
Мы обязаны ему созданием или четким определением множе-
ства понятий, которые стали общепринятыми в этой области.
Мы обязаны ему также четким представлением о том, что со-
1 Sorokin Р. A. Sociocultural Causality, Space, Time. P. 196—197.
384
Питирим А. Сорокин
циальная мобильность должна преимущественно быть связана
с изучением кода и последствий демографического обмена ме-
жду группами, отличающегося от изучения поведения отдель-
ных индивидов, которые могут передвигаться вверх, вниз или в
сторону в социальной иерархии. Сорокин определял социаль-
ную мобильность в ее самом широком смысле как перемеще-
ние людей в социальном пространстве. Однако для него пред-
ставляли интерес не просто перемещения отдельных индиви-
дов, но социальные обменные процессы, последствия таких
перемещений для социальных групп, занимающих различное
положение в социальной структуре.
«Установить положение человека или какого-либо социаль-
ного явления в социальном пространстве, — прежде всего, ут-
верждал Сорокин, — означает определить его (их) отношение к
другим людям или другим социальным явлениям, выбранным в
качестве таких «точек отсчета»1. Методы, пригодные для изуче-
ния мобильности, в чем-то напоминают систему координат,
используемую для определения положения объекта в геометри-
ческом пространстве. Но задача исследования не будет выпол-
ненной до конца, если мы установим лишь отношения индиви-
да к определенным группам. Необходимо дальнейшее исследо-
вание «отношения этих групп друг к другу внутри социальной
общности и отношения ее к другим общностям»1 2. Иными сло-
вами, хотя изучение социальной мобильности и предполагает
интерес к перемещениям индивидов, оно требует также самого
пристального внимания к последствиям этих перемещений для
социальных групп и структур в целом, которые заключают в се-
бе эти отдельные перемещения. Прежде чем приступить к рас-
смотрению социальной мобильности, мы должны хорошо пред-
ставлять себе стратификацию, в которой такие перемещения
происходят.
По определению Сорокина, «социальная стратификация —
это дифференциация данной общности на иерархически распо-
ложенные слои»3. Такая стратификация, утверждает он, является
постоянной характеристикой любой организованной социаль-
ной группы. Стратификация может определяться экономически-
ми критериями, например, когда внимание сосредоточивается на
1 Sorokin Р. A. Social and Cultural Mobility. N. Y., 1959. P. 4.
2 Ibid. P. 5.
3 Ibid. P. 11.
Творческое наследие
385
различиях между богатыми и бедными. Но общества или группы
также стратифицированы политически, когда их социальные
ранги иерархически структурируются в зависимости от автори-
тета и власти. Если же члены общества дифференцируются по
различным профессиональным группам, и некоторые из этих
профессий считаются более почетными, чем другие, или же про-
фессии внутри групп разделяются по принципу принадлежности
к тем, кто отдает приказы, и к тем, кто эти приказы получает, то
в данном случае речь идет о профессиональной стратификации'.
Хотя могут существовать и другие конкретные формы стратифи-
кации, самыми социологически значимыми являются экономи-
ческая, политическая и профессиональная.
Социологическое исследование должно уделять внимание
таким параметрам, как высота и профиль стратификационной
пирамиды. Из скольких слоев (уровней) она состоит? Является
ли ее профиль крутым, или же он постепенно становится поло-
гим?
Занимаемся ли мы изучением экономической, политиче-
ской или профессиональной стратификации, утверждал Соро-
кин, мы всегда должны обращать внимание на два различных
явления: на восхождение или упадок группы в целом, а также
на увеличение и уменьшение стратификации внутри группы.
В первом случае мы имеем дело с ростом благосостояния,
влияния или профессиональной репутации социальных групп,
как, например, тогда, когда мы говорим об упадке аристокра-
тии и возвышении буржуазии. Во втором случае мы обращаем
внимание на увеличение или уменьшение высоты и крутизны
стратификационной пирамиды в зависимости от благосостоя-
ния, влияния или профессионального престижа внутри груп-
пы среди ее членов, как, например, в том случае, когда мы
говорим, что в настоящее время стратификационный профиль
негритянского населения Америки является более ярко выра-
женным, чем в начале XX столетия. В противоположность
эволюционному и «поступательному» подходу и в полном со-
ответствии с его общим взглядом на ход развития человече-
ской истории, Сорокин утверждал, что никакой последо-
вательной тенденции в сторону либо возвышения, либо сгла-
живания стратификационной пирамиды установить нельзя.
Напротив, все, что можно наблюдать, — это непрерывные
1 См.: Sorokin Р. A. Social and Cultural Mobility. P. 11.
386 Питирим А. Сорокин
флуктуации. Временами различия между бедными и богатыми
могут уменьшаться под воздействием уравнительных факторов,
в другое же время могут вновь возобладать тенденции нера-
венства. Или же в один момент широкое демократическое
участие может привести к ослаблению различий в обладании
политической властью, тогда как в другой аристократические
и диктаторские политические игры могут весьма успешно
привести к увеличению высоты политической пирамиды. По-
добным же образом одни группы приходят в упадок, другие
возвышаются в процессе непрерывной флуктуации.
Описав в общих чертах внешние особенности построения
социальных структур, Сорокин переходит к обобщению осо-
бенностей их внутренней конструкции, рассматривая Характер
и расположение этажей, подъемные механизмы и ступени, ко-
торые ведут с одного этажа на другой, лестницы и приспособ-
ления, позволяющие взбираться вверх и спускаться вниз с эта?
жа на этаж1. Это позволяет ему далее подробно изучить процесс
социальной мобильности.
Под социальной мобильностью понимается переход людей
из одной социальной позиции в другую. Существуют два типа
социальной мобильности: горизонтальная и вертикальная. Первая
подразумевает перемещения из одной социальной позиции в
другую, расположенную на том же уровне, например, как пере-
ход от баптизма к методизму, или же уход с работы в качестве
мастера у Форда на аналогичное место у Крайслера. Вторая ка-
сается перемещений людей из одного социального слоя в дру-
гой, расположенный выше или ниже по социальной шкале, как
это происходит, например, при движении вверх от состояния
бедности к богатству или наблюдается при нисходящей тенден-
ции от талантливых родителей к неспособным детям. Восходя-
щие и нисходящие перемещения осуществляются в двух основ-
ных формах: проникновение индивидов из нижнего социально-
го слоя в существующий более высокий слой и спуск
индивидов с более высокой социальной позиции на более низ-
кую по социальной шкале; или же коллективное восхождение
или падение целых групп относительно других групп, сущест-
вующих в социальной пирамиде. Но — и в этом отличие Соро-
кина от многих современных ученых, занимающихся проблема-
ми стратификации и мобильности, — его интересы ориентиро-
1 См.: Sorokin Р. A. Social and Cultural Mobility. P. 128.
Творческое наследие
387
ваны, главным образом, на изучение коллективных, а не
индивидуальных явлений. Он обосновал свою позицию сле-
дующим образом: «Примеры индивидуального проникновения
в уже существующий более высокий слой или же падения ин-
дивидов с высокого социального уровня на более низкий явля-
ются обычными и понятными. Они не нуждаются в объясне-
нии. Вторая же форма социального восхождения и движения
по нисходящей, подъема и падения групп — должна быть рас-
смотрена более тщательно»1.
Группы и целые общества, согласно Сорокину, следует раз-
делять в соответствии с имеющимися различиями в интенсив-
ности и всеобщности социальной мобильности. Могут сущест-
вовать такие стратифицированные общества, в которых верти-
кальная мобильность практически отсутствует, и такие, где она
велика. Поэтому мы должны быть особенно внимательны при
установлении различия между уровнями стратификации или
при рассмотрении распространения или отсутствия социальной
мобильности. В обществах с сильно выраженной стратифика-
цией, где «мембраны» между слоями очень тонкие, социальная
мобильность очень высока. Напротив, другие общества почти
никогда не имеют никаких «ступенек» и «подъемных механиз-
мов», которые бы позволили их членам перейти с одного уров-
ня на другой; тем самым такие страты являются преимущест-
венно закрытыми, строго изолированными, неподвижными и
фактически недоступными. Исходя из того, что не существует
таких обществ, в которых страты являются абсолютно закрыты-
ми, и таких, где социальная мобильность была бы абсолютно
беспрепятственной, мы должны признать, что установленные
Сорокиным различия, хотя и выраженные слишком метафори-
чески, обладают большой эвристической значимостью. Что ка-
сается степени открытости и замкнутости страт, то здесь Соро-
кин придерживается своей обычной позиции: все, что можно
заметить в ходе развития человеческой истории, — это то, что
никакой постоянной тенденции в направлении либо возраста-
ния, либо ослабления социальной мобильности обнаружить
нельзя; это изменения в географическом пространстве и флук-
туации в историческом времени.
Определяя каналы вертикальной мобильности и механизмы
социального отбора и распределения индивидов внутри различ-
1 Sorokin Р. A. Social and Cultural Mobility. P. 134.
26 - 5470
388
Питирим А. Сорокин
ных социальных страт, Сорокин говорит об армии, церкви,
школе, а также о различных политических, экономических и
профессиональных организациях. Они являются своего рода
«фильтрами», которые «просеивают» индивидов, добивающихся
доступа к различным социальным стратам и позициям. Все эти
институты используются для осуществления социальной селек-
ции и распределения членов общества. Они определяют, кто
возвысится, а кто упадет; они приписывают людей к различ-
ным стратам; они либо открывают проход для потока индиви-
дов, либо создают препятствия для их движения1.
Не вдаваясь в подробное рассмотрение многочисленных и
разнообразных примеров того, каким образом Сорокин иллю-
стрирует действие этих институтов, или того метода, ийнользуя
который он показывает, почему в данный исторический мо-
мент некоторые стратификационные профили требовали спе-
цифических механизмов селекции, мы должны, тем не менее,
обратить внимание на то, что он рассматривает в качестве «по-
стоянной и универсальной» основы профессиональной страти-
фикации, именно «важность профессии для выживания и су-
ществования группы как единого целого». Профессии, которые
считаются наиболее важными (и логически обусловленными) в
каком-либо обществе, утверждает Сорокин, это такие, которые
«связаны с функциями организации и контроля какой-либо
группы»1 2.
Рассматривая воздействие современных*темпов социальной
мобильности, а также идеологии социальной мобильности на
современные общества, мы обнаруживаем, что Сорокин пред-
лагает здесь новый оригинальный подход, оценивая его в свете
современного опыта. Не испытывая энтузиазма по поводу вы-
сокого уровня социальной мобильности, Сорокин, подобно
Дюркгейму, прилагал все усилия, чтобы выявить ее аспекты,
как лишенные функциональной значимости, так и функцио-
нальные. Наряду с прочими, он подчеркивал такие имеющие
серьезные последствия ее проявления, как умственное напря-
жение, душевные болезни, цинизм, социальная изоляция и
одиночество индивидов, порвавших со своей исконной соци-
альной средой. В то же время он подчеркивал, что в обществах
с высокой мобильностью чаще наблюдаются повышение толе-
1 См.: Sorokin Р. A. Social and Cultural Mobility. P. 207.
2 Ibid. P. 100.
Творческое наследие
389
рантности и облегчение интеллектуальной жизни (как резуль-
тат открытий и изобретений).
Исследователь социальной стратификации, социальной мо-
бильности и связанных с ними научных проблем может проиг-
норировать труды Сорокина только себе в ущерб. Они по-
прежнему остаются подлинным кладезем идей. Прежде всего,
нам необходимо следовать советам Сорокина, когда он призы-
вает нас рассматривать социальную мобильность как форму со-
циального обмена. Подобно тому, как Леви-Строс произвел пе-
реворот в изучении проблемы родства (подчеркивая, что брак
следует рассматривать как обмен между первичными семьями),
так же и Сорокин выдвигает новаторскую идею о том, что со-
циальная мобильность рассматривает в первую очередь не по-
ложение индивидов (их место) в обществе, но обмен между со-
циальными группами. Способствуя циркуляции индивидов в
социальном пространстве, такой обмен увеличивает или снижа-
ет удельный вес и силу тех групп и страт, между которыми они
перемещаются. Если более полно разработать эту его основную
идею, то она могла бы послужить исходным импульсом для
многих исследований в области социальной стратификации.
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
«Интегралистекая» философия Сорокина в рамках книги,
посвященной истории социологических теорий, может быть
рассмотрена лишь в самых общих чертах, хотя, несомненно, ей
отводилось очень серьезное место в кругу интересов Сорокина,
особенно в последнюю треть его жизни.
Все научные труды Сорокина этого периода, выражающие
его философскую позицию, наполнены всепроникающей не-
приязнью, можно сказать, даже ненавистью к современной го-
родской культуре и ко всему, что она собой олицетворяет. Чув-
ственный мир городских джунглей и все проявления реалий и
духа современности в целом представляют собой, согласно Со-
рокину, сгустки крайней развращенности, которые он бичевал
в выражениях ветхозаветных пророков или русских странст-
вующих проповедников. Обратимся к следующим строкам из
последней главы его автобиографии: «...В окружающем меня
человеческом мире бушует смертоносная буря. Сама судьба че-
ловечества определяется на весах жизни и смерти. Силы уми-
рающего чувственного порядка яростно разрушают все, что
26’
390
Питирим А. Сорокин
стоит у них на пути. Именем «Бога», «прогресса», «цивилиза-
ции», «коммунизма», «демократии», «свободы», «капитализма»,
«достоинства человека» и других символов они искореняют эти
понятия, лишая их своего подлинного смысла, уничтожая мил-
лионы человеческих жизней, угрожая самому выживанию чело-
века и стремясь превратить эту прекрасную планету в «мерзость
запустения»1.
Сорокин обладал даром провидца; он предвидел грядущий
пожар. Однако, проникнутый духом той философии истории,
которая зиждилась на его идее цикличности флуктуаций чело-
веческой истории, он, очевидно, никогда не сомневался, что за
крушением западной чувственной культуры последует в свою
очередь ее возрождение уже под другими светилами.Ч4менно
нарождение этой новой идеациональной культуры &н. и стре-
мился предвосхитить в своей интегралистской философии.
В грядущие времена, на смену существующему бесплодию
любви, придет гармоничная цивилизация, в которой альтруи-
стическая любовь, изучением которой он активно занимался в
последние годы своей жизни, возобладает над всеми противо-
действующими друг другу устремлениями чувственных мен-
тальностей, и здесь, наконец, люди вновь обретут надежную
опору в возрожденных и обновленных сообществах своих со-
братьев. И тогда «высшее триединство истины, добра и красо-
ты, отторгнутых друг’Ът друга чувственной ментальностью»1 2,
вновь будет восстановлено в «единое Гармоничное целое».
Мужчины и женщины, ныне погрузившиеся в трясину уны-
ния, утратившие всякую веру и надежду, вновь распрямятся и
обретут свое подлинное человеческое достоинство. Сорокин
горячо верил, что после «гибели богов» (Goetterdaemmerung)
умирающего чувственного порядка человечество вновь обретет
свое истинное царство. Вполне сознательно «не приемля свер-
кающее пустословие и недолговечные «успехи» стадии упадка
чувственного порядка, отрицая его ложные ценности, фальши-
вые истины и помпезные претензии»3, Сорокин представлял
себя новым пророком Моисеем, который, даже если бы и не
смог дойти до земли обетованной, все же оказался способ-
ным — через культурную отчужденность — предсказать в своей
1 Sorokin Р. A. A Long Journey. New Haven, 1963. P. 324.
2 Ibid. P. 325.
3 Ibid.
Питирим Сорокин как человек 391
интегралистской философии ее основные черты. Позволим же
ему, никогда не мечтавшему об искупительной утопии будуще-
го, первым бросить камень.
ПИТИРИМ СОРОКИН КАК ЧЕЛОВЕК
j 27 февраля 1917 г. в первый день массовых демонстраций,
/.-явившихся предвестниками русской революции, пылкий моло-
дой интеллигент и бунтарь, который был дважды заключен в
( тюрьму царскими властями за свою революционную деятель-
j ность, записал в своем дневнике: «Наконец это свершилось.
>! В два часа ночи я поспешил описать сенсационные события
/ этого дня. Я чувствовал себя не совсем здоровым, а поскольку
/ лекции в университете фактически прекратились, я решил ос-
таться дома и почитать новую книгу Вильфредо Парето
} «Trattato di Sociologia Generale» («Трактат по общей социоло-
гии»)1. Если бы автор этой записи больше ничего не написал в
§ своей жизни, эти его признания стали бы классическим приме-
i ром непростого любовного романа между интеллигенцией и ре-
^'волюцией, сложной напряженности отношений, существующей
i между теорией и практикой. Этим автором был Сорокин.
г
ПУТЬ ОТ ИКОНОПИСЦА
К ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ РЕВОЛЮЦИОНЕРУ
Сорокин родился 21 января 1889 г. в глухой деревушке Во-
логодской губернии на севере России, жителями которой были
не русские, а коми, народность угро-финской группы. Всю тер-
риторию занимали, главным образом, девственные леса, про-
1 См.: Sorokin Р. A. A Long Journey. Р. 106. Основными источниками
для написания этого раздела автору послужили три автобиографиче-
ских описания Сорокина. В дополнение к полному описанию в работе
«А Long Journey» («Долгое путешествие») см.: «Листки из русского
дневника» (Sorokin Р. A. Leaves from a Russian Diary. N. Y., 1924) и «Со-
циология моей умственной деятельности» (Sorokin Р. A. Sociology of
Му Mental Life). Различные сведения об отношении Сорокина к Лени-
ну и другую дополнительную информацию см.: «Причуды и недостат-
ки современной социологии и смежных наук» (Jean Flond’s review of
Sorokin Fads and Foibles 11 British Journal of Educational Studies. 1957.
Vol. VI. P. 84-86).
392
Питирим А. Сорокин
стиравшиеся во все стороны на многие сотни километров. Де-
ревушки народа коми походили на крошечные островки среди
огромных, всепоглощающих лесных просторов. Коми говорили
на своем родном языке, но почти все они также свободно изъ-
яснялись по-русски. Урбанизация и индустриализация еще не
затронула эти края, и жители существовали за счет занятия
сельским хозяйством, дополняемого рыбной ловлей, охотой,
заготовкой леса и установкой капканов на зверей. Коми нико-
гда не знали крепостной зависимости, характерной для боль-
шей части остальной России на протяжении многих поколе-
ний. Они решали свои местные дела автономно, посредством
сельского самоуправления, похожего на русский «мир» или все-
общую сельскую общину. Землей владели сообща, всейг.дерев-
ней, время от времени она распределялась или перераспределя-
лась между отдельными семьями в соответствии с их потребно-
стями и размерами. Дома сельских управителей и старейшин,
священников, учителей, лавочников и сельских блюстителей
порядка были более просторными и удобными по сравнению с
домами остальных сельских жителей, но в остальном условия
жизни селян были почти одинаковыми. Сорокину, будущему
исследователю социальной стратификации, удалось немногое
извлечь из его детских воспоминаний, когда он вплотную за-
нялся этой работой много лет спустя в совершенно ином окру-
жении в штате Миннесота.
Сорокину было всего три года, когда умерла его мать; ее по-
хороны стали первым сознательным воспоминанием, запечат-
левшимся в его памяти. Его отец был русским по происхожде-
нию, родился в Великом Устюге, старинном северном городе,
центре народных искусств и ремесел. Отец прошел обучение в
одной из ремесленных гильдий и получил свидетельство «мас-
тера золотых, серебряных’ дел и украшения икон». Позднее он
переехал в деревню в краю коми, где женился на молодой жен-
щине коми-зырянке, которая родила ему трех сыновей — Васи-
лия, Питирима и Прокопия.
После смерти матери старшие сыновья, Василий и Пити-
рим, жили со своим отцом, младший жил у тетки. Временами
их отец являл собой образ любящего, добросовестного, ласко-
вого и заботливого попечителя, который очень гордился мас-
терством и своей репутацией во многих деревнях во время
странствий в поисках работы. Однако в другое время у него
были долгие периоды запоя, которые часто заканчивались при-
:|Питирим Сорокин как человек 393
ступами белой горячки. Во время одной из своих пьяных вспы-
шек, будучи в состоянии аффекта, отец схватил молоток и
нанес удары обоим сыновьям. В результате верхняя губа Пити-
рима в течение многих лет оставалась несколько деформиро-
ванной. Глубоко оскорбленные, 10-летний Питирим и 14-лет-
ний Василий покинули отчий дом, чтобы никогда туда не воз-
вращаться. Они сразу решили использовать свою склонность к
ремеслу отца и свое умение и начать самостоятельный путь в
качестве бродячих ремесленников, переходя из деревни в де-
ревню в поисках заказчиков. Больше они никогда не встрети-
лись со своим отцом и узнали о его смерти примерно год спус-
тя. Несмотря на свою молодость, мальчикам удавалось полу-
чать заказы на роспись и украшение церквей, даже одного
собора, на золочение и серебрение икон и светильников и из-
готовление медных или золотых окладов икон. Лишь время от
времени им удавалось посещать различные начальные школы.
Тем не менее после нескольких лет такой бродячей жизни Пи-
тирим в возрасте 14 лет получил скромное образование в учи-
тельской семинарии в городке Хреново.
Во время своих поездок в семинарию пароходом или по же-
лезной дороге молодой деревенский парень впервые получил
представление об особенностях жизни больших городов и про-
мышленных районов. Мир деревенской культуры, сельских
нравов, религиозных обычаев и полуязыческих культурных тра-
диций теперь остался позади, куда он больше никогда не воз-
вратился вновь, за исключением лишь редких его посещений,
но который навсегда сохранится в его воображении и памяти.
Хотя ему предстояло жить в быстро развивающемся городском
и промышленном обществе России, а позднее Америки, дело
его жизни во многом было определено и сформировано годами
его развития в условиях деревенской общины народа коми,
среди северных лесов.
Жители городка и их сыновья в семинарии в Хреново вна-
чале относились к Сорокину как к деревенскому мужлану, по-
скольку ему недоставало городского лоска и искушенности.
Хотя он, все еще одевавшийся в домотканую одежду, был готов
согласиться с их мнением о себе, но, став уже подростком,
страдал от их презрительного отношения. Однако ему не потре-
бовалось много времени, чтобы приобрести городские привыч-
ки и манеры и купить свой первый готовый костюм. Вскоре он
стал первым учеником в своем классе, несмотря на свою преж-
394
Питирим А. Сорокин
нюю кочевую жизнь и предыдущее спорадическое обучение в
школе. Семинария, которой руководила русская православная
церковь, занималась главным образом подготовкой учителей
для церковноприходских начальных школ. Но поскольку она
находилась вблизи от достаточно больших городских и про-
мышленных центров, а следовательно, была открытой всем но-
вым веяниям, эта школа обеспечивала лучшее и более передо-
вое качество обучения, нежели большинство других семинарий.
Студенты и преподаватели свободно общались с городскими
жителями, с местной интеллигенцией, с выразителями полити-
ческих убеждений любой окраски, от монархистов до социал-
революционеров и социал-демократов.
Погрузившись в изучение множества новых, самьтх разно-
образных книг, журналов и газет, которыми его новые друзья
и знакомые в изобилии снабжали его, Сорокин.вскоре утратил
свои прежние ортодоксальные религиозные и философские
убеждения. Новые идеи, воздействие которых он испытал, и
его растущее осознание социального и политического состоя-
ния императорской России скоро превратили молодого кре-
стьянина в городского агностика, верящего в научные теории
эволюции, и активного революционера (Русско-японская вой-
на 1904 г. и предвестники революции 1905 г. также способст-
вовали такому превращению). Однако, поскольку он все еще
придерживался прежней веры в нравственное самоусовершен-
ствование и индивидуализм, его отвращал марксистский де-
терминизм социал-демократии; напротив, Сорокин стал рев-
ностным членом народнической партии социал-революционе-
ров. Хотя и будучи теперь городским жителем, он по-
прежнему оставался активным приверженцем общинного по-
пулизма народников, чьи взгляды он помогал распространять
среди студентов и фабричных рабочих, а также крестьян окре-
стных селений.
В канун школьных рождественских каникул в 1906 г. Соро-
кину поручили выступить перед группой рабочих и крестьян.
Как только он вошел в зал собрания, полиция арестовала его и
препроводила в местную тюрьму. Обращение с заключенными
в тюрьме в последние годы существования царского режима
уже не было таким строгим и суровым, как прежде. Тюрьмы к
этому времени фактически стали «университетами» для рево-
люционеров, которые набирались сил в бесконечных обсужде-
ниях революционной теории и использовали свой увеличив-
Питирим Сорокин как человек
395
шийся досуг для чтения трудов Маркса и Энгельса, П. А. Кро-
поткина и П. Л. Лаврова, Г. В. Плеханова и Ленина, а также
Дарвина, Спенсера и других сторонников теории эволюции и
«прогрессивных» мыслителей. Наверное, Сорокин узнал в
тюрьме больше, чем он смог бы усвоить за целый семестр обу-
чения в своей семинарии.
Тюрьма дала ему возможность впервые познакомиться с
обычными преступниками, и это позднее, во время его пребы-
вания в Санкт-Петербургском университете, способствовало
выбору им криминологии и пенологии в качестве специализа-
ции. Кроме того, Сорокин сумел преобразовать свой жизнен-
ный опыт в научное знание: его первая книга «Преступление и
кара, подвиг и награда» была опубликована через семь лет по-
сле его первого заключения в тюрьму.
Сорокин пробыл в тюрьме четыре месяца, после чего был
освобожден. Хотя он и был исключен из семинарии, большин-
ство преподавателей и учащихся встретили его как героя рево-
люции; однако, получив клеймо революционера, он не мог ни
быть принятым в другую школу, ни найти какую-либо работу в
данной местности. Поэтому он решил стать странствующим
проповедником, распространяющим революционные идеи, что
мало отличалось от его прежнего жизненного опыта иконопис-
ца. Питирим Сорокин, разыскиваемый полицией за то, что ему
удалось уйти из-под ее надзора в месте своего проживания, ис-
чез, а появился анонимный товарищ Иван — организатор, ора-
тор и наставник, работающий среди фабричных рабочих, уча-
щихся и крестьян по всему волжскому региону. Большинство
собраний, на которых он выступал, и демонстраций, которыми
он руководил, носили мирный характер, но однажды, окружен-
ный большой толпой, товарищ Иван, стоя на обломке дерева,
возвышавшемся над собравшимися, яростно обличал режим.
Митинг был разогнан полицией, вооруженной нагайками и
шашками, в результате чего погибли двое рабочих и один поли-
цейский офицер, было ранено много казаков, рабочих и поли-
цейских. После этого, по настоятельному совету своих друзей,
товарищ Иван удалился к своей тетке в зырянскую деревню
Римья, где он пробыл два месяца, помогая по хозяйству и
встречаясь с друзьями детства, В надежде продолжить образова-
ние или найти работу в конце 1907 г. Сорокин решил отпра-
виться в Санкт-Петербург.
396
Питирим А. Сорокин
СТУДЕНТ И УЧЕНЫЙ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Сорокину было гораздо легче принять решение отправиться
в Санкт-Петербург, чем попасть туда. Самая низкая плата за
проезд пароходом до Вологды, а оттуда поездом до Санкт-Пе-
тербурга составляла около 16 руб.; у Сорокина был всего 1 руб.
Он увеличил свой капитал, покрасив два крестьянских дома,
почти до 10 руб., которые он заплатил за место на пароходе в
третьем классе. Но в Вологде он узнал, что проезд поездом до
Санкт-Петербурга стоил 8 руб., т. е. на 5 руб. больше, чем он
имел. Поэтому он решил оплатить билет до пункта недалеко от
Вологды и проделать остальной путь безбилетным пассажи-
ром — «зайцем», как это тогда называли в России^ Однако
вскоре он был обнаружен проводником, но, к счастью,'Тот ока-
зался отзывчивым. Сорокин объяснил, что он едет в Санкт-Пе-
тербург, чтобы продолжить свое образование; проводник, по-
жилой человек, испытывающий присущее русскому человеку
уважение к духовным ценностям, позволил юноше продолжить
свой путь с условием, что он отработает свой проезд, убирая
вагоны и туалеты, а также помогая кочегару. С помощью такой
«практики» Сорокин был ускоренно подготовлен к постиже-
нию теории. Когда он достиг Санкт-Петербурга, в его кармане
оставалась неистраченная наличность в размере 50 коп.
После того, как ему удалось наняться на работу к старшему
служащему электростанции в качестве репетитора его двух сы-
новей (за жилье и скромный стол), Сорокин решил добиться
приема в университет. Это было совсем не просто. Поскольку
он был исключен из своей семинарии и никогда не посещал
гимназии, существовал всего лишь один способ получить дос-
туп в университет: ему пришлось бы сдать строгий «экзамен на
зрелость» за все восемь классов гимназии и представить неко-
торые дополнительные материалы, требуемые от тех, кто не за-
канчивал гимназии. Почти не зная латинского и греческого,
французского и немецкого, а также математики, Сорокин смог
бы сдать этот экзамен, только посещая вечернюю школу, кото-
рая обеспечивала такую подготовку. Когда он узнал, что один
из преподавателей известной вечерней школы был первым
представителем народа коми, ставшим университетским про-
фессором, Сорокин явился к нему домой и заявил его удивлен-
ной жене, что он только что прибыл из Коми и хотел бы пого-
ворить с профессором. К. Ф. Жаков, упомянутый профессор,
Питирим Сорокин как человек 397
не только обеспечил Сорокину свободный прием в вечернюю
J школу, но и открыл для него свой дом, представил его ряду
j лиц, известных в интеллектуальных кругах, и тем самым подго-
товил ему почву для доступа в некоторые философские, литера-
j турные и художественные кружки в университете. Профессор
I также сыграл важную роль в жизни студента, так как на одном
* из вечеров у Жакова Сорокин познакомился со своей будущей
? женой.
По рекомендации Жакова Сорокин вскоре получил допол-
нительную репетиторскую работу, которая помогла ему зараба-
тывать небольшие деньги за три семестра обучения в вечерней
;; школе. Эта школа, как и многие подобные учебные заведения
in° всей России, была очагом революционных идей. Сорокин
" многое почерпнул из дискуссий, в которых происходил обмен
'мнениями между его единомышленниками, — возможно, даже
^больше, чем из официального курса обучения.
После двух лет учебы, испытав на себе воздействие всех
^культурных достопримечательностей и интеллектуальных воз-
можностей и искушений Санкт-Петербурга, Сорокин возвра-
тился в Великий Устюг, на родину своего отца, для подготовки
к выпускному экзамену. Причина такой перемены места со-
стояла не в том, чтобы вернуться в родные места, к своим кор-
ням, а в том, что здесь он смог бы прожить дешевле у дяди и
тетушки, чем это, возможно, было в столице. В мае 1909 г. он
сдал экзамены с оценкой «отлично» по всем предметам.
Возвратившись в Санкт-Петербург, Сорокин вначале посту-
пил во вновь открывшийся Психоневрологический институт.
Многие факторы повлияли на его выбор. Прежде всего, инсти-
тутская учебная программа была менее напряженной, чем уни-
верситетская; во-вторых, в университете социология не изуча-
лась, тогда как в институте преподавали два знаменитых со-
циолога, М. М. Ковалевский и Е. В. де Роберти; наконец,
институтский студенческий коллектив состоял, главным обра-
зом, из крестьян и представителей низших классов, которые
были более восприимчивы к революционным идеям, чем сту-
денты в университете. В первый год своего обучения в инсти-
туте Сорокин привлек к себе внимание многих преподавателей
и считался одним из лучших студентов. Однако, поскольку
только студенты университета, а не института, освобождались
от службы в армии, он вынужден был оставить институт и по-
ступить в университет, чтобы избежать призыва. Но в течение
398
Питирим А. Сорокин
последующих нескольких лет его связи с институтом остава-
лись настолько крепкими, что он стал секретарем и помощни-
ком своего учителя Ковалевского и в первый же год после
окончания университета был назначен преподавателем социо-
логии института.
Несмотря на то что в университете социология не была
включена в перечень дисциплин, обязательных для зачисления,
предмет преподавался в составе курсов лекций по праву, эко-
номике, криминологии или истории. Поскольку большинство
таких курсов читалось на факультете права и экономики, Соро-
кин выбрал эти предметы в качестве области своей специализа-
ции; его руководителями стали такие всемирно известные уче-
ные, как М. И. Туган-Барановский (в области экономики) и
М. И. Ростовцев (в области классических наук). Сорокин пока-
зал себя блестящим студентом, ему удалось уже на последнем
курсе опубликовать ряд своих научных работ в журналах по со-
циологии, антропологии и философии. Его первая значитель-
ная работа «Преступление и кара, подвиг и награда» была опуб-
ликована, когда он учился на предпоследнем курсе универси-
тета.
Хотя представлялось очевидным даже в первые годы пребы-
вания в университете, что его ждет блестящая академическая
карьера и что вскоре он будет привлечен к участию в различ-
ных кружках петербургской интеллигенции, Сорокин не допус-
кал, чтобы интеллектуальная жизнь воспрепятствовала револю-
ционной деятельности. И действительно, академическая карье-
ра была временно прервана, когда полиция совершила облаву
на его квартиру, чтобы арестовать его, но в это время Сорокина
случайно не оказалось дома. Чтобы избавиться от дальнейшего
внимания полиции, он раздобыл фальшивый паспорт и фор-
менную одежду курсанта Военно-медицинской академии; затем
отправился на Ривьеру во Францию в качестве брата милосер-
дия и компаньона своего товарища — революционера, страдав-
шего туберкулезом. Такие необычные обстоятельства позволи-
ли молодому провинциалу — выходцу из северных лесов полу-
чить свое первое представление о культуре европейских
высших слоев общества. Он даже играл в рулетку в казино
Монте-Карло и выиграл несколько сотен франков. И быть мо-
жет, именно на эти франки он и купил экземпляр недавно
опубликованной «Социологии», принадлежавшей перу некоего
Зиммеля. По истечении нескольких недель студенческие «бес-
Питирим Сорокин как человек
399
порядки» в университете прекратились, и полиция ослабила
свою бдительность, поэтому Сорокин смог возвратиться в сто-
лицу и возобновить занятия.
Избежав ареста в 1911 г., Сорокин не был столь же удачлив
в 1913 г. Он написал памфлет о преступлениях и жестоком
правлении династии Романовых в противовес торжествам по
случаю трехсотлетия императорского дома. Вслед за этим он
был выдан агентом-провокатором и арестован. Молодой рево-
люционер был помещен в относительно удобную камеру, имел
доступ к хорошей тюремной библиотеке и просто продолжал
здесь свою работу. Здесь он прочитал ряд интересных книг бо-
лее легкого содержания, и среди них — «Жизнь на Миссиси-
пи» Марка Твена. «Тогда мне и в голову не приходило, — пи-
сал он позднее в автобиографии, — что когда-то в будущем я
буду жить на берегах этой реки (в Миннеаполисе)». Но это
время еще не наступило. Не имея доказательств того, что
именно Сорокин написал инкриминируемый ему памфлет, по-
лиция вскоре освободила его, и он вновь смог заняться своим
образованием.
В 1914 г. Сорокин окончил университет с отличием, и ему
сразу же было предложено место «лица, оставленного в универ-
ситете для подготовки к профессорскому званию». Он с радо-
стью принял это предложение, особенно потому, что ему со-
путствовала довольно хорошая стипендия. Впервые он получил
возможность вести такой образ жизни, к какому уже давно
привыкло большинство его однокашников. Стипендия была
предоставлена ему сроком на четыре года, что позволило под-
готовиться к получению степени магистра и звания приват-до-
цента. Поскольку социология все еще не являлась официально
признанной дисциплиной, Сорокин выбрал криминологию и
пенологию (теорию наказания) в качестве основной области
специализации и государственное право — в качестве второсте-
пенной. Степень магистра оценивалась в России выше, чем в
Соединенных Штатах. И действительно, большинство препода-
вателей университета имели именно такую степень, но только
немногие знаменитые профессора написали выдающиеся дис-
сертации, которые принесли им степень доктора философии
(Ph. D.). Устный экзамен на соискание магистерской степени
продолжался целых три дня, а четвертый день отводился на на-
писание обстоятельного сочинения на предложенную экзаме-
национной комиссией тему. Подготовка к такому экзамену за-
400
Питирим А. Сорокин
нимала, по крайней мере, четыре года, но уже всего через два
года, в конце 1916 г., Сорокин сдал его. Теперь он имел право
стать приват-доцентом в университете. Однако чтобы получить
степень магистра уголовного права, он должен был еще пред-
ставить диссертацию и защитить ее в серьезной полемике с
официальными оппонентами, назначенными университетом, а
также с неофициальными оппонентами факультета и общест-
венными оппонентами. Сорокин собирался представить свою
работу «Преступление и кара, подвиг и награда» в качестве дис-
сертации, и профессора предварительно решили назначить за-
щиту на один из дней марта 1917 г. Но ей помешала револю-
ция. После марта 1917 г. вся университетская жизнь фактиче-
ски прекратилась на несколько лет. Сорокину пришлось ждать
вплоть до апреля 1922 г., чтобы защитить свой двухтомный труд
«Система социологии» в качестве диссертации на соискание
степени доктора социологии.
РЕВОЛЮЦИЯ
И ПОСЛЕРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД
В годы войны Сорокин отнюдь не прекратил своих выступ-
лений против царского режима. Тем не менее он, подобно
большинству своих товарищей социал-революционеров и та-
ких светил социал-демократии, как, например, Плеханов, был
сторонником поддержки военных усилий /пусть даже и с кри-
тических позиций) и противостоял тем левым, которые при-
зывали к скорейшему окончанию войны и заключению сепа-
ратного мира с Германией. Теперь левые интернационалисты
называли Сорокина и его единомышленников социал-патрио-
тами.
Когда разразилась революция, политические лидеры, к ка-
кому бы лагерю они ни принадлежали, испытали огромное
удивление. Социал-патриоты приветствовали революцию, ис-
пытывая к ней двойственные чувства. Они верили в нее в тече-
ние многих лет подпольной борьбы, но теперь боялись, что ре-
волюционные события подорвут способность России продол-
жать войну на стороне своих западных союзников. Более того,
многих интеллигентов, которые в течение долгого времени с
энтузиазмом относились к революции в ее абстрактном виде,
теперь отвергли многие ее стороны в их конкретном воплоще-
нии. Дневник Сорокина, относящийся к этим дням, ясно вы-
Питирим Сорокин как человек
401
ражает такую его двойственность. Несомненно, он с радостью
приветствовал падение старого режима. Однако, попав в водо-
ворот революционного беспорядка, наблюдая «неуправляемые
толпы» и «яростно стреляющих людей», оказавшись свидете-
лем преследований полицейских, контрреволюционеров и
агентов-осведомителей и узнав об убийствах чиновников, Со-
рокин не мог подавить в себе глубокого отвращения к тому,
чем оказалась власть толпы на улицах его любимого Санкт-Пе-
тербурга.
После отречения царя и установления власти Временного
правительства Сорокин оказался вовлеченным в бурный круго-
ворот событий. Он согласился стать редактором новой газеты,
издаваемой эсерами, только для того, чтобы увидеть, что ее из-
датели раскололись на социал-патриотов и интернационали-
стов. Так, газета могла напечатать на первой странице статью,
которая подвергалась яростным нападкам на второй странице.
Он ездил с одного митинга на другой, с одного собрания на
другое, безуспешно стараясь объединить правое крыло своей
партии. Он помогал организовать Всероссийский Совет Кре-
стьян в противовес радикальному Совету Рабочих. Все оказа-
лось тщетным. Наконец, он уехал на свою северную родину,
чтобы попытаться убедить здешних крестьян, что поддержка
Временного правительства от его врагов слева является единст-
венной дорогой к спасению. Тогда он записал в своем дневни-
ке: «Какое облегчение покинуть столицу с ее непрерывно дви-
жущимися толпами, ее беспорядком, грязью и истерией, и
вновь оказаться в спокойных местах, которые я люблю».
Столкнувшись лицом к лицу с революцией, которую он
столь страстно желал в прошлом, Сорокин очень быстро испы-
тал полное разочарование. Насколько прекрасной она пред-
ставлялась в период царского правления и насколько безобраз-
ной она оказалась на самом деле. «Порой я чувствую себя без-
домной собакой», — записал он в своем дневнике.
Бурный круговорот событий вновь захватил Сорокина после
его возвращения в Петроград. Он истощал свою энергию в по-
ездках с митинга на митинг, испытывая попеременно усталость
и раздражение, возбуждение и тревогу. И в разгар всех этих со-
бытий в конце мая он женился на Елене Петровне Баратын-
ской, которая была его товарищем по учебе и ботаником по
специальности. После церковной церемонии, на которую он
прибыл с большого митинга, новобрачная и несколько его то-
402
Питирим А. Сорокин
варящей отправились на свадебный завтрак, который длился
всего полчаса, поскольку жених должен был спешить на другое
«проклятое собрание».
В июле 1917 г. во время новых мятежей, когда Временное
правительство возглавлял Керенский, боровшийся за его вы-
живание, Сорокин согласился принять пост секретаря пре-
мьер-министра. Это было все, что он смог сделать. Большеви-
ки ждали своего часа, и их невозможно было остановить. Че-
рез несколько месяцев им удалось свергнуть правительство
Керенского и провозгласить Российскую Советскую Респуб-
лику. Сорокин и его друзья продолжали арьергардную борьбу
в недолговечном конституционном собрании и в других мес-
тах, но они понимали, что дело их проиграно. Теперь они
были причислены к «бывшим», ничем не отличавшимся от
царских чиновников, с которыми они боролись в течение
стольких лет.
В годы Гражданской войны и последовавшего за ней голода
и истощения всех сил Сорокин, который в течение короткого
периода времени находился при властях предержащих, стал од-
ной из многих жертв. В начале января 1918 г. он был арестован
в редакции антибольшевистской газеты, которую редактировал.
После своего освобождения, через два месяца, Сорокин и его
жена направились в Москву с надеждой возродить объединение
антибольшевистских групп в этом городе. Он помог начать из-
давать новую газету, но смог увидеть лишь разгром своей типо-
графии вскоре после того, как появился первый номер.
После этого он вернулся на свою северную родину, работал
подпольно под вымышленным именем и надеялся, что больше-
вики могут быть разгромлены с помощью британских экспеди-
ционных сил, базировавшихся в Архангельске. Но англичане
оказали лишь ограниченную помощь, и антиреволюционные
силы, после некоторых начальных успехов, были полностью
разгромлены. Теперь Сорокин был вынужден странствовать из
деревни в деревню, постоянно рискуя жизнью, числясь контр-
революционером в «розыскных» списках большевиков. В тече-
ние нескольких месяцев он скрывался в лесу. Наконец, он воз-
вратился в свой родной город, где укрылся со своей семьей, но
решил, что длительное пребывание подвергнет опасности его
родных. Сорокин отправился в местное отделение секретной
полиции — ЧК и сдался. Он был заключен в тюрьму в Великом
Устюге и был уверен, что вскоре его расстреляют. Однако его
Питирим Сорокин как человек
403
освободили 12 декабря 1918 г. по прямому приказу самого Ле-
нина.
За несколько дней перед этим Ленин на страницах «Прав-
ды» объявил о важных переменах в политике правительства в
отношении интеллигенции, утверждая, что очень важно до-
биться лояльности образованных людей, особенно из крестьян-
ских слоев, которые теперь обратились против нового режима
после того, как храбро боролись против царя. Коммунисты
должны прекратить их преследования, утверждал Ленин, и по-
стараться превратить их в союзников. Именно в исполнение
этой директивы Сорокин и был освобожден и отправлен в Мо-
скву. Оказалось, что один из его бывших студентов, ставший
теперь комиссаром, ходатайствовал за него перед членами пра-
вительства Ленина, которые в итоге согласились поговорить с
ним. Ленин был ими убежден, как писалось в «Правде», отме-
нил смертный приговор Сорокину и приказал его освободить.
В конце 1918 г. Сорокин возвратился в Петроградский универ-
ситет и возобновил свою преподавательскую деятельность. Дни
его участия в политической борьбе закончились.
Полуголодный, живя в исключительно трудных семейных
условиях, Сорокин сумел не только читать регулярные курсы
лекций во вновь открывшемся университете, но и предпринять
ряд серьезных литературных проектов. Кроме двух учебников
по основам права и социологии, он закончил два солидных то-
ма своей «Системы социологии». Чтобы опубликовать эти то-
ма, потребовалось почти столько же энергии, как и для того,
чтобы их написать. Эта работа, очевидно, не смогла бы пройти
через строгий коммунистический цензорский контроль. Ряду
друзей Сорокина в издательстве и в двух национализированных
типографиях удалось тайно напечатать более 800 страниц рабо-
ты. Цензорское разрешение на титульном листе было поддела-
но; было отпечатано по 10 тыс. экземпляров каждого тома, и
все они были проданы в течение двух или трех недель. Когда
правительство узнало об издании книги, оно приказало конфи-
сковать все экземпляры, но уже не осталось ничего, что можно
было бы конфисковать. Вскоре после этого Сорокин, которого
к тому времени избрали руководителем вновь образованной ка-
федры социологии, представил данные нелегально опублико-
ванные тома на юридический факультет в качестве своей док-
торской диссертации. После обычного серьезного обсуждения
факультет единодушно проголосовал принять работу как соот-
27 - 5470
404
Питирим А. Сорокин
ветствующую всем университетским требованиям, и 22 апреля
1922 г. Сорокин, наконец, получил свою докторскую (Ph. D.)
степень. Это был долгий и мучительный путь, и при этом Со-
рокин получил свою степень, когда ему было всего 33 года, —
возраст, в котором многие американские ученые-социологи
своей степени еще не получали.
Опубликовав два из трех запланированных томов своей «Сис-
темы», Сорокин решил отложить написание последнего тома,
чтобы провести непосредственное исследование массового голо-
да в голодающих районах Самары и Саратова. Книга, описываю-
щая результаты этого исследования, под названием «Влияние
голода на человеческое поведение, социальную жизнь и соци-
альную организацию», была опубликована в мае 1922 г.,-но лишь
после того, как цензоры жестоко изуродовали ее, выбросив мно-
гие параграфы и целые главы. Книга была вновь опубликована в
английском издании вдовой Сорокина незадолго до ее смерти1.
В течение 1922 г. новая волна арестов представителей не-
коммунистической интеллигенции вновь обрушилась на Пет-
роград. Сорокин избежал ареста, уехав в Москву, где он был
менее известен. Узнав, что все арестованные должны быть вы-
сланы за границу, он добровольно явился в ЧК и после обыч-
ных проволочек получил паспорт. 23 сентября 1922 г. он поки-
нул Россию, чтобы никогда сюда не возвращаться.
ПЕРВЫЕ ГОДЫ В АМЕРИКЕ
После года жизни в Чехословакии, куда он прибыл по при-
глашению президента Масарика, которого хорошо знал, Соро-
кин принял предложение двух известных американских социо-
логов Эдварда Хайеса и Эдварда Росса приехать в Америку и
прочесть цикл лекций о русской революции. Прибыв в Нью-
Йорк в октябре 1923 г., Сорокин, прежде всего, решил немного
подучить английский язык, посещая лекции и собрания, а так-
же различные церковные службы. Достигнув достаточного, но
далеко не свободного владения языком, он прочел свою первую
лекцию в колледже Вассара. В первые месяцы в Америке он ра-
ботал также над книгой «Социология революции»1 2 и набросал
1 См.: Sorokin Р. A. Hunger as a Factor in Human Affairs. Gainsville,
1975.
2 Cm.: Sorokin P. A. The Sociology of Revolution. Philadelphia, 1925.
Питирим Сорокин как человек
405
черновики основных разделов своей работы «Листки из русско-
го дневника». Отправившись затем в университеты штатов Ил-
линойс и Висконсин, он прочел ряд лекций по русской рево-
люции и относящимся к ней темам. Вполне очевидно, что ему
пришлось столкнуться с ярко выраженным неприятием со сто-
роны более молодых ученых, которые видели в нем рассержен-
ного политического эмигранта, который ничего не забыл и ни-
чему не научился. Однако эта враждебность ослабела, когда ряд
видных социологов, в том числе Кули, Росс и Гиддингс, высту-
пили в его защиту. Сорокин продолжал читать лекции в раз-
личных университетах, а в 1924 г. был приглашен заведующим
кафедрой социологии в университет штата Миннесота,
Ф. С. Чэпином, прочесть курс лекций в течение летнего учеб-
ного семестра. За этим последовало предложение на следую-
щий год читать лекции в качестве приглашенного профессора
на половинную ставку обычной зарплаты, предусмотренной
для полного профессора университета. Вскоре после этого он
получил полную ставку профессора, хотя за зарплату, сущест-
венно более низкую, чем у его американских коллег. За время
своего пребывания в университете Сорокин подготовил многих
выдающихся ученых, в числе которых были Андерсон, К. Тау-
бер, Т. Л. Смит, О. Д. Дункан (старший), которые впоследствии
внесли значительный вклад в развитие социологии, особенно
социологии деревни.
Тем временем жена Сорокина решила продолжить свою уче-
бу в аспирантуре для получения ученой степени Ph. D. по бота-
нике и получила ее в 1925 г. Но строгие университетские пра-
вила, направленные против семейственности, не позволили ей
занять место преподавателя в том же учебном заведении, и по-
этому она согласилась на преподавание ботаники в соседнем
университете Хэмлина.
Научная продуктивность Сорокина за шесть лет его пребы-
вания в Миннесоте поистине поражает. В 1925 г. была опубли-
кована «Социальная мобильность»1, первопроходческая работа,
на которую во многом опирались все следующие его работы
1925 г. Всего лишь через год появился его монументальный
критический обзор «Современные социологические теории»1 2.
Совместно с К. К. Циммерманом, ставшим его другом на всю
1 См.: Sorokin Р. A. Social Mobility. N. Y., 1927.
2 См.: Sorokin P. A. Contemporary Sociological Theories.
27*
406
Питирим А. Сорокин
жизнь, была написана работа «Принципы социологии города и
деревни»1 в 1929 г., а трехтомный труд «Систематическая анто-
логия социологии деревни»1 2, написанный в соавторстве с Цим-
мерманом и Гальпином, был опубликован в 1930—1932 гг. Если
принять во внимание, что Сорокин все еще не владел свободно
английским языком и что он столкнулся со всеми обычными
трудностями адаптации к новой, непривычной для него уни-
верситетской среде, то его достижения изумляют.
Эти книги определили место Сорокина на передовой линии
американской социологии, даже если они и получали различ-
ные рецензии. Некоторые рецензенты резко его критиковали;
другие же, в том числе такие ведущие социологи, как Кули,
Росс, Гиддингс, Чэпин и Сазерленд, отзывались о нем Qдруже-
ственной похвалой. В результате двумя крупными университе-
тами Сорокину были сделаны предложения места профессора,
которые он отклонил. Но когда ректор Гарвардского универси-
тета Э. Л. Лоуэлл пригласил его возглавить первую кафедру со-
циологии в Гарварде. После этого он отправился в Кембридж,
где преподавал с 1930 по 1955 г. Он продолжал руководить соз-
данным им при университете Исследовательским центром
творческого альтруизма (Harvard Research Center in Creative
Altruism), вплоть до своего ухода на пенсию в конце 1959 г. в
возрасте 70 лет.
ГОДЫ, ПРОВЕДЕННЫЕ В ГАРВАРДЕ
Именно за годы своего пребывания в Гарварде Сорокин
внес свой наиболее значительный творческий вклад в амери-
канскую социологию. Когда он впервые приехал в Кембридж,
факультета социологии здесь еще не существовало, и кафедра
Сорокина организационнд находилась на факультете экономи-
ки. Но в конце первого семестра 1930—1931 учебного года ад-
министрация, наконец, приняла решение создать самостоя-
тельный факультет социологии, и в следующем году Сорокин
стал его руководителем. Человек, организовавший первую ка-
федру социологии в Петроградском университете в 1919—
1 См.: Sorokin Р. A., Zimmerman С. С. Principles of Rural-Urban Socio-
logy. N. Y„ 1929.
2 Cm.: Sorokin P. A., Zimmerman С. C., Galpin C. J. A Systematic Sour-
ce-Book in Rural Sociology: in 3 vols. Minneapolis, 1930—1932.
Питирим Сорокин как человек
407
1920 гг., получил возможность стать организатором и руководи-
телем первого социологического факультета в Гарварде 10 лет
спустя.
Сравнительно небольшой факультет вскоре приобрел боль-
шую известность. Сорокин убедил своего друга по университету
Миннесоты Циммермана приехать в качестве адъюнкт-профес-
сора, а также Парсонса, работавшего на факультете экономики,
стать преподавателем социологии. Прочесть специальные лек-
ции или курсы было предложено таким видным ученым Гарвар-
да, как А. Д. Нок — по социологии религии, Д. Р. Паунд — по
социологии права, Ш. Глюэк — по криминологии и Г. Олпорт —
по социальной психологии. Сорокин пригласил также извест-
ных лекторов и из других университетов, в том числе У. А. Тома-
са, Г. Беккера из Висконсина и Л. фон Визе из Кельна.
Парсонс, который работал тогда над своей «Теорией соци-
ального действия», вслед за Сорокиным, оказал наиболее зна-
чительное влияние на ту блестящую когорту аспирантов, кото-
рая собралась на факультете вскоре после его образования.
Многие из тех, кому предстояло занять ведущее положение в
социологии после окончания Гарвардского университета, — на-
пример, Р. Мертон и У. Мур, А. К. Дэвис и Р. Уильямс, — ис-
пытали на себе влияние и Сорокина, и Парсонса, хотя влияние
последнего оказалось более устойчивым. Другие же — такие
как Н. де Нуд, Э. Тириакьян и Р. дю Ворс, — были более близ-
кими последователями Сорокина.
Преподавание Сорокина не было традиционным, у него бы-
ли особая манера подачи материала и стиль изложения. Он так
никогда и не утратил своего русского акцента, и когда он под-
нимался на кафедру и начинал говорить, некоторые из его слу-
шателей испытывали ощущение, что они более внимают вооду-
шевляющей церковной проповеди, чем присутствуют на обыч-
ной учебной лекции. Его знаменитый курс для студентов-
выпускников «Принципы социологии» (официально именуе-
мый «Социология А»), обычно значился как «Сорокин А» в за-
крытом специальном справочнике Гарвардского университета
(«Harvard Crimson Confidential Guide»)1.
1 См.: Davis A. К. Lessons from Sorokin // Sociological Theory, Values,
and Sociocultural Change, Essays in Honor of Pitirim A. Sorokin. N. Y.,
1963. P. 1-7.
408
Питирим А. Сорокин
Один из студентов Сорокина, Роберт Бирштедт, ярко описал
его манеру преподавания. «Как лектор, — писал он, — Сорокин
не имел себе равного по своему актерскому дарованию. Чело-
век, обладавший удивительной физической силой, он яростно
бросался в атаку на классную доску, часто ломая мел в процессе
лекции. В одной из его аудиторий были повешены доски на
трех ее стенах. По истечении часа лекции все три обычно были
покрыты его неразборчивыми записями, и облака меловой пы-
ли висели в воздухе. Его манера поведения была театральной,
но часто она выглядела и мелодраматической. Поскольку ни од-
ному из американских социологов он не сказал и слова похва-
лы — всегда совсем наоборот. Его реакция на работы Джорджа
Ландберга была типичной. Однажды утром он вошел ^аудито-
рию, размахивая перед нами одной из недавно опубликованных
работ Ландберга, и с пафосом произнес: «Это — работа моего
друга Ландберга по предмету, в котором он, к сожалению, со-
всем не разбирается! В этом его несчастье! Он не рожден для та-
кого рода работы». По другому поводу он как-то сказал мне:
«Джон Дьюи! Я прочел вторую книгу Джона Дьюи. Я прочел
третью книгу Джона Дьюи. И ничего в них не на-шел»1.
Вскоре после прибытия в Гарвард Сорокин приступил к ра-
боте над своей четырехтомной монографией под заглавием
«Социальная и культурная динамика», в итоге опубликованной
в период между 1937 и 1941 г. Для выполнения этой огромной
работы Сорокин привлек в качестве сотрудников ряд русских
ученых-эмигрантов, а также некоторых из своих студентов, та-
ких как Роберт Мертон и Джон Болдырев. Они проделали
большую и трудоемкую подготовительную работу по сбору дан-
ных, обсчету статистических материалов, получению и уточне-
нию сведений по справочникам. Гарвардский университет ока-
зал поддержку работе, присудив грант сроком на четыре года в
размере 10 тыс. долл.
Сорокин теперь достиг вершины своей карьеры, но даже го-
ды его пребывания в Гарварде сопровождались чувством не-
удовлетворенности и угнетенности. Руководители факультетов
в Гарварде, как и повсюду в Америке, отнюдь не были столь
могущественны, как их коллеги в Европе, а Сорокин, вероятно,
все еще страстно стремился к европейскому образцу. Несмотря
на свое прочное положение в университете, он не смог добить-
1 Bierstedt R. Power and Progress. N. Y., 1974. P. 2.
Питирим Сорокин как человек
409
ся преобладающего влияния на факультете. Пользуясь огром-
ным уважением, даже восхищением со стороны многих своих
студентов, он в то же время не оказывал на них единственного
и исключительного влияния. Эту роль он принужден был де-
лить с Толкоттом Парсонсом, несмотря на то, что вначале Пар-
сонс был просто молодым преподавателем, в то время как Со-
рокин являлся единственным полным профессором на факуль-
тете. Парсонс и Сорокин разделяли многие идеи, особенно в
отношении главной роли, выполняемой культурными символа-
ми в детерминации социального действия, хотя они никогда
так и не смогли примирить свои взгляды. Их отношения в этот
период скорее всего можно было бы охарактеризовать как хо-
лодное соперничающее сосуществование. Справедливо отме-
тить, что Сорокин действительно «поставил на ноги» факультет
социологии Гарвардского университета, но ему не удалось при-
дать ему свой собственный особенный отпечаток.
Склад ума Сорокина в эти годы был консервативным, и
вполне понятно, что этот фактор сыграл немаловажную роль
при его назначении на факультет в Гарварде в период глубокого
социального кризиса и последовавшего усиления влияния раз-
личных марксистских и немарксистских радикальных идей. Од-
нако выходец из народа коми был консерватором специфиче-
ского рода. Как консервативный вольнодумец, христианский
анархист, он никогда не утрачивал своего крестьянского недо-
верия к централизующему государству, недоверия, которое ук-
репилось его жизненным опытом в годы русской революции.
Таким образом, у Сорокина было мало общего с его американ-
скими собратьями. Артур Дэвис, один из его студентов, расска-
зывал о себе показательную историю: он был арестован полици-
ей Бостона за распространение листовок в период подготови-
тельной кампании. Судья отпустил его, но один из профессоров
предупредил, что арест может угрожать пребыванию этого сту-
дента в университете. Когда дело дошло до Сорокина как руко-
водителя факультета, он оставил его без внимания с замечани-
ем, что его самого арестовывали шесть раз: три раза — царские
власти и три раза — большевики1.
Сорокин никогда не получал удовольствия от исполнения
административных обязанностей. Он рассказывал, что его
просьбы об освобождении от них дважды отклонялись руково-
1 См.: Davis А. К. Op. cit.
410
Питирим А. Сорокин
дством университета. Наконец, в 1942 г. после его пребывания
на этом посту в течение 10 лет отставка Сорокина с поста руко-
водителя факультета была принята. Вскоре после нее факультет
был реорганизован под руководством Парсонса и стал факуль-
тетом социальных отношений (Department of Social Relations).
Начиная с этого момента, Сорокин играл лишь второстепен-
ную роль в развитии социологии в Гарварде.
Я вспоминаю о своем посещении здания факультета в Эмер-
сон Холле в начале 50-х гг. Не обнаружив кабинета Сорокина на
этаже, где я рассчитывал его найти (на том этаже, где протекала
основная деятельность факультета), я узнал, что кабинеты Соро-
кина и Циммермана находились на верхнем (имевшем забро-
шенный вид, насколько я помню) этаже. Неприятно в го'же вре-
мя упомянуть о том, что после опубликования работы Парсонса
«Социальная система» Сорокин положил под двери кабинетов
факультета отпечатанное на мимеографе (ротаторным способом)
заявление, в котором он пытался доказать, что основные идеи
этой книги были ранее высказаны в его собственной работе.
Отчуждение Сорокина от факультета было, по крайней мере,
частично компенсировано за счет создания им в конце 40-х гг.
Гарвардского исследовательского центра творческого альтруиз-
ма (Harvard Research Center in Creative Altruism). Первоначально
Сорокин намеревался проводить исследования в этой области
безо всякого финансирования и без штата сотрудников. Совер-
шенно неожиданно он получил письмо от Эли Лилли, хорошо
известного филантропа, возглавлявшего крупную фармацевти-
ческую компанию и выразившего желание оказать поддержку
Сорокину в его смелом предприятии. За этим последовал грант
в размере 20 тыс. долл. После того, как Сорокин начал публико-
вать некоторые результаты своих исследований, господин Лил-
ли захотел встретиться с нйм. Когда Сорокин сообщил ему, что
пока еще истратил ровно 248 долл, из суммы предоставленного
ему гранта (20 тыс. долл.), господин Лилли с типичным амери-
канским нетерпением спросил: «А не могли бы Вы поддать пару
в Ваш бизнес?» Сорокин согласился и получил дополнительный
грант сроком на пять лет на сумму 100 тыс. долл., что гаранти-
рованно покрывало все расходы Центра. Я не берусь слишком
распространяться по поводу ценности исследований Центра.
И если даже и не все его результаты были столь же «поразитель-
ны», как такое его открытие, что «альтруистические личности
живут дольше эгоистических индивидов», я все же считаю, что
Питирим Сорокин как человек
411
эта работа не принесла основательных, достойных внимания ре-
зультатов.
Влияние Сорокина в Гарварде первоначально было силь-
ным. Но то, что высказал однажды английский литературный
критик Дж. Гросс в адрес своего собрата по перу критика
Ф. Р. Ливиса, по-видимому, можно также отнести и к Сороки-
ну: «Прилежные студенты приветствовали его как освободите-
ля1, а затем обнаруживали, что им придется потратить многие
годы, чтобы избавиться от его эмансипирующего влияния»1 2.
Справедливость этого замечания, быть может, особенно про-
явилась после опубликования его труда «Социальная и культур-
ная динамика», когда мысль Сорокина начала становиться все
менее подвижной и догматичной и когда он все в большей сте-
пени поворачивался в сторону социального пророчества и отхо-
дил от беспристрастного научного исследования. Две его рабо-
ты, написанные в 40-е гг., — «Социокультурная причинность,
пространство, время» (1943)3 и «Общество, культура и лич-
ность» (1947)4 — все еще продолжают традицию его ранних ра-
бот, но названия других книг, опубликованных в 40-е гг. и поз-
же, свидетельствуют о его усиливающейся склонности высту-
пать в качестве предвестника Страшного суда и катастрофы:
«Кризис нашего времени» («Crisis of Our Age», 1941), «Человек
и общество в опасности» («Man and Society in Calamity», 1942),
«Переустройство человечества» («Reconstruction of Humanity»,
1948), «Альтруистическая любовь» («Altruistic Love», 1950), «Со-
циальные философии эпохи кризиса» («Social Philosophies of an
Age of Crisis», 1950), «Изыскания в области альтруистической
любви и поведения» («Explorations in Altruistic Love and
Behavior», 1950), «СОС. Смысл нашего кризиса» («S.O.S. The
Meaning of Our Crisis», 1951), «Пути и сила любви» («The Ways
and Power of Love», 1954), «Американская сексуальная револю-
ция» («The American Sex Revolution», 1957) и «Власть и нравст-
венность» («Power and Morality», 1959). Какова бы ни была их
ценность в качестве памфлетов на теологические темы или
пророческих порицаний пороков и заблуждений современни-
1 Emancipator — эмансипатор. (Примеч. пер.)
2 Gross J. The Rise and Fall of the Man of Letters. L., 1969. P. 284.
3 Cm.: Sorokin P. A. Sociocultural Causality, Space, Time.
4 Cm.: Sorokin P. A. Society, Culture and Personality.
412
Питирим А. Сорокин
ков, нет основания рассматривать их в работе, посвященной
социологической теории.
Всего лишь дважды за эти последние годы Сорокин воз-
вращался к непосредственно социологическим темам. Его ра-
бота «Причуды и недостатки современной социологии и свя-
занных с ней наук» (1956)' явилась жестоким обвинением
практически всей современной социологии вообще и боль-
шинства ее эмпирических и статистических исследований в
частности. Хотя в ней содержалось много основательных кри-
тических замечаний по поводу неправильного использования
эмпирических методов исследования или злоупотребления
ими, они были изложены в таких всеобъемлющих и общих
выражениях, что теряли всю свою значимость. Книга заслужи-
вает также вполне очевидного критического замечания и в
связи с тем, что едва ли приличествует автору, который так
широко использовал статистические методы в своих работах
(и который часто применял их таким образом, что это вызы-
вало сомнения большинства статистиков), теперь обвинять
практически всю современную социологию в том, что она
впала в «квантофрению» (quantophrenia), безумие чисел. В це-
лом книга вызвала замешательство даже среди наиболее пре-
данных его бывших учеников.
Другая работа, под названием «Социологические теории се-
годня»1 2, явившаяся продолжением и развитием его знаменитой
работы «Современные социологические теории» («Contempora-
ry Sociological Theories»), встретила более благоприятный при-
ем. Хотя и изобилующая многочисленными ядовитыми колко-
стями в адрес большинства его современников и предшествен-
ников, она, тем не менее, показала способность Сорокина,
даже в уже немолодом возрасте, серьезно и основательно рас-
сматривать социологические идеи и теории, которые сам он ис-
кренне отвергал.
Сорокин никогда не был человеком, недооценивающим
свои собственные заслуги. В самом деле, иногда приходилось
слышать, как он сравнивал свой научный вклад с наследием
Аристотеля. Поэтому понятно, что он, безусловно, страдал в
1 См.: Sorokin Р. A. Fads and Foibles in Modern Sociology and Related
Sciences. Chicago, 1956.
2 Cm.: Sorokin P. A. Sociological Theories of Today. N. Y., 1966.
Интеллектуальное окружение
413
свои последние годы от относительного невнимания своих со-
временников. Но он никогда не терял уверенности в себе.
Деревенский парень, выходец из народа коми, он поначалу
не был признан искушенными умниками Санкт-Петербурга, и
все-таки ему удалось превзойти почти всех их; почему же те-
перь он должен был волноваться по поводу того, что от него
держались в стороне представители загнивающей «чувствен-
ной» культуры? Сорокин продолжал свой трудный путь, в бук-
вальном смысле взращивая свой собственный сад. Вероятно, он
испытывал такую же гордость от призов, которые он получал от
различных садоводческих обществ за свой великолепный цвет-
ник в пригородном районе Винчестера, как и от всех наград и
почестей, включая избрание председателем Американской со-
циологической ассоциации, которые присуждали ему его кол-
леги. Двое его сыновей, оба ученые, избравшие путь своей ма-
тери, а также широкий круг друзей и почитателей во всем мире
заботились о том, чтобы Сорокин на склоне лет был окружен
любовью, которая, как он постоянно повторял, заставляет зем-
лю вращаться. И когда старый боец скончался в феврале
1968 г., даже те, на кого он нападал, нанося резкие удары и по-
ражая острыми стрелами своей критики, признали, что он был
единственным в своем роде, таким, какой, очевидно, больше
никогда не появится.
«Я никогда не забуду изможденного старца, державшегося
прямо и с достоинством на кафедре ультрасовременного лекци-
онного зала университета Брандейса и призывающего своих
слушателей отвернуться от соблазнов и искушений «чувствен-
ной» культуры, признать ошибочность выбранного ими пути и
возвратиться на стезю идеациональной добродетели. Его слова
звучали столь непосредственно и убедительно, что мне показа-
лось, что их можно было сравнить с наставлениями странст-
вующего проповедника, вышедшего из дикого леса, чтобы на-
ставить заблудшее стадо грешников-крестьян на истинный
путь, предначертанный Господом Богом».
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ОКРУЖЕНИЕ
Даже поверхностное знакомство с основными работами Со-
рокина показывает, что он обладал энциклопедическими зна-
ниями. Широта его кругозора и диапазон интересов, проявив-
414
Питирим А. Сорокин
шиеся, например, в труде «Современные социологические тео-
рии», свидетельствуют о том, что он прочитывал почти все, что
имело хоть какое-то отношение к социальным наукам, иссле-
дованиям в области права и к большинству областей филосо-
фии. Вследствие этого невозможно даже перечислить все то
множество авторов, с трудами которых был знаком Сорокин и
которые оказали на него влияние. Большинство великих мыс-
лителей, о которых говорится в настоящей работе, от Канта до
Вебера, от Маркса до Зиммеля и Парето, оказали несомненное
воздействие на его восприимчивый ум, хотя он и препарировал
их наследие с помощью своего знаменитого критического
скальпеля. Поэтому в данном случае уместно ограничить оцен-
ку интеллектуального наследия Сорокина основнымйгрусски-
ми мыслителями XIX и XX столетий, большинство которых
всего лишь поверхностно знакомы большинству западных уче-
ных.
Сорокин стоял на слиянии двух различных направлений
мысли в интеллектуальной истории России — народнического
идеализма и позитивистского и детерминистского бихевиориз-
ма. Именно эти две главные интеллектуальные традиции в со-
вокупности с различными направлениями в философии исто-
рии, особенно теми, которые представляли Н. Я. Данилевский
и Ковалевский, придававшие особое значение стадийности ис-
торического развития, во многом и определяют интеллектуаль-
ный облик Сорокина, но они не могут объяснить его целиком.
НАРОДНИЧЕСТВО: ГЕРЦЕН, ЛАВРОВ
И МИХАЙЛОВСКИЙ1
Народники, эти революционеры XIX в. — враги царизма,
проповедовали «хождение в народ» как единственный путь к
спасению. Однако, называя их «идеалистами», мы бы не встре-
тили с их стороны горячего одобрения. Большинство из них
(если не все) были в той или иной степени сторонниками науч-
ного детерминизма и какой-либо формы позитивистской док-
трины. Хотя они и стояли также на позициях волюнтаристско-
го индивидуализма, подчеркивая важность субъективной оцен-
1 Автор использует для характеристики народнических воззрений
две работы: Masaryk Т. G. The Spirit of Russia. Vols. I, 2. N. Y., 1955;
Venturi F. The Roots of Revolution. N. Y., 1960.
Интеллектуальное окружение
415
ки различных событий в историческом процессе, в то же время
они могли чтить объективные законы исторического развития.
Колеблясь в своих убеждениях между Контом и Кантом, между
детерминистским позитивизмом и трансцендентальным или
романтическим идеализмом, они, очевидно, так и не смогли
создать для себя прочного окончательного мировоззренческого
фундамента. Вовлеченные в постоянно меняющийся поток
идей, открытые всем веяниям доктрин, проникающим к ним из
Германии, Франции и Англии, они были, по-видимому, преда-
ны лишь объединяющей их идее: спасение должно прийти
только через народ. Многие из них вышли из дворянского со-
словия, но испытывали отвращение к культуре высших классов
общества, к среде, в которой они были рождены и воспитаны.
Они понимали, что утонченность этой культуры была куплена
ценой эксплуатации и угнетения крестьянства и что сама серд-
цевина этой культуры оказалась совершенно гнилой. Отсюда —
лозунг, сформулированный одним из них (Пругавин В. С.):
«Давайте пойдем в деревню... Давайте соберемся вместе все,
кто верит в народ... Только там, в среде великого народа, в де-
ревенской общине можно обрести спасение и здравый смысл»1.
«Александр Герцен (1812—1870), как и Дидро, — писал Бер-
лин, — был гениальным дилетантом, чьи воззрения и деятель-
ность изменили направление развития социальной мысли в его
стране»1 2. В результате испытанного разочарования после пора-
жения революции 1848 г. во Франции он стал основоположни-
ком русского радикального народничества. Он отказался от
своей прежней веры в идеи европейского либерализма и фран-
цузского социализма, от веры в неотвратимость прогресса и
просвещения, и пришел к убеждению, что только власть неис-
порченного русского крестьянства, объединенного в общинные
институты, может оказаться способной осуществить все не-
сбывшиеся надежды европейской радикальной традиции. По-
сле поражения европейских революций 1848 г. А. И. Герцен
пришел к убеждению, что социалистическое народное общест-
во, которое он хотел построить, может быть создано только то-
гда, когда оно прочно укоренится в самой жизни большинства
1 Цит. по: Billington J. Н. Mikhailovsky and Russian Populism. Oxford,
1958. P. 94.
2 Berlin I. Introduction // Gertsen A. I. My Past and Thought. L., 1968.
P. XIII.
416
Питирим А. Сорокин
русского крестьянства. Основой новой России, которая должна
сменить продажный и загнивающий имперский режим, должен
стать «мир» — крестьянская обшина.
Герцен усматривал три элемента исключительной важности
в крестьянской общине: право каждого ее члена на землю, об-
щинная собственность на землю и самоуправление деревенской
общины. Его мировоззрение в течение жизни прошло через
различные этапы своего развития и претерпело изменения, но
после 1848 г. он настойчиво придерживался этой стержневой
идеи. Столкнувшись с возражениями марксистов и других ис-
торических детерминистов о том, что России предстоит пройти
через стадию капиталистического экономического развития,
прежде чем она сможет достигнуть высшей стадии социализма,
Герцен утверждал, что было бы ошибочным верить в "единооб-
разный закон исторического развития, поскольку всегда суще-
ствуют многие исторические возможности. На основе сельской
общины, но без буржуазии или гнета римского католицизма,
Россия смогла бы продвигаться по прямому пути к более высо-
кому уровню развития. Ее социализм смог бы избежать всех
проявлений коррупции и эксплуатации западных капиталисти-
ческих обществ, а также централизующего и омертвляющего
воздействия западной, государственно-ориентированной со-
циалистической доктрины. Напротив, русский социализм,
прочно укоренившись в крестьянскую общинную традицию,
положил бы начало новому децентрализованному и построен-
ному на началах федерализма социализму, свободному от уро-
дующих стигматов европейского пролетарского социализма и
коммунизма.
К сожалению, все произведения Герцена не были ни после-
довательными, ни систематическими. Следующие поколения
народников стремились исправить эти недостатки, но не доби-
лись успеха.
П. Л. Лавров (1823—1900), первый зачинатель народниче-
ской социологии, был, как и Герцен, целиком предан идеалу
«мира» — сельской общины, но он пытался обосновать свое
мировоззренческое кредо в систематическом представлении
философии истории. Испытав сильное влияние Конта, дарви-
новского эволюционизма и Спенсера, Лавров тем не менее ут-
верждал, что научные законы имеют слабое отношение к исто-
рии, которая приводится в движение «теми интеллектуальными
(духовными) и нравственными целями, которые в каждую эпо-
Интеллектуальное окружение
417
ху признаются наиболее просвещенными личностями в качест-
ве высшей цели, в качестве подлинной истины и нравственного
идеала»1. Вера Лаврова в прогресс была безграничной, хотя и
несколько уравновешиваемой кантианскими представлениями
о человеческой индивидуальности и самостоятельной способ-
ности людей стремиться к осуществлению своих идеалов. Чело-
веческая история — это эволюционный процесс; тем не менее,
хотя человечество и испытывает различные исторические огра-
ничения, оно в то же время приобретает возможность путем
растущего осознания своих трудностей формировать свою соб-
ственную судьбу.
Люди, осознанно представляющие историческую перспекти-
ву, согласно Лаврову, избирают для себя цели в свете своих
этических представлений. Тем самым он достиг примирения
объективизма с субъективизмом, Конта с Кантом. Он верил в
неминуемый исторический прогресс, но прогресс, который
должен определяться с позиций растущих возможностей прояв-
ления и утверждения человеческой субъективности, как «разви-
тие индивидуальности, равной физически, умственно и нравст-
венно; как воплощение правды и справедливости в социальных
формах»1 2.
Лавров твердо стоял на позициях веры в человеческое соз-
нание и защищал права личности и ее свободу от всех проявле-
ний исторического и социального принуждения. Согласно Лав-
рову, государство лишено этической или метафизической силы;
оно олицетворяет собой лишь внешний порядок, действующий
через принуждение. Цель прогресса состоит в том, чтобы све-
сти властные полномочия государства до минимума. В будущем
союз общин явится той институциональной основой, посредст-
вом которой русский народ получит возможность выражать
свою самобытную общинную культуру.
Лавров был личностью, державшейся несколько в стороне;
он сам не был целиком погружен в революционное движение,
хотя и повлиял на его развитие. Напротив, его современник
Н. К. Михайловский (1824—1904) оказал более непосредствен-
ное и сильное влияние на народническое движение, активным
участником которого он был сам. Но, как и Лавров, которого
часто называют первым русским социологом, Михайловский
1 Billington J. Н. Mikhailovsky and Russian Populism. P. 37.
2 Ibid. P. 12.
418
Питирим А. Сорокин
стал ведущим социологом немарксистского толка, отождеств-
ляемым с народническим движением. Так же, как и Лавров,
Михайловский многое заимствовал у Конта. Он разработал тео-
рию трех основных фаз эволюции человечества, которая во
многих отношениях напоминает модель Конта, за одним важ-
ным исключением. Его третья фаза имела мало общего с техно-
кратическим идеалом Конта; она должна была явиться апофео-
зом индивидуальности. Согласно Михайловскому, в истории не
существует более высокой цели, чем борьба личностей за право
быть самими собой. На третьей стадии своего исторического
развития человечество вновь обретает убеждение, что человече-
ские личности являются мерилом всех вещей, но к этому добав-
ляет свою власть над природой, которая отрицалась-предыду-
щими поколениями. На третьей стадии человеческое братство
станет краеугольным камнем проявления человеческой индиви-
дуальности. Общество, построенное на основе общинных отно-
шений «мира», создаст возможности для беспримерного разви-
тия человеческой личности, свободной от всех сдерживающих
факторов рынка и принудительной власти государства.
В социологической концепции Михайловского, как и Лав-
рова, делается акцент на необходимости применения как «объ-
ективных», так и «субъективных» методов в социологии. Оба
они учили, что социальные и исторические факты требуют и
вещественного (материального) и социально-психологического
объяснения. Поскольку люди являются цолеориентированными
организмами, пренебрежение человеческими целями, желания-
ми и стремлениями может привести к ослаблению социальной
науки. Михайловский, тем самым, находился в авангарде кри-
тики социал-дарвинизма в России. В человеческом обществе,
утверждал он, такие понятия, как набор шансов или естествен-
ный отбор, являются неприменимыми, поскольку они предпо-
лагают борьбу, лишенную целенаправленности; и напротив, че-
ловеческие споры и разногласия всегда характеризуют намере-
ния и цели. Думающая, чувствующая, желающая личность, а не
просто биологический организм, должна находиться в центре
социологического осмысления; только с таких позиций и мож-
но оценивать прогресс. Всю свою жизнь, несмотря на много-
кратные изменения в своих взглядах, Михайловский оставался
радикальным гуманистом.
Даже столь беглое рассмотрение нескольких, наиболее пред-
ставительных личностей в народническом движении показыва-
Интеллектуальное окружение
419
ет, насколько вся деятельность Сорокина была сформирована
народнической традицией, в атмосферу которой он был погру-
жен с раннего возраста. Его рвение реформатора, отрицание
беспристрастности в отношении к ценностям в социальных
науках, неистовый индивидуализм в сочетании с восхищением
крестьянской культурой и недоверием к излишествам чувствен-
ной культуры города — все эти и многие другие элементы коре-
нились в его осознанной приверженности народнической тра-
диции. Однако у его концепции философии истории были и
другие источники, среди которых самое значительное место
принадлежит творческому наследию Данилевского (1822—
1885).
ДАНИЛЕВСКИЙ И ЕГО ПРОТЕСТ
ПРОТИВ КОНЦЕПЦИИ ЛИНЕЙНОГО ПРОГРЕССА
Николай Данилевский был разносторонним человеком, на-
писавшим огромное количество работ по самым различным об-
ластям знания, от биологии до экономики, от политической
науки и лингвистики до истории. Теперь о нем вспоминают
лишь как об авторе важного сочинения «Россия и Европа»,
рассматривавшегося в то время как славянофильский трактат,
но являвшегося в то же время серьезным вкладом в философию
истории. Данилевский принадлежал к совершенно иной соци-
альной и культурной среде, нежели народники. Правительст-
венный чиновник в Министерстве сельского хозяйства, позд-
нее глава Российской комиссии по рыболовству, он был пре-
данным верноподданным царя, даже несмотря на то что в
юности вместе с Достоевским участвовал в заговоре петрашев-
цев, направленном против царя. В то время как действия на-
родников были ориентированы на подрыв царского режима,
Данилевский стремился обеспечить его идеологическое оправ-
дание, чтобы усилить его власть.
Хотя Сорокин никогда не разделял политических и идеоло-
гических пристрастий Данилевского, философия истории по-
следнего оказала на него заметное влияние. Он писал, что ра-
бота «Россия и Европа», «начатая как политический памфлет
самого высокого уровня... продемонстрировала содержащиеся в
ней политические взгляды столь ярко, что стала блестящим на-
учным трудом по философии истории и социологии культуры,
и завершилась как необычайно проницательный и исключи-
28 - 5470
420
Питирим А. Сорокин
тельно точный образец политического прогнозирования и яс-
новидения»1.
Основная мысль работы получила отражение в его атаке на
концепцию линейного прогресса и эволюции. Человеческая ис-
тория, утверждал Данилевский, развивается в виде многоли-
нейных и многонаправленных движений. Не может существо-
вать единого развития для всего человечества, поскольку раз-
личные цивилизации развиваются каждая по своему особому
историческому пути. Данилевский считал, что при изучении
развития человеческого общества — так же как и в ботанике и
зоологии, научных областях, в которых он был весьма све-
дущ, — ученые достигнут успеха только тогда, когда они отка-
жутся от однолинейных эволюционных представлений: и заме-
нят их классификацией по различным видам организмов и по
их различным родам и видам. Каждая цивилизация или куль-
турно-исторический тип создают особые и единственные в сво-
ем роде достижения. И только в пределах жизненной истории
каждого из этих типов, но отнюдь не всего человечества в це-
лом, можно говорить о древней, средней и новой фазах разви-
тия.
Данилевский различал 10 различных типов цивилизации:
египетскую, китайскую, ассиро-вавилонскую, индийскую,
иранскую, еврейскую, греческую, римско-арабскую, славян-
скую и тевтоно-романвкую, или европейскую. В определенное
время славянскому типу предназначено отделиться от его евро-
пейских корней и развиться в синтез таких элементов, которые
лишь частично были развиты в других типах цивилизаций. Тем
самым, тогда как евреи достигли больших успехов в развитии
религии, греки — в эстетической культуре, римляне — в искус-
стве управления, а европейцы — в политической и культурной
областях, русские станут Первыми, кто сможет достигнуть орга-
нического слияния этих четырех основных элементов цивили-
зации. Они откажутся от одностороннего научного и техноло-
гического характера европейской цивилизации; отбросят гру-
бый материализм ее философского мировоззрения, отвергнут
ту религиозную анархию, которая потрясает Европу уже с эпо-
хи Реформации; они преодолеют все крайности политической
демократии и экономического феодализма. И тогда, создав со-
1 Sorokin Р. A. Social Philosophies of an Age of Crisis. Boston, 1950.
P. 71.
Интеллектуальное окружение
421
юз славянских народов, Россия станет маяком для других циви-
лизаций, Третьим Римом.
Однако не эти политические перспективы, начертанные Да-
нилевским, привлекли внимание Сорокина. Скорее, насколько
можно судить по оценкам, высказанным им при изучении ра-
боты Данилевского, на Сорокина произвел впечатление его
плюрализм, отрицание им той господствующей точки зрения,
что германо-романская цивилизация тождественна всеобщей
человеческой цивилизации, а также резкая критика крайностей
европейской «материалистической» культуры.
Однако следует подчеркнуть, что несмотря на проводимые
Данилевским квазибиологические аналогии, он не попал в ту
же ловушку, которая изуродовала во многом философию
Шпенглера, а именно был убежден в том, что каждая цивилиза-
ция следует исключительно тем законам, которые определяют
ее собственное развитие. Акцент на различные, отличающиеся
друг от друга цивилизационные типы развития, утверждал он,
отнюдь не означает, что каждая культурная единица следует
своему собственному пути, независимо от своих соседей. На-
против, подчинение, органическое усвоение, взаимообогаще-
ние — таковы основные пути культурного проникновения и
распространения. Но несмотря на заимствования и взаимопро-
никновения, пока цивилизация живет и обладает творческими
силами, она будет по-прежнему воплощать в себе свой особый,
уникальный культурный стиль.
По-видимому, один аспект работы Данилевского оказал на
Сорокина наибольшее влияние, а именно его (Данилевского)
представления о тех различных стадиях, через которые должна
пройти любая отдельная цивилизация в своем развитии. На
первой стадии возникают схематические очертания цивилиза-
ции из первоначального скопления различных элементов. На
второй стадий достигается культурная и политическая незави-
симость. На третьей реализуются все ее творческие потенци-
альные возможности. Эта последняя стадия расцвета, утвер-
ждал Данилевский, длится всего несколько столетий, тогда как
подготовительные стадии могут длиться тысячелетия. Этот по-
следний период заканчивается, когда все творческие силы на-
рода оказываются исчерпанными. Все, что остается после это-
го, — период застоя или разложения, апатии или отчаяния.
Стадия упадка и разрушения наступает раньше, чем можно ее
явно наблюдать, — тогда, когда ее современники все еще счи-
28*
422
Питирим А. Сорокин
тают, что их культура находится в своем расцвете. Угасание мо-
жет начаться уже тогда, когда еще кажется, что цивилизация
по-прежнему пребывает в своем зените.
Хотя Сорокин, по-видимому, не находился под впечатлени-
ем квазибиологических аспектов доктрины Данилевского или
его панславизма, социология знания и науки Данилевского ос-
тавили заметный отпечаток на мировоззрении первого. Соглас-
но Данилевскому, все культурные произведения приобретают
свои главные характерные особенности от специфических осо-
бенностей склада ума, преобладающих в определенных куль-
турных средах, а также от соответствующих стадий развития,
через которые должны пройти все цивилизации. Наиболее ве-
роятно также, что свои взгляды на имманентный характер из-
менения, отличный от вызванного внешними факторами, а
также на принцип ограниченных возможностей, Сорокин во
многом заимствовал у Данилевского.
Конечно, с работами ученых, упомянутых выше, Сорокин
смог познакомиться, только читая их книги. Более непосредст-
венное влияние на него оказали его учителя и коллеги.
ПРЕПОДАВАТЕЛИ И КОЛЛЕГИ
В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ
Необычайной удачей для Сорокина было его поступление в
Петербургский университет и Психоневрологический институт
как раз в тот период, когда многие выдающиеся ученые начали
разрабатывать свои новаторские психологические и социологи-
ческие идеи в рамках существующей университетской среды.
Он прошел обучение у первооткрывателей, которые четко осоз-
навали, что им предстоит завоевывать до сих пор неизведанные
области человеческой мысли и человеческой социальной орга-
низации. Среди этих ученых первенство по праву принадлежит
Ковалевскому (1851 — 1916), как объективно, так и в силу его
влияния на Сорокина.
Ковалевский был социальным историком и социологом об-
щемировой значимости1. Он считался последователем сэра
Генри Мейна в своих сравнительных исследованиях социаль-
1 См.: Timasheff N. S. The Sociological Theories of Maksim M. Kova-
lesky in Henry Elmer Barnes // An Introduction to the History of Sociology.
P. 441-457.
Интеллектуальное окружение
423
ных институтов в контексте их эволюционного развития, что
проявилось в названии некоторых из его работ, написанных в
конце 80-х гг.: «Современный обычай и древний закон», «Пер-
вобытное право», «Закон и обычай на Кавказе», «Сравнитель-
но-исторический метод в юриспруденции», «Земельные общи-
ны». Его более поздние работы, такие как «Экономический
рост Европы до возникновения капиталистического хозяйства»,
продолжали ту же традицию. В годы, предшествовавшие Пер-
вой мировой войне, Ковалевский переключил свое внимание
со сравнительного изучения истории социальных институтов на
социологию, опубликовав в числе прочих работ обзор социоло-
гических теорий того времени — «Современные социологи», а
также свое исследование сферы интересов и методов социоло-
гии.
Сын богатого землевладельца, Ковалевский располагал неза-
висимыми средствами, так что ему не приходилось полагаться
на свои заработки профессора государственного права в Мос-
ковском университете. Это принесло ему большую пользу, когда
правительство, приведенное в смятение его широко провозгла-
шаемым убеждением, что конституционная реформа неизбежна,
уволило в 1889 г.1 его из университета. В результате Ковалев-
ский, который был либералом, но отнюдь не народником и не
революционером, отправился в добровольную ссылку и провел
последующие 15 лет во Франции в качестве независимого учено-
го, эпизодически читая лекции во многих европейских универ-
ситетах. Возвратившись в Россию после беспорядков 1894—
1896 гг., он стал профессором Петербургского университета и
возглавил первую кафедру социологии в Психоневрологическом
институте.
Концепция однолинейного эволюционного развития во
многом занимала центральное место в кругу теоретических
пристрастий Ковалевского. Хотя он и высказывался критиче-
ски в адрес некоторых эволюционистов и выступал против их
«организмических» теорий общества, сам он так никогда и не
смог освободиться от исходных посылок эволюционной тео-
рии. Несмотря на все свои сомнения и оговорки, он, по суще-
ству, придерживался той утешительной идеи XIX в., что ос-
новным законом социологии является закон всеобщего эволю-
1 В Большой советской энциклопедии указана дата 1887 г. (см.
т. 33, 1938 г.). (Примеч. пер.)
424
Питирим А. Сорокин
ционного развития (прогресса). «Сходство экономических
условий, — писал он, — сходство правовых отношений... сход-
ство в уровне знаний служат основанием для того, что народы
различных рас и принадлежащие к разным эпохам начинают
свое развитие с одинаковых стадий»1. В последующем разви-
тии, утверждал он, появление похожих структур и институтов
в культурах, не имеющих ничего общего между собой, также
свидетельствует о действии одинаковых законов стадийного
развития.
Главной задачей социологии, утверждал Ковалевский, явля-
ется изучение коллективных ментальностей социальных групп,
поскольку они связаны с эволюцией их социальных организа-
ций. Являясь последователем Конта, Ковалевский утверждал,
что социология должна изучать социальный порядок и соци-
альный прогресс. Не оставаясь только описательной наукой,
она должна также содействовать социальной политике, раскры-
вая все те причины, от которых зависят порядок и прогресс.
Прогресс состоит в постепенных изменениях в социальных и
экономических структурах и, следовательно, создает объектив-
ные критерии, которые могут быть использованы законотвор-
цами для поддержания социального порядка, путем приспособ-
ления социальных институтов к требованиям развития.
Общая эволюционная схема Ковалевского, которую он ис-
пользовал во многих исторических исследованиях и этногра-
фических работах по Кавказу, вряд ли заслуживает здесь наше-
го внимания. Она очень похожа на аналогичные схемы Спен-
сера, Моргана и английских антропологов XIX в. Однако
необходимо отметить его многократно повторяемое категори-
ческое утверждение, что всякая монистическая теория должна
быть отвергнута, независимо от того, базируется ли она на
экономических факторах’ или же ее основой служит демогра-
фический детерминизм. Только принимая во внимание все
разнообразие причинных факторов, считал Ковалевский, мож-
но было бы должным образом оценить сложность эволюцион-
ных явлений. Он достигал своего наиболее убедительного ре-
зультата, когда рассматривал взаимосвязь, существующую меж-
ду многими различными факторами — демографическими,
политическими, правовыми, экономическими, — вызывающи-
ми нарождение новой стадии в эволюционном развитии. И ес-
1 Timasheff N. S. Op. cit. Р. 441-457.
Интеллектуальное окружение
425
ли даже он и придавал демографическим детерминантам боль-
шее значение и изучал их более детально, чем все остальные,
он, тем не менее, оставался стойким сторонником плюрали-
стического характера социальной причинности. Он всегда под-
черкивал, что даже тогда, когда демографические факторы ока-
зываются решающим элементом при объяснении, например,
экономических процессов (как, например, во время чумного
мора в период позднего средневековья и проч.), они никогда
не действуют в одиночку.
Хотя Сорокин и отказался от убежденной веры своего учи-
теля в прогресс и благотворную эволюцию после приобретения
жестокого опыта русской революции, очевидно, что склонность
Ковалевского к широким историческим обобщениям в сочета-
нии со скрупулезным вниманием к специфическим этнографи-
ческим и описательным деталям оставила отпечаток на его уче-
нике. Не вызывает сомнения, что значение, придаваемое Кова-
левским влиянию социальной организации на коллективные
умонастроения людей, помогло вызвать в дальнейшем интерес
Сорокина к социологии знания. Своим утверждением, которое
он настойчиво повторял всю свою жизнь, что социология
должна изучать исторические факты, и что историки и социо-
логи должны выступать как союзники, а не как соперники в их
стремлении разгадать все тайны человеческих проблем, возни-
кающих в ходе истории, — этим он бесспорно во многом обя-
зан Ковалевскому.
Влияние на Сорокина других его учителей было, вероятно,
менее ярко выраженным, и о них имеется меньше сведений.
Вслед за Ковалевским, Сорокин, по-видимому, ближе всего
общался с Л. И. Петражицким (1867—1931 )*, основоположни-
ком русской ветви социологии права, который позднее был
также учителем известного социолога Ж. Гурвича, преподавав-
шего затем в Сорбонне, и с Н. С. Тимашевым, впоследствии
выдающимся социологом права в Соединенных Штатах. Соро-
кин неоднократно подчеркивал влияние на него Тимашева в
своих произведениях и лекциях. Петражицкий считал, что
ученые-правоведы не должны ограничиваться лишь формаль-
ным изучением статутного права («писаного закона»), но
должны также рассматривать те социопсихологические осно-
1 См.: Gurvitch G. Leon Petrajitzki // International Encyclopedia of the
Social Sciences. Vol. XII. P. 103-104.
426
Питирим А. Сорокин
вания, на которых неизбежно зиждется действующий закон.
Право (закон), заявлял он, прежде всего базируется на субъек-
тивном опыте. Этические и правовые чувства кладутся в осно-
ву закона, и именно эти чувства, в значительно большей сте-
пени, чем сам закон, и служат теми ориентирами, которыми
необходимо руководствоваться. Более того, утверждал он, го-
сударство никоим образом не является единственным источ-
ником права. Большую часть правового свода составляет «не-
официальное право», так что в любом обществе мы сталкива-
емся не с монолитной правовой структурой, а с юридическим
плюрализмом. Уделяя большое внимание гуманизации права,
Петражицкий ставил своей целью разработку политики права,
которая должна была обеспечить устойчивую согласеданность
закона с идеалом любви и братства. Отвергая гедонистические
и утилитарные подходы к праву, Петражицкий стремился вы-
работать субъективистский и феноменологический подход, на-
поминающий некоторыми своими положениями идеи М. Ше-
лера, которые привлекли внимание Гурвича после его эмигра-
ции из России. Разработанная Петражицким концепция
психологической социологии правовых и этических явлений
оказала сильное влияние на Сорокина. Он говорил, что тео-
рия Петражицкого «весьма оригинальна, исключительно ло-
гична и в то же время основана на фактических материалах и
последовательна. И что более важно, она хорошо согласуется с
анализом наиболее сложных и конкретных социальных явле-
ний»1. Демонстрируемое в дальнейшем Сорокиным стойкое
убеждение в важности изучения смысловых структур (meaning
structures) и коллективных ментальностей (collective mentalities)
как путеводной нити к пониманию стадий цивилизации, оче-
видно, имело своим источником доктрину Петражицкого. Его
поздние произведения б теоретической и практической значи-
мости любви и альтруизма, по-видимому, столь же являются
данью влиянию Петражицкого, сколь они обязаны и народни-
ческой мысли.
Хотя Ковалевский и Петражицкий преподавали в Психо-
неврологическом институте, очевидно, оказываемое ими влия-
ние здесь было лишь второстепенным. Господствующая в ин-
ституте атмосфера была создана строгим бихевиористом, при-
1 Sorokin Р. A. Russian Sociology in the Twentieth Century // Publicati-
ons of the American Sociological Society. 1926. Vol. XXL P. 57—69.
Интеллектуальное окружение
427
держивавшимся позитивистских позиций, В. М. Бехтеревым
(1857—1917)'. Вслед за И. П. Павловым, у которого Сорокин
учился в Петербургском университете, он был одним из осно-
воположников современного бихевиоризма. Эксперименты
Бехтерева — выдающегося психиатра и психолога — в области
рефлексологии оказали глубокое влияние на Дж. Б. Уотсона и
вместе с работами Павлова послужили основой для всех после-
дующих исследований в области психологии поведения в Ев-
ропе и Америке.
Самая ранняя работа Сорокина проникнута строго бихевио-
ристским видением человеческого поведения. Поэтому он смог
написать следующее: «Человеческое поведение — это исключи-
тельно сложное явление, определяемое в огромном разнообра-
зии его состояний врожденными рефлексами и их стимулами...
Равновесие поведения достигается путем самоограничения и
совокупностью усилий (вкладов) различных стимулов и реак-
ций»* 2.
Разочаровавшись в русской революции, Сорокин пришел к
полному отказу от идей бихевиоризма и позитивизма. Он счи-
тал, что они должны утратить свои позиции в силу их слишком
упрощенного подхода к человеческому поведению. Тем не ме-
нее можно утверждать, что проявляемое Сорокиным в дальней-
шем стойкое стремление подкреплять свою «интегралистскую»
философию скрупулезными статистическими исследованиями
объяснялось воздействием, которое оказала на него та прочная
позитивистская, сциентистская и бихевиористическая подго-
товка, которую он получил в Петербургском университете. В то
же время, было бы ошибочным проводить слишком резкую
границу между идеалистическими и позитивистскими тради-
циями, существовавшими в России в этот период (в «русский
период» жизни Сорокина). Они часто налагаются друг на друга
очень специфическим, если не специфически русским образом.
Обратим внимание на следующее высказывание Павлова:
«[Я обладаю] глубоким, окончательным и неискоренимым убе-
ждением, что [изучение условных рефлексов] — это путь к
окончательному торжеству человеческого разума над его по-
следней и главной проблемой — абсолютному знанию всех за-
' См.: Rayan G. Vladimir Bekhterev // International Encyclopedia of
the Social Sciences. Vol. II. P. 45.
2 Sorokin P. A. The Sociology of Revolution. P. 31.
428
Питирим А. Сорокин
конов и механизмов человеческой природы, и тем самым, к
полному, подлинному и постоянному счастью»1. Пафос этих
строк глубоко коренится в русской традиции, и именно эта
традиция, помимо всех остальных своеобразных особенностей,
и оживает в трудах Питирима Сорокина1 2.
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
НЕУДАВШАЯСЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Питирим Сорокин достиг своей юношеской зрелости в го-
ды, последовавшие непосредственно за поражением России в
войне с Японией и неудавшейся революцией 1905 г. ”
В 1905 г. народное недовольство распространилось по всей
России. В конце года всеобщая забастовка парализовала импе-
рию. Делегаты забастовочных комитетов образовали Совет ра-
бочих депутатов в Санкт-Петербурге, который, как казалось ка-
кое-то время, мог превратиться в силу, бросающую серьезный
вызов существующим властям. Царь Николай II против своего
желания был вынужден издать манифест, обещающий учрежде-
ние избираемого законодательного органа (Думы) и установле-
ние широких гражданских и политических свобод. Этими ус-
тупками ему удалось значительно успокоить народное недо-
вольство и отвлечь революционную активность. Порядок был
восстановлен, крестьянские бунты утихли, а власть советов за-
кончилась. Вскоре для большинства либеральной и радикаль-
ной интеллигенции России стало очевидным, что несмотря на
некоторые завоеванные уступки революция потерпела пораже-
ние.
Марксисты и прокрестьянски настроенные народники бой-
котировали выборы в Первую Думу, утверждая, что она не об-
ладает реальной властью, чтобы влиять на политические собы-
тия. В результате преобладающее влияние в Думе получили
умеренные реформаторы и члены «Трудовой группы» (трудови-
1 Цит. по: Razran G. Ivan Pavlov // International Encyclopedia of the
Social Sciences. Vol. XI. P. 486.
2 Coser L. A. Men of Ideas, A Sociologist’s View. N. Y., 1965. Книга
содержит характеристику предреволюционной русской интеллиген-
ции.
Социальный контекст
429
ки), состоявшей из народников, которые выступали за выборы,
несмотря на бойкот, объявленный их партией. Когда большин-
ством Думы была выработана широкая программа реформ,
включающая, наряду с другими изменениями, раздел крупных
земельных владений между крестьянами и полную амнистию
для всех политических заключенных, царь распустил Думу.
Вторая Дума, в которой теперь принимали участие также и ле-
вые, оказалась еще более радикальной в своих требованиях,
чем Первая. Она просуществовала всего три месяца в 1907 г. и
затем была распущена. Был принят новый избирательный за-
кон, которым резко урезались права голоса. Этот закон был
призван усилить представительство состоятельных людей за
счет рабочих и крестьян и сократить представительство нерус-
ских национальностей. И в результате сторонники этого закона
получили большинство в последующих Думах, и все надежды и
обещания 1905 г. были сведены к нулю. Царь вновь оказался
в выигрыше. В среде радикалов и большинства либералов Рос-
сии теперь господствовало чувство глубокого разочарования и
уныния.
Хотя демократия и потерпела поражение, новая политиче-
ская система уже значительно отличалась от старой. При энер-
гичном премьер-министре П. А. Столыпине правительство по-
пыталось в бисмарковской манере, путем административной
реформы, выполнить «сверху» то, на что оно не соглашалось
под давлением «снизу». Политические партии и профсоюзы те-
перь могли создаваться на законном основании, хотя профсою-
зам все еще не разрешалось проводить забастовки. Цензура пе-
чати была ослаблена, а цензорский контроль издания книг
практически прекратился.
Начиная с 1908 г. экономика страны при поддержке госу-
дарства сделала большие шаги вперед. И что особенно важно,
Столыпин предпринял ряд сельскохозяйственных реформ,
оказавших огромное влияние на все крестьянское хозяйство.
Он поставил своей целью разрушить традиционную крестьян-
скую общину и поощрить частную собственность на землю.
Предпринятые им меры вызвали глубокий раскол между зажи-
точным крестьянством, чье серьезное недовольство было успо-
коено появившейся надеждой стать независимыми владельца-
ми земли, и безземельным крестьянством. Это последнее, как
считалось, обреченное на постоянную бедность, вынуждено
было покинуть свои родные места и стать источником рабочей
430
Питирим А. Сорокин
силы для развивающейся промышленности. И тем самым
крупные земельные владения оставались в руках их прежних
собственников и были защищены от гнева безземельных арен-
даторов. В целом реформы Столыпина были направлены на
разрушение старой системы сельской общины с ее уравни-
тельными чертами и создание капиталистической рыночной
системы сельского хозяйства, построенной на основе личной
выгоды, предприимчивости и жажды наживы богатого и сред-
него крестьянства.
В то время как аграрные меры Столыпина были направлены
на разрушение крестьянской основы идеологии народников и
социал-революционеров, его политика в области национальных
отношений ослабляла возможности нерусских национально-
стей в результате проведения целенаправленной русификации.
Культурные организации нерусских народностей, возникшие
накануне революции, были распущены, их представительство,
которым они пользовались в первых двух Думах, было резко
сокращено, а русской культуре было представлено неоспоримое
преимущество перед всеми остальными. Поэтому, несмотря на
его реформы, несмотря на экономические успехи, социальная
напряженность усилилась в предвоенные годы и, наконец, вы-
лилась в революционный взрыв во время войны.
Таким образом, вполне можно было предвидеть, что Соро-
кин, вместе с большинством образованных представителей из
среды нерусских национальностей и большинством интелли-
генции всей империи, встал в ряды противников существую-
щего режима. Он был глубоко привязан к крестьянскому об-
щинному образу жизни своей северной родины, и поэтому
выступал против прокапиталистической аграрной политики
правительства. То, что он являлся выходцем из края с преоб-
ладающим нерусским населением и сам был наполовину ко-
ми, а также принадлежал к интеллигенции, жаждущей свобо-
ды и демократии, почти предопределило его присоединение к
лагерю борцов против царизма и его судьбу революционера,
каким он считал себя сам1, но революционера совершенно
особого рода.
1 Приведенный здесь краткий набросок десятилетия перед началом
Первой мировой войны взят из работ: Sumner В. N. Survey of Russian
History. 2nd ed., L., 1948; Vernadsky G., Karpovich M. A History of Russia:
in 4 vols. New Haven, 1943—1959.
Социальный контекст
431
ВЕЧНЫЙ ОДИНОЧКА ИЗ НАРОДА КОМИ
Не существует лучшего ключа к пониманию как политиче-
ских взглядов Сорокина в предреволюционный период, так и
его последующих сочинений, нежели тот факт, что на протяже-
нии всего своего жизненного пути в России и Америке он оста-
вался одиночкой, страдающим от своих обусловленных соци-
альным происхождением черт характера и двойственности. Его
культура была русской, хотя приобрел он ее в крестьянской об-
щинной среде, которая была в значительной степени нерус-
ской. Он вышел из деревенской общины народа коми, хотя и
не сохранил своих корней в ней. Он лишь принадлежал народу
коми, но всю свою юность он прожил как вечный странник,
лишенный корней, по которым он тосковал. Он любил народ-
ную культуру, полуязыческую народную религию, простодуш-
ное и наивное благочестие крестьянина-коми; однако, посту-
пив в семинарию, он стал относиться к ним как к пережиткам
прошлого, во многом устарелого.
Подобно Веблену, Сорокин никогда не утрачивал своего не-
доверия к городскому образу жизни, к потворству удовольстви-
ям и побуждениям городской жизни. Как и Веблен, он всегда с
подозрением относился к космополитам, считая городскую ци-
вилизацию Вавилонской блудницей, хотя сам он был умудрен-
ным опытом горожанином. Его постоянная тоска по родине в
окружавшей его пустыне городов была по сути ностальгией по
простой деревенской общинной жизни, в атмосфере которой
он вырос. Однако и здесь, подобно Веблену, он опять чувство-
вал себя маргиналом, как и впоследствии в столице.
Как и многие из тех, кто потерял свою мать в раннем воз-
расте, Сорокин, очевидно, всю свою жизнь испытывал тоску
по настоящей «материнской» любви, той, которой он всегда
был лишен. Отец его был попеременно то заботливым, то дес-
потичным, поэтому нет ничего удивительного в том, что сын
испытывал к нему весьма двойственные чувства. Можно даже
предположить, что молодой Сорокин спроецировал разочаро-
вания и неприятности своей личной жизни на более широкую
общественную арену. Если даже невозможно было испытывать
уважение к авторитету отца, то и на остальные авторитеты
можно было полагаться еще меньше. Гораздо лучше действо-
вать полностью самостоятельно, не доверяя никому, пользую-
щемуся авторитетом. Такой фон частично объясняет странное
432
Питирим А. Сорокин
сочетание в характере Сорокина ярко выраженных коммуни-
тарных и антииндивидуалистических тенденций со столь же
ярко выраженной приверженностью почти анархическому
вольнодумству.
Когда Сорокин покинул свой народ, чтобы разделить судь-
бу с русской культурой и городским образом жизни, он еще
не совсем отказался от своих прежних пристрастий. Конечно,
он приобрел теперь склад ума студенческой интеллигенции с
ее верой в развитие, прогресс и просвещение. Но показатель-
но то, что он решил примкнуть к стоящим на позициях де-
централизации крестьянски-ориентированным народникам, а
не к марксистам. Выходец из народа коми никогда не смог ут-
ратить своего недоверия к централизующей власти государства
и к его нивелирующим тенденциям. На какое-то ..время он
стал революционером и социалистом, но никогда не был мар-
ксистом.
Автор данной книги не располагает фактами, которые бы
указывали на то, что Сорокин был особенно одиноким или
обособленным в свои студенческие годы. Многие годы спустя
он продолжал говорить с теплотой и любовью о многих своих
друзьях и товарищах в Санкт-Петербурге. Однако между строк
автобиографических сочинений можно обнаружить, что он по-
прежнему осознавал себя чужим. По крайней мере, вероятно,
что его почти маниакальное стремление к знанию во многом
объяснялось желанием показать людям,, чувствующим себя
«своими», принадлежащими к одному кругу, что он, «чужак»,
может превзойти их в овладении всем огромным богатством
знания. Коми, который никогда не посещал гимназии, хотел
продемонстрировать, что он может овладеть всеми особенно-
стями русской культуры более глубоко и широко, чем они мо-
гут этого достигнуть сами. Его двойственное стремление одно-
временно к признанию и независимости отразилось в привыч-
ке, которая никогда его не покидала: он нагромождал одно
примечание на другое, чтобы показать, что он чувствует себя
«как дома» в огромной сокровищнице западной культуры, в то
же время, критикуя и порой атакуя очень резко почти всех со-
временных мыслителей. Он хотел показать своим коллегам,
что, зная все наследие прошлых и современных мыслителей, он
оставался самим собой.
Революция 1917 г. развеяла многое в том позитивистском,
эволюционистском и сциентистском мировоззрении, которое
Социальный контекст
433
Сорокин разделял со своими товарищами. Явившись свидете-
лем жестокостей, беспорядков и бесчеловечности этой рево-
люции и будучи не в состоянии оправдать их «во имя некоей
высшей цели», Сорокин порвал со своими прежними интел-
лектуальными пристрастиями и проложил путь к античувст-
венной (antisensate) философской позиции, которая лежит в
основе всех его последующих работ. В определенном смысле,
революционный опыт вызвал новую волну в его видении ми-
ра. Тем не менее можно различить преемственность между
умонастроениями его молодости и его зрелой доктриной. По-
мимо всех перемен, происшедших в его интеллектуальном
развитии, Сорокин выглядел (как до, так и после своего раз-
очарования в революции) вначале как получужак среди своих
соплеменников-коми, затем как чужой (коми) в среде русской
интеллигенции и, наконец, как чужой (русский) среди амери-
канцев.
ОДИНОЧЕСТВО В АМЕРИКЕ
Судьба эмигранта никогда не бывает легкой. Чтобы про-
биться в чужом обществе, проложить себе путь в чуждой куль-
турной среде, всегда требуется много энергии и нервного на-
пряжения. Даже эмигранту, которого хозяева встретили с рас-
простертыми объятьями, трудно отрешиться от сознания своей
непохожести, которую он может высоко ценить, даже переоце-
нивать, но которую он, тем не менее, ощущает как неисчезаю-
щее клеймо. Обычаи принявших его людей — это не его обы-
чаи, и их язык остается чужим, даже если ему удается овладеть
всеми его тонкостями. Лишенный прежней поддержки семьи и
друзей, установленных обязательств и уз общности, эмигрант,
вероятно, должен чувствовать себя «одиноким и напуганным в
мире, которого он никогда не созидал». Даже те эмигранты, ко-
торые приобретают новых друзей и коллег и находят новые
привязанности, по-видимому, остаются в какой-то степени чу-
жими, если учесть, например, что основой дружеских отноше-
ний между взрослыми являются совместное обучение в школе
или соседство. Эмигрант же навсегда лишен этих основ общно-
сти.
Однако многим, если не большинству эмигрантов удается
по прошествии некоторого периода времени избавиться, по
крайней мере, частично, от своего страха быть отвергнутыми
434
Питирим А. Сорокин
и испытать чувство душевного подъема, которое их охватыва-
ет, когда их признают в принимающем сообществе. Очевид-
но, это никогда в полной мере не относилось к Сорокину.
Напротив, его сознание собственной маргинальности остава-
лось еще более резко выраженным в Америке, чем это было в
России.
Американцы, конечно, не испытывали интереса к его зы-
рянскому происхождению и считали его одним из многих рус-
ских эмигрантов. Но как бы то ни было, по-видимому, и в
Миннесоте, и особенно в Гарварде Сорокин никогда не чувст-
вовал себя полностью признанным; да и сам он не был полно-
стью все принимающим. Он получал постоянную помощь и
поддержку от многих известных социологов, хотя eto резко
выраженные антисоветские взгляды, которые он демонстриро-
вал с характерной для него силой и откровенностью, делали
его пугалом для многих либералов и радикалов в социологии и
вне нее, которые считали Сорокина закоренелым реакционе-
ром. Его книги широко рецензировались и хорошо продава-
лись, но значительно чаще рецензенты на него нападали, не-
жели хвалили. Еще более показательным является то, что по-
лучаемые им благоприятные отзывы поступали чаще всего от
популярных журналов, тогда как научные журналы обычно от-
зывались прохладно или отрицательно. Господин А. Тиббс,
классифицировавший "все рецензии, появившиеся на «Соци-
альную и культурную динамику», установил, что из семи ре-
цензий, опубликованных в популярных журналах, только две
(С. Хука и Л. Мамфорда) были отрицательными. И, напротив,
из шести критических рецензий, написанных специалистами
не-социологами, четыре были отрицательными, одна — ней-
тральной и только одна,— одобрительной. Наконец, из один-
надцати рецензий, опубликованных в социологических журна-
лах, шесть были двойственными, четыре — отрицательными и
лишь одна — положительной. Более того, рецензии Р. Макай-
вера и X. Шпайера, опубликованные в «Американском социо-
логическом обозрении» («American Sociological Review») и офи-
циальном журнале Американского социологического общества,
были резко критическими, а Р. Бирштедт, пишущий в том же
журнале, высказал еще большее неприятие1. Вскоре после за-
1 См.: Tibbs А. Е. Book Reviews of Social and Cultural Dynamics,
A Study in Wissenssoziologie // Social Forces. 1943. No. XXI. P. 473 ff.
Социальный контекст
435
вершения своей работы по «Динамике» Сорокин в значитель-
ной степени отказался от попыток убедить своих собратьев-со-
циологов, которые его порицали, и писал преимущественно
для широкого круга читателей, которых он считал более вос-
приимчивыми.
Сорокин приобрел нескольких друзей среди своих амери-
канских коллег, но самые тесные связи он поддерживал с рус-
скими эмигрантами, которых он знал с петроградских времен.
К их числу принадлежали дирижер Сергей Кулвицкий и исто-
рик Михаил Ростовцев, два друга, которым он посвятил свою
«Динамику». В автобиографии Сорокин с любовью отзывается
о многих американцах — мужчинах и женщинах, хотя они и не
были столь близкими ему, как его русские друзья. В Миннесо-
те, особенно во время длительных загородных поездок с семей-
ствами Чэпина и Циммермана, он обрел более близкое по духу
дружеское общение, чем то, которое он имел позднее в Гарвар-
де. Открытое дружелюбие, которое можно было найти на Сред-
нем Западе Америки, не присуще атмосфере Гарварда. Сущест-
вует впечатление, что русский эмигрант с его своеобразной
манерой речи, нестандартными мнениями и странностями на-
всегда остался чужаком в Гарварде. То, что было характерно
для Гарварда вообще, было также характерным и для коллег
Сорокина по факультету. За исключением друга Циммермана,
которого Сорокин уговорил последовать за ним из Миннесоты
в Гарвард, у него не возникло прочных корпоративных связей с
факультетскими коллегами, как за время пребывания в качест-
ве руководителя факультета, так и после. Когда мы упоминаем
о его коллегах по Гарварду, ими оказываются экономисты, ис-
торики, естественники или музыканты, а не только социологи.
Конечно, они были его студентами, но, несмотря на проявлен-
ный ими первоначальный восторг, большинство из них не ста-
ли его последователями.
Сорокин никогда не ощущал себя «своим» в Гарварде и
всегда был «готов к обороне». Он уже и ранее был предраспо-
ложен относиться в высшей степени критически к работам
других ученых, и эта склонность еще более усилилась в Гар-
варде, и порой она приобретала гротескные черты. Особенно
после его отставки с поста руководителя факультета он всту-
пил в почти непрекращающуюся борьбу против всех многообе-
щающих пришельцев. В процессе этой борьбы он отвратил от
себя большое число своих коллег по социологическому содру-
29 - 5470
436
Питирим А. Сорокин
жеству, которые, по-видимому, вначале были к нему хорошо
расположены и потенциально могли бы воспринять, по край-
ней мере, некоторые из его идей. И в результате ряда своих
неудач Сорокин обратился к поискам другой аудитории, лю-
дей, которые были готовы внимать его проповеди рокового
конца и катастрофы.
Еще одну причину такого поворота внимания следует искать
в мотивах, вызванных депрессией и кризисом в Америке. В те-
чение первых лет пребывания Сорокина в Америке страна на-
слаждалась плодами своего невиданного ранее процветания, и
социальные проблемы оставались для него относительно при-
глушенными. Это можно объяснить отчасти тем, что Сорокин,
очевидно, не слишком интересовался американскими-теоциаль-
ными событиями. Он все еще пытался разобраться-с.о своим
роковым русским опытом, осмыслить его и ощущал потреб-
ность просветить американских слушателей о том, что собой
представляли ужасы русской революции. Но уже в сочинениях,
написанных в Миннесоте, он обратился к таким проблемам на-
учных исследований, как социальная мобильность, история со-
циологической теории и социология деревни. Однако к тому
времени, как он очутился в Гарварде, экономическая депрессия
была уже в полном разгаре, неотложные социальные вопросы
резко обострились. Представители левого крыла социальной
мысли марксистского и околомарксистского толка начали со-
вершать серьезные продвижения в академйческую сферу. Тогда
в ответ Сорокин решил изложить в популярной форме свою
антиреволюционную философию, а пока представить свои со-
циально-политические взгляды в виде ряда брошюр (философ-
ских памфлетов). Вначале его руководство делами факультета
отнимало у него большую часть времени, а поставленная им
монументальная задача написать четыре тома «Социальной и
культурной динамики» занимала остальное. Но после того, как
эта работа была завершена, и он оставил свое руководство фа-
культетом, Сорокин начал публиковать работы, насыщенные
нравственными и политическими наставлениями, начав с
«Кризиса нашего времени». К тому же, как указывалось выше,
и сама «Динамика» отнюдь не была лишена социокультурных
призывов. Очевидно поэтому, что обращение Сорокина к ясно-
му определению лекарств от недугов века можно приписать, по
крайней мере отчасти, вызовам времени и места.
резюме
437
РЕЗЮМЕ
Одиночество Сорокина, хотя и очевидное, никогда не было
полным. Ему оказывали поддержку многие знаменитые евро-
пейские философы и историки, а также некоторые не амери-
канские социологи старшего поколения. Арнольд Тойнби от-
носился к нему с глубоким уважением; Коррадо Джини, италь-
янский статистик, Лусио Мендьета-и-Нуньес, выдающийся
южноамериканский социолог, и немец Леопольд фон Визе
следили за его работой с постоянным вниманием. Но несо-
мненно также и то, что мало кто из его друзей и коллег удо-
стаивал Сорокина постоянным критическим вниманием.
Порой у него было много студентов и всегда ряд преданных
учеников, но, вероятно, очень немногие лица из его интеллек-
туального окружения были равными ему по своим интеллекту-
альным достижениям или положению. Если взять на себя сме-
лость, можно предположить, что, будь в его окружении такие
равные ему фигуры, многие изъяны социологических работ
Сорокина можно было бы исправить и, несомненно, от неко-
торых из очевидных и явных несообразностей последних «про-
роческих» произведений можно было бы избавиться. Не имея
такой постоянной критической поддержки своих коллег, Соро-
кин все больше и больше стал делить мир (в своеобразной ма-
нихейской манере) на друзей и врагов, причем большинство
американских социологов он относил к числу последних. Не-
которые из его бывших студентов — Роберт Мертон, Уилберт
Мур, Бернард Барбер, Эдвард Тириакьян — оставались пре-
данными ему. Но не создается впечатления, что они продолжа-
ли поддерживать с ним интеллектуальный диалог после того,
как покинули Гарвард. И таким образом, подобно Огюсту
Конту в конце его жизни, когда его исключили или он сам се-
бя исключил из социального окружения и перестал поддержи-
вать социальные связи, голос Сорокина становился все более
резким, а взгляды — все более эксцентричными. Следует, ве-
роятно, сказать, что многие из его последних работ тягостны
для чтения. Он заплатил большую цену за свою социальную и
интеллектуальную изоляцию.
Вечный одиночка, чужак, желавший показать ближним
ошибочность их пути, он был движим своими интеллектуаль-
ными побуждениями и духовной энергией, которые помогли
29*
438
Питирим А. Сорокин
ему выполнить такое огромное количество научных работ. Од-
нако занятая им позиция одиночки в конечном счете также от-
вратила от его многих потенциальных сторонников. Несмотря
на то что в его честь были опубликованы два юбилейных сбор-
ника1, а в 1963 г. он был избран председателем Американской
социологической ассоциации, он был почти забыт в последние
10 лет своей жизни.
Я надеюсь, что эти страницы помогут возвратить П. А. Со-
рокина на то достойное место, которое он, несомненно, заслу-
живает. Они должны также показать ту высокую цену, которую
он заплатил за свои эксцентричность, интеллектуальное высо-
комерие и самонадеянность — плоды его социально обуслов-
ленной и добровольной изоляции. ,
1 См.: Allen Р. J. Pitirim A. Sorokin in Review. Durham, 1963; Sociolo-
gical Theory, Values, and Sociocultural Change, Essays in Honor of Pitirim
A. Sorokin.
Уильям Айзек Томас
и Флориан Знанецкий
William I. Thomas
Florian Znaniecki
1882-1958
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ
ИДЕИ
J72мена Уильяма А. Томаса и Флориана Знанецкого не-
разрывно взаимосвязаны в сознании поколений ученых благо-
даря их выдающемуся совместному труду «Польский крестья-
нин в Европе и Америке»1. И именно по этой причине, хотя
по складу ума и особенностям личностей они во многом отли-
чались друг от друга, мы рассмотрим их вместе. Их творческие
судьбы переплелись в истории социологии, и их жизнь лучше
всего представить с позиций их многогранных взаимоотноше-
ний.
С ориентацией именно на их совместную работу «Польский
крестьянин» будет здесь рассмотрен в первую очередь, несмот-
ря на то, что оба автора (в особенности Томас) уже до начала
их творческого содружества внесли свой значимый вклад в нау-
ку. Целью «Польского крестьянина» было проведение докумен-
тального социологического исследования жизненного опыта
польских крестьян, вовлеченных в мощные социальные пере-
мены, связанные с переходом из относительно безопасного и
устойчивого положения в их родных деревнях в неизведанную
целину американской городской жизни1 2. Основное внимание
автора будет сосредоточено здесь не на подробном рассмотре-
1 См.: Thomas Ж. /., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and
America: in 2 vols. Dover, 1958. Первое издание вышло в пяти томах
(Boston, 1918—1920); первые два тома были первоначально опублико-
ваны издательством Чикагского университета в 1918 г.
2 Источниками при написании этого раздела во многом послужили
следующие работы: Janowitz М., William I. Thomas on Social Organizati-
on and Social Personality. Chicago, 1966; Bierstedt R. Florian Znaniecki
on Humanistic Sociology. Chicago, 1969; неопубликованная доктор-
ская диссертация: Frankel H. H. The Sociological Theory of Florian Zna-
niecki. 1958; Madge J. The Origins of Scientific Sociology. N. Y., 1962.
Chap. III.
442
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
нии научных сведений, содержащихся в работе, а на важных
теоретических обоснованиях, которые придают работе значи-
мость, далеко выходящую за рамки поставленной цели.
«ПОЛЬСКИЙ КРЕСТЬЯНИН» - ЭТАПНАЯ РАБОТА
«Польский крестьянин» — это фундаментальная работа,
ставшая первой крупной вехой в американских социологиче-
ских исследованиях. Проблемы этнической идентичности и эт-
нических субкультур, рассмотренные в ней в качестве цен-
тральных, должны представлять особый интерес сегодня, когда
эти проблемы вновь приобрели актуальность, утраченную на
некоторое время после Томаса и Знанецкого. X
Материалами для книги, описанными с исключительной
скрупулезностью, послужили истории жизни польских имми-
грантов в Чикаго. Эти материалы — личные письма, автобио-
графии, дневники и другие личные документы — исклю-
чительно ценны своей специфичностью. Здесь мы не будем
погружаться в детальное рассмотрение документальных свиде-
тельств, сколь бы заслуживающим внимания это и не показа-
лось; напротив, наша цель в том, чтобы определить направле-
ния (выбранные иногда удачно, иногда — нет), следуя кото-
рым авторы из множества генерализирующих абстракций
вычленяли и объединяли характерные особенности подробных
описаний.
Томас и Знанецкий осознанно выступали против ошибоч-
ного суждения, что наука никогда не состоит в накоплении
фактов. «Факт сам по себе, — писали они, — уже является аб-
стракцией... Вопрос лишь в том, интерпретируем ли мы эту аб-
стракцию на основе определенной методологии или нет, пони-
маем ли мы, что и почему мы принимаем или отбрасываем,
или же мы просто некритически исходим из «здравого смыс-
ла»1. Методическая абстракция позволила им не только оце-
нить их собственный материал, но и выйти за пределы простой
оценки, создав, таким образом, теоретическую конструкцию,
которая может быть распространена и на другие материалы, не
обязательно схожие с польскими, использованными ими в ра-
боте.
1 Thomas W. L, Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 37.
Социологические идеи
443
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ
«ПОЛЬСКОГО КРЕСТЬЯНИНА»
Теоретическую схему, лежащую в основе «Польского кре-
стьянина», можно наилучшим образом понять и как попытку
выхода за рамки чисто индивидуалистического и субъективист-
ского подхода к изучению социологических данных, и как по-
пытку обобщенной «объективистской» интерпретации социаль-
ной действительности и социального изменения. Они также
старались не попасть в ловушку психологической интерпрета-
ции, которую можно отметить в трудах их современника
Ф. Гиддингса, рассматривавшего деятельность человечества,
главным образом, как результат сознания рода (consciousness of
kind) и аналогичных психологических конструктов. Однако они
также стремились избежать и определенного позитивистского
теоретизирования, исходившего из того, что основополагающее
влияние на поведение человека имеют такие факторы, как гео-
графия, климат или раса, или же толкований в духе вульгарно-
го марксизма. Короче говоря, они возражали против того, что-
бы рассматривать людей как игрушки, подверженные влиянию
сил, которыми они не в состоянии управлять.
В стремлении оценить должным образом как объективные,
так и субъективные факторы, они разработали свою теоретиче-
скую схему, согласно которой только объединенное взаимодей-
ствие индивидуальных установок и объективных культурных
ценностей можно рассматривать как адекватное для объясне-
ния человеческого поведения. Под установкой они понимали
«процесс формирования индивидуального сознания, которым
определяются реальные или возможные действия индивида в
социальном мире»1. Установка — это предрасположение к дей-
ствию по отношению к какому-то социальному объекту; она не
является чисто психическим внутренним состоянием. «Соци-
альная ценность» — с другой стороны — понимается как «не-
кий заданный ориентир, обладающий эмпирическим содержа-
нием, доступным всем членам определенной социальной груп-
пы, и значением, в силу которого он является или может стать
объектом действий»1 2. Далее авторы уточнили, что только опре-
1 Thomas Ж. Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 22.
2 Ibid. P. 21.
444
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
деленные категории ценностей, а именно те, которые включе-
ны в нормы и правила поведения, находятся в сфере внимания
социологического исследования. Эти ценности представлены
«...более или менее точными и формализованными правилами
поведения, посредством которых группа стремится поддержи-
вать, регулировать и делать общими и постоянными соответст-
вующие виды действий между членами группы. Эти правила
представляют собой... обычаи и ритуалы, правовые и воспита-
тельные нормы, обязательные убеждения и цели и т. д.»1.
Основное внимание их исследования сосредоточено на фе-
номене социального изменения. Авторы стремятся показать,
что социальное изменение всегда является результатом взаимо-
связи между установками и ценностями: «Основанием'какого-
либо социального или индивидуального феномена никогда не
является другой социальный или индивидуальный феномен,
взятый в отдельности, но всегда сочетание социального и ин-
дивидуального феноменов. Или же, выражаясь более точно: ос-
нованием ценности или установки никогда не является только
одна сама установка или же ценность, но всегда сочетание ус-
тановки и ценности»1 2.
Томас и Знанецкий многократно и по-разному формулиро-
вали этот свой основополагающий постулат, в том числе когда
говорили, например, о «взаимозависимости между социальной
организацией и организацией жизни отдельного индивида»3.
Но их основной акцент на необходимости’совместного иссле-
дования объективных и субъективных параметров социального
поведения остается неизменным на протяжении всего их твор-
чества. Стоит напомнить, что эта их общая ориентация тесно
связана с социальной психологией и социологией Кули и Пар-
ка и что корни ее уходят д прагматическую философию Джейм-
са, Мида и Дьюи. Что, по-видимому, проявляется в их подходе
менее явно, так это его тесная связь с положением Маркса о
том, что люди сами творят собственную историю, но делают ее
не так, как они хотят; они подвержены воздействию социаль-
ных сил, с которыми сталкиваются в процессе своей деятельно-
сти. Можно в их подходе усмотреть также и близость к утвер-
1 Thomas Ж. I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 31.
2 Ibid. P. 44.
3 Ibid. P. 1128.
Социологические идеи
445
ждению Мертона о том, что социальные действия всегда следу-
ет объяснять, исходя из выбора индивидуумами между
различными социально структурированными альтернативами1.
Согласно Томасу и Знанецкому, влияние внешних или объ-
ективных факторов на человеческое поведение оказывается су-
щественным лишь в той мере, насколько они были субъектив-
но пережиты людьми. Отсюда, задача аналитика состоит в том,
чтобы постараться показать, каким образом субъективные
предрасположения или установки, сформированные опытом,
определяют реакцию индивидов на те объективные факторы,
которые на них воздействуют. Таким образом, не социальная
дезорганизация городских трущоб определяет девиантное пове-
дение недавних иммигрантов, но познанное ими на опыте ос-
лабление нормативных ограничений в трущобах приводит к де-
виантным реакциям отдельных жителей трущоб.
В стремлении осмыслить и представить в виде завершенной
концепции совокупность основных положений, которую затем
можно было бы применить при рассмотрении взаимосвязи уста-
новок и ценностей, авторы разработали свою знаменитую клас-
сификацию четырех основных желаний человека: желания но-
вого опыта; желания признания; желания господства и желания
безопасности1 2. Хотя эта классификация и упоминается чаще,
чем любая другая проблема, рассматриваемая в «Польском кре-
стьянине», она представляется наименее ценной частью работы.
По-видимому, устанавливать такой перечень основных желаний
или побуждений является бесплодным предприятием. Другие
авторы составили подобные же списки, включающие десять или
более таких основных предрасположений, которые в равной ме-
ре правдоподобны и в равной степени бессильны объяснить
сложный мотивационный багаж человеческого существа (в са-
мом деле, и Томас и Знанецкий стали на более позднем этапе
своей творческой карьеры весьма скептически относиться к
этому аспекту своей методологии в «Польском крестьянине»)3.
1 См.: Stinchcombe A. L. Merton’s Theory of Social Structure // The Idea
of Social Structure: Papers in Honor of Robert K. Merton / Ed. by L. A. Co-
ser. N. Y„ 1975. P. 14 ff.
2 Cm.: Thomas Ж I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and
America. Vol. I. P. 73.
3 Эверетт Хьюз пишет в частном сообщении (24 сентября 1969 г.):
«Когда я был аспирантом, Вирт организовал обед в честь Томаса, ко-
446
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
Таким образом, попытка Томаса и Знанецкого проникнуть в
сферу общей психологии посредством так называемой теории
четырех желаний закончилась неудачей. С другой стороны, раз-
работка ими начал социальной психологии принесла обильные
плоды. Они резко отделяли психические состояния от устано-
вок, относя изучение первых к компетенции общей психологии,
а вторых — социальной психологии. «По своему отношению к
действиям, — утверждали они, — и, тем самым, к социальной
действительности, установка отличается от психического со-
стояния... Психологический процесс... рассматривается как объ-
ект сам по себе, ограниченный рефлексивным актом внимания,
и рассматриваемый, прежде всего, в связи с другими состояния-
ми того же индивида. Установка — это психологический про-
цесс, проявляющийся, прежде всего, в его отношение к соци-
альному миру, и рассматриваемый в его связи с определенной
социальной ценностью. Психологический процесс всегда оста-
ется в своей основе состоянием кого-то, установка же всегда ос-
тается в своей основе отношением к чему-то»1.
Если рассматривать социальную психологию как науку о со-
циальных установках, то можно было бы ограничить свое вни-
мание лишь установками отдельных индивидов. Однако Томас
и Знанецкий придерживались другой точки зрения. По их мне-
нию, «как правило, определенную установку разделяют члены
данной социальной группы, и чем большую роль она играет в
жизни каждого ее члена,' тем сильнее интерес, который она вы-
зывает у социального психолога... Таким образом, сфера инте-
ресов социальной психологии, в сущности, включает, прежде
всего, установки, которые в большей или меньшей степени раз-
деляются членами социальной группы, обладают реальной зна-
чимостью в организации жизни индивидов, их выработавших, и
проявляются в социальны^ действиях этих индивидов»* 1 2. Иначе
говоря, авторов интересуют не сугубо личные, идиосинкратиче-
гда тот проезжал через Чикаго... Прежние студенты задавали ему во-
просы по поводу 4-х желаний. Томас спросил: «И какие желания мы, в
конце концов, использовали во введении к «Польскому крестьянину»?
Казалось, что он оставался равнодушным и совершенно не собирался
их защищать, указав только, что Знанецкий всегда настаивал на том,
чтобы быть систематичным».
1 Thomas Ж /., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 22.
2 Ibid. P. 29.
Социологические идеи
447
ские реакции отдельных индивидов, а позиции, которые эти
индивиды разделяют в большей или меньшей степени с другими
членами групп, в которых они занимают разное положение. Со-
циальная психология в этом ее понимании — это «наука, изу-
чающая субъективную сторону социальной культуры»1.
С другой стороны, объективный аспект культуры, исследо-
вание социальных ценностей — это область собственно социо-
логии. Социальные ценности — это объективные культурные
данные, которые предстают перед индивидом такими, какими
они сложились и существуют вовне. «Эти ценности не могут
быть объектом изучения социальной психологии; они представ-
ляют собой особую группу объективных культурных данных...
правил поведения. Действия, оцениваемые как соответствую-
щие и не соответствующие этим правилам, образуют, принимая
во внимание их объективную значимость, ряд более или менее
связанных и гармоничных систем, которые в широком смысле
могут быть названы социальными институтами. А вся совокуп-
ность институтов, установленных в конкретной социальной
группе, представляет социальную организацию этой группы.
И изучая социальную организацию как таковую, мы должны
установки располагать в зависимости от ценностей»1 2.
Благодаря особому таланту, Томас и Знанецкий сумели со-
четать, приведя в равновесие, субъективно определяемые значе-
ния и общий опыт со столь же четко выраженным значением
объективных характеристик культурных ценностей и их вопло-
щением в определенных институтах. Вот почему их анализ в
«Польском крестьянине» развивается от частного к общему; на-
чавшись с рассмотрения микросоциологических организацион-
ных единиц, таких как первичные группы и семейные структу-
ры, он переходит далее к более широким институциональным
образованиям, включающим эти более мелкие структурные
единицы. Связывая изучение первичных групп с более широ-
ким институциональным контекстом, Томас и Знанецкий изу-
чали ту общинную среду, в которой главенствовали первичные
группы, в том числе семейные и объединенные по признаку
родства; затем они переходили к изучению уже более широкой
структуры социальной организации, включавшей систему обра-
зования, прессу, добровольные организации и т. п. Хотя каждая
1 Thomas W. I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 31.
2 Ibid. P. 32-35.
448
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
из них, утверждали они, и не может быть исследована изолиро-
ванно, тем не менее, каждая обеспечивает особую упорядочен-
ность социальных ценностей и выделяет в различной и меняю-
щейся степени их характерную особенность в качестве объек-
тов, на которые ориентированы установки, даже если они сами
сформировали эти установки.
Основной тезис, к которому Томас и Знанецкий постоянно
привлекали внимание, — это взаимосвязь между установками и
ценностями, между организацией индивидуальной и социальной,
между поведением отдельного индивида и социальными норма-
ми, предусмотренными для управления им. Это означает, что ме-
жду ними существует постоянное взаимодействие, предполагаю-
щее не только индивидуальную адаптацию, но также и дезинте-
грацию социального порядка. Подобно их современнику Парку
они полагали, что равновесие между индивидуальными желания-
ми и социальными требованиями является, в лучшем случае, пре-
дельным и исключительным условием. Вообще же, рычаги соци-
ального контроля и социальные нормы никогда не достигали це-
ли полного подавления индивидуальных попыток разбить узы,
налагаемые социальной организацией. Диалектика социального
изменения предполагает, с одной стороны, усилия группы, на-
правленные на то, чтобы подчинить своих членов групповым тре-
бованиям, и, с другой стороны, попытки этих индивидов разру-
шить навязанные группой ограничения, чтобы реализовать свои
устремления, не допускаемые групповыми нормами.
Томас и Знанецкий настойчиво стремились также противо-
стоять серьезным моралистическим высказываниям по поводу
таких важных социальных проблем, как преступления и право-
нарушения, считая, что корни этих проблем следует искать в об-
щественных условиях, а не в индивидуальных недостатках. По-
этому, вводя понятие «социальная дезорганизация», они опреде-
лили его как «ослабление влияния существующих социальных
правил поведения на отдельных членов группы»1. Но они также
старались подчеркнуть, что это понятие «относится прежде всего
к институтам, а затем уже к людям»1 2. То есть, аналогично вве-
денному Дюркгеймом понятию «аномия», их концепция соци-
альной дезорганизации относится, прежде всего, к расстроенно-
му состоянию общества, а не к положению индивидов. Кроме
1 Thomas W. I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. II. P. 1128.
2 Ibid. P. 1127.
Социологические идеи
449
того, они подчеркивали также, что не существует однонаправ-
ленной связи между дезинтеграцией социальной и индивидуаль-
ной. Поэтому даже в дезорганизованных сферах городской жиз-
ни (там, где отсутствует порядок), например, можно надеяться
найти достаточное число индивидов, которым удается организо-
вать свою жизнь удовлетворительным образом. «Характер вза-
имного влияния организации жизни индивидов и социальной
организации в каждом отдельном случае — это проблема, кото-
рую следует изучать, а не догма, которую следует принять зара-
нее»1. Согласно Томасу и Знанецкому, социальную дезорганиза-
цию никогда не следует рассматривать как некое статическое со-
стояние, но как социальный процесс, подверженный во многом
изменению как в силе воздействия, так и в экстенсивности.
ТИПОЛОГИЯ АКТОРОВ
Стремясь продолжить углубленное изучение взаимосвязи
между социальной организацией и индивидуальной установ-
кой, между социальным ограничением и индивидуальной реак-
цией, Томас и Знанецкий разработали возможную типологию
акторов, выделив три основных типа на основе различной ре-
акции людей на культурные требования. Следует отметить, что
эта типология, в отличие от их неудачной попытки определить
основные желания человека, оказала заметное влияние на по-
следующие типологии, предложенные Д. Рисмэном1 2 и другими
современными учеными.
Томас и Знанецкий прежде всего давали характеристику
«мещанскому» («филистерскому») типу, который «всегда являет-
ся конформистским, обычно принимающим социальную тра-
дицию во всех ее наиболее устойчивых элементах... Каждое
серьезное и неожиданное изменение в условиях жизни для та-
кого индивида имеет своим результатом дезорганизацию его
деятельности»3. Характер приспособляемости такого индивида
стал настолько негибким, что он препятствует развитию любых
новых установок, кроме тех, которые возникают в результате
1 Thomas И< I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. II. P. 1128.
2 Cm.: Riesman D., et al. The Lonely Crowd. New Haven, 1950.
3 Thomas W. I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. II. P. 1853.
450
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
медленных изменений, связанных с возрастом индивида и вре-
менем пребывания в его социальной среде.
Полярно противоположным этому типу является тип «богем-
ный», «чьи возможности развития еще не завершились исключи-
тельно по причине того, что характер его остается не сформировав-
шимся (аморфным)»1. В людях данного типа «мы находим множе-
ство различных вариантов поведения»1 2. Он может быть в высшей
степени изменчивым в своих установках, «но, с другой стороны,
этот тип людей обнаруживает определенную степень приспособ-
ляемости к новым условиям, в отличие от мещанского типа»3.
Тогда как первый тип — конформистский, а второй — бун-
тарский, третий тип людей — «творческий» — можно рассматри-
вать как новаторский, адаптирующийся к новым условиям, де-
монстрирующий разнообразные интересы. Все эти качества
«согласуются с логикой действий, выходящих за де рам*кй, кото-
рые может предоставить человеку традиция, если человек стро-
ит свою жизнь, исходя не из предположения о неизменности
сферы тех социальных ценностей, которые он признает, но из
стремления изменить и расширить эту сферу в соответствии с
определенной целью»4. Творческий человек не просто действует
в рамках традиций, не является упрямо непокорным, когда речь
идет о требованиях, предъявляемых обществом; напротив, руко-
водствуясь разумной оценкой новизны и традиции, он прокла-
дывает себе путь через массив привычного и, следовательно,
может быть творческий проводником социального изменения.
Томас и Знанецкий ясно показали, чтб разработанная ими
типологическая схема включает идеальные типы, никогда не
реализованные полностью ни в одной конкретной личности.
Это соображение они выразили следующим образом: «Ни одна
из этих форм никогда не была целиком и полностью претворе-
на в человеческой личности по всем направлениям его деятель-
ности; не существует личности мещанского типа, в которой бы
полностью отсутствовали богемные склонности; личности бо-
гемного типа, которая не являлась бы в некоторых отношениях
мещанской; не существует творческого человека, который бы
целиком и полностью являлся творческим...»5 Они осознавали,
1 Thomas РИ Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. II. P. 1853.
2 Ibid. P. 1855.
3 Ibid.
4 Ibid. P. 1855—1856.
5 Ibid. P. 1856.
Социологические идеи
451
что эти общие идеальные типы «включают... бесчисленное мно-
жество разновидностей»1. Но подобно более четко отработан-
ным и сложным идеальным типам Вебера, эти основные типы
могут служить в качестве примерных ориентиров для ученых,
стремящихся классифицировать огромное разнообразие чело-
веческих личностей в континууме, основанном на их различаю-
щихся отношениях к требованиям социального бытия. Важно
отметить следующее. Уотсон и другие социологи представляли
человеческие личности как бесконечно управляемые социаль-
ным окружением. В то же время Томас и Знанецкий утвержда-
ли, что, несмотря на то, что личности мещанского типа явля-
ются устойчивыми во всем, а представители богемного типа
растрачивают себя в бесполезном бунте, существуют также но-
ваторские и творческие личности, которые пытаются, хотя и в
определенных, осознаваемых ими пределах, выйти за установ-
ленные социальным окружением рамки.
Диапазон исследуемых вопросов и тем, затронутых в «Поль-
ском крестьянине», исключительно широк. Авторы проявили
неподдельный и благожелательный интерес к огромному разно-
образию личностей, культурных моделей и институциональных
форм, с которыми они встречались в своей исследовательской
практике на старом и новом континентах. В Америке они разра-
батывали проблемы городской политики и проституции, печати
и дансингов, семейных неурядиц и ностальгической тоски по
покинутому дому. Все эти проблемы рассматривались на фоне
условий, существовавших в Польше. А занимаясь социологиче-
ским исследованием различных типов поведения, они всегда
проявляли искренний интерес к тому, какими различными пу-
тями эти особенные личности преодолевали свои затруднения.
И тем не менее несмотря на такое разнообразие предметов ис-
следования, их работа отличалась исключительной целостно-
стью. Постоянно в работе им приходилось документально обос-
новывать и анализировать влияние урбанизации, индустриали-
зации и модернизации в современном мире. Они показали, как
традиционные формы социального контроля были заменены
более свободными и мягкими средствами контроля, которые
пытались направлять поведение современных мужчин и жен-
щин. Они обосновали глубокое изменение, сопровождавшее пе-
реход от культуры, где господствовали отношения родства, к
1 Thomas И< I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. II. P. 1857.
30 - 5470
452
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
культуре, основанной на городских сообществах или же свобод-
ных соседских отношениях. И хотя временами, казалось, они
погружались в неразбериху деталей, теряясь в ней, их работа во
всем отмечена исследовательским интересом, подобным тому,
который руководил большинством других корифеев социоло-
гии, от Маркса до Маннгейма.
И более того, подобно многим интеллектуальным предшест-
венникам и современникам, они видели в социологии не толь-
ко аналитическую дисциплину, но такую, которая может слу-
жить руководством в социальной политике. Они были убежде-
ны, что знание, продиктованное здравым смыслом, на которое
человечество опиралось на протяжении тысячелетий, уже более
не является адекватным основанием социального контроля.
Они полагали, что систематическое научное познание'йзучае-
мого, которое они стремились обеспечить, способно Заложить
начала науки целенаправленного социального вмешательства и
рационального контроля. Они даже решились заявить, что
«практическая применимость является критерием — единствен-
ным надежным и истинным критерием науки»1.
На первый взгляд, исходя из того особого значения, которое
Томас и Знанецкий придавали рациональному контролю и со-
циальным методам, можно было бы предположить, что их в
большей степени привлекал некий технократический идеал все-
общего планирования. Но это, безусловно, не так. Напротив,
они подчеркивали, что’их исследования и полученные выводы
предполагали своей целью в первую очередЬ повысить осведом-
ленность и уровень знаний, которыми обладали изучаемые ими
субъекты. В одном из разделов работы, который вполне мог бы
быть написан и современным социологом, таким, например,
как Ю. Хабермас, они утверждали, что «желательно было бы
выработать в индивидах,способность спонтанно контролиро-
вать свои собственные действия путем сознательного размыш-
ления»1 2. И именно благородной цели повышения осознанной
осведомленности изучаемых субъектов они и посвятили свою
работу. «В то время, как на ранних этапах, — утверждали они, —
общество само создавало совокупность строгих, подлежащих
неукоснительному соблюдению специфических установлений в
виде «обычаев» или «нравов», тенденция к движению вперед не-
1 Thomas Ж I., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 20.
2 Ibid. P. 72.
Социологические идеи
453
разрывно связана со свободой индивида высказывать свое соб-
ственное решение»1. Те социологические исследования, кото-
рые они провели, были как раз направлены на то, чтобы спо-
собствовать такому развитию.
Мастерство теоретизирования, проявленное авторами в
«Польском крестьянине», не должно заслонить от нас и неко-
торые недостатки. Слишком часто концептуальные различия,
которые представляются четкими при методологическом рас-
смотрении, становятся неясными в их конкретном изложении.
-Даже такие ключевые понятия, как «установка» и «ценность»,
как позднее признавали сами авторы, часто начинают исполь-
зоваться почти как равнозначные. Порой трудно различить
субъективные факторы и их объективные корреляты (соотноси-
тельные понятия) именно потому, что объективная действи-
тельность всегда рассматривается ими лишь в той мере, в какой
она включается в субъективный опыт. Подобные методологиче-
ские критические замечания были подробно высказаны Блуме-
ром в исчерпывающем критическом обзоре этой книги1 2. Тем не
менее, несмотря на подчеркнутый также и Блумером факт зна-
чительных несоответствий между теоретическими указаниями и
практическим вкладом, «Польский крестьянин», несомненно,
выдержал испытание временем. И хотя в нем есть недостатки,
он остается одной из важных вех в развитии американских со-
циологических исследований, а его теоретическая конструкция
может до сих пор вызывать желание подражать у тех, кто обла-
дает более совершенными теоретическими инструментами.
УИЛЬЯМ АЙЗЕК ТОМАС - ОТ ЭТНОГРАФА
К СОЦИАЛЬНОМУ ПСИХОЛОГУ
Преданный ученик и поклонник У. Томаса, Кимбэлл Юнг
отметил в некрологе по поводу его кончины, что тот «никогда
не относился к себе как к теоретику»3. Вероятно, это так и бы-
ло, но, несомненно, он был теоретиком вопреки самому себе.
Более того, всю жизнь он стремился добиться большей ясности
1 Thomas Ж L, Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America.
Vol. I. P. 72.
2 Cm.: Blumer H. An Appraisal of Thomas and Znaniecki: The Polish
Peasant in Europe and America. N. Y., 1946.
3 Young K. William I. Thomas // American Sociological Review. 1948.
No. ХИ1. P. 104.
30*
454
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
понимания и аналитической глубины изучаемой проблемы, а не
простого следования первоначально намеченному ходу мысли.
Следовать за ним в его интеллектуальных странствованиях —
поистине захватывающее, полное интересных впечатлений пу-
тешествие.
Ранние произведения Томаса — например, работа «Пол и
общество»1, опубликованная в 1907 г., — все еще обнаруживают
заметные следы биологистических пристрастий того времени,
несмотря на то, что они демонстрируют также и попытки авто-
ра освободиться от их влияния. Только те, кто не понимает ис-
торический контекст, станут негодовать по поводу утвержде-
ний, подобных следующему: «Морфологически развитие муж-
чины является более четко выраженным, нежели женщины.
Антропологи рассматривают развитие женщин как промежу-
точное состояние между ребенком и мужчиной»1 2. Утверждения
такого рода, кроме того, следует воспринимать и в тесной связи
со звучащими в его работе призывами к прекращению угнете-
ния женщин. На данном этапе формирования своего мировоз-
зрения он, возможно, отчасти еще и находился в тисках секси-
стской аргументации, но в той же книге он сумел также напи-
сать: «...Когда мы примем во внимание превосходящую
хитрость, а также исключительную выносливость женщин, мы
можем даже поставить вопрос, не является ли их способность к
выполнению интеллектуальной работы при равных условиях
выше, чем у мужчин»3. Книга заканчивается превосходным из-
речением, которое позволило бы простить многие из ранних
ошибок Томаса: «Несомненно, что никакая цивилизация не
сможет считаться наивысшей, если она не присовокупит к ин-
теллекту ее мужчин интеллект своих женщин»4. То, что касает-
ся раскрытия им сущности и значения женщин в обществе,
применимо также в целом и к его произведениям по проблемам
расовых отношений и положения американских негров.
Точно так же, как нельзя оставить без внимания пристра-
стия Томаса к биологизму, нельзя проигнорировать и его
склонность к психологизму. Однако было бы ошибкой не при-
знать, что в более поздних работах он преодолел этот уклон.
Тем не менее, конечно, несколько обескураживает то, что из
1 См.: Thomas И< /. Sex and Society. Chicago, 1907.
2 Ibid. P. 18.
3 Ibid. P. 312-313.
4 Ibid. P. 314.
Социологические идеи
455
ранних произведений Томаса можно узнать, что обычаи экзога-
мии «несомненно, порождены неугомонностью мужчины» и
его стремлением «найти как можно больше новых женщин»1.
Много других столь же наивных психологических объяснений
можно найти в этой книге. Но такие перекосы соседствуют бок
о бок с такими жемчужинами социологического рассуждения,
как: «Степень присутствия абстракции в действиях группы за-
висит от сложности этих действий и от сложности, многоас-
пектности и глубины сознания в этой группе»1 2.
На первых этапах творческой карьеры Томас медленно про-
шел путь от традиционного этнографа, близкого по своим взгля-
дам немецкой традиции этнопсихологии, к глубокому социаль-
ному психологу с явным социологическим уклоном, что нагляд-
но доказано его «Польским крестьянином» и последовавшими за
ним работами. Его ранние труды можно воспринимать как ступе-
ни на этом пути. Всего год спустя после опубликования работы
«Пол и общество» появилось другое его произведение «Собрание
письменных источников для изучения социальных первопри-
чин»3. Внимательный читатель смог бы уже здесь почувствовать,
что автор, приводя огромное количество этнологических данных
в качестве источников и все еще оперируя такими психологиче-
скими понятиями, как «внимание», «привычка» и подобными
им, уже стремился дать им социологическую интерпретацию, ко-
торая уже не связана с биологистически ми и эволюционистски-
ми пристрастиями большинства его современников.
Талант Томаса достиг полного расцвета в «Польском кресть-
янине» — книге, свободной от склонностей к биологизму и
психологизму, а также от встречавшихся иногда в его ранних
произведениях едва заметных оттенков с расистской окраской.
В своих дальнейших работах Томас продолжал разрабатывать
теоретические подходы к социальной психологии, впервые на-
метившиеся в «Польском крестьянине». Вероятно, в результате
какого-то подсознательного разделения труда, Знанецкий в
своих последующих сочинениях посвятил себя разработке по-
нятия социальных ценностей, которые он называл «культурной
реальностью», тогда как интересы Томаса были в основном
ориентированы на социально-психологический подход, опреде-
ляемый понятием установки.
1 Thomas W. I. Sex and Society. P. 57.
2 Ibid. P. 267.
3 Thomas И< /. Source Book for Social Origins. Chicago, 1909.
456
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
СИТУАЦИОННЫЙ АНАЛИЗ У. ТОМАСА
По-видимому, вершиной развития социальной психологии
Томаса явилась разработка им знаменитого понятия «определение
ситуации» (definition of the situation)1. Это понятие выступает на-
столько основополагающим, что заслуживает того, чтобы здесь
было представлено развернутое определение Томаса: «...Высоко-
организованные животные и, прежде всего, человек, обладают
способностью отказываться подчиняться стимулам (побуждени-
ям), которым они следовали прежде... Мы называем такую спо-
собность способностью подавления... Любому независимому акту
поведения, осуществляемому по собственному усмотрению, все-
гда предшествует стадия его рассмотрения, обдумывания, кото-
рую мы можем назвать определением ситуации. От определения
ситуации зависят не только конкретные акты, но последователь-
но и вся жизненная стратегия и личность самого индивида про-
истекают из последовательного ряда таких определений. Но ре-
бенок всегда рождается и пребывает в группе людей, в отношени-
ях между которыми все основные виды ситуаций, которые могут
возникнуть, уже определены и выработаны соответствующие
правила поведения, и где не существует ни малейшего шанса
принимать собственные решения и следовать своим желаниям
беспрепятственно... Поэтому всегда существует противостояние
между спонтанным определением ситуации членами организован-
ного сообщества и тем определением ситуации, которое данное
сообщество предоставляет индивиду. Индивид стремится к гедо-
нистическому выбору деятельности, прежде всего, к удовольст-
вию, а сообщество к утилитарному выбору, прежде всего, к безо-
пасности... Именно в связи с этим и возникает нравственный
кодекс, который представляет собой совокупность правил пове-
дения человека, регулирующих выражение его желаний, и кото-
рый создается в процессе последовательного определения ситуа-
ций. На практике, вначале возникает нарушение, а правило пред-
полагает предупреждение его повторения»1 2.
Понятие «определение ситуации» явилось для Томаса тем
стратегически важным отправным моментом, с позиций кото-
рого он мог критиковать все инстинктивистские или биологи-
1 Это понятие впервые было упомянуто вскользь в «Польском кре-
стьянине» {Thomas W. /., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and
America. Vol. I. P. 68) и получило подробную разработку позднее.
2 Thomas ИС /. The Unadjusted Girl. Boston, 1923. P. 41—43.
Социологические идеи
457
стические трактовки, а также неприкрытый бихевиоризм Уот-
сона и его последователей. Только пристальное аналитическое
внимание к тем субъективным методам, следуя которым люди
фильтруют еще необработанные данные своих чувств, только
постоянный интерес к изучению посреднических функций че-
ловеческого разума, выступающего в качестве связующего зве-
на между фактами и последующими действиями, могли бы по-
мочь объяснить основную причину того, почему два индивида,
хотя и испытывающие одинаковое стимулирующее воздейст-
вие, могут реагировать на него совершенно по-разному. Это
видно и в действиях разных категорий индивидов и различаю-
щихся между собой культурных групп. Так, например, хорошо
одетая женщина может быть воспринята мужчинами с позиций
ее сексуальной привлекательности, тогда как внимание жен-
щин привлекает фасон и покрой ее платья. Плюшевый медве-
жонок может быть оградительным талисманом для ребенка, но
всего лишь игрушкой для взрослого. Проигрыватель может вы-
ступать средством заполнения досуга для пресыщенного город-
ского жителя, в то же время он мог бы казаться гласом божьим
для первобытного человека. И пока исследователи не отнесутся
со вниманием к этим субъективным значениям, этим определе-
ниям ситуации, они окажутся не способными понять ни родст-
венные человеческие существа, ни другие культуры.
Но существует и нечто большее. Человеческие действия при-
обретают для нас смысл только в том случае, если мы осознаем,
что все их значения построены с помощью дефиниций, через
призму которых разум упорядочивает воспринимаемый опыт.
Внимательно обдумайте следующее наиболее важное изречение
Томаса из когда-либо написанных им: «Если люди определяют
ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям»1.
Здесь Томас говорит о том, что люди реагируют не только на
объективные характеристики ситуации, но также (и часто глав-
ным образом) на то значение, которое ситуация имеет для них.
И как только такие значения ими определены, их последующее
поведение формируется выбранным ими значением1 2. Если люди
1 Thomas W. I. (with Dorothy Swaine Thomas). The Child in America.
N. Y„ 1928.
2 Это пояснение во многом заимствовано из обсуждения «Теоремы
Томаса» (Thomas Theorem) Мертоном в его работе «Социальная теория
и социальная структура» (см.: Merton R. К. Social Theory and Social
Structure. P. 475—476).
458
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
верят в колдунов, то такие верования имеют и реальные послед-
ствия — они могут, например, убить тех лиц, которых они счи-
тают колдунами. Здесь, таким образом, проявляется способ-
ность человеческого разума к преобразованию необработанных
чувственных данных в тот категориальный аппарат, который
мог бы всех нас сделать убийцами. Как только вьетнамец стано-
вится «тупицей» (gook), чернокожий — «ниггером» (nigger), ев-
рей — «kike»1, такой человек превращается посредством своеоб-
разной «алхимии» социальной дефиниции в совершенно «ино-
го» по своему состоянию субъекта, являющегося мишенью для
проявления предвзятого отношения и дискриминации, наси-
лия, агрессии и даже убийства. Само собой разумеется,что все
это — как добрые, так и злые последствия таких определений
ситуации: крестьянские девушки могут стать святыми, а поли-
тиканы — благородными государственными деятелями. В лю-
бом случае и, несмотря на последствия определения ситуации,
они всегда организуют опыт; являясь «эквивалентами определе-
ния неясного»1 2. Было бы излишним приводить примеры много-
численных последователей, взявших на вооружение и развив-
ших это понятие Томаса. Во всяком случае, никто из пишущих
о предрассудках и дискриминации не пренебрег им.
В 20-е гг. и в последующие периоды творческого пути Тома-
са его научная мысль все более отходила от ранее представляв-
ших для него интерес основных мотивационных структур и же-
ланий. В соответствии с всесторонне разработанным им поня-
тием «определение ситуации», теперь он занимался тем, что
называл «ситуационным анализом». Как следует из его прези-
дентского обращения к Американскому социологическому об-
ществу, под этим он понимал, что «образцы конкретного пове-
дения и личность в целом обусловлены в подавляющей степени
типами ситуаций и последствиями опыта, приобретенного ин-
дивидом в течение жизни»3.
В его работах «Old World Traits Transplanted» («Старый Свет
в новых условиях») (первоначально опубликованной под име-
нем Парка и других, но на самом деле написанной в основном
1 Жаргонные слова. (Примеч. пер.)
2 Thomas W. I. The Unadjusted Girl. P. 81.
3 Thomas И< I. Situational Analysis: The Behavior Pattern and the Situa-
tion // Janowitz M., William I. Thomas on Social Organization and Social
Personality. P. 154—167.
Социологические идеи
459
Томасом)1, «The Unadjusted Girl» («Неадаптированная девоч-
ка»), «The Child in America» («Ребенок в Америке») (совместно
с Дороти Томас) и «Primitive Behavior» («Поведение первобыт-
ного человека»)1 2 ситуационный анализ, в котором понятие «оп-
ределение ситуации» играет первостепенную роль, применялся
уже к разработке различных конкретных тем. Во всех этих про-
изведениях Томас последовательно и упорно придерживался
точки зрения, что общество и индивидов всегда следует рас-
сматривать и понимать в их постоянном обоюдном взаимодей-
ствии. В работе «The Unadjusted Girl» он сформулировал эту
мысль следующим образом: «Общество необходимо для инди-
вида, поскольку оно обладает в данный момент совокупностью
ценностей, планов и фактов, которые ребенок не смог бы нако-
пить в одиночку... Но и индивид также необходим обществу,
поскольку своей деятельностью и умением он создает все мате-
риальные ценности, все богатство цивилизации»3. Томас был
готов полностью присоединиться к мнению, высказанному Ку-
ли о том, что индивид и общество — это близнецы, но с уточ-
нением, что они — не «однояйцовые близнецы». Он был более
глубоко, нежели Кули, осведомлен о тех кризисах и беспоряд-
ках, которым суждено временами нарушать гармоничное взаи-
модействие между индивидом и обществом.
Последующие работы обнаруживали усиливающийся инте-
рес Томаса к типологиям личностей, как, например, в наводя-
щей на размышления главе работы «Old World Traits Transplan-
ted»4, в которой он предлагал различать следующие типы имми-
грантов: прочно обосновавшийся поселенец (the settler),
колонист (the colonist), политический идеалист (the political
idealist), co всем соглашающийся конформист (the allrightnik),
интеллектуал (the intellectual). Он считал, что каждый из этих
типов реагирует на свой иммигрантский жизненный опыт раз-
личным и характерным образом. Такие типологические разли-
чия, полагал он, являются наиболее полезными для разбивки
таких всеобъемлющих категорий, как, например, иммигранты,
на субкатегории, демонстрирующие различные образцы пове-
1 См.: Park R. Е., Miller И. A. Old World Traits Transplanted.
2 См.: Thomas Ж. /. Primitive Behavior: An Introduction to the Social
Sciences. N. Y., 1937.
3 Thomas W. I. The Unadjusted Girl. P. 233—234.
4 Cm.: Thomas Ж. I. Old World Traits Transplanted. Chap. V.
460
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
дения при своем взаимодействии с принявшим их обществом.
Такие типологии были разработаны затем в работах Флориана
Знанецкого.
ФЛОРИАН ЗНАНЕЦКИЙ - ФИЛОСОФ,
СТАВШИЙ СОЦИОЛОГОМ1
Как можно понять из «Польского крестьянина», написанно-
го Знанецким совместно с Томасом, неразрывная связь поня-
тий «установки» и «ценности» образует его главный теоретиче-
ский каркас. Однако ни один из авторов не ограничивался эти-
ми понятиями в своих последующих произведениях. В то время
как Томас постепенно отходил от своей теории основных жела-
ний, строго ограниченной его трактовкой установок^ пролагая
путь к ситуационному анализу, Знанецкий со .своей стороны
полностью отказался от понятия установка.
Хотя работа «Польский крестьянин» в целом и предпослан-
ное ей «Методологическое примечание» в особенности и были
совместным плодом творчества обоих авторов, совершенно
очевидно, что акцент на установки принадлежит преимущест-
венно Томасу, тогда как внимание к ценностям исходит глав-
ным образом от Знанецкого. Свою самую раннюю философ-
скую работу, опубликованную в 1910 г., он посвятил «Проблеме
ценностей в философии»1 2. И хотя от философских исследова-
ний он продвинулся к социологическим главным образом под
влиянием сотрудничества с Томасом, его внимание по-прежне-
му было привлечено к изучению ценностей и построению
1 См.: Park R. Е., Miller Н. A, Op. cit. Автор настоящей книги выра-
жает глубокую признательность дочери Флориана Знанецкого, Елене
Знанецкой-Лопате, за предоставленные в его распоряжение многочис-
ленные материалы. В предлагаемом вниманию читателей разделе автор
широко использует сведения из ее доклада «Флориан Знанецкий:
творческая эволюция социолога» («Florian Znaniecki: Creative Evolution
of a Sociologist»), первоначально представленного на конференции:
«Флориан Знанецкий и его роль в социологии» («Florian Znaniecki and
his Role in Sociology»), организованной Социологическим институтом
университета им. Адама Мицкевича и отделением Польского социоло-
гического общества 15—16 декабря 1972 г. в Познани, Польша. Доклад
был позднее пересмотрен и расширен.
2 См.: Znaniecki F. Zagadnienie wartosciw filizofji // The Problem of
Values in Philosophy. Warsaw, 1910. Опубликована в «The Philosophical
Review».
Социологические идеи
461
«культурной реальности», что стало названием и темой иссле-
дования его первой опубликованной на английском языке ра-
боты1. Социальной психологии никогда не суждено было стать
сильной стороной его творчества.
В течение ряда лет после завершения «Польского крестья-
нина» Знанецкий стремился к исправлению тех недостатков, на
которые указывали многие критики их совместной работы, и в
особенности Блумер, а именно к разграничению особенностей
связи «установка—ценность». В предисловии к работе «Соци-
альные действия» Знанецкий отмечал, что попытки построить
теорию психологических склонностей стоили ему 10 лет раз-
очарований. Теперь он принял решение «отказаться от своей
исходной посылки о том, что все разнообразие социальных
действий людей следует выводить из нескольких постоянных и
базовых психологических оснований, сущностных установок,
желаний, устремлений и т. п.»1 2. Вместо этого он перешел к тео-
ретической стратегии, которая была сосредоточена на изучении
этих действий «в их специфической эмпирической реальности
и разнообразии и пытался упорядочить их такими, какими они
проявляли себя, без высказывания предварительных суждений
об их психологических истоках»3.
Как вскоре станет очевидным, Знанецкий никогда не пере-
ставал подчеркивать важность субъективных значений в опреде-
лении социального действия. Однако, как указывает Френкель,
«теперь он понимает субъективный фактор не как психологиче-
ский в его конститутивной привязанности к социальному дей-
ствию. Напротив, субъективный фактор логически преобразует-
ся в социальные данные. То есть, выступая в качестве составной
части «социальной системы», которую Знанецкий строит и ис-
следует на основе индуктивного метода, «установки» и «устрем-
ления» действующих индивидов обладают тем же качеством эм-
пирического содержания, что и другие социальные данные, та-
кие как ценности, нормы и правила социального поведения.
Тем самым Знанецкий стремится избежать логических ошибок,
включения в их число и психологического анализа социальных
систем»4. Таким образом, принцип noblesse oblige (положение
обязывает) аристократа или же пытливость ученого не требуют
1 См.: Znaniecki F. Cultural Reality. Chicago, 1919.
2 Znaniecki F. Social Actions. N. Y., 1936. P. VIII.
3 Ibid.
4 Frankel H. H. Op. cit. P. 79-80.
462
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
психологического объяснения, но могут рассматриваться как
составные элементы их поведения в тех социальных средах, в
которых они действуют сообразно своим различным ролям.
Такой сдвиг уже наблюдался в его «Методе социологии»,
опубликованном в 1934 г., и становился еще более ярко выра-
женным в последующих работах. Знанецкий перешел от соци-
ально-психологического к чисто социологическому видению,
при котором действующие индивиды понимались им как соци-
альные личности и рассматривались в значительной степени с
позиций той социальной роли, которую они выполняют в своем
социальном окружении (social circle). Отказавшись от попытки ох-
ватить сетью своих теоретических концепций человеческую лич-
ность во всей ее полноте, Знанецкий решил ограничиться со-
циологическим подходом, согласно которому человеческий ин-
дивид изучается как участник «социальной жизни и культуры»1 в
сфере человеческого взаимодействия и культурных ценностей.
Следуя Парку и Берджессу, теперь он определял понятие лич-
ность (в латинском значении слова persona) как «понимание ин-
дивидом своей роли» и показывал, что индивид стремится вести
себя в соответствии с этим пониманием1 2. Подобно тому, как ак-
тер играет множество различных ролей, индивиды играют ряд
социальных ролей, в зависимости от тех социальных окружений,
в которых они по-разному действуют. «Ни один индивид не смо-
жет сыграть роль Гамлета в одиночку. Он должен находиться в
кругу других актеров и актрис, исполняющих роли королевы,
короля, Горацио, Офелии, Полония и т. д., всех, кто восприни-
мает его как воплощение личности Гамлета»3. Подобным же об-
разом «мы обнаружим в каждой социальной роли то социальное
окружение, в сфере которого индивид ее выполняет, т. е. соци-
альная общность, которая признает его и взаимодействует с
ним»4. «Каждая социальная роль предполагает, что между инди-
видом, исполняющим эту роль — социальной личностью, и боль-
шим или меньшим коллективом людей, которые участвуют в ис-
полнении им этой роли — его социальным окружением, существу-
ет связь, представленная комплексом ценностей, которые все
1 См.: Znaniecki F. Social Relations and Social Roles. San Francisco,
1965. P. 202.
2 Ibid.
3 Ibid. P. 203.
4 Ibid.
Социологические идеи
463
они оценивают положительно»1. Иначе говоря, социальное ок-
ружение выделяется той совокупностью ценностей, которых
придерживаются его члены и в соответствии с которыми они
реагируют положительно или отрицательно на лиц, выполняю-
щих свои роли в поле зрения этого окружения, т. е. лиц, являю-
щихся «зрителями» по отношению к «исполнителю».
Понятие социальной роли в том виде, как его разрабатывал
Знанецкий, многими своими важными особенностями отлича-
ется от того, как его представляли Р. Линтон и целая плеяда
теоретиков, ставших его последователями. По мнению Знанец-
кого, роли не закрепляются статусными положениями и рядом
обобщенных ожиданий, касающихся поведения. Напротив, его
понимание социальной роли в большей степени нацелено на те
динамические отношения, которые связывают «исполнителей
ролей» с тем «окружением», в сферу которого они по-разному
вовлечены. Елена Знанецкая-Лопата сформулировала это сле-
дующим образом: «Социальное окружение, независимо от того,
сформировалось ли оно раньше, или же оно создается одновре-
менно с участием социальной личности, включает каждого, ко-
му предназначены ролевые функции, и каждого, кому обеспе-
чиваются права, облегчающие выполнение этих функций... Они
должны обладать правами выполнять действия, и они должны
также предпринимать собственные особые действия, без кото-
рых социальная личность не сможет выполнять свою роль так,
как ей предписывают их общие ценности и нормы»1 2.
Знанецкий подчеркивал, что «все обобщающие положения,
касающиеся понимания социальной роли, требуют индуктив-
ного, сравнительного изучения отдельных ролей, как реально
осуществляемых индивидами совместно с их социальным окру-
жением»3. Он хотел привлечь особое внимание к индивидуаль-
ным вариациям в исполнении ролей, подчеркивая, что акторы
не реагируют чисто механически на ролевые ожидания: порой
они могут «недоиграть», а порой — «переиграть». Творческие
личности, отмечал Знанецкий, могут даже инициировать серь-
езные отклонения от предусмотренных ожиданий, тем самым
1 Znaniecki F. The Social Role of the Man of Knowledge. N. Y., 1968.
P. 14-15.
2 Znaniecki-Lopata H. Florian Znaniecki: Creative Evolution of a Socio-
logist. P. 15.
3 Znaniecki F. Social Relations and Social Roles. P. 207.
464
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
приводя к возникновению новых видов ролей. Вот почему в
более поздних работах он отказался от понятия статус, ис-
пользуемого им для «обозначения всей совокупности прав, ко-
торые предоставляются индивиду тем социальным окружением,
в котором он выполняет определенную роль»1. Он пришел к за-
ключению, что понятие «статус» «оставляет без внимания или
же не способно объяснить те изменения в оценке личности, ко-
торые возникают в процессе исполнения им своей роли; про-
цесс расширения или сужения круга людей, среди которых
роль исполняется; динамические связи между одновременными
и последовательными ролями одного и того же индивида и не-
скольких индивидов; и, наконец, постепенное творческое соз-
дание новых ролей, с новыми стандартами и нормами»1 2 3^
Когда Знанецкий говорил о социальных личностях- и соци-
альных ролях, о социальных отношениях и социальных окру-
жениях, он полагал, что все эти понятия имеют смысл только
тогда, когда они, в конечном счете, опираются на культурную
основу, на разделяемые всеми знания, нормы и ценности.
«Культурная модель социальной системы, — утверждал он, —
включает определенные аксиологические стандарты, которые
считаются необходимыми к применению участниками системы
при оценке друг друга и системы в целом, а также определен-
ные нормы, которыми они должны руководствоваться в своих
действиях. И поскольку они признают все эти нормы и стан-
дарты и сообразуются с ними, социальная система демонстри-
рует динамический внутренний порядок, который может быть
определен как аксионормативный»\
Если справедливо то, что сущность действий людей нельзя
понять вне связи с теми ценностями, которые действующие
индивиды разделяют и поддерживают в своем взаимодействии
с другими, то из этого следует, что любой социологический
анализ серьезно пострадает, если в нем не будет уделено вни-
мание тем значениям, которые люди придают пониманию и
оценке социальной ситуации. Это то, что Знанецкий определил
как «человеческий коэффициент» (humanistic coefficient). Он
объяснял его следующим образом: «Данные, полученные ком-
1 Znaniecki F. Social Relations and Social Roles. P. 207.
2 Ibid. P. 208.
3 Znaniecki F. Sociometry and Sociology 11 Sociometry. 1943. Vol. V.
P. 225-253.
Социологические идеи
465
петентным исследователем культурной системы, это всегда
данные о ком-то и чьи-то. Эту важную особенность культурных
данных мы называем человеческим коэффициентом, поскольку
такие данные, выступая в качестве объектов теоретического
размышления ученого, уже принадлежат активному опыту ко-
го-то еще и предстают такими, какими их этот активный опыт
создает. Если исключить этот человеческий коэффициент и по-
пытаться ученому изучать культурную систему так, как изучают
систему естественную, т. е. как если бы она существовала неза-
висимо от человеческого опыта и деятельности, то в таком слу-
чае культурная система перестала бы существовать, и вместо
нее он обнаружил бы несвязанную массу природных предметов
и процессов, не имеющих никакого сходства с той реально-
стью, к исследованию которой он приступил»1.
Можно оценивать научную концепцию Знанецкого, не под-
даваясь профессиональной болезни историков идей, которая
характеризуется в какой-то мере стремлением обнаружить
«предвидение» каждой новой идеи предыдущими мыслителя-
ми1 2. Тем не менее важно отметить, что определение Знанецким
«человеческого коэффициента» уже содержало основные эле-
менты того, что теперь модно называть «рефлексивным» или
феноменологическим подходом к изучению данных. А на целое
поколение раньше Знанецкий уже настойчиво разъяснял свое
базовое положение о том, что принятие во внимание человече-
ского коэффициента отличает изучение действующих индиви-
дов от исследовательских направлений, основанных на натура-
листическом и, следовательно, нерефлексивном подходе.
Не все работы Знанецкого выдержали испытание временем.
Мы не имели возможности оценить работы, написанные им на
польском языке. Из рассмотрения его произведений, написан-
ных по-английски, очевидно, что «Культурная реальность» все
еще во многом остается работой философского анализа, а не со-
циологическим исследованием, а книга «Законы социальной
психологии»3 содержит идеи, от которых Знанецкий во многом
отказался в последующих работах. Его «Метод социологии» —
это понятно и ярко написанное исследование, в котором он де-
тально определял основные различия между естественными и
1 Znaniecki F. Method of Sociology. N. Y., 1934. P. 37.
2 Cm.: Merton R. K. Social Theory and Social Structure. P. 8ff.
3 Cm.: Znaniecki F. The Laws of Social Psychology. Chicago, 1925.
466
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
социальными науками и излагал основные методологические
принципы изучения культурных систем, отличные от изучения
систем естественных. В ней можно также обнаружить и убеди-
тельную защиту Знанецким социологии как ценностно-незави-
симой науки, изучающей то, что существует, а не то, чему следу-
ет быть. Его методологические размышления во многом заслу-
живают внимательного прочтения современными социологами.
Его работа «Социальные действия», последовавшая за «Мето-
дом», во многом представляет собой попытку классификации
различных типов социальных действий. Однако представляется,
что кроме общей направленности, уже достаточно разработан-
ной другими, немногое в ней сегодня заслуживает внимания.
Его последние книги «Культурные науки»1 и «Современные на-
циональности»1 2, хотя и демонстрируют эрудицию и способность
глубокого проникновения в сущность исследуемого, едва ли до-
бавляют что-либо к его основным трудам. Посмертно опублико-
ванная работа «Социальные отношения и социальные роли»
(«Social Relations and Social Roles») содержит наиболее система-
тическое изложение его теории ролей, но в то же время пред-
ставляет собой неоконченный набросок «Систематической со-
циологии», которую он не смог завершить.
Работа «Социальная роль ученого»3 остается его признан-
ным шедевром. Это не только важный вклад в социологию зна-
ния, но и наиболее яркая демонстрация его особого стиля со-
циологического анализа и специфической оценки того вклада,
который социолог может внести в изучение человеческой куль-
туры и социальной организации.
СОЦИОЛОГИЯ ЗНАНИЯ ЗНАНЕЦКОГО
В работе «Социальная роль ученого» Знанецкий решился на
самоотверженную задачу: противостоять всякому искушению
заниматься чисто эпистемологическими вопросами. Его работа
должна была стать строго научным исследованием, опираю-
щимся на факты. В соответствии со своей прежней методоло-
1 См.: Znaniecki F. Cultural Sciences // Urbana. 1952. Vol. III.
2 Cm.: Znaniecki F. Modern Nationalities // Urbana. 1952. Vol. HI.
3 Последующие страницы приведены из введения Л. Козера к «The
Social Role of the Man of Knowledge» (cm.: Coser L. A, Introduction //
Znaniecki F. The Social Role of the Man of Knowledge).
Социологические идеи
467
гией, он должен был лишь допустить, что каждый носитель
знания утверждает, что его система знания является истинной
и объективно достоверной. Он полагал, что социолог не дол-
жен изучать или рассматривать как несостоятельные эти притя-
зания на истину. «Социолог обязан придерживаться определен-
ного стандарта валидности, который эти индивиды или группы
связывают с тем знанием, в котором им принадлежит активная
роль»1. Определение ситуации принадлежит не исследователю,
а конкретному субъекту, который должен быть предметом ис-
следования. Вопрос о том, можно ли оценивать системы зна-
ния как истинные или ложные, валидные или нет, не касается
социолога, который должен лишь установить их первопричины
и следствия. Знанецкий резюмировал эту свою позицию весьма
красноречиво: «Когда он (социолог) изучает их социальную
жизнь, он должен признать, что применительно к тому знанию,
которое они считают валидным, они являются единственным
авторитетом, который социолог должен принимать во внима-
ние. Он не имеет права как социолог противопоставлять свой
авторитет их авторитету: он связан методическим правилом
безусловной скромности. Он должен отказаться от своих собст-
венных критериев оценки теоретической валидности при рас-
смотрении тех систем знания, которые они признают и приме-
няют»1 2.
Знанецкий отказывался не только от каких бы то ни было
эпистемологических и метафизических умозаключений, но он
ограничил свое внимание микросоциологией знания3 (по опре-
делению В. Старка). То есть он не занимался изучением «всей
интеллектуальной атмосферы общества» или «всего историче-
ского развития социальной системы»4. Он поставил перед со-
бой более скромную задачу, ограничившись изучением соци-
альных ролей творцов и носителей знания, а также социальной
и организационной структур, в которых они действуют.
Знанецкий поставил перед собой двойную цель: разработать
типологию всего разнообразия социальных ролей личностей —
носителей знания, и исследовать те нормативные модели, ко-
торые определяют их поведение. В качестве главного инстру-
1 Znaniecki F. The Social Role of the Man of Knowledge. P. 5.
2 Ibid. P. 6.
3 Cm.: Stark Ж The Sociology of Knowledge. L., 1958.
4 Ibid. P. 30.
31 - 5470
468
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
мента для исследования этих двух проблем он использовал по-
нятие «социальное окружение» (social circle), означающее ту
аудиторию или круг людей, к которым обращаются ученые.
Знанецкий показывал, что ученые, по крайней мере в гетеро-
генных обществах, обращаются, очевидно, не к обществу в це-
лом, а к его избранным секторам или публике. Особые соци-
альные круги даруют признание, обеспечивают материальный
или духовный комфорт и помогают формированию собствен-
ного образа носителя знания, улавливают нормативные ожида-
ния аудитории. От ученого или носителя знания ждут оправда-
ния определенных требований их социальных окружений, а
они, в свою очередь, даруют им определенные права и приви-
легии. Ученые предвосхищают запросы своей публики jh стре-
мятся определить требуемые данные и проблемы с позийий их
фактических или ожидаемых аудиторий. Тем самым носителей
знания можно классифицировать соответственно особенностям
их аудиторий и действий, ожидаемых от них в рамках того со-
циального контекста, в котором они по-разному себя прояв-
ляют.
Основную часть книги Знанецкий посвятил своей класси-
фикации различных социальных ролей, которые носители зна-
ния могут выполнять. Между ними он различал: технологиче-
ских советников (technological advisors); мудрецов (sages), т. е.
тех, от кого надеются получить идеологическое обоснование
коллективных целей общностей; духовных (религиозных) и свет-
ских ученых (sacred and secular scholars), которые в свою очередь
подразделяются на различные подвиды от открывателей исти-
ны (discoverers of truth) до сеятелей знания (disseminators of
knowledge), от систематизаторов и содействующих (systematizes
and contributors) до борцов за истину (fighters for truth). Он так-
же рассматривал категорию творцов знания (creators of know-
ledge), которые могут быть искателями фактов (fact-finders) или
исследователями проблем (discoverers of problems).
Представленную Знанецким систему социальных ролей ни в
коей мере не следует воспринимать как сухую и скучную клас-
сификацию. Знанецкий показывал, что требования социально-
го окружения, предъявляемые носителю знания, изменяются в
зависимости от той роли, которую от него ожидают. Так, от
технологических лидеров не требуют поиска новых фактов, ко-
торые могут подорвать веру в правильность ранее запланиро-
ванных действий. Естественно предположить, что такие факты
Социологические идеи
469
будут восприняты с недоверием. Напротив, творцам знания
воздают должное за открытие новых фактов. Каждой особой
социальной роли, которую принимает на себя носитель знания,
соответствуют определенные виды ожиданий; каждое социаль-
ное окружение поддерживает или пресекает определенные ви-
ды интеллектуальной деятельности.
Данная классификация дает схему для изучения методов
принятия или отклонения новых идей, как признавал Мертон в
критическом обзоре, написанном вскоре после выхода анали-
зируемой книги Знанецкого в свет. Итак, классификация по-
зволяет нам увидеть «те направления, следуя которым различ-
ные социальные структуры воздействуют на принятие опреде-
ленных установок в отношении к новым эмпирическим
данным»1. Например, мудрец, будь то реформатор или апологет
существующего порядка, знает ответы и, следовательно, не мо-
жет отыскивать новые факты, которые могут оказаться обеску-
раживающими. С другой стороны, ученые «обладают позитив-
ными или негативными установками в отношении подлинно
новых фактов, в зависимости от того, насколько устоявшейся
является данная научная система: на начальной стадии ее ста-
новления новые факты являются, по крайней мере, приемле-
мыми. А как только научная система окончательно устано-
вилась и достигла определенного научного уровня, ее интел-
лектуальные сторонники препятствуют любому проявлению
благосклонного отношения к новым открытиям»1 2. Сосредото-
чив внимание на структурных первопричинах такой неофобии
(боязнь нового), Знанецкий тем самым позволил во многом
отойти от общего утверждения, что все организации и социаль-
ные структуры консервативны и не склонны признавать нов-
шества. Если бы Знанецкий писал об этом в наши дни, он по-
считал бы также полезным исследование дополнительных
структурных условий и для проявления неофилии (односторон-
него ценностного проявления подчеркнутого внимания к ново-
му). Такое повышенное внимание и придание значения новому
особенно проявляется сегодня среди некоторых так называе-
мых независимых (свободных — unattached) интеллектуалов,
1 Опубликовано в: American Sociological Review. 1941. No. VI.
P. 111 — 115. Перепечатано в работе: Coser L. A., Rosenberg B. Sociologi-
cal Theory. N. Y., 1957. P. 351-355.
2 Cm.: Coser L. A., Rosenberg B. Sociological Theory. P. 353—354.
31*
470
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
чья аудитория требует от Них неустанных поисков новых сти-
мулирующих средств для удовлетворения их пресыщенных ин-
теллектуальных или эстетических интересов.
Знанецкий не ограничился лишь выявлением различных
социальных ролей носителей знания: он дал важные ключи к
пониманию процесса, посредством которого такие роли могут
быть изменены. Он показал, например, что некоторые школы
религиозной мысли могут выполнить свои задачи с макси-
мальным эффектом только в том случае, если им удастся изо-
лировать своих приверженцев от контакта с соперничающими
школами. Когда такая духовная школа утрачивает свою моно-
полию и вынуждена соперничать с другими, она больше не
может полагаться на слепую верность своим канонам, но
должна разработать рациональные методы убеждения. Спор
между соперничающими религиозными системами способству-
ет постепенной секуляризации основных разделов духовного
знания, и области, бывшие ранее привилегией духовных уче-
ных, постепенно захватываются их светскими собратьями. Со-
перничество идей, как однажды отметил А. Уайтхед, это не
бедствие, а благоприятная возможность. Знанецкий с этим ут-
верждением охотно бы согласился. Кроме того, оно создает
благоприятную возможность для замены замкнутого духовного
мира мудреца вселенной, открытой для исследователей зна-
ния.
Автор надеется, что эти несколько примеров творческого
подхода Знанецкого к социологии интеллектуальной жизни
подвигнут читателей к осмыслению тех специфических про-
блемных областей, к которым применима концептуальная схе-
ма Знанецкого. И в этом, несомненно, состоит его главная за-
слуга. Он обеспечил целую сокровищницу идей, направляющих
работу мысли для развита» будущей социологии носителей зна-
ния1. Знанецкий скромно, не выставляя себя напоказ, как это
делали многие его предшественники, не стремился дать ответы
на все вопросы. Он являл собой пример ученого, чья работа за-
служивает продолжения и развития, и ему принадлежит роль
именно исследователя знания, а не мудреца. Он хотел, чтобы
его будущие читатели стали вместе с ним исследователями, а не
просто его учениками.
1 См.: Coser L. A. Men of Ideas, A Sociologist’s View. В работе автор
делает попытку использовать категории Знанецкого.
Биографическая информация
471
БИОГРАФИЧЕСКАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий, несмотря на мно-
гие годы тесного сотрудничества и большое взаимное уваже-
ние, сохранившееся и после завершения их совместной работы,
были людьми, резко отличавшимися друг от друга, и происхо-
дили из совершенно различных социальных сред. Можно пред-
положить, что им было непросто установить интеллектуальное
взаимопонимание: один из них — земной, экспансивный,
энергичный, не чуждый материальных интересов сын фермера-
землевладельца с Юга, другой — мягкий, благовоспитанный,
погруженный в себя, своего рода законченный профессорский
потомок многих поколений польских дворян-землевладельцев.
Однако им удалось преодолеть порожденные социальной сре-
дой различия личных качеств и интеллектуальных позиций.
Грубый «прагматик» с холмов Юга и неисправимый теоретик и
систематизатор из среды польской аристократии сумели, когда
жизнь свела их вместе, создать общую работу, которая хотя и
не являлась скроенной из цельного полотна, тем не менее стала
продуктом совместного творчества.
УИЛЬЯМ ТОМАС1
Томас родился 13 августа 1863 г. в графстве Рассел, отдален-
ном районе старой Виргинии. Его отец, Тадеуш Петер Томас,
сочетал чтение проповедей в методистской церкви с фермер-
ским трудом. Сын его говорил, что социальное окружение, в
котором он рос, в 20 милях от ближайшей железной дороги,
напоминало обстановку XVIII в. Он осознавал, что при своих
последующих передвижениях — в университетский город на
юге и, позднее, — в большие города штатов Среднего Запада и
Севера — ему пришлось прожить в трех столетиях, постепенно
мигрируя к более высоким культурным сферам.
Это стало возможным, утверждал Томас, только «благодаря
тайному решению моего отца о моем поступлении в учебное
заведение Эмори и Генри Колледж в Виргинии». Отец отца, дед
1 Этот раздел главы построен на данных, почерпнутых из цитиро-
ванного выше «Введения» Морриса Яновица и биографии Томаса
(«Life History»), опубликованной Полом Бейкером в: American Journal
of Sociology. 1973. Vol. 79. P. 243-250.
472
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
Томаса, был упрямым пенсильванским голландцем, богатым
землевладельцем, но с узкими крестьянскими предрассудками
против культурных устремлений. Он препятствовал стремлению
сына к книжным познаниям и наказал его, значительно урезав
его долю наследства и принудив заняться фермерством в гео-
графически неподходящем районе и на неплодородных и не-
удобных землях.
Однако отец Томаса был глубоко привержен своей идее об-
разования. Когда он пришел к убеждению, что семь его детей
не имеют адекватных возможностей получить образование в
провинциальной глухомани, где он с трудом зарабатывал на
жизнь, он переехал с семьей в Ноксвилл, штат Теннесси, где
находился университет штата.
Юный Томас провел годы своего детства и ранней юности
среди жителей гор, разделяя их увлечения стрельбой и охотой.
«Я испытывал фантастическое рвение ко всему этому, — пишет
он. — Я считаю, что провел не менее семи лет своей юности в
лесах совершенно один с ружьем, без собаки, стреляя по мише-
ни, сожалея об отсутствии «большой игры», ведя жизнь индей-
ца и первопроходца». Нет сведений о том, как должна была по-
влиять новая городская среда Ноксвилла на молодого горца,
но, по-видимому, ему удалось совершить этот культурный пе-
реход, не испытав серьезного потрясения. Поступив в 1880 г. в
университет Теннесси и выбрав в качестве специальности лите-
ратуру и классические яЗыки, Томас вскоре стал лидером среди
студентов, не только преуспевая в науках, но и выделяясь как
«выдающаяся личность в студенческом городке». Он завоевы-
вал награды в ораторском искусстве, стал председателем самого
известного литературного общества и в то же время возглавил
команду офицерской подготовки университета.
В течение первых двух лет в университете его интерес к учебе
был не столь заметным. Но затем под влиянием двух преподава-
телей, профессоров Александера и Николсона (первый — спе-
циалист по греческой филологии, второй — убежденный дарви-
нист, преподаватель зоологии, геологии и других естественных
наук), Томас решил стать ученым. «Я вспоминаю, — писал
он, — как в жаркий августовский день во время летних каникул,
между вторым и предпоследним годом учебы, со мной про-
изошла перемена. После... глубокого размышления я решил за-
няться гуманитарными науками». Приняв такое решение, Томас
незамедлительно отправился к профессору Александеру и объя-
Биографическая информация
473
вил ему о своих жизненных планах. Он также вспоминал, что
вскоре после этого под впечатлением от немецкой школы фило-
логии решил продолжить образование в университетах Герма-
нии. В это время всеми было признано, что немецкие универ-
ситеты обеспечивали намного более качественный уровень
высшего образования, чем американские. Поэтому молодые
преподаватели в силу общих установок и своих представлений о
ценностях имели основания стремиться продолжить образова-
ние в Германии. Когда друзья расспрашивали Томаса о его бу-
дущей карьере, он отвечал: «Я отправляюсь в Германию». Но
это время еще не наступило. После окончания университета он
еще оставался там в качестве преподавателя, обучая греческому,
латинскому, немецкому и французскому языкам (в большинст-
ве своем, как он позднее признавал, его занятия велись на до-
вольно невысоком уровне). Здесь же ему как обладателю почет-
ного звания адъюнкт-профессора поручили также преподавание
естественной истории. Очевидно, новомодная идея специализа-
ции еще не достигла университета Теннесси.
В течение всего этого времени энергичный и амбициозный
молодой преподаватель не оставлял мысли отправиться в Гер-
манию. В конце концов, он получил отпуск на один год и про-
вел 1888—1889 учебный год в Берлине и Геттингене. Этот год
оказался решающим в определении его будущей интеллектуаль-
ной ориентации. Именно в Германии изменились его интере-
сы, обратившись от естественной истории и филологии к этно-
графии, хотя этот интерес не был для него совершенно новым.
Уже в Теннесси он обратил внимание на доклады Бюро этно-
логии. Более того, еще юношей он бродил по Камберлендским
и Туманным горам в поисках занятий и, как позднее он отме-
чал в автобиографическом очерке, собрал «почти 300 слов, от-
носящихся к эпохе Шекспира и Чосера, уцелевших в разговор-
ном языке горцев». Все эти ранние интересы привели его в
Германию, где он погрузился в изучение сочинений немецких
исследователей народной психологии Лацаруса и Штейнталя, а
также близко познакомился с «Психологией народов» Вундта.
В то же время он посещал курсы лекций по староанглийскому,
старофранцузскому и старонемецкому языкам, которые вели
одни из самых известных специалистов в этих областях; он так-
же продолжал изучение греческой культуры под руководством
великого немецкого знатока классицизма Виламовитца.
474
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
Вернувшись из Германии и обладая теперь значительно бо-
лее широким культурным кругозором, он решил больше не воз-
вращаться в университет Теннесси, а принял предложение вести
курс английского языка (в качестве профессора) в Оберлинском
университете. Несомненно, это был традиционный предмет, но
Томас преподавал его в сравнительном ключе. Интерес к этно-
графии также способствовал внимательному прочтению им тру-
да Спенсера «Основания социологии» и его последующим срав-
нительным исследованиям, подсказанным Спенсером. Три года
в Оберлине относятся к наиболее результативным в его жизни.
«В то время я не был достаточно искушенным, — писал он
позднее, — чтобы чувствовать себя совершенно не на месте, и
все же обладал достаточным чувством нового, чтобы воспринять
новизну».
Однако когда до него дошли известия об открыта наперво го
факультета социологии в Чикагском университете, он отказал-
ся от почти определившейся карьеры в Оберлине, чтобы стать
аспирантом в Чикаго. Хотя его и привлекали те возможности,
которые открывались на факультете в области социологии и
антропологии, Томас уделял внимание сравнительно немногим
официальным курсам, преподававшимся на факультете, прояв-
ляя интерес преимущественно к дисциплинам, пограничным с
социологией, включая биологию, физиологию и анатомию моз-
га. Хотя он уделял мало внимания научным руководителям —
Смоллу и Гендерсону — и, казалось, был более склонен иссле-
довать городскую жизнь Чикаго, чем работать в факультетской
библиотеке, Томас должен был, несомненно, произвести впе-
чатление на своих наставников. Всего лишь через год пребыва-
ния Томаса в университете ему предложили читать его первый
лекционный курс по социологии в летний семестр 1894 г.
В 1895 г. он работал преподавателем, а в следующем году, за-
вершив докторскую диссертацию «О различии метаболизма по-
лов» («On a Difference in the Metabolism of the Sexes»), он стал
ассистентом профессора. В 1900 г. он получил звание адъюнкт-
профессора, а в 1910 г., приобретя за это время видное положе-
ние на факультете, стал полным профессором.
Тогда как Смолл в читаемом на факультете курсе уделял ос-
новное внимание вопросам теории и историческим фактам, а
Гендерсон — социальным проблемам и способам их решения,
интересы Томаса принадлежали главным образом к этнографи-
ческим и сравнительным исследованиям. В это время факуль-
Биографическая информация
475
тет Чикагского университета представлял собой объединенный
факультет социологии и антропологии, и Томасу были предло-
жены курсы лекций в области, которую сегодня можно было
бы назвать культурной и физической антропологией. Следуя
этой ориентации, сразу после получения докторской степени
он возвратился в Европу, чтобы посетить и изучить различные
культурные среды. Он добрался даже до Волги, готовясь при-
ступить к написанию сравнительного исследования особенно-
стей европейских национальностей. На время этот проект был
отложен, но он возвратился к нему в 1909 г., когда вновь посе-
тил Европу «с целью изучения крестьянской среды в ее связи с
проблемой иммиграции».
В 1908 г. Элен Кальвер, наследница основателя Холл Хаус,
предложила Томасу 50 тыс. долл, для изучения проблем имми-
грации. В течение последующих 10 лет он руководил создан-
ным Кальвер Фондом расовой психологии, что обеспечило ему
финансовую поддержку исследований, которые в конечном
счете привели к изданию «Польского крестьянина». Без этого
щедрого вклада данная работа вряд ли когда-либо была бы
опубликована. Средства Фонда позволили Томасу совершить
целый ряд поездок в Польшу для сбора необходимых материа-
лов, а также покрыть другие связанные с исследованиями рас-
ходы.
Первоначально Томас планировал изучить различные вос-
точноевропейские иммигрантские группы, но затем отказался
от такого замысла, считая его слишком амбициозным пред-
приятием. Вместо этого он сосредоточил все свое внимание
на поляках, самой многочисленной и заметной этнической
группе в Чикаго, у которой, по-видимому, было много серь-
езных социальных проблем от разрушения семьи до преступ-
ности. Вероятно также, что этот сын священника из южного
штата питал особую симпатию к утратившим свои корни сы-
новьям и дочерям польских крестьян, прилагающим все уси-
лия, чтобы найти точку опоры в городских джунглях огром-
ного Чикаго.
Приняв решение сосредоточиться на изучении польской об-
щины, Томас, используя свою этнографическую подготовку и
следуя принятым среди антропологов методам, начал изучать
польский язык. Затем он решил установить тесные контакты с
польской общиной в Чикаго, а также совершить ряд полевых
поездок в Польшу. До этого момента Томас все еще пользовал-
476
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
ся методами, которые были разработаны для изучения беспись-
менных народов, и еще не помышлял о сборе письменной ин-
формации.
Как-то дождливым утром, спускаясь по переулку, находив-
шемуся позади своего дома, он едва успел отступить в сторону,
чтобы увернуться от мешка с мусором, который кто-то выбро-
сил из окна. Когда мешок раскрылся, упав у его ног, из него
вывалилось большое письмо. Он подобрал его, отнес домой и
обнаружил, что оно написано по-польски девушкой, проходив-
шей практику в больнице. Письмо было адресовано ее отцу, и в
нем обсуждались, главным образом, семейные дела и неуряди-
цы. Тогда Томасу пришла мысль, что из таких писем можно уз-
нать очень многое. Именно такой необычный случай и привел
Томаса к открытию и разработке биографического^метода, по-
строенного на изучении личных документов, благодаря которо-
му он с тех пор стал знаменитым. Не станем, однако, пытаться
объяснить этот случай как подтверждение теории случайности
в истории (accidental theory of history). Необходим был исклю-
чительный человек, обладавший совершенно особым талантом
и профессиональной подготовкой, чтобы именно таким обра-
зом обратить внимание на мешок с мусором, упавший к его но-
гам.
А более чем через 10 лет после этого случая Томас уже кур-
сировал туда и обратно между польской общиной в Чикаго и
общинами старой Польши, чтобы собрать письменные мате-
риалы в дополнение к устной информации. Воспроизведение
этих материалов составило 2244 страницы законченной работы.
Томас использовал 754 письма, которые он приобрел по объяв-
лению, помещенному в Чикагской польскоязычной газете,
предположительно, предлагая от 10 до 20 центов за каждое
письмо, полученное из Польши. Томас использовал около
8000 документов, приобретенных из архивов одной польской
газеты, в которую он обратился во время своего посещения
страны в 1909—1910 гг. Он также использовал сведения и доку-
менты из записей польского церковного прихода в Чикаго, по-
лученные от иммигрантских организаций, из картотек ассоциа-
ций, оказывающих благотворительную и правовую помощь, а
также из дневников польских иммигрантов (за которые он пла-
тил их авторам).
Во время своей поездки в Польшу в 1913 г. Томас встретил-
ся с руководителем Общества защиты польских эмигрантов
Биографическая информация
477
Флорианом Знанецким, молодым философом, которому не
разрешали преподавать в находившейся под властью России
Польше из-за его приверженности идее польского национализ-
ма. Оказалось, что Знанецкий очень хорошо знает польскую
крестьянскую жизнь, что было редкостью в среде польской
мелкопоместной дворянской интеллигенции. Материалы, кото-
рые он собрал для Томаса в архивах Общества, оказались бес-
ценными. Год спустя, когда разразилась Первая мировая война
.и Германия оккупировала Польшу, Знанецкий покинул родину
и отправился к Томасу в Чикаго. Не совсем ясно, официально
ли Томас пригласил его или нет, но важно то, что Томас сразу
же предложил ему принять участие в своем проекте в качестве
исследователя. Вскоре после этого Знанецкий стал его соавто-
ром, работая в тесном содружестве с ним вплоть до завершения
этого монументального труда.
В течение многих лет подготовки к написанию книги Томас
и его жена, Хэриет Парк, на которой он женился в 1888 г., ак-
тивно участвовали в общественной и интеллектуальной жизни
Чикаго. Они установили близкие отношения с различными па-
тронажными организациями и поддерживали многие действия,
направленные на социальные преобразования. Порой «передо-
вые взгляды» Томаса на такие социальные проблемы, как пре-
ступность и правонарушения, не устраивали властей. Так, на-
пример, Территориальная комиссия Чикаго, основанная забо-
тившимися о благе, но консервативно мыслящими гражданами,
По-видимому, пришла в ужас от некоторых «прогрессивных»
Предложений Томаса, который провел большую исследователь-
скую работу для нужд Комиссии. Не только взгляды Томаса, но
И его образ жизни оскорбляли некоторых благонамеренных
граждан. Он, безусловно, не соответствовал распространенному
и укрепившемуся в то время образу степенного и погруженного
в себя университетского профессора. Томас хорошо одевался,
любил общество привлекательных женщин, часто посещал
кварталы богемы и обедал как в дорогих ресторанах, так и в ме-
стных подвальчиках. Он, как говорится, был противоречивой
личностью. Его нестандартные идеи и бросающийся в глаза яр-
кий образ жизни привлекали к нему студентов, но также вызы-
вали и сильную неприязнь и даже враждебность среди более
степенных членов преподавательского состава и администра-
ции.
478
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
В 1918 г. те, кто поначалу втайне охотился за ним, наконец
получили возможность нанести решающий удар. Газета
«Chicago Tribune», которую уже давно беспокоили «нездоровые
идеи» профессоров университета, однажды под большим заго-
ловком объявила о том, что Томас арестован Федеральным бю-
ро расследований. И каковы были обвинения? Предполагаемое
нарушение Закона Манна (запрещавшего перевозку молодых
женщин через границы штата с «безнравственными целями») и
поддельная регистрация в отеле. Эти обвинения позднее были
отведены судом, но первоначально сообщение получило широ-
кую огласку, особенно после того, как женщина, с которой он
оказался связанным, некая госпожа Грейнджер, сообщила, что
она является женой армейского офицера, служившего.^ то вре-
мя в американских вооруженных силах во Франции.' Почему
ФБР оказалось замешанным в это дело, остается неясным, но
были предположения, что, поскольку жена Томаса находилась
под наблюдением за свою пацифистскую деятельность, ФБР
решило дискредитировать мужа, чтобы унизить жену. Хотя то-
гда это объяснение и могло показаться «притянутым», теперь
оно таким не кажется.
То, что за этим последовало, представляет собой одну из по-
зорных глав в истории американских университетов. Ректор
Чикагского университета Генри Пратт Джадсон при поддержке
совета попечителей сразу же принял решение уволить Томаса.
Смолл, декан его факультета, не предложил никакой общест-
венной защиты, хотя и предпринял некоторые попытки защи-
тить Томаса и сожалел о потере прекрасного ученого и коллеги.
Не последовало никакого протеста со стороны профессорско-
преподавательского состава, и вряд ли хоть один голос раздался
из рядов ближайших коллег Томаса. Э. Хьюз писал автору на-
стоящей книги, что подобное вряд ли могло случиться в Гар-
варде. Ни одна из бостонских газет не упомянула бы об инци-
денте, затрагивающем репутацию профессора Гарвардского
университета.
Карьера Томаса была разрушена, когда ему было всего 55 лет,
и с тех пор ему никогда не предлагали постоянной должности ни
в одном университете. Издательство «The University of Chicago
Press», которое выпустило первые два тома книги «Польский
крестьянин», разорвало контракт с ее авторами и отказалось
публиковать последующие тома (которые позднее были изданы
малоизвестным издательством «Richard G. Badger of Boston»).
Несмотря на отданные ему 20 лет службы, Чикагский универси-
Биографическая информация
479
тет и его лидеры сделали все возможное, чтобы предать забве-
нию имя Томаса. Даже в архивах Чикагского университета не со-
держится ничего, что напоминало бы нам о Томасе, за исключе-
нием нескольких писем административного характера.
Фонд Карнеги повел себя столь же недостойно. Ранее он
поручил Томасу написать книгу, входящую в издаваемую им
серию «Исследования процесса американизации». И когда, по-
сле того как произошел этот неудачный случай, рукопись кни-
ги «Старый Свет в новых условиях» была представлена, руково-
дители Фонда настояли, чтобы имя Томаса как автора не фигу-
рировало. Книга была опубликована под именами Парка и
Г. Миллера, которыми были написаны лишь незначительные
фрагменты. Оказалось, что только таким образом можно было
защитить репутацию Фонда и всех социальных наук. На реко-
мендацию о включении Томаса в авторский коллектив дирек-
торами Фонда был наложен запрет. Это событие стало победой
филистеров.
После происшедшей в Чикаго беды Томас отправился в
Нью-Йорк. В течение нескольких лет он читал лекции в Новой
школе социальных исследований, служившей тогда пристани-
щем для таких нестандартных ученых, как Веблен, Бирд и Лас-
ки, но в то время она считалась маргинальным учебным заведе-
нием. В 1936—1937 гг. Сорокин, хорошо понимая положение
отверженного, назначил Томаса приглашенным лектором на
свой факультет в Гарварде, где его с восторгом встретили аспи-
ранты и преподаватели. Это было его последнее место работы в
университете.
За годы в Нью-Йорке Томас, несмотря на продолжавшуюся
публичную травлю, сумел провести целый ряд серьезных иссле-
дований — главным образом при финансовой поддержке госпо-
жи В. Даммер из Чикаго, богатой меценатки, которая никогда
не прекращала оказывать ему покровительство. В последующие
годы он также получал гранты от Фонда памяти Лауры Спелман
Рокфеллер и Бюро социальной гигиены. В конце 30-х гг. он ка-
кое-то время был сотрудником Научного совета социальных ис-
следований и тесно взаимодействовал с Институтом социаль-
ных наук Стокгольмского университета.
Таким образом, даже не имея постоянной университетской
должности, Томас получил возможность продолжать свои ис-
следования. Однако, когда некоторые «революционеры» социо-
логии при поддержке Парка заявили в 1926 г., что настало вре-
мя предложить Томасу пост президента Американского социо-
480
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
логического общества, ведущие социологи, и в их числе
проправительственный Ч. Эллвуд, заявили, что это было бы не-
уместно и запятнало бы честь американской социологии. Когда
имя Томаса включили в число предлагаемых кандидатов, «ста-
рая гвардия» поспешила найти более подходящую кандидатуру,
чтобы нанести ему поражение. В таких условиях он счел целе-
сообразным снять свою кандидатуру и решил продолжать уча-
ствовать в конкурсе только под воздействием Э. Берджесса, ко-
торый убедил его, что «революционеры» Л. Вирт, Д. Ландберг,
Ф. С. Чэпин, С. Райс, К. Юнг и другие мобилизуют своих мо-
лодых коллег в его поддержку. Они это сделали, и Томас выиг-
рал в конкурсе с большим преимуществом.
Несмотря на все свои испытания и несчастья, ТоМас, неис-
правимый сын фермеров-земледельцев с холмов Виргинии, по-
видимому, никогда не отчаивался. Жизнелюбие оказалось ему
весьма полезным. Ему удавалось справиться с любой проблемой
и в работе, и в личной жизни, и в быту. Так, еще в начале карье-
ры, когда Томасу не понравилась отделка его обеденного стола,
он изобрел лучший способ полировки мебели, чем был предло-
жен мастерами. Позже, недовольный качеством своих мячей для
гольфа, он изобрел лучший вариант и радовался полученному за
патент доходу. В 1935 г. после того, когда его первый брак разру-
шился, он в возрасте 72 лет женился на 36-летней ассистентке
Дороти Свейн, которая впоследствии стала одним из ведущих
ученых-демографов и первой женщиной — президентом Амери-
канского социологического общества. Ничто в жизни (а жизнь
его была тернистой) не могло нанести поражение Уильяму А.
Томасу. Даже в последние годы, ведя почти уединенную жизнь,
он продолжал научную работу в университетах Нью-Хейвен и
Беркли. Он скончался в декабре 1947 г. в возрасте 84 лет.
ФЛОРИАН ЗНАНЕЦКИЙ1
Если мы вновь переключим свое внимание с жизненных пе-
рипетий Уильяма Томаса на обстоятельства жизни Флориана
Знанецкого, мы обнаружим совершенно иной социальный
ландшафт, совершенно иную личностную ориентацию.
1 Этот раздел автор не смог бы написать без помощи Елены Зна-
нецкой-Лопаты. Кроме ее работы, упомянутой ранее, автор много по-
Биографическая информация
481
Флориан Знанецкий родился в семье польских землевла-
дельцев, которые прослеживают свою родословную с XV в. Это
была семья с достаточно сложной и космополитической генеа-
логией. Мать Знанецкого происходила из саксонской интелли-
гентной семьи, и один из ее предков был врачом Августа II, ко-
роля Польши и Саксонии. Обе бабушки Знанецкого были
француженками; двое из его дядьев были офицерами прусской
королевской гвардии, женатыми на немках. Его двоюродный
дед по материнской линии стал турецким пашой. Традиция
польского патриотизма глубоко укоренилась в семье, хотя дед
Знанецкого и три его сына сражались в рядах прусских гусар во
время франко-прусских войн.
Семья Знанецких была примечательна не только своими
многонациональными родственными связями, отличающими ее
генеалогическое древо. Дочь Знанецкого, Елена Знанецкая-Ло-
пата, сообщает, что один из ее дядьев восстановил историю се-
мьи до того, как нацисты его убили. Этот дядя раскопал три до-
кумента, восходящих к одному из предков в XV в. Один из них
повествует о том, что некто обвинил предка Знанецкого в неза-
конном присвоении герба и присоединении окончания «цкий»
(cki) к своему имени. Этот человек был вынужден принести
унизительные публичные извинения и проползти под обеден-
ным столом в королевском суде. Второй документ сообщает о
том, что этот предок убил своего обидчика и всю его семью в
алтаре храма, где они искали убежища. Третий документ пока-
зывает того же Знанецкого в качестве судьи в том самом окру-
ге, где он якобы совершил убийства всего лишь несколькими
годами ранее.
Знанецкий родился в 1882 г. неподалеку от городка Святни-
ки в части Польши, находящейся под немецким протектора-
том. Его отец лишился поместья, когда сыну было всего не-
сколько лет. Поскольку он не обладал никаким другим ходо-
вым опытом, кроме управления поместьями, ему повезло, что
один из друзей предложил ему такое занятие в той части Поль-
ши, которая входила в Российскую империю. Дети (две дочери
черпнул из ее автобиографического очерка (см.: Znaniecki-Lopata Н.
A Life Record of an Immigrant // Society. 1975. Vol. 13. P. 64—74) и из
автобиографического письма Флориана Знанецкого, адресованного
преподобному отцу Малвенси, от 27 февраля 1945 г., которое он лю-
безно предоставил автору.
482
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
и сын Флориан) провели детские годы, как это было принято в
дворянских семьях, под попечительством домашних учителей.
С польской литературой Знанецкого познакомила его мать, с
немецкой — гувернантка-немка, с французской — его учитель-
француз. Он самостоятельно изучил английский и русский, а
знания греческого и латинского приобрел в гимназиях в Чен-
стохове и Варшаве.
Знанецкий был непокорным юношей, всегда готовым ока-
зать сопротивление русским господам Польши. Российские
власти строго ограничивали перечень предметов, которым
могли обучаться польские студенты, и поэтому студенты орга-
низовывали подпольные учебные группы для изучения запре-
щенных дисциплин. Знанецкий стал знатоком философии в
такой «школе» и к 18 годам усвоил труды многих 'западных
философов, в особенности увлекшись Кантом. Т!рорусски
ориентированным учебным властям оказалось трудным спра-
виться с молодым студенческим лидером. Однажды он был
исключен за использование личной визитной карточки для то-
го, чтобы войти в главное административное здание в качестве
представителя протестующих студентов. Однако у него было
несколько доброжелателей среди преподавательского состава.
После того, как Томас провалился на экзамене по математике
и ему грозила опасность не закончить гимназию, один из учи-
телей вступился за него, поскольку на него произвел глубокое
впечатление сборник стихотворений о египетском фараоне Хе-
опсе — строителе величайшей пирамиды в Гизе. Не по годам
развитой молодой человек написал эти стихи и сумел их опуб-
ликовать.
Университетские годы Знанецкого оказались столь же бога-
тыми событиями, как и гимназические. Получив свою первую
ученую степень в Варшавском университете, Знанецкий про-
должил учебу в западноевропейских университетах. Он отпра-
вился в Женеву для изучения философии и, получив соответст-
вующую степень магистра, переехал в Цюрих, а затем в Сор-
бонну, где планировал работать над докторской диссертацией.
Однако оказывавший ему финансовую поддержку покровитель
скончался, и Знанецкий возвратился в Польшу, где в 1909 г. в
Краковском университете получил степень доктора философии
(Ph. D.).
Все это кажется совершенно нормальной университетской
карьерой, но на самом деле это не так. Будучи в Женеве, Зна-
Биографическая информация
483
нецкий безнадежно влюбился в жену своего лучшего друга,
мелодраматически эффектно оставил свою одежду на берегу
Женевского озера и исчез на два года. Отчаявшийся молодой
человек поступил волонтером во Французский Иностранный
легион, и даже его мать не знала, жив он или мертв. Однако
убедившись, что Легион не сумел оправдать его романтиче-
ских ожиданий, он добился почетной отставки, ранив себя в
грудь и в большой палец, якобы упав уснувшим на свое ружье
во время караульной вахты. Следует также упомянуть, что по-
сле того как молодой, теперь уже несколько успокоившийся и
здравомыслящий философ возвратился к своим занятиям, он
еще и нашел время для редактирования французского литера-
турного журнала. А это отнюдь не обычная университетская
карьера.
За четыре года после получения докторской степени Зна-
нецкий опубликовал две книги — «Проблема ценностей в фи-
лософии» («The Problem of Values in Philosophy») и «Гуманизм и
знание» («Humanism and Knowledge»), а также перевел на поль-
ский язык работу Бергсона «Творческая эволюция» («Creative
Evolution»). Однако у него, патриотически настроенного поля-
ка, было мало шансов войти в штат преподавателей любого
университета, находящегося в ведении российских властей.
Вместо этого он стал директором Общества защиты польских
эмигрантов. Именно здесь в 1913 г. встретил его Томас во вре-
мя одной из полевых поездок в Польшу для сбора материалов,
которые должны были оформиться в «Польского крестьянина».
Томас был поражен глубоким знанием Знанецким польской
крестьянской жизни и тем обилием материалов, которые тот
смог ему предоставить из архивов своей организации. По-види-
мому, он предложил Знанецкому (этот факт недостаточно оче-
виден) приехать в Чикаго для оказания ему помощи в дальней-
ших исследованиях. Когда же, год спустя, разразилась Первая
мировая война, и немцы снова вторглись на управляемую Рос-
сией территорию Польши, Знанецкий решил уехать в Америку
и работать у Томаса. В его карманах можно было обнаружить
всего лишь какую-то мелочь — действительно, он вынужден
был оставить жену на вокзале в Чикаго, так как у него не было
достаточно денег на двоих, чтобы добраться до университетско-
го городка.
В этот период Знанецкий, по существу, не занимался социо-
логическими исследованиями, хотя он интересовался ими и
32 - 5470
484
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
выполнил небольшое исследование по социологии эмиграции.
Однако Томас сразу же включил его в свой исследовательский
штат и вскоре после этого предложил соавторство в написании
«Польского крестьянина». Следует подчеркнуть, что Знанецкий
был уже знаком с трудами большинства европейских социоло-
гов. Он познавал приемы мастерства исследователя от Томаса и
его сотрудников, но багаж теоретических знаний, даже на этом
начальном этапе, был почти столь же обширен, как и у его на-
ставника. Тем не менее Знанецкий согласился с предложением
Томаса получить степень доктора социологии. А это означало,
что он должен был отказаться от своих надежд и попыток раз-
работать новую философскую систему. В качестве соискателя
докторской степени он посещал семинары и принимая актив-
ное участие в дискуссиях. Затем, как он сам сообщает: «Через
месяц Томас передал мне просьбу профессоров, чтобы я пре-
кратил их посещать». Почему это произошло, остается загадкой
и по сей день. Но Знанецкий был неустрашим и теперь цели-
ком сосредоточился на совместной работе с Томасом. Рискуя
показать некоторую нелояльность по отношению к социоло-
гии, можно предположить, что степень доктора социологии
Чикагского университета, по-видимому, мало что добавила бы
к его имевшимся достижениям.
Вскоре после приезда в Америку первая жена Знанецкого
внезапно скончалась. Его вторая жена, Эйлин Маркли, с кото-
рой он познакомился в Чикаго, была родом из Коннектикута,
ирландкой по происхождению. Ее отец был адвокатом, и она
приняла необычное тогда решение также стать адвокатом. Она
получила степень бакалавра гуманитарных наук в Колледже
Смита, степень магистра исторических наук в Колумбийском
университете и степень доктора права в Чикагском университе-
те. После замужества она’ оставила работу в Обществе правовой
защиты и стала помогать Знанецкому в его работе над «Поль-
ским крестьянином». Знанецкий обычно возвращался домой
после обсуждений с Томасом и записывал свои мысли; жена
затем исправляла его английский и перепечатывала рукопись.
Она делала это в течение всей жизни Знанецкого, отказавшись,
быть может, к сожалению, от завоеванной упорным трудом
собственной карьеры ради карьеры мужа. А его карьера, веро-
ятно, этого заслуживала больше.
Знанецкий смог очень прочно обосноваться и получить
признание в Америке. К этому его, несомненно, побуждало и
Биографическая информация
485
семейство его жены. Он преподавал здесь польскую историю в
Чикагском университете, не занимая постоянной должности.
После опубликования «Польского крестьянина» ему предста-
вилась возможность получить постоянную должность. Однако
он принял решение покинуть Чикагский университет. Причи-
ной тому были два события. Томас был внезапно уволен из
университета при ужасных обстоятельствах, о которых говори-
лось выше; и как раз в это время Знанецкий получил пригла-
шение от вновь образованного польского университета в По-
знани войти в состав его преподавателей в качестве адъюнкт-
профессора философии. Решение Знанецкого принять этот
пост, вероятно, оказалось тяжелым для жены, поскольку она
не говорила по-польски, и уже отказавшись от своей карьеры,
она теперь должна была отказаться от своего гражданства и от
родины.
Сразу после прибытия семьи в Познань в 1920 г. кафедра
философии Знанецкого была преобразована в кафедру социо-
логии. С огромным рвением он отдался работе по интеллекту-
альному преобразованию вновь обретшей независимость Поль-
ши. До этого времени социология в Польше не преподавалась,
но Знанецкий вскоре собрал вокруг себя группу ученых-энту-
зиастов. С их помощью он создал Польский социологический
институт и начал издавать «Польский социологический жур-
нал» («Polish Sociological Review»). За время пребывания в По-
знани девять его студентов получили степень доктора социоло-
гии, а число аспирантов увеличилось с шести до пятидесяти.
В 1932—1934 гг. Знанецкий получил творческий отпуск для
работы в Соединенных Штатах в качестве приглашенного про-
фессора на факультете социологии Колумбийского университе-
та, деканом которого был тогда его друг Макайвер. В течение
этих двух исключительно плодотворных лет, проведенных в
Колумбийском университете, Знанецкий был научным руково-
дителем целого ряда диссертаций, опубликовал свой труд «Ме-
тод социологии» («The Method of Sociology») и написал боль-
шую часть глав работы «Социальные действия» («Social
Actions»), опубликованной вскоре после его возвращения на
родину. Этим томам, написанным по-английски, предшество-
вали дса солидных тома, написанные по-польски: «Введение в
социологию» («Introduction to Sociology») (1922) и «Социология
образования» («Sociology of Education») (1928—1930).
32*
486
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
Хотя до сих пор существует ошибочное представление о
том, что Знанецкий был прежде всего теоретиком и лишь по-
верхностно интересовался конкретными исследованиями, его
основная работа в Польше была посвящена подготовке практи-
ческих исследователей. Главное внимание в Институте и в
учебных курсах Знанецкого было сосредоточено на эмпириче-
ских исследованиях по примеру «Польского крестьянина», по-
строенного на биографических материалах как основных ис-
точниках исследовательских данных. В течение многих лет со-
бирались многочисленные личные документы и переписка
крестьян и рабочих, а также письма более высокообразованных
поляков. Простой конкурс автобиографий рабочих собрал
300 письменных документов. Институт опубликовал, rib. край-
ней мере, свыше 100 из них. Эти первичные документы были
затем сожжены нацистами. Но в процессе их сбора и анализа
многие молодые социологи учились своей профессии, и имен-
но они помогли возродить польскую социологию после оконча-
ния Второй мировой войны.
Повседневная жизнь семьи Знанецких в Польше отличалась
от той, которую они вели в Америке. Вначале они жили в по-
местье неподалеку от Познани, и их дочь, которая родилась
здесь в 1925 г., вспоминает, как отец ежедневно взбирался на
лошадь, чтобы ехать в университет. Затем лошадь привязывали
возле железнодорожной станции, и Знанецкий садился в поезд,
идущий в город. Знанецкий и его жена часто совершали поезд-
ки верхом, навещая своих друзей, живущих поблизости в сель-
ской местности. Наконец, госпожа Знанецкая восстала против
такого образа жизни, и семья переехала в город, где она чувст-
вовала себя в меньшей изоляции.
Образ жизни Знанецкого был примечательным во многих
отношениях. Всю жизнь бн писал в постели, после того, как
ему подавали завтрак, с восьми утра до полудня. За это время
жена его перепечатывала то, что он написал накануне. Оба пре-
подавали в университете во вторую половину дня. Госпожа
Знанецкая не имела постоянной должности на факультете, но
читала различные курсы лекций по американской литературе и
истории.
В конце 30-х гг. Знанецкий приобрел землю в сельской ме-
стности и собирался построить дом, когда его пригласили про-
честь ряд лекций в Колумбийском университете летом 1939 г.
Его жена и дочь решили остаться в Польше, чтобы проследить
Биографическая информация
487
за завершением постройки дома. Именно в это время началась
Вторая мировая война, и немцы оккупировали Польшу. Госпо-
жа Знанецкая и ее дочь были интернированы в нацистский
концентрационный лагерь. Знанецкая, которая, по-видимому,
была женщиной с весьма эффектной внешностью, убедила на-
чальника лагеря, что она была в Америке важной персоной, и
напуганный начальник освободил мать и дочь (Америка тогда
еще не вступила в войну). Им удалось спастись бегством в Ита-
лию и затем возвратиться в США.
Летний рабочий семестр в Колумбийском университете под-
ходил к концу и Знанецкий, не имея вестей от семьи, насто-
ял — вопреки совету друзей — на том, чтобы вернуться в Поль-
шу. Будучи всегда упрямым человеком, он погрузился на плы-
вущий в Европу пассажирский корабль не только для того,
чтобы найти семью, но и чтобы подготовиться к написанию со-
циологической истории польского Сопротивления. К счастью,
лайнер, на котором путешествовал Знанецкий, был перехвачен
английской подводной лодкой и препровожден в английский
порт. Теперь стало понятно, что он не сможет возвратиться в
Польшу. Страна была уже оккупирована Германией и Россией,
и Знанецкий удостоился чести заметно фигурировать в черных
списках обоих правительств. Поэтому он возвратился в Амери-
ку, где вскоре к нему присоединилась его семья.
Представляется очевидным, что Знанецкому хотелось бы ос-
таться в Колумбийском университете, где у него было много
друзей и где он только что с успехом прочел курс лекций, кото-
рый вскоре был опубликован под названием «Социальная роль
ученого». Но поскольку в университете не было свободной
должности, он принял предложение занять пост профессора на
факультете социологии Иллинойского университета. Он провел
последние годы своей активной деятельности и годы после вы-
хода на пенсию в Урбане. Коллеги воздали ему должное, избрав
его президентом Американского социологического общества на
период 1953—1954 гг. В Урбане он опубликовал два фундамен-
тальных исследования и ряд других, меньших по значению, и
вплоть до своей кончины 23 марта 1958 г. продолжал упорно
работать над тем, что он полушутя называл своим magnum
opus, — «Систематической социологией», части которой были
опубликованы посмертно его дочерью.
Мне вспоминается Знанецкий высоким, лысоватым, не-
сколько чопорным и застенчивым, даже неловким — типичная
488
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
профессорская фигура в университетском городке Урбаны, где
собиралось Американское социологическое общество в период
его президентства. Он представлялся мне тогда превосходным
образцом европейского университетского профессора. До неко-
торой степени чувствующий себя отчужденно и, быть может,
слегка смущенный напористостью и суетой сборища, он казал-
ся отстраненным и благовоспитанным чужестранцем, оказав-
шимся среди ловкачей и воротил академического торжища. То,
что в этом впечатлении содержится доля истины, мы скоро по-
кажем.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СРЕДА
УИЛЬЯМ А. ТОМАС
Томас был широко эрудированным человеком не только в
области социологии и социальной психологии, но и в области
антропологии, психологии, биологии, литературы, истории,
египтологии, ассирологии и близких к ним отраслях. Тем не
менее он никогда не стремился заключить себя в рамки теоре-
тических систем. В частности, он «никогда не был подвержен
влиянию философии как дисциплины, дающей объяснение со-
циальной жизни»1. Во-многом подобно Спенсеру в его время,
Томас «питался от многих источников» и добывал сведения из
многих областей, однако совершенно не стремился, как Спен-
сер, создать собственную «систему»; его не привлекали мысли-
тели, которые стремились построить самостоятельные фило-
софские или социологические системы. В этом, как мы уви-
дим, он заметно отличался от Знанецкого. Их обоих в той или
иной степени интересовала прагматическая философия, но То-
мас был также «прагматиком», и не только в философском
смысле: он стремился извлечь из литературы факты и идеи, ко-
торые служили бы его собственным целям. Как он сам говорил,
«я считаю, истинно то, что ни одна книга не заслуживает пол-
ного ее прочтения». Тем не менее можно выделить ряд имен из
числа современных и почти современных ему личностей, кото-
рые, очевидно, оказали определенное влияние на интеллекту-
альное развитие Томаса.
1 Все цитаты приведены по «Life History», изданной П. Бейкером.
Интеллектуальная среда
489
Вслед за его преподавателями в университете Теннесси сле-
дует указать профессоров, чьи лекции он посещал в универси-
тетах Берлина и Геттингена. Они оказали серьезное влияние на
формирование мировоззрения Томаса. Именно они направили
его на путь сравнительных антропологических исследований,
наложивших свой отпечаток на многие его ранние работы и к
которым он возвратился в последней работе «Поведение перво-
бытного человека». Главное воздействие на него оказали труды
Вундта «Психология народов» и Лацаруса и Штейнталя по
сравнительной этнографии1. Особенно сильное впечатление на
него произвели их тщательные и научно беспристрастные мето-
ды сбора сравнительных данных о дописьменных обществах и о
крестьянских культурах доиндустриальной Европы. Его склон-
ность к сравнительным исследованиям еще более усилилась
после возвращения из Европы и глубокого ознакомления с тру-
дами Герберта Спенсера. На Томаса, по его признанию, «ока-
зал влияние эволюционный и антропологический взгляд Спен-
сера на развитие социальных институтов...», но сам Томас «так
никогда и не стал истинным спенсерианцем». И это объясня-
лось главным образом тем, что Томас не принимал стремления
Спенсера втиснуть все свои данные в заранее разработанную
теоретическую схему. Его замалчивание неподходящих данных
и отбор данных соответствующих были, по меньшей мере, не-
честными. Сравнивая методы генерализации Спенсера в его ра-
боте «Основания социологии» с данными, собранными сотруд-
никами Спенсера в его «Дескриптивной социологии», Томас
обнаружил, что тот «оставлял без внимания все данные, кото-
рые не соответствовали его теориям». Это, очевидно, еще более
усилило недоверие Томаса ко всем создателям теоретических
систем.
В Чикагский университет Томаса привлекли курсы лекций
по социологии и антропологии, куда он поступил в качестве
аспиранта. Но, как оказалось, теоретические и исторические
концепции Смолла, возглавлявшего факультет, оставили его
равнодушным. Еще в меньшей степени привлекательным для
него оказался христианский социальный мелиоризм Гендерсо-
на. Вместо этого Томас посещал курсы, смежные с социологи-
------>—
1 О влиянии Штейнталя и Лацаруса на американскую социальную
психологию см.: Karpf F. В. American Social Psychology: its Origins, De-
velopment and European Background. N. Y., 1932. P. 41—51.
490
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
ей. Он изучал физиологию и экспериментальную биологию у
Леба, основоположника теории искусственного зачатия — пар-
теногенеза (искусственная активизация неоплодотворенных яй-
цеклеток в качестве альтернативы половому размножению). Он
занимался также у А. Мейера, выдающегося психиатра, кото-
рый в это время главным образом читал лекции по анатомии
мозга. Эти курсы лекций отвратили его от всего, что все еще
оставалось в нем от первоначального христианского воспита-
ния, и сделали приверженцем «механистического (т. е. мате-
риалистического) представления о жизни».
И в Чикаго, и ранее Томас всячески старался не попасть под
влияние какого-нибудь «корифея». Он был одним из тех не
признающих авторитетов людей, о которых с такой теплотой
Веблен и позднее Ч. Миллс говорили в своих сочинениях и ко-
торым старались подражать. Томас писал: «Приписывать влия-
ние, главным образом, выдающимся личностям или «корифе-
ям» — это, несомненно, превратно понимать подлинную исти-
ну. Это утверждение представлялось истинным во всей полноте
в те времена, когда в обществе главенствовали нормы первич-
ной группы, когда выдающиеся личности собирали вокруг себя
учеников и последователей и создавали культы и школы. Но в
настоящее время влияния столь же разнообразны, сколь разно-
образным в своих моделях и установках является все огромное
общество. Мы больше склонны поддаваться воздействию на-
правлений мысли и методам, нежели влиянию отдельных лично-
стей. И мы склонны проявить несогласие в равной мере, как и
молчаливое согласие с системой, предлагаемой другими лично-
стями». Какой бы ни представлялась справедливость подобного
общего заключения, оно, несомненно, является справедливым
применительно к его собственному интеллектуальному разви-
тию.
Часто говорили, и с достаточным основанием, что Томас
многим в своей системе взглядов обязан прагматической фило-
софии Дьюи и Мида, которые оба преподавали в Чикагском
университете во время пребывания там Томаса. Еще в письме,
написанном им в 1928 г. Бернарду в ответ на просьбу расска-
зать о том, кто оказал на него влияние, Томас замечал: «Я доба-
вил имена Мида и Кули к тем, кто оказал на меня влияние.
Я предпочел не говорить ничего о Дьюи. Когда он пришел в
университет, я уже читал лекции по «Социальным основам».
Я предоставил ему материалы, которые он использовал в это
Интеллектуальная среда
491
время в обращении в качестве Президента философского обще-
ства, и было бы правильнее говорить, что он попал под мое
влияние, а не я под его. Правда, я заинтересовался его доктри-
ной и действительно пытался использовать некоторые из ее по-
ложений в своем учебном курсе, но Дьюи всегда мне представ-
лялся главным образом мистиком и метафизиком и я пришел к
убеждению, что отвергаю почти все, что он утверждал. Тем не
менее, быть может, что он и оказал на меня большее влияние,
чем мне запомнилось. То же самое можно сказать и о Миде»1.
В этих строках ощущается некоторая двойственность, и
можно почувствовать, что в последних фразах Томас осторожно
признал, что его оценка влияния Дьюи и Мида, быть может,
несколько преуменьшена. Однако несомненно, что если даже
включить развитие его мировоззрения строго в русло прагмати-
ческой традиции, Томас никогда не был склонен признавать
себя приверженцем этой или любой другой философской сис-
темы.
Среди современников решающее воздействие на Томаса,
как он сам упоминает в письме, оказал Ч. Кули. Понятие «пер-
вичная группа», хотя и используемое им в несколько ином
смысле, чем у Кули, сыграло важную роль в трудах Томаса, уже
начиная с «Польского крестьянина». Не требуется большой
проницательности, чтобы обнаружить влияние как Кули, так и
Мида, когда речь идет о введенном Томасом понятии «опреде-
ление ситуации». Представляется также, что именно социаль-
ный бихевиоризм Мида и Кули способствовал тому, что Томас,
хотя и испытавший, по общему признанию, влияние Уотсона,
«никогда не признавал бихевиоризм в том виде, в каком он его
сформулировал»; т. е. он никогда не придерживался неприкры-
то физиологизированной и направленной против разумного на-
чала позиции Уотсона.
Из тех, с кем Томас работал в тесном сотрудничестве, наи-
большее воздействие на него оказали Роберт Парк и Флориан
Знанецкий. После решающей для Томаса встречи с Парком и
приглашения его в Чикаго он «с удовольствием долго и плодо-
творно с ним сотрудничал». Томас говорил, что «Парк не только
все время предавался размышлениям, но заставлял размышлять
и меня, с очевидной для меня большой пользой». Сравнение
1 Письмо приводится по: Baker Р. J. Life History // American Journal
of Sociology. 1973. Vol. 79. P. 243-250.
492
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
настоящей главы с другой главой данной книги, посвященной
Парку, показывает, что, очевидно, между этими двумя людьми
существовало интеллектуальное родство. Несмотря на превос-
ходящую философскую подготовку Парка, оба они были весьма
схожими в своей приверженности эмпиризму и в страстном же-
лании создать научную социологию, подвергая глубокому и
тщательному анализу общественные тенденции и явления с тем,
чтобы способствовать реформированию Америки в ее поступа-
тельном развитии.
Не будучи оригинальным, Томас говорил, что на него оказа-
ли влияние также и труды антрополога Боаса. Можно лишь
предполагать, что резкие нападки Боаса на расистские взгляды
помогли в какой-то мере устранить те слабые следы расовых
предубеждений, которые содержались в ранних работах'Томаса.
Кроме того, резкое отрицание Боасом концепции однолиней-
ного эволюционизма Спенсера оказалось полезным для Томаса
в то время, когда он порвал с нею все связи, еще обнаруживае-
мые в его ранних работах1.
Наконец, следует упомянуть о двух направлениях, к кото-
рым проявился интеллектуальный интерес Томаса. О них он не
говорит, но есть доказательства их влияния в самих его произ-
ведениях. Как мы видели, Томас прослушал курс лекций у пси-
хиатра Мейера (1866—1950) в Чикагском университете. В это
время Мейер еще не приступил к своему капитальному труду,
который должен был сделать его родоначальником современ-
ной американской психиатрии. Однако в его дальнейшем под-
ходе обнаружилось во многих аспектах столь большое сходство
со взглядами Томаса, что вряд ли можно поверить, что продол-
жая проявлять интерес к работам своего бывшего учителя, То-
мас не был хорошо с нимц знаком. Мейер дал своему концеп-
туальному подходу к психиатрии название «психобиология».
Этим он показывал, что людей как биологические организмы
можно понять, только сплотив их в единое целое посредством
психологических механизмов. Выступая против излишне био-
логизированного и физиологического понимания психических
заболеваний, которое в это время было широко распростране-
но, Мейер подчеркивал, что при диагностировании и лечении
болезней психологические факторы должны считаться сущест-
1 О влиянии творчества Боаса см.: Stocking G. W. Race, Culture and
Evolution. N. Y„ 1968. P. 260-264.
Интеллектуальная среда
493
венными с медицинской точки зрения. Трактовка Мейером
личности человека предполагала концентрацию на социальных
и культурных факторах как исключительно важных в этиологии
здоровья и заболеваний; он считал психические расстройства
результатом «постепенного формирования привычек». И, кро-
ме того, он подчеркивал необходимость изучения жизнеописа-
ний индивидов для того, чтобы обнаружить и проследить раз-
личные стадии развития личности. Индивиды, как он имел
обыкновение подчеркивать, являются одновременно и продук-
тами, и жертвами их жизненного опыта. Действительно, влия-
ние Мейера на развитие американской психиатрии было очень
глубоким. Освободив ее от существовавшей до этого привязки
к психологии и ее исключительной сосредоточенности на раз-
личных нарушениях мозговой деятельности и связанных с ни-
ми представлениях, он первый подчеркнул важность жизненно-
го опыта и социокультурных факторов, которые в дальнейшем
получили воплощение и развитие в психодинамических и пси-
хоаналитических методах. То, что Томас удачно заимствовал у
Мейера особое внимание к жизнеописанию, формированию
привычек и жизненному опыту, представляется очевидным.
В нью-йоркские годы Томас завязал личные контакты с
представителями американского психоаналитического направ-
ления. В Гарварде его семинар был ориентирован на изучение
глубинной психологии. Мы не нашли свидетельств того, что на
Томаса особое влияние оказали сторонники ортодоксального
психоанализа и его теоретических обоснований понятия либи-
до и динамики взаимосвязей между «Я», «Оно» и «Сверх-Я».
В самом деле, он весьма пренебрежительно высказывался по
поводу «эдипова комплекса». Но Томас, по-видимому, с боль-
шой симпатией относился к попыткам Г. Салливана, который
сам был последователем Мейера, переработать психоаналити-
ческую концепцию, представив ее в интеракционистских, во
многом мидовских, понятиях.
Нам представляется также, хотя это и нельзя доказать, что
доктрина А. Адлера, основателя индивидуальной психологии,
очевидно, также была знакома Томасу. Адлер порвал отноше-
ния с Фрейдом накануне Первой мировой войны, отказавшись
от его подчеркнутого внимания к психодинамике. Вместо этого
Адлер разработал доктрину, в которой эго-психологии вообще
и жизненному стилю (Lebensplan) индивида в частности прида-
ется первостепенное значение. И здесь вновь обращает на себя
494
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
внимание весьма заметное сходство между этими концепциями
и идеями Томаса, в особенности высказанными в его работах в
последний период жизни. Представляется, что это сходство не
является результатом полностью независимого развития.
Следовало бы более подробно остановиться на исследовани-
ях психологии и поведения животных, которые также оказали
влияние на Томаса, от исследований «тропизма» животных, на-
чатых его бывшим преподавателем Лебом и продолженных
Г. С. Дженнингсом, М. Ферворном и другими, и до исследова-
ний поведения животных, преимущественно пчел и обезьян,
проводившихся X. В. Иеркесом и В. Келером. Нужно также
упомянуть, что в своих последующих исследованиях детского
поведения он, а также Дороти Томас многое почерпнули и из
исследований Ш. Бюхлер (она была также преподавателем
П. Лазарсфельда) по раннему детскому развитию. Теперь уже
достаточно сказано, чтобы показать, что Томас оставался вер-
ным своему прежнему намерению быть открытым для различ-
ного рода влияний, не поддаваясь полностью ни одному из
них.
В последний период жизни Томас пришел к заключению,
что теперь наиболее стимулирующими для него являются
встречи с более молодыми социологами, многие из которых
были его учениками. Знаменитая группа ученых — бывших
студентов Чикагского университета, которые занимали главен-
ствующее положение в американской сстциологии с 1920 по
1935 г., — состояла из тех, кто испытал влияние Томаса.
Эрнст Берджесс учился у него. Элсуорт Фэрис, Луис Вирт,
Эверетт и Элен Хьюз — все знали Томаса лично, хотя они
учились главным образом у Парка после того, как Томас был
вынужден покинуть университет. Интерес С. Стауффера к
изучению установок был пробужден Томасом и основан на
изучении трудов Терстоуна, который также испытал влияние
Томаса. Дональд Юнг, Кимбэлл Юнг, Леонард Котрелл, Эд-
вард Рейтер, Клиффорд Шоу и Стюарт Квин были под влия-
нием идей Томаса либо в студенческие годы в Чикаго, либо
знакомясь с его трудами. Особое внимание Томаса к активно-
му наблюдению за социальными явлениями и событиями бы-
ло продолжено Парком, а после 1938 г. — Хьюзом, который
преподавал в Чикагском университете вплоть до окончания
Второй мировой войны и помог формированию уже нового
поколения выдающихся социологов. Блумер в Чикаго, а позд-
Интеллектуальная среда
495
нее в Беркли развивал направление символического интерак-
ционизма, которым он был преимущественно обязан Миду,
но в котором содержались также многие элементы, почерпну-
тые из трудов Томаса.
Влияние Томаса не ограничивалось только группой ученых,
связанных с Чикагским университетом. Роберт Мертон в осо-
бенности (хотя у него были совершенно другие академические
корни) очень многим в своих трудах обязан Томасу, о чем он
неоднократно упоминал. Важная работа Мертона о самореали-
зующемся предвидении (self-fulfilling prophecy) действительно
представляет собой творческое развитие разработанного Тома-
сом определения ситуации, и труды Томаса стали теми основ-
ными структурными блоками, которые легли в основу мерто-
новской теории «референтного группового поведения»1.
Филистерам удалось изгнать Томаса из Чикаго; но чего им не
удалось добиться, так это помешать распространению его интел-
лектуального влияния. И это влияние оказалось решающим в
формировании творческих интересов целых поколений амери-
канских социологов. И вновь перо оказалось могущественнее
того меча, которым размахивали «надзиратели над умами».
ФЛОРИАН ЗНАНЕЦКИЙ
Знанецкий был превосходно подготовлен как философ и,
следовательно, обладал более основательным философским ба-
гажом как социолог, чем Томас. Более того, в то время как То-
мас не стремился создать собственную теоретическую систему,
мировоззрение Знанецкого было строго системно ориентиро-
ванным.
1 В данном обзоре интеллектуального влияния творческого насле-
дия Томаса отсутствует упоминание о влиянии «Польского крестьяни-
на» на последующих исследователей, использовавших биографический
метод в виде, впервые развитом в этой работе. Их слишком много,
чтобы всех перечислять. Но представляется важным указать здесь три
работы, в которых дается подробное рассмотрение и оценка этого ме-
тода: Dollard J. Criteria for the Life History. N. Y., 1949; Allport G. The
Use of Personal Documents in Psychological Sciences // Social Science Re-
search Council. 1942. Bulletin No. 49; Gottschalk L., et al. The Use of Per-
sonal Documents in History, Anthropology and Sociology // Social Science
Research Council. 1945. Bulletin No. 53.
496
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
После первого посещения Америки Знанецкий писал во
введении к своей первой книге, опубликованной на англий-
ском языке: «Главный источник взглядов, на основе которого я
стремился построить свою философию культуры, заключается в
польском историческом идеализме. Из всего того, перед чем я
был в долгу позже, ничто не превосходит по значимости того,
чем я был обязан прагматизму, приверженцем которого я с
полным основанием склонен себя считать»1. То, что было им
сказано здесь по поводу своих философских произведений,
также в общих чертах применимо и к его более поздним социо-
логическим достижениям. Не зная хорошо польский философ-
ский идеализм, мы хотим обратить внимание на корни и сущ-
ность немецкой идеалистической традиции, из которой,'"как мы
считаем, польский идеализм многое заимствовал. •- •
Наследие, которым Знанецкий обязан идеалистической тра-
диции, было весьма разносторонним, но ничто не оказалось для
него более значимым, чем то направление, которое привело его
к отказу от всякого механистического и детерминистского объ-
яснения человеческого поведения и к настойчивому утвержде-
нию осознанной целенаправленности (conscious purposiveness)
социального действия. Кантовское резкое разграничение мира
природы и мира человека, его основополагающий постулат
о том, что люди являются свободными и самостоятельными
деятелями в сфере культуры (хотя подобно всем физическим
организмам они подчиняются законам природы), повлияли на
творческую мысль Знанецкого, как и большинства немецких
мыслителей XIX столетия, в духе традиции классического идеа-
лизма и гуманизма. Сформулированное Знанецким понятие
«человеческий коэффициент», его настойчивое утверждение,
что любой человеческий фактор должен рассматриваться с точ-
ки зрения опыта действующих индивидов не потому, что он вы-
ступает как некое «естественное (природное) данное, но потому
что он «осознается» как гуманистическое культурное данное»1 2,
сразу включают его в русло немецкой идеалистической тради-
ции и ее течений, развитых в воззрениях Дильтея и неокантиан-
ской мысли.
Влияние этой традиции на формирование взглядов Знанец-
кого на культуру как сферу, обособленную от природы, а также
1 Znaniecki F. Cultural Reality. Р. XHI-XIV.
2 Znaniecki F. Social Actions. P. 13.
Интеллектуальная среда
497
и от индивидуальной психологии, совершенно очевидно. Уже в
ранних работах, написанных по-польски, Знанецкий предпри-
нял попытку обосновать тезис, что основой культурного мира
является существование ценностей, которые не могут быть све-
дены ни к естественным объектам, ни к чисто субъективным
процессам. Знанецкий указал, что он заимствовал понятие
«ценность» для обозначения культурных явлений из трудов
Ницше1. Однако в своем раскрытии понимания культуры как
сферы, отличной от мира естественных объектов и от индиви-
дуального субъективного опыта, он многим обязан различным
представителям немецкой гуманистической традиции (интерес-
но обратить внимание на то, что это различие было вновь рас-
смотрено в работах К. Поппера1 2).
Хотя Знанецкого можно считать наследником идеалистиче-
ской традиции и ее более поздних течений, важно, что в других
отношениях он от нее отошел. Как он объяснял в работе
«Культурная реальность»3, эта традиция, хотя и неопровержи-
мая в своих логических основаниях, оказалась с течением вре-
мени по существу бесплодной, тогда как противостоящая ей
реалистическая или натуралистическая школа мысли наработа-
ла огромную и постоянно растушую массу эмпирического зна-
ния в изучении человечества и его созидательного труда. Одна-
ко это не побудило Знанецкого принять бихевиоризм Уотсона
или какую-либо разновидность позитивистской мысли. Он по-
нимал, что идеализм и позитивистский натурализм должны во-
плотиться в новом синтезе. И в таком новом синтезе должна
быть выделена первостепенная роль культуры в объяснении че-
ловеческого поведения. В то же время не нужно уступать край-
ней идеалистической позиции, утверждающей, что область
идей находится так или иначе за пределами мира человеческого
опыта. «И, следовательно, если современная мысль хочет избе-
жать бесплодности идеализма и внутренней противоречивости
натурализма, она должна принять культурный тезис. Она долж-
на утверждать в противовес идеализму универсальную истори-
ческую относительность всех форм рассуждения и стандартов
оценки как находящихся внутри, а не вне изменяющегося эм-
пирического мира. Она должна утверждать, в противовес нату-
1 См.: Znaniecki F. Method of Sociology. P. 84.
2 См.: The Philosophy of Karl Popper / Ed. by P. Schilpp. La Salle, 1974.
3 Cm.: Znaniecki F. Cultural Reality. P. Iff.
498
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
рализму, что человек не является продуктом эволюции живой
природы, но, напротив, сама природа является во многом про-
дуктом человеческой культуры...»1
Именно исходя из этого стремления выйти за рамки грубого
позитивистского натурализма и крайнего идеализма Знанецкий
и оценивал прагматизм и во многом принимал его общую на-
правленность. Знанецкий не смог заставить себя согласиться с
некоторыми элементами позитивистской точки зрения, «таки-
ми, например, как биологическая концепция деятельности, ин-
струментальное определение истины и рядом других»1 2. Что в
позитивизме он считал близким для себя, так это акцент на
тесной связи человеческих идей и ценностей с действиями лю-
дей; релятивистское понимание культурных реальностей; ак-
цент на том, что (по словам Дьюи) «каждая активная мысль
представляет собой жест, ориентированный на окружающий
мир, установку на какую-либо реальную ситуацию, в которой
мы участвуем»3.
Нет необходимости обсуждать здесь детали прагматистской
(pragmatist) концепции и настойчивое утверждение ею тесной
взаимосвязи между мыслью и действием, между идеями и их
контекстом в конкретных человеческих сообществах. Заслужи-
вает внимания тот факт, что попытки Знанецкого разработать
особую социологию знания, проявившиеся особенно успешно
в «Социальной роли ученого», сделаны с позиций прагматизма.
Прагматизм позволил ему исследовать культурные данные, не
сводя их к индивидуальному субъективному опыту, чувствен-
ным восприятиям, доминирующим рефлексам или реакциям на
раздражители по Павлову.
Если влияния различных направлений немецкого идеализма
в гуманистической традиции и американской прагматической
традиции на Знанецкого неоспоримы, то другие влияния не
столь однозначны. Многие его работы изобилуют ссылками на
различных авторов, как философов, так и социологов, а также
высказываниями и классиков, и современников. Аннотирован-
ные ссылки к его работе «Метод социологии» занимают 57 из
общих 336 страниц объема книги. Имена основных немецких,
1 Znaniecki F. Cultural Reality. Р. 21.
2 Ibid. Р. XIV.
3 Dewey J. German Philosophy and Politics. N. Y., 1915. P. 7.
Интеллектуальная среда
499
французских и американских социологов можно найти в ссыл-
ках Знанецкого.
Нет смысла выделять здесь кого-либо, особенно потому,
что, по-видимому, нельзя в этом собрании знаменитостей у
Знанецкого поставить одного ученого выше другого.
Однако следует упомянуть о влиянии английского философа
Шиллера, поскольку его труды оказали значительное воздейст-
вие на Знанецкого. В одной из ранних работ «Гуманизм и зна-
ние», написанной по-польски, Знанецкий неотступно следовал
примеру аргументации Шиллера, развернутой в его работе «Ис-
следования гуманизма» («Studies in Knowledge»), опубликован-
ной несколькими годами ранее (в Лондоне в 1907 г.). Шиллер
был прагматиком и волюнтаристом, выступавшим против идеа-
лизма. Он утверждал, что человек является творцом ценностей
и создателем и преобразователем той «реальности», в которой
он существует. Шиллер выступал против натурализма и бихе-
виоризма, потому что, как он утверждал, они оставляют без
внимания уникальную способность людей придавать значение
(смысл) своему опыту и действовать в соответствии с ним.
Представляется очевидным, что последующая разработка Зна-
нецким понятий «культурная реальность» и «человеческий ко-
эффициент» во многом обязана тому импульсу, который был
дан трудами Шиллера.
Что касается его интеллектуальных обязательств, то Знанец-
кий отмечал в кратком автобиографическом очерке: «...Я — со-
циолог, обязанный всем самому себе. Я никогда в своей жизни
не проходил курса обучения по социологии [хотя, очевидно, он
и пытался это сделать, по крайней мере, однажды, в Чикаго].
Даже в философии я всегда оставался бунтарем. Я получил не-
который стимул от личных контактов с такими социологами,
как Дюркгейм, Леви-Брюль, С. Бугле, У. Томас, А. Смолл; но
все, что я знаю, я почерпнул из книг и социологических иссле-
дований»1.
По-видимому, здесь Знанецкий несколько грешил против
истины. Вероятно, первых трех он знал всего лишь мимолетно
в студенческие годы в Сорбонне, тогда как Томас оказал на не-
го глубокое влияние за годы их совместной работы. В этом
списке совсем не упоминается имя Макайвера, который, несо-
мненно, оказал на его мировоззрение серьезное влияние в Аме-
1 Письмо к преподобному отцу Малвени.
33 - 5470
500
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
рике. Предисловие Знанецкого к работе «Метод социологии»
производит впечатление более взвешенного комментария.
Здесь он писал: «Как социолог я обязан слишком многим, что-
, бы здесь их всех перечислять. Но существуют два человека, ко-
торым предпочтительно перед всеми другими я хотел бы выра-
зить свою благодарность. Один — это У. А. Томас, длительное
и тесное сотрудничество с которым способствовало наилучше-
му знакомству с социологической реальностью, которое мог бы
получить философ. Другим является Роберт Макайвер...»1
Сотрудничество Томаса и Знанецкого при написании
«Польского крестьянина» было необычайно тесным. Общий за-
мысел работы принадлежал, конечно, Томасу, который уже
трудился над ней задолго до того, как он встретил Знанецкого.
Методологическое примечание, с другой стороны, було пре-
имущественно написано Знанецким, который стремился объе-
динить и согласовать интерес Томаса к анализу личностных ус-
тановок и желаний людей со своим участием в исследовании
культурных ценностей. Как уже упоминалось, позднее Знанец-
кий отказался от предложенной Томасом концепции установок
и желаний, разработав собственное объяснение данных челове-
ческого опыта. Несомненно, однако, что его методологическое
рассмотрение и оценка меньшей значимости простой перечис-
лительной индукции (используемой, например, в работах Самне-
ра или Спенсера) по сравнению с аналитической индукцией
(изучения типичных случаев) построены почти целиком на ис-
пользовании Томасом метода case study1 2.
Роберт Макайвер был близким личным другом Знанецкого.
Хотя близкие друзья не обязательно влияют на взгляды друг
друга, сходство между «человеческим коэффициентом» Знанец-
кого и понятием, которое Макайвер определил как «динамиче-
ское суждение», настолько близкое, что с полным основанием
можно предположить, что у обоих друзей во многом были об-
щие научные позиции.
Знанецкий, оставивший целую школу учеников в Польше,
едва ли имел учеников в Америке (за исключением, конечно же,
тех, кто черпал свое вдохновение из «Польского крестьянина»).
Почему это обстояло именно так, можно во многом объяснить
социологическими, а не чисто интеллектуальными причинами.
1 Znaniecki F. The Method of Sociology. P. IX.
2 Ibid. P. VI.
Социальный контекст
501
СОЦИАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ
УИЛЬЯМ А. ТОМАС
Социальный контекст, в котором Томас развивался как лич-
ность и создавал свои труды, описан автором настоящей книги
в главах, посвященных Миду и Парку. Томас жил и работал в
эпоху прогресса; на его личности и мировоззрении отразились
реформистские веяния доктрин, распространившихся в Амери-
ке в первую четверть XX столетия. Он почти так же глубоко ув-
лекся социальными реформаторскими движениями в Чикаго,
как Мид и Парк. Более постоянным по сравнению с Мидом и
Парком был его интерес к проблемам, связанным с дезоргани-
зацией городской жизни, разрушением нравственных устоев,
девиантным поведением, преступностью и т. п. Но для него это
были проблемы, обусловленные в большей степени их внутрен-
ним содержанием. В целом же Томас, Парк и Мид разделяли
все многообразие общих идей и ценностей; равным образом их
объединяла и позиция ученых, остро реагирующих на все бо-
лезни переходного периода в процессе урбанизации Америки.
Однако один момент заслуживает определенного коммента-
рия: упорное нежелание Томаса выступать перед любой аудито-
рией, кроме академической. Парк потратил большую часть жиз-
ни, выступая как журналист — «разгребатель грязи», привлекая
внимание широкой публики к проблемам своего времени. И да-
же после того, как он стал университетским профессором в воз-
расте 50 лет, широкая публика никогда не ускользала из его поля
зрения, несмотря на то, что большую часть своих сочинений он
адресовал теперь коллегам и студентам, изучающим социальные
науки. То же самое можно сказать и о Миде. Хотя последний и
отличался тяжеловесным стилем и неспособностью писать с лег-
костью, очевидно, что он также предпринимал некоторые по-
пытки по крайней мере распространить свои реформаторские
идеи на более широкую публику, а не только на чисто универси-
тетскую. И напротив, хотя Томас и привлекался в качестве кон-
сультанта различными разрабатывающими реформы организа-
циями, а иногда и в качестве докладчика, выступающего перед
реформистскими аудиториями, едва ли он предпринимал какие-
либо попытки в своих научных сочинениях выйти за пределы
академической среды. Учитывая гибкий стиль и доступную ма-
неру изложения, реформаторское рвение и активность, он впол-
33’
502
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
не мог бы много писать и для этих структур, влияющих на обще-
ственное мнение, обращавшихся к более широкой публике, чем
круг университетских преподавателей и студентов. Однако за ис-
ключением 1908—1909 гг., когда он написал серию статей для
журнала «American Magazine» на такие темы, как «Ум женщины»
(«The Mind of Woman») и «Евгеника: наука улучшения наследст-
венных качеств людей» («Eugenics: the Science of Breeding Men»),
Томас публиковался только в научных изданиях и книгах, пред-
назначенных главным образом для социальных ученых.
Это представляется даже еще более примечательным, если
принять во внимание, что другие американские социологи,
включая Веблена и Сорокина, обратились к более широкой ау-
дитории, оказавшись отторгнутыми университетскими^властя-
ми и коллегам и-профессорам и. Томас, который, по-видимому,
пострадал от этого больше, чем названные ученые, отказался
воспользоваться популярными средствами даже после своего
изгнания из Чикагского университета. Не имея биографиче-
ских и автобиографических сведений об этом, о причинах мож-
но лишь догадываться.
Знания, приобретенные Томасом, не были получены им без
всяких усилий. Выходец из горных районов сельской Виргинии,
он прошел тернистый путь к знанию; однажды приняв решение
стать ученым, он, очевидно, ценил жизнь ученого более высоко,
чем те, кто вырос в этой среде и принадлежал к ней. И то, что
он приобрел ценой больших усилий, активно накапливалось им
и глубоко сохранялось. Как было отмечено Зиммелем и другими
учеными и значительно позже подтверждено психологическими
исследованиями, мы активно, напряженно стремимся к дости-
жению цели не только тогда, когда высоко оцениваем ее, но са-
ма сила стремления к цели заставляет нас оценивать ее выше,
чем если бы мы достигли ее с легкостью. Томас упорно боролся
за то, чтобы завоевать внимание университетских кругов, и он
не сумел отойти от них, даже когда был ими отвергнут.
Веблену и Сорокину, хотя они и имели некоторое число по-
следователей, не удалось объединить вокруг себя большое чис-
ло восхищенных студентов, они оставались одинокими апосто-
лами. Томас же, напротив, никогда не терял своих преданных
приверженцев-студентов, нынешних и бывших, даже после чи-
кагских злоключений. Они оставались с Томасом, и им удалось
помимо всего прочего добиться его избрания на пост президен-
та Американского социологического общества, несмотря на со-
Социальный контекст
503
противление многих старших по возрасту и положению коллег.
Этот факт и объясняет, вероятно, главную причину стойкой
верности Томаса академической аудитории. Получая столь не-
обходимую ему поддержку студентов, воодушевляемый их пре-
данностью и восхищением его трудами, он не чувствовал необ-
ходимости обращения к совершенно другой аудитории даже
после своих неудач. Более того, поскольку некоторые из его
почитателей занимали важные посты в правлениях различных
фондов и в администрациях разных исследовательских учреж-
дений, они позаботились о том, чтобы Томас получил их под-
держку и поощрение, тем самым предоставляя ему психологи-
ческую возможность оставаться в кругу университетских и
близких к университету ученых.
Преданность Томаса своей университетской аудитории яв-
ляется тем более удивительной, когда обнаруживаешь, что про-
дажа его книг была по меньшей мере не впечатляющей. Число
социологов в Соединенных Штатах в 20-е гг. было невелико, и
даже если прибавить к ним социальных работников и других
специалистов, все они не составляли круг читателей, достаточ-
ный для того, чтобы обеспечить значительную продажу книг.
Поэтому неудивительно, что первое издание книги «Польский
крестьянин» в количестве 1500 экземпляров было распродано
почти через восемь лет после ее публикации. Частично это мо-
жет быть вызвано и тем, что книга была опубликована неболь-
шим издательством после того, как издательство «University of
Chicago Press» разорвало заключенный с Томасом контракт. Но
и второе издание теперь уже с престижной печатью издателя
Альфреда Кнопфа было распродано в количестве 1500 экземп-
ляров в течение 10 лет. И только в наше время, когда существу-
ет значительно более широкая аудитория для социологической
литературы, «Польский крестьянин» стал продаваться лучше.
Так, новое издание Доуэра 1958 г. было распродано в количест-
ве 3000 экземпляров за три года. Мы не располагаем данными о
продаже других книг Томаса, но цифры не могут быть значи-
тельными, а после того, как он должен был покинуть Чикаго,
издательство «University of Chicago Press» сняло их с издания и
отказалось публиковать вновь1. Работа «Старый Свет в новых
условиях» только недавно была вновь переиздана, наконец под
именем ее законного автора.
1 Автор использовал эти данные из работы Яновица.
504
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
ФЛОРИАН ЗНАНЕЦКИЙ
Изучение происхождения и социального окружения Знанец-
кого предполагает обращение к среде, гораздо менее известной
и привычной американским читателям, чем та, в которой нахо-
дился Томас. Знанецкий во многом оставался поляком по скла-
ду характера и, соответственно, необходимо проследить и крат-
ко охарактеризовать его корни, уходящие в традиции польского
мелкопоместного дворянства и польской интеллигенции.
С эпохи средневековья польское общество, как и маннгей-
мовская Венгрия, отличалось от Западной Европы отсутствием
среднего класса. И до недавнего времени основу польского об-
щества составляли почти исключительно аристократические и
мелкопоместные дворянские слои1. Большинство крестьян не
допускалось к культурной деятельности, в этой сфере господ-
ствовало дворянство. Поскольку членам дворянского сословия
законом и обычаем было запрещено работать в торговле и про-
изводственной сфере, они могли быть только землевладельцами
или военными. Проникнутые духом крайнего индивидуализма,
спесивые, не желающие признавать иго подчинения даже собст-
венным королям, высшая аристократия и мелкопоместное дво-
рянство культивировали изысканные и рафинированные чувст-
ва чести и личного достоинства, патриотизма и национальной
гордости, но они были не способны к организованным и совме-
стным, разделяемым всеми политическим усилиям. Любопыт-
ная организация дворянского парламента с его принципом
liberum veto (т. е. процедурным правилом, когда вето хотя бы
одного из членов могло воспрепятствовать принятию любого
решения) символизирует особенность шкалы ценностей поль-
ских джентри. Когда Польша утратила независимость и была
поделена в конце XVIII в. между Россией, Германией и Австри-
ей, по крайней мере одной из основных причин этого была, не-
сомненно, политическая несостоятельность господствующего в
польском обществе социального слоя.
В XIX столетии теперь уже в условиях иностранного подчи-
нения крестьянство сохранило свой язык, традиции, нацио-
1 О польском дворянстве и польской интеллигенции см.: Hertz А.
The Case of an Eastern European Intelligentsia // Journal of Central Euro-
pean. 1951. Affairs XI. P. 10—26; Szczepanski J. Polish Society. N. Y., 1970.
Социальный контекст
505
нальную народную культуру, но основные усилия сбросить
иностранное ярмо исходили от дворянского сословия. Целый
ряд польских восстаний в XIX в. вдохновлялись, руководились
и преимущественно пополнялись за счет молодежи из дворян-
ского сословия. Однако XIX в. продемонстрировал также по-
степенное разрушение социальных основ дворянского земле-
владения. Репрессии, следовавшие после каждого бунта, одно-
временно с освобождением крестьян в 1864 г. привели к
постепенному упадку дворянских поместий и разрушению при-
вычных форм социальной и культурной жизни дворян.
По мере того, как мелкопоместные дворяне теряли свои
владения, они стекались в города и занимали, главным обра-
зом, вновь возникающие профессиональные и чиновничьи
должности. И именно из их рядов постепенно сформировалась
польская интеллигенция — общественный слой, которому не
было подобия на Западе (хотя этот процесс был также отличи-
тельной чертой жизни российского общества в XIX столетии).
Слово «интеллигенция» появилось только во второй половине
XIX в. для обозначения нового социального слоя, который то-
гда заявил о своем рождении. Его можно определить, следуя
русскому историку А. Корнилову, как «интеллектуальное сооб-
щество, состоящее из людей различных состояний и классов,
выделявшихся особо в силу своего образования и осознания
своих идеалов, так и целью не только сознательно построить
собственную жизнь, но также и оказать воздействие на органи-
зацию жизни всей нации в соответствии со своими идеями и
взглядами»1.
В странах, где широкие народные массы были либо совсем
неграмотными, либо малограмотными, образование считалось
личным достоянием, отделяющим его обладателей от осталь-
ных и обеспечивающим им вхождение в высшие социальные и
культурные сферы. Оно не только открывало доступ к достиже-
нию определенного профессионального положения, но и нала-
гало широкие культурные обязательства. И в особенности в
Польше оно предполагало такое обязательство, как борьба за
сохранение национальной культуры. Университетский диплом
был поэтому сравним с дворянским титулом в том смысле, что
он знаменовал собой принцип «noblesse oblige», символизиро-
1 Цит. по: Hertz A. Op. ей.
506
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
вал высшее достоинство, но в то же время и налагал особые
культурные обязательства.
Вот почему во второй половине XIX в. польская интелли-
генция приобрела преимущественное культурное лидерство и
моральный авторитет, которые раньше принадлежали дворян-
ству. Однако она продолжала пополняться в основном из рядов
обедневшего дворянства.
В той части Польши, которая находилась под властью Рос-
сии, лицам с университетским образованием, выходцам из но-
вых университетских центров Вильно и Варшавы, открывалось
немного возможностей для карьеры на российской граждан-
ской службе (дела обстояли несколько лучше на территориях,
подчинявшихся Австрии и Германии); даже военная карьера,
хотя в какой-то мере и более открытая, не была широко дос-
тупна полякам. И в результате сыновья обедневших дворян об-
ращались к профессиям интеллигентской направленности, по-
скольку такие профессиональные занятия позволяли им жить в
городах, по-прежнему сохраняя высокое социальное положение
в глазах бывших сельских соплеменников. В этих кругах и поя-
вились первые патриотические и либеральные реформаторы
XIX столетия. После неудачной попытки обрести националь-
ную независимость и суверенитет они стали оплотом всех уси-
лий, направленных на защиту национальной культуры. Первые
научные общества и научные журналы, первый словарь поль-
ского языка, первые музеи и собрания национальных сокровищ
были организованы и руководились дворянской интеллигенци-
ей. К концу XIX в. ее ряды пополнились и расширились за счет
новых участников, вышедших из среднего класса, еврейской
среды и крестьянства, но даже и тогда интеллигенция остава-
лась верной ценностям и нормам жизни, которые были прису-
щи ей с самого начала. ’
Что отличало этот стиль жизни прежде всего, так это высо-
кое уважение к интеллектуальному и художественному творче-
ству. Творчество в любой области рассматривалось не только
как высокоценное само по себе, но как «служение польской
нации». Понимаемое в качестве основы национального сущест-
вования, оно оценивалось гораздо выше, чем достижения в об-
ласти предпринимательства, промышленности или политики.
Наряду с религией, честью и свободой, достижения в интеллек-
туальной и художественной сферах считались более высокими,
чем такие значимые для среднего класса достоинства, как за-
Социальный контекст
507
житочность, бережливость, преуспевание в бизнесе или упор-
ная работа.
На рубеже XX в., в годы взросления Знанецкого, интелли-
генция приняла на себя от дворянства, из среды которого она
по-прежнему в значительной степени происходила, притязание
руководить нацией. К этому же времени, кроме того, молодые
представители интеллигенции также возглавили медленно на-
рождавшееся рабочее и крестьянское движение.
Флориан Знанецкий, сын обедневших мелкопоместных дво-
рян, с полным основанием считал себя представителем интел-
лигенции. Его постоянное особое подчеркивание важности
культурных ценностей, глубокая убежденность в превосходстве
ученого, «носителя знания», страстная зашита духовной жизни
от возможных посягательств со стороны властей, собственный
образ жизни и ярко выраженный индивидуализм, постоянный
интерес к образованию и правам и обязанностям гражданина —
все эти характерные особенности его личности можно лучше
понять, рассматривая их как уходящие своими корнями в соци-
альную основу польской интеллигенции. В других странах было
бы несколько неожиданным увидеть молодого доктора филосо-
фии в роли главы Общества защиты польских эмигрантов.
Иначе это выглядит в Польше: ее интеллигенция считала своей
обязанностью служить польскому народу так, как это было воз-
можно в данное время. Если не удавалось преподавать в уни-
верситете из-за российских запретов, можно было послужить
своему народу на другой, быть может более скромной стезе.
Через некоторое время после приезда в Америку Знанецкий
вынужден был признать, что представители интеллигентных
профессий в статусной структуре Америки не занимают столь
высокого положения, как в Польше. Здесь отнюдь не предпо-
лагалось, что университетские профессора должны отвлекаться
от своих специфических университетских обязанностей, стре-
мясь стать просветителями и руководителями нации. Дважды за
время пребывания в Америке Знанецкий пытался предложить
серьезные реформы системы образования с целью повлиять на
подготовку национальных лидеров. В обоих случаях его предло-
жения встретили очень слабый отклик.
Работая в Педагогическом колледже Колумбийского универ-
ситета (1931 — 1933), он написал пространную докладную запис-
ку о национальном лидерстве с подробным планом организа-
ции «школы или института по подготовке социальных лиде-
508
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
ров». Д. У. Рассел — руководитель колледжа, которому был
адресован этот меморандум, — ответил, что он был «убежден
логикой меморандума» и хотел бы видеть подобный экспери-
мент воплощенным на практике. Он даже заключил, что «стра-
на, первой взявшая на себя смелость опробовать этот экспери-
мент... вероятно, могла бы претендовать на лидерство в области
образования»1. Профессор Д. Снедден из Педагогического кол-
леджа писал Знанецкому в том же духе. Но ни Снедден, ни
Рассел, по-видимому, не сделали ничего, чтобы реализовать
предложения Знанецкого, а он, конечно, не обладал искусст-
вом манипуляций, чтобы протолкнуть их сквозь дебри коми-
тетских обсуждений, требуемых для всякого рода действий.
Много лет спустя, уже в Иллинойском университете, Знанец-
кий подготовил пространную рукопись, озаглавленную им «Со-
циальная роль студента университета» («The Social Role of the
University Student»), которая содержала подробные рекоменда-
ции Иллинойскому университету по поводу того, как пересмот-
реть его образовательные нормы. Бывший в то время ректор
университета не отнесся благосклонно к настойчивому указа-
нию Знанецкого на серьезные недостатки системы образования
в университете и к его критической позиции в отношении аме-
риканской системы высшего образования в целом. Он не пред-
принял ни малейшего усилия к тому, чтобы осуществить какую-
либо из рекомендаций Знанецкого1 2.
Попытки Знанецкого жить по принципу польской интелли-
генции — обеспечить лидерство нации — погибли на невозде-
ланной почве Соединенных Штатов. Мало кто из занимавших
властные и административные позиции был готов прислушать-
ся к профессору, к тому же профессору иностранному, который
позволил себе указать пути к национальному лидерству.
Знанецкому пришлось столкнуться и с рядом трудностей в
более привычной для него преподавательской и научной дея-
тельности. В Чикагском университете проблемы, встречавшиеся
на пути Знанецкого, сглаживал Томас, и вскоре Знанецкому
удалось завоевать признание части коллег. Однако он столкнул-
1 Копии писем Рассела Знанецкому от 22 июня 1933 г. и Снеддена
Знанецкому от 1 августа 1933 г., которые предоставила автору госпожа
Елена Знанецкая-Лопата.
2 См.: Znaniecki-Lopata Н. Florian Znaniecki. Creative Evolution of a
Sociologist.
Социальный контекст
509
ся также и с сильным противодействием, когда попытался полу-
чить степень доктора социологии. Причины этого до сих пор не
ясны. Более того, его репутация пострадала, когда Томас — его
покровитель и творческий соратник — был предан остракизму.
Последующие годы, проведенные в Польше, были, очевид-
но, весьма благоприятными для Знанецкого. На родине он по-
лучил возможность собрать вокруг себя большое число востор-
женных студентов и младших коллег, которые с энтузиазмом
восприняли его руководство и методы преподавания. С их по-
мощью он основал и сформировал польскую школу социоло-
гии. Возвратившись в Америку, в Иллинойском университете
он нашел немногих столь же идеалистически настроенных
студентов. Его дочь писала автору настоящей книги: «Студен-
ты Иллинойского университета были более подвержены мир-
ским удовольствиям, и он не мог на них повлиять столь же
глубоко. Я вспоминаю его жизнь в Польше всегда в окруже-
нии студентов, обсуждающих, спорящих, надеющихся на то,
что они смогут изменить мир, в особенности, изменив систе-
му образования»1. Таких студентов почти не было в Иллиной-
ском университете, и это должно было сильно уязвлять (о чем
свидетельствуют его записки) человека, столь восприимчивого
и чувствительного к отношениям между преподавателем и его
окружением.
Резюмируя, можно сказать, что годы в Иллинойсе отнюдь
не были несчастливыми: Знанецкий посвятил свою работу
«Культурные науки» («Cultural Sciences») «Иллинойскому уни-
верситету в знак благодарности за десять свободных, счастли-
вых и продуктивных лет в качестве члена преподавательского
коллектива». Но, как писала его дочь, приехав в Иллинойский
университет, он переживал потерю статуса. В Польше он поль-
зовался большим влиянием и был известен в среде интеллиген-
ции и правительственных кругах1 2. В Соединенных Штатах он
не пользовался ни одним из этих преимуществ, особенно в Ил-
линойском университете.
Из его работ, написанных по-английски в послечикагский
период, две — «Метод социологии» и «Социальная роль учено-
го» — по значимости превосходят остальные. Следует отметить,
что обе эти книги были написаны им в Колумбийском универ-
1 Znaniecki-Lopata Н. Personal communication. 1976. 20 jan.
2 Ibid.
510
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
ситете, где у Знанецкого установилось тесное интеллектуальное
содружество с Макайвером, Дьюи, Дж. Каунтсом и др. Участ-
вуя в семинарах и дискуссионных группах, выступая с лекция-
ми перед близкой по духу университетской аудиторией, Зна-
нецкий черпал очень многое из этих постоянных контактов в
тесном сообществе коллег в Колумбийском университете. Он
ощущал, что здесь его ценят по достоинству, и получал творче-
ский стимул от социальных и критических аспектов постоянно-
го общения с людьми, которых он считал равными себе. Влия-
ние этого общения отразилось в четком и логическом построе-
нии его книг, написанных в Колумбии, чистоте их стиля и
убедительной аргументации. Другие книги, написанные им в
менее близком по духу окружении, не выдерживают сравнения
с ними.
Трудно избавиться от ощущения, что он был в меньшей сте-
пени связан со своими коллегами в Иллинойском университе-
те, и что сами они по уровню уступали его коллегам и товари-
щам в Колумбийском университете. Бирштедт писал автору на-
стоящей книги, что тот ошибался, высказывая впечатление, что
Знанецкий чувствовал себя здесь несколько одиноким. Он под-
черкивал, что у Знанецкого «было здесь много сердечных дру-
зей; он и Эйлин вели активную общественную жизнь; и что он
пользовался большим уважением коллег не только по факуль-
тету, но также и за его пределами»1. Может быть, все обстояло
именно так, однако его дочь, по-видимому,.была ближе к исти-
не, когда писала: «Я не думаю, что отец страдал от изоляции от
коллег в Иллинойсе больше, чем где-либо в другом месте до
этого (в Америке), за исключением Нью-Йорка»1 2.
Он отнюдь не пребывал в полном уединении в Иллинойсе.
Молодой Роберт Бирштедт, в особенности, вел с ним постоян-
ный интеллектуальный диалог. Знанецкий ценил этот обмен
мнениями столь высоко, что для того, чтобы иметь возмож-
ность вести дискуссии с Бирштедтом, даже отказался от своей
постоянной привычки оставаться все утро в постели. Но, если
отвлечься от блеска ума, присущего молодому Бирштедту, быть
может, Знанецкий и ценил их беседы так высоко именно пото-
му, что у него было очень немного собеседников такого уровня.
После войны другие представители польской интеллигенции
1 Bierstedt R. Personal communication. 1975. 15 nov.
2 Znaniecki-Lopata H. Personal communication.
Социальный контекст
511
обосновались в Урбане и включили семью Знанецких в круг
своих близких друзей, но, по-видимому, такая дружба в значи-
тельной мере была основана на чувстве ностальгии. Показа-
тельно, что, как пишет его дочь, «отец поставил целью стать
гражданином Америки и был весьма горд этим. Однако, я ду-
маю, что ему хотелось бы возвратиться в Польшу, но отнюдь не
из-за людей, подобных Гидинскому, который убеждал его, что
его возвращение в Польшу станет эмоциональным стимулом
для ее возможного освобождения от советского коммунизма»1.
Все иллинойские годы, а также несколько раньше семья
Знанецких оставалась близкой семейству Макайверов, проводя
летние месяцы в сельском уединении на их винограднике или
играя в бридж в их доме в Палисадах. Бирштедты (Бетти Бир-
штедт была дочерью Макайвера) также оставались их близкими
друзьями. В течение многих лет Знанецкий поддерживал тес-
ные дружеские отношения со своим бывшим студентом Т. Абе-
лем, который получил по рекомендации Знанецкого стипендию
в Колумбийском университете, а позднее был принят в штат
преподавателей факультета социологии университета. Знанец-
кому удалось убедить молодого Абеля переключить свои инте-
ресы из области философии в область социологии, и он был
первым из его студентов, получившим докторскую степень в
Познанском университете, находившемся в то время под руко-
водством Знанецкого. Оба они оставались близкими друзьями
и в Америке. Именно рекомендация Абеля, подкрепленная его
переводом основных разделов работы Знанецкого «Социология
образования», убедила профессоров Колумбийского универси-
тета присудить ему двухгодичный грант для изучения проблемы
образования и социального изменения. Именно Абель также
организовал поездку Знанецкого в Колумбийский университет
в 1939 г. для преподавания в период летней сессии, которой он
руководил. Это назначение, возможно, спасло Знанецкому
жизнь, удержав его в Америке, когда нацисты оккупировали
Польшу.
И, однако, несмотря на близкие дружеские отношения и на
многочисленные знаки признания и уважения, оказываемые
ему американскими социологами — от Смолла и Беккера до
Мертона, — Знанецкий оставался до некоторой степени чужим
в американской университетской среде. Конечно, он был из-
1 Znaniecki-Lopata Н. Personal communication.
512
Уильям А. Томас и Флориан Знанецкий
бран президентом Американского социологического общества,
но следует заметить, что это избрание было достаточно запо-
здалым, происшедшим лишь в 1953 г., всего лишь за пять лет
до его кончины в возрасте 68 лет.
Еще один вопрос требует некоторых комментариев. Даже
достаточно поверхностный читатель трудов Знанецкого должен
быть поражен сходством многих его идей с идеями Парсонса.
Оба они были приверженцами волюнтаристской теории дейст-
вия, разделяя пристрастие к антипозитивистской и антипсихо-
логической концепции человеческого поведения. Оба пытались
разработать социологические системы, в которых понятие соци-
альной роли имело первостепенное значение. Оба разделяли
убеждение, что только путем восприятия и усвоения социологи-
ческого и философского наследия американская социология
сможет быть защищена от соблазна проведения не подкреплен-
ного теорией отбора данных и эмпиризма. Однако Парсонс дос-
тиг огромного влияния в американской социологии, тогда как
влияние Знанецкого было сравнительно невелико. Одной из
причин этого было, несомненно, то, что Знанецкому так нико-
гда и не удалось построить законченную социологическую сис-
тему, к чему он так стремился. Другую причину следует искать в
различиях положения этих двух ученых в университетском мире
вообще и в мире социологии в особенности. Парсонс надежно
обосновался в Гарварде, одном из центров социологической
мысли, тогда как Знанецкий занимал положение на периферии.
Парсонс в конце 1930-х гг. уже начал готовить блестящую плеяду
студентов, Знанецкий же, хотя он и подготовил первоклассных
аспирантов в Польше, в Соединенных Штатах фактически не
имел никого. Парсонс стал основоположником целой школы в
социологии, тогда как голос Знанецкого оставался голосом оди-
ночки. Так же, как в случаях с Тардом и Дюркгеймом, работа
ученого в центре затмевала работу ученого на периферии.
Если бы он родился под другой звездой, не был принужден
перемещаться между двумя культурами, если бы его положение
в университетской среде было более на виду, Знанецкий смог
бы создать еще более значительные произведения, чем те, кото-
рые ему удалось сделать. Однако в свете всех этих факторов,
которые препятствовали его творческой деятельности, остается
действительно поразительным, что ему удалось собрать на ее
ниве обильные плоды, которые делают его одним из выдаю-
щихся ученых.
Резюме
513
РЕЗЮМЕ
Томас и Знанецкий вышли из совершенно разных социаль-
ных сред и во многом были непохожи друг на друга по характе-
ру, однако им удалось гармонично сотрудничать в работе над
фундаментальным трудом «Польский крестьянин в Европе и
Америке», который, вне всякого сомнения, является первой
важной вехой в развитии американских социальных исследова-
ний. Память об этом будет сохраняться не только благодаря со-
держащимся в работе конкретным данным и методологическим
подходам, но, главным образом, также и благодаря теоретиче-
ской конструкции, совместно разработанной ее авторами.
После опубликования их общей работы авторы отнюдь не
почили на лаврах, но продолжали вносить каждый свой вклад,
полностью соответствовавший направленности их предыдущей
работы. Продолжая разрабатывать предмет своих ранних инте-
ресов — социальные установки, — Томас создал сложную тео-
рию социальной психологии, основанную на центральном по-
нятии социальной ситуации, которое продолжает вдохновлять
социологическую мысль нашего времени. Знанецкий, в свою
очередь, начав разрабатывать структурные понятия, продолжал
развивать многообещающий вариант теории ролей, и в работе
«Социальная роль ученого» внес действительно важный вклад в
социологию знания, которой предстояло развиться в Америке.
Трудно себе представить, каким бы оказался ход развития
американской социологии без творческого вклада этих двух
больших ученых. Несомненно одно: без их влияния американ-
ская социология оказалась бы намного беднее.
Льюис Альфред Козер
Мастера социологической мысли
Идеи в историческом и социальном контексте
Художественное оформление С. С. Водчица
В оформлении книги использованы портреты,
выполненные Дж. Фарагассо
Издательство НОРМА
Лицензия № 03206 от 10 ноября 2000 г.
101990, Москва, Колпачный пер., 9а
Тел./факс (095) 921-62-95. E-mail: norma@norma-verlag.com
Internet: www.norma-verlagcom
Подписано в печать 23.08.05
Формат 60 х 901/16. Бумага офсетная. Гарнитура ХГ^ймс»
Печать офсетная. Усл. печ. л. 33,00. Уч.-изд. л. 28,32
Тираж 1500 экз. Заказ № 5470'
Официальным дистрибьютором Издательства НОРМА
является «Издательский Дом ИНФРА* М»:
127214, Москва, Дмитровское ш., 107
Опт, розница, книга — почтой, доставка:
Телефоны: (095) 485-45-44 (справки о наличии); (095) 485-74-36 (книга — почтой);
(095) 485-74-00 (заключение договоров); (095) 485-69-44
Факс: (095) 485-53-18; 485-68-18
E-mail: books@infra-m.ru. Internet: www.infra-m.ru
Розничная продажа:
Книжный супермаркет «Библиосфсра»
м. «Пролетарская», ул. Марксистская, д. 9
тел.: (095) 670-52-17, 670-52-18, 670-52-19
www.bibliosfera-ddk.ru
Отпечатано с готовых диапозитивов на ФГУП ордена «Знак Почета»
Смоленская областная типография им. В. И. Смирнова.
214000, г. Смоленск, проспект им. Ю. Гагарина, 2
ISBN 5-89123-963-9
9«
795891
239639