АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Литературные памятники

Л.Н.ТОЛСТОЙ
КАЗАКИ
fhO 13 е сть
ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВИЛА
Л.Д.ОПУЛЬСКАЯ
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Е. Е. ЛАНСЕРЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ HAVIC СССР
M О С Л в А Зв 1967

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ
«ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Академики:
В. П. В о л г и н
Н.И.Конрад (председатель)»
В. В. Виноградов, С. Д. С к а з к и н, M. H. Тихомиров,
М. П. Алексеев;
члены-корреспонденты АН СССР: И. И. Анисимов,
Д. Д. Благой,
В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев;
член-корреспондент АН Таджикской ССР
И. С. Брагинский;
профессоры: А. А. Елистратова, Ю. Г. Оксман
С. Л. У т ч енк о;
доктор исторических наук А. М. Самсонов,
кандидат филологических наук Н. И. Балашов,
кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин
(ученый секретарь)
ОТВЕТСТВЕННЫЙ РЕДАКТОР
академик АН Украинской ССР Н. К. ГУДЗИЙ

КАЗАКИ
li(L$ tça3c*ça >7 гъовесаъь
18 у 2 год с^

I
Все затихло в Москве. Редко, редко где слышится визг колес по
зимней улице. В окнах огней уже нет, « фонари потухли. От церквей
разносятся звуки колоколов и, колыхаясь над спящим городом, поминают об
утре. На улицах пусто. Редко где промесит узкими полозьями песок с
снегом ноч'ной извозчик и, перебравшись на другой угол, заснет, дожидаясь
седока. Пройдет старушка в церковь, где уж, отражаясь на золотых
окладах, красно и редко горят несимметрично расставленные восковые свечи.
Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и идет на
работы.
А у господ еще вечер.
В одном из окон Шевалье из-под затворенной ставни противузаконно
светится огонь. У подьезда стоят карета, сани и извозчики, стеснившись
задками. Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и
съежившись, точно прячется за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее? — думает лакей, с
осунувшимся лицом, сидя в передней.— И все на мое дежурство!» Из
соседней светлой комнатки слышатся голоса трех ужинающих молодых людей.
Они сидят в комнате около, стола, на котором стоят остатки ужина и вина.
Один, маленький, чистенький, худой и дурной, сидит и смотрит на
отъезжающего добрыми, усталыми глазами. Другой, высокий, лежит подле
уставленного пустыми бутылками стола и играет ключиком часов. Третий,
в новеньком полушубке, ходит по комнате и, изредка останавливаясь,
щелкает миндаль в довольно толстых и сильных, но с отчищенными
ногтями пальцах, и все чему-то улыбается; глаза и лицо его горят. Он говорит
а жаром и с жестами; но видно, что он не 'находит слав, и все слова,
которые ему приходят, кажутся недостаточными, чтобы выразить все, что
подступило ему к сердцу. Он беспрестанно улыбается.
7

— Теперь можно все сказать! — говорит отъезжающий.— Я не то что
оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты по крайней мере понял
меня, как я себя понимаю, а не так, как пошлость смотрит на это дело.
Ты говоришь, что я виноват перед ней,— обращается он к тому, который
добрыми глазами смотрит на него.
— Да, виноват,— отвечает маленький и дурной, и кажется, что еще
больше доброты и усталости выражается в его взгляде.
— Я знаю, отчего ты это говоришь,— продолжает отъезжающий.—
Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, как любить, и довольно на
всю жизнь, если раз достиг его.
— Да, очень довольно, душа моя! Больше чем нужно,— подтверждает
маленький и дурной, открывая и закрывая глаза.
— Но отчего ж не любить и самому!— говорит отъезжающий,
задумывается и как будто с сожалением смотрит на приятеля.— Отчего не
любить? Не любится. Нет, любимым быть — несчастье, несчастье, когда
чувствуешь, что виноват, потому что не даешь того же и не можешь дать. Ах,
боже мой!—Он махнул .рукой.— Ведь если бы это ©се делалось разумно,
а то навыворот, как-то не по-нашему, а по-своему все это делается. Ведь я
как будто украл это чувство. И ты так думаешь; не отказывайся, ты
должен это думать. А поваришь ли, из всех глупостей и гадостей, которых я
много успел наделать в жизни, это одна, в .которой я не раскаиваюсь и не
могу раскаиваться. Ни сначала, ни после я не лгал ни перед собой, ни
перед нею. Мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, а потом увидал,
что это была невольная ложь, что так любить нельзя, и не мог идти
далее; а она пошла. Разве я виноват в том, что не мог? Что же мне было
делать?
— Ну, да теперь кончено! — сказал приятель, закуривая сигару, чтобы
разогнать сон.— Одно только: ты еще не любил и не знаешь, что такое
любить.
Тот, который был в полушубке, хотел опять сказать что-то и схватил
себя за голову. Но не высказывалось то, что он хотел сказать.
— Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание
любить, сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая
любовь? Все остается что-то недоконченное. Ну, да что говорить!
Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь все кончено, ты прав. И я
чувствую, что начинается новая жизнь.
— В которой ты опять напутаешь,— сказал лежавший на диване и
игравший ключиком часов; но отъезжающий не слыхал его.
— Мне и грустно, и рад я, что еду,— продолжал он.— Отчего
грустно? Я не знаю.
И отъезжающий стал говорить об одном себе, не замечая того, что
другим не было это так интересно, как ему. Человек никогда не бывает
таким эгоистом, как в минуту душевного восторга. Ему кажется, что нет
на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его самого.
8

— Дмитрий Андреич, ямщик ждать не хочет! — сказал вошедший
молодой дворовый человек в шубе и обвязанный шарфом.— С двенадцатого
часа лошади, а теперь четыре.
Дмитрий Андреич посмотрел на своего Ванюшу. В его обвязанном
шарфе, в его валяных сапогах, в его заспанном лице ему послышался
голос другой жизни, призывавшей его,— жизни трудов, лишений, деятель-
кости.
— Ив самом деле, прощай!—сказал он, ища на себе незастегнутого
крючка.
Несмотря на советы дать еще на водку ямщику, он надел шапку и стал
посередине комнаты. Они расцеловались раз, два раза, остановились и
потом поцеловались третий раз. Тот, который был в полушубке, подошел
к столу, выпил стоявший на столе бокал, взял за руку маленького и
дурного и покраснел.
— Нет, все-таки скажу... Надо и можно быть откровенным с тобой,
потому что я тебя люблю... Ты ведь любишь ее? Я всегда это думал...
да?
— Да,— отвечал приятель, еще кротче улыбаясь.
— И может быть...
— Пожалуйте, свечи тушить приказано,—сказал заспанный лакей,
слушавший последний разговор и соображавший, почему это господа
всегда говорят все одно и то же.— Счет за кем записать прикажете? За
вами-с?— прибавил он, обращаясь к высокому, вперед зная, к кому
обратиться.
— За мной,— сказал высокий.— Сколько?
— Двадцать шесть рублей.
Высокий задумался на мгновенье, но ничего не сказал и положил счет
в карман.
А у двух разговаривающих шло свое.
— Прощай, ты отличный малый!— сказал господин маленький и
дурной с кроткими глазами.
Слезы навернулись на глаза обоим. Они вышли на крыльцо.
— Ах, да! —сказал отъезжающий, краснея и обращаясь к
высокому.— Счет Шевалье ты устроишь, и тогда напиши мне.
— Хорошо, хорошо,— сказал высокий, надевая перчатки.— Как я тебе
завидую!—прибавил он совершенно неожиданно, когда они вышли на
крыльцо.
Отъезжающий сел в сани, закутался в шубу и сказал: «Ну что ж!
поедем»,— и даже подвинулся в санях, чтобы дать место тому, который
сказал, что ему завидует; голос его дрожал.
Провожавший сказал: «Прощай, Митя, дай тебе бог... Он ничего не
желал, кроме только того, чтобы тот уехал поскорее, и потому не мог
договорить, чего он желал.
9

Они помолчали. Еще раз сказал кто-то: «Прощай». Кто-то сказал:
«Пошел!» И ямщик тронул.
— Елизар, подавай! — крикнул один из провожавших.
Извозчики и кучер зашевелились, зачмокали и задергали вожжами.
Замерзшая карета завизжала по снегу.
— Славный малый этот Оленин,— сказал один из провожавших.— Но
что за охота ехать на Кавказ и юнкером? Я бы полтинника не взял. Ты
будешь завтра обедать в клубе?
— Буду.
И провожавшие разъехались.
Отъезжавшему казалось тепло, жарко от шубы. Он сел на дно саней,
распахнулся, и ямская взъерошенная тройка потащилась из темиой
улицы в улицу мимо каких-то не виданных им домов. Оленину казалось, что
только отъезжающие ездят по этим улицам. Кругом было темно,
безмолвно, уныло, а в душе было так полно воспоминаний, любви, сожалений и
приятных давивших слез...
и
«Люблю! Очень люблю! Славные! Хорошо!» — твердил он,, и ему
хотелось плакать. Но отчего ему хотелось плакать? Кто были славные?
Кого он очень любил? Он не знал хорошенько. Иногда он вглядывался в
какой-нибудь дом и удивлялся, зачем он так странно выстроен; иногда
удивлялся, зачем ямщик и Ванюша, которые так чужды ему, находятся
так близко от него и вместе с ним трясутся и покачиваются от порыва
пристяжных, натягивающих мерзлые постромки, и снова говорил:
«Славные, люблю»,— и раз даже сказал: «Как хватит! Отлично!» И сам
удивился, к чему он это сказал, и спросил себя: «Уж не пьян ли я?» Правда,
он выпил на свою долю бутылки две вина, но не одно вино производило
это действие на Оленина. Ему вспоминались все задушевные, как ему
казалось, слова дружбы, стыдливо, как будто нечаянно, высказанные ему
перед отъездом. Вспоминались пожатия рук, взгляды, молчания, звук
голоса, сказавшего: прощай, Митя! — когда он уже сидел в санях.
Вспоминалась своя собственная решительная откровенность. И все это для него
имело трогательное значение. Перед отъездом не только друзья, родные,
не только равнодушные, но несимпатичные, недоброжелательные люди,
see как будто вдруг сговорились сильнее полюбить его, простить, как пред
10

исповедью или смертью. «Может быть, мне не вернуться с Кавказа»,—
думал он. И ему казалось, что он любит своих друзей и еще любит кого-то.
И ему было жалко себя. Но не любовь к друзьям так размягчила и
подняла его душу, что он не удерживал бессмысленных слов, которые
говорились сами собой, и не любовь к женщине (он никогда еще не любил)
привела его в это состояние. Любовь к самому себе, горячая, полная надежд,
молодая любовь ко всему, что только было хорошего в его душе (а е1му
казалось теперь, что только одно хорошее было в «нем), заставляла его
плакать и бормотать несвязные слова.
Оленин был юноша, нигде не кончивший курса, нигде не служивший
(только числившийся в каком-то присутственном месте), промотавший
половину своего состояния и до двадцати четырех лет не избравший еще
себе никакой карьеры и никогда ничего не делавший. Он был то, что
называется «молодой человек» в московском обществе.
В восемнадцать лет Оленин был так свободен, как только бывали
свободны русские богатые молодые люди сороковых годов, с молодых лет
оставшиеся без родителей. Для него не было никаких ни физических, ни
моральных оков; он все мог сделать, и ничего ему не нужно было, и ничто
его не связывало. У него не было ни семьи, ни отечества, ни веры, ни
нужды. Oih ни во что не верил и ничего не .признавал. Но, не признавая
ничего, он «е только не был мрачным, скучающим и резонирующим
юношей, а, напротив, увлекался постоянно. Он решил, что любви
нет, и всякий раз присутствие молодой и красивой женщины
заставляло его замирать. Он давно знал, что почести и звание —
вздор, но чувствовал 'невольно удовольствие, когда на бале подходил
к нему князь Сергий и говорил ласковые речи. Но отдавался он всем
своим увлечениям лишь настолько, насколько они не связывали его. Как
только, отдавшись одному стремлению, он начинал чуять приближение
труда и борьбы, мелочной борьбы с жизнию, он инстинктивно торопился
оторваться от чувства или дела и восстановить свою свободу. Так он
начинал светскую жизнь, службу, хозяйство, музыку, 'которой одно время
думал посвятить себя, и даже любовь к женщинам, в которую он не верил.
Он раздумывал над тем, куда положить всю эту силу молодости, только
ргз в жизни бывающую в человеке,— на искусство ли, на науку ли, на
любовь ли к женщине, или на практическую деятельность,— не силу ума,
сердца, образования, а тот неповторяющийся порыв, ту на один раз
данную человеку власть сделать из себя все, что он хочет, и как ему
кажется, и из всего мира все, что ему хочется. Правда, бывают люди, лишенные
этого порыва, которые сразу, входя в жизнь, надевают на себя первый
попавшийся хомут и честно работают в нем до конца жизни. Но Оленин
слишком сильно сознавал в себе присутствие этого всемогущего бога
молодости, эту способность превратиться в одно желание, в одну мысль,
способность захотеть и сделать, способность броситься головой вниз в
бездонную пропасть, не зная за что, не зная зачем. Он носил в себе это
11

сознание, был горд им и, сам не зная этого, был счастлив им. Он любил
до сих пор только себя одного И' не мог не любить, потому что ждал от
себя одного хорошего и не успел еще разочароваться в самом себе.
Уезжая из Москвы, он находился в том счастливом, молодом настроении
духа, когда, сознав прежние ошибки, юноша вдруг скажет себе, что все
это было не то,— что все прежнее было случайно и незначительно, что
он прежде не хотел жить хорошенько, но что теперь, с выездом его из
Москвы, начинается новая жизнь, .в которой уже не будет больше тех
ошибок, не будет раскаяния, а наверное будет одно счастие.
Как всегда бывает в дальней дороге, на первых двух-трех станциях
воображение остается в том месте, откуда едешь, и потом вдруг, с первым
утром, встреченным в дороге, переносится к цели путешествия и там уже
строит замки будущего. Так случилось и с Олениным.
Выехав за город и оглядев снежные поля, он порадовался тому, что
он один среди этих полей, завернулся в шубу, опустился на дно саней,
успокоился и задремал. Прощанье с приятелями растрогало его, и ему
стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им в Москве, и
образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками, стали
непрошенно возникать в его воображении.
Ему вспомнился этот провожавший его приятель и его отношения к
девушке, о которой они говорили. Девушка эта была богата. «Каким
образом он мог любить ее, несмотря на то, что она меня любила?» —думал он,
и нехорошие подозрения пришли ему в голову. «Миого есть нечестности в
людях, как подумаешь. А отчего ж я еще не любил в самом деле? —
представился ему 'вопрос.— Все говорят мне, что я не любил. Неужели я
(нравственный урод?» И он стал вспоминать свои увлечения. Вспомнил он
первое время своей светской жизни и сестру одного из своих приятелей,
с которою он проводил вечера за столом при лампе, освещавшей ее
тонкие пальцы за работой и низ красивого тонкого лица, и вспомнились ему
эти разговоры, тянувшиеся как «жив-жив курилка», и общую неловкость,
и стеснение, и постоянное чувство возмущения против этой натянутости.
Какой-то голос все говорил: не то, не то, и точно вышло не то. Потом
вспомнился ему бал и мазурка с красивою Д. «Как я был влюблен в эту
ночь, как был счастлив! И как мне больно и досадно было, когда я на
другой день утром проснулся и почувствовал, что я свободен! Что же она,
любовь, не приходит, не вяжет меня по рукам и по ногам?—думал он.—
Нет, нет любви! Соседка барыня, говорившая одинаково мне, и
Дубровину, и предводителю, что любит звезды, была также не го». И вот ему
вспоминается его хозяйственная деятельность в деревне, и опять не на
чем с радостию остановиться в этих воспоминаниях. «Долго они будут
говорить о моем отъезде?»—приходит ему в голову. Но кто это они? —
он не знает, и вслед за этим приходит ему мысль, заставляющая его
морщиться и произносить неясные звуки: это воспоминание о мосье Ка-
пеле и шестистах семидесяти восьми рублях, которые он остался должен
12

портному,— «он вспоминает слова, которыми он упрашивал 'портного
подождать еще год, и выражение недоумения и покорности судьбе,
появившееся на лице портного. «Ах, боже мой, боже мой!» — 'повторяет он,
щурясь и стараясь отогнать несносную мысль. «Однако она меня,
несмотря на то, любила,— думает он о девушке, про которую шла речь при
прощанье.— Да, коли я бы на ней женился, у меня бы «е было долгов, а
теперь я остался должен Васильеву». И представляется ему последний
вечер игры с г. Васильевым в клубе, куда о<н поехал прямо от нее, и
вспоминаются униженные просьбы играть еще и его холодные отказы. «Год
экономии, и все это будет заплачено, и черт их возьми...» Но несмотря на
эту уверенность, он снова начинает считать оставшиеся долги, их сроки и
предполагаемое время уплаты. «А ведь я еще остался должен Морелю,
кроме Шевалье»,— вспоминалось ему; и представляется вся ночь, в
которой он ему задолжал столько. Это была попойка с цыганами, которую
затеяли приезжие из Петербурга: Сашка Б***, флигель-адъютант, и
князь Д***, и этот важный старик... «И почему они так довольны собой,
эти господа,— подумал о;н,— и на каком основании составляют они
особый кружок, в котором, по их мнению, другим очень лестно участвовать.
Неужели за то, что они флигель-адъютанты? Ведь это ужасно, какими
глупыми и подлыми они считают других! Я показал им, напротив, что
нисколько не желаю сближаться с ними. Однако, я думаю,
Андрей-управляющий очень был бы озадачен, что я на ты с таким1 господином, как
Сашка Б***, полков-ником и флигель-адъютантом... Да и никто не выпил
больше меня в этом вечер; я выучил цыган новой песне, и все слушали.
Хоть и много глупостей я делал, а все-таки я очень, очень хороший
молодой человек»,— думает он.
Утро застало Оленина на третьей станции. Он напился чаю,
переложил с Ванюшей сам узлы и чемоданы и уселся между ними благоразумно,
прямо и аккуратно, зная, где что у него находится,— где деньги и
сколько их, где вид и подорожная и шоссейная расписка,— и все это ему
показалось так практично устроено, что стало весело, и дальняя дорога
представилась в виде продолжительной прогулки.
В продолжение утра и середины дня он весь был погружен в
арифметические расчеты1: сколько он проехал верст, сколько остается до первой
станции, Околько до первого города, до обеда, до чая, до Ставрополя и
какую часть всей дороги составляет проеханное. При этом он рассчитывал
тоже: сколько у него денег, сколько останется, сколько нужно для уплаты
всех долгов и какую часть всего дохода будет он проживать в месяц. К
вечеру, напившись чаю, он рассчитывал, что до Ставрополя оставалось
'•'и всей дороги, долгов оставалось всего на семь месяцев экономии и на
7в всепо состояния,— и, успокоившись, он укутался, спустился в сани 'и
снова задремал. Воображение его теперь уже было в будущем, на Кавказе.
Все мечты о будущем соединялись с образами Амалат-беков, черкешенок,
гор, ебрывов, страшных потоков и опасностей. Все это представляется
13

смутно, неясно; но слава, заманивая, -и смерть, угрожая, составляют интерес
этого будущего. То с необычайною храбростию и удивляющею всех силой
он убивает и покоряет бесчисленное множество горцев; то он сам горец и
с ними вместе отстаивает против русских свою независимость. Как только
представляются подробности, то< в подробностях этих участвуют старые
московские лица. Сашка Б *** тут вместе с русскими или с горцами воюет
против него. Даже, неизвестно как, портной мосье Капель принимает
участие в торжестве победителя. Ежели при этом вспоминаются старые
унижения, слабости, ошибки, то воспоминание о них только приятно. Ясно,
что там, среди гор, потоков, черкешенок и опасностей, эти ошибки не могут
повториться. Уж раз исповедался в них перед самим собою, и кончено.
Есть еще одна, самая дорогая мечта, которая примешивалась ко всякой
мысли молодого человека о будущем. Это мечта о женщине. И там она,
между гор, представляется воображению в виде черкешенки-рабыни, с стройным
станом, длинною косой и покорными глубокими глазами. Ему
представляется в горах уединенная хижина и у (порога она, дожидающаяся его в то
время, как он, усталый, покрытый пылью, кровью, славой, возвращается к ней,
и ему чудятся ее поцелуи, ее плечи, ее сладкий голос, ее покорность. Она
прелестна, но она необразованна, дика, груба. В длинные зимние вечера он
начинает воспитывать ее. Она умна, понятлива, даровита и быстро усвои-
вает себе все необходимые знания. Отчего же? Она очень легко может
выучить языки, читать произведения французской литературы, понимать их.
«Notre Dame de Paris» !, например, должно ей понравиться. Она может и
говорить ло-французски. В гостиной она может иметь больше
(Природного достоинства, чем дама самого высшего общества. Она может тють,
просто, сильно и CTpacTiHO. «Ах, какой вздор!» — говорит он сам себе. А тут
приехали на какую-то станцию и надо перелезать из саней в сани и давать
на водку. Но он снова ищет воображением того вздора, который он
оставил, и ему представляются опять черкешенки, слава, возвращение в
Россию, флигель-адъютантство, прелестная жена. «Но ведь любви нет,—
говорит он сам себе.— Почести — вздор. А шестьсот семьдесят восемь
рублей?.. А завоеванный край, давший мне больше богатства, чем мне
нужно на всю жизнь? Впрочем, нехорошо будет одному воспользоваться
этим 'богатством. Нужно раздать его. Кому только? Шестьсот семьдесят
восемь рублей Капелю, а там видно будет...» И уже совсем смутные
видения застилают мысль, и только голос Ванюши и чувство прекращенного
движения нарушают здоровый, молодой сон, и, сам не помня, перелезает
он в другие сани на новой станции и едет далее.
На другое утро то же самое — те же станции, те же чаи, те же
движущиеся крупы лошадей, те же короткие разговоры с Ванюшей, те же
неясные мечты и дремоты по вечерам, и усталый, здоровый, молодой сон в
продолжение ночи.
«Собор Парижской богоматери» (франц.).
и

Ill
Чем дальше уезжал Оленин от центра России, тем дальше казались оч
него все его воспоминания, и чем ближе подъезжал к Кавказу, тем
отраднее становилось ему на душе. «Уехать совсем и никогда не приезжать
назад, не показываться в общество,— приходило ему иногда в голову.—
А эти люди, которых я здесь вижу,— не люди, никто из них меня не
знает и никто никогда не может быть в Москве в том обществе, где я был,
и узнать о моем прошедшем. И никто из того общества не узнает, что я
делал, живя между этими людьми». И совершенно новое для него чувство
свободы от всего прошедшего охватывало его между этими грубыми
существами, которых он встречал по дороге и которых не признавал
людьми наравне с своими московскими знакомыми. Чем грубее был народ, чем
меньше было признаков цивилизации, тем свободнее он чувствовал себя.
Ставрополь, чрез который он должен был проезжать, огорчил его.
Вывески, даже французские вывески, дамы в коляске, извозчики, стоявшие на
площади, бульвар и господин в шинели и шляпе, проходивший по
бульвару и оглядевший проезжего,— больно подействовали на него. «Может
быть, эти люди знают кого-нибудь из моих знакомых»,— и ему опять
вспомнились клуб, портной, карты, свет... От Ставрополя зато все уже пошло
удовлетворительно: дико и сверх того красиво и воинственно. И Оленину
тсе становилось веселее и ^веселее. Все казаки, ямщики, смотрителя
казались ему простыми существами, с которыми ему можно было просто
шутить, беседовать, не соображая, кто к какому разряду принадлежит. Все
принадлежали к роду человеческому, который был весь бессознательно-
мил Оленину, и все дружелюбно относились к нему.
Еще в Земле Войска Донского переменили сани на телегу; а за
Ставрополем уже стало так тепло, что Оленин ехал без шубы. Была уже
весна— неожиданная, веселая весна для Оленина. Ночью уже не пускали
из станиц и вечером говорили, что опасно. Ванюша стал потрушивать,,
и ружье заряженное лежало на перекладной. Оленин стал еще веселее. На
одной станции смотритель рассказал недавно случившееся страшное
убийство на дороге. Стали встречаться вооруженные люди. «Вот оно где
начинается!»— говорил себе Оленин и все ждал вида снеговых гор, про-
которые много говорили ему. Один раз, перед вечером, ногаец-ямщик:
плетью указал из-за туч на горы. Оленин с жадностью стал
вглядываться, но было пасмурно и облака до половины застилали горы. Оленину
виднелось что-то серое, белое, курчавое, и, как он ни старался, он не мог
найти ничего хорошего в виде гор, про которые он столько читал и
слышал. Он подумал, что горы и облака имеют совершенно одинаковый вид
и что особенная красота снеговых гор, о которых ему толковали, есть
такая же выдумка, как музыка Баха и любовь к женщине, в которые ок не
верил,— и он перестал дожидаться гор. Но на другой день, рано утромг
15

он проснулся 'от свежести в своей перекладной и равнодушно взглянул
направо. Утро было совершенно ясное. Вдруг он увидал, шагах в
двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту, чисто-белые громады
с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную
линию их вершин и далекого неба. И когда он понял всю даль между им и
горами и небом, всю громадность гор, и когда почувствовалась ему вся
бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он
встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были все те же.
— Что эго? Что это такое?—спросил он ямщика.
— А горы,— отвечал равнодушно ногаец.
— И я тоже давно на них смотрю,— сказал Ванюша,— вот хорошо-то!
Дома не поверят.
На быстром движении тройки по ровной дороге горы, казалось,
бежали по горизонту, блестя на восходящем солнце своими розоватыми
вершинами. Сначала горы только удивили Оленина, потом обрадовали; но
потом, больше и больше вглядываясь в эту, не из других черных гор, но
прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он мало-
помалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы. С этой минуты
все, что только он видел, все, что он думал, все, что он чувствовал,
получало для него новый, строго величавый характер гор. Все московские
воспоминания, стыд -.и раскаяние, все пошлые мечты о Кавказе, все исчезли и
не .возвращались более. «Теперь началось»,— как будто сказал ему какой-
то торжественный голос. И дорога, и вдали видневшаяся черта Терека,
и станицы, и народ— все это ему казалось теперь уж не шуткой.
Взглянет на небо — 1И вспомнит торы. Взглянет на себя, на Ванюшу — и опять
горы. Вот едут два казака верхом, и ружья в чехлах равномерно
поматываются у них за спинами, и лошади их перемешиваются тнедыми и
серыми нотами; а горы... За Тереком виден дым в ауле; а горы... Солнце
всходит и блещет на виднеющемся из-за камыша Тереке; а торы... Из
станицы едет арба, женщины ходят, красивые женщины, молодые;
а горы... Абреки рыскают в степи, и я еду, их не боюсь, у меня ружье,
и сила, и молодость; а горы...

IV
Вся часть Терской линии, по которой расположены гребенские
станицы, около 'восьмидесяти верст длины, носит на себе одинаковый характер
и по местности и по населению. Терек, отделяющий казаков от горцев,
течет мутно и быстро, но уже широко и спокойно, постоянно' «анося
сероватый песок на низкий, заросший камышом правый берег и подмывая
обрывистый, хотя и невысокий левый берет с его корнями столетних
дубов, гниющих чинар и молодого подроста. По правому берегу
расположены мирные, но еще беспокойные аулы; вдоль по левому берегу, в
полуверсте от воды, на расстоянии семи и восьми верст одна от другой,
расположены станицы. В старину большая часть этих станиц были -на самом
берегу; но Терек, каждый год отклоняясь к северу от гор, подмыл их,
и теперь видны только густо заросшие старые городища, сады, груши,
лычи и раины, переплетенные ежевичником и одичавшим виноградником.
Никто уже не живет там, и только видны по песку следы оленей1
бирюков 1, зайцев и фазанов, полюбивших эти места. От станицы до станицы
идет дорога, прорубленная в леоу на пушечный выстрел. По дороге
расположены кордоны, в которых стоят казаки; между кордонами, на
вышках, находятся часовые. Только узкая, саженей в триста, полоса лесистой
плодородной земли составляет владения казаков. На север от них
начинаются песчаные буруны Ногайской, или Моздокской, степи, идущей
далеко на север и сливающейся бог знает где с Трухменскими,
Астраханскими и Киргиз-Кайсацкими степями. На ют за Тереком — Большая
Чечня, Кочкалыковский хребет, Черные горы, еще какой-то хребет и, наконец,
снежные горы, которые только видны, но в которых никто никогда еще
не был. На этой-то плодородной, лесистой и богатой растительностью
1 волков. (Прим. Л. Н. Толстого).
* Л. Н. Толстой «Казаки»
17

полосе живет с незапамятных времен воинственное, красивое и богатое
староверческое русское население, называемое гребенскими казаками.
Очень, очень давно предки их, староверы, бежали из России и
поселились за Тереком, между чеченцами на Гребне, первом хребте лесистых
гор Большой Чечни: Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними
и усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы горцев; но удержали и там
во всей прежней чистоте русский язык .и старую1 веру. Предание, еще до
сих пор свежее между казаками, говорит, что царь Иван Грозный приезжал
на Терек, вызывал с Гребня к своему лицу стариков, дарил им землю по
сю сторону реки, увещевал жить в дружбе и обещал не принуждать их ни
к подданству, ни к перемене веры. Еще до сих пор казацкие роды
считаются родством с чеченскими,, и любовь к свободе, праздности, грабежу и
войне составляет главные черты их характера. Влияние России
выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах, снятием
колоколов и войсками, которые стоят и проходят там. Казак, по влечению, менее
ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который
стоит у него, чтобы защищать его станицу, но который закурил табаком
его хату. Он уважает врага-горца, но презирает чужого для него и
угнетателя солдата. Собственно русский мужик для казака есть какое-то чуждое,
дикое и презренное существо, которого образчик он видал в заходящих
торгашах и переселенцах малороссиянах, которых казаки презрительно
называют шаповалами. Щегольство в одежде состоит в подражании черкесу.
Лучшее оружие добывается от горца, лучшие лошади покупаются и
крадутся у них же. Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и,
разгулявшись, даже с своим братом говорит по-татарски. Несмотря на тог
этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окруженный
полудикими магометанскими -племенами и солдатами, считает себя на высокой
степени развития и признает человеком только одного казака; на все же
остальное смотрит с -презрением. Казак большую часть времени проводит
на кордонах, в походах, на охоте или рыбной ловле. Он почти никогда не
работает дома. Пребывание его в станице есть исключение из правила —
праздник, и тогда он гуляет. Вино у казаков у всех свое, и пьянство есть
не столько общая всем склонность, сколько обряд, неисполнение которого
сочлось бы за отступничество. На женщину казак смотрит как на орудие
своего благосостояния; девке только позволяет гулять, бабу же
заставляет с молодости и до глубокой старости работать для себя и смотрит на
женщину с восточным требованием покорности и труда. Вследствие такого
взгляда женщина, усиленно развиваясь и физически и нравственно, хотя
и покоряясь наружно, получает, как вообще на Востоке, без сравнения
большее, чем на Западе, влияние и вес в домашнем быту. Удаление ее от
общественной жизни и привычка к мужской тяжелой работе дают ей тем
больший вес и силу в домашнем быту. Казак, который при посторонних
считает неприличным ласково или праздно говорить с своею бабой,
невольно чувствует ее превосходство, оставаясь с ней с глазу на глаз. Весь
18

дом, все имущество, все хозяйство приобретено ею и держится только ее
трудами и заботами. Хотя он и твердо убежден, что труд постыден для
казака и приличен только работнику-ногайцу и женщине, он смутно
чувствует, что все, чем он пользуется и 'называет своим, есть произведение
этого труда и что во власти женщины, матери или жены, которую он
считает своею холопкой, лишить его всего, чем он пользуется. Кроме того,
постоянный мужской, тяжелый труд и заботы, переданные ей на руки, дали
особенно самостоятельный, мужественный характер гребенской женщ'ине
и поразительно развили в ней физическую силу, здравый смысл,
решительность и1 стойкость характера. Женщины большею частию и сильнее,
и умнее, и развитее, и красивее казаков. Красота гребенской женщины
особенно поразительна соединением самого чистого типа черкесского лица
с широким и могучим сложением северной женщины. Казачки носят
одежду черкесскую: татарскую рубаху, бешмет и чувяки; но платки завязывают
по-русски. Щегольство, чистота и изящество в одежде и убранстве хат
составляют привычку и 'необходимость их жизни. В отношениях к мужчинам
женщины, и особенно дев<ки, пользуются совершенною свободой. Станица
Новомлинская считалась корнем гребенского казачества. В ней, более чем
в других, сохранились нравы старых гребенцов, и женщины этой станицы
исстари славились своею красотой по всему Кавказу. Средства жизни
казаков составляют виноградные и фруктовые сады, бахчи с арбузами и
тыквами, рыбная ловля, охота, шосевы кукурузы и проса и военная добыча.
Новомлинская станица стоит в трех верстах от Терека, отделяясь от
него густым лесом. С одной стороны дороги, проходящей через станицу,—
река; с другой — зеленеют виноградные, фруктовые сады и виднеются
песчаные буруны i(наносные пески) Ногайской степи. Станица обнесена
земляным валом и колючим терновником. Выезжают из станицы и
въезжают в нее высокими на столбах воротами с небольшою, крытою
камышом крышкой, около которых стоит на деревянном лафете пушка,
уродливая, сто лет «е стрелявшая, когда-то отбитая казаками. Казак в форме,,
в шашке и ружье, иногда стоит, иногда не стоит на часах у ворот; иногда
делает, иногда не делает фрунт проходящему офицеру. Под крышкой
ворот на белой дощечке черною краской написано: домов 266, мужеского пола
душ 897, женского пола 1012. Дома казаков все подняты на столбах от
земли «а аршин и более, опрятно покрыты камышом, с высокими
князьками. Все, ежели не новы, то прямы, чисты, с разнообразными высокими
крылечками и не прилеплены друг к другу, а просторно и живописно
расположены широкими улицами и переулками. Перед светлыми большими окнами
многих домов, за огородками, поднимаются выше хат темно-зеленые
раины, нежные светлолиственные акации с белыми душистыми цветами, и тут
же нагло блестящие желтые подсолнухи и вьющиеся лозы травянок и
винограда. На широкой площади виднеются три лавочки с красным
товаром, семечком, стручками и пряниками; и за высокой оградой, из-за
ряда старых раин, виднеется, длиннее и выше всех других, дом полкового
19
2*

командира со створчатыми окнами. Народа, особенно летом, всегда мало
виднеется в будни по улицам станицы. Казаки на службе: на кордонах и
в походе; старики на охоте, рыбной ловле или с бабами на работе в садах
и огородах. Только 'совсем старые, малые и больные остаются дома.
v
Был тот особенный вечер, какой бывает только на Кавказе. Солнце
зашло за горы, но было еще светло. Заря охватила треть неба, -и на свет^
зари резко отделялись бело-матовые громады гор. Воздух был редок, не
подвижен и звучен. Длинная, в несколько верст, тень ложилась от гор на
степи. В степи, за рекой, по дорогам — везде было пусто. Ежели редко-
редко где покажутся верховые, то уже казаки с кордона и чеченцы из аула
с удивлением и любопытством смотрят на верховых и стараются
догадаться, кто могут быть эти недобрые люди. Как вечер, так люди из страха друг
перед другом жмутся к жильям, и только зверь и птица, не боясь
человека, свободно рыщут по этой пустыне. Из садов спешат с веселым
говором до захождения солнца казачки, привязывавшие плети1. И в садах
становится пусто, как и во всей окрестности; но станица в эту пору вечера
особенно оживляется. Со всех сторон подвигается пешком, верхом и на
скрипучих арбах народ ik станице. Девки в подоткнутых рубахах, с
хворостинами, весело болтая, бегут к воротам навстречу скотине, которая
толпится в облаке пыли и комаров, приведенных ею за собой 'из степи. Сытые
коровы и буйволицы разбредаются по улицам, и казачки в цветных
бешметах снуют между ними. Слышен их резкий говор, веселый смех и визги,
перебиваемые ревом скотины. Там казак в оружии, верхом,
выпросившийся с кордона, подъезжает к хате, перегибаясь к окну, постукивает -в него,
и вслед за стуком показывается красивая молодая голова казачки и
слышатся улыбающиеся, ласковые речи. Там скуластый оборванный работник-
ногаец, приехав с камышом из степи, поворачивает скрипящую арбу на
чистом широком дворе есаула, и скидает ярмо с мотающих головами быков,
и перекликается по-татарски с хозяином. Около лужи, занимающей почти
всю улицу и мимо которой столько лет проходят люди,, с трудом лепясь
по заборам, пробирается босая казачка с вязанкой дров за спиной,
высоко поднимая рубаху над белыми ногами, и возвращающийся казак-охотник
шутя кричит: «Выше подними, срамница»,— и целится в нее, и казачка
опускает рубаху и роняет дрова. Старик казак с засученными штанами и
раскрытою седою грудью, возвращаясь с рыбной ловли, несет через плечо
в сап&гке 1 еще бьющихся серебристых шамаек и, чтоб ближе пройти,
лезет через проломанный забор соседа и отдирает от забора зацепившийся
1 наметке. (Прим. Л. Н. Толстого).
20

зипун. Там баба тащит сухой сук, и слышатся удары топора за углом.
Визжат казачата, гоняющие кубари на улицах везде, где вышло ровное
место. Через заборы, чтобы не обходить, перелезают бабы. Изо всех труб
поднимается душистый дым кизяка. На каждом дворе слышится
усиленная хлопотня, предшествующая тишине ночи.
Бабука Улитка, жена хорунжего и школьного учителя, так же как и
другие, вышла к воротам своего двора и ожидает скотину, которую по
улице гонит ее девка Марьянка. Она не успела еще отворить плетня, как
громадная буйволица, провожаемая комарами, мыча проламывается сювозь
ворота; за ней медленно идут сытые коровы, большими глазами
признавая хозяйку и хвостом мерно хлеща себя по бокам. Стройная красавица
Марьянка проходит в ворота и, бросая хворостину, закидывает плетень и
со всех резвых ног бросается разбивать и загонять на дворе скотину.
«Разуйся, чертова девка,— кричит мать,—чувяки-то 1 все истоптала». Марья-
на нисколько не оскорбляется названием чертовой девки и принимает эти
слова за ласку и весело продолжает свое дело. Лицо Марьяны закрыто
обвязанным платком; на ней розовая рубаха и зеленый бешмет. Она
скрывается под навесом двора вслед за жирною крупною скотиной, и только
слышится из клети ее голос, нежно уговаривающий буйволицу: «Не
постоит! Эка ты! Ну тебя, ну, матушка!..» Вскоре приходит девка с
старухой из закуты в избушку 2, и обе несут два большие горшка молока —
подой нынешнего дня. Из глиняной трубы избушки скоро поднимается дым
кизяка, молоко переделывается в каймак; девка разжигает огонь, а
старуха выходит к воротам. Сумерки охватили уже станицу. По всему
воздуху разлит запах овоща, скотины и душистого дыма кизяка. У ворот и по
улицам везде перебегают казачки, несущие в руках зажженные тряпки.
На дворе слышно пыхтенье и спокойная жвачка опроставшейся скотины,
и только женские и детские голоса перекликаются по дворам и улицам.
В будни редко когда заслышится мужской пьяный голос.
Одна из казачек, старая, высокая, мужественная женщина, с
противоположного двора, подходит к бабуке Улитке просить огня; в руке у нее
тряпка.
— Что, бабука, убрались? — говорит она.
— Девка топит. Аль огоньку надо?—говорит бабука Улитка, гордая
тем, что может услужить.
Обе казачки идут в хату; грубые руки, не привыкшие к мелким
предметам, с дрожанием сдирают крышку с драгоценной коробочки со спичками,
которые составляют редкость на Кавказе. Пришедшая мужественная
казачка садится на приступок с очевидным намерением поболтать.
— Что твой-то, мать, в школе? — спрашивает пришедшая.
— Все ребят учит, мать. Писал, к празднику будет,— говорит хорун-
жиха.
1 Чувяки — обувь. (Прим. Л. Н. Толстого).
2 Избушкой у казаков 'называется низенький холодный срубец, где кипятится и
сберегается молочный скоп. (Прим. Л. Н. Толстого).
21

— Человек умный ведь; в пользу все.
— Известно, в пользу.
— А мой Лукаша на кордоне, а домой не пускают,— говорит
пришедшая, несмотря на то,, что хорунжиха давно это знает. Ей нужно
поговорить про своего Лукашу, которого она только собрала в казаки и которого
она хочет женить на Марьяне, хорунжевой дочери.
— На кордоне и стоит?
— Стоит, мать. С праздника не бывал. Намедни с Фомушкиным
рубахи послала. Говорит: ничего, начальство одобряет. У них, байт, опять
абреков ищут. Лукаша, говорит, весел, ничего.
— Ну и слава богу,— говорит хорунжиха.— Урван — одно слово.
Лукашка прозван Урваном за молодечество, за то, что казачонка
вытащил из воды, урвал. И хорунжиха помянула про это, чтобы с своей
стороны сказать приятное Лукашкиной матери.
— Благодарю бога, мать, сын хороший, молодец, все одобряют,—
говорит Лукашкина мать,— только бы женить его, и померла бы спокойно.
— Что ж, девок мало ли по станице? — отвечает хитрая хорунжиха,
корявыми руками старательно надевая крышку на коробочку со
спичками.
— Много, мать, много,— замечает Лукашкина мать и качает головой,—
твоя девка, Марьянушка-то твоя, вот девка, так по полку поискать.
Хорунжиха знает намерение Лукашкиной матери, и хотя Лукашка ей
кажется хорошим1 казаком, она отклоняется от этого разговора,
во-первых, потому, что ома — хурунжиха и богачка, а Лукашка — сын простого
казака, сирота. Во-вторых, потому, что не хочется ей скоро расстаться с
дочерью. Главное же потому, что приличие того требует.
— Что ж, Марьяиушка подрастет, также девка будет,— 'говорит она
сдержанно и скромно.
— Пришлю сватов, пришлю, дай сады уберем, твоей милости
кланяться придем,— говорит Лукашкина мать.— Илье Васильевичу кланяться
придем1.
— Что Иляс!—гордо говорит хорунжиха,— со мной говорить надо.
На все свое время.
Лукашкина мать по строгому лицу хорунжихи видит, что дальше
говорить неудобно, зажигает спичкой тряпку и, приподнимаясь, говорит:
— Не оставь, мать, попомни эти слова. Пойду, топить надо,—
прибавляет она.
Переходя через улицу и размахивая в вытянутой руке зажженную
тряпку, она встречает Марьянку, которая кланяется ей.
«Краля девка, работница девка,— думает она, глядя на красавицу.—
Куда ей расти! Замуж пора, да в хороший дом, замуж за Лукашку».
У бабуки же Улитки своя забота, и она как сидела на пороге, так и
остается, и о чем-то трудно думает, до тех пор пока девка не позвала ее.
22

VI
Мужское население станицы живет в походах и на кордонах, или
постах, как называют казаки. Тот самый Лукашка Урван, про которого
говорили старух» в станице, перед вечером1 стоял на вышке Нижне-Протоц-
кого поста. Нижне-Протоцкий пост — на самом берегу Терека.
Облокотившись на перильцы вышки, он щурясь поглядывал то на даль за
Тереком, то вниз на товарищей-казаков и- изредка заговаривал с ними. Солнце
уже приближалось к снеговому хребту, белевшему над курчавыми
облаками. Облака, волнуясь у его подошвы, принимали более и более темные
тени. В воздухе разливалась вечерняя прозрачность. Из заросшего дикого
леса тянуло свежестью, но около поста еще было жарко. Голоса
разговаривавших казаков звучнее раздавались и стояли в воздухе. Коричневый
быстрый Терек отчетливей отделялся от неподвижных берегов всею своею
подвигающеюся массой. Он начинал сбывать, и кое-где мокрый песок бурел
на берегах и -на отмелях. Прямо против кордона, на том берегу, все было
пусто; только низкие бесконечные и пустынные камыши тянулись до самых
гор. Немного В' стороне виднелись на низком берегу глиняные дома,
плоские крыши и воронкообразные трубы- чеченского аула. Зоркие глаза
казака, стоявшего на вышке, следили в вечернем дыму мирного аула за
движущимися фигурами издалека ©ид н евшихся чеченок в синих и красных
одеждах.
Несмотря на то, что казаки каждый час ожидали переправы и
нападения абреков 1 с татарской стороны, особенно в мае месяце, когда лес по
Тереку так густ, что пешему трудно пролезть чрез него, а река так мелка,
что кое-где можно переезжать ее вброд, и несмотря на то, что дня два тому
назад прибегал 2 от полкового .командира казак с цидулкой 3, в1 которой
значилось, что1, по полученным чрез лазутчиков сведениям, партия в восемь
человек намерена переправиться через Терек, и потому предписывается
наблюдать особую осторожность,— на кордоне не соблюдалось особенной
осторожности. Казаки, как дома, без оседланных лошадей, без оружия,
занимались кто рыбною ловлей, кто пьянством, кто охотой. Только лошадь
дежурного оседланная ходила в треноге по тернам около леса, и только
часовой казак был в черкеске, ружье и шашке. Урядник, высокий
худощавый казак, с чрезвычайно длинною' спиной и маленькими ногами и
руками, в одном расстегнутом бешмете, сидел на завалине избы и с
выражением начальнической лени и скуки, закрыв глаза, переваливал голову
с руки на руку. Пожилой казак с широкою седоватою черною бородой,
Абреком называется немирной чеченец, с целью воровства или грабежа
переправившийся на (русскую стогну Терема. (Прим. Л. Н. Толстого).
2 Прибегал — значит «а казачьем наречье — приезжал верхом. (Прим. Л. Н.
Толстого).
3 Цидулой .называется циркуляр, рассылаемый ло .пестам. (Прим. Л. Н. Толстого).
23

в одной подпоясанной черным ремнем рубахе, лежал у самой воды и
лениво смотрел на однообразно бурливший и заворачивающий Терек. Другие,
также измученные жаром, полураздетые, кто полоскал белье в Тереке, кто
вязал уздечку, кто лежал на земле, !мурлыкая песню, на горячем песке
берега. Один из казаков с худым и черно-загорелым лицом, видимо
мертвецки пьяный, лежал навзничь у одной из стен избы, часа два тому назад
бывшей в тени, но на которую теперь прямо падали жгучие косые лучи.
Лукашка, стоявший на вышке, был высокий, красивый малый лет
двадцати, очень похожий на мать. Лицо и все сложение его, несмотря на
угловатость молодости, выражали большую физическую и нравственную силу.
Несмотря на то, что он недавно был собран в строевые, по широкому
выражению его лица и спокойной уверенности позы видно было, что он уже
успел принять свойственную казакам и вообще людям, постоянно
носящим оружие, воинственную и несколько гордую осанку, что он казак и
знает себе цену не ниже настоящей. Широкая черкеска была кое-где
порвана, шапка была заломлена назад по-чеченски, ноговицы спущены ниже
колен. Одежа его была небогатая, но она сидела на нем с тою особою
казацкою щеголеватостью, которая состоит в подражании чеченским
джигитам. На настоящем джигите все всегда широко, оборванно, небрежно;
одно оружие богато. Но надето, подпоясано и пригнано это оборванное
платье и оружие одним известным образом, который дается не каждому и
который сразу бросается в глаза казаку или горцу. Лукашка имел этот вид
джигита. Заложив руки за шашку и щуря глаза, он все вглядывался в
далыный аул. Порознь черты лица его были нехороши, но, взглянув сразу
на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал
бы: «Молодец малый!»
— Баб-то, баб-то в ауле что высыпало! — сказал он резким голосом,
лениво раскрывая яркие белые зубы и не обращаясь ни к кому в
особенности.
Назарка, лежавший внизу, тотчас же торопливо поднял голову и
заметил:
— За водой, должно, идут.
— Из ружья бы пугнуть,— сказал Лукашка посмеиваясь,— то-то бы
переполошились !
— Не донесет.
— Вона! Мое через перенесет. Вот дай срок, их праздник будет, пойду
к Гирей-хану в гости, бузу 1 пить,— сказал Лукашка, сердито отмахиваясь
от липнувших к нему комаров.
Шорох в чаще обратил внимание казаков. Пестрый легавый ублюдок,
отыскивая след и усиленно махая облезлым хвостом, подбегал к кордону.
Лукашка узнал собаку соседа-охотника, дяди Ерошки, и вслед за ней
разглядел в чаще подвигавшуюся фигуру самого охотника.
1 Татарское пиво из пшена. (Прим, Л. Н. Толстого).
24

Дядя Ерошка был огромного роста казак, с седою как лунь широкою
бородой и такими' широкими' плечами и грудью, что в лесу, где не с кем
было сравнить его, он казался невысоким: так соразмерны были все его
сильные члены. На нем был оборванный подоткнутый зипун, на ногах,
обвязанные веревочками по онучам оленьи поршни 1 и растрепанная белая
шапчонка. За спиной он нес чрез одно плечо кобылку 2 и мешок с
курочкой и кобчиком для приманки ястреба; чрез другое плечо он нес на ремне
дикую убитую кошку; «а спине за поясом заткнуты были мешочек с
пулями, порохом1 и хлебом, конский хвост, чтоб отмахиваться от комаров,
большой кинжал с прорванными ножнами, испачканными старою кровью,
и два убитые фазана. Взглянув на кордон, он остановился.
— Гей, Лям! — крикнул он на собаку таким заливистым басом, что
далеко в лесу отозвалось эхо, и, перекинув на плечо огромное пистонное
ружье, называемое у казаков флинтой, приподнял шапку.
— Здорово дневали, добрые люди! Гей! — обратился он к казакам
тем же сильным' и веселым голосом, без всякого усилия, но так громко, как
будто кричал кому-нибудь на другую сторону реки.
— Здорово, дядя! Здорово! — весело отозвались с разных сторон
молодые голоса казаков.
— Что видали? Сказывай!—прокричал дядя Ерошка, отирая
рукавом черкески пот с красного широкого лица.
— Слышь, дядя! Какой ястреб во тут на чинаре живет! Как вечер,
?ак и вьется,— сказал Назарка, подмигивая глазом и подергивая плечом
и ногою.
— Ну, ты! — недоверчиво сказал старик.
— Право, дядя, ты посиди 3,— подтвердил Назарка посмеиваясь.
Казаки засмеялись.
Шутник не видал никакого ястреба; но у молодых казаков на кордоне
давно вошло в обычай дразнить и обманывать дядю Ерошку всякий раз,
как он приходил к ним.
— Э, дурак, только брехать! — проговорил Лукашка с вышки на На-
зарку.
Назарка тотчас же замолк.
— Надо посидеть. Посижу, — отозвался старик к великому
удовольствию всех казаков.— А свиней видали?
— Легко ли! Свиней смотреть! — сказал урядник, очень довольный
случаю развлечься, переваливаясь и обеими руками почесывая свою
длинную спину.— Тут абреков ловить, а не свиней, надо. Ты ничего не
слыхал, дядя, а? — прибавил он, без причины щурясь и открывая белые
сплошные зубы.
1 Обувь из невыделанной кожи, надеваемая только размоченная. {Прим. Л. Н. Тол-
£того).
2 Орудие для того, чтоб подкрадываться под фазанов. (Прим. Л. Н. Толстого).
2 Посидеть — значит караулить зверя. (Прим. Л. Н. Толстого).
26

— Абреков-то? — проговорил старик.— Не, не слыхал. А что, чихирь
есть? Дай испить, добрый человек. Измаялся, право. Я тебе, вот дай
срок, свежинки принесу, право принесу. Поднеси,— прибавил он.
— Ты что ж, посидеть, что ли, хочешь? —спросил урядник, как будто
не расслышав, что сказал тот.
— Хотел ночку посидеть,— отвечал дядя Ерошка,— м'оже, к
празднику и даст бог, замордую что; тогда и тебе дам, право!
— Дядя! Ау! Дядя!—резко крикнул сверху Лука, обращая на себя
внимание, и все казаки оглянулись на Лукашку.— Тьг к верхнему протоку
сходи, там табун важный ходит. Я не вру. Пра! Намеднись наш казак
одного -стрелил. Правду говорю,— прибавил он, поправляя за спиной
винтовку и таким голосом, что видно было, что1 он не смеется.
— Э, Лукашка Урван здесь! — сказал старик, взглядывая кверху.—
Кое место стрелил?
— А ты и не видал! Маленький, видно,—сказал Лукашка.— У
самой у канавы, дядя,— прибавил он серьезно, встряхивая головой.— Шли
мы так-то по канаве, как он затрещит, а у меня ружье в чехле было. Иляс-
ка как лопнет... 1 Да я тебе покажу, дядя, кое место,— недалече. Вот дай
срок. Я, брат, все его дорожки знаю. Дядя Мосев! —прибавил он
решительно и почти повелительно уряднику,— пора сменять!— и, подобрав
ружье, не дожидаясь приказания, стал сходить с вышки.
— Сходи!—сказал уже 'после урядник, оглядываясь вокруг себя.—
Твои часы, что ли, Гурка? Иди! И то, ловок стал Лукашка твой,—
прибавил урядник, обращаясь к старику.— Все, как ты, ходит, дома не
посидит; намедни убил одного.
1 Лопнет — выстрелит «а казачьем языке. (Прим. Л. Н. Толстого).

VII
Солнце уже скрылось, и ночные тени быстро надвигались со стороны
леса. Казаки кончили свои занятия около кордона и собирались к ужину
в избу. Только старик, все еще ожидая ястреба и подергивая
привязанного за ногу кобчика, оставался под чинарой. Ястреб сидел на
дереве, «о не спускался на курочку. Лукашка неторопливо улаживал в.
самой чаще тернов, на фазаньей тропке, петли для ловли фазанов и
пел одну за другою. Несмотря на высокий рост и большие руки,,
видно было, что всякая работа, крупная и мелкая, спорилась в руках.
Лукашки.
— Гей, Лука! — послышался ему недалеко из чащи* пронзительно-
звучный голос Назарки.— Казаки ужинать пошли.
Назарка с живым' фазаном под мышкой, продираясь через терны,
вылез на тропинку.
— О!—сказал Лукашка замолкая.— Где петуха-то взял? Должно,,
мой пружок... 1
Назарка был одних лет с Лукашкой и тоже с весны только поступил.
в строевые.
Он был малый некрасивый, худенький, мозглявый, с визгливым1
голосом, который так и звенел в ушах. Они были соседи и товарищи с Лукою.
Лукашка сидел по-татарски на траве и улаживал петли.
— Не знаю чей. Должно, твой.
— За ямой, что ль, у чинары? Мой и есть, вчера постановил.
Лукашка встал и посмотрел пойманного фазана. Погладив рукой * по-
темно-сизой голове, которую петух испуганно вытягивал, закатывая глаза„
он взял его в руки.
— Ньинче пилав сделаем; ты поди зарежь да ощипи.
— Что ж, сами съедим или уряднику отдать?
— Будет с него.
— Боюсь я их резать,— сказал Назарка.
— Давай сюда.
Лукашка достал ножичек из-под кинжала и быстро дернул им. Петух
встрепенулся, но не успел расправить крылья, как уже окровавленная
голова загнулась и забилась.
— Вот так-то делай!—проговорил Лукашка, бросая петуха.—
Жирный пилав будет.
Назарка вздрогнул, глядя на петуха.
— А слышь, Лука, опять «нас в секрет пошлет черт-то,— прибавил онг
поднимая фазана и под чертом разумея урядника.— Фомушкина за чихи-
Силки, которые ставят для ловли фазанов. (Прим. Л. Н. Толстого').
28

рем услал, его черед был. Котору ночь ходим! Только на нас и
выезжает.
Лукашка, посвистывая, пошел по кордону.
— Захвати бечевку-то! — крикнул он.
Назарка повиновался.
— Я ему нынче скажу, право, скажу,— продолжал Назарка.—
Скажем: не пойдем, измучились, да и все тут. Скажи, право, он тебя
послушает. А то что это!
— Во нашел о чем толковать! — сказал Лукашка, видимо думая о
другом,— дряни-то! Добро бы из станицы на ночь выгонял, обидно бы
было. Там погуляешь, а тут что? Что на кордоне, что в секрете, все одно.
Зка ты...
— А в станицу придешь?
— На праздник пойду.
— Сказывал Гурка, твоя Дунайка с Фомушкиным гуляет,— вдруг
сказал Назарка.
— А черт с ней! —отвечал Лукашка, оскаливая сплошные белые зубы,
но не смеясь.— Разве я другой не найду.
— Как сказывал Гурка-то: .пришел, говорит, он к ней, а мужа «ет.
Фомушкин сидит, пирог ест. Он посидел, да и пошел под окно; слышит, она
и говорит: «Ушел черт-то. Что, родной, пирожка не ешь? А спать, говорит,
домой не ходи». А он и говорит из-под окна: «Славно».
— Врешь!
— Право, ей-богу.
Лукашка помолчал.
— А другого нашла, черт с ней: девок мало ли? Она мне и то
постыла.
— Вот ты черт какой!—сказал Назарка.— Ты бы к Марьянке хорун-
жиной подъехал. Что она ни с кем не гуляет?
Лукашка нахмурился.
— Что Марьянка! все одно! — сказал он.
-— Да вот сунься-ка...
— А ты что думаешь? Да мало ли их по станице?
И Лукашка опять засвистел и пошел к кордону, обрывая листья с
сучьев. Проходя по кустам, он вдруг остановился, заметив, гладкое
деревцо, вынул из-под 'кинжала ножик и вырезал.
— То-то шомпол будет,— сказал он, свистя в воздухе прутом.
Казаки сидели за ужином в мазаных сенях кордона, на земляном
полу, вокруг низкого татарского столика, когда речь зашла о череде в
секрет.
— Кому ж нынче идти?—крикнул один из казаков, обращаясь к
уряднику в отворенную дверь хаты.
— Да кому идти?—отозвался урядник.— Дядя Бурлак ходил,
Фомушкин ходил,— сказал он не совсем уверенно.— Идите вы, что ли?
29

Ты да Назар,— обратился он к Луке,— да Ергушов' пойдет; авось
проспался.
— Ты-то яе просыпаешься, так ему как же!—сказал Назарка
вполголоса.
Казаки засмеялись.
Ергушов бьил тот самый казак, который пьяный спал у избы. Он
только что, протирая глаза, ввалился в сени.
Лукашка в это время, встав, справлял ружье.
— Да скорей идите; поужинайте и 'идите,—-сказал урядник. И, не
ожидая выражения согласия, урядник затворил дверь, видимо мало
надеясь на послушание казаков.— Кабы не приказано было, я бы не послал,
а то, гляди, сотник набежит. И то, говорят, восемь человек абреков
переправилось.
— Что ж, идти надо,— говорил Ергушов,— порядок! Нельзя, время
такое. Я говорю, идти надо.
Лукашка между тем, держа обеими руками передо ртом большой кусок
фазана и поглядывая то на урядника, то на Назарку, казалось, был
совершенно равнодушен к тому, что происходило, и смеялся над обоими.
Казаки еще не успели убраться в секрет, когда дядя Ерошка, до ночи напрасно
просидевший под чинарой, вошел в темные сени.
— Ну, ребята,— загудел в низких сенях его бас, покрывавший
все голоса,— вот и я с вами пойду. Вы на чеченцев, а я на свиней сидеть
буду.

VIII
Было уже совсем темно, когда дядя Ерошка и трое казаков с кордона,
в бурках и с ружьями за плечами, пошли вдоль по Тереку на место,
назначенное для секрета. Назарка вовсе не хотел идти, но Лука крикнул на
него, и они живо собрались. Пройдя молча несколько шагов, казаки
свернули с канавы и по чуть заметной тропинке в камышах подошли к Тереку.
У берега лежало толстое черное бревно, выкинутое водой, и камыш вокруг
бревна был свежо примят.
— Здесь, что- ль, сидеть?— сказал Назарка.
— А то чего Ж|! — сказал Лукашка,— садись здесь, а я живо приду,
только дяде укажу.
— Самое тут хорошее место: нас не видать, а нам видно,— сказал
Ергушов,— тут и сидеть; самое первое место.
Назарка с Ергушо)вым, разостлав бурки, расположились за бревном,
а Лукашка пошел дальше с дядей Ерошкой.
— Вот тут недалече, дядя,— сказал Лукашка, неслышно ступая
вперед старика,— я укажу, где прошли. Я, брат, один знаю.
— Укажь; ты молодец, Урван,— также шепотом отвечал старик.
Пройдя несколько шагов, Лукашка остановился, нагнулся над
лужицей и св'истнул.
— Вот где пить прошли, видишь, что ль?— чуть слышно сказал он,
указывая на свежий след.
31

— Спаси тебя Христос,— отвечал старик,— карга за канавой в котлу-
бани 1 будет,— прибавил он.— Я посижу, а ты ступай.
Лукашка вскинул выше бурку и один пошел назад по берегу, быстро
поглядывая то налево — на стену камышей, то на Терек, бурливший
подле под берегом. «Ведь тоже караулит или ползет где-нибудь»,— подумал
он про чеченца. Вдруг сильный шорох и плесканье в воде заставили его
вздрогнуть и схватиться за винтовку. Из-под берега, отдуваясь,
выскочил кабан, и черная фигура, отделившись на мгновенье от глянцевитой
поверхности воды, скрылась в камышах. Лука быстро выхватил ружье,
приложился, но не успел выстрелить: кабан уже скрылся в чаще. Плюнуз
с досады, он пошел дальше. Подходя к месту секрета, он снова
приостановился и слегка свистнул. Свисток откликнулся, и он подошел к
товарищам.
Назарка, свернувшись, уже спал. Ергушов сидел, поджав под себя
ноги, и немного посторонился, чтобы дать место Лукашке.
— Как сидеть весело, право, место хорошее,— сказал он.— Проводил?
— Указал,— отвечал Лукашка, расстилая бурку.— А сейчас какого
здорового кабана у самой воды стронул. Должно, тот самый! Ты небось
слышал, как затрещал?
— Слышал, как затрещал зверь. Я сейчас узнал, что зверь. Так и
думаю: Лукашка зверя спугнул,— сказал Ергушов, завертываясь в
бурку.— Я теперь засну,— прибавил он,— ты разбуди после петухов; потому,
порядок надо. Я засну, поспим; а там ты заснешь, я посижу; так-то.
— Я и спать, спасибо, не хочу,— ответил Лукашка.
Ночь была темная, теплая и безветренная. Только с одной стороны
небосклона светились звезды; другая и большая часть неба, от гор, была
заволочена одною болъшою тучей. Черная туча, сливаясь с горами, без
ветра, медленно подвигалась дальше и дальше, резко отделяясь своими
изогнутыми краями от глубокого звездного неба. Только впереди казаку
виднелся Терек и даль; сзади и с боков его окружала стена камышей.
Камыши изредка, как будто без причины, начинали колебаться и шуршать
друг о друга. Снизу колеблющиеся махалки казались пушистыми ветвями
дерев на светлом краю неба. У самых ног спереди был берег, под которым
бурлил поток. Дальше глянцевитая движущаяся масса коричневой воды
однообразно рябила около отмелей и берега. Еще дальше и вода, и берег,
и туча — все сливалось в непроницаемый мрак; По поверхности воды
тянулись черные тени, которые привычный глаз казака признавал за
проносимые сверху коряги. Только изредка зарница, отражаясь в воде, как в
черном зеркале, обозначала черту противоположного отлогого берега.
Равномерные ночные звуки шуршшья камышин, храпенья казаков,
жужжанья комаров и теченья воды прерывались изредка то дальним -выстре-
1 Котлубанъю называется яма, иногда просто лужа, в которой мажется кабан,
натирая iceôe «калган», толстую хрящеватую шкуру. (Прим. Я. Н. Толстого).
32

лом, то (бульканьем отвалившегося берега, то всплеском большой ры<бы, то
треском зверя по дикому, заросшему лесу. Раз сова пролетела вдоль по
Тереку, задевая ровно через два взмаха крылом о крыло. Над самою
головой казаков она поворотила к лесу и, подлетая к дереву, >не через раз,
а уже с каждым взмахом задевала крылом о крыло и потом долго
копошилась, усаживаясь на старой чинаре. При всяком таком неожиданном
звуке слух неспавшего казака усиленно напрягался, глаза щурились, и он
неторопливо ощупывал оинтовку.
Прошла большая часть ночи. Черная туча, протянувшись на запад,
из-за своих разорванных краев открыла чистое звездное небо, и
перевернутый золотистый рог месяца красно засветился над горами. Стало
прохватывать холодом. Назарка проснулся, поговорил и опять заснул.
Лукашка соскучился, встал, достал ножик из-под кинжала и начал строгать
палочку на шомпол. В голове его бродили мысли о том, как там, в горах,
живут чеченцы, как ходят молодцы на эту сторону, как не боятся они
казаков и как могут переправиться в другом месте. И он высовывался и
глядел вдоль реки, но ничего не было видно. Изредка поглядывая на
реку и дальний берег, слабо отделявшийся от воды при робком свете
месяца, он уже перестал думать о чеченцах и только ждал времени будить
товарищей и идти в станицу. В станице ему представлялась Дунька, его
душенька, как называют казаки любовниц, и он с досадой думал о ней.
Признаки утра: серебристый туман забелел над водой, и молодые орлы
недалеко от него пронзительно засвистали и захлопали крыльями.
Наконец вскрик -первого петуха донесся далеко из станицы, вслед затем
другой протяжный петушиный крик, на который отозвались другие
голоса.
«Пора будить»,— подумал Лукашка, кончив шомпол и почувствовав,
что глаза его отяжелели. Обернувшись к товарищам, он разглядел, кому
какие принадлежали ноги; но вдруг ему показалось, что плеснуло что-то
на той стороне Терека, и он еще раз оглянулся на светлеющий горизонт
гор под перевернутым серпом, на черту того берега, на Терек и на
отчетливо видневшиеся теперь пльгвущие по нем карчи. Ему показалось, что
он движется, а Терек с карчами неподвижен; но это продолжалось только
мгновение. Он опять стал вглядываться. Одна большая черная карча с
суком особенно обратила его внимание. Как-то странно, не перекачиваясь
и не крутясь, плыла эта карча по самой середине. Ему даже показалось,
что она плыла не по течению, а перебивала Терек на отмель. Лукашка,
вытянув шею, начал пристально следить за ней. Карча подплыла к мели,
остановилась и странно зашевелилась. Лукашке замерещилось, что
показалась рука из-под карчи. «Вот как абрека один убью!»—подумал он,
схватился за ружье, неторопливо, но быстро расставил подсошки,
положил на них ружье, неслышно, придержав, взвел курок и, притаив
дыхание, стал целиться, все всматриваясь. «Будить не стану»,— думал он.
Однако сердце застучало у него в груди так сильно, что он остановился и
3 Л. Н. Толстой «Казаки»
33

прислушался. Карча вдруг бултыхнула и снова поплыла, перебивая воду,
к нашему берегу. «Не пропустить бы!» — подумал он, и вот, при слабом
свете месяца, ему мелькнула татарская голова впереди карчи. Он навел
ружьем прямо на голо-ву. Она ему показалась совсем близко, на ■конце
ствола. Он глянул через. «Он и есть, абрек»,— подумал он радостно и,
вдруг порывисто вскочив на колени, снова повел ружьем, высмотрел цель,
которая чуть виднелась на конце длинной винтовки, и, по казачьей, с
детства усвоенной привычке проговорив: «Отцу и сыну»,— пожал шишечку
спуска. Блеснувшая молния на мгновенье осветила камыши и воду.
Резкий, отрывистый звук выстрела разнесся по реке и где-то далеко перешел
в грохот. Карча уже поплыла не поперек реки, а вниз по теченью, крутясь
и колыхаясь.
— Держи, я говорю!— закричал Ергушов, ощупьгвая винтовку и
приподнимаясь из-за чурбана.
— Молчи, черт! — стиснув зубы, прошептал на него Лука.— Абреки!
— Кого стрелил?—спрашивал Назарка,— кого стрелил, Лукашка?
.Лукашка ничего не отвечал. Он заряжал ружье и следил за
уплывающею карчой. Неподалеку остановилась она на отмели, и из-за нее
показалось что-то большое, покачиваясь на воде.
— Чего стрелил? Что не сказываешь? — повторяли казаки.
— Абреки! сказывают тебя,— повторил Лука.
— Будет брехать-то! Али так вышло ружье-то?..
— Абреки убил! Вот что стрелил!— проговорил сорвавшимся от
волнения голосом Лукашка, вскакивая на ноги.— Человек плыл...— сказал он,
указывая на отмель.— Я его убил. Глянь-ка сюда.
— Будет врать-то,— повторял Ергушов, протирая глаза.
— Чего будет? Вот, гляди! Гляди сюда,— сказал Лукашка, схватывая
его за плеча и пригибая к себе с такою силой, что Ергушов охнул.
Ергушов посмотрел по тому направлению, куда указывал Лука, и,
рассмотрев тело, вдруг переменил то-н.
— Эна! Я тебе говорю, другие будут, верно тебе говорю,— сказал он
тихо и стал осматривать ружье.— Это передовой плыл; либо уж здесь,
либо недалече на той стороне; я тебе верно говорю.
Лукашка распоясался и стал скидывать черкеску.
— Куда ты, дурак?—крикнул Ергушов,— сунься только, ни за что
пропадешь, я тебе 'верно говорю. Коли убил, не уйдет. Дай натруску,
порошку подсыпать. У тебя есть? Назар! Ты ступай живо на. кордон,
да не по берегу ходи: убьют, верно говорю.
— Так я один и пошел! Ступай сам,—сказал сердито Назарка.
Лукашка, сняв черкеску, подошел к берегу.
— Не лазяй, говорят,— проговорил Ергушов, подсыпая порох на
полку ружья.— Вишь, не шелохнется, уж я вижу. До утра недалече,
дай с кордона прибегут. Ступай, Назар; эка робеешь! Не робей, я
говорю.
34

— Лука, а Лука!—говорил Назарка,— да ты скажи, как убил.
Лука раздумал тотчас же лезть в воду.
— Ступайте на кордон живо, а я посижу. Да казакам велите в
разъезд послать. Коли на этой стороне... ловить надо!
— Я говорю, уйдут,— сказал Ергушов, поднимаясь,— ловить надо,
верно.
И Ергушов с Назаркой встали и, перекрестившись, пошли к кордону,
но не берегом, а ломясь через терны и пролезая на лесную дорожку.
— Ну, смотри, Лука, не шелохнись,— проговорил Ергушов,— а то
тоже здесь срежут тебя. Ты, смотри, не зевай, я говорю.
— Иди, знаю,— проговорил Лука и, осмотрев ружье, сел опять за
чурбан.
Лукашка сидел один, смотрел на отмель и прислушивался, не слыхать
ли казаков; но до кордона было далеко, а его мучило нетерпенье; он так
и думал, что вот уйдут те абреки, которые шли с убитым. Как на кабана,
который ушел вечером, досадно было ему на абреков, которые уйдут
теперь. Он поглядывал то вокруг себя, то на тот берег, ожидая вот-вот
увидать еще человека, и, приладив подсошки, готов был стрелять. О том,
чтобы его убили, ему и в голову не приходило.
IX
Уже начинало светать. Все чеченское тело, остановившееся и чуть
колыхавшееся на отмели, было теперь ясно видно. Вдруг невдалеке от
казака затрещал камыш, послышались шаги и зашевелились махалки камыша.
Казак взвел на второй взвод и проговорил: «Отцу и сыну». Вслед за
щелканьем курка шаги затихли.
— Гей, казаки! Дядю не убей,— послышался спокойный бас, и,
раздвигая камыши, дядя Ерошка вплоть подошел к нему.
— Чуть-чуть не убил тебя, ей-богу!— сказал Лукашка.
— Что стрелил?— спросил старик.
Звучный голос старика, раздавшийся в лесу и вниз по реке, вдруг
уничтожил ночную тишину и таинственность, окружавшую казака. Как
будто вдруг светлей и видней стало.
— Ты вот ничего не видал, дядя, а я убил зверя,— сказал Лукашка,
спуская курок и вставая неестественно спокойно.
Старик, уже не спуская с глаз, смотрел на ясно теперь белевшуюся
спину, около которой рябил Терек.
— С карчой на спине плыл. Я его высмотрел, да как... Глянь-ко сюда!
Во! В портках синих, ружье никак... Видишь, что ль?—говорил Лука.
35
3*

— Чего не видать! —с сердцем сказал старик, и что-то серьезное и
строгое выразилось в лице старика.— Джигита убил,— сказал он как
будто с сожалением1.
— Сидел так-то я, гляжу, что чернеет с той стороны? Я еще там его
высмотрел, точно человек подошел и упал. Что за дизо! А карча,
здоровая карча плывет, да не вдоль плывет, а поперек перебивает. Глядь, а из-
под «ей голова показывает. Что за чудо? Повел я, из камыша-то мне и не
видно; привстал, а он услыхал, верно, бестия, да на отмель и выполз,
оглядывает. Врешь, думаю, не уйдешь. Только выполз, оглядывает. (Ох,
глотку завалило чем-то!) Я ружье изготовил, не шелохнусь, выжидаю.
Постоял, постоял, опять и1 поплыл, да как наплыл на месяц-то, так аж
спина видна. «Отцу и сыну и святому духу». Глядь из-за дыма, а он и
барахтается. Застонал али почудилось мне? Ну, слава тебе, господи,
думаю, убил! А как на отмель вынесло, все наружу стало, хочет встать, да
и нет силы-то. Побился, побился и лег. Чисто, все видать. Вишь, не
шелохнется, должно издох. Казаки на кордон побежали, как бы другие не
ушли!
—Так и поймал!—сказал старик.— Далече, брат, теперь...— И он
опять печально покачал головою. В это время пешие и конные казаки с
громким говором и треском сучьев послышались по берегу.
— Ведут каюк, что ли?— крикнул Лука.
— Молодец, Лука! Тащи на берег!—кричал один из казаков.
Лукашка, не дожидаясь каюка, стал раздеваться, не спуская глаз
добычи.
— Погоди, каюк Назарка ведет,— кричал урядник.
— Дурак! Живой, может! Притворился! Кинжал возьми,—-
прокричал другой казак.
— Толкуй!—крикнул Лука, скидьивая портки. Он живо разделся,
перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил в воду, обмакнулся и,
вразмашку кидая белыми руками и высоко поднимая спину из воды и
отдувая поперек течения, стал перебивать Терек к отмели. Толпа казаков
звонко, в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали в
объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка поднялся на отмели,
нагнулся над телом, ворохнул его раза два. «Как есть мертвый!» —
прокричал оттуда резкий голос Луки.
Чеченец был убит в голову. На нем были синие портки, рубаха,
черкеска, ружье и кинжал, привязанные на спину. Сверх всего был привязан
большой сук, который и обманул сначала Лукашку.
— Вот так сазан попался!—сказал один из собравшихся кружком
казаков, в то время как вытащенное из каюка чеченское тело, приминая
траву, легло на берег.
— Да и желтый же какой!— сказал другой.
— Где искать поехали наши? Они небось все на той стороне. Кабы не
передовой был, так .не так бы плыл. Одному зачем плыть? — сказал третий.
36

— То-то ловкий должно, вперед всех выискался. Самый, видно,
джигит!— насмешливо сказал Лукашка, выжимая мокрое платье у берега и
беспрестанно вздрагивая.— Борода крашена, подстрижена.
— И зипун в мешочке на спину приладил. Оно и плыть ему легче от
нее,— сказал кто-то.
— Слышь, Лукашка!— сказал урядник, державший в руках кинжал и
ружье, снятые с убитого.— Ты кинжал себе возьми и зипун возьми; а за
ружье, приди, я тебе три монета дам: Вишь, оно и -с свищом,— прибавил
он, пуская дух в дуло,— так мне на память лестно.
Лукашка .ничего не ответил, ему, видимо, досадно было это
попрошайничество; но он знал, что этого не миновать.
— Вишь, черт какой!—сказал он, хмурясь и бросая наземь чеченский
зипун,— хошь бы зштун хороший был, а то байгуш.
— Годится за дровами ходить,— сказал другой казак.
— Мосев! я домой схожу,— сказал Лукашка, видимо уж забыв свою
досаду и желая употребить в пользу подарок начальнику.
— Иди, что ж!
— Оттащи его за кордон, ребята,— обратился урядник к казакам, в'се
осматривая ружье.— Да шалашик от солнца над ним сделать надо. Може,
из гор вьжупать будут.
— Еще не жарко,— сказал кто-то.
— А чакалка изорвет? Это разве хорошо? — заметил один из
казаков.
— Караул поставим, а то выкупать придут: нехорошо, коли
порвет.
— Ну, Лукашка, как хочешь: ведро ребятам поставишь,— прибавил
урядник весело.
— Уж как водится,— подхватили казаки.— Вишь, счастье бог дал:
ничего не видамши, абрека убил.
— Покупай кинжал и зипун. Давай денег больше. 11 портки
продам. Бог с тобой,— говорил Лука.— Мне не налезут: поджарый черт
был.
Один казак купил зипун за монет. За кинжал дал другой два ведра.
— Пей, ребята, ведро ставлю,— сказал Лука,— сам из станицы
привезу.
— А портки девкам на платки изрежь,— сказал Назарка.
Казаки загрохотали.
— Будет вам смеяться,— повторил урядник,— оттащи тело-то. Что
пакость такую у избы положили...
— Что стали? Тащи его сюда, ребята!—повелительно крикнул
Лукашка казакам, которые неохотно брались за тело, и казаки исполнили его
приказание, точно он был начальник. Протащив тело несколько шагов,
казаки опустили ноги, которые, безжизненно вздрогнув, опустились, и,
расступившись, постояли молча несколько времени. Назарка подошел к
37

телу и поправил подвернувшуюся голову так, чтобы видеть кровавую
круглую рану над виском и лицо убитого.
— Вишь, заметку какую сделал! В самые мозги!—проговорил он,—
не пропадет, хозяева узнают.
Никто ничего не ответил, и снова тихий ангел пролетел над
казаками.
Солнце уже поднялось и раздробленными лучами освещало росистую
зелень. Терек бурлил неподалеку; в проснувшемся лесу, встречая утро, со
всех сторон перекликались фазаны. Казаки молча и неподвижно стояли
вокруг убитого и смотрели на него. Коричневое тело в одних потемневших
мокрых синих портках, стянутых пояском на впалом животе, было
стройно и красиво. Мускулистые руки лежали прямо, вдоль ребер. Синеватая
свежевыбритая круглая голова с запекшеюся раной сбоку была откинута.
Гладкий загорелый лоб резко отделялся от бритого места. Стеклянно-от-
крытые глаза с низко остановившимися зрачками смотрели вверх —
казалось, мимо всего. На тонких губах, растянутых в краях и
выставлявшихся из-за красных подстриженных усов, казалось, остановилась
добродушная тонкая усмешка. На маленьких кистях рук, поросших рыжими
волосами, пальцы были загнуты внутрь и ногти выкрашены красным.
Лукашка все еще «е одевался, он был мокр, шея его была краснее, и
глаза его блестели больше обыкновенного; широкие скулы вздрагивали; от
белого, здорового тела шел чуть заметный пар на утреннем свежем
воздухе.
— Тоже человек был! — проговорил он, видимо любуясь
мертвецом.
— Да, попался бы ему, спуска бы не дал,— отозвался один из
казаков.
Тихий ангел отлетел. Казаки зашевелились, заговорили. Двое пошл^
рЗ'бить кусты для шалаша. Другие побрели к кордону. Лука с Назаркой
побежали собираться в станицу.
Спустя полчаса через густой лес, отделявший Терек от станицы,
Лукашка с Назаркой почти бегом шли домой, не переставая разговаривать.
— Ты ей не сказывай, смотри, что я прислал; а поди посмотри, муж
дома, что ли? — говорил Лука резким голосом.
— А я к Ямке зайду,— погуляем, что ль?.— спрашивал покорный
Назар.
— Уж когда же гулять-то, что не нынче,— отвечал Лука.
Придя в станицу, казаки выпили и завалились спать до вечера.
Ш?

X
На третий день после описанного события две роты кавказского
пехотного полка пришли стоять в Новомлинскую станицу. Отпряженный
ротный обоз уже стоял на площади. Кашевары, вырыв яму и притащив с
разных дворов плохо лежавшие чурки, уже варили кашу. Фельдфебеля
рассчитывали людей. Фурштаты забивали колья для коновязи.
Квартирьеры, как домашние люди, сновали по улицам и переулкам, указывая
квартиры офицерам и солдатам. Тут были зеленые ящики, выстроенные
во фрунт. Тут были артельные повозки и лошади. Тут были котлы, в
которых варилась каша. Тут был и капитан, и поручик, и Онисим
Михайлович, фельдфебель. И находилось все это в той самой станице, где, слышно
39

было, приказано .стоять ротам; следовательно, роты были дома. Зачем
стоять тут? Кто такие эти казаки? Нравится ли им, что будут стоять у
них? Раскольники они или нет? До этого нет дела. Распущенные от
расчета, изнуренные и запыленные солдаты, шумно и беспорядочно, как
усаживающийся рой, рассыпаются по площади и улицам; решительно не замечая
нерасположения казаков, по двое, по трое, с веселым говором и позвякивая
ружьями, входят в хаты, развешивают амуницию, разбирают мешочки и
пошучивают с бабами. К любимому солдатскому месту, к каше,
собирается большая группа, и с трубочками в зубах солдатики, поглядывая то на
дым, незаметно подымающийся в жаркое небо и сгущающийся в вышине,
как белое облако, то на огонь костра, как расплавленное стекло дрожащий
в чистом воздухе, острят и потешаются над казаками и1 казачками за то,
что они живут совсем не так, как русские. По всем дворам виднеются
солдаты, и слышен их хохот, слышны ожесточенные и пронзительные крики
казачек, защищающих свои дома, не дающих воды и посуды. Мальчишки и
девчонки, прижимаясь к матерям и друг к другу, с испуганным удивлением
следят за всеми движениями не виданных еще ими армейских и на
почтительном расстоянии бегают за ними. Старые казаки выходят из хат,
садятся на завалинках и мрачно и молчаливо смотрят на хлопотню солдат,
как будто махнув рукой на все и не понимая, что из этого может выйти.
Оленину, который уже три месяца как был зачислен юнкером в
кавказский полк, была отведена квартира в одном из лучших домов в
станице, у хорунжего Ильи Васильевича, то есть у бабуки Улиты.
— Что это будет такое, Дмитрий Андреич?—говорил запыхавшийся
Ванюша Оленину, который верхом, в черкеске, на купленном в Грозной
кабардинце весело после пятичасового перехода въезжал на двор
отведенной квартиры.
— А что, Иван Васильич?— спросил он, поддабривая лошадь и
весело глядя на вспотевшего, со спутанными волосами и расстроенным лицом
Ванюшу, который приехал с обозом и разбирал вещи.
Оленин на вид казался совсем другим человеком. Вместо бритых скул
у него были молодые усы и бородка. Вместо истасканного ночною жизнью
желтоватого лица — на щеках, на лбу, за ушами был красный, здоровый
загар. Вместо чистого, нового черного фрака была белая, грязная, с
широкими складками черкеска и оружие. Вместо свежих крахмальных
воротничков — красный ворот канаусового бешмета стягивал загорелую шею.
Он был одет по-черкесски, но плохо; всякий узнал бы в нем русского, а не
джигита. Все было так, да не так. Несмотря на то, вся наружность его
дышала здоровьем, веселостью» и самодовольством.
— Вам вот смешно,— сказал Ванюша,— а вы подите-ка сами
поговорите с этим народом: не дают тебе хода, да и шабаш. Слова, так и того не
добьешься.— Ванюша сердито бросил к порогу железное ведро.— Не
русские какие-то.
— Да ты бы станичного начальника спросил.
40

— Да ведь я их местоположения не знаю,— обиженно отвечал
Ванюша.
— Кто ж тебя так обижает? — спросил Оленин, оглядываясь
кругом.
— Черт их знает! Тьфу! Хозяина настоящего нету, на какую-то кри-
гу 1, говорят, пошел. А старуха такая дьявол, что упаси господи! — отвечал
Ванюша, хватаясь за голову.— Как тут жить будем, я уж не знаю. Хуже
татар, ей-богу. Даром, что тоже христиане считаются. На что татарин,
и тот благородней. «На кригу пошел!» Какую кркгу выдумали,
неизвестно! —заключил Ванюша и отвернулся.
— Что, ,не так, как у нас на дворне? — сказал Оленин, подтрунивая
и не слезая с лошади.
— Лошадь-то пожалуйте,— сказал Ванюша, видимо озадаченный
новым для него порядком, но покоряясь своей судьбе.
— Так татарин благородней? А, Ванюша?—повторил Оленин, слезая
с лошади и хлопая по седлу.
— Да, вот вы смейтесь тут! Вам смешно!—проговорил Ванюша
сердитым голосом.
— Постой, не сердись, Иван Васильич,— отвечал Оленин, продолжая
улыбаться.— Дай вот я пойду к хозяевам, посмотри — все улажу. Еще как
заживем славно! Ты не волнуйся только.
Ванюша не отвечал, а только, прищурив глаза, презрительно
посмотрел вслед барину и покачал головой. Ванюша смотрел на Оленина только
как на барина. Оленин смотрел на Ванюшу только как на слугу. И они оба
очень удивились бы, ежели бы кто-нибудь сказал им, что они друзья.
А они были друзья, сами того не зная. Ванюша был взят в дом
одиннадцатилетним мальчиком, когда и Оленину было столько же. Когда Оленину
было пятнадцать лет, он одно время занимался обучением Ванюши и
выучил его читать по-французски, чем Ванюша премного гордился. И
теперь Ванюша, в минуты хорошего расположения духа, отпускал
французские слова и при этом всегда глупо смеялся.
Оленин вбежал на крыльцо хаты и толкнул дверь в сени. Марьянка
в одной розовой рубахе, как обыкновенно дома ходят казачки, испуганно
отскочила от двери и, прижавшись к стене, закрыла нижнюю часть лица
широким рукавом татарской рубахи. Отворив дальше дверь, Оленин
увидал в полусвете всю высокую и стройную фигуру молодой казачки.
С быстрым и жадным любопытством молодости он невольно заметил
сильные и девственные формы, обозначавшиеся под тонкою ситцевою рубахой,
и прекрасные черные глаза, с детским ужасом и диким любопытством
устремленные на него. «Вот она»!—подумал Оленин. «Да еще много
1 Кригой называется место у берега, огороженное плетнем для ловли рыбы. (Прим.
Л. Н. Толстого).
41

таких будет»,— вслед за тем пришло ему в голову, и он отворил другую
дверь в хату. Старая бабука Улитка, также в одной рубахе, согнувшись,
задом к нему, выметала пол.
— Здравствуй, матушка! Вот я о квартире пришел...— начал он.
Казачка, не разгибаясь, обернула к нему строгое, но еще красивое
лицо.
— Что пришел? Насмеяться хочешь? А? Я те насмеюсь! Черная на
тебя немочь!— закричала она, искоса глядя на пришедшего из-под
насупленных бровей.
Оленин сначала думал, что изнуренное храброе кавказское воинство,
которого он был членом, будет принято везде, особенно казаками,
товарищами по войне, с радостью, и потому такой прием озадачил его. Не
смущаясь, однако, он хотел объяснить, что он намерен платить за
квартиру, но старуха не дала договорить ему.
— Чего пришел? Каку надо болячку? Скобленое твое рыло! Вот дай
срок, хозяин придет, он тебе покажет место. Не нужно мне твоих денег
поганых. Легко ли, не выдали! Табачищем дом загадит, да деньгами
платить хочет. Эку болячку не видали! Расстрели тебе в животы сердце!..—
пронзительно кричала она, перебивая Оленина.
«Видно, Ванюша прав!—подумал Оленин.— Татарин благороднее»,—
и, провожаемый бранью бабуки Улитки, вышел из хаты. В то время, как
он выходил, Марьяна, как была, в одной розовой рубахе, но уже до самых
глаз повязанная белым платком, неожиданно шмыгнула мимо него из
сеней. Быстро постукивая по сходцам босыми ногами, она сбежала с
крыльца, приостановилась, порывисто оглянулась смеющимися глазами на
молодого человека и1 скрылась за углом хаты.
Твердая, молодая походка, дикий взгляд блестящих глаз из-под белого
платка и стройность сильного сложения красавицы еще сильнее поразили
теперь Оленина. «Должно быть, она»,— подумал он. И еще менее думая о
квартире и все оглядываясь на Марьянку, он подошел к Ванюше.
— Вишь, и девка такая же дикая,— сказал Ванюша, еще возившийся
у повозки, -но несколько развеселившийся,—ровно кобылка табунная!
Лафам! 1— прибавил он громким и торжественным голосом и захохотал.
От франц. la femme — женщина.

XI
Ввечеру хозяин вернулся с рыбкой ловли и, узнав, что ему будут
платить за квартиру, усмирил свою бабу и удовлетворил требованиям
Ванюши».
На новой квартире все устроилось. Хозяева перешли в теплую, а
юнкеру за три монета в месяц отдали холодную хату. Оленин поел и заснул.
Проснувшись перед вечером, он умылся, обчистился, пообедал и, закурив
папироску, сел у окна, выходившего на улицу. Жар -свалил. Косая тень
хаты с вырезным князьком стлалась через пыльную улицу, загибаясь даже
на низу другого дома. Камышовая крутая крыша противоположного дома
блестела в лучах спускающегося солнца. Воздух свежел. В станице было
тихо. Солдаты разместились и попритихли. Стадо еще не пригоняли, и
народ еще не возвращался с работ.
Квартира Оленина была почти на краю станицы. Изредка где-то
далеко за Тереком, в тех местах, из которых пришел Оленин, раздавались
глухие выстрелы,— в Чечне или на Кумыцкой плоскости. Оленину было
очень хорошо, после трехмесячной бивачной жизни. На умытом лице он
чувствовал свежесть, на сильном теле — непривычную после похода
чистоту, во всех отдохнувших членах — спокойствие и силу. В душе у него
тоже было свежо и ясно. Он вспоминал поход, миновавшую опасность.
Вспоминал, что в опасности он вел себя хорошо, что он не хуже других и
принят в товарищество храбрых кавказцев. Московские воспоминания уж
были бог знает где. Старая жизнь была стерта, и началась новая, совсем
новая жизнь, в которой еще не было ошибок. Он мог здесь, как новый
человек между новыми людьми, заслужить новое, хорошее о себе мнение.
Он испытывал молодое чувство беспричинной радости жизни и,
посматривая то в окно на мальчишек, гонявших кубари в тени около дома, то в
свою новую прибранную квартирку, думал о том, как он приятно
устроится в этой новой для него станичной жизни. Посматривал он еще на горы
и небо, и ко всем его воспоминаниям и мечтам примешивалось строгое
чувство величавой природы. Жизнь его началась не так, как он ожидал,
уезжая из Москвы, но неожиданно хорошо. Горы., горы, горы чуялись во
всем, что он думал и чувствовал.
— Сучку поцеловал! кувшин облизал! Дядя Ерошка сучку
поцеловал!— закричали вдруг казачата, гонявшие кубари под окном, обращаясь
к проулку.— Сучку поцеловал! Кинжал пропил!— кричали мальчишки,
теснясь и отступая.
Крики эти обращались к дяде Ерошке, который с ружьем за плечами
и фазанами за поясом- возвращался с охоты.
— Мой грех, ребята! мой грех!—приговаривал он, бойко размахивая
руками и поглядывая в окна хат по обе стороны улицы.— Сучку пропил,
мой грех!— повторил он, видимо сердясь, но притворяясь, что ему все
равно.
43

Оленина удивило обращение мальчишек с старым охотником, а еще
более поразило выразительное, ум'ное лицо и сила сложения человека,
которого называли дядей Ерошкой.
— Дедушка! казак! — обратился он к нему.— Подойди-ка сюда.
Старик взглянул в окно и остановился.
— Здравствуй, добрый человек,—сказал он, приподнимая 'над
коротко обстриженною головой свою шапочку.
— Здравствуй, добрый человек,— отвечал Оленин.— Что это тебе
мальчишки кричат?
Дядя Ерошка подошел к окну.
— А дразнят меня, старика. Это ничего. Я люблю. Пускай радуются
над дядей,— сказал он с теми твердыми и певучими интонациями, с
которыми говорят старые и почтенные люди.— Ты начальник армейских,
что ли?
— Нет, я юнкер. А где это фазанов убил?— спросил Оленин.
— В лесу три курочки замордовал,— отвечал старик, 'поворачивая к
окну свою широкую спину, на которой заткнутые головками за поясом,
пятная кровью> черкеску, висели три фазанки.— Али ты не видывал? —
спросил он.— Коли хочешь, возьми себе парочку. На!—И он подал в окно
двух фазанов.— А что, ты охотник?— спросил он.
— Охотник. Я в походе сам убил четырех.
— Четырех? Много!—насмешливо сказал старик.— А пьяница ты?
Чихирь пьешь?
— Отчего ж? и выпить люблю.
— Э, да ты, я в'ижу, молодец! Мы с тобой кунаки будем,— сказал
дядя Ерошка.
— Заходи,— сказал Оленин.— Вот и чихирю выпьем.
— И то зайти,— сказал старик.— Фазанов-то возьми.
По лицу старика видно было, что юнкер понравился ему, и он сейчас
понял, что у юнкера можно даром выпить и потому можно подарить ему
пару фазанов.
Через несколько минут в дверях хаты показалась фигура дядя Ерошки.
Тут только Оленин заметил всю громадность и силу сложения этого
человека, несмотря на то, что красно-коричневое лицо его с совершенно
белою окладистою бородой было все изрыто старческими, могучими,
трудовыми морщинами. Мышцы ног, рук и плеч были так полны и бочковаты,
как бывают только у молодого человека. На голове его из-под коротких
волос видны были глубокие зажившие шрамы. Жилистая толстая шея
была, как у быка, покрыта клетчатыми складками. Корявые руки были
сбиты и исцарапаны. Он легко и ловко перешагнул через порог, освободился
от ружья, поставил его в угол, быстрым взглядом окинул и оценил
сложенные в хате пожитки и вывернутыми ногами в поршнях, не топая, вышел
на середину комнаты. С ним вместе проник в комнату сильный, но не
неприятный смешанный запах чихирю, водки, пороху и запекшейся крови.
44

Дядя Ерошка поклонился образам, расправил бороду и, подойдя к
Оленину, подал ему свою черную толстую руку.
— Кошкилъды!— сказал он.— Это по-татарски значит: здравие
желаем, мир вам, по-ихнему.
— Кошкилъды! Я знаю,— отвечал Оленин, подавая ему руку.
— Э, не знаешь, не знаешь порядков! Дурак!—сказал дядя Ерошка,
укоризненно качая головой.— Коли тебе кошкилъды говорят, ты скажи:
алла рази бо сун, спаси бог. Так-то, отец мой, а не кошкилъды. Я тебя
всему научу. Так-то был у нас Илья Мосеич, ваш, русский, так мы с ним
кунаки были. Молодец был. Пьяница, вор, охотник, уж какой охотник!
Я его всему научил.
— Чему ж ты меня научишь?—спросил Оленин, все более и более
заинтересовываясь стариком.
— На охоту тебя -поведу, рыбу ловить научу, чеченцев покажу,
душеньку хочешь, и ту доставлю. Вот я какой человек. Я шутник!—И старик
засмеялся.— Я сяду, отец мой, я устал. Карга?—прибавил он
вопросительно.
— А карга что значит?—спросил Оленин.
— А это значит: хорошо, по-грузински. А я так говорю; поговорка
моя, слово любимое: 'карга; карга, так и говорю, значит шутю. Да что,
отец мой, чихирю-то вели поднесть. Солдат, драбант есть у тебя? Есть?
Иван!—закричал старик.— Ведь у вас что ни солдат, то Иван. Твой
Иван, что ли?
— И то Иван. Ванюша! Возьми, пожалуйста, у хозяев чихиря и
принеси сюда.
— Все одно, что Ванюша, что Иван. Отчего у вас, у солдат, все
Иваны? Иван!—повторил старик.— Ты спроси, батюшка, из начатой бочки.
У них первый чихирь в станице. Да больше тридцати копеек за осьмуху,
смотри, не давай; а то о.на, ведьма, рада... Наш народ анафемский,
глупый народ,— продолжал дядя Ерошка доверчивым тоном, когда Ванюша
вышел,— они вас не за людей считают. Ты для них хуже татарина.
Мирские, мол, русские. А по-моему, хошь ты и солдат, а все человек, тоже
душу в себе имеешь. Так ли я сужу? Илья Мосеич солдат был, а какой
золото человек был! Так ли, отец мой? За то-то меня наши и не любят;
а мне все равно. Я человек веселый, я всех люблю, я Ерошка! Так-то, отец
мой!
И старик ласково потрепал по плечу молодого человека.
*&-

XII
Ванюша, между тем успевший уладить свое хозяйство и даже
обрившийся у ротного цирюльника и выпустивший панталоны из сапог в знак
того, что рота стоит на просторных квартирах, находился в самом хорошем
расположении духа. Он внимательно, но недоброжелательно посмотрел на
Ерошку, как на дикого невиданного зверя, покачал головой на
запачканный им пол и, взяв из-под лавки две пустые бутылки, отправился к
хозяевам.
— Здравствуйте, любезненькие,— сказал он, решившись быть
особенно кротким.— Барин велел чихирю купить; налейте, добряшки.
Старуха ничего не ответила. Девка, стоя перед маленьким татарским
зеркальцем, убирала платком голову; она молча оглянулась на Ванюшу.
— Я деньги заплачу, почтенные,—сказал Ванюша, потряхивая в
кармане медными.— Вы будьте добрые, и мы добрые будем, так-то лучше,—
прибавил он.
— Много ли?— отрывисто спросила старуха.
— Осьмушку.
— Поди, родная, нацеди им,— сказала бабука Улита, обращаясь к
дочери.— Из начатой налей, желанная.
Девка взяла ключи и графин и вместе с Ванюшей вышла из хаты.
— Скажи, пожалуйста, кто это такая женщина?—спросил Оленин,
указывая на Марьянку, которая в это время проходила мимо окна.
Старик подмигнул и толкнул локтем молодого человека..
— Постой,— проговорил он и высунулся в окно.— Кхм!
Кхм!—закашлял и замычал он.— Марьянушка! А, нянюка Марьянка! Полюби
меня, душенька. Я шутник,—прибавил он шепотом, обращаясь к Оленину.
46

Девка, не оборачивая головы, ровно и сильно размахивая руками, шла
мимо окна тою особенною щеголеватою, молодецкою походкой, которою
ходят казачки. Она только медленно повела на старика своими черными,
отененным'и глазами.
— Полюби меня, будешь счастливая! —закричал Ерошка и,
подмигивая, вопросительно взглянул на Оленина.— Я молодец, я
шутник,—прибавил он.— Королева девка? А?
— Красавица,— сказал Оленин.— Позови ее сюда.
— Ни-ми! — прого-ворил старик.— Эту сватают за Лукашку. Лука —
казак молодец, джигит, намеднись абрека убил. Я тебе лучше найду.
Такую добуду, что В'ся в шелку да в серебре ходить будет. Уж сказал —
сделаю; красавицу достану.
— Старик, а что говоришь,—сказал Оленин,— «ведь это трех!
— Грех? Где грех? — решительно отвечал старик.— На хорошую
девку поглядеть грех? Погулять с ней грех? Али любить ее грех? Это у вас
так? Нет, отец мой. это >не грех, а спасенье. Бог тебя сделал, бог и девку
сделал. Все он, батюшка, сделал. Так на хорошую девку смотреть не грех.
На то она сделана, чтоб ее любить да .на нее радоваться. Так-то я сужу,
добрый1 человек.
Пройдя через двор и войдя в темную, прохладную клеть,
заставленную бочками, Марьяна с привычною молитвой подошла к бочке «и
опустила в нее ливер. Ванюша, стоя в дверях, улыбался, глядя на нее. Ему
ужасно смешно казалось, что на ней одна рубаха, обтянута сзади и поддернута
спереди, и еще смешнее то, что на шее висели полтинники. Он думал, что
это не по-русски и что у них в дворне то-то смеху было бы, кабы такую
девку увидали. «Ла филъ ком се тре бъе 1 для разнообразия,— думал он,—
скажу теперь барину».
— Что зазастил-то, черт!—вдруг крикнула девка.— Подал бы
графин-то.
Нацедив полный графин холодным красным вином, Марьяна подала
его Ванюше.
— Мамуке деньги отдай,— сказала она, отталкивая руку Ванюши с
деньгами.
Ванюша усмехнулся.
— Отчего вы такие сердитые, миленькие?—сказал он добродушно,
переминаясь, в то время как девка закрывала бочку.
Она засмеялась.
— А вы разве добрые?
— Мы с господином очень добрые,— убедительно отвечал Ванюша.—
Мы такие добрые, что, где ни жили, везде нам хозяева наши благодарны
оставались. Потому благородный человек.
Девка приостановилась, слушая.
1 Эта девушка очень хороша (искаж. франц.).
47

— А что он, женатый, твой пан-то? — спросила она.
— Нет! Наш барин молодой и не женатый. Потому господа
благородные никогда молоды жениться не могут,— поучительно возразил
Ванюша.
— Легко ли! Какой буйвол разъелся, а жениться молод! Он у вас у
всех начальник? —спросила она.
— Господин мой юнкер, значит — еще не офицер. А звание-то имеет
себе больше генерала — большого лица. Потому что не только наш
полковник, а сам царь его знает,— гордо объяснил Ванюша.— Мы не такие, как
другие армейские — голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше
душ мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и
любят. А то, пожалуй, и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
— Иди, запру,— прервала девка.
Ванюша принес вино и объявил Оленину, что ла филъ се тре жули 1,—
и тотчас же с глупым хохотом ушел.
хш
Между тем на площади пробили зорю. Народ возвратился с работ.
Е> воротах замычало стадо, толпясь в пыльном золотистом облаке. И дев-
ки и бабы засуетились по улицам и дворам, убирая скотину. Солнце
скрылось совсем за далеким снежным хребтом. Одна голубоватая тень
разостлалась по земле и небу. Над потемневшими садами чуть заметно зажглись
звезды, и звуки понемногу затихали в станице. Убрав скотину, казачки
выходили на углы улиц и, пощелкивая семя, усаживались на завалинках.
К одному из таких кружков, подоив двух коров и буйволицу,
присоединилась и Марьянка.
Кружок состоял из нескольких баб и девок с одним старым казаком.
Речь шла об убитом абреке. Казак рассказывал, бабы расспрашивали.
— А награда, я чай, большая ему будет? — говорила казачка.
— А то как же? Бают, крест выйдет.
— Мо'сев и то хотел его обидеть. Ружье отнял, да начальство в
Кизляре узнало.
— То-то подлая душа, M осев-то!
— Сказывали, пришел Лукашка-то,— сказала одна девка.
— У Ямки (Ямка была холостая распутная казачка, державшая
шинок) с Назаркой гуляют. Сказывают, полведра выпили.
— Эко Урвану счастье! — сказал кто-то.— Прямо, что Урван! Да что!
малый хорош! Куда ловок! Справедливый малый. Такой же отец был,
1 Девушка очень красивая (искаж. франц.).
48

батяка Кирьяк; в отца весь. Как его убили, вся станица по нем выла...
Вон они идут, никак,— продолжала говорившая, указывая на казаков,
подвигавшихся к ним по улице.— Ергушов~то поспел с ними! Вишь,
пьяница!
Лукашка с Назаркой и Ергушовым, выпив полведра, шли к девкам.
Они все трое, в особенности старый казак, были краснее обыкновенного.
Ергушов пошатывался и все, громко смеясь, толкал под бок Назарку.
— Что, скурехи, песен не играете? — крикнул он на девок.— Я
говорю, играйте на наше гулянье.
— Здорово дневали? Здорово дневали? — послышались приветствия.
— Что играть? разве праздник? — сказала баба.— Ты надулся и играй.
Ергушов захохотал и толкнул Назарку:
— Играй ты, что ль! И я заиграю, я ловок, я говорю.
— Что, красавицы, заснули?— сказал Назарка.— Мы с кордона по-
молить * пришли. Вот Лукашку помолили.
Лукашка, подойдя к кружку, медленно приподнял папаху и
остановился против девок. Широкие скулы и шея были у него красны. Он стоял
и говорил тихо, степенно; но в этой медленности и степенности движений
было больше 0)Живленности и силы, чем в болтовне и суетне Назарки. Он
напоминал разыгравшегося жеребца, который, взвив хвост и фыркнув,
остановился как вкопанный всеми ногами. Лукашка тихо стоял перед
девками; глаза его смеялись; он говорил мало, поглядывая то на пьяных
товарищей, то на девок. Когда Марьяна подошла к углу, он ровным,
неторопливым движением приподнял шапку, посторонился и снова стал
против нее, слегка отставив ногу, заложив большие пальцы за пояс и
поигрывая кинжалом. Марьяна в ответ на его поклон медленно нагнула голову,
уселась на завалинке и достала из-за пазухи семя. Лукашка, не спуская
глаз, смотрел на Марьяну и, щелкая семя, поплевывал, Все затихли, когда
подошла Марьяна.
— Что же? надолго пришли? — спросила казачка, прерывая молчанье.
— До утра,— степенно отвечал Лукашка.
— Да что ж, дай бог тебе интерес хороший,— сказал казак,— я рад,
сейчас говорил.
— И я говорю,— подхватил пьяный Ергушов, смеясь.— Гостей-то
что!— прибавил он, указывая на проходившего солдата.— Водка хороша
солдатская, люблю!
— Трех дьяволов к нам пригнали,— сказала одна из казачек.— Уж де-
дука в станичное ходил; да ничего, бают, сделать нельзя.
— Ага! Аль горе узнала? — сказал Ергушов.
— Табачищем закурили небось? — спросила другая казачка.
— Да кури на дворе сколько хошь, а в*хату не пустим. Хошь
станичный прихрди, не пустю. Обокрадут еще. Вишь, он небось, чертов сын,
себе не поставил, станичный-то.
1 Помолитъ на казачьем языке значит за вином поздравить кого-нибудь или
пожелать счастья вообще; употребляется в смысле выпить. {Прим. Л. Н. Толстого).
4 Л. Н. Толстой «Казаки»
49

■— Не любишь! — опять сказал Ергушов.
— А то бают еще, девкам постелю стлать велено для солдатов и чи-
хирем с медом поить,— сказал Назарка, отставляя ногу, как Лукашка,
и так же, как он, сбивая 'на затылок папаху.
Ергушов разразился хохотом и, ухватив, обнял девку, которая ближе
сидела к нему.
— Верно, говорю.
— Ну, смола,— запищала девка,— бабе скажу!
— Говори! — закричал он.— И впрямь Назарка правду байт; цидула
была, ведь он грамотный. Верно.— И он принялся обнимать другую
девку по порядку.
— Что пристал, сволочь? — смеясь, запищала румяная круглолицая
Устенька, замахиваясь на него.
Казак посторонился и чуть не упал.
— Вишь, говорят, у девок силы нету: убила было совсем.
— Ну, смола, черт тебя принес с кордону! — проговорила Устенька и,
отвернувшись от него, снова фыркнула со смеху.— Проспал было абрека-
то? Вот он бы тебя срезал, и лучше б было.
— Завыла бы небось! — засмеялся Назарка.
— Так тебе и завою!
— Вишь, ей и горя нет. Завыла бы? Назарка, а? — говорил Ергушов.
Лукашка все время молча глядел на Марьянку. Взгляд его, видимо,
смущал девку.
— А что, Марьянка, слышь, начальника у вас поставили? — сказал он,
подвигаясь к ней.
Марьяна, как всегда, не сразу отвечала и медленно подняла глаза на
казаков. Лукашка смеялся глазами, как будто что-то особенное, независимое
от разговора, происходило в это время между им и девкой.
— Да, им хорошо, как две хаты есть,— вмешалась за Марьяну
старуха,— а вот к Фомушкиным тоже ихнего начальника отвели, так, бают, весь
угол добром загородил, а с своею семьей деваться некуда. Слыхано ли
дело, целую орду в станицу пригнали! Что будешь делать! — сказала она.—
И каку черную немочь они тут работать будут!
— Сказывают, мост на Тереку строить будут,— сказала одна девка.
— А мне сказывали,— промолвил Назарка, подходя к Устеньке,— яму
рыть будут, девок сажать за то, что ребят молодых не любят.— И опять
он сделал любимое коленце, вслед за которым все захохотали, а Ергушов
тотчас же стал обнимать старую казачку, пропустив Марьянку,
следовавшую по порядку.
— Что ж Марьянку не обнимаешь? Всех бы по порядку,— сказал
Назарка.
— Не, моя старая слаще,— кричал казак, целуя отбивавшуюся старуху.
— Задушит! — кричала она, смеясь.
Мерный топот шагов на конце улицы прервал хохот. Три солдата в ши-
50

нелях, с ружьями на плечо шли в ногу на смену к ротному ящику.
Ефрейтор, старый кавалер, сердито глянув на казаков, провел солдат так, что
Лукашка с Назаркой, стоявшие на самой дороге, должны были
посторониться. Назарка отступил, но Лукашка, только прищурившись, оборотил
голову и широкую спину и не тронулся с места.
— Люди стоят, обойди,— проговорил он, только искоса и презрительно
кивнув на солдат.
Солдаты молча прошли мимо, мерно отбивая шаг по пыльной дороге.
Марьяна засмеялась, и за ней все девки.
— Эки нарядные ребята! — сказал Назарка.— Ровно уставщики
длиннополые,— и он промаршировал по дороге, передразнивая их.
Все опять разразились хохотом.
Лукашка медленно подошел к Марьяне.
— А начальник у вас где стоит? — спросил он.
Марьяна подумала.
— В новую хату пустили,— сказала она.
— Что он, старый или молодой? — спросил Лукашка, подсаживаясь
к девке.
— А я разве спрашивала,— отвечала девка.— За чихирем ему ходила,
видела, с дядей Ерошкой в окне сидит, рыжий какой-то. А добра целую
арбу полну привезли.
И она опустила глаза.
— Уж как я рад, что пришлось с кордона выпроситься! — сказал
Лукашка, ближе придвигаясь на завалинке к девке и все глядя ей в глаза.
— Что ж, надолго пришел? — спросила Марьяна, слегка улыбаясь.
— До утра. Дай семечек,— прибавил он, протягивая руку.
Марьяна совсем улыбнулась и открыла ворот рубахи.
— Все не бери, сказала она.
— Право, все о тебе скучился, ей-богу,— сказал сдержанно-спокойным
шепотом Лука, доставая семечки из-за пазухи девки, и, еще ближе
пригнувшись к ней, стал шепотом говорить что-то, смеясь глазами.
— Не приду, сказано,— вдруг громко сказала Марьяна, отклоняясь от
него.
— Право... Что я тебе сказать хотел,— прошептал Лукашка,— ей-богу!
Приходи, Машенька.
Марьянка отрицательно покачала головой, но улыбалась.
— Нянюка Марьянка! А нянюка! Мамука ужинать зовет,— прокричал,
подбегая к казачкам, маленький брат Марьяны.
— Сейчас приду,— отвечала девка,— ты иди, батюшка, иди один;
сейчас приду.
Лукашка встал и приподнял папаху.
— Видно, и мне домой пойти, дело-то лучше будет,— сказал он,
притворяясь небрежным, но едва сдерживая улыбку, и скрылся за углом
дома.
51
4*

Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды
высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка
остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот. А Лукашка, отойдя
тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал,
придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому
хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску
и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха,— думал он про Марьяну,—
и не пошутит, черт! Дай срок».
Шаги приближавшейся женщины развлекли его. Он стал
прислушиваться и засмеялся сам с собою. Марьяна, опустив голову, шла скорыми и
ровными шагами прямо на него, постукивая хворостиной по кольям забора.
Лукашка приподнялся. Марьяна вздрогнула и приостановилась.
— Вишь, черт проклятый! Напугал меня. Не пошел же домой,—
сказала она и громко засмеялась.
Лукашка обнял одною рукой девку, а другою взял ее за лицо.
— Что я тебе сказать хотел... ей-богу!..— голос его дрожал и
прерывался.
— Каки разговоры нашел по ночам,— отвечала Марьяна.— Мамука
ждет, а ты к своей душеньке поди.
И, освободившись от его руки, она отбежала несколько шагов. Дойдя
до плетня своего двора, она остановилась и оборотилась к казаку, который
бежал с ней рядом, продолжая уговаривать ее подождать на часок.
— Ну, что сказать хотел, полуночник? — И она опять засмеялась.
— Ты не смейся надо мной, Марьяна! Ей-богу! Что ж, что у меня
душенька есть? А черт ее возьми! Только слово скажи, уж так любить буду —
что хошь, то и сделаю. Вон они! (И он погремел деньгами в кармане.)
Теперь заживем. Люди радуются, а я что? Не вижу от тебя радости
никакой, Марьянушка!
Девка ничего не отвечала, стояла перед ним и быстрыми движениями
пальцев на мелкие куски ломала хворостинку.
Лукашка вдруг стиснул кулаки и зубы.
— Да и что все ждать да ждать! Я ли тебя не люблю, матушка! Что
хочешь надо мной делай,— вдруг сказал он, злобно хмурясь, и схватил ее
за обе руки.
Марьяна не изменила спокойного выражения лица и голоса.
— Ты не куражься, Лукашка, а слушай ты мои слова,— отвечала она,
не вырывая рук, но отдаляя от себя казака.— Известно, я девка, а ты меня
слушай. Воля не моя, а коли ты меня любишь, я тебе вот что скажу. Ты
руки-то пусти, я сама скажу. Замуж пойду, а глупости от меня никакой не
дождешься,— сказала Марьяна, не отворачивая лица.
— Что замуж пойдешь? Замуж — не наша власть. Ты сама полюби,
Марьянушка,— говорил Лукашка, вдруг из мрачного и рьяного
сделавшись опять кротким, покорным и нежным, улыбаясь и близко глядя в ее
глаза.
52

Марьяна прижалась к нему и крепко поцеловала его в губы.
— Братец!—прошептала она, порывисто прижимая его к себе. Потом
вдруг, вырвавшись, побежала и, не оборачиваясь, повернула в ворота
своего дома.
Несмотря на просьбы казака подождать еще минутку, послушать, что
он ей скажет, Марьяна не останавливалась.
— Иди! Увидят!—проговорила она.— Вон и то, кажись, постоялец
наш, черт, по двору ходит.
«Хорунжиха,— думал себе Лукашка,— замуж пойдет! Замуж само со-
,бой, а ты полюби меня».
Он застал Назарку у Ямки и, с ним вместе погуляв, пошел к Дуняшке и,
несмотря на ее неверность, ночевал у нее.
XIV
Действительно, Оленин ходил по двору в то время, как Марьяна
прошла в ворота, и слышал, как она сказала: «Постоялец-то, черт, ходит». Весь
этот вечер провел он с дядей Ерошкой на крыльце своей новой квартиры.
Он велел вынести стол, самовар, вино, зажженную свечу и за стаканом чая
и сигарой слушал рассказы старика, усевшегося у его ног на приступочке.
Несмотря на то, что воздух был тих, свеча плыла и огонь метался в разные
стороны, освещая то столбик крылечка, то стол и посуду, то белую
стриженую голову старика. Ночные бабочки вились и, сыпля пыль с крылышек,
бились по столу и в стаканах, то влетали в огонь свечи, то исчезали в
черном воздухе, вне освещенного круга. Оленин выпил с Ерошкой вдвоем пять
бутылок чихиря. Ерошка всякий раз, наливая стаканы, подносил один
Оленину, здороваясь с ним, и говорил без устали. Он рассказывал про старое
житье казаков, про своего батюшку Широкого, который один на спине
приносил кабанью тушу в десять пуд и выпивал в один присест два ведра чихи-
рю. Рассказал про свое времечко и своего няню 1 Гирчика, с которым он
из-за Тереку во время чумы бурки переправлял. Рассказал про охоту, на
которой он в одно утро двух оленей убил. Рассказал про свою душеньку,
которая за ним по ночам на кордон бегала. И все это так
красноречиво и живописно рассказывалось, что Оленин не замечал, как проходило
время.
— Так-то, отец ты мой,— говорил он,— не застал ты меня в мое
золотое времечко, я бы тебе все показал. Нынче Ерошка кувшин облизал, а то
1 Няней называется в прямом смысле всегда старшая, сестра, а в переносном «ия-
ней» называется друг. (Прим. Л. H. Tолстого).
53

Ерошка по всему полку гремел. У кого первый конь, у кого шашка гурда *,
к кому выпить пойти, с кем погулять? Кого в горы послать, Ахмет-хана
убить? Все Ерошка. Кого девки любят? Все Ерошка отвечал. Потому что
я настоящий джигит был. Пьяница, вор, табуны в горах отбивал,
песенник; на все руки был. Нынче уж и казаков таких нету. Глядеть скверно.
От земли вот (Ерошка указал на аршин от земли), сапоги дурацкие
наденет, все на них смотрит, только и радости. Иль пьян надуется; да и
напьется не как человек, а так что-то. А я кто был? Я был Ерошка-вор; меня, мало
по станицам,— в горах-то знали. Кунаки-князья приезжали. Я, бывало, со
всеми кунак: татарин — татарин, армяшка — армяшка, солдат — солдат,
офицер — офицер. Мне все равно, только бы пьяница был. Ты, говорит,
очиститься должен от мира сообщенья: с солдатом не пей, с татарином не
ешь.
— Кто это говорит? — спросил Оленин.
— А уставщики наши. А муллу или кадия татарского послушай. Он
говорит: «Вы неверные, гяуры, зачем свинью едите?» Значит, всякий свой
закон держит. А по-моему, все одно. Все бог сделал на радость человеку.
Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше
и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что бог дал, то и лопает. А наши
говорят, что за это будем сквороды лизать. Я так думаю, что все одна
фальшь,— прибавил он, помолчав.
— Что фальшь? — спросил Оленин;
— Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой
старшина —- кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же. Убили его в
Чечнях. Так он говорил, что это все уставщики из своей головы
выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и все. (Старик
засмеялся.) Отчаянный был!
— А сколько тебе лет? — спросил Оленин.
— А бог е знает! Годов семьдесят есть. Как у 'вас царица была,
я уже не махонький был. Вот ты и считай много ли будет. Годов семьдесят
будет?
— Будет. А ты еще молодец.
— Что же, благодарю бога, я здоров, всем здоров; только баба, ведьма,
испортила...
— Как?
— Да так испортила...
— Так, как умрешь, трава вырастет? — повторил Оленин.
Ерошка, видимо, не хотел ясно выразить свою мысль. Он помолчал
немного.
— А ты как думал? Пей!—закричал он, улыбаясь и поднося
вино.
1 Шашки и кинжалы, дороже всего цаьимые на Кавказе, называются по мастеру —
Гурда. (Прим. Л. Н, Толстого).
54

XV
— Так о чем, бишь, я говорил?—продолжал он, припоминая.— Так
вот я какой человек! Я охотник. Против меня другого охотника по полку
нету. Я тебе всякого зверя, всяку птицу найду и укажу; и что и где — все
знаю. У меня и собаки есть, и два ружья есть, и сети, и кобылка, и
ястреб,— все есть, благодарю бога. Коли ты настоящий охотник, не хвастаешь,
я тебе все покажу. Я какой человек? След найду,— уж я его знаю, зверя,
и знаю, где ему лечь и куда пить или валяться придет. Лопазик 1 сделаю
и сижу ночь, караулю. Что дома-то сидеть! Только нагрешишь, пьян
надуешься. Еще бабы тут придут, тары да бары; мальчишки кричат; угоришь
еще. То ли дело, на зорьке выйдешь, местечко выберешь, камыш прижмешь,
сядешь и сидишь, добрый молодец, дожидаешься. Все-то ты знаешь, что
в лесу делается. На небо взглянешь — звездочки ходят, рассматриваешь
по ним, гляди, времени много ли. Кругом поглядишь — лес шелыхается,
все ждешь, вот-вот затрещит, придет кабан мазаться. Слушаешь, как там
орлы молодые запищат, петухи ли в станице откликнутся, или гуси. Гуси —
так до полночи, значит. И все это я знаю. А то как ружье где далече ударит,
мысли придут. Подумаешь: кто это стрелил? Казак, так же как я, зверя
выждал, и попал ли он его или так только, испортил, и пойдет, сердечный,
по камышу кровь мазать так, даром». Не люблю! ох, не люблю! Зачем
зверя испортил? Дурак! Дурак! Или думаешь себе: «Может, абрек какого
казачонка глупого убил». Все это в голове у тебя ходит. А то раз сидел я
на воде, смотрю — зыбка сверху плывет. Вовсе целая, только край отломан.
То-то мысли пришли. Чья такая зыбка? Должно, думаю, ваши черти
солдаты в аул пришли, чеченок побрали, ребеночка убил какой черт: взял
за ножки да об угол. Разве не делают так-то? Эх, души нет в людях! И
такие мысли пришли, жалко стало. Думаю: зыбку бросили и бабу угнали, дом
сожгли, а джигит взял ружье, на нашу сторону пошел грабить. Все сидишь,
думаешь. Да как заслышишь,' по чаще табунок ломится, так и застучит в
тебе что. Матушки, подойдите! Обнюхают, думаешь себя; сидишь, не дрог-
нешься, а сердце: дун! дун! дун! Так тебя и 'подкидывает. Нынче весной
так-то подошел табун важный, зачернелся. «Отцу и сыну...» — уж хотел
стрелить. Как она фыркнет на своих на поросят: «Беда, мол, детки:
человек сидит»,— и затрещали все прочь по кустам. Так так бы, кажется, зубом
съел ее.
— Как же это свинья поросятам сказала, что человек сидит? —
спросил Оленин.
— А ты как думал? Ты думал, он дурак, зверь-то? Нет, он умней
человека, даром что свинья называется. Он все знает. Хоть то в пример возьми:
человек по следу пройдет, не заметит, а свинья как наткнется на твой след,
1 Лопазик—'называется место для сиденья на столбах мл-и деревьях. (Прим. Л. Н.
Толстого).
55

так сейчас отдует и прочь; значит, ум в -ней есть, что ты свою вонь не
чувствуешь, а она слышит. Да и то сказать: ты ее убить хочешь, а она по лесу
живая гулять хочет. У тебя такой закон, а у нее такой закон. Она свинья,
а все она не хуже тебя; такая же тварь божия. Эхма! Глуп человек, глуп,
глуп человек! — повторил несколько раз старик и, опустив голову,
задумался.
Оленин тоже задумался и, спустившись с крыльца, заложив руки за
спину, молча стал ходить по двору.
Очнувшись, Ерошка поднял голову и начал пристально всматриваться
в ночных бабочек, которые вились над колыхавшимся огнем свечи и
попадали в него.
— Дура, дура!—заговорил он.— Куда летишь? Дура! Дура!—Он
приподнялся и своими толстыми пальцами стал отгонять бабочек.
— Сго.ришь, дурочка, вот сюда лети, места много,— приговаривал
он нежным голосом, стараясь своими толстыми пальцами учтиво
поймать ее за крылышки и выпустить.— Сама себя губишь, а я тебя
жалею.
Он долго сидел, болтая и попивая из бутылки. А Оленин ходил взад и
вперед по двору. Вдруг шепот за воротами поразил его. Невольно притаив
дыхание, он расслышал женский смех, мужской голос и звук поцелуя.
Нарочно шурша по траве ногами, он отошел на другую сторону двора. Но
через несколько времени плетень затрещал. Казак, в темной черкеске и
белой курпее на шапке (это был Лука), прошел вдоль забора, а высокая
женщина, в белом платке, прошла мимо Оленина. «Ни мне до тебя, ни тебе до
меня нет никакого дела»,— казалось, сказала ему решительная походка
Марьянки. Он проводил ее глазами до крыльца хозяйской хаты, заметил
даже через окно, как она сняла платок и села на лавку. И вдруг чувство
тоски одиночества, каких-то неясных желаний и надежд и какой-то к кому-
то зависти охватили душу молодого человека.
Последние огни потухли в хатах. Последние звуки затихли в станице.
И плетни, и белевшая на дворах скотина, и крыши домов, и стройные
раины — все, казалось, спало здоровым, тихим, трудовым сном. Только
звенящие непрерывные звуки лягушек долетали из сырой дали до
напряженного слуха. На востоке звезды становились реже и, казалось, расплывались
в усиливающемся свете. Над головой они высыпали все глубже и чаще. Ста- *
рик, облокотив голову на руку, задремал. Петух вскрикнул на
противоположном дворе. А Оленин все ходил и ходил, о чем-то думая. Звук песни
в несколько голосов долетел до его слуха. Он подошел к забору и стал
прислушиваться. Молодые голоса казаков заливались веселою песнею, и изо
всех резкою силой выдавался один молодой голос.
— Это знаешь, кто поет? — сказал старик, очнувшись.— Это Лукашка-
джигит. Он чеченца убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак,
дурак!
— А ты убивал людей? — спросил Оленин.
56

Старик вдруг поднялся на оба локтя и близко придвинул свое лицо>
к лицу Оленина.
— Черт! — закричал он на него.— Что спрашиваешь? Говорить не надо.
Душу загубить мудрено, ох, мудрено! Прощай, отец мой, и сыт и пьян,—
сказал он, вставая.— Завтра на охоту приходить?
— Приходи.
— Смотри, раньше вставать, а проспишь — штраф.
— Небось раньше тебя встану,— отвечал Оленин.
Старик пошел. Песня замолкла. Послышались шаги и веселый говор..
Немного погодя раздалась опять песня, но дальше, и громкий голос
Брошки присоединился к прежним голосам. «Что за люди, что за
жизнь!»—подумал Оленин, вздохнул и один вернулся в свою хату.
£ЙР
XVI
Дядя Ерошка был заштатный и одинокий казак; жена его лет двадцать
гому назад, выкрестившись в православные, сбежала от него и вышла
замуж за русского фельдфебеля; детей у него не было. Он не хвастал,
рассказывая про себя, что был в старину первый молодец в станице. Его все
знали по полку за его старинное молодечество. Не одно убийство и чеченцев
и русских было у него на душе. Он и в горы ходил, и у русских воровал, и в
остроге два раза сидел. Большая часть его жизни проходила на охоте в лесу,
где он питался по суткам одним куском хлеба и ничего не пил, кроме воды.
Зато в станице он гулял с утра до вечера. Вернувшись от Оленина, он заснул
часа на два и, еще до света проснувшись, лежал на своей кровати и
обсуживал человека, которого он вчера узнал. Простота Оленина очень
понравилась ему (простота в том смысле, что ему не жалели вина). И сам Оленин
понравился ему. Он удивлялся, почему русские все просты и богаты и
отчего они ничего не знают, а все ученые. Он обдумывал сам с собою и эти
вопросы и то, чего бы выпросить себе у Оленина. Хата дяди Ерошки была
довольно большая и не старая, но заметно было в ней отсутствие женщины.
Вопреки обычной казаков заботливости о чистоте,, горница вся была
загажена и в величайшем беспорядке. На столе были брошены окровавленный
зипун, половина сдобной лепешки и рядом с ней ощипанная и разорванная
галка для прикармливания' ястреба. На лавках, разбросанные, лежали
поршни, ружье, кинжал, мешочек, мокрое платье и тряпки. В углу, в
кадушке с грязною, вонючею водой, размокали другие поршни; тут же стояла.;
57

винтовка и кобылка. На полу была брошена сеть, несколько убитых фаза-
:нов, а около стола гуляла, постукивая по грязнОхМу полу, привязанная за
ногу курочка. В нетопленной печке стоял черепочек, наполненный какою-то
молочною жидкость. На печке визжал кобчик, старавшийся сорваться
с веревки, и линялый ястреб смирно сидел на краю, искоса поглядывая на
курочку и изредка справа налево перегибая голову. Сам дядя Ерошка
лежал навзничь на коротенькой кровати, устроенной между стеной и печкой,
в одной рубашке, и, задрав сильные ноги ,на печку, колупал толстым
пальцем струпы на руках, исцарапанных ястребом, которого он вынашивал без
перчатки. Во всей комнате, и особенно около самого старика, воздух был
пропитан тем сильным, не неприятным, смешанным запахом, который
сопутствовал старику.
— Уйде-ма, дядя? (то есть: дома, дядя?)—послышался ему из окна
резкий голос, который он тотчас признал за голос соседа Лукашки.
— Уйде, уйде, уйде! Дома, заходи! — закричал старик.— Сосед Марка,
Лука Марка, что к дяде пришел? Аль на кордон?
Ястреб встрепенулся от крика хозяина и захлопал крыльями, порываясь
на своей привязи.
Старик любил Лукашку и лишь одного его исключал из презрения ко
всему молодому поколению казаков. Кроме того, Лукашка и его мать, как
соседи, нередко давали старику вина, каймачку и т. п. из хозяйственных
произведений, которых не было у Ерошки. Дядя Ерошка, всю жизнь свою
увлекавшийся, всегда практически объяснял свои побуждения. «Что ж?
люди достаточные,— говорил он сам себе.— Я им свежинки дам,
курочку, а и они дядю не забывают: пирожка и лепешки принесут другой
раз...»
— Здорово, Марка! Я тебе рад,— весело прокричал старик и быстрым
движением скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два по
скрипучему полу, посмотрел на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало
на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз и сделал
выходку.— Ловко, что ль? —спросил он, блестя маленькими глазками.
Лукашка чуть усмехнулся.— Что, аль на кордон? —сказал старик.
— Тебе чихирю принес, дядя, что на кордоне обещал.
— Спаси тебя Христос,— проговорил старик, поднял валявшиеся на
полу чамбары и бешмет, надел их, затянулся ремнем, полил воды из
черепка на руки, отер их о старые чамбары, кусочком гребешка расправил
бороду и стал перед Лукашкой.— Готов! —сказал он.
Лукашка достал чапуру, отер, налил вина и, сев на скамейку, поднес
дяде.
— Будь здоров! Отцу и сыну!—сказал старик, с торжественностию
принимая вино.— Чтобы тебе получить, что желаешь, чтобы тебе
молодцом быть, крест выслужить!
Лукашка тоже с молитвою отпил вина и поставил его на стол. Старик
встал, принес сушеную рыбу, положил на порог, разбил ее палкой, чтоб она
58

была мягче, и, положив ее своими заскорузлыми руками на свою единствен-
ную синюю тарелку, подал на стол.
— У меня все есть, и закуска есть, благодарю бога,— сказал он
гордо.— Ну, что Мосев? — спросил старик.
Лукашка рассказал, как урядник отнял у него ружье, видимо желая
знать мнение старика.
— За ружьем не стой,— сказал старик,— ружья не дашь—награды не
будет.
— Да что, дядя! Какая награда, говорят, малолетку? 1 А ружье важное,
крымское, восемьдесят монетов стоит.
— Э, брось! Так-то я заспорил с сотником: коня у меня просил. Дан,,
говорит, коня, в хорунжий представлю.'Я не дал, так и не вышло.
— Да что, дядя! Вот коня купить надо, а, бают, за рекой меньше
пятидесяти монетов не возьмешь. Матушка вина еще не продала.
— Эх! мы не тужили,— сказал старик,— когда дядя Ерошка в твои
года был, он уж табуны у ногайцев воровал да за Терек перегонял.
Бывало, важного коня за штоф водки али за бурку отдаешь.
— Что же дешево отдавали? — сказал Лукашка.
— Дурак, дурак, Марка! — презрительно сказал старик.— Нельзя,—
на то воруешь, чтобы не скупым быть. А вы, я чай, и не видали, как коней-
то гоняют. Что молчишь?
— Да что говорить, дядя?—сказал Лукашка.— Не такие мы, видно,
люди.
— Дурак, дурак, Марка! Не такие люди! — отвечал старик,
передразнивая молодого казака.— Не тот я был казак в твои годы.
— Да что же? — спросил Лукашка.
Старик презрительно покачал головой.
— Дядя Ерошка прост был, ничего не жалел. Зато у меня вся Чечня
кунаки были. Приедет ко мне какой кунак, водкой пьяного напою, ублажу,
с собой спать положу, а к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу. Так-то люди
делают, а не то что как теперь: только и забавы у ребят, что семя грызут
да шелуху плюют,— презрительно заключил старик, представляя в лицах,
как грызут семя и плюют шелуху нынешние казаки.
— Это я знаю,— сказал Лукашка.— Это так!
— Хочешь быть молодцом, так будь джигит, а не мужик. А то и мужик
лошадь купит, денежки отвалит и лошадь возьмет.
Они помолчали.
— Да ведь и так скучно, дядя, в станице или на кордоне; а разгуляться
поехать некуда. Все народ робкий. Вот хоть бы Назар. Намедни в ауле
были; так Гирей-хан в Ногаи звал за конями, никто не поехал; а одному
как же?
1 Малолетками называются казаки, не начавшие еще действительной конной служ-
(Прим. Л. Н. Толстого).
60

— А дядя что? Ты думаешь, я засох! Нет, я не засох. Давай коня,
сейчас в Ногаи поеду.
— Что пустое говорить? — сказал Лука,— ты скажи, как с
Гирей-ханом быть? Говорит, только проведи коня до Терека, а там хоть косяк
делый давай, место найду. Ведь тоже гололобый, верить мудрено.
— Гирей-хану верить можно, его весь род — люди хорошие; его отец
верный кунак был. Только слушай дядю, я тебя худу не научу: вели ему
клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, все пистолет наготове
держи. Пуще всего, как лошадей делить станешь. Раз меня так-то убил
было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить —
верь, а без ружья спать не ложись.
Лукашка внимательно слушал старика.
— А что, дядя? Сказывали, у тебя разрыв-трава есть,— молвил он,
;помолчав.
— Разрыва нет, а тебя научу, так и быть: малый хорош, старика не
забываешь. Научить, что ль?
— Научи, дядя.
— Черепаху знаешь? Ведь она черт, черепаха-то.
— Как не знать!
— Найди ты ее гнездо и оплети плетешок кругом, чтоб ей пройти
нельзя. Вот она придет, покружит и сейчас назад; найдет разрыв-траву,
принесет, плетень разорит. Вот ты и поспевай на другое утро и смотри: где
разломано, тут и разрыв-трава лежит. Бери и неси куда хочешь. Не будет тебе
ни замка, ни закладки.
— Да ты пытал, что ль, дядя?
— Пытать не пытал, а сказывали хорошие люди. У меня только и
заговора было, что прочту «здравствуитя», как на коня садиться. Никто не
убил.
— Какая такая «здравствуитя», дядя?
— А ты не знаешь? Эх, народ! То-то, дядю спроси. Ну слухай, говори
за мной:
Здравствуитя живучи в Сиони.
Се царь твой.
Мы сядем на кони.
Софо'ние вопие,
Захарие глаголе.
Отче Мандрыче
Челове.ко-веко-любче.
Веко-веко-любче,— повторил старик.— Знаешь? Ну, скажи!
Лукашка засмеялся.
— Да что, дядя, разве от этого тебя не убили? Може так.
— Умны стали вы. Ты все выучи да скажи. От того худа не будет. Ну,
61

пропел «Мандрыче», да и прав,— и старик сам засмеялся.— А ты в Ногаи,,
Лука, не езди, вот что!
— А что?
— Не то время, не тот вы народ, дермо казаки вы стали. Да и русских
вон что нагнали! Засудят. Право, брось. Куда вам! Вот мы с Гирчиком,
бывало...
И старик начал было рассказывать свои бесконечные истории. Но Лу-
кашка глянул в окно.
— Вовсе светло, дядя,— перебил он его.— Пора, заходи когда.
— Спаси Христос, а я к армейскому пойду: пообещал на охоту свести;,
человек хорош, кажись.
XVII
От Ерошки Лукашка зашел домой. Когда он вернулся, сырой росистый
туман поднялся от земли и окутал станицу. Не видная скотина начинала
шевелиться с разных концов. Чаще и напряженнее перекликались петухи.
В воздухе становилось прозрачно, и народ начинал подниматься. Подойдя
вплоть, Лукашка рассмотрел мокрый от тумана забор своего двора,
крылечко хаты и отворенную клеть. На дворе слышался в тумане звук топора
по дровам. Лукашка прошел в хату. Мать его встала и, стоя перед печью,
бросала в нее дрова. На кровати еще спала сестра-девочка.
— Что, Лукаша, нагулялся? — сказала мать тихо.— Где был ночь-то?
— В станице был,— неохотно отвечал сын, доставая винтовку из чехла,
и осматривая ее.
Мать покачала головой.
Подсыпав пороху на полку, Лукашка достал мешочек, вынул несколько
пустых хозырей и стал насыпать заряды, тщательно затыкая их пулькой,
завернутою в тряпочке. Повыдергав зубом заткнутые хозыри и осмотрев,
их, он положил мешок.
— А что, матушка, я тебе говорил торбы починить: починила, что
ль? — сказал он.
— Как же! Немая чинила что-то вечор. Аль пора на кордон-то? Не
видала я тебя вовсе.
— Вот только уберусь, и идти надо,— отвечал Лукашка, увязывая по*
рох.— А немая где? Аль вышла?
— Должно, дрова рубит. Все о тебе сокрушалась. Уж не увижу,
говорит, я его вовсе. Так-то рукой на лицо покажет, щелкнет да к сердцу и
прижмет руки: жалко, мол. Пойти позвать, что ль? Об абреке-то все поняла..
— Позови,— сказал Лукашка.— Да сало там у меня было, принеси;
сюда. Шашку смазать надо.
62

Старуха вышла, и через несколько минут по скрипящим сходцам вошла
в хату немая сестра Лукашки. Она была шестью годами старше брата и
чрезвычайно была бы похожа на него, если бы не общее всем глухонемым
тупое и грубо-переменчивое лицо. Одежду ее составляла грубая рубаха в
заплатах; ноги были босы и испачканы; на голове старый синий платок.
Шея, руки и лицо были жилисты, как у мужика. Видно было и по одежде
и по всему, что она постоянно несла трудную мужскую работу, Она внесла
вязанку дров и бросила ее у печи. Потом подошла к брату с радостною
улыбкой, сморщившею все ее лицо, тронула его за плечо и начала руками,
лицом и всем телом делать ему быстрые знаки.
— Хорошо, хорошо! Молодец, Степка! — отвечал брат, кивая
головой.— Все припасла, починила, молодец! Вот тебе за то! — И достав из
кармана два пряника, он подал ей.
Лицо немой покраснело, и она дико загудела от радости. Схватив
пряники, она еще быстрей стала делать знаки, часто указывая в одну сторону
и проводя толстым пальцем по бровям и лицу. Лукашка понимал ее и все
кивал, слегка улыбаясь. Она говорила, что брат девкам давал бы закуски,
говорила, что девки его любят и что одна девка, Марьянка, лучше всех,
и та любит его. Марьянку она обозначала, указывая быстро на сторону ее
двора, на свои брови, лицо, чмокая и качая головой. «Любит» —
показывала она, прижимая руку к груди, целуя свою руку и будто обнимая что-то.
Мать вернулась в хату и, узнав, о чем говорила немая, улыбнулась и
покачала головой. Немая показала ей пряники и снова прогудела от радости.
— Я Улите говорила намедни, что сватать пришлю,— сказала мать,—
приняла мои слова хорошо.
Лукашка молча посмотрел «а мать.
— Да что, матушка? Вино надо везть. Коня нужно.
— Повезу, когда время будет; бочки справлю,— сказала мать, видимо
не желая, чтобы сын вмешивался в хозяйственные дела.— Ты как
пойдешь,— сказала старуха сыну,— так возьми в сенях мешочек. У людей
заняла, тебе на кордон припасла. Али в саквы 1 положить?
— Ладно,— отвечал Лукашка.— А коли из-за реки Гирей-хан приедет,
ты его на кордон пришли, а то теперь долго не отпустят. До него дело
есть.
Он стал собираться.
— Пришлю, Лукаша, пришлю. Что ж, у Ямки все и гуляли, стало? —
сказала старуха.— То-то я ночью вставала к скотине, слушала, ровно твой
голос песни играл.
Лукашка не отвечал, вышел в сени, перекинул через плечо сумки,
подоткнул зипун, взял ружье и остановился на пороге.
— Прощай, матушка,— сказал он.— Мать до ворот провожала его.—■
1 Саквами называются переметные сумки, которые казаки возят за седлами. (Прим.
Л. Н. Толстого).
63

Ты бочонок с Назаркой пришли,— ребятам обещался; он зайдет,— сказал
он матери, припирая за собой ворота.
— Спаси тебя Христос, Лукаша! Бог с тобой! Пришлю, из новой
бочки пришлю,— отвечала старуха, подходя к забору.— Да слушай что,—
прибавила она, перегнувшись через забор.
Казак остановился.
— Ты здесь погулял, ну, слава богу! Как молодому человеку не
веселиться? Ну, и бог счастье дал. Это хорошо. А там-то уж смотри, сынок, не
того... Пуще всего начальника ублажай, нельзя! А я и вина продам, денег
припасу коня купить и девку высватаю.
— Ладно, ладно! —отвечал сын хмурясь.
Немая крикнула, чтоб обратить на себя его внимание. Показала голову
и руку, что значило: бритая голова, чеченец. Потом, нахмурив брови,
показала вид, что прицеливается из ружья, вскрикнула и запела скоро, качая
головой. Она говорила, чтобы Лукашка еще убил чеченца.
Лукашка понял, усмехнулся и скорыми, легкими шагами, придерживая
ружье за спиной под буркой, скрылся в густом тумане.
Молча постояв у ворот, старуха вернулась в избушку и тотчас же
принялась за работу.
XVIII
Лукашка пошел на кордон, а дядя Ерошка в то же время свистнул
собак и, перелезши через плетень, задами обошел до квартиры Оленина (идя
на охоту, он не любил встречаться с бабами). Оленин еще спал, и даже
Ванюша, проснувшись, но еще не вставая, поглядывал вокруг себя и
соображал, пора или не пора, когда дядя Ерошка с ружьем за плечами и во всем
охотничьем уборе отворил дверь.
— Палок! — закричал он своим густым голосом.— Тревога! Чеченцы
пришли! Иван! Самовар барину ставь. А ты вставай! Живо! —кричал
старик.— Так-то у нас, добрый человек. Вот уж и девки встали. В окно глянь-
ка, глянь-ка, за водой идет, а ты спишь.
Оленин проснулся и вскочил. И так свежо, весело ему стало при виде
старика и звуке его голоса.
— Живо! Живо, Ванюша! — закричал он.
— Так-то ты на охоту ходишь! Люди завтракать, а ты спишь. Лям!
Куда?—крикнул он на собаку.— Ружье-то готово, что ль? — кричал
старик, точно целая толпа народа была в избе.
— Ну, провинился, нечего делать. Порох, Ванюша! Пыжи!—говорил
Оленин.
— Штраф! -—кричал старик.
64

#'f
**\v

— Дю те вулеву} 1 — говорил Ванюша, ухмыляясь.
— Ты не наш! не по-нашему лопочешь, черт! — кричал на него старик,
оскаливая корешки своих зубов.
— Для первого раза прощается,— шутил Оленин, натягивая большие
сапоги.
— Прощается для первого раза,— отвечал Ерошка,— а другой
раз проспишь, ведро чихиря штрафу. Как обогреется, не застанешь
оленя-то.
Да хоть и застанешь, так он умней нас,— сказал Оленин, повторяя
слова старика, сказанные вечером,— его не обманешь.
— Да, ты смейся! Вот убей, тогда и поговори. Ну, живо! Смотри, вон
и хозяин к тебе идет,— сказал Ерошка, глядевший в окно.— Вишь,
убрался, новый зипун надел, чтобы ты видел, что он офицер есть. Эх! народ,
народ!
Действительно, Ванюша объявил, что хозяин желает видеть барина.
— Ларжан 2,— сказал о« глубокомысленно, предупреждая барина о
значении визита хорунжего. Вслед за тем сам хорунжий, в новой черкеске с
офицерскими погонами на плечах, в чищеных cainorax — редкость у
казаков,— € улыбкой на лице, раскачиваясь вошел в комнату и поздравил с
•приездом.
Хорунжий, Илья Васильевич, был казак образованный, побывавший в
России, школьный учитель и, главное, благородный. Он хотел .казаться
благородным; но невольно под напущенным на себя уродливым лоском
вертлявости, самоуверенности и безобразной речи чувствовался тот же дядя
Ерошка. Это видно было и по его загорелому лицу, и по рукам, и по
красноватому носу. Оленин попросил его садиться.
— Здравствуй, батюшка Илья Васильич! — сказал Ерошка, вставая и,
как показалось Оленину, иронически низко кланяясь.
— Здорово, дядя! Уж ты тут? — отвечал хорунжий, небрежно кивая
ему головой.
Хорунжий был человек лет сорока, с седою клинообразною бородкой,
сухой, тонкий и красивый и еще очень свежий для своих сорока лет. Придя
к Оленину, он, видимо, боялся, чтобы его не приняли за обыкновенного
казака, и желал дать ему сразу почувствовать свое значение.
— Это наш Нимврод египетский,— сказал он, с самодовольною
улыбкой обращаясь к Оленину и указывая на старика.— Ловец пред
господином. Первый у нас на всякие руки. Изволили уж узнать?
Дядя Ерошка, глядя на свои ноги, обутые в мокрые поршни,
раздумчиво покачивал головой, как бы удивляясь ловкости и учености хорунжего,
и повторял про себя: «Нимрод гицкий! Чего не выдумает?»
— Да вот на охоту хотим идти,— сказал Оленин.
1 Хотите чаю? (франи.)
2 Деньги (франц.).
5 Л. Н. Толстой «Казаки» ^5

— Так-с точно,— заметил хорунжий.— А у меня дельце есть к вам.
— Что прикажете?
— Как вы есть благородный человек,— начал хорунжий,— и как я себя
могу понимать, что мы тоже имеем звание офицера и потому постепенно
можем всегда страктоваться, как и все благородные люди. (Он
приостановился и с улыбкой взглянул на старика и Оленина.) Но ежели бы вы
имели желание, по согласию моему, так как моя жена есть женщина глупая в
нашем сословии, не могли >в настоящее время вполне вразумить ваши слова
вчерашнего числа. Потому квартира моя для полкового адъютанта могла
ходить без конюшни за шесть монетов,— а задаром я всегда, как
благородный человек, могу удалить от себя. А так как вам желается, то я, как сам
офицерского звания, могу во всем согласиться лично с вами, и как житель
здешнего края, не то как бабы по нашему обычаю, а во всем могу соблюсти
условия...
— Чисто говорит,— пробормотал старик.
Хорунжий говорил еще долго в том же роде. Изо всего этого Оленин не
без некоторого труда мог понять желание хорунжего брать по шести рублей
серебром за квартиру в месяц. Он с охотою согласился и предложил
своему гостю стакан чаю. Хорунжий отказался.
— По нашему глупому обряду,— сказал он,—мы считаем как бы за грех
употреблять из мирского стакана. Оно хотя, по образованию моему, я бы
мог понимать, но жена моя по слабости человеческия...
— Что ж, прикажете чаю?
— Ежели позволите, я свой стакан принесу, особливый,— отвечал
хорунжий и вышел на крыльцо.— Стакан подай!—крикнул он.
Через несколько минут дверь отворилась, и загорелая молодая рука в
розовом рукаве высунулась с стаканом из двери. Хорунжий подошел, взял
стакан и пошептал что-то с дочерью. Оленин налил чаю хорунжему в
особливый, Ерошке в мирской стакан.
— Однако не желаю вас задерживать,— сказал хорунжий, обжигаясь
и допивая свой стакан.— Я как есть тоже имею сильную охоту до рыбной
ловли и здесь только на побывке, как бы на рекриации от должности. Тоже
имею желание испытать счастие, не попадутся ли и на мою долю дары
Терека, Надеюсь, вы и меня посетите когда-нибудь испить родительского, по
нашему станичному обычаю,— прибавил он.
Хорунжий откланялся, пожал руку Оленину и вышел. Покуда
собирался Оленин, он слышал повелительный и толковый голос хорунжего,
отдававшего приказания домашним. А через несколько минут Оленин видел,
как хорунжий в засученных до колен штанах и в оборванном бешмете, с
сетью на плече прошел мимо его окна.
— Плут же,— сказал дядя Ерошка, допивавший свой чай из мирского
стакана.— Что же, неужели ты ему так и будешь платить шесть монетов?
Слыхано ли дело! Лучшую хату в станице за два монета отдадут. Эка
бестия! Да я тебе свою за три монета отдам.
66

— Нет, уж я здесь останусь,— сказал Оленин.
— Шесть монетов! Видно, деньги-то дурашные. Э^эх! —отвечал
старик.— Чихирю дай, Иван!
Закусив и выпив водки на дорогу, Оленин с стариком вышли вместе на
улицу часу в восьмом утра.
В воротах они наткнулись на запряженную арбу. Обвязанная до глаз
белым платком, в бешмете сверх рубахи, в сапогах и с длинною
хворостиной в руках, Марьяна тащила быков за привязанную к их рогам
веревку.
— Мамушка! — проговорил старик, делая вид, что хочет схватить ее.
Марьянка замахнулась на него хворостиной и весело взглянула на
обоих своими прекрасными глазами.
Оленину сделалось еще веселее.
— Ну, идем, идем! — сказал он, вскидывая ружье на плечо и чувствуя
на себе взгляд девки.
— Ги! Ги! —прозвучал за ним голос Марьяны, и вслед за тем
заскрипела тронувшаяся арба.
Покуда дорога шла задами станицы, по выгонам, Ерошка
разговаривал. Он не мог забыть хорунжего и все бранил его.
— Да за что же ты так сердишься на него? —спросил Оленин.
— Скупой! Не люблю,— отвечал старик.— Издохнет, все останется.
Для кого копит? Два дома построил. Сад другой у брата оттягал. Ведь
тоже и по бумажным делам какая собака! Из других станиц приезжают к
нему бумаги писать. Как напишет, так как раз и выйдет. В самый раз
сделает. Да кому копить-то? Всего один мальчишка да девка; замуж отдаст,
никого не будет.
— Так на приданое и копит,— сказал Оленин.
— Какое приданое? Девку берут, девка важная. Да ведь такой черт,
что и отдать-то еще за богатого хочет. Калым большой содрать хочет. Лука
есть казак, сосед мне и племянник, молодец малый, что чеченца убил,
давно уж сватает; так все не отдает. То, другое да третье; девка молода,
говорит. А я знаю, что думает. Хочет, чтобы покланялись. Нынче что сраму
было за девку за эту. А всё Лукашке высватают. Потому первый казак в
станице, джигит, абрека убил, крест дадут.
— А что это? Я вчера, как по двору ходил, видел, девка хозяйская
с каким-то казаком целовалась,— сказал Оленин.
— Хвастаешь!—крикнул старик, останавливаясь.
— Ей-богу! — сказал Оленин.
— Баба черт,— раздумывая, сказал Ерошка.— А какой казак?
— Я не видал какой.
— Ну, курпей какой на шапке? белый?
-Да-
— А зипун красный? С тебя, такой же?
— Нет, побольше.
67
5*

— Он и есть.— Ерошка захохотал.— Он и есть, Марка мой. Он, Лу-
кашка. Я его Марка зову, шутю. Он самый. Люблю! Такой-то и я был,
отец мой. Что на них смотреть-то? Бывало, с матерью, с невесткой спит
душенька-то моя, а я все влезу. Бывало — жила она высоко; мать ведьма
была, черт, страсть не любила меня,— приду, бывало, с няней (друг,
значит), Гирчиком звали. Приду под окно, ему на плеча взлезу, окно подниму,
да и ошариваю. Она тут на лавке спала. Раз так-то взбудил ее. Она как
взахается! Меня не узнала. Кто это? А мне говорить нельзя. Уж было
мать заворошилась. Я шапку снял да в мурло ей и сунул; так сразу
узнала по рубцу, что на шапке был. Выскочила. Бывало, ничего-то не нужно.
И каймаку тебе, и винограду, всего натащит,— прибавил Ерошка,
объяснявший все практически.— Да не одна была. Житье бывало.
— А теперь что ж?
— А вот пойдем за собакой, фазана на дерево посадим, тогда
стреляй.
— Ты бы за Марьянкой поволочился?
— Ты смотри на собак-то. Вечером докажу,— сказал старик,
указывая на своего любимца Ляма.
Они замолкли.
Пройдя шагов сто в разговорах, старик опять остановился и указал на
хворостинку, которая лежала через дорогу.
— Ты это что думаешь? — сказал о«.— Ты думаешь, это так? Нет.
Это палка дурно лежит.
— Чем же дурно?
Он усмехнулся.
— Ничего не знаешь. Ты слушай меня. Когда так палка лежит, ты
через нее не шагай, а или обойди, или скинь так-то с дороги да молитву
прочти: «Отцу и сыну и святому духу»,— и иди с богом. Ничего не
сделает. Так-то старики еще меня учили.
— Ну, что за вздор! — сказал Оленин.— Ты расскажи лучше про
Марьяну. Что ж, она гуляет с Лукашкой?
— Шш! Теперь молчи,— опять шепотом перервал старик этот
разговор,— только слушай кругом, вот лесом пойдем.
И старик, неслышно ступая в своих поршнях, пошел вперед по узкой
дорожке, входившей в густой, дикий, заросший лес. Он несколько раз,
морщась, оглядывался на Оленина, который шуршал и стучал своими
большими сапогами и, неосторожно неся ружье, несколько раз цеплял за
ветки дерев, разросшихся по дороге.
— Не шуми, тише иди, солдат! — сердито шепотом говорил он ему.
Чувствовалоь в воздухе, что солнце встало. Туман расходился, но еще
закрывал вершины леса. Лес казался странно высоким. При каждом шаге
вперед местность изменялась. Что казалось деревом, то оказывалось
кустом; камышинка казалась деревом.
68

XIX
Туман частью поднимался, открывая мокрые камышовые крыши,
частью превращался в росу, увлажая дорогу и траву оксло заборов. Дым
везде валил из труб. Народ выходил из станицы — кто на работы, кто на
реку, кто на кордоны. Охотники шли рядом по сырой, поросшей травою
дороге. Собаки, махая хвостами и оглядываясь на хозяина, бежали по
сторонам. Мириады комаров вились в воздухе и преследовали охотников,
покрывая их спины, лица и руки. Пахло травой и лесною сыростью. Оленин
беспрестанно оглядывался на арбу, в которой сидела Марьянка и
хворостиной подгоняла быков.
Было тихо. Звуки станицы, слышные прежде, теперь уже не доходили
до охотников; только собаки трещали по тернам, и изредка откликались
птицы. Оленин знал, что в лесу опасно, что абреки всегда скрываются в
этих местах. Он знал тоже, что в лесу для пешехода ружье есть сильная
защита. Не то чтоб ему было страшно, но он чувствовал, что другому на
его месте могло быть страшно, и, с особенным напряжением вглядываясь
в туманный, сырой лес, вслушиваясь в редкие слабые звуки, перехватывал
ружье и испытывал приятное и новое для него чувство. Дядя Ерошка, идя
впереди, при каждой луже, на которой были двойчатые следы зверя,
останавливался и, внимательно разглядывая, указывал их Оленину. Он почти
не говорил, только изредка и шепотом делал свои замечания. Дорога, по
которой они шли, была когда-то проезжена арбой и давно заросла травой.
Карагачевый и чинаровый лес с обеих сторон был так густ >и заросл, что
о
69

ничего нельзя было видеть через него. Почти каждое дерево было обвито
сверху донизу диким виноградником; внизу густо рос темный терновник.
Каждая маленькая полянка вся заросла ежевичником и камышом с серыми
колеблющимися махалками. Местами большие звериные и маленькие, как
туннели, фазаньи тропы сходили с дороги в чащу леса. Сила
растительности этого не пробитого скотом леса на каждом шагу поражала Оленина,
который не видал еще ничего подобного. Этот лес, опасность, старик с
своим таинственным шепотом, Марьянка с своим мужественным стройным
станом и горы — все это казалось сном Оленину.
— Фазана посадил,— прошептал старик, оглядываясь и надвигая себе
на лицо шапку.— Мурло-то закрой: фазан,— он сердито махнул на
Оленина и полез дальше, почти на четвереньках,— мурла человечьего не любит.
Оленин еще был сзади, когда старик, остановился и стал оглядывать
дерево. Петух тордокнул с дерева на собаку, лаявшую на него, и Оленин
увидал фазана. Но в то же время раздался выстрел, как из пушки, из
здоровенного ружья Ерошки, и петух вспорхнул, теряя перья, и упал
наземь. Подходя к старику, Оленин спугнул другого. Выпростав ружье, он
повел и ударил. Фазан взвился колом кверху и потом, как камень,
цепляясь за ветки, упал в чащу.
— Молодец! — смеясь, прокричал старик, не умевший стрелять влет.
Подобрав фазанов, они пошли дальше. Оленин, возбужденный
движением и похвалой, все заговаривал с стариком.
— Стой! Сюда пойдем,— перебил его старик,— вчера тут олений след
видал.
Свернув в чащу и пройдя шагов триста, они выбрались на полянку,
поросшую камышом и местами залитую водой. Оленин все отставал от
старого охотника, и дядя Ерошка, шагах в двадцати впереди его, нагнулся,
значительно кивая и махая ему рукой. Добравшись до него, Оленин
увидал след ноги человека, на который ему указывал старик.
— Видишь?
— Вижу. Что ж? —сказал Оленин, стараясь говорить как можно
спокойнее.— Человека след.
Невольно в голове его мелькнула мысль о Куперовом Патфайндере и
абреках, а глядя на таинственность, с которою шел старик, он не решался
спросить и был в сомнении, опасность или охота причиняли эту
таинственность.
— Не, этой мой след, а во,— просто ответил старик и указал траву, под
которою был виден чуть заметный след зверя.
Старик пошел дальше. Оленин не отставал от него. Пройдя шагов
двадцать и спускаясь книзу, они пришли в чащу, к разлапистой' груше, под
которою земля была черна и оставался свежий звериный помет.
Обвитое виноградником место было похоже на крытую уютную бесед-
лсу, темную и прохладную.
70

— Утром тут был,— вздохнув, сказал старик,— видать, логово
отпотело, свежо.
Вдруг страшный треск послышался в лесу, шагах в десяти от них. Оба
вздрогнули и схватились за ружья, но ничего не видно было; только
слышно было, как ломались сучья. Равномерный, быстрый топот галопа
послышался на мгновенье, из треска перешел в гул, все дальше, дальше,
шире и шире разносившийся по тихому лесу. Что-то как бы оборвалось в
сердце Оленина. Он тщетно всматривался в зеленую чащу и наконец
оглянулся на старика. Дядя Ерошка, прижав ружье к груди, стоял
неподвижно; шапка его была сбита назад, глаза горели необыкновенным блеском,
и открытый рот, из которого злобно выставлялись съеденные желтые
зубы, замер в своем положении.
— Рогаль,— проговорил он. И, отчаянно бросив наземь ружье, стал
дергать себя за седую бороду.— Тут стоял! С дорожки подойти бы! Дурак!
Дурак! —И он злобно ухватил себя за бороду.— Дурак! Свинья!
—твердил он, больно дергая себя за бороду. Над лесом в тумане как будто
пролетало что-то; все дальше и дальше, шире и шире гудел бег поднятого
оленя...
Уж сумерками Оленин вернулся с стариком, усталый, голодный и
сильный. Обед был готов. Он поел, выпил с стариком, так что ему стало тепло
и весело, и вышел на крылечко. Опять перед глазами подымались горы на
закате. Опять старик рассказывал свои бесконечные истории про охоту,
про абреков, про душенек, про беззаботное, удалое житье. Опять Марьяна-
красавица входила, выходила и переходила через двор. Под рубахой
обозначалось могучее девственное тело красавицы.
XX
На другой день Оленин без старика пошел один на то место, где он с
стариком спугнул оленя. Чем обходить в ворота, он перелез, как и все
делали в станице, через ограду колючек. И еще не успел отодрать колючек,
зацепившихся ему за черкеску, как собака его, побежавшая вперед,
подняла уже двух фазанов. Только что он вошел в терны, как стали что ни шаг
подниматься фазаны. (Старик не показал ему вчера этого места, чтобы
приберечь его для охоты с кобылкой.) Оленин убил пять штук фазанов из
двенадцати выстрелов и, лазяя за ними по тернам, измучился так, что пот
лил с него градом. Он отозвал собаку, спустил курки, положил пули на
71

дробь и, отмахиваясь от комаров рукавами черкески, тихонько пошел ко
вчерашнему месту. Однако нельзя было удержать собаку, на самой дороге
набегавшую на следы, и он убил еще пару фазанов, так что, задержавшись
*а ними, он только к полдню стал узнавать вчерашнее место.
День был совершенно ясный, тихий, жаркий. Утренняя свежесть даже
в лесу пересохла, и мириады комаров буквально облепляли лицо, спину и
руки. Собака сделалась сивою из черной: спина ее вся была покрыта
комарами. Черкеска, через которую они пропускали свои жалы, стала такою
же. Оленин готов был бежать от комаров; ему уж казалось, что летом и
жить нельзя в станице. Он уже шел домой; но, вспомнив, что живут же
люди, решился вытерпеть и стал отдавать себя на съедение. И, странное
дело, к полдню это ощущение стало ему даже приятно. Ему показалось
даже, что ежели бы не было этой окружающей его со всех сторон
комариной атмосферы, этого комариного теста, которое под рукой размызыва-
лось по потному лицу, и этого беспокойного зуда по всему телу, то
здешний лес потерял бы для него свой характер и свою прелесть. Эти мириады
насекомых так шли к этой дикой, до безобразия богатой растительности,
к этой бездне зверей и птиц, наполняющих лес, к этой темной зелени, к
этому пахучему, жаркому воздуху, к этим канавкам мутной воды, везде
просачивающейся из Терека и бульбулькующей где-нибудь под нависшими
листьями, что ему стало приятно именно то, что прежде казалось ужасным
и нестерпимым. Обойдя то место, где вчера он нашел зверя, и ничего не
встретив, он захотел отдохнуть. Солнце стояло прямо над лесом и
беспрестанно, в отвес, доставало ему спину и голову, когда он выходил в поляну
или дорогу. Семь тяжелых фазанов до боли оттягивали ему поясницу. Он
отыскал вчерашние следы оленя, подобрался под куст в чащу, в то самое
место, где вчера лежал олень, и улегся у его логова. Он осмотрел кругом
себя темную зелень, осмотрел потное место, вчерашний помет, отпечаток
коленей оленя, клочок чернозема, оторванный оленем, и свои вчерашние
следы. Ему было прохладно, уютно; ни о чем он не думал, ничего не желал.
И вдруг на него нашло такое странное чувство беспричинного счастия и
любви ко всему, что он, по старой детской привычке, стал креститься
и благодарить кого-то. Ему вдруг с особенною ясностью пришло в голову,
что вот я, Дмитрий Оленин, такое особенное от всех существо, лежу теперь
один, бог знает где, в том месте, где жил олень, старый олень, красивый,
никогда, может быть, не видавший человека, и в таком месте, в котором
никогда никто из людей не сидел и того не думал. «Сижу, а вокруг меня
стоят молодые и старые деревья, и одно из них обвито плетями дикого
винограда; около меня копошатся фазаны, выгоняя друг друга, и чуют,
может быть, убитых братьев». Он пощупал своих фазанов, осмотрел их и
отер теплоокровавленную руку о черкеску. «Чуют, может быть, чакалки и
с недовольными лицами пробираются в другую сторону; около меня,
пролетая между листьями, которые кажутся им огромными островами, стоят в
воздухе и жужжат комары: один, два, три, четыре, сто, тысяча, миллион
72

,->*&
.*&-.>ч#
••»*
:•' ,>■
И V-
-P*"^'-

комаров, и все они что-нибудь и зачем-нибудь жужжат около меня, и
каждый из них такой же особенный от всех Дмитрий Оленин, как и я сам».
Ему ясно представилось, что думают и жужжат комары. «Сюда, сюда,
ребята! Вот кого можно есть»,— жужжат они и облепляют его. И ему ясно
стало, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества,
друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар, или такой же
фазан, или олень, как те, которые живут теперь вокруг него. «Так же, как
они, как дядя Ерошка, поживу, умру. И правду он говорит: только трава
вырастет».
«Да что же, что трава вырастет?—думал он дальше.— Все надо жить,
надо быть счастливым; потому что я только одного желаю — счастия. Все
равно, что бы я ни был: такой же зверь, как и все, на котором трава
вырастет, и больше -ничего, или я рамка, в которой вставилась часть единого
божества — все-таки надо жить наилучшим образом. Как же надо жить,
чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?» И он стал
вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя. Он
сам представился себе таким требовательным эгоистом, тогда как, ib
сущности, ему для себя игичего не было нуж1но. И все он смотрел вокруг себя на
просвечивающую зелень, на спускающееся солнце и ясное небо и чувствовал
все себя таким же счастливым, как и прежде. «Отчего я счастлив и зачем
я жил прежде? — подумал он.— Как я был требователен для себя, как
придумывал и ничего не сделал себе, кроме стыда и горя! А вот как мне
ничего не нужно для счастия!» И вдруг ему как будто открылся новый
свет. «Счастие — вот что,— сказал он сам себе,— счастие в том, чтобы
жить для других. И это ясно. В человека вложена потребность счастия;
стало быть, она законна. Удовлетворяя ее эгоистически, то есть отыскивая
для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что
обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим
желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность
счастия незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены,
несмотря на внешние условия? Какие? Любовь, самоотвержение!» Он так
обрадовался и взволновался, открыв эту, как ему показалось, новую
истину, что вскочил и в нетерпении стал искать, для кого бы ему поскорее
пожертвовать собой, кому бы сделать добро, кого бы любить. «Ведь ничего
для себя не нужно,— все думал он,— отчего же не жить для других?» Он
взял ружье и с намерением скорее вернуться домой, чтоб обдумать все это
и найти случай сделать добро, вышел из чащи. Выбравшись на поляну, он
оглянулся: солнца уже не было видно за вершинами дерев, становилось
прохладнее, и местность показалась ему совершенно незнакома и непохожа
на ту, которая окружала станицу. Все вдруг переменилось — и погода и
характер леса: небо заволакивало тучами, ветер шумел в вершинах дерев,
кругом виднелись только камыш и перестоялый поломанный лес. Он стал
кликать собаку, которая отбежала от него за каким-то зверем, и голос его
отозвался ему пустынно. И вдруг ему стало страшно жутко. Он стал тру-
73

сить. Пришли в голову абреки, убийства, про которые ему рассказывали,
и он ждал: вот-вот выскочит из каждого куста чеченец, и ему придется
защищать жизнь и умирать или трусить. Он вспомиил и о боге и о будущей
жизни так, как не вспоминал этого давно. А кругом была та же мрачная,
строгая, дикая природа. «И стоит ли того, чтобы жить для себя,— думал
он,— когда вот-вот умрешь, и умрешь, не сделав ничего доброго, и так,
что никто не узнает». Он пошел по тому направлению, где предполагал
станицу. Об охоте он уже не думал, чувствовал убийственную усталость
и особенно внимательно, почти с ужасом, оглядывал каждый куст и дерево,
ожидая ежеминутно расчета с жизнию. Покружившись довольно долго, он
выбрался на канаву, по которой текла песчаная, холодная вода из Терека,
и, чтобы больше не плутать, решился пойти по ней. Он шел, сам не
зная, куда выведет его канава. Вдруг сзади его затрещали камыши. Он
вздрогнул и схватился за ружье. Ему стало стыдно себя; зарьявшая
собака, тяжело дыша, бросилась в холодную воду канавы и стала
лактать ее.
Он напился вместе с нею и пошел по тому направлению, куда она
тянула, полагая, что она выведет его в станицу. Но, несмотря на
товарищество собаки, вокруг ему все казалось еще мрачнее. Лес темнел, ветер
сильнее и сильнее разыгрывался в вершинах старых поломанных деревьев.
Какие-то большие птицы с визгом вились около гнезд этих деревьев.
Растительность становилась беднее, чаще попадался шушукающий камыш и
голые песчаные полянки, избитые звериными следами. К гулу ветра
присоединялся еще какой-то невеселый, однообразный гул. Вообще на душе
становилось пасмурно. Он ощупал сзади фазанов и одного не нашел.
Фазан оторвался и пропал, и только окровавленная шейка и головка
торчали за поясом. Ему стало так страшно, как никогда. Он стал молиться
богу, и одного только боялся — что умрет, не сделав ничего доброго,
хорошего; а ему так хотелось жить, жить, чтобы совершить подвиг
самоотвержения.

XXI
Вдруг как солнце просияло в его душе. Он услыхал звуки русского
говора, услыхал быстрое и равномерное течение Терека, и шага через два
перед ним открылась коричневая продвигающаяся поверхность реки, с
бурым мокрым песком на берегах и отмелях, дальняя степь, вышка кордона,
отделявшаяся над водой, оседланная лошадь, в треноге ходившая по
тернам, и горы. Красное солнце вышло в мгновение из-за тучи и последними
лучами весело блеснуло вдоль по реке, по камышам, «а вышку и на
казаков, собравшихся кучкой, между которыми Лукашка невольно своею
бодрою фигурой обратил внимание Оленина.
Оленин почувствовал себя опять, без всякой видимой причины,
совершенно счастливым. Он зашел в Нижне-Протоцкий пост, на Тереке, против
мирного аула на той стороне. Он поздоровался с казаками, но, еще не
найдя предлога сделать кому-либо добро, вошел в избу. И в избе не
представилось случая. Казаки приняли его холодно. Он вошел в мазанку и
закурил папиросу. Казаки мало обратили внимания на Оленина, во-первых,
зато, что он курил папироску, во-вторых, оттого, что у них было другое
развлечение в этот вечер. Из гор приехали с лазутчиком немирные
чеченцы, родные убитого абрека, выкупать тело. Ждали из станицы казачье
начальство. Брат убитого, высокий, стройный, с подстриженною и
выкрашенною красною бородой, несмотря на то, что был в оборваннейшей
черкеске и папахе, был спокоен и величав, как царь. Он был очень похож лицом
на убитого абрека. Никого он не удостоивал взглядом, ни разу не взглянул
на убитого и, сидя в тени на корточках, только сплевывал, куря трубочку,
и изредка издавал несколько повелительных гортанных звуков, которым
75

почтительно внимал его спутник. Видно было, что это джигит, который
уже не раз видал русских совсем в других условиях, и что теперь ничто в
русских не только не удивляло, но и не занимало его. Оленин подошел
было к убитому и стал смотреть на него, ко брат, спокойно-презрительно
взглянув выше бровей на Оленина, отрывисто и сердито сказал что-то.
Лазутчик поспешил закрыть черкеской лицо убитого. Оленина поразила
величественность и строгость выражения на лице джигита; он заговорил было
с ним, спрашивая, из какого он аула, но чеченец чуть глянул на него,
презрительно сплюнул и отвернулся. Оленин так удивился тому, что горец
не интересовался им, что равнодушие его объяснил себе только глупостью
или непониманием языка. Он обратился к его товарищу. Товарищ,
лазутчик и переводчик, был такой же оборванный, но черный, а не рыжий,
вертлявый, с белейшими зубами и сверкающими черными глазами.
Лазутчик охотно вступил в разговор и попросил папироску.
— Их пять братьев,— рассказывал лазутчик на своем ломаном
полурусском языке,— вот уж это третьего брата русские бьют, только два остались;
он джигит, очень джигит,— говорил лазутчик, указывая на чеченца.—
Когда убили Ахмед-хана (так звали убитого абрека), он на той стороне
в камышах сидел; он все видел: как его в каюк клали и как на берег
привезли. Он до ночи сидел; хотел старика застрелить, да другие не пустили.
Лукашка подошел к разговаривающим и подсел.
— А из какого аула? — спросил он.
— Вон в тех горах,— отвечал лазутчик, указывая за Терек, в
голубоватое т>манное ущелье.— Суюк-су знаешь? Верст десять за ним будет.
— В Суюк-су Гирей-хана знаешь? — спросил Лукашка, видимо
гордясь этим знакомством.— Кунак мне.
— Сосед мне,— отвечал лазутчик.
— Молодец! — И Лукашка, видимо очень заинтересованный,
заговорил по-татарски с переводчиком.
Скоро приехали верхами сотник и станичный со свитою двух казаков.
Сотник, из новых казачьих офицеров, поздоровался с казаками; но ему не
крикнул никто в ответ, как армейские: «Здравия желаем, ваше бро-
дие»,— и только кое-кто ответил простым поклоном. Некоторые, и Лукашка
в том числе, встали и вытянулись. Урядник донес, что на посту все обстоит
благополучно. Все это смешно показалось Оленину: точно эти казаки
играли в солдат. Но форменность скоро перешла в простые отношения; и сотник,
который был такой же ловкий казак, как и другие, стал бойко говорить по-
татарски с переводчиком. Написали какую-то бумагу, отдали ее
лазутчику, у него взяли деньги и приступили к телу.
— Гаврилов Лука который у вас? — проговорил сотник. Лукашка снял
шапку и подошел.
— О тебе я послал рапорт полковому. Что выйдет, не знаю, я написал
к кресту,— в урядники рано. Ты грамотный?
— Никак нет.
76

— А какой молодец из себя! — сказал сотник, продолжая играть в
начальника.— Накройся. Он чьих Гавриловых? Широкого, что ль?
— Племянник,— отвечал урядник.
— Знаю, знаю. Ну, берись, подсоби им,— обратился он к казакам.
Лукашкино лицо так и светилось радостью и казалось красивее
обыкновенного. Отойдя от урядника и .накрывшись, он снова шодсел
к Оленину.
Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу.
Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой
оттолкнулся от берега и вскочил ib лодку. Тут он в первый раз, как
Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех казаков и опять что-то
отрывисто спросил у товарища. Товарищ ответил что-то и указал на Лукашку.
Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот
берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он
еще сказал что-то.
— Что он сказал? — спросил Оленин у вертлявого переводчика.
f — Твоя наша бьет, наша ваша коробчит.'Всё одна хурда-мурда,—
сказал лазутчик, видимо обманывая, засмеялся, оскаливая свои белые зубы,
и вскочил в каюк.
Брат убитого сидел не шевелясь и пристально глядел на тот берег. Он
так ненавидел и презирал, что ему даже любопытного ничего тут не было.
Лазутчик, стоя на конце каюка, перенося весло то на ту, то на другую
сторону, ловко правил и говорил без умолку. Наискось перебивая течение,
каюк становился меньше и меньше, голоса долетали чуть слышно, и,
наконец, в глазах, они пристали к тому берегу, где стояли их лошади. Там они
вынесли тело; несмотря на то, что шарахалась лошадь, положили его через
седло, сели на коней и шагом поехали по дороге мимо аула, из которого
толпа народа вышла смотреть на них. Казаки же на этой стороне были
чрезвычайно довольны и веселы. Со всех сторон слышались смех и
шуточки. Сотник с станичным пошли угоститься в мазанку. Лукашка с
веселым лицом, которому тщетно старался он придать степенный вид, сидел
подле Оленина, опершись локтями на колена и строгая палочку.
— Что это вы курите? — сказал он, как будто любопытством.—
Разве хорошо?
Он, видимо, сказал это только потому, что замечал, что Оленину
неловко и что он одинок среди казаков.
— Так, привык,— отвечал Оленин,— а что?
— Гм! Коли бы iH-аш брат курить стал, беда! Вон ведь недалеко горы-
то,— сказал Лукашка, указывая в ущелье,— а не доедешь!.. Как же вы
домой одни пойдете: темно. Я вас провожу, коли хотите,— сказал
Лукашка,— вы попросите у урядника.
«Какой молодец»,— подумал Оленин, глядя на веселое лицо казака. Он
вспомнил про Марьянку и про поцелуй, который он подслушал за
воротами, и ему стало жалко Лукашку, жалко его необразование. «Что за вздор
77

и путаница? —думал он.— Человек убил другого, и счастлив', доволен, как
будто сделал самое прекрасное дело. Неужели ничто не говорит ему, что
тут нет причины для большой радости? Что счастье не в том, чтобы
убивать, а в том, чтобы жертвовать собой?»
— Ну, не попадайся ему теперь, брат,— сказал один из казаков,
провожавших каюк, обращаясь к Лукашке.— Слыхал, как про тебя спросил?
Лукашка поднял голову.
— Крестник-то? — сказал Лукашка, разумея под этим словом чеченца.
— Крестник-то не встанет, а рыжий братец-то крестовый.
— Пускай бога молит, что сам цел ушел,— сказал Лукашка, смеясь.
— Чему ж ты радуешься? — сказал Оленин Лукашке.— Как бы
твоего брата убили, разве бы ты радовался?
Глаза казака смеялись, глядя на Оленина. Он, казалось, понял все, что
тот хотел сказать ему, но стоял выше таких соображений.
— А что ж? И не без того! Разве нашего брата не бьют?
XXII
Сотник с станичным уехали; а Оленин, для того чтобы сделать
удовольствие Лукашке и чтобы не идти одному по темному лесу, попросил
отпустить Лукашку, и урядник отпустил его. Оленин думал, что Лукашке
хочется видеть Марьянку, и вообще был рад товариществу такого
приятного на вид и разговорчивого казака. Лукашка и Марьянка невольно
соединялись в его воображении, и он находил удовольствие думать о них. «Он
любит Марьяну,— думал себе Оленин,— а я бы мог любить ее». И какое-то
сильное и новое для него чувство умиления овладевало им в то время, как
78

они шли домой по темному лесу. Лукашке тоже было весело на душе. Что-
то похожее на любовь чувствовалось между этими двумя столь различными
молодыми людьми. Всякий раз, как они взглядывали друг на друга, им
хотелось смеяться.
— Тебе в какие ворота? — спросил Оленин.
— В средние. Да я вас провожу до болота. Там уж вы не бойтесь
ничего.
Оленин засмеялся.
— Да разве я боюсь? Ступай назад, благодарствую. Я один1 пойду.
— Ничего! А мне что ж делать? Как вам не бояться? И мы боимся,—
сказал Лукашка, тоже смеясь и успокоивая его самолюбие.
— Ты ко мне зайди. Поговорим, выпьем, а утром ступай.
— Разве я места не найду, где ночку ночевать,— засмеялся
Лукашка,— да урядник просил прийти.
— Я вчера слышал, ты песни пел, и еще тебя видел...
— Все люди...— И Лука покачал головой.
— Что, ты женишься — правда?—спросил Оленин.
— Матушка женить хочет. Да еще и коня нет.
— Ты нестроевой?
— Где ж? Только собрался. Еще коня нет, а раздобыться негде.
Оттого и не женят.
— А сколько конь стоит?
— Торговали намедни одного за рекой, так шестьдесят монетов не
берут, а конь ногайский.
— Пойдешь ты ко мне в драбанты? (В походе драбант есть нечто
вроде вестового, которых давали офицерам.) Я тебя выхлопочу и коня тебе
подарю,— вдруг сказал Оленин.— Право. У меня два, мне не нужно.
— Как не нужно? — смеясь, сказал Лукашка.— Что вам дарить? Мы
разживемся, бог даст.
— Право! Или не пойдешь в драбанты?—сказал Оленин, радуясь
тому, что ему пришло в голову подарить коня Лукашке. Ему, однако,
отчего-то неловко и совестно было. Он искал и не знал, что сказать.
Лукашка первый прервал молчание.
— Что, у вас в России дом есть свой? — спросил он.
Оленин не мог удержаться, чтобы не рассказать, что у него не только
один дом, но и несколько домов есть.
— Хороший дом? больше наших? — добродушно спросил Лукашка.
— Много больше, в десять раз, в три яруса,— рассказывал Оленин.
— А кони есть такие, как у нас?
— У меня сто голов лошадей, да по триста, по четыреста рублей,
только не такие, как ваши. Серебром триста! Рысистые, знаешь... А все я
здешних лучше люблю.
— Что ж вы сюда приехали, волей или неволей?—спросил Лукашка,
все как будто посмеиваясь.— Вот вы где заплутались,— прибавил он,
79

указывая на дорожку, мимо которой они проходили,— вам бы надо
вправо.
— Так, по своей охоте,— отвечал Оленин,— хотелось посмотреть ваши
места, в походах походить.
— Сходил бы в поход нынче,— сказал Лука.— Ишь чакалки воют,—
прибавил он, прислушиваясь.
— Да что, тебе не страшно, что ты человека убил? — спросил Оленин.
— Чего ж бояться? А сходил бы в поход! —повторил Лукашка.— Так
мне хочется, так мне хочется...
— Может быть, пойдем вместе. Наша рота пойдет перед праздником
и ваша сотня тоже.
— И охота вам сюда ехать! Дом есть, кони есть и холопы есть. Я бы
гулял да гулял. Что, вы чин какой имеете?
— Я юнкер, а теперь представлен.
— Ну, коли не хвастаете, что житье у вас такое, я из дома никуда бы
не уехал. Да я и так никуда бы не уехал. Хорошо у нас жить?
— Да. Очень хорошо,— сказал Оленин.
Уж было совсем темно, когда они, разговаривая таким образом,
подходили к станице. Еще их окружал темный мрак леса. Ветер высоко гудел
в вершинах. Чакалки, казалось, подле них вдруг завывали, хохотали и
плакали; а впереди, В' станице, уже 'слышался женский говор, лай собак, ясно
обозначались профили хат, светились огни и тянуло запахом, особенным
запахом дыма кизяка. Так и чувствовалось Оленину, особенно в этот
вечер, что тут в станице его дом, его семья, все его счастие и что никогда нигде
он не жил и жить не будет так счастливо, как в этой станице. Он так
любил всех и особенно Лукашку в этот вечер! Придя домой, Оленин, к
великому удивлению Лукашки, сам вывел из клети купленную им в
Грозной— не ту, на которой он всегда ездил, но другую, недурную, хотя и
немолодую лошадь и отдал ему.
— За что вам меня дарить? —сказал Лукашка.— Я вам еще не
услужил ничем.
— Право, мне ничего не стоит,— отвечал Оленин,— возьми, и ты мне
подаришь что... Вот и в поход пойдем.
Лука смутился.
— Ну, что ж это? Разве конь малого стоит,— говорил он, не глядя на
лошадь.
— Возьми же, возьми! Коли ты не возьмешь, ты меня обидишь.
Ванюша, отведи к нему серого.
Лукашка взял за повод.
— Ну, благодарствуй. Вот, недуманно-негаданно...
Оленин был счастлив, как двенадцатилетний мальчик.
— Привяжи ее здесь. Она хорошая лошадь, я в Грозной купил, и
скачет лихо. Ванюша, дай нам чихирю. Пойдем в хату.
Подали вино. Лукашка сел и взял чапуру.
80

Бог даст, и я вам отслужу, сказал он, допивая вино.— Как звать-то
тебя?
— Дмитрий Андреич.
— Ну, Митрий Андреич, спаси тебя бог. Кунаки будем. Теперь
приходи к нам когда. Хоть и не богатые мы люди, а всё кунака угостим. Я и
матушке прикажу, коли чего нужно: каймаку или винограду. А коли на
кордон придешь, я тебе слуга, на охоту, за реку ли, куда хочешь. Вот намедни
не знал: какого кабана убил! Так по казакам роздал, а то бы тебе принес.
— Хорошо, благодарствуй. Ты ее только не запрягай, а то она не
ездила.
— Как коня запрягать! А вот еще я тебе скажу,— понизив голос,
сказал Лукашка,— коли хочешь, мне кунак есть, Гирей-хан; звал на дорогу
засесть, где из гор ездят, так вместе поедем. Уж я тебя не выдам, твой
мюрид буду.
— Поедем, поедем когда-нибудь.
Лукашка, казалось, совершенно успокоился и понял отношения
Оленина к нему. Его спокойствие и простота обращения удивили Оленина и
были даже немного неприятны ему. Они долго беседовали, и уже поздно
Лукашка, не пьяный (он никогда не бывал пьян), но много выпивши,
пожав Оленину руку, вышел от него.
Оленин выглянул в окно посмотреть, что он будет делать, выйдя от
него. Лукашка шел тихо, опустив голову вниз. Потом, выведя коня за
ворота, вдруг встряхнул головой, как кошка вскочил на него, перекинул
повод недоуздка и, гикнув, закатился вдоль по улице. Оленин думал, что
он пойдет поделиться своею радостью с Марьянкой; но, несмотря на то,
что Лука этого не сделал, ему было так хорошо на душе, как никогда в
мире. Он как мальчик радовался и не мог удержаться, чтобы не рассказать
Ванюше не только то, что он подарил лошадь Луке, но и зачем подарил,
и всю свою новую теорию счастья. Ванюша не одобрил этой теории и
объявил, что ларжан илънъяпа 1, и потому все это пустяки.
Лукашка забежал домой, соскочил с коня и отдал его матери, наказав
пустить его в казачий табун; сам же он в ту же ночь должен был
вернуться на кордон. Немая взялась свести коня и знаками показывала, что она,
как увидит человека, который подарил лошадь, так и поклонится ему в
ноги. Старуха только покачала головой на рассказ сына и в душе порешила,
что Лукашка украл лошадь, и потому приказала немой вести коня в табун
еще до света.
Лукашка пошел один на кордон и все раздумывал о поступке Оленина.
Хотя конь и не хорош был по его мнению, однако стоил по крайней мере
сорок монетов, и Лукашка был очень рад подарку. Но зачем был сделан
этот подарок, этого он не мог понять, и потому не испытывал ни малейшего
чувства благодарности. Напротив, в голове его бродили неясные подозре-
ния в дурных умыслах юнкера. В чем состояли эти умыслы, он не мог дать
1 денег .нет (искаж. франц.).
6 Л. Н. Толстой «Казаки»
81

себе отчета, но и допустить мысль, что так, ни за что, по доброте
незнакомый человек подарил ему лошадь в сорок монетов, ему казалось
невозможно. Коли бы пьяный был, тогда бы еще понятно было: хотел
покуражиться. Но юнкер был трезв, а потому, верно, хотел подкупить его на
какое-нибудь дурное дело. «Ну да врешь!—думал Лукашка.— Конь-то у
меня, а там видно будет. Я сам малый не промах. Еще кто кого проведет!
Посмотрим!» — думал он, испытывая потребность быть настороже против
Оленина и потому возбуждая в себе к нему недоброжелательное чувство.
Он никому не рассказывал, как ему достался конь. Одним говорил, что
купил; от других отделывался уклончивым ответом. Однако в станице скоро
узнали правду. Мать Лукашки, Марьяна, Илья Васильевич и другие
казаки, узнавшие о беспричинном подарке Оленина, пришли в недоумение
и стали опасаться юнкера. Несмотря на такие опасения, поступок этот
возбудил в них большое уважение к простоте и богатству Оленина.
— Слышь, Лукашке коня в пятьдесят монетов бросил юнкирь-то, что
у Ильи Васильича стоит,— говорил один.— Богач!
— Слыхал,— отвечал другой глубокомысленно.— Должно, услужил
ему. Поглядим, поглядим, что из него будет. Эко Урвану счастье.
— Экой народ продувной из юнкирей, беда! — говорил третий,— как
раз подожжет или что.
XXIII
Жизнь Оленина шла однообразно, ровно. С начальством sa
товарищами он имел мало дела. Положение богатого юнкера на Кавказе особенно
выгодно в этом отношении. На работы и на ученья его не посылали. За
экспедицию он был представлен в офицеры, а до того времени оставляли
его в покое. Офицеры считали его аристократом и потому держали себя в
отношении к нему с достоинством. Картежная игра и офицерские кутежи
с песенниками, которые он испытал в отряде, казались ему
непривлекательными, и он, с своей стороны, тоже удалялся офицерского общества и
офицерской жизни в станице. Офицерская жизнь в станицах давно уже
имеет свой определенный склад. Как каждый юнкер или офицер в
крепости регулярно пьет портер, играет в штосе, толкует о наградах за
экспедиции, так в станице регулярно пьет с хозяевами чихирь, угощает девок
закусками и медом, волочится за казачками, в которых влюбляется; иногда
и женится. Оленин жил всегда своеобразно и имел бессознательное
отвращение к битым дорожкам. И здесь также не пошел он по избитой колее
жизни кавказского офицера.
Само собой сделалось, что он просьгпался вместе с светом.
Напившись чаю и полюбовавшись с своего крылечка на горы, на утро и на
Марьянку, он надевал оборванный зипун из воловьей шкуры, размочен-
82

чую обувь, называемую поршнями, подпоясывал кинжал, брал ружье,
мешочек с закуской и табаком, звал за собой собаку и отправлялся часу в
шестом утра в лес за станицу. Часу в седьмом вечера он возвращался
усталым, голодным, с пятью-шестью фазанами за поясом, иногда с зверем,
с нетронутым мешочком, в котором лежали закуска и папиросы. Ежели
бы мысли в голове лежали так же, как папиросы в мешке, то можно было
бы видеть, что за все эти четырнадцать часов ни одна мысль не
пошевелилась в нем. Он приходил домой морально свежий, сильный и совершенно
счастливый. Он не мог бы сказать, о чем' он думал все это время. Не то
мысли, не то воспоминания, не то мечты бродили в его голове,— бродили
отрывки «сего этого. Опомнится, спросит: о чем он думает? И застает
себя или казаком, работающим в садах с казачкою-женою, 'или абреком в
горах, или кабаном, убегающим от себя же самого. И все
прислушивается, вглядывается и ждет фазана, кабана или оленя.
Вечером уж непременно сидит у него дядя Ерошка. Ванюша приносит
осьмуху чихиря, и они тихо беседуют, напиваются и оба довольные
расходятся спать. Назавтра опять охота, опять здоровая усталость, опять за
беседой так же «апиваются и опять счастливы. Иногда в праздник или в
день отдыха он целый день проводит дома. Тогда главным занятием была
Марьянка, за каждым движением которой, сам того не замечая, он жадно
следил из своих окон или с своего крыльца. Он смотрел на Марьянку и
любил ее (как ему казалось,) так же, как любил красоту гор и неба, и не
думал входить ни в какие отношения к ней. Ему казалось, что между им и
ею не может существовать ни тех отношений, которые возможны между
ею и казаком Лукашкой, ни еще менее тех, которые возможны между
богатым офицером и казачкой-девкой. Ему казалось, что ежели бы он
попытался сделать то, что делали его товарищи, то он бы променял свое полное
наслаждений созерцание на бездну мучений, разочарований и раскаянии.
Притом же в отношении к этой женщине он уже сделал подвиг
самоотвержения, доставивший ему столько наслаждения; а главное, почему-то он
боялся Марьянки и ни за что бы не решился сказать ей слово шуточной
любви.
Однажды летом Оленин не пошел на охоту и сидел дома. Совершенно
неожиданно вошел к нему его московский знакомый, очень молодой
человек, которого он встречал в свете.
— Ах, mon cher, мой дорогой, как я обрадовался, узнав, что вы
здесь! — начал он на московском французском языке и так продолжал,
пересыпая свою речь французскими словами.— Мне говорят: «Оленин».
Какой Оленин? Я так обрадовался... Вот привела судьба свидеться. Ну,
как вы? что? зачем?
И князь Белецкий рассказал всю свою историю: как он поступил на
время в этот полк, как главнокомандующий звал его в адъютанты и как
он после похода поступит к нему, несмотря на то, что вовсе этим не
интересуется.
83
6*

— Служа здесь, в этой трущобе, надо по крайней мере сделать
карьеру... крест... чин... в гвардию переведут. Все это необходимо, хоть не для
меня, но для родных, для знакомых. Князь меня принял очень хорошо; он
очень порядочный человек,— говорил Белецкий не умолкая.— За
экспедицию представлен к Анне. А теперь проживу здесь до похода. Здесь
отлично. Какие женщины! Ну, а вы как живете? Мне говорил наш
капитан— знаете, Старцев: доброе, глупое существо... он говорил, что вы
ужасным дикарем1 живете, ни с кем не видитесь. Я понимаю, что вам1 не
хочется сближаться с здешними офицерами. Я рад, теперь мы с вам'и
будем видеться. Я тут остановился у урядника. Какая там девочка, Устень-
ка! Я вам скажу— прелесть!
И еще и еще сыпались французские и русские слова из того мира,
который, как думал Оленин, был покинут им навсегда. Общее мнение о
Белецком было то, что он милый и добродушный малый. Может быть, он и
действительно был такой; но Оленину он показался, несмотря на его
добродушное, хорошенькое лицо, чрезвычайно неприятен. Так и пахнуло от
него всею тою гадостью, от которой он отрекся. Досаднее же всего ему
было то, что он не мог, решительно не был в силах резко оттолкнуть от себя
этого человека из того мира, как будто этот старый, бывший его мир имел
на него неотразимые права. Он злился на Белецкого и на себя и против
своей воли вставлял французские фразы в свой разговор, интересовался
главнокомандующим и московскими знакомыми и на основании того, что они
оба в казачьей станице говорили на французском диалекте, с презрением
относился о товарищах-офицерах, о казаках и дружески обошелся с
Белецким, обещаясь бывать у него и приглашая заходить к нему. Сам
Оленин, однако, не ходил к Белецкому. Ванюша одобрил Белецкого, сказав,
что это настоящий барин.
Белецкий сразу вошел в обычную жизнь богатого кавказского офицера
в станице. На глазах Оленина он в один месяц стал как бы старожилом
станицы: он подпаивал стариков, делал вечеринки и сам ходил на
вечеринки к девкам, хвастался победами и даже дошел до того, что девки и бабы
прозвали его почему-то дедушкой, а казаки, ясно определившие себе этого
человека, любившего вино и женщин, привыкли к нему и даже полюбили
его больше, чем Оленина, который был для них загадкой.
^Э>

XXIV
Было пять часов утра. Ванюша раздувал голенищем самовар на
крыльце хаты. Оленин уже уехал верхом купаться на Терек. (Он недавно
выдумал себе новое удовольствие—купать в Тереке лошадь.) Хозяйка была в
своей избушке, из трубы которой поднимался черный густой дым
растапливавшейся печи; девка в клети доила буйволицу. «Не постоит,
проклятая!»— слышался оттуда ее нетерпеливый голос, и вслед за тем
раздавался равномерный звук доения. На улице около дома послышался
бойкий шаг лошади, и Оленин охлепъю на красивом, невысохшем,
глянцевито-мокром темно-сером коне подъехал к воротам. Красивая голова Марья-
ны, повязанная одним красным платком (называемым сорочкой),
высунулась из клети и снова скрылась. На Оленине была красная канаусовая
рубаха, белая черкеска, стянутая ремнем с кинжалом, и высокая шапка.
Он несколько изысканно сидел на мокрой спине сытой лошади и,
придерживая ружье за спиной, нагнулся, чтоб отворить ворота. Волоса его еще
были мокры, лицо сияло молодостью и здоровьем. Он думал, что он
хорош, ловок 'И похож на джигита; но это было несправедливо. На взгляд
всякого опытного кавказца он все-таки был солдат. Заметив
высунувшуюся голову девки, он особенно бойко пригнулся, откинул плетень ворот и,
поддержав поводья, взмахнув плетью, въехал на двор. «Готов чай,
Ванюша?»— крикнул он весело, не глядя на дверь клети; он с удовольствием
чувствовал, как, поджимая зад, попрашивая поводья и содрогаясь каждым
мускулом, красивый конь, готовый 'со всех ног перескочить через забор,
отбивал шаг по засохшей глине двора. «Се пре» 1 — отвечал Ванюша.
Оленину казалось, что красивая голова Марьяны все еще смотрит из
клети, но он не оглянулся на нее. Соскочив с лошади, Оленин зацепил
ружьем за крылечко, сделал неловкое движение и испуганно оглянулся
на клеть, ib которой никого не было видно и слышались те же
равномерные звуки доенья.
Войдя © хату, он через несколько времени вышел оттуда на крылечко
и с книгой и» трубкой, за стаканом чаю, уселся в стороне, не облитой еще
косыми лучами утра. Он никуда не сбирался до обеда в этот день и
намеревался писать давно откладывавшиеся письма; но почему-то жалко
было ему оставить свое местечко на крыльце и, как в тюрьму, не хотелось
вернуться в хату. Хозяйка вытопила печь, девка угнала скотину и,
вернувшись, стала собирать :и лепить кизяки по забору. Оленин читал, но
ничего не понимал из того, что было написано в раскрытой перед ним
книге. Он беспрестанно отрывал от нее глаза и смотрел на двигавшуюся
перед ним сильную молодую женщину. Заходила ли эта женщина в сырую
утреннюю тень, падавшую от дома, выходила ли она на средину двора,
1 Готово! (франц.).
65

освещенного радостным молодым светом, и вся стройная фигура ее в
яркой одежде блистала на солнце и клала черную тень,— он одинаково
боялся потерять хоть одно из ее движений. Его радовало видеть, как
свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая рубаха, составлявшая
всю ее одежду, драпировалась на груди и вдоль стройных ног; как
выпрямлялся ее стан и под нестянутою рубахой твердо обозначались черты
дышащей груди; как узкая ступня, обутая в красные старые черевики, не
переменяя формы, становилась на землю; как сильные руки, с
засученными рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой и как
глубокие черные глаза взглядывали иногда на него. Хотя и хмурились
тонкие брови, но в глазах выражалось удовольствие и чувство своей
красоты.
— Что, Оленин, уж вьг давно встали? — сказал Белецкий, в
кавказском офицерском сюртуке входя на двор и обращаясь к Оленину.
— А, Белецкий! — отозвался Оленин, протягивая руку.— Как вы
так рано?
— Что делать! Выгнали. У меня нынче бал. Марьяна, ты ведь
придешь к Устеньке? — обратился он к девке.
Оленин удивился, как мог Белецкий так просто обращаться к этой
женщине. Но Марьяна, как будто не слыхав, нагнула голову и,
перекинув на плечо лопату, своею бойкою мужскою походкой пошла к избушке.
— Стыдится, нянкжа, стыдится,— проговорил ей вслед Белецкий,—
вас стыдится,— и, весело улыбаясь, взбежал на крыльцо.
— Как, бал у вас? Кто вас выгнал?
— У Устеньки, у моей хозяйки, бал, и вы приглашены. Бал, то есть
пирог и собрание девок.
— Да что ж мы-то будем делать?
Белецкий хитро улыбнулся и, подмигнув, показал головой на
избушку, в которой скрылась Марьяна.
Оленин пожал плечами и покраснел.
— Ей-богу, вы странный человек! — сказал он.
— Ну, рассказывайте!
Оленин нахмурился. Белецкий заметил это и искательно улыбнулся.
— Да как же, помилуйте,— сказал он,— живете в одном доме... и
такая славная девка, отличная девочка, совершенная красавица...
— Удивительная красавица! Я не видывал таких женщин,— сказал
Оленин.
— Ну, так что же? — совершенно ничего не понимая, спросил
Белецкий.
— Оно, может быть, странно,— отвечал Оленин,— но отчего мне не
говорить того, что есть? С тех пор как я живу здесь, для меня как будто
не существует женщин. И так хорошо, право! Ну, да и что может быть
общего между нами и этими женщинами? Ерошка—другое дело; с ним у
нас общая страсть — охота.
86

— Ну, вот! Что общего? А что общего между мной и Амалией
Ивановной? То же самое. Скажете, что грязненьки о>ни, ну это другое дело.
A la guerre, comme à la guerre! 1
— Да я Амалий Ивановн не знал и никогда не умел с ними
обращаться,— отвечал Оленин.— Но тех нельзя уважать, а этих я уважаю.
— Ну и уважайте! Кто ж вам мешает?
Оленин не отвечал. Ему, видимо, хотелось договорить то, что он
начал. Оно было ему слишком к сердцу.
— Я знаю, что я составляю исключение. (Он, видимо, был смущен,)
Но жизнь моя устроилась так, что я не вижу не только никакой
потребности изменять свои правила, но я бы не мог жить здесь, не говорю уже
жить так счастливо, как живу, ежели бы я жил по-вашему. И потом, я
совсем другого ищу, другое вижу в них, чем вы.
Белецкий недоверчиво поднял брови.
— Все-таки приходите ко мне вечерком, и Марьяна будет, я вас
познакомлю. Приходите, пожалуйста! Ну, скучно будет, вы уйдете.
Придете?
— Я бы пришел; но, по правде вам скажу, я боюсь серьезно увлечься.
— О, о, о! — закричал Белецкий.— Приходите только, я вас успокою.
Придете? Честное слово?
— Я бы пришел, но, право, я «е понимаю, что мы будем делать,
какую роль мы будем играть.
— Пожалуйста, я вас прошу. Придете?
— Да, приду, может быть,— сказал Оленин.
— Помилуйте, прелестные женщины, как нигде, и жить монахом! Что
за охота? Из чего портить себе жизнь и не пользоваться тем, что есть?
Слышали вы, наша рота в Воздвиженскую пойдет?
— Едва ли! Мне говорили, что восьмая рота пойдет,— сказал
Оленин.
— Нет, я получил письмо от адъютанта. Он пишет, что князь будет
сам в походе. Я рад, мы с ним увидимся. Уж мне начинает надоедать
здесь.
— Говорят, в набег скоро.
— Не слыхал, а слыхал — Криновицыну за набег-то Анна вышла. Он
ждал поручика,— сказал Белецкий, смеясь.— Вот попался-то. Он в штаб
поехал...
Стало смеркаться, и Оленин «ачал думать о вечеринке. Приглашение
мучило его. Ему хотелось идти, но странно, дико и немного страшно было
подумать о том, что там будет. Он знал, что ни казаков, ни старух, никого,
кроме девок, не должно быть там. Что такое будет? Как вести себя? Что
говорить? Что они будут говорить? Какие отношения между ним и этими
дикими казачьими девками? Белецкий рассказывал про такие странные,
На войне — как на войне! (франц.).
87

цинические и вместе строгие отношения... Ему странно было думать, что
он будет там в одной хате с Марьяиой и, может быть, ему придется
говорить с ней. Ему это казалось невозможным, когда он вспоминал ее
величавую осанку. Белецкий же рассказывал, что все это так просто. «Неужели
Белецкий и с Марьяиой будет так же обращаться? Это интересно,—
думал он.— Нет, лучше не ходить. Все это гадко, пошло, а главное — ни к
чему». Но опять его мучил вопрос: как это все будет? И его как будто
связывало данное слово. Он пошел, не решившись ни на что, но дошел до
Белецкого и вошел к нему.
Хата, в которой жил Белецкий, была такая же, как и хата Оленина.
Она стояла на столбах, в два аршина от земли, и состояла из двух
комнат. В первой, в которую вошел Оленин по крутой лесенке, лежали
пуховики, ковры, одеяла, подушки на казачий манер, красиво и изящно
прибранные друг к другу у одной лицевой стены. Тут же, на боковых стенах,
висели медные тазы и оружие; под лавкой лежали арбузы и тыквы. Во
второй комнате была большая печь, стол, лавки и староверческие иконы.
Здесь помещался Белецкий с своею складною кроватью, вьючными
чемоданами, с ковриком, на котором висело оружие, и с расставленными на
столе туалетными вещицами и портретами. Шелковый халат был брошен
на лавке. Сам Белецкий, хорошенький, чистенький, лежал в одном белье
на кровати и читал «Les trois mousquetaires» l.
Белецкий вскочил.
— Вот видите, как я устроился. Славно? Ну, хорошо, что пришли.
Уж у них идет работа страшная. Вы знаете, из чего делается пирог? Из
теста с свининой и виноградом. Да не в том сила. Посмотрите-ка, что там
кипит!
Действительно, выглянув в окно, они увидели необыкновенную суетню
в хозяйской хате. Девки то с тем, то с другим выбегали из сеней и
вбегали обратно.
— Скоро ли? — крикнул Белецкий.
— Сейчас! Аль проголодался, дедушка? —И из хаты послышался
звонкий хохот.
Устенька, пухленькая, румяненькая, хорошенькая, с засученными
рукавами вбежала в хату Белецкого за тарелками.
— Ну, ты! Вот тарелки разобью,— завизжала она на Белецкого.— Ты
бы шел подсоблять,— прокричала она, смеясь, на Оленина.— Да закусок-
то 2 девкам припаси.
— А Марьянка пришла? — спросил Белецкий.
— А то как же! Она теста принесла.
— Вы знаете ли,— сказал Белецкий,— что, ежели бы одеть эту
Устеньку да подчистить, .походить немножко, она была бы лучше всех
1 «Три мушкетера» (франц.).
2 Закусками называются пряники и конфеты (Прим. Л. Н. Толстого).
88

наших красавиц. Видели вы казачку Борщеву^ Она вышла замуж за
полковника. Прелесть какая dignité! 1 Откуда что взялось...
— Я не видал Борщевой, а по мне — лучше этого наряда ничего быть
не может.
— Ах, я так умею примириться со всякою жизнью!—сказал
Белецкий, весело вздыхая.— Пойду посмотрю, что у них.
Он накинул халат и побежал.
— А вы озаботьтесь закусками! — крикнул он.
Оленин послал денщика за пряниками и медом, и так ему вдруг гадко
показалось давать деньги, будто он подкупал кого-то, что он ничего
определенного не ответил на вопрос денщика: «Сколько купить мятных,
сколько медовых?»
— Как знаешь.
— На все-с? — значительно спросил старый солдат.— Мятные
дороже. По шестнадцати продавали.
— На ©се, на все,— сказал Оленин и сел к окну, сам удивляясь,
почему у него сердце стучало так, как будто он на что-то важное и
нехорошее готовился.
Он слышал, как в девичьей хате поднялся крик и визг, когда вошел
туда Белецкий, и через несколько минут увидел, как с визгом, возней и
смехом он выскочил оттуда и сбежал с лесенки.
— Выгнали,— сказал он.
Через несколько минут Устенька вошла в хату и торжественно
пригласила гостей, объявив, что все готово.
Когда они вошли в хату, все действительно было готово, и Устенька
оправляла пуховики в стене. На столе, накрытом несоразмерно малою
салфеткой, стоял графин с чихирем и сушеная рыба. В хате пахло тестом и
виноградом. Человек шесть девок, в нарядных бешметах и не обвязанные
платками, как обыкновенно, жались в углу за печкою, шептались,
смеялись и фыркали.
— Просим покорно моего ангела помолитъ,— сказала Устенька,
приглашая гостей к столу.
Оленин в толпе девок, которые все без исключения были красивы,
рассмотрел Марьянку, и ему больно и досадно стало, что он сходится с нею
в таких пошлых и неловких условиях. Он чувствовал себя глупым и
неловким и решился делать то же, что делал Белецкий. Белецкий несколько
торжественно, но самоуверенно и развязно подошел к столу, выпил стакан
вина за здоровье Устеньки и пригласил других сделать то же. Устенька
объявила, что девки не пьют.
— С медом бы можно,— сказал чей-то голос из толпы девок.
Кликнули денщика, только что вернувшегося из лавочки с медом и
закусками. Денщик исподлобья, не то с завистью, не то с презрением,
* осанка! (франц.).
89

оглядев гулявших, по его мнению, господ, старательно и добросовестно
передал завернутые в серую бумагу кусок меда и пряники и стал было
распространяться о цене и сдаче, но Белецкий прогнал его.
Размешав мед в налитых стаканах чихиря и роскошно раскинув три
фунта пряников по столу, Белецкий вытащил девок силой из их угла,
усадил за стол и принялся оделять их пряниками. Оленин невольно заметил,
как загорелая, но небольшая рука Марьянки захватила два круглые
мятные и один коричневый пряник, не зная, что с ними делать. Беседа шла
неловкая и неприятная, несмотря на развязность Устеньки -и Белецкого
и желание их развеселить компанию. Оленин мялся, придумывал, что бы
сказать, чувствовал, что внушает любопытство, может быть, вызьгвает
насмешку и сообщает другим свою застенчивость. Он краснел, и ему
казалось, что в особенности Марьяне было неловко. «Верно, они ждут, что
мы дадим им денег,— думал он.— Как это мы будем давать? И как бы
поскорее дать и уйти!»
XXV
— Как же ты своего постояльца не знаешь! —сказал Белецкий,
обращаясь к Марьянке.
— Как же его знать, когда к нам никогда не ходит? —сказала Марья-
на, взглянув на Оленина.
Оленин испугался чего-то, вспыхнул и, сам не зная, что говорит,
сказал:
— Я твоей матери боюсь. Она меня так разбранила в первый раз, как
я зашел к вам.
Марьянка захохотала.
— А ты и испугался? —сказала она, взглянула на него и отвернулась.
Тут в первый раз Оленин увидал все лицо красавицы, а прежде он
видал ее обвязанною до глаз платком. Недаром она считалась первою
красавицей в станице. Устенька была хорошенькая девочка, маленькая,
полненькая, румяная, с веселыми карими глазками, с вечною улыбкой на
красных губках, вечно смеющаяся и болтающая. Марьяна, напротив, была
отнюдь не хорошенькая, но красавица. Черты ее лица могли показаться
слишком мужественными и почти грубыми, ежели бы не этот большой,
стройный рост «и могучая грудь и плечи и, главное — ежели бы не это
строгое и вместе нежное выражение длинных черных глаз, окруженных
темною тенью под черными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки.
Она улыбалась редко, но зато ее улыбка всегда поражала. От нее веяло
девственною силой и здоровьем. Все девки были красивы, но и сами они
и Белецкий, и денщик, вошедший с пряниками,— все невольно смотрели
90

на Марьяну. и, обращаясь к девкам, обращались к ней. Она гордою и
веселою царицей казалась между другими.
Белецкий, стараясь поддерживать приличие вечеринки, не переставая
болтал, заставлял девок подносить чихирь, возился с ними и беспрестанно
делал Оленину неприличные замечания по-французски о 'красоте Марьян-
ки, называя ее «ваша», la vôtre, и приглашая его делать то же, что он сам.
Оленину становилось тяжеле и тяжеле. Он придумал предлог, чтобы
выйти и убежать, когда Белецкий провозгласил, что именинница Устенька
должна подносить чихирь с поцелуями. Она согласилась, но с тем
уговором, чтобы ей на тарелку клали деньги, как это делается иа свадьбах.
«И черт меня занес «а эту отвратительную пирушку!» — сказал про себя
Оленин и, встав, хотел уйти.
— Куда вы?
— Я пойду табак принесу,—сказал он; намереваясь бежать, но
Белецкий ухватил его за руку.
— У меня есть деньги,— сказал он ему по-французски.
«Нельзя уйти, тут надо платить,— подумал Оленин, и ему стало так
досадно на свою неловкость.— Неужели я не могу то же делать, что и
Белецкий? Не надо было идти, но раз пришел, не надо портить их
удовольствия. Надо пить по-казацки»,— и, взяв чапуру (деревянную чашку,
вмещающую в себе стаканов восемь), налил вина и выпил почти всю. Девки
с недоумением и почти с испугом смотрели на него, когда он пил. Это им
казалось странно и неприлично. Устенька поднесла им еще по стакану и
поцеловалась с обоими.
— Вот, девки, загуляем,— сказала она, встряхивая на тарелке четыре
монета, которые положили они.
Оленину уже не было неловко. Он разговорился.
— Ну, теперь ты, Марьяна, поднеси с поцелуем,— сказал Белецкий,
схватывая ее за руку.
— Да я тебя так поцелую! — сказала она, шутя замахиваясь на
него.
— Дедушку и без денег поцеловать можно,— подхватила другая
девка.
— Вот умница! —сказал Белецкий и поцеловал отбивавшуюся девку.—
Нет, ты поднеси,— настаивал Белецкий, обращаясь к Марьяне.—
Постояльцу поднеси.
И, взяв ее за руку, он подвел ее к лавке и посадил (рядом с
Олениным.
— Какова красавица! — сказал он, поворачивая ее голову в профиль.
Марьяна не отбивалась, а, гордо улыбаясь, повела на Оленина своими
длинными глазами.
— Красавица девка,— повторил Белецкий.
«Какова я красавица!» —повторил, казалось, взгляд Марьяны. Оленин,
не отдавая себе отчета в том, что он делал, обнял Марьяну и хотел поцело-
91

вать ее. Она вдруг вырвалась, столкнула с ног Белецкого и крышку со стола
и отскочила к печи. Начался крик, хохот. Белецкий шептал что-то девкам,
и вдруг все они выбежали из избы в сени и заперли дверь.
— За что же ты Белецкого поцеловала, а меня не хочешь?—спросил
Оленин.
— А так, не хочу, и все,— отвечала она, вздергивая нижнею губой и
бровью.— Он дедушка,— прибавила она, улыбаясь. Она подошла к двери
и стала стучать в нее.— Что заперлись, черти?
— Что ж, пускай они там, а мы здесь,— сказал Оленин, приближаясь
к ней.
Она нахмурилась и строго отвела его от себя рукой. И вновь так
величественно хороша показалась она Оленину, что он опомнился и ему стыдно
стало за то, что он делает. Он подошел к двери и стал дергать ее.
— Белецкий, отоприте! Что за глупые шутки?
Марьяна опять засмеялась своим светлым, счастливым смехом.
— Ай боишься меня? —сказала она.
— Да ведь ты такая же сердитая, как мать.
— А ты бы больше с Брошкой сидел, так тебя девки за это и любить
бы стали.— И она улыбалась, глядя прямо и близко в его глаза.
Он не знал, что говорить.
— А если б я к вам ходил?..— сказал он нечаянно.
— Другое бы было,— проговорила она, встряхнув головой.
В это время Белецкий, толкнув, отворил дверь, и Марьяма отскочила
на Оленина, так что бедром ударилась о его ногу.
«Все пустяки, что я прежде думал: и любовь, и самоотвержение, и Лу-
кашка. Одно есть счастие: кто счастлив, тот и прав»,— мелькнуло в голове
Оленина, и с неожиданною для себя силой он схватил и поцеловал
красавицу Марьянку в висок и щеку. Марьяна не рассердилась, а только громко
захохотала и выбежала к другим девкам.
Вечеринка тем и кончилась. Старуха, Устенькина мать, вернувшись с
работы, разругала и разогнала всех девок.
3*>

XXVI
«Да,— думал Оленин, возвращаясь домой,— стоило бы мне немного
дать себе поводья, я бы мог безумно влюбиться в эту казачку». Он лег
спать с этими мыслями, но думал, что все это пройдет и он вернется к
старой жизни.
Но старая жизнь не вернулась. Отношения его к Марьянке стали
другие. Стена, разделявшая их прежде, была разрушена. Оленин уже
здоровался с нею каждый раз, как встречался.
Хозяин, приехав получить деньги за квартиру и узнав о богатстве и
щедрости Оленина, пригласил его к себе. Старуха ласково принимала его,
и со дня вечеринки Оленин часто по вечерам заходил к хозяевам и сиживал у
них до ночи. Он, казалось, по-старому продолжал жить в станице, но в душе
у него все перевернулось. День он проводил в лесу, а часов в восемь, как
смеркалось, заходил к хозяевам, один или с дядей Брошкой. Хозяева уж
так привыкли к нему, что удивлялись, когда его не было. Платил он за
вино хорошо, и человек был смирный. Ванюша приносил ему чай; он садился
в угол к лечи; старуха, не стесняясь, делала свое дело, и они беседовали за
чаем и за чихирем о казачьих делах, о соседях, о России, про которую
Оленин рассказывал, а они расспрашивали. Иногда он брал книгу и читал про
себя. Марьяна, как дикая коза, поджав ноги, сидела на печи или в темном
углу. Она не принимала участия в разговоре, но Оленин видел ее глаза,
лицо, слышал ее движения, пощелкиванье семечек и чувствовал, что она
слушает всем существом своим, когда он говорил, и чувствовал ее
присутствие, когда он молча читал. Иногда ему казалось, что ее глаза устремлены
на него, и, встречаясь с их блеском, он невольно замолкал и смотрел на нее.
Тогда она сейчас же пряталась, а он, притворяясь, что очень занят
разговором с старухой, прислушивался к ее дыханию, ко всем ее движениям и
снова дожидался ее взгляда. При других она была большею частию весела
и ласкова с ним, а наедине дика и груба. Иногда он приходил к ним, когда
Марьяна еще не возвращалась с улицы: вдруг заслышатся ее сильные шаги,
и мелькнет в отворенной двери ее голубая ситцевая рубаха. Выйдет она на
середину хаты, увидит его,— и глаза ее чуть заметно ласково улыбнутся,
и ему станет весело и страшно.
Он ничего не искал, не желал от нее, а с каждым днем ее присутствие
становилось для него все более и более необходимостию.
Оленин так вжился в станичную жизнь, что прошедшее показалось ему
чем-то совершенно чуждым, а будущее, особенно вне того мира, в котором
он жил, вовсе не занимало его. Получая письма из дома, от родных и
приятелей, он оскорблялся тем, что о нем, видимо, сокрушались, как о
погибшем человеке, тогда как он в своей станице считал погибшими всех тех, кто
не вел такую жизнь, как он. Он был убежден, что никогда не будет
раскаиваться в том, что оторвался от прежней жизни и так уединенно и
своеобразно устроился в своей станице. В походах, в крепостях ему было хорошо;
93

но только здесь, только из-под крылышка дяди Ерошки, из своего леса,
из своей хаты на краю станицы и в особенности при воспоминании о Марь-
янке и Лукашке ему ясна казалась вся та ложь, в которой он жил прежде
и которая уже и там возмущала его, а теперь стала ему невыразимо гадка
и смешна. Он с каждым днем чувствовал себя здесь более и более свободным
и более человеком. Совсем иначе, чем он воображал, представился ему
Кавказ. Он не нашел здесь ничего похожего на все свои мечты и на все
слышанные и читанные им описания Кавказа. «Никаких здесь нет бурок,
стремнин, Амалат-беков, героев и злодеев,— думал он,— люди живут, как
живет природа: умирают, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся,
пьют, едят, радуются и опять умирают, и никаких условий, исключая тех
неизменных, которые положила природа солнцу, траве, зверю, дереву.
Других законов у них нет...» И оттого люди эти в сравнении с ним самим
казались ему прекрасны, сильны, свободны, и, глядя на них, ему становилось
стыдно и грустно за себя. Часто ему серьезно приходила мысль бросить
все, приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке,—
только не на Марьяне, которую он уступал Лукашке,— и жить с дядей
Ерошкой, ходить с ним на охоту и на рыбную ловлю и с казаками в
походы. «Что ж я не делаю этого? Чего ж я жду?» —спрашивал он себя. И он
подбивал себя, он стыдил себя: «Или я боюсь сделать то, что сам нахожу
разумным и справедливым? Разве желание быть простым казаком, жить
близко к природе, никому не делать вреда, а еще делать добро людям,
разве мечтать об этом глупее, чем мечтать о том, о чем я мечтал прежде,—
быть, например, министром, быть полковым командиром?» Но какой-то
голос говорил ему, чтоб он подождал и не решался. Его удерживало смутное
сознание, что он не может жить вполне жизнью Ерошки и Лукашки, потому
что у него есть другое счастие,— его удерживала мысль о том, что счастие
состоит в самоотвержении. Поступок его с Лукашкой не переставал радовать
его. Он постоянно искал случая жертвовать собой для других, но случаи
эти не представлялись. Иногда он забывал этот вновь открытый им
рецепт счастия и считал себя способным слиться с жизнью дяди Ерошки; но
потом вдруг опоминался и тотчас же хватался за мысль сознательного
самоотвержения и на основании ее спокойно и гордо смотрел на всех людей
и на чужое счастие.

XXVII
Лукашка, перед уборкой винограда, верхом заехал к Оленину. Он еще
более смотрел молодцом, чем обыкновенно.
— Ну, что же ты, женишься? — спросил Оленин, весело встречая его.
Лукашка не отвечал прямо.
— Вот коня вашего променял за рекой! Уж и конь! Кабардинский лов-
тавро К Я охотник.
Они осмотрели нового коня, проджигитовали по двору. Конь
действительно был необыкновенно хорош: гнедой, широкий и длинный мерин с
глянцевитою шерстью, пушистым хвостом и нежною, тонкою, породистою
гривой и холкой. Он был сыт так, что на спине его только спать ложись, как
выразился Лукашка. Копыты, глаз, оскал — все это было изящно и резко
аыражено, как бывает только у лошадей самой чистой крови. Оленин не
мог не любоваться конем. Он еще не встречал на Кавказе такого
красавца.
— А езда-то,— говорил Лукашка, трепля его по шее.— Проезд какой!
А умный! Так и бегает за хозяином.
— Много ли придачи дал? — спрашивал Оленин.
— -Да не считал,— улыбаясь, отвечал Лукашка.— От кунака достал.
— Чудо, красавица лошадь! Что возьмешь за нее?—спросил Оленин.
1 Тавро завода кабардинских лошадей Лова считается одним из лучших на Кавказе.
(Прим. Л. Н. Толстого).
95

— Давали полтораста монетов, а вам так отдам,— сказал Лукашка
весело.— Только скажите, отдам. Расседлаю, и бери. Мне какого-нибудь
давай служить.
— Нет, ни за что.
— Ну, так вот я вам пешкеш привез,— и Лукашка распоясался и снял
один из двух кинжалов, которые висели у него на ремне.— За рекой достал.
— Ну, спасибо.
— А виноград матушка обещала сама принесть.
— Не нужно, еще сочтемся. Ведь я неч стану же давать тебе деньги за
кинжал.
— Как можно,— кунаки! Меня так-то за рекой Гирей-хан привел в
саклю, говорит: выбирай любое. Вот я эту шашку и взял. Такой у нас закон.
Они вошли в хату и выпили.
— Что ж, ты поживешь здесь? — спросил Оленин.
— Нет, я проститься пришел. Меня теперь с кордона услали в сотню
за Тереком. Нынче еду с Назаром, с товарищем.
— А свадьба когда же?
— Вот скоро приеду, сговор будет, да и опять на службу,— неохотно
отвечал Лука.
— Как же так, невесту и не увидишь?
— Да так же! Что на нее смотреть-то? Вы как в походе будете,
спросите у нас в сотне Лукашку Широкого. И кабанов там что! Я двух убил. Я вас
свожу.
— Ну, прощай! Спаси тебя Христос.
Лукашка сел на коня и, не заехав к Марьянке, выехал, джигитуя, на
улицу, где уже ждал его Назарка.
— А что? Не заедем? — спросил Назарка, подмигивая на ту сторону,
где жила Ямка.
— Вона! — сказал Лукашка.— На, веди к ней коня, а коли я долго не
приду, ты коню сена дай. К утру все в сотне буду.
— Что, юнкирь не подарил чего еще?
— Не! Спасибо отдарил его кинжалом, а то коня было просить стал,—
сказал Лукашка, слезая с лошади и отдавая ее Назарке.
Под самым окном Оленина шмыгнул он на двор и подошел к окну
хозяйской хаты. Было уж совсем темно. Марьянка в* одной рубахе чесала
косу, собираясь спать.
— Это я,— прошептал казак.
Лицо Марьянки было строго-равно душно; но оно вдруг ожило, как
только она услыхала свое имя. Она подняла окно и испуганно и радостно
высунулась в него.
— Чего? Чего надо? — заговорила она,
— Отложи,— проговорил Лукашка.— Пусти меня на минуточку. Уж
как наскучило мне! Страсть!
Он в окно обнял ее голову и поцеловал.
— Право, отложи.
96

— Что говоришь пустое! Сказано, не пущу. Что ж, надолго?
Он не отвечал и только целовал ее. И она не спрашивала больше.
— Вишь, и обнять-то в окно не достанешь хорошенько,— сказал Лу-
кашка.
— Марьянушка! — послышался голос старухи.— С кем ты?
Лукашка скинул шапку, чтобы по ней не приметили его, и присел под
окно.
— Иди скорей,— прошептала Марьяна.
— Лукашка заходил,— отвечала она матери,— батяку спрашивал.
— Что ж, пошли его сюда.
— Ушел, говорит, некогда.
Действительно, Лукашка быстрыми шагами, согнувшись, выбежал под
окнами на двор и побежал к Ямке; только один Оленин и видел его. Выпив
чапуры две чихиря, они выехали с Назаркой за станицу. Ночь была теплая,
темная и тихая. Они ехали молча, только слышались шаги коней. Лукашка
запел было песню про казака Мингаля, но, не допев первого стиха, затих
и обратился к Назарке.
— Ведь не пустила,— сказал он.
— О!—отозвался Назарка.— Я знал, что не пустит. Что мне Ямка
сказывала: юнкирь к ним ходить стал. Дядя Ерошка хвастал, что он с юн-
киря флинту за Марьянку взял.
— Брешет он, черт! —сердито сказал Лукашка,— не такая девка. А то
я ему, старому черту, бока-то отомну.— И он запел свою любимую песню:
Из села было Измайлова,
Из любимого садочка сударева,
Там ясен сокол из садичка вылетывал,
За ним скоро .выезживал млад охотничек,
Манил о'н ясного сокола ,на праву руку:
«Поди, поди, сокол, на праву руку,
За тебя 'меня хочет православный царь
Казнить-вешать».
Ответ держит ясен сокол:
«Не умел ты меня держать в золотой клетке
И на правой руке не умел держать,
Теперь я лолечу на сине море;
Убью я .себе белого лебедя,
Наклююся я мяса сладкого, «лебедикого».
7 Л. Н. Толстой «Казаки»

XXVIII
У хозяев был сговор. Лукашка приехал в станицу, но не зашел к
Оленину. И Оленин не пошел на сговор по приглашению хорунжего. Ему было
грустно, как не было еще ни разу с тех пор, как он поселился в станице. Он
видел, как Лукашка, нарядный, с матерью прошел перед вечером к
хозяевам, и его мучила мысль: за что Лукашка так холоден к нему? Оленин
заперся в свою хату и стал писать свой дневник.
«Много я передумал и много изменился в это последнее время,— писал
Оленин,— и дошел до того, что написано в азбучке. Для того чтоб быть
счастливым, надо одно — любить, и любить с самоотвержением, любить
всех и все, раскидывать на все стороны паутину любви: кто попадется,
того и брать. Так я поймал Ванюшу, дядю Ерошку, Лукашку, Марьянку».
В то время как Оленин дописывал это, к нему вошел дядя Ерошка.
98

Ерошка был в самом веселом расположении духа. На днях, зайдя к нему
вечером, Оленин застал его на дворе перед кабаньей тушей, которую он с
счастливым и гордым лицом ловко снимал маленьким ножичком. Собаки,
и между ними любимец Лям, лежали около и слегка помахивали хвостами,
глядя на его дело. Мальчишки с уважением смотрели на него через забор и
уже не дразнили, как обыкновенно. Бабы-соседки, вообще не слишком лас*
ковые к нему, здоровались с ним и несли ему — кто чихиря кувшинчик; кто
каймаку, кто мучицы. На другое утро Ерошка сидел у себя в клети весь
в крови и отпускал по фунтам свежину — кому за деньги, кому за вино. На
лице его написано было: «Бог дал счастье, убил зверя; теперь дядя нужен
стал». Вследствие этого, разумеется, он запил и, не выходя из станицы, пил
уже четвертый день. Кроме того, он пил на сговоре.
Дядя Ерошка пришел из хозяйской хаты к Оленину мертвецки пьяный,
с красным лицом, растрепанною бородой, но в новом красном бешмете,
обшитом галунами, и с балалайкой из травянки, которую он принес из-за
реки. Он давно уже обещал Оленину это удовольствие и был в духе.
Увидав, что Оленин пишет, он огорчился.
— Пиши, пиши, отец мой,— сказал он шепотом, как будто предполагая,
что какой-нибудь дух сидит между ним и бумагой, и, боясь спугнуть его,
без шума, потихоньку сел на пол. Когда дядя Ерошка бывал пьян,
любимое положение его бывало на полу. Оленин оглянулся, велел подать вина
и продолжал писать. Ерошке было скучно пить одному; ему хотелось
поговорить.
— У хозяев на сговоре был. Да что, швиньи! Не хочу! Пришел
к тебе.
— А балалайка откуда у тебя? — спросил Оленин и продолжал
писать.
— За рекой был, отец мой, балалайку достал,— сказал он так же
тихо.— Я мастер играть: татарскую, казацкую, господскую, солдатскую,
какую хошь.
Оленин еще раз взглянул на него, усмехнулся и продолжал писать.
Улыбка эта ободрила старика.
— Ну, брось, отец ты мой! Брось! — сказал он вдруг решительно.—
Ну, обидели тебя — брось их, плюнь! Ну, что пишешь, пишешь! что
толку?
И он передразнивал Оленина, постукивая своими толстыми пальцами
по полу и изогнув свою толстую рожу в презрительную гримасу.
— Что кляузы писать? Гуляй лучше, будь молодец!
О писании в его голове не умещалось другого понятия, кроме как о
вредной кляузе.
Оленин расхохотался. Ерошка тоже. Он вскочил с пола и принялся
показывать свое искусство в игре на балалайке и петь татарские песни.
— Что писать, добрый человек! Ты вот послушай лучше, я тебе спою.
Сдохнешь, тогда песни не услышишь. Гуляй!
99
7*

Сначала он спел своего сочинения песню с припляскою:
А ДИ-ДИ-Д1И-ДИ-ДИ-ЛИ
А где его видели?
На базаре в лавке,
Продает булавки.
Потом он спел песню, которой научил его бывший друг его,
фельдфебель;
В .понедельник я влюбился,
Весь овторник прострадал,
В середу в любви открылся,
В четверток ответу ждал.
В пятницу пришло решенье,
Чтоб не ждать мне утешенья.
А во .светлую субботу
Жисть окончить (Предпринял;
Но, храня души спасенье,
Я раздумал -в воскресенье.
И
опять:
А ди-ди-ди-ди-ди-ли,
А где его видели?
Потом, подмигивая, подергивая плечами и выплясывая, спел:
Поцелуй, обойму,
Алой лентой перевью,
Надеженькой .назову.
Надеженька ты моя,
Верно ль любишь ты меня?
И так разгулялся, что, лихо подыгрывая, сделал молодецкую выходку
ы пошел один плясать по комнате.
Песни: ди-ди-ли и тому подобные, господские, он спел только для
Оленина; но потом, выпив еще стакана три чихиря, он вспомнил старину и
запел настоящие казацкие и татарские песни. В середине одной любимой
его песни голос его вдруг задрожал, и он замолк, только продолжая
бренчать по струнам балалайки.
— Ах, друг ты мой! — сказал он.
Оленин оглянулся на странный звук его голоса: старик плакал. Слезы
стояли в его глазах, и одна текла по щеке.
— Прошло ты, мое времечко, не воротишься,— всхлипывая,
проговорил он и замолк.— Пей, что не пьешь! — вдруг крикнул он своим
оглушающим голосом, не отирая слез.
100

Особенно трогательна была для него одна тавлинская песня. Слов в
ней было мало, но вся прелесть ее заключалась в печальном припеве: «Ай!
дай! далалай!» Ерошка перевел слова песни: «Молодец погнал баранту из
аула в горы, русские пришли, сожгли аул, «всех мужчин теребили, всех баб
в плен побрали. Молодец пришел из гор: где был аул, там пустое место;
матери нет, братьев нет, дома нет; одно дерево осталось. Молодец сел под
дерево и заплакал. Один, как ты, один остался, и запел молодец: ай, дай!
далалай!» И этот завывающий, за душу хватающий припев старик
повторил несколько раз.
Допевая последний припев, Ерошка схватил вдруг со стены ружье,
торопливо выбежал на двор и выстрелил из обоих стволов вверх. И опять
еще печальнее' запел: «Ай! дай! далалай а-а!» — и замолк.
Оленин, выйдя за ним на крыльцо, молча глядел в темное звездное
небо по тому направлению, где блеснули выстрелы. В доме у хозяев были
огни, слышались голоса. На дворе девки толпились у крыльца и окон и
перебегали из избушки в сени. Несколько казаков выскочили из сеней
и не выдержали, загикали, вторя окончанию песни и выстрелам дяди
Ерошки.
— Что ж ты не на сговоре? — спросил Оленин.
— Бог с ним'И, бог с ними!—проговорил старик, которого, видимо»
чем-нибудь там обидели.— Не люблю, не люблю! Эх, >народ! Пойдем в
хату! Они сами по себе, а мы сами по себе гуляем.
Оленин вернулся в хату.
— А что Лукашка, весел? Не зайдет он ко мне? — спросил он.
— Что Лукашка! Ему наврали, что я тебе девку подвожу,— сказал
старик шепотом.— А что девка? Будет наша, коли захотим: денег дай
больше — и наша! Я тебе сделаю, право.
— Нет, дядя, деньги ничего не сделают, коли не любит. Лучше не
говори про это.
— Нелюбимые мы с тобой, сироты!—вдруг сказал дядя Ерошка и
опять заплакал.
Оленин выпил более обыкновенного, слушая рассказы старика. «Так
вот, теперь Лукашка мой счастлив»,— думал он; но ему было грустно*
Старик напился в этот вечер до того, что повалился на пол, и Ванюша
должен был призвать себе на помощь солдат и, отплевываясь, вытащить
его. Он был так озлоблен на старика за его дурное поведение, что уже
ничего не сказал по-французски.
Ш?

XXIX
Был август месяц. Несколько дней сряду не было ни облачка на небе;
солнце пекло невыносимо, и с утра дул теплый ветер, поднимая в бурунах
и по дороге облака горячего песку и разнося его по воздуху через камыши,
деревья и станицы. Трава и листья на деревах были покрыты пылью;
дороги и солончаки были обнажены и звучно тверды. Вода давно сбыла в
Тереке и быстро сбегала и сохла по канавам. В пруде около станицы
оголялись истоптанные скотиной иловатые берега пруда, и целый день слышны
были в воде всплески и крики девчонок м мальчишек. В степи уже засыхали
бурьяны и камыши, и скотина, мыча, днем убегала с поля. Зверь
откочевывал в дальние камыши и в горы за Терек. Комары и мошки тучами
стояли над низами и станицами. Снеговые горы закрывались серым туманом.
Воздух был редок и смраден. Абреки, слышно было, переправились через
обмелевшую реку и рыскали по сю сторону. Солнце каждый вечер
садилось в горячее красное зарево. Было время самое рабочее. Все население
станиц кишело на арбузных бахчах и в виноградниках. Сады глухо
заросли вьющеюся зеленью и в прохладной густой тени везде чернели из-за
широких просвечивающих листьев спелые тяжелые кисти. По пыльной
102

дороге, ведущей к садам, тянулись скрипучие арбы, верхом наложенные
черным виноградом. На пыльной дороге, измятые колесами, валялись кисти.
Мальчишки и девчонки в испачканных виноградным соком рубашонках,
с кистями в руках и во рту бегали за матерями. На дороге беспрестанно
попадались оборванные работники, неся на сильных плечах плетушки
винограда. Обвязанные до глаз платками мамуки вели быков, запряженных
в высоко наложенные виноградом арбы. Солдаты, встречая арбу, просили
у казачек винограда, и казачка, на ходу взлезая на арбу, брала охапку
винограда и сыпала ее в полу солдата. На некоторых дворах уже жали
виноград. Запах чапры наполнял воздух. Кровяные красные корыта виднелись
под навесами, и ногайцы-работники с засученными ногами и
окрашенными икрами виднелись по дворам. Свиньи, фыркая, лопали выжимки и
валялись в них. Плоские крыши избушек были сплошь уложены чер,ными и
янтарными кистями, которые вяли на солнце. Вороны и сороки, подбирая
зерна, жались около крыш и перепархивали с места на место.
Плоды годовых трудов весело собирались, и нынешний год плоды были
необычайно обильны и хороши.
В тенистых зеленых садах, среди моря виноградника, со всех сторон
слышались смех, песни, веселые женские голоса и мелькали яркие цветные
одежды женщин.
В самый полдень Марьяна сидела в своем саду, в тени персикового
дерева, и из-под отпряженной арбы вынимала обед для своего семейства.
Против «ее на разостланной полоне сидел хорунжий, вернувшийся из
школы, и мыл руки из кувшинчика. Мальчишка, ее брат, только что
прибежавший из пруда, отираясь рукавами, беспокойно поглядывал на сестру и
мать в ожидании обеда и тяжело переводил дыхание. Старуха мать,
засучив сильные загорелые руки, раскладывала виноград, сушеную рыбу,
каймак и хлеб на низеньком круглом татарском столике. Хорунжий, отерев
руки, снял шапку, перекрестился и придвинулся к столу. Мальчишка
схватился за кувшин и жадно принялся пить. Мать и дочь, поджав ноги,
сели к столу. И в тени пекло невыносимо. В воздухе над садом стоял смрад.
Теплый сильный ветер, проходивший сквозь ветви, не приносил
прохлады, а только однообразно гнул вершины рассыпанных по садам грушевых,
персиковых и тутовых деревьев. Хорунжий, еще раз помолившись, достал
из-за спины закрытый виноградным листом кувшинчик с чихирем и,
выпив из горлышка, подал старухе. Хорунжий был в одной рубахе,
расстегнутой на шее и открывавшей мускулистую мохнатую грудь. Тонкое, хитрое
лицо его было весело. Ни в позе, ни в говоре его не проглядывало его
обычной политичности; он был весел и натурален.
— А к вечеру кончим за лапаэом край? — сказал он, утирая мокрую
бороду.
— Уберемся,— отвечала старуха,— только бы погода не задержала.
Демкины еще половины не убрали,— прибавила она.— Одна Устенька
работает, убивается.
103

— Где же им! — гордо сказал старик.
— На, испей, Марьянушка!—сказала старуха, подавая кувшин
девке.— Вот, бог даст, будет чем свадьбу сыграть,— сказала старуха.
— Дело впереди,— сказал хорунжий, слегка нахмурившись.
Девка опустила голову.
— Да что ж не говорить? — сказала старуха.— Дело покончили, уж
и время недалече.
— Не загадывай,— опять сказал хорунжий.— Теперь убираться
надо.
— Видал коня-то нового у Лукашки?—спросила старуха.— Что Мит-
рий-то Андреич подарил, того уж нет: он выменял.
— Нет, не видал. А говорил я с холопом постояльцевым нынче,—
сказал хорунжий,— говорит, опять получил тысячу рублей.
— Богач, одно слово,— подтвердила старуха.
Все семейство было весело и довольно.
Работа подвигалась успешно. Винограду было больше, и он был лучше,
чем они сами ожидали.
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет
под головы и легла под арбой на примятую сочную траву. На ней была
одна красная сорочка, то есть шелковый платок на голове, и голубая
полинялая ситцевая рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги
не находили места, глаза были подернуты влагой сна и усталости; губы
невольно открывались, и грудь дышала тяжело и высоко.
Рабочая пора уже началась две недели тому назад, и тяжелая,
непрестанная работа занимала всю жизнь молодой девки. Ранним утром на заре
она вскакивала, обмывала лицо холодною водой, укутывалась платком и
босиком бежала к скотине. Наскоро обувалась, надевала бешмет и, взяв в
узелок хлеба, запрягала быков и на целый день уезжала в сады. Там
только часок отдыхала, резала, таскала плетушки и вечером, веселая и не
усталая, таща быков за веревку и погоняя их длинною хворостиной,
возвращалась в станицу. Убрав скотину сумерками, захватив семечек в широкий
рукав рубахи, она выходила на угол посмеяться с девками. Но только
потухала заря, она уже шла в хату и, поужинав в темной избушке с отцом,
матерью и братишкой, беззаботная, здоровая, входила в хату, садилась на
печь и в полудремоте слушала разговор постояльца. Как только он уходил,
она бросалась на постель и до утра засыпала непробудным, спокойным
сном. На другой день было то же. Лукашку она не видала с самого дня
сговора и спокойно ждала времени свадьбы. К постояльцу она привыкла и с
удовольствием чувствовала на себе его пристальные взгляды.
W»

XXX
Несмотря на то, что от жару некуда было деваться, что комары роями
вились в прохладной тени арбы и что мальчишка, ворочаясь, толкал
ее, Марьяна натянула себе -на голову платок и уж засыпала, как вдруг
Устенька, соседка, прибежала к ней и, нырнув лод арбу, легла с ней
рядом.
— Ну, спать, девки! спать!—говорила Устенька, укладываясь под
арбой.— Стой,— сказала она, вскакивая,— так не ладно.
Она вскочила, нарвала зеленых веток и с двух сторон привесила к
колесам арбы, еще сверху накинув бешметом.
— Ты пусти,— закричала она мальчишке, подлезая опять под арбу,—
разве казакам место с девками? Ступай!
Оставшись под арбой одна с подругой, Устенька вдруг обхватила ее
обеими руками и, прижимаясь к ней, начала целовать Марьяну в щеки и
шею.
— Миленький! братец,— приговаривала она, заливаясь своим
тоненьким, отчетливым смехом.
— Видишь, у дедушки научилась,— отвечала Марьяна, отбиваясь.—
Ну, брось!
И они обе так расхохотались, что мать крикнула на них.
— Аль завидно? — шепотом сказала Устенька.
— Что врешь! Давай спать. Ну, зачем пришла?
Но Устенька не унималась:
— А что я тебе скажу, так ну!
Марьяна приподнялась на локоть и поправила сбившийся платок.
— Ну, что скажешь?
— Про твоего постояльца я что знаю.
— Нечего знать,— отвечала Марьяна.
— Ах ты, плут-девка! — сказала Устенька, толкая ее локтем и
смеясь.— Ничего не расскажешь. Ходит к вам?
— Ходит. Так что ж! — сказала Марьяна и вдруг покраснела.
— Вот я девка простая, я всем расскажу. Что мне прятаться,—
говорила Устенька, и веселое румяное лицо приняло задумчивое выражение.—
Разве я кому дурно делаю? Люблю его, да и все тут!
— Дедушку-то, что ль?
— Ну да.
— А грех! — возразила Марьяна.
— Ах, Машенька! Когда же и гулять, как не на девичьей воле? За
казака пойду, рожать стану, нужду узнаю. Вот ты поди замуж за Лукаш-
ку, тогда и в мысль радость не пойдет, дети пойдут да работа.
— Что ж, другим и замужем жить хорошо. Все равно! — спокойно от~
вечала Марьяна.
— Да ты расскажи хоть раз, что у вас с Лукашкой было?
105

— Да что было? Сватал. Батюшка на год отложил; а нынче сговорили,
осенью отдадут.
— Да он что тебе говорил?
Марьяна улыбнулась.
— Известно, что говорил. Говорил, что любит. Все просил в сады с
ним пойти.
— Вишь, смола какой! Ведь ты не пошла, я чай. А он какой теперь
молодец стал! Первый джигит. Все и в сотне гуляет. Намеднись приезжал
наш Кирка, говорил: коня какого выменял! А все, чай, по тебе скучает.
А еще что он говорил? — спросила Марьяну Устенька.
— Все тебе знать надо,— засмеялась Марьяна.— Раз на коне ночью
приехал к окну, пьяный. Просился.
— Что ж, ке пустила?
— А то пустить! Я раз слово сказала, и будет! Твердо, как камень,—
серьезно отвечала Марьяна.
— А молодец! Только захоти, никакая девка им не побрезгает.
— Пускай к другим и ходит,— гордо ответила Марьяна.
— Не жалеешь ты его.
— Жалею, а глупости не сделаю. Это дурно.
Устенька вдруг упала головой на грудь подруге, обхватила ее руками
и вся затряслась от давившего ее смеха.
— Глупая ты дура! — проговорила она, запыхавшись,— счастья себе
не хочешь,— и опять принялась щекотать Марьяну.
— Ай, брось! — говорила Марьяна, вскрикивая сквозь смех.— Лазутку
раздавила.
— Вишь, черти, разыгрались, «е умаялись,— послышался опять из-за
арбы сонный голос старухи.
— Счастья не хочешь,— повторила Устенька шепотом и привставая.—
А счастлива ты, ей-богу! Как тебя любят! Ты корявая такая, а тебя
любят. Эх, кабы я да на твоем месте была, я бы постояльца вашего так
окрутила! Посмотрела я на него, как у нас были, так кажется, и съел бы
он тебя глазами. Мой дедушка — и тот чего мне не надавал! А ваш, слышь,
из русских богач первый. Его денщик сказывал, что у них свои холопи есть.
Марьяна привстала и, задумавшись, улыбнулась.
— Что он мне раз сказал, постоялец-то,— проговорила она,
перекусывая травинку.— Говорит: я бы хотел казаком Лукашкой быть или твоим
братишкой Лазуткой. К чему это он так сказал?
— А так, врет, что на ум взбрело,— отвечала Устенька.— Мой чего
не говорит! Точно порченый!
Марьяна бросилась головой на свернутый бешмет, кинула руку на
плечо Устеньке и закрыла глаза.
— Нынче хотел в сады работать прийти; его батюшка звал,—
проговорила она, помолчав немного, и заонула.
106

XXXI
Солнце вышло уже из-за груши, отенявшей арбу, и косыми лучами,
даже сквозь ветви, переплетенные Устенькой, жгло лица девок, спавших
под арбой. Марьяна проснулась и стала убираться платком. Оглядевшись
кругом, она увидала за грушей постояльца, который с ружьем на плече
стоял и разговаривал с ее отцом. Она толканула Устеньку и молча,
улыбнувшись, указала ей на него.
— Вчера я ходил, ни одного не нашел,— говорил Оленин, беспокойно
поглядывая кругом и из-за веток не видя Марьяны.
— А вы вон к тому краю, прямо по циркулю пройдите, там в
заброшенном саду, пустырем прозывается, всегда зайцы находятся,—сказал
хорунжий, тотчас изменяя свой язык.
— Легко ли в рабочую пору ходить зайцев искать! Приходили бы
лучше нам подсобить. С девками поработали бы,— весело сказала старуха.—
Ну, девки, вставать! — крикнула она.
Марьяна и Устенька шептались и едва удерживались от смеха под
арбой.
С тех пор как стало известно, что Оленин подарил коня в пятьдесят
монетов Лукашке, хозяева его стали ласковее; особенно хорунжий,
казалось, видел с удовольствием его сближение с дочерью.
— Да я не умею работать,— сказал Оленин, стараясь не смотреть
сквозь зеленые ветви под арбой, где он заметил голубую рубаху и красный
платок Марьяны.
— Приходи, шепталок дам,— сказала старуха.
— По казачьей гостеприимной старине, одна старушечья глупость,—
сказал хорунжий, объясняя и как бы исправляя слова старухи,— в России,
я думаю, не только шепталок, сколько ананазных варений и мочений
кушали в свое удовольствие.
— Так в заброшенном саду есть? — спросил Оленин.— Я схожу,— и,
бросив быстрый взгляд сквозь зеленые ветви, он приподнял папаху и
скрылся между правильными зелеными рядами виноградника.
Уже солнце спряталось за оградой садов и раздробленными лучами
блестело сквозь прозрачные листья, когда Оленин вернулся в сад к своим
хозяевам. Ветер стихал, и свежая прохлада начинала распространяться
в виноградниках. Еще издалека каким-то инстинктом Оленин узнал
голубую рубаху Марьяны сквозь ряды лоз и, обрывая ягоды, подошел к ней.
Зарьявшая собака тоже иногда схватывала слюнявым ртом низко
висевшую кисть. Раскрасневшись, засучив рукава и опустив платок ниже
подбородка, Марьянка быстро срезала тяжелые кисти и складывала их в>
клетушку. Не выпуская из рук плети, которую она держала, она
остановилась, ласково улыбнулась и снова принялась за работу. Оленин
приблизился и перекинул ружье за плечи, чтоб освободить руки. «А твои где?
108

Бог помочь! Ты одна?» — хотел он сказать, но не сказал ничего и только
приподнял папаху. Ему было неловко наедине с Марьянкой, но oih, как
будто нарочно мучая себя, подошел к ней.
— Ты этак баб из ружья застрелишь,— сказала Марьяна.
— Нет, я не стреляю.
Oihh оба, помолчали.
— Ты бы подсобил.
Он достал ножичек и стал молча резать. Достав снизу из-под листьев
тяжелую, фунта в три, сплошную кисть, в которой все ягоды сплющились
одна на другую, не находя себе места, о.н показал ее Марьяне.
— Все резать? Эта не зелена?
— Давай сюда.
Руки их столкнулись. Оленин взял ее руку, а она, улыбаясь, глядела
на него.
— Что, ты скоро замуж выйдешь? — сказал он.
Она, не отвечая, отвернулась и повела на него своими строгими
главами.
— Что, ты любишь Лукашку?
— А тебе что?
— Мне завидно.
— Легко ли!
— Право, ты такая красавица!
И ему вдруг стало страшно совестно за то, что он сказал. Так пошло,
казалось ему, звучали его слова. Он вспыхнул, растерялся и взял ее за
обе руки.
— Какая ни есть, да не про тебя! Что смеяться-то! — отвечала
Марьяна, но взгляд ее говорил, как твердо она знала, что он не смеялся.
— Как смеяться! Ежели бы ты знала, как я...
Слова звучали еще пошлее, еще несогласнее с тем, что он чувствовал;
но он продолжал:
— Я не знаю что готов для тебя сделать...
— Отстань, смола!
Но ее лицо, ее блестящие глаза, ее высокая грудь, стройные ноги
говорили совсем другое. Ему казалось, что она понимала, как было пошло все.
что он говорил ей, но стояла выше таких соображений; ему казалось, что
она давно знала все то, что он хотел и не умел сказать ей, но хотела
послушать, как о« это окажет ей. «И как ей <не энать,— думал он,— когда он
хотел сказать ей лишь только все то, что она сама была? Но она не хотела
понимать, не хотела отвечать»,— думал он.
— Ау! — вдруг послышался недалеко за виноградником голосок
Устеньки и ее тонкий смех.— Приходи, Митрий Андреич, м«е подсоблять.
Я одна! — прокричала она Оленину, высовывая из-за листьев свое круглое
.наивное личико.
109

Оленин ничего не отвечал и не двигался с места.
Марьянка продолжала резать, но беспрестанно взглядывала на
постояльца. Он начал было говорить что-то, но остановился, вздернул
плечами и, вскинув ружье, скорыми шагами пошел из саду.
XXXII
Раза два он останавливался, прислушиваясь к звонкому смеху Марья-
ны и Устеньки, которые, сойдясь вместе, кричали что-то. Целый вечер
Оленин проходил в лесу на охоте. Ничего не убив, он вернулся уж сумерками.
Пройдя по двору, он заметил отворенную дверь в хозяйской избушке и
видневшуюся из нее голубую рубаху. Он особенно громко кликнул
Ванюшу, чтобы дать знать о своем приходе, и сел на крыльце на обычное место.
Хозяева уже вернулись из садов; они вышли из избушки, прошли в свою
хату и не позвали его к себе. Марьяна два раза выходила за ворота. Один
раз в полусвете ему показалось, что она оглянулась на него. Он жадно
следил глазами за каждым ее движением, но не решился подойти к ней. Когда
она скрылась в хате, он сошел с крыльца и начал ходить по двору. Но
Марьяна уже не выходила. Целую ночь Оленин провел без сна на дворе,
прислушиваясь к каждому звуку в хозяйской хате. Oih слышал, как с
вечера они говорили, как ужинали, как вытаскивали пуховики и
укладывались спать, слышал, как чему-то засмеялась Марьяна; слышал лотом, как
все затихло. Хорунжий переговаривал что-то шепотом с старухой, и кто-то
дышал. Он зашел в свою хату. Ванюша, не раздеваясь, спал. Оленин
позавидовал ему и опять принялся ходить по двору, все ожидая чего-то; но
никто не выходил, никто «е шевелился; только слышалось равномерное
дыхание трех человек. Он знал дыхание Марьяны и все слушал его и
слушал стук своего сердца. В станице все затихло, поздний месяц взошел,
110

и стала виднее скотина, пыхтевшая по дворам, ложившаяся и медленно
встававшая. Оленин со злобой спрашивал себя: «Чего мне нужно?» — и
не мог оторваться от своей ночи. Вдруг ясно послышались ему шаги и скрип
половицы >в хозяйской хате. Он бросился к дверям; но опять ничего не
было слышно, кроме равномерного дыхания, и опять на дворе после
тяжелого вздоха поворачивалась буйволица, вставая на передние колени, потом
на все ноги, взмахивала хвостом, и равномерно шлепало что-то по сухой
глине двора, и опять со вздохом укладывалась она в месячной мгле... Он
спрашивал себя: «Что мне делать?» — и решительно собирался идти спать;
но- опять послышались звуки, и в воображении его возникал образ Марь-
янки, выходившей на эту месячную туманную ночь, и опять он бросался
к окну, и опять слышал шаги. Уже перед светом подошел он к окну,
толкнул в ставень, перебежал к двери, и действительно заслышался вздох
Марьянки и шаги. Он взялся за щеколду и постучал. Босые, осторожные
шаги, чуть скрипя половицами, приближались к двери. Зашевелилась
щеколда, скрипнула дверь, пахнуло запахом душицы и тыквы, и на пороге
показалась вся фигура Марьянки. Он видел ее только мгновенье при
месячном свете. OiHa захлопнула дверь и, что-то прошептав, побежала
легкими шагами назад. Оленин стал стучать слегка, ничто не отзывалось. Он
перебежал к окну и стал слушать. Вдруг резкий, визгливый мужской голос
поразил его.
— Славно! — сказал невысокий казачонок в белой папахе, близко
подходя со двора к Оленину.— Я видел, славно!
Оленин узнал Назарку и молчал, не зная, что делать и говорить.
— Славно! Вот я :в станичное пойду, докажу и отцу скажу. Вишь
хорунжиха какая! Ей одного мало.
— Чего ты от меня хочешь, что тебе надо? — выговорил Оленин.
— Ничего, я только в станичном скажу.
Назарка говорил очень громко, видимо, нарочно.
— Вишь, ловкий юнкиръ какой!
Оленин дрожал и бледнел.
— Поди сюда, сюда! — Он сильно ухватил его за руку и отвел его
к своей хате.— Ведь ничего не было, она меня не пустила, и я ничего... Она
честная...
— Ну там, разбирать...— сказал Назарка.
— Да я все равно тебе дам... Вот постой!..
Назарка замолчал. Оленин вбежал в свою хату и вынес казаку десять
рублей.
— Ведь «ичего не было, да все равно, я виноват, вот я и даю! Только,
ради бога, чтобы никто не знал. Да ничего не было...
— Счастливо оставаться,— смеясь, сказал Назарка и вышел.
Назарка приезжал в эту ночь в станицу по поручению Лукашки —
приготовить место для краденой лошади — и, проходя домой по улице,
заслышал звуки шагов. Он вернулся на другое утро в сотню и, хвастаясь, рас-
111

сказал товарищу, как он ловко добыл десять монетов. На другое утро
Оленин виделся с хозяевами, и никто ничего не знал. С Марьяной он не
говорил, и она только посмеивалась, глядя на его. Ночь о-н опять 'провел без
•сна, тщетно бродя по двору. Следующий день он нарочно 'провел на охоте
и вечером, чтобы бежать от себя, ушел к Белецкому. Он боялся себя и дал
себе слово не заходить больше к хозяевам. На следующую ночь разбудил
Оленина фельдфебель. Рота тотчас же выступала в набег. Оленин
обрадовался этому случаю и думал не вернуться уже более в< станицу.
Набег продолжался четыре дня. Начальник пожелал видеть Оленина,
с которым он был в родстве, и предложил ему остаться в штабе. Оленин
отказался. Он «е мог жить без своей станицы и просился домой. За набег
ему навесили солдатский крест, которого он так желал прежде. Теперь же
он был совершенно равнодушен к этому кресту и еще более равнодушен
к представлению в офицеры, которое все еще не выходило. Он без оказии
проехал с Ванюшей на линию и несколькими часами опередил свою роту.
Оленин весь вечер провел на крыльце, глядя на Марьяну. Всю ночь он
опять без цели, без мысли ходил по двору.
XXXIII
На другое утро Оленин проснулся поздно. Хозяев уже не было. Он не
пошел на охоту и то брался за книгу, то выходил на крыльцо и опять
входил в хату и ложился на постель. Ванюша думал, что он болен. Перед
вечером Оленин решительно встал, принялся писать и писал до поздней
ночи. Он написал письмо, но «е послал его, потому что никто все-таки бы
не понял того, что он хотел сказать, да и незачем кому бы то ни |было
понимать это, кроме самого Оленина. Вот что он писал:
«Мне пишут из России письма соболезнования; боятся, что я погибну,
зарывшись в этой глуши. Говорят про меня: он загрубеет, от всего
отстанет, станет пить и еще, чего доброго, женится на казачке. Недаром^
говорят, Ермолов сказал: кто десять лет 'прослужит на Кавказе, тот либо
сопьется с кругу, либо женится на распутной 'женщине. Как страшно!
В самом деле, не. погубить бы м(не себя, тогда как на мою долю могло бы
выпасть великое счастие стать мужем графини Б***, камергером или
дворянским предводителем. Как вы мне все гадки и жалки! Вы не знаете, что
такое счастие и что такое жизнь! Надо раз испытать жизнь во всей ее
безыскусственной красоте. Надо видеть и понимать, что я каждый день
вижу пред собой: вечные неприступные снега гор и величавую женщину
в той первобытной красоте, в которой должна была выйти первая
женщина из рук своего творца, и тогда ясно станет, кто себя губит, кто живет
112

в правде или во лжи — вы или я. Коли бы вы знали, как м«е мерзки* и
жалки вы в вашем обольщении! Как только представятся мне вместо моей
хаты, моего леса и моей любви эти гостиные, эти женщины с
припомаженными волосами над подсунутыми чужими буклями, эти неестественно
шевелящиеся губки, эти спрятанные и изуродованные слабые члены и этот
лепет гостиных, обязанный быть разговором и не имеющий никаких прав
на это,— мне становится невыносимо гадко. Представляются мне эти
тупые лица, эти богатые невесты с выражением лица, говорящим: «Ничего,
можно, подходи, хоть я и богатая невеста»; эти, усаживанья и пересажи-
ванья, это наглое сводничанье пар и эта вечная сплетня, притворство; эти
правила — кому руку, кому кивок, кому разговор, и, наконец, эта вечная
скука в крови, переходящая от поколения к поколению (и все сознательно,
с убеждением в необходимости). Поймите одно или поверьте одному. Надо
видеть и понять, что такое правда и красота, и в прах разлетится все, что
вы говорите и думаете, все ваши желанья счастья и за меня и за себя.
Счастье — это быть с природой, видеть ее, говорить с ней. «Еще он, избави
боже, женится на простой казачке и совсем пропадет для света»,—
воображаю, говорят они обо мне с искренним состраданием. А я только одного
и желаю: совсем пропасть в вашем смысле, желаю жениться на простой
казачке и не смею этого потому, что это было бы верх счастия, которого
я недостоин.
Три месяца прошло с тех пор, как я в первый раз увидел казачку
Марьяну. Понятия и предрассудки того мира, из которого я вышел, еще
были свежи во мне. Я тогда не верил, что могу полюбить эту женщину.
Я любовался ею, как красотою гор и неба, и не мог «е любоваться ею,
потому что она прекрасна, как и они. Потом я почувствовал, что созерцание
этой красоты сделалось необходимостию в моей жизни, и я стал
спрашивать себя: не люблю ли я ее? Но ничего похожего на то, как я воображал
это чувство, я не нашел в себе. Это было чувство, не похожее ни на тоску
одиночества и желание супружества, ,ни на платоническую, «и еще менее
на плотскую любовь, которые я испытывал. Мне нужно было видеть,
слышать ее, знать, что она близко, и я бывал не то что счастлив, а спокоен.
После вечеринки, на которой я был вместе с нею и прикоснулся к ней,
я почувствовал, что между мной и этою женщиной существует
неразрывная, хотя и не признанная связь, против которой нельзя бороться. Но я еще
боролся; я говорил себе: неужели можно любить женщину, которая миког-
да не поймет задушевных интересов моей жизни? Неужели можно любить
женщину за одну красоту, любить женщину-статую? — спрашивал я себя,
а уже любил ее, хотя еще не верил своему чувству.
После вечеринки, на которой я в первый раз говорил с ней, наши
отношения изменились. Прежде она была для меня чуждым, но величавым
предметом внешней природ,ы; после вечеринки она стала для меня
человеком. Я стал встречать ее, говорить с нею, ходить иногда на работы к ее
отцу и по целым вечерам просиживать у них. И в этих близких сношениях
8 Л. Н. Толстой «Казаки»
113

она осталась в моих глазах все столь же чистою, неприступною и
величавою. Она на все и- всегда отвечала одинаково спокойно, гордо и весело-
равнодушно. Иногда она бывала ласкова, но большею частью каждый
взгляд, каждое слово, каждое движение ее выражали это равнодушие, не
презрительное, но подавляющее и чарующее. Каждый день с притворною
улыбкой на губах я старался подделаться под что-то и с мукой страсти и
желаний в сердце шуточно заговаривал с ней'. Она видела, что я
притворяюсь; но прямо, весело и просто смотрела на меня. Мне стало невыносимо
это положение. Я хотел не лгать перед ней и хотел сказать все, что я
думаю, что я чувствую. Я был особенно раздражен; это было в садах. Я стал
говорить ей о своей любви такими словами, которые мне стыдно
вспомнить. Стыдно вспомнить потому, что я не должен был сметь говорить ей
этого, потому что она неизмеримо выше стояла этих слов и того чувства,
которое я хотел ими выразить. Я замолчал, и с этого дня мое положение
сделалось невыносимо. Я не хотел унижаться, оставаясь в прежних
шуточных отношениях, и чувствовал, что я не дорос до прлмых и простых
отношений к ней. Я с отчаянием спрашивал себя: что же мне делать? В нелепых
мечтах я воображал ее то своею любовницей, то своею женой и с
отвращением отталкивал и ту № другую мысль. Сделать ее девкой было бы ужасно.
Это было бы убийство. Сделать ее барыней, женою Дмитрия Андреевича
Оленина, как одну из здешних казачек, на которой женился наш офицер,
было бы еще хуже. Вот ежели бы я мог сделаться казаком, Лукашкой,
красть табуны, напиваться чихирю, заливаться песнями, убивать людей и
пьяным влезать к ней в окно на ночку, без мысли о том, кто я? и зачем я?
Тогда бы другое дело, тогда бы мы могли понять друг друга, тогда бы я
мог быть счастлив. Я пробовал отдаваться этой жизни и еще сильнее
чувствовал свою слабость, свою изломанность. Я не мог забыть себя и своего
сложного, негармонического, уродливого прошедшего. И мое будущее
представляется мне еще безнадежнее. Каждый день передо мною далекие
снежные горы и эта величавая, счастливая женщина. И не для меня
единственно возможное на свете счастье, не для меня эта женщина! Самое
ужасное и самое сладкое в моем положении то, что я чувствую, что я понимаю
ее, а она никогда не поймет меня. Она не поймет не потому, что она ниже
меня, напротив, она не должна понимать меня. Она счастлива; она, как
природа, ровна, спокойна и сама в себе. А я, исковерканное, слабое
существо, хочу, чтоб она поняла мое уродство и мои мучения. Ночи я не спал
и без всякой цели проводил под ее окнами и не отдавал отчета себе в том, что
со мною было. Восемнадцатого числа наша рота ходила в набег. Я три
дня провел вне станицы. Мне было грустно и все равно. В отряде песни,
карты, попойки-, толки о наградах мне были противнее обыкновенного.
Я .нынче вернулся домой, увидал ее, свою хату, дядю Ерошку, снеговые
горы с своего крылечка, и такое сильное новое чувство радости охватило
меня, что я все понял. Я люблю эту женщину настоящею любовью, в
первый и единственный раз моей жизни. Я знаю, что со мной. Я не боюсь уни-
114

зиться своим чувством, не стыжусь своей любви, я горд ею. Я не виноват,
что я полюбил. Это сделалось против моей воли. Я спасался от своей
любви в самоотвержении, я выдумывал себе радость в любви казака Лу-
кашки с Марьянкой и только раздражал свою любовь и ревность. Это не
идеальная, так называемая возвышенная любовь, которую я испытывал
прежде; не то чувство влечения, в котором любуешься на свою любовь,
чувствуешь в себе источник своего чувства и все делаешь сам. Я испытывал
и это. Это еще меньше желание наслаждения, это что-то другое. Может
быть, я в ней люблю природу, олицетворение всего прекрасного природы;
но я не имею своей воли, а чрез меня любит ее какая-то стихийная сила,
весь мир божий, вся природа вдавливает любовь эту в мою душу и
говорит: люби. Я люблю ее не умом, не воображением, а всем существом моим.
Любя ее, я чувствую себя нераздельною частью всего счастливого божьего
мира. Я писал прежде о своих новых убеждениях, которые вынес из своей
одинокой жизни; но никто не может знать, каким трудом выработались они
во мне, с какою радостью сознал я их и увидал новый, открытый путь в
жизни. Дороже этих убеждений ничего во мне не было... Ну... пришла
любовь, и их нет теперь, нет и сожаления о них. Даже понять, что я мог
дорожить таким односторонним, холодным, умственным настроением, для
меня трудно. Пришла красота и в прах рассеяла всю египетскую
жизненную внутреннюю работу. И сожаления нет о исчезнувшем!
Самоотвержение — все это вздор, дичь. Это все гордость, убежище от заслуженного
несчастия, спасение от зависти к чужому счастию. Жить для других, делать
добро! Зачем? когда в душе моей одна любовь к себе и одно желание —
любить ее и жить с нею, ее жизнию. Не для других, не для Лукашки я
теперь желаю счастия. Я не люблю теперь этих других. Прежде я бы
сказал себе, что это дурно. Я бы мучился вопросами: что 'будет с ней, со
мной, с'Лукашкой? Теперь мне все равно. Я живу не сам по себе, но есть
что-то сильней меня, руководящее мною. Я мучаюсь, но прежде я был
мертв, а теперь только я живу, Нынче я пойду к ним и все скажу ей».
•€<£
8

XXXIV
Написав это письмо, Оленин поздно вечером пошел к хозяевам.
Старуха сидела на лавке за печью и сучила коконы. Марьяна с непокрытыми
волосами шила у свечи. Увидев Оленина, она вскочила, взяла платок и
подошла к печи.
—, Что ж, посиди с нами, Марьянушка,— сказала мать.
— Не, я простоголовая.— И она вскочила на печь.
Оленину было видно только ее колено и стройная спущенная нога. Он
угощал старуху чаем. Старуха угостила гостя каймаком, за которым
посылала Марьяну. Но, поставив тарелку на стол, Марьяна опять вскочила на
печь, и Оленин чувствовал только ее глаза. Они разговорились о
хозяйстве. Бабука Улита расходилась и пришла в восторг гостеприимства. Она
принесла Оленину моченого винограду, лепешку с виноградом, лучшего
вина и с тем особенным, простонародным, грубым и гордым
гостеприимством, которое бывает только у людей, физическими трудами добывающих
свой хлеб, принялась угощать Оленина. Старуха, которая сначала так
поразила Оленина своею грубостью, теперь часто трогала его своею простою
нежностью в отношении к дочери.
— Да что бога гневить, батюшка! Все у нас есть, слава богу, и чихирю
нажали, и насолили, и продадим бочки три винограду, и пить останется.
Ты уходить-то погоди. Гулять с тобой будем на свадьбе.
116

— А когда свадьба? — спросил Оленин, чувствуя, как вся кровь вдруг
хлынула ему к лицу и сердце неровно и мучительно забилось.
За печью зашевелилось, и послышалось щелканье семечка.
— Да что, .надо бы на той неделе сыграть. Мы готовы,— отвечала
старуха просто, спокойно, как будто Оленина не было и нет на свете.— Я все
для Марьянушки собрала и припасла. Мы хорошо отдадим. Да вот
немного не ладно: Лукашка-то наш что-то уж загулял очень. Вовсе загулял!
Шалит! Намедни приезжал казак из сотни, сказывал, он в Ногаи
ездил.
— Как бы не попался,— сказал Оленин.
— И я говорю: ты, Лукаша, не шали! Ну, молодой человек, известно,
куражится. Да ведь на все время есть. Ну, отбил, украл, абрека убил,
молодец! Ну и смирно бы пожил. А то уж вовсе скверно.
— Да, я его раза два видел в отряде, он все гуляет. Еще лошадь
продал,— сказал Оленин и оглянулся на печь.
Большие черные глаза блестели на него строго и недружелюбно. Ему
стало совестно за то, что он сказал.
— Что ж! О.н никому худа не делает,— вдруг сказала Марьяна.— На
свои деньги гуляет,— и, спустив ноги, она соскочила с печи и вышла,
сильно хлопнув дверью.
Оленин следил за ней глазами, покуда она была в< хате, потом смотрел
на дверь, ждал и не понимал ничего, что ему говорила бабука Улита. Через
несколько минут вошли гости: старик, брат бабуки Улиты, с дядей
Брошкой, и вслед за ними Марьяна с Устенькой.
— Здорово дневали?—пропищала Устенька.— Все
гуляешь?—обратилась Устенька к Оленину.
— Да, гуляю,— отвечал он, и ему отчего-то стыдно стало и
неловко.
Он хотел уйти и не мог. Молчать ему тоже казалось невозможно.
Старик помог ему: он попросил выпить, и они выпили. Потом Оленин выпил
с Ерошкой. Потом еще с другим казаком. Потом еще с Ерошкой. И чем
больше пил Оленин, тем тяжеле становилось ему на сердце. Но старики
разгулялись. Девки обе засели на печку и шушукали, глядя на них,
а они пили до вечера. Оленин ничего не говорил и пил больше всех.
Казаки что-то кричали. Старуха выгоняла их вон и не давала больше чихиря.
Девки смеялись над дядей Ерошкой, и уж было часов десять, когда все
вышли на крыльцо. Старики сами назвались идти догуливать ночь у
Оленина. Устенька побежала домой. Ерошка повел казака к Ванюше. Старуха
пошла прибирать в избушке. Марьяна оставалась одна в хате. Оленин
чувствовал себя свежим и бодрым, как будто он сейчас проснулся. Он все
замечал и, пропустив вперед стариков, вернулся в1 хату: Марьяна
укладывалась спать. OiH подошел к ней, хотел ей сказать что-то, но голос
оборвался у него. Она села на постель, подобрала под себя ноги, отодвинулась
от него в самый угол и молча, испуганным, диким взглядом смотрела на
117

него. Она, видимо, боялась его. Оленин чувствовал это. Ему стало жалко
и совестно за себя, и вместе с тем он почувствовал гордое удовольствие,
что возбуждает в> ней1 хоть это чувство.
— Марьяна! — сказал он.— Неужели ты никогда не сжалишься надо
мной? Я не знаю, как я люблю тебя.
Она отодвинулась еще дальше.
— Вишь, вино-то что говорит. Ничего тебе не будет!
— Нет, не вино. Не выходи за Лукашку. Я женюсь на тебе.— «Что
же это я говорю? — подумал он в то самое время, как
выговаривал эти слова.1—Скажу ли я то же завтра? Скажу, наверно скажу
и теперь повторю»,— ответил ему внутренний голос.— Пойдешь
за меня?
Она серьезно посмотрела на него, и испуг ее как будто прошел.
— Марьяна! Я с ума сойду. Я не свой. Что ты велишь, то и сделаю.—
И безумно-нежные слова говорились сами собой.
— Ну, что брешешь,— прервала она его, вдруг схватив за руку,
которую он протягивал к ней. Но она не отталкивала его руки, а крепко сжала
ее своими сильными, жесткими пальцами.— Разве господа на мамуках
женятся? Иди!
— Да пойдешь ли? Я все...
— А Лукашку куда денем? — оказала она, смеясь.
Он вырвал у нее руку, которую она держала, и сильно обнял ее
молодое тело. Но она, как лань, вскочила, спрыгнула босыми ногами и
выбежала на крыльцо. Оленин опомнился и ужаснулся на себя. Он опять
показался сам себе невыразимо гадок в сравнении с нею. Но ни минуты
не раскаиваясь в том, что он сказал, он пошел домой и, не взглянув на
пивших у него стариков, лег и заснул таким крепким сном, каким давно
не спал.
XXXV
На другой день был праздник. Вечером весь народ, блестя на
заходящем солнце праздничным нарядом, был на улице. 'Вина было нажато
больше обыкновенного. Народ освободился от трудов. Казаки* че^ез месяц
сбирались в поход, и во многих семействах готовились свадьбы.
На площади, перед станичным правлением и около двух лавочек —
одной с закусками и семечками, другой с платками и ситцами,— больше
всего стояло народа. На завалинке дома правления сидели и стояли
старики в серых и черных степенных зипунах, без галунов и украшений. Ста-
118

рики спокойно, мерными голосами беседовали между собой об урожаях
и молодых ребятах, об общественных делах и о старине, величаво и
равнодушно поглядывая на молодое (поколение. Проходя мимо них,
бабы и девки приостанавливались и опускали головы. Молодые казаки
почтительно уменьшали шаг и, снимая папахи, держали их некоторое
время перед головою. Старики замолкали. Кто строго, кто ласково,
осматривали они проходящих и медленно снимали и снова надевали
папахи.
Казачки еще не начинали водить хороводы, а, собравшись кружками,
в яркоцветных бешметах и белых платках, обвязывающих голову и лицо,
сидели на земле и завалинках хат, в тени от косых лучей солнца, и звонко
болтали и смеялись. Мальчишки и девчонки играли в лапту, зажигая мяч
высоко в ясное небо, и с криком и писком бегали по площади. Девочки-
подростки на другом угле площади уже водили хороводы и тоненькими,
несмелыми голосами пищали песню. Писаря, льготные и вернувшиеся на
праздник молодые ребята, в нарядных белых и новых красных черкесках,
обшитых галунами, с праздничными, веселыми лицами, по двое, по трое,
взявшись рука с рукой, ходили от одного кружка баб и девок к другому и,
останавливаясь, шутили и заигрывали с казачками. Армянин-лавочник в
синей черкеске тонкого сукна с галунами стоял у отворенной двери, в
которую виднелись ярусы свернутых цветных платков, и с гордостию
восточного торговца и сознанием своей важности ожидал покупателей. Два крас-
нобородые босые чеченца, пришедшие из-за Терека полюбоваться на
праздник, сидели на корточках у дома своего знакомца и, небрежно покуривая
из маленьких трубочек и поплевывая, перекидывались, глядя на народ,
быстрыми гортанными звуками. Изредка непраздничный солдат в старой
шинели торопливо проходил между пестрыми группами по площади. Кое-
где уже слышались пьяные песни загулявших казаков. Все хаты были
заперты, крылечки с вечера вымыты. Даже старухи были на улице. По сухим
улицам везде в пыли под ногами валялась шелуха арбузных и
тыквенных семечек. В воздухе было тепло и неподвижно, в ясном небе голубо
и прозрачно, бело-матовый хребет гор, видневшийся из-за крыш, казался
близок и розовел в лучах заходящего солнца. Изредка с заречной стороны
доносился дальний гул пушечного выстрела. Но над станицей, сливаясь,
носились разнообразные веселые, праздничные звуки.
Оленин все утро ходил по двору, ожидая увидать Марьяну. Но она,
убравшись, пошла к обедне в часовню; потом то сидела на завалине с
девками, щелкая семя, то с товарками же забегала домой и весело, ласково
взглядывала на постояльца. Оленин боялся заговаривать с ней шутливо
и при других. Он хотел договорить ей вчерашнее и добиться от нее
решительного ответа. Он ждал опять такой же минуты, как вчера вечером; но
минута не приходила, а оставаться в таком нерешительном положении
он не чувствовал в себе более силы. Она вышла опять на улицу, и немного
погодя, сам не зная куда, пошел и он за нею. Он миновал угол, где она
119

сидела, блестя своим атласным голубым бешметом, и с болью в сердце
услыхал за собою девичий, хохот.
Хата Белецкого была на площади. Оленин, проходя мимо ее, услыхал
голос Белецкого: «Заходите»,— и зашел.
Поговорив, они оба сели к окну. Скоро к ним присоединился Ерошка
в новом бешмете и уселся подле них на пол.
— Вот это аристократическая кучка,— говорил Белецкий, указывая
папироской на пеструю группу на углу и улыбаясь.— И моя там, видите,
в красном. Это обновка. Что же хороводы не начинаются? — прокричал
Белецкий, выглядывая из окна.— Вот погодите, как смеркнется, и мы
пойдем. Потом позовем 'их к Устеньке. Надо им бал задать.
— И я приду к Устеньке,— сказал Оленин решительно.— Марьяна
будет?
— Будет, приходите! — сказал Белецкий, нисколько не удивляясь.—
А ведь очень красиво,— прибавил он, указывая на пестрые толпы.
— Да, очень! — поддакнул Оленин, стараясь казаться
равнодушным.— На таких праздниках,— прибавил он,— меня всегда удивляет,
отчего так, вследствие того, что нынче, например, пятнадцатое число, вдруг
все люди стали довольны и в'еселы? На всем виден праздник. И глаза,
и лица, и голоса, и движения, и одежда, и воздух, и солнце — все
праздничное. А у нас уже нет праздников.
— Да,— сказал Белецкий, не любивший таких рассуждений.— А ты
что ,не пьешь, старик? — обратился он к Ерошке.
Ерошка мигнул Оленину на Белецкого:
— Да что, он гордый, кунак-то твой!
Белецкий поднял стакан.
— Алла бирды,— сказал он и выпил. (Алла бирды, значит: бог дал;
это обыкновенное приветствие, употребляемое кавказцами, когда пьют
вместе).
— Сау бул (будь здоров),—сказал Ерошка, улыбаясь, и выпил свой
стакан.— Ты говоришь: праздник!—сказал он Оленину, поднимаясь и
глядя в окно.— Это что за праздник! Ты бы посмотрел, как в старину
гуляли! Бабы выйдут, бывало, оденутся в сарафаны, галунами обшиты.
Грудь всю золотыми в два ряда обвешает. На голове кокошники золотые
носили. Как пройдет, так фр! фр! шум подымется. Каждая баба как
княгиня была. Бывало, выйдут, табун целый, заиграют песни, так стон стоит;
всю ночь гуляют. А казаки бочки выкатят на двор, засядут, всю ночь до
рассвета пьют. А то схватятся рука с рукой, пойдут по станице лавой. Кого
встретят, с собой забирают, да от одного к другому и ходят. Другой раз
три дня гуляют. Батюшка, бывало, придет, еще я помню, красный,
распухнет весь, без шапки, все растеряет, придет и ляжет. Матушка уж знает,
бывало: свежей икры и чихирю ему принесет опохмелиться, а сама бежит
по станице шапку его искать. Так двое суток спит! Вот какие люди были!
А нынче что?
120

— Ну, а девки-то в сарафанах как же? Одни гуляли? — спросил
Белецкий.
— Да, одни! Придут, бывало, казаки али верхом сядут, скажут:
пойдем хороводы разбивать, и поедут, а девки дубье возьмут. На масленице,
бывало, как разлетится какой молодец, а они бьют, лошадь бьют, его бьют.
Прорвет стену, подхватит какую любит и увезет. Матушка, душенька, уж
как хочет любит. Да и девки ж были! королевны!
3^£
XXXVI
В это время из боковой улицы выехали на площадь два всадника.
Один из них был Назарка, другой Лукашка. Лукашка сидел несколько
боком на своем сытом гнедом кабардинце, легко ступавшем по жесткой
дороге и подкидывавшем красивою головой с глянцевитою тонкою холкой.
Ловко прилаженное ружье в чехле, пистолет за спиной и свернутая за
седлом бурка доказывали, что Лукашка ехал не из мирного и ближнего
места. В его боковой щегольской посадке, в небрежном движении руки,
похлопывавшей чуть слышно плетью под брюхо лошади, и особенно в его
блестящих черных глазах, смотревших гордо, прищуриваясь, вокруг,
выражались сознание силы и самонадеянность молодости. Видали молодца? —
казалось, говорили его глаза, поглядывая по сторонам. Статная лошадь,
с серебряным набором сбруя и оружие и сам красивый казак обратили
на себя внимание всего народа, бывшего на площади. Назарка, худощавый
и малорослый, был одет гораздо хуже Лукашки. Проезжая мимо стариков,
Лукашка приостановился и приподнял белую курчавую папаху над
стриженою черною головой.
— Что, много ль ногайских коней угнал? — сказал худенький
старичок с нахмуренным, мрачным взглядом.
— А ты небось считал, дедука, что спрашиваешь,— отвечал Лукашка,
отворачиваясь.
— То-то парня-то с собой напрасно водишь,— проговорил старик еще
мрачнее.
— Вишь, черт, все знает! — проговорил про себя Лукашка, и лицо era
121

приняло озабоченное выражение; но, взглянув на угол, где стояло много
казачек, он повернул к ним лошадь.
— Здорово дневали, девки?—крикнул он сильным, заливистым
голосом, вдруг останавливая лошадь.— Состарились без меня, ведьмы.— И он
засмеялся.
— Здорово, Лукашка! Здорово, батяка! — послышались веселые
голоса.— Денег много привез? Закусок купи девкам-то! Надолго приехал?
И то давно не видали.
— С Назаркой на ночку погулять прилетели,— отвечал Лукашка,
замахиваясь плетью на лошадь и наезжая на девок.
— И то Марьянка уж забыла тебя совсем,— пропищала Устенька,
толкая локтем Марьяну и заливаясь тонким смехом.
Марьяна отодвинулась от лошади и, закинув назад голову, блестящими
большими глазами спокойно взглянула на казака.
— И то давно не бывал! Что лошадью топчешь-то?—сказала она
сухо и отвернулась.
Лукашка казался особенно весел. Лицо его сияло удалью и радостию.
Холодный ответ Марьяны, видимо, поразил его. Он вдруг нахмурил
брови.
— Становись в стремя, в горы увезу, мамочка! — вдруг крикнул он,
как бы разгоняя дурные мысли и джигитуя между девок. Он нагнулся
к Марьяне.— Поцелую, уж так поцелую, что ну!
Марьяна встретилась с ним глазами и вдруг покраснела. Она
отступила.
— Ну тебя совсем! Ноги отдавишь,— сказала она и, опустив голову,
посмотрела на свои стройные ноги, обтянутые голубыми чулками со
стрелками, в красных новых чувяках, обшитых узеньким серебряным
галуном.
Лукашка обратился к Устеньке, а Марьяна села рядом с казачкой,
державшею на руках ребенка. Ребенок потянулся к дев^е и пухленькою
ручонкой ухватился за нитку монистов, висевших на ее синем бешмете. Марьяна
нагнулась к нему и искоса поглядела на Лукашку. Лукашка в это время
доставал из-под черкески, из кармана черного бешмета, узелок с закусками
и семечками.
— На всех жертвую,— сказал он, передавая узелок Устеньке, и с
улыбкою глянул на Марьянку.
Снова замешательство выразилось на лице девки. Прекрасные глаза
подернулись как туманом. Она спустила платок ниже губ и вдруг, припав
головой к белому личику ребенка, державшего ее за монисто, начала, жадно
целовать его. Ребенок упирался ручонками в высокую грудь девки и
кричал, открывая беззубый ротик.
— Что душишь парнишку-то? — сказала мать ребенка, отнимая его
у ней и расстегивая бешмет, чтобы дать ему груди.— Лучше бы с парнем
здоровкалась.
122

— Только коня уберу, придем с Назаркой, целую ночь гулять
будем,— сказал Лукашка, хлопнув плетью лошадь и поехал прочь от
девок.
Свернув в боковую улицу с Назаркой вместе, они подъехали к двум
стоявшим рядом хатам.
— Дорвались, брат! Скорей приходи! — крикнул Лукашка товарищу,
слезшему у соседнего двора, и осторожно проводя коня в1 плетеные ворота
своего двора.— Здорово, Степка! — обратился он к немой, которая,
гоже празднично разряженная, шла с улицы, чтобы принять коня. И он
знаками показал ей, чтоб она поставила коня к сену и не расседлывала
его.
Немая загудела, зачмокала, указывая на коня, и поцеловала его в нос.
Это значило, что она любит коня и что конь хорош.
— Здорово, матушка! Что, аль на улицу еще не выходила?
прокричал Лукашка, поддерживая ружье и поднимаясь на крыльцо.
Старуха мать отворила ему дверь.
— Вот не ждала, не гадала,— сказала старуха,— а Кирка -сказывал,
ты не будешь.
— Принеси чихирьку поди, матушка. Ко мне Назарка придет,
праздник помолим.
— Сейчас, Лукаша, сейчас,— отвечала старуха.— Бабы-то наши
гуляют. Я чай, и наша немая ушла.
И, захватив ключи, о.на торопливо пошла в избушку.
Назарка, убрав своего коня и сняв ружье, вошел к Лукашке.
*йс

XXXVII
— Будь здоров,— говорил Лукашка, принимая от матери полную
чашку чихиря и осторожно поднося ее к нагнутой голове.
— Вишь, дело-то,— сказал Назарка,— дедука Бурлак что сказал:
«Много ли коней украл?» Видно, знает.
— Колдун! —коротко ответил Лукашка.— Да это что? — прибавил
он, встряхнув- головой.— Уж они за рекой. Ищи.
— Все неладно.
— А что неладно! Снеси чихирю ему завтра. Так-то делать надо, и
ничего будет. Теперь гулять. Пей!—крикнул Лукашка тем самым голосом,
каким старик Ерошка произносил это слово.— На улицу гулять пойдем,
к девкам. Ты сходи меду возьми, или я немую пошлю. До утра гулять
будем.
Назарка улыбался.
— Что ж, долго побудем? — сказал он.
— Дай погуляем! Беги за водкой! На деньги!
Назарка послушно побежал к Ямке.
124

Дядя Ерошка и Ергушов, как хищные птицы, пронюхав, где гулянье,
оба пьяные, один за другим ввалились в хату.
— Давай еще полведра! — крикнул Лукашка матери в ответ на их
здоровканье.
— Ну, сказывай, черт, где украл? — прокричал дядя Ерошка.—
Молодец! Люблю!
— То-то люблю!—отвечал, смеясь, Лукашка.— Девкам закуски от
юнкирей носишь. Эх, старый!
— Неправда, вот и неправда! Эх, Марка! (Старик расхохотался.) Уж
как просил меня черт энтот! Поди, говорит, похлопочи. Флинту давал. Нет,
бог с ним! Я бы обделал, да тебя жалею. Ну, сказывай, где был? —И
старик заговорил по-татарски.
Лукашка бойко отвечал ему.
Ергушов, плохо знавший по-татарски, лишь изредка вставлял русские
слова.
— Я говорю, коней угнал. Я твердо знаю,— поддакивал он.
— Поехали мы с Гирейкой,— рассказывал Лукашка. (Что он Гирей-
хана называл Гирейкой, в том было заметное для казаков молодечество.) —
За рекой все храбрился, что он всю степь знает, прямо приведет, а
выехали, ночь темная, спутался мой Гирейка, стал елозить, а все толку нет. Не
найдет аула, да и шабаш. Правей мы, видно, взяли. Почитай до полуночи
искали. Уж, спасибо, собаки завыли.
— Дураки,— сказал дядя Ерошка.— Так-то мы, бывало, спутаемся
ночью в степи. Черт их разберет! Выеду, бывало, на бугор, завою по-бирю-
чиному, вот так-то! (Он сложил руки у рта и завыл, будто стадо волков,
в одну ноту.) Как раз собаки откликнутся. Ну, доказывай.
— Ну что ж, нашли. Живо обротали. Назарку было поймали ногайки-
бабы, пра!
— Да, поймали,— обиженно сказал вернувшийся Назарка.
— Выехали; опять Гирейка спутался, вовсе было завел в буруны. Так
вот все кажет, что к Тереку, а вовсе прочь едем.
— А ты по звездам бы смотрел,— сказал дядя Ерошка.
— Ия говорю,— подхватил Ергушов.
— Да, смотри тут, как темно все. Уж я бился, бился! Поймал кобылу
одну, обротал, а своего коня пустил; думаю, выведет. Так что же ты
думаешь? Как фыркнет, фыркнет, да носом по земи... Выскакал вперед, так
прямо в станицу и вывел. И то спасибо, уж светло вовсе стало; только
успели в лесу коней схоронить. Нагим из-за реки приехал, взял.
Ергушов покачал головой.
— Я и говорю: ловко!
— А много ль?
— Все тут,— сказал Лукашка, хлопая по карману.
Старуха в это время вошла в избу. Лукашка не договорил.
— Пей! — прокричал он.
125

— Так-то мы с Гирчиком раз поздно поехали...— начал Ерошка.
— Ну, тебя не переслушаешь! — сказал Лукашка.— А я пойду.—
И, допив вино из чапурки и затянув туже ремень пояса, Лукашка вышел
на улицу...
XXXVIII
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была
свежа и безветренна. Полный золотой месяц выплывал из-за черных раин,
поднимавшихся на одной стороне площади. Из труб избушек шел дым и,
сливаясь с туманом, стлался над станицею. В окнах кое-где светились
огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит в воздухе. Говор, смех,
песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем
днем. Белые платки и папах» кучками виднелись в темноте около заборов
И ДОМОВ1.
На площади, против отворенной и освещенной двери лав'ки, чернеется и
белеется толпа казаков и девок и слышатся громкие песни, смех и говор.
Схватившись рука с рукой, девки кружатся, плавно выступая по пыльной
площади. Худощавая и самая некрасивая и,з девок запевает:
Из-за леоику, лесу темного,
Ай-да-люли!
Из-за садику, >саду зеленого
Вот и шли-прошли два молодца,
Два молодца, да оба холосты.
Они шличпрошли да становилися,
Они 'становилися, 'разбранилися.
Выходила к «им красна девица,
Выходила к ним, говорила им:
Вот кому-нибудь из вас достануся.
Доставалася да парню белому,
Парню белому, белокурому.
Он бере, берет за праву руку.
Oih веде, ведет да вдоль по кругу.
|Вюем товарищам пюрасхвастался:
«Какова, братцы, хозяюшка!»
Старухи стоят около, прислушиваясь к песням. Мальчишки и
девчонки бегают кругом в темноте, догоняя друг друга. Казаки стоят кругом, за-
трогивая проходящих девок, изредка разрывая хоровод и входя в него. По
темную сторону двери стоят Белецкий и Оленин в черкесках и папахах
и не казачьим говором, не громко, но слышно, разговаривают между собой.
126

чувствуя, что обращают,на себя внимание. Рядом в хороводе ходят
толстенькая Устенька в красном бешмете и величавая фигура Марьяны в
новой рубахе и бешмете. Оленин с Белецким разговаривали о том, как бы
им отбить от хоровода Марьянку с Устенькой. Белецкий думал, что Оленин
хотел только повеселиться, а Оленин ждал решения своей участи. Он во
что бы то ,ни стало хотел нынче же видеть Марьяну одну, сказать ей все
и спросить ее, может ли и хочет ли она быть его женою. Несмотря на
то, что вопрос этот давно был решен для него отрицательно, он
надеялся, что будет в силах рассказать ей все, что чувствует, и что она поймет
его.
— Что вы мне раньше не сказали,— говорил Белецкий,— я бы вам
устроил через Устеньку. Вы такой странный!
— Что делать? Когда-нибудь, очень скоро, я вам все скажу. Теперь
только, ради бога, устройте, чтоб она пришла к Устеньке.
— Хорошо. Это легко... Что же, ты парню белому достанешься, Марь-
янка, а? а не Лукашке? — сказал Белецкий, для приличия обращаясь
сначала к Марьянке; и, не дождавшись ответа, он подошел к Устеньке и начал
просить ее привести с собою Марьянку. Не успел он договорить, как
запевало заиграла другую песню, и девки потянули друг дружку. Они.
пели:
Как за садом, за садом
Ходил, гулял молодец
Вдоль улицы в конец.
Он во .первый раз иде,
Машет правою рукой,
Во другой ой ipa3 иде,
Машет шляпой пуховой,
А во третий |раз иде,
Останавливатся,
Останавливатся, переправливатся.
«Я хотел :к тебе .пойти.
Тебе, милой, .попенять:
Отчего ж, моя милая,
Ты .нейдешь ibo сад гулять?
Али ты, моя милая,
Мною чванишься?
Опосля, 'моя милая,
Успокоишься.
Зашлю юватать,
Буду 'сватать.
Беру замуж за себя.
Будешь (Плакать от меня».
Уж я знала, что сказать,
127

И не смела отвечать.
Я не смела отвечать,
Выходила в сад гулять.
Прихожу я в зелен сад,
Друж.ку кланялась.
А я, дев:ица, поклон,
И .платочек -из рук вон.
«Изволь, милая, принять,
Во белые руки взять.
Во белы руки бери,
Меня, девица, люби.
Я не знаю, как мне быть,
Чем мне милую дарить,
Подарю .своей милой
Большой шалевой платок.
Я за этот за платок
Поцелую раз пяток».
Лукашка с Назаркой, разорвав хоровод, пошли ходить между девками.
Лукашка .подтягивал резким подголоском и, размахивая руками, ходил
посередине хоровода.
— Что же, выходи какая! — проговорил он.
Девки толкали Марьянку; она не хотела выйти. Из-за песни слышался
тонкий смех, удары, поцелуи, шепот.
Проходя мимо Оленина, Лукашка ласково кивнул ему головой.
— Митрий Андреич! И ты пришел посмотреть? — сказал он.
— Да,—решительно и сухо отвечал Оленин.
Белецкий наклонился на ухо Устеньке и сказал ей что-то'. 0>на хотела
ответить, «о не успела и, проходя во второй раз, сказала:
— Хорошо, придем.
— И Марьяна тоже ?
Оленин нагнулся к Марьяне.
— Придешь? Пожалуйста, хоть на минуту. Мне нужно поговорить с
тобой.
— Девки пойдут, и я приду.
— Скажешь мне, что я просил? — спросил он опять, нагибаясь к ней.—
Ты нынче весела.
Она уж уходила от него. Он пошел за ней.
— Скажешь?
— Чего сказать?
— Что я третьего дня спрашивал,— сказал Оленин, нагибаясь к ее
уху.— Пойдешь задоеня?
Марьяна подумала.
— Скажу,— ответила она,— нынче скажу.
128

И в1 темноте глаза ее весело и ласково блеснули на молодого человека.
Он все шел за ней. Ему радостно было наклониться к ней поближе.
Но Лукашка, продолжая петь, дернул ее сильно за руку и вырвал из
хоровода на середину. Оленин, успев только проговорить: «Приходи же к
Устеньке»,— отошел к своему товарищу. Песня кончилась. Лукашка обтер
губы, Марьянка тоже, и они поцеловались. «Нет, раз пяток»,— говорил
Лукашка. Говор, смех, беготня заменили плавное движенье и плавные
звуки. Лукашка, который казался уже силыно вышивши, стал оделять
девок закусками.
— На всех жертвую,— говорил он с гордым комически-трогательным
самодовольством.— А кто к солдатам гулять, выходи из хоровода вон,—
пр'ибавил он вдруг, злобно глянув на Оленина.
Девки хватали у него закуски и, смеясь, отбивали друг у друга.
Белецкий и Оленин отошли к стороне.
Лукашка, как бы стыдясь 'Своей щедрости, сняв папаху и отирая лоб
рукавом, подошел к Марьянке и Устеньке.
— Али ты, моя милая, мною чванишься? — повторил он слова песни,
которую только что пели, и, обращаясь к Марьянке,— мною чванишься? —
еще повторил он сердито.— Пойдешь замуж, будешь плакать от меня,—
прибавил он, обнимая вместе Устеньку и Марьяну.
Устенька вырвалась и, размахнувшись, ударила его по спине так, что
руку себе ушибла.
— Что ж, станете еще водить? — спросил он.
— Как девки хотят,— отвечала Устенька,— а я домой пойду, и
Марьянка хотела к нам прийти.
Казак, продолжая обнимать Марьяну, отвел ее от толпы к темному
углу дома.
— Не ходи, Машенька,— сказал он,— последний раз погуляем. Иди
домой, я к тебе приду.
— Чего мне дома делать? На то праздник, чтоб гулять. К Устеньке
пойду,— сказала Марьяна.
— Ведь все равно женюсь.
— Ладно,— сказала Марьяна,— там видно будет.
— Что ж, пойдешь?—строго сказал Лукашка и, прижав ее к себе,
поцеловал в щеку.
— Ну, брось! Что пристал? — И Марьяна, вырвавшись, отошла от
него.
— Эх, девка!.. Худо будет,— укоризненно сказал Лукашка,
остановившись и качая головой.— Будешь плакать от меня,— и, отвернувшись от
нее, крикнул на девок: — Играй, что ль!
Марьяну как будто испугало и рассердило то, что он сказал. Она
остановилась.
— Что худо будет?
— А то.
9 Л. Н. Толстой «Казаки»
129

— А что?
— А то, что с постояльцем-солдатом гуляешь, за то и меня разлюбила.
— Захотела, разлюбила. Ты мне не отец, не мать. Чего хочешь? Кого
захочу, того и люблю.
— Так, так! —сказал Лукашка.— Помни ж! — Он подошел к лавке.—
Девки! — крикнул он — что стали? Еще хоровод играйте. Назарка! беги,
чихиря неси.
— Что ж, придут они? — спрашивал Оленин у Белецкого.
— Сейчас придут,— отвечал Белецкий.— Пойдемте, надо приготовить
бал.
XXXIX
Уже .поздно ночью Оленин вышел из хаты Белецкого вслед за Марья-
ной и Устемькой. Белый .платок девки, белелся в темной улице. Месяц,
золотясь, спускался к степи. Серебристый туман стоял над станицей. Все
было тихо, огней нигде не было, только слышались шаги удалявшихся
женщин. Сердце Оленина билось сильно. Разгоревшееся лицо освежалось
на сыром воздухе. Он взглянул на небо, оглянулся на хату, из которой
вышел: в ней потухла свеча, и он снова стал всматриваться в удалявшуюся
тень женщин. Белый платок скрылся в тумане. Ему было страшно
оставаться одному; он так был счастлив! Он соскочил с крыльца и побежал
за девками.
— Ну тебя! Увидит кто! — сказала Устенька.
— Ничего!
Оленин подбежал к Марьяне и обнял ее. Марьянка не отбивалась.
— Не нацеловались,— сказала Устенька.— Женишься, тогда целуй,
а теперь погоди.
— Прощай, Марьяна, завтра я приду к твоему отцу, сам скажу. Ты не
говори.
— Что мне говорить! — отвечала Марьяна.
Обе девки побежали. Оленин пошел один, вспоминая все, что было. Он
целый вечер провел с ней вдвоем в углу, около печки. Устенька ни на
минуту не выходила из хаты и возилась с другими девками и Белецким.
Оленин шепотом говорил с Марьянкой.
— Пойдешь за меня? —спрашивал о(н ее.
— Обманешь, не возьмешь,—отвечала она /весело и спокойно.
— А любишь ли ты меня? Скажи ради бога!
— Отчего же тебя «е любить, ты не "Кривой! отвечала Марьяна,
смеясь и сжимая в своих жестких руках его руки.— Какие у тебя руки бее-лые,
бее-лые, мягкие, как каймак,— оказала она.
130

— Я не шучу. Ты скажи, пойдешь ли?
— Отчего же не пойти, коли батюшка отдаст?
— Помни ж, я с ума сойду, ежели ты меня обманешь. Завтра я скажу
твоей матери и отцу, сватать приду.
Марьяна вдруг расхохоталась.
— Что ты?
— Так, смешно.
— Верно! Я куплю сад, дом, запишусь в казаки...
— Смотри, тогда других баб не люби! Я на это сердитая.
Оленин с наслаждением повторял в воображении все эти слова. При
этих воспоминаниях то становилось ему больно, то дух захватывало от
счастия. Больно ему было потому, что она все так же была спокойна, говоря
с ним, как и всегда. Ее нисколько, казалось, не волновало это новое
положение. Она как будто не верила ему и не думала о будущем. Ему казалось,
что она его любила только в минуту настоящего и что будущего для нее не
было с ним. Счастлив же он был потому, что все ее слова казались ему
правдой и она соглашалась принадлежать ему. «Да,— говорил он сам
себе,— только тогда мы поймем друг друга, когда она вся будет моею. Для
такой любви нет слов, а нужна жизнь, целая жизнь. Завтра все
объяснится. Я не могу так жить больше, завтра я все скажу ее отцу, Белецкому,
всей станице...»
Лукашка после двух бессонных ночей так много выпил на празднике,
что свалился в первый раз с ног и спал у Ямки.
€М-
9*

'^^
72S8r'^
f'W//&
^>
r:
^U/^^^^f^f
XL
На другой день Олени» проснулся раньше обыкновенного, и в первое
мгновение пробуждения ему пришла мысль о том, что предстоит ему, и он
с радостию вспомнил ее поцелуи, пожатие жестких рук и ее слова: «Какие
у тебя руки белые!» Он вскочил и хотел тотчас же идти к хозяевам и
просить руки Марьяны. Солнце еще не вставало, и Оленину показалось, что
на улице было необыкновенное волнение: ходили, верхом ездили и
говорили. Он накинул на себя черкеску и выскочил на крыльцо. Хозяева
еще не вставали. Пять человек казаков ехали верхом и о чем-то шумно
разговаривали. Впереди всех на своем широком кабардинце ехал Лукаш-
ка. Казаки все говорили, кричали: ничего хорошенько разобрать было
нельзя.
— К верхнему посту выезжай! — кричал один.
— Седлай и догоняй живее,— говорил другой.
— С тех ворот ближе выезжать.
132

— Толкуй тут,— кричал Лукашка,— в средние ворота ехать надо.
— И то, оттуда ближе,— говорил один из казаков, запыленный и на
потной лошади.
Лицо у Лукашки было красное, опухшее от вчерашней попойки; папаха
была сдвинута на затылок. Он кричал повелительно, будто был
начальник.
— Что такое? Куда? — спросил Оленин, с трудом обращая на себя
внимание казаков.
— Абреков ловить едем, засели в бурунах. Сейчас едем, да все 'Народу
мало.
И казаки, продолжая кричать -и собираться, проехали дальше по улице.
Оленину пришло в голову, что нехорошо будет, если он не поедет; притом
он думал рано вернуться. Он оделся, зарядил пулями ружье, вскочил на
кое-как оседланную Ванюшей лошадь и догнал казаков на выезде из
станицы. Казаки, спешившись, стояли кружком и, наливая чихирю из
привезенного бочонка в деревянную чапуру, подносили друг другу и молили
свою поездку. Между ними был и молодой франт хорунжий, случайно
находившийся в станице и принявший начальство над собравшимися девятью
казаками. Собравшиеся казаки все были рядовые, и хотя хорунжий
принимал начальнический вид, все слушались только Лукашку. На Оленина
казаки не обращали никакого внимания. И когда все сели на лошадей и
поехали, и Оленин подъехал к хорунжему и стал расспрашивать, в чем
дело, то хорунжий, обыкновенно ласковый, относился к нему с высоты
своего величия. Насилу-насилу Оленин мог добиться от него, в чем дело.
Объезд, посланный для розыска абреков, застал несколько горцев верст
за восемь от станицы, в бурунах. Абреки засели в яме, стреляли и
грозили, что не отдадутся живыми. Урядник, бывший в объезде с двумя
казаками, остался там караулить их и прислал одного казака в станицу звать
других на помощь.
Солнце только что начинало подниматься. 'Верстах в трех от станицы
со всех сторон открылась степь, и ничего не было видно, кроме
однообразной, печальной, сухой рав,нины, с испещренным следами скотины песком,
с поблекшею кое-где травой, с низкими камышами в лощинах, с редкими,
чуть проторенными дорожками и с ногайскими кочевьями, далеко-далеко
видневшимися на горизонте. Во всем поражало отсутствие тени и суровый
тон местности. Солнце всходит и заходит всегда красно в степи. Когда
бывает ветер, то ветер переносит целые горы песку. Когда тихо, как было
в это утро, то тишина, не нарушаемая ни движением, ни звуком, особенно
поразительна. В это утро в степи было тихо, пасмурно, несмотря на то, что
солнце поднялось; было как-то особенно пустынно и мягко. Воздух >не
шелохнулся; только и, слышно было, как ступали лошади и пофыркивали;
да и этот звук раздавался слабо и тотчас же замирал.
Казаки ехали большею частию молча. Оружие на казаке всегда
прилажено так, чтоб оно не звенело и не бренчало. Бренчащее оружие — вели-
133

чайший срам для казака. Два казака из станицы догнали их по дороге и
перекинулись двумя-тремя словами. Под Лукашкой не то споткнулась, не
то зацепилась за траву и заторопилась лошадь. Это дурная примета у
казаков. Казаки оглянулись и торопливо отвернулись, стараясь не обращать
внимания на это обстоятельство, имевшее особенную важность в1 настоящую
минуту. Лукашка вздернул поводья, строго нахмурился, стиснул зубы и
взмахнул плетью над головой. Добрый кабардинец засеменил всеми
'ногами вдруг, не з,ная, на какую ступить, и как бы желая на крыльях подняться
кверху; но Лукашка раз огрел его плетью по сытым бокам, огрел
другой, третий — и кабардинец, оскалив зубы и распустив хвост, фыркая,
заходил на задних ногах и на несколько шагов отделился от кучки
казаков.
— Эх, добра лошадь! — сказал хорунжий.
Что он сказал добра лошадь, а не конь, это означало особенную
похвалу коню.'
— Лев конь,— подтвердил один из старших казаков1.
Казаки молча ехали то шагом, то рысцой, и только одно это
обстоятельство прервало на мгновение тишину и торжественность их движения.
По всей степи, верст на восемь дороги, они встретили живого только
одну ногайскую кибитку, которая, будучи поставлена на арбу, медленно
двигалась в версте от них. Это был ногаец, переезжавший с своим
семейством с одного кочевья на другое. Еще встретили они в одной лощине двух
оборванных скуластых нагайских женщин, которые с плетушками за
спинами собирали в них для кизяка навоз от ходившей по степи скотины.
Хорунжий, плохо говоривший по-кумыцки, стал что-то расспрашивать у
ногаек; но они не понимали его и, видимо робея, переглядывались между
собою.
Подъехал Лукашка, остановил лошадь, бойко произнес обычное
приветствие, и ногайки, видимо, обрадовались и заговорили с ним свободно, как
с своим братом.
— Ай, ай, коп абрек! — говорили они жалобно, указывая руками по
тому направлению, куда ехали казаки. Оленин понял, что они говорили:
«Много абреков».
Никогда не видавший подобных дел, имевший о них понятие только по
рассказам дяди Ерошки, Оленин хотел не отставать от казаков и все
видеть. Он любовался на казаков, приглядывался ко всему, прислушивался
и делал свои наблюдения. Хотя он и взял с собой шашку и заряженное
ружье, но, заметив, как казаки чуждались его, он решился не принимать
никакого участия ib деле, тем более, что, по его мнению, храбрость его была
уже доказана в отряде, а главное потому, что теперь он был очень счастлив.
Вдруг вдалеке послышался выстрел.
Хорунжий взволновался и стал делать распоряжения, как казакам
разделиться и с какой стороны подъезжать. Но казаки, видимо, не обращали
никакого внимания на эти распоряжения, слушали только то, что говорил
134

Лукашка, и смотрели только на него. В лице и фигуре Луки выражалось
спокойствие и торжественность. Oih вел проездом своего кабардинца, за
которым не поспевали шагом другие лошади, и, щурясь, все вглядывался
вперед.
— Вон конный едет,— сказал он, сдерживая лошадь «и выравниваясь с
другими.
Оленин смотрел во все глаза, но ничего (не видел. Казаки скоро
различили двух конных и спокойным шагом поехали прямо на них.
— Это абреки? — спросил Оленин.
Казаки ничего не отвечали на вопрос, который был бессмыслицей на
их глаза. Абреки были бы дураки, если бы переправились на эту сторону
с лошадьми.
— Вон машет батяка Родька, никак,— сказал Лукашка, указывая на
двух конных, которые виднелись уже ясно.— Вон к нам поехал.
Действительно, через несколько минут ясно стало, что конные были
объездные казаки, и урядник подъехал к Луке.
хы
— Далече? — только спросил Лукашка.
В это самое время шагах в тридцати послышался короткий и сухой
выстрел. Урядник слегка улыбнулся.
— Наш Гурка в них палит,— сказал он, указывая головой по
направлению выстрела.
Проехав еще несколько шагов, они увидали Гурку, сидевшего за
песчаным бугром и заряжавшего ружье. Гурка от скуки перестреливался с
абреками, сидевшими за другим песчаным бугром. Пулька просвистела
оттуда. Хорунжий был бледен и путался. Лукашка слез с лошади, кинул ее
казаку и пошел к Гурке. Оленин, сделав то же самое и согнувшись, пошел
за ним. Только что они подошли к стрелявшему казаку, как две пули
просвистели над ними. Лукашка, смеясь, оглянулся на Оленина и
пригнулся.
— Еще застрелят тебя, Андреич,— сказал он.— Ступай-ка лучше
прочь. Тебе тут не дело.
Но Оленину хотелось непременно посмотреть абреков.
Из-за бугра увидал он шагах в двухстах шапки и ружья. Вдруг
показался дымок оттуда, свистнула еще пулька. Абреки сидели под горой в
болоте. Оленина поразило место, в котором они сидели. Место было такое
же, как и в'ся степь, но тем, что абреки сидели в этом месте, оно как будто
вдруг отделилось от всего остального и ознаменовалось чем-то. Оно ему
показалось даже именно тем самым местом, в котором должны были сидеть
абреки. Лукашка вернулся к лошади, и Оленин пошел за ним.
135

— Надо арбу взять с сеном,— сказал Лука,— а то .перебьют. Вон за
бугром стоит ногайская арба с сеном.
Хорунжий выслушал его, и урядник согласился. Воз сена был привезен,
и казаки, укрываясь им, принялись выдвигать на себе сено. Оленин
взъехал на бугор, с которого ему было все видно. Воз сена двигался; казаки
жались за ним. Казаки двигались; чеченцы,— их было девять человек,—
сидели рядом, колено с коленом, и не стреляли.
Все было тихо. Вдруг со стороны чеченцев раздались странные звуки
заунывной песни, похожей на ай-да-ла-лай дяди Ерошки. Чеченцы знали,
что им не уйти, и, чтоб избавиться от искушения бежать, они связались
ремнями, колено с коленом, приготовили ружья и запели предсмертную
песню.
Казаки с возом сена подходили все ближе и ближе, и Оленин
ежеминутно ждал выстрелов; но тишина нарушалась только заунывною песнью
абреков. Вдруг песня прекратилась, раздался короткий выстрел, пулька
шлепнула о грядку телеги, послышались чеченские ругательства и взвизги.
Выстрел раздавался за выстрелом, и пулька за пулькой шлепала по возу.
Казаки не стреляли и были не дальше пяти шагов.
Прошло еще мгновенье, и казаки с гиком выскочили с обеих сторон
воза. Лукашка) был впереди. Оленин слышал лишь несколько выстрелов,
крик и стон. Он видел дым и кровь, как ему показалось. Бросив лошадь
и не помня себя, он подбежал к казакам. Ужас застлал ему глаза. Он
ничего не разобрал, но понял только, что все кончилось. Лукашка, бледный как
платок, держал за руки раненого чеченца и кричал: «Не бей его! Живого
возьму!» Чеченец был тот самый красный, брат убитого абрека, который
приезжал за телом. Лукашка крутил ему руки. Вдруг чеченец вырвался и
выстрелил из пистолета. Лукашка упал. На животе у него показалась
кровь. Он вскочил, но опять упал, ругаясь по-русски и по-татарски. Крови
на нем и под ним становилось больше «■ больше. Казаки подошли к нему
и стали распоясывать. Один из них, Назарка, прежде чем взяться за него,
долго не мог вложить шашку в ножны, попадая не тою стороной. Лезвие
шашки было в крови.
Чеченцы, ,рыжие, с стрижеными усами, лежали убитые и .изрубленные.
Один только знакомый, весь израненный, тот самый, который выстрелил в
Лукашку, был жив. Он, точно подстреленный яст;реб, весь в крови (из-
под правого глаза текла у него кровь), стиснув зубы, бледный и мрачный,
раздраженными, огромными глазами озираясь во все стороны, сидел на
корточках и держал кинжал, готовясь еще защищаться. Хорунжий
подошел к нему и боком, как будто обходя его, быстрым движением выстрелил
из пистолета в ухо. Чеченец рванулся, но не успел и упал.
Казаки, запыхавшись, растаскивали убитых и снимали с них оружие.
Каждый из этих рыжих чеченцев был человек, у каждого было свое
особенное выражение. Лукашку понесли к арбе. Он все бранился по-русски
и по-татарски.
136

— Врешь, руками задушу! От моих рук не уйдешь! Ана
сени]—кричал он, порываясь. Скоро он замолк от слабости.
Оленин уехал домой. Вечером ему сказали, что Лукашка при смерти,
но что татарин из-за реки взялся лечить его травами.
Тела стаскали к станичному правлению. Бабы и мальчишки толпились
смотреть на них.
Оленин вернулся сумерками и долго не мог опомниться от всего, что
видел; но к ночи опять нахлынули на него вчерашние воспоминания; он
выглянул в окно: Марьяна ходила из дома в клеть, убираясь по хозяйству.
Мать ушла на виноград. Отец был в правлении. Оленин не дождался,
пока она совсем убралась, и пошел к ней. Она была в хате и стояла спиной
к нему. Оленин думал, что она стыдится.
— Марьяна! — сказал он,— а Марьяна! Можно войти к тебе?
Вдруг она обернулась. На глазах ее были чуть заметные слезы. На
лице была красивая печаль. Она посмотрела молча и величаво.
Оленин повторил:
— Марьяна! Я пришел...
— Оставь,— сказал она. Лицо ее не изменилось, но слезы полились
у ней из глаз.
— О чем ты? Что ты?
— Что? — повторила она грубым и жестким голосом.— Казаков
перебили, вот что.
— Лукашку? — сказал Оленин.
— Уйди, чего тебе надо!
— Марьяна! — сказал Оленин, подходя к ней.
— Никогда ничего тебе от меня не будет.
— Марьяна, не говори,— умолял Оленин.
— Уйди, постылый! — крикнула девка, топнула ногой и угрожающе
подвинулась к нему. И такое отвращение, презрение и злоба выразились на
лице ее, что Оленин вдруг понял, что ему нечего надеяться, что он прежде
думал о неприступности этой женщины — была несомненная правда.
Оленин ничего не сказал ей и выбежал из хаты*

XLII
Вернувшись домой, он часа два неподвижно лежал на постели, потом
отправился к ротному командиру и отпросился в штаб. Не простившись
ни с кем и через Ваиюшку расплатившись с хозяевами, он собрался ехать
в крепость, где стоял полк. Один дядя Ерошка провожал его. Они выпили,
еще иыпили и еще выпили. Так же как во время его проводов' из Москвы,
ямская тройка стояла у подъезда. Но Оленин уже не считался, как
тогда, сам с собою и не говорил себе, что все, что он думал и делал
здесь, было не то. Он уже не обещал себе новой жизни. О.н любил
Марьянку больше, чем прежде, и знал теперь, что никогда не может быть
любим ею.
— Ну, прощай, отец мой,— говорил дядя Ерошка.— Пойдешь в поход,
будь умней, меня, старика, послушай. Когда придется в набеге или где
(ведь я старый волк, всего видел), да коли стреляют, ты в кучу не ходи,
где народу много. А то все, как ваш брат оробеет, так к народу и жмется:
думает, веселей в народе. А тут хуже всего: по народу-то и целят. Я все,
бывало, от народа подальше, один и хожу: вот ни разу меня и не ранили.
А чего не видал на своем веку?
— А в спине-то у тебя пуля сидит,— сказал Ванюша, убиравшийся в
комнате.
— Это казаки баловались,— отвечал Ерошка.
— Как казаки? — спросил Оленин.
— Да так! Пили. Ва«ька Ситкин, казак был, разгулялся, да как
бацнет, прямо мне в это место из пистолета и угодил.
— Что ж, больно было? — спросил Оленин.— Ванюша, скоро ли? —
прибавил он.
— Эх! Куда спешишь! Дай расскажу... Да как треснул он меня, пуля
кость-то не пробила, тут и осталась. Я и говорю: ты ведь меня убил,
братец мой. А? Что ты со мной сделал? Я с тобой так не расстанусь. Ты мне
ведро поставишь.
— Что ж, больно было? — опять спросил Оленин, почти не слушая
рассказа.
— Дай докажу. Ведро поставил. Выпили. А кровь все льет. Всю избу
прилил кровью-то. Дедука Бурлак и говорит: «Ведь малый-то издохнет.
Давай еще штоф сладкой, а то мы тебя засудим». Притащили еще. Дули,
дули...
— Да что ж, больно ли было тебе? — опять спросил Оленин.
— Какое больно! Не перебивай, не люблю. Дай докажу, Дули, дули,
гуляли до утра, так и заснул на печи, пьяный. Утром проснулся, не
разогнешься никак.
138

— Очень больно было? — повторил Оленин, полагая, что теперь он
добился наконец ответа на свой вопрос.
— Разве я тебе говорю, что больно. Не больно, а разогнуться нельзя,
ходить не давало.
— Ну и зажило? сказал Оленин, даже не смеясь: так ему было
тяжела на сердце.
— Зажило, да пулька все тут. Вот пощупай.— И он, заворотив рубаху,
показал свою здоровенную спину, на которой около кости каталась
пулька.
— Видишь ты, так и катается,— говорил он, видимо утешаясь этою
пулькой, как игрушкой.— Вот к заду перекатилась.
— Что, будет ли жив Лукашка? — спросил Оленин.
— А бог его знает! Дохтура нет. Поехали.
— Откуда же привезут, из Грозной? — спросил Оленин.
— Не, отец мой, ваших-то русских я бы давно перевешал, кабы царь
был. Только резать и умеют. Так-то нашего казака Баклашева не-чело-
веком сделали, -ногу от.резали. Стало, дураки. На что теперь Баклашев
годится? Нет, отец мой, в горах дохтура есть настоящие. Так-то
Гирчика, няню моего, в походе ранили в это место, В' грудь, так дохтура
ваши отказались, а из гор приехал Саиб, вылечил. Травы, отец мой,
знают.
— Ну, полно вздор говорить,— сказал Оленин.— Я лучше из штаба
лекаря пришлю.
— Вздор! — передразнил старик.— Дурак, дурак! Вздор! Лекаря
пришлю! Да кабы ваши лечили, так казаки да чеченцы к вам бы лечиться
ездили, а то ваши офицеры да полковники из гор дохтуров выписывают.
У вас фальчь, одна все фальчь.
Оленин не стал отвечать. Он слишком был согласен, что все было
фальчь в том мире, в котором он жил и в который возвращался.
— Что ж Лукашка? Ты был у него? — спросил он.
— Да лежит, как мертвый. Не ест, не пьет, только водку и принимает
душа. Ну, водку пьет,— ничего. А то жаль малого. Хорош малый был,
джигит, как я. Так-то я умирал раз: уж выли старухи, выли. Жар в голове
стоял. Под святые меня сперли. Так-то лежу, а надо мной на печке всё
такие, вот такие маленькие барабанщики всё, да так-то отжаривают зорю.
Крикну на них, они еще пуще отдирают. (Старик засмеялся.) Привели ко
мне бабы уставщика, хоронить меня хотели; бают: он мирщился, с бабами
гулял, души губил, скоромился, в балалайку играл. Покайся, говорят.
Я и стал каяться. Грешен, говорю. Что ни скажет поп, а я говорю все:
грешен. О.Н про балалайку спрашивать и стал. И в том грешен, говорю. Где
ж о'на, проклятая, говорит, у тебя? Ты покажь да ее разбей. А я говорю:
у меня и нет ее. А сам ее в избушке в сеть запрятал; знаю, что не найдут.
Так и бросили меня. Так отдох же. Как пошел в балалайку чесать... Так
что, бишь, я говорил,— продолжал он,— ты меня слушай, от народа-то
139

подальше ходи, а то так дур'Но убьют. Я тебя жалею, итраво. Ты пьяница,
я тебя люблю. А то ваша братья все на бугры ездить любят. Так-то у нас
один жил, из России приехал, все на бугор' ездил, как-то чудно холком
бугор называл. Как завидит бугорок, так и поскачет. Поскакал как-то раз.
Выскакал и рад. А чеченец его стрелил, да и убил. Эх, ловко с подсошек
стреляют чеченцы! Ловчей меня есть. Не люблю, как так дурно убьют.
Смотрю я, бывало, на солдат .на ваших, дивлюся. То-то глупость! Идут,
сердечные, все в куче да еще красные воротники нашьют. Тут как не
попасть! Убьют одного, упадет, поволокут сердечного, другой пойдет. То-то
глупость! — повторил старик, покачивая головой.— Что бы в стороны
разойтись да по одному. Так честно и иди. Ведь он тебя не уцелит. Так-то
ты делай.
— Ну, спасибо! Прощай, дядя! Бог даст, увидимся,— сказал Оленин,
вставая и направляясь к сеням.
Старик сидел на полу и не вставал.
— Так разве прощаются? Дурак! дурак! — заговорил он.— Эхма,
какой народ стал! Компанию водили, водили год целый: прощай, да и ушел.
Ведь я тебя люблю, я тебя как жалею! Такой ты горький, все один, все
один. Нелюбимый ты какой-то! Другой раз не сплю, подумаю о тебе,
так-то жалею. Как песня поется:
Мудрено, родимый братец,
На чужой сторонке жить!
Так-то и ты.
— Ну, прощай,— сказал опять Оленин.
Старик встал и подал ему руку; он пожал ее и хотел идти.
— Мурло-то, мурло-то давай сюда.
Старик взял его обеими руками за голову, поцеловал три раза мокрыми
усами и губами и заплакал.
— Я тебя люблю, прощай!
Оленин сел в телегу.
—Что ж, так и уезжаешь? Хоть подари что на память, отец мой.
Флинту-то подари. Куды тебе две,— говорил старик, всхлипывая от
искренних слез.
Оленин достал ружье и отдал ему.
— Что передавали этому старику! — ворчал Ванюша.— Все мало!
Попрошайка старый. Все необстоятельный народ,— проговорил он,
увертываясь в пальто и усаживаясь на передке.
— Молчи, швинья! — крикнул старик, смеясь.— Вишь, скупой!
140

Марьяна вышла из клети, равнодушно взглянула на тройку и,
поклонившись, прошла в хату.
— Ла филъ\ х — сказал Ванюша, подмигнув и глупо захохотав.
— Пошел! — сердито крикнул Оленин.
— Прощай, отец! Прощай! Буду помнить тебя!—кричал Ерошка.
Оленин оглянулся. Дядя Ерошка разговаривал с Марьянкой, видимо
о своих делах, и ни старик, ни девка не смотрели на него.
1 Девушка! (франц.).

/J
рукописи

СТИХОТВОРНЫЙ ЗАЧИН,
ПОИСКИ НАЧАЛА И ПЕРВЫЕ КОНСПЕКТЫ
Эй, Маръяна, брось работу!
Эй, Марьяна, брось работу!
Слышишь, палят за горой:
Верно наши из походу
Казаки идут домой.
Выходи же на мосточек
С хлебом-солью их встречать.
Теперь будет твой побочин
Круглу ночь с тобой гулять.
Красной шелковой сорочкой
Косу русую свяжи,
Вздень чувяки с оторочкой
И со стрелками чулки,
Вздень подшейник и монисто
Из серебряных монет,
Прибери головку чисто
И надень красный бешмет.
Да скорее, молодица:
Вон навстречу казакам
С чихирем уж вся станица
Собралася к воротам.
Из-под ручки на дорогу
Глядят пристально. В пыли
Вот уж видно, слава богу,
По'казалися значки;
Ю Л. Н. Толстой «Казаки»
145

Слышно, песню запевают.
«Да не по горам-горам»,
Кверху пульками стреляют,
Бьют плетьми по лошадям.
Перед сотней едет браво
В тонком белом зипуне
Сотник Сехин; а направо
На игреневом коне
Грунин Ванька, вон Степанка,
Вон Малашкин Родион.
— Твой побочин где ж, Марьянка?
Что так сзади едет он?
Али конь его хромает?
Али, бедный, он уж пьян?
Да скажите же, кто знает,
Где батяка Куприян?
— «Куприяшка душу богу
Отдал»,— сотник ей сказал
И печально на дорогу
Головою указал.
У Марьяны сердце сжалось,
Оглянулася она:
Вслед за сотней подвигалась
Шагом конная арба.
На арбе покрытый буркой
Труп убитого лежал,
Куприяшкина винтовка,
Его шашка и кинжал.
1853, 16 апреля.
Червленная.

Беглец
Глава 1-я
МАРЬЯНА
— Поздно вы встаете,— сказал офицер в кавказской форме, подходя
к крылечку чистой-казачьей хаты и приподнимая фуражку.
— Разве поздно?—отвечал молодой человек в черном
бешмете, сидевший на крыльце за стаканом чаю.— Не хотите ли? —
прибавил он.
Офицер взошел на крыльцо и крепко пожал руку, которую небрежно
протянул ему молодой человек, продолжая смотреть в. противуположную
сторону двора.
— Какой теперь чай, батюшка, уж для меня и адмиральский час
настает.
— Никита! подай водки! —сказал молодой человек, не отрьгвая глаз
от предмета, за которым он следил так пристально.
Предмет этот была молодая женщина, которая с лопатой в руках
собирала навоз и лепила его на плетень 1. Казачка, занимавшаяся таким
непоэтическим занятием, была2 необыкновенно хороша — хороша, как только
бывают хороши гребенские женщины, или те чудные образы, которые в
первый раз, во время непонятной для него сладострастной тревоги рисует
отроку его 15-тилетнее воображение.— Красная шелковая сорочка*
закрывала ее косу и половину лба, розовая ситцевая рубаха, обтянутая сзади
и собранная спереди, с широкими рукавами, азиятской прямой ожерелкой
1 Первоначально: окружающий двор.
2 Позднее вписано: огромного для женщины большого мужского ро.ста и
* Сорочка — шелковый платок, которым казачки повязывают голову и сверх которо*
го. выходя на улицу, надевают еще другой платок.
147
10*

«Беглец». Начало 1-й главы. Автограф Л. Н. Толстого.

и разрезом посередине груди, покрывала ее тело до половины 1 икор 2. Она
была высока ростом, но плечи ее были так широки и мощны, руки так
круглы и развиты, грудь так высоко и твердо обозначалась под легкой
одеждой, что высокий 3 рост ее не обращал .на себя вынимания 4. В каждом
движении этой женщины выражались уверенность в себе, сила и свежесть:
выгнутый стан сгибался свободно и легко, едва обличая напряжение
спинных мускулов, сухая с горбом ступня, заканчивающая 5 немного загорелую
стройную ногу, становилась грациозно и твердо, не переменяя формы. Лицо
и белая полная шея, незаметной линией соединяющиеся с грудью, были
необыкновенно нежны. Твердые красные губы и черные продолговатые
глаза, полузакрытые длинными ресницами, выражали сознание красоты,
гордость, своеобычность, ежели можно так выразиться, и принужденную
скромность 6. Иногда она несколько нахмуривала свои тонкие черные
брови, но не поднимала глаз со своей работы.— По всему можно было
заметить, что она видела 7 молодого человека, который так пристально следит за
ней, и что внимание это беспокоит ее 8.
— Здорово ночевали, нянюка?
— Здорово ночевали,— отвечала молодая женщина 9 старой казачке,
которая с кувшином в руке вошла во дво.р.
— Батяка Кирка вечор с поста прибегал; байт, похожие идут. Налей
осьмушку, родная. Мы уже с Федоской нынче в сады не пойдем.
— 10 Пойду у Бодриковых насоса возьму, а то бочка вся; новую
начинаем. Позавчера наш ливер взяли, да так. и сгасло. Теперь ходи по
людям.
— Сходи, Марьянушка7 а то и тебе, чай, убираться пора — похожих
встречать.
Нянюка Марьянка, как звали ее казаки, вошла в избушку, надела сверх
сорочки белый платок, закутала им голову и лицо так, что одни только и
черные глаза и брови были видны, и вышла на улицу.— Показаться на
улице с открытым лицом и волосами считается у староверов-казаков
верхом неприличия.
1 Позднее вписано: (розовых обнаженных
2 Зач.: В этом состояла вся ее одежда.
3 Позднее изменено: громадный
4 Позднее изменено: сразу, когда вы видели ее одну, не поражал вас.
5 Зач.: белую
6 Позднее от слов: незаметной линией изменено: щеж'ной линией соединялись с
.необыкновенно высокой грудью.
7 Позднее изменено: чувствовала на себе взгляд
8 Зач.:—Ей, нянюка Марьянка! — крикнул казак с штофом в руке, вышедший на
двор,— чихирь есть?
9 Позднее изменено: отвечала звучным, немного пискливым голосом высокая
женщина
10 Зач.: Изволь
иПозднсе вписано: блестящие
149

— Плохо ваше дело,— сказал офицер, подмигивая на Марьяну.—
Слышали? Муж приехал.
— Что?
— Я говорю, что у Марьянки теперь ушки на макушке, как она
узнала, что муж из похода идет: она теперь Александр Львовича и знать не
хочет.
— Ну, разница не большая будет: она и при муже и без мужа знать
меня не хочет.
— Рассказывайте!
— Я вам говорю. Я нахожу, что одинаково глупо в таких вещах и
скрывать и хвастаться. И вот вам честное слово, что несмотря на то, что я .не
знаю, что готов для нее сделать, я столько же успел, сколько вы, сколько
Ширхашидзе, сколько всякий.
— Не может быть!!! Да вы, верно, не умеете взяться...
— Уж не знаю, как по-вашему надо взяться, только я давал 1 деньги —
не берут, делал подарки, шлялся по вечеринкам, стою у них два месяца,
и все ничего. Смешно сказать,— продолжал Александр Львович, говоря
больше для того, чтобы высказать свою мысль, чем для того, чтобы
передать ее своему собеседнику,— я просто влюблен — влюблен 2 так, как
никогда в жизни.
— Вот так штука!
— Ну посмотрите, что это за женщина!! — продолжал Александр
Львович, глядя на Марьяну, которая в это время той особенной
молодецкой мужской походкой, которой ходят гребенские женщины, входила на
двор le насосом в руках.
— Марьяна! — сказал он ей.— Подойди-ка сюда.
Марьяна" потупилась и не ответила.
— Что ты это, уж и говорить «е хочешь со мной?
— Чего я пойду,— отвечала она.— Каку болячку там делать?
— Правда, что твой хозяин приедет нынче?
— А тебе какое дело?
— Я рад, что тебе не скучно будет.
— Легко ли. Вы, нечистые духи, расстрели вас в сердце животы!..—
закричала она на мальчишек, своих племянников, которые разбежались
прямо на нее и чуть не сбили с ног.— Пошли на улицу играть, шалавы.
1 Зач.: 100 целковых
2 Позднее вписано: в этого великана
150

Глава 2-я
ГУБКОВ
Странное 1 существует в России мнение о действии, производимом
жизнью на1 Кавказе на состояние, характер, нравственность, страсти и
счастие людей. Промотавшийся юноша, несчастный игрок, отчаянный
любовник, неудавшийся умник, изобличившийся трус или мошенник,
оскорбленный честолюбец, горький бездомник, бобыль — все едут на Кавказ, и
ежели уж им не советуют, то по крайней мере никто не находит странным,
что такие люди едут на Кавказ.
По принятому мнению, это очень естественно. Я же до сих пор —
сколько ни напрягал свои умственные способности — не мог еще объяснить
себе, почему они едут именно на Кавказ, а не в Вологодскую или Моги-
левскую, или Нижегородскую губернию?
Мот останется мотом и в. Москве, и в Мамадышах, и на Кавказе,
только с той разницей, что в Петербурге учтивые французы-трактирщики и
портные овладеют его жизнью, а на Кавказе грубые духанщики и жиды.—
Несчастный игрок на Кавказе больше, чем где-нибудь, будет несчастным,
ежели только не гадким. Неудавшийся умник найдет много
предшественников на Кавказе и скорее, чем где-нибудь, будет понят.— Трус останется
трусом, сколько бы раз он ни ходил в походы и ни подвергал без цели
жизнь свою опасности. Честолюбец тоже едва ли найдет то, что ожидает,
так как на Кавказе еще меньше, чем везде, успех зависит от достоинства
и усердия. Остается один отчаянный любовник, который в кровавом бою
хочет сложить свою голову и тем самым, по какому-то странному
умозаключению, отмстит неприступной, коварной или жестокой; но 2 и то, мне
кажется, что уж ежели он непременно намерен лишить себя жизни, то
можно бы было сделать это удобнее, вернее и скорее — дома.
Александр Львович Губков, с которым я имел честь в первой главе
познакомить читателя, также как и почти все молодые люди хороших
фамилий, служащие на Кавказе, поддался влиянию утвердившегося мнения
о мнимом благотворном действии этого края на кошельки и нравственность
людей. Жизнь независящего ни от кого гвардейского офицера и несчастная
страсть к игре расстроили в три года службы в Петербурге его дела до
такой степени, что он принужден был взять отпуск и ехать в деревню для
приискивания средств выйти из такого положения.
В деревне туман, .в котором представлялось ему его положение,
«понемногу разошелся, и он понял, что жизнь его еще не совсем испорчена,
ежели он сумеет вывезти телегу своей жизни из той глубокой колеи, по
которой она до сих пор катилась так незаметно. «Походная жизнь, труды,
опасности, отсутствие искушений, дикая природа, чины, кресты!» и он
решился перейти в кавказский пехотный полк.
1 Зач.: весьма странное
2 Зач.: про них говорить нечего
151

Само собой разумеется, что действительность далеко не соответствовала
тому, что ожидало его воображение; а через сколько неизвестных ему
до той поры—когда он жил в больших размерах — .горьких унижений
заставили его пройти его недостатки, которых не исправил один воздух
Кавказа.
Не раз ему случалось слышать фразы вроде следующих: «я ваших карт
не бью, потрудитесь прислать»; или: «маркитант говорит, что он в долг
не отпустит, что много, мол, вас» и т. д. и т. д.— В то время, как я
начинаю свой рассказ, Губков уже два года служил на Кавказе и уже давно
заплатил дань глупостей неестественному взгляду нового человека,
смотрящего на вещи не с тем, чтобы понять их, а с тем, чтобы найти в них то,
чего ожидало обманчивое воображение.— Он уже перестал покупать
никуда негодные шашки, кинжалы и пистолеты, перестал одеваться в азият-
ское платье и уезжать от оказий, кунаки, которые прежде не выходили из
его квартиры, страшно надоели ему, и он уже не старался каждый раз
попасть в'поход, а предоставлял это дело начальству и случаю; одним
словом, благоразумный практический взгляд кавказского офицера, сущность
которого составляют ненависть и презрение ко всем татарам и правило
никогда никуда не напрашиваться и ни от чего не отказываться,— невольно
усвоивался им.
Несмотря на то, что он принадлежал в полку к партии бонжуров, как
несколько неприязненно называли офицеры тех, которые говорили по-
французски, его любили за то, что он всегда старался быть хорошим
товарищем.— Я говорю старался, потому что действительно он имел так мало
общего с другими, что не мог быть товарищем по наклонности, а был им
только по убеждению.
Совершенно необыкновенная красота Марьяны 1 не могла не поразить
его — человека в высшей "степени впечатлительного и пылкого.
Ежедневные, беспрестанные встречи с этой женщиной в ее простой одежде, слегка
закрывающей только все прелести удивительного тела, ее видимая
холодность и равнодушие и даже самая ее грубость и резкость усилили это
впечатление— как он сам справедливо признавался — до степени любви самой
страстной.
— Марьяна! — сказал он ей однажды, когда она одна сидела за шитьем,
поджавши ноги, в. своей избушке,— пусти меня к себе.
— Зачем я тебя пустю? Каку черную немочь ты тут найдешь?
— Марьяна, я ничего для тебя не пожалею, все, что ты только
захочешь, я готов, сделать для тебя; а ты никогда доброго слова мне не
скажешь. Тебе, может быть, нужны деньги, вот возьми себе.
— Так вот и стану я твои деньги брать! Не нужно мне ничего.
— Да я ведь от тебя ничего не хочу, ничего не прошу, мне только
жалко, что такая красавица,, как ты, мучаешься работой.
Зач.: у 'которой он юанял хату два месяца тому назад,
152

— А кто за меня работать будет? Поди ты от меня прочь с своими
деньгами,— сказала она, отталкивая его руку.— Разве хорошо, как люди
увидят?
— Ну так я вечером приду, никто не увидит. Пустишь меня?
— Сколько ни приходи, ничего тебе не будет.
— Так я приду...
Как только 1 потухли огни в станице и полная луна начала подниматься
из-за казачьих хат, освещая их высокие камышовые крыши, Дубков тихо
отворил дверь своей хаты и, весь дрожа от вол>нения, осторожными
шагами вышел на двор. Все было тихо, только кое-где изредка раздавался лай
собаки, заунывная песнь пьяного казака или громкое дыхание скотины,
расположившейся посереди двора.
Дубков подошел к закрытому ставню избушки и, приложил к нему ухо.
Слышалось дыхание двух спящих женщин и в одном из них — В'
ближайшем — ему показалось, что он узнал Марьяну.
Он подвинул к себе ставень, который был заложен снутри. Ничто не
пошевелилось в избушке. Он повторил то же движение и, приложив' губы
к ставню, прошептал: «Марьяна!» Кто-то тяжело вздохнул и
пошевелился.— «Марьяна, отложи», повторил он громче, толкая ставень. На минуту,
которая показалась ему часом, снова все замолкло; потом послышался звук
вынимаемого болта, скрип ставня, запах семячек, тыквы и жилого покоя,
и голос Марьяны топотом сказал:
— Кто это? Ну чего по ночам таскаешься, полуночник!
— Ты одна?
— Нет, со мной невестка спит.
— Выдь в сени, отопри мне.
— Как же, отопру! — сказала она, выставляя свою голову в окошко,—
мало тебе девок по станице, что ко мне привязался.
— Да что ж, коли я тебя люблю, мне никто не мил, кроме тебя.
Отопри.
— Нет, у меня муж есть.
— Да я-то в чем же виноват, ежели я без тебя жить не могу, ежели
ты всегда у меня одна на уме.— Ну отчего ты не хочешь меня любить,
Марьяна!
— Нет, не отложу,— сказала она, отвечая больше на борьбу,
происходившую в эту минуту в ее душе, чем на его слова.
— Марьяна!—начал он, давая ей те страстные ласкательные названия,
которые 'вспоминаешь потом ю чувством какого-то стыда и .раскаяния,—
ради бога, только подойди к сеням на минуту,— и он рукою старался
обнять ее.
— Не будет тебе ничего, уйди,— сказала она, отстраняясь от окошка.
Дубков подошел к двери и стал стучаться; но никто не отворил ее, он
топнул ногой с выражением истинного отчаяния и побежал в свою комнату.
1 Зач.: затихли голоса и шаги ib станице
153

В то время как он стучался, Марьяна встала с кровати, легкими
шагами подошла к сеням и, положив одну руку на замок двери, а другую на
высоко поднимающуюся широкую грудь 1, остановилась в нерешительности.
Когда шаги его удалились, она тяжело вздохнула, вернулась на постель,
где еще долго сидела в1 раздумье, глядя в освещенную луною щель ставня
на дверь, в которую он скрылся, потом решительным движением бросилась
на подушку и тотчас же заснула.тем крепким, безмятежным сном, которым
спят только дети и люди, проводящие жизнь свою в тяжелой работе 2.
Губков был молод, богат, влюблен и обладал наружностью красивою и
благородною. Кроме того он был предприимчив и умел находить язьгк
любви для каждого сословия, поэтому трудно предположить, чтобы все
эти достоинства не имели влияния на женщину умную, страстную и с
детства приученную к грубому полувосточному обращению казаков.
Марьяна любила Губкова той понятной земной любовью, которая
состоит в желании всегда видеть предмет своей любви и принадлежать ему 3.
Марьяна любила его всей искренностью1 и силой женщины простой, доброй
и трудолюбивой.
Только две .равносильные причины удерживали ее: страх греха —
староверке любить православного — и постоянные труд и усталость, не
допускавшие искушения до ее неиспорченного, хотя и пылкого 4 сердца.
Глава 3-я
ВСТРЕЧА5
Было около полдня, когда все остававшееся народонаселение в
станице— старики, неслужащие льготные казаки, бабы, девки, дети—высылало
на 'поляну, чтобы встретить за оградой похожих —6 мужей, отцов, детей,
братьев.
Все собрались, как на радость, а в душе каждого болезненно боролась
надежда со страхом.
Не раз прислушивались они во время похода к дальним орудийным
выстрелам за Тереком и не раз мысль о том, на чью долю выпадет нынче
жребий несчастья, заставляла сжиматься каждое сердце.
С правой стороны яркозеленого луга, перерезанного дорогой, по кото-
1 Позднее вписано: придерживая расстегнутую ожерелку
2 Далее до конца Ллавы позднее зачеркнуто.
3 Зач.: Боже мой! Какого мнения будут обо мне все писатели, изощрявшиеся
столько времени разбирать различные оттенки любви, когда я скажу, что не пани-маю
другого рода любви, который мне даже кажется единственным, ежели не самым
возвышенным и поэтическим, то по крайней мере самым честным ,и откровенным.
4 Зач.: но откровенного
5 Перед этой главой набросан позднее другим почерком конспект: Что будет, я не
знаю, хорошо, что я ушел в поход. Поход. Офицер возвращается раньше. Возвращается
на почтовых; дядя Ерошка рассказывает. Опять вечера у хозяев.
6 Позднее вписано: сотни, возвращавшиеся из похода,
154

рой ждали казаков, расстилалась гладкая степь, заканчивающаяся бурунами
(песчаными буграми ногайского кочевья), с левой стороны зеленели
низкие, только что одевшиеся виноградные сады, над которыми кое-где
возвышались резко выдающиеся на прозрачно-голубом небе группы высоких,
стройных тополей и раскидистых фруктовых деревьев. За садами местами
виднелась серебристая полоса Терека и покрытый сплошным лесом
первый уступ Чеченских гор.
Весеннее солнце, стоявшее высоко на чистой лазури неба, светило ярко
и согревало свежие испарения оживавшей земли, носившиеся в воздухе.
Воздух, в котором весело вились хохлатые жаворонки и медленно поводя
хвостом плавали черные орлы и коршуны, был совершенно неподвижен и
до того прозрачен, что очертания лесистых гор были видны с
поразительней ясностью, хотя находились на таком расстоянии, что огромные деревья
казались мелкими кустами.
Старые казачки, поставив около себя кувшины с чихирем и узелки
с рыбой и лепешками, которые они принесли с тем, чтобы с хлебом-солью
встретить похожих, расположившись на траве, разговаривали между собой.
Молодые бабы и девки в лучших канаусовых бешметах, яркоцветных
рубашках и головлых платках, которыми до самых глаз закутаны большей
частью красивые, свежие, оригинальные лица, и льготные парни-казаки,
и писаря в обшитых галунами зипунах и сапогах с каблуками составляли
лругую группу. Писаря и вообще казаки, служащие в правленьях по
письменной части и отличающиеся всегда щегольством, политичностью и
особенной манерою красноречиво выражаться, бойко поплевывая шелуху
семечек, балагурили и заигрывали с девками.
Старики — почетные — в простых черных или серых зипунах, обшитых
тесемками, и стареньких папахах, с седыми бородами и выразительными
лицами, облокачиваясь на палки, с достоинством останавливались то подле
той, то подле другой группы.— Мальчишки и девчонки, чтобы не терять
время, собравшись немного в стороне, зажигали — играли в лапту.
Но вот кто-то заметил по дороге подвигающееся облако пыли и все
глаза обратились по этому направлению.— Слышно: стреляют, поют, и вот
из-за облака пыли выдается быстро подвигающаяся черная точка. Это
казак скачет
Вся толпа нетерпеливо подвигается ему навстречу и он не успевает
отвечать на вопросы, которыми со всех сторон осыпают его.
— Здорово, родной!—кричит, высовывая из-за .плеча молодой
казачки гвое сморщенное лицо, высокая старуха.— Что мой старик, идет?
- Идет, бабука.
— А Михайлыч?
— А батяка Васька?
— Идут, все идут.
— А что Кирка, пришел? — спокойно спрашивает седой старик, с
достоинством проходя через толпу и равнодушно прищуривая глаза.
155

— Бог миловал: пришел жив-здоров, дедука.
Старик снимает шапку, набожно кладет крест на свою впалую грудь и
медленным шагом отходит в сторону
Громче слышны звуки казачьей песни и беспрестанные выстрелы.
Слышны даже частые удары плетью, \и топот усталых коней. Казаки и
казачки уже по цвету лошадей, зипунов, шапок узнают тех, кого с надеждой
и страхом ищут в этой подвигающейся толпе 1.
Сотня казаков в запыленных, изорванных зипунах, разноцветных
папахах, с ружьями за плечами, сумками и свернутыми бурками за седлами,
на разномастных, худых и частью хромых и раненых лошадях полным
шагом подвигается по дороге. Некоторые казаки, уже успевшие выпить
в станицах, "которые проходили, пошатываясь на седле, выскакивают
вперед, въезжают в толпу казачек, целуют жен, здороваются со в'сем'И и, не
слезая с коней, принимаются за чапурки, налитые родительским, которые
с радостью на лице подносят им. Сотник и офицеры слезают с лошадей 2,
казаки следуют их примеру 3. На всех лицах сияет радость, все спрашивают,
пьют, смеются, рассказывают.
Выражение радости в первую минуту свидания всегда бывает как-то
неловко и глупо. Язык против воли говорит рассеянные, равнодушные
слова, тогда как взгляд блестит истинным чувством и радостью. Во всей этой
шевелящейся, смеющейся и говорящей толпе ни в ком не встретишь
истинного выражения радости: хохот, пьянство, грубые шутки, толкотня4.
— Гм, ведьмы! — кричит, молодецки подбоченившись, раненный в ногу
казак девкам, которые, шушукая между >собой, поглядывают на него,—
приди, поцелуй меня, дав«о не видались. Чай соскучились без меня,—
прибавляет он, подходя к ним.
— Что с женой не здоровкаешъся, смола! — отвечает худощавая, самая
некрасивая и бойкая из девок.
— Кормилец ты мой, родной ты мой, сокол ясный, братец ты мой! —
со слезами радости на глазах, сложив руки, приговаривает старуха, глядя
на безбородого казачонка — своего сына, который, не обращая на нее
внимания, отирая мокрые губы, передает жене пустую чапурку.
— Дай тебе господи, сходимши в поход, благополучия в дому и от
царя милости заслужить,— задумчиво говорит пьяный старик, который
уже минут пять держит в трясущейся руке полную чапурку и все
приговаривает.
Но не всем встреча в радость. Сзади сотни едут две конные арбы. На
одной из них, болезненно съежившись, сидит тяжело раненный казак и
тщетно старается выказать домашним, которые с воем окружают его,
1 Зач.: :их беспокойные глаза.
2 Зач.: подъехав к казачкам
3 Зач.: В одну минуту все смешалось.
4 Зач.: волнуют пеструю толпу, придавая ей характер грубого веселья. Позднее
зачеркнут весь абзац.
156

признаки спокойствия и радости на своем бледном, страдальческом лице.
На другой арбе покачивается что-то длинное, тяжелое, покрытое буркой, но
по формам, которые на толчках обозначаются под нею, слишком ясно, что
это что-то — холодное тело, в котором давно нет искры жизни.— Молодая
женщина, вдова убитого, опустив голову, с громкими рыданиями идет за
печальным поездом; старуха мать вскрикивает страшным пронзительным
голосом, без умолку приговаривает, бросается к телу и рвет на себе седые
волосы. Вььражая так поразительно свое горе, она исполняет вместе —
естественный закон природы, давая волю своим чувствам, и закон
приличия, следуя трогательному простонародному обычаю вытья — причиты-
ванья.
Муж Марьянки, батяка Гурка 1, вернулся весел и невредим. Писарь
Федор Михайлов (брат его), Марьяна и дядя Епишка (сосед и крестный
отец Гурки), замечательный старик, с которым я надеюсь впоследствии
познакомить читателя 2, изъявили каждый .по-своему радость, встречая его.
— Теперь после царской службы, можно то есть сказать, проливал
кровь,— политично улыбаясь, сказал Федор Михайлов,— можешь, братец,
на время предаться и родительскому 3.
Марьяна с радостной улыбкой, игравшей в ее прекрасных глазах,
подошла к нему.
— Здорово, батяка!
— Здорово, Марьянушка! — Но Гурка был еще слишком молод, чтобы
при других целовать свою хозяйку: он с4 улыбкой, выражавшей 5 грубую
уверенность в наслаждениях любви, ожидавших его, взглянул на нее и,
краснея, повернулся к дяде Епишке.
— Здорово, дядя!
— Здорово, брат, помолить тебя надо. Ей, баба! — обратился он,
оскаливая корни своих зубов..— аль оторопела? Давай вино, 'помолим хозяина.
— Помолим, помолим.
— Домой придем, я осьмушку поставлю. Я тебе рад, ты молодец 6.
— Спасибо, дядя.
Через полчаса казаки почти все пьяные с песнями въезжали в станицу,
за казаками шли нарядные, с радостными лицами бабы и девки, за ними
ехали две арбы; а за арбами несколько печальных, плачущих женщин.
Мальчишки с вытаращенными, испуганными глазами подбегали к арбе,
поднимаясь на цыпочки, взглядывали на убитого и раненого и рассуждали
между собой:
— Ерошка, а Ерошка!
1 Зач.: (Григорий); позднее вписано: молоденький безбородый остроглазый казачонок
2 Позднее изменено: (известный старик, бывший первым молодцом в свое время
3 Зач.: и верности супруги.
4 Зач.: страстной
5 Зач.: счастливую
6 Позднее вписано: с достоинством говорил дядя Епишка.
157

— A?
— Ведь это батяку Фомку убили?
— Разве не видишь под буркой-то кто?
— А куда его убили?
— В самую сердце.
— Ан в голову из шашки срубили.
— Ан в сердце из пульки.
— Ан в голову.
И мальчишки рысью пускались догонять передовых казаков, которые
с песнями и стрельбой въезжали в станицу.
Через час уже ни одного казака нельзя было встретить на улицах: все
разбрелись по хатам. В каждой слышались громкий говор, рассказы,
песни — гулянье.
В избушке Марьяны шла в эту ночь попойка до поздней ночи.
Федор Михайлович, дядя Епишка, батяка Гурка и два его товарища, с ним
вместе пришедшие из похода, сидели вокруг стола, уставленного
тарелками с кайм-аком, нарезанной копченой рыбой и пирогами, пили,
разговаривали, пели и пили,— пили столько, что Марьяна измучилась, бедная,
бегать всю ночь с чапур'ками из избушки в чихирню и из чихирни в
избушку, и что тлаза у раскрасневшихся собеседников .покрылись какой-то
мутной плевой. Языки плохо выговаривали слова песен, напевы приняли
какое-то вялое, заунывное свойство1; но казаки продолжали спокойно и
методически петь, тшть и разговаривать, не проявляя в своих поступках
ни буйства, ни размашистой решительности, ни отчаянного упрямства,
составляющих отличительный характер пьянства русского человека. Они
наслаждались с достоинством и приличием.
Марьяна постелила себе и мужу на лопасе и с понятным
неудовольствием и нетерпением — для женщины, не видавшей два месяца молодого
мужа, 'стоя прислуживала в избушке, носила чихирь и с досадой
поглядывала на пьяных гостей, которые, казалось, так хорошо расположились
вокруг стола, что нельзя было надеяться, чтобы они когда встали из-за него.
Муж еще ни минуты не был с ней наедине и не сказал ей ни одного не
только ласкового, но искреннего слова.
В простом классе и особенно между казаками семейные отношения
совершенно изменяются от присутствия посторонних. Муж при чужих
никогда не станет разговаривать со своей бабой, исключая приказаний,
которые как слуге он дает ей; но как скоро они остаются одни,
естественное влияние женщины берет свое, и очень часто женщина, безропотно
покорно повинующаяся ему при гостях, с глазу на глаз заставляет мужа
бояться себя. Совершенно наоборот того, что встречается в нашем
классе.
Позднее вписано: похожее «а церковное
158

Дядя Епишка поет:
Алой лентой перевью,
Поцелую, обойму,
Поцелую, обойму,
Надежшшкой назову.
Федор Михайлов. Вот так дядя! Уж против его и молодому-то не
сыграть песни.
Дядя Епишка. Гуляем!!! Баба! поди налей, мать моя.
Маръяна 1. Полна чашка, а все еще просит.
Дядя En. Поди принеси еще осьмушку, умница, да и подноси с
поцелуем. Вот так-то радуются! —Ты меня послушай, старика: ведь я другому
так бы радоваться не стал, я .радуюсь своему сыну хресному, не то, что он
домой пришел, а то, что он молодец,— чеченца срубил и коня привел. Вот
так-то скажи, как старики говаривали, а не то что: «чашка полная». Что
чашка полная? еще принеси. Гуля-ем!!
Казак. Еще помолим, бог даст, как крест получит. Старший урядник
говорит: Давыд Куприяныч сказал, что кому-кому, говорит, крест не
выйдет, а что я, мыл, не сотник буду, коли Гурка, говорит, Инякин кавалером
не будет.
Гурка. Э, брат, на Давыда плоха надежда. Как мы из набега
прибежали, у меня он два раз чеченского коня просил: ты, говорит, крест получишь,
а коня мне отдай; я говорю: в чем другом, Давыд Куприяныч, с тобой
спорить не стану, а что коня я домой приведу. Известно: слава пошла, что
Инякин чеченца срубил и коня взял, а коня не будет.
Дядя En. Молодец! я тебя люблю.
Федор Mux. Ты человек молодой, так должен бы все начальнику
уважить; оно известно, что надо служить правдой, да и фанаберией-то очень
зашибаться не нужно. Как ни суди, а все он тебе сотник и своему царю
есаул.
Дядя En. Много не говори. Дурно говоришь, брат. На виду всех
татарина срубил, да ему «крест не дадут? Чего уж тут начальнику потрафлять,
когда дело видное. Всякий видит, что молодец, джигит. Вот как ты с пе-
рушком сидишь да по бумажке: тр, тр, тр, тр, так тебе надо перед
начальниками (вилять, а Гурка хмолодец. Не то что Давыдка, а я чай и генералы-то
и царь уж про него знать будет.— Баба, налей осьмушку, родная.
Маръяна (тихо). Надулся, а все еще просит.
Дядя En. Э-эх люди, люди! какой нынче свет стал!
Гурка. Налей, Марьяна!
Марьина налила чапурку, поставила на стол и вышла из хаты.
Старшая невестка давно уже храпела в сенцах; гости продолжали шуметь за
дверью 2.
1 Зич Вишь, старый черт, надулся, а все еще просит.
2 Иа полях позднейшая помета: Сватовство.
159

«Как себе хотят, так пусть и делают»,— сказала она сама себе »и пошла
на лопас.
Больше чем когда-нибудь думала она в этот вечер о Губкове, который
так постоянно преследовал ее два месяца, и чувствовала что-то вроде
досады на самое себя. Ей приходила мысль, что она навсегда без причины
оттолкнула от себя счастие, которое она смутно, но тем iC большей силой
предчувствовала с человеком, так страстно выражавшим ей свою любовь
и так мало похожим на холодно грубых мужчин, которых она знала до тех
пор.
Она ожидала, что присутствие мужа избавит ее от искушения,
начинавшего тревожить ее; но вышло наоборот. Она еще не сознавала свою
любовь к Губкову; но чувствовала уже, >что не может любить мужа как
прежде. И это она поняла только теперь, когда увидала его1.
Не раз с волнением 2 посматривала она на дверь и окна хаты
'постояльца, но ничто в ней «е шевелилось, и ома почти с отчаянием 3 думала о том,
что при муже Губков не будет больше приходить стучаться в ее ставень
н просить ласкать и уговаривать ее.
Наконец пьяные голоса казаков .послышались на дворе, они простились
с хозяином, и неверные шаги и хриплые голоса их, постепенно удаляясь,
совершенно замолкли.
Через несколько минут кто-то, оступаясь и нетвердо хватаясь за жерди,
лез на сено. Совершенно .пьяный Гурка, мыча и отдуваясь, улегся подле
своей хозяйки 4.
Глава 4-я
Далече, дядя?
— Посидеть хочу,— отвечал седобородый плотный казак в оборванном
желтом зипуне, сзади и боков подоткнутом за пояс 5, в облезлой папашке,
надетой" навыворот, и оленьих поршнях, плотно обтягивающих его
огромные ноги, и с двухствольной флинтой и кобылкой за ллечами, подходивший,
к посту.
1 Позднее зач. этот и предшествующий абзац.
2 Позднее изменено: невольно
3 Позднее изменено: с досадой
4 Перед заглавием четвертой главы и после нее другим, более крупным почерком
набросаны конспективно несколько фраз, намечающих дальнейшее развитие плана, уже
при иной ситуации и с другими именами лиц: Объяснение К<ирки> с М<арьяной>.
Марьяна говорит, что придет.— Кирка ушел на кордон. Ржавский остался в
станице. Коли так, то пропадай все. Воровство табунов.
5 Зач: (за которым заткнут был конский хвост и мешочек с куском хлеба,
пулями « порохом)
160

КОНСПЕКТ № 1
Беглец
У казака Иляски было два сына.
Старший, Кирюшка, был женат, имел детей, и
был хозяин и строго держал старую веру.
Он был роста большого, имел вид
сердитый, был грамотен и все занимался
'божественными книгами1 староверческими.
Меньшой брат, Терешка, был холост, мал
ростом, худощав, но румян и молодец был
на всякую шалость еще с молоду. Девки его
любили за то, что голос у него был
славный, и он любил девок и гостинцев им
покупал, но больше всех Марьянку, дочь
станичного. Станичный ее не хотел отдать за
него, за то, что он был буян и в воровстве
попадался. Воровство у казаков
молодечество.— У Иляски был друг-ня.ня Ерошка,
и сосед по дому. Терешка все водился с
Ерошкой, и Ерошка его научил всему ка-
качьему молодечеству. А Ерошка был в
свое время богат и лихой казак и б(...), а
теперь был бобыль, беден и стар, жена от
него убежала, никто его не уважал, и он
все свое время проводил на охоте и пил, ни
во что не верил и не тужил ни об чем. Те-
решку водил с собой и научил его всему
и любил за его нрав молодецкий.
Казаки шли в поход и Терешка в пер
вый раз, и радовался этим. Ерошка по его
просьбе за вино пошел к станичному и
просил отдать дочь за Терешку. Станичный
обещал отдать, коли Терешка с крестом из
похода придет.
Казаков проводили. Марьяна тужила
об Терешке. В это время пришла рота
стоять. Ротный командир стал у Ерошки,
он был богатый молодой Человек, храбрый
и благородный .по-овоему, очень
сладострастный и гордый своим образованьем.
Он дон-жуан, а она ему
осталась верна. Офицер все
любит урывками, но злобно
и безнадежно. Он вернулся к
Ерошке, у Ерошки офицер,
история Саула. К побочине
попробовал, его прогнали,
жена сама услыхала и пришла.
Она плачет, а он веселится.
К утру и его разобрала, но
нечего делать. Он пошел с
чеченцами, убивает многих. Его
расстрелив(ают). Она *
работает и мрачно грустит, и
никто ничего не знает о ее горе.
Терешка сбитый,
маленький ростом, с черными
короткими руками.
Марьянка верна,
трудолюбива, цельна, упорна.
Сдружаются с татарами
горскими и их проводит Ах-
мет-Хан.
1 Зач.: застреливается
Л. Н. Толстой «Казаки»
161

У Марьянки поставили солдата,
молодого, забитого атлета, очень честного и
задумчивого, из Харьковской губернии.
Офицер влюбился в девку. Ерошка ему
сводничал за чихирь и очень сдружился с
офицером, ходил с ним на охоту.
Но Марьянка и слышать не хотела про
офицера и про его деньги, она любила Те-
решку. Это офицера раззадорило больше,
он пуще приставал к Марьяне, она
привыкла к нему, поняла его речи и ей лестно
стало, что он ее любит, она стала пускать
его к себе, ночевала с ним и с подругой, но
ему не давала.
А с солдатом бог знает что «сделалось,
он стал служить Марьяне как собака,
смеялся, когда она с ним говорила, и не взлю-
бил своего офицера; когда офицер стал
часто ходить, он запил, но Марьяна
объяснила, что офицер ничего не получит, и он
продолжал служить Марьяне *. Только
слышно стало, что в походе дела идут
плохо. Роту потребовали за Терек. Было
сраженье, в котором казаки были с солдатами
и Терешка под командой у ротного
командира. Терешка шоехал вперед за цепь и
говорил с Ахметом и хитрил с ним, а
ротный командир с «им еще дальше его;
потому что был молодец и знал, что
Марьяна любит Терешку.
В сраженьи Терешка отличился и
срубил на глазах у всех 2-х чеченцев2.
Солдат молча лихо дрался при отступлении с
другими и всех удержал. Ротный
командир выхлопотал Терешке крест. Терешка
очень полюбил его.
Казаки прежде вернулись в станицу.—
Иляска отдал дочь. Ерошка был сватом.
Солдат всегда сердится,
когда говорит, и ноздри
раздражаются.
Офицер стоял рядом с
Марьянкой и влюбился в
нее. Он сдружился с
Брошкой. Ерошка ходил с ним на
охоту и за чихирь сводничал
девку.
У офицера денщик, его
Друг.
Офицеров было 2, один
волочился за девками и
ротный командир тоже.
Может офицер
выхлопотать, чтоб великодушно и
подло поступить. Целую
картину сражения, в которой
и офицер и Терешка
молодцы; и Терешка встретится
друзьями татарами.
1 Зач.: [А в ©то время приезжал ,из похода Кирюшка м рассказывал, что Терешка
в главах генерала двух чеченцев срубил и что ему крест выходит.]
Наконец казаки вернулись из похода. Старшего брата ранили, а Терешка получил
крест.
2 В автографе описка: казаков.
162

Терешка женился, а на другой неделе его
послали в кордон.
Марьжнка любила Терешку, но скучала
без офицера. Пришла рота. Ерошка
пригласил офицера к себе жить, опять рядом
с Марьяной. Офицер еще пуще
влюбился, она не хотела сначала впустить, но
впустила. Но ему ничего не было.
У Терешки были душеньки, жена его
приревновала, на площади попрекнула,
ему рассказали, что и к ней офицер
ходит.— Он подкараулил офицера на улице,
офицер с него шапку сшиб, над ним
ребята посмеялись, он еще раз подкараулил и
пырнул ножом при солдате. Марьянка не
велела сказывать солдату. Солдата
высекли, он не сказал, а Терешка бежал.
Ерошка его наставил: на охоте было дело.
Прошло 5 лет. Офицер все стоял в
станице, выздоровел, но уж отказался от
Марьяны, она его пугнула. Ерошка
подбивал его. У Марьянки родился сын, она
работала много.
Терешка бежал к Ахметке, сделался
вожаком в другие станицы. Его боялись, им
пугали. Ночью он пришел к Ерошке.
Пощадил офицера. Фатализм его.
Ерошка говорит, что не годится убивать
людей, и про себя. Офицер
расстреливает. Терешка убил его товарища.
Солдат только тут стоит.
Ерошка
когда пьян.
учил офицера,
Солдат тоже хотел бежать,
но отличился и стал
богомолен и рекрутам помогать.
Его брата убили чеченцы.
Он пришел на похороны.
Марьяна вешается на него.
Любишь меня? Братец!
Так прости. Я виновата...
И у сына просит
прощения...
Ьеглец
1. ОФИЦЕР1
Две роты пехотного кавказского полка пришли из-за Терека и 2
расположились стоять на зимних квартирах в гребенской староверческой
станице.
Был жаркий октябрьский полдень. Запыленные, изнуренные
шестичасовым переходом, солдаты, после расчета, как вылетевший рой, шумно
1 Первоначально: Глава 4. Казачья станица
2 Зач.: как в завоеванном краю
163
1Г

рассыпались ,по площади, улицам и переулкам станицы \и занимали
квартиры. У въезда, где остановился обоз, кашевары вырыли яму, уставили
котел, срубили старую ракиту и варили обед. Дым колом поднимался в
ясное осеннее небо, и огонь костра, около которого, несмотря на тепло,
грелись солдаты, как прозрачное расплавленное стекло, дрожал в чистом и
редком воздухе.
Старые казаки, одни остававшиеся в станице, мрачно и молчаливо
смотрели на хлопотню солдат и, хмурясь, делали вид, что вовсе их «е
замечают. Бабы ожесточенно и пронзительно ругали солдат и за то, что
вошел в хату, и за то, что взял воды, и за то, что поздоровался с
хозяевами. Даже 1 казачата, собравшись в кучки, с недоброжелательным
любопытством и удивлением смотрели на запыленных грязных армейских с
бритыми бородами и с 'невиданными сумками и ружьями. Но солдаты2
по-двое, по-трое с веселым говором входили в хаты, развешивали
амуницию, мылись, чистились и как дома разбирали мешочки.
Ротному командиру отвели квартеру у старика хорунжего Иляски.
— Что ж это будет такое, ваше благородие?—сказал запыхавшийся
старичок-денщик ротному 'командиру, когда офицер подъехал к своей
квартире. Офицер был голубоглазый, румяный молодой человек.
— А что, Петров, лаются?— отвечал офицер, с веселой улыбкой
глядя на вспотевшего, с спутанными волосами денщика, который, засучив
рукава, с притворной злобой, но осторожно и ловко выкидывал вещи из
повозки.
Денщик бросил железное ведро наземь, отошел от повозки и расставил
руки.
— Вам вот смешно,— заговорил он, злобно хмурясь и стараясь
удержать улыбку, которая под усами морщила его губы,— а вы подите-ка
поговорите с этим народом3. Не дают тебе ходу да и шабаш. Ни конюшни, ни
для вещей, (ни для вашего благородия, ни воды тебе, слова, так и то не
добьешься. Как тут жить будем, уж я не знаю. Хуже татар, ей-богу. На
что турка, hi тот благороднее; даром что тоже христиане считаются,—
заключил денщик и сердито отвернулся.— Вам-то готово,— прибавил он
как будто нехотя и снова пошел копаться в повозке.
— Так турка благородней, Петров?—сказал офицер4.— Постой, я
пойду к хозяевам улажу. Мы тут заживем, брат, славно,— прибавил он,
направляясь к хате хорунжего, и еще раз повторил: —Так турка
благороднее, Петров? —Петров не ответил, а только, посмотрев вслед офицеру,
прищурил левый глаз, полуласкательно, полупрезрительно улыбнулся и
покачал головой.
1 Зач.: дети
2 Зач.: тоже как будто не замечая суровости хозяев
3 Зач.: Еще хозяин ничего, а старуха — избави господи,— сказал денщик, взявшись
за голову.
4 Зач.: добродушно улыбаясь.
164

Офицер вбежал весело на крылечко хаты хорунжего и отворил дверь
в сени. Какая-то 1 женщина в одной розовой рубашке (как всегда ходят
дома казачки) испуганно бросилась от двери и, прижавшись к стене,
закрыла нижнюю часть лица широким рукавом рубахи. Когда офицер
дальше отворил дверь и прямо увидал прижавшуюся в углу фигуру, из лица
ее ему видны были только длинные черные глубокие глаза, блестевшие
диким любопытством и вместе с тем детским1 ужасом. Глаза жадно были
устремлены на него.— Оф<ицер 'прошел в хату и 'поклонился хозяевам.
— Чего надо? Что пришел? Черная на тебя немочь 2. Насмеяться еще
хочешь? Я те насмеюсь,— начала ругаться старая черноглазая казачка,
сидевшая у печи и сучившая коконы.
Весьма смущенный таким приемом, офицер, однако, постарался
объяснить ей 3, что он желал бы дружелюбно устроиться с хозяевами и платить
за квартиру 4. Старуха не дала ему договорить: так громко, пронзительно
и безостановочно она начала бранить его.
— Я сама офицерша; вот хозяин придет, он те покажет, не нужно мне
твоих денег поганых. Легко ли, не видали, табачищем загадит дом, да
деньгами платить хочет,— и офицер вышел, провожаемый бранью казачки.
В то время как он выходил из сеней, женская фигура в розовой
рубашке, повязавшись белым платком, так что опять только глубокие 5
блестящие черные глаза были видны, неожиданно шмыгнула мимо него,
быстро, постукивая сильными ногами, сбежала сходцьг и, оглянувшись на
офицера, скрылась за углом дома. Офицер не мог ,не заметить высокий
рост, необыкновенную стройность, развитие силы мышц, обозначавшихся
под легкой одеждой, и молодую щеголевато-твердую походку этой
женщины. Он принял ее за дочь хозяина, и Петров 6, который уж начинал
приводить вещи в порядок, раздобылся воды, разместил кое-как лошадей
и был в лучшем расположении духа, заметил, что и девка такая же
дикая, как 7 мать.
— Как кобылка табунная неохватанная,— прибавил oih и подмигнул
офицеру.
2
Офицер умылся, обчистился, пообедал и, закурив трубку, уселся у
окна своей новой квартиры. Он испытывал приятное чувство чистоты на
умытых руках и румяном лице и свежесть белья на здоровом усталом теле;
1 Первоначально: Высокая ст-ройная
2 Зач.: Вишь в шапке
3- Первоначально: старику хорунжему
4 Зач.: Содой худощавый старик, не вставая с места .и едва взглянув .на
пришедшего, мрачно сказал, что ему денег не нужно.
5 Первоначально: впалые
6 Зач.: подтвердил его предположение
7 Зач.: [олень] ланка
165

желудок спокойно варил здоровую пищу, мюлодая кровь полно и легко
обращалась *. Ему было хорошо. Солнце уже опускалось к горам, которые,
розовея, отделялись на горизонте, сухой воздух свежел, за рекой далеко
и глухо изредка раздавались выстрелы, и фазаны звучно отзывались на
них в чаще и камышах за станицей 2. Офицер радовался своему
существованию и, пуская голубые клубы дыма, смотрел в окно на природу и на
станичный народ, который возвращался с работ и выходил на улицу, и 3
в особенности на мощную 4 молодую фигуру дочери хозяина, которая
несколько раз пробежала мимо его окна, загоняя скотину.
— Дядя Ерошка кувшин облизал! Кувшин облизал!..— закричали
вдруг казачата, гонявшие кубари перед окнами офицера, обращаясь к
высокому, плотному казаку с окладистой седой бородой, который, вышед из-
за угла, бойко размахивая руками и весело поглядывая ъ окна хат,
направлялся к дому хорунжего Иляски. Он как будто радовался на мальчишек,
которые издалека бежали за ним, дразня его и заливаясь смехом.
— Кувшин облизал, дядя Ерошка! сучку поцеловал! — пищали
они.
— Мой грех, ребята, мой грех,— басом, как бы про себя
приговаривал седобородый казак5 и, подойдя к окну офицера, остановился перед
ним.
— Здравствуй, добрый человек,— сказал он офицеру, приподнимая
папаху.
— Здравствуй, добрый человек!—отвечал веселый офицер.— Что это
мальчишки кричат тебе «кувшин облизал»?
— А радуются. Ничего, я это люблю. Пускай радуются над дядей,—
отвечал казак с самоуверенной интонацией старика и красноречивого
человека.— Ты начальник что ли армейских^то?—спросил он.— Так
карга! — прибавил он после утвердительного ответа.— А надолго пришли
сюда?
— Да, может, надолго?
— Карга,— опять сказал старик.— А что, ты охотник, добрый
человек?
— Охотник.
— А пьяница ты али нет?
— Отчего ж, и выпить люблю.
— Вот так карга. Ты молодец значит, я к тебе войду. Наш народ ведь
глуп, он тебя боится, ты, мол, неверный, русский, а по-моему все человеки.
Так, что ли, отец мой? Чихирю вели у хозяев взять.
1 Зач.: [в его здоровом теле] по всем жилам.
2 Зач,: Офицеру было очень хорошо, особенно после жизни в душной и
пустынной крепости.
3 Зач.: загонял скотину.
4 Зач.: величавую
5 Зач.: добродушной улыбкой открывая съеденные до половины крепкие зубы и
подмигивая офицеру.
166

— Хорошо, заходи;— сказал офицер, заинтересованный приемами
старика.
Дядя Ерошка вошел в горницу и только тогда офицер мог
рассмотреть подробно эту странную фигуру. Он был скорее среднего, чем
высокого роста, но казался выше, потому что был необыкновенно
пропорционально и плотно сложен. Несмотря на то, что красно-коричневое широкое
лицо его с совершенно белой окладистой бородой было все изрыто
морщинами, его грудь, мышцы ног и рук были необыкновенно полны,
развиты и бочковаты. На белой, коротко обстриженной голове его, как
вообще ходят казаки, были видны зажившие шрамы, жилистая твердая шея,
особенно сзади, была вся в клетках и морщинах, как у быка, корявые руки
с толстыми пальцами были сбиты и расцарапаны; iho по одному тому, как
он, не стуча вывернутыми ногами, перешагнул через порог, быстрыми
серыми глазками, выглядывавшими из-за морщин, окинул комнату,
пожитки, офицера и оценил в>се, и как он снял шапку, видно (было^, как все
силы этого человека были еще сочны, гибки и приемисты. На нем был
старый шелковый бешмет с галунами, узенькая чамбарка и мягкие
чувяки. На поясе с серебряной пряжкой, туго стягивавшем его сильные ребры,
мотался простой 'кинжал и ротовая мерка для пороха. С ним вместе проник
в комнату (не неприятный острый запах чихирю, водки, пороху и
запекшейся крови.
Старик, казалась, был немного выпивши. Он не поклонился образам,
а прямо подошел к офицеру и протянул ему свою корявую руку.
— Здравствуй, ваше благородие. Кошкилъды,— сказал он.— Кош-
кильды — это значит по-татарски «здравия желаем»,— продолжал он,
садясь.— Ты ведь, я чай, ничего не знаешь, как у нас живут, ты — солдат! 1
Офицер засмеялся.
— А я Ерошка! — продолжал старик с гордостью,— ежели мы с тобой
кунаками будем, я тебя всему научу, и на охоту поведу, и рыбу ловить
научу, и чеченцев покажу, \и душеньку тебе укажу, и по-татарски научу —
все сделаю. Карга? —прибавил он вопросительно.
— А карга что такое? — спросил офицер.
— Это так, мое слово любимое, поговорка моя. Это по-грузински
значит «хорошо». А что, отец мой. вели бабе чихирю принесть. Иван! —
закричал он.— У вас ведь что ни солдат, все Иван. Твой Иван?
— Петров!—сказал офицер.— Купи чихирю и принеси сюда.
— Все одно, Иван,— сказал старик.— Иван, спроси, батюшка, из
начатой бочки, у них первый чихирь в станице. Да больше 30 копеек не давай за
осьмуху, а то она, ведьма, рада. Так-то, отец ты мой,— продолжал о»н,
обращаясь к офицеру и ударяя его по плечу.— Я Ерошка! я веселый
человек, я всех люблю.— И старик засмеялся. Все зубы у него были целы и
крепки, хотя съедены до половины, как у старой лошади.
1 Зач.: и старик, засмеявшись, открыл все целые крепкие, но съеденные, как у
старой лошади, до половины, желтые зубы.
167

3
Петров, уладивший все свои дела, был в особенно хорошем
расположении духа1. Он взял две пустые бутылки из-под лавки2 и пошел к
хозяевам, решившись быть особшно кротким.
— Здравствуйте, любезненькие,— сказал он. Он хотел даже сказать
«добряшки», но раздумал: барин вина купить велел.
Старуха ничего не отвечала. Девка стояла перед маленьким татарским
зеркальцем и убирала платок на голове. Она молча оглянулась на
денщика.
— Что ж, почтенные! Я деньги заплачу,— сказал Петров, доставая
медные из кармана.— Вы будьте добрые и мы добрые будем. Так-то
лучше.
— Много ли? — спросила старуха вставая.
— Осьмушку,— сказал Петров.
— Ступай налей,— обратилась она к дочери,— ты что убираешься,
чортова девка! успеешь с ребятами играть на улице-то. Не праздник
нынче.
Девка надела красный канаусовый бешмет, крепко стянула высокую
грудь, обвязала платком все лицо, оставив одни глаза, взяла ключи и,
сопутствуемая Петровым, пошла в избушку.
— Гм! Кха, кха!— закашлял Ерошка из окна офицерской квартиры.—
Нянюка! а нянюка Марьянка! Ты из новой бочки налей, душенька!
Девка шла мимо, ровно и сильно размахивая руками, той особенно
молодецкой походкой, которой ходят казачьи женщины, и не3 оборотила
головы. Рта ее не видно было; но большие черные глаза, которыми он-,
медленно повела на офицера и старика, глаза эти смеялись.
— Экие глаза! — сказал офицер.— Ты такую-то душеньку мне
укажешь?..
— Нет, отец мой!—отвечал старик.— Эта что? Это честная. Я тебе
такую красав'ицу покажу, что ни у одного князя такой нет. В серебре
ходит, вот какая. А эту нельзя. Ведь тоже офицерша; да ее и замуж за казака
отдают...
Отперев плетеную клеть, в которой стояли бочки, девка подошла к
одной и с молитвой опустила ливер.
— Отцу и сыну и святому духу,— сказала она.— Что зазастил-то,
дьявол!— крикнула она вдруг на Петрова.— Ты подсоби лучше бочку
повернуть!
Но прежде чем Петров подошел к ней, она подперла сильным плечом
бочку и, порывисто напрягшись всем телом, повернула ее.
— Мамуке отдай деньги,— сказала она, нацедив две бутылки.
1 Зач.: следующем обыкновенно за успехом какого-нибудь дела
2 Первоначально: из телеги
3 Зач.: оглядывалась.
168

— Ишь молодец девка!—подумал Петров.— Отчего вы такие
сердитые, миленькие? —сказал он.
Девка засмеялась.
— А вы разве добрые? — сказала она.— Ты мирской!
— 'А вы какие же? Я в законе настоящем и господин мой тоже
значит,— отвечал Петров.
— А2 пан твой в законе, стало?..— спросила девка, остановившись на
пороге.
— Господин мой такой человек, что его генерал всякий не только... царь,
может быть, знает...— гордо сказал Петров.
— Что б ему пусто было! Иди! — закричала девка и снова с молитвой
заперла дверь.
Выходя на улицу, Марьяна встретила отца, возвращавшегося с
Терека. Старик хорунжий нес за плечами еще мокрую сеть, сквозь которую
виднелось несколько рыб. Затасканная шапчонка его была сбита назад,
загорелый лоб в поту, сквозь распахнутый воротник рубашки виднелась
грудь, поросшая седыми волосами; сильные жилистые ноги были
обнажены выше колена. На лице его была усталость и строгость. Поровнявшись
с ним, девка почтительно опустила голову и уменьшила шаг.
—Мать дома? — спросил отец.
— Дома, хату убирает.
— Аль солдат поставили?
— Начальника у нас поставили.
— Ишь, черти! прости господи,— только сказал хорунжий и прошел в
свои ворота.
Девка пошла направо по улице. На углу переулка сидели на
завалинке две казачки, также как и она обвязанные платками.— Подойдя к ним,
Марьяна присела так же, достала из-за пазухи семечки и стала щелкать их.
— Убрали коров-то, мамука?—обратилась она к бабе, кормившей
своего ребенка.
— Подоили,— отвечала баба, отстегивая шире бешмет и нагибаясь над
ребенком.— Дай семечек, Марьянушка.
— К вам, слышь, офицера постановили,— пропищала другая девка,
сидевшая подле бабы,— а к нашим трех чертей поставить в хату хотели,
да дедука в станично ходил — двух оставили.
— Табачищем закурили небось? — спросила Марьяна.
— Да кури на дворе, коли хочешь, скотину окуривай, а в хату не
пустим. У нас и своей семье простору нет.
— Известно дело, хорошо у кого другая хата, как у вас, есть,—
сказала баба Марьяне.
Так разговаривали казачки, сидя на перекрестке и поплевывая шелуху
семечек на пыльную дорогу. Между тем сумерки больше и больше охваты-
1 Зач.: Мы в настоящем законе живем, и царь закону нашего.
2 Зач.: барин-то
169

вали станицу, .везде затихло, зажглась одна звездочка, от земли
поднимались испарения и неподвижный воздух заметно холодел больше и
больше. Кое-кто из соседних девок присоединился еще к собравшемуся кружку,
несколько парней шутя и смеясь остановились против них. Две старухи,
убрав скотину, вышли тоже.
— И матушки, матушки! — говорила одна, охая и стеня,— каки
времена пришли, слыхано ли дело, целу орду чертей в станицу пригнали. Что
будем делать-то.
Другая старуха только поддакивала и стонала.
— А вот в поход пойдем, так они вами, бабами да девками, совсем
завладают,— сказал один шутник парень.
— Что брешет, сволочь,— сказала одна из баб,— постоят да уйдут, не
на век же пришли. Чем вздор-то брехать, песни бы пели. Вишь вас
собралось куча, а ничего не играете. Экий народ стал.
Одна де»вка запела тонким голосом песню, другая стала вторить, один
из казаков подсел ближе и подводил мужской голос, остальные слушали,
изредка { перешептываясь между собой.
Мерный тоттот приближавшихся шагов послышался на конце улицы и
из-за угла показались три солдата, в шинелях, с ружьями на плечо, в ногу
шедшие на смену к ротному ящику. Ефрейтор, старый солдат, усач и
кавалер, молча шел впереди и, сердито гля>нув на кучку казаков, провел
солдат так, что парни, стоявшие на дороге, долж,ны были посторониться. Один
только из них, молодой щеголь урядник, не двинулся с места и
насмешливо посмотрел на солдат.
— Обойди! Люди стоят! — проговорил он.
Девки и бабы звонко засмеялись. Солдаты молча прошли дальше, ровно
отбивая шаг по твердой дороге.
Песня прекратилась.
— Эки нарядные ребята! — сказал урядник.— Это к вам, нянкжа,
пошли,— обратился он к Марьяне.
— Под часами, девка, «спать будешь, не украдешься!—проговорила
баба.
— А что начальник-то ихний, что у вас стоит,— спросил урядник,—
имеет ли благородство в своей наружности? (Урядник был из молодых
грамотных казаков.)
— А я разве видала?—отвечала Марьяна,— за чихирем ему ходила,
сидит черт какой-то у окна с дядей Ерошкой, такой же как он дьявол.
— Деньги платил за чихирь-то?
— А то нет.
— Как же, как замуж пойдешь,— снова сказал урядник,— ведь
Терешку к себе в дом примаете. Как же хату-то от его благородия
опростаете?
Зач.: негромко перекидываясь словами. Все было совершенно тихо в ста(нице).
170

— Как хочет батюшка, так и делает,— сказала Марьяна.
— И охота тебе за Терешку идти,— сказал урядник.— Красавица
такая и так за ничто замуж идешь.
— А то с тобой связаться! — сказала Марьяна.
— Худо бы не видала,— отвечал урядник.— Дай семечек,— прибавил
он,— а я еще принесу.
— Все не бери,— сказала Марьяна, отворачивая ворот рубахи.
— Право слово, совсем глупо делаешь, что замуж идешь,— сказал
урядник, доставая у ней из-за пазухи горсть семя.— Тебе ли да на
девичей воле не жить! Кажется, по всему полку другой красавицы такой
нету.
Девки снова запели песню. Урядник подсел к Марьяне и что-то
шептал ей.
— Ну те к черту, смола! У тебя жена есть,— вдруг закричала девка
вставая 'И со всего размаху кулаком ударила по спине урядника. Урядник
засмеялся и отошел к другим девкам.
Было уже совсем темно, на небе зажглись частые звезды, в дворах
курились кизяки, разложенные для скотины l, a на углу все еще слышались
песни и изредка звонкие голоса и смех собравшихся казачек.
4
Вечер был так тих и ясен, что офицер вышел на крылечко 2 и туда велел
принести стол, на котором поставили вино и самовар. Петров вьинес и
свечку, обвязав ее почтовой бумагой от ветра. Комары и ночные бабочки
вились и бились около огня, самовар посвистывал, дым от трубки -вился
над огнем и исчезал наверху в казавшемся около свечи черным воздухе.
Офицер разливал чай. Ерошка, выпив одну бутылку чихиря, сидел у его
ног на приступочке и рассказывал 3.
— Ты дай срок, добрый человек,— говорил старик,— я тебе всю
правду расскажу. Ты думаешь, мы кто? Мы тоже азиаты. Отчего мы греб
ейскими казаками зовемся? Ты не знаешь, а я тебе скажу. Жили мы в
старину за рекой. Значит, не мы жили, а может, не отцы, а деды, прадеды наши
там жили. Днем видать,— сказал старик, указывая рукой по направлению
гор,— там гребень есть; на нем-то и жили. Это давно тому времени было;
еще при царе при вашем, при Грозном. Ты, небось, по книжкам знаешь,
когда это дело было. Вот так мне батюшка мой сказывал: «пришел 4 этот
1 Зач.: везде было тихо, только
2 Исправлено из: крыльцо
3 На полях запись: Profession de foi (Исповедание веры) Ерошки.
4 Первоначально: приехал
171

ваш царь Иван на Терек с войском. Татар всех замордовал и по самое
море 1 землю забрал и столбы поставил. «Кто, говорит, хочет под моей2
рукой жить, живи, только смирно, честно, я никому худа не сделаю. Кто
не хочет, за Терек иди3. А я, говорит, здесь казаков поселю». Наши
старики к нему и вьгехали. «Что вы, говорит, старички, как там на
Гребне живете? Крещеной вы, говорит, веры, а под татарским князем
живете. Идите, говорит, лучше ко мне жить. Я вот зашел далеко, землю
завоевал большую, а жить на ней «екому; -потому татар я всех перебью» 4.
Наши старички поклонились да и говорят. «Мы, говорят, Грозный царь,
на Гребне живем хорошо. Татары нам не мешают и князя ихнего над
собой we знаем. Мы вольные казаки, отцы наши .вольные были и мы
никакому царю не служили да и детям нашим закажем. А коли ты, мол, нам
земли отдать хочешь, мы перейдем, только ты нашу казацкую волю не
тронь. А мы из-за Терека татар не пустим». Так и решили. Казаки наши
земли взяли, от самого моря и до Николаевской почти, да вот тут по
Тереку станицы и построили. А царь в свою Сибирь назад ушел. Это давно
тому дело было. Оттого-то мы и гребенские зовемся. От «их-то наш род
и ведется. Теперь наш народ вырождаться стал; а то мы, отец мой, чистые
азиаты были. Вся наша родня чеченская: у кого бабка, у кого тетка чеченка
была. Да и то сказать, живем мы в стороне азиатской, по леву сторону
степи ногайцы, по праву — Чечня, так мы как на острову живем, Ивана-
1 Зач.: Хвалынское
2 Зач.: властью
3 Зач.: Вот как разобрались татары, которых побил, которые убежали, он тут на
Тереку и стал. Сколько-то месяцев стоял, гулял. Ведь тоже, как и ты, я чай, из сибир-
ной стороны пришел, лестно ему, что тут и тепло, и вино, м зверь есть. Там у вас в
России, сказывают, >степь, жолод, мичего нету. Так-то и Иван ваш здесь гулял. Да и царь
был Грозный [сек, порол, головы рубил], сильный, значит. Чего душа захочет, чтоб было
ему все да и только. Только пришло ему .время домой идти, вот -ом и говорит: «Земля
эта мне полюбилась, я ее за собой оставлю, только кого мне тут иа границе оставить.
Коли татар оставить, оии меня продадут, ;а своих солдат оставлю, перережут их здесь».
Ему и сказывают, что, мол, есть тут за рекой [беглые русские] казаки, ша Гребне живут,
им землю отдай, они тебе ее стеречь будут. «Поди, говорит, приведи мне этих стариков-
казаков, я с ними говорить буду!».
Приехали старики; человек сто приехали .верхами с шашками, «с ружьями, с
пистолями, приехали к царю. Меду, баранов ему привезли. Народ был тогда крупный, головой
под крышу упрется, плечи саженные, бороды белые по пузо висят, кинжал закрывают.
Приехали старички, кланяются царю. «Здравствуй, мол, царь Грозиый. Зачем ты нас
спрашивал?» — «Здравствуйте, детушки, говорит, слезайте с коней, идите .все в мою
палатку». Пришли старики; велел он бочек сколько там выкатить водки, меду всякого.
«Пей! — говорит,— ребята». Пили, пили старики, 1не так пили, как мы, небось каждый
по бочке 1выдул. Как надулись пьяны старики, царь-то ваш и говорит. Вместо зач. на по-
лях написаны след. две фразы.
4 Зач.: А вам земли отдам, коли хотите ко мне перейти. Старички, которые не
пьяны были, встали да
Вместо зач. вписаны след. четыре слова.
172

царя землю караулим.— Да ты что сам-то пьешь, а мне не подносишь,—
обратился вдруг старик к офицеру.— Пунч пьешь? А?
— Нет, чай пью, ты разве хочешь?
— А арапу нет у тебя влить в чай-то?
— Какой арап?
— Хх! хх! хх! арапа не знает! Это такой ром, пунч делать. Хоть
водки влей!
Офицер велел подать водки и1 налил старику полстакана с чаем.
— Теперь (карга,—сказал Ерошка, похлебывая и помешивая
ложечкой 1.
В это время ротный фельдфебель с артельщиком пришли к приказанью.
Ерошка посторонился и удивленно посмотрел на солдат.
— В роте все обстоит благополучно,— отрапортовал фельдфебель.
— Молодец, солдат!— проговорил одобрительно Ерошка.— Это я
люблю, что начальника уважаешь. Молодец, брат!
— Ну, хорошо, хорошо,—сказал офицер, когда фельдфебель
рассказал некоторые подробности о помещении, лошадях и пище солдат.—
Ступай теперь.— Фельдфебель щелкнул налево кругом и, отбивая ногами,
скрылся с другим солдатом в темной улице.
— Ну, а теперь у вас опасно, от чеченцев? — спросил офицер у
старика.— Бывают тревоги?
— Бывают, отец мой, бывают. Да что, народ 'нынче какой стал. Где
им, казакам нашим, устеречь. Только слава, что кордоны держут, а нет
ничего. В старину так точно, казаки были. Ты не поверишь, а ей-богу не
лгу, еще я запомню, какие, казаки были: бороды по пояс висели, плечи
вот, головой в потолок упирается. Хоть бы батюшка мой был, Широков
прозывался. Прозвище наше настоящее Сехины, а его Широким казаки
звали. Так ведь, бывало, пойдет в лес, кабана убьет, на плечи взвалит да
один и принесет легко. А ведь пудов 10 2 в хорошей свинье будет. Поди-ка
нынче, какой казак тушу поднимет3. Принесет, бывало, батюшка тушу,
бросит на дворе: нате, мол, ребята, свежуйте,— а сам в хату пойдет.
Матушка, бывало, уже знает, ту ж минуту в сарай за вином бежит. Чихирю
самого лучшего холодного нацедит, чагсуру во какую, полведра, я чай, вле-
зало, да и подносит. А мы ребята, бывало, только в дверь заглянуть, так
как лист от страху дрожишь. С охоты сердит всегда батюшка приходил,
покуда we выпьет. Выпьет, отдуется, тогда уж и* ничего, встанет, ружье
приберет и к нам выйдет. «Что, ребята, свежуете? Не так, мол; а вот так-
то да так-то», сам возьмет пулю и вырежет. Как освежует -совсем, обрежет
Зач.: [Вишь] Поздно, я чай, уж девки домой идут,— сказал он, указывая на
темный двор. Действительно, Марьяна скорыми шагами проходила мимо крыльца.
2 Первоначально: 9
3 Зач.: А пили-то как. Засядут, бывало, старички человек 15, не вставая бочку
выпьют.
173

часть что ни самую лучшую, чихирю. «На,— скажет кому из нас (нас трое
братьев было, а меня он любил),— вот свежины, да чихирю кувшин, дз
пулю, к дедуке Бурлаку снеси. Скажи, мол, Шираков Ванька свежиной
и чихирем кланяться приказал. Кабана, скажи, в Курдюковском камыше
убил, вот, М'ол, и пульку прислал». Ну и побежишь, бывало, к дедуке,
подпрыгиваешь. А Бурлак 'колдун был. Его весь полк знал и батюшка его
уважал. Без его приказа, бьгвало, за зверем и не ходи.
— Отчего ж это? — спросил офицер.
— Ведь я тебе сказываю, что о>н колдун был. Бывало, соберется
батюшка на охоту, пошлет к Бурлаку. И просто не ходи, а чихирю принеси
ему. Придешь, бывало, боишься. А он с девкой жил. Лежит, бывало, на
постели, ноги кверху задерет, голова большущая, раздуло его всего от
чихиря. Сопит лежит. «Кто пришел?» — закричит.— «Я, дедука, батюшка
прислал спросить, куда за зверем идти».— «А чихирь где? Давай-ка
его сюда». Рот разинет, ему вольют. Так целый кувшин выдует и
начнет сопеть. «Что ж батюшке сказать», спросишь, а сам боишься.—
«А вот что скажи. Скажи ты, чтоб в Олений Отрог не ходил и на
остров не ходил, бы, а в Новый Юрт чтоб шел и убьет». Как скажет, так и
будет.
— Да разве от этого? — сказал офицер.
— А ты как думал. Был у нас казак, молодец, охотник, урван, как я
же, ничему не верил. Так сдох было. Я тебе расскажу, добрый человек *.
Пришли раз, давно тому делу было, еще при батюшке, татары из-за реки.
Тут аул ихний, «Что вы, говорят, казаки, свиней за рекой не бьете? К нам
на кукурузу каждую ночь табуны ходят. Мы их не едим, так нам не надо,
а караульщики «аши стреляли, отбить не могут. Сказывают, один
большущий кабан впереди стаи ходит, всю кукурузу потравил и убить его
никак не могут». Наш один охотник и пошел, вот твоего хозяина дядя, за'сел
на кукурузе и ждет. Пришел табун, и большущий черт впереди идет, с
корову, говорил. Как обнюхал казака, фыркнул и прогнал свой табун, а сам
пошел кукурузу полосовать. Только казак прицелился, отцу и сыну и
святому духу, как данкнет; даже слышал, как пуля в него шлепнула; а кабан на
него, подскочил и ну его полосовать, всю спину взодрал. Так не бросили.
Пошли другие казаки, лопазик 'построили, тоже убить хотели. Сколько ни
стреляли, не берет пуля да и все. Мой батюшка у Бурлака стал
спрашиваться «а этого кабана идти. «Не ходи, говорит, он не кабан, он черт».
Батюшка и оставил. А урван-охотник, про которого я тебе сказьшал, тот
пошел. «Пустяки, говорит, я его убью». Взял в> ружье три мерки пороху
вкатил да бирючей шерстью запыжил, да две пули, да жереб с хлюстом
послал и пошел за реку. Как пришел кабан, он и трахнул. Да так
трахнул, отец мой, что ружье у него из руки выскочило да его по лбу, да
сажени на три улетело. Так казак без памяти и упал. Утром пришли ка-
Зач.: Давно уж тому делу было, еще до Ермолова. Куды?
174

аа<ки, глядят, в кукурузе урван лежит навзничь, все мурло разбито;
прошли шагов 30, и кабан лежит, насквозь ему две пули через грудь прогнал.
Так сказывали, в том кабане 25 пудо-в было 1.
Беглец
i
СТАРОЕ И НОВОЕ
1) В казачей станице были проводы.— Строевые казаки, две сотни,
шли в поход за Терек; старики, бабы, девки с чихирем и лепешками
провожали их до Саинова кургана.
2) Марьянка проводила своего брата, простилась с Терешкой Урва-
ном 2, и, сцепившись рука с рукой с девками, которые несли пустые
кувшины и пели песни-, шла с ними домой и тоже громко пела; но ей хотелось
пла-кать.
3) Тереш'кина и ее хата были рядом; они давно уже слюбились; но у
Марьянкина отца было два дома, много всякого добра и скотины и три
сада; и он не хотел отдавать свою девку Урвану, за то что Урван был
беден, гулял « «е крепко держал старую веру.
4) В виноградную резку Марьяна тютайком от отца два .раза ходила
ночью в заброшенный сад к Урвану; и Урван целовал и обнимал ее и
говорил, что из похода о>н ^вернется богатым и что тогда дедука Илюшка
согласится на их свадьбу.
5) «Что ж он так простился со м.ной, ничего не сказал?» — думала
Марьяна. «После брата я ему поднесла лучшего вина и еще закраснелась,
боялась, что он что-иибудь скажет, а он выпил, шапку снял, прочь коня
повернул и прощай. Только 'видела я, как он плетью взмахнул, ударил3
справа, слева коня, изогнулся, гикнул и выстрелил в землю из пистолета».
6) Марьяна оглянулась, но на дороге видно было только облако пыли,
в котором играло заходящее солнце — не видать было больше ни брата,
ни побочина, и она еще крепче запела песню.
7) Она пришла домой с подругой 4 и остановилась у ворот соседней
хаты. Бабука Улита, Урва'нова мать, подошла к ней и молча облокотилась
на плетень, глядя на нее.
1 На полях: Рассказ о том, как отец с колдуном ходил за реку и превратился в
куст. Вопросы о девке. Старик рассказывает свои любовные истории. И про Кирку,
его скромность и потом перемену. Он ходит, к ней, но она не дает ему.
Офицер ходил всю мочь [и видел, как п\ришел Кирка], подошел к Кирке, который
пел..
2 Зач.: [за которого отец не хотел отдать] своим побочином
3 Зач.: по крепким бокам
4 Зач.: девкой Степкой
175

8) Они помолчали немного. «Что, проводили, нянюка?» —сказала
старуха. «Проводили, бабушка, проводили». Старуха вздохнула: «Что, конь
весел пошел?» — «Весел пошел, бабука \ и сам весел поехал».
«Ну»,— сказала старуха.
9) Но Марьянкина мать высунулась из-за соседнего плетня и сердито
закричала на свою дочь: «Что на улице играешь, разве праздник? рас-
стрели тебя в сердце, поганая девка, проводила брата, ну и довольно, сымай
хороший кафтан, разувайся да ступай скотину убирать, видишь солнце-
то где. Слава те господи выросла, пора матери пособлять».
10) Старуха Улитка отошла от забора и, вздохнувши, пошла в- свою
хату. Она боялась соседки Степ-аниды, потому что Степанида была богата
и домовитая хозяйка, а Улита была одинока и ничего у нее не 'было. Когда
Урван был дома, он не слушал своей матери и ничего в доме не работал
а только гулял с молодыми казаками.
11) Марьяна вошла к себе в хату, расстегнула широкую грудь, сняла
канаусовый бешмет, разула синие чулки и сняла с белых ног черевики 2;
она поддернула выше рубаху, взяла жердь и пошла загонять и доить
скотину.
12) Когда она убрала скотину, налепила кизяка на заборы и нарубила
топором дров на подтопки, она надела старый бешмет, завязала платком
кругом голову и лицо, так что одни черные глаза были видны, и взяла в
широкий рукав рубахи и за пазуху арбузного и тык(вен)ного семя и вышла
за ворота на завалинку.
13) Она грызла желтое семя и кидала шелуху на сухую дорогу и молча
смотрела вперед на потухавшее небо и на белые снежные горы, блестевшие
за рекой. Тени, темнея, сливались в сумрак, белый пар поднимался над
камышами и сырой ветер тянул с Терека. Станичный народ ходил по своим
делам мимо по улице3 и, проходя, здоровался с девкой.
14) Большой сильный старик с длинной седой бородой нес ружье за
плечами, и восемь убитых фазанов' висели за поясом вокруг его широкого
стана. Он, остановившись против Марьяны, приподнял папаху и сказал:
«Здорово живете, нянкжа! Что, крестного сына моего проводила, Терешку
Урвана?»
15) «Здорово, дядя Гырчик,— отвечала казачка сердито и грубо.—
Что мне твоего Урвана провожать, разве он мне родич? 4 Давно черта его
не видала», и она, отвернувшись, нахмурила черные брови.
16) Старик, покачав головой, засмеялся. «Скоро ж ты, девка, его
разлюбила; дай семечка, да чихирю б поднесла старику, всю ночь просидел
на сиденке, а нынче курей настрелял. Возьми вот, мамуке отдай,— сказал
1 Зач.: сказала Марьяна и вздохнула.
2 Зач.: сняла монисто, подпоясала рубаху повыше, взяла топор и вышла рубить
дрова на задворье.
3 Зач.: загоняя скотину и смотрел на красивую и богатую девку.
4 Зач.: Чтоб ему пусто было.
176

он, взяв из-за пояса одного из красноперых тяжелых фазанов.— Поднеси
же, красавица, право».
17) «Семечка иа, сам бери, а вина проси у мамуки», отвечала Марья-
на, открывая на белой груди прореху рубахи; и старик загорелой рукой
взял горсть семя из-за пазухи девки.
18) «Ну ее, ведьму твою, а старик дома что ль?» — «Дома». «Так я
постучусь.— Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас,— он
сказал, постучав под окно.— Гей, люди!»
19) «Аминь! чего надо?» — сердито сказал, поднимая окно, сам
хозяин, Илюшка старик, а, взглянув на жирных фазанов, ласковее
промолвил: «Здорово живешь, дядя Гирчик! Что бог дал? А мы похожих без
тебя проводили».
20) «Оленя стрелял, право! да не вышло ружье поганое, а вот курей
настрелял, на тебе, коли хошь, а то двух, что мне, всех некуда. Вели бабе
чихи-ркю поднести, умаялся, страх!»
21) «Баба! —закричал хозяин, повесив в руке двух фазанов и выбрав
одного пожирнее, а похудее отдав,— нацеди чихирю из начатой бочки
осьмуху да подай нам сюда!» — «Лопнет, старый черт»,— прокричала баба
за дверью, а чихирь принесла и еще рыбы сушеной.
22) Старый охотник пошел к хозяину в хату. Марьянка привстала,
хотела сказать ему что-то, но опять закраснелась и, прочь отвернувшись,
быстрой походкой пошла прочь от дому на угол, где девки и парни
собравшись стояли и звонко смеялись.
23) Гирчик был крестным отцом и няня (друг) ее казака, Терешки
Урвана, она про него хотела поговорить с стариком и спросить, дал ли он
ладонку от чеченских пуль, которую обещал Терешке, но было ] досадно
за что-то на всех и она говорить не захотела.
24) Гирчик вошел в избу, помолился и сел с стариком Ильей за стол,
на который поставила баба деревянную чашу алого чихиря и на доске
сушеную янтарную рыбу. Они молитву прочли и выпили оба, а баба
стояла за дверью, ожидая, что муж ей прикажет, и слушая то, что они
скажут.
25) Старик Илья жаловался на дуриые времена, говорил, что нынче
чихирь дешев, а хлеб дорог стал, все хуже стало, москали все начальники
и молодые казаки уж не те люди стали, веры не держат, стариков не
уважают и не слушают. «Вот хоть бы мой сын — второй год не вижу: из
похода в кордоны, а с кордона в поход посылают; а дочь выросла больше
меня, что за срам, а все девка. За хороших казаков замуж не хочет идти,
вот хоть бы станичного сын — второй год сватается, а за твоего
крестного сына, Терешку соседа, я ее отдавать не хочу. Плохие времена
стали»,— сказал старик, отирая красный чихирь с седой бороды и
нахмурив строгие брови.
Зач.: стыдно и
12 Л. Н. Толстой «Казаки»
177

26) Старый охотник выпил вина и усмехнулся. «Вот ты, Илья
Тимофеич,— сказал он,— и богач, и умный по всему полку человек, и детей
тебе бог послал красных — сын молодец и дочь по всей станице первая
краля, а ты на времена жалуешься.
27) Вот я, Илья Тимофеич, товарищ тебе по годам, а то и старше, гол
как сокол, нет у меня ни жены, ни саду, ни детей — никого; еще, сам
знаешь, племянник родной обижает; одно ружье, ястреб да три собаки,
а я в жизнь не тужил да и тужить не буду. Выйду в лес, гляну: все мое,
что кругом, а приду домой, песню пою. Придет конец — сдохну, и на охоту
ходить не буду, а пока жив, пей, гуляй, душа, радуйся.
Гей, баба! не ругайся, еще чихиря принеси, чихирь
важный!»—крикнул он громким голосом, и выпил последнее вино, что оставалось в ча-
пурке.
28) «А об детях тужить тебе и бог не велел, сьин твой казак молодец,
в знаменщики выбран, а дочь замуж отдай за Терешку. Что он беден, на
то не смотри: он зато молодец, он добычу найдет, а умру, так ему дом от-
дпм. Стало, тоже он будет богат. Коли крест О'Н в походе получитг да
чеченских коней приведет, так отдашь. По рукам что ль!» — закричал Г'ир-
чик, запьянев от вина.
29) Но строгий хозяин ничего не ответил, только нахмурился больше.
А баба пришла убирать со стола и стала бранить старика. «Вишь,
надулся уж пьян, а все просит вина; чтоб те черная немочь!» — В молодые
годы его старуха любила, так затем и ругала теперь.
30) Дядя Гырчик на нее глазом мигнул, засмеялся тихонько и,
закинув ружье за 'плеча, помолившись иконам, сказал: «Спаси вас, Христос!» —
и, на улицу выйдя, свистнул собак и запел громко песню.
31) Девки стояли между тем у угла и смеялись с ребятами и <с
станичного сыном, который в обшитой серебром черкеске перед ними шутил и
рассказывал сказки; только Марьянка на него «е смотрела и <не смеялась.
32) «Дядя Гырчик, кафтан заложил, кафтан заложил, кафтан
заложил, кувшин облизал, сучку поцеловал!» — закричали девки и парни,
когда старый охотник прошел мимо них. Они так дразнили его. Но он сам
засмеялся и сказал: «Мой грех, девки, мой грех!»—и подошел к ним.
«Что, без казаков скучаете, девки? теперь меня полюбите».
33) Но станичного сын не любил старика и теперь на него огорчился
за то, что он его и казаком не считает. Он сорвал репейник, поднял прелого
камыша и потихоньку сзади засунул старику за шапку. «Смотрите, девки,
у дяди Гирчика на голове лес растет, ровно у оленя». Он сказал и все
засмеялись, а станичного сын еще ему совал репьи за черкеску.
34) Только Марьяна подошла сзади к станичному сыну. «Брось,
собачий сын!—сказала она парню.— Что над стариком смеешься? сам
доживи». Но станичного сьин продолжал свое дело. Марьянка взяла его за грудь
и сильными руками толкнула так крепко, что парень упал наземь и
запачкал черкеску; тогда девки пуще прежнего все засмеялись.
178

35) «Вот моя умница Марьянушка; и красавица ж ты,— сказал Гир-
чик.— Кабы я был Терешка, я б тебя еще не так любил, девка, я б из
похода к тебе, как сокол, прилетел. Эх, девки! нынче все не народ —
дрянь»,— и старик покачал головой на станичного сына.
36) «Возьми меня замуж»,— сказала одна девка.— «А как ты из похода
к своей душеньке бегал?» — сказала другая.— «Расскажи, дядя, как от
тебя жена убежала?» — сказал станичного сын, стряхая черкеску.
37) «Как я свою душеньку любил,— продолжал старик, не отвечая
станичного сыну,— так вас никто не полюбит. Мы были орлы-казаки, а это
что... Соскучусь, бывало, в походе по ней. Как лягут все спать, оседлаю
коня, выведу за цепь как будто поить и полетел молодец.
38) Уж теперь и коней таких нету. Лев был и тавро было льва,
на спине спать ложись, а сидишь на нем, только волю давай; он все
слышит, дорожки и стежки все знает, только слушай его,— он умней
человека.
39) Мимо аулов татарских кругом обойдет, фыркнет, коли что на
дороге почует недоброе, только ушами шоводит, а ты замечай.
К Тереку привезет и станет, как пень в землю упрется. Это значит:
слезай. Отпустишь подпруги, платье долой, шашку, ружье на подушку,
и в воду.
40) Гак ведь с берега бросится сам, только брызги летят; знай за
гривку держись, а уж он перебьет поперек, шею выгнет да уши приложит,
только фыркает все, ровно человек. Как раз под станицу тебя приведет.
Осв'иснешь ребят на кордоне, чтобы свои в тебя не стреляли, оденешься,
да к душеньке прямо к окошку.
41) Постучишь: «Мамочка, душенька!—здесь!» Так умней коня,
тотчас узнает, вскочит босиком да и в клеть]. Чихирю, каймаку в
темноте ощупает, притащит. Пьешь, пьешь2, целуешь, ммлуешь, умирать
не хочется.
42) И темно, ничего не видать, только слышишь, что тут;
соскучишься— ого.нь вздуешь. Вот она, голубушка, тут сидит, моги под себя
поджала. Вот она Машинька, братец ты мой! и опять целовать!»—и
старик, представляя, как он целовал свою душеньку, стал обнимать
Марьянку.
43) «Ну тебя, старый»,— смеясь и толкая его прочь от себя, сказала
Марьяна. И думала: «Так-то Терешка, может, из похода придет ко мне
под окно, постучится». И как старуха давно уж сердито кричала ей, чтоб
она шла вечерять, она отошла от девок и, перешагнув через порог, прошла
в свою хату.
1 Зач.: «Что-то Жучка наш лает, пойти посмотреть».
2 Зач.: .иг.раешь с ней, так и огонь потушишь. А только огонь потушишь, возьмешь
179
12*

Il
ОЖИДАНЬЕ И ТРУД
1) Повечеряли вместе, строгий старик все молчал, насупивши белые
брови, а вставая сказал, что он утром на Терек пойдет посидеть на
запруде, а бабе и девке велел в сад идти, виноград закрывать от морозу. Он
пошел с хозяйкою спать в теплую хату, а девка одна в сенцах себе
постелила и, вздохнувши, легла.
2) Но она не могла заснуть и долго лежала, смотрела на ставни, в щели
которых пробивался слабый свет звездной ночи. Ее смущали
беспокойные мысли и она все открывала глаза и вглядывалась в мрак двери и
задерживала дыхание, чтоб прислушиваться; но никто не постучался у окна
и после полночи она встала тихонько и молитву прочла. Здоровый сон
сомкнул усталые веки, и до зари она крепко уснула.
3) Еще солнце только провело багряную полосу над бурунами, туман
только стал сгущаться над камышами и Тереком, и еще нигде в станице не
дымились трубы, как мать разбудила Марьянку. Пожимаясь от холода,
девка умылась студеной водой, убрала косу, надела бешмет и толстые
сапоги на стройные ноги, выгнала скотину, которая, сбираясь, мычала у ворот,
и надела ярмо на бьгко.в и выкатила скрьипучую арбу из сарая.
4) Старик Иляс забрал сети и пошел за Терек, а мать с дочерью,
наложив в арбу соломы, печеную тыкву, соленой рыбы и хлеба для обеда,
поехали в дальние сады на целый день на работу. Мать села в арбу,
а Марьяна, завязав белым платком лицо, так что только черные глаза
были видны, шла впереди, тянула быков за веревку, привязанную к рогам,
погоняла их жердью и кричала на них звонким голосом.
5) Старик Гирчик с ружьем и кобылкой за плечами в тумане встретил
их за оградой.— Он шел на охоту задами и не любил встречать баб на
исходе, а то озипают; увидав их, он плюнул и повернул в другую сторону.
Урванова мать, согнувшись, одна пошла за дровами, станичного сын повез
в город отцовский чихирь продавать, и станичная жизнь, хоть и без
молодых казаков, пошла старым порядком.
6) Марьяна в хозяйстве трудилась и матери работать помогала: то
быков погоняла, то рубила дрова, то воду таскала; но ночью ей скучно
было в горнице одной оставаться и, несмотря на дневной труд, она долго
ворочалась, не засыпала, так что она уж подругу свою Степку, веселую
девку, к себе ночевать приглашала, и часто ночью две девки, в темной
горнице лежа, о чем(-то) долго шептались и, закрываясь руками, смеялись;
оттого что старуха, услышав из хаты их звонкий смех, сердилась и их
ругала.
7) Часто Марьяна, от матери и от отца потихоньку, ходила к бедной
старухе соседке, Урвановой матери, и ей носила молока, лепешки й рыбу
и с ней об сыне ее говорила. Тоже Гирчика дядю она очень любила и когда
он мимо них проходил, она с ним на углу говорила и вина ему подносила.
180

А он с ней шутил, называл ее душенькой и все говорил, что ее замуж
возьмет за себя, только пост как прийдет.
8) Гирчик старик по всему полку был известен 'в молодые годы,
первый джигит, молодец и забавник. Прежде табуны угонял, был богат,
девки и бабы его .все любили, знал татарских князей, и хозяйка была у
него; а теперь она с офицерам бежала, все друзья его умерли, законы стали
строги, и он жил бобылем, день и ночь проводя на охоте, а в станице
всегда за вином и за песнями.
9) По праздникам же Марьянка снаряжалась в новую одежу, ходила
в часовню, а потом целый день сидела на углу и семя щелкала. На
площадь в большой хоровод она не ходила, а около нее собирались девки с их
улицы, и -станичного сын всегда приходил, распускал свои лясы, но
Марьянка еще пуще его не любила. Бывало, он с ней говорит, а она на него и не
смотрит, а строго поведет от него прочь большими черными глазами и
молча все смотрит вперед в степь, за Терек, и прислушивается), как там
под горами вдруг выстрел раздастся, ясно донесется по чистому холодному
воздуху, и фазаны на него откликнутся в чаще и камышах за станицей.
Беглый казак
Глава 1
ПРАЗДНИК
1 В гребенской станице был весенний праздник2. Исключая строевых
казаков, которые и в праздник несут службу по кордонам * вдоль Терека,
весь станичный народ был на улице. Старики, собравшись кучками,
опираясь на палки или разглаживая седые бороды, стояли и сидели около
станичного правления или у завалин хат и, с важностью насупив седые брови,
мерными голосами беседовали о станичных делах, о старине и о молодых
ребятах, равнодушно и величаво поглядывая на молодое поколение.
Проходя мимо них, бабы приостанавливались и опускали головы;
молодые казаки почтительно уменьшали шаг и, снимая папахи, держали их
некоторое время перед голо>вой.— Старики замолкали, кто строго, кто лас-
кого осматривали проходящих и медленно снимали и снова надевали
папахи. Бабы и девки в яркоцветных бешметах с золотыми и серебряными
монистами **, в белых платках, обвязывавших им все лица до самых глаз,
1 Зач.: Был ясный вечер Троицына дня.
2 Впоследствии заглавие и первая фраза зачеркнуты и вписано-. Глава 2. На
другой день >после события «а кордоне в ста,нице был праздник.
* Кордон — казачий промежуточный пикет.
** Монисто — нитка с украшениями — большей частью серебряными или золотыми
мотетами, которую казачки (В автографе фраза не закончена)
181

сидели на земле и бревнах, на перекрестках в тени от косых лучей солнца
и, грызя семя, звонко болтали и смеялись. Некоторые держали на руках
грудных детей и, расстегивая бешмет, кормили их или заставляли вокруг
себя ползать по пыльной дороге 1.
Казачата на площади и у ворот мячом зажигали в лапту и оглашали
всю станицу своими звонкими криками. Девчонки, сцепившись рука с
рукою, тоненькими голосками пища песню, как будто большие девки,
топтались на одном месте, водили хороводы.
Молодые льготные * казаки, писаря и вернувшиеся домой на праздник,
в нарядных черкесках, обшитых галунами, подходили то к одному, то к
4 другому кружку баб и девок и, придерживаясь рукой за кинжал 2 и
молодецки переставляя ноги или поправляя папахи, пошучивали и заигрывали
с девками и молодыми бабами.
Кое-где краснобородые сухие чеченцы с босыми ногами, пришедшие
продавать или покупать из-за Терека, сидели на корточках около
знакомого дома и, покуривая и поплевывая в пыль, быстро перекидывались
несколькими гортанными словами и любовались на праздник. Изредка
провозил на волах скрипучую арбу с камышом широкоскулый работник
ногаец 3. Жар уже спал, небо было ярко сине и только растрепанные белые
тучки тянулись над беломатовым хребтом, начинавшим золотиться от
заходящего солнца 4.
2) На площади у угла эсаульского нового дома, в котором была лавочка
с пряниками, стручками и семечками, больше всего собралось нарядных
баб и девок и молодых казаков 5. Они собирались хоровод водить. Много
тут было чернобровых и нарядных красавиц; но Марьяна, эсаулова дочь,
была 6 чернобровее, румянее и красивее всех и более всех около нее
увивались молодые парни 7. Девка эта была очень высока ростом,
широкоплеча и широкогруда, вследствие чего она казалась только среднего роста8.
Из лица ее видны были только9 продолговатые черные глаза с длинными
1 На полях: Проводы. Сватовство. Что, дядя? Жениться хочу.
* Льготным казаком 'называется тот, который должен поступить на будущий год в
строевые.
2 Зач.: сбивая папаху то на одно, то на другое ухо
3 Вписано позднее: Кое-где 'слышались пьяные песни загулявших казаков. Все хаты
были заперты, крылечки с вечера вымыты. Даже старухи были на улице. По сухим
улицам в пыли под ногами валялась шелуха арбузных и тыквенных семечек.
4 Позднее исправлено: [хребтом снежных гор, замыкавших горизонт] хребтом,
видневшимся из-за камышовых крыш.
5 На полях: Иляс ерыга, но липнет к силе Кирки.
6 Зач.: лучше всех
7 Позднее на полях вписано: В числе казаков стояли Назарка и Лукашка. Лукашка,
че спуская глаз, смотрел на одну из давок и, казалось, не знал, что бы ему сказать ей.
3 Зач.: Она звонко смеялась; но ежели парень близко хотел тронуть ее, то она так
сильно толкала его, что казак, шатаясь, выскакивал от нее из кружка смеющихся
девок.
9 Зач.: длинные, всегда влажные
182

ресницами, тонкие черные брови и начало 1 прямого носика. Зеленый
канаусовый бешмет с серебряными застежками, открывая выше локтя
мощные белые руки и загорелые кисти, прикрытые только широким рукавом
розовой рубашки, стягивал ее гибкий 2 не узкий стан и девственно высокую
грудь; так 'называемые фабричные синие чулки со стрелками обливали
ее прямые, как струнки, и3 сильные ноги; узкая длинная ступня, обтянутая
красным чувяком -с галуном, твердо, высоко и легко становилась на
землю.— Во всем складе ее, в каждом порывистом движении, в горловом
звонком смехе и молодецкой, почти мужской походке, видна была та
девственная 17-летняя4 молодость5, которая не знает, куда девать свое здоровье
и силу. Ее невестка, молодая худощавая бледная казачка, сидела на
бревнах подле строящегося дома и держала в руках 2-хлетнего ребенка. Марья-
на, спустив платок с лица, так что ее тонкий прямой нос и алые 6,
изогнутые в углах7 и покрытые легким черным пушком губы стали видны,
нагнувшись над ребенком, щекотала его сморщенную шейку и беспрестанно
звучно целовала его то в лоб, то в нос, то в ручонки, которыми, смеясь,
защищался ребенок.
3) Два молодые казака, грызя из рукава семечки, вышли из-за угла и,
приподняв папахи, приостановились около девок. Один из них был
некрасивый худощавый черномазый парень в новой серой черкеске русского
сукна, общитой галунами, и в сапогах, что составляет новейшее щегольство
казаков. Это был сын станичного. Другой был 8 высокий, весьма стройный,
гибкий и красивый казак с маленькими узкими 9 хитрыми глазками и едва
пробивавшейся совершенно белой бородкой и такими же бровями и
ресницами 10. Это были два приятеля, оба льготные, в нынешнем году
готовившиеся поступить в строевые. Первый, некрасивый, был Иляска, меньшой
сын богатого семейства, второго звали Киркой. Он был небогатый сирота,
один у матери, скромный малый, понятливый и первый песельник по
станице.
1 Зач.: тонкого, прозрачного
2 Зач.: [но твердый стан] полный
3 Зач.: [мускулистые] энергически округленные
4 Зач.: свежая
5 Зач.: и необыкновенное здоровье и сила. Ее легкая походка с молодецким
размахиванием рук, быстрые повороты головы и звучный горловой смех — все говорило, что
ей некуда девать своего здоровья и силы.
G Зач.: [довольно полные] вызывающе
7 Зач,: сочные
8 Зач.: плотный, румяный
9 Зач.: [серыми] черными
10 Зач.: Это был Кирка охотник, бедный сирота, казак, готовившийся в нынешнем
году .поступить в строевые и занимавшийся охотой с стариком [Епишкой] Гирчиком. На
нем была рыжая черкеска с тесемочками, черный бешмет, не совсем новые ноговицы
и [стоптанные] сафьянные чувяки. Но все-таки на него веселее было смотреть, чем на
нарядного станичного сына; особенно ежели бы он был посмелее.
183

Несмотря на свое красивое веселое лицо, Кирка смутился, подойдя к
девкам, особенно когда Марьяна взглянула на него. Он закраснелся, не
знал, что оказать и, опустив глаза, стал неловко переминаться с ноги на
ногу. Иляска, напротив, был очень развязен и тотчас же вступил в
разговор 1.
Марьяна, продолжая щекотать ребенка и целуя приговаривать: «ах, ты,
черный пес, черный, черный», несколько раз украдкой повела своими
большими черными глазами на Кирку. Кирка тоже взглянул >на нее и
покраснел еще больше. Марьяна вдруг тоже покраснела и, припав губами к
пухленькой щеке ребенка, разгораясь все больше и больше, стала целовать его
гак сильно, что мать отвела от нее дитя.
— Что балуешь, проклятая девка,— сказала невестка,— ступай лучше
песни играть 2.
— Что таких малых целуешь, няиюка * Марьяна, лучше меня
поцелуй,— сказал3 Иляска, пошлевывая шелуху семечек и боком толкая
девку.
— Я те поцелую, смола чертовская,— отвечала Марьяна,
полусерьезно, полушутя замахиваясь на него4.
— Иу-ка, ну-ка, ударь,— сказал парень, все подвигаясь к ней.
Марьяна размахнулась сильной рукой и ударила Иляску по спине так
сильно, что он чуть не упал и отскочил «а два шага. Все захохотали,
исключая парня, который, притворяясь, что ему о'чень больно, потирал
себе спину 5.
— Купи пряничков,— сказала одна из девок.
— За что покупать, деретесь больно.
— Что ж песни не играете?
— Запевай, коли знаешь.
Между тем как в кружке шли такие разговоры и шуточки между
девками и парнями, Кирка ничего не умел сказать и потому, приподняв папаху
в виде поклона, отошел прочь от девок к толпе мальчишек, зажигавших
мяч.
— Дайте-ка, ребята, я зажгу раз,— сказал он; ему дали лапту и он,
бойко развернувшись, зажег так крепко и удачно, что мяч высоко, высоко
1 Позднее вписано:—Что же, девки, давайте хороводы водить,— сказал Назарка
[толкая плечом одну из девок].
— И то, что так стоять,— подтвердил Лукашка.
На полях: Брови срослись.
2 На полях зач.: Степка бойкая кокетка.
* В гребенских станицах всех безразлично называют уменьшительными именами,
но учтивость требует прибавления слов: «янюка для девки, бабука для бабы, батяка
или де^ука для мужчины, смотря по годам.
3 Зач.: сын станичного
4 На полях: Кирка решителен, но неумелый.
5 Вписано позднее:—Вот, говорят, у девок силы нет,— сказал он.
184

взвился в вюздухе и перелетел через станицу 1. Девки-, глядя на него, за-
смеялись и 2 громче всех засмеялась Марьяна.
— Вишь, маленький какой, пошел с ребятами играть,— сказала она3
4)Кирка бросил лапту, столкнул рукой на один бок папаху и пошел
прочь с площади к своему дому.
Как толыко он вышел из виду девок, он совсем стал другим человеком,
и взгляд и походка его стали бойкие, веселые, молодецкие.
У соседнего дома он стал .на завалину и по-татарски 'окликнул хозяина.
— Уйде-ма *? Дядя Ерошка? — крикнул он 4.
Здоровый басистый голос громко и бойко откликнулся из хаты тоже
по-татарски.
— Дома дядя, дома 5. Чего надо?
Кирка повернул на двор и вошел в хату.
Дядя Ерошка был заштатный казак лет 70 от роду. Жена его лет уже
20 тому назад сбежала от него с русским солдатом, выкрестилась в
православные и вышла замуж **, детей у дяди Ерошки не было, братья тоже все
перемерли, и он жил один байбаком, как говорят татары, занимаясь
охотой, рыбной и ястребиной ловлей. Он был родня и сосед Киркиной матери
и любил молодого казачонка.
Хата дяди Ерошки была довольно большая, но против казачьего
обыкновения чистоты в горницах, была вся загажена и в величайшем
беспорядке. На столе лежал старый, грязный, окровавленный охотничий зипун,
половина сдобной лепешки и кусок сырого мяса для прикармливания
ястреба. На лавке лежало пистонное одноствольное ружье, старый кинжал,
мешок с пулями и порохом, поршни ***, старое мокрое платье и тряпки.
В углу, в кадушке с грязной вонючей водой, размокали другие поршни,
стояла винтовка и кобылка ****. На полу лежала сеть, несколько убитых
фазанов и около стола гуляла привязанная за ногу курочка, которая
употреблялась для приманки ястребов. В нетопленной печке находился
1 Зач.: Он поиграл с ребятами. Девки перестали водить хороводы, но Кирка не
подошел к ним: он видел, что .между ними ходит Марьянка, и ему как-то жутко было
пойти туда. [Он пошел домой к соседу дяде Ерошке потолковать, куда завтра на охоту
идти]. «Зайти к дяде Ерошке, сказал он сам себе, спросить, кабанов не видел ли где*,—
и о'н лошел на угол •станицы.
2 Зач.: пуще
3 Вписано позднее: — Чеченца убил, так с девками играть не хочет,— сказала другая.
* 'По-татарски значит: дома ли? Между казаками считается щегольством между
собой говорить по-татарски.
4 Вписано позднее.: «Уйде-ма?» — значит «Дома ли?» по-татарски. Разгулявшись,
казаки даже между, собой говорят по-татарски. Лукашка немного знал говорить на этом
языке.
5 Зач.: Заходи, Кирка.
** 'Гребея'ские казаки — раскольники, и их б<рак не признается нашим
правительством.
*** Обувь из невыделанной шкуры, которую одевают не иначе как мокрую.
**** Полотно на двух палках, с которым можно близко подходить по утрам к птице.
185

черепочек с чем-то молочным. На печке визжал кобчик, старавшийся
сорваться с веревки, за которую он привязан был, и линялый ястреб, смирно
сидя на краю, искоса поглядывал на курочку и изредка справа налево
перегибал голову.
На коротенькой кровати, устроенной между стеной и печкой, в одной
рубашке лежал навзничь, заложив руки под голову и задрав сильные ноги
на печку \ сам дядя Ерошка.
Это был2 большой, плотный казак3, с коротко обстриженной седой
головой, белой длинной и окладистой бородой и темно-красными изрытым
морщинами лицом, шеей и руками. Кроме морщин на широком лице у него
было два зажившие шрама на носу и брови; толстые корявые пальцы его
руки были все сбиты и в струпьях.
Во всей комнате и особенно около самого старика воздух был пропитан
тем странным, не неприятным смешанным запахом4, который
сопутствовал старику.
— А-а-а! — закричал старик так громко, что слышно было на конце
З'лицы и что ястреб встрепенулся на печке, захлопал крыльями.— Сосед
абрек, что к дяде пришел?
Старый охотник с детства прозвал Кирку абреком * за то, что
мальчишкой он был драчун, и по своей привычке всем давать прозвища всегда
называл его так.
— Проведать пришел,— отвечал молодой казак.— Что бог дал?
— Что бог дал? Ничего не дал,— сказал старик,— скинув ноги с
печки и начиная одеваться.— Оленя видал, да стрелять не пришлось. Пау!
Пау! — закричал он на ястреба.— Вот курят настрелял. Отнеси, брат,
двух бабе, да чихирю осьмушку возьми. Нынче люди гуляют 5.
5) —Гуляй, Машинька, мой свет, тебя краше девки нет,— вдруг
затянул во все горло старик и, встряхнувшись и блестя маленькими глазками,
бойко и легко стал подпрыгивать босыми ногами по трясущемуся полу
комнаты.
Кирка весело засмеялся, и лицо его вдруг приняло светлое счастливое
выраженье.
1 Вписано позднее: и колупая толстыми пальцами струпья «а руках
2 Зач.: огромный красный человек
3 Зач.: с необыкновенно развитыми [широкими, толстыми] [полными белыми] членами
4 Зач.: чихиря, водки, запекшейся крови и пороху.
* Абреками 'называют горских разбойников.
5 Позднее текст: закричал старик так громко °°люди гуляют изменен: закричал
старик во весь рот.
— Сосед Марка пришел. Что к дяде пришел? Аль на кордон?
Ястреб встрепыхнулся от крика хозяина и захлопал крыльями, рвясь на своей
привязи.
— Иду, дядя! Иду!—отвечал молодой казак, взяв в руки винтовку и с видом
знатока осматривая ее.— А ты куда .идешь нынче?
— Да что, с барином обещался,— сказал старик, скинув ноги с печки и начиная
одеваться.— Тебе^то вот бог дал, помолить надо.
186

— Да пойдем, дядя, я тебе поставлю осьмуху,— сказал, почесываясь,
молодой казак,— только завтра меня исполу в пай на сиденку возьми !.
— Карга!—отвечал Ерошка,— так пойдем к Улитке, у ней бочка
хорошая начата.— «Карга» значит «хорошо» по-грузински. Это слово так
понравилось Ерошке, что, когда он бывает в духе, он всегда говорит
«карга», когда надо сказать «ладно», нисколько не заботясь о том, понимают
ли его. Старик, не переставая заливаться петь песню и босыми ногами
ходя по комнате, достал из сундучка новые чамбары и бешмет, надел их,
затянул ремнем свой мощный широкий стан, полил воды из черепка на
руки, отер их о старые чамбары, 2 кусочком гребешка расправил бороду,
посадил курочку в мешок, ястребу кинул кусок мяса и, приперев дверь
задвижкой, бодрыми шагами вышел с Киркой на улицу. Три его собаки,
радостно махая хвостами, побежали было за ним, но он крикнул на них
своим громовым голосом и они, поджав хвосты, прижались к стенкам3.
Дядя Ерошка шел бодро 4, той особенной 5 молодецкой походкой,
свойственной людям, носящим на себе оружие, широко и кругло размахивая
руками и гордо поглядывая направо и налево, изредка подергиваясь
плечом и шеей.
Молодой казак, видимо 6 находившийся под влиянием старика,
посматривал сзади на его геркулесовскую спину и сморщенную клетками
красную толстую шею, торчавшую под седым затылком, и подражал ему даже
в приемах и походке. Вид старика был сильнее и самоувереннее, вид
молодого был щеголеватее и изящнее 7.
Ерошка здоровался со всеми старыми казаками, казачками, а
особенно с молодыми девками и бабами и каждому умел сказать 8 какую-нибудь
шуточку. Ежели иногда он и ничего не говорил, то подмигивал и делал
такой жест и испускал такой звук мычанья, что девки хохотали и кричали:
«Ну тебя, старый черт!» Молодой казак одобрительно посмеивался. Хотя
все отвечали на поклоны старика и как будто радостно смотрели на него,
ему оказывали мало уваженья, и несколько мальчишек на площади стали
дразнить его и кричать: «Дядя Ерошка, сучку поцеловал, сучку
поцеловал!»
Позднее изменено: оказал он,— а то что-то скучно, да и сказать тебе слово «ужно.
Зач.: пальца[ми]
3 Позднее изменено: ожидали его у порога, но заметив, что он без ружья, не пошли
за ним, только глазами провожая хозяина и изредка шскателько помахивая кончиками
хвостов.
4 Зач.: весело
5 Зач.: свойственной только казакам
6 Зач.: находился под влиянием старика и старался подражать ему даже в приемах
и походке, хотя еще ему далеко было до этой самоуверенности, спокойствия и
некоторого щегольского удальства, которое выражалось в каждом движении старика.
7 Вписано позднее вместо зач. абзаца: Молодой казак шел .ря^ом с^ним, еще более
размахивая руками и посмеиваясь.
8 Зач.: что-нибудь веселое и лихое.
187

Проходя по площади, они остановились у1 кружка, в котором2 стояла
Марьяна. Ерошка послушал песню и недовольно покачал головой.
— Экий народ стал, все песни старые переломали. Что поют, бог их
знает. Девки!—закричал он.— Полюби меня какая из вас, будешь
счастлива.
— Что ж, женишься, дядя? —сказала Марьяна, подходя к нему.
— Женюсь, мамочка, женюсь, только чихирю мне давай, а уж я тебе
волю предоставлю, с кем хочешь, хоть вот с соседом гуляй. Хочешь, что
ли?
Старик толкнул молодого казака на Марьянку и. расхохотался.
Как только Кирка вошел на площадь, все его молодечество пропало и
(он) теперь решительно не знал, что сказать и делать. Он неловко взялся
за пояс, за папаху, и все лицо его покрылось яркой краской, которая
особенно поразительна была при его белых бороде 3 и ресницах. Марьяна
помолчала немного, как будто дожидаясь его речи, а потом вдруг нахмурила
свою черную бровь и рассердилась.
— Что врешь 4 на старости лет, вовсе нескладно,— проговорила она и
вернулась к хороводу 5.
Старик, не обращая никакого внимания на ее слова, улыбнулся сам про
себя.
— У! девки,— сказал он, раздумчиво качая головой.— Правда в
писании сказано, что девка черт тот же.— И он, размахивая руками, пошел
дальше. Кирка, весь красный, шел немного сзади, опустив голову и шепча
что-то себе под нос и стараясь закусить белый пушок отраставших усов.
— Что это, дядя,— сказал он вдруг, поднимая голову и хитро
заглядывая в лицо старика,— как я к девкам подойду, совсем негодный
сделаюсь; особенно с нянюкой Марьянкой так стыжусь, никаких слов не
нахожу, так вот что-то к горлу подступит, пересохнет, да и конец. Что это?
— Это значит, ты ее любишь,— гаркнул 6 старик на всю улицу.
— Право? — сказал Кирка.— От этого это бывает 7, я знаю.
— Что ж ты ей ничего не скажешь? Дурак, дурак. Эх, дурак — абрек,
дурак, дурак.
— Так дядя, что я тебе сказать хотел,— промолвил молодой казак,—
пойдем сначала к нам, матушка из новой бочки чихирю нацедит, а к ба-
буке Улитке после пойдем. Мне тебе слово, дядя, сказать надо,— повторил
1 Зач.: [хоровода] угла
2 Зач.: ходила
3 Первоначально: волосах
4 Зач.: глупости, седой черт,
5 Вписано позднее и зач.: Лукашка смеясь обхватил девку, но она оттолкнула его,
нахмурила брови.
— Старик, а говоришь вовсе нескладно,— сказала она старику.
6 Первоначально: сказал
7 Зач.: так точно
188

Кирка, исподлобья взглядывая на старика своими блестящими узенькими 1
глазками.
— К тебе пойдем? Карга. Дядя на все готов,— отвечал старик, и они
направились назад к дому Кирки, который был на самом краю станицы и
около которого 2 улица была совершенно пустынна.
6) —Здорово дневали, бабука? — крикнул старик, входя на бедный
пустой двор Кирки и обращаясь к сгорбленной седой старухе, сидевшей
на пороге. Она тоже справляла праздник, не работая сидя перед домом.
— Поди, матушка, нацеди нам осьмушку вина,— сказал Кирка матери,
продолжая застенчиво закусывать свои молодые усы 3.
Старуха поправила платок на голове, встала, оглядела с ног до головы
старика и сына, чтоб убедиться, не пьяны ли они, и не двигаясь с места
вопросительно посмотрела на сына.
— Да сазана * сушеного подай закусить,— прибавил сын негромко, но
повелительно.
Старуха покорно перешагнула через порог, проговорив в себя: «отцу
и сыну и святому духу» и пошла в сарай к бочкам.
— Где пить будете? В избушке, что ли? — послышался оттуда ее
голос.
— Давай в избушку!—крикнул дядя Ерошка,— да (не) жалей, из
хорошей бочки достань. Эка старая — не любит,— (прибавил он4
посмеиваясь.
Избушкой у казаков называется низенький срубец, обыкновенно
прилепленный к хате. В ней ставятся начатые бочки, складывается вся
домашняя утварь, и тут же варится на очажке молоко 5 и в жары сидят казаки.
Старуха поставила в избушке низенький на четверть от полу татарский
столик, такие же две скамейки, на которых сели казаки, и 6 принесла
полную чапуру ** с холодным красным вином 7.
Старик и парень сели на скамеечку и стали пить из чапурки, передавая
ее друг другу, каждый раз приговаривая молитву и приветствие друг
другу 8. Старуха9 принесла сушеную рыбу, положила на порог, разбила ее
1 Зач.: серыми
2 Зач.: вовсе не было народа
3 Позднее изменено: сказал Лукашка,— а невестка аль вышла?
* Рыба вроде судака, изобилующая в Тереке.
4 Зач.: ухмыляясь
Зач.: и каймак
b Вписано позднее: бережно, не плеская
** Деревянная выкрашенная чаша, из которой пьют казаки.
7 На полях зач.: Старик как таинство поучает.
8 Позднее изменено: Парень принял из ее рук вино и, сев на скамеечку, поднес дяде.
— Будь здоров! Отцу -и сыну,— сказал старик.— Чтоб тебе молодцом быть.
Абреков еще бить.
Лукашка тоже с молитвой отпил вина и поставил его на стол.
— Рыбки что ли принеси, матушка,— крикнул он.
9 Зач.: стоя около двери, прислуживала им.
189

палкой, чтоб она была мягче, и, положив своими загорелыми рабочими
руками на синюю тарелку, подала им.
— Чихирь важный, бабука,— сказал старик, обтирая мякотью кисти
красное вино с белых усов и бороды,— что, много продали?
— Где много продать,— отвечала старуха, присаживаясь на пороге,—
всего две бочки нажали, одну вот сами кончаем, знаешь нынче народ какой,
всякому поднеси, а другую вот к тому воскресенью хочет сам Кирушка в
Кизляр везти1.— Легко ли, надо к осени седло и коня справить.2
Шашка 3, спасибо, отцовская осталась. Все же переправлять надо было. По
нашей бедности, сад небольшой — ух, много денег спотратили. А коня, бают,
за рекой меньше 50 монетов не возьмешь, где их добудешь 4.
— Правда твоя, бабука,—5 притворно рассудительно заметил
старик,— нынче времена тяжелые стали. Не то что по старине. Будь здоров,
отцу и сыну и святому духу,— прибавил он и приподнес к губам чапур-
ку.— Мы не тужили, бабука,— продолжал он, передавая чапурку и
обсасывая мокрые, усы,— когда дядя Ерошка в его года был, он уже табуны
у ногайцев воровал да за Терек перегонял 6. Бывало, верного коня за штоф
водки али за бурку отдаешь. А теперь все грамотные стали.
— Да, не то время было,— вздыхая проговорила старуха,— нынче все
хуже да хуже пошло. Ведь один сын, ведь жалеешь * его, дядя 7.
— Ничего, бабука,— сказал, подбадриваясь, дядя Ерошка,— жить
можно, вот бог даст малого8 женишь9, не хуже других заживешь, за
другой невесткой умирать не захочешь. Так что ли дядя говорит, а, баба?
— Как его женить-то, Кирушку моего,— возразила, одушевляясь,
старуха,— вот сосватала было ему девку от Горюшкиных — не хочет. Вишь,
хочет Марьянку Догадихину за себя взять 10. Легко ли, эсаульская дочь, да
у них три сада, что плохой год 15 бочек вина нажимают. Не отдадут они
нам свою девку.
— Дурно говоришь, баба, дурно,— крикнул дядя Ерошка.— Отчего не
отдать? Разве он солдат какой? Чем он не казак? и—прибавил он,
указывая -на Кирку, который, нагнув голову, разрезывал рыбу и как будто не
слушал разговор матери с дядей.
1 Позднее вписано и зач.: Кирка был старший брат Лукашкн.
2 Зач.: Оружие
3 Зач.: [кинжал, натруска] серебряная
4 Позднее вписано: Лукашка 'недовольно встряхнул головой и хотел сказать что-то,,
но старик перебил его.
5 Зач.: раздумчиво
6 На полях зач.: Не нужно сватать. Эсаул не отдаст.
* Жалеть на кавказском наречии значит нежно любить
7 Позднее изменено: Ведь ребята славные, а все тяжко. Вот чеченца убил, что же
[слава], я благодарю богу, а все тяжко.
8 Зач.: справишь в казаки
9 Зач.: да как эсаулша
10 Позднее изменено: Марьяна важная девка, да отец не даст.
11 Позднее вписано: Молодец казак. Я tro люблю,
190

— Да я Догадих'иной одно слово х сказала, так она мне то ответила, что
я век не забуду,— возразила старуха.— Люди гордые. С какими я глазами
теперь пойду к эсаулу сватать. Я женщина бедная, глупая, я и слов тех не
знаю.
— Что не пьешь, дядя,— сказал Кирка, подавая ему чапурку. Дядя
ЕЫПИЛ.
— Что эсаул! — продолжал он, несмотря на то, что старуха в это
время вышла из избушки.— Все тот же казак. Девка захочет, так будь она
енеральская дочь, так будет моя, как я захочу. А ты дурак, дурак,
швинъя,— это тоже была поговорка дяди Ерошки,— что ты с девкой-то
ничего не говоришь,— обратился он к Кирке.
— Да что, дядя,— отвечал молодой казак, беспрестанно закусывая
губу и то опуская, то поднимая глаза,— я не знаю, как с собой быть. Вот
год скоро, что это надо мной сделалось. Прежде я все и шутил, и говорил,
и песни играл с девками, а теперь как шальной какой сделался. Так вот
кто-то мне в уши все говорит: поди ты к Марьяне, скажи вот то и то
скажи, а подойду, особенно как при других, так заробею, заробею 2 и конец.
Все думаю, что по моей бедности люди смеяться станут. В прошлом году,
в самую резку виноградную, мы с ней в садах смеялись, что пойдешь, мол,
замуж, пойду, и там еще наши шутки были; а теперь вовсе3 как будто
чужая. Такой стыд напал. И что это такое, дядя? Я не знаю. Или что я боюсь,
не пойдет она за меня, или что богатые они люди, а я вот с матушкой так
в бедности живу, или уж это болезнь такая. Только совсем я не в
настоящем рассудке себя чувствую. Ни к чему-то у меня охоты не стало, и силы
уж у меня той не стало, только об девках думаю, все больше об нянюке
Марьянке, а подойду, во рту пересохнет, ничего сказать не могу.
Чертовское навождение какое-то, право,4 — заключил Кирка с жестом отчаяния
и чуть не со слезами в голосе.
— Вишь, как тебя забрало,— сказал старик смеясь5.— Дурак, дурак,
швинья, Кирка дурак,— повторил он смеясь.
Кирка слегка засмеялся тоже, открывая два частые ряда белых зубов.
— Ну, а как ты полагаешь, дядя,— спросил он, своими хитрыми
глазками взглянув на старика,— отдаст эсаул за меня Марьянку?
7)—Дурак, дурак, Кирка, отдаст ли эсаул девку,— отвечал старик,
передразнивая молодого казака.— Не тот я был казак в твои годы. Тебе
чего надо? Ты девку полюбил 6, так на что тебе старика спрашивать, ты
1 Позднее вписано: на праздни
2 Зач.: пересохнет горло, да
3 Зач.: я испортился.
4 Зач.: говорил Кирка, немного раскрасневшись выпитого вина и все более
и более одушевляясь .во В'ремя своей речи.
5 Позднее, вместо зач.: что ты с девкой-тооэ старик смеясь вписано: На что тебе
жениться-то? А...
— А то как же, дядя?
6 Позднее изменено: хочешь
191

девку спрашивай. Батяка Ерошка в твоих годах был, так стариков не
спрашивал, а глянул на какую девку, та и моя 1. Выйду на площадь в праздник,
в серебре весь, как князь какой, куплю полу целую закусок — девкам
брошу. Казакам чихирю поставлю, заиграю песню. Значит, гуляю. Какую
выберу кралю, либо в сады побегу за ней, либо корову ее загоню, чтоб она
искать пришла. А я тут. «Мамушка душенька2! Люблю тебя, иссыхаю,
что хочешь для тебя сделаю, женюсь на тебе». Ну и моя. А то прямо
ночью окошко подниму, да и влезу, бывало Гирчик подсадит меня,
а я и тут. Так люди делают, а не то что как теперь ребята, только и
забавы знают, что семя грызут да шелуху плюют,— презрительно заключил
старик.
Кирка, опершись обеими руками на стол, не спускал глаз с
оживленного красного лица старика и, казалось, с наслаждением слушал его речи.
— Хочешь, чтоб девки любили, так 3 будь молодец, шутник, а то вот
и ходишь, как ты, нелюбимый какой-то. А кажись бы тебе ли 4 душенек не
любить 5. Ни кривоногий, ни чахлый, ни рыжий, ни что. Эх, будь мне твои
годы, за мной бы все девки в станице бегали. Да только захочу, так теперь
полюбит 6.
— Да что, дядя, ведь мне кроме Марьянки бог с ними со всеми с девка-
ми-то. Уж у нас так и в породе никого девушн'иков нету7.
— Эх, дурак, дурак, ну любишь Марьянку, вылучи времечко, где одну
застать, обними, скажи «мамочка, душечка, полюби меня, Машинька!»...
Так-то любят, а не то, как ногаец какой, руки расставил, как бревны, да
и уперся дурак дураком, как давеча на площади,— сказал старик,
передразнивая парня.— А то: жениться хочу,— продолжал он тем же тоном.— Что
тебе жениться, тебе гулять надо. Ты будь казак, молодец, а не мужик (и
мужики женятся). А полюбилась девка, люби все одно. Что ты думаешь,
что уставщик* с тебя монет слупит да в книжке почитает, так она,тебя
слаще любить будет? Все это фальшь, братец мой. Не верь! С женой хуже,
чем с душенькой жить. Как раз постынет. У меня была Танчурка, так
вторую неделю постыла да и с солдатом сбежала, а к душеньке 15 лет ходил,
приду, так и обнять ее как — не знаю. Все это фальшь, что уставщики
говорят. Вон татары тоже свой закон имеют, жен сколько хочешь бери. Это
я хвалю. Это умно. Разве бог одну девку на свет сотворил? Нет, их вон
сколько, и ребят много. Хорошие ребята хороших девок и люби, и народ
1 На полях: Сам скажи, и я пойду. В тексте зач.: Батяка Ерошка по всей
гремел.
2 Первоначально: голубушка
3 Зач.: не гляди на них бирюком
4 Зач.: не играть
5 Зач.: всем молодец.
6 Зач.: Кирка радостно посмеивался и поддакивал.
7 Позднее вписано и зач.: я ее люблю, ей-богу, как люблю.
* Раскольничий поп.
192

пойдет крупный. А то что, посмотришь теперь: мальчишка, сопляк вот
такой,— он показал на аршин от земли,— возьмет девку красавицу
славную, тоже говорит: «Я казак». Ну какой от него народ 1 будет. Вот и растет
эта мелкота. А в наше время народ крупный, сильный был. От того, что
проще люди жили. Что тебе жениться, дурак. Гуляй с девками, пей, вот те
лучше жены. Пей,— крикнул он, передавая ему чапурку и ожидая своей
очереди 2.
В это время старуха показалась в двери, за которой она стояла, слушая
речи дяди Ерошки.
— Что брешешь на старости лет,— сказала она сердито.— Чем бы
ребят добру учить, а ты что мому Кирушке советуешь?
Старик как будто смутился на мгновение.
— Вишь, чертова ведьма, подслушала 3,— сказал он шутливо,— лучше
еще нам вина принеси, не скупись, а я твоего сына дурному не научу 4.
— То-то 5 ты уж пьян надулся, а еще просишь 6. Чем бы тебе дурные
речи говорить, кабы ты добрый был, Кирушка тебе не чужой, ты бы
должен 7 пойти сам к эсаулу да девку Кирушке посватать. Ты все ему дядя, да и
слова ты всякие хорошие знаешь, а не то пустое болтать.
— Что ж, я пойду, хоть сейчас пойду. Дедука Догад 8 человек
справедливый, он девку отдаст. Верно, отдаст 9. Так принеси же, баба, еще
осьмушку,— прибавил он, подмигивая и подавая пустую чапурку с таким
беззаботным видом, как будто уж это было дело решенное, что она подаст
ему еще вина.— А что ты насчет того сомневаешься, что я твоему сыну
говорю, то напрасно,— продолжал он, принимая рассудительный тон.—
Я твоего сына люблю. Я ему говорю, что ты с девкой сойдись по любви,
тогда девка сама сделает, что ей быть за тобой. Девка черт, она на своем
поставит. Как я Танчурку за себя хотел взять, так старики тоже не хотели,
за то, что я омирщился * и в часовню не ходил, так Танчурка два месяца
плакала, говорит, либо за Ерошкой буду, либо изведусь, так сами старики
уж ко мне засылать стали 10. Я твоего сына худу не научу, так-то. Принеси,
1 Первоначально: сын
2 Зач.: чтобы еще выпить.
3 Позднее изменено: Мамушка, голубушка, будь добоая.
4 Позднее изменено: Ведь вишь, сыну-то твоему какое счастье выпало. Помолить
надо.
5 Позднее вписано: еще ни свет ни заря
6 Позднее вписано: — Не, бабука, еще со вчерашнего пьян,— просто отвечал старик.
7 Позднее вписано: добру учить,— продолжала старуха.— Коли ты добрый был, ты
бы должен сходить к хорунжему дев,ку посватать.
8 Первоначально: Терешка
9 Позднее вписано: Как не отдать? За такого молодца девку не отдать.
* Омирщиться — значит у староверо;в пить .и есть <из одной посуды с мирскими.
10 Позднее, вместо зач.: Я ему говорю о3 засылать стали вписано: Он молодец. Моложе
всех на кордоне, а чеченца убил. А «молодому человеку что не погулять, и мы гуляли.
Молода была, сама гуляла, аль забыла, в садах-то.
— Ну, ну,— проговорила старуха улыбаясь.
1 3 ".-Д. Н. Толстой «Казаки»
193

мамочка, осьмушку еще, а уж я завтра к дедуке Догаду, как перед богом,
ужо схожу.
Старуха взяла чапурку и пошла за чихирем.
Казаки, разговаривая, выпили другую осьмуху, и дядя Ерошка,
крестясь, почти пьяный, встал с маленькой скамейки.
— Спаси тебя Христос, бабука,— сказал он,— и сыт, и пьян,— и,
затянув во все горло какую-то татарскую песню, вышел на улицу 1.
Проводив старика до ворот, Кирка остановился и присел на
завалинку. Молодой казак был в сильном волнении. Глаза его огнем блестели из-
под белых ресниц, гибкая спина согнулась, руки оперлись на колена, он,
беспрестанно прислушиваясь к удаляющимся шагам старика и к песням
с площади, поворачивал то вправо, то влево свою красивую голову и,
разводя руками, что-то шептал про себя. Старуха, убрав все в. избушке, вышла
к воротам и долго внимательно смотрела на задумчивое лицо сына. Кирка
сделал, как будто не замечает ее, и только перестал разводить руками.
Мать покачала на него головой и, вздохнув, отошла от забора. Кирка
решительно встал, обдернул черкеску и пошел по направлению к плсщади 2.
8) Уже начинало смеркаться, когда Кирка пришел на площадь 3. Кое-где
в окнах хат засветились 4 огни 5, из труб поднимался дым в чистое
вечернее небо. На краю станицы мычала и пылила возвращающаяся скотина, по
дворам слышны были хлопотливые крики баб. Только девки и молодые
парни оставались на площади и пронзительно заливались хороводную
песню, толпясь на одном месте и в полумраке блестя своими яркоцветными
бешметами.
Горы снизу закрывались туманом, сверху белели, на востоке зажглась
зарница и со стороны степи виднелось красное зарево поднимающегося
месяца. С Терека слышался неумолкаемый ночной треск лягушек и
вечерние крики фазанов.
Кирка подошел к хороводу и стал около тех, которые смотрели на игру,
не принимая в ней участия.— Марьянка ходила кругом, пела, смеялась и ни
разу не взглянула на Кирку. Несколько баб и девок, заслышав мычанье
1 Зач.: Кирка [который пи\ гораздо .меньше, .пошел его .проводить до площади] был
совершенно свеж и остался дома. Он был, видимо, очень доволен. Не говоря ни слова
матери, которая убирала в избушке, о:н сел на завалинку и, издалека прислушиваясь к
хороводной песне, которая слышалась с площади, беспрестанно улыбался и перекидывал
ногу на ногу.
2 Позднее, вместо зач.: Казаки, разговаривая СО к площади вписано: Выпив еще
другую осьмуху, старик встал и пошел домой убираться, чтоб идти на охоту с юнкером.
— Человек он глупый, молодой, .ничего не знает, обещался сводить,— сказал он.
Лукашка тоже вошел в охоту.
Сняв с гвоздя ружье, он сел на лав.ку. Мать постояла перед ним, потом села неда*
\еко от «его 'на .лавку, видимо, сбираясь говорить.
3 Позднее изменено: Лукашка полупьяный вышел на площадь.
4 Первоначально: зажигались
5 Зач.: на дворах дымились кизяки
194

скотины, вышли из хоровода. Из углового дома, в котором жила Марьянка,
вышла 1 баба и подошла к хороводу.— Это была мать Марьянки, толстая
плотная баба с широким загорелым лицом, большими черными
мрачными глазами и грубым голосом.
— Марьянушка! А Марьяна? — закричала она, вглядываясь в
хоровод..— Что нейдешь, проклятая девка, скотину убирать,— продолжала она,
когда дочь откликнулась ей.— Аль не слышишь, черная б тебя немочь.
Марьяна приостановилась в круге, в котором ходила, но ее тянули далее,
она вырвалась и, оправляя на голове платок, пошла к своему двору.
— Сейчас прибегу,— прокричала она девкам,— только коров подою 2.
Кирка жадно прислушивался к словам матери и дочери. Как только
Марьяна отошла от хоровода, он тихим шагом отошел от товарищей, с
которыми стоял.
— Видно, спать пойти, лучше дело будет,— сказал он.
Кирка шагов 10 отошел тихо и не оглядываясь; но завернув за угол,
он окинул своими быстрыми глазами улицу и легко, неслышно, как кошка,
придерживая руками кинжал, пустился в маленький переулочек к 3 калитке.
Старуха с водой шла от калитки. Кирка в два прыжка подскочил к
изгороди и присел в черной тени ее. Когда старуха прошла, он поднялся и одним
махом перескочил через 4 загородку. В то время, как он перескакивал, что-то
треснуло сзади его. Казак вздрогнул и замер. Черкеска его зацепилась за
сухую ветку 5 терновника, наваленного на забор, и пола распоролась надвое.
Он щелкнул языком, соединил два куска, потом встряхнул головой и
побежал дальше с внешней стороны изгороди и канавы, в которой при его
приближении замолкали и бултыхали в воду пронзительно звеневшие
лягушки. Загнув за угол, он увидал пыльную полосу стада и услыхал крики баб
и мычанье скотины. Он приостановился и снова пригнулся у забора. Так
просидел он около полчаса, прислушиваясь к говору, происходившему у
ворот и на задах станицы, и ожидая сумрака, который быстро, 'как это
бывает на Кавказе, охватывал станицы. Уж от забора, под которым он сидел,
ложилась неясная тень всплывавшего над бурунами * месяца и 6
светловатая полоса зари над Тереком была чуть заметна.
Кирка хотел последовать совету старика и отогнать Марьянкину
корову, но, подбежав к воротам, он увидал, что скотина уже загнана, и теперь
без всякой цели, но с сильным волнением, которое возбуждало в нем
желание чего-то, ночь и таинственность, прислушивался ко всем звукам. Вон
1 Зач.: высокая широкая
2 На полях'. За станицей поищи.
3 Зач.: изгороди.
4 Зач.: забор
5 Зач.: колючки
* Бурунами 'называются песчаные невысокие горы, которыми начинается Ногайская
степь, лежащая на север линии.
6 Зач.: краснов^атая)
195 13*

нянюка Стешка мать кличет, быков загнать, говорил он себе, а вон дядя
Ерошка песню поет, а вон это 1 кто мамуку кличет, вдруг спросил он себя,
почувствовав2 как бы ужас, который мгновенно охватил его.— Ей-богу,
это Марьяна кричит.— Действительно, Марьяна стояла у самых ворот и
кричала матери, что корова ушла и что она боится идти искать ее в поле.
— Чего боишься, дура, беги, я чай, на канаве, воду пьет,— отвечала
мать,— авось бирюки * не съедят.
— Куда же я ночью одна побегу, она може на Терек ушла— где ее
найдешь? — отвечала Марьянка, но таким нерешительным голосом, что Кирка
был уверен, она пойдет искать скотину, и действительно, до его
напряженного слуха скоро донеслись звуки, звуки скорых легких шагов и шуршанья
женской рубахи по высокому бурьяну за станицей.
Как ни хорошо видели даже в темноте маленькие глаза Кирки, он в
темноте не мог рассмотреть ничего. Он снял папаху и прилег к земле. Тогда на
свете месяца ему очевидно обозначилась черная стройная фигура девки,
которая с хворостиной в руке 3 своей молодецкой походкой быстрыми шагами
шла к канаве. По походке и по движению ее руки, которою она била
хворостиной по траве, видно было, что она считала себя одной.— На свете
месяца, кроме фигуры девки, Кирка под грушей около канавы увидал и корову.
Как дикая кошка, он быстрыми большими шагами добежал до канавы,
размахнувшись, также неслышно перескочил через нее и прижался 4 около
груши.
— Вишь, куда забрела, псё, псё,— кричала Марьяна, забегая с другой
стороны.
Кирка 5 решился все сказать Марьяне. Он неподвижно стоял в черной
тени 6 груши; Сердце стучало у него в груди так сильно, что раздраженный
чуткий слух, невольно ловивший все окружающие звуки, не раз принимал
стук сердца в груди за топот скотины, и он беспокойно оглядывался на
белеющую в 15 шагах от него корову, чтобы убедиться, что (она) не ушла от
него. Он ждал.
9) Станица находилась в полуверсте от Терека 7. Около самой реки рос
частый непроходимый лес, камыш и заброшенные сады старой станицы:
Ближе к новой станице были сады казаков, по которым для поливки были
проведены большие и малые канавы из Терека.
Кирка ожидал Марьяну в 8 садах, на одной из таких канав. С обе-
1 Зач.: Марьянка
2 Зач.: сотрясенье во всем теле
* Бирюк — волк на кавказском маречии.
3 Зач.: которой она ударяла по бурьяну
4 Первоначально: стал
5 Зач.: [ожидал] Он неподвижно
6 Зач.: ствола
7 Зач,: На этой полуверсте [находились)] были виноградные и фруктовые сады
казаков, которые поливались водой, проведенной ло канавам из Терека.
8 Зач.: старых
196

их сторон четырехаршинной канавы, в которой быстро текла
поднимающаяся из Терека холодная мутная известковая 1 вода, росли старые
груши, кизил, яблони, карагач, дикий виноград и ежевичник, которые один
сверху, другой снизу оплетали все эти деревья, составляя из них сплошную
темно-зеленую массу2. Кое-где только оставались небольшие полянки, на
которых по наплывшему песку плелись вьющиеся растенья. Было самое
сочное время весны на Кавказе, гуща была непроходима, свежа и росиста.
Над канавой вились мириады комаров, в чащах 3 терновника и
виноградника укладывались 4 птицы, кричали фазаны, лягушки звенели, какая-то
любовная жизнь слышалась отовсюду, запах воды и одуряющей южной
ночной растительности наполнял воздух. Месяц, прорываясь сквозь чащу, кое-
где клал свои светлые пятна, освещая белую спину коровы, и клал черные
пятна, тени5. Скотина, нетерпеливо отмахиваясь хвостом от нуды и треща
между терновиками, перебирала траву. Марьяна, подобрав рубаху и высоко
шагая по бурьяну, забегала ей от леса.— Поровнявшись с грушей, она
приостановилась и внимательно стала вглядываться в черную фигуру парня.
Горячая кровь все сильнее и сильнее приливала к голове и стучала в
сердце Кирки. Он задыхаясь ожидал, что девка пройдет мимо его, и хотел
броситься к ней, но6 Марьяна остановилась и, спокойно подходя к груше
мерными шагами, твердым голосом окликнула его.
— Это я, ничего, нянюка,— сказал казак 7 тихо, нерешительно выходя
из тени и обдергивая черкеску,— что, корову ищешь?
— Вишь, черт проклятый, я думала абрек, напугал меня,— сказала
Марьянка и, остановившись, 8 звонко засмеялась чему-то и стала шаркать
по траве хворостиной.— Чего тут крадешься?
Кирка молча подходил все ближе и ближе.
— Марьянушка, сказал он 9 дрожащим голосом,— что я тебе сказать
хочу. Право. Что ж, все одно...— и он взял ее за плечо.
— Вишь, разговоры нашел по ночам,— сказала Марьяна,— корова уйдет.
Псё, псё! — закричала она и, легко и весело прыгая и смеясь чему-то,
забежала в кусты, остановила корову и тихо пошла к станице. Кирка шел подле
нее молча. Марьяна вдруг оглянулась и остановилась перед ним:—Ну, что
сказать хотел, полуночник? — и она опять засмеялась.
— Да что сказать хотел,— отвечал Кирка, задыхаясь от волненья,—
что мне сказать, ты сама все знаешь, нянюка; и ты надо мной не смейся,
ей-богу, не смейся, потому что, ежели, конечно, твоя мамука по бедности
1 Первоначально: мутно-желтая
2 На полях: Утро.
3 Первоначально: кустах
4 Зач.: ночные
5 Зач.: Пегушка, которую искала Марьяна
6 Зач,: она прошла мимо
7 Зач.: тихим голосом, подходя к ней
8 Зач.: громко
9 Зач.: нерешительным
197

моей согласья не даст, что же, все одно, ежели ты как прежде; а я, ей-богу,
уже так тебя люблю, что, ей-богу, ну вот делай -со м>ной что хочешь. Только
ты захоти, а то все одно *.
Марьяна молча нагнула голову и 2 задумчиво рвала росистые листья
груши.
Кирка становился смелей и одушевлялся.
— Я совсем «е человек сделался, какой-то дурак стал, и все от тебя.
Что ж, ежели я беден, все, коли ты захочешь, то будешь за мной. Потому
что я слову твоему верю, помнишь, что в садах говорила, ей-богу. Марья-
нушка, матушка, грех тебе будет, ты меня погубила. А ежели ты'3 выйдешь
за Терешку Игнаткиного, я не знаю, что над собой сделаю, потому, ей-богу,
Марьянушка! Я ничего сказать не могу; что хочешь со мной сделай,— и он
взял ее за руки.
— Слушай ты мои слова, Кирка,— отвечала Марьяна, не вырывая рук,
но отдаляя 4 от себя молодого казака.— Ты меня знаешь, я с ребятами
шутить не умею, не так, как Настька и другие девки, с молодых лет побо-
чинов имеют. Я это не знаю, а я тебе все по душе скажу. Вот что, ты меня
руки пусти — я сама все скажу, я тебе прошлым летом сказала, что за тебя
замуж пойду. Теперь время пришло 5. Иди сам или мать пошли к бачьке,
мамуке 'не говори. Ни за кем кроме за тобой я не буду. Вот тебе мое слово 6.
Так и мамуке скажу. И слово будет крепко, как камень 7
— Ей-богу? Право? Марьянушка? — спросил Кирка, обняв ее.
Марьяиа тоже обняла его сильными руками и крепко 8 прижалась к нему.
— Братец, голубчик ты мой,— слабо проговорила она. Потом она
быстро вырвалась от него и побежала к станице за коровой.
— Подожди часик 9, душенька, мамушка, что я сказать хотел,—
уговаривал ее шепотом молодой казак, следуя за ней.
— Все сказали, ступай, чтоб тебя не видали, а то опять убежит,—
прибавила она, указывая на корову, и смеясь побежала за ней.
Кирка долго следил за ней до самых ворот и уговаривал, чтоб она
вернулась, но она ни разу не повернулась. Услыхав голос матери, которая
встретила у станицы девку, Кирка остановился. Перед ним прозрачно
светлела освещенная месяцем росистая поляна. Из нее слышались свежие
звуки лягушек, перепелов и стрекоз. Звуки эти были такие же прозрачные,
все говорило туда, туда, в наше царство лунного света и свежести. Кирка
несколько раз снял и надел с разгоряченной головы шапку, вдруг повер-
1 На полях: KfepKia) страстен и приступает.
2 Зач.: била хворостиной
3 Зач.: за другого
4 Первоначально: отталкивая
5 Зач.: ты поступишь в казаки и жениться пора.
6 Зач.: что ни за кого, кроме тебя, не пойду.
7 На полях: а глупости от меня не дождешься.
8 Зач.: поцеловала
9 Зач.: голубчик
198

нулся 1 и опять той же дорогой пустился через канаву и загородку в
станицу на площадь.
Девок уже оставалось мало на площади, все расходились. Он гордо
прошел мимо них; Марьяны не было. Он взял за руку своего приятеля Иляску
и других казаков и пошел ходить по станице.
— Давайте песни играть, ребята,— сказал он и сильным грудным
тенором затянул старинную, выученную им от Ерошки песню. Песня говорила
про старинного джигита, казака, который ушел в дальние горы и тужит по
своей родине и по своей душеньке, которая за другого вышла замуж.
Он прошел несколько раз мимо Марьянкиного дома и в темноте слышал
ее голос, говоривший с матерью. Несколько молодых казаков
присоединились к певцам и, взявшись за руки, долго в лунном свете ходили по
станице.— Заря совсем потухла, полная луна светло и высоко вошла на небо.
Зажглись частые звезды. Кое-где уж видны были только огни в окнах. На
всех дворах курились кизяки и около них, спасаясь от комаров, пыхтела и
поворачивалась белеющая скотина. Кое-где в избушках слышалось 2
заунывное пьяное пенье загулявших казаков. С Терека несло свежестью и
сильным крепким лесным запахом. Стройные раины садов и камышовые крыши
хат3 подымались в ясное небо, и их черные тени отчетливо ложились на
сухой дороге. Вдалеке чернели сады и лес. Иногда песня казаков замолкала
и 4 слышался звон лягушек с воды, слабые ночные звуки укладывающегося
народа и шаги казаков в тихой станице. Потом снова заливались молодые
веселые голоса и изо всех счастливо, бойко, дрожа звенел сильный голос °
разгулявшегося Кирки.
Глава 2
СИДЕНКА
В следующее воскресенье дядя Ерошка сдержал свое слово. Он надел
новый бешмет и утром еще не пьяный пошел к старику Илясу, сватать Марь-
яну за своего соседа и родного Кирку. Старики уселись за стол, баба
принесла им вина и вышла подслушивать за дверью. Поговорили о временах,
которые будто и по урожаю и по нравственности людей все становились
хуже и хуже. Дядя Ерошка, помолчав немного, встал и поклонился:
— Як тебе по делу пришел, дедука Иляс,— сказал он,— у тебя товар,
у нас купец,— и он с медлительной важностью в движеньях и речи передал
просьбу казака. Вообще Ерошка теперь был совсем другим человеком, чем
в праздник вечером. Он был6 важно красноречив и торжественен.—
1 Зач.: и во весь дух
2 Зач.: медленное
3 В автографе: хаты
4 Зач.: слышались в тихой станице звуки
5 Зач.: сча'стливюго Кирки.
6 Зач.: спокойно
199

Он двигался медленно, говорил мерно, складно и большей частью
божественно. Старуха, не смея принять участия в беседе стариков, только
неодобрительно вздыхала за дверью на слова дяди Ерошки. Однако
старик Иляс, не перебивая выслушав речь дяди Ерошки, тоже встал,
отблагодарил за честь и ответил, что он за богатством не гонится, что дочь его
девка взрослая и сама может судить. Коли ей люб жених, то может идти
замуж и за Кирку. Но он прибавил, что время терпит и что хотя он ничего
дурного не знает за молодым казаком, он не отдаст дочь прежде чем Кирка
будет строевым казаком, т. е. соберет себе коня, седло и все оружие, а пока
он хотел, чтоб дело было в тайне.
— Легко ли, нищего сватать пришел, черная немочь. Николи не
соберется, такой же голяк, как и сват,— проворчала старуха не выдержав, когда
старик проходил сени.— Вишь, старый пес.
— Спасибо, мамука, за ласку,— сказал старик и с этим ответом он
вышел от есаула *.
КОНСПЕКТ № 2
Гл. 4. Вечер, приезжают в станицу. Играют с девками, гуляют,
вечеринка у Степки, Марьяна уходит. Утром у забора проходит,— любит Марь-
яну.
[Гл. 5. Офицер приходит, девка, знакомство с Епишкой, вечером
подмечает Кирку.]
Гл. 5. Губков и Дампиони.
Гл. 6. [Письмо Офицера]. Вкратце поход, [возвращение]. Марьяна
работает.
[Гл. 7. Проводы в поход. Офицер ухаживает через Ерошку и сам
выступает. Ерошка поет песню.]
[Гл. 8. Возвращение и те же отношения.]
Гл. 6. Тревога, рана.
[Гл. 7. Болезнь, решимость жениться.]
[Гл. 8. Сватовство.]
[Гл. 8. Кирка женат и счастлив.]
2-я ЧАСТЬ
Офицер с его точки зрения. Приход, любовь, свиданья.— Столкновенье»
3-я ЧАСТЬ
1 На полях заметка: Ответ неблагоприятен.
200

Терская линия
2 Вся часть Терской линии, начиная от станицы Каргалиновской и до
Николаевской — около 80 верст, носит на себе почти одинаковый характер
и по местности и по населению 3. Быстрые, неглубокие мутные воды
Терека, успокоившись немного от своего горного падения, но беспрестанно
оплодотворяемые и усиливаемые горными потоками с Кочкалыковского хребта,
текут вдоль гор от Николаевской станицы прямо по подвижному
песчаному ложу, изредка поворачивая небольшим коленом и быстро мча в своих
волнах черные коряги на всем протяжении, изредка охватывая с двух
сторон островок, покрытый грушами, тополями, чинаром, карагачом,
переплетенным диким виноградом и повиликой, и постоянно нанося сероватый песок
на правый низкий, заросший камышом правый берег и подмывая
обрывистый, хотя и иевьисо'кий, левый берег, с его корнями столетних дубов,
гниющими упавшими деревьями и ракитовым подростом.
По правому берегу расположены мирные аулы. Вдоль по левому берегу,
в полуверсте от воды, которую занимают виноградники, на расстоянии
10—7 и 20 верст расположены станицы. В старину большая часть этих
станиц была на самом берегу, но Терек каждый год подмывал левый берег
и, отклоняясь к северу от гор, смыл их; и видны теперь еще во многих
местах густо заросшие старые городища, сады, виноградники, но уже никто
не живет там, и место опасное от абреков, только по песку видны оленьи,
бирючьи и заячьи следы, которые полюбили эти места.
Из станицы через станицу идет линия, дорога, прорубленная на
пушечный выстрел где лес, по которой расположены кордоны, домики с
вышками, в которых всегда стоят казаки, между кордонами — бекеты
(пикеты), тоже на четырех колышках аршина на три от земли сделанные вышки,
на которых тоже всегда видно казака в своей мохнатой шапке и лошадь
его, которая в треноге ходит около, в густой траве.
Только узкая полоса плодородной лесистой земли сажен в триста, на
которой и расположены станицы со своими садами, отделяет с левой
стороны Терек от песчаных бурунов Ногайской степи, идущей далеко
бесконечно на Север, сливающейся с Трухменской, Астраханской, Киргиз-Кай-
сацкой степью. Но между чеченским затеречьем и этой ногайской степью,
на плодородной, живописной, богатой растительностью полосе, живет это
казачье гребенское воинственное, праздное4 и староверческое население.
5 Закинутый народ христианский в уголок земли, окруженный полуди-
1 Зач.: Беглый казак.
2 Зач.: Червленная станица — сердце гребенских казаков. Она расположена по сю
сторону Терека, против одного из самых больших мирных, но беспокойных аулов
Большой Чечни, находящегося на той стороне.
3 Зач.: но в станице Червленной характер населения сохранился резче, чем ч других.
4 Зач.: но исполненное во всех проявлениях жизни поэзией чисто русское
5 Зач.: Очень, очень давно предки их, староверы, бежали из России и поселились
за Тереком между чеченцами на Гребне (теперь называемом Кочкалыковским хребтом)^
201

кими магометанами, считает себя стоящим на высокой степени развития
и удерживает обычаи и нравы старины с поразительным постоянством.
Влияние России выражается только с невыгодной стороны — войсками,
которые стоят и проходят там. Казак больше по влечению любит горца,
который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтоб защищать
•его станицу, и закурил его хату табаком. Влияние гражданского
благоустройства как-то нескладно и невыгодно действует еще до сих пор на
казачество. Грамотность почему-то прививает вдруг этому свежему народу все
пороки полуобразования, уничтожает сразу всю прелесть и все истинные
достоинства казачества, не принося никакой пользы.— Несмотря на то, что
казак смотрит на женщину как магометанин, заставляет ее работать,
удаляет от общих вопросов жизни, вообще смотрит на нее как на орудие своего
материального благосостояния, женщина в казацком быту имеет огромное
влияние. Впрочем, мне кажется, что восточное воззрение на женщину,
состоящее в удалении от общественной жизни и в принуждении ее к работе,
должно давать тем большую силу и влияние в домашнем быту. Казак или
татарин, который при других боится сказать слово со своей женой ласково
или праздно, не отдавая ей приказанья, чувствует невольно ее
превосходство в домашнем быту. Все хозяйство в ее руках, все имущество его есть
плод ее труда, она умнее своего мужа, потому что трудолюбивее, она даже
сильнее его. И действительно, характер и красота 1 гребенской женщины
замечательны. С самым чистым черкесским типом лица вы встречаете
необыкновенно мощное, немного мясистое развитие тела русской женщины.
Характер женщин грубо циничен, но искренен, пылок и энергичен
чрезвычайно 2.
2
Я приехал жить в Червленную. Квартиру мне отвели у казачьего
офицера. Встретил меня мужчина 3 лет тридцати, с острой бородкой, в полинялом
лиловом шелковом бешмете, синих узких портках и старенькой желтой
папахе. Это был хозяин дома.
первом хребте лесистых гор Большой Чечни. Там жили казаки, усвоив себе обычаи,
образ жизни, ха-рактер населения горцев, перероднившись с .ними даже так, что до сих пор
тип восточный черкесский преобладает даже в лицах, хотя и не ib сложении гребе/нцов,
но со свойственной славянскому племени своеобразностью удержав во всей прежней
чистоте свой язык и веру. Предание, еще свежее до сих пор между казаками, говорит, что
царь Иван Грозный приезжал на Терек, .вызывал с Гребня стариков к своему лицу,
дарил им землю по сю сторону реки, увещевал жить в дружбе с русскими -и о'бещал не
лринуждать их ни к подданству, ни к перемене религии. Еще до сих лор казацкие роды
-считаются родством с чеченскими, и любовь к свободе, лени, грабежу .и разгулу
составляет главную черту их характера.
1 Зач.: как выражение характера
2 Зач.: Вся жизнь казака проходит на кордонной службе или по праздникам в
станице в пьянстве. Казак тонок, худ, часто мал ростом даже. Но казак понятлив, ловок,
насмешлив, охотник и храбр, хотя и хвастун немножко.
я Зач.: высокий, стройный
202

^Казаки
Глава 1
В гребенской станице был праздник. Кроме казаков, бывших в походе
нли на кордонах, весь народ проводил день на улице 2.
Собравшись кучками, седые, бородатые, с загорелыми и строгими
лицами старики, опираясь на посошки, стояли и сидели около станичного
правления или на завалинах хат, греясь на весеннем солнышке и спокойно-
мерными голосами беседовали о старине, об общественных делах, об
урожаях и о молодых ребятах. Проходя мимо стариков, бабы
приостанавливались и низко кланялись, молодые казаки почтительно уменьшали
шаг и снимали папахи. Старики замолкали, строго насупив брови,—
осматривали проходящих и, медленно наклоняя голову, тоже все приподнимали
шапки.
Старые казачки сидели по крылечкам хат или выглядывая в окошечки,
молодые бабы и девки в яркоцветных атласных бешметах с золотыми и
серебряными монистами и в белых платках, обвязывавших все лицо до
самых глаз, расположившись в тени от косых лучей солнца на земле перед
датами, на бревнах у заборов, грызя семя, громко смеялись и болтали.
Некоторые держали на руках грудных детей и, расстегивая бешмет, кормили
их или заставляли ползать вокруг -себя по пыльной дороге.
Мальчишки и девчонки на площади и у станичных ворот с писком и
криком играли в мяч; другие, подражая большим, водили хороЕоды и
тоненькими несмелыми голосами пищали песни.
Льготные, писаря и вернувшиеся домой строевые казаки, молодые парни
в нарядных черкесках, обшитых галунами, сцепившись рука с рукой,
ходили по улицам, останавливаясь то подле одного, то подле другого кружка
казачек, молодецки подкидывая головой папаху, оправляя кинжал и
заигрывая.
Кое-где на корточках около знакомого дома сидели кунаки—сухие,
краснобородые, босые чеченцы, пришедшие из-за Терека полюбоваться на
праздник и, покуривая из коротеньких трубочек, перекидывались быстрыми
гортанными звуками.
На улицах, между однообразными деревянными хатами с высокими
камышовыми крышами и резными крылечками, было сухо, в воздухе тепло
и неподвижно, на небе прозрачно, голубо и ясно. Бело-матовый хребет
снежных гор, видневшийся отовсюду, казался близок и розовел от заходящего
солнца. Изредка от гор, по редкому воздуху, долетал дальний звук пушеч-
1 На полях: Гребенской полк расположен .по берегу Терека от станиц
Николаевской и Червленной до Кизляра, 'на узкой плодородной полосе земли. Предание гласит,
что царь Грозный вызвал стариков.
2 На полях: Осень. После резки.
203

ного выстрела и в камышовой степи и в садах за станицей с разных сторон
откликались фазаны *.
Еще девки не начинали хороводов, ожидая сумерек, казаки не
расходились по хатам справлять праздник и весь иарод спокойно толпился на
улицах, когда на площадь 2 шагом въехали два 3 вооруженные верховые,
и внимание девчонок, мальчишек, баб, девок и даже стариков 4 обратилось
на них 5.
Один из верховых 6 был плотный 7 казак. Он сидел несколько боком на
сытом сером кабардинце, твердо ступавшем по жесткой дороге, весела
поводившем острыми ушами и подкидывавшем тонкой глянцевитой холкой
и красивой головой в серебряной уздечке. Все в этом всаднике, от широкой
загнутой назад папахи до шитой шелками и серебром седельной подушки,
изобличало охотника и молодца. Ружье в чехле, серебряная шашка, кинжал,
пистолеты, натруска, свернутая за седлом бурка, ловко прилаживались
около него и показывали, что он ехал не из мирного и не из ближнего места,
В этой боковой посадке, в движении руки, квторой он шутя похлопывал
плетью под брюхо лошади, а особенно в его блестящих бегающих узких
глазах чувствовалось что-то кошачье, порывистое. Чувствовалось, что в
одно мгновенье вместо этой щегольской небрежности он мог слиться одним
куском с лошадью, перегнуться на сторону и8 понестись как ветер, что
в одно мгновенье, вместо игривого похлопыванья плетью, эти широкие руки
могли выхватить винтовку, пистолет или шашку и вместо самодовольного
веселья, в одно мгновенье, глаза могли загореться хищным гневом или
необузданным восторгом. Другой был еще совсем молодой, очень красивый
казачонок с румяными налитыми щеками, белым9 пушком на бороде и
узкими голубыми 10 глазами. Он был п бедно одет, и конь под ним был 12
ногайский, худой; но в посадке и чертах его 13 бьгло заметно что-то ранне
спокойное и изящное. Что-то сильно занимало молодого казачонка; он при-
1 Зач.: на дальний гул выстрела.
2 Зач.: из боковой улицы
3 Первоначально: три
4 Зач.: с жадностью
5 На полях: Казаки недоброжелательно принимали новых гостей.
8 тексте зач.: Это были два здешние казака -и один чеченец, ведший в поводу
лошадь, известный всему околотку джигит (молодец-наездник) казак Епишка с [своим
другом Киркой] молодым казачонком Киркой и кунаком (друг) Ахметкой.
6 Первоначально: Епишка
7 Зач.: [черноглазый] красный мужчина лет 30 с окладистой бородой, широким
рубцом через нос и щеку и необычайно развитыми грудью и плечами.
6 Зач.: как стрела
9 Первоначально: [светлым] темным
10 Первоначально: [задумчивыми] большими черными
11 Зач.: также щегольски одет, как .и первый казак, хотя
12 Зач.: хорош
13 Зач.: не было заметно того самодовольства и желания обратить на себя внимание,,
которые выражались в первом.
204

стально вглядывался в толпу девок, собравшихся на углу площади,
и беспокойно поталкивал лошадь 1.
Проезжая мимо стариков, казаки приподняли папахи. Старший казак 2
оглядывался кругом, как будто говоря: «видали молодца?», и всем
кланялся.
— Что, много ногайских табунов угнал, батяка Епишка? А? — сказал,
обращаясь к нему, приземистый старик с нахмуренным мрачным взглядом
и белой бородой, доходившей ему до грудей. Это был известный по всему
околодку колдун казак Черный.
— Ты небось пересчитал, дедука, коли спрашиваешь,— недовольно, но
смущенно отвечал Епишка и, встряхнув папахой, отвернулся от него.
— То-то парня-то напрасно за собой дурно водишь,— проговорил
старик.— 3 Доездятся казаки! Что дороже коня!
Епишка приостановился и внимательно прислушивался к словам
колдуна.
— Вишь, черт, все знает,— сказал он и плюнул.
Но подъехав к кружку девок, озабоченное выраженье его лица
мгновенно перешло в счастливо разгульное.
— Здорово дневали, девки? —крикнул он сильным заливистым
голосом.
— Закусок купи девкам-то! Много ли бурок привез? Здорово, дядя! —
радостно заговорили девки, приближаясь к нему, как только он подъехал,
— Состарились без меня, ведьмы! Вот с Киркой на ночку погулять
прилетели с кордона,— отвечал Епишка, наезжая на девок.
— И то Степка твоя исплакалась без тебя,— визгнула одна девка,
локтем толкая Степку, и залилась звонким смехом.
— 4 Чихиркю девкам купи,— сказала другая.
— Ну те к черту! Куда лезешь? Что топчешь лошадью-то,— говорила
третья, замахиваясь рукой на его лошадь, которую он 5, джигитуя,
поворачивал между ними.
— Становись в стремя, в горы увезу, мамочка. Уж поцелую ж! так
крепко, что ну! —говорил Епишка и смеялся.
Товарищ его тоже остановился подле девок и, 6 улыбаясь словам Епиш-
ки, не спуская блестящих глаз, смотрел на высокую стройную девку,
которая, сидя на завалинке, смеялась на него своими черными глазами. Он
несколько раз сбирался заговорить с ней, но девка отворачивалась от него.
— Ты чего приехал? — спросила она его.
Зач.: Оборванный краснобородый чеченец плелся трусцой (маленькой рысью) за
шагистыми казачьими лошадьми и презрительно оглядывал толпы станичного народа.
2 Зач.: подмигнул и улыбнулся.
3 Зач.: Вместе гулять, вместе и спать!
4 Зач.: Семечек-то, закусок
5 Зач.: наезжал на девок.
6 Зач.: здоровался
205

— На тебя посмотреть, мамука Марьянка, с кордона выпросился,—
сказал он ей и весь закраснелся.
— Легко ли? Не видали? — отвечала Марьяна и, подойдя к невестке,
которая держала на руках грудного ребенка, вдруг жадно начала целовать
этого ребенка, изредка косясь на молодого казака 1.
Казаки, постояв немного, поехали по домам поставить коней, снять
ружья, и тотчас обещались вернуться играть с девками всю ночь до
раннего утра 2.
Приехавшие казаки3, свернув в боковую улицу, вместе подъехали к
двум хатам, которые стояли рядом, и слезли с коней.
'— Приходи скорей, Кирка! Дорвались, брат!—крикнул своим
заливистым басом старший 4, осторожно проводя своего коня сквозь плетеные
ворота.— Здорово, Улита! — обратился он к невестке, которая сбегала по
сходцам, чтобы принять коня.— Поставь к сену, мамочка, да не
расседлывай, мотри, опять поеду,— прибавил он, приподнимая папаху в ответ на
низкий поклон жены брата.
— Что, мой-то здоров ли, батяка? — спросила она.
— Чего ему делается, Фомушкины бочонок привезли, он и там пьян:
надуется, в станицу нече ездить,— отвечал батяка Епишка, поднимаясь
по сходцам.
— Да чихирю, баба, принесь,— крикнул он.— 5Живо!
Батяка Епишка был второй брат одной из самых старых по роду и
зажиточных казачьих семей 6 Гребенского полка. Дед его Иляс Широкий
еще во времена совершенно вольного казачества долго служил по выбору
атаманом, бился с горцами, имел много' ран, был жалован царицей и имел
холопей; отец его, дедука Иванка, несколько раз был избираем обществом
в станичные и полковые должности, но всегда отказывался за одиночеством
и всю жизнь служил простым казаком, занимаясь хозяйством и охотой.
Несмотря на то, старик, которого еще теперь многие помнили, пользовался
высоким уважением всего народонаселения за свою строгость нрава7,
хлебосольство и мудрость советов 8. Когда он умер, старший сын Давыд был
уже женатым хозяйственным казаком и принял в руки хозяйство;
меньшой и любимый сьш Ейишка был еще холостым, развеселым и отчаянным
парнем9 .и, не вступая в наследство, тотчас по смерти отца шредался
1 На полях другим почерком: Придешь гулять, М.? Закусок* куплю.— Некогда.
— Аль офицеру обещала? — Некогда.— Так я приду к вам.— Пожалуй приходи. Он
пришел. М. 1сиде\а в хате с офицером.— К. пошел гулять. Рано утром дали зшать о партии.
2 Зач.: когда им снова надо было вернуться на службу.
3 Зач.: были соседи. Они
4 Зач.: вводя в ворота свою лошадь.
5 Зач.: Эх, гуляй наши!
6 Зач.: не только Курдюлинской станицы, но и казачьего полка, в котором он чис-
АИЛ.СЯ.
7 Зач.: жестокость
8 Зач.: за которыми нередко приходили к нему из дальних станиц.
9 Зач.: еще при жизни отца начавшим свою бездомовную и удалую жизнь.
206

вполне удалой казачьей жизни с пьянством, побочничеетвом, воровством
и грабежами.— Старший брат Давыд был человек степенный и темный,
как говорили про него в станице. Он крепко держал веру, вел хорошо
хозяйство, любил выпить, детей и бабу учил как следует, службу нес
исправно, но ни на службе, ни в домашнем быту не пошел по отцу и деду, он не
имел весу, был рохля, так ничего; его забывали и ни в какую должность бы
не выбрали, ежели бы еще были времена выборов. Епишка, напротив, был
любимец всей станицы и даже по всему полку его давно знали.— Хоть
старики и покачивали головами, глядя на его бравшихся, бог знает откуда,
кабардинских коней и серебряные шашки, на его ястребов и собак и на
князей кунаков, которые из кумыков или из Чечни приезжали к нему в
гости, хоть и говорили, что он веры не держит и конину ест у татар и с
русскими обмирщился, хоть и сбивал он по всему полку с пути баб и
девок; но старики радовались, глядя на него, гордились им, слушая
станичные толки про его лихие дела за рекой и в степи, и в горах, куда он
пробирался. Бабы и девки любили его за подарки, за мастерство петь и за то, что
он любил их. Кроме того общий голос про него по околотку говорил, что
он хотя и черт еорви-голова, а уж так прост, что дитя малое не обидит,
последнюю рубаху отдаст.
Товарищ и сосед Епишки, молодой казачонок Кирка был человек
бедный и сирота. Он еще ребенком 5 лет остался у матери после смерти отца.
Старуха в бедности взрастила его * и собрала в казаки. Она любила его,
как любят детище, на которое положена вся жизнь матери. Она не могла
нарадоваться на своего Кирушку, и все соседи и станичники знали малого
за парня почтительного, смирного и умного. Об одном горевала мать, что
связался с соседом ее Кирушка, как бы дурному не научил его нехристь-то
этот. «А теперь бы только женить мне его, так и умереть можно
спокойно»,— думала она.
Кирка, поставив лошадь, поел рыбки сушеной и лепешки, которые ему
принесла мать, и, захватив 2 в рукав черкески горсть семечек, побежал к
соседу.
— Пей! — закричал ему Епишка, подавая налитую чапурку вина.
Казачонок перекрестился, выпил, Епишка допил остальное, отер рукавом
бороду и оба пошли на площадь.
— Слыхал, что Черный про коней сказал? — спросил Епишка, когда
они вышли.
— Про ногайских-то? — возразил Кирка.
— А то про каких же? Что, байт, много ли табунов угнал? Ведь
это про вчерашних. Все знает, черт! Пойти чихирем поклониться ему
надо.
Кирка недоверчиво посмотрел на своего товарища.
1 Зач.: и брата, обоих
2 Зач.: [за пазуху] в папаху
207

— Где ж ему видать их?—сказал он.— Мы их ночью прогнали, а в
камышах-то кто их найдет 1.
— Дурак, дурак! — недовольно возразил Епишка.— Ведь он кто?
Колдун! А кто заплутал-то нас в степи? разве даром.
Кирка ничего не ответил, но по умному лицу его видно было, что он
плохо верил в знание колдуна.— Речь шла о ногайском табуне, который
казаки вчерашнею ночью украли в степи и, с тем чтобы нынче ночью
перегнать дальше за Терек, спрятали в камышах под станицей 2.
— Ты не толкуй,— продолжал Епишка, с 'покровительственной лаской
обращаясь к Кирке,— а сходи-ка, Кирушка, к бабе, возьми вина две
осьмухи да отнеси ему, Черному, аль его бабе отдай, да скажи: батяка Епишка
поклон прислал, и еще тебя благодарить будет. Так-то делают. Так сходи,
няня! — «Няня» имеет значение ближайшего друга на казачьем наречьи,
и Епишка употреблял это слово к своему другу только в знак особой
ласки.
— Ладно,— сказал, чуть заметно улыбаясь, Кирка,— я схожу, а ты
где ж, в хороводе будешь?
— Ну да, гулять буду! — крикнул Епишка, и облако озабоченности,
которое налегло на него во время этого разговора, мгновенно исчезло с его
лица.
— Гей вы, казаки! — крикнул Епишка, обращаясь к трем молодым
казакам, выходившим из-за переулка.— Цепляйся рука за руку, к Ямке
пойдем, я угощаю.
— Аль посчастливилось? Что «ж, дело хорошее,— отвечали казаки один
за другим, присоединились к нему, взялись рука за руку и, громко
разговаривая, пошли по улице; некоторые из них были уже пьяны. По дороге они
забирали с собой всех, кто попадался, и когда дошли до площади, их было
уже человек 15. Епишка, говоривший совершенно спокойно и
рассудительно несколько минут тому назад бывши один, теперь в толпе казался
совершенно навеселе. Он сбил набок шапку, раскраснелся и на всю станицу
заливался песню, которую вторили ему товарищи; бабы и старые старики,
которых не захватывали с собой, только покачивали головами, глядя на
эту занимающую собой всю улицу вереницу.
— Ну, теперь на неделю загуляли казаки,— говорили они.— Все этот
черт,— прибавляли они, указывая на атлетическую фигуру и красную
большеротую рожу Епишки.,
На площади девки выскочили из хороводов и подскочили к нему.
— Вишь пьяница,— говорила одна,— чем в хороводы играть, с
стариками пить идешь.
— Откупись от девок, а то не пустим,— говорила другая.
— Давайте ж, девки, не примем его в свою беседу,—пищала третья.
1 Первоначально: увидит.
2 Зач.: Епицгк1а дал [из] 5 грошей Кигрке 'и, велев ему Отнести чмирю колдуну
208

— Дай срок,— улыбаясь своим широким ртом, сказал батяка Еп^ш-
ка,— дай срок, с казаками погуляю и * на вас останется.
— Да не приходи, пожалуй, не надо тебя,— сказала Марьяна, та
высокая красивая девка, которая разговаривала с Киркой.
— 2 Ей-богу, приду, Марьянушка,— отвечал Епишка и, растолкав
девок, дорвался до Марьянки и 3 обнял ее.— С Киркой приду, во как. Ты
полюби его, мамочка! —шепнул он ей.
— Сам его съешь, Кирку твоего,— громко и сердито отвечала Марьяна
и, вырвавшись, так сильно ударила казака по спине, что рукам себе
сделала больно. Девки засмеялись.
— Ну, идешь что ли к Ямке 4-то?—сказал старый казак, желавший
поскорей добраться до чихиря.
— Идем, идем! — отвечал Епишка,— а вы, девки, какая из вас, беги
за мной к бабке. Чихирю на ваш хоровод ведро жертвую, бабка отпустит.
Нельзя. Девки хороши!
— Да и медку-то пришли.
— Ладно. Батяка Епишка гуляет нынче, так знайте,— сказал он и
снова, взяв казаков справа и слева, пошел дальше 5. Востроглазая Степка,
которую вся станица уже знала за любовницу Епишки, вызвалась пойти
за угощеньем. Кирка отстал от казаков и остался в хороводе.
Ямка (одинокая баба, торговавшая чихирем и имевшая репутацию
ведьмы) жила в маленькой старенькой хатке на дворе почти на краю
станицы.
Епишка, оторвавшись от цепи казаков и подошед к окну, стал на
завалинку.
— Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас,— проговорил он, стуча в
окно.
— Аминь!—послышалось оттуда, и окно поднялось.
— Здорово дневали, бабука,— проговорил Епишка 6.
1 Зам.: к вам приду.
2 Зач.: А полюбишь меня, так приду.
3 Зач.: хлопнул ее ладонью по спине.
4 Первоначально: бабке
5 Зач,: Девки потолковали о том, кому идти за вином, и наконец выбрали
востроглазую Степку.
6 Далее иным почерком и другими чернилами конспект: На заре Кирка шел домой.
Марьяна, отворив двери, вышла к скотине. Он вскочил к ней: «Мамушка! что хочешь
делай, завтра женюсь».—...Она, растерянная и счастливая, выбежала из хлевушки к
матери. Что будет теперь.— Кирка стал ходить к «ей и в станице заговорили.
В это утро Дампиони приходил и научил Ржавского. Он напоил хорунжего и мать.
Марьяна жала ему руки, ревновала.— Целую ночь.
На полях и на обороте листа зач.: В виноградную ,резку.
Письмо офицера, что Кирка загулял и что он, кажется, любовник Марьяны.
14 Л. Н. Толстой «Казаки»
209

Казаки
Глава II
КОРДОН
Молодые казаки гуляли до света !.
Перед зарей поднялся сырой туман от земли и окутал станицу. Туман
уже серебрился и 'светился, когда Кирка вернулся к дому. Только 2
подойдя вплоть, он увидал мокрый забор и старые гниющие доски своего
крылечка. Хата, однако, была отперта и в клети чернела отворенная дверь,
сквозь которую он видел синюю рубаху матери.
Он вошел в хату, снял ружье, осмотрел его, и, достав два пустых хозы-
ря и мешочек с пулями и порохом, стал делать заряды, изредка весело
поглядывая в окно и все мурлыкая песню. Заслышавши знакомые шаги
по скрипящим сходцам, мать оставила коров и 3, забрав в подол дров,
вошла в хату.
— Аль пора? —сказала она.— На кордон собираешься?
— Иляс зайдет, вместе пойдем,— отвечал сын.
— Тогда в сенях пирога возьми, я тебе мешочек припасла,— сказала
старуха, продолжая еще сильными, жилистыми руками бросать дрова в
широкую холодную печь.
— Ладно. А коли завтра из-за реки с лошадью Хаджи-Магомат
придет, ты его на кордон пришли. Не забудь, смотри.
Между хозяйственными хлопотами мать подала сыну обуться и зашила
черкеску, которую он разорвал вчера на заборе.
— Господи Иисусе Христе сыне божий, помилуй нас! — раздалось под
окном через несколько времени. Это был Иляс, зашедший за товарищем.
— Аминь,— отвечала старуха, и Иляс вошел в хату 4. Кирка затянул
ремень пояса, взял бурку, перекинул ружье и мешок за плечи и вышел на
улицу.
— Бог простит, Кирушка! — проговорила старуха, перегнувшись через
забор, провожая глазами двух парней, скорыми шагами удалявшихся по
улице.— Смотри, не гуляй там-то. Не спи на секрете.
— Прощай, матушка! — отвечал сын, не поворачивая головы. Казаки
скрылись в тумане. Старуха надела стоптанные чувяки на босые ноги и
вернулась к скотине. Еще ей много было дела до утра.
— Баба! — вдруг послышался ей из-за забора здоровый голос соседа
Ерошки,— а баба! Аль сдохла?
Старуха 5 оглянулась и, рассмотрев в тумане Ерошку, который в одной
рубахе и портках стоял у забора, подошла к нему.
1 Зач.: Кирка и товарищ его Иляс рано утром должны были идти на кордон за
пять «верст от станицы.
2 Зач.: вблизи
3 Зач.: вышла к сыну.
4 На полях: Иляс шут,ник, веселый.
5 Зач.: подошла к забору
210

— Дай, бабочка, молочка, а я фазанчика принесу,— сказал он,
подавая ей черепок.— Старуха молча взяла черепок и пошла к избушке.— Хочу
в старые сады сходить, ребята говорили, свиней видали, да вот кашицы
сварю. Что, 'проводила парня-то? 1.
— Проводила 2, проводила,— покачивая головой, сказала старуха...— Ты,
дядя, к есаулу-то сходи,— прибавила она, помолчав немного.
— Ну вот спасибо, бабочка умница,— отвечал Ерошка, принимая от
нее молоко.— Я схожу, схожу. Нынче некогда. Завтра схожу.— И сильная
фигура Ерошки скрылась от забора. Через несколько минут он был уже
готов и с ружьем и кобылкой за плечами, свистнув собак, пробирался
задами из станицы. Старик не любил встречаться с бабами, выходя на охоту,
и потому шел не в вороты, а перелезал через ограду.
Но нынче ему было несчастье; едва он вышел на дорогу, как увидал арбу
на паре волов, которая остановилась перед ним 3. Низкие быки нетерпеливо
поворачивали дышло то в одну, то в другую сторону и чесали себе спины;
перед быками с палкой, останавливая их, стояла высокая казачка в розовой
рубахе, как всегда окутанная до глаз белым платком.
— Вишь 4, рано выбралась,— сказал Ерошка, поровнявшись с ней и
узнав в ней Марьяну.— Здорово ночевали?
— Куда бог несет, дядя? —сказала она.
— За реку иду,— отвечал серьезно старик, проходя мимо.— А вы аль
за дровами?
— Да вот батяка за сетью пошел, ждать велел,— отвечала девка,
переступая с ноги на ногу.
— А Кирку не видала? Он тут пошел,— сказал старик, вдруг
останавливаясь подле нее 5.
— А тебе что?
— Да вот я скоро сватать приду,— сказал старик 6, оскаливая свои
съеденные зубы и подходя к ней.
— Приходи, приходи,— сказала Марьяна и, боком взглянув на старика
своими черными глазами, засмеялась. Ерошка7 вдруг схватил за руки
девку и прижал ее к себе.
— Что Кирка! Меня полюби! Ей-богу,— вдруг сказал он умоляющим
голосом. Девка вырвалась, из всех сил ударила хлыстом старика и
засмеялась.
Старик, видимо, не оставил бы ее так, но, увидав по туманной дороге
приближающуюся фигуру эсаула, затих, погрозился пальцем и пошел своей
дорогой.
1 На полях: С барином.
2 Зач.: Да что, невесел пошел
3 Зач.: На арбе сидела
4 Зач.: ведьма
5 На полях: Полюби барина.
6 Зач.: улыбаясь
7 Зач.: взял
211
14*

— Вишь, пошутить нельзя, черт какой! Теперь задачи не будет,—
проговорил он.— И я ж дурак старый,— прибавил он и плюнул.
Когда туман стал подниматься и открыл мокрые камышовые крыши и
росистую низкую траву у заборов, и дым повалил из труб, в станице почти
никого не оставалось: кто пошел в сады, кто в лес, кто на охоту, на рыбную
ловлю или на кордоны.
Иляс и Кирка 1, чуть слышно ступая по мокрой, поросшей травой
дороге, подходили к кордону 2.
Дорога шла сначала лугом, потом камышами и невысоким, густым,
непроницаемым лесом. Казаки сначала разговаривали между собой, Иляс
хвастался своей побочиной Степкой, рассказывал, как он провел с ней ночь,
и подтрунивал над Киркой, у которого не было побочины.— Кирка
отшучивался.
— И не надо,— говорил он и, бойко поворачивая голову, беспрестанно
оглядывался. Проходя камьгши, Кирка заметил, что не годится говорить
громко от абреков; оба замолкли и только шуршанье поршней по траве и
изредка зацепленная ружьем ветка изобличали их движенье.
Дорога была проезжена когда-то широкими колесами ароб, но давно
уже поросла травою. Кое-где вода из Терека разливалась по ней. С обеих
сторон заросшая темно-зеленая чаща сжимала ее. Ветки каракача, калины,
виноградника застилали местами тропинку, нетронутые ни лошадьми, ни
скотиной, никогда не ходивших по этим опасным местам. Только кое-где,
внизу, под листьями были пробиты фазаньи тропки, и даже казаки
несколько раз видели убегающих в эти туннели красноперых фазанов. Иногда
широкая тропа с поналоманными ветвями и следами раздвоенных копыт
по грязи дороги показывала звериную тропу. По дороге виднелись
тоже следы человеческие, и Кирка, нагнувшись, внимательно пригляделся
к ним.
— Може, абреки,— сказал Иляс.
— Нет, двое, один в сапогах. Наши казаки, должно,— отвечал Кирка.
Туман еще только по пояс поднялся от земли, в трех 3 шагах впереди не
было видно, и только нижние ветви леса с висящими каплями были видны;
верх дерев, чернея в тумане, казалось, уходил далеко, далеко к небу. В лесу
высоко где-то пищали и били крыльями орлы, фазаны тордокали,
перекликаясь то в одном, то в другом месте и близко и далеко по обеим сторонам
дороги. На всем лежала печать девственности и дикости. Ровный шум воды
Терека, к которому приближались казаки, становился слышнее и
слышнее.— Один раз направо от них ударило ружье и раздалось по лесу. Со
всех сторон отозвались фазаны. Казаки приостановились.
1 Зач.: [разговаривая] молча
2 Зач.: Не годится шуметь лесом, от абреков, которые всегда могут быть около
станицы и набресть на голос.
3 Первоначально: двух
212

— Ерошка фазанов небось лущит,— сказал Кирка и пошел дальше.
Пройдя с час, лес кончился и перед казаками открылась 1 высокая,
блестящая, быстро бегущая вода с колеблющимся над ней туманом. Шум воды
вдруг усилился до заглушающего говор гула. Как только казаки вышли
в камыши, глазам их представилась эта сила бегущей быстро воды с каря-
гами и деревьями. Они повернули на вал и пошли по теченью реки. Туман
все больше и больше редел, блестящие лучи кое-где играли на воде и
зелени, и тот низкий, залитой берег понемногу открывался. За рекой глухо
слышались изредка пушечные выстрелы.
— Вот и мы осенью в поход пойдем,— сказал Иляс, отвечая на звук
этих выстрелов.
— Дал бы бог поскорее, а то тоже всяка сволочь смеется тебе,— отвечал
Кирка.— До тех пор, говорит, не казак, пока чеченца не убьешь.
— Ты небось отчаянный будешь? — сказал Иляс.
— А что бог даст, ведь такие же и мы люди, как старики наши были.—
Зверя, зверя-то что ходило,— прибавил Кирка, указывая на песчаный вал,
по которому они шли, весь испещренный следами. Впереди в тумане
завиднелась, как бы громадная башня, черная вышка кордона. Стреноженная
белая казачья лошадь в седле ходила в камышах пониже вала. Старый
бородатый казак сидел у самого берега, с засученными рукавами и
штанами, и вытягивал сеть из бурлившего и загибавшегося около плетешка
глиняного быстрого потока. Несколько тропинок расходилось в разные
стороны. На всем было видно присутствие близкого жилья. Чувство
одиночества и дикости вдруг исчезло в душе казаков и заменилось чувством
довольства и уютности. Притом же туман всколыхался уже высоко,
открылись бурный Терек с тем берегом, голубое небо открылось местами, и
золотые лучи рассыпались по воде и зелени.
— Молодцы-ребята, рано пришли,— обратился старый казак к
подходящим.— Что, Фомку не встречали?
— Нет, должно другой дорогой поехал,— отвечал Кирка.— А хорунжий
что?
— Что? Пьян без просыпу с урядником, дуют да и шабаш, Фомку за
чихирем в станицу послали.
Казаки пришли на пост и отъявились хорунжему.
На посту стоит обыкновенно офицер, урядник, 101 человек казаков пе«
ших и 10 2 конных. Пост составляется из двух продолговатых составленных
срубов, на одном из которых сажени на две поднимается каланча на
четырех столбах, называемая вышкой. Днем казаки, сменяясь, держат караул
на каланче; несколько конных делают на обе стороны объезды по берегу
от одного поста до другого.— Ночью по опасным местам вдоль берега
казака по три рассылают в секреты. Во всякое время дня можно видеть
в четвероугольной вышке, покрытой камышом и возвышающейся над
1 Зач.: желтая
2 Исправлено позднее: 15
213

лесом, фигуру казака с ружьем за плечами и буркой, поглядывающего по
сторонам, облокачивающегося на перильца или переговаривающегося внизу
с товарищами.
Около кордона пасутся 1 лошади в тернах и камыше. Около изб праздно
болтаются казаки; кто поет песню, вяжа уздечку на завалинке, кто
греется на солнце, кто тащит дрова или воду, кто перед самым постом, на Тереке2,
сидит на сеже. Терек однообразно бурлит, заворачиваясь 3, фазаны тордо-
кают то здесь, в чаще, то за рекой, в далеких камышах. За Тереком
виднеется дальний аул, где движется издалека народ татарский 4 и изредка каюк
перебивает воды 5. Немного в стороне от поста воды Терека огибают
остров, покрытый густым заросшим лесом 6.
Кирка полтора месяца 7 безотлучно провел на кордоне. Один раз
только, посыланный за чихирем, он ходил в станицу. Но станичные все были
в садах, и он не видал ни Марьяны, ми матери. Раз в день ему приходилось
сторожить на вышке и почти каждую ночь он высылался в секреты. Старые
казаки 8 увольнялись от этой должности. Урядник 9 получал за то чихирь
и произведения их рыбной ловки и охоты.
Кирка тоже ходил на охоту в свободное время, ставил пружки и
приносил начальству фазанов. Остальное время он проводил или в казачьей
комнате, сидя и болтая с товарищами, или у Терека, праздно поглядывая
на воды и на тот берег, вспоминал станицу и Марьяну и мечтал о будущем
походе, о коне и женатой жизни с красавицей Марьяной. Однообразие этой
жизни только раз нарушил приход дяди Ерошки. Он убил кабана и зашел
на кордон взять лошадь дотащить его. В это же время пришло известие от
лазутчика о намерении 10 партии перебраться на эту сторону. Хорунжий
посучил цидулку, велел казакам быть настороже и сам верхом объехал свою
линию.
Кирка перед вечером11 стоял на вышке.— Вечер был жаркий и ясный.
Ходившие днем грозовые тучки разбирались по горизонту, и косые жаркие
лучи жгли лицо и спину казака, мириады комаров носились в воздухе.
1 Вписано позднее: стреноженные
2 Вписано позднее: у плетешка
3 Вписано позднее: на отмелях
4 Позднее изменено: с движущимся издалека народом в цветных ярких одеждах.
5 Зач.: Остров блестит своей растительностью, звери трещат ночью по лесу.
6 Позднее изменено: За аулом возвышаются темно-зеленые, а выше белые снеговые
горы.
7 Первоначально: .пять дней
8 Зач.: по дружбе с хорунжим
9 Первоначально: хорунжий
10 На полях зач.: чеченцев переправиться на этот берег, и распущенные казаки
оживились и стали осторожнее, объезды делали чаще, секреты высылали каждую ночь и
никого не пускали отлучаться. Несмотря на просьбы Кирки поехать за реку купить
лошадь, его не пустили.
11 Позднее изменено: Однажды перед вечером, уже после посещения Ржавским
кордона
214

Все было тихо, особенно звучно раздавались внизу голоса казаков и
глухие выстрелы. Коричневый Терек где ровно, где волнистой полосой бежал
подле кордона. Он начинал сбывать, и мокрый песок, серея, показывался,
как острова, посередине на отмелях и на берегах.— На том берегу все было
пусто, камыши 1, прямо напротив в ауле ничто не шевелилось. Казалось
молодому казаку, что что-то необычайное предвещает эта тишина, что везде
бродят в чаще и таятся абреки. Быстрые глаза его видели далеко, но все
было пусто, и какое-то томительно-сладкое чувство не то страха, не то
ожидания наполняло его душу. В таком состоянии мысли о Марьяне еще живее
приходили ему в голову. Он вспоминал свое последнее свиданье, мысленно
ласкал ее и, вспоминая тогдашний разговор и хвастливые речи Иляса о
своих побочинах, упрекал себя в глупости 2.
Потом он. представлял себе новую хату, которую он купит и покроет
камышом, Марьяну своей женой, сад, в котором они вместе работают,
потом поход и проводы и слезы Марьяны... 3
4Шорох в чаще за его спиной развлек Кирку. Он оглянулся. Рыжая
собака дяди Ерошки, махая хвостом, трещала по тернам, отыскивая след.
Немного погодя на тропинке показалась и вся колоссальная фигура
Ерошки, с ружьем на руке и мешком и кинжалом за спиною.
— Здорово дневали, добрые люди?—крикнул он5, снимая
растрепанную шапчонку и отирая рукой пот с красного лица.
— Слышь, дядя, какой ястреб во тут летает! —отвечал один из
казаков, сидевший на завалинке,— во тут на чинаре. Как вечер, так и вьется 6.
— А свиней не видали? — спросил он, узнав голос шутника.
— Нет, не видали.
— Ишь, казаки, мимо вас след прошел,— презрительно сказал
Брошка,— а они не видали.
— Легко ли, свиней смотреть,— отвечал урядник, вышедший на
крыльцо,— тут абреков ловить, а не свиней надо. Что, не слыхал ничего ты?
— Нет, не видал. А что, чихирь есть? Дай испить, измаялся, право;
я те свежины дам, вчера убил одного.
— Слыхали, ладно, заходи. А что же ты абреков-то не боишься?
1 Позднее изменено: только до самых гор вдаль тянулись камыши.
2 Зач.: Не отвертишься. Потом ему вспомнился рассказ Ерошки об ответе старика
эсаула.
3 Позднее изменено: [Казак быстрыми глазами поглядывал кругом, прислушивался
к го-вору товарищей « думал о лошади, которую надо купить, о Марьяне, которая теперь
ждет его и у которой молодой и щедрый офицер стоит. Недаром он 50 монетов дал.]
Казак быстрыми глазами поглядывал .кругом, прислушивался к голосу товарищей
и с досадой думал о том, что урядник верно опит и оттого не 'сменяет его.
4 Вписано и зач.: Казак на белой лошади из другой станицы выехал из чащ/и
5 Позднее вписано: своим здоровым веселым голосом.
6 Позднее вписано: Другие казаки смеялись. Ястреба никакого не было, но у
казаков на кордоне в обыкновение и забаву вошло обманывать старика. На полях: И(ляс-
ка> шутник. Рассказ о Степке.
215

— Эхе! хе! хе! — только ответил старик, улыбаясь.— Ты скажи, где
следы видал? Хочу нынче ночку посидеть 1.
— Да вот Кирка знает,— отвечал урядник.— Масеев, ступай на вышку.
Кирка сошел с часов и подошел к дяде.
— Ступай на верхний проток,— сказал он,— там олень 2 ходит, я вче-
рась стрелил, поранил, да не нашел.
— Эх дурак, дурак, поранил, а не достал,— сказал Ерошка.— За что
зверя погубил? Эх, ты...3 Слышь,—продолжал он,— Хаджи Магомат коня
приводил. Конь важный! Да и просит, бестия, 80 монетов 4.
— Эка! Меньше не отдаст?—сказал Кирка,— а что ж он сюда не
привел?
— Да что водить-то, ведь не купишь, я так и сказал, чтоб не водил °.
Кирка задумался и помолчал. Потом, подмигнув старику,, отвел его в
сторону.
— А что, у Иляски есаула был,— сказал по-татарски.
— Ведро поставишь? — сказал Ерошка.— Был. И старуха твоя ходила.
— Ну что ж? — нетерпеливо спросил Кирка.
— А ты думаешь что? Не отдаст? А?
— Да что же?
— Полведра поставишь?
— Поставлю. Да что же сказал-то?
— А то сказал, что пущай, мол, парень в строевые заступит, тогда и
девку пускай берет.
— Право?
— А ты что думал? Я ему говорил, что я старик, я бобыль, я дом
Кирке отдам, Кирка такой-сякой. За тобой осьмуха. Ну да ладно. Да ты где
оленя-то стрелил? Эх, дурак, дурак, поранил зверя и не взял. За что? Ведь
он тоже человек, как и ты 6.
— Да пойдем с нами,— отвечал Кирка,— мой черед в секрет идти,
я тебе укажу: от верхнего протока недалече.
— Ну ладно,— сказал старик,— а я тут ястреба покараулю, может
бог даст, у меня и курочка есть.
1 Позднее вписано: Мож« /К разговенью и даст бог.
2 Позднее изменено: табунок
3 Позднее изменено: с поросятами, что ль?
4 Зач.:—Где их возьмешь-то? Позднее вписано: Лов настоящий, я тавро знаю.
5 Позднее вписано и зач.:
— А что ж, и купим,— сказал Кирка.— Вели, дядя, привесть.
— Аль разжился?
6 Позднее вписано:—Пущай сюда приведет,— отвечал Кирка.
—■ Ну, брат, вот ко,ня оправишь и совсем казак, тогда помолим,— сказал старик
смеясь,
— Коня-то -вели приводить,— отвечал холодно Кирка.
— Ладно, ладно, уж помолим, а вот свинью поранил да «е взял, это скверно. Где
стрелял-то? '
На полях помета: Не надо сватов(ства).
216

Старик крикнул на собак, чтобы юни >не шли за ним, и полез олять
через терны на поляну к чинаре, а Кирка пошел ! посмотреть свои пружки
в другую сторону, но пружки не занимали его; он, размахивая руками, шел
по тропинке и улыбался сам себе. Вернувшись домой, он сел у Терека и
запел свою любимую песню. Сумерками он только вошел в избу 2.
В секрет должен был идти по очереди старый казак Евдошка, Иляс3
и Кирка 4. Старик, сидевший с сетью под чинарой, вернулся уже темно, не
поймав ястреба 5.
— Ведь жалованье не получаю, а в секрет иду,— сказал старик
хорунжему,— вели, отец мой, хоть чихирьку поднести.— Старику поднесли.
Кирка и Иляс только ждали его. Все трое уже темно пошли по валу
вдоль Терека на место, назначенное для секрета.
Пройдя молча и в темноте шагов 500, казаки свернули с канавы и по
чуть заметной тропке в камышах подошли к самому Тереку. У берега
лежала толстая карча и камыш был примят. Иляс и Евдоким 6, расстелив
бурки, расположились за колодой.
— Пойдем, дядя, я тебе покажу, где оленя стрелял, и след покажу, вот
тут недалече,— сказал шепотом Кирка 7 старику.
— Карга! —отвечал тот также тихо, и оба неслышными шагами пошли
по берегу. Только ломавшийся под ногами камыш изобличал их движенье 8.
Пройдя немного, Кирка нагнулся и указал след. Ерошка нагнулся тоже.
— Свежий, пить приходил.
— Две лани,— сказал старик чуть слышно.— Спасибо, ступай, я тут
посижу.
Кирка вскинул бурку за плеча и пошел назад один, быстро поглядывая
то в камыши, то на Терек, бурливший подле. Что-то, сам не зная отчего,
казаку было хорошо и жутко одному и весело. Он был свеж, как бы
сейчас проснулся, и напряжен, как будто ждал чего-то необыкновенного нынче
ночью 9.
Вдруг плеск и сильный шорох возле самого его заставил его вздрогнуть
и схватиться за винтовку. Из-под берега, отдуваясь, вскочил кабан и
черная фигура его, рисуясь на воде, шлепая, пустилась от него. Он не выстре-
1 Зач.: ужинать в избу.
2 Позднее заменено: [и с собравшимися казаками стал спеваться, но дело не шло.
Назарка кричал безобразно] замурлыкал песню. Два другие казака подошли и стали
подтягивать.
— Эх, <не подлаживаешь,— сказал Кирка, встал и вошел в избу поужинать и
собраться.
3 Позднее изменено: Назарка, молодой казачонок
4 Зач.: Евдошка отпросился в станицу. Иляс и Кирка дождались старика.
5 Зач.: Хорунжий дал ему чихиря.
6 Изменено позднее здесь и далее: Назарка и Ергушов
7 Изменено позднее здесь и далее: Лукашка
8 Зач.:—Вот и след,— сказал Кирка, нагибаясь.
9 Первоначально: вечером
217

лил и только плюнул 1С досады. Подходя к своим, он остановился, не
находя в темноте их. Ему показалось, что он слышит храп, но, неуверенный, он
свистнул. Свисток откликнулся.
— Проводил? — топотом сказал Евдоким.
— Указал,— отвечал Кирка,— а сейчас какой здоровый вскочил.
Он подошел к чурбану, молча расстелил бурку и сел подле товарищей.
Евдошка уже спал.
— Я теперь засну,— сказал Иляс,— а после петухов меня разбуди.
— Ладно!
И не прошло двух минут, как Кирка один сидел подле чурбана, а за
чурбаном раздавались сап и храпенье, перебивая друг друга 1.
Ночь была темная. Одна часть неба над горами и рекой была
заволочена черными тучами, над лесом было чисто и виднелись звезды. Было
безветренно, но черная туча, сливаясь с горами, надвигалась дальше и
дальше, своими причудливыми краями отражаясь на светлом небе. Сзади,
с боков казака окружала черневшая стена камышей, изредка 2
колыхавшихся над ним вверху и цеплявшихся друг за друга. Пушистые махалки их
казались наверху 3 развесистыми перьями 4. Впереди был черный мокрый
песчаный берег, под которым бурлил поток. Дальше глянцевитая
движущаяся масса коричневой воды однообразно рябила около отмели, еще
дальше все сливалось в мрак, и вода и берег. Только изредка зарница,
отражаясь в воде, как на черном зеркале, определяла черту дальнего берега.
По поверхности пробегали черные тени, которые, вглядываясь, с трудом
различал Кирка за коряги, которые, колеблясь, неслись сверху.
Равномерные ночные звуки потока, храпенье товарищей, жужжанье мириад комаров
и шуршанье камышей нарушались изредка бульканьем отвалившегося
подмытого берега, 5 большой рыбы, изредка дальнего выстрела, треска зверя
за спиной 6. При всяком таком звуке Кирка вздрагивал, схватывался за
ружье, и быстрые глаза его, пересиливая себя, впивались в даль, и слух
усиленно напрягался.— Так прошло больше 3 часов. Туча, протянувшись,
1 Позднее, вместо зач.: Евдошка уже спал со друг друга на полях вписано: Назарка
уже спал. Ергушов оидел, поджав под себя ноги, и немного посторонился, чтобы дать
место [казаку] товарищу.
— Проводил?— спросил он шопотом.
— Указал,— отвечал Лукашка,— а сейчас у самой воды здоровый кабанище
вскочил, ты -небось слышал, как зашлепал.
— Слышал. Я теперь засну,—сказал Ергушов,— а после петухов разбуди. Ладно?
Ергушов поворочался, расстеливая бурку, -и скоро затих.
2 Позднее вписано: без видимой причины
3 Зач.: черными перьями
4 Позднее вместо зач. двух слов вписано: на звездном небе большими развесистыми
ветвями.
5 Позднее вписано: всплеском
6 Позднее вписано: Раз сова пролетела над ним вдоль по Тереку, шурша
неловкими крыльями и ровно через два взмаха шлепая крылом о крыло. Подлетая к лесу, она
чаще с каждым взмахом стала задевать крылом о крыло и, усаживаясь, закопошилась
в сучьях.
218

«Казаки». Отрывок из главы «Кордон». Автограф Л. Н. Толстого

открыла чистое небо, перевернутый полумесяц дрожа вышел «ад горами,
глаза пригляделись или светлее стало, но Кирка видел и тот берег в
умирающем свете месяца. Он не боялся больше и спокойно перебирал свои
любимые мысли. Он думал, как пойдет завтра в станицу, придет к эсаулу,
как Марьяна убежит в избушку, и эсаул даст ему самому слово и как потом
под образа посадят князя с княгиней, и она с поцелуем гостям подносить
будет, и как пойдут по домам пьяные гости, а Марьяна ковром уберет
постель в холодной избе и заложит изнутри задвижку 1.— В середине этих
мыслей его развлек сильный звук свиста и крыльев сзади его. Оглянувшись
на высокую чинару, стоявшую сзади, он увидал ее черную тень, звезды,
Медведицу, спускающуюся книзу, и узнал свист орлов,— признак утра.—
Пора будить, подумал он, но перед тем еще раз оглянулся на
скрывающийся месяц и снова темневший Терек. По середине Терека, то опускаясь, то
подымаясь, плыла черная карча, но Кирка посмотрел на нее и невольно
глазами стал следить за ней 2. Как-то странно, не перекачиваясь и не крутясь,
плыла эта карча. Она плыла даже не по теченью, а перебивала Терек на
отмель. Вытянув голову 3 и притаивая дыхание, Кирка жадно стал 4
вглядываться. Карча остановилась на мели и, пошевелившись, прилегла, точно
голова была впереди ее. Неслышно Кирка взвел курок, положил на под-
сошки винтовку я прицелился. Сердце у него стучало, и пот выступил на лбу.
Карча вдруг бултыхнула и снова поплыла, перебивая воду, хотя ее и
относило к нашему берегу. На последнем луче месяца Кирка ясно увидал
татарскую голову 5 под карчей. Он как кошка вскочил на колени, повел
ружьем, высмотрел цель и пожал спуск. Блеснувшая молния осветила камыши 6.
и карча поплыла уже не на наш берег, а вниз по теченью, крутясь и
колеблясь.
— Что? что? Держи! — закричали казаки, вскакивая 7. Кирка в первую
1 На полях написано и зач.: Он думал об коме, которого продаст Магомат, о
«новой черкеске, которую шьет ему мать, и о том, как он
2 Вместо зач. отрывка: Кирка вмдел и тот берег сю следить за «ей позднее
вписано: Лукашка стал яснее различать и черту того <берега>, и движущиеся коряги.
Он привык к темноте и совершенно спокойно слушал, смотрел и чтобы делать
что-нибудь, заплетал одну коноплинку за другую.
Месяц уже стал скрываться, молодые орлы засвистали над его головой, туман
засеребрился над водой и дальний протяжный первый крик петуха послышался из
станицы.
«Пора будить»,— подумал Лукашка, обернулся к товарищам, разглядел их в
темноте и, почему-то не трогая их, снова оглянулся на светлеющий горизонт гор под
перевернутым дрожащим светом месяца, на черту того берега, на темнеющий Терек и на
плывущую посередине карчу.
Одна из них особенно обратила его внимание.
3 Зач.: прижавшись
4 Зач.: следить за ней.
5 Первоначально: шапку
6 Зач.: Кирка вскочил и выбежал на берег.
7 Зач.:—Молчи!—отвечал Кирка шепотом и дрожа всем телом,— я никак
[человека] чеченца убил,— и он, удерживая рукой товарищей, продолжал следить за карчой.
220

минуту не мог говорить от 1 волнения, и лихоралка била его. Он только
удерживал рукой товарищей и делал им знаки, чтобы они не шевелились,
и продолжал следить за движеньями карчи 2. Неподалеку она остановилась
на отмели, и он ясно рассмотрел движения человека, и дальний сдержанный
стон его слышался среди ночи. Но стон не ювторился и движенья
прекратились.
— Чего стрелял? —спрашивали казаки.
— А вот не знаю 3, давай каюк, вон оно.
Старик Евдошка, оглядевшись, остановил Кирку.
— Абрек,— прошептал он.— С ним надо ждать до утра, это передовой 4.
Еще только брезжилось, старик Ерошка, раздвигая камыши, подошел
к казакам.
— Кто стрелил?—опросил он. Кирка встал и, взяв за плечо старика,
из-за спины указал ему на отмель.
— Я стрелял, дядя,— сказал он. Старик поглядел по тому направлению
и, увидав ясно человеческое тело на отмели 5, покачал головой и крякнул °.
— Дурак, дурак!—сказал он,— не знаешь кого, а убил. Зачем убил?
Дурак, дурак!
— Да должно абрек 7. Дядя, пойдем посмотрим.
— Пойдем, пойдем, ребята8, теперь видно,— сказал Евдошка, и все
вышли на вал. Ясно видно было тело с бритой головой, в синих портках,
с суком и мешком за плечами. Из головы текла кровь. Над суком в воде
был виден конец ружья и шашки.
— Еще вюдой унесет; беги, каюк веди! — крикнул старик.— Абрека
убил! Молодец Кирка!
— Не надо, я так доплыву,— говорил дико обрадованный Кирка, ски-
дая черкеску и разуваясь.
— Вишь, черт, не разбудил,— сказал Евдошка,— тебе кто велел
стрелять? вот хорунжий посудит9.
— А то ждать, пока бы он в лес ушел,— отвечал Кирка, от спешности
разрывая на себе платье,— я и так насилу увидал его.
1 Зач.: радости
2 Позднее вместо зач. отрывка: Кирка в первую минуту СО карчи на полях написано:
— Чеченца убил,— шепотом проговорил Лукашка, вставая и заряжая ружье.
3 Зач.: дай утро придет, посмотрим,— отвечал Кирка, заряжая ружье.— Кирка не
лег спать. До утра казаки сидели, ожидая, но ничто больше не показывалось ни «на
реке, ни на том береге.
4 Позднее вписано на полях: Казаки не спали больше и, изредка перешептываясь,
просидели до утра; но ничто больше не показывалось «и на реке, «и на том берегу.
5 Первоначально: человеческую голову и спину
6 Позднее вписано: и в лице его выразилось что-то строгое и серьезное.
7 Вместо зач.: Дурак, дурак СО Да должно абрек позднее на полях написано: Ай-да
Лука Марк. Абрека убил! — прокричал своим здоровым голосом, разнесшимся по тихому
лесу. И началось утро.
8 Зач.: подхватили другие
9 Зач.: я офицеру юкажу.
221

— Все уж добычу пополам, шашка-то хорошая, кажись, вишь серебрит.
Кирка не отвечал и побежал берегом *.
Через полчаса на кордоне уже все знали о ночном происшествии и все
казаки и сам хорунжий встретили Кирку, когда он с Иляской пригнали
каюк с телом чеченца.
— Молодец Кирка! не зевает малый,— сказал хорунжий 2. Ружье было
плохонькое, но шашка была гурда и хорунжий тут же купил ее у Кирки
за 10 р. Пистолет купил урядник за 5.
— Ведь тоже человек был,— сказал Кирка3, в то время как
вытащенное тело, безжизненно колыхаясь, легло на траву берега.
— Вишь угодил важно, прямо в затылок,— сказал Иляс 4.
— Да, как славно,— поддакнул Кирка.— Как? Смотрю: перебивает
карча Терек; как я данкну, она и пошла вниз. Как она, аж на вылет прошла.
И разгоряченный Кирка несколько раз рассказал еще все события 5.
— Ну, теперь полведра поставь уж, как хочешь,— сказал урядник
Кирке,— вишь твое счастье какое: еще цыпленок, а уж абрека убил; 15 монет
за оружие взял, да еще за тело выкуп дадут 6.
— Ставлю,— оказал Кирка, сбивая шапку набок.— Только позволь
домой сходить, платье все искровенил...
Кирка счастливый, довольный7 пошел в станицу8; а тело между тем
положено было поодаль от кордона в шалашик, чтоб не портилось от жару,
и заречным татарам объявлено было, чтоб выкупали 9.
В горах уж знали, и плакали жена и братья.
Глава III
МАРЬЯНА
Прошли весенние теплые дни с перемочками, солнце стало печь жарче
и всходить позже, садилось оно в красное пыльное зарево. С утра
поднимался ветер, переносивший в бурунах облака песку. Лес весь глухо зарос
1 Зач.: —Как же! [Иляска] Назарка, побежишь за каюком, брат,— отвечал Кирка.
2 Первоначально: хвалили его казаки.
3 Зач.: вытаскивая мягкое безжизненное тело из каюка,— за что убил его?
4 На полях запись: Похвала и лесть сильно действует на Кирку. Он хвастун во
хмелю и brutal. Иляс доб.ранький, сладенький.
5 Зач.: Тело отвезли в шалашик и ос(тавили)
6 Зач.: Кирка дал монет на вино и круглую ночь пошло гулянье. Тело между тем
лежало поодаль от кордона в шалашике, чтобы не портилось от жару, и заречным
татарам объявлено было, чтобы выкупали.
Кирка без просыпу гулял две ночи и раз ездил в станицу, где продолжал гулять
с Илясом и его Степкой.— [Марья'ну он звал в компанию, но о«а не пошла с 'ни,ми и он
больше не просил ее]. О Марьяне он почти не думал это время, так ему было хорошо и
весело. Встречая ее, о« с ней шутил, как и с другими девками.
7 Зач.: на другой день
8 Зач.: гулять
9 Зач.: В горах уж знали, и жена и дочь плакали.
222

и внизу и вверху ежевичником и диким виноградником, цветы опадали,
с чинары %ж слетали сухие листья. В садах везде была тень от широких
листьев и под ними наливали и зрели зеленые кисти, вода давно сбыла
в Тереке1. Все то же было в станице, казаки служили на кордонах, бабы
работали в садах, в дому и на арбузах. Кирка купил коня, езжал в станицу,
но не сватал Марьяны 2. Тужила ли о нем Марьяна, никто не знал этого.
Тяжелая работа занимала ее всю. С утра она вставала, окутывалась
платком и еще босиком бежала к скотине. Потом запрягала арбу и шла с
матерью или полоть виноград, или сажать арбузы, там на солнце работала
она, согнувшись, до полдня. Обедала в поле, опять работала и только
вечером, убрав скотину, выходила с семечками в рукаве на перекресток,
посмеяться с девками. Только потухала заря, она уж шла в хату и, поужинав
в темной каморке с отцом, старухой и братишкой, ложилась, здоровая,
усталая, на жесткое ложе и быстро засыпала без волнений и сновидений 3>
Был жаркий полдень. Марьяна сидела в тени арбы 4 на попоне, поджав
ноги. Против нее сидел старик отец. Луч солнца играл на его красном
потном лбу и с проседью бороде, братишка лежал под арбой. Мать,
засучив загорелые руки, раскладывала обед на круглую доску. Каймак, печеная
тыква, рыба и хлеб 5. Помолившись, семейство принялось есть. Марьяна
была в одной синей рубахе, на голове ее была одна красная сорочка, лицо
дышало силой и здоровьем, глаза блестели негой. И в тени пекло
невыносимо. В воздухе стояла пыль, теплый ветер, проходивший сквозь ветви, не
прохлаждал и только однообразно жарко гнул вершины груш и тутов,
рассыпанных кое-где по зеленому пространству виноградника.
Хорунжий6 выпил из кувшинчика, закрытого виноградным листом,
и дал старухе7. Он был весел, работа кончалась и виноград был хорош.
— Демкины еще не убрались,— сказал он про соседей по саду.
— Где им, одна Степка 8 работает, они, вишь, на арбузы ехать хотели,
бают, такие головы лежат, собирать надо.
— Что ж, поедем и мы 9.
— Ехать-то мудрено,— отвечала баба,— опять слыхать абреки по степи
рыщут. Бают, наши казаки ловить поехали.
— Где поймать! Каких казачат послали, небось сами убегут,— сказала
Марьяна.
1 Позднее зач. и на полях помета: В виноградную резку.
2 Зач.: С весны Марьяна
3 На полях зач. позднейшие записи: Отношения с офицером.
Ржавский справедливо писал, она видела, что произвела на него впечатление. И
радовалась этому. Ей любопытно было знать его поближе. Что он, такой ли человек, как
•и другие. Как ои любит; ,и она старалась видеть его, но только любопытство.
4 Первоначально: персика
5 Позднее дописано: и виноград.
6 Первоначально: Старик
7 На полях зач,: Это был старик с суровым взглядом, узкими чертами лица и
отрывистым голосом.
8 Позднее изменено: Устинья
9 Зач.: Погуляем, девка, пойле.
223

— Нто ж казаки... все люди казаки...— рассудительно заключил
хорунжий.— Да не твое бабье дело судить.
— А что, Кирка-то наш, сирота, в гору пошел, абрека убил. Тоже
девку сватать хотел,— сказала старуха.
Старик ничего не ответил. Марьяна встала, перекрестилась и легла под
арбу. Степка пришла, окончив работу, и легла с ней вместе.
—> Девке-то впрямь замуж пора, женихов много,— говорила старуха.—
Не Кирке отдать.
— А отчего же не Кирке,— сказал старик,— он казак добрый.
Я богатства не ищу, только бы человек был хороший.
— Легко ли, за голого отдать. Вот Горюшкины второй раз присылали.
Под арбой было тенисто и прохладно. Степка, мастерица на все дела,
поставила сучья от солнца, нарвала листьев и прикрыла ими жаркую
сторону 1. Она была первая шутница и мастерица играть песни и водить
хороводы по всей станице.— Устроившись под арбой на мешке вянувшей травы
под головой, Степка вдруг обхватила руками товарку и начала, смеясь,
целовать ее.
— Будто ты мой побочин! Голубчик! Миленький,— говорила она,
целуя в щеки и шею.— Марьяна смеялась тоже и отбивалась.
— Вишь ты, жила с побочинами, так знаешь, как их любить-то.
— Аль завидно?
— Что врешь. Давай спать. Зачем пришла?
Но Степка тормошила и не давала ей заснуть.
Марьяна приподнялась на локоть и между девками завязался разговор
о предмете, наиболее занимавшем девок.
— Ведь ты, плут, ничего не расскажешь,— сказала Степка Марьяне.—
Ты може с ним уже давно видаешься.
— Нет, что же мне...
— Вот я девка добрая. Я всем расскажу. Что мне прятаться. Разве я
кому дурно делаю? Когда же и гулять, как не на девичей воле. Я ни от кого
не скрываюсь. Иляса 2 люблю да и конец, а замуж за него не пойду 3.
— Как же, грех, девка, будет.
— Легко ли, время придет и замуж выйду. Вот ты замуж поди, тогда
и в мысль радость не пойдет, все работа да работа. Да ты расскажи, что у
вас с Киркой. Как?
— Да что как? Весной он ко мне в сады выбегал, корову я искала,
говорил, что замуж возьмет. А после вот с тех пор, как чеченца убил, совсем
другой стал. Приезжал в семик, все просил с ним пойти в сады. Я не пошла,
я этого не люблю. Это дурно.
— А после еще говорил?
1 Зач.: Степка была белокурая остроносая девочка, невысокая ростом, «о весьма
хорошо сложенная и миловидная.
2 Позднее изменено: Назарку
3 На полях зач. позднейшая запись: Офицер не сдержал слова, был в садах и ночью
приходил.
224

— Говорил, намеднись ночью к окну приходил пьяный, просился. Да
я не пустила. Я раз слово сказала, сдержу. Девкой останусь, а глупостей не
сделаю 1.
Степка вдруг упала головой на землю, схватила Марьяну и начала
щекотать ее.
— Эх, дура, дура,— говорила она.— Счастье не хочешь.
— Брось,— говорила Марьяна смеясь,— брата раздавила.
— Вы чего, черти, разыгрались,— из-за арбы проговорила мать.—
Кувшин чуть ногой не пролила.
— Счастье не хочешь,— продолжала Степка.— Ведь он теперь что стал?
Кирка-то твой первый джигит по станице. Воскресенье посмотрела я на
его. Какой конь, шашка в серебре вся. Ведь он захочет какую побочину,
ни одна не откажется. А я у Иляса спрашивала, он никого не хочет, все
по тебе тужит. Только, известно, ему жениться неохота, где его вся удаль
пропадет. Он, слышь, к князьяим ездит. Кунак с Мюрзовским (?^ стал.
Легко ли в счастьи жениться ему. Он, слыхать, табуны угонять стал, оттого и
разжился.
— Так ничего же и не будет ему,— отвечала Марьяна.— У меня
женихов-то немало. Горюшкин сватает.
— Крепка ты, посмотрю я на тебя.
— А вот в поход сходит, придет, тогда видно будет,— сказала
Марьяна *.— Ну спать, спать,— сказала она, бросаясь головой на мешок с травой.
— Ну да приходи ночевать к нам нынче 3,— сказала Степка.
— Ладно, приду! — сказала Марьяна и через минуту уже спала
крепким сном 4.
Из-за листьев показались офицеры.
— Вот работать пришли.
— А, милости просим,— сказал хорунжий.
Баба предложила шепталок и винограду. Офицер оглядывался на
Марьяну. Старуха сказала, что Марьяна под арбой. Марьяна смотрела
на него, щипалась и фыркала с Степкой. Офицер был с ружьем, он
породил по садам, ничего не было и снова вернулся. Они уже работали.
Каким-то чутьем он узнал рубаху Марьяны, подошел к ней. Она была
раскрасневшаяся, резала. Она улыбнулась ласково. Он стал резать с ней.
— Что же, вы скоро опять бал сделаете?
1 Позднее вписано:
— Ну, а офицер ваш что? Ей-богу, кабы на твоем месте, я бы его как окрутила,
наш и то .мне что передавал, а о« ,на тебя так и съел бы глазами смотрит.
— Что о'Н раз мне сказал, сказал, Марьяна, ты, говорит, меня полюбишь?
2 Зач.: — Посмотрим, дай бог.
3 Зач.: он придет
4 Зач.: Вечером Кирка с Илясом верхом вернулись в станицу. Марьяна с Степкой
пошли ночевать к Степкияой матери. Кирку узнать «ельзя было, на нем бъ1ло все
серебром шито (?) и он не робел. Эка отчаян
Далее текст, написанный позднее, другими чернилами и почерком.
'Ь Л. Н. Толстой «Казаки»
225

— А тебе что?
— Да я хочу вам бал дать.
— Ну ладно !.
— Ты придешь?
— Отчего ж.
— А что, ты скоро замуж пойдешь?
Она повела на него своими глазами.
— Ты его любишь?
— А тебе что?
— Мне завидно.
— Легко ли?
— Право, ты такая красавица,— он хотел тронуть ее 2.
— Какая ни есть, да не про тебя, что смеяться-то.
— Как смеяться? Ежели бы ты меня полюбила, я бы не знаю что готов.
Лицо Устиньи высунулось.
— Приходи мне помогать, я одна,— и ее тонкий смех.
Офицер пошел домой и ходил под окно к Марьяне 3.
КОНСПЕКТ № 3
1) Рота приходит в станицу. Свиданье Кирки с Марьяной.
2) Письмо офицера, его взгляд на прежнюю и теперешнюю жизнь,
описание лиц.
3) Кирка на кордоне убивает абрека.
4) Офицер идет на охоту, заходит на кордон, дает деньги.
5) Кирка идет в поход, офицер сводит на вечеринке знакомство с
Марьяной.
6) Встреча, невыгодное впечатление Кирки на Марьяну.
7) Кирка говорит Ерошке, что хочет жениться.
7) Сады, обещанье свиданья.
8) Абреки, слух о смерти. Марьяна прогоняет офицера.
(На обороте:) Письмо.
Я люблю. Случилось событие, которое открыло мне глаза. Я был у нее,
[она не пустила] в садах, она обещала. Слава богу, что я иду в поход.
1 На полях: Письмо. Я влюблен. Я ходил к ней, она прогнала.
2 Вписано между строк:
— Отчего Д. ходит к Устеньке, а ты не пускаешь?
— Да она не одна спит.
— Ну а ты придешь послезавтра?
3 Зач.: На другой день был праздник. Вечером несколько конных казаков [проехали
мимо меня] въехало в ворота. Ерошка рассказал, что дали знать про абреков в степи.
Завтра их ловить собирались. Казаки убирались. Кирка [был дома. Убрав ружье и
коня, он пошел [к Марьяне] на улицу], подъезжая к девкам, хотел их увезть. Каков,
мол, я молодец. Он не хотел ложиться спать, пошел к Ерошке. Они выпили с ним.
Ерошка давал советы. Назарка пришел. «Пойдем к Устеньке, Марьяна там спит». Они
пошли и просидели всю ночь.

ИЗ ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
Пройдя несколько шагов, Марьяна встретила отца, возвращавшегося
домой. Зверчик был жиденький невзрачный старичок с седевшей бородкой
и бегающими глазками. В настоящую минуту он, казалось, был не в
естественном положении, шапка его была сбита назад, борода растрепана. Он
шел покачиваясь и разводя руками, рассуждая сам с собой: «Баба, не
может мне прекословить, баба — холопка». Увидав дочь, он замолчал и,
силясь принять строгий вид, поднял верхнюю губу так, что усы покрыли
конец его носа. Марьяна, поровнявшись с ним, почтительно уменьшила
шаг и опустила ниже голову.
— Баба дома? — спросил он.
— Дома, хату убирает.
— Аль солдат поставили.
— Начальника у нас постановили.
— За деньги, аль нет?
— Не могу знать, мамука не пускала.
— Эки бабы глупые! — проговорил хорунжий и, пошатнувшись,
прошел в свои вороты.
— Это, никак, Устенька бежит,— сказала одна из баб, заглядывая в
переулок, по которому, широко размахивая руками, неловко бежала девка
в красном шелковом бешмете и голубой рубахе и размахивала палкой.—
Эка отчаянная! — прибавила казачка.— Куда летишь?
227
15

— Куда лечу? На улицу,— отвечала, подбежав к углу, запыхавшаяся
девка.— Ведь праздник нынче.
Устенька была (Невысокая, очень полная в груди и плечах девушка. Она
была так же одета, как и другие, но все на ней было новее и щеголеватее.
Бешмет был канаусовый с серебряными туго стянутыми застежками,
рубашка немытая новая трещала на ней, синие чулки, так называемые
фабричные, были плотно натянуты на стройные икры. На маленьких ножках
были красные чувяки. Голова ее, так же как и у других, была обвязана
платком, но, подбежав к углу, она спустила его и открыла круглое,
румяное, веселое и ласковое лицо 1.
— Ох, девки! устала,— сказала она, присаживаясь на завалинке.—
Что, все про солдат говорите? Ну что солдаты? Скобленые, да такие же
люди. Я им рада, веселей будет.— Сказав это, Устенька подошла к Марьяне
и, подмигнув ей, отвела в сторону.— Наши пришли с кордону,—
прошептала она улыбаясь.— Мой Назарка ко мне в сады приходил. Я там с
матушкой закрывала. И твой Кирка пришел. Тебе что-то сказать хочет. Выходи
на угол, как скотину уберешь. Очень просил.
— Не пойду я одна,— отвечала Марьяна.
— С тобой не сговоришь. Эх ты, девка! И для кого бережешься,—
сказала Устенька.— Ну, вместе пойдем, будто песни играть будем. Придешь,
что ли? Так-то загуляем,— сказала Устенька, по спине ударяя Марьяну.
— Надолго пришли? — спросила Марьяна.
— До утра. Придешь, что ли?
— Там видно будет,— отвечала Марьяна, улыбаясь,— вон скотина
идет,— и девки, схватившись рука с рукой, побежали к воротам.
Солнце уже скрылось за хатами и последние лучи его играли в облаке
пыли, поднятом столпившимся у ворот стадом. Пестрые фигуры женщин
и девочек бегом, с криком, прутьями отбивали и загоняли мычавшую
скотину 2, из труб избушек колом поднимались струи дыма, на площади солдаты
ударили зорю, и с Терека уже неслись переливчатые звенящие звуки
лягушек.
5
Сумерки быстро охватывали станицу. Солнце скрылось совсем, одна
голубоватая тень разостлалась по земле и небу; над потемневшими садами
зажглась звездочка, с полей заметно поднимался росистый туман и
неподвижный воздух свежел больше и больше. На дворах только слышалась
возня с коровами 3.
1 Зач.: с изогнутыми красными губками, маленьким носиком и быстрыми карими
глазками, лукаво и весело выглядывавшими из-под тонких черных бровей.
2 Зач.: арбы, высоко наложенные блестящим на солнце желтым камышом,
возвращались в станицу
3 Зач.: но на улицах было тихо.
228

— Загони ее в клеть, бурую-то,— слышалось с одной стороны.
— Вишь, не постоит, коростовая,— слышался ворчливый голос с
другой стороны и вслед за тем из-за плетня долетал равномерный звук доения.
— Неси скорее, чертов дьявол, что застряла!
Где-то далеко на краю станицы звучала унылая песня. Из-за Терека
сильнее и сильнее неслись те же звуки лягушек. В станице слышались песни
и смех. Отделившиеся казачки садились иа завалинки, пощелкивая семя.
Девки сбирались в хоровод.— Марьяна, убрав скотину, вышла тоже на
угол, на котором стояли Устенька со снохой и два молодые казака. Оба
казака приподняли папахи. Один из них, старший, Назарка, высокий
худощавый малый с молодой белесовой бородкой и добрыми голубыми глазами
тотчас схватил Марьяну за руку и хотел обнять ее. Но она так сильно
ударила его по спине, что он полусмеясь, полусерьезно почесал себе спину.
— Вишь, говорят, у девок силы нет,—сказал он смеясь.— Не
совладаешь.
Назарка был одет щеголем, все на нем было новое и на ногах сапоги.
В приемах его видна была уверенность хвата и девушника. Товарищ его,
напротив, казался очень скромен. Он был одет просто и бедно. На нем
была широкая красная черкеска, на ногах спущенные ноговицы и
прорванные чувяки 1 и старая шапка 2. Но в этой простой одежде еще
поразительнее выставлялись его замечательная красота и его молодое О) сложение.
Он стоял, отставив ногу, загнув оба большие пальца за туго стянутый пояс
и немного склонив на один бок голову. Он засмеялся звучным смехом,
когда Марьяна ударила Назарку и, еще раз поклонившись, подошел
к ней.
— Вы как бараны ровно, с Назаркой все вместе ходите,— сказала
Марьяна.— Куда один, туда и другой. Надолго пришли?
— Нельзя, друзья! — отвечал Кирка улыбаясь, открывая белые
сплошные зубы. Красивое лицо его вдруг осветилось счастливым молодым
блеском.— И ты с Устенькой небось все вместе ходишь.— Он приостановился,
достал из кармана узелок и подал его Марьяне.— Нате вот вам,— сказал
он.
1 Зач.: Шапка его как-то особенно молодецки заваливалась назад. Он стоял,
отставив ногу, засунув оба большие пальца за пояс и [небрежно закинув голову набок]
поигрывая большим кинжалом, в>исевши,м под грудью, резвыми черными глазами
пристально и .молча смотрел на Марьяну. Его широкая 'выставленная грудь,
загорело-румяное лицо, черная пробивавшаяся бородка и особенно какое-то гордое спокойствие в
[его позе] склоненной на один бок голове [показывали в нем здоровье и стройность всех
телесных и душевных сил], несмотря на молодость, внушали к нему как будто уважение
и притягивали к нему.
В женских делах он, должно быть, далеко не был так сведущ и привычен, как
Назарка. В то время как его товарищ тотчас же вступил в веселые отношения с Марья-
ной, Кирка, не спуская с «ее глаз, только переминался с ноги иа ногу. Ом даже по*
краснел, когда Марьяна подошла к нему.
2 Зач.: «о лицо было красиво, свежо и молодо, и весело.
229

— Вишь, смола,— запищала Устенька, хватая узелок,— мне отдать не
хотел. Да и не надо, мне солдатский барин купит,— прибавила она,
развязывая узелок с 1 пряниками.
— А 'что, и правду!—сказал Назарка, обращаясь к снохе.— Как
мы в поход уйдем, солдаты бабами совсем завладают.
— Что брешешь, сволочь,— сказала сноха,— постоят да уйдут. Чем
так дурно-то говорить, песни бы пели. Вишь, вас орда собралась, а не
играют. Экой народ стал.
— Это точно,— сказал Кирка,— а то что так стоять.
Устенька первая затянула тоненьким голоском. Другие пристали к ней.
Еще две бабы и один казак вышли из ворот и присоединились к кружку.
2-е ПИСЬМО ОФИЦЕРА
Давно я не писал тебе. Я был в набеге и неделю, к несчастью, вернулся
здоров и цел и опять в ту же станицу. Не шутка то, что я говорю к
несчастью 2. Я теперь, и именно нынешний вечер, так счастлив 3, как только
может быть человек. Ты подсмеивался надо мной, когда я писал тебе про
свою любовь к казачке, к дереву, к станице, ты говорил: Я сам часто это
думал 4. Но все не легче. Кто бы она ни была для меня, но она все для
меня. Может быть, точно, что я в ней люблю природу, люблю ее как
олицетворенное прекрасное природы, но я люблю ее, как нельзя любить.
Может быть тоже, что одиночество делает это. Да мне необходимо
одиночество, и в одиночестве я вполне сам чувствую себя хорошим и в те только
минуты чувствую, что любовь к ней наполняет всю мою душу. Я был в
походе, не видал ее два месяца, видел опасность, людей всех сортов, людей,
так занимавших меня прежде, и мне все было тошно. Не то что грустно,
некогда было: вечно выступления, толки об орденах, глинтвейны, выстрелы,
вечно палатки, карты, но мне грустно было по моей грусти. За каждым
впечатлением я чуял эту сладкую грусть и любил отдаваться ей. Все для
меня было не то и не то.
Теперь я вернулся, остался один, увидал ее и снова стал томительно
счастлив. Наши отношения были те же,— с моей стороны страстная
робость, мольба, с ее — спокойная гордость, равнодушие, не презрительное,
а давящее и чарующее. Самое ужасное и самое сладкое то, что я чувствую,
она никогда не поймет меня и не поймет не оттого, что она ниже меня.
Напротив, она и не должна понимать меня. Она выше меня, она счастлива,
она, как природа, спокойна, ровна, сама в себе, а я, исковерканное, слабое
1 Зач.: семечками и высыпая их себе и Марьяне за пазуху.
2 На полях: Со мной случилось необыкновен(ное). Оно продолжается, но я более
привык к нему и постараюсь тебе и себе дать отчет в нем.
3 Первоначально: несчастлив
4 На полях: Когда она уже замужем.
230

существо, хотел, чтобы они поняла мои мученья. Нет, я хочу быть хоть на
миг причастным ее силе и ровной радостной жизни, но не могу и думать
подняться на ее высоты; а избави бог, чтобы она снизошла до меня, тогда
ее не будет. Часто в моих нелепых мечтах я воображал ее моей любовницей,
женой, в платье, шляпе, как казачку, жену нашего офицера. Это было бы
ужасно, она умерла бы для меня, и я с отвращением отталкиваю эту мечту.
Вот когда я думаю самому быть казаком Киркой, ходить босым по росе,
красть табуны, заливаться песни, но мне не дано это. Я изломан, тогда еще
гуже я чувствую свою слабость, безнадежность своего существованья.
Как мне жалки и смешны ваши письма и ваш взгляд на жизнь. Он погубит
себя, женится на казачке, которая никогда не поймет его. Мгновенья счастья
с этой женщиной, мгновенье жизни в ее жизни, и как прах разлетаются
ваши взгляды и желанья счастья за меня и за себя.
Я стою все у них на квартире, и утро, вечер передо мной горы и эга
величавая женщина с своим спокойным, сильным и счастливым видом. И ^е
для меня эта женщина. Хотя ты и глуп, как все те, кто не любит страстно,
но ты поймешь меня. Мне надо высказать то, что со мной случилось 1.
Возвышенная идеальная любовь! Люблю я эти слова и мысль люблю.
Испытывал я это натянутое, тоненькое, одностороннее, личное,
уродливое чувство, я тоже думал, что любил так Анну Дмитриевну. Тогда я
прикидывался, что люблю, любовался на свое чувство 'И все делал я. Нет,
теперь не я, не она, а через меня любит ее все, вся природа, весь мир
божий, любовь эту вдавливает весь мир в мою душу, я чувствую себя частью
всего целого, любя ее, и люблю всем, всем существом моим. Она не знает,
не чувствует меня, но я не несчастлив, я томлюсь, но блаженно и ни
на что в мире не променяю этого состояния. Наши отношения те же,
я вижу ее, притворно шутя, с улыбкой на губах и мукой в сердце каждый
день говорю ей несколько слов, покупаю пряничков, когда у нее посиделки,
посылаю ей платки через Петрова, иногда она принимает их, иногда нет;
особенно дорогое. Она иногда весело смотрит на меня, особенно при
других, иногда робко, боясь и не понимая, иногда любопытно. Со дня моего
приезда из похода я уже ничего не говорил ей. Лучшее время — вечер,
когда я иду к ее отцу или к одной мамуке и сижу, будто пью чихирь,
беседую о казачьих делах, рассказывая неверующее о России, а она, как коза,
поджав ноги, сидит на печи, я вижу ее лицо и чувствую, что она слушает.
Глаза горят иногда такой силой, что я не могу, замолкаю и смотрю. Тогда
она спрячется. Я радуюсь всем существом, слушая ее сильные шаги,
завидев ее синюю рубаху. Кирку я не встречал более на ее дворе, но о нем она
не любит говорить, отец и мать тоже. Я раз-два начинал говорить про его
дурное поведенье, она серьезно заступалась. Вчера я сидел у них, она на
печи грызла семя, я видел ее колено и стройную ногу. Старик хорунжий
рассказывал мне свои хитрости. Мы пили с ним. Накануне было известно,
Зач.: Я нынче ужасно глубоко несчастлив.
231

что в буруны переправилась партия 1 абреков. Вошел казак, вытянулся и
доложил, что объезд нашел след и что абреки окружены цепью. Хорунжий,
как сотенный начальник, долго мямлил, принял озабоченный вид,
придумал хитрость и побежал за приказаньями, старуха заахала и побежала на
улицу поговорить с соседками2.— «Что, ты не боишься, Марьяна?» —
сказал я, проходя мимо ее ноги и останавливаясь.— «Чего мне бояться, я в
степь не хожу». Она подобрала ногу от меня дальше. Ей было неловко
со мной. Это всегда дает мне сладкое чувство. Мне жалко, и я горд, и мне
совестно. Мы молчали. «Марьяна,— сказал я, сам не знаю как,— неужель
ты никогда не сжалишься надо мной? Ведь я не знаю как люблю тебя;
я женюсь, пойдешь за меня?».— Она спряталась в темный угол печи,
я искал ее рукой.— «Марьяна, приходи ко мне. Мы поговорим».— «Ну что
брешешь!»—сказала она, схватив меня за руку, как будто чтоб оттолкнуть,
но она держала мою руку.— Разве господа на казачках женятся? Иди, вот
маму-ка 'идет». Я слышал шаги матери.— «Да ты приди на минутку,— и я,
вырвав руку> схватил ее.— Придешь?» — «Куда я приду?» — «Ну, так я
приду. Завтра утром». УтрОхМ она бывала одна.— «Приходи пожалуй, мне
все равно». Мать вошла, я соскочил с ступенек печки. Это было как бы
обещанье, я был счастлив 3.
4 Я проснулся раньше обыкновенного. Еще солнце не всходило. На улице
что-то шумели и ходили, я вышел. Казаки ехали верхами, и Кирка был тут.
Он хоть и не начальник, сдвинув шапку, весь красный, повелительно
кричал товарищам.— «Куда?» — спросил я.— «Абреков ловить, засели в
бурунах. Сейчас едем, народу мало». Я оседлал лошадь и поехал с ними 5.
Кирка послал Иляса взять вина, и, выехав за станицу, казаки слезли с
лошадей и выпили. Солнце начинало подниматься. В степи было сухо. На
меня казаки не обращали никакого внимания. Выехал хорунжий. Я было
подъехал к нему, но он был во всем величии и тоже третировал меня
en dessous jambe 6. Однако я добился-таки от него, в чем было дело. Верст
"за восемь в бурунах застали абреков, они засели в яму. Поставили кругом
лошадей и кричали, что не отдадутся живые. Объезд остался там караулить
их и дал знать в станицу, чтобы ехали на помощь. Я тебе описывал уже эту
дикую, печальную степь; с испещренным следами песком, с завядшей,
сухой травой, с камышом в лощинах, с ногайскими кочевьями далеко-далеко
на горизонте, с редкими, чуть проторенными и заросшими дорожками;
с мрачными печальными тонами. Солнце всегда заходит красно, ветер
всегда ужасен, когда ветер. В этот день было грустно, мягко, тихо, туман.
Воздух не шелохнулся, лошади ступали мягко, только и слышно было.
1 Первоначалъно: шайка
2 На полях: Мать заснула, хорунжий вышел.
3 На полях: Я приходил лод окно, умолял и — ничего. Я решился на ней жениться.
[И она щришла. Больше (ничего ,не могу написать. Но ее не было на другой день.]
4 На полях: Нынче случилось необыкновенное событие.
5 На полях: С Киркой и Балтой ездили на чеченцев. Ходит к хозяевам.
6 презрительно (франц.).
232

Казаки ехали молча, изредка джигитуя. По всей степи верст восемь мы
встретили живого только одну кибитку, которая двигалась на горизонте,
и двух оборванных скуластных ногаек, которые собирали хворост.
Хорунжий и Кирка, один хорошо говорящий по-татарски, поговорили с ними.
«Ая-Айб», — что-то, жалобно размахивая руками, говорили они. Я не
намерен был, разумеется, ни драться, ни чего, я только хотел видеть, но
ожидание сильно волновало меня. Это имело другой характер от наших
пехотных дел, все рассказы Епишки возобновлялись у меня в голове. Я
любовался на казаков. Иляс что-то шептал и подмигивал, на лице и во всей
фигуре Кирки была какая-то торжественность. Он спокойно вел своего
кабардинца и, весь щурясь, вглядывался.— «Вон конный едет»,— сказал
он, подъезжая к нам. Я ничего не видел, но казаки различили несколько
конных.— «Может, они!» — Мы ехали тем же ровным шагом, приближаясь
к конным, так что я различил их.— «Нет, это наши,— сказал Кирка.—
Машут, они стоят, один к нам едет». Скоро, действительно, к нам подъехал
и указал рукой за песчаный бугор, где они сидели. Мы съехались с
казаками объезда, два из них, сойдя с лошадей, лежали на бугре и стреляли.
Пулька просвистела оттуда.
Хорунжий был бледен и путался. Кирка слез и пошел туда; осмотрев,
я,, согнувшись, пошел за ним. Только что мы подползли к стрелявшим
казакам, две пули просвистели над нами. Кирка, смеясь, оглянулся на меня
и пригнулся.— «Еще застрелют, ваше благородие»,— сказал он. Но мне
хотелось непременно посмотреть их. Из-за бугра я увидал шагах в двухстах
шапки и лошади. И дымок оттуда. Они сидели под горой, в болотце. Это
дикое, голое, без значения место было именно то, это то чувство, что
ознаменовалось это место. Кирка вернулся, и я за ним.— «Надо арбу взять
с сеном,— сказал он,— а то так дурно перебьют». Хорунжий слушал его.
Воз сена был привезен, и казаки на себе, закрываясь им, стали выдвигать
его. Я въехал на гору, откуда мне все было видно. В лощине завиднелись
дымки и зашлепали по возу. Казаки двигали. Чеченцы — их было девять —
сидели рядом, колено с коленом, и запели песню (сначала они ругались).
Вдруг казаки бросились с гиком. Кирка был впереди всех. Несколько
выстрелов, крик, стон, и кровь мне показалась. Какой-то ужас застлал мне
глаза. Все кончилось, я подъехал. Кирка, бледный, как платок, держал за
руки чеченца раненого и кричал.— «Не бей, живого возьму». Он крутил
ему руки. Чеченец вырвался и выстрелил из пистолета. Кирка упал в
крови. Эти чеченцы рыжие, которые минуты тому назад были чужие,
неприступные, лежали тут убитые и раненые. Один был жив 1. У каждого было
свое выраженье. Все были люди, особенные. Казаки, запыхавшись,
растаскивали. Кирку понесли, и я уехал. Он все бранился по-татарски.—
«Повесят дьявола, жаль, что от моей руки ушел». Потом он замолк, от ела*
бости.
На полях: Шашка в крови, я в первый раз видел рукопашный.
233

Вечером мне сказали, что Кирка при смерти, но татарин из-за реки
травами взялся лечить. Тела стаскали к станичному правленью, и бабы и
мальчишки толпились смотреть на них. На другое утро уже Марьяна
ходила из дома в клеть, убираясь. Мать ушла на виноград. Отец был в прав-
леньи. Я пошел к ней. Она была в хате и сидела спиной. Я думал, что она
стыдилась.— «Марьяна,— сказал я,— а Марьяна, что, можно войти к
тебе?». Вдруг она обернулась, на глазах были слезы чуть заметно, на лице
была красивая глубокая печаль, но не contorsion \ Слезы вышли с трудом.
Она посмотрела молча. Прелестно-величаво. Я повторил что-то.—
«Оставь»,— и слезы полились. Тихо завывает.— «О чем ты? Что?» —
«Что?—отвечала она,— казаков перебили».— «Кирку?»—сказал я.—
«Уйди, что тебе, никогда ничего тебе не будет от меня. Уйди, постылой».
И она сама встала и вышла. Она два раза ходила к Кирке. Я тоже ходил
к нему. К нему приводили уставщика, у него жар. Татарин, с мудрым
лицом, с засученными рукавами, копает какие-то травы и говорит, что он
выйдет. Никто не удивляется, что Марьяна стоит у ворот и плачет2.
КОНСПЕКТ № 4
КИРКА
Прошли шесть недель. Кирка выздоравливал. Татарин сдержал слово.
Старуха мать уговаривала его жениться и бросить раскольничью, мирскую
жизнь, он согласился и женился.
Худой, бледный, насилу ходит.
Епишка рассказывает, как его уговаривали, и балалайку он не отдал.
Переходи ко мне на двор, как уйдут казаки.
Проводы.
Кирка повеселел — он уже женат. Небрежно.
Письмо.
Она ходит к матери. Я влюблен еще больше, она кокетничает, чтобы
исправить дело Кирки. Я думал, что нашел правду, нет, красота пришла
и сломала все. Я на все готов. Встреча. Ерошка говорит, что теперь, что
1 кривлянье (франц.).
2 Позднее конец письма изменен: Она ненавидит меня. Трудно тебе сказать, что я
передумал в это время, ,но я понял одно. Я понял, что тут идет жизнь серьезная,
нешуточная, а я так. Она .мне дала минуту счастия [и я доволен], но минута не повторит
ся, и мысль эта ужасно тяжела для меня. Я знаю, что было бы дурно, тем более, что
Кирка мне обязан, роман мой кончен. Я был счастлив, но мне грустно.
234

я, мол, говорил, что ты дурочка. Я поймал ее за станицей и ходил к ней.
Что будет, я не знаю; но я жить не могу без нее 1
КОНСПЕКТ № 5
Письмо, вернувшись из похода, у Ерошки.
Она замужем.
Ерошка сводничает. Опять я ее вижу, но нет, мерзости не хочу.
Благодеяния обязывают. Кирка попался. Офицер спасает его — и сам ходит к
Марьянке. Встреча.
Письмо. Он любит.
Ночь бегства Кирки.
3 ч.
Письмо из крепости, о прошедшей любви. Ночь в станице.
КОНСПЕКТ № 6
И опять пришла любовная весенняя Кирка ушел на кордон,
ночь, и опять муки, и опять ходил офи- Епишка обещал поговорить,
цер по двору, слушая скотину. Он посту- Марьина: Как не дать? Дом
чал, Марьяна отперла и впустила; она купишь, легко ли?
мучала его всю ночь. И поговорил.
Он вышел. У окна2 стоял Иляс3. Лад- Мрачная ночь, все необы-
но, барин. Так-то. К чужим женам, свою чайное и природа,
заведи.— Офицер4 не помнил себя, что- — Она верна тебе.— Зна-
то сказал, в глазах потемнело, что бу- ем.
1 На полях записи: [Письмо. (2 нрзб.), припадок нежности.] Его состояние в
лагере. Он может одумать о другом. Дружба >с Балтой. [Поход. Кирка жемат. Как он
женился? И люблю и нет.] Письмо. Она вышла замуж, видел Кирку.
Кирка заметил, что офицер ходит. Ему показалось равноду (?) слабый, с палкой
он пошел к ней и упрекал.
[Возвращается вместе. Встреча.]
Проводы.
Она прогоняет его.
Поход.
Кирка женат.
Ходит ,к ней.
2 Зач.: верхом
3 Первоначально: Кирка.
4 Зач.: прошмыгнул к себе и лег.
235

дет. Подъехал близко. Я тебя провожу! —
сказал Кирка.— Что тебе нужно?—А вот
что нужно, чтобы ты не ходил. «Ты
можешь жаловаться»,— сам не зная что
сказал офицер. Нет, не жаловаться, а вот: он
замахнулся. Вырвался и стащил его. Он
не помнил ничего, больно, и упал.
[Кирка и Иляс в лесу.— «Я место
найду, чихирю принеси»,— и исчез. Прощай.
Прошло 2 года. Письмо офицера. Все
кончено для него. Он в крепости. И на
днях идет в станицу. Два года не видали,
теперь он в станице. Епишка приезжает
и говорит. Грустно, она уже чужая для
него.
Он не может оставаться здесь и едет в
Россию].
Выстрелил! Кирка велел
ей сказать.
Марьяна прогоняет его.
Я не один виноват,
говорят, он украл.
Письмо из крепости по
выздоровленьи. Грустно о
прошедшей любви, но любви
нет.
Марьяне же не грустно, у
нее горе. Она плачет и
трудится, у нее сын. Иногда она
думает об офицере.
ЭПИЛОГ
Иляс дома, стучат Кирка с чеченцем. Марьяна не пускает его и не
выдает. Бог с ней, она меня погубила.
Утром слышно побили народ.
Воскресенье в часовне.
Расстрел.— Прощенья просит.
Офицер ездил спасать и в

ИЗ ВТОРОЙ РЕДАКЦИИ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
Расскажу тебе нынешний день: ты лучше поймешь мою жизнь. Нынче
я встал в 8, денек был серенький, тихий \ но жаркий. Я взял ружье,
подпоясал кинжал, свистнул Мильтона2 (это полусеттер, которого я достал
здесь), и пошел по3 грязи от ночного дождя сначала к старику. Ерошка
не хотел идти со мной, он с утра уж был пьян. Когда я зашел к нему, у него
сидели гости, кунаки-чеченцы из-за реки, которых он угащивал и о чем-то
очень важно беседовал с ними. «Вот ты все бранишь, что я гуляю,—
сказал он мне,— ведь для тебя, отец мой, вот чертей этих напою, они нас
сводят на охоту за рекой. Ведь это первые молодцы».
Молодцы улыбались, глядя на меня. Ерошка что-то им сказал
по-татарски, один из них подал м;не руку: кунак, кунак. Ерошка хотел уж и меня
угащивать водкой, но денек был хорош, я перелез через его забор и вышел
в поле. Ты не охотник, поэтому не можешь себе представить того ни с
чем не сравнимого наслаждения, которое испытываешь, проведя целый день
один на охоте, в таком лесу, как кавказский.
Я взял с собою в мешочек крыло жареной фазанки и хлеба, взял
папирос и с 8 часов утра и до 6 вечера ходил не переставая, « закуски и
папиросы принес домой нетронутыми. Ежели бы мысли и воспоминанья лежали
бы в голове так, как папиросы в мешке, то, посмотрев в голове, увидели бы
тоже, что и мысль ни одна не тронулась в продолжение этих 10 часов.
1 Зач.: с морозцем.
2 Первоначально: Бугая
3 Зач.: ло колчам замерзшей грязи
237

В этом-то самозабвении и высшее бессознательное наслаждение охоты. Лес
гол, прозрачен, пестр и звучно пустынен. Только твои шаги слышны по
дороге; остановишься — только свое дыхание слышишь. Кое-где в чаще
зашуршит птица, ты вглядишься — и сквозь кудрявые 1 плети между
тернами 2 видишь, вытянув шею, торопливо бежит красный фазан3,
торопишься взводить курки, зовешь собаку, в душе радость. Выйдешь на полянку,
откроется небо из-за кудрявых ветвей чинары и запахнет водой, дикой
сыростью, и так обрадуешься, как новому, невиданному. Жарко, но воздух
влажен. Ты оглядываешься, приостанавливаешься, чутким ухом слушаешь
и вое ждешь'/—вот-вот залает собака, захрустит по веткам. Иногда дятел,
вспрыгнув близко на ветке, обманет тебя, и ты примешь этот стук за
топот; иногда неизвестно отчего хрустнет одна ветка в середине леса, и ты
ждешь, ждешь, и даже стук своего сердца принимаешь за топот зверя.
Через дорогу перелетит бабочка 4, а тебе кажется, что это большой
странный зверь вскочил в лес. И все ждешь, все надеешься,— и не замечаешь,
как подвигаешься вперед, как солнце, как белое яблоко, уже скрывается
за лесом. В голове в это время бродит бог знает что, но не мысли и не
воспоминания, а так, кусочки того и другого. Опомнишься и видишь себя
отчего-то казаком, работающим в садах с казачкой-женою, или
застанешь себя в горах за Тереком беглым абреком, или зубами раздираешь
оленя.
Опасности, собственно, большой нет здесь, по сю сторону Терека, но
бывают случаи, что забираются абреки, особенно в это время, когда лес
одет, и ловят нашего брата русского5 в этом лесу, буквально
непроходимом в эту пору, где только олени да охотники проторили дорожки. Эта
маленькая опасность как-то еще больше раздражает чувство
восприимчивости. Еще посмотрим, кто кого — думаешь себе. Вчера я убил 8 фазанов
и хотел идти домой. Но тут только хватился, что решительно не знаю,
где станица. Кроме однообразного и нового для меня леса ничего не было
видно и ничего не слышно, кроме ветра, который поднялся к вечеру.
Собака моя убежала куда-то. Солнце уже совсем зашло за лес. И дорожки
даже не было, по которой бы я мог выйти куда-нибудь. Заблудиться в
здешнем лесу трудно, потому что он не шире 2-х верст, непременно
выйдешь или к дороге между станицами или на Терек; но мне бы не хотелось
1 Первоначально: засохшие
2 Первоначально: красными ягодами калины
3 Зач.: Л'ист упадет, обломится ветка или трется камышинка об камышинку.
4 Первоначально: перескочит мышь
5 Зач.: И как им не жить в этом лесу, где продраться нельзя осенью сквозь чащу,
где только олени да охотники проторили дорожки. Вчера я убил зайца и 8 фазанов.
Я еще не устал и хотел ходить еще, iho мой Бугай [так подобрался, такой [вдруг]
получил печальный вид от усталости и так] уж ходил за мной, я {хватился] решил идти
домой. Станичных звуков, лаю и говора давно слышно не было и ничего не слышно,
кроме ветра в сухих ветках.
238

попасть в противуположную сторону и пройти без охоты лишних несколько
верст. На охоте 20 верст нипочем, а возвращаясь домой каждая лишняя
сажень мучает 1.
13
Кирка 2 зашел на минутку домой, дал матери спрятать деньги, выпил
вина и в ту же ночь вернулся на кордон. Он решительно не понимал
поступка офицера. Он был рад, счастлив, но не испытывал ни малейшего
чувства благодарности. Напротив, в голове его бродили неясные
подозрения в дурных умыслах офицера. В чем состояли эти умыслы, он не мог
дать себе отчета; но и принять мысль, что так, даром, по доброте,
незнакомый человек дал ему 50 монетов, ему казалось невозможно. Мать Кирки,
Марьяна, Илья Васильевич и другие казаки, узнавшие про подарок,
который сделал офицер Кирке, точно также подозрительно смотрели с тех пор
на офицера, хотя вследствие такой щедрости и чувствовали некоторое
уважение к его богатству.
— Слышь, Кирке 50 монетов бросил поручик-то, что у Ильи Васильича
стоит,— говорил один.
— Слыхал,— отвечал другой глубокомысленно.— Должно, услужил ему,
поглядим, поглядим, что из него будет.
Кирка стоял на посту на Тереке.
14
2-е ПИСЬМО РЖАВСКОГО К СВОЕМУ ПРИЯТЕЛЮ
Да, вот уже три месяца прошло с тех пор, как я поселился здесь, и с
каждым днем я больше и больше доволен моей жизнью. Прежде я любил
только общее впечатление, которое произвели на меня здешние люди и
природа, теперь у меня есть уже здесь друзья, живые интересы3. Жизнь
моя внешне идет так же однообразно, как и прежде. Я читаю, пишу, много
думаю, охочусь, беседую с Ерошкой и с хозяином. Каждое утро я отпраз-
1 На полях: Видишь красивый луг и думаешь: никто его не видал, а он растет,
За убитой фазанкой зашел в чащу.
Александра Македонского.
Как убил фазанов в канаве.
Сел и думал о бессознательности — фазаны разбудили.
Зач.: не заходил домой, а, поговорив с Марьяной, тотчас же пошел к кордону.
3 Позднее конец фразы изменен: теперь я уже отдаю себе отчет в этом
впечатлении. Я чувствую, что жизнь моя >не проходит даром. Чем больше остаешься самим
собою, тем больше выносишь из жизни.
На полях: У «ас Капуа, ih вот какие увеселения.
От автора, выкуп тела.
Не нужно письма.
По тексту помета: Сцена утром на крыльце и вечеринка.
239

ляюсь кушаться; потом шляюсь с ружьем, потом изредка вижусь с
товарищами *, потом вечер, когда жар свалит, хожу без цели и передумываю
всякий вздор, который мне вовсе не кажется вздором, и когда смеркнется,
у себя сижу на крылечке или у хозяев, с которыми я теперь сблизился.
Мне интересно следить там за романом, который происходит между
Киркой и хозяйской дочерью 2. Кирку моего я мало видел все это время 3. Он
отличился с месяц тому назад, убил чеченца, и с тех пор, как кажется,
и загулял. У него уже есть лошадь и новая черкеска. Он иногда приезжает
в станицу и держит себя аристократом 4, гуляет с товарищами и с
хорунжим, моим хозяином и своим будущим зятем, держит себя гораздо
самостоятельнее 5. Странное дело, убийство человека вдруг дало ему эту
самонадеянность 6, как какой-нибудь прекрасный поступок7. А еще говорят:
человек разумное и доброе существо. Да и не в одном этом быту это так;
разве у нас не то же самое? Война, казни.— Напротив, здесь это еще
меньше уродливо, потому что проще.— Я ездил на кордон смотреть тело
убитого чеченца, в то время как родные из гор приезжали выкупать его. Голое
желтое, мускулистое тело лежало навзничь в шалаше, в голове была
засохшая почернелая рана, бородка, подбритая, была выкрашена красным,
пальцы загнулись, ногти тоже были выкрашены красным. Чеченец, который
приехал выкупать его, был очень похож на него. Трудно тебе описать ту
молчаливую строгую ненависть, которую выражало его худое лицо. Он ни
слова не говорил и не смотрел ни на кого из казаков, как будто нас не
было. На тело он тоже не смотрел. Он приказал приехавшему с ним
татарину взять тело и гордо и повелительно смотрел за ним, когда он нес его
в каюк с казаками. Потом, не сказав ничего, он сел в каюк и переплыл на
ту сторону.
— Ну, брат, не попадайся теперь ему,— сказал Кирке урядник. Кирка
весело, самодовольно улыбался. «И чему радуется? — думал я,— а
радуется искренно, всем существом своим радуется». Невольно мне
представлялась мать, жена убитого, которая теперь где-нибудь в ауле плачет и бьет
себя по лицу. Глупая штука жизнь везде и везде.— Я тебе писал, что
сблизился с хозяином. Вот как это случилось. Я сидел дома; ко мне зашел
наш поручик Дампиони. Он, кажется, малый довольно хороший, немного
образованный, или ежели не образованный, то любящий образованье и
на этом основании выходящий из общего уровня офицеров. Но это-то
1 Зач.: один из них добрый и милый малый.
2 Позднее коней, фразы изменен: сижу на крылечке и, попивая чихирек, беседую с
дядей Ерошкой. Внешне жизнь моя идет однообразно; но много, много у меня есть
новых интересов, новых .предметов для любованья (И для изученья.
3 Позднее добавлено: и не то что разлюбил, но отвлекся другими предметами.
4 Позднее изменено: и мутит всех ребят и девок.
5 Позднее добавлено: и кажется, скоро будет свадьба. Меня он почему-то избегает.
6 Позднее изменено: 1из мальчишки сделало его человеком.
7 Позднее добавлено: И растолковать ему, что в этом деле нет ничего хорошего,
так же трудно, как волку доказать, что нехорошо есть овец.
240

именно не понравилось мне в нем. Он, видимо, желает сблизиться со миой,
выдавая свою братью офицеров, как будто предполагая, что, мол, я и вы
не чета всем другим, мы с вами можем понимать друг друга и быть вместе,
и они пускай будут вместе. Знаешь это мелкое тщеславие, забравшееся
туда, куда ему вовсе не следует. Кроме того, он старожил кавказский и
рутинер. Он живет, как все живут офицеры, по обычаю: в крепости играют
в карты, пьют, в станице волочатся за казачками и волочатся известным
классическим образом, и всегда почти успешно, но зато холодно *. Казачьи
станицы с незапамятных (времен) считаются Капуями для нашего брата.
А я, ты знаешь, имею природное отвращение ко всем битым дорожкам,
я хочу жить хоть трудно, мучительно, бесполезно, но неожиданно,
своеобразно, чтобы отношения моей жизни (вытекали сами собой из моего
характера. Например, здесь в станице всякий офицер сближается с
хозяевами, покупает им пряников, делает сиденки девкам, выходит к ним в
хороводы, имеет из молодых услужливого казака, который исполняет его
поручения, и потихоньку, по казенной мерке, донжуанничает. У меня же есть
чутье на эти избитые колеи, которые бывают рядом со всякого рода
жизнью, я бегу их с отвращением. И теперь, например, я очень доволен тем,
что не попал в эту колею: я открыл необитаемого Ерошку, я открыл Кирку,
я открыл Марьяну с своей точки зрения. Я открыл здешнюю природу,
здешний лес, удовольствие купать свою лошадь. Дампиони стоит у Тереш-
киных; у его хозяев дочь Устенька, за которой он волочится и, кажется,
успешно. Он несколько раз спрашивал меня о моих отношениях с Марья-
ной и, лукаво подмигивая, никак не хочет верить, что у меня нет никаких
отношений. Он ходит в хороводы, знаком со всеми девками, ходит с ними
гулять, угощает их; 2 но все это происходит как исключенье, казаков уже
тут нет, это дебош вне казачьей жизни, в который он втягивает их. Но
несмотря на то, он милый малый, красивый собой, маленький, кругленький,
румяненький, веселенький, с бойкими черными глазками. Без всякой
задней мысли, с одним искренним желанием веселиться. Раз он зашел ко мне
и предложил идти вместе на пирог, который затеяла Устенька. Никого
стариков не должно 'было быть иа этом |бале, одни девки и молодые казаки.
Марьяна тоже должна была быть там 3. Он говорил тоже, что они считают
меня дикарем и непременно требуют, чтоб я был. Вечером, уже смеркалось,
я отправился к нему. Мне странно и дико было думать: куда я иду? Что
такое будет? Как вести себя? Что говорить? Что они будут говорить? Какие
отношения между нами и этими дикими казачьими девками? Дампиони же
мне рассказывал такие странные отношения, и безнравственные и строгие.
Он стоит так, как я, на одном дворе, но в разных хатах с хозяевами. Хаты
здесь все на один покрой. Они стоят «а 2-харшинных столбах от земли и
1 Позднее изменено: иногда даже женятся на казачках. Но мне он напоминает лоски
цивилизации, а я хочу дикого, природы.
2 Позднее добавлено: и он уверен, что его все без памяти любят.
3 Зач.: Дампиони обещал меня познакомить с ней.
16 Л. Н. Толстой «Казаки»
241

составляются из двух комнат. В первой, в которую входишь по лесенке,
обыкновенно в лицевой стене лежат постели, пуховики, ковры, подушки,
одеяла, сложенные друг на друге, и красиво, изящно прибранньне
по-татарски, висят оружие, тазы. Это холодная хата, во второй комнате большая
печь, лавки и стол, и так же прибрано и чисто, как и в первой. Он был один
дома, когда я пришел к нему.— В хозяйской хате происходило волнение,
девки выбегали оттуда1, заглядывали >к нам, смеялись. Устенька с
засученными рукавами приносила разные провизии для пирога 2. Дампиони пошел
туда спросить, готово ли. В хате поднялась 'беготня, хохот, и его выгнали.
Через полчаса Устенька сама пришла за нами. На накрытом столе стоял
графин с вином, сушеная рыба и пирог. Девки стояли в углу за печкой,
смеялись, толкались и фыркали3. Дампиони умеет обращаться, я же дурак
дураком делал за ним ©се, что он делал. Он поздравил Устеньку с
именинами и выпил чихирю, пригласил девок выпить тоже. Устенька сказала, что
девки не пьют. Дампиони велел денщику принести меду,— девки пьют
только с медом. Потом Дампиони вытащил девок из-за угла и посадил их за
стол.
— Как же ты своего постояльца не знаешь? — сказал он Марьяне.
— Как же их знать, коли никогда не ходят к нам?—сказала Марьяна.
— Да я боюсь твоей матери,— сказал я. Марьяна захохотала.
— И это ничего,— сказала она,— она так на первый раз бранилась:
а ты и испугался.
Здесь в первый раз я видел все лицо Марьяны, и не жалел, потому что
не разочаровался; она еще лучше, чем я воображал ее. Строгий
кавказский профиль, умное и прелестное выражение рта и такая чудная
спокойная грация во всем очерке. Она одна из тех женщин, которых я называю
царицами. Что-то повелительно прекрасное. Прекрасное в спокойствии.
Каждое движение лица возбуждает радость. Женщины эти возбуждают
радостное удивление и покорность, внушают уважение. Мне было нелозко,
я чувствовал, что внушаю любопытство и страх девкам тоже, но Дампиони
как будто не замечал это; он говорил об том, как он задаст бал, теперь как
Марьяна должна бал задать и т. д. 4. Я побыл немного и ушел.— С тех
пор, однако, должен признаться, я смотрю на Марьяну иными глазами 5.
Представь себе: каждый день я сижу утром у себя на крылечке и вижу
перед собой эту женщину. Она высока ростом, необыкновенно хороша, так
хороша, как только бывают хороши гребенские женщины. Она работает на
дворе. Она лепит кизяки на забор, и я слежу за всеми ее движеньями. На
ней обыкновенно платок на голове и шее и одна розовая ситцевая рубаха,
1 По тексту помета: Что там делалось.
2 Позднее добавлено: Пирог делался из теста с свининой и виноградом.
3 Позднее добавлено: Одна Устенька принимала.
4 Позднее добавлено: Марьяна подносила с поцелуем. Я пил неловко.
5 Позднее добавлено: Она перестала быть для меня неприступным созданием и
ежели потеряла от этого в одном смысле, в другом смысле я еще сильнее чувствую на себе
ее власть.
242

обтянутая сзади и собранная спереди, с широкими рукавами и азиатской
ожерелкой и разрезом по середине груди. Босые маленькие ножки ее с
горбом на ступени становятся сильно, твердо, не переменяя формы.
Мощные плечи ее и твердая грудь содрогаются при каждом движеньи, выгнутый
стан сгибается свободно. Шея у нее нежная, прелестная. Она чувствует
на себе мой взгляд и это смущает ее, я чувствую; и я смотрю на нее не
отрываясь и радуюсь.— Никаких отношений между мною и ею быть не
может; ни таких, как Дампиони с Устенькой, ни таких, как Кирка с нею, я не
влюблюсь в нее; но неужели мне запрещено любоваться на красоту
женщины, как я любуюсь на красоты гор и неба?—По всему, что я замечал,
она не глупа, знает свою красоту, гордится ей и любит нравиться, мое
внимание доставляет ей удовольствие.— С тех пор как я дал деньги Кирке,
я замечаю, что хозяин стал со мной любезнее и приглашает к себе и
приглашал идти с ним в сады на работы. Я был у них раз, старуха, такая злая,
как мне казалось,— добрая баба и любит свою дочь без памяти. То ужасно
груба с дочерью, то нежна. Хорунжий сам — политик, корыстолюбец, но
гордящийся казачеством, из чего выходит странное смешение. Однако по
правде сказать, я был раз у хозяев, хорунжего не было. Старуха угащивала
меня каймаком, Марьяна сидела подле, грызя семя. Мать велела ей
сидеть тут, чтобы меня занимать, и при ней говорила про то, что ее замуж
отдает и жалеет, мальчишка дико смотрел на меня. Потом мать ушла;
я спросил Марьяну, хочет ли она замуж. Она покраснела и посмотрела на
меня своими заблестевшими глазами. Я позавидовал Кирке. Я хочу не
ходить к хорунжему. Она слишком хороша, она... Ничего, ничего,
молчание! 1
КОНСПЕКТ № 7
1-е. [Станица] Гребенцы. Ерошка, хозяева, прогулка, Кирка, подарок.
2-е. Тело. Чеченец. Вечеринка. Марьяна.
3-е. Любовь.
4-е. Арбеки, благодеяние oblige 2. Я ухаживал за ним.
5-е. Из похода, она вышла замуж.
6-е. Опять я вижу ее.
7-е. [Я видел казнь.] Ты верно слышал. Я виноват.
8-е. Я видел казнь.
Она гуляет в
1 На полях: Кирка и тело здесь. Два человека.
В тексте позднее изменено: Мне страшно хочется, но я не хожу .ни к ним, ни в сады.
Главное же то, что это было бы скверно в отношении Кирки. Тем более, что ничего не
может выйти, кроме .несчастия, из этого чувства, ежели бы я предался ему, а теперь
я спокойно наслаждаюсь, любуюсь на нее.
2 обязывает (франц.).
\6*

ИЗ ТРЕТЬЕЙ РЕДАКЦИИ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
Ржавский проснулся в самом веселом' расположении духа.
— Живо! Живо! Петров,— закричал он вставая.— Ну, провинился,
нечего делать, для первого раза прощается?
— Прощается для первого раза,— отвечал Ерошка,— а другой раз
проспишь, ведро чихиря штрафу. Как обогреется, не застанешь свиней-то.
— Да ведь застанешь, так они умней нас,— отвечал Ржавский,— их
не обманешь.
— Да ты смейся. Вот убей, тогда и поговори. Смотри, вон и хозяин к
тебе идет,— сказал Ерошка, глядевший в окно.— Вишь, убрался, новый
зипун надел, чтоб ты видел, что он богач есть. Эх! народ, народ!
Действительно, Петров объявил, что хозяин хорунжий желает видеть
барина. Ржавский живо оделся и принял хорунжего. Хорунжий в новой
черкеске с погонами, с улыбочкой на лице, раскланиваясь вошел в комнату
и поздравил с приездом. Ржавский попросил его садиться.
— Здравствуй, батюшка, Илья Василич,— сказал Ерошка вставая и,
как показалось Ржавскому, иронически низко кланяясь.
— Здорово, дядя, уж ты тут,— отвечал хорунжий, небрежно кивая ему
головой.— Это наш Нимврод Египетский,— сказал хорунжий, обращаясь
к Ржавскому и улыбаясь указывая на старика.— Ловец пред господином,
первый у нас на всякие руки. Изволили уж познакомиться?
Дядя Ерошка покачивал головой, как бы удивляясь ловкости и
учености хорунжего.
— Да вот, на охоту хотим идти,— сказал Ржавский.
— Так-с точно,— заметил хорунжий,— а у меня вот дело есть к вам.
— Что прикажете?
244

— Как вы есть благородный человек,— начал хорунжий,— и как я
себя могу понимать, что мы тоже имеем звание офицера и потому от постою
можем всегда удалиться, как и все благородные люди. Но ежели бы вы
имели желание по согласию моему, так как моя жена женщина глупая в
нашем сословии, не могла вполне вразумить ваши слова вчерашнего числа.
Потому квартира моя для полкового нашего адъютанта могла ходить без
конюшни в 6 монетов. А задаром я всегда могу удалить от себя. А так как
вам желается, то я, как сам благородный человек, могу во всем согласиться
лично с вами. Не то, как бабы по нашему обычаю. А состояние наше
незначительно.
— Вишь, чисто говорит,—сказал старик,— сразу в разум не возьмешь.
Хорунжий говорил еще очень долго и много в том же роде, из чего
Ржавский не без некоторого труда мог понять желание хорунжего брать по
6 р. сер. за свою квартиру в месяц, на что он охотно согласился и
предложил своему гостю стакан чаю; но хорунжий отказался пить из мирского
стакана, а велел принести свой особенный.
— Однако не желаю вас задерживать,— сказал он вставая,— я как сам
имею охоту до рыбной ловли, намерен пойти на реку. Надеюсь, вы и меня
посетите когда-нибудь, испить родительского по нашему станичному
простому обычаю.— Хорунжий откланялся, пожал руку Ржавского и вышел.
— Эк дьявол ловок! — сказал дядя Ерошка, допивавший свой чай из
мирского стакана.— Что же, неужели ты ему так и будешь платить 6
монетов?
— Ну да, а что же?
— Слыхано ли дело, лучшую хату в станице за два монета отдадут.
Эка бестия! 1
Когда офицер с стариком вышли на охоту, туман уже частью
поднимался 2, открывая мокрые камышовые крыши, частью превратился в росы,
омочив дорогу и траву около заборов. Дым везде валил из труб, народ
выходил из станицы — кто на работы, кто на реку, кто на кордоны. Охотники
шли рядом по сырой, поросшей травою дороге. Собаки, махая хвостами,
бежали по сторонам, оглядываясь на хозяина.
1 На полях: С арбой.
2 Позднее, вместо зач. начала абзаца вписано: Офицер с стариком выпили еще
водки на дорогу и часу в восьмом вместе вышли. В воротах им загородила дорогу Марьяна.
Она :была обвязана до глаз белым .платком, в бешмете сверх .рубахи и в сапогах. С
длинной хворостиной в руках, она тащила за веревку, привязанную к рогам, двух быков,
запряженных в арбу.
— Мамушка! — проговорил старик, делая вид, что хочет обнять ее. Марьяна
замахнулась на него хворостиной и 'прекрасными глазами °зглянула на офицера. Ржав-
скому сделалось отчего-то очень весело.
— Ну идем, (идем! — сказал он, молодцевато вскидывая ружье >на плечо и чувствуя
на себе взгляд девки.
— Ги, ги! — прозвучал сзади голос Марьяны и потом заскрипела арба. Туман
частью поднимался,
245

Покуда дорога шла задами станицы и выгоном, Ерошка разговаривал.
Он не мог забыть посещения хорунжего и все бранил его.
— Да за что же ты так сердишься на него? —спросил Ржавский.
— Скупой! Не люблю,— отвечал старик.— Издохнет, все останется.
И для кого копит, два дома построил, сад другой у брата оттягал. Ведь тоже
и бз'мажным делам такой мастер, что беда. Из других станиц приезжают
к нему бумаги писать. Как напишет, так как раз и выйдет. Да кому копить-
то? Всего одна девка, замуж отдаст, никого не будет.
— Так на приданое и копит,— сказал офицер.
— Девку без приданого берут, да ведь такой черт, что и отдать-то
еще за богатого хочет. Кирка есть казак, сосед мне и сын крестный, давно
уж сватает. Так ведь не отдаст, говорит, по тех пор, пока он совсем не
справится, коня не купит, а Кирка человек бедный, насилу-насилу оружье
справил, еще я шашку подарил, а коня-то еще бог знает когда купит. Чи-
хирю мало нажали. Что было, сами выпили. А к походу коня нужно.
— Так как же он будет делать? — спросил Ржавский.
— А как-нибудь добудет, украдет. Ох, в мое время у меня коней
сколько хочешь было. Поеду, табун угоню, бывало, какого коня важного на
ведро вина променяю. Ты смотри-ка на собак-то,— крикнул он, указывая
на гончего ублюдка, который присекивал (?^ что-то в камыше *. Дорогая
собака. Нет ничего,— прибавил он офицеру, который, взведя курки, сходил
с дороги.— Это фазанчикй ходили, тут не будем. Так что я, бишь, тебе
говорил? Да, я Кирке сколько раз говорил: «Что тебе жениться! Дурак,
дурак. Я, бывало, на какую девку глазом ни кину, та и %моя. Ты думаешь,
жена лучше любить будет? Вздор. Танчурка моя мне в полгода опостыла,
а с душенькой-то 10 лет жил. Бывало, проснешься ночью, темно, свечу
запалишь. Вот она! Тут, Машинька!» 2 — Старик остановился и указал на
хворостинку, которая лежала через дорогу.— Ты это что думаешь, так,—
сказал он.— Нет, эта палка дурно лежит, как поперек дороги. Ты слушай
меня. Когда так палка лежит, ты через нее не шагай, а или обойди, или
скинь так с дороги, да молитву прочти: отцу и сыну и святому духу, и иди
с богом, ничего не сделает. Так-то старики еще меня учили.
— Ну что за вздор,— сказал Ржавский.
— Шш! теперь молчи,— отвечал шепотом старик,— только слушай
кругом, вот лесом пойдем.— Старик, неслышно ступая в своих поршнях,
пошел вперед по узкой дорожке, входившей в густой, перевитой лес. Он
несколько раз, сердито морщась, оглядывался на Ржавского, который
шуршал и стучал своими большими сапогами и, неосторожно неся ружье,
несколько раз цеплял за ветки дерев, разросшихся по дороге 3.
Чувствовалось в воздухе, что солнце встало, туман расходился, но еще закрывал вер-
Первоначалъно: чаще терновника.
2 На полях: Не нужно охоты. Скрылись в лесу.
3 Зач.: Туман поднялся до половины леса, так что вершины его были скрыты.
246

шины леса. Лес казался странно высоким. При каждом шаге вперед
местность изменялась, то, что казалось деревом, оказывалось кустом,
камышинка казалась деревом 1. Дорога была когда-то проезжена и давно заросла
теперь желтевшей травой.— Лес с обеих сторон был так густ и заросш, что
хотя большая часть листьев опали, нельзя было ни далеко видеть, ни еще
меньше идти через него. Почти каждое дерево было обвито сверху диким
виноградником, оголившим свои желтые загибающиеся плети, или
хмельником, обсыпанным черными мелкими ягодами. Снизу густо почти везде
рос темный терновник, калина висячими большими кистями краснелась
над ним. Каждая маленькая лолян-ка вся заросла ежевичником и камышом
с серыми колеблющимися махалками. На обнаженных грушах зацепились
вверху вьющиеся паразиты. Местами большие звериные и маленькие
фазаньи тропы с дороги сходили в чащу 2. Печальная прозрачность и
пестрота осени лежала над этим диким, нетронутым человеческой рукой лесом.
Все было тихо со всех сторон. Только фазаны перекликались изредка,
собаки, бегая по лесу, шуршали по кустам 3 и орлы подпискивали в толстых
ветвях старой чинары 4. Ржавский знал, что в лесу бывает опасно от
абреков, он знал тоже, что ружье в лесу для пешехода есть сильная защита.
Не то чтоб ему было страшно, но он чувствовал, что другому на его месте
могло бы быть страшно, и с особенным напряжением вглядываясь в
туманный сырой лес, вслушиваясь во все звуки и перехватывая ружье, он
испытывал какое-то приятное новое и сильное 'чувство. Дядя Ерошка шел
впереди его и при каждой луже, «а которой видны были двойчатые следы
зверя, останавливался и внимательно разглядывал, указывая их и
офицеру, и шепотом делал свои замечания. Далеко в лесу раздался лай собаки.
Ерошка оглянулся, подмигнул и по звериной тропе свернул в лес. С
величайшим трудом мог Ржавский идти за стариком, который, нагибаясь,
расправлял сучья, иногда перепрыгивая, скоро подвигался вперед. Ружье его
цеплялось, плеть виноградины сбивала шапку, ежевичник петлей ловил за
ногу.
— Фазана посадил,— прошептал старик,— не продерешься, вот сюда
с полянки пойдем, тут я вчера олений след свежий видел.
Пройдя шагов триста по чаще, Ерошка выбрался на полянку с водой
и нагнулся, кивая и махая рукой. Добравшись до него, Ржавский увидал
след ноги человека, который рассматривал старик 5.
— Видишь?
1 Зач.: Лес был с обоих сторон до<роги>.
2 Зач.: По грязи дороги часто попадались раздвоенные следы, которые Ерошка,
всякий раз останавливаясь, внимательно рассматривал.
3 Первоначально: листьям
4 Позднее, вместо зач.: Печальная прозрачностьоэ старой чинары вписано: Звуки
станицы, слышные прежде, теперь уже не доходили до охотников. Все было тихо, только
собаки трещали и изредка откликались птицы.
5 Позднее изменено: на который, ему казалось, указывал старик.
247

— Вижу, что ж? — сказал Ржавский, стараясь говорить как можно
спокойнее,— человека след 1.
— Не! Это мой след, а во,— 2 он указал на траву, по которой был
виден чуть заметный след зверя.— Должно, тут лежит,— чуть слышно
проговорил старик и пошел дальше, взведя курки. Ржавский не отставал от
него. Пройдя шагов двадцать, спускаясь к низу, они пришли в чащу к
разлапистой груше, под которой земля была черна, тепла и оставалось свежее
звериное кало. Обвитое виноградником место было похоже на круглую
уютную беседку, темновато-прохладную.
— Утром тут был, вишь,— вздохнув, сказал старик.— Рогаль был.
Вдруг страшный треск послышался в лесу в десяти шагах от них.
Деревья и сучья ломались, все отдаляясь от них, и равномерный, быстрый
топот галопа слышался из-за треска. Дальше, дальше, и, наконец, все слилось
в один широкий гул, раздававшийся и разносившийся по тихому лесу. Что-
то как бы оборвалось в сердце у Ржавского, он остановился и тщетно
старался рассмотреть что-нибудь в чаще. Когда прошло первое впечатление, он
оглянулся на старика, чтобы узнать, что делать? Старик стоял 3 с
замершим выражением лица и с видом невыразимого отчаяния, прижав к голове
оба сжатые кулака. Ружье, брошенное, лежало подле него.
— Тут лежал,— проговорил он.
И как будто над лесом в туман летела какая-то колесница, еще далеко
и широко гудел бег оленя...
1 Вписано позднее: Невольно в голове его первое место занимала мысль о абреках
и, глядя «а таинственность, с которой шел старик, он, не решаясь спросить [все думал],
был в сомнении, абреки или охота производили эту таинственность.
2 Позднее вписано: просто ответил старик и
3 Зач.\ бледный как

ФРАГМЕНТ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
Прошло два года 1 с тех пор, как Кирка бежал в горы. В станице
ничего 2 не знали про него. Говорили, что в прошлом году видели его между
абреками, которые отбили табун и перерезали двух казаков в соседней
станице; но казак, рассказывавший это, сам отперся от своих слов.
Армейские не стояли больше в станице. Слышно было, что Ржавский выздоровел
от своей раны и жил в крепости на Кумыцкой плоскости.
Мать Кирки умерла, и Марьяна с сыном и немой одна жила в Киркином
доме.
Был мокрый и темный осенний вечер. С самого утра лил мелкий дождик
с крупою. Дядя Ерошка 3 возвращался с охоты. Он ранил свинью, целый
день ходил и не нашел ее 4. Ружье и сеть, которую он брал с собою,
оттянули ему плечи, с шапки лило ему за бешмет, ноги в поршнях разъезжались
по грязи улицы. Собаки с мокрыми поджатыми хвостами и ушами плелись
за его ногами. Проходя мимо Киркиной хаты и заметив в ней огонек, он
приостановился 5.
—■ Баба!—крикнул он, постукивая в окно.;—-Тень прошла по свету, и
окно поднялось.
— И не скажет как человек,— сказала Марьяна, высовываясь в окно.—
Легко ли, в какую погоду ходишь.
1 Первоначально: почти шесть лет
2 Зач.: верного
3 Зач.: весь мокрый
4 Зач.: Он был устал и не в духе.
5 Зач.:—Марьянушка, принеси, мать моя, чихирю, измок, как черт, ничего не убил^
принеси, матушка, ради Христа прошу.— Марьяна [отложила] подняла окно.
249

— Измок, мамочка. Поднеси. А? Я зайду.
Баба ничего не отвечала и судя по этому молчанию, Ерошка вошел к
ней. Казачки уже сбирались спать. Немая сидела на печи, и, тихо
раскачивая головой, мерно мычала. Увидав дядю Ерошку, она засмеялась и
начала делать знаки. Марьяна 1 стелила себе постель перед печкой. Она была
в одной рубахе и красной сорочке (платке), повязывавшем ее голову. Она
теперь только, казалось, развилась до полной красоты и силы. Грудь и
плечи ее были полнее и шире, лицо было бело и свеже, хотя тот девичий
румянец уже не играл на нем. На лице была спокойная серьезность.
Курчавый мальчишка ее сидел с ногами на лавке подле нее и катал между
голыми толстыми грязными ножонками откушенное яблоко. Совсем то же
милое выражение губ было у мальчика, как у Кирки. В старой высокой хате
было убрано чисто. На всем были заметны следы хозяйственности. Под
лавками лежали тыквы, печь была затворена заслонкой, порог выметен...
Пахло тыквой и печью. Марьяна взяла травянку и вышла сама за чихирем.
Ерошка снял ружье и подошел к мальчику2.
— Что, видал?—■ сказал он, подавая ему на ладони фазанку, которая
висела у него за спиной. Мальчишка, выпучив глаза, смотрел на кровь,
потом, осмелившись, взял в руки голову птицы и стащил ее к себе
на лавку.
— Куря! — пропищал он.— Узь! узь!
— Вишь, охотник. Как отец будет, узь, узь! —поддакивал старик.
Немая, свесившись с печи, мычала и смеялась.— Марьяна поставила графин
на стол и села.
— Что, дядя, пирожка дать, что ли, или яблоком закусишь?^— и,
перегнувшись под лавку, она достала ему яблок пару.
— Пирожка дай! Може, завтра найду его, черта. Свежина у нас будет,
баба.
Марьяна сидела, опершись на руку, и смотрела на старика. На лице ее
была кроткая грусть и сознание того, что она угащивает старика.
— Сама пей! Немая, пей!—-закричал старик.— Немая встала и
принесла хлеба, тоже с радостью и гордостью (на то), как ел старик.
Марьяна отпила немного, старик выпил всю чапуру. Он старался держать себя
кротко, рассудительно.
— Что же, много чихиря нажали?
— Да слава тебе богу, шесть бочек нажали. Уж и набрались мы муки
с немой, все одни да одни, нагаец ушел.
— А ты вот продай теперь, свези да хату поправь.
— И то хочу везть на Кизляр. Мамука повезет.
— И хорошо, добро, баба. А вот что, ружье-то отдай мне, мамочка,
«ей-богу. На что тебе?
1 Зач.: мыла своего ребенка.
2 Первоначально: немой.
250

— ! Какое ружье? — сердито закричала Марьяна,— а этот вырастет.—
(Мальчишка упал и заплакал).— Расстрели тебя в сердце!—и Марьяна
вскочила и, подняв его, посадила на кровать.
— А его ружье, вот эту,— сказал Ерошка.
— Как же? Легко ли, а ему-то чего?
— И вырастет, так от меня все останется. Так что же? — Марьяна
замолчала и опустила голову и не отвечала.
Ерошка покачал головой и стукнул по столу чапуркой.
— Все думает да думает, все жалеет. Эх, дурочка, дурочка! Ну что
тебе? Баба королева такая, да тужит. Пана что отбила? Разве он худо тебе
хотел?
— Дурно не говори, дядя, ты старик,— сказала Марьяна.— Хоть бы
узнала про него, жив он, нет,— и она вздохнула.
— И что тужишь? Это, дай за реку пойду, я тебе все узнаю, только
до Ахмет-Хана дойти. Принеси чихирю, бабочка! Что, вот вьшью да и
спать пойду. Что, живет небось в горах, да и все. Може женился. Эх,,
малый хорош был! И М1не жалко другой раз, хоть бы сам' пошел к нему. Слава
есть: джигит! Вы что, бабы.
Марьяна вышла за вином еще. Ерошка подошел к немой и стал играть
с ней. Она мычала, отбивалась и указывала на небо и его бороду, что грех
старику. Он только смеялся. Ерошка сидел бы до утра, ежели бы Марьяна
не выгнала его. Пора было спать. Старик вышел из сеней, перелез через
забор и отпер свою хату. Он захватил тряпку с огнем и зажег свечу. Он
разулся и стал вытирать ружье. В комнате было грязно, беспорядочно. Но
ему было хорошо; он мурлыкал песню и чистил ружье.
Прошло с час, огни потухли везде, и у Марьяны; мрак непроницаемый
был на улице, дождик все шел, шакалы 2 заливались около станицы и
собаки отвечали им. Старик потушил свечу и лег на лавку, на спину, задрав
ноги на печку. Ему не хотелось спать, он вспоминал, воображал. Что, ежели
бы 3 он не попал в острог, а был бы офицер, дал бы 30 монетов, он бы
богат был и т. д. Душенька бы его и теперь любила. Эх, душенька, как
бывало свечку зажжешь... Вдруг: «Отцу и сыну и святому
духу!»—послышался под окном слабый дрожащий голос.
«Кто это?» — подумал Ерошка, не узнавая голоса.
— Аминь, кто там?
— Отложи, дядя! 4
— Да ты кто?—прогорланил старик, не вставая. Никто не отвечал,
только стучали. Ерошка, размышляя, покачал головой, встал и отворил
окно. На завалинке его стоял человек. Он всунул голову в окно.
1 Зач.: Как на что?
2 Первоначально: собаки
3 Зач.: к Кирке пойти
4 Зач.: Дело есть.
251

— Это я, дядя!
— 1 Кирка!2 Отцу и сыну и святому духу! Ты? Черт! — и старик
радостно засмеялся.
— Отложи скорей, увидят.
— Ну иди!
Две тени прошли на двор и, отодвигая задвижку, Ерошка слышал шаги
двух человек, вошедших по ступеням. Кирка проскочил и сам торопливо
заложил дверь. Ерошка зажег огонь. Высекая, он при свете искры видел
бледно измененное лицо Кирки и другого человека; наконец ночник
запалился. Он поздоровался с чеченцем.— Чеченец был высокий жилистый
человек с красной бородой, молчаливый и строгий.
— Будешь кунак,— сказал он.— Ваш казак. Завтра уйдем.
Кирка был в черкеске 3> с пистолетом, ружьем и шашкой. Борода у
него была уже большая. Он был бледен и все торопил Ерошку запереть
дверь.
— Ты ложись тут,— сказал он, указывая первую комнату чеченцу,
а сам вошел в хату.— Не придет никто к тебе? А? — спросил Кирка,—
а то чтобы не видали.
— Да ты что? Скажи. Я не пойму. Ты как пришел, черт? совсем, что
ли? — спросил Ерошка.
—Вот посудим. Где совсем! Разве простят? Ведь офицера-то убил.
— Ничего, ожил.
— Эх! и после того много делов есть. Да ты чихиря дай, есть что ли?
Эх, родные! все так же у вас-то, все так же.
— К бабе пойду, твоя хозяйка-то жива,— у ней возьму! Я скажу, что
Зверчик велел.
— 4 Ты 'ей, .6..., не говори. Ох, погубила она меня. Матушка померла?
-Да.
Ерошка пошел за вином. Кирка разговаривал с чечечцегл. Он просил
водки. Водка была у Ерошки. Чеченец выпил один и пошел спать. Они
говорили, как отпустил наиб Кирку. Ерошка принес то. Кирка выпил дзе
чапуры.
Ерошка: Ну зачем пришел? еще начудесишь.
— Нет, завтра повижу и уйду. Могилкам поклонюсь. Она стерва.
Ерошка: Она не виновата. Офицер просил, замуж брать хотел, она не
пошла.
Кирка: Все черт баба, все она погубила; кабы я ее не знал, ничего бы
не было.— Он задумался.— Поди, приведи ее, посмотрел бы на нее. Как
вспомню, как мы с ней жили, посмотрел бы.
1 Зач.: Тьфу ты, дьявол!
2 Зач.: Один? Не с чеченцем?
3 Зач.: босиком
4 Зач.: Да ты ее позови, посмотреть бы хоть.
252

Ерошка: А еще джигит: бабе хочет повериться.
Кирка: Что мне джигит. Погубил я себя; не видать мне душеньки, не
видать мне матушки. Убьем его? право? Убью пойду — паду в ноги.—
Песню поет.
— Что орешь?
— А мне все равно. Пущай возьмут, я им покажу, что Кирка значит.
— Да завтра уходи.
— Уйду. Федьку зарежу, Иляску зарежу и уйду. Помнить будут.
Ерошка: Каждому свое, ты дурно не говори, тебе линия выпала, будь
молодец. Своих не режь, что, чужих много '.Як бабе пойду.
— Пойди! — И опять песню 2.
Маръяна: Дядя Ерошка, отложи.
— Чего?
— Ты отложи, я видала.
— Что врешь, никого нет.
— Не отложишь, хуже будет.
Кирка: Пусти! — Марьяна вошла в хату, прошла два шага и упала
в ноги мужу.
Кирка ничего не говорил, но дрожал от волнения 3.
— Станичный идет с казаками! — крикнул Ерошка, смотревший в окно.
Чеченец и Кирка выскочили и побежали. Кирка выстрелил в Ерошку по
дороге, но не попал. Ерошка засмеялся. Никто не шел, Ерошка обманул
их, не ожидая добра от этого свидания.
На другой день дядя Ерошка провел утро дома. Марьяна бледная
пришла к нему.
— Слыхал? Кирку в лесу видали. Чеченцы изрубили казака.
Вечером сам Гирчик видел Кирку. Он сидел на бревнах и пел. Вечером
поехали искать, видели следы. На 3-й день был праздник.
Часовня была полна народа; бабы в платках, уставщик в новом армяке,
по крючкам, старухи, Т'ихо, Марьяна стояла в углу, вошел казак и стал
скромно, одет странно. Одна баба, другая, до Марьяны дошел шепот, она
оглянулась: Кирка! «Он, отцы мои!» В то же время два казака сзади
подошли, схватили; он не отбивался. Les yeux hagards! 4.
Письмо. Я вчера приехал, чтобы видеть страшную вещь. Кирку
казнили. Что я 'наделал! и я не виноват, я чувст...
1 Зач.: В это время под окном послышался голос.
2 Поперек через текст крупно: Он поет и делает из себя патетическое лицо.
3 Зач.: Дверь-то запри. Чеченец строго: Баб уговор был не пускать.
4 Ожесточенный взгляд! (франц.).

ЧЕТВЕРТАЯ РЕДАКЦИЯ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Глава 7
!Две роты кавказского пехотного полка пришли из-за Терека в гребен-
скую староверческую станицу. Запыленные, расстроенные и изнуренные
шестичасовым переходом в жаркий майский день, солдаты шумно и
беспорядочно, как усаживающийся рой, рассыпались по площади и улицам
станицы. Старые казаки, бывшие дома, мрачно и молчаливо, сидя на
завалинках, смотрели на хлопотню солдат, как будто присутствие этих гостей в
станице вовсе до них не касалось. Бабы хозяйки, заслышав о приближении
солдат, бросали работы и торопливо возвращались в станицу защищать
свои дома. Они ожесточенно и пронзительно бранились с солдатами,
располагавшимися у них; но солдаты как бы не замечали нерасположения
хозяев, по-двое, по-трое, с веселым говором, позвякивая ружьями, входили
в хаты, развешивали амуницию, разбирали мешочки и заигрывали с маму-
ками. Мальчишки и девчонки бросили игры и, жмясь к матерям или друг
к другу, с испуганным удивлением следили за всеми движениями
невиданных еще армейских, У въезда в станицу стоял отпряженный обоз, и кашеза-
ры, вырыв яму и срубив дерево, варили кашу. Дым незаметно поднимался
в жаркое небо, сгущаясь и развиваясь в вышине, как белое облако. Огонь
костра, около которого, несмотря на жар, громко разговаривая, сидели
солдаты, как расплавленное стекло, дрожал в чистом воздухе. Роты были
дома.
Одному из офицеров, поручику Ржавскому, была отведена квартира
у хорунжего Иляса.
1 На полях зач.: Пролог.
254

— Что ж это будет такое, Дмитрий Андреевич?—говорил
запыхавшийся старичок денщик своему офицеру, когда он верхом въехал на двор
отведенной квартиры.
— А что, Кузьма Петрович? — спросил офицер, весело глядя на
вспотевшего с спутанными волосами и расстроенным лицом денщика.
— Вам вот смешно,— сказал Петров, старательно хмурясь в то время,
как под усами улыбка морщила его губы,— а вы подите-ка сами поговорите
с этим народцем. Не дают тебе хода, да и шабаш,— ни конюшни, ни для
вещей, ни воды тебе — слова, так и то не добьешься.— Петров сердито,
бросил к порогу железное ведро.
— Кто ж тебя так обижает? — спросил офицер.
— Черт их знает! Тьфу! Хозяина настоящего нету — на какую-то
Криту, говорят, пошел. А старуха такая дьявол, что упаси господи,— отвечал
денщик, хватаясь за голову.— Как тут жить будем, я уж не знаю. Хуже
татар, ей-богу. Даром что тоже християне считаются. На что турка, и тог
благородней. На кригу пошел. Какую черту кригу. Эх! Народ! — заключил
денщик и отвернулся.— Лошадь-то пожалуйте,— прибавил он, помолчав
немного.
— Так турка благородней? А, Петров? — повторил офицер, слезая с
лошади.
Глаза Петрова вдруг запрыгали и налились кровью; он замахал
головой и руками.
— Да, вот вы смейтесь тут! Вам смешно!—закричал он гневным
голосом.
— Постой, не сердись, Кузьма Петрович,— отвечал офицер,
продолжая улыбаться.— Дай вот я пойду к хозяевам, посмотри — все улажу.
Еще как заживем славно. Ты не волнуйся, а потихоньку, потихоньку.
Петров не ответил, а только, прищурив глаз, не то презрительно, не-
то ласково посмотрел вслед офицеру и покачал головой.
Офицер взбежал на крыльцо хаты и толкнул дверь в сени. Какая-то
женщина в одной розовой рубахе, как обыкновенно ходят дома казачки,,
испуганно отскочила от двери и, прижавшись к стене, закрыла нижнюю
часть лица широким рукавом рубахи. Отворив дальше дверь, Ржавский
увидал в полусвете всю высокую и стройную фигуру молодой казачки..
С быстрым и жадным любопытством молодости он невольно заметил,
сильные и девственные формы, обозначавшиеся под легкой одеждой,
и прекрасные черные глаза, с детским ужасом и диким любопытством
устремленные на него.— Офицер не останавливаясь отворил другую дверь,
в хату.
Вторая широкоплечая казачка, также в одной рубахе, согнувшись,
выметала пол.
— Здравствуй, матушка! Вот я о квартире пришел...— начал офицер.
Казачка, не разгибаясь, обернула к нему строгое, но еще красивое!
лицо.
255

— Что пришел? Насмеяться хочешь? Я те насмеюсь! Черная на тебя
немочь! — закричала о'на, искоса глядя на пришедшего 1 из-под
насупленных бровей.
Ржавский хотел объяснить, что он намерен платить за квартиру; но
старуха не дала договорить ему.
— Чего пришел? Чего надо? Скобленое твое рыло! Вот дай срок,
хозяин придет, он тебе покажет место. Не 'нужно мне твоих денег поганых.
Легко ли, не видали! Табачищем дом загадит да деньгами платить хочет.
Эку болячку не видали. Расстрел и тебе в животы сердце!...—
пронзительно кричала она, перебивая офицера. «Видно, Петров прав»,— подумал
Ржавский и, провожаемый бранью казачки, вышел из хаты.
В то время как он выходил, молодая женщина в розовой рубахе,
теперь до самых глаз повязанная белым платком, неожиданно шмыгнула
мимо него из сеней. Быстро постукивая по сходцам босыми ногами, она
сбежала с крыльца, приостановилась, порывисто оглянулась и скрылась
за углом хаты.
Твердая молодая походка, дикий взгляд блестящих глаз из-под белого
платка и стройность сильного сложения этой женщины1 еще сильнее
поразили теперь молодого человека.
— Вишь, и девка такая же дикая!—сказал Петров, еще возившийся
у повозки,— ровно кобылка табунная.
Офицер не отвечая прошел в отведенную для него хату, лег на постель
и заснул тотчас же.
2
К.вечеру хорунжий вернулся с рыбной ловли и, узнав, что ему будут
платить за квартиру, усмирил свою хозяйку и удовлетворил все
требования Петрова. На новой квартире все устроилось 2.
Проснувшись перед вечером, Ржавский умылся, обчистился, пообедал
и, закурив сигару, сел у окна, выходившего на улицу.— Жар свалил, косая
тень хаты, с вычурным князьком, стлалась полотном через пыльную
улицу, загибаясь даже на низу другого дома; в тенистом окне с слабым
жужжанием -вились толкачики; камышовая крутая -крыша противуположного
дома все выше и выше, краснее и краснее, блестела в лучах спускающегося
солнца, воздух свежел, в станице еще было тих*о, народ не возвращался с
работ3, только на соседнем дворе слышен был плач ребенка и женский
говор, и изредка где-то далеко за Тереком, в тех местах, из которых
пришел Ржавский, раздавались глухие выстрелы.
1 Зач.: суровыми черными глазами.
2 Вписано позднее: Хозяева перешли в теплую, а юнкеру за три монета в месяц
отдали холодную хату. '
3 Зач.: и стадо было еще в поле.
256

Ржавскому было очень хорошо после трехмесячной бивачной жизни.
На умытом лице он чувствовал свежесть, на 1 теле непривычную после
похода чистоту, во всех отдохнувших членах спокойствие и силу. В душе
у него тоже было свежо и ясно. Все до сих пор было с ним хорошо, а
будет, верно, еще лучше2. Он испытывал молодое чувство беспричинной
радости жизни и посматривая то в3 окно на мальчишек, гонявших кубари
в тени около дома, то в свою новую прибранную квартирку, думал о том,
что бы ему теперь сделать такое хорошее и приятное. Но ничего такого
хорошего и особенно приятного о« не мог придумать и потому продолжал
сидеть у окна и ничего не делать 4.
— Сучку поцеловал! Дядя Ерошка сучку поцеловал! — закричали
вдруг казачата, гонявшие кубари под окном, обращаясь к5 проулку.—
Сучку поцеловал! Кинжал пропил,— кричали мальчишки, жмясь друг
к другу и отступая.— Крики этим обращались к высокому плотному
казаку 6 с седой бородой, который, с ружьем за плечами и убитыми
фазанами за поясом, возвращался с охоты 7.
— Мой грех, ребята! Мой грех,— приговаривал казак, бойко
размахивая руками и поглядывая в окна хат по обе стороны улицы.— Сучку
пропил, мой грех! 8
Новое лицо офицера, видимо, поразило его. Он приостановился.
— Здравствуй, добрый человек,— сказал он, приподнимая над седой
коротко обстриженной головой затасканную и простреленную шапочку.
— Здравствуй, добрый человек,—отвечал, ульибаясь, офицер,— что
это тебе мальчишки кричат? 9
— А дразнят меня, старика. Это ничего. Я это люблю. Пускай
радуются над дядей. Я это люблю,— сказал он с теми твердыми и певучими
1 Вписано позднее: сильном
2 Далее вписано позднее: он твердо был уверен в этом.
3 Зач.: пустую улицу
4 Позднее, вместо зач.; что бы ему теперь СО ничего не делать — вписано: как он
приятно устроится в этой новой для него станичной жизни.— [Ржавскому на вид
казалось лет 28, но он был гораздо .моложе]. Ржавский был человек лет 25 на вид [хотя он
был гораздо моложе], невысокий, плотный, с небольшими русыми усами, несколько
толстыми страстными губами \и вообще с энергически выразительным, хотя неправильным
лицом.
5 Зач.: человеку, выходившему из
6 Зач.: с длинной седой бородой, который, выйдя из проулка, бойко размахивая
руками [направлялся] и поглядывая в окна хат [шел мимо квартиры Ржавского], выходил
из проулка.
7 Позднее, вместо зач.: высокому плотному СО с охоты вписано: дяде Ерошке,
который, с ружьем за плечами и фазанами за поясом, возвращался с охоты.
8 Позднее вписано: повторил он, видимо, сердясь, но притворяясь, что ему все
равно.
9 Позднее, вместо зач.: улыбаясь со кричат? вписано: Ржавский, и ласковая
веселая улыбка осветила лицо офицера. Видно было, что новое лицо понравилось дяде
Ерошке. Он подошел к окну.
1 ' Л. Н. Толстой «Казаки»
257

интонациями, с которыми говорят старые и почтенные люди.— Ты
начальник армейских, что ли?
— Нет, я юнкер, а что это, фазаны у тебя за поясом? — спросил
Ржавский.
— Три курочки замордовал,— отвечал старик, поворачивая к окну
свою широкую спину, на которой, заткнутые головками за поясом 1,
висели три фазанки2.— Али ты не видывал?—спросил он.— На, возьми
себе парочку курей, я тебе не жалею,— и он подал е окно двух фазанов.—
А что ты, охотник? —спросил он.
— Охотник.
— А чихирь пить любишь?
— Отчего ж, и выпить люблю.
— Э! Да ты, я вижу, молодец, мы с тобой кунаки будем,— сказал дядя
Ерошка.— Я зайду к тебе? Чихирь есть?
— Заходи, заходи,— сказал Ржавский.— И за фазанов-то деньги
получишь.
Через несколько минут в дверях хаты показалась фигура дяди Ерош-
ки 3. Старый казак был большого роста, но казался среднего, так
необыкновенно широк он был в плечах, спине и груди. Несмотря на то, что
краснокоричневое широкое лицо его, с совершенно белой окладистой
бородой, было все изрыто 4 морщинами, мышцы ног, рук и плеч были так
полны и бочковаты, как только бывают у молодого человека. На голове
его видны были из-под коротких волос глубокие зажившие шрамы,
жилистая толстая шея была вся, как у быка, покрыта клетчатыми складками,
корявьге руки были сбиты и исцарапаны; но по одному тому, как легко и
ловко, перешагнув через порог, он освободился от ружья, поставил его в
угол, быстрым взглядом окинул 5 пожитки офицера и вывернутыми
ногами в поршнях, не топая, вышел на середину комнаты, видно было, как все
силы этого человека еще сочны и приемисты. С ним вместе проник в
комнату сильный, но не неприятный запах чихирю, водки, пороху и
запекшейся крови. На нем была старенькая рыжая черкеска, стянутая на сильных
боках узеньким ременным поясом. На поясе сзади, пятная кровью
черкеску, висела остальная фазанка, мешочек с пульками, кинжал и конский
хвост: спереди на ремешке моталась роговая мерка для пороха.
Дядя Ерошка поклонился образам, расправил бороду и, подойдя к
офицеру, подал ему свою черную жилистую руку.
1 Вписано позднее: пятная кровью черкеску
2 Зач.:—А что, ты начальник армейских-то? —прибавил он.— Карга,— сказал он
после утвердительного ответа,— а еще молодой сам-то.
8 Зач.: Он зацепился В рук. 10 здесь было: Он зацепился за притолку ружьем
•и снимал его. Тут только офицер ясно понял всю колоссальность [и могучесть] этой
фигуры.
4 Позднее вписано: почти старческими
6 Позднее вписано: и оценил
258

— Кошкильды!—сказал он.— Это по-татарски значит: здравия
желаем, или мир вам, по-ихнему.
— Кошкильды! — отвечал Ржавский, подавая ему руку.
— Нет, ты ничего не знаешь, я вижу,— сказал дядя Ерошка,— коли
тебе кошкильды говорят, ты скажи: алла рази бо сун, так-то, отец мой, а не
кошкильды. Я тебя всему научу. Так-то у нас Илья Масеич, ваш русский,
жил, так мы с ним первые кунаки были. Молодец был: пьяница, вор, охот-
кик, уж какой охотник. Я его всему научил.
— Чему ж ты меня научишь?
— На охоту тебя поведу, рыбу ловить научу, чеченцев покажу,
душеньку хочешь, и ту доставлю. Вот я какой человек. Я шутник!— И старик,
осклабившись так, что все до половины съеденные зубы его стали видны,
громко засмеялся.— Я сяду, отец мой, я устал. Карга? — прибавил он
вопросительно.
— А карга что значит? — спросил офицер.
— А это значит: хорошо — по-грузински; а я так говорю, поговорка
моя, слово любимое. Карга, карга. Да что, отец мой, чихирю-то вели под-
несть. Солдат драбант есть у тебя?
— Есть.
— Иван! —закричал старик,—ведь у вас что ни солдат, то Иван. Твой
Иван, что ли?
— Петров! Возьми у хозяев чихиря и принеси сюда.
— Все одно, что Петров, что Иван,— 'повторил старик.— Ты спроси,
батюшка, из начатой бочки; у них первый чихирь в станице. Да больше
30 копеек за осьмуху, мотри, не давай, а то она, ведьма, рада... Наш народ
анафемский, глупый народ,— продолжал дядя Ерошка доверчивым тоном,
когда Петров вышел,— они вас не за людей считают. Ты для нее хуже
татарина — мирские, мол, русские; а по-моему, хошь ты и солдат, а все
человек, тоже душу себе имеешь. Илья Масеич солдат был, а какой золото
человек был. Так ли, отец мой? За то-то меня наши и не любят; а мне все
равно, я человек веселый, я всех люблю, я Ерошка! Так-то, отец мой,—
и старик ласково потрепал по плечу молодого человека.
Петров между тем, успевший уладить свое хозяйство и даже
обрившийся у ротного цирюльника и выпустивший панталоны из сапогов, в знак
того, что рота стоит на просторных квартирах, взял из-под лавки две
пустые бутылки и в самом хорошем расположении духа отправился к
хозяевам.
— Здравствуйте, любезненькие,— сказал он, решившись быть особен^
но кротким,— барин велел чихирю купить, налейте, добряшки.
Старуха ничего не ответила. Девка, стоя перед маленьким татарским
зеркальцем, убирала платком голову. Она молча оглянулась на Петрова,
— Я деньги заплачу, почтенные,— сказал Петров, потряхивая в кар^
мане медными.— Вы будьте добрые, и мы добрые будем, гак-то лучше,--^
прибавил он.
259
17*

— Много ли? —отрывисто спросила старуха.
— Осьмуху.
— Ты что убираешься, чертова девка,— закричала она на дочь,—
ступай нацеди.
Девка взяла ключи и графин и вместе с Петровым вышла из хаты.
— Ах, скажи пожалуйста, кто это такая? — спросил офицер, указывая
из окна на женщину, с графином в руке 'проходившую по двору. Это была
та самая красивая фигура в розовой рубахе, которая встретилась ему в
сенях хозяйской хаты.
Старик подмигнул и толкнул локтем офицера.
— Дочь хозяйская. Постой,— проговорил он и высунулся в окно.—
Кхе! КхеР—закашлял и замычал он.— Марьянушка! а! нянюка Марьян-
ка! Полюби меня, душенька!
Девка, не оборачивая головы, ровно и сильно размахивая руками, шла
мимо окна той особенной щеголеватой молодецкой походкой, которой ходят
казачьи женщины. Она медленно повела только на старика своими
черными смеющимися гла'зами.
— Полюби меня, будешь счастливая! — закричал Ерошка и,
подмигивая, вопросительно оглянулся на офицера: Каков, мол, я молодец и какова
девка.
— Какая красавица! —сказал Ржавский.
— Ой ли!—проговорил старик.— Эти сами благородные, да эту мой
племянник Кирка сватает девку-то; а я тебе лучше найду. Такую
душеньку найду, что вся в шелку да в серебре ходить будет. Уж сказал и
сделаю — красавицу достану.
— Старик, а 14то говоришь,—сказал Ржавский.— Ведь это грех.
■— Где грех! —решителыно отвечал дядя Ерошка.— На хорошую
девку поглядеть грех? Погулять с ней грех? Али любить ее грех? Это у вас
так? Нет, отец мой, это не грех, а спасенье. Бог тебя сделал, бог и дбвку
сделал; ©се он, батюшка, сделал, так на хорошую девку смотреть «е грех.
На то она сделана, чтоб ее любить да на «ее радоваться. Так-то я сужу,
добрый человек...1.
Войдя с Петровым ,в прохладную темную клеть, заставленную
бочками, Марьяна с молитвой подошла к бочке и опустила в нее ливер. Петров,
стоя © дверях, улыбался, глядя на нее.
— Что зазастил-то, черт,— вдруг крикнула девка,— подал бы графин-
то.
1 Зач.: Ржавский улыбался ,и подливал чихирю дяде Ерошке. Старик этот «е только
нравился ему, но лочему-то внушал чувство, похожее на уважение. Дядя же Ерошка
был вполне доволен офицером [который 'внимательно слушал его и беспрестанно
подливал ему стакан чихирем, принесенным Петровым]. Его внимательно слушали и
подливали ему 'первого вина в сиагаице, ют корумжего Иляоа из мачатой бочш.
Старик не переставая говорил тем особенным уверенным и
•поучительно-покровительственным голосом, которым говорят старики с очень молодыми и глупыми людьми.
260

Нацедив полный графин холодным красным вином, Марьяна подала
его Петрову.
— Мамуке деньги отдай,— сказала она, отталкивая руку Петрова.—
Петров усмехнулся.
— Отчего вы такие сердитые, миленькие,—сказал, добродушно
(Петров), добродушно переминаясь, в то время как девка закрывала бочку.
Она засмеялась.
— А вы разве добрые?
— Мы с господином очень добрые,— убедительно отвечал Петров.—
Мы такие добрые, что где ни жили, всегда наши хозяева нами благодарны
оставались.
Девка приостановилась, слушая денщика.
— А что, он женатый, твой пан? — спросила она.
— Нет, наш барин молодой и не женатый, потому господа
благородные никогда молоды жениться не могут,— поучительно возразил Петров.
— Легко ли? Какой буйла разъелся, а жениться1 молод! Он вас всех
начальник? — спросила она.
— Господин мой юнкер, значит еще не офицер, а звание-то1 имеет себе
больше генерала, потому что не только наш полковник, и сам царь его
знают,— гордо объяснил Петров.— Мы не такие, как другие армейские —
голь, а наш папинька сам сенатор, тысячу больше душ себе имеет и нам
по тысяче присылает; потому нас всегда и любят. А то пожалуй и капитан,
да денег нет.
— Иди, запру,— вдруг прервала девка.
3
Между тем 1 народ возвратился с работ, в воротах замычало стадо,
толпясь в пыльном золотистом облаке. Девки и1 бабы засуетились по
улицам и дворам, убирая скотину. Солнце скрылось совсем за далеким
снежным хребтом, одна голубоватая тень разостлалась по земле и небу;
над потемневшими садами чуть заметно зажглась звездочка и звуки
понемногу затихали в станице. Убрав скотину, казачки (выходили на углы
улиц и, пощелкивая семя, усаживались на завалинках. В одной из таких
групп сидела Марьяна, дочь хозяина Ржавского, ее подруга соседка
Устенька и два казака, пришедшие на одну ночь с кордону. Один из
казаков был батяка Кирка, тот самый племянник дяди Ерошки, про
которого старик говорил, что он сватает Марьяну. Батяка Кирка был малый
лет 20, высокий, стройный2, с молодой курчавой бородкой и узкими
черными веселыми глазками. Он был одет бедно. На нем была широкая
красная черкеска, обтрепанная на полах и прорванная и заплатанная на спине
1 Зач.: сумерки, как и всегда на Кавказе, быстро охватили станицу. Стадо уже
было пригнано, и народ вернулся с работ.
2 Зач.: загорело-румяный и весьма красивый
261

и плечах, на голове по-чеченски заваленная назад шапка с белым курпеем,
на ногах спущенные ноговицы и прорванные чувяки. Только кинжал,
висевший на туго затянутом ремне, был в серебряной оправе. Несмотря на
бедность, iB его одежде видна была та особенная кавказская
щеголеватость, которая состоит в подражании 1 джигитам. На настоящем джигите
все всегда широко, оборвано, 'небрежно, одно оружие богато; но надето,
подпоясано и пригнано это оборванное платье и оружие одним известным
щеголеватым образом, который дается не каждому, который возможен
только при совершенной стройности и правильности 'сложения и который
сразу бросается в глаза кавказцу 2. Кирка гордо стоял против девок,
отставив немного ногу, заложив большие пальцы за пояс и поигрывая
кинжалом. Глаза его были влажнее и блестящее, чем обыкновенно. Разговор
шел о солдатах, пришедших в станицу.
— А что? Аль и к вам солдат постановили3, нянкжа Устенька,—
спросил Кирка у одной из казачек, подруги Марьяны.
— Трех дьяволов нагнали; уж дедука в станичное ходил просить, да
ничего, бают, сделать нельзя.
— Ага! Аль горе узнала!—сказал Кирка, видимо, только для того,
чтобы сказать что-нибудь и поглядывая на Марьяну.
— Табачищем закурили небось, Устенька? — спросила Марьяна.
— Да кури на дворе, коли хоть-, а в> хату не пустим. Хошь станичный
приходи, не пустю. Обокрадут еще. Вишь, он, небось, чертов сьш, к себе
не поставил.
— Не любишь?—опять сказал Кирка посмеиваясь,— а то, бают, еще
девкам постелю стлать велено для солдатов и чихирем* с медо'м поить.
— Что брешешь, сволочь! — пищала 4 Устенька, замахиваясь на Кирку.
Кирка отстранился и засмеялся звучным смехом, открывая белые
сплошные зубы.
— Вишь, говорят, у девок силы нету, убила было совсем.
— Ну, смола, черт тебя принес с кордона,— проговорила смеясь
казачка и отвернулась от него.— Что у вас, Марьянушка, начальника
постановили? — сказала она.
''— Да им хорошо, как две хаты есть,— вмешалась подошедшая
старуха,— а вот к Фомушкиньпм тоже ихнего начальника отвели, так бают, весь
угол добром загородил, а с своей семьей деваться некуда.
— Эх, эх, эх! — со вздохом проговорила одна из казачек,— каки
времена пришли! Слыхано ли дело, целую орду в станицу пригнали! Что
будем делать?
— Ох, ох, ох! Нечего добра ждать,—поддакивала старуха.
1 Зач.: горцам.
2 Позднее, вместо зач.: батяка Кирка со кавказцу вписано: Один из казаков был
Лукашка, другой Назарка. Оба, казалось, были немного выпивши.
3 Зач.: мамука Степка,
4 Вписано позднее: одна из девок, румяная и круглолицая
262

Мерный топот шагов на конце улицы прервал разговор. Три солдата
в шинелях, с ружьями на плечо, в ногу шли на смену к ротному ящику.
Ефрейтор, старый усач и кавалер, сердито глянув на кучку казаков,
провел солдат так, что Кирка и его товарищ, стоявшие на самой дороге,
должны были посторониться. Назарка отступил, но Кирка только,
прищурившись, оборотил голову и не тронулся с места.
— Люди стоят, обойди,— проговорил он.
Солдаты молча прошли мимо, мерно отбивая шаг по пыльной дороге.
Девки засмеялись.
— Эки нарядные ребята,— сказал Назарка,— ровно уставщики,
длиннополые.
— А начальник у вас где стоит? —спросил Кирка, подходя к Марьяне.
— В новую хату пустили.
— Что он, старый или молодой? — спросил Кирка.
— А я разве спрашивала, за чихирем ему ходила, видела, с дядей
Ерошкой в окне сидит, рыжий какой-то 1.
— Уж как я рад, что отпросился с кордона,—сказал Кирка,
присаживаясь на завалинке рядом с девкой.
— А что, еще долго стоять?
— Да должно, еще три недели2. Дай семечек,— прибавил он,
протягивая руку.
Марьяна открыла ворот рубахи.
— Все не бери,— сказала она.
— Что ж, замуж пойдешь? — сказал казак и, ближе пригнувшись к
ней, стал ей говорить что-то.
— Не приду, сказано,— вдруг громко сказала Марьяна, отслоняясь от
него.
— Право, что я тебе сказать хотел,— шептал Кирка,— 'приходи,
Машенька.— Марьяна отрицательно покачала головой.
— Эй, приходи, к груше приходи! —повторил казак хмурясь и как
- бы угрожая.
— Нянкжа! M а мук а ужинать зовет,— прокричал, подбегая к
казачкам, маленький брат Марьяны.
— Сейчас приду,— отвечала девка,— ты иди, батюшка, иди один,
сейчас приду.
Кирка встал и приподнял папаху.
— Видно, и мне домой пойти, дело-то лучше будет,— сказал он и,
толканув локтем Марьяну, скрылся за углом дома.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды
высыпали на темном небе; по улицам было темно и пусто.
1 Позднее вписано: А добра целую арбу полну привезли.
2 Позднее, вместо зач.: А что ©о недели вписано:
— Как это ты его убил? — спросила Марьяна.
— Да так пришлось, бог дал.
263

Кирка, отойдя от девок, пошел не домой, а по направлению к дому
хорунжего. Пройдя две улицы, он подобрал черкеску и сел наземь в тени
забора. Скоро (послышались шаги приближавшейся женщины*. Он
приподнялся до половины и притаил дыханье. Ему казалось, что, кроме шагов
ее, он слышит еще сзади себя глухой топот далеко скачущей лошади. Кровь
стуча приливала к его сердцу. Марьяна, опустив голову, шла по краю
улицы и рассеянно постукивала хворостиной по кольям забора. «Никак
человек сидит»,— подумала она, вглядываясь в черное пятно под
забором и продолжая приближаться к нему скорыми и резвыми шагами.
Кирка приподнялся.
.— Это я, Марьянушка! —прошептал он, подходя к ней.
— Вишь, черт проклятый! Напугал меня, не пошел домой,— сказала
она и звонко засмеялась.
— Право, нянкжа, выходи к груше,— сказал Кирка дрожащим
голосом, обнимая одной рукой девку,— что я тебе сказать хотел... Ей-богу...
— Вишь, разговоры нашел по ночам,— отвечала Марьяна.— Мамука
ждет,— и, освободившись от его руки, она отбежала несколько шагов.
Дойдя до плетня своего двора, она остановилась и оборотилась к казаку,
который шел за ней 2.
— Ну, что сказать хотел, полуночник? — И она опять засмеялась, но
тихо.
— Ты не смейся надо мной, Марьяна. Ее-богу. Помнишь, что весной
говорила? А разве так любят, как ты. Люди радуются, а я что? Как
какой-то дурак за тобой хожу. Не вижу от тебя никакой радости. Что ж,
будет ли конец моей муке?
Девка, ничего не отвечая, стояла перед ним и быстрыми движениями
пальцев на мелкие куски ломала хворостинку.
— Я твоему слову верил, что ты за меня замуж пойдешь,— продолжал
казак, приближаясь к ней и заступая дорогу от ее дома,— а нынче,
говорят, Фомушкин сватает. Да и что все ждать да ждать. Я ли тебя не люблю, -
матушка! Что хочешь надо мной делай,— сказал он, злобно хмурясь и
хватая ее за обе руки 3.
— Ты не куражься, Кирка, а слушай ты мои слова,— отвечала она»
не вырывая рук, но отдаляя от себя казака. Хоть я и девка, а так, как
Устенька, жить не хочу 4. А коли ты меня любишь, я тебе вот что скажу.
Ты руки-то пусти, я сама скажу. Присылай сватать, а вот тебе мое слово,
ни за кого, кроме как за тебя, замуж не пойду. Батюшка сказал, что как
коня купишь, так отдаст.
1 Зач.: Он тотчас узнал Марьяну и, вглядываясь в белое движущееся пятно «ад
забором, притаив дыханье, 'невольно вслушивался.
* Позднее вписано: не решаясь ее останавливать.
3 Позднее вписано: Марьяна нисколько не изменила своему спокойному выраженью
лица.
4 Зач.: Так жить и бог не велит.
264

— Ты хоть дай поцелую,— сказал Кирка, обнимая ее.
— Замуж пойду, а глупости от меня никакой не дождешься.
— Ей-богу? Право? Марьянушка!— говорил Кирка, улыбаясь !.
Марьяна вдруг прижалась к нему и крепко поцеловала.
— Братец! — прошептала она и, вырвавшись, повернула на двор. Не-
смотря на просьбы 2 молодого казака подождать еще минутку, послушать,
что он ей скажет, Марьяна не останавливалась.— Иди! увидят,—
проговорила она,— вон и то, кажись, постоялец наш по двору ходит 3.
Встретив <на улице Назарку, возвращавшегося домой, Кирка с ним и
еще с казаком, попавшимся на дороге, пошел на площадь, к Ямке,
державшей чихирь на продажу.
— Что, ребята, я нынче гулять хочу,— сказал он, сбивая шапку
набок.— Завтрашний праздник помолим. Я две осьмухи ставлю, уж так и
быть 4.
4
Ржавский весь этот вечер и часть ночи провел с дядей Ерошкой «а
крылечке своей новой квартиры. Он велел вынести стол, самовар, вино,
зажженную свечу и за стаканом чая и сигарой слушал рассказы старика,
усевшегося у его ног на приступочке. Несмотря «а то, что во'здух был тих,
свеча плыла и огонь метался в 'разные стороны, освещая то нижнюю часть
лица офицера, то стол и посуду, то белую стриженую голову старика.
Ночные бабочки вились и 5 бились по столу на освещенном пространстве,
влетали ib огоиь свечи и исчезали вне освещенного круга в .казавшемся
черным воздухе. Дядя Ерошка выпил один две бутылки чихиря, всякий
раз тюднося и Ржавокому и здороваясь с ним, и говорил 'без устали. Он
рассказал про то, как поселились казаки на Тереке, как прежде они жили
на Гребне за 'рекой и царь Грозный вызвал их на новые земли; рассказы-
1 Позднее вписано: и близко глядя в ее большие светлые глаза.
2 Первоначально: мольбы
3 Зач.: Я, чай, подслушал, чертов сын.
Действительно, Ржавский, ходивший по двору, заметив две черные тени у забора,
невольно вслушался [в шепот .и поцелуи молодых людей] в их любовный шепот; но как
скоро дев!ка повернула в ворота, он потихоньку отошел на другую сторону двора.—
Кирка гае пошел спать.
4 Зач.: Старуха Ямка, ругаясь, отперлась, взяла деньги, впустила казаков и
нацедила вина.
Последние огни потухли в хатах, звезды блестели крупнее и ярче, Медведица уже
спускалась за крыши хат, с запада медленно поднималась на горизонт темная туча,
лягушки замолкали и петухи второй раз перекликались по разным углам станицы. А трое
казаков все еще ходили по улицам. Молодые голоса заливались веселую песню, и изо
всех, счастливо дрожа, звенел сильный голос разгулявшегося Кирки. Песня стояла в
воздухе над тихой спящей станицей. Но когда она замолкала, шаги и говор странно
звучали среди неподвижных плетней, деревьев и домов, которые, казалось, все, как и их
обитатели, погружены были в здоровый и трудовой сон, который никто до утра не дол»
жен был нарушить.
5 На полях помета: NB. В тексте позднее вписано: обсыпая пыль с крылышек
\265

;вал про старое житье казаков, про 1 своего батюшку Широкого, который на
спине приносил с охоты кабанью тушу в 10 пудов и выпивал га один
присест два ведра чихирю; рассказал про свое времечко и своего няню Гирчи-
ка, с которым он из-за Терека в чуму бурки переправлял; рассказал про
охоту, на которой он в одно утро двух оленей убил. И в'се это было так
красноречиво и живописно рассказано, что Ржавкжий не замечал, как
проходило время. К концу вечера старика видимо начинало разбирать.
— Так-то, отец ты мой,— говорил он,— не застал ты меня в мое
времечко. Я бы тебе все показал. Нынче Ерошка кувшин облизал, а то Ерош-
ка по всему полку гремел. У кого первый конь, у кого шашка гурда
настоящая, к кому выпить пойти, с кем погулять, кого в горы послать Ахмет-бея
убить? Все Ерошка отвечал. Потому я настоящий джигит был—пьяница,
вор, табуны в горах отбивал, песенник, на вюе руки был. Нынче уж и
казаков таких нету. Глядеть скверно, от земли вот (Ерошка указал на
аршин от земли), сапоги дурацкие наденет, все на них смотрит. Только и
радости 2. Или пьян надуется, да и напьется-то не как человек. Так что
же. А я кто был? Я был Ерошка вор, меня мало по станицам, в горах-то
знали. Кунаки князья приезжали. Я, бывало, со в'семи кунак. Татарин —
татарин, армяшка — армяшка, солдат — солдат, офицер — офицер, мне все
равно. Только бы пьяница был. Ты, говорит, очиститься должон от мира
сообщенья; с солдатом не пей, с татарином не ешь.
— Кто это говорит?
— А уставщики наши. А муллу или кадия татарского послушай, он
говорит, вы неверные, гяуры, говорит. Значит, 'Всякий свой закон держит.
А по-моему все одно, все бог сделал, на радость человеку 3. Хоть с зверя
пример возьми — он и в татарском камыше и в «ашем живет, куда придет,
там и дом, что бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будешь
сковороды лизать, ежели каймаку ib -середину поешь. Я и конину едал по
середам, в'се ничего. Я так думаю, что все одна фальшь.
— Что фальшь? — спросил Ржавский.
— Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленной
войсковой старшина кунак мне был. Молодец был. Как и я, такой же. Убили его
в Чечнях; так он говаривал, что это все уставщики из своей головы
выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет иа могилке, вот и все.—
Старик засмеялся.— Отчаянный был! 4
1 Далее вписано и зач.: войну, про охоту, про девок-душенек, с которыми он жил,
лро своих кунаков-князей, про свое удальство.
2 Зач.: Или в бумагу пишет. Ну что писать? Небось все давно умней нас написали.
3 Вписано позднее: Ни в чем греха нет.
4 Позднее вписано: — А сколько тебе лет? — спросил Ржавский.
— А бог е знает, годов 70 есть. Как у вас царица была, я уж не махонький был,
вот ты и считай, много ли будет. Годов 70 будет?
—- Будет. А ты еще молодец.
— Что ж, благодарю бога, я здоров, всем здоров. Только жениться нельзя.
—• Отчего?
— Должно, баба какая, ведьма, испортила.
266

— Как трава вырастет? — повторил Ржавский.
Ерошка, видимо, не хотел ясно выразить свою мысль.
— Пей,— закричал он улыбаясь и поднося вино.— Так об чем я
говорил?— продолжал он, припоминая.— Так вот я какой человек. Я
охотник. Я один живу, бабы у меня нет, родни нет. А все слава богу. Против
меня другого охотника по полку мету. Я тебе всякого зверя, всяку птицу
найду и укажу и что и где, все знаю. У меня и собаки есть, и два ружья
есть, и сети есть, и кобылка — в'се есть. Благодарю бога. Коли ты
настоящий охотник, не хвастаешь, я тебе в>се покажу. Я ка'кой человек: след
найду, уж я его знаю, зверя я знаю, где ему лежать и куда пить или
валяться придет. Лопазик сделаю и сижу ночь, караулю; а то с собаками
найду. И любезное дело, эта охота,— помолчав немного, продолжал
старик.— Что дома-то сидеть! Только нагрешишь, пьян надуешься, ляжешь,
от самого-то тебя воняет, еще бабы тут придут — тары да бары,
мальчишки кричат, угоришь еще. То ли дело, на зорьке выйдешь, местечко
выберешь, камьИш прижмешь, сядешь и сидишь, добрый молодец,
дожидаешься. Все-то ты знаешь, что в лесу делается, по-божьему в!се 'весело так. На
небо взглянешь, звездочки ходят, рассматриваешь по ним, времени много
ли, кругом поглядишь, лес шелыхается, все ждешь, 'вот-вот затрещит,
придет мазаться. Слушаешь, как там орлы молодые запищат,, петухи ли в
станице откликнутся или гуси, до полночи значит. И все это я знаю. А то
как ружье где далече ударит, мысли придут, подумаешь: кто это стрелил,
казак, так же как я, зверя выждал, и попал ли он его или так только
испортил. И пойдет зверь по камышу кровь мазать, так, даром !. Или,
думаешь себе, может, абрек какого казачонка2 убил. Все это в голове у тебя
ходит. Да как заслышишь по чаще табунок ломится3. Матушки,
подойдите. Обнюхает, думаешь себе, сидишь не дрогнешь, а сердце тук, тук,
так тебя и подкидывает. Нынче весной так-то подошел табун важный,
зачернелся. Отцу и сыну... уж хотел стрелить. Как она фыркнет на своих
поросят. Беда, мол, детки, человек сидит, и затрещали все прочь по кустам,
так так бы, кажется, зубом съел ее.
'— Как же это свинья поросятам сказала, что человек сидит? — спросил
Ржавский.
— А ты как думал? Ты думал, он дурак, зверь-то. Нет, он умней
человека 4. Он все знает. Хоть то в пример возьми, человек по следу
пройдет, не заметит, а свинья как наткнется на твой след, так сейчас отдует и
прочь 5; значит, ум в ней есть, что ты свою вонь не чувствуешь, а она
слышит. Да и то сказать, ты ее убить хочешь; а она6 по лесу живая
1 Вписано позднее: Не люблю я это, ох, не люблю. Зачем зверя испортил.
2 Вписано позднее: глупого
3 Вписано позднее: так и застучит в тебе что.
4 Вписано позднее: даром что свиньей называется.
5 Зач.: уж ни за что не пойдет.
€ Зач.: своего сына спрятать хочет
267

гулять хочет. У тебя такой закон, а у не такой закон. Она свинья, а все она
не хуже тебя, такая же тварь божья 1.
— Так пойдем завтра на охоту,— сказал Ржавский.
— Пойдем, добрый человек, я тебя свожу; только рано вставай смотри.
— Я-то встану, ты \не проспи, ты выпил, кажется, много.
Старик, казалось, обиделся. Он встал.
— Что ж, я благодарю бога, и сыт и пьян. И тебя благодарю, отец
мой. Я к тебе приду, коли хочешь.
В это время фельдфебель и артельщик пришли к Ржавскому за прика-
заньями. Старик посторонился.
— Восьмой роте все обстоит благополучно,— отбил языком
фельдфебель и, грудь вперед и руки по швам, замер в своем положеньи. Ерошке,
казалось, было неловко и он счел нужным сказать что-нибудь.
— Молодец, солдат,— проговорил он одобрительно,—это я люблю,
что начальника уважаешь; молодец, брат.
Ржавокий отозвал солдат (подальше от крыльца и отдал приказанья.
Когда они ушли, он задумался и, не возвращаясь к крыльцу, заложив руки
за спину, молча стал ходить по двору. Ерошка один сидел на приступочке
и занимался ночными бабочками.
— Куда летишь, дура! дура! — говорил он, своими толстыми
пальцами стараясь нежнее за крылышки спасти бабо'чку от огня.— Сгоришь,
дурочка, вот сюда лети, места много.
Посидев немного один, он встал и, откланявшись офицеру и обещаясь
зайти завтра на охоту, шатаясь направился к своему дому.
— Прощай, отец мой, и сыт, и пьян,—сказал он,— пора и спать
пойти. Вишь, Высожары-то уж где.
Последние огни потухли в хатах, последние звуки затихли в станиц.е.
Только звенящие непрерывные звуки долетали из сырой дали до
'напряженного слуха, звезды чаще и чаще, глубже и глубже высыпали в небе,
с запада медленно поднималась туча и заволакивала край звездного неба,
над головой глубже и чаще роями высыпали звезды. Петух вскрикнул на
противоположном дворе, и Ржавский все ходил и ходил, о чем-то думая.
Звук песни и несколько голосов долетел до его слуха. Он подошел к забору
и стал прислушиваться. Молодые голоса казаков заливались веселую
песню и изо всех, счастливо дрожа, звенел сильный грудной голос
разгулявшегося Кирки. Песня замолкла, послышались шаги и веселый говор.
Они -не нарушали тот здоровый трудовой и счастливый сон, в который,
казалось, были погружены и черные плетни, и крутые крыши домов, >и
скотина, и черные тихие раины, воздымавшиеся над домами. Звуки эти
родственно стояли над тихо спящей станицей.
Ржавский глубоко вздохнул и вернулся в свою хату.
1 Вписано позднее: Эх-ма, глуп человек, глуп, глуп человек,— повторил несколько
раз старик и, опустив голову, задумался.
268

5
Терек, отделяющий казаков от горцев, течет мутно и быстро, но уже
широко и спокойно, постоянно нанося сероватый песок «а низкий,
заросший" камышами правый берег и подмывая обрывистый, хотя и невысокий,
левый берег с его корнями столетних дубов, гниющих чинар и молодого
подроста. По правому берегу расположены мирные, не еще беспокойные
аулы, вдоль ло левому берегу в полуверсте от воды на расстоянии 7 и
8 верст одна от другой расположены станицы. В старину большая часть
этих станиц были на самом берегу, но Терек каждый год, отклоняясь к
северу от гор, подмыл их и теперь видны только густо заросшие старые
городища, сады, груши, лычи, раины, переплетенные ежевичником и одичавшим
виноградником. Никто уже не живет там и только видны по песку следы
оленей, бирюков, зайцев и фазанов, полюбивших эти места. От станицы до
станицы идет дорога, прорубленная в лесу на пушечный выстрел. По
дороге расположены кордоны, в которых живут казаки, между кордонами на
вышках находятся -часовые. Только узкая сажен в 300 полоса лесистой
плодородной земли составляет владения казаков. На север от них начинаются
песчаные буруны Ногайской, или Моздоцкой степи, идущей далеко на
север и сливающейся i6or знает где с Трухменскими, Астраханскими и Кир-
гизкайсацкими степями; на ют за Тереком большая Чечня, Кочкалыков-
ский хребет, Черные горы, еще какие-то горы и снежные горы, которые
только видны, но в которых никто никогда не был. На этой-то плодородной,
лесистой и богатой растительностью полосе живет с незапамятных времен
воинственное, праздное, староверческое русское население, называемое
гребенскими казаками.
Очень, очень давно предки их, староверы, бежали из России и
поселились за Тереком, между чеченцами на Гребне, первом хребте лесистых
гор Большой Чечни. Живя между чеченцами, казаки перероднились с ними
и усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы населения горцев; но
удержали и там во всей прежней чистоте русский язык и старую веру.
Предание, еще до сих пор свежее между казаками, говорит, что царь Иван
Грозный приезжал на Терек, вызывал с Гребня :к своему лицу стариков, дарил
им землю по сю сторону реки, увещевал жить в дружбе и обещал не
принуждать их ни к подданству, ни к перемене религии. Еще до сих пор
казачьи роды считаются родством с чеченскими и любовь к свободе,
праздности, грабежу и войне составляют главные черты их характера. Влияние
России выражается только с невыгодной стороны: стеснением в выборах,
снятием колоколов и войсками, которые стоят и проходят там. Казак по
влечению менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем
солдата, «который стоит у него, чтоб защищать его станицу, но накурил
табаком его хату. Вернее сказать, казак ненавидит и уважает врага горца,
но презирает чужого для него и угнетателя солдата. Собственно русский
для него есть какое-то чуждое дикое и презренное существо, которого
269

образчик он видал в заходящих торгашах и .переселенцах-малороссиянах,
знает же и -не любит он солдата. Щегольство в одежде состоит в
подражании черкесу. Лучшее оружие добывается от горца, лучшие лошади
покупаются и крадутся у них же. Молодец казак щеголяет даже знанием
татарского языка и, разгулявшись, даже с своим братом говорит
по-татарски. Несмотря на то этот христианский народец, закинутый в уголок
земли, окруженный 'полудиким-и магометанскими племенами и солдатами,
•считает себя на высокой степени развития ! и считает человеком только
одного казака, «а все же остальное смотрит с презрением. Казак большую
часть времени проводит на кордонах, в походах, на охоте или рыбной
ловле. Он почти никогда не работает до-ма. Пребывание его в станице есть
исключение из правила — праздник, и тогда он гуляет. Вино у казаков у
всех свое, и пьянство есть не только общая всем склонность, но есть как
бы обряд, неисполнение которого сочлось бы за отступничество. На
женщину казак смотрит с магометанской точки зрения, как на орудие своего
благополучия, девке только позволяет гулять, бабу же заставляет
смолоду и до глубокой старости на себя работать 2. Удаление ее от
общественной жизни и принуждение к работе дает ей тем большие вес и силу в
домашнем быту. Казак, который при посторонних считает неприличным
ласково или праздно говорить с своей бабой, оставаясь с ней с глазу на глаз^
невольно 'чувствует «ее превосходство. Весь дом, все имущество, все
хозяйство приобретено ею и держится только ее трудами и заботами. Хотя он
и твердо убежден, что труд постыден для казака и приличен только
работнику-ногайцу и женщине, он смутно чувствует, что все, чем он пользуется
и называет своим, есть произведение этого труда и что во власти
женщины, матери или жены, которую он считает своей холопкой, лишить его
всего того, чем он пользуется. Кроме того, постоянный мужской тяжелый
труд и заботы, переданные ей на руки, дали особенно самостоятельный,
мужественный характер гребенской женщине и поразительно развили в ней
и физическую силу, и здравый смысл, и решительность, и стойкость
характера.
Женщины большей частью и сильнее и умнее, развитее и красивее
казаков. Красота гребенской женщины особенно поразительна соединением
самого чистого типа черкесского лица с широким и могучим сложением
северной женщины 3. Казачки носят одежду черкесскую, татарскую рубаху
и бешмет и чувяки, но платки завязывают по-руоски. Щегольство, чистота
и изящество ib одежде и убранстве хат составляют привычку ,и необходи-
1 Зач.: удерживает существенные обычаи и веру старины с поразительным
постоянством. В каждой станице есть часовня и скиты, в которых спасаются)
старушки.
2 Зач,: никогда не поверяя ей своих забот и интересов. Несмотря на это женщина
в казацком 'быту имеет сильное влияние.
3 Зач.: Убранство их хат, одежда, украшения суть точно такие же соединения
восточного с русским.
270

мость их жизни. В отношениях с мужчинами женщины и особенно девки 1
пользуются совершенной свободой.
Станица2 Новомлинская считалась корнем гребенского казачества.
В ней более чем в других сохранились нравы старых гребенцов, и
женщины этой станицы еще исстари славились своей красотой по всему
Кавказу.
6
Прошло полтора месяца. Ржавский обжился в станице, и образ жизни,
который он вел, больше и больше нравился ему. Станица гребенского полка
есть Капуа для кавказского войска. После иногда годовой жизни в
крепости или лагере кавказец, попадая в станицу, усиленно предается всем
тем .наслаждениям, которых он был лишен по ту сторону Терека. В числе
этих наслаждений главное место занимают свобода, охота и женщины3.
Ржавский был еще очень молодой человек, но несмотря на то 4 уже
запутавшийся в отношениях общественной жизни. С ним случилось то, что
случалось с весьма многими честными и пылкими натурами в наше время.
Безобразие русской общественной жизни и несоответствениость ее с
требованиями разума и сердца он принял за вечный недостаток образования
и возненавидел цивилизацию и выше всего возлюбил естественность,
простоту, первобытность. Это была главная причина, заставившая его
бросить службу в Петербурге и поступить на Кавказ. Быт казаков сильно
подействовал на него своей воинственностью, 'простотой и свободой.
Поселившись в станице, он совсем перестал видеться с офицерами, бросил
карты, не ездил ib штаб полка, оставил книги, а все время проводил на охоте,
у .кунаков в аулах .и с дядей Брошкой, который каждый вечер .приходил к
нему выпивать осьмуху чихиря и рассказывать свои истории.— Ржавский
был еще в том счастливом возрасте, когда на каждую сторожу жизни в душе
отзываются 'нетронутые, неиспытанные струны, когда каждый подвиг,
каждое преступление, каждое наслаждение, каждая жертва кажутся легки и
возможны. Слушая рассказы старика, он самого себя видел во всех тех
положениях, о которых говорил дядя Брошка 5. Говорил ли он про свои набеги
в горьг, про воровство табунов в степях, про гомерические попойки, про
1 Зач.: [циничны] грубы
2 Зач.: в которую попал Ржавский
3 Зач.: Едва ли есть где-нибудь в мире охота богаче той, которую можно иметь на
кавказской лшнии.
4 Зач.: или именно потому
5 Зач.: Дядя Ерошка был для него выражением всего этого нового мира, и слова
его производили сильное влияние на молодого человека. Чего ни испытал, ни видал этот
старик? И несмотря на то, что за спокойный эпикурейский взгляд был виден во всех
красноречивых словах его, во всех певучих самоуверенных интонациях.
271

девок, которых он с ума сводил, какой-то внутренний голос говорил
молодому человеку: «Ты можешь, ты все это можешь!» 1.
И действительно, все бы это он мог, потому что он был смел,
ловок >и очень силен, чем он очень (Гордился. Но одна сторона этой жизни и
самая привлекательная для него — женщины, по странному свойству его
характера, была неприступна для него 2.
Первая молодость Ржавского прошла так 3, что он не знал любовных
отношений к женщине без уважения -к ней. С детства и до 19 лет он знал
только одну любовь к кузине, на которой он твердо намерен был жениться.
Любовь эта прошла, но 4 прошел и тот опасный возраст, в котором под
влиянием чувственности и легковерия легко делаются сделки с
'нравственным чувством 5. Он мучался желая, знал причину своих мучений и цель
желаний, но (неприступная стена отделяла его от всякой женщины,
которой, он чувствовал, не мог бы весь отдаться. И чем больше он видел
'возможность осуществления своих желаний, тем сильнее становилась его
застенчивость, переходящая ib болезненный страх и 'подозрительность три
столкновениях с женщинами, которые ему нравились.
Бьгл ли он умный, образованный и хороший человек и с каким взглядом
на жизнь, читатели увидят из писем его к своему приятелю. Скажу только,
что приятель, получая от него письма, говорил: «Как это на него похоже!
Опять новое»,— и хотя ни на минуту не сомневался в его честности и
правдивости, вперед уже считал все, что писал Ржавский, увлеченьем и пре-
увеличеньем.
Вот что писал Ржавский после полутора месяцев одинокой жизни в
казачьей станице6. «Напрасно вы все так сокрушаетесь обо мне,— писал
1 Зач.: [И действительно, Ржавский был хорош собой, смел, силен, ловок и ие
было той удалой штуки, которой бы он не сделал; но не то чтобы не доставало ему
чего-нибудь, у него было кое-что лишнее, мешавшее ему достигнуть до [простоты] высоты
дяди Ерошки.]
Но кроме того, что ему это все казалось возможно, ему казалось, что здесь-то
и есть то счастие, которого он так страстно искал в жизни. И действительно, Ржавский
был смел, силен, ловок, хорош собой и мог сделать все то, что
Ржавский сделался совершенным казаком. Он ходил в черкесском платье; носил
оружие, ездил по опасным местам один без оказии с кунаками, сам убирал свою
лошадь, пил чихирь с казаками и дни и ночи проводил на охоте. Для полного сходства
с молодым дядей Ерошкой ему не доставало только воровства табунов и душенек. Страх
осуждения удерживал его от первого.
2 Зач.: Ржавский с 15 лет был застенчив с женщинами не своего круга до такой
степени, что подойти к казачке и заговорить с ней было для него физически
невозможно. Он испытывал физическое страданье при одной мысли о приведении в исполнение
этого намерения. И чем сильнее ему хотелось этого, тем более он чувствовал
[невозможность этого] свое бессилие.
3 Зач.: счастливо
4 Зач.: воспоминание ее еще живо было в его сердце.
5 На полях: О женщинах сам пишет.
6 На полях: Суждение его о товарищах. Его бывшая путаница в жизни. Его но-
пые христианские убеждения. Недовольство неверием этого народа. Я нашел правду.
272

он.— Ты даже в моих письмах замечаешь тоску и раскаянье, в которых я
ке хочу признаться тебе или сам себе не могу признаться. Меня это злит,
должен сказать тебе. Никогда в жизни, поверь, не буду раскаиваться в
том, что вырвался из той жизни, которую вел в России; тем более теперь,
когда я нашел то, что мне было нужно. Я только здесь теперь понял ясно
всю ту ложь, в которой я жил в России и которая там смутно возмущала меня,
а теперь мне гадка и смешна большей частью. Трудно тебе описать 1
дикую среду, в которой я живу и из которой всякая ложь так выпукло
уродливо заметна. Я бы сам не понял, ежели бы м>не описывали то, что я
вижу.— Как описать правду в жизни? Правду, (простоту, ясность и потому
красоту и силу. Здесь все природа — могучая, неистощимая 2, ясная
природа. Люди живут здесь, как живет природа: умирают, родятся,
совокупляются, опять родятся, дерутся, пьют, едят, радуются и опять умирают и
не знают ни о каких условиях, исключая тех неизменных, которые
положила природа солнцу, траве и зверю. Других законов для них нет, как
законы травы и солнца. И от этого люди эти прекрасны, сильны, свободны и,
глядя на них, стыдно и грустно за себя становится. Но это бывает со мной
редко. Большей частью я радуюсь и чувствую себя частью этого
прекрасного мира. Разумеется, ты меня не понял, но все равно, пойми одно: ежели
М'не иногда и бывает грустно 3, я люблю свою грусть и ни на что ее не
променяю. Чего-то мне не достает, чего-то мне жалко; но, это правда,
наверное не вашей жизни. Мне не достает того, чего не достает всегда
человеку — счастия.
Ты мне пишешь об княжне Д., которая никогда про меня не
спрашивает, и про сладкую княгиню, которая так лестно отзывается обо мне, что
даже можно предполагать ее желанье видеть меня своим зятем. Какая
честь! Какое счастье! Сказать мне, что я бы мог жениться на княжне, это
все равно, что сказать: «А ты бы мог поступить в монастырь, быть
иеромонахом». Как только представлю себе эту гостиную с серябряньгм
самоваром, в которой я провел столько вечеров, с припоможенньши женскими
волосами над подсунутыми буклями, эти неестественно шевелящиеся губки,
эти спрятанные ноги и все изуродованные слабые члены и этот бедный
разговор, обязанный быть разговором и не 'имеющий никаких прав быть
разговором, эти тупые лица, эти богатые невесты с выражением лица,
говорящим: «Ты не бойся, я хоть и богатая невеста, а можно,— подходи», эти
пересаживанья и усаживанья пар, это наглое сводничанье, это чувство
женимого человека, эта вечная сплетня и притворство, парящие надо всем,
эта бессмертная скука в крови, переходящая поколеньям. Эти тайно
признанные чины на всех мужчинах и женщинах: кому два слова, кому
разговор, кому кивок, кому руку, кому палец пожать и все сознательно, и все
1 Зач.: то, что меня окружает и на меня так успокоительно действует.
2 Зач.: непок(орная)
3 Зач,: то не оттого, что мне. не достает чего-нибудь, а оттого, что что-то лишнее,
счастливое [давит] томительно растягивает мою душу.
10 Л. Н. Толстой «Казаки»
273

с убежденьем, что так 'необходимо нужно, что дело делают, и эти хилые,
умирающие старики и старухи, тоже мерзко ломающиеся, хоть и на краю
гроба. Кому служат? Какому богу? Сами не знают. Фу, мерзость, мер-
зость! Тысячу раз благодарю бога, что я вырвался из этого мира, не успев
еще утратить все самостоятельное человеческое. Я не понимаю, каким
образом тьг, хороший человек, можешь жить там, не погибая; потому что ты
положительно хороший человек.
Вчера вечером помешал мне дописать письмо старый казак, охотник»
мой друг дядя Ерошка. Он пришел мертвецки пьяный с красным лицом,
растрепанной бородой, но в новом красном бешмете, обшитом галунами,
и с балалайкой из травянки, которую он принес из-за реки. Он давно уже
обещал мне это удовольствие, был в духе; он огорчился, увидав, что я
пишу.
— Пиши, пиши, отец мой,— сказал он шепотом, как будто предполагал,
что какой-нибудь дух сидит между мной и бумагой и, боясь спугнуть его,
стараясь не шуметь, он сел на пол. Когда он пьян, любимое его положенье
на полу. Я продолжал писать. Ерошка не выдержал, ему хотелось
поговорить.
— За рекой был, балалайку достал,—сказал он так же тихо.— Я
мастер играть татарскую, казацкую, господскую, солдатскую, какую хочешь.
Я оглянулся на него и продолжал писать. Он помолчал.
— Ну брось! Отец ты мой! Брось,— сказал он вдруг решительно,—
ну, обидели тебя, брось их, плюнь! Что пишешь, пишешь, что толку,—
и он передразнил меня, постукивая своими толстыми пальцами по полу и
изогнув в презрительную гримасу свою толстую рожу. В его голове не
может уместиться другого понятия о писанье, как кляузы, жалобы, пи-
санье вреда, который приносят человеку, записав его. Я расхохотался;
Ерошка тоже. Он уж не дал мне писать, а тотчас принялся показывать свое
искусство, играть на балалайке и петь татарские песни.
— Что писать, добрый человек, тьг вот послушай лучше, я тебе спою.
Сдохнешь, тогда песни не услышишь, гуляй. Он ! спел мне своего
сочинения песню с приплясыванием:
А ДИ-ДИ-лДИ-ДИ-ДИ-Л'И,
А где его видели?
На базаре в лавке
Продает булавки.
Спел песню, которой его научил бьивший друг 2 фельдфебель Илья Ма-
сеич:
В понедельник я влюбился3 и т. д., спел подмигивая, подергивая
плечами, выплясывая, спел: «Поцелую, обойму, надежинькой назову» и был
1 Зач.: казака Мингаля спел
2 Зач.: его, офицер, пьяница и мошенник (это в похвалу) Кодинцов.
3 Далее зач. текст песни и сделана надпись: исключить.
274

совершенно счастлив. Надо тебе сказать, отчего Брошка в таком особенно
веселом расположении духа. На днях, зайдя к нему вечером, я застал его
на дворе перед кабаньей тушей, которую он с счастливым и гордым лицом
ловко снимал маленьким ножичком. Собаки его лежали около и слегка
помахивали хвостами, глядя на его дело. Мальчишки с уважением смотрели
на него через забор. Бабы соседки, которые обыкновенно не слишком
ласковы к 1нему, здоровались -с 'ним и несли ему кто чихиря кувшинчик, кто
каймаку, кто муки. Надо знать, что Брошка живет байбаком, т. е.
одиноким, у него нет ни детей, ни жены. На другое утро Брошка сидел у себя
в клети, весь в крови, и отпускал по фунтам свежину, кому за деньги, кому
за (вино. Бог дал счастье, т. е. убил зверя — и это событие. Вследствие
этого, разумеется, он запил и вот пьет уж четвертый день. Песни «ди-ди-ли»
и т. п. он спел только для меня, но потом, когда я велел принести чихиря
и мы выпили с ним, он стал вспоминать старину, запел настоящие казачьи
и татарские песни и, поверишь ли, расплакался старик не пьяными, а
хорошими поэтическим1 слезами. Особенно трогательна для него да и для меня
одна таллинская песня. Слов в ней мало, но больше печальный припев:
«ой дай, да-ла лай», который делает .всю ее прелесть. Он перевел мне
слова 1. Молодец погнал баранту из аула в горы. Русские пришли, сожгли аул,
всех мужчин перебили, всех баб в плен взяли. Молодец пришел из гор; где
был аул, там пустое место, матери нет, братьев нет, дома нет; одно дерево
осталось. Он сел под дерево и заплакал: «ай дай, да-ла лай! Я один и
дерево одно. Ай дай, да-ла лай!» И этот завышающий, за душу хватающий
припев повторяется бесконечное число раз. Допевая последний припев,
Брошка схватил вдруг мое ружье, торопливо выбежал на двор и выстрелил
из обоих стволов вверх. И опять еще печальнее запел он: «Ай дай, да-ла лай,
да лай и!» —и замолк. Мы помолчали довюльно долго, он, закрыв лицо
руками, а я глядел вверх ib темное звездное небо по тому направлению, по
которому блеснули огни выстрелов, и так и виделся мне этот юборванный
красавец-молодец под одиноким деревом с его сильным, простым,
невыдуманным горем. Мы до вторых петухов просидели с стариком на
завалинке хаты 2. И я пошел спать довольный своим вечером, верно, больше, чем
ты, вернувшись из клуба или от М. или от Т. 3».
«Ах, мой друг, писал он в другом письме, как легко быть почти
счастливым. Стоит только отдаваться наслаждению, которое со всех сторон
окружает и зовет нас. Стоит не ломать себя, не готовить себя к какому-
то будущему счастью, а отдаваться вполне самому себе — любить4,
1 Зач.: У матери был один сын; сына убили, мать выш/va в
2 Зач.: и мне грустно стало, когда он ушел. Я истинно наслаждался целый вечер.
3 Зач.: Нынче целый день я провел на охоте и только теперь поздно вечером
принимаюсь за письмо. Опишу тебе нынешний день, чтобы ты лучше понял мою жизнь.
4 Зач.: бога в его твореньи, в ближнем, в себе самом и будешь почти счастлив. Я
говорю почти счастлив, потому что нет того наслажденья, за .которым бы какой-то
внутренний голос не говорил бы: это еще не все, а можно быть вполне счастливым.
275
18*

любить и любить. Я много думал в моей одинокой жизни и знаешь, что я
открыл. Я открыл истину, которую давно читал в азбучке; я открыл, что
надо любить для того, чтобы быть счастливым, любить человека, любить
себя, любить бога в его твореньи. Но чтобы тьг понял меня, надо тебе
рассказать весь сегодняшни день и то впечатление, под которым я нахожусь
в настоящую минуту.
Я встал в пять часов, убрал свою лошадь, без седла сел на нее и поехал
купаться и купать ее — это мое обычное утреннее занятие. Вернувшись,
напился чаю, взял ружье, свистнул собаку, подпоясал кинжал и пошел 1
на охоту. Я проходил целый день2, убил шесть фазанов, видел оленя.
Я обыкновенно беру с собой в мешочек 3 хлеба и кусочек жареной фазанки,
но обыкновенно, и нынче тоже, возвращаюсь домой с нетронутым
мешочком. Ежели бы мысли в голове лежали, как закуска в мешке, то можно
бы было видеть, что и они также в продолжение целого дня не были
тронуты 4. Ходишь, приостанавливаешься, прислушиваешься, вглядываешься
в непроходимую чащу и все ждешь, «адеешься; а в голове ходят не мысли,
не мечты, не (воспоминания, а отрывки того и другого, о-помнишься и
застанешь себя отчего-то казаком, работающим в садах, с 5 казачкой-женой,
или вдруг абреком в горах; или кабаном, убегающим от меня же. В этом-
то самозабвении и состоит главная прелесть охоты 6.
День был тихий и жаркий; но в лесу было еще сыро от росы и хорошо,
ежели бы не мирияды комаров, буквально облепляющих тебе лицо, спину
и руки. Сначала я думал, что здесь невозможно охотиться летом от этих
насекомых, «о теперь так привык к ним, что почти не замечаю их; даже
мне кажется, что ежели бы не было этой окружающей меня комариной
атмосферы, этого комариного теста, которое, проведя рукой, размазываешь
по лицу, и этого беспокойного зуда по всему телу, здешний лес потерял
бы свой характер. Эти мирияды насекомых идут к этой до безобразия
богатой дикой растительности 7, к этой бездне зверей и птиц, наполняющих
лес, к этой темной густой зелени, к этому пахучему жаркому воздуху,
1 Зач.: к Ерошке, с которым я уговаривался идти на охоту.
2 Зач.: и не видал, как прошло время.
3 Зач.: папирос
4 Зач.: Ты охотник, и потому можешь себе представить то наслаждение, которое
испытываешь, проведя целый день в таком лесу, как кавказский.
5 Первоначально: [чеченцем] абреком
6 На полях: [Мой хозяин политикан, баба груба и нежна, девка красавица, но не
про меня.] Как я провожу время? Любуюсь на Марьяну. Хожу на охоту. Опасность какая?
7 Зач.: Избыток силы растительности, девственность этого южного [нетронутого]
темно-зеленого непроходимого леса, в котором только звери и птицы проложили свои
тропы, странно действуют на душу. Свободнее, сильнее чувствуешь себя и хочется той
же полноты и роскоши, которыми дышат эти перевитые снизу и сверху, старые
раскидистые деревья. Ходить можно только по слабо проторенным арбами дорожкам, по
которым ездят на кордоны и за дровами. Между заросшими колеями по грязи или песку
беспрестанно попадаются раздвоенные звериные следы. Кое-где с дорожек в лес идут
276

к этим канавкам мутной воды, везде просачивающейся из Терека и буль-
булькающей где-нибудь в чаще под нависшими листьями.
Только что я вышел из станицы, как собака моя, треща по тернам,
уже стала спугивать фазанов '; но я только напрасно совался вперед и
поднимал ружье и растягивал глаза, я слышал в чаще тордоканье и треск
крыльев. Тут невозможно ни пролезть, ни рассмотреть, ни стрелять.
С полверсты от станицы есть моя любимая знакомая полянка, на
которой я всегда нахожу фазанов и куда я пробирался. На полянке я иашел
два выводка и убил очень скоро трех красных петухов и одну курочку, но
еще было рано и погода отличная, я пустил пульку в один ствол на
всякий случай и пошел дальше, почти без всякой цели, но с надеждой открыть
новые места и, может быть, наткнуться на зверя 2.
Проходя часа три, со мной случилась ужасная вещь: одну, четвертую,
фазанку я убил на самом краю дорожки, там, где вовсе не ожидал ее.
Собака выгнала ее из чащи, я ударил в то время, как она, увидев меня,
торопливо треща крыльями, перелетала через дорогу 3. Она заторопилась,
запуталась и упала в чащу на другую сторону дороги 4. Я полез за ней и нашел
ее в низо'чке болотца между калиновыми 'И терновыми кустами, в такой
чаще, в которой стоять прямо не было никакой возможности5. Я уселся
пробитые между камышом, ежевичником и тернами звериные тропы и беспрестанно по
густой росистой траве между ежевичником виднеются темно-зеленые фазаньи дорожки.
На полях: Однажды Ржавский зашел один далеко в лес, заблудился и вышел на
Терек. Он -был молод, мечтал быть абреком; встретил Кирку и дал ему денег.
1 Зач.: раза .два я выстрелил в чаще
2 Зач.: Пулька нужна, кроме того, и на случай встречи с абреком, которая здесь
возможна, особенно в эту пору года, когда лес одет и так част, что почти
невозможно пролезть через него. Эта маленькая опасность еще увеличивает удовольствие. Как-то
приятно чувствовать, что только сам на себя надеешься. Не то что жутко, но приятно
думать, что другому могло бы быть Ж|утко на моем месте. Еще ikto кого, посмотрим,
думаешь себе, подвигаясь все вперед, перехватывая ружье и ощупывая кинжал и ружье.
Идешь, прислушиваешься к своим шагам, к треску собаки « ко всем звукам леса. Вдруг
покажется, что где-то в лесу затрещали терны, зашуршало что-то или замахались листья,
и хватаешься за взводы и стараешься сквозь перевитую зелень рассмотреть середину
леса. Стук своего сердца принимаешь за топот зверя. Иногда слышишь его перебой
галопа. Так и видишь, кажется, серого козла, перепрыгивающего кусты; через дорогу
пролетит птица, тебе кажется, что это зверь пробежал в чащу и торопишься бежишь
вперед и все ждешь, все надеешься. А иногда выйдешь на полянку, оглянешься кругом
себя, и лес, .который ты не замечал прежде, вдруг поразит тебя; видишь какой-нибудь
перевитый извилистый сук кудрявой груши, зелено-живописно блестящий на солнце, и
кусты терны, подпирающие его, все так роскошно, полно силы >и свежести, и думаешь:
никто никогда прежде меня не видал и не любовался этим местом, и эта мысль почему-
то доставляет сильное удовольствие. Вчера я убил четвертую фазанку
3 Зач.: Она взвилась высоко-высоко колом кверху, остановилась и вдруг, как камень,
головой вниз.
4 Зач.: цепляясь за терны и виноградник.
5 Зач.: Продираясь туда, я устал, пот лил с меня градом, а [здесь] там было так
прохладно, уютно над бол.отцем, под куполом обросшей виноградником калины, что я
сел на траву и закурил папиросу. Надо мной висели темно-зеленые плети, перемешан-
277

и вдруг почувствовал себя счастливым в этом месте — счастливым той
мыслью, что здесь, в этом месте, где, может, не была никогда нога
человека, сижу я, именно я, и думаю такие вещи, которых никто никогда нигде
не думал, а уж тем более на этом месте. И чувствуют ли эти деревья, этот
лес, эти фазаны, копошащиеся около меня, и шакалы, чующие меня тут,
и комары, облепляющие меня и на своем языке говорящие: «Сюда, ребята,
сюда»,— чувствуют ли они, что это я, именно я- Понимают ли они то, что
я их всех понимаю, а они не понимают меня. Ты не можешь себе
представить, какое наслаждение доставляла мне эта мысль. Правду говорит
великий мудрец, мой друг Ерошка, что человек глуп, глупее свиньи, глуп,
потому что не смеет того, что хочет. Ежели бы я сказал тебе то, о чем
я думал, ты бы еще раз назвал меня сумасшедшим; но чем же глупее
желать 1 построить избушку в этом месте и навсегда поселиться здесь, чем
желать быть губернатором2. Я желал быть3 пустынником всем
существом моим, теперь я этого «е желаю; но отнюдь не знаю, правее ли я теперь,
чем был тогда. Тогда я был правее, потому что был счастливее. Вот тебе
образчик охотничьих мыслей 4. И так я просидел ужасно долго. Не помню,
ные с листьями, под собой я мял такие кудрявые ветви ежевики, что жалко было. Было
совсем тихо; ничего не слышно было, кроме слабого жужжанья мириад желтеющих
комаров над лужицами и около 1меня и моего дыханья.
1 Зач.: быть деревом
2 На полях зач.: Тишина и жизнь природы без человека
3 Зач.: деревом
4 Зач.: но не в том дело. На этом месте со .мной случилось ужасное событие, о
котором « теперь «е могу вспомнить без содрогания и отчаянного раскаяния. Я встал и,
проходя через низок, заметил по |[песку] грязи большой свежий олений след. Я пошел
по направлению следа и напал на тропу. [Не прошел я 30 шагов, как услыхал вдруг
лай моей собаки. Чем бы мне бежать на этот лай, я остановился, прислушиваясь. Вдруг]
Справа от тропы я увидал под кустом черное парное место и кало. Я остановился
разглядывать, как шагах в десяти от меня собака .моя залаяла. Я равнодушно прислушался,
ожидая фазана. Вдруг сердце у меня 'застучало так сильно, что я должен был рукою
ухватиться за него, и на цыпочках, стараясь не шуметь, стал подвигаться. Как и всегда
в решительные минуты нашей жизни, бездна мыслей, впечатлений, воспоминаний
промелькнула в моей голове; я вспомнил, как Ерошка убил оленя, как его жена украла у
него ляжку, вспомнил картинку французской охоты; предположил, что я прямо в левый
глаз .попаду зверю >и что Ерошка скажет «молодец», и что рога повешу 'над постелью
и еще миллион мыслей; но все продолжалось не более пяти секунд. Страшный треск
раздался по лесу в той стороне дорожки. Сердце оторвалось от меня, не переводя
дыханья, не помню как, я пролез через непроходимую чащу и выскочил на дорожку.
Треск быстро усиливался, приближался ко мне. Из-за треска выдавался топот галола.
В шестидесяти шагах от .меня, не помню уж как, но с быстротой, непонятной для .меня,
мелькнуло за крайним .кустом что-то серое, 'белое, в глазах у меня был туман, помню
серую грудь, ноги, поджатые, как на картинке, рога на спине. Большие черные глаза
испуганно блеснули на меня, один прыжок, и все скрылось по другую сторону дороги.
Я держал ружье у щеки и что было моих сил, глупо морщась и стиснув зубы, жал
гашетку спущенного курка. В то время как я видел его, треску не было слышно; но
скрывшись от глаз, снова страшно загудело, сучья ломались, трещали, жестко разрывались и,
удаляясь, слышался порывистый скок, и все шире и шире разносился гул ino тихому
лесу; и дальше и дальше от меня колебались сучья дерев. Я взвел курки, выстрелил по
278

сколько времени я сидел так, но когда, выйдя на какую-то полянку, я
остановился и оглянулся, солнце уже спускалось к горам, становилось
прохладно и кругом 1 меня были места, совершенно мне незнакомые и непохожие
на те, которые я видел около станицы. Я прислушался, звуков никаких не
было, кроме шелыхания ветра в вершинах и визжанья комаров надо мною.
Я стал кликать собаку, и мне показалось, что голос мой пустынно звучит
в высоком лесе. Собака не ворочалась, я сообразился по солнцу и стал
отыскивать дорожку, которая бы вывела меня к станице. Но и дорожки
никакой не было 2. Должен признаться, что мне становилось жутко. Ветер
поднимался 3, лес темнел. Покружившись довольно долго, я вышел на канаву,
по которой текла мутная песчаная холодная вода из Терека, напился и
пошел по тому направлению, по которому предполагал станицу. Все кругом
меня казалось мне пусто и дико- Никакого звука, нигде следа
человеческого, только ветер сильней и сильней разыгрывался в вершинах. Пройдя
с полчаса, я зашел в 4 лес, поросший ежевичником и изрытый ямами.
Справа был редкий лес, слева бесконечное море камышей. Деревья были
поломаны вверху ветром. В вершинах около гнезд вились и визжали молодые
орлы. Кое-где попадались полянки песку, избитые зверем, с бедной
растительностью, и камыш с левой стороны все шел гуще и гуще, тро,пка по
канаве становилась менее и менее заметна. Об охоте я уж и не думал и
чувствовал убийственную усталость. В каждом кусте я уже ожидал абрека
и осторожно и робко оглядывался. Вдруг сзади, приближаясь ко мне,
затрещали камыши и зашевелились их макуши. Я вздрогнул и схватился
за ружье. Неприятное чувство: это была моя собака. Она бросилась в
канаву, локая холодную воду. Пройдя еще с версту, мне показалось, что
какой-то еще звук сливается с звуком ветра. Я остановился и стал
слушать. В какое это необитаемое место зашел я? Впереди меня гудело что-то,
и на минуту мне показалось, что я слышу голос человека. Я прислушался:
действительно это были голоса. Как солнце блеснуло у меня в душе.
тому направлению и бросил ружье на землю. Я проклинал себя, я говорил вслух,
кажется даже, что я плакал. Через несколько секунд моя собака носом по траве с лаем
выскочила по следу оленю и скрылась по дорожке, проломленной им в чаще. Надежды
никакой не могло быть снова найти этого оленя; но я пошел по его следу и долго, как
убитый, [ходил], ломился по чаще, приглядываясь к притоптанной траве и поломанным
сучьям. След вывел меня снова
По зачеркнутому тексту надпись: Как я вспомню, что сидел .в двух шагах и это
редко не случится.
1 Зач.: -кроме незнакомого высокого леса ничего не было видно.
2 Зач.: Заблудиться в этом лесу трудно, потому что он нигде не шире двух верст
и, идя .на юг «ли на север, непременно выйдешь или к дороге между станицами, или на
Терек, но кроме того, что ночью .в лесу довольно опасно, мне бы не хотелось попасть
в противуположную сторону и ночью без охоты пройти лишних несколько верст. На
охоте двадцать верст ничего не значат, но, возвращаясь домой, каждая лишняя сажень
мучает. Я (пошел на удачу.
3 Зач.: Быстро смеркалось.
4 Зач.: какие-то камыши.
279

Я удвоил шаг и пошел к голосам. Пройдя шагов сто, я поднял голову.
Я увидал открытое место, быстро текущую желтую воду Терека, два
кудрявых дерева и между ними вышку. Красное солнце, перед тем как совсем
скрыться, вышло на мгновение из-за туч, ярким светом блеснуло по воде
и камышам, и ib то же мгновенье до слуха моего ясно долетел звук
прелестного мужского голоса, поющего русские песни, того самого, который я
слышал в станице и который в восторг привел меня. Это был кордон. Лошадь
в седле ходила в камышах, у Терека у плетня сидел казак и пел. Как тебе
описать чувство радости, которое я испытал в эту минуту. Бывают без
причины такие минуты. Все, что я видел, казалось мне прекрасным и
глубоко западало в душу. Какой-то голос говорил: «Смотри, радуйся, вот оно,
вот око». Чувство страха прошло. Какое-то тихое блаженство мгновенно
заменило его. Вот такие, 'никому неизвестные, таинственно-личные
.наслаждения составляют прелесть здешней жизни. Я подошел к казаку, который
пел. Он оглянулся и продолжал петь. Это был Кирка, крестный сын и
сосед Ерошки, и единственный человек, которого старик исключает из
общего презрения ко всему новому поколенью казаков *. Кирка — мне
человек знакомый, во-первых, по Ерошке, которому он племянник, во-вторых,
по моему хозяину, дочь которого он сватает2. Он мне чрезвычайно
нравится. Действительно, Кирка один из самых красивых людей, которых
я когда-либо видывал. Он велик ростом, прекрасно сложен, с правильными
стройными чертами лица и общим выражением повелительного
спокойствия и гордости. Брови у него почти срослись и составляют одну черту. Это
дает ему взгляд холодный, почти жестокий, но это выражение так в
характере 'всего его лица, что, ino-моему, еще прибавляет его красоту. У него
поразительно маленькая и узкая голова. С первого раза, как я увидал его,
он мне чрезвычайно понравился и я старался сойтись с ним, ходил с ним на
охоту, угащивал его; но до сих пор он оставался со мной холоден и даже
1 Зач.: Действительно, этот малый — замечательная личность. Не думай, чтобы он
поразил меня только в эту минуту особой восприимчивости. Я уже и прежде видал его
и в первый раз, как его видел, почувствовал к нему странное влечение, сладкую и робкую
адмирацию, как перед женщиной. Случалось ли тебе влюбляться в мужчин? Я
беспрестанно влюбляюсь и люблю это чувство. Этот казак сразу победил меня своим
голосом. Ни в чертах лица его, ни сложении нет ничего необыкновенного, хотя О'ни
красивы, «о во всем общем столько гармонии и природной грации [и притом во всех
частностях столько неж'ного, изящного] и главное силы, что, мне кажется, всякий должен
непременно так же подчиненно полюбить этого казака, как м я. Выражение его глаз
такое веселое, доброе и вместе немножко pfiffig (насмешливое), улыбка у него такая
изящная, открытая и немножно усталая, во всех приемах такое спокойствие,
равнодушие к тебе « неторопливость грации... Но главное, пленившее меня — голос и смех.
Голос чуть-чуть погрубее женского контральта и смех прозрачный, грудной, счастливый
и такой сообщительный. Он пел теперь одну .из моих и своих любимых песен.
2 Зач.: Мы с ним ходили на охоту, я несколько раз угащивал его, но он, несмотря
на это, очень холоден « надменен со мной. Большой ростом, сильный, прелестно
сложенный, со стройными правильными чертами лица и сдвинутыми бровями — его нельзя не
заметить.
280

надменен1, что, разумеется, заставляет меня еще больше желать сойтись
с ним. Должен тебе .признаться, что кроме того, что этот казак просто бог
знает отчего мне нравился, как нравится женщина — особенно пленил он
меня своим голосом, чистым, звучным, чуть-чуть погрубее женского
контральта, кроме того, я имею на него виды. Смейся надо мной или нет, мне все
равно. Я уже пережил тот возраст, когда всякое свое желание
примериваешь на общий уровень. Захочешь чего-нибудь и спрашиваешь: делают
ли это люди, делали ли прежде меня? Нет — то и мне нечего прибавить.
Я верю себе теперь и знаю, не спрашиваясь у обычая, что хорошо, что
дурно. Любить хорошо, делать добро другому хорошо, и всякому такому
чувству я отдаюсь смело, к какой бы нелепости в пошлом смысле оно ни
привело меня. Все это я говорю к тому, чтобы сказать тебе, что я влюблен в
этого казака и решился 2 обратить его ib христианскую веру. В нем все
хорошо, все свежо, здорово, неиспорчен о, и невольно, глядя на эту первобытную
богатую натуру, думается, что ежели бы с этой силой человек (этот знал,
что хорошо, что дурно3. Говоря с Киркой, я был поражен этим
отсутствием всякого верованья, всякого 'внутреннего мерила хорошего и дурного.
Один раз мы с ним разговорились. Я старался растолковать ему простую
истину, что трудиться для другого хорошо и лучше этого ничего сделать
нельзя; а трудиться для себя — напрасно. Он слушал меня больше чем
внимательно, он был озадачен; но потом я видел, что он испугался своего
впечатления и подозрительно стал смотреть на меня. Но я, надеясь, еще
больше стал любить его. Поэтому встретить его теперь было для меня
двойною радостью. Он сидел на пороге кордона, облокотившись на обе
руки, и пел одну из старых казачьих песен 4.
Из села было Измайлова,
Из любимого садочка государева,
Там ясен сокол из садика вылетывал,
За ним скоро выезжал млад охотничек,
1 На полях: Я хочу его сделать христианином. В тексте зач.: Но это равнодушие
ко всему и гордое спокойствие еще больше притягивает меня к нему. Я влюблен в него
почти так же, как влюбляются в женщин, с той только разницей, что я люблю его и
завидую ему.
2 Зач.: образовать его, сделать его тем, чем, по-моему, должен быть человек.
3 Зач.: Во всем этом казачьем народе ощутителен и поразителен недостаток
верований, который часто отталкивает меня и пугает.
4 Далее позднейшая запись: Лукашка убил на днях чеченца и я присутствовал при
выкупе тела. Его выкупали два чеченца, один похож на убитого, строгий, холодный,
приказывает). Герой Луюашка стоял в стороне. Когда увезли: «Ну не попадайся».
Лукашка смеялся от радости. Лукашка прелесть. Я разговорился с ним: чего он
радуется. «Как же, денег дали».— «Да ведь все жалко!» — «Что ж, и нас бьют».— «Что же
делать, что -необходимо, ведь не радость же это. А жене его, детям?» — «Известно, да
мне верит ли?». Три ночи .не спал, все макушка (?) мерещилась), хоть он /недобрый был
человек. Ну, а теперь, известно, деньги, ведь oih человек бедный. Я накануне выиграл и
лал ему 50 р. Он не хотел брать, но потом так обрадовался...
,281

Манил он ясного сокола на праву руку:
«Поди, поди, сокол, на праву руку,
За тебя меня хочет православный царь
Казнить-вешать».
Ответ держит ясен сокол:
«Не умел меня ты держать в золотой клетке,
И на правой руке не умел .держать.
Теперь я полечу «а сине море,
Убью я себе белого лебедя,
Наклююсь я мяса .сладкого, «лебедикого».
Он говорит «лебедикого», и я люблю это ломанье. Вете.р слышен был
гсзади глухо в лесу, река буровила на завороте и сильно, звучно заливался
голос. Когда я вплоть >подошел к нему, он (приподнялся, снял шапку и ло-
дошел ко мне.
— Далеко зашли *,— сказал он, улыбаясь своей 2
устало-самонадеянной 3, открытой улыбкой.
— А что, далеко до станицы.
— Верст пять.— И еще раз он улыбнулся, и я тоже.— Засветло не
.дойдете, а ночью опасно. Нешто проводить вас? —,и опять улыбка. Что-то
такое было между нами хорошее, что мне не только улыбаться, я держался,
чтоб не смеяться от радости, говоря ему.
— А ты как же оди.н 'Назад пойдешь?
— Я-то 4 привычный и дорогу знаю. Попросите меня у урядника. Для
вас он отпустит. А мне и нужно.
Я вошел в кордон, попросил урядника. Он отпустил Кирку, и уже
совсем темнело, когда мы с ним пошли назад в камыши по узенькой, чуть
заметной тропинке 5. )Мьг шли довольно долго молча.
— Что,— спросив я его,— скучно, я думаю, бывает на кордоне?
— Отчего скучно,— спросил он.
— Да отойти нельзя. Теперь ведь очень опасно. Говорят, абреки
переправляются.
!— Ничего, мы привыкли6. Наше дело такое, еще думаешь себе: приди,
батюшка. Ведь нам еще лестно, вот хоть бы я, еще и ни разу не стрелил
в человека. Ну старики, те уж отдаляются. Тоже и ,на кордоне пьют, спят.
— А в поход ты желаешь идти?
— Как же не желать, на то и казак, чтобы в походы ходить.
1 Зач.: ваше благородие
2 Зач.: славной
3 Зач.: .простой
4 Зач.: здешний
5 Зач.: Я разговорился с Киркой, и наружность его не обманывала меня, у него
ужасно много доброты и ясного здравого смысла и [маленького] веселого юмора.
6 Зач.: еще это веселит нас, один перед другим стараешься, как бы подкараулить
абрека или застать его.
282

— Пойдешь зимой?
— Да как бог даст. Коня не могу справить. Пешком нельзя и теперь
'СТЫДНО.
Я слышал от Ерошки, что приобретенье лошади составляет все мечты
и Кирки, и всего его семейства. Мне пришло в голову подарить ему лошадь.
Я ровно вчера выиграл 50 р. Поверишь ли, что этот молодой мальчик со
своим пушком на подбородке так импонирует своей непосредственностью ]
и красотой, что я долго колебался предложить ему лошадь, боясь оскорбить
•его. Я сначала предложил ему выпросить его в поход в драбанты (это
вроде ординарцев даются казаки офицерам, хотя совершенно противузакон-
но). Он сказал, что рад будет.
— Да ведь вы не любите наших,—сказал я.
— Э! Это старухи только,— сказал он смеясь.— Им все, что по не
старому, то и тошно. Отчего не любить 2.
Я предложил ему лошадь 3. Он не поверил сначала, но я сказал, что
взаймы и что даже сейчас, как придем, дам ему деньги. Всю остальную
дорогу он молчал. Я тоже. Мне было удивительно хорошо на душе. Все,
что я видел, казалось прекрасно, ново: и мрак, сгущавшийся на лес, и ветер,
шум1Н0 и высоко говорящий в вершинах, и дикие крики шакалов близко по
обеим сторонам дороги. Подходя к станице, запахло кизяками и на
светлеющем горизонте показались профили хат. На душе легко, ясно, в теле
сильная здоровая усталость и голод; природа везде со всех сторон и в1 тебе
самом. Я отдал Кирке деньги. Он только сказал, что отдаст >к осени 4, и не
поблагодарив ушел. Он не мог благодарить и не понимал, как благодарить
за вещь, не имеющую для «его никакого смысла 5.
Я смотрел в окно на него, когда он вышел. Он шел, опустив голову и
недоумевающе .разводя руками. Моего хозяина дочь подбежала к нему.
Они остановились и говорили о чем-то. Какая ирелесть эти два человека.
Марьяна—верх женской красоты. Это — стройность, сила, .женская
грация и глаза, которые только я видел из ее лица, но глаза, которым
'подобного я ничего не видывал 6. Впрочем, до другого раза о Марьяне. Она стоит
целого письма. Нынче я устал. Я пообедал или поужинал, дописал за чаем
тебе это письмо и усталый и счастливый ложусь спать 7. Ерошка с кунаком
шли было ко мне, но Петров, не послушав приказанья, сказал, что я сплю.
1 В автографе: непосредственной
2 Зач.: вот вы хороший.
3 Вписано позднее: Дорогой мы много говорили с Киркой. Я обращал его в
христианство. Он слушал, да не стану рассказывать тебе, скажу только, что он меня понимал
и соглашался.
4 Первоначально: весне
5 Позднее коней, фразы изменен: так он, видимо, был счастлив.
6 Позднее изменено: Это соединение стройности, силы, женской грации и удальства
какого-то; я видел только глаза из ее лица (они ходят завязанные); я бы даже не желал
вилеть ее всего лица, чтобы >не разочароваться.
7 Зач.: А завтра опять на охоту.
283

Вот тебе кусочек моей жизни, бедный жалкий кусочек в сравнении с
действительностью. Но прощай...» 1
КОНСПЕКТ № 8
9) Чеченец
10) Письмо из Ларса. Письмо
11) Встреча
12) Ночь дает
13) Бегство
14) Офицер
15) Возвращение
16) Казнь
КОНСПЕКТ № 9
Отъезд.
Станица. Свиданье. Сватовство.
Приезд. Ерошка, охота.
Беседа.
КОНСПЕКТ № 10
Т. Отъезд из Москвы, его положение в свете, его странное николаевское
развитие, отрицать тяжело, соглашаться нельзя, жить хочется.
2. Идиллия станицы, Васька, свиданье с Марьяной. Старухи сватают..
3. Приезд офицера. Что он прошел в службе.
4. Убийство.
5. Письмо.
6. Вечеринка.
7. Абреки.
8. Она прогоняет.
1 Позднее приписано: Мне хорошо, очень хорошо, но по правде сказать, от чего-то-
грустно, сладко грустно, но грустно.
На полях: Он не пишет о деньгах.
В тексте: Глава 3-я.
Возвращаясь в этот вечер домой с Киркой, Ржавский, узнав, что у «его нет лошади,
которая составляет все его желание, подарил ему 50 р. на лошадь. И это непривычное
доброе дело произвело то неясное волнение и христианское настроение, которое
отражалось в письме его к приятелю. [Ему казалось, что Кирка от неожиданного счастья и от
наплыва новых мыслей, подтвержденных делом, не мог найти слов благодарить его, ему
казалось, что хозяева его, что Петров, что стены хаты, его собака—весь мир [любовались-
на него и хвалили его за его добродетель] любили его и друг друга. 0,н был так доволен
собой, что ему стало грустно, что он такой прекрасный, сильный, здоровый и красивый
молодой человек, а почти никто не знает этого.]
1 ) Секрет
2) Солдаты
3) Утро
4) Письмо
5) Вечеринка
6) За конем
7) В садах
8) Праздник

НОВОЕ НАЧАЛО
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
Маръяна
1. ОТЪЕЗД
Ночь. Москва затихла. Изредка только лромесит узкими полозьями
песок с снегом ночной извозчик и, перебравшись на другой угол, снова
задремлет, дожидаясь седока. Огни редко где светятся, фонари потухли.
Продрогши и пожимаясь, лезет по обмерзлым ступеням пономарь на
колокольню, и дрожащие звуки, поминая об утре и еще о чем-то, колыхаются над
спящим городом. Сгорбленная под солопом старушонка, вглядываясь в
темноте и ощупывая тротуар, ползет зачем-то в церковь. В церкви,
отражаясь на золотых окладах, красно и резко, несимметрично, горят восковые
свечи.
В одном из окон 1 Шевалье из-за затворенной ставми светится огонь.
У подъезда стоят карета, сани и извозчики, крестом стеснившись задками 2.
Почтовая тройка стоит тут же. Дворник, закутавшись и съежившись, точно
прячется 3 за угол дома.
«И чего переливают из пустого в порожнее,— думает лакей 4, с осунув-
1 Позднее, в копии, вписано: гостиницы
2 Зач.: Они спят.
3 В копии вписано: от кого-то
4 Зач.: Вишь, веселье нашли. И еще какие-то нездешние.
285

шимся лицом, сидя в передней.— И все на мое дежурство» *. А из соседней
светлой2 ком'натки слышатся голоса жизни, молодой, -горячей, разгульной,
жизни. Их трое 3. Один маленький, дурной, сидит и смотрит на
отъезжающего добрыми умными глазами, другой лежит подле уставленного пустыми
бутылками стола и щелкает миндаль в тонких, с отчищенными ногтями,
пальцах и все чему-то улыбается. Третий 4, в новеньком полушубке, ходит
по комнате, изредка останавливаясь. Глаза его горят восторгом,
разгоревшееся лицо дышит решимостью и силой5. Он говорит и махает руками; но
видно, что ему мало слов да и нет слов, чтобы выразить все то, что
подступило теперь к сердцу. Он беспрестанно улыбается и махает руками. Еще
и еще новые .наплывают мысли, которых никому не понять и не высказать.
— Теперь можно все говорить6!—говорит отъезжающий.— Я ,не то
что оправдываюсь, но мне бы хотелось, чтобы ты по крайней мере понял
меня, как я себя понимаю, а не как пошлость смотрит на это дело 7. Ты
говоришь, что я виноват перед ней,— обращается он к тому, который
добрыми глазами смотрит на ,него, и, произнося слова «перед ней», старается
улыбкой скрыть свою застенчивость и запинается.
— Да, виноват,— отвечает тот, который смотрит на него, и еще больше
ума и доброты выражается в его взгляде.
— Я знаю, отчего ты это говоришь,— продолжает отъезжающий.—
Быть любимым, по-твоему, такое же счастье, ,как любить, и довольно на всю
жизнь, ежели раз достигнул его 8.
— Да! Очень довольно, больше чем нужно,— подтверждает тот,
который смотрит, и видно, что для себя о>н так >желает, что даже «е надеется
этого счастья9.— Отъезжающий задумывается и 'как будто с сожалением
смотрит на приятеля.
— Doch lieben, Gôtter, welch ein Gluck! Нет, любимым быть —
несчастье! Несчастье, когда чувствуешь, что виноват за то, что не отдаешь
того же, и не можешь дать, a moins не лгать. Ах, боже мой! — он махнул
рукой.— Ведь ежели бы это все делалось разумно, а то навыворот, как-то
не по-нашему, а по-своему все это устроено. Ведь я как будто украл это
чувство. И ты думаешь 10. Не отказывайся, ты должен это думать. А поверишь
1 В копии фраза зач. и вписано: Лампа коптит и сбирается потухнуть.
2 В копии изменено: Из одной только
3 В копии изменено: слышатся звучные голоса. Там сидят еще трое гостей, с 12
часов все прощаются. Лакей напрасно думает, что господа так только, чтобы его
подразнить, сидят до 3-го часа; им очень весело.
4 Позднее вписано: отъезжающий
5 В копии изменено: Глаза его тают и вспыхивают, разгоревшееся лицо
беспрестанно меняет выражение, голос прерывается.
6 В копии добавлено: так вышло.
7 В копии слово дело вычеркнуто.
8 В копии от слова: ежели вычеркнуто.
9 В копии от слов: и видно вычеркнуто.
10 В копии вписано: это.
286

ли, из всех глупостей и гадостей, которых я много успел наделать в жизни,.
это одна, в которой я не раскаиваюсь и не могу раскаиваться [. Ни сначала,
ни после я не лгал ни перед собой, ни перед нею. Мне казалось, что
наконец-то вот я полюбил2, а потом увидал, что это была невольная ложь3,
что так любить нельзя, и не мог идти далее, а она пошла 4. Разве я виноват
в том, что не мог. Что же мне было делать? 5
— Ну, да теперь кончено! —сказал приятель.— Одно только: ты еще
не любил! и не знаешь, что такое любить.
Опять тот, который в полушубке, хотел сказать что-то <и схватил себя
за голову. Не высказывалось то, что он хотел сказать.
— Не любил! да, правда, не любил! 6 Да есть же во мне желанье
любить, сильнее которого нельзя иметь желания. Да и есть ли опять такая
любовь, где все кончено, все остается что-то недосказанное. Ну да просто-
я напутал, напутал уже себе в жизни7. Но теперь все кончено, ты прав.
И я чувствую, что начинается новая жизнь.
— В которой ты опять на1путаешь,— сказал лежавший «а диване, но
отъезжающий не слыхал его.
— Мне и грустно; но я рад, что еду,— продолжал ом 8.—Отчего
грустно? И знаю и не знаю.— И отъезжающий стал говорить о одном себе, не
замечая того, что другим не было это так интересно как ему 9.— Но никогда
человек не бывает таким 10 эгоистом, как .в минуту душевного восторга. Ему
кажется, что нет на свете в эту минуту ничего прекраснее и интереснее его
самого.
— Дмитрий Андреич! Ямщик ждать не хочет,— сказал вошедший
человек в шубе и обвязанный шарфом.— С 12-го часа лошади, а теперь три.
1 В копии вписано: и которая все-таки меня долго мучала и будет мучать.
2 Б копии изменено: Сначала мне казалось, что наконец-то вот я полюбил, так как
меня уверяли, что надо любить, что это уже не шутка и...
3 Б копии изменено: что эта была ложь, невольная ложь, но противная мне.
4 Зач.: Я виноват; но боже, зато я теперь и всегда буду любить ее как человека,
она возненавидит меня и поделом!
5 В копии вписано: Что?
6 В копии изменено: Как не любил?
7 В копии изменено: Да есть же во мне желанье любить, эта сила любви, которой
сильнее не может быть ни в ком, коли на правду пошло, я это чувствую. А вы меня
уверяете « весь свет уверяет, что есть такая любовь, где все кончено, все .поглощено. А я
знаю, что такой нет и не будет. Не могу же я притворяться, что все остальное на свете
исчезло для меня, когда я люблю. Напротив, я слишком ценю и уважаю это чувство,
чтобы лгать в нем. Ну, продолжится неделю, две, вечер, час, я все-таки говорю,
что это любовь... От этого-то, напротив, я и напутал себе в жизни, что мало верил
себе.
8 В копии вписано: Я так ясно вижу теперь то, чем я был виноват и что мне нужно
для новой жизни.
9 В копии изменено: И отъезжающий стал говорить о одном себе с таким
самодовольным жаром, как будто он делал доброе дело, жертвовал собой, так подробно и
искренно рассказывая .все то, что он чувствовал.
10 В копии вписано: наивным
267

Дмитрий Андреич посмотрел на своего человека в его шарфе, в его
валеных сапогах, в его недовольном лице он почувствовал голос другой, не
менее серьезной жизни трудов, лишений, деятельности, призывавшей его 1.
— Ив самом деле, прощай,— сказал он, ища на себе незастегнутого
крючка2. Несмотря на советы дать еще на водку ямщику, он надел шапку
и стал посередине комнаты3. Они расцеловались раз, два раза,
остановились и потом третий раз. Тот, который был в полушубке4, подошел к
столу, выпил бокал, который стоял полным, взял за руку того, который
был помоложе 5, и покраснел.
— Нет, все-таки скажу, надо и можно быть откровенным с тобой,
потому что я тебя люблю. Ты ведь любишь ее 6? Я всегда... да?
-Да7.
— И может быть...
— Прощай, ты отличный малый! —Слезы навернулись на глаза обоим.
Они вышли на крыльцо. Тот, который был постарше, сказал, что он
завидует отъезжающему. Отъезжающий подвинулся, закутался в шубу и
предложил ехать. Голос его дрожал. Провожавший сказал:
— Прощай, Митя, дай тебе бог...— Он ничего не желал, он только
любил его bi эту минуту.
Еще раз сказал кто-то: «Прощай», кто-то сказал: «Пошел» и ямщик
тронул.
Отъезжавшему казалось тепло, жарко даже, и качка была приятна. Но
странно тащилась рысцой ямская тройка из темной улицы в улицу мимо
больших спящих домов. И только трое их было: ямщик, слуга и он, и все
чужие, и так близко. Кругом темно, безмолвно, уныло, а в душе 8 так полно
было воспоминаний, любви, сожалений и каких-то сладких, давивших слез 9.
В копии вписано: Ему показалось, что прекратить вдруг изложение своих глубоких
мыслей есть геройство. Он сделал усилие над собой и остановился.
2 В копии изменено: надевая шапку.— Надо ехать.
3 В копии изменено: он нахлобучил шапку и стал искать незастегнутого крючка на
своем полушубке.
4 В копии изменено: Отъезжающий
5 В копии изменено: взял маленького дурного за руку
6 В копии изменено: Ты любил ее?
7 В копии изменено: отвечал маленький дурной, не спуская улыбающегося взгляда
с лица приятеля.
* Зач.: сожаления, надежды и слезы.
9 В копии вместо последнего абзаца: И страено затряслись лубочные сани по
снежному тесту и запрыгали в веревочной упряжи нечищенные лошади из темной улицы в
улицу мимо больших опрятных домов с обитыми тротуарами и дворниками.
— Отличный малый! — сказал один из провожавших, садясь в карету.— Только что
за нелепость ехать на Кавказ! Он пропадет там.
— Славный, славный человек! — повторил другой.
— Оттого-то и пропадет, что слишком славный. Я бы полтинника не взял ехать
-теперь на перекладной. Ну прощай.— И приятели разъехались.
А ямская тройка все так же странно тащилась рысцой по каким-то невиданным пу-
288

2. ОЛЕНИН
Кто из нас не был молод, кто не любил друзей, кто не любил себя и не
ждал от себя * того, чего не дождался. Кто в ту пору молодости не бросал
вдруг неудавшейся жизни, не стирал все старые ошибки, не выплакивал их
слезами раскаянья и любви и, свежий, сильный и чистый, как голубь, не
бросался в новую жизнь, вот-вот ожидая найти удовлетворения всего того,
что кипело в душе. Оленин был в этой блаженной поре молодости 2. Хотя
уже не раз он говорил себе, что нашел теперь несомненно ту дорожку,
которая ведет к счастью, и, далеко не дойдя до цели, .расходился в сторону,
заблуждался и останавливался, он и теперь твердо был уверен, что нашел
настоящую дорогу и уже никогда не ошибется. И эта дорожка была
военная служба на Кавказе, которую он начинал 25-летним юнкером.
С 18 -ти лет еще только студентом Оленин уже был свободен и
свободен так, как только бывают свободны русские люди. В 18-ть лет у него не
было ни семьи, ни веры, ни отечества, ни нужды, ни обязанностей, был
только смелый ум, с восторгом разрывавший все с пелен надетые на него
оковы, горячее сердце, просившееся любить3, и непреодолимое желанье
жить, действовать, идти вперед, вдруг идти вперед, по всем путям
открывавшейся жизни.
Странно подделывалась русская молодежь к жизни в последние
времена 4. Весь порыв сил, сдержанный в жизненной внешней деятельности,
переходил в другую область внутренней деятельности и в ней развивался с
тем большей свободой и силой. Хорошие натуры русской молодежи
сороковых годов все приняли на себя этот отпечаток несоразмерности
внутреннего развития с способностью деятельности, праздного умствования, ничем не
стынньгм улицам с красными домами и церквами, по которым, кажется, только и ездят
уезжающие.
Уезжавший молодой человек, закрыв глаза и распахнув шубу, сидел на дне саней
и мысленно твердил: «Люблю, да, люблю, очень люблю»,— и ему хотелось плакать.
Кого он любил — ой не энал. О чем он хотел плакать? Он тоже не знал. Изредка он
открывал глаза и удивлялся все тем же домам, и тем же спинам ямщика и Ивана,
которые так чужды ему и вместе с тем так близко сидят от него и .вместе с ним
движутся и покачиваются от порывов пристяжных, натягивающих постромки.
1 Зач.: прекрасного, прекрасного, невыразимо прекрасного.
На полях: Как он вырос. Свободен.
2 Зач.: Целый мир несокрушенных надежд ж,ил в его душе. Возможное было так,
скучная необходимость, иногда попадающаяся в жизни; но невозможное — вот что любил
он «и во что он верил. Он верил во все, оттого что верил в самого себя; во все доброе,
что лежало в нем. Наслажденье, любовь, самопожертвованье — все это мое,
чувствовалось ему. На каждую сторону жизни отзывались в нем 'нетронутые натянутые струны.
От этого ему радостно и сладко грустно было вдруг оторваться от всего, сбросить
старую пыль воспоминаний и упреков и готовым на все новым человеком бежать куда-то
туда искать нового счастья. [Да и не одной молодостью он был счастлив]. А 'несмотря
на то до [20] 25 лет жизнь успела горько обмануть его.
3 Зач.: и науку, и женщин, и славу, и власть
4 Первоначально: последнее царствованье.
19 Л. Н. Толстой «Казаки»
289

сдержанной свободы мысли, космополитизма и праздной, но горячей любви
без цели и предмета 1.
Сын средней руки русского дворянина и матери — бывшей фрейлины
и чопорной дамы, умершей скоро после его рождения, он рос в деревне на
руках отца-предводителя и 2 старой тетки. Отец умер, когда еще ребенок
не успел оценить его. И когда старые друзья отца встречались с сыном и,
взяв его за руку и глядя ему в лицо, говаривали: «Как я любил вашего
отца! Какой главный, отличный человек был ваш батюшка!» — мальчику
казалось, что в глазах друзей проступали слезы, и ему становилось
хорошо 3. Отец так и остался для сына туманным, но величаво мужественным
образом простого, доброго и всеми любимого существа. Образ матери был
еще более туманный и еще более прекрасный. Как она любила сына! Как
была умна! Как все не могли не уважать ее, как даже сам отец
преклонялся перед нею! Мать была удивительная женщина. Из всех детских
убеждений только эти два милые образа остались нетронутыми в душе
мальчика, тогда как после смерти отца, переехав в Москву, началось
всеобщее разрушение того детского мира. Очень скоро Митя начал думать
^еще до поступления в университет), что тетка его очень глупа, и несмотря
на то, что всегда говорит так кругло, и* несмотря на то, что сам князь
Михаил к ней ездит и целует ее мягкую белую руку. Долго он колебался, все
предполагая умышленную внешность глупости, скрывающую глубокие вещи. Но
когда ему минуло 16 лет и он принял от нее именье и советы, он
окончательно убедился в этом; и открытие это доставило ему величайшее
наслаждение. Это был первый шаг во вновь открытую землю, товарищи по
университету делали такого же рода открытия и сообщали их, и Оленин с
жаром молодости предался этим открытиям, все расширяя и расширяя их
поприще. Понемногу стали открываться необыкновенные вещи. Открылось,
что все наше гражданское устройство есть вздор, что религия есть
сумасшествие, что наука, как ее преподают в университете, есть дичь, что
владыки мира сего идиоты1 и мерзавцы, несмотря «а то, что они владыки, что свет
есть собрание негодяев и распутных женщин и что все люди дурны и
глупы, и еще, еще, и все ужаснее открывались вещи. Но все эти открытия не
только не грустно действовали на молодую душу, но доставляли ей такое
наслаждение, которое могло бы доставить только открытие совсем
противное, что все люди умны и прекрасны.
Это было потому, что все те же люди, только стоило им захотеть и
послушаться Оленина, они бы могли вдруг сделаться так умны и прекрасны.
Эта молодая душа чувствовала, что она сама прекрасна, и совершенно удов-
1 Зач.: Оленин вошел в жизнь в самых выгодных условиях, чтобы выразить в себе
все лучшие стороны того времени. Об отце он не помнил, но старые знакомые отца,
встречаясь с ним, говаривали: «Какой славный человек был ваш отец».
2 Зач.: сестры его, старой девушки, считавшей его умнейшим, прекраснейшим и
добрейшим мальчиком во всем мире.
3 На полях: Он учился презирать Закревского. А вместе с тем любил свет и тем
более знатность. Любил женщин, но до утра; что же, и ничего. Играл в карты.
290

летворялась и утешалась этим 1 Вследствие этого молодой Оленин не
только не казался мизантропом, напротив, поглядев на него, когда он спорил с
товарищами или боролся с ними и пробовал свою силу, или когда Оленин
подходил к женщине и робея стоял у двери на бале, поглядев >на его
румяные щеки, здоровые плечи, быстрые движенья, в особенности на его
блестящие, ум'ные глаза и добрую, добрую, несколько робкую улыбку, всякий
бы сказал, что вот счастливый молодой человек, верящий во все хорошее
и прекрасное.— А он был отчаянный скептик, разрушивший весь
существовавший мир и очень довольный тем, что разрушил.
В первой молодости то хорошо, что человек живет разными сторонами
своего существа, независимо одна от другой.— Ум давно уже объяснил
ему, что генерал-губернатор есть идиот, а он все-таки изо всех сил желает,
чтоб его рука была пожата рукою генерал-губернатора. Ум доказал, что
свет есть уродство, а он с трепетом, волненьем входит на бал и ждет, ждет
чего-то волшебно-счастливого от этого ужасного света. Профессора наши
только говорят вздор, а вздор этот он жадно всасывает в себя и на нем
строит дальнейшие скептические рассуждения. Игра, любовь, все это —
сумасшествие, а он отдается этому сумасшествию. Так на Оленина все эти
осужденные им приманки жизни имели власть, от которой' он и не думал
отделываться, и только чем больше отдавался одной из них, тем больше
осуждал ее. Любовь к женщине больше всего ©озмущала его. Что за вздор!
Любовь вообще, любовь к человеку, это понятно. Чувственность — тоже
понятно; но что за выдумка какой-то вечной высочайшей любви, думал он,
и несмотря на то, всеми силами души желал этой вечной, высочайшей
любви. Он влюблялся не раз. Ложился спать взволнованно счастливый и
.говоюил: вот она! Но утром, просыпаясь, спрашивал: где же она? Что же
не обхватывает меня, не вяжет по рукам и ногам, не влечет куда-то туда?
И нет! увы, ничего! он чувствовал себя свободным и негодовал на какую-то
выдумку любви. Университетское время прошло в этих открытиях и в
бессознательных попытках найти жизнь, где все было легко и хорошо. Но
настало время жить и действовать среди этих безобразных людей и
учреждений! И Оленин стал жить и пошел вдруг по всем путям, открывшимся
пред ним: мысль2, слава, любовь3. Все это было вздор, но тянуло ко
всему 4.
Пять лет прожил так молодой человек полным хозяином своего
довольно большого состояния, числясь на службе то в Москве, то в Петербурге,
то в деревне, ничего не любя горячо, ничего не делая и все собираясь что-
то сделать.
1 Зач.: В ней одной лежали зародыши добра и истины.
2 Зач.: тщеславие
3 Зач.: наслажденье.
4 Зач.: и особенно к наслаждению. Оленин стал ездить в свет уже серьезно, уже не
aller dans le monde a être un homme du monde, стал играть в карты, ездить к цыганам,,
читать все новые книги и собираться начать что-то делать.
291
19*

Пускай рассудители-мудрецы осуждают прошедшее молодое поколение
да и всякое молодое поколение за праздность; я люблю эту праздность
людей, оглядывающихся вокруг себя и не сразу решающихся положить
куда-нибудь всю ту силу, которую они вынесли из юности. Плохой юноша,
выйдя на свет, не задумывался, куда положить всю эту силу, только раз
бывающую в человеке. Не силу ума, сердца, образования, а тот
неповторяющийся порыв, ту на один раз данную человеку власть молодости
сделать из себя все, что он хочет, и, как ему кажется, сделать из всего мира
все, что он хочет. Правда, бывают люди, почти совершенно лишенные этого
порыва; но Оленин в высочайшей степени сознавал в себе присутствие
этого всемогущего бога молодости; эту способность всему переродиться в
одно желание, одну мысль, способность захотеть и сделать, способность, не
зная, что, зачем, куда, броситься головой вниз с Ивана Великого, для науки
ли, для любви ли, для искусства ли. И можно, и должно задуматься, нося
в себе эту силу всегда; и всегда будут задумываться. А еще более в то
время, в которое развивался Оленин.— Он лелеял в себе это сознание,
оглядывался, искал, но жил вместе с тем и жил пошло. В городах он ездил в свет,
и не признаваясь в том, утешался успехом, который имел в, нем, благодаря
своему состоянию и еще более столь редкому, оригинальному,
энергическому уму и красивой молодости. Потом, вследствие щелчка самолюбию или
усталости, бросился в разгульную жизнь, страстно играл в карты, пил и
ездил к цыганам. Потом, промотавшись, уезжал в деревню, много читал,
пробовал хозяйничать и опять бросал и опять, надеясь, что он ошибся,
возвращался к прежней жизни. Ни деятельность, ни любовь, которых он
желал, не забирали его, и он в.се ждал, все надеялся и все чувствовал, что еще
много « много он может сделать. Последнюю зиму в Москве о.н играл
больше, чем прежде, и проиграл гораздо больше, чем мог заплатить, не
продавая именья. Дядя его взялся исправить его дела и взял в руки его
именье; Оленин же поехал на лето в Тамбов, к женатому товарищу и
приятелю. Уж он переставал ясно видеть блаженное будущее, пошлость жизни
начинала со всех сторон обхватывать его, ему становилось жалко
потерянного времени и скорее, скорее хотелось начать жить всеми силами. Мысль
семейного счастья, с детства бывшая его любимой мыслью, с новой силой
явилась ему.— «Вот оно, что мне нужно! И она, она-то и есть та, котирую
я буду любить,— подумал он, увидав соседку барышню у своего приятеля.—
Кроткое, тихое, любящее и красивое создание, мать детей, деревенская
тишина и ровная, плодотворная деятельность! Вот что мне .нужно».— К
несчастью кроткое созданье полюбило всей душой молодого человека и 1 дало
почувствовать в первый раз всю прелесть и блаженство любви. Ему тоже
захотелось любить; но любви не было. Он стал насиловать себя; но
обманул девушку. Он мучался, ломал себя; но ничего не было, кроме страданий.
Никакая попытка не обошлась ему так дорого, как попытка семейного
счастья.
1 Зсч.: он испугался.
292

Увидав всю преступность того, что он сделал, он испугался и
ожесточился. Он грубо развязал узел, который его привязывал к ней, и уехал
с раскаяньем и злобой на самого себя, на нее и на всех людей ]. Тут же
в губернском городе он стал играть и в каком-то беспамятстве проиграл
больше того, что мог заплатить, и больше того, что мог взять у дяди. Тут
он в первый раз испытал отчаяние и ему уже казалось, что все кончено и
жизнь испорчена навсегда! Но жизнь не портится, пока есть молодые силы
жизни. Дело поправилось очень скоро, старик дядя заплатил долг так
скоро, как не ожидал даже выигравший шулер. Оленин поехал зарыться в
деревню к дяде.— Дядя один раз вечером предложил племяннику старое
известное средство для поправки и денежных дел, и характера, и 'карьеры —
службу на Кавказе, тем более, что товарищ и друг его там начальником.
«Справить тебя мы соберем денег, долги без тебя лучше заплатятся», —
сказал дядя. Много должно было спасть спеси с молодого Оленина, чтобы
послушаться такого совета, на себе испытать меру, употребимую для
бесполезных и неисправимых мальчишек-шалопаев. Он2, друг известного Н.,
он, за которым бегали в Т. Д. и Б., он, который не находил «и одной
дорожки в России, достойной своей деятельности, пойдет солдатствовзть на
Кавказе! Но, подумав недолго, он согласился с дядей, хотя в утешение себе
говоря, что дядя вовсе не понимает, почему он едет,— не за тем, чтоб
карьеру сделать, не за тем, чтобы поправить дела. Притом едет только с тем
условием, чтобы дядя отнюдь не писал своему другу начальнику.— Он
поступил юнкером в первую батарею, какая попалась из наиболее
действующих. Трудно передать, как сам себе объяснял Оленин причину своей
поездки на Кавказ. Война, по его понятиям, вообще была самая последня-я
деятельность, которую мог избрать благородный человек, особенно война на
Кавказе с несчастным рыцарским племенем горцев, отстаивающих свою
независимость 3. Он говорил себе, что ехал для того, чтобы быть одному, чтобы
испытать нужду, испытать себя в нужде, чтобы испытать опасность,
испытать себя в опасности; чтоб искупить трудом и лишеньями свои ошибки,
чтобы вырваться сразу из старой колеи, начать все снова, и свою жизнь
и свое счастье. А война, слава войны, сила, храбрость, которые есть во
мне! А природа, дикая природа! думал он. Да, вот где счастье! решил он и,
счастливый будущим счастьем, спешил туда, где его не было.
3. ВОСПОМИНАНЬЯ И МЕЧТЫ
Как всегда бывает в дальней дороге, первые 2, 3 станции воображение
остается в том месте, откуда едет, и прощается с воспоминаниями; на
третьей, четвертой станции, с первым утром, встреченным дорогой, оно
вдруг перелетает на другой конец дороги, к цели путешествия, и гам строит
замки будущего.
1 Зач.: Денежные дела пошли еще хуж^
2 Зач.: прелесть московских гостиных
3 На полях: но драться хочется, здоров, горы.
293

Так и случилось с Олениным. Выехав за Москву, он оглядел снежные
поля, знакомые, тихие снежные поля, порадовался тому, что он один
среди этих полей, увернулся в шубу, спустился и задремал. Сердце
подсказывало воображению. Прощанье с приятелем и эта сдержанно, мужественно
выраженная любовь тронули его.— «Люблю... очень люблю...»,— твердил
он сам себе и ему вспоминалось все лето, проведенное с ним в Т. Он мал
ростом, дурен, неловок; лежит в де,ревне у себя на диване, все читает что
ни попало, или пойдет рыбу удить, или ходит и думает, что-то все хорошее
про себя думает и никому не говорит. Про себя он никогда не говорит,
а сколько бы он мог сказать про себя хорошего.
«Ты не знаешь про Никоновых?» — раз вечером неожиданно говорит
он.— «Соседки?» — «Да, поедем к ним». И в' лице его что-то странное, как
будто ему стыдно и чего-то хочется. Это с ним редко бывает.
Закладывается дедушкина желтая кабралетка, и мы едем через эту
милую поляну, этот милый лес с караулкой, и он так неловко, но с хозяйским
самодовольством правит караковым лопоухим Дьячком, который добр, как
и он сам, и через эту милую, милую аллею подъезжаем к барскому старому
мрачному дому, в котором так свежо, молодо, мягко, любовно. Лакей Ми-
хайло, молодой курчавый лакей-девушник радехонек, что приехал Пенсков
еще с приятелем. Из окна мрачного дома глядит детская головка и
старушечье лицо в платке с милой висящей кожей под подбородком, как у
петуха. По песчаной дорожке из сада идут два белые светлые платья и
яркие платочки. И солнце, и сад, и цветы, и платочки, и зонтик, и лица,
и смех, и их говор женской девичей,— все так радушно, весело. И милый
бедняк Пенсков как просветлел и как замялся, представляя меня. Как я
этого тогда не заметил!..
И опять я еду с ним в кабралетке и опять сад, цветы и добрая, милая
девушка, и опять мы едем вместе и уж он меньше говорит, больше ходит
и думает, а у нее все счастливее и счастливее молодое милое лицо. Вот
и ночь, кабралетка давно ждет под звездным небом у ворот и слышно, как
Становой в темноте бьет с нетерпением ногами по лопуху и фыркает и
катает колеса кабралетки, а мы сидим в гостиной, я у окна, он ходит в
другой комнате, а она светла, счастлива, в белом платье сидит за старым
роялем и в комнате льются звуки и плывут через окна, через отворенную дверь
балкона в темный сад и там живут, и сливаются с звуками ночи, которые
сюда просятся в> гостиную.
«Нет, это не шутка»,— говорю я, глядя на ее чистый лоб, на этот
профиль, на пристально блестящие глаза и чуть сдвинувшиеся тонкие брови.
«Мысль, и серьезная мысль, и чувство живет в этом милом прекрасном
теле. Будет шутить с жизнью, будет резвиться. Я люблю вас! Нет, зачем
говорить? она знает, она поймет!»
«Прощайте, вам спать пора!» — говорит Пенсков. И на крыльце в
темноте она стоит и чуть белеется; но я вижу, я чую ее улыбку, ее блестящие
глаза. «Приезжайте же завтра»,— говорит она. Она думает, что говорит:
294

приезжайте завтра, а она говорит: «я люблю вас!» И в первый раз она
говорит это.
А Становой махает своим глупым хвостом через возжу и везет куда-то.
Вези, Становой, голубчик Становой, как я люблю тебя, как я люблю
Ленского, как я люблю ночь с ее звездами, как я люблю кабралетку, как я
люблю бога, как я себя люблю за то, что я такой прекрасный! А он,
бедняжка, сидит и дудит свою папироску и промахивается концами возжей по
убегающему крупу Станового. И опять едем через милую поляну, и на ней
туман, и переезжаем через шоссе и тут выходит месяц, и шоссе делается
белое, серебряное, и опять проезжаем милый лес с караулкой, а тени
ложатся через пыльную дорогу и от каракули черная тень падает на росистую
(траву).
«Непременно же приезжайте завтра!» — сказала ты, милая девушка.
Приеду и никогда не уеду больше без тебя! И напрасно я уехал. Она
любила меня.— А ты разве любил ее? говорит внутренний голос. Нет? так
и не плачь. Разве мало счастья на свете? мало в тебе силы любить?
•
Утро застало Оленина на 3-й -стан-ции. Он напился чаю и благоразумно
прямо уселся в санях, уложив аккуратно все чемоданы и узлы, зная, где
все находится, и зная, где у него деньги и сколько, и где вид, и где
подорожная и шоссейная росписка, и сумка, и чемодан, и погребец, и одеяло. И все
(так) аккуратно и практично, что ему весело стало. Днем он считал про-
еханные версты и число их до города и где обедать, и где чай пить, и когда
приедет. Рассчитывал тоже деньги, и число, и сроки долгов. К вечеру по
его вычислению до Ставрополя оставалось 7/п с половиной всей дороги.
Опять он хотел задремать.— Воображение его теперь уже было на
Кавказе 1
Я приезжаю в полк, он идет вечером в экспедицию. Полковой командир
советует мне остаться, к удивлению его я не соглашаюсь, лошадь готова,
оружие куплено, мы >идем и прямо попадаем на засаду. «Не бойтесь, друзья,
вперед, ребята!» — «Вот тебя-то мне и нужи-о!», и я бросаюсь на одного из
наибов, который весь в белом. Он не может выдержать моего натиска. Они
бегут, солдаты окружают -меня, и мы 'проникаем в горы. Я заслужил
уважение. Меня спрашивают, что делать дальше. Я хожу один по
горам, узнаю народ и места и возвращаюсь. Я ничего не отвечаю на
вопросы. Я составляю план мирного покорения Кавказа. Я доказал уже, что я
такое в сраженьи, и теперь смело могу отказаться. Не нужно войны. Мы
идем спокойно вперед, народы высылают нам заложников.— Я избираю
главную квартиру в одном из аулов 2 и благословляем всеми. Один черкес
1 На полях: а долги? — прочь! а В.? — прочь!
Станции, свечи, маводки.
Покойно уж в саинях.
2 Зач.: Боже мой. Какая красавица в одной синей рубахе, больше ничего, ходит
мимо меня за водой с кувшином на голове. Хорошо, что я знаю по-чеченски. Я
спрашиваю ее, кто она. Какой профиль, какой глаз смелый и строгий, какой стан и плечи!
295

привозит мне в подарок свою дочь. Боже мой! какая красавица эта
женщина. Она дика, но чиста и прекрасна как голубь. Я беру ее, чтобы спасти от
плена и разврата, я понемногу открываю ей новый мир, она любит меня,
как любят восточные женщины. Но у ней есть жених, который хочет убить
меня. OiH ужасен, силен, храбр и жесток, но я еще сильнее и храбрее его.
Ему не удается. А пускай они говорят, что хотят, вот она, настоящая
жизнь, я работаю, тружусь, подвергаюсь опасностям; тысячи людей
благословляют мое имя, и есть женщина, которая одна составляет все мое
счастье. Любовь, простая, сильная любовь, как награда после труда,— вот
что мне нужно. Да, и. поймет наконец и дядя и Пенсков, зачем я бросил все
и поехал на Кавказ.
А горы все стоят вокруг меня цепью, потоки шумят и абреки рыщут с
разных сторон и боятся моего имени.
4. ТЕРСКАЯ ЛИНИЯ 1
Был март месяц. Снега уже стаяли на .плоскости, по Тереку уже
проплыли оторвавшиеся от берегов, снежные горы белее отделялись от чео-
ных подошв, небо яснее и. прозрачнее, стало светить солнце. Отряды
вернулись в крепости, казаки вернулись в станицы.
Был вечер, тот особенный кавказский вечер, который бывает только на
Кавказе. Солнце зашло за горы, но было еще далеко до своего захождения.
Заря обхватывала треть неба, иа свете зари отделялись матово-белые
громады гор. Воздух был редок, тих и звучен. Было похоже скорее на утро,
чем на вечер. Исключая станиц и аулов, везде тишина и неподвижность.
За рекой на татарской стороне слабо проторенные дорожки вьются пустые
по камышам и лесу. В. станицах уже запирают вороты, казаки сходят с
пикетов и большая дорога пустынна, как степь и дикий лес. Нечто заяц
перед вечером перескочит через нее или фазан выскочит из тернов и по пыли
ее, которую не тронут до утра, проложит свой тройчатый следок. Ногайцы
в степи тоже согнали табуны к кочевьям, и в степи все пусто и уныло.
Только зверь и птица нарушают эту тишину и одни топчут траву, лес и
дышат разлитым остановившимся прозрачным воздухом. Они не знают
опасности казака и абрека, и то хрустнет ветка в лесу, заслышится топот,
то отзовется фазан, и другой, и третий из далеких тернов, то булькнет
рыба в Тереке, то верхом высоко прореют гуси. Какой страх висит в этом
неподвижном звучном воздухе над этим прелестным краем, погруженным
в тишину, которую никто не решается нарушить. Вон далеко, но ясно
виднеются два вооруженные всадника по дорожке, а из аула, покачивая
головами, сидя на высоких кучах, глядят на них татары, хаджи и муллы, и
кучей собираются смотреть, кто бы такой недобрый человек это ехал один
по дороге. И казаки .с кордона глядят и судят о всадниках и припоминают,
все ли у них кони и оружие исправно ли. А всадники — пробираются до-
1 Первоначально: Кавказ вечером.
296

мой (?) отчаянные казаки или мирные татары едут и только слышат топот
копыт своих коней по дороге, вглядываются в каждый куст, и сердце
замирает у них невольно среди этой величавой и прелестной пустыни.
Только в аулах, станицах и на кордонах слышатся движенье, говор,
виднеется дым, остальное пусто, дико. Из аула летят звуки песни муллы,
из станицы слышатся звуки пригоняемого стада, а в поле нечто где-то
далеко отдается переливающийся гул дальнего орудийного выстрела, и
фазаны, как будто только этого и ждали, начнут отзываться на этот гул и
долго перекликаются. А все так же величаво стоят горы и все белее и мо~
лочнее выказываются на темнеющем закате.
5. СТАНИЦА
В одной из станиц, стоящей с полверсты от Терека, от которого она
отделяется лесом 1, около во-рот толпится стадо. Из садов, которые темным
пятном с оголенными торкалами и деревьями виднеются от ворот, боязливо
спешат казачки, раскрывавшие плети. И в садах пусто, только в станице
оживляется. Станица обнесена вся кругом валом и колючей изгородью.
В воротах стоят вышки, с одной стороны даже пушка на деревянном
лафете. Дома высоки, прямы, на 11/2-аршинных столбах от земли, с
высокими камышовыми крышами. Дома не слеплены, а просторно
расположены по улицам и переулочкам. У многих красивые резные
крылечки, и просторные окны глядят на чисто огороженные садики, в которых
еще оголенные стоят раины акации. Вот на углу большой дом есаула, вот
тесом крытое станичное правление и две лавочки, вот на другом углу
(1 нрзб.) богача дом, бывшего в Петербурге, выстроенный на русский
манер. Он красив, этот дом, но самый бедный почерневший дом с своим
князьком и блестящей камышовой крышей, стоящий посередине двора, еще
красивее его. Так изящны все его размеры и формы, так просторно и
чисто он стоит с своим крылечком, так он идет к душистому дыму кизяка,
который идет из его трубы, к громадной буйволице, которая мыча прола
мывается в его ворота, к этому прозрачному воздуху, стоящему над ним,
и к белым громадам, которые так давно смотрят на него и на которые
он так давно смотрит. Все в станице от последнего плетня до подтянутой
спереди рубашонки розовой девчонки-казачки дышит полнотой, изяществом,
себя вполне удовлетворяющей жизнью: и казак, усталый, обвешанный
оружьем, подъезжающий к окну хаты и, перегнувшись, с молитвой
стучащий в него; и красивая голова казачки, высовывающаяся оттуда; и с
засученными ногами казак, возвращающийся (с седой грудью) с рыбной ловли
и в сапетке несущий серебристых, еще бьющихся шамаек; и мальчишки,,
в полусвете доигрывающие в лапту около ворот; и яркоцветные казачки,
бегущие встречать скотину, и их резкий говор, и богатая сытая скотина,,
разбредающаяся по улицам. Мила и эта лужа, которая занимает всю улицу
1 Зач.: уже запирают ворота.
297

и которую у самого края дома обходят столько лет. И этот оборванный,
измазанный скуластый ногаец, работник есаула, помогающий хозяйке
убирать скотину, своей бедностью еще больше обличает богатство 1 казаков.
А этот чеченец курящий, плюющий у ворот, с трубочкой, мрачно
глядящий на всех, обличает их самодовольство 2. А солдат еще стоящей здесь
роты, проходя своей казенной походкой, обличает их свободу. У них у всех:
у баб, детей, стариков — лица веселые, самодовольные и величавые. Вот
старуха, жена хорунжего Иляса, школьного учителя. Ей 50 лет, но по силе
этих плеч, по энергии движений (как она босыми ногами пробежала за
коровой) вы не дадите ей 30. Она загоняет скотину, какой нет во всей
станице, дочь ее, красавица, вышла помогать ей.
— Разуйся, чертова девка,— кричит она ей,— чувяки испортишь.—
И красавица идет разуваться. И они вместе идут доить, слышатся звуки
доенья и из клети крики:
— Не постоит проклятая. Ну ты.
Но вот подоили, в очажке дымятся кизяки, варится подой нынешнего
дня, красавица идет на улицу, а мать выходит к воротам покалякать с
соседками. Бабы перебегают с тряпками улицы, чтобы разжиться огня у
богатых.
— Что, бабушка, убрали? — говорит он старухе, которая с тряпкой,
чтоб взять огня, подходит к ней.
Хорунжиха горда и рада, что может услужить спичками.
— У других не разживешься,— прибавляет она. Грубые руки сдирают
крышку с коробочки драгоценного матерьяла, и идет беседа о том, о сем.
Бабушка Улитка вдова не богатая, но баба хорошая, простая, да и
ребята у нее важные. Одного женила, другого теперь в казаки собирают. Все
одна всем вертит. Тихая, добрая баба. Хорунжиха всегда услужить ей
рада. Старушка присела, ей поболтать хочется, и хорунжиха не прочь.
— Что, твой-то все в школе? — говорит Улита.
— В школе, мать.
— Человек умный, ведь в пользу все.
— Известно, в пользу.
— А мой Кирушка все на кордоне и дамой не пускают,— говорит
старуха, несмотря на то что собеседница ее это хорошо знает.
Хорунжиха однако догадывается, к чему клонит бабука (хорунжиха
хитрая женщина): Кирушку женить время, а у нас девка, затем-то бабука
всегда речь о сыне заводит.
— На. кордоне и стоит?
— Стоит, мать. С праздника не был, намеднись с Фомушкиньгм
рубахи послала, говорить нечего, начальство одобряет, не пьет, не спит,
ничто 3.
1 Первоначально: довольство
2 Первоначально: веселость.
3 На полях: Урван одно слово.
298

— Ну, и слава богу, бабука.
— Слава богу, мать, сын, благодарю бога, сын хороший. Вот бы женить,
так я и умерла бы покойно.
— Что же, девок мало ли по станице,— отвечает Талейран-хорунжиха.
— Много, мать, много,— замечает старуха и качает головой.— Твоя
девка, Марьянушка-то твоя — вот девка, так по полку ] поискать.
Хорунжиха сейчас понимает, что это значит, и хотя Кирушка малый
хороший, но это не в порядке сватовство и старуха порядков не знает.
Хорунжиха знает, что ответить.
— Подрастет, тоже девка будет и Марьянка моя,— гово-рит она.
— Так дай огоньку, мать,— говорит вставшая старуха. И уходя, махая
старческой рукой зажженную тряпку, встречает Марьяну, которая
кланяется ей.
— Вишь, краля какая девка, работница девка будет,— думает старуха,
глядя на красавицу.— Куда ей расти, замуж пора, да в хо.роший дом,
замуж за Кирушку...
6. КОРДОН, НА КОТОРОМ СТОЯЛ КИРКА
Кроме кордонов по дороге между станицами, идущей вдоль Терека,
есть еще кордоны в лесу на самом Тереке. Тут особенно надо не зевать
казакам. Рука уже терпит в воде, и зода неглубока, и чеченцам только
стоит переплыть реку, а в переплетенном, не пробитом скотиной лесу,
тянущемся на 40 верст вдоль берега, нескоро найдут их. Кордон состоит из
двух изб, покрытых камышом, и вышки, которая возвышается над
крышей. Около кордона шагов на сто кругом лес вырублен, но опять зарос
ракитником и тернами. По просеке и. по Тереку, в виду вышки, казаки
поодиночке и без оружия ходят около поста, дальше никто не отваживается.—
Несмотря на опасность места, на свое назначение и на то, что часто
прибегают от полкового командира казаки с цыдулками, извещая о наме,реньи
партии переправиться на нашу сторону, казаки не соблюдают особой
осторожности; они только не отходят далеко от кордона, но на кордоне живут
большей частью без оседланных лошадей, без оружия. Только лошадь
дежурного ходит оседланная и в треноге около кордона и только часовой на
вышке стоит в ружье и шашке и глядит через реку в камышовую степь на
дым дальнего мирного чеченского аула. Кто ловит |рыбу, сидя у
заплетенного в берегу плетешка, кто вяжет уздечку на пороге, кто расставляет и
осматривает пружки на фазанов по тернам около кордона. Казаки все
одностаничники, все давно знают друг друга. Начальник урядник,
отличающийся от казаков только тем, что занимает лучший угол в теплой хате,
и получающий приношения казаков за отпуск в станицу и. увольнение от
часов. Как и в станице, тот же характер довольства, неторопливости и сво-
Первоначально: станице
299

боды на лицах и приемах казаков.— В праздник казаки посылают за чи-
хирем и молят праздник и в будни нередко привезет кто бочонок и угостит
тех, кто постарше. Едят казаки, кроме хлеба, привозимого из станицы, кто
что завоюет в лесу и в реке, то фазанов, то шамаек, то праздник бывает,
когда попадется севрюга или на сиденке, даст бог, убьет казак зверя. Есть
между ними шутник, казак Назарка, есть песенник, есть старик, которого
дразнят; а все в неделю побываешь в станице, поспишь с бабой во сласть,
выльешь родительского, белья захватишь, а труда мало (о опасности нет
и мысли, у казака это нормальное состояние). Из всех 25 человек, 10
конных и 15 пеших. Конные по-двое чередуются разъездами вдоль ino Тереку,
и то другой раз спросишь урядника: «Аль даром», и урядник скажет:
«Даром», и вовсе не поедешь. И пешие чередуются на вышке стоять и по ночам
следить в секретах. А другой раз, как светло да загуляются, так и не ходят
вовсе. А и пойдут, так спать тоже можно.— Уже совсем смерклось 1
1
— Урван, бают, абрека убил! Легко ли! Молодой, а какого бог счастья
дал. К полковому казак прибегал — сказывал. Бают, ведро чихиря на кар-
дон свезли,— говорили на другой день утром бабы, встречаясь между
собой.
К вечеру сам Урван с Назаркой пришли з станицу. Казаки и казачки,
с детства знавшие Урвана, как на редкость смотрели на него.
Глава
Чем дальше уезжал Оленин от России, тем дальше от него казались
все его воспоминания, и чем ближе подъезжал к Кавказу, тем отраднее
ему становилось на душе. «Вот оно, где пошла природа, дикость, то
самое, что мне нужно»,— говорил он сам себе, проезжая донские степи и
станицы. Вид полунагих, зверообразных калмыков и их кочевьев доставил
ему еще большее удовольствие. Он даже остановился у одного калмыцкого
аула, напился с калмыками кирпичного чая с бараньим салом, молоком и
солью, знаками поговорил с ними, предложил попробовать силу и
перетянул на палке одного широкоплечего коричневого калмыка с серьгой в ухе.
В станицах он тоже останавливался, беседовал с казаками о войне, о
удальстве, поил их вином, показывал свою силу и> твердо был уверен, что вот
эта-то простая жизнь была нужна для него и что еще на Кавказе в г.ребен-
ской — гребенской! станице, где стоит его батарея, он заживет еще лучше.
Далее в рукописи оставлено пустое место.

ИЗ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
Беглец
Иер. 1 сентября 1860.
Глава
Господа, вернувшись с охоты, сидели в своей хате и не посылали за
Ерошкой. Даже Ванюше было приказано не говорить со стариком и не
отвечать ему, ежели он станет что-нибудь спрашивать. Первый выстрел
сделал Оленин, и с того места по всему следу была кровь. Второй выстрел,
когда свинья уже остановилась, сделал Ерошка. Правда, что она упала, но
ползла еще, и последний выстрел из двух стволов сделал новоприезжий
гость. Стало быть, ни в каком случае свинья не принадлежала одному
Ерошке и он не имел никакого права, никому не сказавши, привязать ее
хрюком за хвост маштачку, прежде других увезть ее в станицу, опалить и
свежевать, не дав времени охотникам вернуться и полюбоваться на раны
и поспорить. По предложению Оленина все решились наказать Ерошку за
такой поступок совершенным равнодушием и невниманием. Когда
охотники прошли по двору, в то время как дядя свежевал зверя, их молчание не
поразило его. Он объяснил его себе сознанием его правоты с их стороны.
Но когда он, соскучившись быть один, с окровавленными еще руками и
растопыренными толстыми пальцами, вошел в хату и, показывая
расплюснутую в лепешку свою пулю, которую он вынул из грудины, попросил
выпить, его озадачило, что никто ему не ответил. Он хотел рассмешить их
коленцом, но все присутствующие выдержали характер. Он засмеялся
один, и ему больно стало.
301

— Что ж, свинью ты убил, дядя,— сказал Оленин.— Твое счастье.
— Что ж, чихирю не поднесешь? — сказал старик хмурясь.
— Ванюша, дай ему бутылку чихирю. Только ты пей в своей хате, а мьг
в своей. Ведь ты убил свинью. Небось бабы как на тебя радовались, как ты
по улице проволок ее.— Ты сам по себе, а мы сами по сеое.
И он тотчас же заговорил с офицерами о другом предмете.
Ерошка постоял еще немного, попробовал улыбнуться, но никто не
смотрел на него.
— Что же так-то? — Он помолчал. Никто не ответил.— Ну, бог с
тобой. Я на тебя не серчаю. Прощай, отец мой! — сказал он с невинным
вздохом и вышел.
Как только он вышел, Марьяна, которая тут же сидела подле печи,
разразилась своим звучным увлекающим хохотом, и все, кто были в
комнате, захохотали также.
— Невозможно удержаться, когда она засмеется,— говорил прапорщик
сквозь судорожные припадки смеха.
Дядя Ерошка слышал этот хохот даже в своей хате. Он сердито
шваркнул наземь сумку, которая лежала на его нарах, и развалился на нарах
в своем любимом положеньи, задрав ноги на печку и облокотив голову
затылком на ружейный ящик. Когда он бывал не в духе, он всегда
колупал струпья, не сходившие с его рук, и теперь он принялся за это
дело.
Кто сказал, что только молодость мечтает? Я убежден, что старики
точно так же мечтают, как молодые люди. Ерошка был очень расстроен
теперь, навзничь лежа на своем логовище. Он на охоте выпил несколько
стаканчиков водки и в станице, проходя мимо Бурлаковых, остановился,
чтобы дать толпе мальчишек и баб собраться около добычи, и выпил еще один
целую осьмуху, обещая за это свежины. Так что в настоящую минуту он
был достаточно пьян, чтобы воображение его работало с быстротой и
живостью. Все ему вдруг опротивело в этих русских, с которыми он прежде
так любил водиться. Особенно постоялец его казался теперь невыносимым.
Ему казалось, что он «занимается», что значило гордится, <и занимается
особенно с тех пор, как Марьяна открыто стала жить с ним. Тем более ему
это казалось досадно, что он только себе одному приписывал их
отношения. Ему досадно было на этих солдат (все русские были солдаты в его
глазах), которые, ничего не зная, не видав, приедут, привезут деньги (и
откуда они деньги берут?) и все лучшее забирают себе, от девок и до
винтовок и кинжалов. Досадно, что дурачье казаки терпят это. В его время не
так бы было, думал он. И он начал думать по-татарски. Позвал бы его
на охоту, Гирей-Хану дал бы знать. Сняли бы оружье, платье, коня
бы с Гирей-Хана взял был. И — «на тебе, возьми, посади в яму, пока не
выкупится!» И ему приходили в голову мысли о мщеньи теперь и он один
посмеивался, думая о том, как бы он обработал голубчика, коли бы
захотел.
302

Отвращение, которое он испытывал нынче к русским, навело его на
мысль о своих, с которыми он мало водился последнее время. Все свои;
как издохнешь, никто кроме своих не похоронит. И он придумывал, как он
завтра пойдет к другу Зверчику, поставит ему осьмуху, и к старухе нянюке
Лизке в скит и как он ее уверит, что он теперь стар, спасаться хочет, и
каймаку выпросит. И вспомнил, как он жил с этой нянюкой -в молодых годах, и
своего отца Широкого, и весь этот эпический старинный мир воспоминаний
своего детства восстал перед ним. Он закрыл глаза и перебирал эти
воспоминания. Он не спал, но и не слыхал, как ушли офицеры от его постояльца,
как Ванюша приходил и выходил из хаты и как потушил огарок и улегся на
противоположной лавке.
Он уж засыпал, как вдруг ему как будто где-то далеко послышался
слабый, нерешительный голос, творящий староверческую молитву: «Господи
Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас!» — Он прислушался: кто-то
слегка стукнул в стекло окошка. Ерошка откашлялся.
«Кому быть? в старые годы так-то девки по ночам ходили. А може
Паку нька?»
— Господи Иисусе Христе...— повторил голос, но вдруг замолк.
Ванюша повернулся на кровати.
Дядя Ерошка сейчас догадался, что кто бы это ни был, кто-то хотел
видеть его одного.
— Аминь,— сказал он тихо, встал в одной рубахе и, осторожно ступая
по половицам, которые подымались с одного конца, подошел к окну, поднял
и своей широкой спиной, в которую вжималась его голова, загородил все
окно.
Вдруг его голова с необыкновенной быстротой вернулась в хату и лицо
его выражало серьезную озабоченность и почти страх 1. Он взглянул на
Ванюшу (Ванюша не шевелился), одним шагом подошел к постели, взял
ключ от клети, лежавший под подушкой, и опять высунулся в окно. На
дворе была темная ветряная ночь. Когда он высунулся, он сначала ничего не
разглядел, кроме своего забора, но тотчас же его привычным глазам
представились фигуры двух татар, из которых один стоял у угла, а другой
подошел к самому окну так близко, что дядя слышал и чувствовал его
быстрое дыханье. Татарин этот молчал и беспокойно оглядывался. Это быстрое
движение черных глаз напомнило что-то странное дяде Ерошке.
— Ким сен? кто ты?-—сказал он по-татарски, для чего-то рукой
стараясь дотронуться до этого человека.
— Дядя,— дрожащим казацким голосом замолил татарин.
Тут-то Ерошка высунулся назад, изменившись в лице, и оглянул
Ванюшу. Он узнал в татарине своего любимца Кирку, которого он уже 6 лет
считал мертвым.
— Ступай в избушку,— сказал он, подавая ему ключ.
Зачл и волненье. Рот был раскрыт, глаза горели торжественным блеском.
303

— Этот со мной — из гор,— сказал Кирка, указывая на черную тень
татарина, неподвижно стоявшего у угла. Киркин голос дрожал, и глаза ни
одно мгновенье не оставались на одном месте. Он все оглядывался.
— Иди с ним,— сказал Ерошка по-татарски татарину,— я сейчас приду.
Первый испуг и недоумение старика исчезли, он определил себе
положенье Кирки и свой образ действий, его звуки голоса и движенья опять
стали решительны и спокойны. Он живо, но тихо, чтобы не разбудить
Ванюшу, надел чамбары и бешмет и подпоясался кинжалом. Но он надел не
старые, а новые бешмет и чамбары. По его мнению, в таком случае надо
было показать себя. Он пошарил еще руками по полке и взял две спички
и Ванюшины медные деньги, которые лежали на окне, потом нагнулся и
из-под Ванюши достал из погребца флягу с водкой. Все это быстро и
неслышно. В сенях он нашел под лавкой постояльцеву одну полную бутылку
с вином, одну отпитую; он их взял с собой. Лепешка у него была в
избушке.
Нагруженный таким образом, он сошел, стараясь меньше скрипеть,
с сходцев и верными шагами, нагнув голову от ветра, который дул ему
навстречу и так и трепал его бешмет, он подошел к клети, толкнул плечом
дверь и перешагнул через порог. Чеченец, облокотясь плечом о притолку 1,
стоял у двери и смотрел в дверь глазами, которые, казалось, и- в темноте
видели 2.— Увидав старика, он взялся было за пистолет, но по слову Кирки
опустил руку и опять так же спокойно стал смотреть в открытую дверь.
Как будто он был дома. Кирки не видать было у входа. Дядя Ерошка
ощупью поставил посуду на пол, нашел свечку, притворил дверь и зажег
свечу.
Когда осветилась клеть с своей сетью, ястребом, хламом и своими
гнилыми стенами, чеченец взглянул на мгновенье на старика и, опять заплетя
ногу за ногу и положив сухую руку на ручку шашки, стал смотреть
в отверстие двери. Кирка сидел на бревне у стены и закрывал лицо
руками.
3 Старик решил сам с собою, что прежде надо обойтись с чеченцем,
знатоком оценив сразу стройную фигуру, гордый вид, и красную бороду, и
закинутую назад оборванную папаху чеченца. Он понял, с кем имеет дело.
:— Кошкильды! — сказал он ему обычное приветствие.
— Алла рази бо сун! — отвечал обычным благодарением чеченец.
Старик снял из угла охотничью черкеску, расстелил ее, попросил гостя
сесть и начал его спрашивать. Чеченец сел и отвечал сначала отрывисто,
потом старик поставил перед ним водку и лепешку. Чеченец выпил, они
пожали друг другу руки и сказали слово: кунак — друг, гость. Старик
просил чеченца снять оружье. Чеченец отказался, но долго и скоро стал гово-
1 Вач.: и красиво заплетя ногу за ногу
2 Вач.: Он даже не взглянул на старика и не двинулся.
3 Зач.: «Джигит!» — подумал
304

рить что-то Ерошке, указывая на Кирку и часто говоря: «Киркя, Киркя»
и «Ерошкя», на что Ерошка утвердительно кивал головой.
В середине его речи Кирка, выпивший тоже водки и все молчавший,
вдруг вмешался и тоже по-татарски стал о чем-то горячо спорить. Чеченец
наконец вскочил, подошел к двери; Кирка, видимо испуганный, замолчал,
но старик удержал его и уговорил, и чеченец сел опять на свое место и
молча стал есть хлеб, сухого сазана и каймак, которые достал старик.
Кирка ел и пил много и все молчал. Только его блестящие черные глаза
беспрестанно вопросительно смотрели то на Ерошку, то на чеченца. Старик
только теперь рассмотрел его хорошо 1. Первое, что его поразило, была
голова, обритая по-татарски и голубоватой щетиной выставлявшаяся над
\бом под заломленной папахой. Борода, которой еще почти не было у него
тогда, была пальца в два длины, черная и подбрита по-татарски, усы
подстрижены. Но не эти перемены поражали в нем; полные румяные щеки
втянулись и потемнели, сделались такими же бурыми, как лоб и руки, на
лбу между бровей была кривая морщина, которой прежде вовсе не было,
и все лицо его было такое страшное и невеселое, что нельзя бы было узнать
его, если бы не те же почти слитые черные брови и эти Киркины большие
глаза, беспрестанно бегающие по голубовато белым белкам.
Они оба были усталы, это было видно. Чеченец лег в углу, где ему
постелил Ерошка, а сам дядя...
Зач.: и ему так больно стало за своего любимца,
20 Л. Н. Толстой «Казаки»

НАЧАЛО ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
«КАВКАЗСКОГО РОМАНА»
ЧАСТЬ 3-я
15 февраля 1862.
Глава 1-я
Прошло три года с тех пор, как Кирка пропал из станицы. Оленин
служил все еще в том же полку и стоял с ротой в той же станице.— Он и жил
даже на старой квартире у дяди Ерошки 1. Марьянка жила рядом одна в
хате своего мужа; только хата эта была заново покрыта камышом,
подправлена; и никто уже не удивлялся в станице, что Оленин целые дни проводил
в Марьяниной хате и что, входя к Оленину, заставали Марьяну, которая
сидела у печки.
В прочем все в станице было по-старому. Дядя Ерошка жил на старом
месте в избушке, так же, как и три года тому назад, дни и ночи проводил
в поле с ружьем, кобылкой и Лямом, так же по вечерам приходил сидеть
на полу с постояльцем 2.
Марьянка, как и от мужа, так и теперь, любила по вечерам и особенно
по праздникам ходить к мамуке помогать ей убирать скотину и с ногами
влезать на печку на старое девическое место и молча в темном углу
щелкать семечки*
1 Зач.: только [квартира эта] дом принадлежал уже не дяде Ерошке, а Марьянке, н
Марьянка жила вместе с Олениным.
2 Зач.: которого он теперь называл хозяином.
306

Бабука Улитка еще больше, чем прежде, жалела и ласкала дочь, но так
же, как и прежде, неутомимо и бодро трудилась и домохозяйничала.
Михаил Алексеевич так же изредка приезжал в станицу, разрушал
спокойствие бабушки Улитки, всякий раз мучал Оленина своим посещением у
и выпрашиваньями то вещей, то денег. Он ничего никогда не говорил
Оленину о своей дочери, но как будто с тех пор, как Кирка бежал, признавал
за собою какие-то права на Оленина.
Устенька была замужем и кормила уже второго ребенка. Теперь была
ее очередь по праздникам сидеть на бревнах, приготовленных и все еще
не употребленных для станичного правления, и глядеть на молодых девок
и казаков, водящих хороводы. Когда ее милое, теперь похудевшее лицо
оживлялось той нежной улыбкой, это уже была не улыбка настоящего,
а улыбка воспоминания.
Дампиони уже не было в станице, он был назначен год тому назад,
ежели не ошибаюсь, в помощники 2-го адъютанта товарища начальника
штаба 2-го отдельного Закучук-Койсынского отряда. Милый Дампиони
приезжал иногда из штаба в старую стоянку. Останавливался всегда у Ус-
теньки, которая принимала его почти так же, как бабушка Улитка Михаила
Алексеевича, и выносила ему на стол и каймаку, и печеную тыкву, и
моченого винограда. Муж ее был вестовым при Дампиони. Все казалось хорошо,
но видно было, что она была больше уверена в любви Дампиони тогда,
когда она не подносила ему ни каймаку, ни винограду. Дампиони уже
всегда был в перчатках на улице, шашка у него была серебряная, часы были
целы, сертук на барашиках, особенного штабного покроя. Он пил чихирь по-
прежнему и говорил Оленину, что его против воли взяли в штаб, но
наивная улыбка самодовольства выдавала его. Видно было, что он в заслугу себе
считает то, что, несмотря на свое новое назначение, он остается тем же для
старых друзей.
Батальонный командир был уже произведен в подполковники, получил
какую-то саблю и с тех пор еще страннее делал стратегические планы,
говорил о литературе и электричестве и сделался видимо небрежнее в
обращении к Оленину. Старый капитан по-старому жил у Степки, в именины
задавал бал и раз в три месяца запирал на весь день ставни и писал домой
письма. С Олениным он в эти три года сошелся еще ближе. Из казаков
станичников трое было убито за это время,— один на тревоге и двое в
походах, один был ранен, один старик умер, кто поженился, кто вышел
замуж; но вообще все было по-старому. Та же была уютная живописная
станица с растянувшимися садами, плетеными воротами, камышовыми
крышами, с тем же мычаньем сытой скотины, запахом кизяка и с той же
невысыхающей лужей посередине.— Тот же пестрый, красивый народ двигался по
улицам; хоть не те же, но такие же молодые обвязанные девки с звонким
смехом стояли по вечерам на углах улиц и казачата гоняли кубари по пло-
Зач.: и напивался.
307
20*

щади. В молодых толпах не видно было уже царицы девок Марьянки, не
слышно было Устеньки, Лукашка с Киркой ие подходили заигрывать с
ними. Дампиони с Олениным не выходили из-за угла с мешком пряников,
но та же молодая жизнь жилась другими лицами; была и новая Марьянка,
и новая Ус тенька, и новый Кирка, и новый прапорщик, только что
-выпущенный из 2-го кадетского корпуса, который, тщательно причесавшись, в
черкеске, рука об руку с молодым казацким офицером выходил в хороводы.
Из всех старых лиц больше всех переменился Оленин. Ему было 28 лет,
но в эти три года он перестал быть молод. Молодость его была истрачена.
Тот запас молодой силы, который он носил в себе, был положен в страсть
к женщине, и страсть эта была удовлетворена.
Все лучшие мечты его, казавшиеся невозможными, сделались
действительностью. То, чего он просил от обстоятельств, было дано ему, но нашел
ли он в себе то, чего ожидал от себя? Осуществилось ли его счастье в том
особенно необычайном свете, в каком он ожидал его? Ему казалось, что да.
Дядя Ерошка, после бегства Кирки особенно усердно содействовавший
соединению постояльца с Марьянкой, дядя же Ерошка не видел ничего
необыкновенного в этом обстоятельстве. «Дурак, дурак! — говаривал он
Оленину во время одиночества Марьянки,— что смотришь? был бы я в твои
годы, моя бы была баба. Теперь человек молодой, одинокий, как ей тебя
не полюбить? Приди,— скажи: матушка, душенька, полюби меня! А
полюбит — все у нас будет, и каймак и чихирь — своих ведь два сада осталось.
Чем деньги-то платить. Всего принесет!»
1 Сначала казаки смеялись старику о том, что делается у него на
квартире, но он говаривал только: аль завидно? И хотя Марьянка уже не
выходила в хороводы и старые подруги отшатнулись от нее,' общее мнение
станицы понемногу стало разделять мнение дяди Ерошки и извинило
Марьянку.
«Человек она молодой, без мужа, не сзади, ни спереди ничего, а он
богач, ничего не жалеет — кто без греха». Одни старики-староверы строго
судили молодую бабу, но и те успокоились, когда узнали, что Оленин
обещал закон принять.— Так просто и ясно понималась народом история
любви Оленина, казавшаяся ему столь необычайной.
Дядя Ерошка под пьяную руку не раз рассказывал казакам, как это
случилось.
— Дурочка! говорю, ведь тебе что? мужа нету, вдова, значит; у него
серебра вот какой мешок набит, холопи дома есть. Тьи ему .вели дом себе
купить. Ей-ей купит; а там надоест — брось его, за меня замуж выйди или
за кого, а дом останется. А уж я ему велю дом купить, верное слово, велю;
только дяде тогда ведро поставь.— Ведь забыла, шельма: теперь без денег
осьмухи не даст.— Да ему возьму напою-напою да и настрою; так и свел.
— А что ж грех-то, дядя?—скажет ему кто-нибудь.1—На том свете
что тебе будет?
1 Зач.: Когда же Марьянка перешла жить к Оленину на квартиру, дядя Ерошка
308

— Где грех? Грех даром бабе пропадать, а это не грех, отец мой. Еще
на том свете за меня бога замолит баба-то, скажет: вот добрый человек,
хоть не сам, так хорошего молодца подвел!
И старик зальется своим громким соблазнительным хохотом. Так что не
знаешь: над тобой ли, над собой ли, над богом ли смеется этот старик 1.
Глава 2-я
Оленин жил, казалось, по-прежнему, зимой ходил в поход, лето и осень
проводил в станице, дома и на охоте. В штаб он никогда не ездил,
товарищи, которых он дичился, тоже редко ездили к нему.
Полковой командир года 2 тому назад вызывал его и делал ему
отеческое наставление о том, как неприлично его поведенье в станице. Оленин
отвечал, что, то его мнению, службе нет дела до его образа жизни, а что,
впрочем, он намерен выйти в отставку. Он подал в отставку тогда же, но
сначала ее задержало начальство, а потом подошла война, и отставка все
еще не выходила.
С друзьями и родными в России он почти, три года прервал всякое
сношение, и родные знали про него от других. Начатые его тетради «истории
кавказской войны» и «о значении нравов» лежали нетронутыми в
чемодане. Он по совету дяди Ерошки «бросил, простил всем». Книг он тоже не
читал.
Последнее его письмо вскоре после бегства Кирки было к приятелю.
Вот что он писал тогда из похода.
«Ты знаешь мою привычку соблюдать в душевных делах обычаи
немецких хозяек: один раз после долгого время все поверить, перемывать,
перестанавливать. Нынче целый день я занимался таким мытьем и поверкой.
И было отчего. Со времени моего последнего письма случилось со мной
самое важное происшествие в жизни — я был счастлив и продолжаю быть
счастлив. Но я растерялся в первое время и только теперь в походе, один,
т. е. без нее, я в первый раз оглянулся на себя, вспомнил про свое
существование и подумал о нем. Ты ошибся, полагая, что я отрекусь от письма,
которое писал тебе, что мне стыдно станет. Прошло три месяца и,
вспоминая это письмо, мне кажется только, что напрасно я вовсе писал тебе об
этом,— всего я высказать не мог и сказал пошло, мало, бедно в> сравнении
с тем, что есть.— Теперь не буду тебе писать ничего про «то» и как все
случилось, скажу только, что я счастлив, спокоен и чувствую себя сильным,
как никогда не был в жизни. Жизнь моя теперь ясна для меня, я уж не
один и знаю свое место и знаю свою цель.— Жена моя — Марьяна, дом
мой — Новомлинская станица, цель моя — я счастлив, вот моя цель. Кто
1 Зач.: [Оленин, само собой разумеется, смотрел на это иначе] Вот как три года
тому назад Оленин писал своему приятелю.
На полях: (Письмо к приятелю, .в котором он просит забыть себя и говорит, что
счастлив. Или как он изменился за это время).
309

счастлив, тот прав! —Каких же еще целей, желаний, какой еще правды,
когда чувствуешь себя на своем месте во всем божьем мире, когда ничего
больше не хочешь?
И я ничего не хочу, исключая того, чтобы не изменилось мое положение,
хочу только отрезать себе все пути отступления из своего положения,
исключить все ненужное из моего светлого круга.
Впрочем, объяснить этого нельзя, да и незачем.
Скажу тебе существенное и цель этого письма, которая есть просьба.
Муж Марьяны пропал без вести, она полюбила меня (слова «полюбила
меня» были замараны и было поправлено: она отдалась мне). И это
неверно. Она не полюбила меня — избави бог от этого мерзкого изуродованного
чувства; я мужчина, она женщина, я подле нее жил, я желал ее, она
отдалась мне. И не она отдалась мне, а она приняла меня в свой простой,
сильный мир природы, которого она составляет такую же живую и
прекрасную часть, как облака, и трава, и дерево.
И я ожил и стал человеком только с тех пор, как вступил в этот мир,
который всегда был передо мной, но который в нашем быту, как
заколдованный круг, закрыт для нас.
Знаю и вижу твое презренье; «о жалею и презираю твое презренье.
«Человек тем человек, что он любит не как дерево, а свободно, разнообразно,
с участием всей бесчисленности своих различных стремлений»... и т. д., и т. д.
Знаю, знаю; «о знаю дальше. Любовь, про которую ты говоришь, есть
любовь человека, но человека на низкой степени развития, далекого от
простоты и правды. В этой выдуманной любви вы знаете, что вы любите,
зачем вы любите, но притворяетесь, что не знаете, и все мнимое
разнообразное и духовное в этой любви подводится к однообразнейшему
однообразию — к лжи. Романы, поэмы, наши разговоры, в которых мы
притворяемся, что одна духовная сторона любви близка нам, не все ли скучнейшее
одно и то же? Я тебя люблю, ты меня любишь, наши души соединятся.
Я тебя люблю... А что такое души? что такое «люблю»? никто не знает
и боится знать.
Посмотри на каждое растение, на каждое животное: не видно ли
величайшее разнообразие в исполнении этого вечного таинственного закона?
И разве таинственность и прелесть разоблачилась с той поры, как я понял
закон растения? тем более, закон, которому я подлежу? И разве во мне
лежит боязнь правды, а не потребность ее? Во всех отраслях развития
человечества тот же закон: сознательное подчинение простейшим законам
природы, которые при первоначальном развитии кажутся не человеческими.
Я подал в отставку, но сначала любезное начальство меня задержало, а
теперь война. Ради бога, устрой в Петербурге, чтобы ее не задержали
(следовали наставления, кого просить и как) *.
1 На полях: Сов(еты) приезжего либерала: как нам жить. Ночь в палатке, ядра.
Я старался.
310

Сейчас перечел твое письмо, твои советы и сожаленья моих друзей.
Каковы же теперь будут советы и сожаленья? Я выхожу в отставку,
женюсь на казачке, жене беглого казака, и поселяюсь в станице, без цели, без
дела.— Пропал человек, а мог бы быть членом Аглицкого клуба и
сенатором, как папенька.
Отчего я не нахожу, что сенатор и член Аглицкого клуба и Николай Г
пропал и что он бесполезный человек? Сенатору хорошо в Сенате и в соборе
и члену весело в столовой, и не знаю там где, и Н. Г. приятно в гостиной,—
только и нужно; значит, он не бесполезен, коли ему хорошо. Значит,
растет дерево и исполняет свое назначение, коли листья на нем зеленые.
Значит, как ни пошло все, что скажет в гостиной Н. Г., а есть такая
глупая барышня, для которой его пошлые слова будут вроде откровения.
А нужно, чтобы и до этой несчастной каким бы нибудь путем дошло
солнце. Ежели бы он не мог сделать пользу, ему бы не было приятно и он не
стал бы ездить.
Не знаю, как это вы, люди так называемые светские, умеете всего взять
с умеренностью, даже правды какого-нибудь закона — маленькую
частичку. Ведь вы, либералы, согласны, что можно быть полезным, не служа
в иностранной коллегии, в торговле, в хозяйстве, в литературе. Да разве
кроме этих, вам знакомых клеточек, на которые вы разделили деятельности
людей, нет таких клеточек, которым не найдены названия? По чем вы
судите, что человек полезен или нет? По роду знакомой вам деятельности.
Да ведь не один род доказывает пользу, а самая деятельность. Ведь вот
ты либерал, а твой либерализм есть самое ужасное коонсерваторство, оттого
что ты не идешь до последних выводов закона. Или всякий 'полезен ло мере
пользы, которую он приносит, но так как пользу определить нельзя, то
никого нельзя назвать полезным, или всех; или всякий полезен по мере своей
удовлетворенности, счастия, вследствие другого закона, что удовлетворен
и счастлив' может быть только тот, кто полезен.— Либерализм есть только
логика.— Повторяю опять, я полезен и прав, потому что я счастлив: и не
могу ошибаться, потому что счастье есть высшая очевидность. Кто
счастлив, тот знает это вернее, чем 2X2 = 4.
А в чем будет состоять моя польза, я об этом редко думаю, но когда
подумаю, то придумать могу столько же от себя пользы, сколько и всякий
обер-секретарь Сената. Знаю только то, что силы и потребности
деятельности я чувствую в себе теперь больше, чем прежде. Ты скажешь: какая
может быть деятельность в дикой староверческой станице с кабанами,
оленями и Ерошкой? Тем-то удивительна жизнь, что курица не может жить в
воде, а рыба в воздухе, что Н. Г. не может жить без тротуара, оперы, а я
без запаха дыма и навоза.
Ежели бы я не жил прежде среди вас, я бы, может, поверил, что там
моя деятельность. А главное, поверил бы я, ежели бы я с молоду был
ленивее, был бы не так свободен, как я был. Ежели бы всеми силами души не
искал счастья, т. е. деятельности. Многого я испытал и уж теперь еще испы-
311

тывать не буду,— у меня еще теперь заживают раны, оставшиеся от этих
испытаний. Я ли был виноват или наше общество, но везде мне были
закрыты пути к деятельности, которая бы могла составить мое счастие, и
открывались только те, которые для меня были ненавистны и невозможны.
Последний и самый скверный мой опыт была военная служба.
Сейчас остановило мое письмо ядро, которое со свистом пролетело над
лагерем,— как мне показалось и как всем это всегда кажется ночью, над
самой моей головой. Послышалась за палаткой возня, товарищ мой
проснулся; мы затушили свечку и вышли. Ночь чудесная, ясная, звездная,
кругом красные костры освещают палатки. Костры велено тушить. Я
обошел свою роту. Еще ядро или, должно быть, наша пустая граната
просвистела птичкой над лагерем и где-то попала в костер. И теперь я вернулся,
сижу, дописываю и, может быть, опять пролетит и попадет сюда, и мне
жутко. Никогда так мне не бывало страшно смерти, как теперь. Боюсь, не
хочу смерти теперь. Но вое, что я 'писал тебе, я перечел, и все это—.правда.
Я походил по лагерю и подошел к нашим пушкам. Артиллеристы вьппа-
лили два раза куда-то наобум, к батерее собрались разные зрители. Я
узнал казака из Новомлинской; он мне сказал, что ихний Терешка вчера
ездил в станицу и что Марьянка мне поклон прислала *.— Ежели можно
бы было словами рассказать все то, что возбудили во мне эти слова:
поклон прислала, и полуулыбка казака;—ты бы поверил мне и только бы
завидовал. Ах, любезный друг, дай бог тебе испытать то, что я
испытываю. Лучше не надобно. Через две недели я буду дома!»
Глава 3-я
Через неделю он действительно был дома и был счастлив, но совсем
не тем счастьем, которого он желал и которое он готовил для себя. Ему
было хорошо, но многого, как ему казалось, главного, еще не доставало для
его счастья. 'Жизнь его еще не устроилась. Это еще все так, пока, а
начнется, во-первых, когда я выйду в отставку и избавлюсь от этих нелепых
отношений с начальниками и товарищами. Больше всего его мучали
товарищи, поздравлявшие его с успехом и шутившие о предмете, казавшемся
ему столь важным.
Во-вторых, он, чего бы ему ни стоило, намеревался раз навсегда
избавиться от Михаила Алексеевича. Потом ожидание возвращения Кирки
(о котором Марьянка 2, ему казалось, грустила, хотя никогда не говорила)
делало его положение еще неопределенным. Дружба с дядей Брошкой,
чихирь, праздность—все это должно было перемениться, устроиться, и
тогда должна была начаться новая жизнь; теперь же, как ни хорошо было
1 Зач.: Когда кончится этот несносный отряд! Из дома я тебе напишу еще и, мо»
жет быть, (сумею, опишу 1наше житье. Прощай 'и т. д.
2 Зач.: часто вспоминала
312

его -положение, оно ему казалось безобразным, особенно когда он живо
представлял суждения о себе казаков и товарищей. Он как будто не
признавал теперешнюю жизнь за настоящую жизнь, а жизнь, не спрашиваясь
его, шла и приносила ему с собой свои награды и наказания.— Но прошло
три года, нового все еще ничего не началось, а старая, казавшаяся
безобразной, непризнанная жизиь уже успела овладеть им всей силой и прелестью
привычки, успела уже разрушить все мечты о изменении ее 1.
Михаил Алексеевич уже более не возмущал всего существа Оленина,
как прежде; напротив, он забавлялся его посещениями и напускал 'на него
дядю Ерошку. Дядя Ерошка был неразлучен с офицером и с каждым днем
все становился интереснее и поэтичнее. Полведра чихиря (после охоты
сделались привычкой для Оленина. Сужденья казаков и товарищей перестали
мучить его. Марьяна при посторонних сиживала в хате с ним и
принимала гостей. О Кирке не было слуху, и Оленин забыл почти. Служба и два
месяца зимнего похода не только не тяготили теперь Оленина, но были
приятны ему. Намеренье жениться на Марьянке как будто было забыто.
Отставка, о которой никто не хлопотал, все еще не выходила.
Была осень. Слышно было, что в соседней станице переправилась
партия. По всем кордонам усилили осторожность, но Оленин, несмотря на то,
утром с дядей Брошкой и капитаном ушел на охоту. С вечера приходил
казак с Нижнепротоцкого поста и сказывал, что в Угрюмовом Хохле (лес)
свежие следы оленьи 2.
Дядя Ерошка проснулся далеко до зари. Ему редко в жизни
приходилось спать в избе, и он говаривал, что ему душно и сны давят в избе. Он
проснулся, вышел, посмотрел, много ли ночи, и лег опять навзничь,
закинув руки под голову.
Разное стало приходить ему в голову. Где эти олени ночь будут? Коли
не сбрехал Лукашка, должны к утру к Тереку подойти. Зайти надо от
кордона, а Митрий Васильича пошлю от дороги, туда не пойдут. Потом мысли
его перешли на самого Д. В. Зачем он Мишке (он так звал Мих.
Алексеевича) лошадь подарил? «Все за бабу, все за бабу», повторил он вслух.
Мне бы отдал, все я ему служил. А то всего одну ружье дал.
Да мне что? Проживу и без коня. Были кони! Как моего серого коня
полковник просил. Дай, говорит, коня, хорунжим тебя сделаю. Не отдал.
Тут ему вздумалось, что бы было, ежели бы он отдал тогда серого коня.
1 Зач.: Или что-нибудь совсем новое, или вечно, вечно эта самая одна и та же
жизнь — уже приходило часто в голову Оленину. Отречься от охоты, от опасности, от
дяди Ерошки, от Марьянки — и не представлялось воображению Оленина; он не знал
другого мира лучше этого; но жить так почему-то грустно ему становилось, как будто
какая-то часть его существа медленно умирала среди этой жизни. И об этой-то
умирающей ему было прустно.
2 Зач.: Готовят заряд с офицером. «Черт тебя носит! Сказывать!» — сказала Марь-
янка казаку, когда он выходил от них.
— Аль на охоту идешь? — сказала
313

Как бы он офицером стал, сотней бы командовал. Как подъехал бы в
Грозной к духану * и сказал бы: пей! и как потом он с сотней поймал бы
самого Шамиля и как потом его бы встречали в станице и кланялись бы
ему те, которые теперь над ним смеются. И как он на встрече опять бы
сказал: пей! И он засмеялся широким 1 внутренним смехом. Много еще он
передумывал, поглядывая изредка в окошечко, в которое начинал уже
проникать утренний туманный свет, и прислушиваясь к звукам, ожидая
петухов.
На соседнем дворе стукнула щеколда, скрипнула дверь и послышались
шаги. Старик толкнул ногой свою дверку и перегнувшись посмотрел.
Оленин, пожимаясь на утреннем холоде, бежал через двор2. Стукнула
щеколда в хате Оленина, скрипнула его дверь, вслед за) тем затворилась
Марьянкина дверь, стукнула ее щеколда и все затихло.
Дядя Ерошка опять лег навзничь. «Где-то мой Кирка сердечный?—
подумал он.— Молодец был, как. я — орел! и малый простой. Я его любил.—
Небось женился там, дом построил. Как меня звал Хаджи Магома, так
дом обещал, двух жен, говорит, отдам. Тоже в набеги ездит. Сказывали,
что в Науре двух казаков убили; сказывали, что его видели. Мудреного
нет. Он молодец. Только вздумай он сюда прийти, он их расшевелит,
Мишек-то. Джигит. А все ему скучно! И зачем она война есть? То ли бы
дело, жили бы смирно, тихо, как наши старики сказывали. Ты к ним
приезжай, они к тебе. Так рядком, честно да лестно и жили бы. А то что? тот
того бьет, тот того бьет. Наш к ним убежит —.пропал, ихний к гаам бегает.
Я бы так не велел».
Оленин, войдя в свою хату, зажег спичку, ^посмотрел на часы (еще до
охоты можно было соснуть часа два) и не раздеваясь лег на постель.—
Ему хотелось заснуть не телом, а душой, как это часто бывает с людьми,
которые недовольны своим душевным положением, у которых есть в душе
вопрос, на который нужно, но не хочется ответить. Пора это кончить,
скучно и глупо, говорил он сам себе. Мои теперешние чувства несостоятельны,
с старыми привычками и приемами страсти. Я лгу сам перед собой и перед
ней. А для нее все это с каждым днем становится более и более правда,
более и более серьезно. Надо кончить, надо поставить себя иначе.
Он вспомнил свое обещание жениться; и стал представлять себе, что
будет тогда; стал вспоминать, как он прежде представлял себе это. Но что-
то ничего из прежних образов не представлялось ему. Как будто он
старался вспомнить то, что другой думал. А представлялась такая уродливая
путаница, в которой он ничего разобрать не мог. Он перевернулся на
другой бок и заснул.
* Кабак.
1 Первоначально: тихим
2 Зач.: Дверь в Марьянкиной хате опять скрипнула и опять стукнула щеколда. «Не
надоело»,— подумал старик, и как только Оленин поровнялся с ним, он вдруг закричал:
«Стой, держи, держи!» — иг раскрыв широко рот, захохотал «а всю станицу.
314

Едва начало брезжиться, как дядя Ерошка встал, отворил дверь и
начал убираться. Развел ого'нь, достал пшена и кинул в разбитый котелочек,
достал свинцу и пулелейку и тут же стал лить пульки. Все это он делал, не
переставая петь песни, и в одной рубахе и портках, размахивая руками, то
выходя на двор, то снова входя в свою избушку. Дело его так и спорилось,
он не торопился, но от одного тотчас же переходил к другому. Ванюша
скоро встал тоже и пристроился у порога избушки с своим самоваром.
Старик уже во всю грудь заиграл песни, когда у него явился слушатель, и
подмигивал на Ванюшу и еще бойчей стала его походка.
— Поди—буди пана,— сказал он,— пора, опять проспит. Эки
здоровые спать ваши паны! — И опять затянул свою песню.
— Рано еще,— возразил Ванюша,— еще капитан придет. Да дай, дядя,
мне сальца,— велел ружье смазать.
— Все дядя дай, а сами не заведете! У дяди все есть. А чихирю велел
взять?
— Да уж все возьму. У Бурлаковых встали, что ль?
— А вот глянь, баба-то уж корову убирает,— сказал старик, указывая
на соседний двор.
Ванюша закричал бабе, чтобы она принесла чихирю; но старик
остановил его:
— Э, дурак! люди на охоту идут, а он бабу зовет. Сам поди. А
закуска есть? А то я кашку варю,— прибавил он.
— А то как же! — отвечал Ванюша с видимой гордостью.— Вчера
опять на два монета рыбы купили. Ведь весь полк, да всех вас кормим да
поим.
— Ну! ты свою трубку-то мне в нос не пыряй, черт.
Ванюша пыхнул прямо в нос старику.
— Убью!— закричал старик, прицеливаясь одним стволом, который
он, прочищая, держал в руках. Ванюша засмеялся и, захватив бутылки,
пошел за чихирем.
— Доброго здоровья, батюшка Иван Алексеич! — сказал дядя
Ерошка капитану, который в старой черкеске и папахе, в больших сапогах, с
плохим, но исправным двухствольным ружьем за плечами взошел на двор.
Ничем так не определяется характер человека, как обращением с этим
человеком других людей.
Капитан был беден, скуп, незнатен, не горд, не сердит; но почему-то в
обращении с ним всех людей, начиная от главнокомандующего, которому
он ничем не старался услужить, и до дяди Ерошки, которому он никогда не
давал чихиря, в обращении всех с ним слышна была одинаковая черта
доброжелательства и осторожного уважения. Ванюша, клявший всех тех,
которые пользовались ружьями, обедами, вином, лошадьми и деньгами его
барина, которому капитан никогда не давал на чай, всегда стоял «а
вытяжку перед капитаном и часто в своих ответах вводил с особенной мягкостью:
«Иван Алексеич, Иван Алексеич».
315

— Совсем убрался? — сказал старик,— молодец! А мой-то еще не
отдох.
— А пора, пора, дядя,— сказал капитан, чуть заметно улыбясь шод
своими широкими опущенными усами и видимо детски довольный
похвалой старого охотника.— А Ванюша где?
— Да вот наставил этого черта,— сказал старик, указывая на
уходивший самовар,— а сам ушел куда-то. Бунтует, кричит, а что с ним делать,
не знаю.
— Да ты его накрой.
— Нет, пускай сам придет.
Капитан, улыбаясь, вошел к Оленину.
— Разве уже пора? Как я проспал! Не успеете выпить чаю, я буду
готов. Ванюша! — заговорил Оленин, вскакивая с постели.
— Я вас подожду на дворе,— сказал капитан и вышел, несмотря на то,
что Оленин уверял его, что не стесняется. Капитан во всем был осторожен,
педант даже, и имел свои убеждения о приличии, которые он не изменял.—
Я к Марьяне зайду,— прибавил он, выходя.
Оленин нахмурился.
— Ну, как хотите.
На дворе Марьяны дверь в клеть была отворена и из нее виднелся край
ее рубахи. Капитан подошел к забору.
— Эх, Иван Алексеич,— сказал дядя Ерошка,— на охоту идете, а к
бабе идете.
— Она счастливая,— ответил капитан и, подойдя ближе, окликнул
Марьяну. Капитан любил Марьянку и умел с ней обходиться так, что она
после матери* больше всех доверия имела к нему, несмотря на то, что в ее
девичье время он тоже волочился за ней и теперь она чувствовала, что ее
красота действует на него.
— Что, дядя Лексеич?—откликнулась Марьяна, показывая из
двери свое свежее прекрасное лицо. На ней была одна рубаха и красная
сорочка * на голове. В эти три года она еще более похорошела той сильной,
мужественной красотой, которая составляла ее силу. Тонкая бровь еще
отчетливее лежала на более румяном и полном лице. Черные глаза были
блестящее и смелее. Плечи и руки, стали еще шире и полнее. Все существо ее
дышало довольствием и здоровьем.
— Али тоже на охоту идешь?
— А то как же? Да вот твой сосед еще спит, я к тебе и пришел
поговорить. Давно не видались.
— А что не заходишь? Я тебе рада.
Капитан как будто хотел сказать что-то, потом раздумал. Или он не
знал, что сказать, или не хотел говорить. Он только смотрел
суживавшимися глазами на лицо, на плечи и руки Марьянки. Видно было, что он
* Платок.
316

только пришел посмотреть на нее и теперь ему больше ничего не нужно
было. Марьяна, видно, поняла это и это ей было не неприятно. Она
улыбнулась и тряхнула головой.
— Печурку топить надо,— сказала она, как будто мысленно
прибавляя: а то бы я позволила тебе смотреть на себя сколько хочешь,— и
скрылась в избушку.
— Марьяна! а Марьяна! — заговорил капитан, как дитя, у которого
отняли игрушку. Она опять высунулась.
— Принеси к соседу каймаку к чаю 1.
— Ладно, приду. Дай уберусь.
В комнате Оленина все было в страшном беспорядке. На неубранной
постели лежали порох, ложа, рядом стоял недопитый чай. Ерошка сидел
на лавке и подливал водку в чай, делал «ведмедя». Ванюша бегал из угла
в угол, подавая то сахар, то табак, то сало, то пульки. Пришедший
прапорщик, который хотел идти тоже на охоту, увеличил хлопоты тем, что для
него надо было еще собрать ружье. Оленин у окна, положив ружье на
коленку, прочищал куфорки. Капитан только устроил, очистил себе уголок
у стола и, в сенях поставив аккуратно свои охотничьи снаряды, спокойно
затягивался и запивал чаем.
— Что ж, дядя, найдем ланей? — говорил он.
— Бог даст и нападемся, только не зевай,— отвечал дядя Ерошка.—
Да ты продуй,— прибавлял он Оленину, который возился с засорившимся
стволом.
— Мой дядя в одну осень 15 кабанов убил в Гродненской губернии,—
рассказывал прапорщик.
— Ружье справно, только пуль нет на него,— говорил Ванюша.
— Ну картечью заряди, Ерошка. Проклятая фистулька! — говорил
Оленин.
В это время вошла Марьяна, широко и смело отворив дверь. Ее
приемы теперь были похожи на приемы матери. Она убралась, надела чулки,
чувяки, бешмет и платок.
— Здорово ночевали,— сказала она, переступив порог.— Вот тебе
каймаку. Ты просил?
Все поздоровались, исключая Оленина, который оглянулся и
только поморщился. Марьяна села на лавку, капитан налил и подал ей
чаю.
— Ну, добра не будет! — пробормотал дядя Ерошка.
— И правда несчастье будет,— сказал, неохотно улыбаясь, Оленин,—
от баб беда.
— А ты отмоли, дядя знает, как от баб ружье отмаливать,— сказала
Марьянка, взглянув на Оленина, и засмеялась. Оленин не оглядываясь
свинчивал ружье.
Первоначально: Приходи к соседу чай пить. Поговорим.
317

— А не отмолишь, абреки убьют вас,— сказала она.— Уж доходи-
тесь.— Оленин все не оборачивался.
Глаза Марьянки вдруг потухли и остановились на Оленине. Потом
иысокая грудь ее медленно поднялась и остановилась, не опускаясь. Это
был признак волненья, который хорошо знал Оленин.
— Не хочу,— сказала она капитану, отодвигая стакан,— еще коровы не
убрала,— и вышла.
Вслед за ней с ружьем в руках вышел Оленин. Она дожидалась его
в сенях.
— Что сердитый?
— Ничего!
— Нынче решенье сделаешь? да?
— Да, вечером. Зачем ты только ходишь, когда чужие? Ведь тебе ж
хуже.
— Легко ли, чужие: Лексеич что-ль?
— А маленький-то?
— Али съест он меня глазами-то? Так вот я его и полюблю.
— Да не то; не люблю я, что разговоры.
— Вишь ты — хуже мужа! —Она думала, что он ревнова\ ее.
— Да не то! ходи ты к другому, а не ко мне при других.
— И не приду, сам придешь,— сказала Марьянка и сбежала с
крыльца.
Но не дойдя до ворот, она раз оглянулась с улыбкой в глазах; Оленин,
не глядя на нее, надевал пистоны, и лицо его 'было недовольно.
Весь этот хаос чаю, ружей, пуль, пороху, собак, табаку и беготни
кончился однако тем, что четверо охотников, позавтракав, с ружьями,
снарядами и собаками вышли часов в восемь за станицу.
Вместо того, чтобы поскорее на просторе привести все в порядок,
Ванюша сел на постель своего барина и стал допивать чай и курить
папиросы. Марьяна подошла к окну и постучалась.
— Як мамуке пойду, они, может быть, рано вернутся; так ты возьми
сметану, я в< избушке поставила, и виноград там стоит, возьми.
Отношения Ванюши с Марьяной были совсем другие, чем прежде. Они
привыкли друг к другу и. были нужны друг другу. Ванюша высунулся в
окно.
— Да почини, матушка, черкеску мою,— сказал он.
— Хорошо, положи туда.
— Да что не зайдешь? — прибавил Ванюша ласково и указывая на
самовар,— милости просим.
— Сам надувайся,— презрительно сказала Марьяна и, отвернувшись,
скорыми бодрыми шагами пошла по улице.
Гавриловна уже истопила печь и устанавливала горшки, когда вошла ее
дочь.
— Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй нас!
318

— Аминь,— сказала Гавриловна.
— Здорово, матушка; едешь за дровами?
— Надо ехать, дитятко, Улита зайти хотела, да, я чай, не управилась
еще. Али нужно тебе что?
— Не. Дома делов нет, я с тобою поеду.
— Ну, спаси тебя Христос.
Марьяна переобулась, надела материны сапоги, вышла на двор, вывела
волов, надела ярмо, и, захватив топоры, мать с дочерью выехали за
ворота. Марьяна отказалась поесть и вообще была неразговорчива, в лесу
молча и сильно работала, влезая ,на деревья и сильными руками обрубая
сучья. Гавриловна заметила, что дочке не по себе, но не спрашивала о
причине. Для нее причина эта была давно известна. Гавриловна считала
Марьяну совершенно счастливой. У нее были теперь два быка, буйволица,
другой сад, который купил ей Оленин. Одно только: злодей Кирка мучал
ее тем, что пропадал и конца не делал. Чтобы Оленин мог перестать
любить ее красавицу, этого она не могла думать.
Когда арба была наложена верхом и бабы ввели быков, к ним подошла
Устенька, которая тоже набирала дрова.
— Страсти какие, матушки!—сказала она.— Сейчас Назарка верхом
прибежал, сказывал, абреки переправились, велел домой ехать. Еще
сказывал...— Устенька отвела Гавриловну в сторону и тихо стала говорить ей,
так что Марьяна, заворачивающая быков, не слыхала ее.— Правда ли нет
ли, сказывал, с абреками Кирку видели наши казаки.
— Господи помилуй, что делать?
— Иди что ль, мамука! — крикнула Марьяна. Устенька и старуха
подошли к арбе и пошли за ней. В лесу послышались три выстрела.
— Батюшки мои светы,— заговорила Устенька,— абреки и есть!—и
побежала вперед к своей арбе. Гавриловна шла сзади и молча вздыхала,
Марьяна скорей погоняла быков. Выбравшись из лесу на дорогу, она
влезла на арбу. Старуха пошла вперед.
Вернувшись домой, они пообедали. Марьяна влезла на печку. Старуха,
убравшись, влезла к ней и принесла ей семечек.
— На пощелкай, Марьянушка,— сказала она, подавая с той особенной
лаской, с которой обращаются с больным ребенком.
Марьяна взяла. Старуха стала вздыхать:
— Ох-ох-ох, Марьянушка, грехи наши тяжкие! Что скучна,
Марьянушка? Аль что слышала?
— Чего слышать?
— Вот ты с своим конца не делаешь. Женится — не женится, хоть бы
один конец.
— Матушка,— (строго),— не говори мне этого, не женится — все
любить буду. Не хочу я сама жениться, коли ему не люба, как раба
служить ему буду,— говорила Марьяна, которая нынче ночью только
напоминала ему об обещании и за то поссорилась с ним. Она не хотела,
319

чтоб чужие вмешивались в ее мир.— Тебе что? разве не одарил всех
вас.
Старуха оскорбилась.
— Да вот ты живи так, а Кирка-то не забыл. Говорят, вчерась его с
партией видали, придет сюда,— все жена ты его.
— Как же придет! А придет, так я сама выдам его.
Она ушла домой.
КОНСПЕКТ № 11
КАЗАКИ
Ищет в храбрости, в княгине Воронцовой, в игре и нет. Любовница его,
но она противна в постели, а только когда как запрещенный плод
любуется. (Красота неба, гор: «туда бы; но и там люди».)
КОНСПЕКТ № 12
[Вернувшись] Из похода Оленина послали с донесением к
главнокомандующему.
2-я ЧАСТЬ
Ерошка рассказывает; сватовство, свадьба и в поход. Думы об
Воронцовой 1. Ерошка, пьянство, игра 2. Но он любит и действует 3. Встреча.
Оленин заходит к ней. «Владай ею». Бегство.— Он ужасается себя. Слава
богу, что поход. Поход, отвага, карты, пьянство.
3-я ЧАСТЬ
Честь ехать курьером мало трогает его. В Тифлисе видит Воронцову,
она его все любит, ему гадко. Он хочет любить.
В Ларсе живо вспоминает Марьяну, письмо. Приезд в станицу верхом,
опять к дяде Ерошке. Рассказ. Слухи о Урване. Марьяне теперь можно.
Свиданье с Марьяной у матери, напоминанье о Урване. Предполагает
жениться. Выговор полкового командира. Отставка.
Свиданье в садах ночью. Отказ и как бы злоба.
Она упрекает за Урвана, он оправдывается.
Еще свиданье весной в садах. В первый раз любовь, она обещает
выкреститься. Они счастливы. Узнают о смерти Урвана. Проходит лето. Зима,
те же отношения. Выкрещена. Приезжает товарищ. Оленин горд как сча-
1 Зач.: Казаки в поход идут.
2 Зач.: поход.
3 Зач.: против воли.
320

стливый.— Он ждет ее к себе, спокойно. Она проходит в сенях, он смотрит
б окно. Она у двери и потом в ноги. Урван там и 2 чеченца. Она выходит
и бежит назад. Говорит: «офицер видел, он выдаст». Бежит назад и
бранит его, за ней чеченцы и Урван и через забор скрываются в темноте.
Оленин слышит, как она рыдает. Возвращается Ерошка, рассказывает все,
и великодушие Урвана. Утро, протыпается, слышно про убийство, везут
тела. Он сам видел по зову бабы, как Урван играет на гармонике.
Вечером слышно еще убийство.
На другой день праздник. Часовня. Урван там, его берут. Оленин
скачет в крепость спасти, отложить. Ничего нельзя. Возвращается; на
дороге казнь. Прощается со всеми. Шея из-под бороды, жилистые руки,
ужасно жив, бодр. Отворачивается от жены. Она глядит во все глаза на одного
него. Звук ударов и спускается на веревках. Вечер; он дома, она прошла.
Она все-таки хороша. Преступно хороша. Он ходит, идет под окно.
Выстрел, он убит. Она бежит. Она пришла: «меня вяжите, я убила». Солдат...
^' Л. Н. Толстой «Казаки

ПОСЛЕДНИЕ СТАДИИ РАБОТЫ
КОНСПЕКТ № 13
И
1 г. Кордон.
2 г. Солдаты.
3 г. Утро.
4 г. Письмо.
5 г. Вечеринка.
6 г. За рекой.
7 г. [Проводы и] В
садах.
8 г. [Встреча и обе-
шание]
8 г. Абреки.
9 г. Письмо.
10 г. Встреча.
11г. Л(?) за
табунами.
12 г. Праздник.
13 г. Ночь.
14 г. Бегство.
КОНСПЕКТ № 14
I ЧАСТЬ
1) Отъезд. 6) [Секрет].
2) Оленин. 7) Приезд.
3) Мечты. 8) Свиданье.
4) Станица. .9) Ерошка.
5) [Приезд]. 10) Офицер.
11) [Сватовство].
10) Хорунжий.
11) Лес.
12) Как живу.
13) Вечеринка.
322

ИЗ РУКОПИСИ 21
Глава 3
Лукашка гулял целую ночь. Когда он вернулся домой, густой росистый
туман поднялся со степи и из садов и окутал станицу, не видная скотина
начинала шевелиться, с разных сторон чаще и напряженнее перекликались
петухи, в воздухе вверху становилось прозрачно, хотя не видно было
ни звезд, ни солнца, народ начинал подниматься. Лукашка только
что разгулялся и неохотно возвращался домой. Ему не хотелось
спать.
На дворе слышался в тумане звук топора по дровам и из отворенной
двери хаты его окликнул голос старухи-матери.
— Аль пора на кордон? — сказала она.
— А то как же,— отвечал Лукашка,— вот только к дяде забегу,— и не
входя на двор, он подошел к соседней хате дяди Ерошки. Он привстал на
завалинку и приподнял окно.
Хотя Лукашка и мало знал по-татарски, он теперь был так весел и
молодцеват, что нашел нужным по-татарски окликнуть хозяина.
'— Уйде ма, дядя?—крикнул он в окно (Уйде ма значит—дома ли?)
— Уйде! Ким-сен? (Дома! Кто ты?)—отозвался бас старика.
— Хончи (сосед),— ответил Лукашка и, повернув на двор, вошел в
хату.
ИЗ РУКОПИСИ 29
Лукашка только что вернулся из гор, куда он с помощью кунака только
что сбыл трех лошадей, угнанных из ногайской степи. Тот самый
переводчик Балта, который был при выкупе тела абрека, убитого Лукашкой, раз
пришел в сотню к казакам, продавая кинжал. Он с особенной радостью
встретил Лукашку, как старого кунака, и предложил ему выпить.
Лукашка, ни у кого не остававшийся в долгу, поставил от себя два полштофа.
Беседа шла на кумыцком языке, на котором Лукашка наторел в последнее
время за рекой.
Балта говорил, что ни один казак так не говорит по-кумыцки, что нет
ни у кого такого коня, и нет другого молодца, как Лукашка.
— Джигит, кунак,— все повторял он.— В горах знают, кто Хаджи-Ма-
гому убил. Лукашку знают. Тогда Хаджи-Магома с 5-ю человеками хотел
у вас косяк угнать. Он один плыл, а товарищи в камыше сидели. Ты убил.
Кто Хаджи-Магому убил, тот джигит. Его никто не мог убить. А кони-то,
кони-то,— говорил он,— в Ногайской степи так дурно ходят; намедни
ездил в Кизляр, будь только товарищ, вдвоем бы увели косяк целый, а уж
только до Терека добраться, а там и мои.
323
21*

— Ты у казаков угонишь, пожалуй,— Говорил Лука.
— Как можно,— отвечал Балта, посмеиваясь, так, что видно было, он
и не хотел скрывать, что и у казаков угонит, только бы дурно ходили
кони.— Как можно, казаки — кунак. Ногай Шиига, его не грех красть.
Шиига хуже русского.
— Что же ты не уведешь? — спросил Лука.
— Мне нельзя, я князю клятву дал, на коране клятву дал, что красть
не буду, а кабы два молодца были, я бы показал. Красть нельзя, а
показать можно. Что ты украл, Лукашка? украл когда-нибудь?
— Нет, где же мне? у нас дома, у своих стыдно.
— Известно, нехорошо, а нехорошо, что джигит, а не украл; ты
человек молодой, тебе надо быть молодцом.
— Молодцы-то есть, да куда коней девать?
— Только пригони к аулу, а там за коня по 20 монетов сейчас дам,
такой человек есть. Погоди на час, я тебе и человек такой приведу. Мне
свояк, Саадо, в ауле живет.— И действительно Балта привел через час
своего друга Саадо, перед которым он, видимо, имел великое уважение.
Саадо был высокий рыжий черт, как его называл Лукашка, чрезвычайно
мрачный, рыжий, худой и кривой. Он все молчал, пил очень много и
отрывисто говорил: «Дай бог счастья, хорошее дело, деньги дадим, бог даст.
Бог поможет, надо ехать. А я с божьей помощью схожу в горы, там, бог
даст, узнаю». Ко всякому слову вообще он вспоминал имя бога, даже и
всякий раз, как он брался за рюмку.
Лукашка, еще поговорив с Балтой и одним человеком, сообщил свое
намеренье Назарке и отпросился в станицу, обещая привезть чихирю
начальнику. Лукашке ни коней, ни денег не нужно было *, но ему хотелось
украсть и стыдно было, что до сих пор он этого не сделал. На следующую
ночь Балта ждал их с арканом, на который он взял денег, у выхода
крепости Лукашка посадил его за седло, и они поехали. Балта всю дорогу пел
песни, рассказывал сказки, чтобы дорогу короткой сделать, как он говорил.
Назарка смеялся над Балтой, все повторяя одно и то же:
— Как же ты клятву не держишь? обещал князю не красть, а с нами
едешь. Плохо же ты коран держишь?
— Нет, я коран очень хорошо держу,— отвечал Балта и даже
сердился, когда речь заходила о коране. Он объяснял, что он не сам едет, а
красть будут они, и что это можно. Ночь была темная. В крепости их
окликнул часовой. На пикете Лука ответил на оклик: Кто 3-й казак? —
«Больной».
Как проехали, Балта заорал песню. Поехали в степь: правей, левей, как
кошка, слезал, бегал, нюхал: «Вот где горело, где другое». Все не находили.
Балта спутался — должно перекочевали; стал искать след. Лукашка
тоже.— «Э! не то!» — он выскакал на бугор и завыл по-волчиному. Собаки
Зач.: Оленину он не считал нужным отдавать.
324

далеко отозвались. Они поехали. Лошади ходили в треногах, у аула
Собаки бросились. Балта соскочил и стал указывать. Собаки завыли, он
ударил одну кинжалом. Народ зашевелился. Лука поймал арканом одну, На-
зарка отогнал трех и погнал. Балта заговорил на них: убью. Отбитые
лошади побежали в степь. Балта вскочил на пойманную Лукашкой и
погнались; лошади бежали все дальше.
— Смотри: они за нами теперь гонятся, по следу приедут; надо сейчас
переправить, а днем нельзя: на кордоне увидят.— Они проехали верст 50,
кабардинец был весел, а у Назарки конь остановился. Стожары
спустились.
— Не выедем к свету. Лови!
Они поймали двух на аркан. Одна убежала. Где линия? Ехали, не
находят. Лукашка слез на пойманного, своего пустил. Конь, носом к земле,
поскакал к станице. Уже светало; они были у Новомлинской. Поехали в
лес. Въехали в лес — светло. Балта взял лошадей. Они его переправили и
видели, как он скрылся в камыши. У Назарки была водка. Выпили,1.
Вечером поехали в лес. Балта обещал, что он принесет деньги с одним
человеком и действительно прислал только 4 золотых. Они поделили с Назаркой.
Через неделю обещали еще 8. За этими деньгами ездил Лукашка и
получил их.
ИЗ РУКОПИСИ 30
Казалось по лицу, что Лукашка в эту минуту был совершенно согласен
с дядей Брошкой. Он весело и утвердительно посмеивался, глядя на
оживленное лицо старика.
— Это точно, дядя,— сказал Лукашка, попив вина и поставив чапурку
на стол.— Да ведь девка девке розь. Я не маленький и случалось шутить
с девками другими; а это не то.
— Ну, так брось. Эх, слушай ты мои слова, гуляй с гулящими, а на что
жениться? —ответил Брошка.
— То-то, еще ни свет, ни заря, ты уж пьян надулся, а еще просишь,—
сказала рябая золовка, совсем убравшись, чтобы ехать за дровами, в белом
платке и сапогах, подходя к двери.
— Не, родная, еще со вчерашнего пьян,— холодно отвечал старик.
— То-то, со вчерашнего,— повторила баба, кажется еще сбиралась
браниться, но Лукашка остановил ее.
Зач.: Лукашка поехал в станицу и стучал к Марьяне. Не пустила. Дунайка
пустила.
На полях: Не пойму, куда и зачем именно следуют.
325

— Матушка! Еще вина подай! — сказал Лукашка, спокойно и холодно
глядя на золовку.
Рябая казачка покачала головой, но, видимо, не смея противоречить,
отошла от двери.
Старуха бабука Улитка, Лукашкина мать, всегда плакалась и
жаловалась на свою судьбу, которая была вовсе не хуже прочих. Речь шла о коне,
которого не было у Лукашки. Старуха жаловалась на нужду, одного
справили, дочь отдали, а вино нынче вовсе плохо было.
— Оно точно,— сказал Лукашка,— намедни я с урядником в ауле
за рекой был, так Гирей-Хан звал нас в горы за конями поехать. Так,
говорит, проведу, что собака не услышит, как коней уведем.
— Так что ли дядя говорит, а, баба?—прибавил он, обращаясь
к невестке Лукашки, подошедшей к двери избушки. Невестка была
молодая и красивая женщина. Она была уже совсем убрана, чтобы ехать
за дровами, в платке и сапогах. Она смеясь покачала головой на
старика.
— Батяке рубаху в хате возьми на кордон,— сказала ома Лукашке.
— Ладно. Прощай, Степушка.
— Спаси тебя Христос,— отвечала баба.— А топор где, матушка.
Старуха подала ей топор и снова вернулась.
Семейство Лукашки состояло из старой матери, старшего брата,
служившего в Грозной у генерала, жены брата и их маленькой дочери.
Хозяйством заведовал старший брат и его хозяйка. Мать больше ласкала и
любила меньшого неженатого сына; «о золовка была женщина гордая и
сварливая, и Лукашке нехорошо было дома.
— Что, нагулялся?—сказала мать тихо.— Где был-то?
— В станице был,— неохотно отвечал сын, доставая винтовку из
чехла посматривая ее.
Мать покачала головой.
Подсыпав пороху на полку, Лукашка достал мешочек, вынул
несколько пустых хозырей и стал насыпать заряды, тщательно затыкая их пуль-
326

кой *, завернутой в тряпочке. Повыдергав зубом заткнутые хозыри и
осмотрев их, он положил мешок.
— Что, матушка, я тебе приказывал,— торбы починить. Починила
что ль? — сказал он.
— Как же, Степка починила. Что-то вечор не видала я тебя вовсе 2.
— А сало где, помазать шашку надо,— ответил сын, увязывая порох.
Старуха вышла и через несколько мимут по скрипящим сходцам снова
вошла в хату.
— Ты как пойдешь,— сказала старуха сыну,— так возьми в сенях
мешочек — у людей заняла, тебе на кордон припасла пирожка 3. Али в
сумку положить?
— Ладно,— отвечал Лукашка,— а коли из-за реки кунак коня
приведет, ты его на кордом пришли, а то теперь долго не отпустят. Деньги
подождет.
— Пришлю, Лукашка, пришлю. Что ж, у Ямки все «и гулял, стало? —
сказала старуха,— то-то я ночью вставала к скотине, слышала i— ровно твой
голос песни играл 4.
Лукашка, не отвечая, вышел в сени5, перекинул через плечо сумку,
подоткнул зипун, взял ружье и остановился на пороге.
— Прощай, матушка,— сказал он. Мать до ворот провожала его.—
Сало на лавке осталось, что шашку мазал, ты его спрячь,— сказал он, за
собой припирая ворота.
— Спаси тебя Христос, Лукашка. Бог с тобой.— Спрячу сало-то,—
отвечала старуха, подходя к забору.— Да слушай что,— прибавила
старуха, перегнувшись через забор.
Казак остановился.
— Ты здесь погулял, ну и слава богу. Как молодому человеку не
веселиться, ну и бог счастья дал... Это хорошо. А там-то уж смотри, сынок,
не шали 6.
Лукашка засмеялся и, приподняв шапку, скорыми легкими шагами,
придерживая ружье за стшной под буркой, скрылся в густом тумане.
Молча постояв у ворот, старуха покачала головой, вернулась в избушку и
тотчас же принялась за работу 7.
1 В рукописи, очевидно, ошибочно: ,пенькой
2 Позднее вписано: сказала она, глядя на него и перебирая пальцами рукав рубахи.
3 Позднее изменено: у невестки взяла, она своему спекла, тебе на кордо.н пирожка
припасла. У него есть; а тебе тоже, я чай...
4 В копии вписано: Так славно играли. Послушала постояла.— У ней, матушка, у
Ямки гулял,— сказал Лукашка.
5 В копии изменено: Собрав все, он вошел ,в сени,
6 В копии вписано: Заснешь где на посту, убьет тебя татарин, да и начальство —
тоже...
7 В сохранившейся части копии зач.: А гам-то уж смотри, сынок, ие щали.
Напьешься, заснешь, на секрете или где, так ни за что абрек убьет.
■— Ладно, ладно!— отвечал сын и, отъехав два шага, скрылся в плотном серебристом
тумане. Мать постояла, однако, слушая топот коня у забора, и тогда только отошла, ко-
327

ИЗ РУКОПИСИ 31
Оленин удалялся от него и не пошел по этой дорожке, а открыл свои
наслаждения: открыл здешнюю охоту, здешнего Нимврода старика
Брошку, казака Лукашку, которого он хотел женить, и еще много, много
прелестных вещей, о которых никто не имеет понятия. У него, например, на
дворе была казачка, дочь хозяина, одна из самых прелестных женщин,
которых можно видеть; но столько же похожая на тех прелестных женщин,
которых он знал, в корсетах и шляпках, сколько похожа курчавая дворняга
с большим хвостом панашом и большими умными глазами на дрожащую
и с сведенными боками левретку, и каждый день по нескольку раз он
видел пред собой эту трудящуюся женщину и любовался ею, как любуются
красотой гор и неба, и не думал входить с ней в какие-нибудь сношения.
Ему казалось, что между им и ею не может существовать ни тех отношений,
которые возможны между нею и казаком Лукашкой, ни еще менее тех,
которые предлагали его товарищи офицеры. Ему казалось, что ежели бы
он попытался сделать то, что советовали ему его товарищи, то он бы
променял свое полное наслаждений созерцание на бездну мучений,
разочарования и раскаяния. Главное же, он боялся этой женщины и ни за что не
решился бы сказать ей слово шуточной любви.
Мне совестно стало за свое резонерство. Он прав, он более чем прав,
он прекрасен своим простым и спокойным взглядом. Отчего я не поучаю
зверей и растений о том, чтобы они жалели о погибели друг друга?
Растолковать ему, что нехорошо убивать человека, точно так же невозможно,
как растолковать дереву, что не годится заглушать цветы, которые растут
под ним. Люди — та же природа и есть то же наслаждение чувствовать,
что вот я, Дмитрий Андреич, а вот Лукашка, а вот княжна Д., а вот принц
Гогенцоллернский, а вот лягушка — и все имеют одинаковое право
существовать.
Они говорили о различных предметах: говорили о том, что Оленин
выпросит Луку у полкового командира себе в драбанты (вроде вестового),
и Лукашка улыбался и говорил, что он очень рад; говорили о том, что ему
надо жениться, и Лукашка признался, что любит одну девку, и Оленин
сделал вид, что не знает, кто эта одна девка. Потом разговор зашел о том,
как живут у нас в России. Лукашка слушал Оленина, но, очевидно, не верил
всему тому, что он рассказывал 1. Потому вдруг ни к тому ни к сему он рас-
гда ничего больше не слышно стало. [Киркина мать была одна в доме. Ей много было
дела. Она надела на босую нопу старые стоптанные чувяки и пошла в клеть.] Проводив
сына, старуха снова принялась за работу.
1 На полях зач.: От автора: что они говорят с К(азаком) и почему наводит на
вопрос о женитьбе и содействует ему.
Разговор о том, за что не любят нас, и вместо этого подарок.
328

сказал Оленину, что он раз только в жизни видел абреков; но что ему
ужасно как хочется идти1 в< поход и подраться.
— Ваше благородие,— кончил он,— покуда он у нас тут лежал, спать
не давал. Как засну, так все и представляется, желтый-прежелтый придет,
пугает, а вечером, бывало, через терны полезу, а мимо не пойду. Вчера
пьяный был в станице, как вы прибыли, я еще к вам заходил.
— Я тебя видел.
— Знаю,— сказал он.— что ж делать. Живые люди.— И он
засмеялся.— Так и пьяному все мерещился черт этот.
Самый же интересный разговор был тот, как Лука рассказал, что-
у него нет коня и потому за него не отдают девки,— разумеется, той,
которую он любит, думал Оленин. А лошадь уже была сторгована у Лукаш-
ки, и жениться ему вовсе не хотелось. Так как Оленин выиграл в походе
больше ста рублей, он предложил ему столько, сколько нужно для покупки
лошади, но Лукашка замолчал и, как Оленину показалось, оскорбился тем,,
что он шутит над ним.
Придя домой, к великому удивлению Лукашки, он дал ему 60 рублей.
Они еще поулыбались, глядя друг на друга, и расстались друзьями.
Оленин посмотрел в окно на то, что он будет делать, выйдя от него. Лукашка
шел тихо и недоумевающе; потом вдруг встряхнул головой и направился
к хате хозяина. Оленин думал, что он шел поделиться своей радостью
с Марьянкой, и ему так стало хорошо на душе, как никогда в мире. А
Лукашка понес деньги к Дунайке и три дня гулял без просыпу.
ЧАСТЬ 2
Глава 5
Ржавский был прав, полагая, что Лукашка любит его, но как он его
любит и что об нем думает — этого совсем не угадывал Ржавский; в
голове Лукашки никак не могла уместиться мысль, чтобы чужой человек,
без всякой причины, дал ему такую огромную сумму денег. Ему
действительно казалось, что офицер человек хороший и простой, но внезапный
подарок совершенно сбил его с толку и возбудил 1 недоверчивость. «Что-
нибудь да значит это, думал он, выходя от Ржавского; недаром!» — и
неясные злые подозрения ходили в его голове. Решившись никому не
сказывать о случившемся, а только спросить совета дяди Ерошки, он пошел
Зач.: неясные подозрения
329

в хату к хорунжему узнать у старухи, приходила ли его мать сватать, и
повидаться с Марьяной.
На дворе Лукашка никого не встретил. Заглянув под навес, который
был пуст, что значило, что хорунжего нет дома, молодой казак решителыно
лодошел к окну хаты.
— Господи, Иисусе Христе, сыне божий! — сказал он, постучав в окно.
— Аминь!—отозвался голос старухи.— Отложи, Марьянушка,—
прибавила она.
Окно поднялось, и в лицо казаку пахнуло приятным запахом казачьего
жилья: душистым веником, тыквой и сушеными фруктами.
— Лука! — испуганно сказала Марьяна, быстро отстраняя голову,
которая была не покрыта платком.
— Ну, что ж, отложи, родная,— оказала старуха ласковым голосом,—
или я пойду, а ты голову убери.
Мать Марьяны была совсем другая женщина в семейном кругу и со
двоими казаками-одноверцами. Странно было слышать из уст этой
широкоплечей мужественной женщины ласковые слова, но слова: родный,
желанный, болезный и тому подобные — постоянно перемежались в ее грубо
живописной речи. Притом при муже и без мужа это были две различные
женщины. Хорунжий, несмотря на всю свою политичность, очень мало
импонировал ей, он только раздражал ее. Она твердо знала, что он важный
человек, умен и учен, как никто на свете, и гордилась этим. Но в
хозяйственных, семейных делах, особенно во всем, касавшемся до дочери, она знала
свое значение и не любила, чтобы ей мешали. Она считала произведение
своих трудов, свои сады, огороды, дом и все хозяйство — первыми садами,
огородами и хозяйством во всем мире. Она не то чтобы гордилась этим, но
твердо знала, что, имея такие три сада, как ее, такую скотину, посуду и
остальное,— 'нечего больше желать на свете. Надо только стараться о
сохранении этого в том же виде.
Но ничем так не гордилась старая мамука, как своей красавицей
дочерью Марьяной. Видала она хороших девок и по станицам, и в Кизляре,
куда раз ездила продавать вино, точно, видела она там армянку-красавицу
в шелку и бархате, ,но такой девки, как Марьяиушки, нет и нет-таки во
всем мире. Она уже давно высматривала жениха для своей девки, давно
замечала отношения Лукашки с Марьяной 1, но то ей казалось, что брат
Лукашкин, хозяин, человек строгий, то молод малый, то молода еще девка...
В сущности же ей просто жалко было расстаться с детищем,
составлявшим ее гордость.
Зач.: и была бы непрочь от свадьбы, но старик, Лукашкин отец, человек строгий,
уж очень налегает на [невестку] снох; да еще и
330

ИЗ РУКОПИСИ 35
Маръяна
ЧАСТЬ I
Глава 1-я
ПРИЕЗД В СТАНИЦУ
В 185. г., в мае месяце, перекладная тройка почтовых лошадей, которой
правил оборванный, широкоскулый ногаец, въезжала в станицу Гребен-
ского полка, в которой стояла конная батарея. В телеге сидели два молодых
человека. По одежде и наружно ти один должен был быть господин, другой
слуга. Оба были испачканы, запылены, так что волосы их были похожи
на войлок и переносицы совсем черные. Небольшие усы барина, к
немалому его удовольствию, от пыли казались старыми усами. Обоим было
сидеть неловко от разъехавшихся чемоданов, но на лицах их видно было
возбуждение 1 людей, после долгой дороги приезжающих на место. Хоть
и страдаешь, но сейчас кончится. Ногаец, оскаливая белейшие зубы и дико
вскрикивая, и так уже гнал во весь дух по улицам станицы, но молодой
барин все приговаривал: «ай-да! ай-да!», воображая, что он говорит по-
татарски.— Подъехав к станичному правлению, Ванюша соскочил и,
разбитый от долгой дороги, ковыляя ногами, пошел спрашивать квартиру для
вновь прибывшего юнкера Оленина. Покуда он ходил, юнкер Оленин с
любопытством осматривался. Дома были такие же, как и в станицах, которых
много он проезжал от Николаевской: те же высокие камышовые крыши,
красивые крылечки и светлые, просторные окна. Перед некоторыми из
домов, за загородками, поднимались темно-зеленые раины и
нежно-лиственные белые акации с душистыми цветами. Тут на площади, недалеко от
станичного правления, виднелись две лавочки с красным товаром и
пряниками. Народу было мало видно на улице. Одна старуха выглянула из
окошечка на остановившуюся тройку и спросила: чьих? и две1 девчонки, в
одних рубахах, шушукая, выглядывали из-за угла станичного дома. Была
рабочая пора и еще только 3-й час вечера. Женское население находилось
на работах, строевые казаки на службе, в походе и на кордонах; старые и
малые кто на охоте, кто на рыбной ловке. Довольно долго Ванюша не
Еозвращался и никто не показывался из станичного правления. Солнце
пекло невыносимо жарко, и в станице не было ни малейшего ветра. Оленин
начинал чувствовать усталость и хотел сам идти хлопотать о квартире,
когда Ванюша с каким-то казаком вышел из ворот и объявил, что вот
здесь за углом есть квартира.
— А что, любезный! где тут полковник Андреев стоит? я бы хотел,
1 Зач.: и у до
331

чтобы моя квартира была не далеко,— сказал Оленин, желая почему-то
дать понять казаку, что он не простой юнкер.— Ты пожалуйста отведи
хорошую квартиру, на водку будет.
Но на казака, видимо, совсем иначе подействовали эти слова. Его и
прежде недовольное лицо презрительно сморщилось, как будто говоря:
видали мы и вашего брата.
— Какая есть! — только ответил он, идя подле телеги, шагом
подвигавшейся по пыльной дороге. На конце улицы казак остановился и,
откинув плетневые ворота, вошел во двор. Хозяев никого не было дома, и хата
была заперта на замок.
— Вам ночевать, что ли? — спросил он.
— Как ночевать, мне жить здесь,— нетерпеливо отвечал Оленин.
— Вот хозяева придут, они вам хату отложут,— сказал он <и вышел из
ворот.
— Да мне бы только переодеться теперь нужно, чтобы к полковнику
сходить, а он уж мще приискал квартиру,— сказал Оленин, останавливая
казака,— а то ведь здесь не на дворе же?
Казалось, всякое воспоминание о полковнике было крайне неприятно
казаку.
— Разберетесь там,— проговорил он и ушел.
— Тоже старообрядцы, как и в тех станицах,— проговорил Ванюша,
иронически улыбаясь вслед казаку.
Нес мотря на то, что Оленину приходилось переодеваться почти на
улице и до вечера ждать хозяев, оглядев' отведенную квартиру, он не стал
искать другой. Ему понравились: чистый, широкий двор, веселенькая
новая хатка с просторным высоким крылечком и особенно палисадничек,
отделявший хату от улицы. Две кудрявые акации наполняли все небольшое
пространство и белыми душистыми цветами просились в окна и спускались
через забор на улицу. Между ними и около стволов их торчали ярко-
желтые цветы подсолнухов, и вились лозы травянок.— Хата была вторая
от конца станицы и со двора и с крылечка через забор прямо виднелся лес
по Тереку, лесистые горы на той стороне и выше их белая снеговая линия,
поднимавшаяся над облаками.
«Вот здесь на крылечке я буду сидеть перед вечером и наслаждаться,—
подумал Оленин.— Там, где у самого окна висят цветы акации, будет моя
спальня; а потом только стоит перелезть через забор и я в: этом диком
кавказском лесу, наполненном птицами, зверями и чеченцами... Хозяева,
верно, люди простые, добрые, с которыми я сойдусь, как я всегда умею
сходиться с простым народом. Со стариком будем пить и беседовать, как я
беседовал третьего дня в Николаевской, с молодым будем джигитовать, на
скаку стрелять в1 шапки, силу пробовать. И я их всех обстреляю и осилю,
А может быть, еще есть в доме молодая девка или баба красавицы, как все
здешние женщины... даже наверное в доме есть красивая и молодая
женщина. Что-то есть в этом новом крылечке и в садике, что напоминает мо-
332

лодую и красивую женщину.— Вообще 1 я чувствую, что буду жить и
хорошо жить здесь,— думал Оленин, разбирая свои вещи, умываясь и
переодеваясь под навесом.— Веселенькое место!» Еще он не успел одеться, как
пришел фельдфебель батареи и попросил Оленина к полковнику.
Снарядившись в полную форму, Оленин пошел к полковнику, а Ванюше поручил
сыскать хозяев и устроить хорошенько все это.
Оленин застал у полковника и всех офицеров. Цивилизация, как ни
слаба была здесь, не понравилась. И стулья, диваны, шкапы, особенно орган.
Но полковник был, как он не ожидал его, но хорош. Он был простяк и
добрый неряха, а хотел всех уверить что он хитрец и педант. Говорит о походах.
Шаб Шавдон Хух! много убили. Старый капитан был молчалив, но
добрая улыбка. Все были наивны ужасно. Говорили только, когда молчал
полковник. Полковник заставил говорить по-французски Дампиони. Дампиони
весельчак: пойдемте ко мне! — Нет, уст,роюсь прежде.— Приходите
обедать всякий день. Где квартира? Хорошая? О, хорошая квартира! Какая
девка! Пошел один домой.
ИЗ РУКОПИСИ 38
Ему представился первый вечер с шампанским, когда они сошлись на
ты с одним из приятелей, провожавших его. Это было 'ночью у того же
Шевалье после бала Д., оставившего в нем такое сильное впечатление.
Как хорошо было, думал он, когда прямо глядя в глаза своему другу,
сказал ему, что люблю его, и какого глубокого значения был его взгляд,
когда он сказал, что понимает, почему я не мог спать после сегодняшнего
сала и мазурки. При этом Оленин вспоминал, как он покраснел и
смутился, и ему вспомнилось, что, может быть, друг его смеялся над ним. И
представилась ему продолговатая светлая зала, танцующие пары, счастливые
звуки музыки, стесненное принужденное молчанье и подле себя красивый
и величавый женский профиль, в чертах которого выражается равнодушное
презренье. Снова с внутренней болью вспоминается ему вопрос: неужели
это любовь? Я ли виноват, или всегда это так должно быть? Нет, говорит
он сам себе, я и не любил и не люблю, и нет -ни для кого любви на свете.
И ему представляется зала, наполненная женскими фигурами, звуки
музыки заменились звуками двигаемых стульев, приборов и говора, он сидит
за бальным ужином у маленького стола с двумя мужчинами на
противоположном углу, из-за ярких огней виднеется красивое женское лицо и
выражение женского лица одушевленно-ласково, она сняла перчатки и
побелевшей рукой положила большой букет между собой и красивым
адъютантом с блестящими глазами и аксельбантами. Она смеется и открывает
белые зубы, она нагибается и склоняет плечо близко к гладко, гладко
выбритой румяной щеке адъютанта. И счастье, и цветы, и улыбки так, ка-
1 Зач.: и место и хата веселенькие.
333

жется, и живут в том противоположном углу. Ему вспоминается чувство
боли в сердце и возмущенной гордости.
— Dmitri Olenine me fait de la peine1,— говорила про него его
дальняя родственница, тетушка графиня, долгое время пытавшаяся исправить
его, женив на одной из своих семерых 2 дочерей.— Il a beaucoup de bon mais
c'est une tête à l'envers. Il ne fera jamais rien de bon3,— говорила она4.— И я
удивляюсь, как родные не заставят его что-нибудь делать и отпустили его
на Кавказ. Il a de moyens et de l'amour propre, mais tout cela5 не направлено.
— Слишком много самолюбия, maman,— прибавила старшая графиня.
Приятели, провожавшие его накануне, после обеда в клубе тоже
разговорились о нем. Они оба любили Оленина, и близко знали его.
— У него есть странное свойство характера искать во всем
оригинальности. Зачем ему было ехать на Кавказ, я решительно не понимаю.
Поправить дела он мог бы и здесь; во-первых, мог жениться. А потом, просто
мог пожить в деревне или даже служить, помилуй, у него родня. Записали
бы его в министерство и кончено.— Только в карты бы ему перестать
играть,— сказал один.
— Сколько раз он обещал перестать и не мог,— сказал другой,— у него
характера нет — вот что. Пустой малый!
— Как характера нет? У человека, который, проживя до 24 лет так, как
он прожил, бросает все и отправляется юнкером в первый полк? Нет, у него^
напротив, страшная сила характера. Только он не выдержит.
— Энергия — да, но выдержки нет. Ну, да как бы то ни было, и надое*
дал он мне своими вечными проигрышами и отчаянными займами денег 6.
Бог знает за что, я его ужасно любил, но я, признаюсь, рад, что он уехал.
— А смешон он бывал, когда он приедет, бывало, ко мне ночью в
каком-нибудь горе и начинает врать бог знает что... Мой Григорий
возненавидел даже его 7
В дамском светском обществе тоже зашел раз разговор про Оленина.
— Да он и мало ездил в свет эту зиму,— сказала8 одна дама.—
1 Дмитрий Оленин меня беспокоит
2 Зач.: некрасивых
3 В нем много хорошего, но у него голова не в порядке. Из него ничего путного
не выйдет,
4 Зач.: теперь, как уж не было надежды на него.
5 У него есть способности и самолюбие, но все это
6 Зач.: и часто и мелочно тщеславен он бывал, и горд, и втравлял меня в эту
беспутную ж.изнь, которую мы вели с ним.
7 Зач.: В женском обществе говорили совсем иначе про Оленина. На разговорном
вечере в кругу девиц сидел один оставшийся так называемый молодой человек
[обязанный занимать дам].
— У нас еще одним кавалером меньше на балах,— сказал он, нарушая
наступившее молчанье,— молодой Оленин уехал на Кавказ.
8 Зач.: хозяйка дома, немолодая, сухая девица, имевшая антипатию к Оленину,
334

Il fréquentait très mouvaise société, à ce qu'on m'a dit l. Это небольшая потеря
для нас,— прибавила она, заметив, что одна из девиц покраснела 2.
— Все-таки оригинальный человек,— сказал кто-то.— Не такой, как
все.
— Да, желанье казаться оригинальным от недостатка ума и
образования,— сказала хозяйка дома.— Как много кричали про этого господина^
когда он только появился в свете, как все находили его милым и умным и
как скоро он разочаровал всех 3.
Управляющий, вольноотпущенный человек еще отца Оленина, был
очень доволен отъездом молодого барина и4 таким образом выражался
о молодом барине:
— Я ему дав.но говорил: «Что, мол, вы, Дмитрий Андреич, нигде не
служите, так болтаетесь? в ваши годы молодые на Кавказ бы вам, в
военную службу. А то что ж здесь вы только себя беспокоите и дела никакого не
делаете. А на меня, мол, можете положиться, что как при. вашем папеньке
26 лет хозяйство не упускал, и без вас не упущу. Приедете, спасибо
Андрюшке скажете». А то ведь смотреть жалко было, право, как имеешь
привычку с малолетства к их дому и к роду-то ко всему ихнему 5. Самый
пустой барин был. В прошлом году проигрался в Москве тысяч 15 и
приехал, сам за хозяйство взялся. Что чудесил! Ничего-то >не знает, а тоже
приказывает. Со мной-то еще бы ничего, я могу его понимать, бывало то
говорит, что разобрать нельзя и совсем невозможное, я все говорю:
слушаюсь, будет исполнено, а, известно, делаешь как по порядку; а то с
мужиками свяжется, так как на смех поднимали. Приехал с весны, по ржам
поехал. «Вымочка, говорит, зачем? Это можно бы было снег свезти». Или:
«зачем, говорит, крестьян поголовно посылать, это никогда не надо и в
рабочую пору никогда отнюдь не посылай больше 3 дней в неделю».—
Слушаю, говорю. В одно лето, мало положить, тысячи на четыре убытка
сделал и мужиков замучал. Все по крестьянам ходил, лошадей им покупал,
1 Он вращался, говорят, в очень дурном обществе.
2 Зач.\—Я слышала уже про это,— сказала одна из девиц,— мне говорили, что он
ускакал так и собрался в три дня à la suite d'un amour malheureux (из-за несчастной
любви). Правда это?
— О! нет! — сказал так называемый молодой человек,— я его знаю, и, напротив,
он странен тем, что никогда не бывал влюблен и всегда уверяет, что любовь есть
выдумки, роман.
Покрасневшая девица сказала, что он сам ей даже говорил это в мазурке,
краснела еще больше.
3 Зач.: Да, наше общество очень любит делать репутации и уничтожать их, теперь
очередь, кажется, М-те N. И разговор перешел на другой предмет.
4 Зач.: при свидашт с товарищем и .соседом управляющим
благородных»
5 Зач.: Приедут, бывало, весной, скучают, то за книжку возьмется, то на фортепья-
нах, то ходит один по лесу, как шальной какой. Даже Лизавета Михайловна посмотрят
и скажут бывало: «Что мне, говорит, Андрюша, с ним делать, уж так я люблю его».—
«Служить его пошлите, матушка,— говорю,— или жените». «—Женить-то,— говорит,—
как его?» И точно странный. Уж ничего чудней не было, как
335

песочком пороги приказывал усыпать, школу, больницу завел 1. И мужики-
то смеялись, бывало, и бабы тоже. Ну, насчет этих глупостей, грех
сказать, ничего не было и не пил тоже, только карты его сгубили. Что ж,
пускай послужит, кузькину мать узнает, может, и человеком будет, а именье
богатое, промотал бы он его, кабы здесь остался.
Говорили еще о молодом человеке портной Monsieur Chapel, которому
он остался должен 678 р. серебром, и член Английского клуба г-н
Васильев, имевший выигранный в карты вексель на Оленина в 8 700 р., и еще
кое-кто, кому он остался должен в Москве. Monsieur Chapel перенес счет
Оленина в другую книгу, узнав, что он уехал, и приводил его в пример
опасности кредита русским барам 2.
Г-н Васильев вышел из себя, узнав о отъезде своего должника. Его не
столько огорчило то, что стало меньше надежды получить деньги, сколько
го, что уехал игрок, наверно проигравший ему тысяч тридцать и с
которого была надежда выиграть еще столько же. Но ему показалось, что он
сердится на бесчестность своего должника, и так понравился этот
благородный гнев, что он показывал в-сем вексель, говоря, что он отдаст его за
полтинник, и уверял, что «вот человек, которому я чистыми переплатил
тысяч десять! Нет, игры нет больше, сам поиграешь, платишь, а
выиграешь раз в жизни и сиди». Однако Васильев тотчас же подал вексель ко
взысканию 3 и получил деньги.
ИЗ РУКОПИСИ 39
— Сходи!—сказал уж после урядник, оглядываясь вокруг себя.—
Твои часы что ли, Гурка? Иди! — И то ловок стал Лукашка твой,—
прибавил урядник, обращаясь к старику: — все, как ты, ходит, дома не
посидит, намедни убил одного.
— Мы убьем, только со мной поди,— сказал Лукашка, поддерживая
ружье, сходя с вышки.— Вот дай срок, ребята в секрет пойдут, так я тебе
укажу,— прибавил он.— Вот житье твое, право, зависть берет, гуляй доб-
1 Зач.: А уж ничего чудней не было, как он сам с мужиками работал. Измается
так, что красный весь, пот с него так и 1льет, а все отстать не хочет косить, снопы
подавать, либо что. Стали раз тоже с мужиками силу пробовать. Умора глядеть. Нарочно
скажешь: что, мол, вы беспокоитесь, а он еще пуще надсаживается.
2 Зач.: Mais tout de même c'était un garçon qui ne manquait pas d'esprit (A все-таки
он был неглупый человек),— прибавлял он, становясь на колени перед новой pratique
(заказчиком), застегивая и обдергивая.
3 Зач.: и через год получил по нем все деньги с процентами. Monsieur Chapel
получил свои еще раньше.
— Что вы мне ни говорите, mon bon ami,— говорила мать Оленина своему старому
другу и двоюродному брату, который упрекал ее в том, что она позволила сыну
расстроить именье и уехать на Кавказ,— что вы мне ни говорите, a Dmitri так благороден.
Jl faut que jeunesse se passe (Надо молодежи перебеситься). И мы с вами шалили.
336

рый молодец, да и все,— сказал Лукашка.— А мне на часах стоять хуже
нет. Скука, злость возьмет.
— Гм! гм! сходить надо, надо сходить,— проговорил старик сам себе,—
а теперь тут под чинарой посижу, може и точно ястреб.
— Летает, дядя, летает! — подхватил Назарка, и опять сделал колен-
цо, опять рассмешившее народ на кордоне.
— Дура-черт!—крикнул Лукашка.—: Не верь, дядя, а со мной
пойдем, на поляне видел я точно.
13
Лукашка вошел в избу, повесил на деревянный гвоздь оружие и
черкеску. В одном бешмете еще заметнее стала широкая! кость его сложенья.
Он достал лепешку и, пережевывая, подошел к лежавшему казаку.
— Дай испить, дядя,— сказал он, толкая его,— глотка засохла.
Казак, видно, 'не хотел давать.
— Ну!..— сказал Лукашка, хмурясь.
— Уж нечто для тебя,— сказал казак, продирая глаза.— Нацеди чапу-
ру, бог с тобой, я говорю, не жалею!
— Спаси Христос, что не .пожалел,— сказал Лукашка, утирая широкие
скулы и выходя из двери.
— И жаль было, да малый хорош,— проговорил казак и опять лег,—-
малый, я говорю, хорош.
— Пойти пружки1 поставить,— сказал Лука,— время хорошо.—
Захватив бечевку, он с дядей Ерошкой пошел на поляну.
— Не ходи без ружья, убьют! — крикнул ему урядник.
Лукашка не ответил, и в лесу скоро послышался его голос. Он ходил,
отыскивая фазаньи тропки и расставляя на них пружки, и пел про короля
Литву.
Сиротинушка, сиротинушка добрый молодец,
Исходил я, сиротинушка, и свет и землю русскую,
Не 'нашел я .себе отца-матери и роду-племени,
Только я .нашел себе, сиротинушка, короля Литву.
Служил я королю Литве (ров'но тридцать лет
А с королевною его жил ipoeHO девять лет,
Никто про нас >не знал и ие ведал.
На десятом «а годичке стали люди знать.
Из задних королевских воротничков
Выходила то ли его лю'бимая ключница
И «видала ли его любимая ключница,
Доказала она королю Литве:
«Ты батюшка 'наш, король Литва,
1 Силки, которые ставят для ловли фазанов.
*■*■ Л. Н. Толстой «Казаки»
337

Ничего ты 1не знаешь и юе ведаешь,
Живет твоя королевна с любимым ключником».
На ту .пору жоролю Литве на беду .сталось,
За велику досадушку ему показалось.
Кричит .король Литва своим громким голосом:
«Ой гей! мои грозные лалачи,
Берите, .стаиО'Вите вы релья высокие.
Натяните петлю шелковую,
Подите, приведите моего любимого ключника».
Ведут его, доброго молодца, ino улице,
Идет добрый молодец 'не тряхнется,
Черные кудри его не шелохнутся.
Подводят >его, .доброго молодца, к рельим высоким.
На ступеньку oih «ступает, богу молится,
На другую он ступает — со всемм прощается.
Добрый молодец на рельицах качается.
На ту пору (К королю Литве 1По,сол .прибег:
«Ты батюшка -наш, .король Литва,
Добрый молодец на рельицах качается,
Королева ваша в (Палатушках кончается».
Голос у Лукашки был сильный и резкий.
— Вишь, песенник-то наш отдирает,— сказал урядник, мотнув в ту
сторону, откуда слышалась песня.— Ловко!

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПОВЕСТЬ Л. H. ТОЛСТОГО «КАЗАКИ»
Сто лет назад, в феврале 1863 г., вышла из печати .повесть Л. Толстого
«Казаки». Это было первое художественное произведение, увидевшее свет
после почти четырехлетнего перерыва, в1 продолжение которого Толстой,
строго осудив свое «Семейное счастие», отказался от литературной
деятельности и хотя работал над несколькими вещами («Декабристы», «Поликуш-
ка», «Холстомер», рассказы из крестьянского быта), но ничего не печатал»
«Казаки» обозначили, рубеж. Это был выход из идейного и
художественного кризиса, пережитого писателем в конце 50-х годов. Именно выход,
потому что занятия с крестьянскими детьми в яснополянской школе и
выпуск педагогического журнала являлись «обходом», по меткому слову
самого Толстого. Это было возрождение. Сразу после «Казаков» печатается
«Поликушка», а с осени 1863 г. началась напряженная работа над
«Войной и ми,ром». Толстой снова почувствовал себя «писателем всеми силами
своей души» 1.
Повесть, появившаяся в острой общественно-политической обстановке
начала 60-х годов, вызвала оживленную литературную полемику.
Современники были поражены подчеркнутой неактуальностью «Казаков».
Представленное в повести столкновение образованного человека с миром простых
людей, «цивилизации» с «природой» воспринималось как анахронизм,
напоминало кавказские поэмы Пушкина и Лермонтова, романтическую
литературу вообще, хотя полемика Толстого с этой именно литературой1, ;в
особенности с романтическими повестями А. Бестужева-Марлинского, его Амма-
лат-беками, была очевидна. Для большинства современников Толстого
внешность факта скрыла его существо.
1 Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, юбилейное изд., т. 61, стр. 24.
В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте, с указанием тома ,и страницы.
341

Работая 'над «Казаками», Толстой, несомненно, оглядывался назад и
воспринимал Пушкина и Лермонтова как своих предшественников. О
любви 'К Кавказу он говорит в 1854 г. в выражениях, буквально совпадающих
со стихами Лермонтова: «Я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но
сильной любовью. Действительно хорош этот край дикий, в котором так
странно и поэтически соединяются две самые противуположные вещи —
война и свобода» (47, 10) 2.
Пушкинские «Цыганы» помогли Толстому осмыслить идейный
конфликт и художественную задачу своего произведения -и, очевидно,
подсказали его название. В 1854 г. Толстой записал в. дневнике, что в Пушкине
его поразили «Цыганы», которых он «не понимал» прежде (47, 10).
Перечитывая два года спустя Пушкина, он опять повторил, что «Цыганы»
«прелестны» (47, 79). На Лермонтова и Пушкина опирался Толстой В' своем
споре с этнографически-описательной литературой, о Кавказе, которая
расцвела в 40—50-е годы прошлого века, и с приключенческой
литературой типа Куперова «Следопыта» — Патфайндера, упомянутого в
«Казаках».
И все-таки в «Казаках» Толстой прямо полемизирует не только с
откровенным романтизмом кавказских поэм Лермонтова, но и с пушкинскими
«Цыганами». В 1857 г., обдумывая идею «кавказской повести», он
отвергает как недостаточные сложившиеся было у него мысли: что дикое
состояние хорошо (у Пушкина: «Мы дики; нет у нас законов...» и т. д.); что те
же страсти везде (у Пушкина: «И всюду страсти роковые, и от судеб
защиты нет»); что «добро — добро во всякой сфере» (у Пушкина: «Мы не
терзаем, не казним... Мы робки и добры душою»). Толстой ищет для
своего произведения новых идей, созвучных его времени.
В окончательном тексте повести одной из этих главных идей становится
утверждение 'простой, близкой к природе, трудовой жизни казаков как
социального и нравственного идеала. Труд — необходимая -и радостная
основа народной жизни. Но для этого труд должен быть свободным. Так
решил Толстой в начале 60-х годов самый злободневный вопрос эпохи.
«Будущность России — казачество: свобода, равенство и обязательная
военная служба каждого»,— записал Толстой в 1857 г. (47, 204) и потом
в 1865 г. следующим образом развил эту мысль: «Русский народ отрицает
собственность самую прочную, самую независимую1 от труда, и
собственность, более всякой другой стесняющую право приобретения собственности
другими людьми, собственность поземельную. Эта истина не есть мечта —
она факт — выразившийся в общинах крестьян, в общинах казаков. Эту
2 У Лермонтова во вступлении к «Измаил-Бею», которое Толстой нашел «весьма
хорошим»-
Как я любил, Кавказ мой величавы"
Твоих сынов воинственные нравы...
И дики тех ущелий племена,
Им бог — свобода, ,их закон — война.
342

истину понимает одинаково ученый русский и мужик — который говорит:
пусть запишут нас в казаки и земля будет вюльная. Эта идея имеет
будущность. Русская революция только на ней может быть основана»
(48, 85).
Но патриархально-крестьянский идеал Толстого не мог осуществиться
не только в русской деревне того времени, но и в тогдашней казачьей
общине, свободной от крепостного права, однако уже затронутой .развитием
капиталистических отношений.
Верный жизненной правде, писатель отказался от мысли рисовать в
повести казачью идиллию. В лаконичных и точных художественных
зарисовках О'Н представил конец казачьей станицы, рождение .в ней новых нравов,
раскрыл душу патриархального крестьянства в ее трагедии ломки и
уничтожения. По мере работы над повестью старик Ерошка все более и более
становился критиком современности, утверждающим свое отношение к
М'иру —свободное, старокрестьянское.
В то же время ни одно из созданий Толстого (за исключением «Войны
и мира») не проникнуто такой оптимистической верой в силу жизни и ее
торжество, как «Казаки». Дух эпоса веет в этом произведении. Он
утверждает истину и красоту крестьянского мира — единственного
привлекательного для автора «Казаков». С этим миром связаны его идеологические и
любовные увлечения. Свое открытие этого мира он переносит на страницы
«Казаков», рисуя быт и нравы, характер целого народа, каким он
сложился .в своеобразных исторических условиях. Важно' отметить, что в этой
попытке Толстого пройти путь к народу совершенно отсутствуют
религиозные идеи, которые станут для него столь существенными в, дальнейшем.
Заглавие — «Казаки» — совершенно точно передает смысл и пафос
произведения. Выбирая в ходе работы разные названия, Толстой, однако,
ни разу не остановился на «Оленине».
Тургенев был, конечно, неправ, когда считал Оленина лишним лицом
в «Казаках». Идейного конфликта повести не было бы без Оленина. Но тот
факт, что в жизни казачьей станицы Оленин — лишнее лицо, что поэзия
этой жизни существует и выражается независимо от него — несомненен.
Не только для существования, но и для самосознания казачий мир не
нуждается в Оленине. Этот мир прекрасен сам по себе и сам для себя.
Эпически величавое описание истории и, быта гребенских казаков
развертывается в первых главах повести вне какой-либо связи с историей
жизни Оленина 3. Впоследствии в 'Столкновении казаков ю абреками, в заме-
3 Толстой не случайно отказался от замысла, воплощенного в трех первоначальных
редакциях первой части «Кавказского романа» (1858 г.): в письмах Оленина (тогда
еще Ржавского) поместить рассказ об истории и быте казачьих станиц (см. об этом
ниже, в статье «Творческая история „Казаков"»). Решительно нельзя поэтому
согласиться с утверждением Б. И. Бурсова, что «Оленин как раз и передает поэзию
казачьей жизни» (Б. И. Б у р с о в. Лев Толстой. Идейные искания и творческий метод.
М., 1960, стр. 402).
343

чатель'ных сценах виноградной резки и станичного праздника, в войне,
труде и веселье казаков — Оленин выступает как сторонний наблюдатель.
В сущности, из уроков Ерошки познает он и жизненную философию, и
мораль этого поразительного и такого привлекательного для 'него мира.
Характерно, что, отказавшись включить в повесть многочисленные
рассказы Ерошки о старом житье казаков ,и о его собственных похождениях,
Толстой от редакции к редакции все больше и больше уснащал беседы
Оленина с Ерошкой рассуждениями ста,рика о жизни и людях.
Исторически жизнь гребенского казачества сложилась так, что их
война с соседями-горцами, защита от нападений абреков и походы на ту
сторону, за Терек, были неизбежны. Постоянная опасность и необходимость
защищать плоды своего труда развили в характере казаков удаль и
молодечество. Ерошка в молодые годы сам был первым удалыцом и теперь
любуется удалью Лукашки. Но Ерошка *— не только великий жизнелюбец, он —
подлинный гуманист. Он любит и жалеет всех: и убитого в- разграбленном
ауле ребеночка, и джигита, убитого Лукашкой, -и раненого зверя, и
бабочку, по глупости летящую на огонь, и Оленина, которого девки не любят.
И хотя он понимает, что казаку нельзя жить без войны и без охоты, убить
человека — «ох, мудрено» и так страшно, что лучше об этом не говорить.
Ерошка, а вместе с ним автор, преисполнен уважения к храбрости врагов —
горцев, но считает, что все люди должны жить в мире. «Все бог сделал на
радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и
в татарском камыше, и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что бог
дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать.
Я так думаю, что все одна фальшь»,— вот жизненная философия Ерошки.
Она исходит из того убеждения, что надо жить и радоваться, потому что
«сдохнешь — трава вырастет на могилке, вот и все». Оленин, как откровение,
слушает мудрые речи Ерошки.
И потому трудно понять, путем каких умозаключений мог один из
исследователей Толстого прийти к выводу, что «в смысле человеческого
самоосознания «простой народ» в «Казаках», в сущности, почти также нем,
как и природа» 4. Во-первых, никак нельзя признать, что природа у
Толстого, в «Казаках» в особенности, нема. Бесконечно много сказали
Оленину увиденные им ранним утром горы, а потом, во время охоты, лес
с мириадами комаров. Простой же народ нашел в образе Ерошки крас-
норечивейшего оратора, глубокого философа и подлинного поэта. Я. Билин-
кис ссылается на символичность образа немой сестры Лукашки. Но чудо
искусства Толстого заставило говорить и немую. Если ее образ символи-
чен, то в противоположном смысле. Немая проникнута тем же пониманием
вещей, что все казаки. Доступными ей средствами она постоянно выражает
свое мнение и всегда говорит то, что должно, по казачьим понятиям: что
Марьяна красивее всех девок и любит Лукашку; что Лукашка молодец и
4 Я. Б ил инк и с. О творчестве Л. Н. Толстого, Л., 1959, стр. 188.
344

должен еще убить чеченца; что она поклонится в ноги человеку, который
подарил брату лошадь; что новый красавец-конь хорош и она любит коня.
Немая Степка в самом деле 'не отличается от других станичников — но не
потому, 'что все немы, а .потому, что она -полна той же жизнью, как и все,
и эта жизнь говорит в «ей 5.
Впервые в своем творчестве Толстой создал в «Казаках» не зарисовки
народных типов, а цельные, ярко очерченные, своеобразные, не похожие
друг на друга характеры людей из народа — величавой красавицы
Марьяны, удальца Лукашки, мудреца Ерошки 6.
Казачьему миру противостоит почти не показанный в повести,
отвергнутый Олениным, но все время памятный ему и предъявляющий на него
свои права, лживый, ничтожный мир барской жизни. Законы ее
замечательно определены Ерошкой как «фальшь». Обличение этой фальши в
письме Оленина к приятелю, в его разговорах с Белецким близко
напоминает инвективы, содержащиеся в произведениях Толстого позднего
периода. Б. И. Бурсов прав, когда пишет: «Если брать произведения Толстого,
написанные им, до полного разрыва с дворянской идеологией, то среди них
«Казаки», несомненно, займут первое место по активности героя в: смысле
осуждения нравственности господствующего сословия» 7.
В «Казаках» столкновение народной правды с господской ложью
пронизывает все повествование. Ни в одном из предшествующих произведений
Толстой не подвергал господскую жизнь столь последовательному
народному суду. «Рабочий народ уж поднимается после долгой зимней ночи и
идет на работы. А у господ еще вечер» — этот контраст, подмеченный
автором в начале первой главы, потом подтверждается размышлениями лакея:
«И чего переливают из пустого в порожнее?» и проходит, как рефрен, через
всю повесть. В «Казаках» авторская точка зрения на мир очень близка
народному взгляду на вещи.
Суду простого народа подлежит, в конце концов, и Оленин. Он,
правда, виноват лишь в том, что имел несчастье родиться и воспитываться в
дворянской, «цивилизованной» среде. С точки зрения создателя «Казаков»
это не только несчастье, но и вина. Героем произведения Оленин стано-
5 Заметка в записной книжке Толстого от 20 апреля 1858 г.: «Весна; все растет,
а я камень, вокруг него лезет трава, а он мертв, а было время...», непосредственно
следующая за мелькнувшим в то время замыслом: «У Кирки сестра немая» (48, 75),
толкуемая по-разному исследователями применительно к немой Степке, в
действительности не имеет к ней никакого отношения. «Камень» и «мертв» Толстой говорит здесь
о себе, о своем нравственном состоянии. Не случайно слова эти употребит Ржавский в
одном из писем к приятелю (создание этого письма относится к тому же времени, что
и цитируемая заметка): «Я мучаюсь, страдаю; но я живу, теперь только живу, прежде
я был мертв, как это дерево».
6 См. характеристику этих образов в статье: Р. Б. 3 а б о р о в а. «Основные образы
повести „Казаки"» — «Лев Николаевич Толстой. Сборник статей и материалов». М.,
Изд-во АН СССР, 1951.
7 Б. И. Бурсов. Указ. соч., стр. 402.
345

вится лишь потому, что с самого начала решает оставить эту среду,
сделавшуюся ему ненавистной. По дороге на Кавказ он думает: «Уехать
совсем и никогда we 'приезжать назад, не показываться в общество». В
станице он вполне осознает всю мерзость, гадость и ложь своей прежней жизни.
Оленин — яростный ненавистник цивилизации и горячий поклонник
всего «естественного» — наиболее руссоистский герой Толстого. Эту его
особенность настойчиво подчеркивала современная Толстому критика,
упрекая автора «Казаков» и в апологии дикости, и в анахронизме идей,
и в отсутствии оригинальности.
Но именно в «Казаках» развенчивается руссоистский идеал. Стена
непонимания отделяет Оленина от казачьего мира. Самоотверженный
поступок Оленина (подарок Лукашке коня) вызывает лишь удивление и
усиливает недоверие к нему станичников: «Поглядим, поглядим, что из него
будет»; «Экой народ продувной из юнкирей, беда! Как раз подожжет или
что». Его восторженные мечты сделаться простым казаком не поняты
Марьяной и следующим образом оцениваются ее подругой: «А так, врет,
что на ум взбрело. Мой чего не говорит! Точно порченый!» Но и Оленин,
искренно восхищаясь жизнью казаков, чужд их интересам и1 не приемлет
их правды. И в конце повести он не в состоянии понять того, что Марьяна
горюет не только из-за раны Лукашки, а потому, что пострадали интересы
всей станицы — «казаков перебили». Повесть завершается грустным
признанием той горькой истины, что стену отчуждения не способны разрушить
ни страстная любовь Оленина к Марьяне, ни ее готовность полюбить его,
ни его отвращение к светской жизни и восторженное стремление
приобщиться к простому и милому ему 'казачьему миру.
Поразительно при этом то, что в конфликте Оленина с казачьим миром
обе стороны оказываются правы. Обе утверждают себя: и эпически
величавый строй народной жизни, покорный своей традиции, .и разрушающий
все традиции, вечно неуспокоенный, стремящийся к нравственному
самоусовершенствованию герой Толстого. Они еще не сходятся, -но они оба
должны существовать, чтобы когда-нибудь сойтись. В конфликте между
ними Толстой, верный себе, подчеркивает прежде всего моральную сторону.
Кроме того, в акцентировании социальной стороны, с таким блеском
показанной в повестях о русской крепостной деревне — «Утре помещика» и
«Поликушке»,— здесь не было надобности: казаки живут в. постоянном^
труде, но и в довольстве. Однако даже и в этих условиях, когда
социальный антагонизм не играет существенной роли, стена непонимания остается.
И главное: Оленин ,не может стать Лукашкой, которому неведомо
внутреннее мерило хорошего и дурного, а Лукашка и Марьяна не должны
променивать свое нравственное здоровье, спокойствие и счастье на душевную
изломанность .и несчастье Оленина.
Ни в одном из произведений Толстого мысли о самопожертвовании,
о счастье, заключающемся в том, чтобы делать добро другим, не были
высказаны с такой силой чувства, как в «Казаках». Из всех героев Толстого,
346

стремящихся! к нравственному самоусовершенствованию, Оленин — самый
пылкий, безотчетно отдающийся молодому душевному порыву и потому
особенно обаятельный. Вероятно поэтому он наименее дидактичен. Тот же
порыв молодых сил, который влек его к самоусовершенствованию, очень
скоро разрушает вдохновенно сооруженные нравственные теории и ведет .к
признанию другой истины: «Кто счастлив, тот и прав!» Строгий
исследователь жизни, Толстой показывает в повести, что и этот путь— счастье с
простой женщиной — недоступен Оленину. И не только потому, что она не
принимает его в свой прекрасный мир. В открывках «кавказского романа»,
рисующего открытую и внешне счастливую связь Оленина с Марьяной
(после бегства в горы ее мужа Кирки, будущего Лукашки), рассказывается, что
Оленин чувствует, как много недостает ему для счастья, и тяготится
отношениями с Марьяной. Толстому представлялся даже план — показать, как,
неудовлетворенный своей новой казачьей жизнью, Оленин искал
«спасения в храбрости» и в романе с Воронцовой.
Путь идейных и нравственных исканий положительного героя Толстого
не завершается с его отъездом из станицы Новомлинской. Он будет
продолжен Андреем Болконским и Пьером Безухо/вым в «Войне и мире»,
Левиным в «Анне Карениной'» и Нехлюдовым в «Воскресении».
Автобиографическая основа образа Оленина очевидна 8. Важно, однако,
иметь в виду, что не только кавказские, но и многие яснополянские
наблюдения и переживания дали; Толстому материал для его «Казаков». В
духовной жизни главного героя повести отразился не только тот момент
биографии писателя, какой совпадает с его пребыванием в 1851 —1854 гг. на
Кавказе, но, в еще большей мере, воплощен тот Толстой, который в начале
60-х годов печатал свои «педагогические» статьи .против прогресса и завел
у себя в имении школу по образцу казачьих общин 9.
Город Т., в котором когда-то служил в депутатском собрании Оленин,
это, конечно, Тула. Служба и характер ее совершеннно совпадают с тем,
чем занят был некоторое время в Туле сам Толстой.
Работая над «Казаками», Толстой не только по памяти восстанавливал
свои кавказские впечатления и переживания, но и специально
перечитывал для этой цели кавказские дневники. Из дневника' перешли! в повесть
и глупая улыбка Ванюши; и подарок лошади казачонку; и беседы с Ерош-
кой; и хождения на охоту; и любовь к казачке; и ночные стуки в окошко;
и любованье казачьими хороводами с песнями и стрельбой; и мечты купить
дом и поселиться в станице; и будущий эпизод с Белецким, следующим
8 См. об этом подробно в к!н.: Н. Н. (Г у «с ев. «Лев Николаевич Толстой.
Материалы к биографии с 1828 по 1855 год». М., Изд-во АН СССР, 1954, и «Лев
Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1855 по 1869 год». М., Изд-во АН СССР,
1957.
9 Это интересное замечание — о том, что в свою учительскую практику Толстой
перенес нравы казачьей станицы — содержится в новой работе В. Шкловского о
Толстом (биография Л. Толстого в серии «Жизнь замечательных людей»), рукопись
которой довелось прочесть автору настоящей статьи.
347

образом рассказанный здесь: «Сулимовский при мне сказал Оксане, что я
ее люблю. Я убежал и совсем потерялся» (46, 160); и сознательные
попытки искать и сделать каждый день «доброе дело»; и рассуждение о том, что
надо «без всяких законов пускать из себя во все стороны, как паук, цепкую
паутину любви» (47, 71) и т. п. Но странное дело: читая письма Толстого
с Кавказа, мы не находим в них ни того восхищения станичной жизнью, ни
того негодования против оставленной в. России светской жизни, какое
содержится в письмах Оленина к приятелю (в первоначальных редакциях
этих писем, создававшихся в 1857—1858 гг., и в особенности в окончательном
тексте, относящемся к 1862 г.). Все это пришло к Толстому позднее.
«Казаки» вобрали в себя и опыт участника Севастопольской обороны, и
стремления решить в Ясной Поляне крестьянский вопрос, и любовь к
яснополянской крестьянке Аксинье Базыкиной, и опыт яснополянской школы, и
размышления о судьбе России и ее народа, волновавшие Толстого на рубеже
60-х годов. После Крымской кампании, после знакомства с кругом
«Современника» и заграничных поездок Толстой шире понял свое прошлое, иначе
обобщил его факты.
Любопытно, что даже в, описаниях кавказской природы и станичной
жизни немало деталей, наблюденных в Ясной Поляне. В главе VIII
повести, рассказывая о темной ночи, когда казаки отправились в секрет и
расположились на берегу Терека, Толстой пишет: «Раз сова пролетела вдоль
по Тереку, задевая ровно через два взмаха крылом о крыло. Над самою
головой казаков она поворотила и, подлетая к дереву, не через раз, а уже с
каждым взмахом задевала крылом о крыло и потодо долго копошилась,
усаживаясь на старой чинаре». Впервые эта художественная деталь появилась
в рукописях «Казаков» в 1858 г., на полях, когда Толстой правил текст
написанной в 1857 г. главы «Кордон» 10. Внесена она была из дневниковой
записи, рисующей картину яснополянской природы 20 апреля 1858 г.:
«Прелестный день, прет зеленя — и тает последнее. Грустил и наслаждался...
Сова пролетела, через раз хлопая крыло о крыло, потом -чаще и -села» (48,
13). В описании станичного вечера (глава V) читаем: ...и только
слышится из клети ее голос, нежно уговаривающий буйволицу: «Не постоит!
Эка ты! Ну тебя, ну матушка»; эта деталь прямо соотносится с
наблюдением, внесенным в яснополянскую записную книжку в июле 1856 г.: «В
закат солнца в закуте голос бабы: „Фу ты, проклятая, не стоишь"» (47,
192) и.
И в идейном, и в художественном отношении «Казаки» обозначили
прямой переход к «Войне и миру».
I им. в наст, изд., стр. 218.
II Интересно наблюдение А. Ф. Ефремова о вторжении тульского говора в говор
гребенских казаков, о том, что некоторые детали наряда Марьяны названы по тульским
обычаям, а «е по-кавказски (см. .«Ученые записки Саратовского Гос. пед. института»,
вып. 3, 1938). Я. Билинкис в книге «О творчестве Л. Н. Толстого» (стр. 160),
используя работу А. Ф. Ефремова, справедливо замечает, что Марьяне автор «Казаков»
придал некоторые черты яснополянской крестьянки Аксиньи Базыкиной.
,348

Впервые пробуя силы в эпическом жанре, Толстой «Казаками» сказал
свое, новое слово и заложил фундамент того здания, которое поразило
затем весь мир монументальностью и красотой в «Войне и мире». Закончив
«Казаков» и приступая к «Войне и миру», Толстой мог записать в
дневнике: «Эпический род мне становится один естественен» (48, 48).
В отличие от профессиональных критиков, выдающиеся п-исатели, со-
временики Толстого, оценили «Казаки» как небывалое явление русской
литературы1.
4 апреля 1863 г. А. А. Фет писал Толстому: «Сколько .раз я вас
обнимал заочно при чтении ,,Казаков" и сколько раз смеялся над вашим к ним
неблаговолением! Может быть, вы и напишете что-либо другое —
прелестное,— «и слова,— так много в вас еще жизненного Еруслана, но «Казаки»
в своем роде chef d'oeuvre. Это я говорю положительно. Я их читал с
намерением найти в них все гадким от А до Z и, кроме наслаждения полнотою
жизни — художественной, ничего не обрел... Эх, как хорошо! И Ерошка,
и Лукашка, и Марьянка. Ее отношение к Лукашке и к Оленину — верх
художественной правды. Я нарочно по вечерам читаю теперь ,,Рыбаков"
Григоровича. Все эти книги убиты вами. Все повести из простонародного
быта нельзя читать без смеха после ,,Казаков" Неизъяснимая прелесть
таланта... „Казаки" должны явиться на всех языках». В следующем письме
от 11 апреля Фет опять возвратился к повести Толстого: «,,Казаки" —
Аполлон Бельведерский. Там отвечать не за 'что. Все человечно,
понятно, ясно, ярко — сильно» 12.
И. С. Тургенев, находившийся с Толстым в ссоре и прекративший в
этот, период личную переписку с ним, писал 5 июня 1864 г. зятю Фета,
И. П. Борисову, не сомневаясь, конечно, в том, что мнение его станет
известно Толстому: «На днях перечел я роман Л. Н. Толстого ,,Казаки" и
опять пришел в1 восторг. Это вещь поистине удивительная И\ силы
чрезмерной». 21 февраля 1866 г. от пиегил из Баден-Бадена тому же Борисову: «Я
зачитал с г-жой Виардо ,,Казаки" Толстого и сугубо наслаждаюсь: экая
неподдельная поэзия и красота» 13. И позднее Тургенев не изменил своего
восторженного отношения к повести Толстого. В 1868 г. он писал по поводу
Бальзака: «Все его лица колют глаза своей типичностью, выработаньи и
отделаны изысканно до мельчайших подробностей — и ни одно из них
никогда не жило и жить <не могло; ни в одном из них нет и тени той1 правды,
которой, например, так и пышут лица в „Казаках" нашего Л. Н.
Толстого» 14. «Чем чаще перечитываю я эту повесть,— писал Тургенев 4 марта
12 «Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями», М., 1962, стр. 249—251.
13 И. С. Тургенев. Письма, т. V, Изд-во АН СССР, 1963, стр. 262; т. VI,
стр. 62.
14 И. С. Тургенев. Предисловие к переводу романа М. Дюкана «Утраченные
силы».— Сочинения, т. XII. М., 1933, стр. 284. Любопытно отметить, что, работая
над своим «Кавказским романом», Толстой так формулировал отличие своего искусства
от реализма Бальзака: «У Бальзака в образах возможность, а не необходимость ,поэти'
ческая» (47, 204). В сущности, речь здесь идет о том же, что скажет потом Тургенев:
349

1874 г. Фету,— тем более убеждаюсь, что это chef d'oeuvre Толстого и всей
русской повествовательной литературы» 15.
«Казаки» !— первое произведение Толстого, переведенное на
иностранные языки. В 1872 г. в Нью-Йорке был напечатан английский1 перевод
Э. Скайлера. В 1875 г. Тургенев собирался с Л. Виардо перевести повесть
Толстого на французский язык и напечатать этот перевод «у Гетцеля в
Париже» 16. 1/13 октября 1878 г., извещая Толстого о выходе «Казаков»
в двух английских переводах (в Лондоне и в Америке), о большом успехе
этих изданий и о том, что во французском переводе Е. И. Менгден повесть
печатается в «Journal de St. Petersbourg», Тургенев предлагал свое
посредничество для отдельного издания французского перевода в Париже. «Мне
будет очень приятно,— писал Тургенев,— содействовать ознакомлению
французской публики с лучшей повестью, написанной на нашем языке» 17
Эта высокая оценка была вполне искренней и нисколько не
преувеличенной. Однако Толстой, переживавший в то время, в. 1878 г., острый
духовный кризис, поглощенный философскими .и религиозными исканиями,
отнесся недоверчиво и безразлично к похвалам Тургенева. «Пожалуйста,
не думайте, что я гримасничаю,— писал он Тургеневу,— но ей-богу,
перечитывание хоть мельком и упоминание о моих писаниях .производит во мне
очень неприятно сложное чувство, в котором главная доля есть стыд и
страх, что надо мной смеются» (62, 446). Пораженный этими словами,
Тургенев продолжал настаивать на своем. Отвечая Толстому 15/27
ноября 1878 г., он повторил, что «Казаки» доставляли ему всегда «большое
удовольствие» и «возбуждали удивление» 18.
В отзывах писателей .конца XIX в. и наших современников находим
те же восторженные оценки. А. И. Куприн был влюблен в повесть
Толстого не меньше, чем герой его «Анафемы». «А я на днях опять (в 100-й раз)
перечитал «Казаки» Толстого и нахожу, что вот она, истинная красота,
меткость, величие, юмор, пафос, сияние»,— писал А. И. Куприн19.
Отзываясь на смерть Толстого, Куприн опять вспомнил его повесть: «Старик
умер — это тяжело..., но... в тот самый момент... я как раз перечитывал
«Казаки» и плакал от умиления и благодарности» 20. Спустя много лет,
находясь в эмиграции, Куприн писал 31 августа 1924 г. Ф. Ф. Пульману:
«Знаете ли вы, что гранильщики драгоценных камней держат перед собой
бальзаковские лица, при всей их типичности, не создают иллюзии самой жизни,
перенесенной на художественное полотно.
15 А. Фет. Мои воспоминания, ч. И, стр. 288.
16 Сб. «И. С. Тургенев», М., 1940, стр. 127.
17 И. ,С. Тургенев. Собр. соч., т. 12. М., 1958, стр. 528—529.
18 «Толстой и Тургенев. Переписка». М., 1928, стр. 84.
19 Письмо А. И. Куприна от 8 октября 1910 г. к Ф. Д. Батюшкову (хранится в
Рукописном отделе Института русской литературы АН СССР, Ленинград; частично
опубликовано ,в примечаниях к «Анафеме»—А. И. Куприн. Собрание сочинений, т. 4.
М., 1958, стр. 782—783).
20 Там же, .стр. 783.
350

изумруд? Когда глаза устают, то дают им отдыхать на изумруде. Таким
изумрудом для меня были всегда две вещи: ,,Капитанская дочка"
Пушкина и ,,Казаки" Толстого. Хорош для этого и ,,Герой нашего времени"» 21.
И. А. Бунин говорил о «Казаках»: «Это нечто сверхчеловеческое!
Я шрямо руками развожу. Как можно так писать! Нет, нет! Толстому надо
подражать, подражать самым бессовестным, самым беззастенчивым
образом. Если меня будут упрекать в подражании Толстому, я буду только
рад. Все его якобы недостатки, о которых говорят критики,— это вел-ичай-
99
щие достоинства» .
Говоря о произведениях Толстого, посвященных Кавказу, Р. Роллан
писал: «Надо всеми этими произведениям'И поднимается, подобие самой
высокой вершине в горной цепи, лучший из лирических романов,
созданных Толстым, песнь его юности, кавказская поэма «Казаки». Снежные
горы, вырисовывающиеся на фоне ослепительного неба, наполняют своей
гордой красотой всю книгу. Произведение — непревзойденное, ибо в нем
впервые расцветает толстовский гении» .
Э. Хемингуэй называет «Казаков», которых он читал и перечитывал,
24
«поекраснои повестью» .
По свидетельству М. Горького, записанному в воспоминаниях В.
Познера, В. И. Ленин из всех произведений Толстого больше всего любил
«Казаки» 25.
21 «Вечерняя Москва» от 14 июля 1962 г. (публикация А. В. Храбровицкого).
22 «Яснополянский сборник. Статьи и материалы». Тула, 1960, стр. 131.
23 Р. Роллан. Жизнь Толстого.— Собрание сочинений, т. 2. М., 1954, стр. 237.
24 Э. Хемингуэй. Зеленые холмы Африки. М., 1959, стр. 60, 61.
25 V. Р о z n е г. Erinnerungen an Gorki — «Sinn und Form», 1958, 5. und 6. Heft
S. 751.

ТВОРЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ «КАЗАКОВ»
1
История создания «Казаков» еще >не написана и, >в сущности, мало
известна 1.
Исследовать ее до конца тем более интересно и важно, что в 1863 г.
работа была скорее прекращена, чем завершена. Подобно тому, как из
«Романа русского помещика» Толстой опубликовал в 1856 г. лишь часть,
назвав ее «Утро помещика», 'повесть «Казаки» явилась обработанным для
печати отрывком большого «кавказского романа» из трех частей,
называвшегося «Беглец», «Беглый казак» и затем «Казаки», «ад которым
Толстой усердно трудился в 1857—1862 гг. Сохранившиеся черновики
этого романа содержат не только первоначальные редакции известной нам
повести, но также фрагменты совершенно 'иного произведения Тод-
стого. Разобравшись в сложном рукописном фонде «Казаков», мы
восстанавливаем, таким образом, тексты \и творческую историю «кавказского
романа».
1 Статью А. Е. Грузинского на эту тему, опубликованную в 1929 г. в шестом томе
юбилейного издания Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого и служащую до сих
пор источником комментариев к повести в разных изданиях, нельзя признать
удовлетворительной. Плохо разобравшись в хронологической последовательности рукописей,
допустив во многих случаях неверную- >их датировку (в частности, отнеся к 1853 г., вместо
одной, большое число рукописей), А. Е. Грузинский не смог восстановить
сколько-нибудь верно творческую работу Толстого. Существенные и ценные уточнения внесены в
датировку рукописей Н. Н. Гусевым в «Материалах к биографии Л. Н. Толстого» (т. I.
М., 1954, и т. II. М., '1957) и Е. С. Серебровской в «Описании рукописей
художественных произведений Л. Н. Толстого» (М., Изд-во АН СССР, 1955). Однако творческая
история «Казаков», на основе новой хронологии, до настоящего времени остается во
многом нераскрытой и полной загадок.
352

Работа над «Казаками» длилась с перерывами десять лет: с 1853 по
1863 г. Анализируя ее, мьг на -великолепном материале получаем
возможность наблюдать идейную и художественную эволюцию Толстого от
начала 50-х до начала 60-х годов.
Трудность исследования рукописей «Казаков», в частности сложность
их датировки, связана главным образом € тем, что нет почти ни одной
рукописи, к которой, написав ее однажды, Толстой впоследствии не
возвращался бы один, два, три и более раз. Таким образом, в каждом
случае приходится устанавливать не только время написания
первоначального текста, но и дальнейших его переработок.
Опираясь на все доступные материалы: дневники, записные книжки,
письма Толстого, письма к нему, мемуары и более всего на анализ самих
рукописей — попытаемся воссоздать сложную историю создания повести
«Казаки».
Истоки замысла «Казаков» восходят к 1852 г., когда, сразу после
напечатания в «Современнике» повести «Детство», Толстой,
находившийся на Кавказе, решил писать '«кавказские очерки». В дневнике 19 и 21
октября была намечена программа очерков; в нее вошли и «удивительные»
«Рассказы Япишки: а) об охоте, Ь) о старом житье казаков, с) о его
похождениях в горах» (46, 146).
Впоследствии рассказы Епишки (существовавшего в
действительности семидесятилетнего казака станицы Старогладковской Епифана Сехи-
на) были использованы в «Казаках» (особенно широко — в черновиках
«кавказского романа»), но в 1852 г. ни один из очерков на темы
рассказов Епишки написан не был. Да и вся программа очерков осуществилась
в очень незначительной части. Если не считать раздела о войне, в
композиции которого («а) Переход, Ь) Движение, с) Что такое храбрость?»)
просвечивают контуры рассказа «Набег», лишь начатый в октябре 1852 г.
очерк «Поездка в Мамакай-Юрт» является прямым опытом «кавказского
очерка». Хотя очерк едва начат, он имеет принципиальное значение для
раннего творчества Толстого. Именно здесь высказаны эстетические
принципы, которым Толстой следовал решительно во всем, что он писал
о Кавказе. Вместо романтических воображаемых картин, усвоенных по
сочинениям Марлинского и Лермонтова, автор собирается представить
действительный Кавказ. «Желал бы, чтобы для вас,— пишет он,
обращаясь к читателю,}—как и для меня, взамен погибших, возникли новью
образы, которые бы были ближе к действительности и не менее поэтичны»
(3,216).
Воспроизвести поэзию действительности — эта художественная задача
была одной из главных в процессе продолжительных поисков верного тона
будущих «Казаков».
Ее первоначальное решение — неожиданно прямолинейно. 16 апреля
1853 г., находясь в станице Червленной, Толстой пишет стихотворение
«Эй, Марьяна, брось работу...» — на манер народной песни или гребен-
23 Л. Н. Толстой «Казаки»
353

ской баллады 2. Переписывая стихотворение в отдельную тетрадь, Толстой
немного изменил его, но и новая редакция была оценена автором крайне
строго: «Гадко» 3. Однако эта, пусть неудачная, попытка воплотить в
стихах замысел произведения о воинственной и вольной жизни гребенских
казаков—>не случайна. Некоторое время спустя Толстой начнет писать
«Беглеца» -ритмической прозой (в размере анапеста), а в
окончательный текст повести в'ведет несколько народных песен отнюдь не для
орнамента и не только для характеристики быта и нравов казачьей
станицы. Песня станет здесь важиьгм звеном в развитии сюжета; она будет
рассказывать о судьбе героев повести и о конфликтах между ними.
Вообще ни в одном из произведений Толстого народная песня не
играет такой большой роли, как в «Казаках» (кроме «Хаджи-Мурата», где
она выполняет ту же художественную функцию).
Летом 1853 г., очевидно, вполне сложился замысел повести из
казачьей жизни. 25 июня, определяя планы «на завтра», Толстой называет
в дневнике: «Беглец». 26 июня повторяется то же задание. Однако до
28 августа намерение оставалось неосуществленным. Дневник все это
время велся о'чень регулярно, и потому с уверенностью можно сказать, что
до 28 августа 1853 г. Толстой не принимался за «Беглеца»4. 26
августа 1853 г. в дневнике появляется запись: «Решился бросить
,,Отрочество", а продолжать роман и писать рассказы кавказские» (46, 172). Через
два дня, 28 августа, в дневнике отмечено: «Утром начал казачью повесть»
(46, 173). Затем 29 августа: «Писал ,,Беглец" утром, после обеда
проспал, буду писать вечером»; 30 августа: «Занимался целый день», и,
наконец, 31 августа: «Не писал почти ничего. Встреча нейдет как-то» (там же).
Начало повести «Беглец», написанное в эти дни, сохранилось
полностью 5. Оно состоит из трех глав: «Марьяна», «Губков», «Встреча».
Глава четвертая — без названия и лишь начата. В последующие месяцы
Толстой думал вернуться к продолжению повести, но другая работа,.
2 Замечание о том, что стихотворение Толстого имеет характерные черты
балладного жанра гребенского фольклора, содержится в статье: Б. С. Виноградов.
«Повесть Л. Н. Толстого «Казаки» и народное творчество гребенского казачества» —
«Известия Грозненского .института и музея краеведения», 1950, вып. 2—3. Однако
Б. С. Виноградов сделал неверный, на наш взгляд, вывод о том, что стихотворение
«Эй, Марьяна...» — самостоятельное произведение, «е относящееся к «Казакам». Имя
героини и все содержание стихотворения (сборы к встрече возвращающихся «з похода
казаков и сама встреча) очень близко напоминают первоначальный прозаический
набросок начала повести «Беглец».
3 См. эту редакцию в наст, изд., стр. 145—146.
4 Записи в дневнике 16 и 26 августа 1853 г. о намерении «продолжать .роман»
относятся не к «Беглецу», как ошибочно отмечено в комментариях Юбилейного
издания (46, 429), а к «Роману русского помещика».
5 Печатается в наст, изд., стр. 1147—160. В «Описании рукописей художественных
произведений Л. Н. Толстого» (М., Изд-во АН СССР, М., 1955, стр. 71) рукопись
обозначена как № 1. В дальнейшем ссылки на номера рукописей даются по этому
«Описанию», соответствующему расположению их в Архиве Л. Н. Толстого.
354

прежде всего, над «Отрочеством», оттеснила замысел «казачьей
повести» 6. Осталось невыполненным и намерение писать «Беглеца»,
отмеченное в дневнике 13 октября 1853 г.
3 декабря, записав в дневнике, что «ничего не мог начать», Толстой
замечает: «Казачий рассказ и нрашится и не нравится мне», а затем
называет «Казачью поэму» в числе четырех тем, которые предстоит
обработать. 7 января 1854 г. в дневник были внесены две заметки к рассказу
«Беглец» 7 (видимо, со слов Епишки) — о разрыв-траве, которую
приносит черепаха, чтобы отворить плетень, загородивший ее гнездо, и о том,
как Бпишка табуны угонял. Обе заметки были использованы в
черновиках и в окончательном тексте, но это произошло позднее. Итак, рукопись,
содержащая три главы повести и начало четвертой,— единственное, что
было создано Толстым на Кавказе 8. Работа была прервана до 1856 г.
Первоначальный, конечно, далеко не законченный, набросо-к повести
«Беглец», созданный на Кавказе, и в сюжетных положениях, и в
обрисовке образов далек не только от окончательного текста повести «Казаки»,
но и от всех других набро'сков, носящих то же название, но написанных
позднее, в 1857 году. Героиня повести, Марьяна (единственный персонаж»
имя которого оставалось неизменным на протяжении всей работы над
произведением), здесь — замужняя женщина. Молодой офицер,
влюбленный в нее, Губков (или Дубков), два года тому назад приехал на Кавказ
и недавно поселился в 'станице, в хате, нанятой у Марьяны. Вполне
ординарные причины побудили его уехать на Кавказ: «Жизнь не
зависящего ни от кого гвардейского офицера и несчастная страсть к игре
расстроили в три* года службы в Петербурге его дела до такой степени, что
он принужден был взять отпуск и ехать в деревню для приискивания
средств выйти из такого положения». Автор иронизирует по поводу
6 К «Отрочеству», а не к «Беглецу» (как неверно говорится в т. 46 Юбилейного
издания Толстого) относится, в частности, запись в дневнике 12 сентября 1853 г.:
«Завтра утром пойду в парк, обдумаю главу Б. Напишу ее до обеда». Это «Б»
подразумевает главу «Бабушка» в «Отрочестве», а не 'Повесть «Беглец» (накануне, 11
сентября, Толстой решил для «Отрочества» «в присест писать по главе и не вставать,
не окончив»).
7 В т. 46, стр. 224, ошибочно напечатано: «Р(оману) Беглец». Замысел романа
под этим названием возник лишь в 1857 т. На Кавказе Толстой именовал свое
произведение повестью, рассказом, поэмой, но никогда не называл романом.
8 Утверждение П. А. Журова, что первым наброском «Казаков» следует .признать
фрагмент, озаглавленный «Терская линия», написанный будто бы летом 1853 г. (см.
«Литературное наследство», т. 69, кн. 1. М., 1961, стр. 231), лишено оснований.
Никаких доказательств, кроме того, что набросок «имеет характер „этнографического"
очерка», П. А. Журов не приводит. Между тем в несколько измененном виде этот
«этнографический» очерк составил главу IV окончательного текста и, стало быть, «этнографизм»
не может быть свидетельством раннего происхождения рукописи. Если учесть, что
заглавие этого фрагмента «Терская линия» написано вместо зачеркнутого «Беглый казак»
(так стал Толстой называть свое произведение в 1857 г.), следует признать, что
отрывок написан не ранее этого времени. См. об этом ниже, стр. 364—365.
355
23*

иллюзорных планов, которые строил его герой1, уезжая на Кавказ, и
сочувствует «горьким унижениям», которые тому пришлось испытать из-за
своих недостатков, ибо их «не исправил один воздух Кавказа». В этих
описаниях— много автобиографического. Как раз в 1853 г. исполнилось два
года жизни самого Толстого на Кавказе. Перед отъездом и он находился,
как вспоминал об этом ,в 1855 г., в «отчаянном положении» (59, 303).
И себе он давал характеристику, очень близкую той, какая применена к
Губкову: «...человек, расстроивший свои дела до последней крайности, без
цели и наслаждения проведший лучшие года своей жизни, наконец,
•изгнавший себя на Кавказ, чтобы бежать от долгов и, главное,
привычек» (47, 8).
Впоследствии, однако, превратив своего героя из Губкова в Ржавского,
а затем в Оленина, Толстой отодвинет на задний план эти ординарные
причины (долги и пр.), и сделает главным другое: нравственный порыв
молодой души и презрение к светскому обществу 9. Это с самого начала
определит идейную и сюжетную завязку произведения.
Внешний облик героини повести в первоначальном наброске мало
отличается от -всех последующих описаний.
Но ее внутренний мир, отношение к любви офицера — иные.
Подчеркнуты ее грубость и резкость, которые проявляются и в отношении к
Губкову, хотя она любила его «той понятной земной любовью, которая
состоит в желании всегда видеть предмет своей любви и принадлежать ему».
В третьей главе, рассказывая о встрече всей станицей .казаков,
возвращающихся из похода, и о гулянье в доме Гурки, мужа Марьяны, Толстой
выводит под собственным именем дядю Епишку, весельчака, пьяницу и
песельника (нет еще и намека на те глубокие рассуждения о жизни, о
людях, которые потом будут вложены в уста старого казака). Батяка
Гурка — заурядный казак, очень мало напоминающий будущего гордеца и
удальца Лукашку.
Судя по заглавию — «Беглец» — Толстой предполагал изобразить
столкновение Гурки с Губковым из-за Марьяны и бегство казака в горы.
Но дальше начала четвертой главы работа не пошла.
8 1856 г. Толстой вернулся к этой рукописи. Впервые после 3 декабря
1853 г. '«Беглец» упоминается в дневниковой записи 19 февраля 1856 г.:
«Пишу прежде всего Епишку или Беглеца»,— определяет Толстой план
своей работы, отделяя, как и прежде, повесть о беглом казаке от очерков
с рассказами Епишки. Судя по сохранившимся рукописям, намерение не
было выполнено, как и помеченное 15 мая 1856 г.: «С утра писать (...)
казака» (47, 72). Лишь 5 июня Толстой «перечел и кой-что поправил в
Казаке» (47, 79). Тогда же, вероятно, имея в виду иначе развернуть
сюжет произведения, Толстой решает «завтра» писать «с начала, пользуясь
9 По дороге на Кавказ, на пути «з Саратова в Астрахань, Толстой и о себе писал:
«(Последнее время, проведенное мною в Москве, интересно тем направлением и
презрением к обществу и беспрестанной борьбой внутренней» (46, 60).
356

написанным только как матерьялом». Однако на завтра, как можно
судить по дневниковым залисям 6 июля, он «целый день ничего не делал»^
а с 10 июня решил «писать предпочтительно» «Юность».
К 5 июня' 1856 г. следует приурочить карандашные поправки в
кавказской рукописи. Они сделаны во всех трех главах и очень любопытны. Как-
будто смутившись тем, что облик Марьяны слишком опоэтизирован,
Толстой чуть-чуть огрубляет его. Вместо' «была необыкновенно хороша» —
стало «была огромного для женщины большого мужского роста и необык-
новенно хороша»; вместо «высокий рост» — «громадный рост». Совсем
зачеркнута фраза: «Твердые красные губы и черные продолговатые глаза,
полузакрытые длинными ресницами, выражали сознание красоты,
гордость, своеобычность, если 'можно так выразиться, и принужденную
скромность». Вместо «отвечала молодая женщина» стало «отвечала
звучным, немного пискливым голосом высокая женщина». Губков говорит
приятелю офицеру, что он не просто «влюблен», а «влюблен в этого
великана». Зачеркнут был конец второй главы, где объявлялось, почему
Марьяна, любя Губкова, все-таки прогоняла его. Гурке придана
следующая, подчеркивающая его невзрачность, характеристика: «молоденький
безбородый остроглазый казачонок». Так явственно наметился переход к
конспектам и фрагментам, написанным за границей в 1857 г., где Тереш-
ка (затем Кирка) представлен робким и неумелым 1Возлюбленным
Марьяны. У Епишки, напротив, подчеркивается степенное достоинство.
Характерна вставка в 3-й главе: «Я тебе, рад, ты молодец,— с достоинством
говорил дядя Епишка» 10. Очевидно, размышляя над характером и
рассказами Епишки, Толстой записывает 14 июня 1856 г. в дневнике: «Начинаю
любить эпически легендарный характер. Попробую из казачьей песни
сделать стихотворение», а 15 июня отмечает намерение «завтра утром...
писать казака» (повествование в кавказской (рукописи оборвалось как
раз там, где должно было состояться близкое знакомство офицера со
старым казаком — во время охоты). Ни тот, ни другой план выполнен
не был.
В начале 1857 г., намечая программу литературных занятий, Толстой,
в числе других начатых и задуманных вещей, называет «Б(еглеца)» и
«К(азака)» (47, 111), по-прежнему, как и в записи 19 февраля 1856 г.,
разделяя повесть о беглом казаке и рассказы Епишки. Нет никакого сомнения
в том, что рукописи начатых произведений, в том числе «Беглеца», он взял
с собою, когда 29 января 1857 уезжал за границу.
За границей начался новый период работы над «Беглецом».
10 В кавказской рукописи сделаны три конспективные записи, намечающие
дальнейшее развитие событий. Две: о сватовстве молодого казака к Марьяне, о походе и
раннем возвращении офицера, его «вечерах у хозяев» — относятся к 1857 г. (ср.
конспект № 1); третья: «Объяснение Кирки с Марьяной. Марьяна говорит, что придет.
Кирка ушел на кордон. Ржавский остался в станице. Коли так, то пропадай все.
Воровство табунов» — к 1858 г., когда вместо Гурки (или позднее Терешки) и Губкова (или
Офицера) появились Кирка и Ржавский.
357

2
14 (26) февраля 1857 г., находясь в Париже, Толстой вносит в
записную книжку поэтическую заметку: «Кавказское утро — горы, тени, дальние
выстрелы, фазаны кричат» (47, 202). 22 марта (3 апреля) в дневнике
появляется запись: «Думаю начать несколько вещей 'вместе. ,,Отъезжее
поле" и ,,Юность" и ,,[Кавк] Беглеца"» (47, 121).
Рукописи заграничного периода четко 'выделяются из всего
рукописного фонда «Казаков» (по сорту бумаги). Не исключена возможность, что
некоторые рукописи, в особенности конспекты, до нас не дошли и. Между
тем именно над конспектами Толстой много трудился в этот период.
5 (17) апреля в дневнике отмечено: «Кажется, окончательно обдумал
,,Беглеца"» (47, 123). Через два дня был закончен подробный конспект.
В этом конспекте, озаглавленном «Беглец» и начинающемся словами: «У
казака Иляски было два сына», намечена фабула всего произведения: любовь
к Марьяне молодого казака Терешки, офицера, ротного командира (по
имени не названного) и простого солдата, который «служит» ей «как
собака»; поход, женитьба Терешки, тщетные домогательства офицера,
столкновение Терешки с офицером, ранение офицера и бегство казака в
горы. Конец, види'мо, не совсем еще ясный, рисовался по-разному:
1. «Прошло 5 лет. Офицер все стоял в станице, выздоровел, но уж
отказался от Марьяны, она его пугнула. Ерошка подбивал его. У Марья-
ны родился сын, она работала много.
Терешка бежал к Ахметке, сделался вожаком в другие станицы.
Его боялись, им пугали. Ночью он пришел к Ерошке. Пощадил офицера.
Фатализм его. Ерошка говорит, что не годится убивать людей, и про себя.
Офицер расстреливает. Терешка убил его товарища».
2. «Он пошел с чеченцами, убивает многих. Его расстреливают.
Она [застреливается] работает и мрачно грустит и никто не знает о ее
горе».
3. «Его брата убили чеченцы. Он пришел на похороны. Марьяна
вешается на него.
Любишь меня? Братец! Так прости. Я виновата...
И у сына просит прощения...» 12.
Образ Марьяны сложился еще в кавказской рукописи и в конспекте о
ней сказано лишь то, что она «верна, трудолюбива, цельна, упорна».
Характеристика Ерошки в общих чертах близка к той, какая дается и в окон-
чательном тексте: «Ерошка был в свое время богат ш лихой казак и б^...),
а теперь был бобыль, беден и стар, жена ст него убежала, никто его не
уважал, и он все свое время проводил на охоте и тил, ни во что не верил
11 Один конспект, например, сохранился частично — лист оборван (см. конспект
№ 2).
12 См. в наст. изд. конспект № 1 (стр. 161 —163). В «Описании» — рук. 3.
358

и не тужил ни об чем. Терешку водил с собой 'И .научил его всему и любил
за его нрав молодецкий».
Толстой однажды сказал о персонажах своих произведений: «У меня
есть лица, списанные и не списанные с живых людей. Первые уступают
последним, хотя списывание с натуры и дает им эту несравненную яркость
красок в изображении. Но зато изображение страдает
односторонностью»13. Марьяна и Ерошка — в наибольшей степени «списаны» с
натуры. В первых же набросках эти образы отлились в яркие фигуры, и
впоследствии Толстой старался лишь освободиться от некоторой
прямолинейности в их обрисовке. Два другие главные лица—офицер и молодой
казак — создавались в процессе долгих поисков.
В рассматриваемом конспекте офицер — «богатый молодой человек,
храбрый и благородный по-своему, очень сладострастный и гордый своим
образованьем». Любит он «урывками, но злобно и безнадежно». Тереш-
ка — «мал ростом, худощав, но румян и молодец был на всякую шалость
еще с молоду. Девки его любили за то, что голос у него был славный, и он
любил девок и гостинцев им покупал, но больше всех Марьянку, дочь
станичного. Станичный ее не хотел отдать за него, за то, что он был буян и
в воровств-е попадался». И еще: «Терешка сбитый, маленький ростом,
с черными короткими руками».
Работая над этим конспектом, Толстой сначала был недоволен тем.
что «мало связи между лицами» (47, 123), а потом записал в дневнике:
«Выходит страшно неморально» (там же).
8 (20) апреля 1857 г. Толстой заново стал писать «Беглеца». Имея в
виду созданные на Кавказе и затем исправленные в Ясной Поляне три
главы, он сначала было пометил: «Глава 4. Казачья станица», думая,
очевидно, дать здесь то общее описание жизни гребенских казаков,
которое и в окончательном тексте повести составляет четвертую главу. Но
цифра 4 тут же была изменена на 1, заглавие вычеркнуто и написано
новое: «1. Офицер». «Две роты пехотного кавказского полка пришли из-за
Терека и, как в завоеванном краю, расположились стоять на зимних
квартирах в гребенской староверческой станице»,— так начинается эта
рукопись. Работа над нею, которая «пошла хорошо», продолжалась до
17 (29) апреля 1857 г.; были написаны две главы 14.
Материал этих глав, после неоднократных позднейших переделок, лег
в основу гл. X и XI повести «Казаки». Но отличия первоначального
текста от окончательного весьма существенны. Денщик офицера
здесь—старичок, по имени Петров, а не будущий веселый Ванюша. Отношение
казаков к пришедшим солдатам — то же, что и в позднейших редакциях.
13 «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». М., 1955, т. I, стр. 233.
14 Печатаются в наст. изд. на стр. 163—1167, с учетом позднейшей правки,
произведенной Толстым в 1858 г., когда он вернулся к этой рукописи и написал продолжение
ее (см. об этом ниже). Первоначальные варианты приведены в подстрочных сносках.
В «Описании» — рук. 4.
359

Но здесь даже хорунжий Иляс, в отличие от корыстолюбивого и
политичного Ильи Васильевича, «не вставая с места и едва взглянув на
пришедшего, мрачно сказал, что ему денег не нужно». Дяде Ерошке, с которым
офицер знакомится лри тех же обстоятельствах, что и в позднейших
рукописях, придается «самоуверенная интонация старика и красноречивого
человека». Он начинает выступать не только как самый яркий
представитель казачьего мира, но и как его судья. «Наш народ ведь глуп, он тебя
боится, ты, мол, неверный, русский, а по-моему все человеки»,— говорит
он, входя к офицеру. Подчеркнуто свободомыслие Ерошки и в отношении
к религии: '«Он не поклонился образам, а прямо подошел к офицеру и
протянул ему свою корявую руку».
Дописывая вторую главу этого «прозаического Казака», как назван он
в дневнике, Толстой, видимо, уже начал «казачью поэму», о которой
мечтал на Кавказе. 18 (30) апреля 1857 г. в дневнике помечено:
«Написал немного поэтического Казака, который мне показался лучше; не знаю,
что выбрать» (47, 125). Это новое, третье, начало произведения написано
в большой части ритмической прозой. Озаглавлено, как и прежние,
«Беглец» 15. Содержит главу «Старое и новое» и начало второй — «Ожиданье
и труд». Весь текст разделен цифровыми обозначениями на короткие
абзацы — строфы будущей поэмы. Рассказывается о проводах казаков б
поход за Терек, поэтически рисуются отношения Марьяны с «побочи-
ном» — казаком Терешкой-Урваном. Терешка «беден, гулял и
некрепко держал старую веру», и потому за него не хотят отдать Марьяну.
«В виноградную резку Марьяна потайком от отца два раза ходила ночью
в заброшенный сад к Урвану; и Урван целовал и обнимал ее и говорил,
что из похода он вернется богатым и что тогда дедука Илюшка
согласится на их свадьбу». Марьяна горюет о том, что Терешка «так простился с
ней, ничего не сказал». Все это очень мало походит на то, что мы увидим
позднее в повести «Казаки». Об Урване говорится, что он, когда «был дома,
не слушал своей матери и- ничего в доме не работал, а только гулял с
молодыми казаками». Дядя Ерошка называется здесь Гырчик (или Гир-
чик). В отличие от картины, представленной затем в «Казаках», Марьяна
(как и ее мать) грубо разговаривает с Г юр четком 16, а «строгий старик»,
Марьянкин отец, ласков с Гирчиком и чинно беседует с ним. Илья,
правда, жаден, и из предложенных Гирчиком фазанов выбирает себе «одного
пожирнее». Но все-таки они оба — воплощение «старого», старинных
казачьих нравов. Гирчик здесь «вошел в избу, помолился, и сел со
стариком Ильей (...) Они молитву прочли и выпили оба». Затем Илья стал
жаловаться на новые дурные времена: хлеб дорог, а чихирь дешев и т. п.
Гирчик уговаривает его не тужить, хотя потом сам бранит новое, впрочем,
по другой причине: «Нынче все не народ — дрянь». Впоследствии хорун-
15 Печатается в наст, изд., стр. 175—181. В «Описании» — рук. 5.
16 Впрочем, когда сын станичного стал на площади обижать старика, МсЧрьяна
вступилась.
360

жий превратится в типичного представителя «нового» казачества,
испорченного деньгами и образованьем, и будет презрительно относиться к
любителю старины — Ерошке.
«Поэтический казак» совершенно не использован в окончательной
редакции повести. Но это — важный момент в работе над всем
произведением. «Объективная сфера», эпическое начало, поэзия и правда казачьей
жизни, которые будут впоследствии доминировать в повести «Казаки»,
здесь впервые выступают на первый план. До офицера, может быть, не
дошел рассказ, но он даже не упоминается. Неудивительно, что в это
именно время, 22 апреля (4 мая) 1857 г., Толстой писал П. В. Анненкову
о своей работе:
«Ту серьезную вещь, про которую я вам говорил как-то, я начал в
4-х различных тонах, каждую написал листа по три и остановился, не
знаю, что выбрать или как слить, или должен я все бросить. Дело в том,
что эта субъективная -поэзия искренности— вопросительная поэзия,— и
опротивела мне немного и нейдет ни к задаче, ни к тому настроению, в
котором я нахожусь. Я пустился в необъятную и твердую положительную,
объективную сферу и ошалел: во-первых, по обилию предметов, или,
скорее, сторон предметов, которые мне представились, и по разнообразию
тонов, в которых можно выставлять эти предметы. Кажется мне, что
копошится в этом хаосе смутное правило, по которому я в состоянии буду
выбрать; но до сих пор это обилие и разнообразие равняется бессилию.
Одно, что меня утешает, это то, что мне и мысль не приходит отчаиваться,
а какая-то кутерьма происходит в голове все с большей и большей силой.
Буду держаться вашего мудрого правила девственности и никому не
покажу и предоставлю одному себе выбрать или бросить» (60, 182).
Через два дня после того, как было отправлено это письмо, в
записной книжке появляется заметка: «К Казаку. Девка целует на улице
ребенка. Маленькие девчонки водят хоровод» (47, 206). И затем немного
позднее: «Молодого, влюбленного, всеми любимого офицера, которого убьют»
(там же, 208). Первая из этих записей была очень скоро реализована — в
рукописи, начатой 18 (30) мая 1857 г. на листочках почтовой тонкой
бумаги заграничной выделки. Озаглавлено это новое, четвертое, начало —
«Беглый казак» 17. Вторая заметка не была развита, но она
свидетельствует о* том, что творческим сознанием Толстого все больше овладевал
замысел романа с драматическим развитием сюжета.
Работа над рукописью, начатой 18 (30) мая 1857 г., отмечается затем
в дневниковых записях 19(31) мая, 25 мая (5 июня), 29 мая (10 июня),
30 мая (11 июня), 31 мая (12 июня), 7 (19) июня. 13 (25) июня сказано:
17 Название «Казаки» появилось позднее (см. ниже). Печатается в наст, изд.,
стр. 181—200. В «Описании» — рук. 6. В подстрочных сносках, помимо вариантов,
появившихся в тот же период, к которому относится первоначальный слой рукописи
(29 мая/10 июня в дневнике Толстого записано: «Отлично обдумал „Беглого казака"
и апробовал написанное»), приведены позднейшие исправления, сделанные в 1858 г.
и затем в 1862 г.
361

«Написал свиданье, хорошо, кажется» (47, 137). Свидание Кирки (так
назван здесь молодой казак, и это имя сохранится за ним до 1862 г.,
когда он превратится в Лукашку) с Марьяной, разительно отличающееся от
соответствующего эпизода в гл. XIII повести «Казаки», впервые
появляется в этой рукописи. Продолжение: Кир:ка после свидания с Марьяной
и начало второй главы — «Сиденка» — также было -написано за
границей. В конце июня в записной книжке Толстого .появилась заметка:
«К К(азаку)18. Росистое поле на луне — светло прозрачно». Эта
заметка—совершенно аналогична следующей фразе в «Беглом казаке»:
«Кирка остановился. Перед ним прозрачно светлела освещенная месяцем
росистая поляна». Рукопись была закончена, очевидно, 9—10 (21—22). июля,
когда в дневнике сделаны записи: «Написал листочка два Казака»;
«Чуть-чуть пописал Казака».
В этом новом начале повествуется о праздничном дне гребенской
станицы (станица, как и в предшествующих рукописях, не названа). Текст
поделен на десять сравнительно коротких разделов, как бы подглавок,
каждая из которых заключает отдельную сценку. Рассказ медлителен, как и
сама изображаемая жизнь. Об офицере — ни слова: речь до него не
дошла. В центре — Кирка. О нем сказано, что это «'-высокий, весьма
стройный, гибкий и красивый казак, но робкий и неумелый». Увидев Марьяну,
Кирка «закраснелся, не знал, что сказать и, опустив глаза, стал неловко
переминаться с ноги на ногу». Эта робость Кирки особенно поражает в
сравнении с гордым удальством Лукашки, в которого он превратился
позднее и о котором рассказано на полях и между строк этой же рукописи, при
правке части ее в 1862 г. Придя на площадь с Ерошкой, Кирка «неловко
взялся за пояс, за папаху, и все лицо его покрылось яркой краской,
которая особенно поразительна была при его белых боооде и ресницах».
К молодому казаку обращает здесь Ерошка слова, которые затем скажет
Оленину: «вот и ходишь, как ты, нелюбимый какой-то». Кирку убеждает
он и iB том, что если уставщик, т. е. поп, в книжке почитает да монет с него
слупит за венчанье, душенька слаще любить не станет — все это «фальшь».
Лукашка не будет нуждаться в таких поучениях.
Но и в 1857 г. Толстой был, очевидно, смущен тем, что чрезмерная
робость молодого казака — не характерная и потому ненужная черта.
2(14) июня он отмечает в записной книжке: «Кирка решительный, но
из хитрости все выспрашивает» (47, 211); и на полях рукописи то же:
«Кирка решителен, но неумелый». Обе заметки были реализованы в
созданных затем сценах разговора Кирки с Ерошкой, когда Кирка
выспрашивает, как ему вести себя с Марьяной, и затем свидания с нею. Но во
внешнем облике Кирки подчеркивается по-прежнему «щеголеватость и
изящество». Его душевные переживания, детально выписанные,
аффектированы и ненатуральны.
18 В т. 47, стр. 2Т2, расшифровано неверно: «К(азакам)».
362

Вот, например, как ведет себя Кирка, оставшись один после разговора
с Ерошкой: «Молодой казак был в сильном волнении. Глаза его огнем
блестели из-под белых ресниц, гибкая спина согнулась, руки оперлись на
колена, он, беспрестанно прислушиваясь к удаляющимся шагам старика
и к песням с площади, поворачивал то вправо, то влево свою красивую
голову и, разводя руками, шептал что-то».
В литературе о «Казаках» справедливо указывалось, что на работу
Толстого в этот (период оказали воздействие В. П. Боткин и А. В.
Дружинин, с которыми он, находясь за границей, часто виделся и близко
сошелся 19. 12 (24) июня 1857 г. Толстой читал Боткину «Казака» и тому
«понравилось» (47, 137).
Толстой, однако, не был удовлетворен сделанным. В записной книжке
и дневнике появляются заметки, говорящие о том, что характер Кирки
стал рисоваться автору иным. «К Казаку: Он не стыдлив, а дик» (47, 214);
«Казак — дик, свеж, как библейское преданье» (47, 146).
Ко времени пребывания Толстого за границей в 1857 г. следует
отнести еще одну рукопись — конспект, обычно неверно датируемый 1853 г. Он
сохранился неполностью— верхний край листа с текстом оборван, так
что читаемый текст начинается с четвертой главы . Но и в плане первых
трех глаЕ, как можно судить по обрывкам текста, и в главах
сохранившегося плана действует Кирка — это имя молодой казак получил лишь в
рукописи, созданной в мае-июне 1857 г. (до того был Гурка и Терешка).
В конспекте офицер называется Губко'в и просто Офицер, это вполне
соответствует всем рукописям, написанным до этого времени.
Упоминается Д.— Дампиони, который в рукописях 1858 г. появится уже как
действующее лицо.
В этом конспекте впервые фигурируют три части (третья лишь
обозначена) — еще не 'вполне ясного автору, но занимающего его
воображение «кавказского романа».
3
По возвращении Толстого в Россию, в августе 1857 г., произошло
событие, решительно изменившее планы «кавказской повести».
Еще 17 (29) июня 1857 г., отвечая на взволнованное письмо Толстого
из Парижа, с рассказом о потрясшем его зрелище смертной казни,
В. П. Боткин советовал: «Из этого современного политического и
религиозного хаоса одно только спасение — в мире искусства... Можете
представить, как освежительно подействовало на мою душу чтение ,,Одиссеи ...,
которую я взял с собой из России. Я читаю ее по вечерам, на ночь:
19 См. статью Б. С. Виноградова «Из истории создания повести Л. Н. Толстого
„Казаки"» — «Ученые записки Грозненского государственного педагогического
института», 1956, № 9.
20 В наст. изд. Конспект № 2 (стр. 200). В «Описании» — конспект № 1.
363

усладительная, детская сказка, от которой веет чем-то успокоительным,
умиряющим, гармоническим. Есть со мной и „Илиада"— тоже благодатный
бальзам от современности». Далее следовала просьба: «Продолжайте
непременно начатый и так превосходно — роман свой — ради бога не
охлаждайтесь к нему» 21.
Когда, по приезде в Ясную Поляну, русская крепостническая
действительность больно поразила Толстого, он, видимо, вспомнил рецепт
Боткина и принялся читать «Илиаду». Но результат оказался
противоположным тому, на который мог рассчитывать Боткин. Толстой вдруг понял,
что нельзя продолжать «Беглого казака» так, как он его начал за
границей.
Вот следующие одна за другой записи этого времени:
15 августа: «Читал ,,Илиаду". Вот оно! Чудо!.. Переделывать надо всю
Кавказскую) повесть» (47, 152). 17 августа: «„Илиада" заставляет меня
совсем 'передумывать ,,Беглеца"».
18 августа: «Кавказской я совсем недоволен. Не могу писать без
мысли. А мысль, что добро — добро во всякой сфере, что те же страсти
везде, что дикое состоянье хорошо,— недостаточны. Еще хорошо бы, ежели
бы я проникну лея последним. Один выход» (47, 152).
Так оканчивается эта важнейшая в творческой истории «Казаков»
запись. Выход не назван, хотя и совершенно ясен — новые поиски.
В письмах к Боткину Толстой бранит обличительное направление
современной литературы и возмущается словами Щедрина о том, что «для
изящной литературы теперь прошло время, ...что во всей Европе Гомера
и Гёте перечитывать не будут больше» (60, 234). Однако там же он
называет «нашу литературу, т. е. поэзию» противозаконным, ненормальным
явлением. Сам он с равной неприязнью относится и к политической
тенденции, и к попыткам уйти от современности в «чистое искусство».
Боткина, конечно, порадовали нападки Толстого на обличительное
направление; но рассуждения о «поэзии» испугали, и он спешит уверить
Толстого, что здесь дело обстоит благополучно: «поэзия» удовлетворяет
«малейшее меньшинство, и этого достаточно». Снова спрашивает он
Толстого о «кавказском романе»: «Вы перебиваете его другими работами —
неужели у Вас не лежит к нему сердце?» 22
Толстой ответил Боткину 4 января 1858 г.: «Кавказский роман,
который Вам понравился, я [почти] не продолжал. Все мне казалось не то, я и
еще после два раза начинал снова. Для меня, я всегда замечал, самое
лучшее время деятельности от января до в'есньг, и теперь работается, но что
выйдет, не знаю» (60, 249).
Упомянутые здесь новые начала — по всей вероятности, две рукописи,
созданные уже в России. Одна озаглавлена «Беглый казак» (при правке
21 Толстой. Памятники творчества и жизни, вып. 4. М., 1923, стр. 27—28.
22 Там же, стр. 48.
364

заглавие вычеркнуто и дано новое: «Терская линия», являющееся,
конечно, названием .главы, а ,не всего произведения); содержат описание
местности и 'нравов казачьих станиц23. Другое, шестое по счету, начало
озаглавлено «Казаки». В нем дается поэтическое описание праздника в
станице, в котором участвуют молодой удалец Епишка и его товарищ
Кирка 24.
Обе рукописи относятся к тому моменту работы, когда Толстой решил
сделать главным героем молодого Епишку. Во второй рукописи этот факт
очевиден; в первой он выясняется из того, что хозяин, в доме которого
отвели квартиру приехавшему в станицу Червленную офицеру —
«мужчина [высокий, стройный] лет тридцати с острой бородкой». Во всех других
рукописях, и- ранних и позднейших, хозяин дома, где останавливается
офицер — пожилой человек, хотя и моложе Епишки.
Под влиянием «Илиады» общий замысел «Казаков» (само это
название появилось после чтения «Илиады») решительно изменяется. В
качестве одной из главных выдвигается задача — раскрыть историю и характер
казаков ка-к особенного народа. Форма, как всегда, приходит не сразу:
в ее поисках Толстой начинает с этнографического описания;
затем—несколько искусственно смещает исторические рамки повествования и решает
омолодить Епишку, в облике которого воплотился особенно ярко
жизненный идеал казачьего мира.
Впоследствии многие черты молодого Епишки будут переданы
Лукашке, а Ерошка выступит как великолепное воплощение доживающей
истории, в значительной мере чуждой новой станице.
«Беглого казака», как писал Толстой 4 января 1858 г., он, после
чтения его В. П. Боткину, «[почти] не продолжал». Сначала он написал
просто: «не продолжал»; потом между строк вставил это «почти» и тут же
зачеркнул его.
Трудно, конечно, представить, чтобы автор не помнил, продолжал он
или не продолжал понравившееся другу произведение. Видимо, Толстой
сознательно затушевывал истину, чтобы освободить себя от
выслушивания назойливых советов и просьб продолжать роман, в то время как он
был напряженно занят обдумыванием его плана и тона 25.
23 Печатается в наст, изд., стр. 2011—202. В «Описании» — рук. 2.
24 Наст, изд., стр. 203—209. В «Описании» — рук. 7.
25 В письме к Боткину есть еще одно, не совсем ясное место. Во фразе: «Все мне
казалось не то, я и еще после два раза начинал снова» — за 'словом «после» — какой-то
знак, который, однако, нельзя прочесть «вас» (как предлагает Н. Н. Гусев—см.
«Материалы к биографии Л. Н. Толстого с '1855 по 1869 год», стр. 278), бессмыссленно
прочесть «7» (как предлагает С. А. Розанова — см. «Л. Н. Толстой. Переписка с
русскими писателями», М., 1962, стр. 161 —имея в виду 7 апреля н. ст. 1857 г., когда
Толстой, потрясенный смертной казнью, уехал из Парижа: Боткин ведь узнал начало
«Беглого казака» лишь в июне 1857 г. и об этом идет речь в письме). Нам кажется
более вероятной другая догадка: здесь нет ни слова, ни цифры, а просто закорючка
(Толстой не знал, как бы ему лучше написать, чтобы не было дальнейших расспросов).
365

Самое любопытное состоит еще в том, что в архиве Толстого
сохранилось продолжение заграничной рукописи, и работа над этой рукописью
началась, по всем признакам, раньше 4 января 1858 г. Она содержит главу
вторую — «Кордон» и начало третьей — «Марьяна» (в полном
соответствии с тем, что начало гл. II — «Сиденка»—в предыдущей рукописи
вычеркнуто) 26. Но, анализируя эти главы, можно убедиться, что хотя в
сюжетном отношении они продолжают рукопись, созданную за границей, по
идейному содержанию1, по тону и обрисовке персонажей это продолжение
ближе ко второй редакции главы «Праздник» (с молодым Епишкой).
Озаглавлено оно также «Казаки».
К работе над этой рукописью, а м"ожет быть и к переработке ее,
относится заметка в записной книжке 11 декабря 1857 г.: «Кирка не должен
быть влюблен» (47, 222). После сентиментальных томлений Кирки, о
которых рассказывалось в главе I, написанной за границей несколько
месяцев тому назад, неожиданными, «о вполне оправданными новым
характером персонажа, оказываются такие, например, детали сюжета: «Кирка
полтора месяца безотлучно провел на кордоне. Один раз только,
посланный за чихирем, он ходил в станицу. Но станичные юсе были в садах, и он
не видал ни Марьяны, ни матери».
В третьей главе — «Марьяна» — о нем говорится: «Кирка купил коня,,
езжал в станицу, но не сватал Марьяны. Тужила ли о нем Марьяна?
Никто не знал этого».
Молодечество дается пока ценой отказа от любви, хотя молодечества
это, в сравнении с удалью будущего Лукашки, не столь велико, быстрелиа
в абрека, «Кирка в 'первую минуту не мог говорить от волнения, и
лихорадка била его». Когда же каюк с телом чеченца пригнали «а казачий
пост, Кирка .проговорил: «Ведь тоже человек был, за что убил его?»
Одновременно Толстой продолжал обдумывать сюжет и форму всего-
«кавказского романа». 11 ноября 1857 г., под влиянием трагедии Шекспира
«Антоний и Клеопатра», перевод которой прочел ему Фет, Толстой вдруг
решает «начать драмой в Казаке» (47, 163), а 14 ноября с восторгом
записывает мелькнувший финал романа: «Эврика! для „Казаков" — обоих
убили» (там же) 27. Предполагалось, по этому замыслу, что убит будет и
казак Кирка, бежавший в горы и затем возвратившийся в родную станицу,
и офицер, полюбивший его жену.
В конце 1857 г. Толстому советовал работать над «кавказским
романом» не один Боткин, но и Некрасов. Критикуя переданный тогда в
«Современник» рассказ «Альберт», Некрасов писал: «Эх! пишите повести
попроще. Я вспомнил начало вашего казачьего, романа, вспомнил «Двух,
гусаров» — и подивился, чего вы ищете — у вас под рукою и в вашей
власти ваш настоящий род, род, который никогда не прискучит, потому что
26 Напечатана в наст, изд., стр. 210—226. В «Описании» — рук. 8.
2/ Это — первая дневниковая запись, где произведение названо «Казаки».
366

передает жизнь, а не ее исключения; к знанию жизни у вас есть еще
психологическая зоркость, есть поэзия в таланте — чего же еще надо, чтоб
писать хорошие — простые, спокойные и ясные повести» 28. Толстой ответил
21 января 1858 г. очень сдержанно: «Кавказский роман все переделываю
в плане и не подвигаюсь» (60, 253).
Очевидно, под влиянием совета Некрасова Толстой принялся в феврале
1858 г. перечитывать старые рукописи произведения и 24 февраля записал
о втором начале, относящемся к апрелю 1857 г.: «Старое начало ,,Казаков"
корошо, продолжал немного» (48, 8). 27 февраля были закончены, к
прежним двум, еще две главы 29. Здесь впервые было осуществлено то
«соединение рассказа Епишки с действием», о котором Толстой писал 2 февраля
1858 г. в записной книжке как о желательной форме для «Казаков». Чет-,
вертая глава — с живописными рассказами Ерошки о переселении казаков
при Иване Грозном с Гребня, об отце, о «колдуне» — дедуке Бурлаке и об
охотнике, убившем кабана весом в 25 пудов,— все это не только не вошло
в окончательный текст «Казаков», но и было мало использовано в
дальнейших рукописях.
Полюбившееся же Толстому начало закрепилось в «кавказском рома*,
не» и сохранялось до конца 1858 г.
К февралю 1858 г. относится, очевидно, конспект № 3, начинающийся,
главой о том, как «рота приходит в станицу», и содержащий план первой
части романа. Намечено девять глав (последняя: «Абреки, слух о смерти.
Марьяна прогоняет офицера»). На обороте листа — конспект письма
офицера о любви к Марьяне (написано в конце 1858 г.) 30
4
18 марта 1858 г., приехав из Петербурга в Москву, Толстой отмечает,
в дневнике: «Перебирал писанье... Поехал в 8 домой и писал ,,Казаков" до
часу» (48, 10).
Начало было найдено, и Толстой стал писать первую часть романа.
Пользуясь «старым началом», он, конечно, не просто переписывал его, по
многое изменял и дополнял. Начиная с четвертой главы — заново
написанный текст31.
Отец Марьяны, «жиденький невзрачный старичок с седевшей бородкой
и бегающими глазками», называется здесь Зверчик. Вместо Степки поязи-
лась Устенька, франтиха и хохотунья, близко напоминающая подругу
Марьяны в окончательном тексте повести. Ее возлюбленный — не Иляс, а На-
28 Н. А. Некрасов. Поли. собр. соч. и писем, т. X. М., 1952, стр. 372.
29 Напечатаны в наст, изд., стр. 168—175. В «Описании» — рук. 9.
30 Конспект см. в наст, изд., стр. 226. В «Описании» — это конспект № 4.
31 Отрывки из этой первой редакции первой части романа (в «Описании» — рук. 10),
отличающие ее от предшествующих рукописей и не вошедшие в раннюю законченную,
(четвертую) редакцию первой части, печатаются в наст изд., стр. 227—234.
367

зарка; упоминается и «солдатский барин» (будущий Дампиони, а затем
Белецкий). Про Кирку сказано, что он «казался очень скромен. Он был
одет просто и бедно. На нем была широкая красная черкеска, на ногах
спущенные -ноговицы и прорванные чувяки и старая шапка. Но в этой
'простой одежде еще поразительнее выставлялись его замечательная красота
и его молодое сложение. Он стоял, отставив ногу, загнув оба большие
пальца за туго стянутый пояс и немного склонив «а один бок голову. Он
засмеялся звучным смехом, когда Марьяна ударила Назарку и, еще раз
'поклонившись, подошел к ней». Заново написано свидание Кирки с Марья-
ной (в три последующие рукописи эти листы .просто переносились,
подвергаясь некоторым изменениям).
Толстой на этот раз был доволен своей работой. В дневнике 21 марта
1858 г. он записал: «Я весь увлекся „Казаками"». И там же заметил:
«Политическое исключает художественное, ибо первое, чтобы доказать, должно
быть односторонне» (48, 10).
Заметка эта касается, прежде всего, глав, в которых рассказывается о
станичной жизни Ржавского (офицер получает это имя, удерживающееся
за ним во всех рукописях 1858—1859 гг.). Он характеризуется следующим
образом: «Ржавский был еще очень молодой человек, но несмотря на то или
именно потому уже запутавшийся в отношениях общественной жизни. С ним
случилось то, что случалось с весьма многими честными и пылкими
натурами в наше время. Безобразие русской общественной жизни и
несоответственность ее с требованиями разума и сердца он принял за ;чный
недостаток образования и возненавидел цивилизацию и выше всего возлюбил
естественность, простоту, первобытность. Это была главная причина,
заставившая его бросить службу в Петербурге и поступить на Кавказ. Быт
казаков сильно подействовал на него своей воинственностью, простотой и
свободой» 32.
В создаваемую теперь редакцию своего произведения Толстой не
включает рассказ- о «безобразии русской общественной жизни», как
одностороннее «политическое». На первом плане «художественное» —'- «узор» самой
жизни.
Ржавский открывает в станице совершенно новый для него мир. В
первом письме к приятелю он рассказывает о станице, окружающих ее степях
и лесах, о ее народе — в выражениях, близких к наброску, озаглавленному
«Терская линия» (см. о нем выше) и к четвертой главе окончательного
текста повести «Казаки». Затем он пишет о Ерошке, о его рассказах и песнях,
о Марьяне и о прелести охоты в местном лесу 33.
32 Цитируется по рук. 13, куда соответствующие листы были перенесены при
дальнейшей работе.
33 Утверждение П. А. Журова, что сохранился лишь фрагмент этого письма
(«Литературное наследство», т. 69, кн. 1, М., 1961, стр. 245), неверно. Текст сохранился
полностью, хотя письмо, видимо, и не было на этот раз закончено. Дело лишь в том,
что вначале все письмо находилось в составе рук. 10, затем было перенесено в рук. 11
368

Второе письмо Ржавского было создано уже по возвращении Толстого
в Ясную Поляну. На другой день после приезда, 11 апреля 1858 г., он
отметил в дневнике: «Писал с увлечением, письмо офицера о тревоге»
(48, 12) 34. О своих отношениях с Марьяной Ржавский гозорит здесь так:
«Наши отношения были те же,— с моей стороны страстная робость,
мольба, с ее — спокойная гордость, равнодушие, не презрительное, а давящее
и чарующее. Самое ужасное и самое сладкое то, что я чувствую, она
никогда не поймет меня и не поймет не оттого, что она ниже меня. Напротив,
она и не должна понимать меня. Она выше меня, она счастлива, она, как
природа, спокойна, ровна, сама в себе, а я, исковерканное, слабое существо,
хотел, чтобы она поняла мои мученья. Нет, я хочу быть хоть на миг
причастным ее силе и ровной радостной жизни, но не могу и думать подняться
на ее высоты; а избави бог, чтобы она снизошла до меня, тогда ее не
будет... Вот когда я думаю самому быть казаком Киркой, ходить босым по
реке, красть табуны, заливаться песни, но мне не дано это. Я изломан,
тогда еще хуже я чувствую свою слабость, безнадежность своего
существованья». Далее, после рассказа о том, как он проводит вечера у хозяев,
Ржавский описывает тревогу в станице и столкновенье казаков с
абреками. Кирка, «хоть и не начальник, сдвинув шапку, весь красный,
повелительно кричал товарищам». Когда казаки бросились с гиком на чеченцев,
«Кирка был впереди 'всех». Его ранят. Марьяна, как и в окончательном
тексте пове^ч, прогоняет офицера: «Уйди, постылой». Так, видимо,
должна была кончиться в первоначальной редакции первая часть романа.
На полях письма о тревоге различные пометы. Среди них: «Когда она
уже замужем» (видимо, замысел состоял в том, что любовь Ржавского к
Марьяне разовьется в сильную страсть, о которой он писал теперь, лишь
после ее замужества). На обороте последнего листа рукописи конспект,
озаглавленный «Кирка» (возможно, Толстой думал назвать так вторую
часть романа), намечающий дальнейшее развитие событий 35.
Размышления о кавказском романе Толстой одновременно заносит в
дневник. 14 апреля он записывает: «Уяснил себе конец романа. Офицер
должен разлюбить ее» (48, 13). В бумагах «Казаков» сохранились два
конспекта, где развивается эта мысль 36.
Вероятно, ко второму конспекту, начинающемуся словами «И опять
пришла любовная весенняя ночь, и опять муки...» и намечающему план
и там несколько переделано, а потом лервые листы писыма перекочевали в рук. 12 и 13
и здесь сохранились. Письмо составило одиннадцатую \и двенадцатую главки. Таким
образом, первая часть «кавказского романа» состояла в ту пору не из четырех глав,
как об ©том пишет П. А. Журов, а из значительно большего числа.
34 См. текст этого письма в наст, изд., стр. 230—234. В «Описании» — рук. 15.
О том, что одно письмо уже было написано, когда Толстой взялся за «письмо в тревоге»,
можно судить по следующим словам этого второго письма: «Я тебе описывал уже эту
дикую, печальную степь...».
35 В наст. изд. конспект № 4, стр. 234—235.
36 См. в наст. изд. конспекты № 5 и 6, стр. 235—236. (В «Описании» — конспекты
3 и 8).
^4 Л. Н. Толстой «Казаки»
369

романа, включая эпилог, относится дневниковая запись 12 апреля 1858 г.:
«Писал с богатством содержания, но неаккуратно. Бегство в горы не
выходит».
«Весенняя ночь», фигурирующая во втором конспекте, яснополянская
весна 1858 г., которой Толстой наслаждался в ту пору, навели его на мысль
переменить время действия романа. В рукописи 10 «жаркий октябрьский
полдень» был изменен на «майский» — и дальше исправления внесены по
всему тексту рукописи. На этом закончилась работа над первой редакцией
первой части.
«Запнувшись» на «бегстве в горы», т. е. на второй части, Толстой
принялся переписывать начало. 15 апреля 1858 г. в дневнике помечено:
«Написал два листа». 16 апреля работа продолжалась: «Написал лист я
не совсем хорошо. Нечего делать. Буду продолжать, стараясь лучше, но не
переделывать клоками»; 17 апреля: «Написал 17г листа». 18—19 апреля:
«Писал мало и дурно» (48, 13). Записи относятся к работе над второй
редакцией первой части «кавказского романа» (рук. 11). Используя
предыдущую рукопись, Толстой заново написал начало, для продолжения
(в том числе для большей части первого письма Ржавского) взял листы
из рук. 10 и поправил их. Окончание письма — о том, как Ржавский во
время охоты заблудился, зашел на кордон и, возвращаясь в станицу с
Киркой, подарил ему 50 рублей, а также начало главки 13 — о
впечатлении, произведенном на Кирку и станичников поступком офицера, написано
заново 37.
Далее должен был следовать, судя по заключительной фразе в этом
заново написанном кусочке главы 13: «Кирка стоял на посту на Тереке»,—
эпизод с убийством абрека. Он уже был написан раньше, в одном из начал
(рук. 8), и Толстой, как отметил он в дневнике, 26 апреля «поотделал
Кордон». Появилось «много новых мыслей. Христианское воззрение». В
поведении Кирки, убившем абрека, Ржавский поражен был тем же, что смутило
Толстого в авторе «Илиады»: «Как мог Гомер >не знать, что добро —
любовь! Откровение. Нет лучшего объяснения» (47, 154).
Второе письмо Ржавского, которое в рук. 10 рассказывало о тревоге и
ранении Кирки, Толстой решил заменить другим. Пишется новая редакция
второго письма. Оно помечается как глава 14. Здесь впервые появляется
поручик Дампиони, «малый довольно хороший, немного образованный, или,
ежели не образованный, то любящий образованье и на этом основании
выходящий из общего уровня офицеров». Далее Ржавский признается,
что сам он имеет «природное отвращение ко всем битым дорожкам» и
хочет жить «хоть трудно, мучительно, бесполезно, но неожиданно,
своеобразно», чтобы отношения его жизни вытекали сами собой из его характера.
37 Первоначальный текст окончания письма в этой редакции полностью не
сохранился; содержание его выясняется на основании сохранившейся части (в составе
рук. 13) и по началу следующей, 13-й главки. Отрывки из этой рукописи см. в наст.
изд., стр. 237—239.
370

О Марьяне Ржавский сначала говорит лишь то, что ему «интересно следить
за романом, который происходит между Киркой и хозяйской дочерью».
О Кирке сообщается, что «он отличился с месяц тому назад, убил чеченца
и с тех пор, как кажется, и загулял. У него уже есть лошадь и новая
черкеска». «Странное дело,— замечает по этому поводу Ржавский, передавая
возникшие у автора «христианские мысли»,— убийство человека вдруг дало
ему эту самонадеянность, как какой-нибудь прекрасный поступок. А еще
говорят: человек разумное и доброе существо. Да и не в одном этом быту
это так; разве у нас не то же самое? Война, казни.— Напротив, здесь это
еще меньше уродливо, потому что проще». Рассказывает Ржавский и о
том, что он был на кордоне, когда выкупали тело. О брате убитого сказано:
«Трудно тебе описать ту молчаливую строгую ненависть, которую
выражало его худое лицо. Он ни слова не говорил и не смотрел ни на кого из
казаков, как будто нас не было. На тело он тоже не смотрел. Он приказал
приехавшему с ним татарину взять тело и гордо и повелительно смотрел
за. ним, когда он нес его в каюк с казаками. Потом, не сказав ничего, он сел
в каюк и переплыл на ту сторону».
Далее впервые рисуется вечеринка в доме Устеньки. После вечеринки
Ржавский смотрит на Марьяну «иными глазами», хотя понимает, что
никаких отношений между ним и ею быть не может: ни таких, как у Дампчони
с Устенькой, ни таких, как у нее с Киркою; он не влюбится в нее,— но
неужели ему запрещено любоваться красотой женщины, как он любуется
красотой гор и неба? Кончается письмо, однако, признанием Ржавского,
что однажды он был у хозяев, видел Марьяну и позавидовал Кирке. «Она
слишком хороша, она... Ничего, ничего, молчание!» 38.
К работе над этим письмом относятся записи в дневнике и записной
книжке 23—25 апреля: «Писал немного письмо Ржавского»; «Писал письмо
Ржавского»; «Писал конец письма. Небрежно, но идет» (48, 14 и 76).
Видимо, в это же время возник план целой серии писем Ржавского к
приятелю. Сохранился конспект, где пункты обозначены: «1-е, 2-е, 3-е»
и т. д., до 8-го. Средний род определенно указывает на то, что речь идет
не о главах, а о письмах. Причем, темы первых двух полностью
соответствуют вторым редакциям писем Ржавского: «[Станица] Гребенцы. Ерошка,
хозяева, прогулка, Кирка, подарок» и «Тело. Чеченец, Вечеринка. Марья-
на». Содержанием третьего письма предполагалась «Любовь», четвертого —
«Абреки, благодеяние oblige39. Я ухаживал за ним»; пятого — «Из похода,
она вышла замуж»; шестого — «Опять я вижу ее»; седьмого — «Ты верно
слышал: Я виноват»; восьмого — «Я видел казнь». Из этого плана
осуществлен был, помимо двух первых, еще 3-й пункт. В следующей редакции
первой части «кавказского романа» не два, а три письма офицера и третье
посвящено любви Ржавского к Марьяне.
См. это письмо в наст, изд., стр. 239—243. В «Описании» — рук. 14.
обязывает
371
24*

25 апреля 1858 г., окончив второе письмо Ржавского, Толстой отмечает
в дневнике: «Теперь все переделать надо в лето» (48, 14). Необходимость
такой переделки возникла, очевидно, в связи с тем, что в конце второго
письма Ржавский говорил о своих отношениях с отцом Марьяны: «С тех
пор как я дал деньги Кирке, я замечаю, что хозяин стал со мной любезнее
и приглашает к себе и приглашал идти с ним в сады на работы». Явилась
мысль — эпизод в садах, первоначальная редакция которого была уже
записана в рук. 8 (дело там происходит весной), приурочить к лету—времени
«виноградной резки». И станичный праздник тоже отнести к осени, сделав
его наградой за нелегкий весенний и летний труд.
26 апреля 1858 г. в дневнике записано: «Перечитывал все и
переделывал». В ближайшие дни работа, видимо, продолжалась. Была создана новая,
третья, редакция первой части романа (рук. 12). Первые главы и
значительная часть всего текста на этот раз не переписывались: соответствующие
листы были взяты из предыдущей рукописи и лишь поправлены. Такая
перекладка листов из рукописи в рукопись была одним из приемов работы
Толстого, причем очень часто, перенося отдельные листы и целые главы,
он придавал тексту иную последовательность. Этот прием он впервые
применил именно в работе над «Казаками» и затем широко пользовался им на
протяжении всего своего творческого пути.
В рук. 12 заново был написан разговор хорунжего с Ржавским (в
присутствии Ерошки) о плате за квартиру. Хорунжий охарактеризован близко
к окончательному тексту: «Илья Васильевич был не только грамотный, но
школьный учитель в другой станице и настоящий представитель нового
казачества, странно соединявший в себе казачье хвастовство и
самонадеянность с политичностью подьячего». Отношения его с Ерошкой, которого он
называет, щеголяя знанием Библии, Нимвродом Египетским и «ловцом пред
господином», что означает попросту охотник, ироничны и даже враждебны.
Впервые появился эпизод охоты Ржавского с Ерошкой 40. Но при
позднейшем просмотре рукописи на полях Толстой пометил: «Не нужно охоты.
Скрылись в лесу». Поэтому в рук. 13, представляющей собою следующую
редакцию первой части романа, нет этой замечательной сцены, в последствии
вошедшей, однако, в главы XVIII и XIX повести «Казаки». Листы,
содержащие описание охоты, остались в рук. 12; были отредактированы Толстым
уже при подготовке повести к печати в 1862 г., отданы тогда в переписку и
в копии ©новь переделаны 41. Все три письма Ржавского в этой редакции
написаны очень взволнованно и горячо. Чувствуется, что сам автор
высказывает здесь свои заветные мысли.
В первом письме появилось резкое обличение светского общества,
искусственность и лживость которого стали теперь вполне яснга Ржавскому.
Продолжение текста: терская линия, разговор с Ерошкой, охота (без Ерош-
См. в наст, изд., стр. 244—248.
Копия* сохранилась неполностью (в «Описании» — рук. 31).
372

ки) и встреча на кордоне с Киркой — взято из предыдущей рукописи, но
вновь поправлено. Одна из вставок особенно интересна; она отразила
творческие искания и сомнения Толстого в этот период работы над «Казаками»:
«Ужасно трудно описать характер народа — жизнь. Я понимаю, отчего так
много, сильно и часто врут историки... Надо или рассказывать все, что
знаешь, на это вечности не хватит, или на одну общую мысль нанизать
несколько фактов, а это всегда ложь». Эти же мысли будут волновать
Толстого впоследствии при работе над «Войной и миром».
Текст первого письма Ржавского сохранился в значительной мере и в
следующей, четвертой, редакции первой части «кавказского романа»
(рук. 13), над которой Толстой работал, очевидно, осенью 1858 г., но там
он разделен на два письма, при этом общий очерк терской линии составил,
после исправлений, пятую главу авторского повествования. Вторая же
часть (об охоте Ржавского и посещении кордона), ставшая самостоятельным
письмом, включила «христианские мысли» — о счастье жертвовать собой и
делать добро.
Второе письмо Ржавского в третьей редакции первой части осталось по
содержанию тем же («Выкуп тела, вечеринка, Марьянка»), но был создан
'новый вариант вечеринки, приближающийся к окончательному тексту этого
эпизода в «Казаках»42. В первоначальном изложении этой сцены (очень
кратком—см. в наст, изд., стр. 242), Ржавский, испытывая неловкость и
смущение (как и во всех последующих рукописях, в том числе и в
рассматриваемой), «побыл немного и ушел». Теперь появляется Марьянин поцелуй
«дедушки» Дамтшонй и шутка Дампиони, оставившая Ржавского с
Марьиной наедине. «Мне стоило бы только немного дать поводья, чтобы
влюбиться в эту казачку. Неприступная стена, разделявшая нас прежде,
уничтожена. Я разговаривал с нею и раза два был у хозяев»,— заканчивает Ржав-
ский свое письмо. Отсюда — прямой переход к третьему письму,
начинающемуся словами: «Я давно не писал тебе, потому что не мог писать. Со
мной случилось необыкновенное и до сих пор продолжается и надеюсь
продолжится на всю жизнь; но я уже привык к своему положению и попробую
дать себе отчет в нем. Я влюблен» 43. С презрением говорит здесь Ржавский
об «идеальной, восторженной Любви к Лейле», которую он испытывал
прежде. «Я мучаюсь, страдаю; но я живу, теперь только живу, прежде
я был мертв, как это дерево», — заканчивает Ржавский свое письмо. В
тексте реализована запись, находящаяся в записной книжке Толстого этого
времени (23 апреля): «Предлагает жениться Марьяне» (48, 76).
Закончив третье письмо Ржавского, Толстой заметил на полях:
«Холоднее и спокойнее». Очевидно тогда же была осуществлена переделка текста.
Во время этой переделки написана вставка, прямо перекидывающая мост
42 Опубликован в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1. M., 1961I, стр. 250—251,
43 Письмо это, по тексту близкое к главам XXXIII—XXXIV окончательной
редакции «Казаков», опубликовано в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1, стр. 252—■
256. В «Описании»—:рук. '16.
373

ко второй части романа: «Я знаю, что, по прежним понятиям моим, то, что
я делаю, скверно и глупо. Что будет с Киркой, что будет с ней, что будет со
мной. Но пусть будет, что будет. Мгновенье счастья с этой женщиной и
больше ничего не хочу от жизни». На полях помета: «Но настоящее ли
это?», намекающая на события третьей части, в которой офицер должен
был разлюбить Марьяну.
30 апреля 1858 г. Толстой подводил итоги своей работе и обдумывал
планы будущей. В этот день в дневнике записано: «Перечитывал вчера
кавказский дневник. Напрасно я воображал, что я такой милый там
мальчик. Напротив, а все-таки, как прошедшее, очень хорошо. Много напомнило
для кавказского романа. В романе дошел до 2-й части, но так запутано,
что>надо начинать все сначала или писать 2-ю часть» (48, 14).
На другой день Толстой пишет А. В. Дружинину: «Копаюсь за романом
и хозяйничаю немножко, и соловьи, и природа, и чтенье, и музыка — дел
не оберешься» (60, 267). Одновременно в дневнике отмечено: «Ничего не
писал, но нашел значительную перемену. Марьяна должна быть бедная,
так же, как и Кирка. Отчего это так, бог знает... Хорошо определять
занятия. Опять попробую... от 12 до 2 писать роман (...), от 4—6 писать,
7—10 писать» (48, 15).
В ближайшие дни продолжалось обдумывание. 3 мая записано: «Еще
обдумал К(азаков). Марьяна — Соболька 44. Хочу попробовать последние
главы, а то не сойдется» (48, 15). 9 мая 1858 г. намерение было выполнено.
В этот день, как отмечено в дневнике, Толстой «немного 'невнимательно
пописал—Возвращение Кирки» (48, 15). Рукопись начинается словами:
«Прошло два гора (первоначально: «почти шесть лет») с тех пор, как Киока
бежал в горы». Это фрагмент третьей части романа 45.
Сообщается, что в станице ничего не знали про Кирку. «Говорили, что
в прошлом году видели его между абреками, которые отбили табун и
перерезали двух казаков в соседней станице; но казак, рассказывавший это,
сам отперся от своих слов. Армейские не стояли больше в станице.
Слышно было, что Ржавский выздоровел от свой раны и жил в крепости на Ку-
мыцкой плоскости. Мать Кирки умерла, и Марьяна с сыном и немой одна
жила в Киркином доме». Так был осуществлен записанный 3 мая замысел,
что Марьяна должна быть «бедная». Ни в одной из рукописей первой части
романа, как и в окончательном тексте повести, нет ситуации, чтобы Марьяна
еще девушкой была «бедная, как и Кирка».
44 Соболька — это действительное лицо, молодая казачка станицы Старогладков-
ской. Мать ее звали Улита, как и в повести «Казаки». Сослуживец Толстого,
штабс-капитан А. П. Оголин, живший в доме бабуки Улиты, в письме от 16 сентября 1854 г.
(Толстой в это время уже уехал с Кавказа), в числе разных новостей сообщал о бабу-
ке Улитке, о том, что она передает Толстому поклон, а Соболька из своего угла искоса
поглядывает и прислушивается к разговору (письмо хранится в Архиве Толстого).
45 В наст. изд. стр. 249—253. В «Описании» — рук. 16 — сказано неточно, что
это — «начало второй части повести».
374

Далее рассказывается, как в мокрый и темный осенний вечер Ерошка,
возвращаясь с охоты, заходит к Марьяне. Про Марьяну говорится, что
«она теперь только, казалось, развилась до полной красоты и силы. Грудь
и плечи ее были полнее и шире, лицо было бело и свеже, хотя тот девичий
румянец уже не играл на нем. На лице была спокойная серьезность».
«Курчавый мальчишка ее сидел с ногами на лавке подле нее и катал между
голыми толстыми грязными ножонками откушенное яблоко. Совсем то же
милое выражение губ было у мальчика, как у Кирки». На лице Марьяны
«была кроткая грусть и сознание того, что она угащивает старика». Ерошка
выпрашивает у нее Киркино ружье, Марь ян а не отдает: ружье понадобится
сыну, как он вырастет. Старик укоряет Марьяну, зачем она пана от себя
отбила, и обещает разведать про Кирку.
Неожиданно, в эту же ночь, Кирка с чеченцем приходит в станицу и
стучится в окно к Ерошке. Рассказывается их встреча. Марьяна увидела
Кирку и просит Ерошку пустить ее. Войдя в хату, она «упала в ноги мужу».
Не ожидая добра от этого свидания, Ерошка крикнул, что станичный идет
с казаками. Кирка и чеченец убежали.
На третий день, в праздник, Кирка появился в часовне. «Два казака
сзади подошли, схватили; он не отбивался».
Далее — конспект письма Ржавского, тема которого намечалась раньше
в плане восьми писем: «Я вчера приехал, чтобы видеть страшную вещь.
Кирку казнили. Что я наделал!»
Летом 1858 г. работа над «Казаками» прекратилась. Толстой все время
«занимался хозяйством» (запись в дневнике 12 июня). Однако в записной
книжке продолжают появляться заметки к последним частям романа:
«Казачка молча ночью стоит перед ним и жмет крепко его руки, ломает
пальцы»; «Ему кажется, что он не любит ее, кажется, что он притворяется.
Вдруг она изменяет» (48, 77).
Осенью, вероятно, после 20 сентября, когда Толстой возвратился из
Москвы в Ясную Поляну, работа возобновилась. К сожалению, дневник
в это время велся очень нерегулярно. За два с лишним месяца — от 20
сентября до 27 ноября — всего три записи. В одной из них — от 30 октября —
читаем: «Переписывал Казака. Надо еще раз». К этому времени, если
исходить из анализа рукописей, следует отнести работу над четвертой
редакцией первой части «кавказского романа». Рукопись включает 36 листов,
содержит шесть глав. Толстой, очевидно, смотрел на нее как на нечто
законченное и постранично пронумеровал 46-В большей своей части рукопись
составилась из листов, взятых из предшествующей рукописи и заново
исправленных. Действие начинается веоной. Первое письмо Ржавский пишет
через полтора месяца после того, как с ротой пехотного кавказского полка
он пришел в станицу Новомлинскую. О времени написания другого ничего
не говорится, но, видимо, это было тоже летом, потому что в нем рассказы-
46 Печатается полностью в наст, изд., стр. 254—284. В «Описании» — рук. 13.
375

вается об охоте в «непроходимой чаще». Оба письма входят в шестую
главу, которая непропорционально велика (составляет почти половину всего
текста).
В текст первого письма включена песня «Из села было Измайлова».
Ее поет Кирка, оидя на пороге кордона. Полный текст этой песни (а здесь
он приведен полностью) Толстой получил лишь 25 апреля 1858 г. Еще
26 февраля 1858 г. он обратился к своему бывшему батарейному командиру
Н. П. Алексееву с просьбой прислать старинные казачьи песни. 23 марта
Алексеев отправил Толстому текст десяти «песен, певаемых в станице
Старогладовской» (сохранились в архиве Толстого). В числе-них
находилась и песня «Из села было Измайлова», но с пропуском следующих
опасных в цензурном отношении (выделенных курсивом) строк:
Манил он ясного сокола «а праву руку:
Поди, поди ясен сокол на праву руку,
За тебя меня хочет православный царь
Казнить-вешать.
В следующем письме, от 8 апреля (полученном Толстым 25 апреля),
Алексеев так объяснял случившееся:
«Епишка припомнил еще старинную песню и ее вам при сем посылаю 47>
также пропуск, сделанный Епишкою при проговоре песни, но тому причиной
малый прием чихиря — за четвертою чапуркою он вспомнил и проговорил
забытое им» 48.
Толстой считал, что эту рукопись предстоит «еще раз» переписать и тем
закончить окончательную отделку первой части романа.
5
В ноябре 1858 г. появляется новый замысел, нарушающий прежние
планы,— начать произведение не с рассказа о том, как две роты кавказского
полка пришли в казачью станицу, а с главы, рисующей казачий кордон и
убийство Киркой абрека. На полях рук. 6 находится конспект,
открывающийся главой «Секрет». Последним, шестнадцатым, пунктом обозначена
«Казнь»; стало быть, перед нами конспект всего романа 49.
Первоначальная редакция главы о казачьем кордоне была уже написана
(рук. 8) и однажды исправлена. Теперь Толстой еще раз обратился к этой
рукописи, но и после исправлений глава не удовлетворила его. Вечером
27 ноября 1858 г. он взял чистую тетрадь, пометил в ней: «Глава 1» и
затем заново «писал отлично секрет». «Вижу в будущем все хорошо»,—
заметил он в дневнике (48, 19).
47 Песня «Сиротинушка, сиротинушка, добрый молодец...» (см. в наст, изд., стр. 337—
338).
48 «Сборник материалов для описания местностей и 'племен Кавказа», 46,
Махач-Кала, 1929, стр. 4.
49 См. в наст. изд. конспект № 8 (стр. 284).
376

Текст созданной 27 ноября 1858 г. рукописи (№ 19) близок к рассказу
о кордоне и убийстве абрека в главах VI—XI окончательной редакции
«Казаков». Однако в художественных деталях есть очень интересные
различия.
Здесь Кирка, которого чаще других назначали на пост, «твердо верил,
что это так должно быть, и хотя и скучал, не думал роптать на начальство».
Он еще «видимо не усвоил себе свободной и несколько гордой осанки. Видно
было, что на него надето оружие, к которому он не привык». Он мелочен —
размышляет, например, о том, как бы его товарищ Назарка, пошедший
смотреть поставленные пружки, не вынул его фазанов, <и поглядывает в ту
сторону леса, куда скрылся Назарка.
Кирка не самостоятелен. Не по собственному почину, а по совету
урядника он идет показать Ерошке место, где видел табун кабанов, и лишь по'сле
приказания урядника сходит с вышки. Нет еще разговора между молодым
казаком и его приятелем Назаркой, боящимся зарезать фазана. Находясь
в секрете, Кирка при каждом шорохе «вздрагивая, ощупывал винтовку».
Лукашка будет это делать «неторопливо» 50.
В портрете Ерошки: «Вслед за собакой на тропинке показалась
огромная фигура казака с седой, как лунь, бородой. Казак в оборванном
подоткнутом зипуне с ружьем на плече и кинжалом, мешочком, конским хвостом и
кобьглкой и сетью за спиною, скорыми шагами подходил к кордону» — еще
нет тех живописных деталей, которые войдут в окончательный текст: «на
ногах обвязанные веревочками по онучам оленьи поршни и растрепанная
белая шапчонка»; «мешок с курочкой и кобчиком для приманки ястреба»;
«чрез другое плечо он нес дикую убитую кошку»; «большой кинжал с
прорванными ножнами, испачканными старою кровью».
Составленный на полях рук. 6 конспект из шестнадцати пунктов в
течение конца 1858 — начала 1859 г. оставался программой романа.
Вторым пунктом там было помечено: «Солдаты», т. е. рассказ о приходе
двух рот кавказского пехотного полка в станицу. Эти главы в предыдущих
рукописях трижды писались наново (в рук. 4, 10 и 11) и дважды
подвергались существенной переработке (в рук. 12 и 13). Имея в виду возникшую
необходимость новой переделки, Толстой записывает 6 декабря в дневнике:
«Привел в порядок бумаги. До обеда буду переделывать начало Казака».
В рук. 13 обозначение «Глава 1» теперь было заменено на «Главу 2»,
первая фраза «Две роты кавказского пехотного полка пришли из-за Терека...
50 Интересно отметить, что даже в автографе, относящемся к 1862 г., где действует
уже Лукашка (написан взамен последних листов рук. 19, вырезанных там — в
«Описании» это рук. 20), находится деталь, существенно отличающая его от окончательного
текста. Когда тело убитого чеченца было привезено на кордон, «Лукашка, не отрывая
глаз, смотрел ,на .мертвеца, и прекрасные глаза его принимали более и более задумчивое
выражение.
— Тоже человек был,— проговорил он».
В окончательном тексте (Повести читаем:
«Тоже человек был! — проговорил он, видимо, любуясь мертвецом».
377

переделано: «На другой день после описанного события две роты
кавказского пехотного полка пришли из-за Терека» и выправлен текст всех трех
глав (Ржавский с денщиком Петровым в доме хорунжего; знакомство
вечером с Ерошкой и разговор с ним; приход Кирки и Назарки с кордона в
станицу 51 и свиданье Кирки с Марьяной возле ее дома).
Поскольку развитие второго пункта конспекта — «Солдаты»—отняло
три главы, следующую — «Утро» — пришлось пометить как главу пятую.
В рукописях этого периода сохранился автограф, начинающийся словами:
«Глава 5. Было 5 часов утра...» 52 Далее описывается утро Ржавского,
приход Дампиони (Белецкий появится лишь в 1862 г.) и приглашение на
вечеринку. Весь текст написан заново, хотя и с использованием второго
письма Ржавского к приятелю; близок к гл. XXIV окончательного текста
«Казаков».
Но и здесь в деталях обрисовки образов находим существенные отличия.
О Ржавском, возвращающемся после купанья в станицу, здесь
сказано: «Он чувствовал, что хорош и ловок». Позднее, при подготовке
рукописи к печати, будет добавлено: «и похож на джигита; но это было
несправедливо. На взгляд всякого опытного кавказца он все-таки был
солдат».
В разговоре с Дампиони Ржавский говорит о себе, что до отъезда на
Кавказ он «был слишком серьезно занят одной женщиной», которую
«любил и уважал», чтобы теперь «мог заниматься другими», и признается
что не может уважать казачек. Что касается Дампиони, он по-прежнему
веселый, добродушный малый. Перед вечеринкой, сидя у себя в квартире,
он занят «стрельбой в окно по воробьям» (его преемник, Белецкий, будет
лежать на кровати и читать «Трех мушкетеров»). Вечеринка, которая до
того составляла часть второго письма Ржавского к приятелю, дается теперь
в авторском рассказе.
Пункты 3 и 5 конспекта: «Утро» и «Вечеринка»—были, таким1 образом,
развиты в пределах одной главы (как и в окончательном тексте «Казаков»).
На полях этой рукописи помечено «Письмо» (в конспекте это пункт 4).
Но теперь Толстой не стал писать заново письмо Ржавского, предполагая
использовать одну из ранее созданных редакций. Следующая глава — «За
конем» — была написана лишь в 1862 г., а теперь пропущена (об этом
можно судить по тому, что в первом же автографе, содержащем этот
эпизод, действует Лукашка; часть текста написана рукой С. А. Толстой,
видимо под диктовку, а на обороте — черновик письма Толстого к Ф. Т. Стел-
ловскому, с которым в декабре 1862 г., находясь в Москве, Толстой вел
лереговоры об издании своих сочинений) 53.
51 В это время в разговор Марьяны с Киркой была сделана вставка:
«—Как это ты его убил?—спросила Марьяна.
—■ Да так .пришлось, бог дал».
52 В «Описании» — рук. 24.
53 В наст. изд. стр. 323—325. В «Описании» — рук. 29.
378

Теперь же, т. е. в конце 1858 г.— начале 185V г., были написаны заново
еще две главы, обозначенные в конспекте пунктами 7 и 8: «В садах» и
«Праздник».
Рассказ о весенней работе Марьяны и Степки в садах, их разговор в
тени персикового дерева был однажды уже написан (гл. III «Марьяна»
в рук. 8). Теперь, отнеся действие к августу, Толстой решил ввести
офицера и его разговор с Марьяной. Попробовав в старой рукописи исправить
текст и продолжить рассказ54, он скоро отказался от этой мысли, взял
чистые листы бумаги и стал писать заново. «Был август месяц...» — так
начинается эта рукопись, по тексту уже близкая к главам XXIX—XXXII
окончательной редакции «Казаков»55. Развязка эпизода здесь, однако,
иная. В «Казаках», после разговора с Марьяной в садах, Оленин всю ночь
провел на дворе, тщетно дожидаясь ее, потом постучал к ней и был
застигнут Назаркой. Марьяна там, как всегда, величаво-спокойна. «Один раз
в полусвете ему показалось, что она оглянулась «а него» — говорится 'в
окончательном тексте. В рукописи 23 ситуация другая:
«Поздно вечером, вернувшись домой, Марьяна до ужина вышла за
ворота, но постояльца не было на крыльце на своем обычном месте. Ей
было досадно, что он не договорил ей того, что начал. Проходя назад, она
заглянула в окно его хаты. Было пусто и темно.
— А где пан твой,— спросила она у Петрова, который сидел на
завалинке.
— А бог его знает, пришел расстроенный, оседлал лошадь и поехал
куда-то. Ничего не боится. То-то глупость».
На полях рукописи пометы, намечающие темы будущих глав: «Влияние
офицера на Марьяну. Проводы. Кирка в походе. Проводы в набег»;
«Известие о ране Кирки. Как это случилось»; «Проводы. Кирка приходит
сватать. Офицер сидит».
Как обычно, в черновиках нет еще некоторых выразительных
художественных деталей, которые появятся в окончательном тексте.
Например, нет следующих реплик матери Марьяны и хорунжего в их
разговоре со Ржавским:
«— Приходи, шепталок дам,— сказала старуха.
— По казачьей гостеприимной старине, одна старушечья глупость,—
сказал хорунжий, объясняя и как бы исправляя слова старухи,— в России,
я думаю, не только шепталок, сколько ананазных варений и мочений
кушали в свое удовольствие».
Позднее появились такая деталь описания: «Зарьявшая собака тоже
иногда схватывала слюнявым ртом низко висевшую кисть». И яркая сцена:
«Достав снизу из-под листьев тяжелую, фунта в три, сплошную кисть,
в которой все ягоды сплющились одна на другую, не находя себе места,
он показал Марьяне.
54 См. в наст, изд., стр. 224—226.
55 В «Описании» — рук. 23.
379

— Все резать? Эта не зелена?
— Давай сюда».
В рукописях 6 и 7, относящихся к 1857 г., уже находились две редакции
главы «Праздник». Теперь Толстой заново пишет эту главу56, создавая
редакцию, близкую к окончательному тексту глав XXXV—XXXIX
повести «Казаки». Но здесь нет еще текстов песен: присланные Алексеевым
казацкие старинные (главным образом исторические) песни не годились
для включения в праздничное гулянье; позднее Толстой заимствовал эти
песни из сборников народных песен 57.
На полях рук. 22 конспект новой главы: «Л(укашка) за табуном,
разговор с Назаркой о Марьяне и с дядей Ерошкой», но он относится уже к
1862 г.. когда, при подготовке к печати, возобновилась работа над главами,
входившими в первую часть «кавказского романа».
8 дневниковых записях Толстого 9 апреля 58, 28 мая, 9 и 10 октября
1859 г. отмечается .намеренье писать «Казака», ни разу, очевидно, не
выполненное.
9 октября Толстой писал А. В. Дружинину: «Я не пишу и не писал со
времени „Семейного счастья" и, кажется, не буду писать. Льщу себ'я, по
крайней мере, этой надеждой. Почему так? Длинно и трудно рассказать.
Главное же — жизнь коротка, и тратить ее в взрослых летах на писанье
таких повестей, какие я писал — совестно. Можно и должно и хочется
заниматься делом. Добро бы было содержание такое, которое томило бы,
просилось наружу, давало бы дерзость, гордость и силу — тогда бы так. А
писать повести очень милые и приятные для чтения в 31 год, ей-богу руки не
поднимаются» (60, 308).
6
Мрачно сосредоточенный тон письма к А. В. Дружинину, в котором
Толстой сообщал об отказе от литературной работы, сменяется вдруг
в начале 1860 г. в письме к Фету брызжущим весельем, хотя говорится, по
видимости, о том же. «Дяденька! —обращался Толстой 15 февраля 1860 г.
к Фету.
Не искушай меня без нужды
Лягушкой выдумки твоей,
Мие как учителю уж чужды
Все сочи-нанья прежних дней.
56 В «Описании» — рук. 22. Там же справедливо замечено, что для нее «из рук. 6*
взято описание станичного праздника, а из рук. 7 — портрет Епишки, .который здесь
отнесен к Кирке».
57 Вероятно, этим обстоятельством следует объяснить фразу в писыме Н. П.
Алексеева .к Толстому от 28 сентября '1862 г. (ответ на несохранившееся письмо Толстого):
«Вы собираетесь писать о Кавказе .и обложились книгами» («Сборник материалов для
описания местностей и племен Кавказа», вып. 46, Махач-Кала, 1929, стр. 7).
Ь8 В этот день было закончено «Семейное счастье», но в середине апреля Толстой
вновь принялся за его переделку.
380

Показания Сережи несправедливы, никаких казаков я не пишу и писать
не намерен. Извините, что так, без приготовления, наношу вам этот удар.
Впрочем, больше надейтесь на бога и вы утешитесь. А ожидать от меня
великого я никому запретить не могу» (60, 322—323).
Между тем, «показания» С. Н. Толстого были справедливы. В начале
1860 г. возобновилась работа над «Казаками». Объясняя ту странность,
что Толстой отрицает в письме действительный факт, H. H. Гусев
справедливо замечает: «Объяснить это можно только тем, что, удовлетворяя
своему непреодолимому влечению к художественному творчеству, Толстой на
этот раз писал только для себя и потому желал избежать всяких
дальнейших расспросов и переписки относительно этого» 59. Он претворял в жизнь
то, о чем 13 декабря 1858 г. записал в дневнике: «Литература, которую я
вчера понюхал у Фета, мне противна... Надо писать тихо, спокойно, без
цели печатать» (48, 19).
16 февраля 1860 г. в дневнике Толстой планирует: «Писать ,,Казаков"
утром, пройдясь по хозяйству... Писать ,,Казаков" или о книгопечатании
до чаю», а 17 февраля отмечает: «Вчера все исполнил». И далее задание
себе: «Писать ,,Казаков" (главное не останавливаясь)» (48, 23—24).
Затем до 21 мая следует перерыв в записях дневника, но работа «ад
«Казаками», несомненно, продолжалась.
В дневнике 26 мая 1860 г. записано: «Странно будет, ежели даром
пройдет это мое обожание труда» (48, 25). Это «обожание» явственно дало
о себе знать в «Казаках» — в созданном тогда новом начале произведения,
и в написанных в 1860 и 1862 гг. главах третьей части романа.
Выяснить, над чем работал Толстой в начале 1860 г., помогает рукопись,
датированная самим Толстым 1 сентября 1860 г. и представляющая собою
фрагмент третьей части романа (возвращение Кирки в станицу). В ней
действуют Оленин и Ванюша, хотя в последних рукописях, относящихся
к 1858—1859 гг., оставались еще Ржавский и Петров. Стало быть, в
начале 1860 г. было написано что-то и для первой части романа — с этими
новыми лицами.
Анализ рукописей позволяет отнести к 1860 г. главы, содержащие
новое начало романа: отъезд Оленина из Москвы, его дорога на Кавказ,
приезд в станицу, вечер в станице, и вариант третьей главы, начинающийся
словами: «Чем дальше уезжал Оленин...» 60. К этому же времени можно
приурочить два конспекта, начинающиеся главой «Отъезд» 61. Во втором
содержание первого пункта: «Отъезд из Москвы, его положение в свете,
его странное николаевское развитие, отрицать тяжело, соглашаться нельзя,
жить хочется» — полностью соответствует тому, как рассказывается об
Оленине и его отъезде из Москвы в первых двух главах нового начала ро-
59 Н. Н. Гусев. Материалы к биографии Л. Н. Толстого с 1855 по 1869 г., М.,
1957, стр. 358—359.
60 В «Описании» — рук. 25 и 26.
61 См. в наст. изд. конспекты № 9 и 10 (стр. 284).
381

мана. Любопытно, что слуга Оленина назван в этом конспекте Васька (уже
не Петров, но еще и не Ванюша).
Новое начало озаглавлено «Марьяна». Рукопись содержит семь глав,
при этом шестая — «Кордон, «а котором стоял Кирка» — лишь начата,
далее оставлено пустое место (должен был следовать эпизод убийства абрека,
ранее уже написанный), как и седьмая, продолжение которой — приход
Кирки и Назарки вечером в станицу, их разговоры с девками на площади —
уже существовало в прежних рукописях 62.
Текст первых глав близок к окончательному тексту «Казаков», однако
есть и существенные отличия. Оленин, например, думает о своей
несостоявшейся любви: «Но боже, зато я теперь и всегда буду любить ее как
человека, а она возненавидит меня — и поделом!»
В рассказе об Оленине здесь много автобиографических черт —
гораздо больше, чем останется в окончательном тексте. Ему так же, как и
Толстому, «никакая попытка не обошлась так дорого, как попытка
семейного счастья». В дороге Оленин составляет «план мирного покорения
Кавказа», занимавший в свое время и Толстого.
Нет еще поэтического описания гор, поразивших Оленина. «А все так
же величаво стоят горы и все белее и молочнее выказываются на
темнеющем закате» — это все, что сказано здесь о горах.
В августе 1860 г., находясь за границей, Толстой записывает в
дневнике: «Как будто образуется форма романа» (48, 28). Вскоре после этого был
создан новый фрагмент третьей части (не начало, а одна из
заключительных глав: рассказывается о событиях конца романа — возвращении
Кирки). На обложке заглавие: «Беглец» 63 и дата «Иер. 1 сентября
1860» 64.
В отличие от созданного в 1859 г. отрывка третьей части, возвращению
Кирки предшествует здесь не разговор Ерошки с Марьяной, а его ссора
с офицерами после охоты — из-за того, что Ерошка присвоил свинью,
убитую не им одним. Впервые в этой рукописи появляется Ванюша.
Рассказывается, как Марьяна открыто живет с Олениным.
К этому замечательному фрагменту, написанному с большим
творческим подъемом, почти без помарок, Толстой в дальнейшем не возвращался.
27 ноября (9 декабря) 1860 г. Толстой писал в Ясную Поляну Т. А. Ер-
гольской: «Пожалуйста, пришлите мне мои бумаги, которые оставались на
столе в корке «Кавказский роман». Я просил об этом Сережу, но он
забыл, должно быть, а теперь мне это очень нужно. Одно — я боюсь, чтобы
это не пропало как-нибудь, поэтому надо просить Иван Иваныча (Сахароза,
переписчика) подробно узнать как и что. Ежели же это будет стоить дорого,
рублей 10, то это ничего» (60, 363).
62 Рукопись публикуется полностью *в наст, изд., стр. 285—300. В «Описании» —
рук. 25.
63 Возможно, предполагаемое заглавие третьей части романа.
64 Дата — по новому стилю. Печатается в наст, изд., стр. 301—305. В «Описании» —
рук. 27.
382

Рукописи, вероятно, не были присланы. Во всяком случае, у нас нет
никаких материалов, подтверждающих дальнейшую работу Толстого над.
«Казаками» во время его заграничного путешествия.
7
Возвратившись в Россию, Толстой по приезде в Ясную Поляну
записывает 12 мая 1861 г. в дневнике: «Забирает писать казака» (48,37). Работа,
однако, начата не была. 29 июня этого года Толстой писал M. H. Каткову:
«Повесть, которую я вам обещал, до сих пор лежит нетронутою за кучею
дел, заваливших меня со дня приезда... Обещать не люблю положительно,
но самому хочется спихнуть с шеи неоконченную работу» (60, 395).
В начале 1862 г. произошло событие, о котором сам Толстой так
рассказал в письме к В. П. Боткину от 7 февраля: «Я здесь — в Москве — отдал
всегдашнюю дань своей страсти к игре и проиграл столько, что стеснил
себя; вследствие чего, чтобы наказать себя и поправить дело, взял у
Каткова 1000 руб. и обещал ему в нынешнем году дать свой роман —
Кавказский. Чему я, подумавши здраво, очень рад, ибо иначе роман бы этот,
написанный гораздо более половины, пролежал бы вечно и употребился бы на
оклейку окон. Что было бы лучше, вы мне скажете в апреле» (60, 417).
Предполагалось, стало быть, что в апреле 1862 г. роман будет уже
напечатан. Уезжая из Москвы в Ясную Поляну, Толстой писал своей тетушке
Александре Андреевне: «Дела у меня пропасть и по посредничеству, и по
школе, и по журналу, и по роману, который я обещал напечатать в нынешнем
году в ,,Русском вестнике"» (60, 418).
Считая, что написанного ранее материала достаточно на две части,
Толстой принимается опять за третью часть. 15 февраля 1862 г. начата
рукопись, в которой содержатся три первые главы и повествование доведено
до момента возвращения Кирки (главы, рисующие это возвращение, были
написаны раньше) 65. Товарищ Кирки назван здесь Лукашкой — имя,
которое скоро будет передано герою романа. Устенька замужем за вестовым
Дампиони, ставшего штабным офицером. Но жизнь станицы идет
по-прежнему. «Из всех старых лиц больше всех переменился Оленин. Ему было
28 лет, но в эти три года он перестал быть молод. Молодость его была
истрачена. Тот запас молодой силы, который он носил в себе, был положен
в страсть к женщине, и страсть эта была удовлетворена». Вскоре пос\е
бегства Кирки он писал приятелю из похода, что счастлив. Но, вернувшись
в станицу, почувствовал, как многого еще недоставало для счастья. Прошло
три года, и он теперь тяготится любовью Марьяны. Уже Марьяна
напоминает ему о его обещании жениться.
Очевидно, ко времени создания этих глав третьей части относятся
конспекты, в которых развивается план любви к Оленину княгини Воронцовой
65 Печатается в наст, изд., стр. 306—320: В «Описании»—,рук. 28. Стало быть,
третья часть «кавказского романа» написана была полностью.
383

и при этой ситуации излагается окончание первой части и содержание
второй и третьей частей романа 66. Во втором конспекте намечается замысел,
мелькнувший у Толстого в 1858 г.: после казни Кирки убийство Марьяной
Оленина.
Во всем повествовании ярко сказалось то увлечение поэзией
крестьянского быта, которое переживал, в ту пору Толстой. В письме к приятелю
Оленин признается: «Тем-то удивительна жизнь, что курица не может
жить в воде, а рыба в воздухе, что Н. Г. не может жить без тротуара,
оперы, а я без запаха дыма и навоза». В описании того, как работал Ерошка,
виден автор маленьких рассказов из крестьянского быта, над которыми
Толстой трудился в 1860—1861 гг.: «Дело его так и спорилось, он не
торопился, но от одного тотчас же переходил к другому». В рассуждениях Ерошки
появляются мысли, которые войдут потом, несколько измененные,в
окончательный текст «Казаков»: «И зачем она война есть? То ли бы дело, жили
бы смирно, тихо, как наши старики сказывали. Ты к ним приезжай, они
к тебе. Так рядком, честно да лестно и жили бы. А'то что? Тот того бьет,
тот того бьет. Наш к ним убежит — пропал, ихний к нам бегает. Я бы так
не велел». Появляется новое действующее лицо — пожилой капитан Иван
Алексеевич, неравнодушный к Марьяне.
К работе над этим фрагментом, также великолепно написанным,
Толстой впоследствии не возвращался.
Несмотря на обещание передать в апреле роман для печати, Толстой
все не мог взяться за его отделку. 11 апреля 1862 г. он писал Каткову:
«Я принялся только на днях за свой запроданный роман и не мог начать
раньше. Напишите мне пожалуйста, когда вы желаете иметь его. Для меня
самое удобное время — ноябрь, но я могу и гораздо раньше. Ежели вам
это неудобно, напишите прямо, я вам возвращу деньги... Ежели бы и вовсе
раздумали, то я с удовольствием бы и вовсе отказался» (60, 422).
Катков настаивал на передаче ему романа, и летом работа Толстого
продолжалась. В течение довольно продолжительного времени Толстой не
оставлял мысли напечатать именно роман. К этому периоду, несомненно,
относятся два конспекта, первый из которых включает обе части романа 6/
В первой части предполагалось восемь глав (первая — «Кордон»,
последняя— «Абреки»), во второй — шесть (первая — «Письмо»;
последняя— «Бегство»). Четыре главы последней части были полностью
написаны, и потому третья часть не 'нуждалась, ©идимо, в конспекте. Во втором
конспекте, находящемся на том же листе, перечислены тринадцать глав
первой части (первая — «Отъезд», последняя — «Вечеринка»)68. Эти конспек-
66 Печатаются в наст, изд., конспекты № 11'и 12, стр. 320—321. В «Описании» —
конспекты № 10 in 9.
67 Третья глава второй част»и обозначена здесь: «Л. за табунами». Имеется в виду,
вероятно, приятель Кирки, названный в феврале 1862 г. Лукашкой, или сам Лукашка;
но it обоих случаях конспект следует отнести к 1862 г.
68 В наст. изд. конспекты № 13 и 14, стр. 322. В «Описании»—конспект № 5.
384

ты, кстати сказать, убедительно говорят о том, что печатный текст
«Казаков» вместил не одну, а две части «кавказского романа», только бегство
Кирки (так ни разу и не написанное, если не считать конспектов), которым
должна была закончиться вторая часть романа, заменилось рассказом о
бегстве из станицы Оленина. Об этом же свидетельствует, например,
сохранившаяся копия (рук. 31) двух частей романа. Вторая часть здесь не
закончена, «о глава пятая этой части посвящена событиям, сразу
следующем за подарком Лукашке шестидесяти рублей на коня (подарок лошади
появился лишь на заключительных стадиях работы) 69.
28 июня 1862 г. Толстой писал Т. А. Ергольской из Самарской
губернии, где он в то время находился: «Я нашел приятеля Столыпина атаманом
в Уральске и ездил к нему ,и привез оттуда писаря, но диктую и пишу мало»
(60, 427).
Не исключена возможность, что Толстой диктовал писцу -не только
статью «Воспитание и образование», но и «Казаков». Одно из начал романа,
относящееся к 1862 г. <и озаглавленное «Марьяна»70, представляет собою
писарскую копию, писанную, по всем признакам, под диктовку.
9 октября 1862 г. Толстой снова обращался к издателю «Русского
вестника»: «Романа своего я в этом году кончить не могу. Могу, однако,
напечатать его первую часть, составляющую больше 5 листов, но это мне было бы
неприятно (...) Меня бы я 'просил бы вас освободить от своего обещания, что
не мешало бы мне напечатать мой роман, когда он будет кончен, опять-таки
в вашем журнале, ежели бы мне захотелось печатать его в каком-нибудь
журнале.— Одним словом, я бы желал, чтобы вы освободили меня от
данного слова» (60, 453). 18 октября в письме брату Сергею Толстой опять
говорит о романе: «Писать М'не хочется роман, но от Каткова, которому я
писал, не получал ответа. А ответ должен решить дело» (60, 456).
Ответ, полученный в ближайшие дни, решил дело -в пользу печатания
в журнале первой части «Казаков». Началась напряженная работа:
исправление копий, дописывание некоторых фрагментов, сокращение всего
лишнего, замедляющего действие, художественное усовершенствование всего
произведения. Некоторое представление об этом колоссальном труде дают
отрывки из последних рукописей, печатаемые в настоящем издании, и
примеры, приведенные выше в статье.
Толстой был весь захвачен работой над «Казаками». 21 октября 1862 г.
С. А. Толстая замечала в письме к Т. А. Берс: «Левочка тебе не пишет,
потому что некогда, писать надо...» (60, 457).
69 В наст, изд., стр. 329—330. Автограф этой пятой главы второй части не
сохранился, а в копии — очевидная несообразность: офицер называется Ржавским, казак —
Лукашкой, в то время как офицер был переименован в Оленина еще в 1860 г., а Лу-
кашка появился лишь в 1862 г. Несообразность эта объясняется тем, что иногда,
отдавая рукопись в переписку, Толстой просил копииста изменять имена. В данном случае
его распоряжение, очевидно, не было выполнено.
70 См. наст, изд., стр. 331—333. В «Описании»—рук. 35.
^5 Л. Н. Толстой «Казаки»
385

Любопытно, что продолжительное время, в нескольких копиях (рук. 34,
35, 36, 38) произведение называлось «Марьяна». Лишь в последней копии
(предшествующей наборной; наборная рукопись не сохранилась)
заголовок «Марьяна. Молодость (Кавказ 1853)» было Толстым зачеркнуто а
появилось окончательное: «Казаки. Кавказская повесть 1852 года».
28 ноября 1862 г., отправляя Каткову начало рукописи, Толстой писал:
«Посылаю вам начало повести (...) Первая часть у меня вся готова, и дело
только за переписыванием. Первая часть составляет как бы
отдельное целое. По моим расчетам она составит листов 7. Чем скорее вы
напечатаете, тем для меня лучше. Следующую половину первой части я вышлю
в понедельник. Корректуры я прошу прислать мне.— Я, как всегда,
чрезвычайно недоволен этой повестью и поправлял и переправлял ее до тех пор,
что не чувствую возможности над ней более работать (...) Орфографических
ошибок переписчика — бездна. Вы поручите корректору обратить на это
внимание. Местных непонятных выражений, к которым нужны выноски,
тоже много. Я бы попросил вас тоже отметить их в корректурах. Мне все
так знакомо, что я сам не замечаю. Очень желаю, чтобы вам понравилось,
и с нетерпением жду вашего мнения; но я опросил бы вас до печати никому
не давать читать ее» (60, 460—461).
8 декабря 1862 г. было отправлено продолжение: «Посылаю вам 2-ю
половину 1-й части,— писал Толстой Каткову.— Я не послал ее в
понедельник, потому что увлекся новыми поправками и дополнениями.. Она много
выиграла от этого замедления. Этой половиной я гораздо менее недоволен,
чем первой. Пожалуйста поскорее отвечайте мне. Когда будет напечатано,
пришлите мне корректуры, и как вам нравится? Я буду в Москве перед
праздниками и тогда увижусь тотчас же с вами и продержу вторые
корректуры» (60, 461).
В дневнике 19 декабря 1862 г., подводя итог своей «пристальной работе»
последнего времени, Толстой заметил: «Кончил ,,Казаков" 1-ю часть»
(48, 47).
В январе — феврале 1863 г., читая корректуры, он внес, как всегда,
немалое число изменений и поправок.
24 февраля 1863 г. в № 42 «Московских ведомостей» было напечатано
объявление о выходе первого номера «Русского вестника» (задержавшегося
из-за «Казаков»).
Титанический труд, вложенный в создание небольшого по размерам,
десятилистного произведения, был завершен. Впоследствии Толстой не раз
возвращался к мысли о «продолжении» «Казаков» или о самостоятельном
произведении на тему «Беглого казака». Но замысел осуществлен не был,
и все созданное в связи с этим сюжетом осталось в черновиках «Казаков»,
при жизни Толстого никогда не публиковавшихся.

ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
Публикация в журнале «Русский вестник» (том сорок третий, 1863,
январь; цензурное разрешение 25 января 1863 г.) —единственный
авторизованный печатный текст «Казаков». Начиная с издания «Сочинений
графа Л. Н. Толстого в двух частях», выпущенных в 1864 г. в Петербурге
Ф. Стелловским, повесть входила во все прижизненные собрания
сочинений Толстого, однако ни в одном из них автор не обращался к правке
текста.
Посылая рукопись M. H. Каткову, Толстой предупреждал, что «ошибок
переписчика бездна», и просил обратить на них внимание корректора.
Однако корректор, конечно, не смог обнаружить действительных ошибок,
и дело ограничилось унификацией грамматики, приведенной в соответствие
с нормами того времени и с практикой журнала. В частности, все
существительные среднего рода (теченье, колыханье, желанье, стремленье,
образовать и т. п.), которые Толстой почти всегда писал через мягкий знак, были
унифицированы в сторону книжного варианта. Такие написания Толстого,
как «противузаконно», «противуположный», «ежели», «достигнул»,
«покойно», «взбежал» также были изменены на: «противозаконно»,
«противоположный», «если», «достиг», «спокойно», «вбежал»; слова «мужеска»,
«женска» — на «мужеского», «женского». Окончания прилагательных в
творительном падеже («ой», «ей») были заменены формой на «ою», «ею».
Поскольку не все рукописи «Казаков» сохранились (наборная рукопись и
корректура не дошли до нас), нет возможности восстановить полностью
авторскую грамматику и синтаксис, а -всякое выборочное их исправление
на основе сохранившихся рукописей внесло бы ненужную путаницу, и
потому в настоящем издании, печатая повесть по тексту «Русского вестника»,
мы сохраняем орфографию этого источника.
Но действительные ошибки переписчика (и впоследствии наборщика)
путем проверки печатного текста по всем сохранившимся рукописям и сли-
387
25*

чени-я копий с автографами впервые устраняются в нашем издании. Работа
эта не проводилась в Юбилейном издании Полного собрания сочинений
Л. Н. Толстого (т. 6). Там в печатный текст «Казаков» были внесены
лишь некоторые конъектуры, многие из которых не нужны или должны
быть приняты в ином виде. Пооверка же текста по рукописям не была
сделана. Считалось даже, что ввиду сложности рукописного фонда
«Казаков» такая проверка невозможна.
Ниже приводится перечень исправленных ошибок печатного текста
(свыше пятидесяти), который с фактической достоверностью опровергает
это заблуждение.
Заранее следует оговориться, что общее правило — особенная
осторожность в тех случаях, когда последний, одобренный автором текст
приходится исправлять по рукописям,— в особенности относится к «Казакам»,
поскольку не сохранились наборная рукопись и корректура, в которых
Толстой производил правку всего текста 1. Лишь действительные ошибки, при
условии, что их удается документально подтвердить, исправлены.
Вот некоторые примеры:
В III главе повести рассказывается, что на Оленина неприятно
подействовал в Ставрополе господин, «оглядывающий проезжающих» (так было
в автографе — рук. 26). Исправляя копию, Толстой изменил: «оглядевший
проезжего»; в новой копии переписчик ошибся: «оглядевший проезжих»;
ошибка дошла до печатного текста, хотя вполне очевидна, т. к. речь здесь
идет об одном Оленине.
Ведя «политичный» разговор с Олениным о плате за квартиру,
хорунжий заявляет, что он лично, в отличие от жены, во всем может соблюсти
условия — «не то как бабы по нашему обычаю». В печатном тексте
появилось бессмысленное: «не то как бы по нашему обычаю».
Благодаря обращению к автографу удается исправить очевидную
ошибку, проникшую в печатный текст главы XIX (эпизод охоты Оленина с
Брошкой). Брошка спрашивает, видит ли Оленин след. «Вижу. Что ж?...
Человека след»,— отвечает Оленин. В печатном тексте Брошка опровергает
слова Оленина, но странным образом: «Не, это мой след». В
действительности Брошка говорит: «Не, это мой след, а во»,— и показывает след
зверя, который не смог увидать Оленин.
1 М. Куприна-Иорданская рассказывает в своих воспоминаниях, что ей пришлось
видеть корректуру «Казаков» у Д. Н. Любимова. «Эти фолианты перешли к
Любимову от его покойного отца, профессора Московского университета Любимова. Он был
другом Каткова и одним из редакторов журнала «Русский вестник», в котором
печатались повесть Толстого «Казаки», «Анна Каренина» и несколько романов Достоевского.
Я вместе с Александром Ивановичем рассматривала рукописи. Повесть Толстого не
была в полном смысле рукописью. Это были очень много правленные, испещренные
различными пометками, с большими вставками и замечаниями на палях корректурные
листы» (М. Куприна-Иорданская. Годы молодости. Воспоминания о А. И.
Куприне, М., 1960, стр. 53). Где находится эта корректура в настоящее время, остается
неизвестным. Сын Д. Н. Любимова, Л. Д. Любимов, удостоверяет (в частном письме
к H. H. Гусеву), что в архиве его отца не было корректуры «Казаков».
388

русски пстпп
ТОИЪ СОРОКЪ ТРВТ1Й.
1863
Я И В А Р I..
С О Д R Р Ж Л H I К :
I. КАЗАКИ. Кавказская иокЬсть inb.i года. Г|>а«1»а Л. II.
Толст аг о.
II О НЪКОТОРЫХЪ ЯВДКПШХЪ ДКНКЖПЛГи иПРЛЩЕШЯ
HI, РОСОЙ. В II. Бслоиралова.
III. РОМЛНСЪ. Сшкотворстс А. А* Фета.
1\ ПЫРЬЛНДРЫ.ЬИЧ Ь СТАВаССКР'Ь.н. А.Рамаяаиова
\ лнгдшекш 11Л1;.1юдлп-:.11. hi» сквкрной лмкрик*
А. В. Дружинина.
VI. ткипя национальности вь мкждународном I. прл
Ы-. >1. Н.Капустина.
\ll СНЬНРСКАН I ЛИГА I - К. ^олоти,к»ва.
Mil. |Ц;ПЫ И ПАСГ.КОМЫН. С А. Рачиискаго.
IV И.! I» .<\1ШС1)КЪ ГКНКРАД Ь-АДЫП1 ЛИТА ЧУРЛВЬКР.Л О
1,птм, 1*ь:> I. P.I» мл.юм л.йи.
\ X0.1OClAil ЖИЗН1,.PaJKa.il. Го.11.1*1«ШОЙ.
XI. ИХЬ ДЕРКВНИ. I V. А. А. «1»ста.
хм. 01.;ыр»ы и пммки. Иопмк вопрос*.
.;';.\Т!-;«ж-1. .. !. ;
Титульный лист журнала «Русский вестник», где впервые напечатана
повесть «Казаки»

В печатном тексте XXIX главы вместо «бурьянов» в степи засыхают
«буруны», а скотина от жары бежит не «с поля», как 'написал Толстой,
а «в поля». Автограф позволяет исправить эти явные ошибки, хотя,
за отсутствием копий, мы и не можем проследить, где они появились
впервые.
В главе XXXV, рассказывающей о празднике, вдруг оказывается, что
казачки были в белых платках, обвязывающих им «голову и глаза» (как
будто они играли в жмурки). Но это — ошибка копииста. В автографе Толстого
верно: «лицо» (ане «глаза»).
Повесть Толстого в -печати не подверглась цензурным искажениям.
Однако один цензурный пропуск в'се-таки есть — в 'песне «Из села было
Измайлова», которую лоет Лукашка. Пропуск этот нарушает смысл (нег
зова охотника, обращенного к соколу) и строй народной песни. В
рукописях Толстого находим, конечно, полный текст песни 2.
Некоторые дефекты печатного текста произошли, очевидно, вследстзие
того, что правка Толстого в корректурах не была верно понята
наборщиком.
Н. О. Лернер справедливо обратил внимание на явную ошибку в
гл. XVIII, где Лукашка, остановившись на пороге, припирает за собою
ворота 3.
Последняя редакция этого места в сохранившихся рукописях не
содержит этой несообразности, но в ней нет и разговора о бочонке, который
появился в печатном тексте.
«к— Прощай, матушка,— сказал он.
Мать до ворот провожала его.
— Сало на лавке осталось, что шашку мазал, ты его спрячь,— сказал
он матери, припирая за собой ворота».
Очевидно, в корректуре Толстой заменил разговор о сале просьбой
прислать на кордон бочонок, но его правка не была верно понята, и в
печати появился бессмысленный текст. Мы устраняем эту ошибку путем
заимствования из сохранившейся рукописи (№ 30) композиции эпизода
(совпадение полное, кроме того, что сало заменено бочонком).
Н. О. Лернер указывает еще на один дефект: «...Описание станицы с
дымящимися трубами, казаками, идущими на работу, и Марьяной,
погоняющей быков, из XVIII главы, где оно должно находиться, переместилось в
начало XIX главы, благодаря чему станица оказывается вдруг в самой гуще
леса». Но это перемещение было произведено- самим автором, как можно
судить по копии, хотя и сохранившейся не полностью (рук. 31). Никакой
смысловой несообразности это перемещение не создало. Новая, XIX глава,
2 См. об этом же в наст, изд., стр. 376.
3 Н. О. Лернер. Об ошибках в академическом издании «Казаков» Толстого
(рукопись, хранится в Государственной публичной библиотеке им. M. E.
Салтыкова-Щедрина— см. «Русская литература», 1960, № 4, стр. 183—184).
390

открывается описанием станицы и картиной того, что одновременно
происходит в лесу. Если же начало гл. XIX перенести в гл. XVIII, как это было
сделано издателями (конечно, без ведома Толстого) в десятом издании его
«Сочинений» (ч. II, 1897), появится действительная несообразность: лес
окажется в станице.
Есть в печатном тексте «Казаков» несогласованности, которые мы не в
состоянии и не вправе устранять. Их нельзя иначе рассматривать как своего
рода казусы, в творческой работе Толстого тем более возможные, что он
бесчисленное количество раз правил свои рукописи. В-следствие
несогласованности новой правки со старым текстом другой главы, создалось,
например, противоречие между началом XI главы: «На .новой квартире все
устроилось. Хозяева перешли в теплую, а юнкеру за три монета в месяц
отдали холодную хату» — и гл. XVIII, где рассказывается, как хорунжий
приходит к Оленину договариваться о плате за квартиру и условливается,
к досаде Ерошки, на шести монетах.
Явная несогласованность есть и в рассуждении Ерошки: «Да кому
копить-то? Всего один мальчишка да девка; замуж отдаст, никого не будет».
Как же никого не будет? Мальчишка-то останется. Но этот мальчишка,
брат Марьяны, появился здесь в результате позднейшей правки, а конец
фразы изменен все-таки не был.
Иногда ошибка копииста или неразобранное им слово вызывали новую
правку Толстого, и созданные автором позднейшие варианты, конечно,
никак нельзя отвергать в пользу первоначальных.
В речи хорунжего, например (гл. XVIII) слова «от постою» («от
постою можем всегда удалиться») были разобраны переписчиком как
«постепенно». Толстой не исправил ошибки, а заменил «удалиться» словом
«страктоваться», и в печатный текст входит вариант: «постепенно можем
всегда страктоваться».
В описании охоты Оленина (гл. XX) говорилось, что мириады
насекомых шли к этой темной густой зелени». Переписчик вместо «густой»
написал «пустой», и Толстой просто вычеркнул это слово. В другом месте
(гл. XXIX) Толстой написал: «Марьяна (...) легла под арбой на примятую
вянущую траву». Копиист не разобрал слова «вянущую», оставил пустое
место, автор же (не справляясь, конечно, с прежней рукописью) заполнил
пропуск другим словом: «сочную». И мы вынуждены принять эту
«сочную», даже если бы и считали, что «вянущую» больше в данном случае
подходит.
В главе XXXIV бабука Улита приглашала Оленина гулять на свадьбе
и спрашивала: «Ты не уйдешь в поход?». Копиист не разобрал и написал:
«Ты и погоди». В творческом сознании Толстого этот
бессмысленный набор слов превратился во фразу: «Ты уходить-то погоди», которая
читается и в окончательном тексте повести.
В другом месте переписчик не разобрал слово «росистого» («Запах
кизяка и росистого тумана был разлит в воздухе») и оставил пропуск, кото-
391

рый Толстой заполнил словом «чапры» (гл. XXXVIII). Там же, во фразе:
«Схватившись рука с рукой, девки кружатся, не в такт песни выступая по
пыльной площади», переписчик не понял слов «не в такт песни», опять
оставил пропуск, и Толстой вписал здесь совсем другое: «плавно». Дальше,
в разговоре Марьяны с Лукашкой, было: «Захотела, разлюбила. Ты мне
не отец. Легко ли». Переписчик не разобрал это «Легло ли», а Толстой
заполнил пропуск: «не мать». Так и в печатном тексте повести: «Ты мне не
отец, не мать».
Последняя творческая воля автора в этих случаях, конечно, важнее, чем
наши соображения о предпочтительности первоначального варианта.
Из-за отсутствия наборной рукописи и корректуры мы не можем знать,
кто, например, исправил сказанное об Оленине, что он «увернулся в шубу»
(как читается и в автографе и в последней копии) на «завернулся в шубу».
По-видимому, корректор. Но не исключена возможность, что и сам
Толстой, и потому поправка в печатный текст в этом случае не вносится.
В конце второй главы говорится об Оленине, что «сам не помня,
перелезает он в другие сани на новой станции и едет далее». Во всех
сохранившихся рукописях: «сам не помня как». Но каким образом исчезло это
«как», мы не знаем, и потому не имеем права изменять печатный текст. Во
всех сохранившихся рукописях Лукашка перед отправлением в секрет,
ужинав с казаками, держит «обеими руками перед ртом большой кусок
сазана». Когда сазан превратился в фазана, вследствие ли ошибки
наборщика или исправления Толстого, мы также не знаем, и потому оставляем
неприкосновенным печатный текст.
В истории создания «Казаков» есть и такой интересный эпизод. Новое
начало произведения (об отъезде Оленина из Москвы) было отдано в
переписку, исправлено Толстым, а потом, при подготовке к печати
первоначальный автограф снова отдан переписчику 'и в новой копии, которая пошла
в набор, почти не исправлялся автором. Нам все-таки ничего не остается
делать, кроме того, что считать авторскую правку первой копии
рукописными вариантами 4 и не вводить ее в основной текст повести.
К некоторым, принятым нами, конъектурам А. Е. Грузинского
добавлены еще две: вместе «девок» (печатный текст «Русского вестника») —
«девчонок» (стр. 102, строка 9); вместо «говоришь» — «говорить» (стр. 104,
строка 6).
По рукописям в настоящем издании исправлены следующие ошибки
печатного текста (в каждом случае называется источник, в котором ошибка
обнаружена, и документ, на основании которого вносится поправка).
См. подстрочные сноски в наст, изд., стр. 285—289.
392

Стр. Строка Ошибка обнаружена
Исправлено
29
(по настоящему изданию)
7 14—15 сжавшись (копия 38, л. 1 об.)
Дмитрий Андреевич (копия 38,
л. 3 об.)
повторяться (копия 39, л. 13
авторской пагинации 5)
проезжих (копия 39, л. 14
авторской пагинации)
исключение из правила (копия
38, л. 23 об).
.однообразный, бурливший
(копия 39, л. 24 авторской
пагинации)
пошел; под окном, слышит,
(печатный текст)
9
14
15
18
24
1 и 4
11
17
31-32
2
32
41
41
43
45
48
20
40-41
34
36
38
40
20
6-7
37
5
36
38
12
32
10
29
Равномерные ночные звуки,
шуршанье камышин, храпенье
казаков, жужжанье комаров
и 'Т1ече|нье воды (печатный
текст)
повторили (копия 39, л. 34 об.
авторской пагинации)
из-под нее (печатный текст)
ныне (печатный текст)
по площадям (копия 38)
который стягивал (копия 39,
л. 41 авторской пагинации)
жить будет (печатный текст)
обозначившиеся
текст)
^печатный
прогоняли (печатный текст)
хоть (печатный текст)
другая армейская голь
(печатный текст)
вышлют (копия 39, л. 49 об.
авторской пагинации)
съежившись (автограф 25, л. 1 )
Дмитрий Андреич (автограф
25, л. 1 об.)
повториться (копия 38, 18)
проезжего (авт. в рук. 38, л. 19)
исключение из правила —
праздник (авт. 13, л. 18 об.)
однообразно бурливший (авт.
19, л. 2 и копия 38, л. 33
об.)
пошел под окно; слышит, '(авт.
в рук. 39, л. 29 об.
авторской пагинации)
Равномерные ночные звуки
шуршанья камышин,
храпенья казаков, жужжанья
комаров и теченья воды (авт.
19, л. 7; копии 38, л. 44 об.—
45, и 39, л. 33 авторской
пагинации)
повторяли (авт. 20, л. 1 об.,
копия 38, л. 47 об.)
из-под ней (авт. 20, л. 1 об.,
копия 38, л. 48, и 39, л. 35 об.
авторской пагинации)
нынче (авт. в рук. 39, 39
авторской пагинации)
по площади (авт.10,л.1 и 13,л.1)
стягивал (авт. в рук. 38. л. 54)
жить будем (авт. 10. л. 2
и 13, л. 2. копия 33, л. 7 об.,
копия 38, л. 54, копия 39,
л. 41 авторской пагинации)
обозначавшиеся (авт. 13, л. 2
об., копии 33, л. 9, 38, л. 55,
39, л. 41 авторской
пагинации)
пригоняли (копии 33, 12, и
38, л. 57)
хошь (копия 38, л. 62)
другие армейские — голь (авт.
13, л. 7, копии 38, л. 65, и
39, л. 49 авторской пагинации)
выйдет (авт. в копии 38, л. 66)
5 В остальных случаях листы обозначаются по архивной нумерации.
393

Стр.
49
58
63-64
Строка
7
35
41—2
65
66
70
76
82
86
87
27
13
32
41
4
8
37
30
32—33
43
24
6
33
97
34
28-31
Ошибка обнаружена
под бока (копия 39, л. 50
авторской пагинации)
затянул ремнем (копия 38)
Прощай, матушка,— сказал он
матери.— Ты бочонок с Назар-
кой пришли, припирая за
собой ворота:—ребятам
обещался; он зайдет, (печатный
текст)
Илья Васильевич (печатный
текст)
бы (печатный текст)
Ши! (копии 31, л. 42 и 38, л. 82
авторской пагинации)
страшно (копия 38, л. 82 об.
авторской пагинации)
станиц (копия 38, л. 83
авторской пагинации)
глаза (копия 38, л. 83 авторской
пагинации)
Не, это мой след (копия 31,
л. 47)
верхом (печатный текст)
благородие (печатный текст)
Ты грамотен? (печатный текст)
учение (печатный текст)
ее стянутою (печатный текст)
Говорят, что (печатный текст)
что (печатный текст)
Манил ой ясного сокола на
праву руку, (печатный текст)
99
даже (копия 38, л. 99 об.
авторской пагинации)
Исправлено
под бок (авт. в рук. 38, 66)
затянулся ремнем (авт. в рук.
30, л. 5 об.)
Прощай, матушка,— сказал
он.— Мать до ворот
провожала его.— Ты бочонок с На-
заркой пришли,— ребятам
обещался; он зайдет,— сказал он
матери, припирая за собой
ворота (см. об этом выше,
стр. 390).
Илья Ваоильич (авт. 12, 2,
копия 38, л. 47 авторской
пагинации)
бабы (авт. 12, л. 2 об., копия
38, л. 48 об. авторской
пагинации)
Шш! (авт. 12, 4 об.)
странно (авт. 12, л. 4 об., к
пия 31, л. 42 об.)
станицы (авт. 12, л. 3 об.)
лица (авт. 12, л. 3 об.)
Не, это мой след, а во (авт.
13, л. 23).
верхами (авт. в рук. 38, л. 91' об.
авторской пагинации)
бродие (авт. в рук. 38, л. 91 об.
авторской пагинации)
Ты грамотный? (авт. в рук. 38,
л. 92 авторской пагинации)
ученья (рук. 31, л. 54 об. и
копия 39, л. 102 авторской
пагинации)
нестянутой (авт. 24, л. 2 об.)
Говорят, (авт. в рук. 39, л.
109 об. авторской пагинации)
слыхал — (авт. в рук. 39,
л. 109 об. авторской
пагинации)
Манил он ясного сокола на
праву руку:
«Поди, поди, на праву
руку,
За тебя меня хочет
православный царь
Казншъ^вешать» (рук 13, л. 65
авторской папийации)
уже (авт. в рук. 31, л. 90 об.)
394

Стр.
101
103
106
115
119
121
123
128
Строка
4
10
10
16
13-14
19
7
8
10
3
7
34
Ошибка обнаружена
зажгли (копии 31, л. 9 об..
и 38, л. 100 об. авторской
пагинации)
буруны (печатный текст)
в поля (печатный тек от)
и прохладною густою тенью.
Везде (печатный текст)
черными янтарными (печатный
текст)
веселье (печатный текст)
чай (печатный текст)
меньшее (печатный текст)
глаза (копия 38, л. 136 об.
авторской пагинации)
или (печатный текст)
слезая (копия 38, л. 142 об.
авторской пагинации)
придут (копия 38, л. 145
авторской пагинации)
Исправлено
сожгли (авт. 13, л. 50 об.
авторской пагинации}
бу!рьяны (авт. 23, л. 1)
с поля (авт. 23, л. 1)
и в прохладной густой тени
везде (авт. 23, л. t об.)
черными и янтарными (авт. 23,
л. i об.)
веселые (авт. 23, л. 2)
я чай (авт. 23, л. 4)
меньше (авт. в рук. 38, л. 141
авторской пагинации)
лицо (авт. 22, л. 1 об.)
али (авт. 22, л. 3, и копия 38,
л. 139 об. авторской
пагинации)
слезшему (авт. 22, л. 5 об.)
пойдут (авт. 22, л. 7)

ПРИМЕЧАНИЯ
КРАТКИЕ ПОЯСНЕНИЯ К РУКОПИСНЫМ ТЕКСТАМ
Рукописные редакции и конспекты «Казаков» печатаются полностью (за
исключением текстов, почти совпадающих с окончательной редакцией), в хронологической
последовательности — с подлинников, хранящихся в Государственном музее Л. Н.
Толстого (Москва).
Эй, Маръяна, брось работу! (стр. 145—146) — Вторая редакция стихотворения,
опубликованная впервые, вместе с близкой по тексту первой редакцией, в т. I Полного
собрания сочинений Л. Н. Толстого, стр. 299—302.
Беглец (рук. 1) (стр. 147—160). Здесь,, как и в дальнейшем, номера рукописей
обозначаются по «Описанию рукописей художественных произведений Л. Н. Толстого». М.,
Изд-во АН СССР, 1955, стр. 69—83; они же соответствуют и архивной нумерации.
Номера страниц — по настоящему изданию.— Датируется 28—31 августа 1853 г.
Единственная рукопись, написанная Толстым на Кавказе. В т. 6 Юбилейного изд., стр. 1176—
178, воспроизведен текст с позднейшими (1856 г.) изменениями. Здесь печатается
первоначальная редакция; позднейшие поправки и дополнения — в подстрочных сносках.
Конспект № 1 (рук, 3) (стр. 161—163).— Датируется апрелем 1857 г. Впервые
опубликован в т. 6, стр. 214—218.
Беглец (рук. 4 и 9) .(стр. 163—175).— Работа над рукописью относится к 8—17
апреля 1857 г. (первые две главы) и февралю 1858 г. (правка первых глав и продолжение).
В т. 6, стр. 225—229, был опубликован отрывок, с конца третьей главы. Начало
напечатано в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1. М., 1961, стр. 238—245. Полностью
печатается впервые, с учетом правки 1858 г. (первоначальные варианты приведены в
подстрочных сносках).
Беглец, Лрук. 5) (стр. 175—181).— Работа «ад этим «поэтическим казаком»,
написанным ритмической прозой, относится к апрелю 1857 г. Опубликован впервые в т. 6,
стр. 218—224, без вариантов зачеркнутого текста.
Беглый казак (рук. 6) '(стр. 181—200).— Начало новой редакции повести.
Печатается первоначальный текст, созданный в мае — июле 11857 г. В подстрочных сносках
приведены, помимо зачеркнутых в процессе писания и первоначальной правки мест,
позднейшие (1858 и 1862 гг.) изменения текста. Опубликовано впервые, без текста
последующей правки и с не всегда верным различением слоев, в т. 6, стр. 229—245.
Конспект № 2 (в «Описании.» — № 1) (стр. 200).— Относится к 1857 г. (ранее
неверно датировался 1853 г.). Начало рукописи не сохранилось (оторвано).
Фигурируют три части (замысел «Кавказского романа»). Впервые опубликован в т. 6, стр. 256.
396

Терская линия (рук. 2) (стр. 201—202).— Новое начало произведения. Относится к
1857 г. Впервые опубликовано в «Литературном наследстве», т. 35-36. М., 1939, стр.
277—278, без вариантов зачеркнутого текста.
Казаки (рук. 7) (стр 203—209).— Новое начало. Относится к 1857 г. Единственный
фрагмент, где действует молодой Епишка (будущий Ерошка). Впервые опубликовано,
без вариантов зачеркнутого текста и записей на полях, в т. 6, стр. 198—205.
Казаки (рук. 8) (стр. 210—226).— В сюжетном отношении эта рукопись, содержащая
II и начало III Главы, продолжает фрагмент, созданный в 1857 за границей (рук. 6, где
начало главы II — «Сиденка» — зачеркнуто); в обрисовке (персонажей .использует рук. 7.
Первоначальный слой, публикуемый в настоящем издании, относится к концу 1857 —
началу 1858 г.; исправления гл. II производились .дважды — в апреле и ноябре 1858 г.,
исправления гл. III — в начале 1859 г. Часть главы II напечатана была ранее в т. 6,
стр. 2,05—1214; глава III — в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1, стр. 235—237.
Полностью рукопись публикуется впервые.
Конспект № 3 (в «Описании» — № 4) (стр. 226).— Относится к февралю 1858 г.
и содержит обозначение глав первой части романа. Опубликован впервые в т. 6,
<стр. 258.
Из первой редакции первой части «кавказского романа» (рук. 10 и 15) (стр. 227—
234).— Работа над рукописью 10 относится к марту 1858.г. При создании рукописи был
использован текст рук. 4 и 9. Начиная с четвертой главы — заново написанный текст.
Офицер впервые назван здесь Ржавским. Вместо Степки (подруга Марьяны)
появилась Устенька. Возлюбленный Устеньки— Назарка (не Иляс). У Марьяны — Кирка.
Листы этой рукописи переносились в дальнейшие редакции первой части романа и там
существенно перерабатывались. Отрывки из рукописи 10 публикуются впервые.
К этой рукописи примыкает «2-е письмо офицера» (о тревоге в станице),
датируемое апрелем 1858 г. (рук. 15). Письмо опубликовано впервые в «Литературном
наследстве», т. 35-36, стр. 278—'284.
Конспект № 4 (стр. 234—235).— Написан на обороте последнего листа письма офицера
о тревоге (рук. '15) и намечает дальнейшее развитие событий — после ранения Кирки.
Таким образом, его можно считать планом второй части «кавказского романа».
Опубликован в «Литературном наследстве», т. 35-36, стр. 284.
Конспект № 5 (в «Описании» — № 3) (стр. 235).— План второй и третьей частей
«кавказского романа». Датируется апрелем 1858 г. В;первые опубликован в т. 6, стр. 258.
Конспект № 6 (в «Описании» — № 8) (стр. 235—236).— План третьей части
романа и эпилога. Относится к апрелю 1858 г. Впервые опубликован в т. 6, стр. 256—257.
Из второй редакции первой части «кавказского романа» (рук. 11 и 14) (стр. 237—
243).— Работа над этой редакцией опноштся к апрелю 1858 г. Печатается отрывок /из
первого письма Ржавского (впервые опубликован в «Литературном наследстве», т. 69,
кн. 1, стр. 245—247), начало главы 13 (публикуется впервые) и написанное заново для
этой редакции «2-е письмо Ржавского к своему приятелю», рассказывающее о поручике
Дампиони (будущий Белецкий), выкупе тела убитого Киркой чеченца и о вечеринке в
доме Устеньки. Работа над письмом отмечена в дневниковых записях 23—25 апреля 1858 г.
Письмо было опубликовано частично в т. 6, стр. 1194 —198; полностью публикуется
впервые.
Конспект M 7 (в «Описании»—№ 2) (стр. 243).— Относится к 1858 г. и
.намечает серию писем Ржавского к приятелю. Впервые опубликован в т. 6, стр. 257—258.
Из третьей редакции первой части «кавказского романа» (рук. 12 и 16) (стр. 244—
248).— Работа над рукописью 12 относится к концу апреля 1858 г. Печатается
фрагмент, впервые появившийся в данной рукописи (разговор Ржавского с хорунжим о плате
за квартиру и охота с Ерошкой). Позднейшие исправления, сделанные в 1862 г., отмечены
в подстрочных сносках. Отрывок из второго письма Ржавского, близкий к окончательно-
397

му тексту (вечеринка в доме Устеньки), напечатан в «Литературном наследстве», т. 69,
кн. 1, стр. 250—251. Третье письмо, заканчивавшее первую часть романа в этой
редакции и близкое к окончательному тексту гл. XXXIII—XXXIV повести «Казаки»,
опубликовано там же, стр. 252—256.
Фрагмент третьей части «кавказского романа» (рук. 18) (стр. 249—253).—
Датируется 9 мая 1858 г. Опубликован впервые в т. 6, стр. 153—1\57, без вариантов
зачеркнутого текста.
Четвертая редакция первой части (рук. 13) (стр. 254—284).— Работа над этой
рукописью, впервые полностью публикуемой в настоящем издании, относится к 1858 г.
(по-видимому — к осени 1858 г.). Отрывки опубликованы впервые в т. 6, стр. 188—194г
и в «Литературном наследстве», т. 69, кн. 1, стр. 247—250. К тексту этой рукописи
Толстой вернулся в конце 1858 — начале 1859 г. (эти позднейшие изменения
приведены в подстрочных сносках).
Конспект M 8 (стр. 284) написан на полях рук. 6.— Публикуется впервые.
Датируется 1858 г. на том основании, что глава «Секрет», помеченная первым пунктом в
конспекте, была написана (в качестве начала произведения) в ноябре 1858 г. (рук. «19).
В предшествующих редакциях первой части произведение начиналось рассказом о
приходе двух рот кавказского пехотного полка в казачью станицу.
Конспект № 9 (в «Описании» — № 6) (.стр. 284).— Относится к началу 1860 г.,
когда возник замысел начать роман с описания отъезда Оленина (так
называется теперь герой произведения) из Москвы на Кавказ. Впервые опубликован в т. 6,
стр. 259.
Конспект № 10 (в «Описании»—№ 7) (стр. 284).—'Относится к тому же
времени и развивает новый план не только начала, но всей первой части «кавказского романа».
Маръяна^ Новое начало «кавказского романа» (рук. 25) (стр. 285—300).—
Относится к 1860 г. Отрывок впервые опубликован в т. 6, стр. 246—253. Полностью
публикуется впервые. В подстрочных сносках, помимо вариантов зачеркнутого текста и помет на
полях, приведены исправления, сделанные Толстым позднее, в копии (рук. 36), но не
вошедшие в окончательный текст.
К этому же времени относится небольшой отрывок (рук. 26), близкий по тексту к
гл. III окончательной редакции (в настоящем издании, стр. 300, печатается начало
рукописи).
Беглец. Из третьей части «кавказского романа» (рук. 27) (стр. 301—-305).—
Рукопись начата 1 сентября 1860 г. (по новому стилю), за границей. Опубликована впервые
в т. 6, стр. 157—161.
Начало третьей части «кавказского романа» (рук. 28) (стр. 306—320).— Рукопись
начата 15 февраля 1862 г. Товарищ Кирки назван Лукашкой — имя, которое скоро
будет передано герою романа. Впервые опубликовано, без вариантов зачеркнутого текста,
в т. 6, стр. 161—175.
Конспект № 11 {в «Описании»—№ 10) (стр. 320).— Датируется
предположительно 1862 годом, временем работы над третьей частью романа, к которой относится (в
«Описании» датировался 1858 г.).. Впервые опубликован в т. 6, стр. 260.
Конспект M 12 (в «Описании»—№ 9) (стр. 320—321).— Датируется по связи с
предыдущим. Впервые опубликован в т. 6, стр. 259—260.
Конспект № 13 (в «Описании»—№ 5) (стр. 322).— Относится к заключительным
стадиям работы, когда началась подготовка романа к печати. Развивает план двух
частей. Впервые опубликован в т. 6, стр. 258—259.
Конспект № 14 (в «Описании» — № 5) (стр. 322).— Содержит план первой
части. Относится к 1862 г. Впервые опубликован в т. 6, стр. 258—259.
К последним стадиям работы, т. е. к 1862 году, относятся фрагменты, извлеченные
из рук. 21, 29, 30, 31, 35, 38 и 39, представляющих собою копии с поправками Толстого
(за исключением автографа 21, неверно датированного в «Описании» 1858—1860 гг.)
и в целом весьма близких к окончательному тексту напечатанной в «Русском вестнике»
повести.

СЛОВАРЬ МЕСТНЫХ СЛОВ И ВЫРАЖЕНИЙ
Абрек — см. стр. 23 и 186
Анна сени — грубая горская брань
Арба — телега или повозка, обыкновенно двухколесная
Бабука — см. -стр. 184
Байгуш — бедняк, нищий
Баранта — стадо овец
Батяка — см. стр. 184
Бешмет — восточное платье, у женщин верхнее, у мужчин сверх него носится черкеска
Бирюк — см. стр. 17
Буза — см. стр. 24
Буруны — см. стр. 195
Гурда — см. стр. 54
Дедука — см. -стр. 184
Джигит — см. стр. 204
Драбант — см. стр. 79
Душенька — лю бойница
Душица — лесная мята
Жалеть — см. стр. 1190
Закуски — см. стр. 88
Закута — хлев для скота
Замордовать — травить
Заръять — задохнуться, надорваться с перегону (о борзой собаке)
Избушка — см. стр. 21 и 189
Каймак — густо уваренные сливки или молоко
Карагач — черное дерево
Карга — см. стр. 187
Карча — каряга, дерево с корнями, подмытое и снесенное водою
Каюк — небольшая лодка
Кизяк — высушенный навоз (топливо)
Князек — верхний стык стропил и скатов, гребень, конек
Кобылка — см. стр. 26 и 185
Кордон — см. стр. 181
Коробчитъ — воровать, обманывать
Котлубань — см. стр. 32
К рига — см. стр. 41
Крючки — крюковые ноты, по которым пели в церквах в древней Руси (и у
старообрядцев) '
Кунак—см. стр. 204
Курпей — верх на шапке ,из овечьей шкурки (мерлушки)
Ливер — насос для натягивания напитков из бочек
Лов — тавро — см. стр. 95.
Локтатъ — то же, что локать — пить
Лопазик, или лопаз — см. стр. 55; навес для сеиа
Лопнуть — см. стр. 27
Лыча, или алыча — дерево >из породы сливовых
Мазаться — валяться ib трязеой луже (о звере)
Малолеток — см. стр. 60
Мамука — гребенская казачка
399

Маштак — малорослая лошадь
Монета (монет) — металлический рубль
Монисто — см. стр. 181
Мюрид — послушник у мусульман
Наиб — местная власть на мусульманском Кавказе
Натруска — пороховница, старинный прибор для подсыпанья пороху на полку ружья
Ноговицы — часть одежды, защищающая моги
Нуда — мошки, комары, овода
Нянюка — см. стр. 184
Няня — см. стр. 53 и 208
Озипатъ — сглазить
Омирщитъся—см. стр. 193
Охлепъю, ,и\'и охлебъю—верхом без седла
Пешкеш — подарок
Побочин — находящийся не в прямом родстве; у казаков — возлюбленный
Подсошка — подпора, подставка, на которую опирают ружье при стрельбе
Помолитъ — см. стр. 49
Поршни — см. стр. 26 и 185
Посидеть — см. стр. 26
Похожие — казаки на походе
Прибегать — см. стр. 23
Проезд — ход лошади между шагом и бегом
Пружок — см. стр. 28 и 337
Раина — ракита, южный пирамидальный тополь
Рогаль —, олень
Родительское — виноградное вино
Саква — см. стр. 63
Сапетка — см. стр. 20; плетеный короб
Сежа — .приспособление на реке для ловли рыбы
Сорочка — см. стр. 85 и 147
Травянка — несъедобная узкая и длинная тыква, из которой делают сосуды для жидко:
Уставщик — см. стр. 1l92
Флинта — ом. стр. 266
Хозырь —* .нашитый на черкеске патрон
Цидула — см. стр. 23
Чакалка — шакал
Чамбары — шта1ны из выделанной козьей кожи
Чапра — виноградный сок
Чапура — см. стр. 91 и 189
Чихирь — красное вино домашнего приготовления
Чувяки — см. стр. 21
Шамая (шамайка) — краснотелая рыба
Шептала — сушеные персики
Шиига, или шиит — последователь одной из магометанских сект, враждебной другой
секте — суннитам

БИБЛИОГРАФИЯ ПЕРЕВОДОВ ПОВЕСТИ «КАЗАКИ»
НА ИНОСТРАННЫЕ ЯЗЫКИ
Библиография составлена на основе фондов Государственной публичной
библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Библиотеки Академии наук СССР,
Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, Всесоюзной государственной библиотеки
иностранной литературы, с учетом специальных библиографий, посвященных переводам
произведений Л. Н. Толстого на иностранные языки, а также национальных
библиографий и материалов, сообщенных национальными библиотеками некоторых
зарубежных стран.
При работе над библиографией составитель стремился, поскольку это было
возможно, к учету как отдельных изданий, так и публикаций в периодических изданиях.
Б. Л. К ан д е ль
Английский язык
The cossacks: a tale of the Caucasus in 1852. Transi, from the Russian by E. Schuyler. New
York, 1872.
To же. 2-d ed. New York, Scribner, 1878. 313 p. ill.
Тоже. Rev. ed. New York, Gottsberger, 1887. VIII, 313 p.
Preface, p. V—VIII.
Тоже. Rev. ed. New York, Gottsberger, 1887. VIII, 313 p.
Preface to the third American edition, p. I—VIII.
To же.— В кн.: Tolstoi L. The invaders.— The cossacks. London — New York, 1887.
The cossa( ks. Transi, from the Russian, with an introd. essay on Russian and Hungarian
fiction by Leo Wiener. New York, Collier and Son, [cop. 1878—1887]. 324p., ill. («The
foreign classical romances». Vol. 17).
The cossacks. Transi, by Laura E. Kendall. New York, Munro, 1888. 162 p. («Seaside
library». Pocket ed. № 1090).
The cossacks.— В кн.: Tolstoi L. The cossacks and other stories. London, Vizetelly, 1888.
p. 9—170. («Vizetelly's Russian novels»).
Translator's preface, p. VII—VIII.
The cossacks: a tale of the Caucasus in the year 1852. Auth. transi, by Nathan Haskell
Dole. New York, Crowell, 1888. 350 p.
26 Л. H. Толстой «Казаки» ^"^

То же. London, Scott, 1888. 350 p.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Complete works. Vol. 7. The cossacks. New York, Crowell,
1889.
To же.— В кн: Tolstoi L. The complete works. [Vol. 8]. The cossacks.— Sevastopol.— The
invaders and other stories. New York, Crowell, 1899, p. V—VII, 1—201.
Introduction, p. V—VII.
To же.— В кн.: Tolstoi L. The cossacks.— Sevastopol. New York, Crowell, [1899].
To же.— В кн.: Tolstoi L. The novels and other works. Vol. 11. The cossacks.— Sevastopol.
New York, Scribner, 1902.
To же. London, Scott, [191..]. 350 p.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Complete works in 16 vol. Vol. 8. The cossacks. New York,
1927.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Complete works in 20 vol. Vol. 10. New York, 1927.
To же. London, 1928. 252 p. («The reader's library»).
The cossacks.— В кн.: Tolstoi L. Works. Vol. 7. Ed. by V. Tchertkoff. London, 1898.
The cossacks. A novel of the Caucasus.— В кн.: Tolstoi L. Complete works. Vol. 2. A landed
proprietor.— The cossacks.— Sevastopol. Transi, from the original Russian and ed. by
Leo Wiener. Boston, Estes, 1904, p. 79—308.
To же.— :B кн.: Tolstoi L. Works. Vol. 1. Boston, Colonial press, 1904. (111. Sterling éd.).
To же. London, Dent, 1904; 1930, p. 79—308.
To же.— В кн.: Tolstoi L. A landed proprietor. Boston, Estes, 1940. (Tula éd.).
The cossacks. A tale of 1852. Transi, by Louise and Aylmer Maude.— В кн.: Tolstoi L.
The cossacks and other tales of the Caucasus. London, Oxford univ. press, 1910. («The
World's classics». 208).
To же, 1916, 1917, 1924, 1929, 1940.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Works. Vol. 4. Tales of army life. With an introd. by Stane
Leslie. London, Oxford univ. press, Milford for the Tolstoi society, 1932, p. 265—464.
(Tolstoi centenary éd.).
To же. 1935.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Tales of army life. London, Oxford univ. press, 1955. («World's
classics»).
The cossacks. A tale of 1852. Transi, by Aylmer Maude.— В кн.: Tolstoi L. The short
novels. Selected with an introd. by Philip Rahv. New York., The Dial press, 1946,
p. 161-338.
To же. Toronto, Longmans, 1946.
To же. New York, Dryden, 1951. (College éd.).
The cossacks.— В кн.: Tolstoi L. Sevastopol and other stories. London, Methuen, 191?
p. 141—341.
Translator's preface, p. VII—VIII.
To jKe.*2d ed. 1912.
Cossacks. New York. Grosset, 1928. 24 i p.
The cossacks.— В кн.: Tolstoi L. Works. O^ie volume ed. New York, Black, 1928, p. 459—574.
The cossacks. Transi .by P. England.— В кн.: Tolstoi L. Literary fragments, letters and
reminiscences not previously published. Ed. by R. Fiilop-Miller. New York, Dial press,
1931.
To же. [Under the titel]: New light on Tolstoi. London, Harrap, 1931.
The cossacks. Transi, by Vera Traill. London, Hamilton, 1949. 197 p. («The Novel library».
№ 25).
To же. New York, Pantheon books, 1949.
To же. Toronto, McClelland, 1949.
To же. London, Four square books, 1962. 160 p.
The cossacks. A story of the Caucasus. Transi, trom the Russian. Moscow, Foreign languages
publ. house, 1956. 208 p. («Classics of Russian literature»).
The cossacks. Transi, from the Russian by Rosemary Edmonds. Harmondsworth, Middlesex,
1960, 334 p. («Penguin books»).
402

Арабский язык
[Казаки]. Пер. Ибрагим Заки Хуршид. Каир, Мактаба Дар аш-Шарк, 1958. 256 стр.
Язык бенгали
[Казаки]. Пер. Гоуришонкор Бхоттачарджо. Калькутта, Митро о Гхош, 1948.
[Казаки]. Пер. Шомор Сен. М., Изд. л-ит-ры на иностр. яз., 1958. 240 стр.
Болгарский язык
Казаци. Повеет.— «Бълг. търговски вестник», 11904, 11 марта — 3 юни, № 55—107.
Казаци. Кавказка повеет. Прев. Й. Маринополски. София, Паскалев, 1914. 285 стр..
(«Всемирна библиотека». № 118—122).
Казаци. Кавказка повеет. Прев. Н. Чонова. София, Посредник, 1927. 217 стр.
Казаци. Кавказка повеет. Прев. Н. Никифоров.— В кн.: Толстой Л. Н. Съчинения. Т. Г..
София, Игнатов [1928], стр. 321—450.
Казаци. Прев. Г. Костов и Е. Костова.— В кн.: Толстой Л. Н. Съчинения. Т. 1. София,.
1928.
Казаци. Прев, от рус. Нико'лай Нестеров. София, «Народна култура», 1948. 222 стр!
Казаци. Кавказка повеет. Прев. Георги Константинов.— В кн.: Толстой Л. Н. Събрани
съчинения. В 14 тома. Т. 3. Повести и разкази. 1857--1863. София, 1956, стр. 1701—
344.
То же. София, «Народна култура», 1956. 237 стр.
То же.— В кн.: Толстой Л. Н. Повести и разкази. Т. 1. София, 1960, стр. 171—346..
Венгерский язык
A kozâkok. Elbeszélés a Kaukâzusbôl. (Ford: Rôzsa Miklos). Budapest, Sachs-Pollâk, 1900.
139 1. («Irodalmi szecessziô», 1).
Kozâkok. Ford: Kineses Istvân. Budapest, Tâltos, 1922. 184 1.
A kozâkok. Regény. Ford. Bonkâlo Sandor. Budapest, Rêvai, '1927. 178 1. («Klâsszikus re-
génytar»).
То же. 2 kiad. 1948. 178 1.; 3 kiad. 1949. 1(78 1.; 4 kiad. 1950. 178 1.
A kozâkok. Ford, es bev. Trôczânyi Zoltân. 111.: Zsengeri Rôzsi. Budapest, Gutenberg, 1928.
319 1. ill.(Tolstoi. Osszes Regényei es Elbeszélesei).
To же. 1930.
Kozâkok. Kaukâzusi elbeszélés. Ford. Szôllôsy Klâra. Budapest, Uj Magyar Kônyvkiado,
1955. 253 1. («Olcsô Kônyvtâr», 1955, 26).
То же.— В кн.: Tolstoi L. Regények es elbeszélesek, 1 kôt. Budapest, Uj Magyar
Kônyvkiado, 1956, 1. 445—581. («Orosz remekîrôk»).
То же. Budapest. Mora Ferenc Kônyvkiado, i960. 287 1. («A vilâgirodalom gyôngyszemei»).
То же.— В кн.: Tolstoi L. Kozâkok. Kreutzer szonâta es mâs elbeszélesek. Budapest — Uz-
sgorod, Europa Kônyvkiado Karpatontuli teruleti kiado, 1961, 1. 96—248.
Голландский язык
De kozakken.— В кн.: Tolstoi L. De kozakken.— Tafereelen uit het beleg van Sebastopol.
Vert, door F. van Burchvliet. Amsterdam, Rôssing, 1886.
De kozakken.—В кн.: Tolstoi L. Novellistische meisterwerken. Dl. 2. Amerfoort, Winse, 1904.-
De kozakken. Amsterdam, Maatschappij voor goede en goedkoope lectuur, 1908. («Blauwe
bibliotheek», № 1—2).
De kozakken. Antwerpen, Janssens, 1918. 24 blz. («Onze Leeslafel», № 65—67).
De kozakken. Uit het Russisch door R. I. 2-е. dr. Amsterdam, 1933.
403
26*

То же. 3-е dr. Amsterdam, 1934. («Wereldbibliotheek»).
To же. 4-e dr. 1936.
De kozakken. Vert, door J. Leclée. Antwerpen, Het Kompas, 1948. 250 biz. («De Feniks»,
14 reeks 3).
Тоже. Brûssel', 1955. 222 biz. («Reinaert-reeks». 47).
To же. 6-e dr. Amsterdam— Antwerpen, 1955. 222 biz. («Wereldbibliotheek»).
Греческий язык
Oi kozakoi. Metafrasi: Ioannidi. Nea Yorki, 1925. 98 s.
Kozakoi. Metafrasi: K. Makri. Athinai. ekd. Govosti. 1944. 224 s.
Kozakoi.—В кн.: Tolstoi L. Apanta. T. I. Athinai, 1957.
Датский язык
Kosakkerne. Novelle fra Kavkasus. Overs, fra originalsproget af W. Gerstenberg. Kjobenhavn,
Lehman og Stage, 1885.
To же. 1890. («Romaner og noveller»).
To же. 3 udg. Kjobenhavn, Gyldendal, 1911. 183 s. («Romaner og noveller», 3 bind, hefte
11 — 14).
Kosakkerne. Fortaelling fra Kavkasus. Overs, af Magnus Jensen. Kjobenhavn, Eibys Fori.,
1910. 154 s. («Eibys 50 ores bibliotek»).
Kosakkerne. Tegn. af K. Hansen Reistrup. Kjobenhavn, Kunstforlaget «Danmark», 1913. 318 s.
Kosakkerne.— В кн.: Tolstoi L. Kosakkerne.— Kreutzersonaten. Utg. af H. Rode. Aarhus,
Gyldendal, 1928. («Gyldendals bibliotek», 46).
Kosakkerne. Overs, af S. Tops0e. Kjobenhavn, «Danmark», 1939. 252 s.
Kosakkerne. Overs, af K. Plesner og G. Werschenska. Kobenhavn, Ark, 1950. 74 s. («Ver-
densromanen», 10).
Kosakkerne. Overs, af Gudrun Sterner Petersen.— В кн.: Tolstoi L. Kosakkerne og Hadsji
Murad. Kobenhavn, Hirschprung, 1952. («Hirschprungs romanbibliotek»).
Исландский язык
Kosakkarnir. Jon Helgasson pyddi. Reykjavik, 1943.
To же! 2. utg. Reykjavik, 1961'. 232 s.
Испанский язык
Los cosacos. Madrid, La Espafia moderna, 1892. 304 p. («Collecioln de libros escogidos», 48).
Los cosacos. Trad, de Ramon Orts-Ramos.— В кн.: Tolstoi L. Imitaciones.— Los cosacos,
Barcelona, Maucci, 1901, p. 99—287.
Los cosacos. Trad, de R. Semprau у С. Sos Cautreau — В кн.: Tolstoi L. Imitaciones.—
Los cosacos. Barcelona — Madrid — Buenos Aires, s. a.
To же. Barcelona. 1913.
To же. Madrid, Lopez, s. a. («Collection de obras de autores célèbres», 2).
Los cosacos.— В кн.: Tolstoi L. Obras complétas de conformidad con la trad, directa del ru-
so hecha por J. W. Bienstock revisada y corregida por P. Birukov. [Vol.] 2. Los cosacos.—
Sebastopol. Nueva version castellana ill. Barcelona, Carbonel y Esteva, 1905, p. 7—202, il.
Los cosacos. Trad, por A. A. Barberân.— В кн.: Tolstoi L. Los cosacos.— El sitio de
Sebastopol. Barcelona, Sopena, 1933. («Biblioteca de grandes novelas»).
То же. 1950.
Los cosacos. Buenos Aires — Mexico, Espasa Calpe, 194... («Collecciôn austral», 554).
Los cosacos. Buenos Aires, Тог, 1942. 192 p.
404

Los cosacos. Novela. Trad, de E. Torrendell Farina. Buenos Aires, Sopena Argentina, 1946.
156 p.
Los cosacos. Madrid, Imp. Diana, 1951. 65 p.
Los cosacos. Madrid, Dôlar, 1952. 169 p.
Los cosacos. Trad, рог Luis Trillas. Barcelona, G. P., 1959. 384 p.
Итальянский язык
I cosacchi. Milano, Treves, 1895. 300 p.
То же. 1915.
I cosacchi: romanzo. Firenze, Salani, 1900. 263 p.
To же. 1903; 1929; 1951. 108 p. («L'ulivo», 39).
I cosacchi. Napoli. Villani, 1904. 240 p.
I cosacchi. Versione di Erme Cadei. Milano, Bietti, 1925. 268 p.
To же. 1936. 309 p. («Biblioteca Réclame», № 76).
I cosacchi. Trad, di Boris Jakovenko.— В кн.: Tolstoi L. I cosacchi.— I'incursione. Prima
versione intégrale e conforme al testo russo, con note di Boris Jakovenko. Torino, «Slavia»,
1927. 279 p. («II genio russo», série II, № 2).
I cosacchi. Trad, di D. Cinti.— В кн.: Tolstoi L. I cosacchi. La morte de principe Andréi.
La morte sul campo di battaglia. Milano, Sonzogno, 1928.
То же. 1959. («Coll. Sonzogno», 45).
I cosacchi. Trad, di L. Colombo.— В кн.: Tolstoi L. I cosacchi.— Sebastopoli.— Hadgi Mu-
rat. Sesto S. Giovanni, Milano, Barion, 1932.
То же. 1933.
I cosacchi. Trad, di L. Malavasi. Torino, UTET, 1935. 230 p. («I grandi scrittori stranieri».
Collana di traduzioni, diretta da A. Farinelli, 63).
I cosacchi. Milano, Casa éd. Aurora, 1936. 282 p.
I cosacchi. Milano, SACSE, 1936. 254 p.
I cosacchi. Trad, di Giovanni Faccioli. Milano, Rizzoli, 1952. 183 p. («Biblioteca
universale Rizzoli», 453—454)
То же. 2 éd. 1955.
То же. 3 éd. 1957.
То же. 5 éd. 1959. 88 p. («Biblioteca universale Rizzoli»).
I cosacchi. Trad, a cura di A. Villa.— В кн.: Tolstoi L. Racconti. Vol. I. Torino, Einaudi,
1952.
I cosacchi.—В кн.: Tolstoi L. Racconti e novelle. (1852—1886). A cura di Eridano Bazza-
relli. Milano, Mursia A. P. E. Corticelli, 1960. («I grandi sorittori di ogni paese». Tutte le
opère narrative e di teatro di L. N. Tolstoi con introd. e note a cura di E. Bazzarelli, 1).
Китайский язык
[Казаки]. Пер. Ши Хэн. Чунцин, Чженфэн шудянь, 1940.
То же. Чунцин, Вэньи цзянчжу цзиньгуаньли вэйюаньхуэй чубаньше бу, 1943.
То же. Шанхай, Гоцзи вэньхуа фууше, 1950. 298 стр.
[Казаки]. Чунцин, Вэньфэн шуцзюй, 1944.
[Казаки]. Пер. Пэн Хуэй. Гуйян, 1948.
То же. Шанхай, Вэньтун шуцзюй, 1948. 291 стр.
То же. 1949.
[Казаки]. Пер. Ши Хэн. Шанхай, Гоцзи вэньхуа фууше, 1948.
[Казаки]. Пер. У Янь. Пекин, Каймин шудянь, 1949. X, 235 стр.
То же. 1951.
То же. Шанхай, Синь вэньи чубаньше, 1955.
То же. 1956.
[Казаки].— [Набег]. Пер. У Янь. Шанхай, Синь вэньи чубаньше, 1954, 310 стр.
То же. 1959.
405

Корейский язык
[Казаки]. М., Изд. лит-ры на иностр. яз., 1957. 331 стр.
Язык малаялам
[Казаки]. Пер. О. П. Джозеф. Трич.ур, Каррент букс, 1958. 366 стр.
Немецкий язык
Die Kosaken. K>aukasische Novelle. Ubers. v. G. Keuchel. Berlin, Deubner, 1885. 252 S.
To же. 2. Aufl. 1886; 3. Aufl. 1888.
To же. 4. Aufl. Berlin, Norddeutsches Verlags — Institut, 1890. 264 S.
To же. 5. Aufl. Berlin, Pohlmajnn, 1893. 263 S.
Die Kosaken. Roman. Mit Genehmigung des Verfassers ubers. v. L. A. Hauff. Berlin, Janke,
[1889]. 300 S. («Collection Otto Janke»).
Die Kosaken. Roman. 2. Aufl. Berlin, Janke, 1911. 302 S. («Sammlung Janke»).
Die Kosaken. Eine Erzàhlung aus dem Kaukasus. Ubers. v. Hermann Roskoschny. Berli
Gnadenfeld, 1891. 167 S. («Collection Figaro», Bd. 49).
To же. Berlin — Leipzig, Fried, [1891]. 167 S.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Die Kreutzer-Sonate.— Die Kosaken. Vollst. Ausgabe. Berlin,
Schreiter, 193...
To же. Berlin, Knaur, s. a.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Die Kreutzersonate.— Die Kosaken. Bearb. von W. Noe. Munchen,
Droemersche Verl. Anst, 1951.
To же. Uberarb. von W. Noe.— В кн.: Tolstoi L. Die Kreutzersonate und andere Erzàhlun-
gen. Zurich, Biichergilde Gutenberg, 1958.
Die Kosaken. Eine kaukasische Erzàhlung aus dem Jahre 1852. Ubers. von Raphael Lôwen-
feld.—В кн.: Tolstoi L. N. Gesammelte Werke. Bd. 2. Novellen und kleine Romane. 1.
Teil. Berlin, Wilhelmi, 1891, S. 315—556.
«Einfiihrung», S. 315—3116.
To же. 2. unverand. Aufl. Leipzig, Strauch, [1897]. S. 315—556.
«Einfiihrung», S. 315—316.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Novellen und kleine Romane. Bd. 1. Leipzig — Jena, Diederichs,
1901, S. 317—556.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Sàmtliche Werke. Ausg. v. R. Lôwenfeld. Ser. 3: Dichterische
Schriften. Bd. 4. Novellen. 2. 3. Aufl. Leipzig — Jena, Diederichs, 1901, S. 1—299.
То же.— В кн.: Tolstoi L. Gesammelte Werke. Ausg. v. Lôwenfeld. Neu-Einteil. Ser. 1.
. . Bd. 4. Novellen. Jena, 1910.
То же.— В кн: Tolstoi L. Dichterische Schriften. Ausg. v. R. Lôwenfeld. Bd. 2.
Gesammelte Novellen, 2. Jena, Diederichs, 1924.
Die Kosaken. Ubers. v. Raphael Lôwenfeld. Mit Einleit. v. Bruno Wille. Berlin, Ullstei
1912. 317 S. («Ausland —Bûcher», Bd. 2).
«Einleitung», S. 5—10.
Die Kosaken. Kaukasischer Roman aus dem Jahre 1852. Ins Deutsche iibertr. von Alexis
Markow. Berlin, Goldschmidt, 1891. 228 S. («Goldschmidt's Bibliothek fur Haus und
Reise», Bd. 6).
«Vorwort», S. 1—2.
То же. 1913. («Goldschmidt's 50 Pfg-Bibliothek»).
Die Kosaken. Eine Erzàhlung aus dem Kaukasus. Ubers. v. H. Rôhl. Leipzig, Reclam, [1908].
221 S. («Universal —Bibliothek», № 4707—4708).
То же. Neue Aufl. 1919.
То же.— В кн.: Tolstoi L. Erzàhlungen. Bd. I. Leipzig, 1924.
То же.— В кн.: Tolstoi L. Sàmtliche Romane und Erzàhlungen. Bd. 9. Erzàhlungen. Bd. 1.
Leipzig, Reclam, 1926, S. 127—365.
Die Kosaken. Kaukasische Novelle. Graz, «Styria», 1906. VIII, 133 S. («Volksbiicherei»,
№ 140/142).
«Einleitung», S. IV—VIII.
406

Die Kosaken. Kaukasische Novelle. Mit Bild des Dichters und Einleitung.— В кн. Russische
Novellen der Gegenwart. Graz, «Styria», [1907]. S. Ill—VIII, 1 — 133.
«Einleitung», S. Ill—VIII.
Die Kosaken. Eine Erzahlung aus dem Kaukasus. Aus dem Russischen iibertr. u. eingel. von
Fred M. Balte. 111. von F. Koch. Berlin — Leipzig, Buchverl. furs Deutsche Haus, 1908.
304 S. («Die Bûcher des Deutschen Hauses», 1. Reihe, 12. Bd.)
«Geleitwort», S. 7—11.
Die Kosaken. Ubers. v. August Scholz.— В кн.: Tolsloi L. Ausgewàhlte Erzàhlungen. Bd. 1.
Berlin, Oestergaard, 1911, S. 1 — 189.
To же.— В кн.: Tolsloi L. Die Kosaken.— Im Schneesturm.— Familiengluck. Drei
Erzahlungen. Berlin, Cassirer, 1923.
To же. Berlin, Die Buchgemeinde, 1941. 365 S.
To же. Durchges. Neuaufl. Berlin, Deutsche Buchvertriebs — u. Verl. Ges., 1946.
Die Kosaken. Erzahlung aus dem Kaukasus. Ubers. v. S. Goldenring. Reutlingen, Enssli
Laiblin, [1913]. 320 S. («Ensslins Mark-Bande», Bd. 23).
Kosaken. Ein Roman aus dem Kaukasus. Ubers. v. Johannes v. Guenther. Munchen, Drei Mas-
ken Verl., 1923. 205 S. («Russische Bibliothek»).
To же.—В кн.: Tolstoi L. Meistererzàhlungen. Berlin, Aufbau — Verl., 1957, S. 5—200.
То же. 1960.
Kosaken. Ubers. von Johannes von Guenther. Stuttgart, Reclam, 1960. 238 S.
Die Kosaken. Ein Roman aus dem Kaukasus. Neue deutsche Ubertr. von Werner Bergengruen.
Mit 111. von Kaneeray. Berlin, Loewenbuck, 1924. 270 S.
То же.— В кн.: Tolstoi L. Kosaken.— Hadschi Murât. Zwei Romane aus dem Kaukasus.
Zurich, Manesse Verl., 1953. («Manesse — Bibliothek der Weltliteratur»).
Die Kosaken. Eine Geschichte aus dem Kaukasus. Ubers. v. Arthur Luther.— В кн.: Tolstoi L.
Werke. Gesamtausgabe. Das dichterische Werk in 14 Bd. Hrsg. v. E. Boehme. Bd. 9.
Berlin, 1925.
То же — В кн.: Tolstoi L. Gesamtausgabe des dichterischen Werkes in Einzelausgaben. Hrsg.
v. E. Boehme. Reihe 2, Bd. 9. Der Uberfall u. andere Erzàhlungen. Berlin, Ladyschnikov
Verl., [1928], S. 47—264.
Die Kosaken. Ubers. v. M. Stucken.— В кн.: Tolstoi L. Romane und Erzàhlungen. Die
Kosaken.— Zwei Husaren. Leipzig, Hesse u. Becker, 1926. («Romane der Weltliteratur»).
То же.— В кн.: Tolstoi L. Romane und Erzàhlungen. Die Kosaken.— Zwei Husaren.
Erzàhlungen. Leipzig, Hesse u. Becker, 1927 («Die Schatzkammer», 94).
Die Kosaken. Ubers. v. W. Liidtke.— В кн.: Tolstoi L. Ausgewàhlte Werke. Bd. 8. Wien —
Hamburg — Budapest — Zurich, 1929.
Die Kosaken. Eine kaukasische Erzàhlung. Die deutsche Bearb. erfolgte in Verlagsredaktion
durch Hanns A. Windorf. 111. von W. Wlassowa. Rudolstadt, Greifen — Verl., 1950.
254 S.
«Vorwort», S. 5—6.
Kosaken. Hannover, Fackeltràger — Verl., 1954, 156 s. («Faro — Biicherei», 12).
Die Kosaken. Ubertr. v. Hermann Asemissen.— В кн.: Tolstoi L. Die Kosaken und andere
Erzàhlungen. Berlin, Riitten u. Loening, 1957. (Gesammelte Werke in Einzelausgaben.
Hrsg. v. W. Herzfelde).
Die Kosaken. Fragm.— В кн.: Tolstoi. Ein Lesebuch fur unsere Zeit. Weimar, 1952 S.
145—155.
То же. 1954; 1956.
Норвежский язык
Kosakkerne. Overs, av L. Scheen. Oslo, Nasjojnalforlag, 1928. 265 s. («Tolstoi série 1928.
100 ârs minneutgave»).
Персидский язык
[Казаки]. Пер. Моджаб. Тегеран, Кетабфоруши-е Иран, 1330 (1951). 264 стр.
[Казаки]. Пер. Моджаб. Тегеран, Кетабхане-е Иран, б. г. 247 стр.
407

Польский язык
Kezacy.— «Dziennik warszawski», 1877, № 135—217.
Kozacy. Powiesc kaukazka. Przel. Jan Las (Juliùsz Feldhorn). Krakow — Warszawa, Pan-
teon, 1928. 267 s.
Kozacy. Przekl. Wlodzimierza Slobodnika.— В кн.: Tolstoi L. Dziela. Pod red. J. Tuwima.
[T.] 3. Warszawa, [1930].
Kozacy. Przekt. Eleonory Slobodnikowej.— В кн.: Tolstoi L. Kozacy i ne opowiadania.
Warszawa, Panstw. Inst, wyd., 1954. (Z pism Lwa Tolstoja).
To же.— В кн.: Tolstoi L. Dziela. Wyd. w 14 t. Pod red. P. Hertza. T. 3. Opowiadania.
Warszawa, Panstw. ilnst. wyd., 1956.
Португальский язык
Os cossa^os. Romance. Trad, de A. de Andrade. Rio de Janeiro, Olympia, s. a. 220 p.
Os cossacos. (Romance). Trad. Branca Rumina. 2-a ed. Lisboa, Portugalia, 1954. 252 p.
Румынский язык
Cazacii. Trad, de Anibal.— «Revista generalà», vol. I, 1886, № 1, 15 iunie, p. 20—27.
Cazacii. Trad, de Ernest Ene. Vol. 1—2. Bucureçti, Ed. Minerva, 1912-^1913. («Biblio-
teca „Minerva"»). Vol. 1, 1912. 112 p.; vol. 2. 1913. 125 p.
Тоже. Ed. noua. Vol. 1. Bucure§ti, «Cartea romïneascâ», 1928. 96 p.
Cazacii. Roman. Trad, de M. Varvara. Bucureçti, Ed. Cultura poporului, [1937]. 191 p.
Cazacii. Trad, de S. Sanielevici. Bucureçti, Cartea rusa, 1950. 140 p.
To же. Ed. a 2 —a. Bucure§ti, ESPLA, 1953. 139 p. («Clasicii ru§i»).
To же.—В кн.: Tolstoi L. Povestiri. Bucureçti, ESPLA, 1953, p. 89—240.
To же.— В кн.: Tolstoi L. Opère in 14 vol. Vol. 3. Novele ci povestiri (1857—1863)
Bucureçti, Cartea rusa, 1956, p. 112—221.
Сербско-хорватский язык
Козаци.—«Обзор», 1887, № 49—92.
Козаци.— «Неманьа», 1888, № 1—5.
Козаци. Кавкаска приповетка. Београд, Просвета, 1900. 288 стр. («Забавна
библиотека»).
Козаци.—«Дневни лист», 1904, № 146—170, 172—177, 179, 182—184, 188,
192—194, 196—199, 203, 205, 207—210, 215—218, 222, 225, 230, 232—234, 237,
248, 251, 253—259, 262—266, 268, 269, 274, 276.
Kazaci. Pripovijest. Prev. A. Harambasic. Zagreb, 1905.
Козаци. Прев. А. ГарамбашиП «Просв]'ета», 1905, № 12—20, 22.
Козаци. Кавкаска приповетка. Прев, и предговор MoAOJe JoBaHOBHri. Београд, «Сав-
ремена библиотека», 1914. VII, 184 стр.
Козаци.—«Балкан», 1914, № 196, 198, 201—202.
Козаци.—«Народни лист» (Баково), 1927, № 25—52; 1928, № 2—35.
Козаци. Прев. Лудмила Миха]'ловиГ1.— В кн.: Толсто]' Л. Сабрана дела. Кнь. 3. Пре-
пад.— Козаци. Београд, Народна просвета, 1933.
Kozaci. Prev. Gustav Krklec.— В кн.: Tolstoi L. Djela. T. 2. Zagreb, Matiza Hrvatska,
1947.
То же.— В кн.: Tolstoi L. Kozaci. Hadzi Murât. Sarajevo. Svjetlost, 11951. («Strane
knijzevnosti»).
То же.— Zagreb, Seljacka sloga. 1955. 173 s.
То же.— В кн.: Tolstoj L. N. Kozaci. Sevastopoljcke pripovijetke. Zagreb, Matdca hrvatska,
1961.
408

Козаци. Прев. JoeaH Максимович. Београд, Кньиж. MnxaJAOBntia, [1941]. 172 стр.
Kozaci. Prev. Nikola Sokolovski, Momcilo Ristic. Sarajevo, Dzepna knjiga, 1959. 198 s.
Словацкий язык
Kozâci. Prel. Zora Jesenskâ. Bratislava, Elan, 1946. 260 s. («Komorna kniznica Elânu»,
Sv. 17).
To же.— В кн.: Tolstoi L. Poviedky. Bratislava, Tatran, 1952, s. 183—306.
Словенский язык
Kozaki. Kavkaska povest. Prev. J. Knaflic. Trst, Edinost, 1908. 308 s.
Kozaki. Prev. Vladimir Levstik.— В кн.^ Tolstoi L. Kozaki.— Hadzi Murat. Ljubljana, DrZav-
na zalozba Slovenije, 1955. («Knjizna polica», 4).
Язык телугу
[Казаки]. Пер. Авасарала Сурьярао. Виджаявада, Ума пабл., [1956]. 323 стр.
Турецкий язык
Kazaklar. Çeviren: Ali Kami Akyiiz. Istanbul, Hilmi kitabevi, 1937. X, 227 s.
Язык урду
[Казаки]. Пер. Хадиджа Азим. М., Изд. лит-ры на иностр. яз., 1958. 227 стр.
Финский язык
Kasakat. Kaukasialainen kertomus. Suom. J. Kalima. Helsinki, 1907. 208 s. («Otavan romaani-
sarja», 34).
To же.—В кн.: Tolstoi L. Valitut teokset. V. 4. Porvoo, 1930.
Kasakat. Kaukasialainen kertomus (1852—1862). Leningrad, «Kirja», 1936. 230 s.
Kasakat. Helsinki, Kansankulttuuri oy, 195... 166 s.
Kasakat. Suom. Kaj Kauhanen. Helsinki, Kirjayhtyma, 1960. 266 s.
Французский язык
Les cosaques.— «Journal de St. Petersbourg», 1878, 4(116) août—15(27)sept,
№№ 205, 206, 209—211, 215, 216, 221, 224, 229, 230, 233, 235, 237, 241, 243.
Les cosaques.— В кн.: Tolstoï L. Les cosaques.— Souvenirs de Sébastopol. Paris, Hachette.
1886, p. 1—172.
То же. 2-е éd. 1886.
То же. 3-е éd. 1890; 1901; 1903.
То же. Nouvelle éd. 1905. («Bibliothèque des meilleurs romans étrangers»).
То же. 1922; 1926.
Les cosaques. Trad, de J. Ferenczy.— В кн.: Tolstoï L. Les cosaques.— Le bonheur d'aimer.—
La mort d'Ivan Ilitch.— Le moujik Pakhom. 111. hors texte de Brouet. Avec une préface
du traducteur. Paris, Ferenczy, s. a.
Les cosaques. Nouvelle. Paris, Flammarion, [1901]. 224 p. («Auteurs célèbres», № 402).
409

Les cosaques. Trad, de J. W. Bienstock revisée et annotée par P Birukov.— В кн.: Tolstoï L.
Oeuvres complètes. Vol. 13. Paris, Stock, 1902, p. 1—308.
Les cosaques. [Extraits. Trad, de J. W. Bienstock].— В кн.: Tolstoï L. Oeuvres choisies
avec notice biographique et littéraire, résumés et commentaires par Charles Navarre.
Paris, Delagrave, [1911], p. 69—100.
То же. 3-е éd. 1925.
Les cosaques. Trad. nouv. et intégrale avec une étude documentaire et des notes par Louis Jous-
serandot. Paris, Payot, 1932. 276 p.
Les cosaques. Trad, par Pierre Pascal. 2-е éd. Paris, Gallimard 1938. 223 p. («Les
classiques russes»).
То же. 5-e éd. 1938.
Les cosaques. Roman. Trad, de Jean-Michel Jasienko. 111. de Pierre Estoppey. Lausanne, La
Guilde du livre, 1948. 269 p. («La Guilde du livre», № 121).
То же. Paris — Lausanne, Clairefontaine, 1948. 269 p., ill.
Les cosaques. Trad, et présenté par Boris Schloezer. Paris, Stock, 1953. 264 p.
То же. Paris, Le Club du meilleur livre, 1955. 195 p. («Collection' Romans»).
То же. Paris, Club des éditeurs, 1958. XIV, 263 p. ill.
Les cosaques. Trad. nouv. de Yacha Zwizagora; Préf. de Edouard Krakowski. 111. de Pierre
Chaplet. Paris, Club des amis du livre, 1961. 287 p., ill.
Язык хинди
[Казаки]. Пер. Раджнатх. Мадура, Прабхат Пракашан, 1956. 252 стр.
[Казаки]. Пер. Нараджандас Ханна. М., Изд. лит-ры на иностр. яз., 1959. 279 стр.
Чешский язык
Kozâci. Kavkazskâ povidka г. 1852. Pfel. В. V. a L. К.— В кн.: Tolstoi L. Spisy, 1,
Praha, Otto, [1889]. («Ruskâ knihovna», 1).
To же. 2oPrav yyd. [1899], s. 225-^389.
Kozâci. Pfel. Bofivoj Prusik.— В кн.: Tolstoi L. Kavkazsky zajatec.— Kozâci. Praha, Laich-
ter, 1908. 94 s. («Zen z literatur», 20).
To же. 2 vyd. Praha, Laichter, 1923. 78 s.
Kozâci. Kavkazskâ novella z r. 1852. Prel. Jaroslav JaneCek. 111. St. HudeCek. Praha, Vilimek,
1911. 209 s. (Spisy, sv. 9).
To же. 2 vyd. 1923. (Spisy, [sv. 12]).
Kozâci. Prel. Vâclav Châb.— В кн.: Tolstoi L. Kozâci.— Sevastopol. Praha, Orel, 1929.
(Spisy, sv. 11).
Kozâci. Kavkazskâ povîdka. Pfel. Bohumil Mathesius.— В кн.: Tolstoi L. Kozâci a jiné povid-
ky. III. Frantisek Tichy. Praha,, Melantrich, 1930. («Melantrichova kniznice», sv. 16).
To же. 1939. («Melantrichova lacinâ knihovna klasikû», sv. 13).
Kozâci. Pfel. a doslov. naps. Bohumil Mathesius. Praha, NaSe vojsko, 1948.-170 s. («Knihovna
vojâka», sv. 6).
To же.—В кн.: Tolstoi L. Vybor z dila. 1. Praha, «Svoboda», 1952, s. 187—312. («Kla-
sikové», sv. 33).
Kozâci. Kavkazskâ povîdka. Pfel. Bohumil Mathesius.— В кн. Tolstoi L. Spisy, sv. 3.
Kozâci a jiné povidky. Praha, SNKLHU, 1955, s. 19—175. («Knihovna klasikû»).
Шведский язык
Kosackerna. Overs, av O. H. D. Stockholm, Bille, 1886. 220 s.
To же. 2 uppl. 1903.
To же. 3 uppl. 1910. 174 s. («Billes billiga bôcker», 4).
Kosackerna. Overs, av Gôte Bjurman. Stockholm, Holmquist, 1911. 144
«Leo Tolstoi», s. 5—7,
410

То же. 1917. 189 s.
То же.— В кн.: Tolstoi L. Furst Nechljudof.— Kosackerna. Malmô, Vàrlds litteraturen, 1928.
То же. 1929.
Kosackerna. Stockholm, Bonnier, 1917. 159 s.
Kosackerna. Beràttelse fiân Kaukasus. Overs, av E. Weer.— В кн.: Tolstoi L. Kosackerna.
Stockholm, Bonnier, 1927, s. 43—236. («Skrifter»).
To же. Stockholm, Forum, 1944. («Forum-biblioteket», 4).
Тоже. Helsinki, 1953. (Tryckt 1944).
To же. D. 1—2. Stockholm, 1956. D. 1. 194 s. D. 2. 197 s.
To же. Stockholm, 1956, s. 39—194.
Kosackerna. Malmô, Norden, 1934. 278 s.
To же. 1940. 301 s.
Японский язык
[Казаки]. Пер. Т. Ягути. Токио, Сюнъедо, 1913. 456 стр.
То же. 1929.
[Казаки]. Пер. К. Хироцу. Токио, Синтёся, 1917. 328 стр.
[Казаки]. Пер К. Като.— В кн.: [Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений]. Т. 1. Токио,
1919.
То же.— В кн.: [Толстой Л. Н. Собрание сочинений]. Т. 4. Токио, 1926.
[Казаки]. Пер. Т. Канда.— В кн.: [Толстой Л. Н. Полное собраниз сочинений]. Т. 1. Токио,
1924.
[Казаки]. Пер Хакуё Накамура.— В кн.: [Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений].
Т. 2. Токио. 1929.
То же. Токио, Иванами сётэн, 1952. 307 стр.; 1955; 1956, Токио, Каваде Шово; 1957.
459 стр.
[Казаки]. Пер. Хизайхиро Хара.— В кн.: [Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений].
Т. 2. Токио, 1936.
То же.— В кн.: [Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений]. Т. 15. Токио, Дай Ниппо-
юбен-кай кодан-ша, 1951.
[Казаки]. -Пер. Macao Енэкава. Токио, Кавадэ сёбо, 1953. 268 стр.
Список библиографических источников,
.использован (ных при составлении библиографии1
Б и т о в т Ю. Граф Л. Н. Толстой в литературе и искусстве. Подробный библиогр.
указатель рус. и иностр. литературы о гр. Л. Н. Толстом. М., 1903. 378, IV, [2] стр.
Художественные произведения Л. Н. Толстого в переводах на иностранные языки.
Отдельные зарубежные издания. Библиография. М., Всесоюз. кн. .палата, 1961. XXIV,
591 стр. (Всесоюз. гос. б-ка иностр. лит-ры и Гос. музей Л. Н. Толстого).
Казаки —стр. 271—280, №№ 2724—2871.
Погодин А. Л. Руско-српска библиографи^а. 1800—1925. 1 кньига: Кньижевност.
1 део: Преводи об]'авльени посебно или по часописима. 2 део: Преводи об]'авльени по
новинама и календаринама. Т. 1—2. Београд, 1932—1936. (Српска кральевска
академика. Посебна изданьа. Кньига 92, 110. Философски и филолошки списи. Кньига
22, 29).
В о u t с h i k V Bibliographie des oeuvres littéraires russes traduites en français. Tourguénev.
Dostoevski. Léon Tolstoï. Paris, «Messages», 1948. 111 p.
Index translationum. Vol. 1—14. Paris, UNESCO, 1949—1963.
Jans R. Tolstoi in Nederland. Bussum, Brand, 1952.
De nederlandse vertalingen, blz. 167—170.
Национальные библиографии отдельных стран в настоящем учтены.
411

Kozocsa S. Az orosz irodalom bibliogrâfiâja. Budapest, Orszâgos Széchénvi kônivtar, 1947.
XVI, 333 1,
Literatura clasicâ rusa tradusî în limba romînà. Indice bibliografic de recomandare. Bucurestu
1960. 66 p. (Biblioteca centralà de stat a R. P. R.)
Roman F. Literatura rusa ci sovietica in limba romîna. 1830—1959. Contribuai
bibliografice. Introd. de T. Gane. Bucure§ti, Ed. de Stat pentru imprimate §i publicatiû
1959. 520 p.
L. N Tolstoj. Bibliographie der Erstausgaben deutschsprachiger Uebersetzungen und der seit
1945 in Deutschland, Oesterreich und der Schweiz in deutscher Sprache erschienenen
Werke. Mit einem einleitenden Artikel von An|na Seghers. Leipzig, Deutsche Bucherei,
'1958. 59 S.
Yassukovitch A. Tolstoi in English. 1878—1929. A list of works by and about
Tolstoi in The New York public library. Introd. by A. Yarmolinsky. New York, The New
York public library, 1929. 37 p.

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Л. Н. Толстой. Фотография. 1856 г. (Фронтиспис)
«Беглец». Начало 1-ой главы. Автограф Л. Н. Толстого .148
«Казаки». Отрывок из главы «Кордон». Автограф Л. Н. Толстого .219
Титульный лист журнала «Русский вестник», где впервые, выла напечатана
повесть «Казаки» 389
Иллюстрации в тексте романа работы художника Е. Лансере.

СОДЕРЖАНИЕ
Казаки (Кавказская повесть 1852 года) 5
Рукописи «Казаков» • 143
Стихотворный зачин, поиски начала и первые конспекты 145
Эй, Марьяна, брось работу! 145
Беглец 147
Конспект № 1. Беглец . ...:... 161
Беглец : 163
Беглец ' 175
Беглый казак . . . : 181
Конспект №2 200
Терская линия 201
Казаки. Глава I 203
Казаки. Глава II. Кордон 210
Глава III. Марьяна :.::.: 222
Конспект № 3 226
Из первой редакции первой части «кавказского романа» . 227
Конспект № 4 234
Конспект № 5 235
Конспект № 6 ^35
Из второй редакции первой части «кавказского романа» ^3/
Конспект № 7 243
Из третьей редакции первой части «кавказского романа» . ; : : 244
Фрагмент третьей части «кавказского романа» 249
Четвертая редакция первой части «кавказского романа» 254
Конспект № 8 . 284
Конспект № 9 .- 284
Конспект № 10 284

Марьяна (Новое начало «кавказского романа») 285
Беглец (из третьей части «кавказского романа») . . : 301
Начало третьей части «кавказского романа» .....; 206
Конспект № 11 . . . 320
Конспект № 12 . . : . : : 320
Последние стадии работы
322
Конспект № 13 322
Конспект № 14 322
Из рукописи 21 . 323
Из рукописи 29 323
Из рукописи 30 325
Из рукописи 31 328
Марьяна (из рук. 35) . . : 331
Из рукописи 38 333
Из рукописи 39 : 336
Приложения 339
Повесть Л. Н. Толстого «Казаки». Л. Д. Опулъская 341
Творческая история «Казаков». Л. Д. Опулъская 352
Текстологический комментарий. Л. Д. Опулъская 387
Примечания 396
Краткие пояснения к рукописным текстам 396
Словарь местных слов и выражений . . . . • 399
Библиография переводов повести «Казаки» на иностранные языки. Б. Л. Канделъ 401

Лев Николаевич Толстой
Казаки .,
Утверждено к печати Редколлегией
серии Литературные памятники
Художник Е. Е. Лансере
Редактор Издательства О. К. Логинова
Технический редактор Г. А. Астафьеоа
Корректоры Б. Я. Рывин, М. В. Борткова
Сдано в набор 29/XI 1962 г.
Подписано к печати 15/IV 1963 г. Формат 70 X 90'/ie
Печ, л. 26 + 6 вкл. Усл. печ. л. 30,42 + 6 вкл.
Уч.-изд. л. 28,1(27,5 +0,6 вкл.)
Тираж 10 000 экз.
Изд. № 1487 Тип. зак. № 1427
Цена 1 р. 92 к.
Издательство Академии наук СССР
Москва, К-72, Подсосенский пер., 21
2-я типография Издательства АН СССР
Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

Список опечаток
Стр.
13
22
24
28
34
34
45
55
58
66
72
100
214
243
257
268
298
321
328
394
394
395
395
Строка
21 сн.
20 сн.
20 сн.
8 св.
21 св.
23 св.
3 св.
13 сн.
4 св.
8 св.
14—15 св.
18 сн.
17 св.
12 сн.
14 св.
1 св.
20 св.
6 св.
7 сн.
20 св.
24 св.
5 св.
7 св.
Напечатано
ЭТОМ
хурунжиха
дальный
одну
тебя
Абреки
здравие
себя
жидкость
могли
размызывалось
Поцелуй
ловки
Арбеки
этим
у не
он
протыпается
Потому
32
4
10
16
Следует
ЭТОТ
хорунжиха
дальний
одну песню
тебе
Абрека
здравия
себе
жидкостью
могла
размазывалось
Поцелую
ловли
Абреки
эти
у нее
она
просыпается
Потом
68 32
69 4
102 10
17
Зак. 1427

1 p. 92 к.