Я. Войтоловскій.
Текущій моментъ
и текущая литература.
(Къ психологіи современныхъ общественныхъ настроеній).
ЦѢна£3% KOFI.
Л
СПБ.
Издательство „3 Е Р H О", Невскій, 1!0 .
1908

J]. Войтоловскій.
Гекущій моментъ
и текущая литература.
(Къ психологіи современныхъ общественныхъ настроеній.)
СПБ.
Издательство „3EF- НО".
1908.
Hевскій.110.

' Госуда к .. иная
SA
;
'J
Р.
j им. Ц.I-.. женина
Тапографія В, Безобразова и Ко, Вас. Остр., Большой просп.,
61.

Огл азленіе.
Психологическій анализъ настроеній. Источники настроеній. Разладъ
между личностью и средой. Двѣ тональности въ настроеніяхъ.
Этапы интеллигентскихъ переживаній; чеховскіе сумерки; въ пред-
революціонной полутьмѣ; прибой общественныхъ силъ.
Новыя скорби. Вѣстникъ грядущей „эмансипаціи отъ Пройды".
Торжество
эстетическихъ альманаховъ. О литературно-обще-
ственныхъ взаимодѣйствіяхъ. Генезисъ общественныхъ настроеній.
Концентрація коллективнаго чувства. Эквиваленты общественныхъ
настроеній. Что такое „герой".
H. К. Михайловскій и Габріэль
Тардъ. Подражательность и симпатія,
ГЛ. III. Столкновеніе общественныхъ настроеній. Литературно-художествен-
ный кризисъ. Искусство и революція. Что такое искусство. Кон-
кретное и соціальное въ искусствѣ. Эстетика, какъ высшая спра-
ведливость.
ГЛ. IV. Наплывъ эротическихъ настроеній. Что такое любовь. Ритмы любви.
Конкретное и соціальное въ любви. Дуализмъ въ любви и мета-
физика пола. Эротика и порнографія. Надъ бездной оргіазма.
Анатолій Каменскій и Николай Бердяевъ. Притязанія декадентовъ.
Грядущій художникъ.
ГЛ. I.
ГЛ. II.

1
I.
Психологическій анализъ настроеній. Источники настроеній. Разладъ между
личностью и средой. Двѣ тональности въ настроеніяхъ. Этапы интеллигентскихъ
яереживаній: чеховскіе сумерки; въ предреволюціонной полутьмѣ; прибой
общественныхъ силъ.
Повсюду, гдѣ обнаруживается активное взаимодѣйствіе между
индивидомъ и окружающей средой, — взаимодѣйствіе, ведущее къ
расширенію духовнаго кругозора, — показателями существующихъ
отношений являются чувства и настроенія. Своей психической
стороной они истолковываютъ нашему собственному сознанію, а
видимымъ матеріальнымъ выраженіемъ, какъ бы заявляютъ окру-
жающимъ о той позиціи, какую заняло наше „я" по отношенію
къ тому или иному вопросу, къ тѣмъ или инымъ условіямъ или
событіямъ внѣшней жизни.
Путемъ подобныхъ „высказываній",
запечатлѣнныхъ въ словѣ, ,
въ мимикѣ, въ жестахъ, или возсозданныхъ съ помощью искусства,
создается обмѣнъ переживаній. Иными словами, создается воз-
можность передать свои переживания и воспринять то, что пере-
живаютъ другіе, т. е. отождествить свою личность съ внутреннимъ
міромъ окружающихъ.
На этомъ принципѣ — назовемъ его принципомъ психической
или эмоціональной проницаемости—построена вся соціальная псц-
хологія. Понимание общественном
связи не мыслимо внѣ изученія
законовъ, по которымъ совершаются колебанія общественныхъ
настроеній, смѣны и столкновенія общественныхъ чувстзъ. И съ
этой точки зрѣнія нельзя не согласиться съ замѣчаніемъ Марка

Гюйо, что социальная психологія будущаго должна превратиться
въ болѣе сложную астрономію, ибо общественный чувства должны
раскрываться какъ сложныя явленія, которыя производятся при-
тяженіями и отталкиваніями нервныхъ системы и могутъ быть
сравниваемы съ астрономическими явлениями.
Къ сожалѣніго, въ настоящее время вопросы общественной
психологіи составляютъ одну изъ наименѣе разработанныхъ, точ-
нѣе сказать, принадлежать къ числу почти незатронутыхъ обла-
стей научнаго знанія.
Здѣсь почти нѣтъ установленныхъ и общепринятыхъ истины.
А большинство распространенныхъ—по вопросамъ общественной
психологіи — среди русской интеллигенціи взглядовъ, которыми
послѣдняя главнымъ образомъ обязана работами автора очерковъ:
„Герои и Толпа" и „Патологическая магія", — чрезвычайно спу-
таны, сбивчивы и во многихъ отношеніяхъ совершенно оши-
бочны.
Вотъ почему, приступая къ анализу настроеній текущаго мо-
мента, волей-неволей приходится начать съ изложенія хотя бы
въ общихъ чертахъ тѣхъ психофизіологическихъ основаній, на
которыхъ базируетъ значительная часть настоящаго очерка.
Но предварительно условимся въ терминахъ. Что понимать
подъ настроеніемъ?
Настроеніе это — показатель душевнаго самочувствія. Нѣкій
эмоціональный колоритъ, въ который окрашены въ каждый дан-
ный моменты наши душевныя переживанія.
На фонѣ того или другого настроенія мы проявляемы чрезвы-
чайно чуткую воспріимчивость къ одними впечатлѣніямъ, тогда
какъ другія, быть можетъ не менѣе или даже болѣе яркія,—про-
ходятъ мимо, не задѣвая сознанія, или меркнуть за порогомъ
послѣдняго.
Многія неожиданныя ассоціаціи рѣшительно не имѣютъ объяс-
ненія внѣ указанной эмоціональной подкладки.
Одинъ и тотъ же пейзажъ подъ вліяніемъ разныхъ настроеній
вызываетъ разныя мысли. Въ минуты удачи наши воспоминанія
вертятся вокругъ радостныхъ событій; мы исполнены бодрости и
отваги, и наше вниманіе останавливается на идеяхъ желательнаго

намъ, отраднаго смысла. Напротивъ, непріятности или горе свя-
заны съ обратными настроеніями, и соотвѣтственно этому и ходъ
нашихъ мыслей получаетъ противоположное направленіе.
Иными словами, тотъ эмоціональный колоритъ, въ который
окрашено первое звено въ цѣпи нашего мышленія опредѣляетъ
характеръ остальныхъ его звеньевъ. Въ этомъ смыслѣ мы вправѣ
назвать настроеніе памятью сердца. И при томъ памятью, гораздо
болѣе интимной, чѣмъ память ума, такъ какъ она превосходно
удерживаетъ все то, что оказывается годнымъ для господствующей
въ данный моментъ эмоціи, страсти или желанія.
„Влюбленный,
замѣчаетъ по этому поводу Шопенгаузръ, не забываетъ ни одного
благопріятнаго случая; честолюбивый—ничего изъ того, что слу-
житъ для его плановъ; скупой не забываетъ своей ничтожной
потери, гордый—оскорбления, нанесеннаго его чести; тщеславный
запоминаетъ всякое отличіе, всякое слово хвалы, объектомъ кото-
раго онъ служилъ"...
Въ чемъ же источникъ переживаемыхъ настроеній? Въ столкно-
веніяхъ нашихъ „субъективныхъ" желаній и стремленій съ „объ-
ективнымъ" ходомъ вещей.
Противорѣчія жизни, постоянно обостряющія разладъ между
личностью и средой, ея побѣды и пораженія, притокъ и нако-
пленіе силъ съ одной стороны и изнурительныя растраты энергіи
съ другой,-—вотъ тѣ факторы, которыми—за вычетомъ чисто біо-
логической основы — опредѣляется окраска господствующихъ на-
строеній.
Смѣна отдѣльныхъ настроеній всегда достигаетъ довольно
большого оживленія. Подъ вліяніемъ очень сложныхъ воздѣйствій
изъ окружающей среды цѣлыя вереницы эмоцій то покидаютъ,
то снова овладѣваютъ воображеніемъ. Ихъ безконечно пестрыми
лентами затканы ковры-самолеты даже самой будничной и убогой
фантазіи.
Но при всей прихотливой измѣнчивости настроеній не трудно
замѣтить, что ихъ колебанія неизмѣнно совершаются по двумъ
направленіямъ. А именно: чѣмъ болѣе мы чувствуемъ себя госпо-
дами обстоятельствъ, тѣмъ большій приливъ энергіи ощущаемъ мы
въ себѣ. И наоборотъ, когда насъ постигаетъ тяжелая неудача,

непоправимое горе, все наше существо опускается. Весь разсла-
бленный видъ огорченнаго человЬка говорить о томъ, что борьба—
напрасна, что энергія—безплодна, и прошлое—прекрасное, радост-
ное прошлое—погибло навсегда.
Отсюда—дѣленіе всѣхъ настроеній, a вмѣстѣ съ ними и всѣхъ воз-
никающихъ на почвѣ того или иного настроенія эмоцій, на два
разряда: на такія, гдѣ энергія наростаетъ, и такія, которыя со-
провождаются постепеннымъ или внезапнымъ паденіемъ энергіи.
Длиннымъ путемъ исторической эволюціи прочно связались въ
душѣ человѣка печаль и бездѣятельность съ одной стороны и ра-
дость съ энергіей съ другой.
Какъ часто наблюдаемъ мы процессъ подобной ассоціаціи и
въ настоящее время! Заболѣваетъ любимый человѣкъ. Мы не
спимъ по цѣлымъ ночамъ, ухаживаемъ, волнуемся, напрягаемъ
всѣ наши силы, чтобы вырвать его у смерти. И вдругъ — онъ
умираетъ. Руки безпомощно опускаются. Мы переходимъ въ со-
стояніе полной бездѣятельности. Сказывается вся накопившаяся
усталость, и рука объ руку съ нею идетъ ея спутникъ—безсиль-
ное горе.
Въ противоположность послѣднему — радость, происходящая
отъ удачи, поощряетъ животное къ новымъ, еще болѣе напря-
женнымъ усиліямъ, и потому сопровождается усиленіемъ иннер-
ваціи, или приливомъ энергіи.
Такимъ образомъ, расширяя намѣченную классификацію, мы
должны сказать, что во всѣхъ настроеніяхъ преобладаютъ двѣ
тональности: одна—жизнерадостная, бодрая, активная, связанная
съ притокомъ энергіи, и вторая—унылая, слабая и пассивная.
Чѣмъ сложнѣй и обширнѣй [становится міръ явленій, съ ко-
торыми приходить въ соприкосновеніе личность, тѣмъ больше
поводовъ представляется для упадка или подъема энергіи. Ибо все,
что имѣетъ отношеніе къ сохраненію, усовершенствованію и раз-
витію индивида, къ его психическому обогащенію, имѣетъ также
свое эмоціональное выраженіе, будитъ въ насъ тѣ или иныя на-
строенія.
При этомъ общіе умственные интересы, общія практическія
задачи отдѣльныхъ группъ, а также классовый и національныя

>
формы общежитія прилагать однородную эмоціонапьную окраску
воспринимаемымъ событіямъ, вызываютъ то духовное единство,
то единящее настроеніе, на почвѣ котораго создается типическая
классовая или иная общественная психологія', ' и время отъ вре-
мени выростаютъ своеобразный вспышки и столкновенія въ сферѣ
общественныхъ настроеній!
И въ этомъ послѣднемъ отношеніи русская общественность
богата самымъ обширнымъ матеріаломъ. Особенно поколѣнію,
переживавшему два послѣднихъ десятилѣтія, хорошо знакомы
всѣ глубочайшіе переходы и колебанія коллективнаго чувства.
Намъ памятны еще хмурые чеховскіе дни, создавшіе всѣхъ
этихъ чахлыхъ, хрупкихъ и обиженныхъ „героевъ безвременья,",
съ ихъ унылыми думами и наслѣдственной пошлостью въ боль-
номъ, измученномъ взглядѣ.
Памятно время предреволюционной полутьмы, породившей пер-
вый стихійный трепетъ живыхъ исканій. Еще глухой и неясный,
какъ шопотъ ночи въ глухихъ заброшенныхъ паркахъ, но уже
рождавшій смутныя чаянія.
Правда, мечты о „бодрой, красивой и осмысленной жизни"
лишь едва загорались. Правда, тамъ, вверху, среди Треплевыхъ,
Дорновъ и Ивановыхъ еще долго царили сверчки, унылыя дожде-
выя капли и тоскливые разговоры Ветчининыхъ о счастьѣ въ не
столь отдаленныя времена—„черезъ 200 — 300 лѣтъ".
Но гдѣ-то
въ самыхъ низахъ, въ глухомъ „Оврагѣ",
въ сторонѣ отъ боль- '
шой дороги интеллигентскихъ исканій копились новыя силы.
И потомъ, когда подъ гулкіе удары трудового молота въ пред-
разсвѣтномъ туманѣ всколыхнулись сонные парки; когда въ пер-
выхъ лучахъ кровавой зари осыпались послѣдніе бѣлые цв^ты
„Вишневаго сада" и горячимъ весеннимъ бредомъ зазвенѣли
ликующія рѣчи,—новыя вѣянія какъ-то разомъ — безповоротно и
властно—овладѣли сознаніемъ.
Само собою, что новыя настроенія, овладѣвшія обществомъ,
не просто пришли на смѣну старымъ, а вступили съ послѣдними
въ столкновеніе—и при томъ довольно упорнаго и безпощаднага
свойства. Но какъ совершился этотъ крупный переломъ въ на-
строеніи общества? Какъ произошла эта внезапная перемѣна

захватившая все отдѣльное, личное и уне.сшая, слившая всю эту
сумму разнородныхъ стремленій, традицій, идеаловъ въ одинъ не-
раздѣльный психическій потокъ, какъ бы подчиненный внезапно
одному колоссальному чувствилищу, одной колоссальной, напря-
женно вспыхнувшей волѣ. Передъ этимъ мощнымъ подъемомъ
индивидуальныхъ общественныхъ силъ какъ-то сами собою руши-
лись старыя теоріи о слѣпой, мимовольной подражательности
массъ, объ угнетеніи личности, о зависимости всей этой соціаль-
ной и политической чуткости отъ исчезновенія. автономнаго „я".
И мысль объ изученіи природы этихъ общественныхъ колебаній
выступила въ первую очередь.
Но пускаться въ научныя изслѣдованія и психологическія раз-
мышления въ то время не представлялось нужнымъ. Да едва-ли
и могла быть подобная возможность. Слишкомъ силенъ былъ
прибой общественнаго энтузіазма! Слишкомъ обширны ближайшія
задачи, взьівавшія къ творчеству народа!.. И голосъ кипучей и
обновляющейся жизни, какъ вѣщій голосъ Сивиллы, — въ
потря-
сающей правдѣ обнаженной, дымящейся кровью и ранами дѣй-
ствительности,—звучалъ убѣдительнѣе самыхъ мудрыхъ абстракцій.

II.
Новыя скорби. Вѣстники грядущей „змансипаціи отъ Пройды".
Торжество-
эстетическихъ альманаховъ. О литературно-общественныхъ взаимодѣйствіяхъ.
Генезисъ общественныхъ настроеній. Концентрація коллективнаго чувства.
Эквиваленты общественныхъ настроен®. Что такое „герой".
Н. К. Михайлов-
скій и Габріэль Тардъ. Подражательность и симпатія.
Но вотъ отшумѣли первые грозные аккорды революціоннаго
шквала. Неоплаканной скорбью еще стоять предъ глазами мо-
гильные курганы. Еще не разсѣялись послѣдніе клочья кроваваго
тумана. А въ сердцѣ россійскаго интеллигента уже ноютъ свѣ-
жія раны.
Воодушевленіе, овладѣвшее имъ за послѣдніе годы и, казалось,
связавшее его на вассальное подданство революціи на вѣчныя
времена, остыло. Политика, нераздѣльно царившая на литера-
турномъ престолѣ, входить въ тѣсныя русла своихъ обычныхъ
отдѣловъ, и хотя отплески ея бурныхъ волнъ лежать еще явствен-
ными пластами на всѣхъ литературныхъ произведеніяхъ, но вни-
маніе читателя начинаетъ замѣтно уклоняться въ одномъ напра-
вленіи,—въ
направленіи чисто художественной литературы.
Послѣ проявленной обществомъ колоссальной активности въ
сферѣ политической жизни этотъ внезапный уклонъ въ сторону
чистаго искусства, въ отвѣтъ на жестокіе удары реакціи, есте-
ственно отразился весьма суровой коллизіей въ душѣ большин-
ства интеллигенции, лелѣявшей возможность совершенно иныхъ
исходовъ. Тѣмъ болѣе, что и новый общественный поворотъ ока-
зался сразу отмѣченнымъ чертами довольно стойкаго увлеченія и
рядомъ съ гоненіемъ на политику сталъ выдвигать въ свою за-
щиту самыхъ ярыхъ апологетовъ безыдейной красоты и бездум-

наго искусства. Сторонники такъ называемаго
„эстетическаго
сдвига" радостно привѣтствовали его, какъ вѣстника грядущей
эмансипаціи отъ Пройды, политики и всякаго „хамства".
Вслѣдъ за идеологомъ всего новѣйшаго декаданса, Н. Бер-
дяевымъ, они съ гордостью объявили, что декадентство стано-
вится поэзіей для всѣхъ, а что до газетъ и журналовъ, облива-
вшихъ помоями два—три года назадъ декадентовъ и сймволистовъ,
го они теперь удѣляютъ цѣлые фельетоны, и такъ часто хвалеб-
ные, Валерію Брюсову, Блоку, Сологубу, Уайльду, Штирнеру. Га-
зеты и журналы („Русь",
„Товарищъ"
и др.) открыли двери
декадентамъ, и Максимиліанъ Волошинъ, Г. Чулковъ, Чуковскій
и друг, могутъ излагать свои мнѣнія на страницахъ какой-нибудь
семейной „Нивы" или
„Русской Мысли",
безъ риска сконфузить
своихъ читателей.
„Направленство" — эта скучная выдумка без-
художественнаго времени — изгнано изъ беллетристики даже та-
кихъ
столповъ „направленства",
какъ
„Образованіе",
„Міръ
Божій" и др. Эмансипировавшаяся отъ политики молодежь съ
восторгомъ заучиваетъ на память
„провѣщиванія"
Вячеслава
Иванова и записывается въ ряды экстатическихъ служителей „под-
линнаго Эроса и божественной Афродиты" .
И вотъ
„левіафаны
прессы—волей-неволей—начинаютъ заигрывать съ символистами,
пишутъ хвалебные фельетоны"...
И взвѣсивъ дѣлР хладнокровно,
Съ врагомъ сошлися полюбовно!..
Такъ съ нѣкотораго времени стали съ азартомъ трезвонить
.на всѣхъ декадентскихъ колокольняхъ о смерти „направленства"
въ искусствѣ.
Что отдѣльныя группы интеллигенции торопятся перекочевать
„по ту сторону политики" и начинаютъ спокойно грезить о без-
• мятежной красотѣ подъ сѣнью мирныхъ пенатовъ, — это вполнѣ
понятно. И исходи бы вся эта реакціонная тризна со стороны
только этихъ немногочисленныхъ ревнителей неизрѣченной гар-
моніи и эстетическихъ трансовъ, то едва-ли стоило бы удѣляуь
имъ такъ много вниманія.
Но будемъ же откровенны. Декаденты дѣйствительно продви-
нулись и овладѣли полемъ вниманія литературы въ значительной

*
мѣрѣ. Они плодятся, печатаются, отмежевываются въ пестрыя
группы. Ихъ кумиры красуются въ храмахъ, посвященныхъ со-
вершенно чуждымъ богамъ. И если въ періодъ перваго между-
. думья примѣсь эстетики
къ
интересамъ текущаго
момента
еще вызывала довольно хмурые комментаріи и даже самая чут-
кость къ вопросамъ искусства казалась чрезмѣрно подозритель-
ной въ глазахъ иныхъ литературныхъ Катоновъ, то въ настоя-
щее время путь всей художественной критики неизбѣжно проле-
гаетъ черезъ подобный темы.
И надо думать, что если рядъ газетныхъ столбцевъ, помѣ-
щенныхъ бокъ-о -бокъ съ фельетонами наиболѣе несговорчивыхъ
противниковъ декаданса, пропитанъ тѣми самыми мыслями, той
самой манерностью и примѣсыо декадентскаго нигилизма, противъ
котораго направлены всѣ ихъ критические удары, то это случи-
лось не безъ извѣстнаго преодолѣнія со стороны декадентовъ.
„Міръ идей широкъ, міръ вещей узокъ,—говоритъ Шиллеръ.
Мысли безъ труда могутъ существовать однѣ рядомъ съ другими,
но вещи жестоко сталкиваются въ пространствѣ; повсюду, гдѣ
одна занимаетъ мѣсто, другая—должна уступить"...
И разъ, разрушивъ ' сопротивленіе, гг. Ивановы, Сергѣевы-
Ценскіе и проч. перешагнули изъ тощихъ эстетическихъ альма-
наховъ, провозгласившихъ скучною выдумкой „направленство",—
на страницы толстыхъ журналовъ, значитъ сумѣли же они сказать
то слово, которое разверзло предъ ними двери этихъ наглухо
заколоченныхъ дотолѣ сезамовъ.
Въ чемъ же заключается переживаемый нами литературно-
художественный кризисы? Какими особенными чертами снабдило
такъ называемое декадентское искусство нашу новѣйшую литера-
туру и какъ отразилось вліяніе послѣдней въ сферѣ обществен-
ныхъ настроеній.
Чтобы дать надлежащую оцѣнку литературно-общественнымъ
взаимодѣйствіямъ текущаго момента и особенно той миссіи, кото-
рую несетъ на себѣ искусство въ процессѣ современныхъ иска-
ній, намъ надо обратиться къ дальнѣйшему анализу психологіи
общественныхъ настроеній.
Выше мы говорили о дѣленіи всѣхъ настроеній на активныя
и пассивныя,, т. е . на такія, на почвѣ которыхъ возникаютъ и

прививаются чувства исключительно того или другого характера.
Посмотримъ теперь, какъ и въ какія формы отливаются
коллек-
тивных
чувства и настроенія, т. е . такія эмотивныя состояния,
которыя носятъ характеръ широкихъ общественныхъ теченій.
Спѣшу оговориться. Я не стану разсматривать зарожденія
коллективныхъ аффектовъ въ той чрезвычайно сложной послѣдо-
вательности, въ которой послѣдніе овладѣваютъ собраніемъ, об-
ществомъ или цѣлымъ народомъ. Я ограничусь лишь тѣми чер-
тами коллективнаго чувства, которыя необходимы для уясненія
нашей ближайшей задачи.
Характерной
особенностью
любого
коллективнаго
чувства
является его разлитой, стихійный характеръ и тенденція къ по-
стоянному наростанію, постоянному переходу въего крайнія формы.
Такъ называемая концентрація чувства. Сущность
подобныхъ
коллективныхъ переживаний демонстративнѣе всего проявляется
при массовыхъ дѣйствіяхъ.
„Извѣстно, говорить Марксъ въ главѣ
о комбинированномъ трудѣ, что сила натиска
кавалерійскаго
эскадрона или сила сопротивленія батальона пѣхоты существенно
отлична отъ суммы индивидуальныхъ силъ натиска и сопротив-
ленія, которыя могли бы оказать отдѣльно взятые кавалеристы
или пѣхотинцы.
Точно также сумма
механическихъ силъ отдѣльныхъ работ-
никовъ отлична отъ механической силы, развивающейся въ то
время, когда множество рукъ участвуютъсообща и одновременно въ
одной и той-же нераздѣльной операціи... То дѣйствіе, которое со-
вершаетъ при этомъ комбинированный трудъ, либо вовсе-бы не
могло быть достигнуто одиночными усиліями отдѣльныхъ работ-
никовъ, либо могло-бы быть исполнено ими только въ гораздо
болѣе продолжительный періодъ времени, или въ самомъ ничтож-
номъ размѣрѣ.
Здѣсь дѣло идетъ не только объ увеличеніи, посредствомъ
коопераціи, индивидуальной производительной силы, но о создэ.-
ніи особенной производительной силы.
—
силы массъ. Ко даже
помимо новой механической потенціальной силы, возникающей
изъ сліяній многихъ силъ въ одну общую силу, — уже простое
общественное соприкосновеніе порождаетъ между работниками въ

большей части производительныхъ работъ особенное соревнованіе,
особенное возбужденіе духа (animal spirit), которое
увеличиваешь
индивидуальную
способность къ труду каждаго
отдѣльнаго
работника"
*).
Эти интересныя наблюденія и замѣчанія Маркса получаютъ
рѣшительную поддержку со стороны экспериментальныхъ изслѣ-
дованій Фере. Послѣднимъ вполнѣ установлено
относительно
всѣхъ видовъ ощущеній, — что всякое возбужденіе, дошедшее
или
не дошедшее
до сознанія,
сопровождается приращеніемъ динами-
ческаго эквивалента, т. е . отмѣченнымъ на динамометрѣ — (при-
боръ для измѣренія мышечной силы) — повышеніемъ мускульной
силы. Разумѣется, въ толпѣ, какъ и во всякомъ вообще много-
людномъ собраніи, гдѣ на зрительный и слуховой аппараты въ
каждую данную минуту падаютъ тысячи раздражающихъ толчковъ-
ощущеній, указанное возбужденіе организма должно проявиться
съ особенной силой.
И дѣйствительно, провѣряя свои опыты на изолированныхъ
людяхъ и въ толпѣ, Фере нашелъ, что уже простое
пребываніе
въ последней чрезвычайно сильно поднимаешь
динамометри-
ческая цифры.
Такимъ образомъ, въ особой психофизіологической атмосферѣ,
создаваемой собраніемъ или толпой, нашъ организмъ становится
ареной усиленныхъ токовъ энергіи. Это взаимодѣйствіе индиви-
довъ, или будемъ говорить удовлетвореніе коллективнаго инстинкта
сопровождается такимъ избыточньімъ приливомъ животной энер-
гіи, что кроликъ, напр.,
обреченный на полное голоданіе въ
одиночку, умираетъ почти вдвое скорѣе, нежели кролики, голо-
дающіе вмѣстѣ.
При этомъ энергія, или жизненный тонусъ организма кон-
центрируется и возрастаетъ вмѣстѣ сь количествомъ участвую-
щихъ.
„Отвага каждаго муравья, говорить Форель, возрастаетъ въ
прямомъ отношеніи съ числомъ его товарищей и уменьшается въ
такой же пропорціи съ его отдаленіемъ отъ нихъ. Всякій обита-
тель большого муравейника значительно смѣлѣе своего совершенно
*) Капиталъ, т. I, гл. XI. Курсивь мой.

>
но та.кого-же собрата изъ маленькаго муравейника. Всякій мура-
вей пойдетъ десять разъ на смерть, - если онъ окруженъ товари-
щами и, напротивъ, будетъ высказывать чрезвычайную робость,,
избѣгать малѣйшей опасности даже передъ самымъ слабымъ
противникомъ, если онъ находится въ какихъ-нибудь тридцати
шагахъ отъ своего гнѣзда".
Совершенно въ такомъ же направленіи совершается и кон-
центрація чувства. Такъ, Руже сообщаетъ по поводу осъ, что
чѣмъ многочисленнѣе ихъ гнѣзда,
тѣмъ ожесточеннѣе онѣ въ
своей ярости.
постоянно цитируемой работѣ Эспинаса *) мы находимъ
превосходное описаніе концентраціи чувства въ толпѣ. Допустимъ,
что передъ собраніемъ въ триста человѣкъ говоритъ ораторъ-
Выразимъ силу его душевнаго движенія цифрой 10, и пусть при
первомъ порывѣ краснорѣчія онъ сообщитъ своимъ слушателямъ
только половину испытываемаго имъ волненія. Въ силу эмоціональ-
ной податливости послѣдніе реагируютъ чрезвычайно быстро. Въ
псзахъ, въ мимикѣ въ жестахъ экспрессивно проявляется настроеніе
каждаго изъ присутствующихъ, и слушатель,
который
занятъ
аудиторіей не менѣе, чѣмъ ораторомъ, видитъ передъ собою всю
эту волнующуюся, напряженную массу и получаетъ, слѣдовательно,
новый,
гораздо болѣе
интенсивный
зарядъ
возбуждающихъ
впечатлѣній. Если каждый изъ слушателей получитъ только по-
ловину совокупнаго напряженія, то и тогда его душевный подъ-
емъ возрастетъ отъ 5 до 2і/і 300, т. е . до 750. Само собою,
что возбужденіе не минуетъ и оратора, и собраніе снова подвер-
гнется еще сильнѣйшему эмоціональному удару.
Это могучій прибой коллективнаTM чувства и переданъ уди-
вительно
красиво
и психологически выдержанно
въ
знаме-
нитой сценѣ убійства Верещагина разъяренной толпой въ ро-
манѣ Толстого.
Итакъ, масса, пріобщая индивида, концентрируетъ его силы.
При этомъ, даже такіе чисто конкретные, индивидуальные ком-
плексы, какъ эмоціональные и волевые, сливаются въ гармони-
*) „Соціальная жизн^ животныхъ"

чески-цѣлостныя формы и, сливаясь, развиваютъ такую интенсив-
ность энергіи, какой никогда не въ силахъ достигнуть пережива-
нія отдѣльнаго индивида. Благодаря колоссальному
наростанію
чувства въ толпѣ или въ собраніи,
коллективный организмъ и
превращается въ ту своеобразную психически-стихійную силу, ко-
торая играетъ такую важную роль въ историческихъ судьбахъ
человѣчества.
Чѣмъ-же, однако, обусловлена эмоціональная возбудимость
толпы? Что превращаетъ ее въ такую податливую массу, такъ
легко становящуюся добычею чувства? Отчего равнодушная, напр.,
къ винѣ Верещагина толпа поддается усиліямъ Растопчина? От-
чего „гнѣвные звуки его голоса" искажаютъ отвѣтнымъ гнѣвомъ
испуганныя лица, зажигаютъ злобой глаза, и грозная, бѣшенная
ярость неудержимой волной разливается по собранію за полъ-
часа до того совершенно мирно настроенныхъ людей?
Существуетъ одинъ отвѣтъ,
построенный Н. К . Михай-
ловскимъ.
Толпа одержима наклонностью къ подражанію,
Подражаніе — симптомъ гипноза.
Слѣдовательно: толпа представляетъ примѣръ гипнотическаго вну-
шения en grand, — въ широкихъ размѣрахъ.
Такъ-ли это однако? Вѣдь подражаніе равнымъ образомъ
свойственно
чисто болѣзненнымъ
состояніямъ,
какъ
напр.,
истеріи. Подражаніе составляетъ коренную особенность дѣтской
психики. Наконецъ, существуютъ такіе организмы, такія нервныя
системы, который
по самой
природѣ своей подражательны.
Нужно-ли
допустить поэтому, что
во всѣхъ этихъ случаяхъ
мы имѣемъ дѣло съ явленіями
гипноза, или же существуютъ
другія условія, при которыхъ "выступаетъ господство указанной
наклонности.
Иными словами, не расширяя предмета изслѣдованія, мы
должны заняться рѣшеніемъ вопроса, имѣемъ-ли мы дѣло во всѣхъ
указанныхъ
случаяхъ съ ^простой, безсознательной
зарази-
мостъю,
гдѣ каждое чувство, хотя бы достигшее своего
крайняго
напряженія,
можетъ немедленно смѣниться совершенно обрат-
нымъ настроеніемъ, какъ это думаетъ Михайловскій, или-же: су-
2

ществуютъ извѣстныя условія, которыя мѣшаютъ или способству-
ютъ воспріятію психической заразы въ строго опредѣленномъ
направленіи.
Прежде всего противъ утвержденія H. К. Михайловскаго
краснорѣчиво свидѣтельствуютъ факты.
Вотъ отличный примѣръ.
Московское дворянство, торжественно настроенное предсто-
ящей войной съ Наполеономъ, собралось во дворцѣ для выраже-
ния своихъ патріотическихъ чувствъ. Произносятся горячія рѣчи.
Всѣ охвачены „общимъ чувствомъ желанія показать, что намъ все
ни по чемъ, выражавшееся больше въ звукахъ и выраженіяхъ
лицъ, чѣмъ въ смыслѣ рѣчей".
Между ними Пьеръ Безуховъ, ко-
торый носится съ конституціонными иллюзіями и все пытается
обратиться съ рѣчью къ собранію.
„Но Пьеру не только не удавалось говорить, его грубо пере-
бивали, отталкивали, отворачивались отъ него, какъ отъ общаго
врага".
Всѣхъ увлекаетъ какой-то рѣчистый дворянинъ, котораго
Пьеръ въ прежнія времена видалъ у цыганъ и зналъ за нехоро-
шаго игрока въ карты. Тутъ онъ, впрочемъ, совершенно преоб-
разился. Онъ съ горячностью говорить о необходимости жертвы,
заражаетъ энтузіазмомъ собраніе, и мало-по-малу и Пьеръ, и
даже старый Ростовъ (гнѣвно настроенный противъ патріотическаго
увлеченія сына) поддаются общему возбужденію,—и
все отдѣль-
ное,
личное тонетъ въ могучемъ,
коллективномъ (обществен-
номъ) порывѣ.
Въ данномъ случаѣ достаточно ясно, что не „герой" вла-
дѣетъ толпой, а толпа
владѣетъ „героемъ".
Не онъ заставляетъ
ее слѣпо слѣдовать за собой, а толпа создаетъ „героевъ",
выра-
жающихъ ея настроенія, подчиненныхъ общему большинству ея
элементовъ чувству.
Слѣдовательно, въ то время, какъ потенціальное напряженіе
толпы готово разрядиться по всякому поводу и въ любомъ напра-
влении, т. е. въ то время, какъ индифферентно настроенная толпа
или любое стеченіе народа представляетъ какъ-бы котелъ подъ
высокимъ давленіемъ, готовый немедленно дать исходъ накоплен-
ной энергіи, не предрѣшая характера послѣдней, то-же самое на-

4
пряженіе, превращенное въ дѣйствіе, реагируетъ только въ разъ
начавшемся направленіи, т. е. толпа, зараженная опредѣленной
эмоціей и въ особенности заранѣе подготовленная къ ней, уже
не въ силахъ немедленно подчиниться совершенно новому чув*
ству, а напротивъ ассимилируетъ и поглощаетъ единичная на-
строенія противоположнаго свойства.
Однако, скажутъ мнѣ многіе, вѣдь намъ хорошо извѣстно, что
страхъ,
напр., не всегда остается страхомъ и легко превращается
въ толпѣ въ паническій ужасъ; что гнѣвъ
переходить въ свои
крайнія формы или совсѣмъ неожиданно смѣняется самымъ бур-
нымъ весельемъ. Чѣмъ объяснить подобные переходы? Разъ каж-
дая возникшая эмоція держится вообще достаточно стойко, то что
заставляетъ ее смѣняться какой-то новой эмоціей?.. Не высту-
паетъ-ли здѣсь на сцену тотъ самый гипнозъ, къ которому ап-
пеллируетъ Михайловскій?
Но стоя на физіологической почвѣ, это явленіе вовсе не трудно
объяснить, не прибѣгая къ гадательному гипнозу. Здѣсь просто.
одна эмоція трансформируется или даетъ начало, органически ели-
,»
вается съ другой, ближайшей
по своему физгологическому
ви-
раженію.
Дѣло въ томъ, что въ конечномъ біологическомъ счетѣ ха-
рактеръ каждой эмоціи опредѣляется тѣми физіологическими эле-
ментами, которые входятъ въ ея составь. Нерѣдко присоединеніе
новой группы тѣлесныхъ явленій, какъ напр. расширеніе или су-
женіе группы кровеносныхъ сосудовъ, сокращеніе или разелабле-
ніе .мускулатуры, наконецъ перемѣна въ интенсивности
тѣлес-
ныхъ процессовъ—не только мѣняютъ, но даже извращаютъ при-
роду душевнаго движенія.
И таковы именно отношенія между эмоціями радости и гнѣва,
напримѣръ. Вопреки указаніямъ сознанія, которому гнѣвъ пред-
ставляется чѣмъ-то крайне тягостнымъ и непріятнымъ, оказы-
вается, какъ это видно изъ физіологическаго анализа, произве-
деннаго датскимъ невропатологомъ Г. Ланге *), только коли-
чественное различіе отдѣляетъ означенный эмоціи другъ отъ друга.
I1
•
*) Г. Ланге: „О выраженіи ощущеній".

4
До нѣкоторой степени на эту близость указываетъ и вульгарный
опытъ, отмѣченный разговорными выраженіями,
каковы
напр.:
„злобный смѣхъ",
„бѣшенная ярость" и
„бѣшенный
гнѣвъ",
„упиваться собственнымъ гнѣвомъ" и проч. Чрезвычайно харак-
терный переходъ отъ радости къ гнѣву представляетъ эпилепсія,
гдѣ періоду насильственныхъ, разрушительныхъ дѣйствій сплошь
да рядомъ предшествуетъ стадія разнузданнаго веселья.
Естественно поэтому допустить, что интенсивное ликованіе
въ толпѣ легко переходитъ въ родственное ему гнѣвное возбу-
ждение и отливается въ свои крайнія формы.
Быть можетъ, этимъ и объясняются воинственныя пляски,
практиковавшаяся у древнихъ народовъ и носившія такой патети-
ческій характеръ. Это тѣмъ вѣроятнѣе, что древніе датчане, напр.,
въ подобныхъ же случаяхъ, т. е . передъ боемъ, напивались обыкно-
венно мухомору, подъ вліяніемъ котораго приходили въ сильное
радостное возбужденіе, a затѣмъ ужъ постепенно впадали въ не-
истовую ярость противъ невидимаго врага.
Съ другой стороны возможны и обратные переходы.
Для иллюстраціи я приведу эпизодъ, выставляемый Михай-
ловскимъ, какъ несомнѣнное свидетельство гипнотическаго
воз-
дѣйствія на толпу.
Однажды братъ знаменитаго Мирабо, ненавидимый парижанами,
былъ настигнутъ толпой якобинцевъ. Послѣдніе съ яростью на-
кинулись на врага. Посыпались ругательства... Уже раздавались
зловѣщіе крики: „на фонарь!.."
Но Мирабо-Бочка былъ веселый,,
находчивый и храбрый малый... Онъ остановился, любезно рас-
кланялся съ толпой и пропѣлъ куплетъ изъ оперы
„Ифигенія":
Que j'aime à voir les hommages flatteurs
Qu'ici l'on s'empresse à me rendre.
Раздались апплодисменты, крики „браво", смѣхъ —и Мирабо
не только не повисъ на фонарѣ, а его еще съ почетомъ прово-
дили до дому.
По мнѣнію H. Михайловскаго причиной подобной неустойчи-
вости является подражаніе, и именно подражаніе гипнотическое,
чисто пассивное, ни на чемъ кромѣ подчиненія „герою" не осно-

ванное. Но само собою, будь-бы толпа захвачена сильной яростью,
она просто-на-просто не стала-бъ заслушиваться куплетовъ, рас-
пѣваемыхъ пьяной-забулдыгой, a раздѣлалась бы съ нимъ короче.
Мы ужъ имѣли случай наблюдать, какъ безсильно отскакивали
всѣ старанія Пьера отъ патриотически возбужденной толпы. Если бы
толпа такъ легко поддавалась гипнозу, какъ это думаютъ, или вѣр-
нѣе, какъ объ этомъ пишутъ Михайловскій и Тардъ, a вслѣдъ
за ними и другіе изслѣдователи психологіи массъ, то вѣдь вся-
кая мольба, обращенная къ ней въ такой патетической формѣ,
какъ мольба истязуемой ею жертвы, должна была-бъ ее настраи-
вать всякій разъ на такой-же молящій ладъ. Точно также и въ
разбираемомъ ;нами случаѣ трудно, я думаю, допустить, чтобы
толпа зарыдала вмѣстѣ съ Мирабо, если-бъ послѣднему вздума-
лось заплакать. Толпа разсмѣялась по той-же причинѣ, по кото-
рой человѣка въ состояніи гнѣвной вспышки вообще легче раз-
смѣшить, нежели въ обычномъ спокойномъ настроеніи. Это—
общеизвѣстный фактъ, который вполнѣ уясняется съ принятой
нами точки зрѣнія физіологическаго перехода, или эквивалентнаго
возмѣщенія эмоцій.
Само собою, я набрасываю лишь чисто схематическую поста-
новку вопроса. Для насъ важно отмѣтить, что, становясь подъ
защиту физіологіи и психологіи, мы избавляемся отъ необходи-
мости скитаться по стогнамъ метафизической фантазіи и прихо-
димъ къ болѣе обоснованному и систематизированному пониманію
капризной неустойчивости толпы и всѣхъ коллективныхъ на-
строеній.
Ошибка же Н. К . Михайловскаго заключается въ томъ, что
единственной и главной причиной подражательныхъ дѣйствій онъ
считаетъ угнетеніе личности и интеллекта. Изъ него, изъ
этого угнетенія, онъ выводить чрезвычайную подражательную цѣп-
кость, подъ вліяніемъ которой лишенная иниціативы толпа без-
разсудно отдается и геройскому подвигу, и изступленному звѣр-
скому порыву, — въ зависимости отъ того, куда направить ее
„герой".
Этотъ выводъ, провѣренный и обставленный обширнымъ
кругомъ превосходно истолкованныхъ, но регрессивныхъ, соціально-
болѣзненныхъ явленій, Михайловскій распространяетъ на всю

огромную область собирательныхъ дѣйствій и конструируетъ свою
стройную, эстетически-цѣльную, но до чрезвычайности упрощен-
ную психологію массъ и общественныхъ настроеній.
Для него толпа настолько является выраженіемъ скудости
интеллекта, что съ развитіемъ*'культуры онъ предвидитъ полнѣй-
шее уничтоженіе массовыхъ аффектовъ.
Но есть толпа и толпа.
Существуем рѣзкая разница между толпой обезличенной, не-
руководимой въ своихъ поступкахъ никакой опредѣленной или
сознательной цѣлью, какъ напр. толпа
„омеряченныхъ" солдатъ,
упоминаемыхъ Михайловскимъ,
безсознательно
повторяющихъ
каждый жестъ, каждое слово команды, и толпой, одухотворенной
однимъ стремленіемъ, согрѣтой общимъ эмоціональнымъ поры-
вомъ. Эта разница до того велика, что совершенно исключаетъ
возможность установленія для нихъ единообразной схемы разви-
тая, какъ это дѣлаетъ Михайловскій.
Первая—автоматически
механизмъ, лишенный [руководящаго
центра и пассивно реагирующій на всякое раздраженіе извнѣ.
Здѣсь царитъ слѣпая покорность и слѣпое подражаніе каждому
примѣру, какъ въ поступкахъ гипнотика. И здѣсь положекія Ми-
хайловскаго не только вполнѣ оправдываются, но даже прини-
маются кое-гдѣ къ надлежащему руководству.
Вторая—коллективный
организмъ, въ которомъ дѣйствуютъ
самодѣятельные элементы, объединенные общимъ направленіемъ
чувствъ и желаній. Здѣсь подражательность обусловлена степенью
или шириною нсрмальнаго сочувствія; она обусловлена живостью,
чуткостью темперамента.
И оттого молодежь, напр.Тъ ея широкой отзывчивостью въ
области чувства, съ ея неиспользованнымъ и постоянно освѣ-
жающимся притокомъ юной энергіи и сангвиническимъ, боевымъ
• темпераментомъ такъ легко создаетъ изъ любого собранія активно
настроенный толпы, дѣйствія которыхъ постоянно окрашены въ
оттѣнки высокаго энтузіазма.
Вмѣстѣ съ тѣмъ нельзя забывать, что сочувствіе
предпола-
гаем способность воспринимать, комбинировать и воспроизво-
дить впечатлѣнія. Такъ что сочувствге
или симпатія
могутъ су-

шествовать только въ степени, пропорціональной силѣ умствен-
наTM воспроизведенія. Идіоту чуждо чувство симпатіи, какъ и всѣ
вообще соціальные инстинкты. Точно такими чертами отмѣчены и
душевно-больные, лишенные моральнаTM чувства: имъ совершенно
чужды дѣйствія скопомъ по чувству симпатіи и солидарности.
Иными словами, расширеніе умственнаTM кругозора есть одно
изъ кардинальныхъ условій,—хотя далеко не единственное усло-
вие,—расширенія сферы сочувствия.
Абсолютно невѣрнымъ поэтому надо признать утвержденіе
субъективной соціологіи во главѣ съ творцомъ ея Михайловскимъ,
будто толпа или наклонность къ коллективнымъ движенгямъ
знаменуетъ собою упадокъ личности, a вмѣстѣ съ ней и типа
общественности.
Какъ разъ наоборотъ! И теорія, какъ мы видимъ, и логика
историческихъ событій раскрываетъ передъ нами совершенно
обратную категоріто фактовъ.
На извѣстной стадіи соціальныхъ отношеній опредѣленныя
общественный группы приходятъ къ пониманію своей классовой
солидарности, къ пониманію тѣхъ средствъ, которыя необходимы
для улучшенія ихъ жизненныхъ условій, ихъ моралънаго
и мате-
ріалънаго
могущества.
Въ этихъ средствахъ и способахъ достижения этихъ средствъ
и воплощаются отчасти соціальные, отчасти политическіе идеалы
даннаго класса.
Послѣдніе, проникая въ сознаніе большинства въ видѣ крат-
кихъ и постоянно повторяемыхъ догматовъ-формулъ, пріобрѣ-
таютъ громадную силу, становятся идеями-двигателями, подъ гос-
подствомъ которыхъ находятся цѣлыя эпохи.
Они являются скрытой пружиной многочисленныхъ стремле-
ній и усилій — и обильн ымъ источникомъ эмоціональныхъ движе-
ній, глубина и полнота которыхъ растетъ съ усложненіемъ жиз-
ненныхъ интересовъ и увеличеніемъ потребностей и желаній.
Такимъ образомъ психика многочисленныхъ группъ или цѣ-
лаго класса оказывается приспособленной къ извѣстному гармо-
ническому единству. При такой однородности настроены любое
стеченіе народа легко превращается въ толпу. Стоитъ только

коснуться волнующихъ и близкихъ вопросовъ. Ясно, что возни-
кающая при подобныхъ условіяхъ толпа обязана своимъ проис -
хожденіемъ не угнетающему моменту, а умственному росту среды,
т. е. болѣе высокой организаціи ея психическаго типа. Она яв-
ляется всецѣло продуктомъ активнаго, жизнеповышеннаго настрое-
нія. И вотъ противъ этой-то все возрастающей чуткости и на-
правлены всѣ тягчайшіе удары реакціи.

III.
Столкновеніе общественныхъ настроеній.
—
Литературно-художественный кри-
зисъ.
—
Искусство и революція.
—
Что такое искусство.
—
Конкретное и соці-
альное въ искусствѣ.
—
Эстетика, какъ высшая справедливость.
Если мы глубже вникнемъ теперь въ психологію текущаго
момента и постараемся разобраться
въ значеніи переживаемыхъ
нашимъ обществомъ политическихъ пораженій, то мы убѣдимся,
что опасность, грозившая общественной мысли заключалась и
продолжаетъ заключаться не въ ударѣ, нанесенном'ъ реакціей, не
въТсамомъ пораженіи. Послѣднее играло 'лишь побочную роль.
Въ напряженной и чрезвычайно податливой къ болѣзнен-
нымъ вспышкамъ атмосферѣ общественныхъ настроеній всякое
душевное потрясеніе — въ силу вышеуказанной наклонности къ
конденсаціи или концентраціи коллективнаго чувства — обнаружи-
ваем тенденцию къ превращенію въ психическій шокъ. Живая
связь между каждымъ отдѣльнымъ индивидомъ исчезаем. Глох-
нум и рвутся тѣ нравственныя скрѣпы, въ которыхъ взаимная
индукція какъ бы постоянно питаем и умножаем силу ' всѣхъ
эмоцій и стремленій. На смѣну бодрой активности является
сліьпая
покорность
пассивною
подражанія,
на почвѣ которой безпре-
пятственно совершается насажденіе"реакціонныхъ прививокъ.
Въ этомъ вся подавляющая сила эпохи разстрѣловъ и репрессій.
Терроръ реакціи не устрашилъ. Онъ лишь притупилъ впе-
чатлительность. Обыватель сталь равнодушенъ и къ бомбамъ, и
къ висѣлицамъ. Но вмѣстѣ съ утратой впечатлительности обще-
ство утеряло и свою эмоціональную чуткость, свою способность къ
повышенной'и соборной отзывчивости.
И въ этомъ сильнѣйшая угроза для общества.
Ибо сила-
его какъ разъ въ напряженной отзывчивости на явленія соціаль.

ной и политической жизни, во все возрастающей чуткости къ
дисгармоніи общественной жизни.
Но когда активное настроеніе уступаетъ мѣсто подавленному,
общество тѣмъ самымъ само налагаетъ на себя духовныя путы.
Само, въ паническомъ стоахѣ. является источникомъ угне-
тающихъ и гревожныхъ эмоцій, доводящихъ его до печальнаго
уровня забитости или одинокихъ вспышекъ слѣпого, озлобленнаго
првтеста.
Эта угрюмая перспектива дохнула всей мертвящею немощью
духовной апатіи въ лицо общественной мысли, когда взгляды, съ
надеждой прикованные къ водовороту событій, — бурно разыгры-
вавшихся на поверхности исторической стихіи,—неожиданно упер-
лись въ „стѣну"і
И страннымъ образомъ, въ отвѣтъ на постигшіе его удары,
общество ринулось отъ политики, отъ брошюры въ красной об-
ложи къ поэзіи, къ искусству, къ художественной литературѣ.
И въ то-же время въ самой литературѣ зазвучали сов-
сѣмъ особыя ноты.
Въ чемъ-же сказался кризисъ художественной мысли?
Въ повышенномъ, чрезвычайно повышенномъ культѣ эсте-
тики и любви.
Искусство и революція!...
Точно какой-то пьянящій эстетическій хмель^ съ непреодо-
лимой силой внезапно забушевалъ въ крови всей нашей интел-
лигенціи. Вокругъ этого лозунга закипѣли самые жаркіе дебаты.
Какую-же роль играетъ текущая литература въ
этомъ
столкновеніи эстетики и политики?
Эстетика враждебна политикѣ—торжественно провозгласили
на декадентскомъ Парнасѣ. Между ними отнынѣ должна быть
вырыта пропасть. Пусть Пройда сотретъ со своей прозаической
физіономіи депутата литературный гримъ и всякія эстетическія
румяна и разъ навсегда забудетъ путь
къ изящной литературѣ.
Онъ — бѣдняга — всю жизнь томился аграрной программой, а
его наряжали въ критическіе, беллетристическіе и поэтическіе
костюмы и приставали: кто выше — Ценскій или Каменскій, Гор-
динъ или Годинъ?

Такими переодѣтыми Пройдами были, по мнѣнію эртетовъ,
почти всѣ прежніе наши художники. И оттого-то и не было у насъ
по сей день искусства, а существовали одни литераторы и ли-
шенная истинной красоты „литературщина".
„И только теперь, когда въ Таврическомъ дворцѣ вдругъ
объявился парламентъ, и тысячи-тысячъ прежнихъ читателей хлы-
нули отъ журнала въ газету, отъ Скабичевскаго къ стенографи-
ческимъ отчетамъ, — можно понять, сколько было тогда притво-
ряющихся,
ухватившихся
за литературу только покуда,
до
поры до времени, только во имя Пройды, ради Пройды и убѣ-
жавшихъ отъ нея, когда Пройда, скинувъ съ себя беллетристиче-
скій и критическій костюмъ, очутился на скамьѣ депутатовъ".
(К. Чуковскій. „Свободная Мысль").
Такъ порѣшили бригадиры. И всѣ „Митрофанушки нашего
модерна" съ радостью кинулись въ поиски лирическихъ жемчу-
жинъ въ пучинѣ собственнаго, дистиллированнаго отъ политики „я".
Но такъ-ли ужъ, подлинно, велики прегрѣшенія политики и
точно ли ей суждено коротать всѣ дальнѣйшіе годы въ мертвыхъ
объятіяхъ прозаическаго Пройды?
Посмотримъ.
Что такое искусство?
Искусство есть прежде всего продуктъ глубокаго
чувства.
А чувство представляем собою самую глубокую формулу живой
дѣйствительности. Въ немъ находятъ правдивое выраженіе не
только всѣ проявления нашихъ душевныхъ особенностей, но и
скрытые въ органическихъ глубинахъ принципы и тенденции жизни,
идущіе изъ основы, изъ нѣдръ инстинктовъ, — въ силу есте-
ственной эволюціи, — изнутри наружу, отъ безсознательнаго къ
сознательному.
„Чувство, говорим Сюлли-Прюдомъ, гораздо вѣр-
нѣе представляем насъ, чѣмъ то, что обычно принято называть
нашей личностью. Ибо чувство — это сердце, которое оживляем
наши члены, и первое, что надо спасать въ жизни, это—свое соб-
ственное сердце".
И общество, устремляющееся въ погонѣ за оживляющимъ
элексиромъ къ родникамъ своего собственнаго чувства, въ сущ-
ности-инстинктивно избираем вѣрнѣйшіе пути. Стремленіе къ

эстетикѣ или жажда гармоніи составляетъ одну изъ наиболѣе цѣн-
ныхъ чертъ духовной энергіи, и въ жизни передовыхъ обществен-
ныхъ группъ, равно, какъ и въ жизни отдѣльнаго борца, жажда
гармоніи почти постоянно сопровождаетъ и сливается въ душѣ съ
жаждой исхода, жаждой активнаго участія въ жизни.
Въ блестящихъ страницахъ, посвященныхъ психологіи Гам-
лета, А. Богданову удалось превосходно показать, какъ жажда
гармоніи въ жизни изъ пассивнаго желанія жить
среди гар-
моніи переходитъ въ активную волю создать
гармонію въ жизни,
наказавши преступленіе и возстановивши справедливость.
„Сознательный боецъ за право и справедливость, заклю-
чаетъ вышеприведенный анализъ А. Богдановъ, это и есть актив-
ный эстетикъ, стремящійся къ жизненной
гармоніи въ чело-
вѣческихъ отношеніяхъ".
И подобно тому, какъ силой мучительной борьбы и глубо-
кихъ страданій Гамлетъ-эстетикъ, сокрушающійся надъ „разрушен-
ной связью вещей",
превращается въ Гамлета-бойца, который
твердымъ шагомъ идетъ къ разрѣшенію задачи, „достойной истин-
наго воина и истиннаго эстетика",
такъ точно и истерзанное
рядомъ мучительныхъ потрясеній, терроризованное могильными
ужасами русское общество черпаетъ снова утраченную чуткость
и впечатлительность къ явленіямъ соціальной и политической
жизни въ произведеніяхъ художественной мысли и чувства.
И само собой разумѣется, что эпохамъ бури и натиска при-
сущи образцы своего искусства, искусства, дарующаго вдохновеніе
подвига, боевого подъема, напряженной мысли и воли. И только
художнику, пережившему „съ болью въ сердцѣ и съ криками соб-
ственной души" всю многосложную гамму трагическихъ коллизій,
дано сыграть оживляющую роль, найти тотъ художественный эк-
вивалентъ, въ которомъ слышится трепетаніе героическихъ усилій
новыхъ бурныхъ стремленій.
Въ этомъ интимный смыслъ искусства.
Задача художника и поэта—возбудить жизнь, индуцировать
ее въ своей аудиторы, въ своей публикѣ путемъ симпатическаго
воздѣйствія.
„Съ помощью искусства, говорить Гюйо, *) мы ста-
*) М. Гюйо.
„Искусство, съ точки зрѣнія соціологіи."

новимся доступны не только всѣмъ страданіямъ и радостямъ
реальныхъ существъ, живущихъ кругомъ насъ,
но и всѣхъ мо-
гущихъ существовать. Наша чувствительность расширяется
на
все пространство міра, созданнаго поэзіей. Поэтому
искусство
играешь столь значительную роль въ возрастаюгцей
чутко-
сти
сознаній,
которая
отмѣчаетъ
каждый
прогрессе
развитія".
И въ этомъ, говорю я, главная сила его психическаго воз-
дѣйствія; воздѣйствія, основаннаго, какъ мы знаемъ, на опредѣ-
ленной внушаемости чувства. Ибо всѣ искусства, по существу,
ничто иное, какъ многоразличные способы дѣлать индивидуаль-
ную эмоцію въ нѣкоторомъ родѣ способной къ соборному воспрі-
ятію тѣмъ, что французская критика опредѣляетъ словомъ soci-
able, — т. е. солидаризующей.
Да и темой художественныхъ
произведеній обыкновенно
являются чувства высокаго порядка, т. е . чувства симпатіи и со-
лидарности, изъ которыхъ слагается вся динамика общественной
психологіи. Можно смѣло сказать, что критеріемъ всякой художе-
ственной вещи является сила общественности или соціальной вну-
шаемости, которымъ запечатлѣно это произведете.
Искусство—не только отражение жизни, какъ принято утвер-
ждать, не только вѣстникъ общественной эволюціи, но и сред-
ство, орудіе общественной борьбы. Отражая дѣйствительность,
оно стремится къ создангю симпатической жизни. И чѣмъ выше
произведете искусства, тѣмъ глубже общественный чувства, про-
буждаемый имъ. Именно въ этомъ смыслѣ и надо понимать афо-
ризмъ Флобера: „Эстетика есть высшая справедливость" . Она вся
проникнута безкорыстіемъ и ни одна другая эмоція не обладаетъ
такой способностью пробуждать великодушныя чувства, какъ эмо-
ція эстетическая.
Голосъ искусства есть прежде всего голосъ сочувствія.
Искусство стремится [заразить своимъ настроеніемъ, т. е. сдѣ-
лать веселымъ, бодрымъ и жизнерадостнымъ или заставить гру-
стить и содрогаться отъ страха.
Вотъ два главнѣйшихъ пути, по которымъ искусство пр'окла-
дываетъ себѣ дорогу къ нашему сердцу.

(
Вся сила лишь въ томъ, въ'комъ и какъ добивается худож-
никъ сочувствия.
Иными словами, искусство всегда аппеллируетъ къ нашимъ
соціальнымъ инстинктамъ.
Злѣйшій отъ злыхъ индивидуалистовъ и „враговъ общества"
интересуетъ насъ лишь по стольку, по скольку онъ нападаем
или противопоставляетъ себя обществу.
-
И въ своихъ положитель-
ныхъ, и въ своихъ отрицательныхъ качествахъ герой всегда су-
щество соціальное. При этомъ, резюмируем ли герой собою фи-
лософское положеніе цѣлой эпохи, олицетворяем ли ту или иную
добродѣтель, тотъ или иной порокъ въ болѣе узкомъ смыслѣ—OHb_
какъ выражались старые критики, является воплощеніемъ общей
идеи; и независимо отъ доктринёрскаго содержанія самой идеи, отъ
искусства и таланта художника,—она неразрывно слита въ собствен-
номъ сердцѣ героя съ глубочайшими біеніями всей его жизни. Въ
этомъ и заключается то „индивидуальное" или „конкретное" (осо-
бенное), безъ котораго искусство вообще не можетъ существовать
Но это „индивидуальное" неминуемо превращается въ нѣчто
несуразное, ни на что не похожее, если оно оказывается совер-
шенно независимымъ, совершенно не связаннымъ со всей сово-
купностью окружающей жизни, т. е. лишеннымъ главнаго при-
знака, безъ котораго искусство становится мертвой буквой въ
глазахъ читателя,—а именно соціальности.
Герой есть прежде всего существо соціальное.
, у Итакъ, прогрессивное значеніе искусства,
безъ
сомнѣнія,
огромно. И роль эстетическихъ цѣнностей съ особенной силой про-
является въ эпохи, подобный переживаемой нами, когда усиліями ре-
акціи въ обществѣ начинаем слагаться
паническое настроеніе.
И въ этомъ столкновеніи общественныхъ настроеній—въ борьбѣ
соборно-активнаго настроенія противъ репрессивно-реакціоннаго—
искусство всецѣло принимаем сторону перваго и потому должно
быть отнесено къ факторамъ прогрессивнаго
свойства.
Ибо
„чувства, стремления, поступки, какъ совершенно справедливо под-
черкиваем А. Богдановъ *), признаются прогрессивными тѣмъ въ
большей мѣрѣ, чѣмъ болѣе соціально они направлены".
*) А. Богдановъ: „Изъ психологіи общества".

И въ этомъ смыслѣ искусство полно революціоннаго содержа-
нія. Но значеніе его поневолѣ ограничено той тѣсной и незначи-
тельной сферой вліянія, на которую оно обречено въ силу мно-
жества неустраненныхъ покамѣстъ причинъ. И прежде всего по-
тому, что искусство—удѣлъ нем'ногихъ, наиболѣе обезпеченныхъ
группъ.
Гораздо глубже, значительнѣе и шире—въ силу своей органи-
ческой природы—вліяніе другого эмотивнаго фактора — чувства
любви.
О)
N
О)
СО
т-
СО
со
т~
о

IV.
Наплывъ эротическихъ настроеній.— Что такое любовь.— Ритмы любви.—Кон-
кретное и соціальное въ любви. —Дуализмъ въ любви и метафизика пола. —
Эротика и порнографія. —Надъ бездной оргіазма.— Анатолій Каменскій и Ни-
колай Бердяевъ. —Притязанія яекадентовъ. —Грядущій художникъ.
Любовь, какъ потребность органическаго обновленія, подвер-
жена очень широкимъ колебаніямъ и давно привлекаетъ внима-
ніе не только художниковъ, но и лицъ, интересующихся вопро-
сами личной и общественной психологіи. Все животное царство
на глазахъ всѣхъ людей переживаетъ періоды полового подъема.
Физіологія десятки лѣтъ наблюдаетъ значеніе возраста въ про-
цессахъ зачатія. На всѣхъ ступеняхъ культуры человѣчество
празднуетъ право любви. И было бы въ высшей степени странно,
если-бы наука всю эту обширную область отдала на пожраніе
„людямъ новаго мистическаго опыта".
Въ дѣйствительности наукѣ давно извѣстно, что сезонный
ритмъ любви съ древнѣйшихъ временъ и у всѣхъ народовъ вы-
ражался въ шумныхъ оргіастическихъ празднествахъ — въ честь
Адониса и Венеры, въ честь libertas maja у романскихъ народовъ,
или въ честь бога Ярилы, какъ было у славянъ.
И смыслъ этихъ сезонныхъ ритмовъ любви вполнѣ понятенъ.
Тотъ приливъ жизненной энергіи, въ которомъ нуждается каж-
дый потрясенный и разслабленный организмъ, то возстановленіе
затраченныхъ силъ, которое наблюдается, напр., почти во всемъ
животномъ и растительномъ мірѣ послѣ зимы, и человѣкъ, какъ
и весь живодышущій міръ, широко почерпаетъ не только во внѣш-
нихъ физическихъ факторахъ оживающей природы—въ
свѣтѣ,
воздухѣ и теплѣ,—но обращается за пополненіемъ недостающей

энергіи—„къ внутренней біологической средѣ"— и охотно заим-
ствуем ее изъ интенсивнаго полового обмѣна подъ формой
любви.
Не весна рождаем влюбленныхъ, a зимнія вьюги и метели,
подточившія жизненныя силы; отсутствіе солнечнаго блеска; душ-
ныя клѣтки тѣсныхъ каменныхъ городовъ... Это звучим парадок-
сомъ, но это такъ.
Въ этомъ чувствѣ природа открыла человѣчеству великій,
вѣчно бурлящій свѣжими силами, неизсякаемый источникъ энер-
гіи. Ея чары доступны каждому сердцу. Но ея избранницей—самой
пылкой и сумасбродной—является юность.
Въ этомъ видятъ свидѣтельство особой біологической заботли-
вости природы о своихъ неокрѣпшихъ созданіяхъ. Юность только
готовится ко вступленію въ зрѣлую пору жизни, въ ту пору, когда
отъ организма потребуется проявить весь запасъ жизнедѣятель-
ности, все развитіе его умственныхъ и физическихъ силъ, и эти
траты значительно превышаютъ въ молодомъ организмѣ ту энер-
гію, которую онъ почерпалъ въ процессѣ питанія и роста.
Тогда приходим любовь.
На бѣлыхъ крыльяхъ спускается она въ потокахъ лунныхъ
лучей и, какъ нѣкій Мессія, воскрешаем смѣлыя грезы.
Вотъ она—яркая, свѣтлая—-брызжем горячими лучами, и
сердце ликуем ей навстрѣчу.
Ожили гордыя мечты. Ожили счастливыя пѣсни...
Заглохшія зерна распускаются душистыми цвѣтами, и міръ
опять наполняется ароматомъ.
Въ душѣ загораются яркія зарницы.
Нѣжно журчатъ ручьи. Звѣзды ласково улыбаются въ небѣ.
Опьяненные сладкимъ безуміемъ страстно тоскуютъ соловьи.
На губахъ дрожатъ поцѣлуи...
Отъ сердца къ сердцу протягиваются незримыя нити, сковы-
ваютъ избранниковъ магическимъ кругомъ, въ которомъ вспыхи-
ваютъ завѣтныя грезы и разгораются жажда жизни и страсти.
И весь организмъ обновляется приливомъ новой энергіи подъ
формой любви. Въ этомъ могучемъ таинствѣ подносим природа
новобрачнымъ свои лучшіе дары—элементы жизни и обновленія,—
3*

и весь міръ напблняетъ въ ихъ глазахъ блескомъ очарованЬ.
симпатическихъ, притягательныхъ чувствъ.
Но тѣмъ же вѣстникомъ обновленія навѣщаетъ любовь всѣхъ
тѣхъ, кто I уждается въ возстановленіи своихъ силъ, постоянно
расходуемыхъ въ огромныхъ тратахъ нервно-психической энергіи
подъ вліяніемъ тѣхъ или иныхъ индивидуальныхъ или обществен-
ныхъ потрясеній.
„Встрѣчаются богато одаренныя, даровитыя натуры, говоритъ
по этому П. Викторовъ въ своей лекціи о любви, съ кипучимъ
сердцемъ и обширными замыслами въ головѣ. Эти по преиму-
ществу темпераментный натуры, расходуя огромные запасы энер-
гіи, нуждаются въ столь же интенсивномъ обновлении своихъ
силъ путемъ повторной и даже многократной любви.. У ихъ из-
головья какъ бы поперемѣнно горятъ два факела: одинъ,—заж-
женный богомъ мысли, другой,
-з ажженный богиней любви. Въ
силу этого подвиги мысли и дѣлъ чередуются у нихъ съ непрео-
долимой потребностью въ любви въ періодъ отдыха. Это—не
Фаусты и не Донъ-Жуаны въ пошломъ смыслѣ этого слова. Чтобы
отличить ихъ отъ тѣхъ и другихъ достаточно напомнить выдаю-
щійся примѣръ Лассаля, который постоянно горѣлъ между по-
требностью великихъ дѣлъ и потребностями сердца. Гордый и про-
тестующій духъ Байрона, какъ бы органически питается любовью
самъ и питаетъ ею свое творчество психически въ дни борьбы и
изгнанія".
И если любовь является въ рукахъ природы не только ору-
діемъ продолженія рода, но и источникомъ поддержанія и укрѣп-
ленія духовныхъ и физическихъ силъ, если къ ея содѣйствію не-
измѣнно обращается организмъ за пополненіемъ недостающей
энергіи къ „собственной біологической средѣ", то наплывъ эро-
тическихъ настроеній, охватившихъ русское общество, долженъ
былъ явиться вполнѣ естественнымъ результатомъ тѣхъ мучитель-
ныхъ думъ и переживаній, которыя лихорадочнымъ роемъ оса:
ждаютъ россійскаго обывателя.
У любви, какъ мы видимъ, существуютъ не только сезонные^
возрастные, но и социальные ритмы.
Правда, нѣкогда могучій сезонный ритмъ любви въ настоящее
время теряетъ свое значеніе въ средѣ культурныхъ народовъ

Современная цивилизація въ ея постоянномъ стремлении освобо-
диться изъ подъ власти природы, въ ея жаждѣ осилить вліяніе
слѣпой, принудительной стихіи—уже давно подчинила естествен-
ный влеченія сердца многочисленнымъ побочнымъ соображеніямъ
соціальнаго свойства. И половая любовь . современнаго
человѣка
уже почти не знаетъ сезона. Но когда жизнь круто ломаем бе-
рега, когда трата энергіи достигаем колоссальныхъ
размѣровъ,
a вмѣстѣ съ ней возрастаем потребность въ обновленіи обще-
ственныхъ силъ,—-тогда потрясенный общественный организмы
инстинктивно пускаем въ ходъ всѣ резервный средства, Стихій-
ный историческій розмахъ ищетъ опоры у стихійныхъ истоковъ
жизни. Въ обществѣ съ неожиданной силой вспыхиваем р'азви-
тіе чувственности—и въ этомъ импульсивномъ порывѣ, въ этомъ
грубомъ огнѣ природы происходить обновленіе заглохшей энергіи
и возстановленіе утраченныхъ силъ.
Объ этомъ свидѣтельствуетъ соціальная психологія народовъ,
пережившихъ революціи, войны и другія колоссальный потрясенія,
какъ напр. во времена Директорш, Ренессанса и проч. Для ил-
люстраціи достаточно вспомнить хотя-бы тотъ повышенно-эроти-
ческій тонъ, который господствуетъ въ произведеніяхъ двухъ та-
кихъ популярнѣйшихъ пѣсенниковъ революціи, какъ Пьеръ Бе-
ранже во Франціи и Генрихъ Гейне въ Германіи.
И подобно тому, какъ въ эстетическихъ эмоціяхъ общество
ищетъ возрожденія и подъема бодрости и энергіи, предохрани-
тельныхъ средстъ противъ той самой подавленности, которую
сѣетъ реакція въ его рядахъ, такъ точно эротика является тѣмъ-же
оживляющимъ импульсомъ для угнетенным и подавленныхъ об-
щественныхъ силъ. И естественно, что и вся молодая литература
въ такія эпохи ярче обычнаго окрашена въ чувственные оттѣнки.
И чувственно-эротическій оттѣнокъ дѣйствительно
выдѣляется
очень рѣзкой чертой у авторовъ всѣхъ новѣйшихъ произведеній,
независимо отъ того, насколько близко они примыкаютъ къ на-
шимъ литературнымъ модернистамъ.
У иныхъ онъ проявляется въ острой, аляповатой формѣ, у
другихъ—стелется чуть замѣтной струйкой утонченно-изысйанной
эротики за каждымъ поворотомъ пера. Я оставляю въ сторонѣ
3*

тѣхъ авторовъ, которые вдохновляются исключительно темами изъ
курсовъ половой психопатологіи. Я говорю о тѣхъ, которые сами
брезгливо отворачиваются отъ варварскаго цинизма этихъ про-
изведены и вмѣстѣ съ тѣмъ настойчиво вводятъ въ
порядокъ
литературнаго дня эротическія темы. При ихъ содѣйствіи эротика
вооружилась могущественной техникой, яркимъ стилемъ и бога-
тѣйшимъ арсеналомъ пріемовъ чувственнаго воздѣйствія на чи-
тателей. Культъ Астарты проповѣдывается ими въ самомъ не-
прикрашенномъ видѣ. И въ той вакхической пляскѣ,
которой
предается въ настоящее время наша художественная
литера-
тура все громче и громче начинаетъ выдѣляться топотъ козло-
ногихъ сатировъ.
И вотъ на той-же эротической почвѣ начинаютъ слагаться
чисто болѣзненныя настроенія: — болѣзни среды.
Это вполнѣ понятно.
Въ обществѣ, превратившемъ любовь въ ремесло для размѣна
чувственныхъ наслаждены и создавшемъ цѣлую категорію жен-
щинъ для обслуживанія голаго полового влеченія, эротика бы-
стро лишается блеска поэтическихъ чаръ и легко подмѣнивается
болѣе или менѣе искусными порнографическими поддѣлками, пред-
назначенными для культивированія совершенно иныхъ настроены.
И роль,
которую играютъ при этомъ художники изъ лагеря
декадентовъ заключается въ томъ, что, учуявъ разбродъ въ со-
временныхъ исканіяхъ, они пытаются учесть его въ собственную
пользу и тянутъ довѣрчиваго читателя въ болото, гдѣ давно
ужъ барахтаются г. г. Кузьмины и Берги.
Сознательно, а часто и безсознательно подобные Гхудожники-
оргіасты облекаютъ свои отравленный порнографическимъ ядомъ
произведенія въ протестантскія одежды и преуморительно пы-
таются увѣрить и себя и читателей, что ихъ канканирующіе герои
и героини топчутъ ветхія ризы устарѣлыхъ традицій или рѣ-
шаютъ „великія таинства" любви „надъ бездной оргіазма".
И если миссію проведенія оргіастическихъ идеаловъ въ ряды
читающей публики путемъ художественнаго слова успѣшнѣе дру-
гихъ выполняетъ Анатолій Каменскій, то среди философскихъ
исканы „полового смысла" вселенной пальма первенства,
безъ
сомнѣнія, должна быть преподнесена Николаю Бердяеву.

Анатолій Каменскій — писатель съ несомнѣннымъ художествен-
нымъ дарованіемъ и цѣликомъ проникнутый всѣми традиціями
порнографической школы. Онъ громко и увѣренно повторяетъ
слова „учителей", и талантъ его достигаем предѣльнаго паѳоса
и художественной дерзости въ изображеніи моментовъ
„по ту
сторону вопроса о полѣ и любви".
„Томленіемъ пола" и тайнами
чувственныхъ влеченій проникнуты рѣшительно всѣ его разсказы.
Вокругъ всѣхъ его описаній рѣетъ чисто гаремная атмосфера
и даже стѣны домовъ, нагрѣтыя за день, проникаются половою
истомой его героевъ и „медленно и сладострастно возвращаютъ
теплоту, наполняя воздухъ" тѣмъ же сдержаннымъ и влекущимъ
дыханіемъ таинственныхъ связей („Бѣлая Ночь").
Половой вопросъ — это кардинальный вопросъ всего бытія
его героевъ. Имъ опредѣляютса всѣ ихъ индивидуальныя черточки,
всѣ сокровенныя побуждения, вся тяжкая
путаница въ мыс-
ляхъ и въ окружающей жизни. И въ минуты отвлеченной работы
мысли, когда мозгъ возбужденъ и ясенъ и логично, размѣренно
работаем съ „убійственно-равнодушной правильностью какого-то
чуждаго механизма", какъ напр. у студента Кузьмина въ разсказѣ
„Дипломъ",
и во время будничныхъ и самыхъ незначительныхъ
столкновеній съ женщиной („Игра") — человѣкъ находится подъ
скрытымъ давленіемъ полового инстинкта. И оно, то внезапно
прорывается наружу „небывалымъ тѣлеснымъ вдохновеніемъ, по-
хожимъ на сказочную смѣлость, и невидимыми огненными нитями
соединяем его съ тоскующими, страстными глазами, съ манящею
бѣлизною шеи и плечъ" („Игра"), то встаем передъ нимъ „съ
гнетущей скукой, тяжестью насильной зависимости отъ чуждаго и
случайно близкаго человѣка" („Дипломъ") . И всѣ эти дробныя,
индивидуальныя склонности сливаются въ одинъ могучій потокъ,
въ одну гигантскую равнодѣйствующую, которая звучим однимъ
затаеннымъ, неукротимо-властнымъ велѣніемъ плоти и „въ тыся-
чеустомъ крикѣ толпы, и въ привычно-неслышномъ шумѣ улицы,
и въ титаническомъ дыханіи ея сложной, тѣлесной массы".
Художественнымъ фокусомъ, скопившимъ всѣ мельчайшія де-
тали этого творчества является разсказъ Ан. Каменскаго „Четыре".
По содержанію это казарменный анекдотъ, но разсказанный
языкомъ Мопассана и приправленный выдержками изъ Шопенга-

уэра и новѣйшей оргіастической философіи. Гвардейскій поручикъ
Нагурскій получилъ трехъ-недѣльный отпускъ и ѣдетъ къ сестрѣ,
проживающей гдѣ-то на Волгѣ. И такъ какъ Нагурскій былъ
здоровъ и молодъ „и весь былъ охваченъ радостнымъ ощущеніемъ
собственнаго тѣла, свѣжаго бѣлья, отлично сшитаго кителя и
тонкихъ лайковыхъ ботинокъ",
а на дворѣ стояла, разумѣется,
„сладострастная, солнечная весна", то въ душѣ молодого офицера
клокотали вулканомъ страсти, искавшія исхода въ жаждѣ „оскор-
бить перваго незнакомаго студента и сказать дерзкій рискован-
ный комплиментъ первой красивой женщинѣ" („Четыре", стр. 185).
Оскорбить „незнакомаго студента" Нагурскому не привелось. Но
яркіе зонтики и шляпки, запрудившіе улицу, наполнили его сердце
„предчувствіемъ неиспытаннаго блаженства" .
И самое будущее
представлялось поручику „цѣпью блаженно-острыхъ моментовъ,
при мысли о которыхъ у него шевелились ноздри, напрягались
мускулы, и даже въ окончаніяхъ пальцевъ на рукахъ и на ногахъ
было тягучее, сладостное чувство... И поручикъ мысленно готовъ
былъ молиться своему тѣлу, считалъ его самымъ драгоцѣннымъ,
что у него есть, a встрѣчая женщинъ видѣлъ ихъ также голыми,
покорными и безсильными противъ него".
Дальше слѣдуетъ описаніе 4-хъ оргіастическихъ подвиговъ,
объектами которыхъ становится сперва продавщица въ кондитер-
ской, которой Нагурскій овладѣлъ моментально, какъ истиннный
Цезарь въ дѣлахъ любви, „подойдя къ ней вплотную, овладѣвъ
ея глазами и стараясь зажечь въ ней желаніе, веселость и без-
завѣтность и, смѣясь, указавъ ей на полуоткрытую боковую дверь
въ совершенно темную, маленькую комнату, скорѣе похожую на
чуланъ" .
Остальные трофеи поручика разсѣяны по пути отъ Пе-
тербурга до Нижняго и отъ Нижняго до Саратова. Обстоятельно,
цинично, смакуя игривыя подробности, разсказываетъ авторъ,
какъ герой его путемъ
гипнотически-чувственнаго воздѣйствія
овладѣваетъ молодой попадьей, совершающей брачное путешествіе
GO * своимъ мужемъ въ томъ-же вагонѣ.
Затѣмъ поцкарауливаетъ на площацкѣ молодую,
красивую
курсистку и втягиваетъ ее въ бесѣду о половыхъ вопросахъ,—
при чемъ неожиданно обнаруживаетъ недурное знакомство съ

„метафизикой пола и любви" въ нѣсколько упрощенномъ изло-
жении для незнакомыхъ съ тяжеловѣсной терминологіей Николая
Бердяева гвардейскихъ поручиковъ, — и
высказавъ
нѣсколько
рѣшительныхъ сентенцій о томъ, что „умныя эмансипированныя
женщины не должны стыдиться своихъ желаній и могутъ отда-
ваться лакеямъ и деньщикамъ своихъ мужей съ такой-же
лег-
костью, съ какой мужчины овладѣваютъ горничными и няньками
своихъ женъ... Разъ-два-три—и до свиданія" — поручикъ одержи-
ваем свою третью побѣду.
Сообразно внѣшнимъ аксессуарамъ—пенснэ, курсистка и пер-
воначальное обращеніе къ пошлому лицу офицера—-сцена оргі-
азма сопровождается нѣкоторой острой „философской" приправой.
Тутъ и „жаркія, ненасытныя уста", и „жадный хохотъ", и „скры-
тая, обособленная жизнь, похожая на комнату съ заколоченными
окнами и запертыми на ключъ дверями, куда не заглядывалъ ни
одинъ человѣкъ. Тамъ было дерзко, таинственно и свободно, и
въ темнотѣ разгуливалъ голый, смѣющійся звѣрь, изобрѣтатель-
кый и ненасытный",
и много еще подобныхъ отдушинъ, изъ кото-
рыхъ валомъ валитъ прянная мудрость г. Каменскаго.
На слѣдующій день, вечеромъ, наканунѣ пріѣзда въ Саратовъ,
Нагурскій совершаем послѣднее кощунство, насилуя, слабо сопро-
тивляющуюся, беременную женщину.
На пристани въ Самарѣ его встрѣчаетъ сестра.
Сестра была вся въ бѣломъ, въ бѣлой вуали и въ бѣлой
шляпѣ, и платье у нея походило на капотъ.
—
Поздравь, замѣтивъ его удивленіе, сказала она, я какъ-то
забыла написать тебѣ объ этомъ.
Нагурскій взялъ ее подъ руку и съ радостнымъ, озабоченнымъ
и церемоннымъ лицомъ осторожно повелъ ее впередъ.
„Высоко и грозно поднявъ голову, — заканчиваем авторъ
свой разсказъ, — поручикъ шелъ по пристани, оберегалъ моло-
дую женщину ,отъ толчковъ, и передъ нимъ покорно разступа-
лась толпа".
Ниже я вернусь еще къ философіи поручика Нагурскаго, от-
важно совершающаго свое „кощунство" надъ беременной жен-
щиной и грозно оберегающаго сосудъ для выращиванія и даль-

нѣйшаго процвѣтанія родословнаго дерева Нагурскихъ. А теперь
обратимся къ первоисточнику всей этой философіи,
идеологу
оргіазма—г. Бердяеву.
Вопросамъ любви и пола посвящаетъ авторъ цѣлую главу въ
своей послѣдней книгѣ, озаглавленной „Опытъ религіозной фило-
софы общественности".
Глава эта названа Н. Бердяевымъ: „Мета-
физика пола и любви" и ей по замыслу автора, видимо, предназ-
начается играть роль Корана современнаго оргіазма.
„Вопросъ о полѣ и любви, говоритъ г. Бердяевъ, имѣетъ
центральное значеніе для всего нашего религіозно-философскаго
и религіозно-общественнаго міросозерцанія. Главный недостатокъ
всѣхъ соціальныхъ теорій—это ихъ стыдливость,
а часто лице-
мѣрное игнорированіе виновника всей человѣческой исторіи—по-
ловой любви".
Въ сущности скорѣе слѣдуетъ допустить, какъ объ этомъ
свидѣтельствуетъ напр. г . Каменскій, что многіе современные ав-
торы, занявшіеся изслѣдованіемъ этого вопроса, приступили къ
нему не только безъ излишней стыдливости, но вопреки даже
всякой стыдлизости.
Но г. Бердяеву этого кажется недостаточно. И отбросивъ по-
слѣднюю тѣнь стыдливости, онъ безтрепетною рукою вскрываетъ
„тайны индивидуальности и безсмертія".
Какъ человѣкъ осѣненный свыше, г. Бердяевъ взываетъ ко
всему заблудшему человѣчеству:
„Человѣчеству грозитъ гибель отъ подпольныхъ тайнъ пола,
отъ внутренней анархіи пола, прикрытой внѣшнимъ надъ нимъ
насиліемъ".
И первое „серьезное предостереженіе человѣчеству" уже по-
слано въ лицѣ г. Розанова.
Розановъ есть реакція на „христіанскую отраву" пола, протестъ
противъ аскетическихъ идеаловъ, противъ хаоса пола, который
такъ-же бушуетъ подъ покровомъ семьи, какъ онъ бушевалъ въ
крови средневѣковыхъ отшельниковъ.
Наша литература вся отравлена демонизмомъ пола, прокля-
тіемъ пола. Положительное ученіе Розанова зачеркиваетъ христіан-
юкій періодъ исторіи, какъ злую безсмыслицу и зоветъ назадъ,

къ первобытному обоготворенію рода. И тутъ-то, по мнѣнію Бер-
дяева, г. Розановъ впадаетъ въ обычную ошибку, заключающуюся
въ томъ, что онъ смѣшиваетъ полъ съ родомъ. Розановъ видитъ
лишь полъ рождающій и не замѣчаетъ двухъ стихій въ полѣ:—
стихіи личной и стихіи родовой.
И потому-то его проблема пола лишена творческихъ перспектизъ.
„Самое же глубокое, самое проникновенное, говорить Н. Бер-
дяевъ, что писалось людьми на эту тему"—дано въ ученіи Влад.
Соловьева:
„Смыслъ любви".
Здѣсь впервые кладется рѣзкая
грань между индивидуальностью и родомъ.
Любовь родовая, дробящая индивидуальность, есть для него
Афродита вульгарная. Истинная же любовь всегда лична, завое-
вываем вѣчность, индивидуальное безсмертіе; она не дробить
индивидуальность въ рожденіи, а ведем къ полнотѣ совершен-
ства индивидуальности.
На этихъ посылкахъ и построено все дальнѣйшее развитіе—
„метафизики пола и любви"—Н . Бердяева.
Родовая любовь или вульгарная Афродита, полагаем Н. Бер-
дяевъ, это и есть та любовь, которая огромной части всего че-
ловѣчества только и знакома. Позитивисты, говорим онъ, „не
знаютъ иной любви, кромѣ родовой; только полъ рождающійся
понимаютъ; только объ измѣненіи формъ семьи заботятся" (стр. 12).
Позитивисты во всѣхъ своихъ теоріяхъ любви, какъ напр. Шо-
пенгауэрь, Дарвинъ, цѣликомъ исходятъ изъ консерватизныхъ
воззрѣній на родовую любовь. Они—во власти рода и даже не
подозрѣваютъ, что не родъ, а полъ это—то, что должно быть
преодолѣно.
„Полъ, гозоритъ Бердяевъ, это — разрывъ. Пока
остается этом разрывъ—нѣтъ индивидуальности, нѣтъ цѣльнаго
человѣка... Въ полѣ скрыты метафизическія глубины. Полъ имѣетъ
природу духовную и плотскую... И эта метафизическая, духов-
но-плотская полярность
напоила міръ половымъ
томленіемъ,
жаждой соединенія".
Любовь родовая (Афродита вульгарная) не соединяем, а на-
противъ, продолжаем дробленіе пола. Только личная половая
любовь стремится къ преодолѣнію разрыва, къ вѣчности и без-

смертію. Это и есть Афродита небесная.
„Только личная, внѣ-
родовая любовь, любовь избранія душъ, мистическая влюбленность
и есть подлинный эросъ, божественная Афродита" .
Само собою, что требовать иныхъ, не метафизическихъ осно-
ваній этой мистической діалектики—не приходится. Личная лю
бовь—сверхъ-природна и это избавляетъ ее отъ всѣхъ позитив-
ныхъ повинностей.
Отсюда, конечно, по ученію Бердяева, и. трагизмъ любви.
„Трагична любовь потому, что дробится въ эмпирическомъ мірѣ
объектъ любви, и сама любовь дробится на оторванный времен-
ный состоянія".
Иными словами, трагедія любви въ ея постоянной неустойчи-
вости. Мужчины влюблены въ очень многихъ женщинъ, женщины—
въ очень
многихъ мужчинъ. Въ поискахъ „идеала" (родной
души) всѣ почти во всѣхъ влюблены. Неутолимая жажда мучитъ
людей и любовное томленіе не имѣетъ предѣла.
И лишь половая
любовь временно въ состоянии заглушить
г это трагическое сознаніе одиночества, въ состояніи перекинуть
мостикъ черезъ
мистическую бездну,
отдѣляющую человѣка
отъ человѣка.
И весь смыслъ любви (не родовой, а половой) — въ мистиче-
скомъ ощущеніи личности, въ таинственномъ сліяніи съ другимъ.
„Полюбить нужно не для образованія родовой семьи, всегда эго-
истически замкнутой, міру противоположной, а для мистически лю-
бовнаго сліянія всѣхъ существъ міра, всѣхъ вещей міра".
Итакъ, мы добрались наконецъ до смысла любви. Онъ. — въ эк-
с;тазѣ, который дается сладострастіемъ. Но сладострастіе сладо-
страстію рознь, заявляетъ Бердяевъ. Мы ужъ знаемъ, что полъ
имѣетъ природу духовную и плотскую, и соотвѣтственно
этому
надо различать сладострастіе плоти и сладострастіе духа. Только
второе, или, какъ величаетъ его авторъ, „Метафизика пола и
любви",
только „праведное сладострастіе" рождаетъ экстазъ и
дар'уетъ „вліяніе благодати на душу и тѣло человѣка, даетъ иску-
пленіе тѣла" (стр. 31). А разъ все дѣло—въ одухотвореніи тѣла,
въ окрыленіи его въ экстатическомъ подъемѣ, то понятно, что
для „метафизики пола"
„такъ называемый „противоестественный"

формы любви и полового сліянія, приводящія въ негодованіе ог-
раниченныхъ моралистовъ, съ высшей точки зрѣнія нисколько
не хуже, иногда даже лучше формъ такъ называемаго „естествен-
наго" соединенія".
И со свойственной ему безапелляціонностью авторъ заканчи-
ваем свои размышленія о формахъ естественной и неестественной
любви въ тонѣ развязнаго прорицанія: „я не знаю, что такое
нормальное, естественное половое сліяніе, и утвержаю, что никто
этого не знаетъ!"
Таковы раскрытый г. Бердяевымъ „тайны индивидуальности и
безсмертія" .
Такъ завершилась попытка нашего новѣйшаго Акте-
она, попытка,
„отбросивъ стыдливость", подглядѣть природу въ
ея цѣломудренной наготѣ!...
Не стану оспаривать заявления г. Бердяева по
вопросамъ
„о любви неестественной",
высказаннаго
къ тому-же такимъ
компетентнымъ тономъ. Предоставимъ нашего храбраго Актеона
злымъ собакамъ его собственной совѣсти.
Но въ нормальной естественной любви — половое и духовное
чувство, — любовь половая и любовь идеальная сливаются въ
единственно мыслимую для всѣхъ безъ исключенія форму высокой
человѣческой страсти.
И въ этомъ видѣ любовь не знаетъ ни „праведнаго",
ни грѣ-
ховнаго „сладострастія",
ни „плотской", ни
„духовной" природы.
И если идеальная фаза любви во всѣхъ своихъ лирическихъ и
драматическихъ элементахъ обыкновенно предшествуем половой
и какъ-бы постепенно вынашиваем въ огнѣ идеальной страсти
ея органическое ядро, то любовь ужъ въ самомъ началѣ своемъ
зарождается въ органическихъ глубинахъ полового инстинкта. И
если между любовью Лассаля и Байрона съ одной стороны и
пошлыми любовными приключеніями, въ которыхъ гаситъ свою
потребность эротическихъ возбужденій рядовой обыватель, съ
другой,—значительная разница, диктуемая разницей въ психо-ор-
ганическихъ переживаніяхъ того и другого, то все-таки жажда и
характеръ любви въ обоихъ случаяхъ обусловлены и заранѣе пре-
дуказаны тѣмъ психо-біологическимъ тономъ, который
господ-
ствуем во всемъ организмѣ. Иными словами, любовный идеалъ

есть заранѣе вырабатывающаяся психическими представлениями
форма, которая является, по выраженію Викторова, предвосхище-
ніемъ реальныхъ любовныхъ алканій путемъ воображенія и от-
даленной мечты. И какъ-бы сильно разнились другъ отъ друга
любовные идеалы у людей различнаго умственнаго и нравствен-
наTM склада, любовь на всѣхъ своихъ ступеняхъ предполагаетъ
способность покрывать другъ друга всѣмъ своимъ органическимъ
и психичскимъ существомъ со всѣми его индивидуальными и ин-
тимными
особенностями.
Въ этомъ-то и заключается могучее
очищающее значеніе любовнаго союза.
Тогда какъ дуалистический принципъ, постоянно примѣшивае-
мый къ любви, является чисто искус'ственнымъ расторженгемъ
двухъ неразложимыхъ
началъ. И г. Бердяевъ оказываетъ очень
скверную услугу любви разобщеніемъ любви родовой (Афродиты
вульгарной) и половой (Афродиты небесной). Этимъ искусствен-
нымъ дробленіемъ онъ безусловно содѣйствуетъ утвержденію того
разрыва, надъ преодолѣніемъ котораго онъ такъ безуспѣшно вы-
бивается изъ силъ въ своей „метафизикѣ пола и любви".
„Лишенная] органовъ" или такъ называемая
платоническая
страсть является такимъ же пошлымъ абсурдомъ, какъ и „пра-
ведное сладострастіе, дарующее вліяніе благодати",
во имя кото-
рой Н. Бердяевъ доходитъ въ безднѣ премудрости своей до своихъ
рискованныхъ заключеній.
Ахъ, г. Бердяевъ! „Въ тѣлѣ твоемъ больше смысла, чѣмъ въ
самой высокой мудрости твоей. И кто знаетъ, къ чему нужна
тѣлу твоему самая высокая мудрость твоя?" *).
Но здѣсь, въ этомъ пунктѣ столкнулись два старинныхъ на-
слѣдственныхъ врага: философскій дуализмъ съ философскимъ
монизмомъ. Во всей этой тенденции къ преодолѣнію не существую-
щихъ и искусственно культивируемыхъ „разрывовъ"
сказалась
обычная черта реакціонныхъ ученій, стремящихся къ установле-
нію „трагическихъ" противоположностей между теоріей и практи-
кой во всѣхъ областяхъ морали. Тутъ проявилось злѣйшее про-
клятіе дуалистическаго мышленія, разсматривающаго всякую дѣя-
*) Нитцше. „О мечтающихъ о другомъ мірѣ".

тельность съ точки зрѣнія грубо техническаго
процесса,
хотя и
прикрывающагося тонкой идеалистической фразеологіей. Отдѣль-
ныя фазы, отдѣльныя стороны одного и того же послѣдователь-
наго творческаго процесса оно искусственно расщепляетъ на два
независимыхъ момента. Точно можетъ быть рѣчь о противопо-
ставленіи другъ другу двухъ закономѣрно протекающихъ фазисовъ,
на основѣ которыхъ, какъ плодъ изъ завязи и цвѣтка, выростаетъ
цѣльное чувство.
Въ сущности, въ любовной эмоціи,—въ ея
„органическомъ"
и „идеальномъ" элементахъ мы наблюдаемъ біологическое воспро-
изведеніе самой природой тѣхъ двухъ основныхъ элементовъ, о
которыхъ упоминалось выше, какъ о неизбѣжномъ содержаніи
всѣхъ произведеній искусства, вѣрнѣе, какъ о двухъ неизбѣж-
ныхъ элементахъ всякаго творчества.
Индивидуальное,
т. е.
„особенное",
„конкретное" —съ одной
стороны и соцгальное
(герой есть существо соціальное)—съ дру-
гой-—эти два элемента повторяются и въ любви. А именно:
орга-
нически!, элементъ любви, составляющій наиболѣе интимную сто-
рону этого чувства, тѣ оригинальныя черты, которыя даютъ этой
эмоціи свойственную ей физіономію, дѣлающую ее любовью,
ане
гнѣвомъ, страхомъ или другимъ какимъ чувствомъ, — отвѣчаетъ
основному „конкретному" содержанію эстетической эмоціи.
Тотъ рой интимныхъ влеченій, которыми переполнено сердце
влюбленнаго, его отвага и мужество, бурный пылъ и трепетаніе
героическихъ настроеній въ его душѣ — это тѣ самые элементы,
которые составляютъ экспрессивную,
чисто изобразительную сто-
рону, пластику произведены искусства. Тѣ элементы,
которые
образуютъ форму художественныхъ произведены.
Но кромѣ глубоко интимныхъ особенностей любви, питаемыхъ
органической основой полового инстинкта, т. е. кромѣ формы
любви,—въ огнѣ идеальной
страсти вынашиваются одновременно
съ ея органическимъ ядромъ и прочіе спутники любовнаго чув-
ства—въ видѣ цѣлаго ряда симпатическихъ
чувствъ и влеченій.
И въ нихъ то и коренится источникъ того соціалънаго
начала,
которое связываетъ это чувство не только съ интимнѣйшими сто-
ронами сердца и духа въ личной жизни, но и съ глубочайшими

»
біеніями жизни общественной. Любовь, лишенная своихъ соціаль-
ныхъ, т. е. идеальныхъ, альтруиотическихъ чертъ есть безъ сомнѣнія
уродство, противъ котораго и борется вся соціальная культура. Только
гармоническое сліяніе обѣихъ вышеуказанныхъ фазъ, а никакъ не
расгцепленіе
ихъ, должно составлять идеалъ высокой любви...
Между тѣмъ, въ вопросахъ любви и пола гг. буржуазные мо-
ралисты, слагающіе такіе сладкозвучные гимны „личности-само-
цѣли", ничтоже, сумняшеся, предаютъ анаѳемѣ „любовь рождаю-
щую", иными словами отдаютъ на закланіе „праведному сладо
стр^стію" право матери и ребенка. Своимъ расчлененіемъ лич-
ности, диссоціаціей духовной и физической сущности въ любов-
номъ союзѣ они узакониваютъ проституцію, и роняя презритель-
ный" замѣчанія по адресу „грубыхъ позитивистовъ" съ легкимъ
сердцемъ относятся къ мысли, что женщина, и даже „не она,
какъ выражается Кампфмейеръ, а ея половые органы должны
служить для кратковременнаго удовольствія мужчины".
И тутъ и начинается порнографія—въ
самомъ широкомъ зна-
ченіи этого слова.
Ибо, на мой взглядъ, порнографіяі не только продуктъ прости-
туированнаго чувства, созданнаго расчлененіемъ любви на поло-
вую и идеальную стороны, точнѣе—-созданнаго требованіями со-
временнаTM рынка, котирующаго женское тѣло по особой расцѣнкѣ.
Порнографія есть также продуктъ дальнѣйшаго развитія прин-
ципа— „искусство для искусства", замѣненнаго лишь болѣе узкимъ .
понятіемъ—„эротика для эротики".
И потому то всякая проповѣдь расщепленія любовнаго чув-
ства является—порнографія подъ маской.
И именно эта неестественная диссоціація чувства и проповѣ-
дуется г. Бердяевымъ съ видомъ Кассандры. Но какое дѣло г. Бер-
дяеву до всей неестественности -и унизительности, до всей про-
фанаціи подобнаго расщепленія, разъ онъ съ полнымъ сознаніемъ
своего превосходства надъ „ограниченными моралистами" презри-
тельно швыряетъ имъ въ лицо свой символъ любовной вѣры:
„я не знаю, что такое нормальное, естественное половое сліяніе,,...
Вѣдь цинизмъ и лицемѣріе составляютъ, какъ извѣстно, двѣ
исконныхъ добродѣтели буржуазной морали. Въ особенности—

—
47 --
t
цинизмъ, щеголяющій, впрочемъ, чаще подъ маской холоднаго ин-
дивидуализма. Тайное нарушеніе заповѣдей традиціонной морали ,
они предоставляютъ слабымъ индивидуумамъ и классамъ, а сами
открыто, съ презрительным^ равнодушіемъ заявляютъ:
Хочу быть дерзкимъ, хочу быть смѣлымъ...
И буржуазія охотно рукоплещетъ этимъ смѣлымъ индивидуа-
листамъ, особенно если дерзость ихъ не простирается дальше
изображеній и подвиговъ въ спальняхъ.
Итакъ, эротическая окраска, занимающая въ настоящее время
центральное мѣсто въ нашей беллетристикѣ и поэзіи, не
можешь
быть разсматршаема,
какъ явленіе однородное.
Самъ по себѣ наплывъ эротическихъ настроены представляетъ
собою совершенно чистый источникъ, въ которомъ крѣпнетъ и
обновляется энергія наиболѣе дѣятельныхъ группъ населенія. И
тамъ, гдѣ онъ свѣтелъ и чистъ, тамъ свѣтла и чиста его орга-
ническая, a вмѣстѣ съ ней нравственная и общественная жизнь
человѣка. Чистота же дается тѣмъ порывомъ сердца и чувства,
который является во всей своей святой наготѣ присліяніи идеальныхъ
психичеекихъ элементовъ любви съ ея органической основой.
И въ то же время въ этомъ открытомъ и свободномъ про-
явлены чувственности происходитъ бытовое обновленіе жизни,
происходить бунтъ противъ тѣхъ моральныхъ и юридическихъ
путъ и обязательствъ, на которыхъ построенъ былъ старый по-
рядокъ. Такъ что изъ того же источника—развитія чувственности—
грядетъ какъ бы двойное освобожденіе.
Загрязненіе же этого источника, замѣна соціальной основы
любви,—т . е . жажды органическаго, a вмѣстѣ съ тѣмъ и мораль-
наго обновленія и продленія своей жизни въ потомств.ѣ путемъ
наиболѣе интимнаго и глубокаго общенія съ избранньщъ ли'цомъ
другого пола — простымъ размѣномъ чувственньіхъ наслажденій
неминуемо связано съ превращеніемъ эротики въ тотъ порногра-
фическій ядъ, которымъ въ изобиліи насыщена вся декадентская
литература. И въ этомъ другая сторона всѣхъ эпохъ возрожде-
нія, которыя рядомъ съ развитіемъ чувственности знаютъ и па-
дете нравовъ временъ послѣдняго царствованія Наполеона III,
питаемое, конечно, совершенно другими группами населенія.
Я не. стану перечислять здѣсь, кого изъ современныхъ худож-

)
никовъ я причисляю къ порнографамъ, и въ чьихъ произведе-
ніяхъ я вижу просто повышенную чуткость къ вопросамъ эротики
въ той формѣ, которая является отраженіемъ широко разлитаго
среди всѣхъ слоевъ населенія соціалънаго
ритма
любви. Тѣмъ
болѣе, что у одного и того же писателя встрѣчаются произведе-
ния обоего рода, хотя бы напр. у того же Анат. Каменскаго. Я
хотѣлъ только подчеркнуть и выдѣлить тотъ критерій, который
далъ бы возможность отличить старую сводницу — порнографію,
вышедшую съ задворковъ суворинской газеты, и нынѣ, спекули-
руя на извѣстномъ общественномъ настроены,- примазывающуюся
къ нему подъ видомъ мнимого бунта противъ ветхой обществен-
ности и сѣющую въ рядахъ растерявшагося общества пошлыя
мысли и реакціонныя вожделѣнія. И приходится добавить, что
если господа декаденты и играли какую-то роль въ созданіи но-
ваго искусства, то далеко не всегда положительную. Имъ оно
обязано, пожалуй, нѣкоторымъ усовершенствовгніемъ формы, но
почти всегда въ ущербъ содержанію.
Новая литература, вызванная къ жизни новымъ обществен-
нымъ настроеніемъ, не станетъ открещиваться ни отъ Пройды,
ни отъ всего нашего литературнаго наслѣдства, которое за 'всѣ
свои долгіе годы не замутило кристально-чистыхъ источниковъ рус-
ской литературы ни единымъ словомъ, ни единой безчестной мыслью.
И этотъ новый русскій художникъ ужъ грядетъ. Но не нашему
декадансу онъ будетъ обязанъ своимъ рожденіемъ. Онъ придетъ
оттуйа, гдѣ потрясенное, но уже оправляющееся сознаніе массъ
жадно ищетъ дальнѣйшихъ указаній.
„Поднимается народъ разу-
момъ, какъ характеризуетъ это настроеніе рабочій Лѣвшинъ у
Горькаго,—слушаетъ, читаетъ, думаетъ".
И онѣ—эти думы—наполняютъ смѣлой энергіей и героическимъ
паѳосомъ наше новое искусство. Онѣ—и только онѣ—вольютъ
содержаніе въ его идеалы и оживятъ и окрасятъ ихъ жаждой
смѣлаго «подвига и гордымъ сознаніемъ побѣды.
И побѣда настанетъ.
Солнце свободы проглянетъ надъ усталой страной и дрогнетъ
печальный сумракъ.
И страна улыбнется сіяющей улыбкой великаго новаго искусства.

Открыта подписка на сборникъ
„Памяти К. Маркса"
(къ 25-лѣтію со дня смерти).
Дм. Лещенко.
„Жизнь Маркса",
ю. Каменевъ „Политическая дѣятельность Маркса".
Степанов!» „Марксъ-Экономистъ".
Н. РОЖКОВЪ» „Марксъ и классовая борьба".
Базаров!» „Философія марксизма".
Покровскій.
„Научный соціализмъ".
Таганскій.
„Марксъ о Россіи".
Зиновьев!» „Марксъ и Энгельсъ".
Троцній.
„Марксъ и Лассаль".
В Л. Ильин!» „Марксизмъ и ревизіонизмъ".
Стекловъ.
„Марксъ и анархизмъ".
П« Румянцев!».
„Марксъ и крестьянство".
ЛиндовЪа „Марксизмъ и форма рабочаго движенія".
Гольденбергъ.
„Марксизмъ въ Россіи".
П. Орловскій.
„Манифестъ Коммунистической Партіи".
Къ участію въ сборникѣ
также привлечены
Роза Люксембургъ, А. Луначарскій и др.
Ц-ЬНА ПО ПОДПИСК-Ѣ 1 руб. 75 коп.
Разсрочка при подпискѣ не допускается. Книжные магазины,
принявшіе подписку, удерживаютъ въ свою пользу 5°/0. Послѣ
выхода цѣна будетъ значительно повышена.
Подписка принимается—въ СПБ.: кн. скл. „ Зерно", Невскій, 110,
въ МОСКВѢ.: кн . маг.
„ Звено", Никитская, 20, и во всѣхъ книж-
ныхъ магазинахъ.

PL«
Гл'
f
о
/К.
s
»
..
ѴЧ
•И 77.»*
л