РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ
НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО
Серия «Русский Путь: pro et contra»
основана в 1993 году

РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ
НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО
М. А. БАКУНИН:
PRO ET CONTRA
Личность и творчество
Михаила Бакунина
в оценке отечественных исследователей
Антология
2-е изд., испр.
Издательство
Русской христианской гуманитарной академии
Санкт-Петербург
2015

«РУССКИЙ ПУТЬ»
Серия основана в 1993 г.
Редакционная коллегия серии:
Д. К. Богатырев (председатель), В. Е. Багно, С. А. Гончаров,
A.A. Ермичев, митрополит Иларион (Алфеев),
К. Г. Исупов (ученый секретарь), A.A. Корольков,
Р. В. Светлов, В. Ф. Федоров, С. С. Хоружий
Ответственный редактор тома
Д. К. Богатырев
Составитель
П. И. Талеров
М. А. Бакунин: pro et contra, антология. — 2-е изд., испр. /
Сост., вступ. статья, коммент. П. И. Талерова. — СПб.:
Издательство РХГА, 2015. — 1050 с. — (Русский Путь).
ISBN 978-5-88812-698-1
Русская христианская гуманитарная академия совместно с Научно-
образовательным культурологическим обществом подготовили антологию,
посвященную М. А. Бакунину, которая знакомит читателя с феноменом
русского анархизма в его восприятии деятелями отечественной
государственности, культуры, философии. Речь идет в первую очередь о теоретическом
наследии русского классического анархизма, представленным, в частности,
работами М. Бакунина.
Центральной задачей проекта стало выявление оценок теоретика
анархизма и всего явления в целом, которые сделаны как выдающимися деятелями
отечественной культуры — политиками, философами, писателями, учеными,
так и современными исследователями.
Книга адресована как специалистам, так и самому широкому кругу
читателей.
На фронтисписе:
М. А. Бакунин.
Фото Надара. 1860-е гг.
© П. И. Талеров, составление,
вступ. статья, комментарии, 2015
© Русская христианская гуманитарная
академия, 2015
ISBN 978-5-88812-698-1 © «Русский Путь», название серии, 1993

€^
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Вы держите в руках книгу серии «Русский Путь», посвященную
рецепции личности и творчества М. А. Бакунина.
Позволим себе напомнить читателю замысел и историю реализации
серии «Русский Путь», более известной широкой публике по
подзаголовку «pro et contra».
Современное российское научно-образовательное пространство сложно
себе представить без антологий нашей серии, общее число которых
превысило уже семьдесят томов. В научно-педагогическом аспекте серия
представляет собой востребованный академическим сообществом метод
систематизации и распространения гуманитарного знания. Однако «Русский
Путь» нельзя оценить как сугубо научный или учебный проект. В духовном
смысле серия являет собой феномен национального самосознания, один
из путей, которым российская культура пытается осмыслить свою судьбу.
Изначальный замысел проекта состоял в стремлении представить
отечественную культуру в системе сущностных суждений о самой себе,
отражающих динамику ее развития во всей ее противоречивости. На первом
этапе развития проекта «Русский Путь» в качестве символизации
национального культуротворчества были избраны выдающиеся люди России.
«Русский Путь» открылся антологией «Николай Бердяев: pro et contra.
Личность и творчество Н. А. Бердяева в оценке русских мыслителей
и исследователей». Последующие книги были посвящены творчеству и
судьбам видных деятелей отечественной истории и культуры. Состав каждой
из них формировался как сборник исследований и воспоминаний, емких
по содержанию, оценивающих жизнь и творчество этих представителей
русской культуры со стороны других видных ее деятелей — сторонников
и продолжателей либо критиков и оппонентов. В результате перед глазами
читателя предстали своего рода «малые энциклопедии» о П. Флоренском,
К. Леонтьеве, В. Розанове, Вл. Соловьеве, П. Чаадаеве, В. Белинском,
Н. Чернышевском, А. Герцене, В. Эрне, Н. Гумилеве, М. Горьком, В. Набо-

6
От издателя
кове, А. Пушкине, М. Лермонтове, А. Сухово-Кобылине, А. Чехове, Н.
Гоголе, А. Ахматовой, А. Блоке, Ф. Тютчеве, А. Твардовском, Н. Заболоцком,
Б. Пастернаке, М. Салтыкове-Щедрине, Н. Карамзине и В. Ключевском и др.
РХГА удалось привлечь к сотрудничеству замечательных ученых,
деятельность которых получила поддержку Российского гуманитарного
научного фонда (РГНФ), придавшего качественно новый импульс
развитию проекта. «Русский Путь» расширился структурно и содержательно.
«Русский Путь» исходно замышлялся как серия книг не только о
мыслителях, но и — шире — о творцах отечественной культуры и истории.
К настоящему времени увидели свет два новых слоя антологий: о
творцах российской политической истории и государственности, в первую
очередь — о российских императорах — Петре I, Екатерине II, Павле I,
Александре I, Николае I, Александре II, Александре III,
государственных деятелях — П. Столыпине (готовятся к печати книги о Г. Жукове,
И. Сталине), об ученых — М. Ломоносове, В. Вернадском, И. Павлове.
Другой вектор расширения «Русского Пути» связан с сознанием того,
что национальные культуры формируются в более широком контексте,
испытывая воздействие со стороны творцов иных культурных миров.
Ветвь этой серии «Западные мыслители в русской культуре» была открыта
антологиями «Ницше: pro et contra» и «Шеллинг: pro et contra»,
продолжена книгами о Платоне, бл. Августине, Н. Макиавелли, Б. Паскале,
Ж.-Ж. Руссо, Вольтере, Д. Дидро, И. Канте, Б. Спинозе. Антологии о
Сервантесе и Данте являются достойным продолжением этого ряда. Готовятся
к печати издания, посвященные Г. Гегелю, А. Бергсону, 3. Фрейду.
Новым этапом развития «Русского Пути» может стать переход от
персоналий к реалиям. Последние могут быть выражены различными
терминами — «универсалии культуры», «мифологемы-идеи», «формы
общественного сознания», «категории духовного опыта», «формы
религиозности». Опубликованы антологии, посвященные российской рецепции
православия, католицизма, протестантизма, ислама.
Обозначенные направления могут быть дополнены созданием
расширенных (электронных) версий антологий. Поэтапное структурирование этой базы
данных может привести к формированию гипертекстовой мультимедийной
системы «Энциклопедия самосознания русской культуры». Очерченная
перспектива развития проекта является долгосрочной и требует
значительных интеллектуальных усилий и ресурсов. Поэтому РХГА приглашает
к сотрудничеству ученых, полагающих, что данный проект несет в себе как
научно-образовательную ценность, так и жизненный, духовный смысл.
^а

^^^
П. И.Талеров
КЕМ БЫЛ МИХАИЛ БАКУНИН
В ИСТОРИИ НАШЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ?
К ИСТОРИОГРАФИИ ВОПРОСА
Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) — знаменитый русский
революционер-бунтарь, один из классиков анархизма, чьи
нетривиальные измышления будоражили и продолжают будоражить не одно
поколение неравнодушных к окружающей действительности людей.
Его бурная жизнь достойна приключенческих романов и
увлекательных сериалов. У него много почитателей и идейных последователей,
но и не меньше противников и откровенных врагов. Они, и те и другие,
остаются и поныне, вызывая жаркие споры и дискуссии, а то и прямые
конфликты. Более того, оглашенные Бакуниным идеи были подняты
последователями-бакунистами на флаги и транспаранты, стали лозунгами,
под которыми народные массы шли на штурм «старого мира», разрушая
устои государства, нарушая привычный образ жизни и призывая к
неизвестному и непонятному. Какое же может быть «созидание», когда
все вокруг лежит в руинах?..
Кто же он был такой — Михаил Бакунин, русский дворянин, ставший
изгоем? Богатырь-исполин («медведь», «лев», с которыми сравнивали
его современники) или «Бедная Лиза»? — и такое прозвище привязалось
к его имени, обозначая мягкость характера. Беззаветно верующий
православный христианин или безбожный атеист? «Кающийся грешник»,
призывающий государя возглавить движение славянских государств
к федерации, или неистовый бунтарь, не признающий никаких
авторитетов? Жизнь Мишеля (так уменьшительно ласкательно называли
нашего героя близкие и друзья) не баловала — это нужно признать с
полным основанием. Отказавшись от военной карьеры, он с головой ушел
в философские изыски, пытаясь найти правду жизни и донести ее своим
друзьям по кружку. Уехал для продолжения своих поисков за границу
и оказался в центре бурных революционных событий 1848-1849 гг.
в Европе, из которых вышел побежденным, оказался в заключении, при-

8
П. И. ТАЛЕРОВ
говаривался к смертной казни. Но выдан был России. Царь Николай I
не помиловал, а без суда и следствия велел заточить в Петропавловскую
крепость на долгие годы. Потом — Шлиссельбургская крепость (чтоб
не выкрали англичане) и ссылка в далекую Сибирь как послабление
режима по ходатайству родных. Побег из Сибири был и дерзким, и
наглым — прямой вызов всей жандармской системе. Нечестным прозвали
Бакунина, бросившего свою молодую жену, но, оказавшись в Европе,
он постарался и милую Антосю вызволить из российского плена. Теперь
уже, в 1860-е гг., Мишель, не забывший «творческую страсть к
разрушению», окунулся с головой в революционную стихию, создавая
в то же время свою анархистскую доктрину — руководство к действию
будущим поколениям бунтарей...
Личность Михаила Александровича Бакунина, его жизнь и взгляды
всегда находились в центре пристального внимания и писателей, и
журналистов, и ученых различных сфер деятельности: историков,
философов, социологов, правоведов, политологов. Не увядает этот интерес
и по сей день, несмотря на иные поспешные пророчества как о крахе
анархистских идей в бесклассовом обществе, так и о предстоящем
забвении их авторов и апологетов. С другой стороны, вокруг имени Бакунина,
как личности сильной и неоднозначной, во все времена существовали
и продолжают появляться разного рода инсинуации: мифы, фантазии
и откровенные выдумки и провокации. Некоторые из них читатель
встретит на страницах этой книги вместе с попытками авторов развенчать
подобные искажения исторических фактов, подвергнуть их сомнению.
Из общей массы разного рода публикаций о М. А. Бакунине следует
сразу исключить мелкие заметки в энциклопедических, учебных,
научно-популярных и разных конъюнктурных изданиях, как правило,
не вносящих ничего нового в предмет исследования и ставящих целью
лишь общее жизнеописание революционера-мыслителя, а также
пропаганду либо критику (контрпропаганду) его идей и мировоззрения.
Здесь же хотелось сделать акцент на вырисовывающиеся определенные
научные тенденции в процессе исторического осмысления глубины
и масштабности взглядов классика российского анархизма и их
конкретной востребованности в различные периоды развития России и мира,
цивилизации в целом. Системность и комплексность, применяемые
в современной методологии историографии, становятся оправданными
в том смысле, в котором сегодняшний исследователь, сталкиваясь с целой
массой поставленных и в той или иной степени глубины изученности
проблем, с трудом может сориентироваться и определиться, в каком
направлении следует приложить свои усилия, знания и опыт, чтобы
достичь наибольшего успеха и удовлетворения от научных изысканий.
Возможно использовать разные признаки (критерии) систематизации:
хронологический, предметно-проблемный,
национально-территориальный и др.

Кем был Михаил Бакунин в истории нашей цивилизации? К историографии вопроса 9
Настоящая статья подготовлена на материалах справочника
«Анархизм в истории России», вышедшего в свет в 2007 г., а также
последующих дополнений, собранных и проанализированных его авторами1.
В первую очередь следует обозначить оценки Бакунину и его
взглядам, данные его современниками, ближним окружением, а также
последователями: Н. В. Станкевичем, В. Г* Белинским, А. И. Герценом
и Н. П. Огарёвым, П. Н. Ткачёвым, К. Марксом и Ф. Энгельсом, Р.
Вагнером, А. Рейхелем, Г. П. Потаниным, Н. П. Поливановым, Г. В.
Плехановым, Дж. Гильомом, П. А. Кропоткиным, М. П. Сажиным (Арманом
Росс), И. С. Гроссманом-Рощиным, В. Н. Черкезовым, А. А. Карелиным
и др. Сюда включается и эпистолярное наследие, и специальные статьи
и публикации.
Отдельно нужно выделить работы универсального содержания,
посвященные исследованию широкого спектра проблем истории и теории
российского и зарубежного анархизма, народничества, протестных
(оппозиционных) движений с соответствующими главами,
касающимися анализа жизни и творчества Михаила Александровича Бакунина.
К числу таких исследователей, в частности, относятся: С. Н. Канев,
В. В. Комин, Ф. Я. Полянский, В. В. Зеньковский, Н. О. Лосский,
В. А. Твардовская, Б. С. Итенберг, Е. Л. Рудницкая, Р. В. Филиппов,
М. X. Худайкулов, Д. И. Пронякин и др.
Не менее важно отметить капитальные труды и всесторонние
исследования таких биографов М. А. Бакунина, как: А. А. Корнилов,
Ю. М. Стеклов, В. П. Полонский, Б. И. Горев, а из иностранных: М. Нетт-
лау (Nettlau) (Германия), А. Ленинг (Lehning) и М. Конфино (Confino)
(Франция), Э. X. Kapp (Carr) (США), собравших обширные материалы
о предмете своих научных интересов, подготовивших объемные
издания работ М. Бакунина с подробными научными комментариями,
открывающими читателю многие грани биографии и творческого
наследия мыслителя-революционера. Более близкие к нашему времени
зарубежные биографы Бакунина: А. П. Мендель (Mendel) (США),
Т. Р. Равиндраназан (Ravindranathan) (Канада), М. Гревитц (Grawitz)
(Германия), А. Камински (Kaminski) (Польша)2.
В целом отечественная историография российского анархизма в своем
развитии прошла несколько этапов, связанных с социально-политиче-
1 Ермаков В. Д., Талеров П. И. Анархизм в истории России: от истоков к
современности: Библиографический словарь-справочник / Санкт-Петербургский
гос. ун-т культуры и искусств. СПб.: Соларт, 2007.
2 Особо следует отметить подвижническую работу А. Камински, выпустившего
в 2012 г. издательстве Вроцлавского экономического университета два
объемных прекрасно оформленных тома (из 3-х предполагаемых) биографии
М. А. Бакунина «Michait Bakunin: Zycie i myél»: T. 1: Od religii miioéci do
filozofiiczynu (1814-1848), T. 2: Podpalacz Europy (1848-1864); T. 3 [в плане]:
Anarchista (1864-1876).

10
Я. И. ТАЛЕРОВ
скими процессами в истории России. Системное изучение истории и
теории российского анархизма началось с первых лет XX в. постановкой
основных проблемных вопросов, сбором фактологических материалов,
формированием архивных коллекций, рассмотрением хронологии
событий. Большое внимание в те годы уделялось изданию основополагающих
трудов русских анархистов. Тогда же была предпринята первая попытка
издания полного собрания сочинений М. А. Бакунина, закончившаяся
в итоге выпуском только двух томов3. Значительным шагом в
отечественной историографии Бакунина стала публикация А. А. Корниловым
в "Русской мысли" в течение нескольких лет, начиная с 1909 г., большого
количества не издававшихся ранее материалов о М. А. Бакунине и его
семье4. Всплеск внимания к личности анархиста был связан со столетним
юбилеем М. А. Бакунина, отмечавшимся в 1914 г., и с 40-летием со дня
его смерти (1916). К этому времени относятся публикации П. Б. Аксель-
рода, В. Я. Богучарского, М. О. Гершензона, В. А. Поссе, А. А. Кауфмана
и других5. Ими был поставлен целый ряд вопросов, относящихся в том
числе и к проблеме изучения российского анархизма.
С приходом советской власти наблюдался резкий скачок интереса как
к российскому анархизму в целом, так и к личности М. А. Бакунина.
Рассматривались в основном ранние формы анархизма, публиковались
биографические и аналитические материалы. Этому в определенной
степени способствовало уважительное отношение большевиков, и
прежде всего В. И. Ленина, к революционному прошлому столпов
российского анархизма. М. П. Сажиным была предпринята попытка издать
15-томное собрание сочинений М, А. Бакунина, но за 1919-1921 гг.
были выпущены лишь 5 томов. Вышедшие примерно в этот период
исследовательские работы Б. И. Горева, В. П. Полонского, Ю. М. Стеклова,
А. А. Корнилова, не лишенные некоторой предвзятости и узости в
изучении проблемы, тем не менее и сегодня представляют определенный
научный интерес6. Значительный всплеск внимания общественности
3 Бакунин М.А. Полное собрание сочинений / Под ред. А. И. Бакунина. Т. 1,2.
СПб., 1907.
4 Корнилов А. А. Семейство Бакуниных: По неизданным материалам //
Русская мысль. М., 1909-1914 (Переиздано: Молодые годы Михаила Бакунина.
Из истории русского романтизма. М.: Сабашниковы, 1915) и др.
5 Акселърод П. Б. К столетию со дня рождения Михаила Бакунина (18 мая 1814-
18 мая 1914 гг.) // Наша заря. 1914. № 5. С. 79-83; Богучарский В. Я. Михаил
Александрович Бакунин: К столетию со дня рождения // Вольный университет.
1914. № 8 (апр.). С. 21-30; Брагинский M. М. А. Бакунин: К столетию со дня
рождения (1814-1876-1914) // Северные записки. 1914. Май. С. 168-174;
Кауфман А А. Апостол всеразрушения: (К 40-летию смерти М. А. Бакунина) //
Наша старина. 1916. № 11. С. 782-789.
6 Горев Б. И. М. А. Бакунин, его жизнь, деятельность и учение. М., 1919;
Полонский В. Я. Бакунин. М., 1919; Стеклов Ю. М. Михаил Александрович

Кем был Михаил Бакунин в истории нашей цивилизации? К историографии вопроса 11
к теоретикам российского анархизма был связан с печальной датой
смерти П. А. Кропоткина (8 февраля 1921 г.) и дальнейшей деятельностью
Музея и Всероссийского комитета по увековечению памяти П. А.
Кропоткина. А последней широко и гласно отмечаемой в стране памятной
датой, связанной с анархизмом, стало 50-летие со дня со дня смерти
М. А. Бакунина. Было издано большое число разного рода книг, брошюр,
статей. Особый интерес среди всего этого разнообразия представляют
сборники «Михаилу Бакунину. 1876-1926. Очерки истории
анархического движения в России» под редакцией А. А. Борового и «Михаил
Бакунин. 1876-1926. Неизданные материалы и статьи», в подготовке
которого участвовали М. П. Сажин, Ю. М. Стеклов, В. П. Полонский,
Н. Бродский, M. Н. Покровский7.
1930-е предвоенные годы в истории страны были связаны с
ужесточением тоталитарного режима, что привело к известным передержкам
и в изучении российского анархистского движения. Установившиеся
стереотипы мышления существенно деформировали исследовательский
процесс и приводили (даже в случаях введения в научный оборот новых
архивных материалов) к фальсификации выводов и апологии
официально принятой историографии. Тем не менее в это время в СССР также
было опубликовано небольшое число посвященных данной тематике
работ (о Бакунине писали М. Эрколи, Н. К. Мендельсон, И. С.
Книжник-Ветров, 3. Эвольский, О. Абрамович, Н. Н. Мильграм, 3. Кемено-
ва). Одновременно и за рубежом русские исследователи в эмиграции
(Б. А. Евреинов, И. Малинин, Р. Б. Гуль, П. Бобров, Д. И. Чижевский)
также не утратили интерес к личности и идеям М. Бакунина.
Возможности для исследователя в нашей стране расширились
в конце 1950-х гг. в связи с развенчанием культа личности. Научные
работы стали всестороннее и объективнее освещать анархизм как
сложное, многообразное и развивающееся общественное явление, чем
просто как набор неизменных и исключительно ошибочно-неверных
антигосударственных положений. Именно в этот период начинается
постепенное расширение круга рассматриваемых проблем с
привлечением становящихся более доступными архивных документов.
Особенно значимым явилось творчество H. М. Пирумовой, начиная
с 1966 г. издавшей ряд работ, посвященных народничеству и
идеологам российского анархизма и, в первую очередь, Михаилу Бакунину8.
Бакунин. Его жизнь и деятельность. М., 1920. Т. 1 (в 1926-27 гг. переиздан
и добавлены еще три тома); Корнилов A.A. Годы странствий Михаила
Бакунина. Л., 1925. и др.
Михаилу Бакунину. Очерки истории анархического движения в России. Сб.
ст. М., 1926.; Михаил Бакунин. 1876-1926. Неизданные материалы и статьи.
М., 1926.
Пирумова Н. М. Михаил Бакунин: Жизнь и деятельность. М. 1966; Бакунин.
М., 1970.

12
Я. Я. ТАЛЕРОВ
В это же время выходит целая серия публикаций Е. Л. Рудницкой
и В. А. Дьякова, касающихся революционной деятельности М.
Бакунина в 60-70-е гг. XIX в.9 Кроме указанных работ в этот период
(1950-1960-е гг.) появились исследования В. Г. Березиной, И. А.
Мороз, Р. Ш. Тагирова, С. И. Ерофеева, Т. Г. Семенковой, Н. Ю. Колпин-
ского, В. П. Иванова и др.10
Однако процесс переосмысления шел неровно, полемично, с
рождением новых стереотипов и даже с возвращением к старым. Тем не
менее к началу 1970-х гг. наметились новые качественные тенденции,
связанные, прежде всего, с выделением различных специфических
направлений научного интереса к М. А. Бакунину. Именно к этим го-
Это, в частности, публикации Е. Л. Рудницкой и В. А. Дьякова: Герцен,
Огарёв, Бакунин и польское восстание 1863 г. / Из истории русской
революционной эмиграции // Герцен и Запад. М.: Наука, 1985. (Лит. наследство.
Т. 96). С. 363-398; Новые материалы о связи редакции «Колокола», Михаила
Бакунина с финским национально-освободительным движением // Вопросы
истории. М., 1967. № 12. С. 36-52; Возникновение тайного интернационала
Михаила Бакунина // Новая и новейшая история. 1971. № 6. С. 113-125;
Новые материалы о тайном интернациональном братстве М. А. Бакунина //
Проблемы итальянской истории. Вып. 1. М.: 1972. С. 307-342 и др.
Березина В. Г. Белинский и Бакунин в 1830-е годы // Уч. записки ЛГУ.
№ 157, филол. фак. Сер. филол. наук. Вып. 17. Л., 1952. С. 34-82;
Мороз И. А. Критика К. Марксом и Ф. Энгельсом социологических взглядов
Бакунина // Научные записки Днепропетр. ун-та им. 300-летия
воссоединения Украины с Россией. Днепропетровск, 1956. Т. 56. Вып. 4. С. 129-144;
Ерофеев С. И. Критика К. Марксом и Ф. Энгельсом взглядов М. Бакунина
на организацию будущего общества // Вестник Моск. ун-та. Серия: Право.
М., 1964. № 2. С. 29-39; Критика анархистских взглядов М. Бакунина
в трудах К. Маркса и Ф. Энгельса. М., 1957; Национальный вопрос в трудах
русских революционеров-народников 60-70-х годов XIX в.; (М. А. Бакунин,
П. Л. Лавров) // Вопросы отечественной и всеобщей истории: Сб. статей.
Куйбышев, 1975. С. 42-57; Семенкова Т. Г. Некоторые вопросы
критики капитализма и апологетизма буржуазных теорий М. А. Бакуниным,
П. Л. Лавровым и П. Н. Ткачевым // Экономические науки. М., 1963. № 2.
С. 83-89; Экономические взгляды идеологов революционного народничества:
(Бакунин, Лавров и Ткачев): Автореф. дис. ... канд. экон. наук. М., 1963;
Колпинский Н. Ю. Анархизм в современной России и издание сочинений
М. А. Бакунина // Обновление России: Трудный поиск решений: Годичные
чтения в Российском независимом ин-те. Вып. 1. М., 1992. С. 169-174;
Колпинский Н. Ю„ Твардовская В, А. Бакунин в русском и международном
освободительном движении // Вопросы истории. М., 1964. № 10. С. 69-95;
Иванов В. П. О некоторых проблемах социологии Бакунина // Из истории
русской философии XIX — начала XX вв.: [Сб. статей]. М.: Изд-во Моск.
ун-та, 1969. С. 110-127; М. А. Бакунин как социолог: Автореф. дис.... канд.
филос. наук. М.: МГУ, 1970; О философском обосновании анархизма
Бакуниным // Историко-философский сборник. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969.
Вып. 2. С. 80-89 и др.

Кем был Михаил Бакунин в истории нашей цивилизации? К историографии вопроса 13
дам относятся работы М. М. Никандровой, Ф. Я. Полянского, В. В. Ко-
мина, С. Н. Канева, П. И. Моисеева и В. В. Богатова, С. Ф. Ударцева,
В. Г. Джангиряна, В. П. Козлова, М. И. Михайлова, Л. Е. Сафроновой
и ряда других11. Но только к середине 1980-х гг. исследователям удалось
выйти на путь системного и беспристрастного изучения российского
анархизма, сформировать новый, многоплановый и комплексный,
подход к теме. В это время появляются очередные работы С. Н. Кане-
Никандрова М. М. Антитеологизм М. А. Бакунина // Уч. записки каф.
обществ, наук вузов г. Ленинграда. Философия. Вып. 13. Л., 1972. С. 227-236;
Полянский Ф. Я. Социализм и современный анархизм. М., 1973; Кожин В. В.
Анархизм в России. Калинин. 1969; Канев С, Н. Октябрьская революция
и крах анархизма. М., 1974; Моисеев П. И. Философия в эволюции воззрений
М. А. Бакунина 30-40-х и 70-х годов XIX в. Иркутск, 1973. Деп. в ИНИОН
АН СССР 20.04.1973, № 126/73; Философия Михаила Бакунина:
(анархический период). Иркутск; Л., 1977. 300 с. Деп. в ИНИОН АН СССР 21.03.1977,
№ 1248; Богатое В. В., Моисеев П. И. Об одном полузабытом произведении
М. А. Бакунина: (О рукописи «Философские размышления о божественном
фантоме, о реальном мире и о человеке». 1870-1871 гг.) // Вестник Моск.
ун-та. Сер. 8: Философия. М., 1974. № 2. С. 60-70; Ударцев С. Ф.
Государство и революция в учении М. А. Бакунина // Казахский гос. университет.
XXVI студ. науч. конф., посвящ. образованию СССР. Гуманитарные науки.
Алма-Ата, 1972. С. 70-71; К характеристике взглядов М. А, Бакунина
на буржуазное государство // Юридические науки / Казахский гос.
университет. Вып. 5. Алма-Ата, 1975. С. 22-28; Из истории политических взглядов
М. А. Бакунина на государство и революцию // Известия АН КазССР. Сер.
обществ, наук. 1976. № 5. С. 70-78; Джангирян В. Г. Критика
англо-американской буржуазной историографии М. А. Бакунина и бакунизма. М.:
Мысль, 1978; Современная буржуазная англо-американская историография
М. А. Бакунина и бакунизма // Труды Ун-та Дружбы народов. Т. 72. Серия:
История. Вып. 5: История и источниковедение. М.: УДН, 1974. С. 58-71;
Современная буржуазная англо-американская историография об истоках
мировоззрения М. А. Бакунина // Труды Ун-та Дружбы народов. Т. 85.
Серия: История. Вып. 7: История и источниковедение: [Сб. 3], М.: УДН,
1977. С. 13-26; Современная буржуазная англо-американская
историография позиции М. А. Бакунина в славянском вопросе // Труды Ун-та Дружбы
народов. Т. 79. Серия: История. Вып. 6: История и источниковедение: [Сб.
2]. М.: УДН, 1976. С. 144-158; Козлов В. П. Современная французская
буржуазная историография о роли М. А. Бакунина в славянском и русском
революционном движении: Автореф. дис.... канд. ист. наук / Ун-т дружбы
народов им. П. Лумумбы. М.: УДН, 1978; Михайлов М. И. Борьба против
бакунизма в I Интернационале / АН СССР; Ин-т всеобщей истории. М.:
Наука, 1976; Мелкобуржуазное бунтарство в эпоху промышленного
капитализма. М.: Наука, 1988; Сафронова Л. Е. Критика социально-политических
и нравственных воззрений М. А. Бакунина: Автореф. дис. ... канд. филос.
наук. Л.: Изд-во ЛГУ, 1979; М. А. Бакунин о религиозной морали //
Социально-философские аспекты критики религии: Критика модернизации
догмат, основ христиан, конфессий: Сб. науч. трудов. Л.: ГМИРиА, 1983.
С. 141-151 и др.

14
П. И. ТАЛЕРОВ
ва, Н. М. Пирумовой, С. Ф. Ударцева12. В науку вливаются новые
исследователи российского анархизма, среди которых: В. Г. Графский,
С. А. Мндоянц, В. А. Мысляков, В. А. Должиков, Ю. А. Борисёнок,
В. Ф. Пустарнаков, М. А. Арефьев, А. Г. Давыденкова, В. Д. Ермаков,
Г. К. Вельмога и др.13
Канев С. Н. Революция и анархизм: Из истории борьбы революционных
демократов и большевиков против анархизма (1840-1917 гг.). М., 1987; Пиру-
мова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М., 1990; Ударцев С. Ф.
Политическая и правовая теория анархизма в России: История и современность.
Алматы, 1994; Рукопись М. А. Бакунина «Гамлет» // Памятники культуры.
Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник. 1982.
М.: Наука, 1984. С. 55-63;
Графский J5. Г. Бакунин: Из истории политической и правовой мысли. М.,
1985., Мндоянц С. А. Безгосударственный социализм: М. А. Бакунин
и П. А. Кропоткин об идеях общественного устройства // Русская
философская мысль в 80-х гг. XIX в. о будущем России. М., 1990; М. А. Бакунин
и левое гегельянство // Вестник Моск. ун-та. Сер. 7: Философия. 1986. № 6.
С. 39-47; Мысляков В. А. К проблеме «призраков» у Салтыкова-Щедрина:
(Щедрин и Бакунин) // Русская литература. Л., 1981. № 1. С. 170-189;
Должиков В. А. М. А. Бакунин и Сибирь в эпоху первой революционной
ситуации (1857-1861 гг.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Томск, 1989;
М. А. Бакунин в контексте сибирской и общерусской политической истории
переломной эпохи 1850-1860-х гг.: Автореф. дис. ... докт. ист. наук. Томск,
2000; М. А. Бакунин и народные бунтари Алтая в конце 50-х — начале
60-х гг. XIX в. // Алтай в прошлом и настоящем. 50 лет Алтайского края:
Тез. докл. к науч.-практ. конф. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1993;
М. А. Бакунин и Сибирь (1857-1861 гг.). Новосибирск: Изд-во Новосиб.
унта, 1993; М. А. Бакунин в национально-региональном политическом процессе
эпохи «оттепели» (рубеж 1850-1860-х гг.). Барнаул: Алтайский ГУ, 2000;
Борисёнок Ю.А. Польское национально-освободительное движение 40-х годов
XIX в. и М. А. Бакунин: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М.: МГУ, Ист. фак.,
1991; Михаил Бакунин и «польская интрига»: 1840-е годы. М.: Российская
полит, энцикл. (РОССПЭН), 2001; Борисёнок Ю.А, Олейников Д. И.
Михаил Александрович Бакунин: [Революционер, 1814-1876] // Вопросы
истории. М., 1994. № 3. С. 55-76; Арефьев М. А. Философия анархизма:
Очерки истории. СПб., 1992; Арефьев Μ. Α., Давыденкова А. Г. Проблемы
власти и государства в социологии русского анархизма: (М. А. Бакунин,
П. А. Кропоткин, Л. Н. Толстой) // Российская социология: Межвуз. сб.
СПб.: СПбГУ, 1993. С. 54-74; Ермаков В. Д. Российский анархизм: прошлое
и настоящее // Политическая демократия в историческом опыте России.
Челябинск, 1993. С. 129-136; М. А. Бакунин в современной отечественной
литературе // Персонажи российской истории (История и современность):
Тезисы Третьей Всерос. заоч. науч. конф. СПб.: Нестор, 1996. С. 88-92;
Вельмога Г. К. К сравнительному анализу философской антропологии
М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина // Грани культуры: Вторая между-
нар. науч. конф. 4-5 ноября 1997 г.: Тезисы докл. и выступ. СПб., 1997.
С. 42-45; Философская антропология русского анархизма: М. А. Бакунин

Кем был Михаил Бакунин в истории нашей цивилизации? К историографии вопроса 15
В эти и последующие годы все чаще стали переиздаваться снабженные
научным аппаратом произведения классиков российского анархизма,
включая и М. А. Бакунина14.
Конец XX — начало XXI в. ознаменовались повышенным интересом
общественности (и не только научной) к протестным и либертарным
течениям в социально-политической мысли, к оппозиционным
движениям и выступлениям в стране, альтернативным рецептам развития
социума. Благодаря снижению цензурных ограничений расширились
возможности публичного обмена мнениями на семинарах, конференциях,
диспутах, чтениях, а также в печати и других средствах массовой
информации, включая Интернет как мощный и общедоступный источник
всевозможных сведений и реальную трибуну для любого желающего
высказать свое непредвзятое мнение. Не пропало, а наоборот — даже
усилилось внимание к истории российского анархизма и одному из его
основоположников — М. А. Бакунину и его последователям-бакунистам.
Резко возросло число как исследователей, так и самих работ на самую
разнообразную тематику, отражающую специфические интересы ученых.
Здесь уместно упомянуть две проведенные в Москве и Санкт-Петербурге
Международные научные конференции, посвященные П. А. Кропоткину
(1992 и 2002 гг.), а также ставшие с 2001 г. традиционными ежегодные
Прямухинские чтения, мобилизовавшие научную общественность
не только России, но ближнего и дальнего зарубежья. Немало
выступлений и дискуссий в рамках этих чтений было посвящено жизни
и творчеству Михаила Бакунина. Круг научных интересов неизменно
расширяется, все более и более вовлекая в свою орбиту новые свежие
силы, к которым сегодня можно отнести таких исследователей, как
П. В. Рябов, В. М. Артемов, Д. Д. Жвания, П. А. Поздняк, П. И. Талеров,
А. Н. Гарявин, П. В. Глазков, В. В. Дамье, В. П. Сапон, М. П. Полькин,
и П. А. Кропоткин: (Сравнительный анализ): Автореф. дис. ... канд. филос.
наук. СПб., 1999 и др.
См. сборники работ М. А. Бакунина: Философия. Социология. Политика /
[Вступ. ст., сост., подгот. тек-ста и примеч. В. Ф. Пустарнакова; Журн. «Вопр.
философии» и др.]. М.: Правда, 1989. 621, [1] с, [1] л. портр. (Из истории
отеч. филос. мысли); Избранные философские сочинения и письма / [Вступ.
ст., сост., подготовка текста, примеч. В. Ф. Пустарнакова]. М.: Мысль, 1987.
573, [1] с, 1л. портр. (Для науч. б-к); Анархия и Порядок: Сочинения / Сост.
и предисл. М. А. Тимофеева. М.: Изд. ЭКСМО-ПРЕСС, 2000., — 704 с. (Серия
«Антология мысли»); Интернационал, Маркс и евреи: (Polémique contre les
juifs): Неизвестные работы отца русского анархизма / Пер. с фр. В. М.
Смирнова. М.: Вече, Аз, 2008. 320 с. (Сер.: Диалог); Избранные труды / Ин-т
общественной мысли; [сост. П. И. Талеров, А. А. Ширинянц; авторы вступ.
ст. А. А. Ширинянц, Ю. А. Матвеева, П. И. Талеров; коммент., указ. имен
П. И. Талеров]. М.: РОССПЭН, 2010. 816 с. (Б-ка отечественной общественной
мысли с древнейших времен до начала XX века).

16
П. И. ТАЛЕРОВ
Т. А. Кондратьева, Д. И. Рублёв, В. Г, Ященко и др.15 Особый интерес
Рябов П. В. Историософия Михаила Бакунина / Прямухинские чтения 2001 //
Прямухинские чтения 2001-2003 годов. Тверь: Золотая буква, 2004. С. 50-63;
Михаил Бакунин в сегодняшнем мире // Михаил Александрович Бакунин:
Личность и творчество: (К 190-летию со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т
экономики РАН, 2005. С. 7-28; Проблема социальной революции в творчестве
М. А. Бакунина // Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква,
2006. С. 88-116; Философия истории Михаила Бакунина // Михаил
Александрович Бакунин: Личность и творчество: (К 190-летию со дня рождения).
Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН, 2005. С. 73-88; Артемов В. М. Гуманизм
в философии и жизненной практике М. А, Бакунина / Наука и здравый смысл
в России: кризис или новые возможности? Мат-лы междунар. конф.
гуманистов. Москва, 2-4 октября 1997 // Здравый смысл: Журнал скептиков,
оптимистов и гуманистов. Спец. вып. М., 1997. С. 75-77; М. А. Бакунин:
к свободе через образование // Социально-политический журнал. М., 1995.
№ 4. С. 196-207; Свобода и нравственность в философии М. А. Бакунина //
Памяти М. А. Бакунина: [Сб. статей]. М.: Ин-т экономики РАН, 2000.
С. 7-18; Талеров П. И. Бакунин и Интернационал: Некоторые исторические
аспекты становления анархизма // Персонажи российской истории: (История
и современность): Тезисы 3-й Всерос. заоч. науч. конф. СПб.: Нестор, 1996.
С. 93-97; Вопросы воспитания и образования в раннем эпистолярном
наследии М. А. Бакунина // Бакунинский сборник. Тверь: Славянский мир, 2004.
Вып. I. С. 17-25; Личность Михаила Бакунина — революционера и
анархиста — в оценке его современников // Прямухинские чтения 2004 года. Тверь:
Золотая буква, 2005. С. 24-31; ГарявинА. Н. Аграрно-крестьянский вопрос
в трудах М. А. Бакунина // Михаил Александрович Бакунин: Личность и
творчество: (К 190-летию со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН,
2005. С. 48-72; К вопросу о федералистских воззрениях М. А. Бакунина //
Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква, 2006. С. 167-170;
М. А. Бакунин о менталитете русского крестьянства // Менталитет россиянина:
история проблемы: Материалы 17-й Всерос. заоч. науч. конф. СПб.: Нестор,
2000. С. 31-35; Поздняк П. А. М. А. Бакунин и историческое прошлое России //
Общественная мысль и партии в России XIX-XX вв.: Сб. науч. статей. Брянск:
Изд-во БГПУ, «Курсив», 1999; Социально-политические взгляды М. А.
Бакунина на место и роль русского крестьянства в общественном развитии:
Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.: МГУ, 2000; ЖванияД.Д. М. А. Бакунин
о влиянии власти на личность // Памяти М. А. Бакунина: [Сб. статей]. М.:
Ин-т экономики РАН, 2000. С. 19-25; Глазков 77. В. М. А. Бакунин о женщине
и её положении в обществе // Михаил Александрович Бакунин: Личность
и творчество: (К 190-летию со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики
РАН, 2005. С. 89-92; Принцип федерализма М. А. Бакунина и современная
Россия // Новые идеи в философии: Межвуз. сб. науч. трудов. Пермь, 2004.
Вып. 13 (2). С. 198-201; Российская империя 20-70-х годов XIX века глазами
М. А. Бакунина / Прямухинские чтения 2003 // Прямухинские чтения 2001-
2003 годов. Тверь: Золотая буква, 2004. С. 279-286; Салон В. П. А. И. Герцен
и М. А. Бакунин как теоретики либертарного социализма // Прямухинские
чтения 2006 года. М.: ООО НВП «ИНЭК», 2007. С. 39-55; Германия в
исторических и социально-политических воззрениях М. А. Бакунина: (по материалам
книги «КнутоТерманская империя и социальная революция») // «Ангелос:

Кем был Михаил Бакунин в истории нашей цивилизации? К историографии вопроса 17
представляет биографический очерк безвременно ушедшего из жизни
публициста В. Н. Дёмина16.
Следует также отметить, что география исследований жизни и
творчества Михаила Бакунина существенно расширяется, охватывая сегодня
практически все крупные научно-образовательные центры России —
от западных рубежей до восточных. Характерной тенденцией становится
увеличение числа работ из российской провинции (Сибири, Алтая,
Поволжья) и стран ближнего зарубежья (Белоруссии, Казахстана.)
В 2014 г., в год 200-летия со дня рождения М. А. Бакунина, прошли
конференции и научные симпозиумы как в России (в Твери (май), Москве
(май), Прямухино (июль) и др.), так и за рубежом (в частности — в
польском Щецине в мае-июне), ставшие новым этапом в развитии бакуни-
новедения. Уже сегодня можно с полной уверенностью утверждать, что
в ближайшие годы, возможно — десятилетия, забвение Бакунину и его
доктрине анархизма не грозят...
* * *
В настоящее издание вошла лишь небольшая часть работ
(большей частью с сокращениями либо в отрывках) писавших и пишущих
на русском языке авторов, посвященная М. А. Бакунину.
Расположенные в хронологическом порядке эти работы сгруппированы в шесть
разделов, отражающих исторические этапы развития отечественного
Вестник мира» : Бюллетень Центра по изучению проблем мира и разрешения
конфликтов ННГУ им. Н. И. Лобачевского. Н. Новгород, 2003. С. 29-38;
Полькин М. В. К вопросу о литературном сотрудничестве М. А. Бакунина
с издателями газеты «Колокол» на рубеже 50-60-х гг. XIX в.: (По материалам
неизвестной публицистики) // Прямухинские чтения 2004 года. Тверь: Золотая
буква, 2005. С. 108-113; Реформы или революция?: (Михаил Бакунин о путях
выхода России из политического кризиса на рубеже 50-60-х годов XIX века) /
Прямухинские чтения 2003 // Прямухинские чтения 2001-2003 годов. Тверь:
Золотая буква, 2004. С. 294-303; Кондратьева Т. А. Нравственное
содержание социальной революции в анархизме М. А. Бакунина // Вестник ЗабГПУ.
Серия 2: Философия. Культурология. Социология. Психология. Вып. 1.
Чита: Изд-во ЗабГПУ, 2005. С. 35-42; Проблема социального идеала в
русском классическом анархизме (М. А. Бакунин, П. А. Кропоткин): Автореф.
дис.... канд. фил ос. наук. Чита, 2006; Рублёв Д. И. Идеи Михаила Бакунина
и генезис идей синдикализма в России начала XX века / Наследие Михаила
Александровича Бакунина и его продолжателей // Михаил Александрович
Бакунин: Личность и творчество: (К 190-летию со дня рождения). Вып. III.
М.: Ин-т экономики РАН, 2005. С. 140-159; Ященко В. Г. Хилиастическая
напряжённость работы М. А. Бакунина «Государственность и анархия» //
Прямухинские чтения 2006 года / Бакунинский фонд. М.: ООО НВП «ИНЭК»,
2007. С. 156-169 и др. Более подробную библиографию работ о М. А. Бакунине
см. в конце наст, издания.
Дёмин В. Н. Бакунин. М.: Мол. гвардия, 2006. (Жизнь замечательных людей.
Вып. 1009).

18
Я. И. ТАЛЕРОВ
бакуниноведения. Такое размещение материалов представляется
наиболее оптимальным, поскольку позволяет последовательно проследить
не только эволюцию воззрений Бакунина на всем протяжении его
жизненного пути, но и динамику изменений отношения к личности
и творчеству Михаила Александровича в исторической ретроспективе.
Хотя большинство работ содержат многосторонний анализ и оценки
личности и творчества М. Бакунина, тем не менее составитель старался
сформировать материалы, в большей степени руководствуясь общей
концепцией издания серии «pro et contra», т. е. выделяя полярные
суждения с учетом конкретно-исторических условий подготовки,
написания и первой публикации материалов. На страницах этой книги
читатель встретит не просто отдельные констатации фактов и явлений,
суждения и оценки, но и почувствует дух той или иной эпохи, борьбу
концепций и идей, конкуренцию в научных и околонаучных кругах,
среди литераторов, политиков и др., которая так или иначе была связана
с именем Бакунина. Споры рождали не только взгляды революционного
народника — классика анархизма, но и конкретные факты его судьбы,
сложный характер, образ его жизни и даже — вероятность
использования личности бунтаря прототипом литературных произведений...
Большую благодарность за помощь в работе, научные консультации
и советы, а также деловую и моральную поддержку составитель
выражает своим коллегам и друзьям: д-ру филос. наук проф. В. М. Артемову,
канд. ист. наук доценту А. Н. Гарявину, д-ру ист. наук гл. науч. сотр.
А. В. Гордину, д-ру ист. наук доц. Л. Ю. Гусману, д-ру ист. наук ст.
науч. сотр., проф. В. В. Дамье, д-ру ист. наук проф. В. А. Должикову, д-ру
ист. наук проф. В. Д. Ермакову, канд. гуманит. наук (PhD) адъюнкту
А. Камински (Польша), канд. ист. наук доценту И. Л. Кислициной, д-ру
ист. наук доц. Я. В. Леонтьеву, Я. Л. Прусскому, канд. ист. наук доц.
Д. И. Рублёву, канд. филос. наук доц. П. В. Рябову, д-ру юр. наук проф.
С. Ф. Ударцеву, д-ру полит, наук проф. А. А. Ширинянцу.
в^

I
МИХАИЛ БАКУНИН
В КРУГУ СВОИХ
СОВРЕМЕННИКОВ,
СТОРОННИКОВ
И ПРОТИВНИКОВ

^^
В. Г. БЕЛИНСКИЙ
Письмо В. П. Боткину
<Фрагмент>
Петербург. 1839, ноябрь 22 дня
Виноват, друг Василий! Ты писал ко мне, спрашивал,
беспокоился1 — одно мое слово — и ты был бы спокоен... Что делать!
Я нахожусь в какой-то апатии, в которой, впрочем, есть всё, кроме
участия ко всему тому, что не я. Я и чувствую, и мыслю, порою даже
и страдаю; но ни до тебя и ни до кого из вас мне дела нет, как будто
вы все не существуете и никогда не существовали. Или, видно,
настало время расчета с самим собою, или черт знает что — но вот вам
факт: понимайте и толкуйте его, как хотите. Бог да благословит вас,
а я не виноват2.
Питер город знатный3, Нева — река пребольшущая, а
петербургские литераторы — прекраснейшие люди после чиновников
и господ офицеров. Мне очень, очень весело: о чем ни заговоришь —
столько сочувствия. Одним словом: Петербург молодой, молодой
человек, но говорит совсем так, как старик4. Да ну, к черту — лучше
о деле.
Я увиделся с Мишелем на третий день приезда. С первых слов
я увидел, что комедий ломать с ним не для чего, потому что он очень
поумнел и очеловечился в последнее время и сам заговорил о твоем
деле6 таким языком, каким мы говорили. Правда, тут есть пункт,
в котором мы с тобою ближе друг к другу и в котором он едва ли
когда сойдется с нами, но этот пункт не относится к вопросу о
твоем счастии, и мне кажется, что он не совсем не прав в нем так же,
как и мы не совсем не правы, следовательно, обе стороны и правы
и не правы. Вообще Питер — славное исправительное место и очень
исправил Мишеля. Я думал увидеться с М<ишелем>, как с хорошим
знакомым, но расстался с ним, как с другом и братом души моей.
Это, Васенька, человек в полном значении этого слова. В нем сущ-

22
Б. Г. БЕЛИНСКИЙ
ность свята, но процессы её развития и определений дики и нелепы;
но за это винить его — по крайней мере не мне. Но лучше расскажу
всё, как было. На другой день М<ишель> был у меня и смертельно
надоел и опротивел мне, так что я радовался мысли, что он скоро
уедет. Врет, шутит, машет неуклюжими руками — и всё невпопад.
Тут был и Панаев6. Решились идти к нему наверх7; они оба пошли,
а я замешкался. Прихожу наверх — М<ишель> бросает мне твое
письмо и говорит при П<анаеве> о твоем деле, как будто бы мы
были вдвоем — прочтя письмо, он тотчас дал и ему его прочесть,
с предисловною фразою: «Б<откин> любит мою сестру». Потом
начались выходки против батюшки и матушки, изъявления
радости о войне и пр. — ты сам дополнишь. Приятно увидеть чувство
в лице и непосредственности человека — ив М<ишеле> точно было
чувство; но приятно видеть чувство, которое сдерживается волею
и прорывается избытком собственной силы, — вот этого-то и не
было. За сим пошла болтовня, шутки некстати, достолюбезности
невытанцовывающиеся и т. п. Когда, наконец, М<ишель> ушел —
с меня словно камень свалился. Всё тот же, подумал я, а П<анаев>
сказал: «Теперь я понимаю, почему Б<акунин>, будучи
прекрасным человеком, имеет столько ожесточенных врагов». Я с горя лег
спать и проспал часов до одиннадцати утра. М<ишель> приглашал
меня обедать к Заикину8 и вообще обнаруживал большое желание
сблизить меня с ним, чем самым и возбудил во мне страшное
нежелание этого сближения; к тому же я решился было избегать всяких
знакомств и жить схимником. Но делать было нечего — прихожу,
пообедали, подпили, начали беседовать — и М<ишель> явился
мне с самой лицевой, передней стороны. Сколько задушевности,
теплоты, благородства, человечестности. Самые манеры его
изменились — не было уже нелепых шуток и натяжных достолюбезностей,
трубка уже не падала из рук его. Он спорил со мною, но так
кротко, с такою любовию и уважением ко мне, хотя меня какой-то бес
словно подталкивал наполовину говорить против себя. Одним
словом, я провел московский вечер и ушел с новым, удивившим
самого меня чувством к М<ишелю>, Потом он был у меня — прочел
мне свою статью: статья сонная, крепкая, чуждая всякого
нахальства, размахиванья длинными руками, простая и целомудренная
в своей энергической крепости!9 Пошли потом толки. Я довольно
резко (моим слогом) высказал ему свое мнение об участии,
которое принимала в твоей истории Татьяна Александровна10, и даже
о самой ней. Он ее во многом обвинил, но во многом и оправдывал,
и показал мне резко, но и кротко, что он о ней думает совершенно
иначе. Это уже был не тот М<ишель>, который некогда на замеча-

Письмо В. П. Боткину
23
ние, что в письме Т<атьяны> А<лександровны> есть одна фраза,
отвечал мне с царственно-геройским и наглым видом: моя сестра
не может писать фраз; но это был брат, который нежно и глубоко
любит и уважает сестру и в то <же> время уважает в других права
дружбы и свободы мыслить. Потом, в другой раз, он показал мне,
что героизм его самому ему теперь смешон и пошл; что он боролся
с отцом по праву, но худо делал, что фанфаронил этою борьбою
и даже отчасти привил это фанфаронство и к сестрам своим, —
и во всем этом он сознавался не как прежде — с хвастовством или
равнодушием, но с внутренним страданием. Это меня глубоко
тронуло и совершенно помирило с ним. И могло ли быть иначе?
Если сознание вины вошло в плоть и кровь человека, возродило
его духом — его прощает сам бог, а человеку надо отречься от своей
человечестности, чтобы не простить его. Я тем более не мог этого
не сделать, что сам не меньше М<ишеля> нуждаюсь в прощении —
и его первого, и тех, кто меня хорошо знает, и тех, которые едва
знают меня. Однажды, при его брате11, я высказал ему кое-что о его
болтовне и претензии на достолюбезность — после он сказал мне, что
сначала ему ужасно было досадно на меня, а потом он согласился,
что так... Не знаю, покажешь ли ты ему это письмо, но я желал бы
этого, только сделай это кстати, в хорошую минуту М<ишеля>.
Надо избегать крайностей: для нас прошла пора требований отчета
в поведении и образе мыслей друг у друга, и это хорошо; но не
будем же лишать дружбы ее прав. Кто мне скажет правду обо мне,
если не друг, а слышать о себе правду от другого — необходимо.
Помнишь ли, ты дал мне урок насчет моих народных
патриотических острот и милых достолюбезностей насчет Лангера?12 Ведь мне
казалось, что я в самом деле очень любезен, и если бы ты не
подставил мне зеркала — я до сих пор находился бы в этой уверенности.
Друзья мои — будем бояться крайностей, как зла: оставим каждого
жить, как он хочет, не будем читать друг другу поучений, посылать
буллы, требовать отчета, но не побоимся же и замечать друг другу
то, чего каждый в себе не хочет или не может замечать, только
будем это делать с уважением к личности, деликатно, с любовию.
Вразуми же, Б<откин>, М<ишел>я, что природа создала его быть
теплым и важным и только под этим условием светлым, а когда он
не таков — то молчаливым и важным, но никогда достолюбезным
в смысле Станкевича13. Заставь его почувствовать иногда важность,
иногда пользу, а иногда и святость молчания и возмутительность
выговаривания того, что понимается само собою и профанируется
выговариванием. Во всяком человеке — два рода недостатков —
природные и налипные; нападать на первые и бесполезно, и бес-

24
β. Г. БЕЛИНСКИЙ
человечно, и грешно; нападать на наросты — и можно и должно,
потому что от них можно и должно освобождаться.
Мы обвиняли М<ишеля> в недостатке задушевности, в
неспособности принять участие в личности другого, — и мы были
правы, но правы внешним образом. Я больше всех кричал против
М<ишеля> в этом отношении за то, что он не принимал участия
в моих сердечных похождениях; но ты сам знаешь, до какой степени
были достойны они участия, ты сам знаешь, что действительно в них
было только мучительное стремление, мучительная жажда любви
и сочувствия, а проявления были призрачны и пошлы. М<ишель>
сам обвинял себя, что не принял истинного участия в истории
Каткова14, но ты сам знаешь действительность этой истории, в
которой истинное было опять в источнике, а не в осуществлении. Кто
не полезен себе, тот не полезен и другим: над М<ишелем> больше,
чем над кем-нибудь, сбылась истина этих слов. В нем так много
дикостей, угловатостей и нелепостей, он сам очень хорошо их видит
и борется с ними; процессы его духа совершаются так трудно, как
процесс деторождения для женщины; сверх того, у него так мало
такту и всего того, что дается счастливою непосредственностию
и полнотою натуры, он всё должен приобрести борьбою и успехами
в мысли, — что ему, право, пока совсем не до других, а только до себя.
Я теперь собственным опытом узнал возможность такого состояния.
Мне теперь ни до кого нет дела, я никого не люблю, ни в ком не
принимаю участия, — потому что для меня настало такое время, когда
я увидел ясно, что или мне надо стать тем, чем я должен быть, или
отказаться от претензии на всякую жизнь, на всякое счастие. Для
меня один выход — ты знаешь какой; для меня нет выхода в Jenseits16,
в мистицизме и во всем том, что составляет выход для полубогатых
натур и полупавших душ. Я теперь еще больше понимаю, отчего
на святой Руси так много пьяниц и почему у нас спиваются с кругу
все умные, по общественному мнению, люди; но я не могу и
спиться, хотя и каждый день раза по два пью водку и тяну то красное,
то рейнвейн. Мне остается одно: или сделаться действительным,
или до тех пор, пока жизнь не погаснет в теле, петь вот эту песенку:
Я увял и увял
Навсегда, навсегда,
И блаженства не знал
Никогда, никогда!
Всем постылый, чужой,
Никого не любя,
В мире странствую я,
Как вампир гробовой.

Письмо M. А. Бакунину
25
Мне противно смотреть
На блаженство других,
. И в мучениях злых
Не сгораючи тлеть16.
Обращаюсь к Мишелю. Вот причина, почему мы отрицали в нем
задушевность и теплоту. И в самом деле, то и другое не всегда
присутствует в нем, потому что возня его с самим собою, как и следует,
захватывает большую часть его времени. Но когда он бывает ровен
с самим собою, — это человек насквозь теплый, насквозь светлый,
в высшей степени задушевный, любящий, готовый принять в другом
всё участие, какого только можно желать. А что он умеет любить
глубоко и горячо, этому лучшее доказательство — я: кто больше меня
ругал и оскорблял его, к кому больше меня бывал он
несправедливее — и что же? — где бы он ни явился, с кем бы ни познакомился,
там и тот уже знает Белинского. Заикин и все прочие сто раз уж
говорили мне — как он любит вас! И изо всего видно, что он любит
меня, часто вопреки себе, именно за то, за что нападал на меня, что
составляет нашу противоположность. Погладь его за это по курчавой
голове — право, он очень не глуп, как я начинаю уверяться. А
сколько глубины, сколько инстинкта истины, какое сильное движение
духа в этом шуте! Я немного побыл с ним в Питере, но много узнал
от него нового, много уяснились мне и собственные мои идеи. Это
один человек, с которым побыть вместе значит для меня — сделать
большой шаг вперед в мысли — дьявольская способность передавать!
Да, я вновь познакомился с М<ишелем> и от души, как друга и брата,
обнимаю его на новую жизнь и новые отношения.
Ну, да довольно о нем — не всё говорить о пустяках, надо и дела
не забывать <...>.
Письмо М. А. Бакунину
СПб. 1840, 26 февраля
Письмо твое, любезный М<ишель>, произвело на меня именно
такое действие, которое ты предсказал в письме 3<аикин>у. Оно
еще на несколько лет отдалило меня от знания (если
предположить — хоть для шутки, — что знание когда-нибудь должно быть

26
Β. Г. БЕЛИНСКИЙ
моим уделом), усилив во мне мою ненависть к знанию, как
сушильне жизни. От души пожалел о так много потерянном времени и
потерянном труде. Я прочел в твоем письме то же самое, что привык
читать в твоих письмах с 1836 года и что и тогда так мало убеждало
меня, а теперь еще менее способно убедить1. Вообще, теперешнее
время чрезвычайно трудно для убеждения — всякий хочет жить
своим умом и требует любви, сочувствия и сострадания, а не
советов. Сколько переписал к тебе я писем: за истину моей последней
и самой отчаянной полемической переписки2 с тобою я и теперь
стою, как за то, что 2x2=4, а не 5, и эти письма были писаны моею
кровью — свежею и горячею кровью, — а между тем ты сам знаешь,
до какой степени убедили они тебя. Мне и теперь жаль
потерянного времени, потерянной желчи, потерянной крови и потерянной
души: из всех них только желчь еще не совсем была потеряна,
потому что ты осердился — бедный результат! С тех пор я отказался
от права учить других — особенно на письмах, — и очень жалею,
что несколько неосторожных выражений в письме к Б<откину>,
враждебно сорвавшихся с пера моего, зацепили твое самолюбие
и заставили тебя так бесплодно потерять несколько часов на твое
длинное и сухое письмо3. Оно на несколько дней повергло бы меня
в жесточайшую апатию и усилило бы дряблость и болезненность
моего искаженного и исказненного духа, если бы я до сих пор не был
полон письмами Б<откина>, живыми, любовными, елейными
и — что всего для меня бесценнее — чуждыми ненавистной мне
философии, говоря поэтическим языком, и резонерства, выражаясь
смиренною прозою.
Да, М<ишель>, пора нам убедиться в том, что мы плохо
понимаем друг друга и что пора нам оставить друг друга в покое. Слияние
невозможно для нас, действовать один на другого мы уже не
можем ни положительно, ни отрицательно. Я уважаю тебя: говорю
тебе это искренно, но я не люблю тебя, ибо мне ненавистен образ
твоих мыслей и еще ненавистнее его осуществление. Это странное
признание имеет целию не оскорбление тебя: прими его, как знак
моего уважения к тебе: во всяком случае, ты человек благородный,
я не могу играть с тобою комедии и хочу, чтоб ты не
обманывался насчет твоих ко мне отношений. Я всегда и везде встречу тебя
с удовольствием, и мимолетная встреча с тобою всегда будет мне
отрадна; мне будет о чем от души поговорить с тобою: у нас так
много общих воспоминаний и общих предметов любви. Увидя тебя
в беде, я не отдам тебе последней рубашки, как ты мне, но охотно
(не по долгу, а по влечению сердца) поделюсь с тобою возможным,
не спрашивая тебя о причине беды и даже зная, что она — именно

Письмо M. А. Бакунину
27
то, что с особенною яростию ненавижу я в тебе. Но здесь и конец.
Я знаю в тебе много хорошего и подозреваю теперь, что еще
многого не знаю такого, чего ты не можешь выговорить, и что
заставляют от меня твои дурные стороны. Поэтому ты прав, говоря, что
я тебя не знаю, но и я буду совершенно прав, сказавши тебе, что
и ты не знаешь меня. Да, ты не знаешь меня, ни моих требований,
ни моих истинных ран, ни моих истинных радостей. Ты знаешь
во мне человека А, В, С, D и т. д.; но ты не знаешь человека
Виссариона, — и Виссарион никогда не примет от тебя ни совета, ни
утешения, и никогда не даст тебе ни того, ни другого. Так говорит моя
несчастная действительность: надо покориться ей. Представляю
тебе несколько доказательств того, что ты жестоко заблуждаешься,
думая, что хоть сколько-нибудь знаешь и понимаешь меня.
С чего ты взял, что до отъезда в Прямухино4 я бредил <...> б
служить, но не для статского советника, не для денег, а для того, чтобы
на вопрос ундера на заставе не ответить ему: homo sum!6, а сказать,
что я чиновник 14 или 12 класса и служу там-то. Не худо при этом
иметь и маленькое обеспечение, которое не допустило бы меня
умереть, как собаке, во время болезни. Стыдно, М<ишель>, прибегать
ко лжи для поддержания своей истины. Или истина-то не совсем
истинна?.. А что я сказал, что время для службы ушло — и то правда,
ибо, благодаря идеальности, я уже не способен ни к какому делу,
ни к каким объективным обязанностям. А ты еще спрашиваешь,
выучился ли я по-немецки. Выучился!..
С чего ты взял, что я рожден для знания? Кто для чего рожден,
то того и достигает. Наука не для меня. Я дилетант. У меня есть
нечто общего, родного с немцами и даже с их рефлектированною
поэзиею; но греческий и английский языки (если б их можно было
как-нибудь, не учась, узнать) дали бы мне кое-что посущественнее
немецкого: я бы читал Гомера и Шекспира7.
С чего ты взял, что моя действительность — пошлая,
повседневная, грязная и до того несчастная, что над нею даже мальчики
подсмеиваются?8 Правда, моя действительность — не твоя, но из
этого еще не следует, чтоб она была такая, какою ты ее описываешь.
Раны моего сердца, истекающего живою, горячею кровью,
свидетельствуют, что ты лжесвидетельствуешь на ближнего. Ты хоть бы
спросил у Б<откина>: он сказал бы тебе, до какой степени я
примирился с повседневною действительностию. Если восставать
на претензии, на ходули, на наклепанную на себя любовь и другие
наклепанные чувства, на благородную привычку жить на чужой
счет, бросать бисер перед свиньями и толками о философии
возбуждать во всех ненависть и отвращение к философии; если на-

28
β. Г. БЕЛИНСКИЙ
падать на выход женщин из непосредственности женственной
в мужскую рефлексию, нападать на неестественные, магнетические
и сомнамбулические связи и отношения, нападать на возвещение
о благих, но никогда не выполняемых намерениях (как, например,
об изучении немецкого языка), словом, если нападать на леность
и бездействие, утешающие себя звонкими фразами духовных
моментов, высшей цели, высшего назначения, на дряблость,
болезненность, гнилую рефлексию и пр., и пр., если нападать на всё
это, — значит нападать на идеальность, — я нападаю на нее и
предпочитаю ей самую ограниченную действительность и полезность
в обществе. Чацкие всегда будут смешны для меня, и я буду делать
их смешными для многих, не заботясь, что мой приятель примет
эти нападки за личность и оскорбится ими. Что такое Чацкий?9
Человек, который мечтает о высшей любви, а любит <...> который
всех ругает за бездействие, а сам ничего не делает, который
сердится на действительность, которая в его глазах скверна тем, что
русские XIX века бреют бороды и ходят во фраках, что они не
подражают китайцам в незнании иноземщины, который говорит о
прекрасном и высоком со скотами и пр. и пр. Как же на таких шутов
не нападать? Они первые враги всякой разумности, всякой истины10.
Но скоты всегда останутся для меня скотами, и у меня с ними
никогда общего ничего не будет. Если они без претензий, я стараюсь
быть к ним по возможности терпимым; если они с претензиями
(как, например, семинарист-Хлестаков, дурак, осел и скот Благо-
сердов или Добронравов11, о котором ты, в письме к 3<аикину>
отзываешься чуть-чуть как не о человеке), они возмущают меня.
Вы оба, ты и Б<откин>, не поняли моей зависти к скотам: я
завидую не офицеру, который идет на бал к барышням, но офицеру,
который без рефлексии, в полноте глупой натуры своей спешит
на бал, где проведет вечер в самозабвении, — и я завидую, почему
у меня нет способности не на бал ехать, а хоть стихотворение
Пушкина прочесть без рефлексии, с самозабвением. Ты говоришь, что
я ищу в оргиях выхода. Тут две неправды: в оргиях я ищу не
выхода, а минутного самозабвения, ищу отрешения не от страданий,
а от отчаяния, от сухой, мертвящей апатии. Потом — я не способен
возвыситься даже и до оргии — судьба и в этом отказала мне.
Разве это оргия <...> и преблагоразумно рассуждать о том, как
предательски обманчива чувственность: сулит много, а дает — ничего?
Против прекраснодушия я уж не воюю. Питер и твой брат Николай
заставили меня помириться с ним и полюбить его. Я увидел ясно,
что я ниже прекраснодушия и не имею права нападать на то, до
чего возвыситься никогда не был в состоянии. Прекраснодушие —

Письмо M. А, Бакунину
29
великое, святое состояние духа и в 1000 раз выше моей <...>
действительности. Я вижу, что, нападая на Шиллера за его
прекраснодушие, я смешивал с Шиллером себя, тебя и Аксакова,
с которыми у великого германского духа ничего общего не было
и нет. И И. П. Кл<юшников>12 прекраснодушен был, — однако он,
так же, как и мы, не Шиллер: прекраснодушие и призрачность
не одно и то же. Однажды твой брат сказал мне, что он зарезал бы
свою любовницу, если б она изменила ему. Я ему ответил, что если б
мне изменила страстно и глубоко любимая мною жена, — я и ту бы
не только не зарезал, но не оскорбил бы ее ни одним грубым словом,
а кротко сказал бы ей, чтобы она выбирала между долгом и
любовью, и что в первом случае я обещаю ей мое уважение, дружбу
и сострадание, а во втором — мы должны расстаться, чтобы
уж не встречаться в сей жизни. Если бы, продолжал я, она избрала
последнее, я сам помог бы ей соединиться с тем, кого она любит,
и отдал бы ей не только ее, но и свое. Он выпялил глаза и вскричал:
как же так? А так (отвечал я), что она не виновата в чувстве,
которым повелевать никто не в состоянии; она была бы виновата, если б
таила от меня это чувство и была бы в преступной связи; но если б
сказала мне о чувстве — поступила бы comme il faut13. Такой образ
мыслей показался Н<икола>ю14 результатом отсутствия
глубокого пламенного чувства. Я начал ему толковать, что глубокое чувство
спокойно, просветлено, теплится, а не пылает, греет, а не жжет
и пр. Результатом этого разговора были его слова: абстрактно я
понимаю вас и согласен с вами, но люблю больше горячее, жгучее
чувство, — и надобно было видеть, как мило-юношески признался
он в этом! Увы! я не имел духа к таким признаниям и бесстыдно
наклепывал на себя глубокие чувства и высокие мысли, которые
абстрактно понимал, и бесстыдно отрицался, как от сатаны,
от чувств и мыслей, менее глубоких и высоких, но вполне
доступных и милых мне в то время. Не правда ли, что мое прекраснодушие
было самолюбиво, ходульно, полно претензии, а прекраснодушие
Н<иколая> здорово, крепко, НОРМАЛЬНО (ненавистное для тебя
слово!). Боже мой, какая глубокая, широкая, могучая натура у
твоего брата! И сколько здоровости, нормальности, деятельности!
Сколько, вместе с тем, задушевности, мягкости, скромности,
стыдливости, целомудренности! Какая милая, женственная
непосредственность! Это мужчина-лев, гордый, пламенный, могучий,
и в то же время это родной брат твоей покойной сестры16. О, какое
глубокое, какое бесконечно глубокое в нем чувство изящного!
Я первый открыл в нем этот глубокий, светлый самородный родник
абсолютной жизни, я развиваю его — и любуюсь, наслаждаюсь

30
В. Г. БЕЛИНСКИЙ
моим делом, я, Мишель, человек, примирившийся с пошлою,
повседневною деиствительностию. Теперь он у меня почти каждый
день — не идет — шлю за ним. Он мне необходимее всех в Питере.
Может быть, я буду и жить с ним. Я знаю, что я полезен ему, но
едва ли он мне не полезнее еще. Мне, т. е. моей дряблости,
растленности и болезненности, необходимо присутствие такой юной,
свежей, простой, нормальной и могучей натуры. Я беспрестанно читаю
ему то Гомера, то Шекспира, то Пушкина — и каждый стих
отпечатлевается у него на лице. Это меня подстрекает, — и потому для
меня наслаждение читать ему, и я всегда читаю ему с
необыкновенным одушевлением. Ему понравился парадокс Боткина, будто бы
недостаток образования и рефлексии, сохранив полноту и
природную целомудренность гения Пушкина, сжал его миросозерцание
и лишил обилия нравственных идей. Я ему сказал, что это, дескать,
вздор и чепуха. Миросозерцание Пушкина трепещет в каждом
стихе, в каждом стихе слышно рыдание мирового страдания, а
обилие нравственных идей у него бесконечно, да не всякому всё это
дается и труднее открывается, потому что в мир пушкинской
поэзии нельзя входить с готовыми идейками, как в мир рефлектиро-
ванной поэзии, и что когда Б<откин> будет поздоровее духом,
то увидит это сам. Не только Шиллер, сам Гёте доступнее и толпе
и абстрактным головам, которые всегда найдут в них много
доступного себе; но Пушкин доступен только глубокому чувству
конкретной действительности. И потому петербургские чиновники
и офицеры еще понимают, почему Шиллер и Гёте велики, но
Шекспира называют великим только из приличия, боясь прослыть
невеждами, а в Пушкине ровно ничего великого не видят. Для
меня в этом факте глубокая мысль. Чтобы мою проповедь сделать
действительною, я схватил «Онегина» и прочел дуэль Ленского,
начало 7 и конец 8 главы. Никогда я так не читал: меня посетило
откровение, и слезы почти мешали мне читать. Слушатель понимал
чтеца, и оба они понимали Пушкина. Я обратил его внимание на эту
бесконечную грусть как основной элемент поэзии Пушкина, на этот
гармонический вопль мирового страдания, поднятого на себя
русским Атлантом; потом я обратил его внимание на эти переливы
и быстрые переходы ощущений, на эти беспрестанные и
торжественные выходы из грусти в широкие разметы души могучей,
здоровой и нормальной, а от них снова переходы в неумолкающее
гармоническое рыдание мирового страдания. Но лишь толкну
Ник<олая> на мысль, как он уже бежит вперед, угадывает, узнает
ее во всяком стихе, развивает его так полно и непосредственно, так
вдохновенно и чуждо всякой рефлексии, что, право, я ему тут еде-

Письмо M. А. Бакунину
31
лал столько же, сколько и он мне. Вот, М<ишель>,
прекраснодушие, перед которым я благоговею, вот идеальность, которая есть
залог будущей богатой и роскошной действительности! Он
понимает действительность, которою окружен, знает цену господам
офицерам, но он не смешивает с ними идеи военной службы, любит
ее всею душою. Он понимает, что гнусная действительность вне
его, а не в нем, и что не она его обгадит, а он ее облагородит в
границах круга своей деятельности и своего влияния. Что может быть
гнуснее нашей литературы и журналистики, герои которой — Сен-
ковские16, Гречи17, Полевые18, Булгарины19, Раичи20 и подобные им
герои; так неужели, например, я должен поэтому отказаться от
литературной деятельности и сложа руки сидеть в идеальной войне
с нею? Нет, пока рука держит перо, пока в душе еще не остыли
ни благородное негодование, ни горячая любовь к истине и благу, —
не прятаться, а идти навстречу этой гнусной действительности
буду я. У твоего брата удивительно верный инстинкт и такт
действительности: его понятия о ней возвышенны, благородны,
пламенны, но и просты и нормальны. Например, он бесконечно
глубоко любит своих сестер, для него отрада говорить о них, — и я
проводил с ним целые вечера в разговорах о них, и мы не видели, как
летело время... Но он никогда не определяет ни меры, ни идеи
их достоинства, не рассыпается в похвалах, но скажет только: они
такие добрые, такие милые девочки, — и на лице его изобразится
умиление, а глаза засветятся тихою слезою... Он любит их не для
себя, а для них, и Б<откин>, отнимающий у него сестру, для него
так же мил, как и сама сестра. Он не требует от сестер больше того,
сколько позволяют требовать вечные и простые законы
действительности, — и если б он увидел от них больше, т. е. что-нибудь
фантастическое и фанатическое, это глубоко огорчило бы его и
заставило бы страдать. Если бы он увидел, что его сестра, любя его,
гораздо больше любит своего мужа, — он за это еще больше б
полюбил ее, и это сделало бы его счастливее; если же бы он заметил,
что его сестра как бы колеблется между мужем и братом, — это
заставило бы его тяжело страдать. И потому его глубоко огорчили,
в письме Б<откина>, слова, что ты писал к А<лександре>
А<лександровне>21 письмо, полное враждебности к Б<откину>,
и советовал ей вникнуть в свое чувство, ибо-де Боткин отнимет ее
от братьев и пр.22 Его радует то, что тебя огорчает, а меня,
М<ишель>, радует эта диаметральная противоположность его
чувства с твоим. Да, он не в состоянии понять этой идеальности,
самолюбивой, эгоистической, холодной, враждующей с вечными
законами истинной идеальности, которой действительность есть

32
В. Г. БЕЛИНСКИЙ
осуществление. Он тебя любит — это знаю, но от этого он вдвойне
страдает. Твои противоречия приводят его в недоумение. Живя
с ним, ты толковал ему о действительности, а расставшись, пишешь
к нему против действительности. Ты возразишь, что восстаешь
против моей действительности; но он знает, что я называю действи-
тельностию, так хорошо знает, что уж не поверит тебе. Я не выдаю
ему себя за действительного человека, нет: я не скрываю, как ты,
от него своих дурных сторон, я говорю ему не о моей
действительности, но о той, которой я желал бы для себя. Да, он лучше знает
меня, чем ты, и если любить — значит понимать, — о, он любит
меня так, как ты никогда не любил меня. Он знает, что я не хочу
быть статским советником и нажиться службою или взятками.
Не раз случалось, что я останавливал его удивление ко мне, тотчас
обнажая ему задняя славы моея, и очень невыгодно для себя
сравнивал себя с ним: надо видеть эту мину какого-то изумления,
в которое его это приводило. Чем более узнаю я его, тем более
люблю и тем более уверяюсь, что порешь дикий и бессмысленный
вздор, говоря, что простота, нормальность и полнота натуры
свойственны только скотам и пошлякам. Не худо бы и нам с тобой,
М<ишель>, походить на этих скотов и пошляков: право, мы
были бы лучше. Меня, М<ишель>, не умаслишь похвалами моей
глубокой субстанции и прочих вздоров, меня не уверишь, что
я страдаю от того, что теперь всё человечество страдает: что
общего между мною и человечеством? Я не сын века, а сукин сын. Я
понимаю страдания какого-нибудь Страуса, которого всякое
мгновение было жизнию в общем (не в абстрактном и мертвом, а в
конкретном) и было жизнию деятельною: это человек великий,
гениальный23, моей ли роже тянуться до него — высоко, не
достанешь. Я страдаю от гнусного воспитания, от того, что
резонерствовал в то время, когда только чувствуют, был безбожником и кощу-
ном, не бывши еще религиозным, толковал о любви, когда еще <...>
сочинял, не умея писать по линейкам, мечтал и фантазировал,
когда другие учили вокабулы; не был приучен к труду, как к святой
объективной обязанности, к порядку, как единственному условию
не бесплодного труда, а сделавшись сам себе господин, не приучал
себя ни к тому, ни к другому, не развил в себе элемента воли.
Ко всему этому присоединилась несправедливость судьбы, глубоко
оскорбившая во мне самые священные права индивидуального
человека; к довершению всего, рефлексия отравляет даже и те
немногие минуты святого самозабвения в живой и полной любви,
блаженства и страдания Allgemeinheit24, которые еще посещают
меня при наслаждении искусством, при чтении Евангелия и в по-

Письмо M. А. Бакунину
33
лете фантазии. В людях я вижу или друзей, или враждебные моей
субъективности внешние явления, — и робок с ними, сжимаюсь,
боюсь их, даже тех, которых нечего бояться, даже тех, которые
жмутся и боятся меня. Да, мне ничего не остается, кроме участия
хоть одного человека, который выслушает любовно и елейно мои
конечные и частные страдания и ответит на них ласковым словом,
без диссертаций и рецептов для выхода. Логикой немного возьмешь,
М<ишель>. Я это давно уже знаю по бесплодным усилиям
растолковать тебе, что 2x2 = 4.
И ты приглашаешь меня помириться с таким состоянием и
смотреть с презрением на всех здоровых и нормальных духом? И ты это
называешь идеальностию? Нет, М<ишель>, человек не машина —
рычаг его движения в нем, а не вне: пусть себе всякий идет своим
путем — кто спасается — спасайся, кто погибает — не мешай ему
погибать. Может быть, и я еще проснусь и воскресну для жизни;
да, может быть, только уже верно не вследствие логически
написанного письма.
Твоя идеальность выключила всю материальную сторону жизни:
ты ни минутой не хочешь пожертвовать для денег. Моя
действительность этого не допускает: она велит мне читать пакостные
книжонки досужей бездарности, писать об них, для пользы и
удовольствия почтеннейшей расейской публики, отчеты, а при этом
чтении и писании не до знания и не до немецкого языка. А там еще
геморрой — голова болит, поясницу ломит, тошнит, руки и ноги
трясутся. Ты знаешь два языка, основания которых узнал в детстве,
ты моложе меня, у тебя железное здоровье — перед тобою широкая
дорога, в душе у тебя, как говорит Б<откин>, много полету — иди
и лети к своей цели; но только помни, что — достигнешь, и первый
с жаром буду тебе аплодировать, срежешься — громко засвищу.
Ты упрекаешь меня в нападках на наш кружок, говоря, что
прежде он был лучше и что теперь его уже нет. Я рад этому.
Всякое теперь есть осуществившееся прежде. Мы не друзья
теперь, говоришь ты с грустью, а только приятели: но были ли мы
и тогда друзьями? Основа нашей связи была духовная
родственность — правда; но не вмешивалось ли сюда и обмена безделья,
лени, похвал, т. е. взаимнохваления и т. п.? По крайней мере
я очень хорошо помню, что с тобою мы разъехались с того самого
времени, как начали стряхивать с себя твой гнетущий авторитет
и осмелились, в свою очередь, и говорить тебе правду и учить
тебя. Тебе не понравилась эта метода взаимного обучения — ты
всегда хотел быть прав и никогда виноват, ты как на дерзость
смотрел на то, что прежде делал с нами. Кто ж виноват, М<ишель>?

34
В. Г. БЕЛИНСКИЙ
Но я — от души рад, что нет уже этого кружка, в котором много
было прекрасного, но мало прочного; в котором несколько человек
взаимно делали счастие друг друга и взаимно мучили друг друга.
Наконец дети выросли, поумнели, жизнь их начала учить
уму-разуму. Вот и я с Б<откиным> переругался, — и теперь благодарю
судьбу за эту жестокую ссору. До нее я на Б<откина> смотрел,
как на абстрактное совершенство, но она показала мне, что и он
человек и в нем много дурного. Я на это рассердился, как будто
владел монополией иметь много дурного. Я ощутил к Б<откину>
жесточайшую ненависть, какой ни к кому не питал, к какой
даже и не подозревал себя быть способным, хотя и давно знал себя,
как зверя. Мы наделали друг другу пакостей — это была дань
духу нашего кружка; пакостнейшая из этих пакостей была та,
что в тайны семейной ссоры мы посвятили чужих людей25. Но что
ж? Всё это послужило только к тому, чтобы доказать нам, что мы
не просто приятели, а нечто побольше, и что связь наша только
более скрепилась от того, от чего все связи разрываются. Я уехал
в Питер. Внутренние страдания мои обратились в какое-то сухое
ожесточение: для меня никто не существовал, ибо я и сам для себя
был мертв. Наконец Б<откин> снова воскрес для меня. Полтора
месяца писал я к нему, полтора месяца душа моя рвалась к нему
и всякая сколько-нибудь теплая минута неразрывно связывалась
с тоскливою думою о нем. Я ощущал его в себе, мне казалось, что
каждая капля крови моей полна им. И что же? посылаю к нему
письмо; а дня через два получаю от него:26 мы сошлись в
потребности говорить друг с другом, сошлись, не сговариваясь. В каждой
строке его, в каждом слове я видел, чувствовал, что такое для меня
этот человек и что я для него. Получаю от него ответ на письмо
мое — начинаю читать — нет, у меня нет слов, чтобы выразить это
впечатление. Я был и взволнован, и восторжен, и умилен, и
вместе с тем — поражен и изумлен: я никогда не мог предполагать
в человеке столько любви и такой любви, — и что ж? Эта любовь
ко мне. Я тотчас же сказал Языкову27, что после этого стоит жить
и страдать, и что большего требовать от дружбы невозможно.
Действительность победила фантазию. Да, М<ишель>, скажи — ты
ведь читал это письмо — что же это такое, если не дружба, если
не святое и великое таинство дружбы? Чего же еще желать, чего
требовать? Тут передо мною воскресли все жертвы этого
человека для меня, всё, что он для меня делал и что я так мало ценил.
Скажи же мне, есть ли мне причина жалеть о прежнем кружке,
где я столько имел, не зная, что столько имею? А теперь я знаю,
что не одинок я в мире, что есть у меня с жизнию живая, кровная

Письмо M, А. Бакунину
35
связь — есть пламенное, высокое и благородное сердце, где я всегда
безвыходный гость, куда я всегда смело могу постучаться, чтобы
получить утешение в страдании, сложить тяжелое бремя мук
жизни и снова полюбить жизнь. Если в этом частном явлении есть
общее у — то я благоговею пред этим общим и поклоняюсь ему.
Апостол Иоанн сказал: «Кто говорит: я люблю Бога, а брата своего
ненавижу, — тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого
видит, как может любить Бога, которого не видит?» Я чувствую,
что могу любить невидимого Бога только в видимых явлениях.
К этому, у меня есть убеждение, что я не могу не увидеть Бога
ни в одном явлении, где только Он является. Вся жизнь моя есть
оправдание этого убеждения: я увидел Ст<анкевича> и полюбил
Бога, увидел твоих сестер и полюбил Бога; я люблю его и в любви
Б<откина> к твоей сестре и жалею, что ты еще так неясно видишь
его в этом явлении.
Но довольно. Письмо мое, сверх ожидания, вышло гораздо
длиннее, чем предполагал я, начав его. Не сердись, М<ишель>,
за жесткий тон: ты сам вызвал меня, забыв прошедшие опыты.
Кто же виноват, что ты так мало меня знаешь, хотя и давно со мною
знаком. Повторяю тебе, если бы я и рожден был для знания, если бы
мне и суждено было выучиться по-немецки, — то писем, подобных
твоему, достаточно, чтобы отвратить меня от того и другого. Так
уж я создан — такая моя натура: рассуждение никогда и ничего
мне не доказывает. Я же от тебя давно уж это слышал. Все твои
письма — одно и то же, и это «одно и-то же» превратилось у тебя
в общие места. Это производит пренеприятное впечатление. Брат
твой говорил мне, что он всегда с жадностию хватался за твои
письма, но прочтя, ничего не понимал и вместо радости ощущал
какое-то неудовольствие. Жизнь — враг книги. Книга хороша
в книге. Притом же, тащить за собою — система самая ложная.
Иди своей дорогою, оставляя других идти своею. Мне кажется,
главнейшая ошибка всей твоей жизни, ошибка, которая делает
тебя так тяжелым для других, — есть та, что ты нисколько не
призван действовать на других своею индивидуальностию, а между
тем считаешь себя призванным именно на это. Тебе не терпится,
что другой думает и делает не по-твоему. Ты начинаешь читать
«Ричарда И»28 с тем, чтобы раскрыть святая святых этого великого
создания другим; но читать ты не умеешь — поэзия мрет в устах
твоих — «Ричарда» не понимают — ты бесишься и оскорбляешь
человека так, что он никогда этого уже не забывает. Поверь мне, что
такая идеальность хуже всякой действительности: она профанирует,
губит самое себя в глазах других. Что я перед тобою в мысли? —

36
В.Г.БЕЛИНСКИЙ
ничто, а если и есть что-нибудь, то благодаря тебе же. И что же?
Я говорю — меня слушают, понимают, мне верят, и я во многих
успел возбудить уважение к философии, которой не понимаю, —
и слышавшие тебя с какою-то радостию уверяют меня, что лучше
тебя это понимаю.
Прощай, М<ишель>. Еще раз, не сердись. Желаю тебе уехать
в Берлин, желаю от всего сердца, чтобы ты сумел овладеть собою
и прожить на 2000 р. в год, чтобы ты вполне достиг своей цели.
Но только тогда и поверю действительности твоего стремления.
Что делать? С тех пор, как я увидал свою нищету, ничтожество,
дряблость, бессилие, — я уж не верю словам, а верю только делам,
фактам. Только слово, осуществляющееся в жизни, — для меня
живое и истинное слово. Сбудется то, к чему ты стремишься,
будущее сделается настоящим, — может быть, тогда твой пример
будет для меня полезен, а пока...
В ожидании — жму твою руку.
Белинский.
€^^

^5^
А. И. ГЕРЦЕН
Михаил Бакунин
Милостивый государь,
Вы пожелали ознакомиться с некоторыми подробностями
биографии Бакунина. Я глубоко тронут честью, какую вы мне
оказываете, обращаясь ко мне и предоставляя мне возможность поговорить
об этом герое, с которым я был очень близок. Пусть эти наспех
сделанные заметки помогут вам создать ему мученический венец! — он
достоин, милостивый государь, венца, сплетенного вашими руками1.
Вы выразили также желание получить его портрет; со временем
мне, быть может, удастся достать тот, который был сделан в
Германии в 1843 году и который я видел в России. Он довольно похож.
Пока же, чтобы дать вам хоть какое-нибудь представление о
внешности Бакунина, рекомендую вам старые портреты Спинозы2, которые
можно найти в нескольких немецких изданиях его произведений;
между обоими этими лицами большое сходство.
Михаилу Бакунину теперь лет 37-38.
Он родился в старинной аристократической семье и в состоянии,
равно удаленном как от большого богатства, так и от стеснительной
бедности. Это наиболее просвещенная и прогрессивная среда в
России. Чтобы дать вам, милостивый государь, представление о том, что
волнуется и бродит в недрах этих семей, столь безмятежных с виду,
мне достаточно будет рассказать о судьбах дядей Бакунина,
Муравьевых, на которых он сильно походил своей высокой сутуловатой
фигурой, свет лого лубыми глазами, широким и квадратным лбом
и даже довольно большим ртом.
Одно только поколение из рода Муравьевых дало трех блестящих
своих представителей восстанию 14 декабря3 (двое из них
принадлежали к наиболее влиятельным его участникам; один был повешен

38
А. И. ГЕРЦЕН
Николаем, другой погиб в Сибири), палача — полякам,
обер-прокурора — святейшему синоду и, наконец, супругу — одному из
министров его величества4.
Можно себе представить, какая гармония и какое единство царят
в семействах, составленных из столь разнородных элементов.
Михаил Муравьев, виленский генерал-губернатор, любил
повторять: «Я не принадлежу к тем Муравьевым, которых вешают,
а к тем, которые вешают».
Детство Бакунин провел в родительском доме в Твери и
невдалеке от этого города, в поместье своего отца. Последний, слывший
за человека весьма умного и даже старого заговорщика времен
Александра5, не особенно любил сына и отделался от него при первой же
возможности. Он определил Бакунина в артиллерийское училище
в Петербурге.
Военные училища в России ужасны, именно там, на глазах у самого
императора, выращивают офицеров для его армии. Именно там
«сокрушают душу» детям и приучают их к беспрекословному повиновению.
Мощный дух и могучее тело Бакунина счастливо прошли через это
суровое испытание. Он закончил свое обучение и был зачислен на службу
артиллерийским офицером. Желая удалить его, отец воспользовался
содействием знакомых генералов и услал своего сына из Петербурга
в артиллерийский парк, расположенный в унылой Белоруссии6.
Молодой человек погибал там от скуки; он до такой степени
загрустил и впал в меланхолию, что у начальников его появились
серьезные опасения насчет его здоровья, и поэтому никто не возражал,
когда год спустя он подал в отставку. Освободившись от службы
против воли своего отца, без связей, без поддержки, без денег, он
приехал в Москву. Это было в 1836 году. Бакунин был словно затерян
в незнакомом ему городе; он искал уроков по математике —
единственной науке, с которой был немножко знаком, — но не находил
их. К счастью, несколько времени спустя, его представили одной
даме, которую вся литературная молодежь того времени любила
и глубоко уважала, — г-же Е. Левашовой7 (эту святую женщину
можно смело назвать по имени; уже более десяти лет ее нет на свете).
То было одно из тех чистых, самоотверженных, полных
возвышенных стремлений и душевной теплоты существ, которые излучают
округ себя любовь и дружбу, которые согревают и утешают все,
что к ним приближается. В гостиных г-жи Левашовой можно было
встретить самых выдающихся людей России — Пушкина, Михаила
Орлова8 (не министра полиции9, а его брата, заговорщика), наконец,
Чаадаева10, ее самого задушевного друга, адресовавшего ей свои
знаменитые письма о России11.

Михаил Бакунин
39
Г-жа Левашова разгадала своей прозорливой интуицией,
свойственной женщинам, наделенным великим сердцем, непоколебимый
характер и необыкновенные способности бывшего артиллериста. Она
ввела его в круг своих друзей12. Тогда-то он и встретил Станкевича
и Белинского и тесно сблизился с ними
Станкевич* побудил его изучать философию. Быстрота, с которой
Бакунин, тогда еще очень плохо знавший немецкий язык, усвоил
идеи Канта13 и Гегеля14 и овладел как диалектическим методом, так
и умозрительным содержанием их сочинений, — была
поразительна15. Через два года после приезда в Москву он настолько опередил
своих друзей, что они уже обыкновенно обращались к нему, когда
встречались с какими-либо трудностями. Бакунин обладал
великолепной способностью развивать самые абстрактные понятия с
ясностью, делавшей их доступными каждому, причем они нисколько
не теряли в своей идеалистической глубине. Именно эта роль
предназначена, по моему мнению, славянскому гению в отношении
философии; мы питаем глубокое сочувствие к немецкой умозрительности,
но еще более влечет нас к себе французская ясность.
Бакунин мог говорить целыми часами, спорить без устали с вечера
до утра, не теряя ни диалектической нити разговора, ни страстной
силы убеждения. И он всегда готов был разъяснять, объяснять,
повторять, без малейшего догматизма. Этот человек рожден был
миссионером, пропагандистом, священнослужителем. Независимость,
автономия разума — вот что бы тогда его знаменем, и для освобождения
мысли он вел войну с религией, войну со всеми авторитетами. А так
как в нем пыл пропаганды сочетался с огромным личным мужеством,
то можно было уже тогда предвидеть, что в такую эпоху, как наша,
станет революционером, пылким, страстным, героическим. Вся
жизнь его была посвящена одной лишь пропаганде. Монах
воинствующей церкви революции, он бродил по свету, проповедуя отрицание
христианства, приближение страшного суда над этим феодальным
и буржуазным миром, проповедуя социализм всем и примирение —
русским и полякам. Он не имел ни другого призвания в жизни,
ни других интересов; к внешним условиям существования он был
совершенно равнодушен. Он напоминает нам прозелитов первых
веков христианства или, еще больше, тех неутомимо деятельных
людей эпохи возрождения наук, которые, как Кардан16, Бруно17,
Пьер Раме18, переходили из страны в страну, распространяя свои
идеи, поучая, убеждая, борясь с предрассудками, рискуя жизнью
* Я говорил об этом замечательном молодом человеке, умершем в Италии,
в своей брошюре «О революционных идеях в России», страницы 130-131.

40
А. И. ГЕРЦЕН
ради свободы слова, — этих всюду гонимых и преследуемых людей,
которые после долгих лишений самоотверженной жизни не знали,
где преклонить голову, если смерть не приходила им на помощь, —
смерть на костре или в мрачной тюрьме.
Покидая родину, Бакунин нисколько не был озабочен тем, что
оставляет там свое наследственное имущество. Он никогда не
задумывался над тем, удастся ли ему завтра пообедать. Когда у него
случалось немного денег — он тратил их без счета, безрассудно; он
раздавал их другим. Оставался он без денег — и это не лишало его
бодрости, он смеялся над этим со своими друзьями, он умел
сводить свои потребности чуть ли не к нулю, он отказывал себе во всем
и не только почти не жаловался, но и в самом деле страдал менее,
чем другие, — отсутствие денег он воспринимал как болезнь.
Он был молод, красив, он любил создавать себе прозелитов среди
женщин, многие были в восторге от него, и, однако, ни одна женщина
не сыграла большой роли в жизни этого революционного аскета; его
любовь, его страсть были устремлены к иному.
Познакомился я с Бакуниным в 1839 году. Я возвратился тогда
в Москву из первой ссылки и начинал работать в периодических
изданиях, руководимых Белинским19, близким другом Бакунина.
Мы провели вместе год. Бакунин все более и более возбуждал меня
к изучению Гегеля; я же пытался внести в его суровую науку
побольше революционных элементов.
Осенью 1840 года Бакунин покинул Россию; он поехал в Берлин
для завершения своего образования. Из всех друзей Бакунина один
лишь я отправился проводить его до Кронштадта. Едва только
пароход вышел из устья Невы, как на нас обрушилась одна из обычных
балтийских бурь, сопровождаемых потоками холодного дождя.
Капитан был вынужден повернуть обратно. Это возвращение произвело
на нас обоих крайне удручающее впечатление. Бакунин с грустью
смотрел на то, как петербургский берег, который он воображал себе
уже покинутым на долгие годы, снова приближался со своими
набережными, усеянными зловещими фигурами солдат, таможенных
чиновников, полицейских офицеров и шпиков, дрожавших под
своими потертыми зонтиками. Являлось ли это
предзнаменованием, голосом провидения?.. Подобное же обстоятельство задержало
Кромвеля20, когда он готовился отплыть в Америку21. Но Кромвель
покидал свою Old England*, и в глубине души он был в восторге,
что нашел предлог, чтобы там остаться. Бакунин же покидал новый
город царей. Ах, милостивый государь, нужно видеть безграничный
* Старую Англию (анал.).

Михаил Бакунин
41
восторг, упоение, слезы на глазах каждый раз, когда русский
переезжает границу своей родины и думает, что находится теперь вне
власти своего царя!
Я указал Бакунину на мрачный облик Петербурга и
процитировал ему те великолепные стихи Пушкина, в которых он, говоря
о Петербурге, бросает слова словно камни, не связывая их меж собой:
«Город пышный, город бедный, дух неволи, стройный вид, свод
небес зелено-бледный... Скука, холод и гранит»22. Бакунин не захотел
сойти на берег, он предпочел дожидаться часа отъезда в каюте, Я
расстался с ним, и до сих пор еще в моей памяти сохранилась его
высокая и крупная фигура, закутанная в черный плащ и яростно
поливаемая неумолимы дождем; помню, как он стоял на передней
палубе парохода и в последний раз приветствовал меня, махая мне
шляпой, когда я устремился на поперечную улицу...
Бакунин вначале поразил берлинских профессоров своим
воодушевлением, талантами и смелостью выводов, на которые
решался; но вскоре он соскучился и порвал с квиетизмом немецкой
науки. Бакунин не видел другого средства разрешить антиномию
между мышлением и действительностью, кроме борьбы, и он все
более и более становился революционером. Он принадлежал к
числу тех молодых литераторов, которые протестовали в «Галльских
летописях», руководимых Арнольдом Руге23, против бесплодного,
аристократического и бесчеловечного понимания науки немецкими
профессорами, против их бегства в области абсолюта, против их
бездушного воздержания, мешавшего им принимать какое-либо
участие в горестях и трудах современного человечества.
Статьи Бакунина, написанные с огромным увлечением и
смелостью, были подписаны Жюль Элизар24. Впрочем, он писал очень
мало и работал с трудом, когда ему приходилось браться за перо.
В 1843 году Бакунин, преследуемый швейцарскими
реакционерами, был выдан одним из них, Блюнчли25, и тотчас же получил
приказание возвратиться в Россию. Блюнчли, журналист и член
цюрихского правительства, во время дела коммуниста Вейтлинга26
скомпрометировал множество людей. Имея в своих руках досье
Вейтлинга и его друзей, он написал брошюру, в которой предал
гласности то, что, как должностное лицо, должен был сохранять втайне.
Там не было ни одного письма к Бакунину или от него к Вейтлингу,
но в какой-то записке Вейтлинг упоминал о русском социалисте
Бакунине. Этого было достаточно для Блюнчли. После его доноса
возвращение на родину стало невозможным; вследствие этого Бакунин
отказался подчиниться императорскому приказу. Тогда царь подверг
его суду своего сената; Бакунина приговорили к лишению всех прав

42
А, И. ГЕРЦЕН
состояния и к вечной ссылке, как только он возвратится, «за
неповиновение приказу его величества и за поведение, не достойное
русского офицера». Бакунин в письме, напечатанном несколькими
газетами в Париже, куда он переселился, выразил благодарность
императору за лишение его дворянского достоинства27.
Вторично отправленный в ссылку после отъезда Бакунина,
я только в начале 1847 года нашел средства и возможность покинуть
Россию, и тогда-то я снова встретился с ним в Париже.
Он жил уединенно, виделся только с несколькими русскими
и польскими друзьями; он часто посещал Прудона28 и иногда бывал
у г-жи Жорж Санд29. Он выглядел более усталым, более грустным,
чем в России, но был далек от отчаяния; трудно жилось в 1847 году.
Изгнанный из Парижа после речи, произнесенной им на
праздновании годовщины польской революции в 1847 году30, он переехал
в Брюссель. 24 февраля открыло для него двери Франции, широкого
политического поприща и вечного заточения. Бакунин помолодел
и в первый раз почувствовал возможность полностью проявить все
свои силы и всю свою энергию. Он покинул Париж в марте 1848 года,
чтобы помочь своим советом, словом австрийским славянам. По пути,
в Шварцвальде31, он встретил восставшую крестьянскую общину,
готовую взять приступом замок. Бакунин вспоминает о том, что он
артиллерист, обучает крестьян маршу и диспозициям, необходимым
для захвата замка, дает им указания и снова садится в повозку, чтобы
продолжать свой путь.
Когда Бакунин приехал в Прагу, он застал там уже славянский
конгресс в полном сборе32. Представленный одним галицийским
депутатом, он был приглашен принять участие в работе этого первого
вселенского собора нации, которая, наконец, стала пробуждаться
после многовекового летаргического сна. Там говорили на всех
славянских языках, недоставало только одного — русского. Никто в
мире не мог бы лучше представлять революционную идею небольшого
меньшинства его родины, чем Бакунин, — русский, друг поляков,
вооруженный всем, что могла только дать немецкая наука, и
социалист, как наиболее передовые люди Франции. Бакунин с самого
своего появления приобрел огромное влияние и популярность. Его
благородная и чисто славянская наружность, энергия, открытый
характер, ясность и глубина его слова сплотили вокруг него всех
истинных революционеров Богемии и австрийских славян.
Вам известна, милостивый государь, история пражской
революции. Это типичная история всех революций, вспыхнувших после
24 февраля. Легкие победы вначале; победители, чувствующие,
что они совершенно не достойны быть победителями; слепая вера

Михаил Бакунин
43
в лицемерные уступки властей; пустые споры и формальности,
трата времени, несвоевременное вооруженное восстание и полнейшее
поражение.
Виндишгрец33 был в восторге от баррикад в Праге, совсем как
Марраст34 и Каваньяк3522 июня 1848 года в Париже. В течение
шести дней он бомбардировал город. Едва лишь началось сражение,
Бакунин вышел на улицу, но под конец там уже нечего было делать.
Виндишгрец не мог не подавить восстание пушками и численным
превосходством. Население проявляло симпатию к австрийцам.
Бакунин покинул город, когда поражение было уже несомненным,
и отправился в Дессау — ожидать лучших дней.
Никогда и ни в одной стране нельзя было видеть зрелища более
гнусного, более низкого, чем то, которое явили немецкому народу
его правители в 1849 году. Людовик-Наполеон36, Пий IX37 — герои
честности, чистосердечия и прямодушия рядом с этими
презренными Габсбургами38 и Гогенцоллернами39 с их саксонскими, вюр-
тембергскими, гессенскими, баденскими и прочими коллегами.
Зрелище предательств, клятвопреступлений, мелких жестокостей,
кровожадных и жалких одновременно, которые возмутили Паске-
вича*0 в Венгрии, приводило в ярость последних свободных людей
Германии, не склонившихся перед реакцией; все были более чем
возмущены: сердца наполнялись непреодолимой жаждой мщения
и возмездия. Чудовищные преступления, совершенные пруссаками
в герцогстве Баденском, например, были таковы, что я слышал, как
честные немецкие мещане, которые в течение всей своей жизни
никогда не осмеливались даже и подумать о том, чтоб оспаривать права
королей и вельмож, говорили мне, бледнея и дрожа от бешенства:
«Ах, если б нам когда-нибудь удалось задушить собственными
руками прусского офицера!» Революционная партия, под воздействием
этого нервного и лихорадочного возбуждения, охваченная
экзальтацией отчаяния и оскорбленных чувств, решилась на последнюю
попытку в Дрездене.
Бакунин находился там грустный, раздраженный; он выбился
из сил, как это видно из письма, адресованного им одному из его
кетенских друзей, перед дрезденской революцией. Едва лишь
революция разразилась в Дрездене, он появился на баррикадах; его уже
там знали и горячо любили.
Образовалось временное правительство. Бакунин предложил ему
свои услуги. Обладая большей энергией, чем его друзья, не
облеченный формальными полномочиями, он сделался военным вождем
осаждаемого города. Он обнаружил при этом не только мужество,
но и героическое, невозмутимое присутствие духа.

44
А. И. ГЕРЦЕН
Узнав, что королевские солдаты еще не решились на избиение
своих братьев, что в них не умолкла еще совесть, что они щадят
даже здания, Бакунин предложил развесить лучшие произведения
Дрезденской галереи на стенах и баррикадах. Это могло бы
действительно остановить осаждающих. «А если они будут стрелять?» —
возразили члены муниципалитета. — «Тем лучше, пусть на них падет
позор этого варварства». Эстетичный муниципалитет не согласился.
И таким же образом целый ряд революционных и террористических
мер, предложенных Бакуниным, был отклонен.
Когда уже больше ничего не оставалось делать, Бакунин
предложил поджечь дома аристократов и взорвать ратушу вместе со всеми
членами правительства, не исключая и его самого. Говоря это, он
держал в руке заряженный пистолет.
Остальное вам известно, милостивый государь. Арестованный
через несколько дней после взятия Дрездена, Бакунин был
подвергнут военному суду и приговорен к смертной казни вместе с двумя
своими храбрыми сотоварищами, Гюбнером и Реккелем41. По
оглашении приговора, который не мог быть приведен в исполнение,
ибо смертная казнь за политические преступления, уничтоженная
франкфуртской диетой42, еще не была восстановлена,
приговоренных обманули, предложив им обратиться с просьбой о помиловании.
Бакунин отказался и заявил, что единственное, чего он боится, —
это снова попасть в руки русского правительства, но поскольку
его собираются гильотинировать, он ничего против не имеет, хотя
предпочел бы лучше быть расстрелянным! Адвокат сообщил ему,
что у одного из его сотоварщей остаются жена и дети и что тот,
возможно, согласился бы подать просьбу о помиловании, но не
решается, узнав об отказе Бакунина. «Скажите же ему, — тотчас отвечал
Бакунин, — что я согласен, что я подпишу петицию». Но на этом
уже более не настаивали и сделали вид, что смягчение наказания
явилось добровольным актом королевского милосердия*.
И тогда австрийское правительство потребовало, чтобы ему
выдали Бакунина. Он был отправлен в Австрию с оковами на ногах. Его
подвергли суду — подвергли суду человека, приговоренного к смерти
и вслед за тем к вечному заточению, — за поступки, совершенные
до его осуждения!
Когда в Дрездене у Бакунина вымогали ответ — какова причина
его столь деятельного участия в германской революции, он отвечал:
«Я продолжал здесь делать то, что делал всю свою жизнь: я служил
* Я не знал этих фактов, когда писал свою брошюру «О революционных идеях
в России».

Михаил Бакунин
45
здесь славянской революции». И этого было достаточно для начала
ужаснейшей пытки, которую он претерпел.
Среди милых законов, управляющих Австрией, есть один закон,
который дозволяет судье военного трибунала применять битье
палками в случаях, когда все судьи убеждены в том, что подсудимый
говорит не всю правду. И гнусные варвары применили этот закон
к Бакунину. Должно сказать вам, что он не скрывал ничего
касавшегося его лично, но не желал говорить о других. После каждого
судебного заседания Бакунина подвергали экзекуции.
Ему не хватало лишь нравственной экзекуции. «Аугсбургская
газета», орган, добровольно поддерживающий венский кабинет,
поместила корреспонденции из Праги, в которых говорилось, что
множество людей подверглось аресту вследствие важных
разоблачений, сделанных Бакуниным. Это мне напоминает историю,
которую Андриане43 рассказывает в своих «Записках государственного
преступника».
Сальвотти44, имперский инквизитор в Милане, сказал графу Кон-
фалоньери45: «Вы упорствуете в молчании, в игре в героизм, —
прекрасно, но завтра же я прикажу напечатать в газетах, что вы донесли
на своих друзей, — и вы не найдете никакого средства опровергнуть
это». Благородный этот Сальвотти теперь член государственного
совета в Вене и занимается итальянскими делами.
С отвращением коснусь я теперь одного мучительного
воспоминания. Нашлись немцы и, к несчастью, также и поляки, которые
распространили гнусный слух, будто Бакунин был агентом русского
правительства46. Клевета эта преследовала его до самой тюрьмы
благодаря одному пасквилянту из «Рейнской газеты». Этот
субъект рассказывал, что г-жа Ж. Санд передавала как несомненный
факт, сообщенный ей Ледрю-Ролленом47, когда он был министром
внутренних дел, будто Бакунин состоял на службе у русского
посольства. Один из друзей Бакунина обратился непосредственно
к г-же Санд, которая полностью опровергла этот слух и написала
письмо, немедленно отправленное в редакцию газеты Маркса. Но эта
отвратительная клевета была отброшена лишь тогда, когда кости
несчастного мученика затрещали под орудиями пытки.
Не знаю, как это получается, но всякий раз, когда видят русского
революционера, его принимают за царского агента; одни не знают,
как примирить аристократическое происхождение с убеждениями
демократа, другие удивляются тому, что богатые люди могут быть
социалистами. Наша привычка сорить деньгами, наш откровенный
радикализм шокируют буржуазный мир. Я слышал неоднократно
следующее замечание: «Где же доставал Бакунин деньги? Семья его

46
А. И. ГЕРЦЕН
ничего ему не присылала, и однако он бывал иногда при деньгах;
по крайней мере мы имеем право подозревать, что эти деньги он
получал от русского правительства».
В заключение должен сказать вам, милостивый государь, что
все подробности биографии Бакунина, начиная с 1848 года, я знаю
только по рассказам нескольких немцев и по газетам. Последнее
виденное мною письмо от него было написано в начале 1850 года
в Градчине (крепость в Праге). Со времени его отправления в Ольмюц
ничто не могло просочиться. Один из камергеров прусского короля
хвалился как-то за табльдотом в Женеве, что он пошел посмотреть
на Бакунина в Ольмюце (не из сочувствия, а как на
достопримечательность); он говорил, что нашел его прикованным к стене, в
маленькой темной камере, что Бакунин был слаб, болен и что голос
его казался угасшим.
Из Ольмюца Бакунин был перевезен в сырую тюрьму в Венгрии
и оттуда, как нам пишут, в Шлиссельбург. Говорят что там его
подвергли пытке.
Александр Герцен (Искандер).
P. S. Находясь в Кенигштейне, Бакунин выпустил в свет на
немецком языке маленькую, очень энергичную брошюру о России под
названием «Russische Zustände»*.
<1851>
M. Бакунин и польское дело
В конце ноября мы получили от Бакунина следующее письмо1:
«15 октября 1861. С.-Франсиско. Друзья, мне удалось бежать
из Сибири, и, после долгого странствования по Амуру, по берегам
Татарского пролива и через Японию, сегодня прибыл я в Сан-
Франсиско.
Друзья, всем существом стремлюсь я к вам и, лишь только
приеду, примусь за дело: буду у вас служить по
польско-славянскому вопросу, который был моей idée fixe с 1846 года и моей
практической специальностью в 48 и 49 годах. Разрушение,
* ♦Положение России» (нем.).

M, Бакунин и польское дело
47
полное разрушение Австрийской империи будет моим последним
словом; не говорю — делом: это было бы слишком честолюбиво;
для служения ему я готов идти в барабанщики или даже в
прохвосты, и, если мне удастся хоть на волос подвинуть его вперед,
я буду доволен. А за ним является славная вольная славянская
федерация, единственный исход для России, Украины, Польши
и вообще для славянских народов...»
О его намерении уехать из Сибири мы знали несколько месяцев
прежде.
К Новому году явилась и собственная пышная фигура Бакунина
в наших объятиях.
В нашу работу, в наш замкнутый двойной союз взошел новый
элемент, или, пожалуй, элемент старый, воскресшая тень
сороковых годов и всего больше 1848 года. Бакунин был тот же, он
состарился только телом, дух его был молод и восторжен, как
в Москве во время «всенощных» споров с Хомяковым2; он был
так же предан одной идее, так же способен увлекаться, видеть
во всем исполнение своих желаний и идеалов и еще больше готов
на всякий опыт, на всякую жертву, чувствуя, что жизни вперед
остается не так много и что, следственно, надобно торопиться
и не пропускать ни одного случая. Он тяготился долгим изучением,
взвешиванием pro и contra и рвался, доверчивый и отвлеченный,
как прежде, к делу, лишь бы оно было среди бурь революций,
среди разгрома и грозной обстановки*. Он и теперь, как в
статьях Жюль Элизара3, повторял: «Die Lust der Zerstörung ist eine
schaffende Lust»4. Фантазии и идеалы, с которыми его заперли
в Кенигштейне5 в 1849 году, он сберег и привез их через Японию
и Калифорнию в 1861 году во всей целости. Даже язык его
напоминал лучшие статьи «Реформы» и «Vraie République», резкие
речи de la Constituante6 и клуба Бланки7. Тогдашний дух партий,
их исключительность, их симпатии и антипатии к лицам и пуще
всего их вера в близость второго пришествия революции — все
было налицо.
Тюрьма и ссылка необыкновенно сохраняют сильных людей,
если не тотчас их губят; они выходят из нее, как из обморока,
продолжая то, на чем они лишились сознания. Декабристы
возвратились из-под сибирского снега моложе потоптанной на корню
молодежи, которая их встретила. В то время как два поколенья
французов несколько раз менялись, краснели и бледнели,
поднимаемые приливами и уносимые назад отливами, Барбес8 и Бланки
* О Бакунине в IV «Былого и дум», в главе «Сазонов».

48
А. И, ГЕРЦЕН
остались бессменными маяками, напоминавшими из-за тюремных
решеток, из-за чужой дали прежние идеалы во всей чистоте.
«Польско-славянский вопрос... разрушение Австрийской
империи... вольная славянская и славная федерация... » И все это сейчас,
как только он приедет в Лондон... и пишется из С.-Франсиско —
одна нога в корабле!
Европейская реакция не существовала для Бакунина, не
существовали и тяжелые годы от 1848 до 1858 года — они ему были
известны вкратце, издалека, слегка. Он их прочел в Сибири — так,
как читал в Кайданове о Пунических войнах и о падении Римской
империи. Как человек, возвратившийся после мора, он слышал,
кто умер, и вздохнул об них обо всех; но он не сидел у изголовья
умирающих, не надеялся на их спасение, не шел за их гробом.
Совсем напротив, события 1848 года были возле, близки к
сердцу, подробные и живые... разговоры с Косидьером0, речи славян
на Пражском съезде10, споры с Араго11 или Руге — все это было для
Бакунина вчера, звенело в ушах, мелькало перед глазами.
Впрочем, оно и, сверх тюрьмы, немудрено.
Первые дни после Февральской революции были лучшими
днями жизни Бакунина. Возвратившись из Бельгии, куда его
вытурил Гизо12 за его речь на польской годовщине 29 ноября
1847 года13, он с головой нырнул во все тяжкие революционного
моря. Он не выходил из казарм монтаньяров, ночевал у них, ел
с ними... и проповедовал... все проповедовал: коммунизм et l'égalité
du salaire14, нивелирование во имя равенства, освобождение всех
славян, уничтожение всех Австрии, революцию en permanence15,
войну до избиения последнего врага. Префект с баррикад,
делавший «порядок из беспорядка», Косидьер не знал, как выжить
дорогого проповедника, и придумал с Флоконом16 отправить его
в самом деле к славянам17 с братской акколадой18 и уверенностью,
что он там себе сломит шею и мешать не будет. «Quel homme! Quel
homme!19, — говорил Косидьер о Бакунине. — В первый день
революции это просто клад, а на другой день надобно расстрелять»*.
Когда я приехал в Париж из Рима, в начале мая 1848 года,
Бакунин уже витийствовал в Богемии, окруженный староверческими
монахами, чехами, кроатами, демократами, и витийствовал до тех
* «— Скажите Косидьеру, — говорил я шутя его приятелям, — что тем-то
Бакунин и отличается от него, что и Косидьер славный человек, но что его лучше бы
расстрелять накануне революции. Впоследствии, в Лондоне в 1854 году, я ему
помянул об этом. Префект в изгнании только ударял огромным кулаком своим
в молодецкую грудь с той силой, с которой вбивают сваи в землю, и говорил:
"Здесь ношу Бакунина... здесь!"»

M. Бакунин и польское дело
49
пор, пока князь Виндишгрец не положил пушками предел
красноречия (и не воспользовался хорошим случаем, чтоб по сей верной
оказии не подстрелить невзначай своей жены)20. Исчезнув из
Праги, Бакунин является военным начальником Дрездена; бывший
артиллерийский офицер учит военному делу поднявших оружие
профессоров, музыкантов и фармацевтов... советует им «Мадонну»
Рафаэля и картины Мурильо поставить на городские стены и ими
защищаться от пруссаков, которые zu klassisch gebildet21, чтоб
осмелились стрелять по Рафаэлю.
Артиллерия ему вообще помогала. По дороге из Парижа
в Прагу он наткнулся где-то в Германии на возмущение
крестьян, — они шумели и кричали перед замком, не умея ничего
сделать. Бакунин вышел из повозки и, не имея времени узнать,
в чем дело, построил крестьян и так ловко научил их, что, когда
пошел садиться в повозку, чтоб продолжать путь, замок пылал
с четырех сторон.
Бакунин когда-нибудь переломит свою лень и сдержит
обещание: он когда-нибудь расскажет длинный мартиролог, начавшийся
для него после взятия Дрездена. Напомню здесь главные черты.
Бакунин был приговорен к эшафоту. Король саксонский заменил
топор вечной тюрьмой, потом, без всякого основания, передал его
в Австрию. Австрийская полиция думала от него узнать что-нибудь
о славянских замыслах. Бакунина посадили в Градчин и, ничего
не добившись, отослали его в Ольмюц. Бакунина, скованного,
везли под сильным конвоем драгун; офицер, который <сел> с ним
в повозку, зарядил при нем пистолет.
— Это для чего же? — спросил Бакунин. — Неужели вы
думаете, что я могу бежать при этих условиях?
— Нет, но вас могут отбить ваши друзья; правительство имело
насчет этого слухи, и в таком случае...
— Что же?
— Мне приказано посадить вам пулю в лоб.
И товарищи поскакали.
В Ольмюце Бакунина приковали к стене, и в этом положении
он пробыл полгода. Австрии наконец наскучило даром кормить
чужого преступника; она предложила России его выдать;
Николаю вовсе не нужно было Бакунина, но отказаться он не имел
сил. На русской границе с Бакунина сняли цепи — об этом акте
милосердия я слышал много раз; действительно, цепи с него сняли,
но рассказчики забыли прибавить, что зато надели другие, гораздо
тяжелее. Офицер австрийский, сдавши арестанта, потребовал цепи
как казенную к.-к.22 собственность.

50
А. И. ГЕРЦЕН
Николай похвалил храброе поведение Бакунина в Дрездене
и посадил его в Алексеевский равелин. Туда он прислал к нему
Орлова23 и велел ему сказать, что он желает от него записку о
немецком и славянском движении (монарх не знал, что все подробности
его были напечатаны в газетах). Записку эту он требовал «не как
царь, а как духовник». Бакунин спросил Орлова, как понимает
государь слово «духовник»: в том ли смысле, что все сказанное
на духу должно быть святой тайной? Орлов не знал, что сказать, —
эти люди вообще больше привыкли спрашивать, чем отвечать.
Бакунин написал24 журнальный leading article25. Николай и этим
был доволен. «Он умный и хороший малый, но опасный человек,
его надобно держать назаперти», и три целых года после этого
высочайшего одобрения Бакунин был схоронен в Алексеевском
равелине. Содержание, должно быть, было хорошо, когда и этот
гигант изнемогал до того, что хотел лишить себя жизни. В 1854
году Бакунина перевели в Шлюссельбург. Николай боялся, что
Чарльз Непир26 его освободит, но Чарльз Непир и C-nie освободили
не Бакунина от равелина, а Россию от Николая. Александр II,
несмотря на припадок милостей и великодуший, оставил Бакунина
в крепости до 1857 года, потом послал его на житье в Восточную
Сибирь. В Иркутске он очутился на воле после девятилетнего
заключения. Начальником края был там, на его счастье,
оригинальный человек, демократ и татарин, либерал и деспот, родственник
Михаилы Бакунина и Михаилы Муравьева и сам Муравьев, тогда
еще не Амурский27. Он дал Бакунину вздохнуть, возможность
человечески жить, читать журналы и газеты, и сам мечтал с ним...
о будущих переворотах и войнах. В благодарность Муравьеву
Бакунин в голове назначил его главнокомандующим будущей земской
армией, назначаемой им, в свою очередь, на уничтожение Австрии
и учреждение славянского союзничества.
В 1860 году мать Бакунина просила государя о возвращении
сына в Россию; государь сказал, что «при жизни его Бакунина
из Сибири не переведут», но, чтоб и она не осталась без утешенья
и царской милости, он разрешил ему вступить в службу писцом.
Тогда Бакунин, взяв в расчет красные щеки и сорокалетний
возраст императора, решился бежать; я его в этом совершенно
оправдываю. Последние годы лучше всего доказывают, что ему
нечего в Сибири было ждать. Девяти лет каземата и нескольких
лет ссылки было за глаза довольно. Не от его побега, как говорили,
стало хуже политическим сосланным, а от того, что времена
стали хуже, люди стали хуже. Какое влияние имел побег Бакунина
на гнусное преследование, добивание Михайлова?28 А что какой-ни-

M. Бакунин и польское дело
51
будь Корсаков получил выговор...29 об этом не стоит и говорить.
Жаль, что не два.
Бегство Бакунина замечательно пространствами, это самое
длинное бегство в географическом смысле. Пробравшись на Амур
под предлогом торговых дел, он уговорил какого-то
американского шкипера взять его с собой к японскому берегу. В Гакодади (?)
другой американский капитан взялся его довезти до С.-Франсиско.
Бакунин отправился к нему на корабль и застал моряка, сильно
хлопотавшего об обеде; он ждал какого-то почетного гостя и
пригласил Бакунина. Бакунин принял приглашение и, только когда
гость приехал, узнал, что это генеральный русский консул.
Скрываться было поздно, опасно, смешно... он прямо вступил
с ним в разговор, сказал, что отпросился сделать прогулку.
Небольшая русская эскадра, помнится, адмирала Попова30, стояла
в море и собиралась плыть к Николаеву.
— Вы не с нашими ли возвращаетесь? — спросил консул.
— Я только что приехал, — отвечал Бакунин, — и хочу еще
посмотреть край.
Вместе покушавши, они разошлись en bons amis31. Через день
он проплыл на американском пароходе мимо русской эскадры...
Кроме океана, опасности больше не было.
Как только Бакунин огляделся и учредился в Лондоне, т. е.
перезнакомился со всеми поляками и русскими, которые были
налицо, он принялся за дело. С страстью проповедования,
агитации... пожалуй, демагогии, с беспрерывными усилиями учреждать,
устраивать комплоты, переговоры, заводить сношения и придавать
им огромное значение у Бакунина прибавляется готовность первому
идти на исполнение, готовность погибнуть, отвага принять все
последствия. Это натура героическая, оставленная историей не у дел.
Он тратил свои силы иногда на вздор, так, как лев тратит шаги
в клетке, все думая, что выйдет из нее. Но он не ритор, боящийся
исполнения своих слов или уклоняющийся от осуществления
своих общих теорий...
Бакунин имел много недостатков. Но недостатки его были
мелки, а сильные качества — крупны. Разве это одно не великое
дело, что, брошенный судьбою куда б то ни было и схватив две-
три черты окружающей среды, он отделял революционную струю
и тотчас принимался вести ее далее, раздувать, делая ее страстным
вопросом жизни?
Говорят, будто И. Тургенев32 хотел нарисовать портрет Бакунина
в Рудине... но Рудин едва напоминает некоторые черты Бакунина.
Тургенев, увлекаясь библейской привычкой бога, создал Рудина

52
А. И, ГЕРЦЕН
по своему образу и подобию; Рудин — Тургенев 2-й,
наслушавшийся философского жаргона молодого Бакунина.
В Лондоне он, во-первых, сталреволюционировать «Колокол»33
и говорил в 1862 году против нас почти то, что говорил в 1847 году
про Белинского. Мало было пропаганды, надобно было
неминуемое приложение, надобно было устроить центры, комитеты; мало
было близких и дальних людей, надобны были «посвященные
и полупосвященные братья», организация в крае, — славянская
организация, польская организация. Бакунин находил нас
умеренными, не умеющими пользоваться тогдашним положением,
недостаточно любящими решительные средства. Он, впрочем,
не унывал и верил, что в скором времени поставит нас на путь
истинный. В ожидании нашего обращения Бакунин
сгруппировал около себя целый круг славян. Тут были чехи, от литератора
Фрича34 до музыканта, называвшегося Наперстком, сербы,
которые просто величались по батюшке — Иоанович, Данилович,
Петрович; были валахи, состоявшие в должности славян, с своим
вечным еско на конце; наконец, был болгар, лекарь в турецкой
армии, и поляки всех епархий... бонапартовской, мерославской,
чарторижской... демократы без социальных идей, но с офицерским
оттенком; социалисты-католики, анархисты-аристократы и просто
солдаты, хотевшие где-нибудь подраться, в Северной или Южной
Америке... и преимущественно в Польше.
Отдохнул с ними Бакунин за девятилетнее молчание и
одиночество. Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал,
направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь,
целые сутки. В короткие минуты, остававшиеся у него свободными,
он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место
от золы и принимался писать — пять, десять, пятнадцать писем
в Семипалатинск и Арад, в Белград и Царьград, в Бессарабию,
Молдавию и Белокриницу. Середь письма он бросал перо и
приводил в порядок какого-нибудь отсталого далмата... и, не кончивши
своей речи, схватывал перо и продолжал писать, что, впрочем,
для него было облегчено тем, что он писал и говорил об одном
и том же. Деятельность его, праздность, аппетит и все остальное,
как гигантский рост и вечный пот, — все было не по человеческим
размерам, как он сам; а сам он — исполин с львиной головой,
с всклокоченной гривой.
В пятьдесят лет он был решительно тот же кочующий студент
с Маросейки, тот же бездомный bohème с rue de Bourgogne36; без
заботы о завтрашнем дне, пренебрегая деньгами, бросая их, когда
есть, занимая их без разбора направо и налево, когда их нет, с той

M, Бакунин и польское дело
53
простотой, с которой дети берут у родителей — без заботы об уплате,
с той простотой, с которой он сам <готов> отдать всякому последние
деньги, отделив от них что следует на сигареты и чай. Его этот
образ жизни не теснил; он родился быть великим бродягой, великим
бездомовником. Если б его кто-нибудь спросил окончательно, что
он думает о праве собственности, он мог бы сказать то, что отвечал
Лаланд36 Наполеону о боге: «Sire, в моих занятьях я не встречал
никакой необходимости в этом праве!»
В нем было что-то детское, беззлобное и простое, и это
придавало ему необычайную прелесть и влекло к нему слабых и сильных,
отталкивая одних чопорных мещан*.
Как он дошел до женитьбы, я могу только объяснить сибирской
скукой. Он свято сохранил все привычки и обычаи родины, т. е. сту-
дентской жизни в Москве, — груды табаку лежали на столе вроде
приготовленного фуража, зола сигар под бумагами и недопитыми
стаканами чая... с утра дым столбом ходил по комнате от целого
хора курильщиков, куривших точно взапуски, торопясь, задыхаясь,
затягиваясь, словом, так, как курят одни русские и славяне. Много
раз наслаждался я удивлением, сопровождавшимся некоторым
ужасом и замешательством, хозяйской горничной Гресс, когда
она глубокой ночью приносила пятую сахарницу сахару и горячую
воду в эту готовальню славянского освобождения.
Долго после отъезда Бакунина из Лондона — № 10 Paddington
green — рассказывали об его житье-бытье, ниспровергнувшем все
упроченные английскими мещанами понятия и религиозно
принятые ими размеры и формы. Заметьте при этом, что горничная
и хозяйка без ума любили его.
— Вчера, — говорит Бакунину один из его друзей, — приехал
такой-то из России; прекраснейший человек, бывший офицер...
— Я слыхал об нем, его очень хвалили.
— Можно его привести?
— Непременно, да что привести! Где он? Сейчас!
— Он, кажется, несколько конституционалист.
— Может быть, но...
— Но, я знаю, рыцарски отважный и благородный человек.
— И верный?
— Его очень уважают в Orsett House'e37.
Когда в споре Бакунин, увлекаясь, с громом и треском обрушивал на голову
противника облаву брани, которой бы никому не простили, Бакунину прощали,
и я первый. Мартьянов, бывало, говаривал: «Это, Олександр Иванович, —
большая Лиза, как же на нее сердиться — дитя! ».

54
А. И. ГЕРЦЕН
— Идем.
— Куда же? Ведь он хотел к вам прийти, мы так сговорились —
я его приведу.
Бакунин бросается писать; пишет, кой-что перемарывает,
переписывает и надписывает в Яссы, запечатывает пакет и в
беспокойстве ожидания начинает ходить по комнате ступней, от которой
и весь дом 10 № Paddington green ходит ходнем с ним вместе.
Является офицер — скромно и тихо. Бакунин le met à Taise38,
говорит, как товарищ, как молодой человек, увлекает, журит
за конституционализм и вдруг спрашивает:
— Вы, наверно, не откажетесь сделать что-нибудь для общего
дела?..
— Без сомнения...
— Вас здесь ничего не удерживает?..
— Ничего; я только что приехал... я...
— Можете вы ехать завтра, послезавтра с этим письмом в Яссы?
Этого не случалось с офицером ни в действующей армии во
время войны, ни в генеральном штабе во время мира, однако,
привыкнувший к военному послушанию, он, помолчавши, говорит
не совсем своим голосом:
— О, да!
— Я так и знал. Вот письмо совсем готовое.
— Да я хоть сейчас... только... — офицер конфузится, — ...я
никак не рассчитывал на эту поездку.
— Что? Денег нет? Ну, так и говорите. Это ничего не значит.
Я возьму для вас у Герцена — вы ему потом отдадите. Что тут...
всего... всего какие-нибудь 20 liv. Я сейчас напишу ему. В Яссах вы
деньги найдете. Оттуда проберитесь на Кавказ. Там нам особенно
нужен верный человек...
Пораженный, удивленный офицер и его сопутник, пораженный
и удивленный, как и он, уходят. Маленькая девочка, бывшая
у Бакунина на больших дипломатических посылках, летит ко мне
по дождю и слякоти с запиской. Я для нее нарочно завел шоколад
en losange39, чтоб чем-нибудь утешить ее в климате ее отечества,
а потому даю ей большую горсть и прибавляю:
— Скажите высокому gentleman'y» что я лично с ним
переговорю.
Действительно, переписка оказывается излишней: к обеду, т. е.
через час, является Бакунин.
— Зачем двадцать фунтов для **?
— Не для него, для дела... а что, брат, ** — прекраснейший
человек!

M. Бакунин и польское дело
55
— Я его знаю несколько лет — он бывал прежде в Лондоне.
— Это такой случай... пропустить его грешно, я его посылаю
в Яссы. Да потом он осмотрит Кавказ!
— В Яссы?.. И оттуда на Кавказ?
— Ты пойдешь сейчас острить... Каламбурами ничего не
докажешь...
— Да ведь тебе ничего не нужно в Яссах.
— Ты почем знаешь?
— Знаю потому, во-первых, что никому ничего не нужно в
Яссах, а во-вторых, если б нужно было, ты неделю бы постоянно мне
говорил об этом. Тебе попался человек, молодой, застенчивый,
хотящий доказать свою преданность, — ты и придумал послать
его в Яссы. Он хочет видеть выставку — а ты ему покажешь Мол-
довалахию. Ну, скажи-ка, зачем?
— Какой любопытный. Ты в эти дела со мной не входишь —
какое же ты имеешь право спрашивать?
— Это правда, я даже думаю, что этот секрет ты скроешь ото
всех... ну, а только денег давать на гонцов в Яссы и Букарест я
нисколько не намерен.
— Ведь он отдаст — у него деньги будут.
— Так пусть умнее употребит их; полно, полно — письмо
пошлешь с каким-нибудь Петреско-Манон-Леско, а теперь пойдем
есть.
И Бакунин, сам смеясь и качая головой, которая его все-таки
перетягивала, внимательно и усердно принимался за труд обеда,
после которого всякий раз говорил: «Теперь настала счастливая
минута» — и закуривал папироску.
Бакунин принимал всех, всегда, во всякое время. Часто он еще,
как Онегин, спал или ворочался на постели, которая хрустела,
а уж два-три славянина с отчаянной торопливостью курили в его
комнате; он тяжело вставал, обливался водой и в ту же минуту
принимался их поучать; никогда не скучал он, не тяготился ими;
он мог не уставая говорить со свежей головой с самым умным
и самым глупым человеком. От этой неразборчивости выходили
иногда пресмешные вещи.
Бакунин вставал поздно — нельзя было иначе и сделать,
употребляя ночь на беседу и чай.
Раз, часу в одиннадцатом, слышит он, кто-то копошится в его
комнате. Постель его стояла в большом алькове, задернутом
занавесью.
— Кто там? — кричит Бакунин, просыпаясь.
— Русский.

56
А Я. ГЕРЦЕН
— Ваша фамилия?
— Такой-то.
— Очень рад.
— Что вы это так поздно встаете — а еще демократ....
...Молчание... слышен плеск воды... каскады.
— Михаил Александрович!
— Что?
— Я вас хотел спросить: вы венчались в церкви?
— Да.
— Нехорошо сделали. Что за образец непоследовательности —
вот и Тургенев свою дочь прочит замуж. Вы, старики, должны нас
учить... примером.
— Что вы за вздор несете...
— Да вы скажите, по любви женились?
— Вам что за дело?
— У нас был слух, что вы женились оттого, что невеста ваша
была богата*.
— Что вы это — допрашивать меня пришли. Ступайте к черту!
— Ну, вот вы и рассердились — а я, право, от чистой души.
Прощайте. А я все-таки зайду.
— Хорошо, хорошо — только будьте умнее.
...Между тем польская гроза приближалась больше и больше.
Осенью 1862 года явился на несколько дней в Лондоне Потебня40.
Грустный, чистый, беззаветно отдавшийся урагану, он приезжал
поговорить с нами от себя и от товарищей и — все-таки идти
своей дорогой. Чаще и чаще являлись поляки из края: их язык был
определеннее и резче, они шли к взрыву — прямо и сознательно.
Мне с ужасом мерещилось, что они идут в неминуемую гибель.
— Смертельно жаль Потебню и его товарищей, — говорил я
Бакунину, — и тем больше, что вряд по дороге ли им с поляками...
— По дороге, по дороге, — возражал Бакунин. — Не сидеть же
нам вечно сложа руки и рефлектируя. Историю надобно принимать
как представляется, не то всякий раз будешь зауряд то позади,
то впереди.
Бакунин помолодел — он был в своем элементе. Он любил
не только рев восстания и шум клуба, площадь и баррикады — он
любил также и приготовительную агитацию, эту возбужденную
и вместе с тем задержанную жизнь конспирации, консультаций,
неспаных ночей, переговоров, договоров, ректификации41,
шифров, химических чернил и условных знаков. Кто из участников
Бакунин ничего не взял за невестой.

M. Бакунин и польское дело
57
не знает, что репетиции к домашнему спектаклю и приготовление
елки составляют одну из лучших и изящных частей. Но как он
ни увлекался приготовлениями елки, у меня на сердце скреблись
кошки — я постоянно спорил с ним и нехотя делал не то, что
хотел. <...>
Бакунин верил в возможность военно-крестьянского восстания
в России, верили отчасти и мы, да верило и само правительство —
как оказалось впоследствии рядом мер, статей по казенному заказу
и казней по казенному приказу. Напряжение умов, брожение умов
было неоспоримо, и никто не предвидел тогда, что его свернут
на свирепый патриотизм.
Бакунин, не слишком останавливаясь на взвешивании всех
обстоятельств, смотрел на одну дальнюю цель и принял второй месяц
беременности за девятый. Он увлекал не доводами, а желанием.
Он хотел верить и верил, что Жмудь и Волга, Дон и Украина
восстанут, как один человек, услышав о Варшаве; он верил, что наш
старовер воспользуется католическим движением, чтоб узаконить
раскол.
В том, что между офицерами войск, расположенных в
Польше и Литве, общество, к которому принадлежал Потебня, росло
и крепло, — в этом сомнения не могло быть; но оно далеко не имело
той силы, которую ему преднамеренно придавали поляки и
наивно Бакунин...
Как-то в конце сентября пришел ко мне Бакунин особенно
озабоченный и несколько торжественный.
— Варшавский Центральный комитет, — сказал он, — прислал
двух членов, чтоб переговорить с нами. Одного из них ты знаешь —
это Падлевский42; другой — Гиллер43, закаленный боец, — он
из Польши прогулялся в кандалах до рудников и, только что
возвратился, снова принялся за дело44. Сегодня вечером я их приведу
к вам, а завтра соберемся у меня — надобно окончательно
определить наши отношения.
Тогда набирался мой ответ45 офицерам*.
— Моя программа готова — я им прочту мое письмо.
— Я согласен с твоим письмом, ты это знаешь... но не знаю,
все ли понравится им; во всяком случае, я думаю, что этого им
будет мало.
Вечером Бакунин пришел с тремя гостями вместо двух46. Я
прочел мое письмо. Во время разговора и чтения Бакунин сидел
встревоженный, как бывает с родственниками на экзамене или
* «Колокол», 1862.

58
А. И. ГЕРЦЕН
с адвокатами, трепещущими, чтоб их клиент не проврался бы
и не испортил бы всей игры защиты, хорошо налаженной если
не по всей правде, то к успешному концу.
Я видел по лицам, что Бакунин угадал и что чтение не то чтоб
особенно понравилось.
— Прежде всего, — заметил Гиллер, — мы прочтем письмо
к вам от Центрального комитета.
Читал М<илович>47; документ этот, известный читателям
«Колокола»48, был написан по-русски — не совсем правильным
языком, но ясно. Говорили, что я его перевел с французского и
переиначил, — это неправда. Все трое говорили хорошо по-русски.
Смысл акта состоял в том, чтоб через нас сказать русским,
что слагающееся польское правительство согласно с нами и
кладет в основание своих действий «признание <права> крестьян
на землю, обработываемую ими, и полную самоправность всякого
народа располагать своей судьбой». Это заявление, говорил М.,
обязывало меня смягчить вопросительную и «сомневающуюся»
форму в моем письме. Я согласился на некоторые перемены и
предложил им с своей стороны посильнее оттенить и яснее высказать
мысль об самозаконности провинций — они согласились. Этот
спор из-за слов показывал, что сочувствие наше к одним и тем же
вопросам не было одинаково.
На другой день утром Бакунин уже сидел у меня. Он был
недоволен мной, находил, что я слишком холоден, как будто не доверяю.
— Чего же ты больше хочешь? Поляки никогда не делали
таких уступок. — Они выражаются другими словами, принятыми
у них, как катехизис; нельзя же им, подымая национальное знамя,
на первом шаге оскорбить раздражительное народное чувство...
— Мне все кажется, что им до крестьянской земли, в сущности,
мало дела, а до провинций слишком много.
— Любезный друг, у тебя в руках будет документ,
поправленный тобой, подписанный при всех нас, чего же тебе еще?
— Есть-таки кое-что.
— Как для тебя труден каждый шаг — ты вовсе не
практический человек.
— Это уже прежде тебя говорил Сазонов49.
Бакунин махнул рукой и пошел в комнату к Огареву. Я
печально смотрел ему вслед; я видел, что он запил свой революционный
запой и что с ним не сто л куешь теперь. Он шагал семимильными
сапогами через горы и моря, через годы и поколенья. За восстанием
в Варшаве он уже видел свою «славную и славянскую» федерацию,
о которой поляки говорили не то с ужасом, не то с отвращением... он

M. Бакунин и польское дело
59
уже видел красное знамя «Земли и воли» развевающимся на
Урале и Волге, на Украине и Кавказе, пожалуй, на Зимнем дворце
и Петропавловской крепости — и торопился сгладить как-нибудь
затруднения, затушевать противуречия, не выполнить овраги,
а бросить через них чертов мост.
— Ты точно дипломат на Венском конгрессе, — повторял мне
с досадой Бакунин, когда мы потом толковали у него с
представителями жонда, — придираешься к словам и выражениям. Это —
не журнальная статья, не литература.
— С моей стороны, — заметил Гиллер, — я из-за слов спорить
не стану; меняйте, как хотите, лишь бы главный смысл остался
тот же.
— Браво, Гиллер! — радостно воскликнул Бакунин.
«Ну, этот, — подумал я, — приехал подкованный и по-летнему
и на шипы, он ничего не уступит на деле и оттого так легко
уступает все на словах».
Акт поправили, члены жонда подписались, я его послал в
типографию.
Гиллер и его товарищи были убеждены, что мы представляли
заграничное средоточие целой организации, зависящей от нас
и которая по нашему приказу примкнет к ним или нет. Для них
действительно дело было не в словах и не в теоретическом согласии,
свое profession de foi50 они всегда могли оттенить толкованиями —
так, что его яркие цвета пропали бы, полиняли и изменились.
Что в России клались первые ячейки организации, в этом
не было сомнения — первые волокны, нити были заметны
простому глазу; из этих нитей, узлов могла образоваться при тишине
и времени обширная ткань — все это так, но ее не было, и каждый
сильный удар грозил сгубить работу на целое поколение и
разорвать начальные кружева паутины.
Вот это-то я и сказал, отправив печатать письмо Комитета,
Гиллеру и его товарищам, говоря им о несвоевременности их
восстания. Падлевский слишком хорошо знал Петербург, чтоб
удивиться моим словам, хотя и уверял меня, что сила и разветвления
общества «Земли и воли» идут гораздо дальше, чем мы думаем;
но Гиллер призадумался.
— Вы думали, — сказал я ему, улыбаясь, — что мы сильнее...
Да, Гиллер, вы не ошиблись: сила у нас есть большая и
деятельная, но сила эта вся утверждается на общественном мнении, т. е.
она может сейчас улетучиться; мы сильны сочувствием к нам,
унисоном с своими. Организации, которой бы мы сказали: «Иди
направо или налево», — нет.

60
А. И. ГЕРЦЕН
— Да, любезный друг... однако же... — начал Бакунин,
ходивший в волнении по комнате.
— Что же, разве есть? — спросил я его и остановился.
— Ну, это как ты хочешь назвать; конечно, если взять внешнюю
форму... это совсем не в русском характере... Да видишь...
— Позволь же мне кончить — я хочу пояснить Гиллеру,
почему я так настаивал на слова. Если в России на вашем знамени
не увидят надел земли и волю провинциям, то наше сочувствие
вам не принесет никакой пользы, а нас погубит... потому что вся
наша сила в одинаковом биении сердца; у нас оно, может, бьется
посильнее и потому ушло секундой вперед, чем у друзей наших,
но они связаны с нами сочувствием, а не службой!
— Вы будете нами довольны, — говорили Гиллер и Падлевский.
Через день двое из них отправились в Варшаву, третий уехал
в Париж61.
* "к гк
Наступило затишье перед грозой. Время томное, тяжелое,
в которое все казалось, что туча пройдет, а она все приближалась;
тут явился указ о «подтасованном» наборе52 — это была
последняя капля53; люди, еще останавливавшиеся перед решительным
и невозвратным шагом, рвались на бой<...> Теперь и белые стали
переходить на сторону движенья54.
Приехал опять Падлевский. Подождали дни два. Набор не
отменялся. Падлевский уехал в Польшу.
Бакунин собирался в Стокгольм (совершенно независимо от
экспедиции Лапинского65, о которой тогда никто не думал). Мельком
<явился> Потебня и исчез вслед за Бакуниным56.
В то же время, как Потебня, приехал через Варшаву из
Петербурга уполномоченный от «Земли и воли»67. Он с негодованием
рассказывал, как поляки, пригласившие его в Варшаву, ничего
не сделали. Он был первый русский, видевший начало восстания.
Он рассказал об убийстве солдат, о раненом офицере, который
был членом общества. Солдаты думали, что это предательство,
и начали с ожесточеньем бить поляков. Падлевский — главный
начальник в Ковно58 — рвал волосы... но боялся явно выступить
против своих.
Уполномоченный был полон важности своей миссии и
пригласил нас сделаться агентами общества «Земли и воли». Я отклонил
это, к крайнему удивлению не только Бакунина, но и Огарева...
Я сказал, что мне не нравится это битое французское название.
Уполномоченный трактовал нас так, как комиссары Конвента

M. Бакунин и польское дело
61
1793 трактовали генералов в дальних армиях. Мне и это не
понравилось.
— А много вас? — спросил я.
— Это трудно сказать... несколько сот человек в Петербурге
и тысячи три в провинциях.
— Ты веришь? — спросил я потом Огарева.
Он промолчал.
— Ты веришь? — спросил я Бакунина.
— Конечно, он прибавил... ну, нет теперь столько, так будут
потом! — И он расхохотался.
— Это другое дело.
— В том-то все и состоит, чтоб поддержать слабые начинания;
если б они были крепки, они и не нуждались бы в нас... — заметил
Огарев, в этих случаях всегда недовольный моим скептицизмом.
— Они так и должны бы были явиться перед нами —
откровенно слабыми... желающими дружеской помощи, а не предлагать
глупое агентство.
— Это молодость... — прибавил Бакунин и уехал в Швецию.
А вслед за ним уехал и Потебня. Удручительно горестно я
простился с ним — я ни одной секунды не сомневался, что он прямо
идет на гибель59.
•к -к *
...За несколько дней до отъезда Бакунина пришел Мартьянов60,
бледнее обыкновенного, печальнее обыкновенного; он сел в углу
и молчал. Он страдал по России и носился с мыслью о возвращении
домой. Шел спор о восстании. Мартьянов слушал молча, потом
встал, собрался идти и вдруг, остановившись передо мной, мрачно
сказал мне:
— Вы не сердитесь на меня, Олександр Иванович, — так ли,
иначе ли, а «Колокол»-то вы порешили. Что вам за дело мешаться
в польские дела... Поляки, может, и правы, но их дело
шляхетское — не ваше. Не пожалели вы нас, бог с вами, Олександр
Иванович. Попомните, что я говорил. Я-то сам не увижу — я ворочусь
домой. Здесь мне нечего делать.
— Ни вы не поедете в Россию, ни «Колокол» не погиб, —
ответил я ему.
Он молча ушел, оставляя меня под тяжелым гнетом второго
пророчества и какого-то темного сознания, что что-то ошибочное сделано.
Мартьянов как сказал, так и сделал: он воротился весной
1863 года и пошел умирать на каторгу, сосланный своим «земским
царем» за любовь к России, за веру в него.

62
А. И. ГЕРЦЕН
К концу 1863 года расход «Колокола» с 2500, 2000 сошел на 500
и ни разу не подымался далее 1000 экземпляров.
Шарлотта Корде61 из Орла и Даниил из крестьян были правы!62
(Пис<ано> в конце 1865 в Montreux и Лозанне)
€^

^5^
[H. Я. НИКОЛАДЗЕ]
«Народное дело»
Нашим читателям, вероятно, уже известно, что с 1-го сентября
выходит в Женеве в типографии г. Элпидина1 и Ко (24. Terrassiere),
новый русский журнал «Народное дело», имеющий издаваться два
раза в месяц в объеме одного или двух листов большого in-8°.
Отличительное качество этого журнала, сразу ставящее его особняком
от прочих заграничных русских изданий, состоит в том, что он
намеревается быть почти исключительно журналом пропаганды
и предпринять постановку в России революционных вопросов.
Наша «Современность» пытается занять в заграничной русской
литературе совершенно иное место: она старается, насколько ей
позволяют средства и ограниченность материалов, находящихся у ней под
рукой, быть обозрением и отражением текучей жизни, и представлять
читателям картину не своих стремлений и идеалов, а действительное
положение вещей и ход общественных дел в России и Европе. Чем
лучше будет выполняться нами такая программа, чем вернее будет
обрисована нами картина действительности, тем ощутительнее будет
становиться и для нас и для читателей необходимость поставить рядом
с нашими очерками эскизы того, что лучше и выгоднее для общества;
иными словами, обрисовка действительности должна идти рука об
руку с критикою этой действительности и с предложениями попыток
изменить ее в тех частях, изменение которых подлежит воле человека.
Эта настоятельная потребность не ограничиваться одним лишь
только отражением современности, слишком сильно ощущалась
нами и мешала нам сосредоточить наши усилия на воспроизведении
современной общественной жизни. Волею неволею нам приходилось
переходить поставленные нами границы нашей деятельности, что
немало затрудняло нашу работу и отдаляло достижение нашей цели.

64
[H. Я. НИКОЛАДЗЕ]
Понятно, следовательно, какое живое участие должна вызывать
в нас всякая попытка основать за границей орган пропаганды, и с
каким вниманием — скажем прямее, с каким попечением — должны
мы относиться к такому органу. Мы сознательно отказались
высказывать свои теоретические убеждения и взгляды, потому только, что
подготовительная работа для проведения этих взглядов — выяснение
современного положения вещей — была совершенно не затронута
нашими деятелями, а без этой предварительной подготовки
теоретическое обсуждение всяких вопросов рисковало затеряться в тумане
абстракции и не иметь ни малейшего влияния на умы читающей
публики. Поэтому для нас далеко не равнодушный вопрос — как
будет выполняться другими та роль, от которой мы вынуждены
были отказаться, и будут или не будут пропадать даром наши
усилия подготовлять почву для осмысленной пропаганды дорогих нам
воззрений.
Наша читающая публика слишком слабо знакома с природою
общественных дел. Мы взялись представлять ей, в более или менее
обработанной форме, простые факты из действительной жизни,
предоставляя другим или отлагая до поры до времени знакомить ее
с «философиею» общественной науки. Но всякий добросовестный
учитель ботаники, например, заинтересован в том, чтобы дальнейшее
преподавание его ученикам естественных наук соответствовало его
предварительным урокам; он внимательно следит за методом
профессоров, взявшихся обобщать разработанные им факты и делать
из них выводы, применяющиеся ко всей ботанике, а подчас и ко всем
естественным наукам. И очень часто случается, что учитель
ботаники, взятый нами для примера, достигает своей цели установлением
правильной гармонии в преподавании естествознания.
Точно такова ж и наша роль в заграничной литературе; точно
таким же образом обязаны мы заботиться о том, чтобы та часть
публицистики, которая берется пропагандировать обобщения и
выводы общественной науки, вела свое дело разумно и успешно и сумела
достигнуть своей цели — ознакомления публики с здравым взглядом
на общественные отношения и народную жизнь. Такое ж будет и
наше отношение к «Народному делу».
Мы решительно не желаем возбуждать полемики с этим
журналом; но уже в своем первом номере «Народное дело» затронуло —
по нашему мнению неосновательно — несколько пунктов, по поводу
которых мы очень легко можем исправить его промахи: без
промахов же, как известно, редко когда обходится начинающий журнал.
Эти пункты могут показать, кроме того, в чем мы расходимся с
«Народным делом», и мы надеемся, что очевидно юные и неопытные

«Народное дело»
65
авторы «Народного дела» примут в соображение наши замечания,
чтобы впредь не портить дела совершенно ненужными крайностями
и отвлеченным «парением» в превыспренних сферах философии.
Отрицая правительственные реформы и исходя из положения,
что правительственная роль пагубна для счастия народа,
«Народное дело» с размаху доходит до отрицания государственности
и государства. Это отрицание повторяется в 1 номере что-то вроде
десяти раз, потому его нельзя оставить без оговорки. Мы представим
«Народному делу» пример следующего рода: в 1867 году собрался
в Женеве конгресс с очевидно революционными целями, с
крайними воззрениями и с самою невозмутимою решимостью не оставить
и камня на камне в современном правительственном механизме.
Но так как не все члены этого конгресса, отвлекаемые от дела
разнообразными личными или общественными целями, могли уделять
достаточно времени для приведения в исполнение своих замыслов,
то они учредили из нескольких лиц постоянный комитет, которому
предоставлено было вести дело революции, изыскивать средства для
торжества этого дела и раз в год давать отчет собранию всех членов.
Вот в малых размерах изображение роли государства: Постоянный
комитет — это правительство, государство, все что хотите; он —
олицетворение коллективной силы всех членов общества, обязанное
выполнить раз определенную программу. Отрицать государство
значит отрицать постоянный комитет «Лиги Мира и Свободы»2,
значит отрицать вообще выгодность или удобство передачи ведения
ассоциационных дел двум-трем доверенным членам общества. К
чему эта крайность? Можно находить, что данный комитет, данное
правительство, существует незаконно, ведет дела во вред обществу,
держится силою штыков или подкупа, а не согласием членов
общества, — все это возможно. Но выводить из этого, что роль вообще
делегаций не нужна или вредна, значит говорить вещи несообразные
ни с логикою, ни даже с здравым смыслом. Впрочем, сотрудники
«Народного дела» не поверят нам на слово, — поэтому рекомендуем
им прочесть статью Чернышевского: «Экономическая деятельность
и законодательство» («Современник», 1859, № 2), из которой они
легко увидят, в чем состоит как роль правительства, так и
обязанности, выпадающие на долю «государства» и общества.
Выходки против «государства» совершенно безвредны: они
убивают только доверие читателей, к сожалению не к правительству
или государству вообще, а к редакции «Народного дела». Гораздо
важнее те возражения, которые выдвигаются «Народным делом»
против современной науки. «Народное дело» додумалось, что
уничтожение народной религии — вещь необходимая, и поэтому ставит

66
[H. Я. НИКОЛАДЗЕ]
в обязанность науке, во имя народа, уничтожать народные
верования и провозглашать небытие бога. Сообразно с этою обязанностью
науки, «Народное дело» делит современных ученых на апостолов
революции и на нереволюционеров. К несчастию, научные познания
«Народного дела», как и его философские сведения, немножко
спутаны. Оно ставит на одной доске имена Бюхнера3, Карла Фогта и Мо-
лешота4 (апостолов революции), а на другой имена Бокля5, Дарвина6,
Льюиса7, Г. Спенсера8 и Д. С. Милля9 (нереволюционеров). Такое
деление ученых на овец и козлищ революции может уронить
доверие публики к редакции «Народного дела». Кто, например, не знает
теперь, что Бюхнер, а вместе с ним и Спенсер принадлежат к числу
метафизиков и стоят в истории философии на одной доске с
приверженцами и основателями сенсуализма, витализма, спиритуализма,
анимизма, материализма и т. п. односторонних систем?10 И кому,
с другой стороны, не известно, что Карл Фогт, Молешот, Дарвин
и Бок ль принадлежат к разряду тех ученых, которые раз навсегда
изгнали из науки всякие метафизические вопросы и принялись
за исследование и обобщение явлений физической и нравственной
природы, чтобы постигнуть последовательность этих явлений? В уме
редакции «Народного дела» произошла ошибка только потому, что
Фогт и Молешот нередко приправляют свои научные исследования
и выводы сарказмами против спиритуалистов, а Бок ль и Дарвин
занавешивают свои выводы более или менее почтительным
отношением к верованиям своих английских читателей. Но для людей
науки и для разумных читателей ни сарказмы немецких ученых,
ни оговорки английских не имеют ни малейшего научного значения:
они не что иное, как фиоретюры11, украшения стиля, — и делать
из них отличительные качества для классификации писателей
непозволительно даже невежам в деле науки.
В философии естествознания, со времени Бэкона12, с каждым днем
все более и более утверждается так называемый положительный,
позитивный метод, отчасти принимавшийся и Кантом. Этот метод
теперь ставится в заслугу Огюсту Конту13, хотя роль этого
мыслителя состояла, как он сам признается, только в формулировании
мысли, давным-давно сделавшейся достоянием и правилом науки.
Этот метод основан на взгляде, что нашему пониманию доступна
не сущность наблюдаемых нами фактов, не причины их взаимных
отношений, а только явления, возникающие при перемене
отношений между самими фактами. В этих явлениях мы можем постигнут
не их причину или суть, а только внешнюю последовательность или
преемственность: то есть мы можем увидеть, что при известных
обстоятельствах возникают известные явления. Последовательный

«Народное дело»
67
ряд явлений, находящихся в соответствии с рядом обстоятельств,
из которых возникают эти явления, дает нам понятие о законах
явлений. Эту-то последовательность и должна отыскивать наука,
не вдаваясь в бесплодные прения о сущности или природе самих
явлений и фактов.
Вся современная наука, начиная от Бэкона, держится на этом
методе и двигается вперед только благодаря ему. Этому методу обязаны
мы успехами естествознания, в том числе и деятельностью «апостолов
революции», за исключением Бюхнера. И вдруг философы
«Народного дела» отважно требуют, чтобы ученые, имеющие поползновение
на титул «апостолов революции», отказались от этого метода и «на
всенародном языке (sic) назвали себя атеистами и
материалистами», потому дескать, что «одного допущения наукою возможности
существования бога действительного, хотя и недоступного для самой
науки, достаточно, чтобы, с одной стороны, утвердись в сердцах
непросвещенных людей царство этой идеи, а следовательно — и рабство
людей, и чтобы, с другой стороны, уничтожить самую возможность
науки». Как будто авторитет ученых основан не на тех же
неопровержимых для всех ощутительных данных, которыми они разрушают
ветхое здание метафизики, а на ничем неоснованных заявлениях
о бытии или небытии бога!
Требовать от науки, чтобы она поставила своею целью
уничтожение народной религии путем прямого провозглашения о «небытии»
бога, значит желать, чтобы она в обратном смысле сделала тот же
самый промах, который сделал Кант. Если философы «Народного
дела» позволят нам пополнить их философские сведения, мы
напомним им следующий факт. Исходя из мысли, что нам
недоступны сами вещи по себе (существование которых, скажем к слову,
допускалось Кантом), а только их внешнее проявление, то есть то,
что приписывается им нашим воображением и нашими чувствами,
Кант дошел в «Критике чистого разума» до отрицания бога и всех
религиозных и нравственных представлений человека. Но затем,
в «Критике практического разума» и в «Критике способности
суждения», Кант принялся за дело совершенно иным способом: он
поставил своею исходною точкою мысль, что в человеке существует
«нравственный закон» (абсолютный и гипотетический императив),
и путем логических умозаключений вывел из этого существование
бога и всяких его атрибутов. Пусть теперь «Народное дело» скажет,
положа руку на сердце, какое из означенных трех сочинений имело
самое большое значение в истории философии и умственного
развития общества, и пусть оно докажет, если может, неосновательность
нашего заявления, что только «Критика чистого разума» произвела

68
[H. Я. НИКОЛЛДЗЕ]
поворот в философии, и только она оказала громадную услугу делу
человеческого развития. Причиною этого влияния была именно
исходная точка кантовых умозаключений — положительность его
посылок и доказательств. Современная наука держится в гораздо
сильнейшей степени того же метода, еще более
усовершенствованного успехами человеческого ума. И если б теперь она последовала
примеру Канта и совету «народного дела» и принялась трактовать
о несуществовании бога, то все ее рассуждения и доказательства,
необходимо основанные на метафизических данных, провалились бы
так 7ке бесплодно и бесследно, как позднейшие произведения Канта,
и именно потому, что они не имели бы ни малейшего научного
основания, а держались бы только на чрезвычайно шаткой посылке,
выписанной нами из «Народного дела». А между тем этого именно
и хочет статья «Народного дела» «Наука и народ».
Делать такие неловкие вылазки — по меньшей мере бесполезно.
Существенный же вред от них тот, что люди, беспристрастно
относящиеся к различным воззрениям, скажут: «что это за допотопные
люди, восстающие против очевидных научных истин и требующие,
чтобы наука, с трудом вылезающая из-под пеленок метафизики,
начала крестовый поход, вооружившись доспехами этой же самой
метафизики?» И затем эти беспристрастные люди скажут:
«вероятно, дело социальной революции на самом деле покончено, если
революционеры и социалисты питают такие нелепые замыслы».
К чему оказывать своему делу такие медвежьи услуги? И неужели
социалисты и революционеры не могут предъявить науке иных
требований во имя народа и народного блага? Или «Народное дело»
не подозревает возможности таких разумных требований?
Затем мы находим в программе «Народного дела», наряду с
различными более или менее похвальными возжеланиями, которые мы
могли бы продолжить до бесконечности, вроде того, что «мы хотим
освобождения женщин от бессмысленного обычая носить в чреве
детей в течение девяти месяцев», или что «мы — враги засухи,
и хотим освобождения народа от наводнений» и т. д., мы находим,
говорим мы, следующую мысль: «основой экономической правды мы
ставим два коренные положения: земля принадлежит только тем,
кто ее обрабатывает своими руками — земледельческим общинам.
Капиталы и все орудия работы работникам — рабочим
ассоциациям» . Дело не в том, чьей собственностью мы считаем ту или другую
вещь. Мы возьмем вторую часть «экономической правды» и покажем,
сколько в ней самой мало правды. Ассоциация механиков-рабочих
выработала скоропечатную машину. Как продукт труда эта машина
есть капитал и принадлежит, по точному смыслу «экономической

«Народное дело»
69
правды», ассоциации механиков. Но та же самая машина, как орудие
труда, в силу той же «экономической правды» должна принадлежать
ассоциации типографщиков. Вот вы и разберите теперь, на
основании второго коренного положения «экономической правды», какая
ассоциация рабочих имеет «право» на скоропечатную машину. Дело
общественной экономии — установить такие отношения, чтобы
выработанный механиками пресс, безобидно для механиков, мог бы
быть передан ассоциации типографщиков, и чтобы в этой последней
ассоциации не было паразитов или привилегированных членов. Вот
на что должны направиться усилия людей, желающих подвинуть
вперед общественную экономию. А ставить такие «коренные
положения», которые ничего не разъясняют, а напротив того, все
затемняют, может всякий, кому только это взбредет в голову. И в этом
заслуги никакой нет.
Повторим еще раз, мы делаем все эти замечания потому только,
что заинтересованы в успехе «Народного дела» и горячо желаем
этого успеха. Мы льстим себя надеждою, что «Народное дело»
примет наши замечания с надлежащим вниманием и в своих будущих
номерах, помня разумное правило — «пофилософствуй, ум
вскружится» , примется за разработку «правительственных реформ», первая
статья о которых, помещенная в 1 № , служит нам ручательством
в добросовестном и отчасти дельном отношении их автора к
разбираемому предмету. Пользуемся этим случаем, чтобы обратить на нее
внимание наших читателей.
ЖИЗНЬ ЕВРОПЫ
(Конгресс «Лиги Мира и Свободы»)
На будущей неделе соберется в Берне второй конгресс «Лиги
Мира и Свободы». Красноречию ораторов этого конгресса, можно
надеяться, не будет границ ни конца. Мы снова услышим возгласы
против гнусного деспотизма, воззвания к миру и свободе,
рассуждения о вреде войн и постоянных войск, прения о пользе света и, чего
доброго, глубокомысленные соображения о том, что не следует ходить
вниз головой или дышать зараженным воздухом.
Все это мы знаем, о великие спасители всевозможных отечеств!
И вашим слушателям не хуже вашего известно, что война —
вредная, а чистый воздух — полезная вещь. Просветите вы нас лучше
о том, что нужно сделать, чтобы войны перестали быть
необходимостью, как избавиться от постоянных армий, чем вознаградить
промышленность, имеющую разориться от обезоружения; дайте
нам практические советы, а общие фразы мы сами знаем, ей богу,

70
[H. Я. НИКОЛЛДЗЕ]
лучше вас и ваших друзей. В вас кипит жажда деятельности,
желание принести пользу народу, избавить его от тягостей, давящих,
сумейте ж сделаться достойными служителями ваших благих
намерений, сумейте сделать шаг для их осуществления. От вас ждут
не бессмысленных возгласов, не компромиссов, а серьезной,
глубокомысленной, всесторонней практической разработки вопроса
об умиротворении общества. Нет на свете задачи важнее и доблестнее
этой. Старайтесь же, ради всего священного для вас, придвинут хоть
на капельку ее разрешение, и избегайте как чумы ничего не
говорящих, ни к чему не приводящих общих формул и фраз. Ничего, кроме
бесславия в глазах разумных людей, эти формулы и фразы не могут
доставить вам. А влияние на массы, вещественной и моральной силы
вы достигнете только тогда, когда сумеете приготовить и предложить
обществу полный, всесторонне обдуманный до тонкостей, до мелочей,
проект всеобщего умиротворения.
И когда вы выработаете этот проект, не ждите ему немедленного
торжества: следите тогда за жизнью и пользуйтесь промахами и
бессилием ваших противников, чтобы капля по капле, слово за словом
убедить общество в полезности и неизбежности применения вашего
проекта. Трудна эта работа, но если вы сумеете выполнить ее,
человечество поставит вас в числе величайших своих благодетелей.
Поймите вы это и не теряйте времени на минутные аплодисменты:
они разлетаются как дым, и на следующий день от них не остается
ровно ничего.
Впрочем, к чему все эти увещания? Разве кто-нибудь обратит
внимание на наши слова? Разве поймут их русские члены
постоянного комитета «Лиги Мира и Свободы»? И кто мы, чтобы позволять
себе держать такую речь? Кем мы призваны, кем мы уполномочены
на это? И к чему расточать искренность, когда ничего, кроме плечо-
пожатий, она не вызовет и вызвать не может? Не лучше ли
остановиться на сказанном и прекратить прилив искренности на полдороге?
P. S. В 1 № «Современности» мы представили очерк об
обезоружении. Просим тех из наших читателей, которые сохранили этот
номер, просмотреть содержание первой статьи «Жизнь Европы»:
тогда они вынесут из прений конгресса совершенно иное впечатление
и, может быть, оправдают помещение в «Современности» настоящей
заметки, которая сама по себе совершенно бесполезна.
^^

^^^
M. H. КАТКОВ
Кто наши революционеры?
[Характеристика Бакунина]
Москва, 5 января
Самое тяжелое впечатление на всех благомыслящих людей должна
была произвести арестация петербургского мирового судьи
Черкесова1 по улике в преступных политических сношениях и замыслах.
В самом деле, трудно представить себе что-нибудь прискорбнее
подобного случая. Мировой судья, человек, выбранный из многих
тысяч людей для того, чтобы быть стражем закона, чести и
безопасности своих граждан, блюстителем общественной нравственности,
охранителем порядка, сам оказывается злоумышленником, сам
подвергается обвинению в солидарности с врагами закона, порядка,
своих сограждан, своего Отечества. Случай этот так возмутителен,
что невольно пытаешься объяснять его какой-нибудь случайностью,
каким-нибудь недоразумением. Но подтвердится или не
подтвердится улика, павшая на мирового судью, — довольно уже и того,
что человек в таком положении мог навлечь на себя подозрение,
достаточно сильное для того, чтобы подвергнуть его полицейскому
обыску и арестовать его во имя закона. Чем же руководилось
общество при выборах в должность столь важную, столь почтенную,
прежде всего требующую совершенной гражданской благонадежности?
Мы не будем упрекать представителей петербургского городского
общества за выбор человека неблагонадежного: будем надеяться,
что заподозренный мировой судья совершенно оправдается и выйдет
чист; но как мог выбор их остановиться на человеке, недостаточно
известном и своей репутацией, недостаточно огражденном от
всякого сомнения относительно своей политической благонадежности?
Правда, опыт и давних, и недавних времен свидетельствует, что
никакие административные должности, никакие правительственные

72
M. Я. КАТКОВ
положения не обеспечены от дурных элементов всякого рода. Мы
видели злых заговорщиков на местах влиятельных и ответственных,
и никто не поручится, чтобы и в сию минуту в рядах людей,
призванных охранять спокойствие государства, не было тайных врагов его
или пособников врагам. Что административные сферы не обеспечены
от вторжения неблагонадежных элементов — об этом решительно
засвидетельствовал всем памятный Высочайший рескрипт 13 мая
1866 года2. Но из этого ничего не следует для извинения общества
не только в предосудительных, но и в небрежных выборах. Будем
искать примеров для подражания, а не для извинения своих
упущений. Бюрократические порядки имеют свои слабые стороны,
а потому-то государство, не ограничиваясь ими, и призывает всех
блюсти интересы, дорогие для каждого, и в этих видах дает
обществу право выбирать должностных лиц, призываемых действовать
в собственной среде его.
Везде выбор такого должностного лица, как мировой судья, из
людей политически неблагонадежных был бы явлением прискорбным;
в России это чудовищность. Говорим «чудовищность», потому что
в России, в нынешней России, нет таких революционных партий,
относительно которых общество могло бы держать себя сколько-
нибудь нейтрально.
Кто наши революционеры?
Заграничные, особенно немецкие, газеты полны известий о
революции, якобы кипящей теперь в недрах России. Вся Россия,
говорят, покрыта сетью заговора, который имеет свои узлы во всех
значительных городах ее, а главный центр — в Москве.
Вы изумляетесь этому, вы думаете, что над вами издеваются?
А между тем в самом деле производятся политические аресты, ходят
слухи о каких-то прокламациях, даже совершаются политические
убийства.
Что же это такое? Кто же вожди этой великой русской революции
и чего они хотят? Надобно наконец взглянуть прямо в глаза
опасности, которой нас пугают.
Вожди этой великой революционной партии, осветившей всю
Россию, имеют притон свой в Швейцарии. Женева, как прежде
Лондон, — вот тот пункт на земном шаре, куда сходятся видимые
нити этой организации. Счастливая Женева! Какая
блистательная роль суждена этой скромной пуританской Женеве! Отсюда
раздаются те мощные голоса, которые потрясают в основаниях
величайшую Империю в мире, всегда казавшуюся незыблемым
колоссом. Отсюда сыплются воззвания к топорам, отсюда
отправляются к нам эмиссары, сюда бегут за вдохновением и приказаниями

Кто наши революционеры?
73
Худяковы3 и Нечаевы4. Об издателях «Колокола» уже не говорят.
Скипетр русской революционной партии перешел в руки к другой
знаменитости, к тому Бакунину, который в 1849 году бунтовал
на дрезденских улицах, попал за то в австрийские казематы, был
потом выдан нашему правительству, сидел в крепости, писал оттуда
умилительные и полные раскаяния письма, был помилован и выслан
на житье в Сибирь, где ему была дарована полная свобода, служил
там по откупам, женился там на молоденькой польке из
ссыльного семейства6, сошелся со многими из соплеменников своей жены
и, когда разыгралось польское дело, бежал из Сибири; в 1863 году
вместе с несколькими сорванцами польской эмиграции
предпринимал морскую экспедицию против России, но предпочел высадиться
на шведском берегу. Вот он, этот вождь русской революционной
партии, организатор заговора, покрывшего теперь своей сетью
всю Россию. «Верно то, — пишут в "Allgemeine Zeitung"6, — что
Бакунин есть основатель и руководитель этого заговора, который
имеет своей целью ни больше ни меньше как уничтожение всякого
государственного начала, отвержение всякой личной собственности
и воцарение коммунизма».
Фигура интересная. Тень ее ложится на всю колоссальную Россию!
Мы счастливы, что имеем некоторые сведения о характере и
прошлой жизни этого великого человека и можем несколько ближе
ознакомить с ним нашу публику, для которой он вдруг получил
и столь неожиданное значение.
Случай свел нас с Бакуниным еще в первую пору молодости. Мы
знали его недолго, но близко, и видели его в разных положениях
жизни. В молодости это был человек не без некоторого блеска,
способный озадачивать людей слабых и нервных, смущать незрелых
и выталкивать их из колеи. Это была натура сухая и черствая, ум
пустой и бесплодно возбужденный. Он хватался за многое, но ничем
не овладевал, ни к чему не чувствовал призвания, ни в чем не
принимал деятельного участия. Не было человека, даже наилучшим
образом расположенного к нему и предубежденного в его пользу,
на кого бы не производил он безотчетно неприятного и
отталкивающего действия. Всякому было с ним и тягостно, и неловко. В нем
не было ничего искреннего; все интересы, которыми он кипятился,
были явлениями без сущности. Одна, впрочем, черта в его
характере была несомненно реальная, одно свойство, которое в своих
проявлениях было у него и правдиво, и искренно: это способность
жить на чужой счет и не делать различия между карманом чужим
и своим. Он всегда умел пристраиваться к денежным, податливым
и конфузливым людям и с добродушием времен богатырских согла-

74
M. Я. КАТКОВ
шалея хозяйничать в их кошельках и пользоваться их избытками.
Как не делал и он практического различия между чужими и своими
деньгами, так не делал он различия в своих потребностях между
действительными и мнимыми. Ему ничего не стоило вытянуть у человека
последние деньги с тем, чтобы тотчас же рассорить их на вещи, ему
самому совершенно не нужные. Денег не срывал он только с тех,
у кого положительно нечего было взять. В этой характеристике
Бакунина нет ни одной черты произвольной или основанной только
на нашем личном впечатлении. Все знавшие его подтвердят в полной
силе все главные черты его.
В последний раз мы видели его в Берлине, где под предлогом
занятий философией он предавался абсолютной праздности, хотя своей
развязностью в гегелевой терминологии озадачивал добродушного
Вердера7, который с мистическим одушевлением преподавал в
Берлинском университете логику упомянутого философа. Бакунин
запечатлелся в нашей памяти под весьма характеристическим образом.
Однажды в честь одного знаменитого профессора студенты устроили
факельную процессию. Множество молодых людей собрались перед
домом юбиляра, и когда почтенный старец вышел на балкон своего
дома благодарить за сделанную ему овацию, раздалось громогласное
hoch, и всех пронзительнее зазвенел у самих ушей наших знакомый
голос: то был Бакунин. Черты лица его исчезли: вместо лица был
один огромный разинутый рот. Он кричал всех громче и суетился
всех более, хотя предмет торжества был ему совершенно чужд и
профессора он не знал, на лекциях его не бывал...
После того прошло около тридцати лет, и Бакунину будет теперь
под шестьдесят. С тех пор мы не встречались с ним. До нас доходили
лишь общие сведения и слухи о его похождениях и заключениях.
Но вот в 1859 году, когда он уже проживал в Сибири и служил
по откупам8, мы неожиданно получили от него письмо, в котором
он припоминал о нашем давнем знакомстве, которое показалось нам
искренним. Еще прежде рассказывали нам, что он, после тяжких
уроков жизни, во глубине строгого заключения, глубоко изменился,
что ум его отрезвился, что душа его проснулась и что он стал
простым и добрым человеком. Мы охотно поверили тону его письма,
в котором между прочим выражал он сочувствие нашему журналу
и давал нам разуметь, что он был бы не прочь воспользоваться
возвращенными ему гражданскими правами для того, чтобы
действовать как-нибудь на пользу общую. Мы предложили ему попробовать
писать в наш журнал из его далекого захолустья, которое для ума
живого и любознательного должно представлять так много новых
и интересных сторон. В течение 1861-1862 годов9 получили мы

Кто наши революционеры?
75
от него еще два-три письма через ссыльных из поляков, которые,
быв помилованы, возвращались на родину. Оказывалось, что он
жил в Сибири не только без нужды, но в избытке, ничего не делал
и читал французские романы. Но на серьезный труд, хоты бы и
малый, его не хватало. Русскую литературу он не обогатил своими
произведениями. Зато он был охотник писать письма к знакомым.
В письмах его к нам проглянул прежний Бакунин. Хотя тон их
был все-таки весьма умеренный и благонравный, но от них веяло
пустым и лживым фантазерством. Местами он заговаривал тоном
вдохновения, пророчествовал о будущих судьбах славянского мира
и взывал к нашим русским симпатиям в пользу польской нации.
Письма эти не требовали ответа, и мы не находили нужным
продолжать с ним переписку. Последнее послание получили мы от
него уже в эпоху варшавских демонстраций10. Прежний Бакунин
явился перед нами во всей полноте своего ничем не поврежденного
существа. Он потребовал от нашей гражданской доблести присылки
ему денег, по малой мере 6000 рублей11. Дабы облегчить для нас это
пожертвование, он дозволял нам открыть в его пользу подписку
между людьми, ему сочувствующими и его чтящими, которых,
по его расчету, долженствовало быть немало. Зачем же вдруг и так
экстренно понадобилась ему вышеозначенная сумма? Вот зачем:
однажды осенило его сознание, что он получал даром жалованье
от откупщика12, у которого числился на службе, ничего не делая,
и он вдруг сообразил, что откупщик выдавал ему ежегодно в
продолжение трех13 лет по 2000 рублей единственно из угождения
генерал-губернатору14, которому Бакунин приходился сродни. Сознание
это не давал о-де ему покоя, и вот он решился во что бы то ни стало
возвратить откупщику всю в продолжение трех лет перебранную
от него сумму.
Благородный рыцарь, он хотел подаянием уплатить подаяние
и из чужих карманов восстановить свою репутацию во мнении
откупщика. Мы не могли быть ему полезны, и письмо его осталось
втуне. Но прошло затем несколько месяцев, и мы узнали, что
Бакунин все-таки добыл сумму, которую требовалось возвратить
откупщику, но откупщику ее не возвратил, а бежал с
полученными деньгами из Сибири. Откупщик был только предлогом, чтобы
выманить деньги...
Вот главнокомандующий нашей революции. Да откуда же,
наконец, берет он деньги, чтобы делать революцию?
Пред нами лежит теперь прокламация Бакунина, выпущенная
прошлой весной во время студенческих беспорядков в Петербурге.
Она озаглавлена так: «Несколько слов к молодым братьям в России».

76
M. Я. КАТКОВ
Никогда революционный жаргон не доходил до такого безобразия,
никогда поругание здравого смысла не простиралось до такого
цинизма, никогда бесчестный расчет не выказывал себя с такой
наглостью, как в этом гнусном изделии. Оно рассчитано на две стороны.
Прямое действие его направлено на самую испорченную и на самую
незрелую часть нашей нигилиствующей молодежи. С другой
стороны, оно рассчитано на то, чтобы произвести впечатление в высших
слоях нашего общества и администрации и поддержать там наветы
тех партий, которые действительно составляют заговор под
прикрытием якобы консервативных начал. Нельзя и на минуту допустить,
чтобы человек, писавший это воззвание, был искренен и сам верил
дикому сумбуру своих слов...
Бакунин поздравляет наше бедное молодое поколение с духом
«противугосударственным» и «всеразрушительным». Какой лестный
и возбудительный комплимент для мальчишек! «Всеразрушительный
дух» — это священный недуг, и если бы «молодые братья»
выздоровели от этого недуга, то они «стали бы скотами». Этого мало: есть
название хуже, чем «скоты». «Вы,— говорит он,— заслужили бы
право называться всероссийскими патриотами». Бакунин, как
видите, не жалует всероссийских патриотов.
Итак, наши всеразрушителъныереволюционеры, которые
высылают Каракозовых15, солидарны в этом чувстве вражды к русскому
патриотизму с нашими так называемыми консерваторами. И та,
и другая партия на этой почве союзны и могут действовать заодно
против русских патриотов как в Западном крае, так и в других
местах. «Где, — восклицает Бакунин, — источник того
дико-разрушительного и холодно-страстного воодушевления, от которого
цепенеет ум и останавливается кровь в жилах ваших противников?
Холопская литература стала в тупик перед вами; она тут просто
ничего не понимает».
Холопская литература — это русская патриотическая печать.
В чем же состоит учение дико-разрушительной революции с
холодно-страстным воодушевлением, которая якобы покрыла своей
сетью всю ненавистную ей Россию и имеет своим средоточием сугубо
ненавистную ей Москву? Уничтожение всякого государства — вот
чего хочет наша революция. «Всякое государство, — проповедует
Бакунин, — как бы либеральны и демократичны ни были формы,
ложится подавляющим камнем на жизнь народа». Не нужно ни
преобразований, ни даже революций, имеющих какой-нибудь смысл.
Требуется, напротив, только «дико-разрушительное
воодушевление». Долой всякое государство, как монархию всяких видов, так
и республику, хотя бы социально-демократическую!

Кто наши революционеры?
77
Спрашивается, кто, кроме помешанного, мог бы не шутя
проповедовать такой вздор? Кто допустит, чтобы эта нелепость могла стать
началом серьезного политического заговора, если только позади
нет другого заговора, действительно серьезного, которому нужно
прибрать к рукам и употребить в дело самую незрелую или самую
испорченную часть нашей молодежи?.. Да и откуда это ничтожество
могло бы взять денег хотя бы на печатание прокламаций, не говоря
уже о командировках Худяковых и Нечаевых?
«В недоумении,— продолжает женевский вождь русской
революции, обращаясь к своим молодым друзьям, — господа московские
и петербургские журналисты решили, что ваше настоящее
движение — дело польских подземных интриг. Нельзя было выдумать
ничего подлее и глупее. Подлее, потому что вызывать ярость свирепого
палача против измученной жертвы — такое позорное преступление,
которое именно только в нашей холопски государственной России
возможно; глупее, потому что нужно дойти до крайней степени
тупоумия, чтобы не заметить с первого раза пропасти, лежащей
между программой огромного большинства польских патриотов
и программой нашей молодежи, представительницы и поборницы
русского народного дела».
Итак, между нашей революционной партией и польским делом нет
ничего общего. Связь между ними выдумала русская «холопская»
патриотическая печать. Это клятвенно удостоверяют так называемые
наши консерваторы. Рассказывали, что какой-то важный господин
в Петербурге даже перекрестился, когда узнал, что преступник
4 апреля не поляк, а русский. В иностранных газетах, равно как
и в некоторых петербургских салонах, высказывается весьма
положительное убеждение, что все антирусские в России партии суть
единственные консервативные элементы, а русский народ исполнен
дико-разрушительного революционного духа. Это скажет каждый
фон из Лифляндии, любой пан с Литвы или с Волыни: теперь это вне
всякого сомнения, в этом удостоверяет сам вождь русской
революционной партии. Все мерзости, чинимые у нас во имя революции,
все эти воззвания к топорам, поджоги, покушения, убийства — все
это есть дело русское, самобытное, самородное.
Мы согласны, что никакая политическая партия, никакой
серьезный заговор не может иметь своей программой дикий вздор
бакунинских прокламаций. Нет сомнения, никакая действительно
опасная для государства партия не могла бы узнать себя в этой
бессмыслице...
Кому нужно вносить эти квазидоктрины в беззащитные головы
ребятишек обоего пола, связывать их призраком какого-то тайн-

78
M. Я. КАТКОВ
ственного общего дела и поджигать их на преступные покушения,
которые навлекают на них всеобщие проклятия их народа? Друзья
народа не могут этого делать: это могут делать только его враги,
кто бы они ни были.
Между доктринами о «дико-разрушительном и холодно-страстном
воодушевлении», с которыми Бакунин обращается к своим
«молодым братьям», и польским делом действительно нет ничего общего.
Польские патриоты не мальчишки. Они не могут считать чем-либо
серьезным прокламации Бакунина и Нечаева. Они смеялись над
ораньем Герцена, распространяя его листки в нашей молодежи. Их
не может пленять перспектива всеобщего разрушения, в котором
должны исчезнуть всякое государственное начало, всякий порядок,
всякий закон, всякая власть и, стало быть, всякая человеческая
свобода; точно так же и балтийские патриоты не могут находить
ничего пленительного в Стеньке Разине, которого Бакунин выставляет
в образец для своей молодой братьи.
Но если у России есть враги, то им ничего не может быть приятнее,
как порча русской молодежи и поругание русского патриотизма.
Врагам России естественно позаботиться, чтобы дать этому позору
вид революционной организации. Всякая мерзость для врага есть
дело пригодное, и если бы не было Бакунина, Нечаева и tutti quanti16,
то враги России должны были бы создать их.
Враги России и создали их. Наши так называемые
революционеры — это орудие в руках наших врагов.
Успокоив нас, что между польскими патриотами и русской
революцией нет ничего общего, Бакунин не мог оставить своих молодых
друзей без ближайших наставлений. Иной глупый нигилист,
пожалуй, и в самом деле вообразит, что он есть нечто самостоятельное
и самородное, между тем как все его призвание в том только и
состоит, чтобы помогать врагам своего народа, кто бы они ни были.
Нигилист должен отрицать собственность, но он должен в то же
время дружить хотя бы с феодалами, лишь бы они были враждебны
русскому государству.
В мире нет ничего абсолютного. Оказывается, что, несмотря
на пропасть, которая отделяет русскую революцию от польской
партии, между ними все-таки есть маленькая связь.
Связь оказывается именно с самой консервативной частью
польской партии — с дворянской.
Послушаем, что говорит главнокомандующий в своем воззвании
вслед за вышеприведенными строками.
«Между большинством польских деятелей, — говорит Бакунин, —
и именно той польской шляхетско-католической партией, которой

Кто наши революционеры?
79
журналистика наша приписывает наибольшее влияние на русскую
молодежь, и между нами есть только одно общее чувство и одна
общая цель: это ненависть ко Всероссийскому государству и твердая
воля способствовать всеми возможными средствами наискорейшему
разрушению его. Вот в чем мы сходимся».
Только в том, не больше.
Итак, маленькая связь есть. Польская шляхетская партия
сходится с нашим нигилизмом в совершенной безделице... «Шаг
далее, — продолжает Бакунин, — и между нами открывается пропасть:
мы хотим окончательного разрушения всякой государственности
в России и вне России, они мечтают о восстановлении Польского
государства».
Отношение обозначается довольно ясно. На долю нашим
революционерам достается честь служить орудиями ненависти
против своего Отечества и в придачу дикий сумбур понятий, который
не заслуживает назваться даже безумием и может иметь значение
положительно только для недоростков или для круглых дураков.
Но послушаем далее вождя русской революционной партии.
«Польские государственники, — продолжает Бакунин, —
мечтают не о добром, потому что всякое государство, как бы
либеральны и демократичны не были его формы, ложится подавляющим
камнем на жизнь народную. Они мечтают о невозможном, потому
что впереди государства будут только рушиться, а не строиться.
Они народо-ненавистной мечтой обрекают свою родину на новую
гибель, и если бы им удалось, хоть с помощью иностранцев,
разумеется, не с народной помощью, восстановить Польское
государство, необходимо основанное на шляхетстве или, что все равно,
на личной поземельной и наследственной собственности, они, без
сомнения, сделались бы столько же нашими врагами, сколько
и притеснителями своего собственного народа. Если это
случится, мы станем войной против них во имя общенародной свободы
и жизни. А до тех пор мы им друзья и помощники, потому что
их дело — дело разрушения Всероссийского государства, так же
и наше дело».
Кажется, дело ясно, если не для дураков, то для людей сколько-
нибудь мыслящих.
Прокламация Бакунина приводит нам на память найденную
после подавления мятежа в Варшаве инструкцию Мерославского17 для
польских патриотов: им указывалось на русских нигилистов, герце-
нистов и полуполяков как на лучших пособников польскому делу.
«Когда цель будет достигнута, — учил Мерославский, — и Польша
будет восстановлена, тогда мы этих пособников наших, если они

80
M. Я. КАТКОВ
в то время окажутся, перевешаем». Но надобно полагать, что они
тогда не окажутся — уж по тому одному, что вожаки их останутся
без жалованья...
Итак, вот кто наши революционеры!
Спрашивается, может ли русское общество оставаться
нейтральным относительно этих революционеров? Это не то что в других
странах династические партии, не то что так называемые крайние
партии. Нет, это отъявленные враги своего отечества, это друзья
и пособники его врагов, это их создания и орудия...
^Ч^

■e^
[П.Л.ЛАВРОВ]
Смерть M. А. Бакунина
Только что получена здесь следующая телеграмма:
«Берн, 1 июля. Бакунин умер здесь сегодня в 12 часов».
Спешу передать читателям «Вперед» эту грустную новость.
Михаил Александрович Бакунин записал свое имя в истории
революционного периода слишком глубокими чертами, чтобы оно могло
быть забыто или пройдено молчанием. Оценка его исторического
значения принадлежит будущему, В настоящем его имя
возбуждает еще слишком страстное отношение, чтобы допустить вполне
верное суждение о его деятельности. Личность в высшей степени
даровитая, имевшая чарующее действие на большинство лиц, с
которыми он сближался, М. А. Бакунин играл всегда первую роль
во всяком движении, в котором участвовал. Личность, в высшей
степени увлекающаяся и увлекающая других, он слишком часто
был окружен людьми его недостойными и компрометировавшими
его своею близостью. Он не раз менял свои программы и свое
направление, пытаясь придать первым более ширины, последнему
более целесообразности, и каждый раз предавался вполне той
программе и тому направлению, которому принадлежал в данную
минуту. Из поклонника «разумности всего существующего» в конце
тридцатых годов он стал самым левым гегельянцем левой стороны
гегелизма в начале сороковых, политическим революционером
в 1848 г., социальным революционером в половине шестидесятых.
Он всегда готов был положить свою жизнь за дело, которому
служил, в 1848, как в 1863 или в 1870 году. Я не буду говорить о его
деятельности в Интернационале за последние годы: она хорошо
памятна и друзьям и врагам его; позволю себе надеяться, что он
и тут с обычною страстностью своей натуры неуклонно стремился

82
[П.Л.ЛАВРОВ]
к тому, что ему казалось лучшим. Не буду говорить и о его участии
в революционном движении русской молодежи последних годов:
постоянно неприязненное отношение Михаила Александровича
к «Вперед» и к его программе делает это неудобным на страницах
этого издания к настоящую минуту; позволю себе думать, что и тут
несчастный выбор близких людей в значительной степени влиял
на его суждение. Но каково ни было бы различие во взглядах между
нами, каковы ни были бы наши личные отношения, ни один
русский социалист-революционер не может узнать о смерти Михаила
Александровича без того, чтобы сказать: «одна из самых крупных
сил в рядах русского и всемирного рабочего социализма сошла
со сцены в настоящую минуту».
Михаил Александрович Бакунин умер 62 лет. Он давно уже
страдал тою болезнью (ожирением сердца), которая теперь его свела
в могилу. За несколько дней до его смерти он переехал из Локарно,
своего обычного местопребывания, в Берн, чтобы лечиться у
тамошних врачей.
Похороны М. А. Бакунина
Берн, 4 июля
Пишу Вам под живым впечатлением совершившегося.
Подробного, обдуманного, полного отчета не ждите. Некогда было еще
собрать, да и не до того было, а виденное, слышанное — неизбежно
отрывочно. Буду стараться писать лишь факты, потому что пишу
не о каком-либо мелком деятеле, не о рядовом, значение которого
надо объяснить, а пишу о Бакунине, имя которого — целая история...
Внезапно и совершенно неожиданно для всех здешних русских
распространился за несколько дней до смерти Бакунина тревожный
слух: Бакунин в Берне! Бакунин безнадежен! Бакунин умирает! —
Не верилось, не хотелось верить. Старые товарищи по делу, Брусе1,
живущий в Берне, ничего не знали. Случайно одна русская
студентка, из самых смирных, услышала это, чуть ли не от профессора
Рейхе л я2. В миг все заговорило: без различия партий, без различия
мнений, все русские, которым было дорого движение последнего
времени, все живые люди всех наций, живущие в Берне, бросились
узнавать. Оказалось, что в конце июня М. А. Бакунин приехал в Берн
искать облегчение в своей последней болезни. Он приехал к своим

Смерть M. А. Бакунина
83
друзьям — медику Рейхе л ю8 и юристу Фохту4. Они поместили его
в больницу профессора Кохера5. — В тот же день пошли письма,
телеграммы во все стороны, и тогда лишь старые друзья в Женеве,
в швейцарской Юре узнали тяжелую новость.
Кого ни встретишь, один разговор у всех. Слышали? Знаете?
Не видали ли? Но видеть было трудно. Уже в четверг, 29 июня,
говорили, что Бакунин в беспамятстве. Одна госпожа хотела посетить
его в больнице, но Фохт отклонил ее от этого. И никто из знакомых
мне лиц не видал уже живым Михаила Александровича. В субботу
1 июля встречаю бледного **. Чувствую, что бледнею тоже. «Умер!»
Кажется, два дня все готовились к этому известию, но приготовиться
все не могли. Умер. Да, умер в небольшой больнице, почти одинокий.
Насколько мне известно, едва ли кто из старых друзей был при его
кончине.
Хоть бы на мертвого взглянуть! Это оказалось легче. Так как
в частной больнице покойников не оставляют, то тело Михаила
Александровича было перенесено в госпиталь. Туда пошли
некоторые студентки.
Вот он, революционный гигант, пред которым трепетали
повелители народов! Неутомимый агитатор, который до последних лет не мог
жить, не борясь с шарлатанами власти на земле, с идолами власти
на небе! Тот, одно присутствие которого на границе страны
считалось опасностью! Он мало изменился. Отек лица сгладил морщины.
Казалось, вот блеснет его взгляд; вот загремит его пламенная речь!
Но около глаз и рта была уже кровавая пена. Тот, кого не раздавили
темницы Саксонии, Австрии, России; кто из Сибири вернулся чрез
15 лет все таким же неукротимым борцом — был наконец сломан
болезнью в мирном Берне...
Но далее, далее... Сообщаю факты.
Вчера в 4 часа были назначены похороны. Неожиданность
известия застала всех врасплох. Бернская секция Интернационала
известила кого могла. Послано было юрцам и в Женеву. Если бы хотели
известить все страны и местности, по которым Бакунин оставил след
своей жизни, своего влияния, — пришлось бы сзывать целый мир.
Дрезден, Прага, Париж, Лион, Лондон, Стокгольм, Италия,
Испания должны бы явиться на похороны того, кто вошел в их историю;
не говоря уже о нашей родине, где столько друзей и врагов, столько
хвалителей и порицателей было пробуждено к общественной жизни
или вызвано к деятельности словом и делом, истинами и парадоксами
этого всемирного агитатора.
Начались речи... Не требуйте от меня их передачи. Вы, вероятно,
прочтете их подробно в «Бюллетене». Что такое слова? Подобные же

84
[П.Л.ЛАВРОВ]
слова повторяются на десятках могил. Но здесь, надо было быть
на месте; надо было чувствовать ту электрическую искру, которая
пробегала по слушателям... Все речи эти получали свое полное
значение лишь от настроения присутствующих. Я передам кратко,
сухо основные мысли, которые припомню; вы сами представьте
себе, если будете в состоянии, что при этом чувствовалось и
думалось, чувствовалось говорившими, иногда захлебывавшимися
от слез, думалось слушавшими, пред которыми проходила жизнь
покойника...
Первым говорил на могиле Швицгебель6. Прочел телеграмму
от Каффиеро7; прочел письмо из Шо-де-Фон, подписанное Флокэ8
и еще кем-то. Говорил он и от имени своей секции.
Жуковский9 сделал очерк биографии покойника, говорил о
преследованиях, которым подвергался Бакунин, которым
подвергаются и другие эмигранты со стороны правительства тех стран, где
им приходится искать убежища. Слезы душили его. Под конец его
голос оборвался.
Тогда заговорил Гильом10, самый близкий товарищ в
последних борьбах Бакунина. Он старался быть спокойным. Говорил он
от имени секции, говорил и от своего имени, как личного друга того,
кто лежал в могиле. Он говорил о революционной деятельности
Бакунина, о его таланте, его красноречии. Со смертью Бакунина,
сказал он, кончается время инициаторов и личности
стушевываются. Но много сделал Бакунин для Интернационала. Под его
влиянием члены юрской федерации быстро дошли до понимания
истин, до которых они, предоставленные самим себе, дошли бы
гораздо позднее. Он кончил призывом к дальнейшей упорной
борьбе; не плакать надо теперь о новой могиле, но работать на пользу
социальной революции.
После того говорили представители двух стран, Франции и
Италии; той Франции, которая всегда была так близка сердцу
Бакунина; той Италии, которая была любимою страною его и Герцена. Обе
приносили последнее прости тому, кто до последней минуты, — как
выразился Элизэ Реклю11 (оба брата были на похоронах), — остался
верным своим идеям.
Речь Брусса я вам передать не могу. Это было горе друга, горе
ученика; голос его плакал и рыдал.
Последним говорил делегат немецкой секции Интернационала,
состоящей из людей, которые вели самую непримиримую борьбу
с идеями Бакунина при его жизни и теперь явились поклониться
праху противника, с которым боролись, но силу которого должны
были признавать. Делегат-немец заявил, что они, немецкие ин-

Смерть M. А. Бакунина
85
тернационалисты, не разделяют взглядов Бакунина, но пришли
выразить свою печаль о потере человека, который так много делал
для революции.
Довольно... Я не могу писать более в эту минуту... Как-то до сих
пор не верится, что Бакунин умер, что мы только что похоронили
Бакунина...
Еще несколько слов. Вечером было общее собрание немцев
и французов. Они соединились. Но об этом Вы получите особую
корреспонденцию.
€*^

^^
П.H.ТКАЧЁВ
Анархия мысли
[Статья первая]1
В последнее время число русских книг, изданных за границей,
и в особенности книг революционного и оппозиционного характера,
стало быстро увеличиваться2, и нет сомнения, что пропорционально
правительственному гнету оно будет прогрессивно возрастать <...>.
Наш критический обзор русской заграничной литературы мы
начнем с группы изданий, имеющих чисто революционный
характер, — с произведений нашей революционной прессы.
Из этих произведений для нас имеют первенствующую важность
и интерес, разумеется, те, в которых разъясняются молодежи ее
революционные идеалы, подаются ей советы и указания относительно
ее революционной практики, в которых, одним словом, так или
иначе разрешаются основные вопросы ее деятельности. Ими-то мы
теперь и займемся.
К числу их следует отнести, во-первых, довольно объемистую
книгу, изданную «социально-революционной партией», под
заглавием «Государственность и анархия» (1873 г.), во-вторых, «К
русской социально-революционной молодежи» (1874 г.) — небольшая
брошюрка, изданная редакцией журнала «Вперед!», и, наконец,
в-третьих, программа «Общины русских анархистов» в Женеве,
написанная в виде воззвания к русским революционерам3.
Каждое из этих произведений выражает собою как бы profession
de foi4 тех трех различных фракций, на которые поделили себя наши
революционеры, живущие за границей, — фракции так называемых
бакунистов, лавровистов, или впередовцев, и женевских анархистов
(издателей газеты «Работник»5).
Что разделяет эти фракции и есть ли вообще какое-нибудь
существенное различие в их миросозерцании — это нам вполне выяснится
при разборе продуктов их мысли.

Анархия мысли
87
Мы начнем с «Государственности и анархии». Книга эта, как
известно, года два-полтора тому назад распространялась в России
весьма деятельно и имела, бесспорно, огромное влияние на направление
мыслей нашей революционной молодежи. Уже это одно заставляет
нас отнестись к ней с особенным вниманием. Но, кроме того,
нельзя не признать, что она написана с большим талантом (по крайней
мере некоторые ее части) и по своей внешней, не лишенной блеска
и остроумия форме резко отличается от всех прочих произведений
заграничной революционной прессы.
К несчастью, этого нельзя сказать о ее внутреннем содержании.
Она отличается крайней безалаберностью и нередко даже полнейшим
отсутствием всякой логической связи между отдельными мыслями
и предложениями. События современной действительности,
вырванные совершенно произвольно из общей картины европейской
жизни, проходят перед нашими глазами в каком-то хаотическом
беспорядке, спутываясь, переплетаясь и окончательно улетучиваясь
в туманных областях каких-то высших
государственно-политических соображений.
Вообще все содержание книги находится в резком противоречии
с основным догматом вероучения той «социально-революционной»
или «анархической партии», на иждивение которой она издана.
Партия эта отрицает политику в том смысле, что считает
недостойным себя заниматься какими бы то ни было политическими
комбинациями, впутываться в европейскую дипломатию, и совершенно
игнорирует государственную сторону народной жизни.
Между тем «Государственность и анархия» с первой до
последней страницы наполнена исключительно лишь рассуждениями
о различных чисто государственных, дипломатических вопросах:
о пангерманизме и панславизме, о Бисмарке6 и Гамбетте7, о прусской
политике и прусском флоте, о таможенном союзе, об отношениях
австрийской политики к славянским народам, о естественных и
неестественных дипломатических союзах, о том, что может произойти
в случае войны Пруссии с Россией, о мнимых или действительных
ошибках европейских политиков и т. д., и т. д. Все эти вопросы,
может быть, весьма любопытны, но только для публики известного
сорта — для публики, следящей за передовыми статьями
«буржуазных» газет, занимающейся «буржуазной» политикой, публики,
интересы которой не имеют ничего общего с интересами социально-
революционной партии.
Разумеется, мы не станем здесь анализировать политико-
дипломатические соображения автора «Государственности и
анархии»; хотя подчас они не лишены некоторого остроумия (особенно

88
П.Н.ТКАЧЁВ
там, где автор «отделывает» немцев, к которым он питает
непримиримую ненависть, унаследованную, очевидно, от русских
славянофилов), но в целом они довольно скучны и отличаются каким-то
фельетонным характером.
Единственная оригинальная мысль, которую можно извлечь
из них и на которую автор напирает с особенной силой (отчего,
впрочем, она нисколько не становится более убедительной), может
быть формулирована таким образом: «немцы — прирожденные
государственники; государственность преобладает в них над всеми
другими страстями и решительно подавляет в них инстинкт свободы»
(стр. 144); «наследственное послушание и стремление к
политическому преобладанию составляют основные черты его (т. е. немца)
существа» (стр. 303). Напротив, народы славянские и романские,
преимущественно испанцы и итальянцы, — прирожденные анархисты,
непримиримые враги всякой государственности и централизации.
Отсюда вывод: Испания, Италия и славянский мир стоят ближе
всего к социальной революции. Германия, со своими Бисмарками
и Марксами, — всего дальше.
Быть может, это заключение и не лишено некоторой доли
остроумия, но... это все, что о нем можно сказать; относиться к нему
серьезно невозможно. Кто же не знает, что все эти широкие обобщения,
произвольно вырывающие из народной жизни одну какую-нибудь
черту и превращающие ее в характеристику народа, подводящие
все его разнообразные свойства и наклонности под одну
однообразную форму, наклеивающие на целые нации ярлыки с
лаконическими надписями «легкомысленная», «солидно-основательная»,
«развращенная», «добродетельная», «нация анархистов», «нация
государственников» и т. п., — что все эти фантастические обобщения
относятся к области чистейшей поэзии и риторики, что это не более
как метафоры.
Правда, автор смотрит на эти метафоры серьезно, он видит в них
нечто реальное и старается даже доказать их истинность различными
историческими и политическими соображениями; но его
исторические аргументации и его политические умствования весьма мало
убедительны.
Отправляясь от фактов государственной, правительственной
истории — истории дипломатии, он делает ответственным за них
весь народ, он приписывает ему все те хищнические наклонности,
все те властолюбивые похоти, которыми отличаются его правители
и дипломаты.
Затем он постоянно отождествляет стремление к племенному
объединению с централизацией, а идею централизации — с идеей

Анархия мысли
89
государственности, племенную рознь — с децентрализацией, а
последнюю — с идеей анархии. Отсюда само собою понятно, какое
достоинство могут иметь выводы, построенные на таких неверных
исторических посылках, на таком ребяческом смешении резко
отличающихся одно от другого понятий.
Останавливаться на них долее, очевидно, не стоит. Да при том же
они и отношения-то никакого не имеют с той программой партии,
выражением которой должна служить эта книга. Вот эта программа,
как ее излагает сам автор:
«Мы, революционеры-анархисты, поборники всенародного
образования, освобождения и широкого развития общественной жизни,
а потому враги государства и всякого государствования, в
противоположность всем метафизикам, позитивистам и всем ученым и
неученым поклонникам богини науки, мы утверждаем, что жизнь
естественная и общественная всегда предшествует мысли, которая есть
только одна из функций ее, но никогда не бывает ее результатом;
что она развивается из своей собственной неиссякаемой глубины
рядом различных фактов, а не рядом абстрактных рефлексий и что
последние, всегда производимые ею и никогда ее не производящие,
указывают только, как верстовые столбы, на ее направление и на
различные фазисы ее самостоятельного и самородного развития.
Сообразно такому убеждению мы не только не имеем намерения
и малейшей охоты навязывать нашему или чужому народу
какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного
из книжек или выдуманного нами самими, но в убеждении, что
народные массы носят в своих более или менее развитых историей
инстинктах, в своих насущных потребностях и в своих
стремлениях, сознательных и бессознательных, все элементы своей будущей
нормальной организации, мы ищем этого идеала в самом народе;
а так как всякая государственная власть, всякое правительство,
по существу своему и по своему положению поставленное вне народа,
над ним, непременным образом должно стремиться к подчинению
его порядкам и целям ему чуждым, то мы объявляем себя врагами
всякой правительственной, государственной власти, врагами
государственного устройства вообще и думаем, что народ может быть
только тогда счастлив, свободен, когда, организуясь снизу вверх,
путем самостоятельных и совершенно свободных соединений и
помимо всякой официальной опеки, но не помимо различных и равно
свободных влияний лиц и партий, он сам создает свою жизнь.
Таковы убеждения социальных революционеров, и за это нас
называют анархистами. Мы против этого названия не протестуем,
потому что мы действительно враги всякой власти, ибо знаем, что

90
П. H. ТКАЧЁВ
власть действует столь же развратительно на тех, кто облечен ею,
сколько и на тех, кто принужден ей покоряться».
Здесь в сжатой форме представлена вся философия анархии, вся
ее научная аргументация; других аргументов у нее нет.
Рассмотрим же беспристрастно эту аргументацию, вникнем в сущность
этой философии.
Основное ее положение формулируется автором таким образом:
«Жизнь естественная и общественная всегда предшествует мысли,
которая есть только одна из функций ее, но никогда не бывает ее
результатом».
Что не бывает результатом? По грамматическому смыслу фразы
следует, что «мысль никогда не бывает результатом жизни». Но,
очевидно, автор хотел сказать как раз наоборот, т.е. что жизнь
никогда не бывает результатом мысли, что первая предшествует второй.
Но и при этой грамматической поправке логический смысл фразы
не много выигрывает. Можно ли сказать, что жизнь предшествует
мысли, что мысль есть результат ее, когда сам автор утверждает,
что «мысль есть одна из функций жизни» ? Мысль или, выражаясь
точнее, мозговая деятельность, подобно деятельности
пищеварительных органов, деятельности легких, сердца и т. п., не может
ни предшествовать человеческой, а следовательно, и общественной
жизни, ни составлять ее результата; она образует одну из ее
необходимейших и неустранимейших составных частей.
Но откуда она черпает материалы для своих теоретических
построений? Конечно, не с неба, не из самой себя, а из фактов окружающей
ее жизни, фактов, которые, однако, в значительной степени ей же
обязаны своим существованием. Но если общественные факты дают
главное содержание деятельности мысли, то мы можем сказать, что
все ее теории суть не что иное, как результат этих фактов, что
последние предшествуют первым.
Очевидно, что эту-то именно идею и желал выразить автор в своей
«основной» посылке — посылке, потерявшей под его пером всякий
не только грамматический, но и логический смысл.
Идея эта совершенно верна, и она давно уже стала бесспорной
аксиомой общественных наук. Автор глубоко заблуждается, уверяя,
будто ее отрицают «позитивисты» и вообще все «ученые и неученые
поклонники богини науки». Ее отрицали, это правда, немецкие
метафизики гегельянской школы, которые уже давно сданы в
архив и вспоминать о которых теперь даже совестно. Неужели автор
не знает этого?
Посмотрим, однако, какой же вывод делает автор из этой им не
понятой и дурно выраженной, но в основе вполне справедливой посылки.

Анархия мысли
91
Все научные теории создаются под влиянием известных
общественных факторов; отсюда, говорит автор, следует, что первые
не могут изменять последних.
Но отчего же это следует? Оттого, что А произвело В, нельзя еще
вывести заключение, что ß не может изменить А Напротив, мы
на каждом шагу видим, что в общественной жизни между
причинами и следствиями всегда существуют двоякого рода отношения:
причина порождает следствие, а следствие видоизменяет причину.
Человек изобретает известного рода пищу, а пища в свою очередь
видоизменяет человека; данный общественный строй привел к
изобретению машин, к введению машинного производства, а машинное
производство видоизменило общественный строй ит.д.,ит.д.И все
переживаемые человечеством общественные метаморфозы — все
они совершались при участии мысли: мысль постоянно изменяла
общество, хотя сама она была лишь продуктом этого общества.
Какой же смысл могут иметь после этого заключения автора,
утверждающего, будто мысль, т. е. наука, бессильна изменить жизнь,
потому что весь свой материал она заимствует из последней? Если бы
это было так, в таком случае общественная жизнь никогда не
должна бы была изменяться; все ее факторы вырабатываются под ее
собственным влиянием, следовательно, по логике автора, ни один
из них не может содействовать ни ее улучшению, ни ее ухудшению,
ни вообще ее развитию.
Не правда ли, логика — оригинальная и весьма мало похожая
на общечеловеческую! Если бы автор сумел до конца остаться ей верен,
он должен был бы прийти к таким выводам, которые даже консерватив-
нейшему из консервативных философов статскому советнику Гегелю
показались бы чересчур консервативными8. Но автор в дальнейшей
своей аргументации изменил ей. Решив при ее помощи, что мысль,
наука жизнь перестроить не могут, он затем утверждает, будто она
должна перестраиваться народными инстинктами — «сознательными
и бессознательными стремлениями», «насущными потребностями
народных масс», что в этих инстинктах, стремлениях и потребностях
заключаются «все элементы будущих нормальных отношений общества».
Что же это такое? Насмешка над здравым смыслом? Или
ирония над предполагаемым тупоумием читателей? Нас только что
уверяли, что наука не может изменить жизнь, потому что она сама
развивается под ее влиянием, — теперь же нам говорят, что жизнь
может и должна изменяться и переустраиваться сообразно
«народным инстинктам», «потребностям» и «стремлениям». Да разве эти
инстинкты, потребности и стремления не суть продукты истории,
разве не жизнь их вырабатывала и развивала?

92
Я. Я. ТКАЧЁВ
Нет, автор не отвергает, что народные инстинкты «более или менее
развиты историей», т. е. данными условиями общественной среды.
Почему же он отдает им предпочтение перед сознательной, научной
мыслью? Ведь и они заимствуют свой материал из того же самого
источника, как и последняя, — из фактов народной жизни. В мысли
нет ничего такого, чего бы не было в инстинкте. Вся разница только
в том, что последний бессознателен, безотчетен и потому не всегда
логичен и последователен, — он действует ощупью, с завязанными
глазами; первая же отдает себе отчет в каждом своем шаге, она
постоянно сама себя контролирует и проверяет, она ясно видит цель
и идет к ней твердо и прямо, не отвлекаясь и не уклоняясь в сторону;
говоря короче, один — неразумен, другая — разумна; один —
темен, сложен, неопределенен, другая — проста, ясна и определенна.
Первый относится ко второй, как эмбрион к развитому организму.
Скажите же, бога ради, отчего же народные идеалы яснее
должны отражаться в «мутной воде» инстинкта, чем в «полированном
зеркале» мысли? Отчего идеалы инстинктивные могут пересоздать
жизнь, а идеалы сознательные не могут?
Анархисты говорят, что сознательные идеалы вырабатываются
лишь меньшинством, что меньшинство это стоит вне народа, тогда
как идеалы инстинктивные присущи всему народу, — отсюда они
заключают, что последние народны, а первые — нет.
Опять заключение, не сообразное ни с какой человеческой
логикой. Народность идеала определяется его содержанием, а содержание
зависит от того материала, из которого он построен. Если человек
«меньшинства» черпал этот материал из жизни буржуазного
общества, из мира мошеннической эксплуатации, из мира лавки, биржи
и т. п., его идеалы и теории будут иметь характер антинародный,
буржуазный (таковы, например, идеалы и теории так называемой
науки политической экономии). Если же он черпает его из народной
жизни — из мира труда, из мира рабочего, то они по существу своему
будут народными, антибуржуазными (таковы, например, идеалы
коммунизма и т. д.). Все это истины такие азбучные, что смешно
даже и настаивать на них.
Но нас уверяют, будто человек меньшинства не может вполне
понять и уяснить себе страдания большинства, потому что он сам
не испытал их на своей собственной шкуре.
И это неверно. Разве доктор, никогда не страдавший ни
лихорадкой, ни тифом, менее способен понять и уяснить себе сущность,
причины этих болезней и средства к их излечению, чем сам больной?
Конечно, человек меньшинства, человек интеллигенции не
может так сильно чувствовать страдания народа, как их чувствует

Анархия мысли
93
сам народ, но именно потому-то он их лучше понимает, он
относится к ним объективнее, он анализирует их всестороннее, и в его
миросозерцании не может быть той неясности, спутанности, тех
противоречий, которые сами анархисты признают в так называемых
народных инстинктах.
В своей философии они торжественно утверждают, что «в
инстинктах народа, более или менее развитых историей», заключаются
все элементы будущей нормальной организации. Но, спускаясь
с метафизических высот на землю и начиная анализировать
действительно существующие инстинкты, потребности и стремления
немецкого, французского, русского и т. п. народов, они приходят
к заключениям совершенно противоположным.
Так, например, оказывается, что у немцев преобладает инстинкт
рабства и стремление к государственности, следовательно, в их
инстинктах и стремлениях нельзя искать «элементов будущей
нормальной организации» общества.
У русских инстинктивный идеал имеет три хорошие черты (1)
убеждение, что земля принадлежит всему народу; 2) что на
пользование ею имеет право не лицо, а мир, община; 3) враждебное
отношение общины к государству) и четыре дурные (патриархальность,
поглощение лица миром, вера в царя и христианская религия).
Значит, и в идеале русского народа нельзя искать «всех элементов
будущей нормальной общественной организации». Если народ
получит возможность свободно и без помехи провести его в практическую
жизнь, то в результате получится такая организация, которую сами
анархисты считают противоестественной, ненормальной.
Что же это такое? С одной стороны, русскую молодежь уверяют,
что дело революционера, «народное дело», состоит единственно в
осуществлении «народного идеала» (приб. А9, стр. 14), с другой — ей
говорят, что народный идеал только тогда и будет соответствовать
«нормальной общественной организации», только тогда и должен
быть осуществлен, когда революционеры его исправят, когда они
очистят его от всего дурного и ненормального.
На основании какого же критерия они находят дурным и
ненормальным политический фатализм народа, выражающийся в
некоторых местностях России верой в царя, его патриархальность (т. е. весь
строй его семейной жизни), его религиозность (которую, впрочем,
мало кто в нем замечал), наконец, то подчинение лица миру, которое
составляет один из основнейших принципов его общины?
Очевидно, этот критерий почерпнут ими не «из недр народного сознания»,
очевидно, он основан не на «инстинктах и стремлениях народа».
Он заимствован из той самой науки, из той чуждой предрассудков

94
Я. Я. ТКАЧЁВ
сознательной мысли меньшинства, к которым они относятся с
таким пренебрежением, которые, по их мнению, не должны играть
никакой роли в перестройке общественных отношений. Опираясь
на эту «мысль», они вычеркивают из народного идеала его
существеннейшие и наиболее характеристичные черты и в то же время
преклоняются перед этим идеалом, видят в нем «все элементы
будущей нормальной организации общества».
Как возможно дойти до такой степени лицемерия или
непоследовательности?
Одно из двух: или в народном идеале, в народных инстинктах
действительно заключаются «все элементы нормальной
организации будущего общества», или — нет. В первом случае, чем полнее
осуществится этот идеал, чем более простора будет предоставлено
развитию этих инстинктов, тем лучше. Во втором — наоборот:
полное осуществление народных идеалов, беспрепятственное развитие
народных инстинктов лишь тогда приведет к нормальной
организации общества, когда эти идеалы будут очищены, эти инстинкты
перевоспитаны. Это так же очевидно, как дважды два — четыре.
Но для анархистов это не очевидно: они хотят и
неприкосновенность народных идеалов соблюсти, и заменить данную
ненормальную общественную организацию организацией нормальной.
Задача могла бы быть разрешена, если бы первые не находились
в противоречии с последней. Но они признают, что противоречие
существует. Что же делать? Как выйти из запутанного лабиринта
друг друга уничтожающих положений?
Поищем, не найдем ли ответа на этот вопрос в той программе
или, лучше, в тех программах практической деятельности, которые
анархисты рекомендуют нашим революционерам.
Статья вторая
Переходя к разъяснению молодежи практически-революционной
деятельности, автор «Государственности и анархии» останавливается
на двух главных и, по его мнению, противоположных направлениях,
которые «выделяются теперь из общей неурядицы мыслей».
Одно направление более миролюбивого и подготовительного
свойства, другое — «боевое, бунтовское». Поборники первого
направления, говорит автор, «в настоящую возможность (вероятно, он
хотел сказать "в возможность в настоящем") революции не верят».
Но, не желая оставаться «покойными зрителями народных бед», они
идут в народ для того, чтобы, работая наравне с ним, распространять
среди него «дух общения» (стр. 18).

Анархия мысли
95
Цель их — подготовить народ к революции, развить его до
практического понимания «справедливости, свободы и средств к
освобождению», исправить и очистить его идеал. Автор находит цель
эту утопической. «Те, — говорит он, — которые рисуют себе такие
планы и искренно намерены осуществить их, делают это, без
сомнения, закрывши глаза, для того чтобы не видеть всего безобразия
нашей русской действительности. Можно наперед предсказать им
все страшные, тяжкие разочарования, которые постигнут их при
самом начале исполнения, потому что, за исключением разве
немногих счастливых случаев, большинство между ними дальше начала
не пойдет, не будет в силах идти» (стр. 19).
Итак, путь медленного и постепенного подготовления, путь
пропаганды отрицается нашим автором самым решительным образом.
Никаких сомнений и недоразумений на этот счет быть не может.
Прекрасно. Но что же взамен этого предлагается молодежи? Что
она должна делать?
Заниматься пропагандой, подготовлением и развитием в народе
«духа общения».
Как так, но ведь сейчас только автор доказывал, что именно
этим-то и не нужно заниматься? Возможна ли такая грубая, такая
очевидная непоследовательность?
А вот слушайте, и вы убедитесь в ее возможности.
«Народ наш, — говорит автор, — явным образом нуждается в
помощи» — в помощи нашей революционной молодежи. Признание
несколько странное в устах человека, сделавшего из народа своего
бога. На 9-й странице того же «Прибавления А» автор уверял, будто
«самые прославленные гении» ничего не могут сделать для народа,
потому что «народная жизнь, народное развитие, народный прогресс
принадлежит исключительно самому народу»; далее, на странице
10, говорилось, что народу «от привилегированных классов ждать
нечего». И вдруг теперь оказывается, что народ без помощи нас,
революционного и привилегированного меньшинства, ничего не
может сделать, что наша помощь ему необходима. Прекрасно — примем
это к сведению. В чем же должна состоять наша помощь?
«Народ находится в таком тяжелом положении, что ничего
не стоит поднять любую деревню, — говорит автор, — однако, —
замечает он, — частных вспышек недостаточно. Надо поднять вдруг
все деревни» (стр. 19). Но деревни разъединены, разрознены; они
не живут общей жизнью, между ними не существует никакой
солидарности. Автор вполне с этим соглашается и видит в этом «главный
недостаток, парализирующий и делающий до сих пор невозможным
всеобщее народное восстание» (стр. 20). Потому он предлагает мо-

96
П. Я. ТКАЧЁВ
лодежи заняться прежде всего объединением замкнутых местных
крестьянских миров. «Нужно, — говорит он, — связать лучших
крестьян этих деревень, волостей и по возможности областей» (каких
это областей?); затем «надо убедить их, а через них если не весь народ,
то по крайней мере значительную и наиболее энергичную часть его,
что для целого народа, для всех деревень, волостей и областей в целой
России, да также и вне России, существует одна общая беда, а
потому и одно общее дело». Наконец, «необходимо, чтобы села, волости
и области связались и организовались по одному общему плану...».
Задача, как видите, нелегкая. Но это еще не все. «Прямая
обязанность нашей революционной молодежи противодействовать
недостаткам народного идеала и употребить все усилия, чтобы побороть
их в самом народном сознании» (стр. 19).
Мы уже видели, что недостатки эти, по мнению автора,
заключаются в религиозном и политическом фатализме русского народа,
в его привязанности к патриархальному складу жизни и, наконец,
в его чересчур коммунистических воззрениях на отношения лица
к миру, общине. «Недостатки» — весьма существенные и, как
всякому известно, весьма глубоко засевшие «в недра народного духа».
Вот с ними-то автор и предлагает молодежи вступить в борьбу. Дело
не шуточное. Тут придется столкнуться с основными формами
народного миросозерцания, формами, обусловливаемыми той ступенью
умственного развития, на которой стоит народ; с привычками,
чувствами и инстинктами, вырабатывавшимися веками,
передаваемыми от отца к сыну в целом ряде поколений, всосанными с молоком
матерей. Для того чтобы заставить народ отказаться от свойственных
его уму форм мышления, чтобы изменить застарелые привычки,
чтобы искоренить те его чувства и инстинкты, которые влекут
его к патриархальному образу жизни, которые п!орабощают лицо
миру, — для этого ведь нужно его перевоспитать, вложить в его
голову другие мозги. Но разве подобная задача может входить в
программу революционной деятельности? Разве дело революционера
воспитывать народ? Мало того, если бы даже наши революционеры
считались не десятками и сотнями, а тысячами и миллионами,
разве бы они могли осуществить ее? Чтобы перевоспитать народ, для
этого потребуется работа многих поколений, многих десятков лет.
Неужели можно не понимать таких простых вещей?
Но, быть может, вы согласны ждать — ждать десяток лет, ждать
целые века? Но в таком случае почему же вы не одобряете того пути,
который предлагают «миролюбивые» пропагандисты? Почему вы
находите их путь утопическим, а свой практическим; почему один
вы называете «подготовительным», а другой — «бунтовским»? Пе-

Анархия мысли
97
ределать народные идеалы, вселить в народ сознание его силы,
связать в одно целое разрозненные села, волости и области — неужели
вы полагаете, что это можно сделать скорее и легче, чем развить его,
говоря словами редактора «Вперед!»10, «до понимания им своих нужд
и потребностей, средств, задач и условий социальной революции»?
Но каково же положение молодежи? Чему она должна верить?
Верить ли ей тому, что путь постепенного, медленного подготовления
народа к революции, путь пропаганды, ставящей своею целью
расширение и очищение народных идеалов, что это путь утопический,
что, идя по нему, никогда никуда не придешь, — или же она должна
верить, что только от него следует ждать спасения (стр. 19)?
И добро бы эти друг друга уничтожающие положения защищались
людьми различных направлений, а то нет — их высказывает один
и тот же человек в одной и той же книге, на одной и той же странице...
Однако мы не должны этому удивляться. Теория, противоречивая
в своих принципиальных основаниях, неизбежно должна привести
к противоречивым практическим выводам. Теория, как мы
показали выше, постоянно виляет между Сциллой и Харибдой11 — между
метафизическим идеализмом и грубым житейским реализмом.
Соблазнительная (для старцев, конечно) сирена-метафизика шепчет
ему в уши, что в народе живет какой-то вечный идеал, «который
способен осмыслить народную революцию, дать ей определенную
цель...» (стр. 7); она уверяет его, что этот идеал есть идеал
анархии, идеал полного и абсолютного господства фихтевского л12,
освободившегося от всякого внешнего принуждения, сбросившего
с себя узы всякой власти и, кроме своего личного интереса,
ничего не знающего и не признающего. Поверив на слово вероломной
сирене, очарованный ее фантастическими бреднями, автор зовет
молодежь идти в ряды идеализированного народа и немедленно
поднимать его на бунт, «стать на бунтовской путь». Но тут является
на сцену грубый реализм и бесцеремонно сметает карточные домики
метафизики: не верь, говорит он, эта старая, беззубая баба,
красами которой ты соблазнился, все тебе наврала. Если и есть в народе
такая штука, которую тебе угодно называть «идеалом», то «этот
идеал страдает столь существенными недостатками», что во имя
его начатое народное движение никогда не оканчивалось и теперь
не может окончиться успешно (см. стр. 19). Ты жестоко также
ошибаешься, воображая, со слов выжившей из ума бабы, будто народ наш
чувствует расположение к анархии, как ты ее себе представляешь.
Напротив, его общественное миросозерцание, выработанные им
формы общественной жизни, его личные и семейные отношения —
все идет вразрез с твоей анархией. «Община — его мир. Она не что

98
П.Н.ТКАЧЁВ
иное, как естественное расширение его семьи, его рода. Поэтому
в ней преобладает то же патриархальное начало, тот же гнусный
деспотизм и то же подлое послушание, а потому и та же коренная
несправедливость и то же радикальное отрицание всякого личного
права, как и в самой семье» (стр. 15).
Ввиду этих весьма малоутешительных для анархии указаний
опыта автор пускается в разъяснения слов «бунтовской путь».
Оказывается, что «стать на бунтовской путь» совсем не значит
идти в народ да и начать его сейчас же бунтовать. Нет, это значит —
исправлять недостатки народного идеала, т. е. перевоспитать народ
в духе анархического символа и затем сплотить в один крепкий союз
разрозненные «села, волости и даже области», союз, действующий
«по одному общему плану и с единою целью», т. е. подчиняющийся
одному общему, верховному руководству, одной общей, верховной
власти.
Но, однако, позвольте, как же это так? С одной стороны, вы
советуете молодежи убеждать народ во вреде всякого господства,
всякого авторитета, всякой власти, развить в нем сознание «личного
права», с другой — вы рекомендуете ему сплотить разрозненный
крестьянский мир в одно целое, подчиняющееся единому общему
руководству, преследующее единую общую цель. О, праведное
небо, за какого же прирожденного болвана считаете вы наш бедный
русский народ, тот самый народ, пред которым вы только что
преклоняли ваши колени, которому вы воскуряли фимиамы, которого
вы называли вашим богом! Неужели вы воображаете, что в его голове
так мало здравого смысла, что он не в состоянии будет понять ваших
противоречий? Неужели вы думаете, что вы можете заставить его
поверить, будто всякая власть портит всякое дело, и в то же время
привести его к сознанию необходимости подчиниться, для успеха
революционного движения, какому-то общему, единому руководству,
какой-то власти?
Или же вы уж чересчур просты, или ваше идолопоклонство перед
народом — чистейшее лицемерие, грубый и недобросовестный обман.
Всякая организация, предполагающая какое-то общее
руководство, какой-то центр, из которого исходят распоряжения и
наблюдения за их исполнениями, который связывает разрозненные
части в одно целое, всякая такая организация — построена ли она
на началах федеративных или централистических, т. е. сидят ли в ее
центре несколько полновластных диктаторов или только депутаты,
представители местных групп, ограниченные своими mandats13, —
всякая такая организация по существу своему есть организация
авторитарная, а следовательно, антианархическая. Как же это вы

Анархия мысли
99
хотите совместить ее с проповедью анархии? Но, может быть, вы
имеете в виду какую-нибудь другую организацию? Может быть, вы
мечтаете об организации без общего центра, без общего руководства,
организации, допускающей отдельное, самостоятельное,
независимое существование каждой из составляющих ее единиц? Но в таком
случае это будет не организация, а лишь агломерация, т. е. именно
то, что существует и теперь в мире крестьянства и что вы хотите
изменить посредством организации.
Неужели и здесь для вас не очевидны ваши самопротиворечия?
И не удивительно ли, как это могут уживаться в одной голове столько
идей, друг друга уничтожающих? Как может один человек наделать
столько логических ошибок, впасть в такую массу противоречий?
Нет, для таких замечательных подвигов в области «анархии
мысли» сил одного человека было бы слишком недостаточно. Тут
необходимо содействие многих «умов», тут нужна коллективная
работа. И действительно, указанные здесь заблуждения, ошибки
и противоречия не составляют личной, неотъемлемой собственности
автора «Государственности и анархии». Это общее достояние целой
группы людей, целой партии. Чтобы убедиться в этом, стоит только
просмотреть другое произведение того же направления, излагающее,
подобно первому, анархическое profession de foi и адресованное
к «русским революционерам» от Революционной общины русских
анархистов. <...>
ечэ

^5^
[H. НИКОЛАДЗЕ]
M. A. Бакунин
<Фельетон>
В столичных газетах, полученных нами сегодня, напечатана
телеграмма из Берна о смерти M. А Бакунина, известного русского
писателя и агитатора. Хотя имя Бакунина знакомо почти всякому
читателю наших газет, но едва ли многие, даже из образованных,
знают, что за человек Бакунин, какие он преследовал цели, какие
идеи распространял и каких направлений придерживался. При
жизни имя Бакунина служило на Руси пугалом в устах г. Каткова и
загадкой для массы публики. Смерть его даст печати возможность
понять эту загадочную личность и познакомить читающую публику
с этою многошумною деятельностью. В ожидании более подробных
сведений мы познакомим наших читателей с тем, что знаем о жизни,
направлении и деятельности М. А. Бакунина.
Бакунин родился в начале нынешнего столетия, в семье
достаточных тверских помещиков, и первоначальное образование
получил в артиллерийском училище, откуда был выпущен
офицером. На службе он оставался всего несколько месяцев, а по выходе
в отставку переселился в Москву, где в то время, т. е. в тридцатых
годах — собирался цвет русской молодежи. Под влиянием сначала
Московского телеграфа Полевого1, затем Телескопа Надеждина2,
преимущественное внимание тогдашней молодежи обращено было
на философию. Полевой перелагал на русскую почву
эклектические идеи Виктора Кузена3, а Надеждин, имеющий возможность
ознакомиться с немецкою философиею, проповедовал у нас идеи
Шеллинга4. Рядом с журналом Надеждина сформировался в Москве
кружок молодежи (известный под названием кружка Станкевича),
с увлечением предававшийся изучению философии и проводивший
время в диалектических прениях об умозрительных вопросах.

M. А. Бакунин
101
Бакунин, игравший в этом кружке видную роль, знакомил своих
товарищей с идеями нового светила германской философии, Гегеля.
Известно, что в кружке этом находились Белинский, Катков,
Грановский5 и несколько других прославившихся впоследствии
писателей. Белинский, не знавший немецкого языка,
ознакомился с немецкою философиею и с системой Гегеля, главным образом
благодаря Бакунину. Лица, бывшие свидетелями диалектических
прений, служивших для Белинского школою философии, говорили
нам, что никто лучше Бакунина не мог уловить основных мыслей
Гегеля и изложить их просто и общепонятно, и что более
систематического, более верного и самостоятельного изложения учения
Гегеля не удалось сделать ни одному из последователей этого
философа. Белинский долгое время находился под влиянием воззрений
Гегеля, и к этому периоду его деятельности (1833-1841) относятся
знаменитые статьи его: Менцелъ6 — критик Гёте, о Бородинской
годовщине и т. под. статьи, о которых, по свидетельству Панаева,
Белинский потом не мог вспомнить не краснея. В те времена
Бакунин и его кружок, исходя из положения Гегеля «все существующее
разумно», проповедовали разумность не только того, что существует
в природе, но и того, что создано человеком...
В то же самое время и в той же самой Москве существовал другой
кружок — Герцена, Огарева и их товарищей, далеко державшийся
от оправдывания всего существующего и увлеченный
социально-философскими воззрениями французских новаторов. Между двумя этими
кружками шли постоянные прения и происходили непрерывные
столкновения, наложившие на «людей сороковых годов» своеобразную
печать. Благодаря этим-то прениям и замечается в людях той эпохи
преобладание диалектической стороны мысли над аналитическою
и обобщительною. Этим, между прочим, и объясняется общая черта,
замеченная в большинстве членов этих кружков и их позднейших
последователей — за исключением, конечно, серьезных умов вроде
Герцена, Белинского и т. п., — черта, обрисованная в Саше г. Некрасова7:
Что ему книжка последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет:
Верить не верит — ему все равно,
Лишь бы доказано было умно!
Сам на душе ничего не имеет,
Что вчера сжал, то сегодня и сеет;
Нынче не знает, что завтра сожнет,
Только наверное сеять пойдет.
Это в простом переводе выходит,
Что в разговорах он время проводит.

102
[H. НИКОЛАДЗЕ]
Столкновения двух враждовавших кружков имели постоянно один
и тот же исход — обыкновенный результат всех словопрений —
каждая сторона оставалась при своем мнении. Но те из членов кружков,
которые обладали сильными мозгами и любопытством исследовать
новые области мысли, извлекли много пользы из этих прений.
Герцен, благодаря им, усвоил себе приемы гегелевской философии и
начал бить консерватизм Бакунина и Белинского их же собственным
оружием и их же приемами. С своей стороны, в Белинском запало
зерно тех мыслей и воззрений, которые выработали впоследствии,
благодаря Герцену, последний и лучший период деятельности
великого критика, петербургский период 1841-1848 гг.
Около того же времени, и опять-таки в той же Москве
группировался третий кружок мыслителей — Аксаковых8, Хомякова,
Киреевского9 и пр., известный в литературе под названием
славянофильского. Этот последний кружок одинаково нападал на два
первые {западников), и оба западнических кружка дружно воевали
с славянофильским. Эти последние прения в нашей литературе
достаточно известны, так что о них не стоит распространяться. Нужно
только вспомнить, что в те времена Бакунин был ярым противником
славянофильства и что в то же самое время он был не менее ярым
противником того кружка (герценовского), который важною
стороною деятельности считал политические и социальные изменения
в существовавшем тогда порядке вещей.
Раньше, чем расстаться с этой эпохою, мы должны напомнить
читателю одно место литературных воспоминаний Панаева, где
описана ссора Бакунина с г. Катковым и их приготовления к дуэли,
которую решено было устроить в Берлине. Дуэль не состоялась,
но ссора все-таки повела к разрыву. Нас уверяли люди, близко
знакомые с обстоятельствами этого дела и относившиеся с совершенным
и одинаковым беспристрастием к обеим сторонам, что этою ссорою
объясняются те нападки на Бакунина, которыми так часто наполнял
свои издания г. Катков...
В 1846 г. Бакунин отправился за границу, где врасплох застала
его революция 1848 г. Ни в сочинениях Бакунина, ни в тех
сведениях, которые имеются у нас о нем, мы не смогли отыскать того
пути, по которому шла его мысль за это время. Для нас остается
необъяснимою загадкою, каким образом ярый противник
славянофильства и ярый гегелианец-консерватор, вслед за революциею
1848 г. является в Париж социалистом и другом Прудона, а в Праге
одним из ораторов и деятелей всеславянского съезда. И там и тут он
является не как философ, не как мыслитель, а как агитатор
архикрайней революционной партии.

М.А.Бакунин
103
На Прудона Бакунин возымел такое же влияние, какое имел на
Белинского. Он ознакомил «знаменитого социалиста» с философскими
идеями Гегеля, и плодом этого знакомства было несчастное творение
Прудона De la juvice*. Но и Прудон не остался в долгу перед
Бакуниным: он заплатил ему своею теорией о «неограниченной свободе
личности», о вредности всякой вообще общественной организации,
и об «ан-архии». Ожесточение, с которым Прудон нападал всегда
на социалистов и на их попытки выработать в теории и применить
на практике иную организацию труда, иные порядки
общественности и иную систему гармонии общественных сил, сбило с толку
Бакунина. Находя и трудным и долгим делом погоню за подобною
организациею, Бакунин, откровеннее Прудона, остановился на
формуле: «я не знаю, что должно быть дальше, не знаю, что следует
создать, знаю только, что существующее скверно, поэтому нужно
разрушить его. А там далее что-нибудь да выйдет, само по себе».
Это легкое и неголоволомное решение — в две секунды — всех
и крупных и мелких вопросов настоящего и будущего не могло
не иметь блестящего успеха, по крайней мере в ленивых умах.
На этом решении успокоился и ум Бакунина.
Во Франции Бакунин не мог играть выдающейся роли — там, где
действовали умы вроде Консидерана10, Луи Блана11 и т. п. Бакунин,
разумеется, не мог оставить следа. Но в Праге он произвел
сенсацию своею неожиданною теориею о соединении всех славян в одну
общую семью и о революционных силах, кроющихся в славянской
расе. Ригеры12 и Полацкие13, хлопотавшие о более спокойном, так
сказать правительственном, разрешении славянского вопроса,
просто ужаснулись при виде Бакунина, и большинство славянского
съезда отвернулось от него... Вскоре потом Бакунин принял участие
в Дрезденском возмущении и был арестован...
В 1861 г. Бакунин снова появился на сцену. Он застал Прудона
в новой борьбе из-за «федеративного принципа», и этот принцип он
усвоил немедленно же. Во Франции некоторый, чисто временный
успех этой новой теории Прудона объяснялся тогда негодованием
французского общества на деспотизм Наполеона III. Тогда полагали,
что главнейшее основание этого деспотизма кроется в
централизации, давшей будто бы Наполеону III возможность совершить сопр
d'état**. Поэтому в тогдашней публике необычайный успех имели
все те умения, которые ратовали против централизации. Прудон
* Правильно: De la justice..., т. е. работа П. Ж. Прудона «De la justice dans la
Révolution et dans l'Église» («О справедливости в революции и в церкви»).
:* Государственный переворот (φρ.).

104
[Н.НИКОЛАДЗЕ]
построил на этом настроении целую систему о благе федерализма,
а Бакунин, связав этот новый принцип с теорией ан-архии,
постарался пересадить его на русскую почву, и притом в такое время, когда
в самой Франции это учение, с падением Наполеона III, потеряло
всякое значение и весь свой престиж...
Вместе с этим Бакунин усвоил и другую сторону тогдашней
деятельности Прудона — ожесточенную борьбу его с духовенством
и с религиозными воззрениями французского общества. Это
последнее усвоение доведено было Бакуниным до такого абсурда,
что он, в статье своей наука и народ, провозгласил единственным
назначением науки отрицание религии. Всех ученых он разделил
на две категории: на отрицающих религию и на не отрицающих ее.
Первых, напр., Бюхнера, Фогта и т. п. он назвал дельными учеными,
а вторых — Дарвина, Бок л я и пр. — бесполезными.
Литературная деятельность Бакунина ограничивалась до 1849 г.
составлением двух-трех статей для Отечественных]. Записок
(о философии, 1841 г., о гегелевской философии, 1842*),
После 1861 г. он издал одну брошюру Народное дело, не имевшую
никакого успеха, затем принялся за издание журнала под тем же
заглавием. Но абсурды статьи Наука и народ заставили его
расстаться с редакциею журнала вслед за выходом первого №. После
этой неудачи он принял участие в составлении книжки Анархия
по Прудону и в руководстве кружком крайне легкомысленных
людей, бессознательно печатающих всевозможную дичь, не трудясь
даже проверить ее внутреннюю гармонию.
Одновременно с этими брошюрами Бакунин написал несколько
Писем по польскому и рабочему вопросу. В польском деле он сыграл
крайне глупую роль, уверив многих, будто в России все готово для
оказания помощи польскому движению. Присоединившись к
знаменитой балтийской эскападе, Бакунин произнес в Стокгольме речь
о том, что у него есть в России целая армия, ожидающая сигнала.
Можно подумать, что это — не более как ошибка, увлечение. Но в
Посмертных сочинениях Герцена мы находим отрывок, устраняющий
такое толкование:
«В самый разгар польского восстания, — пишет Герцен, —
прибыл в Лондон уполномоченный Земли и воли (общество, о котором
говорил Бакунин в Стокгольме, как о целой армии).
— А много вас, — спросил я.
* За невозможностью навести в Тифлисе справки в старых журналах, мы
не ручаемся за точность заглавия второй статьи, но предмет ее заключался
в заметках о Гегелевской системе.

M. A Бакунин
105
— Это трудно сказать: несколько сот человек в Петербурге, и
тысячи три в провинциях.
Ты веришь? — спросил я потом Огарева. Он промолчал. Ты
веришь? — спросил я Бакунина.
— Конечно, он (т. е. уполномоченный Земли и воли) прибавил...
Ну, нет теперь столько, как потом будет, и он расхохотался».
Тем не менее, Бакунин вел ожесточенную борьбу с Мерославским,
известным предводителем польской демократической партии,
который видел в Бакунине панслависта и даже тайного агента
России. Не менее ожесточенная борьба загорелась между Бакуниным
и Карлом Марксом, главным вождем международной ассоциации
рабочих. Бакунин счел нужным проповедовать в этой ассоциации
федеративный принцип, т. е. разделение ассоциации по государствам
на самостоятельные части. Это разделение, диаметрально
противоречившее и смыслу и назначению ассоциации, сочтено было Марксом
за маневр, направленный против ассоциации континентальными
правительствами. Бакунин был заподозрен в том, что он тайный
агент России, и на этом основании изгнал из ассоциации.
Само собою разумеется, что Маркс был не прав, выдвигая это
обвинение. Но он был совершенно прав, доказывая дикость применения
к ассоциации федеративного принципа. Разбившись на отдельные
федерации, рабочее сословие каждой страны продолжало зависеть
от прочих сословий и от власти своего государства. Бакунин махнул
дальше, не замечая, что приносит пользу буржуазии, а не рабочему
сословию. Этим объясняется его неудача, так как его поддержала
лишь часть швейцарцев, да небольшая толика рабочих других стран.
Сегодня наши сведения о деятельности и воззрениях Бакунина
мы приводим к одному знаменателю, к заключению, что при всей
страстности его натуры, Бакунин имел один, неисправимый
недостаток: у него, как говорит русский народ, царя в голове не было.
Консерватор по доктрине, западник по опыту, он стал вдруг казенным
революционером, стремящимся неизвестно к чему, и панславистом,
неизвестно для чего. Незнакомый ни с современною наукою, ни с
действительною жизнью, ни с практическими вопросами
современности, он агитировал для агитации, меняя объективы своей агитации
с тою же легкостью, с какою другие меняют рубаху. Единственное
основание некоторой дозы его влияния и успехов лежало в том, что
он знаком был раньше других с гегелевскою философиею и иногда
высказывал общие фразы, соответствовавшие настроению минуты.
Легко иметь успех в среде молодежи, огорошенной бессрочною
латынью, если сказать: «учиться вздор, наука бесполезна, вы довольно
уже знаете, учите других». Но такие успехи непрочны, и наши по-

106
[Н.НИКОЛАДЗЕ]
томки, мы в этом уверены, и ума не приложат, когда, изучая историю
русского развития, они зададут себе вопрос: «да чем же и почему
знаменит был и влиял на современную жизнь М. А. Бакунин?».
И они, подобно нам, поставят тут вопросительный знак.
Как честный человек, Бакунин был добродушнейшее существо
в мире. Его личность прекрасно обрисована Тургеневым под
именем Рудина. Но это Рудин, умерший в постели. Герой этого романа
списан именно с Бакунина. Свирепый на словах, он не мог в жизни
и комара обидеть. Наружность его, рост, походка, давали довольно
верное понятие о мастодонте. Одевался он более чем небрежно, но
ригористом не был, ни в жизни, ни на словах. Герцен характеризует
очень удачно его главную частную черту: «Бездомный bohémian*,
занимающий деньги направо и налево, с тою простотою, с которою
дети берут у родителей без заботы об уплате». <...>
Этим мы закончим нашу статью, заметив, что в стране с более
развитою общественною жизнью, с большим простором для слова,
значение подобных «деятелей» было бы совершенно ничтожно. Они
возможны едва ли не у нас только...
е^э
* «Цыган» (φρ.).

Il
ЛИЧНОСТЬ И ИДЕИ
M. А. БАКУНИНА
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ
ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ЛЕТ

«^^
[M. П. ДРАГОМАНОВ]
M. А. Бакунин о правде и нравственности
в революции
Личность Бакунина оставила по себе заметный след на
революционном федерально-социальном движении в Европе, особенно
в странах романских и славянских. А между тем мы до сих пор
не имеем ни сколько-нибудь полной биографии его, ни даже
верной характеристики. Это обстоятельство имеет между прочим ту
невыгоду, что оно позволяет всякому толковать о Бакунине вкривь
и вкось и пользоваться его именем и отрывками из его сочинений
для разных субъективных целей. Последнее делают особенно
императорские прокуроры в России, а также публицисты враждебных
федеральному социализму направлений от консерваторов и до
социалистов-централистов.
В прошлом году появилась книга известного бельгийского
публициста Эмиля де Лавеле (de Laveley) о «Современном социализме»
(Le socialisme contemporain), в которой целая глава посвящена
Бакунину, как «апостолу всеобщего разрушения». Между прочим этому
«апостолу» вменяются совершенно иезуитские идеи о дозволенности
всех средств для целей революции. В числе доказательств такого
вменения бельгийский публицист цитирует отрывки из
«Революционного катехизиса», читанного во время Нечаевского процесса1
и будто бы писанного Бакуниным, с словами вроде следующих:
«революционер презирает и ненавидит теперешнюю нравственность.
Для него все нравственно, и все безнравственно и преступно, что ее
задерживает... В обществе революционер должен показывать себя
не тем, что он есть» и т. п.
Из русских газет узнаем мы, что книга Лавеле переводится
и на русский язык2. Таким образом, представления о Бакунине,
распространяемые преимущественно царскими прокурорами, найдут

110
[M. П. ДРАГОМАНОВ]
себе поддержку в России и в книге публициста, известного за
человека либерального и даже сочувственно относящегося к общинной
собственности.
Ввиду этого, мы считаем небесполезным привести две выдержки
из писаний Бакунина, одного печатного, а другого рукописного,
из коих последнее передано нам лицом, состоявшим с ним в
последнее время его жизни в близких отношениях.
На странице 13 прибавления А к книге «Государственность
и анархия» (в 1873 г.) Бакунин говорит:
«Народа никогда и ни под каким предлогом и для какой бы
то ни было цели обманывать не следует. Это было бы не только
преступно, но и в видах достижения революционного дела вредно;
вредно уже потому, что всякий обман по существу своему близорук,
мелок, тесен, всегда шит белыми и гнилыми нитками, вследствие
чего непременно обрывается и раскрывается, и для самой
революционной молодежи самое ложное, самопроизвольное, само дурное
и народу противное направление. Человек силен только тогда, когда
он весь стоит на своей правде, когда он говорит и действует сообразно
своим глубочайшим убеждениям. Тогда в каком бы положении он
ни был, он всегда знает, что ему надо говорить и делать. Он может
пасть, но осрамиться и осрамить своего дела не может. Если мы
будем стремиться к освобождению народа путем лжи, мы непременно
запутаемся, собьемся с пути, потеряем из виду самую цель, и если
будем иметь хотя какое-нибудь влияние на народ, собьем с пути и
самый народ, т.е. будем действовать в смысле и на пользу реакции».
В письме к одному русскому революционеру, одно время
стоявшему близко к Бакунину, последний писал между прочим:
«В сношениях с людьми новыми, с которыми ты найдешь
возможным и полезным связаться, постарайся внести столько правды,
искренности и сердца, сколько твоя природа позволит... на иезуитском
мошенничестве ничего живого, крепкого не построишь...
революционная деятельность, ради самого успеха своего дела, должна искать
опоры не в подлых и низких страстях... без высшего, разумеется,
человеческого идеала, никогда революция не восторжествует...»
^а

^^
Г. В. ПЛЕХАНОВ
Наши разногласия
5. М.А.Бакунин
Не так рассуждал Бакунин1. Он понимал, что воздействие
революционной интеллигенции на народ возможно лишь при наличности
известных исторических условий, лишь при существовании в самом
народе более или менее сознательного стремления к
социалистическому перевороту. Поэтому он исходил из сравнения «народных
идеалов» с идеалами нашей интеллигенции, конечно, анархического
направления.
По его мнению, в русском народе существуют в самых широких
размерах те два элемента, на которые мы можем указать, как на
необходимые условия социальной революции. «Он может похвастаться
чрезмерной нищетою, а также рабством примерным (sic).
Страданиям его нет числа, и переносит он их не терпеливо, а с глубоким
и страстным отчаянием, выразившимся уже два раза исторически,
двумя страшными взрывами: бунтом Стеньки Разина и пугачевским
бунтом, и не перестающим поныне проявляться в беспрерывном
ряде частных крестьянских бунтов»*. Совершить победоносную
революцию ему мешает не «недостаток в общем идеале, который
был бы способен осмыслить народную революцию, дать ей
определенную цель». Если бы такого идеала не было, «если бы он не
выработался в сознании народном, по крайней мере в своих главных
чертах, то надо было бы отказаться от всякой надежды на русскую
революцию, потому что такой идеал выдвигается из самой глубины
«Государственность и анархия», примечание А, стр. 7. [здесь и далее ссылки
на издание: Государственность и анархия: [Борьба двух партий в
Интернациональном обществе рабочих]. Введение. Ч. 1. [Женева], 1873. [2], 308, 24 с.
(Изд. Социально-революционной партии. Т. I)].

112
Г.В.ПЛЕХАНОВ
народной жизни, есть непременным образом результат народных
исторических испытаний, его стремлений, страданий, протестов,
борьбы и вместе с тем есть как бы образное и общепонятное, всегда
простое, выражение его настоящих требований и надежд... если народ
не выработает сам из себя этого идеала, то никто не будет в
состоянии ему его дать». Но «нет сомнения», что такой идеал существует
в представлении русского крестьянства, «и нет даже необходимости
слишком далеко углубляться в историческое сознание нашего
народа, чтобы определить его главные черты».
Автор «Государственности и анархии» насчитывает шесть
«главных черт» русского народного идеала: три хороших и три дурных.
Присмотримся к этой классификации повнимательнее, так как
миросозерцание М. А. Бакунина наложило свой отпечаток на взгляды
многих из тех наших социалистов, которые никогда не были его
последователями или даже выступали в качестве его противников.
«Первая и главная черта — это всенародное убеждение, что
земля, вся земля принадлежит народу, орошающему ее своим потом
и оплодотворяющему ее своим трудом. Вторая столь же крупная
черта, что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой
общине, миру, разделяющему ее временно между лицами; третья
черта одинаковой важности с двумя предыдущими, это —
квазиабсолютная автономия, общинное самоуправление, и вследствие того
решительно враждебное отношение общины к государству».
«Вот три главные черты, которые лежат в основании русского
народного идеала. По существу своему, они вполне соответствуют
идеалу, вырабатывающемуся за последнее время в сознании пролетариата
латинских стран, несравненно ближе ныне стоящих к социальной
революции, чем страны германские. Однако русский народный идеал
омрачен тремя другими чертами, которые искажают его характер
и чрезвычайно (Nota bene) затрудняют и замедляют осуществление
его... Эти три затемняющие черты; 1) патриархальность; 2)
поглощение лица миром; 3) вера в царя... Можно было бы прибавить, в виде
четвертой черты, христианскую веру, официально-православную
или сектаторскую, но... у нас в России этот вопрос далеко не
представляет той важности, какую он представляет в Западной Европе»*.
Против этих-то отрицательных черт народного идеала и должны
бороться «всеми силами» русские революционеры, и такая борьба
«тем возможнее, что она уже существует в самом народе».
Уверенность в том, что сам народ начал уже борьбу против
отрицательных «черт» своего идеала, представляла собою очень характер-
* ♦Государственность и анархия», примечание А, стр. 10.

Наши разногласия
113
ную «черту» всей программы русских бакунистов. Она являлась
соломинкой, за которую хватались они, чтобы спастись от логических
выводов из их собственных посылок и от результатов сделанного
М. А. Бакуниным анализа народного идеала. «Ни лицу, ни обществу,
ни народу нельзя дать того, чего в нем уже не существует не только
в зародыше, но даже в некоторой степени развития» — читаем мы
в «примечании А», столько раз уже цитированном нами. Оставаясь
последовательным, русский бакунист должен был бы «отказаться
от всякой надежды на русскую революцию», если бы народ сам не
заметил «затемняющих черт» своего идеала и если бы его недовольство
этими чертами не достигло уже «некоторой степени развития».
Понятно поэтому, что в эту сторону должна была направиться вся
диалектическая сила родоначальника русского «бунтарства».
Нужно заметить, кроме того, что в этом пункте М. А. Бакунин был
очень недалек от вполне правильной постановки вопроса о шансах
социально-революционного движения в России и от серьезного,
критического отношения к характеру и «идеалам» нашего народа.
Такого критического отношения именно и недоставало русским
общественным деятелям. Еще А. И. Герцен поражался
отсутствием сколько-нибудь определенной и общепринятой характеристики
русского народа. «Иные говорят только о всемогуществе царя,
о правительственном произволе, о рабском духе подданных; другие
утверждают, напротив, что петербургский империализм не народен,
что народ, раздавленный двойным деспотизмом правительства и
помещиков, несет ярмо, но не мирится с ним, что он не уничтожен,
а только несчастен, и в то же время говорят, что этот самый народ
придает единство и силу колоссальному царству, которое давит его.
Иные прибавляют, что русский народ — презренный сброд пьяниц
и плутов; другие же уверяют, что Россия населена способною и богато
одаренною породою людей»*.
С тех пор, как были впервые написаны цитированные мною
строки, прошло уже тридцать лет, а между тем и до сих пор и не только
иностранцы, которых имел в виду Герцен, но и русские общественные
деятели придерживаются диаметрально противоположных взглядов
на характер и «идеалы» русского народа. Нет ничего удивительного,
конечно, в том, что всякая партия склонна преувеличивать
сочувствие народа к ее собственным стремлениям. Но ни во Франции,
ни в Германии, ни в какой-либо другой западной стране нельзя
* «Русский народ и социализм», Лондон, 1858, стр. 7-8 [ссылка на издание:
Русский народ и социализм. Письмо к Ж. Мишле Искандера. Пер. с фр.
Лондон: Трюбнер, 1858. [4], 49, [2] с].

114
Г, В. ПЛЕХАНОВ
встретить того противоречия во взглядах на крестьянство, какое нас
поражает в России. Это противоречие ведет подчас к весьма забавным
недоразумениям. Различие в социально-политическом
миросозерцании людей самых противоположных направлений определяется
часто одним только различием в понимании «народных идеалов».
Так, например, г. Катков и г. Аксаков2 согласились бы с г.
Тихомировым3 в том, что «политическая программа... должна брать народ,
каков он есть, и только в этом случае будет способна производить
воздействие на его жизнь». Затем, редактор «Руси» мог бы принять,
что «на 100 миллионов жителей» у нас «приходится 800.000
рабочих, объединенных капиталом», как уверяет г. Тихомиров в своей
статье «Чего нам ждать от революции?»; редактор же «Московских
Ведомостей» счел бы, может быть, эту оценку слишком низкой
и указал бы на многие неточности в статистических выкладках
г. Тихомирова. Тем не менее и тот, и другой подписались бы обеими
руками под тем мнением, что Россия — страна земледельческая, что
к ней не приложимы результаты «анализа общественных отношений,
сделанного... в капиталистических странах Европы», что толковать
о политическом и экономическом значении русской буржуазии
смешно и нелепо, что русские социал-демократы осуждены на «положение
поистине трагическое», и что, наконец, говоря о том, «каков есть»
народ, нужно иметь в виду именно наше крестьянство. Несмотря,
однако, на то, что миросозерцание литературных представителей
наших крайних (в различные стороны) партий «охватывает взгляды,
в некоторой мере» тождественные между собою, выводы, делаемые
ими из своих посылок, оказываются диаметрально
противоположными. Пишет о народе г. Тихомиров, — и мы с удовольствием узнаем,
что, «разочаровываясь в самодержавии царей», народ наш может
перейти «только к самодержавию народа», что «в революционный
момент наш народ в политическом отношении не может оказаться
раздробленным, когда речь зайдет об основном принципе
государственной власти. Точно так же он окажется совершенно
единодушным в экономическом отношении по вопросу о земле, т. е. по вопросу
основному для современного русского производства» (sic). Веселое
настроение духа окончательно овладевает нами, когда мы читаем,
что «ни по нравственной силе, ни по ясности общественного
самосознания, ни по вытекающей отсюда исторической устойчивости — мы
ни один из наших общественных слоев не можем поставить рядом
с крестьянско-рабочим классом», что «впечатление интеллигенции
не обманывает ее, и в момент окончательной развязки современной
путаницы политических отношений народ, конечно, выступит более
сплоченным, чем хотя бы прославленная (кем?) буржуазия».

Наши разногласия
115
Мы видим, что народ «хочет хорошо», как уверял когда-то
французов один русский писатель, и, преисполненные радостью,
готовимся уже грянуть — «гром победы раздавайся, веселися, храбрый
росс!» 4, как вдруг нам попадается на глаза «Русь» — и мы опускаемся
с неба на землю. Оказывается, что народ «хочет» совсем скверно.
Он боготворит царя, отстаивает телесные наказания, не
помышляет ни о каких революциях и готов немедленно разносить в прах
гг. народолюбцев, как только относительно их получится «строгая
телеграмма». В ссылках на современную действительность, и даже
на историю, здесь, как и в статьях г. Тихомирова, нет недостатка.
Что за странность! Обращаемся к известным своим беспристрастием
исследователям народной жизни, вроде г. Успенского5, и наше
разочарование только усиливается. Мы узнаем, что народ наш находится
под «властью земли», которая заставляет его довольно логически
умозаключать к абсолютизму, не делая даже намека на переход
к «самодержавию народа». Тот же г. Успенский убеждает нас, что
не только у таких крайних полюсов, как гг. Аксаков и Тихомиров,
но и у людей одинаковых, приблизительно, воззрений существуют
диаметрально противоположные взгляды на народ.
Чем же обусловливается все это вавилонское столпотворение, вся
эта путаница понятий?
Бакунинская классификация различных сторон «народного
идеала» дает нам довольно вероятное объяснение. Все дело в том,
что г. Тихомиров кладет в основу своих социально-политических
рассуждений некоторые положительные «черты» этого идеала (те
самые, которые «по существу своему вполне соответствуют идеалу,
вырабатывающемуся в сознании пролетариата латинских стран»):
«всенародное убеждение, что земля, вся земля, принадлежит народу,
и что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине,
миру, разделяющему ее временно между лицами». И хотя автора
статьи «Чего нам ждать от революции?» не особенно обрадовала бы
третья черта, «одинаковой важности с двумя предыдущими», т. е.
«решительно враждебное отношение к государству», но эта вражда
в самой бакунинской классификации является лишь следствием
«квазиабсолютной автономии общинного самоуправления», на
которое опираются многие надежды г. Тихомирова*. О «затемняющих»
чертах народного идеала (патриархальность, поглощение лица
миром, «суеверие народа, естественным образом сопряженное в нем
«Крестьянство умеет устроить свое самоуправление, умеет принять в мирское
владение землю и общественно распоряжаться ею», «В. Н. В.» [«Вестник
"Народной воли"» выходил в Женеве в 1883-86 гг., №№ 1-5] № 2, стр. 225.

116
Г.В.ПЛЕХАНОВ
с невежеством», нищетою и т. д.) наш автор или ничего не знает,
или ничего не хочет сообщить своим читателям. Г. Аксаков
поступает наоборот. Он строит свою аргументацию именно на этих
последних «чертах», забывая или умалчивая о противоположных.
Статьи г. Успенского также перестают приводить нас в изумление.
Он сопоставил Ормузда с Ариманом6, дурные стороны идеала с
хорошими, и пришел в тупой переулок «власти земли», из которого нет,
по-видимому, выхода ни крестьянину, ни всей России, которая стоит
на крестьянине, как земля «на трех китах»; изображенные же им
народолюбцы опять-таки видели — кто светлые, а кто «несчастные»
черты народного характера и идеала, а потому и не могли придти
ни к какому соглашению. Все это совершенно понятно, и нельзя
не поблагодарить покойного Бакунина за тот ключ, который он дал
нам для понимания односторонности как его собственных
последователей, так и большей части наших народников вообще.
Но Бакунин недаром изучал когда-то немецкую философию. Он
понимал, что предложенная им классификация «черт народного
идеала» — берем ли мы одни хорошие, или одни «несчастные»,
или, наконец, и счастливые и «несчастные черты» — объясняет
только китайскую сторону вопроса. Он понимал, что народ нужно
«брать» не «каков он есть», а каким он стремится стать и
становится под влиянием данного исторического движения. В этом
случае Бакунин был гораздо ближе к Гегелю, чем к г.
Тихомирову. Он не удовольствовался тем убеждением, что именно «таков
есть» народный идеал, но озаботился изучением «черт» этого
идеала в их развитии, в их взаимном соотношении. Именно в этом
пункте он был, как я сказал выше, очень недалек от правильной
постановки вопроса. Если бы он надлежащим образом применил
диалектический метод к объяснению народной жизни и народного
миросозерцания, если бы он лучше усвоил ту «доказанную
Марксом несомненную истину, подтверждаемую всей прошлой и
настоящей историей человеческого общества, народов и государств,
что экономический факт всегда предшествовал и предшествует...
политическому праву», а следовательно, и
социально-политическим идеалам «народов», если бы он своевременно вспомнил, что
«в доказательстве этой истины состоит именно одна из главных
научных заслуг г. Маркса»*, то мне не пришлось бы, вероятно,
спорить с г. Тихомировым, так как от «бакунизма» не осталось бы
и следа.
Но Бакунину изменила диалектика, или, вернее, он изменил ей.
* «Государственность и анархия», стр. 223-224.

Наши разногласия
117
Вместо того, чтобы исходить из «экономических фактов» в своем
анализе социально-политического идеала русского народа, вместо
того чтобы ожидать переработки этого старого «идеала» от влияния
новых тенденций в экономической жизни народа, автор
«Государственности и анархии» устанавливает совершенно произвольную
иерархию «недостатков» народного идеала, стараясь найти такую
комбинацию «несчастных» его «черт», при которой одна из них
нейтрализируется или даже совершенно уничтожается другою.
Это превращает всю его аргументацию в совершенно произвольную
игру совершенно произвольными определениями. Автор, бывший,
казалось, так недалеко от истины, вдруг удалился от нее на
бесконечное расстояние по той простой причине, что он лишь чувствовал
необходимость диалектической оценки народного миросозерцания,
но не сумел или не захотел сделать ее. Вместо ожидаемой диалектики
явилась на сцену софистика. «Бакунизм» был спасен, но
выяснение задач русской революционной интеллигенции не подвинулось
ни на один шаг вперед.
Иерархия различных недостатков народного идеала установляется
таким образом. «Поглощение лица миром и богопочитание царя
собственно вытекают, как естественные результаты... из
патриархальности» . Сама община оказывается «ничем иным, как естественным
расширением семьи, рода»*, а царь — «всеобщим патриархом
и родоначальником, отцом всей России». Именно «поэтому власть
его безгранична». Отсюда понятно, что патриархальность
оказывается «главным, историческим злом», против которого мы обязаны
«бороться всеми силами». Но как бороться «против исторического
зла» анархисту, не имеющему «намерения и ни малейшей охоты
навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал
общественного устройства, вычитанного из книжек или
выдуманного им самим» ? Не иначе, как опираясь на историческое развитие
народного идеала. Но способствует ли развитие русского народного
идеала устранению из него затемняющей черты патриархальности?
* М. А. Бакунин, очевидно, и не подозревал, что община является в истории
раньше патриархата и существует у народов, не имеющих и тени
«патриархальности» . Впрочем, эту ошибку он разделял со многими из своих
современников, например, с Родбертусом7, а пожалуй, и с Лассалем, который в своей
схеме истории собственности, «System der erworbenen Rechte» [«Система
приобретенных прав»], 1.1, S. S. 217-223) совсем не упоминает о первобытной
общине.
Примеч. ко 2-му изданию. Повторяю, что русская сельская община не имеет
ничего общего с первобытной общиной. Но в начале восьмидесятых годов это
еще не было установлено. — Г. П.

118
Г. В. ПЛЕХАНОВ
Несомненно, и именно вот каким образом: «война против
патриархальности ведется ныне чуть ли не в каждой деревне и в каждом
семействе, и община, мир до такой степени обратились теперь в
орудие ненавистной народу государственной власти и чиновнического
произвола, что бунт против последних становится вместе с тем и
бунтом против общинного и мирского деспотизма*. Не смущаясь тем,
что борьба против общинного деспотизма не может не пошатнуть
самого принципа общинного землевладения, автор считает вопрос
окончательно решенным и уверяет, что «остается богопочитание
царя», которое «чрезвычайно поприелось и ослабло в самом сознании
народном за последние десять или двенадцать лет», даже не
потому, что пошатнулась «патриархальность», а «благодаря мудрой
и народолюбивой политике Александра II благодушного». После
многих испытаний русский народ «начал понимать, что у него нет
врага пуще царя». Интеллигенции приходится только поддерживать
и усиливать это антицарское направление в народной мысли. В
заключение, той же интеллигенции рекомендуется бороться против
еще одного «главного недостатка», не упомянутого при выше
цитированном перечислении черт народного идеала. Недостаток этот,
«парализирующий и делающий до сих пор невозможным всеобщее
народное восстание в России, это — замкнутость общин, уединение
и разъединение крестьянских миров»... Если принять во внимание,
что «разъединение крестьянских миров» есть результат того
обстоятельства, что «каждая община составляет в себе замкнутое целое,
вследствие чего ни одна из общин не имеет, да и не чувствует**
надобности иметь с другими общинами никакой самостоятельной
органической связи», что «соединяются они между собою только
посредством батюшки-царя, только с его верховной, отеческой
власти», то приходится сознаться, что на интеллигенцию возлагается
нелегкая задача. «Связать лучших крестьян всех деревень, волостей
и по возможности областей... между собою, и там, где это возможно,
провести такую же живую связь между фабричными работниками
и крестьянством»... сделать так, «чтобы лучшие или передовые
крестьяне каждой деревни, каждой волости и каждой области
знали таких же крестьян всех других деревень, волостей, областей»...
«убедить их в том, что в народе живет несокрушимая сила, которая
могуча, только когда она собрана и действует одновременно... и что
до сих пор она не была собрана»; связать и организовать «села,
волости, области по одному общему плану и с единою целью всенарод-
* «Государственность и анархия», примечание А, стр. 18.
** Курсив принадлежит мне (Г. 77.).

Наши разногласия
119
ного освобождения», — словом, прибавить несколько новых, очень
хороших «черт» к народному характеру и идеалу и устранить из них
несколько коренных недостатков, это — работа, достойная титанов!
И за это-то гигантское предприятие приходится браться в том
убеждении, что «нужно быть олухом царя небесного или неизлечимым
доктринером для того, чтобы вообразить себе, что можно что-нибудь
дать народу, подарить ему какое бы то ни было материальное благо
или новое умственное или нравственное содержание, новую истину
и произвольно дать его жизни новое направление или, как
утверждал... покойный Чаадаев, писать на нем, как на белом листе, что
угодно»1... Можно ли вообразить более вопиющее противоречие
между теоретическими положениями «программы» и намеченными
ею практическими задачами?
Людям, не желавшим окончательно разрывать с логикой,
оставалось или отказаться от практической части этой программы,
удерживая основные ее положения, или преследовать указанные ею
практические задачи, стараясь подыскать для них новое
теоретическое обоснование. Так оно и вышло впоследствии.
^^

^^^
П. Л. ЛАВРОВ
Народники-пропагандисты
<Фрагменты>
До сих пор все политические и умственные движения в нашем
отечестве вырастали из элементов, переданных нам с запада, хотя
можно разглядеть при этом перенесении общечеловеческих идей
на русскую почву характеристические особенности, обусловленные
специальною средою, встречаемою этими идеями на новой почве,
причем уже проявлялось иногда и обратное действие. Но
общеисторическое течение и не может уклониться от этого фатального условия.
Если московское царство и Петербургская империя употребляли
все усилия, первое — чтобы не дать развиваться в России
критической мысли, и вторая — чтобы заимствовать из цивилизованных
стран исключительно приемы техники и полицейское управление,
то не мудрено, что прогресс в России мог иметь место лишь путем
перехода в Россию идей, выработанных там, где они имели
возможность выработаться.
Принципы социализма не составляют в этом случае исключения.
И они пришли к нам с запада, в той последовательности, как они
там появлялись.
«Из Франции, разумеется, не из Франции Луи Филиппа1
и Гизо2, а из Франции Сен-Симона3, Кабэ4, Фурье5, Луи Блана6
и в особенности Жоржа Санда, лилась на нас вера в человечество;
оттуда воссияла нам уверенность, что золотой век не позади,
а впереди нас»*.
Уже то обстоятельство, что тут фигурирует «в особенности Жорж
Санд», указывает, что экономический вопрос в этом первоначаль-
* Щедрин: «Зарубежом»7.

Народники-пропагандисты
121
ном русском социализме был заслонен другими. Точно так же
впоследствии Фейербах8 был для социалистов 60-х годов более
непосредственным учителем, чем Лассаль9 и Маркс10; манифест же
коммунистов 1847 г.11, с его определенною постановкою вопроса,
едва ли был кому-либо из них известен. В кружке Петрашевцев12,
который был одним из центров социалистических идей в России,
главные выставленные требования были: уничтожение крепостного
права, введение гласного судопроизводства и дарование свободы
слова, т. е. требования нисколько не выходившие из пределов самой
скромной программы либеральной буржуазии. Правда, 7 апреля
1849 г., в день рождения Фурье произносились речи в честь «нового
мира им открытого», высказывалась надежда, что «рухнет и
развалится все это дряхлое громадное вековое здание и многих задавит
оно при разрушении»; надежда на «скорое торжество». Но
социалистические утописты в это время для Европы были чем-то уже
совсем устарелым, так как борьба классов там принимала все более
сознательный характер; Париж пережил июньские дни; формула:
«пролетарии всех стран соединяйтесь!» была уже напечатана, хотя
имела очень незначительное распространение. Для социализма, как
и для европейской истории вообще, приближался новый период.
Уже гораздо определеннее социализм этого наступающего
периода отразился в книге Герцена «С того берега» ; «Колокол», хотя
и имел преимущественно характер политический, оставался все-таки
органом «неисправимого социалиста» и до самого конца своего
существования (даже, может быть, всего более, как увидим ниже,
в свои последние годы) признавал социализм своим «гражданским
катехизисом». Бакунин был еще в 40-х годах знаком с
швейцарскими социалистами кружка Вейтлинга, а по возвращении в Европу
из Сибири, вступил в организацию Интернационала вскоре после
его основания, причем, конечно, не мог не внести в эту организацию
своего прирожденного «наслаждения разрушением». В политико-
экономических и публицистических статьях Чернышевского13
экономический элемент социализма, как критика буржуазной экономики,
выступил совершенно определенно*. В 1868 году появился и первый
орган на русском языке, приступивший определенно к программе
Интернационала. Это было «Народное дело», первый номер которого
вышел 1 сентября 1868 г. в Женеве14.
Герцену, Чернышевскому, Бакунину точно так же, как и эпохе реформ
(1855-1863) и первой эпохе реакции царствования Александра II, имеется
в виду посвятить особые статьи (А. [отдел 2 сборника «Вперед!» «Что делается
на родине»] 5-9).

122
П. Л. ЛАВРОВ
Оно объявляло (стр. 1):
«единственными вопросами, лежащими в основании всех прочих,
как в России, так и в других странах... вопрос об освобождении
многомиллионного рабочего люда из-под ярма капитала, наследственной
собственности и государства».
Программа издания начиналось словами:
«Мы хотим полного умственного, социально-экономического
и политического освобождения народа» (6)
и формула «социально-экономическое освобождение» пояснялась
словами, напечатанными крупным шрифтом:
«Земля принадлежит только тем, кто ее обрабатываем своими
руками — земледельческим общинам. Капиталы и все орудия работы
работникам — рабочим ассоциациям».
Политически элемент программы определяется следующим
образом:
«Вся будущая политическая организация должна быть не чем
другим, как свободною федерациею вольных рабочих как
земледельческих, так и фабрично-ремесленных артелей (ассоциаций)».
Далее это разъяснялось как «окончательное разрушение
государства», «искоренение всякой государственности», требование «полной
воли для всех народов, ныне угнетенных (Российскою) империею»,
и «федерация снизу вверх» для тех, которые «захотят быть членами
русского народа» (7).
В первом же выпуске начат был ряд статей, задача которых была
критика «правительственных реформ», о которых тут же
высказывалось: «Государство хотело только разыграть и действительно
разыграло комедию» (11). Во втором (№№ 2-3; октябрь 1868) журнал
объявил себя «органом революционной пропаганды» (25) и связывал
в руководящей статье («Пропаганда и организация. Дело прошлое
и дело нынешнее») свое появление с упомянутою выше «организа-
циею пропагандистов» начала 60-х годов, которая должна была
подготовлять «народную организацию вооруженных борцов». С третьего
выпуска (№№ 4-5; 6 мая 1869) начались два ряда статей («Политика
мещанства и политика социализма» и «Отдел интернациональной
ассоциации»), устанавливавших солидарность издателей с рабочим
движением Интернационала. Русские социалисты вместе с тем
входили элементом в мировую борьбу труда с капиталом.
Но особенности страны, в которой выработался этот элемент,
социальные условия, которые выработали его именно таким, каким он
представлялся в конце 60-х годов, характер личностей, выдвинутых
обстоятельствами на первое место в развивающемся движении,
отозвались неизбежно на формах проявления русского революционного

Народники-пропагандисты
123
социализма с первых же фазисов его участия в этой великой
мировой борьбе <...>
В 1861 году после 13 лет тюрьмы и ссылки появился снова за
границей Бакунин. Он еще ранее Герцена оставил Россию, еще менее
его мог знать новые течения, в ней образовавшиеся; но для него
всякое революционное дело во имя какого угодно принципа
(социалистического, радикального, национального или какого-либо
другого) было дело ему милое и близкое. Его прошедшее окружало
его для всех недовольных в России блестящим ореолом. Его
чарующее влияние на личности и сила внушения, которою он обладал,
немедленно создали около него группы приверженцев, которые
в его безусловно-революционном строе мысли находили
привлекательность большую, чем у Герцена, с его язвительным остроумием,
в достаточной мере проникнутым скептицизмом, и с его симпатиею
к более изящному радикализму.
Нисколько не внося в свое разногласие раздражения, эти два
старшие героя тогдашней эмиграции были, независимо от своей
воли, сторонниками двух различных направлений, и их полемика
(напечатанная лишь впоследствии) читалась с жаром русскими
эмигрантами всех оттенков. Их обоих, как признавал Герцен*,
«занимал один и тот же вопрос», единственный «серьезный вопрос,
существовавший на историческом череду». Но для Герцена это было
«время окончательного изучения... которое должно предшествовать
эпохе осуществления». Он спрашивал себя в 1869 г.: «готова ли та
среда, которая по положению должна первая ринуться в дело?» Он
понимал социальную битву преимущественно как битву, чтобы
«войти в ширь понимания в мир свободы в разуме». Его не пугало слово
«постепенность». Он формулировал свое разногласие с Бакуниным
в словах:
«Ты рвешься вперед по-прежнему со страстью разрушения,
которую принимаешь за творческую страсть... ломая препятствия
и уважая историю только в будущем. Я не верю в прежние
революционные пути и стараюсь понять шаг людской в былом и настоящем
для того, чтобы знать как идти с ним в ногу».
За несколько дней до смерти Герцен должен был с горьким чувством
писать товарищам, стоявшим перед теми же вопросами, как и он:
«мозг мой отказывается понимать многое из того, что вам кажется
ясным», и ему приходилось возмущаться против «иконоборцев»,
дошедших до «гонения науки», тогда как для него существовали
«один голос и одна власть — власть разума и понимания».
«К старому товарищу» в «Сборнике посмертных статей», стр. 283 и след.

124
П.Л.ЛАВРОВ
Бакунина эти соображения не останавливали и не могли
остановить. Но и он не был уже в это время единственною резко
оппозиционною силою, перед которою бледнело влияние Герцена.
За границу явились, как новый слой эмиграции, ученики
Чернышевского и Добролюбова16, сторонники первой «Земли и Воли»16
и русские, стоявшие в рядах польских повстанцев 1863 года.
Извещая центральный комитет общества «Земли и Воли» 28 июля
1863 г. о своем благополучном бегстве за границу, Николай Утин17
был не только новым одиноким эмигрантом, которому подобно
прежним приходилось создавать себе почву деятельности и связи
с покинутою родиною. Он явился представителем существующей
уже в России революционной организации, и, привыкнув к тому
влиянию, которое он имел в университетской молодежи
Петербурга, даровитый и самолюбивый молодой человек готовился
не к подчиненной роли рядом со старыми эмигрантами. Вся новая
эмигрантская молодежь приносила в своем «нигилизме» за
границу не дух дисциплины, а резкую решительность придать
эмиграции, в связи с революционным движением в России, характер,
которого не знали представители знаменитых 40-х годов, какими
были и Герцен и Бакунин. Это молодое непокорство еще резче
выступило в болезненной натуре Александра Серно-Соловьевича18,
которое довело его впоследствии до психиатрического приюта,
а ранее того обнаруживалось в желчных памфлетах против Герцена
и в грубой полемике с Н.19 Еще новый раздражительный элемент
революционного авторитаризма, бесцеремонной игры личностями
для революционной цели и феноменально-непреклонной энергии
вошел в эмиграцию с появлением там Нечаева. И вот 1868-1870
годы представляют ряд заграничных литературных предприятий,
появляющихся и исчезающих, переходящих из одних рук в
другие и самым составом своих редакций обнаруживающих труд-
но-примиримые разногласия направлений. Бакунин с Утиным
начинают «Народное Дело» осенью 1868 г. Первый номер его,
по собственным словам Бакунина («Наука и насущное
революционное дело», вып. 1, стр. 1), «почти исключительно принадлежит»
ему, однако влияние новых элементов, пришедших в эмиграцию
из России за последние годы, было очень заметно. Уже во втором
выпуске Бакунин публично отрекается от участия в издании.
В мае того же года Л. И. Мечников20 и Н. основывают
«Современность». В декабре Герцен предлагает Огареву приостановить
издание «Колокола». В ноябре 1869 г. «Народное Дело»,
вооружаясь против влияния Нечаева, печатает резкий запрос Герцену,
Огареву и Бакунину. Через 2 месяца после того умирает Герцен,

Народники-пропагандисты
125
и смерть великого борца за дело русского народа и русской
интеллигенции проходит почти незаметной для России и даже для
русской эмиграции, главный центр которой он составлял в
продолжении более 20 лет. С его смертью «Колокол» передается
Огаревым в руки Бакунина и Нечаева, сумевшего подчинить
своей энергии Бакунина, и в мае окончательно прекращает свое
существование. В его последних номерах находим несколько
документов по делу Нечаева, и влияние последнего на издание
несомненно. В № 5 (от 2 мая) встречаем в нем объявление о брошюре
Бакунина «Наука и насущное революционное дело» № 1*. Вскоре
затем (по свидетельству лиц, лично стоявших близко к
Бакунину) он разрывает компрометировавшую его связь с Нечаевым.
С другой стороны, начинается самая желчная вражда против
Бакунина со стороны Н. Утина, который в последующие годы все
более разжигает враждебность против него со стороны К. Маркса
и Фр. Энгельса, пока, «поумнев», не изменяет и этим своим
союзникам, социализму и русской революции вообще, доставляя
один из ранних примеров крупного ренегатства в рядах русских
социалистов — увы! не последний. Но в России имя Бакунина
получает все более широкое значение. В Петербурге в кружке,
собиравшемся у Лазаря Гольденберга21, ведутся горячие прения
по поводу его статей в первом выпуске «Народного дела». Его
речи на конгрессах мира и свободы и Интернационала проникают
в отдаленные уголки страны**. В «Воспоминаниях землевольца»22
находим следующие строки, характеризующие тот взгляд,
который господствовал относительно Бакунина в России:
«Мы лично не знали Бакунина, но то, что мы слышали от
других, напоминает что-то сказочное, эпическое. Это — Святогор23,
которого не могла снести Русская земля. В старину такие люди
становились атаманами "воровских шаек", вольницы,
защитниками народных прав и бичами его притеснителей. В настоящее
время, при благоприятных политических обстоятельствах, такие
люди становятся народными трибунами. Таким, действительно,
был Бакунин на Западе. Он там хорошо известен. Буржуазная
Европа приходила в ужас при одном только имени этого "апосто-
Так как эта брошюра представляет одно из самых определенных изложений
теоретической программы русских бакунистов 1873-76 годов, то я считаю
удобнейшим привести из нее цитаты в одной из следующих глав,
говоря о позднейшей деятельности этой фракции, хотя брошюра и появилась
в 1870 г.
Отрывки из них, между прочим, были переведены в отдаленном Кадникове
для воспитанников Вологодской учительской семинарии.

126
П. Л. ЛАВРОВ
ла всеобщего разрушения"*. Его считают творцом анархического
движения в Италии, Испании и Франции. Он пользовался
громадной популярностью среди рабочих, особенно итальянских. Такой
человек, естественно, должен был оказывать громадное влияние
на молодежь». <...>
В эту эпоху русские колонии молодежи, способной образовать
более или менее живые центры движения, преимущественно
группировались в Швейцарии и особенно в Цюрихе. Там, при большом
приливе учащихся молодых людей и молодых женщин около
университета или политехникума, стояли рядом и те социалистические
группы, которые приступили к программе «Вперед!», и те, которые
по отношению к социализму остались под непосредственным
руководством Бакунина и его ближайших сторонников. Там же, наконец,
встречались и те элементы, скорее рассеянные, чем составлявшие
организованную группу, которые вынесли из предшествовавших
фазисов русского движения наклонность отодвигать
социалистические принципы, организацию рабочих и классовую борьбу на второй
план, ставя для России на первое место продолжение борьбы против
абсолютизма: элементы будущего русского якобинства, «Набата»25.
Второстепенным центром в Швейцарии были Локарно, «столица
анархизма», где преимущественно жил Бакунин, и Женева, где
работала русская типография, основанная петербургским кружком
и перешедшая из-под руководства Александрова26 (оставшегося
в Цюрихе) в руки Лазаря Гольденберга; там же оставались
разбитые элементы утинского кружка, вполне враждебного бакунистам,
но с которыми и сторонники «Вперед!» не желали очень сближаться
(хотя Ник. У тин предлагал отдать свою типографию в их
распоряжение), так как слишком бесцеремонная вражда У тина против
Бакунина вызвала против него сильное раздражение во всей эмиграции
(вследствие этого даже безобразная кулачная расправа бакунистов
с Утиным осенью 1872 г. — о чем упомянуто выше — вызвала в
русской колонии не столько возмущения, как оно было бы при других
условиях).
Цюрих сделался довольно случайно в эту эпоху главным центром
заграничного политического движения русской молодежи.
<...> Историческое движение в эту же самую эпоху неизбежно
вело к тому, чтобы во всяком скоплении живой молодежи, по
какому бы поводу оно ни произошло, возникало течение мысли, с одной
стороны, оппозиционное правительству, с другой — получающее
социалистическую окраску, особенно в Европе, где с половины
* Слова в кавычках принадлежат Лавеле .

Народники-пропагандисты
127
60-х годов вся историческая жизнь стала все более обусловливаться
вопросами социализма. Инициаторки научного движения русских
женщин в Цюрихе напрасно просили социалистических агитаторов
оставить Цюрих в стороне, чтобы на мешать тамошнему скоплению
молодежи в виду научных занятий. Они правильно предвидели,
что русское правительство разгромит этот научный центр, как
только он сделается центром социальной и политической агитации.
Но не возникнуть эта агитация не могла, как только произошло
скопление русских интеллигентных сил. Если бы дело шло не об
основании «Вперед!», эта агитация происходила бы на почве борьбы
(тогдашнего) анархизма с марксистами, на почве нечаевщины,
на почве полусоциалистических якобинских фракций, подобных
тем, которые стояли на первом плане в 1864-72 годах. Так или
иначе в сфере бесстрастной науки, чуждой политическим
вопросам, не могла оставаться приливающая туда молодежь, а потому
и вполне реакционное в 70-х годах правительство Александра II
не могло предоставить беспрепятственно русской молодежи ехать
в Цюрих «учиться».
Как бы то ни было, но вследствие комбинации указанных
поводов, в конце 1872 и в 1873 году в Цюрихе образовалась довольно
многочисленная колония русской учащейся молодежи. Часть
города, носящая название Оберштрассэ, особенно улица Флюнтерн,
сделалась как бы русским городом. В аудиториях университета
и политехникума (преимущественно в медицинском факультете),
на улицах, на Цюрихском озере слышалась сплошь да рядом русская
речь. По вечерам распевали русские песни <...>
Из более крупных новых эмигрантов в связи с соперничеством
заграничных фракций следует упомянуть появление в Цюрихе в
первые месяцы 1873 г. Соколова27, около начала 1874 г. — Ткачева28.
Первый немедленно вошел в ряды бакунистов, стал одним из
самых резких порицателей Лассаля и Маркса и вскоре безобразным
фактом кулачной расправы с секретарем редакции «Вперед!» (при
содействии или попущении нескольких крупных бакунистов) вызвал
такое возмущение в русской цюрихской колонии (совершенно помимо
политического направления тех или других лиц), что на русском
собрании колонии огромным большинством постановлено было
требовать от кружка бакунистов, чтобы они удалились из Цюриха
(конечно, это постановление ограничилось моральным действием).
Приезд в Цюрих Бакунина на помощь своим сторонникам оказался
безуспешным. Вражда фракций получила такой острый характер,
что вызвала целый ряд печальных явлений, отчасти
трагикомических. Они послужили точкой исхода и таким позднейшим эпизодам

128
П.Л.ЛАВРОВ
(в конце 1873 и в начале 1874 г.), которые мало-помалу исказили
идейный характер русского цюрихского движения, позволили
появиться среди колонии группам, не имеющим ничего общего с
политическими и социальными задачами русского общества (вроде
группы «негодницы») и окончательно к весне 1874 г. (после разъезда
изгнанных студенток и перехода в марте типографии и редакции
«Вперед!» в Лондон) отняли у Цюриха всякое серьезное влияние
на русское движение <...>.
Значительный повод раздоров между европейскими социалистами
того времени, именно бакунинский «анархизм» (имевший
совершенно иной характер, чем европейский анархизм в первой половине
90-х годов), очень мало касался России и русских революционеров.
Они для своей задачи были неизбежно враждебны государству, как
оно существовало и функционировало в России. В европейских же
государствах, в противоположность русским либералам, они не
могли видеть, уже со времени статей Чернышевского, никакого
общественного идеала. Однако, при разборе своих местных русских задач,
они не имели никакого повода принимать определенное участие
в борьбе между сторонниками Генерального Совета Интернационала
и массами рабочих социалистов, исключенных из Интернационала
после Гаагского конгресса*.
Редакция «Вперед!» посвятила вопросу об отношениях
социализма к государственности ряд заметок и более значительный целый
этюд, совершенно независимо от другого ряда статей, посвященных
фактам раскола между западными социалистами <...>.
Литература бакунистов была связана самым тесным образом как
с полемикой заграничных русских политических фракций в конце
60-х и в начале 70-х годов, когда еще не начиналось в России
движение в народ, так, в особенности, с тою междоусобною борьбою в рядах
западноевропейских и американских социалистов, которая привела
к расколу в Интернационале, обусловила на западе постепенное
выделение «анархистов» из общего движения организованных рабочих
и нынешнее их положение. Отсюда два явления в литературе этой
фракции, на которые нельзя не обратить внимания: во-первых,
значительная ее доля принадлежит скорее к истории развития
западного социализма в 70-х годах, чем к истории русского движения,
* Летом 1873 г. по решению Генерального Совета, перенесенного тогда в Нью-
Йорк, перестали быть членами Интернационала все национальные и местные
федерации, секции и лица, принимавшие участие в конгрессах Брюссельском,
Кордовском и Лондонском, т. е. вся Бельгия, часть Италии и часть британских
секций.

Народники-пропагандисты
129
о котором здесь идет речь; во-вторых, издания бакунистов,
появившиеся в 1873 г. и назначенные преимущественно для пропаганды
социалистических идей в России в эту эпоху возбуждения молодежи
(как «Историческое развитие Интернационала»*), были
составлены преимущественно из переводов литературных статей, а также
из речей Бакунина, относящихся к 1868 и 1869 годам, когда
раскол в западном Интернационале еще не имел места, так что самые
характеристические для русского движения черты бакунистской
литературы тогда наиболее определенно высказывались в
произведениях, собственно к этой эпохе не относящихся, как, напр.,
в брошюре Бакунина 1870 года «Наука и насущное революционное
дело». Последнее всего удобнее объяснить тем обстоятельством, что
в 1866-70 годах русских бакунистов не отвлекала еще от русского
дела их роль европейской социалистической партии, борющейся
с марксистами; что касается до эпохи (1874 и следующих годов),
когда реальное движение в народ вызвало на почве опыта изменение
в постановке социалистических задач в России, то тогда русская
бакунистская литература представляет очень мало произведений.
Основною точкою исхода теории и тактики русских
революционеров бакунистская литература выставляет борьбу с
государственностью и с «реформаторами-государственниками», которые («Наука»
[«Наука и насущное революционное дело» (1870)], 2-5) «думают,
что государство есть лучшее и даже единственное средство для
достижения народных целей и для осуществления высоких народных
судеб; и потому ставят всегда и везде на первом плане преуспеяние
и силу государства, как единственно возможной основы для блага
народного».
Им противополагаются «революционеры», но при этом последние:
«делятся, в свою очередь, на две категории: на доктринеров и на
людей живого, насущного дела. Революционерами-доктринерами я
называю тех, которые дошли до революционного понимания и до
сознания необходимости революции не из жизни, а по книжкам».
Одни из них менее серьезные: эти «тешатся невинною игрою
в революции» ; более серьезные «знают и объяснят вам, как нельзя
* К этой же литературе, собственно, относится «Сытые и Голодные» (1875 г.),
о которой будет сказано несколько позже; но уже по самому своему
значительному объему эта книга никогда не могла быть предметом сколько-либо
крупного распространения в народе, и более характеристична, как признак
направления мысли среди агитаторов, которым имела в виду служить пособием
для изустных рассказов. — Беллетристика и статьи только что указанного рода
занимают немалое место и в газете «Работник», несколько номеров которой
мне удалось достать в самое последнее время.

130
П.Л.ЛАВРОВ
лучше, почему в настоящее время всякий порядочный человек
должен быть революционером. И странная вещь! Зная это так хорошо,
они редко с необыкновенным трудом становятся сами настоящими
революционерами... Их революционная страсть по преимуществу
отвлеченная, головная, и только редко серьезная».
Против этих именно «доктринеров» направлена брошюра
Бакунина <...>.
По роли, которую Бакунин играл в польском и южнославянском
движении, и по тем обвинениям его в «панславизме», которые
и до сих пор повторяются, совершенно понятно, что и польскому,
и общеславянскому вопросу посвящено немало места в литературе,
о которой мы теперь говорим. Однако цитаты, которые можно бы
привести («Гос. и Ан.» [«Государственность и анархия» (1873)],
109 и след., 132 и след.; «Ист. р.» [«Историческое развитие
Интернационала»], 339 — для поляков, «Гос. и Ан.», 55 и след., 67
и след., 112 — для славян вообще) совершенно ясно показывают,
что братство с поляками для Бакунина и его сторонников
происходило на почве социализма и социальной революции (точно
так же, как по сказанному выше (стр. 122 и ел. [см. изд.: СПб.,
1907. — П. Т.]), это имело место в Лондоне в 1875 г.), а
нисколько не на почве исторической Польши; что эта фракция русских
социалистов, точно так же, как и другие, была прямым врагом
«панславизма» не только в смысле политической гегемонии
России в славянском мире, но и вообще всякого «государственного»
славянского идеала. Характеристическою чертою позднейших
взглядов Бакунина в этом отношении (вызванных, может быть,
до известной степени, борьбою против Карла Маркса) было лишь
упомянутое выше противоположение славян (и южных
европейцев), как племен будто бы антигосударственных (и потому самому
более революционных), немцам, как племени государственному
по самой своей истории.
Все, перед этим сказанное, относится к литературе этого
направления в 1873 г. (и предшествовавшим, как указано выше), когда
еще движение в народ в России не определилось. Немедленно вслед
за этим движением начинают в этой литературе бледнеть и черты
раздражения против пропагандистов в России (так как там баку-
нистская молодежь почти вся занималась пропагандою и в очень
малой доле «бунтарством» и «вспышкопускательством»29), и черты
борьбы западных «анархистов» против марксизма.
Мы еще вернемся ниже к примирительной отрасли заграничной
революционной литературы, обозначавшей в 1877 и последующих
годах переход к новой эпохе и характеристичной по своему парал-

Народники-пропагандисты
131
лелизму с движением «Земли и Воли» в России*, но прежде того
остановимся несколько на еще одном революционно-литературном
направлении, возникшем в 1874 г. и имевшем совершенно
особенный характер. <...>
«Бакунисты» и «впередовцы» в печати и в кружках в России
спорили преимущественно о роли знания в революции, причем, как было
сказано выше, спор был вызван недоразумением. И в статьях самого
Бакунина, и в наиболее обдуманных работах его сторонников можно
найти прямые указания на пользу или даже на необходимость для
русского революционера социологических знаний и ознакомления
с народным бытом, с народными потребностями в России. Но и
«Вперед!» во всех изданиях, появлявшихся под его фирмою, требовал
от революционера умственного упражнения и знания лишь в той
мере, в какой это упражнение и это знание могли служить целям
социальной революции. Как только в ряды бунтарей стало проникать
сознание, что не обойтись без некоторого подготовления к бунту
и себя — агитатора — и народа — предмета агитации, — так вопрос
о пользе знания и споры, сюда относящиеся, сами собою заглохли.
Но в этот период, о котором идет преимущественно речь в этой
статье, именно этот пункт вызвал самые оживленные и
ожесточенные прения. Об этом спорили в биллиардной зале в Цюрихе, на
Выборгской стороне в Петербурге, в Киевской коммуне. Редакции
«Вперед!» пришлось посвятить этому две большие статьи (I, 217-246
и III, 153-18730) в непериодическом его издании и несколько раз
возвращаться к тому же вопросу в двухнедельной газете (наприм.,
в № 14: «Социалистическая и буржуазная наука» стр. 417 и след.).
«Вперед!» выражался весьма определенно об ученых индифферен-
тистах(«Вп.» I, 241):
«Это, действительно, с точки зрения нравственности, люди далеко
не передовые, потому что какой же человек, нравственно развитой,
способен работать в своей лаборатории, когда его соотечественники
режутся на улицах в бесконечном ряде переворотов, ни один из
которых не может выработать прочного общественного строя?»
В среде же революционной молодежи было распространено
мнение, «что в самом приобретении знания заключается нечто
развращающее, что русская молодежь может увлечься наслаждением
* См. статью Э. А. Серебрякова: «Общество Земля и Воля» в выпуске 4.
[Серебряков Эспер Александрович (1854-1921) — народоволец, морской офицер.
С 1880 г. член военной организации «Народной воли». Выданный Дегаевым,
эмигрировал в 1883 г. Сотрудничал в «Вестнике "Народной воли"», в изд.
«Фонда Вольной Русской Прессы» и т. д.]

132
П.Л.ЛАВРОВ
этого умственного пира, в кабинетном эгоистическом наслаждении
ученых специалистов забыть о своем долге идти на помощь народу,
забыть о практической стороне деятельности, для которой она
обратилась к знанию; путь к революции через обширную область знания
может сделаться в ее глазах сам для себя целью, и вместо поколения
революционеров мы получим поколение филистеров, книгоедов,
для которых познание будет само по себе идеалом, ученый диспут
будет самой интересной битвой, заменение одной книжной теории
другою — самой прогрессивной революцией» .<...>
В России признание «необходимого, в каждую данную минуту
общественной жизни, минимума государственной власти»
вызвало неудовольствие не только в рядах бакунистов, но и во многих
впередовцах, остававшихся в теории при принципах анархизма,
несмотря на свое признание требований организации. Это отчасти
повело к изменению редакции «Вперед!», а затем к сокращению этого
издания, о чем будет сказано ниже. Если бы последнее продолжало
существовать, то через очень недолгое время эта теория минимума
власти, необходимого при всякой революционной организации,
вероятно, нашла бы себе поддержку в фактах самого русского движения.
Однако же в 1874-76 годах раздражение «бунтарей» против
«подготовителей», особенно в заграничных публикациях, не имело
оснований уменьшиться, так как представители последнего
направления выступили до некоторой степени и агрессивно против
анархии. Они не только заявляли в печати («Вп.» № 48) и в речах перед
судом («Вп.» V, 151) необходимость «организации революционных
сил», высказываясь не за «подрыв государства» и не за «анархию»,
а за «обеспечение лучшего общественного строя» и за «гармонию
и порядок во всех общественных отношениях». Они в то же самое
время указывали («Вп.» IV, 15), что из рядов бакунистов
вырабатывались параллельно и политическая программа «альянсистов»,
пытавшихся «организовать самую энергическую власть в среде
современного социализма», и самые крайние анархические секции
Швейцарии и Бельгии, причем последние, при формулировке
своих задач тем не менее не могли не внести «элемент обязывающей
и принудительной власти в построение будущего общества» и даже
прямо высказывались:
«Рабочие... государство должно принадлежать нам».
Может быть, наиболее раздражительным поступком в этом
отношении была весьма нетактичная формулировка извещения о смерти
Бакунина («Вп. » № 36; 402), в котором было сказано между прочим:
«он слишком часто был окружен людьми, его недостойными и
компрометировавшими его своею близостью».

Народники-пропагандисты
133
Эта неосторожность, вызванная раздражением полемики той
эпохи, имела бы, вероятно, гораздо более вредное влияние, если бы
в июле 1876 года, когда появились эти строки, положение дел в
России было то же, что в 1874 г. Тогда значение заграничной русской
революционной литературы было уже потому велико, что пропаганда
с помощью печатных листков была одним из самых
распространенных приемов революционной деятельности, следовательно, и на все
частности ее проявления обращали большее внимание, в особенности
вследствие борьбы фракций. Но в 1876 году упомянутое значение
быстро ослабело вследствие изменяющегося характера движения
в России. И специально народническая пропаганда с целью народного
восстания, как единственной формы переворота, и анархизм
самостоятельных групп отжили свое время, а потому и вопрос о характере
той или другой фракции не вызывал уже особенного внимания <...>
^*^

€4^
В. Л. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
Глава IV. Поездка за границу. —
Знакомство с Бакуниным
В Цюрих я приехал в апреле 1873 года и там застал уже целую
колонию соотечественников. То была молодежь, по большей части
студенты университета и политехникума, состоявшая из девушек,
приехавших за границу учиться в высших учебных заведениях,
доступ в которые закрыт был тогда для них на родине. Но если в России,
несмотря на надзор, в университетах устраивались сходки и
заводились кружки, то легко можно себе представить, насколько сильнее
должно было проявиться подобное движение среди молодежи,
собравшейся за границей, вдали от родины, где не было полицейского
надзора и где можно было, не стесняясь, громко высказывать мнения
и организоваться в какие угодно кружки.
Какой цифры достигало количество съехавшихся тогда русских,
сказать не могу с точностью, но, кажется, оно не превышало трехсот.
Количество это, без сомнения, затерялось бы незаметно среди
населения, например, Парижа, но не так было в Цюрихе. Тихие
кварталы этого города возле политехникума, где преимущественно
жили русские, совершенно преобразились: всюду слышалась
русская речь; кучки молодежи то и дело сновали по улицам, громко
разговаривая между собою и жестикулируя, к ужасу цюрихчан,
не видевших раньше ничего подобного.
Однако жизнь выражалась не в одном только шуме и песнях.
В это время в Цюрихе организовались две русские библиотеки,
заведены были две вольные русские типографии; куплен был дом, если
не ошибаюсь, тысяч за восемьдесят франков, в котором устроена
была кухмистерская и где по вечерам в большом зале происходили
собрания и чтения рефератов и лекции, преимущественно Лаврова,
проживавшего в это время в Цюрихе.

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
135
Впрочем, я был в Цюрихе тогда очень недолго, а потому не берусь
знакомить читателя во всех подробностях с тамошней жизнью
русских. Быть может, кто-либо другой расскажет когда-нибудь
обстоятельнее об этом интересном времени, я ограничусь лишь самыми
общими указаниями.
Но здесь я должен сделать маленькое отступление.
Западноевропейское международное общество рабочих, или,
как его называли, «Интернационал», к тому времени успело уже
распасться на два враждебных лагеря: социал-демократический
и анархический.
Социал-демократы — преимущественно в Германии — ставили
своей практической задачей путем легальной агитации и выборов
овладеть постепенно рейхстагом1, чтобы превратить таким образом
в более или менее отдаленном будущем немецкую
буржуазно-конституционную империю в социалистическое государство.
Анархисты признавали необходимым полное разрушение государства,
как авторитарного учреждения, отрицали благотворное влияние
власти, в чьих руках она бы ни была, и полагали, что действительное
равенство может осуществиться только по свободному соглашению
между людьми, а никоим образом не путем государственных декретов
и реформ. Таким образом первые являлись «государственниками»,
вторые — «антигосударственниками».
Когда эти две враждебные между собою программы были
поставлены на выбор русской молодежи, она в громадном большинстве
высказалась за анархию. Я не берусь указывать здесь на причины
этого явления. Может быть, произошло это оттого, что нам, русским,
успело надоесть к тому времени государственное вмешательство
и в государстве мы видели скорее врага прогресса, чем пособника;
а может, и потому, что мы не имели рейхстага и некуда нам было
посылать своих депутатов; как бы там ни было, но, повторяю, почти
все высказались за анархические теории.
Но хотя все и были за анархию, однако полного согласия далеко
не было. Напротив, когда я приехал, то застал русскую колонию
в Цюрихе разделенную на два враждебных лагеря: «лавристов»
и «бакунистов». Первые группировались вокруг Петра Лавровича
Лаврова, только года за два перед тем бежавшего за границу из
Вологодской губернии, куда он был сослан административным порядком
в конце шестидесятых годов, бывшего профессора артиллерийской
академии в Петербурге и автора известных «Исторических писем».
Вторые представителем своим считали Михаила Бакунина — старого
эмигранта, проживавшего в то время на юге Швейцарии, в городе
Локарно. Как одни, так и другие, конечно, своей целью ставили

136
В. Л. ДЕБАГОРИИ-МОКРИЕВИЧ
разрушение государства; как одни, так и другие признавали только
революционный путь борьбы, но на средства достижения революции
смотрели различно, и в этом-то и заключались главным образом
их разногласия.
«Лавристы» на первом плане ставили пропаганду
социалистических идей в народе, которая должна была подготовить, как им
казалось, народную массу к социальной революции.
«Бакунисты» признавали бунтовской путь, так как, по их
мнению, благодаря общему недовольству существующим строем бунт
всегда имел шансы перейти во всенародное восстание или, другими
словами, в революцию. Но даже в худшем случае, будучи
подавленным, бунт все-таки являлся школою, которая воспитывала народ
в желательном направлении и революционизировала его, то есть
делала способным к созданию революции.
К этим более или менее существенным разногласиям
примешивались еще второстепенные недоразумения, по-видимому, совершенно
несерьезные, ничтожные, которые, однако же, на деле оказались
и более серьезными, и более важными, чем все остальные. Между
«бакунистами» и «лавристами» возгорелась из-за библиотеки
страшная борьба, доведенная более ревностными сторонниками до того,
что, наконец, сделалось опасным выходить из дому без оружия.
Когда я приехал в Цюрих, то застал здесь несколько человек моих
товарищей по «американскому» кружку, и одна из приятельниц
принялась нервно и торопливо знакомить меня во всех
подробностях с цюрихской жизнью, причем настаивала, чтобы я
присоединился к ним — она была ярая «бремершлюсселька» (бакунистов
называли «бремершлюссельцами» от имени дома (Бремершлюссель
[Bremer Schlüssel]), в котором жил Р.2 и другие видные бакунисты).
Но я решительно ничего не мог понять из того, что видел и слышал
кругом себя, не мог войти во вкус местных недоразумений и потому
на первых порах должен был оставаться в стороне. К тому же я был
поглощен решением вопросов чисто принципиального характера,
и о цюрихской библиотеке — кому она должна была принадлежать
и кто ею должен был распоряжаться — «лавристы» или
«бакунисты» — просто не хотелось даже думать.
Меня преследовала мысль сделаться рабочим и войти в
организацию Интернационала. Эту же мысль разделяли со мною Донецкий3
и Судзиловский4, два моих товарища по «американскому» кружку.
Третий товарищ, Ходько6, человек, обладавший неистощимым
запасом остроумия и хохлацкого юмора, подсмеивался над нами
и утверждал, что ровно ничего не выйдет из нашего стремления
«слиться» с западноевропейским рабочим, что мы, подобно ему,

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
137
скоро разочаруемся Европой, возвратимся в Россию, куда, между
прочим, он уже со дня на день собирался ехать. Несмотря на это, трое
нас решили отправиться искать работу к Сен-Готарду6, где в то время
рыли тоннель и прокладывалась железная дорога, и недели через
три после моего приезда в Швейцарию мы собрались в путь.
Перед самым отъездом из Цюриха я зашел к Р., одному из
«бакунистов» , чтобы познакомиться с ним. Надо сказать, что я сильно
интересовался как программой Бакунина, так и самой его личностью.
Еще в России я слыхал о нем, как о человеке, которому русское
правительство придавало большое значение, и потому, приехавши
в Швейцарию, с большим любопытством прислушивался к всему,
что касалось его. Я узнал, что Бакунин участвовал в революции
1848 года в Дрездене7, где играл выдающуюся роль и потом за это
осужден был саксонским правительством к смерти. Но австрийское
правительство потребовало его выдачи и в свою очередь приговорило
его к смерти за участие в пражском восстании, имевшем место ранее
дрезденского. Посаженный в одну из австрийских крепостей, чуть ли
не в Ольмюц, он просидел там прикованный за ногу к пушечному ядру
до тех пор, пока, по требованию Николая I, не был выдан наконец
России. Здесь, заключенный в Шлиссельбург8, пробыл еще несколько
лет в одиночке и только в конце пятидесятых годов сослан в Сибирь,
откуда ему удалось бежать в начале шестидесятых годов за границу.
Прошедшая жизнь Бакунина, влияние, каким он пользовался
на окружающих, его способности — словом все принимало у него
крупные, необыкновенные размеры, далеко не укладывавшиеся
в обыденные рамки. То его приговаривают к смерти, то томят потом
около девяти лет в одиночных кельях по крепостям. Из Сибири он
бежит кругом света через Японию и Америку и, явившись в
Европу, принимает здесь горячее участие в различных революционных
попытках. Он оказывается одним из лучших ораторов. Приняв
участие в Интернационале, становится могучим противником Маркса,
противопоставляя его «государственности» свою «анархию», и
доводит дело до распадения Интернационала на два враждебных лагеря:
социал-демократов и анархистов.
Нечего и говорить, что я целиком склонялся к последним, так
как мне не нравились централистические теории
социал-демократов и «государственность», отождествлявшаяся в моих понятиях
с чиновничеством, к которому еще с юности установилось у меня
отрицательное отношение.
Но возвращаюсь, однако, к прерванному рассказу.
Итак, накануне отъезда из Цюриха я познакомился с бакунинцем
Р. и среди разных других вопросов заговорил между прочим с ним

138
В. Л. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
о нашем плане сделаться рабочими и примкнуть к какой-нибудь
местной секции Интернационала. Помню, сначала он принялся было
меня разубеждать, но, заметив мое упрямство, скоро прекратил свои
возражения и в заключение сказал:
— Ну, что же, впрочем, попробуйте... Хотя я знаю из опыта,
что иностранцу это очень трудно. Даже Бакунин встречал большие
затруднения во время своей деятельности в Лионе в 1871 году.
Противники распространяли о нем нелепые выдумки, желая
дискредитировать его в глазах лионских рабочих, и ему приходилось тратить
много энергии и сил, чтобы защитить себя от клеветы.
Эти сведения неприятно меня поразили. Если Бакунина встречали
подобные препятствия во время его деятельности среди французских
рабочих, то что же надо было ожидать мне? — мысленно задавал
я себе вопрос <...>.
В Женеве мы познакомились с эмигрантом Лазарем Гольден-
бергом9 (не надо смешивать с Григорием Гольденбергом10,
приобретшим печальную известность своими показаниями,
скомпрометировавшими очень многих лиц), заведовавшим в то время вольной
русской типографией, принадлежавшей петербургскому кружку
«чайковцев»11, о которых я упомянул как-то выше. Типография
женевская заведена была ими, кажется, около года тому назад
(в 1872 г.), и в ней печатались брошюры исключительно для народа.
Гольденберг принялся хлопотать о приискании нам работы; но
найти в Женеве какую бы то ни было работу, особенно иностранцу,
оказалось делом далеко не легким. Судзиловскому скоро надоело
это неопределенное положение, и он решил воротиться в Цюрих;
так что нас осталось только двое: я и Донецкий. В ожидании, пока
подыщется работа (об этом хлопотали французы, знакомые Гольден-
берга), я почти всякий день посещал Гольденберга и Куприанова12,
работавших в типографии.
Куприанов недавно перед тем был прислан за границу кружком
«чайковцев», кажется, специально по делам типографии и скоро
должен был возвратиться в Россию. Печаталась в это время
«История французского крестьянина», переделка на русском языке,
приспособленная для народа. Я часто вступал в споры с Куприановым,
доказывая ему, что мало пользы печатать книжки для народа,
который неграмотен. Он, конечно, не соглашался со мною; но редко
удавалось расшевелить его в споре до того, чтобы он поворотил ко мне
свое лицо; стоит, бывало, возле кассы с набором в руке и возражает,
не торопясь. Он производил впечатление человека флегматичного,
но искреннего и развитого не по летам (в то время, насколько
помню, ему не было двадцати лет). Помню, особенно много спорили мы

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
139
с ним по вопросу о значении темперамента для революционного
дела. Он не придавал никакого значения темпераменту и все сводил
к понятию о долге. Я думал иначе.
По возвращении в Россию Куприянов вскоре был арестован
и спустя несколько лет умер, кажется, от чахотки, развившейся
у него в тюрьме.
Но вот наконец Донецкому и мне удалось пристроиться к работе:
нас поместили к одному предпринимателю в качестве землекопов
с платою трех франков в день. Я был привычен к физическому труду
и потому выносил эту работу сравнительно легко. Но о Донецком
нельзя было этого сказать. Не один раз доводилось мне читать в его
глазах страдание. Махая железной киркой с раннего утра до
полудня, он выбивался из сил, и тяжело было смотреть на его изнуренное,
залитое потом лицо. Земляная пыль набивалась в глаза, в ноздри,
а летнее солнце невыносимо жгло сверху. Но он не унывал и скоро
стал даже привыкать к работе. Так прошло, кажется, недели две
или три.
Помню, в одну из суббот я ушел с работы домой несколько
раньше обыкновенного, рассчитывая встретиться с Донецким вечером
в кофейне, где мы обыкновенно ужинали. Но уже давно наступило
время окончания работ, я поужинал, а Донецкого все не было. Я стал
тревожиться. Переговоривши с Гольденбергом, находившимся тоже
в кофейне, мы решили отправиться на место работ. Закрадывалось
даже подозрение, не ушиблен ли Донецкий землею (что, как
известно, случается при такого рода работах). Придя на место, мы никого
не застали: рабочие разошлись по домам. Из опросов в соседних домах
мы узнали, что никакого несчастного случая не было, и, несколько
успокоенные, возвратились в нашу кофейню, предполагая, что
Донецкий, идя с работы, вероятно, зашел куда-нибудь и что во всяком
случае он скоро должен явиться к ужину.
Однако Донецкий не приходил в тот вечер ужинать и не
возвращался ночевать в свою квартиру. Я жил с ним в одной комнате. Ночь
провел я в беспокойстве и, лишь только наступил день, помчался
к Гольденбергу. Тревогу мы забили невообразимую. Тотчас мы
сообщили обо всем знакомым французам-коммунарам, жившим в то
время в Женеве на положении эмигрантов. Коммунары, относившиеся
весьма сочувственно к нам, устремились тоже на поиски. Никаких
указаний, никаких сведений! Донецкий словно сквозь землю
провалился. Измученные, недоумевающие, сошлись мы к полудню в наш
ресторанчик, и каково же было наше изумление?! Донецкий сидел
за столиком и что-то ел с аппетитом. Оказалось, что все это время
он провел в женевской кутузке. Дело было так: возвращаясь с рабо-

140
Б. Л.ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
ты, Донецкий настигнут был на улице двумя какими- то господами
в штатских костюмах; они схватили его за руки и стали тащить
в полицию. Приняв вначале этих господ за обыкновенных пьяных
нахалов, Донецкий попытался было отделаться от них силою, но они
его одолели и самым грубым, бесцеремонным способом поволокли
в кутузку. По пути, на вопрос Донецкого, за что его арестуют, они
ему ответили: «Quel droit avez vous de travailler ici?»13
Приведя на место, они его тщательно обыскали, забрали табак
и спички, находящиеся при нем, и втолкнули в темную, вонючую
каморку на ночь. Только на следующее утро его привели перед
лицо самого директора полиции. Директор вел себя необыкновенно
вежливо и мило, порицал своих агентов за их грубое поведение
накануне. Но, как известно, это — обыкновение всех директоров
полиции конституционных стран: держать на службе грубых агентов
для того, чтобы потом извиняться перед пострадавшими.
Донецкий приехал за границу с чужим паспортом, так как он
был несколько скомпрометирован в глазах русской полиции, и ему
не хотели выдать заграничного паспорта. В Женеве он жил без
permis de séjour14; шпионы женевские это пронюхали и, конечно,
по приказанию того же вежливого директора напали на него в ту
минуту, когда он возвращался с работы домой. Директор полиции,
сняв допрос, отпустил Донецкого, но при этом заявил ему, чтобы он
немедленно выезжал из женевского кантона, в противном случае
грозил вывезти его силою.
Таким образом Донецкий для женевской республики оказался
опасным человеком, от которого тамошние власти сочли
необходимым во что бы то ни стало избавиться. Впрочем, быть может,
его изгнали просто по просьбе русского посольства и директор
женевской полиции получил за это даже известную награду. А может
быть, наконец и в самом деле женевским властям было неприятно
смотреть, как мы, иностранцы, отбивали работу у их граждан.
Так ли, иначе ли, но результат оставался один и тот же: нам нельзя
было оставаться в Женеве, ибо, очевидно, если полиция поступила
с Донецким так сегодня, то никто не помешает ей завтра поступить
подобным лее образом со мною.
Швейцарская свобода была, как видно, не для всех, и мы
оказывались здесь лишними. Да полно, только ли с нами, иностранцами,
так бесцеремонна была эта полиция? Я сам в Женеве был
свидетелем того, как жандарм бил «гражданина»; «гражданин» свалился
на пол — дело происходило в участке — и жандарм принялся
тыкать его в бока и брюхо своими сапожищами, подбитыми снизу для
крепости сплошными рядами гвоздей, таких, какие употребляются

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
141
у нас в России для лошадиных подков. Но что же это в таком случае
за порядки и какая это свобода? Склонные и без того крайне
скептически относиться к политической свободе, мы только укреплялись
в своем отрицательном отношении к ней, имея перед глазами
подобные факты.
Таким образом о «слиянии» с западноевропейским рабочим
и думать больше не хотелось, и оставалось только покончить с этим
вопросом как-нибудь сразу, тем более что в глубине души давно уже
копошилось смутное чувство недовольства и какой-то
неудовлетворенности всем тем, что приходилось видеть кругом: и язык чужой,
и нравы чужие, и тесно тут так, что повернуться негде, и скука,
скука смертная! Я решил возвратиться в Россию.
Так кончился первый период моей жизни, явившийся как бы
преддверием к следующему за ним «революционному
народничеству», которое, собственно, и составит главный предмет моих
воспоминаний.
Я послал письмо в Цюрих к «бакунистам», предлагая принять
участие в их работах по изданию, и, получив ответ, тотчас уехал
в Цюрих. Они печатали в это время «Государственность и Анархия»
Бакунина. « Лавристы», кажется, работали тогда над первым
номером «Вперед». Окончив печатание «Государственность и Анархия»,
в августе или сентябре 1873 года я вместе с Р. отправился в город
Локарно, где жил Бакунин. Перед отъездом в Россию мне непременно
хотелось с ним познакомиться.
Мы ехали дилижансом той самой дорогой, которую несколько
месяцев тому назад я пешком прошел, только теперь из Андермата,
не сворачивая вправо, на запад, а переваливши через Сен-Готардский
проход, двинулись прямо к югу вдоль речки, направлявшейся к озеру
Лаго-Маджиоре, на берегу которого построен город Локарно.
Дилижанс прибыл на место поздно вечером; мы заняли номер в гостинице,
отложив наш визит до следующего дня. Но Бакунин вставал поздно,
так что мы отправились к нему только часу в десятом утра. Погода
стояла солнечная, и после яркого света снаружи, когда я вошел
в его комнату, помещавшуюся в нижнем этаже, она мне показалась
совершенно темной. Одно или два ее окна выходили куда-то в
темное место, может быть, в сад, и мало давали свету. У правой стены,
в углу, я увидал в тени огромную низкую кровать, на которой в ту
минуту еще лежал Бакунин.
Р. меня отрекомендовал ему. Тот, лежа, пожал нам обоим руки,
сопя, приподнялся с кровати и стал медленно одеваться. Я
осмотрелся. Слева вдоль стены стоял длинный стол, заваленный газетами,
книгами и письменными принадлежностями. Далее, почти до потол-

142
В. Л. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
ка поднимались простые деревянные полки, тоже загроможденные
всевозможными бумагами. Посредине комнаты на круглом столе
стоял самовар, стаканы, табак, куски сахару, чайные ложечки —
все вперемежку; стулья в беспорядке...
Бакунин был необычайно высок и массивен, хотя его полнота
была, очевидно, болезненная. Его лицо было обрюзглое, под
светло-серыми или голубыми глазами висели мешки. Огромная голова
заканчивалась большим лбом, по сторонам которого торчали
вьющимися клоками редкие полуседые волосы. Он одевался, сопел и от
времени до времени уставлял на меня свои светлые глаза. Я чувствовал
на себе этот взгляд, и мне было неловко, тем более что совершалось
это молча. Я слыхал раньше, что Бакунин составлял мнение о
людях по первому впечатлению, и теперь, чего доброго, он изучал мою
физиономию. Изредка он перебрасывался с Р. короткими фразами.
Он сильно шепелявил, так как у него недоставало многих зубов.
Но вот он согнулся, чтобы обуть ноги, и в эту минуту я услыхал, как
его дыхание сперлось. Когда он выпрямился, то засопел страшно
тяжело — он задыхался, его обрюзглое лицо посинело. Все это
указывало на то, что болезнь, сведшая его года три спустя в могилу, уже
была развита в сильной степени. Когда Бакунин оделся, мы вышли
в сад, в беседку, куда подан был завтрак. Здесь к нам подошли двое
итальянцев, одному из которых он меня отрекомендовал. То был
Кафиери, ближайший друг Бакунина, известный тем, что отдал
свое состояние, достигавшее весьма значительной цифры, на
итальянские революционные дела. Он молча уселся возле нас и
принялся курить трубку. Между тем пришел почтальон с кучей газет
и писем, и Бакунин занялся их просматриванием. Затем появился
Зайцев16, бывший сотрудник журнала «Русское Слово»16, живший
тогда в одном доме с Бакуниным, и вскоре между ними завязался
общий разговор о Барцелонском восстании17 (в Испании),
происходившем, кажется, в 1872 году и окончившемся, как известно,
неудачно. Среди других взглядов, высказанных присутствовавшими
по поводу этого восстания, Бакунин выразил, между прочим, ту
мысль, что сами революционеры были сильно виноваты в неудаче,
постигшей их в Барцелоне.
— В чем же были их ошибки? — спросил я.
— Надо было сжечь правительственные здания! Это первый шаг
в момент восстания. А они этого не сделали! — с жаром проговорил он.
Только из дальнейших бесед мне выяснилось, насколько важное
значение Бакунин придавал этому «первому шагу». По его мнению,
уничтожением правительственных зданий, где сохранялись
всевозможные акты и документы, вносился серьезный беспорядок и хаос

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
143
в существующие общественные отношения. «Многие привилегии
и права собственности покоятся на тех либо других документах, —
говорил он, — с уничтожением которых полный поворот к старому
порядку становится затруднительным».
Развивая свою мысль, Бакунин указывал на тот, по его мнению,
многознаменательный факт, что сам народ в момент восстания раньше
всего набрасывается на правительственные учреждения —
канцелярии, суды, архивы, и при этом вспомнил наш Пугачевский бунт18,
когда восставшая толпа с ожесточением рвала и жгла правительственные
бумаги. Народ таким образом, по мнению Бакунина, инстинктивно
понимал зло «бумажного царства» и стремился его уничтожить.
Слушая Бакунина, я вспоминал о недоверии, с каким
действительно относится наш мужик к бумагам, и тот страх, который вселяют
они ему. Я вспомнил всю эту массу бумаг с тысячами исходящих
номеров, выпускаемых ежегодно нашими канцеляриями —
всевозможных отношений, заявлений, рапортов, где главным объектом
для чиновничьих манипуляций, имеющих целью вытащить рубль
из кармана, является все тот же неизменный мужик; вспомнил
венец всего — наш всероссийский паспорт, эту изумительную
бумагу, обладающую таким качеством, что человек без нее не человек,
а какое-то преступное существо, долженствующее сидеть в тюрьме;
вспомнил я все это и оценил мысль Бакунина.
Ненависть, с какою он относился к «бумажному царству»,
сказывавшаяся решительно в каждом слове и даже в выражении его глаз,
становившихся совершенно круглыми в ту минуту, когда он говорил
об этом вопросе, делали его как бы естественным представителем
русского народа, хотя в это время Бакунин далеко уже не
увлекался русскими революционными делами. Напротив, по отношению
к русским у него звучала скептическая нота. Над немцами он любил
посмеяться, особенно когда заходила речь о некоторых восстаниях
1848 года. Немец и революция были в его представлении два друг
друга исключающие понятия.
Все свои надежды Бакунин возлагал на романские племена
и, в частности, на итальянцев, посвящая все время и энергию на
конспирации среди них. Поэтому Локарно, построенное на берегу озера
Лаго-Маджиоре, находящегося на границе Швейцарии и Италии,
представляло собой как нельзя более удобный пункт для Бакунина,
которому въезд в Италию, как и во Францию, был запрещен; Локарно
играло роль революционного центра, куда съезжались итальянские
заговорщики для тайных совещаний с Бакуниным.
План Бакунина состоял в том, чтобы организовать заговор из
смелых людей, готовых на самопожертвование, которые в определенный

144
Б. Л.ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
срок должны были собраться в известное место с тем, чтобы начать
вооруженное восстание. Предполагалось дело начать с нападения
на местные правительственные учреждения и затем перейти к
«ликвидации» существующего строя, т. е. к конфискации земельной
собственности, фабрик и т. п.
Однако Бакунин далеко не льстил себя надеждой на непременный
успех.
— Мы должны беспрестанно делать попытки восстания, —
говорил он. — Пусть нас разобьют один, два раза, наконец — десять
и двадцать раз, но если на двадцать первый раз народ поддержит
и восстание сделается всеобщим — жертвы окупятся.
Весь вопрос таким образом сводился к тому, чтобы выбить, так
сказать, народную массу из ее индифферентного состояния и
заставить ее вступить в открытую борьбу с своими притеснителями.
Бакунин являлся сторонником активного революционного дела
и не удовлетворялся одною пропагандою слова, находя ее бессильным
средством для того, чтобы революционизировать массы.
На этой почве последователями Бакунина была потом
построена доктрина так называемого «парлефетизма» (propagande par le
fait)19 в противовес пропаганде словом, приведшая в конце концов
к анархическим бомбам, столь волнующим в настоящее время
цивилизованный мир. Однако разница между современным анархизмом
и бакунинским уже прежде всего та, что Бакунин всегда стремился
к созданию организованного бунта, а ничуть не единичных убийств,
совершаемых к тому же по личному усмотрению, как это мы видели
теперь во Франции, и считать Бакунина ответственным за последние
события было бы несправедливо.
Доктрина «парлефетизма» на практике привела к явлениям
противообщественного характера, ибо на бомбу, брошенную в толпу
или в ресторане, мы не можем смотреть иначе, как на преступление;
но нам кажется, что большинство доктрин, когда терялось к ним
критическое отношение и становились они для людей непогрешимыми
догматами, приводило в конечных выводах, и особенно в приложении
их к жизни, к нелепостям и абсурдам. Так, мы видим, между прочим,
как противоположная доктрина, признавшая исключительно путь
словесной пропаганды и безусловно отвергавшая «парлефетизм»,
если не вовлекала людей в преступления, то зато часто приводила
их к непоследовательности и болтовне.
На второй или третий день пребывания нашего в Локарно мы
отправились по озеру в лодке вместе с Бакуниным, желавшим
показать нам дом, недавно купленный на его имя в окрестностях
города. Покупка эта совершена была итальянскими заговорщиками20

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
145
с целью устроить революционный притон, а вместе с тем, сделавши
Бакунина домовладельцем, закрепить его положение в Локарно,
откуда его могли всякую минуту выгнать по настоянию итальянского
правительства, имевшего сведения об его участии в революционных
конспирациях.
Мы поплыли, пересекая залив, и скоро приблизились к берегу,
поднимавшемуся высокими крутыми горами, поросшими на
известной высоте кустарником. Вдоль озера вилась шоссейная
дорога, ведшая из Локарно, выше которой виднелись дачи. Причалив
к месту, мы поднялись по тропинке в гору и, перейдя дорогу, вошли
в калитку. Я увидел перед собой старый двухэтажный дом с
выцветшими стенами, покрашенными когда-то желтой краской. Передний
фасад, обращенный к озеру, был выше заднего, как это бывает
в домах, построенных на крутом скате. Толстые каменные стены
окончательно делали похожим на какое-то маленькое укрепленьице
этот старый дом, как мне показалось, вообще мало пригодный для
жилья. Когда мы вошли в него, на меня пахнуло сыростью и запахом
плесени; задние комнаты были темны, так как выходили окнами
к горе, круто поднимавшейся сзади дома, где был разбит небольшой
фруктовый садик. Но зато для устройства притона дом представлял
много удобств. Отсюда можно было совершенно незаметно пробраться
к озеру и уплыть в каком угодно направлении.
В Италию можно было проехать в лодке, минуя таможни. Бакунин
стал толковать о том, как «они» (т. е. итальянские революционеры
и он вместе с ними) поместят в этом доме «летучую типографию»
и будут печатать прокламации в момент восстания, как устроят
здесь склад оружия, конгревовых ракет21 и тому подобных
«бунтовских» принадлежностей и будут доставлять их в Италию. Затем
он обратился к Р. и ко мне с предложением, чтобы мы осмотрели
помещение и высказали наше мнение относительно того, где и как
удобнее будет устроить секретные ходы.
Мы приступили к осмотру. Я заглядывал решительно во все
уголки. Из одной комнаты я нашел весьма удобным прокопать
подземный ход в глухую часть сада, откуда уже легко бежать и скрыться
в кустарнике, росшем по горе; из другого места можно было устроить
незаметный проход к озеру. Под домом предполагалось вырыть
помещение для склада оружия.
Беседуя с Р. о секретных ходах, я ходил по комнатам точно
в каком-то завороженном состоянии. Здесь я имел перед собою уже
не отвлеченные теории и рассуждения о революционной
деятельности, а, так сказать, самую эту деятельность во всей ее реальности.
Воображение мое разгоралось. Я уже предвкушал то сладкое мгно-

146
В. Л.ДЕБАГОРИИ-МОКРИЕВИЧ
вение, когда кому-нибудь из итальянских революционеров удастся
тем или другим ходом ускользнуть при обыске из рук полиции.
В ту минуту я не делал различия между Швейцарской республикой
и самодержавной Россией.
Мы кончили осмотр и собрались в нижней комнате, где сторожем
дома приготовлена была в это время закуска, состоявшая, впрочем,
из хлеба с сыром и довольно плохого кислого вина. Усевшись за стол,
мы продолжали беседу на ту же тему; устройство притона с
секретными выходами и складом сильно занимало Бакунина. Он тоже
допускал возможность обысков. Очевидно, Бакунин или вообще мало
доверял швейцарской свободе, или, быть может, имел в виду такие
дела, которые не могли быть терпимы ни в одной стране.
— Быть может, и вам, русским, — говорил он, — понадобится
держать за границею свою строго конспиративную типографию для
печатания летучих листков; можно будет ее тоже поместить здесь. —
Потом он переменил тон и резко добавил: — Впрочем, какие же
конспираторы русские?! Пойдут болтать — скомпрометируют,
пожалуй, и наше итальянское дело.
Мне было очень неприятно слышать этот упрек, и я принялся
что-то — не помню уж, что именно — говорить в защиту нас,
русских. Но еще неприятнее сделалось, когда Бакунин, возражая мне,
в заключение вдруг воскликнул:
— Да что русские!? Всегда они отличались стадными свойствами!
Теперь они все анархисты! На анархию мода пошла. А пройдет
несколько лет — и, может быть, ни одного анархиста среди них не будет!
Эти слова глубоко врезались в моей памяти, и часто приходилось
мне потом их вспоминать и видеть в них пророческое значение.
Завтрак наш окончился брудершафтом22. Беседа приняла
обыденный характер. Бакунин то и дело ловил меня на слове «вы», которое
я по привычке все еще употреблял вместо «ты».
Дня через два после того Р. отправился обратно в Цюрих. Я же,
намереваясь ехать в Россию через Северную Италию, остался еще
на несколько дней в Локарно.
Все время я проводил у Бакунина, являясь к нему обыкновенно
часу в десятом-одиннадцатом дня и оставаясь до глубокой ночи, так
как ложился он всегда очень поздно.
От многих наших тогдашних бесед теперь сохранились в моей
памяти только отдельные отрывки. Так, припоминаю, как он
рассказывал мне о своем пребывании в Шлиссельбургской крепости,
где для развлечения он занимался тем, что кормил крошками хлеба
голубей на окне своей одиночной камеры. Или тоже помню, как
Бакунин утверждал, что участие жуликов в революционных делах

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
147
служит вернейшим доказательством успеха, ибо жулики — такой
народ, который скорее других определяет истинное положение дел
и дает настоящую оценку событиям. Они сразу чувствуют, где может
быть нажива и что может принести им выгоду, и раз они начинают
вмешиваться в революционное дело, то это показывает, что
революционное дело сделалось настолько популярным, что может явиться
предметом эксплуатации для личных целей.
— Это, однако, надо иметь в виду и принимать меры, чтобы они
не скомпрометировали революционного дела в общественном
мнении, — говорил Бакунин.
Но вот наконец я стал собираться в дорогу. Помню, накануне
моего отъезда Бакунин высчитал по путеводителю количество
денег, необходимых для моего путешествия, и потребовал, чтобы
я показал ему свой кошелек. Напрасно я старался убедить его, что
денег у меня достаточно и я в них не нуждаюсь. Он все-таки настоял
на своем: кошелек свой я должен был в конце концов ему показать.
До требуемого количества не хватило тридцати с небольшим франков.
— Я остановлюсь в Богемии. Там у меня есть приятели, у которых
я могу взять денег, сколько мне понадобится, — объяснил я.
— Ну, ну, рассказывай! — возражал Бакунин. Он вытащил из
стола небольшую деревянную коробочку, отворил ее, сопя отсчитал
тридцать с лишним франков и передал мне.
Мне было очень неловко принимать эти деньги, однако я
принужден был их взять.
— Хорошо, по приезде в Россию я вышлю, — проговорил я,
но Бакунин только сопел и, глядя на меня, улыбался.
— Кому? Мне вышлешь? — спросил наконец он; потом
добавил: — Это я даю тебе не свои деньги.
— Кому же их переслать в таком случае?
— Большой же ты собственник! Да отдай их на русские дела, если
уж хочешь непременно отдать.
Мы простились, и я выехал из Локарно.
Добравшись на пароходе до южного конца Лаго-Маджиоре, я
пересел там на железную дорогу и двинулся через Северную Италию
и Тироль в Россию. Поезд мчался, а я, сидя у окна и глядя на мимо
пробегавшие картины, мечтал о будущем. Оно мне представлялось
таким заманчивым и величественным. Я до того был полон веры
в ту минуту, что почти готов был крикнуть горе: «двинься с места!»
Вот миновал я уже Краков, услыхал родную речь, и в моей груди
учащенно забилось сердце. Каждый мужик, каждая баба, влезавшие
в мой вагон, казались мне близкими, родными. Я всматривался в них
так, как будто раньше не видел их или, вернее, точно я их видел,

148
В. Л.ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
но давно-давно когда-то, и теперь опять встретил. После того как я
отделался от своего космополитизма, мир окрасился для меня в иную
краску. Жизнь получила для меня больше смысла и прелести.
Вспомнил я о своем недавнем стремлении «слиться» с западноевропейским
рабочим, и это стремление представилось мне бесконечно жалким.
Да, веры в будущее у всех нас было тогда много. Мы — на самом
деле незначительная горсть молодых людей — ощущали в себе
присутствие необычайной силы, и это сознание силы покоилось у нас
на вере в народ; всякий из нас чувствовал за собою миллионы
крестьян. При подобной вере можно было надеяться на успех и
игнорировать общество. Мы так и поступали. Мы игнорировали общество,
признавали только себя, т. е. революционеров, да, с другой стороны,
мужика, отбрасывая в сторону, как негодное, решительно все, что
стояло вне нас и этого мужика.
Из главы XII
Как французский народ в прошлом столетии, рассуждали мы,
совершая местные бунты во имя короля, совершил в конце концов
революцию, так и мы теперь будем бунтовать наш народ от имени
царя; ряд подобных бунтов приведет к революции, которая столкнет
наконец народ лицом к лицу с царем, а тогда падет между прочим
и царский авторитет. Наш бунт представлялся нам чем-то вроде
того, как некогда для Лассаля — всеобщее избирательное право, т.е.
копьем, исцеляющим рану.
Рядом подобных-то умозаключений и примеров мы успокаивали
поднимавшиеся по временам со дна души возмущения против
задуманных нами ложных царских манифестов.
Как бы там ни было, но, по крайней мере в теории, мы мирились
с этим обманом, который признавался нами за неизбежное зло, так
как, чем больше мы размышляли, тем больше укреплялись в той
мысли, что в народе возможно было вызвать только авторитарное
движение. Само по себе это было косвенное признание с нашей
стороны того, что в народе не было почвы для непосредственной
революционной деятельности.
Любопытно следующее обстоятельство: наше бунтарство или,
другими словами, бакунизм довели нас до признания подложных
царских манифестов; между тем, когда мы сообщили о нашем плане
самому Бакунину, желая узнать его мнение, — это было уже
незадолго до его смерти (1876) — то он отнесся к этому плану крайне
неодобрительно. «Ложь всегда шита белыми нитками», — говорил

От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
149
он лицу, служившему между нами посредником. Но мы в ту
минуту двигались уже, так сказать, по инерции, по известному, строго
начертанному пути, изменить который для нас решительно было
невозможно. Надо было пережить все до конца.
Из главы XVIII
<...> для народа возможно чего-нибудь добиться только при
посредстве самого же народа. Это такая неопровержимая истина,
в которой нельзя было сомневаться! Народовольцы же думали
осчастливить народ сверху, путем государственных мер и декретов.
Этот путь ошибочный, и якобинизм давно осужден историей. Кто же
погубил французскую революцию, как не якобинцы23, как не
Робеспьер с компанией, прямым наследником которого оказался потом
Наполеон?24 Усомниться в этом значило усомниться во всем том,
во что всю жизнь верил, и всю — решительно всю — прошедшую
нашу революционную деятельность пришлось бы счесть вздором.
А было ли это возможно?
И я подбадривал себя и с новым азартом принимался нападать
на «Народную Волю»26, все придумывая новые аргументы в пользу
народничества и против народовольчества. Брошюрка,
первоначальные наброски которой были сделаны мною в Сибири, разрослась,
приняла окончательную форму и пущена была мною в обращение.
Я предполагал ее напечатать.
Но, однако, зачем все это мне понадобилось? Неужели так важно
и необходимо было заручиться как можно большим числом
сочувствующих и единомышленников среди интеллигенции?! Ведь центр
тяжести был в народе, а не здесь. Зачем же тратить попусту силы
и энергию на эти бесконечные опоры, от которых, очевидно, нельзя
было ожидать добрых результатов? Не лучше ли плюнуть на это,
отряхнуть прах с ног своих и уйти туда для работы? И это так просто
было сделать! Я даже знал поименно тех крестьян, к которым надо
было обратиться... Федь, Нечипор, Архип — они, конечно, давно
ждали меня (они не знали о моем аресте и ссылке) и, может быть,
даже не раз с удивлением друг друга спрашивали о том, где я
запропастился и отчего так долго не являюсь к ним. Да, у меня есть
прекрасно подготовленная почва для деятельности в народе; надо
идти туда и работать.
Но лишь только вопрос этот поставлен был на очередь, как я
почувствовал, что стали воскресать другие мучительные вопросы, уже
рождавшиеся как-то раньше в моей голове (до ареста) и на которые
я как тогда, так и теперь не в силах был отыскать ответ. Что я буду

150
В. Л. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ
там делать? Бунтовать? Но возможен ли бунт без оружия? А если
нужно оружие, то откуда его взять? Для этого нужны огромные
средства: сотней или двумя ружей нельзя же было удовлетвориться.
А если бы даже и возможно было достать оружие в неопределенном
количестве, то является другой вопрос: как можно было провести
военную организацию среди крестьян так, чтобы ее раньше времени
не раскрыли и не уничтожили при самом ее зародыше? Или же
удовлетвориться организацией небольшой бунтовской шайки? Но какая
польза от этого?
Бакунин говорил: «Пусть нас разобьют один, два раза, наконец
десять и двадцать раз, но если на двадцать первый раз народ
поддержит и восстание сделается общим, жертвы окупятся».
Но увы, это одна бунтовская мечта! Не только в двадцать первый,
а в тысяча сто двадцать первый раз нельзя ожидать успеха! Ни одного
шанса на то, чтобы подобная попытка могла разрастись в широкое
народное восстание! Зачем же затевать?
Я чувствовал, как перед этими вопросами робела мысль и
терялась энергия.
Вера в плодотворность революционной деятельности среди народа
была пошатнута во мне еще до ареста, но тюрьма как будто
законсервировала ее во мне, и на первых порах в Сибири мне даже
казалось, что я опять по-старому уверовал. Я предполагал, воротившись
в Россию, тотчас идти в народ. Но когда дело дошло до того, чтобы
это осуществить, то сомнение заговорило во мне с удвоенной силой,
и оказывалось таким образом, что то, что было один раз пережито,
не забывалось и не могло пройти бесследно. Но только тогда, перед
арестом, я не давал себе полного отчета в том, что во мне происходило,
а теперь сознал это с поразительной ясностью. Я понял, что
прежнего увлечения, которое горами двигает, не осталось во мне более,
и не было никакой надежды на то, чтобы оно воскресло когда-нибудь.
^а-

^5^
В.И.ЛЕНИН
Гонители земства
и аннибалы либерализма
<Фрагмент>
<...> В сущности мы можем <...> о русском революционном
движении сказать, что его прогресс состоит не в завоевании каких-либо
положительных приобретений, а в освобождении от вредных
иллюзий. Мы освободились от иллюзий анархизма и народнического
социализма, от пренебрежения к политике, от веры в самобытное
развитие России, от убеждения, что народ готов для революции,
от теории захвата власти и единоборства с самодержавием геройской
интеллигенции.
Анархизм и социализм
Тезисы:
1) Анархизм за 35-40 лет (Бакунин и Интернационал 1866)
своего существования (а со Штирнера1 много больше лет) не дал ничего
кроме общих фраз против эксплуатации.
Более 2000 лет эти фразы в ходу. Недостает (а) понимания причин
эксплуатации; (β) понимания развития общества, ведущего к
социализму; (γ) понимания классовой борьбы, как творческой силы
осуществления социализма.
2) Понимание причин эксплуатации. Частная собственность, как
основа товарного хозяйства. Общественная собственность на средства
производства. Nil2 у анархизма.

152
В.И.ЛЕНИН
Анархизм — вывороченный наизнанку буржуазный
индивидуализм. Индивидуализм, как основа всего мировоззрения анархизма.
Защита мелкой собственности и мелкого хозяйства на земле.
Keine Majorität3.
Отрицание объединяющей и организующей силы власти.
3) Непонимание развития общества — роль крупного
производства — развития капитализма в социализм.
(Анархизм — порождение отчаяния. Психология выбитого из
колеи интеллигента или босяка, а не пролетария.)
4) Непонимание классовой борьбы пролетариата.
Нелепое отрицание политики в буржуазном обществе.
Непонимание роли организации и воспитания рабочих.
Панацеи из однобоких, вырванных из связи средств.
5) В новейшей истории Европы, что дал анархизм, некогда
господствовавший в романских странах?
— Никакой доктрины, революционного учения, теории нет.
— Раздробление рабочего движения.
— Полное fiasko4 в опытах революционного движения (прудонизм
1871, бакунизм 1873).
— Подчинение рабочего класса буржуазной политике под видом
отрицания политики5.
Памятник на могиле М. А. Бакунина
Группа наших соотечественников, живущих в Швейцарии,
взяла на себя почин постановки памятника на могиле покойного
М. А. Бакунина, похороненного в Берне, Эта группа просила нас
напечатать воззвание, написанное ею по этому поводу. К
величайшему нашему сожалению, недостаток места не позволит нам
исполнить эту их просьбу. Мы вынуждены ограничиться напечатанием
адреса, по которому лица, живущие за границей, могут отсылать
свои пожертвования. Вот этот адрес: Herr Monumentoff, Russischer
Leseverein, Bern, Schweiz. Пожертвования могут быть передаваемы
также через редакцию «Искры».
Нам остается прибавить, что, несмотря на глубокие различия,
отличающие наши взгляды от взглядов М. А. Бакунина, мы умеем
ценить в нем человека, в течение всей своей жизни твердо и
самоотверженно боровшегося за свои убеждения. Таких людей, к сожа-

Из работы «Государство и революция»
153
лению, слишком мало еще у нас в России, и память их должна быть
дорога даже для их противников. Вот почему «Искра» вполне готова
содействовать предприятию г. Монументова6 и его товарищей.
Из работы «Государство и революция»
Маркс сходится с Пруд оном в том, что они оба стоят за «разбитие»
современной государственной машины. Этого сходства марксизма
с анархизмом (и с Пруд оном и с Бакуниным) ни оппортунисты,
ни каутскианцы не хотят видеть, ибо они отошли от марксизма
в этом пункте.
Маркс расходится и с Прудоном и с Бакуниным как раз по
вопросу о федерализме (не говоря уже о диктатуре пролетариата).
Из мелкобуржуазных воззрений анархизма федерализм вытекает
принципиально. Маркс централист. И в приведенных его
рассуждениях нет никакого отступления от централизма. Только люди,
полные мещанскрй «суеверной веры» в государство, могут принимать
уничтожение буржуазной государственной машины за уничтожение
централизма!
Ну, а если пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в руки
государственную власть, организуются вполне свободно по коммунам
и объединят действие всех коммун в ударах капиталу, в разрушении
сопротивления капиталистов, в передаче частной собственности
на железные дороги, фабрики, землю и прочее всей нации, всему
обществу, разве это не будет централизм? разве это не будет самый
последовательный демократический централизм? и притом
пролетарский централизм?7
<...> «Анархисты колют нам глаза "народным государством"»;
говоря это, Энгельс имеет в виду прежде всего Бакунина и его
нападки на немецких социал-демократов. Энгельс признает эти нападки
постольку правильными, поскольку «народное государство» есть
такая же бессмыслица и такое же отступление от социализма, как
и «свободное народное государство». Энгельс старается поправить
борьбу немецких социал-демократов против анархистов, сделать эту
борьбу принципиально правильной, очистить ее от
оппортунистических предрассудков насчет «государства»8.
<...> Анархисты пытались именно Парижскую Коммуну объявить,
так сказать, «своей», подтверждающей их учение, причем они совер-

154
В. И. ЛЕНИН
шенно не поняли уроков Коммуны и анализа этих уроков Марксом.
Ничего даже приблизительно подходящего к истине по конкретно-
политическим вопросам: надо ли разбить старую государственную
машину? и чем заменить ее? анархизм не дал.
Но говорить об «анархизме и социализме», обходя весь вопрос
о государстве, не замечая всего развития марксизма до и после
Коммуны, это значило неминуемо скатываться к оппортунизму.
Ибо оппортунизму как раз больше всего и требуется, чтобы два
указанные нами сейчас вопроса не ставились вовсе. Это уже есть
победа оппортунизма9.
<...> Различие между марксистами и анархистами состоит в том,
что (1) первые, ставя своей целью полное уничтожение государства,
признают эту цель осуществимой лишь после уничтожения классов
социалистической революцией, как результат установления
социализма, ведущего к отмиранию государства; вторые хотят полного
уничтожения государства с сегодня на завтра, не понимая условий
осуществимости такого уничтожения. (2) Первые признают
необходимым, чтобы пролетариат, завоевав политическую власть,
разрушил полностью старую государственную машину, заменив ее
новой, состоящей из организации вооруженных рабочих, по типу
Коммуны; вторые, отстаивая разрушение государственной машины,
представляют себе совершенно неясно, чем ее пролетариат заменит
и как он будет пользоваться революционной властью; анархисты
даже отрицают использование государственной власти
революционным пролетариатом, его революционную диктатуру. (3) Первые
требуют подготовки пролетариата к революции путем использования
современного государства; анархисты это отрицают10.
<..,> «Надо думать только о разрушении старой государственной
машины, нечего вникать в конкретные уроки прежних пролетарских
революций и анализировать, чем и как заменять разрушаемое», —
рассуждает анархист (лучший из анархистов, конечно, а не такой,
который, вслед за гг. Кропоткиными11 и К°, плетется за буржуазией);
и у анархиста выходит поэтому тактика отчаяния, а не беспощадно-
смелой и в то же время считающейся с практическими условиями
движения масс революционной работы над конкретными задачами12.
€4^

^5^
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
М. А. Бакунин, его идеи и деятельность
Михаил Александрович Бакунин принадлежит к числу самых
интересных и выдающихся личностей XIX века. Значение его в развитии
анархизма громадно: он был творцом и организатором политического
движения анархистского характера и углубил самую теорию
анархизма. Деятельность Бакунина была весьма разносторонней, а ее арену
составляли многочисленные страны и государства: Россия, Польша,
Богемия, Германия, Франция, Италия, Испания и Швейцария.
Бакунин был прежде всего человеком дела, действия; его учение
теснейшим образом связано с политической деятельностью, которою
он занимался непрерывно, поскольку находился на свободе. <...>
Бакунин писал много, но никогда, по недостатку времени, не мог
закончить своих более крупных трудов. <...>
В сочинениях Бакунина сквозит влияние четырех мыслителей:
Гегеля, Прудона, Маркса и Конта.
Влияние первого сказалось в признании трех степеней в
развитии реализации известных понятий: тезы, антитезы и синтезы;
требование абсолютной свободы, по крайней мере в теории,
является у Бакунина также остатком немецкой метафизики, от которой,
за исключением этого, он освободился совершенно. В своих
рассуждениях он всегда стоял на реальной почве и пользовался понятиями
тезы, антитезы и синтезы только для диалектического объяснения
фактических оснований своих доказательств.
На практике Бакунин всегда отступал от абсолютных принципов:
его громадное политическое чутье, не позволяя в них замыкаться,
толкало его к действию.
От Прудона Бакунин заимствовал критику государства, его
отрицание — анархизм. Но в то время, как Прудон колебался и к концу
жизни стал отступать от анархизма, Бакунин остался ему верен.

156
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
Под влиянием Маркса, Бакунин сделался горячим последователем
идеи общинной собственности в противоположность собственности
индивидуальной.
Наконец, Конт сделал Бакунина поборником индуктивного метода
и решительным противником метафизики и туманного идеализма.
Бакунин ознакомился с его идеями уже в пожилом возрасте, но все же
успел проникнуться духом позитивизма. Влияние социологии Кон-
та на Бакунина усматривается в его отношении к теологическому
и метафизическому миросозерцанию.
Бакунин, по-видимому, не был свободен и от влияния Штирнера.
Проживая в Германии, он, должно быть, читал его сочинение, ибо
живо интересовался немецким философским движением.
Хотя Бакунин находился в известной степени под влиянием и
других мыслителей, однако он не принимал их идей пассивно, ибо
обладал собственной определенной и выдающейся индивидуальностью.
Представим здесь взгляды великого анархиста и начнем с более
абстрактных, переходя к практическо-политическим.
«Все, что существует: существа, составляющие бесконечное целое
мира, все вещи, имеющие в мире бытие, независимо от их количества
и качества, как большие, средние, так и бесконечно малые, близкие
или безмерно отдаленные, находятся вечно в состояния действия
и противодействия, которые, комбинируясь в одно движение,
создают то, что называется взаимодействием (солидарность), жизнью
и всеобщей причинностью»*.
Бакунин не считает это взаимодействие причиной первичной
и абсолютной, но случайной причиной всех частных причин**.
Процессы, повторяющиеся в одинаковой форме в известной
категории явлений, образуют собой законы природы.
Под природой Бакунин разумеет не какую-либо мистическую
идею, но сумму существ, вещей и явлений.
«Идеалисты всех школ, аристократы и буржуа, теологи и
метафизики, политики и моралисты, люди религиозные, философы
или поэты, не исключая либеральных экономистов, восторженных
борцов за идеалы, все они, как известно, крайне обижаются, когда
им говорят, что человек со своим величественным интеллектом,
своими возвышенными идеалами и бесконечными стремлениями
представляет собою, как и все существующее в мире, только
продукт бездушной материи. Мы могли бы ответить им, что материя,
* Бакунин. «Qeuvres», стр. 89 и 90 [ссылки на французское издание сочинений
М. А. Бакунина].
** Ibidem, стр. 90.

M. А, Бакунин» его идеи и деятельность
157
о которой говорят материалисты, — материя самобытная, вечно
движущаяся, деятельная, производительная, материя
химически или органически определяемая и проявляющаяся благодаря
особенностям и силам механическим, физическим, животным
и разумным, которые ей неизбежно свойственны, что эта материя
не имеет ничего общего с бездушной материей идеалистов. Эта
последняя, продукт ложного отвлечения, есть на самом деле вещь
совершенно не разумная, не живая, неподвижная, неспособная
дать жизнь малейшему существу, мертвая голова, отвратительный
призрак, противоположный прекрасной мечте, которую они
называют Богом; при этом высшем существе, материя, их материя,
оголенная ими самими от всего, что составляет ее истинную
природу, разумеется, представляет собою величайшее ничтожество.
Они лишили материю интеллекта, жизни, всех характеризующих
ее качеств, деятельных отношений или сил, даже самого
движения, без которого материя не имела бы смысла, оставляя ей лишь
непроницаемость и абсолютную неподвижность в пространстве,
и приписали все эти силы, особенности и естественные проявления
воображаемому бытию, созданному их абстрактной фантазией;
далее, переменив роли, назвали этот плод собственного
воображения, этот призрак, этого Бога, который есть ничтожество, "высшим
существом" и по неизбежной последовательности объявили, что
настоящая сущность, материя, мир есть ничтожество. После чего
нам серьезно заявляют, что эта материя неспособна ни что-либо
произвести, ни даже двигаться самостоятельно и, следовательно,
должна была быть сотворенной их Богом»*.
Бакунин принял теорию Дарвина об изменении видов и
происхождении человека.
Величайшим триумфом современного знания он считал введение
психологии в состав биологии и утверждение, что все, что отличает
человека от животного — самые высокие проявления духовной жизни
имеют источником физическую организацию человека**. Бакунин
переценил состояние современных ему психофизиологических
знаний, не отдавая себе отчета в том, сколь значительные в них имеются
пробелы, которые и теперь еще не заполнены целиком.
Человек, по его мнению, есть результат целого ряда влияний:
расы, народа, слоя общества, наследственности и житейских
обстоятельств***.
* Бог и государство, в собрании «Смесь», стр. 1 и 2.
** Ibid., стр. 81.
*** Бакунин. «Qeuvres»,CTp. 180-182.

158
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
История есть не что иное, как удаление человека от животного
состояния в направлении очеловечения*.
Бакунин считает экономические факторы фундаментом всех
прочих сторон собирательной или общественной жизни. Этого
принципа он, однако, не проводит последовательно, как это делает школа
Маркса; отсутствие времени, постоянное участие в практической
деятельности лишили его возможности придать своим теориям
надлежащую точность.
По мнению русского марксиста Плеханова, Бакунин
неправильно считал себя последователем экономического материализма,
утверждая вместе с тем, что частная собственность есть результат
существования государственной власти**.
Частная собственность возникла вследствие распада первобытных
коммунистических групп, вызванного развитием обмена,
разделением труда и установлением общественной иерархии. Эта последняя
возникла и установилась главным образом как следствие войн между
общественными группами, происходивших чаще всего по причинам
экономическим. Таким образом, собственно, возникновение
государства и власти было, наряду с прочими, причиной образования
и упрочения частной собственности.
Экономический материализм Бакунина не был для него
доктриной, которая разрешала в простой и несомненной форме
сложнейшие общественные задачи, но скорее научным постулатом, который
всегда нужно иметь в виду при рассмотрении социальных вопросов.
Мы будем неоднократно иметь возможность убедиться, что Бакунин
действительно придавал наиболее веса экономическим факторам.
Он общество считает фактом первичным, а не результатом
договора ряда лиц, соединяющихся для борьбы за существование в группы***.
Бакунин в сочинениях своих**** выяснил точным и подробным
образом влияние религиозных верований на социальные отношения.
В этом смысле сочинения его имеют социологическую ценность
и заключают в себе подчас важные наблюдения, которые, однако,
он не успел развить.
Чувство зависимости человека от природы и ее могущества
Бакунин считает источником религиозных понятий*****. Уже в животном
мире есть элементы, могущие дать повод возникновению религии,
* Ibid., стр. 185.
** Плеханов. «Anarchismus und Sozialismus», стр. 47.
*** Бакунин. «Qeuvres», стр. 266.
**** Бакунин. «Бог и государство» и «Antitheologisme».
***** Бакунин. Antitheologisme, стр. 97 и 98.

M. А Бакунин, его идеи и деятельность
159
которая, однако, разниться может лишь в мире человека. Начало
ее — страх. Это чувство должно было быть у первобытного человека
более сильным, чем и у других животных, ибо он был слабее
вооружен физическими средствами борьбы с окружающей его природой.
Фетишизм1, первичная форма религии, есть не что иное, как религия
страха. После фетишизма, а зачастую и одновременно с ним,
появляется культ волхвов2. Они — посредники между богами и людьми.
По мнению Бакунина, первобытный человек искал бога
первоначально в предметах действительно существующих: звездах, луне, солнце.
Человеческий ум начал постепенно охватывать вселенную.
Способность отвлечения со временем привела его к сознанию Бога как
единой первопричины.
Бакунин не останавливается над отдельными стадиями в
развитии религиозных понятий, зато все свое внимание сосредотачивает
на обнаружении социальных следствий существования уже развитой
религии, основанной на вере в Бога, в загробную жизнь, а, стало
быть, — в бессмертие души.
Трактат свой об антитеологизме3 Бакунин начинает так: «Мы
убеждены, что никакое великое политическое и социальное
преобразование не совершается без аналогичного и сопутствующего ему
движения в сфере философских и религиозных идей,
господствующих в сознании личностей и общества»*.
Далее он доказывает, что все религии с их Богом суть только плод
фантазии верующего человека, не стесняемой самостоятельным
мышлением, опирающимся на науке. «Религиозное небо есть не что
иное, как иллюзия, в которой экзальтированный верой человек так
долго находил свой собственный образ, но лишь увеличенный» **.
«Христианизм есть религия par excellence, ибо представляет
собою и выражает самую природу и экстракт всех религий, а именно:
убожество, уничижение, систематическое и абсолютное подчинение
человечества святости — наивысший принцип не только всякой
религии, но и всякой метафизики, безразлично деистической или
пантеистической. Бог есть все, а реальный мир и человек — ничто.
Бог есть истина, справедливость и бесконечная жизнь; человек —
ложь, несправедливость и смерть. Бог есть господин, человек — раб.
Будучи неспособен сам к открытию пути к правде и справедливости,
человек должен это открытие получить свыше, как откровение, чрез
посредство посланных и избранных божественной благодатью. Кто
говорит: откровение, называет носителя откровения — пророка, по-
* Бакунин. Qeuvres, стр. 61.
** Ibid., стр. 61-62.

160
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
па, а те, раз признанные представителями божества на земле,
воспитателями человечества и инициаторами в нем, этим самым получают
полномочия здесь, в юдоли, им управлять и приказывать. Все люди
должны верить им и беспрекословно повиноваться. Рабы Бога (люди)
должны быть еще рабами Церкви-Государства, поскольку последнее
освящается церковью. Из всех религий, какие существовали и
существуют, это поняло одно христианство, а из всех христианских сект
это проповедовал и осуществил с точной последовательностью лишь
католицизм. Вот почему христианство есть религия абсолютная,
и почему апостольская и римская церковь есть церковь единственно
последовательная, правоверная и божественная*.
«Если Бог существует, то человек — раб. Если человек разумен,
справедлив, свободен, то Бога нет...
Какой бы ни носило характер интеллектуальное рабство,
результатом его будет рабство политическое и социальное» **.
Наибольшее препятствие для эмансипации человечества
представляют, по мнению Бакунина, христианство и доктринерская и
деистическая метафизика, доказательством чего является то обстоятельство,
что все государственные люди в Европе, не веря лично ни в Бога,
ни в дьявола, поддерживают всякую метафизику или религию,
поскольку они проповедуют бездействие, подчинение и терпение***.
«Ничего нет естественнее того, что вера в Бога, творца,
устроителя, судью наказующего, спасителя и благодетеля мира сохранилась
в понятиях масс и сильнее среди крестьян, чем среди городского
пролетариата. Народ, к несчастью, еще крайне темен и
удерживается в невежестве систематическими усилиями всех правительств,
которые не без основания считают это невежество одним из
необходимых условий своего могущества. Забитый повседневным трудом,
лишенный свободных минут, умственных занятий, чтения, наконец,
всяких средств и значительной части стимулов, развивающих в
человеке способность мышления, народ чаще всего принимает
огульно и без критики религиозные предания, которыми его окружают
с самых ранних лет во всех обстоятельствах»****.
Бакунин пытается этим путем объяснить религиозность народа,
затем упоминает о религиозности государственных'людей по расчету
и, наконец, переходит к категории людей, состоящей из личностей
настолько образованных, что они не верят слепо в догмат, но недо-
* Бакунин. Qeuvres, стр. 62-63.
** Ibid., стр. 64.
*** Ibid., стр. 65.
**** Бакунин. Бог и государство, стр. 6.

M. А Бакунин, его идеи и деятельность
161
статочно смелых и решительных, чтобы порвать вообще со всякой
религией.
«Они предают глумлению все отдельные абсурды религии,
высмеивают всякие чудеса, но отчаянно придерживаются самого главного
абсурда, источника всех остальных, а именно — существования Бога.
Их Бог ничуть не есть существо сильное, могущественное,
позитивный бог теологии. Это сущность туманная, прозрачная, обманчивая,
настолько обманчивая, что в ту минуту, когда кажется, что она уже
схвачена, она превращается в небытие, пустоту. Это просто
зрительная иллюзия, блуждающий огонек, который не греет и не светит.
А однако ее держатся и думают, что если она исчезнет, то все вместе
с ней пропадет. Это колеблющиеся, больные души, не могущие дать
себе отчета в том, что такое истинная, действительная цивилизация,
не принадлежащие ни к настоящему, ни к будущему, бледные
призраки, вечно висящие между землей и небом и занимающие вполне
подобающее себе место между буржуазной политикой и пролетари-
атским социализмом. Не привыкшие к основательному изучению
и мышлению, лишенные притом силы воли, сил решиться на что-
либо, они тратят свое время на усилия примирить то, что примирить
нельзя. В общественной жизни таких людей называют буржуазными
социалистами. Никакие споры с ними невозможны, — слишком эти
люди слабы»*.
После этой общей характеристики серой толпы
метафизических идеалистов, Бакунин переходит к идеалистам крупной
мерки, которым нельзя отказать ни в интеллекте, ни в смелости,
ни в самопожертвовании — к Мадзини4, Мишле6 и другим. Он
упрекает их в недостатке анализа строго философского,
логического, в склонности принять на веру то, что у масс считается
вечной истиной и что ею считалось от века; причем отмечает, что
всеобщее признание чего-либо истиной не доказывает еще, что
это есть и на самом деле истина; он ссылается на исторические
свидетельства, на судьбу истин, открытых Коперником6 и
Галилеем7, сначала всеми отвергнутых и противоречащих верованиям,
державшимся веками**.
Бакунин полагает, что много толковых людей верит или
утверждает, якобы верит, — из идеально-практических побуждений, так
как им кажется, что такая вера необходима для общественного блага.
Этот предрассудок он опровергает, заявляя, что признание
существования высшего существа ведет по необходимости к рабству человека.
* Бакунин. Бог и государство, стр. 7.
** Ibid., стр. 8 и 9.

162
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
Наконец, перефразируя знаменитое изречение Вольтера8, говорит,
что если бы существовал Бог, необходимо было бы его уничтожить*.
Бакунин видит точную аналогию или, вернее, действительный
параллелизм между методом, которым пользуются
государственные люди и правительства в централизованных государствах. Как
в первом, так и во втором случае, в доказательствах и действиях он
идет сверху вниз: в метафизике — от какой-нибудь абсолютной
истины к частностям; в государственной политике — от центрального
правительства к властям местным. Зато позитивная философия —
демократична, ибо образуется снизу вверх, начиная от фактов и ведя
к наивысшим обобщениям, из них выработанным.
Бакунин метко уловил основную ошибку идеалистической этики —
искание оснований нравственности в личности, в отдельном человеке,
а не в обществе, которое фактически создает ее и обусловливает**.
«Как неизбежное следствие идеализма в теории, рождается на
практике грубейший материализм; очевидно, его поборниками в жизни
являются не те, которые проповедуют его сознательно — ибо обычным для
них результатом бывает бесплодность всех их усилий, — но те, которые
стараются применить свои принципы к жизни и обществу постольку,
поскольку таковые позволяют овладеть собой доктринам идеализма» ***.
Желая свое утверждение обосновать фактически, Бакунин
останавливается на сравнении греческой и римской цивилизаций в древности
с итальянской и немецкой в новые века. Из рассмотрения характера
упомянутых цивилизаций вытекает, что цивилизация греческая,
носящая резко материалистические черты, в конечном счете является
идеалистической. Зато римская, менее материалистическая
цивилизация отличалась грубостью и кровожадностью. Бакунин тут вполне
прав; действительно, греки подняли несравненно выше человеческий
дух в его всестороннем развитии, чем римляне, которых умственное
и эстетическое достояние без сравнения меньше, чем у первых.
Переходя к цивилизациям Италии и Германии, Бакунин говорит:
«Первая цивилизация в своей типичной форме, без сомнения,
представляет собою материализм; вторая, напротив, представляет все,
что есть наиболее отвлеченного, наиболее чистого и
трансцендентального в идеализме. Посмотрим, какие же практические результаты
одной и другой». «Италия теперь уже оказала великие услуги делу
освобождения человечества. Она была первой страной, воскресившей
и применившей в полной мере начала свободы в Европе и вернувшей
* Бакунин. Бог и государство, стр. 15.
** Бакунин. Qeuvres, стр. 298.
*** Бакунин. Бог и государство, стр. 26.

M. A Бакунин, его идеи и деятельность
163
человечеству черты благородства, это значит: промышленность,
торговлю, и поэзию, искусство, точные науки и свободомыслие.
Придавленная в течение трех столетий императорским и папским
абсолютизмом и втоптанная в грязь своей господствующей буржуазией,
она теперь возрождается и снова выступает на арену, правда, очень
пошатнувшейся в сравнении с тем, какой была некогда. Но все зке
насколько эта страна разнится от Германии?
В Италии, несмотря на ее упадок, будем думать, временный, —
можно жить и дышать по человечески, среди народа, который,
по-видимому, создан для свободы. Италия, даже буржуазная
Италия, может с гордостью указать нам на таких людей, как Мадзини
и Гарибальди9. В Германии дышится страшной атмосферой
политического и социального рабства, объясняемого по философски и
принятого великим народом добровольно, с чувством отчаянья. Герои
Германии (я тут имею в виду современную Германию, а не будущую,
говорю о дворянской, бюрократической, политической и
буржуазной Германии, а не о немецком пролетариате) представляют полную
противоположность Мадзини и Гарибальди; эти люди — великий
Вильгельм I10, дикий и наивный представитель протестантского Бога,
господа Бисмарк и Мольтке11, генералы Мантейфель12 и Вердер13.
Во всех международных отношениях Германия, с первых дней своего
существования, медленно и систематически захватывала,
завоевывала, всегда была готова надеть на соседние народы ярмо, которое
она сама носила добровольно, и следовательно, с того времени, как
Германия сложилась в единое сплоченное государство, она сделалась
грозой, опасностью для свободы; во всей Европе. Ныне Германия —
воплощение грубого, торжествующего сервилизма14. Чтобы увидеть,
как теоретический идеализм постоянно и фатально превращается
в житейский материализм, достаточно вспомнить в качестве примера
все христианские церкви и прежде всего апостольско-римскую»*.
«Один из главных атрибутов бессмертных Богов, — говорит
Бакунин, — это, как известно, право быть законодателем и человеческого
общества, основателем государства»**. Люди сами не в состоянии
различать, что есть добро, а что — зло, что справедливо, а что —
нет. «Потому-то, — продолжает Бакунин, — нужно было, чтобы
Божество снизошло на землю и завело политический и гражданский
строй. Отсюда законы получают священную санкцию, и им нужно
безусловно подчиняться»***.
* Бакунин. Qeuvres, стр. 27 и 28.
** Бакунин. Qeuvres, стр. 134.
*** Ibid., стр. 135.

164
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
«Общество управляется обычаями, или традиционными
привычками, но отнюдь не законами. Оно медленно прогрессирует, благодаря
импульсам, получаемым от индивидуальных инициатив, а не вследствие
мысли или воли законодателя. Существуют законы, управляющие
обществом, но это естественные законы, неразлучные с общественным
телом, подобно физическим законам, неотделимым от тел физических» *.
Государство не есть непосредственный продукт природы, оно
не предшествует, подобно обществу, пробуждению сознательности
у человека.
Бакунин усиленно выступает против теории, что государство
представляет коллективные интересы общества и что только частично
ограничивает свободу людей, чтобы после этого обеспечить пользование ею
в полной мере. Свобода, по его мнению, — нераздробляема, и немыслимо
ограничивать ее в части, так как это может совсем погубить ее. Он
предупреждает, что демократическое государство, основывающееся на
всеобщем избирательном праве, — республика, может угнетать граждан даже
более, чем монархия, если во имя интересов общества, как целого, оно
станет пользоваться правом ограничения воли единичных личностей.
Всякое государство, под угрозой гибели, должно стремиться
к увеличению своего могущества, к расширению своих владений,
к поглощению владений соседних государств.
Во имя государственных интересов совершается много подлостей;
все поступки рассматриваются государственными людьми с точки
зрения интересов государства. То, что им соответствует — хорошо,
что противоречит — дурно.
«Всякое государство, как и всякая теология, считает человека
злым и ненадежным»**.
Бакунин выступает против утверждения сторонников свободного
государства, что большинство в обществе всегда с осторожностью
выбирает правительство из среды достойнейших и наиболее
соответственных людей. По его мнению, это не так, ибо такое общество
было бы настолько совершенно, разумно и справедливо, что вообще
правительство стало бы излишним***.
По Бакунину правительство над массами, составленное ими
самими, — это фикция. Их умственный уровень значительно ниже
умственного уровня буржуазии; массы, лишенные свободного
времени, фактически вынуждены отдать власть в руки высших кругов****.
* Ibid., стр. 141.
** Бакунин. Qeuvres, стр. 158.
*** Бакунин. Qeuvres, стр. 169-170.
**** Ibid., стр. 173-174.

M. А. Бакунин, его идеи и деятельность
165
Бакунин оговаривается, что, критикуя демократические
институты, он не желает этим говорить в пользу монархии. Самая
плохая республика все же лучше, чем просвещеннейшая монархия.
В первой — народ, сколько бы его ни эксплуатировали, все же не
находится в положении угнетенного, а массы постоянно развиваются,
вследствие участия в общественной жизни. Во втором — народ
угнетен и в общественной жизни не может участвовать. Невозможность
согласовать это утверждение с вышеприведенным следует отнести
на счет непоследовательности или отрывочности и незаконченности
изложения в сочинениях Бакунина.
Признавая, однако, превосходство республики над монархией,
Бакунин утверждает, что пока будут существовать различия в
размерах собственности, возникшие из наследственного перехода иму-
ществ, различия в законе или в образовании, до тех пор при всяких
формах правления большинство будет эксплуатироваться
привилегированным меньшинством. Далее он указывает на то, что если
даже в демократическом государстве, пользующемся
избираемостью членов правительства, выбор упадет на лучших, ученейших
и наиболее преданных обществу людей, — это приведет в конце
концов к расколу народа на две части: правящих, составляющих
ничтожное меньшинство, и управляемых, представляющих
собою громадное большинство. Правда, первоначально между этими
группами не будет резких различий, но такое положение не может
быть долговечным.
Бакунин полагает, что обладание властью портит даже лучших
людей: порождает пренебрежение к массам, с одной стороны, и
чрезмерную оценку своих заслуг — с другой*.
«Государство — это отвлеченность, абстракция, пожирающая
народную жизнь, но чтобы какая-нибудь отвлеченность могла
возникнуть, развиваться и продолжать свое бытие в реальной жизни,
нужно, чтобы собирательное тело... было заинтересовано в ее
существовании. Этим телом не может быть народная масса, ибо она
именно является здесь жертвой: таковым должно быть какое-нибудь
привилегированное собирательное тело»**.
Патриотизм — это, по мнению Бакунина, коллективный эгоизм,
с одной стороны, и война — с другой. Он здесь имеет в виду
внутреннюю солидарность и внешний антагонизм***. В патриотизме он видит
* Ibid., стр. 176-177.
** Бакунин. Qeuvres, стр. 226.
*** Ibid., стр. 234.

166
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
четыре элемента: 1) естественный и физиологический, 2)
экономический, 3) политический, 4) религиозный или фанатический*.
Естественный или физиологический элемент Бакунин считает
явлением прирожденным. Он имеет место в среде людей, стоящих
на низшей ступени социального развития.
«Патриотизм, как природное чувство, будучи в существе своем
и в действительности чувством чисто местным, является солидным
препятствием при формировке государств»**. Следовательно,
государство вместе со своей цивилизацией могло образоваться лишь
на разрушении патриотизмов местных.
Бакунин имел намеренье подвергнуть критике еще и патриотизм
экономический, политический и религиозный, однако труда этого
не исполнил.
«Бунт против природных влияний общества, — говорит
Бакунин, — значительно труднее борьбы или бунта против официально
организованного общества — государства»***.
Свобода человека основывается единственно на том, что он
послушен естественным законам, ибо он сам признал их таковыми,
а не потому, что они были ему навязаны извне чужой волей, божьей
или человеческой, собирательной или личной.
Представьте себе ученую академию, составленную из
знаменитейших представителей науки, и вообразите, что этой академии поручено
законодательство и организация общества, и что она, вдохновленная
лишь любовью к чистейшей истине, диктует обществу только законы,
безусловно согласные с новейшими открытиями науки. И вот, что
касается меня, утверждаю, что это законодательство, эта организация
будет чем-то отвратительным, по двум причинам. Во-первых, потому,
что человеческое знание по необходимости несовершенно и, сравнивая
то, что уже открыто, с тем, что еще остается открыть, можно сказать,
что наука все еще находится в колыбели. А затем, если бы пожелали
заставить людей, чтобы они свою практическую жизнь, как
общественную, так и личную, точно и исключительно применяли к последним
выводам науки, то все общество и отдельные индивидуумы этим бы
приговорили к мукам Прокруста...15 Эти муки вскоре привели бы к
тому, что задушили бы и разбили жизнь, как общественную, так и
индивидуальную, ибо одна и другая всегда бесконечно шире, чем знание.
Вторая причина — следующая: общество, которое было бы
послушно законодательству, исходящему из ученой академии, по-
* Ibid., стр. 227.
** Ibid., стр. 246.
*** Ibid., стр. 283.

M. А, Бакунин, его идеи и деятельность 167
слушное не потому, что само поняло его характер (в таком случае
существование подобной академии было бы ненужным), — но потому,
что это законодательство академии было бы ему навязано во имя
науки, которую оно чтит, не зная за что, — такое, повторяю, общество
состояло бы из скотов»*.
В качестве третьей причины негодности законодательства,
исходящего из ученой академии, Бакунин называет хорошо всем
известную испорченность официальных ученых учреждений.
Привилегированные академии портят ученых. Если бы этим
учреждениям были поручены законодательство и власть в обществе,
тогда входящие в их состав ученые перестали бы заниматься наукой
и деятельность свою направили бы на упрочение своего влияния
и власти.
«Господство знания и людей науки, если бы ими были даже
позитивисты, последователи Огюста Конта, или ученики доктринерской
школы немецкого коммунизма**, может быть только бессильным,
смешным, бесчеловечным, жестоким, угнетающим,
эксплуатирующим и вредным. О людях науки, как таковых, можно сказать то,
что я сказал о метафизиках и теологах: по отношению к
индивидуальным, живым существам — они бесчувственны. Нельзя их даже
упрекать в этом, ибо это естественный результат их профессии.
Поскольку они люди науки, постольку они заняты лишь общими
понятиями» ***.
«Из всех деспотизмов наихудший это деспотизм доктринеров
и религиозных прорицателей. Они столь ревнивы к славе своего Бога
и триумфу своей идеи, что не имеют уже сочувствия свободе,
человеческому достоинству и даже страданиям живых, настоящих людей.
Усердие в божественных делах, исключительное посвящение
себя идее, иссушают в конце концов даже в нежнейших душах,
в самых сострадательных сердцах источники человеческой любви.
Смотря на все, что происходит на свете, с точки зрения вечности
или абстрактной идеи, они относятся с пренебрежением к вещам
преходящим; люди суть существа с бытием преходящим; их место
заступают существа также преходящие, не возвращающиеся никогда
в свой прежний земной образ. Постоянным или относительно вечным
является только человечество, которое развивается из поколения
в поколение бесконечно»****.
* Бакунин. Бог и государство, стр. 16 и 17.
** Марксисты.
*** Бакунин. Бог и государство, стр. 36.
**** Бакунин. Бог и государство, стр. 35.

168
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
«Если народ должен остерегаться правления ученых, то тем более
он должен вооружиться против правления восторженных идеалистов.
Чем более верующие и жрецы неба становятся искренними, тем
более они опасны. Научная абстракция, как уже было упомянуто,
есть абстракция логическая, истинная в своем содержании,
неизбежная для жизни, которой она является теоретическим отражением,
или, если угодно, теоретическим сознанием... Абстракция
идеалистическая — это едкая отрава, которая разлагает и губит жизнь,
обманывает и убивает»*.
Как мы уже видели, Бакунин обнаружил причину противоречия
между теорией и практикой идеализма. Паря в облаках, идеалисты
третируют реальный мир, не борются в нем со злом, недостаточно
оценивают внешние условия человеческой жизни, от которых
зависит внутреннее ее совершенствование. Вместо того, чтобы начать
свою работу с перемены этих объективных условий с целью сделать
возможным для людей всестороннее развитие, обеспечив им
необходимые средства к существованию, устранив стеснительные
учреждения, идеалисты хотят начать с самого трудного — с развития духа.
Страстно критикуя религию и государство в их различных
видоизменениях, Бакунин признает их необходимыми в известных
фазах развития человечества и не отрицает за ними относительной
ценности.
Любопытны взгляды Бакунина на значение науки и отношение
ее к жизни.
Позитивная наука должна занять место религии, анархия — место
государственности.
Бакунин хочет, чтобы наука отвечала следующим условиям: чтобы
она освободилась от влияния какой бы то ни было религии, порвала
с метафизикой, старалась охватить не только сферу частных явлений,
но и мир, как целое, не ограничивалась исключительно анализом
явлений, но стремилась бы к созданию синтеза. Этот последний
следует, однако, считать гипотезой, имеющей лишь относительное
значение, пока она целиком не будет подтверждена строгим опытным
анализом и критикой**.
Бакунин полагал вместе с Контом, что социальная жизнь
подчинена известным законам. Он понимал также великое значение
новой науки — социологии, справедливо утверждая, что значение
законов социальной жизни имеет для человечества громадный
практический смысл. Будучи убежденным в серьезном значении
* Ibid., стр. 42 и 43.
** Бакунин. Qeuvres, стр. 68.

M. A Бакунин, его идеи и деятельность
169
социологии и ожидая от нее в будущем крупных результатов, он тем
не менее ясно сознавал, что в то время она не развилась настолько,
чтобы ее выводы могли быть точно формулированы и чтобы можно
было с полным доверием руководиться ими в общественной жизни.
Бакунин считает социологию труднейшей из наук и полагает, что
пройдут целые века прежде, чем она дойдет до той степени, на
которой стоят науки, изучающие иные категории явлений в мире*.
Однако, желая освободиться из-под тягостных условий, среди
которых приходится жить, должны ли мы ждать, пока наука
социологии сделает вперед крупные шаги и даст нам вполне определенные
указания? Ничуть — отвечает Бакунин. Для этого нужно было бы
обладать неслыханным терпением; затем, предположив даже, что
наши знания о социальных отношениях были бы достаточно
обширны, следовало бы еще задуматься над тем, что представляло бы
собою общество, если бы оно было только практическим применением
науки**? «Представляло бы собою безжизненную оболочку», —
отвечает Бакунин.
«Общая идея есть всегда абстракция, отвлеченность, и тем самым
является как бы отрицанием реальной жизни. Наука, знание может
в фактах действительности определять главную мысль, постоянные
отношения, одним словом, то, что есть постоянного в бесконечных
видоизменениях, но оно отнюдь не в состоянии охватить в этих
фактах материальной, индивидуальной стороны самой жизни... Знание
занимает мысль о действительности, но не сама действительность,
мысль о жизни, а не сама жизнь. Вот его рамки, единственные
рамки, из которых оно не может выйти, ибо они находятся в природе
мысли, единственного органа знания.
От природы этого знания зависят непоколебимые законы и
великая миссия науки, но вместе с тем и житейское ее бессилие и даже
ее вредное влияние, поскольку она присваивает себе чрез посредство
своих официальных и патентованных представителей право
управлять жизнью. Миссия науки заключается в констатировании общих
взаимоотношений преходящих и реальных вещей: изучая главные
законы, которые связаны с развитием явлений физического и
социального мира, наука строит, так сказать, прочные ступени
прогрессивного движения человечества, указывая на общие условия, точное
наблюдение которых неизбежно, а незнание их или пренебрежение
ими бывает всегда роковым. Словом, наука — это бусоль16 жизни,
но не сама жизнь. Наука неизменна, безлична, обща, отвлеченна,
* Ibid., стр. 68.
* Бакунин. Qeuvres, стр. 75.

170
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
бесчувственна, как законы, которых она является идеальным,
рефлективным, т. е. мозговым воспроизведением. Жизнь же скоротечна
и мимолетна, но вместе с тем в ней бьется действительность и
индивидуальность, чувство страдания, блаженство, надежда,
потребности и страсти. Она-то стихийным образом создает вещи и реальные
существа. Наука ничего не создает, она лишь констатирует и познает
продукт жизни» *.
В этом блестящем противоположении абстрактности науки —
конкретности жизни Бакунин чрезвычайно метко определил сферу
влияния науки.
Наука дает нам прежде всего метод рассуждения, указания для
деятельности. Однако исключительно применение отвлеченных
истин к жизни требует специальных способностей ориентировки,
способности чувствовать происходящие вокруг жизненные процессы.
Общественная деятельность требует творчества, которого наука
сама по себе дать не может, но может все же направлять наше
творчество и оценивать его плоды, что очень важно.
Рассуждения свои о науке и жизни Бакунин заключил в сжатой
формуле, что жизнь шире, глубже и растяжимее науки и никогда
ею не будет исчерпана**.
«Знание не может выйти из сферы отвлечения. В этом отношении
оно значительно ниже искусства, которое также занимается только
типами и общими положениями, но, благодаря своему особому
методу, становится их воплощением. Несомненно, что сказанные формы
искусства — не жизнь, тем не менее вызывают в нашем
воображении воспоминание и чувство жизни; искусство известным образом
индивидуализирует понятые им типы и положения; умея создавать
лишенные плоти и крови, вечные, бессмертные индивидуальности,
оно воспроизводит в них существа живые, действительные, которые
являются пред нашими взорами и снова исчезают. Искусство,
следовательно, есть известного рода поворот от абстракции к жизни. Знание,
наоборот, есть постоянное жертвоприношение мимолетной,
преходящей, но действительной жизни, на алтаре отвлеченного знания» ***.
Ныне искусство пошло еще дальше в направлении
индивидуализирования и конкретности. Можно даже сказать, что эти последние
определяют качества данного произведения искусства.
Из мест, процитированных выше, ничуть, однако, не следует,
что Бакунин не признавал авторитета знания. «Когда идет речь
* Бакунин. Бог и государство, стр. 35 и 36.
** Бакунин. Qeuvres, стр. 76.
*** Бакунин. Бог и государство, стр. 37.

M. A, Бакунин, его идеи и деятельность
171
о сапогах, я обращаюсь к компетенции сапожников; когда говорят
о сооружении дома, канала или железной дороги, я ищу разъяснений
у архитектора или инженера. Во всяком специальном вопросе я
обращаюсь к помощи того или иного ученого. Но не позволю, чтобы
мне навязывали: сапожника, архитектора или инженера.
Добровольно принимаю их мнения с полным уважением, которое могут
заслуживать их развитие, характер и знания, оставляя за собою
каждый раз неоспоримое право критики и контроля.
Я не удовлетворяюсь советом одного только специального
авторитета, я обращаюсь к нескольким, сравниваю их мнения и
избираю то, которое мне кажется наиболее справедливым. Но несмотря
на все уважение, которое я мог бы питать к человеческим чувствам
и искренности того или иного лица, я никому не верю —
безусловно. Такая вера была бы гибелью для моего разума и моей свободы*.
Преклоняюсь перед авторитетом специалистов какой-либо
профессии потому лишь, что его предлагает мне мой собственный разум.
Знаю, что я буду в состоянии овладеть лишь небольшой частичкой
человеческого знания во всех его деталях, во всем его положительном
развитии. Обнять все знание — для этого не хватило бы величайшего
интеллекта. Отсюда для науки, как равно и для промышленности,
вытекает необходимость разделения и обобществления труда. Я
получаю и я даю — так будет всегда. Каждый по очереди управляет
и становится управляемым. Не существует, стало быть, вовсе
власти постоянной и неизменной, но есть постоянная перемена власти
и подчинения, взаимных, временных и прежде всего добровольных.
Это же соображение запрещает мне признать постоянный,
бессменный и всеобщий авторитет, ибо не существует человека вполне
всестороннего, человека, способного объять все богатство частностей,
без которых применение науки к жизни представляется
невозможным... И если бы всесторонность даже могла быть чертой одного
человека, который, пользуясь ею, хотел бы навязать нам свой
авторитет, то такого человека нужно было бы изгнать из общества, ибо
власть его неизбежно привела бы всех других к отупению и рабству.
Этим я не хочу сказать, что общество должно притеснять гениальных
людей, как это оно делало до сих пор, но не соглашаюсь также с тем,
чтобы оно их делало фаворитами, и больше всего не желал бы, чтобы
за ними признавались какие-либо привилегии или исключительные
права, — все это по трем следующим причинам: во первых —
потому, что общество могло бы часто счесть гениальным человеком
шарлатана; во-вторых — оно могло бы вследствие системы при-
* Бакунин. Бог и государство, стр. 18.

172
Л. С. КУЛЬЧИЦКИЙ
вилегий сделать шарлатаном даже истинно гениального человека,
сдеморализировать его и оглупить; наконец, потому, что общество
таким образом поставило бы над собой господина»*.
Бакунин требует демократизации науки, распространения ее среди
всего общества, сближения науки с жизнью, а чрез это оживления
ее и направления внимания на многие вопросы, которые до сего
времени обходились.
«Необходимо, чтобы место специальной организации ученых
заняло общее просвещение, равное для всех, чтобы таким путем массы
перестали быть стадами, которых ведут и стригут привилегированные
пастыри, и могли сами управлять своей судьбой»**.
Под равным для всех просвещением Бакунин понимал, вероятно,
не какой-либо однообразный шаблон, но возможность для всех
одинаковым образом пользоваться просвещением. Наше предположение
мы основываем на том ударении, которое великий анархист делает
в другом месте на необходимости большей индивидуализации в
воспитании и образовании и с которым добивается в этом отношении
уважения к свободе и темпераменту детей***.
До сих пор мы видели, что Бакунин противополагает религии,
метафизике и идеализму вообще научный реализм, или позитивизм,
искусство и самое широкое просвещение, основанное на новой
воспитательной системе, состоящей в том, чтобы принимать в расчет
и вырабатывать самостоятельность инициативы и независимость.
Эти изменения в умственной сфере соответствовали бы
изменениям в сфере социальных, экономических и политических отношений.
Бакунин государству противополагает объединение отдельных лиц
в союзы, последних в общины, общин в округи, округов в провинции,
провинции в народ, народов во всеобщий союз человечества. Лица и
группы могли бы свободно выступать из союзов, в состав которых они вошли.
Наконец, Бакунин требует уничтожения частной собственности
и устройства коллективной.
©^э
* Бакунин. Бог и государство, стр. 19.
** Бакунин. Бог и государство, стр. 41 и 42.
*** Бакунин. Qeuvres, стр. 201.

^a
А. В. АМФИТЕАТРОВ
M. А. Бакунин как характер
Михаил Александрович Бакунин — ровесник Михаила
Юрьевича Лермонтова1. Одна и та же эпоха выработала для мира наиболее
европейского из русских поэтов и наиболее европейского из
русских политических деятелей. Между ними много личной разницы
и еще более типического сходства. Если хотите, Бакунин — живое
и замечательно полное воплощение той положительной половины
лермонтовского гения, которым определяется его творческое,
разрушением создающее, революционное значение. В Бакунине не было
ничего байронического — тем более на тон и лад
русско-гвардейского разочарования тридцатых годов. У него не найдется ни одной
черты, общей с тем Лермонтовым, который отразился в Печорине
и «Демоне», но зато он всю жизнь свою прожил тем Лермонтовым,
который создал пламя и вихрь «Мцыри». Если позволите так
выразиться, он — Лермонтов без эгоистического неудачничества и без
субъективных тормозов; Лермонтов, обращенный лицом вперед,
к революционному будущему, без грустных оглядок на прошлое,
без «насмешек горьких обманутого сына над промотавшимся
отцом»2; Лермонтов, взятый вне современной действительности и весь
устремленный в грядущие поколения, которые расцветают для него
яркими красными розами бессмертной свободы.
Он знал одной лишь думы власть,
Одну, но пламенную страсть...3
По всей вероятности, Лермонтов, если бы дожил до лет
политической зрелости, оказался бы силою революционною и, быть может,
гораздо более мощною и эффектною, — даже, главное, эффектною, —
чем сам Бакунин. В Михаиле Александровиче, по беспредельной

174
А В. АМФИТЕАТРОВ
широте души его и по неизмеримому добродушию, всегда имелось
преобширное пространство для шагов от великого к смешному,
чего в сумрачной, презрительной, скрытной и себялюбивой натуре
Лермонтова совсем не было. Лермонтов был человек с громадно
развитым инстинктом самосохранения против комических и неловких
положений: качество — для политического деятеля необычайно
важное, из первозначащих; в этом отношении Лермонтову помогла
печоринская половина его характера. Наоборот, Бакунин родился
на свет с полнейшею атрофией способности остерегаться и различать
возможности своих faux pas4. В течение сорока лет своей
революционной практики он только и делал житейски, что спотыкался, падал
и вставал, чтобы опять упасть на какой-нибудь трагикомически
непредвиденной колдобине, и снова подняться. И все это с
поразительною бодростью никогда не унывающего самосознания, с
веселым хохотом над собственною неудачею и с неукротимою энергией
веровать и действовать на поле проигранного сражения — во имя
и для лучших времен. Очутись Лермонтов в положении Бакунина,
хотя бы во время несчастной морской экспедиции Домонтовича
и Лапинского на помощь восставшим полякам 1863 г.5, он не
выдержал бы такого острого удара по самолюбию и сделался бы или
преступником, убийцею — мстителем за неудачу, или самоубийцею
с угрюмого, одинокого отчаяния. Бакунин переварил свинец и этой
нравственной тяжести. Он только погрызся малую толику с
Огаревым и Герценом, а в особенности с Герценом-младшим, Александром
Александровичем6. Письма друзей к Бакунину в это время, да и
вообще при всех его бесчисленных «провалах», замечательны то тону:
это послания не равных к равному, но строгих, умных, развитых
родителей к талантливому, но слишком живому и легкомысленному
ребенку, который, получив самостоятельность, пользуется ею лишь
затем, чтобы делать вреднейшие шалости и ломать дорогие игрушки.
Бакунин был во многом виноват, но только бакунинское добродушие
могло снести тот тон свысока, каким Герцен и Огарев отчитывали
его за вины. С Лермонтовым один намек на подобный тон повел бы
к дуэли. «Большая Лиза», как звали Бакунина Герцен и Мартьянов7,
только слушала и «утиралась». Именно это выражение — «утерся» —
употребил Огарев в письме своем о ссоре Бакунина с Катковым. Мы
будем ниже говорить об этой истории. Вообще пассивность пред
оскорблением личности, часто даже прямое непонимание так
называемых унизительных положений, полное отсутствие
индивидуального самолюбия по буржуазному кодексу — самые заметные черты
бакунинского характера, с первого раза странно удивляющие, даже
поражающие и, пожалуй, шокирующие непривычного изучателя.

M. А. Бакунин как характер
175
Я не знаю человека, который более Бакунина проводил бы в жизнь
ту скептическую и насмешливую теорию о «вопросах чести», что так
неотразимо, убедительно и убийственно для этой «условной лжи»
выработала неумолимая логика Шопенгауэра8. Недаром под конец
жизни Бакунин восхищался Шопенгауэром и держал сочинения
его настольною книгою. Три четверти переписки своей Бакунин вел
по женским адресам и псевдонимам (Лиза, Анна Калмыкова, синьора
Антониа и т. д.) и, в заключение житейской карьеры, подписался
«Матреною» под обязательством, выданным Нечаеву подчиниться
его диктатуре в случае, если бы даже Нечаев приказал ему делать
фальшивые бумажки. «Конечно, — замечает биограф Бакунина,
М. П. Драгоманов, — обязательство было написано только формы
ради, в пример послушания для молодых революционеров, и Михаил
Александрович никогда не стал бы делать фальшивые бумажки».
Вот тут опять огромная разница с Лермонтовым. Этот, напротив,
если бы насущное дело того потребовало, очень спокойно
фабриковал бы фальшивые бумажки, как его Арбенин9 вел фальшивую игру.
Но никогда не дал бы Лермонтов обязательства делать фальшивые
бумажки по чьему-либо приказанию, никогда не согнул бы свою
волю в дисциплину другого, никогда не унизил бы себя до состояния
«Матрены» или «Большой Лизы». Лермонтов — анархист по
аристократическому бунту выдающейся личности против общества,
которого она выше, и горда сознанием, что выше. Бакунин —
анархист по демократическому сочувствию, анархист ради общества,
совершенно пренебрегающий своею природною возвышенностью
над его уровнем, в идейном фанатизме справедливости и
равенства готовый обрубить самому себе ноги на прокрустовом ложе
демократии, с которого они, по огромному его росту (и телесному,
и духовному), непокорно торчали. Лермонтов родился, чтобы стать
властителем дум и царем толпы, но при жизни ему никогда не
удалось занять место и сыграть роль, соответствующую его природному
назначению. Бакунин имел в своем кругу капризные диктаторские
замашки и даже бывал несколько раз настоящим политическим
диктатором, — в Праге, в Дрездене, в женевской, как тогда
выражались, «интернационалке». Но в действительности, в натуре его
совершенно не было дара властвовать, повелевать; он был только
«излюбленный человек» толпы, ее трибун и зеркало. Он принимал
каждого человека вровень с собою: качество, при котором нельзя быть
«повелителем». У него была в высшей степени развита способность
апостола Павла10 — быть эллином с эллином, обрезанным с
обрезанным, свободным со свободным и ропщущим, готовым освободиться
рабом с угнетенными, ожидающими освобождения рабами. Если он

176
А. В. АМФИТЕАТРОВ
заставлял повиноваться себе, то отнюдь не царственными sic volo, sic
jubeo11, но силою убеждения в результате бурных диспутов,
страстных споров. Он не приказывал, а уговаривал, — уговаривал часто
грубо, с криком, бранью, неистовством, но все-таки уговаривал. И все
его распоряжения и действия не были окончательными: подлежали
обжалованию, апелляции, отмене от высших революционных
инстанций, которым он, когда сознавал себя неправым, — маленько
побурлив, — конфузливо и смиренно подчинялся. Таков, например,
в мелочах, — известный случай с энтузиастом-офицером, которого
Бакунин «диктаторски» услал было из Лондона неизвестно зачем
в Яссу, если бы не вступился со своим скептическим veto А. И.
Герцен. А в крупном масштабе — весь импульс его по делу польского
восстания, столь рокового для популярности «Колокола»,
загубленного именно настойчивостью Бакунина, чтобы лондонская русская
литература и идеологическая революция слилась с польскою
революцией действия на Вилии и Висле.
Бакунин, как живой человек живой современности, никогда
не был пророком: вещее свойство проникновенных натур вроде
Лермонтова и тесно прикованного к нему Достоевского. Зато он был
величайшим апостолом идей времени, которые он угадывал и
воспринимал на лету, задолго до других. Тургенев, — сам человек гораздо
более апостольского, чем пророческого духа, — гениально
изобразил эту сторону Бакунина в «Рудине». Апостольский дар отличал
Бакунина с ранней юности. В 1836-39 годах, как последовательный
гегелианец, путем диалектических отвлечений упершийся в идею
разумности всего существующего, Бакунин был консерватором
и поклонником монархии Николая I. Известно, что, стоя на такой
почве, он успел подчинить своему влиянию буйный и
свободолюбивый талант В. Г. Белинского. Пресловутая статья о «Бородинской
годовщине», от воспоминания о которой Белинский отплевывался
до конца дней своих12, создалась как плод именно бакунинского
апостольства по Гегелю. Но любопытно и то обстоятельство, что,
по свидетельству Герцена, учитель в этом случае оказался слабее
в вере, чем обращенный им ученик. «После Бородинской
годовщины, — пишет Герцен, — я прервал с Белинским все сношения.
Бакунин, хотя и спорил горячо, но стал призадумываться, его
революционный такт толкал его в другую сторону...» В дальнейшие
житейские периоды, после перелома своих мнений к реалистическому
мышлению и резкого обращения с правого фланга к левому, Бакунин
имел почтительно внимавших ему учеников-товарищей, не менее
сильных, чем Белинский. Достаточно указать, что речи и мысли
Бакунина положили глубокую печать на творчество Прудона. По-

M. А. Бакунин как характер
177
нятно, что речь, способная покорять себе Белинских и Прудонов,
действовала с неотразимою победною силою на умы, менее склонные
и приспособленные к противодействию и более благодарные, как
почва, чтобы воспринимать и растить verba magistri13. Бакунин
остается в истории русской культурной мысли как величайший
пропагандист-развиватель, державший под обаянием своего слова
несколько поколений русской молодежи. Этою ролью его полон
вдохновенный тургеневский «Рудин», где так хороша эпизодическая
фигура страстного рудинского послушника, учителя Басистова; где
скептический и опустившийся в искусственное равнодушие,
будущий земец Лежнев поднимает бокал за благотворное красноречие
Дмитрия Рудина, хотя его самого давно уже не любит, не уважает,
почти ненавидит, почти презирает. Из частных мемуаров о Бакунине
наиболее ярко, потому что всех наивнее, передал его апостольское
обаяние итальянец Анджело де Губернатис14, известный литератор,
поэт, историк литературы, ныне заслуженный профессор Римского
университета, на старости лет так далеко ушедший от идей своего
демократического прошлого, что несколько лет тому назад даже
купил себе титул графа. Губернатис, с простодушною злобою
разочаровавшегося прозелита15, признается, что Бакунин, что называется,
обработал и распропагандировал его в один присест. Одного разговора
было достаточно, чтобы из мирно либерального буржуазного юноши,
ненавистника конспирации, Губернатис превратился в
заговорщика, члена интернациональной революционной организации и ее
инструктора-пропагандиста. Губернатис, как и многие другие,
отмечает, что главною силою бакунинского обаяния было несравненное
уменье оратора пробудить в каждом человеке жгучий стыд за свое
эгоистическое прозябание среди мира, страждущего и жаждущего
помощи и обретения в борьбе права своего. Человека охватывало
отчаяние, что он прожил на свете столько лет, ничего не сделав для
народа, для культуры, для свободы, и он бросался в учительские
объятия Бакунина, отдавая ему свою волю и требуя наставления,
куда идти и что делать.
Вот тут-то, обыкновенно, начинался кризис, и бакунинский
авторитет часто спускался a la baisse16, потому что от апостола ждали
пророчества, религии, а Бакунин не был, да и не имел ни малейшей
претензии быть, я думаю, даже и не захотел бы быть, — ни Φ. М.
Достоевским, ни Львом Толстым. В нем решительно не было
склонности явиться мессией века. Напротив, чем старше он становился,
тем страстнее сам искал мессий, во имя которых апостольствовать,
и, по неразборчивости своей, принял было за мессию даже
Нечаева. В Бакунине всегда жило благородное сознание, что он, может

178
А В. АМФИТЕАТРОВ
быть, последнее слово идеи в современности, но далеко не
последнее во времени, в надвигающихся возможностях идеала. Он всегда
предчувствует, иной раз даже с чрезмерною скромностью, что идет
за ним некто, у кого он не достоин будет развязать ремень сапога. Его
апостольские обличения действовали даже на Герцена и еще больше
на Огарева, хотя они оба воображали, будто изучили Бакунина как
свои пять пальцев, и — часто позволяя ему увлекать их — уважали
его мало, ценили далеко ниже достоинств и почитали «Большою
Лизою». Но слушать себя, а порою и слушаться, «Большая Лиза»
все-таки заставляла этих умных, отчетливо рассуждающих людей,
потому что в нем — в Бакунине — неизменно слышалось кипение
настоящей политической страсти, заражающей, увлекательной.
Художественную формулу для Бакунина только четверть века
спустя по его смерти нашел великий певец нашего времени —
Максим Горький17. Бакунин — это воплощенное «безумство храбрых»,
которое — «есть мудрость жизни»18. Даже ближайшие друзья,
не умея или не хотя понять в нем гения, часто унижали Бакунина,
держали его в черном теле как не то сумасшедшего, не то
шарлатана. Тон отношений, по письмам Герцена, Огарева, с одной стороны,
Бакунина — с другой, почти всегда симпатичнее у Бакунина. Он
удивительно прямодушно и с видимою, чувствуемою искренностью
отдает знаменитому дуумвирату лондонских друзей своих все
литературные преимущества и первые почетные места. Он понимает, что
в литературной революции он не Герцен, как впоследствии понимал,
что в революции бунтарства он — старый революционер — должен
уступить первенство молодому Нечаеву. Повторяю: Бакунина
многие и много упрекали в диктаторских замашках, но, в
действительности, вся его биография есть принижение своего авторитета
пред потребностями революционного дела. И так — до последних
минут. Известно, что он отправился в несчастную экспедицию —
делать революцию в Болонье без всякой надежды на успех и с
сознанием, что дело совсем не организовано. Но его уверили, что
революционный взрыв, освященный именем Бакунина и, — от него
не скрывали, да он и сам очень хорошо знал, — вероятно, смертью
Бакунина на баррикаде, произведет громадное впечатление в Европе
и будет полезен международному демократическому возрождению.
И больной, едва живой, старик поплелся приносить себя в жертву
на улицах Болоньи. И то не удалось. Восстание отцвело без расцвета.
В ожидании сигнала Бакунин напрасно сидел взаперти, в номере
одной из местных гостиниц, а потом, когда полиция хватилась его
искать, друзья успели вывезти предполагавшегося вождя своего
в возе сена.

M. А Бакунин как характер
179
Несчастие жизни Бакунина заключалось именно в том условии,
что трудно апостольство без мессии, а мессии-то настоящего,
способного покорить себе его логическую голову, он никогда не имел;
в тех же, кого временно и сгоряча принимал за мессию, быстро и
доказательно разочаровывался; и, наконец, был слишком умен и
порядочен, чтобы лично самозванствовать и шарлатанить, воображая
мессиею самого себя или ловко навязывая себе в таковые же мессии-
апплике19 доверчивой толпе адептов20. Дебогорий-Мокриевич в своих
записках (Paris, 1894) замечательно ярко рисует, как запросто,
братски, сразу на «ты» сошелся с ним, готовым преклоняться и
благоговеть юношею, старый, великий революционер в первое же свидание
их в Локарно. И деньгами поделился (а ведь сам жил нищий нищим
в это время!), и чаю выпили вместе неистовое количество, и шумел,
и ругался, и все свои тайники и подноготные показал. Не умел этот
человек играть скучно-возвышенную роль живого бога, так и
«перла» из него интимная человечность, буршество21, фамильярность,
панибратство истинного сына земли, истинного человека толпы.
Сравнительно с доступностью и общительностью Бакунина, даже
Герцен — широкий, размашистый, веселый Герцен — сказывается
не более как любезным светским барином и «тонкою штучкою».
Житейские отношения Бакунина — это цепь молнийных интимностей
и столь же быстрых ненавистей. Причем, — надо сказать, —
интимности возникали с равным пылом и усердием обеих сторон, а
ненависти доставались, на память, одному Бакунину. Сам он ненавидеть
решительно не умел (говорю, конечно, о личной, а не о политической
ненависти) и сказал в одном письме своем поистине великие слова
о мщении: «Для такого глубокого чувства нет в моем сердце места».
Он не умел создавать причины и поводы к мести, — не умел
обижаться. Одна из тяжело принятых им обид, и все-таки не повлекшая
за собою разрыва, отмечена им, по крайней мере, с горьким и долго
больным чувством. Это — когда лондонские изгнанники, не доверяя
такту Бакунина в шведской экспедиции, отправили контролировать
его Герцена-младшего, и тот, со всем самодовольством
двадцатилетнего распорядителя-доктринера, принялся муштровать старого
революционера, как младшего товарища, делал ему начальственные
замечания, указывал свысока его ошибки и увлечения и т. д. Этой
обиды, вызвавшей между Бакуниным и А. И. Герценом-старшим
обостренную полемику на письмах, Бакунин не мог позабыть
несколько лет. Добродушный тон, по отношению к А. А. Герцену
2-му, появился у него только в 1870 г., после смерти Александра
Ивановича, которая поразила Бакунина страшно. Да и тут осталось
больше какой-то почтительной, играющей на права старчества,

180
А В.АМФИТЕАТРОВ
втайне робеющей шутливости, чем искренне теплого чувства. Так
пишут к человеку и о человеке, с которым жизнь поставила вас в
постоянные, близкие и наружно дружеские отношения, но о котором
вы наверное знаете, что он вам чужой и вас не любит. И достало этого
напряженного тона лишь на очень короткое время. Отношения между
Бакуниным и Герценом-младшим испортились окончательно, когда
Ал. Ал. высказался против продолжения «Колокола» в Цюрихе,
вполне справедливо находя, что Бакунин, Огарев и Нечаев будут
бессильны вести дело, обязанное своим успехом исключительно
колоссальному литературному таланту самого покойного
Александра Ивановича. Немало горечи внесла сюда и известная история
так называемого Бахметевского революционного фонда22, который,
под давлением Бакунина, Огарев выдал на руки Нечаеву, вопреки
желанию и дурным предчувствиям Герценовой семьи. Нечаев, как
революционер, был человек бескорыстнейший и неспособный
воспользоваться общественною копейкою для личных целей, но фонд
этот бесполезно растаял у него в фантастических и несимпатичных
предприятиях, которыми, согласно своей фантастической программе,
сопровождал он революционную пропаганду.
Вообще, в семье Герцена Бакунин фавором не пользовался.
Бакунин чувствовал это очень хорошо, хотя и делал bonne mine au
mauvais jeu23. Не заблуждался он относительно чувств к нему и
самого Александра Ивановича. «А пришлите мне посмертную, недавно
напечатанную книгу Герцена, — пишет Бакунин Огареву в конце
1871 года. — Непременно пришли. Он, говорят, много толкует и,
разумеется, с фальшивою недоброжелательностью, кисло-сладкою
симпатией обо мне. Надо же мне прочесть, а пожалуй, и ответить».
Наилучшим доказательством, что Бакунин не только хвалился
и щеголял великодушием, выставляя себя неспособным к мщению,
является его отношение к Карлу Марксу. Великий теоретик
социал-демократии переживал период германско-националистических
пристрастий в то самое время сороковых годов, когда Бакунин пылал
мечтами переустройства всего славянского мира на началах
социалистической федерации. Немецкая печать, даже самая передовая,
и Карл Маркс во главе ее, относилась с отвращением и ненавистью
к Пражскому славянскому съезду 1848 года24, где Бакунин сыграл
господствующую роль, и к последующей Пражской революции25,
где тот же Бакунин планировал вооруженное сопротивление против
Виндишгреца26 и Шварценберга27. В следующем 1849 году бывший
артиллерийский офицер николаевской армии М. А. Бакунин
оказался диктатором и главнокомандующим революционной защиты
Дрездена: самый знаменитый акт в биографии Бакунина. По взятии

M. А, Бакунин как характер
181
Дрездена королевскими войсками, М. А. был схвачен в Хемнице,
посажен в крепость Кенигштейн, а затем выдан саксонским
правительством австрийскому. Оба правительства приговорили его к
смертной казни, и оба помиловали, вопреки собственной воле Бакунина:
«Предпочитаю быть расстрелянным!» — отвечал он на предложение
подать саксонскому королю просьбу о помиловании. Смертная казнь
была заменена пожизненным заключением в австрийской
крепости Ольмюц. Здесь Бакунин пробыл шесть месяцев прикованный
к стене. Русское правительство потребовало его выдачи, как заочно
осужденного эмигранта. Австрийцы обрадовались случаю
отделаться от опасного арестанта, и в мае 1841 года Ольмюц сменился для
Бакунина Петропавловкою, потом Шлиссельбургом. Здесь он
оставался до смерти Николая I. Александр II вычеркнул имя Бакунина
из своей коронационной амнистии, но, склоняясь на просьбу его
матери, изменил род наказания: из Шлиссельбургской одиночки
Бакунин был переброшен на вечное поселение в Восточную Сибирь.
В это тяжелое семилетие, когда жизнь Бакунина тянулась
сплошным мартирологом, группа немецких демократов, окружавшая Карла
Маркса, к сожалению, вела себя по отношению к русским
революционерам за границею более чем некорректно, — прямо-таки враждебно
и в высшей степени коварно. Недоброжелательные атаки выдержали
и Герцен, и Огарев, но самая оскорбительная и нечестная выходка
русофобии была сделана кружком Карла Маркса против Бакунина.
В то время, как герой Праги и Дрездена последовательно мучился
цепями и цингою в Кенигштейне, Ольмюце и Шлиссельбурге, газета
Карла Маркса распространила о нем грязную сплетню-клевету, будто
Бакунин был агентом-провокатором русского правительства. В
доказательство ссылались на какой-то, якобы компрометирующий,
разговор о Бакунине между знаменитою писательницею Жорж Занд
и Ледрю-Ролленом28. Бакунин, сидя в крепости, разумеется, ничего
не подозревал, в то время, как, по справедливому замечанию
Герцена, «клевета толкала его на эшафот и порывала последнее общение
любви между мучеником и сочувствующею ему массою». К счастию,
другу Бакунина, композитору Рейхелю, удалось разрушить гадкую
сплетню, при энергичном содействии самой Жорж Занд,
возмущенной злоупотреблением ее имени против Бакунина как заслуженного
революционера и личного ее друга. Однако под влиянием все того же
Марксова кружка, грязь эта вздувалась и против Герцена, и против
Бакунина еще неоднократно — даже в Лондоне. В 1869 году
Бакунин в письме к Герцену характеризует Маркса как «зачинщика
и подстрекателя всех гадостей, взводимых на нас». Впоследствии
многолетняя вражда двух титанов революции, осложненная вмеша-

182
А. В. АМФИТЕАТРОВ
тельством Утина, который был далеко не титан, но большой мастер
вести партийную интригу, кончилась, как известно, очень печально
для Бакунина: Маркс выбросил его за борт социалистической
революции, выгнав в 1873 году из Интернационала.
Как же отвечал на выходки Маркса Бакунин? Вот строки того же
самого письма, в ответ на упрек более чуткого к оскорблениям
Герцена, который не любил оставлять обид без расплаты и умел на укол
словом-булавкою отвечать ударом слова-кинжала. «Почему я
пощадил Маркса и даже похвалил, назвав великаном? По двум причинам,
Герцен. Первая причина — справедливость. Оставив в стороне все
его гадости против нас, нельзя не признать за ним огромных заслуг
по делу социализма, которому он служит умно, энергически и верно
вот уж скоро 25 лет и в котором он, несомненно, опередил нас всех.
Он был одним из первых, чуть ли не главным, основателем
Интернационального общества. А это в моих глазах заслуга огромная,
которую я всегда признавать буду, что бы он против нас ни делал».
Вторая причина, выставляемая Бакуниным в самозащиту от Герце-
новых насмешек, относится к области партийной полемики и
тактики и дышит тем наивным макиавеллизмом, в котором Бакунин
был так необычайно хитер и ловок на словах и так изумительно
неуклюж и неудачен на деле. Бедная «Большая Лиза»! Всякий раз,
что она начинала плутовать и талейранствовать29, она немедленно
попадалась на месте преступления самым позорным и смехотворным
образом. Дипломатического таланта у Бакунина не было достаточно
даже для того, чтобы выманить, по поручению Нечаева, у дочери
Герцена30 рисунок для революционной печати — мужика с топором.
А в крикливой ссоре Нечаева с m-lle Герцен, из-за уклончивости ее
поступить в его «русское революционное общество», Бакунин, хотя
был всецело на стороне Нечаева, не выдержал характера, когда тот
нагрубил его любимице Нате, и резко оборвал его. Так было всегда
и во всем. Бакунин годился на всякую политическую деятельность,
кроме дипломатической. Он был страстный конспиратор, но
дипломат — никакой. Начиная уже с того, что, по размашистой натуре
своей, никогда не умел держать язык за зубами. В одном письме
1862 года Герцен, раздраженный польскими делами,
безжалостно перечисляет «Большой Лизе» ряд лиц, пострадавших так или
иначе от нескладных и рассеянных ее экспансивностей. «Большая
Лиза» была болтлива и любопытна. Герцен, Белинский, Тургенев,
Катков и др., все друзья молодости, жалуются на страсть Бакунина
«быть стоком сплетней» (выражение именно Тургенева). В 1840 году
страстишка эта довела Бакунина до весьма грязного столкновения
с Катковым; последний дал ему пощечину при встрече в квартире

M, А. Бакунин как характер
183
Белинского в Петербурге. Бакунин вызвал Каткова на дуэль, но
поединок не состоялся, потому что Бакунин, пофилософствовав, как
Рудин пред Волынцевым, сознал себя неправым и драться не
пожелал. Отзывы друзей о Бакунине в этом периоде его жизни ужасны.
Огарев честит его «длинным гадом» и «подлецом», Герцен —
«талантом, но дрянным человеком», Белинский и Боткин — «трусом»
и т. д. Что Бакунин менее всего был трусом, это наглядно доказали
Прага, Дрезден, Париж и Болонья. А обычная легкость его в
отношениях с людьми сказалась тем обстоятельством, что два или три года
спустя он за границею как ни в чем не бывало, дружески исполняет
какие-то поручения своего недавнего оскорбителя, Каткова. Этот был
человек другого закала, обид не забывал и жажду мщения хранил
свято. В 1859 году Бакунин, ссыльный в Иркутске на поселении,
обратился к Каткову, на правах с лишком двадцатилетних отношений
знакомства и дружбы, с денежною просьбою. Катков, конечно,
отказал, а письмо сохранил и, двадцать лет спустя, воспользовался им,
в 1870 г., чтобы облить Бакунина грязью, как будто бы бесчестного
и наглого попрошайку, не умеющего жить иначе, как на чужой счет.
Злоба и мстительная радость слишком ярко сквозят в этом письме,
и, читая его, не за Бакунина грустно и совестно.
«Гамлет Щигровского уезда»31, злая сатира Тургенева на геге-
лианскую интеллигенцию сороковых годов, ядовитейшим образом
изобличил пустоту, ничтожество и даже прямой вред для даровитой
индивидуальности пресловутых «кружков in der Moskau»32. Сколько
можно судить по отношениям, возникавшим из недр кружков этих,
даже для таких крупных людей, как Белинский, Бакунин,
Грановский33, Герцен и пр., образовательная и воспитательная польза
их была, действительно, с привкусом большой горечи, которая рано
или поздно отравляла и разрушала пылкие шиллеровские34 дружбы,
установляя взамен очень скептически натянутые и подозрительные
отношения, не далекие от ненависти Лежнева к Рудину. Бакунин,
именно как Рудин, был блистательный оратор, и неудивительно, что
в «кружке», для которого красноречие есть необходимый цемент,
он должен был играть неизменно первую роль, даже в присутствии
таких ярких людей, как Белинский или Герцен. Но у него был и ру-
динский талант утомлять своих друзей и отталкивать от себя
порывистыми крайностями своих увлечений. На заре юности у Бакунина
был таким «скоропалительным» другом и врагом — Белинский,
на закате лет — Нечаев. Ссоры выходили, обыкновенно, из-за
типической русской, а в особенности кружковой привычки — входить,
что называется, в калошах в чужую душу. На этом построился
скандал столкновения между Бакуниным и Катковым. Белинский

184
А. В. АМФИТЕАТРОВ
разошелся с Бакуниным за властолюбивую привычку опекать его
идеалистическое мировоззрение и поверять твердость в оном
высокопарными гегелианскими речами.
«Любезный Бакунин, — однажды сказал ему Белинский, — о
Боге, об искусстве можно рассуждать с философской точки зрения,
но о достоинстве холодной телятины должно говорить просто».
Ссора с Нечаевым, быть может, была единственною из
«дружеских» ссор, в которой не Бакунин был причиною разрыва и твердо
взял на себя не только его инициативу, но даже усердно писал
письма всем друзьям и знакомым, предупреждая их против Нечаева,
как скоро последний обнаружился пред старым революционером
во всю величину своего аморального фанатизма. Известно, что
Нечаев не постеснялся украсть у Бакунина несколько писем — с целью
нравственно шантажировать его какими-то в них уликами... Этого
поступка не вынес старик — тем более, что мы видели: немного
раньше он был так влюблен в Нечаева, что, не колеблясь, шел к
нему в «Матрены». И за всем тем, разочаровавшись в своем «боге» как
в человеке, Бакунин не перестал уважать Нечаева как на редкость
талантливого и энергического революционера. Его испугала и
смутила огромная доля иезуитства и червонновалетства35, которою, как
коконом каким-то, собирался обволочь революционную агитацию
Нечаев, — что очень тонко, к слову сказать, подметил за последним
в «Бесах» Достоевский. И старый Бакунин попятился от молодого
Нечаева в суеверном испуге, именно как от беса какого-нибудь.
Но и пятясь, твердил убежденно, что, конечно, бес — черен и
вязаться с ним порядочному человеку опасно и не следует, но — по своему
бесовскому амплуа — он молодец, лучше его не найти. Нет-нет,
когда Бакунин в качестве «Матрены» выдавал Нечаеву обязательство
фабриковать по его приказанию фальшивые бумажки, он не
предполагал, что подписывает в этом документе программу практической
работы... Кстати, отметим: когда флорентийский посол русского
двора Киселев36, чтобы компрометировать Бакунина, проживавшего
тогда в Неаполе, распространил слух именно о его прикосновенности
к шайке фальшивомонетчиков, которая с замечательным успехом
работала на юге Италии и почиталась в общественном мнении
революционною, Бакунин обиделся жестоко. Он даже думал вызвать
на дуэль неаполитанского префекта, маркиза Гвалтерию: именно
через него шла гадкая сплетня. Революционер, прошедший от
глубины монархического консерватизма все стадии освободительного
учения и движения и увенчавший свой путь торжественным гимном
анархии, творец и учитель анархизма, Бакунин, и к шестидесяти
годам своим, не изжил, однако, привычек и взглядов юношеского

M. А. Бакунин как характер
185
идеализма. Сам себя Бакунин почитал рьяным и глубоким реалистом,
а в одном письме 1869 года заявляет даже, что он не знает ничего
«подлее и грязнее идеалистов» и чем больше живет, тем больше
в том убеждается. Но пережитки Гегеля в смеси с романтикою
Шеллинга37, которой Бакунин тоже отдал дань в свое время, всплывали
в Бакунине курьезными разладами с деятельностью очень часто
и непроизвольно, так что по большей части он их сам не замечал.
Еще в 1862 году он способен был блуждать целую ночь с приятелем
по улицам Парижа, рассуждая о «личном Боге» и признаваясь, что
имеет в душе веру к Нему...
Раньше, в гегелианской своей молодости, он был на этот счет
настолько силен и крепок, что Белинский приписывал влиянию
Бакунина свою религиозность в петербургский период своей
деятельности. Даже в 1870 году Бакунин, в полосу большой нужды
и вообще трудных обстоятельств, способен оказался прорваться
странным в устах революционера и позитивиста восклицанием,
что «nous avons mis notre confiance dans la providence divine et cela
nous console»38. Правда, сказано это на французском языке, который
в русском обиходе Бакунин почитал признаком преднамеренной лжи
и бранил за то сантиментальные французские письма Грановского.
Немного русских людей, работавших на культурные цели, умели
обогнуть своею деятельностью такую колоссальную дугу идей и пройти
такую длинную эволюцию социальности, как выпало на долю
Бакунина. В одном из писем своих он уверяет, что был революционером
с тех пор, как сам себя помнит. М. П. Драгоманов уличает его: это
неправда — в 1835-1839 годах гегелианец Бакунин был убежденным
царистом и влиятельным пропагандистом царизма («Бородинская
годовщина» Белинского). Любопытно, что остатками «смутного
царизма» однажды, уже в шестидесятых годах, попрекнул Бакунина
Герцен. Сорок лет спустя, когда прах Бакунина опустили в могилу
на кладбище в Берне, имя его было самым передовым символом
человеческой свободы: от «бакунизма» как беспредельной воли
самоуправляемой личности, как от аморфной анархии, отстали решительно все
либеральные, социалистические и революционные учения и партии,
да, в большинстве, продолжают отставать и до наших дней.
Был ли на всем протяжении этой эволюции хоть один момент,
когда Бакунин кривил душою, был неискренним? Ни один факт
в его биографии, ни единое слово в строках его сочинений и писем,
ни единая мысль, прозрачная между строками его интимных
излияний, не дают нам ни малейшего права на подобные подозрения.
Некогда Белинский упрекал Бакунина, что он любит «не людей,
но идеи». Таким прошел он и всю жизнь свою. У нас в России, в так

186
А. В.АМФИТЕАТРОВ
называемом интеллигентном, но, в сущности, полуобразованном
обществе, слово «логика» не в почете, пользуется страшною и
чересчур возвышенною репутацией «сухой материи» и менее всего
способна сочетаться в воображении многих с такою, казалось бы,
безалаберною житейски фигурою, как Бакунин. На самом же деле,
в истории русской культуры maximum способности к
последовательно логическому мышлению и к логической диалектике являли
собою именно фигуры, наименее подававшие к тому надежды своею
житейскою внешностью: Бакунин, Владимир Соловьев39. Смелостью
логической гимнастики, охотою идти до корня и смотреть в корень
Бакунин далеко оставил за собою все логические и диалектические
умы современного ему культурного движения. Он был, поистине,
бесстрашен пред лицом сознанных и проверенных логическим
рассуждением ошибок; поистине велик способностью
Сжечь все, чему поклонялся,
Поклониться всему, что сжигал, —
как скоро новая ступень социальной эволюции открывала его
неугомонно движущемуся вперед духу, — духу лермонтовского
«Мцыри», — новые горизонты с новыми звездами, новыми мирами...
Драгоманов замечательно удачно выбрал свой эпиграф к биографии
Бакунина40 — из письма Белинского от 7 ноября 1842 года: «Мишель
во многом виноват и грешен, но в нем есть нечто, что перевешивает все
его недостатки, — это вечно движущееся начало, лежащее в глубине
его духа». Нельзя было лучше угадать Бакунина, чем угадал
Белинский. Бакунин в течение всей своей жизни не знал минуты застоя.
Он, в буквальном смысле слова, не имел времени стариться и умер
шестидесятилетним юношею, стоя далеко впереди не только своих
ровесников, но и многих преемников, — «гражданином грядущих
поколений». Растеряв зубы в шлиссельбургской цинге, измученный
крепостями и Сибирью, явился он после девятилетнего погребения
заживо в Лондон к Герцену и Огареву и в революционном их трио
оказался наиболее юным, всего ближе и понятливее к молодежи
революционного века. Замечательно в этом отношении письмо Бакунина
к Герцену в 1867 году с о. Искии о брошюре Серно-Соловьевича «Unsere
Angelegenheiten»41, которая очень оскорбила Александра Ивановича
и толкнула его к резкому и брюзжащему обобщению, по Серно-Соло-
вьевичу, всей революционной молодежи. По глубине мысли и чувства
современности, по ясности самоопределения в действительности и
провидения в наступающее поколение, простодушная «Большая Лиза»
оказалась гораздо сильнее на этот раз, чем гениально-остроумный
и несравненно изящный в анализе текущих явлений знаменитый ее

M. A. Бакунин как характер
187
товарищ. Никто из русских деятелей не умел так свежо донести до
могилы свою молодость, как Бакунин, никто не умел так тонко, глубоко
и вровень с собою понимать молодежь (опять вспоминаю Дебогория-
Мокриевича). А отсюда следует и объясняется и тот факт, что никто
не умел и сильнее действовать на молодежь, захватывая ее под свое
обаяние равенством старшего, товариществовать с нею, «приходя
в ее среду, как primus inter pares»42. «Друг мой! — вырывается у
Бакунина трогательное обращение к Огареву в письме 1869 года, — мы
старики, поэтому мы должны быть умны: у нас нет более юношеского
обаяния. Но зато есть ум, есть опыт, есть знание людей. Все это мы
должны употреблять на служение делу». Какую мощную роль и силу
выделял Бакунин на долю «юношеского обаяния», это лучше всего
показывает его готовность отойти на второй план революции и стать
в подчиненные отношения, как скоро на сцену выступил энергичным
демоном века С. Г. Нечаев. Бакунина часто упрекали
неразборчивостью в людях. Однако умел же он классифицировать свои симпатии
настолько, чтобы возложить на лоно свое молодую деятельную силу,
как Нечаев, но более чем холодно, с яркою враждебностью встретить
«бабьего пророка», как звал он Утина. К последнему относится вряд ли
не самое суровое из всех слов Бакунина, сказанных по адресу младших
его двигателей революции. «Утина надо непременно уничтожить.
Он самолюбиво злостно мешается во все и, сколько может, мешает
всему. А у него есть деньги и бабы». Бакунин — один из немногих
исторических талантов России, умевших до седых волос
сохраниться от надменного общественного предрассудка, что «яйца курицу
не учат», отравившего своим ядом последние годы даже таких светлых
умов, как Герцен и Тургенев, не говоря уже о сопряженных с ними
dii minores43. Напротив, чем старше становился Бакунин, тем моложе
общество его окружало, тем юнее была его публика и товарищество.
Последнее десятилетие своей жизни Бакунин возится почти
исключительно с юнцами, уча их революции словом, делом, статьями,
прокламациями, речами, сочиняя кодексы и уставы новых организаций,
слагая международные союзы, партии, фракции, конспирации. Этот
громадный и знаменитый человек никогда не гнался за престижем
«старшего» и даже с гимназистами держал себя так, как будто он
им ровня. Вот член бакунинского символа веры, которым старик,
на 56-м году жизни, выразил свои взгляды на то, как старое старится,
а молодое растет. «Наша цель с тобою — революция. Зачем
спрашиваешь, увидим ли мы ее или не увидим. Этого никто из нас не отгадает.
Да ведь если и увидим, Огарев, нам с тобою немного будет личного
утешения, — другие люди, новые, сильные, молодые, — разумеется,
не Утины, — сотрут нас с лица земли, сделав нас бесполезными. Ну

188
А. В.АМФИТЕАТРОВ
мы и отдадим им тогда книги в руки. Пусть себе делают, а мы ляжем
и заснем молодецким сном непробудимым». Бакунин был великий
мастер забывать прошлое: воистину он «оставлял мертвым хоронить
своих мертвецов».
Именно так почти дословно и заключил Бакунин свою
мастерскую, хотя страшно суровую, характеристику Грановского в плу-
тарховой параллели с Н. В. Станкевичем и далеко не к выгоде
первого. «Перед гигантом Станкевичем Грановский был изящный
маленький человек, не более. Я всегда чувствовал его тесноту и
никогда не чувствовал к нему симпатии. Письма его насчет Герцена
столько же глупы, сколько отвратительны. Похороните его, друзья:
он вас не стоит. Будет одною пустою тенью в памяти менее».
Довольно равнодушный не только к мертвецам, но и к людям настоящего,
интересным ему лишь постольку, поскольку они ему годились
как политические орудия, Бакунин любил жить исключительно
с людьми того будущего, на которое он работал сам и учил работать
свою «деклассированную молодежь». С своей стороны молодежь
крепко любила своего вечно юного деда и не выдала его памяти
даже Герцену, чей очерк «М. А. Бакунин и польское дело», при всем
остроумии и верности многих характеристических черт, страдает
высокомерием тона и близоруким непониманием европейской роли
Бакунина. Герцен — незабвенно великое имя русской революции,
в ней его значение, по крайней мере, непосредственное, было гораздо
выше и действительнее бакунинского, но Бакунин принадлежал
революции не столько русской, сколько международно-европейской.
«Ты только русский, а я интернационал!» — с гордостью пишет он
Огареву по поводу неудачной коммунистической революции в Лионе,
мало того затронувшей. В этом европейском своем значении
Бакунин, конечно, фигура несравненно более крупная и, так сказать,
более историческая, чем А. И. Герцен, хотя и превосходивший его
и талантами, и литературною удачею. «Будущие историки
революционного дела в России и Испании, в Швеции и Италии, во Франции,
Германии и Польше найдут руку Бакунина повсюду. Недаром более
сведущие реакционеры называли его "Старцем горы", которого воля
в одно время совершалась в Кордове и Бактре»44.
В своей знаменитой речи о Пушкине Достоевский45 положил
блестящее начало несколько хвастливой, но и во многом верной теории
о русской «всечеловечности», о космополитической способности
русских жить чувствами, сливаться с интересами, ощущать биение
общего пульса решительно со всеми народами мира, о нашем таланте
отрешаться от национальности для гражданства во вселенной, о
жажде бежать от цивилизованной государственности в недра свободного

M, А. Бакунин как характер
189
человечества и т. д. О Бакунине в то время не принято было громко
разговаривать, но нет никакого сомнения, что для иллюстрации
своих положений Достоевский не мог бы желать более типической
и точной фигуры всечеловека и странника в мире сем, как великий
«Старец горы». Достоевский долго и подробно говорил о
пушкинском Алеко40, неудачно ушедшем от ненавистного петербургского
общества искать свободы и душевного мира в цыганском таборе. Так
вот — Бакунин — это Алеко, которому удалось его бегство. В его
письмах, статьях и даже в первой речи о Польше на парижском банкете
29 ноября 1847 года47, стоившей ему высылки из Франции, звучат
уже мотивы «скитальчества». «Лишенные политических прав, мы
не имеем даже той свободы натуральной, — патриархальной, так
сказать, — которою пользуются народы наименее цивилизованные
и которая позволяет, по крайней мере, человеку отдохнуть сердцем
в родной среде и отдаться вполне инстинктам своего племени. Мы
не имеем ничего этого; никакой жест натуральный, никакое
свободное движение нам не дозволено... » Эти строки звучат, как
прозаическое переложение монолога Алеко, обращенного к новорожденному
сыну, как рифмованная скорбь «Измаил-бея»48, как вопль пленного
Мцыри49, что нет ему воли — «глазами тучи следить, руками молнии
ловить...» Достоевскому, в бакунинском примере, можно было бы
уступить даже и ту сомнительную часть его учения, в которой он
призывал «гордых людей» к «смирению». Потому что, если бегство
от цивилизации, не удавшееся гордому Алеко, блистательно удалось
Бакунину, то, конечно, в этом обстоятельстве немалую роль сыграло
именно то условие, что Бакунин был уже нисколько не гордый
человек, но, напротив, удивительно одаренный талантом снисхождения,
терпимости и приспособляемости к людям. Он умел грешить сам,
умел и понимать чужой грех и слабость. Здесь опять надо вернуться
к вопросу о неразборчивости в выборе знакомых и сотрудников,
которою так часто попрекал Бакунина Герцен. К слову сказать, это —
попреки, — даже в лучшем случае, — кривого слепому. Александр
Иванович имел слабость почитать себя великим знатоком человеков,
в действительности же, на каждом шагу попадал впросак и провалы
не хуже бакунинских. На честности и доверчивости отношений
Герцен ловился с необычайною легкостью многими «честными Яго»60.
Стоит вспомнить его откровенности перед Чичериным, который
потом злобно и ехидно высмеял Герцена за «темперамент»51.
Блистательные характеристики Грановского, Станкевича, Маркса, самого
Герцена, Нечаева, оставленные Бакуниным в письмах,
показывают его не только не слепым наблюдателем мира сего, а, напротив,
вдумчивым психологом-аналитиком, необычайно тонким, острым

190
А. В. АМФИТЕАТРОВ
и метким. О смелости наблюдения нечего и говорить. Рассмотреть
в Грановском сквозь окружающий его розовый туман
идолопоклонства «изящного маленького человека, не более» — не в состоянии
был бы нравственный слепыш, каким Герцен изобразил «Большую
Лизу». Не менее оригинальна и замечательна оценка Бакуниным
декабристов как чересчур превозвышенных репутацией страдания
дворян-либералов, среди которых истинно-революционною и
демократическою целью задавался один Пестель62, за то и не любимый
товарищами. Нет, людей Бакунин умел понимать и разбирать, но,
поняв и разобрав, он не брезговал ими с высоты барского «чистюль-
ства», если находил порочные пятна, он все-таки не питал
предубеждения к грешнику, потому что сам был «рослый грешник»
(выражение Тургенева) и собственным чутьем и опытом знал слишком
хорошо, что те грехи и грешки против буржуазной нравственности,
которыми люди имеют обыкновение унижать друг друга, нимало
не препятствуют героям быть героями и мученикам мучениками.
В Бакунине было больше Дантона63 (схожего с ним и физически),
чем Робеспьера54 или Сен-Жюста55. Он любил человека в лучших
проявлениях и терпеливо закрывал глаза на черную половину.
Любил детей Ормузда, махнув рукою на частицу в них Ариманова зла.
«Мрочковский66 засвидетельствует, что, с тех пор как он меня знает,
я не изменил никому, а мне изменяли часто, и что я бросал человека
только тогда, когда, истощив все зависящие от меня средства для
того, чтобы сохранить его союз и дружбу, убеждался окончательно
в невозможности их сохранить. С Нечаевым я был долготерпелив
более, чем с кем-либо. Мне страшно не хотелось разрывать с ним союза,
потому что этот человек одарен удивительною энергией». И когда
Нечаев был арестован и выдан швейцарскими властями русскому
правительству, письмо о том от Бакунина к Огареву прозвучало,
как мрачный реквием, в котором старик не нашел для юного и
несчастного врага своего ни одного злого слова и отдал всю должную
справедливость его талантам и искренности. Однажды Бакунин
упрекнул Герцена за «высокомерное, систематическое, в ленивую
привычку у тебя обратившееся презрение к моим рекомендациям».
Герцен оскорбился, хотя Бакунин был прав, а может быть, именно
потому, что Бакунин был прав. Бакунин извинился, сделав только
одну оговорку: «А что, если бы тебе пришлось получить все записки,
которые ты мне написал? Ведь ты бы давно услал меня в Калькутту!»
Когда вышли в свет посмертные сочинения Герцена, Бакунин был
уязвлен его воспоминаниями, называл их карикатурою и пасквилем.
Это преувеличение: в памфлете Герцена нет ничего унижающего
или оскорбительного для Бакунина, кроме — тона. А тон, действи-

M. А. Бакунин как характер
191
тельно, жуткий, когда вспомнишь, что этими презрительными
снисходительно-насмешливыми нотами Герцен ликвидировал
отношения тридцатилетней дружбы. Конечно, amicus Plato, sed magis
amico Veritas57. Но и Veritas могла бы быть высказана в форме более
деликатной и менее субъективной. Бакунин писал самому Герцену
гораздо более суровые строки и гораздо более резким слогом
(например, о Каракозове, о гневе Герцена на брошюру Серно-Соловьевича),
но вряд ли позволил бы он себе писать о Герцене, обращая образ его
в посмешище и игрушку толпы. Он был мягче, проще и таил в
сердце своем больше веселья, чем иронии, неукротимый, сверкающий
талант которой в Герцене оказывался часто сильнее его доброй воли.
Нет, Бакунин не был ни гордым, ни самолюбивым, ни
самомнящим человеком. Письма и литературные труды его превосходны
стилистически. Язык их близко напоминает слог Лермонтова в
прозе. Однако Бакунин далек от того, чтобы ценить свой литературный
талант по достоинству. «Ты стилист, классик, — пишет он
Огареву, — так тебе, пожалуй, не понравится мое писание... Батюшка,
Александр Иванович! будь крестным отцом этого безобразного
сочинения (предполагавшийся памфлет против Маркса), его умывателем
и устроителем. Издать его сделалось для меня, по всему настоящему
положению, просто необходимостью. Но я не художник, и
литературная архитектура мне совсем не далась, так что я один, пожалуй,
с задуманным заданием не справлюсь...»
Бывают люди, которых частная жизнь слагается из
преимущественных черт: любви, болезни, дружбы, долга и т. д. На психологии
преобладающего чувства строил свои грандиозные романы великий
Стендаль58 и создал тем идеологическую школу беллетристики.
Если разбирать последовательно всю частную жизнь Бакунина,
то в ней господствующею чертою было — «быть упрекаемым». Этот
человек жил и работал вечно под дамокловым мечом чьей-либо
нотации — от своих и чужих, от близких и далеких, от современников
и мемуаристов. Одним из нелепейших, но наиболее частых упреков
Бакунину повторяли, что он не сдержал честного слова, данного
Муравьеву-Амурскому и Корсакову59 — не бежать из Сибири, а сбежал,
при первой представившейся возможности. Наивность этой барской
претензии сохранять рыцарский point d'honneur60 в подневольных
условиях ссыльно-поселенческих, в отношениях узника к
тюремщику, возмущала еще Герцена. Он в свое время защитил Бакунина
в справедливо резких словах. Но общее мнение было против Бакунина.
Даже такой умный, казалось бы, человек, как Кавелин61, жаловался,
что Бакунин «ушел из России нехорошо, нечестно». Недавно я
нашел подобную же ламентацию в публикуемых «Русскою мыслью»

192
А. В.АМФИТЕАТРОВ
записках Α. M. Унковского62. Любопытно, что и сам Бакунин терзался
некоторое время мыслью, что «пришлось обмануть друзей». И лишь
Герцен, с обычным ему здравомыслием, справедливо говорил:
— Экая важность, что Корсаков получил из-за тебя выговор.
Очень жаль, что не два.
Масса упреков падает на денежную безалаберность Бакунина.
Действительно, должник он был хаотический и плательщик
неаккуратный. Из всех мемуаристов о Бакунине жалостнее всех плачется
на этот порок социалист 40-х годов, Арнольд Руге63. В журнале его
«Hallesche Jahrbücher»64 Бакунин напечатал, под псевдонимом Жю-
ля Елизара, знаменитую статью свою «Реакция в Германии», где
впервые провозглашен был основной принцип, впоследствии
усвоенный как девиз анархическою революцией: страсть к разрушению
есть вместе с тем и творческая страсть — Die Lust der Zerstörung ist
zugleich eine schaffende Lust66. Вообще, эта статья сделала эру в
социально-революционном движении умов в «молодой Германии»,
почему впоследствии Бакунина и величали иногда немножко
преувеличенным титулом — «отца германского социализма»... Руге обожал
Бакунина, хотя и ненавидел его славянские симпатии и мечтания
о всеславянской федерации, но обожание не смягчало в бедном немце
тоски по суммам, которые великий революционер занимал у своего
экс-редактора пудами, а выплачивал золотниками. Между Огаревым,
Герценом и Бакуниным царил, сорокалетними отношениями
накопившийся, хаос денежных счетов. Со смертью Александра
Ивановича хаос еще более осложнился, так как Бакунин, подстрекаемый
Нечаевым, потребовал отчетности по пресловутому Бахметевскому
фонду... Разумеется, в хватании денежных займов налево и направо,
в житье на чужой счет, в неуплате долгов нет ничего хорошего.
Обелить эту черту в характере Бакунина невозможно. Однако —
«виновен, но заслуживает снисхождения». И повод к таковому дает
прежде всего, конечно, та привычка к кружковщине, построенной
на началах шиллеровской дружбы, которою началась и в которой
тянулась юность Бакунина, — барича, богатого номинально и in
spe66, но фактически совершенно нищего. Свою поездку за границу
Бакунин совершил на счет кружка Герцена. Интересны мотивы,
представляемые им для этого займа: «Я жду духовного
перерождения и крещения от этого путешествия, я чувствую в себе так много
сильной и глубокой возможности, и еще так мало осуществил, что
каждая копейка для меня будет важна, как новое средство к
достижению моей цели... Беру у вас деньги не для удовлетворения
каких-нибудь глупых и пустых фантазий, но для достижения человеческой
и единственной цели моей жизни... Я никогда не позабуду, что, дав

M. А Бакунин как характер
193
мне средства ехать за границу, вы спасли меня от ужаснейшего
несчастья, от постепенного опошления. Поверьте, что я всеми силами
буду стараться оправдать вашу доверенность и что я употреблю
все заключающиеся во мне средства для того, чтобы стать живым,
действительно духовным человеком, полезным не только для себя
одного, но и отечеству, и всем окружающим меня людям». О
счастливые времена, когда российский интеллигент мог достать денег
у других интеллигентов на предприятие «духовного перерождения
и крещения», на страховку от «опошления» и под единственное
обеспечение — под обещание «стать духовным человеком»!.. В первом
десятилетии XX века все это кажется каким-то мифом...
Дворянские деньги были легкие и легко перемещались, и счеты
по ним были легкие. В дворянской эпохе множество денежных
проделок, не позволительных в современном буржуазном обществе,
не только обычно, но и юридически, уголовно, считались не более,
как милыми товарищескими шутками... Почитайте, — первый
и ближайший общедоступный пример! — хоть воспоминания
Гончарова97 о кредитных операциях симбирского губернатора Углиц-
кого68, который, однако, по своему времени был очень порядочным
человеком, считался и сам себя считал джентльменом. Легкость
и двусмысленность кредита рождали и легкое, и двусмысленное
к нему отношение... В этом случае Бакунин был лишь типическое
и балованное дитя своей родной среды.
Что касается последних лет Бакунина, то, право, когда видишь
грошовые суммы, в которых нуждался великий революционер,
начинаешь негодовать не на его мешкотность и неаккуратность,
а на милое отечество, допускающее, чтобы люди, с заслугами
Бакунина, в шестьдесят лет, после стольких годов самоотверженной
деятельности для общего блага, дрожали, предчувствуя приход
судебного пристава, не могли переехать в дилижансе из города в соседний
город, за неимением десятка свободных франков. Что может быть
ужаснее писем Антонины, жены Бакунина, к Огареву из Локарно
от февраля 1872 года? Это — полная нищета, с выразительным post
scriptum'oM: «Простите, что посылаю письмо не франкированным,
в эту минуту мы a la lettre sans sou»69. Эх, русские люди, русские
люди!.. Кого из пророков своих вы не морили голодом, не томили
нуждою, не травили собачьею, беспричинною злостью, не побивали
камнями — и, когда камни ваши оставляли синяки, о ком не
говорили вы, показывая укоризненными перстами: «Смотрите! Хорош ваш
святой! он весь — в черных пятнах!.. » Вывел из тяжелого положения
Бакунина, конечно, не русский капитал, а помощь итальянского
почитателя, социалиста Кафьеро. Он купил для Бакунина домик

194
А В.АМФИТЕАТРОВ
на Lago Maggiore и предоставил это жилище старику с семьею в
пожизненное владение. Что касается русских, их участие к Бакунину
выразилось только тем, что его постарались рассорить с Кафьеро,
доказывая последнему, будто собственность в руках Бакунина
недостаточно служит целям социальной революции. За Бакуниным вечно
все считали и усчитывали его расходы, долги, обязательства и всякие
минусы. А все плюсы, вносившиеся им в международную жизнь,
принимались равнодушно и чуть не свысока, как нечто должное,
как своего рода оброк, что ли. А вот — оборотная сторона медали:
сам Бакунин в роли кредитора, рассказывает Дебогорий-Мокриевич.
«Он потребовал, чтобы я непременно показал ему свой кошелек.
Напрасно я старался убедить его, что денег у меня достаточно,
и я в них не нуждаюсь. Он все-таки настоял на своем. До требуемого
количества не хватало тридцати с небольшим франков.
— Я остановлюсь в Богемии. Там у меня есть приятели, у которых
я могу взять деньги, сколько понадобится, — объяснял я.
— Ну-ну, рассказывай! — возражал Бакунин. Он вытащил
из стола небольшую деревянную коробочку, сопя, отсчитал тридцать
с лишним франков и передал мне.
Мне было очень неловко принимать эти деньги, однако я был
принужден их взять.
— Хорошо, по приезде в Россию я вышлю, — проговорил я.
Но Бакунин только сопел и, глядя на меня, улыбался.
— Кому? Мне вышлешь? — спросил, наконец, он, потом
добавил: — Это я даю тебе не свои деньги.
— Кому же их переслать, в таком случае?
— Большой ты собственник! Да отдай их на русские дела, если
уже хочешь непременно отдать».
Эта сцена произошла при первом знакомстве Бакунина с Дебого-
рием-Мокриевичем и в том самом году, когда Антонина Бакунина
посылала письма нефранкированными, будучи sans sou a la lettre70.
Любопытная подробность одной из таких посылок: 14 ноября 1871
года Бакунин пишет Огареву: «Второй день, как перестали есть мясо
и скоро останемся без свечей и без дров... Пожалуйста, не говори
об этом, чтобы Женева не заболтала... Не франкирую этого письма,
а письмо к О-ову ты передай. Он такой же нищий, как и я, — значит,
нефранкированных писем ему посылать нельзя». Подумать только,
что Бакунин не имел возможности выписывать необходимых ему
политических газет и просил Герцена не обращать использованных
журналов на какое-нибудь «неприличное употребление», но
присылать ему, Бакунину!.. Все такие подробности унизительной нужды
буржуазное общество забыло о Бакунине, но грошовые долги Баку-

M. A, Бакунин как характер
195
нина помнит крепко, вместе с анекдотами о неимоверном количестве
чая, который поглощал Михаил Александрович. Чаепийца он был,
действительно, ужасающий, и его post scriptum'bi о присылке чая
в письмах к Огареву — поистине, комический элемент в тяжелой
житейской драме. И каждый post scriptum непременно, с
достоинством, требует, чтобы чай был выслан наложенным платежом, contre
remboursement71, хотя Огарев неизменно посылал чайное сокровище
в подарок, зная, что при наложенном платеже Бакунин никогда
не справится с деньгами, чтобы выкупить пакет с почты. Бакунин,
опять-таки с неизменным достоинством, приятно удивлялся подарку
своего «Аги», а письма через два снова взывал: «Пришли два
фунта чаю contre remboursement...» В этом, конечно, много «Большой
Лизы»! Но улыбка, возбуждаемая чайными томлениями Бакунина,
быстро гаснет. Ее убивает опять то же самое соображение: однако
этот шестидесятилетний старик, отдавший делу русской и
европейской свободы сорок лет жизни, пожертвовавший революции всеми
буржуазными благами, состоянием, сословием, положением,
родиною, на старости лет оставлен был признательными
соотечественниками в таком блестящем положении, что должен был побираться
у приятелей даже для возможности обеспечить себе необходимый
при умственной работе студенческий стакан чаю!.. Нет, повторяю еще
раз: когда изучаешь «смешные» и «порочные» стороны Бакунина,
не за Бакунина становится стыдно и обидно, — его только жаль
бесконечно, со всем его огромным удалым ребячеством, взрослым детством
гениальной натуры, беспомощным богатырством и богатырскою
беспомощностью. Его только жаль, а негодование и отвращение
достаются русскому образованному обществу, что губило, губит и долго еще
губить будет таких Бакуниных своим равнодушным предательством:
в мире — нуждою без отзыва, помощи и кредита, а на войне —
фразистым революционерством в перчатках, за декламацией и посулами
которого таится пустота повапленного гроба, пустота — хоть шаром
покати. Бакунин умер в Берне, в немецкой свободолюбивой семье
знаменитого физиолога Фохта, на руках последнего своего ученика
и друга, итальянского чернорабочего, зарыт в швейцарскую землю,
и немка Рейхель72, видевшая в нем идеал человека, приняла на себя
заботы о его могиле... Таким образом, и кончина его вышла такою же
международною, как вся жизнь. Что касается родины, она отозвалась
на смерть Бакунина лишь несколькими скверными
некрологическими анекдотами, утверждавшими уже распространенные о нем лжи
и сеявшими новые, скверные клеветы. Положительное отношение
к памяти Бакунина спотыкалось о высокий порог цензуры; честная
печать молчала с завязанным ртом, бесчестная бахвалилась, будто

196
А В.АМФИТЕАТРОВ
она с Бакуниным никогда серьезно не считалась, не питала к нему
никакого уважения (как якобы она уважала Герцена), ругалась и
пыталась представить глазам общества великого трибуна — сегодня
мошенником, завтра — сумасшедшим, а послезавтра — не то юродивым,
не то просто каким-то шутом от революции. Подобною раскраскою
бакунинской репутации занимались не одни Катковы, — не
удерживался от соблазна, даже при жизни Μ. Α., — например, и глава
славянофильства, И. С. Аксаков, печально оправдав скептическую
прозорливость о нем Бакунина в старинной полемике шестидесятых
годов. Только в последние годы, когда революционные веяния хоть
немного ослабили узы русской книге, стала возможна реабилитация
Бакунина и беспристрастная критическая оценка его могучей фигуры
и деятельности. Да и то, драгомановская биография Бакунина
(далеко не снисходительная к покойному революционеру!), равно как
и собрание писем его, недавно подверглись конфискации за строки,
касающиеся императора Александра П.
Я далек от самонадеянной мысли, что мой беглый очерк явится
апологией, вносящею новые взгляды на личность Бакунина, и
осветит во весь рост его гигантскую историческую роль. Для этого
следовало бы сделать обширное исследование демократической
бакунинской доктрины, с ее последовательным ростом от Гегеля к
позитивистам, от оправдания николаевщины к философским мыслям
Жюля Елизара, сложившим compendium73 германской социальной
революции, от национал-социалистических тенденций к бешеной
вражде с государственным социализмом, от расового феодализма
к интернационализму, от Маркса к бунтарству и анархическому
«творчеству разрушением». Заглавие моего очерка показывает, что
я имел в виду говорить с публикою о Бакунине, а не о бакунизме.
Эту вторую задачу я постараюсь исполнить отдельно. В этом же
первом наброске я старался лишь обрисовать фигуру Бакунина,
как представителя того могучего духа, того святого беспокойства,
избранные носители которых, задыхаясь в тесных русских рамках, —
искони привыкли либо расшибать свои удалые головы о железные
решетки, либо, прорвавшись сквозь их сеть, из полона на волю,
превращаться в граждан всего мира, делать историю всего мира,
становиться необходимыми всему миру. Бакунин — седовласый
Мцыри, познавший мучительный восторг революционной бури;
Бакунин — Стенька Разин, предложенный Европе в перелицовке
на западные нравы и в переводе на язык германской философии;
Бакунин — гегелианский гелертер, кончивший жизнь отрицанием
науки, если она — не наука бунта и топора, — несомненно самый
типический и грозный из всех русских буревестников, свиставших

M. А. Бакунин как характер
197
своими черными крылами над буржуазною Европою XIX века.
Бакунин сделал в этой буржуазной Европе несколько революций,
правда, разрешившихся лишь в буржуазные же демократии, но
сами революционеры, в рядах которых он был солдатом или вождем,
боялись его, чувствуя в нем существо иной силы и высшего бурного
духа. Известна фраза Коссидьера, парижского революционного
префекта в 1848 году, что Бакунин неоценим в первый день революции,
а во второй день его надо расстрелять. Герцен, от имени Бакунина,
острил, что Коссидьер тоже человек неоценимый для революции —
только его следует расстрелять накануне ее первого дня. Немцы,
не исключая гениального Маркса, не исключая влюбленного в
Бакунина Руге, — в лучшем случае, — терпели русского революционера
через силу, в большинстве же откровенно его ненавидели и в конце
концов, — мы говорили уже, — по докладу У тина, выжили и
выгнали «Старца горы» из Интернационала. Но любопытно, что, изгнав
Бакунина, — притом с большим трудом, при резком протесте весьма
численного большинства, образовавшего затем Юрскую
Конфедерацию, — выгнав Бакунина, Интернационал и сам не замедлил
распасться и разложиться, точно он утратил свой природный символ,
свою международную душу. Русские революционеры-западники,
лондонские изгнанники, тоже боялись Бакунина. Огарев понимал
его лучше и любил больше, но Герцен чем дальше жил, тем дальше
и подозрительнее отходил от Бакунина. Его умеренному
полусоциалистическому мировоззрению и эстетической натуре культурного
западника (по воспитанию и образу жизни, — в образе же мыслей
Герцена мелькали часто если не славянофильские, то, во всяком
случае, славистские настроения) — была втайне страшна буря
бакунинского Sturm und Drang'a74. Ведь Бакунин, как смерч
разрушительный, объявлял войну уже не династиям, не сословиям, не
классам, но всему двадцативековому складу европейской цивилизации.
Польские революционеры, за дело которых Бакунин стоял горою,
ради которых он увлек Герцена и Огарева в агитацию, погубившую
и распространение «Колокола», пришли в ужас, прислушавшись
к неумолимой логике крайностей, как излагал им Бакунин
собственное их будущее, во время шведской экспедиции. Домонтович
открыто заявил, что если надо выбирать между императорским
правительством и теми демократическими формами, в каких стремятся
восстановить самостоятельность Польши ее русские друзья, с
Бакуниным во главе, то он высказывается за сохранение деспотизма.
«Потому что, — говорили шляхтичи, — деспотизму когда-нибудь
конец будет, и тогда мы устроимся, как нам надо, а ваш перестрой
народ взять назад уже не позволит». Таким образом, мы видим, что

198
Л. В. АМФИТЕАТРОВ
Бакунин в активной революции был, в сущности, совершенно одинок
и, в полном смысле слова, один в поле воин. Быть может, одиночество
и придавало ему, как Ибсенову Штокману75, ту сокрушающую силу,
что была неотъемлемым и основным признаком его революционного
апостольства. Свободный и одинокий, ринулся он — «буревестник,
черной молнии подобный» — в жизнь, требующую перестроя, и
прошел ее, как ниспровергающий смерч. Есть люди, для кого всякое
настоящее мира тесно, как тюрьма. Бакунин, по смерчевой натуре
своей, самый яркий и могущественный пример их, ломающих тесное
настоящее для просторного будущего. Он задыхался в России, —
бросился в славянство, — тесно стало в славянских рамках, — понесся
смерчем по германской демократии, — поднял вихри Лиона, Барце-
лоны и Болоньи, — мало! мало! — буйство фантазии и неукротимый
энтузиазм убеждения громоздят пред ним видение международной
анархии, идеал безгосударственного свободного,
индивидуалистического самоуправления, апокалипсис человека, восторжествовавшего
над проклятием первородного греха, победившего рабский труд в
поте лица, упразднившего тернии и волчцы, насмешливо обещанные
человечеству вместо хлеба...
— Скажи, Бакунин, — спросил однажды Рейхель, — ну а если
исполнится все, чего мы с тобою желаем, что же — тогда?
— Тогда? Бакунин нахмурился.
— Тогда я опрокину все... и начнем сызнова!
За подлинность этого разговора трудно ручаться. Может быть, он
плод легенды, но не невероятен и в действительности. По крайней
мере, он вполне в духе Бакунина и хорошо выражает вихрь, его
одухотворявший. Разбивать и опрокидывать — природа смерчей и вихрей.
Они не могут не разбивать, должны опрокидывать, пока и не
разобьются и не опрокинутся сами. И, конечно, Бакунин — этот Фауст
революции — не остановился бы, удовлетворенный, ни на одном из ее
существующих мгновений. Строя новый мир разрушением старого, он
шел бы да и шел — все вперед и вперед, пока не встретил на пути
роковую соперницу своему смерчу — еще более могучую обновительницу
мира, еще более неутомимую строите л ьницу разрушением, — Смерть.
Словно завидуя славе Бакунина, она не дала ему чести погибнуть в бою
на болонской баррикаде. 6 июля 1876 года она подкралась к нему, как
разбойник, задушила и опрокинула в бернскую могилу.
1906

^Э'
А. А. БЛОК
Михаил Александрович Бакунин
(1814-1876)
Тридцать лет прошло со смерти «апостола анархии» — Бакунина.
Тридцать лет шеренга чиновников в черных сюртуках старалась
заслонить от наших взоров тот костер, на котором сам он сжег
свою жизнь. Костер был сложен из сырых поленьев, проплывших
по многоводным русским рекам; трещали и плакали поленья, и дым
шел коромыслом; наконец взвился огонь, и чиновники сами
заплакали, стали плясать и корчиться: греть нечего, остались только кожа
да кости, да и сгореть боятся. Чиновники плюются и корчатся, а мы
читаем Бакунина и слушаем свист огня1.
Имя «Бакунин» — не потухающий, может быть, еще не
распылавшийся костер. Страстные споры вкруг этого костра — да будут
они так же пламенны и высоки, чтобы сгорела мелкая рознь! Бедная
литература о Бакунине растет: в первый же год «свободы»2 вышло
уже пять отдельных книжек3; правда, пока больше охаживают
Бакунина, процеживают классические слова Герцена о нем4, а «полного
собрания» еще долго ждать. Из трех очерков о Бакунине,
вышедших в этом году, наиболее яркое впечатление производит очерк г.
Андерсона («Борцы освободительного движения. М. А. Бакунин».
СПб.)5. Автор сумел отметить то вечное, что очищает и
облагораживает всякий запыленный факт, поднимая его на воздух, предавая
его солнечным лучам. Очерк Андерсона написан литературнее двух
других. Драгоманов — серьезный исследователь, известный знаток
Бакунина6, — и не задавался, впрочем, общими целями; он
рассматривает Бакунина как политического деятеля по преимуществу.
Третий автор, г. Кульчицкий («М. А. Бакунин, его идеи и
деятельность». СПб.), пишет отрывочно, политиканствует7 и кое о чем
умалчивает, считая Бакунина «прежде всего — человеком дела»8.

200
А. А, БЛОК
Бакунин — одно из замечательнейших распутий русской жизни.
Кажется, только она одна способна огорошивать мир такими
произведениями. Целая туча острейших противоречий громоздится в одной
душе: «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень»9 — из всего
этого Бакунину не хватало разве стихов — в смысле гармонии; он
и не пел никогда10, а, если можно так выразиться, вопил на всю
Европу, или «ревел, как белуга» грандиозно и безобразно, чисто
по-русски. Сидела в нем какая-то пьяная бесшабашность русских
кабаков: способный к деятельности самой кипучей, к предприятиям,
которые могут привидеться разве во сне или за чтением Купера11, —
Бакунин был вместе с тем ленивый и сырой человек — вечно в
поту, с огромным телом, с львиной гривой12, с припухшими веками,
похожими на собачьи, как часто бывает у русских дворян. В нем
уживалась доброта и крайне неудобная в общежитии широта
отношений к денежной собственности друзей — с глубоким и холодным
эгоизмом. Как будто струсив перед пустой дуэлью (с им же
оскорбленным Катковым), Бакунин немедленно поставил на карту все: жизнь
свою и жизнь сотен людей13, Дрезденскую Мадонну14 и случайную
жену16, дружбу и доверие доброго губернатора16 и матушку Россию,
прикидывая к ней все окраины и все славянские земли17. Только
гениальный забулдыга мог так шутить и играть с огнем. Подняв
своими руками восстания в Праге и Дрездене, Бакунин просидел
девять лет в тюрьмах — немецких, австрийских и русских, месяцами
был прикован цепью к стене, бежал из сибирской ссылки и, объехав
весь земной шар в качестве — сначала узника, потом — ссыльного и,
наконец, — торжествующего беглеца, остановился недалеко от
исходного пункта своего путешествия — в Лондоне18.
Здесь, с первых же дней, с энергией ничуть не ослабевшей,
Бакунин стал действовать в прежнем направлении. Кто только не знал
его и не отдавал ему должного! Все, начиная с императора Николая,
который сказал о нем: «Он умный и хороший малый, но опасный
человек, его надобно держать взаперти»19, — и до какого-то захудалого
итальянского мужика, который не разлучался с ним в последние
годы и прятал шестидесятилетнего анархиста в сено после
неудачного Болонского восстания20.
О Бакунине можно писать сказку. Его личность окружена
невылазными анекдотами, легендами, сценами, уморительными,
трогательными или драматическими. Есть случаи из Рокамболя21
и Дюма22, например, история снаряжения корабля с оружием для
Польши — утлой посудины с командой из каких-то добровольных
головорезов, польских офицеров, солдат всех национальностей —
до кафров и малайцев включительно, — доктора, типографа и двух

Михаил Александрович Бакунин (1814-1876)
201
аптекарей. Интересно, что в участи своей посудины Бакунину
удалось заинтересовать брата шведского короля, шведских министров
и влиятельных лиц; и все-таки дело кончилось ничем: всеславянский
Арго23 оказался старой калошей и был растрепан шквалом, напрасно
стараясь приткнуться то к немецким, то к шведским берегам.
Половина команды пошла ко дну, а оружие забрал шведский фрегат24.
Писал Бакунин много, но большей части своих написаний не
кончил; они и до сих пор в рукописях25. Бакунин противоречил себе
постоянно, но, конечно, «без злого умысла». То же хочется думать
о «сомнительных» поступках его, около которых спорят и горячатся,
склоняясь то к осуждению, то к оправданию. Если Катков, близко
зная Бакунина, не мог быть хладнокровным и отказывал ему даже
в искренности26, — то мы, уж, наверное, можем забыть мелкие факты
этой жизни во имя ее искупительного огня. Да и человек Бакунин
был не житейский, — и это не всегда в похвалу ему: то, что
доставляло легкие средства освобождения от всякого комфорта,
тормозящего деятельность, — то же приводило к схеме и отвлеченности;
отвлеченность вела к противоречиям, давала возможность наскоро
соединять несоединимое.
Искать Бога и отрицать его; быть отчаянным нигилистом и верить
в свою деятельность так, как верили, вероятно, Александр
Македонский27 или Наполеон; презирать все установившиеся порядки,
начиная от государственного строя и общественных укладов и кончая
крышей собственного жилища, пищей, одеждой, сном, — все это
было для Бакунина не словом, а делом. Как это ни странно, — образ его
чем-то напоминает образ Владимира Соловьева28. Удивительно, что
это сходство простирается еще дальше — куда-то в глубь семьи. Мне
приходилось слышать немало семейных воспоминаний о Соловьеве
и Бакунине29; в тех и других звучит одна, быть может, музыка —
музыка старых русских семей, совсем умолкающая теперь, в молодых
рамоликах и брюзжащих дегенератах.
Можно ли брать с Бакунина пример для жизни? Конечно, нет. Нет,
по тому одному, что такие люди только родятся, Такая необычайная
последовательность и гармония противоречий не даются никакими
упражнениями. Но эта «синтетичность» все-таки как-то дразнит
наши половинчатые, расколотые души. Их раскололо то сознание,
которого не было у Бакунина. Он над гегелевской тезой и антитезой
возвел скоропалительный, но великолепный синтез, великолепный
потому, что им он жил, мыслил, страдал, творил. Перед нами —
новое море «тез» и «антитез». Займем огня у Бакунина!30 Только в огне
расплавится скорбь, только молнией разрешится буря: «Воздух
полон, чреват бурями! и потому мы зовем наших ослепленных бра-

202
А. А. БЛОК
тьев: покайтеся, покайтеся, царство Божие близко! — Мы говорим
позитивистам: откройте ваши духовные глаза, оставьте мертвым
хоронить своих мертвецов и убедитесь наконец, что духа, вечно
юного, вечно новорожденного, нечего искать в упавших
развалинах... Позвольте же нам довериться вечному духу, который только
потому разрушает и уничтожает, что он есть неисчерпаемый и
вечно творящий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть
вместе и творческая страсть».
Это говорит молодой Бакунин, но то же повторит и старый. Вот
почему имя его смотрит на нас из истории рядом с многошумными
именами. Хорошо узнать Бакунина, страстно и пристально взглянуть
в его глаза, на лицо, успокоенное только смертью: бури избороздили
его. «Бакунин во многом виноват и грешен, — писал Белинский, —
но в нем есть нечто, что перевешивает все его недостатки, — это вечно
движущееся начало, лежащее в глубине его духа»31. Переведем эти
старые, «гуманные» слова на вечно-новый язык. Скажем: огонь.
&*&

^s^
Ε. В. ТАРЛЕ
M. А. Бакунин
Немного произвела русская история на свет таких людей, как
М. А. Бакунин. Герцен в блестящей своей характеристике личности
Бакунина говорит: «К страсти проповедования, агитации, пожалуй,
демагогии, к беспрерывным усилиям учреждать, устраивать
комплоты, переговоры, заводить сношения и придавать им огромное
значение у Бакунина прибавляется готовность первому идти на
исполнение, готовность погибнуть, отвага принять все последствия».
Но не в «Галерее шлиссельбуржских узников» говорить об этом
качестве Бакунина, как об исключительно-редком явлении. У
Бакунина характерен весь тот комплекс
нравственно-интеллектуальных свойств, который позволил ему стать одним из самых глубоких
и значительных философских пророков всеевропейской революции
до 1848 года; выделиться среди самых активных практических
революционеров в 1848-49 гг. и сделаться теоретиком и душою
всеевропейского анархического течения в последний период своей
жизни. Смелость и размах теоретической мысли в нем сливались
как-то гармонически и художественно-законченно с личною отвагою
и полнейшим пренебрежением к собственной сохранности и, вообще,
к каким бы то ни было своим интересам. Это была, прежде всего,
чрезвычайно сильная интеллектуальная организация. Те, которые
повторяют старые, изъезженные слова, что Бакунин любил брать
«готовые мысли» и только доводить их до крайности, доказывают
неопровержимым образом свою полную неосведомленность
относительно того, какие мысли Бакунин в самом деле застал «готовыми»
в европейской общественно-философской жизни, и какие — он сам
«изготовил» и пустил в оборот. Мы совершенно отказываемся,
например, назвать, кроме Лоренца Штейна1, хотя бы одного только мыс-

204
Ε. В. ТАРЛЕ
лителя периода до 1848 года, который бы дал такое проникновенное,
философски-выношенное и философски-выраженное предсказание
общего революционного катаклизма, как то пророчество, которое
представляет собою статья «Реакция в Германии», напечатанная
им в журнале Руге «Deutsche Jahrbücher» осенью 1842 года и
подписанная псевдонимом «Жюль Элизар». И таких случаев в умственной
жизни Бакунина было не один и не два; по всем своим привычкам
мышления он дальше всего был от типа компилятора. Эта полнейшая
умственная самостоятельность сама по себе не могла бы, однако,
объяснить того огромного влияния на среду, которым в течение всей
своей жизни пользовался Бакунин, — и от которого в большей или
меньшей степени, на более или менее продолжительный срок —
не ускользал почти никто из имевших с ним дело (Маркс является
одним из немногочисленных в этом смысле исключений). Достаточно
вспомнить Герцена, который такими любовными, но вместе с тем
тонко-юмористическими штрихами охарактеризовал своего друга:
даже Герцен, отлично понявший широкую,
беспорядочно-порывистую, слишком импульсивную натуру Бакунина, смотревший на 9/10
всех планов, программ, политических соображений и увлечений
Бакунина как на нечто либо вовсе несбыточное, либо неосуществимое
в ближайшем будущем, даже этот аналитик и скептик, всю жизнь
гордившийся больше всего отсутствием у себя «шишки
почтительности» — поддался влиянию Бакунина, когда тот приехал в начале
60-х гг. в Лондон и принялся «революционизировать Колокол».
И что характернее всего, — поддался этому влиянию, продолжая
сомневаться в рациональности бакунинской программы, а по
умственной своей самостоятельности, между тем, Герцен уж ни в
каком случае Бакунину не уступал. Цельность и сила бакунинских
увлечений захватывали и покоряли. В каждый данный миг — он
весь без остатка принадлежал тому делу, которое делал или о
котором говорил <...> Он оттого и увлекал собеседника, что для него
говорить о «феноменологии духа» являлось в тот момент, когда он
о ней говорил, — таким же делом, как оборона Дрездена от прусских
войск, или святодуховское восстание в Праге, или поездка с целью
помочь польским повстанцам, или организация восстания в Лионе
в 1870 году. По способности к возбуждению он оставался и в
теоретических, и в практических вопросах всегда одним и тем же.
Люди теории и люди непосредственной политической деятельности
слишком часто не понимают друг друга, обнаруживают известный
антагонизм, — даже если принадлежат к одному и тому же лагерю:
тут сказывается больше всего неодинаковая природа импульсов,
которым те и другие привыкли подчиняться. В Бакунине заключен

M. А. Бакунин
205
был и сильный теоретик, и неукротимый активный революционер,
но ни малейшего раздвоения в его жизни от этого не замечалось.
Для него теория и практика сливались воедино, и это было не только
единство, выработанное рассудочно, но и вошедшее в его натуру,
ставшее содержанием всей его духовной жизни. Эта-то цельность
и давала ему силу, от которой даже броня герценовского скептицизма
не всегда могла защитить душу человека, приходившего с
Бакуниным в соприкосновение; эта цельность и сделала его, по выражению
его друга, «одною из тех индивидуальностей, мимо которых не
проходит ни современный мир, ни история» <...>
Бакунин бестрепетно смотрит на возможность кровопролития для
осуществления его программы: «Ни для него (царя) и ни для кого
в мире мы не отступимся ни от одного пункта своей программы. И
если для осуществления ее будет необходима кровь, да будет кровь».
Бакунин страшно преувеличивал революционизм тогдашнего
настроения в русском народе и предрекал (в 1862 г.) большую беду,
если царь не созовет в 1863 году земского собора. И. С. Тургенев,
которого Бакунин давно уже раздражал своими увлечениями, —
даже пари предложил ему чрез Герцена, что царь в 1863 году ничего
не созовет и что 1863 год пройдет «преувеличенно-тихо».
1863 год, однако, «преувеличенно-тихо» не прошел, хотя
никакой революции в коренной России не случилось: он принес польское
восстание. Бакунин всегда склонен был гораздо более горячо
сочувствовать полякам, чем всем прочим не-русским славянам.
Отчаянные революционные усилия Польши его привлекали и пленяли. Он
весьма существенно способствовал тому, что «Колокол» отказался
от той сдержанной ноты, которая в нем сначала была слышна
относительно польского дела, — и перешел решительно на точку зрения,
практически весьма близкую к точке зрения повстанцев. У Бакунина
были широкие (и вполне фантастические) надежды, что польское
восстание даст непосредственный толчок самостоятельным восстаниям
в западно-русских областях, а также в Украине, на Дону, на Волге.
Склонен был он также не замечать действительно существующих
националистических тенденций (вроде претензий на восстановление
«исторической Польши» и т. п.) и мечтать о том, чего вовсе не
существовало, — о демократическом единении всех элементов восстания,
о «крестьянской земле», как об одной якобы из целей восстания и т. д.
Жажда непосредственной деятельности овладела им. Ему не удалось
пробраться в Польшу для вступления в ряды инсургентов;
препятствия не дали ему поехать дальше Швеции, где он повел горячую
агитацию в пользу поляков, считая существенным сочувствие этой
страны и питая несбыточную надежду на шведское вмешательство.

206
Ε. В. ТАРЛЕ
Но его единение с поляками не могло бы быть продолжительным,
даже если бы восстание восторжествовало: слишком разительны
были коренные различия между убеждениями Бакунина, с одной
стороны, и всех без исключения активно выступавших тогда фракций
польского общества — с другой стороны. Революционное движение
само по себе, независимо от внутреннего содержания
выдвигавшейся программы, могло приковывать его всецело к польским делам
только пока оно еще длилось. После 1863 года жизнь Бакунина
окончательно уходит на дело изготовления того всеевропейского
«социального переворота», в неизбежность и, главное, близость
которого он верил самым безусловным образом. Еще в 40-х гг. и,
в частности, в 1848 году он выдвигал социальные задачи грядущей
революции на первый план <...>
Беспокойное внимание широких слоев европейской буржуазии
в первый раз Бакунин привлек в 1867 году, когда он воспользовался
конгрессом «Лиги мира и свободы», собранным в Женеве, чтобы
выступить там с чисто-социалистическою декларациею. Он поставил
торжество антимилитаризма и идеи всеобщего мира в прямую связь
с грядущим социальным переворотом, который изменит все людские
отношения. В безобидный праздник буржуазно-демократических
разногласий на филантропические темы Бакунин внес тревожную
и как бы угрожающую ноту. Окончательно «Лига» разобрала, в чем
дело, лишь год спустя, на втором конгрессе, когда Бакунин
вздумал заставить «Лигу» формально примкнуть к социалистическим
принципам. Конечно, Бакунин и его товарищи потерпели неудачу
и основали тогда же «Интернациональный союз социалистической
демократии», с целью борьбы за полное социально-экономическое
и политическое освобождение и уравнение людей, за переход
земли и всех без исключения орудий производства в коллективную
собственность всего общества, за превращение человечества в союз
трудящихся ассоциаций, где государственная власть была бы
совершенно не нужна в том смысле, как ее теперь понимают. С этого
времени анархистская нота звучит у Бакунина все сильнее и
сильнее. К проповеди анархии, как идеала общественного устройства
в будущем, у Бакунина присоединялась готовность признавать
неизбежною и ту бурную, разрушительную анархическую эру, которая
может, по его соображениям, сменить буржуазный порядок вещей
и расчистить место для нового, идеального, безгосударственного
уклада. Вот это обстоятельство и сделало Бакунина самым
ненавистным и «страшным» из всех теоретиков анархии, — в глазах Лавелэ
и других буржуазных критиков. Союз, основанный Бакуниным,
примкнул к «Интернационали», руководящим деятелем которой

M. А. Бакунин
207
был Маркс. 1868-1869 гг. прошли для Бакунина в самой
оживленной деятельности, прежде всего в агитации между швейцарскими
рабочими, среди которых ненавистный Бакунину
мелко-буржуазный тип упорно боролся с типом революционно-пролетарским.
Бакунин именно и видел задачи «Интернационали» в организации
и всяческой поддержке рабочих второго типа. В эти же годы
начались или, вернее, возобновились неприязненные отношения между
Бакуниным и Марксом. Между этими двумя деятелями с давних
пор отношения не налаживались. То они ссорились, то мирились.
Еще в 40-50-х гг. Марксу случалось возводить на Бакунина (или
чаще, повторять за другими) разные неосновательные обвинения,
которые потом брались назад, когда Бакунин или (во время
заключения и ссылки) его друзья приводили доказательства ложности
предъявленных обвинений. Слишком неодинаковые были у них
натуры; а, кроме того, оба были инициаторы, оба были лишены
и тени способности подчиняться кому бы то ни было, оба, начиная
дела, ни у кого никаких благословений не спрашивали. К этому
прибавились и теоретические, и организационные разногласия.
Бакунин усматривал в социализме Маркса авторитарность, Маркс
и его последователи могли не любить в социализме Бакунина
преобладание анархистских принципов. — Нужно, впрочем, отметить
наряду с этой враждой, что Бакунин питал огромное почтение
к гигантской умственной работе, совершенной Марксом на пользу
всемирного пролетариата, — и к результатам этой работы; а Марксу
тоже случилось оставить несколько теплых отзывов о Бакунине.
Так, он печатно называл его своим другом; печатно же с большим
уважением отозвался о его деятельности в качестве одного из
начальников обороны восставшего Дрездена от прусских войск.
Теперь, в 1868-69 гг., вражда вспыхнула из-за вопросов
организационных и тактических. Маркс потребовал, чтобы бакунинский
«Международный союз социалистической демократии», если желает
быть в связи с « Интернациональю», — прекратил бы самостоятельное
существование и стал, просто, секциею «Интернационали». Летом
1869 года это и случилось, как желал Маркс; спустя полгода
окончило свое существование и другое бакунинское общество — тайное —
революционных социалистов, о котором мы уже говорили. И которое
было основано Бакуниным еще в 1864 году. Но чем ярче оттенялось
течение в сторону анархистских принципов, под прямым влиянием
Бакунина, — тем хуже должны были делаться отношения между
Марксом и Михаилом Александровичем. Опять пошли третейские
суды (в 1869 г. между Либкнехтом, обвинявшим Бакунина, что он
русский провокатор, — и оклеветанным), примирения, новые ссо-

208
Е.В.ТАРЛЕ
ры и недоразумения и т. д. — Дело окончилось расколом сначала
в романской федерации, причем Бакунин стал на сторону
отколовшейся фракции, решительно отрицавшей какую бы то ни было
тактику рабочего пролетариата, кроме той, которая способствует
подготовлению сил для революционной борьбы и приближению
момента этой борьбы. Эта фракция считала вредной и реакционной
политическую деятельность рабочего класса на почве
существующих в буржуазном обществе законодательных учреждений. После
этого, в августе 1870 года, Бакунин был исключен из числа членов
женевской секции «Интернационали».
Но в этот момент все внимание Бакунина привлечено было
завязавшейся франко-прусской войной и ее возможными
последствиями для пролетариата Европы. Он всею душой желал поражения
Пруссии, в победах которой усматривал залог прочной и жестокой
всеевропейской реакции на много лет. В близость русской
революции он в это время уже меньше верил, чем прежде. Быть может,
разрыв с Нечаевым, которым он вначале страшно увлекся и от
которого так много ждал, — быть может, этот разрыв, вызванный
горьким разочарованием в молодом революционере, — повлиял
на Бакунина в данном случае. Бакунин всячески поддерживал
Нечаева, помогал, насколько мог, затеваемым в России Нечаевым
предприятиям, — и горько потом каялся, убедившись в том, что
Нечаев ему далеко не все говорил и не так говорил, как было
согласно с истиною. Нечаевское дело, бесспорно, не принесло пользы
Бакунину ни в России, ни в Западной Европе, хотя в действиях,
которые Нечаеву ставились в вину (радикальным) общественным
мнением, Бакунин никакого участия не принимал. Замечательно,
что именно со времени разрыва с Нечаевым мы уже не встречаем
ни в писаниях Бакунина, ни в воспоминаниях о нем следов прежней
его бодрости и уверенности касательно близости революционной
бури в России. — Но с тем большим волнением следил он за
событиями войны, принимавшей такой ужасный для Франции оборот.
Для Бакунина уже осенью 1870 г. судьбы революции неразрывно
связались с судьбами Франции. Пруссию и прусский дух, и
юнкерство, бранденбургские традиции и культ казармы, монархизм
не за страх, а за совесть — все это Бакунин ненавидел уже давно
и вся эта «кнуто-германская» — как он тогда же выразился — сила
ликовала и провозглашала свое полное торжество. План Бакунина
спасти Францию отличался, конечно, утопизмом и схематичностью,
двумя чертами, свойственными, между прочим, вообще его
мышлению. Ему казалось возможным повторить 1792 г., всенародный
отпор революционных сил Франции неприятельскому нашествию,

M. А. Бакунин
209
но только объединяющим и одушевляющим лозунгом должен
на этот раз послужить призывный клич пролетарской революции
и пр. и пр. 15 сентября 1870 г. он приехал в Лион, где затевалось
революционное восстание против правительства национальной
обороны, — восстание в духе позже последовавшей попытки
31 октября в Париже или 18 марта 1871 г. Сейчас же Бакунин
поместился в центре действия и подписал прокламацию о созыве
революционного конвента. Вспышка произошла (26 сентября),
инсургенты2 овладели зданием думы, и переполох был наделан
во всей стране, но этот успех оказался эфемерным. Начались
репрессии, Бакунину удалось спастись и, побывши некоторое время
в Марсели, ему пришлось уехать в Швейцарию. В эту страшную
зиму и весну он неустанно работал пером, написал яркий памфлет
«L'empire knouto-germanique et la révolution slave»3, защищал
потом парижскую коммуну от свирепой ругани и клевет буржуазной
прессы, а также от нападений ничего даже приблизительно в
коммуне не понявшего старика Маццини.
После усмирения коммуны преследования против «Интерна-
ционали» начались во всех странах, где только существовали ее
секции, — кроме Англии и Швейцарии. Несмотря на это Бакунин
продолжал вести деятельную пропаганду. В конце 1871 г.
образовалась «Юрская федерация», составленная лицами, недовольными
централизацией власти над «Интернациональю» в руках Главного
Совета. Бакунин фактически стал главным руководителем и
вдохновителем новой федерации, которая, заявляя себя
принадлежащею к «интернацинали», не скрывала в то же время намерений
бороться против попыток центральной организации присвоить
себе безусловную власть. Вражда между «Главным Советом»4
и Бакуниным возгорелась с новою силою, и на гаагском конгрессе
делегатов «Интернационали», 7 сентября 1872 г., Бакунин был
исключен из числа членов «Интернационали», причем между
прочим против него выставлено было обвинение, пятнающее его
репутацию.
Обвинение это (совершенно вздорное) было опровергнуто тотчас же
Огаревым, Ралли5, Зайцевым и другими выдающимися русскими
эмигрантами в торжественном и негодующем протесте, напечатанном
за полными их подписями. Но уже все равно ничто не могло спасти
«Интернациональ» от раскола. Спустя несколько дней после
гаагского конгресса (в том же сентябре 1872 г.) «Юрская Федерация»
собрала свой конгресс; к ней примкнули все итальянские, испанские
и значительное число французских и американских секций
«Интернационали» . Этот юрский конгресс объявил, что не признает гаагских

210
Е.В.ТАРЛЕ
решений и, значит, считает Бакунина членом. В 1873 г. собрался
в Женеве общий конгресс, чтобы окончательно установить порядок
в «Интернационали»; конгресс этот высказался в пользу автономии,
т. е. организационного принципа, отстаивающегося Бакуниным.
Но, все равно, « Интернациональ» уже никогда не оправилась от
последствий раскола, ничего этот Женевский конгресс, в сущности,
не упорядочил и никакого примирения фактически не произвел.
« Интернациональ» в эти годы вообще утрачивает былое значение,
которое переходит к отдельным национальным
социал-демократическим и социалистическим организациям.
Последние годы Бакунина прошли на даче итальянского друга
Бакунина Кафьеро в итальянской Швейцарии. Он долго и трудно
болел. Невесело было и на душе у него, если судить по
вырвавшимся у него за десять дней до смерти словам, что «народы всех стран
утеряли революционный инстинкт».
1 июля 1876 г. Бакунина не стало.
Долгое время самое имя этого замечательного человека было
под запретом. Интерес к нему оживляется теперь, когда настала
русская революция, которую он так ждал и призывал. Кончая эту
беглую заметку, напоминающую главные факты жизни Бакунина,
нам хотелось бы выразить надежду, что недалеко то время, когда
Бакунин дождется полной всесторонне освещающей биографии, —
исчерпывающей историю порывов его мысли и его революционных
метаний. Когда такая работа будет сделана, заполнится
немаловажный пробел в истории общественных движений средины XIX века.
^а

^э-
[Г. И. ГОГЕЛИА(ОРГЕИАНИ)]
Бакунин
Несколько слов о Бакунине! Возможно ли в нескольких словах
описать целую эпопею? Жизнь Бакунина эпопея, полная великих
порывов. Чтобы писать о нем, нужно уметь создавать бессмертную
апологию жизни и борьбы за нее, нужно быть великим певцом
грядущей все сокрушающей бури, чтобы, поняв его природу, воспеть
его. Творческая буря жила в его душе, и творил он творческую бурю.
Родился он для творческой бури, тогда, когда жизни нужна была
она. Не каждый день рождаются Бакунины; они являются тогда,
когда рок требует обновления, когда рок опустевшей жизни, жизни,
впавшей в разложение, ставит ужасную дилемму: обновись иль умри.
Рабство, долгое и унизительное, пускает, как столетний дуб, могучие
глубокие корни в тело ослабшего человечества, сидит в нем крепко,
и, чтобы вырвать его, нужна буря, сильна, могучая, все
разрушающая и все заново созидающая. Да, есть в жизни народов моменты,
моменты великой скорби, где жизнь соприкасается с смертью, и,
если в такое время не грянет буря — великая животворящая сила,
смертью смерть попирающая — и не обновит жизнь, не пробудит
личность и массы для новой борьбы и нового творчества, тогда и
обществу и жизни — конец; тогда должно прекратиться биение великого
коллективного сердца народных масс, ибо оно будет биться напрасно.
В такие моменты буря необходима, неизбежна, необходим и пророк
и сеятель ее; необходим Бакунин — вестник социальных бурь. Имея
в груди Сатану (diable au corps1, как он выражался), этот образ
вечного повстанца, он несет с собою бурю и всюду, где под неумолимым
жестоким рабством люди сгибают выю, он сеет бурю, подшатывая
корни векового рабства, будит бунтовский дух, зовет к восстанию
тоскующих в неволе. Лишь в буре рождается новая жизнь, она нужна

212
[Г. И. ГОГЕЛИА (ОРГЕИАНИ)]
для обновления обветшалой жизни, пробуждения индивидуальных
и социальных сил, вставших на пути вырождения, для очищения
и освежения опороченных чувств и страстей, для оплодотворения
и окрыления сонливо дремлющего творчества, для полного торжества
полной жизни над всем тем, что не есть жизнь. Враг бури — враг
жизни, общества, личности, творчества, и друг смерти, падения
и разврата. Если жив еще народ, если в нем не иссяк инстинкт жизни,
если жив индивид и не лишился великого дара — силы творчества,
буря будет жить в них, и они будут жить в буре — и среди них имя
Бакунина будет жить жизнью вечною, слова его станут призывной
песнью все в новой и новой все обновляющейся буре. Но если этого
нет, если они, изжитые жизнью, не живут более, то они должны
исчезнуть, очистить место, чтобы не отравлять своими разлагающими
трупами жизнь, в великой красоте неиссякаемой жизнью живущей,
вечно творящей новые формы великой природы.
Да, такова альтернатива: или исчезновение с лица земли, или
обновление. Обновление, возрождение — только в буре. Только
сильная, все сокрушающая буря способна вырвать с корнем столетний
дуб рабства, вросший глубоко в тело изнывающего человечества
и живущий его соками. Таков завет и нашего великого пророка
вечно творящего разрушения: «Доверимся же вечному духу, который
разрушает и уничтожает только потому, что он есть непостижимый
и вечно творящий источник всякой жизни. Дух разрушения есть
в то же время созидающий дух».
Будем же хранить свято имя великого учителя, будем идти к
буре, жить в буре. Пусть мы, поборники великой идеи учителя, будем
царапаться об острые колючки зла, пусть будем истекать кровью, —
страдание нас сделает могучими, и мы еще сильнее станем любить
жизнь, еще упорнее будем искать ее обновления... Будем жить в
Буре, — в ней и только в ней стихия вечного бытия.
^^

^^
П.Б.АКСЕЛЬРОД
К столетию со дня рождения Михаила Бакунина*
(18 мая 1814-18 мая 1914 г.)
(По поводу столетия со дня рождения
Михаила Бакунина)
Редакция «Heye Цайт»2 просила меня написать статью о роли
Бакунина в русском революционном движении. Эта благодарная,
а для меня, начавшего свою революционную деятельность в качестве
бакуниста, и заманчивая задача. Но в течение короткого времени,
которое имеется в моем распоряжении, я не имею возможности
хотя бы отчасти исчерпать этот вопрос и я вынужден поэтому
ограничиться общей беглой характеристикой Бакунина в «народнический»
период нашего движения.
Отрицательное значение его деятельности в Интернационале
хорошо известно. Но, вероятно, даже в руководящих кругах
западноевропейского рабочего движения лишь немногие товарищи
знают, что в России влияние Бакунина в 70-е годы имело
выдающееся положительное значение. Это, конечно, объясняется
характером и ступенью развития русского революционного движения
того времени.
Старый Интернационал был образован и действовал в
переходный для западного пролетариата период, в период перехода его
из детского возраста или из доисторической стадии его классового
развития к современному социал-демократическому рабочему
движению. На долю Интернационала выпала историческая миссия:
подготовить пролетариат в этот переходный период к вступлению
Прим. переводчика. Статья эта заимствована из № еженедельника германской
социал-демократии «Heye Цайт» [«Die Neue Zeit»], редактируемого К.
Каутским1. Краткость статьи объясняется тем, что автор должен был написать ее
почти накануне выхода № журнала, в котором она помещена.

214
П.Б.АКСЕЛЬРОД
в период его духовной и политической зрелости. Но внутри самого
Интернационала еще давали себя чувствовать сектантские,
утопически-революционные и утопически-социалистические пережитки
прошлого; их антагонизм с условиями и потребностями развития
современного рабочего движения оказал определяющее влияние
на всю внутреннюю жизнь Интернационала в течение 60-х и —
особенно в романских странах — отчасти и 70-х годов. И Бакунин
как раз и был самым даровитым, самым энергичным и самым
крайним выразителем воззрений, методов действий и тенденций
в рабочем движении утопического социализма — сектантского
революционизма. Он был революционным вождем и
организатором отсталых, в известной степени, реакционно-настроенных
элементов в новой пролетарской армии. И его успехи внутри этой
армии в общем и целом означали рост внутренней смуты в
Интернационале и усиление мук родов современной международной
социал-демократии.
В русском революционном движении того времени бакунизм
означал, напротив, значительный прогресс, знаменовал, почти можно
сказать, новую эпоху развития. Чтобы понять это, нужно иметь
в виду следующие факты и их решающее влияние на характер и ход
развития нашего революционного движения.
Социал-политическая почва русского революционного
движения в то время, когда бакунизм добился в нем господства,
напоминала — mutatis mutandis3 — Францию середины 18-го столетия.
Россия в то время с опозданием более чем на 100 лет представляла
в известной степени дореволюционную Францию.
Непосредственной целью революционного движения в России было устранение
сословно-бюрократического строя. Но во Франции как раз
привилегированные сословия через свои представительские органы, с
парламентами во главе, своей многолетней оппозицией правительству
заставили его капитулировать, расшатали старый режим и привели
к революции. Русское же дворянство и русское духовенство,
благодаря и своему прошлому, и своему современному положению,
неспособны были сыграть для мало-мальски энергичной оппозиции
монархически-бюрократическому режиму. Демократические
элементы должны были поэтому очень рано создать самостоятельную
партию и выступить на историческую сцену, чтобы приняться за эту
подготовительную работу по пробуждению общественного мнения
народных масс, которая была необходима для наступления первой
буржуазной революции и которую во Франции — в других формах
и другими средствами — более чем столетием ранее выполняли
сами господствующие сословия. Исторические условия подгото-

К столетию со дня рождения Михаила Бакунина
215
вительного процесса первого акта буржуазной революции в России
делали необходимым сплочение здесь буржуазной демократии
и выполнение ею значительной политической роли еще прежде,
чем создались элементарнейшие социал-политические предпосылки
для ее собственного существования. Это противоречие в условиях
происхождения и развития русского революционного движения
с самого начала определяло процесс создания радикальной
демократии в России, и его последствия до сих пор сказываются и в жизни
русской социал-демократии.
Из каких же элементов состояла тогда русская революционная
армия и на какие социальные слои она опиралась в период господства
бакунистского учения? И далее: как и благодаря чему оно сумело
утвердиться и играть выдающуюся роль в общественной жизни России,
несмотря на историческую незрелость социальной среды, в которой
оно действовало? Исчерпывающие ответы на эти вопросы были бы
необходимы для полного выяснения исторической роли и значения
Бакунина в русском революционном движении. К сожалению, я могу
здесь лишь бегло наметить ответы на них.
В настоящее время и на Западе почти общеизвестно, что главным
очагом и главной опорой этого движения в первое время
исключительно, а в дальнейшем и до середины 90-х годов преимущественно,
была учащаяся молодежь, выходящая из буржуазных слоев
общества. Здесь вербовались революционные отряды, как офицеры, так
и главная масса солдат революции, и отсюда же главным образом
доставлялись материальные средства на нужды революционного
движения. Но почему как раз учащаяся, преимущественно
университетская молодежь стала главною носительницей народнического
революционного движения?
Прежде всего потому, что в условиях старого режима в России
политическая оппозиционная деятельность требовала такого высокого
революционного идеализма, воодушевления и способности к
самопожертвованию, к которым тогда были способны лишь лучшие элементы
учащейся молодежи. Отцы русской радикальной демократии:
Чернышевский и Добролюбов еще в начале 60-х годов указали
психологические предпосылки, необходимые для образования энергичной,
деятельной партии в старой России. В своем романе «Что делать?»
Чернышевский рисует тип революционера, который заранее готовит
себя к предстоящему ему мученичеству. А Добролюбов пытался,
несмотря на цензурные рогатки, выяснить своим читателям, что те
элементы высших классов, которые хотят придти на помощь
угнетенным массам, т. е. прежде всего крестьянам, прежде всего должны
порвать всякую связь с привилегированными сословиями, к которым

216
П.Б.АКСЕЛЬРОД
они принадлежали. Разбирая роман Тургенева «Накануне» (1860 г.),
Добролюбов поставил вопрос: почему Тургенев вывел в качестве
революционера — героя романа — не русского, а болгарина, поставившего
целью своей борьбы освобождение своего родного народа от
турецкого ига? И ответ гласил: Тургенев поступил так потому, что среди
русских еще не было необходимых психологических предпосылок
для выработки подобных революционных типов. Он иллюстрирует
свою мысль сравнением с положением турка высших сословий,
мечтающего об освобождении порабощенных христиан, и в то же время
отделенного глубокой пропастью от угнетенных христиан.
Если бы он действительно хотел бороться за их освобождение, он
должен был бы совершенно отказаться от своего
привилегированного положения, от своего класса, отвернуться от своих ближайших
родных, от своей веры и душой и телом слиться с христианами.
Народовольцы из высших слоев в России были отделены от
народной массы культурной и социальной пропастью, которая не менее
глубока и широка, чем пропасть между господствующими турками
и порабощенными ими христианами. Для освобождения народных
масс в России от их угнетателей идеально настроенные круги
буржуазной интеллигенции должны были последовать гипотетическому
примеру турка, симпатизирующего угнетенным христианам.
Понятно, что только в среде интеллигентной молодежи, а не в рядах
отцов ее могли находиться люди, способные вступить на этот путь.
Необходимое для этого настроение, своего рода религиозный
энтузиазм среди этой интеллигенции воспитывались, крепли и достигали
высшей степени развития лишь благодаря непрерывной
революционной пропаганде. Литературные вожди радикальной интеллигенции
в 60-х годах немало сделали в этом отношении. Но наиболее сильный
толчок в этом направлении был дан лишь бакунизмом, который дал
этим революционным стремленьям, настроениям и склонностям
концентрированное, отчетливое и яркое выражение. Бакунин
формулировал непосредственную цель и программу действий
народнического революционного движения. Его идеализация революционных
и социальных инстинктов крестьянства, его жизнь и борьба на жизнь
и на смерть против всего буржуазного общества и государства, его
революционный утопизм и его опьяняющая революционная
фразеология чрезвычайно повышали энтузиазм способных на одушевление
и на жертву элементов интеллигенции. Он стал благодаря этому
почти на целое десятилетие самым популярным вождем русской
революционной интеллигенции. Он в известной степени подвел итог
подготовительному периоду ее развития к партии революционного
действия и в его учении революционная интеллигенция нашла в ежа-

К столетию со дня рождения Михаила Бакунина
217
той, концентрированной форме идеологию, которая скрывала от нее
исторические пределы революционного движения на почве старого
режима и культурные и социально-политические препятствия,
которые стояли на его пути. Этот самообман и эти иллюзии были, однако,
необходимы для того, чтобы сделать для интеллигенции
психологически возможным совершение той исторической подготовительной
работы, которая расчистила путь для социал-демократического
движения и для цепосредственной подготовки революции.
К концу 70-х и к началу 80-х годов русский бакунизм начал
быстро разлагаться. Но и тогда еще не прекратилось его положительное
влияние на наше движение. Кучка героев-террористов, начавших
единоборство со всемогущим абсолютизмом при политическом
индифферентизме4 и полном бессилии общества, вербовалась из
лучших и наиболее выдающихся представителей того революционного
поколения, которое психологически и теоретически находилось
под влиянием и господством бакунизма. Но почти в то же самое
время, когда эта борьба достигла своего апогея, в головах других
русских бакунистов начался процесс дальнейшего развития к
социал-демократизму. Это, может быть, звучит странно, но это факт: это
развитие первоначально совершалось не в сознательном
принципиальном противоречии с бакунизмом, но скорее логически примыкая
к некоторым идеям и положениям Бакунина, правда, в то же время
и под влиянием международного рабочего движения. Этот путь был
потому логически возможен, что Бакунин сам электрически и в
непереваренном виде усвоил себе некоторые марксистские идеи.
Автор этих строк в 70-е годы сам был бакунистом и испытал на себе
захватывающее влияние произведений Бакунина на революционно
настроенные круги учащейся молодежи. Мне довелось проделать
и эволюцию от бакунизма к марксизму и я еще живо вспоминаю, как
я находил в бакунизме исходные точки зрения для моего развития
в социал-демократическом направлении.
В Западной Европе бакунизм организовал и руководил
сопротивлением отсталых, находящихся во власти сектантских
социалистических и утопических революционных традиций, элементов
рабочего движения против нарождающейся международной социал-
демократии. В России он, помимо своей воли, стал провозвестником
социал-демократического движения. На Западе он тормозил
движение, вносил в него дезорганизацию, в России, напротив, он сыграл
бывшую положительную роль.
^*^

€^
И. С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
Бакунин и Бергсон1
ι
Бакунин, на первый взгляд, в высшей степени резко и
определенно формулирует основные положения своего философского
миросозерцания: он — атеист, он — материалист, он — позитивист.
И, однако, это только на первый взгляд. Чем больше вы изучаете
произведения Бакунина, тем больше вы убеждаетесь в том, что вся
эта соблазнительная ясность — одна лишь «видимость»... Впрочем
уже одно заявление Бакунина о том, что он — материалист и
позитивист, чревато противоречиями.
У позитивистов есть свое «ignoramus», которое вместе с тем есть
и «ignorabimus»2, которое совершенно непримиримо с догматикой
не только идеалистической, но и материалистической. А, между тем,
Бакунин между материализмом и позитивизмом никакого
принципиального противоречия не видел, не замечал; ярких примеров
упрощенного, если хотите, вульгарного материализма у Бакунина —
великое множество: «Психические акты являются... ничем иным,
как продуктами различных комбинаций чисто физиологических
функций мозга» (Соц[иализм]. Федер[ерализм]. и Антитеолог[изм].,
стр. 93), «Человеческий мир является продолжением
органического мира и существенно отличается от последнего только мыслью,
"произведенной" (курсив наш. — И. Г.) чисто физиологической
деятельностью мозга» (там же, 94). Основные черты жизни
утонченного человека и «непробудного» животного — те же:
«рождаться, развиваться и расти, работать, чтобы есть и пить, чтобы иметь
кровь и вооружение... любить, воспроизводиться, затем умирать»
(стр. 110-111). И опять повторяется, что важнейшее отличие
человека от животного — мысль; но мы уже знаем, что и мысль —
произведение чисто «физиологической деятельности мозга». Разумеется,

219
Бакунин целиком отрицает «свободу воли». Отрицает
«существование души, существование духовной субстанции» (158). Душа
«вполне определяется физиологическим, индивидуальным качеством
его (человека) мозговой и нервной системы, которая, как и все его
остальное тело, совершенно зависит от более или менее счастливой
комбинации этих причин» (162).
Но с не меньшей готовностью Бакунин откликается и на проповедь
позитивизма; его преклонение перед учением Огюста Конта — факт
общеизвестный. Это для него — величайшее завоевание человечества,
весть радостная и орудие великое за свободу. «Наследница и в то же
время совершенная разрушительница религии и метафизики, эта
философия... была в первый раз явлена в виде целостной системы
великим французским мыслителем Ог. Контом, который умелой
и смелой рукой начертал ее первый план» (стр. 87).
Собственно говоря, совмещение материализма с позитивизмом —
в анархизме не новость. Это совмещение почти целиком перешло
в систему П. А. Кропоткина. Надо иметь в виду, что Бакунин, как
мы выше видели, оперирует не с метафизическим материализмом,
утверждающим, порой бессознательно, что материя — первооснова,
субстанция мира, ас «научным», рассматривающим мышление, как
продукт деятельности мозга. Разумеется, материализм этого рода тесно
связан с метафизическим, но все же о материи, как о субстанции, он
ничего прямо не говорит, и потому-то примирение такого
материализма с «ignorabimus» позитивизма — более достижимо. Это совмещение
объясняется в еще большей степени вот чем: нерв деятельности
Бакунина — свобода. Враг этой свободы, по мнению Бакунина, —
теологическая идея. Естественно, что все то, что давало оружие против
врага свободы, тщательно подобрано Бакуниным. Аргументов не мало
давал материализм; бесконечно много мог он черпать у позитивизма.
Естественно было для Бакунина слить воедино оба течения. И для него
была не столь важна согласованность материализма и позитивизма
между собой, сколь враждебность их «третьей силе». «Бог
существует, значит человек — раб», утверждал он, и непосредственно с этой
«положительной» теоремой связывал и обратную (82).
И если бы единственным неясным пунктом в миросозерцании
М. А. Бакунина было вышеуказанное не критическое совмещение
материализма и позитивизма, то задача исследователя была бы
все же сравнительно весьма легка.
Но в том-то и дело, что и позитивизм Бакунина — совершенно
своеобразный...
Чтобы разобраться в основных положениях мировоззрения
Бакунина, нам необходимо проследить столь, по его мнению, вредную для

220
Я. С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
дела человеческого освобождения теологическую идею. Отвергнув ее,
как врага свободы, как показателя безумия человечества, Бакунин
естественно пытается дать свой ответ на вопрос: «откуда все
происходит»?.. «Кем создана она, могучая природа»? Творцом? — Нет.
Что же она такое? В чем ее механизм? И он рисует себе такую картину
всемирной, космической статики и вместе динамики. В каждый
момент, на всякую мельчайшую точку вселенной воздействует вся масса,
вся неисчислимая громада наполняющих ее элементов... Воздействие
элементов на каждую точку вызывает противодействие. Эта всемирная
связность, выражающаяся в воздействии целого на части и
противодействии части целому «творит миры» (стр. 99,103 и др.). Бакунин
ничего не имеет против того, чтобы вы, «если это вас забавляет»,
назвали эту связность «Богом или абсолютом» (98, 99), но при одном
лишь условии: не придавать этим словам смысла предопределенности
мира Божеством. Взгляд Бакунина на мировую связность настолько
важен, что мы считаем нужным привести его целиком:
«Непрестанное действие и противодействие всего на всякую
отдельную точку и всякой отдельной точки на все составляют, как мы
сказали, жизнь, высший творческий закон (курсив наш. — И. Г.)
и всеединство миров, которое всегда в одно и то же время и производит
все и за то производимо всем. Вечно деятельная, вечно всемогущая, эта
всемирная связность, которую мы будем называть с этих пор просто
природой, создала, как мы сказали, среди бесчисленного множества
других миров, нашу землю, со всей лестницей существ, от минерала
до человека» (стр. 103). Одно, несомненно, явствует из приведенной
мной цитаты: Бакунин, этот будто бы ортодоксальный последователь
Конта, не так уж «ортодоксален». Да и материализм его, если он
и есть налицо, то чисто метафизического характера. И когда Бакунин,
далее заявляет, что эта бесконечная «связность» делает и излишней
идею Бога-творца, так как «всемирная причинность творит мирыь,
то читатель, конечно, понимает, что «Бога» заменила метафизическая
предпосылка, одетая притом весьма небрежно — в
материалистический костюм. И как это характерно, что Бакунин, очевидно, убежден
в том, что стоит лишь не придавать телеологического смысла словам
«творчество», «творение» (об этом он неоднократно просит читателя),
чтобы признать его систему свободной не только от религиозных,
но и метафизических элементов. Как будто философский материализм
даже тогда, когда телеологии в нем нет и следа, не метафизическая
система. Напрасно также Бакунин полагает, что с устранением идеи
Верховного существа, Творца мира, исчезает почва для всякой
религии: далеко не всякая религия постулирует такое внешнее для мира
Верховное Существо. Бакунин враждебно относится к пантеизму,

221
но все же и он должен был бы признать, что пантеизм «на станке
проходящих веков» ткет «живую одежду богов». И если правда, что
«гибели богов» пантеизм не способствует, — хотя его в этом и
упрекали — так ведь еще вопрос, насколько этой гибели способствует
«всетворящая и творимая причинность» Бакунина. Ведь Бакунин
то и дело подчеркивает, что метафизика — постоянная спутница
религии, а его — Бакунина — формула насквозь метафизична. Бакунин
утверждает, что «всемирная причинность творит миры». Но каким
путем Бакунин пришел к такому заключению? Путем опыта, что ли,
Бакунин познал всемирную «связность» действий и противодействий?
Конечно, нет. Самому Бакунину совершенно чужда подобного рода
иллюзия: «Эта всегда движущая и деятельная связность, эта всемирная
жизнь может быть нами разумно предполагаема, но никогда не может
быть охвачена даже нашим воображением и еще меньше понята»...
(курсив наш. — И. Г.) (стр. 99). Думаем, что это разъяснение не
только обнаруживает, но даже обосновывает метафизический характер
«космогонии» Бакунина, и если, следовательно, верить в связь
метафизики и религии, то концепция Бакунина от религиозной заразы
не так уж хорошо защищена...
Итак, мир — продукт творческой причинности: мировая связность
не доступна пониманию, и в этом смысле она иррациональна. Этот
элемент иррационализма может показаться невероятным, так как
Бакунина издавна принято считать рационалистом, но приведенные
цитаты, как нам кажется, показывают, что о рационализме Бакунина
приходится говорить с большой осторожностью. Могут сказать: мнение
о крайнем рационализме Бакунина сложилось не на основании теории
о мироздании, а на основании историко-философских воззрений
Бакунина. Надо сознаться, что, на первый взгляд, подобное мнение кажется
совершенно неопровержимым. Бакунин резко, ясно подчеркивает, что
мысль·, разум — единственное, что отличает человека от животного.
Только мысли, науке человечество обязано тем, что достигло вершин
культуры, победило мертвую природу. Бакунин поет восторженный
гимн науке. Но вот, говоря о всемогуществе науки, Бакунин
неожиданно преподносит нам сюрприз. Выражаясь словами Цокколи3 (автор
итальянский], книги об анархизме), «Бакунин прибегает к
неожиданным, для нас, оговоркам». В дальнейшем мы тщательно ознакомимся
с этими оговорками. Пока же нам нужно сжато формулировать смысл
этих оговорок: разум не творец истории; он даже бессилен
воспроизвести богатство жизни. Ибо жизнь — творчество.
Жизнь — творчество! Да ведь напрасно Цокколи говорит о
неожиданных оговорках! Ведь мы встречались с идеей, что вся
Вселенная — продукт творчества, и в попытке Бакунина дать систему

222
И, С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
творения Вселенной. Эта же идея, как мы в этом убедимся ниже,
играет громадную роль в историко-философских воззрениях
Бакунина. «Жизнь есть творчество»! Не поразительно ли совпадение идеи
Бакунина с центральной идеей Анри Бергсона? С его идеей
«творческой эволюции»? Или это лишь поверхностное, беглое, случайное
совпадение терминов? Для выяснения этого кардинального вопроса,
нам необходимо хотя бы бегло напомнить кое-какие черты философии
А. Бергсона. Разумеется, о полном наложении не может быть и речи.
Всякая философская система отвечает раньше всего на вопрос
о взаимоотношении мышления и бытия. Бергсон же начинает с
анализа самого «бытия». Оно распадается для него на два
противоположные, чуть ли не враждебные царства: царство «твердых тел»,
«вещей» и царство жизни. «Вещи» отличаются прерывностью,
жизнь — сплошностью; в царстве вещей критерием совершенства
является наибольшая определенность, а следовательно, измеримость.
Жизнь же тем совершеннее, чем неопределеннее и неизмеримее.
Вещи измеримы, ибо они мертвы. Они математически правильны,
ибо неподвижны. Здесь, в царстве вещей, все предвидимо, ибо все
раз навсегда дано. Все учитываемо, ибо каждое следствие целиком
заключено в своей причине. Не то — антипод «вещи» — жизнь.
Жизнь это — торжество над косностью вещей, жизнь —
преодоление и освобождение из-под ига «логики твердых тел». Там,
где жизнь клокочет, там, где напряженность ее достигла высокой
степени, там стираются старые грани; исчезает неподвижность,
а с нею и измеримость: ибо исчезает смерть. Здесь всего не учтешь,
ибо нет ничего раз навсегда данного... Всего не предвидишь, ибо нет
повторяемости, а есть нарастание нового, есть порыв, есть
творчество... Каково же взаимоотношение природы и духа? Ясно, что для
Бергсона подобная постановка отчасти не приемлема, ибо нет единой
природы; глубокая трещина, глубокий провал — в самой природе.
И борются два великих начала: строгая очерченность и мертвенность
вещей с «неверной», расплывчатой, «неупорядоченной» жизнью.
И на вопрос поэта о мире стихий и природы:
...Отчего разлад возник?
И отчего в их общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?4
На этот вопрос Бергсон отвечает: «общего хора» вовсе нет; ибо
не только душа, но и все живое поет «не то, что море»... А «мыслящий
тростник» ропщет оттого, что его мысль как бы раздваивается,
раскалывается, она судорожно мечется меж двух противоположных стихий.

223
Почему же ей не слиться с одной из них? Это невозможно. Ибо человек
существо познающее. И познающее двояко: как практик —
утилитарно и как живая личность — философски. Для практика, в узком
смысле слова, необходимо знание логики твердых тел, необходимо
все измеримое, резко очерченное. Цельной же личности необходимо
в едином акте охватить жизнь, не раздробленную, не искромсанную,
а слитную, сплошную; не распластанную, нанизанную на нить
пространства, а округленную, сконцентрированную, «неопределенную».
Наша мысль, — точнее, все то, что в потенции способно познавать
(а эта способность, как увидим дальше, не является монополией
одного лишь интеллекта) могла бы повторить горькую жалобу поэта:
«Несчастье в том, что не дано
Единого пути,
но она лишена благостного утешения, будто
Блаженство в том, что все равно,
Каким путем идти».
Погрузиться ли мыслью в вихрь текуче-множественной
жизни? Но в этом вихре исчезнет ясность очертаний, определенность,
а следовательно, измеримость. А практику оно нужно — это, хотя
и мертвое, но зато неизменное постоянство вещей.
Приспособиться ли целиком к миру вещей? Но против этого восстает наш инстинкт
творчества, ибо философия, основанная на логике твердых тел,
не в состоянии утолить нашу жажду синтетического миропозна-
ния. Это видно на примере механического мировоззрения. Оно ведь
целиком основано «на логике твердых тел». Для него организм —
усложненный механизм: оно судит о психологическом по
аналогии с физическим. И что же получилось? «Механисты» построили
величественное здание: все проникнуто единством замысла, стиль
великолепно выдержан, да вот чего не хватает: жизни. Жизнь
неизмерима, а ученые ее толкуют в пределах геометрического измерения.
Способ у них старый: «кто живое изучает, сперва его он убивает,
а потом на части разлагает». Сторонники механического
мировоззрения идут дальше; живое убито: разложено на части. Но ведь
нужно создать видимость жизни. Для простого человека, видящего
«эту долину, полную мертвых костей», возникают мучительные
сомнения, «оживут ли эти мертвые кости». Но ученый не смущается:
он прилаживает часть к части, держась оригинала; интегрирует,
«рассеивает» и получает опять жизнь, похожую на настоящую
не больше, чем чудно сделанная кукла живого человека... Зачем же
прибегают они к этой операции? А затем, что без «умерщвления»
нельзя построить реально не существующего единства «тел» и «жиз-

224
И. С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
ни». Фактически единства нет: есть два пути, две противоположных
стихии. Желающие же искусственно стереть эту, объективно
данную, двойственность должны естественно насиловать жизнь, они
принимают патологический случай за норму, ибо только в момент
упадка (декаданса) живое делается похожим на мертвое, на вещь,
только тогда наблюдается единство.
В самом деле: жизнь это — вечный подъем и в подъеме своем она
характеризуется неизмеримостью, непрерывностью. И лишь тогда,
когда творческий порыв падает, творческая энергия иссякает и
исчезает сплошность жизни: когда жизнь, как единое и неповторное,
распадается на части, раздробляется, обособляется в
пространстве — тогда лишь жизнь уподобляется «вещам». И тогда лишь
ученый может строить «единство» мира... Взор ученого прикован
не к моменту подъема жизненного, а к моменту распада...
Настигнув жизнь в упадочный момент, ученый опутывает ее паутиной,
сотканной из логики твердых тел, заключает ее, обезоруженную,
в темницу «вещной» логики. И только протестующий порыв к
творчеству напоминает ученому, что его «сети притащили мертвеца».
Как же быть? Как выйти из заколдованного круга? Вряд ли
Бергсон дает исчерпывающий ответ. Да он и сам заявляет, что
не под силу одному человеку выполнить всю работу, сделать все
выводы, вытекающие из вышеотмеченных положений. Он
пытается дать лишь метод, указать нам путь. Он полагает, что хотя
наш интеллект приспособился к познанию «твердых тел», но он,
к счастью, не единственное орудие познания. В нашей логической
и умозрительной мысли «находится неопределенная туманность
из той самой сущности, за счет которой образовалось блестящее ядро,
наш разум. В этой туманности еще находятся силы, дополняющие
разум; мы только смутно чувствуем их, сосредоточившись в себе;
но они светятся и станут отчетливы, когда обнаружатся, так сказать,
на деле в развитии природы. И тогда станет ясным, какие усилия
нужно сделать, чтобы развиться в направлении, принятом жизнью»
(стр. 6. Твор[ческая]. Эвол[юция].). А пока нам надо помнить, что
по Бергсону жизнь — не механическая сводка частей; что жизнь
есть творчество. Возвратимся к Бакунину.
II
Бакунин! — Какая могучая, властная и, одновременно, порой
беспомощная, благодаря своей хаотичности, личность. И как
своеобразны все его писания. Вот вспыхнет мысль яркая, красочная. Пауза.
Опять вспышка что-то обещающей мысли. Дальше: скучноватая

225
проза, повторение... Ведь вот что характерно. Бакунина собственно
интересовали законы общественного движения. Он мучительно,
лихорадочно искал ответа на вопрос, почему так угнетающе
медленно движется прогресс. И вы у него не находите законов истории
в точном смысле слова. Можно находить, как угодно, верным и
глубоким ответ Бакунина, общий ему с многими другими социологами:
человечество, чтобы найти себя, должно пройти стадию
относительно полезных, но в основе своей ложных истин. Но это не вскрытие
закона истории; здесь еще нет анализа реального исторического
процесса. Венцом знания Бакунин считает социологию. Но где его
попытка построить социологию? Ее нет. Есть наброски, картины
развития Вселенной; порой вы найдете блестящие социологические,
исторические замечания (так, напр., Бакунину удалось почти
пророчески предсказать грядущую роль Германии), — но каково его
отношение к различным формам кооперации? Разделению труда?
Разрушению и возникновению новых коллективов, под влиянием
социальной дифференциации? Участи личности в зависимости
от роста социальных кругов? Влиянию подражания? На эти вопросы
нет ответа. Конечно, отдельных замечаний по этим вопросам много.
Но нет единства, нет и систематической разработки. В поисках
социологических, исторических законов Бакунин пытается дать схему,
но чисто историко-гносеологического характера...
Бакунин во многом предвосхитил понимание «жизни, как
творчества» , данное Бергсоном. Разумеется, Бергсон дает если не
законченное, то во всяком случае, в основных пунктах, строго методически
разработанное миросозерцание. У Бакунина же — брызги: идеи-
силы, брошенные на лету между одним не завершенным и другим,
еще не начатым, делом. И тем не менее, внутреннее единство в
воззрениях борца Бакунина и мыслителя Бергсона — изумительное.
Схема Бакунина, если ее систематизировать, распадается на три
части, сообразно трем способам, которыми мы можем познавать мир,
жизнь: 1) абстрактное мышление, 2) научное обобщение и 3)
постижение жизни -— творчества.
Каков метод абстрактного мышления? — Метод отвлечения. Вот
перед нами цветущая долина жизни. Море звуков... Неисчерпаемое
богатство красок... Какое изумительное подавляющее разнообразие
в мире растений, животных. Надо ли говорить о мире человеческом?..
Различные племена... Великие исторические тяжбы народов — победы,
поражения... Каждый народ создает Бога по образу и подобию своему
и презирает других богов, не им созданных, не ему
покровительствующих!... Все изменчиво, пестро, неустойчиво... Мыслимо ли найти
единство, найти общее в этом пестром калейдоскопе? Но вот мысль,

226
И. С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
абстрактная мысль, отыскивает «общее». Формы, краски, звуки она
от них отвлекается, она их безжалостно стирает!... Подымаясь все
выше и выше, над горами и над долинами, абстрактная мысль делается
все более общей и всеобъемлющей... Она безжалостно игнорирует все
индивидуальное, красочное: ей нужно все монотонное, но зато
всеобщее. Таков путь абстрактного мышления. А каковы результаты?
Бакунин полагает, что результаты применения абстрактного метода
весьма скудны. Правда, человечество возвысилось до понимания
единства мира. Но эта же идея, увы! привела к «божественному безумию».
Человек обоготворил субстанцию. И какова ценность идеи о
сверхчувственном единстве, добытой абстрактным мышлением? Ведь эта идея
лишена всякого реального содержания. Она объемлет все, потому что
не содержит ничего. Там, в мире абстракции все едино; ибо все мертво.
И единство — символизируемое «абсолютом», — единство смерти.
Распаленный жаждой знания, вы хватаетесь за это «все» и с ужасом
видите, что перед вами — гигантский труп Вселенной... «Жизнь
со всеми ее преходящими вздыманиями5 и великолепиями находится
внизу, [в разнообразии], — смерть со своей вечной и несравненной
монотонностью пребывает вверху, в единстве» (118). Какая яркая,
выпуклая, точно из мрамора высеченная формулировка взглядов
Бергсона. В самом деле: вдумайтесь во все основные положения Бергсона
и разве вы их не найдете в вышеприведенной формулировке? Заменить
только «вещь» Бергсона «абстракцией» Бакунина, и вы увидите, что
«вздымания и великолепия жизни» Бакунина, противополагаемые
едино-мертвой абстракции, вполне соответствуют противоположности
живого и мертвого (вещного) Бергсона.
В дальнейшем, при формулировке Бакуниным сущности истории,
тождество выступает еще ярче Но вернемся к даваемой Бакуниным
оценке абстрактного метода. Значит ли, что абстрактное
мышление бесплодно? Нет. Оно дало человеку формальную возможность
противопоставить себя эмпирическому миру, мысленно выделить
себя; научило сравнивать различные проявления своего же «я», а это
уж начало воли и сознания. Но надо помнить, что эта формальная
способность не дает вам точной картины реального мира. «И для
того, чтобы познать этот мир, недостаточно одной абстракции. Она бы
нас снова привела к Богу, к Верховному Существу, к небытию».
Познанию реального мира способствует наука, научное обобщение.
И тут мы подошли к второму пункту схемы: к вопросу о методе
научного познания.
Чем отличается научное обобщение от абстракции?
Различие — огромное: метафизика дает мертвую субстанцию мира: мир
рассматриваемый наукой — «человечнее». И наука отвлекается

227
от конкретного, создает обобщения, синтезы. Но наука не
игнорирует опыта, фактов. Она питается ими. Наука не дает неизменной,
всеопределяющей и ничем не определяемой субстанции: наука всегда
готова ввести корректив в свой синтез, в зависимости от указаний
самой жизни... Все неизменно и мертво в царстве абсолюта... Все
изменчиво и подвижно в науке: там жизни дух, там жизнью
пахнет. А потому необходимо, не переставая, применять нашу
способность к абстракции, без которой никогда не смогли бы возвыситься
от более частного к более общему роду идей, чтобы ум с уважением
и любовью погружался в мелочное изучение деталей и бесконечно
малых подробностей, без которых нельзя себе представить живую
реальность существ» (стр. 122). И только оба эти метода,
согласованные, друг друга дополняющие, дают возможность познать нам
«внутренне (там же) бесконечный мир». Причем Бакунин, к
сожалению, не определяет, что он разумеет под внутренне бесконечным
миром. Мы теперь знаем, почему мы должны, под руководством
науки «с любовью и уважением» погружаться в изучение деталей.
Единственной научной концепцией он считает современный ему
позитивизм. Бакунин набрасывает широкую картину развития науки.
Мы, конечно, не будем следовать за ним во всех его построениях.
Отметим лишь, что Бакунин считает крупным завоеванием —
подведение фундамента биологии под психологию; и, наконец, что,
по его мнению, венцом науки является социология.
Итак, мы у конечной цели. Абстрактное мышление в союзе с
наукой дадут нам законченную картину мира. Наконец, мы соединим
мертвое единство с живой реальностью... Но что же оказывается?
Оказывается: тщетны наши ожидания? Оказывается, что Бакунин,
выражаясь словами Цокколи, «прибегает к неожиданным для нас
оговоркам»! Да еще каким! Оказывается, что мир, построенный
по системе самой совершенной науки, был бы «ничтожеством»,
«мир, не заключающий в себе ничего, кроме того, что человеческий
ум до сих пор заметил, узнал и понял, не являлся ли бы этот мир
дрянным домишком, по сравнению с тем, который существует»
(стр. 90). И это не потому лишь, что современное состояние
социологии не удовлетворительно. «Дрянным домишком был бы и мир,
основанный на науке самой полной и самой совершенной в мире».
Все это тем более неожиданно, что Бакунина, как мы уже
упомянули выше, многие считают крайним рационалистом в социологии.
И, казалось бы, не без основания. Бакунин — последователь Конта,
а система Конта вся проникнута таким рационализмом.
Недаром же Спенсер6 в этом отношении противопоставляет себя
Ог. Конту: тогда как Спенсер считает «движущим фактором» —

228
И. С. ГРОССМАН [РОЩИH ]
чувства, страсти, Конт видит двигательную силу в разуме. Очень
рельефно выступает рационализм Бакунина в его попытке
проследить причину медленного хода прогресса: причина —
невежество масс. Правда, в дальнейшем дается ответ более сложный,
но налет рационализма остается. Да, наконец, мы ведь видели,
что, по определению Бакунина, человек от животного отличается
лишь своим разумом, своей способностью мыслить. А эта
способность ярче всего, значительнее всего проявилась в создании
науки. О, до создания науки мысль еще далеко не оправдала себя:
столько мук принесла она! Вырвав человека из дремоты вековой,
она — мысль — увлекла его в дебри, ослепила блеском
метафизических и религиозных иллюзий. И только в создании науки мысль
проявила и, так сказать, окупила себя... Вершина мысли —
социология. Гордо поднимается вершина к небесам, точно вызывает
на бой все рассеянные ею полчища метафизических и религиозных
предрассудков... И вдруг — «мир, построенный по системе этой
науки, был бы дрянным домишком». Царица познания, она
бессильна познать даже элементы истории... Получается нечто очень
печальное. Цель, к которой мы приблизились, ушла от нас. Не
навсегда ли? Не обречены ли мы на вечное тщетное искание? Так
оно и было бы, если бы рационализм был последней инстанцией
познания. Но это не так.
И здесь мы подходим к третьему пункту схемы Бакунина, к его
учению о жизни-творчестве.
Почему же все-таки наука бессильна дать подлинную, реальную
картину мира?
Потому, что наука — как удачно формулирует упомянутый Цок-
коли (стр. 130) — «извлекает из явлений их общий смысл. Наука
оперирует с представлением о действительности, а не с самой
действительностью, с представлением о жизни, а не с самой жизнью»...
«Общие правила, — говорит сам Бакунин, — принятые нами за
естественные законы, являются не более как абстракциями,
извлеченными нашим умом из действительного течения вещей, и не в состоянии
охватить, исчерпать, объяснить все беспредельное богатство этого
течения» (стр. 100. Федерализм]. соц[иализм]. антитеол[огизм].).
Очевидно, что в терминах науки, приспособленных к общим
понятиям, сущности жизни, творчества не передашь.
Бергсон говорит: наш язык научный приспособлен, опять-таки,
к познанию мертвых вещей. Бакунин, заменяющий «вещное»
Бергсона вполне тождественным понятием «абстракция», Бакунин
удивительно формулирует ту же мысль (107): «Человеческая речь имеет
ту особенность, что она не способна обозначать действительные

229
предметы, непосредственно действующие на наши чувства, а может
лишь выражать понятия или абстрактные общности». Это —
основная мысль, развиваемая Бергсоном.
Где же тогда жизнь? Где он этот непосредственный поток бытия?
И мы еще раз напоминаем яркие, красочные слова Бакунина: «Жизнь
со всеми своими переходящими вздыманиями и великолепиями
находится внизу в многоразличии: смерть, со своей вечной и несравненной
монотонней находится вверху, в единстве». Вряд ли Бергсон
отказался бы взять эту фразу формулировкой и эпиграфом к своим работам.
И все-таки — заключительного слова еще нет. Нам неясно, чем
являются эти — «вздымания жизни». — Творчеством, говорит Бакунин.
Чем же в таком случае является вся история человечества? Как
и в чем проявляется неразложимый наукой остаток — творчество?
Остался ли он скрытым в душе человечества, или нашел свое
проявление; а если нашел, то в чем, и в какой области человеческого
духа следует искать аналогию творчеству этому? На это Бакунин дает
ответ, в котором тождество его идей, с идеей Бергсона, выступает
с неопровержимой очевидностью: «Мы бы охотно сказали, что жизнь
есть творчество, если бы не боялись двусмысленности. Сравнивая
народы, творящие собственную историю, с художниками, мы бы
спросили, разве ждали великие поэты для создания своих великих
произведений, чтобы наука раскрыла законы своего поэтического
творчества. Не создали ли Эсхил7 и Софокл8 своих великолепных
трагедий раньше, чем Аристотель9 построил на основании их
творений свою первую эстетику. Теориями ли вдохновился Шекспир?10
А Бетховен?11 Не расширил ли он созданием своих симфоний самые
основания контрапункта?12 И чем бы было произведение искусства,
созданное по правилам самой лучшей эстетики в мире? Повторяем
еще раз: ничтожеством. Но народы, творящие свою историю, по всей
вероятности, не беднее инстинктом, не слабее творческой мощью,
не зависимее от г.г. ученых, чем художники». Здесь, конечно, третий
пункт схемы обрисован настолько полно, что всякие комментарии
излишни. Читателю, хотя бы отчасти знакомому с Бергсоном, ясно
и несомненно, что Бакунин по существу говорит то же по отношению
к истории, что говорит Бергсон о философии»*.
Интеллект, говорит и курсивом подчеркивает Бергсон,
характеризуется природным непониманием жизни (14), интеллект чувствует
себя свободным «среди отдельных неподвижных, мертвых тел»
* Строго говоря, даже в употреблении терминологии, оба мыслителя сходятся.
Ведь и Бергсон указывает, что обобщения, абстракции, которыми пользуются
«механисты», применимы к вещам.

230
И. С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
(там же). Порядок, «постигаемый нашим умом, — порядок мертвых
тел». «Но не менее удивительно оригинальный порядок можно
усмотреть в симфонии Бетховена». Здесь интеллект ничего предвидеть
не может, ибо тут, говоря словами Бакунина, «вздымания
великолепной жизни», т. е. творчества. В общем жизненный порыв... состоит
в потребности творчества (Бергсон. Твор[ческая]. эволюция, 214).
Изумительным надо считать следующее явление. Казалось бы,
что между Бакуниным и Бергсоном должна быть огромная
разница по вопросу о механическом и телеологическом понимании
мира. Ведь Бакунин с каким-то раздражением, злобой, ненавистью
великой говорит о метафизиках-финалистах, ибо он думает, что
учение о предустановленной гармонии неизбежно предполагает
и Установителя Гармонии. Бакунин, как мы уже говорили,
ничего не имеет против крайнего механического миропонимания.
Но вот эта неожиданная «оговорка» — внесение принципа «жизнь-
творчество», «мир-творчество» не уничтожает, правда, но доводит
до минимума разногласие. Больше: на фоне этого разногласия
тождество в указанном пункте делается еще более разительным.
Вы помните, конечно, что Бакунин ничего не имеет против того,
чтобы вселенную рассматривать как продукт творчества, и когда он
говорит «об установившихся тенденциях непрестанного текучего
творения» во вселенной (стр. 100), то он разве так резко расходится
с Бергсоном, утверждающим (292), что «течение вселенной во
времени составляет одно целое со всем объемом творчества, которое
может иметь место во вселенной». Бакунин был, конечно, врагом
финализма (учение о целях). Характерно, что Бергсон в не меньшей
степени, чем Бакунин, подчеркивает, что его учение о творчестве
не совпадает с финализмом. Почему же? Ответ Бергсона прост:
финализм так же, хотя и не в такой степени, как механическое
миропонимание, отрицает «творчество», «внезапность». Финализм
располагает жизнь в стройный ряд, и место, и значение каждого
звена цепи заранее предопределено маяком-г(елью. Финализм
отличается от механического понимания лишь отрицанием
«бессмысленности» движений. Но раз дана целевая точка, то естественно,
что к ней — к этой точке — тянутся, льнуть исторические ряды...
И тогда нет творчества, нет свободы, ибо каждый ряд должен шагать
в шеренгу, имея в виду цель свою — конечный план. Тут нет
уклонений, нет неопределенности: властно зовет цель-план. Но многим ли
отличается от этого механическое воззрение? И в механическом
миропонимании нет творчества, ибо всякое следствие до
мельчайших подробностей порождено и детерминировано причиной. «Нет
под солнцем новостей», нет творчества, «род приходит, род прохо-

231
дит, а земля вся та ж во век», по крайней мере, в том смысле, что
в утробе причинности уже заложено все, что дает новорожденное
следствие. Механическая причинность водружает крест и могилу
творчеству до рождения «следствия»: финализм кует ему цепь,
указывает торную дороженьку после рождения. Но отрицание
творчества — черта обоих миропонимании. Было бы в высшей степени
интересно исследовать понятие «порядок» у Бергсона и
«аморфность» Бакунина. Но это требовало бы особого самостоятельного
исследования*.
Всем известно, что за последнее время, прикрываясь авторитетом
Бергсона, вновь подняли головы реакционеры мысли. Опять
заговорили они о «банкротстве науки». И, к сожалению, мы лишены
возможности утверждать, что сам Бергсон абсолютно неповинен
в этом «походе».
Но обязательна ли эта связь? Или с Бергсоном повторяется то же,
что когда-то было с Гегелем? Консерватизм догмы Гегеля не
вызвал ли в пределах гегельянства движения «левых гегельянцев»,
восставших против консерватизма догмы во имя консерватизма
метода? Так или иначе, но тяготение многих представителей
революционного синдикализма к философии Бергсона есть живое
свидетельство мыслимости соединения бергсонианства с другими
практическими выводами. Но гораздо раньше предвосхитил эту
«иную связь» Михаил Бакунин.
Мы видели, как Бакунин отвечал — на почве материализма —
на вопрос, чем отличается человек от животного. Оказывалось, что
различий меньше, чем сходства. Человек работает, ест, пьет,
размножается, умирает. Он — под железной властью дарвиновских законов
борьбы за существование**. Это все сходства. Отличие — мысль. В этой
формулировке рационализм достигает своего апогея. Главное — тут
* Говоря о взглядах Бергсона и Бакунина, мы указывали не только на тождество,
но и на разногласия. Мы не находим у Бакунина хотя бы столь важного для
Бергсона учения о времени (хотя еще большой вопрос: абсолютно ли
необходимо для бергсонианства учение о реальном времени, которое «грызет вещи»,
или здесь только возможная, а не необходимая связь). Дальше: Бакунин не
связывает свою «жизнь-творчество» с проблемами современной биологии, как
это делает Бергсон. Но и здесь возникает вопрос: не превращает ли Бергсон
возможную связь, удачную лишь иллюстрацию на примерах из биологии, в
связь внутреннюю и обязательную?
** Интересно следующее замечание Бакунина, особенно если сопоставить его с
аналогичными рассуждениями Фр. Ницше13: «Останется ли человек последним
и самым совершенным органическим созданием на земле? Кто может отвечать
на это? Кто может поклясться, что через несколько десятков или сотен веков
от самой высшей разновидности человеческой природы не произойдет породы

232
Я. С. ГРОССМАН [-РОЩИН]
и следа нет учения об иррациональности жизни, творчества. Неужели
нет у Бакунина другой формулировки назначения и задач человека?
Такой формулировки, в которой нашло бы свое выражение и учение
о «жизни — творчестве»? — Есть, разумеется. И ею будет уместно
закончить настоящую статью.
Мимолетное неприметное существо среди безбрежного океана
всемирной текучести и видоизменяемости, с неведомой вечностью
позади него и неведомой вечностью впереди него, человек
мыслящий, деятельный, сознающий свое человеческое назначение остается
гордым и спокойным в сознании своей свободы, которую он сам себе
завоевывает, просвещая, подкрепляя, освобождая и, в случае
нужды, возмущая окружающий его мир. Вот его утешение, его награда,
его рай (стр. 124). Для Бакунина это не были пустые слова: он всей
своей жизнью реально воплощал этот девиз; в нем вечно клокотало
бунтарское сознание своей свободы. В нем поразительно сочетались
страсть, энергия в деле «возмущения» мира с гордостью и
спокойствием. Вот эта-то формула объемлет всю схему Бакунина. Она же
должна давать ответ и на другой вопрос. Как же добраться до
реальной жизни-творчества? Как постигнуть ее живую, полнокровную,
а не мертвую, подвергнутую диссекции под анатомическим ножом
хирурга? «Творческой волей, освобождающей и возмущающей мир».
Вот здесь-то для Бакунина утилитарный и познавательный моменты
сливаются воедино... В борьбе за возмущение и освобождение мира вы
погружаетесь в поток бытия, и все ваши познавательные способности
проявляются и сливаются с этим потоком. Свершается чудо:
«Спрятанная в туманностях интуиция» орошает пустыню-абстракцию
и даже она — бывший символ смерти — покрывается сочной
зеленью... Нужно только не разобщать воли к действию с заключенными
в нас познавательными творческими силами. Ибо что такое реальное,
истинное познание — по схеме Бакунина? — Спуск от убывающей
смерти-абстракции к возрастающей жизни-творчеству...
@*5^
существ, высших чем человек, которые будут относится к человеку, как он
относится к горилле» (Антитеологизм. Стр. 100-101).

^5^
Ю. M. СТЕКЛОВ
Бунтарство как метод борьбы
Если идеалом Бакунина была анархия, то методом его
осуществления было бунтарство. Он настолько был проникнут бунтарским
духом, что, как мы помним, объявил дух возмущения одним из трех
основных исторических факторов наряду с животною природою
человека и мыслью*. Если одним из элементов свободы он признает
полное развитие человеческих способностей в обществе, то другим
ее элементом он цризнает бунт человека против всякого авторитета,
божественного и человеческого, коллективного и индивидуального**.
Провозгласив на заре своей политической карьеры знаменитый
принцип: «страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть»,
этот вечный бунтарь в последнем своем крупном литературном
произведении заявлял, что без страсти к разрушению революционное дело
немыслимо и невозможно, «потому что не может быть революции без
широкого и страстного разрушения, — разрушения спасительного
и плодотворного, потому что именно из него и только посредством
него зарождаются и возникают новые миры»***.
* «Бог и Государство» [М., 1906], стр. 3. Ср. там же стр. 5: «Да, наши первые
прародители, наши Адамы и Евы были если не гориллы, то очень близкие
родственники горилл, всеядные, разумные и свирепые животные,
одаренные в большей степени, чем животные других пород, двумя драгоценными
способностями — способностью мыслить и склонностью к протесту, к бунту,
к революции. Многообразные комбинации этих двух способностей и
составляют движущую силу исторического процесса, ведущего к полному
торжеству человеческого начала над животным».
** «Dieu et l'Etat», —- «Oeuvres» [Oeuvres [Произведения]. V. I-VI. Paris, 1907-
1913], том I, стр. 282-283.
*** «Государственность и Анархия» [Женева, 1873], стр. 32.

234
Ю.М.СТЕКЛОВ
«Как в природе, так и в обществе порядок без борьбы — это
смерть»*. Борьба есть основной фактор жизни: «борьба, это —
активная мысль, это — жизнь, а активная и жизненная мысль,
это — сила»**. И это совершенно естественно: ибо «борьба — это
жизнь, а жизнь — это сила». И Бакунин напоминает, что никогда
Франция не была так сильна, как в те эпохи, когда она потрясалась
внутренними конфликтами, как, напр., в 1792-1793 годах1.
«Возмущение это — инстинкт жизни; даже червь и тот
возмущается против давящей его ноги, и можно сказать вообще, что
жизненная энергия и сравнительное достоинство всякого животного
измеряются интенсивностью присущего ему бунтарского инстинкта.
В животном, равно как и в человеческом мире нет более
унизительного, бессмысленного и подлого свойства или привычки, как привычка
к повиновению и смирению. И я утверждаю, что никогда на земле
не было такого низко павшего народа, который, по крайней мере,
в начале своей истории, не восставал против ига своих завоевателей,
своих поработителей, своих эксплуататоров, против ига
государственного». Государство победило; все до сих пор происходившие
революции были лишь междоусобной свалкой привилегированных
классов. «А массы? Увы! Следует признаться, они допустили себя
глубоко деморализовать, расслабить, чтобы не сказать оскопить,
разлагающим действием государственной цивилизации.
Подавленные и униженные, они усвоили роковую привычку к бараньему
послушанию и смирению и таким образом превратились в большие
стада, искусственно разделяемые и загоняемые к вящему удобству
их эксплуататоров всякого рода»***.
Бакунин поставил задачей своей жизни бороться с этим
настроением трудящихся масс и вызывать в них склонность к активному
протесту. В этом смысле он провозгласил культ Сатаны, которого он
считал как бы воплощением и олицетворением бунтовского духа.
Бакунин восхваляет Сатану, этого «вечного мятежника, первого
* «Парижская Коммуна» [Женева, 1892], стр. 15.
** «Lettres à un français» [«Письма по-французски»], — «Oeuvres», том И,
стр. 115; ср. «Кнуто-Германская Империя» [СПб., 1907], стр. 61.
*** «Fragment... de l'Empire Knouto-Germanique», — «Oeuvres», том IV, стр. 453-
455. «Только в инстинкте свободы, в ненависти к угнетателям и в силе
возмущения против всего, что носит характер эксплуатации и владычества в мире,
против всякого рода эксплуатации и деспотизма проявлялось человеческое
достоинство наций и народов» («Кнуто-Германская Империя», стр. 135).
«Бороться с врагом до крайности, не давая ему ни отдыха, ни срока, — это
доказательство энергии, жизненности и моральности». «Циркулярное
послание к итальянским друзьям», «Oeuvres», том VI, стр. 319.

Бунтарство как метод борьбы
235
свободного мыслителя и эмансипатора миров. Он заставляет
человека устыдиться своего животного невежества и своей покорности; он
эмансипирует человека, побуждая его ослушаться и вкусить плода
познания»*. Возражая маццинистам, которые надеялись
отпугнуть итальянских рабочих от Интернационала, объявляя его делом
дьявола, Бакунин восклицает: «Бедняжки! они, значит, не знают,
что во все времена дьявол сильнее всего занимал человеческий род.
А! Интернационал, это — воплощение Сатаны, значит с ним надо
поскорее свести знакомство»**.
Современный Сатана, неукротимый бунтовщик, это —
революционный пролетариат, который после каждого поражения восстает
вновь с непобедимой силой. «По мацциниевскому, равно как по
христианскому учению, зло — это сатанинский бунт человека против
божественной власти, — бунт, в котором мы, наоборот, усматриваем
плодовитое зерно всяческого человеческого освобождения. Подобно
богемским фратичелли XIV века социалисты-революционеры в
настоящее время узнают друг друга по следующим словам: во имя
того, кого несправедливо обидели, привет! Но только современный
Сатана, побежденный, но не усмиренный бунтовщик, называется
Парижской Коммуной»***. И, как мы знаем, Прудона Бакунин хвалил
за то, что тот в минуты революционного просветления «провозглашал
анархию и поклонялся Сатане».
У Бакунина часто встречается выражение «черт в теле». Оно
применяется им к людям, проникнутым «сатанинским» духом
возмущения, «революционной страстью». Членов Конвента и в
особенности Дантона он восхваляет за то, что они обладали этой страстью
и благодаря этому могли творить настоящие чудеса. «Они имели
дьявола в теле, и им удалось всадить этого дьявола в тело всей
нации»****. Предвидя крестовый поход против социалистов в
Германии, а за нею и повсюду, Бакунин заявляет, что он не боится этой
войны, а, напротив, «рассчитывает на нее, чтобы всадить черта
в тело рабочих масс. Она положит конец всем этим рассуждениям
без разрешения вопроса и без конца (ins Blaue hinein*****), которые
* « Бог и государство », стр. 5.
** « La théologie politique de Mazzini et Г Internationale» [ « Теологическая политика
Мадзини и Интернационал»], 1871, стр. 24.
*** «La théologie politique de Mazzini», стр. 56. — Подчеркнутое приветствие
итальянские бакунисты впоследствии применили к самому Бакунину и включили
его в поднесенный ему адрес (см. том IV).
**** «Кнуто-Германская Империя», стр. 41; ср. «Lettres à un français», — «Oeuvres»,
том И, стр. 88, 127 и след., 215, 233 и след.
f**** [Как придется, наобум, без определенной цели (нем.).]

236
iö. M. СТЕКЛОВ
усыпляют, которые изнуряют, не приводя ни к какому результату,
и она зажжет в груди пролетариата Европы ту страсть, без которой
никогда не бывает победы»*.
Это выражение «le diable au corps»** попадается у Бакунина
повсюду: и в его сочинениях, и в письмах, и в уставах организованных
им тайных братств, и т. д. Как мы помним, «интернациональным
братом», по тайному уставу его Альянса, мог быть только тот, кто
«искренно принял всю программу со всеми ее теоретическими
и практическими последствиями, и кто к уму, энергии, честности
и скромности присоединяет еще революционную страсть — носит
черта в теле». Относительно национальных бюро, составленных
из «национальных братьев», в том же уставе говорится, что они
должны быть очень деятельны и «помнить, что принципы, программы
и правила только тогда и стоят чего-нибудь, когда личности,
которые должны приводить их в исполнение, носят в себе черта в теле».
В этих словах содержится идеализация основного свойства
профессионального революционера в том виде, как его рисовал себе
Бакунин, который сам был законченным образчиком этой, позже почти
исчезнувшей в Европе, породы. Готовность во всякий момент
отказаться не только от условий мирного существования, но и рискнуть
своей буйной головушкой в интересах «дела», активное неприятие
существующего строя, решимость и энергия, склонность к самым
отчаянным выступлениям — таковы были те черты, которых Бакунин
требовал от профессионального революционера и которыми он сам
обладал в полной мере. Эти-то черты он и объединяет в
символическом выражении «черт в теле».
Все эти свойства должны служить «делу разрушения». Но, как мы
знаем, Бакунин не понимал разрушительной работы в исключительно
отрицательном смысле. Напротив, для него разрушение и созидание
связаны неразрывно. «Эти две стороны одного и того же вопроса, —
одна отрицательная, а другая положительная, — неотделимы одна
от другой. Никто не может стремиться к разрушению, не представляя
себе хотя бы в отдаленной форме, справедливой или ложной, тот
порядок вещей, который должен, по его мнению, заменить
существующий в настоящее время, и чем живее он представляет себе этот идеал,
тем могучее становится его разрушительная сила; и чем больше этот
желанный строй приближается к истине, т. е. чем более он
соответствует необходимому развитию современного социального мира, тем
спасительнее и полезнее становятся результаты его разрушительной
* «КнутоТерманская Империя», стр. 99.
** [Дьявол во плоти (фр.).]

Бунтарство как метод борьбы
237
деятельности. Ибо разрушительная деятельность не только по своему
существу и по степени своей интенсивности, но и по своей форме,
по своим путям и средствам всегда обусловливается тем
положительным идеалом, который составляет ее основной импульс, ее душу» *.
Разрушение симпатично Бакунину не само по себе, а именно в
интересах созидания. «Перед тем, как творить, или, лучше сказать,
перед тем, как помогать народу творить новые организации (т. е.
анархическую организацию после "разрушения государства". — 20. С),
необходимо добиться победы. Что бы там ни говорили,
господствующая в настоящее время система сильна не своею идеею и внутреннею
моральною крепостью, которые в действительности ничтожны, а всею
механическою, бюрократическою, военною и полицейскою
организацией) государства, знанием и богатством классов, заинтересованных
в ее поддержке»**. Все это необходимо разрушить именно для того,
чтобы на развалинах государства построить новое идеальное общество.
Совершенно естественно, что Бакунин отвергает путь мирной
деятельности в интересах народного освобождения. «Другой путь —
боевой, бунтовской. В него мы верим, и только от него мы ждем
спасения»***. Относительно России Бакунин говорил, что народ наш
находится «в таком отчаянном положении, что ничего не стоит
поднять любую деревню»****. Но и относительно Запада он, вплоть
до своего разочарования в революционности европейских народных
масс, придерживался такого же революционного оптимизма. «Мы
в разгаре революции» *****, — готов он был сказать не только во время
франко-прусской войны, но и во всякую минуту. И это
неудивительно, если припомнить, что для Бакунина бедственное экономическое
положение народных масс равнозначительно было их бунтовскому
настроению и революционному состоянию страны. Народ всегда-де
готов к революции, к принесению всевозможных жертв потому, что,
«имея лишь очень мало или не имея вовсе собственности, народные
массы не развращены ею». Для революции требуется нищета масс,
«их отчаяние и общенародный идеал, вера народа в свое право, а этот
идеал и эта вера, как мы увидим ниже, всегда существуют в народном
сознании, по убеждению Бакунина6*.
* «Protestation de Г Alliance» [«Протест Альянса»] (loc. cit. [ссылка на
первоисточник настоящей публикации], стр. 66-67).
** «Циркулярное послание», loc. cit., стр. 352-353.
*** «Государственность и Анархия», стр. 260.
**** Ibidem [там же].
***** «Lettres à un français», «Oeuvres», том II, стр. 227.
6* «Государственность и Анархия», стр. 32, 36-37, 247 и след.

238
Ю.М.СТЕКЛОВ
Итак, бунт всегда возможен, но всегда ли он полезен? Бакунин,
не колеблясь, утвердительно отвечает на этот вопрос. «Всякий
бунт, — говорит он, — как бы неудачен он ни был, всегда полезен»*.
И полезен он в двояком отношении: во-первых, он приучает народ
верить в свои силы и развивает в нем энергию (что сплошь и рядом
дело обстоит как раз наоборот, что неудачные, преждевременные,
разрозненные восстания уничтожают зародыши организации там, где
они существуют, и повергают массу в уныние, — над этим Бакунин
вплоть до Парижской Коммуны, да иногда и после нее, не очень-то
задумывался); а во-вторых, потому, что при повсеместном
революционном настроении народа всякий частичный бунт при известных
благоприятных условиях легко может перейти во всеобщее народное
восстание, в революцию. Он страшно преувеличивал всякое
стихийное движение масс и готов был признать его за первую ласточку
«социальной ликвидации». Вспоминая о движении против налога
на помол, имевшем место в Палермо в 1866 году, он даже такому
чисто местному и ограниченному брожению, вдобавок лишенному
всякой сознательной революционной мысли, приписывает самое
серьезное значение и прямо говорит, что если бы это движение было
поддержано революционной интеллигенцией, и если бы оно было
хорошо организовано (вот именно «если бы»!), то оно привело бы
к глубокой революции**. Поражения, понесенные массою во время
отдельных стихийных бунтов, ничуть не обескураживали Бакунина.
И еще в 1873 году, уже после лионского, марсельского и парижского
опытов, он говорил Дебагорию-Мокриевичу: «Пусть нас разобьют раз,
десять раз, двадцать раз, но если в двадцать первый раз народ нас
поддержит, то жертвы окупятся» ***. Что после двадцати неудачных
вспышек народ может на двадцать первую не пойти, это Бакунину,
видимо, не приходило в голову. Напротив, для него гораздо
характернее постоянная ставка ва-банк. «Пан или пропал», — говорит он,
отправляясь в Лион, чуть ли не с декретом об уничтожении
государства в кармане****. И только после ряда горьких опытов он убеждается
(да и то с последующими рецидивами революционной лихорадки),
что с помощью такого метода в паны попасть трудновато.
* «Государственность и Анархия», стр. 260. — Исключения, вроде замечаний
в статье о «Двойной женевской стачке» (1869 год), у Бакунина весьма редки.
** «Oeuvres», том VI, стр. 348-349.
*** «Воспоминания Вл. Дебагория-Мокриевича», СПб. 1906 г., стр. 97.
**** «Переписка» [Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву.
Женева, 1896], стр. 305. Подробно о лионской попытке см. в первой части IV тома
[издания первоисточника].

Бунтарство как метод борьбы
239
Впрочем, Бакунина интересовала главным образом
самодеятельность народных масс, непосредственное решение ими своей
собственной судьбы. Замечательно, что Бакунин,
предвосхитивший во многих пунктах теорию «революционного синдикализма»,
употребил также (правда, по другому поводу) то выражение action
directe, — непосредственное (прямое) действие, — которому
впоследствии суждена была такая громкая слава в качестве синдикалистского
лозунга. В «Письмах к французу о современном кризисе» он, говоря
о грозящей Франции катастрофе, замечает, что предотвратить ее
может только «всемогущее прямое действие самого народа»*.
Завещанный французскому обществу якобинцами культ государства, по
словам Бакунина, губит страну, «парализуя единственный остающийся
у нее источник и единственное средство освобождения ·— свободное
развитие народных сил»**. Это свободное развитие народных сил,
эта самостоятельная деятельность народных масс в глазах Бакунина
имела столь колоссальное историческое значение, что он готов был
примириться со всеми ее временными и случайными промахами
и заблуждениями. Главное — это активность, а не созерцание, не
резонерство. Говоря о разрыве между французской буржуазией и
пролетариатом, он приветствует его, но лишь под тем условием, «чтобы
этот разрыв был не пассивным, а активным» ***, и мысль об
индифферентном отношении французских рабочих к нашествию пруссаков
кажется ему нестерпимой. Вместе с гётевским Фаустом2 он готов
сказать: «Вначале было дело». Если за словами не следует дело, они
ничего не стоят. «Будем мало говорить о революции, а будем много ее
делать, — замечает он. — Оставим теперь другим заботу
теоретически развивать принципы социальной революции и удовольствуемся
широким их применением, воплощением их в факты»****.
Факт противопоставляется слову не только в том смысле, что
первый есть нечто конкретное и реальное, тогда как второе сплошь
и рядом представляет пустую абстракцию, но еще — и даже
главным образом — в том отношении, что народная масса, по мнению
Бакунина, способна воспринимать идеи только в конкретной,
фактической оболочке. «Народ мыслит фактами, а не словами, —
говорит Бакунин, — он большей частью презирает слова.
Поэтому надо убеждать его фактами, а не абстрактно-логическими
* «Oeuvres» », том II, стр. 119.
** «Кнуто-Германская Империя», стр. 23.
*** «Oeuvres», том II, стр. 254.
**** Ibid., стр. 226-227.

240
Ю.М.СТЕКЛОВ
заключениями»*. Бакунин говорит это по поводу того, что было бы
нелепо бороться с религиозными предрассудками народа путем
книжной или словесной пропаганды свободомыслия. Но то же
самое он говорит относительно пропаганды
социально-революционных идей вообще. «Только отдельные лица, да и то не в большом
числе, действуют под влиянием отвлеченной и чистой "идеи".
Миллионы, массы не только среди пролетариата, но и среди
образованных и привилегированных классов обыкновенно поддаются
только силе и логике "фактов", так как в большинстве случаев они
понимают и имеют в виду лишь свои непосредственные интересы
или минутные страсти, всегда в большей или меньшей степени
слепые»**. Отсюда Бакунин между прочим делает тот вывод, что
вести агитацию среди рабочих необходимо на почве их ближайших
насущных потребностей, — идея, которую впоследствии усвоили
русские бакунисты, «бунтари» или «народники», применив этот
метод сначала к крестьянству, а затем и к рабочим; этою же идеею
впоследствии вдохновлялась русская социал-демократия, хотя
и не сопровождала ее теми комментариями, которые ей придавал
сам Бакунин и его последователи — бунтари.
Подорвать во французском крестьянстве его реакционные
устремления правительственными мерами или абстрактной
пропагандой революционеров решительно невозможно, говорит Бакунин.
«Системе революционных декретов я противопоставляю систему
революционных фактов, единственно действительную,
последовательную и верную, помимо вмешательства какого бы то ни было
официального или авторитарного насилия»***. Никакими декретами,
приказами или увещаниями здесь ничего не сделаешь; необходимо
вызвать самодеятельность самих масс, способствовать их вольной
организации снизу вверх, а главное — показать им наглядный
пример. Бонапартистские предрассудки французского крестьянства
необходимо разрушить в фактах, разбивая административную машину
и подрывая влияние людей, поддерживающих империалистический
фанатизм (при этом Бакунин проявляет такую осторожность, что
не советует ничего говорить против императора лично).
«На крестьянина, натуру реалистичную и недоверчивую, можно
сильно действовать только позитивными средствами. Достаточно
сказать, что декреты и прокламации, будь они даже подписаны всеми
* « Всесветный союз » [Всесветный революционный союз социальной демократии:
Русское отделение — к русской молодежи. — [Genève, 1870]], стр. 33.
** «Protestation de Г Alliance», — «Oeuvres», том VI, стр. 70.
*** «Oeuvres», том II, стр. 95.

Бунтарство как метод борьбы
241
членами, впрочем, совершенно неизвестными ему, правительства
Национальной обороны, равно как и газетные статьи, не имеют
на него никакого влияния. Крестьянин не читает. Ни его
воображение, ни его сердце не открыты идеям, поскольку они появляются
в литературной или абстрактной форме. Чтобы повлиять на него,
эти идеи должны быть даны ему с помощью живого слова живых
людей и силою фактов. Тогда он слушает, понимает и под конец
дает себя убедить»*.
При этом Бакунин поясняет, что «индивидуальная пропаганда,
если даже она ведется самыми великими революционерами на свете,
не может иметь особенно большого влияния на крестьян. Риторика
не производит на них никакого впечатления, и слова, если они не
являются манифестацией силы и не сопровождаются непосредственно
фактами, остаются для них только словами»**. Раз в наличности
имеется хотя бы небольшая организованная группа революционеров,
она должна окунуться в народный океан и пропагандировать свои
принципы «уже не словами, а фактами, так как это — самая
популярная, самая могучая и самая непреодолимая форма пропаганды***.
Революционеры должны являться в деревню не по одиночке,
а целыми дружинами; лучше всего, если последние будут состоять
из рабочих, так как рабочие из всех классов общества ближе всего
стоят к крестьянству. Эти дружины не должны ограничиваться
словесной пропагандой, а показать крестьянам наглядный пример
«социальной ликвидации»: они должны захватить
правительственные здания, сместить административных лиц, конфисковать
правительственные капиталы, сжечь все официальные бумаги и всякого
рода документы, в которых концентрирована эксплуатация народа
высшими классами, и призвать крестьян к свободной, автономной
организации****. Такова бакунинская тактика, которая лишь отчасти
была усвоена русскими бунтарями и почти в полном виде применена
была итальянскими анархистами во время известной беневентской
попытки*****.
Так сложилась анархическая теория «пропаганды фактами»,
рассчитанная главным образом на крестьянскую массу, расшевелить
* «КнутоТерманская Империя», стр. 39.
** Ibid., стр. 49.
*** «Oeuvres», томII, стр. 227.
**** «Письма к французу» и «Кнуто-Германская Империя», passim.
***** См. нашу книгу «Первый Интернационал», часть II, глава VII. [Стеклов Ю. М.
Интернационал (1864-1914). В 3-хч. Пг., [1918]. Ч. 1: Первый интернационал:
(1864-1872). [1918]; Ч. 2: Анархический Интернационал (1872-1881). 1918.]

242
Ю.М.СТЕКЛОВ
которую иными средствами бунтари не считали возможным (да оно
и понятно ввиду тех целей, которые они себе ставили). Задачею этой
«пропаганды фактами» было: уронить авторитет государства в глазах
народа, призвать последний к самостоятельному
«антигосударственному» действию, а главное — установить, говоря словами Бакунина,
«живую бунтовскую связь между разъединенными общинами».
Совершенно естественно, что различные социальные
элементы Бакунин оценивал сплошь и рядом преимущественно с точки
зрения их готовности и склонности к бунтовским выступлениям,
с точки зрения интенсивности их бунтовского чувства. Он готов
был и пролетариат ценить с этой специфической точки зрения,
и вполне понятно, что в этом отношении он должен был отдавать
преимущество не рабочей интеллигенции, по его мнению
зараженной «буржуазным» духом, а люмпен-пролетариату, как элементу
более подходящему для всякого рода бунтарских экспериментов.
С этой же точки зрения он ценил и революционное крестьянство,
которому он также отдавал предпочтение перед рабочей
интеллигенцией. Что он восхваляет «уличного мальчишку-гамена3,
революционера и героя»*, этого деятельного участника всех
революционных потрясений и застрельщика всех мятежей, это еще куда
ни шло: для преклонения перед этим сыном парижской мостовой
не нужно быть анархистом. Ведь и Гюго4 (в «Несчастных»)
увенчал его лаврами. Но Бакунин в своей апологии бунтарства пошел
дальше и дошел до идеализации разбоя. Возмущаясь смирением
крестьянской общины, покорно гнущей шею перед своими
угнетателями, и отыскивая в русской действительности такой социальный
элемент, который, как ему казалось, был российским
воплощением идеи бунта, он открыл его в разбойниках. «Кроме царя, его
чиновников и дворян, стоящих, собственно, вне мира или, вернее,
над ним, — говорит он в "Государственности и Анархии", — есть
в самом русском народе лицо, смеющее идти против мира: это —
разбойник. Вот почему разбой составляет важное историческое
явление в России, — первые бунтовщики, первые революционеры
в России, Пугачев и Стенька Разин, были разбойники»**. В
известном письме к Герцену и Огареву от 19 июля 1866 года он по-
* « Государственность и Анархия », стр .178.
** «Государственность и Анархия», стр. 256. — Ср. «Постановку революционного
вопроса» и другие бакунинские писания нечаевского периода (см. четвертую
часть этого тома). Если бы это было даже верно (а еще весьма сомнительно,
можно ли зачислить Пугачева и Стеньку Разина в разряд разбойников tout
court), то смешивать с разбоем массовые народные движения, хотя и
сопровождающиеся эксцессами, вряд ли дозволено. Мы не говорим уже о том, что

Бунтарство как метод борьбы
243
лемизирует с их преклонением перед великорусской крестьянской
общиной и в противовес ее рабской покорности снова не находит
в русской жизни другого антипода этой покорности, кроме
разбойного мира, если не считать мира раскольничьего, который он
в то время также идеализировал вместе с Герценом и Огаревым.
«Есть, правда, другая сторона, — говорит он там, — бунтовская,
стеньки-разиновская, пугачевская, раскольничья, — единственная
сторона, от которой должно, по моему мнению, ждать морализации
и спасения для русского народа. Ну, да это сторона уж не мирно
развивающаяся, не государственная, а чисто-революционная, —
революционная даже и тогда, когда она пробуждается с призывом
царского имени»*.
Особенно подробно Бакунин развивал свою идеализацию разбоя
в «Постановке революционного вопроса». Здесь он признал разбой
одною из почетнейших форм русской народной жизни и
рекомендовал революционной молодежи идти в этот разбойничий мир
наряду с крестьянством для сплочения сил того и другого в народную
революцию.
Эти наставления можно было бы принять за шутку или даже
за злостную карикатуру. Но, увы! Бакунин писал все это всерьез.
Перед лицом европейской публики он не позволял себе выступать
с подобной проповедью**, хотя и в Европе, а особенно в
излюбленной им Италии, разбойников всякого рода имелось тогда немало.
Но все дело в том, что в Европе, кроме разбойников, были еще га-
мены, босяки,а таклсе более серьезные элементы, как пролетариат
и революционное крестьянство. В России же*** Бакунин, кроме
разбойников, других элементов с «чертом в теле» не усмотрел
разбойники проникнуты самой вульгарной мещанской и собственнической
психологией (см., например, «Записки из Мертвого дома» Достоевского).
* «Переписка», стр. 177.
** Но, как увидим ниже, в частных беседах с особенно близкими лицами, как,
например, с А. Ришаром5, он излагал приблизительно такие же взгляды на
разбой, хотя, разумеется, не выставлял разбойников в качестве единственных
и надежнейших революционеров.
'** В странах отсталых и преимущественно крестьянских энергичные личности,
не желающие мириться с насилием помещиков и агентов дворянской власти,
часто уходили в банды и по-своему протестовали против диких общественных
условий. В таких странах среди порабощенной массы, смиренно переносившей
иго помещичьего государства, действительно складывалась идеализация
разбойников, лихих ребят, гайдуков (как на Балканах, в Болгарии, Румынии,
Сербии, так и в России, отчасти в старой Австрии и т. п.). Отголоском таких
настроений подавленных сельских масс этих отсталых стран и является
идеализация разбоя у Бакунина.

244
Ю. M. СТЕКЛОВ
и на этой почве революционного запоя договорился до таких
нелепостей, как отождествление разбойников с революционерами,
и до приглашения учащейся молодежи идти в разбойничий мир,
в интересах народного освобождения*.
Характерно, что аналогичную идею слияния революционного
движения с разбойным миром проповедовал в 40-х годах немецкий
коммунист Вейтлинг, когда он оторвался от массового рабочего
движения и уединился в гордом озлоблении. Бакунин, как мы
знаем, познакомился с Вейтлингом в Швейцарии. Кто из них
на кого повлиял в этом вопросе, неизвестно; но очень может быть,
что наш «скиф» и «варвар» внушил несчастному Вейтлингу эту
гениальную идею. Впрочем, даже Вейтлинг не доходил до
признания уголовных преступников «настоящими и единственными
революционерами» **.
Но, будучи сторонником инсуррекционных вспышек8 и
активных выступлений инициативного меньшинства, Бакунин в то же
время высказывался не за индивидуальные, а лишь за групповые
акты. Его бунтарство имело коллективный, а не
индивидуальный характер. Относительно некоторых личных покушений
террористического характера он высказывался прямо
отрицательно, находя их вредными для народного дела. Мы помним его
отзывы в таком смысле о покушении Ярошинского на вел. кн.
Константина в Польше (1862 год)9 и о покушении Каракозова
на Александра II***. И даже в произведениях нечаевского периода
(«Народная Расправа» № 1, «Начала революции» и т. д.), где он
высказывается в пользу террора****, он связывает его с
предстоящим народным восстанием и придает ему не индивидуальный,
а коллективный характер, направленный против целого класса
(см. ниже). Таким образом Бакунина нельзя считать родоначаль-
* По этому поводу удачно выразился Жорес6, говоря о «Разбойниках»
Шиллера: «Если дело справедливости принимает формы разбойничества,
если защиту бедного крестьянина и честного торговца против притеснений
дворян и юристов берут на себя разбойники с большой дороги, это — лишь
доказательство того, что возможность нового политического и социального
порядка еще и не чувствуется» («История великой французской революции»,
ГИЗ, Москва, том III, выпуск II, стр. 70).
** Восхваление разбойничьих методов борьбы с буржуазией мы встречаем
у Дежака7 (см. выше), а также в последующем анархизме (французском,
австрийском, особенно русском).
*** «Переписка», стр. 183.
"*** О принадлежности этих писаний Бакунину см. в четвертой части этого тома
[ссылка на источник настоящей публикации].

Бунтарство как метод борьбы
245
ником тех анархистов, которые впоследствии взрывали частные
дома, бросали бомбы в театры и кафе и совершали покушения
на разных административных лиц. В пользу такой тактики
озлобленных одиночек Бакунин никогда не высказывался*.
Бакунин был глубоко убежден в спасительности и полезности
бунтарского метода действий. Но при этом он признавал колоссальное
значение организации. «Рабочих много, — говорил он, — но
численность не значит ничего, если она не организована»**. Неудачу
народных движений в Лионе, Марселе и других городах Франции
1870-1871 годов он объяснял именно отсутствием организации.
Массы, говорил он, это сила, по крайней мере существенный элемент
всякой силы; но им недостает двух вещей: организации и знания,
которые как раз и составляют силу всех правительств. «Итак, прежде
всего организация, которая, впрочем, немыслима без помощи науки.
Благодаря военной организации один батальон, состоящий из
тысячи вооруженных людей, может сопротивляться и действительно
сопротивляется целому миллиону народа, тоже вооруженному,
но не организованному. С помощью бюрократической организации
государство, располагая несколькими сотнями тысяч служащих,
держит в цепях колоссальные страны. Поэтому для того, чтобы
создать народные силы, способные раздавить военную и
гражданскую силу государства, необходимо организовать пролетариат»***.
И за эту организацию пролетариата он восхваляет Международную
ассоциацию рабочих.
То же самое он говорит, обращаясь к своим итальянским
последователям: «Справедливость вашего дела не подлежит сомнению,
* В своих «Воспоминаниях» Дебогорий-Мокриевич выражается по этому
поводу следующим образом: «На этой почве последователями Бакунина была
потом построена доктрина так называемого "парлефетизма" (propagande
paf le fait) в противовес пропаганде словом, приведшая, в конце концов,
к анархическим бомбам, столь волнующим в настоящее время
цивилизованный мир. Однако разница между современным анархизмом и
бакунинским уже прежде всего та, что Бакунин всегда стремился к созданию
организованного бунта, а ничуть не единичных убийств, совершаемых
к тому же по личному усмотрению, как это мы видим теперь во
Франции, — и считать Бакунина ответственным за последние события было бы
несправедливо» (стр. 94-97).
** «Письмо к французу», — «Oeuvres», том II, стр. 256.
*** «Protestation de l'Alliance», — «Oeuvres», том VI, стр. 83.

246
Ю.М.СТЕКЛОВ
но чего вам недостает, так это организации ваших сил: организуйте
их, а затем ниспровергните все, что противится осуществлению
вашей справедливости»*. Наконец, как мы знаем, временный успех
Коммуны и самый факт ее провозглашения он приписывает главным
образом организованности парижских рабочих**. И свои лекции,
читанные юрским рабочим, он заключает горячим призывом к
организации***.
Правда, пропаганда постоянных бунтов, как якобы самого
полезного и спасительного дела, и призыв к организации, как
единственному залогу успеха, решительно противоречат друг другу.
Но Бакунин над этим не задумывался. Вернее, он ставил вопрос
как раз наоборот и полагал, что именно в процессе
систематических активных выступлений подберутся решительные характеры,
создадутся и упрочатся зачатки организации. Действительность
показала, что в этом отношении он жестоко заблуждался, а практика
его итальянских последователей, особенно усердно применявших
рекомендованную им тактику, привела к тому, что зародыши
интернационалистических организаций в Италии были совершенно
разгромлены, а это, естественно, не могло не вызвать решительной
реакции против бакунистских методов борьбы.
Нужно, впрочем, сказать, что иногда голос благоразумия брал
у Бакунина верх над революционной чесоткой. Тогда он высказывал
довольно осторожные мысли, о которых, впрочем, очень скоро
забывал, так что их отнюдь нельзя признать для него характерными.
При этом он иногда впадал даже в преувеличения, перегибая палку
в другую сторону. Так, говоря о движении британского
пролетариата, он между прочим замечает, что «самая медленность развития
движений английских работников есть верный залог непобедимой
крепости и неотвратимо разрушительной силы этих движений»****.
Особенно интересна в этом отношении его статья «Двойная укенев-
екая стачка», помещенная в газете «Равенство» в апреле 1869 года*****.
Здесь Бакунин решительно высказывается против
преждевременных вспышек и предупреждает женевских рабочих не поддаваться
на провокацию буржуазии, которая явно стремится вызвать рабочих
на бой раньше, чем они успели надлежащим образом организовать
свои силы. Революционен ли Интернационал в смысле баррикад
* «Циркулярное послание», — «Oeuvres», том VI, стр. 362.
** «Переписка», стр. 316-317.
*** «Trois conférences» [«Три лекции»] и т. д., — «Oeuvres», том V, стр. 369.
**** «Всесветныйсоюз», стр. 52.
***** «Oeuvres», том V, стр. 37 и след.

Бунтарство как метод борьбы
247
и насильственного низвержения существующего политического
строя? — спрашивает Бакунин. Ничуть, — спешит он ответить; более
того, проявляя больше роялизма, чем сам король, он спешит уверить
читателей, что справедливость осуществится без всякого насилия.
Указывая на попытки женевской буржуазии вызвать со стороны
рабочих какие-нибудь эксцессы, чтобы раздавить их вооруженной
силой, он продолжает: «Рабочие, пойдем ли мы на эту грубую
удочку? Нет! Мы доставим этим слишком много удовольствия буржуа
и надолго погубим наше дело».
Итак, не всякий бунт полезен? По-видимому, так. По крайней
мере, Бакунин ужасно гордился этой статьей и обращал на нее
внимание своих юрских друзей в письме, в котором он между прочим
иронически писал: «Я выступаю здесь в роли реакционера.
Наборщики, очень плохо рассчитавшие и поведшие свои дела, видя, что
они зашли в тупик, хотели бы увлечь Интернационал на уличные
манифестации, которые если бы они не привели сначала к угрозам,
а затем к насилию, ничем бы не кончились, а если бы имели
драматический исход, то закончились бы разгромом Интернационала».
В одном номере со статьею «Двойная женевская стачка» помещена
была небольшая заметка о рабочей организации*, написанная в
таком же духе. Здесь швейцарским, а также бельгийским рабочим
рекомендуется потерпеть, пока сигнал к социальному преобразованию
не дан будет какой-нибудь великой страной, вроде Англии, Франции
или Германии, а в ожидании этого им дается совет сплачиваться
и учиться. Заметка кончается следующими словами: «Потерпите,
потерпите, придет когда-нибудь день справедливости; а пока
сплачивайте ваши ряды и укрепляйте вашу организацию» **.
Но, повторяем, такого рода заявления были у Бакунина
совершенно исключительными и весьма мало соответствовали его обычной
бунтарской тактике. Даже когда он разочаровался в близости
социальной революции, он сохранил склонность к вспышкопускательству
и в своих писаниях, обращенных к русским и к итальянцам,
проповедовал прежнее бунтарство. На самые стачки, на рабочие союзы
и т. п. он также смотрел главным образом с точки зрения порождения
и укрепления ими бунтовского духа и подготовления рабочих к
активным выступлениям. По общему складу его мысли другие методы
* Эта заметка, по мнению Гильома, принадлежит скорее Перрону, но Гильом
поместил ее в полном собрании сочинений Бакунина, так как, по его словам,
она вполне выражает те мысли, которые Бакунин проповедовал тогда среди
швейцарских интернационалистов.
** «Oeuvres», том V, стр. 48 и след.

248
Ю. M. СТЕКЛОВ
борьбы были ему непонятны или несимпатичны, и если он все-таки
признавал их, то лишь в качестве орудия, способного подготовить
решительное выступление и воспитать массу в бунтарском духе.
Но именно на почве этого бунтарского настроения в нем легко
развилось разочарование. Когда он убедился, что Европа из
критического периода перешла в органический, и что в ближайшем
будущем нельзя ожидать активных выступлений, он с такой же
быстротой, с какою раньше готов был признать народ во всякий
момент готовым к революции, поспешил поставить на нем крест
и признать его обуржуазившимся. По существу это разочарование
было так же бесплодно, как бесплодна была и бунтарская тактика,
вопреки мнению Бакунина не создавшая никаких революционных
сил, не приводившая к новой их организации, а, наоборот,
непроизводительно расточавшая ничтожный накопленный революционный
капитал и безжалостно разрывавшая слабые нити едва начинавших
складываться организаций.
^Ч^

-Θ^
[Β. Η. ЧЕРКЕЗОВ]
Значение Бакунина
в интернациональном революционном движении
Друзья и враги признают, что он был велик
мыслями, волею, неизменной энергиею.
Элизе Реклю, Карло Кафиеро
Политически и философски прекрасно образованный, обладая
в высшей степени ясным и увлекательным изложением, Бакунин
оставил по смерти такое количество рукописей по вопросам
социальным, политическим и философским, что полное собрание его
сочинений на французском языке, издаваемое под редакцией Джемса
Гильома1, уже составляет шесть томов, хотя его знаменитые письма
к испанской, итальянской и другим федерациям и к деятелям
Интернационала еще не изданы.
Несмотря на такое обилие произведений Бакунина, писательство
в его жизни было делом второстепенным. Прежде всего Бакунин
был оратор, агитатор, восторженный инициатор революционных
движений, заражавший своим энтузиазмом всех окружающих.
Не как спокойный ученый философ Анархии Бакунин увлекал ряд
замечательных людей различных национальностей, а увлекала его
обаятельная личность, «его готовность первому идти на исполнение,
готовность погибнуть, отвага принять все последствия» (А. Герцен,
Посмертные сочинения.) <...>
О Михаиле Александровиче Бакунине создалась целая
литература на всех европейских языках. Кроме капитального труда доктора
М. Неттлау2, прекрасный биографический очерк дан Джемсом Ги-
льомом во втором томе «Œuvres»3. Хороший очерк дан Альбертом
Франсуа в его «Michel Bakounine et la Philosophie de l'Anarchie»4,
которым пользовался Людвиг Кульчицкий при составлении своей
добросовестной брошюры «М. А. Бакунин, его идеи и деятельность».
Недурен очерк Гюбера Лагарделя5 «Bakounine. Conference. 24 Janvier
1908». Симпатичны, хотя слабы фактически, очерки итальянцев
Андреа Коста6, Дж. Доманико7, Молинари8, Турати9.

250
[В. H. ЧЕРКЕЗОВ]
На русском языке, кроме очерка А. И. Герцена, существует
биография Бакунина, составленная, с явным желанием
дискредитировать великого революционера, М. Драгомановым*. К сожалению,
эта биография, правда, с указанием на враждебность, была
перепечатана в издании сочинений Бакунина Балашевым (1906 г.)10.
Покойный В. Богучарскии, в своем труде «Активное Народничество
семидесятых годов»11, дал, хотя и беглый, но чрезвычайно
добросовестный очерк жизни и деятельности Бакунина. Автор, согласно
с трудами Неттлау, Гильома и Герцена, превосходно разбивает
гнусные, черные клеветы Маркса, Энгельса, Либкнехта-отца12 и других
социал-демократов против Бакунина (см. страницы 63-100).
* "к *
Жизнь Бакунина распадается на четыре резко отличавшихся
периода:
Бакунин идеалист и гегельянец в Москве с 1835 по 1840;
Идеалист революционер в Западной Европе с 1842 по 1848;
Узник в цепях в Саксонии, в Австрии, в Шлиссельбурге с 1849
по 1856, а потом в ссылке в Сибири до июля 1861 г., когда он бежал,
через Японию и С.-Штаты, в Англию;
Четвертый и последний период — Бакунин материалист,
эволюционист и анархист-революционер, деятельный интернационалист
вплоть до смерти — 1 июля 1876 года.
Каждый из этих периодов жизни Бакунина имел свое историческое
значение. Юношей двадцати одного года, он примыкает в Москве к
кружку Станкевича, сыгравшего такую важную роль в истории умственного
развития русского общества в тридцатых и сороковых годах. Достаточно
напомнить, что пылкому и благородному литературному критику
Белинскому— «неистовому Виссариону» кружка — немецкую метафизику,
а в особенности метафизику Гегеля переводил и толковал Бакунин.
Даровитые, идеально чистые молодые философы, под влиянием все
оправдывающей формулы Гегеля «все существующее разумно» было
погрязли в глубочайшую политическую реакцию. Не войди в их среду
естественник Герцен, воспитанный на французских энциклопедистах,
кто знает что бы с ним стало? Материалист и политический радикал,
Герцен бросил им вызов, и бой закипел. Вот рассказ Герцена о том:
«Знаете ли, что с вашей точки зрения, сказал я (Белинскому),
думая поразить его моим революционным ультиматумом, вы можете
* Самая поразительная нелепость у Драгоманова - печатание возмутительного
Катехизиса Нечаева среди писем и статей Бакунина под предлогом, что дикие
измышления несчастного и малообразованного Нечаева напоминают Бакунина!

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 251
доказать, что чудовищное самодержавие, под которым мы живем,
разумно и должно существовать.
— Без всякого сомнения, — отвечал Белинский и прочел мне
Бородинскую годовщину Пушкина.
Этого я не мог вынести, и отчаянный бой закипел между нами.
Размолвка наша действовала на других; круг распадался на два стана.
Бакунин хотел примирить, объяснить, заговорить, но настоящего
мира не было. Белинский, раздраженный и недовольный, уехал
в Петербург и оттуда дал по нас залп в статье, которую так и назвал
"Бородинской годовщиной".
Я прервал с ним все сношения. Бакунин, хотя и спорил горячо,
но стал призадумываться, его революционный такт толкал его в
другую сторону. Белинский упрекал его в слабости, в уступках и доходил
до таких преувеличенных крайностей, что пугал своих собственных
приятелей и почитателей. Хор был за Белинского и смотрел на нас
свысока, гордо пожимая плечами и находя нас людьми отсталыми».
Известно, как влияние Герцена восторжествовало над Белинским
и над Бакуниным, уехавшим в 1840 г. в Берлин для окончания
философского образования. Толчок, данный Герценом, пробудил в
Бакунине дремавшего революционера, и через два года появляется в Deutsche
Jahrbucher13 Арнольда Руге (1842 г.) его знаменитая статья «Реакция
в Германии» под псевдонимом француза Жюля Элизара.
Заканчивалась статья фразою, ставшей знаменитой, особенно ее вторая часть.
«Доверимся, — гласит фраза, — вечному духу, он разрушает и
уничтожает, потому что он неизмеримый источник и вечный творец жизни.
Желание разрушения есть в то же время желание созидательное».
Статья сразу сделала популярным Бакунина среди радикальной
и революционной молодежи. У него завязываются связи и дружба
с революционным поэтом Гервегом14, с Руге, с братьями Фогт16,
с коммунистами Вейтлинга, с музыкантом Рейхелем и другими
в Германии и Швейцарии. В 1844 г. русское правительство
начало свои первые преследования Бакунина, и он должен был уехать
из Швейцарии в Париж, куда он направился через Брюссель, где,
проездом, сразу сблизился с знаменитым польским историком
изгнанником Лелевелем16 и другими поляками.
В Париже он встретил своих друзей Гервега и Руге, через которых
он вошел в радикально-социалистические круги. Прудон и Жорж
Занд, Флокон и Ледрю-Роллен, Рейхель и Шопен17,
поляки-изгнанники, социалисты всех национальностей, и между ними Маркс,
составляли тот обширный круг, в котором вращался и быстро стал
вырабатываться Бакунин, социалист, революционер и федералист
с оттенками анархизма. Особенно близок он был с Прудоном, с кото-

252
[В, H. ЧЕРКЕЗОВ]
рым, как с Белинским в Москве, он просиживал целые ночи в спорах
и толкованиях диалектики. Париж в эти годы (1845-1848) был очагом
социалистической, революционной и республиканской агитации. Тем,
другим и третьим увлекся и жил молодой, пылкий и красноречивый
Бакунин. Когда представился случай, 29 ноября 1847 г., он произнес
блестящую речь, в которой уже нет и следа немецкой метафизики,
уступившей место ясному и точному мышлению французскому.
За эту речь Бакунин был изгнан из Франции. Но через три
месяца разыгралась Февральская революция и изгнанник возвратился
из Брюсселя, а что он делал в Париже — мы видели выше (см. слова
Герцена, стр. 1218). Однако Бакунин не долго оставался в Париже.
Революционное брожение охватывало и Германию с Австрией, где
Венгрия быстро приближалась к революции, а чехи и другие славяне
заговорили о национальных правах. Бакунин поехал через Берлин
в Познань, откуда он пробрался в Прагу. Он играл видную роль
на славянском съезде и в Пражском восстании, но, за быстрым
подавлением последнего, он возвратился в Германию, где, скрываясь
от преследований, он издал нижеприводимые воззвания к славянам.
В начале 1849 г. Бакунин находился в Лейпциге. Саксонский король
отказался ввести новую германскую конституцию Франкфуртского
парламента, вследствие чего в мае месяце вспыхнула революция
в Дрездене. Здесь Бакунин покрыл себя славою, предводительствуя
при защите города от прусских войск. Город продержался всего пять
дней; предводители восстания принуждены были оставить Дрезден,
и Бакунин вместе с композитором Рихардом Вагнером19 и с Гейбнером20
направились в Хемниц, где Вагнеру удалось скрыться у своей сестры,
а Бакунина с Гейбнером арестовали. С этого момента начались долгие
годы тюремного заключения в цепях, с приковыванием к стене <...>
* * *
Ко времени побега Бакунина из Сибири, европейская реакция,
следовавшая за разбитой революцией 1848 г., была изжита: на
Западе, особенно во Франции и в Англии, рабочее движение развилось,
вопреки всем усилиям реакции, и стало принимать международный
характер (Интернационал был задуман рабочими французами и
англичанами в 1862 г.). А в России, впервые в истории ее внутренней
жизни появилась социально-революционная демократия, известная
под кличкою «нигилизма». Интернационал окончательно сложился
только к концу 1866 г., а через год — в июле 1868 — Бакунин вступил
членом великой Ассоциации и не замедлил проявить свою обычную
энергию публициста, оратора, лектора. Как Бакунин понимал цели
и приемы международного социально-революционного движения

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 253
рабочего класса — можно судить по нижепечатаемым21 статьям
«ПолитикаИнтернационала» и «Ктоварищам».
Относительно распадения Интернационала, интриг и клевет
Маркса против Бакунина и Джемса Гильома, их чудовищно
глупого изгнания из Ассоциации и распадения последней поговорим
ниже. А теперь обратимся к русскому революционному движению
шестидесятых годов.
Великое, идеально-чистое и героическое движение в народ,
охватившее русскую молодежь в 70-х годах, зародилось и развивалось
все предшествовавшее десятилетие. Народничество 60-х годов
распадалось на два направления: культурно-легальное и революционное,
но и то и другое черпало свои идеи из Герцена, Добролюбова,
Чернышевского и других авторов того же направления. На революционную
часть, в частности, особенно повлияли прокламация М. Л.
Михайлова22 «К Молодому поколению», прокламация «Молодая Россия»23
с кличем: «Да здравствует социальная и демократическая республика
русская!» и брошюра Бакунина «Народное дело», изданная в Лондоне
в 1862 г. и призывавшая молодое поколение идти в народ.
О сближении образованного общества с народом, о служении его
интересам, о задачах молодого поколения в деле народного
образования, народной медицины, артелей, кооперативного кредита и прочих
видов хождения и сближения с народом говорили все, и
культурники, и революционеры; в большинстве случаев, они даже и работали
вместе: разделение между двумя течениями тогда еще не произошло;
поэтому мы и видим, что с «каракозовцами» были в самом тесном
сотрудничестве такие кроткие и мирные друзья народа, как покойный
Христофоров24, устроитель рабочих артелей в Саратове, и мировые
посредники Бибиков25 и Маликов26, через которых «каракозовцы»
думали устроить артельную вагранку в Калужской губ. То же
повторилось и в Нечаевском деле, когда рядом с действительными
социалистами революционерами Успенским, Ткачевым и еще с
пятью, шестью их друзьями на скамьях подсудимых сидели десятки
невинных, мирных культурников друзей народа27. Но выработка
типа народника революционера совершалась беспрерывно, и
вырабатывался он согласно основным положениям брошюры Бакунина
и прокламации «Молодая Россия». Обе звали к социальной
революции, обе требовали автономию общин, областей и национальностей
со свободной их федерацией. Но прокламация предлагала революцию
несколько якобинскую, тогда как Бакунин звал молодежь в народ.
«Теперь главную роль в нем (в движении) будет играть народ, —
говорил Бакунин. — Он есть главная цель и единая, настоящая
сила всего движения. Молодежь понимает, что жить вне народа

254
[В. Я. ЧЕРКЕЗОВ]
становится делом невозможным, и что кто хочет жить должен жить
для него. В нем одном жизнь и будущность, вне его мертвый мир...
И если будущность для нас существует, так только в народе. Ей
(молодежи) предстоит подвиг... очистительный подвиг сближения
и примирения с народом».
А что же предлагал он революционерам? « ...станем под знаменем
"Народного Дела". Затем по пунктам перечислялись требования
революционеров: вся земля собственность целого народа;
самоуправление местное, областное, государственное; восстановление полной
свободы Польше, Литве, Украине, Финнам, Латышам и Кавказу;
добровольный федеративный союз с названными народностями,
и проч.».
Благодаря такой постановке революционного дела, молодежь
всех национальностей приняла активное участие с самого начала
движения (1861-1862). Но скоро движение приостановилось.
Преследование конституционного движения и студенчества,
арест и ссылка Михайлова, арест Чернышевского и закрытие
«Современника», надвигавшаяся и вскоре разразившаяся
польская революция... все это разом отбросило в реакцию либералов
поколения отцов, и мы, молодое поколение, принуждены были
замкнуться в тайные, изолированные кружки. Мы пережили
тогда не только враждебность к нам либералов, но даже с нашим
идолом Герценом возникли недоразумения, и в довершение всех
бед Бакунин, увлеченный польской революцией, а потом
итальянским движением, совершенно оставил русские дела. Вплоть
до лета 1868 года в кружках Москвы и Петербурга регулярных
сношений с эмиграцией не было.
Уйдя в «подполье», молодое народничество не только оставалось
верно вышеприведенным призывам и заветам, но действительно
начало сближаться с рабочими, заводя артели (Москва, Саратов,
Харьков, Нижний), причем интеллигенция, женщины и мужчины,
сами работали, чтобы вести пропаганду. Московская группа,
известная под именем Каракозовцев, была особенно активна, имея связи
с Петербургом, с Поволжьем и во внутренних губерниях.
Вот в этот начальный период (1864-1865) и стало
вырабатываться воззрение, столь скандализировавшее либералов, и за которое
так нападали на непричастного Бакунина, только одобрившего,
спустя пять лет, воззрение, по которому убежденному и
последовательному социалисту-народнику нельзя заедать чужого хлеба,
жить жизнью привилегированного общества на труде
обездоленного крестьянства. Какая разница, с точки зрения производителя,
между нами, только болтающими о грядущем, и нашими отцами,

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 255
жившими трудом крепостных? — Никакой, был ответ. Одинаково
социальные паразиты. Выход из этого положения представляется
двоякий: либо, отказавшись от всех привилегий, уехать в С.-Штаты,
в страну Линкольна28 и великой демократии, и там зажить
трудовою жизнью свободного гражданина; либо же в самой России
слиться с жизнью производителя, т. е. с народом, и повести в нем
пропаганду социализма и революции. На такое дело достаточно
и образования среднего с начитанностью по социализму, по истории
революционных движений и современной борьбы рабочего класса
во Франции и в Англии.
Но всего этого «казенная» наука наших университетов не дает.
Побросаем их. К черту «казенную» науку.
Вот за это отрицание казенной науки и за решение идти на
практическую работу пропагандиста социальной революции народившееся
народничество и крестили прозвищами нигилистов, невежд и проч.
Либеральным болтунам, нападавшим на нас, часто даже будто бы
ради социализма, которого мы, народники, по их словам, не
понимали да и народ не поймет, мы отвечали почти дословно* следующее:
Проповедь социальной справедливости необходима в теории только
для людей из привилегированных классов, а для народа эта
справедливость является в конкретных и в близких ему требованиях.
Самый забитый и безграмотный мужик благословит нас
за отмену солдатчины, за отмену податей,
за изгнание полиции и бюрократии всех видов, за передачу земли
народу,
за даровое и научно-ремесленное воспитание его детей,
за даровую медицинскую помощь во всех видах.
Так думала и говорила молодежь конца шестидесятых годов.
Легко теперь понять, с какою радостью приветствовали мы программу
Бакунина и весь первый номер его журнала «Народное Дело» (1868).
Получив один экземпляр в Петербурге, мы целый месяц сентябрь
переписывали и распространяли его; рассылали в Москву и в
провинцию. Мы нашли, наконец, в печати ясно формулированными
наши мысли, наши заветные стремления.
Отсюда и вновь расцветшая широкая популярность Бакунина,
единственного из поколения отцов, ставшего на защиту
революционного народничества и хождения в народ. Он стал властителем
дум, он вдохновил на великий подвиг самое героическое поколение
Росси — поколение семидесятых годов. В этом его бессмертная
историческая заслуга.
* Любимая аргументация Ишутина .

256
[В. Я. ЧЕРКЕЗОВ]
Теперь, по обнародовании переписки Бакунина с Герценом30, мы
знаем, что его выступление в 1868 году было не случайное, а глубоко
продуманный акт убежденного революционера. Оказывается, что,
совершенно отрезанный от русского движения, поглощенный
социалистической пропагандой в Италии, в сотрудничестве с Фане л ли,
Фрисчиа и других31, он, по отрывочным сведениям, по отдельным
фактам, угадывал настоящий характер движения, так называемого
нигилизма, от которого даже смелый, блестящий и проницательный
Герцен готов был отворотиться. <...>
Осенью 1867 г. Бакунин переселился в Швейцарию, где и
провел последние годы своей жизни, проживая то в Женеве и Вене,
то в Локарно. Он приехал на конгресс Лиги Мира и Свободы. Лига
была задумана радикальной и частью социально-революционной
демократиею с участием Гарибальди, Эдгарда Кине32, Элизе Реклю,
самого Бакунина и других знаменитостей того времени. Конгресс
Лиги привлек внимание и симпатию передовой демократии всего
мира: надеялись на всеобщее разоружение, на прогрессивное
законодательство о труде и проч. Бакунин был избран в Комитет Лиги для
окончательной выработки программы и устава. Печатаемое ниже33
«Мотивированное Предложение» (Федерализм, Социализм и Антите-
ологизм) было написано для второго конгресса Лиги в Берне, в 1868 г.
Одновременно с женевским конгрессом Лиги, в 1867 г., заседал в
Лозанне второй конгресс Международной Ассоциации Рабочих
(Интернационал). Единогласным решением конгресс постановил послать Лиге
адрес симпатии и солидарности с выражением готовности содействия
ей в деле уничтожения постоянных армий, водворения постоянного
мира и освобождения рабочих классов. Делегаты Интернационала
Оджер34, Кремер35, Джемс Гильом, Цезарь де Пап36 и другие были
в восторге от речи Бакунина, выступившего, согласно выше
приведенной выдержке из письма к Герцену, «чистым социалистом». Да и сам
великий сын народа и воин свободы, Гарибальди, принимая делегатов
Интернационала, провозгласил: «Война всем трем тираниям —
политической, религиозной и социальной. Ваши принципы, господа,
тоже и мои». Казалось, что радикальная демократия, по крайней мере
передовое меньшинство, пойдет рука в руку с рабочим классом и Лига
Мира и Свободы будет в братском союзе с Интернационалом.
Но уже на следующем конгрессе Лиги в Берне (1868) Бакунин
и социалистическое меньшинство были вынуждены покинуть ее.
Между покинувшими были: Элизе Реклю, Шарль Келлер*, Аристид
* Автор известной песни Интернационала «Ouvrier, prends la machine, prends
la terre paysan!» [«Рабочий, бери машину, возьми землю, крестьянин!» (фр.)].

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 257
Рей, Жаклар37, Фанелли, Фрисчиа, Николай Жуковский и другие.
Они немедленно основали L'Alliance Internationale de la democratic
socialiste*. Декларацию принципов нового общества написал
Бакунин. Декларация эта, почти дословно, появилась одновременно
и по-русски, в виде программы журнала «Народное Дело», которую
читатель найдет в конце этого тома. Организаторы Альянса, люди
прекрасной политической репутации, не замедлили объединить,
особенно во Франции, в Испании и в Италии, ряд замечательных
молодых социалистов революционеров.
Бакунин, лично уже вступивший в Интернационал, предложил
Генеральному Совету последнего принять и весь Альянс в целом
составе и с его собственной программой. Генеральный Совет
предложил распустить Альянс, а членов его, отдельно каждого, согласился
принять в Ассоциацию. Став членами Интернационала, Бакунин
и его друзья, а особенно Фанелли и Фрисчиа, проявили большую
активность пропагандистов и организаторов. За короткое время
возникли секции и федерации в Италии и в Испании. А в Швейцарии
сам Бакунин был неутомим: читал лекции, участвовал в изданиях
Интернационала, вел обширную переписку, не пропускал собраний
рабочих. Его пропаганда социализма безгосударственного,
основанного на свободной ассоциации и на добровольной федерации, встретила
горячую симпатию среди самых образованных, талантливых и
энергичных интернационалистов. Варлен38, Реклю, Малон39, Пенди40,
де Пап, Робен41, Брисме42, Джемс Гильом, Швицгебель43, Перон44,
Келлер...45 словом, все те, кто прославились докладами и дебатами
на конгрессах и в Парижской Коммуне 1871 г., были с Бакуниным.
Но успех Бакунина и его друзей с безгосударственным
социализмом, встревожил государственников, особенно немцев с Марксом,
Энгельсом и Либкнехтом-отцом во главе. Хотя немцев в
Интернационале было мало, тем не менее случилось так, что генеральный
совет великой ассоциации, заседавший в Лондоне, очутился в руках
немцев, собственно говоря, Маркса и Энгельса и нескольких
малообразованных стариков, немецких рабочих, уцелевших от 1848 года,
и послушных орудий в руках Маркса и Энгельса. Господа эти, как
мы сейчас увидим, мечтали стать диктаторами международного
движения и направить последнее на легальный парламентаризм.
Естественно, Бакунин и его революционные друзья были им поперек
дороги. Стало настоятельною необходимостью отделаться от них,
удалить их из Интернационала. Они и добились своего... Но какими
возмутительными средствами и какою страшною ценою!.. Разбили
* Международный союз (Альянс) демократического социализма (φρ.).

258
[В. H. ЧЕРКЕЗОВ]
великую ассоциацию и опозорили себя навсегда в глазах честных
людей.
Как все это могло случиться? — А вот как:
В 1862 г., на второй всемирной выставке в Лондоне, английские
тред-юнионы устроили дружеский прием французским рабочим,
приехавшим изучить выставку. На банкете 5 августа англичане
выразили желание установить постоянные сношения между
рабочими различных стран. На это французы ответили предложением
устроить комитеты для переписки с различными странами о нуждах
рабочего класса. Все собрание единогласно приняло предложение
французов.
В следующем, 1863 году, в Лондоне была организована большая
международная манифестация симпатии польской революции.
На митинге, в присутствии французских делегатов, Оджер, один
из вожаков тред-юнионов, закончил свою речь о всеобщем мире
предложением созыва международных конгрессов рабочих для борьбы
с капиталом и для прекращения ввоза из одной страны в другую
неорганизованных рабочих.
Первый шаг уже сделан. Второй и решительный был совершен
и следующем, 1864 г., когда в Лондон приехали французские
делегаты Лимузен46, Перрашон47 и Толен48 уже с определенным
планом организации Интернационала. На митинге в Сен-Мартине
Гол49, на который по четырнадцати пригласительным письмам
секретаря Германа Юнга*60 пришли, между прочими, овенист
Вестон51, радикальный профессор Эдуард Виз ли52 (председатель
митинга) и Карл Маркс. В ответном адресе Толен, от имени
французов, прочитал:
«Рабочие всех стран, желающие быть свободными, настало время
созывать ваши конгрессы! Народ вновь выступает на сцену с
сознанием своей мощи против тирании в политике, против монополии
и привилегии в строе экономическом... Нам, рабочим всех стран,
надобно объединиться...»
Митинг принял эти слова с восторгом и резолюция гласила:
«Выслушав наших братьев французов... принимаем их программу,
полезную в деле улучшения условий жизни рабочих классов, и берем
ее за основание Интернациональной организации...»
Юнг часовщик, швейцарец, прекрасно говоривший по-английски, по-
французски и по-немецки, был с самого начала другом-товарищем и
переводчиком между англичанами и французами.

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 259
Митинг выбрал комитет для выработки статутов, проект
которых был предложен французами; Маркс присутствовал зрителем,
«молча», как он сам писал Энгельсу.
Так создалась великая Международная Ассоциация Рабочих
(Интернационал). Английские и французские рабочие его задумали
в 1862 г., в 1863 г. они сделали первый шаг, а в 1864 г. основали его
без участия кого бы то ни было из буржуазии. Вся честь создания
великого исторического братства народов целиком принадлежит
рабочим Англии и Франции. «Интернационал — дитя парижских
мастерских, отданное на кормление грудью в Лондон»*. Ни немцам,
ни Марксу там места не было. А как только, на гибель
Интернационала, они вмешались, пошла тайная вражда, клевета, интриги.
В письме к Энгельсу, сам Маркс говорит, что был приглашен
на митинг, был простым зрителем и молчал. Деятелями, творцами
организации были англичане Оджер, Кремер, Лукрафт63 и
французы Толен, Лимузен, Перрашон. В том же письме Маркс очень
хвалит и тех и других. «Толен очень хорош; его товарищи тоже
прекрасные люди». А впоследствии, когда Интернационал быстро
стал во Франции двигательной революционной силой и лучшие его
организаторы и ораторы были заключены по тюрьмам,
интригующий Маркс не нарадуется их осуждению. «К счастью, — писал
он своему достойному другу Энгельсу, — наши старые знакомые
в Париже все под замком». Это язык сыщика и прокурора.
Относительно англичан, основателей Интернационала, он был не менее
враждебен. Оджер, Кремер, Лукрафт, Поттер54 и другие честные
рабочие пригласили Маркса в члены генерального совета и с полным
доверием честных людей передали ему, «старому другу» рабочего
класса, все дела и связи. Однако они скоро заметили, что Маркс
и Энгельс систематически их оттирают и стремятся стать
диктаторами. Что Оджер и друзья не ошибались, тому доказательство в письме
Маркса к Энгельсу от 11 сентября 1868 г., когда Интернационал
достиг своей апогеи, а во Франции надвигалась республиканская
революция.
«Грядущая революция», писал он, которая, быть может,
«ближе, чем то кажется, и МЫ (то есть Я и ТЫ) будем иметь в наших
руках это могущественное орудие... паршивые свиньи между тред-
юнионами...» Оджер, Кремер и Поттер нам завидуют в Лондоне...
Нет, эти честные люди не завидовали Марксу и Энгельсу, а заметив
* Знаменитая фраза учителя француза Бибаль: «Un enfant ne dans les ateliers de
Paris et mis en nourrice a Londres» [дословно: «Дитя, рожденное в мастерских
Парижа и отданное на вскармливание в Лондон» (фр.)].

260
[В. H. ЧЕРКЕЗОВ]
их диктаторские интриги, стали отстраняться и, к несчастью,
оставили все дело великой ассоциации в руках бесчестных интриганов.
* "к "к
Готовясь к диктатуре, считая Интернационал в своих руках,
мог ли Маркс терпеть присутствие умных, образованных, энергичных
и красноречивых деятелей в Интернационале? Да еще, вдобавок,
автономистов, федералистов и анархистов!... Конечно, нет. Особенно
Бакунин, с его мировой репутацией революционного героя,
швейцарец Джемс Гильом, неутомимый писатель, конференционалист,
владеющий лучше самих Маркса и Энгельса древними и новыми
европейскими языками, особенно эти двое стояли поперек их
дороги к до дикости нелепой цели диктатуры над мировым движением
пролетариата. Против них была организована настоящая кампания
клеветы, конечно, тайной, под сурдинкой.
Правда, Маркс торжественно обвинял Бакунина в невежестве
за его требование уничтожения права на наследство. «Старая ветошь
сенсимонизма», объявлял Маркс. Но он забыл, что в его пресловутом
Коммунистическом Манифесте, переведенном Бакуниным на русский
язык, это самое требование красуется третьим среди девяти пунктов
о монополии государства и организации государственной армии труда,
особенно для обработки полей по общему плану. Откуда такая
забывчивость? Не потому ли забыл Маркс об этом пункте, что Манифест его
и Энгельса не их произведение, а бесстыдный литературный плагиат
Манифеста Виктора Консидерана* «Principes du Socialisms — Manifeste
de la Democratic au XIX siele» ?55 Даже и этим нельзя объяснить
забывчивость, потому что именно пункты о монополиях и о наследстве их
собственное измышление, которое они повторили в прокламации (1848 г.)
к немецкому народу («Ограничение права наследства», пункт 14).
Кроме этого вздорного и крайне недобросовестного
принципиального обвинения, Маркс не приводил ни одного. Даже об отрицании
государства не упомянуто. Оно и понятно: тогда социализм не был
еще превращен немцами в империализм, в казарму и в
общественное рабство. Даже гораздо позже, в 1891 г., играя в популярность,
Энгельс писал языком анархистов, говоря, что «в социалистическом
обществе государство вместе с прялкой будет сдано в музеум».
* Плагиат Манифеста В. Консидерана Марксом и Энгельсом теперь вполне
установлен. Это признал знаменитый литературный критик Георг Брандес в «Berliner
Tageblatt» 19 августа 1913 г.; итальянский соц.-демократ Лабриола, и даже сам
Каутский принужден признать, что «без сомнения все эти идеи (alle diese Ideen)
содержатся в Манифесте Консидерана» («Die neue Zeit», 1906, стр. 697).

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 261
Но ежели у Маркса не имелось против Бакунина аргументов
научных, он обладал неиссякаемым запасом злобы и клеветы. Чего
только не возводил он на Бакунина, а кстати, и на Герцена... Вот
образчик честности гражданина Маркса:
«Бакунин, который с того времени, как он захотел выдавать себя
за руководителя европейского рабочего движения, облыжно
отзывался о своем друге и покровителе Герцене, сейчас же после его смерти
принялся громко его восхвалять. Почему? Герцен, несмотря на то,
что он сам был богатым человеком, получал ежегодно 25,000
рублей на пропаганду от дружественной ему псевдосоциалистической
панславистской партии в России. Благодаря громким славословиям
Бакунина эти деньги перешли к нему, и он таким образом в денежном
и моральном отношении sine benef icio inventarii66 вступил во
владение инаследством Герцена" — maigre sa haine de héritage»57.
И эту гнусную клевету на двух лучших людей русской, да и
общечеловеческой свободной, революционной мысли, Маркс написал
на бумаге главного Совета Интернационала, усугубляя злостную
клевету международным подлогом. Спрашивается, откуда Маркс
мог почерпнуть подобные гнусности? Да ниоткудова; сам выдумал.
Ведь печатал же он раньше, что Герцен получал деньги от
Наполеона III, что Бакунин был тайным агентом русского правительства.
Да разве только относительно Герцена и Бакунина Маркс был
недобросовестен? А в науке? Ведь присвоил же себе прибавочную
стоимость Томсона68, книгу которого он раньше цитировал против
Прудона; присвоил же из книги Бюре*69 историю рабочего
законодательства при Эдуарде и Елизавете английских; присвоил же
концентрацию капитала; а его друг и сотрудник всей жизни
Энгельс так уж и всю книгу Бюре себе присвоил; да, кстати, и закон
минимума заработной платы Тюрго присвоил. Таким людям
источников не требуется.
Мы с отвращением остановились на клеветах Маркса и его
сподвижников и последователей против Бакунина и Герцена. Мы
вынуждены к этому нескончаемым количеством убогих листков и брошюр,
повторяющих на русском языке всю безнравственную пошлость
патентованных плагиаторов и клеветников. Подумайте только,
нашелся русский переводчик книги Иекка60, в которой о Бакунине
сказано нечто такое, что к лицу рабу кайзера, но что недостойно
честного человека, а тем паче русского, мало-мальски знакомого
с родной литературой. Ведь переводчик и распространитель клеветы
сам становится клеветником.
* Eugene Buret. «De la Misiere des classes laborieuses en Angleterre et en France».

262
[В, H. ЧЕРКЕЗОВ]
Были и другие причины для клеветы на Бакунина и Герцена.
В 1848 г., когда Маркс и Энгельс напечатали первую клевету,
Бакунин защищал права немцами угнетенных славян, а клеветники
защищали немецкое угнетение, отрицали автономные права тех же
славян. Это первое. А вот и второе. Согласно пониманию сороковых
годов, социальная демократия была синонимом республики,
социализма и революции. Французская Démocratie socialiste61 Ледрю-
Роллена, Луи Блана, Флокона и Бланки и совершила Февральскую
Революцию, и комиссию социальных реформ учредили под
председательством Луи Блана и рабочего механика Альбера. Да и немцы того
времени, подражая французам, понимали демократию социальной
как республиканскую, что ясно видно из прокламации к немецкому
народу (март 1848), подписанной Марксом, Энгельсом, Вольфом62
и другими, провозглашавшей Германию республикой. А в 1868-73
вплоть до наших дней немцы, с Марксом, Энгельсом и Либкнехтом
во главе, преднамеренно и систематически стали вместо революции
пропагандировать эволюцию производственных отношений,
легализм и парламентаризм; о республике и поминать забыли; а вместо
социальной солидарности равноправных и свободных членов коммун
и ассоциации стали пропагандировать организацию армии труда
«особенно для земледелия с обработкой полей по общему плану»...
по всей империи, вероятно, так как социал-демократия партия
имперская, а не прусская или саксонская. А Бакунин, как видно
из нижепечатаемых статей63, а особенно из «Бог и Государство»,
звал рабочих и народ к революции для разрушения не только
империи, но и всякого государства, и не легальным парламентаризмом,
а бунтом, революцией.
Последней каплею, переполнившей чашу злобы и ненависти,
была франко-прусская война 1870 г.
Маркс и Энгельс, как в наши трагические дни общеевропейской
войны кайзер Гинденбург64, Зюдекум66 и прочие, объявили, что
Бисмарк и Мольтке66, разоряя и выжигая французскую территорию,
избивая невооруженных крестьян, женщин и детей, вели войну
оборонительную!
«Со стороны немцев эта война оборонительная» — «Французов
следует высечь» (Die Franzosen brauchen Prügel) — «С победой Пруссии
централизуется власть государства, что будет полезно для
централизации немецкого рабочего класса». — Они до того увлеклись
благодетельностью прусских побед, что 31 июля Энгельс писал Марксу:
«Первую серьезную победу одержали мы»... (т. е. Мольтке, Вердер,
Бисмарк и Энгельс с Марксом). Раз они стали отожествлять свое дело
с варварством прусского милитаризма, они не задумались и посо-

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 263
действовать Пруссии. В письме от 7 сентября 187067 Энгельс писал
Марксу, что следовало бы, от имени Генерального Совета, уговорить
«Интернационал во Франции воздержаться до заключения мира»...
«Ежели возможно повлиять в Париже, следует помешать рабочим
вмешиваться до заключения мира» — повторяет он в письме от 12
числа. И это, когда Париж осажден озверевшей ордой убийц и
грабителей. Подобный совет осажденным у честных людей называется
советом предательства и измены. А Маркс, под влиянием Энгельса,
выпустил от имени Генерального Совета Интернационала воззвание,
приглашавшее рабочих, не немецких и французских вместе, а
только французских, не браться за оружие, не защищать своих близких
и свою независимость. Вот документ (он помечен 9 сентября 1870 г.):
«Il ne faunt pas que ies ouvriers français se laissent entraîner par
les souvenirs de 1792, comme les paysans français se sont laisses
précédemment duper par le souvenirs du premier» («Французским
рабочим не следует увлекаться воспоминаниями 1792 г., подобно
французским крестьянам, поддавшимся перед этим обманчивым
воспоминанием первой империи»).
Так говорили, писали и действовали клеветники. А что писал
и делал в этот трагический момент оклеветанный Бакунин?
23 августа он писал социалистам в Лион: «Ежели французский
народ не восстанет поголовно, пруссаки возьмут Париж... Повсюду
народ должен взяться за оружие, должен сам организовать свои
силы для войны против вторгнувшихся немцев, для войны
разрушительной, войны на ножах... Если вы желаете спасти Францию
от рабства, разорения, нищеты на целых пятьдесят лет, вы должны
совершить то, перед чем поблекнул бы патриотический порыв 1792...
Дело Франции стало делом человечества. Борясь, становясь
патриотами, мы спасем свободу человечества... О, если бы я был молод,
не письма бы вам писал, а был бы среди вас»!
Спустя девять дней (2 сентября) Бакунин писал следующие строки:
«Вторгнись во Францию армия пролетариев английских,
бельгийских, немецких, испанских, итальянских с развевающимся
знаменем социализма революционного и возвещая миру окончательное
освобождение труда, я бы первый крикнул французским рабочим:
"Раскройте объятья, это братья ваши, соединяйтесь с ними, чтобы
вымести гниющие остатки буржуазного строя". Но вторжение,
позорящее ныне Францию, не демократическое и не
социалистическое, а нашествие аристократии, монархии, солдатчины. Пятьсот
или шестьсот тысяч немецких солдат топят в крови Францию. Они
покорные подданные, они рабы деспота, кичащегося своим
"божественным" правом... они самые страшные враги пролетариата.

264
[В. H. ЧЕРКЕЗОВ]
Принимая их мирно, оставаясь безучастным к этому нашествию
немецкого деспотизма, аристократии и милитаризма на Францию,
французские рабочие предали бы не только свою свободу, свое
достоинство, свое благосостояние и малейшую надежду на лучшее
будущее, они предали бы также и дело пролетариата всего мира,
святое дело социализма революционного».
Бакунин до того страдал от разгрома Франции и торжества
немецкого, мнимо культурного варварства, что не мог усидеть в Локарно
и в сентябре месяце, с согласия друзей, поехал в Лион, где и принял
активное участие в неудавшейся попытке учреждения
революционной коммуны*. Глубоко огорченный лионскими событиями, а таклсе
и настроением населения Марселя, куда он проехал из Лиона,
Бакунин занес в свою рукопись следующие прекрасные строки, полные
глубокой скорби и поразительно ясного понимания событий того
времени и гибельных для демократии последствий немецких побед:
«Я не француз, — читаем мы на стр. 154, IV тома**, — но,
признаюсь, глубоко возмущен всеми оскорблениями, наносимыми Франции,
и прихожу в отчаяние от ее несчастий. Я горько оплакиваю
несчастие этого симпатичного, великого и великодушного национального
характера, этого лучезарного французского ума, выработанного
и развитого историей как будто для эманципации человечества.
Я оплакиваю молчание, которое может быть наложено на мощный
голос Франции, возвестивший всем страждущим и угнетенным
свободу, равенство, братство и справедливость. И мне кажется, что ежели
великое солнце Франции померкнет, затмение наступит повсюду,
и какие бы разноцветные фонари ни зажгли резонерствующие
немецкие ученые, им не удастся заменить простую и великую ясность,
распространяемую на весь мир французским гением.
В то же время я убежден, что поражение и подчинение Франции,
и торжество Германии, порабощенной пруссаками, отбросит Европу
во мрак, в нищету, в рабство минувших веков. Я до того убежден
в этом, что мне представляется как священная обязанность для
всякого, кто любит свободу, кто желает торжества человечества
* В этом очерке мы не можем останавливаться на отдельных эпизодах жизни
М. А. Бакунина. Подробный рассказ о восстаниях в Дрездене, Праге, Лионе, о
попытке в Болонье, о Коммуне в Картагене, и вообще об испанских движениях
начала семидесятых годов потребовал бы большой многотомный труд,
подобный труду Д-ра Неттлау. По той же причине мы не коснулись фактической
стороны участия Бакунина в жизни и деятельности русской революционной
молодежи. (В последующих томах, объясняя значение и повод издания
отдельных произведений, мы постараемся пополнить фактическую сторону.)
** Œuvres, tome IV. Paris, 1910. Издание под редакцией Джемса Гильома.

Значение Бакунина в интернациональном революционном движении 265
над зверством, какой бы национальности он ни был — англичанин,
испанец, итальянец, поляк, русский и даже немец — он обязан
принять участие в демократической борьбе французского народа против
вторжения германского деспотизма».
Пророческие слова! Победа Германии в 1870 г. привела Европу
к настоящей варварской войне, перед которой блекнут все зверства
Ксерксов68 и Аттил09, Тамерланов70 и Османов71. Эти герои крови
и пожаров были невинные младенцы перед бешенным кайзером
и перед его Гинденбургами...
Бакунин с отчаянием и с болью в сердце предвидел надвигавшийся
позор европейской цивилизации, но и он, наверно, не мог
вообразить и сотой доли кровавых ужасов, совершенных ныне немцами
в Бельгии, во Франции и в Польше.
Из приведенных цитат видно вполне ясно, что Бакунин и Маркс
были два антипода в политике, в социализме, в Интернационале
и в частной жизни. Вражда между ними — вражда двух
мировоззрений, двух различных натур и характеров. Характер Бакунина
очерчен Герценом в одной фразе:
«В нем было что-то детское, беззлобное и простое, и это придавало
ему необычайную прелесть и влекло к нему слабых и сильных,
отталкивая одних чопорных мещан».
Маркс отталкивался от него, но не как простой чопорный
мешанин, а как немецкий патриот и враг французской
республиканской и революционной демократии. Он не мог простит Бакунину
и его талантливым друзьям, особенно Джемсу Гильому, их защиту
Франции против немецких орд кайзера, королей и принцев. Он
искал случая отомстить им, и случай скоро представился на Гаагском
конгрессе Интернационала в 1872 г., на который делегатов
настоящих, выборных приехало очень мало. Зато была многочисленная
делегация по бланкам, привезенным, по просьбе Маркса, другом его
Зорге72 из Нью-Йорка. Бланки были розданы друзьям Маркса, даже
не членам Интернационала, как например, Молтману Бери, агенту
английских консерваторов.
Настоящие члены основатели, напр., Герман Юнг, возмущенные
этой черной кабалой, отказались ехать, хотя Маркс с Энгельсом два
раза приходили в мастерскую Юнга, уговаривали ехать на конгресс,
предлагали денег на дорогу и на расходы. Конгресс все же состоялся,
и подобранное большинство в Гааге изгнало из Интернационала
Бакунина и Джемса Гильома. Немцы торжествовали. Но на следующем
конгрессе, 1873 г. в Женеве, настоящими делегатами от федерации
Английской, Бельгийской, Голландской, Испанской, Итальянской,
Французской и Швейцарской (знаменитая Юрская Федерация)

266
[В. H. ЧЕРКЕЗОВ]
гаагские решения были отвергнуты, Генеральный Совет
уничтожен и пунктом 3 пересмотренных статутов Интернационала было
установлено, что —
«Федерации и секции Ассоциации вполне автономны, т.е.
организуются и ведут свои дела согласно их собственным решениям, без
всякого постороннего вмешательства, а равно сами выбирают
направление и приемы деятельности, ведущей к освобождению труда».
Таким образом, настоящий Интернационал осудил людей,
злоупотребивших доверием рабочих классов и тайком стремившихся
содействовать победам немецкого деспотизма над демократической
республикой, только что провозглашенной во Франции. Казалось,
Бакунину было дано полное удовлетворение и он мог торжествовать
победу. Но поражение Франции, разгром Коммуны, самый скандал
и распадение Интернационала глубоко огорчили Бакунина.
Ему исполнилось 58 лет. Годы тюрьмы в цепях сказались в
преждевременной старости могучего организма «исполина с львиной
головой». Порок сердца все усиливался. Он уединился в Локарно,
и последние четыре года своей жизни провел за работой над большей
частью, ныне изданных по-французски, его произведений.
Первого июля 1876 г. Бакунина не стало. Он умер в госпитале
в Берне, на руках своих старых друзей Рейхеля и Адольфа Фогта.
На похороны его явились представители социалистов пяти
национальностей. Вечером того же дня они собрались на митинг и
приняли следующую резолюцию:
«Рабочие пяти национальностей, собравшиеся в Берне на
похоронах Михаила Бакунина, будучи одни сторонниками рабочего
государства, другие — свободной Федерации обществ
производителей, полагают, что примирение между ними было бы не только
очень полезно и весьма желательно, но и легко осуществимо на почве
принципов, формулированных в пункте 3 статутов Интернационала,
пересмотренных конгрессом 1873 г. в Женеве».
Этот призыв к единению борцов за освобождение труда остается
самым лучшим венком, возложенным на могилу Бакунина.
4 октября 1915.
€^

Ill
БАКУНИН И БАКУНИЗМ
КАК ПРЕДМЕТ
НАУЧНОГО ИЗУЧЕНИЯ
В ПЕРВЫЕ ГОДЫ
СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

«ча
А. А. КАРЕЛИН
Жизнь и деятельность
Михаила Александровича Бакунина
Как молния блещет во мраке ночном,
Нам все освещая вдали и кругом,
Так ты нам сиял в исторической мгле,
Рабов призывая к гигантской борьбе.
А. Карелин
Герой, вождь революционных восстаний, восемь долгих лет
проведший в ужаснейших тюрьмах Европы, два года носивший цепи
на руках и ногах, пять месяцев проживший прикованным за пояс
к стене темного каземата, имевший знаки цепей даже после своего
бегства, крайне скромный человек, не считавший возможным
занимать своей особой общественное мнение даже тогда, когда имелась
возможность и основания защищаться от потока бесчестных клевет,
не считавший себя ученым и философом, хотя бывший как тем, так
и другим в гораздо большей степени, чем многие и многие
признанные за таковых писатели*, человек не считающий себя умеющим
писать и, несмотря на это, замечательный по мысли и слогу писатель,
общественный деятель, всецело поглощенный своей великой
мечтой — делом, увлеченный гигантской борьбою, высоко ценивший
и даже переоценивавший всех даже мелких душою людей, — раз
* П. А. Кропоткин говорит о глубоком понимании Бакуниным философии
истории. «"Государственность и Анархия", "Историческое развитие
Интернационала" и "Бог и Государство", — пишет П. А. Кропоткин, — несмотря
на боевую, памфлетную форму, которую они получили, т. к. писались ради
злобы дня, — содержат для вдумчивого читателя больше политической
мысли и больше философского понимания истории, чем масса трактатов,
университетских и социал-государственных, в которых отсутствие мысли
прикрывается туманною, неясною, а следовательно непродуманною
диалектикою» .
Немало лиц, писавших о М. А. Бакунине, полагали, на основании слов Μ. Α.,
что он действительно не учен, не философ и т. д. Они не понимали, что только
чрезмерная скромность заставляла Бакунина уменьшать свои и превозносить
чужие достоинства.

270
A.A. КАРЕЛИН
только они, так или иначе, служили делу самоосвобождения
рабочих, человек проникновенного, гениального ума, — высокого роста,
величественной наружности, умный, сердечный, благородный,
бескорыстный, беспристрастный деятель и блестящий оратор, умелый
пропагандист и прирожденный организатор, гигант Бакунин не мог
не возбуждать зависти и ненависти в тех политиканах, которые
сплошной тучей присосались в то время к рабочему движению.
Отсюда бесконечный ряд клевет и нелепых оскорблений, которыми
осыпали его люди с умершей совестью.
Когда Бакунин мучился в тюрьмах, когда он жил в ссылке, —
в него бросали тупыми и злобными клеветами, и А. И. Герцен сказал
возвратившемуся Бакунину, что Карл Маркс принимал в этих кле-
ветах активное участие. М. А. Бакунин рассказывает в связи с этим
следующее: «Прибывши в 1862-м году в Лондон я воздержался от
визита к Марксу, имея, естественно, мало желания возобновить с ним
знакомство. Но в 1864-м году, когда я опять проездом был в Лондоне,
Маркс сам пришел ко мне и уверял меня, что никогда ни прямо,
ни косвенно он не принимал участия в клеветах против меня, о
которых он сам отзывался, как о гнусных. Я должен был ему верить».
С внешней стороны Маркс и Бакунин расстались друзьями,
но Бакунин отказался вступить тогда в Интернационал и не отдал
Марксу визита.
Отказ отдать Марксу визит не способствовал примирению Маркса
с Бакуниным, а Бакунин остался при том убеждении, которое
сложилось у него при начале знакомства с вождем немецких социалистов.
Он считал Маркса «вероломным и скрытным тщеславцем*.
Перед Базельским конгрессом Вильгельм Либкнехт осмелился
сказать в полупубличном собрании друзей, что Бакунин —
чрезвычайно опасный агент русского правительства, что у него, Либкнехта,
имеются все доказательства, подтверждающие такое обвинение; что
учреждением Международного Союза Социалистической Демократии
Бакунин хотел разрушить Интернационал; что русское правительство
помогло ему бежать из Сибири, что Бакунин — хитрец и дипломат —
как и все русские, — обманул и пленил Беккера1.
Бакунин через Ф. Беккера уведомил В. Либкнехта, что он
привлекает его в Базеле на третейский суд и советовал собрать
доказательства.
В это время и А. Бебель2 заявил, что Бакунин, вероятно, агент
русского правительства, какое заявление было разве немногим чест-
* М. А. Бакунин имел, конечно, защитников, но Карл Маркс не мог скрыть
своей ненависти к Бакунину даже тогда, когда последний лежал в гробу.

Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина
271
нее, чем заявление В. Либкнехта. В то время у вожаков немецких
социалистов шпиономания была в ходу, они и Швейцера3 возвели
в агенты Бисмарка и только много позднее Меринг4 подчеркивал
нелепость такого подозрения.
Когда Либкнехт приехал на конгресс в Базеле, Бакунин пригласил
его объясниться перед третейским судом. Суд (по 5 человек с
каждой стороны) единогласно объявил, что Либкнехт действовал в этом
случае с преступным легкомыслием, и вручил Бакунину эту
декларацию, подписанную всеми членами суда; Либкнехт, признавая, что
был введен в заблуждение, пожал руку Бакунина, а последний перед
всеми зажег декларацию и закурил от нее свою папиросу» (Гильом).
Летом 1869-го года редактор одной немецкой газеты в С. Америке
утверждал, что К. Маркс сообщил ему из Лондона, что М. А.
Бакунин — шпион.
В свою очередь, Морис Гесс5 поместил в «Le Réveil» лживую и
нелепую болтовню о том, что на Базельском конгрессе какая-то русская
партия во главе с Бакуниным действовала в интересах
панславизма, что Бакунин интриговал на конгрессе против Интернационала.
Ж. Гильом написал на статью М. Гесса (называя его лжецом)
довольно злой ответ (Le Progrès № 21, 1869), а M. А. Бакунин написал
по этому поводу ненапечатанную (пропавшую) брошюру и письмо,
озаглавленное «гражданам редакторам Le Réveil». Редакция этой
газеты напечатала декларацию, давшую Бакунину удовлетворение.
Она вела по этому поводу какие-то переговоры с А. И. Герценом,
который не передал, как кажется, в редакцию названного
письма. К сожалению, отношения Герцена к Бакунину были не всегда
корректны. Дело в том, что он, не шутя, считал себя умнее и выше
Бакунина.
28 марта 1870-го года Карл Маркс написал «Конфиденциальное
Сообщение», каковое, как секретный документ, и было разослано
через Кугельмана6 главным вождям немецкой
социал-демократической партии. В этом, по словам Маркса Неттлау, кишащим
неточностями, памфлете, находится, между прочим, следующая
удивительная фраза: «Герцен умер. Бакунин, который с того времени, как
захотел стать вождем европейского рабочего движения, отрекался
от своего старого друга и покровителя Герцена, тотчас после смерти
последнего заговорил высокопарным слогом. Почему? Герцен, хотя
и лично богатый, получал, как жалованье, 25000 франков в год
за пропаганду в пользу панслависткой псевдосоциалистической
партии в России, с которой он поддерживал дружеские отношения.
Своим панегириком Бакунин перевел эти деньги себе и таким
образом принял "наследство Герцена" maigre sa Haine de l'héritage,

272
A.A. КАРЕЛИН
(несмотря на свою ненависть к наследованию) денежно и морально
sine beneficio inventarii»7.
Трудно представить себе более неправдоподобную клевету
и на мертвого и на живого. Интересно, что в России вовсе не
существовало панславистской псевдосоциалистической или
социалистической партии. Состояние Герцена тысяч на 500 превышало миллион
франков, что было по тому времени колоссальной суммой, а
Бакунин после смерти Герцена постоянно нуждался в десятке франков.
Впрочем, К. Маркс не раз клеветал и на Герцена. По словам
последнего в 1859-м году во время итальянской войны «красный Маркс»
избрал самый черно-желтый журнал в Германии — Аугсбургскую
газету8 и в ней напечатал (анонимно), что «Герцен по самым верным
источникам, получает большие деньги от Наполеона. Его близкие
сношения с Palais Royal-ем9 были и прежде не тайной».
30-го Апреля 1870-го года в «[Der] Yolksstaat»* появилась
бесчестная статья Бергкхейма, повторявшая только что приведенные
нелепые клеветы.
К. Маркс, ругая в 1872-м году в своих письмах к Николаю -
ону10 великого мыслителя Бакунина «крикливым шарлатаном»11,
говорит про него неправду и в этих посланиях, называя его
«бывшим руководителем в Нечаевском деле», в каковом он не только
не был руководителем, но не был даже и участником. Он говорит
неправду, что Бакунин старался подкопать своими тайными
происками Интернационал: говорит неправду, что Бакунин написал или
велел написать некоему Л-ну12 в высшей степени возмутительное
и компрометирующее письмо, в связи с полученными Бакуниным
тремястами рублей в счет гонорара за перевод «Капитала»13. Нечего
и говорить, что в этих письмах Маркс опять-таки писал неправду
по поводу так называемого Гаагского конгресса и его невозможного
постановления. Наконец, К. Маркс с невероятной беззастенчивостью
инсинуирует в одном из своих писем следующим образом: «Выдача
Нечаева и интриги его учителя (?) Бакунина заставляют меня сильно
беспокоиться за вас и за некоторых других друзей. Ведь эти люди
способны на всякую гнусность».
Трудно поверить, чтобы человек мог пасть так низко, как пал
К. Маркс в своих наветах на М. А. Бакунина.
Как это всегда бывает, раз дело идет о клеветах, они были,
несмотря на всю свою нелепость, настолько липки, что даже люди,
говорившие о Бакунине правду, т. е. одно хорошее, как бы извинялись,
* « Народное государство» (нем.) — центральный орган немецкой
Социал-демократической рабочей партии, Лейпциг (1869-1876).

Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина
273
заявляя, что они не были очевидцами тех его поступков, за которые
осуждали Бакунина другие лица (т.е. клеветники).
Впрочем, история сделала уже свое дело: величавая фигура
Бакунина вырисовывается в блеске безукоризненной нравственной чистоты.
Причины ненависти Маркса к Бакунину лежали, прежде всего,
в нетерпимости и властолюбии Маркса. Хотя Бакунин безмерно
преувеличивал заслуги Маркса в деле рабочего движения, но он видел
его насквозь, и это понимал Маркс. Бакунин вовсе не преклонялся
перед «экономической метафизикой» Маркса, перед его
«Капиталом» и позабыл даже поблагодарить его за присылку этой книги.
Беккер предсказал тогда Бакунину, что Маркс никогда не простит
ему такого недостатка почтительности.
Конечно, желательная слава ускользала от Маркса, пока был
жив герой революционных восстаний, пока трезвое и умное слово
великого мыслителя мешало людям восхищаться «экономической
метафизикой» кабинетного писателя и ловкого дипломата.
Бакунин был ненавистен Марксу, как участник пражского съезда,
не желавшего присоединения австрийских славян к
предполагавшейся тогда Германской империи.
Маркс не без основания боялся преобладания идей Бакунина
в Интернационале, а также не мог не бояться его проницательности.
Но, конечно, между Бакуниным и Марксом лежала такая
пропасть, как между истиной и заблуждением. Быть может, прав был
до некоторой степени и П. А. Кропоткин, когда писал: «разлад
между марксистами и бакунистами отнюдь не был делом личного
самолюбия. Он представлял собою неизбежное столкновение между
принципами федерализма и централизации, между свободной
коммуной и отеческим управлением государства, между свободным
творческим действием народных масс и законодательным улучшением
существующих условий, созданных капиталистическим строем.
То было, наконец, столкновение между латинским духом и
германским geist, который, разбив Францию на поле битвы, желал теперь
главенствовать в области науки, политики и философии, а также
и социализма, противопоставляя свое якобы "научное" понимание
социализма "утопическому социализму" других».
Тем не менее приемы борьбы с Бакуниным и его учением со
стороны Маркса и Энгельса были настолько недопустимы, что их
поведение производит в этом случае ошеломляющее впечатление.
•к * "к
Конечно, с высоко поднятой головой вышли из всей этой истории
М. А. Бакунин и Ж. Гильом.

274
A.A. КАРЕЛИН
Так как решение Гаагского собрания было уничтожено решением
Федераций Интернационала, т. е. Международным Товариществом
Рабочих, то М. А. Бакунин даже с формальной точки зрения как
был, так и остался членом Интернационала. Говорить об его
исключении из Международного Товарищества Рабочих, как говорят
в наше время некоторые историки Интернационала, более чем
непозволительно .
13 сентября 1872-го года, в Цюрихе, испанские, итальянские
и русские революционеры (а быть может, и революционеры других
наций) обсудили составленный М. А. Бакуниным проект тайной
международной организации и приняли его. Члены новой
организации обменялись братским поцелуем и торжественным рукопожатием.
Еще в 1862-м году, а потом и в 1868-м году М. А. Бакунин
кликнул свой знаменитый клич: «В народ!» Он снова повторил его в мае
1869-го года и в конце 1873-го.
Он звал революционную молодежь идти в народ, так как вне
многочисленных миллионов трудящихся масс не существует ни
дела, ни жизни, ни будущего. Он указывал, что народ должен увидеть
в своих рядах молодежь, разделяющую жизнь, бедность и
возмущение народа. Молодежь должна быть инициатором и участником
всех даже самых небольших народных движений и восстаний, она
должна быть готовой беспрестанно рисковать своим существованием.
Этот призыв был услышан, и мы были свидетелями
удивительного зрелища — «хождения в народ» русской молодежи половины
70-х годов прошлого столетия.
В изданной в 1862-м году брошюре — «Народное дело» —
М. А. Бакунин писал, что главную роль в движении будет играть
народ. «Он есть главная цель и единая, настоящая сила всего
движения. Молодежь понимает, что жить вне народа становится делом
невозможным, и что кто хочет жить, должен жить для него. В нем
одном жизнь и будущность, вне его мертвый мир». Молодежи
предстоит «подвиг сближения, примирения с народом».
В 1869-м году в прокламации «Несколько слов к молодым братьям
в России» М. А. Бакунин писал: «Итак, молодые друзья, бросайте
скорее этот мир, обреченный на гибель, эти университеты,
академии и школы, из которых вас гонят теперь и в которых стремились
всегда разъединить вас с народом. Ступайте в народ! Там ваше
поприще, ваша жизнь, ваша наука. Научитесь у народа, как служить
народу и как лучше вести его дело. Помните, друзья, что грамотная
молодежь должна быть не учителем, не благодетелем и не
диктатором указателем для народа, а только повивальною бабкой
самоосвобождения народного, сплотителем народных сил и стремлений.

Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина
275
Чтобы приобресть способность и право служить народному делу, она
должна утопиться в народе. Не хлопочите о науке, во имя которой
хотели бы вас связать и обессилить. Эта наука должна погибнуть
вместе с миром, которого она есть выразитель*.
Наука же новая и живая несомненно народится потом, после
народной победы, из освобожденной жизни народа».
«Бакунин стал властителем дум, он вдохновил на великий
подвиг самое героическое поколение России — поколение семидесятых
годов. В этом его бессмертная историческая заслуга», — писал
В. Черкезов.
Славянская секция Интернационала в Цюрихе, очень небольшая
по числу членов, была организована в 1872-м году и распалась, когда
произошел разрыв между Ралли и его друзьями, с одной стороны,
и М. А. Бакуниным — с другой.
Между эмигрантами — Эльсницем, Голыптейном и Ралли —
с одной стороны, и Россом (М. Сажиным), с другой, вышли
недоразумения и споры из-за русской типографии14. Эти эмигранты,
недооценивая, как и многие современники, М. А. Бакунина, втянули его
в свою мелочную борьбу, заставили высказаться за одну из спорящих
сторон. Во всей этой истории М. А. Бакунин держал себя прекрасно,
как настоящий революционер, как выдающийся общественный
деятель, для которого общее дело всегда стоит на первом плане.
В сентябре 1873-го года Бакунин приехал в Берн. В это время
у него произошел окончательный разрыв с Голыптейном, Эльсницем
и Ралли. Эти эмигранты напечатали брошюру «К русским
революционерам № 1. Сентябрь 1873-го года. Революционная коммуна
русских анархистов». В брошюре был помещен текст составленной
Бакуниным программы тайной революционной организации, к
которой вместе с Бакуниным принадлежали и названные эмигранты.
М. А. Бакунин — строгий конспиратор, — посмотрел, выражаясь
словами Гильома, на опубликование этой программы как на
«настоящую измену». Он отослал названным эмигрантам занятую у них
сумму денег в количестве 1990 франков, заняв ее у Кафиеро.
Эмигранты отказались выдать расписку в получении этой суммы, так
как Бакунин хотел, чтобы в расписке было указано, что не только
он, но и никто из его друзей не остался у них в долгу, а они считали,
что Росс им что-то должен по типографии и библиотеке.
Кроме того, они требовали себе книжку «Историческое развитие
Интернационала», написанную Гильомом и Бакуниным, считая
* Более чем понятно, что Бакунин хотел не искоренения науки, он хотел
искоренения государственности с ее учеными учреждениями.

276
A.A. КАРЕЛИН
почему-то труд наборщиков важнее труда авторов. Тем не менее
в июле 1874-го года они взяли эти деньги, хранившиеся у Гильома.
* * *
Долгая и тяжелая жизнь М. А. Бакунина была всецело посвящена
делу революции, делу освобождения пролетариата. Арену весьма
разносторонней деятельности М. А. Бакунина составляли, по словам
Л. Кульчицкого, «многочисленные страны и государства: Россия,
Польша, Богемия, Германия, Франция, Италия, Испания и
Швейцария» . Бакунина — эту историческую силу, этого великана мысли,
героя революции, с невероятной энергией работавшего для 8-ми
стран, — чернили завидовавшие ему и боявшиеся его политиканы.
Рыцарь Бакунин не мог бороться с клеветами завистливых баб. Ему
была противна такая борьба.
С другой стороны, его чуть ли не свысока пытались третировать
хотя и не маленькие люди, вроде Герцена-отца, но нельзя не
удивляться, читая выходки последнего против Бакунина. Так, подойдя
вплотную к горе, человек не может судить о ее высоте, не может
видеть ее, уходящей в небо, вершины. Когда читаешь некоторые
письма Герцена к Бакунину или его один из рассказов о великом
анархисте, то пожимаешь с недоумением плечами, так несерьезны
эти произведения. Совсем иное впечатление производят письма
Бакунина к Герцену, в которых он громит его за литературные
послания к царю, за заигрывания с деспотом, за пресловутую и,
конечно, ничего не давшую практичность, за оглядку на «лысых»
друзей — российских либералов, за отношение Герцена к Каракозову
и Березовскому15, за озлобление Герцена по адресу не поладившей
с ним молодой эмиграции и т. д. Если мы вспомним эти письма,
то станет понятным, вероятнее всего, несознательное желание много
думавшего о себе Герцена принизить М. А. Бакунина, тем более, что
отсутствие у Герцена революционной деятельности, отказ от
революционной пропаганды, его сравнительно кроткая проповедь
вырывали пропасть между ним и мощным революционером. Становится
понятным, что та же слабость, которая позволила Герцену ругать
эмигрантов, позволила ему написать в минуту душевной слабости
и заметки о М. А. Бакунине. Последний, прося Огарева прислать
герценовский пасквиль, между прочим, пишет: «он, Герцен, говорят,
много толкует и, разумеется, с фальшивой недоброжелательностью,
кисло-сладкой симпатией обо мне»*.
* «Правда ли, — спрашивает П. А. Кропоткин по поводу рассказа А. И.
Герцена, — что Бакунин действительно так ошибался в людях?.. Разве люди,

Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина 277
Не раз, вероятно, Огарев, ставший впоследствии верным
настоящим другом Михаила Александровича, краснел за свою нелепую
оценку молодого Бакунина.
Напрасно приводятся отзывы молодого еще Белинского о
Бакунине: он говорит в них про молодого Бакунина, разделявшего
консервативные воззрения (да и сам был в то время консерватором).
Его ранний, несправедливый и неумный отзыв о Бакунине лучше
всего забыть. Ведь Белинский называл его «трусом!» Можно ли себе
представить более неудачную и позднее всей жизнью отвергнутую
характеристику, так как храбрейшим из храбрых показал себя
М. А. Бакунин и в сражении, и перед смертной казнью, и перед
вечным заключением.
Действительно, Белинский «лягнул», по собственному своему
признанию, Бакунина*.
•к * *
Чрезвычайно несерьезны чисто филистерские оценки ума
Бакунина, как не глубокого, не изобретательного, мало самостоятельного
и прочее. Так могли говорить люди или совершенно незнакомые
с его учением, или ничего не понявшие в нем именно потому, что оно
было слишком глубоко, слишком ново, слишком самостоятельно.
На долю М. А. Бакунина выпало редкое счастье открыть новый
мир, новое учение, органический синтез анархизма и коммунизма —
синтез двух новых и глубоких учений.
Но это далеко не все: Макс Неттлау указывает, что Бакунин
«видел яснее всех предшествовавших социалистов тесную связь
власти религиозной, политической и социальной, воплощенных
в Государстве, с экономической эксплуатацией и с гнетом. Поэтому
которых он вдохновлял в Италии, в Швейцарии, во Франции, разве Варлен,
Элизе Реклю, Кафьеро, Малатеста, Фанелли (его эмиссар в Испании), Гильом,
Щвицгебель и т. д., сгруппировавшиеся вокруг него в знаменитый Alliance,
не были лучшие люди латинских рас в эту великую эпоху? Мне кажется, что
его оценка людей была, наоборот, поразительна верна. Прочтите, напр., то,
что он пишет о Нечаеве, которого и сильные и слабые стороны он определил
так поразительно верно, что мы теперь ничего не можем прибавить к его
оценке. Кто же лучше его понял Николая У тина — этого женевского божка
марксистов?»
* Впрочем, здесь говорится о молодом Белинском, Белинском — консерваторе.
М. А. Бакунин «сделал Белинского тем, чем он стал для России: типом
неподкупного революционера, социалиста и нигилиста, который воплотился
впоследствии в нашей чудной молодежи семидесятых годов. Он возродил его. —
"Ты мой духовный отец", — писал ему сам Белинский. А какою громадною
силой был Белинский для русского развития — мы знаем» (П. Кропоткин).

278
A.A. КАРЕЛИН
Анархизм для него был необходимым базисом и самым
существенным фактором настоящего социализма... Для него свобода
умственная, личная и социальная не отделимы, и Атеизм, Анархизм и
Социализм являются органическим единством... По моему мнению,
пропаганда Бакуниным социализма всеобъемлющего — явление
единственное... Никто не обладал ему подобным великим
дарованием вливать в один революционный поток различные течения
революционной мысли, ни пламенным стремлением вызывать
коллективное движение».
Бакунина — этого организатора из организаторов,
организатора —практика, умевшего организовать анархистов (а это так трудно),
организатора — великого теоретика (его учение о рабочих союзах),
завистники и просто несерьезные люди величали дезорганизатором.
Лица, не достойные произнести его имя, с негодованием говорили
о нем. А благороднейшие люди 18-го века Элизе Реклю и К. Кафи-
еро, близко знавшие Бакунина, характеризовали его следующим
образом: «Друзья и враги признают, что он был велик мыслями,
волею, неизменною энергией; знают они и то, с каким глубоким
пренебрежением относился он к богатству, к общественному
положению, к славе... По родственным связям принадлежа к высшему
дворянству, он один из первых примкнул к возмутившимся против
классовых и расовых интересов и предубеждений и отказавшимся
от личных благ, вместе с ними он вел суровую битву жизни, с
мрачною тюрьмою, изгнанием и страданиями — обычным уделом всех
самоотверженных борцов»...
Нет сомнения, что сила М. А. Бакунина проявлялась не только
в его образе жизни, в его благотворном влиянии на окружающих,
не только в его речах, хотя он был одним из лучших ораторов того
времени*, но и в его писаниях.
В его работах пригоршнями рассыпаны светлые, чудные, великие
мысли. Могучая мысль Бакунина охватила в критическом синтезе
историю и социологию человечества. В его работах проявляется такая
сила творческого понимания прошлой и настоящей человеческой
жизни, что до сих пор еще он не превзойден в этом отношении.
В трудах Бакунина рассеяно много ценных доводов в пользу
анархизма, в них нередко можно встретиться с уничтожающей критикой
некоторых положений государственного социализма, от которых
ничего не оставалось после этой критики.
Так отозвался об его ораторском таланте Деб[агорий].-Мокриевич. «Его
можно было с наслаждением слушать целыми часами», — говорила о Бакунине
Мария Каспаровна Рейхель.

Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина
279
П. А. Кропоткин говорит, что «Бакунин применил свое ясное
и широкое понимание философии истории к критике современных
учреждений, создавая в то же время, как разрушал».
До сих пор еще мы не имеем серьезного изложения учения
М. А. Бакунина, но такое изложение немыслимо в тесных рамках
его биографии и мы тоже не дадим здесь его.
* * *
Что касается до наружности Бакунина, то сохранилось несколько
его портретов и несколько кратких описаний ее. Вот, например, как
описывала А. Баулер16 свою первую встречу с М. А. Бакуниным:
«...спиною к нам стоял гигант. Длинное пальто с пелериною падало
прямыми складками почти до земли; из-под шляпы с
широчайшими полями выбивались кудри седых волос. Что-то монументальное
и гордое исходило от этой пышной фигуры»...
Великий бездомник, безлюдный, простой, добродушный,
прекрасный диалектик Бакунин неотразимо привлекал к себе хороших
людей.
«Великан с чисто детской душой, открытым лицом и пышной
гривой волос, всегда веселый и шумный собеседник и стремительный
и неутомимый спорщик, он был общим любимцем», — писала о нем
Марья Каспаровна Рейхель.
А. И. Герцен говорил о Бакунине, что у него имелась «готовность
первому идти на исполнение, готовность погибнуть, отвага принять
все последствия». «Он не ритор, боящийся исполнения своих слов
или уклоняющийся от осуществления своих общих теорий», и таким
он остался до конца жизни.
«Разве это не великое дело, — говорил А. И. Герцен, — что,
брошенный судьбою куда бы то ни было и схватив две-три черты
окружающей среды, он отделял революционную струю и тотчас принимался
вести ее далее, раздувать, делать из нее страстный вопрос жизни».
Нравственная личность Бакунина стояла необычайно высоко.
Можно было смело ссылаться на него, протестуя против неправды
и пошлости, П. А. Кропоткин рассказывает, как при нем «несколько
молодых людей болтали, в присутствии женщин, не особенно
почтительно о женщинах вообще. "Жаль, что нет здесь Мишеля, —
воскликнула одна из присутствовавших. — Он бы вам задал". Они все
находились под обаянием колоссальной личности борца,
пожертвовавшего всем для революции, жившего только для нее и черпавшего
из нее же высшие и чистые правила жизни».
Как жалко, что и в наше время находятся публицисты, говорящие
о Бакунине, не зная его жизни, не зная и не понимая его учения,

280
А. А, КАРЕЛИН
почему-то воображающие, что его стройная анархическая система
была аморфной грудой случайных мыслей, отрицающие за ним дар
предвидении, хотя он предсказал революцию 1848-го года, судьбы
Франции после разгрома ее немцами, победы над нами японцев,
отказ русских революционеров от анархизма, освобождение России
от самодержавия, как результат войны с Германией, роль Германии
с ее социал-демократией, вырождение этой социал-демократии,
окончание (в то время) эры революций. Как жалко, что встречаются
еще публицисты, отрицающие за ним — первоучителем
революционного синдикализма, творцом анархического коммунизма — дар
творчества, говорящие о трагикомических неудачах Бакунина,
ничего не понимая в революционном деле и видя комизм там, где
мороз подирает по коже*.
Бакунин не был понят, не был оценен многими своими
современниками. Не отдали ему должного и их потомки. Но все, кто честно
отнесся к нему, «должны повторить слово Цезаря де Пап, что жизнь
Бакунина была всецело посвящена делу революции», что тяжела
была она.
* * *
Герой революционер и революционер-мыслитель Михаил
Александрович Бакунин бессмертен. Его благородная личность — личность
революционера без страха и упрека — сияет нам из исторических
сумерек.
Его великое учение все более и более становится заветной мечтой
всех обездоленных.
Придет время и творчеством народных масс оно воплотится
в жизненные формы.
* Биографические очерки о М. А. Бакунине, написанные русскими писателями,
переполнены грубыми ошибками. К числу таких очерков относятся статьи
В. Богучарского, А. Амфитеатрова и биографический очерк, написанный
М. Драгомановым.
Нападки на М. А. Бакунина доказывали, как общее правило, политическую
неграмотность разных писателей, а иной раз и простое непонимание слов.
Так, например, M. А. Бакунин писал в 1861-м году: «разрушение, полное
разрушение австрийской империи, будет моим последним словом, не говоря
делом, — это было бы слишком честолюбиво; для служения ему я готов
идти в барабанщики или даже в прохвосты». Профессору Е. Тарле пришлось
встретить малограмотное, ироническое истолкование этого места. Но дело
в том, что «офицер николаевской эпохи — Бакунин понимал под "прохвостом"
слово профос, переделанное так еще в XVIII веке на русский лад ». Профос...
переделанный в прохвоста, военный парашник, убирающий в лагере все
нечистоты (Даль. Толковый словарь).

Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина
281
Бессмертная, вечная память великому борцу за освобождение
трудящихся. Вечная память честнейшему из честных,
благороднейшему из благородных революционеров.
Герой, апостол, пророк, мученик, великий революционер! Для
всех честных революционеров священной будет память о тебе.
^ч©·

^ч^
В. П. ПОЛОНСКИЙ
Маркс и Бакунин
(Из истории революционной борьбы)
ι
История первого Интернационала неразрывно связана с именами
Маркса и Бакунина и с историей той жестокой борьбы, которую
вели между собой эти два титана революции. Эта борьба закончилась
печально для Бакунина — он был исключен из Интернационала,
но в результате этой борьбы распался и сам Интернационал.
Анархическая литература виновниками столкновения считает Маркса
и марксистов. Последние, в лице главным образом Iekka (автора
книги «Интернационал») всю вину возлагают на Бакунина. Теперь,
спустя много лет после того, как оба непримиримых борца спущены
в могилу, когда жизнь разрешила многие из вопросов, их
волновавших, мы можем спокойно и беспристрастно подойти к отношениям,
существовавшим между ними,
•к * *
Познакомился Маркс с Бакуниным еще в 1843 г. Вот в каких
выражениях передавал свои впечатления о первом знакомстве
с Марксом сам Бакунин.
«Маркс был тогда более крайний, чем я. Я совсем был не знаком
тогда с политической экономией, я не освободился еще от
метафизических абстракций и мой социализм был тогда инстинктивным.
Он же, хотя и моложе меня годами, был уже атеистом, научным
материалистом и сознательным социалистом. Именно в эту эпоху
вырабатывал он первые основания своей настоящей системы. Мы
довольно часто виделись друг с другом, потому что я очень уважал
его за его страстную и серьезную преданность делу пролетариата,
хотя всегда с примесью личного тщеславия; я с интересом слушал

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы) 283
его разговоры, всегда поучительные и умные, если только они
не вдохновлялись жалкой злобой, что к сожалению, бывало очень
часто. Однако между нами никогда не было полной близости; наши
темпераменты не переносили этого. Он называл меня
сантиментальным идеалистом и был прав; я его называл мрачным, вероломным,
тщеславным человеком и тоже был прав» (курсив мой. — Вяч. 77.).
Подчеркнутые мною места дают основание заключить, что с
первых встреч между ними зародилась взаимная неприязнь, вызванная
несходством темпераментов, различием общих складов мышления
и настроений. Эта неприязнь подогревалась теоретической
непримиримостью Маркса.
Переписка Маркса дает много примеров презрительного
отношения его к своим теоретическим противникам. Он не скрывал
сознания своего перед ними умственного превосходства.
Психологическая неприязнь получила богатую пищу вскоре после
известных выступлений Бакунина в 1848 году, когда в связи
с революционным движением в Европе он явился проповедником
всеславянского объединения. К этим выступлениям Бакунина
Маркс отнесся резко отрицательно. В Марксе не было, конечно,
немецкого национализма. Ополчаясь против панславистской
идеологии Бакунина, он исходил не из желания спасать
немецкую государственность, которая была ему не менее ненавистной,
чем Бакунину, а руководился лишь интересами революции. Сам
Бакунин, как мы увидим ниже, должен был признать, что в этом
вопросе правота была не на его стороне.
В конце 48 г. Бакунин выпустил свое «Воззвание к славянам
русского патриота». В этом воззвании он призывал славян к борьбе
за освобождение всех славянских народов, — независимо от
особенностей каждого народа и тех условий, в которых народы эти жили.
В ответ на это воззвание в газете Маркса «Neue Rheiniche Zeitung»1
были помещены статьи, смысл которых сводился к следующему:
Тяжкий мучительный опыт научил нас, что «братство
европейских народов» достигается не посредством фраз и благочестивых
пожеланий, а путем решительных революций и кровавой борьбы;
что дело идет тут не о братстве всех европейских народов под сенью
одного республиканского знамени, — но о союзе революционных
народов против контрреволюционных, о союзе, который
осуществляется не на бумаге, а на поле битвы. И если, продолжал автор далее, —
революционный панславизм там, где идет дело о фантастических
славянских национальностях, — отказывается совсем от революции,
то в таком случае, мы знаем, что нам делать. В таком случае «борьба
неумолимая, борьба на жизнь и на смерть» с изменяющим революции

284
Б. П. ПОЛОНСКИЙ
славянством, истребительная борьба и беспощадный терроризм —
не в интересах Германии, а в интересах революции.
Был ли прав Маркс, так ставя вопрос о «всеобщем» освобождении?
Ответ на этот вопрос нам дает сам Бакунин. Позднее, когда остыл
его панславистский пафос, в одном из своих писем Жуковскому,
вспоминая это первое свое столкновение с Марксом, он писал:
«Прав вполне Маркс относительно панславизма, который всегда
был и будет скрытым деспотизмом. Русские цари всегда обещали
славянским народам освобождение из-под чужеземного ига, чтобы
подчинить их русскому деспотизму, и надо сознаться, что наши братья
славяне своим односторонним национализмом много способствуют
царской пропаганде (курсив мой. — Вяч. #.), как этому уже
способствуют пруссаки в Силезии, а наши поляки в Малорусской Галиции».
Приводя это признание Бакунина, мы не имели, разумеется,
намерения лишний раз показать правоту Маркса в спорах с
противниками. Мы хотели показать лишь, что пламенная деятельность
Бакунина, продиктованная самыми лучшими чувствами, его горячая
проповедь панславизма, его призывы к борьбе с немцами объективно,
независимо от его хотений в раскаленной атмосфере политических
столкновений могли быть благоприятной почвой, на которой пустило
корни нелепое и подлое подозрение, будто Бакунин, призывавший
к разрушению Австрийской Империи, — действовал так в интересах
русского царя. Утверждал же он сам в цитированном выше письме,
что братья славяне своим односторонним национализмом
способствуют царской пропаганде, В глазах некоторых немецких
революционеров он сам попал в положение одного из таких братьев-славян.
Но откуда, из какого источника могло непосредственно
возникнуть это нелепое, и столь возмутительное именно по отношению
к Бакунину, подозрение?
В 1847 г., после банкета в Париже в годовщину польского
восстания, русский посланник Киселев2, с целью опорочить Бакунина,
распространил слух о том, будто Бакунин состоял на жалованье у
русского правительства. Вспомнил затем, что в ответ на интерпелляцию3
в палате депутатов — точного и успокоительного ответа не
последовало. Весьма вероятно, что слух этот, спустя два года, был вновь
пущен в обращение, — быть может из тех же царских заграничных
кругов. Как бы то ни было, — в газете Маркса появилась
корреспонденция из Парижа, в которой сообщалось, что, в связи с ведущейся
славянской пропагандой, ходит слух, будто в распоряжении Жорж
Занд находятся документы, сильно компрометирующие Михаила
Бакунина. Документы эти, будто бы, рисуют его, как агента русского
правительства, сыгравшего активную роль в произведенных недавно

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы)
285
арестах поляков. Бакунин, узнав об этой клеветнической заметке,
тотчас потребовал от Жорж Занд опровержения слухов. Жорж Занд
немедленно обратилась к Марксу с следующим письмом:
«Фактические данные, сообщаемые нашим корреспондентом,
совершенно ложные, не имеют даже и малейшей тени правоты.
Я никогда не обладала ни малейшим доказательством правдивости
тех инсинуаций, которым вы пытаетесь дать веру против
Бакунина, изгнанного из Франции павшим королевством. Следовательно,
я никогда не была в праве подвергнуть малейшему сомнению
лояльность его характера и великодушие его убеждений». Прим. и проч.
P. S. Я обращаюсь к вашей чести и совести, рассчитывая на
немедленное помещение этого письма в вашей газете.
Письмо это было напечатано Марксом со следующей припиской
редакции:
«Таким образом мы исполнили обязанность прессы строго
наблюдать за поведением общественных деятелей и дали возможность
г. Бакунину рассеять подозрения, которые, действительно, были
распространены в известных кругах Парижа».
К несчастью, эта клевета не умерла даже после того, как дважды
приговоренный к смертной казни и выданный русскому
правительству, Бакунин томился в Шлиссельбургской и Петропавловской
крепостях и затем был сослан в Сибирь. В 50-х годах, эту клевету
против Бакунина распространял некий Франц Маркс, однофамилец
Маркса, страдавший своеобразной манией: во всех выступлениях
революционеров он видел происки русского царя. В 1853 г. Карл
Маркс разоблачил эту клевету4. Тем не менее обвинения Бакунина
в связи с русским правительством возобновлялись и позднее. После
смерти Бакунина в заграничной печати так объясняли
подозрительное отношение к Бакунину:
«На Бакунина смотрели многие хорошие социалисты, люди
беспристрастные, как на русского агента; это подозрение, ложное, без
сомнения, основывалось на том, что разрушительная деятельность
Бакунина приносила только зло революционному движению и в то же
время была очень полезная для реакции» (курсив мой. — Вяч. П.).
Это было именно так: не в личных антипатиях, не в
психологическом несходстве характеров Бакунина и Маркса, не в различии
их темпераментов — лежали причины их непримиримой и неприми-
ренной вражды. Если в 48 году причиной недоверия к Бакунину был
его панславизм, по убеждению немецких социалистов, реакционный,
то после его вторичного появления в Европе, их недоверие
возбуждала вся деятельность Бакунина как анархиста, борьба, которую
вел он в Интернационале, и его Тайный альянс, и заговорщицкие

286
В.П.ПОЛОНСКИЙ
замашки, бунтарство, образ жизни и, наконец, его близость к Сергею
Нечаеву. Здесь каждое лыко шло в строку. Вот, напр., в каких
выражениях характеризовал в письмах Маркс деятельность Бакунина
в Интернационале:
«...В конце 1868 г. Бакунин вступил в Интернационал с целью
образовать внутри его еще один интернационал с ним во главе, под именем
"Alliance de la démocratie socialiste"5. Будучи человеком без всяких
теоретических знаний, он претендовал на то, чтобы в этой особой
организации стать представителем научной пропаганды Интернационала
и сделать специальной задачей этого второго интернационала эту
пропаганду внутри Интернационала. Программа его представляла
собою мешанину поверхностных идей, нахватанных им справа и
слева: равенство классов (!), уничтожение наследственного права, как
исходный пункт социального движения (сен-симонистская чепуха),
атеизм, как догмат, обязательный для членов и т. д., но главным
догматом должно было быть (прудонистская черта) воздержание от
политического движения. Эти детские сказки нашли себе отзвук (и еще
держатся кое-как) в Италии и Испании, где еще не развиты реальные
условия для рабочего движения, а также среди немногих тщеславных,
мелочных, пустых доктринеров в Романской Швейцарии и Бельгии.
Для г. Бакунина доктрина его (хлам, собранный им у Прудона, Сен-
Симона и др.) была и остается побочным делом — только средством для
того, чтобы приобрести личное значение. В теоретической области это
нуль, но интриги это — его стихия. Годы приходилось генеральному
совету бороться против этого заговора (находившего себе некоторую
поддержку со стороны французских прудонистов, особенно в южной
Франции). Наконец, постановлениями конференции 2 и 3, IX, XVI,
XVII он нанес долго подготовлявшийся удар. Бакунин (ему, кроме
того, еще лично угрожает резолюция XIV — опубликование в «Egalité»6
нечаевского процесса (она раскроет всем его позорные русские
истории) — делает все возможное, чтобы с остатками своих приверженцев
как-нибудь организовать протест против конференции».
И в других местах переписки Маркс неоднократно возвращался
к роли, которую Бакунин играл в Интернационале, неизменно
характеризуя ее как роль вредную и опасную для дела рабочего движения.
Самые задачи, которые преследовал Интернационал, по мнению
Маркса, противоположны тем целям, к которым стремился Бакунин.
Борьба за Интернационал, за влияние в нем, — в сознании
Бакунина была, конечно, борьбой за иное, не марксистское, направление
международного рабочего движения. Эта борьба питалась основными
и коренными различиями взглядов бакунистов и марксистов. Сам
Бакунин эти различия прекрасно понимал и, стремясь к победе

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы)
287
в Интернационале, смотрел на борьбу за направление движения
как на борьбу не на жизнь, а на смерть. Вот что сообщал он в одном
из своих писем Герцену:
«Маркс, несомненно, полезный человек в интернациональном
обществе. Он в нем еще до сих пор один из самых твердых умных
и влиятельных опор социализма — одна из самых сильных
преград против вторжения в него каких бы то ни было буржуазных
направлений и помыслов. И я никогда не простил бы себе, если бы
для удовлетворения личной мести я уничтожил или даже уменьшил
его, несомненно, благодетельное, влияние. А может случиться
и вероятно случится, что мне скоро придется вступить с ним
в борьбу, не за личную обиду, а по вопросу о принципе, по поводу
государственного коммунизма, которого он и предводительствуемая
им партия, английская и немецкая, горячие поборники. Ну, тогда
мы будем драться не на живот, а на смерть. Но все в свое время,
теперь же время еще не пришло» (курсив мой. — Вяч. П.).
Письмо это было написано Бакуниным в ответ на запрос
Герцена, который интересовался причинами, заставившими Бакунина
однажды лестно отозваться о Марксе. Вот как разъяснил Бакунин
свою похвалу:
«Я пощадил и превознес его также из тактики, из личной
политики. Как же ты не видишь, что все эти господа вместе наши враги,
составляют фалангу, которую нужно прежде разъединить, раздробить,
чтобы легче ее разбить. Ты умнее меня и потому лучше меня знаешь,
кто первый сказал: divide et impere7. Если бы я пошел теперь открыто
войной против Маркса, три четверти интернационального], мира
обратились бы против меня, и я был бы в накладе, потерял бы
единственную почву, на которой хочу стоять. Начав же войну нападением
на его сволочь, я буду иметь за себя большинство, да и сам Маркс,
в котором, как тебе известно, злостной радости Schadenfreude8, тьма
тьмущая, будет очень доволен, что я задел и отделал его друзей.
Ну, а когда я ошибусь в расчетах, и он за них вступится, то ведь он
первый начнет открытую войну».
Таковы были планы Бакунина. Они говорят о чем угодно, только
не о миролюбии. И эта враждебная атмосфера, сгущавшаяся вокруг
Бакунина и Маркса, чрезвычайно благоприятствовала всяческим
обвинениям и подозрениям. Она же усиливала и без того
враждебные отношения Маркса и Бакунина. Но эта взаимная неприязнь,
питавшаяся несходством характеров, складов мыслей и личной
антипатией, играла, в конце концов, второстепенную роль.
Первостепенное же значение имели разногласия теоретические и
практические, вырывшие между ними непроходимую пропасть.

288
В. П. ПОЛОНСКИЙ
II
За Бакуниным утвердилось в истории прозвище бунтаря. Это,
разумеется, не случайно. Чем же бунтарь отличается от
революционера? Для последнего революция — длительный процесс, в
котором разрушение старого сопровождается созиданием новых форм.
Внимание свое революционер концентрирует на созидании, даже
тогда, когда разрушает. Революционер — творец, строитель. Бунтарь
разрушитель. Строительство, творческие задачи — бунтарю чужды
и непонятны. Внимание его всецело поглощено разрушительными
задачами. Революционер стремится к плану, к организованному
действию; бунтарь к вспышкам, к отдельным взрывам, к
несогласованным и не приведенным в систему ударам. Революционер —
организатор; бунтарь — враг всякой организации, дезорганизатор
по преимуществу. Бакунин являет собой в этом смысле классический
и, покуда, непревзойденный образец бесшабашного и неутомимого
бунтарства. Идеи его всегда пропитаны духом протеста, готовностью
ежеминутно проявиться во вне, в решительном акте, в взрыве, в
бунте, — независимо от условий, в которых этот взрыв должен произойти.
Оттого-то все построения его основаны не столько на анализе того, что
есть, сколько на желаньях того, что должно быть. Он нередко
употреблял, например, слова «рабочий народ», «пролетариат». Но какой
смысл вкладывал он в эти понятия? Понятия эти растворялись в его
сознании в понятии «чернорабочего люда» вообще.
Качественное отличие фабрично-заводского рабочего, особый
склад его психики, проводящий резкую грань между ним и босяком,
или сельским батраком, — Бакунин попросту не улавливал.
Неизбежность социальной революции он не связывал с численным ростом
рабочего класса, с повышением его умственного уровня. В
противоположность Марксу, который во всех своих трудах доказывал, что
победа социальной революции возможна лишь только как победа
рабочего класса, — Бакунин был убежден, что из всех стран больше
других близки к социальной революции Италия и Испания, —
страны, в то время менее других преуспевшие на пути
капиталистического развития и обладавшие слабым по численности и невысоким
по уровню классового сознания пролетариатом.
«Может быть, нигде так не близка социальная революция, —
писал он, — как в Италии, нигде, не исключая даже самой Испании,
несмотря на то, что в Испании уже существует официальная
революция, а в Италии, по-видимому, все тихо. В Италии весь народ
ожидает социального переворота и сознательно стремится к нему.
Можно себе представить, как широко, как искренно и как страстно

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы) 289
была принята и принимается новым итальянским пролетариатом
программа Интернационала».
Тот факт, что в Италии отсутствовал развитой и
многочисленный городской пролетариат, в глазах Бакунина был как раз условием,
облегчившим наступление социальной революции.
«В Италии не существует, как во многих других странах Европы,
особого рабочего слоя, уже отчасти привилегированного, благодаря
значительному заработку, хвастающегося даже в некоторой степени
литературным образованием и до того проникнутого буржуазными
началами, стремлениями и тщеславием, что принадлежащий к нему
рабочий люд отличается от буржуазного люда только положением,
отнюдь же не направлением. Особенно в Германии и в Швейцарии
таких работников много; в Италии же, напротив, очень мало, так
мало, что они теряются в массе без малейшего следа и влияния.
В Италии преобладает тот нищенский пролетариат, о котором гг.
Маркс и Энгельс, а за ними и вся школа демократов Германии
отзываются с глубочайшим презрением, и совершенно напрасно, потому
что в нем, отнюдь же не в вышеозначенном буржуазном слое рабочей
массы заключается и весь ум, и все будущее социальной революции».
Что увлечение Бакунина итальянским чернорабочим людом не
было случайным, подтверждается его верой в возможность социальной
революции в России в шестидесятых годах, едва успевшей выйти
из рабства, неграмотной, беспросветно-темной, нищей. Темнота,
безграмотность, нищета — эти именно особенности и подогревали
надежды Бакунина. Отстал ось и рабство — все это, оказывается, только
ускорит процесс революции, усилит эффект ее действия, все это как
раз поможет ей одержать победу. Успех социальной революции в
тогдашней России казался ему возможным потому, что «именно в
русском народе, — писал он, — существуют в самых широких размерах
два первых элемента, на которые можем указать как на необходимые
условия социальной революции. Он может похвастать чрезмерной
нищетой, а также и рабством примерным». И в качестве аргумента,
подтверждающего эту возможность, он приводит примеры двух
страшных взрывов, которыми проявило себя глубокое и страстное
отчаяние, с каким русский народ переносил свое рабство. Примеры
эти — бунты Стеньки Разина и Емельяна Пугачева·
Разиновщина и Пугачевщина — слепые восстания народных
низов против поработителей, несшие с собой одно лишь мстительное
и беспощадное истребление, — казались Бакунину примерами,
достойным подражания. Именно такой «боевой», «бунтовский» путь,
родившийся в народных недрах, считал он единственно правильным,
подсказанным мудрым чутьем народа. «В него мы верим и только

290
В.П.ПОЛОНСКИЙ
от него ищем спасения», — говорил Бакунин. Он шел дальше и
создавал своеобразную апологию разбойничества, как положительного
явления русской жизни.
Разбой в русской жизни всегда играл значительную роль. С
разбоем была связана наша торговля. Разбойники были первые устроители
нашего государства. Разбой был бытовым явлением нашего
прошлого, изобилующего множеством лихих подвигов, которые народная
фантазия разукрасила яркими цветами легенды. Это обстоятельство
дало Бакунину повод придти к заключению, что именно в
разбойнике хранится предание народных обид, в нем одном доказательство
жизненности, страсти и силы народа. Разбойник в России, — уверял
Бакунин, — настоящий и единственный революционер,
революционер без фраз, без книжной риторики, революционер
народно-общественный, а не сословный.
«В тяжелые промежутки, — писал он, — когда весь крестьянский
рабочий мир спит, кажется, сном непробудным, задавленный всей
тяжестью Государства, лесной разбойничий мир продолжает свою
отчаянную борьбу и борется до тех пор, пока русские села опять
не проснутся. А когда оба бунта, разбойничий и крестьянский,
сливаются, — порождается народная революция. Таковы были движения
Стеньки Разина и Пугачева. Разбойники в лесах, в городах, в деревнях,
разбросанные по целой России, разбойники, заключенные в
бесчисленных острогах Империи, составляют один нераздельный, крепко
связанный мир — мир русской революции. В нем, и в нем только
одном, существует издавна настоящая революционная конспирация».
Бакунин не умел останавливаться на полпути. Раз став на почву
апологии разбоя, он должен был сделать из нее все логические
выводы. И он эти выводы делал:
«Кто хочет конспирировать не на шутку в России, кто хочет
революции народной, тот должен идти в этот мир», — писал он.
То есть: да здравствует разбой! Это было с выразительностью,
не допускающей ни сомнений, ни кривотолков, высказано в той же
самой прокламации, которую мы только что цитировали. Написана
эта прокламация была в 1869 году, когда в университетских городах
России вспыхнули студенческие волнения, с которыми правительство
расправлялось с жестокостью беспощадной. Молодежь волновалась,
в разных концах России вспыхивали протесты. В это самое время
прокламация обращалась к молодежи с такими строками:
«Возрастает, видимо, и число ребят, бегущих в леса; разбойничий
мир пободрел и оживился... Приближаются годовщины Стеньки
Разина и Пугачева. Надо же будет отпраздновать народных
бойцов... Все должны будут готовиться к пиру... В чем же состоит наша

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы) 291
задача? Следуя по пути, указываемому нам ныне правительством,
изгонявшим нас из академий и университетов и школ, бросимся,
братцы, дружно в народ, в народное движение, в бунт разбойничий
и крестьянский и, храня верную крепкую дружбу между собой,
сплотим все разрозненные мужицкие взрывы в народную
революцию, осмысленную и беспощадную».
Эти призывы не следует, конечно, понимать в погромном
смысле. Бакунин не призывал к резне, к грабежам, к исконно-русскому
красному петуху и к поголовному истреблению богатеев. Когда
дело доходило до жестокостей, Бакунин находил слова разумные,
предостерегающие от насилий, показывающие всю их ненужность
и бесполезность. Апология разбоя характеризует лишь то свойство
бакунинского темперамента, который толкал его до самой последней
черты по неверному пути, на который он вольно или невольно раз
вступил. Раз пойдя по какому-нибудь направлению — он не
останавливался на полдороге, шел до конца, не сворачивая ни перед
какими преградами. Эта апология разбоя, если даже признать, что
она навеяна была Нечаевым, явилась в конечном счете логическим
следствием некоторых основных воззрений Бакунина на народ.
Бакунин преклонялся перед стихийной, бессознательной мудростью
народа, верил в его разум, в силу народного чутья, в справедливость
народной стихии. Бакунин после Герцена был первым, с пера
которого сорвались слова «в народ», сделавшие эпоху в истории русского
самосознания. Любовь к народу, преклонение перед ним, чувство
своего неоплатного ему долга — это основные мотивы, из которых
была соткана ткань народничества Бакунина. Бакунин был
социалистом. Он считал социализм более высокой и справедливой формой
человеческого существования. Этого было достаточно, чтобы
социалистический идеал он увидал во всяком простом человеке, деревенском
мужике или городском чернорабочем. Он верил, что всякий народ
в целом и каждый отдельный рабочий, трудящийся человек, не может
не быть, должен быть социалистом по самому своему положению.
У него была также вера в то, что народные массы уже в инстинктах
своих, в нутре своем, в психологии, во всей деятельности своей,
в сознательных и бессознательных стремлениях и потребностях —
носят все элементы «будущей нормальной организации» — идеал
народной жизни.
«Потому-то мы, — писал Бакунин, — не только не имеем
намерения и малейшей охоты навязывать нашему или чужому народу
какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного
из книжек или выдуманного нами самими... Наоборот, "мы ищем
этот идеал в самом народе"».

292
В.П.ПОЛОНСКИЙ
Это не мешало Бакунину нередко противоречить самому себе. Он,
например, отрицательно относился к общине и резкими словами
клеймил «гнусную гнилость и современное бесправие
патриархального деспотизма и патриархальных обычаев, бесправие лица перед
миром и всеподавляющую тягость этого мира». Он говорил даже
о том, что для этого крестьянского великорусского мира, жестокого
и злостно-бесцеремонного, по отношению к бессильному или
небогатому члену, характерна даже готовность «продать всякое право
и всякую правду за ведро водки». И в то же самое время, одной
из крупных, положительных черт русского народа, он указывал
на всенародное убеждение в том, что право на пользование землей
принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее
временно между лицами, т. е. тому самому миру, который мы выше,
со слов Бакунина, характеризовали словами столь резкими. Он много
говорил о бессознательной мудрости народа и призывал анархию,
т.е. разну здание всего, что называется дурными страстями, веруя
и других призывая верить, что из этого разнуздания дурных страстей
родится новый, прекрасный и счастливый мир.
Народ мудр в своей простоте и первобытной наивности, уверял
он. И не учить народ должна интеллигенция, а учиться у него.
«Учить народ, — писал он, — это было бы глупо. Народ и сам лучше
нас знает, что ему надо. Напротив, мы должны у него учиться и понять
тайны его жизни и силы, тайны не мудреные, правда, но
недостижимые для всех живущих в так наз[ываемом]. образованном обществе».
А если так, то совершенно ясно, что и разбой — есть лишь одно из
проявлений народной мудрости, одно из средств его самозащиты, одно
из проявлений народного идеализма. Потому-то и создалось
утверждение, что разбой — одна из почетнейших форм русской народной жизни.
Разбойник — это герой, защитник, мститель народный;
непримиримый враг государства и всего общественного и гражданского строя,
установленного государством; боец на жизнь и на смерть против всей
чиновно-дворянской и казенно-поповской цивилизации. Понятно,
что в результате такого взгляда на неоспоримую мудрость народной
стихии Бакунин приходил к выводу, что если есть у интеллигенции
какие-нибудь обязанности по отношению к народу, то заключаются
они не в том, чтобы учить его.
«Не учить мы должны народ, а бунтовать. Но народ бунтовал
всегда. Бунтовал плохо, врознь, бесплодно. Надо сделать так, чтобы
бунты его удавались. Надо внести в беспорядочное бунтарство —
план, систему, организацию».
Самый же метод борьбы — бунтарски-разбойничий характер,
взлелеянный долгой историей народа, — оставался незыблемым.

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы) 293
Таков был фундамент, на котором строил Бакунин теорию
«социальной революции». Бакунин представлял себе социальную революцию
как всеобщее восстание, всеобщий бунт, который, зародившись
где-нибудь в одном месте, в каком-нибудь углу Европы, перекинется
по соседству и охватит в победном шествии полмира, а то и весь мир.
В представлении его социальная революция играла исключительно
разрушительную роль. Она была сплошным уничтожением,
разгромом, истреблением. Надо уничтожить как можно больше, по
возможности все, что попадется под руку, не щадя ничего и совершенно
не заботясь о созидании. Об этом думать не нужно. Следует только
разрушать, остальное само приложится. Социальная революция
не сможет ограничиться рамками одной страны, границами одного
народа. Она будет успешной лишь тогда, когда превратится в
революцию интернациональную, когда охватит все народы, разольется
по всем странам. Нужно, следовательно, заботиться о том, чтобы
сделать эту революцию международной. Для этой цели необходимо
связать все народы в одну общую интернациональную организацию.
Необходимо, следовательно, эту интернациональную революцию
организовать. Эту организацию возможно осуществить с помощью
такого международного общества, которое взяло бы в свои руки дело
подготовки всеобщего разрушения. Над организацией такого именно
общества и хлопотал все время Бакунин, начиная с 1864 года, когда
после неудачи польского восстания, он перебрался в Италию.
Первоначально это было тайное общество социалистов-революционеров
(1864 г.), позднее «союз социалистической демократии» — «Альянс».
На целях и приемах деятельности этого Альянса нам необходимо
остановиться.
III
«Союз социалистической демократии» был организован в 1869 г.
Официально это была открыто существующая организация,
принявшая, разумеется, программу Бакунина. Целью своей, согласно
первому пункту устава, Альянс ставил организацию и ускорение
всемирной революции, сообразно следующим принципам:
«а) уничтожение всех государств и всех властей в Европе,
религиозных, монархических, аристократических и буржуазных. Следовательно,
разрушение всех существующих держав со всеми их политическими,
юридическими, бюрократическими и финансовыми учреждениями.
б) Восстановление нового общества на единственной основе
свободно ассоциированного труда, принимая за точку отправления
коллективную собственность, равенство, справедливость».

294
В.П.ПОЛОНСКИЙ
Но страсть Бакунина к заговорам и конспирациям сказалась
здесь в том, что, кроме открытой организации, в недрах союза
было создано тайное интернациональное братство, подобное тому
братству, какое было организовано Бакуниным в 1864 г. в Италии,
причем для каждой организации была написана отдельная
программа. Одна была верной копией с программы Интернационала,
написанной Марксом, другая же, предназначалась для членов,
лично избранных Бакуниным. Эта тайная организация
интернационального комитета социалистов-революционеров и должна
была подпольно руководить явным Альянсом. Это тайное братство
строилось по весьма сложной и запутанной системе центральных,
наблюдательных и национальных комитетов, затем центральных
и национальных бюро, с общими собраниями, тайными
отделениями, с национальными группами и сложной иерархией братьев
национальных и интернациональных. Таким-то образом наш
знаменитый анархист, враг всякой власти и авторитетов, всякой
опеки и управления сверху, — пришел к чудовищной мысли о
необходимости (о, конечно, не навсегда!) единого руководящего,
да притом еще тайного, органа, который будет соблюдать единство
идеи и единство революционного действия!
«Революции никогда не делались ни личностями, ни даже
тайными обществами, — писал по этому поводу Бакунин, — все, что может
сделать хорошо организованное тайное общество, это сначала помочь
зарождению революции, распространению в массах идей,
соответствующих инстинктам масс, и организовать не армию революции —
армией должен быть всегда народ, — а нечто вроде революционного
главного штаба, состоящего из преданных, энергичных,
интеллигентных личностей, а в особенности из искренних, не честолюбивых
и не тщеславных друзей народа — способных служить посредниками
между революционной идеей и народными инстинктами. «Для
интернациональной организации во всей Европе, — добавляет он для
пущей ясности, — достаточно ста революционеров, сильно и серьезно
сплоченных. Двух, трех сотен революционеров будет достаточно для
организации большой страны».
В таком-то виде с конспиративной организацией «посвященных»
внутри Бакунин намеревался объявить «Альянс» ветвью
Интернационала, сохранив при этом за Альянсом полную самостоятельность
по вопросам программным и организационным. Чтобы успокоить
Маркса насчет намерений своего детища, Бакунин писал ему:
«Я понимаю теперь лучше, чем когда-нибудь, насколько ты был
прав, идя сам и приглашая нас идти путем экономической революции
и резко нападая на тех из нас, которые готовились сбиться с этого

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы)
295
пути на ложные тропинки националистических или исключительно
политических предприятий. Я делаю теперь как раз то, что ты начал
делать и делал в продолжение более двадцати лет. После
торжественных и прощальных слов, обращенных мною к почтенным буржуа
бернского конгресса, я не знаю другой среды, кроме мира рабочих.
Мое отечество — теперь Интернационал, которого ты был одним
из главных основателей. Итак, ты видишь, дорогой друг, что я — твой
ученик и горжусь этим. Вот все, что я считаю необходимым сказать,
чтобы уяснить тебе мои общественные отношения и личные чувства».
Но подозрительность Маркса не была усыплена этим
дипломатическим письмом. Главный Совет Международного Общества Рабочих
отказался признать Альянс своей ветвью. Вместе с тем Совет заявлял,
что ничего не будет иметь против вступления в Общество отдельных
секций. Это решение Генерального Совета вызвало бурю негодования
среди друзей Бакунина. Сам Бакунин пошел на уступки. Он объявил
свой «Альянс» официально распущенным. Отдельные его секции
могли, следовательно, вступить в Международное Товарищество
рабочих. Но распустив свой Альянс, Бакунин оставил нераспущенной ту
тайную организацию, которая существовала внутри «Альянса»,
руководителем и признанным главой которой он был. Мир, заключенный
с Генеральным Советом, был, следовательно, наружным и временным.
Борьба за направление всех работ Интернационала, борьба за
влияние на рабочий класс, переносилась в пределы Интернационала.
И эта борьба должна была возникнуть, не могла не возникнуть, ибо
Марксизм и Бакунизм представляли собою две различных и
непримиримых стихии, существовавшие в рабочем движении XX века, две
тенденции, из которых одна стремилась уничтожить другую.
Мы видим, таким образом, что независимо от личной неприязни
непримиримы были разногласия, глубокой пропастью лежавшие
между Бакуниным и Марксом. Если Бакунин стремился к
немедленному уничтожению государственности вообще, — Маркс считал
необходимым использование государства в интересах революции
путем захвата государственной власти рабочим классом и установления
диктатуры пролетариата на время перехода от капитализма к
социализму. Бакунин полагал, что чернорабочие и крестьянские массы
Италии, Испании и других стран готовы к социальной революции, —
стоит только поднять ряд бунтов в разных местах. Маркс, наоборот,
был уверен, что не отсталые чернорабочие массы, а
дисциплинированный, с развитым классовым самосознанием фабрично-заводской
пролетариат может быть рычагом социальной революции. Маркс
питал отвращение к тайным организациям, полагая, что только
широкое рабочее движение способно играть крупную революционную

296
В. П. ПОЛОНСКИЙ
роль. Бакунин, наоборот, был отъявленным любителем заговоров,
конспирации, шифров и тайных знаков. Бакунин призывал к
немедленной социальной революции, которая понималась как разнуз-
дание всего, что называлось дурными страстями. Маркс, наоборот,
звал рабочий класс к выдержке, к организации, к дисциплине. Мы
призываем анархию, убежденные, что из этой анархии, т. е. полного
выражения разнузданной народной жизни, должна выйти свобода,
равенство, справедливость, новый порядок, — писал Бакунин. Мы
говорим рабочим: вы должны 15, 20, 50 лет вести междоусобные
и международные войны, не только для того, чтобы изменить самих
себя, сделать себя способными к политическому господству, — писал
Маркс. Бакунин уверял, что все политические учреждения должны
быть сразу и немедленно уничтожены вместе с государством. Маркс
утверждал, что социальное освобождение пролетариата немыслимо
без политического освобождения и что установление политической
свободы и захват государственной власти пролетариатом есть мера
первой и абсолютной необходимости. Бакунин в отдельных бунтах,
вспышках, разрозненных выступлениях видел путь, который
приведет к социальной революции. Маркс, наоборот, относился резко
отрицательно ко всяким попыткам вспышкопускательства отдельных
групп и секций, которые свои субъективные пожелания
отождествляли с велениями объективного исторического процесса. Маркс считал,
что Интернационал был основан для того, чтобы на месте
социалистических и полусоциалистических сект поставить действительно
боевую организацию рабочего класса и всякое сектантство считал
реакционным делом, шагом назад, а не вперед. Бакунин же, объявив
распущенным свой Альянс и войдя в Интернационал, не распустил
той тайной организации, которая существовала внутри Альянса,
и хотел всю деятельность Интернационала подчинить диктатуре
своей секты. Этот тайный союз, перенесенный внутрь
Интернационала, должен был преследовать те самые цели, которые Маркс
и его последователи считали гибельными для рабочего движения,
для революции. Вот эти-то основные разногласия и были причиной,
вырывшей непроходимую пропасть между Бакуниным и Марксом,
между марксистами и бакунистами. Марксисты видели в Бакунине
врага рабочего движения, дезорганизующего его человека, хоть
субъективно желавшего ему добра, но объективно приносившего один
лишь вред. Непримиримость обоих течений сказалась с первых же
дней совместного их существования в Интернационале. Борьба
разгорелась прежде всего по вопросу о политической деятельности и вокруг
полномочий Генерального Совета, которому по уставу принадлежала
роль руководителя деятельности всех секций Международной ассо-

Маркс и Бакунин (Из истории революционной борьбы) 297
циации рабочих. После того, как Лондонская конференция 1870 г.
в резолюции по политическому вопросу вынесла решение, которое
подчеркивало необходимость участия рабочего класса в политической
деятельности с целью захвата государственной власти, в Сонвилье
собрался конгресс Юрской федерации, состоящей в большинстве
из сторонников Бакунина. Участники конгресса выставили целый
ряд обвинений против Генерального Совета, упрекая его в
централизме и превышении власти. В качестве необходимой меры конгресс
высказался за лишение власти Генерального Совета и превращение
его в несложное справочно-статистическое бюро. К этим
постановлениям присоединились затем федерация итальянская, бельгийская
и испанская. В ответ на это постановление Гаагский конгресс
Интернационала, собравшийся в 1872 г., принял резолюцию,
настаивавшую на неразрывности политического и экономического движения
рабочего класса. Затем подчеркивалась необходимость организации
и самостоятельной политической рабочей партии. Генеральному
Совету были предоставлены еще более широкие полномочия —
вплоть до права исключать из Интернационала отдельные секции
и даже целые национальные федерации, причем местопребывание
Генерального Совета было решено перенести в Нью-Йорк. Вместе
с тем на конгрессе был поднят вопрос о деятельности Бакунина в
Интернационале. По предложению Генерального Совета была избрана
комиссия, которой конгресс поручил исследовать дело об Альянсе.
В результате своих работ комиссия представила конгрессу доклад,
после которого большинством голосов постановлено было исключить
Бакунина из Интернационала. Этим, конечно, борьба не закончилась.
Вслед за исключенным Бакуниным потянулись его приверженцы,
а их было немало, началась яростная борьба против Генерального
Совета. Часть федераций пошла за Бакуниным, Генеральный Совет
исключил главную федерацию бакунистов, Юрскую. Но на ее стороне
оказался ряд других, которые, отколовшись от Интернационала,
создали свой собственный, Анархический Интернационал,
просуществовавший несколько лет.
Но и Марксистский Интернационал вскоре после раскола должен
был прекратить свое существование, с тем чтобы, спустя несколько
лет, вновь возникнуть для дальнейшей борьбы.
^^

€^
Б. И. ГОРЕВ
Идейное наследство Бакунина
При жизни Бакунина было издано не много его сочинений. Кроме
указанных выше его брошюр на русском, французском и
итальянском языках, он напечатал лишь ряд статей в газетах и журналах.
Но главной формой его агитационной и пропагандистской
деятельности были письма. Он написал их огромное количество, и сверх того
много писем и статей остались у него неоконченными и
неотосланными, причем все они изложены прекраснейшим французским языком.
Лишь много лет после смерти Бакунина, в 90-х годах, это
литературное наследство его было собрано и издано на французском языке
в шести томах его другом и биографом, швейцарско-французским
анархистом Гильомом. А письма его русским друзьям — Герцену
и Огареву, также представляющие большую литературную ценность
и большое значение для характеристики общественных взглядов
Бакунина, были изданы впервые за границей известным эмигрантом,
демократом и федералистом Драгомановым.
Каковы же те взгляды, те идеи, которые исповедовал и
проповедовал Бакунин? Создал ли он стройную социальную систему,
выработал ли общественное миросозерцание, которое могло бы
в какой-нибудь степени быть противопоставлено учению Маркса?
На этот вопрос приходится дать отрицательный ответ. При всем
обилии написанного Бакуниным, все его идейное наследство
сводится, в сущности, к весьма небольшому числу мыслей, которые
он повторяет на все лады с утомительным однообразием, но всегда
со страстной убежденностью. Все эти мысли притом носят скорее
лишь отрицательный характер. Хотя, по словам Бакунина, «страсть
к разрушению есть в то же время творческая страсть», но, подобно
большинству анархистов, родоначальником и учителем которых он

Идейное наследство Бакунина
299
являлся, Бакунин знал хорошо, чего он не хочет, что он отрицает
и разрушает, но не всегда сам отдавал себе отчет в том, чего он
хочет, каков тот общественный идеал, который он противопоставлял
Марксу. Ибо проповедь абсолютной свободы личности не может
служить достаточной общественной программой, а идея непрерывной
революции не заменяет политической тактики.
Впрочем, в целом ряде идей и вопросов Бакунин целиком
примыкал к Марксу и лишь проводил и популяризировал его взгляды,
в чем сам нередко охотно признавался.
В области философии, в противоположность взглядам своей
молодости, Бакунин стал решительным атеистом и материалистом
и много усилий употребил на борьбу с религией и идеалистическими
предрассудками. Мало того, Бакунин был атеист воинствующий. Он
вел борьбу с Богом, как с личным врагом, и, как мы видели, ставил
атеизм во главу программы основанного им общества
«интернациональных братьев»*.
Далее Бакунин целиком усвоил и проводил в своих сочинениях
марксовский исторический материализм, или материалистическое
понимание истории, правда, в несколько упрощенном понимании.
«В основании самых абстрактных, высоких и идеальных
теологических (богословских) споров и религиозных войн, — говорит
Бакунин, — всегда был какой-нибудь крупный материальный интерес. Все
расовые, национальные, государственные и классовые войны никогда
не имели другой цели, кроме владычества, являющегося
необходимой гарантией и условием обладания имуществом и пользования
им. Человеческая история, рассматриваемая с этой точки зрения,
является не чем иным, как продолжением великой жизненной
борьбы, составляющей, согласно Дарвину, основной закон органической
природы». В другом месте, излагая материалистическую теорию
Маркса, Бакунин вполне к ней присоединяется и заключает: «Да,
вся умственная, нравственная, политическая и социальная история
человечества есть лишь отражение ее экономической истории».
Полностью принимал Бакунин также и экономическое учение
Маркса. Его восторженный отзыв о главном труде Маркса,
знаменитом «Капитале», стоит того, чтобы привести из него более или
менее значительные выдержки. По его мнению, нет ни одного
другого сочинения, которое давало бы «такой глубокий, такой ясный,
такой научный, решительный и столь безжалостно разоблачающий
* В противоположность Богу, которого он ненавидел, Бакунин охотно
восхвалял Сатану (конечно, как литературный образ), которого называл «вечным
бунтовщиком и первым свободным мыслителем и освободителем миров».

300
Б. И. ГОРЕВ
разбор образования буржуазного капитала и той систематической
и жестокой эксплуатации, которую этот капитал постоянно
применяет к труду пролетариата... Это произведение есть не что иное,
как смертный приговор, научно обоснованный и окончательно
произнесенный не над отдельными капиталистами, но над буржуазией,
как классом».
Через Бакунина экономическая теория и материалистический
метод объяснения исторических явлений был воспринят и русскими
революционерами 70-х годов, бунтарями-народниками, которые
«Капитал» Маркса, появившийся в русском переводе в 1872 г.,
ставили на одну доску с «Государственностью и анархией» Бакунина.
Бакунин же был первым, кто перевел на русский язык
«Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса и сделался, таким
образом, проводником их идей в России. Этим отчасти объясняется та
легкость, с какой столь верные тогда последователи Бакунина, как
Плеханов, Аксельрод, Дейч, Засулич1 и другие, сделались
впоследствии марксистами и основателями русского марксизма, русской
социал-демократии.
* * *
Что резко отличало Бакунина от Маркса, это — его отношение
к государству, государственной власти и политической деятельности
рабочего класса. Правда, и в глазах Маркса современное государство
есть лишь организация классового господства, есть орудие в руках
привилегированного меньшинства для подавления и угнетения
трудящихся масс. И по Марксу, с исчезновением классов исчезнет
и государство. Но для марксистов не безразличны разные формы
государственного строя: для них конституционное государство вообще,
а особенно демократическая республика, есть та форма, которая
предоставляет пролетариату больше свободы и организационных
возможностей для борьбы за его окончательное освобождение.
Наконец, первым решающим этапом на пути к этому освобождению
марксисты считали и считают завоевание рабочим классом
политической власти, «диктатуру пролетариата».
Для Бакунина, наоборот, всякое государство есть абсолютное
зло. Если он и является республиканцем, то для него слово
«республика не имеет другой цены, кроме цены чисто отрицательной:
оно означает разрушение, уничтожение монархии». Государство
демократическое может оказаться даже хуже монархии: «именно
потому, что оно будет облечено в широкие демократические формы,
оно сильнее и гораздо вернее будет гарантировать хищному и
богатому меньшинству спокойную и широкую эксплуатацию труда».

Идейное наследство Бакунина
301
Критикуя политическую программу германских социал-демократов,
требовавших «народного государства», Бакунин писал: «Государство,
называйся оно хоть десять раз народным и будь оно разукрашено
наидемократичнейшими формами, для пролетариата будет
непременно тюрьмой. Нет большой разницы между дикой всероссийской
империей и самым цивилизованным государством Европы».
Ибо главная основа демократического государства, всеобщее
избирательное право, по мнению Бакунина, — обман, как и всякие другие
политические права. Оставаясь невежественными и экономически
порабощенными, народные массы не могут использовать всеобщее
избирательное право в своих интересах. Опыт истории, говорит
Бакунин, подтверждает, что и при всеобщем избирательном праве массы
сплошь и рядом выбирали своих классовых врагов. А если бы и было
возможно, чтобы наученные горьким опытом рабочие перестали
выбирать буржуа в законодательные и учредительные собрания, а стали
посылать туда простых рабочих, то и тогда «работники-депутаты,
перенесенные в буржуазные условия существования, в
буржуазную атмосферу политических идей, перестанут быть настоящими
работниками, сделаются государственными людьми, в конце
концов, превратятся в буржуа и превзойдут в этом отношении даже
настоящих буржуа».
Поэтому Бакунин является самым решительным противником
участия рабочих в парламентских выборах и участия в каких бы
то ни было представительных учреждениях. Но он идет еще дальше.
Отрицая всякую государственную власть, — ибо где есть государство,
говорит он, там есть господство одних и рабство, угнетение,
эксплуатация других, — Бакунин столь же решительно отрицает и чисто
рабочую власть, диктатуру пролетариата. «Если бы завтра учредили
правительство и законодательный совет, парламент исключительно
из одних лишь рабочих, то эти рабочие, сегодня твердые демократы
и социалисты, послезавтра стали бы определенными аристократами,
смелыми или робкими поклонниками принципа власти,
угнетателями и эксплуататорами». Такие рабочие, правители или представители
народа, «перестанут быть работниками и станут смотреть на весь
чернорабочий мир с высоты государственной; будут представлять
уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом».
Поэтому Бакунин рекомендует не завоевывать государственную
власть, а уничтожить ее и в корне разрушить всякое государство,
«всякую политическую организацию», которая всегда «ведет
роковым образом к отрицанию свободы». Не представляет для
Бакунина исключения и «революционное государство»: «революционное
государство, это — реакция, скрывающаяся за революционной

302
Б. И. ГОРЕВ
внешностью». Поэтому Бакунин также враг «революции при
помощи декретов», враг вообще какого бы то ни было управления
сверху. Полное уничтожение государственного строя и свободный
союз свободных общин вот, как мы уже знаем, общественный идеал
Бакунина.
Чтобы уяснить себе классовое происхождение и знание этого
идеала, составляющего основу анархизма, посмотрим, от каких
классов преимущественно ждал Бакунин осуществления своего
идеала. В то время, как марксисты являются партией рабочего класса,
пролетариата, и на него возлагают все свои надежды в деле
осуществления социализма, мы видели, что Бакунин не хотел господства
этого класса, не доверял ему. Главные его надежды были обращены
к крестьянству. По мнению Бакунина, наблюдавшееся до тех пор
в истории враждебное отношение крестьян и рабочих есть «великое
недоразумение». Крестьяне в сущности глубоко революционны.
Бакунин противопоставляет даже «буржуазному и доктринерскому
социализму городов примитивный, дикий социализм деревни».
Во время франко-прусской воины, предлагая поднять во
Франции социальную революцию, он рассчитывал именно на крестьян:
«Единственно, что может спасти Францию... это — стихийное,
могучее, страстно-энергическое, анархическое, разрушительное
и дикое восстание народных масс на всей территории Франции».
Для того, чтобы крестьянин поднялся, надо только уметь подойти
к нему. Надо прежде всего прекратить «терроризм городом против
деревень», который всегда практиковался до сих пор и который
«убивает революцию». Необходимо отказаться от насильственного
навязывания крестьянам городской цивилизации, даже от
насильственного навязывания социализма. «Ибо революция перестает
быть таковой, когда она действует деспотически, когда она вместо
того, чтобы возбудить массы к свободе, вызывает в них реакцию».
Рабочие, идя в деревню с проповедью социальной революции,
должны спокойно и терпеливо рассеивать предрассудки и
озлобление против города, веками накопившиеся в крестьянской душе.
При этом необходимо приспособляться к психологии крестьянина
и его исконной нелюбви к государственному принуждению.
«Крестьяне, — говорит Бакунин, — любят землю, пусть заберут всю
землю и выгонят оттуда всех собственников, обрабатывающих ее
чужим трудом. У них нет никакой охоты платить ипотеки и налоги.
Пусть не платят их. Пусть те из них, которые не хотят платить
своих частных долгов, не принуждаются к их платежу. Наконец,
они терпеть не могут рекрутчины, пусть их не заставляют идти
в солдаты».

Идейное наследство Бакунина
303
При таких условиях, по мнению Бакунина, «ничего не стоит
поднять любую деревню». «Крестьянин ненавидит все правительства.
Он их терпит из благоразумия», платя налоги и давая своих сыновей
в солдаты, так как не видит способа избавиться от этого.
Итак, уничтожение государства и всего государственного
аппарата, «уничтожение буржуазной цивилизации, вольная организация
снизу вверх посредством вольных союзов, организация разнузданной
чернорабочей черни, всего освобожденного человечества, создание
нового общественною мира», — вот тот идеал, который, по мнению
Бакунина, явится в результате всеобщего крестьянского восстания
и который на самом деле отвечает смутному, инстинктивному
протесту крестьянина, особенно в отсталых странах, как Россия и
Италия, против закрепостившего его бюрократического государства
и эксплуатирующего его капитала.
Свою веру в революционность крестьянства Бакунин соединял
со своей антигосударственностью и резко выдвигал их против
взглядов германских социалистов. По его мнению, «для коммунистов или
социал-демократов Германии, крестьянство, всякое крестьянство
есть реакция; а государство, всякое государство, даже бисмарков-
ское — революция». Нечего добавлять, конечно, что в такой
категорической форме это утверждение является грубым искажением
марксизма.
Другим классом или слоем общества, на который Бакунин
возлагал свои революционные надежды, были «босяки»,
«люмпен-пролетариат», вообще деклассированные, выбитые из колеи, из своего
класса элементы, в частности деклассированная демократическая
интеллигенция, от которой Бакунин ждал больших революционных
дел.
Это — люди, которые ничем не связаны с современным
обществом, которые не занимаются постоянным производительным
трудом, которые промышляют случайной работой, милостыней
и даже воровством и грабежами. Для них общество, в котором они
играют роль париев, роль отверженных, вся многовековая культура
человечества (как отчасти и для крестьян отсталых стран) — лишь
предмет ненависти, лишь объект разрушения, и идеалы социальной
справедливости они понимают как непосредственную
«экспроприацию», или «дележку». Именно их и считал Бакунин настоящими
революционерами, тогда как к рабочим, занятым в промышленности,
относился с некоторым недоверием, как к людям, уже зараженным
«буржуазностью».
«Может быть, нигде так не близка социальная революция, как
в Италии, — писал Бакунин. — В Италии не существует, как во мно-

304
Б. И. ГОРЕВ
гих других странах Европы, особого рабочего слоя, уже отчасти
привилегированного, благодаря значительному заработку,
хвастающегося даже в некоторой степени литературным образованием и до того
проникнутого буржуазными началами, стремлениями и тщеславием,
что принадлежащий к нему рабочий люд отличается от буржуазного
люда только положением, отнюдь же не направлением». В Италии
«преобладает тот нищенский пролетариат, о котором г.г. Маркс
и Энгельс, а за ними и вся школа социальных демократов Германии
отзываются с глубочайшим презрением, и совершенно напрасно,
потому что в нем и только в нем, отнюдь же не в вышеозначенном
буржуазном слое рабочей массы заключается и весь ум и вся сила
будущей социальной революции».
Что касается России, то Бакунин видел все недостатки, все
темные стороны русской общины, на которую Герцен, а
впоследствии и наши народники смотрели как на зародыш социализма.
Бакунин (в письмах к Герцену) резко нападал на то порабощение
и принижение человеческой личности, которому подвергала своих
членов община, или деревенский «мир». Зато он находил в России
революционные элементы вне официального крестьянства, в лице
раскольников, сектантов и т. д. и, наконец, в лице уголовных
преступников. Единственное лицо, которое «смеет идти против мира,
это — разбойник. Вот почему разбой составляет важное историческое
явление в России; Пугачев и Стенька Разин были разбойниками».
Ожидая крестьянского восстания в России, Бакунин находит для
него предводителя и руководителя в лице «образованной
молодежи», этого «коллективного Стеньки Разина» у этих «беспардонных
юношей, не находящих себе ни места, ни возможности занятий
в России».
Такую же молодежь, которая, «очертя голову, бросается в
революционный социализм», находит Бакунин и в Италии: «пылкая,
энергическая молодежь, совершенно выбитая из колеи, без видов
на карьеру, без выхода, которая, несмотря на свое буржуазное
происхождение, не истощена в нравственном и умственном отношении,
подобно буржуазной молодежи других стран».
Таким образом, босяцко-крестьянская стихия, и притом
преимущественно в отсталых и бедных странах, вот для Бакунина
основа будущей социальной революции. Мелкое крестьянское
хозяйство — это та форма производства, которая переживала до сих пор
все революции и все режимы, и об организации которой заботиться
не приходится. А для деклассированных элементов рабочего класса
и интеллигенции производство вообще — чужое дело. Их интересуют
только вопросы распределения. Поэтому марксистов, опирающихся

Идейное наследство Бакунина
305
на сознательных промышленных рабочих, которые смотрят на
капитал, на средства производства как на будущее общественное
достояние, больше всего интересовали и интересуют вопросы производства;
самый социализм в понимании марксистов, с экономической точки
зрения, это — общественная организация производства; наоборот,
для Бакунина, как и для многих последующих анархистов, этих
вопросов не существовало вовсе. Единственная конкретная
экономическая мера, которой требовал он от государства раньше его
разрушения, это была отмена права наследования, т. е. опять-таки мера
не в области производства, а в области распределения богатств; это
был пункт программы, принятия которого он настойчиво добивался
в Интернационале, и на который смотрел как на средство постепенно
и безболезненно уничтожить частную собственность и ввести
социализм в его «вольном союзе общин».
В одном месте своих сочинений Бакунин, правда, высказывается
в пользу экономической централизации, т. е. в пользу крупного
производства. Но это лишь одно из многочисленных противоречий
в учении Бакунина. Ибо как совместить крупное производство,
обслуживающее обширный район, занимающее массы рабочих
и нуждающееся в доставке сырья, с полным уничтожением всякой
централизации управления, всякого руководства из центра, это —
секрет Бакунина и его последователей. Бакунин же представлял
себе переход к социализму, кроме отмены права наследства, еще
в форме «сожжения всех бумаг, для того, чтобы уничтожить семью
и собственность с юридической стороны». Такое «уничтожение
собственности» должно происходить во время непрерывных
крестьянских бунтов, которые, при помощи «пропаганды со стороны
городов», в конце концов, приведут, «не прибегая к декретам и
законам», к такому развитию и совершенствованию жизни, «о каком
мы теперь только можем мечтать».
Нельзя сказать, чтоб эта программа отличалась ясностью,
определенностью и последовательностью. Мы уже видели другие
примеры такой же неустойчивости и непоследовательности со стороны
Бакунина, который еще в 1867 г. предлагал союз с буржуазными
демократами, который, при всей своей ненависти к «революции
посредством декретов» и ко всякой революционной власти, сам
осуществлял эту власть и издавал декреты в Лионе в 1870 г. и
предлагал даже созвать «революционный конвент». Но едва ли не самое
крупное внутреннее противоречие в мировоззрении Бакунина
составляют взгляды на национальный вопрос.
В самом деле, Бакунин искренне считал себя интернационалистом.
Он проповедовал разрушение всех государств и братский союз на-

306
Б. И. ГОРЕВ
родов. Но между народами у него были народы-любимцы и были
народы-враги, для которых он находил лишь самые мрачные
краски. Так, он прежде всего питал пристрастие к славянам, и хотя
не был панславистом в официальном смысле этого слова, каким его
считали враги, т. е сторонником объединения славян под властью
России, хотя он звал славян к полному разрушению и уничтожению
царской империи, но все же важнейшей задачей своей жизни он
считал объединение славянства без различия классов и его борьбу
с германской нацией. Далее, возлагая большие революционные
надежды на французов и особенно на итальянцев, он Германию
ненавидел острой ненавистью и видел в ней лишь одни отрицательные
стороны, как бы мстя ей за свои юношеские увлечения германской
философией и вообще германским «национальным духом».
Для Бакунина весь германский народ — прирожденные лакеи
и рабы. Ни в одной стране нет такого бюрократизма, такого
милитаризма, такого культа столь ненавистной Бакунину
государственности. Эту «государственность» немцев Бакунин особенно
противопоставляет анархическим, антигосударственным стремлениям
славян. «Вовсе не Россия, — говорит Бакунин, — а Германия,
начиная с XVI в. и вплоть до наших дней, была постоянным
источником и школою государственного деспотизма в Европе. Из того, что
в других европейских государствах было простым фактом, Германия
сделала систему, доктрину, религию, культ».
Для Бакунина даже русские офицеры выше немецких. В начале
франко-прусской войны Бакунин предпочитал победу Наполеона,
ибо при всем его деспотизме в нем чувствуется все же «дух»
Франции, который бесконечно выше казарменной Германии. И всю эту
ненависть к Германии Бакунин сеял в побежденной Франции, и без
того отравленной узким национализмом.
Как справедливо указывает Ю. Стеклов, именно франко-прусская
война вызвала особенную литературную плодовитость Бакунина,
который до того писал сравнительно очень мало. Зато все написанное им
после 1870 г. так или иначе связано с Германией, дышит ненавистью
ко всему немецкому. Бакунин старается вызвать эту ненависть и в
своих читателях. Правда, он иногда оговаривается, что делает исключение
для немецких пролетариев и даже хвалит мужественное поведение
Вильгельма Либкнехта и Бебеля во время войны. Но в других местах
он и немецких рабочих считает отравленными ядом германского
национального духа, а немецких социалистов прямо ненавидит.
Самого Маркса он считал германским патриотом, «пангерманистом»,
делающим по существу, лишь с другой стороны, ту же работу, что
и Бисмарк. Он ставил в вину Марксу его вражду к России.

Идейное наследство Бакунина
307
Справедливость требует признать, что и германские социалисты
платили Бакунину той же монетой. Именно они преследовали его
всю жизнь, именно они считали его деятельность реакционной.
Но еще более пристрастно и односторонне, чем к немцам,
относился Бакунин к евреям. Его многочисленные выходки против
евреев носят характер самого грубого и вульгарного антисемитизма,
такого, какой впоследствии можно было встречать лишь в открыто
реакционной, черносотенной русской печати. Он считал всех евреев
эксплуататорами и паразитами и видел в них лишь одни недостатки.
Все евреи, к каким бы партиям они ни принадлежали, связаны между
собой общностью интересов и только этим интересам и служат. Все,
что Бакунину не нравилось в Марксе и Лассале, он объяснял, кроме
их германского патриотизма, еще их еврейским происхождением
(не видя в этом противоречия). Маркс, по его словам, был окружен
целой «сварой жидков» (к их числу Бакунин в своем слепом
озлоблении причислял даже чистокровного немца Либкнехта, в этом тоже
уподобляясь нашим реакционерам, которые охотно причисляли всех
своих противников к евреям), и эти «жидки» были способны на всякую
низость. «Этот еврейский мир, — говорит Бакунин, — ныне большею
частью служит, с одной стороны, Марксу, а с другой — Ротшильду2.
Я убежден, что, с одной стороны, Ротшильды ценят заслуги
Маркса, а с другой — Маркс чувствует инстинктивное влечение и
глубокое уважение к Ротшильдам», В этом чудовищном утверждении
Бакунин даже перещеголял всех позднейших русских антисемитов.
Неудивительно, что при такой чисто средневековой дикости взглядов
Бакунина социалисты школы Маркса всегда смотрели на него, как
на русского варвара, затесавшегося в среду европейских социалистов.
Этот антисемитизм Бакунина объясняется целиком его
дворянским и офицерским воспитанием и юношескими впечатлениями
в местечках Западного края, где русское чиновничество и офицерство
встречалось с худшими представителями еврейства, еврейскими
«факторами», специализировавшимися на угодничестве перед властями.
Этот антисемитизм, хотя, может быть, и не в такой сильной степени,
как у Бакунина, характерен для всего дворянского периода русской
литературы. Полной противоположностью этому дворянскому,
аристократическому отношению к евреям является беспристрастное
и гуманное отношение другого великого русского мыслителя и
революционера той эпохи — Чернышевского, представителя новой,
«разночинной», т. е. плебейской, антидворянской литературы*.
* См. статью «Русская литература и евреи» в сборнике моих статей «На
идеологическом фронте» (Гос. изд. 1923).

308
Б. И. ГОРЕВ
Главная сила Бакунина и историческое значение его личности
заключается не в его анархической программе, туманной и
расплывчатой, а в той страсти к разрушению, которую он сделал своим
лозунгом еще в 1842 г., неустанной проповеди всеразрушительной
социальной революции, непрерывного бунта против всякой власти,
против всех и всяческих авторитетов.
«Мы понимаем революцию в смысле разнуздания того, что теперь
называют дурными страстями», — писал Бакунин одному из своих
друзей. Эта разнузданная стихия никого и ничего из старого мира
не должна щадить, — из недобитых остатков старого может вновь
возродиться разрушенный революцией строй.
Поэтому Бакунин отрицает самым резким образом путь мировой
политической деятельности, путь борьбы за реформы. Поэтому он
единственно правильным считает «другой путь — боевой, бунтовской.
В него мы верим и только от него мы ждем спасения».
Он отрицает также какую бы то ни было программу-минимум,
какой бы то ни было даже временный компромисс; он отвергает борьбу
за политическую свободу, отвергает даже политическую революцию,
как предварительное условие и средство для революции социальной.
В его глазах только полная и окончательная социальная революция
имеет цену. «Всякая политическая революция, — пишет Бакунин, —
которая совершается раньше и, следовательно, вне революции
социальной, будет по необходимости революцией буржуазной, а
буржуазная революция может вызвать лишь буржуазный социализм».
«Буржуазными социалистами» считает Бакунин Маркса и
марксистов, которых он обвиняет не только в мнимой «государственности»,
не понимая, что для Маркса уничтожение государства должно быть
завершением, результатом социальной революции, а не ее началом;
он обвиняет их и в «умеренности», в готовности сотрудничать с
буржуазной демократией, в боязни настоящей революции, в отсутствии
революционного чувства. Он так уверен в этом, что страстный,
пламенный манифест Маркса в защиту французской коммуны 71 г.
и коммунаров объявляет лицемерием.
После своего исключения из Интернационала Бакунин писал об
отношении марксистов к парижской коммуне: «Вопреки самой простой
логике и своим действительным чувствам, они заявили, что программа
и цель этого восстания были их программой и целью. Это был маскарад
шутовской, но вынужденный». Бакунин был вместе с тем убежден, что,
получив власть, Маркс действовал бы так же, как все буржуазные и
даже царистские усмирители восстаний. «На этой почве все они подают
друг другу руки, Муравьев и Гайнау3, Бисмарк и Тьер4, Гамбетта и даже
сам г. Маркс, если его когда-либо призовут управлять государством».

Идейное наследство Бакунина
309
Бунт и восстание Бакунин считал полезными при всяких
условиях, даже если они обречены на явную неудачу. «Пусть нас
разобьют раз, десять раз, двадцать раз, но если в двадцать первый раз
народ нас поддержит, то жертвы окупятся». Маленькие, хотя бы
и неудачные бунты должны были, по мнению Бакунина, служить
«пропагандой действиями», которую потом особенно охотно
проповедовали и применяли анархисты. Но к индивидуальному террору,
к убийству отдельных лиц Бакунин относился отрицательно.
Отвергая так решительно политическую борьбу и прилагая лишь
непосредственную социальную революцию, Бакунин в области
экономической допускал борьбу хотя бы за самые маленькие
уступки, так как экономическая борьба, думал он, не сближает рабочих
с буржуазными политиками и не усыпляет революционного сознания
и чувства рабочих, а толкает их все дальше и дальше к решительной
схватке со всем буржуазным обществом. Эти взгляды Бакунина
впоследствии заимствовали так называемые революционные
синдикалисты или анархо-синдикалисты.
•k it "к
Анархическая программа и бунтарская тактика Бакунина были
отражением стремлений тех отсталых — крестьянских, рабочих
или босяцких — масс, на которые он собирался опереться в своей
революционной борьбе. Эти слои общества, придавленные всем
полицейски-бюрократическим и капиталистическим аппаратом,
не научившиеся еще использовать буржуазную культуру и
буржуазное государство в своих целях, видят в них своих злейших врагов
и жаждут лишь их разрушения. Недаром крупные рабочие движения
в раннюю эпоху их развития (в Европе в начале XIX в. и в России
в 70-х и 80-х гг.) принимали нередко форму разрушения машин,
разгрома фабричных помещений, а иногда и погромов на национальной
почве. Эти чувства темной, слепой народной стихии, полной злобы
и ненависти против угнетающего ее строя, но не имеющей еще ясно
выработанной программы действий, организационных навыков
и умудренной опытом тактики, — и отражала бунтарская натура
Бакунина, который сам был деклассированным русским
дворянином, — отражала вплоть до антисемитизма, этого, по выражению
Бебеля, «социализма дураков».
Поэтому в борьбе между Бакуниным и Марксом, говоря словами
Ю. Стеклова*, «столкнулись между собою две идеологии,
соответствовавшие двум этапам одного и того же всемирного движения,
* «Интернационал», ч. I, стр. 114-116.

310
Б. И. ГОРЕВ
из которых одна выражала инстинктивный и бурный в своей
инстинктивности порыв пролетарской массы, только пробуждающейся
к самостоятельной деятельности, а вторая — сознательное
стремление окрепшего и обогащенного опытом пролетариата к своему
верному освобождению, путем планомерного действия, организации
и использования всех социальных и политических возможностей
реальной действительности». Учение Бакунина зародилось, и
деятельность его протекала в революционную эпоху европейской истории,
в эпоху войн и революции, когда смутно дремлющие в мирное время
чаяния самых глубоких и обездоленных народных слоев начинают
проявляться наружу, и нетерпеливым умам кажется, что наступает
момент полного их освобождения. «Если когда-либо, —
продолжает Стек л ов, — и могла возникнуть надежда на непосредственный
переход от феодально-полицейской реакции к трудовому режиму,
к полному социально-политическому освобождению трудящихся
масс, так это именно в момент перелома». — И далее: «Колоссальная
историческая фигура Бакунина и была стихийным выражением
этого критического перехода от добуржуазного режима к
буржуазному (курсив Стеклова), той социальной, политической и идейной
неустойчивости, которая вызывалась этим кризисом, поражением
старого господствующего класса и слабостью (как оказалось, только
видимой) нового командующего класса, теми смутными, но
грандиозными надеждами, которые порождались хаотическим брожением
этого переходного периода, стоявшего на рубеже двух исторических
эпох».
Этим объясняется как самое возникновение бакунинских идей,
так и их сравнительный успех в конце 60-х и начале 70-х гг. в более
отсталых странах Европы. Бакунину казалось, — и он писал это
в начале франко-прусской войны, — что, будучи незначительной
группой, его сторонники могут в благоприятном случае, т. е. в случае
восстания, иметь «колоссальное» значение «по количеству своих
инстинктивных приверженцев, по тем народным массам,
потребности коих эта группа представляет лучше, чем какая бы то ни было
другая партия».
Что было бы при данных условиях, если бы идеи Бакунина
увлекли за собой рабочие массы, вытеснив марксизм? Ответим на это
словами Стеклова*: «Если бы победа выпала на долю Бакунина
и его крестьянско-босяцкой идеологии, рабочее движение сразу ли-
* «Просвещение». 1914 г. № 6, статья «Маркс и Бакунин», или та же статья
в сборнике «Борцы за социализм» (Гос. изд. 1923 г.).

Идейное наследство Бакунина
311
шилось бы всех достигнутых с таким трудом завоеваний и было бы
отброшено далеко назад».
Бакунину не пришлось видеть торжества его идей. Наоборот,
как мы видели, уже в октябре 1870 г., после неудачи его Лионской
попытки, он испытывал глубокое разочарование. Но его бурная,
революционная натура не могла долго жить без революционного
дела, и от ожидания близкой социальной революции он постепенно
перешел к необходимости «пропаганды действием», необходимости
исполнения лишь революционного долга.
Предсказанный им период 50-летней реакции продолжался всего
35 лет, до русской революции 1905 г. Если это и не был период
действительной реакции, то это был во всяком случае период мирного,
медленного развития рабочего движения, период его парламентских
успехов, т. е., с точки зрения Бакунина, еще, пожалуй, хуже
подлинной реакции, так как, по его мнению, парламентская борьба
лишь развращает рабочий класс.
Но с 1905 г. начинается новая революционная эпоха во всемирном
масштабе, захватившая сперва Россию и Азию (революции в
Персии, Турции и Китае), вызвавшая мировую войну и ту мировую
революцию, начало которой снова положила Россия. На поверхность
исторической жизни — впервые в мировой истории — поднялись
самые глубокие, самые низинные слои народных масс, озлобленные
вдобавок до последней степени чудовищной бойней, этим варварским
преступлением всего капиталистического общества. В такой
великий, трагический момент революционные идеи Бакунина не могли
не встретить отклика в взбудораженной революционной стихии...
^^^

^^
Л. Г. ДЕЙЧ
M. А. Бакунин
Михаила Александровича Бакунина я уже не застал в живых: он
умер за два года до моего приезда, летом 1876 г., в Берне, но
решительно все русские эмигранты, а также и иностранцы, с которыми
мне приходилось встречаться за границей, относились к нему с
благоговением и чрезвычайно много о нем рассказывали. В этих случаях
в глазах «стариков» заметна была столь беспредельная преданность,
какой мне до тех пор не приходилось наблюдать по отношению к
кому-либо из вожаков и учителей молодежи.
В свое время мы, молодежь 70-х годов, высоко ценили и любили
Чернышевского, Добролюбова, Писарева, в особенности первого,
с которым Александр II поступил так жестоко. К чувствам
признательности и глубокого уважения к этим умственным нашим
руководителям у нас невольно примешивалась скорбь, а то и негодование,
за преждевременную их гибель. Не те ощущения вызывал в нас
Бакунин: в нашем отношении к нему не было места скорби — его
судьба, наоборот, возбуждала восторг, изумление и преклонение.
Еще будучи в России, мы знали, в общих чертах, об
изумительных перипетиях его жизни: о роли Бакунина в революции 1848 г.,
о присуждении его дважды к смертной казни, о том, что он долго
сидел в крепостях, за границей и в России, будучи прикованным
к стене. Эта полная чрезвычайных приключений жизнь действовала
на воображение многих из нас, молодых энтузиастов, и не в малой
степени влияла на успех среди нас проповедуемых Бакуниным
взглядов. Но живые рассказы лиц, непосредственно его знавших,
в значительной степени еще усилили удивление, которое он в нас
раньше вызывал. Подчас казалось, что переносишься в те
легендарные времена, когда подвизались богатыри и титаны. В моем

M. A. Бакунин
313
юном воображении Бакунин, с его бурной жизнью, представлялся
подобным могучему и быстро несущемуся потоку. По словам лиц,
знавших Бакунина, всюду, где он появлялся, хотя бы на короткое
время, он электризовал массы, создавал тайные и явные общества.
То он в Швейцарии на заседаниях «Лиги мира и свободы» произносит
пламенные речи, призывая представителей радикальной буржуазии
к социализму, то он на конгрессе международного общества рабочих
борется с Марксом за влияние. Вот Бакунин во Франции во время
Парижской Коммуны, а там мы видам его в Италии или Швейцарии
подготовляющим восстание. Годы, казалось, не оказывали
никакого влияния на этого неугомонного борца; в старости он отличался
той же удивительной предприимчивостью и находчивостью, как
и в молодые годы.
С особенным восторгом, помню, все рассказывали о
потрясающем впечатлении, которое производил могучий голос Бакунина.
В связи с колоссальной фигурой и львиной головой, его страстные
речи на народных собраниях и конгрессах производили свое
действие даже на многих его противников. Еще сильнее было влияние
Бакунина на собеседников в небольшом, интимном кругу:
простотой и мягкостью в обращении он располагал к себе сердца молодых
и старых, рабочих, ученых и государственных мужей. А благодаря
его склонности с симпатичным ему лицом сразу переходить на «ты»,
как бы ни была велика разница в их летах, Бакунин всюду
приобретал не только горячих последователей, но и преданнейших друзей,
готовых по первому его зову пойти, куда он их пошлет.
В противоположность Герцену, Бакунин не только не сторонился
молодых русских эмигрантов, но, наоборот, теснейшим образом
сближался с ними. Хотя временами он разочаровывался в русской
молодежи, — как это, напр., было после его сношений с Нечаевым, —
все же на ней, главным образом, он строил свои надежды и планы
относительно социального переворота в России и в романских странах.
В течение довольно долгого времени Бакунин, как известно,
чрезвычайно высоко ставил Нечаева, — признавал его необыкновенным
по силе воли и энергии человеком, а в некоторых отношениях даже
подчинился его влиянию. Легко поэтому представить себе, как
тяжело должен был почувствовать себя этот старый, раньше безгранично
веровавший в русскую молодежь борец, когда он, наконец,
убедился, что Нечаев — мистификатор, не останавливающийся ни пред
какими безнравственными приемами для достижения намеченной
им себе цели. Убедившись в этом, Бакунин, скрепя сердце, должен
был предупреждать своих друзей и знакомых, которым он раньше
рекомендовал Нечаева, как «необыкновенного молодого человека»,

314
Л.Г.ДЕЙЧ
чтобы они его остерегались, так как он «решительно на все низкое
способен».
Современники восхищались дарованиями Герцена, его умом,
публицистическим талантом, обширными и разнообразными его знаниями.
Но решительно никто из встречавшихся мне за границей личных его
знакомых не проявлял особенно сильной любви и привязанности к
нему, как к человеку. Это казалось тем более странным, что еще очень
сверка была память о Герцене: тогда прошло всего восемь лет со
времени его смерти. Наоборот, Бакунин всюду оставил друзей, преданных
ему душой и телом, и не только среди соотечественников, но и между
швейцарцами, французами, итальянцами, испанцами и т. д.
В то время как Герцен являлся в своем роде неприступным
олимпийцем, допускавшим только официальные отношения и
сближавшимся лишь с немногими избранниками, Бакунин, наоборот,
по свойству его натуры, свободно дышал только в пучине людского
водоворота, из которого ему легко удавалось вылавливать сотни,
а то и тысячи безгранично преданных ему поклонников.
Восторженное отношение к Бакунину его друзей не исключало,
со стороны, по крайней мере, некоторых из мне встречавшихся,
признавания его несовершенств и недостатков. Случалось, что они
приводили эпизоды комического характера, рисовавшие крайнюю
непрактичность Бакунина в житейских вопросах, — его чрезмерные
увлечения то одним, то другим человеком или планом, его полное
неуменье распорядиться материальными средствами, если они, —
что бывало не часто, — попадали в его руки. Но ко всем его
промахам друзья его относились с тем добродушием, какое приходится
замечать при сообщениях о маленьких дефектах у очень близких
и горячо любимых людей. Помню, напр., такой рассказ известного
итальянского анархиста Карло Кафиеро.
Потомок старинной дворянской семьи, получивший хорошее
образование, Кафиеро, наряду с некоторыми другими
соотечественниками — Малатеста1, Коста и др., сделался преданнейшим
приверженцем Бакунина. Благодаря полученному наследству, он
стал обладателем сравнительно большого состояния — тысяч в
полтораста, а то и больше, франков, — в точности не помню. Деньги эти
он решил употребить на осуществление проповедуемых Бакуниным
взглядов — на дело установления анархического строя в Италии.
Но кто же в состоянии был придумать наилучший, наиболее
практичный и целесообразный план для наиболее быстрого осуществления
этой задачи? Само собою разумеется, только безгранично любимый
и высокочтимый учитель и друг — Бакунин. В полное его
распоряжение Кафиеро и предоставил свои значительные средства.

M. A. Бакунин
315
Став фактическим их владельцем, Бакунин, по обыкновению,
горячо и энергично принялся за осуществление желания своего
молодого друга. Сторонник пропаганды действием, он для
совершения «социальной революции» в Италии, — как, впрочем, и в любой
другой стране, — считал вполне достаточным, чтобы в местности
с наиболее подготовленным к тому, самым отзывчивым населением
вспыхнуло вооруженное восстание. А для возбуждения восстания,
по его мнению, необходимо было только одно: чтобы небольшой
отряд вооруженных анархистов внезапно появился в такой
местности и сделал призыв к народу. При таком упрощенном взгляде
очень нетрудной представлялась задача социальной революции: весь
вопрос сводился лишь к тому, каким образом доставить на данное
место сразу необходимый вооруженный отряд, не возбудив
предварительными приготовлениями внимания бдительной полиции.
Находчивый и изобретательный апостол анархии, став
распорядителем сравнительно больших материальных средств, легко обошел это
затруднение: он задумал купить виллу в южной части итальянской
Швейцарии, с тем, чтобы провести из нее подземный ход в Италию.
По такому туннелю вооруженный отряд в темную или в ясную ночь,
смотря по желанию главнокомандующего, мог внезапно появиться
в Италии. Предусмотрительность Бакунина простиралась столь
далеко, что, для устранения подозрений со стороны соседей, он
подкоп из виллы решил вести под видом необходимого, будто бы,
ремонта дома.
Выработав план во всех деталях, Бакунин энергично взялся за его
осуществление: подходящая вилла вблизи Локарно (в Швейцарии)
была вскоре приобретена за довольно высокую цену, и немедленно
приступлено было ко всяким сооружениям. Во время всех этих
операций Бакунин, конечно, проявлял «необычайную практичность».
В качестве иллюстрации Кафиеро, между прочим, привел следующее.
В числе приемов, необходимых для отвода глаз, Бакунин нашел
подходящим развести при вилле цветник. Он обратился поэтому
к одному своему приятелю, профессору ботаники в Бернском
университете, с просьбой прислать ему разных семян, указав в своем письме
такие количества их, что специалист пришел в крайнее изумление
и в своем ответе с иронией спросил Бакунина, не собирается ли он
покрыть сплошным цветником весь Тессинский кантон2.
При «такой практичности» Бакунина, само собою разумеется,
решительно ничего не вышло из прекрасно, казалось, разработанного
во всех деталях грандиозного плана... Так закончил Кафиеро свой
живой и образный рассказ. Он нисколько не сетовал на Бакунина
за то, что на эту бесполезную затею истрачена была большая часть

316
Л.Г.ДЕИЧ
его состояния: когда я познакомился с Кафиеро (в 1880 г.), он
находился в очень стесненных материальных условиях.
Но далеко не столь добродушно и снисходительно относился
Кафиеро к другому плану Бакунина, касавшемуся личных чувств
молодого итальянца.
Подобно Наполеону I, любившему, как передают, сватать невест
своим генералам, Бакунин также принимал иногда очень
деятельное, хотя и вполне бескорыстное, участие в сближении своих
последователей последовательницами. По словам Кафиеро, Бакунин
неимоверно расхвалил ему Олимпиаду Кутузову и тем сознательно
воздействовал на чувство и воображение его, тогда неопытного,
увлекавшегося юноши. Результатом влияния и даже прямых советов
обожаемого учителя было то, что Кафиеро женился на Кутузовой.
Но брак этот оказался крайне неудачным: молодые люди совершенно
не подходили друг к другу. Испытав всякие нравственные страдания,
они вскоре должны были разойтись. О роли Бакунина в этой личной
истории Кафиеро говорил с большой горечью.
Забегая несколько вперед, сообщу здесь о трагической кончине
этого в высшей степени симпатичного человека.
Участник вместе с Степняком-Кравчинским3 известной Беневент-
ской попытки вызвать восстание в Италии4, Кафиеро избежал казни,
лишь благодаря неожиданной амнистии, по случаю восшествия
на престол короля Гумберта5. Поселившись после этого в Женеве, он
вращался, главным образом, среди нас, русских эмигрантов. Благодаря
мягкому, доброму характеру, Кафиеро очень сблизился с некоторыми
из нас, в том числе и со мною. Из симпатии к русским, а также,
вероятно, от нечего делать, он принялся даже за изучение нашего языка,
в котором, помнится, недалеко ушел. Работал Кафиеро не особенно
усердно, — лишь изредка помещая небольшие статейки в французских
и итальянских анархических газетах, и, в общем, чувствовал себя
неважно. Сознание ли беспочвенности своего положения, в связи со всем
им пережитым в последние годы, было тому причиной, — только
любимый всеми нами «Карло» захандрил и, года два спустя, заболел
психически. В наступавшие у него светлые минуты он пытался
покончить с собою, чему каждый раз мешал устроенный за ним бдительный
надзор. Но ему все же удалось осуществить свое намерение...
Коснувшись одного из итальянских друзей Бакунина, не могу
обойти молчанием и другого, с которым мне также пришлось
познакомиться в те времена. Я имею в виду Малатеста, также участника
Беневентской попытки.
Совсем иного склада характера, чем Кафиеро, был этот молодой
итальянский приверженец Бакунина. Энергичный, настойчивый

M. А. Бакунин
317
и чрезвычайно умный, — Кравчинский даже утверждал, что то был
один из самых умных трех людей, каких он когда-либо встречал, —
Малатеста был чужд колебаний, сомнений и недовольства своей
судьбой, хотя ему за свои воззрения пришлось вынести не меньше,
чем его другу, Кафиеро. Он и до настоящего времени остался ярым
проповедником бакунинских взглядов. Когда, спустя 20 лет, мы
вновь с ним свиделись (в 1902 г.) в Лондоне, — во всех других
европейских странах ему было воспрещено жить, — он произвел на меня
впечатление такого же убежденного и стойкого анархиста, каким
я его знал за много-много лет пред тем.
И не только Малатеста, но, за ничтожными исключениями,
почти все иностранные друзья Бакунина остались непоколебимыми
в своих убеждениях: одни — до последних дней жизни, другие, еще
живущие — до настоящего момента. Среди первых самое видное
место занимали знаменитый географ Элизе Реклю и член Парижской
Коммуны Лефрансэ6, с которым я также познакомился в те времена.
Из немногих оставшихся в живых друзей Бакунина укажу на
известного швейцарца Гильома, сравнительно недавно
выпустившего в свет свои обширные мемуары (в 4-х т.т.), в которых он много
и с большим восторгом говорит о своем учителе. А из русских
напомню о друге его, Μ. Н. Сажине. По утверждению многих, Сажин
(или Росс, как он назывался в эмиграции) являлся правой рукой
Бакунина, особенно в последние годы его жизни, преимущественно
в делах, касавшихся России. Поэтому Росс имел довольно сильное
влияние на нас, южан, среди которых, как известно, теории
Бакунина имели особенно большой успех. Многие чрезвычайно высоко
ценили способности Росса — его энергию, практичность и
предприимчивость. Но имелись у него и враги, преимущественно среди
лавристов, которые не находили достаточно слов для выражения
своей к нему ненависти. По-видимому, однако, он был в те времена
очень крупным, недюжинным человеком. К сожалению, он рано
и надолго лишился свободы.
Кажется, осенью 1876 г. Сажин приехал на время из-за границы
на юг России, чтобы ближе сойтись с нами, «бунтарями», и помочь
нам в наших предприятиях. На обратном пути, при переходе через
границу, он был выдан властям. Псевдоним его вскоре раскрыли
и его привлекли к суду. По процессу 193-х Росс-Сажин был
приговорен к каторжным работам. Очутившись в конце 70-х годов в
Сибири, в качестве ссыльно-поселенца, Сажин проявил там на разных
практических поприщах присущие ему выдающиеся способности.
Впоследствии ему дано было право вернуться в Европейскую Россию.
В настоящее время он находится в Петербурге.

318
Л.Г.ДЕИЧ
Возвратимся, однако, к иностранным друзьям Бакунина.
Общей у всех у них чертой было большое расположение к его
русским приверженцам, на которых они как бы переносили свои к
нему симпатии. Но и независимо от этого русские ученики Бакунина
своими личными свойствами, по-видимому, вызывали к себе
симпатии у иностранных его последователей, нередко высказывавших
удивление по поводу беззаветной преданности русских бакунистов
революционному делу, а также их готовности ради него на
всевозможные лишения и жертвы. Им нравилась прямота,
непосредственность и искренность русских их единомышленников. Неудивительно
поэтому, что, несмотря на крайнее различие в условиях воспитания,
в характерах и привычках, русские последователи Бакунина быстро
сходились тогда с его иностранными друзьями.
Когда я приехал в Швейцарию, у всех был еще совершенно свеж
в памяти образ апостола всеобщего разрушения. В Женеве и в других
местах лица, знавшие Бакунина, указывали вновь приезжавшей
молодежи дома, в которых он жил, здания, где он выступал на
собраниях, конгрессах и пр.
Тогда же некоторые из иностранных последователей и друзей
Бакунина носились с мыслью поставить памятник на его могиле, путем
сбора необходимой для того суммы по одному су (2 коп.) с каждого
его приверженца. В то время это казалось легко осуществимой
задачей. Действительность, однако, не оправдала этого предположения:
даже «маленькие су» поступали довольно туго. Затем план этот был
забыт, и на бернском кладбище с трудом можно отыскать место, где
погребен некогда столь любимый многими апостол анархии.
Теперь сообщу, как и очень популярная в 70-х годах теория этого
апостола после его смерти так же быстро стала забываться, уступив
место другим, более выдержанным и последовательным взглядам.
Ж -к 4:
Как я уже сказал, наибольшим авторитетом среди революционной
молодежи в 70-х гг. пользовался, несомненно, Бакунин: слова его мы
готовы были принимать без малейшей критики; все, что ни предлагал
он делать, мы склонны были находить правильным,
целесообразным, практичным. Напомню о сообщении Дебагория-Мокриевича
по поводу его встречи с Бакуниным в Локарно (Швейцарии). Речь
зашла о причинах, обусловивших неудачу незадолго пред тем
произошедшего в Барселоне восстания.
«Бакунин, — рассказывал Дебагорий-Мокриевич, — выразил,
между прочим, ту мысль, что сами революционеры были сильно
виноваты в неудаче: надо было сжечь правительственные здания — это

M. А. Бакунин
319
первый шаг в момент восстания, а они этого не сделали, — с жаром
проговорил он».
Если бы анархисты предали пламени всякого рода
правительственные здания с заключавшимися в них документами, то
восстание, по утверждению Бакунина, могло бы быть успешным, иначе
говоря, оно могло бы разрастись в победоносную революцию.
Последняя не произошла лишь из-за ничтожной оплошности самих
революционеров...
Или вот другое, не менее оригинальное, рассуждение Бакунина:
«Помню, — рассказывает там же Мокриевич, — как Бакунин
утверждал, что участие жуликов в революционных делах служит
вернейшим доказательством успеха, потому что жулики такой народ, который
скорее других определяет истинное положение дел и дает настоящую
оценку событиям: и раз они начинают вмешиваться в революционное
дело, то это показывает, что оно сделалось настолько популярным, что
может явиться предметом эксплуатации для личных целей».
И такие рассуждения, с современной точки зрения кажущиеся
наивными и комичными, тогда, в семидесятых годах, мы находили
вполне разумными, чуть ли не верхом мудрости! В течение почти
целого десятилетия над умами многих сотен, если не тысяч, молодых
людей, среди которых было немало талантливых и выдающихся
лиц, господствовали, как увидим ниже, аналогичные переданным
Мокриевичем взгляды апостола всеобщего разрушения. На них мы
строили наши надежды и планы изменения не только нашего родного
строя, но и социальных условий всего земного шара.
Воззрения Бакунина по поводу экономических условий жизни
русского народа, главным образом крестьян, легли, как известно,
в основание «народничества», господствовавшего — в разных
оттенках и изменениях — вплоть до торжества у нас марксизма, и,
в сущности, окончательно они не исчезли еще и в настоящее время.
Но не с самого момента возникновения у нас революционного
движения Бакунин занял столь исключительное положение:
наряду с ним в начале 70-х годов довольно крупную роль играл также
П. Л. Лавров, имевший в том или ином городе иногда даже больше
приверженцев, чем Бакунин.
Крайне отличны были причины, обусловившие влияние этих
двух лиц на нашу передовую молодежь.
Кабинетный ученый, придерживавшийся в шестидесятых годах
довольно умеренных взглядов, Лавров не отличался ни
сколько-нибудь сильным характером, ни революционным темпераментом.
Политическая его карьера сложилась благодаря случайному стечению
некоторых обстоятельств.

320
Л.Г.ДЕИЧ
<...> в начале 1870 г. Лавров стал политическим мигрантом.
Столь же неожиданно для себя он оказался вскоре и вожаком
значительной части русской социалистической молодежи.
Когда некоторыми представителями ее признано было
необходимым создать за границей социалистический орган, то им
предстоял выбор между двумя лицами, как возможными кандидатами
в редакторы: между Бакуниным и Лавровым. За Бакунина говорило
его громкое прошлое, но он вовсе не был известен в качестве
литератора. Наоборот, Лавров, казалось, обладал всеми необходимыми
для этого свойствами: за ним уже и тогда установилась репутация
энциклопедически-ученого человека, а нашумевшие его
«Исторические письма» сделали его известным и как выдающегося писателя.
Выбор в редакторы журнала пал, таким образом, на него.
Бакунин, — если верно передавали мне лица, близко и нему
стоявшие, — был чрезвычайно огорчен и обижен, когда узнал, что
некоторая часть тогдашней передовой молодежи оказала
предпочтение Лаврову, которого, к слову сказать, он совсем не высоко ставил,
считая его «доктринером», «филистером» и т. д. По всей вероятности,
Бакунин и сам отказался бы от роли редактора, так как едва ли
признавал себя подходящим для этого человеком. Но прямое обращение
к Лаврову не могло не задеть его. Если память мне не изменяет, один
из ближайших друзей Бакунина, Н. И. Жуковский, передавал,
кажется, в связи с этим инцидентом, будто Бакунин одно время до того
был настроен против русской молодежи, что поговаривал об отказе
от каких-либо с нею сношений. Это очень правдоподобно — такие
мысли могли в это время приходить ему на ум, если примем во
внимание, что всего за год перед тем Бакунину пришлось вынести
немало огорчений из-за Нечаева, выдававшего себя за представителя
всей русской революционной молодежи. Известно, что
состоявшееся в 1872 г. исключение Бакунина из Международного общества
рабочих мотивировалось также его «неблаговидными сношениями
с Нечаевым». <...>
В чувствах, которые значительная часть передовой молодежи
семидесятых годов питала к Бакунину, как я уже выше сообщил,
несомненно, была немалая доля романтизма, что, конечно,
противоречило утверждениям тогдашних социалистов, что они
придерживаются только «реалистических», «рационалистических» и т. п.
взглядов, не имеющих ничего общего с «романтизмом», каковой,
подобно Базарову, они давно, будто бы, вышвырнули за борт. Но
известно, что не всякое утверждение людей относительно себя самих
можно принимать за истину, а потому, несмотря на
«реалистичность» убеждений революционеров того периода, в их увлечении

M. А. Бакунин
321
апостолом всеобщего разрушения немалую роль играла несомненная
их склонность к фантастическому, невероятному, таинственному
и т. п., а для этого богатую пищу давало прошлое Бакунина, о чем
я уже вскользь упомянул.
Казалось, не было того несбыточного деяния, в возможность
которого мы не поверили бы, раз узнали бы, что осуществимость его
допускает Бакунин.
Помню, с какой завистью мы, юноши, смотрели на тех
немногих счастливцев, которые, побывав в Швейцарии, видели самого
Бакунина: на них мы готовы были переносить часть благоговения,
которое вселял в нас образ этого замечательного человека. Одного
того уже, что эти товарищи непосредственно говорили с Бакуниным
и он дал им всякие разъяснения, было достаточно, чтобы мы
признали их главарями кружков.
Но само собою разумеется, что в увлечении значительной части
передовой молодежи Бакуниным и его теориями играло
преобладающую роль то, что его взгляды наиболее всего подходили под
тогдашнее наше настроение. Поэтому мы и находили их более понятными
и близкими нам, более осуществимыми и целесообразными, чем
проповедь Лаврова. В значительной степени также, как увидим
ниже, на успех теории Бакунина повлияли сам редактор «Вперед'а»,
и, в особенности, его последователи.
Кроме проповеди анархии, наиболее существенным в воззрениях
апостола всеобщего разрушения был, конечно, его взгляд на
народные восстания.
<...> Между тем как Лавров то находил, что предварительно
необходима сложная подготовка для коренного переворота, то допускал,
что «минута его наступления может явиться неожиданной», —
Бакунин, наоборот, уже считал русский народ вполне готовым
ко всеобщему восстанию и к водворению анархического строя. Для
этого он находил лишь необходимым, чтобы «честная, искренняя,
до конца преданная интересам угнетенного народа социалистическая
молодежь» примкнула к крестьянской массе. «Она должна, — писал
он, — идти в народ, несомненно, потому, что ныне везде, по
преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных чернорабочих
масс, нет более ни жизни, ни дела, ни будущности».
Известно, что возможность обширного восстания русского народа
Бакунин доказывал ссылкой на бунты Стеньки Разина и Пугачева.
Их неудачи, по его мнению, доказывали только, что «в народном
идеале имеются дефекты», с каковыми и следовало бороться.
Поэтому главная задача революционной молодежи должна была
состоять в том, чтобы разъяснить народу, «кто является наибольшим

322
Л, Г. ДЕЙЧ
его врагом». Кроме того, ввиду «замкнутости общин, уединения
и разъединения крестьянских мест, делающих затруднительным
одновременность народного восстания», Бакунин предлагал
молодежи «создать тесную связь между крестьянами всех деревень,
волостей и пр. ». Когда же эта связь будет создана, то, как само собою
уже разумелось, совсем не трудно будет вызвать восстание, каковое,
как мы знаем, обязательно должно было увенчаться успехом. Тогда
«снизу вверх» самостоятельно и добровольно сорганизуются общины
в области, последние, в свою очередь, сложатся в более обширные
федерации, которые обхватят нынешние государства, а затем вскоре
и весь земной шар.
Для осуществления этой программы, по мнению апостола
анархии, в противоположность взгляду Лаврова, революционной
молодежи нисколько не надо было подготовляться теоретически, так как
она не только ничему не может научить народ, но еще сама должна
многому у него поучиться.
«Русский народ, — писал Бакунин, — только тогда признает
нашу образованную молодежь своею молодежью, когда он встретится
с нею в своей жизни, в своей беде, в своем деле, в своем отчаянном
бунте. Надо, чтобы она присутствовала отныне не как свидетельница,
но как деятельная и передовая, себя на гибель обрекшая
соучастница, повсюду, всегда, во всех народных волнениях и бунтах, как
крупных, так и самых мелких».
Ввиду всех этих соображений, выдающийся агитатор бросил
в среду возбужденной, экзальтированной молодежи клич «в народ».
И, подхваченный многими сотнями голосов, этот клич вызвал, как
известно, небывалое не только в России, но и ни в какой другой стране
движение среди передовой части нашего интеллигентного общества.
•к * "к
В теоретической части программы — во взглядах на конечную
цель, на будущий «справедливейший строй», который должен
был вскоре сменить настоящий — между Бакуниным и Лавровым
не было существенного различия, так как последний почти целиком
принимал анархический идеал первого. Также не было — в
особенности в первое время — у них разногласий и во взглядах на русские
политические и экономические условия: Лавров тоже признавал
общинное землевладение основой, могущей развиться в высшую,
коллективистическую форму. Разногласия между этими двумя
вожаками передовой молодежи семидесятых годов, а затем и между
их приверженцами начались лишь с практической части программы,
или, как я уже упомянул, с вопроса о близости социальной револю-

M. A. Бакунин
323
ции, а следовательно, и о связанных с нею средствах и путях для
деятельности в народе.
Лавров, как известно, находил необходимым, чтобы лица,
намеревающиеся пойти в народ, предварительно прошли самые
разнообразные науки. Выработанная им для подготовки к этой
деятельности программа начиналась с точных наук и постепенно
переходила к более сложным, чтобы закончиться социальными.
Много-много лет усиленнеишего труда требовалось бы для такой
подготовки. С момента своего возникновения лавризм не был
жизненным направлением: он обрекал своих адептов на бездеятельность,
скептицизм, выжидание, а потому должен был погибнуть, оставив
немного следов.
Ученики Лаврова оказались более умеренными, большими
постепеновцами, чем он сам. Умышленно или неумышленно, но они
распространяли ошибочное представление, что таков же, как они,
и сам их руководитель. Это подрывало авторитет Лаврова и
возбуждало многих против него, почему он быстро стал терять свою
недавнюю популярность <...>.
Неудивительно, что, с середины семидесятых годов, стали
безраздельно господствовать среди передовой нашей молодежи воззрения
апостола анархии. При этом, однако, существовали — в особенности
в первое время — более или менее значительные оттенки между
северными и южными бакунистами.
Вообще, на юге воззрения Бакунина начали раньше завоевывать
преобладающее влияние и становиться господствующими. В то
время, как на севере лишь немногие считали Бакунина своим идейным
руководителем, у нас, на юге, почти сплошь все революционеры
являлись уже ярыми его последователями. На севере еще во второй
половине семидесятых годов существовали смешанные кружки,
в которые входили бакунисты и лавристы или одни и те же члены
их разделяли отчасти воззрения обоих руководителей. На юге
подобных смешанных групп редко можно было встретить даже в самом
начале того десятилетия.
Но самым крупным отличием южных последователей Бакунина
от северных являлись приемы деятельности среди народа тех и других.
Известно, что за южанами очень рано укрепилась кличка
«бунтарей» , между тем как северян — да и то лишь со второй половины
семидесятых годов — называли «народниками».
Одни уже клички эти отчасти указывали на существовавшее
различие между теми и другими.
Мы уже знаем, что Бакунин считал русский народ почти вполне
готовым к совершению коренного переворота. Приняв целиком все

324
Л.Г.ДЕЙЧ
его взгляды, южане стремились поэтому немедленно осуществить
их, для чего они считали излишней всякую предварительную
подготовку.
Изучать, знакомиться с условиями жизни крестьян мы считали
если не излишним, то, во всяком случае, второстепенным делом.
Знать в общих чертах, что они бедствуют вследствие малоземелья
и больших налогов, нам казалось этого вполне достаточным для
выработки общего плана деятельности: необходимо было только,
тем или иным способом, объявить крестьянам, что им будет
принадлежать вся земля в общинной собственности, за пользование
которой им ничего не придется платить, и все пойдет как по маслу.
Такой простой план, по уверению Бакунина, вполне совпадал с
собственными взглядами, желаниями и стремлениями огромного
большинства русских крестьян. Поэтому у нас не могло быть оснований
сомневаться в успехе нашего решения так или иначе вызвать более
или менее крупное народное восстание. Вот почему на последнем мы
исключительно и сосредоточивали все наше внимание.
Бакунистские воззрения ограничивали наш кругозор,
обусловливали нашу общественную отсталость и неразвитость. Поэтому,
по всему своему складу, по господствовавшим среди нас, южных
бунтарей, понятиям, взглядам и привычкам, мы скорее походили
на удалых добрых молодцев, готовых на самые отчаянные
предприятия, чем на сознательных политических деятелей. Все же в нашем
освободительном движении, как известно, некоторые из южных
бакунистов сыграли очень заметную роль.
Как я уже сказал, основные воззрения основателя анархии
отчасти продолжали господствовать среди нашей революционной
молодежи еще тогда, когда формально она давно от них отказалась,
начав называть себя сперва «народовольцами», а впоследствии
«социалистами-революционерами» . Более того: в значительной степени
от некоторых взглядов Бакунина не отделались и современные
социал-демократы .
Таким образом, роль Бакунина в России приходится признать
чрезвычайно продолжительной, хотя далеко не благотворной.
Подобно тому, как Киев являлся главным отправным пунктом
южных бакунистов, так Петербург был центральным местом
северных. Одно уже это обстоятельство в некоторых отношениях не могло
не влиять различно на тех и других. Северяне представлялись более
серьезными, положительными и практичными людьми: в них не
замечалось той односторонности и узости, как у южан; они были также
образованнее и развитее бунтарей. Благодаря всем этим качествам
и некоторым другим причинам, на которых не буду останавливаться,

М.А.Бакунин
325
так как это нас завело бы чересчур далеко, северянам, как известно,
еще в 1876 г, удалось заложить прочное основание для организации,
приобретшей два года спустя большую известность под именем ею же
созданной в Петербурге подпольной газеты — «Земля и Воля».
Когда у нас говорят о революционном народничестве семидесятых
годов, то обыкновенно имеют в виду только эту организацию. Но,
само собою разумеется, исторически это неправильно: фактически
южные бакунисты на несколько лет раньше стали носиться с идеями
так называемого «народничества». Организации «Земля и Воля»,
которую до возникновения ее органа, как известно, величали
«троглодитами» или «натансоновцами», — несомненно, принадлежит
огромная заслуга как в обосновании, формулировке и дальнейшем
развитии народнических взглядов, так и вообще в революционном
движении той эпохи. Но из этого, конечно, не следует, что можно
не считаться с другими фактами и по своему усмотрению — как
то делают некоторые — изображать наше революционное прошлое.
Выше я уже упомянул о том, что северные бакунисты имели
определенно выработанную и формулированную программу, в которой
изложены были народнические воззрения, общие у них в южанами.
Кроме того, у «троглодитов» существовал также организационный
устав, основанный на подчинении меньшинства большинству. Одно
это являлось уже значительным шагом вперед по сравнению с
анархией, господствовавшей в этом отношении среди южан.
Но главная заслуга северян состояла, как известно, в стремлении
сорганизовать все силы, привлечь к себе всех наиболее дельных
и активных сторонников Бакунина, как из уцелевших членов
разгромленных кружков, так и из появившихся новых его адептов.
В этом отношении большую роль сыграл Марк Натансон7, а после
его ареста (летом 1877 г.) — его жена, Ольга Натансон8, Оболешин9
и, в особенности, Александр Михайлов10: известно, что к началу
1878 г. этим деятелям действительно удалось объединить очень
многих из видных революционеров. Благодаря этому, «Земля и
Воля» в тот момент являлась самым значительным из всех тайных
обществ, существовавших в семидесятых годах до возникновения
«Народной Воли».
«Землевольцы» — будем так называть членов этой организации —
имели тогда прочно устроенные «поселения» в народе,
заключавшиеся в разных официальных постах, которые занимали их сочлены
в селах и деревнях, — в качестве писарей, фельдшеров, учителей
и т. п.; они располагали также довольно большими связями в
обществе, обладали материальными средствами; у них к тому же имелась
и хорошо оборудованная подпольная типография, из которой часто

326
Л.Г.ДЕЙЧ
выходили листки и прокламации по поводу разных современных
событий и пр.
Местом своих «поселений» землевольцы выбрали известные
своими традициями побережья p.p. Волги, Урала, Дона. Там,
предполагалось, должны были еще сохраниться предания о больших
народных восстаниях под предводительством Разина, Пугачева,
Булавина11 и др., а следовательно, население считалось более
восприимчивым и способным к решительным выступлениям.
В отличие от южан, стремившихся, как мы уже знаем, какими бы
то ни было способами к тому, чтобы вызвать народное восстание,
землевольцы ставили себе более широкую цель. Главной их
задачей было, прочно обосновавшись в народе, покрыв возможно более
обширный район своими поселениями, зарекомендовать себя
населению с наилучшей стороны и, таким образом, приобресть среди
него связи и симпатии. Важные сами по себе, тесные отношения
с крестьянами могли оказаться особенно ценными во время
неожиданно вспыхнувшего среди них волнения в какой-нибудь из занятых
землевольцами местностей. В этом случае предполагалось, что
приобретшие популярность среди населения «поселенцы» из
интеллигенции сумеют направить народное недовольство по должному руслу
и что они, вообще, смогут явиться руководителями восстания.
Кроме этого, поселенцы, или «деревенщики», как их иногда
называли, имели в виду, ознакомившись с местностью и ее населением,
создать среди последнего прочную революционную организацию.
Для этого считалось необходимым предварительно хорошо узнать
наиболее крупных, выдающихся местных крестьян и только после
сближения с таковыми лицами посвятить их в поставленную себе
землевольцами задачу — привлечь их в тайное общество для
подготовки народного восстания.
Как видим, приемы деятельности северян среди крестьян были
отличны от таковых у их южных единомышленников. Как известно,
«землевольцы» не только сами не прибегли сразу к «авторитарному
принципу», как было ими названо пользование подложными
царскими манифестами, но они даже высказались решительно против
этого приема, когда наша чигиринская попытка12, сделавшись
известной, вызвала среди многих революционеров готовность им
воспользоваться.
Однако, будучи разборчивыми в средствах, землевольцы все же
не являлись сторонниками «мирной, безобидной пропаганды»,
по существу ничем не отличавшейся от приемов, которые, например,
применяли лавристы. В таком изображении деятельности
«народников» , каковой некоторые «исследователи» старались ее представить,

M. А. Бакунин
327
заключается довольно значительная доза умышленного извращения
нашего революционного прошлого.
Значительное место в задачах землевольцев, как известно,
занимала также их деятельность среди рабочих, между тем как мы,
южане, совершенно игнорировали последних. Правда, и землевольцы
смотрели на занятия с фабрично-заводскими рабочими как на
второстепенное дело, уделяя ему относительно мало сил и внимания.
В качестве народников, мы, вообще, не придавали русским рабочим
самостоятельного значения, считая полезным их участие в
революционном движении лишь постольку, поскольку они могли явиться
связующим звеном между нами, интеллигентными
революционерами, и трудящимися классами. Все же и то немногое, что тогда
делали землевольцы среди городского населения, было лучше, чем
почти полное его игнорирование нами, южанами. Одни уже эти
занятия с рабочими, помимо всего прочего, должны были расширять
умственный кругозор землевольцев: в своих отношениях с рабочими
им приходилось беседовать с ними о положении и задачах
западно-европейских их братьев, следовательно, им необходимо было
интересоваться и условиями жизни последних, между тем как мы,
бунтари, ровно ничем, кроме народных волнений, не интересовались.
Как я уже говорил, в задачи землевольцев и южных бунтарей
входили также акты самозащиты или так называемые
«дезорганизаторские приемы борьбы». В этом отношении первыми организованы
были такие акты, как увоз кн. П. Кропоткина (летом 1876 г.) на
знаменитом рысаке Варваре13, попытка освобождения Войнаральского14
под Харьковом, убийство ген. Мезенцова15 и др.
Но наибольшей интенсивности деятельность членов общества
«Земля и Воля» достигла, несомненно, летом 1878 г. До этого года
пользовались популярностью только некоторые, и то немногие, его
члены, к тому же лишь среди революционной молодежи. С
возникновения же осенью 1878 г. газеты «Земля и Воля», организация,
за которой укрепилось это название, стала также приобретать
большую популярность среди широких кругов общества и рабочих.
Проявляя чрезвычайную энергию в разных сферах революционной
деятельности, члены этого общества, как мы видели, ни на минуту
не упускали из виду главной своей задачи — организации крестьян,
на почве их воззрений и стремлений, с целью подготовки условий,
необходимых для успешного народного восстания.
Таким образом, землевольцы отнеслись ко взглядам и
предложениям, развитым Бакуниным, серьезнее не только, чем южные
его последователи, но также и чем он сам себе все это представлял.
Идя по указанному Бакуниным пути, землевольцы значительно

328
Л.Г.ДЕЙЧ
расширили как теоретические его взгляды, так и предложенные им
практические приемы борьбы.
Только на один крупный пробел у землевольцев можно было бы
указать: насколько мне известно, в их среде не наметились лица
со специальными способностями к деятельности среди крестьян, —
между «деревенщиками» не было людей с широкой инициативой,
к тому же многие жаловались на отсутствие организаторов и т. д.
Общество «Земля и воля» верными и твердыми шагами шло все
в гору, и, по-видимому, ему ниоткуда не угрожала неожиданная
опасность. Однако, как вскоре оказалось, в тот самый момент, когда
народничество достигло наибольшего успеха, — тогда же началось
и его падение.
^5^

^*^
Б. П. КОЗЬМИН
[Исповедь М. Бакунина]
Наконец-то этот ошеломляющий документ становится, не в
случайных выдержках, проникавших в печать, а полностью, доступным
всем интересующимся личностью и деятельностью великого
бунтаря. Как ни досадно, что издание «Исповеди» Бакунина затянулось
на долгий срок, однако в этом есть и хорошая сторона. Теперь, когда
первое острое впечатление от неожиданного содержания
«Исповеди» несколько сгладилось, когда мы примирились с казавшейся
вначале совершенно невероятной мыслью, что в Бакунине наряду
с человеком необузданной революционной страстности был другой
человек, «кающийся грешник», способный на раболепные слова
по адресу деспота, — мы сможем с большей объективностью
отнестись к содержанию написанных Бакуниным документов и уяснить
себе действительный смысл его покаяния.
Был ли искренен Бакунин, когда он писал свою «Исповедь», или
это было с его стороны ловким ходом, рассчитанным на то, что ему
удастся, изобразив из себя грешника, чистосердечно
раскаивающегося в былых преступлениях, провести тюремщиков и добиться от них
облегчения своей участи? Это — первый вопрос, возникающий перед
нами, когда мы подходим к изучению «Исповеди». В. П. Полонский,
снабдивший «Исповедь» вступительной статьей, вполне прав, когда
он отвергает мысль о притворстве Бакунина. При чтении «Исповеди»
всякие сомнения в искренности ее автора отпадают. Если бы Бакунин
стремился какой бы то ни было ценой купить себе свободу, то
содержание его «Исповеди» должно было бы быть совершенно не таким,
каково оно есть на самом деле. Тогда мы не нашли бы в ней, прежде
всего, той жестокой критики николаевского режима, которую дал
Бакунин. Достаточно просмотреть стр. 86-89 «Исповеди», чтобы

330
Б. Я. КОЗЬМИН
согласиться с Ю. М. Стекловым, говорящим, что здесь уже Бакунин
не исповедовался, а допрашивал и обличал тирана («Бакунин», т. I,
М., 1920 г., стр. 308). Действительно, здесь под льстивой и
верноподданнической оболочкой скрыта убийственная критика всей
русской политической системы того времени. Конечно, таких строк
Бакунин не написал бы, если бы он думал только об облегчении
своей судьбы. Не написал бы он и многого другого, — в частности
того, что написано им о «французских увриерах»1: недаром, читая
о благородстве, честности, героизме, самоотвержении и т. д. этого
единственного, по мнению Бакунина, здорового и честного
общественного класса на Западе, Николай ставил недоумевающие
значки на полях рукописи. Когда же Бакунин обращался к Николаю
с просьбою не требовать от него исповеди в чужих грехах, то его
покаяние сразу утрачивало добрую половину своей цены в глазах
правительства. В ней не оказывалось как раз того, что более всего
интересовало Николая.
Познакомившись с «Исповедью» Бакунина, председатель
Государственного Совета Чернышев2 писал Орлову3, что эта
«Исповедь» напоминает ему те показания, которые четверть века назад
давал следственной комиссии Пестель. В написанном Бакуниным
Чернышев не нашел «ни тени серьезного возврата к принципам
верноподданного — скажу более, христианина и истинно-русского
человека». И он был прав. Он лучше понял смысл «Исповеди», чем
наши современники, кричащие о том, что ценою унижения и
подлости Бакунин хотел купить себе свободу.
Итак Бакунин был искренен. Он писал то, что действительно
думал — говорил о том, в справедливость чего в то время он верил.
Он не только изображал покаяние, но действительно каялся. Но тут
пред нами возникают новые вопросы: в чем собственно раскаивался
Бакунин? К чему относилось это разочарование? Когда оно
проявились? Только ответив на эти вопросы, мы поймем истинный смысл
«Исповеди».
В. П. Полонский отвечает на эти вопросы весьма определенно
и категорически. Бакунин, говорит он, «в каменном мешке
Петропавловки разочаровался в действительности бунта и под
диктовку разочарования пришел к заключению, что и в самом деле все
действительно — разумно. Другими словами, в 1851 г. Бакунин
возвратился к своему далекому прошлому, — ко времени, когда
он клялся именем Гегеля и, исходя из признания всей
деятельности разумной, готов был оправдать все существующее, в том числе
николаевский режим. Так ли это? В 1838 г., когда Бакунин писал
свое знаменитое предисловие к «Гимназическим речам» Гегеля, он

[Исповедь M, Бакунина]
331
действительно признавал разумность всего окружающего. «В жизни
все прекрасно, все благо. Всякая оппозиция существующего, всякая
критика действительности — "пустая болтовня"». «Примирение
с действительностью во всех отношения и во всех сферах жизни есть
великая задача нашего времени». «Будем надеяться, что новое
поколение сроднится, наконец, с нашею прекрасною русскою
действительностью, и что оно ощутит потребность быть "действительными
русскими людьми". А что такое действительный русский человек?
Это — "человек, преданный царю и отечеству"».
Вот что писал Бакунин в 1839 г. Найдем ли мы что-нибудь
подобное в его «Исповеди»? Конечно, нет. Ни западной, ни
русской действительности Бакунин не приемлет и не оправдывает.
«Дряхлость, слабость, безверие и разврат», — так характеризует
Бакунин западно-европейское общество. «Общественный порядок,
общественное устройство сгнили на Западе и едва держатся
болезненным усилием». «Посреди сего всеобщего гниения один только
грубый, непросвещенный народ, называемый чернью, сохранил
в себе свежесть и силу». Коммунизм — естественный,
необходимый и неотвратимый результат экономического и политического
развития Западной Европы, это — юная, себя еще не знающая —
сила, призванная или обновить, или разрушить вконец западные
государства. — Таков Запад. Какова же Россия? «Когда обойдешь
мир, — пишет Бакунин, — везде найдешь много зла, притеснений,
неправды, в России, может быть более, чем в других государствах».
«На Западе против зла есть лекарство: публичность, общественное
мнение, наконец, свобода, облагораживающая, возвышающая
всякого человека. Это лекарство не существует в России. Западная
Европа потому иногда кажется хуже, что в ней всякое зло выходит
наружу, мало что остается тайным. В России уке все болезни входят
вовнутрь, съедают самый внутренний состав общественного
организма. В России главный двигатель страх, а страх убивает всякую
жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души. Трудно
и тяжело жить в России человеку, любящему правду, человеку
любящему ближнего, уважающему равно во всех людях достоинство
и независимость бессмертной души!.. Русская общественная жизнь
есть жизнь взаимных притеснений... Хуже всех приходится простому
народу, бедному русскому мужику, который, находясь на самом низу
общественной лестницы, уж никого притеснять не может и должен
терпеть притеснения всех». «И воровство, и неправда, и
притеснения в России живут и растут, как тысячечленный полип, которого
как ни руби и ни режь, он никогда не умирает». Правительство
пробует бороться против этих зол при помощи кары. Но один страх

332
Б.П.КОЗЬМИН
недействителен. «Против такого зла необходимы другие лекарства:
благородство чувств, самостоятельность мысли, гордая
безбоязненность чистой совести, уважение человеческого достоинства в себе
и других, а наконец, и публичное презрение ко всем бесчестным,
бесчеловечным людям, общественный стыд, общественная совесть.
Но эти качества, сады, цветут только там, где есть для души вольный
простор, не там, где преобладают рабство и страх; сих добродетелей
в России боятся не потому, чтобы их не любили, но опасаясь, чтобы
с ними не завелись и вольные мысли»... Здесь сам Бакунин ставит
многоточие и продолжает: «Я не смею входить в подробности,
государь. Смешно и дерзко было бы, если бы я стал говорить вам о том,
что вы сами в миллион раз лучше знаете, чем я». Однако, несмотря
на эту оговорку, он через несколько строк возвращается к
продолжению своей мысли. Он говорит вновь о «несчастном положении,
в котором обретается ныне так называемый черный народ, русский
добрый и всеми угнетенный мужик».
Так писал Бакунин в «Исповеди». Достаточно прочесть эти строки,
чтобы убедиться, насколько неправ В. П. Полонский, когда говорит
о возвращении Бакунина к оправданию действительности. Как мы
видим, Бакунин не пожалел мрачных красок для изображения того,
что в 1838 г. казалось ему «нашей прекрасной действительностью».
О рецидиве гегельянства говорить не приходится. Ю. М. Стек лов
гораздо правильнее, чем В. П. Полонский, понял смысл
«Исповеди» , когда писал, что ее автор продолжал по-прежнему ненавидеть
порабощение и эксплуатацию человека человеком и сочувствовать
трудящимся массам (назв. соч., стр. 349). Однако это вполне
справедливое утверждение не помешало Стеклову в дальнейшем, в свою
очередь, совершенно запутаться и кончить признанием, что вопрос
об искренности Бакунина, автора «Исповеди», остается
неразрешенным.
Итак, объяснение данное В. П. Полонским, приходится отбросить
и поискать другого. Когда и в чем разочаровался Бакунин?
Попытаемся наметить основные вехи того пути, по которому шло духовное
развитие Бакунина.
Прежде всего Бакунин разочаровался в политическом строе и в
государственных формах современной ему Западной Европы. Эти
разочарования, по его собственным словам, начались еще до революции
1848 г., под влиянием высылки его из Швейцарии, за то лишь, что
он был знаком с Вейтлингом.
Эти разочарования распространились позднее и на революционное
движение 1848 г., поскольку Бакунин убедился, что это движение
грозит ограничиться переворотом чисто политическим и не затронуть

[Исповедь M. Бакунина]
333
основ социального порядка. Следя за деятельностью французского
учредительного собрания и немецких парламентов, Бакунин
убедился, что их деятели ставят точку как раз там, где, по мнению его
самого, должна была начаться действительная революция. С этой
точки зрения чрезвычайно важно письмо Бакунина Гервегу (середина
1848 г.). «Эпоха парламентской жизни, ассамблей, учредительных
и национальных собраний и т. п. уже прошла, — пишет Бакунин. —
Я не верю в конституции и законы... Нам нужно нечто иное: порыв
и жизнь и новый беззаконный и потому свободный мир».
Революция 1848 г. пошла не тем путем, какого ждал и желал
Бакунин. Охваченный разочарованием, Бакунин бросает Запад
и устремляется на Восток. Это было не только территориальное
перемещение, это было одновременно глубоким идейным сдвигом.
Бакунин начинает мечтать о революции порабощенных немцами
и турками славян, об основании общеславянский федерации, о войне
освобожденных славян против русского деспотизма. Какими же
путями должна была идти славянская революция? Нужно ли повторять
опыт Запада или найти новые формы освобождения трудящихся?
В ответ на этот вопрос Бакунин выдвигает идею революционной
диктатуры. Таков именно его план революции, подавший Ю. М. Стеклову
повод объявить Бакунина основоположником Советской Власти.
В мечтах Бакунина рисовалось заседающее в Праге революционное
правительство с неограниченной диктаторской властью. В числе
других мер это правительство уничтожает «все клубы, журналы,
все проявления болтливой анархии». Одним словом, все покорно
одной диктаторской власти.
В таких же приблизительно формах мыслилась Бакунину и
революция в России. Он желал для России республики, но не
парламентской. «Весь этот узкий, хитросплетенный и бесхарактерный
политический катехизис западных либералов, — говорит
Бакунин, — никогда не был предметом ни моего обожания, ни моего
уважения». «Я думаю, — пишет он в "Исповеди", — что в России
более, чем где-либо, будет необходима сильная диктаторская власть,
которая бы исключительно занялась возвышением и просвещением
народных масс; власть, свободная по направлению и духу, но без
парламентских форм, с печатанием книг свободного содержания,
но без свободы книгопечатания; окруженная единомыслящими,
освещенная их советом, укрепленная их вольным содействием,
но не ограниченная никем и ничем. Я говорил себе, что вся
разница между таким диктаторством и монархической властью будет
состоять в том, что первое, по духу своего установления, должно
стремиться к тому, чтобы сделать свое существование как можно

334
Б.П.КОЗЬМИН
скорее ненужным, имея в виду только свободу, самостоятельность
и постепенную возмужалость народа. В то время, как монархическая
власть должна, напротив, стараться о том, чтобы существование ее
не переставало бы никогда быть необходимым, и потому должна
содержать своих подданных в неизменяемом детстве».
От этих мыслей был один шаг к попытки убедить Николая I
взять на себя революционную диктатуру и освобождение славян.
Ведь только одна сила в Европе осталась непоколебленной
революцией 1848 г., и этой силой было русское самодержавие. Николай I
не одному Бакунину казался в то время человеком несокрушимой
мощи и силы воли. И вот у Бакунина возникают вопросы, почему бы
Николаю не воспользоваться благоприятным случаем и не стать
во главе всего славянского мира, почему бы ему не употребить своего
всемогущества на освобождение, на возвышение, на просвещение
русского народа. Под влиянием этих мыслей Бакунин задумал
написать Николаю письмо. Он так передает его содержание: «Я молил
вас, государь, во имя всех утесненных славян прийти им на помощь,
взять под свое могучее покровительство и быть их спасителем,
их отцом и объявить себя царем всех славян, водрузить наконец
славянское знамя в Восточной Европе на страх немцам и всем
прочим притеснителям и врагам славянского племени».
Письмо Бакунина осталось недописанным, но оно было ярким
показателем того, говоря его собственными словами, «душевного
беспорядка» и тех «бесчисленных противоречий, которые волновали
тогда его ум».
Теперь мы можем определить, когда начало развиваться в
Бакунине чувство разочарования. Не в Петропавловской крепости, как
думает Полонский, а гораздо раньше, как только определилось,
какими путями пошла революция 1848 г., как только стало ясным,
что она не только не разрешит, но и не затронет тех вопросов,
разрешения которых ждал от нее Бакунин, — последний отвернулся
от нее и стал искать иных путей для уничтожения социальных
несправедливостей .
Разочарование Бакунина было разочарованием не в целях,
а в средствах для достижения этих целей. Испробовав в 1848 г.
различные средства, потратив, в результате этого опыта, надежды на
возможность той беспримерной решительной, радикальной революции,
которая рисовалась в его воображении, Бакунин столь же искренно
и горячо уверовал в новый найденный им путь, в путь
демократического цезаризма, сколь горячо он веровал раньше в путь «бунта».
Его «Исповедь» Николаю была выражением примирения с «гнусной
российской действительность». Эту веру Бакунин сохранил надолго.

[Исповедь M. Бакунина]
335
Об этом свидетельствует его брошюра «Народное Дело», вышедшая
в 1862 г. и говорившая о примирении с царем под условием
превращения его из петербургского императора в царя земского. Только
теперь при сопоставлении с «Исповедью» эта брошюра становится
для нас вполне понятной.
Нам трудно примириться с мыслью, что Бакунин, бунтарь и
«отчаянный демократ», сидя в Петропавловской крепости, мог серьезно
питать надежды на то, что ему удастся превратить Николая в
революционного диктатора. Нам это кажется какой-то безграничной
наивностью. Однако, противоестественные надежды Бакунина будут
более понятны для нас, если мы попробуем взглянуть на них,
приняв во внимание историческую обстановку русской политической
жизни того времени, к которому относится «Исповедь». Конечно,
расчеты Бакунина на Николая были верхом наивности. Но что же
мы скажем о другом политическом заключенном, который пытался
убедить Николая организовать около Парижа, на поучение всему
миру, фаланстер по рецепту Фурье? Это было за 2 года до «Исповеди»
Бакунина, и этот наивнейший проект исходил не от кого другого,
как от Буташевича-Петрашевского. И что мы скажем о человеке,
который в 1854 г., когда ход войны в Крыму обнаружил бессилие
казавшегося столь могущественным русского самодержавия, в стихах,
ходящих по рукам, обратился к Николаю с увещаниями покаяться,
пока не поздно, перед народом, просить у него прощения во всех
своих грехах и сделаться его слугою? Эти стихи не менее наивные,
чем проект Петрашевского, — вышли из-под пера П. Л. Лаврова. Да,
Бакунин наивен, но не менее наивны были Герцен и Чернышевский,
еще в 1875 г. верившие в возможность примирения царя с народом.
Все они жестоко поплатились за свою наивность, и в этом отношении
Бакунин также не был исключением между ними. Для того, чтобы
правильно судить о степени наивности Бакунина, необходимо,
следовательно, принять во внимание, что в его время самая мысль
о коренной непримиримости самодержавия с интересами народа была
еще недостаточно ясной и недостаточно укоренившейся в сознании
даже передовых слоев общества. Если же мы примем это во внимание,
то не подвергнем Бакунина незнающему снисхождения суду, а
повторим вслед за Белинским: «Мишель во многом виноват и грешен,
но в нем есть нечто, что перевешивает все его недостатки, — это вечно
движущее начало, лежащее в глубине его духа».
Остается сказать несколько слов о самом издании «Исповеди».
Воспроизведена ли она с той тщательностью и точностью, каких
заслуживает этот замечательный документ? К сожалению, мы
не можем дать утвердительного ответа на этот вопрос. В предисло-

336
Б.П.КОЗЬМИН
вии от редакции говорится, что «орфография рукописей Бакунина
в характерных своих особенностях сохранена». Но не будет
педантизмом, если мы выразим сожаление в том, что, по-видимому,
не сохранены ее нехарактерные особенности. При той оговорке,
которую дает редакция, остаются возможными большие сомнения
относительно точности воспроизведения рукописи. Гораздо хуже
то, что, воспроизводя примечания, сделанные на полях рукописи
Николаем I, редакция не сочла нужным оговорить
принадлежащие ему пометки. Читая «Исповедь», Николай ставил на ее полях
различные крючки, нотабене4, черточки, вопросительные и
восклицательные знаки. Эти оставленные редакцией без внимания
мелочи, подчас не менее характерны для адресата «Исповеди», чем
его примечания. Таковы, например, нотабене и восклицательный
знак, поставленные Николаем в том месте, где, говоря о своих
сношениях с русскими, приезжавшими в Париж, Бакунин обращался
к нему с просьбою: «не требуйте от меня имен». Отмеченный нами
дефект воспроизведения «Исповеди» тем более досаден, что у нас
нет надежды при современных условиях книжного дела дождаться
нового, более точного ее издания5.
€^

^^
А. А. КОРНИЛОВ
Еще о Бакунине и его исповеди Николаю*
Wahrheit und Dichtung1
Когда Бакунин в артиллерийском корпусе был не только далек
от всякой вины в революции или в революционной мысли, но даже
говорил и думал в шовинистическом тоне, когда он находил
«прелестными» стихи Пушкина «Клеветникам России» и говорил, что
«Русские — не французы, они любят свое отечество и обожают своего
государя», — на самом деле он уже был революционером по
темпераменту и ждал только своей очереди.
В первую очередь проявлением его революционных талантов была
революционная вспышка против своего начальства, за которую он
поплатился переводом в провинцию и отставлением от производства;
вторая была длительная революция в семье. В то время он не
интересовался политикой и даже презирал ее, но с азартом,
последовательностью и страстью устраивал свой бунт против отца и против
мужа в семье. Его настойчивые действия по части открытия глаз
сестры Любеньки2 на невозможность ее брака с фон Рене, составление
им комплота из своих сестер и из Бееровых3 и затем настойчивая,
двухлетняя война с родителями за «освобождение другой сестры»
Вареньки4, были только первыми опытами его революционных
действий. Затем его упорнейшая борьба за отъезд заграницу, причем он
поехал на чужой счет и написал Герцену, у которого взял денег на эту
* Помещая статью о Бакунине и его исповеди А. А. Корнилова, известного
исследователя и автора книги «Молодые годы Бакунина», считаем не лишним
напомнить нашим постоянным читателям, что исповедь кающегося
грешника, как называл себя М. А. Бакунин в своем обращении к Николаю, была
впервые воспроизведена в существенных частях в № 10 «Вестн. литер.» за
1919 г. По этой причине нам пришлось поступиться некоторыми цитатами
А. А. Корнилова из бакунинской исповеди.

338
A.A. КОРНИЛОВ
поездку: «Я делаю это потому, что я беру у вас деньги не для
удовлетворения каких-нибудь глупых и пустых фантазий, но для
достижения человеческой и единственной цели своей жизни». Добиваясь
этой цели, он «причинил много горя своему старику-отцу», но это
действительно была человеческая и единственная цель — «сильная,
никогда неудовлетворенная потребность знания, жизни и действия».
Во имя этой потребности он жил и действовал до конца, постоянно
прогрессируя и изменяясь и в то же время оставаясь постоянно ей
верен и неизменен, «Вся моя жизнь определялась до последних пор
почти невольными изгибами и независимо от моих собственных
предположений; куда она меня поведет — Бог знает! Чувствую только,
что возвратиться назад я не могу, и что никогда не изменю своим
убеждениям. В этом вся моя сила и все мое достоинство; в этом
также вся действительность и вся истина моей жизни; в этом моя вера
и мой долг, а до остального мне дела нет: будет, как будет» *.
Лично Бакунин всю свою жизнь жил всегда на чужой счет — еще
тогда, когда он брал у знакомых своих на это «гривенники», о
которых так красноречиво писал Белинский, и которых он никогда
не отдавал, и вплоть до того времени, когда он голодал во время своих
скитаний, и в революции, и в Лугано, и в Локарно, с женой, и один.
И с мелкой, мещанской точки зрения его можно осуждать за это, или,
проникнув глубже в самый ход его жизни, простить за это и вместе
с Белинским воскликнуть: «...Мишель во многом виноват и грешен;
но в нем есть нечто, что превышает все его недостатки — это вечно
движущее начало, лежащее в глубине его духа».
Исповедь Бакунина Николаю была далеко не единственная его
исповедь. Его история начинается с исповеди и покаяния. Исповедь
и покаяние отцу, исповедь и покаяние друзьям и сестрам, исповедь
перед Анненковым5 и исповедь перед Николаем!.. И засмеялся бы
Бакунин, если б услыхал, что по поводу его исповеди его упрекают,
будто бы он перед Николаем стоял на коленях! Об этой исповеди он
писал Герцену, ничем не будучи к тому вынужден, — он написал
ему, что предупредил Николая, что будет каяться только в своих
собственных грехах, так как «после кораблекрушения у него осталось
только одно сокровище — честь и сознание, что он не изменил
никому из доверившихся ему и потому, что он никого называть не
станет». «После этого à quelque exceptions près6, я рассказал Николаю
всю свою жизнь за границей, со всеми замыслами, впечатлениями
и чувствами, причем не обошлось для него без многих поучительных
замечаний насчет его внутренней и внешней политики. Письмо мое,
* Из письма Анненкову, 28 декабря 1847 года из Брюсселя.

Еще о Бакунине и его исповеди Николаю
339
рассчитанное, во-первых, на ясность моего, по-видимому,
безвыходного положения, с другой же — на энергический нрав Николая,
было написано очень твердо и смело, — и именно потому ему очень
понравилось».
Нет сомнения, что Герцен потом подробно расспросил Бакунина
о содержании этой исповеди, и Бакунин рассказал ему все. Если он
рассказал то же М. П. Сажину, то, конечно, прежде всего рассказал
это Герцену. Поэтому о сокрытии перед друзьями содержания
исповеди не может быть и речи. Можно было не писать исповеди, или
написать так, как она была написана. Другой тон ее в то время был бы
немыслим. Совершенно верно, что Бакунин сказал в ней многое, чего
не решился бы сказать на его месте никто другой. И Николай не
рассердился — знак, что Бакунин верно понимал его душу. А рассказал
он ему многое — помимо дружеских, прекрасных характеристик
и рекомендаций своих друзей: Герцена, Прудона, Руге, Гервега,
Николая Тургенева и др., Бакунин рассказывает о своем вступлении
в восставший Париж и дает любопытную и живую характеристику
«благородных увриеров».
«Государь! Уверяю вас, ни в одном классе, никогда и нигде не
нашел я столько благородного самоотвержения, столько истинно
трогательной честности, столько сердечной деликатности в обращении
и столько любезной веселости, соединенной с таким героизмом,
как в этих простых, необразованных людях, которые всегда были
и будут в тысячу раз лучше всех своих предводителей!.. Если б эти
люди, если б французские работники вообще нашли себе достойного
предводителя, умеющего понимать и любить их, то он сделал бы
с ними чудеса».
Далее Бакунин подробно описывает выступления свои на
Парижском съезде и останавливается на речи, в которой он, между
прочим, сказал:
« ...Не менее ошибаются и те, которые для восстановления
славянской независимости надеются на помощь русского царя. Русский
царь, заключив новый, тесный союз с австрийскою династиею,
не за вас, а против вас, не для того, чтобы помогать вам, а для того,
чтобы возвратить вас насильно, вас, равно как и всех прочих
бунтующих австрийских подданных, в старое подданство, к старому
безусловному повиновению. Император Николай не любит ни
народной свободы, ни конституций; вы видели живой пример в Польше.
Войдя в Россию императора Николая, вы вошли бы во гроб всякой
народной жизни и всякой свободы».
А вот приведенное в «Исповеди» же описание порядков,
существующих в Российской империи:

340
A.A. КОРНИЛОВ
«Везде воруют и берут взятки и за деньги творят неправду! —
и во Франции, и в Англии, и в честной Германии; в России же,
думаю, более, чем в других государствах. На западе публичный вор
редко скрывается, ибо на каждого смотрит тысяча глаз и каждый
может открыть воровство и неправду и тогда уж никакое
министерство не в силах защитить вора. — В России же иногда и все знают
о воре, о притеснителе, о творящем неправду за деньги; все знают,
но все же и молчат, потому что боятся; и само начальство молчит,
зная и за собою грехи, и все заботятся только об одном, чтобы не
узнали министр да царь. — А до царя далеко, государь, так же, как
и до Бога высоко! — В России трудно и почти невозможно чиновнику
быть не вором».
А вот как отвечает Бакунин в «исповеди» на вопрос: какого
правления он желал бы?
«Я желал республики. Но какой республики? Не парламентской.
Я думаю, что в России более, чем где (нибудь), будет необходима
сильная диктаторская власть, которая бы исключительно занялась
возвышением и просвещением народных масс. Я говорил себе, что
вся разница между таким диктаторством и между монархической
властью будет состоять в том, что первая, по духу своего
установления, должна стремиться к тому, чтоб сделать свое существование
как можно скорее ненужным, имея в виду только свободу,
самостоятельность и постепенную возмужалость народа; в то время как
монархическая власть должна, напротив, стараться о том, чтоб
существование ее не переставало бы никогда быть необходимым,
и потому должна содержать своих подданных в неизменяемом
детстве».
•к -к 'к
Далее Бакунин останавливается — и не один раз — на всеобщей
вражде к немцам — за что не раз вызывает сочувственные отметки
Николая — и на готовности поляков и прочих славян объединиться
против немцев и доходит в своем увлечении до того, что утверждает,
что если бы Николай пожелал поднять славянское племя, «то они
без условий, без переговоров, но слепо предавая себя вашей воле, они
и все, кто только говорит по-славянски в Австрийских и в Прусских
владениях, с радостью, с фанатизмом бросились бы под широкие
крылья Российского орла и устремились бы с яростью не только
против ненавистных немцев, но и на всю западную Европу!» Тут
уж Николай сделал пометку: «Не сомневаюсь, то есть я бы стал
в голову революции славянским Mozaniello7: спасибо!» На известии
о том, что Бакунин собирался писать Николаю уже в то время по-

Еще о Бакунине и его исповеди Николаю
341
каянное послание, но не послал его, а разорвал, Николай написал:
«жаль, что не прислал».
Резолюции Николая вообще довольно характерны и
представляют любопытное зрелище столкновения двух столь разнообразных
и редко встречающихся фигур, каковы Бакунин и Николай. В конце
исповеди Бакунин дает краткое и скомканное воспоминание о своих
последних днях перед арестом — тут, очевидно, многое упущено
и недосказано — и о своем поведении, о котором Герцен выразился
так: «Бакунин, желая скрепить собственным примером союз, принял
главное управление в защите Дрездена; там он покрыл себя славой,
которой не отрицали его враги».
Вообще, появление «Исповеди» Бакунина в печати, несмотря
на ее тон «кающегося грешника», к тому же далеко не всегда
выдержанный, во многом представляет выдающийся исторический
интерес. Документ этот имеет всемирное литературное значение.
^^

^^
В. H. ФИГНЕР
«Исповедь» M. А. Бакунина
Каждый, кому дорого или только знакомо имя М. А. Бакунина,
с тревожным порывом возьмется за книгу, только что названную
и недавно опубликованную — за «Исповедь» этого великого
агитатора-революционера. Когда мы, друзья или враги, говорили или
мысленно произносили: «Бакунин», в уме являлось представление
о мощном революционном монолите, вся жизнь которого освещена
одной идеей: «Свобода!», и согрета одним чувством: чувством
возмущения против деспотов, деспотизма и всяческого угнетения —
национального, политического и экономического.
В этом общепринятом представлении — от дрезденских баррикад
48 года мысль переносилась непосредственно к последнему
десятилетию жизни Бакунина, когда он являлся апостолом разрушения,
вождем анархизма, расколовшим первый Интернационал и
увлекшим за собой Италию, Испанию, Францию и Швейцарию.
В своей памяти мы миновали десятилетие — 51-61 годы, когда
вслед за арестом в Хемнице Бакунин был выдан русскому
правительству и заточен в Алексеевский равелин, а потом — в Шлиссель-
бургскую крепость. Об этом периоде, который закончился ссылкой
в Сибирь и бегством в Европу, кроме внешних фактов, сведений
почти не было. И с этой стороны собственноручный документ
Бакунина — «Исповедь», — написанный им в Петропавловской крепости
для императора Николая I, только теперь в Государственном архиве
найденный, открывает совершенно новую страницу духовной
жизни автора и, потрясая читателя полной неожиданностью, делает
громадный прорыв в обычном представлении о бунтаре-великане,
«Бакунин на коленях», — характеризуют этот документ одни.
«Сумерки великой души», — говорят другие1, более благожелательные

«Исповедь» M. А. Бакунина
343
голоса. «Кающийся преступник», — подписывается в конце
«Исповеди» Николаю сам Бакунин.
«Молящий грешник» — в 1857 году заканчивает он письмо
к Александру II с мольбой «не дать ему умереть в одиночном
заключении».
Уж одни эти подписи дают понятие о рабском языке, которым
написана «Исповедь», обращенная к ненавистному деспоту, душителю
России, жандарму Европы. Но не говоря об отдельных выражениях
и общем тоне, в своей «Исповеди» Бакунин унижает свое прошлое —
революционное прошлое 40-х годов: он развенчивает революционное
движение Германии этих годов, представляя его ничтожным, а себя
и других участников этого движения изображает людьми
недальновидными, нерешительными и неумелыми. Он квалифицирует свою
тогдашнюю деятельность как преступную, злодейскую, и радуется,
что его намерения и планы, в особенности по отношению к России
и ее монарху, были лишь измышлением разгоряченной головы
и оставались без воплощения в жизнь.
В рецензии можно дать лишь намек на содержание «Исповеди» ;
ее следует прочесть самолично каждому, кто интересуется
революционным движением и его деятелями; с психологической точки
зрения документ представляет чрезвычайный интерес... Иные
высказывают мнение, что «Исповедь» была применением правила:
«цель оправдывает средства», что Бакунин брал на себя личину; что
он притворялся и лгал, чтоб вырваться на свободу и вновь отдаться
кипучей революционной борьбе. Но это невероятно, противоречит
общему тону рассказа, противоречит содержанию его переписки
с родными из Шлиссельбургской крепости (не вошедшей в
разбираемую книгу), противоречит, наконец, его поведению и образу
жизни в Сибири, где он вызывал недоумение тех, кто хотел видеть
в нем непреклонного борца за свободу. Сомненья нет, Бакунин в
«Исповеди» был искренен. Как же заполнить прорыв в представлении
о нем? Когда вчитаешься в рассказ Бакунина о периоде 42-48-х
годов, который прошел в скитаниях по разным городам Европы в
поисках встреч с политическими деятелями, немецкими, польскими,
чешскими, и вдумаешься в воспоминания, которые заключаются
в предисловии Вяч. Полонского, то нельзя не найти, что если
Бакунин «Исповеди» далек и совершенно чужд Бакунину, которого
мы знаем по последнему десятилетию его жизни, то он родственен
и близок Бакунину прямухинского периода, периоду перед его
отъездом в Берлин в 1840 году, когда он увлекался философией Гегеля,
находил все существующее разумным и не только не возмущался
«гнусной» русской действительностью эпохи Николая I, но находил

344
В. H. ФИГНЕР
ее прекрасной и был патриотом своего царя и отечества. Основатель
позитивной философии, О. Конт, перед смертью выполнил обряды,
требуемые католической церковью. В смертной тишине и
неподвижности одиночной камеры Бакунин, человек исключительно сильных
эмоций, главной психологической пружиной которого был порыв
и непреодолимая жажда движения и деятельной жизни, испытывал
своего рода предсмертные муки.
Холодным рассудком анализируя свое мятежное прошлое, он,
который впоследствии говаривал, что в революции 99% иллюзии
и только 1% рассудочности, не сохранил в оценке этого прошлого
даже и 1 % иллюзии.
В его психологии обнаружился атавизм2, возврат к Бакунину
30-40-х годов.
Смотря на дело в этой перспективе, можно понять «Исповедь».
Можно сказать, что все мы, как почитатели, так и хулители
Бакунина, создали мечту, иллюзию о цельности его натуры и его жизни,
и «Исповедь» разорвала эту иллюзию надвое. Иллюзия разорвана
надвое, но величавая фигура Бакунина и любовь к нему остаются.
И в этом деле, быть может, всего печальнее, что после исповеди
перед Николаем I он не сделал исповеди перед своими друзьями
и единомышленниками.
* * *
Через четыре года после того, как была опубликована «Исповедь»
Бакунина и написана предыдущая заметка, А. А. Корнилов в книге
«Годы странствований Михаила Бакунина» [Л.-М., 1925] поместил
письмо последнего, переданное в 1854 г. тайно к сестре Татьяне3
на свидании в Петропавловской крепости*.
В этом письме, писанном на клочках бумаги, Бакунин говорит**:
«Это письмо — моя высшая и последняя попытка связаться с
жизнью. Раз мое положение будет как следует выяснено, я буду знать,
должен ли я еще ждать в надежде быть еще полезным согласно
убеждениям, какие я имел, согласно убеждениям, какие я еще имею
и какие всегда будут моими, — или я должен умереть».
Заканчивается письмо так: «Вы не знаете, насколько надежда
стойка в сердце человека. Какая? спросите вы меня. — Надежда
снова начать то, что привело меня сюда, только с большей
выдержкой и большей предусмотрительность, может быть. Ибо тюрьма
по крайней мере тем хороша для меня, что дала мне досуг и привыч-
* После полуторогодового перерыва.
** Привожу две цитаты в переводе Корнилова с французского (стр. 493 и 495).

«Исповедь» M. А, Бакунина
345
ку размышлять. Она, можно сказать, укрепила мой разум, но она
нисколько не изменила моих прежних убеждений. Она сделала
их, наоборот, более пламенными, более решительными, более
безусловными, чем прежде, и отныне все, что остается мне в жизни,
заключается в одном слове — свобода».
Эти цитаты заставляют думать, что «Исповедь» Николаю I была
приложением правила: «Цель оправдывает средства», но это не
может удовлетворить и успокоить потрясенного читателя...
€^

^Э-
[В. Φ. БОЦЯНОВСКИЙ]
Бунтарь и царь
Новая книга Ю. Стеклова о Михаиле Бакунине1 читается с
понятным волнением в тех ее частях, где автор говорит об «Исповеди».
В свое время «Вестник Литературы» [№ 10 за 1919г.] дал ряд
наиболее характерных извлечений из этого страшного документа, так
долго хранившегося за семью печатями в царских архивах.
Документ страшный не по отношению к Бакунину только, им
скомпрометированному. Едва ли не больше боялся и сам исповедник
Николай I. Мы знаем, как хотелось царю пустить его в ход,
опубликовать за границей, чтобы дискредитировать бунтаря-анархиста,
и как, тем не менее, он на это не решился.
— С нашей современной точки зрения подобный акт, — говорит
Стеклов, — представляется совершенно недопустимым. Мы помним,
как жестоко карало общественное мнение революционеров всякие
попытки вступать в «откровенные объяснения» с жандармами,
даже если эти объяснения не носили характера «чистосердечного
раскаяния».
«Исповедь» Ю. Стеклов признает актом «безусловно
предосудительным». Но, замечает он при этом, здесь «следует принять
во внимание условия исторической эпохи».
И это верно. По его словам, у революционеров из
привилегированной среды в некоторые моменты сказывалась какая-то духовная
связь, какая-то психологическая общность с их преследователями.
По отношению к Бакунину, с внешней стороны, пожалуй, это
объяснение подходит. До нас дошли юношеские строки Бакунина
во времена пребывания его в юнкерском училище, где он искренно
говорит об «обожаемом монархе»... Но все же до «духовной связи»
в последующие годы здесь еще далеко.

Бунтарь и царь
347
Отношение к царю у Бакунина и других
революционеров-интеллигентов особое, своеобразное· Очень характерно, напр., прошение
Н. Г. Чернышевского, в котором он ходатайствовал перед
Александром II об отмене приговора по делу молокан2.
«Ваше императорское Величество, всемилостивейший государь
моей родины», — пишет Чернышевский, — а под прошением
подпись: «человек, который, каковы бы ни были его политические
мнения, благословляет ваше величество за то, что наперекор
неистовым воплям невежд вы спасли вашу империю от напрасных
тяжких страданий, не поколебавшись ратифицировать берлинский
трактат». (Собр. сочинений, т. X, ч. I, стр. 303-304).
Разве не странно звучит это «благословение» в устах Чернышевского?
Тот же Чернышевский наивно и просто говорит о вере молокан
в благонамеренную идиллию, которая «осуществится силою святого
царя, того самого, который царствует теперь» (там же, стр. 308).
Некрасов считал свою музу слабой, чтобы воспеть Комиссарова3,
спасшего от смерти Александра II, и ждал (в 1866 г.) нового певца, который
...великую песню споет
И героями песни той чудной
Будут: царь, что стезей многотрудной
Царство русское к счастью ведет...4
Поэтому «Несчастные» Некрасов заканчивает стихами:
Мы пали ниц, благодаря
Нас не забывшего царя6.
Вспомним письма Льва Толстого6 к царю, письма Герцена... Влад.
Соловьева...
Наконец, то, что говорил сам Бакунин не в «Исповеди»,
написанной в условиях совершенно особых, в каземате крепостной тюрьмы,
а хотя бы в одном из своих писем к Герцену (Письма7, стр. 247-248):
...«Если бы император Александр II захотел стать откровенно
во главе политической и социальной революции в России, если бы
он захотел отдать свободу и независимость Польше, а также всем
провинциям, которые не хотят входить в империю, если бы на место
этой чудовищной и насильственной империи Петра и Николая он
открыл бы Россию свободную, демократическую с
административной автономной провинцией, и если бы для увенчания этой новой
политики он выставил славянское федеральное знамя, тогда господа,
далекие от того, чтобы бороться с ним, мы были бы его самые верные
слуги, самые горячие и самые преданные».
Наивно, конечно. Но разве не таким же наивным мечтателем был,
например, хотя бы фанатик Фурье... разве не считали возможным он

348
[Β. Φ. БОЦЯНОВСКИЙ]
и его единомышленники — социалисты Л еру8, Кабе и Роберт Оуэн9
вверить осуществление своих мечтаний... Наполеону, кампании
близких людей и чуть ли не нашему Николаю I?
Бакунин в этом отношении был верх наивности. Он глубоко верил,
что «царь для народа», подобно Богу, только отвлеченность, во имя
которой он протестует против жестокой и подлой действительности».
— «Скажем правду, — писал Бакунин в 1862 г. (М. А. Бакунин,
изд. Балашова, стр. 180), — мы охотнее всего пошли бы за
Романовым, если б Романов мог и хотел превратиться из петербургского
императора в царя земского... — Мы потому охотно стали бы под его
знаменем, что сам народ русский еще его признает, и что сила его
создана, готова на дело и могла бы сделаться непобедимой силой,
если бы он дал ей крещение народное. Мы бы еще потому пошли бы
за ним, что он один мог совершить и окончить великую мировую
революцию, не пролив ни одной капли русской или славянской крови».
Это печатно высказанное в изданной в Лондоне в 1862 г.
брошюре «Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель», по моему
мнению, лучше всего уясняет основной тон и значение «Исповеди».
Неутомимый пропагандист, Бакунин, со свойственной ему
непосредственностью, видел в царе реальную силу и решил не упустить
случая распропагандировать самого Николая I.
По поводу слов Бакунина, что все славяне устремились бы под сень
русского орла, если бы русский царь стал во главе движения,
Николай начертал:
«Не сомневаюсь, т. е. если бы я стал в голову революции
славянским Мазаниелло, спасибо»...
Николай I предпочел идти своей дорогой... И как это ни странно,
это царское «спасибо» не разбило иллюзий Бакунина, возлагавшего
еще надежды на Александра II, а большинство народа их сохранило
до наших дней. Нужно было 9 января, инсценированное Гапоном10,
для того, чтобы эти надежды потерпели полное и окончательное
крушение.
В книге Ю. Стеклова собрано много ценного и важного материала
для характеристики Бакунина. Последующие томы (их будет еще
два), конечно, количество этого материала увеличат.
в^

^0-
Лицо моего Нечаева, конечно, не похоже
на лицо настоящего Нечаева.
«Дневник писателя». Î873, XVI
В лице Бакунина, как в обликах Бетховена или Ибсена, было
что-то тяжелое и непроницаемое. Кажется, каменные черты слепка
скрывают живую плоть этих сосредоточенных и словно застывших
лиц. Оживляющие движения веселья или задумчивости словно
стерты навсегда с этих неподвижных человеческих масок, возбуждающих
в нас тревожную пытливость своей невозмутимой загадочностью.
Кажется, такой же тяжелый и непроницаемый покров до сих пор
скрывает от нас духовный облик Бакунина. Великой загадкой
прошел он среди своих современников, изумлял, возмущая и восхищая
их своей непонятной гигантской и чудовищной духовной
организацией. Потомки преклоняются перед величием этой человеческой
кариатиды и бьются над разгадкой ее небывалой архитектоники.
Самое тщательное собирание материалов и документов не дает здесь
все же, в результате, тех ослепительных вспышек, какими подчас
творческий гений озаряет мгновенно и во весь рост поразившую его
конгениальную личность.
Последнее слово в истолковании загадочных образов прошлого
принадлежит обычно не ученым, а поэтам. Не исследователи, а
художники слова часто дают окончательную формулу самым глубоким
и сложным историческим характерам. И в этом отношении Бакунин
разделяет участь Цезаря, Кромвеля, Петра или Грозного1. Личность
его также поражала фантазию поэтов, драматургов и композиторов.
В одной русской литературе над портретом его работали:
Тургенев — в романе, Герцен — в своих мемуарах, Константин Аксаков —
* Доклад, прочитанный в Обществе Любителей Российской Словесности 25
февраля 1923 г. Напечатан в «Печати и Революции», 1923.

350
Л. П. ГРОССМАН
в восторженной оде2, в наши дни Мережковский — в драме3. И, тем
не менее, фигура Бакунина не отлита для нас в окончательный и
непререкаемый образ, и подлинное выражение его живого лица еще
не обнаружено за его монументальным ликом.
И, кажется, только единственный раз, на протяжении целого
полустолетия, маска с лица Бакунина была приподнята, и сущность
труднейшей психологической проблемы разрешена до конца в одной
замечательной художественной интуиции.
В русской литературе есть книга о Бакунине, написанная еще
при жизни его, но до сих пор с этой стороны неизвестная. Это,
конечно, самое выдающееся исследование о нем, и если нам удастся
раскрыть таинственно запечатленный образ одного фантастического
героя русского романа, духовная природа Бакунина предстанет перед
нами в пластических чертах одного гениального «воображаемого
портрета».
I
Перенесемся в эпоху начального роста первого Интернационала.
9 сентября 1867 г. в Женеве, в огромном Избирательном дворце,
в присутствии шеститысячной толпы, открылся первый конгресс
Лиги Мира и Свободы.
Это было крупное событие в политической жизни Европы,
объединившее пацифистов различных толков и направлений. Гарибальди
прибыл на открытие и выступил в первом же заседании его с боевой
программной речью. Джемс Гильом, Людвиг Бюхнер, Цезарь де Пап
говорили от имени различных организаций и союзов. Наконец,
почетный воин международной революции, ветеран Праги и Дрездена,
узник Саксонии, Австрия и России, дважды приговоренный к
смертной казни и спасшийся бегством через три части света, Михаил
Бакунин, уже при жизни ставший легендарным героем, потрясал
огромную аудиторию Женевского дворца ударными тезисами своей
очередной исторической речи.
Он начал с решительного протеста против самого существования
русской империи, основанной на систематическом отрицании всякого
человеческого права и свободы. Он требовал уничтожения
централизованных государств для создания свободной федерации провинций
и народов — будущих Соединенных Штатов Европы. В длящихся
политических условиях он предсказывал неустрашимость страшной
всемирной войны с неизбежным возвратом «к ужасным временам
Валленштейна и Тилли»4. — «Горе, горе нациям, — заключал он
с обычным своим ораторским подъемом, — горе нациям, вожди

Бакунин и Достоевский
351
которых вернутся победоносными с полей битв! Лавры и ореолы
превратятся в цепи и оковы для народов, которые вообразят себя
победителями».
Шеститысячная толпа, наэлектризованная мощными ритмами
этого сокрушительного красноречия, в напряженном безмолвии
внимала оратору. А в пестрой массе ученых, журналистов и рабочих
делегатов, жадно прислушиваясь к словам Бакунина и пристально
всматриваясь в его титаническую фигуру, стоял, затерянный в толпе,
никем не замеченный и, вероятно, всем здесь незнакомый, известный
русский романист, Федор Достоевский6.
Все происходившее в Женевском дворце глубоко потрясло его.
Кратко, но выразительно он через несколько дней в письмах к
русским друзьям о работе конгресса возмущается проектами отмены
христианской веры, уничтожения больших государств и
насильственного насаждения мира. «Все это без малейшего доказательства,
все это заучено еще 20 лет тому назад наизусть, да так и осталось.
И главное — огонь и меч — и после того, как все истребится, то тогда,
по их мнению, и будет мир».
Так преломилась в сознании Достоевского речь Бакунина.
Но гораздо сильнее всех взрывчатых тезисов этого воззвания
Достоевский был поражен обликом произносившего их оратора. Он
жадно всматривался в могучие черты этого гиганта, давно уже
знакомого ему по рассказам, теперь же на его глазах беспощадно
судившего с высоты трибуны всю современную цивилизацию.
Потрясающий дар слова знаменитого эмигранта, ореол бунтарского
героизма и тюремного мученичества, живая легенда об его
подвигах и страданиях не могли не взволновать его собрата по эшафоту,
тюрьме и Сибири. И пока эти стальные слова о разрушении религии
и патриотизма болезненно вонзались в сердце писателя, личность
произносившего их оратора как бы вырастала перед ним, раскрывая
сложные тайники своего мятущегося и вечно ненасытного духа.
Всматриваясь в черты этого лица, Достоевский почувствовал
прилив блаженно-томительной тревоги, предвещавшей нарождение
нового творчества. Личность Бакунина как бы расковала
дремлющую стихию каких-то творческих возможностей, и новый, еще
глубоко загадочный, но уже нестерпимо волнующий образ стал
мучительно прорезаться в его сознании. В этот день Достоевский
задумал своего Ставрогина*.
* В письме к Каткову от 8-20 октября 1870 г. Достоевский пишет о Николае
Ставрогине: «Я сел за поэму об этом лице потому, что слишком давно уже хочу
изобразить егоъ. Достоевский обычно долго вынашивал в себе образы своих

352
Л. Π, ГРОССМАН
II
Итак, «Бесы», — вот то неизвестное исследование о Бакунине,
которое подспудно и таинственно живет в нашей литературе в
течение целого полувека. Роман, считавшийся до сих пор изображением
«нечаевщины», является у нас первой монографией о Бакунине.
Такова наша тема: Бакунин как прототип Ставрогина.
Разработка ее сообщает немало новых данных для характеристики
творческих методов Достоевского и попутно раскрывает одну из
самых выдающихся трактовок личности Бакунина во всей мировой
литературе о нем.
Оговоримся с самого начала: Ставрогин, конечно, — только
воображаемый портрет Бакунина, т. е. в основе глубоко преображающий
его подлинный облик; герой Достоевского — не зеркало, поставленное
перед лицом исторического деятеля, не фотография его, не точная копия
с его речей и поступков. Этого, разумеется, нечего ждать от художника
вообще, от Достоевского в особенности; совершенно очевидно, что
фантастическая манера его письма, склонность к гипертрофии и крайностям,
отражение действительности под самыми неожиданными углами, — все
это должно было сказаться на разработке взятого прототипа.
Достоевский стремился в своей портретной живописи не к
исторической подлинности, а к выявлению своего художественно-
философского замысла, и потому, согласно велениям этого высшего
императива, он комбинировал, изменял, усиливал и глубоко
преображал все данные бакунинской биографии и психологии. Много здесь
было отброшено, как несоответствующее замыслу «Бесов»; многое
по тем же соображениям усилено, сгущено, доведено до предельной,
почти фантастической степени; иные намеки становились резкими
чертами, иные подлинные характерные особенности оригинала
совершенно опускались. Искать здесь точного отражения и полного
совпадения, конечно, не приходится.
Нам важно установить один только факт: Достоевский, создавая
Ставрогина, исходил из личности Бакунина, и по-своему,
художественно-философски, т. е. свободно и даже
фантастически-произвольно трактовал его образ и толковал его жизненный подвиг.
По Ставрогину, конечно, нельзя изучать исторического Бакунина,
но при изучении его необходимо считаться и с той художественной
трактовкой, какую он получил в творческом сознании одного из своих
самых гениальных современников.
любимых героев, и два года, протекшие от встречи его с Бакуниным до начала
работы над «Бесами», не представляются чрезмерно длительным сроком.

Бакунин и Достоевский
353
Мы увидим сейчас, что, при всем преображении фактических
данных, основные контуры бакунинской биографии и некоторые
капитальные эпизоды ее, главные этапы его идеологии и лично
судьбы, нашли себе отражение в образе Ставрогина. Художественная
переработка материалов действительности не могла стереть здесь
исторической основы, и сложная личность знаменитого анархиста
проливает неожиданный свет на облик самого загадочного героя
мировой литературы.
* * *
Остановимся прежде всего на биографической основе нашего
сближения. Здесь сразу поражает почти полное совпадение различных
существенных обстоятельств в истории обоих героев.
Ставрогин, как и Бакунин, — аристократ, идущий в демократию;
«сын генерал-лейтенанта и значительной богачки», он
генеалогически и сословно вполне соответствует питомцу прямухинского гнезда.
Ставрогин воспитан известным литератором-идеалистом 30-
40-х годов С. Т. Верховенским (в лице которого изображен, как
известно, Грановский), сумевшим «дотронуться в сердце своего друга
до глубочайших струн и вызвать в нем первое еще неопределенное
ощущение той вековечной священной тоски, которую иная избранная
душа, раз вкусив и познав, уже не променяет потом никогда на
дешевое удовлетворение». Совершенно аналогичную роль в развитии
Бакунина сыграл другой знаменитый идеалист той поры, ближайший
друг Грановского, Станкевич, первый приобщивший своего друга
ко всем соблазнам германской идеологической философии.
Герой «Бесов» — представитель высшей европейской культуры,
приобщенный к первоисточникам научной современности.
Ставрогин, как и Бакунин, — был «весьма порядочно образован: даже
с некоторыми познаниями» — в смысле чисто научной подготовки.
Ему была свойственна потребность постоянно обогащать свою
культуру; мы узнаем, что «он изъездил всю Европу, был даже в Египте
и заезжал в Иерусалим; потом примазался к какой-то ученой
экспедиции в Исландию и действительно побывал в Исландии.
Передавали тоже, что он одну зиму слушал лекции в одном немецком
университете» ; под конец романа снова говорится об «европейской
образованности» Ставрогина.
Ряд черт здесь прямо выхвачен из биографии Бакунина:
скитания по всей Европе — и не только по Европе, — слушание лекций
в немецких университетах — в Берлине у Вердера и других светил,
наконец, очевидный намек на случайное участие Бакунина в
известной экспедиции Лапинского в Швецию, — все это с неизбежными

354
Л. Я. ГРОССМАН
художественными преображениями ложится в основу ставрогинской
характеристики.
Заграничным скитаниям Ставрогина предшествует его
недолговременная офицерская служба. «Он был зачислен в один из самых
видных гвардейских кавалерийских полков», в котором пробыл,
впрочем, недолго: за проступки был разжалован в один из пехотных
армейских полков, а затем вскоре вышел в отставку.
В биографии Бакунина этому соответствует его зачисление в
армейскую артиллерийскую бригаду в литовской глуши с определением
«обходить чинов в течение трех лет» за какие-то проступки в первом,
офицерском классе.
Впрочем, в Петербурге Бакунин вращается в кругу своей
аристократической родни; молодой офицер радушно принят в салонах
Муравьевых и Ниловых, посещает балы и рауты, хотя великосветские
развлечения быстро начинают тяготить его. Мы читаем в истории
Ставрогина: «Ее (Варвару Петровну) очень интересовали успехи
сына в высшем петербургском обществе. Что не удалось ей, то
удалось молодому офицеру, богатому и с надеждами. Он возобновил
такие знакомства, о которых она и мечтать уже не могла, и везде
был принят с большим удовольствием». Впрочем, вскоре Ставрогин
забунтовал, закутил и выпал из высшего круга.
Подготовительная стадия ставрогинской биографии закончена.
За границей начинается для Николая Всеволодовича новый и
важнейший этап его существования — приобщение к международной
революции и блистательная пропаганда своих политико-философских
убеждений, властно подчиняющих ему разнообразных адептов в лице
Шатова, Кириллова, ПетраВерховенскогоидр. Шатов впоследствии
вспоминает об их встречах в Швейцарии: «был учитель, вещавший
огромные слова, и был ученик, воскресший из мертвых. Я — тот
ученик, а вы — учитель».
Здесь совершенно очевидна аналогия с заграничной жизнью
Бакунина, философского проповедника и революционного
пропагандиста небывалой силы и влияния, ставшего для многих
«учителем, вещавшим огромные слова».
В дальнейшей истории Ставрогина представляют для нас
существенный интерес его отношения к Петру Верховенскому. Изучая
процесс нечаевцев6, Достоевский неоднократно встречался с именем
Бакунина, и сложные взаимоотношения двух знаменитых
деятелей современной революции сообщили ему немало материалов для
его романа. Многое из странной дружбы и последующей вражды
Бакунина и Нечаева легло в основу взаимоотношений двух
главных героев «Бесов». В прошлом Ставрогин и Верховенский прочно

Бакунин и Достоевский
355
связаны общей революционной работой в Швейцарии, где они
сообща составляли устав революционной организации (нечаевский
процесс установил почти непререкаемо сотрудничество Бакунина
в составлении знаменитого «Революционного Катехизиса»). Но
увлечение вскоре сменилось глубоким разочарованием. В июле 1870 г.
Бакунин в своих письмах называет Нечаева опасным фанатиком
с «отвратительным образом действий», применяющим «политику
Макиавелли и систему иезуитов», допускающим «грязные приемы»
и проч. В романе этому вполне соответствует общее презрительное
отношение Ставрогина к Петру Степановичу, которого он готов
заклеймить прозвищем «мошенника».
Одно характерное обстоятельство из истории взаимоотношений
Бакунина и Нечаева отразилось на интриге романа. Как сообщает
Драгоманов7, «Бакунин очень хлопотал, чтоб она (старшая дочь
Герцена) сблизилась с Нечаевым и поступила в его русское
революционное общество... Для склонения Н. А. Герцен Бакунин устроил
в Женеве свидание ее с Нечаевым при таинственной обстановке,
в его присутствии и проч. Это происшествие отразилось на
эпизоде доставления Верховенским Ставрогину Лизы Дроздовой. Хотя
роли здесь и перемещены, основа случая — эксплуатация
романического момента в подпольно-революционных целях — остается
неизменной.
Не менее авантюрно-фантастичной представляется в романе
связь Ставрогина с разбойником Федькой каторжным. Злодейский
приказ Николая Всеволодовича: «режь еще, обокради еще», его
попустительства убийствам и поджогам почти граничат с сенсациями
бульварной романистики. А между тем здесь отражены глубоко
подлинные черты действительности, нисколько не сгущенные автором
«Бесов».
Бакунин создал, как известно, пламенную апологию русского
разбойника. «Приближаются времена Стеньки Разина, — заявляет
он в одном из своих воззваний. — Разбои — одна из почетнейших
форм русской народной жизни. Разбойник в России — настоящий
и единственный революционер, революционер без фраз, без книжной
риторики, революционер непримиримый, неутомимый и
неукротимый на деле, революционер народно-общественный, а не сословный...
В тяжелые промежутки, когда весь крестьянско-рабочий мир спит,
кажется, сном непробудным, задавленный всею тяжестью
государства, лесной разбойничий мир продолжает свою отчаянную борьбу
и борется до тех пор, пока русские села опять не проснутся. А когда
оба бунта, разбойничий и крестьянский, сливаются, порождается
народная революция. Таковы были движения Степана Разина и Пу-

356
Л. П. ГРОССМАН
гачева... ». Примечательно, что, но мнению Верховенского, Ставрогин
и мог бы сыграть дня них роль Стеньки Разина, «по необыкновенной
способности к преступлению».
III
Остановимся на нескольких капитальных эпизодах романа,
выявляющих особенно выпукло личность их центрального героя. Это
пощечина Шатова, дуэль Гаганова, отношение Ставрогина к Лизе
Дроздовой.
Особенное значение имеет первый драматический эпизод
романа — пощечина Шатова. Ее биографический источник — пощечина,
полученная Бакуниным от Каткова. Как известно, друзья Бакунина
глубоко осуждали его за все его поведение в этой скандальной
истории, особенно же за уклонение его от дуэли, несмотря на решительный
вызов Каткова8. Белинский, Огарев и многие другие не остановились
перед обвинением Бакунина в подлости и трусости. Колебания
Мишеля, отсрочки, извинения, весь видимый аппарат малодушного
уклонения от смертельной опасности вызывали в среде друзей Бакунина
брезгливое изумление и нескрываемое презрение. И только через
несколько лет, на пражских и дрезденских баррикадах, на допросах
в Хемнице и Ольмюце, Бакунин доказал, с каким спокойствием он
встречал лицо смерти и с каким подлинным героизмом подвергался
почти неминуемой опасности быть убитым на баррикадах или
казненным в казематах. Его требование перед военным судом, чтоб его
казнили расстрелом, а не позорной казнью через повешение, так
как он бывший офицер, свидетельствует о его глубоком спокойствии
и бесстрашии в минуту величайшей обреченности.
Такова одна из загадок бакунинского образа, глубоко поразившая
Достоевского. Бесстрашный воин революции, непонятно и почти
двусмысленно отступающий от опасностей дуэли после злейших
оскорблений на словах и действием — как примирить это кричащее
психологическое противоречие?
Достоевский тщательно разбирается во всех извивах этого
сложного внутреннего конфликта.
Ставрогин не только силач и храбрец, он еще бреттер9. Его
неустрашимость и железная сила воли выявляются в романе с особенной
рельефностью. «Напомню опять читателю, что Николай Всеволодович
принадлежал к тем натурам, которые страху не ведают. На дуэли
он мог стоять под выстрелом противника хладнокровно, сам целить
и убивать до зверства спокойно». Необходимо отметить, что от
некоторого налета офицерского бреттерства не был свободен и Бакунин.

Бакунин и Достоевский
357
В 1836 г. он вызвал на дуэль В. К. Ржевского10, в 1840 г. — Каткова,
затем Карла Маркса в случае его отказа поместить в «Рейнской
Газете» требуемое Бакуниным опровержение. Впрочем, ни одна из этих
дуэлей не состоялась.
Достоевский сравнивает Ставрогина с Лермонтовым и декабристом
Луниным, который «всю жизнь нарочно искал опасность, упивался
ощущением ее, обратил его в потребность своей природы» и проч. Но,
несмотря на такую натуру, он выносит без вызова пощечину Шатова
и терпит злейшие оскорбления от Гаганова, принося ему смиренные
извинения. — «Бесстыдный трус», решает о нем Гаганов, точь-в-точь
как Белинский о Бакунине. И когда, наконец, Ставрогин выходит
к барьеру, он трижды стреляет в воздух. — «Я не хочу более никого
убивать», — заявляет он взбешенному противнику.
Примечательно, что Бакунин высказывался иногда против убийства: «душа моя
не была способна к злодейству... и никогда ни Брут11, ни Равальяк12
не были моими героями». («Исповедь» ,70.)
И только затем, в разговоре со своим секундантом Кирилловым,
Ставрогин признается, что «ищет бремени» для своей непомерной
волевой силы и что, конечно, величайшее испытание для него —
«снести битье по лицу», не уничтожив тут же своего оскорбителя.
То, что на первый взгляд кажется позорной трусостью, оказывается
высшим, почти сверхчеловеческим напряжением волевой энергии.
Таков, независимо от его исторической верности, психологический
комментарий Достоевского к катковской истории.
И, наконец, для нашей темы имеет крупное значение отношение
Ставрогина к Лизе Дроздовой. Достоевский с большой смелостью
для русского романа отмечает в своем герое физическую
ущербность, органическое бессилие, сексуальную дефективность: «принц
Гарри» истощил свои силы в извращениях огромного разврата.
Об этом заявляют в лицо ему различные герои романа. После
проведенной с ним ночи, Лиза в своем смятом платье и растрепанной
прическе злобно кричит ему: «Вы всякого безногого и безрукого
стоите». Петр Верховенский клеймит его с таким же ожесточением:
« ...старая вы, дырявая, дрянная барка на слом». Этот смелый штрих
в характеристике Ставрогина был зорко подмечен и зафиксирован
в замечательных статьях А. Л. Волынского13. Один из лучших
исследователей Достоевского категорически говорит по поводу
Ставрогина «о физическом вырождении его мужской личности», об его
«полном органическом бессилии» : «в нем подорван принцип жизни,
истощены все непосредственные инстинкты».
Так раскрывает Достоевский великую тайну пола в Ставрогине.
Холодный, чуждый подлинной страстности, он, по собственному вы-

358
Л.П.ГРОССМАН
ражению, «пробует большой разврат», не чувствуя влечения к нему.
Спокойный экспериментатор в области чувственности, он с неохотой
предпринимает свои хладнокровные опыты наслаждений.
Как ни трудна и опасна эта сфера для биографических
исследований, позволительно утверждать, что и здесь Ставрогин является
отражением Бакунина. По свидетельству Ю. М. Стеклова, «половой
момент в жизни Бакунина не играл никакой роли». Сомнительно
даже, было ли ему вообще знакомо это чувство. Вся энергия этого
колоссального организма уходила на работу мысли и на снедавшую
его лихорадочную деятельность*. «Детей Бакунин не имел и иметь
не мог», сообщает Вяч. Полонский**.
О том же свидетельствуют современники; Катков кричит ему:
«скопец!», и, по свидетельству Белинского, это подействовало на него
сильнее подлеца. Сам Белинский говорит об его «скопческом слоге»,
называет его «абстрактным героем», иронизирует над его
девственностью. Не случайно Герцен называет его «революционером-аскетом»,
«монахом революции». Вообще говорить об его «холодной крови»
стало обычным в кругу его друзей.
Но при этом, из тех же писем Белинского видно, что Бакунин
«пробовал разврат». А по позднейшему свидетельству Анненкова
он был в известные моменты своей жизни «весьма податлив на
житейские наслаждения». Но поздно возникшие эксперименты
чувственных эмоций быстро замерли: биографы Бакунина решительно
отвергают за его браком какое-либо подобие реального супружества
и совершенно категорически называют имя настоящего отца детей
Антонины Ксаверьевны Бакуниной14.
Так, даже в этом сложном изломе ставрогинского образа
Достоевский не отступает от своей модели.
IV
В заключение этого биографического обзора необходимо
остановиться и на ряде дополнительных черт ставрогинского образа.
Мертвенность, застыл ость, безжизненность Ставрогина может
показаться полной противоположностью бурнопламенной
активности Бакунина. И, конечно, героические подъемы этого страстного
борца не нашли своего отражения в «Бесах». Но нужно учитывать,
что легенда о Бакунине склонна преувеличивать его неутомимую
* Ю. М. Стеклов. «М. А. Бакунин, его жизнь и деятельность». М., 1920,1, 355.
** Вяч. Полонский. «М. А. Бакунин, жизнь, деятельность, мышление». М.,
1922,1. 455.

Бакунин и Достоевский
359
действенность; на самом деле он знал периоды глухой и тупой
безнадежности, наводившей его даже на мысль о самоубийстве. Он
говорит в своей «Исповеди»: «Мне так бывало иногда тяжело, что
не раз останавливался я вечером на мосту, по которому обыкновенно
возвращался домой, спрашивая себя, не лучше ли я сделаю, если
брошусь в Сену и потоплю в ней безрадостное и бесполезное
существование» ... И далее: «Во мне умер всякий нерв деятельности,
всякая охота к предприятиям, я сказал бы — всякая охота к жизни»...
Впоследствии он пытается отравиться в Ольмюцкой крепости и
уславливается с братом о доставлении ему яда, если бы освобождения
из Алексеевского равелина не последовало.
Другая черта, поражающая в Ставрогине, это — непонятная
в таком культурнейшем европейце малограмотность. Достоевский
жестоко иронизирует над слогом «русского барича, не совсем
доучившегося русской грамоте, несмотря на всю европейскую свою
образованность». Предсмертное письмо Ставрогина к Даше — образец
уродливо изломанного, беспомощного и неправильного
франко-русского слога, который почти сплошь отзывается дурным переводом
и раздражает приемами чужого синтаксиса.
Для Достоевского — это важная черта: преобразователь мира,
оперирующий грандиозными проблемами отвлеченной мысли и
практического строительства, искушенный во всех тайнах современной
философской культуры, неспособен правильно написать простого
русского письма! Реформатор вселенной не сумел доучиться русской
грамоте! Вот что значит оторваться от почвы, потерять связи с родной
землей, — как бы сурово заключает автор «Бесов».
Но свой философский вывод Достоевский строит на эмпирической
основе. Прототип Ставрогина и здесь служит романисту. Бакунин
поражал своих друзей и учеников безграмотностью своих писем.
Белинский не переставал жестоко клеймить его за незнание
грамматики («Небось, по-французски не ошибешься в орфографии —
на что же это похоже!»). Письма Бакунина поражают неудачными
галлицизмами15 вроде «интегритет», «радикульный», «фратерни-
тет», «унанимно апробированный» и пр. Гениальный мастер устного
слова, Бакунин, в сущности, до конца жизни не научился правильно
писать по-русски. Достоевский, несомненно, читавший его письма
к Огареву в Женеву, воспользовался их стилем и грамматикой для
заключительного памфлета в характеристике Ставрогина.
Можно не настаивать на целом ряде других совпадающих
деталей. Сюда относится Швейцария, с которой как-то фатально связан
Ставрогин: здесь происходит у него до начала романа какая-то
загадочная любовная история, затем встреча с Шатовым и Петром

360
Л. П. ГРОССМАН
Верховенским и приобщение к делу международной революции;
здесь же он собирается поселиться навсегда: «Я, как Герцен,
записался в граждане кантона Ури...»
Другая деталь из биографии Бакунина, это — обвинения в
шпионстве, исходящие из своих же революционных кругов. Ставрогин
говорит о своих политических единомышленниках: «Они уверены,
что я тоже шпион. Все они, от неуменья вести дело, ужасно любят
обвинять в шпионстве».
Все эти дополнительные совпадения для нас несущественны, и мы
ничего не строим на них; но их позволительно попутно отметить
и учесть их значение в связи с другими данными романа.
V
Внешность людей необычно действовала на Достоевского. Когда
он встречал где-либо поражавшее его лицо, он сейчас же видел в нем
центрального героя своего будущего романа.
Так, на вечере у Анны Павловны Философовой16, в середине
70-х годов он встретился с молодым ученым Александром Львовичем
Блоком, отцом будущего поэта. Это был человек странной, мрачной
и интригующей красоты, с тяжелым взглядом и необыкновенно
яркими губами. «Достоевский, — сообщает М. А. Бекетова17, —
собирался изобразить его в одном из своих романов в качестве главного
действующего лица».
Своеобразный человеческий облик мгновенно переносился
Достоевским в сферу художественного замысла и начинал жить в неясном
окружении создающегося романа. Так именно должен был поразить
его и внешний вид Бакунина. В этом необыкновенном лице он сразу
прозрел своего будущего героя.
Это отчасти сказалось и на внешности центрального персонажа
«Бесов». Ставрогин изображен в романе как «очень красивый
молодой человек», но с лицом странным и поражающим: «волосы у
него были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень
спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец
что-то уж слишком ярок и чист; зубы как жемчужины, губы как
коралловые, казалось бы писаный красавец, а в то же время как будто
отвратителен. Говорили, что лицо его напоминает маску; впрочем,
многое говорили, между прочим, и о чрезвычайной телесной силе
его. Росту он был почти высокого».
Нам известны три портрета молодого Бакунина. Ознакомление
с ними в связи с свидетельствами мемуаристов не оставляют
сомнения в физическом прототипе Ставрогина; мастерски выполненный

Бакунин и Достоевский
361
Достоевским портрет его героя воспроизводит внешний облик
Бакунина 30-40-х годов, лишь с небольшими художественными
вариациями и отступлениями вроде — «росту почти высокого».
Разумеется, Достоевского здесь интересуют не детали
физического облика, а лишь глубоко своеобразное впечатление от его
общего выражения.
Особенный интерес представляет для нас портрет Бакунина
в 40-е годы, приложенный к книге Вячеслава Полонского: он дает
разительное объяснение следующей пометке Достоевского:
«казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и
отвратителен». Своеобразная правильность черт и овала лица в соединении
с каким-то отталкивающе-неприятным выражением создаст
действительно впечатление застывшей и пугающей маски. Аналогичное,
хотя и несколько ослабленное впечатление раздражающей
красивости имеется и на редком литографическом портрете Митрейтера18
(1843), приложенном к монографии Стеклова (воспроизведен также
в IV томе соч. Белинского, редакции Венгерова). Оба портрета
Бакунина 40-х годов, модно и даже щеголевато одетого, вполне
соответствуют свидетельству Достоевского: «Это был самый изящный
джентльмен... чрезвычайно хорошо одетый... привыкший к самому
утонченному благообразию»...
Высокий рост и физическая сила Бакунина достаточно известны.
Наконец, акварельный портрет, приложенный к книге Корнилова,
подтверждает другую деталь ставрогинской внешности: ясные,
светлые глаза.
Таковы показания бакунинской иконографии, подтверждающие
общую верность портрета, исполненного Достоевским.
Также показательны и свидетельства современников. По
указаниям различных мемуаристов, молодой Бакунин был изящным
красавцем, неизменно поражавшим окружающих своей
великолепной внешностью. Арнольд Руге говорит об элегантности Бакунина,
пострадавшей только после пражского восстания. Рейхель
определенно называет Бакунина «красивым молодым человеком». Бакунин,
по его словам, щеголял в то время изяществом одежды и внешних
приемов, ловкостью блестящего артиллериста-гвардейца. Карл
Грюн19 отмечает следы изящной барственности в Бакунине 40-х
годов. Анненков говорит о замечательно красивом и выразительном
лице Бакунина. Рихарда Вагнера поражает «необыкновенная
импозантная внешность этого человека, находившегося тогда в расцвете
тридцатилетнего, возраста»...
Даже детали здесь списаны с натуры: ставрогинский «яркий
и чистый румянец» — не фантазия портретиста. Белинский сви-

362
Л.П.ГРОССМАН
детельствует: «Бакунин — пророк и громовержец, но с румянцем
на щеках и без пыла в организме». Дебагорий-Мокриевич описывает
светло-голубые глаза Бакунина.
Важно при этом отметить общее впечатление от внешности Став-
рогина: его фигура неизменно поражала окружающих. По
свидетельству хроникера «Бесов», Ставрогин при первом своем появлении
именно «поразил» его. Это впечатление повторяется при втором
появлении Николая Всеволодовича: «как и четыре года назад,
когда в первый раз я увидал его, так точно и теперь, я был поражен
с первого на него взгляда».
Знавшие Бакунина в аналогичных терминах отмечают первое
впечатление от его внешнего облика: «Когда я впервые увидел
Бакунина, — свидетельствует Вагнер, — меня поразила необыкновенная
импозантная внешность этого человека»... и проч. «Глаза у него были
загадочные, как у хищного животного», —- свидетельствует Г. Иекк.
Достоевский видел Бакунина в 1867 г., когда его молодой облик
был сильно стерт годами и испытаниями. Но и в чертах постаревшего
героя романист видел все то же характерное выражение тяжелой
маски, необычайно эффектной и в то же время неприятно
поражающей. Взгляд, мимическая игра, общее выражение этого
исключительного лица могли многое дать его наблюдателю, прозревавшему
за чертами старика интересующим его молодой облик. При обычной
тщательной информации и документации Достоевского, не может
быть сомнения, что он собрал нужные ему сведения о внешности
молодого Бакунина, столь разительно совпадающие со ставрогинским
обликом. Наконец, нужно иметь в виду, что различные портреты
Бакунина в молодости, до сих пор сохранившиеся, Достоевский мог
видеть у его друзей — Белинского, Герцена или Огарева.
Во всяком случае, обилие черт и признаков сходства во внешности
Бакунина и Ставрогина едва ли оставляет возможность предполагать
здесь случайные совпадения. Портрет Бакунина 40-х годов может
служить лучшей иллюстрацией ко второй главе «Бесов», где впервые
появляется «принцГарри».
VI
Для характеристики Бакунина представляет существенный
интерес отношение к нему его ближайших современников. Необходимо
под этим углом взглянуть и на героя «Бесов».
Духовная личность Ставрогина так же двоится в глазах его
окружающих, как и его внешний облик. Он одновременно подчинял силой
непобедимого очарования и возбуждал острую ненависть к себе.

Бакунин и Достоевский
363
Власть Ставрогина над сердцами поистине безгранична: перед
ним благоговеют, на него почти что молятся. Среди главных
персонажей романа нет ни одного, который бы не поклонялся этому
новому полубогу. Петр Верховенский страстно исповедуется ему в своей
экстатической любви: «Ставрогин, вы красавец... вы мой идол. Вы
предводитель, вы — солнце, а я ваш червяк»... И он страстно целует
руку своему кумиру. — «Вы так много значили в моей жизни, —
признается ему с почти женской влюбленностью Шатов, — разве
я не буду целовать следов ваших ног, когда вы уйдете? Я не могу
вас вырвать из сердца моего, Николай Ставрогин». Кириллов
загипнотизирован им до добровольного самоубийства, наглый Лебядкин
уподобляется в его присутствии кролику под взглядом удава.
О женщинах нечего и говорить. Стоит ему неожиданно появиться
в многолюдном обществе, как хромоножка Лебядкина с безумным,
почти невыносимым восторгом складывает перед ним руки и готова
преклонить колена. «Даша так и заколыхалась на месте при его
приближении», Лиза забилась в истерике. Такими сильно
драматическими приемами и бурно психологическими порывами Достоевский
выявляет могучую власть этого неодолимого очарования.
В подготовительных записях к «Бесам» читаем: «Вообще нужно
иметь в виду, что князь обворожителен, как демон. Он должен быть
обольстителен. — Шатов порабощен князем до идолопоклонства».
Но эта демонская обольстительность Ставрогина дублируется
в нем полярно противоположным свойством. Страстная любовь к
нему сменяется в его адептах чувством дикой вражды до отвращения
и неслыханных оскорблений. Петр Верховенский, целующий руки
Ставрогину, клеймит его унизительными кличками: «Дрянной,
блудливый, изломанный барчонок»... Шатов, готовый целовать следы
его ног, почти бранит его теми же словами и бьет кулаком но лицу.
Молящаяся на него Лебядкина в минуту исступления кричит ему:
«Самозванец!.. Гришка Отрепьев, анафема!» И даже готовая бежать
к нему из-под венца Лиза Дроздова издевается и жалит его своей
пробудившейся ненавистью: «У меня укрепилась мысль, что у вас
что-то есть на душе ужасное, грязное и кровавое и... в то же время
такое, что ставит вас в ужасно смешном виде. Берегитесь мне
открывать, если правда: я вас засмею. Я буду хохотать над вами всю
вашу жизнь».
Казалось бы, эта чудовищная смесь непобедимой прельститель -
ности и жуткого безобразия, слитые в одном лице и одновременно
возбуждающие поклонение и бунт, создают совершенно
фантастический характер, реально-невозможный продукт воспаленного мозга
Достоевского.

364
Л. Я. ГРОССМАН
А между тем любопытно проследить, как тонко и точно романист
кристаллизует здесь в своем искусстве данные жизни — глубокие
противоречия бакунинской натуры. Все близкие Мишеля, его сестры,
его друзья и ученики прошли через эти противоположные этапы, все
были переброшены от полюса поклонения к полюсу непонимания
и вражды.
Способность подчинять себе сердца была в высокой степени
свойственна Бакунину. Примечателен в этом отношении рассказ
Анджело де Губернатиса о их первой встрече: «Бакунин словно
хотел околдовать меня своим взглядом... Великий змей окружил меня
с этой минуты своими фатальными кольцами» и проч.
По свидетельству близко знавшего Михаила Александровича его
друга Рейхе ля, Бакунин «не мог не производить своим блестяще
одаренным умом сильного влияния на людей, которые горячо
противились его взглядам». И, действительно, страстные спорщики
с ним — Герцен, Белинский, Огарев, Тургенев — все подпадали
под воздействие его покоряющего ума.
Особенно показательны в этом отношении признания Белинского:
«Ты имел для меня глубокое и таинственное значение, — пишет он
Михаилу Александровичу, — ...и я люблю тебя, Мишель, люблю
горячо». — «Люблю я тебя с твоею кудрявою головою, этим кладезем
мудрости, и дымящимся чубуком у рта». «После Станкевича я тебе
больше всех обязан... Ты внес в мою жизнь мысль». «Много я
понимаю теперь глубоко и понимаю через тебя». «Ты возжег во мне новое
пламя, развил в росток то, что во мне было зерном». Он отмечает
в своем друге «силу, дикую мощь, беспокойное стремление вдаль без
удовлетворения настоящим моментом»... — «Ты, Мишель, просто
велик», — заключает он к одном письме.
Замечательно, что и на лиц совершенно иного, решительно
враждебного ему круга — на европейских суверенов и их ближайших
сподвижников — Бакунин часто производил такое же пленительное
впечатление. В Швеции, например, брат короля, министры,
различные государственные деятели подпадают под власть его очарования
несравненно сильнее, чем это полагается трезвым политикам. У нас
один из царских следователей, князь Г. (биографы предполагают,
что Горчаков20), участвовавший в допросах Бакунина, дал ему самую
лестную характеристику. Наконец — что примечательнее всего —
даже сам император Николай I, несомненно, поддался заочному
очарованию этого загадочно-пленительного человека.
А наряду с этим — какое напряжение антипатии и вражды,
подчас даже ненависти и отвращения! Мягкосердечный и кроткий
Огарев называет Бакунина «длинным гадом», «подлецом», считает

Бакунин и Достоевский
365
его «человеком, которому гадко руку протянуть». После истории
с Катковым, Бакунин казался Белинскому настолько противным,
что он не допускал возможности любви к нему со стороны женщин
и не понимал, как могут целовать его сестры.
В своих письмах Белинский не скрывает, что он «с ожесточением
и остервенением» восставал на Бакунина за его злость, чудовищное
самолюбие, гордость, тщеславие, хлестаковство. «Ты говоришь, —
пишет он ему, — что в моих глазах, по моему понятию, ты — пошляк,
подлец, фразер, логическая натяжка, мертвый логический скелет,
без горячей крови, без жизни, без движения; отвечаю, да, Мишель,
к несчастью, с одной стороны, это правда... » «Пожить с тобой в одной
комнате значит разойтись с тобой».
Это мнение — разделялось и прочими друзьями. «Талант и
дрянной характер!» — лаконично и выразительно бросает Герцен.
«В Бакунине, — записывает проникновенными словами Рихард
Вагнер, — антикультурная дикость сочеталась с чистейшим
идеализмом человечности. Мои впечатления от него постоянно
колебались между невольным ужасом и непреодолимой симпатией».
Н. А. Огарева-Тучкова21 отмечает в своих мемуарах разительную
противоречивость всех отзывов об этом близком друге ее семьи.
Один из убежденных адептов Бакунина, его флорентийский ученик
Ножин22, был горячо привязан к нему и в то же время почти
ненавидел его. Чрезвычайно характерен отзыв Грановского. «Странный
человек этот Бакунин: умен, как немногие, с глубоким интересом
к науке и без всяких нравственных убеждений. В первый раз
встречаю такое чудовищное создание. Пока его не знаешь вблизи, с ним
приятно и даже полезно говорить, но, при более коротком знакомстве
с ним, становится тяжело — unheimlich23 как-то».
Полнее всего это странное, мучительное,
трагически-двойственное отношение к Бакунину формулировал в своих письмах тот же
Белинский: «Уважаю его, но любить не могу», сообщает он
Станкевичу. «Пустой малый в своей внешней жизни, — пишет он ему
непосредственно, — ты, Мишель, высокая душа в своей внутренней
жизни». «Я любил и ненавидел тебя», — признается он в другом
письме. «Ты в моих глазах раздвоился, и в тебе одном я видел два
различные существа: одно прекрасное и высокое, могучее и
глубокое; другое — пошлое донельзя, до невозможности». «Всегда
признавал и теперь признаю в тебе благородную львиную природу,
дух могучий и глубокий, необыкновенное движение духа,
превосходные дарования, бесконечное чувство, огромный ум; но в то же
время признавал и признаю: чудовищное самолюбие, мелкость в
отношениях с друзьями, ребячество, легкость, недостаток задушев-

366
Л.П.ГРОССМАН
ности и нежности, высокое мнение о себе насчет других, желание
покорять, властвовать, охоту говорить другим правду и отвращение
слушать ее от других».
И, наконец, словно пытаясь суммировать бесконечное
разнообразие впечатлений и ощущений: «Я не умею иначе выразить
моего чувства к тебе, как любовью, которая похожа на ненависть,
и ненавистью, которая похожа на любовь».
Нельзя не заметить, что это сложное и мучительно-надрывное
отношение к Бакунину всех его друзей поразительно напоминает
аналогичные метания Шатова, Кириллова, П. Верховенского, Лебяд-
киной, Лизы Дроздовой в их поклонениях и вражде к Ставрогину.
VII
Задавался ли автор «Бесов» целью отразить в своем романе
и сложную идеологию Бакунина, пришедшего в эволюции своих
воззрений от мистического идеализма и политического консерваторства
к боевому атеизму и анархической проповеди? На первый взгляд
может показаться, что в личности Ставрогина нет соответствий этим
сложным идеологическим этапам бакунинской психографии, —
но это впечатление, при более пристальном рассмотрении текста,
обнаруживает всю свою иллюзорность.
Два полярных миросозерцания Бакунина Достоевский разлагает
на личностях учеников Ставрогина: с одной стороны, Шатов, с
другой — Кириллов и отчасти Петр Верховенский; Шатов — выразитель
раннего миросозерцания Бакунина: панславизм, религиозность,
возвеличение идеи народности до ее философского апофеоза;
Кириллов — это поздняя формация бакунинской идеологии: «Бога нет и,
стало быть, я — бог», идеология, доведенная в романе до трагического
абсурда и находящая себе разрешение в жутком эксперименте
философического самоубийства. Наконец, Петр Верховенский,
воплощая Нечаева, выражает и практические заветы позднего Бакунина
(во многом оказавшегося солидарным с Нечаевым): это — проповедь
безграничного разрушения во имя разрушения, новой пугачевщины,
великой «раскачки» Руси.
Какие же «огромные слова» вещал Ставрогин своему
воскресающему из мертвых ученику Шатову? Он формулирует мессианское
учение о спасении мира Россией, — единственным
народом-богоносцем, «кому даны ключи жизни и нового слова». «Вы насаждали
в моем сердце Бога и родину», — говорит Шатов. По позднейшему
определению Ставрогина, «это была славянофильская мысль».
И действительно, в его исповедании религиозной общественности

Бакунин и Достоевский
367
и даже мистической революционности, в его основном тезисе — «бог
есть синтетическая личность народа», наконец, особенно, в его вере,
что обновление мира пойдет от России, — есть нечто от того
политического славянофильства, от которого не были свободны ни Герцен,
ни Бакунин.
Достоевский-художник, конечно, не задавался целью
воспроизвести здесь стенографически слова и мысли Бакунина. Степень
художественного преображения действительности здесь, конечно,
значительна, но основная сущность раздумий и проповеди молодого
Бакунина здесь все же звучит явственно и передана замечательно
верно. Учение Бакунина сороковых годов, а отчасти и шестидесятых,
определяется исследователями как «революционный панславизм»;
здесь даже отмечается подчас влияние Константина Аксакова*. То,
что Ставрогин говорит о России, Бакунин переносит на все
славянство, придавая, впрочем, русскому народу особое значение в деле
революционного обновления мира. «Считая этот (славянский) мир
наименее испорченным цивилизацией, — рассказывает Рихард
Вагнер, — он отсюда ждал возрождения человечества. Свои
надежды он основывал на русском национальном характере, в котором
ярче всего сказался славянский тип. Основной чертой его он считал
свойственное русскому народу наивное чувство братства». «Я не мог
оторвать ни природы, ни сердца, ни мыслей своих от России», —
пишет Бакунин в своей «Исповеди».
И с каким пламенным подъемом он исповедует этот русский
мессианизм в своем знаменитом воззвании к славянам, где он
говорит о пробуждающемся «народе-великане», о «могучем племени»,
полном величия и силы: «В Москве будет разбито рабство всех
соединенных под русским скипетром славянских народов, а с ним
вместе и все европейское рабство, и навеки будет схоронено в своем
падении под своими собственными развалинами; высоко и прекрасно
взойдет в Москве созвездие революции из моря крови и огня и станет
путеводной звездой для блага всего освобожденного человечества... »
Так Бакунин насаждает родину в сердцах своих слушателей. Это
почти что слова Ставрогина об едином народе, призванном обновить
и спасти мир силою нового верования.
Ибо нужно помнить: молодой Бакунин, обратившись к
революционной деятельности, сохранял религиозность прежних лет
и даже несомненную склонность к мистицизму. (Это настроение,
как известно, он во многом сохранил до преклонного возраста, и уже
Вяч. Полонский. «Мих. Бакунин в эпоху 40-60-х годов». (Вступительная
статья к «Исповеди» Б-на, 1921, стр. 39.)

368
Л. Π, ГРОССМАН
в 1862 г. он говорил Тургеневу, что верит в личного бога.) В 40-х годах
он своеобразно сливает в своем миросозерцании революционность,
религиозность и культ славянства, в частности — религию
России. — «Вы — скептик, я — верующий», — определенно заявляет он
в 1847 г. в письме к Анненкову, формулируя ему свое credo. «Во всем
этом много мистицизма, — скажете вы, — да кто же не мистик?
Может ли быть капля жизни без мистики? Жизнь только там, где
есть широкий, безграничный и потому несколько неопределенный
мистический горизонт...» Еще определеннее он высказывается
тогда же в письме к одному из своих польских друзей. «Вы ошибаетесь,
дорогой друг, если думаете, что я не верую в бога; я только вполне
отказался от того, чтобы признавать его научно и теоретически.
Я ищу бога в людях, в их любви, в их свободе и теперь я ищу бога
в революции. Я был бы очень счастлив, если хоть сколько-нибудь мог
способствовать освобождению славян, освобождению моей родины,
был бы очень счастлив умереть за свободу поляков и русских... Мы
находимся накануне великих событий. Это — критический момент
для славян, да исполнит каждый свой долг и да будет с нами святая
божественная истина»... Письмо заканчивается словами: «Да хранит
вас всех бог!»... Невольно вспоминается шатовская формула о Став-
рогине, насаждавшем в его сердце «бога и родину».
Наконец, в статье о Вейтлинге и коммунизме (1843 г.) Бакунин
говорит о новой революционной религии. Наступившая эпоха
«открывает собой великий революционный переворот, и жестокая борьба,
которая должна разгореться, будет иметь не только политический,
но и религиозный характер». «Не надо себя обманывать. Дело идет
именно к новой религии, к религии демократии, на знамени которой
начертаны слова: "Liberté, égalité et fraternité"»24:
Можно было бы сильно умножить цитаты из писаний Бакунина
для более полного освещения его религиозного и революционно-
патриотического учения сороковых годов. Полагаем, что и
немногих приведенных выдержек вполне достаточно для установления
фактической связи между бакунинскими теориями и проповедью
Ставрогина в ее «шатовской» рецепции.
Но мы знаем из романа, что в то время, как герой его обращает
Шатова в свою мистико-патриотическую веру, он так же убежденно
и с таким же успехом проповедует атеизм Кириллову. Эту сторону
его учения мы узнаем опять из уст его ученика, страстно
принимающего его философию. Его тезисы лапидарно-выразительны: «Для
меня нет выше идеи — что Бога нет. Человек только и делал, что
выдумывал Бога, чтобы жить, не убивая себя; в этом вся всемирная
история до сих пор. Я один во всемирной истории не захотел первый

Бакунин и Достоевский
369
раз выдумывать бога. Атрибут божества моего — своеволие. Это
все, чем я могу в главном пункте показать непокорность и новую
сознательную свободу мою».
Ставрогин внушил Кириллову идею воинствующего атеизма,
которую ученик сам определяет термином человекобожество, т. е.
обожествление человека в виду отсутствия бога. Заповедная формула
Кириллова: «Если нет Бога, то я — бог». Он развивает эту формулу
в следующих тезисах: «Если Бог есть, то вся воля его, и из воли его
я не могу. Если нет, то вся воля моя, и я обязан заявить своеволие».
Достоевский здесь излагает в стиле обычных
полуфантастических философий своих героев позднюю формацию бакунинского
миросозерцания, разумеется, всячески заостряя и стилизуя ее,
согласно своему художественному замыслу. Теоретическая основа
его — крайний, абсолютный, боевой атеизм, который сам Бакунин
называет антитеологизмом, выявляя и подчеркивая объявленную
войну всему богословскому мироучению. Высший принцип всякой
религии, утверждает Бакунин, систематическое, абсолютное
умаление, уничтожение и порабощение человечества в пользу божества.
«Так как Бог — всё, то реальный мир и человек — ничто. Так как
Бог — истина, справедливость и бесконечная жизнь, то человек —
ложь, неправедность и смерть. Так как Бог — господин, то человек —
раб»... «Существование Бога, — читаем в бакунинском исследовании
"Федерализм, социализм и антитеологизм", — логически связано
с самоотречением человеческого разума и человеческой
справедливости; оно является отрицателем человеческой свободы и
необходимо приводит не только к теоретическому, но и к практическому
рабству». И дальше: «Всякий, желающий обожать Бога, должен
будет отказаться от свободы и достоинства человека.
Бог существует, значит, человек — раб.
Человек разумен, справедлив, свободен, — значит, Бога нет.
Мы смело утверждаем, что никто не сможет выйти из этого круга...
Уважение к нему переходит в презрение к земле, а обожание
божества — в унижение человечества».
Мы видим, что художественная транспозиция Достоевского и этой
фазы идей Бакунина отличается такой же близостью к оригиналу,
как и прочие элементы ставрогинского облика. Учение Кириллова
в его основных положениях о человеко-божестве — за выделением
его крайнего вывода о необходимости самоубийства — является
точным переложением основоположных тезисов бакунинского
«антитеологизма».
Наконец, последнюю практическую формацию бакунинского
учения — сущность его анархизма — выражает в минуту вдохно-

370
Л. Я. ГРОССМАН
венного подъема Петр Верховенский. В Ставрогине живет страсть
к разрушению. Он дает Федьке Каторжному зловещий сигнал к
убийствам и поджогам, и по его верховному мановению сгорает половина
города и начинается поножовщина. Пожары, массовые убийства,
раскачка и смута исходят в романе от него, несмотря на всю его
видимую пассивность. По первоначальным заметкам и наброскам
к «Бесам» видно, что одна из формул Ставрогина — «все сжечь»,
совпадает полностью с лозунгом Бакунина. В монологе Верховенского
мы имеем свободное изложение бакунизма, с тем фантастическим
отблеском, какой неизбежно принимают в романе все исторические
документы, использованные Достоевским. Но материал
действительности явно просвечивает сквозь бредовые видения: «мы сначала
пустим смуту, — начинает Верховенский, — мы проникнем в самый
народ... Мы провозгласим разрушение... почему, почему,
опять-таки, эта идейка так обаятельна?.. Мы пустим пожары, мы пустим
легенды... Ну-с и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще
мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам...
и застонет стоном земля: "новый правый закон идет", и взволнуется
море, и рухнет балаган»...
Можно не приводить соответствующих цитат из Бакунина, —
достаточно указать на все его воззвания, речи и статьи, где
затрагивается и, следовательно, вдохновенно трактуется тема гибели старого
мира. Монолог Верховенского великолепно отражает напряженный
пафос Бакунина, упоенного творческими возможностями идеи
всемирного разрушения.
VIII
Возникает вопрос: откуда Достоевский мог почерпнуть столько
сведений о жизни и личности Бакунина в эпоху, когда не
существовало еще ни одной его биографии? Откуда такое щедрое обилие
фактов, черточек, событий, эпизодов, взятых из самой гущи истории
Бакунина и насквозь напитавших личность и судьбу Ставрогина?
Оправдывается ли фактами творческой истории «Бесов» наша
презумпция о широкой осведомленности их автора во внешней и
внутренней биографии Бакунина?
Заочное знакомство Достоевского с будущим прототипом
Ставрогина относится к ранней поре его творчества — сороковым годам.
Достоевский попал в кружок Белинского вскоре после того, как
Бакунин покинул его. Глубокий след, оставленный великим
диалектиком в сознании его друзей, был здесь слишком ощутим в беседах
и помыслах его недавних адептов. Сам Белинский, Тургенев, Пана-

Бакунин и Достоевский
371
ев — ближайшие друзья Михаила Александровича — должны были
постоянно упоминать его имя, особенно в связи с разворачивающейся
на Западе громкой революционной деятельностью Бакунина. Если
Рихард Вагнер был поражен этим именем, встретив в газетах
известие о выступлении одного русского на польском банкете, то можно
представить, с каким напряженным волнением следили за
деятельностью Бакунина его недавние друзья и ученики.
В кружке, специально следившем за ходом европейской
революции, — в среде петрашевцев, где начинает вскоре постоянно
бывать Достоевский, — имя Бакунина должно было звучать еще
чаще. 1848 год, придавший руководителю Пражского восстания
всеевропейскую знаменитость, как раз застает Достоевского в
разгаре его увлечения фурьеризмом. Не может быть сомнения, что
в кружке петрашевцев, бдительно следивших за всеми событиями
революционного движения на Западе, имя первого русского,
приобщившегося к европейской революции, постоянно произносилось
в благолепном окружении всех слухов и устных сведений об его
бесстрашной борьбе с европейской реакцией.
На исходе 40-х годов в судьбах Достоевского и Бакунина
открываются некоторые реальные аналогии. По странному совпадению,
для них обоих открывается длительный период тюрьмы и ссылки.
Весной 1849 г. Достоевский и Бакунин были арестованы.
Петропавловская крепость, а затем далекий Омск видят их почти
одновременно. Конец 50-х годов оба проводят на положении сибирских
поселенцев, правда, в различных городах и ни разу не встретившись,
но, несомненно, зная друг о друге. Появление Бакунина в Сибири
было крупным событием в жизни политических ссыльных, — о нем
заговорили, на него обращали особенное внимание. В последние
годы своего пребывания в Сибири Достоевский много наслышался
о Бакунине, который находился в это время в Иркутске, где жили
также Петрашевский, Спешнев26, Львов26, т.е. товарищи
Достоевского по политическому процессу. В свою очередь, и Михаил
Александрович в своих сибирских письмах упоминает имя Достоевского
(письмо к Герцену от 7 ноября 1860 года из Иркутска).
Летом 1863 г. Достоевский видится в Лондоне с Герценом
(встречались они, по сведениям, сообщенным мне М. К. Лемке27, и во
Флоренции). Есть полное основание гипотетически ввести тему о Бакунине
в их беседы, вообще касавшиеся социальных проблем европейской
современности. Как отмечал в свое время Страхов, Герцен оказал
заметное влияние на тогдашние социально-политические воззрения
Достоевского, сказавшиеся с такой живостью и остротой в «Зимних
заметках о летних впечатлениях». Вот почему для нас представляет

372
Л.П.ГРОССМАН
особый интерес высказанное тогда же мнение Герцена о Бакунине,
которое суммирует ряд характерных черт, отметивших впоследствии
образ Ставрогина.
1 сентября 1863 г. Герцен в письме к самому Бакунину дает ему
суровую оценку, подчеркивающую отвлеченность и «призрачность»
его воззрений: «Оторванный жизнью (от жизни. — Л. Г.),
брошенный с молодых лет в немецкий идеализм, из которого время
сделало dem Schema nach28, реалистическое воззрение, не зная России,
ни до тюрьмы, ни после Сибири, но полный широких и страстных
влечений к благородной деятельности —■ ты прожил до 30 лет в мире
призраков, студентскои распашки, великих стремлений и мелких
недостатков. После 10-летнего заключения ты явился тем же
теоретиком со всей определенностью du vague29, болтуном... с долей
тихонького, по упорного эпикуреизма30 и с чесоткой революционной
деятельности, которой недостает революции». Здесь как бы дан
размашистый психологический набросок будущего образа Ставрогина.
В 60-е годы Достоевский знакомится довольно близко с Жакла-
ром, мужем его «невесты» Анны Васильевны Корвин-Круковской,
впоследствии известным коммунаром. Это был один из видных
сторонников Бакунина; когда в 1868 г. на конгрессе Лиги Мира в Берне
Бакунин был вынужден оставить Лигу, Жаклар вместе с Реклю
и некоторыми другими последовал за ним.
Наконец, как мы знаем, в 1867 г. Бакунин и Достоевский
одновременно находятся в Женеве. Первый из них выступает на конгрессе
Лиги Мира, заседания которого, по свидетельству Анны
Григорьевны, посещались и Достоевским.
Чрезвычайно существенно, в истории заочного знакомства автора
«Бесов» с Бакуниным, встреча и близкое отношение Федора
Михайловича с Огаревым в Женеве в 1863 г. Сведения об их дружбе и постоянных
беседах мы имеем в «Воспоминаниях» А. Г. Достоевской. — «Знакомых
в Женеве у нас не было почти никаких. Федор Михайлович всегда был
очень туг на заключение новых знакомств. Из прежних же он встретил
в Женеве одного Н. Огарева, известного поэта, друга Герцена, у которого
они когда-то и познакомились. Огарев часто заходит к нам, приносил
книги и газеты и даже ссужал нас иногда десятью франками, которые
мы при первых же деньгах возвращали ему. Федор Михайлович ценил
многие стихотворения этого душевного поэта, и мы оба были всегда
рады его посещению...» и проч. («Воспоминания А. Г. Достоевской»,
глава «Женева», цитировано по рукописи.)
Огарев принадлежал к тому небольшому кружку лиц, которые
досконально изучили личность Бакунина. Зная его с юных лет,
Огарев был свидетелем всех бурных эпизодов бакунинской молодости,

Бакунин и Достоевский
373
близко прикасался к различным обстоятельствам его тогдашней
жизни, принимал постоянное участие в дружеских обсуждениях,
а иногда и пересудах поведения Мишеля. Вся биография Бакунина
и всестороннее освещение его характера могли быть раскрыты
Достоевскому его постоянным женевским собеседником. Нет такого
фактического или биографического вопроса о личности Бакунина,
на который бы Достоевский не мог бы получить исчерпывающего
ответа от Огарева. Мы имеем здесь обширнейший источник
информации нашего писателя о заинтересовавшем его герое. Если для
ознакомления с личностью Грановского Достоевский специально
выписывает книгу Станкевича, для изучения Бакунина ему с лихвой
заменяют все печатные источники разговоры с Огаревым и — что еще
важнее — письма к нему Бакунина. Ибо нужно думать, что Огарев,
в то время усиленно переписывавшийся с Бакуниным, не скрывал
от Достоевского писем своего корреспондента, и многое высказанное
в этих пространных признаниях послужило Достоевскому
материалом для «Бесов». <...>
Вчитываясь в эти замечательные бакунинские письма к Огареву,
приходишь к заключению, что они вообще немало дали
Достоевскому. Необходимо учесть в декабрьских письмах 1869 г. рассказы
Бакунина о возвращении к нему его номинальной жены Антонины
Ксаверьевны (фактической жены итальянского политического
деятеля Гамбуцци) за три недели до родов, причем возникающие
денежные заботы Михаила Александровича, его сообщение о повивальной
бабке и проч., вся необычная конъюнктура события воспроизведена
Достоевским в истории родов Шатовой.
Отдельные характерные выражения писем Бакунина, вроде «наш
бессмертный друг Badingué»31 (4 января 1870 г.), или: «Aléa jacta
est»32 (21 февраля 1870 г.), со всей точностью воспроизведенные
в «Бесах», подтверждают предположение о знакомстве Достоевского
с этими письмами.
Укажем еще одну дату — именно день начала работы над
«Бесами». 7/14 декабря 1869 г. Достоевский сообщает Майкову33: «Через
три дня сажусь за роман в "Русский Вестник" (т. е. за "Бесы")».
Приведенные бакунинские письма, таким образом, совпадают с моментом
приступа к роману и первой работы над ним.
В распоряжении Достоевского имелись и различные печатные
данные. В органах Каткова— «Московских Ведомостях» и «Русском
Вестнике» 60-х годов, в которых печатаются и «Преступление и
наказание» и «Идиот», появляются в то время различные сведения
о Бакунине. Некоторые из этих сообщений представляют для нас
крупный интерес. <...>

374
Л.П.ГРОССМАН
Собственные воззрения и теории Бакунина Достоевский мог
узнать из различных статей и брошюр, которые свободно
распространялись в женевских книжных лавках и читальнях, куда, как
известно, постоянно заходил Достоевский. Он мог прочесть здесь
и «Романов, Пугачев или Пестель», и прокламации к русским
студентам и офицерам, т. е. целый ряд бакунинских страниц,
художественную транспозицию которых мы отмечали в теориях Ставрогина,
Наконец, ряд чрезвычайно существенных сведений автор «Бесов»
почерпнул из отчета о процессе нечаевских сообщников, за которым
он следил с жадностью художника, напавшего на благодарнейшую
творческую руду.
Наконец, у нас есть фактическое указание на то, что, работая
над «Бесами», Достоевский думал о Бакунине. В подготовительных
набросках романа, где будущий Ставрогин всюду называется князем,
имя Бакунина все же встречается, правда, только один раз, в мелкой
приписке, «Гр.[ановский] говорит: Бакунин — старый гнилой мешок
бредней» и проч. Даже если эта запись относится не к Ставрогину,
а непосредственно к историческому лицу — это упоминание
Бакунина в черновиках «Бесов» весьма знаменательно.
Все это, думается, достаточно объясняет ряд поразительных
совпадений романа о Ставрогине с бакунинской биографией.
•к * *
Нам необходимо считаться и с одним соображением из области
творческой психологии Достоевского. Изображая русскую
революцию, Достоевский не мог пройти мимо ее центральной фигуры, и,
намечая главных героев «Бесов», он никак не мог миновать самого
выдающегося деятеля всего движения, его вождя и руководителя,
уже отмеченного в то время мировой славой. Не забывая в своем
романе таких второстепенных участников «Нечаевщины», как
Успенский или Зайцев, припоминая и некоторых малозаметных
петрашевцев вроде Ал. Милюкова34, воспроизводя с большой
точностью деятельность самого Нечаева, Достоевский не мог оставить
в стороне крупнейший эпизод нечаевской деятельности — его столь
прошумевшую связь с Бакуниным. Если вспомнить, с каким жадным
вниманием Достоевский стремился воспроизвести в своих эпопеях
всех выдающихся деятелей современной России (в известном письме
к Майкову он сообщает, что думает вывести в задуманном романе
и Тихона Задонского35, и Чаадаева, и Павла Прусского36, и
Пушкина, и Белинского, и Грановского), — станет очевидным, что в план
его изображения русской революционной современности Бакунин
должен был войти как центральное лицо. Это тем очевиднее, что

Бакунин и Достоевский
375
из всех деятелей тогдашнего подполья и эмиграции, получивших
отражение в «Бесах», Достоевский лучше всего знал Бакунина,
только его лично видел и даже слышал как политического оратора.
Но это нисколько не ослабляет степени преображения
исторического лица в романе. В своей творческой работе Достоевский
никогда не стеснял себя данными действительности и подлинными
признаками прототипа; ему нужна была не определенная конкретная
фигура во всех ее особенностях, а лишь ее художественная
типичность. Он пишет Майкову: «Ведь у меня же не Чаадаев, я только
в роман беру этот тип»... Он заявляет в «Дневнике писателя»:
«Лицо моего Нечаева, конечно, не похоже на лицо настоящего
Нечаева» ... Это полностью выражает и его отношение к Бакунину; он
взят Достоевским не как подлинная историческая фигура, а лишь —
как романический тип, т. е. с полным сохранением за автором прав
на свободное преображение этой крупной и характерной фигуры
политической современности. Портретного сходства здесь, конечно,
нечего искать, а все отличия от оригинала нисколько не ослабляют
исконной связи Ставрогина с его историческим прообразом.
IX
Как же воспринимает и толкует Достоевский образ Бакунина?
Ставрогин — воплощение исключительно умственной, мозговой
силы. В нем интеллект поглощает все прочие духовные проявления,
парализуя и обеспложивая всю его душевную жизнь.
Мысль, доведенная до степени чудовищной силы, пожирающая
все, что могло бы рядом с ней распуститься в духовном организме,
какой-то феноменальный Рассудок-Ваал37, в жертву которого
принесена вся богатая область чувства, фантазии, лирических эмоций, —
такова формула ставрогинской личности. «Вас борет какая-то новая
грозная мысль», «вас колеблет великая мысль», — говорят ему
окружающие, ощущая нечто трагическое и грозное в этом человеке,
снедаемом без остатка идеей. Этим исключительным развитием
логики Достоевский придает своему герою какие-то сатанинские черты,
лишая его всякого творческого дара, всякой вдохновенности или
героических порывов. «Из меня вылилось одно отрицание, — пишет
сам Ставрогин в предсмертном письме, — без всякого великодушия
и без всякой силы».
Но и тот элемент, который может уравновесить отсутствие этих
вечно-человеческих свойств — мощная творческая воля — в аспекте
активной строительной силы не дана Ставрогину. Его
исключительный волевой закал остается бесплодным и безжизненным, не выяв-

376
Л. П. ГРОССМАН
ляется вовне созиданием новых ценностей и при своей высочайшей
напряженности способен только медленно разлагать духовную
природу своего носителя. Ставрогин отмечен каким-то проклятием
духовного бесплодия, он может только раздражающе томить души
своих адептов, бессильный благодатно оплодотворять их.
Поставленный в самый центр революционного движения, стоящий в фокусе
целой системы политических заговоров, как их глава и руководитель,
он сохраняет при этом до конца позицию поразительного
невмешательства в эту возбужденную подпольную работу. Это какой-то
новый Сальери38 революционного действия, способный вырабатывать
отважные теории, сводить гармонию к алгебре и отравлять своими
формулами живые души, но бессильный подняться к этой творческой
и действенной гармонии.
Фатальная рефлексия разъела до конца всякую творческую
способность в этом мощном духовном организме и обрекла его на
медленную гибель. В Ставрогине невозможно предположить интереса
к поэзии, к музыке, к живым и звенящим голосам великой сферы
мирового искусства, ибо влечение к ней предполагает ту живую
сердечную стихию, которой навсегда лишил Ставрогина его могучий
и холодный, как стальная машина, рассудок. Этим образом
Достоевский дал совершенно исключительный в мировой литературе опыт:
он создал личность, поглощенную без остатка огромным интеллектом
и в нем потерявшую себя.
Не одному только Шатову Ставрогин должен был бы сказать:
«Мне жаль, что я не могу вас любить»... И есть какая-то трагическая
обреченность в его предсмертном признании: «Я никогда не могу
потерять рассудок»...
Вот почему в Ставрогине есть нечто жуткое и прельстительное.
Эта колоссальная сила ума, играющая всеми соблазнами диалектики
и вобравшая в себя без остатка все духовные и творческие
возможности его организма, одновременно пугает и влечет к себе. Этот
голый мозг, достигший какой-то небывалой гипертрофии, поражает
мощью своих грандиозных концепций, обреченных на крушение
в силу их исключительно мозговой природы. Перед нами гений
абстракта, исполин логических отвлечений, весь захваченный
безграничными перспективами мощных и бесплодных теорий. Их пафос
в колоссальной разрушительной силе, умертвляющей все, к чему
прикасается Ставрогин; их трагизм в бессилии стать созидательными,
переплавить истребление в творчество. Мертвенность Ставрогина,
это — окаменелость гениального теоретика при обнаружившейся
невозможности возвести идею ломки в категорию созидания,
жизненно отождествить волю к разрушению с творческой страстью.

Бакунин и Достоевский
377
Знаменитый лозунг Бакунина «Die Lust der Zerstörung ist eine
schaffende Lust» несет в себе неисправимое противоречие, фатально
обрекающее на трагическое бесплодие.
Так понимал Достоевский Бакунина, и нельзя не признать, что
в свете такого истолкования загадочная личность великого
мятежника получает поразительное озарение. Ставрогин — это яркий
рефлектор перед лицом Бакунина. Зоркая меткость этой
характеристики подтверждается, как мы видели, фактами жизни и
психологическими чертами исторического героя. Анненков замечательно
определяет коренное свойство Бакунина: «Потребность созидания
систем и воззрений, обманывающих духовные потребности
человека вместо удовлетворения их». Это фатальный опыт ставрогин-
ских теорий на Кириллове и Шатове. Сам Бакунин отмечает в себе
эту оторванность от почвы: «Я знал Россию мало; восемь лет жил
за границей, а когда жил в России, был так исключительно занят
немецкою философиею, что ничего вокруг себя не видел». «Я создал
себе фантастическую Россию».
Друзья Бакунина чувствовали, что непосредственная, целостная
и многокрасочная жизнь лишь тогда вдохновляла и увлекала
Бакунина, когда она отлилась в идею, переплавилась в ratio39, т. е. в
известном смысле обесцветилась, раздробилась и оскудела, но взамен
приобрела исключительную силу стремительности. Способность
Бакунина увлекаться процессом логических построений,
независимо от их выводов и конкретных приложений, создавала особый вид
философского «искусства для искусства», игры в мышление — ради
самого процесса мышления.
Сам Бакунин отмечает в себе склонность смотреть на жизненные
вопросы «с высоты философской абстракции»: «Мой политический
фанатизм, живший более в воображении, чем в сердце, имел свои...
границы» ; «ненависть моя была в воображении, в мыслях, не в
сердце». «Я был в то же время обманутым и обманщиком, обольщал себя
и других, как бы насильствуя мой собственный ум и здравый смысл
моих слушателей» *.
Поднимая гибельные бури в душах своих слушателей, сам
Бакунин испытывал лишь головное возбуждение, и, бросая
смертоубийственные тезисы, он не ощущал реальных последствий их
приложения. По-видимому, он одинаково восхищал поразительным
блеском своего изложении и могучей способностью играть самыми
отвлеченными и.гибельными идеями, придававшими его учению
вид холодной, обнаженной и сверкающей гильотины. Мысль для
* «Исповедь», 49, 70-71, 84.

378
Л.П.ГРОССМАН
Бакунина была всегда гигантским рычагом и тараном, стенобитным
орудием исключительной силы, способным снести до основания
любые крепостные стены и уже потому непригодным к более
тонким заданиям духа к художественному творчеству, к интимной
душенной жизни.
Мощь своих разрушительных мускулов Бакунин должен был
искупить дефектом своей духовной организации. Возбуждавший
к себе такую исключительную влюбленность женщин и поклонение
мужчин, сам он никогда в жизни не любил: природа, одарив его
небывалым мозговым аппаратом, сделала это за счет его сердца и даже
в ущерб его физиологической нормальности. За свои
сверхчеловеческие упоения логическими празднествами Бакунин никогда не узнал
общечеловеческой радости любви, страсти супружества и отцовства.
Семейные отношении его были бы глубоко трогательны, если бы
в них не было чего-то жалкого, бессильного, слишком отвергающего
всякое представление о достоинстве и красоте подлинной
мужественности. Богатырь мысли и действия являет в основном человеческом
существе своем — в отношении к женщине — такую беспомощность,
тоскливую неприспособленность (вспомним свидетельство Герцена:
«Бакунин женился из скуки... ») и обидную пассивность, что поистине
можно, по примеру древних, говорить здесь о каком-то жестоком
законе возмездия, которым завистливая судьба поражает за свои
слишком щедрые дары.
Так же разительно сказывалась и духовная ущербность Бакунина,
всюду, где творчество не исчерпывалось мыслью и не всецело
определялось рассудком. Область искусства была отрезана от Бакунина,
и, кажется, сам он сознательно и намеренно завалил себе все входы
в этот мир высших человеческих эмоций. Он словно сознательно
стремился вытравить здесь даже те склонности, которыми природа
не вполне обошла его, например, свою прирожденную
музыкальность. Если, по свидетельству Рейхеля, он мог часами слушать
Бетховена и отличался музыкальной памятью, сам Бакунин осознавал
в себе это как величайший грех и осуждал себя за проявление такой
слабости. По свидетельству Рихарда Вагнера, «каждый разговор он
неуклонно сводил к разрушению, — все попытки ближе обрисовать
перед ним цель моих эстетических стремлений оставались
бесплодными»...
Это относилось не только к музыке. Известный художник
H. Н. Ге40 отмечает полную неспособность Бакунина к эстетическим
восприятиям. Решительнее всего это сказалось в его распоряжении
выставить Сикстинскую Мадонну против артиллерии пруссаков,
осаждавших Дрезден; правда, это было сделано в расчете, что прус-

Бакунин и Достоевский
379
саки «zu klassisch gebildet»41, чтоб стрелять в Рафаэля, — но это,
конечно, не колеблет мнения о глубоком эстетическом равнодушии
Бакунина. Хотя сам он отвергал впоследствии другое обвинение —
в том, что он отдал тогда же приказ об устройстве временного склада
горючих материалов в знаменитой Дрезденской галерее, отчего и
произошел пожар, уничтоживший часть коллекций, — нужно признать,
что такое распоряжение было бы вполне в духе его боевого приказа
о Сикстинской Мадонне, его пожелания видеть сожженным Париж
при отступлении коммунаров и во всех его диспутах об искусстве.
Замечательно, что еще в 40-х годах прозорливый Белинский
совершенно категорически произносит приговор: «Отсутствие в тебе
эстетического чувства».
Поистине поразительно, насколько этот выдающийся ум, вечно
погруженный в проблемы современности, столь самобытно и дерзко
разрешаемые им, беспомощен в чисто литературном отношении:
чтоб написать статью, ему необходима помощь друзей, он не умеет
самостоятельно построить обычного журнального трактата и подчас
ищет помощи даже у скудного дарованием Огарева. То, что Бакунину
не удалось выработать из себя писателя, что его мемуары, которые
могли бы составить интереснейшую книгу XIX века, так и не были
написаны, свидетельствует лишний раз, насколько всякое искусство,
всякая литература, все, отмеченное художественным вдохновением,
было чуждо ему. Единственное исключение отсюда — ораторское
искусство, столь органически свойственное Бакунину; но оно почти
сплошь построено на рассудке — особенно в своем политическом
виде — и, конечно, можно быть выдающимся политическим
оратором, сохраняя при этом полную анти-художественность в своей
натуре. Выдающиеся ораторские дарования Ставрогина и Бакунина
не делают их художниками, и нисколько не приближают их к
живому эстетическому чувству.
В жизни Бакунина бывали трагические минуты тупой
безнадежности, когда он мечтал о самоубийстве и даже пытался прибегнуть
к нему. Окованный, обреченный, он, видимо, переживал моменты
морального оцепенения, напоминающие мертвенность Ставрогина.
Для философского замысла Достоевского важно было выдвинуть
на первый план это именно состояние и всецело сосредоточить на нем
психологическую структуру своего героя. Художник имел право
взять под этим углом свою модель и зарисовать ее в этом редкостном
освещении. Другой великий художник той же эпохи, во многом
родственный Достоевскому, Рихард Вагнер, схватил ту же модель
в совершенно ином озарении и рассмотрел в ней иные черты. Для
германского трагика, изобразившего Бакунина в образе своего Зиг-

380
Л. П. ГРОССМАН
фрида, русский бунтарь, сражавшийся рядом с ним на дрезденских
баррикадах, являет общечеловеческое воплощение торжествующего
героизма и радостного великодушия. Это — мощный заклинатель
всех зловещих сил истории, великий борец за избавление
человечества от вековых пут и скреп, победоносно ведущий его к высшему
бытию и прекраснейшему будущему.
Эту героическую сущность великого завоевателя Достоевский, как
мыслитель, должен был отвергнуть в Бакунине, и, как художник, он
прошел мимо нее. Согласно велениям его романического замысла,
образ вождя «Бесов» должен быть, как Антихрист в предании —
прельстительным и ложным, умственно неодолимым и нравственно
несостоятельным. Вот почему Ставрогин, воплощая общую схему
психологического типа Бакунина с его чудовищно-развитым
интеллектом за счет всех прочих духовных даров, не передает того
бурнопламенного устремления, которым вечно была подвергнута
личность «святого бунтаря». Ставрогину чуждо то героическое
начало, которым искупались бесчисленные грехи бакунинской натуры.
Герой «Бесов», как всякий художественный образ, не есть точная
копия своего прототипа: он комбинирует по-новому и глубоко
преображает жизненные черты оригинала. Совершенно очевидно, что
возмущение Достоевского «нигилизмом» направляло его концепцию
в сторону развенчания и отрицательной тенденции. Достоевский
создал Ставрогина, чтоб казнить его позорной казнью через повешение.
Таково было намерение романиста, которое, как известно, не всегда
подчиняется рационалистической программе автора. С Достоевским
произошло то же, что с Шекспиром при создании Шейлока: экелая
дать убийственною карикатуру, он создал величественный и
трагический образ. Гений художника, по слову Гейне42, оказался выше
его воли. Личность Бакунина не пошла на памфлет и убийственною
пародию, на которую так легко поддались фигуры Грановского,
Нечаева, даже Тургенева.
Бакунин выдержал испытание сатирического возмущения
Достоевского. Он и под натиском этого гневного вдохновения
сохранил свое величие и ценность. Никакие приемы романиста не могут
принизить его героя до того уровня жалкого, поистине смешного
и мелкого, на котором очутились живые прообразы Кармазинова
или обоих Верховенских, попав в заколдованный круг памфле-
тического гнева Достоевского. Поставленный в самые тяжелые
и невыгодные условия, Ставрогин до конца сохраняет известное
достоинство и значительность. Там, где расплывчатые,
колеблющиеся, двойственные фигуры Грановского и Тургенева оказались
благодарнейшим материалом для насмешливой карикатуры, образ

Бакунин и Достоевский
381
Бакунина остался непоколебимым и целостным, облитым
сарказмом, но не осмеянным. Там, где так легко пародируются «Довольно»
и «Призраки» Тургенева, поэма Печерина и исторические
исследования Грановского — писания Бакунина служат материалом для
глубоких и возвышенных философских поэм Шатова и Кириллова,
для вдохновенного в своем исступлении бреда Петра Верховенского,
Достоевский, решившийся посягнуть пародийным стилем на самого
Гоголя, оказался бессильным перед поставленным заданием — дать
пародию речей и статей Бакунина.
В процессе изучения своей модели великий художник невольно
и вразрез со своим намерением увлекся и пленился ею.
Повторилось то же, что и с образом Грановского, взятого для карикатуры
и вдохновившего Достоевского на глубоко возвышенные страницы
«Последнего странствования Степана Трофимовича». Недаром
сам Достоевский признавался, что он любит этого героя. Нечто
аналогичное произошло и с образом Бакунина. Желая казнить
и проклинать, он многое невольно принял в нем, многим пленился
и восхитился... «Николай Ставрогин — тоже мрачное лицо, тоже
злодей, — сообщает он в одном из своих писем. — Но мне кажется,
что это лицо — трагическое... Я сел за поэму об этом лице потому,
что слишком давно уже хочу изобразить его. По моему мнению, это
и русское, и типическое лицо. Я из сердца взял его».
Сложное отношение романиста к его знаменитому современнику
сказалось полностью на художественном воплощении его. Ставрогин
не столько портрет, сколько, скорее, маска Бакунина. Слепок
снимается с мертвого лица, он с максимальной точностью воспроизводит
черты, но никогда не передает их живого выражения. Маска всегда
разительно похожа и фатально неподвижна.
Таков и герой Достоевского. Это, конечно, Бакунин,
запечатленный в его основных чертах, но совершенно лишенный
богатой мимической игры оригинала. Он схвачен здесь в момент жуткой
застылости и того душевного оцепенения, которое находило подчас
на скованного Прометея революции 1848 г., но не могло быть
длительным для его бурно-динамической натуры.
Достоевский в «Бесах» был подлинным ваятелем масок, мощно
лепившим облики своих современников, стилизуя, украшая или
искажая их, согласно велениям своего художественного замысла.
Среда этих слепков с живых лиц мыслителей и мятежников имеется
и тяжелая голова «исполина с львиной гривой». Лицо его резкими
и неизгладимыми чертами отпечатлелось на маске Ставрогина,
и только огонь высокого героизма, озарявший могучий облик
Бакунина, ускользнул от его гениального портретиста.

382
Л.П.ГРОССМАН
Из доклада В. П. Полонского
«Бакунин и Достоевский»43
ИТОГИ
Такова документальная сторона исследования Л. П. Гроссмана.
Зыбкость выводов, воздушность посылок, неисторичность самой
конструкции — оказываются для него характерными.
Ослепленный сверкнувшим парадоксом, наш автор попал в плен предвзятой
идее. Не он ею овладел, но она им завладела. Потому-то, словно
одержимый, отдавшись своеволию интуиции, он изобретал, когда
документальных подтверждений не находил; умалчивал, когда они
ему противоречили; устанавливал, как доказанные, положения,
нуждавшиеся в доказательствах; толковал в благоприятную
сторону события и факты, имевшие смысл обратный тому, которого
он добивался; щеголял мелочами, призванными играть в его
работе большую роль, и совершенно забывал о крупнейших явлениях,
оставляя их за кулисы памяти.
В итоге — совпадения не совпадают; «капитальные эпизоды»
оказываются фантастическими; портретное сходство, столь тщательно
наведенное, смывается, как грим, от прикосновения критической
губки; самое же главное: источники, послужившие фундаментом
всей работы, — отчеты нечаевского процесса и переписка Бакунина,
сообщаемая романисту Огаревым, — оказываются, при
ознакомлении, мифом.
Так возникают легенды. И, повторяем, только благодаря
большому изобразительному таланту Л. П. Гроссмана обязана эта легенда
своей внешней убедительностью.
Всего печальнее при этом то обстоятельство, что, много труда
потратив на столь бесплодное занятие, Л. П. Гроссман затуманил образ
Ставрогина, пройдя мимо истории его возникновения и развития.
А между тем эта история устанавливает факт полной
независимости Ставрогина от той исторической фигуры, которая, по
утверждениям Л. 77. Гроссмана, явилась будто бы его прототипом.
Ведь не только потому отрицаем мы гипотезу Л. П. Гроссмана,
что она им документально не обоснована, что с отчетом о нечаевском
процессе Достоевский познакомился после того, как добрая половина
романа была напечатана; что знаменитые письма свои,
послужившие будто бы Достоевскому материалом для Ставрогина, Бакунин
написал Огареву лишь после того, как исчезла всякая возможность
сообщения их содержания Достоевскому, и т. д. и т. д. Мы пойдем
навстречу Л. П. Гроссману и предположим, что все его исследование

Бакунин и Достоевский
383
исторично и документально, что нечаевский процесс был
опубликован до появления «Бесов» в печати, и что письма Бакунина Огарев
действительно сообщал Достоевскому.
Допустим все это — и все-таки такие допущения ни на йоту
не сделали бы более доказательной гипотезу Л. П. Гроссмана, ибо
генезис образа Ставрогина убедительно говорит нам, что
возникновение и развитие его не находится ни в какой связи с Бакуниным,
ни с его письмами, ни с процессом Сергея Нечаева.
Николай Ставрогин родился и вырос сам по себе. Михаил
Бакунин — так же.
€^

^^
H. ОТВЕРЖЕННЫЙ
Бакунин и Ставрогин*
Еще при жизни героический облик Бакунина неразрывно сплелся
с пленительной легендой и позорной клеветой.
Кажется, что он унаследовал вечно-тревожную судьбу
персонажей Гофмана: окруженный бесчисленной вереницей кривляющихся
теней-масок, шел гениальный современник Достоевского по
историческому пути, неустанно рождая причудливые вымыслы и
мифические домыслы. Но, быть может, в неистощимой изобретательности
человеческой фантазии наиболее изящной и
обольстительно-сочиненной является известная гипотеза Л. П. Гроссмана**: Бакунин как
прототип Ставрогина.
Она уже встретила сокрушительную критику со стороны
В. П. Полонского***, которая во многом разрушила наиболее
ценные и веские аргументы автора известных работ о Достоевском.
Взаимоотношение Бакунина с Нечаевым, «Огаревский вопрос»,
пощечина Каткова, «сексуальная ущербность» — «капитальные
эпизоды» в биографии «великого бунтаря» получили в статьях
* Моя тема совпадает со статьей А. А. Борового: «Бакунин в "Бесах" [статья
в той же книге «Миф о Бакунине»]. Но между нами — существенная разница:
Боровой разрешает этот вопрос преимущественно в философском аспекте, —
моя задача — больше литературно-психологическая. В основном в этом споре
у меня нет никаких расхождений с Боровым, поэтому, быть может, в наших
работах будет некоторое совпадение идей. Но это, конечно, нисколько не
исключает полной творческой самостоятельности и своеобразия наших статей.
** См. «Печать и Революция», 1923 г., № 4, ст. Гроссмана «Бакунин и
Достоевский», стр. 82 и 1924 г., № 4 и 5 его ст. «Бакунин в "Бесах"», ст. 56.
*** См. «Печать и Революция», 1924 г., № 2, ст. Полонского «Бакунин и
Достоевский», стр. 24 и № 5.

Бакунин и Ставрогин
385
Полонского такую убедительную оценку, что не признавать ее
возможно, лишь только принципиально игнорируя факты. Но,
тем не менее, Полонский не исчерпал и до конца не разрешил этот
вопрос, пройдя мимо наиболее существенной и основной проблемы
бакунинского спора.
Гроссман в известном смысле прав, когда утверждает, что «нельзя
при изучении художественных образов вообще, и героев Достоевского
в особенности, заключать от несходств к отсутствию прототипности».
К сожалению, эта глубокая и правдивая идея не помешала автору
бакунинской легенды в своих доказательствах прибегнуть к таким
по существу ненужным и бесплодным, как сравнение лица, глаз,
румянца Ставрогина и Бакунина.
Это праздное препирательство, занимающее значительное
количество страниц у Гроссмана и Полонского, на самом деле лишено
существенного значения. Иначе мы рискуем быть теми
исследователями, которые упорно будут считать «апостола всемирного
разрушения» прототипом всех исполинов с львиной головой и голубыми
глазами, а в красноречивых героях «интуитивно прозревать»
вдохновенного трибуна. Необходимо сначала разрешить основную
проблему спора: мог ли Бакунин, как определенный психологический
облик, быть прототипом таинственного «принца Гарри».
На этот вопрос, допускающий только при его положительном
ответе возможность искать ряд доказательств, подтверждающих
фактическую осуществимость творческого заражения*, — можно
ответить только отрицательно, если, конечно, не подменить
исторического Бакунина, сочиненным и мифическим. В этой подмене
и коренится основная ошибка автора обольстительной легенды.
Он сочинил Бакунина, придумал близкий психологический
облик Ставрогину, сопоставил множество фактов из биографии
«питомца премухинского гнезда», и, действительно, как будто
оказалось, что эта фантастическая марионетка чрезвычайно
напоминает самого загадочного героя Достоевского. Наша задача —
показать полное духовное несоответствие реального Бакунина
и Ставрогина, глубокий непримиримый контраст двух антиподов
человеческой психики.
* Аргументы, подтверждающие эту фактическую осуществимость, Гроссмана
уже нашли свое возражение в статьях Полонского. В общем почти все выводы
последнего я принимаю, но считаю ошибкой, что автор монографии о Бакунине
не поставил в своих работах основной проблемы спора. Давая анализ чисто
формальный, необходимо было дать и психологический, иначе возражения
теряют существенную часть своей значимости.

386
H. ОТВЕРЖЕННЫЙ
2, «Первые, вторые и третьи позиции»
Гроссмана
Автор бакунинской легенды значительно усложнил ее анализ
неясной формулировкой своих многообещающих открытий.
Первые страницы Гроссмана особенно вдохновенны; они,
действительно, как будто открывают не только читателям, но и
исследователям Бакунина широкую перспективу постижения одного из самых
таинственных вдохновителей страдающего человечества. «И кажется
только единственный раз, на протяжении целого полустолетия, —
пишет Гроссман, — маска с лица Бакунина была приподнята, и
сущность труднейшей психологической проблемы разрешена до конца
в одной замечательной художественной интуиции.
В русской литературе есть книга о Бакунине, написанная еще
при жизни его, но до сих пор с этой стороны неизвестная. Это,
конечно, самое выдающееся исследование о нем, и если нам удастся
раскрыть таинственно-запечатленный образ одного фантастического
героя русского романа, духовная природа Бакунина предстанет перед
нами в пластических чертах одного гениального воображаемого
портрета»... Итак, «"Бесы", — вот то неизвестное исследование
о Бакунине, которое подспудно и таинственно живет в нашей
литературе в течение целого полувека. Роман, считавшийся до сих пор
изображением "нечаевщины", является у нас первой монографией
о Бакунине».
В длинном свитке работ по Бакунину, наряду с именами Неттлау,
Корнилова, Стеклова, Полонского и др., необходимо, по-видимому,
присоединить и Достоевского. Тогда в «Бакуниане» «Бесы»
представят не только большой интерес, как «первая монография о
Бакунине» , но и произведут в ней, благодаря счастливому открытию
Гроссмана, целый переворот, разрешив «сущность психологической
проблемы» непримиримого бунтаря до конца.
Конечно, «Бесы» — не ученый трактат, а художественный роман,
но здесь у Гроссмана имеется оговорка, с которой принципиально
необходимо согласиться. «Последнее слово, — пишет автор
бакунинской легенды, — в истолковании загадочных образов прошлого
принадлежит обычно не ученым, а поэтам. Не исследователи, а
художники слова часто дают окончательную формулу самым глубоким
и сложным историческим характерам».
Но сам исследователь Достоевского, по-видимому, был смущен
открывшимися научными далями, когда он дал на первых страницах
своей статьи эту гиперболическую оценку. Это следует из той
торопливости, с какой автор бакунинской легенды отступил с «первых»

Бакунин и Ставрогин
387
позиций на «вторые», нисколько не смущаясь впасть в противоречие
с самим собой.
«Ставрогин, конечно, — только воображаемый портрет
Бакунина, — пишет Гроссман в дальнейшем, — т. е. в основе глубоко
преображающий его подлинный облик... Достоевский стремился
в своей портретной живописи не к исторической подлинности, а к
выявлению своего художественно-философского замысла, и потому,
согласно велениям этого высшего императива, он комбинировал,
изменял, усиливал и глубоко преображал все данные бакунинской
биографии и психологии... По Ставрогину, конечно, нельзя изучать
исторического Бакунина, но при изучении его необходимо считаться
и с той художественной трактовкой, какую он получил в творческом
сознании одного из своих гениальных современников».
Эти страницы автора мифа чрезвычайно неясны и заметно
противоречивы. С одной стороны, благодаря открытию Гроссмана,
сумрачная фигура вдохновенного трибуна получила свою «окончательную
формулу», ибо, убеждает нас известный исследователь Достоевского,
«Бакунин разделяет участь Цезаря, Кромвеля, Петра или
Грозного» и тогда, конечно, «Бесы» — явятся «наиболее выдающимся
исследованием» в Бакуниане, которое пристально и тщательно
следует изучать всем бакунистам, а с другой — Достоевский «исходил
из личности Бакунина и по-своему, художественно-философски, т. е.
свободно и даже фантастически произвольно трактовал его образ
и толковал его жизненный подвиг», т. е. в облике Ставрогина мы
имеем фантастический произвол, и тогда, как это ни печально, для
уяснения гениального современника Достоевского нам придется
оставить «Бесы» и снова обратиться к работам Неттлау, Корнилова и др.,
далеко не разрешившим всех проблем бакунинской психологии.
Это несоответствие между двумя формулировками углублено еще
больше Гроссманом при его отступлении на «третьи позиции», как
будто оставшиеся последними, если не считать, конечно, полной
капитуляции. Эта позиция обоснована Гроссманом во второй его
статье в III главе: «проблема литературного прототипа». Отметив
длинный ряд прототипов в мировой литературе, автор легенды
пишет: «Все это прототипы. И все эти живые лица глубоко не схожи
с романтическими образами, которые ими порождены. Они только
дают первый толчок фантазии художника, которая затем действует
автономно, преображает жизненный зародыш, дает ему самобытное
развитие и выводит из него, наконец, художественный образ, столь
самобытный и новый, что жизненный первоисточник совершенно
отступает, и сходство между реальностью и фикцией сглаживается
почти до неузнаваемости» (курсив мой. — Н. О.).

388
Я. ОТВЕРЖЕННЫЙ
Это любопытное толкование Гроссмана литературного прототипа,
его «третьи позиции» окончательно противоречат патетическому
тону его первоначальных утверждений. На самом деле, если
Бакунин явился только «первым толчком фантазии художника, которая
затем действует автономно... дает ему самобытное развитие» до
такой степени, что «сходство между реальностью и фикцией
сглаживается почти до неузнаваемости», то непонятно, каким образом
«Бесы» — «первая монография, самое выдающееся исследование
о Бакунине», где единственный раз, т.е. только в этом
произведении, а не в каких-нибудь ученых трактатах, «маска с лица
Бакунина были приподнята и сущность труднейшей психологической
проблемы разрешена до конца». По-видимому, это противоречие
несомненное и очевидное может быть разрешено при полном отказе
от обольстительной и одновременно несостоятельной
первоначальной формулировки. Это, быть может, несознательно подчеркивает
сам Гроссман, когда устанавливает принципиальную разницу
творческого преображения, лежащего в основе прототипа, от всякого
иного. «Всякое иное преображение, — пишет Гроссман, — не
связанное с таким коренным нарушением черт оригинала, не создает
прототипа, а является поэтической живописью исторического
лица. Нельзя говорить, напр., что Борис Годунов1 или Иван
Грозный — прототипы трагических героев Пушкина или Ал. Толстого2.
Это просто исторические образы, изображенные поэтом, конечно,
не фотографически, но с обязательным сохранением огромной дозы
подлинного сходства». Автор бакунинской легенды сам резко
проводит грань, отделяющую исторические образы Бориса Годунова
и Ивана Грозного от героя Достоевского, прототипом которого якобы
являлся Бакунин, к сожалению, забывая, что когда-то он сам писал
совершенно обратное.
Напомним Гроссману его же слова: «Последнее слово в
истолковании загадочных образов прошлого принадлежит обычно не ученым,
а поэтам... И в этом отношении Бакунин разделяет участь Цезаря,
Кромвеля, Петра и Грозного». Ясно только одно: в первой редакции
Бакунин разделял участь исторических характеров, а в третьей —
он уже не разделяет. Это противоречие можно установить и другим
аргументом: анализ Рудина, сделанный Гроссманом, лишний раз
иллюстрирует его спешный переход на последние позиции.
Страница о Рудине вообще примечательна для аргументации
автора бакунинской легенды. Известно, что аналогия не пользуется
правом доказательства в логике. Гроссман еще раз иллюстрирует это
положение. Он доказывает, хотя как будто это никто и не
оспаривает (это вообще любимый прием полемики Гроссмана, по крайней

Бакунин и Ставрогин
389
мере, в этом споре), что сам Тургенев неоднократно утверждал, что
в основу Рудина он положил Бакунина.
Но ведь личное признание Тургенева ничего не доказывает для
Достоевского — это, во-первых, а затем, что прекрасно известно
Гроссману, никто из бакунистов никогда не изучал роман
Тургенева, как «первую монографию и самое выдающееся исследование»
о нем, где «сущность труднейшей психологической проблемы
разрешена до конца». Никто, это, по крайней мере, должен знать
Гроссман, в Рудине не искал «окончательной формулы» характера
Бакунина.
Известно больше, что несмотря на личные признания Тургенева,
которых, увы! нет у Достоевского, многие исследователи
отказывались видеть в облике Рудина творчески преображенный образ
Бакунина. Все это приведено мной, чтобы установить сложную эволюцию
«открытия» Гроссмана со всеми его вариациями и отступлениями
и остановиться на последней формулировке действительно
«непритязательной».
3. Постановка проблемы
Последняя формулировка Гроссмана не может быть признана
достоверной и тем более научной, несмотря на ее скромность и
существенную расплывчатость, если не будет доказана близость
психологических основ Ставрогина и вдохновенного трибуна. Иначе
мы рискуем перенести наш спор в область веры, где, конечно, он
лишен всякого значения.
Чтобы установить иллюзорность основной тезы Гроссмана, мы
попытаемся в нашей статье определить облик Ставрогина, его
душевную формулу, как глубочайшее отрицание бакунинской стихии.
Основными чертами характера героя Достоевского Гроссман считает:
1) гипертрофия интеллекта, 2) отсутствие творческой воли, 3)
духовное бесплодие, 4) невосприимчивость к поэзии, музыке и «ко всем
живым и звенящим голосам великой сферы мирового искусства»,
5) мертвенность, безжизненность, застылость.
К этим коренным элементам Ставрогинской психики
необходимо, на наш взгляд, присоединить еще одну. «Принц Гарри» —
глубокий скептик, он — неверующий и вместе с тем ему свойственна
мучительная жажда полной веры; атеизм и скрытая религиозность
трагически сплетены в безмерно раздвоенной натуре. Носил ли
Бакунин в глубинах своего духовного существа все эти душевные
разновидности, психические волны ставрогинской стихии?
Исследуем этот вопрос.

390
Я. ОТВЕРЖЕННЫЙ
4. Гипертрофия интеллекта
и отсутствие творческой воли
Гроссман тонко и с большим мастерством рисует одну из
основных черт таинственного героя Достоевского, когда пишет, что
Ставрогин — «воплощение умственной мозговой силы». «Мысль,
доведенная до степени чудовищной силы, пожирающая все, что
могло бы с ней распуститься в духовном организме, какой-то
феноменальный Рассудок-Ваал, в жертву которого принесена вся богатая
область чувств, фантазии, лирических эмоций, — такова формула
ставрогинской личности», — вполне правильно утверждает автор
известных работ о Достоевском. Эта черта Ставрогина неразрывно
сплетена в его психике с отсутствием мощной творческой воли.
Я не оспариваю этой характеристики. Я только должен указать,
что здесь Бакунин не мог быть творческим импульсом для
Достоевского. Ставрогин действительно «гений абстракта, исполин
логических отвлечений». Абстрактный замысел властно тяготеет
над безжизненно застывшим героем Достоевского. В романе он
дан бесстрастным и трезво холодным. Ставрогин менее всего
практик, — он с неприятной тревогой смотрит на вечно торопливого
Петра Верховенского. Последний с его бестолковым практицизмом
прекрасно оттеняет отсутствие воли, духовной подвижности и
энтузиазма Ставрогина.
Напротив, Бакунин — вечный проповедник, трибун par excellence3,
который не воспринимал иначе человеческого слова, как
беспрестанное учительство и неумолчный призыв. Идеи чисто умозрительные,
сама философия неизбежно превращались гениальным
современником Достоевского в жизненную проповедь, имеющую подчас большое
организаторское значение.
Известно, что еще в 1835 году юный Бакунин составляет план
образования замкнутого религиозного братства, в состав которого
он наметил своих братьев и сестер, а также сестер Беер. Пылкий
юноша еще тогда познал, какое значение имеют идеи, как мощный
и творческий способ организации людей, их объединения, или,
по крайней мере, как одна из возможностей воздействия, а в зрелые
годы, в этап революционной деятельности, вдохновенный трибун
часто жертвовал пламенным красноречием и незаурядной эрудицией
для анархической пропаганды.
Характерен рассказ профессора санскритского языка Губернатиса
об этом бакунинском влиянии. «Тогда, — пишет Губернатис, —
Бакунин пустил в ход все свое красноречие, не малое, и убедил меня,
что, ввиду мрачного заговора государств на зло общества, необходимо

Бакунин и Ставрогин
391
противопоставить другой заговор... Великий змий окружил меня
с этой минуты своими фатальными кольцами; я немного
противился еще, но, наконец, объявил, что если дело пойдет на социальную
революцию непосредственную, то я вступлю в тайное общество».
Пленительный дар его экзальтированной личности переживают
многие люди 40-х годов и в особенности Белинский. Отзывы этих
современников, которых властно покорял и подчинял своей
духовной природе Мишель, необходимо учесть, тем более, что Гроссман
предполагает одним из источников о Бакунине для автора «Бедных
людей» живое свидетельство кружка 40-х годов. Какими же
чертами особенно волновала и тревожила их мятущаяся и динамическая
душа Бакунина?
«В этом человеке лежал зародыш деятельности, на которую не
было запроса, — писал Герцен, — Бакунин носил в себе возможность
сделаться агитатором, трибуном, проповедником, главой партии,
ересиархом, бойцом. Поставьте его, куда хотите, только в крайний
край: анабаптистом, якобинцем, товарищем Анахариса Клотца4,
другом Гракха Бабефа6, и он увлекал бы массы и потрясал бы
судьбами народов». Белинский в своих письмах дает интересную формулу
бакунинской стихии.
«Всегда признавал, — пишет он, — и теперь признаю я в тебе
благородную, львиную природу, дух могучий и глубокий,
необыкновенное движение духа, превосходные дарования, бесконечные
чувства, огромный ум». А в другом письме — «Мишель во многом
виноват и грешен; но в нем есть нечто, что перевешивает все его
недостатки, — это вечно движущее начало, лежащее в глубине его духа».
Отзывы людей, близких к его мировоззрению, еще больше
выделяют многогранность и многокрасочность психики Бакунина.
В предисловии к первому изданию «Бог и Государство» Э. Реклю
и К. Кафиеро пишут: «Друзья и враги признают, что он был велик
мыслями, волею, неизменною энергиею... Оригинальность его
мысли, образность и увлекательность его красноречия, его неустанная
энергия пропагандиста, вместе с его могущественной фигурой,
полной неиссякаемой жизненности, оставили неизгладимое влияние
среди революционеров повсюду». Этих цитат, кажется, достаточно,
а их можно значительно умножить, чтобы признать в образе
Бакунина, увековеченным его современниками, друзьями и приверженцами,
несколько характерных черт.
Огромный ум его был неразрывно соединен с мощной творческой
волей, неиссякаемая энергия сплеталась с богатством эмоциональных
переживаний. Пафос трибуна и проповедника настойчиво уничтожал
всякий рационализм и полет в абстрактные миры. Творческий путь

392
Я. ОТВЕРЖЕННЫЙ
Бакунина был глубоко внедрен в жизненную ткань событий и его
пламенные идеи неразрывно сплетались с пестрым калейдоскопом
меняющихся ситуаций действительности.
Эта характеристика глубоко непримирима, искони враждебна
ставрогинским чертам: воплощение мозговой, умственной силы,
соединенной с отсутствием мощной творческой воли. Можно было
сейчас перейти к последующим чертам психики Ставрогина, если бы
я не чувствовал обязанным несколько остановиться на возражениях
Гроссмана, связанных с данной характеристикой Бакунина.
Я считаю облик Бакунина — трибуна и проповедника —
противоположным ставрогинскому. Николай Всеволодович никогда по
существу не был пламенным пропагандистом, безгранично верующим
в свои идеи.
Гроссман, правда, как будто оспаривает это. «За границей, —
пишет автор бакунинской легенды, — начинается для Николая
Всеволодовича новый и важнейший этап его существования, — приобщение
его к международной революции и блистательная пропаганда своих
политико-философских убеждений, властно подчиняющий ему
разнообразных адептов в лице Шатова, Кириллова, Петра Верховенского
и др. Шатов впоследствии вспоминает о их встречах в Швейцарии:
был учитель, вещавший огромные слова, и был ученик, воскресший
из мертвых. "Я — тот ученик, а вы учитель". Здесь совершенно
очевидна аналогия с заграничной жизнью Бакунина, философского
проповедника и революционного пропагандиста небывалой силы
и влияния, ставшего для многих "Учителем, вещавшим огромные
слова"* (курсив мой. — Н. О.).
Известный исследователь Достоевского, к сожалению, обладает
двумя существенными недостатками: необузданным гиперболизмом
и тонким уменьем характерные черты одной личности приписывать
бездоказательно другой. Действительно, был ли Ставрогин таким
революционным пропагандистом, каким его фантастически рисует
автор бакунинской легенды? К сожалению, никаких фактов в романе
для этого не имеется.
В «Бесах» есть замечательная глава, которая бросает яркий свет
на «революционность» Ставрогина и его облик, как пропагандиста.
Это беседа Николая Всеволодовича с Шатовым. <...>
В ней Достоевский явственно намечает истинный облик
«революционности» Ставрогина, далеко не совпадающий с необузданным
гиперболизмом автора бакунинской легенды. Характеристика
Гроссмана здесь очень примечательна. «Поставленный в самый центр
революционного движения, — пишет он, — стоящий, как в фокусе
целой системы политических заговоров, как их глава и руководитель,

Бакунин и Ставрогин
393
он (Ставрогин) сохраняет при этом до конца позицию поразительного
невмешательства в эту возбужденную подпольную работу».
Мы видим из беседы Ставрогина с Шатовым, что «принц Гарри»
не был не только «главой и руководителем целой системы
политических заговоров, как настойчиво, хотя и напрасно, уверяет
Гроссман, но он никогда по существу не принадлежал к их обществу,
за товарищей их не считал и помогал им, как "праздный человек".
Быть может, "праздный человек" в революции для автора легенды
и обозначает главу и руководителя», но подобное «интуитивное
прозрение», надо сознаться, нам совсем недоступно. Не лучше дело
обстоит с Интернационалом.
Говоря о связи общества с ним, Ставрогин нигде не касается
личных отношений с Международной Организацией пролетариата.
Свою революционную индифферентность Николай Всеволодович
подчеркивает и в беседах с Петром Верховенским. <...>
Бакунинская жизнь, его исторический путь почти непрерывная,
непрекращаемая проповедь, обычно насыщенная революционным
пафосом. Напротив, Николай Всеволодович революционером, как
пропагандистом и агитатором этих идей, никогда не был.
Он в революции случайный человек, праздный зритель, хорошо,
однако, сознающий эту почти навязанную прихотью роль.
Его участие в тайном кружке почти исключительно в
составлении устава. Петр Верховенский выдумывает фантастический образ
Ивана-Царевича (вспомним: «Я вас с заграницы выдумал»); автор
бакунинской легенды сочиняет небывалую революционность
Ставрогина. Взаимоотношение Бакунина и Нечаева, напоминающие
Гроссману сложную связь главных героев романа Достоевского, тоже,
по меньшей мере, необоснованно. Бакунин в нем не был пассивным
лицом, чем отличается Ставрогин в «Бесах».
Но, быть может, Достоевский запечатлел в своем герое другой
могучий дар словесного искусства Мишеля, чарующий умы и сердца
его современников. Известно, что Бакунин обладал редким талантом
вдохновенно и ясно излагать философские системы и воззрения.
Ставрогин тоже имеет восторженных адептов, которые когда-то
трепетно и жадно ловили слова «вещавшего учителя», но дар Николая
Всеволодовича иной, глубоко противоположный бакунинскому.
Отметим характерный диалог Ставрогина с Шатовым.
— «Не шутили. В Америке я лежал три месяца на соломе, рядом
с одним... несчастным и узнал от него, что в то же самое время,
когда вы насаждали в моем сердце бога и родину, в то же самое время,
даже, может быть, в те же самые дни, вы отравили сердце этого
несчастного, этого маньяка, Кириллова, ядом... Вы утверждали

394
Я. ОТВЕРЖЕННЫЙ
в нем ложь и клевету и довели разум его до исступления... Подите,
взгляните на него теперь, это ваше создание... впрочем, вы видели.
— Ваше предположение о том, что все это произошло в одно
и то же время, почти верно, ну и что же из всего этого? Повторяю,
я вас ни того, ни другого не обманывал».
Облик Ставрогина получает неожиданно новое освещение: глубоко
раздвоенный, он способен почти одновременно насаждать веру в бога
и атеизм своим адептам. Эти мгновенные переходы от одной
крайности к другой раскрывают скептическую подоснову таинственного
героя Достоевского.
Дар безжизненного скепсиса, столь характерный и основной для
ставрогинской стихии, органически был чужд Бакунину. Он обычно
пренебрежительно отзывался об этой жизненной мудрости.
Вспомним его краткую, но выразительную заметку в письме Огареву: «Ты
постоянно требуй ее (Н. А. Герцен) приезда к тебе; а для того, чтобы
они тебе не отказали под предлогом, что и ты экзальтированный
сумасшедший или выживший из ума, ты прикинься самым
благоразумным человеком, напиши им не горячее патриотическое, а самое
рассудительное и насколько можно скептическое письмо. Для них
скептицизм — мудрость. В этой мудрости умер Герцен» (курсив
мой. — Н. О.).
«Мудрый скепсис» Герцена, как известно, был одной из главных
причин охлаждения дружеских отношений между ним и Бакуниным.
Это неудивительно. Страстная, экзальтированная натура
гениального современника Достоевского не терпела компромиссов и
примирений. Она властно требовала, чтобы люди отдавались целиком
пропагандированной им идее. Бакунин не терпел жертв двум богам,
отсюда, особенно в молодости, резкая нетерпимость, доходящая
подчас до конфликтов и ссор с его друзьями.
Белинский писал: «Мишель думал, что кроме глубокой натуры
и гения необходимы для удостаиваемых его дружбы еще
одинаковый взгляд на погоду и одинаковый вкус даже к гречневой каше,
условие sine qua non!»6 Этот отзыв в общем верен для бакунинского
характера, конечно, если исключить отсюда значительную долю
пристрастия и преувеличения. В революционный период
бакунинская непримиримость потеряла свой резкий, утрированный
характер, — жизнь значительно сгладила ее угловатые очертания, но тем
не менее основа сохранилась.
Мишель и после не был никогда искренно проповедником двух
полярных идей или мировоззрений, ибо его экзальтированная душа
знала всегда одно устремление, одно призвание — единую великую
цель. Идейной прямолинейности и духовной страстности Бакунина

Бакунин и Ставрогин
395
можно только противопоставить душевную раздвоенность
Ставрогина, столь явственно выраженную в одновременной пропаганде
мистической веры Шатову и атеизма Кириллову.
Исключительный дар героя Достоевского почти мгновенно
переходить от одной веры к другой — противоположной, сменять
безболезненно одно мировоззрение иным обнажает его духовную
неустойчивость, его душевную пустоту. В этом, конечно, «принц
Гарри» органически чужд мощной творческой природе Мишеля. <...>
Заметки Кропоткина, Неттлау, Реклю, Кафиеро, Гильома и
многих других неотразимо убеждают нас в том, что известная часть его
современников «благодатно оплодотворялась идеями вдохновенного
трибуна».
Быть может, здесь играла свою роль особенная духовная
структура Бакунина. Мощный проповедник анархизма любил в
«Исповеди» говорить о «донкихотском безумии своих предприятий». Это,
конечно, не только случайная фраза или лишний прием духовного
притворства. Несомненно, что в облике Бакунина были эти черты,
если, конечно, понимать эту особенную психическую стихию в том
философском смысле, какое ей некогда дал Тургенев в своей
известной статье.
Глубокая и вдохновенная экзальтация, безмерная вера, подчас
принимавшая очертания неведомой фантастики, любовь ко всему
необычайному, неожиданному действительно создает из
гениального современника Достоевского тот героический облик, на котором
запечатлены наиболее возвышенные свойства одного из вечных
спутников человечества.
Этих элементов нет у Ставрогина. Недаром он напоминает
близким Гамлета. Гамлетовщина и просветленное донкихотство —
психические стихии, которые увековечивают Ставрогина и Бакунина
в монументальные образы человеческих антиподов.
5. Невосприимчивость к поэзии, музыке
и другим искусствам
Отмечая основные черты ставрогинского характера, Гроссман
пишет, что в нем невозможно предположить интереса к «поэзии,
музыке, к живым и звенящим голосам великой сферы мирового
искусства, ибо влечение к ней предполагает ту живую, сердечную
стихию, которой навсегда лишил Ставрогина его могучий и
холодный, как стальная машина, рассудок».
Эта «духовная ущербность» «принца Гарри» не совпадает,
однако, с бакунинской психикой. Эстетические эмоции вовсе не были

396
H. ОТВЕРЖЕННЫЙ
чужды автору «КнутоТерманской империи». Бакунин был от
природы глубоко музыкален, интерес к этой наиболее безобразной сфере
искусства он сохранил до последних дней.
Это прекрасно отметил в своих воспоминаниях А. Рейхель: «Он
(Бакунин) мог совершенно погрузиться в музыку, которая не
допускала никакого вопроса и не требовала ответов. Он имел такую
верную память, что после нашей долгой разлуки мог напомнить
мне мелодии, о которых я давно забыл. Он утверждал, что часто
в тюремном уединении эти мелодии утешали его и оживляли... Он
мог слушать музыку по целым часам; произведения Бетховена
производили на него самое сильное впечатление»... О музыкальности
Бакунина также свидетельствует Гильом и другие. Но эстетическая
сфера гениального современника Достоевского не была ограничена
только этой творческой стихией. Он был несомненно незаурядным
читателем своей эпохи. В письмах Герцену и Огареву Бакунин
цитирует Гёте7, а в «Исповеди», где кажутся странным
литературные экскурсы, он вспоминает Крылова8 и приводит Пушкина:
«И не помнишь слов Пушкина: избави нас бог от русского бунта,
бессмысленного и беспощадного».
К этому надо прибавить большой литературный талант
непримиримого бунтаря. Правда, это положение оспаривается Гроссманом.
«Поистине, поразительно, — пишет он, — настолько этот выдающийся
ум, вечно погруженный в проблемы современности, столь самобытно
и дерзко разрушаемые им, беспомощен в чисто литературном
отношении: чтобы написать статью, ему необходима помощь друзей, он
не умеет самостоятельно составить обычного журнального трактата
и подчас ищет помощи даже у скудного дарованием Огарева. То, что
Бакунину не удалось выработать из себя писателя, что его
мемуары, которые могли бы составить интереснейшую книгу XIX века, так
и не были написаны, свидетельствует лишний раз, насколько всякое
искусство, всякая литература, все отмеченное художественным
вдохновением, было чуждо ему» (курсив мой. — Н. О.)
Написано, как говорят, сильно, но... бездоказательно. Тезис, что
Бакунин не мог выработать из себя писателя, Гроссман опровергает,
в известной мере, сам, когда пишет о так называемом «Огаревском
вопросе». Цитируя письмо Бакунина к Огареву, где он пишет о
Грановском, Гроссман продолжает: «Вчитываясь в эти замечательные
бакунинские письма к Огареву, приходишь к заключению, что они
немало дали Достоевскому». Действительно, надо согласиться, что
в цитированном письме вдохновенный проповедник анархизма дает
«замечательную» характеристику Грановского, но она не
единственная в эпистолярном жанре современника Достоевского.

Бакунин и Ставрогин
397
Характеристики Нечаева, Жуковского, Утина, о котором так
метко выразился Бакунин: «а он как петух между ними (женщинами),
петух фразерский революционерствующий и играющий в
диктатуру», — лишний раз свидетельствуют о тонких и глубоко-верных
образах, которые подчас давал в своих письмах Мишель. Эти
психологические портреты, порой ничем не уступающие литературному
мастерству Герцена, щедро разбросанные в бакунинских письмах,
могут служить лучшим аргументом против тезы Гроссмана. Книги
Бакунина со всеми шероховатостями и литературными
небрежностями тоже, конечно, далеки от пренебрежительной оценки Гроссмана.
Интересен отзыв о них Кропоткина, одного из лучших
стилистов в анархической литературе: «Наконец, "Государственность
и Анархия", "Историческое развитие Интернационала" и "Бог
и Государство", — несмотря на боевую памфлетную форму,
которую они получили, так как писались ради злобы дня, — содержат
для вдумчивого читателя больше политической мысли и больше
философского понимания истории, чем масса трактатов
университетских и социал-государственных, в которых отсутствие мысли
прикрывается туманной пеленою, а следовательно, непродуманной
диалектикой»...
Музыкальность, поэтическая чуткость читателя, наконец, личный
литературный талант Бакунина совершенно опровергают
категорическое и бездоказательное заявление Гроссмана: «Всякое искусство
было ему чуждо».
Эпизод с Сикстинской мадонной в Дрездене, конечно, нисколько
не утверждает «эстетического равнодушия» Бакунина*. Это только
лишний раз иллюстрирует несомненный факт бакунинской
психологии: революция, освобождающая человечество от цепей рабства,
была для него дороже шедевров искусства. Упрекать человеческую
личность в антиэстетизме, когда она выбирает свободу и
жертвует искусством, по меньшей мере, неосновательно. Суждения Ге
и Белинского об эстетической восприимчивости Бакунина, конечно,
здесь не авторитетны. Факты эмоциональной жизни Мишеля, как
известно, не подтверждают их. Заметка Гроссмана о ненаписанных
мемуарах Бакунина — нелепа.
Лихорадочная, революционная жизнь, бравшая его целиком, —
главная, если почти не единственная, причина этого. Некоторые стра-
* Вероятно, Л. П. Гроссман разделяет идею Ромена Роллана: «Убивайте людей,
но чтите их произведения. Произведение рук человеческих, подобные Рейм-
скому Собору, ценнее человеческой жизни». Этот бездушный эстетический
фетишизм, конечно, чужд Бакунину.

398
Я. ОТВЕРЖЕННЫЙ
ницы из «Исповеди» и письма Бакунина, несомненно, убедительный
документ большого мастерства его психологической живописи,
которую, быть может, испытал и сам Гроссман, когда цитировал
«замечательную» характеристику Грановского.
6. Мертвенность, безжизненность, застылость
На страницах своей статьи Гроссман не только старается
приписать Бакунину несуществующие черты, но для большей верности
смело берется произвести «ревизию» традиционного образа
вдохновенного проповедника анархизма. «Мертвенность, застылость,
безжизненность Ставрогина, — пишет он, — может показаться
полной противоположностью бурнопламенной активности Бакунина.
И, конечно, героические подъемы этого страстного борца не нашли
своего отражения в "Бесах"».
«Но нужно учитывать, что легенда о Бакунине склонна
преувеличивать его неутомимую действенность; на самом деле он знал
периоды глухой и тупой безнадежности, наводившей его даже
на мысль о самоубийстве. Он говорит в своей "Исповеди": "Мне
так бывало иногда тяжело, что не раз останавливался я вечером
на мосту, по которому обыкновенно возвращался домой, спрашивая
себя, не лучше ли я сделаю, если брошусь в Сену и потоплю в ней
безрадостное и бесполезное существование..." И далее: "Во мне
умер великий нерв деятельности, всякая охота к предприятиям,
я сказал бы — всякая охота к жизни..." Впоследствии он пытается
отравиться в Ольмюцкой крепости и уславливается с братом о
доставлении ему яда, если бы его освобождения из Алексеевского
равелина не последовало». Отметим ошибку автора легенды. Он
считает, вероятно, вслед за Полонским, «Исповедь» —документом
искреннего раскаяния и разочарования в революционной
деятельности. В другой статье этого же сборника9 я привожу целый ряд
доказательств, которые, на наш взгляд, совершенно опровергают
неверное понимание Полонского. Гроссману следует обратиться к ней
и тогда ему станет понятно, что свободно и непринужденно
цитировать страницы из «Исповеди», как ценный аргумент, невозможно.
Личина притворства, маска лукавой игры несомненно лежит на тех
местах «Исповеди», где ее автор исповедуется Николаю I в своей
душевной безнадежности. Во всяком случае они спорны и в силу
этого как доказательства в счет идти не могут. Попытка Бакунина
отравиться, конечно не доказывает самого существенного: «тупой
и глухой» поры его душевной безнадежности в этапы его свободной
деятельности. Безнадежность, которая охватила Бакунина в период

Бакунин и Ставроеин
399
его тюремного скитальчества, ведь никак не утверждает
аналогичного душевного состояния человеческой личности на свободе.
Гроссману прекрасно известно, что источником этого состояния
была только тюрьма и сознание «медленного умирания в каменном
мешке». Таковы два источника, в достаточной мере
несостоятельные, исходя из которых, Гроссман пытается ослабить «легенду»
неутомимой действенности Бакунина. В той же «Исповеди» имеется
место, где Бакунин дает яркую характеристику своей личности:
«А если и во мне был эгоизм, то он единственно состоял в
потребности движения, в потребности действия... мне становилось и душно
и тошно в обыкновенном спокойном кругу. Люди обыкновенно ищут
спокойствия и смотрят на него, как на высочайшее благо; меня же
оно приводило в отчаяние; душа моя находилась в неусыпном
волнении, требуя действия, движения и жизни», — писал автор
«Исповеди» Николаю I. Эта характеристика не выдумана Бакуниным,
она подтверждена его жизнью и словами его друзей, приверженцев
и сторонников. Итак, и здесь, в последней — основной черте своего
характера Ставрогин глубоко противоположен Бакунину.
7. Заметка Достоевского о Бакунине
Быть может, ко всем аргументам против Гроссмана не лишним
является и одинокая запись самого Достоевского о Бакунине.
«Гр(ановский) говорит: Бакунин — старый, гнилой мешок
бредней», — записал автор «Бесов» в первоначальных набросках
своего гениального романа. Трудно решить, с полной достоверностью
выражает ли эта мысль личное признание самого автора или нет.
Несомненно одно: она в известной степени отражает образ
Бакунина в творческом сознании Достоевского. Любопытно, что Ша-
тов, исповедующий мессианскую веру в Россию, и Кириллов с его
человекобожием, два двойника Бакунина, по мнению Гроссмана,
выражают самые сокровенные, интимные идеи автора «Бесов».
Идеи Шатова и Кириллова, как известно, будут повторяться,
варьироваться и углубляться на всем творческом пути
Достоевского. Мог ли он мыслить Бакунина старым, гнилым мешком
бредней, если этот «бред» был трагически-неразрывно сплетен
с творческим существом гениального романиста? Конечно, нет.
В рефлексирующих однодумах бесполезно и смешно искать
этапы бакунинской идеологии, — они отражают действительно
«бред», но не вдохновенного трибуна, а самого автора, «бред»,
трагически взрывающий иступленный облик автора «Братьев
Карамазовых».

400
Я. ОТВЕРЖЕННЫЙ
8. Итоги
Подведем наши итоги.
Наша тема: мог ли быть Бакунин творческим импульсом для
создания образа Ставрогина, — раскрыта до конца. Ни одна из основных
черт характера Бакунина и героя Достоевского не совпадают.
Действительно: Бакунин — вечный трибун, проповедник par
excellence, его революционная или философская проповедь всегда
явно или скрыто таит организаторские цели; он чужд абстрактным
планам, отвлеченный мир идей не импонирует его глубоко
жизненной натуре. Огромный творческий ум неразрывно соединен в его
личности с мощной организаторской волей. Ставрогин — «гений
абстракта, исполин логических вычислений», он — «воплощение
исключительно умственной, мозговой силы», оторванной трагически
от творческой воли. Пафос трибуна ему органически чужд.
Он только безжизненный теоретик, лишенный способности
«жизненно отожествить волю к разрушению с творческой страстью».
У Бакунина, как вдохновенного трибуна, толпа адептов,
беззаветно идущих по его пути. Его душевная экзальтация органически
чужда раздвоенности. Он переживает различные этапы мировоззрения,
но в известный момент он — пламенный энтузиаст, безгранично
верующий в свою «истину».
Ставрогин — глубоко противоречивая душа; он может
исповедовать два полярных мировоззрения, насаждать в душах своих редких
поклонников атеизм и религиозность. Его одинокие адепты всегда
духовно не удовлетворены, их мучительная тревога только верный
рефлекс неустойчивой психики самого «учителя».
Бакунин — фанатик революции. Исключительно
поглощенный ею, он лишен многих земных радостей, — любовная стихия,
играющая властную и подчас трагическую роль в жизни многих,
несущественна в его жизненном пути. Ставрогин никогда не был
революционером, его участие в организации — случайное, в
социальной борьбе он — праздный зритель и бесстрастный наблюдатель.
Любовь, а особенно чувственность, соединенная с развратом, —
сфера наиболее трагических и постоянных переживаний «принца
Гарри». Бакунин искал смысла жизни в революционном и
социальном творчестве, Ставрогин — в наиболее иррациональной стихии.
Письмо к Дарье Павловне — последний красноречивый факт в
истории любовного героя.
Бакунин — герой революции, Ставрогин — испепеляющих чувств.
Гипертрофия интеллекта умертвила в душе таинственного
спутника Достоевского отзывчивость к «живым и звенящим голосам

Бакунин и Ставрогин
401
великой сферы искусства». Могучий проповедник анархизма,
тративший всю творческую энергию на революционную деятельность,
напротив, не лишен эстетической одаренности. Природная
музыкальность, литературный вкус тесно связаны с его несомненным
дарованием писателя. Мертвенности, безжизненности, духовной
пустоте Ставрогина неутолимый бунтарь противопоставил вечный
динамизм своей натуры.
В духовной природе «принца Гарри» патологически выражена
гамлетовская стихия. Роковой поединок воли и разума закончен
в нем окончательной победой интеллекта, Бакунин отображает
в своем образе наиболее героические черты литературного «безумца».
Наконец, Ставрогин — полное торжество рационализма в
жизни, напротив, Бакунин — утверждение примата иррационального.
Глубокие антиподы, они, быть может, свидетельствуют о
величайшей тяжбе, до сих пор еще неразрешимой в истории человеческого
мироощущения.
Можно было еще наметить ряд существенных черт, лишний раз
подтверждающих наше убеждение. Их мы не приводим.
Психологические основы характеров Бакунина и Ставрогина, как мы уже
доказали, ни в чем не совпадают; этого совершенно достаточно, чтобы
считать дельнейший спор бесполезным и пустым.
Известный исследователь автора «Бесов» пережил оптический
обман. Занимаясь усиленно и плодотворно Достоевским, Гроссман стал
гримировать исторические образы под стиль его героев. Бакунин,
каким его изображает автор легенды в своей статье, действительно
мог быть прототипом Ставрогина, ибо он не живое историческое лицо,
а только... выдуманная легенда. Гроссман сочинил романтика
революции, надел на него вдохновенный облик, застывшую, холодную
и безжизненную маску и с упоением торжествующего победителя
объявил эту мифическую куклу Бакуниным.
Жизнь развенчивает маскарад человеческих вымыслов. Она
и здесь безжалостно сорвет разноцветные и пестрые лоскутья
научной арлекинады...
€^

€4^
А. А. БОРОВОЙ
Бакунин
Бакунин — в истории анархизма занимает исключительное место.
Анархическая мысль и анархическое действие нашли в нем
гениального выразителя. Анархическое мироощущение впервые
в нем достигло совершенной чистоты и мужества выражения.
Мировое значение его «бунтарской» философии и его агитации
осознано давно.
И между тем его идейное наследство исследовано в ничтожной
мере. Доселе остается он проблемой. Его учение и жизнь сплелись
с легендами. И, извращая его облик, они живут до наших дней*.
Помимо памятников, воздвигнутых Бакунину — Неттлау и Ги-
льомом, подлинное изучение Бакунина открылось лишь в последние
два десятилетия, особенно со времени Октябрьской революции,
незримо впитавшей в себя стихии бакунизма**.
Но можно смело утверждать, что основной комплекс идей,
которым живет современный, в частности русский анархизм,
принадлежит Бакунину. Более того: опыт Октябрьской революции,
заставивший анархистов пересмотреть свой идейный и практический
багаж, оставил основные теоретические и тактические положения
Бакунина незыблемыми, дал решительные доказательства его
гениальной прозорливости.
* Опыт психологической характеристики Бакунина — см. А. Боровой и Н.
Отверженный. «Миф о Бакунине». М., 1925 г., изд. «Голос Труда».
** Автор наиболее капитальной работы о Бакунине на русском языке — Ю. М. Сте-
клов признает, что бакунинский план конца 40-х годов в основных линиях
является несомненным пророческим предвосхищением Октябрьской
революции 1917 г.

Бакунин
403
Этот пересмотр неизбежно должен был поставить во весь рост
необходимость исследования как социологических и политических
проблем бакунизма, так и проблемы анархического мироощущения
в целом. И здесь исследователя, наряду с возможностями подлинных
открытий, встречают значительные трудности.
При поверхностном, тенденциозном взгляде на циклопический
синтез Бакунина, последний представляется — изъеденным
противоречиями. Слова Канта, что не всегда к автору может быть
предъявлено требование признать своим написанное и сказанное им, как
будто с полным правом — могли бы быть применены к Бакунину.
В его творении — своеобразном, беспорядочном, огромном —
было бы напрасным искать — простоты, прозрачности и меры.
Было бы безнадежным, воистину лилипутским делом — пробовать
уловлять Бакунина в противоречиях, грехах и пересолах.
Правильным, единственно правильным — целесообразным и справедливым
вместе — было бы ценить его творение, как великое жизненное дело,
в целом, стремиться почувствовать его мысль и пафос, отделить в нем
собственно бакунинское, впервые и только им сказанное, от
преходящих исторических наслоений, от «случайных» прихотей момента.
Подлинно бакунинское, essentialia его философии — приятие-
прославление жизни, в ее многообразии, неповторимости.
Противоречия нестерпимы логизирующему разуму. В жизни все противоречия
живут рядом, все равно важны и необходимы, ибо в их органической
слитности конструируется само понятие жизни.
Бакунин еще в молодые годы, задолго до того, как сложилось
окончательно его реалистическое мировоззрение, не только
чувствовал имманентность противоречий жизни, но неоднократно с
пластической четкостью формулировал это чувство в письмах к своим
родным: «Противоречия — это жизнь, это прелесть жизни и кто
не может их одолеть, тот не может и одолеть и жизни. Но каждый
человек должен и потому может это. В этом и состоит его
человеческая сущность»... и т. д. и т. д.*
В свете этого воззрения, отдельные противоречия Бакунина
перестают быть — ошибками, пробелами, дефектами мышления или
методологии. Они обусловлены своеобразием самого мировоззрения.
Они — теоретически и практически оправданы.
* См. Корнилов. Годы странствий Бакунина, 1925, стр. 86, 94. См. также
письмо, напечатанное в «Былом», 1923 г., № 21, стр. 38. Курсив Бакунина. Далее
два тома исследований Корнилова, посвященные «Молодым годам Михаила
Бакунина», 1914 г. и «Годам странствий Бакунина», 1925, будут цитироваться:
Корнилов — I и II.

404
A.A. БОРОВОЙ
Наряду с этим надлежит иметь в виду техническую обстановку
бакунинских писаний. Его сочинения — памфлеты, не терпеливая
систематизация накопленных листочков, а лава, долженствовавшая
испепелить противника. Бакунинское слово было всегда ответом
на непосредственный запрос момента. В увлечении давно
почувствованными перспективами, он переходил пределы политического
или социологического экспромта и писал трактат. В таких условиях
было бы мудрено ждать от автора методологической выдержанности,
теоретической завершенности.
Но, невзирая на несоблюдение требований научной методологии,
на отсутствие внешнего аппарата, составляющего гордость эрудита,
творение Бакунина в целом — монументально, звенит волнующим
лиризмом, гипнотизирует страстностью изложения.
«Федерализм, социализм и антитеологизм», многочисленные
части «КнутоТерманской Империи», «Письма к французу», обличения
Мадзини звучат не как политические опыты, но как вдохновенная
философская поэма.
* * *
Творение Бакунина в целом есть антроподицея1, объяснение
и оправдание человеческого мира.
Человек — центральный мотив его философствования.
Мироощущение Бакунина насыщено человеческим.
Человек Бакунина — не тощая абстракция просветительных
рационалистов, не плод «разумной» диалектики. Он менее всего —
«равноправный» член «человечества» или избранник с чудесной
миссией прославления в делах своих Творца. Он, наконец, не
романтический герой, призванный волей мыслителя или вождя
осуществлять метафизику прогресса.
Человек Бакунина — первичная неразложимая интуиция,
выросшая из живого сочувствия сверходаренной эмоциональной натуры
ко всему человеческому. Человек Бакунина — живой, реальный,
конкретный человек, кусок пластической материи, в далеком
прошлом брат гориллы, сегодня мыслитель и бунтарь, каменщик нового
человеческого мира.
Как возможно его творчество?
В традиционных характеристиках бакунинской философии
истории, на наш взгляд, чрезмерно подчеркивается значение в последней
негативного элемента.
В его общей концепции мира, в учении о жизни, как безграничном
развитии, как вечно движущем, многоразличном, слитном потоке,
отрицательный момент естественно должен был занять важное место.

Бакунин
405
Жизнь — диалектический процесс, и сущность ее состоит в
последовательной смене утверждений и отрицаний, органически слитых.
Всякое утверждение таит в себе элементы разрушения; отрицание
есть необходимая предпосылка утверждения.
В этом хаосе взаимодействующих причин конкретные явления
нуждаются в наличности определенных условий, типических
отношений, вне которых невозможно их самопроявление и дальнейшее
существование. Попытка восстать на эти условия была бы восстанием
против причин, обусловивших самое явление, и потому грозила бы
гибелью последнему.
При всем романтизме своей натуры Бакунин был реалистом
с головы до ног. Он мог дать себе ясный отчет в том, в каких именно
условиях «бунт» может иметь шансы на успех, в каких, не
претендуя на непосредственно-практические успехи, он может иметь
воспитывающее или пропагандистское значение, в каких,
наконец, бунт — равносилен безумию — не в смысле чрезмерного
пренебрежения реальной обстановкой, в которой должен протекать
самый бунт, но в смысле коренного извращения задач человеческой
деятельности, бессмыслия покушения на то, что, по сути вещей,
стоит над человеческой волей, над человеческими возможностями.
Такова — природа и ее законы, таковы законы общественности —
не временные конкретные формы, в которые человек укладывает
свои исторически-преходящие достижения, но основные законы
общественного бытия, действующие как силы природы.
Поэтому в корне неправильным является представление о
Бакунине, как нигилисте, как универсальном отрицателе не только
законов, но и закона, как бунтаре, посягающем на принципиальные
основы природной и социальной материи.
Свобода человека понимается им не метафизически, как
независимость от действий «естественных законов физического и
социального мира». Личность связана — «естественной необходимостью»
(подчинение законам природы) и «необходимостью социальной
жизни» (подчинение законам общественного бытия). В подчинении
им — основа и условие нашего существования. Возмущение против
них — нелепая попытка поставить себя вне действия всемирной
причинности, определяющей существование всех вещей. В этом смысле,
человек — раб, но раб законов, стоящих не над ним, а образующих его
собственное естество, неотделимых от условий его существования.
Поэтому для Бакунина не было и не могло быть разрыва между
«свободой» и «необходимостью». «Разумность» действительности
также не подлежала оспариванию в его глазах, как «бунт» против
действительности. Противоречие между ними было мнимым.

406
А. А. БОРОВОЙ
Биологически и социологически «разумная» действительность —
а для Бакунина иной действительности не было и не могло быть —
с естественной необходимостью приводила человека к отрицанию
«объективного хода вещей» и бунту против него* <...>
Свобода в отношении к «разумной действительности»,
«естественным законам» заключается в познании их, признании и пользовании
ими в целях дальнейшего освобождения. Задача науки — открытие
и систематизация законов; задача практики — введение их путем
народного просвещения в обиход широких масс. Успешное
осуществление этих задач разрешает вопрос о практической свободе, ибо
с усвоением этих законов падает необходимость в принудительных
институтах современной общественности. Человек свободен,
поскольку добровольно признает и повинуется естественным законам;
регулирование извне должно пасть**.
Если даже признать, что гносеологически и психологически бунт
против «закона» вообще — возможен, что если не общество в целом
и не какая-либо общественная организация, а отдельная конкретная
индивидуальность — в припадке ли исступленного логизма,
теоретического или практического эгоцентризма, наконец,
катастрофического аффекта, может поднять голос против самых основ бытия,
против природной данности, то все же совершенно ясно, что
подобный бунтарь встает не против законов и закономерности, но против
самой идеи их, против самых норм своего собственного сознания.
Бакунин никогда и нигде не проповедовал такой
неограниченности.
Его бунт против «науки» и «научных законов», или шире —
против империалистских претензий разума вообще — был бунтом
не против права науки и научного закона на самостоятельное бытие,
не против стремлений науки к образованию своих «логических
единств», не против их попыток, наконец, при помощи своей
специфической методологии объяснять самую жизнь. Его бунт шел про-
* Действительность— «разумна», «логична», поскольку она обусловлена
соответствующим комплексом причин, поскольку имеет свою внутреннюю
логику. Данная конкретная действительность, в этом смысле, есть «разумная»
действительность. Такое понимание ошибочно смешивалось с гегелевским
афоризмом разумности и действительности в начале 40-х гг. Белинским,
а частью и Бакуниным.
** См. П. 164-166, III. 156-158, 164-165. Ср. т. IV. 61. пр. 1, 189, 250. Здесь
и далее Бакунин цитируется по единственному собранию его сочинений
на русском языке, изд. «Голос Труда». Римские цифры указывают том
собрания, арабские — страницу соответствующего тома. Отмечаются все места,
наиболее характерные по отношению к трактуемой теме.

Бакунин
407
тив попыток подчинения жизни науке, против наивных претензий
последней верить в адекватность своих законов законам подлинного
бытия, против попыток раскрыть существо жизни при помощи
своих, неизбежно ограниченных формул — понять мир, как
«представление». Прагматический смысл научного знания был ясен
Бакунину до конца. Разумеется, ограничение роли научного знания,
противопоставление его скромных возможностей всемогуществу
жизни не может быть оправдано с точки зрения последовательного
позитивизма, но именно этот непоследовательный позитивизм
проведен весьма последовательно во всем Бакунинском учении о жизни
и является основной краской его философствования.
Бакунинское — «все опрокину», несмотря на соблазнительный
титанизм этих слов, отнюдь не является лозунгом революционера-
полубога, пытающегося потрясти междупланетные пространства.
«Все опрокину» — имеет обширные горизонты, однако
ограниченные не только объективными нормами бытия, но и революционным
гением и здравым смыслом самого Бакунина. Оно имеет
отношение ко всякой исторической форме общественности, ко всякой
социально-правовой системе, хотя бы и идеально воплощавшей
чаяния и указания данного момента, но только к ним. Поскольку
для Бакунина не было пределов восхождению реального человека
от животного к человеческому, для него не могло быть и
позитивного общественного строя, который бы ставил точку на
дальнейшей эволюции человеческих обществ. Бакунин нигде этого прямо
не формулировал. Борьба против властнического фетишизма
слишком владела им, чтобы он, реалист, всю жизнь проведший как
в палатке, — мог уделить время на рассуждение о «мирах иных»,
имеющих возникнуть на развалинах государства. Тем не менее,
мысль о невозможности конечного анархического идеала*, мысль
«перманентной революции» должна, по моему убеждению, быть
естественным выводом из общей философской концепции
Бакунина. В этом еще более убеждают слова, стоявшие за «все опрокину»
в фразе, приписываемой Бакунину Рейхелем: «пред вечностью
все тщетно и ничтожно». Слишком очевидно, что слова эти
имеют смысл лишь в том случае, если «все опрокину» имело в виду
что-либо позитивное и историческое, не постулирующее личности,
как метафизического «я». Если бы Бакунин пытался утверждать
себя в качестве вневременной и внепространственной субстанции,
Обоснование этой мысли — центральный мотив моего личного анархического
мировоззрения. См. мои книги — «Анархизм» 1918 и «Личность и общество
в анархическом мировоззрении» 1920 г.

408
А. А. БОРОВОЙ
абсолютно независимой и свободно творящей, то для таковой
естественно должна была бы отпасть угроза «вечности».
Наиперманентная революция не может быть толкуема как
непрерывное отрицание, отрицание ради отрицания. Революция
всегда несет в себе утверждающий смысл — не только в призывах
и лозунгах, но в труде, работе по консолидации «нового». Последнее
должно пройти стадию приспособления, службы, прежде чем будет
отвергнуто в процессе перманентной революции, во имя новых
запросов. Теоретическое отрицание в сфере мысли, практическое
отрицание в сфере бунта — приходят тогда, когда завоевания революции
вступают в автоматическую фазу существования, фетишистически
закоченевая.
Перманентный бунт Бакунина — есть отрицание «Царства Бо-
жия» на земле, той последней утопической точки, в которую так
долго верила и продолжает еще верить социалистическая
эсхатология. Но они — не прихоть вечной одержимости, неспособной
остановиться на мгновение, чтобы дать себе отчет в происходящем.
За стихиями отрицания, бушевавшими в Бакунине, за его
разрушительным пафосом, исследователи не чувствуют обычно мощи
его устроительного гения.
Вся философия истории Бакунина сводится к двум равнозначащим
для него положениям: отрицанию животности в человеке и
утверждению в нем человечности. В реальной жизни оба постулата
сливаются в один, ибо неизменно сопутствуют один другому, неизменно
обусловливают один другой. Таким образом в философско-историче-
ской концепции Бакунина негативный элемент вполне уравновешен
положительным.
Афоризм Ж. Елизара — «Дух разрушающий есть дух
созидающий» или «Страсть к разрушению есть вместе творческая
страсть», который многие толкуют как универсальную абсолютную
формулу отрицания, — есть, по существу, с гениальным лаконизмом
выраженная формула культуры, не имеющая ничего общего ни с
нигилистической брезгливостью, ни с упрямством скептицизма. Этот
афоризм, предвестник бури, превосходно раскрывает смысл
бакунинского отрицания. Разрушению имманентно творчество. Самое
разрушение имеет смысл постольку, поскольку ему сопутствует
созидание. На этом акцент афоризма. По меньшей мере можно
говорить о равноправии обеих частей формулы, и уже никак нельзя
истолковывать ее в том смысле, что Бакунин вообще не хотел строить
и черпал свою силу исключительно в отрицании.
Наоборот, утверждающий пафос Бакунина могуч,
убедителен, радостен. Его свобода — не только бунт против «несвободы»,

Бакунин
409
но устроение нового мира. Никто из социологов не сумел показать
такой антропологической необходимости «второго существования»,
как Бакунин. Его «революционное дело» — требует не только
разрушительных страстей, но и воли к устроению нового общества:
«...отрицательной страсти далеко недостаточно, чтобы подняться
на высоту революционного дела; но без нее последнее немыслимо,
невозможно, потому что не может быть революции без широкого
и страстного разрушения, разрушения спасительного и
плодотворного, потому что именно из него, и только посредством него,
зарождаются и возникают новые миры»*.
Бакунинская проблема последовательного человеческого
освобождения есть вместе с тем проблема культуры. Отрицание животности,
как фактор прогресса, предполагает не только стихийные, нутряные
сдвиги, не тольк.0 обретение новой правды в бездонных глубинах
духа, под влиянием неисследимых капризов «всемирной
причинности», но и целевую борьбу, применение абстрактного «мышления»
и «мускульной силы» к конкретным надобностям, накопление
приемов, передачу их, дальнейшее развитие и т. д.
Бакунинская лава течет, сжигая все на своем пути, чтобы очистить
место утверждению новых ценностей, а не для фетишизирования
пустырей. Бакунин мог водрузить на стены штурмуемого абсолютизмом
города Рафаэлевскую Мадонну2, мог поднять святотатственную руку
на «Тюльери3, Собор Парижской Богоматери4 и даже Лувр5», «в
первые дни социальной революции», как на монументы, неотделимые
в памяти парижского пролетариата от деспотизма**, но подобные
проекты разрушения для Бакунина не были «искусством для
искусства», божественной игрой безответственного разрушительного духа.
Бакунин слишком вкусил от плодов утонченнейшей человеческой
культуры, чтобы не знать действительных масштабов объектов
своих посягательств. Однако никакая культура, однажды
достигнутая, не могла стать для него фетишем, тормозящим дальнейшие
человеческие достижения. Культура — наряд, в который человек
облекает свои исторические потребности. С судьбами последних
связаны судьбы культуры.
Резюмируя все вышесказанное, мы думаем, имеем право, как бы
это ни звучало парадоксальным для традиционных представлений,
говорить о системе Бакунина, даже о бакунинском «догматизме».
Бакунин — не гелертер6, не классификатор, хотя в других
условиях при гегельянской выучке и исключительной диалектической
* См. 1.90.
** См. IV. 197.

410
А. А. БОРОВОЙ
одаренности мог бы писать трактаты по всем правилам
схоластической учености, Бакунин — не спокойный холодный наблюдатель. Он
прежде всего и более всего — трибун, импровизатор, пред каждым
писанием имевший какую-либо практическую цель. И, невзирая
на загромождение своих основных тем — отступлениями,
побочными вставками, сведением счетов и пр., он неуклонно, настойчиво
возвращался к одним и тем же основным линиям мировоззрения,
поддерживал их одной и той же аргументацией. В конечном счете,
ядро его учения может быть легко выделено из общей массы его
суждений и образовать то, что мы сейчас назвали его догматикой.
* * *
Свои философские позиции Бакунин определяет как позитивизм
и научный материализм.
Атеизм Бакунина — логический вывод из его материалистической
концепции мира.
Бог с его атрибутами есть продукт не только идеалистической
логики, но и логических антиномий идеализма. Ибо идеалисты
одновременно постулируют бога и человечество, бессмертие и
человеческую культуру, абсолютизм и свободу. Человечество у них
оторвано от мира и помещено между двумя идеалистическими
полюсами — божественного и животного, без понимания того, что эти
выражения характеризуют одну и ту же сущность.
Бакунин производит тщательный смотр так называемым
доказательствам «бытия божия», последовательно вскрывая призрачность
аргументации — учений о традиции, т.е. древности и всемирности
верования, о первоначальной мировой гармонии, об абсолютном
совершенстве бога и т. д.
Бог есть продукт человеческой мысли, абстракция, порожденная
в определенных исторических условиях определенными
историческими причинами. Исторические позитивные религии — плод
коллективного сознания, специфическое отражение некоторых сторон
общественного процесса. Религиозное верование вырастает из
инстинктивного и страстного протеста человека против невыносимых
условий земного существования. У масс, не выросших до осознания
социальной борьбы и социальной революции, божественность
становится символом последующего возмездия за испытанную на земле
несправедливость. Так небо «обогащается отбросами земли».
Но, вырастая из человеческого сознания, небесная символика
подчиняет себе человека, его реальное существование преобразуется
в самодовлеющую сущность и неограниченно властвует над творцом,

Бакунин
411
ее породившим. Отныне бог — все, мир — ничто; бог — господин,
человек — раб. Религия убивает в человеке разум,
производительную мощь, чувство справедливости, стремление к человечности.
Идеализм, исповедующий божественность, осуждает человека
на «безысходную животность».
И если человек хочет быть свободным, он должен отвергнуть бога
и разрушить религиозные системы.
Исторически божество стало союзником тиранов, мучителей,
эксплуататоров народных масс.
Обращаясь к современным ему событиям, Бакунин ставит вопрос:
«...Где были материалисты и атеисты? В Парижской Коммуне. А где
были идеалисты, верующие, в Бога? В Версальском Национальном
Собрании. Чего хотели парижские революционеры? Они хотели
окончательного освобождения человечества, посредством
освобождения труда. А чего хочет теперь победоносное Версальское Собрание?
Окончательного падения человечества под двойным игом духовной
и светской власти».
Теоретически и практически человеческая свобода возможна лишь
при категорическом уничтожении «фикции небесного владыки»*.
При этом Бакунин считает нужным подчеркнуть, что научный
материализм в жизни проявляет себя как практический идеализм;
наоборот, идеализм, несмотря на близость его к небу и на все его
* См. II. 150-163, 182-186, 259-260, 267, 280, III. 149-152, 166, 176, 180,
IV. 102-104; V. 60-67. Замечания отдельных критиков Бакунина о религиозном
или мистическом в его воззрениях — построены на недоразумении. Не говоря
уже об общей его концепции, исключающей категорически что-либо
«божественное», у него имеются на этот счет и определенные указания, не
оставляющие места никаким сомнениям. Еще в статье «Реакция в Германии» он
писал: «Мы должны не только политически действовать, но и в самой политике
нашей действовать религиозно — религиозно в смысле свободы,
единственным истинным выражением которой является справедливость и любовь». См.
Корнилов. II, стр. 184. В письме к Э. Сторжевскому7 (без даты) он пишет, что
«вполне отказался от того, чтобы признавать бога научно и теоретически»,
но ищет его (бога) «в людях, в их любви, в их свободе и теперь... в революции».
См. Материалы для биографии М. Бакунина, т. 1., ред. В. Полонского, 1923 г.,
стр. 36-37. Здесь не мистическая сущность, а мистическая терминология. Речь
идет не о боге и о вере в бога, а о трудности или даже невозможности некоторых
определений в терминах чистого разума. Свобода, революция, демократия
и некоторые другие понятия — как законченные реальные единства — есть
нечто большее, чем механическая совокупность политических, исторических,
психологических и иных представлений, связанных с ними. Они говорят
не только нашему разуму, но нашим чувствам, нашей воле, нашей природе
в целом. Они — лозунги, мифы, обращающиеся к тому, что часто неосознанно
в нас самих. Их Бакунин называет «религиозными».

412
A.A. БОРОВОЙ
вербальные украшения, в действительной жизни погрязает в самом
грубом материализме.
Фикциям человеческого разума, пытающимся объяснить и
оправдать мир, материалист Бакунин противополагает самую жизнь.
Здесь в самом Бакунине как будто происходит некая борьба.
Рационалистические элементы его мироощущения пытаются отстоять
свою самостоятельность.
Выходец из привилегированного, просвещенного круга,
всесторонне образованный человек, бывший гегельянец, революционер,
впитавший в себя освободительные традиции эпохи просвещения,
принципов 89 года8, утопистов, гениальный диалектик и
безграничный энтузиаст — Бакунин, конечно, не мог не отдать дани —
«просвещению», «науке», «мысли», «разуму».
«Мысль» определяет место человека в животном мире. «Мысль»
отделяет «человеческий мир» от всего остального органического
мира. «Мысль» творит историю человечества. Увлеченный великой
координирующей силой человеческого разума, Бакунин
отожествляет разум, идею, логос с реальной действительностью. «Все что
естественно — логично, и все что логично — существует и должно
осуществиться в реальном мире: в природе, в собственном смысле
этого слова, и в ее дальнейшем развитии — естественной истории
человеческого общества».
«Наука» — универсальное средство освобождения
человечества. — Религиозной и метафизической мысли, постулирующей
«существование Бога» и тем самым полагающей ограничение прав
человеческого разума, отказ от чувства справедливости, отрицание
человеческой свободы, Бакунин противопоставляет «рациональную
науку» и «пропаганду социализма». Рациональная философия —
не авторитарна, но демократична: «она организуется свободно снизу
вверх и опыт признает своим единственным основанием... Бог,
Бесконечное, Абсолют... совершенно устраняются из рациональной
науки». И Бакунин кончает свои рационалистические утверждения
настоящим славословием «всемирной науке»: наука — «одно из
самых драгоценных сокровищ», «одна из лучших слав человечества».
Ее гибель была бы возвратом человечества на несколько тысяч лет
назад, к состоянию предков — горилл. И поставив трагический
вопрос — каковы причины медлительности в движении прогресса,
приводящей в отчаяние, близкой к застою, которая составляет самое
большое несчастье человечества, Бакунин отвечает: «Причин очень
много. Одна из самых важных, конечно, — невежество масс*.
* См.П. 276; III. 150-158 и др.

Бакунин
413
В этом преклонении перед знанием и наукой — Бакунин
наследник просветительной эпохи и утопистов.
Однако зрелый Бакунин не здесь. Рядом с рационалистическими
струями в философии его бьют иные могучие потоки, и в них
раскрывается подлинное значение творения Бакунина. — В них черпает он
силу для построения оригинальной, последовательно анархической
философии истории.
Мысли в науке доступны лишь постоянные отношения и
превращения вещей, но не их материальная, индивидуальная сущность,
не сама реальность, не подлинный трепет жизни. Наука мыслит
о жизни, но не мыслит самую жизнь. «Наука незыблема, безлична,
обща, отвлеченна, нечувствительна... Жизнь вся быстротечна
и преходяща, вся трепещет реальностью и индивидуальностью,
чувствительностью, страданиями, радостями, стремлениями,
потребностями и страстями. Она одна самопроизвольно творит
вещи и все реальные существа. Наука ничего не создает, она лишь
констатирует и признает творения жизни». «Она нечто
бессердечное... она не может схватить конкретное, она может двигаться
лишь в абстракциях». Вмешательство людей науки и
традиционных теоретиков исторического процесса в непосредственное дело
жизни — не только бесполезно, но глубоко вредно. Их формулы
и доктрины опрощают и истощают жизнь. Предлагаемое и творимое
ими — «бедно, до смешного отвлеченно, лишено крови и жизни,
мертворожденно... »
«Ученому» правительству Бакунин выносит беспощадный
приговор. Оно может быть лишь правительством аристократическим —
«бессильным, смешным, бесчеловечным, жестоким, угнетающим,
эксплуатирующим, зловредным». «Все источники жизни иссякли бы
под их абстрактным и ученым дыханием», «Управление жизни
наукою не могло бы иметь другого результата кроме оглупления всего
человечества».
«То, что я проповедую — заключает Бакунин — есть бунт
жизни против науки», ибо наука есть «вечное приношение в жертву
быстротечной, преходящей, но реальной жизни на алтарь вечных
абстракций»*.
* См. I. 237, 272; II. 392-197, 202; III. 155-175. Бакунин, однако, далек от того,
чтобы отрицать «авторитет» вообще. У него «нет абсолютной веры ни в кого»,
она сделала бы его рабом, «орудием воли и интересов» другого. Но он
склоняется перед авторитетом специалиста; признание последнего обусловлено
свойственным современному обществу разделением труда. В настоящих условиях
все должны быть по очереди руководителями и руководимыми. И если нет

414
А, А. БОРОВОЙ
Жизнь, примат жизни — центральный фокус бакунинской
философии. Жизнь таит в себе неограниченные творческие потенции,
она — сама творчество. Жизнь есть конкретное и реальное; она
господствует над мыслью, она определяет волю*.
В мужественных чеканных словах выражает Бакунин любимый
принцип своего философствования: «Жизнь со всеми своими
преходящими вздыманиями и великолепиями — внизу в многоразли-
чии, смерть с своей вечной и несравненной монотонней — вверху
в единстве».
Реальное многообразие — жизнь, логическое единство — смерть**.
Здесь ключ к тому понятию, которое является сущностью
анархического мировоззрения — свободе. Свобода в учении Бакунина — начало
и конец человеческого. Отделение человека от животного мира,
образование и укрепление человеческого мира, все будущие перспективы
человека — исходят из свободы, дышат свободой, питаются свободой.
Но осмыслить понятие свободы до конца значит прежде всего
осмыслить ее творца — самого человека.
Человек в общем строе природы занимает свое, особенное, более
никому не принадлежащее место. Как и все остальное в мире, человек
прежде всего «существо вполне материальное». В нем нет ничего, что
не было бы материей, что не было бы продуктом «грубой материи».
Его «великолепный ум», «высокие идеи», «бесконечные
стремления» — материя, его разум, «единственный создатель всего нашего
идеального мира» — «свойство животного мира и главным образом
абсолютно материального мозгового механизма». Все
интеллектуальные и моральные акты имеют единственным источником
материальную организацию человека. Никаких форм «спиритуального9
или внематериального воздействия» мы не знаем. Никто никогда
не видел и не мог видеть «чистого духа, освобожденного от всякой
материальной формы», существующего независимо от животного
и не может быть «постоянного универсального авторитета, ибо не существует
универсального человека», то добровольной и временной «взаимной власти
и подчинения» не может не существовать. Наконец, Бакунин готов признать
«абсолютный авторитет науки», но отвергает «непогрешимость и
универсальность представителей науки». См. II. 168-171.
* См. П. 74. Ср. 1.237.
'* В ранних письмах Бакунина имеется огромное число утверждений,
предвосхищающих его последующую зрелую философию о примате жизни
над абстракцией. См. особенно Корнилов. II. 58, 88, 93-94, 98,149, 232-233,
284. В письмах из крепости — упорные и патетические гимны жизненному
реализму и постоянное осуждение метафизики и абстракции. Они — вне
подозрений, т. к. вполне согласуются с мыслями свободного анархического
Бакунина. См. Материалы. Стр. 252, 255, 262, 263.

Бакунин
415
тела. Одним словом, человеческий и весь остальной мир слиты
воедино в общем жизненном материальном потоке. Между ними нет
разрыва непрерывности. Человеческий мир есть непосредственное
продолжение мира органического.
Человек — животное; по прямой ступени он произошел, если
не от гориллы, то от ее сородичей; упразднить своей животности
человек не может. Но... человечество — последнее и совершеннейшее
проявление ее — есть одновременно все возрастающее отрицание
животного начала в человеке. Человек может и должен переработать
свою животность, очеловечить ее через свободу*.
Что же образует человека из животного? Что ставит его на
самостоятельную, высшую, единственную ступень в безграничной
иерархии живых существ?
«Три основных принципа, — отвечает Бакунин, — составляют
существенные условия всякого человеческого развития в истории,
как индивидуального, так и коллективного: 1) человеческая
животность, 2) мысль и 3) бунт».
Разумеется, способность мысли и способность бунта имеют место
и у других животных видов. Но только у человека ум достигает
такой степени развития, когда он может быть назван мыслительной
способностью. Из всех животных мыслит только человек. <...>
Возвращаемся к свободе.
«Свобода — величайшее слово, означающее великую вещь,
которая никогда не перестанет воспламенять сердца всех живых людей».
Вне свободы — нет добра; свобода — источник и абсолютное условие
всякого добра, достойного этого наименования. Самое добро есть
не что иное, как свобода. Последний предел, высшая цель
человеческого развития — свобода. Реальное освобождение человечества
есть подлинная цель и высший результат истории. Итак, свобода
есть цель и свобода есть путь. Весь смысл человеческого
существования — в свободе; исторический путь человека есть путь непрерывного
последовательного самоосвобождения.
Но понятие свободы требует формального определения. У
Бакунина оно укладывается в гениальную по лаконизму и меткости
характеристику: «Свобода неделима: нельзя урезать часть ее, не
убивая целого».
Свобода есть сама жизнь. Как жизнь она — целостна, неделима,
неповторима. Нельзя расчленить ее; покушение на самый, хотя бы
незначительный, клочок ее, означает отрицание ее, гибель ее в целом.
* См. II. 144,147-148, 156, 203-205; III. 154, 158; IV. 86, 106-109.

416
А. А. БОРОВОЙ
Библейской Еве было воспрещено касаться плодов только одного
дерева, но это запрещение было равносильно полному отрицанию
ее свободы. Ее непослушание было подлинным восстанием; оно
открыло путь человеческой свободе.
Положительное содержание свободы заключается в утверждении
человечности, т.е. утверждении справедливости и добра.
Оба начала — не плод логической спекуляции и не наследие
теологических или юридических принципов. Они вполне реальны и
коренятся в самой животности нашей природы. Эгоизм и общественность
неотделимы от всех животных обществ, но только в человеческом
получают осознание и законченное оформление. Справедливость,
предполагаемая свободой, имманентна человеческому сознанию;
смысл ее — уравнение людей в правах на материальные и духовные
средства, необходимые для развития их человечности.
Справедливость есть «полная свобода каждого среди полного равенства всех».
Для Бакунина она — естественный шаг в развитии личности, ее
переход от экономического обособления к свободному союзу.
Любовь неотделима от справедливости, ибо истинная реальная любовь
предполагает равенство людей. Любовь высшего к низшему есть
деспотизм, любовь низшего к высшему есть рабство*.
Так утверждаемая свобода естественно предполагает
общественную организацию.
Исторический человек «самое индивидуальное» и «самое
свободное» из всех существ животного мира, вместе с тем и самое
социальное из них. Общество — естественный и единственно известный
нам образ сосуществования людей, управляющийся собственными
законами, имеющими стихийную силу законов природы. Человек
становится таковым лишь коллективной деятельностью всего
общества.
Общественное могущество — беспредельно. С момента рождения
человек приобщается к могучему, универсальному, с стихийной
силой действующему фонду верований, учений, навыков, отобранных
и накопленных предшествующими поколениями, образующих основу
его индивидуального существования! Фатально лишенный выбора,
человек естественными корнями прикреплен к обществу, которым
он рожден; последнее налагает на него неизгладимую печать.
Коренной бунт против общества так же невозможен, как бунт
против природы, ибо к обществу, как к природе, неприложимы
общепринятые моральные критерии — добра и зла. Общество есть
«бесконечный и положительный и первоначальный факт, предше-
* См. II. 195-196, 262, 289; III. 123, 145,168, 183-187, 215; VI. 61, 260.

Бакунин
417
ствующий всякому сознанию, всякой идее, всякой интеллектуальной
и моральной оценке; это — самая основа, это — мир».
Самая истина, поскольку она не кабинетная абстракция, не
логическое единство, обращающее в мертвецкую самую пеструю
и беспорядочную жизнь, а продукт реального опыта, обязана своим
происхождением надличному общественному процессу. Истина
рождается стихийно из потребностей масс*.
Общественная жизнь есть непрерывная взаимозависимость людей.
Это — своеобразная атмосфера, вне которой человек не может
дышать. В общественных условиях существования рождается духовный
мир человека: его способность мысли, его потребность бунта. И
потому они — неизбежная предпосылка его свободы, его человечности.
Самая свобода, ее мера познается лишь в сосуществовании с другими.
«...Вне общества человек вечно бы остался диким животным или
святым, что почти одно и то же... Изолированный человек не может
сознавать своей свободы... Свобода не может быть фактом уединения,
но взаимодействия, не исключения, но, напротив того, соединения...
Я человек и свободен сам постольку, поскольку признаю свободу и
человечность всех людей, окружающих меня. Лишь уважая их
человеческое естество, я уважаю свою собственную человечность... Моя личная
свобода, подтвержденная... свободой всех, становится беспредельной » **.
Беспредельность общественного развития обеспечивает
беспредельность развития и самого человека. — В этом смысле человек
есть постоянное становление. До смерти он не может почитаться
законченным, его природа неисчерпаема. Здесь источник ее
единственности, требующей любви и уважения***.
Власть, независимо от ее характера, есть отрицание свободы.
И потому бунт за свободу против любой формы власти — есть
основное требование человеческой природы, поскольку в ней заложен
инстинкт к самоосвобождению.
Власть — зло, несущее с собой двоякую деморализацию.
С одной стороны, она развращает властителя, прививая самому
просвещенному, бескорыстному и чистому деятелю — презрение
* См. письма Бакунина к Герцену. Герцен. Собрание сочинений под ред. Лемке.
т. XIX, стр. 155, 319, 352.
** См. И. 262-275; III. 183-186; IV. 35, 53, 71, 250; V. 48-49. В одном из писем
к своим в 1845 г. он писал: «Женщины почти везде рабы... без их полной
безграничной свободы наша свобода не возможна...» Корнилов. П. 291.
*** См. письмо из крепости к родным неизвестной даты. Материалы. Стр. 254.
Ср. ранние взгляды Бакунина: Корнилов. И. 192, 217, 238 (перев. стр. 234
пр. 1), 284.

418
А. А. БОРОВОЙ
к народным массам, преувеличение своего собственного
достоинства. С другой, она есть безусловное отрицание основного принципа
человеческой морали — уважения в каждом его человеческой
природы, признания за каждым — даже в случаях его нравственного
падения — возможности возвыситься до осознания своей
человечности. Власть с ее неизбежным самообольщением одним фактом своего
существования упраздняет принцип «человеческого уважения»*.
Бакунин, не знавший новейших исследований, тем не менее
нисколько не заблуждался насчет истинного социального
содержания эпох «зари человечества». Прозорливый судья
человеческой природы**, он менее всего мог полагать, что власть есть злой
фантом, внезапно выросший в истории. Он знал, что властнический
инстинкт — необходимый элемент животной природы, неразлучно
связанный с борьбой за существование.
«...Инстинкт повелевать другими, в своей первоначальной
сущности, есть плотоядный инстинкт, животный инстинкт дикаря».
В последующей истории он принимает разнообразные формы,
внешне смягчаемые и облагораживаемые. Но по существу он остается
столь же зловредным; его действие даже усиливается, благодаря
применению науки***.
«Если есть дьявол во всей человеческой истории, — патетически
восклицает Бакунин, — так это властнический принцип. Он один
вместе с тупостью и невежеством масс, на чем он, впрочем, всегда
основывается и без чего не мог бы существовать, он один породил
все несчастья, все преступления и все постыдные факты истории» ****.
И нигде состояние «несвободы» не отливалось в такую законченно
и откровенно ценическую форму, как в государстве современного
типа, в котором поповская или светская религия, обычаи, нормы
права, мораль, научно-философская аргументация, обывательские
покорность и прекраснодушие — все соединилось, чтобы оправдать
исторически, логически, психологически непобедимый фетиш в
сознании подавляющего большинства граждан.
* См. III. 202-203.
** Кропоткин сказал про Бакунина: «Разве люди, которых он вдохновлял в
Италии, в Швейцарии, во Франции, разве Варлен, Э. Реклю, Кафиеро, Малате-
ста, Фанелли, Гильом, Швицгебель и др., сгруппировавшиеся вокруг него
в знаменитой Alliance не были лучшие люди латинских рас в эту великую
эпоху. Мне кажется, что его оценка людей была поразительно верна». См. I.
8. Курсив Кропоткина.
*** См. о «буржуазной» науке IV. 48.
**** См. IV. 255, V. 6.

Бакунин
419
Неудивительно, что в представлениях Бакунина, кипевшего
чувством свободы, властнический принцип и современное
государство идентифицируются. Государство становится квинтэссенцией
отрицающего его и отрицаемого им. Никто никогда, не исключая
Ницше10, не дал таких убийственных, всесторонне уничтожающих
характеристик государства, как Бакунин.
Государство — «...абсолютное ограничение, отрицание свободы
каждого во имя свободы всех или общего права... Где начинается
государство, кончается индивидуальная свобода и наоборот»*.
Государство — « ...не живое целое... не естественное человеческое
общество... это заклание как каждого индивида, так и всех местных
ассоциаций; абстракция, убивающая живое общество, ограничение
или, лучше сказать, полное отрицание жизни и права всех частей,
составляющих общее целое, во имя так называемого всеобщего блага...
это алтарь политической религии, на котором приносится в жертву
естественное общество; это всепожиратель, живущий человеческими
жертвами, подобно церкви... это — меньший брат церкви»**.
Истрепанный аргумент в защиту демократической доктрины —
необходимость ограничения части свободы — для обеспечения
остального — свободы в целом, Бакунин отводит неотразимой
формулой, приведенной выше: «Свобода неделима: нельзя урезать часть
ее, не убивая целого».
В этом смысле для Бакунина все формы государства безразличны.
Демократическое государство, основанное на всеобщем
избирательном праве, может быть столь же деспотичным, даже еще более
деспотичным, чем «монархическоегосударство». Демократическое
государство также построено на «преобладании», «господстве»
и «насилии», т. е. «скрытом деспотизме». Оно может стать самым
невыносимым, самым страшным и самым безапелляционным
деспотом, если под предлогом представительства всеобщей воли оно
«будет давить волю и свободное движение каждого из своих членов
всей тяжестью своего коллективного могущества». Республика
имеет цену чисто отрицательную — поскольку она есть разрушение,
уничтожение монархии. Но падение монархии не знаменует еще
утверждения свободы и справедливости***.
* См. III. 186.
** См. IV. 88.
*** См. I. 98-99, 136-137, 208; И. 43-44; III. 123-126, 187. Бакунин, однако,
указывает, что его критика государства вообще и демократического
государства в частности вовсе не предполагает принципиального уравнения между
монархией и демократическим государством: «Самая несовершенная
республика — в тысячу раз лучше, чем самая просвещенная монархия». Монархия

420
A.A. БОРОВОЙ
Беспощадно Бакунин изобличает лживую природу «народного
государства». В «Альянсе», возражая против компромиссной
политики, в частности каких-либо союзов с буржуазией, выгодных лишь
ей, а не традиционно обманываемым массам, он в нескольких словах
разделывается с модным тогда демократическим лозунгом. Народное
государство — «противоречие, фикция, ложь, очень опасная ловушка
для пролетариата. Государство, каким бы народным его ни делали
по форме, всегда останется институтом господства и эксплуатации и,
следовательно, для народных масс вечным источником рабства и нищеты»*.
Бакунин не делает исключения и для диктатуры пролетариата,
долженствующей, по убеждению социалистов-государственников,
стать переходной формой к утверждению бесклассового
социалистического строя. И здесь пролетариат — думает он — неизбежно
станет игрушкой стихийных сил, невольно сыграет предательскую
роль по отношению к своим же собратьям. Рабочие, попадая в
учредительные и законодательные собрания, становясь
государственными людьми, неизбежно делаются «буржуями и, быть может, станут
буржуазнее самих буржуев».
Любая диктатура — личная или коллективная — «узка, слепа,
неспособна ни проникнуть в глубину народной жизни, ни обнять всей ее
ширины». Именно поэтому официальные акты даже революционной
власти пробуждают в массах чувство протеста. Революция перестает
быть революцией, действуя деспотически. Социальная революция
может быть плодом только непосредственного творчества народных
масс. Революция организуется только снизу вверх**.
Всякая иная аргументация в защиту государства представляется
Бакунину несостоятельной
Итак, в современном государстве — христианство лишь «предлог
и фраза». Действительным основанием государственной морали,
новым фетишем, похоронившим все остальные, подчинившим себе
все запросы и требования человечности, как таковой, обусловившим
есть постоянное угнетение, республика знает моменты относительной свободы.
Демократический режим пытается поднять массы до общественной жизни,
монархия этого не делает никогда. См. III. 201.
* См. V. 19-20.
** См. IV. 20,177,185, 257 и др. В доанархический период Бакунин высказывался
за возможность или желательность диктатуры. Таково, например, известное
место в его «Исповеди». Такой же характер носили его предположения о
возможности диктатуры Муравьева-Амурского, в которого он первоначально,
по-видимому, верил, полагая, что радикальная диктатура была бы
предпочтительнее расхлябанного, неустойчивого, непросвещенного деспотизма.

Бакунин
421
всю историческую практику государств, является —
«государственный интерес». Чтобы защитить этот «интерес», чтобы отстоять свою
«ограниченность», свой «коллективный эгоизм», государство не
только жертвует индивидуальной свободой, но вооружается с головы
до ног и пользуется любым случаем отхватить чужой кусок, не
останавливаясь перед кровью и жертвами. Государство — немыслимо
вне империализма. «Государство должно пожирать, дабы не быть
пожранным, завоевывать, чтобы не быть завоеванным, порабощать,
чтобы не быть порабощенным... Государство — это самое вопиющее,
самое циническое и самое полное отрицание человечества... Оно
признает человеческое право, человечность и цивилизацию лишь внутри
своих собственных границ... Чужие народности... оно может по своему
произволу громить, уничтожать или порабощать»... «Не существует
ужаса, жестокости, святотатства, клятвопреступления, обмана,
низкой сделки, цинического воровства, бесстыдного грабежа и грязной
измены, которые бы не совершались, которые не продолжались бы
ежегодно совершаться представителями государств, без всякого
другого извинения, кроме эластичного, столь удобного и вместе
столь страшного слова: государственный интерес»*.
Так вырастает исторически огромная, неумолимая,
всепроникающая, самодовлеющая сущность, доминирующая над
людьми, над их устремлениями, свободой, жизнью, высасывающая как
вампир из людей все, что есть в них наиболее драгоценного и
оригинального, и отдающая все это в жертву отвлеченной бухгалтерской
средине. Так живет государство — систематическим грабежом
и насилием, то под лицемерной маской утверждения призрачных
свобод и равенства, то под лживыми предлогами ограждения от зла
и стимулирования добра, то, наконец, просто в силу присущего
государству цинического самодовольства. И потому нельзя мечтать,
чтобы из государства, порочного в своей основе, тем более
деспотического и агрессивного, чем более зрелой и совершенной является его
конструкция, могла родиться надежда на освобождение человека,
утверждение человечности. Прав Макиавелли11 — «преступление...
есть необходимое условие политической мудрости и истинного
патриотизма... могущественные государства поддерживаются лишь
преступлением » **.
В прошлом государство имело могучего предшественника и
продолжает иметь его своим союзником поныне — церковь. Сущность
их одна и та же; их цели и средства совпадают; судьбы их — одно-
* См. I. 69-70,117; III. 190-191; IV. 89, 234.
** См. 1.84; П. 270; III. 34, 192.

422
A.A. БОРОВОЙ
родны. Церковь и государство равно убеждены, что человек от
природы дурен, что необходимы особые меры для спасения человека
от него самого, его собственной испорченности. Они равно убеждены,
что свобода человека должна быть принесена в жертву, для
преображения его: согласно церковного идеала — в святого, согласно
государственного — в добродетельного гражданина, невзирая на то,
что во все времена церковь и государство были «главнейшими
рассадниками пороков». И совершенное государство не может жить без
религии, ибо Божественное Провидение постоянно санкционирует
государственные акты.
«Государство, младший брат церкви... есть историческое
освящение всех деспотизмов и всех привилегий, политическое основание
всех экономических и социальных порабощений, самая сущность
и центр всякой реакции»... «Государство... есть громадное
кладбище, где происходит самопожертвование, смерть и погребение всех
проявлений индивидуальной и местной жизни. Государство, это
абстракция, пожирающая народную жизнь... Государство есть
выражение всех жертв личности»*.
Бакунин, чуждый наивному гипостазированию12 фикций в
самодовлеющие реальные сущности, превосходно понимал, что за
государством-абстракцией стоит всегда определенный реальный некто,
извлекающий из государственного фетишизма для себя и своих
присных недвусмысленные, хорошо осязаемые выгоды. Государство
и его институты защищают реальные интересы класса. Система,
при помощи коей привилегированный класс осуществляет свои
намерения, именуется патриотизмом.
Бакунин дает себе ясный отчет в сложности понятия патриотизм.
Он различает в нем четыре основных элемента: естественный, или
физиологический, экономический, политический и религиозный,
или фанатический.
Естественный патриотизм — первоначальная животная страсть,
свойственная всем ступеням животной жизни и являющаяся
элементарным проявлением борьбы за существование — всемирного
пожирания друг друга. В условиях человеческого общежития
естественный патриотизм есть «инстинктивная машинальная и
совершенно лишенная критики привязанность к общественно
принятому, наследственному, традиционному образу жизни и столь же
инстинктивная машинальная враждебность ко всякому другому
образу жизни». Естественный патриотизм есть наиболее яркая форма
человеческой ограниченности, а следовательно, и отрицания человеч-
* См. П. 56, 219-220; III. 194-195; IV. 89-90, 258, 260, 264.

Бакунин
423
ности. Однако в наши дни этот патриотизм есть, по преимуществу,
удел дикарей или полудикарских слоев, сохранившихся благодаря
нищете и невежеству в цивилизованных обществах.
Как правило, патриотизм в наше время несет на себе печать
классовой целесообразности. Он принимает тот или другой характер,
в зависимости от ценностей, которые под его маской защищает
привилегированный класс. Перерастая рамки классовых требований,
этот патриотизм становится политикой и вместе «высшей моралью»
государства. Патриотическое чувство отныне долг гражданина,
обязывающий его на любые жертвы. В капиталистическом обществе
единственно искренним и натуральным патриотом является буржуа,
защищающий при помощи своего государства свои политические
и социальные привилегии. И потому — национализм,
националистический шовинизм, патриотизм, как классовые методы буржуазии,
исчезнут только с гибелью капиталистического общества*.
Отдельные критики доселе находят quasi-противоречия во взглядах
Бакунина на «национальный вопрос». Говорят о его пристрастии к
славянам, в частности к России, ненависти к немцам и пр. Если оставить
в стороне отдельные, чрезмерно заостренные, как все у Бакунина,
выражения и ознакомиться со всей совокупностью его взглядов и
рассуждений на этот предмет, отсутствие у Бакунина каких бы то ни было
шовинистических нот — становится бесспорным. Было бы нелепо
говорить о «русском патриотизме» Бакунина после его вдохновенной
речи 1847 г. на польском банкете, его Исповеди, его суровых суждений
по адресу России в позднейших, уже анархических писаниях. <...>
Наконец, пресловутый бакунинский ранний «панславизм»,
угрожавший якобы существованием германскому миру, не был ни
метафизическим построением, ни мистическим мессианским идеалом,
ни шовинистическим воплем, а простым реальным актом
самообороны, в основу которого было положено убеждение о возможности
самостоятельной культуры для многомиллионной народной массы.
«Я желаю германского могущества и германского величия, —
писал он, — но не угнетения славян Германиею». Его любовь к
славянам, и в частности к русским, была всегда меньше его любви
к «вольности» и «демократии»**.
В объективно психологическом смысле решающим отводом
против упреков зрелого Бакунина в «национализме» была, конечно,
* См. I. 72; III. 190-193; IV. 90-101, 136.
** См. Материалы, стр. 21, 34, 47, 49. Ср. τ [акже]. А. Боровой и Н.
Отверженный. Миф о Бакунине. 1925 г., стр. 134-138.

424
А. А. БОРОВОЙ
вся его международная революционная деятельность, не знавшая
черты оседлости.
Могущество современного государства не препятствовало
Бакунину установить правильные перспективы на будущие судьбы его.
Государство — исторически необходимо. Оно так лее необходимо,
как первобытная животность человека, его изначальная
ограниченность, как долгие теологические блуждания людей. Но государство,
порочное по существу, в самом себе автоматически несет и лечение
против исторического зла. Государство обречено на гибель, оно
должно исчезнуть, ибо самым существованием своим оно будит чувства
протеста, воспитывает бунтарей, подготовляет революцию*.
Учение Бакунина о революции неразрывно связано с его учением
о бунте.
Бунт не есть только конкретный исторический взрыв групповой
или классовой воли против угнетения. Бунт в представлении
Бакунина есть нечто онтологическое, основная стихия человеческой
природы, вне существования которой невозможно образование
и дальнейшее бытие «человека». Бунт — первичный инстинкт,
оторвавший человека от животности, определивший его особое бытие,
строящий его культуру**.
Однако наличности этого могучего первоначального инстинкта —
недостаточно для осуществления революции. Для этого мало нищеты
с призраком голодной смерти, мало страстного чувства отчаяния.
Мало, наконец, желания революции, воли революции.
«Революции не импровизируются». «Революции не детская игра».
Необходимо еще цельное, осознанное до конца антагонистическое
чувство, способное поднять не отдельные раздраженные группы,
но широкие народные массы. Необходимо классовое самосознание,
т. е. понимание непримиримости интересов данного класса интересам
всех других классов, понимание, вырастающее из повседневного
классового опыта.
«Необходим еще общенародный идеал, вырабатывающийся
всегда исторически из глубины народного инстинкта... нужно общее
представление о своем праве и глубокая страстная, можно сказать,
религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в
народе встречаются вместе с нищетою, доводящею его до отчаяния,
тогда Социальная Революция неотвратима, близка и никакая сила
не может ей воспрепятствовать»***.
* См. П. 270; III. 192.
** См. И. 111,147.
*** См. I. 94-95; IV. 21,177. Курсив везде мой. —А. Б.

Бакунин
425
Наконец, антагонистическое чувство, выросшее до силы убеждения
в «своем праве», толкающее массы к революции, естественно
предполагает необходимость организации интересов или организации класса.
Существует своего рода традиционное убеждение, что
анархическое учение вообще и учение Бакунина в частности не уделяют
или уделяют слишком мало места вопросам организации.
Эта точка зрения представляется по меньшей мере странной в
отношении к Бакунину, хотя бы уже благодаря выдающейся его роли
в I Интернационале и Альянсе.
Но помимо общих соображений, в сочинениях Бакунина имеется
немало мест, где принципиальное значение «организации» получило
специальное и всестороннее освещение.
В статье «Организация Интернационала», отвечая на вопрос,
что именно мешает угнетенным массам свалить ненавистный им
буржуазный порядок, он отвечает: отсутствие организации и науки.
Как современное государство для осуществления своих агрессивных
и оборонительных задач организует военную и бюрократическую
силу, так пролетариат должен создать для борьбы с эксплуатирующей
буржуазией международную организацию без различия профессий
и национальностей. Такова именно задача пропагандируемого
Бакуниным «Международного Товарищества Рабочих». Совершенно
очевидно, что не только международная организация пролетариата,
но и местные формы объединения не придумываются теоретиками
и филантропами. Они прежде всего — плод определенного
экономического развития; они — результат самостоятельного
пролетарского опыта; они требуют оформленного классового самосознания.
Международная организация предполагает: 1) наличность
национальных союзов, т. е. подготовленного пролетарского авангарда,
2) инициативу отдельных лиц, преданных пролетарскому делу*.
Чрезвычайно важно отметить, что везде, где Бакунин говорит о
социальной революции, пролетарском деле, пролетарской организации,
он всегда имеет в виду — не только индустриальный пролетариат,
но и революционные слои крестьянства.
С пророческой, несокрушимой силой он говорит о необходимости
теснейшей «смычки» рабочих и крестьян для социальной революции.
Он отдает себе отчет в реальных качествах современного ему кре-
* См. V. 30-35. Бакунин отдает должное в строительстве Интернационала
Марксу, Энгельсу и Ф. Беккеру, невзирая на глубочайшие разногласия между
ними и на то, что он считал, что уже в ближайшем будущем он будет вынужден
«бороться против них».

426
А. А. БОРОВОЙ
стьянства — его темноте, мелкобуржуазных навыках,
неорганизованности, способности служить реакции (главным образом, вследствие
неправильной тактики по отношению к нему городского социализма),
но он ценит его «глубоко социалистический инстинкт», его
«первобытный естественный социализм», его неукротимый анархический
темперамент, просыпающийся в важные исторические моменты.
Более просвещенный рабочий класс должен взять на себя инициативу
сближения — необходимого в интересах социальной революции. Он
не должен навязывать силой крестьянству свой общественный идеал;
революция не смеет быть деспотической и несправедливой.
Пролетариат должен суметь пробудить в крестьянстве дремлющие в нем
революционные силы, толкнуть его на самостоятельное разрушение
отжившего общественного порядка. Только в союзе индустриального
пролетариата с крестьянством социальная революция непобедима*.
Организация пролетарского Интернационала, преследующего
задачи разрушения всякого господства, должна существенно
отличаться от государственной организации. Последняя строится
на принципе власти, первая — на принципе свободы. Интернационал
есть естественная организация масс, организация по роду их
занятий, по ремеслам. Такая организация, диктуемая непосредственной
жизнью, не является чем-то внешним по отношению к рабочим, она
не усваивает начальнического тона, действует на объединившиеся
в ней массы не принуждением, но убеждением. Государство в лице его
органов требует от масс пассивного повиновения, убивая их
инициативу и их свободу. Рабочий Интернационал обращается прежде всего
к инициативе и самодеятельности пролетариата. Интернационал —
орган пролетарского возмущения. Расширение его, углубление,
вовлечение в него широких масс есть его основная задача. Государство
немыслимо вне определенных границ, Интернационал разрушает
все границы. Государство организует жизнь сверху вниз, подчиняя
ее единому централизованному плану. Интернационал строит снизу
вверх, исходя из реального учета жизненных своеобразий**.
Позже, уже по исключении из Интернационала Юрской Федерации
в 1873 г., в прощальном письме к швейцарским товарищам, Бакунин
настойчиво указывает, что пролетариат особенное внимание должен
направить сейчас не на идеи, которых за 9 лет в Интернационале было
развито больше, чем «их требовалось бы для спасения мира, если бы
* См. IV. 169, 173, 174, 178-179, 185-187, 222-223.
** См. IV. 62-73, ср. V. 46-51: воспроизведение статьи «Организация
Интернационала».

Бакунин
427
одни идеи могли его спасти», но на «организацию сил пролетариата»,
которая «должна быть делом самого пролетариата». «Бесконечно
слабые, как отдельные лица, местности или страны», пролетарии
«обретут во всемирном коллективе колоссальную непреодолимую силу».
Однако свободная организация не знаменует собой отказа от
дисциплины. Последняя не может носить в Интернационале властниче-
ского, автоматического характера; она не знает иерархии и премий.
Но исполнение распоряжений добровольно избранного для
определенных целей и на определенные сроки начальника — старшего
товарища — необходимо. Отсутствие добровольного подчинения
парализует действие. Дисциплина в свободной организации есть
добровольное согласование индивидуальных усилий, направленных
к общей цели*
Лозунги Интернационала свидетельствуют, что экономическое
освобождение есть основа всякого освобождения, что всякое учение,
гласящее, что политическая свобода есть предварительное условие
экономического освобождения, что политическая свобода может
послужить рабочим орудием в последующем завоевании равенства
или экономической справедливости, что борьба за политическое
освобождение допускает временные компромиссы с буржуазным
радикализмом, в целях реформирования государства, есть извращение
принципов Интернационала, отказ от его тактики. Пролетарская
тактика может быть только экономической борьбой, борьбой
рабочих против хозяев, борьбой, всегда заостряющей революционное
самосознание рабочих. Политическая революция есть неизбежное
следствие экономического переворота; разрушение хозяйственных
отношений есть одновременно крушение государства. Только так
может быть истолкована теория и практика пролетарского
Интернационала. Пытаться разделить эти революции, видеть в
политической революции необходимую предпосылку экономической, значит,
фактически тормозить освобождение трудящихся масс и закрепить
позиции государства. Интернационал должен остаться чуждым
всякой революции, которая с самого начала не заявит себя и не станет
«социальной ликвидацией». Рабочая агитация всех стран должна
носить характер исключительно экономический. Именно этот
пункт разделяет «социалистов-коллективистов» — сторонников
сильной власти, абсолютной инициативы государства, авторитета,
и «коммунистов-федералистов», отрицающих власть и государство,
передающих инициативу в руки самих трудовых масс и утверждаю-
* См. II. 24.

428
А. А. БОРОВОЙ
щих свою тактику на принципе свободы. Те и другие равно исходят
из признания «науки», но первые насаждают знание путем декрета,
идущего из центра, вторые — через добровольные группировки,
соответственно насущным интересам и природным склонностям
их. Первые верят во всеустрояющую силу вождей-учителей
человечества, вторые — в непосредственное творчество самих масс.
Первый блестящий опыт тактики «революционного социализма»
(коммунистов-федералистов), в отличие от государственных
«буржуазных» социалистов, дала Парижская Коммуна, поскольку она
была смелым, ярко выраженным отрицанием государства*.
Новое свободное общество, встающее на развалинах
государства, — общество федералистическое. Оно строится на началах
полного самоопределения его членов — от коммун к провинциям,
нациям, соединенным штатам Европы, наконец, грандиозному
мировому союзу, объемлющему все человечество. Автономия любого
члена федерации, независимо от его размеров и внешнего
могущества, неограниченна, поскольку в ней самой не заключено опасности
для автономии и свободы другого члена. Источником правовых норм
для федерации является общая воля автономных единиц. Связь
отдельных ячеек не принудительна, она основана на свободном
соглашении. Нет и не может быть вечных обязательств, но соглашение,
принятое добровольно, обладает обязывающей силой.
Так построенная федерация — не кладбище, подобно
государству, но реальный жизненный синтез, объединяющий все местные
своеобразия, все частные права и интересы.
Этот комплекс идей в основных чертах лег позже в основу
теоретических программ и тактики революционного синдикализма
и анархо-синдикализма.
* * "к
Классовый опыт, классовое самосознание, организация рабочего
класса, смычка его с революционным крестьянством — были,
однако, еще не всем для Бакунина в деле революции. Для торжества
последней было необходимо еще то, что полнее всего
характеризовало самого Бакунина — революционное вдохновение, неукротимая
страсть к «разрушению».
«В революции, — писал Бакунин однажды, — ЪА фантазии и
только 1А действительности».
* См. III. 20-22; IV. 6,12,13,16-22, 67, 73,171, 251-252; V. 20, 24-25, 30-33,
43-44, 51. Об отношении Бакунина к социал-демократии и Эйзенахской
программе см. IV. 225-230, 236-237 и др.

Бакунин
429
В этих словах — ключ к его философии «разрушения». Чуждый
механическому представлению о жизни, Бакунин не мог иметь
механического представления о революции. Для него — профессионального
«делателя» революции — революция тем не менее «не делалась»,
«не фабриковалась». Революция многообразный сложный поток
явлений. Взаимодействие их рождает новые, неожиданные для
первоначального учета, пучки сил. К революции неприложима монотония
теорий. Революция — пир жизни, ликующее радостное творчество,
«вздымания» и «великолепия», образующие самую жизнь. Только
в известной части революцию можно предвидеть, устанавливать,
направлять. Прежде чем заложить и утвердить основы нового
порядка, революция есть огромное, управляемое более инстинктом, чем
разумом, брожение, хаос. И потому в начальной стадии движения
разрушительные процессы естественно играют преобладающую роль.
«Народное восстание по природе своей — стихийное, хаотическое
и беспощадное, предполагает всегда большую растрату и жертву
собственности своей и чужой... Но не может быть революции без
широкого и страстного разрушения, разрушения спасительного
и плодотворного, потому что именно из него и только посредством
него зарождаются и возникают новые миры»*.
Бакунин не боится ужасов гражданской борьбы — жертв людьми
и имуществом, лавы, сжигающей с врагами и накопленные
столетиями ценности. Общество, так спасающее себя, не погибнет. Изнутри
его спасет инстинкт самосохранения, сила общественной инерции.
Извне для него — опасности вообще нет, ибо исторический опыт
показал, что никогда народы не представляют такой грозной внешней
силы, как в моменты, когда они являют собой «взбаламученное
море». Наоборот, они слабы именно тогда, когда связаны властным
порядком**.
И когда Бакунин говорит о пропагандистах, посылаемых в
французские деревни: « ...Кто хочет пропагандировать революцию, должен
сам быть действительно революционным. Чтобы поднять людей,
нужно быть одержимым бесом... » *** — ни к кому слова эти не
могли бы быть приложены с большей полнотой и с большим правом,
чем к нему самому.
Из всех стихий, враждебных Бакунину, наиболее далекой ему и
ненавистной была стихия оппортунизма. Искусство маневрирования
* См. 1.90.
** См. IV.169,181, 187-190.
*** См. 11.49.

430
А. А. БОРОВОЙ
было ему совершенно чуждо. Для него было немыслимым — в силу
изменившихся условий, неблагоприятных конъюнктур — сойти
с пути, признанного верным. Чем бы ни грозил намеченный путь —
поражением, пленом, смертью, — отступление с него было
невозможным. Бакунин был нравственным максималистом с головы до ног.
Там, где возникало революционное дело, он становился рядовым.
Иерархических вопросов, по самым свойствам его мировоззрения,
у него не возникало никогда*.
Серьезным же делом были для него — всякий бунт, всякое
восстание, всякое движение против «власти», и в них он нес — требуя
того же от других — весь присущий ему практический идеализм13.
Здесь были его долг и его любовь.
Вера в свое призвание — истинный признак гения — проснулась
в Бакунине рано и никогда не оставляла его.
Впервые патетическую формулировку она получила еще при
вступлении его в кружок Станкевича: «...Рука божия, — писал он
однажды, — начертала в моем сердце эти священные слова, которые
обнимают все мое существование: он не будет жить для себя...
Какова же главная идея жизни? Это — любовь к людям, к человечеству
и стремление ко всему, к совершенствованию»**.
Строкам этим суждено было стать motto14 всей его жизни. В одном
из последующих писем от 1841 г. он еще более пророчески подошел
к теме своего жизненного призвания: «Жизнь есть блаженство,
но не вялое, а такое, где буря играет и черные тучи нависают, чтобы
сочетаться в высочайшей гармонии»***. Разве слова эти — не
подлинное предварение могучего и страстного вопля буревестника,
зазвеневшего в финале неровной, но вдохновенной «Реакции в Германии».
В «Исповеди», подытожившей стремления молодых лет, он
написал замечательные слова: «Искать своего счастья в чужом
счастье, своего собственного достоинства в достоинстве всех меня
окружающих, быть свободным в свободе других — вот вся моя вера,
стремление всей моей жизни».
Эти слова — самая точная программа всей дальнейшей его
деятельности, самая полная и верная его характеристика.
6*^9
* «Во всяком серьезном деле, — пишет один из ближайших соратников его, —
Бакунин всегда шел в переднем ряду, да еще первым»... А. Росс. Бакунин и его
вилла Бароната. «Голос Минувшего». 1914 г., стр. 207.
** Корнилов, I. 131,608, П. 201-203.
*** Корнилов, И. 55-56.

^5^
Б. И. ГОРЕВ
Диалектика русского бакунизма
(К 50-летию смерти Бакунина)
ι
Пятидесятилетие смерти Бакунина почти совпадает с
50-летием русского бакунизма. Если не считать вышедшего в 1868 г. № 1
журнала «Народное дело», в составлении которого близкое
участие принял Бакунин, а также 1-2 его прокламаций, написанных
под влиянием и по поручению Нечаева в 1869 г. (все это оказало мало
влияния на революционное движение 70-х гг.), то официальное,
теоретическое начало русскому бакунизму положила знаменитая
«Государственность и анархия» (1873 г.), а первым агитационно-
пропагандистским, боевым органом этого бакунизма был журнал
«Работник», издававшийся в Женеве в 1875-1876 гг. группой
бакунистов (Ралли, Жуковский, Голыптейн и др.), хотя и порвавших
личные сношения со своим учителем.
Ввиду большой библиографической редкости журнала
«Работник»*, мы считаем небесполезным привести несколько цитат,
показывающих, в какой форме первые бакунисты преподносили
центральную идею бакунизма рабочим и крестьянам, для которых
журнал был предназначен.
В передовой статье 1 номера — «Почему мы печатаем газету» —
мы читаем: «В некоторых государствах все совершеннолетние
поголовно выбирают (в "палаты") посланных. С виду оно как будто лучше,
чем у нас, а на деле выходит все та же дрянь». — «От всей болтовни
господ выборных народу нет никакой пользы». Центральная
экономическая идея бакунизма формулирована в той же статье в следую-
* Мы пользовались комплектом (не совсем полным; всего вышло 15 номеров),
находящимся в Институте Ленина.

432
Б. И. ГОРЕВ
щих словах: «Как землю надо крестьянству от помещиков в общину
отобрать, так и городским фабричным да заводским работникам
надо все мастерские, фабрики и заводы в рабочие артели отобрать,
а господа хозяева пусть по добру да по здорову убираются, пусть сами
работают, потому что дармоедов никто кормить не станет».
В № 4 в большой статье «Благодетели» ведется в
талантливо-популярной форме полемика против конституционалистов,
республиканцев и «якобинцев» — бланкистов.
«Из кого же составится царская дума? Из помещиков, из всяких
кулаков да из брехачей-адвокатов! Вот вам и конституция! Теперь
царь с помещиками давит рабочий народ, а при конституции
помещики с царем будут грабить народ. Вот и вся перемена. Самодержавие
надо долой. Долой и благодетелей, которые народ обмануть хотят
всякими конституциями». И дальше: «В республике народом правят
помещики, купцы, кулаки без царя». «Разницы между царством
и республикой, в которой по-прежнему останутся сытые и
голодные, нет никакой». Наконец, «есть еще и другие благодетели*. Они
идут дальше. Названные и непрошеные, они хотят произвести бунт,
прогнать царя и сесть на его место, не дожидаясь народного выбора.
"Захватив власть в руки, мы облагодетельствуем народ!", — говорят
эти люди. "Мы отдадим ему отнятую у него землю и другие орудия
труда! Мы истребим врагов народа; мы возвратим народу волю". Эти
благодетели не лучше других; они хотят учредить опеку над народом
и заставить его силой принять то, что вздумают дать ему».
Под этим последним видом «благодетелей» явно подразумеваются
Ткачев и его группа, выступившие почти одновременно с первыми
бакунистами. Ткачев дал, как известно, блестящую, почти не
превзойденную критику анархизма. В этом первом столкновении
русского анархизма с идеей революционной диктатуры (независимо
от того утопического содержания, которое в нее вкладывал Ткачев)
была в зародыше вся та борьба, которая велась и ведется отчасти
до сих пор между анархизмом и Советским государством.
В выпущенной Ткачевым в 1875 г. программе «Набата» мы читаем
такие строки: «Наша так называемая революционная заграничная
пресса поступает вполне последовательно со своей антиреволюционной
точки зрения, когда утверждает, что революционеры должны
хлопотать не о том, чтобы сосредоточивать в своих руках государственную
власть, т. е. материальные силы, а о том, чтобы разрушить эту власть,
чтоб оставаться и после переворота такими же бессильными и
безоружными, какими они были до революции, каковы они теперь».
* Курсив везде принадлежит автору цитируемой статьи.

Диалектика русского бакунизма (К 50-летию смерти Бакунина) 433
Эта пресса «мечтает или о мирном прогрессе (лавристы. — Б. Г.), или
о беспорядочном, хаотическом, а потому бесцельном брожении»
(бакунисты. — S. Г.). «Что такое анархия без предварительного,
практического осуществления идей братства и равенства? Это — хищническая
борьба человека с человеком, это — хаос противоречивых интересов,
это — господство индивидуализма, царство алчного, своекорыстного
эгоизма, одним словом, это именно то... что составляет сущность
буржуазного общества». С другой стороны, «социалистические идеалы,
несмотря на всю их истинность и разумность, до тех пор останутся
несбыточными утопиями, пока они не будут опираться на силу, пока
их не прикроет и не поддержит авторитет власти».
Но, выступив так решительно и резко против русского бакунизма,
Ткачев, этот предмет всеобщей ненависти тогдашних бакунистов,
проявил настолько политического такта и революционного чутья,
что после смерти самого Бакунина посвятил ему в № 7-8 «Набата»
за 1876 г. восторженный некролог, как бы отделяя этим бакунист-
скую теорию от огромной революционной фигуры ее творца. И он
имел все основания это делать: ибо Бакунин, как революционер,
был выше созданной им теории и, как мы увидим дальше, при всей
своей теоретической ненависти ко всякому государству, не исключая
и революционной диктатуры, питал несомненные симпатии к
подлинно-революционному, историческому якобинству.
Первое литературно-организованное выступление русских
бакунистов — журнал «Работник» — явилось вместе с тем и наиболее
выдержанным, последовательным до конца и принципиальным.
В то время, как пугачевское восстание всегда выдвигалось нашими
бакунистами-практиками 70-х гг. как идеал народного восстания,
из которого они исходили в своей программе*, мы в «Работнике»
(№ 5) неожиданно находим следующее любопытное рассуждение,
которое нам еще пригодится впоследствии: «что, если бы Пугачев
победил? Лучше ли бы стало народу? Конечно, нет!» Для
доказательства этого утверждения приводятся два соображения. Во-первых,
* В программной статье первого номера «Земли и воли» (25/Х — 78 г.) мы
читаем: «Отнятие земель у помещиков и бояр, изгнание, а иногда поголовное
истребление всего начальства, всех представителей государства и учреждение
"казачьих кругов", т. е. вольных автономных общин с выборными,
ответственными и всегда сменяемыми исполнителями народной воли, — такова была
всегда неизменная «программа» народных революционеров-социалистов:
Пугачева, Разина и их сподвижников (курсив наш. — J5. Г.). Такова же, без
сомнения, остается она и теперь для громадного большинства русского народа.
Поэтому ее принимаем и мы — революционеры-народники». Те же мотивы
повторяются и в передовой статье № 1 «Черного передела».

434
Б. И. ГОРЕВ
победивший Пугачев неизбежно восстановил бы весь аппарат власти,
столь гибельный для народных масс, а во-вторых, на пугачевских
виселицах «качались купцы и кулаки-мироеды», другими словами,
движение было антидворянским, но не антибуржуазным*.
С переходом бакунизма из далекой Женевы на реальную почву
российской действительности он начинает испытывать ряд
диалектических злоключений и превращений.
Прежде всего, если «Работник» большое внимание уделял
рабочему вопросу в России, если он знакомил русских рабочих с
деятельностью Интернационала, с историей Парижской Коммуны и т. п.,
то «Земля и Воля» на первых порах упорно не замечала рабочего
вопроса**. Не зная действительных, подчас довольно мрачных взглядов
Бакунина на русское крестьянство и русскую общину (эти взгляды он
высказывал в известных письмах к Герцену; в «Государственности
и анархии» они смягчены до неузнаваемости), наши народники-
бакунисты в течение ряда лет доктринерски верили в социализм
мужика, несмотря на разочарования и кричащие факты, отмеченные
впоследствии всеми мемуаристами эпохи. Далее, начав с
идеализации тогдашней деревенской бедноты, народники если и встречали
отклик в деревне, то чаще всего среди более «хозяйственного» слоя
деревни. Наконец, отрицая «вопрос фабричный», наши бакунисты
очень охотно тянулись именно к городским рабочим, находили в них
горячий отклик, но достигали при этом в своей пропаганде не тех
результатов, каких им хотелось бы (как было с «Северным союзом
русских рабочих»2).
А, главное, проповедуя в теории полное безразличие к
политическим формам, отрицая всякую государственную власть, бакунисты
логикой борьбы приведены были именно к борьбе с данной
исторической властью, причем одни из них, в лице Народной воли, перешли
* Если мы вспомним новейшую научную попытку (работы Меерзона1)
представить пугачевское движение, как движение мелкого торгового капитала
(богатые раскольники материально субсидировали Пугачева), то замечание
«Работника» покажется прямо изумительным.
г* Вслед за приведенными выше словами о «программе» Пугачева и
революционеров-народников, та же статья «Земли и Воли» продолжает: «Этой
программой мы выдвигаем на первый план вопрос аграрный. Вопрос же фабричный
мы оставляем в тени, и не потому, чтобы не считали экспроприацию фабрик
необходимою, а потому, что история, поставившая на первый план в Зап.
Европе вопрос фабричный, у нас его не выдвинула вовсе, заменив его вопросом
аграрным» (курсив наш. — Б. Г.).

Диалектика русского бакунизма (К 50-летию смерти Бакунина) 435
в собственную противоположность, а другие пришли к тому самому
марксизму, который «Государственность и анархия», а затем и
знаменитые статьи П. Б. Аксельрода в «Общине» описывали в самых
мрачных красках.
II
На международном конгрессе анархистов в Амстердаме, в августе
1907 г., русский анархист Рогдаев3 высказал ту мысль, что Россия
является страной, в которой почва для анархизма наиболее
подготовлена и наиболее благоприятна. Опыт трех русских революций
показал, правильна ли, обоснованна ли эта мысль.
В эпоху 1905-1907 гг. анархизм, который во всех своих течениях
вел свою родословную от Бакунина, имел ничтожное влияние в массах
именно в момент высшего подъема революции, осенью и зимой 1905 г.,
и стал сколько-нибудь заметным явлением лишь с момента упадка
революционной волны, сопровождавшегося разочарованием части рабочих
в политике и массовой безработицей. При этом, что важнее всего, он
и тогда не захватил мало-мальски значительных масс и выродился в
индивидуальный и групповой терроризм и такое же экспроприаторство.
Это явилось полным отрицанием действительного бакунизма, всегда
в своей программе и тактике опиравшегося на массы. И как раз
наиболее идейная, наиболее близкая по духу к бакунизму фракция русского
анархизма — анархо-синдикалисты — была наименее распространенной
и влиятельной в России в ту эпоху и пользовалась некоторым успехом
короткое время лишь в 2-3 центрах рабочего движения.
В любопытной во многих отношениях анархистской книге,
посвященной махновщине, в книге, к которой мы еще вернемся (Ар-
шинов. История махновского движения», с предисловием известного
анархиста Волина-Эйхенбаума4, Берлин, 1923 г.), мы встречаемся
со следующим утверждением: «Причиной перехода его (Аршинова5,
который был раньше большевиком. — Б. Г.) к анархизму послужил
минимализм большевиков, который, по убеждению Аршинова, не
отвечал подлинным устремлениям рабочих и послужил, совместно
с минимализмом остальных политических партий, причиной
поражения революции 1905-1906 гг.» (предисловие Волина, стр. 13)*
Не останавливаясь по существу на этой наивной философии истории,
сравним лишь эту мысль с известным изречением Ленина, что
«анархизм нередко являлся своего рода наказанием за
оппортунистические грехи рабочего движения». «И если в России, — прибавляет
Ленин, — несмотря на более мелкобуржуазный состав ее населения
по сравнению с европейскими странами, анархизм пользовался в пе-

436
Б. И. ГОРЕВ
риод обеих революций (1905 и 1917) и во время подготовки к ним
сравнительно ничтожным влиянием, то это, несомненно, следует
поставить отчасти в заслугу большевизму, который вел всегда
самую беспощадную и непримиримую борьбу против оппортунизма»
(«Детская болезнь левизны», стр. 19).
В самом деле, никогда еще в истории не представлялось анархизму
такой свободы и такой, казалось бы, благоприятной почвы, как
раскаленная атмосфера и возбужденная стихия Февральской и Октябрьской
революций. И тем не менее анархизм в эту эпоху не только не вырос
в грозную революционную силу, но все время оставался сектой или,
вернее, рядом сект и приобретал некоторое значение только как
временный союзник большевизма (напр., в Кронштадте6). В начавшейся
пролетарской революции социальному максимализму анархистов
нечего было больше делать, а их борьба против государства не могла
встретить ни отклика, ни сочувствия в обстановке ожесточенной
борьбы пролетариата за государственную власть.
Поэтому анархизм играл сравнительно ничтожную роль и
тогда, когда он сочувствовал или содействовал большевикам, и тогда,
когда он — с весны 1918 г. — выступил решительным противником
Советской власти.
Единственным большим, массовым и сравнительно устойчивым
движением, шедшим под флагом анархизма против советского
государства, была махновщина7. И в этом движении, в этой военной
тяжбе анархической крестьянской вольницы против революционной
диктатуры пролетарской власти диалектика русского бакунизма
сыграла с ним последнюю трагическую шутку.
Если раньше можно было думать, что в махновском движении
вожди лишь прикрывались анархическими фразами, чтобы придать
движению сколько-нибудь идейную внешность, то упомянутая нами
книга Аршинова, старого идейного анархиста и одного из виднейших
руководителей махновщины, старается представить это движение,
как насквозь пропитанное подлинно-анархистской идеологией.
Махновщина, — пишет в своем предисловии Волин (тоже участник
движения в первой его фазе), — доказывает «глубокую верность и
реальность анархизма, как единственной подлинно-революционной
идеологии труда, и снимает с большевизма всякую тень
исторического оправдания» (стр. 21-22). При этом, выступая против советского
режима, сам Аршинов смотрит на него не как на извращение или
отклонение от социализма, а как на его воплощение и, таким образом,
свою борьбу с большевизмом определяет как продолжение старой
борьбы анархизма с «централистическим» социализмом: «План
этого строительства и этого господства в течение десятков лет разра-

Диалектика русского бакунизма (К 50-летию смерти Бакунина) 437
батывался и подготовлялся вождями социалистической демократии
и до русской революции был известен под названием коллективизма.
Сейчас он называется советской системой» (стр. 31-32)*.
Как бы ни относиться к отдельным моментам махновщины или
к субъективным целям и намерениям вождей движения, сколько бы
ни писал Аршинов о том, что движение оклеветано большевиками,
сколько бы ни приводил характеристик отдельных участников для
доказательства того, что в их среде были и бедняки-крестьяне и
рабочие, объективным фактом остается следующее:
1. Махновщина в данных условиях явилась своеобразной
анархистской Вандеей9. Ведь и старая историческая Вандея, несмотря
на свою религиозно-монархическую идеологию, была движением
широких крестьянских масс, которые могли вызывать сочувствие
к себе, но усмирение которых в тогдашней обстановке было
исторической необходимостью.
2. Какова бы ни была руководящая верхушка движения, в
основном оно выражало интересы и настроения более состоятельной части
крестьянства, выступавшего против пролетарской диктатуры.
3. Махновщина вынуждена была в процессе борьбы создавать
элементы государственной власти, хотя грубой и хаотической,
которая была для нейтрального населения немногим лучше
«анархического» произвола партизан.
Таким образом, старинная мечта русских бакунистов о
революционном крестьянском восстании, которое разрушит государственную
власть и создаст вольные «казацкие круги», — эта мечта в
действительности выродилась в объективно контрреволюционное выступление
состоятельного крестьянства, которое притом на место разрушаемой
Советской власти ставило свою достаточно свирепую власть.
В чем была главная беда бакунизма? В том, что в своей теории
революции он не представлял себе, в каких конкретных условиях
будет происходить борьба и особенно победа революции. Все
анархические идеи об упразднении государства разлетаются в прах,
как только дело доходит до действительной гражданской войны,
особенно, если она победоносна**. Мы не знаем, как отнесся бы сам
Вспомним, что и Кропоткин в написанном незадолго до смерти письме считал
русский коммунизм прямым детищем плехановского марксизма, жалуясь, что
анархисты недостаточно предугадали то, что «подготовлялось 30 лет»,
недостаточно оценили «силы социал-демократического централизаторства» и не умели
объединиться для борьбы с ним8.
Вот почему, как мы помним, журнал «Работник» боялся даже победы
пугачевского восстания. Очевидно, всякое восстание хорошо, если оно не приводит
к победе. Победа неизбежно порождает грехопадение в смысле установления

438
J5. Я. ГОРЕВ
Бакунин к махновщине. Но мы знаем, что, вопреки своей теории,
он в отдельных конкретных случаях, когда дело шло о настоящей
революции, несомненно оправдывал революционную диктатуру.
Так, осенью 1870 г., во время попытки лионского восстания, Бакунин
подписался под прокламацией, которая в параграфе первом упраздняла
государство, в пятом — учреждала «Комитеты спасения Франции»,
«которые, под непосредственным контролем народа, будут заниматься
всеми делами правления», а в шестом — постановляла созвать
«революционный Конвент спасения Франции». Как этот Конвент должен был
действовать, видно из того, что (как рассказывает анархист А. Карелин
в своей книжке о Бакунине, стр. 34) советовал Бакунин лионскому
«Комитету спасения»: «Не теряйте времени в пустых разговорах.
Действуйте: арестуйте всех реакционеров. Бейте реакцию в голову».
В своих замечательных «Письмах к французу» (бесспорно лучшей
работе Бакунина, стоящей гораздо выше, чем «Государственность
и анархия», но оставшейся неизвестной нашим ранним бакунистам),
сравнивая деятелей 48-го и 70-го гг. с якобинцами Великой
революции, Бакунин пишет: «Помимо этих личных качеств, которые
придают поистине характер героев людям 1793 г. ("революционные ум,
воля, энергия", словом, "бес в теле"), у якобинцев Национального
Конвента так удачно вышло с чрезвычайными комиссарами еще
потому, что этот Конвент был действительно революционным, и потому,
что, опираясь сам в Париже на народные массы, на чернь, в
стороне от либеральной буржуазии, он дал приказ своим проконсулам,
посланным в провинции, опираться также всегда и везде на ту же
чернь» (т. е. на бедноту. Избр. соч., т. IV, стр. 149). А на следующей
странице Бакунин добавляет, говоря опять о комиссарах: «Они
не являлись в какую-нибудь местность для того, чтобы диктаторски
провести в ней волю Национального Конвента. Они делали это лишь
в очень редких случаях, и когда они являлись в местность, вполне
и целиком враждебную и реакционную (напр., в Вандею? — Б. Г.),
Тогда они не являлись одни, а в сопровождении войска, которое
присоединяло аргумент штыка к их гражданскому красноречию»
(курсив наш. — Б. Г.)*. Правда, несколькими строками дальше (стр. 151),
власти. Даже Лавров в своей во многих отношениях замечательной работе —
«Государственный элемент в будущем обществе», как совершенно правильно
отметил в свое время Ткачев, еще отдавал дань анархистской иллюзии о той
идиллической обстановке, которая якобы создастся «на другой день после
революции».
* Как непохож этот настоящий язык революционера на то, что писал о
якобинцах О. Аптекман в своем «Письме к бывшим товарищам» (народовольцам),
помещенном в № 1 «Черного передела», где он обвинял якобинцев в том, что

Диалектика русского бакунизма (К 50-летию смерти Бакунина) 439
говоря о деятельности комиссаров по организации бедноты, Бакунин
совершенно произвольно ставит знак равенства между
«революционным знаменем», которое «раздували» комиссары, и «анархией».
Но он тут же ставит им в заслугу, что они умели «организовать
революционно эту народную анархию» (курсив Бакунина. — Б. Г.).
Наконец, в статье о Парижской коммуне, заявляя, что он ее
сторонник «в особенности потому, что она была смелым, ясно
выраженным отрицанием государства», Бакунин в то же время очень
снисходительно относится к «якобинскому» большинству Коммуны
и оправдывает поведение прудонистского меньшинства следующим
соображением: «правительству и версальскому войску они были
вынуждены противопоставить революционное правительство и войско,
т. е. чтобы одолеть монархическую и клерикальную реакцию, они
должны были, забыв и поступившись первыми условиями
революционного социализма, прибегнуть к якобинской реакции». Здесь
совершенно ясно из контекста, что упрек в «забвении первых условий
революционного социализма» (т.е. анархизма) приведен лишь для
успокоения «теоретической совести», что все симпатии Бакунина-
революционера на стороне «якобинской реакции» (там же, стр. 256).
* "к "к
Бакунин и Ткачев — два крайних полюса и вместе с тем две
высочайшие вершины, до которых достигла русская революционная
мысль 70-х годов. Неудивительно, что все наиболее ценное, что
имеется в их учении, должно было войти в тот марксистский синтез
опыта европейского и русского революционного движения, который
называется ленинизмом.
А бакунинское отрицание государства окончательно похоронено
в грохоте гражданской войны и превратилось, благодаря иронии
истории, в трагикомическую карикатуру, в махновщину.
е^э
они применяли «террор, насилие и принуждение» во имя «абстрактно понятой
свободы».

^ft^
M. H. ПОКРОВСКИЙ
Бакунин в русской революции
(К пятидесятилетию со дня смерти)
Писать о Бакунине стало возможно в России довольно давно. Уже
в 1914 г., к столетию его рождения, «Голос Минувшего» мог посвятить
ему почти целую книжку; еще раньше без особых затруднений прошла
крупная заметка о Бакунине в словаре Граната. Революция
устранила все препятствия и дала громадный новый материал, до тех пор
спрятанный в архивах. И тем не менее до сих пор мы не имеем полной
биографии Бакунина (если не считать популярных книжек). До сих
пор удельный вес этой огромной исторической фигуры как-то не
определен окончательно. Поставили было памятник — и сняли. Первое
предложение назвать именем Бакунина одну из московских улиц
провалилось, потом назвали какую-то на окраине.
Назвать Бакунина великим революционером как-то не решаются,
а между тем это был один из величайших в Европе XIX столетия
и безусловно самый крупный в России в доленинский период. Ни
Пестель, ни Герцен, как живые революционные фигуры, в сравнение
не идут. Конечно, и Желябов1 гораздо мельче. Мельче по району
действия, мельче по исторической значительности.
Несомненно, много мешает здесь то, что именем Бакунина
клянутся анархисты; насколько они имеют на это право, мы увидим
в дальнейшем. Отчасти с этим связано главное искривление
исторической перспективы в этом случае. Популярные истории
Интернационала глубоко врезали в наше сознание Бакунина —
конспиратора против Маркса, Бакунина — саботажника I Интернационала.
Столкновение Бакунина с Марксом далеко не было случайностью.
Напротив, оно органически вытекало из классовой позиции
обоих, — в дальнейшем мы опять-таки и это увидим. Но как Маркса
нельзя даже приблизительно исчерпать конфликтом с Бакуниным,

Бакунин в русской революции (К пятидесятилетию со дня смерти) 441
хотя этот конфликт идет почти через всю биографию Маркса, так
и Бакунина нельзя считать заслуживающим внимания истории
лишь потому, что Маркс исключил его из I Интернационала. Этого
столкновения могло и не быть, а истории все же пришлось бы много
заниматься Бакуниным. Другое искривление идет от знаменитой
характеристики Герцена. Как все гениально-художественное, она
тоже врезалась в память, хотя не столь широких кругов, как первая
характеристика. «Большая Лиза» — огромный во всех смыслах
ребенок, шумливый, болтливый, вечно двигающийся и все без толку.
Герцен не хотел дать такой характеристики. Он вовсе не хотел
сознательно написать карикатуру на своего друга, которому он втайне
завидовал и к которому совсем не втайне относился с большим
уважением. «С страстью проповедования, агитации, пожалуй,
демагогии, с беспрерывными усилиями учреждать, устраивать комплоты,
переговоры, заводить сношения и придавать им огромное значение
у Бакунина прибавляется готовность первому идти на исполнение,
готовность погибнуть, отвага принять все последствия. Это — натура
героическая, оставленная историей не у дел. Он тратил свои силы
иногда на вздор так, как лев тратит шаги в клетке, все думая, что
выйдет из нее. Но он не ритор, боящийся исполнения своих слов или
уклоняющийся от осуществления своих общих теорий... Бакунин
имел много недостатков, но недостатки его были мелки, а сильные
качества крупны. Разве это одно не великое дело, что, брошенный
судьбою куда бы то ни было и схватив две-три черты окружающей
среды, он отделял революционную струю и тотчас принимался вести
ее далее, раздувать, делать из нее страстный вопрос жизни».
Но этих строк как-то не замечали, а «большую Лизу» все
заметили. Беда быть гениальным художником. Нечаянный, но искренний,
яркий мазок приковывает к себе все внимание, а того смысла,
который хотел художник вложить в эту картину, никто не замечает.
Если прибавить к этому «возмущающий эффект» такого
оглушительного документа, как «Исповедь», в котором даже присяжные
биографы Бакунина разобрались не сразу, мы поймем трудность
и путанность «бакунинского вопроса» даже до сего дня. Остается
прибавить еще одно. Бакунин, как литератор, принадлежит к числу
тех, — к счастью историков литературы, немногих, — о которых
их писания дают крайне несовершенное представление. Бакунин писал
страшно много, Герцен называл его письма брошюрами, а наиболее
длинные делил даже на тома. И, тем не менее, он написал очень мало.
Величайшие его произведения, которым он сам придавал мировое
значение, оставались недописанными, и рукописи их потом терялись.
То, что им напечатано, представляет собою — в очень отрывочном

442
M. H. ПОКРОВСКИЙ
виде — дальнейшее развитие его писем, а письма были продолжением
устных разговоров. Все вместе составляет одну цепь, и, не имея всех
звеньев, восстановить ее почти невозможно. Около Бакунина нужно
было бы поставить фонограф и кинематограф, тогда мы имели бы
его живую фигуру. Ибо его величие, как революционера, сводилось
прежде всего другого к его личности. Она была центром. Кто видел
ее, тому были ясны и письма, и печатные брошюры. Кто ее не видел,
как мы, тому остается только положиться на чужие отзывы.
Отзывы эти поразительно единодушны. «В нем было что-то
детское, беззлобное и простое, и это придавало ему необычайную
прелесть и влекло к нему слабых и сильных, отталкивая одних чопорных
мещан», записал о нем Герцен. Но мы имеем отзывы людей, для
которых «чопорность» была профессиональным признаком и которых
Бакунин привлекал не менее, чем других. «В разговоре он в высшей
степени обаятелен», говорил о нем один бразильский дипломат,
и обаяние на него Бакунина было так велико, что дипломат принял
участие в бакунинской конспирации, скрыв пребывание русского
революционера в Швеции от своего русского коллеги, который
услыхал эту характеристику бразильца только после отъезда
Бакунина2. Одна русская революционерка оставила нам чрезвычайно
живую характеристику Бакунина в его последние дни3, когда он
жил в Лугано, почти всеми заброшенный, имея своими
собеседниками только кучку швейцарско-итальянских рабочих. «Я никогда
не видела ни раньше, ни позже такой восторженной, бескорыстной
преданности. То было любовное, романтическое чувство учеников
к учителю, чувство, где преданность идее сливается с преданностью
личности, несущей идею. Так, вероятно, некогда складывались
отношения между великими художниками и их учениками, между
основателями религий и их ближайшими последователями». А когда
она принесла этой восторженной кучке известие о смерти
Бакунина, она «даже испугалась собственных слов, — такое потрясающее
впечатление они произвели. Плакали не одни бакунисты, плакали
и швейцарцы, только слыхавшие о Бакунине от товарищей по
мастерской. Сантандреа4 кинулся наземь, бил ногами по полу, как
ребенок, и плакал навзрыд. Я увела его в квартиру Маццотти5, где
он долго не мог успокоиться. Да и трудно было успокаивать его
людям, которые были почти в таком же состоянии. От этого дня
у меня осталось смутное впечатление ужаса катаклизма. Рушились
какие-то великие надежды, уходила из-под ног почва, и вместе с тем
горе это экзальтировало надежды, укрепляло уверенности...».
А за тридцать лет перед этим с этим человеком просиживал ночи
Прудон. Суметь приобрести влияние и на Прудона, и на американ-

Бакунин в русской революции (К пятидесятилетию со дня смерти) 443
ского дипломата, и на Герцена, и на полуграмотного итальянского
рабочего — такому диапазону влияния какой агитатор не позавидует!
Каково было содержание этой агитации? На первый взгляд мы
имеем как будто весьма четкую классовую установку. В набросках
«Революция, Россия и славянство», относящихся к 1848 году, мы
читаем: «Европа глубоко потрясена революцией, и все остальные
народы охвачены демоническими силами нашего времени, раздроблены
на партии, разделены на два больших лагеря — на истинный народ
и буржуазию — непримиримой враждой, которая не утихнет прежде,
чем один другого вполне не победит и покорит». Бакунин не только
понимал классовую борьбу; он проникался ее пафосом настолько, что
не умел скрыть своих настроений даже там, где они менее всего уместны.
В своей знаменитой «Исповеди», стремившейся изобразить поведение
Бакунина за границей в красках, наиболее приемлемых для Николая I,
мы встречаем о Париже на другой день февральской революции 1848
года такие строки, от которых не отказался бы Герцен: «Этот огромный
город, центр европейского просвещения, обратился вдруг в дикий
Кавказ: на каждой улице, почти на каждом месте, баррикады,
взгроможденные как горы и досягавшие крыш, а на них, между каменьями
и сломанною мебелью, как лезгинцы в ущельях, работники в своих
живописных блузах, почерневшие от пороха и вооруженные с головы
до ног; из окон выглядывали боязливо толстые лавочники, эписье6
с поглупевшими от ужаса лицами; на улицах, на бульварах ни одного
экипажа; исчезли все молодые и старые франты, все ненавистные львы
с тросточками и лорнетами, а на место их мои благородные увриеры7,
с торжествующими, ликующими толпами, с красными знаменами,
с патриотическими песнями, упивающиеся своею победой».
Даже национальную вражду он как будто умело переводит в
классовые термины. Во втором воззвании к славянам — замечательном
документе, который был найден В. П. Полонским совсем недавно, — мы
читаем: «Что сделало правительство, чтобы защитить славян? Ничего.
А почему оно не сделало ничего? Потому ли, что не могло? О, нет!
Тогда оно могло все, ведь оно было всемогущим, и никто не смел ему
противоречить. Оно не сделало ничего потому, что не хотело ничего
сделать, а не хотело оно ничего сделать потому, что вступило в союз
с вашими господами, с вашим дворянством, с вашим духовенством,
с привилегированными всех сословий и вступило с ними в союз, чтобы
выжать из бедного народа последние соки, последнюю каплю крови».
Австрийское правительство оказывается, таким образом, не
немецким правительством, — какой бы это был благодарный мотив
для Бакунина! — но дворянским правительством, угнетающим
крестьян. И позже, когда Бакунин выступал в Швеции, как присяжный

444
M. Я. ПОКРОВСКИЙ
агитатор польского дела, он всю свою надежду возлагал на восстание
русского крестьянства, к немалому удивлению для его собеседника,
упоминавшегося выше бразильского дипломата.
Но возьмем документ еще немного более поздний.
Принадлежность этого документа целиком Бакунину, конечно, не установлена,
но бакунинское происхождение того места, которое я хочу
процитировать, никем не оспаривается. Это — предпоследний параграф
знаменитого «Катехизиса революционера», возникшего в конце
60-х годов. «Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны
соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени
основания московской государственной силы не переставали
протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно
связано с государством: против дворянства, против чиновничества,
против попов, против гильдейского мира и против кулака-мироеда.
Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и
единственным революционером в России».
Вот так класс! — с удивлением скажет читатель-марксист. А в
подлинно-бакунинском «Народном деле» в прибавку к этому «классу»
мы находим еще «детей разорившихся в пух дворян, разночинцев
и семинаристов». Если причислить сюда упоминающуюся там же
«особую категорию людей», «заливающих горе вином и
протестующих против жизненной тесноты бурным и нередко даже развратным
разгулом», — мы исчерпаем «классы», на революционность
которых Бакунин особенно надеялся в России. Если бы кто-нибудь дал
заказ — изобразить бакунизм идеологией люмпен-пролетариата, он
не мог бы получить большего удовлетворения.
В чем же дело? Деградировал, что ли, Бакунин социологически
на протяжении этих лет от польского восстания до нечаевского дела?
Вовсе нет. В письме к Эскиросу8, конца 1870 г., мы находим такие
замечательные строки: «Я был и остаюсь социалистом не только
потому, что социализм это — действительная свобода,
действительное равенство, действительное братство, человеческая и всемирная
правда, но и по соображениям социальной физиологии. Я —
социалист потому, что я пришел к тому убеждению, что все классы,
бывшие до сих пор, если можно так выразиться, главными живыми
и действующими лицами исторической трагедии, умерли... Что же
остается? Крестьянство и городской пролетариат. Только они могут
спасти Европу от прусского милитаризма и бюрократизма, этих двух
союзников и двоюродных братьев всероссийского кнута».
Классы Бакунина — не производственные классы, вот в чем его
глубочайшее отличие от Маркса, кладущее между двумя этими
мировоззрениями непереходимую пропасть, хотя иногда кажется,

Бакунин в русской революции (К пятидесятилетию со дня смерти) 445
что Бакунин говорил совсем по-марксистски. Для марксиста
принадлежность к тому или иному классу определяется положением
в производстве. Для Бакунина — тем, угнетен человек или сам
угнетает другого. Для нас рабочие и крестьяне противоположны буржуа
и помещикам. Для Бакунина бедняки противоположны богачам, все
равно какие бедняки, все равно каким богачам.
И это коренное отличие Бакунина от Маркса бросает яркий свет
на классовое происхождение бакунинской идеологии. Где это нет
еще четкого классового различия по производству, но уже есть
богатые и бедные? Где это противоположность всей массы бедняков
всей массе богатых является действительным историческим
фактом, объективной реальностью, от которой должен исходить всякий
практический политик? Да в крепостном имении, разумеется. Там
есть уже зажиточные крестьяне, есть и бедняки, но эта
противоположность стирается общей противоположностью крестьянской
массы, трудовой и бедной относительно помещичьей массе, сплошь
богатой, потому что по отношению к мужику всякий дворянин, даже
Ноздрев9, даже Чертопханов10, является богачом, ибо он, пользуясь
крестьянским трудом, сам может ничего не делать.
Бакунин был идеологом и политическим выразителем
крепостного крестьянского бунта, о котором он говорил с таким
сочувствием на конгрессе Лиги мира и свободы в 1868 г. и который вел свое
летоисчисление от пугачевщины. «Со времени казни Пугачева
и до наших дней внутренняя, более или менее секретная история
империи состоит из последовательного и непрерывного ряда
частных и местных восстаний крестьян, — восстаний, вызываемых
глубокой и непримиримой ненавистью их к помещикам, ко всем
чиновникам и к государственной церкви». И не в первый раз здесь
Бакунин ставит исходной точкой того движения, во главе которого
он надеялся встать, пугачевщину. В 4-м тезисе «Революция, Россия
и славянство» «Бунт Пугачева» является первым из «трех крупных
факторов, служащих точкой отправления новой русской жизни».
19 февраля 1861 года великий — и последний удачный — обман
Романовыми крестьянства упразднил за ненадобностью не только
Герцена. Он, этот обман, в сильнейшей степени ослабил и значение
революционной агитации Бакунина и бакунистов в России. Правда,
что без них, без Бакунина и бакунистов, промежуток между
выстрелом Каракозова и «Народной волей» был бы отмечен совсем мертвым
штилем. В этом раздувании слабо тлевшего огня революции едва ли
не главная историческая заслуга бакунистов, поскольку они
действовали в России. И весьма типичным для этого процесса является первый
представитель Бакунина в России — Нечаев, сын мелкого ремесленни-

446
M. Я. ПОКРОВСКИЙ
ка, выкупившегося из крепостной неволи, и сам выбившийся из
маляров в народные учителя. Нечаев был уже представителем настоящей
мелкобуржуазной революции. У Бакунина мелкобуржуазные черты
тоже, конечно, изобилуют: достаточно вспомнить его национализм,
антисемитизм (наиболее махровые образчики последнего еще не
увидели света, и, кажется, затрудняются, как их опубликовать) и т. п.
Под феодальной скорлупой помещичьего имения мелкая буржуазия
складывалась уже вполне определенно для того, чтобы появиться
на свет, когда скорлупа лопнет. Но мелкобуржуазным
революционером Бакунин был для Западной Европы, в России он был запоздалым
на 50 лет идеологом пугачевщины. Если бы последняя действительно
получила такого идеолога, она была бы во всем смысле слова
настоящей великой крестьянской революцией. Если бы Бакунину суждено
было стать во главе восставшей крепостной крестьянской массы, он
не был бы для нас исторической загадкой, и мы не колебались бы
при решении вопроса: великий это революционер или только довольно
талантливый и очень шумливый агитатор. И не были бы вынуждены
вскрывать его подлинное историческое значение анализом цитат из его
далеко не полно его отражающих произведений.
Но сказать, что Бакунин был идеологом пугачевщины, значит в то же
время объяснить и бдительность бакунинских пережитков в истории
нашей революции. Обман 1861 года не ликвидировал ведь на самом деле
крепостной неволи, — он только дал ей другую, более «современную»
форму. Поскольку в русской деревне оставались крепостные отношения,
постольку для бакунинских настроений там всегда оставалось место.
И поскольку крестьянская революция, как таковая, т. е. допролетар-
ская, докапиталистическая революция, не была у нас абсолютным
анахронизмом даже в 1917 году, постольку Бакунин представлял
собою не только эхо далекого прошлого, но и пророчество грядущего.
Таким пророчеством звучит до сих пор одна из заключительных фраз
его тезисов о «славянстве» : «Угнетаемые народы и классы становились
всегда самыми ярыми борцами за общечеловеческие права для всех».
Еще пугачевщина слила воедино борьбу за национальную и
классовую свободу. И только Октябрьская революция, реализовавшая
оба эти лозунга, сделала окончательно ненужными, исторически
окончательно изжила идеи Бакунина.
€^

^э-
Ю. M. СТЕКЛОВ
Что разделяет и сближает нас с Бакуниным*
Фигура Бакунина чрезвычайно сложна. Сам он прошел целый ряд
политических и, можно сказать, психологических стадий в своем
развитии. Но ввиду специального характера нынешнего заседания
и краткости времени, которым мы располагаем, я не стану касаться
всех сторон в истории развития личности Бакунина, совершенно
не коснусь той поры, когда он выступал в виде революционного
демократа и активного участника национальных движений, а возьму
его только с того момента, когда он сформировался к концу 60-х гг.
в качестве социалиста и основоположника анархистской доктрины.
Бакунин сложился как политическая фигура в 40-х гг. XIX века,
т. е. в момент всеобщего потрясения европейских государств, когда
буржуазное общество впервые начало высвобождаться из пут старой
феодально-полицейской монархии. И колоссальная фигура
Бакунина является символом этого грандиозного исторического
перелома. Бакунин, как выходец из страны экономически отсталой, как
человек, который в первое время своей политической деятельности
преимущественно интересовался судьбами славянских народов,
главным образом, народов аграрных, политически и экономически
отсталых. <...> И совершенно естественно, что вопрос о роли
крестьянства в революции был одним из центральных вопросов, который
всегда занимал Бакунина. Говорил ли он о революции в Италии,
во Франции, в России, на Балканах, даже в Германии, он в первую
голову анализировал положение крестьянства, его настроения, его
исторические судьбы и считал его даже в сравнительно промыш-
Доклад, прочитанный на объединенном заседании Комм, академии и Об-ва
историков-марксистов.

448
Ю.М.СТЕКЛОВ
ленных странах если не единственным революционным фактором,
то одним из главных основных революционных факторов. В высшей
степени характерно, что он приписывал социалистический
характер всем крестьянским восстаниям и движениям, и можно сказать,
что не только его программа, но и тактика была, главным образом,
основана на своеобразном понимании этих крестьянских движений.
Мы знаем, что даже социальную революцию, совершаемую
промышленным пролетариатом, он рисовал себе в виде анархических,
бунтарских вспышек крестьянства, с сожжением владельческих
грамот, разрушением зданий и т. п., т. е. в том виде, который он
наблюдал в русской истории в народных движениях, связанных
с именами Степана Разина и Емельяна Пугачева. <...>
Итак, мы видим, что условием революционности крестьянства
Бакунин признает наличность крепостного права, наличность
таких форм политического и экономического угнетения, которые
свойственны добуржуазному периоду. Нужно сказать, что в этом
отношении он был совершенно прав. Несомненно, что именно там,
где крестьянство находится в таких политических условиях, оно
является революционным. И если по воле истории сознательное
политическое движение пролетариата крупной промышленности
начинается в таких странах, где сохранились условия
революционизирования крестьянства, то не подлежит никакому сомнению,
что это обстоятельство в высокой степени ускоряет вспышку и успех
революции. Примером этого являются наше отечество и революция,
произведенная русским рабочим классом в 1917 г. С другой стороны,
Бакунин был также прав, когда подчеркивал анархический характер
этих крестьянских движений. Совершенно верно, революционный
крестьянин, ненавидящий государство, поскольку он видит в нем взи-
мателя налогов, рекрутчины и т. д., ненавидящий барство, в первый
момент своего выступления действует как анархист. Но чего Бакунин
не замечал, так это того, что эти анархические вспышки революции
обычно приводят вовсе не к торжеству анархии, а к установлению
буржуазного строя. Все известные исторические революционные
движения крестьянства повсюду, где они не руководились
пролетариатом и его партией, приводили, даже в случае удачи, лишь
к уничтожению абсолютистского полицейского режима, а не
государства вообще, к насаждению буржуазных отношений. Только в том
случае, когда организованный в политическую партию пролетариат
(т. е. что Бакунин по существу отрицал) берет на себя руководство
крестьянским движением, только в этом случае революционные
усилия крестьянства являются исторически продуктивными,
в смысле освобождения трудящихся от эксплуатации. Бакунин же

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
449
полагал, что всякое революционное движение крестьянства является
по существу социалистическим; он полагал, что социализм заложен
в самых инстинктах всех трудящихся, в том числе и в инстинктах
крестьянских масс, и считал гораздо более близкими к социальной
революции те страны, где сохранилось крестьянство, еще не
вполне порабощенное политической идеологией буржуазии. Бакунин
настолько увлекался крестьянскими движениями, что даже
крестьянские движения чисто реакционного, черносотенного характера,
как имевшие место в Южной Италии в конце XVIII века, готов был
приписать проявлению инстинктивного социалистического духа
крестьянства, и если такие движения не приводили к результатам,
которые были бы ему желательны, он объяснял это обманом
крестьянства высшими классами, а иногда случайностью.
Что касается рабочего класса, то его исторического призвания
Бакунин, к сожалению, не понимал. Мы найдем, разумеется, в его
сочинениях сколько угодно заявлений, особенно начиная с конца
60-х гг. и в начале 70-х гг., заявлений относительно громадной роли,
которую призван сыграть в истории рабочий класс, в частности
пролетариат. Но с нашей точки зрения, с точки зрения действительного
понимания классовых задач пролетариата, Бакунина нельзя
признать представителем правильной позиции. Я в этом отношении
позволю себе привести одну только цитату, но в высшей степени
характерную, относящуюся к эпохе, когда Бакунин окончательно
выработал свою анархистскую систему. Я имею в виду его рукопись
«Италия и Генеральный Совет», до сих пор не опубликованную
и написанную в конце 1871 г., в разгар борьбы в Международном
Обществе Рабочих. Лондонская конференция Интернационала
1871 г. приняла резолюцию, в которой заявляла, что только
организовавшись, как класс, образовав свою партию, независимую
от буржуазных партий, пролетариат сумеет добиться своего
освобождения. И вот в этой рукописи, обращенной к его итальянским
единомышленникам, Бакунин, разбирая эту резолюцию, заявляет:
«Мы предпочли бы сказать не как класс, а как обездоленная и
деклассированная масса ввиду того, что эпитет "класс" в применении
к пролетариату может повести к двусмысленности и противоречит
самому духу мотивировочной части наших генеральных статутов,
ставящих главною целью международной агитации и организации
рабочих масс всех стран "уничтожение классов", чего пролетариат
не мог бы совершить, если бы сознавал сам себя особым классом...
Эпитет "класс" в применении к пролетариату употребляется почти
исключительно и с какой-то странной любовью социал-демократами,
авторитетными коммунистами и пангерманистами (!) Германии. Вы

450
Ю. M. СТЕКЛОВ
найдете в каждом номере их газет "Volksstaat" и "Volkswille"1
следующую фразу: "Необходимо пробудить в пролетариате классовое
сознание"». Это, конечно, по мнению Бакунина, не только
величайшая глупость, но и продукт «пангерманской» интриги,
показывающий, что люди, проповедующие развитие классового сознания
в пролетариате, «не сознавая этого и, несомненно, не желая этого
(и за то спасибо! — Ю. С), играют в руку господину Бисмарку».
Почему же? Да потому, что за разговорами о пролетариате, как классе,
и о необходимости пробуждать к нем классовое сознание скрывается
стремление, во-первых, к созданию «великого пангерманистского
(?) и так называемого народного государства», а во-вторых, к
увлечению рабочих на путь политической борьбы, что делает их орудием
буржуазии. Разоблачив таким образом коварные замыслы
«государственников» , стремящихся к пробуждению классового сознания
в пролетариате, Бакунин продолжает: «Что касается нас, то по тем же
соображениям, так как мы не хотим ни государства, ни господства,
ни эксплуатации, мы решительно отвергаем эпитет "класс",
который немецкие социал-демократы нашли в политическом словаре
буржуазии и который ни в каком случае не должен и не может
применяться к пролетариату. Пролетариат с точки зрения государства^)
составляет в настоящее время низшую массу, дезорганизованную,
деклассированную и обездоленную — огромное баранье стадо,
которое государственные классы под покровительством государства
и по правилам или законам, установленным государством, стригут
и бреют каждый в меру своих привилегий или, лучше сказать, своей
действительной силы в государстве».
В высшей степени характерно, что в том переводе
«Коммунистического Манифеста», который приписывается Бакунину и который
был издан Нечаевым, термины «классовый», «класс» заменены
словами «сословный», «сословие» и т. п.
Бакунин прекрасно сознавал, что в пролетариате имеются
различные группировки. К каким же из них он питал симпатии и какие
из них считал ближе к своей системе? Опять-таки это общеизвестно.
Бакунин решительно выступал против так называемой «рабочей
аристократии», которая в то время уже начинала выказывать свои
оппортунистические склонности, но которая в рабочем движении
на известной стадии его развития сыграла важную
организаторскую роль. Симпатии Бакунина принадлежали деклассированным
элементам. Люмпен-пролетариат он возвеличивает и поднимает
на пьедестал. По его основной точке зрения это опять-таки понятно.
Босяцкий пролетариат является в значительной мере продуктом
разложения крестьянства и по всей своей физиономии и настрое-

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
451
нию, а, с другой стороны, по способности легко служить орудием
реакции этот босяцкий пролетариат, конечно, стоит гораздо ближе
к крестьянству, чем к рабочему классу.
Вообще Бакунин уже в 40-х гг. относился чрезвычайно
презрительно и отрицательно к работе коммунистов среди рабочей
интеллигенции, считая это превращением рабочих в резонеров2
и мелких буржуа. Еще определеннее он начал выражаться в таком
духе, когда сделался анархистом. «Во всех странах, — говорит он
в брошюре "Всесветный революционный Союз социальной
демократии", относящейся к 1870 году, — между многомиллионной
массой чернорабочих людей есть слой работников, более развитых,
более грамотных и составляющих по этому самому в среде рабочего
люда род аристократии». Эту аристократию он критикует и находит
в высшей степени вредной. Но совсем другой тон берет он, когда
переходит к тем разрядам рабочего класса, которые с точки зрения
его бунтарских, вспышкопускательских настроений казались ему
более подходящими.
Вот, напр., его отзыв о люмпен-пролетариате в Италии: «В
Италии, — говорит он, — существует огромный, от природы чрезвычайно
умный, но большею частью безграмотный и поголовно нищенский
пролетариат, состоящий из двух-трех миллионов городских и
фабричных рабочих и мелких ремесленников и около двадцати миллионов
крестьян-несобственников... Может быть, нигде так не близка
социальная революция, как в Италии... В Италии не существует, как
во многих других странах Европы, особого рабочего слоя, уже отчасти
привилегированного благодаря значительному заработку,
хвастающегося даже в некоторой степени литературным образованием и до того
проникнутого буржуазными началами, стремлениями и тщеславием,
что принадлежащий к нему рабочий люд отличается от буржуазного
люда только положением, отнюдь же не направлением. Особенно
в Германии и в Швейцарии таких работников много; в Италии же,
напротив, таких работников мало, так мало, что они теряются в массе
без малейшего следа и влияния. В Италии преобладает тот нищенский
пролетариат, о котором гг. Маркс и Энгельс, а за ними и вся школа
социальных демократов в Германии отзываются с глубочайшим
презрением, и совершенно напрасно, потому что в нем, и только в нем,
отнюдь же не в вышеозначенном буржуазном слое рабочей массы,
заключается и весь ум, и вся сила будущей социальной революции»*.
Бакунин ошибся. Босяцкий пролетариат не пополнил рядов ни его
Альянса, ни Интернационала и в революционном движении рабочего
* «Государственность и Анархия», стр. 5-7.

452
Ю.М.СТЕКЛОВ
класса не сыграл той роли, которую приписывал ему Бакунин. С
другой стороны, совершенно неверно, что германские «авторитарные
коммунисты» относились к босяцкому пролетариату с презрением.
Дело шло вовсе не о презрении, а о реалистическом определении
и выяснении исторической роли этой группы. В «Коммунистическом
Манифесте», как известно, по этому поводу сказано кратко и ясно:
«Босяцкий пролетариат, этот пассивный продукт гниения низших
слоев старого общества, местами втягивается в движение
пролетарской революцией, однако, в силу всего своего жизненного уклада,
он проявляет больше готовности продаваться на службу реакции»
(«Манифест Коммунистической Партии», Пет., 1917, стр. 48).
И это не выдумано, товарищи. «Коммунистический Манифест»
был написан в 1847 г. В течение 20 или 30 лет, предшествовавших
написанию этих строк, босяцкий пролетариат Италии и Испании,
т. е. как раз тех стран, которые Бакунин считал особенно
революционными потому, что там было много этого пролетариата, сыграл
самую ужасную черносотенную роль, как погромное оружие в руках
полицейской монархии и помещиков против либеральной и
радикальной буржуазии и демократии. И именно на опыте этих стран
основывались авторы «Коммунистического Манифеста», когда
писались эти строки. Для них не оставалось секретом, что Бакунин
возлагал свои надежды на босяцкий пролетариат, и у Энгельса
в предисловии к «Крестьянской войне», написанном в 70-х годах,
уже есть некоторое выражение «презрения» не только к босяцкому
пролетариату, но и к тем политическим деятелям, которые намерены
на него опираться. Там сказано: «Люмпен-пролетариат — отбросы
всех классов, главной квартирой которых являются большие
города — должен быть признан самым худшим из всевозможных
союзников. Это отребье абсолютно продажно и абсолютно навязчиво.
Если французские рабочие при каждой революции писали на стенах
домов "Mort aux voleursl" (смерть ворам!) и некоторых из них
расстреливали, то это происходило не из особой любви к собственности,
а из того вполне основательного соображения, что прежде всего
необходимо отбросить от себя эту банду. Всякий вождь рабочих,
пользующийся ею как гвардией или ищущий в ней опору, уж тем самым
становится предателем движения» (Фр. Энгельс — «Крестьянская
война в Германии», Гиз, Петр., 1921, стр. 15). Эти строки,
написанные в 1870 г., наверно были известны Бакунину. При желании он
мог даже принять последние слова на свой счет.
Это как раз такая социальная категория, которая вербуется вовсе
не из рядов одного пролетариата. Она вербуется и из среды разных
других классов: из разорившихся чиновников, мелкой буржуазии,

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
453
всякого простонародья, городского и сельского, и т. д. Эта такая
группа, которая иногда присоединялась к общему рабочему движению,
но сплошь и рядом оказывалась элементом разлагающим, против
которого революционному пролетариату приходилось принимать
подчас довольно решительные меры.
Товарищи, я бы не хотел долго останавливаться на том, что нас
отделяет от Бакунина, так как во второй части доклада я хочу перейти
к тому, что нас с ним связывает. Но на некоторых основных пунктах
разногласия приходится все же, хотя и вкратце, остановиться.
Уже потому, что Бакунин не представлял себе ясно роли
пролетариата в той грядущей мировой революции, которой он хотел,
разумеется, страстным образом, вытекало то обстоятельство, что он
решительно отвергал те исторические формы, в которые выливалось
действительное рабочее движение, и в частности высказывался
против всякой политической деятельности пролетариата. Это настолько
общеизвестно, что на этом останавливаться не приходится.
Разумеется, он с особенной энергией высказывался против организации
политических партий рабочего класса. В стремлении к основанию
рабочих партий он усматривал исключительно интригу буржуазно-
демократической интеллигенции, желавшей использовать рабочих
как орудие для своего политического возвышения, как превращение
пролетариата в орудие буржуазии, а всю политическую деятельность
пролетариата он рассматривал как ряд нескончаемых компромиссов
и сделок с буржуазией. Опять-таки, исторически многое из того, что
Бакунин говорил по этому поводу, оправдалось на деле, в работе с.-д.
партий. Но это совершенно не противоречит тому, что в основном
и целом точка зрения Бакунина была не правильна и не исторична.
Бакунин, как вы знаете, решительно отвергал тот критический
момент в пролетарском движении, который называется завоеванием
политической власти. Он был уверен, что всякий захват
политической власти, хотя бы рабочей партией, есть только укрепление того
государства, которое он считал главной причиной порабощения
трудящихся, и разрушение которого он признавал первым шагом
социальной революции. Программу революционных коммунистов
он смешивал и отождествлял с программой демократов-якобинцев,
одинаково с первыми стремящихся, по его словам, увековечить
и укрепить государство. <...>
Он полагает начало революции в таких действиях, как разрушение
государства и всех его учреждений, судов, банков, университетов и пр.
Тут опять-таки, как всегда у Бакунина, наряду с высшей степени
вредными для революции мыслями содержится очень много
правильного и здравого, что дает ему право на бессмертие. Несомненно, то,

454
Ю. M. СТЕКЛОВ
что он говорил о «разнуздании» народной жизни, «дурных страстей»
(«дурных страстей» он говорил иронически, это по-буржуазному
дурные страсти: бунт, восстание, разрушение), то, что он понимал
под разнузданием самочинных народных действий, играло огромную
роль во всех революциях, особенно же социалистических. Конечно,
и наша революция началась с того, что повсюду самочинно выступали
рабочие и крестьяне, выгоняли помещиков, организовывали отряды,
советы и т. д. Этим наша революция и отличается от других,
буржуазных революций. Но даже и серьезные буржуазные революции дают
картину таких же самочинных действий масс. Так, французская
революция конца XVIII века отличалась тем, что на сцену выступил
сам народ, что разнуздались его страсти и т. д. Это верно, но
вопрос не только в этом. Вопрос в том, как гарантировать революцию
от возвратных приступов реакции. Как координировать народные
выступления? Об этом Бакунин как будто тоже говорит, но то, что
он говорит об этом, разрушает его анархическую тактику в корне.
Бакунин не мог не понимать, что социальная революция
трудящихся, как он ее себе рисовал, натолкнется на неслыханное еще
сопротивление буржуазии, прекрасно организованной и даже
гораздо более сильной и располагающей технически более мощными
средствами, чем пролетариат, особенно в первый момент революции.
Это он хорошо понимал. Поэтому в знаменитом письме к Альберу
Ришару и в своей программе Интернационального Братства он
рисовал картину будущего переходного революционного режима,
который он иногда даже называл «революционным государством».
Вот что он говорит в пункте 6 программы: «Для организации
коммуны (необходима) перманентная федерация баррикад и
функционирование Совета Революционной Коммуны, составленного путем
делегирования по одному или по два депутата от каждой баррикады,
по одному от улицы или квартала, депутатов, снабженных
императивными мандатами, всегда ответственных и всегда могущих
быть отозванными. Организованный таким путем Коммунальный
Совет сможет выбрать из своей среды исполнительные
комитеты, выделенные для каждой отрасли революционного управления
Коммуны (курсив мой. — Ю. С). Обращение ко всем провинциям,
коммунам и ассоциациям с предложением им всем последовать
примеру столицы, сначала революционно реорганизоваться, а затем
делегировать в условленный пункт своих депутатов, также
снабженных императивными мандатами, ответственных и могущих быть
отозванными, с целью образовать федерацию ассоциаций, коммун
и провинций, восставших во имя тех же принципов, и организовать
революционную силу, способную восторжествовать над реакцией

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
455
(курсив мой. — iö. С). Посылка неофициальных революционных
комиссаров с какими-нибудь нагрудными шарфами, а
революционных пропагандистов во все провинции и коммуны — в
особенности к крестьянам, которые не могут быть революционизированы
посредством принципов и декретов какой-либо диктатуры, а лишь
одними революционными фактами, т. е. последствиями, которые
неминуемо вызовут во всех коммунах полнейшее прекращение
юридической, официальной жизни государства еще в том смысле,
что всякая иноземная страна, провинция, коммуна, ассоциация
и даже отдельная личность, поднявшиеся во имя тех же принципов,
будут приняты в революционную федерацию, не считаясь с
существующими границами государств и несмотря на принадлежность
их к иным политическим и национальным системам; собственные же
провинции, коммуны, ассоциации и индивидуумы, которые примут
сторону реакции, будут из нее исключены. Таким образом,
благодаря самому факту расширения и организации революции в видах
взаимной защиты восставших стран, победит всеобщий характер
революции, основанной на уничтожении границ и на разрушении
государств. Новое революционное государство, организующееся
снизу вверх посредством революционных делегаций и обнимающее
все восставшие во имя одинаковых принципов страны, не считаясь
со старыми границами и национальными различиями, будет иметь
задачей заведывание публичными службами, а не (?) управление
народами. Оно образует новое отечество, Союз мировой революции
против Союза всех видов реакции».
Что же это за вооруженная сила и что это за отдельные отрасли
управления? В другом месте Бакунин определенно говорит, что это
будут различные комитеты, комиссии продовольствия, народного
образования, народного вооружения и т. д. Но совершенно
очевидно, особенно в революционный период, что такая организация
из депутатов, как вы ее ни назовите, располагающая вооруженною
силою, имеющая ряд исполнительных комитетов и отраслей
управления, представляет воссоздание революционного государства, это
есть диктатура пролетариата и крестьянства, разумеется (С места:
«Но не партии!»). В этом-то и было его несчастие. Без партии, без
коммунистической партии, не было бы ни диктатуры пролетариата,
ни крестьянства, ни кого бы то ни было, а была бы диктатура
буржуазии в буржуазных странах. Это слишком общеизвестно, чтобы
нужно было на эту тему распространяться.
Но я здесь не намерен полемизировать с Бакуниным, а хочу
выяснить его позицию. Бакунин прекрасно понимал, что особенно
в разгаре самочинной анархии или, с нашей точки зрения, в течение

456
Ю.М.СТЕКЛОВ
переходного революционного фазиса понадобится какая-нибудь
организующая и координирующая сила, без которой революционные
массы, какой бы прекрасной целью они ни задавались, неминуемо
будут обречены на разгром. В знаменитом письме к А. Ришару, его
приятелю и члену Альянса, он излагает свою точку зрения на условия
успешности революции. Снова повторив то, что я уже читал, но что
за поздним временем я пропускаю, он говорит, переходя к партии,
которую он, впрочем, не называет партиею, и о ее роли в народной
революции, следующее:
«Анархия, вспышка всех местных страстей, пробуждение
самочинной жизни во всех пунктах должны достигнуть максимальных
размеров для того, чтобы революция была и осталась живою,
реальною, могучею. Политические революционеры, партизаны открытой
диктатуры, после первой же победы революции рекомендуют
умиротворение страстей, порядок, доверие и подчинение
установленным революционным властям. Таким путем они восстанавливают
государство. Мы же, напротив, должны будоражить, разнуздывать
все страсти, мы должны создавать анархию, и в качестве незримых
лоцманов посреди народной бури мы должны будем ею руководить
не посредством какой-либо открытой власти, а посредством
коллективной диктатуры всех альянсистов, — диктатуры без шарфов,
без титулов, без официального права, но тем более могучей, что
она не будет иметь никаких внешних отличий власти. Вот
единственная диктатура, которую я допускаю. Но для того, чтобы она
могла действовать, необходимо, чтобы она существовала, а потому
ее нужно заранее подготовить и организовать; ибо сама по себе она
не сделается ни речами, ни изложением и обсуждением принципов,
ни народными собраниями.
Альянсистов не должно быть много, но они должны быть хорошие,
энергичные, выдержанные, верные, а в особенности — свободные
от личного тщеславия и честолюбия люди, сильные, достаточно
серьезные, люди с сердцем и умом, достаточно возвышенными для
того, чтобы предпочесть реальность силы ее внешней мишуре»...
Это он, товарищи, наше Политбюро характеризует.
(Аплодисменты). «Если вы создадите такую коллективную и незримую диктатуру,
вы победите, а революция, хорошо руководимая, восторжествует.
Если нет, то нет».
И дальше он говорит:
«Отныне существует одна только власть, одна только диктатура,
организация которой может быть благодетельна и осуществима.
Это — коллективная и незримая диктатура альянсистов во имя
нашего принципа, а эта диктатура будет тем более благодетельной

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
457
и сильной, чем меньше она будет облечена официальною властью
или бросаться в глаза.
Но для ее образования требуются люди, действительно сильные,
стоящие по уму и сердцу выше вульгарного честолюбия и
обладающие честолюбием настолько серьезным, чтобы стремиться к
торжеству своей идеи, а не своих особ, и чтобы предпочесть реальную
силу видимостям силы, наконец, чтобы понять, что наш век — это
век коллективной силы, а не индивидуальных сил, и что коллектив
сокрушит всех индивидуумов, желающих себя навязать ему».
Прекрасно. За исключением антигосударственного фетишизма
этих положений, основные их мысли можно принять к
руководству. Недостаток бакунинской конструкции как раз и заключался
в том, что он не доводил своей мысли до логического конца. Самим
развитием своей мысли он был приведен к той идее, что, даже
признавая народную анархию неизбежной в первый момент
революции, каковая невозможна без такой «анархии», для успеха этой
революции необходима диктатура, проникнутая единством мысли
и действия, сплоченная в единый организм. Но вместо диктатуры,
выросшей из массового рабочего движения, вместо диктатуры
политической партии пролетариата, существующей и действующей
задолго до рокового момента революции, участвующей и во всех
движениях пролетариата, заслужившей доверие этого
пролетариата, имеющей определенную программу, связанной строгою
дисциплиной, знающей, чего хочет, вместо этой диктатуры рабочей
партии Бакунин выдвинул диктатуру заговорщической группы,
пусть самых прекрасных людей, но состоящей из выходцев из
буржуазно-интеллигентной среды, оторванных от рабочего
движения своих стран и потому, разумеется, совершенно неспособных
к осуществлению той спасительной диктатуры, о которой мечтал
Бакунин. А что он считал диктатуру необходимой, это
совершенно ясно. Я пропускаю характеристику альянсистов, от которых
Бакунин действительно требовал особых качеств. Но в развитии
политической партии эти качества проверяются фактической
классовой борьбой, из рядов борющейся за свои интересы массы
естественно выдвигаются нужные люди, на нужное место и в
нужный момент. У Бакунина же роль этих спасительных диктаторов
отводится узкой группе заговорщиков, о которой в 11 пункте
бакунинской конституции говорится: «Число этих лиц не должно
быть очень большим. Для международной организации во всей
Европе достаточно ста крепко и серьезно связанных
революционеров. Двух-трех сотен революционеров достаточно для организации
самой большой страны».

458
Ю. M. СТЕКЛОВ
Вот, если вы находите, что такая «партия» больше обеспечивает
успех социальной революции в мировом масштабе, чем
коммунистическая партия, это, конечно, ваше дело, но что рабочие не доверят
ей руководства своей революцией, я в этом уверен.
Но вот что характерно: чем больше Бакунин настаивал на строгом
единстве мысли и действия в среде тесной заговорщицкой группы,
тем меньше единства и дисциплины он признавал за массовым
рабочим движением, даже за теми передовыми группами
пролетариата, которые были организованы в Международное Товарищество
Рабочих. Попытку установить это идейное единство и дисциплину
в рядах Интернационала (а без идейного единства и дисциплины
какая может быть революция?) Бакунин называет абсурдом,
смешивая ее с навязыванием идей кучки массе отсталых рабочих. <♦..>
Он добивался федерации автономных секций в самом
Интернационале, а, разумеется, идти в бой с такой несвязанной и распыленной
организацией значило идти на верное поражение. Это понятно. Вот
почему до сих пор остается в силе все то, что в свое время, хотя и в
резкой форме, было сказано против тактических и организационных
идей Бакунина. В брошюре Энгельса — Лафарга «L'Alliance de la
Dém cratie Socialiste», 1873 г., по поводу противоречий бакунинских
построений сказано:
«Итак, первым актом революции должен быть декрет об отмене
государства, как Бакунин и сделал 28 сентября (1870 г.) в Лионе, хотя
эта отмена государства является по необходимости авторитарным
актом (верно, это вполне авторитарный акт. — Ю. С). Под
государством он понимает всякую политическую власть, революционную
или реакционную... И он заявляет, что все революционеры, которые
на следующий день после революции хотят "строить революционное
государство", гораздо опаснее всех существующих правительств,
и что "мы, интернациональные братья, являемся естественными
врагами этих революционеров", ибо дезорганизация революции есть
первый долг интернациональных братьев.
Ответ на эти фанфаронады о безотлагательной отмене государства
и установлении анархии дан уже в частном циркуляре последнего
Генерального Совета "Les prétendues scissions dans l'Internationale",
март 1872 г., стр. 37: "Анархия — вот конек их учителя Бакунина,
который из социалистических систем заимствовал лишь этикетки.
Все социалисты понимают под анархией следующее: раз достигнута
цель пролетарского движения — уничтожение классов, то
государственная власть, служащая к удержанию подавляющего
производительного большинства под игом малочисленного эксплуататорского
меньшинства, исчезает, а правительственные функции превраща-

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
459
ются в простые административные функции. Альянс ставит вещи
вверх ногами. Он провозглашает анархию в пролетарских рядах
как вернейшее средство разбить мощное сосредоточие социально-
политических сил в руках эксплуататоров. Под этим предлогом он
требует от Интернационала, чтобы тот в момент, когда старый мир
стремится его уничтожить, заменил свою организацию анархией".
Последуем, однако, за анархическим евангелием до его
логических выводов; предположим, что государство отменено декретом.
Согласно статье 6 (программы Интернационального Братства),
последствиями этого акта явятся: государственное банкротство,
прекращение государственного взыскания частных долгов, прекращение
уплаты всяких налогов и податей, роспуск армии, магистратуры,
чиновничества, полиции и духовенства (?); отмена официальной
юстиции, сопровождаемая сожжением всех собственнических грамот
и всех юридических и гражданских бумаг, конфискация всех
производственных капиталов и орудий труда в пользу рабочих ассоциаций
и объединение этих ассоциаций, которые "образуют Коммуну".
Лионские события (т.е. попытка восстания в Лионе 28 сентября
1870 г. — Ю. С.) показали, что простого декрета об отмене
государства далеко не достаточно для выполнения всех этих прекрасных
обещаний. Напротив, двух рот буржуазной национальной гвардии
оказалось достаточно для того, чтобы разбить эту блестящую мечту
и заставить Бакунина поспешно возвратиться в Женеву с
чудотворным декретом в кармане. Вот почему он не мог предположить в своих
последователях такой глупости, чтобы не видеть необходимости
дать им какой-либо организационный план в целях практического
осуществления своего декрета. Вот этот план».
Дальше авторы брошюры излагают план, содержащийся во второй
части 6-й статьи программы Интернационального Братства. Пошутив
над «оригинальными баррикадами Альянса, где сочиняют мандаты
вместо того, чтобы сражаться», авторы брошюры замечают: «Таким
образом, в этой анархической организации баррикад-трибун мы
имеем сначала коммунальный совет, затем исполнительные комитеты,
которые для того, чтобы исполнять что бы то ни было, обязательно
должны обладать какою-либо властью и опираться на вооруженную
силу; далее мы имеем целый федеральный парламент, главною
задачею которого будет организация этой вооруженной силы (force
publique). Этот парламент, равно как и коммунальный совет,
должен будет облечь исполнительной властью один или несколько
комитетов, в силу этого самого факта приобретающие
авторитарный характер, который потребностями борьбы будет все больше
заостряться. Таким образом, мы просто-напросто восстановили все

460
Ю. M. СТЕКЛОВ
элементы "авторитарного государства"; а назовем ли мы эту
машину "революционной коммуной, организованной снизу вверх", это
не имеет никакого значения. Название ничего не изменяет в
предмете; организация снизу вверх существует во всякой буржуазной
республике, а императивные мандаты существуют со времен
средневековья. Впрочем, Бакунин и сам это признает, когда (в ст. 8) дает
своей организации название "нового революционного государства".
Что касается практической ценности этого революционного плана,
где рассуждают вместо того, чтобы драться, мы об этом не скажем
ни слова».
По-видимому, Бакунин сам это сознавал, когда давал
проектируемой организации название «нового революционного государства».
Это противоречие, конечно, коренное, и это самый слабый пункт
у Бакунина, полностью упраздняющий всю данную им критику
революционной диктатуры пролетариата.
Товарищи, мы видели, что Бакунин неправильно оценивал роль
пролетариата, его задачи и его тактику. Но была другая социальная
группа, которую он особенно возлюбил, к которой сам принадлежал:
это так называемая интеллигенция, революционная интеллигенция.
Нужно сказать, что так называемый крестьянский социализм, —
а в общей форме к системе Бакунина можно применить это
выражение, — имеет своим неизбежным, естественным дополнением
апологию интеллигенции. С одной стороны, это кажется странным.
Народничество, говорящее о важнейшей роли масс, о революции
через народ, с помощью народа, в частности крестьянства,
отрицающее вообще высшие классы, роль личности в истории и т. д., в то же
время стоит на почве превознесения роли личности, в частности
личностей из интеллигенции. <...> Я мог бы привести ряд цитат,
в которых Бакунин определенно говорит, что наряду с народными
массами основной революционной силой является революционная
интеллигенция. Правда, он прибавляет, что сама по себе эта
революционная молодежь слаба, беспомощна, но она может сыграть
колоссальную роль в революционном движении, придав ему
сознательность и организованность.
«Нескольких сот молодых людей с добрыми намерениями,
конечно, недостаточно для образования революционной силы вне народа,
но этих несколько сотен будет достаточно для организации
революционной силы народы» *. Говоря о русской и итальянской молодежи,
Бакунин следующим образом определяет ее значение: «Народ дает
им жизнь, элементарную силу и почву, но взамен они приносят ему
* «Œuvres», том VI, стр. 419.

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
461
положительные знания, привычку отвлечения и разобщения (т. е.
обобщения. — iö. С.) и умение организовываться и создавать союзы,
которые в свою очередь создают ту сознательную боевую силу, без
которой немыслима победа»*.
И это понятно. Для отсталой аграрной страны именно так и нужно
было представлять себе роль интеллигенции. Тем более, что
Бакунину, как выходцу из буржуазной среды, эта деклассированная
интеллигенция была в высшей степени близка по настроению,
по анархическим воззрениям и стремлениям. Бакунин был сам
законченным образчиком именно этой породы.
Товарищи, я пропускаю остальное, что нас отделяет от Бакунина.
Вы видите, что нас отделяет от него в основном и целом непонимание
им роли и значения пролетариата в развивающемся
капиталистическом обществе, значение его политической организации, участия
во всех проявлениях жизни, непонимание им необходимости
завоевания политической власти, как орудия для торжества социальной
революции и для уничтожения классов. Это основное, что нас с ним
разделяет.
Но, товарищи, есть много такого, что нас с ним сближает. И это
понятно, ибо Бакунин, как и Маркс, является представителем так
называемого революционного социализма — в отличие от
социализма оппортунистического, блестящим образчиком которого
является II Интернационал. В этом отношении Бакунин был учеником
Маркса. Я бы хотел еще обрисовать Бакунина как демократа, это
тема в высшей степени интересная. Вы знаете, что его деятельность
протекала вначале в форме участия в национально-демократических
движениях. И вот нужно сказать, что Бакунин был первым,
пожалуй, даже не русским, а мировым социалистом, который правильно,
во всю ширь поставил национальный вопрос и который в этом
отношении явился предшественником Ленина. Разрешите мне прочесть
пару цитат, чтобы показать вам, как широко и правильно он ставил
этот вопрос, и насколько он стоял выше современных анархистов,
которые во время империалистической войны пошли на службу
буржуазии, выше даже такого, как Кропоткин, который в сравнении
с Бакуниным оказался карликом, когда дело дошло до социальной
революции. Вот что Бакунин говорил на Женевском конгрессе Лиги
Мира и Свободы по поводу национального вопроса:
«Не заботясь о том, что подумают и скажут люди, судящие с
точки зрения узкого и тщеславного патриотизма, я, русский, открыто
и решительно протестовал и протестую против самого существова-
« Государственность и анархия», стр. 5.

462
Ю.М.СТЕКЛОВ
ния русской империи. Этой империи я желаю всех унижений, всех
поражений, в убеждении, что ее успехи, ее слава были и всегда
будут прямо противоположны счастью и свободе народов русских
и не русских, ее нынешних жертв и рабов...
В положении, созданном для империи последним польским
восстанием (1863 г.) ей остаются только два выхода: или пойти по
кровавому следу Муравьева3, или распасться. Середины нет, а желать
цели и не желать средств значит только обнаружить умственную
и душевную трусость. Поэтому мои соотечественники должны
выбирать одно из двух: или идти путем и средствами Муравьева,
к усилению могущества империи, или заодно с нами откровенно
желать ей разрушения. Кто желает ее величия, должен
поклоняться, подражать Муравьеву и, подобно ему, отвергать, давить всякую
свободу. Кто, напротив, любит свободу и желает ее, должен понять,
что осуществить ее может только свободная федерация провинций
и народов, т. е. уничтожение империи. Иначе свобода народов,
провинций и общин — пустые слова. Право федерации и отделения,
т. е. отступление от союза есть абсолютное отрицание исторического
права, которое мы должны отвергать, если в самом деле желаем
освобождения народов» (Подчеркиваем этот пункт, на котором не раз
спотыкались даже крайне революционные социалисты. — iö. С).
«Я довожу до конца логику постановленных мной принципов.
Признавая русскую армию основанием императорской власти,
я открыто выражаю желание, чтобы она во всякой войне, которую
предпримет империя, терпела одни поражения. (На Кропоткина
это похоже?4 — Ю. С.) Этого требует интерес самой России, и наше
желание совершенно патриотично в истинном смысле слова,
потому что всегда только неудачи царя несколько облегчали бремя
императорского самовластья. Между империей и нами,
патриотами, революционерами, людьми свободомыслящими и жаждущими
справедливости, нет никакой солидарности».
Перейдя к общеевропейским вопросам, Бакунин продолжает:
«То, что... справедливо относительно России, должно быть такуке
справедливо относительно Европы. Сущность религиозной,
бюрократической и военной централизации везде одинакова. Она цинично
груба в России, прикрыта конституционной, более или менее лживой,
личиной в цивилизованных странах Запада, но принцип ее все один
и тот же — насилие... Горе, горе нациям, вожди которых вернутся
победоносными с полей битв! Лавры и ореолы превратятся в цепи
и оковы для народов, которые вообразят себя победителями».
И далее: «Национальность — не принцип; это законный факт, как
индивидуальность. Всякая национальность, большая или малая,

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
463
имеет несомненное право быть сама собой, жить по своей собственной
натуре. Это право есть лишь вывод из общего принципа свободы.
Всякий, искренно желающий мира и международной
справедливости, должен раз навсегда отказаться от всего, что называется славой,
могуществом, величием отечества; от всех эгоистических и
тщеславных интересов патриотизма. Пора желать абсолютного царства
свободы внутренней и внешней... Международный мир невозможен,
пока не будет принят со всеми своими последствиями следующий
принцип: всякая нация, слабая или сильная, малочисленная или
многочисленная, всякая провинция, всякая община имеет
абсолютное право быть свободной, автономной, жить и управляться согласно
своим интересам, своим частным потребностям, и в этом праве все
общины, все нации до того солидарны, что нельзя нарушить его
относительно одной, не подвергая его этим самым опасности во всех
остальных.
Всеобщий мир будет невозможен, пока существуют нынешние
централизованные государства. Мы должны, стало быть, желать
их разложения, чтобы на развалинах этих единств, организованных
сверху вниз деспотизмом и завоеванием, могли развиться единства
свободные, организованные снизу вверх свободной федерацией
общин в провинцию, провинций в нацию, наций в Соединенные
Штаты Европы».
Вот резкая постановка национального вопроса в 1867 г. В 1868 г.
Бакунин повторяет это и идет дальше. Он безоговорочно признает
право на отделение за Финляндией, Балтийскими провинциями,
Польшей, Украиной и высказывает даже предположение, что и Ве-
ликороссия откажется от насильственной централизации и
организуется на основе федерации (т. е. предсказывает РСФСР). Он бросает
призыв германским с.-д. повторить то же самое по отношению к
германскому империализму. Они не повторили, конечно.
Итак, национальный вопрос, вопрос о пораженчестве вообще
и о поражении русского империализма в частности — это одно, что
сближает нас с Бакуниным, который был в этом смысле настоящим
революционером не на словах, а на деле. Так же объединяет нас
критика религии. Он счел нужным включить в свою программу пункт
о необходимости вести антирелигиозную пропаганду, борьбу с
религией. Вы знаете, однако, что до основания Коминтерна этот вопрос
с.-д. ставился совершенно иначе. Бакунин был одним из первых,
который этот вопрос поставил совершенно правильно.
Чрезвычайно характерно для Бакунина, особенно для него,
прошедшего школу революционной демократии, то, что он отрицает
всякую национальную ограниченность. Я уже не говорю о последнем

464
iö. M. СТЕКЛОВ
периоде его жизни, когда он освободился от своих былых
национально-демократических увлечений, но даже в момент революции
1848-1849 гг., участником которой он был, он ни на минуту не
забывал интересов мировой революции и понимал их теснейшую
связь с интересами всякого народа в отдельности, в частности
народа русского. Бакунин всегда связывал дело революции в России
с делом мировой революции. В этом отношении интересна одна
цитата из его письма к Тхоржевскому51864 г. Он рассказывает там
о том, что встретил поляков, готовых отказаться от национальной
ограниченности, понявших, что будущность Польши, как и всех
славянских народов, заключается в крестьянине, в холопе, и что для
всех есть одно лишь средство спасения — социальная революция.
И он прибавляет:
«Я уж встретил таких людей и уверен, что встречу их еще более.
С ними возможен и необходим союз. Они же могут нам найти и
настоящих великоросских и малоросских людей. На Западе также
кончился прилив реакции, начался снова прилив революции. И
отбросив китайскую мысль, достойную аксаковского "Дня"6, мысль
разъединения русского и славянского движения от европейского
движения, будто бы умершего, в действительности же только
примершего, теперь же вновь воскресающего (это он в 1864 году
писал. — Ю. С), мы должны же, наконец, понять, что в целой
Европе, не исключая и нашей России, два лагеря, два отечества: один
называется революцией, другой — контрреволюцией».
Это молодая вера Бакунина во всероссийскую, всеевропейскую,
мировую революцию, эта вера никогда его не оставляла. Он
проявлял ее в полемике не только с аксаковским «Днем» — об этом
не приходится говорить, — не только с реакционерами, но и с такими
близкими ему людьми, как Герцен, который совершенно утратил
веру в революцию и в значительной мере на этой почве с Бакуниным
разошелся. Разрешите, товарищи, процитировать в этом отношении
чрезвычайно интересное место из письма Бакунина к управителю
Устьронского департамента, А. Эскиросу7, написанного в октябре
1870 года, когда Бакунин скрывался в окрестностях Марселя от
французской полиции, искавшей его после Лионского восстания. Там он
говорил: «Если Пруссия победит, то с европейским человечеством
будет покончено, по крайней мере, на пятьдесят лет; нам же, старикам,
останется только умереть. Увы, я должен буду признать, что прав
был мой покойный друг Александр Герцен, когда после июньских
дней 1848 года... он заявил, что Западная Европа отныне умерла
и что для возобновления и продолжения истории остаются только
два источника: с одной стороны, Америка, а с другой — восточное

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
465
варварство. Я — защитник не вашего официального буржуазного
мира, который я ненавижу и презираю от всей души, а западной
революции, — всегда отстаивал эту революцию против него. Он,
некогда бывший одним из пылких ее сторонников, больше в нее уже
не верил. Я же продолжал в нее верить, несмотря на преступление,
совершенное буржуазией в июне. Он говорил, что Западная Европа
сгнила, что она стала резонерской и трусливой, без веры, без страсти,
без творческой энергии, как некогда Низменная (Византийская)
Империя. Я соглашался с ним во всем этом относительно вашей
буржуазной цивилизации, но указывал ему, что в Западной Европе
под буржуазией имеется своего рода варварский мир — городской
и сельский пролетариат, который, не имев возможности
злоупотреблять и даже пользоваться жизнью, не будучи развращен и софисти-
цирован этой упадочной цивилизацией, а, напротив, беспрерывно
морализуемый трудом, являющимся при всем своем подавленном
и рабском характере живым источником ума и силы, имеет перед
собою богатое будущее, а потому для обновления европейского запада
нет никакой нужды в варварском нашествии, так как Запад имеет
в своем подполье свое собственное варварство, которое в свое время
обновит его. Герцен абсолютно не верил в это и был убит своим
скептицизмом в гораздо большей мере, чем болезнью. Я же, наоборот,
я был полон веры, я был социал-революционером не только в теории,
но и на практике; это значит, что я верил в осуществление
социалистической теории, и именно потому я его пережил... Так вот то, что
я ныне наблюдаю во Франции, повергает меня в состояние, близкое
к отчаянию. Я начинаю опасаться вместе с Герценом, что крестьяне
и пролетариат во Франции и в Европе также мертвы. А тогда что?
Тогда Франция погибла, и Европа погибла. Но нет! В продолжение
моего кратковременного пребывания в Лионе и в окрестностях
Марселя я увидел, я почувствовал, что народ не умер. Он обладает всеми
великими инстинктами и всею мощною энергиею великого народа.
Ему не хватает только организации и правильного руководства»
(Bakounine — «Œuvres», т. IV, стр. 233-235).
Да, это совершенно верно, и дальнейший ход всемирной истории
показал, насколько Бакунин в своем пророчестве был глубоко прав.
Бакунин понимал социализм в революционном смысле. Это то, что
сближает его теснейшим образом с нами. Но и тактику социалистов,
тактику трудящихся он также понимал в боевом смысле. Бакунин
говорил и понимал, пропагандировал и старался вбить в голову
каждого из своих последователей ту мысль, что никакое вживание
социализма в буржуазный мир невозможно, что это два мира
абсолютно противоположные, которые должны встретиться на поле брани,

466
Ю.М.СТЕКЛОВ
что только вооруженной рукой, путем восстания трудящихся масс
можно низвергнуть существующий строй. И, между прочим, с этой
точки зрения он подходил, — ошибаясь, правда, в понимании
коммунистической тактики, — к критике тогдашнего Интернационала.
«Тем, кто спросит нас, какой смысл имеет существование
Альянса, раз существует Интернационал, мы ответим: Интернационал,
несомненно, превосходное учреждение, он, бесспорно, представляет
лучшее, самое полезное, самое благодетельное создание нынешнего
века. Он положил основу солидарности рабочих всего мира. Он дал им
начатки организации поверх всех государственных границ и в стороне
от мира эксплуататоров и привилегированных. Он сделал больше;
он содержит уже теперь первые зародыши организации грядущего
единства, и вместе с тем он внушил пролетариату всего мира сознание
своей собственной силы. Но Интернационал не является
учреждением, достаточным для организации и руководства этой революцией*.
Интернационал подготовляет элементы революционной
организации, но не доводит их до завершения. Он подготовляет их, организуя
открытую и легальную борьбу объединенных рабочих во всех
странах против эксплуататоров труда, капиталистов, землевладельцев
и промышленных предпринимателей, но он никогда не идет дальше
этого. Единственное, что он делает сверх этого, уже самого по себе
полезного дела, это теоретическая пропаганда социалистических
идей в рабочих массах, вещь также очень полезная и необходимая
для подготовки массовой революции, но это еще далеко от
революционной организации масс.
Одним словом, Интернационал представляет широкую среду,
благоприятную и необходимую для этой организации, но он не есть
еще эта организация»...
Необходима особая, боевая организация, способная руководить
активными выступлениями тех масс, которые Интернационал
группирует на почве экономической солидарности. Указывая на то,
что буржуазия, несмотря на свое моральное банкротство, еще очень
сильна и организована, Бакунин продолжает:
«Перед лицом этой колоссальной организации пролетариат, даже
объединенный, сгруппированный и солидаризированный в
Интернационале и Интернационалом, остается дезорганизованным. Какая
польза от его многочисленности? Пусть народ считается миллионами
и многими миллионами, его будут держать под угрозой нескольких
десятков тысяч солдат, содержимых и дисциплинируемых на его счет,
против него, на буржуазные деньги, добытые его собственным трудом.
* Курсив мой. — Ю. С.

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
467
Возьмите самую многочисленную секцию Интернационала, самую
передовую и наилучшую организованную. Разве она организована
для боя? Вы знаете хорошо, что нет. (Правильно! Тогдашний
Интернационал не был так организован. — Ю. С.) На тысячу рабочих вы
в день боя наберете самое большее одну или две сотни бойцов. Дело
в том, что для того, чтобы организовать силу, недостаточно
объединить интересы, чувства и мысли. Необходимо объединить воли
и характеры. Наши враги организуют свои силы с помощью денег
и государственного авторитета. Мы можем организовать наши силы
только на основе убеждения и страсти».
Это совершенно правильная точка зрения революционного
социалиста, не доведенная до логического конца только потому, что
тактические взгляды Бакунина этому, к сожалению, препятствовали. Точно
так же его знаменитый план организации, в котором он рисует партию,
не желая партии, этот план организации Союза Интернациональных
Братьев, заговорщиков, оторванных от масс. Он нелеп, и теперешние
анархисты его отвергают. Это верно, но по существу мысль, положенная
в его основу, является отчасти предвосхищением грядущего.
Вспомните, чем был Первый Интернационал. Он был собранием
всевозможного рода организаций (в первое время даже буржуазные
демократы в нем участвовали, но потом вышли), свободным
объединением просветительных союзов, профессиональных союзов, временных
каст сопротивления, политических союзов и т. д. Если вы вспомните,
что в нем не только не было единства дисциплины, воли и действия,
но не было и единства мысли, программы, что он желал этого
добиться, с большим трудом делал первые шаги в этом направлении, но так
и не успел дойти до конца; если вы вспомните все это, то вам станет
понятно, что идея Бакунина о необходимости создать организацию,
проникнутую единой мыслью и волей, стоящую на почве единой
социальной программы, дисциплинированную, долженствующую
повести за собой распыленную массу в момент социальной революции
и обеспечить ей успех, эта мысль есть не что иное, как идея, лежащая
в основе и нашей точки зрения на партию — с одним, впрочем,
существенным различием, основным и центральным по содержанию.
Ибо, как я уже говорил, бакунинское Интернациональное Братство
состояло из нескольких десятков, пусть даже прекраснейших
интеллигентов, но оторванных от массового движения, не участвовавших
в повседневной борьбе пролетарских масс и с ними органически
не связанных. Конечно, они не могли быть той партией, которая
способна была бы повести за собой пролетариат, возглавить социальную
революцию и обеспечить ее победу. Такую роль может сыграть только
коммунистическая партия, выросшая из фабрично-заводских ячеек,

468
Ю.М.СТЕКЛОВ
из гущи рабочей массы, вместе с ней борющаяся при самодержавии,
во время буржуазного правительства, во время социального
переворота, в течение долгих лет пролетарской диктатуры, — такая партия,
действительно проникнутая идейным единством и энергией,
которых требовал Бакунин от своих приверженцев. Но в основном такая
партия предносилась умственному взору Бакунина, когда он мечтал
о будущей форме организации, обеспечивающей успех революции
при огромной организованности буржуазии и сравнительной слабости
рабочей массы. В этом смысле он был, если угодно, пророком.
Я пропускаю за недостатком времени то, что Бакунин говорил
о стихийных движениях масс. И здесь он во многом также был прав,
он правильно понял задания и обстановку народной революции.
Можно поражаться, как этот бывший помещик, выходец не только
из буржуазной, но даже из барской среды, глубоким нюхом
революционера, — он сам называл себя буревестником, — схватил значение
народных движений. Это — нечто изумительное. Я хочу коснуться
вкратце только вопроса о крестьянстве.
В самом начале я говорил, что власть крестьянской идеологии
над Бакуниным вредила ему. Но здесь было две стороны. Был
огромный плюс в том систематическом подчеркивании важности участия
крестьянства в революционном движении, которое Бакунин все
время проводил в Интернационале и в своей пропаганде в России.
Бакунин всячески предостерегал промышленных рабочих от
пренебрежительного и враждебного отношения к крестьянской массе.
Он подчеркивал, что на недоразумениях между пролетариатом
и крестьянством и держатся все правительства, все эксплуататоры,
все угнетатели. Без поддержки крестьянства пролетариат никогда
не завоюет и не удержит власти, говорил Бакунин. И он подчеркивал,
что крестьянство является трудовым элементом, который может идти
за буржуазией и высшими классами лишь в силу недоразумений,
в силу своего положения, но который революционеры умелыми
действиями могут привлечь в ряды борцов за социальную революцию.
Напр., про французское крестьянство Бакунин в 1870 г. говорил:
«Крестьяне, по крайней мере, огромное большинство крестьян,
не будет этого никогда забывать, хотя они и стали во Франции
собственниками, все же по-прежнему живут трудом своих рук. Вот что
глубоко отделяет их от буржуазного класса, громадное большинство
которого живет доходной эксплуатацией труда народных масс; вот
что объединяет их, с другой стороны, с городскими рабочими,
несмотря на разницу в их положении, причем положение последних гораздо
хуже, на различие в понятиях, на согласованность в принципах».
И в другом месте, убеждая городских рабочих не относиться презри-

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
469
тельно и враждебно к крестьянам, он говорит: «Крестьяне не лентяи,
это такие же суровые работники, как они сами, только работают они
в различных условиях. Вот и все. Перед буржуа-эксплуататором
рабочий должен сознавать себя братом крестьянина»*.
Воодушевить крестьян и привлечь их на свою сторону, хотя
и трудно, но возможно. Сделать это нужно умело, и сделать это могут
только рабочие**.
Но как же привлечь крестьян на сторону революции? Бакунин
отвечает: нужно использовать в интересах революции те самые
недостатки, которые завещаны им буржуазией, старым миром. «Говорят,
что французский крестьянин жаден; пусть так; надо, чтобы эта самая
жадность была заинтересована в революции. Надо предложить ему
и дать немедленно большие материальные выгоды». Крестьянин
мечтает о земле; надо отдать крестьянам всю землю, принадлежащую
дворянству и буржуазии. Но ни в коем случае нельзя навязывать им
коммунизм, так как это вызовет всеобщее крестьянское восстание
против революционеров. «Рабочие, подавляющее большинство которых
ничем не владеет, гораздо более склонны к коммунизму, чем
крестьяне; это совершенно естественно: коммунизм одних столь же натурален,
как индивидуализм других, — здесь нечем хвалиться и не за что
презирать других, так как те и другие со всеми своими идеями и страстями
являются продуктом различной среды, их создавшей. Да и все ли еще
рабочие коммунисты? Поэтому не приходится сердиться на крестьян
или унижать их, а нужно выработать такую революционную тактику,
которая обходит затруднения, и которая не только помешает
индивидуализму крестьян толкнуть их в лагерь реакции, но, напротив,
использует его в интересах торжества революции»***.
Вот совет, который он дал в письмах к своим французским
единомышленникам. Там же Бакунин развивает целый план, каким образом
передовой пролетариат городов может вовлечь крестьян в революцию:
захват земли, изгнание представителей правительства и т. д. Это я
должен пропустить. Бакунин не обольщает себя, он вовсе не говорит, что
в результате такой революции крестьянство сразу придет к идеальной
социальной организации. Ничего подобного. Он разумно и
правильно намечает такое состояние, какое приблизительно создалось у нас
после Октябрьской революции. «Заметьте хорошенько, — говорит
он, — я не утверждаю, что деревни, которые реорганизуются таким
* «Письма к французу» («Œuvres», II, стр. 106); повторено в «Кнуто-германской
империи», стр. 56.
** « Кнуто-германская империя », стр .41-49.
*** «Письма к французу», стр. 100 и ел.; «Кнуто-герм. имп.», стр. 51 и ел.

470
Ю. M. СТЕКЛОВ
образом снизу вверх, сразу создадут идеальную организацию, во всех
отношениях согласную с той, о которой мы мечтаем. Но я убежден,
что это будет живая организация, которая будет стоять гораздо выше
существующей ныне, и которая при этом, будучи открыта, с одной
стороны, активной пропаганде городов, а, с другой, не будучи в
состоянии затвердеть и, так сказать, окаменеть благодаря покровительству
государства и закона, будет свободно прогрессировать и сможет до
бесконечности развиваться и совершенствоваться, но это всегда будет
организация живая и вольная, ни в коем случае не провозглашаемая
декретами и не скованная законами, пока она, наконец, не дойдет
до такой рациональной высоты, какая только мыслима в наше время» *.
Отбросив этот фетишистский ужас перед революционными
декретами и законами, которые как раз и помогают развиваться этой
вольной организации, мы получим совершенно правильную
позицию, на которой стоим теперь мы, говоря о смычке города с
деревней, о роли кооперации в деревне и т. п. Но, конечно, осуществить
такие крестьянские организации, которые, не будучи идеальными,
способны, однако, бесконечно совершенствоваться, можно только
при условии захвата власти пролетариатом, при создании рабочего
государства, только исключительно при таком условии, ибо тогда
создается почва для такого вольного, постепенного развития деревни.
Я дальше пропускаю все остальное потому, что слишком затянул
свой доклад. Должен, впрочем, сказать, что из того, что я успел
изложить, достаточно видно, что нас с Бакуниным связывает, чтобы
не сказать — объединяет. Но в Бакунине, кроме того, было много
черт, которые независимо от его воззрения создали из него такую
симпатичную, героическую фигуру, которая нас очаровывает и пленяет,
совершенно независимо от отдельных ее проявлений, взлетов или
падений. В самом деле, товарищи, представьте себе этого молодого
прапорщика, вышедшего из богатой, помещичьей семьи, который
с первых лет своей жизни, отражая, конечно, политическое и
социальное левение части своего класса, не удовлетворяется избитыми
дорожками, чего-то ищет, хочет понять смысл призвания человека,
к чему-то стремится, не удовлетворяется окружающей обстановкой,
который повсюду, начиная с юных лет вплоть до гробовой доски,
не перестает искать, бороться и, добившись мысли, стремится
воплотить ее в дело, человека, который не застывает на догматизме,
вырабатывается постепенно от довольно ограниченного вначале
консервативного мыслителя, через буржуазного демократа к
самому крайнему левому социалисту, человек, который безостановочно
* «Письма к французу» («Œuvres», т. II, стр. 113).

Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
471
идет вперед, человек, который ни на минуту не слагает оружия,
несмотря на самые тяжелые условия, в которые он попадает, человек,
личная и общественная жизнь которого, как выразился один их его
последователей, является целой эпопеей (совершенно независимо
от ее политической окраски), — такая личность есть историческое
явление, которое невольно к себе приковывает, которое невольно
прельщает, вызывает желание подражания. И можно сказать, что
личный пример Бакунина, его неустанная революционная работа —
это лучшее, что он завещал грядущим поколениям.
Может быть, наступит время, когда история перестанет
интересоваться деталями, это будет в те счастливые коммунистические
времена, когда создастся вольное, может быть, анархическое
общество, это возможно, но тем не менее, если деталями перестанут
интересоваться, то отдельные представители породы «homo sapiens»,
отдельные блестящие экземпляры этого рода, которых выработала
история, останутся бессмертными. И когда отойдет на задний план
то, что нас с ним разделяет, — а сегодня еще многое разделяет нас
с Бакуниным и с его последователями, и недавно дело доходило
до столкновения вооруженной рукой, а идейная борьба с
анархистами будет вестись еще долго, — когда все это забудется, — образ
Бакунина уцелеет в Пантеоне человечества, который создается его
общими усилиями, воздвигаясь камень за камнем.
В самом деле, возьмите его молодым гегельянцем, юношей, еще
мало образованным, но полным бурных порывов и умеющим пробуждать
вокруг себя жизнь; возьмите этого человека, который, будучи зеленым
юнцом, влияет на крупнейшую фигуру русской литературы, на
Белинского, и помогает ему политически самоопределиться; возьмите
этого юношу, который попадает в Берлин и после года пребывания
начинает поражать своих вчерашних учителей и друзей своим
глубоким подходом к вопросам философии, своей глубоко-революционной
постановкой вопросов. Возьмите этого молодого человека, когда он
под псевдонимом Жюля Элизара пишет чуть ли не первую боевую
революционную статью в Германии. Затем мы видим его в Цюрихе,
среди коммунистов Вейтлинга, где он заражается новым духом,
узнает о существовании и назначении пролетариата, которому с тех пор
решает посвятить свои силы. Мы видим его потом в Париже, когда он
первый из русских открыто выступает на польском собрании с
провозглашением смерти царской монархии, признает право поляков
на революцию и всех наций на самоопределение. Мы видим в 1848-
1849 гг. в Германии, где он, как будто оторванный от почвы, никому
не известный русский, за которым ничего не стоит, занимает однако
видное положение среди германских революционеров-демократов.

472
Ю.М.СТЕКЛОВ
Попадая в Прагу, он становится в число руководителей восстания.
Попадает он в Дрезден — он становится одним из членов
революционного штаба, руководящего обороной города от прусских полчищ. Даже
попав в беспощадные лапы царских жандармов, написав «исповедь»,
в которой он вовсе не каялся, а притворялся раскаявшимся только
для того, чтобы выйти на свободу и продолжать начатую борьбу, он
и там ни на минуту не пал духом. Вырвавшись из лап самодержавия,
с первого же дня появления в Лондоне, войдя в комнату Герцена, он
говорит о революции, о необходимости поднять народ. Он делает
тысячи ошибок, старается из тех жалких элементов, которые вокруг него
вертятся, создать что-то, похожее на силу. Затем он единственный
из герценовского окружения идет в польскую революции и, несмотря
на свою старость, только что выйдя из Сибири, одинокий, опять едет
в Польшу, чтобы стать на Литве во главе русских крестьян и понести
в Россию красное знамя с надписью «Земля и Воля», хорошо зная,
что его ожидает, если он попадется. Не удается это, он едет в Италию,
начинает образовывать Тайный Союз Интернациональных Братьев.
Всюду — в Италии, в Испании, во Франции, в Швейцарии, в России,
он всюду будит, будоражит. И в 1873 г., когда в Испании начинается
революция, из всех альянсистов, кто вызывается ехать в Испанию,
чтобы стать во главе движения? Самый старый, уже тогда тяжело
больной Бакунин, а не другие молодые, вроде Гильома,
двадцатисемилетние, писавшие революционные статьи. В 1874 г., когда в Италии
назревает движение, кто едет туда, чтобы умереть на баррикадах?
Задыхающийся, не могущий передвигаться, страдающий водянкой
и расширением сердца, Бакунин, старик 60 лет. И после этого через
два года он закрывает глаза, жалея только об одном, что человечество
забыло бунтарский дух.
Этот бунтарский дух, который (часто с пересолом) был
свойственен Бакунину, он неустанно пытался пробудить в человечестве.
И когда мы видим современное человечество, в котором этот старый
бунтарский дух убит, когда видим измену с.-д., мы можем сказать,
что человек, который с первых до последних дней проповедовал
бунтарство, бунт, восстание против угнетателей, этот человек заслужил
место в Пантеоне истории и останется там навсегда!
iö. Стеклов

■e^^
В. П. ПОЛОНСКИЙ
Бакунин — якобинец*
С Бакуниным, как с деятелем прошлого, у нас, марксистов,
споров нет. Борьба, которую вели марксисты с Бакуниным,
сделалась достоянием истории, и задача наша заключается в том, чтобы
историческое столкновение, главными участниками которого были
Маркс и Бакунин, было нами изучено и восстановлено так, как оно
было. А в этой области, следует заметить, объективная картина
далеко еще не выяснена. К сожалению, мы не располагаем даже
достаточным количеством документальных материалов, на
основании которых можно было бы эту картину с полной точностью
восстановить. Но и того, что мы имеем, совершенно достаточно,
чтобы заключить, что общее представление о Бакунине так
называемой «широкой публики», даже читателей, знакомых с
историей I Интернационала, что это общее представление о Бакунине
не в полной мере соответствует действительности. Прежде всего
мы имеем дело с Бакуниным — теоретиком анархизма. И вот,
если мы станем изучать его, как анархиста, как основоположника
и главнейшего из теоретиков анархистского движения, то найдем
в нем много такого, что пойдет вразрез с общим представлением
о Бакунине, как об анархисте. Движение, которое возглавлялось
Бакуниным в эпоху I Интернационала, с которым вел борьбу
Маркс и марксисты, называлось « свобод ническим»,
«антиавторитарным». Сам Бакунин в своих трудах нападал на Маркса именно
как на представителя направления авторитарного, властного,
диктаторского. Отрицательное отношение Бакунина к власти,
* Доклад, прочитанный на объединенном заседании Комм, академии и Об-ва
историков-марксистов.

474
β. Я. ПОЛОНСКИЙ
к диктатуре, к централизму, к авторитаризму общеизвестно.
Борьба с этими началами и составляла ведь самую суть
бакунизма, в общепринятом смысле. И нет такой работы о Бакунине, все
равно — написана ли она анархистом, или марксистом, которая
не трактовала бы Бакунина как апологета свободы личности,
апологета свободы, вообще как борца против всякой власти, всякого
авторитета, всякого централизма. Макс Неттлау, напр., в своих
работах последнего времени подчеркивает, что самое характерное
в Бакунине — это именно его пристрастие к свободе, которую он
ставил во главу угла всей своей революционной, теоретической
и практической деятельности. И вот тут-то мы наталкиваемся
в деятельности Бакунина на явления, противоречащие его
общеизвестному, обычному, так сказать, облику.
Я не хочу вспоминать здесь тот его план революции в Богемии,
о котором он писал в «Исповеди»: в плане этом была железная
диктатура, с террором, с разрушением всяческих свобод и т. п.
Это — дела далекой юности, буйного 1848 года. Я не стану
приводить также его мечты о диктатуре, которым он предавался
в Сибири с Муравьевым-Амурским и о которых сам он рассказал
в одном из иркутских своих писем Герцену. Все это относится
к доанархическому периоду деятельности Бакунина. Ведь только
после 1864 г., т. е. уже в анархическую пору своей деятельности,
Бакунин выступал как принципиальный противник всякой власти,
всякого авторитета.
Но вот, в 1870 году, во время франко-прусской войны, Бакунин
в письме Альберу Ришару1 от 4 сентября, после первых известий
о поражении Базена2, так излагает свое мнение о том, что должно
быть сделано во Франции:
«Призыв ко всем коммунам: пусть они организуются и
вооружаются, вырвав оружие из рук тех, которые его теперь
удерживают и скрывают. Пусть они пошлют своих делегатов в любое место
за чертой Парижа для образования временного правительства,
действительного правительства спасения Франции».
В устах яростного противника всякого правительства такой
призыв звучит несколько странно, не так ли? И это не
единственный случай, когда налицо перед нами такая странность. Годом
раньше, в 1869 году, на конгрессе Интернационала в Базеле,
прошло постановление о расширении власти Генерального Совета.
В этом нет еще, конечно, ничего удивительного. Удивительно
здесь то, что мотивировка предложения и самое предложение
принадлежат Бакунину. Быть может, это была обмолвка? Быть
может, здесь была совершена «ошибка», как пытался объяснить

Бакунин — якобинец
475
это позднее сам Бакунин? Мы увидим ниже, что «ошибка» эта
не была случайной и что «обмолвки» тут не было никакой. Но это
предложение о расширении «власти» Ген. Совета в самом деле
не вяжется, да и в то время не вязалось с обликом яростного
противника «всякой» власти. Как в этом смысле расценивали Бакунина
его противники, можно заключить хотя бы по письмам Энгельса.
Энгельс был человеком достаточно внимательным для того,
чтобы знать, с кем имеет дело. Упрекнуть друга и соратника Маркса
в верхоглядстве, да еще по отношению к такому противнику, как
Бакунин, — невозможно. А между тем у Энгельса о Бакунине было,
как увидим, самое превратное представление. В одном из своих
писем, недавно опубликованных, Энгельс писал про Бакунина
вещи, которые сейчас нам, знающим Бакунина по документам,
кажутся наивными. Энгельс писал о бакунинском идеале
будущего общества очень иронически. «В этом обществе, — пишет
Энгельс, — прежде всего не существует власти, так как власть
= государству = абсолютному злу. Они, конечно, не говорят нам,
как они будут вести фабрику, пользоваться железной дорогой,
управлять кораблем без твердой воли в последней инстанции, без
единого руководства. Не существует также власти большинства
над меньшинством. Каждая личность, каждая община автономны,
но как возможно общество, хотя бы только из двух человек, без
того, чтобы каждый до некоторой степени не отказался от своей
автономии, об этом Бакунин опять-таки умалчивает.
Интернационал должен, таким образом, быть построен по такому образцу.
Каждая секция автономна, а внутри каждой секции автономна
также каждая личность. Долой базельские постановления, которые
предоставляют Генеральному Совету опасную и деморализующую
его власть. Даже если эта власть добровольно ему предоставлена,
она должна быть уничтожена, именно потому, что она власть!»
(Письмо Теодору Куно3 от 24 января 1872 г., см. «Печать и
Революция» 1926, кн. 3.)
То, что здесь Энгельс пишет, и является тем общим
представлением о Бакунине, как противнике власти, как апологете свободы
личности, которое не соответствовало действительности. На этом
несоответствии я и хочу остановить внимание сегодняшнего нашего
собрания.
Дело в том, что представление о Бакунине может быть двоякого
рода. Если вы будете изучать Бакунина по тем его работам,
которые он предназначал для распространения в широких массах, для
публичного, так сказать, употребления, вы получите одно
представление о Бакунине. А если вы будете изучать Бакунина по до-

476
В. Я. ПОЛОНСКИЙ
кументам, которые Бакунин предназначал для конспиративного
распространения в узком круге осведомленных лиц, вы получите
другое представление о Бакунине. Ибо у него были две мерки, две
тактики: одна — явная, другая — тайная, истинно-революционная,
конспиративная, которую он стремился сохранить в глубочайшем
секрете, ибо Бакунин был великим конспиратором. В одном из писем
он говорит, что не все следует предавать гласности. О многом,
наиболее важном, о чем можно говорить в дружеских беседах и в интимной
переписке, следует умалчивать, поскольку эти беседы и переписка
могут выйти за пределы интимного круга (письмо к Л. Набруцци4
от 23/11873 г.). Конспиративная переписка Бакунина (а она почти
что неизвестна русскому читателю) чаще всего имела
заключительную просьбу: «Обязательно сожгите». Я не говорю уже о том, что
переписка эта была тщательно зашифрована. Марксу и Энгельсу,
противникам Бакунина, не были известны эти конспиративные
документы. Правда исключение составляют устав тайного Альянса, затем
письмо к Франческо Мора5, которые были опубликованы в брошюре
об Альянсе. На основании этих именно документов Маркс и Энгельс
составили ту оценку деятельности Бакунина и всех его ошибок,
которые т. Стеклов цитировал из брошюры об Альянсе. На основании
крайне недостаточных данных, почти по догадке, Маркс и Энгельс
по существу правильно подчеркнули основные противоречия системы
Бакунина. Мы находимся в более счастливом положении, потому
что в нашем распоряжении имеется материал, который раскрывает
перед нами интереснейшую картину будущего общества, как его
представлял себе Бакунин. Бакунин не любил говорить о «будущем».
Он вообще не хотел много думать над разрешением задач, которые
возникнут «на другой день» после социальной революции. Об этом,
по его мнению, должны будут позаботиться другие, которые придут
«завтра». И все-таки в его литературном наследстве имеется
проект, одно из замечательнейших произведений Бакунина, в котором
он подробнейшим и детальнейшим образом обсуждает структура
и особенности того нового общества, которое должно самочинно
возникнуть «снизу вверх», на основе вольной федерации, на развалинах
разрушенного старого общества и государства. На русском языке
этот проект Бакунина еще не опубликован. Извлечения из него были
мною приведены в 5-й книге журнала «Каторга и ссылка» в статье
«Тайный Интернационал Бакунина». Документ этот представляет
собой обширный (около 5 печатных листов) проект тайного
общества, составленный Бакуниным в Италии в 1866 году. С этого проекта
и начинается, собственно, период деятельности Бакунина, который
можно считать анархическим.

Бакунин — якобинец
477
Здесь в общих чертах и довольно систематически излагаются
основы анархического учения, каким мыслил его Бакунин, основы
организационной деятельности, цель общества, уставом которого
и являлся проект. В первой же части проекта, в разделе
«революционный катехизис», была дана характеристика той общественной
постройки, которая должна была заменить, по мнению Бакунина,
подлежащий разрушению старый строй. Правда, этот устав был
написан в 1866 году. Правда, в позднейших вариантах имелись
некоторые, иногда существенные, отличия от него, но все, что было
написано Бакуниным в 1866 году, остается основной работой, где
Бакунин изложил свои организационные принципы и воззрения
на будущее общество. Общество, которое Бакунин рисовал в этом
уставе, было той системой федерализма, которую
противопоставлял он централизму. В позднейших работах — «Государственность
и анархия», в «Мотивированном предложении Центральному
комитету Лиги мира и свободы» и в позднейших уставах тайного
общества — он противопоставлял централистскому государству
федералистическую организацию, такую комбинацию
автономных общественных учреждений, которая строится снизу вверх
на основе вольной федерации в противовес централистскому
государству, которое создается сверху вниз. Как же
представляет Бакунин организацию этого будущего общества? В «уставе»,
о котором идет речь, он подробно характеризовал идеал
абсолютной свободы личности и свободы ассоциаций, также абсолютной,
не ограниченной. Неограниченность эта простиралась так далеко,
что за личностью признавалась свобода быть моральной или
неморальной; могли даже существовать ассоциации, которые
ставили себе неморальные цели и даже разрушение индивидуальной
и общественной свободы. Казалось бы, в области осуществления
«абсолютной», «неограниченной» свободы дальше идти некуда.
В этом обществе отменены монархия и все учреждения
государства: отменен суд, отменены армия, полиция, церковь, отменены
казенные школы и университеты. Создано новое свободное
общество. Но вот, странным образом, изучая это общество, мы видим, что
в тех параграфах, в которых Бакунин пытался охарактеризовать
его не со стороны того, что уничтожается из учреждений старого
общества, а со стороны того, что существует в новом, сохранены
крайне занимательные черты. В этом неограниченно
свободном обществе за человеком признавалось «абсолютное» право
проповедовать неморальные мысли, но это, оказывается, вовсе
не означало, что «абсолютно» свободный человек в «абсолютно»
свободном обществе такое «право» сможет осуществить. Ничего

478
В.П.ПОЛОНСКИЙ
подобного! Это великое заблуждение — ибо «абсолютно»
свободное общество, по проекту антиавторитариста Бакунина, вовсе
не будет равнодушно созерцать, как его член станет совершать
неморальные (с точки зрения «общества») поступки. Общество
не позволит этого, оно выступит против своего сочлена, который
вздумает воспользоваться своей «абсолютной» свободой против
интересов целого, ибо общество «не должно оставаться совершенно
безоружным перед лицом паразитирующих, злостных и вредных
субъектов». Какими же мерами воздействия располагает это
«абсолютно» свободное общество, чтобы принудить к повиновению
неповинующегося, хотя и «абсолютно» свободного гражданина?
А вот какими: оно может лишить некоторых лиц политических
прав. Как?? В абсолютно свободном обществе анархистов будут
политические бесправные? Выходит, что так. Но какими
лишениями грозит гражданину потеря этих прав? Вот какими: «Все
лица, утратившие политические права, теряют равным образом
право воспитывать своих детей и иметь их при себе». Но ведь это
чудовищное нарушение прав «абсолютно» свободного человека?
Выходит, что так. Все это очень удивительно для анархического
«безвластного» общества. И удивление наше возрастет, когда мы,
тотчас за приведенным только что пунктом, прочтем следующее:
«В случае нарушения свободно принятых на себя обязательств или
в случае открытого и доказанного посягательства на собственность,
личность и в особенности на свободу гражданина своей страны или
иностранца, общество налагает на местного или чужого
гражданина, совершившего проступок, наказание, положенное по местным
законам». Как?? В абсолютно свободном безвластном обществе
будут наказания и законы?? Выходит, что так. Значит, будет
и суд? Да, будет и суд. Значит, и ассоциации могут быть
узаконенные и не узаконенные, бесправные? Да, об этом ясно говорит
один из пунктов «устава». И все это будет называться абсолютно
свободным, безвластным обществом? Выходит, что так.
Перед нами крайне любопытное происшествие: враг всякой
власти, отрицатель государственного принуждения, апологет
неограниченной свободы личности — он отверг одни за другими все
органы и учреждения государства, как организации насилия. Он
мысленно разрушил его до основания, не оставил от него камня
на камне и мысленно же на его развалинах стал строить свой
новый, свободный, безгосударственный, федералистический строй.
И по мере того, как возникала и росла эта новая его постройка, в ней,
под теми же самыми именами и с той же самою принудительной
силой, возродились все «властные» органы старой, отвергнутой,

Бакунин — якобинец
479
уничтоженной, авторитарной организации: исполнительные органы,
парламент, милиция, суд, наказания и даже учреждение древнего
мира: остракизм6. Если какой-нибудь гражданин, желая проявить
свою абсолютную свободу, захочет паразитировать, он этим своим
намерением поставит себя вне общества, основа которого
заключается в труде. А поскольку абсолютно свободная личность не желает
добровольно подчиниться обществу, последнее изгоняет его из своей
среды. Если же личность не только не пожелает удалиться, но
будет продолжать свое неморальное и антиобщественное поведение,
строптивая личность объявляется вне закона, и всякий гражданин
имеет право убить ее, как бешеное животное, причем обществу не
будет до этого никакого дела. Если проанализировать такую систему
свободного общества с точки зрения наличности в нем какого бы
то ни было авторитаризма, можно ли отрицать в нем наличность
авторитаризма, власти, насилия? Принцип власти, отрицавшийся
Бакуниным, с какой-то фатальной неизбежностью возрождался в его
федерал истическом проекте.
Вот как строил мысленно Бакунин свою систему федерального
государства: общины свободных людей, на основе добровольных
соглашений, объединяются в соединенные штаты Европы, или
интернациональное союзное объединение. Как управляется, как
живет союз федеральных общин и провинций? Общины
устраивают свои общественные дела через посредство представителей,
которые создают провинциальный парламент, издающий законы,
обязательные для всех общин, составляющих данную провинцию.
Объединение провинций в федерацию составляет национальную
федерацию; эта национальная федерация руководит жизнью всех
провинций и общин через посредство национального парламента,
который может состоять из одной или двух палат. Национальный
парламент, с одной стороны, издает законы, обязательные для
всех входящих в нацию провинций и общин и, кроме того,
контролирует национальное правительство и суд. Национальные и
провинциальные суды выносят безапелляционные решения, и только
в том случае, когда решение касается спора наций между собой,
они могут апеллировать к интернациональному суду, который,
предположительно, может быть создан. Бакунин мыслил свою
федерацию, как федерацию революционных народов,
совершивших победоносную революцию, разрушивших старое государство
дотла. В этих революционных федерациях не должно существовать
армий, но останется милиция. Бакунин говорит о всеобщем
вооружении, всеобщем участии граждан в защите государства. Если
какой-нибудь из частей революционной федерации придется вести

480
В.П.ПОЛОНСКИЙ
настоящую войну с государством, стоящим вне федерации, должна
быть создана настоящая армия, и эта армия будет, разумеется,
управляться так, как должна управляться армия для того, чтобы
победить нападающего врага.
Наш беглый и поверхностный анализ особенностей бакунинской
федерации (а у нас сейчас нет времени задерживаться на проекте
более подробно) говорит о том, что, когда Бакунин от
абстрактного провозглашения индивидуальной свободы, свободы личности
и абстрактного отрицания принципа власти, пытался строить свою
«свободническую» федерацию, он приходил к авторитаризму, к
власти, к законам, к правительству, суду; он сжимал личность всеми
теми ограничениями, которые он отрицал в государстве, обвиняя
государство в том, что оно уничтожило свободу человека.
Если анархисты могут нам сказать, что пред нами только проект
и что «проекту», не проведенному в жизнь, не следует придавать
большого значения, мы ответим, что мы относимся к этой работе
именно как к «проекту», к созданию теоретической мысли
Бакунина. Но ведь это все-таки была теоретическая мысль и именно мысль
Бакунина, — а ведь в этом все дело! Бакунин почитается апологетом
свободы личности, борцом за свободу личности против какого бы
то ни было стеснения ее государством, отрицателем всякого
государственного насилия, насилия, как принципа. Но я спрашиваю:
если изгнание из общества — не авторитаризм, если отнятие детей
у родителей — не авторитаризм, лишение политических прав —
не авторитаризм, если все это нельзя назвать авторитаризмом,
то я не знаю, что в таком случае следует и можно назвать
авторитаризмом. Совершенно ясно, что федералистическое государство
Бакунина, когда мы анализируем его с точки зрения нахождения в нем
насильственных «властных» тенденций, обладает всеми свойствами
государства, того самого, с которым боролся Бакунин, когда имел
перед собой государство капиталистическое, централистическое,
буржуазное. Это одно из самых крупных противоречий бакунинской
системы. Но, подчеркивая это противоречие, я делаю это не в хулу
Бакунину, я не говорю, что это плохо. Наоборот. Мне
представляется, что это именно и хорошо. Эти противоречия и спасали
Бакунина-революционера. Его выручала здесь революционная интуиция.
Если бы Бакунин строил свое анархическое, безвластное общество
совершенно независимо от конкретных возможностей, не реальное,
маниловское, прекраснодушное общество, где все свободны и все
обстоит благополучно, облик Бакунина должен был бы потускнеть.
В своем проекте Бакунин противоречит себе, но ведь это
противоречие говорит о том, что Бакунину было ясно, что вопрос о свободе

Бакунин — якобинец
481
личности, вопрос об обществе и личности, вопрос об организации
идеального человеческого общежития, не так элементарно прост,
как он может казаться мечтателям в абстрактных идеалистических
мечтах. И когда от анархических мечтаний он обращался к земле,
с ее кровью и железом, он начинал видеть, что в этом мире борьбы
и необходимости одними благими пожеланиями и прекрасными
мечтами не обойдешься. И, отрицая насилие и власть в современном
ему буржуазном, капиталистическом государстве, не признавая
за этим государством права на власть и силу, он и власть и силу
признавал, поскольку они становились орудиями большинства
человечества против эксплуатирующего или пытающегося это
делать меньшинства. Особенно ярко и выразительно сказалось это
основное противоречие в тайной организационной деятельности
Бакунина, на которой мы кратко остановимся. Деятельность эта
по сие время еще очень мало исследована. И нам опять поможет
здесь тот самый проект, которым мы пользовались выше. Прежде
всего, говоря о конспиративной деятельности Бакунина, надо
различать два вопроса, две части этой деятельности. Принципы
организации тайного общества — во-первых, и роль тайного
общества в социальной революции — во-вторых. Это — два
различных вопроса, которые следует рассмотреть порознь. Мы скажем
наперед, что и в своей тайной деятельности Бакунин шел по тому
пути, который он отрицал у своих противников. Ведь Бакунин —
дезорганизатор I Интернационала, Бакунин — противник Маркса
и Генерального Совета, — Бакунин в своей борьбе напирал именно
на централистические, авторитарные, несвободнические
тенденции Генерального Совета. Вся борьба Бакунина была заострена
именно против этих тенденций; он ведь был вождем и знаменем
групп, не желавших принять те организационные формы, которые
волей-неволей революционная работа выдвигала как необходимые.
В этом был свой смысл анархистской теории Бакунина и его
анархистского наследства, которым по сие время питается еще кое-кто,
извлекая из Бакунина антиавторитарные, антицентралистические,
свободнические начала. Но посмотрите, как строил Бакунин свою
тайную организацию. В кратких организационных проектах
Бакунина о роли отдельного члена организации, о положении человека
в тайном обществе почти ничего не сказано. Но в основном уставе,
написанном в 1866 г., о котором мы говорили выше, чрезвычайно
подробно и детально характеризуется самый механизм тайного
общества, система его управления, связь его разветвлений и влияние
на каждого отдельного члена. Развертывание этой организации
происходило по принципу сверху вниз, а не снизу вверх, вопреки

482
В.П.ПОЛОНСКИЙ
общим декларациям Бакунина, провозглашавшим вредоносность
такого централистического принципа. Если мы вспомним, что один
из самых серьезных упреков, который бросал Марксу Бакунин,
заключался в том, что Маркс был централистом, что Интернационал
строился централистически, что Генеральный Совет стремился
к централизованному руководству своими секциями, то нас
должно удивить это обстоятельство: организация самого Бакунина
строилась именно централистически, сверху вниз. Центральная
директория во главе мировой тайной организации, затем
национальные юнты7, назначаемые центральной директорией в отдельных
странах. Каждая национальная юнта создает областные комитеты
в соответственных частях страны; областные комитеты создают
провинциальные комитеты, каждый провинциальный — общинные
комитеты, каждый общинный комитет, с помощью отдельных
щупалец, подбирает вокруг себя людей. Вся система разветвляющихся
подразделений строилась таким образом, чтобы соседние части
организации не знали друг друга, чтобы сношения происходили через
доверенных людей, с помощью паролей и условных знаков. Члены
организации разобщены; они знают только ближайших соседей
и своих нисходящих агентов. Этого требует конспирация, которая
должна соблюдаться строжайшим образом. Нельзя сомневаться
в том, что принцип, по которому строилась эта организация, был
принцип централистический. Но мало этого. Кроме централизма,
в основу организации была положена строжайшая дисциплина;
по уставу красной нитью проходит положение: все учреждения
низшие подчинены безусловному, совершенно неопровержимому
авторитету учреждений высших. Никаких несогласий с решениями,
принятыми высшей инстанцией, быть не может: этим решениям
можно только подчиняться, не прекословя, не возражая. Когда
в организацию принимается новый член, этому новому члену
предъявляется революционный катехизис, система воззрений, которую
он может принять или отвергнуть, но критиковать которую ему
не дано. Если он катехизис принимал беспрекословно, организация
принимает его в свои ряды; иначе — он принят в нее быть не может.
А если он в организацию вошел, то никакой речи о невыполнении
директив, идущих сверху, быть не может. При приеме нового члена
в организацию (здесь сказалась связь конспираторских проектов
Бакунина с уставами масонских лож, с уставами тайных обществ
начала XIX века) от него отбиралась клятва, суровое отречение
от своей личной воли, торжественное обещание всего себя без
остатка отдать в распоряжение организации. Эта клятва представляет
большой интерес. <...>

Бакунин — якобинец
483
Если я спрошу вас, когда и кто из самых отъявленных врагов
централиста и авторитариста — Маркса мог упрекнуть его в
создании такой системы повиновения, какая создавалась Бакуниным, то,
разумеется, вы такого человека не найдете. Авторитарист и
централист Маркс пришел бы в ужас, если бы читал эту клятву, которую
отбирали от членов тайной организации. Я опять-таки говорю это,
не желая корить Бакунина. Я полагаю, что и здесь Бакунина спасала
революционная интуиция, ибо организацию тайную, верхушечную,
интеллигентскую, оторванную от масс, заговорщицкую
организацию, которую он строил, нельзя было строить иначе. Я думаю, что
по размаху и последовательности, с какой личность подчинялась
дисциплине и лишалась вместе с тем своей воли и самостоятельности,
рядом с бакунинским проектом может быть поставлена только одна
организация. Это — орден иезуитов (смех). Товарищи, вы напрасно
смеетесь. Бакунин был знаком с уставом ордена иезуитов,
относился положительно к системе управления этим орденом, и можно
утверждать, что в его проекте устава отразилась эта система ордена
иезуитов. Об этом сам Бакунин говорит весьма ясно. Чтобы рассеять
в вас подозрения на этот счет, я позволю себе процитировать одно
место из письма Бакунина Альберу Ришару от 6 февраля 1870 г. Вот
что читаем мы в этом письме: «Коллективное действие невидимой
организации, раскинутой по всей стране. Если мы не создадим
этой организации, мы никогда не выйдем из состояния бессилия.
Ты, который любишь размышлять, неужели ты не задумывался
над главной причиной могущества и живучести иезуитского
ордена? Хочешь я тебе ее назову? Так вот, мой милый: оно заключается
в полном растворении личности в воле, в организации и действии
коллектива».
Это писал анархист Бакунин, превыше всего ставивший свободу
человеческой личности. Вы скажите: противоречие. Я также
нахожу здесь противоречие, но такое, которое освещает революционную
организацию. Вообще представление о Бакунине, как о враге всякой
организации, о противнике всяких уставов, всякой регламентации,
это представление надо сдать в архив, это представление совершенно
не соответствует действительности. Это ложное, обманчивое,
поверхностное представление. Самый устав, которого я сейчас из-за
недостатка времени касаюсь лишь бегло и поверхностно, говорит о том,
что Бакунин был апологетом хорошей, крепкой регламентации,
сторонником организованной работы. То, что я говорил выше, дает
достаточный материал для такого суждения. Здесь, чтобы не быть
голословным, я позволю себе привести еще слова Бакунина
относительно того, следует или не следует отрицательно относиться к уста-

484
В. П. ПОЛОНСКИЙ
ву, к регламенту. Он пишет Альберу Ришару 4 декабря 1868 года:
«Вы пишите мне, дорогой друг, что "вы враг всяких уставов и
утверждаете, что они годятся только для забавы детей". Я не вполне
разделяю ваше мнение по этому пункту. Излишняя регламентация
отвратительна, но я думаю, как и вы, что "серьезные люди
должны иметь заранее намеченный путь своего поведения и не должны
от него отклоняться". Однако условимся. Что установить известную
согласованность в действиях, необходимую, по-моему, между
самыми серьезными людьми, стремящимися к одной и той же цели,
требуются известные условия, известные установленные правила,
одинаково обязательные для всех; требуется соглашение, уговор,
часто возобновляемый, иначе, если каждый будет действовать
по своему усмотрению, самые серьезные люди в конце концов могут,
должны будут, придти к тому, что при всей доброй воле станут
мешать друг другу, парализовать друг друга. Наступит дисгармония,
а не гармония и спокойствие, к которым мы все стремимся. Надо
знать, как, когда, где найти друг друга, к кому обратиться, чтобы
иметь возможность воспользоваться содействием всех. Мы не богаты
и, только объединив и упорядочив наши средства и наши совместные
действия, мы достигнем создания капитала, способного
конкурировать с объединенными капиталами наших противников.
Небольшой капитал, хорошо сорганизованный, имеет большую ценность,
чем большой капитал, дезорганизованный и плохо примененный»
и дальше: «...нужна реальная организация, а организация не бывает
без известной регламентации, которая в конце концов не что иное,
как продукт взаимного соглашения или договора».
Но ведь такое понимание организации есть бланкистское
понимание. В бакунизме оказываются существенные элементы бланкизма.
Где же Бакунин анархист, который говорит об анархии, о вспыш-
копускательстве, о бунтах? В конспиративной переписке Бакунина
все это принимает весьма организованный характер. Когда Бакунин
выступает как организатор, он выступает как якобинец, бланкист,
прекрасно понимающий необходимость и силу организованности.
Представление о Бакунине, как о человеке, который всюду вносил
беспорядок, всюду стремился все дезорганизовать, свалить в кучу,
разнести в прах, выйти на вольную волюшку и просто дать людям
по своей воле пожить, — это представление превратное. Самое
понятие «анархия», оказывается, нуждается в серьезных коррективах.
«Мы понимаем революцию, — писал он в уставе «Альянса», —
в смысле разнуздания того, что теперь называют дурными страстями,
и разрушения того, что на том же языке называется «общественным
порядком».

Бакунин — якобинец
485
Мы не боимся, мы призываем анархию, убежденные, что из этой
анархии, т. е. полного выражения разнузданной народной жизни,
должна выйти свобода, равенство, справедливость, новый порядок
и самая сила революции против реакции»...
Но почему Бакунин не боялся «анархии», не опасался «разнуз-
дания дурных страстей»? Да просто потому, что в его понимании
анархия была лишь освобожденным народным морем, вышедшим
из берегов и разрушающим все вредные преграды. Но эта «анархия»
не была слепой, ничем не руководимой, неорганизованной силой.
В том-то и дело, что «анархия» обязательно нуждалась в некотором
«дополнении», и дополнением этим было железное руководство этой
самой анархией. Если слово «анархия» понимать в том смысле, что
это вообще беспорядок, разрушение, вспышкопускательство и проч.,
тогда Бакунин никогда анархистом не был. Но в том-то и дело,
что Бакунин, когда говорит об анархии, добавляет, что анархия
нуждается в руководстве; под анархией он понимал вовлечение
широчайших народных масс в революционное движение, под
анархической понимал такую революцию, которая подняла бы и увлекла
за собой всех без исключения, подняла бы восстание в широчайших
пределах, до самых отдаленных углов страны, чтобы ее главным
деятелем были широкие народные массы, но эти народные массы,
слепые в своих стихийных, революционных порывах, не должны
разрушать без руководства. В эту мысль о руководстве «анархией»
упирается Бакунин. Ведь то самое тайное общество, устав которого
я цитировал, это замечательное произведение, одно из самых
выдающихся утопических созданий, которые знает XIX век, — оно
ведь и ставило своей целью руководить анархической революцией,
поднять народное море, вызвать социальную мировую революцию
и руководить ею. По его проектам анархия, всеобщее народное
восстание будут разрушать старое государство со всеми его
учреждениями, но в этом море анархии будет железная организация, сеть
преданных революции людей, повинующихся воле, идущей из
центральной, руководящей верхушки, и только при наличии такой
организации Бакунин мыслил победу анархической социальной
революции. Планы Бакунина, его замыслы были грандиозны: ведь
это был замысел тайного Интернационала, рядом с Интернационалом
явным, с Интернационалом Маркса, с Интернационалом, который,
по мнению Бакунина, не мог выполнить ту революционную задачу,
которую он себе поставил. Вот в этом отрицательном отношении
Бакунина к Интернационалу явному, в неверии Бакунина в способность
этого Интернационала организовать революцию и лежит причина
того странного поведения Бакунина, которое до сих пор не нашло

486
В. П. ПОЛОНСКИЙ
еще объяснения. Бакунин в 1864 году во время свидания с Марксом
в Лондоне был принят в Интернационал, получил от Маркса устав
Интернационала, обещал работать в пользу Интернационала, уехал
в Италию и как в воду канул. Два письма Маркса остались без ответа,
и только на третье Бакунин ответил любезным письмом, в котором
ссылался на непредвиденные случайности, помешавшие ему
выполнить обещание перевести и распространить устав Интернационала.
И когда Бакунин в 1867 году вышел из итальянского уединения, он
появился не в Интернационале, а в Лиге мира и свободы, и только
в 1868 году, в июле вошел в женевскую секцию Интернационала.
Поскольку у Бакунина не было веры в Интернационал, поскольку
он был увлечен своим планом создать тайный Интернационал,
сильный именно тем, что был «тайным», постольку у Бакунина не было
никакой охоты вступать в Интернационал явный, чтобы связывать
себя дисциплиной, чтобы работать так, как требовал Генеральный
Совет. И вот, создавая тайную организацию и перенося ее в недра
Интернационала, Бакунин ставил своей организации определенные
задачи. Нужно заметить, товарищи, что эта история еще не выяснена
досконально. Я знаю, что присутствующий здесь друг и ученик
Бакунина, М. П. Сажин, которого я очень люблю и уважаю, не согласен
с тем, что я буду говорить о борьбе Бакунина с Марксом в
Интернационале, он неоднократно высказывал мне свое несогласие. Точно
так же не согласен со мною и М. Неттлау, который заявляет, что
я ошибаюсь, что мое исследование идет в сторону от исторической
правды. На самом деле, говорят анархисты, тайного Интернационала
не было, не было тайного «Альянса» в пределах Интернационала,
но когда Интернационал отказался принять «Альянс» в свою среду,
он был ликвидирован в январе 1869 года, и лишь после исключения
своего из Интернационала Бакунин вновь принялся за организацию
тайного «Альянса». Но я полагаю, что те документы, которыми мы
располагаем, достаточно убедительно говорят о том, что «Альянс»
и его ответвления в Швейцарии, в Испании, в Италии
действительно существовали. Позвольте процитировать документ, — а
процитировать его необходимо, потому что иначе, в самом деле, может
показаться, что я с пристрастием вычитываю то, о чем нельзя еще
говорить с достаточной убедительностью. Когда Бакунин строил свою
тайную организацию, для него было ясно, что без такой организации
немыслима победа революции. Некоторые цитаты, освещающие этот
вопрос, из писем Бакунина приводил т. Стек лов. Мне приходится
только дополнить для полной ясности. Вот что читаем мы в письме
Бакунина Альберу Ришару от 12 марта 1870 г.:

Бакунин — якобинец
487
«А когда час революции пробьет — ликвидация буржуазного
государства и общества вместе с его юридическими отношениями.
Анархия, т. е. подлинная, открытая народная революция: анархия
юридическая и политическая и экономическая организация снизу
доверху и от периферии к центру торжествующего мира трудящихся.
А для того, чтобы спасти революцию, чтобы привести ее к
благополучному завершению — в самой среде этой анархии действие
коллективной диктатуры, невидимой, не облеченной никакой властью,
но тем более действенной и могущественной — естественное действие
всех революционеров-социалистов, энергичных и искренних,
рассеянных по всей поверхности страны, по всем странам, но крепко
спаянных единой мыслью, единой общей волей».
Как видим, здесь «анархия» является перед нами в виде не совсем
обычном: «анархия», в самой среде которой обитает «коллективная
диктатура», которую никто не облекал властью, которая эту власть
захватывает сама, революционным почином. В следующем письме
от 1 апреля 1870 года Бакунин еще яснее выражает свои сокровенные
мысли: «...Я вижу спасение только в революционной анархии, —
читаем мы, — руководимой всецело незримыми коллективными
силами, в единственной диктатуре, которую я приемлю, ибо только
она совместима со свободным и целостным ходом революционного
движения».
И дальше: «Революционеры — политиканы, приверженцы
диктатуры, — желают после первых побед успокоения страстей, хотят
порядка, доверия масс, подчинения созданным на пути революции
властям. Таким образом, провозглашают новое государство. Мы же,
напротив, будем питать, побуждать, разнуздывать страсти,
вызывать анархию к жизни, как незримые кормчие будем руководить
ею в народной буре, руководить не конкретною, видимой властью,
но коллективною диктатурой всех союзников (Alliirte8). Диктатурой
без титулов и знаков отличий, без официальных прав, диктатурой
тем более мощной, что она лишена будет внешней видимости власти.
Это единственная диктатура, какую я приемлю. Но для того, чтобы
она возымела свое действие, она должна быть налицо. А для сего
надобно подготовить ее и организовать наперед, ибо она не возникнет
сама собой ни из дискуссий, ни из разногласий и принципиальных
споров, ни из народных собраний.
Пусть — немного союзников (Alliirte), но твердых, деятельных,
выдержанных, верных, и, прежде всего, свободных от тщеславия
и личного честолюбия, сильных людей, достаточно серьезных
и возвышенных душою и сердцем для того, чтобы предпочесть
истинное могущество тщеславным его атрибутам. Создайте вы

488
В. П. ПОЛОНСКИЙ
эту коллективную и незримую диктатуру — и победа за вами.
Революция будет иметь хорошего кормчего и победит. Но если
нет — то нет. Если вас прельстит игра в комитет народного
спасения, зримая диктатура, вы падете под ударами вами же созданной
реакции».
Здесь «незримая» тайная диктатура союзников Бакунина,
организованных в тайный Альянс, противопоставляется всякой иной
диктатуре, зримой, «политической» и т. д. Но речь идет все-таки
о диктатуре. Ее «незримый» характер лишь подчеркивает
своеобразие бакунинского «анархизма». В том же письме он еще раз
возвращается к «диктатуре», к «власти», страстным врагом которых
он был в своих публичных выступлениях:
«Существует одна лишь единственная власть, единственная
диктатура, коей организация благотворна и возможна, —
незримая диктатура союзников (Alliirte) во имя нашего принципа; и тем
полезней и могущественней будет она, что лишена будет всякой
официальной, видимой власти»*.
Из сказанного можно заключить, что, когда Бакунин боролся
против диктатуры Генерального Совета, он боролся не против
диктатуры вообще, а только против диктатуры Генерального Совета,
имея про запас диктатуру, которую считал более мощной, более
сильной потому, что она была незримой, невидимой, так как, по его
мнению, диктатура явная, видимая была бессильна. Бакунин,
таким образом, не был врагом диктатуры вообще, в его учении,
безвластном, анархическом, антиавторитарном, были скрыты,
тщательно законспирированы элементы самой доподлинной
революционной диктатуры, невидимой, тайной, которую Бакунин имел
в виду, когда создавал свой Альянс и когда переносил его в недра
Интернационала. Макс Неттлау и другие анархистские историки
вместе с тов. Сажиным утверждают, что после роспуска тайного
Альянса в Женеве в 1869 г. он более не возрождался. Я полагаю, что
это неверно. В январе 1869 года в Женеве была произведена лишь
чистка Альянса: из него под предлогом ликвидации организации
были изгнаны лица, которым Бакунин перестал верить и которые
ему перестали верить. Альянс был затем восстановлен, по-прежнему
в виде тайной организации. К чему стремился Бакунин? Почему
вводил он в Интернационал свою тайную организацию? Бакунин
ведь считал Международное Товарищество Рабочих чрезвычайно
полезной и чрезвычайно важной организацией. Вот как харак-
* Письма Бакунина А. Ришару опубликованы нами в журнале «Печать и
Революция». См. кн. 1 и 5 за 1926 год.

Бакунин — якобинец
489
теризовал он задачи и роль Интернационала в письме к Мораго9
от 21/V 1872 года*:
«Тем, кто спросит нас, какая польза от Альянса теперь, когда
ведь существует Интернационал, мы ответим: конечно,
Интернационал — великолепное учреждение, он, несомненно,
прекраснейшее, самое полезное, самое благодетельное создание нашего
столетия. Он создал основу солидарности трудящихся всего мира.
Он дал им начатки организации, выходящей за границы всех
государств, вне мира эксплуататоров и привилегированных. Он
сделал больше: он уже ныне содержит первые семена организации
будущего единства и в то же время пробуждает в пролетариате
всего мира сознание собственной силы. Все это, конечно,
огромные услуги, оказанные великому делу всемирной социальной
революции. Но этого учреждения недостаточно для организации
и руководства революцией.
Интернационал подготовляет элементы революционной
организации, но он не осуществляет ее. Он подготовляет их путем открытой
и легальной борьбы солидарно объединенных рабочих трудящихся
всех стран против эксплуатирующих труд капиталистов,
землевладельцев и промышленных предпринимателей, но дальше этого он
не идет. Единственное, чем он занимается, кроме этой весьма
полезной работы, это — теоретическая пропаганда социалистических
идей среди рабочих масс, также очень полезная работа, необходимая
для подготовки массовой революции, но еще очень далекая от
революционной организации масс.
Одним словом, Интернационал является огромной средой,
благоприятной и необходимой для этой организации, но он еще не самая
организация. Интернационал принимает в свое лоно всех честных
работников без различия политических и религиозных убеждений,
при единственном условии признания солидарности борьбы
трудящихся против эксплуатирующего труд буржуазного капитала,
со всеми вытекающими из этого последствиями» .<...> В силу того,
что, по мнению Бакунина, Интернационал еще не был организацией,
достаточной для революционной борьбы, Бакунин и считал
необходимым существование тайного Альянса, который руководил бы
Интернационалом. Чтобы показать, что здесь нет никаких
измышлений, я позволю себе привести несколько строк из письма Бакунина,
где он совершенно четко и ясно это высказывал: «Интернационал
и Альянс, — писал Бакунин 21 января 1872 года испанскому альян-
систу Мораго, — отнюдь не враги, как старается доказать всему миру
* См. «Историк-Марксист», том. 2, 1926 г.

490
В. П. ПОЛОНСКИЙ
лондонская синагога Маркса. Напротив, Альянс является
необходимым дополнением к Интернационалу, дополнением, без которого
последний превратился бы в своего рода чудовищное международное
государство, под диктатурой Маркса, — чего, по-видимому, и
добивается ныне клика Маркса — и сделался бы послушным орудием
для проведения планов честолюбивых и потому противоречащих
истинному освобождению народных масс. Но при единой конечной
цели, ближайшие цели обеих организаций различны. Интернационал
имеет целью объединить трудящиеся массы, миллионы трудящихся,
невзирая на национальные и местные особенности, в единый
огромный, компактный организм; назначение Альянса — придать этим
массам действительно революционное направление. Программы
обеих организаций, отнюдь не противоречащие друг другу, различаются
степенью развития. Программа Интернационала, если рассмотреть
ее серьезно, содержит в зародыше, но только в зародыше, всю
программу Альянса. Программа Альянса — это конечное объяснение
программы Интернационала».
Вспомните, что Бакунин от участников своего тайного общества
требовал принятия наперед определенной доктрины. В
Интернационале, который, по мнению Бакунина, должен вовлечь в себя как
можно больше рабочих масс, Бакунин, наоборот, исключал
необходимость единой доктрины. Интернационал не должен иметь никакого
единого учения потому, что Интернационал, по мнению Бакунина,
является массовой организацией, которая должна вместить в себя
людей самых различных воззрений. Это именно и отличает
Интернационал от Альянса, который, напротив, строился на основе единого
революционного катехизиса.
«Усвойте, любезный друг, убеждение, — писал он Людовику На-
бруцци 23/1-1872 года, — что у Интернационала нет обязательного
учения, какое имеется, например, у республиканского альянса Мад-
зини, где каждый член должен безусловно разделять религиозную,
метафизическую, политическую и буржуазно-социалистическую
программу мэтра.
Интернационал предоставляет всем своим секциям свободу,
самую широкую как в отношении теорий, так и в отношении
практической организации. Мадзинисты, авторитарные с ног до
головы, не понимающие, что возможно жить и организовываться без
диктуемых сверху вниз мыслей и тактики, считают это отсутствие
официального учения в Интернационале величайшим
преступлением или, по меньшей мере, явною глупостью; они не хотят понять,
что навязанные сверху вниз теории создают лишь беспомощные,
бесплодные секты, подобные республиканскому альянсу Мадзини,

Бакунин — якобинец
491
но никак не могут создать мощной ассоциации пролетариата всех
стран по типу Интернационала».
Отсюда становится понятным различие, которое проводил
Бакунин между своим Альянсом и Интернационалом. Делается также
ясной причина, заставлявшая его стремиться к превращению
Генерального Совета из боевого штаба международной революционной
организации в простое статистическо-справочное бюро.
Интернационалу, с его секциями, с огромным количеством организованных
членов, он предоставлял роль тела, роль же головы и всей
центральной нервной системы оставлял за своим Альянсом. Вот как
характеризовал цель своего Альянса Бакунин в письме к Мораго, выше
уже цитированном:
«Наша цель — создание мощного, но всегда невидимого
революционного сообщества, которое должно подготовлять революцию
и руководить ею; но даже во время открытой революции оно, ни в
совокупности, ни в лице отдельных своих членов, не займет
официального общественного правящего положения, так как в
действительности не имеет иной цели, как уничтожить все правительства
и повсеместно, навсегда сделать их существование невозможным;
оно представляет полную свободу революционному движению
масс и их социальной организации снизу доверху на основах
добровольной федерации и безусловнейшей свободы, но оно следит
за тем, чтобы при этом никогда не могли вновь возникнуть власти,
правительства и государства; со всяким проявлением честолюбия,
коллективного (как у клики Маркса) или индивидуального, оно
борется путем естественного, никогда не принимающего официальную
форму у влияния всех членов нашего Альянса, рассеянных по всем
странам и сильных только той солидарностью своей работы и тем
единством принципов и целей, которые всегда должны
существовать среди них».
И дальше Бакунин отчетливо определяет задачи, какие ставил он
Альянсу, замечая при этом, что речь идет об Альянсе,
существовавшем «в самом лоне Интернационала». Я обращаю внимание на эти
строки; они имеют чрезвычайно большое значение для понимания
деятельности и роли Бакунина в Интернационале.
«Таковы идея и цель Альянса. Он представляет собой тайное
общество, образовавшееся в самом лоне Интернационала, чтобы дать
последнему революционную организацию, чтобы превратить его и все
невходящие в него народные массы в достаточно организованную
силу, которая могла бы уничтожить
политико-клерикально-буржуазную реакцию и разрушить все экономические, юридические,
религиозные и политические установления государств».

492
Б. Я. ПОЛОНСКИЙ
Это было написано 21 мая 1872 года, т. е. до того, как Бакунин
был исключен из Интернационала. Во всяком случае, эти письма
Бакунина говорят о существовании Альянса, о том, что он был создан
в лоне Интернационала, и именно этому Альянсу Бакунин
предназначал роль незримого центра мирового революционного движения.
Для того, чтобы не было никакой помехи, для того, чтобы эту роль
не пытался взять на себя Генеральный Совет, Бакунин должен был
разрушить Генеральный Совет, как централизованную организацию.
Это намерение его подогревалось еще и тем ошибочным
представлением, какое Бакунин составил себе относительно роли Маркса
в Интернационале. Как заговорщик, любитель конспирации, не
понимавший необходимости организации в ту эпоху широкого,
открытого, массового рабочего движения, находящийся в плену старых
заговорщических традиций, Бакунин и в Марксе и Энгельсе видел
таких же, как и он сам, заговорщиков, подозревая их в том, что в лоне
Интернационала они создали тайную организацию, послушно
выполнявшую их поручения. Об этом он с уверенностью сообщал Мораго
в письме от 21 мая 1872 года. «Тайный заговор», душою которого
был Маркс, по словам Бакунина, существовал с самого 1848 года.
Я не знаю, достаточно ли ясно мне удалось показать, что обычное
представление об анархизме Бакунина несколько превратно.
Бакунин отрицал авторитаризм, а в своем организационном учении был
авторитаристом; отрицал централизм — и создавал
централистическую организацию. Отрицал иерархию — и создавал иерархию.
Призывал к абсолютной, неограниченной свободе личности — и был
сторонником железной дисциплины; борясь как будто против
регламентированной организации — сам создавал железную
организацию с твердым регламентом. Выступая ярым противником
и врагом диктатуры — на деле стремился к незримой диктатуре
в мировой социальной революции. Все это очень противоречиво,
но в том-то и дело, что, если бы этих противоречивых черт не было
в тайной деятельности Бакунина, перед нами не было бы и
величайшего из мелкобуржуазных революционеров. Если бы не было
в Бакунине этих противоречий, если бы он на деле не отрицал
общих, идеалистических, маниловских формулировок анархистского
учения, то тогда, конечно, не было бы Бакунина — организатора
революционной организации, не было бы идеолога и вождя
мелкобуржуазных революционных масс. В смысле внутренних противоречий
Бакунин представляет собой одновременно великую и трагическую
фигуру. В судьбе его есть какой-то параллелизм с Марксом. Они
почти ровесники, разница в 4 годах; в юности они шли по одному
и тому же философскому пути, и даже в руках Маркса случайно ока-

Бакунин — якобинец
493
зался тот самый экземпляр Гегеля, по которому его изучал Бакунин.
Оба они пили из великого источника французской революции, оба
были одержимы революционной страстью, оба хотели социальной
революции, но вместе с тем эти два человека исторически были
представителями двух враждебных стихий, двух разных эпох и разных,
непримиримых методов. Учение Маркса выросло на почве немецкой
идеалистической философии, французского социализма и
английской политической экономии. Немецкая философия, французская
революция, английское рабочее движение, рабочее движение
капиталистической Европы — вот те три элемента, которые были
синтезированы в учении Маркса. Учение Бакунина выросло на
почве той же немецкой философии, того же французского социализма,
но ему не хватало английской политической экономии, не хватало
третьего элемента, опыта европейского рабочего движения
капиталистической эпохи. Вместо этого опыта, вместо этого третьего элемента
у него за плечами были эпоха панславянской борьбы, славянский
национализм, идеология угнетенных крестьянских масс,
закабаленных славянских народностей. Ему не хватало опыта рабочего
движения капиталистической эпохи — вот где была ахиллесова пята10
Михаила Бакунина, вот почему он не сумел вырваться из цепких
лап мелкобуржуазного прошлого. А этот опыт капиталистической
эпохи был краеугольным камнем в марксизме. Совершенно очевидно,
что, имея вместо этого опыта долгие года славянской национальной
борьбы, Бакунин не мог, не умел, хотя и хотел, правильно понять
потребности рабочего движения той эпохи. И вся деятельность его,
преданного идее социальной революции, отдавшего ей всю свою
жизнь, вся деятельность его шла по пути, который отвергался,
не принимался историей. Во всех организационных предприятиях
Бакунина чувствуется тяжелый хвост прошлого, который мешал
ему идти вперед. Все его проекты, все организационные замыслы
имели свои корни в тайных обществах первой половины XIX века,
в уставах масонских лож, в уставах итальянских угольщиков и даже
в ордене иезуитов. Бакунин в европейское рабочее движение пытался
перенести последнее слово мелкобуржуазной революционности
докапиталистической эпохи. В эпоху развития капитализма, в эпоху,
когда выступил на сцену индустриальный пролетариат, как
организованный класс, как определенный угнетенный слой общества,
организующий себя для борьбы за свои классовые интересы, Бакунин
пытался этому рабочему классу навязать методы, организационные
приемы и навыки старой эпохи, эпохи, когда рабочего класса в
организованном виде не было и революционная интеллигенция искала
средств для борьбы в индивидуализированных, оторванных от масс,

494
В. П. ПОЛОНСКИЙ
верхушечных, заговорщических организациях. Ведь Бакунин
потому-то и создавал свой верхушечный, оторванный от масс, тайный
заговор, что не верил в силу класса, не видел класса как
организованного целого, как мощного деятеля социальной революции. Тов.
Стеклов цитировал соответственное место из итальянской рукописи,
в которой Бакунин открыто говорил, что не верит в рабочий класс,
не верит в его способность к организации для революционной борьбы
и видит спасительную силу лишь в тайной революционной
организации. В этом и сказывалось его мелкобуржуазное наследство, тот
хвост прошлого, о котором я говорил. В 1864 году, когда Бакунин
впервые закладывал основы своего анархического мировоззрения,
в 1864 году Бакунину шел шестой десяток, это был старый уже
человек, и только под 50 лет с трудом ему удалось преодолеть
наследство, которое вынес он из своей отсталой страны. Этот человек,
в котором сила революционного напряжения была огромна, который
нес в себе гениальные возможности, этот человек своим примером
показывает, что и на такие исключительные фигуры, как Бакунин,
условия времени и места оказывают огромное влияние.
Столкнувшись с Марксом, он был обречен на поражение, ибо не верил в силы
рабочего класса. В этом была трагедия Бакунина. В письмах к Марксу
он неоднократно высказывал почтение перед Марксом, признавая
правильность его экономического учения. Но Бакунин не мог
понять того, что в основе марксистского учения лежала железная
закономерность исторического развития, неизбежность падения
буржуазии как класса, неизбежность роста мощи рабочего класса.
Этого понимания не было в учении Бакунина и не могло быть, потому
что Бакунин был величайшим представителем мелкобуржуазной
революционности докапиталистической эпохи, и механизм
развития капиталистической эпохи, ее движущие силы, ее внутренние
пружины, закономерности ее развития оставались для него
нераскрытыми до конца. Оценивая деятельность Бакунина, мы должны
признать, что он в русской истории прошлого века является самой
крупной революционной фигурой, оставившей яркий след не только
в истории русской, но международной. Он делал великие ошибки,
и крупны были его заблуждения, но его выручала замечательная
революционная интуиция, особенно ярко сказавшаяся в том, что,
будучи основоположником анархизма, отрицая на словах и власть,
и дисциплину, и диктатуру, Бакунин на деле фактически, в
настоящей, в практической революционной борьбе вводил в свою
организационную работу все те основные положения, которые вошли
в железный инвентарь революционной борьбы всякой подлинно
революционной партии, в том числе и партии коммунистической.

Бакунин — якобинец
495
В этом смысле Бакунин представляет собой одного из величайших
революционеров прошлого, и мы, коммунисты, другими путями
и другими средствами осуществляем неосуществившиеся мечты
Бакунина. Бакунин мечтал, что будет время, когда над Зимним
дворцом и Петропавловской крепостью будет развеваться красное
знамя, и это знамя водрузили именно коммунисты и никто другой,
Бакунин стремился к разрушению царской империи, и эта царская
империя была разрушена нами, и никем другим. Мы чтим в
Бакунине своего предтечу, своего предшественника, и та борьба, которая
когда-то страстно велась в I Интернационале, для нас является
историей, в которой мы пытаемся разобраться хладнокровно. Потому-то,
когда мы думаем о Бакунине, нам ясно представляется величие
и обаяние этого гиганта революции, этого человека-бури, которого
при всех чертах, разъединивших его с Марксом, роднила с Марксом
одна большая страсть — ненависть к поганому капиталистическому
строю, мечта об его уничтожении, революционная страсть,
сжигавшая все его существо. Эта революционная страсть, горевшая
в Бакунине, сближает его с Марксом и с нашей эпохой. Оттого-то,
несмотря на все наши разногласия с нынешними бакунистами, мы
чтим в Бакунине величайшего предтечу Октябрьской революции.
^э-

^^
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
M. А. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г.
(По новым материалам)*
III. Бакунин как идеолог социальной революции
Перейдем теперь к некоторым фактическим справкам о том, что
представлял собою по своей идеологии накануне Коммуны Бакунин,
по сравнению с Марксом, Прудоном и Бланки, и вследствие чего
парижские коммунары во многом следовали его программе.
Основное, в чем отличался Бакунин от Маркса и Бланки,
заключалось в том, что он исходил, главным образом, из своего страстного
желания социальной революции и из такого же страстного желания
французских революционеров, и потому, не учтя всей сложности
создавшейся международной конъюнктуры, считал
франко-прусскую войну наиболее удобным моментом для успешного совершения
социальной революции. Лишенный дальновидности Маркса,
Бакунин недооценивал силу сопротивления буржуазии и переоценивал
сознательность и организованность рабочих и потому не предвидел
неизбежного поражения Коммуны до своего выступления в Лионе.
Но как раз этот недостаток предвидения и готовность Бакунина
полезть в революционный огонь, хотя он был уже почти старик (ему
было 57 лет), и пламенная вера его в безусловную необходимость
Коммуны, окружали Бакунина в глазах французских рабочих
особенно светлым ореолом.
Будучи таким же пламенным патриотом Франции и страстным
противником немцев, как и Бланки, Бакунин, однако, в отличие
от Бланки, ставшего на короткий срок оборонцем, не боялся на-
* Работа эта была прочитана и обсуждена 13 февраля 1929 г. в Ленинградском
отделении коммунистической академии (бывшем Институте марксизма), после
чего автор внес в нее некоторые дополнения и изменения.

M. A. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 497
рушить «сотрудничество классов» во имя «всеобщего спасения»
от немцев, а, напротив, в организации гражданской войны видел
единственное средство как для того, чтобы воскресить победоносные
против внешнего врага доблести революционеров Великой
французской революции, так и для того, чтобы использовать войну для
«социальной ликвидации» всего буржуазного режима не только
во Франции, но и во всей Европе.
«Если вы желаете спасти Францию от рабства, разорения,
нищеты на целые 50 лет, — писал Бакунин рабочим в Лион 23 августа
1870 г., — вы должны совершить то, перед чем поблекнул бы
патриотический порыв 1792 г. Дело Франции стало делом человечества
(см. Бакунин. Изб. соч. Том. I, стр. 42). 29 сентября 1870 г. Бакунин
писал: «Лион — вторая столица Франции и ключ Юга... Если Лион
восстанет, он неизбежно увлечет за собою весь юг Франции. Лион
и Марсель сделаются двумя полюсами чудовищного национального
и революционного движения, — движения, которое, разом поднимая
деревни и города, возбудит сотни тысяч сражающихся и
противопоставит по-военному организованным силам нашествия всемогущество
революции» (см. там же. Том II, стр. 18).
При этом Бакунин имел то огромное преимущество в глазах
французских интернационалистов перед Бланки, что, как это
констатировали Энгельс и Лафарг1 в уже цитированной нами их брошюре
об «Альянсе» Бакунина и об Интернационале, «с самого появления
их на свет органы Альянса «не ограничились пропагандой своей
специальной программы... но настойчиво создавали и поддерживали
умышленную путаницу между их программой и программой
Интернационала. Это повторялось повсюду, где только Альянс имел в своем
распоряжении печатный орган или сотрудничал в нем»... В то время
«секта (Бакунина) не надела еще свою антиавторитарную маску»*
и, как увидим ниже, по многим вопросам Бакунин, не указывая
на Маркса, как на источник своих идей, высказывался так, что его
вполне можно было принять за настоящего интернационалиста.
На что же надеялся Бакунин, строя план использования «дела
Франции» для «дела всего человечества»?
Полный революционной страсти, Бакунин пишет Герцену и
Огареву еще 19 июля 1866 г.: «После трехгодовой трудной работы
я добился положительных результатов. Есть у нас друзья в
Швеции, в Норвегии, в Дании; есть в Англии, в Бельгии, во Франции,
в Испании и в Италии; есть поляки, есть даже несколько русских».
* См. «Альянс социалистической демократии и Международное товарищество
рабочих» в «Материалах для биографии Бакунина», т. III, Гиз. 1928, стр. 503.

498
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
(См. «Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву»
с биографическим введением и объяснительными
примечаниями М. П. Драгоманова, изд. Врублевского. СПб. 1906, стр. 278.)
Под «друзьями» Бакунин разумеет здесь членов международной
тайной организации, которую он за эти три года основал помимо
Интернационала и в которую он вскоре попытается втянуть и
главных деятелей Лиги мира и свободы и Интернационала.
Но рассчитывал ли, прежде всего, Бакунин в своих планах
социальной революции на один лишь тесный кружок революционных
конспираторов?
Как видно из одного из первых вариантов программы
«Международного Альянса социалистической демократии (иначе —
просто «Альянса»), опубликованного впервые Неттлау в 1923-24 гг.
в Берлине в «Анархическом вестнике» (№ 5-6) и перепечатанного
в 1926 г. душеприказчиком П. А. Кропоткина по изданию его
сочинений Н. К. Лебедевым2, доказавшим, что этот вариант записан
Бакуниным не позднее 1868 г. Бакунин на первый план ставил в
социальной революции рабочий класс.
В пункте 17 этого варианта своей программы Бакунин говорит,
между прочим:
«Благодаря громадной морализующей силе, присущей труду,
как таковому, благодаря также тому, что, требуя справедливости,
свободы и равенства для себя самого, рабочий тем самым
требует их и для всех... наконец, благодаря тому, что современный
рабочий мало пользовался благами жизни и не успел еще
развратиться в такой степени, как господствующие классы, и еще
благодаря тому, что при отсутствии образования рабочий обладает
тем огромным преимуществом, что его нетронутые ум и сердце
не были развращены эгоистическими интересами и корыстной
ложью, что он сохранил в себе неиспользованной всю природную
энергию, между тем как все привилегированные классы
вырождаются, слабеют и загнивают, — благодаря всему этому один
только рабочий класс не утратил веру в жизнь, имеет настоящее
представление об истине, свободе, равенстве и справедливости
и стремится к их осуществлению; в силу этого только рабочему
принадлежит будущее»*.
В апреле 1868 г. свое письмо и парижскую газету «Démocratie»
Бакунин также заканчивает заявлением, что, прежде всего, надо
возложить надежду на рабочий класс (см. Michael Bakunin. Gesammelte
Werke, Band III. Berlin. 1924. S. 78).
* См. журнал «Каторга и ссылка». М., 1926, № 5, стр. 93-105.

М.А, Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 499
В статье своей о международном движении рабочих и органе
романской федерации Интернационала «Egalité», в номере от 22 мая
1869 г., Бакунин объявляет единственным движением, имеющим
будущее, международное движение пролетариата, отвергал всякое
значение за движением средней и мелкой буржуазии, если они
не примкнут к пролетариату (см. нем. издание сочинений Бакунина,
том III, стр. 55-57).
То же серьезное отношение к рабочему классу, как к
единственному важному деятелю революции, проглядывает и в письме Бакунина
к Герцену от 28 октября 1869 г. О «буржуазном мире» Бакунин здесь
пишет: «я не ставлю его в грош, не признаю в нем более никакой
производительной, поступательной силы». Не то для Бакунина
«мир рабочих»: «это единственный мир, в который я верю на
Западе, точно так же, как... (у нас) мир мужицкий и грамотный мир
беспардонных юношей, не находящих себе ни места, ни возможности
занятия в России, — этой сорокатысячной фаланги, сознательно или
бессознательно, т. е. по положению, принадлежащих революции...»*
В то же время Бакунин нисколько не отрицает необходимости
политики, как ему полагалось бы делать согласно традиционному
представлению о нем, как об анархисте. Напротив, Бакунин
настолько глубоко убежден в необходимости политики, что в письме
к Герцену и Огареву от 19 июля 1866 г. упрекает их в том, что они
«составили себе невозможную теорию о перевороте социальном без
политического переворота, — теория столь же невозможна в
настоящее время, как революция политическая без социальной; оба
переворота идут рука об руку и в сущности составляют одно»...
Тремя наиболее близкими Бакунину его последователями в
Италии и Испании являются: двое из основателей Альянса Шанелли
и Фриша, члены итальянского парламента, и член Альянса Гар-
ридо3, член испанских кортесов. Если Бакунина не шокировало
состояние его последователей в числе членов парламентов, то очевидно,
что им, до Парижской Коммуны, и участие в парламенте почиталось
одним из средств для ускорения социальной революции. Мы увидим
ниже, что не только сам Бакунин, но и его последователи — Гильом,
Вар лен и Мал он смотрели на парламент так же.
В 1868 г. Бакунин признает «пролетарскую политику» и
приветствует победу «Лиги реформы» в Англии в 1867 г., проведенную
«с чисто английским терпением и практической последовательно-
* См. Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву с биограф,
введением и объяснит, примечаниями М. П. Драгоманова. Изд. Врублевского.
СПб., 1906, стр. 337-339.

500
Я. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
стью» и стремящуюся к всеобщему избирательному праву («не далее,
как через 10 лет») и к социальной революции (см. «Федерализм,
социализм, антитеологизм» в III томе избр. соч. Бакунина. П. — М.
1920, стр. 143). Бакунин хвалит, конечно, английские тред-юнионы
и за их экономическую борьбу путем стачек, так как последние
углубляют пропасть между классом буржуазии и классом рабочих.
Что положительное отношение к политике не является для
Бакунина случайным до Парижской коммуны, ясно видно из
того, что в уже цитированном нами письме его в парижскую газету
«Démocratie» в апреле 1868 г. он говорит о необходимости не
отделять политический вопрос от социального и сожалеет об ослеплении
некоторой части европейских рабочих (здесь Бакунин имеет в виду
прудонистов), воображающих, что воздержанием от вмешательства
в политику своей страны они наилучшим образом служат своим
интересам, и полагающих, что экономическое равенство и
справедливость можно найти без завоевания свободы (см. немецкое издание
сочинений Бакунина, том III, стр. 73-78).
То же самое говорит о политике Бакунин в уже цитированном
нами письме к Герцену от 28 октября 1869 г.: «В этом черном мире
(т. е. в мире рабочих), единственной почве, на которой построится
будущее, я, любезный Герцен, признаю и политику и тактику,
изучаю внимательно все его сильные и слабые стороны... и стараюсь
соображаться с ними...»
Что слова Бакунина о политике не были пустой фразой, ясно
видно из опубликованной недавно в третьем томе «Архива
Института Маркса и Энгельса» переписки Бакунина с лионским рабочим
Альбером Ришаром*, относящейся к 1870 г. Бакунин старался
распропагандировать в своем духе именно Ришара потому, что Ришар
был наиболее энергичным лидером революционных рабочих Лиона,
а в Лионе в то время было около 30 рабочих обществ, среди которых
уже велась Ришаром и его товарищами, известными Бакунину,
агитация в духе Интернационала, а все эти рабочие были в связи
с главными рабочими лидерами Марселя, Руана и других городов
юга Франции, а также с Парижем через Варлена, который был душой
парижского Федерального Совета Интернационала.
Неверно также и традиционное представление о том, будто
Бакунин до Парижской коммуны был против завоевания политической
власти сверху вниз и против революционной диктатуры. Напротив,
как это видно из проекта программы «Международного революцион-
Здесь впервые переписка опубликована полностью; раньше же была известна
только частично по мемуарам Альбера Ришара.

M. А. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 501
ного общества», составленного Бакуниным в Италии еще в 1866 г.,
Бакунин желал, чтобы в итоге социальной революции образовалась
система федеративных республик, на основе свободных соглашений,
но общины должны быть объединены в провинции, провинции —
в нации, нации — в Соединенные Штаты Европы или всего мира.
Управление общин мыслилось Бакуниным как представительное,
парламентарное, издающее законы, обязательные для всех общин,
составляющих данную провинцию. «Объединение провинций в
федерацию составляет национальную федерацию; эта национальная
федерация руководит жизнью всех провинций и общин через
посредство национального парламента»... В федеративных республиках
Бакунина есть и реальная государственная сила, принимающая
меры воздействия против неподчиняющихся центру низов, — это
национальные и провинциальные суды и милиция, состоящая
из всех граждан. А на случай, если бы хотя какой-либо из частей
революционной федерации пришлось вести войну с враждебным ей
государством, стоящим вне федерации, Бакунин предусматривает
и создание настоящей армии. (См. Michael Bakunin. Gesammelte
Werke. Band III. Berlin. 1924. S. 7-28. Цитируется также в III томе
«Материалов для биографии Бакунина». ГИЗ, 1928, стр. 39-113.)
Захват власти до провозглашения федеративных республик
также мыслился Бакуниным централистически, сверху вниз. Во главе
«Международного братства социальных революционеров» стоит
центральная директория, которой подчиняются назначаемые ею
национальные юнты, в свою очередь назначающие областные комитеты,
причем областные комитеты назначают провинциальные комитеты,
а провинциальные комитеты создают общинные комитеты. Низшие
власти безусловно подчиняются, по мысли Бакунина, высшим...
(см. там же).
По-видимому, Бакунин желал, чтобы и Интернационал,
руководимый Марксом, имел такую же твердую центральную власть, как
и тайный «Международный Альянс социалистической демократии»,
который был основан Бакуниным в начале 1868 г. вместо
«Международного братства социальных революционеров». Как известно,
на конгрессе Интернационала в Базеле в сентябре 1869 г., в котором
Бакунин участвовал как делегат лионских шелкопрядов и неаполь-
ских механиков, постановление о расширений власти Генерального
совета прошло по инициативе Бакунина.
Бакунин высоко ценил Интернационал. Об этом свидетельствуют
два документа. Один из них мало известен, так как не снабжен
подписью Бакунина, хотя несомненно принадлежит или ему самому
или кому-либо из его ближайших единомышленников. Напечатан он

502
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
в бакунистскои брюссельской газете «Интернационал» от 28 февраля
1869 г., затем перепечатан в бакунистских же швейцарских газетах:
в «Progrès de Locle» от 3 апреля 1869 г. и в «Egalité» от 15 мая 1869 г.
Это — статья о современном строении Интернационала с точки
зрения будущего, где Интернационал рассматривается как зародыш
будущей Коммуны.
«Секция есть тип коммуны. Здесь объединены рабочие всех
ремесел без различия. Здесь должны обсуждаться дела, интересующие
всех рабочих какой угодно профессии.
Во главе секции стоит административный комитет, который
выполняет мероприятия, декретированные секцией. Вместо того чтобы
командировать, как современные администраторы, он повинуется
своим избирателям.
Федеральный совет составляется из делегатов различных
рабочих групп; он ведает отношениями между различными ремеслами,
организацией труда...
Кооперативные потребительские общества, основанные в
большинстве секций, предназначены к тому, чтобы некогда заменить
современную торговлю, полную обманов и козней. Они преобразуются
в коммунальные базары...
Кассы взаимопомощи и предусмотрительности разовьются
гораздо больше и сделаются обществами всеобщего обеспечения...
Невежество, другой источник бедноты, исчезнет вследствие
обучения, даваемого каждой секцией...
Проблема организации юстиции также решена в недрах
Интернационала. Комитеты защиты выполняют эту функцию...
Различные секции, в свою очередь, объединены в федерации,
по областям, затем по странам. Эти федерации включают не только
группировки по секциям, но и по производствам, как в коммунах.
Так будут облегчены сношения между различными
группировками, так можно будет организовать труд не только внутри коммун,
но и во всей стране.
Обменные учреждения кредита будут как бы артериями и венами
этой организации... это будет кредит по себестоимости...
Наконец, отношения между различными странами обеспечены
международным Генеральным советом. Такова будет будущая
дипломатия: не будет больше атташе при посольствах, ни проворных
секретарей посольств, ни дипломатии, ни военных протоколов.
Центральное бюро корреспонденции, справок и статистики, — вот
все, что нужно для связи народов, объединенных братскими узами.
Мы, полагаем, что доказали, что Интернационал включает в себе
в зародыше все учреждения будущего. Пусть в каждой коммуне будет

M. А. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 503
основана секция Интернационала, и этим самым будет образовано
новое общество, а старое рушится от дуновения»...
Другим документом, свидетельствующим, как высоко ценил
Интернационал Бакунин, является его статья «Политика
Интернационала». В этой статье, первоначально напечатанной в нескольких
номерах женевской газеты «Равенство» в августе 1869 г., а в сентябре
перепечатанной в брюссельской газете «Интернационал», Бакунин
одобрял основателей Интернационала за то, что они не касались
первоначально в своей программе политических и религиозных
вопросов. «У них самих были, несомненно, ясные и определенные
политические и антирелигиозные взгляды, но они воздержались
от занесения их в программу, так как главной их целью было прежде
всего объединение рабочих масс всего цивилизованного мира, ради
общего дела... Если бы они подняли знамя какой-нибудь
политической или антирелигиозной школы, они никогда не объединили бы
рабочих Европы, но еще более разъединили бы их»... (см. перепечатку
«Политики Интернационала» в избранных сочинениях Бакунина.
П. — М. 1920. Том IV, стр. 7). Но политическая тенденция была
удалена вначале из программы Интернационала «только
кажущимся образом». Интернационал выбросил из своей среды только
буржуазную политику, чтобы основать «настоящую политику
рабочих» (см. там же, стр. 8-9). До этой рабочей политики, политики
Интернационала, рабочий дойдет совершенно естественно на почве
чисто экономической борьбы с хозяевами (там же, стр. 9). «Зная
прекрасно, что всякий действительный рабочий является социалистом,
в силу условий, необходимо присущих его бедственному
существованию, и что его реакционные идеи могут быть только следствием
его невежества, Интернационал рассчитывает, что рабочий может
освободиться от них при помощи коллективного опыта, а главное —
благодаря развитию коллективной борьбы рабочих против хозяев»
(там же, стр. 13). Бакунин приписывает самому Интернационалу
исключительно экономические цели, но он считает, что в процессе
борьбы за эти цели Интернационал «расширится и прочно
организуется, переступив границы всех стран, чтобы в момент, когда
наступившая в силу естественного хода вещей революция вспыхнет,
нашлась бы реальная сила, знающая, что она должна делать и в силу
этого способная взять революцию в свои руки...» (там же, стр. 22).
В том виде, как эти взгляды Бакунина на Интернационал
высказаны им накануне Базельского конгресса 1869 г., они
свидетельствуют, что Бакунин придавал Интернационалу огромное значение как
организации, долженствующей подготовить в массах и возглавить
социальную революцию.

504
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
Но сам Бакунин уже в то время вовсе не был склонен ждать
наступления революции «в силу естественного хода вещей»,
а старался провоцировать на нее Интернационал путем
организации внутри его своей собственной тайной группы («Альянса»),
которая действовала без ведома Генерального совета и должна
была поставить его перед собой как перед совершившимся
фактом. Хуже всего при этом было то, что Бакунин вовсе не считался
с действительной зрелостью для революции рабочего движения
и сил Интернационала в разных странах и не понимал, что
преждевременно устроенная социальная революция должна повести
к разгрому Интернационала.
Что касается Франции, то ей Бакунин предназначал в
социальной революции роль авангарда. Как видно из воспоминаний члена
«Альянса» Альбера Ришара («Les propagateurs de l'Internationale
en France» в «Revue Socialists» за 1896 г., книга VI, стр. 645),
парижский интернационалист Бенуа Мал он уже в конце 1868 г.
через Элизе Реклю и некоторых других членов «Альянса» связался
с Бакуниным и ездил к нему в Женеву, затем связался с лионскими
альянсистами и решил реорганизовать парижский Интернационал
в духе бакунизма. Факт вручения 4 июня 1869 г. мандата Альберу
Ришару для пропаганды в духе «Альянса» в Лионе, причем мандат
снабжен подписями председателя «Альянса» Бакунина и секретаря
его Фрица Хонга, а печать гласит: «Международное товарищество
рабочих. Секция Альянса. Женева» (см. этот мандат в книге Тестю4
об Интернационале и якобинизме, том I, стр. 402), — факт этот ясно
говорит о том, что Бакунин уже в то время задумал и весь явный
Интернационал подчинить своему стремлению к немедленной
социальной революции.
Непосредственной задачей «Альянса» было в каждой стране
организовать группу людей энергичных и интеллигентных, которые
в подходящий момент были бы рычагами международной революции
(см. воспоминания лионского ткача Альбера Ришара: «Bakouniné
et l'Internationale â Lyon, 1868-1870», напечатанные в «Revue de
Paris», 1896, номер от 1 сентября).
То, что Бакунин хотел создать своим «Альянсом», можно назвать
революционной диктатурой интернациональной партии, задачей
которой было совместное согласованное, а главное, одновременное
действие вождей революции разных стран, чтобы избежать
«распыления революционных сил и их отклонения от прямой цели»
(см. Неттлау, Жизнь и деятельность М. Бакунина, стр. 36-37).
В одном из своих писем к Ришару Бакунин прямо говорит о
«коллективной диктатуре» всех членов «Альянса», — «диктатуре без

M. A. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 505
шарфов, без титулов, но тем более могучей, что она не будет иметь
"никаких" внешних отличий власти»...
Что Бакунин сам смотрел на свой «Альянс» как на партию, мы
видим и из письма его к И. Ф. Беккеру от 4 августа 1869 г.: «Я
прошу тебя, дорогой Беккер, — пишет Бакунин, — как друга и
партийного товарища, я требую от тебя, как от брата нашего "Альянса",
в основании которого ты принимал столь живое участие» и т. д.
(цитировано у Д. Б, Рязанова6. Очерки по истории марксизма. Том I,
2-е изд. 1928, стр. 354).
По-видимому, Бакунин инстинктивно понимал, что без
партийного руководства победа в вооруженном восстании немыслима, но
необходимость этого партийного руководства он недостаточно осознал,
так как мыслил его себе только как тайное и имеющее единственную
цель — вооруженное восстание, а не как открытую, обособленную,
постоянную партию рабочего класса в каждой стране, которая
борется ежедневно и систематически, при всяких условиях, чему по сути
дела учил Интернационал, руководимый Марксом, чтобы сплачивать
и воспитывать рабочий класс, способствуя выдвижению из его среды
своих собственных вождей, известных широким массам и пригодных
вполне для завоевания политической власти. <...>
VIII. Отношение Бакунина
к Парижской коммуне 1871 г.
Об отношении Бакунина к восторжествовавшей 18 марта Коммуне
в Париже можно судить по письму его к Огареву: «Вижу слишком
ясно, что дело проиграно. Французы, даже работники, не проняты
еще достаточно*, а, кажется, урок был ужасный. Но как было его
мало! Надо более бед, сильнейших потрясений. Обстоятельства
сложились так, что в них недостатка не будет, — и тогда, может быть,
дьявол проснется,(под «дьяволом» Бакунин разумел революционный
дух и анархию). Но пока он действительно не проснулся, нам там
делать нечего. В чужом пиру похмелье было бы плохое,
чрезвычайно неприятное, тем более, что совершенно бесполезное. Наше
дело — готовиться, организоваться, распространяться, чтобы быть
готовыми ко дню пробуждения дьявола. А до тех пор тратить свои
бедные средства и своих немногих людей, — наше единственное
сокровище, — было бы преступно и глупо. Таково "мое окончательное
мнение"» (см. Письма Бакунина, указ. издание, стр. 420).
* Гильом и Неттлау толковали эту фразу, что Бакунин считал французских
рабочих «еще не на высоте».

506
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
Как видим из этого письма, написанного 9 апреля 1871 г., когда
Парижская Коммуна уже существовала три недели, разочарование
Бакунина в возможности успеха социальной революции
действительно было глубокое. По существу, только теперь, наученный опытом
восстаний на юге Франции, которыми он руководил, Бакунин
пришел к тому же убеждению, которое давно имелось у Маркса. Как
и Маркс, Бакунин признает, что «своих людей», то есть убежденных
социалистов, немного и что надо их сберечь и надо «готовиться,
организовываться, распространяться», чему учил и Маркс. Воистину,
крепок только задним умом оказался Бакунин.
Впрочем, и это разочарование Бакунина в революции оказалось
временным. В августе 1874 г. он снова принял личное участие в
восстании в Италии, доверившись своим друзьям-альянсистам, что там
для восстания все готово.
Тем более странным кажется нам неучастие Бакунина в
Парижской коммуне, когда там, как правильно определял положение Маркс
в своем письме к Кугельману от 17 апреля 1871 г., деморализация
рабочего класса в случае подчинения «буржуазной сволочи в
Версале»... «была бы гораздо большим несчастием, чем гибель любого
числа вождей» (рабочего класса).
Но как бы то ни было, Бакунин, имевший доселе столько воли
к революции, не захотел принять участие в Парижской коммуне.
Вместо этого он захотел заняться теоретическим изложением своих
идей, полемизируя с доктринерскими, по его мнению, «софизмами
школы немецких коммунистов», трактуя о боге и государстве* и
занимаясь чтением лекций среди юрских рабочих, принадлежавших
к Интернационалу.
Ралли, ученик Бакунина, сообщает, что во время Коммуны Бакунин
писал два-три письма Варлену (см. Ралли «М. А. Бакунин» «Минувшие
годы», 1908, октябрь, стр. 168). Об одном своем письме к Варлену сам
Бакунин упоминает в письме к Озерову6 («Жану») от 5 апреля 1871 г.
О содержании советов Бакунина Варлену можно догадаться по тому,
что он пишет самому Озерову, а затем через 11 дней Огареву. «По всем
вероятностям, пишет Бакунин, парижане погибнут недаром, сделав
дело: пусть положат с собою по крайней мере пол-Парижа... Только
самые отчаянные меры и готовность все рушить с собою может спасти
дело» (см. Письма Бакунина, указ. издание, стр. 417).
* То, что Бакунин написал с ноября 1870 г. до поражения Коммуны, озаглавлено:
«Кнуто-германская империя и социальная революция», «Исторические
софизмы доктринерской школы немецких коммунистов» и «Бог и государство»
и напечатано во II томе его Избранных сочинений. П.; М., 1919.

M. А Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 507
В письме к Огареву от 16 апреля 1871 г. Бакунин пишет на ту же
тему: «Покамест нет серьезного движения в провинции, я для
Парижа не вижу спасения. Вижу, что Париж силен и решителен,
благодаря богам. Наконец-то вышли из периода фраз в период дела. Чем бы
ни кончилось, они все-таки создают огромный исторический факт.
А на случай неудачи, у меня остается два желания: первое, чтобы
версальцы не победили Париж иначе, как с открытой прусской
помощью, второе, чтобы парижане, погибая, погубили вместе с собою,
по крайней мере, пол-Парижа. Тогда социально-революционный
вопрос, вопреки всем военным победам, будет поставлен огромным,
неотвержимым фактом...» (см. там же, стр. 423).
Характерно при этом, что в том же письме Бакунин пишет:
«если бы зависело от меня, я бы ни Росса (Сажина), ни дю-Ляка (Лан-
кевича7) не пустил бы в Париж».
Мы видим здесь полное неверие в победу Коммуны со стороны
Бакунина.
В своих трех лекциях, которые Бакунин прочел рабочим в мае
1871 г. в Юрских горах и которые были напечатаны с записи лишь
в 1895 г., Бакунин призывал рабочих к братской солидарности
и к революционной организации, а о Парижской коммуне сказал
следующее: «Если Парижская коммуна продолжает геройски
держаться до настоящего момента, то причина этого заключается в том,
что парижские рабочие, во все время осады Парижа, объединялись
в союзы и укрепляли свои организации. Буржуазные газеты вполне
правы, утверждая, что парижское движение вызвано
Интернационалом. Да, повторяю я с гордостью, это наши братья
интернационалисты своей неустанной работой сорганизовали парижский народ
и сделали возможным осуществление Парижской коммуны.
Будем же братьями, товарищами, и организуемся!.. Отныне
революция стоит на очереди и она будет стоять еще десятки лет. Она
настигнет и нас рано или поздно. Будем же готовиться, очистимся
от наших эгоистических привычек, будем меньше
разглагольствовать, перестанем быть крикунами и фразерами» (см. Гильом.
Интернационал. П. — М. 1922, стр. 199).
И хотя Бакунин кончает свою лекцию возгласами: «Да здравствует
социальная революция! Да здравствует Парижская коммуна!» —
чувствуется, что в успех ее он не верит, ибо если бы он верил в ее успех,
то конечно, не лекции бы читал о ней, а поспешил бы в Париж, чтобы
возглавить ее. Парижская коммуна остается и теперь для
Бакунина «похмельем на чужом пиру», как он выразился о ней в письме
к Огареву от 9 апреля, и вмешательство свое в дела Коммуны, как
и тогда, он считает совершенно бесполезным.

508
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
Остается непонятным, чем «гордится» Бакунин, когда говорит,
что «это наши братья интернационалисты (он был бы более прав,
если бы сказал — альянсисты) своей неустанной работой
сорганизовали парижский народ и сделали возможным осуществление
Парижской коммуны». Как увидим ниже, деятельностью парижских
коммунаров Бакунин был недоволен.
То, что нам сообщают наиболее ярые поклонники Бакунина
относительно его поведения по отношению к Парижской коммуне,
представляется нам очень двусмысленным.
Макс Неттлау в своей рукописной немецкой биографии
Бакунина (папка II, стр. 547) цитирует одно место из некролога Бакунина
по «Бюллетеню Юрской Федерации» от 9 июля 1876 г., где сказано:
«Во время Коммуны он (Бакунин) старался помочь парижским
социалистам поднятием движения в провинции; но не пришло еще
время говорить о его деятельности в течение этого периода».
Джемс Гильом во II томе своей книги об «Интернационале»
(стр. 152) сообщает, что «несмотря на свое неверие в торжество
Коммуны, Бакунин 25 апреля 1871 г. выехал из Локарно к Юре,
поближе к французской границе, чтобы помочь коммунарам
поднятием движения в провинции. В это время Бакунин прочитал рабочим
Валь-де Сент-Имье 3 лекции, напечатанные в V томе его сочинений».
Нет никакого сомнения, что автором некролога Бакунина в
«Бюллетене Юрской Федерации» был тот же Гильом, а между тем здесь
он таинственно заявляет, что «не пришло еще время говорить о его
деятельности в течение этого периода», а в своей книге об
Интернационале рассказывает нам о чтении Бакуниным лекций в то время,
как Коммуна истекала кровью на баррикадах.
Неттлау далее сообщает в своем примечании к упомянутым трем
лекциям Бакунина, напечатанным во II томе немецкого издания
сочинений Бакунина (стр. 236), что с 28 апреля до 29 мая Бакунин
проживал на Юре, в Сонвилье и Локле и что «в то время были планы
помочь Коммуне посредством восстания в провинции, для чего
интимные товарищи из Юрской федерации вступили в сношения с
секцией Интернационала близлежащего французского города Безансона.
Швейцарские интернационалисты должны были направиться туда
сильными вооруженными группами и помочь местному движению
и провозглашению Коммуны (в Безансоне). Но падение Парижской
коммуны в конце мая положило конец всем этим планам»*.
* Отметим кстати, что И. Ф. Беккер в письме к Зорге от 21 июля 1871 г. также
говорит о своих попытках поднять движение в помощь Коммуне на юге Франции.
«Надо было поднять южную Францию и в этом отношении мы жертвовали,

M. А. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 509
Судя по тому, что Бакунин прожил на Юре больше месяца и
ничего не сделал для Парижской коммуны, кроме того, что коснулся
ее на своей последней лекции, можно предположить, что сам
Бакунин в планах юрских бакунистов для помощи Коммуне никакого
участия не принимал.
Макс Неттлау в своей рукописной биографии Бакунина еще
рассказывает, что после падения Коммуны Бакунин был озабочен
спасением преследовавшихся коммунаров, доставлением им
паспортов, денег и т. п. Но такую помощь коммунарам, как мы знаем,
оказывали и многие добрые буржуа, бывшие в личной дружбе с
некоторыми участниками Парижской коммуны (см. рассказы об этом
коммунара О. Пэна8 в его статье «Бегство коммунаров из Парижа»
в «Слове» за 1880 г., № 11).
Маркс, который к Коммуне не призывал, как Бакунин, а был ее
противником до того, как она была провозглашена, выказал себя
гораздо более горячим ее приверженцем и почитателем, чем Бакунин.
По-видимому, Варлена совершенно не удовлетворили те советы,
которые давал ему в своем письме Бакунин, так как он, как и Фран-
кель9, обратился за помощью к Марксу. Из ответа Маркса на
письмо Франке ля и Варлена от 13 мая 1871 г. (можно думать, что это
то письмо, которое привез Марксу Лавров, поехавший в Брюссель,
а затем в Лондон, чтобы побудить Интернационал пойти на помощь
Коммуне) мы видим, что Маркс написал «несколько сот писем во все
углы и концы света, где у нас имеются связи» (разумеется связи
Интернационала), и он помещал даже в английских буржуазных газетах
«контрабандой благоприятные для Коммуны статьи». В самом письме
своем Маркс дает членам Коммуны ряд советов, показывающих, что
он рассчитывает на ее победу. Не пессимизмом разочарования, как
в письмах Бакунина, а разумной бодростью веет от письма Маркса.
Из этого сравнения отношения Бакунина и Маркса к Парижской
коммуне мы лишний раз видим, насколько Бакунин был по существу
революционером темперамента и потому, временно охладев к делу
социальной революции, после своего Лионского поражения,
недооценил всего великого значении парижской социальной революции.
дерзали и делали все, что было в человеческих силах. Много раз я из-за этого
был в отъезде» (см. уже цитированные нами выше «Письма К. Маркса и др.
к Зорге и др. », стр. 29). Так как Беккер и Бакунин в это время уже были
врагами из-за вызванного Бакуниным раскола среди романских секций
Швейцарии и в письме к Зорге от 3 мая 1870 г. Беккер даже пишет, что больше
не уважает Бакунина, то можно предположить, что или Беккер действовал
заодно с юрцами, помимо Бакунина, или Гильом и Неттлау приписывают
Бакунину движение, в котором он и вовсе не принимал участия.

510
И. С. КНИЖНИК-ВЕТРОВ
Если мы сравним и то, что написали по поводу Коммуны Маркс
и Бакунин: «Адрес» Генерального совета (иначе «Гражданская
война во Франции 1871 г.») и статью «Парижская Коммуна и понятие
о государственности» (см. избр. соч. Бакунина, том IV, стр. 249-266),
то статья Бакунина, по сравнению со статьей Маркса, покажется
нам жалким лепетом.
Бакунин начинает с заявления, что он «сторонник Парижской
коммуны в особенности потому, что она была смелым, ясно
выраженным, отрицанием государства... Таков истинный смысл...
двухмесячного существования и навеки незабвенного падения
Парижской коммуны» (см. там же, стр. 252 и 253-254). А через
несколько строк уже оказывается, что социалистов в Коммуне
было не более 14-15 человек, «остальные были по преимуществу
якобинцы», кончившие тем, что, «постепенно увлекаемые логикою
революционного движения», сделались «социалистами поневоле,
а не по убеждениям» и «не оказались способными ни возвыситься
над большинством, ни принять одну из тех решительных мер,
которые порвали бы навсегда их солидарность и все их связи с миром
буржуазии» (см. там же, стр. 254-255).
Не говоря уже о том, что Бакунин значительно преуменьшает
цифру социалистов в Коммуне (по-видимому, он считает
социалистами только Вар лена и других своих сторонников), поразительно
здесь особенно то, что Бакунин запутался в своих представлениях
о «большинстве» Коммуны, утверждая сначала, что якобинцы
составляли якобы «большинство» в Коммуне, а через несколько строк
констатируя, что они не могли возвыситься над «большинством».
По-видимому, говоря так, Бакунин забыл, что только что считал
самих якобинцев «большинством» и стал уже таковым считать
социалистов.
Далее Бакунин говорит: «Вопреки убеждению авторитетных
(т. е. авторитарных) коллективистов, — по-моему, совершенно
ошибочному, что социальная революция может быть предписана
и организована при посредстве диктатуры или учредительного
собрания, как естественное следствие политической революции, наши
друзья, парижские социалисты, думали, что социальная революция
может быть совершена и руководима самопроизвольным действием,
исходящим из народных масс, групп и ассоциаций» (см. там же,
стр. 257).
В этой тираде Бакунина поражает прежде всего то, что, упрекая
авторитарных коллективистов в приверженности к диктатуре или
к учредительному собранию, Бакунин забывает, что сам же в Лионе
стремился к установлению диктатуры своих сторонников и к созыву

M. A. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г. (По новым материалам) 511
революционного Конвента и совмещал это с призывами к
«самопроизвольным действиям». Бакунин не понимает и того, что Парижская
коммуна была его собственным духовным детищем. Бакунин здесь
забывает, что его постигла в Лионе неудача не потому, что он желал
диктатуры и Конвента, а потому, что его не поддержали массы,
оказавшиеся еще не подготовленными и недостаточно организованными,
что он сам же и признал.
Да и общий тон статьи — бледный и доктринерский, за
исключением двух-трех мест, а именно там, где Бакунин указывает, что «сам
парижский народ, под давлением которого они (т. е. «большинство»)
мыслили и действовали, был социалистом более по инстинкту, чем
по примеру или по строго обдуманному убеждению» (стр. 255),
и где Бакунин с большим чувством уважения говорит о Варлене
(стр. 256-257).
Несколько простых и проникнутых сочувствием к делу
Парижской коммуны фраз мы находим только еще в статье Бакунина
«Ответ одного интернационалиста Мадзини» (см. Избр. соч., том
V, стр. 59-70).
Стоит сравнить эту статью, где Бакунин полемизирует с
религиозными предрассудками Мадзини, по стилю, по ясности мысли,
с его же статьей о Парижской коммуне, чтобы убедиться,
насколько Бакунин оказался слабый даже во внешнем оформлении своих
мыслей, когда говорил о Коммуне.
Таким образом, по иронии истории, оказалось, что от имени
Генерального совета заявил о своей солидарности со всеми актами
Коммуны, поставил ей величайший памятник, дал ей наилучшую
оценку и анализ ее деятельности не Бакунин, бывший ее
вдохновителем, а Маркс, который считал ее до ее возникновения «безумием
отчаяния». История оказалась в данном случае справедливой, ибо
Бакунин ничему от Парижской коммуны не научился, а Маркс
извлек из ее анализа новые полезные уроки для пропаганды
пролетарской революции на основах научного коммунизма.

^a
И.А.ТЕОДОРОВИЧ
К спорам о Бакунине.
Послесловие ответственного редактора
Читатель прочел ряд писем, заявлений и заметок, посвященных
крайне тяжелому и печальному предмету1. Мы обязаны дать по этому
поводу исчерпывающее объяснение.
Начнем с заметки Ц. Фридлянда2. Основной спорный пункт
расхождения между двумя бакуниноведами — Ю. Стекловым
и В. Полонским — он характеризует следующим образом: «Стеклов
утверждал, что Бакунин является основоположником идеи
советской власти, этой политической формы диктатуры пролетариата.
Бакунин, по Стеклову, «является основоположником не только
европейского анархизма, но и русского народнического бунтарства,
а через него и русской социал-демократии, из которой вышла
коммунистическая партия»,
Больше того, по мнению Стеклова, «Бакунин пророчески
предвосхитил Октябрьское восстание 1917 г.» (стр. 153).
«Полонский, — продолжает Ц. Фридлянд, — издевается над
характеристикой Стеклова (конечно, не Стеклова, а над
характеристикой Бакунина, даваемой Стекловым. — Ив. Т.) и приходит
к следующему выводу: «Страницы, посвященные Бакунину, как
"основоположнику", да еще "первому", идеи советской власти
и пролетарской диктатуры, его "предвосхищениям" Октябрьской
революции, — самые слабые страницы в книге. Более того, они
вредны, ибо вносят сумбур в правильное понимание исторического
прошлого, которое старательно пытаются фальсифицировать
противники Советской власти, и именно по линии сближения бакунизма
и ленинизма. Это плохо не только потому, что неверно по существу:
это плохо еще потому, что ни с какой стороны не оправдывается
марксистской методологией» (стр. 154).

К спорам о Бакунине. Послесловие ответственного редактора 513
Таким образом, если употребить термин, получивший за последнее
время все права гражданства в нашей исторической литературе, —
термин очень точный и богатый содержанием, — то надо сказать,
что Стеклов «модернизирует» бакунизм, а В. Полонский против
этого протестует.
На чьей же стороне мои симпатии? Ц. Фридлянд, не колеблясь,
не раздумывая, отвечает: «Те разногласия, которые имеются между
нашими бакуниноведами, являются продолжением спора, который
был между историками-марксистами и Теодоровичем по вопросу
о народничестве. Тот факт, что Теодорович в редактируемом им
журнале дает место клевете Стек лова на Полонского, безусловно
свидетельствует лишний раз о их теоретической
солидарности в одном из основных спорных вопросов нашей исторической
литературы» (стр. 155).
Ц. Фридлянд начинает свою статью, как помнит читатель, с
горячей реплики в защиту коммунистической литературной этики,
которая должна положить конец «остаткам проклятого буржуазного
прошлого». Мы с полнейшей симпатией относимся к этим
совершенно правильным призывам. Мы надеемся, что под их охраной
окажется не только покойный В. Полонский, но также пока еще
живой Теодорович.
Мы понимаем, что Ц. Фридлянд мог не читать того, что писал
Теодорович, но мы думаем, что одним из требований литературной
морали является требование писать только о том, что знаешь. Иначе
не морально, не этично браться за перо.
Писал ли я когда-нибудь о Стеклове? Писал ли я когда-нибудь
о Бакунине? Писал, — и теперь Ц. Фридлянд вынуждает меня
процитировать кое-что из моих писаний.
Кто знает работы Стеклова, тот знает, что этот автор
«модернизировал» и «идеализировал» не только Бакунина, но и Лаврова,
и Чернышевского.
Перед сказочным богатырем на его пути однажды встретился столб
с надписью о трех дорогах, и богатырь колебался, не зная, по
какой поехать, ибо каждая грозила гибелью. Перед Стекловым тоже
вырисовался столб с тремя именами: «Лавров», «Чернышевский»,
«Бакунин». Но, в отличие от сказочного богатыря, Ю. Стеклов
вывернулся из беды и пошел сразу по всем трем путям, как знаменитый
Пинетти вышел в сороковых годах из Москвы одновременно через
все заставы!3 <...>
Обратимся, наконец, к бакунизму. Год тому назад в статье
«К. Маркс и революционное движение в России» я писал:
«Крестьянская ненависть к государству и крестьянское же непонима-

514
И.А.ТЕОДОРОВИЧ
ние нового хозяйственного уклада, подготовленного буржуазной
организацией производства, — вот что лежит в основе бакунизма».
Маркс и Энгельс ясно видели этот ограниченный, обусловленный
крестьянской отсталостью утопизм бакунизма. Они понимали, что
если за ним идут некоторые слои рабочих, то это такие слои, которые
не «оторвались еще от мелкобуржуазной пуповины» и сохранили
в основном крестьянскую психоидеологию. Маркс и Энгельс
понимали, что если бакунизм, протестуя против «идеала, вычитанного
из книжек», говорит, что он ищет идеала в самом народе, то это
означает не что иное, как желание вернуться к прошлому, т. е. к
положению, разрушаемому капитализмом, вместо того, чтоб «создавать
новое общество на базе использования созданных капитализмом
предпосылок» («Кат. и ее», 1933 г., № 3, стр. 63).
«Теперь, — продолжаю я, — нам понятно, почему Маркс с еще
большей враждой, чем к позиции герценизма, относился к
установкам бакунизма. Герценизм для осуществления своих идеалов
мечтал опереться на царизм и господствующий класс; бакунизм
спускался вниз к народным массам. Ложное учение несло с собой
огромную опасность теоретической смуты. Неизбежная в России
аграрная революция, если бы послушалась его идейных директив,
не ограничилась бы ролью резерва западноевропейской пролетарской
революции, а претендовала бы на гегемонию в мировом движении.
Мировые претензии бакунизма окончились вместе с исключением
его секций из Интернационала. Но и в России, куда он "отступил",
он потерпел поражение, ибо взятая им на себя задача — свержение
капитализма силами мелких производителей при отсутствии в Европе
пролетарской победы — была явно утопической, явно нереальной»
(там же, стр. 65).
В цитируемой статье я не упоминаю имени Стеклова, но читатель
видит, что, если повторить слова В. Полонского, я не могу не
восстать резко против «линии сближения бакунизма и ленинизма»,
проводимой Ю. Стекловым. Ведь Ленин был марксист.
Я в последний раз спрашиваю читателя, спрашиваю и вас,
Ц. Фридлянд, «свидетельствует ли это безусловно (даже
безусловно! — Ив. Т.) о теоретической солидарности» между Стекловым
и мною по вопросу о бакунизме? А если нет, то — еще и еще раз! —
о чем же «свидетельствует» утверждение Ц. Фридлянда?
Перед читателем выяснилось с исчерпывающей полнотой
следующее обстоятельство: я не считаю Ю. Стеклова легендарным
Пинетти, вышедшим одновременно через три заставы; наоборот,
я вижу, как он беспомощно запутался в трех соснах. Я не
солидаризировался со Стекловым ни по одному из трех важнейших вопросов:

К спорам о Бакунине. Послесловие ответственного редактора 515
о Лаврове, Чернышевском и Бакунине. Наоборот, я всегда и
неизменно выступаю резким, решительным, безусловным противником
концепций Стеклова.
Я не знаю работ В. Полонского о Лаврове и Чернышевском. Но —
читатель теперь это ясно видит — по вопросу об основной оценке
бакунизма я целиком и безусловно солидаризируюсь не со Стекло-
вым, а как раз с В. Полонским.
Мне не приходилось писать о В. Полонском, как о бакуниноведе.
Но мое мнение я имел случай выразить не прямым, а косвенным
путем. Я был ответственным редактором изданного нами нечаевского
«Колокола» и, как таковой, целиком принял на себя ответственность
за следующие строчки, написанные В. И. Невским в предисловии:
«Само собой разумеется, что огромную ценность представляют
и "Материалы для биографии М. Бакунина" (3 тома 1923-1933),
изданные покойным В. П. Полонским» (стр. 5).
И поскольку наш разговор теперь идет над могилой В. П.
Полонского, я считаю уместным и допустимым громко заявить, что
к покойному бакуниноведу, как к человеку, как к товарищу я стою
неизмеримо ближе, чем к Ю. Стеклову.
Почему же в таком случае я считал совместным и согласным
со своей редакторской совестью пропустить несколько резких фраз
Стеклова по адресу В. Полонского?
Потому, что «истина дороже Платона», не только живого,
но и мертвого. Да, Полонский умер, но дело его, как и дело
каждого из нас, как бы мало и незначительно оно ни было, продолжает
жить. Книги В. Полонского продолжают читать, по ним учатся,
по ним ориентируются для дальнейшей исследовательской
работы. Его сочинения будут друзьями переиздаваться, дополняться,
улучшаться. Поэтому всякие указания на недочеты, на промахи,
на ошибки, грубые и негрубые, должны быть делаемы. И та
самокритика, к которой призывает нас партия, не может остановиться
ни перед чьей могилой, как бы она дорога для нас ни была, ибо этого
требует дело, требуют те, кто остается жить.
Ни для кого не секрет, что наши историки-литераторы совершают
ошибки более чем в достаточном количестве. Это проистекает из того,
что мы не умеем работать, не хотим упорно и серьезно учиться, не
понимаем, что такое долг научного труженика. Центральный Комитет
партии неустанно зовет нас к учебе, к приобретению конкретных
знаний, к борьбе за научно-исследовательскую дисциплинированность
и добросовестность.
Мы приведем несколько примеров, которые могут показаться
прямо невероятными. Но они имели и продолжают иметь место. Эти

516
И.А.ТЕОДОРОВИЧ
примеры покажут всякому, что падение уровня подготовленности
многих наших литературных работников представляет собой
большую опасность, ополчиться против которой в помощь центральным
органам нашей партии надо со всей решительностью и с полным
отсутствием лицеприятия. Только поправляя и контролируя друг
друга, только путем коллективных усилий мы приостановим падение
уровня знаний, искореним самоуверенность, поднимем чувство
ответственности. По существу, это же та борьба за качество, которую
партия выдвигает теперь на первый план в области материального
производства. <...>
В. Полонский — выдающийся советский литератор. Ему было
дано много, с него много можно и спросить. Надо видеть его сильные
стороны, но никоим образом нельзя быть толерантным к его
недостаткам. Свои книги он готовил не для рядовых читателей, а для
очень возросшего у нас исследовательского актива, аспирантов,
вузовцев, передовых рабочих, изучающих историю революционного
движения, а это обстоятельство обязывает к очень многому.
Он рылся в архивах, он добывал новые неопубликованные
документы. Это — громадная заслуга. Но — надо сказать прямо — в
погоне за «количеством», он забывал «качество». Отсюда ряд ошибок
и промахов в научном оформлении этих публикаций. Это последнее
дело требует громадной усидчивости, проверки, выжидания,
кропотливости, филигранной отделки. Отсутствие этих качеств сплошь
и рядом обесценивает публикацию самого интересного документа.
Ю. Стеклов приводит достаточно примеров убедительных и
поразительных. Это надо беспристрастно признать. Нам нет дела до
личных мотивов Ю. Стек лова, ибо мы интересуемся в данном случае
не Стекловым и не Полонским: в поле нашего зрения и внимания
только одна фигура — читатель, начинающий исследовательскую
работу, аспирант или вузовец. Мы должны его предостеречь,
наполнить чувством ответственности и за свою будущую работу. Только
интересами читателя, исследователя, ученого мы руководились,
давая место странице критических указаний Ю. Светлова по адресу
В. Полонского. Но, может быть, Стеклов измыслил ошибки В.
Полонского? Нет, этого сказать нельзя. И этого не говорят даже
товарищи, протестующие против Стек лова и редакции.
П. Н. Лепешинский не обвиняет Ю. Стеклова в сочинении ошибок:
он обвиняет его в том, что последний выпятил ряд «грубых ошибок,
допущенных Полонским». Итак, т. Лепешинский все же признает,
что В. Полонский «допустил ошибки», но эти ошибки он не считает
грубыми, ибо берет последнее слово в кавычки. Но это уж вопрос
оценки. Мы, например, по совести считаем, что ошибки Полонского

К спорам о Бакунине. Послесловие ответственного редактора 517
зачастую были очень грубыми, напр., ошибка с Цшинским4, Рекке-
лем, Зигмундом Милковским5.
Как смотрят на дело гг. Кон6 и Лозовский?7 И они не отрицают
«ошибок В. Полонского, допущенных им при публикации
документов о Бакунине в 1923-1926 гг.», но они возмущаются тем, что
Ю. Стеклов не говорит о 2-м томе «Материалов». Ю. Стеклов отвечает
им на этот упрек, указывая на ряд ошибок и во 2-м томе, причем
таких ошибок, которые в значительной мере подрывают ценность
очень интересных публикаций.
Какова позиция по этому вопросу Ц. Фридлянда? Она —
необычайно любопытная. Прежде всего он устанавливает положение:
«Стеклов не посчитал нужным в своей статье поднять общие
вопросы спора между ним и Полонским, спорные вопросы общей оценки
Бакунина и его деятельности» (стр. 158). «Стеклов не интересуется
общими спорами между бакуниноведами, спором, которого он
благоразумно не поднимает в статье» (стр. 157). Что же получается?
Фридлянд, как мы помним, обвиняет меня в том, что, напечатав
статью Стеклова, я это сделал из солидарности с общей позицией
последнего, а теперь, оказывается, что в статье вовсе нет даже и следов
этой общей позиции. Итак, Стеклов ничего не сказал, а я с этим...
солидаризировался! Тонко до последней степени!
Но — продолжает Ц. Фридлянд — «Стеклов пытался этим
способом подменить существо спора между ним и Полонским» (стр. 155).
Каким таким этим способом? Из текста следует: указанием на
неточности и фактические ошибки. Но Ц. Фридлянда не проведешь! Он
себе думает: ты-де говоришь о фактических ошибках, а сам-то
думаешь об основной позиции! Хотя я высоко ценю проницательность
Ц. Фридлянда, но все же нахожу, что ему далеко до героя известного
анекдота, говорившего в раздражении своему собеседнику: «Вы
заявляете, что едете в Ригу, чтоб я подумал, что вы не едете в Ригу,
но я же прекрасно знаю, что вы едете в Ригу, так зачем же вы меня
обманываете!»
Но мне хочется успокоить Ц. Фридлянда и заявить ему твердо:
в статье, напечатанной в нашем журнале, ни Стеклов, ни редакция
не хотели сказать ничего больше того, что говорит сам Фридлянд,
а именно, что историк должен «давать тщательно проверенные
факты, даты, транскрипцию имен» (стр. 154), что «автор исторического
исследования» не должен допускать «недобросовестного,
легковесного отношения к своей задаче фактического исследования» (там же).
Фридлянд пишет: «Полонский при всех своих ошибках являлся
одним из виднейших литераторов Советской страны» (стр. 153). Мы
отнюдь не оспариваем последней мысли Фридлянда, но здесь нам

518
И.А.ТЕОДОРОВИЧ
важно подчеркнуть, что и он признает очень решительно ошибки
покойного бакуниноведа.
Итак, все протестующие товарищи — и Лепешинский, и Кон,
и Лозовский, и Фридлянд — признают ошибки Полонского. Видела,
видит их и редакция «Каторги и ссылки». Отдавая должное его
заслугам, она считала нужным в интересах развития бакуниноведения
обратить внимание, с другой стороны, и на его промахи и недочеты.
Но — замечает Фридлянд, и на этот раз справедливо, — у
Стеклова не менее найдется таких промахов и недочетов. Мы знаем и это!
В частности, в своей заметке Фридлянд напомнил нам о некоторых
ошибках Стеклова. К сожалению, он не исчерпал темы. Если он или
кто-нибудь другой займется этим вопросом вплотную, редакция
«Каторги и ссылки» с большой готовностью предоставит им свои
страницы, опять же в интересах дела, в интересах исследовательской
работы, в интересах огромного кадра квалифицированных
читателей исторической литературы, не считаясь ни с какими авторскими
самолюбиями.
■©^

IV
ЗАРУБЕЖНЫЕ
РУССКИЕ УЧЕНЫЕ
О ТВОРЧЕСКОМ
НАСЛЕДИИ М. БАКУНИНА

^^
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
M. А. Бакунин
1
Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) занял после отъезда
Станкевича за границу его центральное место среди гегельянской
молодежи. Трудно найти человека более непохожего на Станкевича,
чем Бакунин. Станкевич — гармоническая и стройная натура,
сообщающая черты внутренней полноты даже незрелым и незаконченным
своим мыслям, носящая отпечаток твердости и спокойствия даже
в периоды исканий и душевных волнений. Бакунин — всегда
незавершенный, всегда куда-то стремящийся, беспокойный и страстный,
ищущий не столько друзей, сколько покорных последователей или
врагов, даже в проповеди «примирения» и «блаженства» беспокоящий
и раздражающий, вечно разжигающий какие-то новые надежды, — он,
по великолепному выражению Герцена, родился не под неподвижной
звездой, а под кометой. У него нет и следа тонкого эстетического
чувства Станкевича, связанного у Станкевича органически с сердечной
нежностью и человечной мягкостью. У него нет всепреодолевающей
иронии Станкевича, а только безумная ненависть. Бакунин, быть
может, обладал чертами не менее важными для мыслителя: он
строго сух и неумолимо последователен, он непримирим и неуступчив,
он сживается с мыслью, принимает ее в свою внутреннюю жизнь
не с любвеобильной легкостью Станкевича, но через муки и
самобичевание мысли. Он не влюблен в идеи, как Станкевич, а одержим
ими. К несчастью, характерные черты внутренней жизни Бакунина —
ее восторженная сухость, безумная преданность идее и неистовая
одержимость — с той же силой проявляются и во всех его внешних
отношениях к другим людям, к чужим идеям. Поэтому вовне
Бакунин выступает как сухой проповедник — для непризнавших еще его
или от него уже отошедших и как самовластный законодатель — для

522
Д. И, ЧИЖЕВСКИЙ
своих «последователей». В истории русской мысли нет иного примера,
равного бакунинской силе философского фанатизма.
Неудивительно, что члены кружка Станкевича, принимавшие
руководство Станкевича добровольно и бессознательно,
подчинившиеся и водительству Бакунина уже в силу того, что не было более
никого, кто так знал бы философию Гегеля и с такой энергией
проповедовал бы ее, воспринимают это водительство все же как духовное
насилие и тиранию. Бакунин сам объявляет себя духовным вождем,
сам ведет себя как тиран и диктатор. Он с тем большей
непримиримостью и нетерпимостью борется против всех «уклонов», ошибок,
непоследовательностей и уступок своих друзей, чем более он видит
в них только недоразумения, заблуждения, непонимание, грехи
против Духа. Его письма инакомыслящим — своего рода обвинительные
акты; несомненно, и в разговорах и спорах он выступал таким же
образом. Инакомыслие для Бакунина — всегда «ересь». Достаточно
объявить сомневающегося и колеблющегося ересиархом, чтобы он
и сам почувствовал себя таким, В кружке Станкевича появляются
в бакунинский период бунтовщики и повстанцы. Но бунтовщики даже
в восстаниях против безусловного авторитета Бакунина ощущают его
жуткое величие. В спорах с равно неистовым Белинским Бакунин сам
почувствовал, что Белинский воспринимает его как «подлеца,
фразера, логическую натяжку, мертвый, логический скелет, без горячей
крови, без жизни, без движения», и Белинский, признаваясь, что он
и так оценивает Бакунина, в то же время вынужден признать в нем
и другое «существо»: «прекрасное и высокое, могучее и глубокое»;
«бунт» Белинского кончается и признанием: «Ты предстал мне во всей
своей глубокой сущности, во всем свете своего значения, могущий,
просветленный, львообразный». И позже Белинский готов признать, что
в Бакунине «есть нечто, что перевешивает все его недостатки, — вечно
движущееся начало, лежащее во глубине его духа». Львообразность
Бакунина проистекает из чистой «демонии понятия», воплощенной
в нем как ни в ком другом из его друзей и современников.
Для Бакунина характерна его полная преданность, полная
отдача себя понятию, мышлению. Его мышление максимально
неинтуитивно, в нем нет никаких элементов наглядности. Вернее,
в нем есть только чисто логическая наглядность. Его мышление
направлено не на мир, а против мира. Это — та черта, которая
объединяет все — такие различные — стадии его духовного развития.
Все непосредственно конкретное он растворяет в логических
категориях, он разрежает, если угодно, и «просвещает», «идеализирует»
бытие. Но в стихии мысли у него исчезает всякая реальность, всякая
«жизнь», — она не поглощается мыслью, не просветляется в ней,

M .А. Бакунин
523
но исчезает бесследно. И все великие и малые «бунты» его
последователей, друзей и учеников против него показывают, что у всех них
стремление к философии, к мышлению только прикрывало иные
«мирские», конкретные, «практические» интересы. Напротив,
Бакунин перед своей поездкой за границу — единственный, наряду
со Станкевичем, представитель чистого теоретического интереса
среди тогдашних русских гегельянцев. Его не интересуют люди —
но только истина. Поэтому по человечеству все его друзья поражены
его холодностью, невнимательностью, презрительным равнодушием.
И все же он может зажечь их своим воодушевлением мыслью. Он —
отшельник, монах, странное и жуткое соединение аскета и «солдата
Духа», так как он — неутомимый борец, борется не за себя, но в
полной отданности своего «я» объективной данности мысли.
И странным образом наряду с этими чертами Бакунина и за ними
стоит его идеал внутреннего преображения человека. Безусловное
служение философии для него с самого начала обусловлено
служением невидимой общине свободных и любящих «я». Письма его полны
словами о «свободе», «примирении», о «любви», в то время как эта
свобода оказывается абсолютной покорностью, примирение —
неистовой непримиримостью, любовь — если не ненавистью, то полным
бессердечием. Ибо его свободные и примиренные «я» оказываются
только «абсолютными» и «абстрактными» «я». Чтобы примириться,
жить, любить, быть свободным, надо, по Бакунину, совершенно
уничтожить, подавить, опустошить, выжечь свое конкретное,
человеческое, живое «я». Бакунин не хочет отрицать, отвергать конкретных
людей и конкретной человечности, но и «я», и человечность он видит
только сквозь ту же холодную, отвлеченную мысль, в которой надо
раствориться, уничтожиться, чтобы приобрести новую, настоящую,
действительную «жизнь». В этой своеобразной духовной установке
нетрудно увидеть какую-то псевдоморфозу христианской мистики.
Процессов рождения этой псевдоморфозы не уясняет нам до конца
все обширное наследие ранних лет Бакунина.
2
Жизнь Бакунина — достаточно известная — напоминает
авантюрный роман. Молодой офицер оставляет службу, чтобы посвятить себя
«науке», — науке, которая в тогдашней русской жизни не занимала
никакого определенного места, — философии. Без помощи
родителей, в неистовой борьбе с собою и со всем окружением, часто всеми
оставленный, он добивается осуществления своей мечты — поездки
за границу. Но у источников философии Гегеля — в Берлине — он

524
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
переживает глубокий внутренний кризис, в результате которого
и оказывается противником не только философии, но и всей культуры
вообще. Его звезда — или «комета» — ведет его по всей бунтующей
Европе как революционера, в отличие от борющихся за какие-то
конкретные задачи европейских революционеров 1848 г.
«абстрактного революционера». Из русских тюрем и сибирского изгнания он
ухитряется фантастическим образом бежать в Европу, где долгие
годы борется за «безвластие», самоотверженный, непримиримый
и непримиренный, борется за безвластие не только политическое,
но и социальное, духовное, религиозное.
Публикации ранних писем Бакунина показывают, что с военной
службы его внутренне ничто не связывало. Увлечение шеллингиан-
ством было только последним толчком, выведшим его из состояния
неустойчивого равновесия. Он отворачивается навсегда от «света»
и хочет посвятить себя «науке». В науке он ищет «внутренней
жизни» и «внутреннего счастья». На путях традиционной
религиозности он не надеется их найти. «Наука» с самого начала не была
ничем иным, как философией. Окончательно укрепило Бакунина его
знакомство со Станкевичем, знакомство, которое было решающим
не только благодаря внутреннему содержанию духовной жизни
Станкевича, к которому приобщился Бакунин, но в такой же мере и
благодаря душевной красоте, внутренней гармоничности Станкевича.
Сближение со Станкевичем Бакунин всегда считал «счастливейшим
временем» своей жизни. Вряд ли будет ошибкой предположить, что
внутреннее спокойствие, «примиренность» Станкевича оказались
теми чертами, к которым Бакунин безотчетно стремился, и что
впечатление, произведенное Станкевичем, оказалось одним из немногих
конкретных впечатлений, из которых выросли идеалы Бакунина,
идеалы примирения, любви и внутренней свободы, которых Бакунин
хотел достичь на пути теоретического мышления.
<...> Весной 1835 г. Бакунин в письмах сестрам Бееровым
впервые набрасывает систему философского мировоззрения, в которой
его идеалы «внутренней жизни» сплетены с отдельными мыслями
философии Шеллинга. Природа есть «отображение» Божества.
В природе и человеке — искры божественного бытия. Эти искры
стремятся к воссоединению с божественной жизнью. «Эго —
вечное стремление части к целому». Такое же стремление заложено
и в жизни человека, и в жизни человечества. Это стремление есть
«идея» жизни. Она выражается «в любви к людям, к человечеству
и в стремлении к целому, к совершенствованию». Бакунин чувствует,
что его предназначение особое, — «рука Божия начертала в моем
сердце эти священные слова, обнимающие все мое существование:

M, А. Бакунин
525
он не будет жить для себя». «Быть в состоянии пожертвовать всем
для этой священной цели — вот мое единственное честолюбие».
Станкевич помогает Бакунину советами в его дальнейших
занятиях. Бакунину, который умеет по-немецки, можно посоветовать
чтение «Критики способности суждения» Канта, которую тогда
(осень 1840 г.) читает сам Станкевич. Станкевич дает Бакунину
конкретные советы о порядке занятий и разъясняет ему
непонятное. Бакунин выходит в отставку и переселяется в Москву, без
всяких средств к жизни и без определенных планов; домой он пишет
об «уроках математики», которые он собирается давать. Это его
«бегство в Медину». Вскоре Станкевич обращается к чтению Фихте,
который имел для него несравненно большее значение, чем Кант
и Шеллинг, последнего Бакунин вряд ли серьезно изучал. Бакунин
читает «О назначении ученого» (перевод первых четырех лекций
из пяти он печатает в «Телескопе», 1835), а затем «Наставления
к блаженной жизни». Стиль особенно этого второго произведения
Фихте оставил неизгладимый след в языке Бакунина. Несомненно,
Бакунин нашел в «Наставлении» целый ряд мыслей, которые ему
уже предносились.
Переписка Бакунина наполняется проповедью мыслей,
сложившихся в нем под влиянием Фихте. Письма Бакунина адресованы,
главным образом, его сестрам, сестрам Беер, иногда московским
друзьям. «Долго я силился, долго таил чувства свои, — пишет он
сестрам 28 февраля 1836 г., — ...но теперь я не могу более молчать...
Для меня настало поприще деятельности; душа моя... проснулась,
заволновалась, все струны издали звуки... На душе ясно, светло...
Я сознал себя, я никогда еще не сознавал себя так верно, так
определенно, как теперь». К ясности и свету душевному человек должен
прийти через страдание: «Человек, который не страдал, не жил;
одно только страдание может привести к сознанию жизни, и если
счастье есть полное сознание жизни, то страдание есть тоже
необходимое условие счастья...», так как только страдание приводит
человека к сознанию, что «вне духовного мира нет истинной жизни,
что душа должна быть собственной целью, что она не должна иметь
другой цели». От Фихте Бакунин узнал, что «любить, действовать
под влиянием какой-нибудь мысли, согретой чувством, — вот задача
жизни». Но «предмет истинной любви», «цель жизни» — «...Бог.
Не тот Бог, которому молятся в церквах, не тот, которому думают
понравиться унижением перед ним, не тот, который отдельно от мира
судит живых и мертвых, нет, но тот, который живет в человечестве,
который возвышается с возвышением» человека. «Мой Бог выше
вашего», — возвещает Бакунин, и его ближайшей задачей стано-

526
Д.И.ЧИЖЕВСКИЙ
вится борьба за этого «своего Бога». Его борьба направлена против
«обязанностей», «условностей», «условий, выкованных унижением
человека», против «относительных идей... ограничивающих волю»
человека. Ибо и в этом всем он видит только препятствия на пути
развития внутренней жизни, духовного самоопределения человека.
Фихте соединяется у Бакунина с немецкой поэзией (Шиллер, Жан
Поль, Гофман1, Беттина фон Арним2) в некое
революционно-романтическое целое. Он хочет «истины как она есть, а не
приспособленной к определенным обстоятельствам» (март 1836 г.). «Существует
одна только истина: это та, которую я понимаю, та, которую я так
живо чувствую, а эта истина ревнива, она хочет царить одна,
безраздельно... Нужно разбить все ложное без жалости и без изъятий
для торжества истины». Мог ли иначе думать человек, который
«чувствует в своем внутреннем существе нечто такое, что никогда
не обманет меня, что не зависит ни от чего внешнего. Я чувствую
в себе Бога... Душа моя — вся любовь... Я ощущаю рай в душе».
Сперва Бакунин хочет порвать всякие отношения с родными
(потому что его душа — «вся любовь»!), но затем у него созревает план
создания религиозно-нравственной общины, в которую постепенно
входят сестры Беер и сестры, а позже и братья Бакунина. В это
время Бакунин сближается с Белинским, который на некоторое время
делается его верным последователем.
Победа его идей в небольшом кружке, в «общине» последователей,
приводит Бакунина в необычайное энтузиастическое возбуждение,
которое, впрочем, не удерживается долго. За периодом энтузиазма
следует период угнетенного настроения, уныния: «О, это был ад,
со всеми его ужасами. Я утратил эту абсолютную любовь, которая
составляла мое существование, и сделался существом
эгоистическим, жалким... » Параллельно с занятиями Гегелем (начало 1837 г.)
энтузиазм возвращается снова. На этот раз он принимает
аскетически-мистическую окраску в еще большей степени, чем в период
фихтеанства. Впрочем, как кажется, новая волна энтузиазма только
поддерживается Гегелем, но отнюдь им не вызвана. Уже в конце
1836 г. Бакунин пишет (22 декабря 1836 г.): «Уныние прошло... Для
меня существует... только один путь к спасению: это —
совершенно убить свое личное "я", убить все, что составляет его жизнь, его
упования и личные верования. Нужно жить и дышать только для
абсолюта, посредством абсолюта, а не моего личного "я". Для меня...
счастье... возможно лишь при полном забвении себя, при полном
самоотречении». «Я не должен ничего искать для себя вне самого
себя... я должен совершенно растворить свою личность в
абсолютном...» (10 января 1837 г.). Уже через месяц Бакунин чувствует,

M. А. Бакунин
527
что борьба его кончена, чувствует себя победителем: «Думаю, что
мое личное "я" убито навсегда, оно не ищет уже ничего для себя, его
жизнь отныне будет жизнью в абсолютном... Мое личное "я"... обрело
абсолют всегда неизменный, всегда полный высокой красоты, всегда
богатый небесными радостями... Моя жизнь есть истинная жизнь...
она в известном смысле отождествилась с абсолютной жизнью»
(4 февраля 1837 г.). Бакунин перелагает мысли Гегеля, которые ему
известны только в общих чертах, на язык «наставления к блаженной
жизни». Он стремится к «внутренней гармонии», основой которой
должны быть «истинные и неподвижные идеи». Душа его должна
создать для себя новый «внешний мир», который должен быть
подчинен законам человеческого разума, совпадающим с законами
божественного разума. Отзвуки мистической терминологии теперь
еще сильнее, чем раньше: человек должен «обожествиться»,
отождествить свою волю с Божией волей; человек достигает свободы только
в Боге. «Абсолютная любовь, которая развилась в бесконечности
вечного мира, в природе, стремится снова сосредоточиться в себе.
Природа, до тех пор мертвая, начинает приходить к самосознанию.
Человек есть орган этого самосознания природы». Движение
человека на пути самосознания ведет его к слиянию с другими в Боге.
На этом пути возникают «дружба, любовь, искусство, творчество,
наука и, наконец, религия». «И это единение людей в Боге во всех
этих разнообразных формах — вот что составляет божественный
внешний мир, святую общину, святую церковь, в которой человек
должен жить, чтобы быть человеком» (11 февраля 1837 г.). Этот путь
создания «нового внешнего мира» есть в то же время и путь
разрушения: «Гармония должна быть разрушена соприкосновением с миром,
ибо, как говорит Гегель, гармония, выносимая из дому, еще не есть
истинная гармония. Она должна подвергнуться противоречиям бурь,
пережить страшную борьбу, дать разрушиться, заставить человека
страдать и принудить его восстановлять ее при помощи мысли».
Мысль ведет к созданию новой гармонии: «Человек становится
действительно человеком, он заново строит храм, более прекрасный
и более возвышенный, божественный, чем разрушенный бурями.
Отныне этот храм абсолютной любви не будет бояться бурь, ибо он
прошел все ступени своего развития. Инстинктивная гармония,
гармония чувства, восстанавливается в гармонии мысли».
Достижение этой новой гармонии есть «в вечности непоколебимый залог
незыблемого блаженства» (20 февраля 1837 г.).
Таким образом Бакунин осмысляет свой собственный путь, создает
формальную схему учения о развитии, которая остается у него
неизменной в течение долгих лет, наполняясь различным содержанием.

528
Д. Я. ЧИЖЕВСКИЙ
3
Занятия Гегелем начинаются в первые месяцы 1837 г. Правда,
еще в одном из писем от апреля 1836 г. Бакунин упоминает Гегеля
наряду с Кантом, Фихте и Шеллингом, но упоминание это не
свидетельствует о каком-то ближайшем знакомстве с Гегелем: Гегель, как
и остальные представители немецкого идеализма, подготовляют, мол,
явление Бога через мысль. Уже письма от февраля 1837 г. делают
совершенно ясным, что Бакунин занимается Гегелем. В мае он сам
пишет об этом: «Гегель дает мне совершенно новую жизнь» ; от лета
1837 г. сохранились конспекты занятий Бакунина. В июле Бакунин
начинает чтение «Феноменологии», но ему не удается пойти дальше
главы о восприятии. 21 июля он начинает чтение «Энциклопедии»;
и в этом случае он осиливает только введение. Параллельно он читает
«Философию религии» и кончает это чтение в августе. В сентябре
он снова берется за параллельное изучение «Феноменологии» и
«Энциклопедии». «Феноменология» снова останавливается на той же
главе, «Энциклопедия» читается целую зиму, несколько раз
повторяется; в марте 1838 г. Бакунин читает 3-й том «Энциклопедии»,
в апреле начинает «Логику», которой занимается в продолжение
целого лета. Наряду с этим Бакунин читает исторические и
богословские сочинения. По сообщению Белинского, он «просматривает»
и «Философиюправа».
Изучение Гегеля усиливает новую волну бакунинского энтузиазма.
При этом все возрастает значение, приписываемое Бакуниным
теоретическому познанию в его псевдомистической системе. «Да, жизнь
есть блаженство; жить — значит понимать, понимать жизнь; нет зла,
все благо; только ограничение есть зло... Все сущее есть жизнь духа,
все проникнуто духом, нет ничего вне духа. Дух есть абсолютное
знание, абсолютная свобода, абсолютная любовь, а следовательно,
абсолютное блаженство». Естественный человек — только «момент»
абсолютной жизни. Через сознание человек возвращается из
конечности к своему бесконечному существу. Таким образом
преодолеваются границы, узость человеческого существования и вместе с тем
зло и несчастье. В конечном сознании заложена, таким образом,
возможность и необходимость освобождения и счастья. «Итак:
нет зла, все благо; жизнь есть блаженство» (4 сентября 1837 г.).
Бакунин многообразно варьирует эти мысли: «стороны» человека,
«непросветленным духом... оковывают его, мешают ему слиться
с Богом, делают его рабом случайности. Случай есть ложь, призрак;
в истинной и действительной жизни нет случая, там все — святая
необходимость». Сознание освобождает человека из цепей случая.

M. А. Бакунин
529
«Все живет, все оживлено духом. Только для мертвого глаза
действительность мертва. Действительность есть вечная жизнь Бога.
Бессознательный человек также живет в этой действительности, но он
не сознает ее, для него все мертво... Чем живее человек, тем более
он проникнут самостоятельным духом, тем живее для него
действительность... Что действительно, то разумно. Дух есть абсолютное
могущество, источник всякого могущества. Действительность — его
жизнь, а следовательно, действительность всемогуща... Конечный
человек отделен от Бога... Для него действительность и благо не
тождественны; для него существует разделение добра и зла...» Такой
человек боится действительности, он ненавидит ее. Это значит —
«он ненавидит и не знает Бога. Действительность есть воля Божия.
В поэзии, в религии и, наконец, в философии и совершается великий
акт примирения человека с Богом», — характерно, что высшее место
сейчас уже занимает философия — не религия! Для «религиозного
человека» (которого Бакунин противопоставляет «нравственному»)
«нет зла: он видит в нем призрак, смерть, ограниченность,
побежденную откровением Христа. Религиозный человек чувствует свое
индивидуальное бессилие, зная, что все могущество — от Бога, и ждет
от него просветления, благодати. Благодать... рассеивает туман,
отделявший его от солнца».
Философия — человеческая и божественная наука одновременно:
«Она содержит в себе могущество благодати — очищение человека
от призрака и соединение его с Богом». Мы встречаем, таким
образом, у Бакунина типично мистические понятия — «очищение»
(катарзис) и «соединение с Богом»! Человек, прошедший через
«все три сферы развития», — «совершенный, всемогущий человек;
действительность для него — абсолютное благо, воля Божия — его
сознательная воля».
Путь к мистическим целям для Бакунина — путь гностический,
путь познания. Истинная мысль противопоставляется
«рассуждению»: «Мыслите, но не рассуждайте; мысль питает, просветляет
душу; расхождения убивают ее». Истинная мысль, мысль,
познающая необходимость всего, мысль, примиряющая с миром, «возносит
вас на крыльях своих в царство бессмертного, вечного блаженства»
(18 февраля 1838 г.). В человеке живут и борются «два
противоположных элемента: откровение и рассудок». «Посредница между
этими двумя противоположными элементами нашей жизни есть
мысль, которая вырывает ум наш из конечного определения
рассудка и преображает его в разум, для которого нет противоречий и для
которого все благо и прекрасно. И потому, друзья мои, мыслите,
а не рассуждайте».

530
Д. Я. ЧИЖЕВСКИЙ
Это мировоззрение, как оказывается, не спасает Бакунина от
дальнейших внутренних кризисов. «Внутреннее страдание, внутренняя
борьба посещают меня чаще, чем когда-нибудь... Но я не боюсь этих
страданий. Чем более страдание жизни, перенесенное человеком,
тем должно быть выше примирение его в благодати. Страдание
есть признак движения вперед, а движение есть признак живого
источника жизни, а где есть жизнь, там и любовь, там и блаженство
и все прекрасное и истинное». Свой индивидуальный путь Бакунин
представляет себе как постоянную борьбу: «Я чувствую в себе много
сил и элементов... Но мне предлежит еще долгий и тяжелый путь
до достижения моей действительности, и я не боюсь этого: чем более
отрицаний, чем сильнее борьба, тем глубже гармония и примирение...
Мне нужно переделать, преобразить себя, мне должно стать новым,
просветленным человеком, наполнить себя истиною и проникнуть
жизнь свою этою истиною».
Можно сказать, что философия Гегеля принимает для Бакунина
форму какой-то новой религии. И нет ничего удивительного, что
Бакунин прилагает свои схемы к решению всех вопросов личной
жизни, вплоть до вопроса об отношении к пробуждающемуся в нем
чувству любви. С точки зрения своих схем Бакунин решает
вопросы о жизненных судьбах своих братьев и, в первую очередь, своих
сестер. Судьба живых людей, попавших во власть гегелевских — или
псевдогегелевских — схем, не очень завидна. Тем более что эти схемы
представлены живым, энергичным и склонным к тирании
человеком — Михаилом Бакуниным. Философские размышления играют
не последнюю роль в том, что одна из сестер Бакунина, Варвара,
на время расходится со своим мужем, — эта «борьба за освобождение
Вареньки» составляет существенное содержание переписки Бакунина
в течение долгого времени. Носимый своим философским
оптимизмом, Бакунин не замечает в жизни никаких трагических проблем,
не знает сомнений, не видит трудностей, не слышит вопросов.
Но этот оптимизм приводит Бакунина к резкому столкновению
с Белинским, который хотел бы и самого себя принудить к той же
оптимистической оценке действительности, которую — от имени
Гегеля — проповедует ему Бакунин. Для Белинского любовь к
«конкретному» оказывается невозможной, тем более что Белинский
под «действительностью» склонен понимать «дурную
действительность» : голую чувственность вместо любви, повседневность вместо
бытия, недостаток идеального вместо слияния индивидуального с
эмпирическим. Конфликт заостряется благодаря поведению Бакунина,
который, чувствуя себя духовным диктатором, не убеждает, а требует
и повелевает. Бакунина, правда, не интересуют «индивидуальные»

M, А. Бакунин
531
«субъекты и образы», судьба которых прежде всего занимает
Белинского. И позже один из друзей Бакунина, Грановский, совершенно
правильно утверждал, что для Бакунина не было субъектов, а только
объекты. Бакунина постигает судьба всех тиранов: он оказывается
в одиночестве, несмотря даже на то, что его братья и сестры только
медленно и постепенно выходят из-под власти его духовной
диктатуры. Он начинает чувствовать сам, что «вся моя жизнь и все мое
достоинство состояли в какой-то абстрактной силе духа, — да и та
разбилась...». Быть может, признаком глубины кризиса является,
что Бакунин ищет чисто внешнего выхода из него. Он хватается
за свою старую мечту — учиться в Берлине, «от которого ожидаю
перерождения, крещения от воды и духа... Не знаю, удастся ли мне».
Вопрос о поездке в Берлин становится для него «вопросом о жизни
и смерти». Бакунин не находит в себе силы признаться в этом
внутреннем кризисе кому-либо из близких в России: все его признания
и самоосуждения направлены далекому другу, Станкевичу (13 мая
1839 г.; 11 февраля 1840 г.), умирающему за границей.
Внутренний кризис, безденежье, ссоры и разрывы с друзьями
не мешают Бакунину лихорадочно работать. Пишет он, правда,
очень немного, но читает чрезвычайно много. Он продолжает изучать
Гегеля, имея в руках все к тому времени вышедшие тома собрания
сочинений. Особенный интерес имеет для него, кроме философии,
богословие и история. <...>
В 1840 г. вопрос о поездке за границу решается положительно
благодаря материальной помощи Герцена (и, вероятно, Огарева). Его
отношения с членами кружка Станкевича почти все окончательно
порваны. На пароход, которым он уезжал за границу 29 июня 1840 г.,
его проводил один только из «новых друзей», Герцен.
4
Во время своего увлечения философией Бакунин напечатал только
перевод «Назначения ученого» Фихте, перевод гимназических
речей Гегеля с интересным, но очень кратким предисловием и статью
«О философии», которая должна была быть первой в ряду статей;
была написана и вторая, сохранившаяся в рукописи и напечатанная
впервые в 1934 г.
Стилистически статьи и переводы Бакунина стоят значительно
ниже его писем и заметок, не предназначенных к печати. Сухая и
неясная краткость характеризует его предназначенные к печати работы.
Введение к гимназическим речам Гегеля («Московский
наблюдатель», 1838, 16) намечает отношение Бакунина к «действи-

532
Д. Я. ЧИЖЕВСКИЙ
тельности» — тема, как мы увидим позже, очень существенная
в истории русского гегельянства. Бакунин возвещает здесь
необходимость «примирения» с действительностью. Философия Гегеля
руководит им на пути этого «примирения».
В действительности, в жизни, «все прекрасно, все благо»,
«самые страдания в ней необходимы как очищение духа, как переход
его от тьмы к свету, к просветлению». Слова Гегеля (во введении
к «Философии права») «все действительное разумно» Бакунин
истолковывает в смысле этого своего оптимизма.
Не каждый может видеть эту красоту, эту разумность
действительного. Бакунин нападает на всех, кто отрицает разумный
характер жизни, кто требует от действительности того, что
действительность не есть, кто противопоставляет действительности идеалы,
вне ее и будто бы «выше» ее стоящие. «Болезнь» таких людей лежит
в их «жалкой и бессильной индивидуальности», в их «собственной
отвлеченности». Критики действительности — «призрачные
люди». Жизнь таких людей состоит из «беспрестанных мучений,
беспрестанных разочарований», это — «борьба без выхода и без конца
и это внутреннее распадение, эта внутренняя разорванность есть
необходимое следствие отвлеченности и призрачности конечного
рассудка, для которого нет ничего конкретного и который
превращает всякую жизнь в смерть».
<...> Бакунин на нескольких страницах очертил круг духовных
течений Запада, игравших в тогдашней России ту или иную роль.
Он ставит диагноз «болезни», общей всем этим течениям. Этот
диагноз, правда, не обоснован, а только формулирован. Но явлениям
болезненным Бакунин противопоставляет иные духовные силы,
стремящиеся к примирению с действительностью. Представители
этих сил в поэзии — Гёте и Пушкин, в философии — Гегель.
Преодоление байронизма в поэзии Пушкина показывает, что «Пушкин
не мог долго оставаться в этой призрачности», «его гениальная
субстанция вырвала его из этой бесконечной пустоты духа и
насильно вела его к примирению с действительностью». «Да, счастье —
не в призраке, не в отвлеченном сне, а в живой действительности.
Восстать против действительности и убивать в себе всякий живой
источник жизни — одно и то же. Примирение с действительностью
во всех отношениях и во всех сферах жизни есть великая задача
нашего времени, и Гегель и Гёте — главы этого примирения, этого
возвращения из смерти в жизнь».
Новое поколение, к которому Бакунин, конечно, относит прежде
всего себя самого и своих друзей, «должно сродниться наконец с
нашей прекрасной русской действительностью, и... оставив все пустые

M, А. Бакунин
533
претензии на гениальность... ощутить наконец в себе законную
потребность быть действительными русскими людьми».
Эти немногие страницы, и прежде всего написанные стилем
манифеста основные тезисы статьи, произвели, по крайней мере
на друзей Бакунина, сильное впечатление. Мы еще увидим, как
проповедь примирения с действительностью воспринял и как развил
ее дальше Белинский. В дальнейшем развитии Бакунина
примирение «с нашей прекрасной действительностью» не играло никакой
существенной роли.
5
В 1840 г. появилась в «Отечественных записках» (IX, 4) статья
Бакунина «О философии». Вторую статью он оставил в редакции
журнала при отъезде за границу; она не была тогда напечатана.
Предполагавшиеся дальнейшие статьи не были, вероятно, и написаны.
Теперь Бакунин пишет в чисто теоретическом стиле. И постановка
вопроса, и аргументация двигаются в плоскости философской теории
и из нее не выходят, хотя отдельные (немногие) мысли и связаны так
или иначе с вопросами русской истории и русской современности.
Общая тема статей, написанных и не написанных: «что такое
философия?»; исходя из определения философии, Бакунин предполагал
ответить на два дальнейших вопроса: «полезна ли философия и
возможна ли она? » Изложение в большинстве случаев чрезвычайно
близко примыкает к отдельным произведениям Гегеля. Первая
(напечатанная) статья — к введению в «Энциклопедию», вторая —
к «Феноменологии духа».
Центральную часть первой статьи представляет философская
критика эмпиризма. Лишь в порядке отвода недоразумений
отбрасывается как мнимая философия французская философия XVIII в.
Предисловие к гимназическим речам сжато в одну фразу:
«Философия никогда не будет безбожною и анархическою, потому что
сущность ее жизни и ее движения состоит в искании Бога и вечного,
разумного порядка». Новое упоминание о Weltweisheit Шлегеля3,
также отвергаемой. Эмпирики и теоретики неосновательно
претендуют на то, чтобы считаться философами. Эмпирия, основывающаяся
на опыте, и теория, доказывающая или лучше подтверждающая
свои обобщения данными опыта, обе «не выходят из пределов
эмпиризма». Но эмпиризм не может быть «действительным знанием
истины», так как он «не в состоянии возвыситься до истинно
всеобщего и единого начала». Между тем главные признаки философии,
действительного знания, — необходимость и всеобщность. Признаки

534
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
недействительного, нефилософского, знания — противоположны;
случайность и частный характер — именно они свойственны
эмпирическому знанию.
Необходимость может проистекать только из чистой мысли,
всеобщность знание может получить, только если оно направлено
на высшее единство всего частного. И необходимость, и всеобщность
могут быть достигнуты только живым, всеобщим знанием. Путь
такого знания — «умозрение», «спекулятивное мышление». Цель
его — «абсолютная истина».
Всеобщее всегда было предметом философии, так как «мысль
по существу своему есть всеобщее». Философия доэмпирическая
искала отвлеченно всеобщей истины. Заслуга эмпиризма — в
пробуждении интереса к единичному, многоразличному, разнообразному.
Но истина «конкретная и целостная» состоит в «неразрывном
и разумном единстве всеобщего и особенного, бесконечного и
конечного, единого и многоразличного» или «отвлеченного конечного
и неотвлеченного бесконечного». Философия как знание этой
конкретной целостности, абсолютной истины, есть знание о «единой,
необходимой, всеобщей и бесконечной истине, осуществляющейся
в многоразличии и в конечности действительного мира».
Мы должны были отделить друг от друга элементы критики
и положительного построения в первой части статьи. Эти элементы
в статье сплетены слишком тесно. Вторая часть посвящена
дальнейшей характеристике положительного содержания философии. Путь
философии — восхождение от внешнего и случайного многообразия
к единству всеобщего и необходимого начала. Чувство и вера, что
за множественностью этого мира скрыто единство, свойственны
уже обыденному сознанию. Эмпирики стремятся к той же цели —
к нахождению единства; но их методы — наблюдение, сравнение,
аналогия — оказываются недостаточными для достижения этой
цели. Только спекулятивная философия есть органическое и
совершенно прозрачное целое. Философским знанием можно назвать
только такое знание, «которое... обнимает всю нераздельную полноту
абсолютной истины и которое... способно доказать необходимость
своего содержания». В основе всякой системы философского знания
лежит система категорий. В системе категорий, лежащих в основе
общих законов бытия, необходимо видеть единство субъективной
и объективной их стороны: они «мысли, действительно пребывающие
в действительном мире», и в то же время «субъективные мысли».
«Понять предмет — значит найти в нем самого себя, определение
своего духа». Если бы «закон, найденный мною в
действительности», был только объективен, «тогда бы остался он недоступным

M. А. Бакунин
535
для моего разумения». Философское познание подымается над
конечностью предметов, объектов и над конечностью субъективного
духа. Такое познание возможно только как познание apriori> как
познание системы «чистых мыслей, необходимо развивающихся
из единой и всеобщей мысли, имеющих свое необходимое развитие
независимо от опыта». Такое знание будет не только необходимым
и всеобщим, но и будет «в состоянии объяснить тайну реализации»,
т. е. все единичное и особенное из всеобщего. Такое знание и есть
философия.
Статью Бакунина, понятную и в целом приемлемую для каждого
гегельянца, вряд ли можно считать удачной популяризацией —
а ведь популяризацией она хочет быть. Критическая часть ясна
и прозрачна. Положительная — не более как манифест, ничего
не разъясняющий и негегельянца не способный удовлетворить.
Полная неспособность Бакунина конкретно и наглядно показать,
что, собственно, он имеет в виду, говоря о «всеобщности»,
«необходимости», неспособность его хоть сколько-нибудь разъяснить
нефилософскому читателю значение проблемы категорий, указать,
с какими законами имеет дело философия, делают статью Бакунина
почти что бесполезной для русского читателя. Правда, гегельянцы
были в восторге. Грановский, который читал статью в рукописи,
говорит только: «умно, дельно и просто»; Белинский находит, что
«статья... прекрасна. Этот человек может и должен писать — он
много сделает для успеха мысли в своем отечестве». И редактора
«Отечественных записок», Краевского4, статья «привела в восторг
своею ясностью, последовательностью и простотою», она «образец
философских статей на русском языке». Статья показывает,
действительно, что знакомство Бакунина с Гегелем было основательно
и серьезно. Но заменить чтение Гегеля она не могла бы.
Вторая статья — о значении философии, сохранившаяся в
рукописи, — не появилась в печати. Вероятно, она не произвела на
Краевского такого хорошего впечатления, как первая: не так страшен
был ее размер — она вдвое больше первой; но она обещала еще
продолжение — дальнейшую статью о пользе философии. Но главное
был, несомненно, стиль статьи: это совершенно уже непопулярное
изложение «Феноменологии духа»; и не только близкое
изложение, но и такое же трудное, как сам оригинал, да ввиду краткости
изложения, пожалуй, еще более трудное, чем гегелевский текст.
К этому надо прибавить полную ненаглядность мышления
Бакунина, который не способен хоть сколько-нибудь снизойти к своему
предполагаемому читателю, давая ему опору в образах. Статья
действительно совершенно не годилась для русского литературно-

536
Д. Я. ЧИЖЕВСКИЙ
научного журнала. Для тогдашнего русского читателя она непонятна
без комментария, — и единственным комментарием мог служить
немецкий текст «Феноменологии духа» и «Энциклопедии». Но если
статья не могла быть нужна русскому читателю как популяризация,
то она была также не нужна и как специальная научная статья, ибо
она в слишком сжатой форме только воспроизводила определенные
места из произведений Гегеля.
При ближайшем ознакомлении со статьей читатель-специалист
разочаровывается еще более. Бакунин довольно механически соединил
два различных изложения феноменологии у Гегеля: в «Феноменологии
духа» и в 3-й части «Энциклопедии». Первая половина статьи
прослеживает движение, развитие сознания от чувственной достоверности
через восприятие к рассудку. Здесь Бакунин довольно верно следует
«Феноменологии духа» (Часть А. Сознание). Бакунин совершенно
правильно уловил мысль Гегеля, что содержание и форма сознания
растут вместе, неразрывно друг от друга, и прослеживает нарастание
идеального содержания сознания вплоть до ступени самосознания. Он
забывает, правда, указать на то, что «рост», «развитие» в том смысле,
в каком они здесь понимаются, не есть процессы во времени, — эта
забывчивость, наверно, очень затрудняла читателей.
Не имело бы смысла излагать сокращение «Феноменологии»,
даваемое Бакуниным. Он хочет показать, что философия возможна, —
это значит, что сознание в своем развитии дорастает до постижения
абсолютной истины, о которой он говорил в первой статье. Поэтому
нельзя остановиться на той ступени, до которой доходит конспект
«Феноменологии». Бакунин, снова следуя «Феноменологии»,
показывает, что рассудок «осуществляет отвлеченную всеобщность
в многоразличии собственных мыслей», различает в себе
«отвлеченно-всеобщее» и «конкретно-особенное», распадается на отвлеченную,
«пустую всеобщность» и «анархическое многоразличие особенных
мыслей». Единства достигнуть ему не удается. Это единство
достигается на ступени самосознания; сущность этого единства в том,
что самосознание носит «в своих мыслях всю бесконечную истину
объективного, предметного мира», что его «субъективные мысли»
не противоречат «объективному миру природы», но, «напротив,
проникают его и составляют его существенность». Здесь Бакунин
возвращается к теме первой своей статьи, <...>
Статья о пользе философии осталась ненаписанной.
Вторая статья о философии в целом показывает степень
знакомства Бакунина с Гегелем, его способность переводить Гегеля или
пересказывать его мысли по-русски. Но самостоятельного интереса
и ценности она имеет значительно меньше, чем обе другие статьи,

M. А. Бакунин
537
о которых мы говорили ранее. Слишком близко придерживаясь
гегелевского текста, притом не представляя собою органического
целого, эта статья очень мало дает нам и для понимания
философского развития Бакунина.
6
Поездка в Германию должна была стать для Бакунина началом
новой жизни, исполнением мечтаний долгого ряда лет.
Энтузиастический друг Бакунина, Константин Аксаков, воспел его поездку
как отправление в Святую Землю «молодого крестоносца». Из
Германии «крестоносец» пишет: «Теперь спешу в Берлин, где должна
начаться моя новая жизнь... Я всей душой предамся науке, а наука
для меня не только одно отвлеченное знание, но и жизнь вместе...
мне необходимо крещение, я жду этого возрождения в Берлине...»
Даже известие о смерти Станкевича, которое доходит до него через
месяц по приезде в Берлин, конечно, наносит ему серьезный удар,
но в то же время должно стать для него «новым, неисчерпаемым
источником духовной, высокой и святой жизни». Восторг
Бакунина растет неизмеримо, разогретый еще знакомством с Вердером.
Снова — в гегельянской одежде — выступают уже нам знакомые
мистические мотивы: преодоление, «снятие» конечного «я» в
Бесконечности — вот задача, назначение и счастье человека.
Внутренние противоречия, в которых стоит человек как смертное существо,
должны быть «сняты» в гармонии Бесконечного. Путь к этому
снятию — углубление в себя — «постоянное самоуглубление...
всегдашняя боль, но вместе с тем и высочайшее блаженство».
«Самоотрицанием только конечного и единственного в человеке становится
в нем действительным и жизненным Богочеловек — вечная история
становления человека Богом». Письма Бакунина наполнены теперь
восторженными излияниями, которым навязчивая гегельянская
терминология и постоянно возвращающиеся мистические мотивы
придают иногда жуткую, почти патологическую, окраску. Тема этих
излияний всегда одна и та же: через самоанализ и самоотрицание,
через снятие конечного в человеке («очищение») человек подымается
в сферу «бесконечной любви», открывает путь проявлению в нем
«бесконечной, всемогущей Воли» («обожение»). Между тем
теоретическая основа этой мистической философии — та же, с которой
мы познакомились в статьях Бакунина: путь к абсолютной истине
философии Гегеля оказался для Бакунина путем к Богу, к его Богу.
Бакунин хочет на пути «очищения» своего «я» уничтожить,
подавить «эгоизм», «дурные страсти». «Какосчастливливает признание

538
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
нашего ничтожества, нашей слабости, если оно в то же время
является полной самоотдачей, — познанием бесконечного могущества
живущего в нас святого Духа». Путь к преодолению собственной
конечности для Бакунина остается тот же — путь «гнозиса», познания.
Свои философские занятия он рассматривает как исполнение этой
нравственно-религиозной задачи. Он слушает лекции (логику и
историю философии у Вердера, Габлера5, вочеловечение Бога у Фатке6,
эстетику у Гото7), читает Гегеля — все это наполняет его
невообразимым блаженством, сознанием, что «здесь можно все узнать, и я все
узнаю». «Мои занятия не есть педантическое собирание полезных,
но мертвых знаний, а религиозное и искреннейшее стремление
всего моего существа к истине. Теперь я переживаю выполнение моей
внутренней жизни... Я чувствую себя вновь живым и свободным;
вера в Бога и в вечное бессмертное достоинство каждого отдельного
человека во мне вновь оживилась». Он «разрушает мир рефлексии».
«Стать человеком — вот высшее призвание человека; сделать
своего гения, сделать Бога, который предвечно стал в его
личности, сознательным содержанием своей жизни — это единственная
задача жизни; все великое, таинственное и святое заложено в
непроницаемом и неразложимом своеобразии, которое мы называем
личностью; всеобщее, взятое абстрактно... остается всегда мелким,
поверхностным и мертвым; только как личность открывшийся Бог,
только бессмертная и просветленная Духом Божиим единичность
и своеобразность человека как личности является живою истиною,
и осуществление этой истины есть одна только любовь, и высшая
ступень всякого делания и хотения — именно она — там, где оно (!)
поднимается из себя самого, переходя в живое пламя любви и
святую действительность личного духа». Истина находится «в сердце
каждого человека как его единственная сущность, как единственный
живой источник его богочеловеческой сущности». «Простота — эта
истинная, божественная простота — а это не что иное, как
изначальная личность (Ur-Persoenlichkeit) и изначальное своеобразие
(Ur-Eigentuemlichkeit) каждого человека в Боге, — должна сама
произвести себя во множественности, посредством преодоления
самой себя... Надо жить широко и просто, — все внешние требования
должны отступить на задний план перед требованием изначальной
простоты и красоты как единственного источника всякой истинной,
исполненной Божества жизни».
Последнее письмо, выдержанное в этом стиле, написано 3
января 1842 г. и посвящено, главным образом, проблеме бессмертия:
Бакунин верит «безусловно» в личное бессмертие. Каждый человек,
впрочем, должен пройти через сомнения, но только чтобы укрепить

M. A. Бакунин
539
в них свою веру. Впрочем, «бессмертие не должно быть требованием
эгоизма», но «блаженным, вечно присущим самосознанием
исполнившего и себя обнимающего личного духа. Индивидуальность должна
пройти, исчезнуть — для того, чтобы стать личностью; не личностью
вообще, но этой, неделимой личностью...». Ведь «самоотрицание
есть общий и высший закон всякой духовной жизни... Дух имеет
только то, что он отдает. И смерть, это совершенное разрушение
индивидуальности, есть высшее исполнение этого таинства, а потому
и высшее исполнение личности. И вот почему смерть присутствует
в своем утвердительном значении в самых высоких и блаженных
минутах жизни. Утвердительное, благородное, исполняющее значение
смерти должно быть проведено через всю жизнь нашу — для того,
чтобы она была жизнью. Человек должен беспрестанно умирать —
для того, чтобы беспрепятственно жить; беспрестанно отдавать себя
всего, без всякого исключения и без всякой рефлексии — для того,
чтобы всегда обладать собою... И только для жизни, лишенной
благодати, смерть есть худое отрицание, а жизнь — худое продолжение... ».
Духовная работа Бакунина все еще вращается в сфере религиозных
проблем, и все почти, что он пишет, носит религиозную окраску.
Как сказано, часто это уже только псевдоморфоза.
Из религиозной сферы и из знакомой нам уже проблематики
исходят и новые тоны, звучащие (уже в 1841 г.) в письмах Бакунина.
Вероятно, не без влияния гегелевской «левой» он развивает теорию
философского радикализма, к которой вскоре присоединяется
и «философия дела». Здесь — не единственный пример того, как
чисто философский радикализм приводил на разных путях
отдельных представителей школы Гегеля к политическому, эстетическому,
религиозному радикализму: Маркс, Макс Штирнер8 и Ницше — все
связаны с Гегелем. «Жизнь — блаженство, но не томящееся, а такое,
в котором играет буря и носятся черные тучи, чтобы
объединиться в высшей гармонии». «Боже, избави нас от всякого жалкого
миролюбия — последовательность в абстракции ведет вскоре к
сознанию ее односторонности и к действительному освобождению;
у миролюбия же нет никакого выхода, ибо оно кажется имеющим
все и в действительности ничего не имеет, так как оно ничего не
воспроизводит из себя самого, а только принимает в себя все, что ему
ни встречается. Между тем только то истинно и действительно для
человека, что он производит из внутреннеишего источника своего
своеобразия». Так писал Бакунин в начале 1841 г. В конце того же
года он идет еще дальше и видит уже в односторонности гегелевской
«левой», например Арнольда Руге, в односторонности, которую
Бакунин, правда, еще отвергает, «большую пользу немцам», так как

540
Д.И.ЧИЖЕВСКИЙ
односторонность «вырывает их из гнилой золотой и неподвижной
середины, в которой они так давно покоятся», — ударение
отрицания лежит здесь, как кажется, не столько на «середине», сколько
на «покое». «Воодушевление истины не исключает, — думает
Бакунин, — спокойной, благоразумной проницательности. Напротив,
это благоразумие возможно только в истинном воодушевлении,
и воодушевление только тогда истинно, если оно стало могучим
и действительно исполнено своим содержанием... Если мы говорим,
что жизнь прекрасна и божественна, то мы уже тем самым говорим,
что она полна противоречий; и если мы говорим о противоречиях,
то это не пустое слово; мы говорим о таких противоречиях, которые
не пустые тени, а действительные полные крови противоречия. И эти
противоречия, и только они, могут раствориться в полной гармонии
любви и блаженства, — и они должны раствориться, именно потому,
что они — действительные противоречия... Противоречия — это
жизнь, очарование жизни, и кто не может их выносить, тот вообще
не может вынести жизни; но каждый человек должен и поэтому
может; в этом состоит вся его человечность». Вера в конечную гармонию
«как небо от земли далека от пассивного приятия истины; она — дело
и только собственное дело; только тот есть, кто сделал себя собою
самим, это — достоинство и бесконечность человека, источник любви
и всяческого блаженства».
А летом и осенью 1842 г. Бакунин идет еще дальше: «Жить —
значит не только умствовать, но быть, а это значит — быть действительно
действенно деятельным; ведь только дело есть жизнь, и
действительное дело возможно только при действительном противоречии;
мы не хотим ни в какой мере отказаться от нашей прежней
идеальности — наоборот, мы хотим ее еще увеличить и расширить чудом
нашего живого дела. <...> Долой логическое и теоретическое
фантазирование о конечном и бесконечном: такие вещи можно схватить
только живым делом. <...> Надо делать, постоянно делать, чтобы
быть человеком, это значит — чтобы иметь действительное чувство
самого себя, чувство своего человеческого достоинства». И
наконец — «нравственная свобода без внешней только пустой призрак».
Это обозначает, однако, пожалуй, уже поворот к политическому
«делу». Русские проблемы становятся в это время для Бакунина
политическими вопросами. Но уже теперь Бакунин делает выбор
в пользу Европы, а не «теперешней» России. <...> В 1842 г. Бакунин
переезжает из Берлина в Дрезден. Несмотря на все перемены в жизни
и настроениях Бакунина, нас все же поражает как неожиданность
упоминание осенью 1842 г. о статье, над которой Бакунин работает
и «где сильно достается немцам и филистерам», — «немцы и фил и-

M. А. Бакунин
541
стеры» эти, оказывается, не кто иные, как гегельянцы! Бакунин,
впрочем, не порывает окончательно со своим берлинским кругом
знакомых: он все еще справляется о Вердере, он пытается даже
войти в сношения с Шеллингом. Обещанная статья действительно
появляется в «Немецких ежегодниках» — философском органе
гегелевской «левой» (17-21 октября, № 247-151) под заглавием
«Реакция в Германии», с подзаголовком «Фрагмент, написанный
французом» и подписью «Жюль Элизар».
7
Статья Бакунина в «Немецких ежегодниках» принадлежит, без
сомнения, к наиболее интересным статьям, напечатанным за все
время существования журнала. Она может быть поставлена наряду
со статьями Фейербаха, редактора журнала, Руге и Бруно Бауэра9.
Бакунин, оказывается, уже радикальнее, чем Руге. Снова бросается
в глаза склонность Бакунина к спекулятивному мышлению.
Политический вопрос он подымает в сферу теоретической философии и
сводит его в своей статье к спору об основных проблемах философии.
Ход мыслей статьи таков. Осуществление свободы стоит «на
порядке дня мировой истории». Бакунин думает, что он выступает
на защиту мировой истории, вскрывая теоретическую слабость
«противников свободы». Его не интересуют противники, вообще
не понимающие, что такое свобода. Но представителей «реакционной
партии», борющихся против свободы с известной принципиальной
точки зрения, Бакунин считает нужным принимать всерьез: это —
консерватизм, историческая школа, «положительная» философия
(т. е. шеллингианство). Начала, из которых исходит реакция,
не случайны; это доказывает и та сила, которую реакция
приобрела, ведь история — «свободное, но вместе с тем и необходимое
развитие свободного духа». Сила реакции так точно необходима, как
и слабость демократической партии. Демократия ограничивается
только отрицанием существующего: «...демократизм существует,
но еще не как он сам в своем положительном («аффирмативном»)
богатстве». Только в будущем вскроется положительная сторона
демократизма: «...новое, живое и животворящее откровение —
новое небо и новая земля, молодой и прекрасный мир, в котором все
диссонансы современности растворятся в гармоническом единстве».
Религиозная окраска языка Бакунина проявляется и здесь, и, как
увидим, она не случайна.
Бакунин видит сущность реакции не столько в том, что реакция
признает и утверждает существующее, сколько в том, что реакция

542
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
отказывает отрицанию существующего в оправдании. В этом
понимании сущности реакции Бакунин — настоящий гегельянец.
Поэтому он нападает не столько на представителей последовательной
реакции, сколько на проповедников «примирения» между новым
и старым, на всех, кто говорит о «среднем» пути. «Посредники»,
видящие политическую задачу современности в том, чтобы добиться
примирения между враждебными сторонами — «положительным»
и его отрицанием, — главные враги Бакунина. Ибо «примирение»
невозможно или осуждено оставаться только внешним. Бакунин
с такой энергией защищает примат отрицания, что, по существу,
проблема синтеза уже не находит в его «диалектике» никакого места.
Философия Гегеля все еще остается для Бакунина вершиной
образования, правда — только «одностороннего, теоретического
образования». Но философия Гегеля, именно как вершина, — уже
начало саморазложения, самоопределения теории: она находится
еще в пределах теории, но в то же время уже выходит за ее пределы.
Теория должна теперь раствориться в «практическом мире», в
«наличности свободы».
То, что сделало философию Гегеля вершиной развития духа, это
ее теория противоречия. Теория противоречия Гегеля отрицает,
должна отрицать, всякое «примирение» положительного и
отрицательного. Противоположность сама по себе — «целостна, абсолютна,
истинна», т. е. она является не только отрицанием, но одновременно
и вместе с тем и утверждением, т. е. «всеобъемлющей, целостной,
абсолютной полнотой, не имеющей ничего вне себя». Не нужно
говорить о том, что такое понимание отрицания не имеет ничего
общего с пониманием Гегеля! Бакунин замечает сам, что ему
понадобилась бы совершенно новая теория отрицания, чтобы обосновать
его положительный характер. Поэтому он только утверждает, что
противоположность есть «скрытая», «по себе сущая» целостность
(«Totalitaet»), а ее существование состоит в «противоречивом
раздвоении его обоих членов».
В противоположность Гегелю, для которого положение и
отрицание, утверждение и противоположность вовсе не равноправны,
но положению принадлежит в диалектическом процессе первенство
(«Энциклопедия», § 85), Бакунин старается показать и доказать
первенство отрицания. Положительное только по видимости покоится
в себе, является самим абсолютным покоем. В действительности
оно положительно и неподвижно только в противоположность
отрицательному, в противопоставлении абсолютному беспокойству
отрицания. А противостояние, противоположение себя
отрицательному, борьба с ним — а в этом и состоит основная деятельность

M. А, Бакунин
543
положительного — уже является движением; если же мы видим
в положительном и движение, то оно одновременно является и
отрицательным.
Это рассуждение, как полагает Бакунин, уже доказывает
«перевес отрицания», так как показано, что отрицание есть момент,
выходящий за свои пределы и охватывающий и положительное.
«Отрицательное, как определенная жизнь самого положительного,
заключает в себе самом целостность противоречия», в нем
заключены оба члена противоречия, и оно, таким образом, «абсолютно
оправданно». Всякая попытка «снять», отрицать отрицание —
а такой попыткой была бы всякая попытка примирить положение
с отрицанием — отрицает отрицание лишь постольку, поскольку
оно объявляет себя положительным, пытается сделаться
положительным, становится «филистерски спокойным». Такая попытка
может только пробудить отрицание к выполнению его призвания,
«к неустанному и беспощадному уничтожению всего положительно
существующего».
Ведь всякая попытка примирения положительного и
отрицательного отрицает одновременно положительное в пользу
отрицательного и отрицательное — в пользу положительного. Общим
в этих обоих актах остается отрицание, «уничтожение, страстное
поглощение положительного». «Противоречие целостно и истинно...
Как целостное оно насквозь живо, и энергия его всеобъемлющей
живости состоит как раз... в этом неустанном самосожигании
положительного на чистом огне отрицательного».
Бакунин не пытается приложить эти рассуждения к конкретным
политическим проблемам. Снова обнаруживается его неспособность
находить конкретное выражение для своих теоретических
утверждений. Впрочем, для читателей «Ежегодников» практический
смысл теоретических утверждений Бакунина должен был быть
ясен. Бакунин только между прочим упоминает Маргейнеке10 как
представителя «посредствующей» точки зрения и бросает в лицо
разделяющим эту точку зрения слова Апокалипсиса о «теплых».
Несколько строк посвящено историческому примеру —
протестантизму. Но эти несколько строк производят впечатление ненужного
привеска. Для Бакунина вопрос до конца решен теоретическими
рассуждениями. Ему даже не приходит в голову вернуться к
рассмотрению важного вопроса, о котором он в начале статьи сказал
несколько слов: к поставленному и решенному Гегелем вопросу,
каким образом отрицание наполняется положительным содержанием.
Утверждая с такой силой перевес отрицания, Бакунин должен бы
был этот вопрос обсудить со своей собственной, новой точки зрения:

544
Д.И.ЧИЖЕВСКИЙ
каким образом при таком безраздельном, самодержавном господстве
отрицания возможно вообще новое, дальнейшее положение. Если бы
Бакунин серьезно задумался над этим вопросом, может статься, что
все его построение рушилось бы.
Вместо этого Бакунин заканчивает свою статью страстным
манифестом, в котором он отвергает вообще существование
положительного в тогдашней действительности и поет гимн принципу
уничтожения. При этом он совершенно забывает, что «уничтожение»
у Гегеля — совершенно особая категория, отнюдь не тождественная
с отрицанием. «Я утверждаю, что противоположности еще никогда
не выступали так резко, как сейчас, — что вечная
противоположность... свободы и несвободы в нашей современности, которая так
напоминает период разложения языческого мира, дошли и
поднялись до своей последней и наивысшей вершины». Во французской
революции, «достойным сыном» которой был Наполеон, в
немецкой — послегегелевской — философии (Штраус11, Фейербах, Бруно
Бауэр) он видит, что идея свободы врывается в действительность.
«Положительные» религии (католицизм и протестантизм) и
современное государство — уже только «развалины».
Революционный дух не преодолен. Он только ушел в самого себя,
после того как он потряс весь мир в его скрепах. Он только углубился
в самого себя, чтобы раскрыться вскоре снова как положительное,
творческое начало, и роется теперь, «если позволено употребить
это выражение Гегеля, как крот под землей». Бакунин видит уже
«явления вокруг нас», которые предвещают, «что дух, этот старый
крот, уже закончил свою подземную работу и что он вскоре снова
появится (на поверхности) как судия» действительности. Эти явления,
возвещающие начало нового времени, —
«социалистически-религиозные союзы», существующие «всюду, в особенности во Франции
и Англии», «черпающие жизнь из совершенно новых и неизвестных
источников, незаметно развивающиеся и расширяющиеся». «Будем
доверять вечному Духу, который нас потому разрушает и
уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечный творческий источник всей
жизни. Радость разрушения одновременно — творческая радость».
Этот манифест завершает философское развитие Бакунина. Он
не видит дальнейшего пути развития для философии. Философия
Гегеля — последняя система философии, последняя вершина, но
притом «односторонне теоретическая» вершина философии. С
гегельянства начинается «саморазложение современного образования»,
так что философия Гегеля находится еще в пределах философской
теории, но вместе с тем — уже и за ее пределами. Философия Гегеля
«постулирует... новый практический мир», который не будет более

M. А. Бакунин
545
знать «готовых теорий», а лишь — «деяние, дело практического
автономного Духа».
Здесь Бакунин дошел до той точки, в которой многие иные
представители гегелевской «левой» распростились с идеализмом.
Но Бакунин делает последний шаг к этому поворотному пункту
с решительностью тем большею, что для него граница идеализма
оказывается границей философии вообще. С таким же радикализмом,
с такой же решительностью говорили, как кажется, только еще два
представителя «левой» — Бруно Бауэр и Макс Штирнер.
Замечательно примечание, которое сделал Руге к статье Бакунина:
«...новый, знаменательный факт. Немецкая философия и прежде
имела за границей дилетантов-последователей и несамостоятельных
учеников, как Кузен12 или Андре13: но до сих пор еще не находилось
людей за границей, которые бы задали немецким философам и
политикам философскую головомойку. Таким образом заграница
вырывает у нас и венец теории...» «Заграница» была не Франция, как
думали читатели статьи «ЖюляЭлизара». «Заграница» была Россия.
В старой литературе Бакунину приписывали еще замечательную
брошюру против Шеллинга: «Шеллинг и Откровение». Сам Руге
зачем-то поддерживал этот миф. Брошюра была написана
Фридрихом Энгельсом.
8
В духовной жизни Бакунина все его философские увлечения
и убеждения находили своеобразную почву, на которой они
разрастались и расцветали необычным для реальностей из сферы мысли
образом. Мечты и мысли Бакунина — не полупрозрачные «голубые
цветки», а целые леса кактусов, тяжелых, плотных, массивных.
И теперь — «начало отрицания» становится во внутренней жизни
Бакунина такою же массивною реальностью, какою были для него
ранее «любовь», «Дух», «Бог». Переход от Фихте к Гегелю мало
изменил во фразеологии Бакунина. Переход от Гегеля к
гегелевской «левой» заставил Бакунина радикально перестроить весь этот
свой внутренний мир и способы обнаружения этого мира. Бакунин
ощущает себя живым носителем, так сказать, воплощением начала
отрицания. Как раньше вся жизнь была «примирением», так теперь
Бакунин «знает из своей рефлексии, а особенно из своего живого
опыта... что отрицание есть единственная пища и основное условие
всякой живой жизни». Пафос отрицания в статье «Ежегодников»
так поразил «немцев», что Руге еще через тридцать лет с восторгом
о ней отзывается; об авторе Руге не мог сказать много хорошего.

546
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
Сильное впечатление произвела статья и на тех из русских друзей
Бакунина (Герцен, Белинский), которым она стала доступна.
Нас не интересует жизнь Бакунина как революционера. Для
нас существенно только отметить, что уход от философии не сразу
уничтожил в Бакунине все элементы его гегельянства. Недаром он
«прослужил при московском гегельянстве» не два года, как говорил
Герцен, а пять лет. В письмах сестрам и братьям Бакунин
подчеркивает, что он стоит в ином мире, чем его по-прежнему живущие
философски-религиозной проблематикой родные. Все же он еще в 1843 г.,
уже в Швейцарии, «философствует» и даже читает Шеллинга. Как
кажется, Бакунин работает над какой-то книгой о Фейербахе (в 1842
и даже еще в 1844 г.) — впрочем, вероятно, эта книга должна была
быть опровержением всех и всяческих философов. Еще в 1847 г.
Бакунин рассуждает с Прудоном в Париже о Гегеле: к сожалению,
Герцен, сообщающий нам об этом, прикрывает здесь (это с ним так
часто случается!) неизвестную нам «правду» «вымыслом», так что
мы на основе этого свидетельства не можем считать рассказы
Бакунина источником гегельянства Прудона. Во всяком случае, вряд ли
Бакунин начал «обращать Прудона в гегельянскую веру»; вероятно,
он только отвечал на вопросы Прудона. Во всяком случае, Гегель
стал Бакунину внутренне таким же чуждым, как и все иные
философы. «Долой все религиозные и философские теории! — пишет он
в 1845 г. — Они только ложь; истина — не теория, но дело, жизнь
сама». От философии, от «трансцендентального знания» надо
отказаться, потому что «познавать истину — не значит только мыслить,
но жить, и жизнь более, чем мышление: жизнь есть чудотворное
осуществление мысли». Теперь ему уже кажется, что это был только
«момент безумия», когда он думал и верил, что «я нечто пониманию
и знаю; но, вернувшись вскоре к разуму и жизни, я в конце концов
убедился, что жизнь, любовь и дело могут быть поняты только
посредством жизни, любви и дела. Тогда я окончательно отказался
от трансцендентального знания», — вспоминал Бакунин в 1849 г.
Но даже тогда он еще мог написать: «Вы ошибаетесь, если думаете,
что я не верю в Бога; но я совершенно отказался от постижения его
с помощью науки и теории... Истина, бесконечность в такой же мере
обретается в бесконечно малом (в человеческой жизни!), как и в
бесконечно большом... Я и ищу Бога в людях, в их свободе, а теперь
я ищу Бога в революции». <...>

M. A. Бакунин
547
9
Бакунин-революционер еще затрагивает в своих статьях
философские темы. В 1843 г. он опубликовывает в «Швейцарском
республиканце» (43-45, 47) анонимную незаконченную статью
о коммунизме В. Веитлинга. В ней Бакунин все еще цитирует
свой излюбленный текст: «и познают истину, и она освободит их».
Но философское содержание статьи скудно: Бакунин отвергает
социальную реформу, «не желающую ничего знать о духовной стороне
жизни и о доставляемых ею высоких наслаждениях». Философия
и коммунизм родственны, — они «родились из духа нашего времени
и представляют самые мощные его откровения». Цель философии —
истина, но истина только отрицательная; «философия не прекращала
упорной борьбы со всеми предрассудками», которые «мешали
людям... осуществить царство Божие на земле». Стремление к
осуществлению царства Божия и есть точка соприкосновения философии
с коммунизмом. Если даже философия и познает и признает это свое
единство с коммунизмом, то здесь и ее предел, которого преступить
она не может. За этим же пределом — «дело», «действительное,
одушевленное любовью и вытекающее из божественной сущности
первобытного равенства, общество свободных людей, посюстороннее
осуществление того, что составляет божественную сущность
христианства, истинный коммунизм». Религия демократии — преемница
христианства. Все эти рассуждения показывают яснее всего, что
из сферы философии Бакунин окончательно вышел. И письмо
Бакунина к Руге, напечатанное в «Немецко-французских ежегодниках»
в Париже (1844), знает философию только как «освободительницу»
от предрассудков, как ее знал XVIII в. и как ее высмеял сам Бакунин
в своей первой напечатанной статье. Но даже и такая философия —
для Бакунина, как кажется, «небо философской теории», а он хочет
жить не на небе, а на земле. Эта земля — «народ», масса.
Можно найти следы гегелевских если не мыслей, то стиля
мышления у Бакунина и в политических статьях, и высказываниях
годов революции. После поражения дрезденского восстания Бакунин
мечтает в тюремном заключении об обновлении Европы через синтез
силы и познания; этот синтез, думает он, может быть достигнут
у немцев путем крайнего развития свойственного им «доктринариз-
ма», который тогда перейдет в свою противоположность. Эта мысль
была, впрочем, уклонением с пути, на который Бакунин вступил
в 1842 г. В иных случаях Бакунин отрицает за философией всякое
значение — даже не нуждается в ней как в подготовке ее
противоположности. В письме из Шлиссельбурга он заклинает своего брата

548
Д. И. ЧИЖЕВСКИЙ
оставить философию. «Исповедь», написанная в крепости, содержит
самые острые высказывания против философии: «Сама Германия
излечила меня от преобладавшей в ней философской болезни...»
Бакунин признается, что искал в метафизике «жизни, а в ней смерть
и скука, искал дела, а в ней абсолютное безделье».
В «Государстве и анархии» в 1873 г. Бакунин бросает между
прочим взгляд на развитие и значение философии Гегеля. «Кто не жил
в то время, тот никогда не поймет, до какой степени было сильно
обаяние этой философской системы в тридцатых и сороковых годах.
Думали, что вечно искомый абсолют наконец найден и его можно
покупать в розницу и оптом в Берлине. <...> Философия Гегеля
в истории развития человеческой мысли была в самом деле
явлением значительным. Она была последним и окончательным словом...
пантеистического и абстрактно-умозрительного движения
германского духа», т. е. немецкого идеализма. Гегельянство уничтожило,
убило мир немецкого идеализма, «придя путем железной логики
к окончательному сознанию его и своей собственной бесконечной
несостоятельности и... пустоты».
Гегельянцев, следовательно и самого себя, Бакунин
характеризует словами: «...этот мир, как фата-моргана... висел между небом
и землею, обратил самую жизнь своих рефлектирующих и поэтизи-
тирующих обитателей в непрерывную вереницу сомнамбулических
представлений и опытов, сделал их никуда не годными для жизни
или, что еще хуже, осудил их делать в мире действительном
совершенно противоположное тому, что они обожали в поэтическом или
метафизическом идеале». Бакунин, правда, еще хвалит гегелевскую
«левую» — но только за ее «отрицательное дело», за разрушение ею
метафизики. Даже Фейербах для Бакунина недостаточно радикален.
Даже «законные наследники» гегелевской «левой», материалисты,
например «гг. Бюхнер, Маркс и др.», находятся, по мнению
Бакунина, во власти «метафизической абстрактной мысли».
В эти поздние годы своей жизни Бакунин уже не философский
радикал, но нефилософский и антифилософский нигилист. Он уже
не «ищет Бога в революции». Он борется не только против
государства, церкви, философии, да и против всей культуры в целом,
но и — в особенности — против Бога.
^^

€^
В. В. ЗЕНЬКОВСКИЙ
[M. А. Бакунин]
Переходим к изучению М. А. Бакунина. Философское творчество
его, незначительное по объему и преимущественно заключенное
в письмах*, имеет все же большое значение для правильного
понимания диалектики развития философской мысли в России. Если
у Станкевича его гегельянство, достаточно близкое к первоисточнику,
остается в мирном и гармоническом сочетании с основной линией
эстетического гуманизма, то у Бакунина гегелианство
воспринимается всецело как учение об историческом бытии, о диалектике
абсолютного духа в его историческом самопроявлении. Именно
в этой точке гегелианство получает в русской мысли чрезвычайное
и творческое влияние, — и как раз Бакунин является здесь пионером
* См. издание сочинений и переписки Бакунина под редакцией Стеклова
(особенно важен т. III), а также переписку Бакунина с Герценом и Огаревым
(издание Драгоманова). Очень важна книга «Материалы для биографии
Бакунина» под редакцией В. Полонского (1923), где напечатана его «Исповедь» —
документ, долгое время остававшийся неизвестным. О Бакунине — см. книги
Корнилова «Молодые годы М. Бакунина» («Из истории русского
романтизма»), 1915. Его же: «Годы странствий М. Бакунина, 1925. Вяч. Полонский.
«Бакунин», 1922 (т. 1); Ю. М. Стек лов. «Бакунин». См. также большой
очерк М. Драгоманова (стр. 1-112) в издании Балашова «М. А. Бакунин»,
1906. См. также книгу «Спор о Бакунине и Достоевском» (статьи Л.
Гроссмана и Полонского), 1926. В книге Чижевского «Гегель в России» Бакунину
посвящена большая глава, написанная с большим знанием всего материала.
См. еще книгу Massaryk. Zur rus. Geschichte und Religionsphilosophie,
B. II. [Масарик (Masaryk) Томаш Гарриг (1850-1937) — чешский философ
и политический деятель; с 1918 по 1935 гг. — президент Чехословацкой
республики, с 1882 г. — профессор Пражского университета. Представитель
теоретического, религиозного, а также национального социализма.]

550
Б. Б. ЗЕНЬКОВСКИЙ
и застрельщиком. Его личная позднейшая эволюция к проповеди
всеобщего разрушения, к пламенной защите анархизма и
нигилизма на основе философского материализма не до конца еще понята
и истолкована, но в Бакунине и бакунизме мы находим уже много
«семян» того, что впоследствии развернулось с чрезвычайной силой,
например, в философии Ленина и его последователей. Поскольку,
однако, нас здесь интересуют философские идеи и построения
Бакунина, мы должны пройти мимо его революционной деятельности, его
скитаний и авантюр, но, чтобы понять в Бакунине то, что является
философски существенным, нам необходимо все же коснуться его
биографии.
Михаил Александрович Бакунин (1814-1875) родился в очень
культурной и зажиточной семье*, — в настоящем «дворянском
гнезде». Отец М. А. был очень образованным для своего времени
человеком (он учился в Италии в Падуанском университете), с
некоторым поэтическим талантом. Вся семья (в ней было 11 детей) жила
культурными интересами; село Премухино, в котором жили
Бакунины, долго было местом, куда съезжалась талантливая молодежь
того времени (Станкевич, Белинский, Боткин и др.). Четырнадцати
лет юноша Михаил поступил в военную школу в Петербурге,
окончив которую (в 19 лет), Михаил Бакунин был выпущен офицером.
Спасаясь от «тоски и апатии», которые он испытывал, по его словам,
на военной службе, Бакунин уходит в напряженную умственную
работу. Уже в эти ранние годы основные черты его характера —
чрезвычайное развитие фантазии, потребность экзальтации, экстремизм,
«одержимость» какой-либо идеей, склонность к отвлеченному
мышлению — проявлялись в полной силе. Он очень скоро бросает
военную службу, тайком от отца едет в Москву, где пробует устроиться
самостоятельно. В Москве происходят решающие в жизни Бакунина
встречи с Станкевичем, Белинским, Герценом. Бакунину живется
в это время (ему было уже 22 года, когда он приехал в Москву) очень
тяжело в материальном отношении, но он переносит это довольно
легко. Еще до переезда в Москву Бакунин познакомился со
Станкевичем, который убедил его заняться изучением Канта («Критики
чистого разума»), а в Москве Бакунин изучает Фихте и становится
на время горячим и страстным проповедником его учения, заражая,
со свойственным ему стремлением к прозелитизму, и своих друзей
(особенно Белинского) интересом к Фихте. Справедливо было
отмечено** чрезвычайное влияние стиля и терминологии Фихте (его
* Очень подробно о семье Бакуниных у Корнилова.
** Чижевский, op. cit., стр. 88.

[M. А. Бакунин]
551
сочинения «Anweisung zum seeligen Leben»)* на стиль Бакунина.
В следующем (1837) году Бакунин впервые изучает Гегеля,
отчасти — Шеллинга (к изучению которого он еще раз вернулся, когда
попал в Берлин). Вообще в эти годы Бакунин читает чрезвычайно
много как по философии, так и по истории, по богословию, даже
по мистике (например, С. Мартена1, Эккартсгаузена2). Его тянет
за границу, — и после долгих мытарств он наконец (благодаря
материальной помощи Герцена) попадает в 1840 году (26-ти лет!)
в Берлин. Сначала Бакунин много занимается, затем сближается
с левыми гегелианцами и в 1842 году печатает в их журнале яркую
статью «Реакция в Германии», под псевдонимом Жюль Элизара.
Статья эта, написанная очень сильно и ярко**, произвела очень
большое впечатление в международных кругах***, и она действительно
очень важна для понимания диалектики в философском развитии
не одного Бакунина. Именно в этой статье находится известная фраза
Бакунина: «Радость разрушения есть творческая радость».
Полонский**** верно заметил, что «Бакунина гнала на Запад
романтическая тоска по каким-то необычайным свершениям».
Бакунину нужна была экзальтация, страстное горение, — и когда
он убедился в торжестве «реакции» (о смысле этого см. дальше)
в Германии, его потянуло из нее. Как раз в это время ему попалась
книга L. Stein. Die Socialisten in Frankreich*****, оставившая очень
сильное впечатление в Бакунине и впервые познакомившая его
с социальными течениями во Франции6*. Бакунин переехал затем
в Швейцарию, а оттуда — в Бельгию. Начались «годы скитаний».
Не будем рассказывать о бурной политической деятельности
Бакунина до 1848 года, о его участии в славянском съезде в Праге
(1848), об его аресте и заключении в крепость, о выдаче его
русскому правительству, заключении в Петропавловской крепости
(где и была написана его «Исповедь») с 1851 по 1854 год и затем
в Шлиссельбургской крепости (до 1859 года), откуда его сослали
в Сибирь. Не будем говорить о бегстве Бакунина в Америку (1861)
* {« Наставление к блаженной жизни» — сочинение позднего Г. Фихте, в котором
развивается религиозно-этическое учение о ступенях духовного развития.}
[Здесь и далее в фигурных скобках — примечания редактора издания
источника.]
** См. ее перевод в собрании сочинений (ред. Стеклова), т. III.
*** Редактор Deutsche Jahrbuch Руге писал позже о статье Бакунина, что она
была «замечательной» (см. очерк Драгоманова, стр. 37).
**** В. Полонский. «Бакунин», стр. 87.
***** {Л. Штейн. Социалисты во Франции.}
6* См. об этом в «Исповеди» («Материалы», стр. 105).

552
В. В. ЗЕНЬКОВСКИЙ
и его дальнейших скитаниях уже в Европе. За это время Бакунин
от экзальтированной религиозности перешел к атеизму, от планов
всеславянской федерации — к анархизму. В этой эволюции есть
кое-что важное и для понимания судеб философских исканий в
России — об этом скажем позже.
Обратимся к изучению философских идей Бакунина в разные
периоды его жизни.
Бакунин был настоящим романтиком, — вне этого нельзя
понять ни очень сложной и достаточно путанной его натуры, ни всей
переполненной авантюрами его жизни, ни, наконец, его
философского развития. Романтизм его был всю жизнь (даже в период
принципиального атеизма) окрашен религиозно, но в религиозности
Бакунина, даже в период самой пламенной обращенности его души
к Богу, не было ни грамма церковности. Чижевский не совсем
неправ, когда говорит о религиозности Бакунина, как «псевдоморфозе
христианской мистики»*, но он и не до конца прав. В Бакунине
мы находим своеобразное (очень яркое и творческое) проявление
того, что можно назвать «секулярнои религиозностью», —
религиозностью, развивающейся вне Церкви. В мистических
высказываниях Бакунина (ими можно было бы заполнить десятки страниц!)
есть очень много сходного со средневековой «спекулятивной
мистикой» (хотя последняя и была церковна, но чистая спекуляция,
чистая мысль была здесь главным источником построений). В этом
смысле верно наблюдение К. Аксакова (в его «Воспоминаниях»)
над Бакуниным (30-х годов), что «главный интерес его был чистая
мысль». Однако религиозность Бакунина не была только
головной, она захватывала все его существо, заполняла его подлинным
горением и страстным чувством, только была она всецело в линиях
религиозного имманентизма (в чем и состоит тайна «секулярнои
внецерковной религиозности»).
Чрезвычайное влияние оказал здесь на Бакунина, как мы
говорили уже, Фихте своим «Anweisung»... «Цель жизни, — пишет
Бакунин в 1836 году, — Бог, но не тот Бог, Которому молятся
в церквах... но тот, который живет в человечестве, который
возвышается с возвышением человека». Этот мотив религиозного
имманентизма еще нередко сочетается у Бакунина с проповедью
христианства (например, в письмах к сестре Варваре Ал.),
проповедью страдания и самопожертвования**. Однако мотивы имма-
* Чижевский , op. cit, стр. 86.
'* Полонский справедливо признает этот период в мистике Бакунина хри
стианским (op. cit, стр. 33), но это внецерковное христианство.

[M. А. Бакунин]
553
нентизма вытесняют постепенно терминологию христианскую*.
«Человечество есть Бог, вложенный в материю», и «назначение
человека — перенести небо, перенести Бога, Которого он в себе
заключает, на землю... поднять землю до неба» (письмо 1836 г.).
«Я чувствую в себе Бога, я ощущаю рай в душе», — пишет в это же
время Бакунин, — и достаточно вчитаться в его переписку в это
время, чтобы понять, что это есть выражение подлинного
переживания — хотя бы и в тонах экзальтации. «Друзья мои, — читаем
в письме 1836 года, — земля уже не есть наше отечество, счастье
наше — небесное... религия наша — бесконечна... все освящается
ею, все должно проявлять бесконечное приближение
божественного человечества к божественной цели»... «Проповедь Бакунина
(в эти годы) дала ему страстных поклонников не только в недрах
его семейства», — замечает Корнилов**.
От фихтеянства залегло в Бакунине не только мистическое
истолкование имманентизма, но и принципы персоналистической
этики. «Все великое, таинственное и святое заключается
единственно лишь в том непроницаемом простом своеобразии, которое
мы называем личностью. Общее, взятое абстрактно, само по себе
остается... мертвым. Только лично проявившийся в откровении Бог,
только бессмертная и Духом Божиим просветленная особенность
и своеобразие личности человека есть живая истина»***.
Но вот Бакунин познакомился с Гегелем и постепенно увлекся той
мощью философского вдохновения, которым насыщены
произведения Гегеля, — однако Бакунин вкладывает пока в термины и понятия
гегелианства прежнее содержание. И если об изучении Бакуниным
Фихте говорят, что оно было весьма «недостаточным» ****, то тем более
это надо сказать об изучении Гегеля (пока Бакунин был в Москве).
С присущей Бакунину страстностью и склонностью к прозелитизму
он насаждает гегелианство (как он его тогда знал) среди близких ему
талантливых писателей и журналистов; в этом смысле в истории
русского гегелианства ему принадлежит очень большое место.
Бакунин очень много работает над Гегелем, но не заканчивает своего
изучения, потом вновь возвращается к нему, — только в Берлине
* {В. Зеньковский рассматривает имманентизм (лат. immanentis —
пребывающий в чем-либо), как тенденцию к отрицанию всякой «внешней» по
отношению к сознанию субъекта реальности. В том числе и высшей реальности
(религиозный имманентизм).}
** Корнилов, op. cit., стр. 230.
*** Собр. соч., т. III, стр. 49. Предыдущие цитаты взяты из работы Корнилова.
**** в том согласны и Корнилов и Полонский.

554
Б. В. ЗЕНЬКОВСКИЙ
он до конца входит в систему Гегеля, но вместе с тем, как увидим
дальше, тут-то и кончается его гегелианство (в точном смысле слова).
Гегель пленяет Бакунина прежде всего строгим единством
системы, последовательным имманентизмом, глубоким ощущением
конкретного бытия и его идеалистическим истолкованием, но еще
важнее то, что с Гегелем в Бакунине окончательно оформляется
«теургическое беспокойство», ответственное отношение к «тайне
истории»*. «Мое личное "я" (писано в 1837 году), — пишет
Бакунин, — ничего не ищет ныне для себя, его жизнь отныне будет
жизнью β абсолютном... Мое личное "я"... обрело абсолют... моя жизнь
в известном смысле отожествилась с абсолютной жизнью». Это
поистине мистическое, религиозное освещение своего внутреннего
мира светом Абсолюта, по существу, продолжает мистическое
истолкование Фихте. У Бакунина исчезает совершенно противоположение
добра и зла, столь существенно связанное с этической установкой:
«Нет зла, все — благо, — читаем в одном письме, — все сущее есть
жизнь духа, нет ничего вне духа». «Жизнь полна ужасных
противоречий... но она прекрасна, полна мистического, святого значения,
полна присутствия вечного, живого Бога»**. В это же время он ставит
вопрос о «новой религии», которая всецело будет имманентна, —
«о религии жизни и деятельности... это будет новое откровение»***.
«Случай есть ложь, призрак, — в истинной и действительной жизни
нет случая, там все — святая необходимость». Конечный человек
отделен от Бога — для него действительность и благо не тожественны,
для него существует разделение добра и зла... но через сознание
человек возвращается из конечности к своему бесконечному существу».
«Для религиозного человека нет зла; он видит в нем призрак, смерть,
ограниченность, побежденную откровением Христа. Благодать...
рассеивает туман, отделявший его от солнца».
В этой «новой» религии борются между собой откровение и
рассудок, — а между ними действует мысль, которая «преображает
рассудок в разум, для которого нет противоречий и для которого
все благо и прекрасно». «Ежедневностъ есть самый страшный
призрак, оковывающий нас ничтожными, но сильными, невидимыми
цепями». В освобождении от «ежедневности» заключается путь
* В письме к Rüge [Арнольду Руге] (Соч., т. III, стр. 213) Бакунин писал
(в 1843 г.): «Вы посвящены в тайну вечной силы, порождающей из недр своих
новую эпоху». Сам Бакунин постоянно движется этим чувством «тайны вечной
силы», что и определяет основной нерв в теургической установке духа.
** Соч., т. III, стр. 72.
*** Ibid., стр. 63.

[М.А.Бакунин]
555
к истинной действительности, и в первое время (еще в России)
Бакунин полон мистического восторга от русской «действительности» :
«Должно сродниться с нашей прекрасной русской действительностью
и, оставив все пустые претензии, ощутить в себе, наконец, законную
потребность быть действительными русскими людьми». Отзвуки
этих мыслей мы еще встретим у Белинского.
К этому же времени (1840) относится теоретическая статья
Бакунина «О философии» (в журнале «Отечественные записки»)*, —
в этой статье, чисто теоретической, выступают те же мотивы, которые
мы сейчас отметили в религиозной установке Бакунина, Истина
состоит в «разумном единстве всеобщего и особенного, бесконечного
и конечного, единого и многоразличного», «отвлеченного конечного
и неотвлеченного бесконечного». Познание должно «объяснить
тайну реализации», — выводить единичное и особенное из всеобщего,
«из единой и всеобщей мысли» чрез «развитие мыслей, независимо
от опыта». Закваска гегелианства начинает действовать и в
отношении проблемы познания, — еще сильнее сказывается это во второй
теоретической статье Бакунина**, в которой он излагает
«феноменологию духа» Гегеля. Статья несамостоятельна, но в ней еще ярче
высказана основная идея Гегеля, что единичное самосознание движется
«всеобщей сущностью». В переписке Бакунина находим приложение
к антропологии этих общих положений. «Смерть — совершенное
разрушение индивидуальности, — писал он, — есть высшее исполнение
личности... поэтому смерть присутствует... в самых высших минутах
жизни»***. «Индивидуальность должна пройти, исчезнуть для того,
чтобы стать личностью», — в глубине индивидуальности каждого
человека действует «коренящийся в ней Бог»****. Однако «личность
Бога, бессмертие и достоинство человека могут быть поняты только
практически, только путем свободного дела.,, природа дела в том
(ведь) и заключается, что оно утверждает Бога внутри самого себя» *****.
Это уже новый мотив (общий ряду русских мыслителей, — подробнее
см. в главе о Герцене3), который вполне последовательно превращает
человека в «инструмент» Духа и потому вне «дела» (т. е.
«реализации» всеобщего в конкретной действительности) нельзя мыслить
подлинности жизни Духа в единичном человеке. К этому времени
* Подробнее см. уЧижевского,ор. cit., стр. 96-98.
** У него же, стр. 98-101.
*** Собр. соч., т. III, стр. 90. Здесь уже наличествует мотив «самоотрицания»,
который явится основным в следующем периоде творчества Бакунина.
**** Пж1.,стр, 81.
***** Собр. соч., т. III, стр. 112.

556
В. В. ЗЕНЬКОВСКИЙ
относится и мысль Бакунина, что «новая религия» «должна быть
в области жизни ("дела"), а не теорий». «Жизнь (т. е. "дело") полна
мистического смысла, полна присутствия вечного, живого Бога».
Во всем этом уже налицо симптомы нового периода в философском
развитии Бакунина, — у него начинается уже определенный уклон
от Гегеля, который скоро кончится разложением гегелианства. Этот
процесс слишком характерен для развития секуляризма на русской
почве, чтобы пройти мимо него.
Новые мотивы в философском развитии Бакунина
диалектически связаны с его основными идеями в историософии, но они
имели, несомненно, и свои чисто психологические корни. Когда
он писал в своей статье: «Позвольте же нам довериться вечному
Духу, который лишь для того разрушает и уничтожает, что Он есть
непостижимый и вечно творящий источник всякой жизни»*, то,
конечно, в этом обороте мысли он продолжал — хотя и
односторонне — гегелианский подход к «тайне истории». Но он сам очень
верно сказал о себе в «Исповеди»: «В моей природе была всегда
любовь к фантастическому, к необыкновенным, неслыханным
приключениям, к предприятиям, открывающим горизонт
безграничный»**. Там же он писал: «Мой политический фанатизм жил более
в воображении, чем в сердце»***, сам о себе говорил как о «Дон-
Кихоте»****4. Действительно, личные особенности Бакунина —
потребность в экзальтации и крайнее развитие воображения — сыграли
свою роль, но их значение здесь инструментальное. «Суть», т. е.
подлинный, глубокий сдвиг, происшедший в Бакунине, — помимо
идейной диалектики и личных отмеченных свойств, — был связан
с внутренним движением секулярного духа β сторону утопизма.
С утопизмом мы уже встречались не раз на русской почве — уже
в XVIII веке, — и там он явно выступает как суррогат религиозного
понимания истории, но до Бакунина мы имеем дело с утопизмом
чисто теоретическим. У значительной части русских мыслителей
дух утопизма остается и доныне чисто теоретическим,
кабинетным, так сказать, литературным, но у Бакунина впервые
выступает утопизм с чертами революционного динамизма. У некоторых
декабристов, правда, уже прорывался революционный утопизм,
но по-настоящему он впервые проявляется именно у Бакунина, —
и с тех пор он не исчезает у русских мыслителей и время от времени
* Ibid., стр. 148.
** «Исповедь» («Материалы»), стр. 175.
*** Ibid., стр. 138.
**** Ibid., стр. 132.

[M. А. Бакунин]
557
вспыхивает и пылает своим жутким пламенем. У Бакунина это
связано с идейной диалектикой, — и потому его революционный
утопизм входит в историю русской философии*. Обратимся
поэтому к беглому ознакомлению с эволюцией историософской мысли
Бакунина.
Дело идет не о чисто философской, а именно историософской
эволюции у Бакунина. Справедливо отметил Чижевский**, что
«путь к абсолютной истине философии Гегеля оказался для
Бакунина путем к Богу, но его Богу». Это верно: основная линия мысли
Бакунина остается не только фразеологически, но и по существу
религиозной (в линиях религиозного имманентизма). Уже в 1841
году Бакунин писал: «Жизнь — блаженство, но такое, в котором
играет буря и носятся черные тучи, чтобы объединиться в высшей
гармонии». Бакунин начинает строить мистику отрицания и
борьбы- он не только принимает положение Гегеля о диалектической
ценности и внутренней неизбежности отрицания, но начинает
склоняться к мысли о первенстве отрицания, которое одно
становится носителем творческого начала духа. Он видит целостность
именно в противоречии, т. е. в отрицании положительного начала
(ибо в отрицании «заключено» то положительное, на которое оно
направлено, как отрицание); «энергия всеобъемлющей сущности
(противоречия) как раз состоит в неустанном самосожигании
положительного на чистом огне отрицательного». Это своеобразное
возвеличение отрицания соединяется с отмеченной уже мыслью
о значении «дела», как перехода мысли в «действительность».
«Боже, избави нас от всякого жалкого миролюбия», — пишет он
(1841), — он жаждет «действительного дела», которое «возможно
только при действительном противоречии». «Долой, — пишет он
позже (1842)***, — логическое и теоретическое фантазирование
о конечном и бесконечном; такие вещи можно схватить только
живым делом». Это необычайно характерно в устах человека именно
склонного к фантазированию, к преувеличениям, — «философия
дела» рисовалась Бакунину как выход в подлинную реальность.
К этому присоединялась вера в свою провиденциальную миссию.
Неудивительно, что у Бакунина начинает развиваться критика
* Чижевский (op. cit, стр. 112) считает, что «антифилософский нигилизм
позднейшей фазы Бакунина не имеет отношения к истории философии»,
но в русском революционизме была и есть своя диалектика, которая не раз
врывалась буйной силой в развитие русской мысли.
** Ibid., стр. 101.
*** Соч., т. III, стр. 227.

558
Б. В. ЗЕНЬКОВСКИЙ
«чистой» философии: «философия только теоретична и развивается
только в рамках познания». В этом ее граница и ограниченность:
«философия нового времени, писал Бакунин в 1843 году, — сознала
единство теории и практики, но этим она дошла до своего предела,
ибо по ту сторону предела начинается... вытекающее из
божественной сущности первобытного равенства и общения свободных людей
посюстороннее осуществление того, что составляет божественную
сущность христианства». В последних словах с удивительной
прозрачностью выступает религиозный имманентизм, принимающий
форму утопизма.
Тургенев в романе «Рудин», в котором в лице Рудина, без
сомнения, зарисованы черты Бакунина, очень удачно характеризует
красноречие Рудина, как «нетерпеливую импровизацию». У
Бакунина его поистине «нетерпеливое вдохновение» толкало на самые
неожиданные шаги. Он уже видит наступление нового эона,
угадывает в событиях его времени признаки его приближения. «Целый
мир, — писал он в 1843 году, — страдает родами нового прекрасного
мира. Великие таинства человечности, которые были открыты нам
христианством и сохранены им для нас, несмотря на все его (т. е.
христианства. — В.З.) заблуждения... ныне будут реальной истиной»*.
Именно к этому времени относятся слова его (в письме к Руге),
приведенные уже нами, о «тайне вечной силы, порождающей из недр
своих новую эпоху».
Бакунин принимает решение не возвращаться в Россию («я
испорчен для нее, думает он, а здесь <в Западной Европе> я еще могу
действовать»**); Бакунин посвящает свои силы отныне всему, что
способствует «рождению новой эпохи». Не стоит нам погружаться
в «годы его странствий», — но должно остановиться на том, к чему
привело его погружение в революционную деятельность. Он отдается
ей с такой страстью, с таким неукротимым темпераментом, что
недаром Косидьер5 (парижский префект во время революции 1848 г.)
говорил о нем: «В первый день революции это — клад, а на другой
день его надо расстрелять» ***. Упомянем только о сближении
Бакунина с Прудоном (в 1847 г.), которому Бакунин изъяснял тонкости
гегелевской диалектики****.
* Соч., т. III, стр. 187.
** Ibid., стр. 120.
*** Д рагоманов , op. cit., стр. 48.
**** у Герцена (в «Былом и Думах») есть любопытный рассказ (со слов К. Фохта),
как однажды вечером, устав слушать бесконечные толки о феноменологии, он
оставил Бакунина с Прудоном, а на другое утро, когда он зашел к Бакунину,

[M. А» Бакунин]
559
В статье о «Реакции в Германии», которая является поворотным
пунктом* в философском развитии Бакунина, он воспевает
«отрицание» и «уничтожение». «Вечная противоположность свободы
и несвободы, — утверждает он, — ...ныне дошла и поднялась до своей
последней и наивысшей вершины; мы накануне нового эона». «Дух,
этот старый крот, уже закончил свою подземную работу и вскоре
явится, как судья действительности. Доверимся же вечному Духу,
так заканчивает Бакунин свою статью, который только потому
разрушает, что он есть неисчерпаемый и вечно созидающий источник
всякой жизни. Радость разрушения есть в то же время творческая
радость. В последних словах, так ярко выражающих новое
настроение революционного утопизма, проповедь «философии отрицания»
доходит до своего конца. Отметим, кстати, в этой же статье один
мотив, который несколько позже с чрезвычайной силой зазвучал
у Герцена, а через несколько десятилетий — у К. Леонтьева6.
Пророчествуя о наступлении нового эона (демократии)**, Бакунин
говорит: «Торжество демократии будет не только количественным
изменением, — подобное расширение привело бы только ко
всеобщему опошлению, но и качественным преобразованием — новым,
живым и настоящим откровением, новым небом и новой землей,
юным и прекрасным миром, в котором все современные диссонансы
разрешаются в гармоническое единство»***. Боязнь «всеобщего
опошления», нашедшая столь яркое выражение у Герцена и Леонтьева
(а раньше у Гоголя), вскрывает эстетический мотив у Бакунина,
сравнительно редкий вообще у него. Вообще в это время Бакунин
горячо защищает персонализм (против коллективизма)****.
Утопическая установка, по самому существу, — религиозной
природы, и у Бакунина, с типичной для него религиозной фразеологией,
это особенно ясно. «Мы накануне великого всемирного исторического
переворота... он будет носить не политический, а принципиальный,
религиозный характер... Речь идет не меньше, чем о новой религии,
о религии демократии... ибо не в отдельном лице, а только в общении
он нашел Прудона и Бакунина у потухшего камина: они заканчивали беседу
о Гегеле...
* Но, конечно, не «завершением», как думает Чижевский (op. cit, стр. 108).
** «Демократия знаменует π о л н ы й π е ρ е в о ρ о τ всего мирового уклада
и предвозвещает небывалую еще в истории новую жизнь... демократия
есть религия» (см. соч., т. III, стр. 129).
*** Ibid., стр. 137.
'*** «Коммунизм не действительное, живое объединение свободных людей, а
невыносимое принуждение, насилием сплоченное стадо
животных » — Ibid., стр. 223.

560 Б. В. ЗЕНЬКОВСШЙ
и присутствует Бог»*. «Вы ошибаетесь, — писал он в 1849 году, —
если думаете, что я не верю в Бога, но я совершенно отказался от
постижения Его с помощью науки и теории... Я ищу Бога в людях,
в их свободе, а теперь я ищу Бога в революции». Это своеобразное
«искание Бога через революцию» не есть пустая риторика — для
Бакунина революция, пробуждение скрытых творческих сил есть
откровение Духа. «Долой все религиозные и философские теории, —
еще в 1845 году писал Бакунин, — истина не теория, но дело, сама
жизнь... познавать истину не значит только мыслить, но жить,
и жизнь есть больше, чем мышление: жизнь есть чудотворное
осуществление истины». Когда мы познакомимся (во II томе) с
«Философией общего дела» Η. Ф. Федорова7, мы увидим те же мотивы
своеобразной прагматической гносеологии. Но у Бакунина его жизнь
постепенно уже просто отвергает всякую «теорию». В очень острых
словах (в позднем произведении — 1873 год — «Государство и
анархия») Бакунин говорит о Гегеле и его последователях, что их «мир
висел между небом и землей, обратил самую жизнь своих
рефлектирующих обитателей в непрерывную вереницу сомнамбулических
представлений». Этот поворот в сторону онтологизма в познании,
уже знакомый нам по Хомякову, Киреевскому, Самарину8, тонет,
однако, у Бакунина в неожиданном повороте его к материализму
и атеизму**. Революционная деятельность настроила Бакунина
остро враждебно к Церкви, — и его внецерковная религиозность
стремительно перешла в атеизм. Massaryk*** довольно удачно
называет аргументацию в защиту атеизма у Бакунина «онтологическим
доказательством атеизма». «Если Бог существует, — утверждал
Бакунин, — то у человека нет свободы, он — раб; но если человек
может и должен быть свободен, то значит Бога нет». «Святая
необходимость», которая в гегелианский период не мешала свободе
личности, теперь уже ощущается, как отвержение свободы. Бакунин
ищет базы уже не в трансцендентализме (который он остро
высмеивает, утверждая, что мир в трансцендентализме «висит между небом
и землей»), а в материализме и в позитивизме. В одной из поздних
статей (« Антителеологизм»)**** Бакунин пишет: «Существование Бо-
* Ibid., стр. 230.
** Тургенев писал Герцену в 1869 г.: «Еще в 1862 г., когда я его видел в последний
раз, он верил в личного Бога... и осуждал тебя за неверие» (Драгоманов:
op. cit., стр. 95). Но уже в 1864 г. в программе «Союз социальной демократии»
Бакунин в основу программы поставил атеизм.
*** Massaryk, op. cit., т. II, стр. 15.
**** См. в издании сочинений Бакунина, Москва, 1911, т. III. 58 Статья
«Антителеологизм», стр. 176.

[М.А.Бакунин]
561
га логически связано с самоотречением человеческого разума, оно
является отрицанием человеческой свободы». Основная сущность
мира для него теперь (беру из той же статьи) есть «вечная и
всемирная видоизменяемость... что есть чистое отрицание Провидения».
Мистика природы занимает место религиозной мистики
(«всемирная причинность... есть вечно творящая и творимая»...)*. Защищая
анархизм, «всеобщее разрушение», Бакунин набрасывает основы
и «новой этики». Так как из материалистического детерминизма
вытекает отрицание свободы воли, то падает и обычное понятие
ответственности, из которого общество выводит право наказания.
Этика, которую строит Бакунин (если ее можно считать «этикой»),
по справедливому замечанию Massaryk'a**, является чудовищным
сочетанием софистики и иезуитизма, она принципиально маккиа-
велистична.
На этом мы можем закончить изложение построений Бакунина.
Идейная его эволюция и ее различные этапы не являются чем-то
исключительным, лишь Бакунину присущим, — наоборот, эта
эволюция чрезвычайно знаменательна, предвосхищая различные
диалектические «девиации» в русской мысли. Было бы неверно
целиком относить эту эволюцию к духу секуляризма на русской
почве, но исходным основанием ее все же была секулярная тенденция.
В Бакунине жила несомненная религиозная потребность, как
основа всех его духовных исканий; о его революционной деятельности
не раз высказывалась мысль, что она была проникнута своеобразным
(славянофильским) мессианизмом***. Он был и всю жизнь оставался
романтиком (даже в период, когда, под конец жизни, склонялся
к убогой программе «просвещенства»), но его романтизм коренился
в религиозности, в потребности жить «бесконечным»****, Абсолютом.
Только ведь Абсолют всегда мыслился и переживался (не одним
Бакуниным, но и вообще в секуляризме) имманентно и внецерков-
но. В русском радикализме мы не раз еще будем встречаться с тем,
как страстная (именно страстная, легко переходящая в фанатизм
и сектантство) религиозная потребность, за отсутствием церковного
питания, переходит в утопизм — иногда кабинетный, а иногда —
революционный. Для Бакунина определяющим моментом в его
* Статья «Антителеологизм», стр. 176.
** Massaryk,op.cit.,T. II, стр. 19-22.
*** Mas s а г у k, ibid., стр. 25.
**** Сам Бакунин высмеивал позже эпоху, когда «думали, что вечно искомый
абсолют найден и что его можно покупать оптом и в розницу в Берлине»,
но он-то сам только «абсолютом» и интересовался до конца дней.

562
В. В. ЗЕНЬКОВСКИЙ
обращении к революционизму было гегелианство, на почве которого
он (заостряя и односторонне толкуя Гегеля) находил творческую силу
лишь в отрицании. «Дух нового времени говорит и действует только
среди бури», — писал он однажды. В ожидании нового (во всем
нового) зона, Бакунин хоронит не только государство, но и «буржуазную»
науку («наука должна погибнуть вместе с миром, которого она есть
выражение»*), — поэтому не пустой фразой является «искание
Бога в революции». Эта мистика революционизма диалектически
связана с историософским и религиозным имманентизмом;
философия «дела», своеобразная «прагматическая» гносеология уводит
из кабинета в жизнь, от теории к практике, но тут-то она неожиданно
подчиняет личность объективному потоку истории, отдается в плен
детерминизму. Сочетание утопизма с детерминизмом является очень
типичным вообще для умственных течений XIX века не только
в России, но и в Западной Европе**.
-©^50-
* Из прокламации к молодежи (Издание речей Бакунина у Балашева, стр. 235).
** См. превосходные исторические анализы этого в книге П. И. Новгородце-
ва. Об общественном идеале (3 изд., 1921). См. также главу, посвященную
Бакунину, в книге M a s s а г у к (В. II).

€4^
С. А. ЛЕВИЦКИЙ
Силуэты русских мыслителей.
М. А. Бакунин (1814-1876)
Михаил Александрович Бакунин был, безусловно, самой яркой,
хотя наименее типичной и наименее популярной фигурой русского
западничества. Даже слово «западник» звучит здесь какой-то
иронией, ибо он был воплощением широкой русской натуры, русского
бунтарства. Психологически говоря, он был руссейшим из русских,
но в плане социально-политическом его приходится отнести к
западникам.
Вся жизнь его, как и натура, была исполнена противоречий. Он
родился в настоящем «дворянском гнезде», был высококультурным
русским барином, пережил период экзальтированной религиозности,
но кончил свою жизнь в швейцарской больнице для чернорабочих;
в жертву делу всемирной революции он принес и личную
популярность и свой несомненный философский дар.
В ранней молодости, еще будучи офицером, он прошел через
увлечение немецкой идеалистической философией, сначала — Фихте,
затем — Гегелем. Его первые философские опыты преисполнены
огненным этическим пафосом и своеобразной религиозностью,
конечно, абсолютно внецерковной. «Цель жизни — Бог, но не тот
Бог, которому молятся в церквах... но тот, который живет в
человечестве...» — писал он в период своего увлечения Фихте. И нужно
сказать, что Фихте вряд ли одобрил бы такое толкование своего
учения. Но для Бакунина Фихте был только трамплином для скачков
его собственной мысли. И далее: « Человечество есть Бог, вложенный
в материю».
Бакунин верит, точнее, хочет верить в Бога, но Бог для него
заключен в человечестве. Поэтому он скоро приходит к религии
божественного человечества, подобно Фейербаху и Конту, но с неизмеримо

564
С.А. ЛЕВИЦКИЙ
большим пафосом. «Друзья мои, — пишет он в письме, — земля уже
не есть наше отечество, счастье наше — небесное... религия наша —
бесконечна... все освящается ею, все должно проявлять бесконечное
приближение божественного человечества к божественной цели...»
От увлечения Фихте Бакунин вскоре переходит к увлечению
Гегелем. Гегелевский пафос абсолютности и непогрешимости еще
больше соответствовал его натуре. Ему казалось тогда, что он обрел
абсолютную истину. «Мое личное "я"... обрело абсолют... — писал
он, — моя жизнь... отождествилась с абсолютной жизнью». И здесь
мессианско-трагическое мироощущение не оставило Бакунина. Он
понимал, что история есть процесс трагический, что жизнь полна
противоречий и ужасов, но, с высоты своего причастия Абсолюту, он
благословлял эти ужасы. «Жизнь полна ужасных противоречий, —
писал тогда он, — но она прекрасна, полна мистического, святого
значения...». И в своих письмах он не устает говорить о «святой
необходимости», которая господствует в мире. Кстати сказать, это
был именно Бакунин, который внушил тогда Белинскому мысль
о «святой необходимости», оправдывающей даже самые темные
периоды истории, и Белинский под влиянием Бакунина написал свою
знаменитую статью «Бородинская годовщина», где он оправдывал
реакцию Николая Первого.
В начале 40-х годов Бакунин уезжает за границу, в Берлин, и
сближается там с представителями гегелевской «левой», главным образом
с Руге. Как известно, левый лагерь гегелианцев делал из философии
своего учителя революционные выводы. Бакунин, который, по его
позднейшему признанию, всегда «искал Бога в революции»,
склонился под влиянием Руге к такому не ортодоксальному пониманию
учения Гегеля. Если в начале своего увлечения Гегелем он придавал
главное значение синтезу, то теперь он начинает считать синтез
только заданием, подчеркивает момент отрицания, «антитезиса»*.
Но отрицание на практике означает разрушение, и Бакунин находит,
таким образом, философское оправдание заложенному в его натуре
бунтарству. В 1842 году он пишет нашумевшую статью «Реакция
в Германии», под псевдонимом Жюль Элизар, где он впервые
высказывает свое новое, «отрицательное» кредо и где, между прочим,
содержится облетевшая весь мир фраза: «Радостьразрушения есть
творческая радость ».
Отныне Бакунин преисполняется мистикой отрицания и
борьбы. Он порывает со своим русским подданством и не возвращается
* Опять-таки, это «левое» истолкование Гегеля оказало решающее влияние
на позднейшую эволюцию взглядов Белинского. — С. Л.

Силуэты русских мыслителей. М.А. Бакунин (1814-1876) 565
на родину, стремясь посвятить свои силы борьбе за освобождение
человечества. Под влиянием Прудона он приходит к идее
безгосударственного социализма, идее, которую он впоследствии
самостоятельно разработал далее, доведя ее до крайностей, и дал ей новое
имя «анархизм». Впрочем, и тогда, в конце 40-х годов, Бакунин уже
был анархистом по инстинкту.
Его душа охвачена теперь жаждой разрушения старого мира,
и прежде всего — оков государственности. Так как наиболее
государственным и, следовательно, реакционным народом он считал
немцев, а наиболее свободолюбивым — славян, то первым этапом
на пути освобождения для него становится задача разрушения
немецкого владычества над славянами, после которой должна
последовать всеславянская федерация. Нужно подчеркнуть, что идея
всеславянской федерации носит у Бакунина сугубо
неимпериалистический характер и что эти мечты Бакунина испугали не столько
немцев, сколько русское правительство.
«Боже, избави нас от всякого жалкого миролюбия», — пишет в эти
годы Бакунин и скоро доказывает свою воинственность на деле. Он
принял деятельное участие в первом всеславянском съезде в Праге —
съезде, который вылился 12 июня 1848 года в открытую революцию
против Габсбургов. Бакунин стал одним из главных вождей этой
революции, «баррикадным генералом». Когда революция была
подавлена войсками Виндишгреца, Бакунин успел убежать в Германию.
Однако там в мае 1849 года вспыхнуло восстание в Дрездене.
Бакунин, волей судеб очутившийся тогда именно там, принял активное
участие и в этом восстании, окончившемся также неудачно. На этот
раз ему не удалось скрыться: он был арестован немецкими властями
и, как опаснейший революционер, приговорен к смерти, замененной
двадцатилетней каторгой. Вскоре, однако, прусское правительство
выдает его австрийскому, так как надо было отвечать за участие
в пражском восстании. Там его, между прочим, приковывают к
стене. Император Николай мечтал, однако, сам заполучить Бакунина,
и в 1851 году австрийское правительство передает его царской
полиции. В России Бакунина заключают сначала в Петропавловскую,
затем в Шлиссельбургскую крепость и наконец, после восьмилетнего
заточения в казематах, высылают в Сибирь. Между прочим, Бакунин
впоследствии говорил, что тюремный режим в России был гораздо
мягче австрийского или прусского режима. Измученный
долголетним сидением в тюрьме, он пишет в Петропавловской крепости
покаянную («Исповедь»), где кается в своих грехах и
заблуждениях. Но, конечно, это покаяние было лишь тактическим ходом или
уступкой слабости натуры. Из Сибири в 1861 году Бакунину удается

566
С. А. ЛЕВИЦКИЙ
бежать через Японию и Америку в Англию, где он является к
Герцену. Однако он вскоре оказался слишком радикальным для Герцена,
который хотя и не рвал с Бакуниным, но предпочитал держать его
подальше. В 1863 году Бакунин, с группой русских добровольцев,
принимает участие в польском восстании, конечно, на стороне
поляков. Но предприятие его заканчивается полной неудачей, и ему
еле удается спастись. В течение 60-х годов Бакунин разрабатывает
свое анархическое учение, а также принимает деятельное участие
в организации революционного движения.
За эти годы, под влиянием тяжелых испытаний, в Бакунине
происходит новый переворот. Если раньше он был по-своему религиозен,
то теперь он становится полным атеистом. Еще в начале 60-х годов
он писал о необходимости «посюстороннего осуществления того,
что составляет сущность христианства», то есть он мечтал
подвести христианскую базу под дело революции. Впоследствии же он
приходит к более радикальному атеизму, чем атеизм Фейербаха.
По мнению Бакунина, Бог не только не существует, но и не должен
быть. Вот его аргументация: «Если Бог существует, то у
человека нет свободы, он — раб; но если человек может и должен быть
свободен, то, значит, Бога нет». То есть он видит непримиримое
противоречие между человеческой свободой и Божиим
всемогуществом и решает эту антиномию в пользу человеческой свободы.
Масарик остроумно назвал аргументацию Бакунина «онтологическим
доказательством атеизма». Между прочим, Достоевский вложил
эту аргументацию в измененном и углубленном виде в уста одного
из героев романа «Бесы» — Кириллова. «Если Бог есть, то вся воля
Его, и из воли Его я не могу. Если нет Бога, то вся воля моя, и я
обязан заявить своеволие».
Образ Бакунина нашел свое отражение в двух больших созданиях
русской литературы: в «Рудине» Тургенева и «Бесах» Достоевского.
Но хотя некоторые черты Бакунина («нетерпеливое красноречие»)
удачно были схвачены Тургеневым, образ Рудина слишком мягок
для Бакунина, у которого слово не расходилось с делом. Другое
воплощение Бакунина — это Ставрогин. Правда, новейшие
исследователи отрицают, что Бакунин был прообразом Ставрогина,
находя, что роль этого прообраза играл друг молодости Достоевского
петрашевец Спешнев; в пользу этой гипотезы существуют весьма
серьезные аргументы. Однако если это и так, то некоторые черты
Бакунина все же отражены в Ставрогине.
Но вернемся к учению Бакунина, которое было неразрывно
связано с его жизнью. Даже в старости Бакунин не потерял своего
энтузиазма. Он становится теперь пророком демократии, которая

Силуэты русских мыслителей. М.А. Бакунин (1814-1876) 567
для него — мост к анархизму. «Мы накануне великого
переворота... — восклицал он, — всемирного исторического переворота. Он
будет носить не политический, а принципиальный, религиозный
характер... Речь идет не меньше чем о новой религии, о религии
демократии... ибо не в отдельном лице, а только в общении и
присутствует Бог». И далее: «Торжество демократии будет не
количественным изменением — подобное расширение привело бы только
ко всеобщему опошлению, — но к качественному преобразованию...»
Характерно, что Бакунин славословит именно демократию,
а не социализм. Свобода лица и дух свободного братства были для
него главным содержанием демократического идеала. Он был
одержим идеей свободы, а не равенства. Идея равенства была для него
подчинена идее свободы. Поэтому он видел в социализме только
временного союзника. В этом — глубочайший идеологический
корень его расхождений с Карлом Марксом. Как известно, Бакунин
и Маркс в течение нескольких лет вели упорную борьбу за первенство
в возглавлении рабочего движения. В этой борьбе победил в конце
концов Маркс, как больший реалист, лучший организатор и как
человек, в духе своей аморальной доктрины не гнушавшийся
никакими средствами. Большевики стараются теперь замолчать или
затушевать тот факт, что Маркс пускал о Бакунине слухи, якобы он
был царским шпионом, и эти слухи сыграли свою роль в подрыве
авторитета Бакунина.
Бакунин же, в свою очередь, предвидел, что победа марксизма
приведет к величайшему порабощению того же рабочего класса.
«Самодержавный коммунизм» был для него худшей формой
тирании, чем даже столь ненавидимый им царизм.
Анархический идеал Бакунина, конечно, утопичен. Он понимал,
что свобода без братства неосуществима, но он думал, что достаточно
осуществить идеал безграничной свободы, чтобы братство воцарилось
само собой. Вот как он определяет свой позднейший анархический
идеал: «Через анархию — к свободе, по принципу свободы — не сверху
вниз, не от центра к окружности, а снизу вверх, от окружности
к центру». Он был крайним идолопоклонником свободы и всю жизнь
стремился деятельно осуществлять свой идеал.
Под конец жизни Бакунин, всегда живший в стесненных
материальных обстоятельствах, очутился в крайней нужде. Он умер
в больнице для чернорабочих в Берне, в Швейцарии. Перед смертью
он пережил разочарование — если не в своем конечном идеале,
то в перспективах освобождения человечества. Из его уст вырвались
следующие горькие слова: «Мы рассчитывали на массы, которые,
однако, не захотели со страстью отнестись к делу своего собствен-

568
С, А. ЛЕВИЦКИЙ
кого освобождения, а за отсутствием этой народной страсти мы,
при всей своей теоретической правоте, были бессильны».
Бакунин был прирожденный бунтарь, революционер, своей
демагогией и несомненными организаторскими способностями
заражавший окружающих. Он умел подымать на революционное
дело, но не умел вести это дело. Префект парижской полиции сказал
о нем: «В первый день революции это — клад, а на другой день его
надо расстрелять».
Большевики, несмотря на вражду Бакунина к Марксу, пишут
теперь о нем в смягченных тонах, пытаясь даже оправдать вину
Маркса.
Нет сомнения, что идеалы Бакунина, пусть идеалы еретические,
все же дышали любовью к свободе. И потому весь его облик,
несмотря на все его заблуждения, нравственно привлекательнее, чем
образ Маркса.
За внешностью русского богатыря-помещика в нем жила душа
Стеньки Разина. Бакунин — пример идолопоклонства и мученика
идеи свободы.
^5^

У
ПОСЛЕВОЕННЫЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ
ЖИЗНИ
И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
М. БАКУНИНА

€*^
H. M. ПИРУМОВА
M. Бакунин или С. Нечаев?
ι
В июле 1871 года в Петербурге происходил судебный процесс
над группой революционеров.
Стенографические отчеты о заседаниях судебной палаты «по делу
о заговоре, составленном с целью ниспровержения существующего
порядка управления в России» печатались во многих газетах и
прежде всего в «Правительственном вестнике»* Подобная гласность
не была в обычае в те времена. Но на этот раз сам обвинительный
материал, как думали в правящих кругах, мог содействовать
разоблачению революционеров в глазах общества.
«Быстрое и подробное печатание отчетов заседаний в
"Правительственном вестнике" будет иметь, по моему глубокому убеждению,
самое благодетельное влияние на присутствующую публику», — писал
в докладе царю управляющий министерством юстиции О. В. Эссен.
«Дай Бог!» — гласила лаконичная резолюция Александра II*.
И действительно, на этот раз в руках правительства оказался
материал беспрецедентный в истории русского революционного
движения. Речь шла о деятельности и программных документах
общества «Народной расправы». Созданная осенью 1869 года
организация эта ставила своей целью ниспровержение существующего
строя, но методы, которыми действовали ее члены, могли вызвать
лишь гнев и возмущение общественности. Иезуитские приемы,
обман народа, террор по отношению к инакомыслящим возводились
в принципы революционной борьбы; внедрялась система взаимного
шпионажа и шантажа. 21 ноября 1869 года группой участников
См. Б. С. Итенберг. Движение революционного народничества. М., 1965,
стр. 134.

572
H. M. ПИРУМОВА
общества был убит член организации студент Иванов, выразивший
несогласие с подобными способами борьбы и на этом основании
обвиненный в предательстве.
Это убийство, которое квалифицировалось судом как уголовное,
и «Катехизис революционера», представлявший собой свод правил
для руководства участнику движения, давали основание
правительственному лагерю надеяться на успех процесса.
«Катехизис» был обнаружен среди других бумаг при обыске
на квартире П. Г. Успенского. Он представлял собой «печатную
в 16-ю долю листа книжку на иностранном языке, как бы на
итальянском» , — так значилось в протоколе обыска. Во время следствия
Успенский показал, что книжка написана шифром. Тогда комиссия
сенатора Чемодурова1 (ведшая следствие) отправила этот документ
в министерство иностранных дел, прося «поручить сведущему
лицу заняться переводом книжки для определения, что именно она
в себе содержит». Обнаруженный вслед за этим в записной книжке
другого члена организации, А. К. Кузнецова2, ключ к шифру помог
прочесть документ. В 162-м номере «Правительственного
вестника» «Катехизис» был опубликован полностью. Более пятидесяти
лет исследователи пользовались этим текстом. Только в 1924 году
при разборке секретного архива Третьего отделения был найден еще
один зашифрованный экземпляр. Историку А. Шилову3 при участии
А. Ф. Добрянского удалось заново дешифровать этот документ,
внеся в него ряд уточнений. Вот этим уточненным текстом мы и будем
пользоваться далее.
В разделе первом об отношении революционера к самому себе
«Катехизис» требовал полного отречения от всех форм личной
и общественной жизни, презрения к общественному мнению,
ненависти к общественной нравственности. «Нравственно для него все,
что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно
все, что мешает ему».
Раздел об отношении к товарищам по революции гласил:
«Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к...
товарищу определяется единственной степенью полезности в деле
всеразрушительной практической революции». Товарищи не все
равны. У каждого посвященного «должно быть под рукой несколько
революционеров второго и третьего разрядов», то есть «не совсем
посвященных», на которых он должен смотреть как на часть
«революционного капитала», отданного в его распоряжение.
Третий раздел был посвящен отношению революционера к
обществу. Здесь объяснялось, что революционер живет в обществе, имея
целью лишь его беспощадное разрушение. Имея в виду эту конечную

M. Бакунин или С. Нечаев?
573
цель, он должен притворяться для того, чтобы проникать всюду во все
слои «высшие и средние, в купеческую лавку, в церковь, в барский
дом, в мир бюрократический, военный, в литературу, в Третье
отделение и даже в Зимний дворец». Все общество должно быть
разделено на несколько категорий. «Первая категория — неотлагаемо
осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список
таких осужденных по порядку их относительной зловредности для
успеха революционного дела, так чтобы предыдущие нумера
убрались прежде последующих...
Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым
даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков
довели народ до неотвратимого бунта...
К третьей категории принадлежит множество
высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом
и энергией, но пользующихся по положению богатством, связями,
влиянием и силой. Надо их эксплуатировать всевозможными
манерами и путями, опутать их, сбить их с толку, и, овладев по
возможности их грязными тайнами, сделать их своими рабами.
...Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев
и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать
по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между
тем прибирать их в руки, овладеть всеми их тайнами,
скомпрометировать их донельзя, так чтобы возврат был для них невозможен,
и их руками мутить государство.
Пятая категория — доктринеры, конспираторы и революционеры
в праздно-глаголющих кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно
толкать и тянуть вперед, в практичные головоломные заявления,
результатом которых будет бесследная гибель большинства и
настоящая революционная выработка немногих...
Шестая и важная категория — женщины, которых должно
разделить на три главных разряда.
Одни — пустые, бессмысленные и бездушные, которыми можно
пользоваться, как третьей и четвертой категорией мужчин. Другие —
горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не
доработались еще до настоящего бесфазного и фактического революционного
понимания. Их должно употреблять как мужчин пятой категории.
Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященные
и принявшие всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы
должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше,
без помощи которых нам обойтись невозможно».
Вслед за этим шел последний раздел — об отношении к народу.
Провозглашая конечную цель: «Полнейшее освобождение и счастье

574
H. M. ПИРУМОВА
народа», «Катехизис» призывал соединяться «с теми элементами
народной жизни», которые всегда прямо или косвенно выражали
свой протест против государства и общества. «Соединимся с лихим
разбойничьим миром, этим истинным и единственным
революционером в России»*.
Направленность «Катехизиса» не только против
правительства, но и против общества была очевидна. Именно на это решил
опереться и реакционный публицист M. Н. Катков. В передовой
статье «Правительственного вестника» он доказывал, что
общество не может быть нейтральным в борьбе между «существующим
порядком и идеей, которая навязывается молодому поколению».
«Послушаем, — писал он, — как русский революционер
понимает сам себя. На высоте своего сознания он объявляет себя человеком
без убеждений, без правил, без чести. Он должен быть готов на
всякую мерзость, подлог, обман, грабеж, убийство и предательство.
Ему разрешается быть предателем даже своих соумышленников
и товарищей... Не чувствуете ли вы, что под вами исчезает всякая
почва? Не очутились ли вы в ужасной теснине между
умопомешательством и мошенничеством?»**
Но весь пафос Каткова, все усилия обвинения оказались
напрасными. Участники движения решительно высказывались против
применения подобных идей. Согласно их показаниям содержание
«Катехизиса» не было известно им до процесса.
Стенографические отчеты, печатаемые в прессе, дали
возможность широким кругам общественности познакомиться как с
мыслями, так и с другими документами революционной организации,
узнать о причинах, порождающих само движение. Вышло так, что
правительство само помогло пропаганде революционных идей.
Царь был весьма недоволен результатом процесса. «Однако же
хорошие ожидания твои по нечаевскому делу не оправдались», —
сказал он О. В. Эссену.
Из 79 человек, привлеченных к процессу, четверо были
приговорены к каторжным работам, двое — к ссылке в Сибирь, 30 —
к тюремному заключению, остальные оправданы.
Но ни сам процесс, ни тем более последующий приговор
не разрешили вопроса о появлении идей иезуитства и
мистификации в русском революционном движении; не был установлен
и автор «Катехизиса». Это обстоятельство способствовало
возникновению различных мнений в исторической литературе.
* «Борьбаклассов», 1924, № 1-2, стр. 168-271.
** «Правительственный вестник», 1871, № 162.

M. Бакунин или С. Нечаев?
575
Но как современники, так и позднейшие исследователи могли
выбирать из двух возможных вариантов: или М. А. Бакунин,
или С. Г. Нечаев*.
II
Михаил Александрович Бакунин был крупнейшим
революционером-анархистом, широко известным как в России, так и в Западной
Европе. Его легендарная биография, личное мужество и
безраздельная преданность идее освобождения человечества от всех форм
угнетения и эксплуатации привлекали к нему умы и сердца людей.
В 1869 году он жил в Швейцарии, творя грандиозные
революционные планы, рассылая своих эмиссаров в различные страны Европы,
призывая к немедленным революционным акциям.
В марте к нему явился неизвестный еще на Западе, но уже
популярный в среде русского революционного студенчества Сергей
Геннадиевич Нечаев.
Человек далеко не заурядный, Нечаев обладал железной волей,
фанатической преданностью по-своему понятому революционному
делу, непреклонной верой в свою правоту, в правильность
избранного им пути. Кроме своеобразно трактуемого революционного дела,
цель которого — до конца разрушить «этот поганый строй», Нечаев
не имел иных мыслей, чувств, желаний, стремлений. Личность
и взгляды этого фанатика революции почти не изучены в нашей
литературе. Родился и вырос он в Иваново-Вознесенске в мещанской
семье. Рано начав самостоятельную жизнь, зарабатывал тем, что
писал вывески для ивановских купцов.
В 1866 году, приехав в Петербург и сдав экзамен на звание
народного учителя, он обосновался в Сергиевском приходском училище.
С 1868 года Нечаев стал частым посетителем студенческих кружков,
которых в то время было множество. Так, 3. Ралли рассказывает, как
Нечаев появился в студенческой коммуне Медико-хирургической
академии, стремясь познакомиться со старыми номерами «Коло-
* Фр. Меринг. К. Маркс. История его жизни. Пг., 1920; Тун. История
революционных движений в России. Пг., 1920; Б. Козмин. П. Н. Ткачев и
революционное движение 1860-х годов. М., 1922; Ю. Стеклов. Михаил Александрович
Бакунин, т. III. М., 1927; F. Yen turi il populismo russo, ν. 1-2. Torino, 1952;
Ε. Carr. Michael Bakunin, New-York, 1961 — считали автором Бакунина.
Богучарский. Активное народничество 70-х гг. М., 1912; А. Карелин. Жизнь
и деятельность М. А. Бакунина. М., 1919; М. Неттлау. Жизнь и деятельность
М. Бакунина. П., 1920; А. Гамбаров. В спорах о Нечаеве. М.; Л., 1926 —
высказывались за авторство Нечаева.

576
Л. M. ПИРУМОВА
кола», которые там часто читали. Причем Нечаева интересовал
не весь «Колокол», а лишь статьи о каракозовском деле*.
Став своим человеком в кружке, Нечаев принимал участие в
совместном чтении и другой литературы. Это были книги Луи Блана,
Карлейля4, Рошфора6, статьи «Отечественных записок» о Роберте
Оуэне, работа Буонарроти6 о заговоре Бабефа. «Эта последняя книга
произвела на некоторых из нас потрясающее впечатление, и мы
заговорили об организации политического общества в России», — пишет
3. Ралли. Очевидно, в общих чертах познакомился Нечаев тогда же
и с деятельностью и идеями Робеспьера7, о котором часто шла речь
между студентами, а его портреты наряду с портретами Сен-Жюста8
вывешивались на стенах во время сходок.
По свидетельству Ралли, «Исповедь» Руссо9 и «Речи» Робеспьера
были теми двумя книгами, с которыми Нечаев явился к нему
впоследствии, бежав от преследования швейцарской полиции.
В 1926 году, отвечая на вопрос Б. Николаевского10, спросившего
его о взглядах Нечаева, Ралли сообщал, что Нечаев был «просто
республиканец, поклонявшийся Робеспьеру, каким изображал он
его себе по тому, что знал из чтения нескольких книг» **.
Помимо определенного круга чтения, на формирование взглядов
Нечаева повлияли и конкретные исторические события недавнего
прошлого. Под последним мы имеем в виду прежде всего историю
ишутинского «Ада», бесспорно сильно его заинтересовавшую. <...>
4 апреля 1866 года Д. В. Каракозов совершил покушение на царя.
Подчеркивая свою преемственность, идущую от этой группы, не-
чаевская прокламация «Народная расправа» гласила: «Начинание
нашего святого дела было положено Дмитрием Владимировичем
Каракозовым».
Определенный круг идейных влияний, а также личные черты
характера Нечаева, могли, казалось, способствовать выработке
у него тех взглядов, которые нашли свое выражение в «Катехизисе
революционера».
Остановимся теперь на том, как представлялся процесс
складывания иезуитской системы Нечаева Бакунину, Свидетельство его,
бесспорно, авторитетно.
Явившись в Швейцарию (март 1869 года) и сблизившись с
Бакуниным, Нечаев поселился у него. Более четырех месяцев они почти
каждую ночь проводили в разговорах «о всевозможных вопросах».
* 3. Ралли. Сергей Геннадиевич Нечаев. «Былое», № 7, 1906, стр. 137.
* Б. Николаевский. Памяти последнего «якобинца»-семидесятника. «Каторга
и ссылка», 1926, N° 2 (23), стр. 217.

M. Бакунин или С. Нечаев?
577
Старый ветеран революции был очарован этим «юным фанатиком».
Начался период их совместной деятельности. Из-под пера Бакунина
и Нечаева появился ряд листовок и брошюр, призывающих к
немедленной революции, объясняющих цели, методы и задачи ее. Более
полутора лет Бакунин находился под известным обаянием сильной
личности Нечаева и, безусловно, во всем верил ему. Но вот в июне
1870 года начался их разрыв, о котором речь впереди. И тогда-то,
зная почти всю правду о Нечаеве, но все еще чрезвычайно высоко
ценя его ум, энергию, а главное, беспредельную преданность делу,
Бакунин в письме к друзьям попытался смоделировать и в какой-то
степени объяснить взгляды своего недавнего соратника.
« ...В нем все: и ум, и сердце, и воля — а сердца и воли в нем
много — все подчинено главной страсти разрушения настоящего порядка
вещей; а следовательно, его ранней мыслью должно было быть
создание организации или коллективной силы, способной исполнить это
великое дело разрушения — составление заговора». Далее следует
текст, весьма характерный для самого Бакунина:
«Кто на своем веку занимался составлением заговоров, — пишет
со знанием дела этот старый заговорщик, — тот знает, какие
страшные разочарования встречаются на этом пути: вечная
несоразмерность между громадностью цели и мизерностью средств, недостаток
и незнание людей: сто промахов на один порядочный выбор, один
серьезный человек на 100 пустоцветов и пустозвонов».
Особенно невероятно трудно создать тайное общество в России,
где нет «объединяющей страсти ...где развращающим образом
продолжает еще действовать византийское благословение и где,
с другой стороны, научная критика, успевшая разрушить старую
нравственность, не успела еще создать нравственности новой, где
научное отрицание свободного произвола объясняется большинством
молодежи в смысле снисходительно-объективного созерцания своих
собственных пакостей и имеет результатом естественным
распущенность и обмельчание характеров, отсутствие всякой сосредоточенной
страсти воли».
Итак, в подобной обстановке человек, стремящийся создать
тайную организацию и понимающий, что «молодые люди не умеют
и не хотят сплотиться свободно», приходит к неизбежному
заключению, что сплотить их надо помимо «их знания и воли, и для того, чтоб
эта организация, основанная наполовину на насилии и на обмане,
не рушилась, надо их опутать и скомпрометировать, чтоб возврат
для них стал невозможным».
Изложив так представления Нечаева, Бакунин констатирует: «Вот
первый естественный шаг к иезуитской системе». Далее Бакунин

578
Н.М.ПИРУМОВА
перечисляет человеческие достоинства Нечаева, характеризующиеся
главным образом его полной самоотреченностью, а также наличием
«нежного сердца».
«Каким же образом, — восклицает Бакунин, — он мог дойти
в своих действиях и до наглой лжи, и до беспространной интриги,
и до беспощадного эксплуатирования и компрометирования своих
лучших друзей? А систему? Не позабудьте систему. Раз убедившись,
разумеется ошибочно, в необходимости употребления иезуитских
правил и средств внутри организации — заметьте, что я не говорю
о их внешнем употреблении, которое часто становится
необходимым... — раз убедившись в необходимости принять иезуитскую
систему, он предался ей по долгу... Чем более он чувствовал в себе
самом склонность к личной страстной привязанности, тем
фанатичнее стал он преследовать их в себе и в других»*.
Психологический вариант, предложенный Бакуниным, не лишен
известной логики. Но более подробный анализ взглядов Нечаева
не входит в наши задачи, а потому вернемся к «Катехизису».
Этот документ появился на свет в период совместного творчества
Бакунина и Нечаева. Вопрос об его авторстве, таким образом,
неизбежно свелся к трем вариантам:
1) Бакунин, 2) Нечаев, 3) Бакунин и Нечаев.
III
«Между автором "Катехизиса" и Нечаевым есть громадная
разница, — говорил Спасович11, — а именно такая, какая существует
между революционером дела и революционером мысли. Нечаев был
прежде всего революционером дела. Между тем в авторе
"Катехизиса" мы видим теоретика, который на досуге, вдали от дела, сочиняет
революцию, графит бумагу, разделяет людей на разряды по этим
графам, одних обрекает на смерть, других предлагает ограбить, третьих
запугать и т. д. Это чистейшая отвлеченная теория... Таким образом,
я полагаю, что "Катехизис" есть эмиграционное сочинение,
произведшее на Нечаева известное впечатление и принятое им во многих
частях к руководству. Я не смею приписывать его Бакунину, но,
во всяком случае, происхождение его эмиграционное»**.
Приводя это выступление защитника, хотелось бы заметить, что
объяснение «эмиграционным» или вообще западным влиянием про-
* Cahiers du monde Russe et Soviétique, 1-er Cahier, 1967, стр. 104-108.
** В. Д. Спасович. Соч., т. V, стр. 149-150.

M. Бакунин или С. Нечаев?
579
исхождение тех или иных дурных идей всегда было в большом ходу
в русских правящих кругах. Именно на это и рассчитывал Спасович,
а потому свидетельство его, сделанное с определенным умыслом,
не следует считать серьезным доказательством.
Обратимся теперь к воспоминаниям ближайших соратников
Бакунина 3. Ралли и М. Сажина.
Первый из них, рассказывая о той «головомойке», которую
устроил ему Бакунин за намерение организовать побег арестованного
Нечаева, приводит слова, сказанные ему во время этого разговора:
«Когда революционер стремится спасти кого-нибудь из беды, он
должен взвесить пользу, приносимую спасаемым, с одной стороны,
а с другой — ту трату революционных сил, которые нужны для его
спасения», — так, по словам Ралли, сказал ему Бакунин.
«Формулировка этого обвинения, — продолжает Ралли, — поразила меня
своей тождественностью с текстом старой нечаевской программы,
которая, конечно, позже была перередактирована по-своему на
семинарский язык Сергеем Геннадиевичем»*.
Само рассуждение о способах траты революционных сил не
кажется нам худшим местом в тексте «Катехизиса», и если Бакунин
действительно придерживался этой точки зрения, то это не доказывает
еще его авторства документа в целом. Несколько серьезней звучит
утверждение Сажина, который вспоминает, что при разборке архива
арестованного Нечаева в особом пакете он обнаружил «известный
революционный "Катехизис", писанный весь рукою Бакунина. Все
это было тогда же сожжено»**.
При оценке этого свидетельства следует иметь в виду, что писалось
оно много лет спустя человеком, который не только отошел от своего
учителя, но, по существу, бросил его в тяжелое для него время, перейдя
на сторону тех, кто осуждал неудачные акции старого революционера.
Допуская при этом возможность объективности и точности
воспоминаний, можно предположить, что «Катехизис» действительно был
переписан Бакуниным, т. к. вызвал у него определенный интерес.
Обратим внимание и на свидетельство другой современницы —
А. Успенской12, близко знавшей Нечаева и считавшей автором
«Катехизиса» Бакунина. В ее системе доказательств следующие аргументы:
1) известное уже воспоминание Ралли, 2) мнение С. Перовской13.
«На первом же свидании при разговоре о Нечаеве в 1881 году она
(Перовская. — Н. П.) сказала, что в революционных кругах взгляд
на него сильно изменился, что многое из того, что приписывалось
* 3. Ралли. Сергей Геннадиевич Нечаев. «Былое», 1906, № 7, стр. 137.
** М. П. Сажин. Воспоминания. М., 1925, стр. 73-74.

580
Я. M. ПИРУМОВА
Нечаеву, делали другие, главным образом Бакунин, написавший
программу, за которую так много нападали на Нечаева» *.
О воспоминаниях Ралли мы говорили выше; что же касается
слов С. Перовской, то здесь следует иметь в виду, что, не зная лично
ни Бакунина, ни Нечаева, она расценивала их деятельность с
народовольческих позиций. Бакунин с его отрицанием политической
борьбы был неприемлем для народовольцев. Нечаев же,
находившийся уже десятый год в Алексеевском равелине, проявивший
в тех страшных условиях чудеса выдержки и мужества,
распропагандировавший собственную охрану и установивший регулярные
связи с Исполнительным комитетом, вызывал большое уважение
со стороны народовольцев.
Не ограничиваясь мнениями Ралли и Перовской, Успенская сама
пытается доказать, что до отъезда Нечаева за границу ни о каком
«Катехизисе» еще не могло быть и речи, что его не существовало
ни в уме Нечаева, ни вообще в России и что никто из обвиняемых
до процесса не подозревал о существовании подобных идей.
Последнее утверждение Успенской свидетельствует лишь, как
мы убедимся дальше, о недостаточном знакомстве мемуаристки
с событиями, современницей которых она была.
Среди большой литературы, создавшейся вокруг этой проблемы,
наиболее настойчиво об авторитете Бакунина писали Ю. В. Стеклов
и Б. П. Козьмин. Среди их аргументов фигурировали те же
свидетельства современников (хотя ни одного прямого свидетеля в этом деле
нет), элементы текстологического анализа и, наконец,
определенные психологические построения. Последний метод доказательства
привел Б. П. Козьмина к выводу о том, что в документ, написанный
в целом Бакуниным, «макиавеллизм и иезуитство» попали от
Нечаева, т. к., несмотря на «известную двойственность» Бакунина,
в общем ему свойственны не были.
IV
Оставим на время свидетельства современников и мнения
историков, предоставим слово самому обвиняемому — М. А. Бакунину.
Его истинное отношение к «Катехизису» стало известно
исследователям лишь спустя сто лет после появления этого документа.
Ни Б. П. Козьмин, ни Ю. В. Стеклов не стали бы, нам кажется,
настаивать на авторстве Бакунина, если бы в руках их было письмо
Бакунина Нечаеву от 2 июня 1870 года.
* А. Успенская. Воспоминания шестидесятницы. «Былое», 1922, № 18, стр. 39.

M. Бакунин или С. Нечаев?
581
О существовании документа знали все исследователи этой
проблемы. Знали потому, что Бакунин не раз упоминал о нем* в
переписке с другими лицами и говорил, что копия его «хранится у друзей
в Женеве». Однако все попытки найти письмо были безуспешными,
да и надежд здесь было мало, т. к. весь архив Нечаева, по
свидетельству М. П. Сажина, был сожжен. Но вот в 1934 году в Крымцентрар-
хиве В. Гребенщиковым была обнаружена брошюра С.
Серебрянникова14 о С. Нечаеве. В этой рукописи автор несколько раз цитировал
исчезнувшее письмо Бакунина.
Ю. Стеклов, опубликовавший этот документ в «Каторге и ссылке»,
счел эти цитаты весьма значительными и назвал появление на свет
хотя бы части утерянного письма «праздником для всех историков
русских общественных движений и особенно для бакуниноведов»**.
По объему цитаты из письма Бакунина занимали 1/5 печ. листа.
Не знал тогда Стеклов, что текст всего письма превышает 4 печатных
листа и что содержание его выходит далеко за рамки некоторых
вопросов, о которых упоминал Серебрянников! Но многое из того, что
порой кажется безнадежно утерянным, рано или поздно появляется
на свет. Так случилось с этим документом. Да и найдено-то оно было
в общем там, где ему и положено было быть, — в бумагах дочери
А. И. Герцена — Н. А. Герцен.
9 июня 1870 года, пересылая свое огромнейшее послание С. Г.
Нечаеву через своих друзей (Н. П. Огарева, А. С. Озерова, С. С.
Серебрянникова и Н. А. Герцен), Бакунин просил их снять копию и
сохранить ее. Значительная часть письма переписана Татой (Н. А. Герцен)
и конец документа — С. Серебрянниковым. Таким образом копия
и осталась естественно в архиве Н. А. Герцен, игравшей в последние
годы жизни А. И. Герцена и после его смерти большую роль в
ведении переписки и хранении разных бумаг как своего отца, так и его
ближайших друзей и корреспондентов.
В Национальной библиотеке Парижа в отделе рукописей, где
хранится значительная часть архива А. И. Герцена, документ этот
и был обнаружен. Опубликован он М. Конфино15 в «Cahiers du monde
Russe et Soviétique» № 4 в 1966 году.
Письмо чрезвычайно интересно. Оно охватывает большой круг
проблем, по-новому освещает различные аспекты взглядов и деятель-
* Так, например, 19 авг. 1870 г. Бакунин писал Мрочковскому: «Жаль, что
я не могу послать тебе копии большого письма к нему (Нечаеву), написанному
мной из Локарно». Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву.
СПб., 1906, стр. 406.
** «Каторга и ссылка», 1934, № 3, стр. 13.

582
H. M. ПИРУМОВА
ности Бакунина, проливает свет на мало известные, но весьма важные
детали его биографии*. Однако, не имея возможности
проанализировать содержание этого документа в целом, остановимся лишь
на предмете нашего исследования — «Катехизисе революционера».
Написанное накануне разрыва со своим недавним соратником,
письмо пронизано главной, основополагающей идеей отрицания
нечаевщины: недопустимости нечаевскои тактики, его средств
и методов борьбы.
Моральные и нравственные принципы, существование которых
в системе взглядов Бакунина подвергалось сомнению многими
исследователями, представлены здесь в полном объеме.
Уже зная всю правду о Нечаеве, представляя себе, в какую
бездну обмана и мистификации вовлек его этот человек, Бакунин еще
не может отрешиться от определенной привязанности к этому
фанатику революции.
«Я и мы все горячо любим и глубоко уважаем Вас, именно потому,
что никогда еще не встречали человека столь отреченного от себя
и так всецело преданного делу, как Вы.
Но ни эта любовь, ни это уважение не могут помешать мне сказать
Вам откровенно, что — система обмана, делающаяся все более и
более главною, исключительною системою, вашим главным оружием
и средством, гибельна для самого дела»**.
И далее, переходя непосредственно к «Катехизису», Бакунин
пишет: «Помните, как Вы сердились на меня, когда я называл Вас
абреком, а ваш катехизис — катехизисом абреков. Вы говорили,
что все люди должны быть такими, что полнейшее отречение от себя,
от всех личных требований, удовлетворений, чувств, привязанностей
и связей, должно быть нормальным, естественным ежедневным
состоянием всех людей без исключения. Ваше собственное
самоотверженное изуверство, ваш собственный истинно высокий фанатизм Вы
хотели бы, да еще и теперь (хотите) сделать правилом общежития.
Вы хотите нелепости, невозможности, полнейшего отрицания
природы человека и общества. Такое хотение гибельно, потому что оно
заставляет Вас тратить ваши силы понапрасну и стрелять всегда
мимо. Но никакой человек, как бы он не был силен лично, и
никакое общество, как бы совершенна не была его дисциплина, и как
могуча не была его организация, никогда не будут в силах победить
* Так, например, сообщает новые сведения о роли Бакунина в инциденте
с Любавиным, послужившем одним из поводов к исключению Бакунина
из Интернационала.
** Cahiers du monde Russe et Soviétique, Cahier, 1966, стр. 626.

M. Бакунин или С. Нечаев?
583
природу. Да, мой милый друг. Вы не материалист, как мы грешные,
а идеалист, пророк, как монах Революции, вашим героем должен
быть не Бабёф и даже не Марат16, а какой-нибудь Савонарола17. Вы
по образу мыслей подходите больше... к иезуитам, чем к нам»*.
Итак, «катехизис абреков» не творение Бакунина. Напротив,
он — сторонник тайной и глубоко законспирированной организации,
предлагает совсем иные принципы объединения и революционной
борьбы. <...>
«Иезуитский контроль, система полицейского опутывания и лжи
решительно исключаются из всех 3-х степеней тайной организации:
точно так же из уезд(ного) и област(ного), как и из Народ(ного)
братства. Сила всего общества, равно как нравственность, верность,
энергия и преданность каждого члена, основаны исключительно и
всецело на взаимной истине, на взаимной искренности, на в(заимном)
доверии и на открытом братском контроле всех над каждым»**.
Противопоставив, таким образом, свой свод правил,
обязательных для революционеров («правда, честность, доверие между всеми
братьями и в отношении (к) каждому человеку, который способен
быть и которого Вы желали бы сделать братом»), нечаевскому
«Катехизису» , Бакунин еще раз пытается показать полную
несостоятельность и аморальность иезуитизма как средства борьбы.
«Вы же, мой милый друг — ив этом состоит главная, громадная
ошибка — Вы увлеклись системою Лойолы18 и Макиавелли19, из
которых первый предполагал обратить в рабство целое человечество,
а другой создать могущественное государство, все равно монархическое
или республиканское, следовательно — так же народное рабство —
влюбившись в полицейски-иезуитские начала и приемы, вздумали
основать на них свою собственную организацию, свою тайную
коллективную силу, так сказать душу и душу всего вашего общества —
вследствие чего поступаете с друзьями, как врагами, хитрите с ними,
лжете, стараетесь их разрознить, даже поссорить между собою, дабы
они не могли соединиться против вашей опеки, ищете силы не в их
соединении, а разъединении, и не доверяя им нисколько, стараетесь
заручиться против них фактами, письмами, нередко Вами без права
прочитанными, или даже уворованными, и вообще их всеми
возможными способами опутать так, чтобы они были в рабской зависимости
от Вас. И к тому же Вы делаете это так неуклюже, так <...> так неловко
и (неосторожно), так опрометчиво и необдуманно, что все ваши обма-
* Cahiers du monde Russe et Soviétique, Cahier, 1966, стр. 632. Подчеркнуто
мной. — H. Я.
** Там же, стр. 666-668.

584
Н.М.ПИРУМОВА
ны, коварства и хитрости в самое короткое время выходят наружу.
Вы так влюбились в иезуитизм, что забыли все другое, забыли даже
ту цель, то страстное желание народного освобождения, которые
привели Вас к нему. Одним словом, Вы стали играть в иезуитизм, как
ребенок в цацку, как У тин в Революцию» *.
Весь тон этого безусловно искреннего письма, вся система идей и,
наконец, прямое отрицание своего участия в авторстве «Катехизиса»
говорят о непричастности Бакунина к тому явлению, которое вошло
в литературу под именем нечаевщины.
Но кто же тогда автор этого документа?
Публикатор письма М. А. Бакунина С. Г. Нечаеву и автор большой
вступительной статьи М. Конфино считает, что к созданию системы
идей, выраженных в «Катехизисе», помимо Нечаева, причастен
и П. Н. Ткачев. В доказательство он приводит документ,
распространенный в студенческих кружках в 1869 году под названием
«Программа революционных действий», и статью Ткачева 1868 года
«Люди будущего и герои мещанства». В создании первого
документа, бесспорно коллективного, возможно, принимали участие как
Нечаев, так и Ткачев, однако нет оснований искать здесь аналогий
с «Катехизисом». Провозглашение в качестве главной задачи
«истребления гнезда существующей власти», признание революции
«историческим законом», наконец, изложение самого плана
революционных действий, рассчитанного на подготовку революции
в 1870 году, — все это не есть еще нечаевщина.
Несколько больше оснований для аналогий имеет М. Конфино,
когда обращается к статье П. Н. Ткачева, опубликованной в 4-м и 5-м
номерах журнала «Дело» за 1868 год. На определенное сходство «людей
будущего» (иными словами, революционеров) по Ткачеву с героями
«Катехизиса» обратил внимание еще Б. П. Козьмин**. Действительно,
ряд черт, которыми наделяет Ткачев «людей будущего», особенно
их отношение к проблеме нравственности, в какой-то мере близко
к требованиям, которые ставит перед революционерами «Катехизис».
Встав на зыбкую почву доказательства относительности
нравственных правил, Ткачев пишет: «Есть, например, правило, запрещающее
обманывать. Но случаи обмана весьма разнообразны: в одном случае
от обмана не страдает ничей интерес, в другом — страдает интерес
одного лица или нескольких лиц, в третьем — интерес целой партии
или сословия, в четвертом — целого народа и т. п. Разумеется, важ-
* Cahiers du monde Russe et Soviétique, Cahier, 1966, стр. 676.
** См. Б. П. Козьмин. П. Н. Ткачев и революционное движение 1860-х годов.
М., 1922, стр. 90-98.

M. Бакунин или С. Нечаев?
585
ность несоблюдения правила, запрещающего обманывать, в каждом
из этих случаев различна.
...Итак, если мы не хотим уронить свою мораль до уровня
фарисейской морали, если мы не хотим превратить свою нравственность в сухую
мертвую формалистику, мы должны признать за каждым человеком
право относиться к предписаниям нравственного закона, при каждом
случае прямого применения, не догматически, а критически»*.
Оправдание обмана, отказа от всех личных чувств и
привязанностей в интересах общего революционного дела требует от «людей
будущего» Ткачев. Можно сказать, что мысль его работала в какой-то мере
в том же направлении, что и мысль Нечаева. Но лишь в какой-то
мере. Последний пошел значительно дальше не только в оправдании
обмана, но и возвел в принцип «революционной» борьбы шантаж,
провокацию и убийства. Поэтому, нам кажется, не прав М. Конфино,
видя в статье Ткачева главный источник нечаевского вдохновения.
Остановимся теперь на источнике, не учтенном еще
исследователями, но вводящем в научный оборот новые данные о происхождении
«Катехизиса», времени и месте его зарождения.
V
Перед нами рукопись. Пятнадцать больших тетрадей. Хранится
она в отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И.
Ленина**. Автор — Георгий Петрович Енишерлов20. В литературе о нем
известно немного. Участник студенческого движения 1868-1869
годов. Судился по процессу нечаевцев. Выл оправдан за недостатком
улик. Впоследствии от революционного движения отошел.
Воспоминания его «Моя исповедь», как он сам называет их, содержат,
естественно, сведения куда более полные.
«В мире царит зло и неправда. Сильный угнетает слабого. Молот
и наковальня», — вот к какому выводу приходит юный Енишерлов,
тогда еще ученик харьковской гимназии.
Как же бороться против сложившегося порядка вещей?
«Против силы — насилие, против неправды — ложь, против
интриг и козней — система Лайолы...21 Каждый должен немедленно
делать что может: сидеть сложа руки — преступно».
Что явилось источником его взглядов — сказать трудно.
Читал он в юношеские годы много, но ни книги Вольтера и Руссо,
* П. Н. Ткачев. Избр. соч., т. 1. М., 1932, стр. 195.
** Отдел рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Ф. 100. Г. П.
Енишерлов. Воспоминания, т. 1-15.

586
Я. M. ПИРУМОВА
ни издания Герцена («Колокол» и «Полярная звезда»), ни статьи
Чернышевского, казалось, не могли натолкнуть его на подобную
программу действий. Так или иначе, но, собрав однажды своих
товарищей, которых он считал единомышленниками, Енишерлов
объявил им эту программу, «выдавая себя для большей
внушительности за эмиссара.
Три-четыре первые наши сходки наградили меня успехом,
превзошедшим мои самые пылкие ожидания.
Кроме двух частных возражений, принципиально все приняли
мою теорию». <...>
В 1868 году Енишерлов стал вольнослушателем
Технологического института в Петербурге, сблизился с несколькими студентами,
познакомился и с участницей студенческого движения Е. X.
Томи ловой22.
Как-то, раскрывая перед ней свои взгляды на методы
революционной борьбы, он сказал и о своей теории «партийной честности»
(«абсолютной честности нет, а есть лишь партийная»).
«— Скажите правду, — живо спросила она. — От кого вы это
все слышали?
— Ни от кого.
— Ну, так вычитали у Бакунина, да?
— Даю вам честное слово: я Бакунина не читал: читал я Герцена,
Огарева, Чернышевского.
— Ну, у них ничего этого нет! Что же вы сами додумались, да?
— Да! — отвечал ей Енишерлов».
Через день после этого разговора состоялась сходка. «Никогда
я с такой страстью не развивал моей программы, как в тот первый
вечер», — вспоминал Енишерлов.
Однако речь его не получила прямой поддержки большинства
собравшихся. «Их программа, — писал он, — была социалистически
атеистическая пропаганда; разрушение всех верований и понятий
народа — "этих пут, которыми его связали по рукам и ногам",
затем — с помощью восставшего народа — разрушение всего
существующего строя с целью достигнуть анархического хаоса, из которого
сам уже народ выработает строй будущей жизни». Споры
разгорелись вокруг предложенных Енишерловым «заговоров», «военного
coups d'etat, всякого рода покушения на личности», «иезуитского
пути». «Только один, — пишет Енишерлов, — худой, с
озлобленным лицом и сжатым судорогою ртом, безбородый юноша, горячо
пожав мне руку, сказал: "С вами — навсегда, прямым путем ничего
не поделаешь: руки свяжут... Именно — иезуитчины-то нам до сих
пор и недоставало; спасибо, вы додумались и сказали. Я — ваш".

M. Бакунин или С. Нечаев?
587
Это был тогда еще вовсе безвестный народный учитель Сергей
Геннадиевич Нечаев » *.
Все собравшиеся решили попытаться достигнуть компромисса
путем ответов на основные программные вопросы. <...>
Ненависть к Нечаеву привела Енишерлова к тому, что, находясь
под следствием, 5 марта 1870 года он написал следующее заявление:
«Вдумавшись в обстоятельства дела, я пришел к неизбежному
заключению, что моя честь требует протеста против Сергея Нечаева: вред, им
нанесенный, я никакими средствами исправить не могу; остается протест
бессильной злобы. Словесный протест не имеет места против бесчестного
дела, оставившего глубокие и неизлечимые последствия; я протестую
делом; злоба требует смерти Нечаева, которым я оскорблен втройне».
<...> «Как человек, у которого связаны руки, я испрашиваю
разрешения от тех, которые надо мною властны, выставляя им
следующие шансы, — пишет он далее. — Правительство ищет не смерти,
а наказания Сергея Нечаева, но я не верю, чтобы оно могло этого
достигнуть. Смерти его достигнуть легко: стоит только взять меня
как средство. Обида, им мне нанесенная, глубока и может быть
смыта только его или моей кровью; если он будет убит, правительство
лишится довольно опасного врага, который в силах вредить ему еще
многие десятки лет. С моей же смертью я получаю с лихвой
следуемое мне воздаяние за мой проступок, но так как в подобном деле мое
честное слово уже не может служить гарантией, то правительство
имеет полную возможность гарантировать другими средствами мою
личность. Я знаю Сергея Нечаева: он не побоится поставить свой лоб
под дуло. Если я ошибаюсь, я его убью, как собаку. Это для меня
жизненный вопрос: если же я не получу испрашиваемого
разрешения, объявляю: я воспользуюсь первым же случаем к побегу, с
помощью которого я думаю достигнуть того, что недостижимо путем
легальным. Сделав дело, возвращусь»**.
На заявлении рукой К. Ф. Филиппеуса23 — заведующего секретной
агентурой Третьего отделения — пометка: «Пространно переговорить
с Енишерловым. 6 марта 1870 г. ».
То обстоятельство, что, оказавшись на свободе, Енишерлов и не
попытался осуществить свое намерение, да и сам тон его заявления говорит
скорее всего еще об одном проявлении той же нечаевской тактики. <...>
На страницах своих воспоминаний Енишерлов, несколько раз
возвращаясь к вопросу о «Катехизисе», упорно настаивает на своем
* Отдел рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Ф. 100. Г. П.
Енишерлов. Воспоминания, т. 1-15, стр. 138.
** «Нечаев и нечаевцы». М., 1931, стр. 142-143.

588
Я. M. ПИРУМОВА
участии в создании этого документа. Возникает вопрос, сколь
достоверны его утверждения? Мемуары написаны им спустя много
лет после известных событий. Но ведь Ралли, Успенская и Сажин
тоже не сразу писали свои воспоминания.
Рукопись Енишерлова весьма многословна, с изложением многих
деталей, с пространным обоснованием его взглядов, с резкой
критикой всех проявлений «нечаевщины», от которой он сам отошел,
по его словам, под влиянием Томиловой.
В 90-е годы, когда писал он свои воспоминания, был он либералом-
постепеновцем, мечтающим о демократических свободах и прежде всего
свободе слова при сохранении монархии. Рукопись не предназначалась
для публикации, так как автор считал, что если она и сможет увидеть
свет, то только тогда, когда «от Петропавловской крепости не останется
камня на камне». Была ли нужда ему в этих условиях приписывать
себе столь сомнительную честь, как участие в создании «Катехизиса»?
Правдоподобным мне кажется и эпизод с выработкой
программных требований, составивших основу «Катехизиса». В обстановке
студенческих сходок того времени подобная ситуация вполне могла
иметь место. К тому же другие факты, описанные мемуаристом:
создание им прокламации для студенчества, поведение его самого и его
товарищей по процессу во время следствия, ряд сведений об Орлове,
Ралли, Успенской и других участниках движения, —
подтверждаются документами, воспоминаниями, судебными отчетами.
Не считая мемуары Енишерлова, как, впрочем, и любые другие?
полностью достоверными, я тем не менее полагаю, что их
необходимо ввести в круг свидетельств об авторстве «Катехизиса» и истоках
Нечаевщины.
Анализ рукописи Енишерлова дает возможность предполагать,
что идеи иезуитизма, мистификации, террора по отношению к
инакомыслящим — всего того, что принято называть нечаевщиной,
в наиболее концентрированном виде было сформулировано в кругу
Енишерлова — Нечаева.
Во всяком случае, С. Г. Нечаев явился за границу не с пустыми
руками. Очевидно, он привез с собой замысел, а возможно, и текст
того документа, который до сего времени вызывает споры среди
историков русской общественной мысли.
€^

^^
P. H. БЛЮМ
Взгляды M. А. Бакунина на революцию
Конец XIX и начало XX века — это, пожалуй, период
наибольшего развития анархического движения. Теоретики анархизма
претендовали на то, что они создали наиболее последовательное
революционное учение, и всячески противопоставляли свой
радикализм «умеренному» или даже «реформистскому», с их точки
зрения, марксизму. Рассмотрим поближе анархистские взгляды
на революцию, как они формулировались в трудах самого видного
представителя революционного анархизма М. А. Бакунина*.
<..,> Ф. Энгельс отмечал, что бакунинский анархизм в целом
много воспринял как у Штирнера, так и у Прудона**. Что касается
той стороны его учения, которая нас интересует, то в этом вопросе
взгляды революционера и коллективиста Бакунина
противоположны реформистским иллюзиям Прудона и в значительной мере
индивидуализму Штирнера (хотя нельзя не видеть известной
преемственности между бунтарскими идеями этих двух анархистов).
Изложение теории революции М. А. Бакунина представляет
серьезные трудности. Дело не только в том, что она не разработана
в цельном виде в какой-либо одной или в нескольких работах, дело
скорей в том, что, во-первых, идейная эволюция М. А.
Бакунина прошла ряд этапов, достаточно различающихся между собой,
* Помимо революционного анархизма, в конце XIX в. известное
распространение имели нереволюционные «мирные» разновидности анархизма. К ним
относятся: индивидуалистический анархизм (Текер), отрицающий коммунизм
и признающий лишь пассивное сопротивление. Имели место определенные
«мирноанархистские» черты в творчестве Л. Н. Толстого и Ф. Ницше.
** К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 280.

590
Р. Я. БЛЮМ
а, во-вторых, его сложившиеся анархистские взгляды отнюдь не
отличаются последовательностью и внутренней логичностью и
содержат многочисленные противоречия.
Не останавливаясь подробно на эволюции взглядов и на
противоречиях между различными этапами*, рассмотрим основные положения
теории революции М. А. Бакунина, как они сложились ко второй
половине 60-х и первой половине 70-х гг. [XIX в.]
1. Необходимость революции М. А. Бакунин выводит из
прирожденных способностей или инстинктов человека. Уже наши предки
отличались от других животных «двумя ценными способностями:
способностью мыслить и способностью, потребностью бунта»**. Все
человеческое развитие, как индивидуальное, так и коллективное,
базируется на трех основных принципах: 1. человеческой животности,
2. мысли, 3. бунте. «Первому соответствует собственно социальная
и частная экономия; второму — наука; третьему — свобода»***.
Итак, поскольку прирожденной способностью человека
является бунтарство, то по самой своей природе он бунтарь, протестант,
борец, а значит, для революционных выступлений всегда имеется
благодатная почва в самой натуре человека. Если это так, то
почему же человек далеко не всегда бунтует, почему он десятилетиями,
столетиями терпит рабство и угнетение? На этот вопрос М. А.
Бакунину ответить трудно (ссылками на невежество масс вряд ли можно
что-либо объяснить). И спекулятивная конструкция, не
опирающаяся ни на какие реальные факты, повисает в воздухе. Между прочим,
этот грубо материалистический тезис неизбежно привел его автора
к идеализму, когда дело дошло до более конкретного анализа
исторических обстоятельств.
* Обстоятельное изложение эволюции взглядов М. А. Бакунина дано в обширном
и глубоком исследовании Ю. Стеклова («Михаил Александрович Бакунин.
Его жизнь и деятельность», т. 1. М., 1926; т. II, М., 1927; т. III. М., 1927; т. IV.
М., 1927). Можно указать также на статью видного исследователя творчества
М. А. Бакунина Вяч. Полонского в первом издании БСЭ, т. 4. К сожалению,
более «свежих» работ о М. А. Бакунине в советской литературе очень мало.
В течение долгого времени его, как и других теоретиков народничества,
предали почти полному забвению. Они фигурировали лишь в одном качестве —
«злейших врагов марксизма» (см. об этом статью М. Г. Седова. Советская
литература о теоретиках народничества. В кн. «История и историки». М.,
1965). Только в последнее время появилось несколько работ. Упомянем главу
в книге A.A. Галактионова и П. Ф. Никандрова. Идеологи русского
народничества. ЛГУ, 1966, а также брошюру Н. Пирумовой «Михаил Бакунин». М.,
1966.
** М. А. Бакунин. Избр, соч. Т. И. Пб-М., 1920, тр. 144.
*** Там же, стр. 147.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
591
Это можно показать на следующих двух примерах. Так, объясняя
причину покорности масс, М. А. Бакунин видел ее в идеологическом
отчуждении, которое он описывает весьма точно и ярко (нельзя
не увидеть в этом описании предвосхищение некоторых важных идей
современной философии). «Громадное большинство человеческих
индивидов не только среди невежественных масс, но точно так же
в образованных и привилегированных классах хочет и думает лишь
то, что все вокруг них думают, чего все хотят. Они верят, конечно,
будто хотят и думают самостоятельно, но на самом деле они лишь
рабски, по рутине, с ничтожными, едва заметными изменениями
воспроизводят чужие мысли и желания. Это рабство, эта рутина,
неиссякаемый источник общих мест, это отсутствие бунта воли,
инициативы мысли индивидов — главные причины безнадежной
медлительности исторического развития человечества»*. А это
значит, что, несмотря на бунтарский инстинкт, историческое
развитие совершается медленно благодаря отсутствию «бунта воли»
и «инициативы мысли». Противоречие, бросающееся в глаза.
Другой пример. Очень часто М. А. Бакунин апеллирует к расовым
особенностям народов, к их «народному духу», тогда, когда речь идет
об условиях развертывания революционной борьбы в той или другой
стране. «Нельзя ожидать немецкой революции», потому что «в уме,
характере, темпераменте немца чрезвычайно мало революционных
элементов»**, природа немецкого народа более расположена «к
последовательным и медленным реформам, нежели к революции»***,
Испания и Италия никогда не сделаются сильными государствами,
«потому, что народный дух, как той, так и другой, влечет их
неотвратимо к совершенно иной цели»****, «по всей природе и по всему
существу своему, славяне решительно племя не политическое, т. е.
не государственное» ***** — подобные замечания отнюдь не случайны,
они отражают важнейшую сторону бакунинской концепции
революции, которая, таким образом, пытается снять противоречие между
бунтарским инстинктом, присущим всему человечеству, с одной
стороны, и реальной готовностью к революции того или иного
народа, с другой. Как видим, здесь на помощь приходит «народная
воля», «народный дух» и т. п. атрибуты идеалистического понимания
истории, которые мало что могут объяснить.
* Там же, стр. 261-262.
** Там же, т. I, стр. 315.
*** Там же, т. II, стр. 96-97.
**** Там же, т. I, стр. 88.
***** Там же, стр. 104.

592
P. H. БЛЮМ
Проповедь бунтарства является, пожалуй, самой характерной
чертой в деятельности М. А. Бакунина. Этим он непосредственно
продолжает традицию, идущую от М. Штирнера. Но в то же время надо
отметить существенные различия между двумя основоположниками
анархизма. В отличие от крайнего индивидуализма Штирнера
Бакунин — коллективист. Бунт, им провозглашенный, — это активный
протест человека против окружающей его действительности,
человека, действующего среди других, вместе с другими и для других.
Бунтарство и коллективизм — это такие стороны бакунизма,
которые всегда вызывали уважение со стороны последовательных
революционеров. За многочисленными преувеличениями, за
отчетливым стремлением к абсолютизации революционного чувства,
за вытекающей из этого явно авантюристической и утопической
тактикой нельзя не видеть вдохновляющего призыва к борьбе
против любых форм подавления личности, непримиримости ко всякому
угнетению, социальной несправедливости и неравенству, смелости
в ниспровержении всего отживающего, реакционного, рутинного,
т. е. всего того, что составляет лучшие (отнюдь не прирожденные)
черты человека. М. А. Бакунин воспевал и пропагандировал
революционную непокорность, а «непокорность, — по меткому выражению
Оскара Уайльда1, — с точки зрения всякого, кто знает историю, есть
основная добродетель человека. Благодаря непокорности стал
возможен прогресс — благодаря непокорности и мятежу».
Кстати говоря, В. И. Ленин едко высмеивал те филистерские,
по его словам, рассуждения, которые характеризуют анархиста
чуть ли не как бандита*. Для В. И. Ленина революционная
активность была тем качеством, которое он ценил превыше всего**.
С этой точки зрения бакунизм сыграл большую положительную
роль в развитии русского революционного движения. Именно его
«бунтарская» сторона была своеобразным ферментом, ускорившим
процесс революционизации молодежи в 70-е гг. прошлого века***.
* См.: В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 33, стр. 103.
** «Быть революционером значит ломать все вредное, отжившее самым
решительным, самым беспощадным образом» (Поли. собр. соч., т. 34, стр. 166).
'** «Главное в бакунизме для русских условий была борьба с существовавшим
общественно-политическим строем, борьба с самодержавием, и это имело
революционное значение. Не учитывая этого, невозможно понять ни всего
значения авторитета Бакунина, ни громадной роли целого ряда организаций,
которые проповедовали в своих программах идеи Бакунина. Стоит вспомнить
хотя бы "Землю и волю" 70-х годов. Никто не станет отрицать, что она была
бунтарской по своей идеологии, но, очевидно, невозможно отрицать и ту
революционную роль, которую она сыграла в русском освободительном дви-

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
593
2. Необходимость революции М. А. Бакунин связывает также
с наличием так называемого общечеловеческого интереса. Под ним
он понимает такой интерес, который преобладает «над всеми
другими, более частными и исключительно народными интересами, т.е.
достаточно понимания страсти и силы, чтобы предаться ему
исключительно, становятся главным образом народами историческими»*.
В разные времена эти интересы были различными. В средние века
преобладал интерес католической церкви, затем интерес
общечеловеческого возрождения и религиозного бунта. Французская революция
выдвинула новый общечеловеческий интерес — идеал человеческой
свободы на исключительно политической основе. «В настоящее
время существует для всех стран цивилизованного мира только один
всемирный вопрос, один мировой интерес — полнейшее и
окончательное освобождение пролетариата от экономической эксплуатации
и от государственного гнета. Очевидно, что этот вопрос без кровавой
ужасной борьбы разрешиться не может и что настоящее положение,
право, значение всякого народа будут зависеть от направления,
характера и степени участия, которое он примет в этой борьбе»**.
В цитированных положениях нетрудно заметить влияние
философии истории Гегеля, ведь именно у великого немецкого диалектика
мы находим деление народов на исторические и неисторические (это
влияние несомненно и в положениях о «народном духе»).
Итак, под общеисторическим интересом М. А. Бакунин понимает
ту объективную социальную задачу, которая стоит перед
человечеством в каждый данный период и которая должна быть разрешена
революционным путем. Но назвать эту задачу общеисторическим
интересом явно недостаточно, по-видимому, куда более важным
является установить, в чем конкретно и детально состоит эта
задача, почему именно она может быть названа главной. А это, в свою
очередь, требует подробного экономического и социального анализа.
Именно этого необходимого анализа мы в работах М. А. Бакунина
не находим.
3. Было бы неверным думать, что М. А. Бакунин вообще
сбрасывал со счета экономическую детерминированность исторических
событий, в том числе и революций. Он был знаком с материалисти-
жении. Нельзя не различать роль бакунизма в России и в странах развитого
капитализма Западной Европы. Как идеологическое оружие борьбы с
капитализмом бакунизм — сила реакционная, но нельзя отрицать революционность
бакунизма в борьбе с пережитками феодализма. В этом суть его громадного
влияния в России» (М. Г. Седов. Указ. статья, стр. 261).
* М. Бакунин. Избр. соч., т. 1, стр. 115.
** Там же, стр. 118.

594
P. H. БЛЮМ
ческим пониманием истории, которое оказало на него известное
влияние (о чем он сам несколько раз писал). Но признание
первичности экономической жизни носит скорее декларативный характер,
и не служит методом исследования общественных явлений, что,
пожалуй, больше, чем в других частях его учения, сказывается
на теории революции.
Мы уже видели выше, что необходимость революции М. А.
Бакунин выводит из инстинктов, расовых особенностей и
общечеловеческого интереса. Все эти моменты имеют весьма отдаленное
отношение к экономике. Но двум, несомненно, экономическим
факторам в бакунинской теории революции отводится особое место,
они считаются важнейшей, если не решающей причиной
революции. Речь идет, во-первых, о нищете масс, о таких экономических
условиях, которые превращают большую часть народа в
лишенных собственности бедняков, пауперов, в обездоленный и нищий
люмпен-пролетариат, и, во-вторых, об эксплуатации или рабстве,
в котором находится большинство народа*.
Ход рассуждения достаточно тривиален: нищета и рабство
ведут человека к отчаянию, а «когда он доведен до отчаяния,
возмущение его становится уже более возможным. Отчаяние —
острое, страстное чувство. Оно вызывает его из тупого, полусонного
страдания и предполагает уже более или менее ясное сознание
возможности лучшего положения... только надо много, очень много
всякого рода обид, притеснений, страданий и зла, чтобы довести
его до отчаяния»**.
Отсюда, между прочим, непосредственно следует один из важных
принципов анархистской политической программы: «чем хуже, тем
лучше». Дело доходило до того, что М. А. Бакунин требовал от своих
сторонников, чтобы они всячески способствовали увеличению зла
и бед в обществе. 22 параграф пресловутого «Катехизиса
революционера» , предписывающего правила поведения членов
революционного товарищества, прямо говорит: «товарищество всеми силами
и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех
бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения
и побудить его к поголовному восстанию»***.
* «В русском народе существует в самых широких размерах те два первых
элемента, на которые мы можем указать, как на необходимые условия
социальной революции» // Революционное народничество семидесятых годов
XIX века. М., 1964, стр. 43.
** М. Бакунин, Избр. соч., т. 1, стр. 95.
*** Ю. Стеклов. Указ. соч., т. III, стр. 472.

Взгляды M. А. Бакунина па революцию
595
М. А. Бакунину самому ясно, что ни от нищеты, ни от отчаяния
нет прямого пути к социальной революции. Он сам справедливо
замечает, что они не в состоянии поднять народные массы и
могут лишь возбудить «личные и местные бунты». Но поскольку он
не видит других действительно глубоких причин (экономических
и социальных), то на первый план в конечном счете выдвигаются
субъективные моменты, вроде «общенародного идеала»,
вырабатывающегося «всегда исторически из глубины народного инстинкта»,
или «общего представления о своем праве и глубокой веры в это
право». «Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются
вместе с нищетою, доводящею его до отчаяния, тогда социальная
революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей
воспрепятствовать» *.
Спору нет, без определенной зрелости революционного сознания
ни одна революция невозможна. Но ведь само революционное
сознание есть производное от существующих социальных изменений,
в конечном счете, экономических. Сводить же экономические
причины лишь к нищете, значит оставаться на поверхности событий.
(Достаточно поставить вопрос: разве самые бедствующие народы
являются самыми революционными?)
Вот почему К. Маркс с полным правом мог заметить, что
экономические условия революции для Бакунина не существуют.
«Воля, а не экономические условия, является основой его социальной
революции»**.
4. Как же конкретно представлял себе М. А. Бакунин ход
социальной революции? Революция, с его точки зрения, будет
носить универсальный характер, т. е. она будет не национальной,
а интернациональной, мировой. «Экономическая и социальная
революция может осуществиться лишь переступив через
искусственные и зловредные границы государства, путем солидарной
деятельности всех, или по крайней мере, большей части наций,
составляющих цивилизованный мир»***. Как можно видеть, в этом
вопросе нет расхождений с марксистскими взглядами. Коренные
расхождения наблюдаются в понимании самого характера
революционного процесса. Для М. А. Бакунина революция прежде
всего и главным образом — процесс универсального разрушения.
«Не может быть революции без широкого и страстного разрушения,
разрушения спасительного и плодотворного, потому что именно
* М. Бакунин. Избр. соч., т. I, стр. 95.
** К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 615.
*** М. Бакунин. Избр. соч., т. III, стр. 139-140.

596
P. H. БЛЮМ
из него, и только посредством него, зарождаются и возникают
новые миры»*.
Правда, сам М. А. Бакунин не раз сам писал о единстве процессов
разрушения и творчества. Его любимым девизом были слова: «Дух
разрушающий есть дух созидающий». (Die Lust der Zerstörung ist
eine schaffende Lust.) Из этих слов, пожалуй, можно сделать вывод,
что мы имеем дело с пониманием диалектического соотношения
разрушительной и творческой стороны революции. Но такое
заключение, на наш взгляд, было бы поспешным. Анализ
высказываний М. А. Бакунина не оставляет сомнений, что он фактически
игнорирует творческую сторону. Игнорирование проявляется и в
отсутствии сколько-нибудь ясного представления о возникающих
после революции «новых формах свободной общественности**»,
и в постоянном подчеркивании необходимости универсального
разрушения (социальной ликвидации)***, и в расчете на разбойничий
мир как на один из главных элементов революции, и в стремлении
дать простор дурным страстям и инстинктам народных масс, и,
наконец, в постоянном отождествлении революции с бунтом. Недаром
в «Катехизисе революционера» — этом сборнике основных
принципов революционного действия анархизма — прямо говорится, что
революционер «знает только одну науку — науку разрушения»****.
5. Хотя революция должна осуществить тотальное разрушение,
тем не менее, с точки зрения М. А. Бакунина, есть общественные
институты, вредная роль которых столь велика, что их следует
уничтожить немедленно раз и навсегда. Таким институтом является
государство, поэтому первоочередная и главная задача революции
* Там же, т. I, стр. 90.
** Представления о будущем обществе сводятся, пожалуй, к повторяющемуся
во многих работах тезису: «Будущая социальная организация непременно
должна быть реализована по направлению снизу вверх, посредством свободной
ассоциации или федерации рабочих, начиная с союзов, коммун, областей,
наций и кончая великой международной федерацией» (М. Бакунин. Избр. соч.,
т. IV, стр. 259). Вряд ли этого плана достаточно для творческой созидательной
революции.
*** Отказ от разработки путей будущего развития М. А. Бакунин
обосновывал, во-первых, тем, что народ мудр и сам стихийно определит эти пути, и,
во-вторых, тем, что рассуждения о будущем вообще преступны, потому что
«они мешают чистому разрушению, задерживают ход начала революции,
и, следовательно, отдаляют ее конец... Мы должны отдаться безраздельно
разрушению, постоянному, безостановочному, неослабному, пока не
останется ничего из существующих общественных форм для разрушения» (цит.
noiö. Стеклову. Указ. соч., т. III, стр. 465).
**** Там же, стр. 468.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
597
состоит в уничтожении государства и всего того, что связано с ним.
Ненависть и крайне отрицательное отношение анархистов к
государству общеизвестны. Гораздо менее известно, на чем основывается
эта ненависть. Поэтому было бы интересно обратиться к аргументам
М. А. Бакунина, обосновывающим необходимость немедленного
разрушения государства, как главную цель и смысл социальной
революции*.
Всякое государство, независимо от его формы, есть насилие,
господство, а следовательно, рабство и эксплуатация. Без рабства
государства немыслимо. Qui dit Etat dit domination et qui dit domination
dit explotation (Кто говорит государство, говорит господство, а кто
говорит господство, говорит эксплуатация).
«Государство... как это превосходно доказал Прудон, есть
историческое освящение всех форм деспотизма, всех привилегий,
политическая основа для всяких форм экономического и социального
порабощения, сама сущность и центр всякой реакции» **.
Далее утверждается, что всякая власть, независимо от ее
характера и социального содержания, действует развращающе как на
правителей, так и на подданных***. Даже в том случае, когда к власти
придут бывшие «работники», бывшие угнетенные, они,
превратившись в правителей, «станут смотреть на весь чернорабочий мир
с высоты государственной; будут представлять уже не народ, а себя
и свои притязания на управление народом. Кто может усомниться
в этом, тот совсем не знаком с природой человека»****.
Итак, в самой природе человека лежит внутренняя порочность
государственной власти*****. М. А. Бакунин формулирует даже уни-
* «Торжество социальной революции» — это значит — «сокрушение всего, что
называется государством» (М.Бакунин. Избр. соч., т. I, стр. 79).
** Там же, т. IV, стр. 185.
*** «Власть действует столь же развратительно на тех, кто облечен ею, сколько
и на тех, кто принужден ей покоряться. Под тлетворным влиянием ее одни
становятся честолюбивыми и корыстолюбивыми деспотами, эксплуататорами
общества в свою личную или сословную пользу, другие — рабами» (Там же,
т. I, стр. 238).
**** Там же, стр. 295.
^**** «Природа человека, всякого человека, такая, что дайте ему власть над собою,
он вас притеснит непременно, поставьте его в положение исключительное,
вырвите его из равенства, он сделается негодяем. Равенство и безвластие — вот
единственные условия нравственности для всякого человека. Возьмите самого
яростного революционера и посадите его на всероссийский престол, или дайте
ему власть диктаторскую... и он через год сделается хуже самого Александра
Николаевича» (Михаил Бакунин. Наука и насущное революционное дело.
Вып. 1, 18Т0, стр. 17).

598
P. H. БЛЮМ
версальный социальный закон: «Человек политически или
экономически привилегированный есть человек развращенный
интеллектуально и морально. Вот социальный закон, не признающий
никакого исключения, приложимый одинаково к целым нациям,
классам, сообществам и индивидам»*. Поскольку зло и вредность
государственной власти так тесно и непосредственно связано с
природой человека, то конечная причина эксплуатации, по крайней мере
политической (а она, как это вытекает из бакунизма, представляет
из себя главную пружину любого угнетения), по-видимому, лежит
в самом человеке, в его социально-биологической сущности. Если
это так, то вряд ли в каком-то обозримом будущем возможно
представить себе такой общественный порядок, который был бы способен
обеспечить свободу человека. Ведь в таком случае любое управление
(а необходимость управления в безгосударственном строе признается
М. А. Бакуниным)** фатально, независимо от социальной среды,
содержит в себе возможность угнетения и подавления других людей.
Иными словами, подобный тезис вступает в явное противоречие
с главной целью и идеалом анархизма. С другой стороны, ссылка
на человеческую природу, как на последнюю решающую
инстанцию, кстати говоря, излюбленный прием утопического социализма,
ничего в конечном счете не может объяснить, так как не разрешает
вопрос, а отодвигает его***.
Другие аргументы против государства говорят нам о том, что
пока оно будет существовать, должна остаться централизация,
бюрократический аппарат, а следовательно, управление меньшинства,
стремящегося захватывать, покорять, душить, что государство
неизбежно порождает нищету масс. Все это в итоге сводится к основному
тезису: государство — абсолютное зло, пока оно будет существовать,
народ не может быть свободен, он будет неизбежно находиться
под властью привилегированного меньшинства, живущего за его
счет и угнетающего его.
Бросается в глаза бедность аргументации М. А. Бакунина.
Собственно говоря, абсолютное отрицание государства и связанных
* М. Бакунин. Избр. соч., т. II, стр. 167.
** См. там же, стр. 24.
'** «Ссылаться на человеческую природу — т. е. на природу человека вообще,
взятого независимо от определенных общественных отношений, — значит
покидать почву исторической действительности и опираться на отвлеченное
понятие, а этот путь прямо ведет в утопию. И чем чаще наши авторы
апеллируют к человеческой природе... тем яснее обнаруживают они перед нами
утопический характер своих собственных теорий» (Г. В. Плеханов. Соч.,
т. XVIII, стр. 127).

Взгляды M, А. Бакунина на революцию
599
с ним политических отношений покоится на двух, в своей
сущности, эмпирических фактах. Во-первых, на широко наблюдаемой
в истории насильнической, угнетательской функции государства, и,
во-вторых, на реально существующей в среде самых широких масс
народа ненависти к государству, в первую очередь, к
исполнительному аппарату, который и осуществляет эту функцию. Названные
два весьма важных факта должны были бы быть основой научного
анализа причин существования таких социальных феноменов,
раскрытия механизма их функционирования, понимания их социальной
роли. Всего этого практически нет в трудах М. А. Бакунина и его
последователей.
Таким образом, М. А. Бакунин и его ученики могут быть
охарактеризованы как представители романтической критики государства.
Подобно романтической критике вообще, они сильны, так сказать,
в отрицательном плане, в показе антинародной,
антигуманистической сущности эксплуататорского государства, в раскрытии его
аморальной природы, в указании на необходимость уничтожения
государства, в подчеркивании таких негативных сторон государства,
как бюрократизм, привилегии для меньшинства, злоупотребления
властью, социальное неравенство, зависимость низших от высших
и как следствие угодничество, раболепие и другие отвратительные
моральные качества и т. д. Эта критика преимущественно носит
моральный характер, что вообще присуще романтической критике*.
Мы вовсе не хотим сказать, что подобная критика во всех
отношениях неудачна. Наоборот, она дает очень и очень много ценного
материала, без которого анализ социальных отношений не может быть
полным, а привлечение к революционной борьбе сколько-нибудь
широких масс вряд ли возможным. С этой стороны анархизм
разделяет положительную сторону утопического социализма вообще
(известно, как высоко оценивали критический аспект утопического
социализма основоположники марксизма). Недостаток анархической
критики государства в ее односторонности и поверхности. Отсюда
вытекает, между прочим, и неумение сформулировать, отвечающую
реальной социальной обстановке, позитивную программу борьбы
против эксплуататорского государства в революции. Более того, план
немедленного уничтожения всякой государственной власти в ходе
революции и отказ от использования ее в интересах революционного
пролетариата, в случае его осуществления, неизбежно привел бы
* Романтика «вовсе не интересует изучение действительного процесса и
выяснение его; ему нужна лишь «мораль против этого процесса» (В. И. Ленин.
Полы. собр. соч., т. 2, стр. 157).

600
P. H. БЛЮМ
к поражению революции. Вот почему В. И. Ленин с полным
основанием писал: «Анархистское представление об отмене государства
путано и нереволюционно... Анархисты именно революции-то в ее
возникновении и развитии, в ее специфических задачах по
отношению к насилию, авторитету, власти, государству видеть не хотят»*.
Необходимо отметить и другой позитивный момент во взглядах
М. А. Бакунина и его последователей на революцию и государство.
Они постоянно подчеркивали ту несомненно правильную мысль, что
ни один революционер не в праве забывать об обязательности борьбы
за ускорение процесса отмирания государства. На такой позиции
всегда стояли подлинные марксисты. «Мы вовсе не расходимся
с анархистами по вопросу об отмене государства, как цели»**, —
отмечал В. И. Ленин. В этой связи нужно сказать, что многократно
повторяющаяся критика Бакуниным марксистов за стремление
увековечить государство явно бьет мимо цели.
6. Из рассмотрения М. А. Бакуниным причин революции
непосредственно вытекает и его представление о тех социальных
силах, которые могут быть субъектом революции, т. е. социальное
положение которых делает их объективно и субъективно
революционерами. Поскольку одной из важнейших, если не самой важной,
причин революции является нищета и порожденное ею отчаяние,
то совершенно логично заключить, что основной слой революции
должен быть самый нищий, самый бедствующий слой народа. В
зависимости от конкретных условий различных стран этот слой
представлен разными социальными группами и классами. В отсталых,
недостаточно капиталистически развитых странах, таких как
Россия, Италия, Испания, роль главной революционной силы М. А.
Бакунин отводил крестьянству. В относительно развитых европейских
странах эту роль, по его мнению, выполнит люмпен-пролетариат,
понимаемый как вообще нищенский пролетариат, который резко
противопоставляется так называемому привилегированному, т. е.
относительно более имущему и культурному слою пролетариата.
В нищенском пролетариате «и только в нем, отнюдь же не в <...>
буржуазном слое рабочей массы, заключается и весь ум, и вся сила
будущей социальной революции***». Для обозначения этой главной
«силы» и «ума» будущей социальной революции используются
такие характеристики, как «дикий зверь», «грубая, дикая сила»,
«дикий и голодный пролетариат», «чернорабочая чернь» и т. п.
* Там же, т. 33, стр. 63.
** В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 33, стр. 60
*** М. Бакунин. Избр. соч., т. I, стр. 61.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
601
И это не полемические красоты, а достаточно яркое выражение
сути концепции.
То, что эти сдои народа рассматриваются как единственная
революционная сила (о месте интеллигенции в теории революции
М. А. Бакунина речь пойдет ниже), полностью согласуется с
отождествлением революции и бунта, с выдвижением на первый план
стихийных, разрушительных действий, с идеализацией
эмоциональной, инстинктивной, арациональной стороны народных движений.
Вполне логично отсюда вытекает апологизация любого проявления
активного протеста, лишь бы он носил характер бунта против
существующей власти. Так, М. А. Бакунин истолковывал в
революционном и даже социалистическом духе целый ряд крестьянских
движений, которые носили прямо контрреволюционный характер*.
Но наиболее рельефно выступают внутренние слабости
бакунинской концепции, ее полная оторванность от реальной жизни, в
превращении разбойничьего, воровского мира чуть ли не в главный
элемент предстоящей революции. «Разбойник в России —
настоящий и единственный революционер, — революционер без фраз, без
книжной риторики, — революционер непримиримый, неутомимый
и неукротимый на деле, — революционер народно-общественный,
а не сословный... Когда оба бунта, разбойничий и крестьянский,
сливаются, порождается народная революция»**. Хороша та
революция, важнейшим элементом которой выступает уголовный мир.
Трудно представить себе более нелепое сочетание. Но таков смысл
концепции движущих сил революции Бакунина, доведенный до ее
логических следствий.
Оценка М. А. Бакуниным движущих сил революции
свидетельствует, что его концепция отражает особенности революций
прошлого, которые сопровождались стихийными крестьянскими
выступлениями, бунтами и войнами, но она практически не учитывает
тенденций современного ему общественного развития (за
исключением, пожалуй, одного пункта — возможности слияния крестьянского
движения с пролетарским). Иными словами, она смотрит в прошлое,
а не в будущее.
Из утверждения, что революция должна быть сделана руками
необразованных, неграмотных, «диких» масс, вытекал и другой
весьма странный, но логически неизбежный вывод, который коротко
можно сформулировать так: недоверие и даже вражда к
образованности и науке, антиинтеллектуализм. Действительно, анархистская
* См.: М. Бакунин. Избр. соч., т. IV, стр. 172.
** Цит по: Ю. Стеклов. Указ. соч., т. III, стр. 459-460.

602
Р. Я. БЛЮМ
всесокрушающая революция направлена против «буржуазно-образо-
ванноео мира», поэтому она должна разрушить не только буржуазную
эксплуатацию, но и основную на ней буржуазную цивилизацию.
С другой стороны, типичное для анархизма своеобразное
«обожествление» инстинктов, чувств и разума народных масс приводит
М. А. Бакунина к парадоксальным утверждениям, что народу,
готовящемуся к революции, наука вообще не нужна и учить его чему-либо
не нужно. «Как ни огромно значение науки в послереволюционном
будущем для народа, в настоящее время, т. е. для той революции,
которая должна поставить его на ноги и дать ему действительную
возможность учиться, она решительно не имеет для него ни
малейшего смысла, просто для него недоступна и ему не нужна»*. Народ
лучше знает, что ему надо, его надо не учить, а бунтовать.
Нельзя не отметить, что в отношении к науке взгляды М. А.
Бакунина крайне противоречивы. По-видимому, в этих
противоречиях обнаруживается неразрешимый психологический конфликт
между разумом образованного и культурного человека и чувствами
и стремлениями бунтаря. Как культурный человек М. А. Бакунин
ясно сознает значение науки — «разрушение науки <...> было бы
преступлением перед человечеством»**, как бунтарь он
проповедует «бунт жизни против науки». Как образованный человек, он
прекрасно видит, что невежество народа есть одна из важнейших
причин его порабощения, как бунтарь, преклоняющийся перед
стихийностью народных выступлений, он считает, что народ учить
нечему, что народ обладает практическим опытом, представляющим
собою «своего рода традиционную науку, которая в известных
отношениях стоит теоретической науки***». Как культурный человек,
он советует молодежи учиться, быть много и хорошо знающими
людьми, чтобы использовать свои знания для революции, как
бунтарь, ставящий своей целью немедленную революцию, он требует
от той же молодежи бросать учебу, университеты, академии, школы
и идти бунтовать народ.
Хотя бакунинская критика официальной науки содержит
некоторые позитивные моменты, в целом она несомненно носит
реакционный характер, поскольку отражает реакционные стороны,
неизбежно присутствующие в крестьянских и мелкобуржуазных
массовых движениях. Антиинтеллектуализм, широко
распространенный и в массовых движениях XX столетия, есть прямое вы-
* M. Бакунин. Наука и насущное революционное дело, стр. 1.
** M. Бакунин. Избр. соч., т. II, стр. 197.
*** Там же, стр. 202.

Взгляды M .А. Бакунина на революцию
603
ражение их мелкобуржуазного характера. Реакционный характер
антиинтеллектуализма виден хотя бы из того факта, что им широко
пользовались и пользуются самые черносотенные представители
правящих классов для травли прогрессивной интеллигенции,
студенчества и разложения революционного движения. Здесь, как это
часто бывает, крайности сходятся.
Отлучение науки от революции, фактический отказ от научного
анализа условий ее развития и перспектив будущего — еще одно
свидетельство слабости и направленности в прошлое бакунинской
теории революции.
7. Но не на всю интеллигенцию — носительницу буржуазной
цивилизации, кладет М. А. Бакунин крест. Та часть интеллигенции,
в особенности молодой, которая смело рвет с буржуазным
мировоззрением и бытом, которая идет в народ с твердым намерением его
бунтовать, играет в бакунинской модели революции весьма
существенную роль. Ведь перед ней стоит задача организовать, именно
организовать революцию.
Как же сочетать постоянные утверждения о стихийности,
неорганизованности, анархичности революционного процесса с тезисом
о необходимости его организовать? Вот что мы читаем в
«Программе международного социалистического альянса», составленной
М. А. Бакуниным: «Общество исходит из убеждения, что революция
никогда не делается личностями или даже подпольными
организациями. Они происходят как бы сами собой, вызванные силой
вещей, ходом событий и фактов <...>. Все, что может сделать хорошо
организованное тайное общество, это, во-первых, помочь рождению
революции, распространяя в массах идеи, соответствующие их
инстинктам, и организовать — не революционную армию, ибо армией
должен быть всегда народ, а нечто вроде революционного главного
штаба, составленного из лиц преданных, энергичных, разумных
и в особенности искренних, а не честолюбивых и тщеславных друзей
народа, способных служить посредниками между революционной
идеей и народными инстинктами»*. Этот штаб должен состоять
из небольшого количества людей — даже на большую страну
достаточно двух-трех сотен.
Итак, бакунинская модель анархистской стихийной революции
оказывается в конечном счете не столь уж и стихийной и
анархической. Она никак не может обойтись без ненавистной анархистами
организации. И это понятно, ибо ни одно настоящее
революционное движение не может обойтись без организации, без руководства
* Ю. Стеклов. Указ. соч., т. III, стр. 70-71.

604
Р. Я. БЛЮМ
и направления. В противном случае оно способно привести только
к стихийным бунтарским выступлениями, которыми легко могут
воспользоваться контрреволюционные элементы в своих реакционных
целях. Поскольку М. А. Бакунин, как последовательный
революционер, серьезно относился к революции, он не мог не стремиться
к созданию революционного руководства, тайной организации, даже,
вступая в определенном отношении в противоречие с основными
принципами своей теории.
Бакунинская тайная организация построена на началах строгого
центризма, она имеет иерархическую структуру, подразделяет
революционеров на высшие и низшие разряды. В период революции эта
организация выступает в качестве «незримой диктатуры», руководя
массами без их ведома и согласия, действуя скрытно и тайно. Нельзя
не видеть, что подобная структура противоречит таким
основополагающим принципам анархизма, как полная свобода личности, не-
стесняемая никакими рамками внешнего принуждения, как принцип
равенства и полного доверия к самостоятельному творчеству масс.
Сформулировав, по существу, расходящийся с анархизмом тезис
о необходимости в целях подготовки и проведения революции иметь
дисциплинированную и хорошо сознающую свои цели
организацию, М. А. Бакунин, именно потому что он был анархистом, свел
ее задачи почти исключительно к заговору. Он яростный противник
политической партии, как и вообще политической борьбы. Тайная
организация должна вести пропаганду в массах и организовывать
«прямые действия*» (action directe) — восстания, бунты и т. п.
акции, которые должны побуждать народ к революции. Между
прочим, анархисты — последователи М. А. Бакунина возвели
«прямые действия» в свой главный метод. Вот весьма характерное
высказывание одного из теоретиков русского анархизма А. Борового:
«Революционаризм, в противоположность так называемой "реальной
политике", отправляющейся от соотношения "реальных" сил, есть
В. И. Ленин характеризовал анархический метод мышления, как слепую веру
«в чудодейственную силу всякого action directe; выхватывание этого
непосредственного воздействия «из общей социально-политической конъюнктуры без
малейшего ее анализа» (Поли. собр. соч., т. 17, стр. 190-191). Идея «прямого
действия» или «пропаганды действием» принадлежит Бакунину, но сам
термин введен его учениками. Ю. М. Стеклов пишет в связи с этим: «Впервые эта
знаменитая формула появилась в печати в июне 1877 г., когда «Бюллетень
Юрской федерации» возвестил предстоящую лекцию Косты на тему:
«Пропаганда фактом» (Propagande par le fait). Но тактика эта задолго до того была
уже сформулирована Бакуниным и итальянскими бакунистами применительно
к социально-политическим условиям крестьянских и ремесленных стран»
(Ю. М. Стеклов. Первый Интернационал. М.; Л., 1923, стр. 358).

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
605
метод дерзаний, есть прямое нападение на окружающую среду <...>
В большинстве случаев, особенно в эпохи политических кризисов,
точный учет сил бывает невозможен <..♦> значительная часть
реальных сил всегда находится в потенциальном состоянии. В них надо
разбудить скрытую энергию, надо вызвать к жизни дремлющие силы
<...> Раскрепощение человеческой личности знаменуется
переходом ее к методу "прямого воздействия", революционному методу,
немедленному утверждению в жизни своей творческой воли.
Революционный метод становится единственно возможной, единственно
нравственной формой человеческой деятельности»*.
Такой революционаризм исходит из наивной веры, что массы
всегда готовы к выступлению, что условия для революции всегда
налицо, что костер полностью готов и надо лишь поднести спичку,
чтобы он вспыхнул. Увы, действительность оказывается намного
сложнее подобных проектов. И отказ от научного анализа
объективных и субъективных предпосылок революции, полное
игнорирование того факта, что лишь из революционной ситуации вырастает
революция, может только нанести (и в действительности нанес)
колоссальный ущерб революционному движению.
Таким образом, и в этом пункте бросается в глаза сходство
анархизма с утопическим социализмом** и его ориентированность на
активизм и заговорщичество, свойственное революционерам прошлого.
8. Нетрудно видеть связь тактики «прямого действия» и
заговора с полным отрицанием необходимости политической борьбы
и политической революции. Известно, что это отрицание — один
из краеугольных камней всего анархизма. В бакунинской теории
революции аполитизм особенно отчетливо выступает в вопросе о
соотношении социальной и политической революции.
Поставленный еще в конце XVIII и начале XIX века этот вопрос
был, пожалуй, в центре внимания всех революционных теорий
прошлого столетия. И это неслучайно. В нем как в фокусе сходятся
различные проблемы социальной революции. В то же время его
решение весьма отчетливо выражает классовую позицию, которую
занимают защитники той или другой теории революции.
<...> Вначале нужно отметить резкую и справедливую критику
М. А. Бакуниным буржуазного революционизма с его стремлением
ограничить революцию лишь завоеванием политических свобод, с его
попытками устранить народные массы от революционной борьбы
* А. Боровой. Анархизм. М., 1918, стр. 101 и 103.
* «Проповедь и пример — альфа и омега старых утопистов и анархистов»
(В. С.Базаров. Анархический коммунизм и марксизм. СПб., 1906, стр. 30).

606
P. H. БЛЮМ
под лозунгом «все для народа, ничего посредством народа». «Когда
строят план невинной революции, имеющей вполне определенную
цель заменить существующую власть новой, необходимо сохранить
во что бы то ни стало пассивность масс, которые не должны потерять
драгоценную привычку повиноваться, и хорошее настроение и
спокойствие буржуа, которые не должны переставать командовать и
господствовать. Следовательно, нужно избегать во что бы то ни стало
экономического и социального вопроса» *.
М. А. Бакунин хорошо видел, что буржуазная (политическая)
революция не освобождает трудящихся, что она сохраняет и
поддерживает «все священные основы современного общества, все эти
экономические и юридические институты, необходимым следствием
которых является действительное рабство народа»**. Видел он и
социальный смысл буржуазных политических свобод. Но выводы,
которые были сделаны из правильной констатации, поражают своей
категоричностью, крайним радикализмом и полным отсутствием
исторической точки зрения. Раз политическая революция носит
буржуазный характер, то она должна быть совершенно отвергнута,
и вообще должно быть отвергнуто «всякое политическое действие,
не имеющее непосредственной и прямой целью торжество рабочего
дела над капиталом»***. Раз политическая революция не приводит
к немедленному экономическому освобождению работников, то
всякая политическая борьба на руку только буржуазии, народу же она
может нанести только вред. Отсюда вытекает, что никакой другой
политики кроме буржуазной вообще быть не может, всякая
«политика, которая предшествует социализму и которая ведется, стало быть,
вне его, т. е. против него, может быть исключительно буржуазной»****.
Значит, все то что вне социализма — против него.
Практически это означает полный отказ от борьбы за реформы,
за улучшение положения рабочего класса в рамках капитализма,
бойкот всех демократических сил и движений, отказ от участия
в буржуазно-демократической революции, наконец, отказ от
создания политической партии пролетариата. Вот с такой программой
М. А. Бакунин и его последователи выступили против марксистов
и потерпели полное поражение. История показала, насколько слабой,
нереалистической и практически вредной оказалась эта анархистская
программа. С другой стороны, марксистские положения о том, что
* М. Бакунин. Избр. соч., т. V, стр. 169.
** М. Бакунин. Избр. соч., т. II, стр. 45.
*** Цит. по: Ю. М. Стеклов. Первый Интернационал, стр. 183.
**** м. Бакунин. Избр. соч., т. V, стр. 17.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
607
всякая классовая борьба есть борьба политическая, что без борьбы
за демократию невозможна борьба за социализм*, что возможности
превращения революции в перманентную революцию требуют
самого активного участия пролетариата в буржуазно-демократическом
преобразовании, выдержали историческую проверку.
Перейдем к рассмотрению другого аспекта проблемы. Здесь речь
пойдет уже не о различных по характеру своему революциях, а о двух
сторонах одной и той же революции, призванной осуществить
социализм, о политической и социальной ее стороне. С точки зрения
К. Маркса, высказанной им еще в 1845 г., всякая социальная
революция является в то же время политической, а сколько-нибудь
глубокая политическая революция не может не быть социальной.
Это общая особенность всех социальных революций, включая и
социалистическую. Но такое единство социального и политического
переворота не означает их тождества. Выполнение политических
задач социалистической революции — установление диктатуры
пролетариата, по Марксу, — необходимое условие осуществления
ее социальных задач.
На совершенно других позициях стоял М. А. Бакунин. В
«Государственности и анархии» он пишет, что нельзя себе представить
социальный переворот без политического, как и, наоборот, ибо «оба
переворота идут рука об руку и в сущности составляют одно» **.
Казалось бы, между этим положением и вышеприведенным тезисом
К. Маркса нет разницы. Но это не так. М. А. Бакунин отстаивает
тот взгляд, что политический и социальный переворот полностью
сливаются, что они тождественны и вообще нет смысла их отличать.
«Политическая революция не должна быть ничем иным, как только
немедленным и прямым осуществлением полной и всецелой
социальной ликвидации» ***.
Таким образом, политическая революция не имеет никаких
самостоятельных задач, кроме одной отрицательной, сводящейся
к полному и немедленному разрушению государства со всеми его
атрибутами. «Политическая революция, происходящая
одновременно с социальной революцией и действительно неотделимая
* «Было бы коренной ошибкой думать, что борьба за демократию способна
отвлечь пролетариат от социалистической революции или заслонить, затенить
ее и т. п., напротив, как невозможен победоносный социализм, не
осуществляющий полной демократии, так не может подготовиться к победе над
буржуазией пролетариат, не ведущий всесторонней, последовательной и революционной
борьбы за демократию» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 27, стр. 253).
** М. Бакунин, Избр. соч., т. I, стр. 36.
*** М. Бакунин. Избр. соч., т. IV, стр. 17.

608
Р. H. БЛЮМ
от нее, являющаяся, так сказать, ее отрицательным выражением
или проявлением, будет уже не преобразованием, а грандиозной
ликвидацией государства и радикальным уничтожением всех
политических и юридических институтов...»*
С этих позиций М. А. Бакунин подвергает резкой критике
марксистскую идею диктатуры пролетариата. Критика эта опирается
на рассмотренный выше метафизический принцип, считающий
любое государство, любую власть абсолютным злом, и она полностью
игнорирует идею К. Маркса о новом типе государства, которое, так
сказать, запрограммировано на самоуничтожение.
Внутренняя порочность бакунинской концепции политической
и социальной революции состоит в ее абсолютной
неконструктивности, по этой причине она вообще не может служить каким-либо
руководством к действию. Интересно наблюдать как М. А. Бакунин
вынужден смягчать свои принципы, когда дело доходило до
конкретных советов революционерам в преддверии революции. Мы
уже выше упоминали о противоречиях, возникших в связи с
проблемой революционной организации. А в «Письме к французу»
речь идет, не больше не меньше, как о революционной власти.
«Что же должны делать революционные власти, — спрашивает
М. А. Бакунин, правда, добавляя при этом, что их должно быть
как можно меньше, — что должны они делать, чтобы расширить
и организовать революцию? Они должны не сами делать ее,
путем декретов, не навязывать ее массам, а вызывать ее в массах.
Они должны не навязывать им какую-нибудь организацию, а,
вызвав их автономную организацию снизу вверх, под сурдинку
действовать, при помощи личного влияния, на наиболее умных
и влиятельных лиц каждой местности, чтобы 'эта организация
насколько возможно отвечала нашим принципам. — Весь секрет
нашего торжества в этом»**. В этом организационном плане мы
встречаемся с такими отнюдь не анархистскими атрибутами, как
революционная власть, организация революции, автономная
организация, влиятельные (авторитетные) лица. Разве меняет дело,
что навязывание массам «автономной организации» происходит
«под сурдинку»?
Если сам М. А. Бакунин не всегда мог следовать своим принципам,
то что говорить о его учениках. Попытка сколько-нибудь серьезного
осуществления на практике революционной борьбы бакунинского
аполитизма потерпела полный провал. Об этом свидетельствует
* Цит. по: Ю. Стеклов. Указ. соч., т. III, стр. 228.
** М.Бакунин. Избр. соч., т. IV, стр. 177.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
609
деятельность анархистов в испанской революции*, провал так
называемых Болонской и Беневетской попыток (попытки поднять
анархистское восстание в различных частях Италии в 1874 и 1877 гг.),
а также постепенный отказ от аполитизма значительной части
русских революционеров — бунтарей 70-х гг. и распространение среди
них идеи о необходимости политического переворота**.
Эти факты лишний раз свидетельствуют о том, что анархисты,
говоря словами Г. В. Плеханова, отрицают «созидающую роль
государства в социалистической революции именно потому, что не
понимают задач и условий этой революции»***.
9. Как было отмечено в начале статьи, все теории революции
ставили перед собой задачу найти истинные пути освобождения
человеческой личности, пути снятия всех форм отчуждения человека.
Найти пути освобождения человека, обеспечения его свободного
развития — таков исходный пункт и главная цель теории революции
М. А. Бакунина. «Уважение человеческой личности есть высший
закон человечества <...> великая настоящая цель истории,
единственная законная, это — гуманизация и эмансипация —
очеловечение и освобождение, реальная свобода, реальное благосостояние,
счастье каждого живущего в обществе индивида»****. Но человек
никогда не живет вне общества, ибо вне общества он остался бы только
диким животным. «Человек становится человеком и достигает как
сознания, так и осуществления своей человечности лишь в обществе
и лишь коллективной деятельностью всего общества». Поэтому,
утверждает М. А. Бакунин, — «я могу назвать себя и чувствовать себя
свободным лишь в присутствии и по отношению к другим людям» ******
Исходя из этого, он отвергает точку зрения идеализма, согласно
которой человеческий индивид остается свободным лишь вне общества,
и противопоставляет ей выводы материализма, «которые согласно
с тем, что происходит в реальном мире, выставляют
индивидуальную свободу людей, как необходимое следствие их коллективного
* См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 457-474.
** В отличие от бакунистов народовольцы «положительно решали вопрос об
использовании государства в целях подготовки революции, выдвинув лозунг
политической борьбы с правительством за демократизацию существующего
строя, как самостоятельную задачу революционной борьбы». (В. А.
Твардовская. Проблема государства в идеологии народовольчества (1873-1883) //
Исторические записки, т. 74,1963, стр. 185).
*** Г. В. Плеханов. Сочинения, т. 1,1920, стр. 110.
**** М. Бакунин. Избр. соч., т. II, стр. 196.
***** Там же, стр. 264.

610
P. H. БЛЮМ
развития человечества»*. С другой стороны, «коллективная свобода
и благосостояние реальны лишь тогда, когда они представляют собою
сумму индивидуальных свобод и процветаний»**.
Все эти положения, если отбросить несколько телеологический
способ выражения, безусловно справедливы. Нельзя не увидеть
в них повторение важного тезиса Маркса и Энгельса из «Манифеста
Коммунистической партии», отмечающего, что коммунизм — это
такое общество, где «свободное развитие каждого является
условием свободного развития всех». В то же время они показывают,
насколько коллективист и материалист Бакунин стоит выше
индивидуалиста и идеалиста Штирнера и многих других, похожих
на него в этом пункте, философов. Но последуем за Бакуниным
дальше. Хотя свобода есть «настоящая цель истории», но до сих
пор человечество находилось под гнетом «какой-либо безжалостной
абстракции: бога, отечества, могущества государств,
национальной чести, прав исторических, прав юридических, политической
свободы, общественного блага»***. Абстракции потому, что за всеми
этими идеями и институтами полностью исчезает реальная жизнь,
реальный и живой человеческий индивид, пропадают миллиарды
людей, составляющие «живой и страдающий материал истории».
Среди всех абстракций, отвергающих и попирающих
человеческую личность, наиболее зловещую роль играет, по мнению
М. А. Бакунина, государство. Именно оно — «самое вопиющее, самое
циническое и самое полное отрицание человечества»****. Оно не
только подавляет и порабощает человеческую личность, но и морально
ее растлевает, заставляя совершать преступные дела под флагом
патриотизма и государственного интереса. Ярко раскрывая
антигуманистическую, аморальную природу эксплуататорского
государства, М. А. Бакунин пишет: «Вся история древних и современных
государств является лишь рядом возмутительных преступлений;
<...> короли и министры в прошедшем и настоящем, во все времена
и во всех странах, государственные люди, дипломаты, бюрократы
и военные являются, если их судить с точки зрения простой
морали и человеческой справедливости, достойными сто раз, тысячу
раз виселицы или каторги; ибо не существует ужаса, жестокости,
святотатства, клятвопреступления, обмана, низкой сделки,
цинического воровства, бесстыдного грабежа и грязной измены, которые бы
* Там же, стр. 263.
** М. Бакунин. Избр. соч., т. II, стр. 196.
*** Там же, стр. 197.
**** Там же, т. III, стр. 190.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
611
не совершались, которые бы не продолжали ежегодно совершаться
представителями государств, без всякого другого извинения, кроме
эластичного, столь удобного и вместе с тем столь страшного слова:
государственный интерес»*.
Анализ работы М. А. Бакунина не оставляет сомнений, что
главным и самым непосредственным врагом человеческой личности в них
выступает именно государство. Что касается других видов угнетения
и, в первую очередь, экономического, то им уделяется несравненно
меньшее место и значение. Так, от констатации тотального
отчуждения Бакунин переходит в сферу, по существу, лишь политического
отчуждения.
Это сужение проблемы неизбежно накладывает свой отпечаток
на решение вопроса об освобождении личности. Оно приводит к тому,
что несомненно важная проблема снятия политического отчуждения
в ходе социальной революции повисает в воздухе, не будучи
подкрепленной изучением конкретных путей ликвидации других форм
отчуждения. Остается совершенно неразработанным, как и во всем
бакунизме, конструктивный аспект проблемы. Идеал «автономной
личности в автономной общине» не только расходится с
тенденциями технологического и научного развития, но и противоречит
утверждениям самого М. А. Бакунина, согласно которым полное
развитие человеческих способностей может быть обеспечено «лишь
коллективным материальным и интеллектуальным, мускульным
и нервным трудом целого общества»** (подчеркнуто нами. — Р.Б.).
С другой стороны, сосредоточение огня против государства
связано с полным отрицанием (правда, далеко не последовательным)
всех форм власти и выдвижением на первый план неограниченной
свободы человека, заключающейся в том, «чтобы не повиноваться
никакому другому человеку и руководствоваться в моих действиях
лишь моими собственными убеждениями»***.
Такая полная свобода в обществе, как это многократно показано,
в принципе невозможна. В революции, которая обязательно требует
организации, ее сторонникам делать нечего, в этом, собственно,
убедился и сам Бакунин, о чем уже шла речь выше. Здесь хотелось бы
обратить внимание и на другую сторону дела. В революционной
борьбе проповедь неограниченной свободы, доведенная до своего
логического завершения, как это ни парадоксально, превращается
в требования совершенно противоположного свойства. Носители
* М. Бакунин. Избр. соч., т. III, стр. 191.
** Там же, т. II, стр. 267.
*** М. Бакунин. Избр. соч., т. II, стр. 266.

612
P. H. БЛЮМ
неограниченной свободы — руководители и организаторы
революционной борьбы — оказываются «свободными» подавлять свободу
других людей, совершенно игнорировать их права, они считают себя
«свободными» от общепринятых моральных норм, берут себе на
вооружение обман и клевету, становятся по ту сторону добра и зла.
И все это ради достижения революционных целей. Если к этому
добавить обстановку, в которой «разнузданы дурные страсти» (одно
из требований бакунизма), то возникает ситуация, где ни о каком
преодолении отчуждения говорить не приходится, ситуация,
названная К. Марксом «казарменным коммунизмом».
Обрисованная возможность не остается лишь логическим
следствием из ошибочных посылок. История революционного движения
XIX и XX века знает примеры подобных превращений. Да и в самой
практической деятельности Бакунина есть период, который
подтверждает, что отмеченное превращение отнюдь не является только
гипотетическим. Вспомним его активное участие в
авантюристических предприятиях Нечаева. В документах, составленных самим
М. А. Бакуниным (или, по крайней мере, при его самом деятельном
участии), встречаются такие поучения: «Яд, нож, петля и т. п.!..
Революция все равно освящает в этой борьбе... Жертвы указываются
нескрываемым народным негодованием!.. Это назовут терроризмом!
Этому дадут громкую кличку! Пусть, нам все равно!»*. В «Катехизисе
революционера» мы читаем: «с целью беспощадного разрушения
революционер может и даже часто должен жить в обществе,
притворяясь совсем не тем, что он есть»**. И эти иезуитские средства
рекомендуется использовать в революционной борьбе, имеющей
цель освобождение человеческой личности и ликвидацию всех форм
отчуждения!*** Конечно, такими методами достичь такой цели
невозможно, ибо «цель, для которой требуются неправые средства,
не есть правая цель» ****.
К чести М. А. Бакунина надо сказать, что он, решительно порвав
с Нечаевым, в дальнейшем высказывался совершенно в
противоположном смысле. «На иезуитском мошенничестве ничего живого,
крепкого не построишь <...> революционная деятельность ради
* Ю. Стеклов. Указ. соч., т. III, стр. 465,
** Там же, стр. 470.
*** Подробнее о «нечаевщине» см.: Ю. Ф. Корякин, Е. Г. Плимак. Нечаевщина
и ее современные буржуазные «исследователи». «История СССР», 1960, № 4;
так же, Юрий Карякин. Антикоммунизм, Достоевский и «достоевщина».
«Проблемы мира и социализма», 1963, № 5.
**** К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I, стр. 65.

Взгляды M. А. Бакунина на революцию
613
самого успеха своего дела должна искать опоры не в низких и
подлых страстях <...> без высшего, разумеется, человеческого идеала,
никакая революция не восторжествует»*. И в другом месте: «народа
никогда и ни под каким предлогом и для какой бы то ни было цели
обманывать не следует. Это было бы не только преступно, но и в видах
достижения революционного дела вредно <...>»**.
Теория революции М. А. Бакунина, рассмотренная нами в ее
основных чертах, весьма рельефно выражает и определенный
этап революционного движения XIX века и известные социально-
психологические особенности огромной массы революционного
крестьянства, мелкобуржуазных слоев города и мелкобуржуазного
пролетариата (т. е. такого слоя пролетариата, который по своему
генезису, взглядам, ценностям, обычаям еще тесно связан с
мелкобуржуазным миром), составляющих в революционных движениях
конца XIX и XX веков наиболее значительную (по крайней мере,
количественно) силу. «В отличие от марксизма, представляющего
идеологию развитого пролетариата крупной промышленности и
пытающегося выражать общие интересы рабочего движения в целом,
бакунизм является идеологией, в которой смешаны были стихийные
порывы обездоленного люмпен-пролетариата и смутные стремления
крестьянства отсталых стран, только начавших вступать в полосу
капиталистического развития» ***.
Как последовательный и страстный революционер М. А. Бакунин
посвятил себя борьбе за революцию против мира угнетения и
привилегий, как гуманист и защитник страдающего человечества он
боролся за свободу человеческой личности, как неутомимый борец
он будил в людях чувство протеста против социального неравенства,
обмана и несправедливости. Но как мелкобуржуазный идеолог
он смотрел не вперед, а назад, в сущности, тащил революционное
движение к уже пройденным этапам борьбы, пытался привить, как
хорошо сказал Ю. М. Стеклов, «организационные формы первичных
буржуазно-демократических, революционных и национальных
движений заговорщического типа к массовому политическому
движению современного социалистического пролетариата»****.
Поскольку классовая база, которая порождает и воспроизводит
анархистские идеи и практические программы, существует до сих
пор, то не приходится удивляться, что многие идеи бакунинской
* Письма М.А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906, стр. 455.
** «Революционное народничество 70-х годов XIX века», стр. 48.
*** Ю. Стеклов. Первый Интернационал, стр. 290.
**** Ю. Стеклов. М. А. Бакунин, т. I, стр. 351.

614
Р. Я. БЛЮМ
теории революции продолжают жить в революционных движениях
разных частей мира и сегодня. Они находят свое выражение во
взглядах многих современных революционных деятелей. Такие черты
анархистской доктрины, как убежденность в постоянной готовности
народных масс к немедленной революции, как тактика «прямого
действия», как недоверие к развитым и высокооплачиваемым слоям
пролетариата и ориентировка на нищие и обездоленные его слои, как
антиинтеллектуализм, как отрицательное отношение к реформам,
как одобрение всякого бунтарского выступления независимо от его
объективной роли, как политический дилетантизм — нетрудно
встретить в наши дни. Актуальность изучения бакунизма в этой
связи не подлежит сомнению.
В заключение приведем совершенно правильную, на наш взгляд,
оценку деятельности М. А. Бакунина, данную в юбилейной статье
Н. Ю. Колпинского и В. А. Твардовской, оценку, которая
относится и к его теории революции: «М. А. Бакунин принадлежит к тем
историческим личностям, деятельность которых трудно оценить
какой-либо однозначной формулой, выделив в ней только
положительные или только отрицательные стороны... Бакунин, быть может,
наиболее рельефно выразил природу "двуликого Януса" — мелкого
производителя, ненавидящего старый мир угнетения и эксплуатации
и вместе с тем связанного с ним множеством нитей» *.
Поступила в редакцию 9 сентября 1968 г.
6^50
* Н. Ю. Колпинский, В. А. Твардовская. Бакунин в русском и международном
освободительном движении («Вопросы истории», 1964, № 10, стр, 95).

€^
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
Расцвет анархизма, видным идеологом и политическим лидером
которого был М. А. Бакунин, относится ко второй половине XIX в.
Однако после идейного и организационного разгрома бакунизма
в 1872 г. на Гаагском конгрессе его влияние в большинстве стран
пошло на убыль, и к концу XIX в. анархизм вступил в полосу
затяжного кризиса.
По мере развития капиталистических отношений и роста рабочего
движения социальная и идейная база анархизма сужается, но не
исчезает совсем. В период империализма время от времени
наблюдается заметное оживление анархистской идеологии, вызываемое
ускорением процесса разорения широких слоев мелких и средних
собственников, а также углублением классовых противоречий.
Весьма значительные анархистские рецидивы особенно характерны
сейчас, прежде всего в студенческом движении, причем не только
в таких традиционных с этой точки зрения странах, как Испания
и латиноамериканские государства, но также во Франции, в США
(Университет в Беркли) и Западном Берлине.
Обстоятельства сложились так, что русский революционер
М. А. Бакунин (1814-1876) многие годы провел за пределами
родины — в Германии, Англии, Франции, Италии, Швейцарии. Будучи
видным деятелем допролетарского этапа истории освободительного
движения в России, он на протяжении длительного времени являлся
одним из крупных руководителей западноевропейского
революционного движения. Активный участник московских студенческих
кружков 30-х годов и один из организаторов баррикадных боев
1848-1849 гг. в Праге и Дрездене, он оказался впоследствии
узником политических тюрем Саксонии, Австрии и России, а затем

616
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
ссыльным в Восточной Сибири, откуда ему в 1861 г. удалось бежать
в Лондон через Японию и США. Возвращение М. А. Бакунина к
активной политической жизни ознаменовалось, с одной стороны, его
участием в организации и деятельности первой «Земли и воли»,
а с другой — тесным сотрудничеством с освободительным
движением начала 60-х годов в Польше и Скандинавии. В последующие
годы он стал одним из ведущих идеологов и практических деятелей
как русского народничества, так и международного, прежде всего
европейского анархизма.
Период деятельности М. А. Бакунина с конца 1863 г. и в 1864 г.
остается пока недостаточно изученным. Между тем именно к этому
времени относятся формирование теоретических доктрин и
зарождение практических замыслов, которые сделали его известным
среди русских и зарубежных революционеров. Как М. А. Бакунин
оценивал крупнейшие события начала 60-х годов, какие основные
выводы он сделал из них? Эти вопросы важны не только для
биографии М. А. Бакунина, но и для любого исследователя революционного
движения и общественной мысли в России и на Западе.
Из сохранившихся источников едва ли не наиболее полный
ответ на эти вопросы дает рукопись М. А. Бакунина «Международное
тайное общество освобождения человечества»*. Она стала известна
сравнительно недавно. Ее содержание, главным образом с точки
зрения анализа философской и идейно-политической системы взглядов
Бакунина, проанализировано финской исследовательницей Л. Кру-
сиус-Аренберг**. В советской литературе краткая характеристика
рукописи дана нами в предшествующих публикациях***. Текстом,
подготовленным нами к печати, отчасти пользовалась Η. М. Пирумова****.
Произведение Бакунина адресовано видному общественно-
политическому деятелю Швеции Августу Сульману1, редактору
* Королевская библиотека в Стокгольме (Политическая переписка Августа
Сульмана). Ер. s. 42, «Michel Bakounine. Société internationale secrete de
emancipation de lhumanité». — Оригинал рукописи на французском языке,
объем около 4 печатных листов. Перевод на русский язык, используемый
ниже, подготовлен Е. В. Киселевой.
** L. Krusius-Ahrenberg. Bakunins «Internationella Brodraskap» ochafton-
bladsradikalismen vid av 1860 — talet. — «Statevetenskaplig Tidskrift for
politik, Statistik, ekonomi». Agr. 56, № 1. Lund, 1953, p. 41-74.
*** E. Л. Рудницкая, В. А. Дьяков. О деятельности революционеров 60-х годов
в Скандинавии (Из переписки М. А. Бакунина с Эмилем Квантеном и Августом
Сульманом). — «Революционная ситуация в России в 1959-1861 гг.», т. V. М.,
1970; их же. Новые материалы М. А. Бакунина о «Тайном интернациональном
братстве». — «Итальянскийежегодник». М., 1971.
**** Н. М. Пирумова. Михаил Бакунин. М., 1970.

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
617
прогрессивной газеты «Af tonbladet», предоставившей свои
страницы Бакунину еще во время его пребывания в Стокгольме в 1863 г.
и взявшей его тогда под защиту от нападок реакционной печати.
Дата окончания рукописи отсутствует, однако определить ее
можно довольно точно по тексту и по содержанию примыкающего
к ней документального комплекса. Рукопись завершена не
позднее 12 октября 1864 г. Эта дата стоит под автографом Бакунина,
подтверждающим прием А. Сульмана в члены «великой
интернациональной семьи». Указанный документ был составлен после
ознакомления А. Сульмана с рукописью «Международное тайное
общество... » (это явствует из ее содержания и из письма
Бакунина Сульману 27 октября 1864 г.)*. В первых фразах ее идет речь
о поражении Дании — оно стало свершившимся фактом в июле
1864 г., — несколько ниже есть упоминание о событии в августе
1864 г. Следовательно, М. А. Бакунин начал работу над рукописью
не ранее указанного времени. Известно, что он прибыл в Стокгольм
6 сентября 1864 г. Все это позволяет датировать рукопись отрезком
времени между 6 сентября и 12 октября 1864 г.
Как видно из заключительного абзаца документа, он был
написан с целью обосновать и разъяснить А. Сульману политическую
программу и организационные принципы задуманного тайного
интернационального братства. Это был развернутый комментарий
к двум официальным документам, с которыми Сульман обязан был
познакомиться и которые в письме Бакунина от 27 октября 1864 г.
фигурируют под названием «Программа организации» и «Катехизис
интернациональных братьев». По форме рукопись «Международное
тайное общество...» представляла нечто среднее между личным
посланием и теоретическим трактатом. Она обращена к одному лицу,
аргументация автора исходит из политического опыта и
представлений адресата, учитываются те реальные национальные и
общественные условия, которыми определяются его позиция и возможность
восприятия тех идей, которые ему внушаются.
Этот документ интересен с двух точек зрения. Во-первых, вместе
с письмами Бакунина к его шведским корреспондентам он
позволяет точно датировать возникновение замысла создания Тайного
интернационального братства и проследить, как началась
реализация этого замысла. Во-вторых, он дает возможность заново
рассмотреть вопросы о содержании и характере той идейной перестройки,
которой ознаменовались для Бакунина 1864-1868 гг., и ответить
на следующие вопросы: 1) Что принципиально нового содержится
* Е. Л. Рудницкая, В. А. Дьяков. О деятельности революционеров..., стр. 292-293.

618
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
в социально-политических воззрениях Бакунина 1864 г. по
сравнению с его программой в предшествующие годы; 2) Как соотносятся
эти воззрения с более поздними произведениями Бакунина,
содержащими изложение его анархистских теорий, организационной
структуры и практических задач тайного интернационала.
Первый из названных аспектов уже затрагивался нами*. Здесь
по этому поводу ограничимся двумя замечаниями. Одно из них
касается времени возникновения Тайного Интернационала. До сих пор
на этот счет не было достаточно точных представлений. Ю. М. Сте-
клов, например, в одном месте писал о первой попытке Бакунина
основать тайную революционную организацию из одних итальянцев
в конце 1864 г. — начале 1865 г.; в другом — заявлял, что в конце
1864 г., когда «интернациональное братство существовало еще,
главным образом, в виде проекта», в него были завербованы
французы А. Таландье2 и братья Реклю**. В. Полонский резко критиковал
немецкого биографа Бакунина М. Неттлау за то, что тот говорил
о Тайном альянсе только как о проекте, а Ю. М. Стеклова — за его
высказывание о том, что этот вопрос нельзя считать достаточно
выясненным***. Сам Полонский относил начало интенсивной работы
Бакунина по созданию Тайного Интернационала к концу 1864 г.,
к периоду после его встречи с К. Марксом, состоявшейся 3 ноября
этого года в Лондоне****.
Рукопись «Международное тайное общество...» и хранящиеся
вместе с нею документы не оставляют сомнений в том, что до
начала сентября 1864 г., т. е. до выезда Бакунина в Швецию, не только
существовал тщательно обдуманный замысел Тайного
Интернационала, но уже начала создаваться и сама организация. Во всяком
случае в Стокгольме Бакунин действовал от имени «великой
интернациональной семьи» и в «соответствии с правами», которые
предоставлялись ему как «интернациональному брату с временной
специальной миссией». Ссылаясь на «Катехизис» и «Программу»,
Бакунин говорил о них как об основных документах организации,
«утвержденной братьями-основателями».
Все сказанное весьма существенно для оценки взаимоотношений
Бакунина с К. Марксом и с Первым Интернационалом. Известно,
что ожесточенность борьбы, которую основоположники научного
* Е. Л. Рудницкая, В, А. Дьяков. Новые материалы М. А. Бакунина...
** Ю. Стеклов. Михаил Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность,
т. 2. 1861-1868. М.; Л., 1927, стр. 294, 310, 330.
*** «Материалы для биографии М. Бакунина», т. 3. М.; Л., 1928, стр. 14.
**** там же, стр. 7, 37.

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
619
коммунизма вели с бакунистами в рамках Международного
Товарищества Рабочих, обуславливалась не только идейными
разногласиями с ними, а прежде всего стремлением Бакунина сохранить
в неприкосновенности свой Тайный альянс и добиться с его помощью
руководящего положения в Интернационале. Вскрывая эту сторону
деятельности Бакунина, К. Маркс и Ф. Энгельс оперировали в
основном фактами, относящимися в 1868-1872 гг.* Позднее
обнаружилось, что Бакунин, вступивший в Интернационал в начале ноября
1864 г., еще раньше создал и свою тайную организацию.
Следовательно, во время лондонской встречи Бакунин сознательно скрыл
от К. Маркса этот очень существенный факт, дал ему заведомо ложное
обещание содействовать распространению идей Интернационала
в Италии. В свете новых фактов практические мероприятия и план
Бакунина выглядят с точки зрения морально-этической еще более
некрасивыми, а с точки зрения идейно-теоретической — еще более
ошибочными. Анализируя позицию Бакунина и его
единомышленников, К. Маркс и Ф. Энгельс в 1873 г. писали: «Для обеспечения
успеха революции необходимо единство мысли и действия. Члены
Интернационала стараются создать это единство путем пропаганды,
дискуссий и открытой организации пролетариата, — Бакунину же
требуется только тайная организация сотни людей,
привилегированных представителей революционной идеи, находящийся в резерве
генеральный штаб, сам себя назначивший и состоящий под командой
перманентного "гражданина Б." <...> Перед вами настоящий
иезуитский орден»**. Источники, позволяющие датировать основание
бакунинской тайной организации летними месяцами 1864 г., еще раз
подтверждают глубину приведенных слов К. Маркса и Ф. Энгельса.
Второе замечание относится к оценке характера Международного
тайного общества, или Тайного Интернационала. Первый
Интернационал вошел в историю международного рабочего и
коммунистического движения как организация, впервые сплотившая рабочий
класс различных стран и заложившая основы интернационального
единства рабочих в борьбе за свое освобождение. Состав Первого
Интернационала не был однородным. Однако он объединил, прежде
всего, массовые организации рабочего класса и сделал очень многое
для того, чтобы пролетарское движение освободилось от влияния
буржуазной идеологии, сектантских и реформистских течений.
Что касается тайного общества Бакунина, то оно оказалось весьма
далеким от рабочего движения как по своему составу, так и по про-
* См.: К. Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 18, стр. 1-46,323-456.
** Там же, стр. 341-342.

620
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
грамме, организационным принципам и тактике, оно было одной
из тех буржуазно-демократических организаций заговорщицкого
типа, которые возникали и исчезали, не внося качественных
изменений в ход общественной жизни, а со временем стали даже тормозить
ее развитие.
Идейные и организационные принципы, которым следовал
Бакунин при создании своего Тайного альянса, были свойственны
самому раннему этапу борьбы пролетариата против буржуазии.
«В общем это, — писали К. Маркс и Ф. Энгельс, — детство
пролетарского движения, подобно тому, как астрология и алхимия
представляют собой детство науки. Прежде чем стало возможным
основание Интернационала, пролетариат должен был оставить этот
этап позади»*. Основоположники научного коммунизма указывали
на то, какую роль в истории рабочего движения играла тайная
организация Бакунина. «Альянс, — писали они, — полагающий, что
воскрешение сект — огромный шаг вперед, сам служит
убедительным доказательством того, что их время прошло. Ибо если при своем
возникновении они представляли элемент прогресса, то программа
Альянса <...> представляет собой лишь беспорядочное
нагромождение давно погребенных идей, прикрытых звонкими фразами,
способными запугать лишь буржуазных кретинов или служить уликой
против членов Интернационала в глазах бонапартовских или иных
прокуроров»**. Поэтому едва ли можно принимать всерьез заявление
М. Неттлау о том, что Бакунин осуществил в 1864 г. собственную
попытку проложить путь к интернациональной революционной
деятельности независимо от Первого Интернационала и до его
возникновения***. Такое сравнение неправильно по существу, ибо нельзя
сравнивать несопоставимые явления. Но даже, если взять только
формальную сторону вопроса, то и здесь вывод апологетов бакунизма
неправилен. Ведь Учредительное собрание 28 сентября 1864 г. было
лишь завершающим чисто юридическим актом. А более чем за год
до этого собрания действовал Подготовительный комитет, велась
разработка программы и устава, вообще шло оформление
Международного Товарищества Рабочих, фактически уже развертывавшего
свою деятельность****.
* Там же, стр. 30.
** Там же, стр. 31.
*** М. Bakunin. Gesammelte Werke. Bd. III. Berlin, 1924. S. 7.
**** См. «Основание Первого Интернационала». М., 1934, стр. 8-12; «Первый
Интернационал. К столетию основания Международного Товарищества
Рабочих. 1864-1964», ч. I. М., 1964, стр. 45-60.

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина 621
Перейдем, однако, ко второму важному аспекту рукописи
«Международное тайное общество...», к вопросам идейной эволюции ее
автора. Публикуя русский перевод датируемой первыми месяцами
1866 г. рукописи М. А. Бакунина «Проект Интернационального
и революционного общества», В. Полонский писал об этом
произведении как о единственном крупном труде Бакунина в период жизни
в Италии, являвшемся «переходной эпохой в истории духовного
развития Бакунина»*. Ю. М. Стеклов заявлял, что «только к концу
1868 г. он выступает определенно как анархист». «Проект», по его
мнению, отражал переходную эпоху от демократизма к чистому
анархизму**.
Совершив побег из ссылки, Бакунин, конечно, не случайно
отправился именно в Лондон. Еще в Сибири он установил связь с
издателями «Колокола», своими старыми московскими друзьями,
и считал, что его место рядом с ними. Из Сан-Франциско он писал
им: «Друзья, всем существом стремлюсь я к вам, и лишь только
приеду, примусь задело: буду у вас служить по польско-славянскому
вопросуj который был моей idée fixe с 1846 и моей практической
специальностью в 48 и 49 гг. Разрушение, полное разрушение
Австрийской империи будет моим последним словом; не говорю —
делом: это было бы слишком честолюбиво; для служения ему я готов
идти в барабанщики или даже в прохвосты, и, если мне удастся хоть
на волос продвинуть его вперед, я буду доволен. А за ним является
славная вольная славянская федерация, единственный исход для
России, Украины, Польши и вообще для славянских народов»***.
Бакунин точно охарактеризовал политическое содержание идей,
которые определяли его теоретические взгляды и практические
устремления эпохи революции 1848 г. <...>
* «Материалы для биографии M. Бакунина», т. 3, стр. 33. До последнего
времени «Проект» являлся наиболее ранним систематическим изложением
идейных и организационных основ Тайного интернационального общества
Бакунина. Это произведение, озаглавленное в оригинале «Projet d'une Société
internationale et revolutionäre», состоит из двух разделов: «Революционный
катехизис» и «Организация». Полностью опубликован М. Неттлау в 1924 г.:
М. Bakunin. Gesammelte Werke. Bd. Ill; см. также M. Неттлау. Жизнь
и деятельность Михаила Бакунина. Перевод с немецкого. П.; М., 1920.
Большие выдержки включены в статью: В. Полонский. Тайный Интернационал
Бакунина. — «Михаил Бакунин. 1876-1926». М., 1926, стр. 67-92. В
переводе на русский язык под заглавием «Принципы и организация» «Проект»
опубликован в «Материалах для биографии М. Бакунина, т. 3, стр. 39-113.
** Ю. М. Стеклов. Михаил Александрович Бакунин, т. II, стр. 310-311, 343.
*** А. И. Герцен. Собр. соч., т. XI. М., 1957, стр. 353.

622
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
После бегства из Сибири Бакунин написал воззвание к «Русским,
польским и всем славянским друзьям», которое было опубликовано
15 февраля 1862 г. в «Колоколе» и изложил свои мысли о социально-
политических условиях и перспективах общественного развития
России. Это были те самые мысли, которые нашли отражение в
произведениях Бакунина эпохи 1848 г. и определяли его тогдашние
представления о месте славянских народов в настоящем и будущем
Европы. Бакунин выступал, по его словам, в качестве идеолога
«крестьянской России», его политическая мысль и социальный
идеал определялись формулой: исключительное присвоение народу
права собственности на землю и общинное владение ею, общинное
самоуправление, государственное, федеральное общеславянское
управление*. Революционная Россия должна подать братскую
руку всем славянам, но не исключено, что Польша может обогнать
Россию на пути к социальной революции. Воззвание содержало,
собственно, обоснование той революционно-практической
деятельности, которой были наполнены для Бакунина 1862 и 1863 гг.
Лишь последнее звено прежней его формулы — общеславянская
федерация — осталось за гранью его реальной политической
программы, поскольку не соответствовало новой политической
конъюнктуре в Европе, противоречило национальным интересам
и устремлениям Польши.
Тот же комплекс идей развил Бакунин и в брошюре «Народное
дело. Романов, Пугачев или Пестель?», также опубликованной
в «Колоколе». Неустойчивость и непоследовательность политических
установок Бакунина наложили на это произведение сильный
отпечаток. Допущение возможности коренных социально-политических
преобразований руками царя, совмещение социализма с принципом
наследственной монархии — несомненное свидетельство реакционно-
утопических тенденций политического мышления Бакунина.
Впрочем, эта брошюра не вполне адекватно отражает существо
политических воззрений Бакунина в те годы. В этом произведении
он развивал идею земского царя, которая служила в пропаганде
«Колокола» определенному политическому плану завоевания
крестьянства на сторону революции, и увлекся настолько, что возвел
эту идею в абсолют. Бакунин, по-видимому, и сам осознал
ошибочность такой постановки вопроса, и именно поэтому она осталась
незавершенной. Революционно-демократические в основе
воззрения Бакунина сохраняли еще существенные элементы дворянской
революционности. Это сказалось в тех заявлениях, с которыми он
* «Колокол», л. 122-123, 15.11.1862, стр. 1025.

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
623
выступал в шведской прессе, в 1863 г. доказывая, что Александр II
мог бы встать во главе русского освобождения.
Так примерно выглядел исходный рубеж, с которого начинался
тот переходный этап в идейном развитии и политической
деятельности Бакунина, который датируется периодом между 1864 и 1868 гг.
В России общественный подъем остался позади, революционная
ситуация 1859-1861 гг. не вылилась в открытую вооруженную борьбу,
к которой так рвался Бакунин. Польские повстанцы еще не везде
сложили оружие, но все не понимали, что поражение восстания
неизбежно. Революционное подполье в России и Польше было близко
к разгрому, и связи с ним Бакунина фактически прекратились;
почти оборвались и его контакты с издателями «Колокола». И
теоретические решения, и практические навыки прошлых лет явно
требовали пересмотра.
Рукопись «Международное тайное общество...» показывает,
что Бакунин понимал это и к осени 1864 г. не только далеко
продвинулся в выработке теоретических основ своей новой позиции,
но и начал их реализацию созданием особой тайной организации.
При этом он считал нужным сосредоточить усилия революционеров
в международной сфере, а создаваемую организацию рассматривал
как «объединение революционных элементов всех стран для
создания подлинно священного Союза свободы против Священного
союза всех тираний в Европе: религиозных, политических,
бюрократических и финансовых». Необходимость такого объединения
Бакунин обосновывал недавними неудачами освободительного
движения в Польше и войны Дании за свои национальные
интересы. И польские повстанцы, и Дания возлагали надежды на
вмешательство иностранных правительств. Злейших врагов свободы
Бакунин видел в царской России, Пруссии и Австрии. «Реакция
каждой из этих стран, — заявлял он, — над дымящимися руинами
Польши протянула руки двум другим, совершенно открыто создав
союз против свободы в Европе». Подчеркивая силу противника,
Бакунин не делал пессимистических выводов. «Никогда реакция
не была столь грозной, а положение свободных народов, так же как
и народов, стремящихся к свободе в Европе, не было столь опасным,
как сегодня. Если мы объединим свои усилия, это фактически будет
означать свободу для нашего века».
В те годы идея межнационального сотрудничества
революционных сил носилась в воздухе, она действительно вытекала из
сложившейся обстановки. Для оценки позиции Бакунина важен не призыв
к учреждению всеевропейского «Союза свободы» как такового, а то,
что он предлагал создать этот союз в форме очень немногочисленной

624
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А ДЬЯКОВ
и сугубо тайной организации. Приведя в обоснование такой точки
зрения ряд доводов, Бакунин заявлял: «Подобный союз может быть
создан лишь тайно. Создайте его в один прекрасный день открыто,
и он будет заниматься болтовней, а не делом <...>. Все его проекты,
преданные гласности, были бы задушены в зародыше
правительствами, располагающими для действия средствами, намного
превышающими наши. Итак, соблюдение тайны необходимо».
«Для того, чтобы договориться и объединиться с другими
народами, — писал он, — каждой нации нужен будет представитель. Кто
будет этим представителем? Официальным и законным
представителем каждой страны считается ее правительство. Но можем ли мы
прибегнуть к помощи правительства, поскольку речь идет о создании
вместо альянса народов против пагубного альянса правительств?!»
А выбрать делегатов на такого рода конгресс народы не могут
из-за политического гнета, отсутствия внутреннего единства во всех
странах, потрясающего невежества народных масс. «Но оставим
в стороне народные массы, — говорится в рукописи, — и возьмем
цивилизованные классы, находящиеся в сравнительно
привилегированном положении в Европе. Полагаете ли вы, что они скорее, чем
народ, могут подняться до великих интересов человечества? Мне
думается, напротив, они еще в меньшей степени способны на это».
Может быть, для правительства в данном случае годятся
парламентские оппозиции, которым «положено понимать интересы народа
и великие вопросы свободы? Нет! Парламентские краснобаи здесь
не подходят, да они и не захотят принять такой миссии». «Оппозиция
в Европе, со всем своим напускным негодованием и со своим
разглагольствованием о свободе, стала профессией. Она нашла в парламенте
теплые местечки и блестящее социальное положение».
Возможным представлялся для Бакунина созыв открытого
международного конгресса, состоящего «из либералов и передовых
демократов всех стран». Однако это неудобно и опасно, т. е. конгресс
привлек бы к его участникам «нежелательный интерес и вызвал
преследования правительства <...> раскрыл бы в какой-то мере наши
планы и средства», дал бы простор для действий шпионов реакции
и их козней. Самое же главное препятствие к созыву открытого
конгресса Бакунин видит в неизбежных разногласиях между его
участниками «по крайне сложным <..♦> щепетильным вопросам,
как, например, вопрос о естественных границах стран согласно
действительным желаниям народов. Вообразите Себе конгресс,
составленный из немцев, скандинавов, итальянцев и славян. Стоит
только участникам быть фанатичными патриотами, из которых
каждый желает внешнего величия своей страны как государства,

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
625
ее мощи в ущерб справедливости и свободе других стран, то любое
соглашение станет невозможным. А много ли в Европе людей,
совершенно свободных и неподверженных этой фатальной озабоченности
о величии государства? ».
В подтверждение изложенной точки зрения Бакунин излагает
свои представления о том, каким может быть конгресс, если на
него соберутся, приняв так называемый «принцип национальности»,
представители всех народов Европы и всех имеющихся политических
партий. «Допустите, — говорится в рукописи, — что на конгрессе
Польшу будут представлять: во-первых, демократ на манер Домон-
товича, во-вторых, Мерославский, в-третьих, русин, в-четвертых,
последователь Мадзини, наподобие польских демократов в Лондоне,
да кроме этого умеренный представитель середины, плюс аристократ
из партии ультрамонтан князя Чарторыского3, например, Калинка4 *.
Допустите, что Францию представляют, с одной стороны, защитник
имперской демократии с тяготением к государственности,
прирученный республиканец из газеты «Сьекль» или Жюль Фавр5, а с другой
стороны, Ледрю Рол лен, Луи Блан, Феликс Пиа6. Поверьте мне, что
у всех этих людей, принадлежащих к одной нации, но разделенных
пропастью, будет лишь ничтожнейшая возможность договориться
между собой и представлять единое мнение своей страны».
Аналогичное положение сложилось бы, заявляет Бакунин,
и по другим странам. Из-за этого над конгрессом нависала угроза
раскола по сословно-классовому признаку: «аристократы одной
страны искали бы аристократов всех других стран, монархические
конституционалисты делали бы то же самое, политические
республиканцы, социалистические революционеры подражали бы
примеру всех. В результате вместо одного конгресса получилось бы,
по крайней мере, четыре, совершенно различных по политической
окраске и воззрениям».
Боязнь сословно-классовых противоречий и национальных
раздоров, звучащая в приведенных выдержках, была не лишена
оснований. Однако эти рассуждения отчетливо вскрывают и другую
сторону дела: они не оставляют сомнения в том, что Бакунин был
чрезвычайно далек от идей пролетарского интернационализма. Он
стоял в национальном вопросе на буржуазных позициях и
фактически не верил в возможность временного преодоления национальных
противоречий при создании сколько-нибудь значительной по чис-
Относительно этих лиц и представляемых ими политических течений см.:
С. М. Фалькович. Идейно-политическая борьба в польском освободительном
движении 50-60-х годов XIX века. М., 1966.

626
Ε. JT. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
ленности международной организации, объединяющей всех
революционеров и оппозиционные элементы различных стран. Такое
объединение было возможно только на пролетарской основе, что
подтверждается славной историей Первого Интернационала. Этого
Бакунин не понимал, и неизбежным следствием такого непонимания
были, во-первых, его стремление к надклассовой и наднациональной
организации — Тайному альянсу, а во-вторых, полная
несовместимость бакунизма с Международным Товариществом Рабочих.
По убеждению Бакунина, международная организация, которая
необходима для победы революционных сил над реакций, должна
была быть глубоко законспирированной и состоять из-подлинных
единомышленников. Для осуществления подобного союза, — писал
он, — необходима не только тайна, но еще, чтобы люди, образующие
его, придерживались близких, а если это возможно, совершенно
одинаковых философских, религиозных, политических и социальных
убеждений». Какой же могла быть идейная база Тайного альянса?
Такой базой, по мнению Бакунина, мог стать «великий единый
принцип, многообещающий и возвышенный», а для людей,
признавших его, — чем-то вроде религии. В поисках этого принципа
Бакунин прибег к критическому разбору форм власти, религиозных
институтов, государственного устройства, существовавших ранее
и существующих в момент работы над рукописью. Краткая
формулировка его выводов такова: «Против <...> человеконенавистнической
и божественной власти мы выдвигаем великий революционный
принцип свободы, достоинства и прав человека». Общая же аргументация
занимает несколько десятков страниц.
Начинает Бакунин с разбора богословского принципа в двух его
«параллельных, но неразрывно связанных воплощениях — церкви
и государства». Хотя все религии прошлого и настоящего Бакунин
считал «откровениями <...> исторически необходимыми не божеству,
а человечеству, его сознанию и его разуму», его отношение к
богословскому принципу было резко отрицательным. По его мнению,
этот принцип «основан по существу на презрении к человечеству.
Он открыто провозглашает беспомощность, неполноценность,
гнусность, ничтожность человека не только перед богом, но и перед всеми
<...> божественной милостью учрежденными властями». Бакунин
приходит к выводу: «В обычном и современном значении слово
религия говорит об обеднении земли ради неба, переносит решение
человеческой участи на небо, неизбежно обрекая землю и вместе
с ней живого реального человека на деградацию, нищету и рабство».
В качестве антиподов религиозной идеологии Бакунин указывал
на идеи утопического социализма и лозунга французской буржу-

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина 627
азной революции 1789-1793 гг. «По моему глубокому убеждению
за всеми божественными религиями должен последовать социализм,
который в религиозном смысле есть вера в исполнение
предназначения человека на земле». О Французской революции Бакунин писал:
«Догматы Никейского собора она заменила только тремя словами:
Свобода, Равенство, Братство — всеобъемлющим символом, в
котором заключено все будущее, все благородство и счастье человечества!
Эта новая религия, земная религия человеческого рода,
противопоставленная небесной религии Божества! В одно и то же время это
и осуществление, и радикальное отрицание идей христианства».
Размышляя над будущим человечества и говоря о социальной
реорганизации, без которой «свобода, равенство, гуманность,
справедливость навечно останутся только ложью», Бакунин выдвигает
программу из пяти главных пунктов: « 1. Уничтожение права
наследования; 2. Свободный брак и свободная семья; 3. Равенство женщин;
4. Усыновление детей обществом <...> Школа заменяет церковь
и подготавливает юношей к свободе; 5. Обязательный труд для всех,
труд ассоциированный и свободный. Равенство труда и продукта.
Труд — единственная основа политических и социальных прав».
В рукописи подробно раскрыт каждый из этих пунктов. Не имея
возможности следовать за всем ходом рассуждений, мы остановимся
лишь на первом и пятом пунктах, ибо именно они наиболее важны
для оценки социальной программы Бакунина.
Требование уничтожить право наследования, провозглашенное
в рукописи «Международное тайное общество...», позднее вошло
в программу бакунинского Альянса. Маркс и Энгельс оценивали
его как: «Сенсимонистский хлам о немедленной отмене права
наследования — меру, которую Бакунин выдвигал как практический
исходный пункт социализма» *. Отмена права наследования не
уничтожила бы и не могла уничтожить имущественное неравенство,
создающее экономическую основу эксплуатации человека человеком,
даже в том случае, если она осуществлялась бы немедленно и без
каких-либо ограничений.
Между тем в рукописи Бакунин делал на этот счет ряд
существенных оговорок. Огромная социальная революция, говорится
в ней, должна преобразить Европу непременно и в скором времени,
но нет никакой необходимости, чтобы она сопровождалась
кровопролитием и насилием. А далее он пишет: «Уничтожение права
наследования и мощное действие рабочих ассоциаций при
содействии нового духа и демократической организации страны будет
* К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 13.

628
Ε. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
достаточно для достижения цели. И если привилегированные
классы, покоряясь в силу необходимости, хотя бы немного проявят
мудрость и человечность и возбудят у побеждающей демократии
желание их пощадить <...> то в таком случае отпадет необходимость
в уничтожении одним ударом и полностью права наследования.
Сначала можно будет условиться об уничтожении права на наследство
по боковым линиям, сохраняя прямой переход наследства от отца,
матери к ребенку, переход наследства мужа к жене. Сила новых
нравов в скором времени доделает остальное». Мало эффективное,
в урезанном виде, это требование Бакунина становилось совершенно
беспредметным.
По мнению Бакунина, труд является единственной основой
человеческого достоинства, источником богатства, могущества
и человечности. Владельцы земли и промышленных предприятий,
заявлял он, еще приносили какую-то пользу обществу, пока не была
выявлена возможность успешного функционирования
самоуправляющихся трудовых коллективов. «Со времени открытия и
применения на практике великого и единственного принципа ассоциации,
которая призвана покорить, преобразовать мир и освободить
человечество, — существование крупных капиталистов и
собственников стало не только бесполезным, но и вредным». Утверждая, что
будущее принадлежит научным, художественным, литературным,
сельскохозяйственным ассоциациям (мужским, женским,
смешанным), Бакунин имел весьма смутное представление об их внутренней
организации и вовсе ничего не говорил о том, чем будет
гарантировано «тождество труда и продукта», т. е. возможность получения
равного заработка за равный труд. «Социальную реорганизацию»
он не ставил в неразрывную связь с революционным переворотом
в стране. Такой вывод подтверждается рукописью. «Ошибочно
полагают, что между революцией и реформой существует лишь одно-
единственное различие, заключающееся в том, что одна происходит
мирно, а другая насильственно. В истории мы видели реформы, очень
мало похожие на мирные действия, например религиозная реформа,
которая обагрила кровью всю Европу. Основное различие между
этими двумя понятиями и отражением их на практике следующее:
реформа, не затрагивая принципа, изменяет лишь его применение;
революция же изменяет и применение, и принцип. Из этого следует,
что революция, наиболее полная, наиболее радикальная, может
совершиться самым мирным путем, поскольку насилие связано с
обстоятельствами, в которых происходит революция, и в особенности
с упорством несправедливости, с которой она борется, а не со своим
принципом». Тесная связь приведенных рассуждений с позднейшими

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
629
народническими программами в России и анархистскими
доктринами на Западе представляется совершенно очевидной.
Перейдем, однако, в область «политической реорганизации».
Здесь Бакунин руководствовался тем, что порядок в обществе должен
быть не основой, а венцом свободы и что, следовательно, организация
должна строиться не путем централизации, как во всех современных
государствах, т. е. сверху вниз, от центра периферии, а посредством
свободных федераций и союза, т. е. снизу вверх и от периферии
к центру. Основу такой политической системы составляет
община, которую Бакунин рассматривал как маленький независимый
мир, основанный на индивидуальной и коллективной свободе всех
членов. Федеральный союз общин образует округ или провинцию,
нация состоит из федерального союза провинций, а международная
федерация — из наций, изъявивших желание в нее войти. Каждое
из перечисленных звеньев управляется выборными органами власти,
в каждом из них действует выборный суд или трибунал.
Едва ли нужно доказывать, что все это образует государственный
аппарат, существование которого вступает в противоречие с рядом
сугубо анархистских заявлений, имеющихся в рукописи. Одно
их таких заявлений (о неразрывной связи «богословского принципа»
с государством и всеми божьей милостью установленными
властями) уже приводилось выше. В рукописи утверждается: «Свобода!
Только свобода, полная свобода для каждого и для всех! — вот наша
мораль и наша единственная религия». «Порядок — не результат,
не вершина свободы всех и каждого, а, напротив, отрицание свободы
или по крайней мере ее ограничение. Предоставленная сама себе,
свобода порождает анархию».
Влияние анархистской доктрины Бакунина на рабочее движение
К. Маркс и Ф. Энгельс оценивали отрицательно. О тех, кто в борьбе
с Первым Интернационалом делал ставку на подобные доктрины, они
несколько позже писали: «Анархия — вот боевой конь их учителя
Бакунина, заимствовавшего из социалистических систем одни лишь
ярлыки. Все социалисты понимают под анархией следующее: после
того как цель пролетарского движения — уничтожение классов —
достигнута, государственная власть, существующая для того, чтобы
держать огромное большинство общества, состоящее из
производителей, под гнетом незначительного эксплуататорского меньшинства,
исчезает, и правительственные функции превращаются в простые
административные функции. Альянс ставит вопрос навыворот. Он
провозглашает анархию в пролетарских рядах как наиболее верное
средство сокрушить мощную концентрацию общественных и
политических сил в руках эксплуататоров. Под этим предлогом он

630
Д. Л. РУДНИЦКАЯ, В. А. ДЬЯКОВ
требует от Интернационала, чтобы в тот момент, когда старый мир
стремится его раздавать, он заменил свою организацию анархией.
Международной полиции ничего больше и не требуется для того,
чтобы увековечить республику Тьера, прикрыв ее императорской
мантией»*.
Мы затронули лишь некоторые из важнейших программных
положений, изложенных в рукописи «Международное тайное
общество... ». Даже такой беглый обзор позволяет убедиться, что этот весьма
ценный источник детально фиксирует социальные и политические
взгляды Бакунина в тот период его жизни, который Ю. М. Стеклов
назвал «эпохой перехода от демократизма к чистому анархизму».
Рукопись содержит и следы воззрений 40-х годов, и остатки
представлений периода первой «Земли и Воли» и польского восстания
1863-1864 гг. Но перед нами, несомненно, не слегка изменившийся
вариант старого мировоззрения, а нечто совершенно иное — новая
система взглядов, еще не совсем созревшая, не устоявшаяся в
деталях, но в корне отличная от того, что было прежде. Те идеи, которые
раньше были известны исследователям по «Катехизису» (а также
по «Организации»), созрели у Бакунина за два года до появления
этого произведения и были изложены еще в 1864 г. <...>
Однако в отличие от «Проекта» 1866 г. мы не найдем в нем столь
определенных и решительных формулировок о безусловной
необходимости разрушения всех существующих в Европе государств.
Принцип анархизма получает здесь не столько политическое
наполнение, сколько историко-философское и нравственное обоснование.
Этот аспект вообще превалирует в документе. Он объясняется как
его специальным назначением, так и тем, что рукопись была первой
попыткой Бакунина изложить ту теоретическую основу, на которой
он строил свое новое credo — план интернациональной революции,
подготавливаемой тайной, глубоко законспирированной
организацией; она должна увлечь за собой народные массы, «вопреки их
воле, для решения их судьбы». Как видим, данная формулировка еще
далеко не идентична постановке вопроса о готовности масс к
революции, которую мы находим в бакунинских документах зрелого
анархистского периода, где народ трактуется как потенциальная
революционная сила, готовая подняться в любой момент.
Рукопись 1864 г. отразила, как видим, негативную оценку
Бакуниным опыта национальных движений в Европе середины XIX в.,
начиная Италией и кончая Скандинавскими странами, глубокое
разочарование, вызванное неоправдавшимися надеждами на кре-
* К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 45-46.

Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
631
стьянскую революцию в России, на развитие социальных тенденций
в польском восстании 1863 г. Бакунин выделяет из общей массы
народа городской пролетариат, как более сознательную и способную
к организации его часть. Однако, не связывая революцию с
экономическими предпосылками в развитии общества, с революционной
ролью промышленного пролетариата, его местом в процессе
производства, Бакунин делает ставку в революции на заговорщицкую
организацию интеллигентов. Он рассматривает народ в целом,
фабричных и заводских рабочих, только как орудие в руках
революционеров «против армий, объединенных священным альянсом
королей». Прокламируемый им принцип народной революции
оказался внутренне противоречивым, что сказалось и в расплывчатости
представления о ее реальных формах, о путях осуществления
развернутой им социально-политической программы. «Не думайте, —
писал Бакунин А. Сульману, — что мы настолько сумасшедшие,
чтобы надеяться на немедленную или даже в недалеком будущем
реализацию нашей программы. При сравнении ее с состоянием
и с современным положением в мире вы имели бы полное право
высмеять нас, если бы у нас была столь безумная надежда. Мы
хорошо знаем, что, чтобы осуществить только ее основные пункты,
необходимо, по крайней мере, пятьдесят, а может быть, более ста
лет. Но, как иезуиты, создавшие тайные общества с лучшей в мире
организацией, неустанно и ожесточенно трудились свыше двух
веков, чтобы уничтожить всякую свободу в мире, мы, желающие ее
торжества, основали общество на длительный срок, которое должно
нас пережить и которое будет распущено только тогда, когда вся его
программа будет выполнена».
Таким образом, уже к 1864 г. в основных, принципиальных
моментах Бакуниным были сформулированы социально-философские
идеи и политические представления, которые легли в основу его
последующей деятельности на международной арене.
^^

^^^
С. Φ. УДАРЦЕВ
Об одном из планов М. А. Бакунина
политической организации будущего общества
Уделяя основное внимание вопросам критики современного
общества, М. А. Бакунин в различных работах высказывает ряд
замечаний о характерных особенностях того общества, которое
должно сформироваться в ходе и после революции. Утопия анархизма
включает в себя как систему негативных, критических идей, так
и систему утопических позитивных идей, составляющих
позитивную часть программы.
Взгляды М. А. Бакунина на будущее общество складывались
постепенно. Первоначально у Бакунина было просто смутное
представление об идеальном обществе. В 30-х годах он мечтал о том,
чтобы «вкинуть» отечество «в мир новый, святой, в гармонию
беспредельную»*. Постепенно с развитием его политических
воззрений, развивается и его представление о том, чем необходимо
заменить разрушаемое общество**. Довольно развернутая позитивная
программа складывается у Бакунина к концу 40-х годов, когда он
выдвигает план объединения всех славянских народов на началах
федерализма, но в наиболее развитом виде она сформулирована
в работах приблизительно с середины 60-х годов.
Приступая к подробному изложению своей позитивной
программы в работе «Международное тайное общество освобождения
человечества» (1864 г., впервые полностью опубликована в 1974 г.
Е. Л. Рудницкой и В. А. Дьяковым), М. А. Бакунин оговаривается,
* Бакунин М.А. Собр. соч. и писем, т. I, с. 435.
* В этом отношении представляет интерес письмо М. А. Бакунина к А. Руге
от 19 января 1843 года, которое свидетельствует, что ему явно
симпатизировали идеи, близкие к анархизму.

Об одном из планов M. А. Бакунина...
633
что речь идет «об идеале, о конечной цели, к которой мы должны
неуклонно стремиться, а не о том, что мы могли бы осуществить сегодня
или завтра»*. М. А. Бакунин описывает четыре основных ступени
организации — община, провинция, национальная и международная
федерация. Описание общественной организации он начинает с общи-
ны, которую характеризует как «политическое единство, маленький
независимый мир, основанный на индивидуальной и коллективной
свободе всех ее членов»**. Община «управляется и администрируется»
выборными властями. В ее состав входят ассоциации и отдельные
индивиды. Она руководит общественным воспитанием, регистрирует
образующиеся ассоциации и контролирует их деятельность. Если
в уставе (в хартии) окажется положение, неприемлемое общиной,
последняя не берет ассоциацию под свое покровительство и защиту
(не «санкционирует» ее). Свобода, в плане М. А. Бакунина,
выступает как внутреннее качество замкнутой системы, как результат,
следствие своеобразного договора. Община формально безразлична
к несвободе, несправедливости и преступлениям вне ее, по
отношению к индивидам и ассоциациям, не находящимся в аналогичных
договорных отношениях с ее членами. Выборный суд общины
разбирает споры между ассоциациями и гражданами, входящими в
общину. Наивысшее наказание — лишение покровительства общины.
Следующим звеном организации является «федеральный союз
общин», образующих «округ или непосредственно провинцию».
Управлением провинции ведает законодательное собрание,
состоящее из депутатов всех общин, а также президент и суд провинции,
избранные или общинами, или этим законодательным собранием.
Собрание «санкционирует» общины, входящие в состав провинций.
К функциям органов управления провинции М. А. Бакунин
относит регулирование отношений между общинами (не вмешиваясь
в их внутренние дела), а также управление общими делами
провинции — финансовыми, почтовыми, связанными «с большими
коммуникационными линиями, с университетом и другими высшими
заведениями, с вооружением провинций***. Суд провинции является
* Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. М., 1974, с. 344;
Михайлов М. И.у характеризуя содержание данной работы, отмечает, что
«социальная программа Бакунина не была оригинальной и не вносила чего-либо
существенно нового в многочисленные проекты социалистов-утопистов.
Самостоятельным был лишь план политических преобразований, в основе
которого лежал принцип федерализма» (см.: Михайлов М. И. Борьба против
бакунизма в I Интернационале. М.: «Наука», 1976, с. 64).
** Там же.
*** Там же, с. 345.

634
С. Φ. УДАРЦЕВ
последней инстанцией по вопросам, составляющим компетенцию
общинного суда и первой инстанцией для межобщинных отношений.
Провинции объединяются в масштабах нации в национальную
федерацию. Она имеет президента, национальное законодательное
собрание и национальный суд, имеющие те же полномочия по
отношению к провинциям, как и провинции по отношению к
общинам. Наконец, высшим звеном федеративной организации, в плане
М. А. Бакунина, является «международная федерация»,
состоящая «из наций, изъявивших желание войти в нее», признающих
«принципы свободы, равенства и справедливости». Международная
федерация имеет следующие органы управления — «Высший
международный суд», «Высшая международная Директория», «Высший
международный великий совет». Они имеют права,
соответствующие правам аналогичных национальных органов по отношению
к провинциям. При этом международный совет выносит «приговор,
не подлежащий обжалованию, по всем вопросам, касающимся
отношений наций с федеральным союзом»*.
Общую структуру органов международной федерации и их
взаимоотношений по плану М. А. Бакунина приводим в схеме <...> [см.
ниже]**.
Международная федерация, о которой пишет М. А. Бакунин,
должна служить формой организации международного «лагеря
революции». В компетенцию высших органов международной
федерации М. А. Бакунин включает борьбу с «реакционным лагерем»
и возбуждение «революционного брожения повсюду посредством
активной и мощной пропаганды»***.
* Там же, с. 345-346. Признавая необходимость международной федерации,
М. А. Бакунин в то же время признавал «абсолютное право каждого народа,
маленького или большого, нации, или провинции, или даже округа
распоряжаться собой согласно своим симпатиям и собственным интересам» (там же,
с. 319, 347).
** Глава общины Бакуниным не выделяется, но явно следует из его схемы.
*** Революционная ситуация в России в 1859-1861 годах. М., 1974, с. 346.
Взглядам М. А. Бакунина на федеративное устройство будущего общества близки
воззрения П. А. Кропоткина, но их взгляды не тождественны. Признавая США
образцом «для федеративного союза республик, намечающихся в России»,
Кропоткин считал, что новым в России будет «экономический федерализм,
соединенный с обеспечением свободы личности» (Центральный гос. архив
Октябрьской революции, ф. 1129, оп. 1, № 744, л. 50; ЦГАОР, ф. 1129, № 620,
л. 31). В 1918 году, касаясь вопроса о генезисе идеи федерализма в политической
мысли России, он говорил, что эта идея «выражена была Муравьевым среди
декабристов и от них перешла к петрашевцам, к Чернышевскому, к Бакунину
и к народникам семидесятых годов» (ЦГАОР, ф. 1129, оп. 1, № 766, л. 7).

Об одном из планов М.А. Бакунина...
635
Этот план будущей политической организации общества М. А.
Бакунина, пожалуй, наиболее развернутое изложение его
политического идеала начального этапа анархического периода (впрочем,
здесь еще непоследовательно проводится принцип анархического
безвластия).
Высшая
международная
Директория
Президент
национальной
федерации
Президент
федерального
СОЮЗА обЩИИ
Глава общины
«-(И)
♦МК)
♦-(И)
<-(К)
-(И)
♦~<К)
«-(И)
Высший международный
великий совет
(К) (С)
1 ti
<Д)
Законодательное собрание
национальной федерации
<Ю (С)
4 t i
(Д)
Законодательное собрание
провинции
(К) (С)
<Д)
Совет общины
(И)-
(И)-*
(M)-t
<И)-*
(И)-
Высший
международный суд
«- (А) (П)
1 Г
(А)
Национальный суд
(П)
4 t
(А)
Суд провинции
(П)
4 t
(А)
Суд общины
Условные обозначения (И) — отношения избрания;
взаимоотношений органов: (К) — отношения контроля;
(С) — отношения «санкционирования»
(взятие под покровительство);
(Д) — отношения делегирования;
(А) — отношения апелляции по делам,
разрешаемым в порядке первой инстанции;
(П) — отношения по разрешению дел
в последней инстанции.
Примечание. Знак, находящийся между каким-либо органами,
связанными вертикально или горизонтально, означает, что между
ними существуют отношения, условным обозначением которых является
данный знак; при этом активную роль в осуществлении конкретных
отношений играет орган, к которому данный знак поставлен ближе
по вертикали или по горизонтали).
М. А. Бакунин в данном случае не столько отрицает власть,
сколько стремится «разделить» ее между отдельными органами.
Из многих вариантов концепции «разделения властей» он, видимо,
наиболее близок варианту, предложенному Ш. Монтескье1. При этом
у Бакунина «разделение властей» выступает не в «чистом» виде,
а предполагает определенное соподчинение. Основными органами
являются народные собрания, советы. Другие органы, по
Бакунину, так или иначе зависимы от них, хотя каждая система органов
относительно самостоятельна. В целом идеал М. А. Бакунина, если

636
С. Φ. УДАРЦЕВ
исходить из реальных аналогий, — идеализированная
президентская республика.
План «страдает» и определенной долей централизма, столь
ненавистного анархизму. По крайней мере, абсолютной свободы
и абсолютного участия индивида в общественном управлении,
провозглашаемых анархизмом, в «идеале» Бакунина нет. Его «идеал»
оказывается как бы нейтральным по отношению к классам,
сущность власти остается не ориентированной относительно основных
социальных сил и групп. Правда, Бакунин говорит о сохранении
после революции двух классов: «промышленного» и
«сельскохозяйственного» пролетариата, но он ничего не говорит о соотношении
их воли, интересов и политики, деятельности планируемых органов,
как не упоминает и о классовой сущности «войны» между лагерями
реакции и революции в международных масштабах.
Говоря об идеях федерализма в XIX в., следует учитывать
конкретно-историческую обстановку и конкретное проявление в
сознании объективной потребности федеративного устройства. Очевидно,
необходимо признать, что в условиях царского деспотизма, когда
в тяжелом двойном гнете находились многие нации и народности,
населявшие Российскую империю, сама по себе идея о федеративном
устройстве, основанном на самоуправлении и равноправии наций,
применительно к России являлась глубоко прогрессивной. В этом
смысле идеи федерализма в воззрениях М. А. Бакунина заслуживают
особого внимания. Но необходимо отметить специфику и
ошибочность анархистских взглядов на федерацию. Федерация выступает
в анархизме не как государственная форма организации классового
господства пролетариата и всех трудящихся, а как утопическая
федерация во имя абстрактной свободы абстрактного индивида и
ассоциаций. Анархизм искаженно отражал объективную тенденцию
исторического развития многонационального государства. В
мелкобуржуазном анархическом сознании объективная необходимость
государственной федерации трансформировалась в необходимость
утопической безгосударственной федерации. Кроме того, у М. А.
Бакунина обнаружилась склонность распространить свой федеративный
план как универсальную схему применительно ко всем историческим
условиям, ко всем государствам. Абсолютизация федеративного
устройства является характерной чертой воззрений М. А. Бакунина.
Недостатком анархистского федерализма являлось и
отождествление федерации с децентрализацией, в то время как теория марксизма
научно обосновала необходимость демократического централизма.
В этом смысле В. И. Ленин и писал, что «Маркс расходится и с Пру-
доном и с Бакуниным как раз по вопросу о федерализме (не говоря

Об одном из планов М.А. Бакунина...
637
уже о диктатуре пролетариата). Из мелкобуржуазных воззрений
анархизма федерализм вытекает принципиально. Маркс централист
<...> Только люди, полные мещанской "суеверной веры" в
государство, могут принимать уничтожение буржуазной государственной
машины за уничтожение централизма!»*.
Утопичность проектов Бакунина обнаруживается и в связи с его
пониманием основ поддержания безгосударственного строя,
развитым в более поздних работах. В основе безгосударственной
федерации, по Бакунину, должна лежать охранительная и направляющая
деятельность тайной революционной организации, построенной
на принципах строго централизованного федерализма.
В целом позитивная программа М. А. Бакунина оказывается
абстрактной схемой, утопией, как и вся программа анархизма.
Предлагаемые им анархистские средства были непригодными для
практики. Впрочем, и сам М. А. Бакунин предлагал смотреть на его
план «как на что-то вроде политической фантазии», имеющей цель
подчеркнуть необходимость общественного устройства «снизу вверх
от периферии к центру»**. Эта идея, являющаяся основой
бакунинского федерализма, проводится им и во многих более поздних
работах*** и показывает, что принципиально его взгляды по данному
вопросу не изменились.
©5^Э
* Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 33, с. 53.
** Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг. М., 1974, с. 346.
*** См., например: Archives Bakounine III, Leiden, 1967, p. 75-76, 180. Иная
редакция в кн.: Бакунин M. А. Избр. соч., т. 1, с. 114. См. также: Избр. соч.,
с. 36, 171; т. V, с. 36,171; Избр. соч., т. IV, с. 259; Избр. соч., т. III, с. 71.

^^
П. И. МОИСЕЕВ
Схоластическое и рациональное
диалектики Бакунина 1870-х годов.
Диалектика как логика, ее некоторые категории.
Проблемы науки XIX века в сочинениях Бакунина
Бакунинский панлогизм к 1870-м годам претерпел изменения.
Сказалось влияние Д. С. Милля в том, что вместо дедукции, завещанной
Михаилу Бакунину «Наукой логики», он стал отдавать явное
предпочтение индукции. Метод должен быть направлен «от деталей к
ансамблю и от констатации и изучения фактов к их пониманию, к идеям;
эти идеи не что иное, как верное изложение (expose) отношений
координации, чередования действий или взаимной причинности, которая
действительно существует между вещами и реальными феноменами»*.
Но Бакунин нередко забывал логику, и тогда приходилось
отождествлять собственную мысль с реальным миром, как бы
демонстрируя верность главной установке гегельянской философии,
исходившей из тождества мышления и бытия. Поэтому в материалистически
звучавших определениях, вроде того, что логика идей «не что иное,
как логика вещей», что логика — это «естественное развитие вещей
или естественный процесс... » и т. д.**, нередко скрывался
определенный подтекст. Речь шла главным образом о собственной логике
автора. Поскольку же логика бакунизма представлялась одновременно
и логикой объективного, то препятствий к тому, чтобы подгонять
объективное к субъективному не оставалось.
По существу, Бакунин не преодолел гегелевский подход
дедуцирования реальности из идеи. Он его отбросил, по-видимому, не
понимая, что метод Гегеля создает только «видимость действительного
познания», поскольку отнимает саму возможность вскрытия
специфики рассматриваемого предмета. Объяснение же, «в котором нет
* Bakounine M. Œuvres. — Paris, 1895-1913, t. 1-6. — T. III. — P. 314.
** Там же. — P. 230, 314.

Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов... 639
указания на differentia specifika не есть объяснение», отмечал Маркс
в работе «К критике гегелевской философии права»*. Весь интерес
панлогизма Бакунина, как и Гегеля, ориентировался на то, чтобы
подвести реальный предмет под определенную идею, определить
его. В таком случае предметы полагались признанными, если только
они приобретали те или иные названия. В действительности же они
оставались «непонятыми определениями», поскольку не были
поняты «в их специфической сущности»**. Присущая же определениям
логики аппроксимация еще более затрудняла логический процесс,
который претерпевала мысль Бакунина.
Существенно и то, что идеалистическая диалектика, воспринятая
Бакуниным как логика, скрывала тенденцию ко вневременному
пониманию объективных процессов. Этим она окончательно себя
дезавуировала в достижении истины, демонстрируя не только свое
гегельянское происхождение, но и ограниченность ее создателя.
Ошибка, подмеченная Марксом при конспектировании
«Государственности и анархии», когда последующее, hysteron,
представлялось как предшествующее, propteron***, была отнюдь не случайна.
Многочисленные места в наследии Бакунина-анархиста
свидетельствуют о поразительной нетерпеливости, неспособности дождаться
созревания исторических форм и событий. Произвольный подмен
в чередовании фактов представляет едва ли не самый излюбленный
прием софиста.
Что касается законов диалектики, то, как и Гегель, Бакунин
отдавал явное предпочтение закону отрицания отрицания и гораздо
меньше обращал внимание на единство и взаимопроникновение
противоположностей. За чертой бакунинской диалектики оставались
проблемы количественно-качественных изменений, игнорировалась
категория меры****.
Понятая как логика, диалектика Гегеля предписывала углубления
в анализ категорий единичного и общего. Общее в представлении
Бакунина — это обобщение реальных свойств предметов с помощью
абстрактного мышления. В общем выражалась сущность. «Научная
всеобщность отличается от всеобщностей метафизических и
теологических тем, что устанавливает абстракции не как две последние,
* Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. — Т. 1. — С. 229-230.
** Там же.
*** Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. — Т. 18. — С. 618.
**** В небольшой книжке, ставящей цель охватить философскую проблему в целом,
невозможно вдаваться в детальное освещение всего категориального аппарата
бакунизма. Это едва ли возможно на современном уровне знания.

640
П.И.МОИСЕЕВ
но, наоборот, предъявляет собой единственно возможную
координацию деталей » *.
В связи с конкретизацией всеобщего Гегель в «Науке логики»,
как известно, утверждал, что «в себе» и «для себя» должно быть
присуще как мысли, так и вещи. Исходя из того, что общее выражает
сущность, Гегель делал вывод о ведущей роли общего по сравнению
с особенным и единичным. Общее, по Гегелю, это род, особенное —
вид. И хотя абсолютную разницу между родом и видом Гегель
отрицал, тем не менее отмечал различие между видами внутри одного
и того же рода. Поскольку, к тому же, субъект единичен, а вид и род
представляют общности, то «род не присущ субъекту, то есть он
не единичное свойство и вообще не свойство субъекта...». Род есть
сам субъект, приходил к выводу Гегель**.
В связи с указанными рассуждениями Гегеля, по-видимому,
связывались выводы в общем идеалистической гносеологии и Бакунина.
Единичное и особенное не существуют самостоятельно, но имеют
своей основой сущность или всеобщее. Предикат представлялся лишь
возможностью существования субъекта, а единичное и особенное,
соответственно, выступали случайными определениями. Чтобы стать
единичным, должно раскрыться некое всеобщее. Единичное выступало
как достигнутый результат познания, как конкретное, как субъект.
Исходным же и основополагающим виделось всеобщее.
Конкретизация познания понималась как движение от общего к единичному.
Восприняв гегелевское определение общего как сущности, но
оговариваясь относительно различения всеобщности в науке и теологии,
Бакунин-материалист демонстрировал отход от идеалистической
гносеологии. Подобный эпизод все же не обусловил коренной перекройки
бакунинских принципов познания, страдавших глубокими
противоречиями.
Под единичным Бакунин понимал окружающие людей различные
материальные вещи, предметы, объекты, на которые направлялись
познающие усилия ума. Подобное представление не являлось
принципиальна ошибочным. В определенном реальном единстве
единичное и отдельное обладают способностью сливаться, что не отменяет
существующей разницы между ними. Единичное не только реально
существующее отдельное, но также свойства, отношения и прочее
данного отдельного (индивидуальные, специфические, неповторимые
и другие черты). В характеристике единичного и общего определения
и дефиниции сливаются, и только связи и отношения позволяют
* Bakounine M. Œuvres. — Т. III. — P. 322.
** Гегель Г. В. Φ. Наука логики. М., 1970-1972, т. 1-3. — Т. 3. —С. 66-67.

Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 18 70-х годов.,. 641
понять диалектику. Но именно здесь и сказалась наибольшая
несостоятельность бакунизма как диалектической концепции. Стремясь
преодолеть идеалистическое истолкование гегельянской
диалектики единичного и общего, Бакунин пытался материалистически
представлять общее. Он объявлял общее реальностью в абстракции.
Но преодолел он унаследованное ранее от Гегеля преувеличение
общего лишь частично. Над логикой бакунизма довлел Абсолют,
что неизбежно вело к принижению единичного.
Впоследствии, уже обогатившись опытом политической борьбы,
решительно объявив себя материалистом, демонстративно порвав
с темнотой гегелевского Абсолюта, не без влияния Фейербаха, Бакунин
обратился к единичному уже на основе реального бытия. Это проявится
в преувеличении единичного и недооценке общего. И хотя Бакунин
будет продолжать рассматривать общее как сущность реальности, она
все более будет приобретать значение чисто внешней, преимущественно
количественной определенности, предикативности и обусловленности.
Бакунин не оставил свидетельств, что указанное противоречие
он был способен преодолеть. По-видимому, придя к материализму,
вслед за Фейербахом он совершал и определенный отход от
диалектики, что и отразилось на неумении выделить общее в единичном,
в механическом противопоставлении общего единичному, в
игнорировании взаимопереходов. В конечном итоге демонстрировался
отрыв категорий диалектики от реальности. Взятые вне связи друг
с другом, отвлеченные от реальности категории прекращали свою
жизнь именно как диалектические категории, превращались в
мертвые застывшие дефиниции, конъюнкция которых и напоминала всего
более схоластику.
В логическом анализе явлений Бакунин недооценивал и момент
особенного. В отдельных случаях он был прав, отвечая на некоторые
сложные вопросы, особенно связанные с процессами, уклончиво:
«да или нет, в зависимости от того, как понимать...»*. Какой
именно момент в познании считать единичным, а какой общим зависит,
как известно, от обстоятельств. Но бакунизм нередко именно от них
и отвлекался, в итоге не оставив примеров глубокого теоретического
осмысления конкретных вопросов реальности. Попытки обращения
к указанным категориям при объяснении конкретных вопросов,
с которыми приходилось встречаться Бакунину в его революционной
деятельности, оканчивались обычно тем, что автор покидал исходные
позиции и переходил к анализу других категорий — абстрактного
и конкретного. Таким образом, совершался непредвиденный пере-
* Бакунин М. Избр. соч. М.; Пг.: Голос труда, 1920-1922. — Т. 4. — С. 164 и др.

642
Я. И. МОИСЕЕВ
скок или подмен категорий. И это тоже больше относилось к
схоластике, нежели к конкретному анализу конкретной ситуации.
Несколько более реалистической представлялась Бакунину
диалектика абстрактного и конкретного. Абстрактное рассматривалось
как шаг в познании конкретного. По-видимому, материалистические
тенденции «Науки логики» оказывали влияние, предостерегая
от формалистических противопоставлений абстрактного
конкретному. Бакунин пытался отделить научные абстракции от
«призрачных». Могущество абстракции, коей наделен человек, позволяет
познавать мир, но «всеобщая абстракция» может быть и
призраком. К ним он относил абстракции идеализма, «содержащие в себе
вечность»*. Вместе с тем признавалась объективная абстракция
вечности вселенной, законы которой объявлялись высшими.
Диалектика абстрактного и конкретного позволила
сформулировать Бакунину важные положения о «двойственной, противоречивой
природе вещей». По его мнению, она состоит в бытии двоякого рода:
«что бесконечно кончает свое существование» и того, что
«остается общим и постоянным среди <...> бесконечных трансформаций
явлений мира»**. Бакунин не ошибся, полагая, что абстрактное,
выраженное в законах науки, существует реально. И он показывал
это на многочисленных примерах.
Используя возможности только двух категорий, в понимании
диалектики которых он был особенно силен, Бакунин не без успеха
проводил полемики с представителями идеалистической философии,
позитивизма, поповщины, агностицизма и других реакционных
течений своего времени. Силу его убеждения признавали современники.
Значительное место в панлогизме Бакунина занимали
категории причины и следствия, необходимости и свободы. Издатель
французского шеститомника сочинений Бакунина*** Дж. Гильом
в связи с рассуждениями о причинности оставил пояснение: «слово
причинность» автор «не употреблял <...> в своем обычном
философском смысле», а имел в виду лишь «одну из необходимых
наших логических концепций, категорию рассудка»****. Комментатор
утверждал, что категорию причинности Бакунин представлял
лишь «как вид внешнего соединения всех причин», что причинно-
следственная связь расценивалась как основная «первопричина»
мира. Но поскольку-де в прошлом вечная цепь причин без начала,
* Bakounine M. Œuvres. — Т. III. — P. 325, 355, 374-375.
** Там же. — P. 394.
*** Bakounine M. Œuvres. — Paris, 1895-1913, t. 1-6.
**** Там же. — ТЛИ. — P. 217.

Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов... 643
как и без конца, неизбежно прерывалась пределами человеческих
знаний, то Бакунин будто бы объявлял познание действительных
и наиболее глубоких причин невозможным*.
Гильом пытался приписать Бакунину несвойственную ему
кантианскую интерпретацию причинно-следственных связей с вытекающим
из этого агностицизмом. Как бы предвидя неточность подобного
комментария, на следующей странице Бакунин заметил, что «всякий
человеческий индивидуум в каждый данный момент своей жизни» всегда
есть результат «всех причин, которые действовали при его рождении
и даже до его рождения», что эти причины связаны «со всеми
условиями его прошедшего развития, так же как со всеми обстоятельствами,
действовавшими на него и в этот момент». И если человечество мало
что знает о причинах, действовавших «до его рождения», это не
означает, что их не было вовсе или что они не познаваемы**.
Речь шла о реальных причинах реально существующих объектов,
о «человеческих индивидуумах», а не о «категориях рассудка».
Здесь вновь сказался Бакунин-материалист, стоявший выше своих
последователей в понимании причинности. Придерживаясь в общем
гегелевской трактовки причины как «субстанции» и следствия, как
«действия»***, он пытался найти рациональное научное понимание
причинно-следственных отношений. И как везде, не мог преодолеть
кричащего внутреннего противоречия: объективность причинности
природы диссонировала с субъективизмом в определении
причинности общественных связей. Причинно-следственная связь в
общественном развитии понималась упрощенно. Нередко за причину
Бакунин принимал повод, случайное, какой-либо «момент» и т. д.
Едва ли не самое важное место в категориальном аппарате
бакунизма занимает проблема свободы. Не существует такой книги или
статьи Бакунина, в которых бы не затрагивалась эта категория.
Но в его эволюционизировавшем мировоззрении понимание
свободы не носило однозначного характера. В 1830-1840-х годах свобода
связывалась с гуманистическими учениями просветительства, в
особенности с фихтеанской нравственностью. Этический аспект свободы
вполне соответствовал ее идеалистической трактовке.
Впоследствии политический опыт постепенно изменил
содержание понятия свободы. В работе «Бог и государство» Бакунин писал:
«Определение свободы материалистами, реалистами и
коллективистами, совершенно противоположное определению идеалистов,
* Там же.
** Там же. — Р. 218.
*** Гегель Г. В. Ф. Наука логики. М., 1970-1972, т. 1-3. — Т. 2. — С. 218-219.

644
Я. И. МОИСЕЕВ
таково: человек становится человеком и приходит как к сознанию,
так и к осуществлению своей человеческой природы не иначе, как
в обществе и только совокупными действиями общества». Именно в
обществе человек получает жизненные блага (пищу, одежду, жилище).
И без указанного «физического освобождения ни для кого не может
быть освобождения умственного и нравственного»*. Определенная
погрешность, однако, состояла в том, что общественный характер
свободы Бакунин пытался сочетать с антропологически понимаемым
человеком вообще.
Из-за этого приходилось прибегать к насильственным
конструкциям, в конце концов навязывать нелепые выводы анархизма.
Свобода, заявлял Бакунин, «следовательно <...> в объединении».
«Истинно свободным я становлюсь только через свободу других,
так что, чем многочисленнее свободные люди, меня окружающие,
и чем глубже и шире их свобода, тем более обширной и глубокой
становится и моя свобода»**. «Моя свобода, обеспеченная свободою
всех, простирается до бесконечности», — заявлялось на страницах
анархических сочинений***.
Но именно социальный аспект категории свободы грешил
серьезными недостатками. «Свобода всех» недостижима в буржуазном
обществе, «...личная свобода существовала только для индивидов,
развившихся в рамках господствующего класса, и лишь постольку,
поскольку они были индивидами этого класса», — отмечал Маркс****.
Не понимая этого, Бакунин использовал надуманные «элементы».
Первый — «положительный и общественный». Это «полное развитие
и полное пользование каждым всеми человеческими способностями
и силами...». Второй «элемент» — отрицательный (I). «Это есть
возмущение человека против власти божеской и человеческой... » Ибо,
продолжал Бакунин, «власть — это отрицание свободы». Легко
предположить, каков мог быть «третий элемент», хотя автор об этом
умолчал. «Возмущение» против власти и государства приводит к
ликвидации «господства и рабства», чем достигается реализация
подлинной свободы на деле. Оставалось неясным единственное: каким
образом и когда осуществится указанный процесс «ликвидации».
Об этом предлагалось догадываться*****.
* Бакунин М. А. Бог и государство. — Пг.: Логос, 1906. — С. 17.
** Там же. — С. 20.
*** Там же. — С. 17, 20, 21.
**** Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. 2 изд. — Т. 3. — С. 75.
***** Бакунин М. А. Бог и государство. — Пг.: Логос, 1906. — С. 21-22.

Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов.» 645
Категория свободы в бакунизме явно питалась гегелевскими
соображениями о «свободе духа», в силу чего она получила более
чем благосклонное отношение со стороны буржуазных писателей.
Она связывалась с освобождением «человека», но только
абстрактно. Потребности полемики требовали уточнений. И они давались,
но в разной, так сказать, редакции.
«Только одна свобода возможна для человека... — писал автор
"Бога и государства", — свобода познавания и применения их
(законов природы. — Л. М.) в постоянно расширяющемся масштабе...»*.
Но такая свобода предполагает повиновение. В сущности, оно
признавалось, несмотря на запреты анархизма. Но повиновение не
должно походить на то, как повинуется «раб своему господину», или
«паства» — церковнослужителям. Человек не может не следовать
естественным законам, поскольку он сам является «произведением
природы». Как существо общественное он повинуется социальным
законам. Отсюда заключалось, что под свободой следует понимать
«с одной стороны, по возможности полное развитие всех
естественных способностей каждого человека, а с другой — его независимость
<...> по отношению всех законов, налагаемых человеческой
волей — коллективной или индивидуальной, все равно»**. Анархия,
таким образом, брала реванш: даже «коллективная воля» — ничто
по отношению к свободе «индивидуального человека». Именно за это
хвалит бакунизм вся буржуазная литература.
В «Философской диссертации» Бакунин вновь утверждал, что
«единственный и рациональный смысл слова свобода — <...>
господство над внешними вещами, возникающее в результате наблюдения
над законами природы»***.
Борьба Бакунина за свободу имела в своей теоретической основе
гегелевскую трактовку и фихтеанско-гуманистическую
направленность. Это — «Свобода Абсолютного Духа». Гегель учил: Свобода,
Дух, Бог — область «предметов», не входящих в сферу познания****.
И в то же время заявлял: «Когда речь идет о свободе, всегда
следует выяснить, не говорят ли, собственно, о частных интересах»*****.
Категории свободы в бакунизме меньше всего присущ академизм,
она пребывала преимущественно в сфере звонких фраз, «беспардон-
* Бакунин М. А. Бог и государство. — М., 1917. — С. 21.
** БакунинМ. Избр. соч. — Т. 4,— С. 6.
*** Bakounine M. Œuvres. — Т. III. — P. 246.
**** Гегель Г. В. Φ. Энциклопедия философских наук. — Н., 1975-1977, т. 1-3. —
Т. 1. —С. 93.
***** Гегель Г. В. Ф. Сочинения в 14-ти т. — М.; Л., 1929-1956. — Т. 8. — С. 399.

646
Л. И. МОИСЕЕВ
ное» же направление придавало ей зачастую уродливые
интерпретации. Все зависело от обстоятельств. Сознание того, что категория
свободы в идеалистической диалектике не совпадала с проблемой
реальной свободы в социальном смысле, порождало перманентные
колебания: свобода выступала как познание необходимости либо она
представлялась абстрактной свободой человека, достижение которой
объявлялось насущной задачей сегодняшнего дня. Анархист явно
отдавал предпочтение именно последнему толкованию.
Логика вынуждала Бакунина касаться проблемы истины, la vérité.
Понимание ее отличалось реалистичностью: это совпадение
знаний о реальности с самой реальностью. «Это точная оценка вещей
и фактов, их развития» или природная логика, которая заключена
в «соответствие движения мысли движению реального мира также
строго, как и возможно для единственного объекта мысли»*. Истина
едина, потому что в ней отражается единый мир вещей и объектов.
Объективные законы — всего лишь «общие правила», извлеченные
нашим умом из действительного развития вещей. Они
приблизительны, неточны, как и любые абстракции вообще**.
В отношении критериев истины Бакунин обращался к науке
прошлого позитивистской философии. Заметно критическое отношение
как к идеалистическому эмпиризму (Юм1), так и чувственности
(Фейербах). Разрыв с Гегелем имел место в той части, где
постулировалась мысль об идее как самой истине***. Но идеалистическая диалектика
предписывала понимать истину диалектически, как процесс. Бакунин
интерпретировал этот момент в том смысле, что «реалистический
метод» познания должен быть связан с постоянным движением мысли,
следующей «от деталей к ансамблю». Под логикой мысли понималась
логика вещей, которая в общем и целом совпадала с истиной****.
Бакунин считал, что познать — это значит «действительно
встретить, узнать, констатировать» явления в их «чистой полноте» без
всякой примеси фантазий, предположений или иных
присоединений человеческого «сознания»*****. «Гарантией истинности», ее
критерием объявлялся коллективный опыт, «только опыт становится
научной базой»6*. Он должен подвергаться критике, сравнению
«с результатами моего личного опыта», следовало прибегать «к суду
* Bakounine M. Œuvres. — Т. III. — P. 260.
** Там же. P. 163.
*** См.: Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. — Т. 1. — С. 399.
**** См.: Bakounine M. Œuvres. — T. III. — P. 260.
***** Там же. — P. 316.
6* Там же. — Р. 316-317.

Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов.,. 647
и опытам третьих и многих других исследователей», и таким путем,
«с большим трудом» достигался результат, нередко связанный с
«изменением собственных представлений. При этом опыт толковался
как «свидетельство <...> чувств, направляемых умом»*. Как видно,
в отношении критерия истинности Бакунин склонялся и к
позитивизму, выдвигая процедуры, связанные с верификацией.
Существенным недостатком методологии выступала
идеалистическая диалектика, понимаемая как логика. Она акцентировала внимание
не на содержательной, а на формальной стороне познания. Вследствие
этого бакунинская мысль лишалась конкретности и той высокой
степени доказательности, которая отличала научную диалектику
марксизма. Обильный фактографический материал не получил верного
освещения, выводы не соответствовали развитию событий. Именно
здесь, по-видимому, кроется один из наиболее существенных пороков,
обусловленных мистифицирующей стороной бакунинской системы
доказательств. Его диалектика всего более напоминала софистику.
Своеобразно проявился позитивизм и в отношении понимания
законов науки. В русских переводах Бакунин предстает как
решительный сторонник О. Конта. Признак закона — повторяемость
явлений: «Когда мы замечаем, что в каком-нибудь ряде фактов часто
или почти всегда повторяется один и тот же ход процесса, то мы
называем это законом природы»**. Закон науки — это «не что иное, как
простые проявления или неизменные свойства вещей и результаты
их разнообразных комбинаций»***. Сознание лишь
«систематизирует и классифицирует их путем опытов и наблюдений, и подобная
классификация и систематизация явлений и называется законами
природы»**** и, следовательно, науки.
По-видимому, под влиянием последующей критики школы О.
Конта Бакунин заявил в «Философской диссертации», что «испытывал
всегда отвращение при употреблении словосочетания «естественные
законы, которые управляют миром». Так писали Льюис, Литтре2
и другие последователи. Слово «закон» позаимствовано
естествознанием из юридических наук и механики, «развитие которых
определило в истории человеческого общества развитие других наук»*****,
а подчиненное положение науки по отношению к религии в средневе-
* Там же. — Р. 318-319.
** Бакунин М. Избр. соч. — Т. 3. — С. 163.
*** Бакунин М. А. Бог и государство. — М., 1917. — С. 32.
**** Бакунин М. А. Первый опыт социальной революции. — М.: Равенство, б/г. —
С. 32.
***** Bakounine M. Œuvres. — Т. III. — P. 331.

648
П.И.МОИСЕЕВ
ковье еще более способствовало утверждению этого термина6*. Однако
в XIX веке, «когда мы начали отрицать существование божественного
законодательства, мы не можем больше говорить ни об управляемой
природе, ни о законах, которыми она управляется». Понятие
«естественные законы» предлагалось заменить другим — «différente modes
regulliers» (буквально — различные порядки систем регулирования),
поскольку функции их «производятся неизвестными нам способами
в лоне универсальной причинности»**. Виделись и два аспекта
закона природы: объективно действующий и воспринятый сознанием.
Отмечались признаки закона, такие как всеобщность, реальность,
необходимость, повторяемость, существенность, познаваемость,
фатальность***. «Мы можем не считаться с ними или не вполне еще
их знать, но не можем не повиноваться им, ибо они составляют
основу и самые условия нашего существования... » — писал философ****.
Особенно подчеркивалась в законе черта реальности. «Законы
реальны», — заявлял философ, но реальны «лишь постольку,
поскольку они неотделимы от самих вещей, то есть не предписаны
какой-либо вне ее стоящей властью» *****. Сама природа не ведает никаких
законов, они проявляются и действуют бессознательно, представляя
собой бесконечную изменчивость явлений, повторяющихся
неотвратимым, роковым образом******. Бакунин настаивал на познаваемости
законов природы, отвергал агностицизм позитивистской «школы»,
выдвигал идею о необходимости опытного знания, критической
проверки научных истин и т. д. По его мнению, наука «прежде всего
основана на координации личных опытов современных и прошлых
поколений, подвергнутых суровой взаимной критике»6*.
Представления о непроверяемых и непознаваемых сущностях
вещей отвергались принципиально. В своей философской рукописи
Бакунин подчеркивал, что «законы, активность, свойство
составляют существенное самих вещей», что каждой вещи присущи свои
собственные законы и т. д. «Закон, частичное действие, действующая
сила... — три разных способа для выражения одной идеи — все
это определено тем, что мы называем свойствами или собственной
сущностью вещи...» и не виделось ничего более иррационального
б* Там же. — Р. 342.
** Там же. — Р. 242.
*** См.: Там же. — Р. 263-264, 393-394.
**** Бакунин М. Избр. соч. — Т. 2. — С. 164.
***** Бакунин М. А. Первый опыт социальной революции. — С. 32.
******Тамже.
6* Bakounine M. Œuvres. — Т. III. — P. 319.

Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов.» 649
(irrationnel), более непрактичного (antipositiyiste), более
метафизического (métaphysique), более мистического (mystique), более
теологического (theologique), чем фразы «самого» Августа Конта,
вроде того, что «происхождение и сущность материи недоступны
нашему знанию» *.
Подобные соображения отражали довольно высокий
теоретический уровень научного мышления Бакунина, но представляли
собой не более как возможность для самого научного мышления.
Теоретик сочетал верное в общем с поразительными искажениями
при последовательном проведении этих положений в жизнь.
Изложив ряд положений об общественной природе человека, о роли
социальных отношений в его становлении и т. д.**, он неожиданно
экстраполировал природные законы на общество, толковал о
«животности» и «человечности». Критикуя Конта за агностицизм и связь
с религией, он превозносил позитивистскую классификацию наук,
пытаясь ее дополнить соображениями о трансформации законов
науки. Среди «главных, особых и специальных» законов он выделял
«генеральные», которые, по его мнению, регламентировали «все
феномены и отношения органической, растительной, животной и
социальной жизни»***. Это законы «математические, механические,
физические» и т. д. Идея трансформации исходила из того, что
в основе всех сложных форм должны лежать простые.
Анархизм и воинствующий антимарксизм 1870-х годов еще более
деформировали «науковедческую» мысль Бакунина. Правильно
критикуя претензии позитивистски настроенных ученых французской
Академии «на управление обществом», Бакунин распространял эту
критику на всех ученых вообще. Он отстаивал нелепую мысль о
вредности участия представителей науки в государственном управлении.
Не менее сумасбродной была идея, отрицающая роль гуманитарных
наук под предлогом их «буржуазности». И «теоретический нигилизм»
Бакунина 1870-х годов не противоречил его анархическим установкам.
Понимал ли Бакунин всю абсурдность подобного скандального
положения, которое пытался твердо отстаивать в полемиках со своими
оппонентами? Быть может, именно это обстоятельство (кроме прочих,
разумеется) отразилось на том, что свои рассуждения по поводу науки
XIX века он никогда не доводил до логического завершения. Иначе
он пришел бы к самым смехотворным выводам, например, о том,
что наиболее подходящим правительством было бы такое, которое
* Там же. — Р. 354.
** См.: Там же. — Р. 255-256, 257 и др.
*** Там же. — Р. 263.

650
П. И. МОИСЕЕВ
состояло из людей неграмотных, что среди ученых не может быть
революционеров, что гуманитарные науки должно отбросить с
ликвидацией общества буржуазии, а также другие нелепицы.
Формулируя излюбленные мысли о «бунте жизни против науки», Бакунин
объективно выступал против научного знания. В своих суждениях
он часто сбивался с намеченного плана, терял нить изложения,
пренебрегал логикой. Характерны бакунинские отступления, повторы
и экскурсы в стороны от линии изложения поставленных вопросов.
Большинство его сочинений отличалось рыхлостью, погрешностями
архитектонического, смыслового и логического характера. Автор
как бы доказывал неспособность к систематическому изложению
своих мыслей о предмете, о котором брался писать. Сказались и
недостатки дворянского образования, обусловленные глубоким презрением
к родному языку. В письме Герцену 26 октября 1869 года Бакунин
признавал, что «у него совершенно не было таланта архитектора
в литературной области» и что, когда он «построил дом», неизбежно
возникала нужда, чтобы кто-нибудь оказал ему услугу, «разместив
в нем окна и двери» *.
Силен Бакунин был отнюдь не теоретическими трудами. Это был
талантливый агитатор, и убеждение людей было его стихией.
Сохранились многочисленные свидетельства современников и деятелей
последующих поколений (например, Г. В. Плеханова), отмечавших
необыкновенное влияние на собеседников бакунинского красноречия,
парадоксальности и смелости мышления. Но в красивые упаковки
нередко облекались мысли далеко не всегда адекватные реальности.
Логика же изложения страдала схоластическими погрешностям.
•к * *
<...> Прошлое и будущее бакунизма и его философии, однако,
определила история. 100-летие со дня смерти Бакунина в 1976
году отмечено куда как скромнее, нежели 50-летие этого события
в 1926-м. В этом нужно видеть неопровержимое свидетельство
неуклонного падения престижа бакунинских идей в развивающемся
мире, И дело тут вовсе не в «недооценке». Бакунизм старательно
гальванизируют защитники старого мира сегодня. Но жизнь берет
свое. Представляя отвергнутую точку зрения и тупиковую ветвь
развития западноевропейских мелкобуржуазных учений XIX века,
идеи бакунизма не могут рассчитывать на будущее3.
е^э
* См.: Бакунин М. Избр. соч. — Т. 3. — С. 6.

€^
В. А. МАЛИНИН, В. И. ШИНКАРУК
Михаил Бакунин.
Сила отрицательной диалектики
Молодой Бакунин — один из первых гегельянцев в России,
гегельянец не по одному знакомству с философией абсолютного
идеализма (такие были и до него), а по складу своего мышления,
по способу понимания сути диалектических построений великого
мыслителя. Но Бакунин и во второй половине 30-х годов —
особенный гегельянец, ибо быстрее, чем другие, стал «реалистическим
гегельянцем». Этот реализм мышления отличал молодого
Бакунина. Даже в период безоглядного увлечения гегелевской логикой
и безудержных абстрактных фантазий он постоянно ищет связи
с естественными науками, с идеями материалистического
эмпиризма, диалектики с жизнью. Бакунин, как и Станкевич, был убежден,
что надо следовать не букве учения Гегеля, а его методу, понять
живую душу диалектики. Свое понимание диалектики он изложил
в трех документах того времени — в «Предисловии» к русскому
изданию «Гимназических речей» Гегеля, в незаконченной работе
«О философии», первая часть которой была опубликована в журнале
«Отечественные записки» (1840), и в статье «Реакция в Германии»,
вызвавшей европейский резонанс.
Молодой Бакунин в историко-философской литературе
характеризуется то как фихтеанец, то как гегельянец. Его увлечения Фихте
и Гегелем — вне сомнения. К сожалению, гораздо слабее отражена
в исследовательской литературе материалистическая тенденция его
мировоззрения.
Бакунин познакомился впервые с философией Гегеля в 1836 году.
Он штудирует вслед за тем «Феноменологию духа», «Науку логики»,
«Философию права» и другие труды, став выдающимся знатоком
Гегеля. В «Предисловии» к «Гимназическим речам» Гегеля Бакунин

652
В. А. МАЛИ НИ Η, В. Я. ШИН КАРУ К
утверждает, что дисциплина мышления вырабатывается лучше всего
путем изучения диалектики Гегеля, которая является
«философской наукой». Предмет этой науки — отвлеченное конечное, точно
так же, как и неотвлеченное бесконечное, но когерентное, в общем —
мыслящий дух. Для тех, кто вступает в жизнь, чрезвычайно важно
накопление опыта, который приходит через восприимчивость и
самодеятельность мысли. Благодаря опыту возможно верное понимание
Идеи, которая осуществляется «в многообразии и в конечности
действительного мира». В другой своей работе «О философии» Бакунин
аргументирует в пользу единства эмпирического и умозрительного,
опытного и философского, видя в требовании такого единства один
из принципов «всемогущей диалектики». Это — не собственно
гегелевская идея. Бакунин, возможно, под влиянием Герцена говорит
о значении чувственного знания, о сверке сознания с сознаваемым
предметом, указывает на три ступени познания, которые проходит
деятельный разум: естественное знание, приобретенное через опыт,
дающее духовную пищу обыденному сознанию, эмпирическое знание
конкретных наук, которое он называет теоретическим эмпиризмом,
и знание, выступающее «во всемогуществе диалектики
исторического развития духа»*.
Бакунин покинул Россию в 1840 году, отправившись искать
лучшего применения своим силам. Вместе с Энгельсом и другими
будущими европейскими знаменитостями (от Кьеркегора1 до Мет-
терниха2) Бакунин стал одним из слушателей лекций престарелого
Шеллинга по философии откровения. Он, как гегельянец и демократ,
понял, что реакция стремится сделать из «философии откровения»
Шеллинга своего рода идеологическое знамя. Бакунин не разделял
мнения, будто «новейшая философия недавно преодолена одним
из ее величайших основоположников, самим Шеллингом»**. Он
был убежден, что дальнейший прогресс философского знания
возможен только на пути развития, заложенного классической
философией, в том числе и молодым Шеллингом. Старый же Шеллинг
служит реакции. В статье «Реакция в Германии», опубликованной
в «Немецком ежегоднике» Арнольда Руге (под псевдонимом Жюль
Элизар), он подверг анализу сложившуюся ситуацию***. Друзья Баку-
* Bauer Br. Die evangelischen Geschichte des Iohanes. — Bremen, 1840. — S. 321.
** Бакунин M. А. Собрание сочинений и писем, 1828-1876. [В 4-х т.]. — М.,
1934-35. — Т. 3. — С. 140.
'** Возможно, что название работы навеяно подзаголовком памфлета Энгельса
«Шеллинг и откровение» (Критика нового покушения реакции на свободную
философию). Бакунин познакомился с Энгельсом на лекциях Шеллинга
по философии откровения в начале 1842 года и подружился с ним. П. M. Mo-

Михаил Бакунин. Сила отрицательной диалектики
653
нина в России, в частности Белинский, восхищались статьей Жюля
Элизара, не подозревая, что статья принадлежит их другу Мишелю.
Бакунин, прибыв в Германию, быстро установил связи и завязал
дружеские отношения с левыми гегельянцами. Маркс восхищался
его революционным темпераментом. Он разглядел в Бакунине
многообещающего деятеля на революционной ниве, хотя, конечно, не мог
предугадать всего дальнейшего.
На первых порах Бакунин ближе всего сошелся с Гессом. Гесс
утверждал, что именно он обратил Бакунина в социалистическо-
коммунистическую веру, но это преувеличение. Не все исходило
от Гесса, который мало знал о той напряженной интеллектуальной
жизни, какая была характерна для Белинского, Герцена, Бакунина
и круга их друзей в России. Гесс был склонен к масштабному
представлению о своей миссионерской деятельности. Так, он уверял,
что именно благодаря его влиянию Энгельс стал «ревностнейшим
коммунистом»*.
О. Корню3 воспроизвел версию Гесса и даже утверждал, что
«Реакция в Германии» «в основной своей направленности соответствует
работам Гесса» **. Это — сомнительная похвала, базирующаяся на
неточных данных. Если бы Корню познакомился с «догерманскими»
работами Бакунина, в частности с его перепиской с Белинским, он
неизбежно пришел бы к иному выводу***.
Бакунин начинает «Реакцию в Германии» — свой литературный
манифест, свое объявление войны urbi et orbi5 с тезиса, что
свобода — магическое слово, но понимают его по-разному. Так, немецкий
обыватель ничто не обожает так пламенно, как ту свободу, которой
он увлекался в туманной юности и которая соответствует его
сентиментальным иллюзиям. Немецкие либералы, полагающие, что они
мудрее всех на свете, любят свою свободу, но ту свободу, которая
никогда не перейдет в революцию.
исеев также отмечает «противошеллинговский аспект статьи «Реакция
в Германии» [23,158].
* Т. Ойзерман, естественно, отвергает это мнение как несостоятельное [24,181].
** Корню О. Карл Маркс и Фридрих Энгельс: Жизнь и деятельность. — 2-е изд.
В 3-х т. — М.: Изд-во иностр. лит., 1976-78. — Т. 1. — С. 302-304, 405.
*** Бакунин был большим знатоком гегелевской философии, нежели Гесс. Гесс
понял вскоре, что Бакунин, подобно Энгельсу, отнюдь не чувствует себя робким
учеником, и ударился в другую крайность: стал распускать вздорные слухи
о Бакунине как «русском агенте», стремясь, как и Боркхейм4, повлиять в этом
смысле даже на Маркса.

654
В. А. МАЛИНИН, В. И. ШИН КАРУ К
Демократическая же партия добивается и добьется истинной
свободы, но она добьется ее тогда, когда преодолеет сопротивление
реакционной партии. Демократическая партия занималась бы
самообманом, если бы верила в добрые намерения или мифичность
реакционной партии. Реакционная партия — не случайность, а
необходимость немецкой общественной жизни; как таковая — она
тормоз диалектического движения истории. Вообще, разъясняет
Бакунин, случайности не придается значения в истории, «история
есть свободное, но вместе с тем необходимое развитие свободного
духа»*. Эту необходимость исторического развития выражает
не реакционная, а демократическая партия, хотя она слаба и
должна признать это; она должна также осознать трудности, стоящие
у нее на пути, причем одна из трудностей заключается в том, что
противники демократии находятся не только вне демократической
партии, но и внутри нее. Условием движения вперед является,
и в этом случае обнаруживается неопределенность взглядов самого
Бакунина, превращение демократии в религию. Это был неверный
тезис. Но верно было утверждение, что демократы должны быть
не только партией единомышленников, но и партией на деле.
Пока же демократическая партия сильна только своим отрицанием
существующего. Она мало связана с жизнью, не имеет массовой
опоры.
Далее Бакунин садится на гегелевского конька-горбунка; он
чувствовал себя на этом диалектическом коньке уверенно и с пафосом
проповедует то, что можно назвать диалектикой
отрицательности. Он утверждает, что «все значение и вся непреодолимая сила
отрицательного заключается в разрушении положительного».
Это — видимое, внешнее положительное, и оно неизбежно будет
разрушено. Но и само отрицательное идет к гибели — «как дурное,
особое и своему существу неадекватное бытие»**. Все это и
последующее — вариации левого гегельянца на завещанную Гегелем
тему отрицания отрицания, но вариации мастерские и к тому же
отвечающие данному историческому моменту. Суть отрицательного,
следовательно, в разрушении пережившего себя положительного.
Вслед за тем отрицательное, превратившись в положительное,
воспрянет из «свободного основания». Такое отрицание, разъясняет
Бакунин, — «живительный источник во всеобъемлющем принципе
безусловной свободы»***. Негативность — позитивна. Бакунин об-
* Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем. — Т. 3. — С. 129.
** Там же.
*** Там же, —С. 132.

Михаил Бакунин. Сила отрицательной диалектики
655
рушивается на реакционную партию и ее фракции — «чистых»
или «фанатических реакционеров», которые не понимают
диалектики истории настолько, что не видят в отрицании никакого
утверждения, и «реакционеров-соглашателей», теоретическая
позиция которых «нечестна» и которые не отрицают безусловно
отрицательного, но и не понимают или скрывают истинный смысл
отрицательного.
Этот истинный смысл можно понять только в духе принципов
гегелевской системы с ее основополагающей идеей борьбы
противоположностей: «Противоположение и его имманентное развитие
составляют один из главных узловых пунктов всей гегелевской
системы». Собственно, благодаря этим принципам Гегель смог
«постулировать новый практический мир». Ошибка Гегеля
заключалась в том, что он думал, что этот мир должен подчиниться
открытым им постулатам и устроиться согласно им: новый мир
возникает отнюдь не путем простого приложения готовых теорий!
Истина заключается в том, что действительность существует и
развивается через противоположение, через раздвоение, через борьбу
противоположностей: «положительное отрицается отрицательным
и, наоборот, отрицательное отрицается положительным». «Перевес
в этой извечной борьбе положительного и отрицательного — за
отрицанием; эти противоположности не равнозначащи, хотя их
взаимодействие — условие всякого движения», а противоположение
имеет величайшую практическую ценность. Основная идея
Бакунина заключается в том, что знание действительности возможно лишь
при применении диалектики отрицательности к самому процессу
познания. Поэтому он варьирует гегелевские положения, утверждая,
что «всякое движение есть отрицание», что «противоположение
действительно есть истина», «чтобы овладеть истиною, мы должны
брать противоположение в его цельность» и т. д. Он ссылается также
на то, что лучшие умы современности — Штраус, Фейербах, Бруно
Бауэр — отрицатели*.
В свое изложение диалектической методологии Бакунин вносит
много страсти, немыслимой для Гегеля. Он приписывает
отрицательному желание «страстного уничтожения положительного», хотя бы
это положительное (например соглашательство) и пыталось «хитро
укрыться под личиною отрицательного».
Бакунин с присущей ему страстностью обрушивается на
соглашателей, обвиняя их в «практической импотентности». Философская
середина испытывает неудержимое влечение к внутреннему миру
* Там же. — С. 137, 138-140, 146.

656
£. А. МАЛИН ИН, В. И. ШИН КАРУ К
индивидов, но довольно равнодушно взирает на такие острые
проблемы современности, как война и революция. Соглашатели
воображают, будто способствуют ходу мировой истории и общественному
прогрессу, когда, призывая к интеллектуальной скромности,
признают в качестве источника движения «цельность
противоположения» . Но это — иллюзия. В действительности же «они отнимают или
вернее пытаются отнять у последнего его движение, его жизненность,
его душу». Бакунин не мог объяснить, в чем заключается душа
и жизненность движения, но что эта душа есть, существует — он
не сомневается, иначе это было бы изменой вере в само движение.
Соглашатели говорят о внутреннем мире и его самоцельности.
Бакунин возражает, что «внутренний мир может для самого индивида
иметь бесконечную ценность, но для света он действительно имеет
ценность лишь постольку, поскольку он проявляется вовне, и имеет
лишь такую ценность, какую проявляет»*.
Сравним в этой связи мнение Бакунина с позицией Маркса времен
докторской диссертации. Маркс также порицает «некоторых
гегельянцев» (разумеется, правых), которые «неправильно понимают
нашего учителя» и утверждают, что «умеренность есть нормальное
проявление абсолютного духа»**. Это было написано перед началом
работы Маркса в «Рейнской газете». Окунувшись в
публицистическую практику, Маркс еще более укрепился в своем мнении против
всякой «умеренности и аккуратности». На этой почве их первое
сближение с Бакуниным в 1843 году в Париже было понятным.
Бакунин утверждал, что внешняя действительность должна быть
серьезным объектом изучения. Эта действительность такова, что
«наше время — печальное время», что «государство раздирается сейчас
глубочайшими внутренними противоречиями», а народ, бедный
класс, находится в фактическом рабстве. Тем не менее Бакунин
считает, что есть определенные основания для исторического оптимизма.
Эти основания он видит в диалектике отрицательности: «дух, этот
старый крот, уже выполнил свою подземную работу»; на практике
это выражается в том, что народ «принимает везде угрожающее
положение», он начинает «требовать практического приложения
своих прав». Бакунин замечает, что во Франции и Англии массы
организуются в социально-религиозные союзы. Он призывает левых
гегельянцев и всех противников идейного болота «довериться
вечному духу». Этот дух многое «разрушает и уничтожает», но он же
* Там же. — С. 141.
** Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. — М.: Госполитиздат, 1956. —
С.196.

Михаил Бакунин. Сила отрицательной диалектики 657
является и «вечно созидающим источником всякой жизни». Бакунин
заканчивает свою «Реакцию в Германии» на оптимистической ноте:
«Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть»*.
В июне 1843 года в трех номерах «Швейцарского республиканца»
Бакунин опубликовал другую программную статью — «Коммунизм».
Ее основная идея — объединение философии и коммунизма.
«Философия, — пишет Бакунин, — по своей сущности является только
теоретической, она движется и развивается лишь внутри сознания.
Коммунизм, наоборот, в своей современной форме является только
практическим; этим высказано преимущество и недостаток каждой
из этих форм по отношению к другой»**. Идея единства философии
и коммунизма была в своей основе верной, хотя Бакунин не мог
сказать, какой должна быть истинная философия практики, а его
понимание коммунизма не было научным. Правда, каким не должен
быть коммунизм, он уже знает. В «Коммунизме» подвергается
критике вейтлингова трактовка коммунизма. В этом пункте Бакунин
выступает союзником Маркса и Энгельса, отвергая «казарменный
коммунизм». Жесткая регламентация в будущем обществе,
расписанная В. Вейтлингом в его «Гарантиях гармонии и свободы»,
подвергается остракизму. Общество, которое Вейтлинг видит
в своих грезах, не является свободным и гармоничным уже потому,
что люди в нем фактически — «стадо животных», преследующие
эгоистические материальные цели и интересы и не понимающие,
как и сам Вейтлинг, духовного содержания общественной жизни.
Независимо от левогегельянского подтекста этих возражений они
по существу верны.
Пафос бакунинского отрицания еще не
выкристаллизовывался в анархическую теорию; это придет позднее***. Этот пафос
импонировал молодым Марксу и Энгельсу. Все трое были дружны
в 1842-1844 годах. Маркс и Энгельс часто встречаются с Бакуниным
в Париже в 1844 году. Бакунин знакомит Маркса, Энгельса и Женни
Маркс с декабристами, братьями — Александром и Николаем
Тургеневыми. Вместе они посещают русских политических эмигрантов
и проводят время в продолжительных беседах****.
* Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем. — Т. 3. — С. 147-148.
** Там же. — С. 233.
*** О. Корню пишет, что Бакунин, познакомившийся через Гервега с Гессом, «тем
легче усвоил его понимание коммунизма, что последнее имело анархическую
окрасу, соответствовавшую анархической тенденции самого Бакунина»
[19,1,405].
**** Тургенев А. И. Хроника русского: Дневники. — М.; Л.: Наука, 1964.

658
В. А МАЛИ НИН, В. И. ШИНКАРУК
Бакунин занимает близкую Марксовой позицию на страницах
«Немецко-французских ежегодников». Первый сдвоенный и,
увы, последний номер «Ежегодников» открывался публикацией
переписки Маркса, Руге, Фейербаха и Бакунина. По решающему
вопросу о будущем социальных преобразований в Германии Руге
и Фейербах были настроены пессимистически. Бакунин вместе
с Марксом утверждает, что немецкий 1789 год грядет, хотя до его
наступления «еще далеко». Он убеждает Руге и Фейербаха «верить»
и «не отчаиваться». Теперь не время, пишет он, «сидеть сложа руки
и малодушно предаваться отчаянию. Если уж такие люди, как вы,
не верят более в будущность Германии, не желают больше работать
над ней, кто же будет тогда верить, кто работать?»*. Недаром
Белинский зачитывался «Немецко-французскими ежегодниками»! Ему
нравилась боевая позиция Маркса и его дорогого «Мишеля», и он
многого ожидал от их совместной деятельности, не предполагая, что
они так решительно разойдутся впоследствии.
©5^
* MEGA, Abt. I. Bd. 1-2. — Bd. 1. — S. 1.

^э-
В. Г. ГРАФСКИЙ
М. А. Бакунин о роли науки
в буржуазном обществе и государстве
Политическое учение М. А. Бакунина явилось итогом сложной
эволюции, плодом его энергичных исканий и горестных
разочарований. В политических взглядах русского революционера причудливо
переплелись идеи европейского антирелигиозного просветительства
и мелкобуржуазной революционности с идеями русского утопического
крестьянского социализма. Анархическая доктрина Бакунина
выделялась на фоне идейно-политических течений 60-х годов прошлого
столетия двумя характерными чертами: революционно-бунтарским
отрицанием сложившихся учреждений властного политического
и духовного гнета и проповедью безгосударственного
коллективизма на началах равенства и свободы в будущем социалистическом
обществе.
Принципиальное непринятие перспективы диктатуры
пролетариата и в то же время весьма противоречивая и
непоследовательная позиция в вопросе о судьбе властных отношений в будущем
обществе справедливости — наиболее уязвимое место в бакунинской
концепции безгосударственного социализма. Сильными сторонами
его в целом утопической доктрины стали яркие, запоминающиеся
разоблачения эксплуатации и всевозможных форм гнета в условиях
современного ему общества и государства, критика религиозного
мракобесия. Следует иметь в виду, что в такого рода деятельности
Бакунин опирался не только на свой собственный опыт
революционера и тонкого наблюдателя, но и на богатейшую традицию
социально-политической критики, истоки которой уходят в глубь
истории эксплуататорских обществ и государств.

660
В. Г. ГРАФСКИЙ
Важная тема бакунинской разоблачительной критики —
политическое использование специальных научных знаний в условиях
классового господства.
Интерес к социальной роли науки по тем или иным причинам
сопутствовал Бакунину всю жизнь и превратился в осознанный
элемент мировоззрения задолго до оформления его анархистской
доктрины. Первоначальное специальное образование Бакунин
получил в артиллерийском училище в Петербурге. Затем, после
обдуманного разрыва с военной службой и выхода в отставку всего
лишь 21 года от роду, он посвящает несколько последующих лет
философскому самообразованию. Под влиянием Н. В.
Станкевича и его кружка юноша-самоучка впервые серьезно знакомится
с классической немецкой философией. Первой его напечатанной
работой стал перевод из сочинений Фихте, опубликованный
под общим названием «Несколько лекций о призвании ученого»
(1836). После Канта и Фихте молодой Бакунин усердно изучает
Гегеля, метод и логику которого он усвоил, по оценке Герцена,
в совершенстве.
Первой самостоятельной работой Бакунина было предисловие
к переводу «Гимназических речей» Гегеля (1838) и затем —
неоконченный цикл статей «О философии» (1840). В этот период он
сильно увлекается поисками универсальной, всеохватывающей
и всеобъясняющей философской системы и находит ее у Гегеля.
Впоследствии, оценивая свои философские увлечения конца 30-х годов
с позиций зрелого опыта, Бакунин писал: «Кто не жил в то время,
тот никогда не поймет, до какой степени было сильно обаяние этой
философской системы в тридцатых и сороковых годах. Думали,
что вечно искомый абсолют найден и понят и его можно покупать
в розницу и оптом в Берлине» *.
Пылкое и самоотверженное увлечение философией, поиск
всеобъясняющего знания и страстное желание торжества не
приспособленной к обстоятельствам истины сочетались у молодого
гегельянца со стремлением к практическому применению своих
идей. Уже в статье «О философии» он публицистически остро ставит
проблему, к обсуждению которой будет неоднократно возвращаться
впоследствии. Проблема эта формулировалась как «разрушение
живой связи, соединяющей знание с жизнью», и увязывалась
с распространением бэконовского эмпиризма в познании
необходимости истины. Эмпиризм, по мнению Бакунина, имел своим
непосредственным результатом «раздробление единой и нераздель-
* Бакунин М.А. Поли. собр. соч. Т. 1. М., 1906. С. 159.

M. А Бакунин о роли науки в буржуазном обществе и государстве 661
ной истины» на особенные, друг для друга внешние и друг к другу
«равнодушные участки»*.
Такое раздробление, отмечал Бакунин, было необходимо «для
полной и точной разработки обширного поля действительности
естественного и духовного мира». При этом, однако, все многораз-
личие его должно было раздробиться на особенные и ограниченные
участки, чтобы сделаться доступными подробному исследованию.
В итоге одни ограничились исследованием природы и не
вмешивались в область духовной жизни, другие же, напротив, избрав область
духа, не имели понятия о природе.
Раздробление на этом, к сожалению, не остановилось. «...Как
будто не доверяя силам своим, — иронизировал юный гегельянец, —
ученые XVII и большей половины XVIII в. старались по
возможности раздробить и эти две огромные половины действительного
мира: иной предавался исключительно изучению древнего римского
права, не подозревая того, что право какого бы то ни было народа
понятно только из его истории...»** Таким образом, раздробление
развилось до невероятной крайности. Бакунин критикует подобную
тенденцию, но критика ведется им главным образом в абстрактно-
философских целях. «С одной стороны, оно (раздробление) было
весьма полезно, но с другой — оно совершенно разрушило живую
связь, соединяющую знание с жизнью, и породило множество
странных, ограниченных, педантичных и мертвых ученых, чуждых
всему прекрасному и высокому в жизни, недоступных для
всеобщих и бесконечных интересов духа, слепых и глухих в отношении
к потребностям и движению настоящего времени, влюбленных
в мертвую букву, в безжизненные подробности своей специальной
науки»***.
Превращение молодого философа-романтика из умеренного
в радикального гегельянца и затем в революционного демократа
происходит после отъезда Бакунина осенью 1840 года в Германию,
в Берлинский университет для продолжения своих занятий науками
и прежде всего философией. К этому принципиальному повороту
Бакунина влекла и открывшаяся ему в трудах младогегельянцев
революционная суть гегелевского учения о диалектике, и
необходимость решать «антиномию между мышлением и действительностью».
Последнюю он истолковал в духе борьбы во имя «святого дела», в
котором, по его собственным предчувствиям, ему предстояла «великая
* БакунинМ. А. Собр. соч. и писем. Т. 2. М., 1934. С. 321.
** Там же. С. 322.
*** Там же.

662
В. Г. ГРАФСКИЙ
будущность». Он энергично нападает на противников «принципа
революции» и толкует суть гегелевского учения как «беспощадное
отрицание». Вслед за теми гегельянцами (А. Руге и др.), которые
разоблачали бесплодное, аристократическое и негуманное
понимание роли науки, он ополчается против голого теоретизирования
и со свойственным ему воодушевлением превозносит «мир
действительного дела и действительной жизни». «Бросим все теории в огонь,
они портят жизнь», — провозглашает Бакунин в период нового для
него поворота в воззрениях на развитие современной социально-
философской мысли*.
Со второй половины 40-х годов Бакунин активно включается
в славянское освободительное движение, и этот период его идейно-
политической эволюции растягивается на два с лишним
десятилетия. Проживая некоторое время в Париже на положении
политического эмигранта, Бакунин изучает теорию и практику движения
сторонников Сен-Симона, Фурье, Луи Блана и Кабэ, устанавливает
близкие отношения с Прудоном. В Париже состоялось знакомство
с К. Марксом, о чем он позже вспоминал: «Я тогда и понятия не имел
о политической экономии, и мой социализм был чисто
инстинктивным. Он же, хотя и был моложе меня, уже был атеистом, ученым
материалистом и сознательным социалистом <...> мы довольно
часто встречались, потому что я очень уважал его за знания и за его
страстную и серьезную преданность делу пролетариата <...> Однако
между нами никогда не было полной близости <...>»**.
С провозглашением анархического идеала программой
освободительной революционной борьбы вопрос о социальной роли науки
приобрел новую актуальность. Именно в ходе разработки и
пропаганды анархических политических идей особенное значение
приобрела и разоблачительная критика политического использования
науки в целях поддержания классового гнета и эксплуатации.
Однако критика велась Бакуниным с односторонне-нигилистических
позиций, что вызвало справедливые нарекания в среде
революционеров-демократов, не говоря уже о сторонниках и последователях
марксизма.
Привилегированные классы буржуазного общества
поддерживаются только благодаря силе государства, а главную силу
государства составляет ныне наука — таков главный тезис, который
Бакунин проводит в работе «Всестороннее образование» (1869).
* См. : Стеклов Ю. Михаил Александрович Бакунин, его жизнь и деятельность.
Т. 1.М., 1926. С. 127.
** Там же. С. 186.

M. А. Бакунин о роли науки в буржуазном обществе и государстве 663
Что же в этом схематично обрисованном соотношении сил следует
принимать за силу науки и о науке ли, собственно, идет речь? «Да,
наука, — пишет Бакунин. — Наука правительственная,
административная и наука финансовая; наука, учащая стричь народное
стадо, не вызывая слишком сильного протеста, и когда оно
начинает протестовать, учащая обманывать и разъединять народные
массы, держать их всегда в спасительном невежестве, чтобы они
никогда не могли, соединившись и помогая друг другу,
организовать из себя силу, способную свергнуть государство; наука военная
прежде всего, с усовершенствованным оружием и всеми ужасными
орудиями разрушения, "творящими чудеса"; наконец, наука
изобретателей, создавшая пароходы, железные дороги и телеграфы,
которые, служа для военных целей, удесятеряют оборонительную
и наступательную силу государств; телеграфы, которые превращая
каждое правительство в сторукое и тысячерукое чудовище, дают им
возможность быть вездесущим, всезнающим, всемогущим — все это
создает самую чудовищную политическую централизацию, какая
только существовала в мире»*.
При всей определенности позиции Бакунина в вопросе о
политическом характере использования науки в буржуазном обществе
и государстве значительная трудность возникает с передачей смысла
самого термина «наука». Дело в том, что наука как таковая
находится у Бакунина под сильнейшим подозрением. Во-первых, потому,
что она составляет «главную силу» буржуазного государства, а
государство есть учреждение насилия, пособник эксплуатирующих
классов и вместе с религией образует наипервейшее препятствие делу
социальной революции в ее анархистском понимании. Во-вторых,
выражения типа «правительственная наука» или «наука, учащая
обманывать и разъединять народные массы» подразумевают некую
наработанную веками классового господства политическую технику,
некую пропагандистскую и техническую умелость, относящуюся
к управлению делами классово антагонистического общества и
государства. Выражение «правительственная наука» подразумевает
в данном случае не только удаленность науки от управляемого
и ограбляемого народа, но и агрессивную враждебность ее по
отношению к народу.
В своем отрицании науки Бакунин доходит до мысли о том, что
пока анархическая революция не совершилась, наука для народа
не представляет большой ценности и просто ему не нужна. «<...> Как
ни огромно значение науки в послереволюционном будущем для
* БакунинЛГ.АИзбр. соч. Т. 4. М.; Пг., 1922. С. 47.

664
В. Г. ГРАФСКИЙ
народа, в настоящее время, т. е. до той революции, которая
должна поставить его на ноги и дать ему действительную возможность
учиться, она решительно для него не имеет ни малейшего смысла,
просто для него недоступна и ему не нужна <...>»*.
Недоверие к науке проявлялось у Бакунина еще в связи с тем, что
наука и ученые, по его мнению, никак не могут при существующей
их организации выйти из области отвлеченностеи и стать ближе
к жизни, а также к индивидуальности человека. Наука, считал
Бакунин, лишь понимает мысль о действительности, но не самую
действительность, она понимает мысль о жизни, но не самую жизнь.
Наука — это компас жизни, но это не есть жизнь. Наука безлична,
обща, отвлеченна, нечувствительна подобно законам, коих она есть
идеальное, умственное отражение. Наука так же мало способна
схватить индивидуальность человека, как и индивидуальность
кролика. «В своей нынешней организации монополисты науки,
ученые, оставаясь в качестве таковых вне общественной жизни,
образуют, несомненно, особую касту, имеющую много сходного с
кастой священников, — заявил Бакунин в работе "Кнуто-Германская
империя и социальная революция" (1871), — научная отвлеченность
есть их Бог, живые и реальные индивидуальности — жертвы, а они
сами — патентованные и посвященные жрецы»**.
Недоверие к науке вообще и противопоставление занятию
науками революционного дела нашло отчетливое отражение в
пропагандистских публикациях Бакунина и его единомышленников
во второй половине 60-х годов. В работе «Наука и насущное
революционное дело» (1869) Бакунин набрасывается на книжный
либерализм образованных российских дворян, а несколько ранее
в статье «Наука и народ» высмеивает приверженцев контовского
«наукословия», называя их попами науки. «Объективное учение
продолжает и ныне развращать большую часть нашего
образованного молодого дворянства. Сущность его осталась та же: изменились
только научные оттенки и терминология. В мое время все
объяснялось, по Гегелю, самопроявлением или самоосуществлением
объективного разума; ныне, по Конту, неотвратимым сцеплением
или следованием естественных и социологических фактов. Как
в той, так и в другой системе, по-видимому, нет места для личного
дела. И та, и другая служат превосходным предлогом для людей,
боящихся дела» ***.
* Бакунин М.А. Наука и насущное революционное дело. Женева, 1870. С. 4.
** Бакунин М.А. Избр. соч. Т. 2. М.; Пг., 1922. С. 174 и 172.
** Бакунин М.А. Наука и насущное революционное дело. С. 32.

M. А. Бакунин о роли науки в буржуазном обществе и государстве 665
Резкую и достойную отповедь подобным нападкам на науку дал
Герцен в письмах-статьях «К старому товарищу» (1869),
получивших впоследствии высокую оценку В. И. Ленина. Призывы
«оставить науку и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения»
Герцен расценил как неистовую демагогию и к тому же вредную.
Само противопоставление «науки для науки» и «науки только
как пользы» он признал несостоятельным и неправильным. «Без
науки научной — не было бы науки прикладной. Наука — сила,
она раскрывает отношения вещей, их законы взаимодействия,
и ей до употребления нет дела. Если наука в руках правительства
и капитала — так, как в их руках войска, суд, управление, то это
не ее вина», — так Герцен возражал против анархического отказа
от науки и добавлял: «Механика равно служит для постройки
железных дорог и всяких пушек и мониторов. Нельзя же остановить ум,
основываясь на том, что большинство не понимает, а меньшинство
злоупотребляет » *.
Бакунин, в противоположность Герцену, полностью отрицал
возможность преемственного развития науки в будущем
освобожденном обществе. «Не хлопочите о науке, во имя которой хотели бы
все связать и обессилить, — провозгласил Бакунин в брошюре
"Постановка революционного вопроса" (1869). — Эта наука должна
погибнуть вместе с миром, которого она есть выражение. Наука же
новая и живая несомненно народится потом, после народной победы,
из освобожденной жизни народа»**.
Политической программе Бакунина была присуща вера в
скорую окончательную революцию, которая разом покончит с
ненавистным многовековым игом порабощения и эксплуатации,
довлеющим над рабочими массами. Ее важнейшим условием
будет разрушение в корне буржуазной эксплуатации и основанной
на ней буржуазной цивилизации, а это значило, по терминологии
Бакунина, «торжество социальной революции, сокрушение всего,
что называется государством»***. Характерно также, что революция
мыслилась Бакуниным исключительно в терминах войны, и
потому наступление анархического благоденствия предполагалось
лишь в конце кровавой людской междоусобицы, последнего боя
разрушения. «Революция — не детская игра, не академические
дебаты, где наносятся смертельные удары лишь тщеславию,
и не литературное состязание, где проливаются лишь чернила.
* Герцен А. И. Поли. собр. соч. в 30-ти томах. Т. XX. Кн. 2. М., 1960. С. 592.
** Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Женева, 1896. С. 468.
*** Бакунин М.А. Избр. соч. Т. 1. С. 79.

666
В. Г. ГРАФСКИЙ
Революция, это — война, а когда идет война, происходит
разрушение людей и вещей»*.
Сведение революции к разнузданию мятежных страстей,
например в русском крестьянстве, и всецелому разрушению исторически
сложившегося общественного порядка выглядит с точки зрения
диалектически и материалистически понимаемого опыта истории
путаной, глубоко порочной и ничего общего с подлинной
социалистической революционностью не имеющего идеей. В анархической
доктрине революции Бакунина больше анархического нетерпения,
нежели теоретической и трезво-практической продуманности. На это
обстоятельство Бакунину неоднократно указывали близко знавшие
его Герцен и Огарев. «Государство, церковь, войско отрицаются
точно так же логически, как богословие, метафизика и пр., — писал
Герцен в работе "К старому товарищу". — В известной научной
сфере они осуждены, но вне ее академических стен они владеют всеми
нравственными силами»**.
Доктрину анархизма («антигосударственного социализма»)
Бакунин представлял в своих публикациях как образец «полнейшего
разрыва со всеми правительствами, со всеми видами буржуазной
политики, не оставляя другого исхода, кроме социальной революции».
Представителей теории научного социализма — называемой им еще
«противоположной теорией государственных коммунистов и
научного авторитета» — он приравнивал к умеренным реформаторам.
При этом теория и политическая позиция К. Маркса неправомерно
сближалась с политико-социальной программой Ф. Лассаля — обе
эти концепции были отнесены к категории так называемых
доктринерских революционеров***.
Отношение Бакунина к теории научного социализма — типичный
образец мелкобуржуазного недоверия к научной мысли и
возможностям ее использования в деле революционного преобразования
буржуазного общества и государства на социалистических началах.
* * -к
Использование науки в условиях классового господства и
эксплуатации не может быть правильно понятым без учета
социальных и политических потребностей господствующего класса.
Глубокий анализ такого использования науки при капитализме
можно найти прежде всего в произведениях основоположников
* Бакунин М.А. Избр. соч. Т. 3. С. 12.
** Герцен А. И. Указ соч. С. 577.
*** Бакунин М.А. Избр. соч. Т. 1. С. 236.

M. А. Бакунин о роли науки в буржуазном обществе и государстве 667
научного социализма. Та взаимосвязь существования, а также
использования науки с властью буржуазии и буржуазного
государства, на которую обратил свой критический взор Бакунин,
все же не получила у него вполне адекватного и убедительного
отображения. Критике Бакунина недоставало более широкого
подхода, в частности, анализа социально-классовых
предпосылок появления и живучести научных и ненаучных концепций,
особенностей распространения и восприятия науки в различных
слоях и группах общества.
Современные мелкобуржуазные идеологи леворадикального
толка, известные своей разоблачительной критикой некоторых
тенденций, вызываемых государственно-монополистическим
употреблением и злоупотреблением наукой, в какой-то мере являются
преемниками воззрений Бакунина на роль науки. Достаточно
назвать, к примеру, тему технократического злоупотребления наукой,
потребительского к ней отношения или тему осуждения «большой
науки» (так левые радикалы именуют научные круги, тесно
связанные с правительством, армией и крупным бизнесом). Однако
их критика нередко принимает уродливые формы, превращается
в проповедь полного разочарования и нигилистического неверия
в гуманитарные возможности науки.
Сегодня, как и в прошлом, социальные и политические
противоречия капитализма делают неизбежным взаимную отчужденность
научно-технического и общегуманитарного знания. Вот почему
пристрастный и широкий интерес к роли науки в буржуазном обществе
и ее влиянию на перспективы борьбы за новый, более гуманный
общественный строй не ослабевает и в наши дни.
* * *
В своей политической концепции Бакунин так и не вышел из
пределов утопии, из своего рода стремления к недостижимому. «Те же
причины, которые побуждают людей в минуты отчаяния искать
утешения в религии, — писал Жак Дюкло1 о причинах живучести
идей анархизма, — приводят в периоды социального и политического
кризиса к распространению утопических идей, распространяющихся
с тем большей легкостью, что иным людям их осуществление кажется
делом отнюдь не сложным.
Именно поэтому концепции анархистов живучи и вновь
расцветают по мере того как увеличивается число людей, стремящихся
к переменам, но остающихся в плену отсталых
индивидуалистических идей, которые они наследуют от старого общества, хотя
и чувствуют более или менее смутно, что это общество уже отжи-

668
Б. Г. ГРАФСКИЙ
ло свой век. Очевидно, что борьбу против этих идей необходимо
продолжать»*.
Судьба Бакунина как теоретика анархизма и как
самоотверженного революционера поучительна в двух совершенно различных
отношениях. Несоответствие выдвигаемых задач
конкретно-историческим условиям повлекло за собой превращение политических
идей и взглядов Бакунина в несбыточные иллюзии, беспомощные
перед реальными политическими проблемами рабочего движения.
В то же время память о Бакунине-революционере почитается как
память о человеке, который в меру своего понимания и сил
неутомимо сражался против царского самодержавия в России и всевластия
капитала в Западной Европе2.
£^Э
* Дюкло Ж. Бакунин и Маркс. Тень и свет. М„ 1975. С. 260.

^s^
С. А. МНДОЯНЦ
Критика К. Марксом взглядов М. Бакунина
на роль рабочего класса
в социальной революции
Подъем международного движения во второй половине XIX века
явился важным этапом развития социальной активности
пролетариата, когда он начинает выступать в качестве наиболее
революционного класса на мировой арене.
В этот период Генеральному совету Первого Интернационала,
руководимому К. Марксом, приходится развертывать борьбу против
различных течений непролетарского домарксистского социализма.
В этой борьбе значительное место занимала критика К. Марксом
мелкобуржуазной идеологии анархизма М. Бакунина. В то же
время необходимо отметить, что распространение анархистских
идей имело определенное историческое основание и «отражало —
в искаженной форме — процесс преодоления в рабочей среде
буржуазно-республиканских иллюзий и представление о реакционном
<...> характере буржуазного государства»*.
В основе всех социально-политических воззрений М. Бакунина
лежит его идея об отчуждающей роли государства как
политического института для всех форм общественной жизни. М.
Бакунин говорил о исторической закономерности возникновения
государства, однако указывал лишь на субъективные факторы,
способствовавшие его возникновению. Экономические и классовые
причины образования и функционирования государства оставались
вне поля его зрения.
* Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории. Под ред.
Б. Н. Пономарева. М., 1976, т. 1, с. 527.

670
С.А.МНДОЯНЦ
M. Бакунин не мог оценить государство исторически, поскольку
для него любое государственное устройство неизбежно являлось
причиной насилия и эксплуатации трудящегося большинства
правящим меньшинством. Между монархией и самой демократической
республикой, считает Бакунин, разница не столь уж существенна,
так как «в первой чиновный мир притесняет и грабит людей для
вещей пользы привилегированных, имущих классов, а также
и своих собственных карманов..., в республике же он будет точно
также теснить и грабить народ для тех же карманов и классов,
только уже во имя народной воли»*.
Единственной силой, которая может принести освобождение
трудящимся массам, М. Бакунин считал «полную и
окончательную» анархистскую революцию, которая одним ударом покончит
со всеми формами социальной эксплуатации и гнета. При этом
осуществление этой революции М. Бакунин связывал в первую очередь
не с экономическими и социальными условиями, а с «чисто
человеческим инстинктом бунта, источником всякого освобождения».
В ожидании этой окончательной революции М. Бакунин отрицал
значение любой политической борьбы рабочего класса, которая,
по его мнению, будет служить лишь укреплению буржуазного
государства и сеять «этатистские иллюзии» среди рабочего класса.
Борясь против этих взглядов в Первом Интернационале,
К. Маркс в «Инструкции делегатам Временного Центрального
Совета по отдельным вопросам» писал, что, добиваясь от
буржуазного государства элементарных экономических и политических
прав, рабочий класс отнюдь не способствует его укреплению.
«Наоборот, <...> он осуществляет путем общего законодательного акта
то, чего напрасно добивался бы путем множества разрозненных
индивидуальных усилий»**.
Если для К. Маркса радикальная социальная революция
возможна только там, где вместе с капиталистическим производством
промышленный пролетариат занимает значительное место в
народной массе, то М. Бакунин считал наиболее подготовленными
для революции те слои, которые достигли наибольшей нищеты
и в наименьшей степени зависят от государственных институтов
данного общества. По мнению М. Бакунина, фабрично-заводской
пролетариат недостаточно пригоден к революции, так как его
положение материально более обеспечено, чем условия жизни
люмпен-пролетариата.
* Бакунин М. А. Избр. соч. Т. I, II. 1919, с. 83.
** Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 16, с. 198.

Критика К. Марксом взглядов М. Бакунина,,.
671
Конспектируя книгу М. Бакунина «Государственность и
анархия» , К. Маркс делает вывод: «Так как все существующие до сих
пор экономические формы, развитые или неразвитые, включали
порабощение работника (будь то в форме наемного рабочего,
крестьянина и т. д.), то он (М. Бакунин. — С. М.) полагает, что при всех
этих формах одинаково возможна радикальная революция <...>
Воля, а не экономические условия, являются основной его
социальной революции»*. Таким образом, К. Маркс аргументированно
опровергает концепцию социальной революции М. Бакунина и его
недооценку социальной роли пролетариата.
е*^э
* Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 18, с. 615.

^ча
С. Φ. УДАРЦЕВ
Рукопись М. А. Бакунина «Гамлет»
Мы никогда не должны терять той нити,
которая связывает нас с вечностью.
М. А, Бакунин
Рукопись М. А. Бакунина (1814-1876) «Гамлет» в литературе
неизвестна, хранится она в фонде Бакуниных в ИРЛИ (ф. 16, оп. 1,
ед. хр. 17). Только Ю. М. Стеклов однажды упомянул эту рукопись
среди других работ, не вошедших в «Собрание сочинений и писем»
М. А. Бакунина. При этом Стеклов именовал ее «заметки о Гамлете»
вместо авторского названия «Гамлет» и отмечал, что она
составляет шесть страниц (в действительности — восемь страниц большого
формата*).
Каждая эпоха по-своему переживает и осмысливает «Гамлета».
Гениальному творению Шекспира свойственно быть современным
для разных веков и народов. В 1830-х годах Бакунин и его друзья
по кружку Н. В. Станкевича (В. Г. Белинский, К. С. Аксаков,
В. П. Боткин, А. П. Ефремов, И. П. Клюшников и др.) видели
в «Гамлете» отражение своих исканий и сомнений, попытку
ответить на вечные вопросы человеческого бытия. Молодые романтики
ассоциировали себя с главным героем трагедии. Н. В. Станкевич
писал своей невесте Л. А. Бакуниной (сестре М. А. Бакунина), что
«Гамлет» потому одно из его любимых произведений, что «у нас
много общего с героем пьесы»**. Сравнивал себя и своих друзей
* См.: Ю. М. Стеклов. Предисловие. — В кн.: M. А Бакунин. Собр. соч. и
писем под ред. и с примеч. Ю. М. Стеклова, т. IL M., 1934, с. 12. На рукопись
«Гамлет» обращалось внимание в статье: С. Ф. Ударцев. К характеристике
общественно-политических взглядов М. Бакунина 30-х гг. XIX в. (Некоторые
неизвестные источники). Институт философии и права АН КазССР. Труды V
научной конференции аспирантов соискателей. Алма-Ата, 1976 (Деп. в ИНИОН
АН СССР, № 1155 от 14.02.1977).
** Переписка Николая Владимировича Станкевича, 1830-1840. М., 1914, с. 509.
Кстати, П. А. Кропоткин заметил об И. С. Тургеневе, близком в 1840-х годах

Рукопись M. А. Бакунина «Гамлет»
673
с Гамлетом и Бакунин. В декабре 1835 г. он писал А. П. Ефремову:
«Мы все слабы, все — Гамлеты. Кому из нас не приходило в голову,
что мы — люди пустые, неспособные к подвигу ни даже к
слабейшему усилию?» Но эти минуты слабости, считал он, необходимо
преодолевать. «Нет, друг мой, — продолжал Бакунин, — в нас
есть будущность, есть силы: употребим их с пользою, не дадим им
заржаветь, не будем останавливаться — и тогда подвиг наш будет
не бесплодный, совесть чиста. Главное состоит в том, чтобы духовную
жизнь свою не покорять внешним обстоятельствам»*. Последняя
мысль для будущего революционера особенно ваткна. Он не раз
возвращался к ней, пытаясь на примере Гамлета осмыслить степень
и границы человеческой свободы. Два года спустя он писал сестрам:
«Быть ко всему готовым — вот главное, говорит Гамлет. И в самом
деле, многие обстоятельства зависят не от нас, но они не должны
пугать нас, мы должны принимать их с верою и любовью. В жизни
нет случайности, все необходимо, и все необходимо для
собственного блага человека»**. В тот же день в письме Н. А. и А. А. Беер, без
ссылки на Гамлета, он замечал: «Главное это быть готовым ко всему
и никогда не поступать противно своим верованиям»***.
Судя по содержанию рукописи «Гамлет», переписке Бакунина
с родными и друзьями, наиболее вероятное время написания ее —
лето-осень 1837 г. (в Прямухине). Еще заметны следы влияния идей
об «истинном отечестве» И. Г. Фихте и менее выражено — черты
категорического императива И. Канта, но содержание рукописи уже
преимущественно гегельянское. По-видимому, рукопись Бакунина
была написана до создания Белинским известной статьи «"Гамлет",
драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета», печатавшейся по частям
в 1838 г., но не ранее лета 1837 г., когда Бакунин начинает серьезное
изучение произведений Гегеля.
Бакунину: «Он и некоторые из его лучших друзей были более или менее
Гамлетами» (П. А. Кропоткин. Записки революционера. М., 1966, с. 375).
* М. А. Бакунин. Собр. соч. и писем, т. I, с. 184.
** Там же, т. И, с. 128. Белинский в своей большой статье о «Гамлете» также
приводил эти слова. Он видел в них силу и величие Гамлета (см.: В. Г.
Белинский. Поли. собр. соч., т. II, М., 1953, с. 285). «Таким образом, — замечал
П. В. Анненков, — Гамлет преобразился в представителя любимого
философского понятия, в олицетворение известной формулы (что действительно,
то — разумно)» (см.: Я. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., 1960,
с. 166).
*** М.А. Бакунин. Собр. соч. и писем, т. II, с. 82. Ю. М. Стеклов ошибочно
датировал эти письма и поместил их отдельно друг от друга под №№ 232 и 243.
Ср. письма тем же адресатам: №№ 232, 243, 236 (в действительности оно
предшествует письму № 232), 237 (предшествующее № 243).

674
С. Φ. УДАРЦЕВ
Указанная статья Белинского о «Гамлете» близка по своему
философскому содержанию рукописи «Гамлет» (при всей оригинальности
обеих работ). Отмечая близость взглядов и интересов Белинского,
Бакунина и их друзей, Н. Г. Чернышевский писал: «<...> тогда все
эти люди писали совершенно в одном и том же духе: разница была
в том, что одни умели писать лучше других, но все, что говорил
Белинский, говорили все друзья Станкевича, и, наоборот,
Белинский высказывал только то, в чем одинаково были убеждены все.
Так продолжалось до приезда Белинского в Петербург»*. Известно
также, что Бакунин имел большое влияние на Белинского по
вопросам толкования и развития идей немецких философов. В декабре
1837 г., когда Бакунин поселился на квартире у Белинского,
последний начинал работать над большой статьей о «Гамлете». Своими
гегельянскими идеями, новым видением мира Бакунин, как потом
признавал не раз Белинский, потряс его**.
Статья Белинского и особенно рукопись Бакунина соответствуют
идеям написанного в начале 1837 г. стихотворения М. Ю. Лермонтова
«Смерть Поэта». Как и Лермонтов, Бакунин верит, что есть
«грозный суд» («божий суд»), который «не доступен звону злата», и что
этот справедливый суд накажет даже и прикрывающегося щитом
закона преступника. Кстати, тогда же, в год смерти А. С. Пушкина,
Белинский встречался на Кавказе с Лермонтовым.
Необходимо отметить, что 1837 г. вообще был отмечен особенно
сильным увлечением «Гамлетом». Это было связано с новой
театральной постановкой трагедии в Москве в январе 1837 г.
Способствовали этому и легкий, поэтический, более удобный для театра
перевод драмы Н. А. Полевым и блестящее исполнение главной
роли П. С. Мочаловым1. Шекспир и его «Гамлет» надолго оказались
в центре эстетических интересов друзей Бакунина по кружку
Станкевича***. Молодые поклонники Шекспира старались не пропустить
ни одного спектакля. Известно, например, что в январе — апреле
* Н. Г. Чернышевский. Поли. собр. соч., т. III. М., 1947, с. 218.
** В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XI, с. 271-272, 337, 387.
*** В. Г. Белинский, В. П. Боткин, М. Н. Катков, Н. X. Кетчер и другие писали
о Шекспире, переводили его произведения. См., например: П. В.Анненков.
Указ. соч., с. 182; В. П. Боткин. Соч., т. И. СПб., 1891; В. П. Боткин.
Письма М. А. Бакунину (публикация Б. Ф. Егорова). — Ежегодник рукописного
отдела Пушкинского Дома на 1978 г. Л., 1980, с. 91,108-109; В. Г. Белинский
в воспоминаниях современников, М., 1977, с. 657; Р. И. Сементковский.
Μ. Н. Катков. Его жизнь и деятельность. СП., 1892, с. 13; Николай Христо-
форович Кетчер. Воспоминания А. В. Станкевича, М., 1887, с. 13 и др.

Рукопись M. А. Бакунина «Гамлет»
675
1837 г. Белинский был шесть раз на постановке пьесы* и уже тогда
собирался писать о «Гамлете» на московской сцене. На первом и втором
представлении в январе 1837 г. был и Станкевич**. Не мог остаться
в стороне от увлечения своих друзей и Михаил Александрович. Это
видно, например, из писем Белинского Бакунину летом и осенью
1837 г. (ответные письма Бакунина не сохранились). Есть основания
предполагать, что Бакунин был вместе с Белинским на спектакле
«Гамлет» 10 февраля 1838 г., когда жил у Белинского***.
Разумеется, окончательно вопрос о датировке рукописи
Бакунина и характере ее связи со статьей Белинского «"Гамлет", драма
Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» может быть решен лишь
после обнаружения прямых доказательств. Выяснение этого вопроса
особенно важно для определения роли Бакунина в генезисе новой
философской интерпретации «Гамлета», намеченной этой статьей
и другими работами Белинского. В последующее десятилетие новая
интерпретация драмы становится господствующей****.
Рукопись «Гамлет» представляет собой своеобразный
перекресток английской поэзии, немецкой философии и русской духовной
культуры 1830-х годов. Излагая свое понимание трагедии Шекспира,
молодой философ ищет нити, естественные законы, связывающие
человека с человечеством, с вечностью. Справедливость и право,
место человека в мироздании, нравственные основы его существования,
вечная борьба добра и зла — все это волновало молодого Бакунина
и так или иначе отражено в рукописи «Гамлет». Рукопись
пронизывает мысль о единстве человека и Вселенной, подчиненности их общим
началам гармонии и справедливости. Философские рассуждения
* См.: В. Г. Белинский. Собр. соч. в 9-ти т., т. 9, с. 540.
** Переписка Н. В. Станкевича, с. 509.
*** В феврале 1838 г. Бакунин уезжал из Москвы к Беер в Шашкино. Известно, что
назад он выехал оттуда 17 или 18 февраля и что собирался пробыть у них 3-4
дня и затратить на всю поездку «только неделю». Можно предполагать, что он
выехал из Москвы вскоре после спектакля «Гамлет» 10 февраля. Ю. М. Сте-
клов, основываясь на неточном предположении о планах Бакунина, ошибочно
считал датой его отъезда из Москвы 8 февраля. Ср.: М.А. Бакунин. Собр. соч.
и писем, т. II, с. 132-133 (письмо Бакунина) и с. 445 (прим. редактора).
Белинский был на «Гамлете» и 19 января 1838 г. В январе Бакунин временно
выезжал из Москвы по делам сестры Варвары. 14 января Виссарион
Григорьевич писал ему: «<...> я бы желал, чтобы ты приехал поскорее: в следующую
пятницу (21 числа) бенефис Мочалова. Вчера я был у него, и он спрашивал,
скоро ли ты приедешь. Я сказал, что, вероятно, ты поспеешь к его бенефису»
(В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XI, с. 228). Попал ли Бакунин на
спектакли 19 («Гамлет») и 21 января («Уголино»), неизвестно.
**** См.: Шекспир и русская культура. М.; Л., 1965, с. 246.

676
С. Φ. УДАРЦЕВ
Бакунина о восстановлении нарушенного закона меньше всего имеют
в виду формальное право. Право понимается им в широком смысле,
как фактор и элемент гармонии Вселенной.
Трагедию Шекспира Бакунин рассматривает через призму идей
«Философии права» Гегеля. И эта связь не случайна. В России
растет интерес к праву, уже ставшему тогда в некоторых странах
средством охраны буржуазных свобод. В 1835 г. вступает в силу
«Свод законов Российской империи» и открываются
юридические факультеты. Позднее, в конце 1830-х годов, на
юридический факультет Московского университета поступили сразу три
брата Михаила Александровича, и сам он сблизился с молодыми
профессорами юридического факультета, в частности с будущим
ректором Петербургского университета гегельянцем П. Г. Редки-
ным2. В то время Бакунин не исключал возможности в будущем,
после учебы в Берлине, занять место профессора права в одном
из российских университетов*. Об изучении Бакуниным летом
1837 г. «философии религии и права Гегеля» писал Станкевичу
Белинский**.
Рукопись «Гамлет» Бакунина — новое, неизвестное ранее
свидетельство о проникновении идей гегелевской философии права в
Россию. Рукопись созвучна этому произведению Гегеля прежде всего
в вопросах понятия и сущности права, преступления, наказания.
Молодой Бакунин воспроизводит здесь ряд важных идей
«Философии права». Например, по Гегелю, как известно, мысль о праве
не есть нечто, чем каждый человек обладает непосредственно.
Образованность новой эпохи, замечает он, приняла новое направление,
назрела «потребность основательно узнать, что должно быть признано
правом»***. В рукописи почти дословно повторяется эта формула,
но слово «что» выделяется не ударением, а подчеркиванием.
Представление Гегеля о системе права как царстве реализованной свободы
преломляется в сознании Бакунина в становлении «царства права».
А мысль о наказании как «отрицании отрицания» права или отрица-
* См.: М. А. Бакунин. Собр. соч. и писем, т. II, с. 403.
** В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XI, с. 386. Сомнение Стеклова в
достоверности слов Белинского необоснованно (см.: Ю. Стеклов. Михаил
Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность, т. I. М., 1926, с. 47). Позже Стеклов
признавал чтение Бакуниным «Философии права» Гегеля (см.: М. А. Бакунин.
Собр. соч. и писем, т. II, с. 12). На первоначальное мнение Стеклова могла
повлиять аналогичная неточность Корнилова (см.: А. А Корнилов. Молодые
годы Михаила Бакунина. М., 1915, с. 395).
*** Гегель. Соч., т. VII. М.; Л., 1934, с. 18-19. Перевод в 1934 г. был сделан с
издания «Философии права», которым пользовался Бакунин.

Рукопись M. А, Бакунина «Гамлет»
677
нии преступления употребляется Бакуниным в виде «уничтожения
уничтожения». При этом Бакунин близок к естественно-правовой
интерпретации философии права Гегеля.
Рукопись «Гамлет» представляет интерес и для понимания
Бакуниным известного афоризма Гегеля о разумности и
действительности. Не все в действительности может быть разумно, как бы
говорит Михаил Александрович, но разумное начало, справедливость
все же восторжествуют, хотя для этого, может быть, понадобится
прибегнуть к насилию.
Изложенные в рукописи взгляды на право и справедливость
любопытны в плане последующей эволюции естественно-правовых
идей Бакунина. Уже здесь он допускает возможность незаконности
юридического закона, неправосудности официального суда,
принадлежности монархической власти преступнику и превращения ее
тем самым в преступную власть. Право не отождествляется с
юридическими законами, оно выступает как часть вечной гармонии
природы. Юридическое же законодательство и государственная
власть признаются способными быть орудием несправедливости.
Бакунин еще далек от анархизма, но он близок к релятивистскому
пониманию политико-правовых явлений.
Почему рукопись «Гамлет» не готовилась Бакуниным к
опубликованию? Возможно, это частично объясняет письмо к нему
Белинского от 12-14 октября 1838 г. «Ты приходишь ко мне, — вспоминал
Виссарион Григорьевич, — и объясняешь, что не имеем права писать
и печататься по недостатку объективного наполнения и
действительности, а главное потому, что ни один из нас не может определить
ни музыки, ни поэзии так, чтобы после нам никому не оставалось
об этом сказать об этом сказать ни слова»*. Возможно, максимализм
молодого Бакунина удержал его от обнародования рукописи; может
быть, она и не предназначалась вовсе для опубликования и была
написана для разъяснения самому себе драмы Шекспира через призму
философских идей Гегеля.
Цитаты из «Гамлета», приводимые Бакуниным в рукописи,
взяты из перевода М. Вронченко 1828 г. Сверка цитат произведена
по экземпляру книги из библиотеки В. Г. Белинского, хранящейся
в Отделе редких книг ГБЛ (шифр НН-33). Этот более точный и более
полный перевод (по сравнению с упрощенным переводом H.A.
Полевого 1837 г.) высоко ценился друзьями Н. В. Станкевича. Перевод
Вронченко был хорошо известен и в семействе Бакуниных**.
* В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. XI, с. 337.
** См.: Переписка Н. В. Станкевича, с. 509.

678
С. Φ. УДАРЦЕВ
M. А. Бакунин. Гамлет
Если каждое из произведений Шакспира* особенным образом
свидетельствует о Гениальности великого Мастера, то Гамлет издавна
считался его совершеннейшим созданием и всегда был принимаем
с живейшим участием и с самым пламенным удивлением. — До
какой степени это справедливо, может быть разрешено не иначе как
после внимательного и подробного сравнительного обозрения всех
произведений Шекспира. — Но довольно исключительного изучения
одного Гамлета, для того чтоб убедиться, что эта драма есть великое
создание, вышедшее из бесконечной глубины человеческого чувства
и проникнутое, просветленное вечным пламенем Права и
Нравственности, — создание, стоящее наряду с совершеннейшими
произведениями Искусства. — И когда вся полнота души, сердца, когда
Дух наш, увлеченный волшебною, в нем присутствующею силою,
переносится в область блаженного, святого благоговения, — когда
потрясенные до глубины нашего существования и погруженные в
созерцание прекрасного мы ощущаем и священный трепет, и радость,
и страдание вместе, и силою внутреннего, таинственного родства,
неразрывно связывающего нас с предстоящим нам чудным созданием,
мы уносимся в идеальный мир и из временного отечества переходим
в вечное отечество свое и в нас утрачивается и самосознание и память
о себе, — тогда Дух наш возвращается к самому себе для того, чтоб
утвердиться в своей свободной самостоятельности. — мы созерцаем
самих себя, восторг наш становится предметом нашего мышления,
и разум требует у нашей индивидуальности отчета в ее
индивидуальном наслаждении. — Он хочет знать, почему мы так предались
чувству радости, — и сердце не противоречит этому требованию;
потому что оно не скупится своим наслаждением, оно желало б всем
передать свое блаженство и хочет объяснить его себе, для того чтоб
перелить его в других, с такою же ясностью. — Вследствие этого
предается оно созерцающему разуму, и что видит разум, то
заключает в слова определяющий рассудок, в слова, которыми пламенное
сердце выговаривает свое содержание для других сердец, для других
индивидуальностей.
И в противоположность душе, наслаждающейся произведением
искусства в его живой целости и полноте, самосознательный Дух,
выговаривающий свои созерцания, должен раздробить эту полноту,
* Особенность написания Бакуниным фамилии драматурга, очевидно, связана
с английской транскрипцией слова (Shakespeare). Лишь в одном месте
рукописи написано «Шекспир».

Рукопись M. А. Бакунина «Гамлет»
679
для того чтоб, переходя постепенно от одной части к другой, в конце
пути своего восстановить разбираемое им создание в его
первобытной, органической связи, он должен отделить сначала Дух его от
воплощения этого Духа или внутреннюю организацию от внешнего
образа. И так как прекрасная Душа его есть единственный источник
его прекрасного тела, то она должна быть первым предметом нашего
разбора.
Обратившись к главному Содержанию Гамлета, мы с самого
начала встречаем всеобщий вопрос: Чем оправдываются главные,
основные черты его?
Брат убит братом, — для удовлетворения преступной страсти.
Ужасное преступление, взывающее к небу, подобно первому
братоубийству!
Злодеяние еще не открыто; совершил же его Король, в руках
которого сосредоточены и суд, и исполнение суда. — И несмотря на это,
оно должно быть открыто, доказанное преступление должно быть
осуждено и оскорбленное Величество права отомщено и
восстановлено в своей неприкосновенной святости. — Право, воля Господня*
должна исполниться как на небе, так и на Земле. Для чувств, для
намерений есть внутренний судья. — Когда же намерение стало
повинным действием и действие переходит в сознание других, тогда
разрывается гармония вечно звучащей симфонии Вселенной, тогда
является в ней диссонанс, требующий разрешения, и человечество
ждет возмездия за нарушения своего законного, вечного права:
созерцать право свое в его непроходимой святости. Единое солнце
должно светить вечно, и если темным облакам нельзя помешать
возвышаться над землею, то им должно быть воспрещено укрепляться
между ею и солнцем. И как верно то, что Бог присутствует на земле
и что человечество вечно предстоит ему, так же верно, что ни одно
преступление не останется без осуждения и без наказания. — И
потому не должно быть такого открытого преступления, для которого
не было бы открытого суда, и всякое лицо, поправшее священное
* Под словом «бог» Бакунин подразумевал «дух всего человечества» (см.:
М.А. Бакунин. Собр. соч. и писем, т. I, с. 185). Белинский в письме Бакунину
от 12-14 октября 1838 г. писал о синонимах «божьей воли»: «Воля божия
есть предопределение Востока, fatum древних, провидение христианства,
необходимость философии, наконец, действительность* (см.: В. Г. Белинский.
Поли. собр. соч., т. XI, с. 316). О склонности молодого Бакунина к атеизму см.:
П. И. Моисеев. Критика философии М. Бакунина и современность. Иркутск,
1981, с. 16,157. Об отношении Бакунина к религии в 1830-х годах см. также:
Н. М. Пирумова. Бакунин. М., 1970, с. 19, 21 и др.; А Д. Сухов. Атеизм
передовых русских мыслителей. М., 1980, с. 204.

680
С. Φ. УДАРЦЕВ
право всеобщей неприкосновенности лиц, перестает само быть
неприкосновенным. — Но когда право не осуществлено еще во всей полного
своей, когда внешнее существование его не вполне соответствует
его внутреннему содержанию, тогда владычествует оно в
несовершенном образе всеобщей Немезиды или единичного Мщения, —
и когда при таких обстоятельствах совершается преступление,
для которого нет открытого суда, тогда уже не спрашивается: кто
вправе мстить? — потому что Мщение по форме своей всегда
неправо, — но спрашивается, кто по естественной необходимости должен
и будет мстить? — Ответ не труден, он прямо вытекает из сердца.
Кровь взывает к мщению, и страшный вопль ее должен отозваться
в бьющемся сердце ближайшего по крови. — Ведь он живой член
оскорбленного семейства, и потому он обязан восстановить
неприкосновенность этого высшего Индивида, — неприкосновенность,
нарушенную и не существующую до тех пор, пока (оскорбление) [так
в тексте. — С. У.] не уничтожит своего виновника и в уничтожении
его само не уничтожится. Отец убит, и сын стал главою семейства;
он обязан свято хранить память отца своего в благодарном сердце
и точно так же обязан восстановить святость Семейства наказанием
преступника. — Король не подлежит власти законов, — и потому
Гамлет призван быть Мстителем Отца своего.
Но как судья, так мститель должен увериться в преступлении,
для того чтоб мщение не было бы вторым преступлением, —
виновный должен быть уличен и судья должен достигнуть полной
достоверности, прежде чем приступать к его наказанию. — В точности,
внимательности и добросовестности исследования и уличения
преступника является степень развития общественного быта, тонкость
чувства и нравственности Судьи или Мстителя.
Что право вообще есть и что оно должно быть осуществлено, —
чувствуется каждым и сознается даже полуобразованностью; потому
что право есть единственный и всеобщий поправитель и хранитель
всего. По для самого образованного бывает часто трудно узнать,
что именно право во всех особенных случаях. — Право же, так как
и всякая Идея, становится действительным только в полном
соответствующем ему осуществлении, и только в осуществлении и в
всеобщем признании своем становится оно Царством права. — И потому
всякий знает, что Братоубийство должно быть наказано; Гамлет был
с самого начала уверен, что за недостатком открытого суда мщение,
исполнение Тайного приговора высшего, никогда не умолкающего
права принадлежит ему как единственному сыну умершего брата, —
и эта уверенность становится скрытым источником всех его чувств
и действий. Но он еще не знает, в самом ли деле преступление было

Рукопись M. А. Бакунина «Гамлет»
681
совершено и действительно ли брат убит братом и великая, светлая
Душа его должна сомневаться в этом, до тех пор, пока преступление
не станет ясно как день.
Но преступление глубоко скрыто, и обнаружить свои подозрения
или начать открытые исследовании было бы противно как неясности
нравственного Чувства Гамлета, так и внешнему благоразумию. —
И потому Судье и Мстителю должно помочь вечное всемогущество
Правосудие, которого ни один преступник избегнуть не может. —
Всякий преступник, невольно и бессознательно повинуясь его ни чем
неограниченной власти, сам себя предает суду: один, покорившись
приговору своей совести, свободным сознанием слагает с себя
преступление; другой, побежденный временным страхом или поздним
стыдом, не внемлет карающему голосу этого внутреннего судьи,
старается заглушить его и скрыть навсегда и от всех совершенное
им преступление. — Но это-то старание скрыть неизвестное именно
и рождает подозрение, и из-подозрения рождается необходимость
отвратить от себя дальнейшие исследования и смертию подозревающего
утвердить свою безопасность. — Одним словом, преступник всегда
изменяет себе. — Худшее дерево приносит худые плоды, а по
плодам узнается дерево. — Так было с Клавдием — королем Датским*.
* -к "к
Итак, Детская привязанность Гамлета к несчастному отцу,
чувство, что он обязан отомщением за смерть и оскорбление родителя,
и добросовестная осторожность, с какою он убеждается в
преступлении, с одной стороны, а с другой — постепенное и невольное
себя-обнаружение преступника, — вот главные Моменты этого
великого Суда, представленного нам Шекспиром как Органом
высшей Истории. — И теперь всеобщее содержание драмы оправдано
как необходимое; но эта необходимость не исключает Чувства
Грусти, имеющей свое глубокое основание в том, что
восстановление ближайшего кровного родства не иначе возможно, как чрез
разрушение другой, также близкой естественной связи. — И как
ни сильно и ни право чувство, побуждающее Гамлета к мщению, —
убийца брат Отца его; и потому чем глубже пребывает в нем чувство
права, тем менее должен он основываться только на одном
Предчувствии; ни на воззвании Духа отца своего к Мщению, — потому что
злой демон, облекшись в призрачный образ ночи, мог обмануть его.
Далее в рукописи сделан небольшой интервал и поставлен знак (вертикально-
диагональный крест или перечеркнутое горизонтально «ж»), для того чтобы
отделить следующую часть статьи.

682
С. Φ. УДАРЦЕВ
Ни на смущении Державного дяди-преступника при драматическом
представлении его злодеяния, потому что смущение это могло иметь
другие причины; ни даже на сознании самой Королевы, потому что
для утверждения истины необходимы два свидетеля. — И мы видим,
что тщетно является ему несколько раз тень отца его, тщетно
потрясает его глубокое чувство, с которым Актер декламирует перед ним
рассказ об убийстве Приама. — Он все еще не решается. И только
когда он прочел изменническое письмо Короля, посылающего его
на гибель, только тогда может подвигнуть его на решение (но еще
не на действие) поход Фортинбраса, идущего с 20000-ми войска
в Польшу для того, чтоб завоевать там маленький кусок земли:
— Быть истинно великим, значит
Не восставать без побуждений важных,
Но почитать великою безделку,
Когда о чести дело. — Что же я?
Ни смерть Отца, ни Матери бесчестье
И кровь мою и разум подстрекая,
Ничто, ничто меня не пробудило!
Упейся ж кровью, праведное мщенье,
Иль вовсе я ничтожное творенье!*
Но и тут он все еще медлит, до тех пор, пока раненый Лаерт
не открывает ему, что король отравил шпагу, которою он и Гамлет
ранены, — и что яд, назначенный только ему, обратился и на Лаерта,
и на месть его.
Теперь мера злодеяния исполнилась, — и только что теперь;
потому что все последующие преступления короля были
необходимыми следствиями первого, необходимыми следствиями
братоубийства. — И теперь падает Король, так же неожиданно, как и брат
его, — падает от шпаги, им же самим отравленной. — Предчувствие
Гамлета сбылось.
Посмотрим! Как забавно подорвать
Подкопщика его ж снарядом!..**
И Гораций выговаривает то же самое в конце драмы:
* Гамлет, с. 132-133.
** Там же, с. 121.

Рукопись M. А. Бакунина «Гамлет»
683
И хитростью устроенные казни,
И наконец напрасный замысл злобы
На голову виновников упадший»..*
* # *
С этой катастрофой непосредственно связана и судьба виновной
Королевы. — Но если Гамлет был вправе мстить Дяде, почему
не распространил он мщение свое и на мать, которая, увлекшись
преступною страстью, изменила первому Супругу своему и невольно
участвовала в злодеяниях брата его? — Потому что ничто не может
разрушить своего предположения (Voraussetzung), своего корня,
не разрушив самого себя; Самоуничтожение же есть бессмыслие
(Ungedanke)**; потому что Мать носила сына под сердцем и с
страданием родила его, и святость этих уз ничем не может и не должна
быть разорвана.
Сама тень несчастного непримиренного Отца выговаривает это:
Но что бы ты не предпринял для мести,
Страшись унизить душу умышленьем
На мать свою: оставь ее мой сын,
Суду небес, и терниям, с<о>крытым
В груди ее...***
И когда Гамлет, раскрывая перед Матерью картину ее
преступлений, забывается и приближается к неистовству, — тогда Дух отца
его является во второй раз для того, чтоб
Приводится отрывок из следующих слов Горацио:
Незнающим я разгадаю тайну // Событий страшных многое открою: //
Постыдные злодейства, преступленья, // Невольные убийства, суд небес, //
И хитростью устроенные казни, // И наконец напрасный замысл злобы //
На голову виновников упадший, // Мне все известно... (Гамлет, с. 192)
После этой цитаты в рукописи диагональный крест и интервал обозначают
новую часть.
Немецкий перевод предыдущего слова здесь и выше сделан Бакуниным,
изучавшим немецкую философию, очевидно, для большей точности мысли.
Такие пояснения часто встречаются в рукописях молодого Бакунина. См.,
например, его конспект Энциклопедии Гегеля, напечатанный в приложении
к указ. кн. А. А. Корнилова.
Цитируется по переводу М. Вронченко, с. 37-38. Н. Полевой перевел это место
кратко:
Страшись вознесть на матерь руку, // Оставь ее терзаньям горести и скорби, //
Отмсти убийце!.. (Гамлет. Соч. Виллиама Шекспира. Перевод Николая
Полевого. М., 1837,с.47.)

684
С. Φ, УДАРЦЕВ
вновь изощрить притуплённый <твой> замысел*,
но вместе и для того, чтобы укротить его:
Но Матери ты видишь изумленье?
Стань между ею и ее душой —
Сильней в слабейших потрясаешь душу,
Воображенье. Говори с ней, сын мой**.
И Гамлет говорит с нею, — и говорит с полным, жгучим
негодованием против ее преступления, но вместе и как сын, любящий
мать свою:
Не став жесток, я не могу быть нежен***.
С ее смертью, — по-видимому случайною, — но, в сущности,
непосредственно вытекшею из тайных и кровавых замыслов
короля, — преступление уже падает на главу.
-S4ö-
* Гамлет, 1828, с. 117.
** Там же.
*** Там же, с. 120.

€^
В. Φ. ПУСТАРНАКОВ
M. A. Бакунин как философ
Имя М. А. Бакунина как деятеля не только российского, но и
общеевропейского масштаба, начало греметь еще в 40-х годах XIX в.,
когда он, выехав в 1840 г. за границу, принял активное участие
в западноевропейском революционном движении. За неподчинение
требованию правительства Николая I вернуться на родину сенат
в 1844 г. заочно приговорил его, выходца из аристократического
рода, к лишению всех прав и к ссылке на каторгу — случай для
40-х годов экстраординарный. Уникальной стала также судьба
М. А. Бакунина — участника западноевропейских революций
1848-1849 годов: суды Саксонии и Австрии дважды приговаривали
его к смертной казни. Как крупный «государственный преступник»
он был выдан в 1851 г. николаевскому правительству и полной
чашей испил тяготы заключения в Петропавловской и Шлиссель-
бургской крепостях, а затем ссылки. Бежав в 1861 г. из Сибири,
Бакунин вновь окунулся в стихию революционной борьбы, опять
стал играть роли выдающиеся, но, увы, теперь роли объективно
неоднозначные применительно к объективно разным условиям
российской и западноевропейской действительности. В эпоху
борьбы за буржуазно-демократические преобразования в России
бакунинские революционные идеи сыграли в основном полезную,
прогрессивную роль: они легли в основу одного из трех основных
направлений российского революционного народничества 70-х годов
XIX в. А вот в условиях западноевропейских, в условиях уже
развитого пролетарского движения, все более и более становившегося
под знамена революционного марксизма, деятельность Бакунина,
оформившегося во второй половине 60-х годов в «качестве идеолога
и практика анархизма, оказалась реакционной, особенно в I Ин-

686
Б. Φ. ПУСТАРНАКОВ
тернационале, и нанесла западноевропейскому революционному
движению огромный вред.
Анархистские идеи Бакунина сказываются до сих пор:
современные анархисты и анархо-синдикалисты на Западе вкривь
и вкось склоняют бакунинские идеи, хотя наиболее думающие из них
фактически признают искусственный по преимуществу характер
преемственности между анархизмом Бакунина и современным
анархизмом и понимают, что, если бы современный анархизм оставался
таким, каким он был во времена Бакунина, он был бы безжизненным,
был бы трупом.
Еще более неоднозначную роль, нежели социально-политические
идеи, сыграли в истории философские взгляды Бакунина. Еще
не оценена по достоинству его роль в развитии русской философской
мысли в доанархистский период. Да и с философскими взглядами
Бакунина-анархиста есть еще много неясностей. Нет
убедительного доказательного ответа на вопрос: а был ли Бакунин-анархист
философом в подлинном смысле этого слова? Ведь до сих пор о нем
пишутся книги с подзаголовком: «Жизнь — против науки», а
некоторые говорят, что он руководствовался в своей деятельности
не разумом, а рефлексами.
О философских идеях Бакунина написано пока мало, зачастую
очень бегло и далеко не всегда верно*. И утверждение о том, что он
* Из отечественной литературы, в значительной степени посвященной анализу
философских взглядов М. А. Бакунина, отметим богатые фактическим
материалом две книги А. А. Корнилова — «Молодые годы Михаила Бакунина.
Из истории русского романтизма» (М., 1915) и «Годы странствий Михаила
Бакунина» (Л.; М., 1925), а также издания: Стеклов Ю. М. Михаил
Александрович Бакунин, его жизнь и деятельность. 1814-1876. М., 1926-1927. T. I-IV;
Галактионов А. А., Никандров Я. Ф. Идеологи русского народничества. Л.,
1966 (раздел «М. А. Бакунин»); История философии в СССР. М., 1968. Т. 2.
С. 287-296; Моисеев П. И. Критика философии М. Бакунина и современность.
Иркутск, 1981.
В ПНР появился ряд работ, анализирующих, в частности, философию
M. А Бакунина: Temkinowa Η. Bakunin i antynomie wolnosci. Warszawa, 1964;
WalickiA. Rosyjska filozofia i mysl spoleczna od oswiecenia do marksizmu.
Warszawa, 1973, и др.
В очень обширном буржуазном бакуниноведении анализу собственно
философских взглядов М. А. Бакунина до сих пор отводится сравнительно
незначительное место, о чем можно судить хотя бы по материалам проведенного
в 1977 г. французским Институтом славяноведения в сотрудничестве с рядом
славяноведческих и советологических организаций международного
коллоквиума, посвященного 100-летию со дня смерти М. А. Бакунина (материалы
опубликованы в сборнике «Bakounine. Combats et débats». Paris, 1979). Из
трудов последних десятилетий, вышедших на Западе, в которых сравнительно

M. А. Бакунин как философ
687
был не только практиком-революционером, но также настоящим
философом, нужно еще и еще раз доказывать. <...>
Если логически исходным пунктом онтологической и
натурфилософской проблематики Бакунина является его концепция
материи, то аксиологическим центром всей его «системы мира»
является человек. В конечном счете природа интересует Бакунина,
как и всякого антропоцентриста, лишь постольку, поскольку она
является в его глазах базисом человека.
Вполне в духе материализма Бакунин доказывал, что человек
составляет одно целое со всей природой и является продуктом
бесконечного множества исключительно материальных причин. Для
идеалистов всех школ утверждение о том, что человек со всем своим
великолепным умом, высокими идеями и бесконечными
стремлениями есть — как и все существующее в мире — не что иное, как
материя, не что иное, как продукт этой грубой материи, кажется
оскорбительным, но это утверждение — истина. Человек прошел
путь от органической жизни, начав с едва организованной клетки,
через все видоизменения вначале растительной, а потом животной
организации. Человек — последнее звено, высшая ступень в
непрерывном ряде существ, составляющих известный нам мир. Но
останется ли он последним и самым совершенным органическим созданием
на земле? Возможно, что в будущем от самой высшей разновидности
человеческой породы произойдет порода существ, более высоких, чем
человек. Но этого может и не случиться. Природа действует очень
медленно, и в настоящее время ничто не указывает, чтобы
человечество могло породить из себя высшую породу существ. По-видимому,
Бакунина вполне удовлетворял тот факт, что природа продолжает
свой непрерывный труд непрестанного творения в историческом
развитии человеческого рода.
Ближайшая по отношению к человеку природная среда —
животный мир. Человек животное, но такое животное, которое благодаря
более высокому развитию своего организма, в особенности мозга,
пространно рассматриваются философские взгляды Μ. А. Бакунина, отметим:
Сагг Ε. Н. Michael Bakunine. New York, 1961 (первое издание — 1937 г.);
HepnerB. Bakounine et le panslavisme révolutionnaire. Paris, 1950; см. также
Avron H. Michel Bakounine ou la vie contre la science. Paris, 1966.
Наиболее крупным событием в современном западном бакуниноведении
является еще не законченное весьма солидное и богато документированное издание
под редакцией Артура Ленинга «Archives Bakounine» (Amsterdam; Leiden,
1961-1968. Vol. I-IV), которое было переиздано как Полное собрание
сочинений Бакунина (см.: Bakounine M. A. Oeuvres completes. Paris, 1973-1979.
T. 1-7).

688
Б. Φ. ПУСТАРНАКОВ
обладает способностью мыслить и выражать свои мысли словами.
В этом состоит все различие, отделяющее человека от всех других
животных. Различие это, однако, огромно. Оно — единственная
причина всего того, что называется историей, сущность и смысл
которой могут быть выражены словами: человек выходит из
животного состояния, чтобы прийти к человечности, т. е. к устройству
своего общественного существования на основах науки, сознания,
разумного труда и свободы. Тем самым Бакунин перебрасывает
мостик от общефилософского и естественнонаучного аспекта своей
антропологии к социологическому ее аспекту, к проблеме человека
в обществе, в истории.
Еще одна важная проблема натурфилософского и
естественнонаучного аспекта бакунинской антропологии — это проблема
материалистического толкования психофизической природы человека.
Примечательно, что при решении этой проблемы, особенно части ее,
непосредственно относящейся к учению о мозге человека, Бакунин
ссылался на труды И. М. Сеченова1. Бакунин подчеркивал, что он
отрицает существование души как духовной субстанции, независимой
и отделимой от тела, утверждал, что то, что неправильно называется
душой, — интеллектуальные и моральные качества человека —
является прямым продуктом или, скажем лучше, естественным,
непосредственным выражением степени органического развития
мозга человека. «...По учению материалистов, действительный дух
есть не что иное, как функционирование совершенно материального
организма человека»*.
Как же можно было, исповедуя такие внешне сугубо
объективистские взгляды на природу и на человека как продукт и часть
природы, оказаться апостолом вроде бы «безусловной»,
«абсолютной» свободы и был ли Бакунин вообще сторонником такой
«свободы»?
Первые признаки ощутимой связи между общефилософскими
и практически-программными анархистскими представлениями
Бакунина можно заметить тогда, когда этот идеолог анархизма
решает вопрос о реакции человека на окружающую его природу,
о том, какие у человека есть возможности активного воздействия
на природу, возможности борьбы с нею.
Изначальные условия активности человека Бакунин ищет не в
отрицании объективных закономерностей природы, а, наоборот,
именно в этих объективных закономерностях. По его мнению, именно
* Михаил Александрович Бакунин. Избранные философские сочинения и
письма. М., 1987. С. 473.

M. А. Бакунин как философ
689
мировая, бессознательно, фатально и слепо действующая
причинность, совокупность механических, физических, химических,
органических, животных и социальных законов, побуждает человека
к действию и является истинным, единственным творцом не только
животного, но и человеческого мира. Эта основная тенденция жизни,
будучи инстинктивной, почти механической в высших видах
животных, достигает полного самосознания в человеке; человек,
одаренный способностью сочетать, группировать и полностью выражать
свои мысли, человек, способный к отвлечению в своем мышлении
от внешнего мира и даже от своего собственного внутреннего мира,
способен возвыситься до всеобщности вещей и существ, и с высоты
этого отвлечения он может сравнивать, критиковать,
упорядочивать и подчинять свои собственные потребности, никогда не имея,
естественно, возможности выйти за пределы жизненных условий
своего собственного существования. Это позволяет ему в указанных
ограниченных пределах и не имея возможности ничего изменить
в мировом и фатальном течении действий и причин определять свои
собственные деяния, и это даже дает человеку ложную видимость
независимости по отношению к природе. Но если эту возможность
активности осветить наукой и регулировать волей, то животный труд
или же активность, фатально навязанные всем живым существам,
в том числе и человеку, как основное условие их жизни могут быть
направлены на изменение внешнего мира в соответствии с
потребностями человека. «Будучи существом эфемерным и незаметным,
затерявшимся в безбрежном океане мировых превращений, перед
неведомой вечностью за собой и безграничной вечностью, перед
собой, человек мыслящий, человек активный, человек, сознающий
свое человеческое предназначение, остается спокойным и гордым
в ощущении своей свободы, которую он завоевывает, освобождая
самого себя посредством труда, посредством знания и освобождая
(бунтуя в случае надобности) всех окружающих людей, себе
подобных, своих братьев»*. Эта задача человека неисчерпаема, бесконечна
и вполне достаточна для того, чтобы удовлетворить чаяния самых
горячих и самых честолюбивых умов и сердец.
Может ли мыслящий и активный человек бороться с природой,
преобразовывать ее? Он «не может ни остановить, ни изменить
этот мировой ход действий и причин; он не способен изменить
никакой закон природы, так как он сам существует и действует,
сознательно или бессознательно, в силу этих законов»**. Но, будучи
* Там же. С. 350.
** Там же. С. 382.

690
В. Φ. ПУСТАРНАКОВ
первоначально лишь продуктом природы, человек со временем сам
становится относительной причиной новых действий. Перед лицом
всего мироздания, Природы с большой буквы, никакой бунт против
законов природы невозможен. Но против природы, непосредственно
окружающей человека, возможен «бунт» мыслящего и активного
человека, опирающегося на свой труд и на науки.
•к * "к
Некоторые авторы утверждают, что гносеология представляет
самую слабую часть философского учения Бакунина. Нам
думается, что гносеологические идеи М. А. Бакунина по крайней мере
столь же сильны, как и его онтологические взгляды, а может быть,
даже сильнее их.
Что касается вопроса о природных предпосылках ума, сознания,
мышления, о сходстве мышления человека с «умом» животных,
о мозге как органе мышления, то здесь Бакунин ни в коей степени
не ушел от антропологического материализма. Но вот тот факт, что
Бакунин в своих гносеологических представлениях во многом
преодолел «гносеологическую робинзонаду» и близко подошел к
правильному решению вопроса о социальной сущности человеческого
сознания и познания и соответствующим образом изложил принципы
научного познания, — это уже свидетельство действительного выхода
из пределов антропологического материализма. Настаивая на
мысли о том, что человек вышел из животного состояния, Бакунин тем
не менее очень сурово осуждал вульгарных натуралистов, которые
оказались столь счастливы, открыв родственную связь человека
с гориллой, что «хотели бы всегда сохранить его в животном
состоянии и отказываются понять, что все историческое назначение,
все достоинство и вся свобода человека заключаются в том, чтобы
удаляться от этого состояния». От признания влияния естественного
(физиологического) фактора на формирование человека Бакунин
не отказывается, но тем не менее часто он вообще абстрагируется
от этого фактора, утверждая, например, что «в огромном
большинстве случаев человек является всецело продуктом социальных
условий, в среде которых он развивается...»*. А часто он был еще
более категоричен: человек «рождается β недрах общества, и вне
общества он не мог бы жить, как человек, ни даже стать человеком,
ни мыслить, ни говорить, ни хотеть, ни действовать разумно.
Ввиду того что общество формирует и определяет его человеческую
сущность, человек находится в такой же абсолютной зависимости
* Там же. С. 329.

M. A. Бакунин как философ
691
от общества, как от самой физической природы, и нет такого
великого гения, который всецело был бы свободен от влияния общества»*.
А в частности, это значит, что общество необходимо предшествует
зарождению мысли, слова и воли человека.
Но как же в таком случае быть с бакунинскими утверждениями
о том, что мысль — это продукт органического развития, функция
мозга и т. д.? Бакунин находит весьма оригинальную систему
аргументации для согласования тезиса о мысли как продукте мозга
и мысли как продукте общества. Каждый, утверждает он, родится
с индивидуальной, материально определенной природой. Но
организация человеческого мозга каждого предопределяет хотя и
материальные, но вместе с тем лишь формальные способности чувствовать,
думать, говорить и хотеть, возможность образовывать и развивать
идеи, лишь деятельную чисто формальную силу, без всякого
содержания. Первоначальное содержание вкладывает в нее общество.
Способность мыслить как формальная потенция, ее степень и ее
индивидуальные особенности в каждом человеке зависят прежде всего
от более или менее удачного строения его мозга. Но в дальнейшем эта
способность упрочивается и развивается в общественных условиях
и зависит от состояния здоровья тела, прежде всего гигиены и
хорошего питания; затем она развивается посредством рациональных
упражнений, воспитания, образования и применения правильных
научных методов.
Коль скоро сделан вывод о том, что мысли, идеи появляются
только в обществе, возникает вопрос о механизме процесса их
образования и передачи. Уже в первобытных обществах первые весьма
нелепые представления и первые идеи создавались не изолированно
и самопроизвольно умом вдохновленных индивидов, но
коллективно. Гениальные люди давали лишь наиболее верное или наиболее
удачное выражение этой коллективной умственной работы.
Первым средством познания человеком окружающего мира
на уровне обыденного, донаучного познания Бакунин считал
способность к абстрагированию. Только человек одарен способностью
абстрагирования, только абстрагирующее действие его мышления
с объектами, которые его окружают, и с самим собой позволяет
ему постигать, например, идею тотальности существ, Мироздания
и абсолютной Бесконечности — идею совершенно отвлеченную,
лишенную всякого содержания, но которая тем не менее
продемонстрировала свое всемогущество в историческом развитии человека.
Благодаря способности абстрагирования человек может сравнивать
* Там же. С. 332.

692
β. Φ. ПУСТАРНАКОВ
друг с другом внешние объекты и наблюдать их взаимоотношения,
что составляет начало анализа и экспериментальной науки.
Весь процесс познания на уровне обыденного сознания Бакунин
представляет в виде следующей схемы: сначала человек получает
возможность комбинировать представления как внешних, так
и внутренних объектов, данных ему чувствами, создавать из них
группы, затем сравнивать и заново комбинировать эти различные
группы, которые уже не являются действительными существами,
объектами наших чувств, но лишь понятиями, созданными
способностью рассудка, сохраненными нашей памятью; последующее
комбинированное при помощи этой самой способности образует то,
что мы называем идеями; затем из всего этого человеческий ум
выводит следствия или логически необходимые применения.
Хотя абстрагирующая способность человека играла и играет
колоссальную роль, история человечества, считает Бакунин,
демонстрировала и демонстрирует ее недостаточность для познания мира.
Способность отвлечения неминуемо привела человека к ложной
идее верховного существа, к богу. Для правильного применения
способности отвлечения нужно еще, чтобы наш ум занялся также
тщательным изучением частностей, без чего нельзя постичь живую
действительность существ. «Следовательно, только соединяя эти две
способности, эти два столь различных по видимости действия ума:
отвлечение и скрупулезный, внимательный и терпеливый анализ
частностей, мы сможем возвыситься до действительной концепции
нашего мира. Очевидно, что если наше чувство и наше воображение
могут дать нам лишь образ, более или менее ложное представление
о мире, только знание сможет дать нам о нем представление ясное
и точное»*.
Так М. А. Бакунин подходит к вопросу о месте и роли научного
познания (в его представлении оно было тождественно философскому
познанию) в отличие от познания обыденного.
Очень броско звучит вторая часть заглавия книжки о Бакунине
француза Г. Аврона «Михаил Бакунин, или Жизнь против науки»**,
но она очень неадекватно передает действительное бакунинское
отношение к науке, к научному знанию и познанию. М. А. Бакунин
очень ценил науку, научное знание. Соответствующих его
высказываний можно привести множество. Но приписываемый Бакунину
мотив «жизнь против науки» возник тем не менее не случайно. Сам
Бакунин признавал, что он на самом деле проповедовал «до известной
* Там же. С. 349.
** Avron H. Michel Bakounine ou la vie contre la science. Paris, 1966.

M, А. Бакунин как философ
693
степени бунт жизни против науки или, скорее, против правления
науки» и ставил перед собой целью «водворение науки на ее
настоящее место...»*.
Прежде всего Бакунин считал, что по сравнению со всей
окружающей человека действительностью, жизнью бесконечного
мироздания, содержание науки беднее. В этом смысле он утверждал, что
«у науки есть границы», что она — не все, что она только часть всего
и что все — это «жизнь нашей солнечной системы или хотя бы
нашего земного шара»; или, наконец, «человеческий мир — движение,
развитие, жизнь человеческого общества на земле», «все это
бесконечно пространнее, шире, глубже и богаче науки и никогда не будет
ею исчерпано»; что «жизнь, взятая в этом всеобъемлющем смысле,
не является применением той или другой человеческой... теории... » **.
Человеческая мысль, а следовательно, и науки, рассуждал
Бакунин, в состоянии схватить лишь их общий смысл, общие
отношения, общие законы действительных фактов; «мысль и наука
могут схватить то, что постоянно в их непрерывных превращениях
вещей, но никогда не их материальную, индивидуальную сторону,
трепещущую, так сказать, жизнью и действительностью, но именно
в силу этого быстротечную и неуловимую. Наука понимает мысль
о действительности, но не самую действительность, мысль о жизни,
но не самую жизнь. Вот граница, единственная граница,
действительно непреходимая ею, ибо она обусловлена самой природой
человеческой мысли, которая есть единственный орган науки»***. В чем
конкретно проявляются «границы науки»? По Бакунину, во всех
вещах существует сторона, которая не недоступна, но неуловима
для науки. Эта сторона — «наименее существенное, менее всего
внутреннее, наиболее внешнее и вместе с тем наиболее действительное
и наиболее мимолетное, наиболее образное у вещей и существ: это
их не ближайшая материальность, их действительная
индивидуальность, как она представляется только нашим чувствам... »****. Эту
сторону вещей не может удержать никакая рефлексия ума и не
может выразить никакое слово, о чем он писал еще в своих статьях
«О философии». Человеческое слово может выражать лишь общие
определения, но не ближайшее существование вещей в той
реалистической грубости, ближайшее впечатление о которой дается нам
нашими чувствами. Индивидуальность вещи слово не выражает.
* Михаил Александрович Бакунин... С. 480.
** Там же. С. 286.
*** Там же. С. 476.
**** Там же. С. 439.

694
В. Φ. ПУСТАРНАКОВ
Наука же имеет дело лишь с тем, что выразимо и неизменно в
вещах, т. е. с более или менее развитыми и определенными общими
положениями. И поэтому наука «становится в тупик и спускает флаг
перед жизнью, которая только и находится в связи с живой и
чувственной, но неуловимой и невыразимой стороной вещей. Такова
действительная и, можно сказать, единственная граница науки,
граница истинно непреодолимая»*.
Человеческая индивидуальность, так же как индивидуальность
самых инертных вещей, отмечает Бакунин, неуловима для науки,
и поэтому он призывает живых индивидов остерегаться науки, чтобы
она не принесла их в жертву какой-нибудь абстракции.
В своих рассуждениях о возможностях науки Бакунин был
частично прав, но лишь частично. Реальная действительность на самом
деле богаче содержания любого познания, любой науки и науки
в целом. Наука не может дать ее цельного, полного отражения, она
лишь вечно приближается к ее отражению. Научное познание лишь
приблизительно охватывает единичное, отдельное, индивидуальное.
Но вместе с тем в бакунинских рассуждениях о
возможностях и границах науки много ошибочного. Он неумеренно
абсолютизировал живое созерцание, неправомерно противопоставив
его абстрактному научному мышлению.
Абсолютизировав индивидуальное, частное, Бакунин допустил
разрыв между всеобщим и отдельным. По сути дела он выразил
определенное недоверие познавательным возможностям науки,
ограничительно сформулировал ее задачи. Его формула «Единственная
миссия науки это — освещать путь»** и теоретически и фактически
означала, что никаких непосредственных, конкретных,
практических рекомендаций по преобразованию социальной
действительности наука не должна выносить, что практическое
революционное движение не должно руководствоваться теорией, но исходить
главным образом из стихии жизни и «жизненных инстинктов» ее
участников, непонятно каким образом ставящих свои «инстинкты»
под контроль разума.
Бакунинские определения «границ» науки внесли также
значительный агностический элемент в его гносеологию. Но агностиком
в полном смысле слова Бакунин не был.
Объект познания предстает у Бакунина разделенным на две части:
с одной стороны, это «весь доступный познанию мир» и то, «что
лежит за границами познания». Иногда об этой части он говорит как
* Там же. С. 440.
** Там же. С. 482.

M. А, Бакунин как философ
695
о том, до чего «позитивной» и «рациональной науке» нет никакого
дела. Но в других случаях оказывается, что все-таки и эта часть
мироздания, «лежащая за пределами познания», его интересовала.
Более того, «то, что лежит за пределами познания», недоступно
не абсолютно, а относительно. Такие гносеологические тонкости,
естественно, побуждают поближе присмотреться к тем фрагментам
бакунинских сочинений, где эксплицитно выражены утверждения
о том, что человек не должен предаваться надежде постичь когда-
нибудь сущность видимого мира, что нелепо спрашивать, почему
существуют естественные законы, и надеяться дать себе отчет в том,
каким образом в мире установились естественные и общественные
законы, что наука не должна претендовать на углубление во
внутреннюю сущность вещей, должна ограничиться изучением их внешних
отношений и законов и т. д.
Проблема «непознаваемости» сводится Бакуниным к идее
невозможности знания всех бесконечных частностей в бесконечно
большом и бесконечно малом, причем оказывается, что с этой точки
зрения знание о родной человеку земле лишь степенью конкретности
отличается от знания о далеких мирах. Это — «непознаваемость»
совсем в другом смысле, нежели непознаваемость в интерпретации
кантианства и позитивизма. И совершенно неслучайно критика
кантианского и позитивистского агностицизма — одна из важнейших
и весьма пространно разработанных тем бакунинской
гносеологической концепции.
Как же представляет себе Бакунин метод и процесс научного
познания? Научное познание он разграничивает с обыденным
познанием, которое дает лишь образ, более или менее ложное представление
о мире, тогда как наука дает представление ясное и точное в тех
познавательных границах, в которых она может функционировать.
Логически исходным пунктом познания выступает у Бакунина
чувственное познание. С его точки зрения, действительно человек
может распознать только то, действительное существование которого
засвидетельствовано ему чувствами. Различные научные методы,
по Бакунину, сводятся в конечном счете «к личному и
действительному установлению чувствами вещей и фактов <...>»*. Кто в
познании отправляется от отвлеченной мысли, тот никогда не доберется
до действительности, до природы, до жизни. Гегель, вспоминает
Бакунин, назвал квалитативным прыжок из мира логики в мир
природы, живой действительности. Этот прыжок не удавался еще
никому, да никогда никому и не удастся. Живой, конкретно разум-
* Там же. С. 402.

696
В. Φ. ПУСТАРНАКОВ
ный ход в науке — это ход от действительного факта к обнимающей,
выражающей и объясняющей его мысли.
Научный метод — это реалистический метод по преимуществу.
Он идет от подробностей к совокупности, от установления изучения
фактов к их сравнению, к идеям; при этом идеи суть лишь точное
изложение отношений координации, последовательности и действия
или взаимной причинности, которые действительно существуют
между действительными вещами и действительными явлениями;
их логика есть не что иное, как логика вещей.
Полная уверенность в действительности вещей, над которыми
человек размышляет, дается ему действительной встречей с ними,
их установлением, познанием в их целостности, без примеси
фантазий, предположений и прибавлений человеческого разума.
Но за основу науки должен быть взят не только опыт одного
человека. Никто не может все увидеть, все встретить, все лично
испытать. Личный опыт отдельного человека, всех поколений
подлежит научной критике. «<...> Наука основана прежде всего
на координации массы современных и прошлых личных опытов,
постоянно подвергаемых строгой взаимной критике»*. Единственной
серьезной основой знаний, единственным началом, источником всех
знаний, основой для науки выступает, по Бакунину, коллективный,
или универсальный, опыт, под которым понимается действительное
установление действительных фактов.
Однако наука не может остановиться на стадии наблюдений и
экспериментов. Наука в собственном смысле начинается лишь с
понимания вещей, явлений и фактов. Понять вещь, действительность
которой сначала была должным образом установлена, — значит открыть,
распознать и установить эмпирическим способом все ее свойства, ее
прямые и косвенные отношения со всеми другими существующими
вещами, открыть и установить последовательные фазы
действительного развития факта, т. е. распознать его естественный закон.
На протяжении столетий понемногу устанавливается в науке
система истин, или всеобще признанных естественных законов.
Эта система истин, постоянно сопровождаемая самым подробным
изложением методов, наблюдений и экспериментов, а также
историей исследований, с помощью которых она была установлена, с тем
чтобы ее всегда можно было подвергнуть новому контролю и новой
критике, становится вторым основанием науки и служит отправным
пунктом для новых исследований, которые по необходимости
развивают ее и обогащают новыми методами.
* Там же С. 399.

M. А. Бакунин как философ
697
Каждая из частных наук (математика, механика, астрономия,
физика, химия, геология, биология и социология, включая историю
развития человеческого вида) создала и принесла с собой свой метод
исследования и установления вещей и фактов, метод дедукций и
заключений. Но все эти различные методы имеют, по Бакунину, «одно
и даже первое основание, сводящееся в конечном счете к личному
и действительному установлению чувствами вещей и фактов...».
Все научные методы «имеют целью: построение мировой науки,
понимание единства, действительной всеобщности миров, научное
воссоздание великого Целого, Мироздания»*.
Человеческий разум в гносеологии Бакунина выступает
единственным критерием истины, которая есть не что иное, как
«правильное определение вещей и фактов, их развития или их естественной
логики, которая проявляется в них. Это по возможности более строгое
соответствие движения мысли с движением действительного мира,
который есть единственный предмет мысли»**.
Поскольку в «рациональной философии» Бакунина большое место
занимают проблемы, «лежащие по ту сторону познания», научная
гипотеза становится у него средством избежать каких-либо уступок
теологии и философской метафизике при их истолковании.
Признание Бакуниным чувственного познания за главное
основание всех методов, эмпирии как исходного пункта процесса познания
позволяет квалифицировать его как сторонника материалистически
толкуемого сенсуализма и эмпиризма. Широкое применение им
не только индуктивного метода, но также метода дедукции,
признание правомерности научных гипотез в познании придают его
гносеологической концепции рационалистический характер, что,
собственно, и отражает одно из названий его философии —
«рациональная наука».
* * *
На основании всего того, что сказано выше о взглядах М. А.
Бакунина на бытие, природу и человека, познание, следует, что его
утверждение 1870 г. о том, что немецкие коммунисты, а в их числе
К. Маркс и Ф. Энгельс, правы, а идеалисты — нет, отнюдь не
«фраза», как полагали некоторые авторы, и что в его онтологических,
натурфилософских, гносеологических идеях нет ничего похожего
на «низкопробный» идеализм, якобы только прикрытый
материалистической фразеологией, как утверждали некоторые другие.
* Там же. С. 402.
** Там же. С. 368-369.

698
В. Φ. ПУСТАРНАКОВ
Сколь бы несовершенной ни была бакунинская философская
концепция второй половины 60-х — первой половины 70-х годов XIX в.
сравнительно с последовательным, зрелым марксистским
диалектическим материализмом, перед нами весьма последовательная
атеистическая и материалистическая концепция со значительными
элементами диалектики. В понимании роли и задач философии
Бакунин был весьма далек от позитивизма, хотя некоторое влияние
позитивизма он испытал, истолковывая его в духе материализма
и атеизма.
Убеждение Бакунина в том, что наука, теория — это лишь нечто
вроде верстовых столбов, указывающих самое общее направление
развития общественной жизни и стадии развития, а самая жизнь
развивается при этом стихийно, самостоятельно, «самородно»,
не «руководимая» наукой, теорией, его осознанное нежелание и
неумение сколько-нибудь органично связать теорию с практикой
привели к тому, что между бакунинской теорией, особенно философией,
и его анархистской практикой возник своеобразный разрыв.
Фактически Бакунин занимался теорией в гораздо большем
объеме, чем этого требовала его ориентация на самостоятельное
стихийное движение народных масс. Хотя Бакунин не считал себя
ни ученым, ни философом, на деле он был не только
революционером-практиком, но также социальным мыслителем и философом.
Более того, в 60-70-х годах XIX в. он стал
философом-материалистом общеевропейского масштаба, поскольку он отрабатывал свою
концепцию, опираясь на общеевропейский мыслительный материал,
и мыслил ее как «верстовой столб» не для одной какой-либо
страны, а для всей Европы. Его философия отражала не только и даже
не столько российскую действительность, сколько определенные
фрагменты западноевропейской действительности. Но Бакунин
сохранял также определенные связи с российской действительностью
и освободительным движением. Его социологические и социально-
политические идеи легли в основу анархистско-бунтарского
направления русского народничества 70-х годов XIX в.
Известный разрыв между теорией и практикой у Бакунина
позволяет говорить о том, что его философские взгляды не были прямо
и непосредственно основой анархистской практической программы
в полном смысле этого слова. Сам идеолог анархизма категорически
отрицал необходимость теоретического обоснования этой
программы, как, впрочем, и обоснования всякой строго научной
программы революционного движения вообще. Речь в данном случае идет
не о том, что между бакунинской теорией и практикой не было
никакой связи. Речь идет о степени осознанной связи между ними.

M. А Бакунин как философ
699
Философские взгляды Бакунина не были осознанной «философией
действия» в том смысле, в каком философия выступала таковой в
других течениях революционной мысли и революционного действия.
Объективно, независимо от воли мыслителя философские взгляды
Бакунина второй половины 60-х — первой половины 70-х годов
XIX в. были достаточно явно связаны с его собственно
анархистскими идеями в том смысле, что из определенных философских
положений следовали анархистские выводы, а с другой стороны,
анархистские установки сказывались на теоретических принципах.
И тем не менее между бакунинской философией и бакунинской
практикой анархизма не только нет органической связи, но существует
значительное противоречие. Из его философии можно было сделать
и отнюдь не анархистские выводы. Напрашивается вывод: по
своему теоретико-познавательному содержанию философские взгляды
Бакунина имеют относительно самостоятельную, причем весьма
значительную ценность, относительно независимую от собственно
анархистской части его мировоззрения и практической
деятельности. Если говорить об историческом значении и месте философских
взглядов Бакунина, то нельзя пройти мимо того бесспорного факта,
что собственно теоретических трудов он написал немного, его
философские взгляды остались несистематизированными. Его самый
крупный собственно философский труд «Философские рассуждения
о божественном призраке, о действительной природе и о человеке»
был опубликован лишь в начале XX в. Поскольку, однако, его
основные программные документы и многие работы были хорошо
известны многочисленным сторонникам Бакунина и их принципы
разделялись ими, можно говорить о широком влиянии бакунинских
философских идей и в Западной Европе, и в России, особенно его
антитеологизма и материализма. Воинствующий атеизм и
материализм Бакунина — значительная страница в истории передовой
западноевропейской и русской мысли второй половины 60-х —
первой половины 70-х годов XIX в.
^^

^ö-
г. H. ВОЛКОВ
Неистовый бунтарь
В «жаркое лето» памятного 1968 года я оказался в составе
советской делегации на Всемирном фестивале молодежи, проходившем
в Софии. Среди прибывших на фестиваль было немало «новых левых»
из Франции, Западной Германии, Италии. В здании университета
шли острые дискуссии. Навсегда врезалась в память такая картина.
По оживленным, запруженным народом улицам движется странная
процессия. Длинноволосые юноши и девушки в джинсах не шли,
а скорее бежали, приплясывая и скандируя что-то. Они несли четыре
портрета: Че Гевары1, Троцкого2, Розы Люксембург3 и Бакунина.
Че Гевара и Роза Люксембург — это понятно. Троцкий — еще
куда ни шло. Но Бакунин! Казалось, это имя давно и прочно забыто.
В Москве о нем напоминали разве что Бакунинская улица да обелиск
у Кремлевской стены, где имена Маркса, Энгельса и Бакунина
высечены на одной стеле4.
В свое время Плеханов похоронил наследие Бакунина, назвав его
«разлагающимся трупом». Но жив, жив оказался Бакунин! И
сегодня вместе с другими, незаслуженно похороненными именами
возвращается к нам и имя легендарного русского революционера.
Вновь, после более чем полувекового перерыва, выходят из печати
его произведения.
Стоит, хотя бы штрихами, восстановить в памяти облик этого
необыкновенного человека, 175-летие со дня рождения которого
отмечается сегодня.
Жизнь Бакунина, как и его идеи, полна парадоксов. Кто бы мог
подумать, что этот отпрыск родовитой дворянской семьи, проведший
детские и юношеские годы в тиши и идиллии помещичьей усадьбы
среди многочисленных братьев и сестер, станет потом призывать

Неистовый бунтарь
701
крестьян к бунтам и поджогам, к уничтожению дворянских гнезд?
Кто бы мог подумать, что этот скромный, богобоязненный юноша
станет ярым ниспровергателем бога и религии? Кто бы мог подумать,
что он, склонный к углубленным философским размышлениям,
поклонник Фихте и Гегеля, скоро решительно порвет с «философской
заумью» и станет человеком действия, решительных и безоглядно
смелых поступков? Что формуле Гегеля «всё действительное —
разумно», которую он толковал буквально и консервативно,
Бакунин предпочтет мефистофельскую формулу «всё действительное
достойно гибели»?
Но именно таково было движение его жизни и мысли.
Окончив артиллерийское училище и прослужив короткое время
в полку, он выходит в отставку и оказывается в кружке Станкевича,
Он знакомится с Грановским. Его лучшим другом становится
Белинский. В его окружении — Герцен, Аксаковы, Боткин, Анненков,
Тургенев, Панаев...
Было что-то в Бакунине, что неудержимо влекло к нему лучшие
молодые умы и души. Умел он заражать своей увлеченностью,
интеллектуальным темпераментом, страстной убежденностью в своей
правоте. В нем уже с юности ощущалась натура, «львиная порода,
дух могучий и глубокий», по выражению Белинского.
Особенно велико было влияние Бакунина на Белинского. Он
«заразил» его Гегелем, и Белинский всерьез заболел идеями Бакунина
о «примирении с действительностью», о том, что «понять и полюбить
действительность (это русскую, то есть николаевскую,
действительность. — Г. В.) — вот это назначение человека».
Однако, отдавая должное интеллектуальной мощи Бакунина,
Белинский и противится его влиянию, без обиняков говорит о его
чудовищном самолюбии, мелочности в отношении к друзьям,
ребячестве, лености, недостатке задушевности и нежности, о том, что
у него высокое мнение о себе, желание покорять, властвовать,
говорить самому, но не слушать других. Не избежал влияния Бакунина
даже Герцен.
Отношения с Герценом, как и с Белинским и многими другими,
складывались неоднозначно, в большом диапазоне
«любви-ненависти». Таков удел эксцентрических и эгоцентрических натур.
В 1840 году Бакунин уезжает за границу. В Берлине с головой
окунается в таинственные глубины немецкой классической
философии, слушает лекции Шеллинга. Гегель у него уже «в кармане».
В «Исповеди» он вспоминал об этом периоде: в германскую
метафизику «был погружен исключительно, почти до сумасшествия,
и день и ночь ничего другого не видя кроме категорий Гегеля <...>

702
Г.Н.ВОЛКОВ
Познакомившись поближе с метафизическими вопросами, я
довольно скоро убедился в ничтожности и суетности всякой метафизики:
я искал в ней жизни, а в ней смерть и скука, искал дела, а в ней
абсолютное безделье». Человек крайностей, Бакунин, занимаясь
философией, полностью пренебрегал политикой, теперь же,
бросившись в политику, напрочь забыл о философии, запоем читал
политические статьи и работы социалистов-утопистов, сблизился
с левыми гегельянцами.
От «монастырского», отвлеченного умозрения он решительно
поворачивает к революционному демократизму. Результатом этого
поворота явилась статья «Реакция в Германии», опубликованная
в журнале «Немецко-французский ежегодник» А. Руге за подписью
Жюль Элизар. Статья проникнута ощущением приближающейся
революции. «<...> Вокруг нас появляются признаки, возвещающие
нам, что дух, этот старый крот, уже почти закончил свою подземную
работу и что скоро он явится вновь, чтобы вершить свой суд <...> Все
народы и все люди исполнены каких-то предчувствий, и всякий,
чьи жизненные органы еще не парализованы, смотрит с трепетным
ожиданием навстречу приближающемуся будущему, которое
произнесет слово освобождения. Даже в России, в этом беспредельном,
покрытом снегами царстве, которое мы так мало знаем и которому,
может быть, предстоит великая будущность, — даже в России
собираются мрачные, предвещающие грозу тучи! О, воздух душен, он
чреват бурями!»
Заканчивалась статья вдохновенным кличем: «Страсть к
разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!» Он станет девизом
всей жизни Бакунина.
С Марксом Бакунин встретился сначала заочно — на страницах
«Немецко-французского ежегодника». Там появились их статьи. Оба
в унисон возражали против плаксивого пессимизма Руге. Бакунин
писал: «Мы живем в Германии Руссо и Вольтера» — и предрекал
немцам грядущий 1789 год. Он восклицал: «<...> Я скиф, разорву
ваши оковы, германцы, желающие стать греками».
Скоро состоялось и очное знакомство Бакунина с Марксом. <...>
В отношениях с Марксом уже тогда ясно проступала его обычная
«любовь-ненависть».
Знакомится Бакунин в это время также с немецким поэтом
Георгом Гервегом, с Вейтлингом и Прудоном. Последний увлек его
сознательным анархизмом. Бакунин же наставлял Прудона по части
гегелевской диалектики.
Однако в отличие от Вейтлинга и Прудона, которые разрушали
старый мир на словах и на бумаге, Бакунин жаждал осуществить

Неистовый бунтарь
703
это немедленно и на деле. «Доктрины и теории» его не устраивали.
Не устраивал его и научный коммунизм Маркса. На предложение
Маркса примкнуть к Союзу коммунистов он ответил отказом.
Бакунин считал, что коммунизм исходит не из теории и не из
закономерностей общественного развития, а из «народного инстинкта, который
никогда не ошибается».
Вспыхнувшая в 1848 году революция подхватила и Бакунина.
Он мчится в Париж, он на баррикадах, всюду он среди восставших,
днюет и ночует в казармах гвардейцев отважного Коссидьера. Об этом
времени «духовного пьянства» Бакунин вспоминал как о лучшей
поре жизни. «Я вставал в пять, в четыре часа поутру, а ложился
в два, был целый день на ногах, участвовал решительно во всех
собраниях, сходбищах, клубах, процессиях, прогулках,
демонстрациях; одним словом, втягивал в себя всеми чувствами, всеми порами
упоительную революционную атмосферу. Это был пир без начала
и без конца <...>». Большой насмешник Герцен очень точно окрестил
Бакунина «старой Жанной Д'Арк», да к тому же и девственницей,
хотя и антиорлеанистской.
Весной 1849 года мы видим эту Жанну Д'Арк в Дрездене. Тут
пригодились познания Бакунина как артиллериста, он, по существу,
предводительствует штабом восстания.
Одним из его ближайших друзей оказывается в это время, как
ни странно, Рихард Вагнер, великий композитор, тогда уже довольно
известный. Вагнер оставил любопытные воспоминания о Бакунине,
его характере и деяниях. «Заинтересовался я этим необыкновенным
человеком, — пишет Вагнер, — уже давно <...> Он выступил в
Париже на одном из польских собраний с заявлением, что не придает
никакого значения различию между поляком и русским, что важно
лишь одно: хочет ли человек быть свободным, или нет».
Любил Бакунин рассуждать о русском народе. Основной чертой
его он считал «наивное чувство братства». Рассчитывал он и на
ненависть русского мужика к его мучителям, к дворянам. В русском
народе, по его словам, живет не то детская, не то демонская любовь
к огню. И уже Растопчин5 построил на этом свой план защиты
Москвы при нашествии Наполеона. Русского мужика, витийствовал
Бакунин, легко убедить, что предать огню замки господ со всеми
их богатствами — дело справедливое и богоугодное. Охватив Россию,
пожар перекинется на весь мир. Ниспровержение современной
цивилизации — идеал, который наполнял его энтузиазмом. Привести
в движение разрушительную силу — вот цель, единственно достойная
разумного человека. Он говорил лишь об одном: как для этой цели
использовать все рычаги политического движения.

704
Г.Н.ВОЛКОВ
Устроители мирового порядка, вещал Бакунин, всегда найдутся
сами собой. Теперь необходимо думать только о том, как отыскать
силу, готовую все разрушить. Надобно весь европейский мир с
Петербургом, Парижем и Лондоном сложить в один костер. «Все эти
ужасные речи, — пишет далее Вагнер, — смущали особенно потому,
что с другой стороны Бакунин обрисовывался как человек,
относившийся ко всему с тонкою и нежною чуткостью. Мои отчаянные
беспокойства об искусстве, мои идеальные стремления в этой
области, были ему понятны». Заметим при этом, что Бакунин получил
прекрасное музыкальное образование, и музицировал, и рисовал.
Когда Вагнер нарисовал перед Бакуниным сцены из оперы «Иисус
из Назарета», тот в полном соответствии со своими «злодейскими»
идеями посоветовал при композиции варьировать одну тему: пусть
тенор поет «обезглавьте его!», сопрано — «повесьте его!», а бас —
«сожгите, сожгите его!».
Несколько комично, но характерно для Бакунина выглядит
следующая сцена. Вагнер пригласил как-то вечно голодного Бакунина
на ужин. Его жена Минна подала нарезанную мелкими кусками
колбасу и мясо. Бакунин жадно набросился на еду, шокируя хозяев.
«<...> Вместо того, — с ужасом отмечал Вагнер, — чтобы, по
саксонскому обычаю, экономно накладывать их на хлеб, он сразу поглощал
все <...> Я осторожно стал поучать его, как у нас едят это блюдо».
Бакунин с удивлением ответил, что ведь еды много, хватит на всех.
Затем было подано вино. Вагнер отпивал его маленькими
глотками. Такая «филистерская» привычка была Бакунину противна. Он
заметил, что хороший стакан водки приводит к той же цели быстро
и решительно.
Тут, видимо, столкнулись два национальных характера:
русский и немецкий. Проявилось это различие и в поступках. Вагнер
осторожненько следил за революционными событиями в Дрездене,
сочувствуя им, но не вмешиваясь, оставаясь в стороне. Бакунин
всегда был в самом пекле, не мудрствуя лукаво, бросался в самые
авантюрные предприятия. Так, ему вдруг показалось, что в Праге
идет сильное революционное брожение, что этот вулкан придет
в движение, стоит лишь появиться там ему, Бакунину. Преобразив
свою внешность, с риском для жизни он отправился в Прагу. Друзья
в Дрездене думали, что прощаются с ним навсегда. Но Бакунин скоро
вернулся — разочарованный и несколько погасший. Оказалось, что
в Праге к его услугам была только кучка экзальтированных
полувзрослых студентов.
Дрезден вскоре окружили прусские войска. Бакунин учит
военному делу поднявших оружие профессоров, музыкантов и фармацев-

Неистовый бунтарь
705
тов, советует им поставить на городские стены «Мадонну» Рафаэля
и картины Мурильо и ими защищаться от пруссаков. Не посмеют же
они стрелять по Рафаэлю!
Пруссаки, однако, вошли в город. Временное правительство
вместе с Бакуниным укрылось в ратуше. Здесь «один только Бакунин
сохранил ясную уверенность и полное спокойствие. Даже внешность
его не изменилась ни на йоту, хотя и он за все это время ни разу
не сомкнул глаз. Он принял меня на одном из матрацев, разложенных
в зале ратуши, с сигарой во рту», — вспоминает Вагнер.
Бакунин предложил снести в погреб все пороховые запасы
и, когда приблизятся войска, взорвать ратушу вместе со всеми
находившимися там. К удивлению Бакунина, его никто не
поддержал. Бакунин настаивал: они обязаны отдать свою жизнь,
честь их должна остаться незапятнанной, чтобы в будущем народ
не потерял надежду на освобождение. Его перехитрили, удалив
из ратуши весь порох.
Наконец Бакунин и один из руководителей повстанцев, Гейбнер,
отправились в соседний Хемниц, чтобы поднять восстание там.
Но добропорядочные местные филистеры его предали. Бакунин
был арестован.
Отдавая должное Бакунину, Маркс и Энгельс в работе «Революция
и контрреволюция в Германии» отозвались о нем как о «способном
и хладнокровном командире в лице русского эмигранта».
Закованного в кандалы Бакунина отправляют в крепость. Дважды
его приговаривают к смертной казни: сначала суд саксонский, затем
суд австрийский. Но случилось то, чего он боялся больше смерти:
через некоторое время его передают русским властям, заключают
в Петропавловскую крепость. Он давно уже почитался на родине
государственным преступником номер один.
Николай I, вспомнив, видимо, исповедальные признания
некоторых декабристов, пожелал, чтобы и Бакунин написал исповедь.
О ней нужно сказать особо. Обычно ее рассматривают как позорное
пятно в его биографии. Но это произведение как бы с «двойным
дном». Внешне его можно принять за самоуничижительное
покаяние. Да и подписал Бакунин «Исповедь»: «кающийся грешник».
Но при внимательном чтении приходишь к выводу, что Бакунин
нисколько не сожалеет о своих «преступлениях», а скорее оправдывает
их, тем более он не собирается пересматривать свои революционные
убеждения. С первых же слов «Исповеди» он заявляет: не требуйте
от меня, чтобы я вам исповедовал чужие грехи. Никогда не был я
предателем. «<..,> Я хочу быть лучше преступником, заслуживающим
жесточайшей казни, чем подлецом».

706
г. H. ВОЛКОВ
Иногда кажется, что Бакунин питает «донкихотово безумие»
распропагандировать Николая. Он объясняет царю причины
революции 1848 года тем, что полностью сгнили общественный порядок
и общественное устройство: «Везде видишь дряхлость, слабость,
безверие и разврат». Классы и власти едва держатся эгоизмом и
привычкою — слабая препона против возрастающей бури. И делает
вывод: «Вот в чем состоит, по моему мнению, сущность и сила
коммунизма, не говоря о возрастающей бедности рабочего класса <...>».
Как ни странно, разоблачительные слова Бакунина о европейской
буржуазии Николаю понравились. Он начертал на полях:
«Разительная истина».
Бакунин продолжал пропагандировать Николая в
коммунистическом духе, описывая парижских рабочих во время революции
1848 года: «Государь! Уверяю вас, ни в одном классе, никогда и
нигде, не нашел я столько благородного самоотвержения, столько
истинно трогательной честности, столько сердечной деликатности
в обращении и столько любезной веселости, соединенной с таким
героизмом, как в этих простых необразованных людях, которые
всегда были и будут в тысячу раз лучше всех своих предводителей!»
Покончив с Европой, Бакунин обращается к России и составляет
настоящий обвинительный акт царю, его крепостнической и
деспотической державе. Русское правительство «не хочет ни свободы,
ни просвещения, ни возвышения русского народа, видя в нем только
бездушную машину для завоеваний в Европе!».
Открыто заявляя, что верил и других убеждал в возможности
и необходимости революции в России, Бакунин зло разоблачал
российские порядки, сравнивая их с европейскими. «Западная Европа
потому иногда кажется хуже, что в ней всякое зло выходит наружу,
мало что остается тайным (общественное мнение, публичность,
свобода. — Г. Б.). В России ^ке все болезни входят во внутрь, съедают
самый внутренний состав общественного организма».
В России, выкладывает Бакунин правду-матку царю, главный
двигатель — страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум,
всякое благородное движение души. Трудно и тягостно жить в России
человеку, любящему ближнего, уважающего равно во всех людях
достоинство и независимость души. Русская общественная жизнь
есть цепь взаимных притеснений. Хуже же всех приходится
простому народу, бедному русскому мужику, который, находясь на самом
низу общественной лестницы, уже никого притеснять не может!
Со времен Чаадаева и Пушкина не раздавалось таких
выстраданных слов о России. «Везде воруют и берут взятки и за деньги
творят неправду! — и во Франции, и в Англии, и в честной Германии;

Неистовый бунтарь
707
в России же, думаю, более, чем в других государствах. На Западе
публичный вор редко скрывается <...> В России же иногда и все
знают о воре, о притеснителе, о творящем неправду за деньги; все
знают, но все же и молчат, потому что боятся; и само начальство
молчит, зная и за собою грехи <...>».
Разве это язык и тон «кающегося грешника»? Скорее грозного
и бесстрашного обличителя. Без обиняков заявляет Бакунин о
своих «злодейских» целях. «Одним словом, государь, я уверил себя,
что Россия, для того, чтобы спасти свою честь и свою будущность,
должна совершить революцию <...> уничтожить монархическое
правление и, освободив себя таким образом от внутреннего рабства,
стать во главе Славянского движения <...>».
В чем же Бакунин каялся? Каялся, по существу, в том, что
донкихотствовал, недооценил «необъятную силу правительства»
(Пушкин), что строил в фантазии утопические проекты, что ничего
из задуманного не смог осуществить. Он писал, правда: «<...> Более
всего я преступник против вас, государь, преступник против России
<...>». Но из всего содержания «Исповеди» следует, что
преступником он признавал себя с точки зрения царя, а не со своей собственной.
Заканчивая рукопись, он не просит помилования, «почти с радостью»
принял бы и смертную казнь, молит лишь об одном, чтобы не
сгноили его в крепостном заключении. Пусть каторжные работы, чем
тяжелее, тем лучше.
Николай внимательно читал рукопись — об этом свидетельствуют
пометки на полях. Искренность Бакунина ему понравилась: «Он —
умный и хороший малый, но опасный человек, его надобно держать
на-заперти». И на мольбы Бакунина ответил приказом держать его
именно в одиночном каземате, где он провел долгие и мучительные
годы.
Лишь после смерти Николая Бакунин был сослан в Иркутск. Тут
он смог вскоре устроиться более или менее по-человечески, поступил
на службу и даже женился. В 1861 году ему удается бежать из
сибирской ссылки — по реке Амур, затем в Японию, затем на торговом
судне через Тихий океан в Америку. И наконец он снова в Европе,
в Лондоне, у Герцена и Огарева. <...>
Вскоре возобновились и отношения Бакунина с Марксом.
С 1848 года на них была наброшена черная тень. В то время пополз
грязный слушок, пущенный очевидно, царскими приспешниками,
чтобы скомпрометировать Бакунина, что он — агент царского
правительства и предал польских революционеров. Может быть, в силу
предубежденности Маркса насчет кочующих по Европе русских
помещиков, а может быть, в результате его неведения, но в «Новой

708
Г. H, ВОЛКОВ
рейнской газете» была опубликована корреспонденция из Парижа,
в которой утверждалось, будто Жорж Санд имеет в своем
распоряжении документы, которые приписывают Бакунину главную роль
в аресте «несчастных поляков».
Обвинение страшное. Взбешенный Бакунин обратился за
разъяснением к Жорж Санд. Она направила опровержение в газету,
которое было немедленно напечатано с извинениями редакции.
Маркс и Энгельс потом не раз «ломали копья» на страницах газеты
в защиту «нашего друга Бакунина».
Но так или иначе клевете был дан ход. Это произвело самое
тягостное впечатление на Бакунина.
При первой же встрече Маркс лично все разъяснил Бакунину,
общие друзья заставили их обняться. Объятия вряд ли были
искренними с обеих сторон. Маркс продолжал с неодобрением относиться
к заговорщицкой и бунтарской деятельности Бакунина без четкой
позитивной программы. Бакунин на всю жизнь затаил против Маркса
кровную обиду и все время подогреваемую лютую ненависть. Этим
недобрым чувством он сумел заразить и Герцена.
В 1853 году, когда Бакунин сидел в каземате, в английской прессе
появилась заметка, будто царь Николай принял его с распростертыми
объятиями, предоставив ему вино и женщин. Заметка была
подписана фамилией Маркс. Но это был некий Фрэнсис Маркс, не имевший
ничего общего с Карлом Марксом. Опять досадное недоразумение,
повлекшее тяжелые последствия для отношения Бакунина к Марксу.
В 1864 году в Лондоне произошла новая встреча с Марксом.
Старые обиды, казалось, были отброшены. Маркс писал Энгельсу:
«Бакунин просит тебе кланяться <...> Я вчера увидел его в первый
раз после шестнадцати лет. Должен сказать, что он мне очень
понравился, больше, чем прежде <...> Он <...> теперь, после провала польского
движения, будет участвовать только в социалистическом движении.
В общем, это один из тех немногих людей, которые, по-моему,
за эти шестнадцать лет не пошли назад, а, наоборот, развились
дальше»*.
Маркс надеется на активное участие Бакунина в
Интернационале. Бакунин обещает работать «не покладая рук». И действительно,
с головой уходит в агитацию, в пропаганду своих взглядов, в
конспирацию, создание тайной организации «Священный союз свободы»,
или «Интернациональноебратство».
Что же проповедовал Бакунин? Его анархизм теперь уже обрел
определенные очертания.
* К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 31, стр. 13,14.

Неистовый бунтарь
709
Почти все социальные мыслители главной причиной всех пороков
общества считали частную собственность, против нее ополчали свой
гнев, в ее ликвидации видели спасение человечества. Для Бакунина же
главной препоной на пути движения человечества к свободе, равенству
и братству является государство. У него были свои немногочисленные
предшественники (У. Годвин6, М. Штирнер, Ж. Прудон). Но никто
еще столь решительно и неистово не предлагал разрушить государство
до основания, и причем разрушить немедленно. Всякое государство,
всякая власть, всякое господство меньшинства над большинством
есть злейший враг свободы, причина эксплуатации и подавления
личности. «Нужно совершенно уничтожить, в принципе и фактически,
все, что называется политической властью, потому что пока будет
существовать политическая власть, будут всегда господствующие
и подчиненные, господа и рабы, эксплуататоры и эксплуатируемые».
Государство, считает Бакунин, — это война. «Пока будут
существовать государства, не будет мира. Будут только передышки,
более или менее длинные, перемирия, заключенные государствами,
этими вечными воюющими сторонами. И как только какое-нибудь
государство почувствует себя достаточно сильным, чтобы нарушить
это равновесие в свою пользу, оно не замедлит это сделать».
Как известно, Маркс и Энгельс тоже пришли к выводу о
необходимости разрушить буржуазную государственную машину, но ее
место должна занять диктатура пролетариата, призванная подавить
сопротивление эксплуататорских классов. И лишь после упрочения
нового строя государство можно будет сдать в музей древностей
вместе с прялкой и каменным топором.
Какой-то период и Бакунин склонялся к временной
необходимости крепкой революционной власти. Но теперь ему не терпится. Он
хочет упразднить государство уже на другой день после революции.
Он отрицает не только буржуазное, но и любое государство, любую
диктатуру, любое насилие. «Государство, каким бы народным его
ни делали по форме, всегда останется институтом господства и
эксплуатации и, следовательно, для народных масс вечным источником
рабства и нищеты».
«Государство, — провозглашает пламенный проповедник, —
по самой сущности своей, есть громадное кладбище, где
происходит самопожертвование, смерть и погребение всех проявлений
индивидуальной и местной жизни, всех интересов частей, которые
и составляют, все вместе, общество. Это алтарь, на котором реальная
свобода и благоденствие народов приносятся в жертву
политическому величию; и чем это пожертвование более полно, тем государство
совершенней».

710
г. H. ВОЛКОВ
Бакунин яростно выступает против участия народных
представителей в парламенте, против конституционных иллюзий, которые
в то время питали русская интеллигенция и немецкая
социал-демократия. Власть развращает всех, независимо от классовой
принадлежности. «<...> Если завтра будут установлены правительство
и законодательный совет, парламент, состоящие исключительно
из рабочих, эти рабочие, которые в настоящий момент являются
такими убежденными социальными демократами, послезавтра
станут определенными аристократами, поклонниками, смелыми
и откровенными или скромными, принципа власти, угнетателями
и эксплуататорами».
Что означает пролетариат, возведенный в господствующее
сословие? — вопрошал Бакунин. Неужели весь пролетариат будет стоять
во главе управления? Но ведь если будут управляемые, то будут
и рабы. Поэтому, считал он, нужна организация не сверху вниз,
а снизу вверх. Маркс на это возражал, в том смысле, что принцип
организации снизу вверх — принцип буржуазной демократии.
В отличие от марксовой теории революции, исходящей из
социально-экономических и политических ее предпосылок, Бакунин
уповал на стихийный бунт, пусть он будет даже, как по Пушкину,
«бессмысленный и беспощадный».
Бакунин, как и Маркс, видел в развитых странах Западной
Европы пролетариат как ведущую революционную силу. Ну, а в Италии,
Испании, в славянских странах? Тут мог пойти в дело весь «горючий
материал». Деклассированные элементы, люмпен-пролетариат,
«выбитая из колеи» студенческая молодежь, фрондирующая
интеллигенция, разорившиеся мелкие буржуа. Бакунин по-настоящему
именно им симпатизировал.
Ну, а в России? После земельной реформы Бакунин возлагал
надежды на три силы: «земского царя», революционное, пост
декабристское дворянство и крестьянский бунт. Одну из статей он так
и назвал: «Народное дело. Романов, Пугачев или Пестель?». Но
иллюзии очень быстро рассеялись. Остался только Пугачев. Правда,
еще и разночинцы, студенческая молодежь. «Итак, бросайте же
скорее этот мир, обреченный на гибель. Бросайте эти
университеты, академии, школы, ступайте в народ, чтобы стать "повивальной
бабкой" самоосвобождения народного, спасителем народных сил
и усилий». Герцен иронизировал, что Бакунин принял второй месяц
беременности революции в России за девятый. Но так или иначе
клич Бакунина нашел отклик у «молодой России».
Призывая к бунту, к террору, Бакунин ратовал и за «разнуздание
страстей» и инстинктов, за всех одержимых, за всех, в ком «сам

Неистовый бунтарь
711
черт сидит». Не всегда мог он и сам отличать честных, преданных
революционеров от «одержимых бесом» фанатиков. Так получилось
с Сергеем Нечаевым, в котором Бакунин вынужден был потом горько
разочароваться.
Тут, как и во всем, особенно проявилась крайняя
противоречивость натуры Бакунина, противоречивость его взглядов,
колеблющихся в огромном диапазоне от мелкобуржуазного бунтарства
до пролетарской революционности, от деятельности в
Интернационале до организации тайных, конспиративных, заговорщических
альянсов и комитетов, противостоящих Интернационалу.
Бакунин основывает в Женеве открытое общество — Альянс
социалистической демократии, за которым скрывается другой альянс,
который, в свою очередь, находится под руководством еще более
тайного Альянса интернациональных братьев.
Анархист Бакунин, критикуя руководство Интернационала
за присвоение себе «диктаторских» полномочий, провозглашает
свой Альянс союзом свободных, автономных секций. Но ими
руководит Центральный комитет, избранный членами — основателями
Альянса, которые загадочным образом передали свои полномочия
гражданину Бакунину, чье правление соответствовало бы
президентству в федеративной республике. Говоря об этом, Маркс и Энгельс
показывают, как антиавторитарист Бакунин авторитарно присвоил
себе диктаторские функции. Его Альянс смахивает скорее на
иезуитский или масонский орден. Да и во время революции Бакунин
вынужден призвать к необходимости образовать «совет коммуны»,
которому будет передана исполнительская власть, — что это как
не «авторитарноегосударство»?
Было бы, конечно, заблуждением считать, что борьба Бакунина
и Маркса в Интернационале велась из-за притязаний на власть,
на диктаторство или из-за личных обид и антипатий. Бакунин был
искренне убежден в своей правоте и в том, что его позиция будет более
способствовать успеху революционного дела, чем «доктринерская»
позиция «государственника» Маркса. Маркс, по убеждению
нетерпеливого Бакунина, откладывал революцию до греческих календ
вместо того, чтобы использовать Интернационал для немедленного
разжигания всемирного революционного пожара.
Тут шла борьба диаметрально противоположных взглядов на
судьбы революции, на судьбы человечества. И в этом вопросе ни одна
сторона не могла уступить ни шагу. Между партией Маркса и его
партией, считал Бакунин, лежит целая пропасть. После Базельского
конгресса Интернационала Бакунин с предельной откровенностью
пишет о своем отношении к Марксу. Признавая его бесспорные

712
Г.Н.ВОЛКОВ
заслуги в Интернационале, он заявляет: «<...> Я никогда не
простил бы себе, если бы для удовлетворения личной мести я уничтожил
или даже уменьшил его несомненно благодельное влияние. А может
случиться и вероятно случится, что мне скоро придется вступить
с ним в борьбу, не за личную обиду, а по вопросу о принципе, по
поводу государственного коммунизма, которого он и
предводительствуемая им партия, английская и немецкая, горячие поборники.
Ну, тогда будем драться не на живот, а на смерть».
Перипетии раскольнической деятельности Бакунина хорошо
известны. Она закончилась исключением его из Интернационала
на Главном конгрессе, а затем и отстранением его от руководства
Альянсом. Полное фиаско Бакунина как сектанта и заговорщика.
Но в благодарной памяти поколений живет другой Бакунин этих
лет. Ему вновь удалось «тряхнуть стариной», вновь побывать на
баррикадах, вновь заболеть «революционной горячкой».
В 1870 году Франция потерпела поражение в войне с Германией.
Взволновались рабочие Парижа, а также население Лиона, Марселя,
Тулузы. Взволновался и Бакунин, учуяв предгрозную атмосферу. Он
пишет письма в разные концы Франции, а также Италии, Испании,
призывает к немедленным действиям. Явившись в Лион, Бакунин
организует штаб-квартиру, участвует в многочисленных митингах,
призывает к вооруженному восстанию, объявляет об утверждении
административной и нравственной системы и провозглашает
революционную коммуну. Во главе восставших он проникает в ратушу.
Но ее окружают национальные гвардейцы, и Бакунину еле удается
спастись.
Маркс и Энгельс описали этот эпизод в саркастических тонах:
«Бакунин водворился в ней (ратуше, — Г. В.); и вот наступил
критический момент <...> когда Бакунин получил возможность
совершить самый революционный акт, какой когда-либо видел мир, — он
декретировал Отмену Государства. Но государство в образе двух
рот буржуазных национальных гвардейцев вошло в дверь, перед
которой забыли поставить охрану, очистило зал и заставило Бакунина
поспешно ретироваться в Женеву»*.
Несмотря на поражение, лионское восстание было мужественной
акцией с целью разбудить уснувшую энергию французского
пролетариата. В определенном смысле оно было прологом Парижской
коммуны, подготовило ее.
И Маркс, и Бакунин горячо приветствовали Коммуну. Именно
обобщая ее опыт, Маркс пришел к выводу о необходимости раз-
* К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 18, стр. 348-349.

Неистовый бунтарь
713
рушить всю государственную машину старого общества. Но то, что
для Бакунина было самоцелью, для Маркса — только необходимой
предпосылкой для создания государственности нового типа —
диктатуры пролетариата.
Да, революция — самая авторитарная вещь на свете. И если бы
коммунары вняли советам Бакунина и упразднили всякое
централизованное руководство революцией, Коммуна не продержалась бы
и одного дня. В вопросе о государстве особенно проявился утопизм
Бакунина.
В организационном плане Бакунин также завершал своей
деятельностью отживший период заговоров, конспирации и тайных
обществ. Он стоял где-то на распутье между уходящей в историю
героической мелкобуржуазной революционностью и набирающей
силу организованной, героической пролетарской революционностью.
И в этом — истоки разорванности, противоречивости его теории,
его революционной деятельности. В новых условиях новой эпохи
он пытался вести борьбу старыми методами.
Во многих отношениях Бакунин противостоит цельной натуре
Маркса как антипод. Но была в нем и черта, их объединяющая.
При всех шатаниях, бросаниях из крайности в крайность горела
в нем гневная, неугомонная, пламенная страсть борца за
освобождение трудящихся, ненависть ко всякому гнету и эксплуатации,
подавлению и унижению человека.
В представлениях Бакунина об обществе будущего много от
коммунизма уравнительного, утопического. Но много и такого, что
особенно близко нам именно сегодня.
Это — убийственная критика Бакуниным этатизма,
бюрократического централизма, того, что мы называем сейчас командно-
административной системой управления, унаследованной от периода
культа личности и оказавшейся чрезвычайно живучей.
Это — поиски новых форм организации общества, новых
принципов взаимоотношений общества и личности на путях создания
ассоциаций трудовых союзов, «социалистических кооперативов»,
«общин», что способствовало бы раскрепощению личности, полному
проявлению личной предприимчивости и инициативы.
Это — поиски решения национального вопроса на основе
свободного союза, автономии и федерализма.
Истинным революционерам всегда будет близок завет Бакунина:
быть свободным и бороться за освобождение других. Воплощением
этого девиза стала жизнь и судьба самого Бакунина.
Как и Маркс, Бакунин видел будущее общество как такое, где
свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех

714
Г.Н.ВОЛКОВ
(а не наоборот!). «Я имею в виду такую свободу каждого, которая,
входя в соприкосновение со свободой других людей, не
останавливается перед ней, как перед предельным рубежом, но, напротив,
находит в свободе других свое подтверждение и возможность
расширяться до бесконечности <...>» — так писал Бакунин в одной
из последних своих работ.
В ней же он задавался вопросом: «Кто же я, и что побуждает меня
выпустить в свет этот труд? <...> Я — фанатический приверженец
свободы, видящий в ней единственную среду, где может развиться
и процвести ум, достоинство и счастье людей <...>».
И, конечно, мы всегда будем чтить в Бакунине человека не только
пламенного слова, но прежде всего революционного дела. Никогда он
не искал для себя в революции ничего «личного», всегда готов был
на смертельный риск, на самопожертвование, что считал никаким
не геройством, а делом само собой разумеющимся.
Хорошо сказал о нем Франц Меринг в 1918 году: «При всех
недостатках и слабостях Бакунина история обеспечит ему почетное место
среди передовых борцов международного пролетариата — вопреки
тому, что это почетное место будут оспаривать всегда, пока есть
на земле филистеры, все равно, натягивают ли они себе на длинные
уши полицейский ночной колпак или стараются скрыть свои
трясущиеся кости под львиной шкурой Маркса».
^а

^ч^
Ю. А. БОРИСЁНОК
Место и роль национально-религиозной проблемы
в программах М. А. Бакунина
и Польского Демократического Общества
в 40-е годы XIX века
Национальная политика занимает видное место в политических
программах всех польских революционных формирований.
Демократическая эмиграция всегда подчеркивала особу важность принципа
национальности для достижения своего демократического идеала.
В «Замечаниях Централизации» по поводу дискуссии над проектом
Манифеста ПДО1 (август 1836 г.) В. Хельтман ставит национальность
на первое место среди трех «основ польской демократии» (наряду
с религией и собственностью). Именно национальная идея «зажгла
в польских сердцах великие чувства любви к отечеству, свободы
и братства»*. Идея эта недвусмысленно характеризуется Я. Н.
Яновским как идея шляхетская; шляхта выступает как «хранительница
национальных основ, несущая в себе демократические стремления» **.
При такой трактовке идеи национализма, органически присущие
шляхетскому сословию, существенно сказались на программе и
тактике польских демократов.
С особенной наглядностью это чувствуется в подходе к проблеме
границ, в которые должно быть заключено будущее независимое
Польское государство. Манифест ПДО 1836 г. подчеркивает
необходимость восстановления Польши, простирающейся «от Одры
до Карпат, за Днепр и Двину, от Балтийского до Черного моря»***.
Позиция эта отличается своей крайней непримиримостью даже
от воззрений консервативного лагеря во главе с кн. А. Чарторый-
ским2, которые отличала способность в крайнем случае пойти
* Heltman W„ Janowski J. N. Demokracja polska naemigracji. W-wa, 1965. S. 24.
** Ibid. S. 42.
*** TDP Dokumenty I pisma. W-wa, 1954. S. 89.

716
Ю.А.БОРИСЁНОК
на компромисс с царизмом. Демократы стремились подчеркнуть
«всепобеждающую силу польского духа», с помощью коего
белорусскому, литовскому или украинскому крестьянству вменялось
в обязанность беззаветно бороться против самодержавия совместно
с шляхтой. Требование восстановления границ 1772 г. было
краеугольным камнем идеологии польского освободительного
движения в этот период. Воинствующий национализм в подходе к этому
важнейшему вопросу со стороны шляхетских революционеров был
важнейшим источником тех трудностей, которые возникли в ходе
практической реализации идеи русско-польского революционного
союза. В представлениях демократов восточные границы
независимой Польши являлись приоритетной целью, что было теснейшим
образом связано с концепцией будущего выступления поляков как
предприятия прежде сего антироссийского*.
Для Бакунина такая постановка проблемы границ была
совершенно неприемлемой. Его программа демократической федерации,
выдвинутая им в конце 40-х годов, предполагает безусловное
признание права каждого народа на собственное независимое развитие,
не исключающее объединения родственных народов в рамках
федеративных образований на основе принципов равенства, свободы,
невмешательства в дела других членов федерации**. Земли Украины,
Литвы, «Белоруссии со Смоленском» после победы революции будут
иметь полное право на автономное развитие, исключающее всякий
диктат со стороны России и Польши. Границы 1772 г. ушли в
прошлое, и их восстановление, по Бакунину, нанесет невосполнимый
ущерб польскому делу.
Бакунин не склонен придавать столь большое значение проблеме
национальности, в его сочинениях отсутствуют упования на
решающую силу этого фактора в революционных событиях. Его теория
национального вопроса исходит прежде всего из конкретных
потребностей революционной работы, главными объектами которой были
Польша, Россия и славянство в целом. Его взгляды на этот комплекс
проблем отличаются сочетанием исходных идеалистических
посылок, выдержанных в духе времени, с крайним
революционно-утопическим радикализмом. Все это ярко прослеживается на примере
бакунинской трактовки идеи славянской федерации.
Федеративная программа Бакунина являлась составной частью
его революционно-демократических взглядов. Ее происхождение
связано со значительным распространением в европейской общест-
* Неразборчиво.
** Бакунин М. А. Собрание соч. и писем. Т. III. М., 1935. С. 302-303.

Место и роль национально-религиозной проблемы.,.
717
венной мысли федералистских концепций. Среди проповедников
этих идей были, в частности, П.-Ж. Прудон и И. Лелевель. В
выступлении на митинге памяти Щ. Конарского3 в Брюсселе в феврале
1848 г. Лелевель, обращаясь к Бакунину, еще раз подчеркнул
необходимость создания «федерации, или унии, или конфедерации, или
соединенных штатов», представляющих из себя «искреннее братство,
самую сильную опору демократии, которая защитит славян от всякой
внешней опасности, соединит с народами румынским, немецким,
венгерским, так как эти народы имеют одного и того же врага» *. Эта
речь была полностью созвучна славянской программе Бакунина,
выдвинутой им через несколько месяцев в Праге на Славянском съезде
и в двух воззваниях к славянам, опубликованных в конце 1848 —
начале 1849 годов. Мысли, высказывавшиеся выдающимся польским
историком еще в начале 30-х годов**, стали важным фактором для
творческого развития Бакуниным федералистических концепций
в применении к конкретным революционным потребностям эпохи.
В соответствии со своей революционно-демократической
программой Бакунин предлагает славянству сбросить «чужое иго» 4-х
монархий и основать на руинах прежней «государственной
политики» свободный союз, «признающий независимость всех народов,
составляющих славянское племя». Власть в рамках федерации
должна принадлежать Славянскому совету, следящему за
недопущением внутренних братоубийственных войн между славянами,
распоряжающемуся вооруженными силами и заключающему
союзы с другими народами. Федерация основывается на принципах
абсолютной свободы, отмены сословий, привилегий аристократов
и дворян, отсутствия каких-либо преимуществ одного славянского
племени над другим и славянских народов над неславянскими***.
Конечной целью преобразований будет единение славянской федерации
с другими европейскими народами в рамках «всеобщей федерации
европейских республик»****.
Бакунин в своей политической программе проповедовал идею
единой общеевропейской революции, направленной на «социальное
раскрепощение масс и освобождение угнетенных наций»*****. В
соответствии с его революционными принципами славянская федерация
отнюдь не означает абстрагирования от коренной проблемы общест-
* LelewelJ. Polska, deleje i rzeezy jej. T. XX. Poznan, 1864. S. 545.
** См.: Ibid. S. 67-68, 136, 329-331.
*** См.: Бакунин M. А. Указ соч. Т. III. С. 302-305.
**** Там же. С. 340.
***** Там же. С. 340.

718
Ю.А.БОРИСЁНОК
венного развития — освобождения «угнетенного бедного класса».
Славянская федерация может основываться только на восстании
всего народа, представляющем ему после победы возможность
полностью покончить со всяким угнетением.
Характерен абстрактно-утопический тон при изложении
Бакуниным своих взглядов. Чувствуется значительный отрыв его от
конкретной славянской действительности. Если ситуация в России
и Польше представлялась ему в неизменно оптимистическом ключе,
что подчеркивало весьма приблизительное знакомство с обстановкой,
то славянские земли Австрийской и Турецкой империй были ему
неведомы совершенно (равно как и идеологам Π ДО, не возлагавшим
надежд на южнославянское общественное движение не потому, что
оно отпугивало их своим «панславистским», прорусским характером,
а в значительной степени из-за элементарного незнания обстановки).
Исследователи бакунизма и польского общественного движения
с достойным лучшего применения упорством муссируют
потрепанный тезис о «панславистском» характере концепции славянского
единства Бакунина. Порочная традиция берет начало у Стеклова,
Полонского, Горева*, чьи воззрения были основаны на нечетком,
путаном понимании «панславизма», соединенном с догматическим
толкованием взглядов основоположников марксизма на этот вопрос.
С тех пор этот взгляд был повторен во множестве публикаций, авторы
которых выказывают незнакомство с содержанием термина, дающего
им основание обвинять Бакунина в «национализме». Еще А. Н. Пы-
пин4 указывал на «чрезвычайную неопределенность этого термина,
тенденцию вкладывать в него различное содержание в зависимости
от политических симпатий и антипатий того или иного автора»**.
Возникший в 1840-1841 годах в Венгрии в результате мадьдяро-
словацкой полемики, термин «панславизм» в 40-е годы был широко
распространен в Западной Европе, обозначая прежде всего
предполагаемую опасность, исходящую от николаевской империи и несущую
неисчислимые бедствия немцам и венграм. Этот взгляд на
возможности царизма не имел под собой реальной почвы и использовался
немецкой буржуазией для нагнетания антиславянских настроений***.
Разделял его и Бакунин, исходя из конкретных потребностей своей
* См.: Стеклов Ю. Μ. М. А. Бакунин, его жизнь и деятельность. Т. I. С. 289-319;
Полонский В. П. М. А. Бакунин. Жизнь, деятельность, мышление. Т. I. С. 215-
235; Горев Б. И. Социально-политические взгляды Бакунина //
Бакунин М. А. Указ. соч. Т. III. С. XII-XIV.
** Пыпин А. Н. Панславизм в его прошлом и настоящем (1878). СПб., 1913. С. 5.
*** См.: Волков В. К. К вопросу о происхождении терминов «пангерманизм»
и «панславизм» // Славяно-германские культурные связи. М., 1969. С. 69.

Место и роль национально-религиозной проблемы.,.
719
революционной деятельности. Приписывая Николаю I в воззваниях
к славянам стремление к «поглощению» славянства, он хотел
отвлечь деятелей славянского движения от глубоко укоренившихся
в их сознании представлений о царской России как «защитнице»
и «избавительнице» славян, которые были присущи практически
всему славянству за исключением польской эмиграции.
Расхожее представление о «революционном» характере
«панславизма» Бакунина является научно несостоятельным. Как отмечает
В. К. Волков, «термин "панславизм" не соответствовал
существовавшим тогда в России и в славянских землях идейным и политическим
течениям, носил ярко выраженный превентивный, спекулятивный
характер и был использован для борьбы с национальным движением
славянских народов»*. Национальная программа Бакунина,
основанная на пропаганде идей народной революции на землях четырех
монархий, ликвидации феодализма и создании вольной славянской
федерации, была неразрывно связана с его
революционно-демократическим мировоззрением и в отрыве от него рассматриваться не может.
Столь же нелепы и обвинения Бакунина в славянофильстве,
выдвинутые А. Лесьневским вслед за Э. X. Карром и другими
западными исследователями**. Смешивать идеологию убежденного
революционера и демократа Бакунина с воззрениями русских
славянофилов 40-х годов и особенно К. С. Аксакова бессмысленно.
Понятие «славянофильство» в современной науке имеет достаточно
определенное толкование: взгляды Бакунина при строгом научном
анализе никоим образом не могут быть истолкованы как
славянофильские. «Из фонда московского славянофильства» Бакунин не
почерпнул решительно ничего, либеральные убеждения К. Аксакова
неправомерно смешивать с революционной программой Бакунина***.
Таким образом, федеративная программа русского
революционера ничего общего с понятиями «панславизм» и «славянофильство»
не имеет. Принципиальные основы его взглядов на национальный
вопрос решительно исключали проповедь всяческой национальной
исключительности, германофобские и юдофобские настроения,
которые ему часто приписывают, исходя из субъективно-пристрастной
трактовки некоторых его высказываний. Но Бакунина как в
период 40-х годов, так и позднее неизменно отличает идеалистическое
* См.: Там же. С. 45-54.
** Lesniewski A. Bakunin a sprawy polskie w okresie Wiosny Ludow: powstania
styczniowego 1863 roku. Lodz, 1962. S. 40-49; Carr E. H. Michael Bakunin.
N.-Y., 1961. P. 188-197.
*** См.: Цимбаев H. И. Славянофильство. M., 1986. С. 120.

720
Ю.А.БОРИСЁНОК
понимание сущности национального характера, выразившееся в
традиционной апелляции к «прусско-татарской», иноземной сущности
царской монархии, подчеркивании существенных различий между
славянами и немцами, мадьярами, евреями*. Это давало основания
для придания этим высказываниям всеобщего характера, вплоть
до обвинений Бакунина в антисемитизме (у большинства
исследователей 20-х годов к этому вопросу примешивается личное
отношение). Между тем такая трактовка национального характера имела
в 40-е годы XIX в. практически всеобщий характер; даже наиболее
прогрессивные мыслители не выходили за ее пределы. Известная
характеристика романовской династии как «голштейн-готторпских
князей, занявших российский трон» четко прослеживается в
трудах Лелевеля**, чья национальная программа была в значительной
степени использована Бакуниным.
Следует четко отличать сущность национального вопроса в
трактовке Бакунина конца 40-х и начала 60-х годов. После побега из
Сибири в ряде произведений 1862 г. он отходит от последовательной
трактовки своих принципов, пытаясь совместить «панславизм»
с революцией (брошюра «Народное дело», письмо И. В. Фричу).
Но в 40-е годы воззрения Бакунина были более
последовательными. Его федералистическая концепция была излишне радикальной
в глазах немецких либералов и польской демократии.
Влияние теории славянской федерации Лелевеля на ведущих
идеологов ПДО было неглубоким и практически не отразилось на
политической программе польских демократов. Общеславянское единство
куда более решительно, исходя из своих конкретных целей,
проповедовал консервативный лагерь, возглавляемый Чарторыйским***.
Устремления демократов обычно ограничивались достижением
независимости Польши силами самих поляков, в то время как деятели
«Отеля Ламбер» пытались использовать любую возможность для
реализации своих планов, делая ставку не только на правительства
Англии и Франции, но и на славянство, старообрядцев и т. д.
В сравнении с национальной программой демократов воззрения
федералиста Бакунина представляют собой более радикальную
систему, которая, однако, грешит абстрактностью, недоконченностью
и противоречивостью. Эти взгляды Бакунина составляли прочную ба-
* Бакунин М. А. Указ. соч. Т. III. С. 287, 375, 390, 420.
** См. : Lelewel J. Op. cit. S. 67-68.
*** См.: Skowronek J. Polacy jako partnerzy polityczni na Balkanach w latach
30-50-tych XIX wieku // Wielka Emigracja i sprawa polska a Europa (1832-1864).
Toruni, 1980. S. 92-93.

Место и роль национально-религиозной проблемы...
721
зу для совместной революционной деятельности славянских народов.
Решительное отсутствие в идеологии Бакунина шовинистических
и националистических моментов определило интернациональный
характер его практических революционных предприятий в период
европейских революций 1848-1849 годов.
Важное значение в политических программах идеологов ПДО
и Бакунина имела религиозная проблема. Отношение к религии
является одной из наиболее радикальных сторон мировоззрения
польских демократов. Наибольший вклад в разработку
религиозного вопроса в Демократическом обществе внес Яновский. В его
работах с особой силой подвергаются критике основные догматы
католицизма, его организация и историческая роль. Идеология ПДО
отвергала религиозный фанатизм, пропаганду исключительности
католической религии. Именно костел и явился одной из главных
причин падения Польского государства в конце XVIII в. Вековое
господство иезуитов способствовало войнам и угнетению, темноте
простого народа и упадку культуры. Особо острой критике
подвергалась политика Ватикана, его влияние на жизнь католических
стран. «Демократа польски» неоднократно нападал в 40-х годах
на политику папы Григория XVI, призывавшего поляков к
послушанию угнетателям Польши и встречающегося в конце 1845 г.
с Николаем I*. Отказ от догматов католицизма не означал того, что
даже наиболее радикальные из польских демократов полностью
порвали с христианством. Гуманистическая «новая религия», которую
польские демократы признают одной из основ своей деятельности,
предполагает по сути «очищение» христианства от наиболее
одиозных догматов**.
Существенной стороной программы ПДО явилось
провозглашение в качестве основного принципа свободы совести и религиозной
веротерпимости. При этом вопрос о религии вовсе не являлся
первоочередным: его рассмотрение, по мысли Хельтмана, можно отложить
до более «счастливых времен»***. Здесь проявилось значительное
влияние французской демократической традиции, в которой
антиклерикализм был одним из ключевых понятий.
Эта сторона идеологического наследия демократов созвучна
воззрениям молодого Бакунина. Правда, его взгляды 40-х годов
на религию достаточно противоречивы и не несут в себе того
непримиримого атеизма, который представлял собой одну из наи-
* См.: Kalembka S. TDP w latach 1832-1846. Torun, 1966. S. 225.
** Heltman W„ Janowski J. N. Op. cit. S. 25,171-177.
*** Ibid. S. 25.

722
Ю.А.БОРИСЁНОК
более сильных сторон идейного наследия Бакунина-анархиста.
В письме к масону графу И. Скужевскому5 Бакунин говорил
о необходимости нового понимания бога: «Вы ошибаетесь, если
думаете, что я не верю в бога; но я совершенно отказался от
постижения его с помощью науки и теории... Я ищу бога в людях,
в их свободе, а теперь я ищу бога в революции»*. «Религия бунта»,
революционных потрясений всецело занимает его. Но условия для
атеистической пропаганды в 40-х годах XIX в. еще не созрели,
и Бакунин это понимает, не акцентируя внимания на этой
проблеме в своих произведениях. Он стремится разрушить стереотипные
представления об особенной силе и влиянии православной церкви
в России, имеющие хождение на западе. Отметив, что в отличие
от католицизма «греко-российская церковь является слугой
государства», подчинена светской власти, Бакунин подчеркивает,
что ей «совершенно невозможно выбраться из того состояния
бессилия, так как у нее нет для этого ни сил, ни свободного поля
действия»**. В брошюре «Русские дела» (1849) он достаточно
подробно анализирует положение духовенства в России, делая вывод
о незначительности его влияния в народе.
Отсутствие религиозного чувства в массах порождает ситуацию,
когда «фанатизм существует только в сектах и,... направлен против
государственной церкви и против царя»***. Особую ставку возлагает
Бакунин на русское сектантство, составляющее, по его мнению,
главную силу пугачевского восстания. Упования эти характерны
и для его более поздних взглядов, послуживших программой для
деятельности революционных народников.
Идеализация сектантства и известная недооценка влияния
православной церкви на народ органически присутствуют в
бакунинской программе, демонстрируя еще раз ее глубокую
оторванность от действительных потребностей русской жизни 40-х годов.
Характерна осторожность и такт в подходе Бакунина к
католицизму, публичной критики которого он совершенно не допускает,
оберегая религиозные чувства поляков. В то же время Бакунин
сумел преодолеть влияние религии в своем мировоззрении,
оптимистически перенося свои убеждения на народ и заключая, что
«никакие национальные и никакие религиозные узы не
связывают народ с царем»****. Этот важный вывод еще раз подчеркивает
* Бакунин М. А. Указ. соч. Т. III. С. 369-370.
** Там же. С. 417.
*** Бакунин М. А. Указ. соч. Т. III. С. 406, 420.
**** Там же. С. 420.

Место и роль национально-религиозной проблемы...
723
тот факт, что в идеологии Бакунина национально-религиозные
проблемы при всей их важности занимают более скромное место,
их решение подчинено главной цели — революционному
переустройству общества на принципах свободы, гуманизма, федерации
и т. д. Во взглядах же ведущих идеологов польских демократов
этот комплекс проблем имеет значительно более важное
значение, составляет ядро их концепции национального освобождения
и трактуется ими в общем традиционно.
Подведем итоги. Политические программы Бакунина и
польского Демократического общества, выдвинутые ими в 40-х годах
XIX в., содержали много общих черт, которые представляли собой
прочную основу для их практического революционного
сотрудничества. Идеология в восприятии как польских демократов, так
и Бакунина никоим образом не имеет самодовлеющего
характера. Все теоретические конструкции их имеют ярко выраженную
практическую направленность, подчинены интересам
революционного дела. Сформировавшись в период между двумя волнами
европейских революций середины XIX в. (1830-1848), идеология
польских демократов и Бакунина развивалась в рамках сходных
тенденций, представляя собой разные уровни революционно-
демократической идеологии. При этом Бакунин выдвинул крайне
радикальную, всем своим содержанием устремленную в будущее
программу, отличавшуюся оптимизмом и всеохватностью.
Центром его воззрений 40-х годов является твердая убежденность
в необходимости народной революции в Европе и в первую очередь
в Польше и России. Революционно-демократические взгляды
Бакунина периода его первой эмиграции явились важным этапом
в его идейной эволюции; многие положения его анархической
теории имеют глубокие корни, восходящие к «разрушительной
романтике» 40-х годов XIX в.
Польские демократы при всей прочности своих позиций в среде
эмиграции переживали в 40-х годах известный застой в области
идеологии, которая оставалась на уровне Манифеста ПДО 1836 г.
Для Демократического общества характерна большая приземлен-
ность выводов, тесная увязка требования независимости Польши
с широким участием народны масс в восстании, которое
трактовалось ими с позиций радикальной шляхты. ПДО не представляло
собой крайний левый фланг польского общественного движения.
Идеологию социалистов-утопистов из организации «Люд польски»
(1835-1854), главными представителями которой в 30-х годах
были Ст. Ворцель6 и Т. Кремповецкий7, мировоззрение Э. Дембов-
ского8 (1822-1846) отличает настойчивое стремление избавиться

724
Ю.А.БОРИСЁНОК
от половинчатости и ограниченности взглядов ПДО. Как
справедливо отметила X. Темкинова, взгляды Бакунина 40-х годов
в большей степени созвучны именно мировоззрению Ворцеля
и Дембовского8. Еще более значительное сходство и прямая
преемственность объединяет Бакунина с Лелевелем, возглавлявшим
левое крыло Объединения польской эмиграции (1837-1846,
слилось с ПДО). На основании вывода о сходстве и различии идейных
позиций Бакунина и Хельтмана, рельефнее всего представлявшего
в своих работах сущность взглядов, разделяемых большинством
польских демократов, можно судить о характере практических
революционных контактов между революционерами двух стран.
^^

β^
Η. Μ. ПИРУМОВА
Русская революция в программе и тактике Бакунина
конца 60-х — начала 70-х годов
1. Бакунин и «Народное дело»
Идея русской революции была главной, хотя и не всегда явно
выраженной, во всех построениях Бакунина начиная с 40-х годов.
Но в 1864-1867 гг., формулируя свои новые взгляды на
международную организацию революционных сил, создавая программу
и тактику одного из направлений анархизма, он не сразу обратился
к конкретным вопросам русского революционного движения. В эти
годы он рассматривал Россию в ряду стран Европы, готовых, по его
мнению, к социальной революции. «Мы должны же наконец
понять, — писал он еще весной 1864 г., — что в целой Европе, не
исключая и нашей России, два лагеря, два отечества: один называется
революцией, другой — контрреволюцией»*.
«По нашему убеждению, существующий и, скажем прямо,
единственный вопрос, лежащий ныне в основании всех прочих, как
в России, так и в других странах, тот же самый: это вопрос об
освобождении многомиллионного рабочего люда из-под ярма капитала,
наследственной собственности и государства»**. Этой декларацией
Бакунина начинался № 1 журнала «Народное дело».
Обратившись практически к русскому делу, Бакунин должен был
заняться вопросами программы применительно к условиям его
родины. Однако первое время он ограничивался в основном повторением
тех положений, которые были сформулированы им в 1864 и в 1865 гг.
в Программе международного тайного общества международной
* Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. (Далее:
Письма...) С. 265.
** Народное дело (Женева). 1868. № 1. Сент. С. 3.

726
Я. M. ПИРУМОВА
революции, о которых говорилось выше. Первый документ,
адресованный к российскому обществу и опубликованный в «Народном
деле», почти дословно повторил те пять пунктов, которые выделил
Бакунин в программе 1865 г., написав на полях рукописи: «Наша
социалистическая программа»*.
Прежде чем конкретно говорить о первых построениях его русской
программы, обратимся к обстоятельствам, связанным с созданием
«Народного дела».
С весны 1868 г. Бакунин жил в местечке Веве, расположенном
в окрестностях Женевы. Здесь он быстро сблизился с кругом молодых
русских: Н. И. и А. С. Жуковскими, О. С. Левашовой, М. К. Элпи-
диным, С. Я. Жемановым, А. Я. Щербаковым, Н. И. Утиным. С
последним он познакомился еще в 1863 г. в Лондоне и первые годы
вопреки собственным позднейшим заявлениям (в статье «Интриги
г-на Утина») относился к нему в целом благожелательно**. О том, как
первоначально относился к Бакунину Утин, мы не знаем, но в целом
молодую эмиграцию привлекала простота и дружественность
обращения старого революционера, решительность его воззрений.
Бакунин же, по словам 3. К. Ралли, рассчитывал привлечь своих
молодых соотечественников к создаваемому им тайному
Интернациональному революционному союзу. «Для начала он обратился с этой
целью к Ник[олаю] Иван[овичу] Жуковскому, который привлек
за собой Н. Утина, Ольгу Левашову и еще нескольких "дам". <...>
Кружок этот, по предположению Бакунина, должен был дать ему
людей для образования интернациональной ветви русских братьев»***.
Идея создания русского журнала, по свидетельству Бакунина,
принадлежала Жуковскому. «Жук в то время, — вспоминал он
позднее, — предложил мне основать русскую газету. Муж г-жи
Левашовой дал для этой цели тысячу рублей. Но г-жа Левашова, которая
возгорелась безумной страстью к Утину, хотела, чтобы последний
принял участие в редакции газеты. Между нами и Утиным было
абсолютное несходство <...> характеров, темпераментов, целей. Мы
хотели само дело, Утин заботился только о себе. Я долго противился
всякому союзу с Утиным. Наконец я устал и уступил»****.
* Бакунин М. А. Программа общества международной революции // Михаил
Бакунин: Сборник. М., 1926. С. 101.
** В марте 1864 г. Бакунин писал Герцену: «Где и что Утин (Николай)?
Передай ему словесно или письменно мой усердный поклон. Что делает он и чем
занимается?» (Письма... С. 263.)
*** Ралли 3. К. Из моих воспоминаний о Бакунине // О минувшем: Ист. сб. СПб.,
1907. С. 313.
**** Бакунин М. Избр. соч. Т. II; М., 1921. Т. V. С. 141.

Русская революция в программе и тактике Бакунина...
727
Уступка эта состояла в том, что почти весь первый номер журнала
написал он сам. Что же представляло собой это издание и на какую
читательскую аудиторию оно рассчитывало? «Народное дело»
приглашало все живые силы сплотиться «вокруг знакомого им
знамени, поднятого в первый раз в конце 50-х годов руками людей <...>
имена которые живут в наших сердцах, поощряя нас к делу». Речь
шла о Чернышевском и Добролюбове. О них и их последователях
Бакунин стал писать с середины 60-х годов*.
Призывая революционную молодежь, он обращался и к
деятелям недавнего революционного движения, чьи мысли, стремления
и «страстная воля» ознаменовали конец пятидесятых — начало
шестидесятых годов. «<...> Мы будем смотреть на них как на
чрезвычайную силу, — писал он. — Пусть они отзовутся, дадут нам так
или иначе знать о себе, мы встретим их с уважением и будем с
радостью учиться у них»**.
Писал он и о тех из «наших друзей», которые «ухватились» за
земскую и судебную реформы как за последнее средство спасения.
Начинающееся вокруг земств движение казалось Бакунину полезным
в том смысле, что вырывало людей из «абстрактного созерцательного
и во всех отношениях вредного одиночества», знакомило их с
действительными нуждами народа, сближало с ним. Однако участие
в этом движении допускалось Бакуниным только при том условии,
что «друзья наши не перестанут стремиться к единственной
серьезной цели нашего времени, к социально-политической революции».
Общие программные положения Бакунина были широко
известны. Он выступал на конгрессах Лиги Мира и Свободы, писал
многочисленные статьи, особенно во французской демократической
прессе, и везде пропагандировал свои идеи. Очевидно, что женевская
группа русских эмигрантов была с ними знакома и в известной мере
солидарна, когда взялась за издание, совместно с Бакуниным,
«Народного дела».
Как же формулировал он «Нашу программу»? «Мы хотим
полного умственного, социально-экономического и политического
освобождения народа». Умственного, потому что без него невозможна
полная политическая и социальная свобода;
социально-экономического — поскольку иначе «всякая свобода была бы отвратительной
и пустозвонной ложью».
Далее перечислялись меры, необходимые, по Бакунину, для
полного освобождения народа. Они состояли в упразднении права
* Письма... С. 293.
** Народное дело. 1868. № 1. Сент. С. 4.

728
Я. M. ПИРУМОВА
наследственной собственности, уравнении прав женщин с
мужчинами, уничтожении семейного права, связанного с правом наследства,
содержании детей обществом, воспитании и образовании, равных
для всех. Земля должна была принадлежать земледельческим
общинам. «Капиталы и все орудия работы — работникам — рабочим
ассоциациям». Будущая организация общества мыслилась как
свободная федерация рабочих и земледельческих артелей (ассоциаций).
«Мы хотим, — говорилось в заключение этого документа, —
полной воли для всех народов, ныне угнетенных империею, с правом
полнейшего самораспоряжения на основании их собственных
инстинктов, нужд и воли, дабы, федерируясь снизу вверх, те из них,
которые захотят быть членами русского народа, могли бы создать
сообща действительно вольное и счастливое общество в дружеской
и федеративной связи с такими же обществами в Европе и в целом
мире»*.
К новым формулировкам здесь можно отнести лишь упоминание
о возможности другим народам стать «членами русского народа».
Но это лишь конкретизация уже известного понятия «национальной
семьи», которая должна быть связана с задачами и целями «семьи
интернациональной» **.
Повторяя свои основополагающие идеи, Бакунин и здесь как
исходный пункт социальных преобразований весьма неудачно
выдвигал требование уничтожения права наследования. Если отмена
права наследования на землю и в промышленных странах могла бы
оттолкнуть от революционного движения крестьянские массы,
то расчет на успех подобной идеи в аграрной стране был по меньшей
мере наивен***. Однако приверженность к теоретическим принципам,
вопреки реальной действительности, была характерна для многих
программных построений Бакунина.
В целом «Наша программа», отличаясь несвойственной ему
краткостью изложения, кончалась сообщением, что развитие ее
принципов будет предметом ряда особых статей под заглавием
«Постановка революционных вопросов».
Первая из них была посвящена проблеме «наука и народ». Именно
так называлась статья Бакунина в этом же номере журнала.
* Там же. С. 9. В литературе авторство этой программы приписывается иногда
Жуковскому. Однако идеи и формулировки бесспорно принадлежат Бакунину.
Со стороны Жуковского могла быть лишь редакционная правка.
** Бакунин М. А Программа общества международной революции. С. 77-78.
*** Несостоятельность подобных идей представлена К. Марксом. См.: Маркс К.,
Энгельс Ф.Соч. 2-е изд. Т. 16. С. 383-385.

Русская революция в программе и тактике Бакунина».
729
Выбор темы не был случаен. Он обусловливался конкретными
обстоятельствами в идейной жизни русского общества: проявлением
живого, горячего интереса к просвещению народа и к проблеме
позитивизма. Бакунин не был оторван от российской действительности.
Он читал русскую прессу, общался как с кругом эмигрантов, так
и с людьми, приезжавшими из России, переписывался и
встречался с родными. Последнее обстоятельство немаловажно, поскольку
братья и другие родственники Михаила Александровича играли
определенную роль в общественной и культурной жизни общества.
Движение за народные школы, статьи о проблеме всеобщего
обучения в русских журналах 60-х годов были известны Бакунину, еще
ближе был он знаком с позитивизмом, его западными и русскими
представителями. В предыдущей главе говорилось о критике
Бакуниным этого направления науки, оставляющего в толковании
мироздания место для религии. В религии и невежестве народных
масс видел Бакунин опору самодержавия. Разрушение этой опоры
он считал наиважнейшей задачей социальной революции. Именно
поэтому он выбрал темой первой программной статьи проблему
соотношения науки и народа.
«Сторонники революции — мы враги не только всех
религиозных попов, но также и попов науки; враги всех утверждающих,
что религия нужна для народа <...>. Мы хотим разрушения всякой
народной религии. <...> Мы хотим для народа разумного, строгого
научного знания»*.
Народное невежество может быть побеждено окончательно только
наукой. Но у народа нет возможности и средств подлинного
просвещения, правительство же располагает неограниченными
возможностями и впредь препятствовать образованию народа. В этом Бакунин
видел социальный вопрос, который может быть разрешен не сетью
народных школ, а только революцией. «Да, народные школы, без
сомнения, прекрасное дело. Только кто даст народу время, охоту,
возможность их посещать или посылать в них своих детей? Ведь он
задавлен работою, которая еле спасает его от голода. И кто будет
устраивать школы? Правительство, дворянство, богатые люди,
попы, т. е. те самые, против которых именно надо устраивать народные
школы. Ведь это нелепость»**.
Попытки осуществить «эту нелепость» принадлежали часто
людям из дворянского сословия, «искренно преданным делу
народного просвещения и народного освобождения». Это, по его словам,
* Народное дело. 1868, № 1. С. 38.
** Там же. С. 40.

730
Я. M. ПИРУМОВА
«странное явление» он не без основания приписывал влиянию
просвещения, обладающего «такою плодотворною силою, что несмотря
на все гнусные политические и экономические условия <..·> оно
успело образовать даже в дворянской среде <...> людей, ненавидящих
рабство, любящих справедливость и требующих более человеческих
отношений к народу»*.
Следует заметить: всегда, когда дело касалось просветительной
или революционной деятельности дворян, Бакунин подчеркивал,
что те, кто вступал на этот путь, не выражали взглядов своего
сословия, а напротив, они жили и действовали наперекор привычкам
и интересам «той касты, к которой принадлежали по рождению».
В целом же дворянство всегда было опорой и союзником царской
власти, «пагубной для народа и едино спасительной для дворянства» **.
Представляет интерес объяснение Бакуниным определенных
изменений в степени участия представителей дворянства в
освободительной борьбе в послереформенные годы. «Логика сословных
интересов» способствовала, по его словам, уменьшению «числа
имущих дворян <...> в наших рядах». На смену им пришли разночинцы,
в которых «состоит теперь наша народная противогосударственная
фаланга — посредница между революционною мыслью и народом» ***.
Возвращаясь к вопросу о школах, Бакунин не отрицал их пользы.
Он писал: «Будем устраивать и помогать устройству школ, в
крайнем случае даже правительственных, где и сколько будет возможно.
Но не будем себя обманывать, мы путем школ никогда не добьемся
положительных результатов»****.
Считая себя обязанным вести пропаганду против религии, вполне
основательно полагая, что «религия в нашем народе болезнь только
накожная, отнюдь не проникшая в глубь его жизни»*****, он вместе
с тем советовал молодежи: «Поступайте осторожно с верой народа.
Не потакайте ей, не притворяйтесь перед нею, но и не оскорбляйте
ее. Иначе вы оттолкнете народ от себя, прежде чем он успеет
увериться в нашей честной преданности его делу <...> Боритесь против
народного суеверия <...> Но там, где противурелигиозная
пропаганда могла бы восстановить его против нас, вы должны решительно
воздержаться »6*.
* Там же. С. 41.
** Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Женева, 1896. С. 185.
*** Народное дело. 1868. № 1. С. 43.
**** Там же. С. 46.
***** Там же.
6* Там же. С. 47.

Русская революция в программе и тактике Бакунина,..
731
Главное направление революционной пропаганды должно было
быть направлено против царя, помещиков, чиновников, на
пробуждение сознания народного, на соединение всех местных
разрозненных движений в одно «всенародное дело». Но сам путь пропаганды
Бакунин не считал радикальным. Окончательно освободить народ
от религии, создать условия для народного образования могла лишь
социальная революция.
Следует отдать должное Бакунину. Тон его первой программной
статьи в вопросах народного образования и народной религии был
еще в меру тактичен, критика позитивизма обоснованна и
объективна.
Однако совместная деятельность Бакунина с группой «Народного
дела» на этом кончилась. Обстановка в редакции сложилась столь
неблагоприятно для Бакунина, что он вместе с Жуковским вынужден
был прекратить свое дальнейшее участие в издании. Конфликт, как
уже упоминалось, начался еще во время подготовки первого номера
журнала. «После короткого опыта, так как деньги были, собственно,
г-жи Левашовой, я оставил Утину газету вместе с ее названием»*.
В следующем номере «Народного дела» (№ 2-3) после заявления
об этом, шло сообщение редакции, что она «не находится в ведении
одного какого-либо лица и состав редакции не представляет собой
никакого личного значения: она может изменяться, смотря по
обстоятельствам, но притом никак не может измениться направление
журнала»**.
Доказательством тому служила помещенная в этом же номере
статья У тина «Пропаганда и организация. Дело прошлое и дело
настоящее». «Тот, кто сознательно читал нашу программу, должен
был понять, что осуществление ее может быть доступно не иначе, как
по разрушении всех тормозов материальной и умственной жизни
народа <...>. Подобными тормозами и препятствиями представляются
вся государственная, политическая, административная и финансовая
машина и все социальное устройство, основанное только на личных
интересах привилегированного барства»***. Далее Утин ратовал
не только за уничтожение буржуазного государства, но и «всякого
авторитарного государственного социализма», за федеративную
организацию будущего общества. «Федеративная связь, — писал
он, — полагает существенным условием своим полное, всестороннее,
самобытное развитие как каждой особой народности, так и вообще
* Бакунин М.А. Избр. соч. Т. V. С. 141.
** Народное дело. 1868. Οκτ. № 2/3. С. 3.
*** Там же. С. 25.

732
Я. M. ПИРУМОВА
всякой группы, сплоченной одними и теми же интересами»*.
Под этим текстом мог бы подписаться и Бакунин. А если редакция
журнала продолжала разделять его взгляды, то вполне понятно,
что она, как пишет Б. П. Козьмин, «не считала необходимым
пересматривать программу, изложенную в первом номере»**.
В следующих номерах «Народного дела» опять-таки
развивались близкие Бакунину идеи. Так, в № 7-10 (1869) акцент делался
на преимущество, которым будто бы обладает «русский пролетариат
по сравнению с западным <...> То, к чему западный пролетариат
приходит наконец путем критического сознания и теоретического
развития, то уже составляет реальное явление в жизни русского
пролетариата» ***.
Впрочем, Утин шел даже дальше Бакунина. «Вопрос о земле, без
которой немыслима воля <...> это и есть тот коренной
существенный вопрос всемирного пролетариата» — так ставил Утин основной
социальный вопрос революционной борьбы для Западной Европы
и России****.
Анализируя взгляды публицистов «Народного дела», Б. П.
Козьмин приходит к выводу, что они в понимании общественных явлений
не только далеки были от Маркса, но и, выступая с позиций
идеализма, делали «несомненный шаг назад по сравнению со своим
учителем Чернышевским, нередко дававшим при анализе конкретных
исторических и социальных проблем глубокое материалистическое
их решение»*****.
Приведенные здесь теоретические соображения Утина
свидетельствуют о несостоятельности утверждений ряда исследователей,
ищущих причины разрыва Бакунина с «Народным делом» в анархизме
старого революционера6*.
Если бы это было так, то редакция после ухода Бакунина не
стала бы в следующем номере декларировать неизменность программы
* Там же. С. 39.
** Козьмин Б. П. Русская секция первого Интернационала. М., 1957. С. 98.
*** Народное дело. 1869. № 7/10. С. 143.
**** Там же. С. 134.
***** Козьмин Б. П. Указ. соч. С. 179.
6* Стеклов Ю. М. Михаил Александрович Бакунин: Его жизнь и деятельность.
М.; Л., 1927. Т. 2. С. 364; Горохов В. М. Русская секция I Интернационала. М.,
1925. С. 24; Ульман Г. С. Маркс и Энгельс о Нечаеве и Нечаевском процессе //
Уч. зап. Ленингр, гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. Л., 1948. Т. 62. С. 235,
241; Итенберг Б, Первый Интернационал и революционная Россия. М., 1964.
С. 37. Отчасти эту же точку зрения ранее разделяла и автор настоящей работы.
См.: Пирумова Н. Бакунин. М., 1970. С. 265.

Русская революция в программе и тактике Бакунина.»
733
журнала и пропагандировать анархистские идеи. В чем же состояла
подлинная причина разрыва Бакунина и Жуковского с группой
«Народного дела» ?
Б. П. Козьмин видел ее в стремлении Бакунина «установить
как бы диктатуру эмиграции над всем революционным движением
в России», в желании его сделать революционеров на родине
«исполнителями предначертаний, получаемых из-за рубежа», часть же
эмиграции во главе с Утиным считала, что руководителем движения
должен быть центр, созданный и действующий в России*.
Согласиться с подобным утверждением нельзя. Сам Козьмин не привел
на этот раз никаких аргументов в пользу своей гипотезы, за
исключением «диктаторских замашек» лидера анархизма. Действительно,
при всем уважении Бакунина к молодой эмиграции, защите ее перед
Герценом он сам бывал с ее представителями нетактичен, резок,
грубоват, не считался с чужими характерами, самолюбием.
Однако эти черты личности Бакунина не были определяющими для его
взглядов на организацию революционного движения. Его стремление
к созданию революционного центра именно в России, его желание
подчиниться этому центру подтверждались его деятельностью как
в годы первой революционной ситуации, так и в конце 60-х годов,
когда он снова вернулся к реальному участию в русском движении.
Желание же его установить связи западноевропейского и русского
революционного движений опять-таки не означало установления
диктатуры Бакунина или части эмиграции, с ним связанной. Разрыв же
с Утиным и его товарищами произошел не столько на идейной почве,
сколько на «абсолютном несходстве характеров, темпераментов,
целей». Последние слова, принадлежащие Бакунину и взятые под
сомнение Б. П. Козьминым, должны быть приняты в расчет. Не раз
в своей жизни Бакунин расходился с людьми именно на этой основе.
Нельзя не учитывать и особенностей личности и его оппонента.
У тин был человеком способным, имевшим за плечами немалый
опыт политической борьбы, стремившимся к самостоятельности
в своих действиях. Но сверх меры он был наделен честолюбием,
склонностью к интригам. Отрицательные черты его характера
достаточно полно проявились уже в конфликте с Герценом, который
произошел из-за нежелания последнего подчиниться настойчивым
предложениям Утина преобразовать «Колокол», сделав его органом
всей эмиграции, либо передать часть средств Бахметьевского фонда
на «общее дело», т. е. на создание нового журнала. После неудачи
с Герценом Утин попробовал привлечь Бакунина. Через год в письме
* Козьмин В. П. Указ. соч. С. 98.

734
Я. M. ПИРУМОВА
А. Д. Трусову1 Утин объяснял, что желал «анонимности журнала»,
хотел, чтобы он не был «личным органом кого бы то ни было»*.
Желание это осталось неудовлетворенным. Бакунин был слишком
крупной индивидуальностью, чтобы даже анонимное его участие
не придало изданию определенные черты его личности. Однако сам
он был настолько заинтересован в установлении связей с Россией,
что по собственному желанию вряд ли оставил бы журнал.
Утин же, однако, именно так пытался представить дело, когда
писал Трусову, «что Бакунин не способен ни к какой выдержанной
работе, что, увлекаясь, как тщеславный старый ребенок, он
бросается с одного на другое и готов бросить журнал только потому, что
не видел еще кануна революции в России и мечтал о наступлении
революции в Женеве»**. Дело было проще. Утин имел основание
рассчитывать на ведущую роль в редакции, при участии же в издании
Бакунина, как показал опыт первого номера, это было невозможно.
Таковы, по нашему мнению, были причины и обстоятельства
разрыва Бакунина с группой «Народного дела».
По поводу этого разрыва Огарев писал Герцену: «"Народное дело",
кажется, разошлось оттого, что люди между собой разошлись. Как
это ни жалко, а все же тем паче этого нельзя поправить»***. Герцен
не жалел о случившемся. Он скептически отнесся и к появлению
журнала и к изложенной в его первом номере программе. Однако
это не помешало Александру Ивановичу указать Утину на
недопустимость бесцеремонного обращения со старым революционером.
«Бакунин слишком крупен, чтоб с ним поступать somairement****.
У него есть небольшие недостатки — и огромные достоинства. У
него есть прошедшее, и он — сила в настоящем» — так писал Герцен
Утину в 1869 г.*****
Эту силу признавала и европейская демократия, встречая
Бакунина овацией на Международном конгрессе Лиги Мира и Свободы
в Женеве. Цель его появления там была в пропаганде анархистских
идей, но он говорил и о положении России, о русском народе и его
истории.
Первое выступление Бакунина (10 сентября 1867 г.) было
коротким. Он высказывался за поражение самодержавия в любой войне,
так как всегда «неудачи царя несколько облегчали бремя импера-
* Литературное наследство. М., 1955. Т. 62. С. 687.
** Там же. С. 688.
*** Литературное наследство. М., 1941. Т. 39/40. С. 522.
**** Бесцеремонно (φρ.).
***** Герцен А. Я. Собр. соч.: В 30 т. Т. XXX. С. 158.

Русская революция в программе и тактике Бакунина,.,
735
торского самовластия», и призывал к разрушению всех государств,
чтобы на развалинах «этих единств, организованных сверху вниз
деспотизмом и завоеванием, могли развиться единства свободные,
организованные снизу вверх свободной федерацией общин в
провинцию, провинций в нацию, наций в Соединенные Штаты Европы»*.
Вторая речь, произнесенная год спустя (1869) на другом заседании
конгресса, в Берне, служила цели разъяснить слушателям ту
огромную разницу, которая существовала между понятием всероссийской
империи и народом. В историческом экскурсе Бакунин доказывал
«искусственность» возникновения централизации, подчеркивал
самобытность народной жизни, ничем кроме гнета не связанной с
государством, весьма вольно толковал веру народа в общность земли.
Он искал ее истоки в периоде феодальной раздробленности, когда
крестьяне будто бы «кочевали» вместе с дворянством и князьями
и потому «земля в действительности не принадлежала никому, т. е.
она принадлежала всему народу»**.
С большим основанием он объяснял царистские представления
народа. «Знаете, — говорил он, — что означает это воображаемое
обожание русского царя народом? Это — проявление ненависти
к дворянству, к официальной церкви, ко всем государственным
чиновникам, т. е. ко всему, что составляет самую суть императорского
могущества <...>. Царь для народа <...> подобно богу <...> только
отвлеченность » ***.
Далее, переходя к проблеме организации революции и поставив
риторический вопрос о том, «кто ее сумеет направить», он отвечал:
революционная русская молодежь. Бакунин называл ее «армией
осмысленной и энергичной», состоящей из детей мещан или
разорившегося дворянства, число которых, по его весьма умозрительным
представлениям, простиралось до 40, даже до 50 тыс. человек.
Мы коротко остановились лишь на русском аспекте выступлений
Бакунина. В целом же это было широкое изложение его программных
принципов, касающихся как обоснования уничтожения всех
государств, так и будущей организации общества. В то же время им было
написано «Мотивированное предложение Центральному комитету
Лиги Мира и Свободы», выпущенное отдельной брошюрой под
названием «Федерализм, социализм и антитеологизм»****. Обращения
Бакунина к делегатам заседаний конгресса вряд ли имели практи-
* Бакунин М.Избр. соч. Т. И; М., 1920. Т. III. С. 100-102.
** Там же. С. 104.
*** Бакунин М. Избр. соч. Т. III. С. 108.
**** Там же. С. 122-216.

736 Я. M. ПИРУМОВА
ческий смысл, но опубликованные речи и брошюры его получили
определенный общественный резонанс.
Для нас важна позиция А. И. Герцена. На приглашение
участвовать в конгрессе Лиги Мира и Свободы он ответил отказом, речи
Бакунина ему не нравились, однако он писал Огареву: «Бакунин
и Вырубов*, хотя и вздор пороли и пису** помешали, но я очень
доволен, что русский голос явился там»***.
Из тактических соображений Герцен решил «писать в их
пользу». 15 октября во французском «Колоколе» появилась его статья,
в которой он оправдывал участие русских с целью использования
европейской трибуны, мало того, он заявлял о своей солидарности.
«Русские могли воздержаться, как это сделали мы; но, принимая
участие в конгрессе, они могли появиться, только высоко держа
наше знамя, знамя нигилизма»****.
Позднее Бакунин понял тщетность своих надежд на организацию,
чуждую подлинным интересам народов. «К стыду своему, — писал
он в 1869 г., — я участвовал в этой буржуазной лиге и в продолжение
целого года имел глупость не отчаиваться обратить ее к принципам
социализма»*****. Но тогда, вскоре после второго конгресса Лиги, он
еще считал, что его выступления были к месту и ко времени
подходящи. Поэтому он и решил послать их К. Марксу. «Посылаю
тебе бандеролью все речи, которые я произнес в Берне», — писал
Бакунин, напоминая, что выслал ему также «Программу русской
социалистической демократии», изданную в Женеве в сентябре
1868 г,6* Кратко обозначая содержание своей программы, он
сообщал, «что первым условием действительного, то есть экономического,
социального и политического, освобождения русских и нерусских
народов, томящихся в Российской империи, является радикальное
разрушение этой империи»7*.
* Н. Г. Вырубов также выступал на конгрессе.
** Производное от англ. слова peace — мир.
*** Герцен А И. Собр. соч. Т. XXIX. С. 451.
**** Там же. Т. XX. С. 382.
***** Стеклов Ю. М. Указ. соч. Т. 2. С. 365.
6* Речь здесь идет о перепечатке «Нашей программы» из № 1 «Народного дела».
7* К. Маркс, Ф. Энгельс и революционная Россия. М., 1967. С. 167.

Русская революция в программе и тактике Бакунина... 737
2. Программные вопросы полемики
Бакунина с Герценом
Разномыслие между Герценом и Бакуниным, определившееся
в начале 60-х годов, продолжало углубляться. Разные
представления о путях и судьбах борьбы за освобождение народа все больше
разводили старых товарищей.
Весной 1866 г. погруженный в европейские конспирации и
планы международной революции, не определивший еще места в них
русского движения, Бакунин писал Герцену: «Прежде, чем я решусь
высказать свои убеждения насчет настоящего положения России
и русского дела, мне хочется, мне необходимо еще раз подробно
и долго обо всем переговорить en trois* с вами. Расходясь с вами,
кажется, во многом, — разумеется, только в путях, а не в целях, —
я так высоко ценю сознательную глубину и силу ваших убеждений,
что не могу и не хочу выступать наружу со своими, не попытавшись
еще раз проверить их вашей мыслью»**.
Бакунин был прав, говоря лишь о «проверке мыслью». Об
изменении каких-либо положений, укрепившихся в сознании людей,
за плечами которых у каждого был свой немалый опыт, свой
характер, темперамент, склад жизни, не было речи.
Говорят, что в споре рождается истина. Именно такой спор нужен
был им троим. Он помогал лучше сформулировать и укрепить в
собственном сознании те позиции, которые каждая из полемизирующих
сторон считала истинными.
Полемика их второй половины 60-х годов делится как бы на два
периода. В первом из них (1866-1867) наступал Бакунин. Он резко,
и часто справедливо, критиковал тактику издателей «Колокола»;
на втором этапе наиболее активная позиция принадлежала Герцену.
Критика его была шире и глубже, многогранней.
В 1866 г. своего рода программным документом стало письмо
Бакунина Герцену от 19 июля. Оно касалось вопросов тактики
освободительной борьбы, отношения к молодежи, критики либералов,
проблем государства и общины.
Определяющим пунктом противоречий были способы борьбы с
самодержавной властью. Обращение «Колокола» к правящим верхам
представлялось Бакунину неправомерным.
«Я просто не понимаю, — писал он 19 июля 1866 г., — ваших
писем к государю, ни цели, ни пользы: вижу в них, напротив, тот
* Втроем (φρ.).
** Письма... С. 271-272.

738
Н.М.ПИРУМОВА
вред, что они могут породить в неопытных умах мысль, что от
государства вообще, и особенно от всероссийского государства и от
представляющего его правительства, можно ожидать еще чего-нибудь
доброго для народа. По моему убеждению, напротив, делая пакости,
гадости, зло, они делают свое дело <...>. Вы утверждаете, что
правительство, как оно было поставлено, могло сделать чудеса "по плюсу
и по минусу" («Колокол» 15 дек. 65, стр. 1718), а я убежден, что оно
сильно только в минусе и что никакой плюс для него недоступен».
Государство, построенное «на радикальном отрицании народной
самостоятельности и народной жизни... переродиться в народное
государственное устройство не может». Не может, считал Бакунин,
«иссякнуть и нужная для государства реакционная политика <...>
И вы от этой необходимой реакции ждете чудес по психозу? И вы
печатно предполагаете возможность такого императора, который
<...> совместил бы в себе царя и Стеньку Разина? Любезные друзья,
я не менее вас решительный социалист, но именно потому, что я
социалист, я решительно не допускаю совместимости социального
преуспеяния России <...> с дальнейшим существованием
всероссийского государства»*.
Бакунин был прав, самодержавие по своей классовой природе
не могло быть совместимо с народным благом. Но у Герцена были
теоретические основания, объясняющие его тактику в этом
вопросе. В основе его отношения к верховной власти в России с давних
пор лежал сенсимонизм. Неясное представление о причинной связи
между экономикой и политикой вело к непониманию
большинством социалистов-утопистов того, что пределы возможного для
всякого правительства определяются характером экономических
отношений. Бакунин, считая невозможным изменение существа
правительственной власти в России, в известной мере это понимал**,
позиция же Герцена в вопросе оценки верховной власти теоретически
была значительно слабее***.
В конфликте Герцена с молодым поколением Бакунин в целом
был на стороне молодых, хотя собственное столкновение с Утиным
* Там же. С. 279, 286, 288.
** В том же письме он говорил и о «мнимом» освобождении крестьян, которое
свелось к превращению «помещичьих крестьян в государственных»; о том,
что «самосохранение» эксплуататорского государства требует его военно-
бюрократической формы, которая, в свою очередь, сводится к тому, чтобы
«теснить и разорять народ и т. д. » (Письма... С. 226.)
'** На это обстоятельство в свое время обратил внимание Г. В. Плеханов
(Плеханов Г. ß. А. И. Герцен и крепостное право // Избр. философские и социально-
экономические произведения. М., 1958. Т. IV. С. 616.)

Русская революция в программе и тактике Бакунина...
739
на время и охладило их безоговорочную поддержку. Призывая
Герцена отказаться от обращений «к лысым друзьям-изменникам»*,
к царю и правительству, он писал: «Ищите публики новой в
молодежи, в недоученных учениках Чернышевского и Добролюбова,
в Базаровых, в нигилистах — в них жизнь, в них энергия, в них
честная и сильная воля <...>. Эта публика сильна, молода,
энергична — ей надо полного света и не испугаете вы ее никакой истиною...
Давайте ей всю истину, чтобы она... могла узнать, куда идти и куда
вести народ»**.
Возмущение Бакунина первым откликом Герцена на выстрел
Д. В. Каракозова, покушавшегося на жизнь Александра П***, было
обусловлено той же линией поддержки молодого поколения. Не
будучи сторонником террора («я так же, как ты, не ожидаю ни малейшей
пользы от цареубийства в России, готов даже согласиться, что оно
положительно вредно, возбуждая в пользу царя временную реакцию» ****),
Бакунин писал, что «ни за что в мире <...> не бросил бы в Каракозова
камня и не назвал бы его печатно "фанатиком или озлобленным
человеком из дворян" <...>. Несмотря на теоретический промах его,
мы не можем отказать ему в своем уважении и должны признать его
"нашим" перед гнусной толпой лакействующих царепоклонников» *****.
Анализируемое письмо Бакунина содержит значительный
материал, помогающий установить степень его причастности к «русскому
социализму». Выше мы упоминали об обращении его к роли
общинного уклада народной жизни еще в 40-х годах. «Характер русской
революции, как революции социальной, предуказан заранее и
коренится во всем характере народа, в его общинном укладе», — писал
он в 1849 г.6* Ранее Герцена обратясь к этой идее, Бакунин в целом
остался ей верен и в последующие годы, однако это не исключало его
критического отношения к этому институту. Бакунин видел пороки
общины в отсутствии свободы ее членов, ее замкнутости,
патриархальности, бесправии лица перед миром, отсутствии справедливости,
принижении женщины. «Прибавьте к этому мгновенное обращение
всякого выборного крестьянина в притеснителя
чиновника-взяточника — и картина будет полная»7*.
* Письма... С. 280.
** Там же. С. 293.
*** Колокол. 1866. 1 мая. Л. 219.
**** Письма... С. 291.
***** Там же.
б* Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. Т. 3. С. 408.
7* Письма... С. 284.

740
Н.М.ПИРУМОВА
Далее он характеризовал те «добродетели», которые видели
в общине Герцен и Огарев: «Отсутствие <...> юридического права,
замененного в великорусском народе неопределенным и в
отношении собственно к лицам крайне бесцеремонным и даже совершенно
отрицательным правом: другое, пожалуй, положительное, хотя
и весьма темное инстинктивное понятие народа о праве каждого
крестьянина на землю, понятие, которое, если разобрать его строго,
отнюдь не утверждает права всего народа на всю землю» *.
Эти слова Бакунина представляют важнейший момент в его
размышлениях о судьбах общины. В связи с известной идеализацией
ее Герценом он вынужден был переосмыслить свои представления
об общинном укладе и здесь-то обнаружил единственный, по существу,
положительный элемент, да и тот весьма сомнительного свойства.
Позднее он отбросит эти сомнения и будет решительно утверждать наличие
в народе идеала, т. е. веры в право всего народа на всю землю, но пока
он полагал, что это право в народном сознании неразрывно связано
с царистскими представлениями. «"Земля наша, а мы государевы" —
с этим понятием, друзья мои, русский народ уйдет не далеко».
Изменит он свои формулировки и о значении самоуправления
общины, но дело будет не столько в сущности его представлений,
сколько в логическом обосновании революционно-народнического
варианта идеологии, требующего четко сформулированных
положительных начал. Сами же эти начала действительно существовали,
а развить их, по твердому убеждению и Бакунина и Герцена, должно
было социальное переустройство жизни.
В этом же письме он говорил, что в проблеме общины есть другая
сторона, «бунтовская, Стеньки-Разинская, Пугачевская, раскольничья —
единственная сторона, от которой должно, по-моему, ждать морализации
и спасения для русского народа. Ну, да это сторона уж не мирно
развивающаяся, не государственная, а чисто революционная, революционная
даже и тогда, когда она пробуждается с призывом царского имени».
Только революция, одновременно социальная и политическая,
может дать импульс развития заключенным в общине творческим
началам, только она и может спасти саму общину от начавшегося
разложения. «Община наша не имела даже и внутреннего развития
<...> а если в ней, благодаря напору государственности, стало заметно
подобие внутреннего процесса, так это процессы разложения —
всякий мужик побогаче да посильнее других стремится всеми силами
вырваться из общины, которая его теснит и душит»**.
* Там же. С. 285.
** Там же. С. 284, 285.

Русская революция в программе и тактике Бакунина..,
741
В разложении общины была, по Бакунину, угроза революции,
угроза федеративной организации жизни — безгосударственному
социализму. Главный пафос письма Бакунина был направлен на то,
чтобы убедить старых друзей в истинности анархо-революционного
пути развития России.
«Ты социалист, — обращался он к Герцену, — поэтому ради
последовательности должен быть врагом вообще всякого государства,
несовместного с действительным, вольным, широким развитием
социальных интересов народов <...> Или ты
социалист-государственник <...>?»*
На том историческом этапе развития Герцен был сторонником
республиканских и демократических государственных форм. Эти мысли
он сформулировал в ноябре 1867 г. в статье «Ответ на призыв к русским
польского республиканского центра». Поляки предлагали участие
в Европейском республиканском союзе. Герцен считал подобное
объединение в тех условиях несвоевременным, практически невозможным.
«Социалисты, прежде всего, мы глубоко убеждены, что
общественное развитие возможно только при полной республиканской свободе,
только при полном демократическом равенстве»**. Но иллюзий о
возможности установления в то время во всей Европе полной свободы
и равенства Герцен не питал. Он видел существующий «вотум
невежества, вотум продажности, упадка <...> — вотум против нас»***.
И хотя «разум, истина, нравственность явно находятся на стороне
республиканцев <...> но ни истина, ни нравственность, ни тем более
разум не являются обязательными и не могут навязываться силой;
у них нет права на насильственные признания, на вступление во
владение против воли народов»****.
Так Герцен формулировал те мысли, которые два года спустя
легли в основание его писем «К старому товарищу». В письме к Огареву,
говоря о своем отношении ко взглядам Бакунина, он писал: «Моя
статья о Польше провела между нами ту черту, которую я давно
хотел обозначить»*****.
Развитию уже явно определившихся теоретических разногласий
была посвящена первая редакция писем «К старому товарищу»6*,
* Там же. С. 174.
** Герцен А. И. Собр. соч. Т. XX. С. 88.
*** Там же. С. 91.
**** Там же.
***** Там же. Т. XXIX. С. 322.
6* О первой и последующей редакции этой работы: Путинцев В., Черняк Я. Герцен
и его письма «К старому товарищу» // Литературное наследство. Герцен и Огарев.

742
Я. M. ПИРУМОВА
носившая название «Между страничками». Тексту предшествовал
эпиграф из Бентама2, сохраненный позже и в самой статье: «Одни
мотивы, как бы они ни были достаточны, но могут быть
действительны без достаточных средств». Эти знаменательные слова заключали
в себе ту же мысль, что и в ответе на призыв «польского
республиканского центра», ту же мысль, что не раз звучала за последние годы
в личных письмах, адресованных Бакунину.
В середине марта 1869 г. рукопись статьи Герцен отправил
Огареву, находившемуся в Женеве, и просил его показать текст
Бакунину. Последний нашел статью несправедливой и выразил
желание отвечать на рукопись с тем, чтобы потом опубликовать
всю полемику. Герцен поддержал эту мысль: «Его, т. е. Бакунина,
мнение о статье интересно; он бы написал, я бы отвечал. Молодые
учились бы полемике без подтасовки, а может и еще кое-чему»*.
Но полемика в задуманной форме не состоялась: ей помешал
приезд С. Г. Нечаева.
Бакунин так и не прислал Герцену полемического ответа на
первую редакцию статьи, Огарев же прислал. Он работал над своими
замечаниями в то время, когда сблизился уже с Нечаевым и во
многом сошелся с Бакуниным. Однако позиция Огарева была вполне
самостоятельной, он оспаривал ряд положений той и другой стороны.
Отсутствие ответа Бакунина на статью Герцена компенсировалось
его прокламациями осени и зимы 1869/70 г.**
Суть спора***, по существу, сводилась к оценке времени, сил
и средств будущих революционных преобразований. Герцен полагал,
что звать к оружию можно «лишь накануне битвы»****, время же ее
еще не наступило. Полное изучение готовности народа, сил и средств
борьбы должно предшествовать «работе осуществления»*****. Огарев
отстаивал примат революционной практики6*. У Бакунина вопрос
о времени революции и готовности к ней народа не вызывал
сомнений. Он был уверен в наличии «могучего народного инстинкта»,
представлявшегося ему в виде всегдашней готовности к бунту, был
уверен и в наличии «революционной мысли», способной объединить
разрозненное движение. Именно поэтому он писал: «У кого есть
* Герцен А. И. Собр. соч. Т. XXX. С. 72.
** Подробнее об этих прокламациях см. дальше в этой же главе.
*** Подробнее полемика между Герценом, Огаревым и Бакуниным представлена
нами в книге «Герцен. Революционер, мыслитель, человек» (М., 1988).
**** Герцен А. И. Собр. соч. Т. XX. С. 570-577.
***** Там же.
6* Огарев Н. П. Ответы «старому другу» //Литературное наследство. Т. 61. С. 196.

Русская революция в программе и тактике Бакунина...
743
сердце для действий народных, тот должен думать теперь об одном:
как бы соединить все эти местные бунты в один бунт всенародный,
способный победить и свалить государство»*.
Для Герцена и Бакунина движущей силой революции был народ,
но посылки обоих революционеров при определении потенциальных
возможностей крестьянства были различны. Бакунин считал, что
народ «социалист по положению и инстинкту», Герцен полагал, что
народ по инстинкту — консерватор. При этом Бакунин не отрицал
естественного консерватизма крестьянского быта, что не мешало
ему преувеличивать значение социальных инстинктов, а стремление
народа к земле и воле трактовать как стихийное, веками
существовавшее народное сознание, направленное на разрушение всех
государственных установлений. Полемизируя с Герценом по поводу
пропаганды подобных идей, он писал: «Ты говоришь <...> что, как
масса не приготовлена еще к их осуществлению, проповедовать их
теперь непрактично. Я на это не согласен. Мысли эти потому и имеют
за себя будущее, что они стихийным образом живут и всегда жили
в потребностях масс»**.
В качестве аргумента Бакунин привлекал «разбойный мир». К
пониманию им этого термина мы еще вернемся, здесь же отметим еще
одну важную линию разногласий старых товарищей — отношение
народа к государству.
Согласно доктрине Бакунина, народ решительно не приемлет
государства, живет своей, не связанной внутренне с ним жизнью.
На подобные противопоставления Герцен возражал: «Государство,
церковь, войско отрицаются так же логически, как богословие,
метафизика и пр. В известной научной сфере они осуждены, но вне
ее академических стен они владеют всеми нравственными силами.
<...> Старый порядок вещей крепче признанием, чем материальной
силой, его поддерживающей»***.
Бакунин же не мог себе представить, чтобы программа,
вытекавшая, по его глубокому убеждению, из народных потребностей,
оказалась вдруг им не соответствующей и что «старый порядок вещей»
вообще мог быть в какой-то мере близок народу.
Отрицание Бакуниным буржуазной науки Герцен понимал как
выступление против науки вообще. Именно он стал авторитетным
* Бакунин М. К офицерам русской армии. [Женева], 1870. С. 38; Он же.
Постановка революционного вопроса // Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену
и Н. П. Огареву. С. 474.
** Письма... С. 204.
*** Герцен А. И. Собр. соч. Т. XX. С. 579.

744
Н.М.ПИРУМОВА
свидетелем для тех, кто впоследствии видел в Бакунине лишь врага
науки. Но дело было сложнее. Бакунин, как отмечалось в
предыдущей главе, выступал не против науки, а против того, чтобы она
служила лишь господствующим классам, чтобы она была недоступна
народу.
«Да не подумают, что мы отвергаем или презираем науку, — писал
он. — Мы не хуже других знаем, что способность и стремление к
науке, т. е. к систематическому уразумению существующего мира,
составляет именно те главные свойства, которыми человек отличается
от других животных»*. Экономическая и политическая организация
общества всегда давала возможность получать образование только
буржуазии, в то время как пролетариат «осужден на вынужденное
невежество». Отвергая буржуазную науку и буржуазное богатство,
Бакунин требовал их «как общего достояния для всех»**. В пылу
полемики он забывал об определенной самостоятельности науки
вообще. Герцен был прав, утверждая, что если наука «в руках
правительства и капитала <...> это не ее вина. Механика равно служит
для постройки железных дорог и всяких пушек и мониторов»***.
Теоретические разногласия старых товарищей порой принимали
весьма острую форму, но дружеские отношения их не теряли от этого
своей теплоты. Ни о каком «полном разрыве»**** между ними речи
не было. Напротив, письма Герцена конца 1860-х годов
свидетельствуют об обратном.
е^
* Archives Bakounine. Leiden, 1967. V. III. P. 197.
** Бакунин M. Избр. соч. Т. IV. С. 48.
*** Герцен А. И. Собр. соч. Т. XX. С. 581, 592.
**** Рудницкая Е. Л. Русская революционная мысль: Демократическая печать,
1864-1873. М., 1984. С. 213.

VI
НАШИ СОВРЕМЕННИКИ
ОБ АКТУАЛЬНОСТИ
ИЗУЧЕНИЯ БАКУНИНА
И БАКУНИЗМА

^a
В. А. ДОЛЖИКОВ
«Сибирский» фактор
в эволюции политических воззрений
М. А. Бакунина (1857-1861)
В отечественной исторической литературе до настоящего времени
действует тенденция, на которую ещё в 1926 г. обратил внимание
M. Н. Покровский. «Назвать Бакунина великим революционером
как-то не решаются, — писал он в юбилейной статье, посвященной
50-летию со дня смерти этого выдающегося русского политического
деятеля и мыслителя, — а между тем это был один из величайших
в Европе XIX столетия и безусловно самый крупный в России в до-
ленинский период»*. Негативистский подход к освещению
проблематики, связанной с М. А. Бакуниным, по сложившейся традиции
оправдывался официальными советскими исследователями
актуальностью борьбы против рецидивов анархизма. На самом же деле
подобное отношение к «великому бунтарю» требовалось достойному
преемнику самодержавия — тоталитарному сталинистскому режиму — для
того, чтобы искоренить из общественной памяти привлекательный
и яркий его образ. Правящая в России коммунистическая бюрократия
всегда осознавала опасность идейного наследия М. А. Бакунина для
антинациональной имперской государственной системы.
Можно и дальше дискутировать о мнимых или явных
крайностях бакунинских политических воззрений. Но все более очевидной
становится одна истина: последовательная и радикальная
десталинизация самого метода их исследования пока не состоялась**. Колос-
* Покровский Μ. Н. Бакунин в русской революции // Михаил Бакунин:
Неизданные материалы и статьи. М., 1926. С. 179.
** Волков Г. Неистовый бунтарь // Коммунист. 1989. № 12. С. 83-93; Исаев А. К.,
Олейников Д. И. Бакунизм нуждается в более серьезном изучении // Вопросы
истории. 1989. № 2. С. 118-126.

748
В.А.ДОЛЖИКОВ
сальная роль M. А. Бакунина в отечественной и мировой истории
по-прежнему сводится многими авторами к стереотипному ярлыку
«апостола международного анархизма», либо, в так называемом
перестроечном варианте, к фальшивому признанию его «заслуг» как
основателя «коммунистической антиутопии». Поэтому целый ряд
проблем, ключевых для понимания мировоззренческой эволюции
М. А. Бакунина, как бы выпадает из инструментария российских
историков. Одна из них — период четырехлетнего пребывания
русского революционера № 1 в Сибири (1857-1861). В этом легко
можно убедиться, ознакомившись с литературой последних лет. Так,
в сравнительно недавних публикациях В. Г. Графского, С. Н. Канева,
М. И. Михайлова и других советских авторов данной теме отводится
буквально две-три строчки текста*. Цитирую книгу В. Графского
как наиболее близкую по проблематике:
«В 1857 году Бакунина направляют (?) на вечное поселение в
Сибирь, откуда ему через четыре года удается бежать <...>» **. И только.
По канонам традиционно марксистской концептуальной схемы,
разработанной в 1920-1930-е годы В. П. Полонским и Ю. М. Сте-
кловым, сибирский период в бакунинской биографии будто бы
представляет собой некую «мрачную страницу», заполненную одними
заблуждениями и ошибками. В. П. Полонский прямо доказывал, что
в Сибирь М. А. Бакунин отправился морально сломленным, пережил
здесь продолжительный идейный кризис и лишь благодаря бегству
за границу смог восстановить свой былой потенциал. «<...> В Сибири,
особенно в первые полтора года по выходе из крепости, — пишет
данный автор, — он пребывал в состоянии какого-то душевного маразма (I),
весь в плену жалкого обывательского малодушия». Позицию В. П.
Полонского вполне разделял и Ю. М. Стеклов, который также считает
сибирские годы Бакунина полосой мировоззренческой деградации
и катастрофического сползания «вправо», в сторону пресловутого
«буржуазного либерализма». Последнее казалось
историкам-марксистам крайней чертой падения бакунинских политических взглядов***.
* Графский В. Г, Бакунин. Из истории политических идей. М., 1985. С. 16-17;
Канев С. if. Революция и анархизм. М., 1987. С. 113; Михайлов М. И.
Мелкобуржуазное бунтарство в эпоху промышленного капитализма. М., 1988. С. 171.
** Графский В. Г. Бакунин. Из истории политических идей. М., 1985. С. 17.
*** Полонский Б. П, Крепостные и сибирские годы Михаила Бакунина // Красная
новь. 1921. № 3. С. 131,133; Стеклов Ю. М. Комментарии к IV тому Собрания
сочинений и писем М. А. Бакунина // Бакунин М. А. Собр. соч. и писем. М.,
1935. Т. IV. С. 581; Стеклов Ю. M. М. А. Бакунин. Его жизнь и деятельность.
М., 1926. Т. 1.С. 515-516.

«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений М.А. Бакунина 749
Концепцию В. П. Полонского и Ю. М. Стеклова продолжает
развивать с середины 1960-х годов H. М. Пирумова, мнение которой
считается весьма авторитетным. В своей последней по времени
работе, посвященной специально «сибирскому» сюжету, биограф
М. А. Бакунина предпринимает характерную попытку модернизовать
тезис предшественников о «поправении» его в конце 1850 — начале
1860-х годов. Однако ее вывод относительно эволюции политических
воззрений М. А. Бакунина в Сибири является совсем не бесспорным.
«Идейная жизнь его замерла на уровне 1849 г., — утверждает
исследовательница, не приводя сколько-нибудь весомых аргументов
в пользу реалистичности такой оценки, — а все устремления были
направлены на то, чтобы любой ценой освободиться из ссылки»*.
Зададим все же вопрос уважаемому автору: а возможно ли подобное
«замирание» вообще?
Диалектика мировоззренческой эволюции независимо от ее
субъекта заключается, на мой взгляд, в том, что более или менее
динамичное развитие политических взглядов у общественных деятелей,
сопоставимых с М. А. Бакуниным, попросту неизбежно. Иное дело,
в какую сторону? Либо действительно «вправо» — к реакционному
консерватизму. Либо «влево» — к радикальному демократизму...
Возможна и эволюция к «центру», т. е. в направлении либерализма.
Могут быть, вероятно, и комбинации указанных вариантов идейно-
теоретического развития. Другого не дано.
Я не разделяю ни точку зрения первых советских биографов
М. А. Бакунина, ни модернизированный вариант прежней концепции,
предлагаемый H. М. Пирумовой. В качестве аргумента привожу
известное всем исследователям этого направления свидетельство такого
авторитетного для них современника М. А. Бакунина, как К. Маркс.
Оно относится к тому времени, когда между обоими лидерами 1-го
Интернационала еще не возникло взаимное отчуждение. Примечательно,
что в конце 1864 г. К. Маркс давал очень лестную оценку политическим
воззрениям М. А. Бакунина первых послесибирских лет. «В общем это
один из немногих людей, — говорится в письме К. Маркса к Ф.
Энгельсу от 4 ноября 1864 г., — которые, по-моему, за эти шестнадцать лет
(с 1848 г. — прим. авт. — В. Д.) не пошли назад, а наоборот развились
дальше»**. В пользу объективности приводимой характеристики
свидетельствует беспрецедентно активная роль М. А. Бакунина в истории
общеевропейского рабочего движения 1860-1870-х годов, не говоря
* Пирумова Н. М. Бакунин в Сибири // Вопросы истории. 1986. № 9. С. 103,114.
** Маркс К. Письмо к Ф. Энгельсу от 4 ноября 1864 г. из Лондона // Маркс К.,
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 31. С. 13-14.

750
В.А.ДОЛЖИКОВ
уже о признанном его лидерстве среди отечественных идеологов
радикально-демократического народнического движения. Замечу особо,
что цитировавшийся выше отзыв К. Маркса определенно фиксирует
позитивные перемены в бакунинском мировоззрении, происшедшие
с 1848 по 1864 гг. Поэтому я считаю некорректной экстраполяцию
отдельными авторами на сибирские годы жизни и деятельности
М. А. Бакунина тех высказываний о нем К. Маркса и Ф. Энгельса,
которые относятся к более позднему периоду 1871-1873 гг.*.
Зарубежному этапу бакунинской политической биографии,
по традиции, уделяется в литературе непомерно большое значение.
Но, замечу, все-таки российская, а не трансъевропейская
действительность находилась в центре социально-политических интересов
М. А. Бакунина. Она же была самым существенным фактором
генезиса и эволюции его революционных взглядов. Причем не только
в 1830-е годы, когда он находился в самой России.
Становление влиятельнейшего теоретика русского политического
радикализма, несомненно, происходило не без воздействия на него
национальной «почвы». А с учетом этого фактора значение
сибирских лет в его мировоззренческой эволюции многократно возрастает.
«В Сибири Бакунину впервые за всю его жизнь <...> — справедливо
заметил в 1910 г. Б. И. Горев, — пришлось близко познакомиться
с будничной, практической жизнью русской провинции»**. Ведь
именно в Сибири после длительной эмиграции и восьмилетнего
тюремного заточения он получил единственную (как позднее
выяснилось) возможность напрямую соприкоснуться с «родной прозой
жизни». Сам М. А. Бакунин не раз отмечал исключительную
ценность подобного опыта. К примеру, после своего бегства из России
он писал в декабре 1862 г. младшему брату Александру, жившему
тогда во Флоренции: «Для тебя, мне кажется, было бы также
хорошо хоть на время съездить в Россию, чтобы попробовать опять
русской почвы»***. О насущной потребности в «беспрестанных свежих
сношениях с живою, деятельною Россиею» М. А. Бакунин пишет
к Н. С. Корсаковой в мае того же года, подчеркивая, что без таких
контактов «выдыхается»****. Наконец, вспоминая о своей «сибириаде»
* Дулов А. В. К. Маркс и Ф. Энгельс о Сибири 50-60-х гг. XIX в. // Записки
Иркутского краеведческого музея. Иркутск, 1965. Т. 1. С. 8-21.
** ГоревБ.И.М, А. Бакунин, Его жизнь, деятельность и учение. М., 1919. С. 111.
*** ЦГАОР. Ф. 95, Ш-е Отд. Оп. 1. Д. 63. Л. 67-67об. (Письмо М. А. Бакунина
к брату от 18 декабря 1862 г. из Лондона. Копия.)
**** Бакунин М.А. Письмо к Н. С. Корсаковой-Бакуниной от 9 мая 1862 г. из
Лондона// Былое. 1925. № 3. С. 39-40.

«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений М.А. Бакунина 751
в письме к С. Г. Нечаеву от 2 июня 1870. г., М. А. Бакунин
признается, что другой России, кроме сибирской, по-настоящему не знал.
«Итак, в продолжении 30 лет я прожил всего 4 года (9 лет тому
назад), от 57 до 61 на свободе в России, т. е. в Сибири, — оценивал он
познавательный смысл общения с отечественной "почвой". — Это,
разумеется, дало мне возможность ближе познакомиться с русским
народом, с мужиками, с мещанами и с купечеством, и то специально
сибирским <...>»*. Новая (в сравнении с 1848-1849 гг.)
бакунинская политическая программа, ориентированная на применение
в общероссийском масштабе, тем не менее разрабатывалась в
Сибири на базе регионального фактического материала. «<...> Эта
программа, — так разъяснял М. А. Бакунин в своем воззвании
"К русским революционерам" 1872 г., — не есть выдуманная нами
форма, к которой мы хотим приноровить действия народа, — это
есть результат изучения народа, народных инстинктов и идеалов»**.
Игнорирование исследователями роли «сибирского» фактора
в эволюции бакунинских политических взглядов препятствует
научной разработке многих нужных проблем. Вот и авторы вводной
статьи к хрестоматии «Утопический социализм в России» А. Володин
и Б. Шахматов, характеризуя программные установки М. А.
Бакунина, недоумевают, с какой, мол, стати он, будучи атеистом,
считал старообрядцев одной из главных движущих сил ожидавшейся
в 1860-1870-х годах народной антикрепостнической революции
в России?*** Хотя следовало бы знать, что настроения русских
протестантов-старообрядцев («раскольников» и «сектантов», по ца-
ристско-сталинистской терминологии) М. А. Бакунину были хорошо
известны не понаслышке. В конце 1850-х годов он целенаправленно
изучал старообрядчество на примере закрепощенных императорским
Кабинетом русских крестьян Алтая, в массе своей исповедующих
народное, а не казенное, православие****.
Уникальность жизненного опыта сибирских лет для М. А.
Бакунина состояла еще и в том, что пришлись они на переломный период
первого в истории Российской империи настоящего политического
кризиса. Почему же до сей поры не заинтересовало исследователей
* Бакунин М.А Письмо к С. Г. Нечаеву от 2 июня 1870 г. // Бакунин М. А.
Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 528-529.
** Бакунин М.А. Речи и воззвания. СПб., 1906. С. 280-281.
*** Володин Α., Шахматов Б. Утопический социализм в России // Утопический
социализм в России: Хрестоматия. М., 1985. С. 71.
**** Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. М., 1935. Т. IV. С. 317; Беликов Д. Н. Томский
раскол: Исторический очерк от 1834 по 1880-е годы. Томск, 1901. С. 1, 7, 28.

752
В.А.ДОЛЖИКОВ
столь знаменательное совпадение? Думаю, потому, что если принимать
во внимание данное обстоятельство всерьез, то могут рухнуть многие
мифы старой негативистской концепции, исключающей М. А.
Бакунина из числа главных действующих лиц этой исторической эпохи.
А ведь лично для него всероссийский структурный кризис,
углублявшийся с 1856 г., означал многое. После долгой тюремной
изоляции жизнь М. А. Бакунина опять обретала свою значимость.
На него, как и на других общественных деятелей России, безусловно,
воздействовал событийный фон эпохи 1857-1863 годов: резкое
обострение аграрно-крестьянского вопроса, заметный подъем
демократического, либерального и национального освободительного движений,
растущая популярность в русском обществе зарубежной
эмигрантской печати и подцензурной обличительной публицистики авторов
«Отечественныхзаписок», «Русскоговестника» и «Современника»,
так называемые трезвенные бунты целых губерний, усиливающееся
после Крымской катастрофы брожение в армии и т. п. «<...> При
таких условиях самый осторожный и трезвый политик, — писал позже
лидер большевиков об этом историческом периоде, — должен был
признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское
восстание — опасностью весьма серьезной»*. М. А. Бакунин же
тем более верил в такую развязку конфликта. Ему, как известно,
не была свойственна филистерская осторожность в политических
прогнозах. «Можно оспаривать право на революцию в разных
странах, — подчеркивал он еще в 1850 г., — но в России это право не
вызывает ни малейшего сомнения». Антикрепостническая народная
революция казалась ему и тогда неизбежной вследствие множества
трудноразрешимых для царизма межклассовых и
межнациональных противоречий. «Ничто не может отвратить ее: рано или поздно
она прорвется, — доказывал М. А. Бакунин, — чем позднее, тем
разрушительнее»**. Однако теоретик русского «анархизма», которому
зачастую приписывают апологию стихийного крестьянского бунта,
видел наиболее приемлемый для России вариант плодотворного
освободительного процесса в дворянско-буржуазной революции «сверху».
Он с известным оптимизмом отмечал, что в русском обществе
«образовалось довольно значительное количество просвещенных людей
разных возрастов, принадлежащих к дворянству и к буржуазии,
которые нетерпеливо и даже со стыдом выносят отвратительный
гнет и не только будут с радостью приветствовать всякую перемену,
* Ленин В. И. Гонители земства и аннибалы либерализма // Ленин В. И. Поли,
собр. соч. Т. 5. С. 29-30.
** Бакунины. А. Собр. соч. и писем. М., 1935. Т. IV. С. 225, 234.

«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений М.А. Бакунина 753
всякий шаг к освобождению, но и примут в последнем деятельное
участие»*. При этом М. А. Бакунин ссылался на прецедент
подавленного восстания дворян-декабристов в 1825 г. Подобную точку
зрения разделяли в начале 1850-х годов и некоторые другие деятели
российского и международного революционного движений. Так,
Ф. Энгельс в одном из писем к И. Вейдемейеру^вбЗ г. признавал,
что «дворянско-буржуазная революция в Петербурге с последующей
гражданской войной внутри страны вполне возможна»**.
Осмысливая главные тенденции и противоречия переломного
периода 1850-1860-х годов, М. А. Бакунин существенно скорректировал свои
политические установки. Давая позже оценку собственным идейным
исканиям той поры, он подчеркивал: «это было время компромиссов»***
(курсив автора. — В. Д.). М. А. Бакунин теоретически прорабатывал
возможные альтернативы политического развития России с учетом
реалий «александровской оттепели». Заметив, что среди декабристов
и петрашевцев, находившихся одновременно с ним в Сибири, многие
тяготеют к либерализму, к легальным формам борьбы против
крепостнической реакции, он формулирует программу «общества р,ля спасения
России от близорукости царской и от министерского шарлатанства».
Компромиссной общей целью такого гласно действующего альянса
должен был стать, по его замыслу, созыв «Земского всенародного
Собора» ****. В европейской России, куда М. А. Бакунин рассчитывал
перебраться в 1860 г., он пытался найти поддержку этой перспективной
и реалистической идеи у деятелей дворянского либерального движения
П. В. Анненкова, К. Д. Кавелина, M. Н. Каткова, И. С. Тургенева и др.
Бакунинский проект был также сориентирован и на
радикально-либеральную группировку А. М. Унковского, в которую входили родные
братья «великого бунтаря» А. А. Бакунин и П. А. Бакунин. К тому
времени у него имелись налаженные связи и с демократами, близкими
к Н. Г. Чернышевскому и Н. А. Добролюбову.
Для более четкого понимания этой малоизвестной среди
исследователей идеи большую ценность представляет рукописное бакунинское
воззвание 1861 г. «Великорусе», выявленное мной в личном фонде*****
* Там же. С. 227-228.
** Энгельс Ф. Письмо к И. Вейдемейеру от 11 марта 1853 г. // Маркс К.
Энгельс Ф. Собр. соч. 2-е изд. Т. 28. С. 487.
*** Бакунин М.А. Письма к А. И. Герцену и Н. П. Огарёву. СПб., 1906. С. 282.
**** Бакунин М.А. 1) Народное Дело: Романов, Пугачёв или Пестель? //
Бакунин М. А. Избранные сочинения. М„ 1920. Т. III. С. 88; 2) Собр. соч. и писем.
Т. IV. С. 309.
***** ЦГАОР. Ф. 945. Долгоруков В. А. Оп. 1. Д. 111. Л. 1-12об. («Клерикальная
партия в Польше» и «Великорусе» — статьи неустановленного автора.)

754
В.А.ДОЛЖИКОВ
самого компетентного лица тогдашней бюрократической иерархии,
шефа корпуса жандармов и Ш-го Отделения В. А. Долгорукова2.
Следует указать на дискуссионный характер моей находки, потому
что в исторической литературе авторство данного воззвания
(прокламации) обычно идентифицируется с другими общественными
деятелями*. М. А. Бакунина, по укоренившемуся ритуалу, заведомо
исключают из круга гипотетических авторов «Великорусса».
По описи долгоруковского фонда этот любопытный документ
числится одним из двух сочинений, написанных «неустановленным
лицом». Но его авторскую принадлежность вполне можно определить
как раз по второму документу — статье-воззвании «Клерикальная
партия в Польше», подписанной известным литературным
псевдонимом М. А. Бакунина «Элизар» («Элиасар»)**. Идейное
содержание, и специфические особенности лексики обеих рукописей тоже
идентифицируются с бакунинской публицистикой.
Ближайшую задачу всероссийского освободительного процесса
автор «Великорусса» видел в сплочении всех антикрепостнических
общественных сил страны. Основой согласия либералов и демократов
М. А. Бакунин считал «возможно-полное и разумное
осуществление идеи права, верное применение юридических начал ко всем
случаям обыденной жизни»***. Он четко выделяет общность
политических интересов будущего либерально-демократического
движения в России, которая заключается в «устранении произвольного
управления, в замене его законностью»****. Указывая на растущий
потенциал стихийного народного протеста, автор воззвания отмечал,
что «правительство ничего не в силах понимать, оно глупо и
невежественно, оно ведет Россию к пугачевщине». Поэтому М. А.
Бакунин предлагал «образованным классам взять в свои руки ведение
дел из рук неспособного правительства, чтобы спасти народ от
истязаний <...>» По существу, он подталкивал русских либералов
и радикалов к ликвидации самодержавного деспотизма «сверху».
Если же этого сделать не удастся, предупреждал М. А. Бакунин,
тогда и сами либералы испытают позже на себе новую вспышку
репрессивного гнета со стороны царского правительства. Так оно
* Хоментовская А. И. Н. Г.Чернышевский и подпольная литература начала
60-х годов // Исторический архив. 1919. № 1. С. 324-413; Стеклов Ю. М.
Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность. М.; Л., 1928. Т. 1. С. 246-252.
** Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и
общественных деятелей. М., 1957. Т. 1. С. 370.
*** ЦГАОР. Ф. 945. Долгоруков В. А. Оп. 1. Д. 111. Л. 9.
**** Там же. Л. 12.

«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений М. А. Бакунина 755
и будет, поскольку самодержавие «при своей неспособности вести
национальные дела разумным образом, впадает в необходимость
держаться системы стеснений»*.
Вместе с тем М. А. Бакунин подчеркивал, что у демократического
движения — свои собственные интересы и свое понимание
патриотизма. «Если образованные классы почтут себя бессильными, не
почувствуют в себе решимость обуздать правительство, и руководить
им, — предостерегает он возможных партнеров по
антикрепостническому альянсу, — тогда патриоты принуждены призвать народ
на дело <...>»**. Словосочетание «народное дело», как известно,
обозначает уМ. А. Бакунина и других русских
демократов-шестидесятников не что иное, как демократическую революцию «снизу».
К выводу об иллюзорном характере предстоящего
«освобождения» и «великих реформ», в которые искренне верили многие
деятели радикально-либеральной ориентации, М. А. Бакунин
пришел, опираясь на личный опыт политического ссыльного,
приобретенный в сибирские годы. У него были все основания не доверять
царю-«освободителю», который без колебаний вычеркнул фамилию
Бакунина из списка лиц, подлежащих амнистии, а впоследствии
не разрешил ему выехать из Сибири в европейскую Россию. Но
важнейшая причина недоверия иная. Об этом свидетельствует
содержание цитировавшейся бакунинской прокламации «Великорусе».
Реформа 1861 г. именуется в ней «обременительной переменою,
которую правительство производит под именем освобождения»***.
Позднее, в письме редакторам «Колокола» от 19 июля 1866 г.
М. А. Бакунин возвратился к данному вопросу снова и повторил
свою прежнюю оценку в тех же самых лексических оборотах.
«<...> Освобождение было мнимое, — доказывал он А. И.
Герцену. — Это было, ввиду грозивших смут и опасностей, не что иное,
как перемена методы и системы в деле народного притеснения,
помещичьи крестьяне превращены в государственных»****. С
бакунинской точки зрения, «казенные» крестьяне эксплуатируются
государством намного сильнее, чем все другие слои крепостного
населения России. «Государственным крестьянам, — всегда считал
М. А. Бакунин, — живется гораздо хуже, они подвергаются гораздо
большим притеснениям и ограблению, чем даже помещичьи
крестьяне. Они управляются русскими чиновниками — этим сказано
* Там же. Л. 9,12.
** Там же. Л. 12.
*** Там же.
**** Бакунин М.А. Письма к А. И. Герцену и Н. П. Огарёву. С. 286.

756
В.А.ДОЛЖИКОВ
все»*. Будучи заинтересованной стороной, царская бюрократия,
утверждал он, провела в 1861 г. не отмену крепостничества, а всего
лишь его модификацию. «Место чиновника-помещика занял теперь
чиновник-община, — разъясняет М. А. Бакунин социальный смысл
этого псевдоморфоза, — а над общиной все казенное чиновничество,
на место помещика община сделалась теперь в руках государства
слепым, послушным орудием для управления крестьянами»**.
Подмена осталась не замеченной и не понятой большинством русских
«шестидесятников» XIX столетия. Только малочисленная группа
демократов-разночинцев согласилась с жесткой бакунинской оценкой
деятельности «царя-освободителя». Недаром Н. Г. Чернышевский
сочувственно отнесся к идеям «Великорусса».
В «Письмах без адреса» он сообщал о «загадочном появлении
программы, порицаемой одними, хвалимой другими, но принимаемой
к сведению всеми <...>»***. Мало кому известно, что из всех крупных
деятелей русского общественного движения конца 1850 — начала
1860-х годов один лишь редактор «Современника» реально поддержал
М. А. Бакунина в сибирском изгнании, выступив с резкой критикой
карикатурной версии его биографии, растиражированной И.
Тургеневым в повести «Рудин». Н. Г. Чернышевский справедливо упрекал
писателя за «небезобидную попытку вместо портрета живого человека
рисовать карикатуру, как будто лев годится для карикатуры» ****. Ему
был понятен истинный политический смысл тургеневской
пародии: она способствовала дискредитации общественного авторитета
М. А. Бакунина и, в его лице, всех тогдашних демократов России.
Отсутствие столь необходимой поддержки программе
«Великорусса» со стороны абсолютного большинства русских либералов
побудило М. А. Бакунина сделать иной социальный выбор. Отныне
(с 1862 г.) он ориентировался в основном на молодую разночинную
интеллигенцию, котирую рассчитывал объединить и организовать
в нелегально действующую централизованную революционную
партию. Согласно бакунинскому проекту 1861-1862 гг. «на всем
пространстве России должны быть учреждены отдельные кружки;
каждый из пяти лиц, не более»*****. Всероссийская
социально-революционная организация должна была, по его замыслу, сыграть
* Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. Т. IV. С. 40.
** Бакунин М.А. Письма к А. И. Герцену и Н. П. Огарёву. С. 286.
*** Чернышевский Я. Г. Полное собрание сочинений. СПб., 1906. Т. IV. С. 281-282.
**** Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. СПб., 1907. Т. X. С. 306.
***** Пушкин Б. М. А. Бакунин по отчетам III Отделения // Красный архив. 1923,
№3,С. 200.

«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений М.А. Бакунина 757
роль коллективного вождя народных масс во время радикальной
антикрепостнической революции «снизу». Замечу особо, что
разработанные и предлагаемые М. А. Бакуниным уставные принципы
этой организации: централизм, жесткая дисциплина, подчинение
меньшинства большинству, обязательная конспирация, боевые
«пятерки» и прочее нашли практическое применение сначала в «Земле
и Воле» 1860-1870-х годов, и затем и в неонароднической партии
социалистов-революционеров. Лидер большевиков, кстати,
называл организацию бакунинского образца «превосходной» и видел
в ней прототип всероссийской социал-демократической партии*.
Сибирский этап героической биографии великого русского
революционера не был, конечно, полосой его идейной деградации.
Синхронное совпадение этих лет жизни и деятельности М. А. Бакунина
с переломной эпохой общенационального кризиса способствовало
коренным изменениям в его политических взглядах. Преодолевая
комплекс «кающегося дворянина», он эволюционировал на рубеже
1850-1860-х годов в сторону последовательно радикального
демократизма. Отечественная «почва», на которой действовал М. А.
Бакунин в Сибири, являлась важнейшим фактором, стимулировавшим
процесс формирования у него таких ценных мировоззренческих
качеств, как политический и социологический реализм. Исследуя
общенациональные проблемы преимущественно на сибирском
материале, он пришел к осознанию того факта, что в азиатской части
России господствует крепостничество в специфически «казенной»,
государственно-бюрократической форме. Вывод этот являлся
ключевым теоретическим достижением М. А. Бакунина 1850-х
годов. Благодаря своему открытию он понял, что интегрированная
в казенно-крепостнические структуры великорусская община с ее
патриархальным уравнительным укладом не отвечает
демократически идеалам. М. А. Бакунин преодолел утопическую веру
в «спасительную миссию» общины в России в отличие от других
теоретиков отечественной демократической мысли XIX-XX вв.,
продолжавших еще долгое время заблуждаться на этот счет. Так что
доминирующая роль «сибирского», вернее, национального, фактора
в эволюции его политических воззрений представляется бесспорной.
е^а
* Ленин В. И. Что делать? // Поли. собр. соч. Т. 6. С. 134-135.

^^
В.М.АРТЕМОВ
M. A. Бакунин:
к свободе через образование
Выход российского общества из кризиса предполагает духовно-
нравственное возрождение, неотъемлемыми сторонами которого
выступают свобода и образование. Если поиски путей к свободе —
это своеобразная «красная нить» исторически развертывающегося
социокультурного процесса, то образование — духовный материал,
скрепляющий социум, стремящийся к прогрессу. Образование
обеспечивает преемственность в культуре, приближает будущее.
Поэтому, помогая образованию, общество тем самым делает шаг к идеалу,
включающему в себя такие ценности, как свобода, справедливость,
счастливая жизнь и др. Само общество может оказаться способным
к этому, если реализует указанные ценности, опираясь на социально-
экономическую устойчивость.
Ориентация на такое общество, на утверждение личностного
начала в практически-нравственном измерении отличает русскую
философию, видным представителем которой является М. А.
Бакунин. Бакунинский вариант решения проблем общества в
направлении его освобождения и организаций разумного сотрудничества
нуждается в новом осмыслении. Освоение творческого наследия
М. А. Бакунина позволит продвинуться к желанному состоянию
просвещенной свободы.
Исторический опыт развития нашей страны, да и всего мира
показывает, что критическая составляющая бакунизма оказалась верной.
Государственность, как она виделась М. А. Бакунину, не
приблизилась к конкретному человеку. В анархизме, понимаемом
мировоззренчески, есть здоровые элементы творчества и свободы. Основная
анархистская установка на свободное, самоуправляющееся общество
предполагает естественно-природные, духовно-нравственные, лич-

M. А. Бакунин: к свободе через образование
759
ностные опоры для нормального социального развития. Фактическое
исчерпание лимита доверия к существующим институтам власти
ориентирует ученых на более глубокое изучение альтернативных
вариантов преобразований, особенно идущих от отечественной
«почвы», учитывающих интересы людей труда.
Среди множества проблем современности представляется
актуальным выделить проблему формирования культуры свободы.
На первый взгляд свободы в России стало больше: произошло
своеобразное раскрепощение общественного сознания, возросла
активность средств массовой информации и т. п. Но этот феномен свободы
недостаточно связан с глубокими и заинтересованными духовными
поисками субъектов социальной жизни. Дарованная свобода имеет
тенденцию превращаться в свою противоположность, т. е. в
несвободу, даже рабство. Преодоление такой гибельной перспективы
может быть осуществлено на основе возрождения и обновления всей
системы отечественного образования.
Как никогда ранее актуализируется задача формирования
своеобразного института общественной инициативы, призванного изучать
происходящее, определять ценностные ориентиры, осуществлять
контроль за деятельностью управленческого аппарата. Речь идет
о движении «снизу», о реальном самоуправлении, хотя с охраной
права частной собственности лучше всего справляется государство.
Но ведь у человека есть и другие права, к примеру право на труд
и на своевременное вознаграждение за него. Подлинная свобода
человека предполагает ответственность и взаимопомощь. В противном
случае, предупреждал М. А. Бакунин, углубляется отчуждение людей
друг от друга, развертываются социальные конфликты. Основная
нагрузка в деле разрешения социальных конфликтов должна лечь
на социальные силы, опирающиеся на разум и нравственность.
Современное общество заинтересовано в том, чтобы «сеятели»
разумного, доброго, вечного были причастны к реальному общественному
контролю за тем, как конкретно реализуются эти ценности на всех
этапах общественного здания.
•к ·&- "к
Свобода не может быть заемной. Она произрастает только на
подготовленной почве. В данном случае это российская культура и ее
самосознание — русская философия. Н. А. Бердяев1 отмечает:
«Я многому в юности учился у западной мысли, более всего у
германской философии, многому продолжаю учиться <...>. Но во мне всегда
оставалось неистребимо мое индивидуально-личное и мое русское.
И это несмотря на мое отвращение ко всем формам национализма,

760
В.М.АРТЕМОВ
на мой коренной универсализм. Я принес с собой также своеобразный
русский анархизм на религиозной почве, отрицание религиозного
смысла принципа власти и верховной ценности государства»*.
Последние слова русского философа показательны по крайней
мере в двух отношениях: во-первых, учеба у других не предполагает
отказа от своего, пусть даже и проигрывающего на первый взгляд
чужому; во-вторых, вполне принимаемый западными авторами
персонализм мирно уживался в России с весьма критическим
отношением к государственности. В целом высокая степень критичности
и даже раскаяния — одна из особенностей русской философии. Она
присуща и взглядам М. А. Бакунина. Так, желая быть объективным
и беспристрастным, он выделяет положительные и отрицательные
(«затемняющие») черты русского народного идеала. С одной
стороны, «это всенародное убеждение, что земля, вся земля принадлежит
народу <...> что право на пользование ею принадлежит не лицу,
а целой общине <...> это квазиабсолютная автономия, общинное
самоуправление <...>»**. С другой стороны, имеется и то, что
искажает указанный идеал, затрудняет и замедляет его осуществление.
Речь идет о трех «затемняющих чертах», а именно о
патриархальности, поглощении лица миром, вере в царя. Что касается
религиозного вопроса, то он, по мнению М. А. Бакунина, «не представляет
той важности, какую он представляет в Западной Европе, не только
в католических, но даже и в протестантских странах»***. Вместе с тем
М. А. Бакунин исходит из веры в сам народ, внутри которого уже
ведется борьба с тем, что мешает осуществлению свободы. Последнее
предполагает заинтересованную деятельность людей, стремящихся
устроить свою жизнь по законам естественной гармонии, социального
равенства, взаимопомощи и солидарности, что ведет к
действительному порядку, свободной и счастливой жизни.
Поиски Бакуниным путей к свободе не были безрезультатными,
хотя о нем зачастую вспоминают лишь в связи с идеями и практикой
крайнего варианта анархизма с его бунтарством и требованием
уничтожения государственной машины. Такое видение русского бунтаря
не является случайным: дают о себе знать плоды его официального
изображения. Разумеется, собственно научные исследования
феномена бакунизма никогда не прекращались****.
* Бердяев Н. Самопознание. М., 1990. С, 238.
** БакунинМ. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 511.
*** Там же. С. 512.
'*** См., например: Козьмин Б. П. Из истории революционной мысли в России.
Избранные труды, М., 1961; ПирумоваЯ. М. Михаил Бакунин, Жизнь и дея-

M. A. Бакунин: к свободе через образование
761
В западной научной литературе имя Бакунина давно заняло
прочные позиции. К примеру, в изданной на русском языке «Социологии
политики» ее автор П. Бурдье2 предваряет одну из глав эпиграфом
из Бакунина: «Аристократы интеллигенции полагают, что есть
истины, о которых следует говорить народу. Я же,
социалист-революционер, заклятый враг всяческой аристократии и опеки, думаю
напротив, что с народом нужно говорить обо всем. Другого средства
дать ему полную свободу — нет»*. И в нашей стране в последние
годы наблюдается повышение интереса к творческому наследию
М. А. Бакунина. Достаточно полно освещаются различные стороны
его жизни, научной деятельности, включая и оригинальное решение
проблемы свободы**.
Свобода, по мнению М. А. Бакунина, имеет различные уровни,
первый из которых можно отождествить с хаосом,
выражающимся у человека в спонтанности желаний, стремлений, порывов.
Это — своеобразный импульс, идущий как бы изнутри самой
природы. В работах Бакунина свобода рассматривается в качестве
родового свойства человека, своеобразными проявлениями
которого выступают «мысль» и «бунт». Вместе с тем М. А. Бакунин
считал, что свобода представляет собой процесс, включающий
такой важный элемент, как образование. Если этот элемент
выпадает, то рушится вся теоретическая конструкция
освобождения человека. Поэтому вполне оправданна новая теоретическая
реконструкция учения философа, в которой все основные идеи
и пласты проблем оказались взаимосвязанными. Думается, это
может помочь и в сегодняшнем движении от свободы
преимущественно внешней к свободе внутренней, связанной с культурой
и с конкретным человеком.
Последняя предполагает образование***, причем образование
основательное, глубоко укорененное в конкретном социокультурном
пространстве. Оно же должно быть и максимально открытым,
впитывающим в себя все действительно ценное и передовое.
телыюсть. М., 1966; Володин А. И. Гегель и русская социалистическая мысль
XIX века. М., 1973; Моисеев П. И. Историко-философское источниковедение
М. А. Бакунина и бакунизма. Иркутск, 1981.
* Бурдье П. Социология политики. М., 1993, С. 233.
** Из последних работ назовем, например, такие: Графский В. Г. Бакунин. М.,
1985; Памяти М. А. Бакунина, М., 1990; Пирумова Η. М. Социальная доктрина
М. А. Бакунина. М., 1990.
*** Русский анархист считал, что задачи утверждения идеалов свободы и
справедливости будет решать прежде всего образованная молодежь (см.: Бакунин М.А.
Философия. Социология. Политика. С. 523).

762
В.М.АРТЕМОВ
•к * *
Анархистский вариант философии свободы имеет глубокие
российские корни, всесторонний учет которых помогает преодолеть
весьма устойчивую традицию изображать бакунизм как проявление
негативной свободы, «свободы-от», как вытесняющее самого человека
насильственное идейно и общественно-политическое течение. Бакунизм
отрицает В. И. Ленин, ибо, по его мнению, анархизм «имел возможность
в прошлом (70-е годы XIX века) развиться необыкновенно пышно и
обнаружить до конца свою неверность, свою непригодность как
руководящей теории для революционного класса» *. Подобная оценка, правда,
с противоположным знаком, дается, к примеру, С. Л. Франком3. Всему
утопизму, а значит и бакунизму, приписывается попытка переделать
человека, навязать модель «правильного» поведения. За этим, в свою
очередь, по мнению С. Л. Франка, стоит стремление самого человека
«сотворить мир из ничего». Поэтому задача разрушения составляет
для него «интегральную часть его творческой задачи»**.
Классический анархизм в России с самого начала утверждает
приоритет не только деятельностного начала в человеке, но и высоких
нравственных принципов. Речь идет и об основных теоретических
положениях M. А Бакунина, П. А. Кропоткина, и об их жизни,
поступках. П. А Кропоткин особо подчеркивает нравственное влияние
M. А Бакунина: «Поразило меня больше всего то, что нравственное
влияние Бакунина чувствовалось даже сильнее, чем влияние его
умственного авторитета»***. Несмотря на достаточную убежденность
в необходимости революционного пути освобождения общества и
человека Бакунин видел и ограниченность этого пути.
Анархизм и нравственность не только не исключают, а уже
предполагают друг друга. Как идейное течение анархизм возник в среде
образованных, развитых в духовно-нравственном отношении людей,
ратовавших прежде всего за личностную свободу, на пути
формирования и развития которой стояли политическая власть и бюрократия.
Отрицание последних не было самоцелью и носило во многом печать
нравственного неприятия.
Не случайно П. А. Кропоткин склонялся к тому, чтобы начинать
радикальные преобразования с «воспитания нового человека,
который только и способен новое общество построить»****. Сначала люди,
* Ленин В. Я. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 15.
** Франк С. Л. Ересь утопизма // Социс. 1994. № 1. С. 132.
*** Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1988. С. 277.
**** См.: Никитин А. Л. Заключительный этап развития анархистской мысли
в России // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 93.

M. A* Бакунин: к свободе через образование
763
а затем дело — вот своеобразный идейный стержень анархизма
просветительского типа. Показателен в этом отношении путь
молодого Бакунина к его последующей подвижнической деятельности.
Начинал он с целенаправленного самообразования. Так, в письме
сестрам от 25 января 1834 г. 19-летний Бакунин делится
сокровенным: «<...> чувствую, что возрождаюсь <...> Прежде хотел учиться
лишь для того, чтобы получить образование, без всякой другой цели;
теперь я учусь со страстью, потому что только в изучении природы
я усматриваю счастье на земле <...> Писать, говорить по-русски,
знать отечественную историю, знать, одним словом, святую Русь —
нужно русскому <...>»*. И в последующие годы русский философ
шел к свободе через знания, рассматривая их как исходный пункт
реального дела, направленного, в сущности, на достижение
человеческого счастья.
* * *
Бакунинский анархизм представляет собой известный вариант
теоретического синтеза по крайней мере двух основных линий
в философии XIX в. — линии антропологической и линии социо-
центрической. Своеобразным соединительным звеном между ними
была прочная связка «свобода-образование».
Свобода как своеобразная несущая конструкция всех
теоретических построений М. А. Бакунина базируется на
культурно-образовательном фундаменте. Так, передовые, хорошо образованные люди
в России всегда стремились внести максимальный вклад в дело
реализации того созидательного слова-проекта, которое удовлетворяло,
по их мнению, потребности социума и каждого его члена. Для них
уточнение слова с целью последующей реализации его было вопросом
чести. Они стремились создать условия распространения и
прорастания духовных зерен, заключенных в слове, которое соотносилось
с действительностью. По существу, такой процесс составлял часть
необходимого для общества дела.
Говоря о дворянстве, «до которого коснулся свет западного
просвещения», М. А. Бакунин отмечает, что просвещение вообще «успело
образовать даже в <...> дворянской молодежи людей, ненавидящих
рабство, любящих справедливость и требующих более
человеческих отношений к народу, на поте и крови которого было основано
даже самое их образование»**. Одним из таких дворян, к примеру,
был П. Я. Чаадаев, называвший своим «воспитанником» молодого
* Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма. М., 1987. С. 55.
** Бакунин М.А, Философия. Социология. Политика. С. 137-138.

764
В.М.АРТЕМОВ
M. Бакунина*. Уже первое его «Философическое письмо»
свидетельствует, что слово есть дело, когда оно «произносится» точно (критика
мрачной российской действительности была достаточно убедительной
и произвела эффект разорвавшейся бомбы) и своевременно.
Правдивое слово — смелый поступок, и произносится оно ради
действительного изменения ситуации. До П. Я. Чаадаева
подобным же образом поступали М, В. Ломоносов, А. Н. Радищев и др.
Даже любомудры подтверждают общее правило: для свершений
важен момент раздумий, с тем чтобы слово было не просто критичным,
но и последовательно честным. В 20-е годы XIX в. складывается
плодотворный союз деятелей искусства, прежде всего литературы
и философии. Любомудры пытались осмыслить содержание будущей
обновленной жизни в России. Они, относясь к декабристам с
подлинным уважением и сочувствием, сознательно отходят от практики
верхушечных переворотов, видя, в частности, в ней своеобразное
продолжение «практической» французской философии XVIII в.
Первое знакомство с западной философией у М. А. Бакунина
состоялось в русле практически-нравственных поисков, идущих
из самых основ личной и социальной жизни, которая составляет
своеобразное ядро бакунинского мировоззрения. «Жизнь, примат
жизни, — отмечает А. Боровой, — центральный фокус бакунинской
философии. Жизнь таит в себе неограниченные творческие
потенций, она — само творчество. Жизнь есть конкретное и реальное, она
господствует над мыслью, она определяет волю»**. Именно поэтому
Бакунин сочувственно отнесся к натурфилософии Шеллинга, идеи
которого дошли до Бакунина «сначала через вторые руки»: чтение
произведений русских шеллингианцев — профессоров А. И.
Галича, Д. М. Веланского, а также стихов члена кружка «любомудров»
Д. В. Веневитинова4 — привело к тому, что идеи Шеллинга оставили
«определенный след в его сознании»***.
Альтруистическая этика Фихте, ориентирующая на
добровольное подчинение нравственной необходимости, увлекла Бакунина
настолько, что он попытался даже углубить «посредством
оригинальной теории гармонии, или теории любви». Любовь, по мнению,
Бакунина, «есть главная причина жизни, главный закон
гармонической связи, царствующей в природе»****, «выражение жизни» Бога.
А материальным воплощением последнего является человечество,
* См.: Вестник Европы. 1871. Т. V, С. 21.
** Боровой А. Бакунин. М., 1994. С. 18.
*** См.: Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. С. 23.
**** Бакунин М. А. Собр. соч. и писем. М„ 1934. Т. 1. С. 301.

M. А. Бакунин: к свободе через образование
765
стремящееся к свободе*. Таким образом, религиозность М. А.
Бакунина, по существу, сводится к любви к человечеству. За бакунинским
вариантом пантеизма стоят не только идеи Спинозы, Гердера и Гёте,
но и особенности понимания единства Бога и самой жизни в русле
явственной православной традиции. М. А. Бакунин собственно
относился к практически-духовному элементу в православии, но никогда
не разделял ориентацию последнего на смирение перед властью,
на сотрудничество с ней.
На заре революционно-демократического этапа своей
деятельности М. Бакунин наряду с другими представителями прогрессивной
философской мысли России выступал как гегельянец. К
гегелевской диалектике его вели две линии русской общественной мысли
и философии. Во-первых, это активные поиски путей к свободе
и социального начала на основе максимального учета российской
специфики. Русские анархисты и другие подвижники духа
«прорубали окно в Европу» для того, чтобы в собственном доме было еще
светлее, чтобы научиться у других и самим учить. Не случайно
бакунинская интерпретация гегелевской философии эволюционирует
от ученически-романтической до последовательно анархистской.
Во-вторых, пробивает себе дорогу космически-антропологическая
линия, всегда подспудно присутствовавшая в русской культуре,
но особенно проявившая себя в XIX и XX столетиях (классический
анархизм, космизм и пр.). Эта линия обеспечивала относительную
устойчивость всей теоретической конструкции анархизма М. А.
Бакунина, П. А. Кропоткина и др. Рассмотрение человека в качестве
наиболее совершенного природного существа, вносящего порядок
и смысл во все происходящее как бы изнутри, приводит к допущению
возможности максимального разрушения внешнего, государственно-
политического. При этом остается главное — творческая свобода
человека, стремящегося к солидарной деятельности на благо всех
и каждого. Среди сохранившихся конспектов Бакунина имеется
и такая рукопись: «Психология или философия субъективного
духа (Из Энциклопедии Гегеля и Психологии Розенкранца6)». Имея
в виду внутреннее единство космоса и его динамику, автор
выписывает из Гегеля и Розенкранца соответственно: «<...> сотворение
и отрицание есть бесконечный процесс» и «человеческий организм
есть тотальный организм: микрокосм <...> Мышление есть
сущность Духа, через мышление человека <...>» **. Просматривающийся
здесь антропологизм не только сближает философию и психологию,
* См. там же. С. 170.
** Цит. по: Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. С. 33.

766
В.М.АРТЕМОВ
но и готовит почву для прорыва идеалистического содержания
гегелевской системы.
С начала освоения этой системы М. А. Бакунин стремился выявить
в ней то, что отвечало бы интересам преобразовательной деятельности
в России. Поэтому революционная направленность метода Гегеля
вышла на первый план в его конспектах и статьях. Оказавшись
в начале 40-х годов за границей, М. А. Бакунин примкнул именно
к левым гегельянцам. Очевидно, что никакого примирения с
тогдашней российской действительностью в духе известного тезиса «Что
разумно, то действительно. И что действительно, то разумно» у него
не было. М. А. Бакунин хотел познать истинную, а не случайную
действительность, лежащую на поверхности.
Нельзя не учитывать и влияние альтруистической этики Фихте.
Последний для тогдашних молодых радикалов был «истинным
героем нового времени». Само же соединение гегельянства и фихтеанства
больше характеризует указанных радикалов, стремящихся к делу
на базе всестороннего освоения слова, не важно, кем сказанного,
лишь бы истинного и утверждающего добро и красоту. Сравнивая
себя с Фихте, Бакунин заметил: «У меня у самого есть нечто в этом
роде, но мне нужно еще образовать свою силу (курсив мой. — В.А.),
способность спокойно опираться на себя и действовать независимо
и наперекор всему внешнему»*. Позднее, уже в своей работе
«Философские рассуждения о божественном призраке, о действительном
мире и о человеке» М. А. Бакунин как бы возвращается к этой
исходной мысли. «Человек может <...> стать, — пишет он, — до
определенной степени своим собственным воспитателем, своим собственным
инструктором и как бы творцом самого себя»**.
Таким образом, бакунинский вариант интерпретации гегелевской
философии обусловлен в значительной мере
практически-нравственной ориентацией формирующегося русского философа. Этого не смог
до конца понять и сам Бакунин, делая упор на «разрушительную»
сторону диалектики. В своем программном произведении
«Государственность и анархия», самокритично оценивая свои позиции
в 30-40-х годах, когда «господствовало мнение, что революция,
которая последует за распространением гегелианства, развитого
в смысле полнейшего отрицания, будет несравненно радикальнее,
глубже, беспощаднее и шире в своих разрушениях, чем революция
1793 г.»***, он называет «метафизиками» тех последователей Гегеля,
* Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма. С. 134.
** Там же. С. 364.
*** Бакунин М.А. Государственность и анархия. Цюрих, 1873. С. 207.

M. А. Бакунин: к свободе через образование
767
кто превозносит науку над «естественной и общественной жизнью»*.
Вместе с тем многие суждения Бакунина не позволяют относить его
к сторонникам какого-то чистого «практицизма».
К идейно-теоретическим источникам бакунизма относится
и философия Л. Фейербаха. Немецкий материалист помог М. А.
Бакунину преодолеть идеализм и закрепить
космически-антропологическую направленность собственной философии. Хотя русский
революционер и пошел дальше Л. Фейербаха в радикализации
и широте социальных преобразований, необходимых для
достижения истинной человечности, но он не вышел за пределы гуманизма
с его абстрактностью и односторонностью. Бакунин пытался
осуществить своеобразный синтез антропологического и социального
подходов, к чему его подтолкнул марксизм. Во всяком случае
диалектико-материалистическое понимание общества и истории
воспринималось как действительный шаг вперед в социальной
философии.
Неоднозначным было и отношение М. А. Бакунина к позитивизму.
Своей приверженностью к некоторым идеям позитивизма Бакунин
как бы «уравновешивает» систему своих антигосударственных
взглядов, ведь одним из наиболее важных требований «истинной»,
или позитивной, философии является требование
«преимущественно не разрушать, но организовать»**. Будучи зрелым
анархистом, М. А. Бакунин преодолевает свое увлечение позитивизмом
и принципиально отрицает реформистский путь преобразования
общества; ориентация на известную гармонию и порядок в
обществе, по существу, определяет всю его теоретическую конструкцию
и практическую деятельность. Обращение к свободному «Я» в духе
М. Штирнера означало личностно-гуманистическое начало
последних. А начало это, в свою очередь, определялось умонастроениями
в той среде, из которой вышел русский анархист. Известно, к
примеру, что противопоставление внутренней свободы господству
внешней необходимости, подчеркивание примата свободы, исходящей
из внутренних побуждений человека, — все это было характерно
для славянофилов. М. А. Бакунин в данном отношении солидарен
с ними, но преодолевает религиозность и иллюзии монархизма.
В качестве их своеобразных заменителей выступают у него
научное знание и свободное сообщество взаимосвязанных ячеек
хозяйственного и социального порядка. Построение будущего, таким
образом, не мыслится без целенаправленной образовательной работы.
* См. там же. С. 210.
** Конт О. Дух позитивной философии, СПб., 1910. С. 35.

768
В.М.АРТЕМОВ
Становление самого Бакунина, теоретика и практика, — яркое тому
подтверждение.
Вопрос об идейно-теоретических источниках философии русского
анархизма имеет и образовательное измерение. Действительно,
молодой М. А. Бакунин предстает перед нами и как образцовый ученик,
и как формирующийся учитель, стремящийся отстаивать интересы
своей страны, борющийся за утверждение истины, добра и красоты,
ищущий пути к подлинной свободе. Российская действительность
того времени в основном отторгала его идеи. Интересно, что именно
анархистское понимание связи свободы и образования меньше
всего было предметом полемики, разгоревшейся в рабочем движении
во второй половине XIX в. Может быть, потому, что данное
понимание скорее сближало различные силы, чем разъединяло их.
Образование, по М. А. Бакунину, впитывает в себя «институт»
и опыт народа, оно не сводится к книжной учености. В процессе
образования происходит своеобразный возврат человека (ученика)
к «естественному» состоянию с его внешним хаосом и внутренней
духовной гармонией (порядком). Образование в буржуазном
обществе рассматривается как дополнительный источник социального
превосходства и не может быть равным для всех. Материальной базой
для равного бесплатного образования должна, по мнению М. А.
Бакунина, стать экономическая независимость детей от родителей.
Адекватной формой их независимости является общественное
воспитание детей при сохранении за родителями их прав. Разумеется,
речь не о равнении умов и творческих способностей, а о равенстве
«исходной точки», т. е. возможностей, а не результатов.
В содержательном плане образование, ориентирующееся на
свободу, включает познание закономерностей, способов исследования
действительности, в том числе промышленности. Оно
способствует развитию художественного чувства, чувства справедливости.
В свободном обществе потребуются такие ценности, как разум,
истина, справедливость, уважение к человеку, сознание собственного
достоинства, любовь к свободе для себя и для всех других, культ
труда как основы и условия всякого права. В этом обществе
предстоит «растворить отдельную социальную организацию ученых
во всеобщем и равном для всех образовании» для того, «чтобы
массы <...> могли отныне взять в руки свои собственные исторические
судьбы»*. Учителя и ученики выступают как равные, а образование
есть взаимозаинтересованное взращивание свободной культуры
и культурной свободы.
* Бакунин М. А. Избр. соч. М., 1920. Т. П. С. 201.

M. А. Бакунин: к свободе через образование
769
Подлинная свобода пробивает себе дорогу сквозь толщу
предрассудков, заблуждений и невежества. Культура свободы не может быть
делом только образования. Ее формирование зависит от состояния
всей духовной сферы общества, которая различна по субъектам
(писатели, художники, преподаватели, ученые и т. д.), по
духовным ценностям (истина, добро, красота, свобода, справедливость),
по формам их воплощения (книги, картины, лекции и семинарские
занятия, конференции и т. п.). По мере возрастания возможностей
электронных средств массовой информации многократно
повышаются требования ко всем участникам духовного производства и
распространения оригинальной духовной продукции. Сегодня, скажем,
правдивое слово может быть не услышано. Дать интервью, провести
конференцию, сделать сообщение — значит фактически сыграть
определенную роль в плане создания соответствующего
пространства для реализации свободы, для ее своеобразного окультуривания.
Таким образом, пространство культуры, с одной стороны, является
результатом развертывания свободного личностного бытия; с
другой — выступает в качестве фактора формирования гармоничной
свободной личности.
^*^

^^
П. В. РЯБОВ
К вопросу об антропологии М. А. Бакунина
Рассматривая творчество М. А. Бакунина, как правило, особенное
внимание обращают на конкретные социально-политические идеи
великого русского анархиста, оставляя в стороне собственно
философские основания этих идей. И это понятно: Михаил
Александрович был прежде всего человеком действия, а не слова, практиком,
а не теоретиком; он никогда не пытался разрабатывать свое учение
как систему логически связанных догматов, предпочитая жизнь,
практическую деятельность и борьбу сухим абстракциям теории.
Свои работы он писал от случая к случаю всегда по конкретным
практическим поводам, всегда в острой полемике, часто не заканчивал
их и, начав с одного предмета, увлекался другим и уходил в сторону
от первоначального замысла.
И все же знакомство с его сочинениями приводит к убеждению
в том, что, несмотря на очевидную эволюцию его взглядов, имеется
некое «ядро», некоторые важнейшие интуиции, центральные темы,
к которым Бакунин был привязан всю жизнь со всей страстностью
своей натуры и по которым возможно реконструировать его учение
в целостном виде.
Безусловным центром его духовных исканий и интересов был
человек. По нашему мнению, не являются преувеличением слова
замечательного русского анархиста первой четверти XX века
Алексея Борового, полагавшего, что «Творение Бакунина в целом есть
антроподицея1, объяснение и оправдание человеческого мира»*.
В рамках нашей небольшой статьи мы коснемся лишь нескольких
основных моментов бакунинской антропологии, рассматривая ее
* Алексей Боровой. Бакунин. М., 1994. С. 3.

К вопросу об антропологии М. А, Бакунина
771
в ее законченном и зрелом виде (оставив в стороне юношеский этап
в эволюции Бакунина — до 1840 года).
Прежде всего надо отметить здесь безусловный материализм
и позитивизм Бакунина в смысле отрицания им всего
трансцендентного, всего вне- и над природного. Он рассматривает человечество
как закономерную ступень в развитии природы, подчиненную
универсальной и всеобъемлющей природной причинности. Над
человеком нет надприродного Бога, в человеке нет внеприродной души.
Полемизируя с идеалистами и теологами, Бакунин не сомневается
в естественном происхождении рода человеческого. Человек — это
родственник гориллы, детерминированный своей животной и
социальной природой. Так, например, человеческая психика развивается
на чисто материальной, физиологической основе. Бог, по убеждению
Бакунина, есть фикция, отчужденная от человека человеческая
сущность. «Как индивидуальная, так и социальная жизнь человека
первоначально представляет собой лишь самое непосредственное
продолжение животной жизни»*.
Но, благодаря общественному образу жизни и все более
прогрессирующему разуму — специфически человеческой способности
абстрактно мыслить, выходить за пределы непосредственно данной
ситуации, перерастая при этом самого себя, — благодаря этой
чудесной способности (имеющейся у животных лишь в примитивном и
неразвитом виде), человек становится человеком, преодолевает свою
животность и обретает свою человечность. Весь процесс эволюции
есть, по Бакунину, восхождение от неорганического к органическому,
от животного — к человеческому. Содержание исторического
процесса, как новой ступени эволюции — это именно вочеловечивание
человека. Не останавливаясь и на этом, пытаясь заглянуть вперед,
Бакунин допускает возможность еще более высокой,
сверхчеловеческой ступени прогресса.
Что, же, однако, такое эта «человечность»? Как происходит
«вочеловечивание»? Бакунин отвечает: «Три элемента или, если
угодно, три основных принципа составляют существенные условия
всякого человеческого, как индивидуального, так и коллективного,
проявления в истории: 1) человеческая животность, 2) мысль и 3)
бунт. Первой соответствуют собственно социальное и частично
экономическое, второй — знание, и третьему — свобода»**. По мнению
Бакунина, человек есть существо не только живое и не только мыс-
* Михаил Александрович Бакунин. Избранные философские сочинения и
письма. М., 1987. С. 335.
** Там же. С. 449.

772
П.В.РЯБОВ
лящее, но и прежде всего — существо свободное, существо, способное
к бунту и к преображению самого себя и окружающего мира. Степень
свободы — степень человечности личности и общества.
Так, начав с разрушения непроходимой стены между человеком
и животным, Бакунин затем не растворяет человека в мире муравьев
и обезьян, но резко противопоставляет его этому миру, надстраивая
над животным миром мир собственно человеческий — мир
человеческой свободы, человеческой индивидуальности, человеческого бунта.
Начав со всеобъемлющего природного детерминизма и сокрушив
при помощи его все надчеловеческие трансцендентные,
«деспотические» субстанции (прежде всего — Бога), Бакунин теперь резко
ограничивает этот детерминизм, вводя специфически человеческое
измерение мироздания — способности личности к бунту, в котором
рождается свобода. Этот бунт не следует понимать (как это часто
делают) в качестве бунта тотального и абсолютного: из рамок
природы и общества человеку не вырваться, а потому было бы нелепо
пытаться бунтовать против природы и общества как таковых.
Природа и общество в целом для Бакунина — это своего рода «игровое
поле», неизменное и оценочно нейтральное, на котором человек
обречен играть свою роль. Но против данной, конкретной природы —
внешней, давящей и порабощающей личность, и против внутренней,
своей собственной, животной природы мыслящий человек не только
может, но и должен бунтовать, утверждая себя и обретая в этом
бунте свою свободу. Точно так же и против данного, несвободного
и бесчеловечного общества, с его закабаляющими и развращающими
институтами Церкви, Власти и Собственности, — человек не только
может, но и должен бунтовать, дабы оставаться человеком.
Признавая вслед за Гегелем наличие мировой необходимости, Бакунин
утверждает в то же время для свободной и мыслящей личности
возможность противостояния и бунта против этой необходимости, если
она угрожает человеческой свободе и достоинству. Пусть этот бунт
не всегда завершается успехом, пусть окончательное совершенство
и вечная гармония недостижимы, пусть бунт носит лишь
относительный и частичный характер, но именно в нем рождается специфически
человеческая реальность, рождается личность, рождается свобода.
Итак, отталкиваясь от гегельянства и позитивизма, как от
первоначальных источников своего философствования, Бакунин в его
внутренне драматической антропологии, сочетающей
рационалистические и нерационалистические элементы, парадоксальным
образом выступает а какой-то мере предтечей таких антиподов и
гегельянской, и позитивистской философии, как «философия жизни»
Ницше и Бергсона и экзистенциализм Камю2.

К вопросу об антропологии М. А. Бакунина
773
Проблема человека для Бакунина — поистине острейшая, даже
трагическая проблема. В ее осмыслении он поднимается над плоским
и оптимистическим рационализмом позитивизма и над безличным
прогрессизмом Гегеля, рассматривающего отдельных личностей как
ступеньки на пути восхождения Абсолютного Духа.
Для Бакунина, напротив, единичное — выше общего,
конкретный человек — не сводим к рациональным и общим абстракциям.
А потому, восстав против надчеловеческих фетишей: Бога и
Государства, — Михаил Бакунин не останавливается на этом. При всем
своем уважении к мысли вообще и к науке в частности как к
благодетельным источникам развития человечества, Бакунин, однако,
провозглашает примат жизни над теорией, примат живого и
неповторимого человека над человеком абстрактным.
Наука лишь описывает жизнь, причем описывает в мертвых,
застывших, безличных и окостеневших категориях — поэтому
в жизни всегда есть то, чего наука не может понять, схватить,
поэтому нелепы и смешны ее претензии повелевать жизнью людей.
Сама же человеческая жизнь — уникальная и бесконечная в своих
проявлениях — является поистине предметом религиозного
поклонения для Бакунина. Быть может, именно этим объясняется то, что
сам Михаил Александрович предпочитал, подобно Сократу3, жить,
а не писать и, при всей глубине и значительности высказанных им
на бумаге мыслей, все же был как личность значительнее себя как
теоретика. (Отсюда — то потрясающее и неизгладимое
впечатление, которое Бакунин производил на современников: от Герцена
и Белинского — до Тургенева и Вагнера.) Поистине вдохновенным
пафосом наполнены слова Бакунина, в которых ярко переданы и
неизбывный трагизм человеческого существования и великий триумф
безнадежной и бесконечной борьбы человека за свою человечность:
«Будучи существом эфемерным и незаметным, затерянным в
мировом океане мировых превращений, перед неведомой вечностью
за собой и безграничной вечностью перед собой, человек мыслящий,
человек активный, человек, сознающий свое человеческое
предназначение, остается спокойным и гордым в ощущении своей свободы,
которую он завоевывает, освобождая самого себя посредством труда,
посредством знания и освобождая (бунтуя в случае надобности) всех
окружающих людей, себе подобных, своих братьев»*.
6^Э
* Там же. С. 350.

^5^
П. И. ТАЛЕРОВ
Бакунин и Интернационал:
некоторые аспекты становления анархизма
Советская историография рассматривала взаимоотношения
Маркса и Бакунина всегда с одной позиции, с позиции официально
принятой идеологической доктрины. Всегда Маркс оказывался
носителем истины, а Бакунин — злодеем, не желавшим подчиняться
уставным требованиям и создавшим свой «подпольный» Альянс
с целью захвата власти в Международном Товариществе Рабочих.
Однако сегодня есть возможность и необходимость посмотреть
на давние события более трезвым и независимым взглядом. Известно
отношение Ленина к анархизму, как к движению, имеющему общую
цель с коммунистами. Расхождение определялось лишь в принципах
достижения безгосударственного общества. Можно поэтому
полагать, что и ранее в I Интернационале напряженная борьба между
марксистами и бакунистами разгорелась в основном не по вопросам
целеопределения, а вокруг определяющих управление организацией
должностей, т. е. по вопросам влияния.
Деятельность Бакунина в Интернационале неразрывно связана
с его взаимоотношениями с К. Марксом, которые, в свою очередь,
сложились во второй половине 40-х годов XIX века под воздействием
появившегося у Бакунина интереса к коммунистическим идеям.
Впервые о коммунизме Бакунин узнал из книги «Die Socialisten in
Frankreich» (1848) доктора Лоренца Штейна, в которой излагались
системы французских социалистов Бабефа, Сен-Симона, Фурье
и других. Эта книга открыла ему новый мир, в который он
«бросился со всею пылкостью алчущего и жаждущего <...>»*. С этого
момента Бакунин с большим вниманием следил за развитием теории,
* Бакунин М.А. Исповедь и письмо Николаю I. М., 1921. С. 50.

Бакунин и Интернационал: некоторые аспекты становления анархизма 775
поскольку смотрел на коммунизм, как на «естественный,
необходимый результат экономического и политического развития Западной
Европы; видел в нем юную, элементарную, себя еще не знающую
силу, призванную или обновить или разрушить в конец западные
Государства»*. Познакомился Бакунин и с работами Вейтлинга
о коммунизме. Естественно, что этот его интерес не мог не привести
к основоположникам марксизма, К. Марксу и Ф. Энгельсу. Бакунин
высоко оценил личные качества Маркса. Однако несмотря на
уважение его «за его знания и за его страстную и серьезную преданность
делу пролетариата»**, большой интерес к его теории, Бакунин был
далек до полной близости марксистским идеям. И причиной этому
было еще подсознательно складывающееся к концу 40-х годов
анархистское мировоззрение, категорически отрицающее любую форму
государственности, в том числе и пролетарскую. Для К. Маркса
государство «подлежало некоторым починкам и долженствовало, как
таковое, играть роль в деле улучшения быта рабочего класса» ***.
Бакунин же придерживался другой цели — «окончательного и полного
освобождения рабочих и народного труда от ига всех его
эксплуататоров — хозяев, владельцев сырого материала и орудий производства,
словом всех представителей капитала», а также «уничтожения
всякой политики посредством разрушения Государства»****. Надо сказать,
что с первых же дней знакомства Маркс и Бакунин почувствовали
друг в друге соперников. И все их дальнейшие взаимоотношения
строились с позиций соперничества. Первый удар нанес Маркс,
опубликовав 6 июля 1848 года непроверенную (как позже
оказалось — ложную) информацию французского корреспондента в своей
газете «Neue Rheinische Zeitung». В ней говорилось о шпионской
деятельности Бакунина в пользу России. Несмотря на последующие
опровержения и извинения, а также внешнее примирение,
начавшаяся клеветническая кампания против Бакунина оставила свой
неизгладимый след, что дало повод Бакунину дать резкую оценку
Марксу, который возненавидел его более других за то, что он «не
захотел быть принужденным посетителем их обществ и собраний»*****.
Дальнейшие взаимоотношения Бакунина и Маркса были
продолжены в 60-х годах, когда за плечами у первого остались годы
* Там же. С. 53
** Бакунин М.А. Собрание сочинений и писем. М., 1935. Т. 3. С. 469.
*** Карелин А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. М.,
1919. С.22-23.
**** Там же.
***** Бакунин М.А. Исповедь... С. 100.

776
П. И. ТАЛЕРОВ
активной революционной деятельности и длительного сурового
заключения. К этому времени у Бакунина (не без влияния в том числе
марксизма) окончательно оформилось анархистское мировоззрение.
Так под воздействием идей К. Маркса Бакунин сделался «горячим
последователем идеи общинной собственности в противоположность
собственности индивидуальной»*.
В конце 1864 года К. Маркс предложил Бакунину вступить в
только что созданное Международное Товарищество Рабочих (I
Интернационал), вполне определенно рассчитывая на его помощь в борьбе
против влияния мадзинистов в итальянском и других национальных
революционных движениях. Познакомившись с программными
документами, Бакунин формально выразил свою готовность
пропагандировать идеи Интернационала в Италии. Но Бакунин скрыл
от Маркса тот факт, что он в это время уже имел свое тайное общество.
И на это были причины. Во-первых, различались их принципиальные
взгляды на государство и методы достижения цели (Бакунин считал,
что коммунизм «<...> сосредотачивает и поглощает все силы
общества в пользу государства <...> неизбежно приводит к сосредоточению
собственности в руках государства, между тем как я хочу
уничтожения государства <...>»**). Во-вторых, Интернационал в то время
до событий, «давших ему в 1866 году новую жизнь, являлся довольно
безвредной организацией — механической агломерацией секций
и рабочих обществ, не имевшей ни революционного духа, ни ярко
выраженных социальных идей»***.
Бакунин вступил в Интернационал (Женевскую секцию) лишь
в июле 1868 года и попытался с согласия женевских
интернационалистов сблизить «Лигу Мира и Свободы», в которой тогда состоял,
с Интернационалом. Однако Брюссельский конгресс
Интернационала, получивший приглашение Лиги, напыщенно заявил, что «Лига
Мира и Свободы» не имеет причин существовать, раз есть
Интернационал <...>»****. Как известно, в Берне на конгрессе Лиги произошел
раскол во время обсуждения вопроса об отношении к социализму.
Бакунин вместе с 18 членами вышел из Лиги и основал 25 сентября
Альянс Международной социалистической Демократии. Этот Альянс
заявил, что «признает все положения Интернационала и считает
* Кульчицкий Л. Михаил Бакунин. Его идеи и деятельность. СПб., 1906. С. 27.
** Стеклов Ю. М. Михаил Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность.
М.;Л., 1927.Т. 2.С.405.
*** Неттлау М. Бакунин // Очерки истории анархического движения в России.
Детройт, 1951. С. 100.
**** ГилъомД. Карл Маркс и Интернационал. Пб.; М., 1920. С. 53.

Бакунин и Интернационал: некоторые аспекты становления анархизма 777
себя его ветвью»*. Далее Бакунин предпринял попытку включить
Альянс коллективным членом в Интернационал, чтобы тот, встав
в авангард, успел бы «вовремя внести в движение на континенте
некоторую долю здорового идеализма и революционной энергии»**.
Однако Маркс в щтыки встретил поползновения Бакунина, считая,
что представленная программа — это «поверхностно надерганная
отовсюду мешанина — равенство классов (!), отмена права
наследования как исходная точка социального движения (сен-симонистский
хлам), атеизм, предписываемый членам Интернационала как
догма, и т. д., а в качестве главной догмы (по-прудонистски) —
воздержание от участия в политическом движении»***. Естественно,
что бакунинская программа и не могла быть воспринята иначе,
поскольку противоречила, по мнению Маркса, основным положениям
Интернационала. Бакунин получил отказ по причине несоответствия
структуры организации уставным требованиям Интернационала.
Образовать свою секцию в Интернационале Бакунин смог лишь
после внесения изменений в программные документы Альянса.
Создавая свою коалицию в Интернационале, Бакунин преследовал
цель воспользоваться существующей международной
организацией для расширения сферы влияния своих идей. Аналогичную цель
преследовал Маркс. Принимая в свою организацию бакунистов,
он надеялся открыть себе путь в те тайные организации, где
сильны были позиции сторонников Бакунина. А они бесспорно имели
большое число сподвижников в Италии, Испании и юрской части
Швейцарии, в отдельных слоях населения Франции и Германии.
Именно поэтому не развернулась дискуссия в момент принятия
анархистов в Товарищество.
Однако дальнейшая история взаимоотношений коммунистов
и анархистов в Интернационале представляет собой целую череду
идеологических столкновений по политическим вопросам
революционного движения, столкновений «авторитарного и умеренного
крыла ассоциации с революционным и анархическим течением,
представленным Бакуниным и его товарищами»****.
В переписке Маркса и Энгельса 1869 года сквозило подозрение,
что Бакунин хочет встать во главе европейского рабочего движения.
«Быть может, его придется официально исключить из Интерна-
* Там же. С. 55.
** Лондонская конференция Первого Интернационала, 17-23 сентября 1871 г.
М., 1936. С. 233.
*** Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 33. С 279.
**** Неттлау М. Бакунин. С. 102.

778
П. И. ТАЛЕРОВ
ционала», — писал Маркс; «...нужно не дремать и постараться его
обезвредить», — вторил ему Энгельс*. С конца этого года началась
подпольная кампания интриг и клеветы со стороны марксистской
части Интернационала, направленная на устранение идейной
оппозиции, достижение единомыслия во всех ее частях.
Первое серьезное столкновение взглядов произошло у Бакунина
и Маркса в оценке Парижской Коммуны — народного
правительства, просуществовавшего 72 дня. Бакунин упрекал ее за то, что она
«проявляла склонность к законодательной деятельности, изданию
декретов, никоим образом не стремилась стимулировать анархию»
и не имела ни малейшего представления о путях «упразднения
всех политических и юридических институтов»**. Маркс же писал
о том, что Коммуна «была, по сути дела, правительством рабочего
класса»***, явилась первой исторической формой государства
пролетарской диктатуры.
Попытки внедрить теорию бунтарского анархизма Бакунина
в революционную практику были продолжены в Испании и Италии.
Однако здесь последовали неудачи, причина которых, вероятно,
в ошибочно выбранной тактике, недооценке политических методов.
Но такая тактика соответствовала бунтарской доктрине Бакунина.
Тем не менее это послужило причиной резких обвинений со стороны
Маркса и его сторонников в предательстве анархистами интересов
рабочего класса.
Организованный марксистами 2-7 сентября 1872 г. в Гааге
конгресс Интернационала превратился в настоящее судилище над
анархистами, обвиненными во всех смертных грехах. Место проведения
конгресса было выбрано так, чтобы среди участников было меньше
федералистов. Накануне конгресса комиссией, состоящей из
марксистов, некоторым федерациям и секциям секретно была разослана
брошюра «Мнимый раскол в Интернационале», направленная против
Бакунина и его сторонников. Авторство брошюры оставалось явно
за Марксом, который «собрал через своих агентов все, по его мнению,
наиболее компрометирующие данные, группировал их и снабдил
своими комментариями»****. Узнав об этом циркуляре, Бакунин
выразился так: «Дамоклов меч, так долго висевший над нашими головами,
наконец, упал. Собственно говоря, — это не меч, а обычное оружие
* Цит. по: ГилъомД, Карл Маркс и Интернационал. С. 59.
** Цит. по: Дюкло Ж. Бакунин и Маркс. Тень и свет. М., 1975. С. 148.
*** Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 17. С. 346.
**** Лебедев Н. К. Интернационал в 1870-1872 гг. // Гильом Д. Карл Маркс и
Интернационал. С. 115.

Бакунин и Интернационал: некоторые аспекты становления анархизма 779
Маркса — куча грязи... » * Собранные здесь факты были не бесспорны
и даже относились к другой организации (нечаевской)**. Более того,
есть основания полагать, что большая их часть была специально
инспирирована с вполне определенной целью устранения политического
соперника. Обвинение было построено по поводу ведения анархистами
раскольнической деятельности внутри Товарищества при помощи
законспирированной тайной организации. Однако предъявляемые
документы этого доказать не могли и главенствовали исключительно
эмоции. Особенно марксистов возмущал тот факт, что по деятельности
бакунистов судили о тактике и стратегии всего Интернационала.
Бакунина также обвинили в преступной связи с русским авантюристом
Нечаевым, хотя ранее Бакунин уже признал, что слишком доверился
«представителю российской революционной организации».
Бакунину приписали авторство «Катехизиса революционера», к которому
он имел по-видимому лишь косвенное отношение. Председатель
Комиссии Куно на конгрессе заявил, что у них в действительности
нет ни одного материального доказательства, подтверждающего
приписываемые обвиняемым инкриминируемые факты, но Комиссия
«по отношению к этим гражданам имеет моральную уверенность
в их виновности и поэтому, не имея возможности представить
конгрессу определенных доказательств, Комиссия просит Конгресс
довериться ее заключению» ***. Таким образом Интернационал был очищен
от «анархистского духа». Но победа оказалась Пирровой победой.
Уже на самом конгрессе даже со стороны сторонников Маркса
высказывалось недовольство его диктаторскими замашками. Чувствуя
это, Маркс с целью сохранения своего руководства решил перенести
Генеральный Совет Интернационала в Нью-Йорк. «Итак, раскол
в Интернационале был провозглашен»****, — писали Маркс и Энгельс.
Гаагский конгресс, таким образом, разделил интернационалистов
на два полюса: сторонников и противников Бакунина, а значит,
и по отношению к основным методам политической деятельности.
Идейное и организационное размежевание предопределило судьбу
Международного Товарищества Рабочих, Генеральный Совет
которого вынужден был распустить самого себя в Филадельфии. «Это
произошло 15 июля 1876 года через 2 недели после смерти Бакунина» *****.
* Там же. С. 116.
** См. : Кульчицкий Л. Михаил Бакунин. Его идеи и деятельность. С. 21.
*** ГилъомД. Интернационал (Воспоминания и материалы 1864-1878 гг.). Т. I—II.
Пб.;М.,1922.
**** Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. С. 382.
***** НеттлауМ. Бакунин. С. 118.

780
Я. Я. ТАЛЕРОВ
История нашей страны наглядно показала утопичность взглядов
марксистов на построение социального будущего путем
усовершенствования пролетарского государства, так же как и справедливость
критики Бакуниным некоторых черт коммунистической
организации. Сегодня мы на историческом опыте можем подтвердить, что
государство в любой его ипостаси, как институт власти, несомненно
является насилием над личностью, а с другой стороны, может
существовать само по себе и для себя, независимо от демократических
преобразований в обществе. Существование же казарменного
социализма, который вывел страну на ведущее место в мире,
превратил человека труда в безмолвный винтик прогресса, однозначно
не может оправдать потерю личной свободы. «Это — не свободное
общество и не действительно живое объединение свободных людей,
невыносимое принуждение насилием, сплоченное стадо
животных, преследующих исключительно материальные цели и ничего
не знающих о духовной стороне жизни и доставляемых ею высоких
наслаждений » *.
©**э
* Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем. Т. 3. С. 222.

^a
В. А. ТВАРДОВСКАЯ, Б. С. ИТЕНБЕРГ
Маркс, Бакунин и революционная Россия
Ф. Меринг считал, что исключение Бакунина из Интернационала
(уязвимое и с формальной стороны, поскольку к тому моменту почти
треть делегатов разъехалась) оказало «отталкивающее действие даже
на те круги русских революционеров, которые были в натянутых
отношениях с Бакуниным. Влияние Бакунина на русское движение
70-х годов не уменьшилось, а Маркс потерял значительную часть
симпатий, которую завоевал в России к себе». Эдуард Бернштейн1,
по сути, солидарен с этим мнением, утверждая, что большинство
социалистов России после Гаагского конгресса «долгое время не
желали ничего слышать о Марксе», они чтили его как ученого, но «мало
симпатизировали ему как человеку»*.
Всё это в определенной мере подтверждается документальными
источниками. Узнав об исключении Бакунина из Интернационала,
группа видных российских революционеров различных идейных
направлений выступила с протестом в зарубежной прессе. Это были:
Николай Огарев, Варфоломей Зайцев, Владимир Озеров, Арман Росс
(М. П. Сажин), Владимир Гольдштейн, Земфир Ралли, Александр
Эльсниц, Валерьян Смирнов2. В брюссельской газете «La Liberté»
4 октября 1872 г. они заявили свое возмущение текстом доклада,
представленным Гаагскому конгрессу следственной комиссией
об Альянсе. «Большинство этого конгресса сделалось соучастником
величайшей низости, постановив исключить человека, вся жизнь
которого была посвящена на служение великому делу пролетариата,
и который искупил это преступление восемью годами заключения
* Бернштейн Э. Карл Маркс и русские революционеры. [Харьков]: Пролетарий,
1923. С. 33, 37.

782
В. А. ТВАРДОВСКАЯ, Б. С. ИТЕНБЕРГ
в разных немецких и русских крепостях и четырехлетней ссылкой
в Сибирь <...>». Но честные люди всех стран, отмечалось в протесте
революционной интеллигенции, почувствуют в этом нарушение
простых требований справедливости. Что же касается России, «то мы
можем уверить г. Маркса в том, что его старания будут там напрасны,
Бакунин там слишком уважаем и известен, чтобы клевета могла
достигнуть его»*.
Накануне Гаагского конгресса М. П. Сажин запрашивал П. Л.
Лаврова: «Вы знаете Маркса и многих его сподвижников; конечно, Вы
знаете и о готовящихся событиях в Интернационале. Мне бы очень
хотелось знать Ваше мнение обо всей этой истории <...> в
Женеве есть слухи, будто Вы держите сторону Маркса; в то же время
известно, что Маркс не брезгует ничем»**. Нет, Лавров «сторону
Маркса» не держал, но он не соглашался и с тактикой Бакунина.
Намечавшийся Гаагский конгресс Интернационала многое должен
был прояснить в позициях враждующих сторон. Договорились, что
в качестве наблюдателя в Гаагу поедет Подолинский3 — ему и было
поручено сообщать о происходящем на Конгрессе. Уже его первые
письма из Гааги свидетельствовали, что симпатии
корреспондента на стороне Бакунина, о чем он 5 сентября и сообщил Лаврову
и эмигрантке Р. X. Идельсон4: «Вообще, как видите, мои симпатии
на стороне анархистов, тем более что в данном случае они все люди
действительно избранные рабочими секциями, что можно
подлинно доказать, между тем как со стороны Совета немало якобинцев
и весьма сомнительных лиц политических, правда, зато, что они
политически хорошо организованы и все подают голоса, как
прусские солдаты, по выражению бельгийцев, по приказанию Маркса»***.
7 сентября Подолинский пересказал Лаврову выступление
анархиста Гильома, заявившего, что Международное товарищество
рабочих не должно стремиться «завладеть буржуазным государством,
но должно уничтожить (applatir) самое государство как буржуазное
учреждение». По наблюдениям Подолинского, «Маркс ведет себя
неприлично, например, подсказывает председателю, что тот должен
делать, лучше бы уж сам председательствовал» ****.
* Цит. по: Стпеклов Ю. М. А. Бакунин: его жизнь и деятельность (1814-1876).
Т. 4. Раскол в Интернационале. М., 1927. С. 297-298.
** Вперед! 1873-1877. Материалы из архива В. Н. Смирнова. Т. 1. Dordrecht-
Holland, 1870. С. 54.
*** Там же. Т. 2. С. 416.
**** Гаагский конгресс Первого Интернационала. 2-7 сентября 1872 г. Отчеты
и письма. М., 1972. С. 439.

Маркс, Бакунин и революционная Россия
783
Подводя итоги конгрессу, Подолинский сообщал П. Л.
Лаврову, что фактически централисты, сторонники Маркса, победили,
но в «нравственном отношении», по мнению Подолинского, победа
на стороне анархистов, т. к., во-первых, прежде нейтральные
бельгийцы и голландцы присоединились к анархистам, а во-вторых,
общественное мнение настроено против централистов. Подолинский
удивлен тем, что «такой умный человек», как Маркс, мог дорожить
только «внешней стороной победы», следовало уступить там, где он
«мог достигнуть только чисто формального результата»*.
Журнал «Вперед!» в 1873 г., касаясь полемики в
Интернационале, выразил возмущение тем, что оппоненты «не гнушаются
взаимными обвинениями в продажности, в мошенничестве и в шпионстве,
обвинениями, падающими в обеих партиях на людей, стоящих, для
всякого наблюдателя, не увлеченного страстью минуты, злобою дня,
вне всякой возможности подобных обвинений»**. Работу К. Маркса
и Ф. Энгельса «Альянс социалистической демократии и
Международное Товарищество Рабочих» редактор «Вперед!» Лавров оценил
как «чрезвычайно желчный», «но чрезвычайно умно»
составленный памфлет. Правда, так и не пояснив, что именно он нашел
«чрезвычайно умным»***. По его убеждению, борьба между Марксом
и Бакуниным не изменит развития пролетарского движения: «Умы
истинных трудящихся сближаются, в то время как борьба между
вождями достигает своего апогея****. Эту мысль, высказанную в письме
к Юнгу, Лавров повторил во второй книге «Вперед!», вышедшей
осенью 1874 г., добавив в публикации, что развернувшаяся полемика,
ее характер и формы вызывают злорадство буржуазной прессы*****.
В ответ последовала статья Ф. Энгельса в газете «Der Volksstaat»
(6 и 8 октября 1874 г.), где Лавров назывался эклектиком: ему
«борьба и все споры революционеров и социалистов между собой должны
казаться чистейшей нелепостью, которая может лишь порадовать
их врагов»6*. Соратник Маркса демонстрировал характерную для
коммунистов нетерпимость к критике. Между тем, исключенный
по «инициативе Маркса» из Интернационала Бакунин активно стал
* Там же.
** Цит. по: Лавров П. Л. Очерки по истории Интернационала. Пг., 1919. С. 13.
*** Там же. С. 13-14.
**** Летописи марксизма. Т. 2 (12). С. 166. Письмо Лаврова Г. Юнгу от 30 октября
18ТЗ г.
***** Лавров П, Л. Избр. соч. на социально-политические темы. В 8-ми т. М., [1934].
Т. 2. С. 294-296.
6* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 518-519.

784
В. А. ТВАРДОВСКАЯ, Б. С. ИТЕНБЕРГ
проповедовать и в России «свое анархическое учение»*. Его главным
пропагандистом был народник Φ. Н. Лермонтов5, который,
возвратившись осенью 1873 г. из-за границы, организовал в Петербурге
кружок молодежи — последователей Бакунина. Благодаря усилиям
этого кружка в различные районы России стали поступать
опубликованные в эмиграции два анархистских издания: «Государственность
и анархия» и «Историческое развитие Интернационала»**. Эти два
произведения, вышедшие из-под пера Бакунина, сыграли важную
роль в активизации революционно-народнического движения во
время «хождения в народ»***.
По свидетельству Н. Левенталя6, летом 1873 г. в Киеве между
членами местного кружка, представителями петербургских и
одесских кружков шли оживленные беседы, главным образом в связи
с событиями в Интернационале. «Имена Маркса и Бакунина, —
писал Левенталь, — были у всех на устах. "Государственники" были
в меньшинстве, и идеи их не встречали особого сочувствия отчасти
потому, что слишком была еще жива традиция общинного
устройства, представляющего так или иначе характерную черту русского
крестьянского быта, отчасти же и потому, что идея федеративного
строя находилась гораздо более в соответствии с теми идеальными
и абстрактными стремлениями, которые волновали умы молодежи » ****.
Итак, подводя итоги, надо сделать вывод, что решение Гаагского
конгресса не остановило развития анархизма. Исключение Бакунина
из Интернационала лишь подтверждает, что подобные «оргмеры»
не имеют отношения к идейной борьбе — они не в состоянии
разрешить ее проблемы. В 1873 г. Бакунин, «поверженный» Марксом,
выпустил книгу «Государственность и анархия» — единственную
написанную на русском языке и уже судя по этому
предназначенную для русского читателя. В среде революционной интеллигенции
книга имела довольно широкое распространение в 70-е гг. Особой
популярностью в революционной среде пользовалось «Прибавление
А» к книге, написанное специально для русской молодежи и
заслужившее особую популярность у нее: Бакунин звал молодежь в
народ, возбуждать революцию, к которой, по его словам, крестьянство
* Ковалик С. Ф. Революционное движение семидесятых годов и процесс 193-х.
М., 1928. С. 60-61.
** Процесс 193-х. М., 1906. С. 22, 24, 58, 59, 62, 63, 67, 69 и др.
*** О пропаганде бакунизма в России в 1870-х гг. см. в статье: Колпинский Е. iö.,
Твардовская В. А. Бакунин в русском и международном освободительном
движении // Вопросы истории. 1964. № 10.
**** Левенталь Н. Накануне хождения в народ. М., 1927. С. 14.

Маркс, Бакунин и революционная Россия
785
подготовлено самими условиями существования — «нищетой и
рабством примерным». Убеждая, что «ничего не стоит поднять любую
деревню», он ставил задачу разом поднять все деревни*. Маркс
вполне терпимо относился к подобным призывам, когда они
касались России, страны, в которой он ждал крестьянскую революцию
с конца 1850-х гг. И если бы Бакунин свою проповедь анархизма
сосредоточил на родине, вожди пролетариата вряд ли вступили бы
с ним в бой. Но Бакунин пытался теоретизировать в Европе по
проблемам, которые основоположники марксизма считали своей
монополией, за что и был ими наказан.
В книге «Государственность и анархия» Бакунин, по сути,
продолжил свой спор с Марксом, с его учением о
социалистическом — пролетарском — государстве, явно учитывая уже Марксов
анализ опыта Парижской коммуны. Мысль Маркса о превращении
пролетариата в господствующий класс была чужда и непонятна
Бакунину: «Спрашивается, — как бы обращался он к Марксу, —
если пролетариат будет господствующим сословием, то над кем
он будет господствовать? Значит, останется другой пролетариат,
который будет подчинен этому новому господству. Например,
хотя бы крестьянская чернь <...> которая, находясь на низшей
ступени культуры, будет, вероятно, управляться городским и
фабричным пролетариатом**. «Неужели весь пролетариат будет стоять
во главе государства?» — задавался он вопросом. — Такого нельзя
представить. И это, по его словам, хорошо понимают марксисты,
считающие, что «управление» будет осуществляться «посредством
небольшого числа представителей, избранных народом». С точки
зрения Бакунина, это совершенно неприемлемо: выборы целым
народом «так называемых народных представителей и правителей
государства» — «ложь, за которою кроется деспотизм управляющего
меньшинства, тем более опасная, что она является как выражение
мнимой народной воли»***.
Утверждение Маркса о том, что диктатура пролетариата будет
иметь переходный, временный характер, Бакунин считал
нереальным. Марксисты «утешают мыслью, что эта диктатура будет
временная и короткая», — писал он, предупреждая, что так не
произойдет: «Никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме
увековечения себя, и что она способна породить, воспитать в народе,
* Революционное народничество 70-х гг. XIX в. Т. I. М., 1965. С. 43.
** Бакунин М.А. Избр. соч. Т. 1. Государственность и анархия. Пг., 1919. С. 296.
*** Там же. С. 294.

786
В. А ТВАРДОВСКАЯ, Б. С. ИТЕНБЕРГ
сносящем ее, только рабство»*. В книге «Государственность и
анархия» Бакунин высказал свой прогноз о перерождении диктатуры
пролетариата во власть государственных чиновников, «начальников
коммунистической партии». Вот как это будет происходить: «Они
сосредоточат бразды правления в сильной руке, потому что
невежественный народ требует весьма сильного попечения; создадут
единый государственный банк, сосредоточивающий в своих руках
все торгово-промышленное, земледельческое, и даже научное
производство, а массу народа разделят на две армии: промышленную
и землепашескую, под непосредственною командою
государственных инженеров, которые составят новое привилегированное науко-
политическое сословие»**. Но отвергаемой им пролетарской
революции, орудием которой становится диктатура, Бакунин смог
противопоставить только «разрушительное и дикое восстание
народных масс», тот разгул народной стихии, неотъемлемой частью
которой он видел разбойничий мир, столь им идеализированный.
Отказываясь принять все это за разумную альтернативу революции,
подготовленной и проведенной пролетарской партией, стоит все же
заново задуматься над некоторыми прогнозами Бакунина — горький
опыт нашей истории призывает к этому.
6^Э
* Там же. С. 298.
** Там же.

^ч^
В.М.АРТЕМОВ
Свобода и нравственность
в философии М. А. Бакунина
К числу теоретических заслуг М. А. Бакунина относится вывод
о том, что освобождение общества и человека не может идти через новую
диктатуру, оно возможно только на основе неполитических
соглашений между заинтересованными в созидании людьми и социальными
группами (ассоциациями), стремящимися к сотрудничеству и
взаимопомощи. Такой подход более оправдан в социально-нравственном
отношении, но, правда, весьма утопичен в смысле характеристики
наличной готовности самого народа для подобного рода вариантов
общественного переустройства. Проблему реальной неготовности людей
взять историческую инициативу на себя в целом сумел увидеть и сам
организатор знаменитой Лиги мира и свободы, ратуя за активизацию
прежде всего образованной молодежи*, за развертывание хорошо
поставленного и содержательного образования, которое рассматривалось
им в качестве неотъемлемого элемента всей системы свободы в обществе.
Собственно открывшееся для него на определенном этапе духовно-
нравственных и теоретических поисков противоречие между
неприемлемым с позиций справедливости содержанием социально-
политической и духовной жизни тогдашнего общества, с одной
стороны, и идеологически приукрашенной формой этой жизни,
представляемой с выгодных для властвующей элиты ракурсов, —
с другой, как раз и определило основную линию его нравственно-
философских поисков в направлении свободы.
На этом пути условно можно выделить по крайней мере два
неравновеликих отрезка или разных по продолжительности этапа,
которые, в свою очередь, могут быть разбиты на определенные
* См.: БакунинМ. А. Философия. Социология. Политика. М., 1989. С. 523.

788
В.М.АРТЕМОВ
периоды. Первый этап, длившийся примерно с середины 30-х до
середины 60-х годов, в целом является временем анализа и выделения
преимущественно внешних моментов свободы в ракурсе в основном
политических и социальных преобразований.
Все начиналось с позиций революционного демократизма и
романтизма, когда основные надежды возлагались на высокие духовно-
нравственные характеристики людей, которые, окрепнув сами,
смогут, овладев диалектикой, радикально преобразовать общество
на коллективистских началах.
Наиболее плодотворным в теоретическом и
практически-нравственном отношениях оказался собственно анархистский этап
творчества и деятельности Бакунина (строго говоря, это 1864-1876 гг.).
Он отличается существенно новой постановкой проблемы свободы
вообще и выходом на ее нравственную основу. В известном смысле
здесь мы наблюдаем возврат к духовным факторам социальной
активности, но уже без религиозного элемента.
Важно подчеркнуть значимость личностного фактора с его морально-
этическим стержнем. Не случайно П. А. Кропоткин, размышляя
в своих «Записках революционера» о секретах необыкновенного
авторитета своего старшего соратника по борьбе со всяким угнетением
личности и общества, особо подчеркивал: «Поразило меня больше
всего то, что нравственное влияние Бакунина чувствовалось даже
сильнее, чем влияние его умственного авторитета»*.
В связи с данным наблюдением целесообразно, как бы несколько
забегая вперед, высветить такую принципиально значимую
особенность успешно утверждающегося в сознании и практике современных
людей антиэтатизма (читай — антитоталитаризма), как силу
морального примера, затрагивающего даже тех, против кого социально-
нравственный протест может быть направлен. Как сумел подметить
автор «Записок революционера», «никакой революции — ни мирной,
ни кровавой — не может совершиться без того, чтобы новые идеалы
глубоко не проникли в тот самый класс, которого экономические
и политические привилегии предстоит разрушить»**. По существу,
речь идет об относительной самостоятельности и значимой силе
духовно-нравственных феноменов, вес которых, условно говоря,
прямо пропорционален интеллектуальному и моральному авторитету
их носителей и распространителей. Авторитет же этот определяется,
в конечном счете, всей жизненной стратегией человека,
отличающегося личной свободой, ответственностью перед другими, самоотвер-
* Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1988. С. 277.
** Там же. С. 278.

Свобода и нравственность в философии М.А, Бакунина
789
женностью во имя общего дела, мужеством и последовательностью
в деле помощи другим и т. п.
На первом плане у Бакунина не разрушение, тем более не радость
по поводу разрушения устаревшего, реакционного; на первом
плане — творческая радость, радость созидания, а значит и солидарного
сотрудничества нравственно чистых людей. По существу, именно это
и составляет бесценный капитал любых радикальных
преобразований в обществе: не потенциал разрушения, а потенциал созидания.
В отличие от Достоевского, недалеко ушедшего от Канта в смысле
ориентации на некоего абстрактного всечеловеческого человека,
Бакунин, критикуя главных, на его взгляд, виновников сложившегося
положения в обществе, в целом идет к человеку социально
конкретному и вместе с тем живому, реально свободному и морально
ответственному.
Именно это направление выводит русского гуманиста на проблему
основного искусственного препятствия на пути добра и свободы. Им
оказалась система авторитарно-политической власти, в принципе
исключающей все естественно-живое. Отсюда и закономерный приход
демократически настроенного революционера в стан
последовательного и решительного анархизма, понимаемого им как гуманистически
ориентированное безвластие, базирующееся на справедливости и
солидарности (об этом говорится уже в первом программном документе
бакунизма «Международное тайное общество освобождения
человечества», который был написан в форме письма к шведскому
общественному деятелю А. Сульману в 1864 году: «Свобода — это не ограничение,
а утверждение свободы всех. Это закон солидарности»*).
Рассмотрение человека в качестве наиболее совершенного
природного существа, вносящего порядок и смысл во все происходящее
с ним и вокруг него, приводит к принципиальному неприятию всего
авторитарного и надчеловеческого. Доброе начало в самом человеке и,
соответственно, в обществе, освобожденном от искусственных, хотя
и временно необходимых, властно-бюрократических структур, — все
это и составит стержень солидарного сотрудничества между свободными
людьми, действующими на благо всех и каждого. Цельность и широта
творческой деятельности человека вытекают из единства космически-
природного, хаос же «обеспечивает» разного рода прорывы и скачки,
в том числе из царства животности в царство человечности и свободы.
Русский философ сделал себя анархистом в процессе
целенаправленных поисков адекватной парадигмы объяснения и
преобразования наличной социальной действительности. Одновременно шел
* См.: Революционная ситуация в России в 1859-1861 годах. М., 1974. С. 330.

790
В.М.АРТЕМОВ
процесс морально-нравственного совершенствования его личности.
Адольф Рейхель, вспоминая о Бакунине, ратовал за написание
обобщающего очерка, «в котором образ его (Бакунина. — В. А) жизни
не останется слишком в тени, в котором будет поставлено на вид
<...> действительное значение его воли и деятельности, стремление
к общему благу и праву, за которое страдал всегда восторженный
Бакунин»*. За данной «восторженностью» стояли не только
высокие личностные качества неутомимого человека, но и собственно
проявления и результаты активной деятельности интеллигенции,
во весь голос заявившей о себе именно в России в XIX веке. И то и
другое в определенном единстве и составляет то, что принято называть
личностным фактором в образовании, понимаемом в широком
социокультурном контексте. В известном смысле деятельность Бакунина
может быть рассмотрена в контексте общей подвижнической
деятельности российского учительства, выполнявшего ответственную
социально-нравственную функцию в условиях господства реакции,
жесткой цензуры и полицейщины.
Объектом целенаправленных образовательных и воспитательных
усилий было все общество, а в качестве учащихся выступали
не только молодые студенты, которые составили костяк всего
народнического движения, но и люди вполне зрелого возраста и
положения. Среди последних нельзя не назвать прежде всего П. А.
Кропоткина, который, не зная лично «отца анархизма», считал
последнего своим учителем и сподвижником.
В целом, таким образом, образовательно-воспитательный аспект
в русском классическом анархизме нес на себе основную нагрузку
в плане как подготовки почвы для всеохватной нравственно
оправданной социальной революции с преобладанием творчества над
разрушением, так и формирования и развития принципиально новых
негосударственных институтов и отношений на основе внутреннего
единства свободы и ответственности.
Узко заговорщический вариант социально-политических
преобразований, не опирающийся на укорененные в обществе свободу
и нравственность, принципиально отрицался бакунизмом. Об этом
свидетельствует история взаимоотношений М. А. Бакунина и С. Г.
Нечаева. Налицо два совершенно разных подхода к проблеме подготовки
и осуществления революционных преобразований в обществе.
Бакунин исходил из потенциальных возможностей самого
народа, способного понять или почувствовать всю остроту собственного
* См.: Воспоминания о Бакунине Адольфа Рейхеля // Бакунин М. А. Речи
и воззвания. Б. М.: Изд. И. Балашова, 1906. С. 296.

Свобода и нравственность в философии М.А. Бакунина
791
положения и сделать решительный рывок в плане его
радикального изменения. Известное насилие допускалось, но лишь
минимальное и не по отношению к народу, наиболее последовательными
представителями которого и выступают наиболее образованные
и честные люди. Именно они «должны пробудить в народе
сознание его собственной <...> силы; должны уму указать, как
соединением всех местных доселе разрозненных усилий своих
в одно дружное всенародное дело он должен восторжествовать
над всеми притеснителями и врагами»*. Указанные же качества
идейных лидеров и организаторов социального обновления —
образованность и честность — формируются, во-первых, благодаря
целенаправленным усилиям их старших товарищей или учителей;
во-вторых, в результате собственных усилий по самообразованию
и самовоспитанию. Свобода в такой трактовке опирается не на саму
по себе идею захвата политической власти и разрушения
существующего режима, а прежде всего на нравственные установки, среди
которых любовь, труд, солидарность и справедливость занимают
центральное место. Примером реализации данных
установок-ценностей призвана выступить революционная молодежь, несущая
в народ не только революционные идеи и лозунги, но и образцы
нравственного поведения. При этом коренным образом изменить
сложившееся положение, когда в народе распространены
религиозное сумасшествие и пьянство, по Бакунину, может только
социальная революция.
Бакунина и Нечаева как свела, так и развела прежде всего сама
практика революционного процесса. Но за всеми перипетиями
последнего в конечном счете стояли определенные идеи, концепции
и ценностные приоритеты. Свободу, по Бакунину, нельзя завоевывать
индивидуальным насилием и террором, в конечном счете она может
базироваться только на высоких нравственных принципах, выводящих,
в свою очередь, на соответствующие средства революционной борьбы.
По существу, террористическая практика вытекала не из анархизма
и не из революционной идеи вообще, — она порождалась самой жизнью
в условиях жесткого давления абсолютистской системы на трудящиеся
массы, разночинную интеллигенцию и даже дворянство. Поэтому
виновниками террористической практики являются как сами террористы,
так и те, кто на самом деле толкал их на крайние действия.
Рассматривая современное ему общество, Бакунин фиксировал
вопиющее противоречие между сущим и должным, что не могло, по его
мнению, не сказываться на всей духовно-нравственной атмосфере,
* Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. М.,1989. С. 142.

792
В.М.АРТЕМОВ
на социальном самочувствии человека, по природе своей стремящегося
к равенству и справедливости. Развивая оригинальную образовательную
концепцию, он говорит не об уравнивании умов и творческих
способностей всех, а о равенстве «исходной точки», т. е. возможностей, а не
результатов. Реализация подобного замысла несла бы в себе и собственно
нравственную нагрузку: ответственность в конечном счете ложится
на каждого, исключаются уравниловка и жесткое принуждение.
В подлинно свободном обществе (а не в «свободном» обществе
буржуазного типа) потребуются такие ценности, как разум,
истина, справедливость, уважение к человеку, сознание собственного
достоинства, любовь к свободе для себя и для всех других, лич-
ностно и социально значимый труд как основа и условие всякого
права. Бакунин верит, что в человеке живет способность к разуму,
склонность к доброте: «большей частью своими пороками <...> он
обязан религиозному воспитанию <...> отсутствию рационального
и мужественного образования, дающего людям силу, и в особенности
чудовищной несправедливости <...> систематической эксплуатации
труда, являющегося единственным источником прав и единственным
свидетельством доблести человека»*. Кроме того, в будущем
обществе учителя и ученики выступают как равные субъекты. Речь идет
о целенаправленном взращивании свободной культуры и культурной
свободы. В таком случае не обойтись без взаимоуважения и
общественного согласия. При этом подчеркивается роль наиболее
образованных, передовых людей своего времени, способных показать
пример в деле преодоления предрассудков, заблуждений и невежества.
Процессы социального творчества и обновления развертываются
снизу, т. к. «<...> первое условие народной победы — это народный
сговор или организация народных сил»**. Здесь вырисовывается
определенное теоретическое препятствие, которое Бакунину, да и
анархизму вообще преодолеть в целом так и не удалось. Возникают
вопросы о том, для чего нужен сам сговор, на каких основаниях возможна
организация? Как бы отвечая на эти и другие подобные вопросы,
русский анархист подчеркивает изначальную готовность народа
к преобразованиям. Важно только вовремя и в полной мере
обеспечить начало бунта. Получается, что социальный хаос может быть
в известной мере инициирован, с тем, чтобы затем он реализовал бы
заложенные в нем внутренние потенции естественного порядка.
Своеобразным основанием последнего в обществе, по существу,
выступает подлинная нравственность, условиями которой, в свою оче-
* Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма. M., 1987. С. 258.
** Там же. С. 170.

Свобода и нравственность в философии М.А. Бакунина
793
редь, являются «равенство и безвластие». Однако остается открытым
вопрос о том, а могут ли последние просто появиться на базе неких
природных начал и самой по себе человеческой природы?
Налицо некоторая неопределенность, представляющая,
пожалуй, основную трудность в той теоретической конструкции
объяснения морали, где на первом плане оказывается сама природа
и лишь на втором — общество. Эта трудность лежит на поверхности
и в случае с этическим учением Кропоткина, продолжившим линию
антропокосмизма Бакунина в связи с учетом идей эволюционизма.
Что касается точки зрения Бакунина, то она ни в коей мере
не отрицает разумно-нравственных ограничений, так называемой,
«животности». Более того, подлинно человечным, а значит
духовным и свободным, следует считать то, что является результатом
целенаправленного преодоления животности. Последняя эке, как
часть природно-космического, вместе с тем не просто отбрасывается,
а диалектически снимается, переводится в более высокий режим
подлинно человеческого, духовно насыщенного существования.
Исходный пункт развития общества следует искать в «собственно
социальной и частной экономии»*. Тесно связывая свои конкретно-
исторические наблюдения и социально-нравственные выводы
с достаточно глубоким онтологическим, гносеологическим, этико-
философским и социологическим анализом, Бакунин приходит
к такому заключению: «...народ, как в силу своего удивительного
здравого смысла, так и инстинкта, понял, что первым условием его
действительного освобождения, или <...> его очеловечения, является
коренная реформа экономических условий » **. Последнее по существу
и означает преодоление «животности» на уровне общества.
Развивая оригинальную философию свободы, Бакунин в данной
работе исходит из того, что свобода представляет собой родовое
свойство человека, концентрируясь в таких «прирожденных» качествах,
как «мысль» и «бунт». Подобно Фейербаху, он видит в качестве
основы всех общественных изменений, ведущих к освобождению,
определенные природные качества. Для доказательства
неизбежности конечного торжества антиавторитарных форм жизни делается
ссылка на объективные формы бытия, на природные
закономерности, которые изучаются наукой. Позднее подобная трактовка будет
доминировать и в учении Кропоткина. Примечательно, что проблемы
народа и социальной революции рассматриваются сквозь призму
всеобщей причинности, которая нуждается в тщательном исследовании.
* Там же. С. 449.
** Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. С. 29.

794
В.М.АРТЕМОВ
Нравственность в пределах данного подхода имеет как природно-
социальное происхождение, так и активно человеческое, творческое,
созидательное содержание. Вместо божественного абсолюта,
определяющего в конечном счете и свободу человека, рассматривается
сама всепроникающая природа, которая порождает высшее свое
существо — человека. Именно он, освобождаясь от известных пут
ограниченной животности, вступая в отношения с другими людьми,
т. е. создавая общество, как бы облагораживает, преобразует
«инстинкт» эгоизма в направлении развития общественности и в
контексте социального идеала.
Все это неосуществимо без знаний и реальной свободы, которые
зависят от времени, места, конкретных потребностей людей,
общества в целом. Так, имея в виду различные подходы к социализму,
Бакунин четко заявляет, «что для всей массы населения, с
которой обращались столь ужасно в течение столетий и по сие время,
вопрос хлеба является вопросом интеллектуального
освобождения, свободы и человечности; что свобода без социализма — это
привилегия, несправедливость, и что социализм без свободы — это
рабство и животное состояние»*. Бакунина, как и Достоевского,
не устраивает вариант «хлебного рая» без свободы и
нравственности, то есть того, что делает человека человеком. Его идеал —
не только общество, организованное на началах самоуправления,
автономии и свободной федерации индивидов, общин, провинций
и наций, но и соответствующая мораль, которая строится на
уважении к человеку.
Вместе с тем, как и в случае с марксизмом, важными
составляющими такого общества выступают у Бакунина несущие прежде
всего нравственную нагрузку равенство и справедливость для
трудящихся, освобожденных от всякой эксплуатации. Высшая
степень исторической свободы — это переход к такой
способности развития, когда индивидуальность каждого не подавляется
и когда не общественные отношения господствуют над людьми,
а люди господствуют над случайностью и отношениями**.
Однако в отличие от марксизма и собственно этатистских течений
общественной мысли, возлагавших слишком большие надежды
на собственно властные подпорки социальных преобразований или
реформ, бакунизм в принципе отрицает диктатуру пролетариата
в деле реального освобождения. По мнению Бакунина и других
* Там же. С. 42.
г* Гранин Ю. Д. Марксов проект общественного переустройства, философско-
социологический контекст // Социологические исследования. 1991. № 6. С. 32.

Свобода и нравственность в философии М.А. Бакунина
795
теоретиков анархизма, государственники ограничивают
естественный поток индивидуального и коллективного творчества, глушат
инициативу, идущую снизу.
Отправным пунктом философии свободы
практически-нравственной ориентации является неисчерпаемый потенциал самого человека
как высшего природного и социального существа. И нравственность,
и свобода проистекают, по Бакунину, в конечном счете из
естественных природных предпосылок и социальных отношений. Исходя
из этого, он определенно заявляет: «Мы <...> полностью отрицаем
свободу воли в том смысле, какой приписывают этому слову теология,
метафизика и юридическая наука, т. е. в смысле спонтанного
самоопределения индивидуальной воли человека независимо от всякого
природного и социального влияния»*.
Бакунинская концепция свободы в целом носит целостный
характер. Нет оснований отрывать друг от друга такие ее
компоненты, как познание необходимости, «элемент бунта» против власти
и бунт индивида против «общественного мнения»**. Разработку
исторического обоснования и теоретических основ своей
философии, включая философию свободы, Бакунин продолжал до конца
своей жизни. Не случайно Маркс подробно изучает и конспектирует
именно последнюю крупную его работу, ставшую программной
для всего анархизма. Речь идет о вышедшей в 1873 году
«Государственности и анархии», включавшей наряду с морально
насыщенной разоблачительной критикой государственности собственно
социально-экономические, политические и
социально-психологические разработки.
Литературно-публицистический характер этого сочинения
в целом не помешал сформулировать и систематизировать ключевые
идеи зрелого анархизма с прицелом на радикальные
преобразования прежде всего российской действительности. Анализ последней
имеет во многом ценностно-оценочный характер. С одной стороны,
Бакунин указывает на наличие «<...> всенародного убеждения, что
земля, вся земля принадлежит народу <...>, что право на
пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине», которая, будучи
автономной, организовывает общинное самоуправление***.
Фиксируется, таким образом, значительный потенциал свободы у крестьян.
Однако, с другой стороны, речь идет о полной правде, включая
и три «затемняющие черты» : патриархальность, поглощение лица
* БакунинМ. А Философия. Социология. Политика. С. 109.
** История русского утопического социализма. М., 1985. С. 197.
*** Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. С. 611.

796
В.М.АРТЕМОВ
миром, веру в царя*. Указанный потенциал оказывается скованным,
но лишь относительно, временно.
Размышляя над проблемой социальной роли «официально-
православной» веры, уводящей от земной свободы, автор
«Государственности и анархии», делает вывод о том, что «<...> у нас в России
этот вопрос далеко не представляет той важности, какую он
представляет в Западной Европе», здесь это «явление еще более
практическое, чем теоретическое, а именно, не столько заблуждение ума,
сколько протест самой жизни, воли и страсти против невыносимой
жизненной тесноты <...>»** (курсив мой. — В. Α.). Не преуменьшая
негативной роли этих и других реальных преград на пути
самоосвобождения народа, проницательный анархист обращает внимание
на пагубность «отвлеченной и доктринерской пропаганды так
называемых свободных мыслителей»***.
Ход рассуждений самого М. А. Бакунина другой: дайте широкую
человеческую жизнь народу, и он удивит глубокою рациональностью
своих мыслей. Правда, остается открытым вопрос: кто же и каким
образом даст народу указанную жизнь? В этой и других работах
первого русского анархиста данный вопрос разрешается лишь
частично. Например, указание на «образованную молодежь»,
которая призвана многому научить людей, повести их за собой, не
подкрепляется достаточным объяснением того, каким образом она сама
научится у них образцам высокой нравственности и подлинному
свободолюбию. Планируя устранение основного зла в обществе в лице
государства, Бакунин просто провозглашал добро (человеколюбие,
солидарность и проч.), корни которого обнаруживались им в самой
природно-космической реальности.
В связи с этим следует уточнить, что проблема соотношения
цели и средств решалась русским мыслителем и
революционером вполне приемлемо с точки зрения гуманизма и социального
прогресса. Устранение государственных структур — это своего
рода хирургическая операция применительно к обществу в целом,
а не к конкретным людям. Последние, даже если они представляли
указанные структуры, не должны пострадать не только физически,
но и экономически: общество призвано компенсировать возможные
потери, имея в виду перспективу добросовестного и справедливо
оплачиваемого труда (точнее, — вознаграждаемого), включая труд
управленческий.
* Там же. С. 512.
** Там же.
*** Там же. С. 513.

Свобода и нравственность в философии М.А. Бакунина
797
На наш взгляд, в целом его понимание самой анархии как
системы разумных взаимоотношений свободных людей и целых
сообществ скорее ближе к марксистскому идеалу будущего общества,
чем к анархистскому идеалу Прудона, согласно которому следует
стремиться к обществу мелких производителей, свободных от
подчинения государству, равных между собой в правах и охраняющих
справедливость, рассматриваемую не в
гуманистически-нравственном ключе, а узко прагматически, — в качестве необходимого
условия поддержки равновесия.
Не случайно русский анархист в качестве важнейшего фактора
своеобразного окультуривания свободы видит не само по себе
социально-экономическое равновесие, а образование. «Наша задача, —
подчеркивал Бакунин, — состоит <...> прежде всего в уничтожении
народного невежества»*. Образование в данном случае
рассматривается в узком, собственно революционно-преобразовательном контексте.
Эта линия в полной мере проявляет себя и в «Прибавлении Б» к
«Государственности и анархии», где развернута «Программа славянской
секции в Цюрихе» : «Она имеет полнейшее уважение к положительным
наукам; она требует для пролетариата научного образования,
равного для всех, без различия полов <...>»**. Но в творчестве Бакунина
вырисовывается и более широкий подход к проблеме образования.
Последнее рассматривается в аспекте подготовки предпосылок для
более свободного и справедливого общества будущего. Не случайно
впоследствии В. В. Налимов как бы вторил своему знаменитому
предшественнику, обращая внимание на элементы созидательного
творчества в послереволюционной общеобразовательной школе 20-х годов
XX в.: «Да, в те годы нас научили главному — любить школу <...>» ***.
Зрелый Бакунин полностью отрицает чисто политический
способ освобождения общества, выходит на созидательный духовно-
нравственный потенциал самих людей, способных радикально
изменить себя, других, все общество. Главным в философии М. А.
Бакунина оказывается в конечном счете нравственная сторона свободы,
требующая, в свою очередь, соответствующего образовательного
подкрепления. Получалось, что образованная молодежь и их
учителя — подлинные гаранты порядка.
е^
* Там же. С. 136.
** Там же. С. 525.
*** Налимов В, В. Канатоходец: Воспоминания. М., 1994. С. 113.

€^^
Α. Η. ГАРЯВИН
M. A. Бакунин
о менталитете русского крестьянства
В рамках аграрной концепции известного русского
революционера, мыслителя, теоретика анархизма Михаила Александровича
Бакунина (1814-1876) определенное место уделено менталитету
отечественного крестьянства. Эти взгляды динамично изменялись
сообразно формированию мировоззрения самого Бакунина и
отражали насущную необходимость коренных преобразований в
российской деревне. Так, в период первой эмиграции (1842-1849) он
выступал сторонником революционно-демократических воззрений,
а в 1867 г. стал основоположником анархического коллективизма.
В зависимости от этого Бакунин использовал наблюдения о
менталитете русского крестьянства для подтверждения своих
видоизменявшихся взглядов.
Еще до отмены крепостного права в России, 4 февраля 1852 г.
Бакунин в письме родным из Петропавловской крепости выражал
обеспокоенность по поводу недостаточного внимания к положению
крестьянства со стороны власти. Предлагая постоянно повышать
«научно-теоретический уровень земледелия», он подчеркивал, что
одной теории недостаточно. При обработке земли, помимо
агротехнических условий (климата, состояния почвы, достижений
научно-технического прогресса и др.) важно учитывать и менталитет русского
крестьянства — привычки, характеры, обычаи, предрассудки, ибо
без доброй воли крестьян «никакой успех невозможен».
Параллельно с развитием сельского хозяйства, по представлению Бакунина,
должен был разрешаться и социальный вопрос — «попечение о благе
крестьян». Он предлагал связать привилегию владения крупной
собственностью везде (а особенно в России) со «священной
обязанностью печься о неимущих». Но она «не должна рассматриваться

М.А. Бакунин о менталитете русского крестьянства
799
ни как синекура, ни как источник обогащения, но как публичная
функция, как своего рода служение политическое и вместе с тем
моральное, почти религиозное, временно возложенное правительством
на дворян-помещиков, скорее в качестве долга». Рекомендуя своему
брату Александру заботиться о крепостных, проявлять добрую волю
по отношению к ним, Бакунин призывал его учитывать характерные
особенности русских крестьян, которые являются причиной частого
столкновения с помещиками: упрямство, невежество, фанатизм
и предрассудки. Эти черты, как отмечал автор письма, можно
превратить в достоинства. Чтобы сделать крестьянам действительное
добро, надо «в самой природе крестьянина и в его привычках найти
средства убедить его и двинуть вперед»*.
В работе «Русские дела (Картина современного положения)» (1849)
Бакунин приводит яркий пример проявления суеверия у русского
крестьянства. Так, около 1824 г. распространился слух, «будто
в Киеве у одного попа в наказание за грехи выросли рога; жертву
божьей кары привезли в Петербург для расследования». Сотни
тысяч крестьян спешили на столбовую дорогу, чтобы увидеть это чудо.
В 1844-1845 гг. в Симбирской губ. крестьяне сжигали свои деревни,
утверждая, что это делали дворяне из мести за предположенное царем
освобождение крестьян. «Достаточно любой небылицы, — пишет
автор, — чтобы толкнуть его на выступление, а в случае нужды его
собственная фантазия изобретает такие небылицы, чтобы дать пищу
его стремлениям»**.
Бакунин полагал, что ненависть к государству, природная
предрасположенность к неповиновениям и бунтам относятся
к социальным инстинктам русского народа, а следовательно,
и крестьянства, составлявшего подавляющее большинство
населения России. В доказательство автор ссылается на историю
развития российского общества, важными этапами которой были
социальные волнения и крестьянские восстания (народные
бунты). В анализе он постоянно приводит примеры С. Разина, Е.
Пугачева, П. Пестеля. Славянские племена, с древности жившие
общинами и пользовавшиеся «все одинаково общинною землею»,
никогда не были воинствующими, а потому, с его точки зрения,
не нуждались в устройстве общества по государственному образцу.
* Бакунин М.А. Письмо родным (4 февраля 1852 г.) // Бакунин М. А. Собрание
сочинений и писем. 1826-1876 / Ред. и примеч. Ю. М. Стеклова. М., 1834.
Т. 4. С. 215-219.
** Бакунин М.А. Русские дела (Картина современного положения) // Там же.
Т. 3. С. 408.

800
А. Η. ГАРЯВИН
Важной чертой их жизни было то, что «они не имели и не знали
дворянства». Тесные мирские связи не позволили славянам стать
завоеванными племенами*. В общинности славянских племен
М. А. Бакунин увидел идеал грядущего социального устройства
и будущей крестьянской жизни.
В одной из статей 1863 г. Бакунин определил три признака,
характеризующие самобытность русского народа и которые послужат
«исторической основой будущего развития» : широкое
распространение убеждения, что земля принадлежит народу; уважение к
общине — самому стойкому строю сельской жизни, к тому же
сохранившегося в виде обычаев и традиций; общинное самоуправление, как
«источник грядущей свободы». Устройство жизни по общинному
образцу «составляет политическую и социальную связь русского
народа, и ему русский народ обязан той энергией, с которой он смог
сопротивляться соединенным силам царей, бюрократии, дворянства
и духовенства». Позитивные черты общины — эпохального феномена
русской крестьянской жизни — должны распространиться за
пределы аграрного сектора. Они окончательно укрепят федералистские
принципы: общины соединятся в округа, округа — в области,
области — в государство (в значении территориальной концентрации),
а также позволят применить выборное начало для замещения всех
должностей, кроме императора**.
Одной из самобытных особенностей русского крестьянства,
по мнению Бакунина, была его религиозная неоднородность и
склонность к сектантству. Он сообщал о наличии в России более 200 сект,
деятельность которых носила политический характер. Они
нигилистски отрицали существующий строй, а также объявляли
монархическую власть властью антихриста, за что жестоко преследовались
самодержцами. Определенное внимание Бакунин уделил духоборам,
движение которых всеми его последователями отождествляются
вплоть до сегодняшнего дня с одним малочисленным, если не
сказать единственным, островком чисто анархистской жизни на нашей
планете. Духоборы были антиклерикалами, их деятельность была
проникнута глубокой ненавистью к государственной церкви. Так,
в 1839 г. один молодой духобор прошел 200 миль до Петербурга
только для того, чтобы дать пощечину митрополиту. Этот факт по-
* БакунинМ. А. Государственность и анархия // Избр. соч. в 5 т. Т. I. Пг.; М.,
1919. С.153-154,104-105.
** Бакунин М. А [Статья без заглавия] // Материалы для биографии М.
Бакунина / Ред. и примеч. В. П. Полонского. Т. 3. Бакунин в Первом Интернационале.
М.;Пг., 1920. С. 625.

М.А, Бакунин о менталитете русского крестьянства 801
зволил Бакунину сделать вывод, что русский народ не видит в царе
«заместителя бога»*.
Проявляя интерес к мировосприятию отечественного
крестьянства, находя в нем мощные антиэтатистские тенденции и
врожденный бунтовской инстинкт, М. А. Бакунин пытался развенчать
миф о слепой преданности русского народа к своему царю,
который не соответствовал действительности. Революционер обличал
российского монарха за то, что последний «приказывал народу
платить подать и давать солдат государству», работать на пользу
помещиков и купцов. Автор полагал: если монарх выдвинет
лозунги против дворян и помещиков (что вряд ли реально), то вся
неистовая сила крестьянского возмущения инстинктивно
обернется против них**.
Бакунин рассуждал о единстве русского общинного уклада
и предстоящего крестьянского бунта, который начинает
именовать социальной революцией. Автор пришел к важному выводу:
«Так характер русской революции как революции социальной
предуказан заранее и коренится во всем характере русского
народа, в его общинном укладе». Крестьяне, по мнению Бакунина,
имеют генетическую предрасположенность к бунту и вместе с тем
не хотят расставаться с общиной, т. к. этот институт на
протяжении многих веков показал свою жизнеспособность. Революционер
также старался вникнуть в психологические особенности всех трех
категорий русского крестьянства: помещичьих, государственных
и удельных, субъективно полагая, что первые подчас живут лучше
вторых и третьих***.
Бакунин считал, что крестьянство будет являться одной из
движущих сил грядущей социальной революции. В «Письмах к
Французу» (1870) анархист объяснял это тремя причинами. Во-первых,
крестьяне обладают здоровым темпераментом и энергией, присущей
народной натуре, несмотря на свое «относительное варварство».
Во-вторых, они живут собственным трудом, и это накладывает
* Бакунин М.А Русские дела (Картина современного положения). С. 405-406.
О распространении сектантства среди русских крестьян см. также:
Политическая исповедь Михаила Бакунина (Защитительное письмо адвокату) //
Материалы для биографии М. Бакунина. Т. 2. По делам государственных
архивов Москвы, Праги, Дрездена, Вены. М.; Пг., 1933. С. 228-229.
** Бакунин М.А. Государственность и анархия. С. 154-155.
*** Бакунин М.А. Русские дела (Картина современного положения). С. 408-409.
См. также: Политическая исповедь Михаила Бакунина (Защитительное
письмо адвокату) // Материалы для биографии М. Бакунина. Т. 2. С. 232. Курсив
автора.

802
А.Н.ГАРЯВИН
отпечаток на их самосознание и воспитывает в них «инстинктивную
ненависть» к власти государства и к эксплуататорам чужого труда.
В-третьих, поскольку рабочие, как и крестьяне, принадлежат к
эксплуатируемым классам, то они найдут между собой общий язык,
и в этом рабочие помогут крестьянам. Однако классик анархизма
иногда говорил, что, по причине особенностей крестьянского
сознания, грядущее восстание неизбежно вызовет гражданскую войну
и призывал не пугаться этого, а вставать в самоотверженные ряды
революционеров *.
-е*^
* Бакунин М.А, Письма к Французу // Избр. соч. в 5 т. Т. IV. Пг.; М., 1920.
С. 213-214. Курсив автора. См. также: Горев Б. [Гольдман Б. И.] Социально-
политические взгляды Бакунина // Бакунин М. А. Собрание сочинений и
писем. 1828-1876. М., 1934. Т. 3. С. XXIV.

^a
П. И. ТАЛЕРОВ
Михаил Бакунин и русская идея
Известный русский анархист М. А. Бакунин прожил яркую жизнь
революционера, борца за свободу человека, справедливость в
социальных отношениях. Выходец из знатного русского рода, он отказался
от спокойного и мерного прозябания в тиши своего наследного поместья
и выбрал бурную, наполненную опасностей и невзгод судьбу, на
практике доказав, что светлые идеалы требуют не столько кабинетных
раздумий, сколько баррикадных сражений с оружием в руках. К
сожалению, сегодня некоторые учёные мужи могут без особых колебаний
и раздумий дать этому мужественному человеку политический ярлык
типа «мятежный идеалист», «беспечный мечтатель» и т. д. и т. п.,
пытаясь тем самым снизить авторитет нашего знаменитого
соотечественника, значение его социально-политических идей в российском
революционном процессе. Однако данными эпитетами вряд ли можно
умерить величину этой личности. Вызывает лишь сожаление, что
такие высказывания нашего современника однозначно характеризуют
его самого не как учёного, а, скорее, как наученного обывателя,
бесперспективного зашоренного ортодокса, готового ради сиюминутной
конъюнктуры пожертвовать даже исторической правдой.
К счастью, «мертвые сраму не имут». Идеи Бакунина, несмотря
на их известный идеализм и утопизм, и сегодня находят ярых
сторонников и последователей, хотя отдельные действия последних
не могут не вызывать сожалений ввиду их неоправданной
жестокости и агрессивности. По-видимому, все это и заставляет нас сегодня
вновь и вновь обращаться к истории жизни великого анархиста,
к его творческому наследию, и опять расшифровывать бакунинскую
формулу, всколыхнувшую весь мир: «страсть к разрушению есть
вместе с тем и созидающая страсть!».

804
П. И. ТАЛЕРОВ
Дав ее в одной из первых своих политических статей «Реакция
в Германии (Очерк француза)» под псевдонимом Жюль Элизар*,
Бакунин вложил в неё идею и механизм революционных
преобразований. «Разрушение и разложение положительного, — писал он, —
вот единственно возможное взаимоотношение положительного с
отрицательным, составляющее имманентную совокупность движения
и движущую силу противоположения». Разрушение предполагается
не ради разрушения самого по себе, но понимается диалектически,
как основа развития общества, без которого новое не зародится,
поскольку «нельзя искать вечно юного, вечно рождающегося вновь духа
среди руин!». И хотя вся работа пропитана философией Гегеля, можно
с уверенностью сказать, что русская национальная идея нашла здесь
своё отражение. Особенно в заключительных пророческих строках,
написанных с особым жаром и страстью: «Даже в России, этой
бесконечной, занесенной снегом империи, которую мы так мало знаем,
и которой, быть может, предстоит великое будущее, даже в России
собираются темные, предвещающие грозу тучи!»** Явившись прелюдией
политической карьеры революционера, эта работа стала своеобразным
ее эпиграфом, смыслом жизни, наметила дальнейшее развитие мысли...
Русская идея, неразрывно связанная с историей и традициями
русского народа, развитием его мироощущения, менталитетом,
наконец, имеет в отечественной и зарубежной литературе самые
разнообразные трактовки. Нельзя не согласиться с тем, что здесь мы
сталкиваемся с «понятием сложным и неоднозначным,
многогранным и многоаспектным, отражающим многовариантность
исторического пути России » ***. Разработке концепции русского национального
самосознания посвящали свои труды известные российские
писатели, публицисты, философы, общественные деятели. Начало же ей
положила дискуссия между славянофилами и западниками о роли
и месте России в мировом историческом процессе,
катализированная П. Я. Чаадаевым, и которая естественным образом отразилась
на мировоззрении Бакунина в 40-е гг. XIX столетия.
Впервые термин «русская идея» в 1860-е гг. применил великий
русский писатель Ф. М. Достоевский, отмечавший в душе русского
* Впервые напечатана в «Немецкой Летописи». 1842. № 247-251. 17-21
октября. На русском языке статья публиковалась несколько раз. См., напр.:
Бакунин М,А. Собрание сочинений и писем. 1828-1876. Т. 3.: Период первого
пребывания за границей. 1840-1849. М., 1934. С. 126-148.
** Бакунин М. А. Реакция в Германии (Очерк француза) // Цит. по:
Полонский В. Михаил Александрович Бакунин: Жизнь, деятельность, мышление.
Т. 1.: Бакунин-романтик. М.; Л., 1925. С. 116, 117.
*** Маслин М.А. «Велико незнанье России...» // Русская идея. М., 1992. С. 12.

Михаил Бакунин и русская идея
805
народа такое свойство, как «склонность к всемирной отзывчивости
и к всепримирению»*. Продолжая эту мысль, основоположник теории
«русского социализма» и народничества А. И. Герцен увидел в русской
соборности — «единственное средство для определения
действительных нужд народа и положения», в котором он находится, назвал ее
единственным средством «выйти без потрясений, без переворота —
террора и ужаса — без потоков крови» из нынешнего состояния**.
Теоретически концепцию русской идеи впервые попытался
осмыслить отечественный философ-идеалист В. С. Соловьёв, представив
её миссионерским предназначением России и находящейся в
«неразрывной связи с вселенским семейством Христа», не имеющей
в себе ничего «исключительного и партикуляристического», кроме
как «лишь новый аспект самой христианской идеи». Реализацию
русской идеи он предполагал через «осуществление социальной
троицы», т. е. путем воплощения органического единства церкви,
государства и общества***.
Другой известный философ идеалистического направления,
активный участник духовно-общественного движения «Русский
религиозный и культурный ренессанс» Н. А. Бердяев сущность
русской идеи рассматривал под призмой присущей нашему народу
антиномичности, т. е. противоречивости, как в собственном
мироощущении, так и в социальной жизни. Русский народ, по его
мнению, самый аполитичный и не умеющий «устраивать свою землю».
Бердяев считал анархизм «явлением русского духа». Даже
православной идеологии, по его мнению, самодержавия присущи черты
безгосударственного духа, поскольку длительную крепость царского
трона можно также объяснить отказом «народа и общества создавать
государственную жизнь». Но очевидно и то, что такой анархичный,
свободолюбивый народ создал самую огромную и могущественную
империю. «Здесь скрыта тайна русской истории и русской души».
Загадкой считает Бердяев и другую антиномию — Россия, как самая
не шовинистическая страна в мире, предстает страной «невиданных
эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей
русификацией», страной «национального бахвальства». Русское
смирение противостоит русскому самомнению. И подобную анти-
* Достоевский Ф. М. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи
о Пушкине // Там же. С. 132. О сущности концепции «русской идеи» Ф. М.
Достоевского см. также: Сизов В. С. Русская идея в миросозерцании Ф. М.
Достоевского. Киров, 1998.
** Герцен А. Я. Prolegomena // Там же. С. 128.
*** Соловьёв В. С. Русская идея // Там же. С. 204.

806
П. И. ТАЛЕРОВ
номичность автор видит в России на каждом шагу. Она и составляет,
по его мнению, суть загадочной русской души, русской идеи*.
Приведённый выше краткий экскурс в историю и суть проблемы
позволяет определить место творчества М. А. Бакунина в контексте
русской идеи. Хотя здесь надо сделать одно замечание: сама
концепция появилась намного позднее, чем впервые русский революционер
высказал свое отношение к роли России в мировом историческом
процессе. Бердяев рассматривал анархический бунт Бакунина как
«погружение в хаотическую русскую стихию» ; русский анархизм
несёт в себе женственное начало, а не мужественное, он — «пассивный,
а не активный». Стремление к свободе так же пассивно, не несёт в себе
борьбы, а представляет «отдание себя, свободу от активности». Все
это объясняется нежеланием русского народа быть мужественным,
«пассивной, рецептивной женственностью в отношении к
государственной власти»**. Однако нам представляется, что предписанная
Бакунину пассивность в его отношениях с народом несколько
преувеличена. Действительно, в своём знаменитом революционном
манифесте — «Прибавлении А» к «Государственности и анархии»,
вышедшей в Цюрихе в 1873 г. на русском языке, он писал о
саморазвитии русского народа, народном прогрессе, который совершается
путем «естественного нарастания опыта и мысли, передаваемого
из рода в род и необходимым образом расширяющегося,
углубляющегося по содержанию, усовершенствующегося и облекающегося
в свои формы». По мнению Бакунина, народу невозможно дать
«новое умственное или нравственное содержание, новую истину»,
произвольно изменить течение его жизни, поскольку у него уже
имеются пусть тёмные, но честные, инстинктивные стремления,
соответствующие социально-революционной мысли***.
В широких массах существует идеал, выдвинутый самим народом
из самой глубины своей жизни как «результат народных
исторических испытаний, его стремлений, страданий, протестов, борьбы»
и представляющий собой «как бы образное и общепонятное, всегда
простое, выражение его настоящих требований и надежд». Но этот
идеал не может быть реализован без поддержки извне. «Народ наш
явным образом нуждается в помощи», поскольку в существующем
идеале есть «существенные недостатки, которые мешали и мешают
успеху» в деле собственного освобождения. И эту помощь, по мнению
* Бердяев H.A. Русская душа // Там же. С. 298-300.
** Там же.
г** Бакунин М.А. Государственность и анархия. Прибавление А //
Бакунин М. А. Философия, социология, политика. М., 1989. С. 510-511.

Михаил Бакунин и русская идея
807
Бакунина, должна оказать пропагандистская деятельность
революционной молодежи, на которую русский анархист возложил важную
историческую миссию побороть недостатки «в самом народном
сознании» и, в первую очередь, разбить замкнутость российских
крестьянских общин, уединение и разъединение миров и «провести между
этими отдельными мирами живой ток революционной мысли»*.
О каком же пассивном «погружении в хаотичную русскую
стихию» может идти речь? Тем более, что эта работа Бакунина вместе
с другими эмигрантскими изданиями, запрещенными царской
цензурой к распространению в России, нелегально была
распространена в империи и нашла самый живой отклик в сердцах
революционного студенчества. Не без воздействия бакунинских идей
молодежь в то время решала великий вопрос: «каким путём она
может быть полезной народу?», и постепенно приходила к выводу,
что «существует лишь один путь: нужно идти в народ и жить его
жизнью»**. Народническое движение в России, положившее начало
заключительной фазе монархического правления, ещё раз наглядно
подтвердило неисчерпаемость русской идеи, глубину смысла,
заложенного в это понятие. Действительно, каким образом в головах
юных созданий из благополучных состоятельных семей могло
зародится желание, не взирая на трудности и опасности, помочь своему
народу освободиться от многовекового гнета?..
Изучая судьбу и творческое наследие М. А. Бакунина, нельзя
не заметить того особого внимания, которое уделял анархист
славянскому вопросу. Сам Бакунин считал, что русский народ — это
часть более глобальной славянской нации. Входящие в неё народы
объединены одними и теми же историческими корнями, у них
близкие по духу и звучанию язык, культура, традиции. Осенью 1840 г.
Бакунин впервые выехал за границу «для того, чтоб слушать курс
наук в Берлинском университете»***. Он еще не был
революционером, и его взгляды были наполнены идеалистическими надеждами
на справедливость российского монарха. Однако спустя некоторое
время, «очутившись в центре революционного водоворота <...>
Бакунин в Бельгии впервые почувствовал непреоборимую тягу
к славянству»**** и принял самое активное участие в славянском
движении. В этой деятельности отразился весь воспитанный на рос-
* Там же. С. 509, 520, 521.
** Кропоткин П. А. Записки революционера. СПб., 1906. С. 272.
*** Бакунин М.А. Исповедь // Алексеевский равелин: Секретная государственная
тюрьма России в XIX веке. Кн. 1. Л., 1990. С. 253.
**** Полонский В. Указ. соч. С. 155.

808
П. И. ТАЛЕРОВ
сийской закваске характер начинающего революционера — человека
русского, устремлённого к решению вселенских проблем,
выполняющего важную освободительную миссию.
В отличие от государственного панславизма, носившего в те годы
«ярко выраженный превентивный характер» и предназначенного
«для борьбы с национальными движениями славянских народов»*,
революционный панславизм Бакунина** был направлен на «русскую
революцию и республиканскую федерацию всех славянских
земель, — основание единой и нераздельной Славянской республики,
федеративной только в административном, центральной же в
политическом отношении»***. (Идеи эти, заметим в скобках, носили явно
демократический характер и были далеки как от социалистических,
так, тем более, от анархических.) Не все было гладко в отношениях
Бакунина с участниками славянского движения. Причины этого
весьма далеки от него самого и не являются предметом данной нашей
статьи. Здесь важно отметить другое: Бакунин в своих
высказываниях о роли России, русского народа в деле освобождения славян
«от глубокого внешнего и внутреннего рабства, в котором они ныне
томятся » **** даже несколько раньше, чем российские идеологи русской
идеи, высказывал мысли об особом миссионерском предназначении
нашей страны. При этом он, обращаясь к братьям-славянам, не без
пафоса говорил: «Когда вы ждете спасения от России, то предметом
ваших упований должна быть не порабощенная и закрепощённая
Россия со своим притеснителем и тираном, а возмущенная и
восставшая к свободе Россия, могучий русский народ»*****.
Хотя революционная и пропагандистская деятельность Бакунина
в период первого пребывания за границей и принесла свои плоды
(теперь даже «самые простейшие люди начинают догадываться, что
освобождение России необходимо для всемирного освобождения»6*),
* Волков В. К. К вопросу о происхождении терминов «пангерманизм» и
«панславизм» // Славяно-германские культурные связи, М., 1969. С. 45.
** Сам Бакунин был против этого термина: « <...> не мешало бы как можно
сильнее протестовать против имени «панславистов», которым <...> нас
награждают <...> я не был <...> никогда панславистом, но в движении славянском
принимал горячее участие <...>» («Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену
и Н. П. Огарёву» СПб., 1906. С. 233-234.)
*** Бакунин М. А. Исповедь // Алексеевский равелин. С. 269.
**** Бакунин М. А. Проект письма в редакцию берлинской «Реформы» //
Бакунин М. А. Собрание сочинений и писем. 1828-1876. Т. 3. С. 321.
***** Бакунин М. А. Воззвание к славянам русского патриота Михаила Бакунина,
члена славянского съезда в Праге // Там же. С. 357.
6* Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954-1966. Т. XII. С. 289.

Михаил Бакунин и русская идея
809
тем не менее исторические и политические реалии были не в пользу
бакунинских идей. Славянские государства Западной Европы были
раздираемы спорами и национальными притязаниями,
заслонившими от них интересы целого. Поняв это, Бакунин даже попытался
организовать тайное общество «Славянских друзей», рассеянного
неудачей Славянского конгресса в Праге в 1848 г.
Не оставался Бакунин безучастным к русской национальной идее
и в последующие годы, пройдя трагические испытания. В
цитировавшейся уже «Исповеди», написанной в Петропавловской крепости
и адресованной Николаю I, он дал оценку социально-политическому
положению России и свой вариант ответа на вопрос «Что делать?».
Даже если сделать скидку на предысторию этого документа,
нельзя не обратить внимание на следующие слова: «В России главный
двигатель страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое
благородное движение души <...> Русская общественная жизнь есть
цепь взаимных притеснений <...> Хуже же всех приходится простому
народу, бедному русскому мужику». И далее: «<...> Россия, для того
чтоб спасти свою честь и свою будущность, должна совершить
революцию <...> уничтожить монархическое правление и, освободив себя
таким образом от внутреннего рабства, стать во главе славянского
движения: обратить оружие <...> против целого света для
окончательного освобождения всех славянских племен из-под чужого ига»*.
До конца своих дней Бакунин оставался верен своей любви
к России, русскому народу, которую он с особой силой познал вдали
от Родины. Будущность своей страны он представлял естественным
продолжением стремления русской (и славянской) нации к
физическому и духовному освобождению. Это будущее он видел для
России, если каждый искренне верящий в нее пойдет к своему народу
«прямо и искренно, без хитрости, без обмана» и принесет «в дар
ему и весь ум и все сердце, и чистую, крепкую волю служить ему».
И хотя русский народ, «пожалуй, груб, безграмотен <...> зато в нем
есть жизнь, есть сила, есть будущность <...>». Каждый, кто свяжет
свою судьбу с судьбою своего народа, сможет перевоспитать «себя
в среде народной <.,.> И вы сделаетесь тогда, без сомнения, людьми
народными» **. Именно таким и был Михаил Александрович Бакунин.
©^
* Бакунин М.А. Исповедь // Алексеевский равелин. С. 296, 302.
"* Бакунин М. А. Народное дело. Романов, Пугачёв или Пестель //
Бакунин М. А. Избр, соч.: В 5 т. Т. 3. Пб.; М., 1920. С. 85, 91.

^^
M. А. АБРАМОВ
Marx contra Бакунин
1. В нынешний, затянувшийся кризисный период выбора
Россией нового исторического пути, изучение социальных проектов
относительно будущности страны, оказавшейся в пограничной
ситуации, схожей с той, что случилась в начале шестидесятых
годов XIX века, вызывает теоретический и практический интерес
к истории общественной мысли России. В историческом споре
о государстве между М. А. Бакунином и К. Марксом
безоговорочным победителем в эпоху победившего социализма был признан
Маркс. Но история не стоит на месте. В короткую, но памятную
оттепель оживает осторожный интерес к творчеству
незадачливого утописта — анархиста, меняется сугубо негативное отношение
к мыслителю и всемирно известному политическому деятелю. Этот
сдвиг законсервировался в застойный период. В годы перестройки,
в долгожданном издании сочинений Бакунина* было, наконец,
признано, что антиэтатистские воззрения Бакунина, аргументы
против «государственного социализма, с его авторитарными
и бюрократическими методами управления, его размышления
об общественном самоуправлении и многие другие до сих пор
актуальны, и сохраняют свое значение. Свежий пример — недавнее
(летом 2005 г.) выступление А. И. Солженицина, призвавшего
ускорить строительство самоуправления — вернейшего пути
к подлинной демократии — излюбленная идея Бакунина.
2. Бакунин не был академическим ученым и законченной
системы я бы не стал у него искать. Он пережил сложную эволюцию
* Пустарнаков В. Ф. Предисловие. Бакунин как философ // Бакунин М. А.
Философские сочинения и письма М., 1987.

Marx contra Бакунин
811
философских взглядов от фихтеанства к гегельянству и далее
к натурализму. Нельзя требовать от него и терминологической
строгости простой, а не диалектической логики. По природе
импровизатор, герой момента, он не был кабинетным ученым. Так,
Свобода для него, главная категория его этического словаря,
не является первородной. Потенциально она присуща
человеческой природе, но актуализируется, только когда утвердится
в человеческом сознании справедливость, солидарность братство
и равенство. Борец за свободу человечества, он вряд ли мог
построить строго логическую доктрину свободы, удовлетворяясь
иррационально-инстинктивным инсайтом свободы, пожалуй,
наиболее перспективным путем к феномену невыразимого чувства
свободы. У Руссо — человек рождается свободным, между тем,
он всюду в оковах. Свободы нет, но есть Освобождение — таков
лозунг Бакунина.
Итак, история это путь к свободе. В этом Бакунин согласен с
Гегелем, но у Гегеля всеобщая свобода воплощается в нравственной
идее государства. Однако как раз от него-то Бакунин и собирается
освободиться в конце, как от главного препятствия на пути к
обетованному царству Свободы.
Но когда это будет? Прогресс человека — это развитие от
животного состояния к развитию способности к абстрактному
мышлению, где ничто животное не мешает создавать новое сознание
и нового человека. Однако преодоление материалистического
детерминизма, к которому Бакунин пришел от Фихте и Гегеля,
превращает индивидуальную свободу в иллюзию, а Свободу как
таковую в познанную необходимость. И, хоть убейте, я не могу
представить, как абстрактный рационализм может избавиться
от кошмара универсального детерминизма, который он сам же
и создал...
Гегелю, скромному директору гимназии, это удалось... в своем
кабинете после нервной работы, но непоседе Бакунину такой путь
был заказан. Его космическая энергия, энергия вакуума, или,
если хотите проще, — заблуждения, мгновенно проницала все
материальные трудности, и рождала несказанные пролепсисы,
свойственные импровизационному характеру его мышления. Эти
грезы, чем-то напоминавшие обломовские, больно ранили
Бакунина при столкновении с действительностью и реальными людьми.
Но он не сдавался и продолжал бороться и искать. И все же в том,
что своей непрактичностью Бакунин сделался легким, удобным
и даже выгодным объектом критики, особенно ученой
критики, таилась возможность беспощадного реванша, что нередко

812
M. А. АБРАМОВ
случается, когда доктринер «учит» жизни, или с дилетантом,
у которого семь пятниц на неделе.
Вот исторический пример. Маркс против Бакунина. Они
сошлись в политической деятельности по организации I
Интернационала. Многое их объединяло. Утопизм глобальной цели
Бакунина — достижения всеобщей свободы — столь же иррационален,
что и Марксов рекордный «прыжок из царства необходимости
в царство свободы». Но у Маркса всемирная коммунистическая
революция не упраздняет государства, а предусматривает
переходный период диктатуры пролетариата (впрочем, в
Коммунистическом манифесте о ней ничего не сказано). У Бакунина есть
предвосхищение стихийного, то есть свободного и непредсказуемого
одноразового антигосударственного массового бунта-протеста,
нечто подобное событиям августа 1991 г. или недавней
оранжевой революции. Но закончилось все не упразднением государства
и самоуправлением народа, а приходом к власти новых людей.
В августе 1991 г. огромная партийно-государственная
руководящая и направляющая сила, ум, честь и совесть нашей эпохи,
в пределах СССР в одночасье приказала долго жить. И не ищите
тут происков американского империализма или такую же
совковую версию о тотальном подкупе всех участников
оранжевой революции. В обоих случаях аппарат умер абсолютно своей
смертью, как в сталинские времена отмечали редкостную удачу
известного человека, комментируя некролог. А что касается
бытующей до сих пор совковой версии о меркантильной подоплеке
всех революций (проверено большевиками на собственном опыте),
то Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе» называл такое понимание
социальной практики, в данном случае политической практики,
«грязно-жидовским».
Бакунин не мог с того света поздравить анархистов с полной
победой, поскольку после смещения госаппарата в обоих случаях
все кончилось, повторюсь, не самоуправлением народа, а
приходом к власти новых людей, среди которых было немало старых.
Сопоставление марксистской и бакунинской теории избавления
от государства и анализ их взаимной критики показывает, что
марксова диктатура пролетариата, по официальным заявлениям
большевиков, «стала фактом», но не привела к отмиранию
государства, а только отложила его на неопределенный срок. Ленин
с наивным лукавством обещал ввести пролетарское государство
только на время — «мы утверждаем, что для достижения этой
цели (коммунизма. — М. А.) необходимо временное использование
орудий, средств, приемов государственной власти против эксплу-

Marx contra Бакунин
813
ататоров (ПСС T. 33. С. 60). Но нет ничего более постоянного, чем
временные установления. И потому аргументация Бакунина
против учения о диктатуре пролетариата оказывается исторически
подтвержденной.
Бакунин четко обрисовывает, к чему ведет диктатура
пролетариата. «Под управлением народным они (Маркс и Лассаль. —
М. А) разумеют управление народа посредством небольшого числа
представителей, избранных народом. Всеобщее и поголовное право
избрания всем народом так называемых народных представителей
правителей государства — вот последнее слово марксистов... —
ложь, за которою кроется деспотизм управляющего меньшинства.
Ложь тем более опасная, что она является выражением мнимой
народной воли». Бакунин предсказал, что народные
представители быстро превращаются в самодовлеющую бюрократическую
корпорацию.
Итак, временная диктатура. Но диктатура не может иметь
другой цели, кроме увековеченья самой себя. Это предвидел Плеханов,
который предрекал захват власти кучкой честолюбцев. На деле
кучка скоро сократилась до одного честолюбца.
Диктатура может породить и воспитать в народе только рабство,
считал Бакунин, точно характеризуя патерналистский характер
социалистического государства. «Народ не только не должен его
разрушать, напротив, должен укрепить и усилить и в этом виде
передать в полное распоряжение своих благодетелей, опекунов
и учителей — начальников коммунистической партии <...> Они
сосредоточат бразды правления в сильной руке, потому что
невежественный народ требует весьма сильного попечения, создадут
единый государственный банк, сосредоточивающий в своих руках
все торгово-промышленное, земледельческое и даже научное
производство, а массу народа разделят на две армии: промышленную
и землепашественную». В хрущевские времена это пророчество
подтвердилось: образовались сельские и промышленные обкомы.
И недаром в последние годы развитого социализма идеологи,
виртуозы новояза, стали поговаривать о диалектике отмирания
нашего государства через усиление оного. На деле это выглядело
как конституционное увековечивание присутствия, роста и
влияния партийного аппарата и силовых структур.
Но в шкатулке Клио был заготовлен другой свиток. Гигантский
соцлевиафан исчез, как сон, как утренний туман, будто вовсе
не бывало. Чисто гоголевская пропажа носа у майора Ковалева!
Небывальщина? Нет. Такие случаи бывают, редко, но бывают.
Деньги тут ни при чем.

814
M. А. АБРАМОВ
Но государство-то не исчезло...
Не только политические, но и социальные идеи русского
анархизма могут быть востребованы современным обществом. Спор
федерализма с централизацией, антиэтатизма с этатизмом, до сих
пор не разрешен адекватным образом в России. Убежденный
демократ и к тому же успешный политик Т. Г. Масарик считал, что
в ранней статье Бакунина, его лучшей работе, опубликованной
в Ежегоднике Руге, дана образцовая модель религиозной
демократии. Пренебрегать опытом и теорией анархизма не следует. Себе
дороже. Нельзя все просчитать. Что там, у Клио в шкатулке-то
лежит, кто знает? Никто — ни Бог, ни царь и ни герой.
€^^

^5^
M. A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
Философская антропология и антитеологизм
М. А. Бакунина
Формирование анархистской доктрины М. А. Бакунина
сопровождалось построением развернутой системы философской
антропологии как учения о человеке и обществе. Его антропология
теснейшим образом смыкалась с учением об антитеологизме как
философской критики религии и деятельности церкви. Если учение
об анархии играло роль антитезиса (тезисом у него выступала идея
государственности), то антитеологизм выступал антиподом религии
и представлял собой попытку разрушить духовно-нравственный
авторитет церкви. Для Бакунина государство — это «младший
брат» церкви, поскольку их общим основанием является идея Бога.
Следовательно, объектом теоретической критики в первую очередь
стала религиозная идея, но, как утверждал Бакунин, исчезновение
божественных призраков явится необходимым условием торжества
человечности, свободы личности, освобождения человеческого духа.
Антитеологизм в учении М. А. Бакунина становится неотъемлемой
чертой его философской антропологии.
Свой труд об антитеологизме Бакунин начинает словами: «Мы
убеждены, что в мире не произошло ни одного крупного
политического и социального явления, которое бы не сопровождалось, а
зачастую и предварялось, аналогичным движением в философских
и религиозных идеях, управляющих сознанием как индивидов,
так и Общества»*. Антитеологизм Бакунина включает в себя как
анализ гносеологических и социально-исторических предпосылок
возникновения веры в сверхъестественное, так и вопрос об исто-
Бакунин М.А. Федерализм, социализм и антитеологизм //Философия.
Социология. Политика. М., 1989. С. 43.

816
M. A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
рической необходимости возникновения религии, ее социальной
роли и современного состояния. Антитеологизм предполагает также
выяснение антропоморфной природы различных форм религии,
от ранних, первобытных — до религий космополитичных, мировых.
Такой анализ проводится Бакуниным в рамках общего исследования
проблемы «религия — культура». При этом ключевым становится
для русского анархиста вопрос о месте церкви и ее структур в
политической культуре и организации власти.
Проблема политической культуры как общественного феномена,
который включает в себя, с одной стороны, бытие человеческого духа
в сфере политики и политических отношений, а с другой — отношение
человека к власти и государству, являлась важной частью учения
Бакунина в целом. Духовная сущность человека выступает в его
концепции как единство многомерности человеческого существования,
а ее важнейшим фактором и служит антитеологизм, то есть свобода
человеческого духа в делах веры, религиозном вопросе. Религия
имеет, по Бакунину, свой начальный источник в животной жизни.
Он придерживался точки зрения, в целом господствовавшей в
русском светском религиоведении, о земных, естественных причинах
происхождения религии. Квалифицируя религию как порождение
«верующей и легковерной фантазии человека, еще не достигшего
уровня чистой рефлексии и свободной, основанной на науке мысли»,
русский социальный философ пытался решить вопрос о причинах
возникновения этой специфической формы общественного сознания.
Интересовала его в этой связи и способность религии к
трансформации, взаимовлияние различных форм религиозных верований.
Общей их чертой он полагал безусловную и бездоказательную веру
в существование сверхъестественного, недаром столь часто в своих
религиоведческих трудах он цитировал знаменитое высказывание
одного из отцов христианской церкви Тертуллиана1 «Верю, ибо нелепо».
Правда, следует отметить, что известное «Credo, quiaabsurdum» лишь
схематично передает мысль Тертуллиана. Подлинное же изречение
гласит: «Что умер Сын Божий, это достверно, потому что нелепо; что
Он, погребенный, воскрес, несомненно, потому что это невозможно» *.
Исходя из представлений об естественном (животном, природном)
начале религии, Бакунин находит ее материальные элементы в
институтах самосохранения, присущих как миру животных, так и
сообществам людей. Для животного, равно как и для человека, из всех
инстинктов важнейшим является чувство страха. Страх — это «своего
рода обычная мудрость», это способ самосохранения, а значит и вы-
* Цит. по: Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М., 1990. С. 638.

Философская антропология и антитеологизм М.А. Бакунина 817
живания. Следовательно, чувство страха дает начало мудрости, то есть
религии. «Этот страх, — пишет Бакунин, — страх Бога, как сказали бы
теологи, есть начало мудрости, т. е. религии. Но у животных он не
становится религией, ибо им не достает той способности мыслить, которая
фиксирует чувство, определяет его объект и превращает его в сознание,
мысль. Таким образом, совершенно справедливо утверждают, что
человек по природе религиозен; он религиозен подобно всем другим
животным — но он один на этой земле осознает свою религиозность» *.
Животность, следовательно, выступает у Бакунина основой всякой
общественности, на ней же базируется и религиозное чувство.
В своей работе «Бог и государство» Бакунин особо подчеркивает этот
момент основательности природного по отношению к социальному. Он
определяет «социальное» как постепенное освобождение от
зоологических начал, как рост человечности, нравственности и интеллекта.
«Социальный мир, — пишет он, — собственно говоря, человеческий
мир или человечество — есть ничто иное как высшее развитие,
высшее проявление животного мира, по крайней мере, на нашей планете,
поскольку мы знаем. Но так как всякий процесс развития приводит
в конце концов к логическому отрицанию своих основных
предпосылок, то и развитие человечества есть последовательное и неуклонное
освобождение от элементов животности. Именно в процессе этой
эволюции от животного к человеческому, как единственное и логически
и исторически необходимое следствие, и возникает мир идей, мир
интеллектуальных и нравственных убеждений, — создаются
руководящие идеалы»**. Бакунин с его верой в торжество рационального
начала над иррациональным, убежденностью в мощи человеческого
разума — по праву среди тех, кого принято называть
«просветителями». И хотя вера во всемогущество науки, рационального знания
сейчас подвергается серьезнейшему испытанию, приверженность
Бакунина интеллекту в противоположность сверхрациональному
и сверхчувственному по-прежнему вызывает симпатии.
Для сравнения отметим, что в истории российской духовной
культуры была и другая линия, исходившая из идеи гармонии,
примирения религиозной веры и человеческого разума. В
частности, идею слияния границы знания и веры обосновывал позднее
П. А. Флоренский2 в своих письмах. В «Письме третьем:
Триединство» он писал: «Верю вопреки стонам рассудка, верю именно потому,
что в самой враждебности рассудка к вере моей усматриваю залог
чего-то нового, чего-то неслыханного и высшего. Я не спущусь в ни-
* Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. С. 63.
** Бакунин М. Бог и государство. М,; Пг., 1918. С. 9-10.

818
M. A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
зины рассудка, какими бы страхами он не запугивал меня. Я видел
уже, что оставаясь при рассудке я гибну в εποχή (одно из центральных
понятий в философии Пиррона, основателя античного скептицизма,
обозначающее «остановку мышления» или «воздержание от
всякого высказывания. — M. А, А Д.); я хочу быть теперь безрассудным
<...> Затем, поднявшись на новую ступень, обеспечив себе
невозможность соскользнуть на рассудочную плоскость, я говорю себе:
Теперь я верю и надеюсь понять то, во что я верю. Теперь бесконечное
и вечное я не превращу в конечное и временное, высшее единство
не распадается у меня на несовместимые моменты. Теперь я вижу,
что вера моя есть источник высшего разумения, и что в ней
рассудок получает себе глубину. И, отдыхая от пережитой трудности,
я, спокойно, повторяю за Ансельмом Кентерберийским3: "credo ut
intelligam". Сперва мне казалось, будто я нечто "знаю"; после
перелома стал "верить". Теперь же знаю, потому что верю»*.
Проблема происхождения чувства рассматривалась Бакуниным
и в плане историко-гносеологическом. Вера в сверхъестественное
выступает в таком случае как продукт способности человека к
абстрактному мышлению. Религия возникает на стыке этой
способности человека с присущим ему чувством воображения, фантазии
как одного из природных инстинктов. Все боги, утверждает русский
философ, обязаны своим появлением живому чувству воображения,
игре воображения, его способности к отражению реальности, как
впрочем в равной степени и к ее, «якобы реальности», созданию.
Понятие бога — это абсолютная абстракция, писал Бакунин, это
продукт человеческой мысли, освобожденный от всякого
действительного содержания, превращенный в абсолютный мир, в «полнейшее
небытие» или в единственное и Высшее Существо, Бога.
Религия по своей природе антропоморфна. Человек наделяет
объекты природы, элементы человеческой психики и сознания
качествами, им не свойственными. Поэтому первичной формой религии
в истории выступает фетишизм. Религиозные чувства и
представления древнего человека, по мысли Бакунина, чрезвычайно
разнообразны. Они так же разнообразны, как разнообразны были условия
жизни и «характер первобытных народностей». Однако они должны
были сводиться к некоторым общим моментам. Вычленяя в
современных религиях эти моменты общности и редуцируя их на
историческое прошлое, русский философ-религиовед приходит к выводу,
что «фетишизм должен быть самой первой религией всех диких
* Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. М., 1990. С. 61-62.

Философская антропология и антитеологизм М.А. Бакунина 819
племен, которые в наименьшей степени удалились от естественного
состояния. Но фетишизм — не что иное, как религия страха» *.
Фетишизм, по Бакунину, возникает из чувства общности древнего
человека с природой, их органического единства, нерасчлененного
и очевидного, из-подавления человека всемогушеством естественных
сил и явлений. Это всемогущество природы становится предметом
непосредственной рефлексии человека, отражается им и
сосредоточивается в каком-либо материальном предмете. Поэтому фетишизм
по сути своей выступает первым собственно человеческим
выражением абсолютной зависимости человека от природы, порождается
этой зависимостью. Вслед за фетишизмом, или одновременно с ним,
считает Бакунин, появляются культ колдунов, вера в магию,
разворачивается мозаика той огромной социокультурной картины, что
принято называть религией, верой в бога.
Человек приписывает богу, который как абсолют лишен всякого
содержания и атрибутов, те качества и силы, которые он сам
открывает в себе или в окружающем мире. Религиозное небо, говорит
Бакунин, «есть ни что иное, как мираж, в котором
экзальтированный невежеством и верой человек находит свое собственное
изображение, но увеличенное и опрокинутое, то есть обожествленное» **.
А понятие Бог, возникшее путем абстрагирования от отдельных
вещей и явлений, пишет он, есть «неограниченный грабитель, и так
как антрпоморфизм составляет саму сущность всякой религии,
небо, местопребывание бессмертных богов, является просто кривым
зеркалом, которое посылает верующему человеку его собственное
отражение в перевернутом и увеличенном виде»***.
По Бакунину, религия выступает необходимым элементом
развития социума, поскольку является важнейшим средством преодоления
животного начала в человечестве, его обуздания. Вслед за Л.
Фейербахом он утверждает, что религия выступает и неотъемлемой частью
человеческой культуры, ибо она содержит в себе первое проявление
человеческой морали, несет с собой нравственные нормы,
представления о добре и зле, справедливости и праве. В контексте эволюции
мировой культуры история религии является по праву историей
развития коллективного ума и сознания людей, отражением
общечеловеческой истории. Отсюда — наиболее известное определение
* Бакунин М.А. Федерализм, социализм и антитеологизм // Философия,
Социология. Политика. М., 1989. С. 65.
** Бакунин М. Исторические софизмы доктринерской школы немецких
коммунистов // Избранные сочинения: В 5 т. М., 1919. Т. II. С. 159.
*** Философия. Социология. Политика. С. 82.

820
M. A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
религии, данное Бакуниным. Он пишет: «Религия <...> — это
первое пробуждение человеческого разума в форме
божественного неразумия; это первый проблеск человеческой истины сквозь
божественные покровы лжи; это первое проявление человеческой
морали, справедливости и права сквозь исторические неправедности
божественной благодати; наконец, это первый опыт свободы <...>»*.
Однако религия порождает социальные институты, которые
совершенно неприемлемы для русского анархиста, она санкционирует
церковь и государство. «Перед божественным разумом, — пишет
Бакунин, — разум человеческий и перед справедливостью Бога
земная справедливость — ничто. Рабы Бога, люди, должны быть рабами
и Церкви и Государства, поскольку оно освящено церковью» **.
Церковь и государство имеют двойственный характер: с одной стороны,
они порождаются божественными установлениями, а с другой, они
по природе своей человечны, общественны. В обоих случаях и
церковь и государство опираются на силу авторитета, власти, влияния,
престижа. Поэтому принцип антиавторитаризма, используемый
Бакуниным для разрушения абсолютного авторитета бога, церкви,
государства и их структур, естественно соединялся с его концепцией
антитеологизма.
Церковь в глазах Бакунина не только способствовала созданию
государства и его властных институтов, но и постоянно оправдывала
их деятельность. Она являлась таким общественным учреждением,
которое символизировало собой социальную несправедливость.
Антиклерикализм Бакунина в известном смысле был историческим
и логическим продолжением антидогматических настроений,
характерных для древних русских ересей, религиозного антиэтатизма.
Для идеолога анархо-коллективизма структуры церкви, и в первую
очередь структуры властно-силовые — это естественные союзники
тирании, за исключением тех из числа служителей церкви, кто
подвергался гонениям со стороны централизованного государства.
Но даже эти последние, гонимые, с его точки зрения, объективно
поддерживали тирана, когда учили необходимости ограничить
свободу воли индивида в пользу божества. «Мир реакции, — говорил
Бакунин, — защищается именем Бога, царство божие на небесах
с соответствующим ему явным или замаскированным царством кнута
и узаконенной эксплуатацией труда порабощенных масс на земле —
* Бакунин М.А. Федерализм, социализм и антитеологизм //Философия.
Социология. Политика. С. 83.
** Бакунин М. Исторические софизмы доктринерской школы немецких
коммунистов // Избранные сочинения. Т. II. С. 160.

Философская антропология и антитеологизм М.А. Бакунина 821
таков сегодня религиозный, социальный, политический и вполне
логичный идеал реакционных партий в Европе»*.
«Царство кнута» — это и российский самодержавный деспотизм,
поддерживаемый православной церковью. М. А. Бакунин, Л. Н.
Толстой, IL А. Кропоткин, П. Л. Лавров и другие деятели русского
анархизма и народничества указывали на те главные линии внутренней
связи, которые существовали между самодержавием и церковью:
Во-первых, церковь учила своих прихожан слепо верить в
божественное происхождение власти государя. Все законы и всякая
установленная власть, по ее учению, освящены небом и им должно
всегда и везде слепо повиноваться.
Во-вторых, служители церкви декларировали, что государи
не имеют никаких обязательств по отношению к своим подданным —
ни политических, ни нравственных. Они якобы ответственны за свои
деяния лишь перед «небесным государем».
В-третьих, клирики провозгласили царей земными богами.
В обожествлении монархии церковь видела свою политическую
роль в обществе. Бакунин писал о таком земном владыке, который
«вдруг возносится в своем воображении, по меньшей мере, на
высоту византийского императора и воображает себя призванным быть
богом на земле, владыкой всего мира. А возле него церковь... Вечно
пресмыкаясь перед царем, она, наконец, так тесно смешала в своих
молитвах его имя с именем бога, что удивленные верующие, в конце
концов, не знают, кто бог и кто царь» **.
Антитеологизм как философско-религиоведческая критика
предполагал и критику метафизики. Удвоение единого в своей
материальности мира, считал Бакунин, одна из самых древних и ложных
концепций, характерная как для религиозного богословия, так
и для «идеалистической метафизики». Различие между
первобытным человеком, разрывающим явление на две части — духовную
сущность и вещественную оболочку, и идеалистом-метафизиком,
делающим то же самое, но в наукообразной, усложненной форме,
лишь количественное, но отнюдь не качественное. Следует отметить,
что в философских трудах Бакунина термин «метафизика» повсюду
употребляется в аристотелевском, но не в гегелевском значении.
По мнению Бакунина, религия и доктринерская метафизика
в настоящее время являются наибольшим препятствием в деле
освобождения человечества от политической реакции и государственного
* Бакунин М. Федерализм, социализм и антитеологизм //Философия.
Социология, Политика. С, 57-58.
** Бакунин М.А. Речи и воззвания. СПб., 1906. С. 190.

822
M. A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
деспотизма. Если теология — это наивная метафизика, то метафизика
является утонченной и рационализированной теологией. Предмет
приложения у них один и тот же — бог, «вечные истины»,
религиозный, политический и социальный порядок, санкционированный
божественным провидением. Поэтому философская критика религии
у Бакунина естественно переходила в критику философии религии,
теоретического философского идеализма.
Вместе с тем, в своем негативном восприятии метафизики
Бакунин не идет до полного нигилизма, абсолютного отрицания. В его
глазах философский идеализм обладает одним несомненным
преимуществом, он, в отличие от теологии, в постижении бога стоит
на позициях его познания, апеллирует к разуму, силе человеческой
мысли. Мышление, таким образом, с одной стороны, опирается
на божественное откровение, но с другой — выступает как
естественная мысль. Бакунин находит и обоснование такой разорванности
мышления, которой придерживается рациональная теология. Он
видит его в тайне христианской Троицы. Эта тайна, пишет он, —
«тайна Божества, разделившегося на две половины, обе одинаково
бесконечные, из которых одна — Бог-Отец, остается в чистых,
нематериальных областях, а другая — Бог-Сын, переходит в материю.
Кроме того, между этими двумя, разделенными одно от другого,
Божествами устанавливаются постоянные отношения, сверху вниз
и снизу вверх, и эти отношения, рассматриваемые как единый,
вечный и постоянный акт, поддерживаются Святым Духом»*.
Главный порок идеалистической метафизики, ее отличие от
опытного и положительного знания, считает Бакунин, это то, что она
восприняла от теологии ее способ теоретической организации,
методологию творчества. Это метод схождения «сверху вниз», то есть метод
построения иерархической церкви и централизованного государства,
метод чистой дедукции, идущий от главы пирамиды, идеи бога, к ее
основанию — реальному бытию. Идеалисты, пишет он, «вместо того,
чтобы, руководствуясь опытом природы, следовать от низшего к
высшему, от простого к сложному, от мира, называемого неорганическим,
к миру органическому, растительному, животному, а затем
человеческому, от материи как химического элемента к материи как живому
существу и от живого существа к существу мыслящему, — идеалисты,
ослепленные, одержимые и руководимые божественным фантомом,
унаследованным ими от теологов, идут как раз обратной дорогой. Они
идут от высшего к низшему, от сложного к простому. Они начинают
с Бога, как личности или божественной субстанции, и первый шаг,
* Бакунин М. Бог и государство. С. 53.

Философская антропология и антитеологизм М.А. Бакунина 823
который они делают, есть страшное падение с высот вечной идеи в
ничтожество материального мира; от абсолютного совершенства к
абсолютному несовершенству; от мысли к материи, от высшего существа
к ничтожеству»*. Бакунин называет этот шаг, толкнувший
философский идеализм к абсолютизации методологии «сверху вниз» —
«единственной и предательской тайной» трансцендентальной философии.
Определение тайны перехода от высшего бытия к небытию, по
словам Бакунина, «предательской» не случайно. Именно ею он объяснял
те «теологические и метафизические нелепости, унижающие
человеческий разум» : принесение в жертву абсолютному принципу логики
и человеческого разума, отказ от науки, служение материальной
эксплуатации. Во всех работах Бакунина фактор
социально-политический оказывался одним из решающих. Даже в сугубо теоретических
построениях, при решении проблем методологии и гносеологии он
следовал своей социологической концепции. Социальная
направленность его теории очевидна. Идеалисты-метафизики, утверждал
Бакунин, хотят служить одновременно и человечеству и богу, знанию
и откровению. Они настаивают на соединении этих вещей, которые,
однажды разъединившись, не могут быть соединены, не уничтожив
друг друга. Ибо, если бог существует, «то он непременно вечный,
высший и абсолютный господин», а коли существует такой
господин, то человек — раб. А для раба «ни справедливость, ни равенство,
ни братство, ни благосостояние невозможны».
Согласно Бакунину, метафизика это не только философский
идеализм, под ней он понимал и классический позитивизм О. Кон-
та, Г. Спенсера, Э. Литтре, Д. Милля. Критику контизма и учений
близких к Конту мыслителей Бакунин дает главным образом в
своем философском приложении к труду «Кнуто-германская империя
и социальная революция», известном под заголовком «Приложение,
философские рассуждения о божественном призраке, о
действительном мире и о человеке» (1870). Более того, метафизика, по суждению
русского философа, включает в себя и ряд философско-социальных
концепций, отличительным признаком которых выступает их
«доктринерский» характер. «Доктринерность», по Бакунину, состоит
в том, что на практике осуществляется попытка конструирования
такого социального идеала, который соответствует некой
теоретической доктрине. Затем «доктринерные революционеры» (включая
и марксистов) пытаются все многообразие жизни насильственно
ввести в эти жестко очерченные рамки спланированного идеала.
Бакунин пишет: «Метафизиками мы называем не только после-
* Там же. С. 13.

824
M. A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
дователей учения Гегеля, которых уже немного осталось на свете,
но также и позитивистов и вообще всех проповедников богини науки
в настоящее время; вообще всех тех, кто, создав себе тем или другим
путем... идеал социальной организации, в которой, как новый
Прокруст, хочет уложить во что бы то ни стало жизнь будущих поколений
(выделено нами. — М. А, А. Д.); всех тех, одним словом, кто не
смотрит на мысль, на науку как на одно из необходимых проявлений
естественной и общественной жизни, а до того суживает эту бедную
жизнь, что видит в ней только практическое проявление своей мысли
и своей всегда, конечно, несовершенной науки»*.
Метафизике с ее методом научной и социальной организации,
идущей от схемы к жизни, от идеала к действительности, то есть
«сверху вниз», Бакунин противопоставляет иной подход, «путь
анархический». Другими словами, это стремление исходить из
«самой глубины народного существа», это путь создания творческой
энергией простого народа новых форм свободной общественности.
«Живой конкретно-разумный ход, — пишет он, — это в науке ход
от факта действительного к мысли, его обнимающей, выражающей
и тем самым объясняющей; а в мире практическом — движение
от жизни общественной и возможно разумной организации ее,
сообразно указаниям, условиям, запросам и более или менее страстным
требованиям этой самой жизни»**.
Анархистская методология научного поиска, по Бакунину, или
методология «тотального» материализма, рассматривалась им как
орудие философской критики позитивизма. В 60-70-х годах XIX в.
эта критика велась по двум основным направлениям: в области
проблем гносеологии и в сфере философии политики. К недостаткам
позитивистской школы, по мнению Бакунина, относятся следующие:
нежелание высказываться по вопросу о первопричине бытия,
понимание материи как некоего субстрата реального мира, отказ от прямого
и безусловного отрицания веры в сверхъестественное. Наконец, и для
Бакунина это является решающим, позитивизм выступает за
примирение революции с политической реакцией, являет собой не только
философскую теорию, но и политическую школу государственников,
проповедующих подчинение принципов свободы принципам власти»***.
* Бакунин М.А Государственность и анархия //Философия. Социология.
Политика. С. 434.
** Бакунин М.А. Государственность и анархия //Философия. Социология.
Политика. С. 434.
*** См.: Моисеев П. И. Критика философии М. Бакунина и современность.
Иркутск, 1981. С. 102.

Философская антропология и антитеологизм М.А. Бакунина 825
Все, что существует, Бакунин называет материей. Материя — это
«тотальность», то есть многообразие всех возможных форм
существования вещей, предметов. Органических тел, свойств и сил, продуктов
деятельности мозга в виде фактов индивидуального или
общественного сознания. В работе «Ответ одного интернационалиста Мадзини»
Бакунин пишет: «Под этим словом материя и материальное мы
подразумеваем тотальность (выделено нами. — М.А, А Д.), всю лестницу
действительных, известных и неизвестных существ, начиная с самых
простых органических тел и кончая строением и деятельностью мозга
величайшего гения: самые возвышенные чувства, величайшие мысли,
героические акты, акты самоотвержения, обязанности, как и права,
добровольный отказ от своего блага, как эгоизм, все включительно
до трансцендентальных и мистических заблуждений <...>»*.
Материя, утверждает Бакунин, не нуждается в Творце,
Первопричине, поэтому философская система позитивистов, которая, по сути
дела, «исключает возможность существования Бога», является
материалистической. Она, следовательно, должна иметь и атеистический
характер. Однако позитивисты, начиная с О. Конта, никогда прямо
не отвергали возможность существования бога. Бог для них — это
одна из гипотез, которая не подвергается проверке, или, по словам
Г. Спенсера, «религиозно непознаваемое». Позитивизм утверждает,
что для бога и бессмертной души, ежели они существуют, для других
идей, переходящих границу известного мира явлений, не может быть
места в науке, что они для разума недоступны. В этом Бакунин видит
явную уступку теологии, которая также утверждает неспособность
разума возвыситься до постижения божественного.
Отказ позитивистов от решения проблемы первопричины
Бакунин объясняет двумя моментами: во-первых, их молчание по этому
вопросу отражает идеологическую позицию, в этом состоит
«консервативный инстинкт» позитивистской философии; во-вторых, в этом
выражаются и откровенно политические амбиции сторонников
учения Конта. Последний заложил «основы для своей социологической
и политической системы, которая, как известно, увенчивается идеей
управления массами — фатально-приговоренными, по его мнению,
к тому, чтобы никогда не выйти из ненадежного состояния
пролетариата — посредством своего рода теократии, состоящей из жрецов, —
не религии, но науки, или посредством того небольшого числа
избранных людей <...>»**. Элитарность, мания избранничества, характерная
* Бакунин М.А. Избр. философские соч. и письма. М., 1987. С. 525.
* Бакунин М. А. Философские рассуждения о божественном призраке, о
действительном мире и о человеке //Избр. философские соч. и письма. С. 373.

826
M, A. АРЕФЬЕВ, А. Г. ДАВЫДЕНКОВА
для последователей позитивизма, не обходила их к признанию тезиса
о нужности религии в народной жизни. «Позитивисты, — писал
Бакунин в статье "Наука и народ", — с консервативной точки зрения,
без сомнения, правы: религия для народной черни необходима. Так
как до сих пор всякое управление народом имело постоянною и
непременною целью порабощение народной производительной силы
в пользу привилегированного и более или менее праздного
меньшинства — в этом ведь именно и состоит вся суть государства, — то всем
правительствам необходимо иметь в руках средство для убеждения
непросвещенной толпы в необходимости такой жертвы. Средство
это может быть только двоякое: или религиозное убеждение, или
насилие — или страх божий, или палочный страх»*.
Позитивизм, по словам Бакунина, это не только научная
доктрина, но и «политическая и весте с тем священническая секта».
Конт считал неспособным простой народ в силу его непригодности
к умственному труду к самоуправлению и самоорганизации. Конт,
говорил Бакунин, откровенно боялся вызвать своим учением
«разрушительные страсти масс». Поэтому его учение столь
решительно и отвергалось русским анархистом, который исходил именно
из способности народной жизни к движению и саморазвитию,
приверженности людей труда к самоуправлению, самоорганизации,
саморегламентации. А о себе Бакунин писал: «Я же, не будучи
ни позитивистом, ни кандидатом в какое-либо правительство, но
являясь франк-революционером-социалистом (вольным, свободным
революционером-социалистом. — М.А.А.Д.), не нуждаюсь в том,
чтобы останавливаться перед такими соображениями. Значит, я буду
бить стекла и постараюсь поставить все точки над «i»**. Эта
самооценка Бакунина, идущего до крайних выводов из своей доктрины,
отмечается многими исследователями его творчества***. В частности,
Дж. Джоул в монографии, посвященной истории и теории
анархического движения, в главе «Бакунин и великая ересь», пишет: «Пру-
дон дал большинство из идей, которые вдохновили анархическое
движение. Бакунин же был тем, кто явил последующим анархистам
пример анархической страсти в действии»****.
* Бакунин М.А. Философия. Социология. Политика. С. 134.
** Бакунин М. А. Философские рассуждения о божественном призраке, о
действительном мире и о человеке //Избр. философские соч. и письма. С. 407.
*** См.: Боровой А, Миф о Бакунине. М., 1925; Драгоманов М. П. Михаил
Александрович Бакунин. Казань, 1905; Петрищев А. В. М. А. Бакунин. Пг.; М.,
1923; Берлин П. А Апостолы анархии: Бакунин, Кропоткин, Махаев. Пг., 1917,
и др.
**** Joli J. The Anarchists. Cambridge, 1980. P. 67.

Философская антропология и антитеологизм М.А. Бакунина 827
Вместе с тем, было бы ошибкой сводить многогранную
деятельность Бакунина лишь к апологии действия, к страсти разрушения.
Патриарх русского анархизма, он был глубоко общественной
личностью. Ему претили как интеллектуальный снобизм
позитивистского философа-методолога, так и эгоцентризм
анархиста-индивидуалиста. Мировоззрение и духовное состояние Бакунина претерпело
внутреннюю эволюцию, оно по сути своей было антидогматическим.
Показательным в этом плане выступает его отношение к вопросу
о роли социальной практики, соотношении эволюции и революции.
Последние месяцы жизни Бакунина были связаны с его
размышлениями о значении нравственного чувства в поступательном
процессе человеческого развития. Обращение русского анархиста
к этике было неслучайным. Оно обусловливалось в первую очередь
его переосмыслением проблемы социальной революции.
Высказываясь в пользу приоритета эволюционного пути развития, Бакунин
пытался определить и те социальные формы, которые способны были
консолидировать общество. Их он находил в нравственности и ее
ценностях, коллективистских устремлениях сознания общественного
человека. По воспоминаниям А. Рейхеля (одного из друзей Бакунина
в Берне, где летом 1876 г. жил и проходил курс лечения русский
мыслитель), Бакунин, читая книгу А. Шопенгауэра «Мир как
воля и представление», сказал: «Вся немецкая философия исходит
из ложного основания, что она берет за основание изолированного
человека, а не существо, — принадлежащее к коллективу, как
следовало бы делать. Отсюда — большинство философских ошибок»*.
Коллективистская этика — вот сфера творческих замыслов Бакунина
в это время. Он говорил: «Если я хоть немного поправлюсь, я хотел бы
написать этику, основанную на принципах коллективизма, но без
философских и религиозных фраз»**. Реализована эта задача была
П. А. Кропоткиным и Л. Н. Толстым, на свойственном для каждого
из этих русских мыслителей историческом материале.
е^э
* Цит по: Карелин А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина.
М., 1919. С. 51.
** Там же.

^5^
Д. И. РУБЛЁВ
Идеи Михаила Бакунина
и генезис идей синдикализма
в России начала XX века
«В начале XX века в латинских и славянских странах Европы
наблюдалось оживление анархических групп и течений. С того
момента, как П. А. Кропоткин посадил на мель корабль федералистского
Интернационала, это была, пожалуй, первая попытка пробудить
от летаргического сна теорию и практику "безвластного
социализма". Связана она была с явлением, которое следовало бы назвать
вторым призывом к анархии. В эти годы ряды марксистских партий
покидают, чтобы встать под знамёна Прудона и Бакунина, многие
радикально настроенные интеллигенты и рабочие»*. Этот тезис
относительно генезиса анархо-синдикализма, выдвинул в своей статье,
написанной в 1987 г., А. К. Исаев, один из лидеров анархистского
движения СССР времён «перестройки», а ныне — известный
политик консервативного толка. Генезис идей синдикализма в России
он связывал с обращением анархистов начала XX века к идеям
Бакунина и с отрицанием идей Кропоткина, либо с попыткой «найти
примирение между кропоткинскими анархо-коммунистическими
схемами и <...> идеями анархо-синдикализма»**. Так ли это? В нашей
статье мы попробуем дать обоснованный ответ на данный вопрос.
Теоретики российского анархо-синдикализма начала XX в.,
обращавшиеся в своих работах к идеям М. А. Бакунина (Г. Гоге-
лиа, Л. Фишелев), ссылались, прежде всего, на его работы
«Организация Интернационала» и «ПолитикаИнтернационала»***.
* Исаев А. К. Второй призыв // Община. № 6. Москва. 13 марта 1988 г. С. 3-8.
** Там же.
'** Раевский М. [Фишелев Л. И,] Михаил Бакунин и революционный
синдикализм // Буревестник. Июль 1909 г. № 17. С. 2-4. Оргеиани К. [Гогелиа Г.]
Как и из чего развился революционный синдикализм. [Б. м.] 1909. С. 21-26.

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России.., 829
В работах других теоретиков российского анархо-синдикализма
начала XX в. (в период до февральской революции 1917 г.),
к которым обращался в своей статье Исаев, какие-либо ссылки,
обращения в этом контексте к работам Бакунина отсутствуют.
В том числе и в работах Я. Кирилловского*.
В начале XX в. российские анархо-синдикалисты находились
под влиянием практики французского
революционно-синдикалистского движения. На период 1903-1917 гг. осмысление
опыта борьбы на основе «прямого действия» и самоорганизации
трудящихся во Всеобщей конфедерации труда Франции (ВКТ)
было одной из важнейших тем для российских теоретиков
анархо-синдикализма**. Идейные принципы революционного
синдикализма получили наиболее полное отражение в «Амьенской
хартии», принятой в 1906 г. конгрессом
революционно-синдикалистского профсоюзного объединения Всеобщей конфедерации
труда (ВКТ).
Согласно этому документу ВКТ являлась не идейной, а в
чистом виде классовой организацией, объединяющей «вне какой бы
то ни было политической школы, всех рабочих, осознающих
необходимость борьбы для уничтожения наёмного труда и капитала».
Помимо борьбы за «немедленные улучшения» «хартия» призывала
ориентироваться на «полное, всецелое освобождение» рабочего
класса посредством «экспроприации капиталистов» в ходе социальной
революции. Её единственно возможной формой признавалась
всеобщая забастовка. Провозглашалось, «что синдикат, сегодняшняя
группировка сопротивления, будет в будущем группою производства
и распределения продуктов... будет основой социальной
реорганизации». «Амьенская хартия» закрепила компромисс между
различными течениями, образовавшими ВКТ, провозгласив нейтральность
по отношению к «философским и политическим взглядам» рабочих
* См.: НовомирскийД. И. [Кирилловский Я. И.] 1) Манифест анархистов-
коммунистов. Б. м. б. г.; 2) Из программы синдикального анархизма. Б. м.
1907.
** Корн М. [Гольдсмит М. И.] Революционный синдикализм и анархизм.
Лондон, 1907. Оргеиани К. [Г. Гогелиа] Как и из чего развился революционный
синдикализм. А — ъ [Гроссман А. С] Анархизм и революционный
синдикализм // Буревестник. № 6-7. Сентябрь-октябрь 1907 г. Его же. Недостатки
синдикализма // Голос труда. Год И. № 13. March, 1 st. 1912 г. Раевский М.
[Фишелев Л. И.] Наши антисиндикалисты и массовая организация //
Буревестник. № 9. Февраль 1908 г. С. 2. Его же. На старые темы. // Буревестник.
№ 15. Март 1909 г. Л. Ива. [Иконникова Л.] Почтово-телеграфная стачка
в Париже и Конфедерация Труда // Хлеб и Воля. Год I. № 2. Июль 1909 г.

830
Д. И, РУБЛЁВ
внутри профцентра и оставив за ними право распространять свои
идеи и бороться за них вне профсоюза*.
Взгляды, изложенные М. А. Бакуниным в указанных нами
работах, близки идеям, выдвигавшимся
революционно-синдикалистским движением Европы конца XIX — начала XX вв. Прежде
всего, Бакунин отстаивал принцип организации рабочего класса
в профессиональные и отраслевые союзы, экономическую борьбу
рабочего класса, как ведущее направление деятельности
революционной организации: «"Освобождение рабочих есть дело самих
рабочих" сказано в предисловии к нашим общим статутам <...>
Это главная основа нашего великого Союза. Но рабочие <...> ещё
пока совершенно не владеют теорией. Следовательно, им остаётся
только один путь, путь практического освобождения. Какова же
может и должна быть эта практика? Существует только одна: это —
солидарная борьба рабочих против хозяев. Это — тред-юнионы,
организации и федерация касс сопротивления»**. С точки зрения
Бакунина, Международное товарищество рабочих (I
Интернационал) также должен был представлять собой федерацию отраслевых
союзов: «Организация Интернационала, имеющая целью не
создание новых государств, а коренное разрушение всякого господства,
должна существенно разниться от государственной организации.
Насколько последняя искусственна, насильственна, основана
на принципе власти, чужда и враждебна естественному развитию
народных интересов и инстинктов, настолько организация
Интернационала должна быть свободной, естественной, соответствовать
во всех отношениях этим интересам и этим инстинктам. Но что
это за естественная организация масс? Организация, вытекающая
из их естественной жизни и основанная на различных видах труда;
иными словами — организация по ремёслам. С того момента, когда
все виды промышленности будут представлены Интернационалом,
включая сюда и разные виды земледельческого труда, организация
народных масс будет закончена»***. Для работ Бакунина характерно
также представление о нейтралитете рабочих союзов по отношению
к философским, религиозным и политическим воззрениям их
участников: «Основатели международного союза рабочих поступили
* Декларация цитируется по тексту: А. Н. Амьен // Буревестник. №4. 30
октября 1906 г. С. 8.
** Бакунин М.А. Политика Интернационала // Хлеб и воля. Статьи из газеты
«Хлеб и воля». Б.м. Б.г. С. 262.
*** Бакунин М.А. Организация Интернационала // Хлеб и воля. Статьи из газеты
«Хлеб и воля». Б.м. Б.г. С. 248.

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России... 831
умно, избегая класть в основу этого союза принципы политические
и философские и придавая ему вначале характер исключительно
экономической борьбы труда с капиталом, что они были уверены, что,
когда рабочий вступит на эту почву, когда, проникаясь сознанием
своего права и своей численной силы, он начнёт со своими
товарищами борьбу против буржуазной эксплуатации, — он в силу
естественного хода вещей и развития борьбы дойдёт скоро до признания
всех политических, философских и социалистических принципов
Интернационала, которые в сущности являются только истинным
выражением его исходной точки и его цели»*. Но при этом Михаил
Александрович признавал революционный характер социально-
экономической борьбы профсоюзов. Их целью является социальная
революция — преодоление отношений господства, ниспровержение
государства и упразднение частной собственности**. Таким образом,
взгляды Бакунина на рабочее движение совпадали с позицией,
занятой в этом отношении революционно-синдикалистскими
организациями Европы конца XIX — начала XX вв.
По Бакунину, важная особенность анархистского мировоззрения
состоит в отказе от навязывания трудящимся какой-либо идеологии,
а также тех методов борьбы и форм организации, которые не
выдвинуты самими трудящимися. Задача анархистов в рабочем движении,
полагал он, заключалась в выявлении самоуправленческих
тенденций в рабочей среде и их поддержке пропагандой: антиавторитарный
Интернационал организует рабочих «не сверху вниз, навязывая
общественному разнообразию — продукту разнообразного народного
труда, искусственное единство и порядок, как это делает
государство; а снизу вверх, беря за исходную точку социальное положение
масс и их стремления и побуждая и помогая им группироваться,
сообразно этому разнообразию занятий и положения»***. Таким
образом, по Бакунину, «кассы взаимопомощи» и профсоюзы являлись
наиболее приемлемой формой организации для антиавторитарного
Интернационала постольку, поскольку, в отличие от политических
организаций и групп, были созданы самими рабочими, будучи
порождены потребностью рабочего класса в организации для защиты
своих экономических интересов.
В России начала XX в. Бакунин получил известность как один
из предшественников идеологии революционного синдикализма
* Бакунин М. А. Политика Интернационала // Хлеб и воля. Статьи из газеты
«Хлеб и воля». Б.м. Б.г. С. 258.
** Бакунин М.А. Организация Интернационала. С. 246.
*** Там же. С. 251.

832
Д.И.РУБЛЁВ
благодаря трудам анархистов-коммунистов — Кропоткина и его
последователей. Так, например, работа М. А. Бакунина «Организация
Интернационала» была в 1904 г. напечатана в газете «Хлеб и Воля»,
издававшейся Кропоткиным и его сторонниками*.
«Синдикализм не что иное, как возрождение
Интернационала, — федералистского, рабочего, латинского»**, — эта цитата
из письма к Н. А. Рубакину от 17 марта 1913 г. отражает взгляд
П. А. Кропоткина на генезис идей европейского революционно-
синдикалистского движения, воспринимавшегося им в качестве
преемника бакунинских идей и деятельности романских секций
I Интернационала. Мысль об этом можно найти во многих работах
Кропоткина: «Оба главных принципа современного синдикализма,
прямое действие и тщательная выработка новых форм жизни
общества, основанных на профсоюзах <...> были вначале ведущими
принципами Международного Товарищества Рабочих»***, — пишет
он в статье «Синдикализм и анархизм». Примеры реализации
революционно-синдикалистской тактики Кропоткин находил в
деятельности романских секций I Интернационала, придерживавшихся
идейно-теоретических и тактических установок, сформулированных
М. А. Бакуниным: «в чистоте эта мысль сохранилась в Испании,
где я нашёл в 1878 г. превосходно организованных в рабочих
профессиональных союзах, около 60000 человек,.причём душой союзов
был наш товарищ Farga Pellicer <...> Впоследствии во Франции,
Pouget**** сыграл ту же роль по отношению к французским рабочим
организациям»*****. И далее: «Юрская федерация представляла... союз
множества профессиональных союзов»6*.
Помимо указанных выше работ М. А. Бакунина и практики
антиавторитарного крыла I Интернационала, Кропоткин считал
одним из источников формирования принципов революционного
синдикализма идеи П.-Ж. Прудона. В работе «Синдикализм и
анархизм» Пётр Алексеевич писал: «французы в Интернационале были
* См.: Хлеб и воля. № 12-13. Ноябрь 1904 г.
** Письмо Кропоткина к Н. А. Рубакину. 17 марта 1913 // «Пробуждение».
Февраль 1931 г. № 15. Сборник статей, посвященный памяти П. А. Кропоткина.
С. 49.
*** Kropotkin Р. Syndikalismus und Anarchismus (Reprint). Meppen, 1981. S. 9.
**** фарга Пелликер — один из видных деятелей анархистского движения
Испании конца XIX в. Эмиль Пуже — анархист, один из основателей и лидеров
революционно-синдикалистской организации ВКТ.
***** Письмо Кропоткина к Н. А. Рубакину. С. 50.
6* Кропоткин П. А. Предисловие // Оргеиани К. Как и из чего развился
революционный синдикализм. Б.м.1909. С.5.

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России... 833
в основном сторонниками Прудона. И направляющая идея Прудона
была следующая: разложить современную организацию буржуазного
государства и на его место поставить организацию рабочих союзов,
которые все регулируют и организуют»*. Та же мысль
прослеживается и в письме к Н. А. Рубакину: «рабочие профессиональные
организации, владеющие средствами производства, — вместе с общинами,
организовавшими потребление, заступающими государство, — это
идея Прудона, которая легла в основу Интернационала»**.
Говоря об идейной близости революционных синдикалистов
к анархизму, Кропоткин все же проводил различия между
синдикалистскими проектами социального будущего и анархо-коммунисти-
ческой утопией. Так, в написанном в 1911 г. предисловии к книге
ведущих активистов ВКТ Э. Пато и Э. Пуже он заявил, что является
сторонником общества, построенного не на основе федерации
отраслевых профсоюзов (синдикатов), а на почве территориальных
образований — коммун***. Однако Кропоткин признавал, что
революционно-синдикалистская общественная модель близка анархистской:
«конечно, Пато и Пуже рисуют нам ещё не анархию. Но организация,
о которой они повествуют нам, имеет то преимущество, что она не
основана больше на иерархической — лестничной и чиновничьей —
бюрократии, как основаны были все организации, прославлявшиеся
до сих пор социалистами-государственниками»****. Петр Алексеевич
указывает на элемент этатизма в утопии Пато и Пуже — сохранение
за центральными координационными органами властных функций:
«возможно, что Пато и Пуже платят ещё довольно большую дань
прошлому <...>. Их "Конфедеральный съезд", на котором
обсуждается вопрос, — нужно ли предоставить обществу обеспечение детей
инвалидов и стариков, занимается <...> вопросами, которые будут
лучше разрешаться на местах, без центральной палаты. И когда этот
съезд решает, что никакая корпорация, никакая "общественная
служба" <...> не может "жить обособленной жизнью от коллектива"
<...> он решает вопрос, который местная жизнь одна в состоянии
разрешить. Что касается "Конфедерального комитета", то он слишком
много заимствует у того самого правительства, которое он только
что свергнул»*****.
* Kropotkin Р. Syndikalismus und Anarchismus. S. 9.
** Письмо Кропоткина к H. А. Рубакину. С. 50.
*** Кропоткин П. А. Предисловие // Пато Э., Пуже Э. Как мы совершим
революцию. Пб.-М., 1921. С. 6.
**** Там же. С. 7.
***** Там же. С. 8.

834
Д.И.РУБЛЁВ
Близкие революционному синдикализму идеи можно обнаружить
и в ряде трудов П. А. Кропоткина, направленных на осмысление
стратегии и тактики революционного движения в России. Так, в
работах «Русский рабочий союз» и «Наше отношение к рабочим и
крестьянским союзам» он проводит мысль, что организационной силой
анархистской социальной революции, связанной с перестройкой
общества «снизу», могут быть организации, созданные самими
трудящимися, в данном случае — рабочие профсоюзы. «Дело организации
коммунистической жизни и производства на общих началах, — писал
он, — непременно выпадет на долю рабочих союзов, которые одни
могут взять на себя громадное дело перестройки промышленности
в интересах всего общества»*. «Социал-демократы, — отмечал
Кропоткин, — хотят завоевания власти и рассчитывают на парламент;
мы хотим захвата средств производства и наличного богатства
капиталистического общества, и рассчитываем <...> на единственных
людей, которые могут это сделать — на самих рабочих. В социал-
демократической схеме организацией производства "на другой день
после революции" занимается государство, а у нас — кто? Группы
рабочих <...> занятых в одном производстве, <...> профессиональные
союзы»**. По Кропоткину, активное участие анархистов в
деятельности рабочих и крестьянских союзов, объединяя трудящихся,
развивает традиции солидарности***: «<...> союзы рабочих одного
ремесла или одной отрасли промышленности <...> это — первый
способ проявления рабочей солидарности в повседневной борьбе»****.
Признавая ведущую роль рабочих союзов в социальной революции,
Кропоткин не считал синдикализм единственным направлением
деятельности анархистов: «если наша партия... целиком посвятит
себя мирному синдикалистскому движению, её существование
потеряет всякий смысл»*****.
Как и Бакунин, Пётр Алексеевич Кропоткин полагал, что
ваэкная особенность анархистского мировоззрения состоит в
отказе от навязывания трудящимся какой-либо идеологии, а также
тех методов борьбы и форм организации, которые не выдвинуты
самими трудящимися. Напротив, писал он, для построения
анархического общества важно «дать возможность самим рабочим
* Кропоткин П. А. Наше отношение к крестьянским и рабочим союзам... С. 34.
** [Кропоткин П. Α.] Русский Рабочий Союз // Хлеб и воля. Сборник статей.
Б.м. Б.г. Там же. С. 193-194.
*** Там же. С. 188-189.
**** Там же. С. 191.
***** Там же. С. 9.

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России.., 835
и крестьянам проявить свою построительную деятельность»: «долг
каждого анархиста <...> содействовать всеми силами образованию
независимых рабочих союзов <...>. Не связывать заранее Рабочий
Союз социал-демократической или иной программой <...> а
наоборот, вселять мысль, что формы социалистического строя должны
быть найдены и выработаны рабочей массой, вне всяких уступок
и сделок, навязанных ей политиками»*. Таким образом, Кропоткин
признавал революционно-синдикалистские профсоюзы,
принимающие в свой состав всех трудящихся, независимо от политических
взглядов, наиболее анархической формой организации рабочего
класса. При этом он не отвергал возможность добровольного
принятия синдикатами анархистской программы** и, в отличие
от Бакунина и французских синдикалистов конца XIX — начала
XX вв., признавал необходимость пропаганды политических идей
в рабочих союзах. Распространение анархо-коммунистических идей
он считал главной задачей анархистов, работавших в профсоюзах.
По его мнению — лишь такая деятельность могла служить
единственной гарантией того, что во время революции рабочие будут
осуществлять именно анархо-коммунистические преобразования***:
«обязанность анархистов — быть среди рабочих и не давать
политическим партиям эксплуатировать рабочее движение в пользу
парламентского постепеновства. Им предстоит — проводить в
рабочую среду революционную мысль, с тем, чтобы из крестьянских
и рабочих союзов создать силу, которая могла бы сама приступить
<...> к планомерной массовой экспроприации»****. И далее: «если же
под влиянием революционных, анархических элементов,
рабочие союзы поставят себе социалистический переворот, как цель,
а всеобщую стачку, как средство <...> тогда мы можем надеяться
на торжество и общесоциалистического принципа уничтожения
частной собственности и наёмного труда, и анархического
принципа уничтожения государства и создания свободной федерации
городов и общин»*****. Исходя из этого, Кропоткин считал
необходимым сохранить независимые от синдикатов идейные организации
анархистов: «организаторская работа должна быть направлена
на создание своих групп прежде всего; затем, уже, имея за собой
* Там же. С. 185.
** Там же. С. 194.
*** Там же. С. 192. Неттлау М. Взгляд на жизнь П. А. Кропоткина в свете
некоторых его писем // Пробуждение. Февраль 1931 г. № 15. С. 160.
**** Кропоткин П. А. Наше отношение к крестьянским и рабочим союзам. С. 37.
***** [Кропоткин П. Α.] Русский рабочий союз. С. 194.

836
Д.И.РУБЛЁВ
такую группу, не только можно, но и следует вступать в рабочие
организации <...>»*.
Таким образом, мы видим, что Кропоткин ни в коей мере не был
противником революционно-синдикалистских идей, отчасти
сформулированных уже М. А. Бакуниным и воплощённых в жизнь в
Международном товариществе рабочих. Напротив, он признавал
преемственность революционно-синдикалистской стратегии от идейно-
теоретических и тактических установок I Интернационала, был
одним из популяризаторов революционного синдикализма, развивал
их в своих работах и содействовал публикации соответствующих
трудов Бакунина.
Однако в целом ряде положений П. А. Кропоткин пошёл дальше
своего великого предшественника. Так, в отличие от М. А.
Бакунина, он рассматривал распространение новых этических ценностей
(идей-сил), основанных на самоуправлении и солидарности, как
необходимое условие успеха анархистской социальной революции.
Отсюда — его заявление о необходимости открытой пропаганды
анархистских идей в рабочих союзах, от чего Михаил Александрович
Бакунин предлагал воздерживаться, ссылаясь на то, что благодаря
логике борьбы с предпринимателем рабочий, как «стихийный
социалист» , сам придёт к осознанию необходимости свержения строя,
основанного на угнетении человека человеком**.
Опираясь на труды М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина,
теоретики российского анархо-синдикализма начала XX в. делали из этих
учений, порой, выводы, выходящие за их рамки. Так, Л. И. Фише-
лев, защищая организующую роль синдикатов в социальном
переустройстве общества в период социальной революции, критиковал
«анархизм 80-х годов», «когда все сложные вопросы организации
общества на другой день после революции разрешались упованием
на творческие инстинкты народа»***. Отношение Фишелева к Кропот-
* Там же. С. 198.
** Бакунин М.А. Политика Интернационала // Хлеб и воля. Статьи из газеты
«Хлеби воля». Б. м. Б. г. С. 261.
*** Раевский М. [Фишелев Л. И.] Анархо-синдикализм и «критический
синдикализм». Нью-Йорк, 1919. С. 4. В книгу вошли работы М. Раевского
(Л. Фишелева) «О революционном синдикализме» и «Анархо-синдикализм
и критический синдикализм». В 1915-1916 гг. эти работы были изданы без
обозначения имени автора в газете «Голоструда». Работу «Ореволюционном
синдикализме» см.: Голос труда. № 45. 23 июля 1915 г. Год V. С. 2; Голос труда.
№ 46. 30 июля 1915 г. Год V. С. 2. Работу «Анархо-синдикализм и
"критический синдикализм"» см.: Голос труда. № 61. 19 ноября 1915 г. Год V. С. 2;
Голос труда. № 63. 3 декабря 1915 г. Год V. С. 2; Голос труда. № 67. 7 января
1916 г. Год VI. С. 2; Голос труда. № 68. 14 января 1916 г. Год VI. С. 2; Голос

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России... 837
кину неоднозначно. С одной стороны, он подчёркивает решающую
роль Бакунина по сравнению с Петром Алексеевичем в формировании
всего комплекса анархистских идей в Европе: «Но хотя Бакунин
в своё время ярко подчеркнул огромную роль профессиональных
союзов, анархистская теория впоследствии по весьма понятным,
впрочем, историческим причинам, пренебрегала дальнейшим
развитием этой стороны бакунинского учения. Кропоткин в расцвете
своего творчества совершенно почти не останавливался на
деятельности анархистов в профессиональном движении»*.
По оценке Л. Фишелева, непосредственное влияние идей М.
Бакунина на развитие революционно-синдикалистского движения имеет
отношение лишь к Европе, но не к России, где эти теоретические
и тактические принципы получили распространение в
анархическом движении благодаря П. Кропоткину и его последователям.
Фишелев связывал появление идей революционного синдикализма
во Франции с истолкованием анархистами идей Кропоткина и их
последующим приложением к реалиям рабочего движения начала
XX в.: «французские анархисты того периода, который был связан
с именем Пеллутье, уйдя с головой в практическую работу в массах
и сконцентрировавши на синдикате всю свою организационную
и пропагандистскую деятельность, почувствовали потребность
в более реалистическом истолковании некоторых кропоткинских
идей. Надо было приспособить к новым условиям анархистской
работы ту мысль, которая проходит красной нитью по всем писаниям
П. А. Кропоткина — об обязательности сознательного революционера
ни при каких условиях не порывать с народом, всегда оставаться
в народной среде. Назрела также насущная потребность дать
новое истолкование мысли Кропоткина о богатых организационных
возможностях, таящихся в народе <...>». Поскольку синдикаты
«были единственной формой самопроизвольной массовой
организации» рабочих во Франции конца XIX — начала XX вв., обращение
к ним французских анархо-коммунистов, по мнению Л. Фишелева,
не противоречило духу и содержанию теоретического наследия
П. Кропоткина: «революционно-синдикалистская практика пред-
труда. № 69. 21 января 1916 г. Год VI. С. 2; Голос труда. № 70. 28 января
1916 г. Год VI. С. 2; Голос труда. № 71. 4 февраля 1916 г. Год VI. С. 2; Голос
труда. № 72.11 февраля 1916 г. Год VI. С. 2-3; Голос труда. № 74. 25 февраля
1916 г. Год VI. С. 2. Полная идентичность текстов этих статей текстам,
изданным в 1919 г. в брошюре Л. Фишелева, позволяет нам утверждать о том,
что автором названных выше статей в «Голосе труда» был Раевский.
* Раевский М. [Фишелев Л. И.] Анархо-синдикализм и «критический
синдикализм». Нью-Йорк, 1919. С. 22.

838
Д. И. РУБЛЁВ
ставляла собой приспособление тактики и анархистских принципов
организации к практическим потребностям рабочего движения.
Впоследствии и сам П. Кропоткин признавал в печати огромную ценность
с практической точки зрения системы и тактики революционного
синдикализма, носящего также название анархо-синдикализма
и "рабочего анархизма"»*. Считая главной задачей анархистов
поиск и развитие форм самоорганизации рабочего класса, которые
могут способствовать становлению анархического коммунизма,
Фишелев опирался на социальный анализ Кропоткина, ссылаясь
на его работу о Великой Французской революции, в которой Пётр
Алексеевич приводил примеры «непосредственной революционной
деятельности народа, организовавшегося в течение самой
революции в секции, коммуны, народные братства и т. п.»**. «Социальный
переворот, — писал Фишелев, — и не только синдикалистский,
но даже и частичный, такой например, какой был совершён во время
Великой Французской Революции — может быть проведён только
снизу вверх самим народом, а не правительственными декретами.
Поэтому — та массовая организация, которая должна довести
до конца дело социального переворота, может быть организована
только снизу вверх — как возникли в действительности городские
и сельские народные организации в период Великой Французской
Революции: округа, секции, народные общества, коммуны и т. д. » ***.
Понимая таким образом идеи и дух кропоткинского учения,
Фишелев не ограничивался автоматическим перенесением институтов
и методов борьбы французского (Всеобщей конфедерации труда)
и американского («Индустриальные рабочие мира») революционно-
синдикалистского движения на социально-экономические реалии
России начала XX в., считая необходимым поиск самобытных форм
самоорганизации рабочего класса, прижившихся на российской
почве. Его работы отличались критической оценкой реалий классовой
борьбы на территории Российской империи начала XX в. Так, ещё
в 1906 г. он считал профсоюзы, появившиеся в России с 1905 г.,
слишком «мирными» и «консервативными» по своему характеру,
что затрудняло их использование даже для пропаганды и агитации
революционно-синдикалистских идей****. Исходя из этого, Фишелев
полагал, что «складывающееся при условиях современной рос-
* Там же. С. 22-24.
** Там же. С. 48-49.
*** Там же. С. 52.
**** Раевский М. [Фишелев Л. И.] Всероссийский рабочий съезд и
социал-демократия // Буревестник. № 6-7. Сентябрь-октябрь 1907 г. С. 8.

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России... 839
сийской действительности беспартийное движение пролетариата,
должно принять другие, более революционные формы»*. К таким
формам рабочего движения он относил рабочие организации,
сформировавшимися в ходе революции 1905-1907 гг., — советы рабочих
депутатов, советы безработных, заводские собрания и
«территориальные рабочие съезды»**. Именно в этих организациях, полагал он,
анархисты должны сосредоточить агитационно-пропагандистскую
работу, добиваясь делегирования в советы и рабочие съезды своих
представителей, а также завоевания симпатий других делегатов,
поскольку «в данный момент, когда рабочие массы охвачены
стремлением к самоорганизации, их внимание прежде всего направляется
в сторону этих учреждений, которые они считают своими»***. В
соответствии с этой тактикой Фишелев предложил схему организации
рабочего движения, согласно которой «решения по всем вопросам
пролетарской революции будут приниматься на рабочих собраниях
по фабрикам и заводам», а советы делегатов различных уровней
будут играть роль связующих и координирующих органов всего
движения****. Эту идею он развивал и позднее, в своих статьях 1915 г. :
«такая организация естественно станет, как это было в 1905-6 гг.
в России, центром притяжения массовой революционной энергии
в стране. Что эта форма организации соответствовала назревшим
потребностям, ясно видно также из того, что по её образцу стали
организовываться не только рабочие массы, но и другие
революционные элементы: Советы солдатских, матросских депутатов, Советы
уполномоченных от безработных и т. д. » *****. Л. Фишелев фактически
трактовал Советы рабочих депутатов образца 1905 г. как
выражение революционно-синдикалистских тенденций в российском
рабочем движении. Он даже провёл аналогию между Советами (как
формой представительства трудовых коллективов одного города)
и французскими Биржами труда (общегородскими объединениями
профсоюзов): «мы уже указывали на то, что "Советы Р. Д." в той
форме, в какой они существовали в России, в период революции,
были только временной организационной формой пролетариата
и что они, даже по признанию с.-д. заправил Петербургского Совета,
должны были превратиться при дальнейшем развитии революции
* Там же. С. 8.
** Там же. С. 8-9.
*** Там же. С. 9.
**** Там же.
***** Раевский М. [Фишелев Л. И.] Анархо-синдикализм и «критический
синдикализм». С. 61.

840
Д.И.РУБЛЁВ
в общегородскую федерацию профессиональных союзов, иными
словами — в Биржу Труда (в революционно-синдикалистском смысле
этого слова)». И далее: «Советы являлись беспартийными
революционными организациями пролетариата, не положившими в основу
своей программы и тактики никакой определённой социалистической
теории. С первых же дней своего существования Петербургский
Совет обнаружил тенденцию к реорганизации на профессиональных
началах, к превращению своему в федерацию профессиональных
союзов, в Биржу Труда революционного времени. И трудно
сомневаться в том, что если бы эта революция не была так быстро подавлена
и стала перманентной, то эта тенденция Совета к превращению его
в революционную Биржу Труда была бы осуществлена»*.
Подтверждая стремление Советов к захвату власти в каждом
отдельном городе, Фишелев говорил о необходимости переходного
периода, связанного с реорганизацией экономики на анархо-ком-
мунистических началах. Этот переход он связывал с захватом
революционно-синдикалистскими организациями (в данном
случае — Советами рабочих депутатов, городскими объединениями
рабочих союзов) «экономической власти», то есть — «руководства
производством и потреблением». При этом Л. Фишелев подчёркивал
федеративную и самоуправленческую структуру этого строя и его
переходный период по отношению к «анархистскому идеалу
экстерриториальной коммуны»**. Но при этом не отрицались ни анархо-
коммунистический характер производства и распределения в период
«синдикального строя», ни соответствующая общественная модель,
как цель социальной революции. Фишелев рассматривал идею
переходного периода к строю «коммунистического анархизма», как
наиболее последовательное выражение истинного «духа
анархистского учения», главным образом его «кропоткинско-бакунинского
направления» ***.
П. А. Кропоткин признавал синдикалистскую тактику и форму
организации в борьбе за воплощение в жизнь анархо-коммунисти-
ческих идей. При этом он отвергал синдикалистскую социальную
утопию. Подобное отношение к синдикализму прослеживается у всех
теоретиков российского анархо-синдикализма. При некоторых
расхождениях в философских, тактических и организационных
вопросах, они признавали целью своей борьбы воплощение в жизнь
анархо-коммунистических отношений в том виде, как понимал
* Там же. С. 66-67.
** Там же. С. 6, 67-68.
*** Там же. С. 68.

Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в России,., 841
их сам Кропоткин. Даже Я. И. Кирилловский, попытавшийся в своих
работах подвести под анархо-коммунизм и революционный
синдикализм марксистское обоснование*, а затем испытавший сильное
влияние индивидуалистических идей, признавал в качестве цели
социальной революции идеал общественного устройства в том виде,
как он был сформулирован Кропоткиным**. Индивидуалистическая
составляющая идей Кирилловского проявилась в том, что место
анархического коммунизма в общественном развитии он определял как
переходный период на пути к абсолютной анархии, при которой
общество, утратив экономические предпосылки своего существования
как цельного организма, станет «совокупностью самостоятельных
свободных личностей»***.
Под влиянием идей Кропоткина находилась первая организация
российских анархистов, провозгласившая синдикализм ведущим
направлением борьбы за установление анархо-коммунистического
строя, — группа «Хлеб и воля». В своих воззрениях анархисты-
коммунисты-«хлебовольцы» исходили из идей П. А. Кропоткина
о роли эволюции этических идей человечества, как ведущей
предпосылки анархистской социальной революции. Так, один из теоретиков
группы, Г. Гогелиа, подчёркивал ведущее значение психологических
и этических предпосылок в сознании человека для борьбы за новое
общество свободы, самоуправления и социального равенства****.
Исходя из этих положений, «хлебовольцы» считали главной задачей
анархистов распространение в профсоюзах этики самоуправления
и солидарности*****. Трансформировавшись в формально беспартийные
организации рабочих-анархистов, рабочие организации своим
внутренним устройством и системой принятия решений должны были
дублировать самоуправление анархо-коммунистического общества,
превратиться в самоуправленческую субкультуру, которая в момент
социальной революции распространит свои этические нормы на все
общество.
Таким образом, мы видим, что анархо-синдикалистские идеи были
привнесены в российское анархистское движение П. А. Кропоткиным
* См.: Новомирский. [Кирилловский Я. И.] Манифест анархистов-коммунистов.
Б. м. Б. г.
** См. : Новомирский. [Кирилловский Я. И.] Из программы синдикального
анархизма. Б. м. 1907. Новомирский. [Кирилловский Я. И.] Что такое анархизм?
Б. м. 1907.
*** Новомирский. [Кирилловский Я. И.] Из программы синдикального анархизма.
С.190-191.
**** Оргеиани К. [Гогелиа Г. И.] О рабочих союзах. Лондон, 1907. С. 26.
***** Там же. С. 33, 34.

842
Д. И. РУБЛЁВ
и его последователями. В России формирование анархо-синдика-
листской теории произошло не в результате отрицания и вытеснения
идей Кропоткина через восприятие революционно-синдикалистской
составляющей идей Бакунина. Напротив, этот элемент бакунизма
был развит самим Кропоткиным и его последователями. Даже те
теоретики анархо-синдикализма начала XX в., которые стремились
к ревизии «традиционного анархизма» в теории и практике,
испытали на себе влияние идей Кропоткина, черпая аргументы в его работах.
€^

^^
П. В. РЯБОВ
Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
На первый взгляд, в современном мире Михаилу
Александровичу Бакунину не находится места. Трудно представить себе более
неудобного и несвоевременного человека, чем он. Сегодняшний мир
не знает, не желает ничего знать о Бакунине.
Ему почти не посвящают романы и фильмы, не ставят
памятников, а там, где его имя совсем нельзя замолчать, отделываются
скороговорками и грубыми карикатурами. Там, где невозможно и
бессильно умолчание, в ход пускается клевета. (Которой он довольно
изведал и при жизни.) Вчера его в России именовали не иначе как
«мелкобуржуазным анархистом» и «врагом марксизма», а сегодня
называют не иначе как «революционным бесом».
Сегодня у нас — иные герои в почете. В серии «Жизнь
замечательных людей» обильно выходят биографии монархов, жандармов,
генералов и удачливых предпринимателей.
Сегодня Михаилу Бакунину в лучшем случае посвящают один
абзац в учебниках истории, где он проходит под ярлычком
(навешенным некогда его учеником, а потом противником — Плехановым)
«идеолога бунтарского направления в народничестве». А в худшем
случае — он отождествляется с Сергеем Нечаевым и обобщается
под ярлычком «беса». Бакунина традиционно обвиняли в
«реакционном панславизме», в службе «шпионом царизма», в покаянной
«Исповеди» перед Николаем I, в борьбе против Маркса, в авторстве
зловещего «Катехизиса революционера», а теперь еще обвиняют
(в духе времени) в «безответственном революционаризме». И
пустяки, что большинство этих обвинений либо противоречат друг другу,
либо давно опровергнуты учеными — кого интересуют эти ученые?
Практическая деятельность Бакунина представлена широкому

844
П. В. РЯБОВ
читателю в донельзя куцем, вульгаризированном и
окарикатуренном виде, а его теоретическая деятельность вовсе почти не известна
читающей публике. Все ограничивается штампами: беспощадный
разрушитель, демоническая личность, бесплодный фантазер, русский
барин, нечаевец, не способный к систематической созидательной
работе и к теоретической деятельности.
Бакунин страстно ненавидел любую власть, как неравенство,
насилие, иерархию и эксплуатацию, как попрание человеческого
достоинства, — как бы эта власть ни называлась: «демократическая
республика», «самодержавие», «диктатура пролетариата»
—освящена ли эта власть именем Бога или парламентских выборов или ничем
не освящена, кроме грубого кулака. И потому сегодня любая власть
сполна платит ему той же монетой ненависти. Бакунина не любят
марксисты и клерикалы, монархисты и либералы, консерваторы
и патриоты.
Да и обществу и людям нашим современникам — сегодня так же
не удобен и не нужен Бакунин, как и власти. Ибо он (подобно
Оводу-Сократу) беспокоит, баламутит, будоражит, открывая
горизонты, называет низость низостью и показывает — как нужно, как
можно жить человеку. В этом наша надежда. Но мы разучились
надеяться. И это Бакунин предвидел. В то время когда Маркс сулил
пролетариату светлое будущее, Бакунин с тревогой писал о
всепоглощающей «цивилизационной гангрене буржуазных
устремлений», констатировал, что пролетариат «подсаживается» на «иглу»
общества потребления. Деньги, зрелища, покой, комфорт — вот
наши кумиры сегодня. И среди них, конечно же, невозможен
Михаил Бакунин. Свобода, бунт, неизвестность они сегодня не к месту
более, чем раньше. В мире, в котором повсеместно наступает
реакция, исчезает община, личность стирается, мельчает и существует
лишь эфемерный и призрачный «выбор» между двумя видами зла:
Государством и Капиталом, бюрократией и буржуазией, всеобщей
враждой и тотальным государственным патернализмом, в мире,
в котором люди почти разучились мечтать, разучились бороться
за идеал, за свободу, разучились рисковать и — взамен — научились
ко всему приспосабливаться, привыкать и претерпеваться в таком
мире, в сегодняшнем мире Бакунину нет места. В сегодняшнем мире
Бакунин не помещается. Он чужестранец среди нас. Он не
современен — к несчастью для современности.
Сегодняшние бунтари (и это тоже симптом!) часто берут себе за
образец Эрнесто Че Гевару — столь же самоотверженного и отважного,
как Бакунин, но, в отличие от него, насквозь авторитарного,
относящегося к людям как к орудиям, как к предметам для «перековки».

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
845
Бакунин полузабыт и ими. Что бы он сказал нам сегодня, а мы ему?
Кто он сегодня для нас? Что он для нас значит? «Большое видится
на расстоянии» — но такое большое видится ли? Не теряется ли
за ненужными мелочами и случайными подробностями? Или
расстояние все еще недостаточно?
Однако мумификации и музеификации Бакунин, к счастью,
не очень-то поддается — слишком он все еще живой, глубокий,
неудобный, настоящий,
А современные анархисты? Анархисты далеки от поклонения
авторитетам, от создания икон. Да и со времени Бакунина слишком
многое в мире изменилось. Вдобавок, не во всем в своей деятельности
он был прав, совершив немало теоретических и практических
ошибок. Однако для многих анархистов (и для меня, в частности) именно
Михаил Александрович Бакунин был и остается наиболее полным
воплощением духа анархизма в теории и на практике. Ибо именно он
радикализировал анархические идеи Прудона, дал мощный толчок
развитию революционного анархического движения во всей Европе
в 60-70-е годы XIX века. Именно он — выдающийся одаренный
философ — заложил основы анархизма не просто как социальной
доктрины, но как цельного философского миросозерцания. И именно
он наиболее ярко и рельефно выразил своей несравненной личностью
основной мотив анархизма — пафос бунта, бескомпромиссной борьбы
за освобождение личности, общества, борьбы, в которой слово и дело
неразделимы. Мятежник, заговорщик, трибун, оратор, конспиратор,
организатор, философ, пророк, публицист, теоретик, практик,
военный руководитель, наставник, герой и мученик в одном лице — все
это Михаил Бакунин.
Для нас, первого «перестроечного» поколения советских
анархистов второй половины 80-х годов, анархистов эпохи легендарного
журнала «Община» и Конфедерации анархо-синдикалистов (КАС)
анархизм прежде всего отождествлялся с Бакуниным, открывался
через него. Эта генерация анархистов жадно, точно откровение,
читала бакунинскую критику марксова государственного социализма
и через эти жгучие, вещие строки (написанные более века назад!)
начинала лучше понимать современный мир. Мы зачарованно
повторяли как заклинание и написали на своем транспаранте на первой
(за 70 лет) анархической демонстрации в Москве (28 мая 1988 года)
бакунинские слова, ставшие нашим девизом и паролем, по которому
находишь своих: «Свобода без социализма — это привилегия и
несправедливость. Социализм без свободы — это рабство и скотство».
О «социализме без свободы» мы кое-что уже знали тогда, а о «свободе
без социализма» пришлось узнать несколькими годами позднее.

846
П. Б. РЯБОВ
Главная опасность, которая может помешать нам приблизиться
к Бакунину — мелочность — разбор его по частям: на «учения»,
«теории», «мысли», отдельные поступки, — а его нужно и можно
воспринимать только целиком, в целом. Его надо или целиком
принять или целиком отвергнуть. Бакунин — из тех людей, которых
можно только или любить или ненавидеть. Великана всегда можно
разобрать на «усы» и «пальцы», но великан исчезнет. Вспомним
несколько предостережений на сей счет тех, кто хорошо знал его.
Белинский: «Бакунин во многом виноват и грешен, но в нем есть
нечто, что перевешивает все его недостатки — это вечно движущее
начало, лежащее в глубине его духа». Герцен: «Бакунин имел много
недостатков. Но недостатки его были мелки, а сильные качества —
крупны». Снова Белинский (в письме к Боткину) о Бакунине: «Это
<...> человек в полном значении слова». За мелким просмотреть
большое, главное, суть — вот та опасность, которой надо избежать!
Но способны ли мы разглядеть, увидеть это «большое»? Бакунин
нам — как упрек, как вызов, как надежда. Что же это за «вечно
движущее начало, лежащее в глубине его духа», одухотворяющее
его «львиную натуру», придающее искренность его патетике? Точки
над «i» расставляет поэт Александр Блок, лучше всех понявший
Бакунина (он лично не знал его, но большое видится — поэту на
расстоянии) и произносящий решающие для понимания Михаила
Александровича слова: недостатки в Бакунине мелки и случайны,
а главное, основное и нем — ОГОНЬ: «Мы уж, наверное, забудем
мелкие факты этой жизни во имя ее искупительного огня <...>».
И вновь: «Мы читаем Бакунина и слушаем свист огня <...>. Имя
"Бакунин" — не потухающий, может быть, еще не распылавшийся
костер». Блок уловил главное: Бакунин — огонь. А огонь — по
Гераклиту Эфесскому1 и по Блоку — самая загадочная, самая
противоречивая стихия, живущая своей смертью, неугомонная божественная
и освещающая путь во мраке.
Бакунин всегда стремился к цельности, проходя через постоянные
невообразимые противоречия, преодолевая себя. Философ
кинувшийся с головой в практическую жизнь. Страстный жизнелюб, целиком
отдавший себя борьбе («нельзя служить двум хозяевам сразу» —
говорил он). Дворянин, посвятивший себя революции. Мечтатель
и прожектер, скрупулезно вникающий в рассмотрение
практических организационных вопросов. Религиозная натура, пришедшая
к атеизму. Человек мессианского склада, ощущающий подлинное
равенство с другими людьми. Богоискатель, ставший богоборцем.
Разрушитель, через безоглядное разрушение идущий к созиданию.
Мыслитель, осознавший границы мысли перед жизнью. Через эти

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
847
контрасты поистине огненные — выковывалось несравненное
обаяние бакунинской личности. «Истина мне дорога, но и Бакунин
мне Бакунин», — признавался его друг и критик Герцен. Нищета,
разочарования, клевета, постоянный риск и неизвестность,
заключение в крепостях, смертные приговоры и ссылка — в этом горниле
отливались простота, стойкость, бескорыстие, самоотверженность,
вдохновение этого человека. Бакунин словом и делом раздвигал
границы человеческих возможностей, утверждал примат практики
над теорией, жизни над мыслью, искусства над наукой, возможности
(в которой коренится свобода) над действительностью (перед
«разумностью» которой, по Гегелю, следовало склониться).
Многие в XIX веке говорили о прогрессе и о светлом будущем,
но Бакунин больше — о зле, об оковах, о риске, об угрозах, о
внутреннем рабстве масс, о росте реакции, об усилении государства,
об опасности марксистского авторитарного социализма, о
возможности экспериментов, проводимых учеными, получившими власть
над людьми. И, отталкиваясь от этого ощущаемого им зла, от этих
темных бездн (в соответствии со своим кличем-принципом: «дух
разрушающий есть дух созидающий!»), он шел к добру. Он
пророчески видел темные бездны в будущем и страстно боролся за идеал
против них: «дионисиец», а не «аполлониец», натура мятущаяся,
диссонансная, а не гармоническая, «лермонтовская», а не
«пушкинская», человек, благоговеющий перед жизнью и оправдывающий
человека, но полный тревог и экзистенциальных борений-порывов,
а не верящий в науку и в безоблачное светлое будущее с неизбежным
хэппи-эндом в конце пути (как Петр Кропоткин). Бакунин — человек
крайностей. И этим он прекрасен, и этим, одновременно,
ненавистен — для людей «всемства», приверженцев вечной «золотой
середины». Он не либерал, «терпимо» относящийся к «другим» (за этой
«терпимостью» так часто скрывается равнодушие и безразличие!).
Но он и не деспот, навязывающий свое окружающим и смотрящий
на них как на пассивный материал, сырье, орудия своей воли.
Все его призвание — биться, бороться, звать за собой, отстаивать
истину, но и признавать в других — даже во врагах человеческое
достоинство. Сам неравнодушный человек, он заслужил и святое
право на неравнодушие с нашей стороны. Подъем, энтузиазм,
восстание, полемика, баррикады, трибуна — его стихия. А уныние,
упадок, бездействие, разочарование, равнодушие и малодушие
общества заставляли его чувствовать себя как рыба, вытащенная
из воды на берег. Вся его жизнь меряется вехами — восстаниями. Он
точно жил от революции до революции. Его жизнь — это росчерк:
от «весны народов» (и его весны) — революции 1848-1849 годов —

848
Я. В. РЯБОВ
через польское восстание 1863-1864 годов — к коммунам Парижа
и Лиона.
Герцен писал о нем: «Он шагал семимильными шагами через горы
и моря, через годы и столетия». Это — эпический язык, подобающий
такому эпическому персонажу, как Бакунин. Михаил Бакунин
являет собой удивительный, невероятный сплав огромной энергии, воли
к жизни и к борьбе, интуиции, пророческого, проповеднического,
ораторского и философского дара, способности зажигать людей
и вести их за собой, личного обаяния, организаторских талантов,
самоотверженности, искренности и бескорыстия.
Михаил Бакунин это человек-Миф. «Миф» не в смысле «сказки»
или «идола» для религиозного культа и идеологических
манипуляций. Он — Миф в изначальном эллинском смысле этого слова — как
архетип, пример, образец, как обнаженная, концентрированная
реальность, очищенная от случайного и ненужного. Или, цитируя
все того же Блока — «сотри случайные черты, и ты увидишь», —
явленность истины, смысла, от блеска и огненного жара которого
не по себе становится обычным смертным. Жизнь Бакунина
всецело и без остатка отдана борьбе — борьбе не за мировое господство,
а за всемирное освобождение. В теории Михаил Александрович
высказал мысль о том, что свобода неделима, не ограничена и
продолжается в свободе других, а на практике он посвятил себя вечной
борьбе за самоосвобождение человека. Можно без особых
преувеличений назвать его современным Прометеем2 с его вечными побегами,
крепостями, бунтами, баррикадами и восстаниями. «Искать своего
счастья в чужом счастье, своего достоинства в достоинстве всех
окружающих, быть свободным в свободе других вот моя вера», — писал
он. Сам Бакунин, сидя на цепи в австрийской крепости в ожидании
исполнения смертного приговора, представлялся себе прикованным
Прометеем.
А парижский префект полиции (ставший таковым в ходе
революции 1848 года) Коссидьер сказал о Бакунине замечательные
слова: «Какой человек! В первый день революции — это просто клад,
а на другой день его надобно расстрелять». Новая власть, приходящая
на волне восстания, потом его же и давит. Прометей сделал свое дело,
Прометей может уйти. Или — к стенке! То, о чем говорил Коссидьер,
сделал Ленин и большевики: «в первый день революции» — осенью
1917 года они использовали анархистов и анархические настроения
и стремления народа, а «на второй день» — в апреле 1918 года —
расстреляли анархистов, ставших ненужными и опасными и — чуть
позднее — задавили анархическую революцию, узурпировав ее имя.
Бакунин никогда не смог бы стать человеком Власти — в этом все его

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
849
обаяние, оправдание, величие. Он никогда не смог бы успокоится,
продаться, приспособиться, повелевать — как прометеевский дух
всегда оставаясь на стороне угнетенных, обманутых, гонимых,
порабощенных и не примирившихся. Позиция — быть может,
проигрышная и смешная с точки зрения «реальных политиков». Но —
последовательная в рамках прометеевского Мифа. По словам немецкого
философа и литературоведа Вальтера Беньямина3: «После Бакунина
Европе больше не было предложено радикального понимания
свободы». А по признанию французского мыслителя-экзистенциалиста
и писателя Альбера Камю (не всегда, кстати сказать, справедливого
к Бакунину и слишком сурово заклеймившего его ошибки в книге
«Бунтующий человек»): «Бакунин — один из двух-трех людей,
который в XIX веке подлинный бунт может противопоставить Марксу
<...> Бакунин при всех обстоятельствах противился авторитарному
социализму <...> Я убежден: мысль Бакунина способна
оплодотворить обновленную анархистскую идею», без которой «не сможет,
как я полагаю, обойтись общество будущего».
Как философ, Бакунин — предтеча «философии жизни» и
экзистенциализма; как социальный мыслитель он — теоретик русского
народничества и предшественник анархо-коллективизма и анархо-
синдикализма (современный Интернационал — Международное
товарищество рабочих (МАТ) считает себя продолжателем идей
Бакунина); как революционер-практик он вдохновитель
революционных «федералистских» секций 1-го Интернационала по всей
Европе и русского революционного движения 1870-х годов; а как
личность он вечно останется для многих вдохновляющим
примером — не иконой (ибо он не безгрешен, а кумиров анархисты
и либертарии не признают), и не образцом для подражания (ибо
подражать ему невозможно — по словам А. Блока, таким можно
«только родиться»). Часто анархисты полагают, что Бакунин —
прежде всего бунтарь-практик (в ущерб теории), но это отчасти
несправедливо: ведь он был великим и оригинальным мыслителем,
первым знатоком Гегеля в России, тонким диалектиком, увлекался
идеями Артура Шопенгауэра, высказал многие экзистенциальные
идеи, оставил после себя россыпь блестящих мыслей и сбывшихся
пророчеств. Но такое мнение и справедливо — ибо как личность,
со своими страстями и стремлениями, он крупнее себя же как
мыслителя (не зря «живую жизнь» он ставил выше «мысли»). Герцен писал
о своем друге: «Он тяготился долгим изучением, взвешиванием pro
и contra и рвался, доверчивый и отвлеченный, как прежде, к делу,
лишь бы оно было среди бурь революций, среди разгрома и грозовой
обстановки». Герцен, кажется, не увидел, не понял, что «долгое

850
Я. В. РЯБОВ
изучение» Бакунину заменяла его несравненная интуиция, вера,
вдохновение, порыв, импровизация, способность непосредственного,
можно сказать, мистического, видения. (Ведь, по признанию того же
Герцена, Бакунин видел далеко вперед, впрочем, часто «путая второй
месяц беременности с девятым» — что нередко бывает с пророками.)
Если бы все человечество состояло лишь из «бухгалтеров» и «гам-
летов», оно было бы беднее характерами, скучнее и порабощеннее
духом. Неугомонный, неукротимый Бакунин (хорошо дополнявший
вечно сомневающегося и рефлексирующего друга Герцена) стилем
своей мысли и жизни напоминает огненную лаву. То, что осталось
нам, — лишь мертвые застывшие головешки от былого пожара.
Десятки книг и брошюр большей частью полемических, большей
частью незаконченных, текут среди тысяч и тысяч его писем, речей,
воззваний, выступлений. Михаил Александрович сочетал огромную
жизненную мощь, энергию и интуицию с огромной
интеллектуальной мощью. Его мысль — всегда не завершена, открыта, находится
в становлении, антидогмагична, как сама жизнь.
Все это вместе: духовный максимализм, развитое воображение,
могучая мысль, тонкая интуиция — порождали пророческий дар
Бакунина, способность проникать в сущность явлений и предвидеть
далекие перспективы. Жажда абсолютного, жажда жизни и действия
(эту жажду ничто не могло утолить), преклонение перед
спонтанностью мира и вера в человека логично привели его к анархизму —
борьбе за полное освобождение личности и общества, за выявление
и раскрепощение сокрытых в них возможностей. В мироощущении
Бакунина, быть может, самое главное «благоговение перед жизнью»
(используя выражение Швейцера4): «перед вечностью все
ничтожно», — говорил Михаил Александрович, и страстная, исступленная
человечность, стремление к «антроподицее» (по словам А. А.
Борового) — оправданию человека перед миром. Эта человечность была
тем сильнее, чем сильнее ощущал мыслитель весь трагизм и всю
уязвимость человечка, затерянного во Вселенной. Интуитивизм
обогащает рационализм бакунинской мысли, придает ей глубину
и драматизм, приводит к примату жизни над мыслью, к ощущению
природы как чего-то живого, динамично-текущего, бездонного
и одухотворенного, к пониманию важности «воли» и «инстинкта»
в народе и отдельной личности как до-сознательного проявления
жизни, мостика между бытием и мыслью.
Бакунин оставил множество разработанных или (чаще) только
начатых теорий, прозрений, идей (о примате мысли над жизнью,
о бунте, о критике парламентской демократии и либерализма,
о критике патриотизма, о критике государственного социализма,

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
851
о логике революции). Всесторонней критике подверг он государство,
показав, что оно всегда базируется на идее «опеки» над
человеком (который так никогда и не «повзрослеет», навечно оставшись
«в колыбели»), на разобщении людей и народов, на патриотической
или либеральной мифологии. Бакунин подробно проанализировал
психологию правителей и управляемых, показал тождество власти
и эксплуатации, развенчал утопию государственного социализма.
Многие предсказания Бакунина сбылись с поразительной точностью
(о будущей длительной реакции, о Мировой войне, о реальном
воплощении государственного социализма, о вырождении реформистской
социал-демократии, оторванной от революционного движения и
зараженной вирусом авторитаризма, об опасности «экспериментов»,
проводимых учеными, дорвавшимися до власти, над обществом).
Всю свою сознательную жизнь Бакунин боролся против двух
(неразрывно связанных друг с другом) врагов: Власти и Эксплуатации,
тотального контроля над человеком и тотальной конкуренции между
людьми. Эти его мысли, как и самая заветная его мысль о
свободе — неограниченной никем и ничем, находящей свое продолжение
и подтверждение в других — остаются более чем актуальными и —
почти не услышанными сегодня. Кому адресованы они? Всем, кто
пожелает, — «до востребования».
Как все настоящее, великое и подлинное, Бакунин многогранен
и бездонен. Различные грани его наследия приобретают актуальность
в разное время. В эпоху «перестройки» в СССР особенно значимой
была его сокрушительная критика марксизма, а сейчас критика
парламентской демократии, либерального лицемерия и
патриотической мифологии. В России были последовательно дискредитированы
самодержавие, затем государственный социализм и, наконец, в
последнее десятилетие — либеральная «утопия», обернувшаяся наделе
разорением, голодом, нищетой, грабежом, распадом общественных
связей, превращением страны в международную экологическую
свалку и культом конкуренции и потребления. А значит, время
Бакунина вновь может прийти. Современный российский исследователь
Бакунина, историк и анархист Александр Шубин назвал Бакунина
«человеком из трех столетий»5, позаимствовавшим у XIX века веру
в светлое будущее, заговорщическую тактику и мятежный дух,
подарившим XX веку многие мрачные пророчества и XXI веку —
надежду на воплощение в жизнь его высоких социальных идеалов.
Однако в многочисленных «измах» может затеряться
уникальность, единство, цельность и непередаваемое своеобразие личности
Бакунина. Ведь есть и нечто вечно актуальное, вечно
притягательное, непреходящее в Бакунине — его огненный бунтующий дух, его

852
П.В.РЯБОВ
громадная, не вмещающаяся ни в какие аршины личность — точно
образец и точно упрек, словом пламя — светящее и обжигающее.
Бакунин вполне мот бы сказать о себе словами другого анархиста —
писателя Оскара Уайльда, что лишь свой талант он посвятил своим
сочинениям и идеям, тогда как весь свой гений вложил в
собственную жизнь. Своим примером больше, нежели словами и писаниями,
Михаил Александрович неуклонно и страстно утверждал «истинную
религию, религию не небесную, а земную; не божественную, а
человеческую — религию исполнения предназначения человечества
на земле». Своим делом Бакунин считал не создание «Систем»
и не прожектирование утопий, а разбивание цепей, сковывающих
человека извне и изнутри. Представление о «конечном идеале»
анархизма несовместимо с мироощущением Бакунина, воспринимавшего
жизнь как вечное неустанное восхождение, и так ответившего на
вопрос, что он стал бы делать в «идеальном обществе»: «все опрокину!»
Анархизм Бакунина — не догматическая цель, не пункт прибытия,
но Путь (в даосском смысле). Если для Руссо — вечного оппонента
Прудона и Бакунина и любимца якобинцев и большевиков —
свободный индивид — в далеком дообщественном прошлом, а в
настоящем — всемогущее государство, поглотившее и переварившее
в себе личность, то для Бакунина, напротив, несвободный человек,
стоявший у истоков человечества, стремится через историю — к
свободе, к изживанию «животности» и к обретению «человечности»
через общество, через солидарное и свободное общение. Свобода
для Бакунина — синоним «человечности», основа «человеческого
достоинства». Равенство в свободе (отрицающее любые привилегии)
и есть справедливость. В процессе мечтаний и борьбы Бакунина его
теория становилась действенной, а мечта воплощалась в жизнь.
Собственно говоря, нелепо противопоставление Бакунина-
теоретика Бакунину-практику. Его личность целостна (при всех
ее контрастах), в нем невозможно разделить человека, мыслителя
и революционера. Бакунина и сегодня, наверное, помнят улицы
(некогда покрытые баррикадами) Парижа, Лиона, Дрездена, Праги
и Болоньи, крепостные стены Петропавловки, Ольмюца, Кёнигштай-
на. Испания, Италия, США, Франция, Польша, Россия, Швеция,
Саксония, Чехия, Сербия, Польша, Швейцария были аренами его
кипучей деятельности. При всех своих «русофильских» и
«франкофильских» эскападах Бакунин поистине — человек мира, не
вмещающийся в узкие границы государств: «Мое отечество — Социальная
революция». По словам А. Блока: «О Бакунине можно писать
сказку. Его личность окружена невылазными анекдотами, легендами,
сценами, уморительными, трогательными или драматическими».

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
853
В числе друзей и знакомых Бакунина: Н. В. Станкевич, И. С.
Тургенев, П. Я. Чаадаев, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. Г. Белинский,
Г. Гервег, Р. Вагнер, Ж. Санд, А. Мицкевич, П.-Ж. Прудон, А.
Руге, В. Вейтлинг. Но такие люди, как Бакунин, — прирожденные
бойцы — оцениваются не только по друзьям, но и по врагам своим.
И эти враги не менее прославлены, чем друзья: от Карла Маркса
и Джузеппе Мадзини — до... канцлера Бисмарка и императоров
Николая I и Александра П. Материальные лишения, гонения со
стороны властей, девять лет крепостей, нищета, ссылка, сплетни врагов,
травля со стороны марксистов, разочарования, гибель череды
восстаний по всему миру, поражение Коммун в Париже и Лионе, победа
бисмарковской Пруссии во франко-прусской войне и авторитарно-
оппортунистическое вырождение части рабочего движения, раскол
Интернационала приверженцами Маркса, длительное, тотальное
и повсеместное торжество реакции по всей Европе — все это не
сломило, но лишь закалило Бакунина и умудрило его, сделав его анархизм
глубже, а его революционность человечнее и трагичнее. Конечно,
были у него и ошибки — самонадеянные увлечения, поспешные
выводы, вера в то и в тех, во что и в кого хочется верить (будь то
показная «революционность» губернатора Муравьева-Амурского
или явное преувеличение сил первой «Земли и Воли»), отдельные
постыдные националистические высказывания, излишнее доверие
к зловещему Нечаеву, подкупившему сначала Бакунина своим юным
фанатизмом... Однако он совершил и сделал бесконечно много для
своей не слишком долгой жизни. И, чтобы увлекать других, ему
надо было прежде увлекаться, загораться самому. Бакунин охотно
признавал в себе это донкихотство: «В моей природе был всегда
коренной недостаток: это любовь к фантастическому, к
необыкновенным, неслыханным приключениям, к предприятиям,
открывавшим горизонт безграничный и которых никто не может предвидеть
конца. Мне становилось и душно и тошно в обыкновенном спокойном
кругу. Люди обыкновенно ищут спокойствие и смотрят на него как
на высочайшее благо; меня же оно приводило в отчаяние; душа моя
находилась в неустанном волнении, требуя действия, движения
и жизни». В творениях, поступках сочинениях Бакунина много
патетики — бурной, ураганной, приподнятой и высокой; но это тот
редкий случай, когда патетике веришь: патетика органична для
него, его порывов и страстей, он оплатил масштабом своей личности,
борьбы, страданий, раздумий право на нефальшивую, не ложную
патетику.
Да, Бакунин вдохновил Вагнера на образ неистового Зигфрида
в «Кольце Нибелунгов», Тургенева на образ Рудина, Достоевского —

854
П.В.РЯБОВ
на образ Ставрогина; он (под своим именем) стал героем романа
Алданова «Истоки»; Блок, Герцен и Камю оставили яркие отзывы
и очерки о нем — и все же как это мало, если учесть яркость и
масштабность его личности!
Герцен написал о Бакунине: «Это натура героическая,
оставленная историей не у дел». Такое высказывание о нем и в высшей
степени справедливо, и в высшей степени несправедливо.
Несправедливо — если учесть и вспомнить колоссальные подвиги и деяния
Бакунина, его книги, последователей, созданные им организации,
подготовленные восстания. Оно несправедливо в историческом
измерении и перспективе, но справедливо в метафизическом смысле.
Оно справедливо, ибо все эти деяния и даже его образ в истории
несопоставимо меньше, чем желанное и задуманное, чем замысел,
дерзание самого Михаила Александровича — порыв к свободе,
творчеству, жизни и — его заведомую обреченность на неудачу,
компромиссы, поражения, вечные метания неугомонного духа,
томимого тоской, подобно лермонтовскому «Парусу». В этой
трагедии проступает нечто внеисторическое, непреходящее, вечное,
метафизическое. Возможное, по Бакунину, всегда неизмеримо
шире, лучше и богаче действительного, сбывшегося, воплотившеюся.
Юность, неутомимость, безграничность, бесприютность «русского
Фауста» — это именно то, о чем писали романтики: от Гете и Нова-
лиса до Лермонтова и Блока. Это романтическое вечное искание,
метание духа без надежды на утоление жажды, стремление к
невозможному и бесконечному (причем попутно существенно
меняющее людские представления о границах возможного) выразилось
не только в литературе и живописи романтизма, но и ярче всего
в живом человеке — Бакунине, который мог бы сказать о себе
словами из стихотворения Зинаиды Гиппиус: «мне нужно то, чего нет
на свете». Очевидно, само существование подобного человека —
соблазн и упрек для окружающих! По словам Герцена: «В пятьдесят
лет он был решительно тот же кочующий студент с Маросейки».
Вечный бродяга, скиталец, пилигрим не от мира сего, — о деньгах
он не думал: брал, не возвращая, но и отдавал последнее, не ожидая
возврата. Бездомный — в физическом и метафизическом смысле.
Какой же, в самом деле, нужен дом — для прорыва к бесконечному,
«за пределы предельного»?
По признанию Герцена: «В нем было что-то детское,
безыскусственное, и это придавало ему необычайную прелесть и влекло к нему
слабых и сильных, отталкивая одних чопорных мещан».
Искренность, естественность, отсутствие фальши и позы — до юродивости,
до святости доходящие.

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
855
Что поражало в Бакунине и друзей и врагов — это нравственный
максимализм, верность себе, вечная юность и огненное горение духа.
Маркс, увидев Бакунина после его побега из ссылки, с удивлением
писал Энгельсу, что Бакунин не постарел, не деградировал, не пал
духом, но — ушел вперед и столь же пылок, что и в 1848 году,
15 лет назад. И Герцен подтверждает это: «Бакунин был тот же, он
состарился только телом, дух его был молод и восторжен». И еще
Герцен: «Фантазии и идеалы, с которыми его заперли в Кёниг-
штайне в 1849, он сберег и привез их через Японию и Калифорнию
в 1861 году во всей их целости». Острый ум, интуиция, энтузиазм,
бескорыстие, жертвенность, неутомимость и неукротимость,
исступленная любовь к свободе — быть может, отчасти и в этом секрет его
обаяния, привлекавшее увлекавшего других? Увлекаться самому,
стремясь к фантастическому, трудно вообразимому, невозможному.
В 1848 году Бакунин выехал из революционного Парижа, чтобы —
в одиночку, без денег, без друзей — начать войну с самодержавной
романовской Российской Империей. Чистейшее донкихотство!
Героизм. Это созвучно нам. Бунтари 68-го года писали на стенах
Парижа: «Будьте реалистами требуйте невозможного!» и «Забудь
все, чему тебя учили, и научись мечтать!». Они понимали, что
революция — это порыв к невозможному, когда «только возможная
реальность» становится невыносимой. В них Бакунин, быть может,
обрел бы свое и своих — и не случайно над захваченной студентами
Сорбонной мелькали черные флаги и его портреты.
Простота, открытость, воодушевление, естественность,
самоотверженность и отсутствие дистанции с людьми помогали Бакунину
легко находить с ними общий язык, увлекать их своим примером.
Советский историк Вячеслав Полонский в своей книге о Бакунине
приводит цитату из мемуаров близко знавшей Бакунина женщины,
госпожи Баулер: «В чем, собственно, состояли чары Бакунина? —
задает она сама себе вопрос. — Точно это определить невозможно,
потому что самое верное определение будет неясная формула: во всем
его существе». А Петр Кропоткин, тесно общавшийся с друзьями
Бакунина из Юрской федерации в Швейцарии, свидетельствовал,
что Бакунин «помог юрским друзьям разобраться в их мыслях
и точно выразить свои стремления: он сумел вселить в них могучий,
непреодолимый революционный энтузиазм». Они «часто поминали
Мишеля, но говорили о нем не как об отсутствующем вожде, слово
которого закон, а как о дорогом друге и товарище. Поразило меня
больше всего то, что нравственное влияние Бакунина чувствовалось
даже сильнее, чем влияние его как умственного авторитета». У
друзей Бакунина не было ссылок на его авторитет (как было принято

856
Я. В. РЯБОВ
у социал-демократов в отношении их идола Маркса). Бакунин
зажигал, а не принуждал других. Через неустанную борьбу с миром
и с самим собой выковывалось удивительное обаяние его личности,
«львиной натуры» «великого бунтаря», которая «реалистам» и
людям «золотой середины» кажется чем-то безумным, непостижимым
и ненормальным.
Характерная деталь, через которую проступает весь облик
Бакунина — как его называли окружающие. «Санта Маэстро»
(Святой Учитель) — называли его итальянские рабочие-анархисты.
И здесь не слепое и рабское поклонение, а удивление, восхищение
и трогательная нежность. А обычно все и всегда (от родных в семье
до швейцарских рабочих в старости) звали его попросту «Мишель».
И это не фамильярность, а равенство, признание юности его духа.
Со всеми Бакунин держал себя на равных — и с швейцарскими
рабочими, и с представителями шведской королевской фамилии. Зная,
что у его жены Антонины Ксаверьевны есть возлюбленный и дети
от него (нелегкая проверка ревностью на либертарностъ и
собственнические чувства!), он с уважением и заботой относился к жене и ее
детям в этой непростой ситуации, признавая право другого быть
другим, быть свободным! Свобода и равенство для Бакунина были
не лозунгом, а чем-то впитавшимся в кровь и плоть.
Да, Бакунин — человек крайностей. Вот легенда
(выдуманная позднее) о будто бы возникшей у Бакунина мысли поставить
на баррикады Дрездена во время восстания 1848 года «Мадонну»
Рафаэля, чтобы правительственные немецкие войска не стреляли.
Эта выдумка, однако, если бы это было бы и истинным событием —
здесь, в этой истории предельно заострено то ощущение, которое
было и у Руссо, и у Герцена, и у Толстого — ощущение того, что
вся эта цивилизация с ее прекрасным искусством создана за счет
страданий народа. Что дороже: жизнь, справедливость или красота,
созданная за счет этой растоптанной жизни и попранной
справедливости? Ответ не однозначен. Но стоит ли фарисейски лицемерно
обвинять «этого русского медведя» — Бакунина в «варварстве»?
Ведь сама предельно острая постановка этого мучительного вопроса
характерна для Бакунина — ученого гегельянца, до самозабвения
любившего музыку Бетховена и превосходно рисующего, знающего
ценности культуры не понаслышке и — зовущего русскую молодежь
уйти из университетов и слиться с народом, разделив его горести
и его борьбу.
Бакунин умел от души ненавидеть, но и во время ожесточенной
схватки он уважал в противнике человеческое достоинство: его
свободу, потенцию, право — измениться, преобразиться.

Михаил Бакунин в сегодняшнем мире
857
По словам Герцена, для Бакунина была характерна «готовность
первому идти на исполнение, готовность погибнуть, отвага принять
все последствия». Сколько раз Бакунин из чувства чести брался за
обреченное дело — и встав во главе гибнущего дрезденского восстания,
и отправившись погибнуть на баррикадах Болоньи! Бакунин был
натурой отчаянно страстной, нередко заблуждающейся — но никогда
не мелочной и не прозаической. По его собственному признанию:
«Любовь к свободе и неотвратимая ненависть ко всякому
притеснению, еще более, когда оно падаю на других, чем на меня самого» были
его главными чертами: «Во мне было всегда много донкихотства:
не только политического, но и в частной жизни».
Конечно, такой человек «ненормален», неудобен для любой
власти, неудобен он и для нас. Но кто сказал, что «удобство» и
«норма» — самое главное в жизни?
Прислушаемся к строчкам из стихотворения Максимилиана
Волошина «Россия»:
У нас в душе некошеные степи,
Вся наша непашь буйно заросла
Разрыв-травой, быльём да своевольем,
Размахом мысли, дерзостью ума,
Паденьями и взлетами — Бакунин
Наш истый лик отобразил вполне.
В анархии — все творчество России.
Европа шла культурою огня,
А мы в себе несем культуру взрыва.
Безоглядное дерзание, бесшабашная жажда свободы, воля,
штурмующая небо, — эти бакунинские черты, характерные и для
России начала XX века, сполна выразившиеся в Великой Российской
Революции 1917-1921 годов и подмеченные в «огненных» строках
А. Блока и М. Волошина, давно ушли в прошлое и сгинули в нем.
Наш огонь погас, остались руины, пепелище, взрыв ушел в
Левиафан Сверхдержавы, и тоталитарный «бульдозер» зацементировал
его следы. И это тоже предвидел Бакунин, когда в самом конце
жизни, на краю могилы писал в письме другу: «Я не деморализован
окончательно, только оглядываясь на окружающие нас события
и явления момента, в котором мы живем (этот «момент»
растянулся на столетия, но ведь «перед вечностью все ничтожно»! — Л". Р.),
на подлость, мелкоту, трусость, бездушие характеров; на полное
отсутствие честных стремлений (в большинстве), на тупость,
эгоизм, на буржуазность и беспомощность пролетариата, на стадность,
на самолюбишки и проч. <...> на весь современный уклад нрав-

858
П.В.РЯБОВ
ственной личности, на социалистическую развращенность рабочего,
испорченного болтовней и утратившего даже инстинкт — я ничего
не жду от современного поколения <...> везде вижу одно лишь полное
отсутствие человечности, и одну лишь цивилизационную гангрену
буржуазных стремлений <...>. Наш же час не пришел».
Что же теперь?
Вернемся напоследок к блоковской метафоре Бакунина —
ОГНЯ. К огню ведь можно отнестись по-разному. Можно растоптать
огонь каблуками и для надежности забетонировать кострище, как
сделали большевики. Можно, почтительно и небескорыстно погрев
руки у костра, притушить его и разобрать на сувениры-огоньки: оно
и безопасно, и прибыльно, и красиво. Наконец, можно, интуитивно
войдя с огнем в резонанс и уловив непокорное биение пламени, как
нечто созвучное, родное и близкое, возжечь от него новые жаркие
языки — уже в себе, уже сейчас. Конечно, дрова у нас сырые, и
пальцы озябли: пламени трудно будет заняться. Но в этом вся надежда.
И вот — Александр Блок: «Займем огня у Бакунина!»
€^

^*^
С. Φ. УДАРЦЕВ
Михаил Бакунин: след в истории
Михаил Александрович Бакунин (18/30 мая 1814 г., имение
Бакуниных Прямухино Новоторжского уезда Тверской губ., в
настоящее время — с. Прямухино Кувшиновского района Тверской
обл. — 1/13 июля 1876 г., Берн, Швейцария) — выдающийся русский
политический мыслитель и философ, видный деятель
международного революционного движения, идеолог российского революционного
народничества, один из основоположников теории анархизма. <...>
В поисках адекватной его взглядам формы революционной
деятельности Бакунин прошел через масонство (видимо, с 1840-х гг.),
опыт создания международной тайной революционной организации,
в 1867-1868 гг. был членом ЦК пацифистской международной
организации Лиги Мира и свободы. Еще в 1864 г. он был приглашен
в I Интернационал К. Марксом, с которым был знаком уже два
десятилетия. Однако активное участие в нем Бакунин начал со своими
сторонниками лишь в 1868 г., причем, как все более решительная
оппозиция Генеральному Совету.
Идейная и политическая борьба Бакунина и его сторонников
с Марксом и марксизмом закончилась исключением Бакунина
из I Интернационала на Гаагском конгрессе в 1872 г. и
фактическом расколе Товарищества на две самостоятельные организации:
Анархический Интернационал, продолжавший еще несколько лет
работать в Европе и I Интернационал (марксистский), руководящие
органы и деятельность которого была преимущественно перенесена
в Америку.
Вторая половина 1860-х гг. — начало 1870-х гг. — период
наибольшей творческой активности Бакунина как политического мыслителя.
В это время он пришел в себя после 12 лет тюрем и ссылки, накопил

860
С. Φ. УДАРЦЕВ
новый политический опыт, освоил накопившийся теоретический
материал и был готов мобилизовать весь свой интеллектуальный
потенциал как мыслитель для политической и идейной борьбы,
а главное — для собственного осмысления начинающейся новой
эпохи революций, войн, нового этапа политической истории.
К основным политическим произведениям Бакунина этого
периода относятся: «Федерализм, социализм и антитеологизм», «Кнуто-
Германская империя и социальная революция», «Государственность
и анархия», «Письма о патриотизме», «Парижская Коммуна и
понятие о государственности», «Наука и насущное революционное
дело» и некоторые другие. Учитывая острую идейно-политическую
борьбу двух ведущих течений в Интернационале в этот период —
марксизма и бакунизма, значительный исторический интерес
представляет теоретическая дуэль К. Маркса и М. Бакунина о природе
политических явлений, перспективах их развития, их историческом
потенциале.
Как показал опыт XX в., история внесла существенные
коррективы в предсказания обоих мыслителей, однако эта идейная
борьба стимулировала развитие политической мысли, их стремление
последовательно отстаивать свои убеждения и умение оттачивать
аргументацию в полемике — весьма поучительны. В политической
деятельности и в творчестве Бакунина как политического мыслителя
противоречиво проявились и особенности его характера. В
личности Бакунина сложно сочетались: романтический, политический
максимализм, склонность к риску и авантюризму с трезвым
политическим расчетом, аналитическим умом; признание
допустимости в революции действий, хотя и в ограниченных пределах,
по принципу «цель оправдывает средства» и его постоянный поиск
общечеловеческих нравственных идеалов; стремление взбунтовать,
распропагандировать каждого встречного и моделирование
универсальных проектов всемирной организации для всего человечества;
утопические надежды, проекты и представления о причинах тех или
иных общественных явлений, их взаимодействии, предполагаемой
трансформации, с жестким строго критическим логическим умом,
бескомпромиссно вычленяющим утопические элементы в
построении его противников.
В своих произведениях Бакунин обращался к разным темам,
но всегда, так или иначе, приходил к критике государства. Будь
то проблемы политической философии, частные теоретические
вопросы или суждения по конкретным вопросам текущей внутренней
и внешней политики, политической жизни различных стран, —
всегда конечной целью, мишенью его ретроспективных и перспективных

Михаил Бакунин: след в истории
861
исторических построений оказывалось государство, его различные
проявления, формы.
Политика понималась Бакуниным как сфера деятельности,
взаимодействий государств, классов, сословий, народов,
общественных организаций, отдельных людей по вопросам
государственной жизни, власти, законодательства. Иногда, правда, у него
встречается и более широкое понимание политики, политической
организации, — когда он говорил об организации политической
жизни будущего общества и одновременно предполагал обойтись
в нем без государства. В духе традиций политической мысли XIX в.
Бакунин не рассматривал, однако государство в качестве элемента
политической организации (системы) общества. Речь у него могла
идти лишь о политической организации общества, хотя и не
тождественной государству, но на определенном историческом отрезке
развития человеческого общества совпадающей с ним, о
государстве не как элементе политической организации общества, а как
о ее форме. Если политическая форма общества мыслилась им как
форма организации власти и могла существовать после государства,
то государство воспринималось как явление, в значительной мере
отчужденное от общества.
Причинами появления и существования государства Бакунин
считал несколько факторов: властнический инстинкт, имеющий
свойство по-разному реализовываться в различных условиях жизни
индивида и социальной группы; насилие, и необходимость
противодействия ему; распространение религии, обожествление светской
власти, взаимовыгодный союз государства и церкви; появление
коллективно борющихся за свои интересы и средства, существование
классов, сословий, каст.
В силу насильственной природы, по Бакунину, государства, оно
рассматривалось как чуждый природе человека, но неизбежный
на каком-то историческом этапе институт. В нем, по Бакунину,
присутствуют значительные элементы искусственности (общество
естественно), безнравственности (природа человеческого общества
нравственна), окаменелости (в отличие от гибкости, подвижности
и жизненности общества), временности и т. д. Кстати, для
характеристики государства, обладая определенными художественными
способностями и качествами психолога, Бакунин использовал
не только чисто логические конструкции, но и образы, которые
в контексте его теории играли роль эмоционального воздействия
и усиления, акцентировки тех или иных логических суждений,
подчеркивания выдвигаемых им аксиом. Ряд образов, обозначавших
у Бакунина государство, включал образы тюрьмы, раковой опухоли,

862
С. Φ. УДАРЦЕВ
отходов жизнедеятельности общественного организма, бездушного
механизма, места совершения жертвоприношений и т. д.
Человечество, полагал Бакунин, развивается по пути
приобретения все большей свободы. Эта мысль присутствует на всех этапах
его творчества. На каком-то отрезке времени в движении по этому
пути без государства не обойтись, но затем и довольно скоро, по
историческим меркам, государство оказывается препятствием на пути
к свободе. Оно выступает в теории Бакунина первоосновой войн,
насилия, формой организации несвободного общества, способом
защиты несвободы, отрицанием свободы, а поскольку свобода связана
с целью исторического развития, с природой человека, то государство
оказывается и отрицанием человека и человечности. В современных
условиях, когда вполне реальной является опасность гибели
человечества в мировой ядерной, химической, биологической, лазерной,
электронной и т. д. войне, абстрактная на первый взгляд формула
Бакунина о государстве как об отрицании человечества и
человечности оказывается пророчеством, наполненным содержанием,
очевидно удивившим бы даже самого Бакунина.
Свобода человека, его личность, интересы всегда были в поде
зрения мыслителя. Невозможность осуществления свободы человека
в современном государственно организованном обществе было его
глубинным убеждением. Эта форма организации общества
рассматривалась как начало, деформирующее окружающую социальную
среду, отчуждающее ее от человека, нарушающее права человека.
Неотъемлемые права человека понимались как содержание свободы
и средство её реализации. Отчуждение человека от жизненно важных
для него сфер, объектов, по Бакунину, осуществляется государством
с помощью производства своеобразных суррогатов — переработанных
и перевоссозданных государством явлений. Вместо естественных
прав и необходимого «общечеловеческого права», по Бакунину,
появляется государственное законодательство, им противоречащее
и имеющее свои, отличные от них цели, иное содержание,
насаждающее в обществе несправедливость. Вместо власти общественного
мнения и авторитета научного знания формируется принудительный
авторитет государственных служащих, органов государственной
власти, различных государственных организаций, предписаний
государства· Взамен общественно необходимой деятельности, забота
об обществе, государство, по Бакунину, служит эксплуатации,
насилию, угнетению, несправедливости, причем возводит их в систему
и использует для принуждения общества силы самого этого общества,
силы народа. Человеческая нравственность заменяется государством,
по Бакунину, также чем-то не имеющим по существу с ней ничего

Михаил Бакунин: след в истории
863
общего — деформированной государственной нравственностью,
предписывающей убивать, грабить, насиловать, лгать и т. д., если
это требуется государству. Бакунин проводит мысль о необходимости
признания приоритета общечеловеческой нравственности на уровне
индивида, на основе его интересов, прав и свобод. Иные социальные
уровни нормативного регулирования должны как бы включать в
себя эти элементарные обязательные нормы и не противоречить им.
Для Бакунина как политического мыслителя характерно нерас-
члененное восприятие экономики и политики. Хотя он и не раз
делал заявления о признании им приоритета экономического фактора
исторического развития перед всеми остальными и тем самым
солидаризировался с основным положением исторического материализма
К. Маркса, оказавшего на него определенное влияние, по существу,
он исходит из нерасчлененной дуалистичности более широкого
решающего фактора мирового социального развития — политико-
экономического. Формы организации общественной жизни, и
прежде всего государство, экономика, рассматривались им как единый,
внутренне расчлененный, имеющий относительно самостоятельные,
внутри общего единства, элементы. В этом смысле прав был Ф.
Энгельс, упрекавший Бакунина в отстаивании идеи о создании капитала
государством (что, кстати, в условиях первоначального накопления
капитала оказывается весьма актуальным). Однако взгляды
Бакунина не сводились только к этой идее. Он пытался соединить действие
двух факторов как одного единого, что не всегда и не во всем ему
удавалось, порождало новые противоречия. В разных аспектах он
подчеркивал и решающее значение политики в отношении экономики
и наоборот — приоритетность экономического развития.
Одна из сильных сторон политических произведений
Бакунина — критика современных ему и известных в истории государств,
различных политических институтов: парламента, референдума,
всеобщего избирательного права, не говоря уже о диктаторских,
деспотических государствах. Критика Бакунина высветила некоторые
малоизвестные аспекты функционирования различных политических
институтов, их связь с политически и экономически господствующими
классами, явилась предупреждением против идеализации
буржуазно-демократических государственных форм, показала возможность
использования и этих демократических форм вопреки интересам
народа, против народа. Военные, тоталитарные, фашистские и
полуфашистские режимы, возникшие в XX в., порой не без использования
прекрасных, казалось бы, политических институтов, показывают
необходимость учета этих потенциальных возможностей (и
недостатков) демократических институтов, оказывающихся порой слабо

864
С. Φ. УДАРЦЕВ
защищенными или нейтральными по отношению к политическому
и нравственному содержанию программ, целей политических сил,
использующих их для прихода к власти и для реализации своей
политики. Эта критика актуализирует поиски механизмов нейтрализации
недостатков демократических институтов, их усовершенствования.
В то же время предлагавшееся Бакуниным неучастие в политической
жизни в силу незначительного позитивного различия, по его мнению,
между разными политическими формами, — также опасно для
общества, поскольку на практике означает безразличие к судьбе общества,
косвенное согласие на передачу власти любым, самым консервативным
и реакционным силам. Следует отметить, однако, что и сам Бакунин
не придерживался последовательно этого принципа. Как правило,
не придерживались его в последующем и сторонники Бакунина.
Не лишены противоречий и взгляды Бакунина по международным
и национальным проблемам. Интернационалист и
патриот-революционер, Бакунин не был чужд и некоторых славянофильских
и германофобских предубеждений, предрекал беды, грозящие
человечеству и славянам от государственников-немцев. В то же время он
последовательно отстаивал право народов на самоопределение,
выступал с критикой национальной политики России, против унитаризма
и централизма в государственном устройстве, за самоуправление
и свободную федерацию снизу вверх от отдельной личности, общины
до нации, многих народов, всего человечества.
В политических произведениях Бакунина видное место занимали
проблемы теории революции. Революция понималась как стихийная,
необходимая и неизбежная фаза исторического процесса. Революция
рассматривалась им с точки зрения ее связи с общемировым
процессом развития, ее социальной базы, социально-экономических,
политических и психологических причин. Предпринимались
попытки сформулировать некоторые закономерности революции как
формы исторического движения, радикального исторического сдвига.
Ставилась проблема исторических ритмов развития человечества
и отдельных народов, повторяемости революций, намечалась
постановка вопроса о допустимых границах социальных и политических
потрясений в обществе, о социально-психологических механизмах
регуляции общесоциального поведения — поведения социального
организма в целом. Высказывалась интересная гипотеза о существовании
некоторых общесоциальных инстинктов общественного организма,
регулирующих, например, самосохранение общества и масштабы
разрушения, о включении в ходе революционного разрушения
механизма самоорганизации общества, производства новых форм
общественной жизни.

Михаил Бакунин: след в истории
865
Общество и его политическая жизнь рассматривались в теории
анархизма Бакунина как самонастраивающиеся и по своей природе
самоуправляющиеся, саморегулирующиеся явления. Социальными
силами, стремящимися осуществить революцию и
противодействовать ей, признавались большие социальные союзы, блоки классов,
разделенных имущественным положением, образованием, составом
юридических прав и привилегий, отношением к власти. Выделялись
основные противоборствующие в революции социальные группы,
классы, сословия. К лагерю социальной революции, особенно
анархической революции, относились им крестьяне, пролетариат без
«рабочей аристократии», особенно люмпен-пролетарии, различные
отверженные в социальном плане группы, включая криминальные
(разбойников).
Идея о необходимости подготовки социальной революции
сочеталась во взглядах Бакунина с предположением о практически
постоянной готовности народа к революции, что не могло не служить
противоречивости практики, содержало значительную долю
субъективизма в оценке конкретных исторических ситуаций, в
планировании практических революционных мероприятий. Важно отметить
разграничение Бакуниным социальной и политической революции.
Социальная революция понималась им как глубокий переворот
в общественном устройстве за пределами чисто политической сферы,
а политическая революция трактовалась преимущественно как
государственный переворот, борьба за государственную власть, смена
одних государственных форм на другие в ходе революции, смена
крупных социальных групп у власти.
Все представления Бакунина о государстве концентрированно
выражены в его критике марксистской теории государства диктатуры
пролетариата. Он в принципе отрицает возможность осуществления
диктатуры пролетариата через государство. Сохранение государства
рассматривалось им как основа восстановления эксплуататоров,
а отчуждение народа от государственной власти принималось за
постоянное и неизменное свойство этой власти. Отрицательное влияние
власти государственной, по Бакунину, должно было бы привести
к нравственному разложению лиц, оказавшихся у власти после
революции, и т. д. К. Маркс, в частности, конспектируя Бакунина
на русском языке, обосновывал ошибочность этих и других
аргументов, веря в то, что пролетариату удастся и создать свое государство,
и не допустить ничего из того, против чего предупреждал Бакунин.
Утопичность взглядов Бакунина на политическую организацию
послереволюционного общества связана, в частности, с его
отрицанием объективной закономерности этапа диктатуры в социальной

866
с. Φ. УДАРЦЕВ
революции, с отнесением диктатуры к политической, а не социальной
революции. Его идеи об использовании неофициальной, невидимой
диктатуры тайной революционной организации в ходе и после
социальной революции — в процессе самоорганизации общества и как
элемента этой самоорганизации, не могли снять противоречия
переходного периода и послереволюционного развития общества.
В острой полемике двух выдающихся гегельянцев, мыслителей
и революционных деятелей — Маркса и Бакунина о диктатуре
пролетариата по существу мы имеем гипотезы — утверждения,
надежды на коренное изменение государства, предположения Маркса,
которые подтвердились отчасти, а во многом оказались неточными,
приблизительными, ошибочными. А также гипотезы-сомнения,
критику иллюзий марксизма и предостережения Бакунина о
невозможности для пролетариата преодолеть негативные свойства
государственной власти, опять же частично подтвердившиеся.
В конкуренции их трактовок природы и пределов, форм эволюции
государственности в истории, гипотез о будущем государства —
проявилось присутствие в революционной политической мысли двух
типов, полюсов политического сознания — этатизма и анархизма,
значительно отличающихся ценностной ориентацией и
аксиоматическим уровнем восприятия государственности и связанных с ней
явлений. Восприятие общественным сознанием неоднозначных
политических явлений, как показывает исторический опыт,
наиболее полно и точно тогда, когда не игнорируется взаимная критика,
исходящая от разных полюсов политического сознания, имеющих
объективно обусловленные основы для отличного, порой
противоположного отражения и продуцирования в сознании этих явлений.
Важно, чтобы в отражении реальности присутствовали элементы
многопланового восприятия, плюрализма, обоснованной критики
и самокритики, благодаря чему лучше вскрываются объективные
противоречия объекта познания. В этом смысле для мировой
революционной мысли, объективно, видимо, были полезны и прозрения,
и заблуждения Маркса и Бакунина одновременно, как дополнение
и противовес друг другу в общественном политическом сознании.
М. А. Бакунин занимает видное место в истории политической
мысли. Его теория анархизма продолжает развитие тех тенденций
общественного политического сознания, которые проявились в
Древнем мире — в идеях даосизма в Древнем Китае, раннего буддизма
и джайнизма в Древней Индии, древнегреческих киников,
некоторых софистов и стоиков, раннего христианства в Древнем Риме.
В Средние века те же тенденции проявились в ряде еретических
учений, в том числе в идеях Феодосия Косого на Руси, в некоторых

Михаил Бакунин: след в истории
867
идеях стихийных крестьянских восстаний. Они присутствовали
и в ультрареволюционных течениях, группах, появлявшихся во всех
крупнейших революциях XVII-XX вв.
П.-Ж. Прудон, М. Штирнер, М. А. Бакунин, Э. Реклю, П. А.
Кропоткин завершают, в основном, теоретическое оформление
классического анархизма в эволюции анархического типа политического
сознания. При этом Бакунин в теории анархизма выступает как
основоположник революционного коллективистского анархизма.
В дальнейшем, в конце XIX-XX вв. идеи Бакунина получили
непосредственное развитие в теориях анархизма-коммунизма,
анархизма-синдикализма, а также способствовали появлению в XX в.
целого ряда новых течений анархической и либеральной мысли.
Определенное влияние отдельные революционно-демократические
и анархистские идеи Бакунина оказали на идеологию
леворадикальных партий в политической истории России — неонародников, левых
социалистов-революционеров, максималистов, на идеи отдельных
течений в большевистской партии в период военного коммунизма
и новой экономической политики (левые коммунисты, рабочая
оппозиция и др.). Некоторые казавшиеся в свое время неуместными
его идеи (как, например, концепция Соединенных Штатов Европы)
оказались актуальными и вполне практичными более столетия
спустя. Некоторые намеченные Бакуниным подходы к рассмотрению
политических явлений, отдельные его идеи оказались в числе
непосредственных предшественников некоторых теорий бюрократии,
самоорганизации, самоуправления, солидарности, критики
коррупции и тоталитаризма в политологии и социологии второй половины
XX в. Идеи Бакунина оказали значительное влияние на лидеров
студенческих либеральных революций 1968-1970 гг. во Франции,
других странах Европы и Америки, во многом обеспечивших
глобальный поворот к развитию информационного общества, к реформам
в сфере образования и науки. Широкое распространение критические
идеи анархизма, особенно идеи Бакунина, получили в молодежном
движении России в конце 1980-х — начале 1990-х гг. — в период
кульминации перестройки, накануне и в период распада СССР. Они
сыграли определенную роль в критике, реформировании
политических и правовых институтов посттоталитарного государства, в
развитии его в сторону демократизации, децентрализации, открытости
общества, признания приоритета прав и свобод человека. Мощный
критический и творческий потенциал произведений М. А. Бакунина
давно стал частью общечеловеческого гуманистического наследия,
одной из духовных и интеллектуальных основ защиты прав и
свобод человека и общества, объединения человечества. Утопическое

868
С. Φ. УДАРЦЕВ
по существу в условиях XIX в. политическое и правовое учение
Бакунина внесло свой вклад в развитие политической и правовой
мысли, в критику различных утопических теорий идей, гипотез
как анархического, так и этатистского (государственнического)
направления в революционной политической мысли XIX в. и
последующего периода.
€*^

^^
Α. Η. ГАРЯВИН
Личность и революционная деятельность
М. А. Бакунина
в трудах А. А. Карелина
Аполлон Андреевич Карелин (1863-1936) — один из самых
ярких анархистов начала XX в. — посвятил биографии и творчеству
две брошюры, проникнутые подлинным уважением и любовью
к М. А. Бакунину*. Главной целью их написания была, по всей
вероятности, пропаганда идей Бакунина в анархистской среде. В обеих
брошюрах, носивших, большей частью, компилятивный характер,
рассматривается эволюция революционных и философских
воззрений классика анархизма на том или ином отрезке его жизненного
пути. Карелин постарался осветить биографию и взгляды Бакунина
в непосредственной связи друг с другом, взаимозависимыми.
В брошюре «Так говорил Бакунин»** автор довольно часто
цитирует фрагменты трудов своего предшественника, иногда, проводя
анализ его доктрины, высказывает свой пиетет к ней.
Постклассический анархист не упускает ни малейшей возможности выступить
страстным апологетом Бакунина.
Карелин не оставляет без внимания и революционно-анархическую
доктрину Бакунина, хотя цели ее специального изучения не ставит.
Социально-политические и экономические воззрения учителя ученик
рассматривает сугубо конспективно, связывая цитаты из
бакунинских произведений (да и то не всегда со ссылками на них!) своими
короткими фразами, лишь в исключительных случаях носящими
оценочный характер. Тем не менее определенная систематизация
* См.: Карелин А. Ал 1) Биография М. А. Бакунина. Так говорил Бакунин. [Пг.],
1917; 2) Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. М., 1919.
* Таково название данной брошюры в Генеральном алфавитном каталоге
Российской национальной библиотеки.

870
А. Я. ΓΑΡ Я ВИН
революционных взглядов Бакунина у Карелина все-таки
присутствует. Последний выделяет в социологии первого следующие ключевые
понятия: государство, власти и закон, рабочие организации,
революция и религия. В специальный, заключительный, раздел помещены
цитаты из бакунинских трудов либо соответствующие указанным
терминам воззрения классика анархизма, либо другие, не имеющие
к ним столь заметного отношения, но важные для революционной
концепции мыслителя: по аграрному вопросу, об отношении к
германским социалистам и др. Кроме того, несмотря на отсутствие
глубокого и серьезного анализа взглядов Бакунина, Карелин в своих
брошюрах, особенно в той их части, где цитируются труды классика
анархизма, негласно или (реже) гласно подтверждает их актуальность
и свою солидарность с ним. Чтобы не быть голословным, приведем
один пример: «Что касается до парламентского, конституционного
государства, то М. А. Бакунин с полной ясностью вскрывает перед
нами его сущность». И далее: «Вся ложь представительной системы
покоится на той фикции, что власть и законодательная палата,
вышедшие из народного избрания, неизбежно должны или даже могут
представлять истинную волю народа»*. В результате применения
Карелиным такого метода пропаганды становится ясным само в
высшей степени положительное отношение автора к доктрине Бакунина
и те ее отдельные постулаты, которые Карелин особенно разделяет
и активно использует в своих пропагандистских произведениях**.
Ясно, что автор поддерживает бакунинскую критику
парламентаризма, правящих классов, религии, рабочие союзы, «борющиеся
против буржуазной эксплуатации», разделяет веру своего учителя
в социальную революцию и др. Нельзя не отметить почтение,
отдаваемое Бакунину Карелиным, даже не осмеливавшимся оспорить его
постулаты. Вот насколько Карелин преклонялся и трепетал перед
классиком анархизма: «Герой революционер и
революционер-мыслитель Михаил Александрович Бакунин бессмертен. Его благородная
личность — личность революционера без страха и упрека — сияет
нам из исторических сумерек»***.
Однако в карелинских оценках исторических событий то и дело
проскальзывают замечания, говорящие о неприязни автора к марк-
* Цит.: по: Карелин А, А. Биография М. А, Бакунина. Так говорил Бакунин. С. 9.
** См., например: Карелин А А: 1) «Россия в 1930-м году». М., 1918; 2) Фабрики —
народу. М., 1919; Кочегаров А [Карелин А А] Земельная программа анархистов-
коммунистов. Изд. листков «Хлеб и воля». № 8. Лондон, 1912. и др.
*** См. : Карелин А А Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина.
С. 56.

Личность и революционная деятельность М.А. Бакунина...
871
систам («Немного спустя [позднее лета 1869 г. —А. Г.], Маркс снова
клеветал на Бакунина, заявляя, что Бакунин является агентом
панславистской партии»*)» нотки явной симпатии к бакунинской
фракции Международного товарищества рабочих (его автор именует
«Международным Братством»). Карелин возлагает вину на Маркса
и его сторонников за подрыв международного авторитета посредством
исключения бакунистов из Интернационала.
Вторая работа Карелина о Бакунине нам представляется более
аналитической. Она начинается эпиграфом, написанным самим
Карелиным и наглядно иллюстрирующим отношение автора к
своему учителю:
Как молния блещет во мраке ночном,
Нам все освещая вдали и кругом,
Так ты нам сиял в исторической мгле,
Рабов призывая к гигантской борьбе**.
Каждый этап жизни и творчества классика анархизма здесь
облекается уже не только в цитирование собственно его произведений
и переписки, но и ставится автором в контекст истории общественной
мысли, а также окружается некоторыми выдающимися
персонажами: А. И. Герценом, П.-Ж. Прудоном, Ж. Санд и др. На страницах
карелинской брошюры последние как бы оживают благодаря
обильному цитированию их трудов и эпистолярного наследия. Карелин
ссылается и на достаточно известные научной общественности труды
о Бакунине, принадлежащие перу М. Неттлау и М. Драгоманова.
В этой работе Карелина четко прослеживаются симпатии автора
к определенным рубежам революционной биографии Бакунина.
Так, постклассический анархист акцентирует внимание на первой
известной работе своего учителя «Реакция в Германии», написанной
под псевдонимом «Жюль Элизар». Восхищение Карелина вызвал
знаменитый лозунг Бакунина «Die Lust der Zerstörung ist zugleich
eine schaffende Lust». Однако точность его перевода Аполлон
Андреевич подвергает сомнению. Если большинство современников
Карелина воспроизводило этот девиз как «Дух разрушающий есть
дух созидающий», то автор брошюры предлагает переводить его
двояко: либо «Страсть разрушения есть одновременно и творящая
страсть», либо «Страсть к разрушению является в то же время
и творческой страстью»***. Это тем более не удивительно, что этот
* Карелин А. А. Биография М. А. Бакунина. Так говорил Бакунин. С. 5.
** Карелин А. А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. С. 2.
*** Там же. С. 3-4.

872
А H. ГАРЯВИН
лозунг стал эпиграфом для многих анархистских программ,
манифестов, листовок и прокламаций первой трети XX в., особенно
в 1905-1917 гг.*
Во второй работе А. А. Карелина некоторое место уделено и
панславизму Бакунина в целом, и польскому вопросу в частности.
По мнению автора, он «постоянно и явно симпатизировал угнетенной
польской нации, хотя хорошо знал не только ее блестящие, но и
слабые стороны». «Душивший поляков и русских абсолютизм» был для
него [Бакунина. —А Г.] непереносным злом»**.
Говоря о панславизме Бакунина, Карелин тем не менее едва ли
не одним из первых правильно усмотрел направление его вектора.
По мнению постклассического анархиста, в решении славянского
вопроса Бакунин четко разделял имперские стремления
европейских монархических режимов и полиэтничный, объединительный
в сущности своей, характер революционного движения народов
Европы. Именно поэтому в конце 1848 г., находясь в герцогстве
Ангальтском, классик анархизма написал свое воззвание к
славянам под названием «Aufruf an die Slaven, von einem russischen
Patrioten Michael Bacunin, Mitglied des Slavencongresses»
(«Воззвание к славянам одного русского патриота Михаила Бакунина, члена
Славянского конгресса»). В этом воззвании Бакунин предлагал
славянским революционерам объединиться с венгерскими, немецкими
и итальянскими революционерами в федерацию свободных народов
в целях разрушения Российской и Австрийской империй, а также
прусского королевства. Являясь последовательным анархистом,
Карелин дает собственную оценку реакции на этот документ со
стороны К. Маркса, изложенной в одной из статей «Новой Рейнской
газеты» от 14-15 февраля 1849 г. Постклассический анархист
считает данную реакцию «доктринерской критикой», направленной
на апологию «территориального грабежа» и «завоевательной
войны» . Однако причину подобного явления Карелин, на наш взгляд,
видит несколько однобоко, в тонах сугубо юмористических (не зря
Маркса он иногда именовал шутником). Карл Маркс, по его мнению,
допускал установление «ига немцев» над славянами, чтобы первые
«цивилизовали» последних. Кроме того, он приписывал «некоторую
отсталость Германии вине России». Но Бакунин (а вместе с ним
и Карелин) откровенно смеется по этому поводу над Марксом.
Ученик приводит существенный аргумент своего учителя-анархиста:
* См.: Анархисты. Документы и материалы. В 2-х т. М., 1998-1999. См., напр.:
№ 49 // Т. 1. С. 134; № 254 // Т. 1. С. 578; № 295. // Т. 2. С. 44.
** Карелин А. А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. Сб.

Личность и революционная деятельность М.А. Бакунина.,.
873
не Россия оказывает свое политическое и экономическое влияние
на Германию, а, наоборот, Германия на Россию. Карелин приводит
следующие слова Бакунина: «Но Германия, насколько мне известно,
никогда не была завоевана Россией <...>. Напротив, это Германия,
благодаря своему, бесспорно, более высокому уровню
политического, административного, юридического, промышленного, торгового,
научного и общественного развития перебросила в Россию многие
из своих собственных идей <...>». Приводя такие примеры из
бакунинского эпистолярного наследия, Карелин показал себя не только
достойным приверженцем анархистских идей, но и объективно
мыслящим исследователем и философом*.
Абсолютно не удивительно восхищение Карелина участием
Бакунина в Дрезденском восстании в Саксонии в 1849 г. Ссылаясь
на один из трудов историка Мишле, автор пишет о Бакунине этого
периода как о «Герцене, не постаревшем духом». Карелин
согласен с Мишле и в том, что Бакунин был «совершенно равнодушен»
к внешним условиям своего существования, ибо именно пропаганда
революционных и панславистских идей была смыслом всей жизни
и деятельности классика анархизма. Тем самым, по мнению Мишле,
цитируемого Карелиным, Бакунин напоминал «прозелитов первых
времен христианства или, еще больше, тех неутомимо деятельных
людей эпохи возрождения наук, которые <...> переходили из
страны в страну, распространяя свои идеи, поучая, убеждая, борясь
с предрассудками, рискуя жизнью ради свободы слова <...>». Своим
личным примером Бакунин доказывал вторичность материальных
ценностей по сравнению с идейными и духовными, умея сводить
свои личные потребности к нулю**.
Карелин и не мог не оценить сущность «Исповеди», тем более
что вопрос об искренности раскаяний Бакунина в этом послании
Николаю I, пожалуй, никогда не перестанет быть дискуссионным.
В этом споре постклассический анархист занял позицию читавшего
«Исповедь» Александра II и не увидевшего в ней никакого
раскаяния. Карелин доказывает на примере биографии Бакунина, что
в этой записке последний сделал лишь то, что хотел от него Николай.
И дальнейший революционный путь Бакунина только подтверждает
правильность аргументации Карелина***.
Одним из важных аспектов революционной деятельности
Бакунина, тесно переплетенных с идеями панславизма, является его
* Там же. С. 8-9.
** Карелин А. А Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. С. 10.
*** Там же. С. 12-13.

874
Α. Η. ΓΑΡ Я ВИН
попытка участия в польском восстании 1863 г. Карелин трактует этот
факт биографии Бакунина сугубо в свете идей анархо-коммунизма.
По его мнению, Бакунин рассчитывал на перерастание национально-
освободительного восстания в восстание крестьян и трудового
люда. Кроме того, Карелин полагает, что Бакунин страстно жаждал
распространения польского восстания и на Россию. Но Бакунин,
по мнению Карелина, был «слишком красен» и демократичен для
вождей этого восстания, поэтому и попытка участия революционера
в этом восстании не удалась. Провалилась и морская экспедиция в
составе 218 человек под командованием Лапинского и Домонтовича,
спешившая на помощь полякам, в которой Бакунин участвовал как
простой рядовой. Причину этого Карелин видит в том, что она «была
устроена и отправлена с преступной невинностью и небрежностью».
Однако последователь по стезе анархизма совершенно справедливо
видит заслугу предшественника в том, что значат следующие слова
Бакунина: «Нет, Польша не згинела [так в тексте. — А. Г.]. Но
освободиться может она не шляхетским восстанием, а холопской
революцией, поголовным восстанием всего чернорабочего люда»*.
Заметное место в своей брошюре Карелин уделяет деятельности
«Лиги мира и свободы» и участию в ней Бакунина и тесно связанному
с этой Лигой «мотивированному предложению» ее Центральному
комитету — работе «Федерализм, социализм и антитеологизм».
Выступая на Женевском конгрессе Лиги в 1867 г., Бакунин называет
Муравьёва-вешателя «первым русским патриотом». Здесь его логика
имеет обратный смысл: чем лучше для Польши, тем, в конечном
счете, лучше для России. Лишь здравомыслящий русский человек,
полагает Бакунин, может желать победы царских войск и поражения
поляков в восстании 1863 г. Чем большей будет горечь польского
народа, тем сильнее он сметет монархический режим в России,
а одновременно с этим будет ликвидировано государство. Карелин
подчеркивает в данном случае некоторую умозрительность
рассуждений Бакунина по польскому вопросу. Вместе с тем наряду с силой
народного выступления, могущей уничтожить царский режим
в России, Бакунин рассуждает о том, что «Россия обновится только
в том случае, если примет принципы федерализма и социализма».
Таким образом, по мнению Карелина, классик анархизма «говорит
против централизации, против духа национализма» **.
Оценивая выступление Бакунина на втором конгрессе «Лиги мира
и свободы» в Берне, в котором предлагалось ликвидировать государ-
* Там же. С. 14-15.
** Там же. С. 17-18.

Личность и революционная деятельность М.А. Бакунина..,
875
ство, Карелин поддерживает классика анархизма в устройстве общества
и коллективной собственности путем свободного соглашения не сверху
вниз, а, наоборот, снизу вверх, т. е. сугубо по федералистскому образцу.
В этой речи Бакунин также требовал отделения церкви от государства.
Однако большинство участников форума отвергло предлагаемую
резолюцию, за что с чисто анархистских позиций их критикует Карелин.
После этого случая Бакунин вместе с 18 другими участниками,
в числе которых был и Элизе Реклю, выходят из «Лиги» и образуют
новую организацию — «Международный союз социалистической
демократии», которая принимает свою программу*, которая
приводится Карелиным, но, к сожалению, не анализируется им.
На страницах своей брошюры Карелин уделяет некоторое место
проблеме революционного терроризма в доктрине Бакунина. Данный
вопрос последний поднимал в связи с покушением Д. В. Каракозова
на Александра II4 апреля 1866 г. Не осуждая Каракозова за
проведение самого террористического акта, Бакунин тем не менее не ожидал
«ни малейшей пользы от цареубийства в России». В одном из писем
А. И. Герцену Бакунин защищал революционера перед лицом
общественного мнения. Он писал: «Несмотря на теоретический промах его
[Каракозова. —А. Г.], мы не можем отказать ему в своем уважении
и должны признать его "нашим" перед гнусной толпой
лакействующих царепоклонников». Между тем А. А. Карелин резонно
подметил, что, давая «уроки политической нравственности», Бакунин
«всегда стремился к созданию организованного бунта, а ничуть
не политических убийств»**.
Лейтмотивом второй брошюры А. А. Карелина является борьба
Бакунина и его сторонников против марксистов. Карелин с
мельчайшей скрупулезностью углубляется в ее историю. Особенно ярко
это противостояние наблюдалось в Международном товариществе
рабочих, где лидер федералистов «резко протестовал против попыток
меньшинства Интернационала сделаться начальством». На одном
из конгрессов Интернационала против Бакунина выступил Н. И. Утин,
которого Карелин клеймит как «мелкого человека», который
«обнаружил столько злобы и низости, что и через десятки лет служил
образцом для негодяев, нападавших на анархических деятелей». Там,
«где имеются У тины, там не место Бакунину». По мнению автора
брошюры, именно Утин подлил масла в огонь в конфликт между
марксистами и бакунистами. В другом месте пафос критики Утина
Карелиным лишь усиливается: «Таким негодяям нет места в плеяде
* См. текст программы: Бакунин М.А. ПСС. СПб., 1907. Т. 1.
** Карелин А. А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина. С. 21.

876
А.Н.ГАРЯВИН
русских революционеров». Тем более что автор приводит оценку У тина
самим Бакуниным: «Утин — пустой и тщеславный мальчишка»*.
Причины ненависти Маркса к Бакунину Карелин видит в
«нетерпимости и властолюбии» самого Маркса. Скептически относится
постклассический анархист и к бытовавшему мнению, будто бы
Бакунин благосклонно относился к «Капиталу». Наоборот, Карелин
приводит слова Бакунина, назвавшего этот труд «экономической
метафизикой». Автор брошюры приводит цитаты из некоторых
трудов П. А. Кропоткина («Записки революционера», «Хлеб и
Воля» и др.), который справедливо утверждал, что основная
причина лежала в навязывании марксового «научного социализма»
традиционному «утопическому социализму», доминировавшему
тогда в революционной мысли. Карелин разделяет эту позицию,
замечая, что «приемы борьбы с Бакуниным и его учением со
стороны Маркса и Энгельса были настолько недопустимы, что их
поведение производит в этом случае ошеломляющее впечатление»**.
Как и все исследователи биографии Бакунина, постклассический
анархист не смог не выразить своего мнения по поводу
взаимоотношений классика анархизма с С. Г. Нечаевым. Карелин критикует
«клеветническую» позицию Маркса, который нередко называл
Нечаева учителем Бакунина. Но по отношению к мировоззрению
Нечаева сам автор употребляет, на наш взгляд, несколько не адекватный
термин — «"теория" революционной борьбы». Но была ли у Нечаева
своя теория?.. Должного ответа на этот вопрос исследователи до сих
пор не дали, впрочем, как не выяснено место «нечаевщины» в
народнических доктринах. Поэтому в настоящей статье мы не будем на этом
останавливаться. Для нас важнее карелинская оценка этой «теории»
как «далеко не серьезной и не считающейся с моралью». Самого же
Нечаева Карелин считает революционером страстным, но нечестным
и непорядочным. Он освещает судьбу Бахметьевского фонда и делает
традиционный вывод о причастности Нечаева к его растрате***.
Карелин был лично знаком с М. Г. Драгомановым, известным
историком конца XIX — начала XX вв., и даже получил от него ряд
документов о жизни и деятельности классика анархизма. В свое время
Драгоманов, по мнению Карелина, неверно установил авторство одной
прокламации, озаглавленной исследователем: «В. Прокламация
Бакунина к русским студентам». Однако проведенный постклассическим
анархистом беглый лингвистический анализ этого документа дал ему
* Там же. С. 23-24, 36.
** Там же. С. 27-28.
*** Там же. С. 27-30.

Личность и революционная деятельность М.А. Бакунина... 877
основание утвердительно заявить о С. Г. Нечаеве как об авторе данной
прокламации. Карелин обвиняет Драгоманова в недобросовестном
отношении к историческим источникам, в неумении критически
мыслить, но вместе с тем объясняет причину подобного явления
спешкой и болезнью историка*. Заметим здесь, что тем не менее
Драгоманов правильно установил нечаевское авторство «Катехизиса
революционера», в то время как многие исследователи относят его
к Бакунину**. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что Карелин
сам периодически путает название этого документа, называя иногда
его «Революционнымкатехизисом». Однаконечаевский «Катехизис
революционера» следует отличать от более раннего «Революционного
катехизиса», написанного самим Бакуниным.
В традиционном для классического анархизма духе Карелин
оценивает формы революционной борьбы, за которые в 1869 г. ратовал
Бакунин в статьях «Усыпители» и «Политика Интернационала»,
помещенных в швейцарских газетах «L'Egalité», в «Le Progrès»,
а также в брошюре «Всесветный революционный союз социальной
демократии». Постклассический анархист поддерживает своего
учителя в критике буржуазного парламентаризма и выражает
уверенность в недопустимости участия рабочих в законодательных
и представительных органах власти. При этом Карелин ссылается
на Бакунина, полагавшего, что буржуазная свобода «развращающе
действует» на рабочих и что никакой парламент, даже «самый
республиканский» не может предоставить народу подлинную свободу
действия и свободу выбора. Последователь поддерживает классика
анархизма и в критике буржуазной кооперации, а также
потребительской кооперации, усиленно распропагандированной
социалистами. Большое значение для фактической пропаганды, по мнению
Карелина, имеет стачечная борьба, за которую активно выступал
Бакунин, считавший, что именно стачка «пробуждает» в народе
«революционные инстинкты». Кроме того, опыт проведения стачек
«расширяет и углубляет все более и более пропасть, разделяющую
уже ныне везде класс буржуазный от массы народной <...>». По
мнению М. А. Бакунина, «стачки — великое дело». С ним полностью
согласен и А. А. Карелин***.
* Карелин А. А Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина.
С. 30-31.
** См., например: Малинин В. А. История русского утопического социализма.
M., 1991. Такую же позицию высказывал Жак Дюклю в своей книге «Бакунин
и Маркс: тень и свет» (М., 1975).
*** Цит по: Карелин А А Жизнь и деятельность Михаила Александровича
Бакунина. С. 31.

878
А.Н.ГАРЯВИН
Заметное место в революционных взглядах Бакунина имела его
позиция по отношению к войнам. Карелин правильно подмечает, что
войны, которые вела в XIX в. Российская империя, далеко не всегда
были захватническими. Поэтому «отречение» Бакунина от «русского
государственно-императорского патриотизма» в целом он не
разделяет. Другое дело, что его импонирует страстное желание Бакунина
превратить любую внешнюю войну с участием России в
крестьянскую, внутреннюю, войну, происходящую непосредственно на ее
территории. Вместе с тем бисмарковский шовинизм в Германии, а так^ке
поражение Франции во франко-прусской войне 1870-1871 гг. сильно
беспокоили Бакунина. Карелин объясняет это признанием Бакунина
исторической роли французского утопического социализма, его
откровенными симпатиями к Парижской коммуне, а также крайним
негативом по отношению к Германии, взрастившей К. Маркса. Мы
полностью согласны с карелинской мотивацией по этому поводу*.
Заметим, что и другой классик анархизма — П. А. Кропоткин —
резко критиковал государственный режим в Германии, шовинизм
Бисмарка, а также результаты франко-прусской войны**.
Карелин поддерживает Бакунина и в том, что французские
рабочие не смогли использовать поражение своей страны и спасти себя
«огромным народным восстанием», которое, по словам Дж. Гильома,
должно было установить анархию***.
Кроме того, анализируя революционную деятельность
Бакунина во время франко-прусской войны, Карелин не оставляет
без внимания участие революционера в создании «Центрального
Комитета спасения Франции» (17 сентября) и в разработке плана
народного восстания. По мнению Карелина, прокламация этого
комитета во многом носит анархистский характер. Об этом
говорит ее основное содержание: уничтожение «административной
и правительственной машины»; отмена уголовных и гражданских
судов, органов налогообложения и ипотек, замена налогов
контрибуциями, «взятыми предварительно у богатых классов»;
замена муниципальных органов во всех федерированных коммунах
Комитетами спасения Франции под непосредственным народным
контролем. Каждый Комитет, по мнению 26 человек, в том числе
* Карелин А, А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина.
С. 32.
** См. подробнее: Кропоткин П. А. Современная наука и анархия //
Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия. М., 1990. С. 463-464.
*** Карелин А. А. Жизнь и деятельность Михаила Александровича Бакунина.
С. 32-33. Курсив Карелина.

Личность и революционная деятельность М.А. Бакунина...
879
Бакунина, должен делегировать по 2 депутата в революционный
Конвент, который нужно собрать во втором по значению городе
Франции — Лионе. Очевидно, как полагает Карелин, на последнем
пункте настояли государственники, которые не мыслили
восстание без органов, его возглавлявших. Именно они, по его мнению,
и провалили Лионское восстание*.
Несмотря на то что Бакунин не принимал участия в Парижской
коммуне, он, по мнению Карелина, «верно оценил» это движение.
Будучи сторонником Коммуны, т. к. она является «смелым, хорошо
провозглашенным отрицанием государства», классик анархизма
увидел в Парижской коммуне подкрепление своей антиэтатистской
социальной модели. Карелин разделяет мнение своего учителя по
поводу отрадности факта установления Коммуны именно во Франции,
являвшейся до и после него страной сплошной централизации**.
Следующий период деятельности Бакунина был связан с его
участием в Генеральном Совете Международного товарищества рабочих.
В январе 1872 г. он объяснил разницу между «авторитарными»
коммунистами (марксистами, централистами) и федералистами
(бакунистами). Соединение анархизма и коммунизма в одно целое
Карелин считает «бессмертной заслугой» Бакунина. Подробно освещая
противостояние и борьбу марксистов и бакунистов в Интернационале,
автор считает, что исключение Бакунина и его сторонников было им
крайне выгодно. Благодаря этому бакунисты приобрели широкую
известность и заняли достойное место в истории***.
Рассматривая в целом Бакунина как основоположника
анархического коммунизма, Карелин тем не менее видит в нем и видного
теоретика революционного народничества. Это не удивительно! Ведь
один из периодов биографии самого Аполлона Андреевича связан
с одним из нижегородских кружков «Черного передела», органа
русских социалистов-федералистов, стоявшего на позициях
бакунизма. Именно поэтому Карелин неоднократно высоко оценивает
Бакунина как мыслителя, воззрения которого в определенной мере
отражали чаяния русского крестьянства. Неоднократно (в 1862 г.,
1868 г., мае 1869 г. и в конце 1873 г.) Бакунин выступал с лозунгом
«В народ!». Карелин правильно полагает, что именно этот лозунг стал
кличем «хождения в народ» и привлек новые массы революционно
настроенной молодежи в ряды народнического движения****.
* Там же. С. 33-35.
** Там же. С. 35-36.
*** Там же. С. 38-42.
**** Там же. С. 43.

880
А.Н.ГАРЯВИН
Некоторое внимание Карелин уделяет взглядам Бакунина на
революцию. К сожалению, форма изложения революционной доктрины
Бакунина, выбранная Карелиным, содержит лишь цитаты трудов
классика, а не их глубокий анализ. Но в другом месте Карелин
приводит слова «пророчества» своего учителя, что на какое-то время «мода
на анархию» прошла. Лишь в XX в. снова появились анархисты,
полагает он*, тем не менее почему-то забывая о роли П. А. Кропоткина
в истории анархистского движения.
В заключение брошюры А. А. Карелин справедливо подчеркивает,
что Бакунин при жизни не был по-настоящему понят
современниками. Но вместе с тем «великий бездомник, безлюдный, простой,
добродушный, прекрасный диалектик Бакунин неотразимо
привлекал к себе хороших людей». Однако автор приводит многочисленные
высказывания друзей и соратников о нем. Так, одна из соратниц
Бакунина М. К. Рейхе ль писала о пламенном революционере:
«Великан с чисто детской душой, открытым лицом и пышной гривой
волос, всегда веселый и шумный собеседник и стремительный и
неутомимый спорщик, он был общим любимцем»**.
Завершается брошюра обращением А. А. Карелина к памяти
самого М. А. Бакунина: «Герой, апостол, пророк, мученик, великий
революционер! Для всех честных революционеров священной будет
память о тебе»***.
Таким образом, один из видных ранних российских
постклассических анархистов А. А. Карелин в своих произведениях высоко
и достаточно объективно оценил жизненный и творческий путь
своего предшественника по стезе антиэтатизма М. А. Бакунина.
Это тем более важно, что Бакунин был основоположником анархо-
коллективистского направления в отечественном и международном
анархизме, которое впоследствии переросло в анархо-коммунизм.
В первой четверти XX в. именно Аполлон Карелин стал во главе
лагеря постклассических анархо-коммунистов.
Разумеется, Карелин хорошо разбирался в бакунинских
воззрениях, знал их сильные и слабые стороны, ознакомился практически
со всеми вышедшими на момент написания своих брошюр
документами, материалами, работами о М. А. Бакунине. Карелин проявляет
себя неплохим знатоком отечественной и международной бакунианы,
всех перипетий вокруг биографии революционера; автору известен
круг лиц Бакунина в тот или иной период его деятельности. Сильной
* Там же. С. 48-49, 44.
** Там же. С. 55-56.
*** Там же. С. 56. Выделение автора.

Личность и революционная деятельность М.А. Бакунина..,
881
стороной автора является довольно подробно и глубоко изученная
идейная борьба между К. Марксом и Ф. Энгельсом, с одной стороны,
и М. А. Бакуниным — с другой.
Нам определенно импонирует также тот факт, что на страницах
своих брошюр Карелин «погружает» Бакунина в среду как
анархистскую, так и народническую. Автор показывает влияние
революционера как на народничество, так и на анархизм, однако ни в том,
ни в другом направлении общественного движения М. А. Бакунин
в интерпретации Карелина не рассматривается как их идейно-
теоретический лидер. Воззрения Бакунина Карелин не
сравнивает ни со взглядами лидеров революционного народничества —
П. Л. Лаврова и П. Н. Ткачева, ни даже с анархо-коммунистической
концепцией непосредственного последователя Бакунина по стезе
анархизма — П. А. Кропоткина. Лишь С. Г. Нечаев на страницах
одной из брошюр предстает оппонентом Бакунина. Но сюжет
противостояния этих практиков революционной борьбы и так на тот момент
времени досконально изучен...
Однако, на наш взгляд, карелинские произведения о Бакунине
имеют в большей степени компилятивный, нежели аналитический
характер. Причину этого мы видим в пропагандистских целях, которые
ставил автор при подготовке и написании этих брошюр. Им,
однозначно, не хватает должного уровня критичности, логичности и стройности
изложения. Было бы, наверное, неплохо выявить в доктрине Бакунина
корни революционных воззрений самого Карелина, чего, к сожалению,
постклассический анархист, по крайней мере в этих произведениях,
так и не сделал. Остались не изученными Карелиным и истоки
революционных и анархистских произведений самого Бакунина, что, как
нам представляется, имеет непреходящее значение для пропаганды
идей мыслителя в массах. Карелинский анализ панславистских
воззрений Бакунина не отличается особой глубиной. Редко прослеживается
четкая позиция самого автора по отношению к какому-либо постулату
революционной доктрины Бакунина.
Но, несмотря на отсутствие глубокого анализа и конспективно-
реферативный характер обеих брошюр А. А. Карелина о М. А.
Бакунине, эти работы имеют определенное значение для социальных
наук, поскольку в настоящей статье впервые был проведен их анализ.
^*^

^^
И. Л. КИСЛИЦЫНА
Теория демократического социального государства
М. А. Бакунина
Актуальность мировоззрения М. А. Бакунина — одного из
теоретиков народничества, русского и мирового анархизма обусловлена
поиском концепций общественного развития России,
альтернативного современному, основанному на монополии на власть. Проблема
народ и власть, главная в политической теории Бакунина, является
важнейшей в общественном развитии. Наиболее остро она стоит
в России в силу нерешенности в стране проблемы демократизации
общественно-политической системы, гигантских социальных
контрастов, угрожающего стать необратимым, экономического отставания,
при наличии богатейших на планете природных ресурсов, и, главное,
вследствие подрыва в обществе нравственной основы — важнейшего
условия жизни людей.
В современной науке в исследовании проблемы содержания
анархизма Бакунина существует два противоположных подхода.
Первый признает основным в бакунизме положительное, созидание
[1, 9,13], второй утверждает, что главным в нем является отрицание,
разрушение [5, 11,15].
Почти все авторы придерживаются традиционного понимания
политической теории Бакунина как отрицания государства. Против
трактовки анархизма Бакунина как антигосударственной идеологии
выступил В. Ф. Пустарнаков. Концепция исследователя основана
на противопоставлении бакунинского принципа федерализма
марксистскому принципу централизации как двух антиномий
общественного развития, противоречие между которыми еще не разрешено
в истории [13]. Подход, заключающийся в определении
положительной сущности политической теории Бакунина, представляется
правильным. Однако эта проблема еще не решена в исследованиях.

Теория демократического социального государства М.А. Бакунина 883
В 1990-е годы ученые отказались от узко-классового подхода
марксизма-ленинизма, согласно которому бакунизм рассматривался как
идеология крестьянской демократии, выражение социальных
стремлений, интересов мелкой буржуазии. Утверждение о внеклассовом,
интернациональном, вневременном характере социальной основы
анархизма выдвинул Г. Ш. Бокучава. При этом социальная база
анархической идеологии связывается исследователем с положением
и чувством обездоленности во всех социальных условиях [5, 38]. Этот
вывод открыт для критики, поэтому проблема социальной основы
бакунизма нуждается в дальнейшем изучении.
Для работ последнего периода характерен отрыв анархизма
Бакунина, и народничества в целом, от его народной основы. Идеология
и движение демократической интеллигенции в России «повисает
в воздухе», что получило выражение в труде А. А. Ширинянца
[14], название которого отражает смысл концепции автора,
оказавшей влияние на последующее исследование проблемы. Изучение
бакунизма ведется почти исключительно в рамках истории идей,
«идейных влияний», вне условий общественного развития, которые,
в действительности, явились главной основой формирования теории
революционного анархизма Бакунина.
Цель и задачи данной работы обусловлены современным
состоянием изучения бакунизма, которое характеризуется
нерешенностью наиболее важных проблем, с которых необходимо начинать
исследование. Цель ее заключается в установлении смысла
политической теории Бакунина, задачи включают анализ основных
понятий бакунинского учения — свободы, анархии, определение
главной идеи бакунизма, его социальной основы и теоретического
значения.
Главной в бакунизме на всех этапах его эволюции была идея
абсолютного значения уважения человеческого достоинства, или,
что одно и то же, абсолютной сущности свободы, так как свобода
и человеческое достоинство были тождественны в его мировоззрении.
Представление о единстве человеческого достоинства и свободы,
свободы и развития человека, прежде всего нравственного,
интеллектуального, духовного, о единстве (взаимосвязи, «взаимозависимости»)
людей — было основой бакунизма во все периоды его эволюции.
В сложившемся анархизме основополагающий принцип
бакунинского мировоззрения выражен следующим образом: «Уважение
человеческой личности есть высший закон человечества...» [2, II,
195]. Определение главного понятия теории Бакунина — свободы,
объединяет внутреннюю и внешнюю свободу: «Мы понимаем под
свободой, с положительной точки зрения, полное развитие всех способ-

884
И. Л. КИСЛИЦЫНА
ностей, которые находятся в человеке, с отрицательной же точки
зрения, независимость воли каждого от воли других» [2, IV, 56-57].
Идеал свободы, понимаемый как всестороннее развитие личности,
был «взят из жизни» дворянского гнезда Бакуниных. Она состояла
в развитии в детях разнообразных способностей и сил, заложенных
в них природой: чувства добра и чувства прекрасного, любви к
природе и той любви, которая «тесно и неразрывно» связывала детей
между собой, любви к истине, чувства гордого достоинства и
свободы [4,1,189]. Характерной чертой своего отца Бакунин определяет
уважение к людям, которое он старался воспитать в детях [4, II, 91].
К «родному гнезду» относится начало формирования у Бакунина
фундаментального положения его теории о социальной сущности
свободы, взаимообусловленности «счастья» каждого человека
«счастьем» окружающих его людей, представления, что
«свобода — это закон взаимосвязи». Семья, где росли одиннадцать равных
по условиям жизни разнообразно одаренных детей, представляла
собой идеальный для их возраста коллектив, своеобразное
«общество», в котором заключались истоки &яа.рхизм&'К0ллективизма
Бакунина (как он сам определил свою теорию), бакунинского
понимания свободы.
Положительное, главное для Бакунина, содержание свободы
в его теории — «это полное развитие и полное пользование каждого
всеми человеческими способностями и возможностями путем
воспитания, научного образования и материального благополучия <...>»
[2, II, 267]. «<...> Я имею в виду одну свободу, достойную этого
имени, свободу, представляющую полную возможность развить все
способности, интеллектуальные и моральные, скрытые в каждом
человеке <...>», эта свобода является «бесконечной», — разъяснял
он свое понимание свободы [2, IV, 250].
Свобода в бакунизме осуществляется в равенстве, правовом
и фактическом. Последнее представляет собой «равенство для
каждого в исходной точке жизненного существования», в «исходной
точке развития» для «каждого человеческого существа,
вступающего в жизнь». Это «равенство средств содержания, воспитания
и обучения каждого ребенка того и другого пола до достижения им
совершеннолетия», равенство возможностей применения людьми
«тех разнообразных способностей и сил, какие природа вложила»
в них [2, III, 146].
Содержание понятия свободы в теории Бакунина, осознание
единства, взаимосвязи людей как основы их жизни, общественного
развития, — имело своим истоком детство «великого бунтаря». Культура
русского Просвещения, воплотившаяся в «гнездах» просвещенного

Теория демократического социального государства M. А. Бакунина 885
русского дворянства, была основой формирования бакунизма.
Идеал развития личности уже возник в жизни, но как ограниченный,
и поэтому искаженный внутри себя, неполный, неосуществленный.
Эволюция системы взглядов Бакунина представляла собой поиск
условий осуществления идеала в жизни народа, общества.
Движущая пружина эволюции бакунизма сформировалась в общем русле
«практически-нравственной ориентации русской философии»,
установленной В. М. Артемовым [1].
Самостоятельность и своеобразие бакунизма, его место в истории
русской и мировой общественной мысли определялись главной
идеей его мировоззрения — уважения человеческого достоинства как
высшем, в сущности единственном, социальном принципе, так как
все другие принципы его теории следовали из этого него. Вопреки
утвердившемуся в литературе представлению, главной в
мировоззрении Бакунина, «основой основ» его анархической теории является
не отрицание государства, а «уважение человеческой личности» как
«высший закон человечества».
Все мировоззрение Бакунина вытекало из этой главной идеи:
понимание свободы, идеал общественного устройства, идея
Социальной революции, решение вопроса о соотношении науки и жизни,
принципы образования и воспитания детей и т. д. Уважение
человеческой личности, согласно его теории, должно определять всю
систему общественных отношений. Сопоставление теории Бакунина
с учением К. Маркса и Ф. Энгельса позволяет дать наиболее краткое,
раскрывающее сущность, определение бакунизма. Если
политическая теория марксизма — это учение о диктатуре пролетариата,
то бакунизм — это идеология человеческого достоинства. Диктатура
пролетариата в марксизме — это цель революции и средство перехода
к новому, коммунистическому, обществу. Утверждение
человеческого достоинства как высшего (единственного основополагающего)
принципа — это цель революции и путь достижения идеала свободы
в теории Бакунина.
Уважение человеческого достоинства было в центре внимания
всех течений гуманистического направления в истории мировой
общественной мысли, истоком которого явилась древнегреческая
культура. Однако достоинство человека ограничивалось в них с той
или иной точки зрения: государственной, классовой,
индивидуалистической, коллективистской и т. д. В теории Бакунина уважение
человеческой личности является абсолютным принципом. В этом
состоит ее глубочайший смысл и значение.
Понимание свободы в бакунизме, продолжающее оставаться
предметом необоснованной критики, характеризуется теоретической

886
И. Л. КИСЛИЦЫНА
новизной, глубиной и всесторонностью решения проблемы. На
основании него Бакунин сформулировал социальный закон, имеющий
фундаментальное значение. В полемике с марксизмом и буржуазным
либерализмом Бакунин утверждает, что цель истории — свобода, это
не отвлеченное понятие, не абстракция («свобода народа») и не
привилегия («свобода привилегированного меньшинства»), а «реальная
свобода, реальное благосостояние, счастье каждого живущего в
обществе индивида», что «коллективная свобода и благосостояние
реальны, когда они представляют собой сумму индивидуальных
свобод и процветаний» [2, II, 196].
Другой стороной бакунинского понимания свободы является
идея о необходимости для каждого человека и всех людей борьбы
за свободу, человеческое достоинство, о единстве свободы и борьбы
за нее. В современном обществе борьба может вестись только в
мирных формах, однако суть закона о необходимости борьбы от этого
не меняется.
Установив, что антигосударственность не является главной идеей
анархизма Бакунина, необходимо выяснить вопрос, содержится ли
она в его теории.
Бакунин со всей свойственной ему страстью проповедовал
необходимость уничтожения государства, самого принципа
государственности и утверждения анархии, противоположной принципу
государственности. Название его главной политической работы —
«Государственность и анархия» (1873) формулирует эту
противоположность. Поэтому возникает вопрос о значении термина
«государство» («государственность», «принцип государственности», или
«государственный принцип») в его теории.
Бакунин понимал государство как исторически сложившуюся
систему господства над народом, насилия и эксплуатации.
Государство — это «насилие, господство посредством насилия...», это
«насилие, притеснение, эксплуатация, несправедливость, возведенные
в систему... », «государство есть ничто иное как систематизированное
главенство и эксплуатация» [2,1, 83; III, 116, 201], — утверждал он.
Государство в его теории является создателем системы
эксплуатации и угнетения народа. При этом Бакунин подчеркивал единство
государства и господствующего сословия (класса, слоя общества).
Государство, против которого на всем протяжении его
существования народ ведет постоянную борьбу, неизбежно будет уничтожено
в результате революции. Предстоящая революция будет Социальной,
потому что все политические революции прошлого не освободили
народ, в результате них народ остался по-прежнему угнетенным.
Задача революции состоит в уничтожении государства. Однако, будучи

Теория демократического социального государства M. А, Бакунина 88 7
диалектиком, Бакунин, как и Маркс, утверждал идею уничтожения
(у Маркса — отмирания) государства в данном его качестве.
Исследователи отрывают идею уничтожения государства в
теории Бакунина от содержащегося в ней определения государства.
В бакунизме речь идет об уничтожении государства, понимаемого
как господство, главенство, насилие, господство посредством
насилия, угнетение и эксплуатация, но не об уничтожении системы
организации общества и управления. Государство в бакунизме —
это система власти, стоящей над народом, управляющей народом
«сверху» в своих интересах и в интересах господствующего сословия,
осуществляющая господство над народом. Вместо нее Бакунин
утверждает принцип народного самоуправления «снизу вверх» на всех
уровнях — власти, растворенной в обществе.
Общественно-политический идеал в теории Бакунина
устанавливает самую широкую демократическую свободу: «абсолютная свобода
каждого индивида», «абсолютная свобода совести и культа с
неограниченным правом каждого строить храмы своим богам и оплачивать
свое духовенство», «всеобщее право голоса, безграничная свобода
печати, пропаганды, слова и собраний (как для частных, так и для
общественных собраний)», свобода союзов, равенство мужчин и
женщин во всех политических и социальных правах, всеобщее народное
образование. Этот идеал основан на решении проблемы
экономического, социального освобождения (экономического обеспечения
свободы каждого человека, живущего в обществе), на равенстве
людей и на принципе федерализма на всех уровнях общественного
устройства [2, III, 97]. Федерация, организованная по принципу
«снизу вверх», «от периферии к центру»: федерация общин,
волостей, областей, народов и наций, рассматривается как средство
осуществления свободы. В этом обществе нет никаких привилегий,
в том числе самой вредной, самой развращающей, по мнению
Бакунина, привилегии — привилегии власти.
Обобщенно свой идеал теоретик анархизма формулирует
следующим образом: «<...> государство должно раствориться в обществе,
свободно организованном на началах справедливости» [2, III, 146].
Это и есть идеал демократии (народовластия).
Все составляющие элементы бакунинского идеала безоговорочно
свидетельствуют о том, что «анархия» в его теории представляла
собой идеал демократического социального федеративного государства.
Бакунин формулирует закон, что всякая власть стремится к
своему самосохранению. Поэтому он подчеркивает необходимость
принципа сменяемости власти, защищающий общество от превращения
власти в привилегию. В анархическом идеале Бакунина есть «управ-

888
И. Л. КИСЛИЦЫНА
ляющие и управляемые». Но управляющие не имеют привилегий,
они только выполняют свою функциональную роль, и при этом «роли
управляющих и управляемых» постоянно сменяются, ни одна роль
«не окаменевает», поэтому власть не превращается в привилегию
(монополию). Бакунин ясно изложил демократический принцип
ротации власти. В принципе сменяемости власти («ролей
управляющих и управляемых»), равенства, в отсутствии привилегий Бакунин
видел политические гарантии демократии.
Первостепенное значение в общественно-политическом идеале
Бакунина имеет понимание сущности демократии, ее
положительного, внутреннего содержания. В противоположность принципу
господства одних людей над другими Бакунин утверждает, что
общественно-политическая система должна осуществлять
интересы каждого человека, каждого элемента, каждой части и частицы
общества. «Порядок в обществе должен быть равнодействующей
всех местных, коллективных и индивидуальных свобод, достигших
возможно высшей степени развития <...>» [3, 275], — утверждает
он. В этой идее выражено самое глубокое понимание демократии —
компромисс интересов, которому, согласно широко
распространенному заблуждению, была чужда русская революционная мысль,
постоянно стремившаяся к «максимализму».
Теоретик русского народничества, анархизма представлял
демократию в виде сложения векторов — свобод всех разнообразных элементов,
частей и частиц, образующих общество. Это предельно обобщенное
и лаконичное как математический закон определение было прямо
связано с русским народным мировоззрением. Оно основано на возникшем
в глубокой древности и сохранявшемся в Великороссии на протяжении
всей истории народа принципе народного самоуправления.
В теории Бакунина изложено новое понимание демократии
(«действительной демократии», или анархии) как равнодействующей
всех свобод. Это понимание сущности демократии прямо вытекало
из русского народного мировоззрения, исторически сложившейся
в России системы народного самоуправления.
Вопрос об особенностях русского народного самоуправления был
освещен в статье друга Бакунина — Н. П. Огарева «Современная
Россия и ее развитие», опубликованной в 1868 г. в издававшемся
в Женеве Вольной русской типографией «Французском Колоколе».
В ней Огарев доказывает преимущество в отношении следования
принципу демократии русского народного самоуправления по
сравнению с европейским парламентаризмом.
В статье анализируется сложившийся в Великороссии «чисто-
народный» способ принятия решений — «прямой поголовной подачи

Теория демократического социального государства М.А. Бакунина 889
голосов», который при всех усилиях правительства искоренить его
неуклонно сохраняется в народной жизни, так как народ со всем
упорством держится за него. Данный способ голосования заключается
в том, что решение не принималось до тех пор, пока за него не
проголосуют все («поголовно») члены общины, решения принимались
единогласно, а не большинством голосов. Вследствие этого
обсуждения вопросов могли вести очень долго, и смысл этих обсуждений
состоял в том, чтобы найти «равнодействующую», с которой согласны
все, принятую всеми участниками схода, каждым из них. Народный
принцип состоял в примирении интересов, а не в господстве одних
людей над другими, большинства над меньшинством.
«<...> Рассматривая вопрос объективно, мы полагаем, что если
можно было бы найти нечто среднее между мнением большинства
и меньшинства, дающее удовлетворение обеим сторонам, — этот
способ голосования был бы более разумным, чем решение, принятое
в силу простого численного превосходства, которое далеко не всегда
право, — говорится в работе. — Никогда нельзя достигнуть
абсолютной истины в решении человеческих проблем; однако приближение
к относительной истине в данное время и в данном месте
принадлежит, конечно же, не большинству, а всему народу, большинству
плюс меньшинству, т. е. равнодействующей всех мнений. Эту
равнодействующую не,может дать <...>» голосование на парламентских
выборах и в законодательных палатах, так как в этой системе «нет
иного выбора, как голосовать большинством голосов, — разрубая
узел, вместо того, чтобы распутать его. <...> Вот почему русский
народ не принял эту систему голосования, несмотря на изданный
закон; общину может удовлетворить лишь единогласное решение. Этот
обычай распространяется на волостные сходки — собрания миров,
всех их членов, которые стремятся урегулировать межобщинные
интересы и расходятся лишь с принятием единогласного решения.
В этом мы видим федеративный дух народа, результат, к которому
неизбежно приходит общинное управление, как только несколько
общин вступают во взаимосоглашения, дух, который сохраняется,
несмотря на постоянное подавление его силами царской и
императорской централизации» [12, 28], — заключает свою мысль Огарев.
Стремление к нахождению равнодействующей было обусловлено
жизнью народа, требовавшей постоянного приложения совместных
усилий для освоения суровой природы и противостояния растущей
системе социального гнета. Оно было обусловлено особенностями
процесса формирования Русского государства, который заключался
в огромной, определяющей, роли в этом процессе на протяжении
многих веков народной колонизации.

890
Я. Л. КИСЛИЦЫНА
Определение демократии «с отрицательной точки зрения» в
теории Бакунина также свидетельствует о том, что бакунизм не был
антигосударственной идеологией.
«Ничто так не противоречит свободе, как привилегия», — писал
Бакунин. Быть демократом — значит, «исключаются все
аристократы, все сторонники какой бы то ни было привилегии <...> ибо слово
демократия означает ничто иное как управление народа, посредством
народа и для народа, понимая под этим всю массу граждан — а в
настоящее время надо прибавить и гражданок, составляющих нацию»
[2,Ш,с.124].
Бакунинский анархизм отрицает не государство, а принцип
привилегии, привилегированного положения, господства одних людей
над другими, и утверждает идею демократического социального
федеративного государства.
Идеал анархии в бакунизме отразил принципиальное различие
между действительной демократией, воплощающей принципы
свободы, равенства и справедливости, солидарности людей, — с одной
стороны, и всеми существовавшими в истории и современными
Бакунину государствами, — с другой. Идея анархии устанавливает
принципиальную противоположность между демократией и
господством и не несет в себе антигосударственного содержания, отрицания
государства, понимаемого как система управления, политических
институтов, установленных норм общества и т. д.
Помимо содержания общественно-политического идеала, есть
и другие прямые доказательства того, что отрицание государства
в теории Бакунина означало не уничтожение государства как
политической системы, «порядка в обществе», а переустройство
государства на принципах демократии. Так, в работе «Федерализм,
социализм и антитеологизм» (1867), которую все исследователи
относят к зрелому анархическому периоду эволюции его взглядов,
говорится следующее:
«<,..> мы дети Революции (Великой Французской революции. —
И. К,) и мы наследовали от нее Религию человечества, которую мы
должны основать на развалинах Религии божества; мы верим в права
человека, в достоинство и необходимое освобождение человеческого
рода; мы верим в человеческую свободу и человеческое братство,
основанное на человеческой справедливости», поэтому «<...> мы
заключаем, что безусловно необходимо уничтожение Государств, или, если
хотите, их полное и коренное переустройство в том смысле, чтобы они
перестали быть централизованными и организованными сверху вниз
державами, основанными на насилии <...>» и т. д., — после чего следует
изложение демократического федеративного идеала [2, III, 191-192].

Теория демократического социального государства М.А. Бакунина 891
Анархизм Бакунина утверждал идею принципиальной
исторической новизны действительно демократического государства,
противоположность между «истинной демократией», за которую
ведется борьба, и всем предшествующим развитием общества,
государства. Народнический анархизм справедливо рассматривал
переход к действительной демократии как крупнейший качественный
скачок в развитии общества. Бакунин утверждал, что, для того чтобы
«народное самоуправление сделалось, наконец, действительным
фактом <...> понадобилась бы революция более глубокая, чем все
те, которые до сих пор потрясали старый мир» [2, III, 200].
Идея анархии в бакунинской теории отразила противоречие между
формой и сущностью государств, называющих себя
демократическими, но продолжающими оставаться господством
привилегированного меньшинства над народом. Это противоречие имеет огромное
значение в наше время, когда почти все государства на планете
называют себя республиками, тогда как очень многие из них остаются
авторитарными, тоталитарными, клановыми, бюрократическими,
чиновничье-корпоративными и т. д. — крайне далекими от
демократии. Проблема демократии в идеале, или близком приближении
к идеалу, еще не решена нигде в мире.
Анархизм Бакунина выразил идею демократического социального
государства, организованного в виде федерации на всех уровнях,
представляющего собой «равнодействующую» всех коллективных
и индивидуальных свобод. Главный смысл политической теории
Бакунина заключается не в принципе федерализма, не в антиномии
«федерализм — централизация», а в утверждении идеала
демократии, в установлении противоположности между государством-
господством во всех его формах, с одной стороны, и демократией,
«действительной демократией», получившей в его теории название
анархии, — с другой.
Соответственно, социальная основа бакунизма в целом совпадает
с социальной базой социал-демократии — это народ, борющийся
за условия достойной человека жизни, народовластие и
социальное освобождение (социальную справедливость). Можно отметить
и некоторые особенности социальной базы русского классического
анархизма, обусловленные развитым чувством уважения
человеческого достоинства у его последователей. Социальную основу русского
анархизма отличает то, что для его приверженцев внутренняя
потребность в свободе, творчестве, развитии, самореализации личности,
ощущение «взаимосвязи» всех людей, живущих в обществе, единство
теории и практики, являются основой восприятия мира. В большей
мере такое мировосприятие присуще людям творчества и особенно

892
И. Л. КИСЛИЦЫНА
молодежи, так как, прежде всего, молодому возрасту свойственны
поиск идеала, стремление к воплощению идеала в жизнь, готовность
к борьбе за идеал. Революционность бакунизма была обусловлена
особенностями исторического периода, в который он был создан
и получил распространение, — эпохи «революционных взрывов»,
вызревания объективных условий русской революции.
Основное противоречие анархизма Бакунина находится не на
уровне теории свободы, содержания понятия свободы, в котором не было
противоречий. Оно заключается в противоречии между идеалом
свободы, развития личности, самостоятельности воли людей,
с одной стороны, и средствами борьбы за идеал (революционное
насилие, разжигание инстинктов), которые объективно отрицают
свободу, — с другой. Во многом это противоречие было отражением
противоречий эпохи: сохранением в России системы самодержавия
и сословного строя, гигантской эксплуатацией народа, неразвитостью
(отсутствием) во всех государствах того времени «действительной
демократии», нерешенностью проблемы «экономического»,
социального, освобождения народа, «существующей пропастью» между
положением народа и «привилегированного меньшинства».
«Вечное» значение бакунизма состоит в утверждении идеи
уважения человеческого достоинства как высшего социального принципа,
единства свободы и развития личности, свободы и нравственности,
представления о единстве, взаимосвязи людей, в обосновании
необходимости борьбы за свободу, человеческое достоинство. Политическая
теория Бакунина создала идеал демократии — демократического
социального государства, основанного на принципе свободы, идеал,
понимаемый как «равнодействующая» всех индивидуальных и
коллективных свобод. Значение анархизма Бакунина, таким образом,
обусловлено выдвинутым в нем абсолютным принципом уважения
человеческой личности и разработкой теории демократии — социал-
демократии, в росте влияния которой состоит основная тенденция
развития современного мира.
Литература
1. Артемов В. М. Свобода и нравственность в русском классическом
анархизме: автореф. дис. ... д-ра филос. наук. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова,
1999.45 с.
2. Бакунин М.А. Избранные сочинения. T. I-V. Пб.: Голос труда, 1919-1921.
3. Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма. М. : Мысль,
1987.573 с.
4. Бакунин М.А. Собрание сочинений и писем. 1828-1876. T. I-IV. М.; Л.:
Всес. о-во политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1934-1935.

Теория демократического социального государства М.А. Бакунина 893
5. Бокучава Г. Ш. Политическая философия М. А. Бакунина и
современность. М.: Диалог — МГУД999. 133 с.
6. Должиков В. А. М. А. Бакунин и Сибирь (1857-1861). Новосибирск: Но-
восиб. гос. ун-т, 1993. 148 с.
7. Должиков В. А. М. А. Бакунин в национально-региональном политическом
процессе эпохи «оттепели» (рубеж 1860-1860-х гг.). Барнаул: Алтайск.
гос. ун-т, 2000. 329 с.
8. Камынин И. А. Государство и революция в политической теории
народничества (М. А. Бакунин, П. Л. Лавров, П. Н. Ткачев): автореф. дис. ...
канд. полит, наук. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова, 2008. 27 с.
9. Кислицына И. Л". Анархическое мировоззрение М. А. Бакунина.
Хабаровск: Дальневост. академия гос. службы, 2003. 172 с.
10. Колокол. Газета А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Женева, 1868-1869:
Kolokol (La Cloche), 1868; Supplement du Kolokol, 1869; Колокол (Русское
прибавление), 1868. Женева: Вольная рус. тип., 1868-1869. М.: Наука,
1978.192 с.
11. Кондратьева Т. А. Проблема социального идеала в русском классическом
анархизме: автореф. дис. ... канд. филос. наук. Чита: Забайкал. гос.
гуманит.-пед. ун-т, 2006. 19 с.
12. Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М.: Наука, 1990.
319 с.
13. Пустарнаков В. Ф, «Спасительный принцип федерализма» Михаила
Бакунина и Марксова концепция политической, государственной
централизации / Памяти М. А. Бакунина: сб. ст. М.: Ин-т экономики РАН,
2000. С. 26-37.
14. Ширинянц А, А Вне власти и народа. Политическая культура русской
интеллигенции России XIX — начала XX века. М.: РОССПЭН, 2002.
359 с.
15. Ямамото К, Политическая философия Бакунина (концепт исследования).
М.: Воробьев, 2001. 158 с.
^э-

КОММЕНТАРИИ
I
МИХАИЛ БАКУНИН
В КРУГУ СВОИХ СОВРЕМЕННИКОВ,
СТОРОННИКОВ И ПРОТИВНИКОВ
В. Г. Белинский
Письмо В. П. Боткину
<Фрагмент>
Отрывок письма печатается по изд.: Белинский В. Г. Поли. собр. соч.
Т. XI. С. 413-420, письмо № 126, где оно было напечатано по копии (ИР-
ЛИ [Институт русской литературы (Пушкинский дом) РАН], собрание
А. Н. Пыпина). Автограф (собрание К. Т. Солдатенкова) неизвестен.
Впервые частично опубликовано А. Н. Пыпиным (BE [Вестник Европы], 1874,
№ 12, стр. 496-499); дополнена Н. А. Котляревским (стр. 424 [Несколько
отрывков из неизданной переписки Белинского // Сб. «Помощь
голодающим». М., 1892.]); Р. В. Ивановым-Разумником (стр. 166 [Собр. соч. Т. III.
Великие искания. СПб., <1912>]); полностью — в Письмах [Белинский.
Письма / Ред. и примеч. Е. А. Ляцкого. СПб., 1914. Т. I—III], И, стр. 1-10.
Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848) — русский литературный
критик. Сотрудничал в журналах «Телескоп» (1833-1836), «Отечественные
записки» (1839-1846) и «Современник» (1847-1848). Стремился создать
универсальную литературную критику на почве философской эстетики (в
основном под влиянием идей Ф. Шеллинга и Г. Гегеля). Поставив во главу угла
критику существующей действительности, разработал принципы
натуральной школы — реалистического направления в русской литературе. Долгое
время Белинский был в дружеских отношениях с Бакуниным, с которым
познакомился в кружке Н. В. Станкевича. Бакунин оказывал сильное
влияние на формирование философского мировоззрения Белинского. Но в конце
концов между ними произошел разрыв.
Боткин Василий Петрович (1811/1812-1869) — русский писатель,
критик, искусствовед. Брат врача С. П. Боткина. В 1830-1840-х гг. был близок
к западничеству, к М. А. Бакунину, В. Г. Белинскому, А. И. Герцену. Входил
Комментарии в квадратных скобках, кроме оговоренных особо, принадлежат
составителю настоящей антологии.

Комментарии
895
в кружок Н. В. Станкевича. Сотрудничал в «Телескопе» и «Отечественных
записках». Знаток искусства, Боткин опубликовал статьи об У. Шекспире,
Э. Т. А. Гофмане, Ж. Санд, художественных выставках, о музыке.
1 Письма Боткина к Белинскому, относящиеся к 1839 г., не сохранились.
2 Цитата из «Ревизора» Гоголя (д. IV, явл. 15).
3 Белинский в 20-х числах октября 1839 г. переехал в Петербург, приняв
предложение Краевского стать постоянным сотрудником «Отечественных
записок» и «Литературного приложения к Русскому инвалиду».
4 Цитата из «Ревизора» Гоголя (д. III, явл. 2).
5 Белинский имеет в виду противодействие стариков Бакуниных
выходу замуж А. А. Бакуниной за Боткина. См. письма 127 [В. П. Боткину
от 30 ноября 1839 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI. С. 421-422],
133 [В. П. Боткину от 3-10 февраля 1840 г. — Белинский В. Г. Поли. собр.
соч. Т. XI. С. 437-448].
6 [Панаев Иван Иванович (1812-1862) — известный журнальный деятель
и беллетрист. Во второй половине 1830-х гг. Панаев часто ездил в Москву,
где познакомился с тамошними литераторами и особенно близко сошелся
с Белинским, который при его посредстве приглашен был А. А. Краевским
заведовать критическим отделом «Отечественных записок».]
7 Зиму 1839-1840 гг. Белинский жил у Панаевых на Грязной улице
[в Санкт-Петербурге; ныне — ул. Марата, участок дома 70, дом не сохранился]
(Панаев [Панаев И. И. Литературные воспоминания. Под ред. И. Г. Ямполь-
ского. Л.: Гослитиздат, 1950.], стр. 291).
8 Заикин Павел Федорович — отставной гусарский офицер,
университетский товарищ Белинского, с которым критик сблизился в начале
петербургского периода своей жизни.
9 Статья Бакунина «О философии», впоследствии напечатанная в
«Отечественных записках», 1840, № 4. См. о ней далее: письма 133,144 [М. А.
Бакунину от 14-18 апреля 1840 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI. С. 499-
501], 145 [В. П. Боткину от 16-21 апреля 1840 г. — Белинский В, Г. Поли,
собр. соч. Т. XI. С. 501-516].
10 [Татьяна Александровна (1815-1872) — сестра М. А. Бакунина.]
11 Н. А. Бакунин [Бакунин Николай Александрович (1818-1901) — брат
М. А. Бакунина]. См. письмо 125 [А. А. и Т. А. Бакуниным от 14-16 ноября
1839 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI. С. 412-413] и примеч. 3 к нему.
12 [Лангер Леопольд Федорович (1802-1885) — пианист, композитор и
преподаватель музыки, человек, близкий кругу Белинского и Бакунина.]
13 [Станкевич Николай Владимирович (1813-1840) — русский
общественный деятель, философ, поэт, основатель и центральная фигура так называемого
«кружка Станкевича», в который входили М. А. Бакунин, В. Г. Белинский,
В. П. Боткин, К. С. Аксаков, Т. Н. Грановский. Его кружок был
сосредоточием культурной жизни того времени. Главную силу исторического прогресса
Станкевич видел в просвещении, основной задачей русской интеллигенции
считал пропаганду идей гуманизма.]

896
Комментарии
14 [Катков Михаил Никифорович (1818-1887) — публицист, издатель
журнала «Русский вестник» (с 1856) и газеты «Московские ведомости» (1850-
1855,1863-1887). В 1830-х гг. входил в кружок Н. В. Станкевича. В 1850-х гг.
умеренный либерал, сторонник английского политического строя. Со времени
Польского восстания 1863-1864 гг. один из вдохновителей контрреформ.]
Имеется в виду роман Каткова с А. М. Щепкиной. См. письма 112
[В. П. Боткину от 10-16 февраля 1839 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч.
Т. XI. С. 353-360] и 124 [Н. В. Станкевичу от 29 сентября — 8 октября 1839 г. —
Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI. С. 376-412].
15 Потустороннем (нем.),
16 Цитата из стихотворения А. И. Полежаева «Вечерняя заря», стихи 28-31
и 49-56. См. примеч. 3 к письму 7 [Цитата из стихотворения А. И. Полежаева
«Вечерняя заря», напечатанного в «Галатее», 1829, № 3 (под загл. «Вечер»).
Цитируемые строки отсутствуют в журнале, что свидетельствует о знакомстве
Белинского с полным текстом этого стихотворения.]
Письмо М. А. Бакунину
Печатается по изд.: Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI. С. 476-488,
письмо № 138, где оно было напечатано по автографу (ЛБ [Государственная
библиотека СССР им. В. И. Ленина в Москве, ныне — Российская
государственная библиотека (РГБ)], со слов: «служить, но не для статского
советника») и по копии (ИРЛИ [Институт русской литературы (Пушкинский
дом) РАН], собрание А. Н. Пыпина). Автограф начала письма (собрание
К. Т. Солдатенкова) неизвестен. В тексте не хватает двух страниц. Впервые
частично опубликовано А. Н. Пыпиным (BE [Вестник Европы], 1874, № 12,
стр. 495); дополнено Р. В. Ивановым-Разумником (стр. 133, 166 [Собр.
соч. Т. III. Великие искания. СПб., <1912>]); весь текст (по копии из
собрания А. И. Пыпина) — в Письмах [Белинский. Письма / Ред. и примеч.
Е. А. Ляцкого. СПб., 1914. Т. I—III], II, стр. 75-87.
1 Это письмо Бакунина не сохранилось.
В конце февраля — начале марта 1840 г. Бакунин писал А. А. Беер:
«я... на днях написал то же самое Белинскому, который всё еще хлопочет
о счастии; я ему написал, что не всякий человек должен быть счастливым,
но всякий должен быть человеком... Впрочем, Glückswürdigkeit — высшее
счастие, и потому счастие есть всё-таки цель человеческой жизни, только
не в смысле Белинского, для счастия которого необходимо счастливое
столкновение внешних обстоятельств» (Бакунин [Бакунин М.А. Собр. соч. и писем.
1828-1876. М., 1934. T. I-III], II, стр. 306).
2 Речь идет о письмах 104 [от 10 сентября 1838 г. — Белинский В. Г. Поли,
собр. соч. Т. XI. С. 281-305] и 107 [от 12-24 октября 1838 г. — Белинский В. Г.
Поли. собр. соч. Т. XI. С. 307-348].
3 Очевидно, имеются в виду строки из письма 133 [В. П. Боткину от 3-10
февраля 1840 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI. С. 437-448], стр. 443.

Комментарии
897
4 [Прямухино (Премухино) — родовое поместье Бакуниных в Новоторж-
ском уезде Тверской губ.]
5 Далее не хватает листка.
6 Я — человек! (лат.).
7 Далее зачеркнуто: А для меня однако ж.
8 Белинский намекает на сообщение М. А. Бакунина о том, что П. А.
Бакунин подсмеивался над его статьей «Горе от ума» (см. письмо 137 [В. П. Боткину
от 24 февраля — 1 марта 1840 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч. Т. XI.
С. 465-478]).
9 [Главный герой пьесы А. С. Грибоедова «Горе от ума».]
10 Белинский повторяет основные положения характеристики Чацкого,
развитые в статье «Горе от ума» («Отечественные записки», 1840, 1, отд. V,
стр. 1-56; ИАН [акад. изд.: Белинский В. Г. Поли. собр. соч.], т. III, № 130).
В письме к Боткину от 10-11/ХИ 1840 г. Белинский признал ошибочность
своего взгляда на комедию Грибоедова (см. [Белинский В. Г. Поли. собр. соч.]
Т. XI, стр. 576).
11 [Хлестаков Иван Александрович — главный персонаж комедии Н. В.
Гоголя «Ревизор», хвастун и фантазер; «губернский регистратор Иван
Севастьянов сын Благосердов» — персонаж фантастической «Сказки о мертвом
теле, неизвестно кому принадлежащем» В. Ф. Одоевского, Добронравов —
неустановленный персонаж, возможно — Благонравов или Добродеев — оба
из романа Ф. В. Булгарина «Иван Выжигин».]
12 [Клюшников Иван Петрович (1811-1895) — русский писатель, поэт.
Друг В. Г. Белинского, активный участник кружка Н. В. Станкевича.
Сотрудничал в «Отечественных записках» и «Современнике». Составил шуточное
обозрение литературы, навеявшее на Белинского мысль написать знаменитые
«Литературные Мечтания».]
13 Как должно (φρ.).
14 [Николай Александрович Бакунин (1818-1901) — брат М. А. Бакунина.]
15 Покойная сестра — Л. А. Бакунина [Любовь Александровна (1811-
1838) — невеста Н. В. Станкевича.]
16 [Сенковский Осип (Юлиан) Иванович (1800-1858) — публицист,
редактор, критик, беллетрист, ученый лингвист-востоковед, член-корреспондент
Петербургской АН (1828). Редактор и издатель журнала «Библиотека для
чтения», в котором под псевдонимом Барон Брамбеус печатал «восточные»,
светские, бытовые, научно-философские повести, фельетоны. В критических
статьях придерживался консервативных взглядов.]
17 [Греч Николай Иванович (1787-1867) — русский журналист, писатель,
историк литературы. В 1812-1839 гг. — редактор-издатель (с 1825 г. совм.
с Ф. В. Булгариным) журнала «Сын отечества», в 1831-1859 гг. (совм. с Бул-
гариным) издавал газету «Северная пчела».]
18 [Полевой Николай Алексеевич (1796-1846) — русский писатель,
драматург, литературный и театральный критик, журналист и историк. Издатель
одного из лучших в истории русской публицистики журнала «Московский
телеграф» (1825-1834), в котором пропагандировал романтизм в литературе

898
Комментарии
и буржуазно-демократические начала в социологии и политике, выступая
с этих позиций против писателей-«аристократов».]
19 [Булгарин Фаддей Венедиктович (1789-1859) — известный журналист,
беллетрист и критик 1820-1840-х гг. С 1822 по 1828 гг. издавал журнал
«Северный архив», с 1823 по 1828 гг. — «Литературные листки» и альманах «Русская
Талия», с 1825 по 1857 гг. — газету «Северная пчела», которая пользовалась
монополией помещать политические известия. Вместе с Н. И. Гречем, его
соиздателем по газете, Булгарин долго занимал в журналистике исключительно
привилегированное положение.]
20 [Раич Семен Егорович (наст, фамилия Амфитеатров, 1792-1855) —
поэт и переводчик. Служил преподавателем русской словесности в Московском
университетском пансионе и других московских учебных заведениях. Он
выпустил в свет альманахи: «Новые Аониды» (1823) и «Северная Лира» (вместе
с Ознобишиным); издавал журнал «Галатея».]
21 [Бакунина Александра Александровна (1816-1882) — сестра М. А.
Бакунина, к которой сватался В. П. Боткин.]
22 См. письмо 137 и примеч. 6 к нему. [Это письмо не сохранилось (см. о нем
Бакунин [Бакунин М.А. Собр. соч. и писем. 1828-1876. М., 1934. Т. I—III],
II, стр. 289-291).]
23 Страус — Штраус Давид (1808-1874) — автор книги «Das Leben Jesu»
(«Жизнь Иисуса», 1835 г.), в которой впервые была дана историческая(!)
критика евангелия. В литературно-политической борьбе вокруг книги Штрауса
определилось расслоение философско-исторической школы Гегеля на два
фланга — левых и правых гегельянцев. В России распространение книги
Штрауса было запрещено специальным постановлением Главного управления
цензуры в 1836 г. (Архив Министерства народного просвещения, дело Главн.
упр. цензуры, 1836 г., № 1011, л. 114).
24 Всеобщности (нем.).
25 О ссоре Белинского с Бакуниным и Боткиным см. письмо 124 [Н. В.
Станкевичу от 29 сентября — 8 октября 1839 г. — Белинский В. Г. Поли. собр. соч.
Т. XI. С. 376-412].
26 Это письмо Боткина не сохранилось.
27 [Языков Михаил Александрович (1811-1885) — петербургский
чиновник, школьный товарищ И. И. Панаева, член кружка Белинского. Белинский,
познакомившись с Языковым в ноябре 1839 г., особенно близко сошелся
с ним в первые годы своего пребывания в Петербурге. Однако уже в письме
к Боткину от 3/IV 1843 г. Белинский должен был признать, что общение его
с Языковым лишено глубоких идейных корней.]
28 [«Ричард II» (Richard II) — историческая пьеса Шекспира, впервые
вышла изданием кварто в 1597 г. Источниками являются «Хроники» Холиншеда
и, возможно, первые четыре книги «Гражданских войн» Сэмюэла Дэниэла
(1595). Это первая пьеса второй шекспировской тетралогии на сюжеты из
английской истории. Написанная целиком в стихах, она стилистически сильно
отличается от трех других пьес тетралогии.]

Комментарии
899
А. И. Герцен
Михаил Бакунин
Впервые опубликовано Г. Моно, по-видимому, по автографу, в
парижском журнале «Revue Bleue», № 16 от 17 октября 1908 г. в сокращенном
виде. В русском переводе, сделанном с автографа и напечатанном годом
ранее («Былое», 1907, июль), статья представлена в полном виде. При
жизни Герцена не печаталось. Печатается по изд.: Герцен А. И. Поли. собр.
соч.: В 30 т. Т. VII. М., 1956. С. 351-362.
Герцен Александр Иванович (1812-1870) — русский писатель и
общественно-политический деятель, публицист, философ, революционер-демократ. С его
именем связана разработка проблем русского крестьянского социализма,
основные идеи которого были сформулированы в работах «Россия» (1849), «С того
берега» (1849), «О развитии революционных идей в России» (1850), «Русский
народный социализм» (1851) и др. Еще в студенческие годы А. И. Герцен вместе
с Н. Г. Огарёвым создали в Московском университете кружок революционного
направления. В 1834 г. Герцен был арестован и шесть лет провел в ссылке.
В июле 1841 г. года за резкий отзыв в частном письме о полиции Герцен был
выслан в Новгород, где служил в губернском правлении. Вернувшись из этой
ссылки в июле 1842 г. и поселившись в Москве, Герцен принял участие в борьбе
славянофилов и западников. До середины 1840-х гг. он выражал взгляды
западников, был главой их левого крыла. В эти же годы он выступил с
беллетристическими и философскими произведениями. В 1847 г. Герцен с семьей уехал
за границу. Жил в Париже, Женеве, Лондоне. С1855г. А. И. Герцен начал
издавать альманах «Полярная звезда», который получил распространение
в России. В 1856 г. в Лондон к Герцену переехал Н. П. Огарёв и с 1857 г. они
приступили к изданию «Колокола» — первой русской революционной газеты,
нелегальное распространение которой в России способствовало сплочению
оппозиционных сил, созданию революционной организации «Земля и воля».
С Бакуниным Герцен познакомился в середине 1840-х гг. и был с ним
дружен до конца своих дней, хотя эти отношения не всегда оставались ровными.
Французский историк Мишле в своем письме Герцену от 21 октября 1851 г.
просил прислать биографические сведения о Бакунине, которые он собирался
использовать в отдельном издании своих «Легенд демократии», На эту просьбу
Мишле Герцен и ответил статьей «Михаил Бакунин». 23 января 1855 г.
Мишле сообщил Герцену: «Хотел поместить статью о нашем Бакунине в журнале,
но мне сделали жалкое возражение: "Редакция хочет, чтобы журнал мог
распространяться в России. Надо подождать"».
1 Герцен имеет в виду неосуществившееся намерение Мишле включить
Бакунина в число героев своих «Легенд демократии» (см. выше).
2 [Спиноза (Spinoza, d'Espinosa) Бенедикт (Баруχ) (1632-1677) —
нидерландский философ-материалист, пантеист и атеист. Получил фундаментальное
иудаистское образование. Одновременно общался с христианами-гуманистами.
Основная философская идея Спинозы в том, что Бог осуществляется в вещах.]
3 [Декабрьское восстание 14 декабря 1825 г.]

900
Комментарии
4 Муравьевы, о которых идет речь, приходились троюродными и
двоюродными братьями матери М. Бакунина, Варваре Александровне Бакуниной,
рожденной Муравьевой. Повешен Николаем — Сергей Муравьев-Апостол;
погиб в Сибири — Никита Муравьев; третий декабрист — вероятно, Матвей
Муравьев-Апостол, т. к. Артамон Муравьев также умер в Сибири, в 1846 г.;
обер-прокурор синода — писатель Андрей Муравьев, которого Николай I
назначил «состоять в синоде за обер-прокурорским столом»; палач поляков — его
брат Михаил, впоследствии прозванный «вешателем»; супруга министра —
Екатерина Захаровна (сестра декабриста Артамона Муравьева), жена министра
финансов графа Канкрина.
5 Существуют указания на то, что отец Михаила Бакунина А. М. Бакунин
принимал деятельное участие в составлении устава «Союза благоденствия»,
идейно примыкая при этом к самому правому его крылу (см. об этом в книге:
КропотовД. Жизнь гр. M. Н. Муравьева. СПб., 1874. С. 207-211).
6 Утверждение Герцена, что А. М. Бакунин не любил своего старшего
сына и содействовал его удалению в глухую провинцию, не подтверждается
материалами семейного архива Бакуниных (см. : Корнилов А. А. Молодые годы
Михаила Бакунина. М., 1915 и «Годы странствий Михаила Бакунина». Л,;
М., 1925). Бакунин был отчислен из Артиллерийского училища до окончания
офицерских классов и переведен в армию за смелый ответ на грубое замечание
начальника училища Сухозанета.
7 [Левашова Екатерина Гавриловна (7-1839) — близкий друг П. Я.
Чаадаева.]
8 [Орлов Михаил Федорович (1788-1842) — участник Отечественной
войны 1812 г., генерал-майор; член «Союза благоденствия» и литературного
общества «Арзамас». Привлекался к суду по делу 14 декабря 1825 г. С 1831 г.
жил в Москве, был близок к славянофильским кругам.]
9 После смерти Бенкендорфа, в 1844 г., шефом жандармов был назначен
Алексей Федорович Орлов, брат декабриста.
10 [Чаадаев Пётр Яковлевич (1794-1856) — русский мыслитель и
публицист. Друг А. С. Пушкина. В 1819 г. был принят в «Союз благоденствия»,
в 1821 г. в «Северное общество» декабристов, но деятельным членом тайных
обществ не был и относился к ним сдержанно-скептически.]
11 «Философические письма» Чаадаева адресованы не Е. Г. Левашовой,
а Е. Д. Пановой.
12 Со Станкевичем и его друзьями Бакунин познакомился не через Е. Г.
Левашову в 1836 г., а через семейство Бееров, родственников Бакуниных, еще
в 1835 г. (см.: Корнилов A.A. Молодые годы Михаила Бакунина. С. 90, 129).
13 [Кант (Kant) Иммануил (1724-1804) — немецкий философ,
родоначальник немецкой классической философии. Профессор университета в
Кенигсберге. По общественным взглядам просветитель умеренного направления.]
14 [Гегель (Hegel) Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) — немецкий
философ, создатель развернутой философской системы, построенной на принципах
«абсолютного идеализма», диалектики, системности, историзма. Оказал ис-

Комментарии
901
ключительное влияние на развитие западноевропейской философии и русской
общественной мысли в 1840-1860-х гг.]
15 В гл. XXV «Былого и дум» Герцен писал: «Станкевич понял его таланты
и засадил его за философию. Бакунин по Канту и Фихте выучился по-немецки
и потом принялся за Гегеля <...>». В «Былом и думах» Герцен, таким образом,
точнее приурочил знакомство Бакунина с Гегелем к более позднему периоду
(это относится и к другим участникам кружка Станкевича). Из письма
Станкевича к Я. М, Неверову явствует, что сам он только в 1835 г., одновременно
с Бакуниным, приступил к изучению Канта (Переписка Н. В. Станкевича.
М.,1914. С. 337-338).
16 [Кардано (Hieronymus Cardanus, итал. Girolamo Cardano; 1501-1576) —
итальянский ученый, математик, философ, астролог и медик. Философские
воззрения носили мистико-пантеистический характер.]
17 [Бруно (Bruno) Джордано Филиппо (1548-1600) — итальянский
философ и поэт, представитель пантеизма. Поклонник Каббалы. Создатель религии
космоса. Преследуемый церковниками за свои взгляды, покинул Италию
и жил во Франции, Англии, Германии. По возвращении в Италию (1592) был
обвинен в ереси и свободомыслии и после 8-летнего пребывания в тюрьме
сожжен на костре.]
18 [Раме (латинизир. Раму с — Ramus) Пьер де ла (1515-1572) —
французский философ-гуманист, логик, математик, риторик и педагог. Резко
критиковал схоластический аристотелизм. Приняв в 1561 г. кальвинизм, был
вынужден бежать из Франции (1568). Читал лекции в Гейдельберге. Затем
возвратился в Париж. Был убит на третий день после Варфоломеевской ночи.]
19 Герцен имеет в виду «Отечественные записки», где он начал печататься
с 1840 г. («Записки одного молодого человека»).
20 [Кромвель (Cromwell) Оливер (1599-1658) — английский
государственный деятель и полководец, вождь Английской революции, руководитель
индепендентов, в 1653-1658 лорд протектор Англии.]
21 В 1637 г. Кромвель, тогда еще безвестный, спасаясь от религиозных
преследований, собирался уехать в Америку, но был удержан королевским
указом, запретившим эмиграцию.
22 Цитата из стихотворения Пушкина «Город пышный, город бедный».
23 [Руге (Rüge) Арнольд (1802-1880) — немецкий философ, политический
деятель, публицист, младогегельянец, буржуазный радикал. За участие
в буршеншафтах, требовавших политических свобод и единства Германии,
арестован в 1824 г. и до 1830 г. находился в заключении в Кольберге. Вместе
со своим другом Т. Эхтермейером (1805-1844) основал журнал «Hallische
Jahrbücher für deutsche Wissenschaft und Kunst» («Галльский ежегодник по
вопросам немецкой науки и искусства»), начавший выходить в Галле 1 января
1838 г. (с 1 июля 1841 г. — в Дрездене под названием «Deutsche Jahrbücher für
Wissenschaft und Kunst»). Провозгласив девизом журнала соединение
философии с практическими задачами дня, Руге вскоре превратил журнал в
трибуну немецкого буржуазного радикализма. Совместно с К. Марксом А. Руге
основал «Немецко-французский ежегодник» (1843).]

902
Комментарии
24 Об этой статье Бакунина («Реакция в Германии») Герцен с горячим
одобрением упоминает в своем «Дневнике» в записях от 7 и 28 января 1843 г.
(См.: Герцен А. И. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. И. С. 256-257, 265.)
25 О докладе возглавленной Блюнчли комиссии по расследованию
деятельности Веитлинга и его единомышленников Герцен упоминает в своем
«Дневнике», в записи от 4 ноября 1843 г. (см.: Герцен А. И. Полн, собр. соч.:
В 30 т. Т. П. С. 313-314 и комментарий). Бакунин фигурирует в докладе в связи
с упоминаниями о нем в письмах, найденных у Веитлинга.
26 [Вейтлинг (Weitling) Вильгельм (1808-1871) — немецкий
коммунист-утопист, революционер, пропагандировал идеи т. н. уравнительного
коммунизма. По профессии портной. Участвовал (с 1836) в тайных «Союзе
отверженных» и «Союзе справедливых». По поручению последнего написал
сочинение «Человечество, каково оно есть и каким оно должно быть» («Die
Menschheit, wie sie ist und wie sie sein sollte», 1838, рус. пер. [1906]).
Подвергал критике расточительность капиталистической системы хозяйствования,
порожденной принципом частной собственности и наемного труда, ее
экономические и социальные противоречия, равно как и обусловленную теми же
причинами безнравственность в отношениях полов. Новый социальный строй
будет, по Вейтлингу, основан на принципе полного удовлетворения природных
склонностей каждого и их использования в интересах общества, что приведет
к всеобщей гармонии и благоденствию.]
27 В 1843 г. III отделение (через министерство внутренних дел) пыталось
внушить А. М. Бакунину, чтобы он вызвал сына из-за границы. Когда это
не помогло, правительство через русского поверенного в делах в Швейцарии
потребовало немедленного возвращения Бакунина в Россию. В том же году
не выполнивший этот приказ Бакунин был предан суду сената, который
постановил «лишить его чина и дворянского достоинства и сослать, в случае явки
в Россию, в Сибирь в каторжную работу, а принадлежащее ему имение, буде
таковое окажется, взять в секвестр». Упоминая о бакунинской «благодарности
императору за лишение его дворянства», Герцен имел в виду письмо Бакунина
в редакцию газеты «La Réforme», напечатанное в январе 1845 г. После того
как в «Gazette des Tribunaux» был помещен направленный против него указ
русского правительства, Бакунин писал: «... с моей стороны было бы неучтиво,
милостивый государь, жаловаться теперь на указ, который, говорят,
освобождает меня от дворянского звания и присуждает к ссылке в Сибирь; тем более,
что из этих двух наказаний на первое я смотрю, как на настоящее
благодеяние, а на второе, как на лишний повод поздравить себя с тем, что я нахожусь
во Франции» (Корнилов А. А. Годы странствий Михаила Бакунина. С. 296).
28 [Прудон (Proudhon) Пьер Жозеф (1809-1865) — французский
мелкобуржуазный социалист, теоретик анархизма, философ, социолог и экономист.
Пропагандировал мирное переустройство общества путем реформы кредита
и обращения; выдвинул идею учреждения «Народного банка» с целью
предоставления дарового кредита для организации эквивалентного обмена продуктов
труда мелких производителей.]
29 [Санд Жорж (наст, имя и фамилия — Аврора Дюпен; 1804-1876) —
французская писательница. В многочисленных романах и повестях идеи ос-

Комментарии
903
вобождения личности (в т. ч. эмансипации женщины), демократизм и реализм
сочетаются с социально-утопическими взглядами.]
30 29 ноября 1847 г. на празднестве в честь годовщины Польского восстания
1830 г. Бакунин произнес речь, в которой призывал русских и поляков
объединиться в общей вражде к деспотизму Николая I. За эту речь, по настоянию
русского посольства, Бакунин был выслан из Франции.
31 Прежде чем попасть в Прагу, Бакунин провел около двух месяцев в
охваченной революцией Германии.
32 Славянский съезд в Праге открылся 1 июня 1848 г. 12 июня работа его
была прервана вспыхнувшим в Праге восстанием. Съезд был созван с целью
политического самоопределения австрийских славян. В съезде наряду с
элементами буржуазно-демократическими участвовали представители
либерально-буржуазных кругов, шедших на соглашение с австрийской монархией.
33 [Виндишгрец (Windischgrätz) Альфред (1787-1862) — князь,
австрийский фельдмаршал. В1813-1814 гг. участвовал в войне против наполеоновской
Франции. В 1840 г. главнокомандующий габсбургскими войсками в Богемии;
в 1848 г. жестоко подавил революционные восстания в Праге и в Вене.
Возглавлял до апреля 1849 г. в качестве главнокомандующего поход габсбургских
войск против Венгерской революции.]
34 [Марраст (Marrast) Арман (1801-1852) — французский
политический деятель. По профессии журналист. Участвовал в июльской революции
1830 г. и республиканском движении во Франции в 1830-1840-е гг. Во время
февральской революции 1848 г. занимал умеренную позицию; после
революции — с 24 февраля до 10 мая 1848 г. — член Временного правительства,
с середины мая до конца 1848 г. — член Учредительного собрания, а с 19 июля
1848 г. до 13 мая 1849 г. — его председатель. Являлся одним из
руководителей буржуазной контрреволюции, подавившей Июньское восстание 1848 г.
в Париже. После бонапартистского переворота 2 декабря 1851 г. отошел от
политической деятельности.]
35 [Кавенъяк (Cavaignac) Луи Эжен (1802-1857) — французский генерал.
В 1848 г. военный министр, глава исполнительной власти Французской
республики. С жестокостью подавил Июньское восстание 1848 г.]
36 [Людовик-Наполеон (Наполеон III) Шарль Луи Бонапарт (1808-
1873) — император Франции из рода Банапартов, правивший в 1852-1870 гг.
Сын короля Голландии Людовика и Гортензии Богарнэ.]
37 [Пий IX (Pius) (1792-1878) — папа Римский с 1846 г. В 1846-1847 гг.
провел либеральные реформы в Папской области, что побудило часть
участников Рисорджименто видеть в нем будущего объединителя Италии. В
начале Революции 1848-1849 гг. согласился на некоторые либеральные меры,
но вскоре бежал из Рима.]
38 [Габсбурги (Habsburger) — династия, правившая в Австрии (с 1282 г.
герцоги, с 1453 г. эрцгерцоги, с 1804 г. австрийские императоры).
Присоединив в 1526 г. Чехию и часть Венгрии (где титуловались королями) и др., стали
монархами обширного многонационального государства (в 1867-1918 гг. —
Австро-Венгрия). Габсбурги были императорами «Священной Римской им-

904
Комментарии
перии» (постоянно в 1438-1806 гг., кроме 1742-1745 гг.), а также королями
Испании (1516-1700).]
39 [Гогенцоллерны (Hohenzollern) — влиятельная королевская династия
в Пруссии и Германии, чьи корни восходят к XI в. С 1415г. они управляли
курфюршеством Бранденбургским (Бранденбург), расширившимся за счет
захвата земель, особенно когда в 1511 г. маркграф Альберт стал магистром
Тевтонского ордена (тевтонские рыцари). В 1614 г. к владениям Гогенцоллернов
было присоединено герцогство Клевское, а в 1701 г. курфюрст Бранденбургский
Фридрих III стал королем Пруссии под именем Фридриха I.]
40 [Паскевич Иван Фёдорович (1782-1856) — граф Эриванский (1828),
светлейший князь Варшавский (1831), генерал-фельдмаршал (1829). В 1827-
1830 гг. командир отдельного Кавказского корпуса и главноуправляющий
в Грузии во время русско-персидской и русско-турецкой войн, с 1831 г.
наместник Царства Польского. Руководил подавлением Польского восстания
1830-1831 гг. и Венгерской революции 1848-1849 гг. В Крымскую войну
1853-1856 гг. главнокомандующий войсками на Дунае (1853-1854),]
41 [Гюбнер (?-?) и Реккелъ Август (1814-1886) — немецкие
революционеры, участники Дрезденского восстания 1849 г.]
42 Созванный в 1848 г. во Франкфурте общегерманский парламент.
43 [Андриане (Andryane) Александре Филиппе (1797-1863) — итальянский
карбонарий, масон, автор «Записок государственного преступника» («Mémoires
d'un prisonnier d'état»).]
44 [Салъвотти Антонио (1789-1866) — с 1822 г. советник трибунала в
Милане, с 1846 г. вице-президент апелляционного суда в Инсбруке.]
45 [Конфалонъери (итал. Federico Confalonieri; 1776-1846) — ломбардский
патриот, один из борцов за освобождение Италии. Когда австрийцы вновь
заняли Северную Италию, Конфалоньери стал одним из непримиримейших
противников иноземного господства. Когда революционные движения в
Неаполе и Пьемонте 1820-1821 гг. провалились, Конфалоньери был арестован
и приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением.
15 лет тюремного заключения разрушили здоровье и энергию Конфалоньери.]
46 Эпизод этот гораздо подробнее изложен в «Былом и думах». Слухи о том,
что Бакунин — агент царского правительства, шли из кругов, связанных с
русским посольством в Париже, а с другой стороны, очевидно, из среды польской
аристократической эмиграции. Газета Маркса сочла нужным
сигнализировать об этом (в июле 1848). Бакунин и Миллер-Стрюбинг написали по этому
поводу Жорж Санд. Она прислала опровержение, которое Маркс немедленно
напечатал. Еще раньше Маркс по собственной инициативе перепечатал
протест Бакунина, помещенный в газете «Allgemeine Oder-Zeitung».
47 [Ледрю-Роллен (Ledru Rollin) Александр Огюст (1807-1874) —
французский политический деятель, мелкобуржуазный демократ, адвокат. После
Февральской революции 1848 г. вошел в состав Временного правительства
(министр внутренних дел), с мая 1848 г. — член Исполнительной комиссии.
Участвовал в подавлении Июньского восстания 1848 г. В мае 1849 г. избран
в Законодательное собрание.]

Комментарии
905
M. Бакунин и польское дело
Глава IV части седьмой автобиографической эпопеи «Былое и думы»
печатается с сокращениями по академическому изд.: Герцен А. И. Поли,
собр. соч.: В 30 т. Т. XI. М., 1957. С. 353-374.
1 Герцен приводит далее отрывки из письма М. А. Бакунина (см. : Письма
М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. С. 188-191).
Упомянутое в письме Бакунина слово «прохвосты» произведено от немецкого
Profoß — полицейская должность в старой армии.
2 [Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — русский религиозный
философ, богослов, литературный критик, писатель и поэт. Наряду с И. В.
Киреевским стоял у истоков славянофильства; его ведущий идеолог. Был близок
московскому кружку любомудров. Сторонник отмены крепостного права
путем проведения реформ. В самодержавии видел единственно возможную
для России политическую власть, но предлагал созыв Земского собора и ряд
др. либеральных реформ.]
3 В 1842-1848 гг. М. А. Бакунин публиковал свои статьи под псевдонимом
Жюля Элизара. В 1842 г, под этим псевдонимом он поместил статью
«Реакция в Германии. Очерк француза» («Deutsche Jahrbücher» от 17-21 октября
1842 г.). В этой статье Бакунин впервые высказал свой девиз, цитируемый
Герценом. Герцен ознакомился с этой статьей в январе 1843 г. и отозвался
о ней тогда восторженно (см.: Герцен А, И. Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. П.
С. 256-257). Вскоре после этого Герцен узнал, что под псевдонимом Жюля
Элизара скрывается М. А. Бакунин.
4 «Страсть к разрушению — страсть созидающая» (нем.).
5 Крепость в Саксонии для заключения политических преступников.
6 Учредительного собрания (φρ.).
7 [Бланки (Blanqui) Луи Огюст (1805-1881) — французский утопический
коммунист. Участник революций 1830 и 1848 гг.; дважды был приговорен
к смертной казни, провел в заключении почти половину жизни. Осуществление
революции возлагалось Бланки на ограниченную группу заговорщиков, что
приводило к отказу бланкистов участвовать в массовых рабочих
организациях и к провалу предпринятых ими выступлений (12 мая 1839 и 14 августа
1870 г. в Париже).]
8 [Барбес (Barbes) Арман (1809-1870) — французский
мелкобуржуазный революционер-демократ, В середине 1830-х гг. вместе с Л. О. Бланки
участвовал в создании тайных революционных обществ — «Общества семей»
и «Общества времён года». После неудачи восстания бланкистов 12 мая 1839 г.
Барбес был арестован и осужден на пожизненное заключение. Освобожденный
Революцией 1848 г., активно участвовал в демократическом движении; был
председателем «Клубареволюции».]
9 [Коссидъер (Çaussidière) Марк (1808-1861) — французский
революционер, мелкобуржуазный демократ. По профессии торговый служащий.
За участие в Лионском восстании 1834 г. был приговорен к 20-летнему тюрем-

906
Комментарии
ному заключению. Освобожденный по амнистии 1837 г., примкнул к левым
республиканцам, группировавшимся вокруг газеты «La Réforme». Принял
активное участие в Февральской революции 1848 г., после которой был
назначен префектом полиции.]
10 Съезд славян происходил в Праге с 31 мая по 12 июня 1848 г. В работе
съезда принимал участие М. А. Бакунин, блокировавшийся с левой,
радикальной частью съезда. Руководящую роль на съезде играла чешская либеральная
буржуазия, выдвинувшая идею преобразования Австрийской империи в
федерацию славянских государств под эгидой Габсбургской монархии.
11 [Араго (Arago) Виктор Эмманюэлъ (1812-1896) — французский
политический деятель, буржуазный республиканец. Видный адвокат. Участник
февральской революции 1848 г. С мая 1848 г. был послом в Берлине; в декабре
1848 г. в знак протеста против избрания Луи Наполеона президентом подал
в отставку, примкнув к буржуазно-республиканской оппозиции.]
12 [Гизо (Guizot) Франсуа (1787-1874) — французский историк и
политический деятель. Труды преимущественно по истории Франции. Один из
создателей буржуазной теории классовой борьбы. Однако отрицал классовую
природу буржуазного государства. В 1840-1848 гг. министр иностранных
дел, в 1847-1848 гг. — глава правительства. Сторонник конституционной
монархии, выступал против социальных реформ и реформы избирательного
права. В 1848 г. свергнут революцией, бежал в Великобританию. Вернувшись
в 1849 г. во Францию, отошел от политики.]
13 На собрании, состоявшемся в Париже 29 ноября 1847 г. по случаю
17 годовщины Польского восстания 1830-1831 гг., М. А. Бакунин произнес
речь, в которой обличал политику царизма в Польше и призывал к
свержению самодержавия совместными силами русского и польского народов (см.:
Бакунин М.А. Собр. соч. и писем 1828-1876 гг. Т. III. М., 1935. С. 270-279).
14 И равенство заработной платы (φρ.).
15 Непрерывную (φρ.).
16 [Флокон (Flocon) Фердинан (1800-1866) — французский
политический деятель, журналист. Мелкобуржуазный демократ. В 1845-1848 гг.
главный редактор газеты «Реформ». После Февральской революции 1848 г.
член Временного правительства, затем Учредительного собрания, министр
земледелия и торговли (май — июнь 1848). Враждебно встретил Июньское
восстание 1848 г., поддержал диктатуру Л. Э. Кавеньяка; тем не менее был
выведен в конце июня 1848 г. из правительства. В дальнейшем отстаивал
амнистию повстанцам.]
17 Герцен имеет в виду отъезд М. А. Бакунина из Парижа в конце марта
1848 г. с целью направиться в Познаныцину. Однако берлинская полиция
помешала осуществлению этого намерения Бакунина. Он смог посетить только
Вроцлав, откуда в мае 1848 г. направился в Прагу.
18 Объятием (фр. accolade).
19 «Что за человек! Что за человек!» (φρ.).

Комментарии
907
20 Виндишгрец командовал австрийскими войсками, подавившими
восстание в Праге в июне 1848 г. Во время перестрелки была смертельно ранена
в своем доме жена Виндишгреца, подошедшая к окну.
21 Образованы в слишком классическом духе (нем,).
22 Императорско-королевскую (нем. kaiserlich-königliche).
23 [Орлов Алексей Фёдорович ( 1786-1861) — граф, государственный деятель,
генерал от кавалерии (1833), князь (1856). Участник подавления Восстания
декабристов. В 1844-1856 гг. шеф жандармов и начальник III отделения.
В 1856 г. первый уполномоченный России на Парижском конгрессе,
подписал Парижский мир 1856 г. В 1856-1860 гг. председатель Государственного
совета и Кабинета министров.]
24 В Петропавловской крепости летом 1851 г. М. А. Бакунин написал для
Николая I свою «Исповедь», в которой нашли отчетливое выражение его
панславистские тенденции. «Я буду исповедоваться Вам как духовному
отцу», — писал он царю. В «Исповеди» Бакунин покаялся перед царем во всех
своих проступках, а свою революционную деятельность назвал безумием
и преступлением, вызванным незрелостью ума (см.: Бакунин М.А. Собр. соч.
и писем... Т. IV. С. 104-206). Бакунин понимал, что «Исповедь» может только
скомпрометировать его в глазах революционеров, и поэтому стремился скрыть
ее действительное содержание. Он уверял Герцена в своем письме от 8 декабря
1860 г., что «...письмо мое <т, е. "Исповедь">... было написано очень твердо
и смело...» (там же, стр. 366).
25 Передовую статью (англ.).
26 [Непир (Napier, раньше Neper, Napair) Чарльз (1786-1860) —
британский адмирал. В 1854 г. (во время Крымской войны 1853-1856 гг., в которой
Великобритания выступила на стороне Турции) получил командование
британским балтийским флотом, который с 28 мая блокировал русские берега
и порты Балтийского моря; после соединения с французским флотом взял
крепость Бомарзунд и в начале августа занял Аландские острова, но других
успехов не имел и в сентябре был отозван.]
27 [Муравьев-Амурский Николай Николаевич (1809-1881) — граф,
российский государственный деятель и дипломат, почетный член Петербургской АН
(1858). В 1847-1861 гг. генерал-губернатор Восточной Сибири. Содействовал
изучению и освоению края. После ряда военных экспедиций по Амуру в 1854-
1855 гг. заключил 16 мая 1858 г. в Айгуне договор с китайцами, по которому
к России присоединялся Амурский край, за что возведен был в графское
достоинство с наименованием Амурским.]
28 Осужденный в конце 1861 г. на шесть лет каторги и вечное поселение
в Сибири, М. И. Михайлов был закован в цепи и направлен на тяжелейшие
каторжные работы на Кандинские прииски, где и погиб в 1865 г. (см. статью
Герцена «Убили» — Герцен А. И. Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. XVIII).
29 Генерал-губернатор Восточной Сибири М. С. Корсаков в июне 1861 г.
дал М. А. Бакунину разрешение на поездку по Амуру, чем Бакунин
воспользовался для побега. За эту «оплошность» Корсаков получил строжайший
выговор от Александра И.

908
Комментарии
30 [Попов Андрей Александрович (1821-1898) — русский военно-морской
деятель, кораблестроитель, генерал-адъютант, адмирал (1891). Участник
Крымской войны. В 1858-1861 гг. командовал отрядом кораблей в Тихом
океане.]
31 Добрыми друзьями (φρ.).
32 [Тургенев Иван Сергеевич (1818-1883) — крупнейший русский писатель
реалист. Был в дружеских отношениях с М. А. Бакуниным, которого
неоднократно выручал в сложных финансовых ситуациях.]
33 [«Колокол* — первая русская бесцензурная газета, 1857-1865 гг.,
Лондон, 1865-1867 гг., Женева. Издатели — А. И. Герцен и Н. П. Огарёв.
Пользовался значительным влиянием во всех сферах российского общества. Имел
большое число добровольных корреспондентов в России. В 1868 г. издавался
на французском языке с русским приложением. Факсимильное переиздание
вышло в Москве в 1962-1964 гг.]
34 [Фрич (Fric) Йосеф Вацлав (1829-1890) — чешский политический
деятель буржуазно-демократического направления, писатель. В революции
1848-1849 гг. представлял радикальное крыло чешской буржуазии.
Организатор Пражского восстания 1848 г. За участие в подготовке Майского заговора
1849 г. был арестован австрийскими властями и приговорен к 18-летнему
тюремному заключению. В 1854 г. освобожден по амнистии. В 1848 г.
сотрудничал с Бакуниным во время славянского съезда в Праге и при подготовке
революционного движения в Богемии.]
35 Богема с Бургундской улицы (φρ.).
36 [Лаланд (Lalande) Жозеф Жером Лефрансуа де (1732-1807) —
французский астроном, член Парижской АН (1753), иностранный почетный член
Петербургской АН (1764). Составил каталог свыше 47 тыс. звезд.]
37 Название дома в Лондоне, в котором Герцен жил с ноября 1860 г. до июня
1863 г.
38 Усаживает его поудобнее (φρ.).
39 В ромбиках (φρ.).
40 [Πотебня Андрей Афанасьевич (1838-1863) — революционный демократ,
организатор Комитета русских офицеров в Польше. Служил в Шлиссельбург-
ском полку подпоручиком. Поддерживал связь с А. И. Герценом и Н. П.
Огаревым. В 1862 г., накануне казни И. Н. Арнгольдта и др., покушался на жизнь
царского наместника А. Н. Лидерса. В 1863 г. в рядах польских повстанцев.
Погиб в бою с царскими войсками.]
41 Исправлений (фр. rectification).
42 [Падлевский (Padlewski) Зыгмунт (1835-1863) — польский
революционер-демократ. Офицер русской армии. В августе 1862 г. был кооптирован
в состав руководящего повстанческого центра —- Центрального национального
комитета (ЦНК) и стал революционным начальником Варшавы. От имени
ЦНК вел переговоры с А. И. Герценом в Лондоне (сентябрь 1862) и ЦК
«Земли и воли» в Петербурге (ноябрь 1862). После начала Польского восстания
1863-1864 гг. Падлевский — военный начальник Плоцкского воеводства.
22 апреля 1863 г. был взят в плен и вскоре расстрелян.]

Комментарии
909
43 [Гиллер (Gitter) Агатон (1831-1887) — польский революционер, один
из руководителей Восстания 1863 г., журналист, историк, исследователь
Сибири, автор объемного критического по отношению к русскому правительству
труда: «История событий 1862-1864 г.» (Париж, 1867-1871). В 1862 г. вошел
в Центральный национальный комитет, занимавшийся подготовкой восстания,
В сентябре 1862 г. вместе с Падлевским ездил в Лондон к Герцену. Во время
восстания вошел в состав созданного на основе ЦНК временного народного
правительства, заведовал отделом прессы.]
44 За участие в Восстании 1830-1831 гг. А. Гиллер был сослан в Сибирь.
Возвратившись в Польшу в конце 1850-х гг., он примкнул к правому крылу
повстанческой организации.
45 Статья Герцена «Русским офицерам в Польше» была напечатана в
«Колоколе» от 15 октября 1862 г. (см.: Герцен А. И. Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. XVI).
46 Третьим, помимо С. Падлевского и А. Гиллера, был В. Милович,
представитель правого крыла «красных».
47 [Милович Владимир (1838-1884) — польский юрист и журналист,
деятель польского национально-освободительного движения, эмиссар польской
эмиграции, подготовляющей Январское восстание 1863 г. (член комиссии
оружия). Во время учебы в Киеве был одним из основателей и членом тайного
Тройницкого союза (Zwiazek Trojnicki), который, вместе с кругом польских
офицеров в Санкт-Петербурге, подготавливал восстание.]
48 Письмо Центрального национального комитета издателям «Колокола»
было опубликовано в «Колоколе» от 1 октября 1862 г.
49 [Сазонов Николай Иванович (1815-1862) — русский публицист,
общественный деятель. Из дворян. Входил в состав кружка А. И. Герцена. С конца
1830-х гг. жил в Париже, где сблизился с революционными эмигрантами
из других стран. Участвовал в Революции 1848 г., входил в редакции
демократических газет. С середины 1850-х гг. сотрудничал под псевдонимами
в петербургских и московских периодических изданиях. В 1858 г. получил
разрешение вернуться в Россию, но не воспользовался им.]
50 Исповедание веры, мировоззрение (φρ.).
51 Во второй половине октября 1862 г. в Варшаву уехали С. Падлевский
и А. Гиллер, в Париж —- В. Милович.
52 Исправленная опечатка. <Было: ...о рекрутском наборя в... Исправлено
на: ...о рекрутском наборе в... — Ред.>
53 Осенью 1862 г. царские власти издали указ о рекрутском наборе в Царстве
Польском, осуществлявшемся по заранее составленным спискам. Этой мерой
царские власти пытались покончить с революционным движением в Польше.
Проведение набора в январе 1863 г. послужило поводом для начала восстания.
54 В национальном движении в Польше в начале 1860-х гг. «белые»
объединяли либеральную шляхту и буржуазию, были против революционных
методов борьбы и выступали сторонниками умеренных реформ. Герцен не совсем
точен, относя факт перехода «белых» на сторону движения к осени 1862 г.,
когда был объявлен рекрутский набор. В период подготовки восстания и в его
начале «белые» не участвовали в движении. Они присоединились к восстанию

910
Комментарии
в конце февраля — начале марта 1863 г., когда начались дипломатические
«пропольские» выступления западноевропейских держав.
55 М. А. Бакунин выехал из Лондона 21 февраля 1863 г., за месяц до
экспедиции Т. Лапинского, и присоединился к ней в шведском порту Хальсинг-
борге, чтобы пробраться в восставшую Польшу. После провала экспедиции,
в конце марта 1863 г., он направился в Стокгольм для установления связей
с финскими и шведскими революционерами и находился там почти до конца
1863 г. Об экспедиции Лапинского Герцен рассказал в главе «Пароход "Ward
Jackson"».
[Лапинский (Lapinski) Феофил (Теофил) (1826/1827-1886) — деятель
польского национально-освободительного движения. В 1848-1849 гг. находился
в первых рядах Венгерской революции, во время Крымской войны сражался
на стороне Турции, воевал против России в Черкесии (1857-1858), а в 1863 г.
вместе с М. А. Бакуниным возглавил военно-морскую экспедицию на Жмудь
(Литва) в помощь польскому восстанию... Герцен дал Лапинскому следующую
характеристику: «Он был долго на Кавказе со стороны черкесов и так хорошо
знал войну в горах, что о море и говорить было нечего <...> Лапинский был
в полном смысле кондотьер. Твердых политических убеждений у него не было
никаких. Он мог идти с белыми и красными, с чистыми и грязными,
принадлежа по рождению к галицийской шляхте, по воспитанию — к австрийской
армии, он сильно тянул к Вене. Россию и все русское он ненавидел дико,
безумно, неисправимо. Ремесло свое, вероятно, он знал, вел долго войну и написал
замечательную книгу о Кавказе».]
56 Потебня прибыл в Лондон в середине февраля 1863 г. и после свидания
с Герценом 22 февраля выехал в Польшу.
67 А. А. Слепцов приехал в Лондон для переговоров с Герценом и Н. П.
Огаревым. Он предлагал превратить «Колокол» в орган «Земли и воли», а также
создать в Лондоне главный совет общества. Первое предложение не было
принято Герценом, а совет общества был создан.
58 [Ковно — официальное название г. Каунас в Литве до 1917 г.]
59 А. А. Потебня возглавил отряд, принявший непосредственное участие
в Польском восстании, и погиб в марте 1863 г. в сражении у Песчаной Скалы.
60 [Мартьянов Петр Алексеевич (1835-1865) — представитель русского
народного свободомыслия XIX в., бывший крепостной крестьянин. Перед
реформой 1861 г. выкупился и, разоренный помещиком, уехал в Лондон.
Здесь познакомился с А. И. Герценом и Н. П. Огаревым. В 1862 г. опубликовал
книгу «Народ и государство» и в «Колоколе» — письмо Александру II с
требованием Земской думы. В 1863 г., по возвращении в Россию, был осужден
на 5 лет каторги.]
61 [Корде Шарлотта (Корде д'Армон) (Corday d'Armont) (1768-1793) —
французская дворянка из Нормандии, связанная с жирондистами и
подосланная ими в Париж для убийства Марата. Проникнув с помощью обмана в дом
Марата, заколола его кинжалом. Была казнена по приговору Революционного
трибунала.]
62 Герцен имеет в виду, в первом случае, описанную им в главе «Апогей
и перигей» встречу с русской девушкой, заявившей ему: «Друзья ваши

Комментарии
911
и сторонники ваши вас оставят». В другом случае, подразумевая под именем
библейского пророка Даниила — П. А. Мартьянова, он имеет в виду его
высказывания о падении влияния «Колокола» в связи с выступлениями Герцена
в защиту восставшей Польши.
[Н. Я. Николадзе]
«Народное дело»
Впервые (без подписи): Современность. 1868. № 7. 15 сент. С. 103-111.
Печатается по этому изданию.
Николадзе Нико (Николай) Яковлевич (1843-1928) — грузинский
общественный деятель, философ, литературный критик, участник демократического
движения 1860-х гг. в России и Грузии. Был знаком с Чернышевским,
Герценом, Добролюбовым, К. Марксом, Л. Бланом, сотрудничал в
«Современнике», «Колоколе», был первым издателем и редактором собрания сочинений
Чернышевского. Общественные взгляды Николадзе до 1880-х гг. носили
радикальный характер: пропагандировал активные выступления против
царизма, коренное переустройство общества и т. п. Однако впоследствии стал
проповедовать мирные средства борьбы.
«Современность» — журнал, издавался в Женеве с апреля по сентябрь
1868 г. Вышло 7 номеров. Издание главным образом готовил сам Н. Я.
Николадзе, соредактором первых трех номеров был Л. И. Мечников, а
издателем — М. К. Элпидин, который в одном из своих писем категорически отрицал
свою причастность к журналу, кроме факта его выпуска в своей типографии.
После раскола «молодой эмиграции» Николадзе выпускал журнал в другом
издательстве.
1 [Элпидин Михаил Константинович (1835-1908) — участник
революционного движения 1860-х гг., издатель. По делу о «Казанском заговоре»
осужден на каторгу. В 1865 г. бежал из тюрьмы за границу. В 1866-1906 гг.
владелец русской типографии в Женеве, издал ряд журналов, около 200 книг,
в том числе первое собрание сочинений Н. Г. Чернышевского. Был членом
Женевской секции I Интернационала.]
2 [Лига Мира и Свободы — буржуазная пацифистская организация,
созданная в 1867 г. в Швейцарии мелкобуржуазными республиканцами и
либералами — во главе ее стояли Ш. Лемонье (Франция) и Г. Гёгг (Германия).
Лига была весьма разнородна по своему составу. В нее входили
представители многих стран Европы, включая Россию: Дж. Гарибальди, Дж. Мадзини,
В. Гюго, Л. Блан, М. А. Бакунин (принимал участие в работе в 1867-1868 гг.),
Дж. Милль, Н. П. Огарёв, Л. Кошут и др. В начале своей деятельности Лига
пыталась использовать в своих целях рабочее движение. Своей конечной целью
Лига намечала установление всеобщего вечного мира путем создания
общеевропейской республиканской федерации — Соединенных Штатов Европы.]
3 [Бюхнер (Büchner) Людвиг (1824-1899) — немецкий врач,
естествоиспытатель и философ, представитель вульгарного материализма; понимал

912
Комментарии
сознание не как активное отражение объективной реальности, а как зеркальное
(пассивное) отражение действительности; сторонник социального дарвинизма.]
4 [Молешот (Moleschott) Якоб (1822-1893) — известный голландский
физиолог (работал в Нидерландах, Германии и Италии) и философ,
представитель вульгарного материализма. Вместе с Л. Бюхнером сильно содействовал
выработке и распространению материалистического мировоззрения.]
5 [Боклъ (Buckle) Генри Томас (1821-1862) — английский историк,
социолог-позитивист. Видный представитель географической школы в социологии.
Предпринял попытку при изучении истории применить закон причинности,
истолкованный в духе материализма. Испытал влияние О. Конта.]
6 {Дарвин (Darwin) Чарлз Роберт (1809-1882) — английский
естествоиспытатель, основатель эволюционного учения о происхождении видов
путем естественного отбора. Учение Дарвина разрушило креационистскую
концепцию о сотворении видов, подорвало основы представления о
божественном происхождении человека, об его исключительном положении в системе
органического мира.]
7 [Льюис (Lewes) Джордж Генри (1817-1878) — английский журналист,
литературный критик и философ-позитивист, последователь О. Конта.
Основатель журнала «Fortnightly Review». Рассматривал историю философии
не как прогресс научной мысли, а как историю человеческих заблуждений,
доказывающую невозможность иного пути познания, кроме позитивизма.]
8 [Спенсер (Spencer) Герберт (1820-1903) — английский философ,
главный представитель эволюционизма, получившего во второй половине XIX в.
широкое распространение. Под философией понимал совершенно однородное,
целостное, основанное на конкретных науках знание, достигшее универсальной
общности, т. е. высшей ступени познания закона, охватывающего весь мир.
По Спенсеру, этот закон состоит в развитии (эволюционизм).]
9 [Миллъ (Mill) Джон Стюарт (1806-1873) — английский
философ-позитивист, экономист и общественный деятель. С 1823 по 1858 гг. служил в Ост-
Индской компании. В 1865-1868 гг. — член палаты общин, где поддерживал
либеральные и демократические реформы. Все знание, по Миллю, проистекает
из опыта, его предметом являются наши ощущения. Материя — лишь
постоянная возможность ощущений, а сознание — возможность их переживаний.]
10 [Сенсуализм (от лат. sensus — восприятие, чувство) — направление в
теории познания, согласно которому ощущения и восприятия — основа и главная
форма достоверного познания. Противостоит рационализму. Основной принцип
сенсуализма — «нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах» ; витализм
(от лат. vita — жизнь) — биологическая и философская концепция, согласно
которой явления жизни обладают специфическим характером, в силу чего
они радикально отличаются от физико-химических явлений. Виталист
приписывает активность живых организмов действию особой «жизненной силы»;
спиритуализм (от лат. spiritualis — духовный) — философское воззрение,
рассматривающее дух в качестве первоосновы действительности, как особую
бестелесную субстанцию, существующую независимо от материи; анимизм
(от лат. anima -душа) — философское и физиологическое учение, по которому

Комментарии
913
душевная деятельность принимается за принцип, за основную точку всякой
другой деятельности в человеческом теле; материализм (от лат. materialis —
вещественный) — философское направление, которое исходит из того, что
мир материален, существует объективно, вне и независимо от сознания,
что материя первична, никем не сотворена, существует вечно, что сознание,
мышление — свойство материи, что мир и его закономерности познаваемы.
Материализм противоположен идеализму; их борьба составляет содержание
историко-философского процесса.]
11 [Фиоритура (итал. fioritura, буквально — цветение) — название
музыкального украшения в вокальной или инструментальной партии, один
из способов аранжировки.]
12 [Бэкон (Bacon) Фрэнсис (1561-1626) — английский философ, основатель
методологии опытной науки, учение которого стало отправным пунктом
мышления всего Нового времени. Как государственный и политический деятель
Бэкон занимал видные посты в тогдашней Англии: генеральный прокурор
и лорд-хранитель Большой печати, лорд-канцлер и др. Как философ Бэкон
начинал с резкой критики средневековой схоластики. Он был убежден, что
природу можно покорить, лишь подчиняясь ее собственным имманентным
законам, не искажая ее образа. Бэкон обосновал эмпирический метод в качестве
единственно правильного метода исследования законов природных явлений,
описал различные виды опытного познания, способы и разновидности
эксперимента, разработал и сформулировал основные закономерности индукции
и индуктивного познания природы.]
13 [Конт (Conte) Огюст (1798-1857) — французский философ,
родоначальник социологии, методолог и популяризатор науки, преподаватель
Парижского политехникума, один из основоположников позитивизма, социальный
реформатор, предложивший теократическую утопию на основе «позитивной
религии человечества». Оставил большое литературное наследие, главное
из которого — шеститомный «Курс позитивной философии» (1830-1842).]
M. Н. Катков
Кто наши революционеры?
[Характеристика Бакунина]
Впервые: Московские ведомости. 1870. № 4. 6 января. С. 1-2. Без
заглавия и упоминания фамилии автора. Печатается по изд.: Катков M. Н.
Идеология охранительства / Сост., предисл. и комм.: Климаков Ю. В. /
Отв. ред. О. Платонов. М., 2009. С. 362-373.
Катков Михаил Никифорович (1818-1887) — известный журналист и
публицист. Родился в Москве, в семье мелкого чиновника. Учился на словесном
отделении Московского университета, где увлекался философией, изучал
Гегеля и на этой почве сблизился с кружком Белинского. Известность Катков
приобретает с 1856 г., когда совместно с П. М. Леонтьевым начинает издавать
«Русский вестник», в котором развивалась весьма умеренная консервативно-

914
Комментарии
либеральная программа в английско-аристократическом духе. В начале
1860-х гг. поднимает резкую полемику против «Современника» и «Русского
слова» — органов радикальной мелкой буржуазии, разражается статьями
против Герцена, обвиняя его в провокации молодежи на революционные
выступления. В период Польского восстания (1863) Катков, выступая в роли
главного идеолога дворянско-полицейской реакции, открывает в «Русском
вестнике» и в газете «Московские ведомости» яростную кампанию за
беспощадное подавление «мятежа». Эти статьи по польскому вопросу снискали
автору-редактору необычайную популярность в среде реакционного
дворянства и сделали его официальным выразителем шовинистической политики
великодержавного государства.
В последние годы царствования Александра П, в период лорис-меликовской
«диктатуры сердца», Катков становится в некоторую реакционную оппозицию
правительству, возлагая на «либерализм» последнего ответственность за
размах революционного движения.
1 [Черкесов Александр Александрович (1839-1908) — российский
общественный деятель. С 1862 г. член «Земли и воли», соратник Н. А. Серно-Соловьевича.
Владелец публичной библиотеки и книжных магазинов в Санкт-Петербурге,
Москве и ряде др. городов. Просветительская работа среди неграмотного
народа велась с целью подготовки его к грядущей борьбе с самодержавием. Будучи
столичным мировым судьей, А. А. Черкесов в декабре 1869 г. был арестован
по подозрению в связях с революционерами. В 1870-х гг. присяжный
поверенный, защитник на политических процессах («процессе 193-х»).]
2 [Этим документом, подписанным Александром II в адрес председателя
Комитета министров П. П. Гагарина, правительству предписывалось
«охранять русский народ от зародышей вредных лжеучений» (см. Полное собрание
законов Российской империи. Собр. 2. Т. 46. Отд. 1. С. 547).]
3 [Худяков Иван Александрович (1842-1876) — российский
революционер, этнограф, фольклорист. Издавал сборники русских народных песен
(1860), сказок (1860-1862), загадок (1861). С 1865 г. руководитель Санкт-
Петербургского филиала ишутинцев. В 1866 г. по делу Д. В. Каракозова сослан
на вечное поселение в Верхоянск.]
4 [Нечаев Сергей Геннадьевич (1847-1882) — участник российского
революционного движения. Организатор тайного общества «Народная расправа»
в Москве (1869). Применял методы мистификации и провокации. В 1869 г.
организовал в Москве убийство студента И. И. Иванова, которого заподозрил
в предательстве, и скрылся за границу. В 1872 г. выдан швейцарскими
властями России, приговорен к 20 годам каторги (1873). Умер в Алексееве ком
равелине Петропавловской крепости. Методы Нечаева («нечаевщина»)
вызвали резко негативную реакцию русского общества.]
5 [М. А. Бакунин женился в октябре 1858 г. на Антонине Ксаверьевне
Квятковской, которая была моложе его почти на 27 лет. На венчании в градо-
томской церкви Бакунин, желая быть моложе, уменьшил свой возраст до 40
лет, о чем сохранилась запись в метрической книге.]
6 «Всеобщая газета» (нем.).

Комментарии
915
7 [Вердер (Werder) Карл (1806-1893) — немецкий философ-гегельянец
и драматург, с 1834 г. был приват-доцентом по кафедре философии
Берлинского университета, а с 1838 г. экстраординарным профессором.]
8 [В действительности Бакунин состоял на службе у известного в 1840-1860 гг.
откупщика, золотопромышленника Д. Е. Бенардаки (1799-1870) не по откупам,
а по делам Амурской компании.]
9 [В конце 1861 г. Бакунин бежал из Сибири, хотя могло случиться, что
письмо, отправленное Бакуниным с оказией в 1861 г., дошло до Каткова
в 1862 г.]
10 [Поскольку эти события имели место в 1860 г. и начале 1861 г., то этим
опровергается вышеприведенное сообщение Каткова, будто последнее письмо
от Бакунина он получил в 1862 г.]
11 [В действительности в своем письме от 2 января 1861 г. М. А. Бакунин
просил 4000 руб. сер., а вернуть намеревался около 5000 руб. По подсчетам
Бакунина на 1 марта 1861 г. эта сумма составила 5175 руб. сер. В конце
концов братья Бакунины выдали откупщику вексель на всю забранную у него
М. Бакуниным сумму.]
12 [Откуп — система сбора с населения налогов и других государственных
доходов, при которой государство за определённую плату передаёт право их
сбора частным лицам (откупщикам).]
13 [Бакунин писал о двух годах.]
14 [Имеется в виду Николай Николаевич Муравьев-Амурский.]
15 [Каракозов Дмитрий Владимирович (1840-1866) — народник, член
кружка ишутинцев. 4 апреля 1866 г. в Петербурге покушался на жизнь
императора Александра И. Был схвачен и повешен по приговору Верховного
уголовного суда.]
16 И всякие другие, и прочие (um.).
17 [Мерославский (Mieroslawski) Людвик (1814-1878) — польский
политический и военный деятель. Участник Польского восстания 1830-1831 гг.
С 1842 г. — член «Централизации» польского Демократического общества.
В 1845 г. был направлен в Познань для организации польского
освободительного восстания, но незадолго до намеченного срока восстания (февраль
1846) был арестован прусскими властями и приговорен к казни (заменена
пожизненным заключением). Был освобожден в результате начавшейся
в марте 1848 г. революции в Германии. В марте-мае 1848 г. руководил
сформировавшимися в Познанском княжестве польскими национальными
отрядами. В начале Польского восстания 1863-1864 гг. был провозглашен
диктатором с передачей полномочий военного руководства восстанием.
Однако в феврале 1863 г. Мерославский потерпел поражение от царских войск,
после чего уехал за границу.]

916
Комментарии
[П.Л.Лавров]
Смерть М. А. Бакунина
Печатается по изд.: Вперед! Двухнедельное обозрение. 1876. 1 июля.
№ 36. С.402-403.
Лавров Пётр Лаврович (1823-1900) — российский философ позитивистского
направления, политический деятель, социолог и публицист, один из идеологов
революционного народничества. В 1837-1842 гг. обучался в Петербургском
артиллерийском училище; с 1846 г. — профессор математики Петербургской
военной академии; в 1858 г. был произведен в полковники. Участник русского
революционного движения 1860-х гг. В 1868-1869 гг. опубликовал
«Исторические письма», пользовавшиеся большой популярностью среди революционной
молодежи. В связи с покушением Д. Каракозова на царя Александра II П. Лавров
по приговору военного суда был сослан в Вологодскую губернию, откуда бежал.
С 1870 г. — в эмиграции. В 1873-1876 гг. редактор журнала «Вперед!», в 1883-
1886 гг. «Вестника "Народной воли"».
Похороны М. А. Бакунина
Печатается по изд.: Вперед! Двухнедельное обозрение. 1876. 15 июля.
С. 438-439.
1 [Брусе (Brousse) Поль Луи (1844-1912) — французский
мелкобуржуазный социалист, один из лидеров поссибилистов. По профессии врач. Участвовал
в Парижской коммуне 1871 г., после подавления которой эмигрировал вначале
в Испанию, а затем в Швейцарию, где сблизился с М. А. Бакуниным и
присоединился к анархистам; был одним из руководителей анархистской
организации в Швейцарии — Юрской федерации, входившей в I Интернационал.]
2 [Рейхелъ (Reichet) Адольф Генрих Иоганн (1820-1896) — немецкий
хоровой дирижер, музыкальный педагог, пианист, композитор. С М. А.
Бакуниным подружился, познакомившись в 1842 г. в Дрездене, и затем
переписывался многие годы, в том числе в период тюремного заключения Бакунина.
Поддерживал дружеские отношения с И. С. Тургеневым и с А. И. Герценом;
вторым браком был женат (с 1849) на Марии Эрн, которая была близким
другом и доверенным лицом Герцена. В 1857-1867 гг. преподавал в Дрезденской
консерватории и одновременно руководил Певческой академией Драйсига.]
3 [Допущена неточность: друг Бакунина Адольф Рейхелъ был музыкантом,
а врачом был К. Фохт.]
4 [Фохт (Vogt) Карл (1817-1895) — немецкий естествоиспытатель,
зоолог, палеонтолог, врач, а также философ, представитель вульгарного
материализма (философские взгляды изложены в естественно-научных работах).
Участник Революции 1848 г., член Франкфуртского национального собрания;
был заочно приговорен к смертной казни и до конца жизни жил в эмиграции
в Швейцарии. Занимал пост ректора Женевского университета.]
5 [Кохер (Kocher) Эмиль Теодор (1841-1917) — швейцарский хирург,
лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине (1909) «за работы
в области физиологии, патологии и хирургии щитовидной железы». В 1872 г.

Комментарии
917
получил должность профессора хирургии и директора хирургической клиники
Бернского университета.]
6 [ШвицгебелъАдемар (1844-1895) — анархист-революционер, активный
участник политических событий 1848 г. В марте 1866 г. вступил в
Международную ассоциацию рабочих. Убежденный сторонник коллективной
собственности, с 1869 г, он примкнул к бакунистам, был членом тайного Альянса.
В 1871 г., вместе с М. Бакуниным и Дж. Гийомом, стал основателем Юрской
федерации.]
7 [Кафиеро (Cafiero) Карло (1846-1892) — итальянский анархист,
сторонник и последователь М. А. Бакунина. Его жена — Олимпиада Евграфовна
Кутузова — дворянка Тверской губ. На средства Кафиеро для четы
Бакуниных в 1873 г. была приобретена вилла «Бароната» в Швейцарии на границе
с Италией.]
8 [Флоке (Floquel) Шарль Томас (1828-1896) — французский
политический деятель, деятельный участник борьбы на баррикадах во время
Революции 1848 г. В 1872-1876 гг. был сначала членом, а затем вице-президентом
и президентом муниципального совета г. Парижа. В 1876 г. избран в палату
депутатов и переизбирался в 1877и 1881 гг. Занял место на крайней левой;
вотировал за полную амнистию коммунарам.]
9 [Жуковский Николай Иванович (1833-1895) — русский революционер,
бакунист. В 1861-1862 гг. участник революционных кружков в Петербурге.
Избежал ареста, выехав в 1862 г. за границу. Отказался возвратиться в
Россию, где в 1864 г. по делу «карманной типографии» П. Д. Балл ода был заочно
приговорен к лишению всех прав состояния и изгнанию из пределов
Российской империи. За границей сблизился с издателями «Колокола» и стал одним
из деятелей «молодой эмиграции». В 1868 г. участвовал с М. А. Бакуниным
в выпуске 1-го номера журнала «Народное дело», в 1868-1869 гг. состоял
в Альянсе социалистической демократии. С 1869 г. член I Интернационала,
но в 1872 г., после исключения Бакунина, в знак солидарности с ним вышел
из Интернационала.]
10 [Гилъом (Guilliome) Джеймс (1844-1916) — один из руководителей
анархистского движения в Швейцарии и Франции. По профессии школьный
учитель. Член швейцарских организаций I Интернационала (с 1868),
являлся ближайшим соратником М. Бакунина, одним из руководителей тайного
анархистского Альянса, одним из организаторов (1870) анархистской
Юрской федерации, редактором анархистских газет «Le progrès» (1868-1870),
«Le solidarité» (1870), «Bulletin de la Fédération jurassienne» (1872-1878).
За раскольническую деятельность вместе с M. Бакуниным Гаагским
конгрессом (1872) был исключен из Интернационала.]
11 [Реклю (Reclus) Жан Жак Элизе (1830-1905) — французский географ,
социолог и теоретик анархизма. В 1865 г. вступил в I Интернационал, где
поддерживал Бакунина. Активный участник Парижской коммуны (1871), после
поражения которой был изгнан из Франции. В 1892-1905 гг. — профессор
географии созданного по его инициативе Нового университета в Брюсселе.
Его брат — Эли (1827-1904) — журналист, публицист и этнолог.]

918
Комментарии
П. Н.Ткачёв
Анархия мысли
Впервые опубликовано в «Набате» (№ 1-1875, 2/3 и 4-1876) и
отдельным изданием: Анархия мысли. Собрание критических очерков
П. Н. Ткачева. Лондон [отпечатано в Женеве]: журн. «Набат», 1879. [2],
78 с. Отрывки печатаются по изд.: Ткачёв П. Н. Сочинения: В 2 т. / Сост.,
примеч. и библиогр. послесл. В. М. Шахматова. Общ. ред. А. А. Галакти-
онова и др. М.: Мысль, 1976]. Т. 2. (АН СССР. Ин-т философии / Филос.
наследие). С. 103-124.
Ткачёв Пётр Никитич (1844-1885/86) — русский революционер, идеолог
бланкистского крыла в демократическом народничестве, публицист. Участник
российского революционного движения 1860-х гг. Сотрудник журналов
«Русское слово» и «Дело». С1873 г. в эмиграции. В 1875-1881 гг. издатель журнала
«Набат». Сторонник заговорщических методов борьбы: считал необходимым
пробудить революционную инициативу масс путем антиправительственных
акций (заговоры, дезорганизация государственного механизма и т. п.),
проводимых конспиративной централистской партией.
1 Подзаголовок «Статья первая» поставлен нами, в № 1 «Набата» за 1875 г.
статья не имеет подзаголовка.
2 Увеличение началось с 1872 г. и особенно стало заметно в 1875 г. —
в 2 раза по сравнению с предыдущим 1874 г. (приблизительный подсчет
по «Сводному каталогу русской нелегальной и запрещенной печати XIX века».
М., 1971. Ч. VII).
3 «Государственность и анархия». Введение. Ч. I. 1873 (Изд.
Социально-революционной партии. Т. 1) — сочинение М. А. Бакунина, изданное
в Цюрихе [Государственность и анархия: [Борьба двух партий в
Интернациональном обществе рабочих]. Введение. Ч. 1. [Женева], 1873. [2], 308, 24 с.
(Изд. Социально-революционной партии. Т. I).]. На книге автор не обозначен,
но Ткачев, безусловно, знал об авторстве Бакунина. Ткачев неточно приводит
в статье название брошюры П. Л. Лаврова «Русской социально-революционной
молодежи». Анонимная прокламация «К русским революционерам, 1873,
сент. (Революц. община рус. анархистов, № 1)» написана Владимиром Авгу-
стовичем Голынтейном (Гольдштейном) (ок. 1849-1917) и представляет собой
программу кружка так называемых «молодых бакунистов», члены которого
позднее (с 1875) стали издавать газету «Работник».
4 Исповедание веры (φρ.).
5 [«Работник» (подзаголовок «Газета русских рабочих») —
народническая газета бакунистского направления. Издавалась с января 1875 г. по март
1876 г. в Женеве Н. И. Жуковским, 3. К. Ралли, А. Л. Эльсницем, В. А.
Гольдштейном, Н. А. Морозовым, Н. А. Саблиным. Вышло 15 номеров (в 1875 г. «
12,в1876г.«3). Язык статей был стилизован под народный.]
6 [Бисмарк (Bismarck) Отто Эдуард Леопольд фон Шёнхаузен (1815-
1898) — государственный деятель Пруссии и Германии, генерал-фельдмаршал
(1866). В1847-1848 гг. депутат ландтага Пруссии. В 1859-1862 гг. посланник

Комментарии
919
Пруссии в России. С 1862 г. министр-президент и министр иностранных дел
Пруссии. В 1860-х гг. осуществил военную реформу в стране, значительно
усилил армию. С1867 г. бундесканцлер, в 1871-1890 гг. первый рейхсканцлер
Германской империи.]
7 [Гамбетта (Gambetta) Леон (1838-1882) — премьер-министр и министр
иностранных дел Франции в 1881-1882 гг. Лидер левых республиканцев,
член «Правительства национальной обороны» (сентябрь 1870 г. — февраль
1871 г.), В 1870-х гг. выступал против клерикалов и монархистов. В конце
жизни сблизился с правыми буржуазными республиканцами.]
8 Ткачев имеет в виду «Философию права» Гегеля. Об отношении Ткачева
к гегелевской философии вообще см. в его рецензии на «Философию природы»
Гегеля и в статье «Немецкие идеалисты и филистеры».
9 «Прибавление А» было помещено в книге Бакунина «Государственность
и анархия» в качестве приложения с отдельной пагинацией. В дальнейшем,
как и выше (три хорошие и четыре дурные черты народного идеала), Ткачев
цитирует преимущественно это «Прибавление А», которое рассматривалось
современниками как программа бакунистов.
10 Т. е. П. Л. Лаврова.
11 [Сцилла и Харибда в древнегреческой мифологии — два чудовища,
обитавшие на прибрежных скалах по обе стороны морского пролива и губившие
мореплавателей, между Сциллой и Харибдой — положение, когда опасность
угрожает и с той и с другой стороны (или с разных сторон).]
12 [Фихте (Fichte) Иоганн Готлиб (1762-1814) — немецкий философ,
один из крупнейших представителей немецкого идеализма (немецкой
классической философии). Профессор университета Йены (с 1794), ректор
Берлинского университета (с 1811). Философия Фихте как наука об опыте отвечает
на вопрос о возможности опыта как сознания предметов; неприятие «вещей
самих по себе» приводит к тому, что в качестве опоры может выступать лишь
спонтанная духовная деятельность. Основанием опыта является для Фихте
Я, его единство, что выражается им в трех основоположениях: «Я полагает
Я» ; «Я противополагает себя не-Я», «Я противополагает себя в Я не-Я». Эти
основоположения являются дело-действиями, т. е. такими действиями
человеческого духа, которые выражаются во всех психических актах.]
13 Мандатами, наказами (φρ.).
[Η. Я. Николадзе]
М. А. Бакунин
<Фельетон>
Впервые: Тифлисский вестник. 1876. № 143. 18 июня. С. 1-3.
Печатается по этому изданию.
1 [Полевой Николай Алексеевич (1796-1846) — русский журналист,
писатель и историк. С 1825 г. издавал журнал «Московский телеграф». Бур-

920
Комментарии
жуазный либерал, Полевой отстаивал идеи просвещения, промышленного
развития страны, усиления роли купечества, его равноправия с дворянством.]
2 [Надеждин Николай Иванович (1804-1856) — русский ученый, историк,
литературный критик, журналист. Окончил Московскую духовную академию.
После защиты диссертации, посвященной романтической поэзии (1830), —
профессор Московского университета по кафедре теории изящных искусств
и археологии (1831-1835). В 1831-1836 гг. издавал журнал «Телескоп» (где
в 1836 г. были опубликованы «Философические письма» П. Я. Чаадаева) и
приложение к нему газету «Молва», в которых сотрудничал В. Г. Белинский.]
3 [Кузен (Cousin) Виктор (1792-1867) — французский философ-идеалист
и политический деятель. Преподавал философию (1814-1820) в Высшей
нормальной школе, позднее ее директор. В 1817-1818 и 1824 гг. посетил
Германию, лично познакомился с Г. Гегелем и Ф. В. Шеллингом. В 1828-1851 гг.
профессор философии в Сорбонне.]
4 [Шеллинг (Schelling) Фридрих Вильгельм Йозеф (1775-1854) — один
из виднейших представителей немецкой трансцендентально-критической
философии. В 1798 г., в 23 года, — профессор в Йене. Здесь сближается с кружком
романтиков (братья А. и Ф. Шлегели, Новалис, Шлейермахер и др.). В Мюнхене
(1806-1820) становится членом Академии наук и генеральным секретарем
академии изящных искусств. В 1820-1826 гг. — профессор Эрлангенского,
с 1827 г. — вновь Мюнхенского и с 1841 г. — Берлинского университетов.
Сыграл значительную роль в дальнейшем развертывании проблематики
критической философии. Ранние работы Шеллинга стали важным связующим
звеном между философией Канта и Фихте, с одной стороны, и учением Гегеля,
с другой, которому Шеллинг во многом передал сам принцип своей философии.]
5 [Грановский Тимофей Николаевич (1813-1855) — историк,
общественный деятель, один из идеологов западников; заложил основы русской
медиевистики. С 1839 г. преподавал всеобщую историю в Московском
университете. Развитие мировоззрения и научной деятельности Грановского
протекали в тесной связи с идеями передовых представителей русской
мысли — Станкевича и Белинского. Впоследствии Грановский был связан также
с Герценом и Огаревым.]
6 [Менцелъ (Menzel) Вольфганг (1798-1873) — немецкий писатель и
критик. Дебютировал в 1823 г. сатирическими стихами «Steckvers», в 1824-1825 гг.
издавал с Фолленом в Цюрихе «Europaische Blatter», с 1825-1848 гг.
редактировал «Literaturblatt» вШтуттгарте. В своей «Немецкой литературе» (1827, 2 т.)
нападал на Гёте за его «безнравственность». Получил печальную известность
своими выступлениями против «Молодой Германии» как оплота
«безнравственности» и «антихристианских» устремлений.]
7 [Некрасов Николай Алексеевич (1821-1877/78) — знаменитый
русский революционно-демократический поэт и прозаик, публицист, издатель.
Редактор журнала «Современник» (1847-1866), который становится самым
популярным и влиятельным в России, постепенно приобретая всё более левое,
демократическое направление.
Поэма «Саша» написана в конце 1855 г., посвящена И. С. Тургеневу. Герой
поэмы Агарин во многом напоминает тургеневского Рудина: оба они фразеры,

Комментарии
921
«лишние люди» из дворянской среды. Тургенев утверждал, что «Саша»
написана под влиянием «Рудина». Между тем «Рудин» был опубликован
одновременно с «Сашей» — в № 1 «Современника» за 1856 г. Первые две строчки
из цитированного отрывка: Что ему книга последняя скажет, // То на душе
его сверху и ляжет <...>.]
8 [Аксаковы: Константин Сергеевич (1817-1860) — сын писателя Сергея
Тимофеевича Аксакова (1791-1859). Один из основоположников
славянофильства. Выступал также и как автор критических статей (важнейшая из них
«Обозрения современной литературы» в «Русской беседе», 1857,1). В своих
критических статьях бичевал интеллигенцию — за оторванность от народа
и литературу — за подражательность.
Иван Сергеевич (1823-1886) — младший сын С. Т. Аксакова. Известный
публицист, лидер славянофильства 1860-1870-х гг., публицист, общественный
деятель, славянофильский поэт. Редактор газет «День», «Москва», «Русь»,
журнала «Русская беседа» и др. В 1840-1850-х гг. выступал за отмену
крепостного права.]
9 [Киреевский Иван Васильевич (1806-1856) — религиозный философ,
литературный критик и публицист, один из основоположников
славянофильства. В 1823 г. вместе с А. И. Кошелевым основал «Общество любомудров»
(самораспустилось после Восстания декабристов). В 1832 г. начал издание
журнала «Европеец», запрещённого за статью Киреевского «Девятнадцатый
век» в 1-м номере. В 1830-1840-х гг. сблизился со старцами Оптиной пустыни.]
10 [Консидеран (Considérant) Виктор (1808-1893) — французский
социалист-утопист; распространял учение Ш. Фурье, которое безуспешно пытался
провести в жизнь в колонии Сан-Антонио в Техасе (США). Его главный труд
«Destinée sociale» (3 т., 1837-1845) представляет увлекательно написанное
изложение доктрины Фурье. Редактировал журналы «Le Phalanstère»
(«Фаланстер»), 1832-1834, «La Phalange» («Фаланга»), 1836-1843. Возглавлял
«Социетарную школу», основал объединение французских фурьеристов (1837),
издавал газету «La Démocratie pacifique» (1843-1851).]
11 [Блан (BlancJ Луи (1811-1882) — французский политик-социалист,
историк, журналист, деятель Революции 1848 г. В 1839 г. опубликовал
монографию «Организация труда», в которой представил свой идеал
общественного порядка, основанного на принципе «от каждого — по способностям,
каждому — по потребностям». После подавления восстания рабочих в июне
1848 г. Блан бежал в Англию, откуда вернулся на родину лишь в 1871 г. Был
депутатом Национального собрания.]
12 [Ригер (Rieger) Франтишек Ладислав (1818-1903) — чешский
политический и общественный деятель, доктор права (1847), с 1897 г. барон.
Ближайший сотрудник (и зять) Ф. Палацкого. Активный участник чешского
национального движения 1830-1840-х гг. Во время Революции 1848-1849 гг.
в Чехии — один из лидеров чешской либеральной буржуазии. Вместе с Па-
лацким предпринял издание первой чешской энциклопедии «Slovnik naucny»
(1858-1874). Возглавлял Чешскую национальную партию.]
13 [Палацкий (Palacky) Франтишек (1798-1876) — чешский историк,
философ, деятель культуры и чешского национального движения XIX в.

922
Комментарии
В 1840-х гг. лидер чешского буржуазного национально-либерального
движения. В период Революции 1848-1849 гг. выступил с развернутой программой
Австрославизма; председательствовал на Славянском съезде в Праге (1848).
С конца 1840-х до начала 1860-х гг. был депутатом австрийского рейхсрата
и чешского сейма. С 1860-х гг. — один из идейных вождей консервативного
крыла чешской буржуазии (партии старочехов). Опубликовал огромное
количество источников по истории, литературе и искусству средневековой Чехии,
в том числе чешской летописи.]
II
ЛИЧНОСТЬ И ИДЕИ М. А. БАКУНИНА
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ЛЕТ
[М. П. Драгоманов]
М. А. Бакунин о правде и нравственности в революции
Впервые: Вольное слово. Женева, 1882. № 26, 18/6 февраля. С. 2-3.
Печатается по этому изданию.
Драгоманов Михаил Петрович (1841-1895) — украинский публицист,
историк, общественный деятель. Активный деятель киевской громады. В 1876 г.
эмигрировал в Швейцарию. С 1878 г. издавал в Женеве сборник «Громада»
на украинском языке, затем совместно с С. Подолинским и М. Павликом —
журнал «Громада», а также сочинения А. Герцена, Т. Шевченко, Панаса
Мирного и др. С 1889 г. — профессор Софийского университета.
1 [Нечаевский процесс — первый в России гласный политический
процесс. Проходил в Петербургской судебной палате 1/13 июля — 11/23 сентября
1871 г. Наряду с членами заговорщицкой организации «Народная расправа»,
созданной С. Г. Нечаевым (скрылся до процесса за границу), к следствию
были привлечены лица, не разделявшие его взглядов и активно боровшиеся
с ним. По делу проходили 152 человек, из них преданы суду 87, перед судом
предстали 77 человек (несколько человек умерли до суда, некоторые были
отпущены на поруки и скрылись). Главным обвинением было участие в
«антиправительственном заговоре».]
2 [На русском языке: Лавеле Э. Л. В. де. Современный социализм / Пер. с фр.
под ред. М. А. Антоновича. Санкт-Петербург: А. Ф. Зандрок, 1882. [4], 385 с]
Г. В. Плеханов
Наши разногласия
Впервые: Плеханов Г. В. Наши разногласия. Женева: тип. группы
«Освобождение труда», 1884. XXIV, 322 с. (Б-ка современного социализма.
Вып. 3). Печатается по изд.: Плеханов Г. В. Сочинения. Изд. 3-е / Под.
общ. ред. Д. Рязанова. Т. 2. М., [1925]. (Ин-т К. Маркса и Ф. Энгельса.
Б-ка научного социализма). С. 134-141.

Комментарии
923
Плеханов Георгий Валентинович (1856-1918) — русский политический
деятель, философ, теоретик и пропагандист марксизма. С 1875 г. народник,
один из руководителей обществ «Земля и воля», «Черный передел». В это
время выражал анархистские взгляды, от которых позже резко отмежевался,
эволюционируя к социал-демократизму. С 1880 г. в эмиграции, основатель
марксистской группы «Освобождение труда» (1883). Один из основателей
РСДРП, газеты «Искра». После 2-го съезда РСДРП (1903) и раскола партии —
один из лидеров меньшевиков. В годы первой русской революции 1905-1907 гг.
выступил против применявшейся большевиками тактики вооруженной борьбы
с царизмом. В первую мировую войну Плеханов занял позицию оборончества,
был одним из руководителей группы «Единство». В 1917 г. вернулся в Россию,
поддерживал Временное правительство. К октябрьской революции отнесся
отрицательно, считая, что по степени социально-экономического развития
Россия не готова к социалистической революции.
1 [Предыдущий параграф своего введения автор завершает выводом о том,
что «Программа так называемых пропагандистов, сводившая к
распространению социалистических идей всю дальнейшую историю России, вплоть
до революции, страдала слишком заметным идеализмом. Они рекомендовали
русским социалистам пропаганду так же точно, как рекомендовали бы они ее
при случае социалистам польским, сербским, турецким, персидским, словом,
социалистам любой страны, лишенной возможности организовать рабочих
в открытую политическую партию. <...> Они сделали мало ошибок в анализе
общественных отношений России по той простой причине, что совсем почти
не брались за такой анализ. » ]
2 [Аксаков Иван Сергеевич (1823-1886) — русский публицист и
общественный деятель, поэт. Сын русского писателя СТ. Аксакова. По образованию
юрист (в 1842 г. окончил Петербургское Училище правоведения). Редактор
многих периодических изданий: «Русская беседа» (1858-1859), «День»
(1861-1865), «Москва» (1867-1868), «Русь» (1880-1886). Пропагандист идей
славянофилов. Выступал за отмену крепостного права и телесных наказаний,
за свободу слова и печати, против гонений на сектантов.]
3 [Тихомиров Лев Александрович (1852-1923) — русский
революционер-народник, впоследствии — ренегат. Из дворян. Учился в Московском
университете. В 1872-1873 гг. — член общества чайковцев, вел пропаганду
среди рабочих. Арестован в ноябре 1873 г., судился по «процессу 193-х». С лета
1878 г. — член центра и редакции печатного органа «Земли и воли». В 1882 г.
эмигрировал. Издавал вместе с П. Л. Лавровым «Вестник "Народной воли"».
В 1888 г. отрекся от революционных убеждений, испросил помилование
и в 1889 г. вернулся в Россию. Стал монархистом.]
4 [Из стихотворения «Хор для кадрили» Гаврилы Романовича Державина
(1743-1816). «Хор», положенный на музыку композитором О. А. Козловским
(1758-1831), был впервые исполнен в 1791 г. на празднике, который князь
Г. А. Потемкин устроил по случаю взятия турецкой крепости Измаил. Этот
хор долгое время играл роль неофициального гимна России.]

924
Комментарии
6 [Успенский Глеб Иванович (1843-1902) — известный русский писатель.
Реалистически показал жизнь городской бедноты, социальные противоречия
пореформенной деревни (циклы очерков «Нравы Растеряевой улицы», 1866,
«Разорение», 1869, «Власть земли», 1883, и др.). Творчество проникнуто
демократическими, народническими идеями.]
6 [Т. е. добро со злом. Ариман (древн. перс.) — по религии древнего
Ирана, основанной Зороастром, злое начало, источник всего злого, противник
Ормузда — бога света, первоисточника добра.]
7 [Родбертус-Ягецов Карл Иоганн (1805-1875) — немецкий экономист,
один из основоположников теории «государственного социализма»,
выразитель интересов прусского дворянства. По своим политическим взглядам
эволюционировал от демократа (в период до 1848 г.) до сторонника
конституционной монархии.]
П.Л.Лавров
Народники-пропагандисты
Впервые: Народники 1873-1878 года. Женева: Группа старых
народовольцев, 1895-1896. В 2 т. (Материалы для истории русского социально-
революционного движения. X. 1-2, 3-6.) Печатается в сокращении по 2-му
исправленному изданию (Л.: Изд-во «Колос», 1925).
1 [Луи Филипп (Louis-Philippe) (1773-1850) — французский король
в 1830-1848 гг. Из младшей (Орлеанской) ветви династии Бурбонов.
Возведен на престол после Июльской революции 1830 г. Свергнут Февральской
революцией 1848 г.]
2 [Гизо Франсу а-Пьер-Тильом (Francois-Pierre-Guillaume Guizot; 1787-
1874) — французский историк, критик и политический деятель. В1840-1848 гг.
министр иностранных дел, в 1847-1848 гг. глава правительства. Сторонник
конституционной монархии, выступал против социальных реформ и реформы
избирательного права. В1848 г. свергнут революцией, бежал в Великобританию.
Вернувшись в 1849 г. во Францию, отошел от политики.]
3 [Сен-Симон (Saint-Simon) КлодАнри де Рувруа (1760-1825) —
французский мыслитель, теоретик социализма, выступал с проектом преобразования
общественного устройства. Реформы мыслил как результат просвещения,
устной и письменной «проповеди», обращенной учеными к народам и,
главным образом, — к королям.]
4 [Кабе (Etienne Cabet) Этъен (1788-1856) — французский философ,
публицист, адвокат, глава коммунистической школы, автор утопии «Путешествие
в Икарию» (1840). В1847 г., с целью практического осуществления своих идей,
он покупает землю в Техасе и организует переселение туда нескольких сот
французских рабочих. Однако жесткость управления Кабе и разные неудачи
приводят к разрыву между ним и его последователями: Кабе изгоняется из колонии
и он умирает в Сент-Луисе (штат Миссури), осужденный своими учениками.]
5 [Фурье (Fourier) Шарль (1772-1837) — французский утопический
социалист. Подверг критике буржуазный строй («цивилизацию») и разработал

Комментарии
925
план будущего общества — строя «гармонии», в котором должны развернуться
все человеческие способности. Первичная ячейка нового общества —
«фаланга», сочетающая промышленное и сельскохозяйственное производство.
В будущем обществе сохранятся частная собственность, классы, нетрудовой
доход. Новое общество утвердится, по Фурье, путем мирной пропаганды
социалистических идей.]
6 [Блан (Blanc) Луи (Жан Жозеф Шарль Луи) (1813-1882) —
французский публицист, историк и социал-реформистский политический деятель.
Считал историю процессом, в котором последовательно осуществляются три
идеи — авторитета, индивидуализма и братства. В период Революции 1848 г.
был представителем рабочих во Временном правительстве, проводил социал-
реформистскую политику, отвлекавшую рабочих от революционной борьбы,
а в 1871 г. был противником Коммуны. Луи Блан вошел в историю социализма
и рабочего движения как родоначальник соглашательства с буржуазией, для
обозначения которого слово «луиблановщина» стало нарицательным.]
7 [Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович (1826-1889) — русский
писатель-сатирик, революционный демократ. Объемный цикл очерков «За
рубежом» был опубликован в 1880 г. в «Отечественных записках»].
8 [Фейербах (Feuerbach) Людвиг (1804-1872) — немецкий
философ-материалист. Первоначально последователь Г. В. Ф. Гегеля, затем (1839) подверг
критике гегелевский идеализм. В центре философии Фейербаха — человек,
трактуемый как биологическое существо, абстрактный индивид. Религию
истолковывал как отчуждение человеческого духа, источник которого —
чувство зависимости человека от стихийных сил природы и общества. Основу
нравственности усматривал в стремлении человека к счастью, достижимому
посредством «религии любви».]
9 [Лассалъ (Lassalle) Фердинанд (1825-1864) — немецкий социалист,
философ и публицист, деятель немецкого рабочего движения. Организатор
и руководитель Всеобщего германского рабочего союза (1863-1875). Выдвигал
идеи о всеобщем избирательном праве как универсальном политическом
средстве освобождения труда от эксплуатации, о производительных ассоциациях
рабочих, как пути их освобождения от гнета «железного закона» заработной
платы и «введения социализма».]
10 [Маркс (Marx) Карл Генрих (1818-1883) — немецкий философ, социолог
и экономист, один из наиболее глубоких критиков капитализма и основателей
современного социализма. Творчество Маркса оказало серьезное воздействие
на социальную мысль и социальные движения в мире конца XIX-XX вв.]
11 [«Манифест коммунистической партии» — первый программный
документ научного коммунизма, в котором изложены основные идеи марксизма;
написан К. Марксом и Ф. Энгельсом в декабре 1847 — январе 1848 г. по поручению
2-го конгресса Союза коммунистов в качестве программы этой первой
международной коммунистической организации революционного пролетариата.]
12 [Петрашевцы — общество петрашевцев, кружок петрашевцев,
группа молодежи, собиравшаяся во второй половине 1840-х гг. в Петербурге
у М. В. Петрашевского; утопические социалисты и демократы, стремившиеся
к переустройству самодержавной и крепостнической России.

926
Комментарии
Петрашевский (Буташевич-Петрашевский) Михаил Васильевич (1821-
1866) — российский революционер, социалист. Кандидат правоведения.
Руководитель общества петрашевцев. Выступал за демократизацию политического
строя России и освобождение крестьян с землей. В 1849 г. осужден на вечную
каторгу. Отбывал в Забайкальских заводах. С 1856 г. на поселении в Иркутске.]
13 [Чернышевский Николай Гаврилович (1828-1889) — русский
революционный публицист, философ-материалист и социалист-утопист, литературный
критик и писатель. В 1856-1862 гг. один из руководителей журнала
«Современник», в области литературной критики развивал традиции В. Г. Белинского.
Идейный вдохновитель революционного движения в России 1860-1870-х гг.
Социалистические идеалы Чернышевского нашли отражение в романах «Что
делать?» (1863) и «Пролог» (ок. 1867-1869).]
14 [Этот номер практически полностью был подготовлен М. А. Бакуниным.]
15 [Добролюбов Николай Александрович (1836-1861) — русский
литературный критик, публицист, просветитель, революционный демократ и
философ-материалист. С 1857 г. постоянный сотрудник журнала «Современник»,
ближайший помощник и друг Чернышевского.]
16 [«Земля и воля* — тайное революционное общество разночинцев в
России в 1861-1864 (название с 1862 г.), федерация революционных кружков.
Возникла под идейным влиянием А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского.
Организаторы и руководители: Н. А. и А. А. Серно-Соловьевичи, А. А. Слепцов,
Н. Н. Обручев, В. С. Курочкин, Н. И. Утин и др. С ноября 1862 г. во главе —
Центральный русский народный комитет в Санкт-Петербурге. Местные
организации действовали в Санкт-Петербурге, Москве, Казани и др., а также Комитет
русских офицеров в Польше. Поддерживала связи с редакцией «Колокола».]
17 [Утин Николай Исаакович (1841-1883) — русский революционер,
в 1861 г. за активное участие в студенческом движении был арестован и
исключен из Петербургского университета, в 1862-1863 член ЦК тайного
общества «Земля и воля». С 1863 г. за границей, один из лидеров «молодой
эмиграции», организатор и руководитель Русской секции I
Интернационала, редактор газеты «Народное дело» (1868-1870), был доверенным лицом
К. Маркса в его борьбе с М. А. Бакуниным за лидерство в I Интернационале.
В середине 1870-х гг. Утин отошел от политической деятельности и подал
прошение о помиловании (1877). В январе 1878 г. возвратился в Петербург,
работал инженером на Урале.]
18 [Серно-Соловьевич Александр Александрович (1838-1869) — российский
общественный деятель, брат Н. А. Серно-Соловьевича. Один из руководителей
«Земли и воли». В 1862 г. выехал за границу, где оставался до конца жизни,
приговоренный по «процессу 32-х» (1862-1865) к вечному изгнанию. Выражал
взгляды левого крыла русской революционной эмиграции, возглавляя т. н.
«молодую эмиграцию». С 1867 г. член Женевской секции I Интернационала.]
19 [Под «Н.» скрывается Н. Я. Николадзе.]
20 [Мечников Лев Ильич (1838-1888) — русский мыслитель, географ,
социолог, общественный деятель. Учился медицине, образование не закончил
из-за участия в студенческом движении. С 1858 г. за границей. Участвовал
в итальянском освободительном движении, сблизился с Бакуниным и редак-

Комментарии
927
цией «Колокола». С 1876 г. — в Швейцарии, где сосредоточился на научной
работе, ближайший сотрудник Э. Реклю, с 1883 г. занимал кафедру
сравнительной географии и статистики в Невшательской академии.]
21 [Голъденберг (Гетройтман) Лазарь Борисович (Лейзер Борухович)
(1846-1916) — русский революционер. Учился в Технологическом
университете в Санкт-Петербурге, где изучал химию. За участие в студенческих
волнениях 1868-1869 гг. был выслан в Темников. В июле 1872 г. бежал за
границу, в Швейцарию, где заведовал типографией русских политэмигрантов.
В 1880 г. перебрался в Англию. С 1887 по 1895 гг. проживал в Нью-Йорке,
где был одним из наиболее деятельных участников американской колонии
политэмигрантов. С августа 1890 по июнь 1894 г. являлся издателем
американского издания журнала «Free Russia». После прекращения издания журнала
переехал в Лондон. Работал в Фонде вольной русской прессы.]
22 [По всей видимости, автор —Аптекман Осип Васильевич (1849-1936) —
революционер-народник. Участник «хождения в народ», один из создателей
народнических организаций «Земля и воля» (1876) и «Чёрный передел» (1879).
Написал книгу воспоминаний, опубликованную в начале XX в. под
заглавием: «Из истории революционного народничества. "Земля и Воля" 70-х годов
(По личным воспоминаниям)».]
23 [Святогор — имя героя русских былин, богатыря, обладающего
сверхъестественной силой.]
24 «Revue de deux mondes» [«Обзор двух миров» (φρ.)]). [Лавеле (Laveleye)
Эмиль Луи Виктор де (1822-1892) — бельгийский экономист и социолог.
Отрицал объективный характер экономических законов, выступал против
классической политической экономии и марксизма.]
25 [«Набат» — русский революционный народнический орган
бланкистского направления. Выходил (с перерывами) с декабря 1875 по сентябрь
1881 г. в Женеве и Лондоне (с 1879). Вышло 18 номеров. Редакторами были
П. Н. Ткачев, К. Турский, П. Грецко. «Набат» отводил главную роль в
революции интеллигенции, пропагандировал план захвата власти организацией
революционеров, призывал к немедленным революционным действиям.]
26 [Александров В. — бывший член кружка чайковцев, один из основателей
славянской секции Интернационала в Цюрихе, на средства младшей сестры
литературного критика Д. И. Писарева — Екатерины Гребницкой основал
типографии в Женеве.]
27 [Соколов Николай Васильевич (1835-1889) — русский революционер,
публицист. Из дворян. Окончил Академию Генштаба (1857). В 1861-1862 гг.
участвовал в революционном кружке офицеров. В 1863 г. вышел в отставку
в чине подполковника. Во взглядах Соколова прудонизм сочетался с
элементами христианского социализма. В 1862-1863 гг. и в 1865 г. был сотрудником
«Русского слова». В 1863-1865 гг. жил в Дрездене и Париже. В 1866 г.
подвергся аресту в связи с делом Д. В. Каракозова. Книга Соколова
«Отщепенцы» (1866) была конфискована цензурой и уничтожена, а автор заключен
в Петропавловскую крепость (1867-1868). В 1868 г. выслан в Архангельскую,
затем в Астраханскую губернию. В 1872 г. при содействии чайковцев бежал
за границу. В эмиграции примкнул к бакунистам.]

928
Комментарии
28 [Ткачев Пётр Никитич (1844-1885/86) — русский революционер, один
из идеологов народничества, публицист. Участник революционного движения
1860-х гг. Сотрудник журналов «Русское слово» и «Дело». С 1873 г. в
эмиграции. В 1875-1881 гг. издатель журнала «Набат». Сторонник заговорщических
методов борьбы.]
29 [«Вспышкопускателъство» — от названия революционного
народнического кружка — вспышковыпускатели, образованного в конце 1873 — начале
1874 гг. в Петербурге и существовавшего до лета 1874 г. (основатели
кружка — И. И. Каблиц и И. Я. Чернышёв). Пропагандировал идею организации
отдельных крестьянских выступлений («вспышек», отсюда название кружка,
данное Д. А. Клеменцем) с целью революционного воспитания народа.]
30 [Здесь и далее ссылки на издания «Вперед!»: римские цифры — том
непериодического издания, арабские с номером — № двухнедельной газеты.
Далее следует № страницы или столбца газеты.]
В. К. Дебагорий-Мокриевич
От бунтарства к терроризму: [Воспоминания]
Впервые: Дебагорий-Мокриевич Вл. Воспоминания, Вып. [1] -3. Paris:
impr. J. Allemane, 1894-1898. 3 т. [Вып. 1]. 1894. Ill с; Вып. 2. 1895. [3],
112-334; Вып. 3.1898. II, 335-551; в России вышли в двух изданиях: СПб.:
Свободный труд [А. И. Жуковой и М. А. Полубояриновой], 1906. 598, II с;
То же. Изд. 3-е. СПб.: Н. Глаголев, 1907. Печатается по изд.: Дебагорий-
Мокриевич Вл. [К.] От бунтарства к терроризму: [Воспоминания] / С пре-
дисл. С. Н. Валка. В 2-х кн. М.; Л.: Молодая гвардия, 1930. Кн. 1. 721,
[2] с; Кн. 2. 342, [2] с. Частично используются комментарии источника.
Дебагорий-Мокриевич Владимир Карпович (1848-1926) — революционер-
народник 1870-х гг., сын подольского помещика. Учился в Киевском
университете. В 1873 г. в Швейцарии познакомился с М. А. Бакуниным и под его
влиянием примкнул к «бунтарскому» крылу народнического анархизма.
По возвращении на родину он поселился в киевской коммуне с Е. Брешко-
Брешковской, Н. Судзиловским и др. и затем «ходил в народ» под видом
красильщика, но без успеха. Вскоре начались репрессии; Дебагорий-Мокриевич
бежал за границу, но вернулся и организовал в Одессе кружок «бунтарей».
В конце 1870-х гг. Дебагорий-Мокриевич стоял в центре южного кружка
террористов, хотя и не был сторонником террора. В начале 1879 г. он был
арестован в Киеве и приговорен военным судом к 14 годам каторги, но около
Иркутска обменялся документами с уголовным ссыльно-поселенцем и бежал
за границу. В 1899 г. он вместе с В. Л. Бурцевым издавал в Женеве
конституционный орган «Свободная Россия».
1 [Рейхстаг (Reichstag, нем. — имперский парламент) — законодательный
орган Германской империи и Веймарской республики. Центральный орган
власти, существовавший в Средние века в «Священной Римской империи»,
возрожден Бисмарком (1867) в качестве представительной ассамблеи государств,
входящих в Северо-Германский союз, ас1871г. — в Германскую империю.]

Комментарии
929
2 [В это время в окружении Бакунина были двое, жившие в указанном
доме в Цюрихе и чьи фамилия и псевдоним начинались с буквы «Р» : Земфирий
Константинович Ралли (1848-1933) и Михаил Петрович Сажин (1845-1934),
скрывавшийся под именем Арман Росс. Вместе с тем нужно учесть, что у
бакунистов 3. К. Ралли, А. Л. Эльсница и В. А. Голыптейна в конце июля 1873 г.
произошел разрыв с М. П. Сажиным и М. А. Бакуниным.]
3 Донецкий Василий Федосеевич (род. в 1851 г.) — сын священника.
Принадлежал к кружку Дебагория-Мокриевича. Арестован в 1874 г. с тюком
прокламаций. Особым присутствием сената 11 сентября 1875 г. приговорен к пяти
годам каторжных работ. Заключен в Новобелгородскую центральную тюрьму,
где заболел психически, и был переведен в больницу для душевнобольных.
4 Судзиловский Николай Константинович (доктор Руссель) (род. в 1850 г.
[1850-1930]) — [русский революционер, народник, деятель международного
революционного движения, учёный-естествоиспытатель. Из дворян.] Будучи
студентом киевского университета, отправился в Самарскую губернию для
ведения революционной пропаганды. В 1877 г. эмигрировал в Румынию,
где сдал экзамен на врача; живя под фамилией доктора Русселя, оказывал
существенную помощь русским революционерам. Переехав в Америку,
занялся врачебной практикой в Сан-Франциско. Будучи затем на Гавайских
островах, участвовал в первых политических выборах и был избран гавайским
сенатором. Во время русско-японской войны издавал в Японии газету «Россия
и Япония »для русских военнопленных.
5 [Ходъко И. И. — один из участников Киевской коммуны 1873-1874 гг.]
6 [Сен-Готард (франц. Saint-Gothard, нем. Sankt Gotthard) — перевал
(по названию монастыря) в Лепонтинских Альпах, в Швейцарии. Высота
2108 м. Через Сен-Готард проходит шоссе, а на высоте 1100 м построен
туннель (длина около 15 км, строился в 1872-1885 гг.), по которому проходит
железная дорога Цюрих — Милан.]
7 Восстание в Дрездене началось 3 мая 1848 г. вследствие роспуска 28
апреля палаты, которая требовала признания имперской конституции. Восстание
охватило весь город и достигло своего апогея 4 мая, после бегства саксонского
короля из своей резиденции. В образовавшееся временное правительство в числе
других вошли известный архитектор Земплер, руководивший постройкой
баррикад, придворный капельмейстер-композитор Рихард Вагнер и др. М. А.
Бакунин, как бывший артиллерийский офицер, руководил военными операциями
при защите города, осажденного правительственными войсками. Прибытие
двух тысяч пруссаков решило исход восстания, и 9 мая город был взят.
8 [Вначале М. Бакунин был помещен в Алексеевский равелин
Петропавловской крепости.]
9 Голъденберг Лазарь (1846-1916) — один из видных деятелей русской
политической эмиграции. Принимал участие в студенческих волнениях 1869 г.,
был выслан в Тамбовскую губернию, а затем в Петрозаводск. В 1872 г. бежал
за границу. В Женеве заведовал типографией чайковцев. В Лондоне в 1876 г.
принимал участие в основании «Еврейского социалистического общества»,
а также в газете «Вперед». В девяностых годах принимал деятельное участие
в «Фонде Вольной Русской Прессы».

930
Комментарии
10 Гольденберг Григорий Давидович (1856-1880) — участник
революционного движения в России, террорист, член партии «Народная воля».
Первые связи Гольденберга с киевским революционным движением относятся
к 1873-1874 гг., но особенно активное участие проявил в 1877-1879 гг. Будучи
заподозренным в покушении на жизнь товарища прокурора Котляревского,
Гольденберг был арестован в апреле 1878 г. и выслан в Холмогоры
Архангельской губернии, откуда бежал, перейдя на нелегальное положение. 9 февраля
1879 г. убил Харьковского губернатора князя Кропоткина. В июне принимал
участие на Липецком съезде, а затем в подготовке покушения на Александра Π
под Москвой. Арестован 14 сентября 1879 г. с динамитом на станции Елиса-
ветград. Во время нахождения в одесской тюрьме Гольденберг был доведен
до того, что дал обширные показания о деятельности революционной партии.
В июне покончил самоубийством, будучи уже в Петропавловской крепости.
«Исповедь» Григория Гольденберга, написанная в Трубецком бастионе
Петропавловской крепости, напечатана Р. Кантором в «Красном Архиве», том XXX.
11 Кружок чайковцев, названный по имени одного из первых его
участников, Н. В. Чайковского, возник весной 1869 г. Чайковцы преследовали
цель создания среди интеллигенции и студенчества кадра революционной
организации. Члены кружка вели пропаганду среди учащейся молодежи,
устраивали кружки самообразования и т. д. Значительной была также
деятельность «чайковцев» среди рабочих, особенно в Петербурге, в которой
принимали участие С. Перовская, С. С. Синегуб, Л. Э. Шишко, М. В. Куприанов,
Л. А. Тихомиров, кн. П. А. Кропоткин и др.
12 Куприанов Михаил Васильевич — один из активнейших членов кружка
чайковцев, участвовавший в нем со дня его основания. По поручению кружка
он ездил за границу, закупил там типографские принадлежности для
подпольной техники и переправил их в Россию. Он же наладил регулярное получение
нелегальной литературы из-за границы. Конспиративная деятельность не
мешала Куприанову принимать деятельное участие в пропагандистских работах
чайковцев среди петербургских рабочих. Арестованный в 1874 г. при всеобщем
разгроме кружка чайковцев, Куприанов привлекается к «делу 193-х» и
приговаривается судом к десяти годам каторги. Он умирает в Петропавловской
крепости вскоре после суда.
13 Какое право вы имеете здесь работать? (φρ.).
14 Билет на жительство (φρ.).
15 [Зайцев Варфоломей Александрович (1842-1882) — российский
публицист и критик. Сотрудник журнала «Русское слово» ; в 1860-е гг. участвовал
в полемике с «Современником», получившей название «раскол в
нигилистах» . В 1866 г. был арестован в связи с Каракозовским делом. С 1869 г. жил
за границей (в Женеве, Турине, Локарно, Ментоне, Кларане), принимал
непосредственное участие в борьбе двух партий Интернационала, был одним
из основателей Итальянской (Туринской) секции Интернационала, сошелся
и подружился с М. Бакуниным. В 1872 г. поселился вместе с ним в Локарно.]
16 «Русское слово» — ежемесячный журнал, основанный в 1859 г. Г. А. Ку-
шелевым-Безбородко. Когда во главе журнала стал Г. Е. Благосветлов (1860),
«Русское слово» приняло радикальное направление. В числе сотрудников

Комментарии
931
журнала были Д. И. Писарев, В. А. Зайцев, Н, В. Шелгунов и др. После
покушения Каракозова на Александра II в 1866 г. журнал был закрыт.
17 Барселонское восстание 1873 г. началось 20 июня в результате
народной демонстрации. Группа социалистов во главе с бакунистом Виньясом
овладела ратушей и учредила там «Комитет общественного спасения». Через
несколько дней ввиду отсутствия поддержки со стороны рабочих восстание
прекратилось.
18 Пугачёв Емелъян Иванович (1740, по др. данным, 1742-1775) — донской
казак, вождь крестьянского восстания (1773-1775), вызванного жестокой
эксплуатацией со стороны помещиков и торгового капитала широких казац-
ко-крестьянских и уральских рабочих масс. «Целью пугачёвского движения
было, коротко говоря, стряхнуть барщину, как барщину
сельскохозяйственную в помещичьем имении, так и барщину индустриальную на заводе»
(Покровский). Благодаря ряду социальных противоречий восстание потерпело
поражение, и Пугачёв был казнен в Москве.
19 Пропаганда действием (φρ.).
20 [Так называемая вилла Бароната была приобретена на средства К. Ка-
фиеро.]
21 [Конгревовы ракеты — боевые ракеты, изобретенные английским
изобретателем В. Конгревом (Sir William Congreve, 1772-1828) в 1805 г. Длина
ракеты была около двух метров. Дальность полета — до семи километров.]
22 [Брудершафт (нем. Bruderschaft — братство) — употребляется в
выражении: пить брудершафт — пить на дружбу, после чего пьющие переходят на ты.]
23 Якобинцы — политическая партия, называвшаяся также партия Горы,
играла огромную роль в эпоху Французской революции. Являясь вожаками
народных масс, якобинцы распространили свое влияние на всю Францию.
Огромное влияние среди якобинцев приобрел Робеспьер, падение которого
положило конец их влиянию.
24 Наполеон III (1808-1873) — племянник Наполеона I. До 1848 г.
находился в изгнании из Франции, объявил свои права на императорскую власть и
совершал авантюристические попытки захвата власти. После одной из них сидел
шесть лет в заключении. В 1848 г. избран президентом Республики. 2 декабря
1851 г. произвел государственный переворот, распустив национальное собрание
и отменив конституцию. После бойни на улицах Парижа этот переворот был
утвержден народным плебисцитом, давшим семь с половиной миллионов
голосов за Наполеона. 13 декабря 1852 г. Наполеон провозглашен императором.
При этом он стал опираться на плебисцит. Установил суровый полицейский
режим. В 1870 г. Франция была разбита наголову в войне с Пруссией, сам
Наполеон попал в плен после битвы при Седане и национальным собранием
в Бордо был объявлен низложенным. Последние годы жизни провел в Англии.
25 [«Народная воля» — крупнейшая революционная народническая
организация. Возникла в августе 1879 г. в Санкт-Петербурге после раскола
«Земли и воли». Программа предусматривала уничтожение самодержавия,
созыв Учредительного собрания, введение демократических свобод, передачу
земли крестьянам. Во главе — Исполнительный комитет (А. И. Желябов,

932
Комментарии
А. Д. Михайлов, С. Л. Перовская и др.), печатный орган — газета «Народная
воля». В 1879-1883 гг. действовали отделения в 50 городах, около 500 членов,
несколько тысяч участников движения.]
В. И.Ленин
Гонители земства и аннибалы либерализма
Статья была написана В. И. Лениным в связи с появлением в свет,
в 1901 г., книги «Самодержавие и земство. Конфиденциальная записка
министра финансов статс-секретаря С. Ю. Витте (1899 г.)» с предисловием
и примечаниями Р. Н. С. (П. Б. Струве), содержавшей материал, обличающий
политику царского правительства по отношению к земству и раскрывавший
буржуазную сущность либерализма в России. Аннибалами либерализма
Ленин иронически называет русских либералов, которые, как писал П. Струве,
подобно карфагенскому полководцу Аннибалу, поклявшемуся не прекращать
борьбы с Римом до конца своей жизни, дали клятву бороться с
самодержавием. Отрывок печатается по изд.: Ленин В, И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 5.
М., 1967. С. 21-72.
Ленин Владимир Ильич (наст, фамилия — Ульянов; 1870-1924) — русский
политический деятель, русский революционер, общественно-политический
и государственный деятель, один из организаторов, теоретик и лидер Российской
социал-демократической рабочей партии большевиков — РСДРП (б) (в
дальнейшем — РКП (б), ВКП (б), КПСС), вдохновитель и руководитель Великой
Октябрьской социалистической революции, основатель Советского государства.
Анархизм и социализм
Печатается по изд.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 5. М., 1967.
С.377-378.
1 [Штирнер (Stirner) Макс [Шмидт Каспар (Schmidt Kaspar)] (1806-
1856) — немецкий философ, один из идеологов буржуазного индивидуализма
и анархизма. Свои взгляды изложил в 1844 г. в книге «Der Einzige und sein
Eigenthum» («Единственный и его собственность»).]
2 Nihil — ничего (лат.).
3 Никакого большинства (нем.)у т. е. отрицание анархистами подчинения
меньшинства большинству.
4 Фиаско, провал.
5 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 5. С. 377-378.
Памятник на могиле М. А. Бакунина
Впервые: Искра [№ 39.1903. С. 26], №№ 1-52 / Полный текст под ред.
и с пред. П. Лепешинского. Вып. VI. Л., 1928. С. 52. Печатается по этому
изданию.
6 [Монументов — псевдоним одного из русских эмигрантов в Швейцарии.]

Комментарии
933
Из работы «Государство и революция»
Книга «Государство и революция. Учение марксизма о государстве
и задачи пролетариата в революции» написана В. И. Лениным в подполье
(в Разливе и Гельсингфорсе) в августе — сентябре 1917 г. Это произведение
стало результатом большой научно-исследовательской работы,
проделанной Лениным за сравнительно короткий срок, в основном за январь —
февраль 1917 г. Печатается по изд.: Ленин В. И, Поли. собр. соч. 5-е изд.
М.,1969. Т. 33. С. 1-120.
7 Ленин В. Я. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 53.
8 Там же. С. 66.
9 Там же. С. 104.
10 Там же. С. 112-113.
11 [Кропоткин Пётр Алексеевич (1842-1921) — известный русский
ученый-географ, классик анархизма. Родом из княжеского рода, потомок
Рюриковичей. Отказавшись от перспектив придворной карьеры, посвятил
свою жизнь революционной деятельности и разработке анархистской теории
освобождения личности.]
12 Ленин В. И. Полк. собр. соч. Т. 33. С. 116-117.
Л. С. Кульчицкий
М. А. Бакунин, его идеи и деятельность
Печатается в сокращении по изд.: Кульчицкий Л. С. М. А. Бакунин,
его идеи и деятельность. СПб.: О. С. Иодко, 1906.
Кульчицкий (Kulczycki) Людвиг Станиславович (1866-1941) — польский
революционер, социолог, публицист и политический деятель. Во время
обучения в университете возглавил студенческую группу пропагандистов, которая
в 1888 г. объединилась с неразгромленными организациями I Пролетариата
с целью создания II Пролетариата. После того как II Пролетариат объединился
с СДКПиЛ [Социал-демократия Королевства Польского и Литвы], в 1894 г.
Кульчицкий стал членом Польской партии социалистов (ППС — Polska Partia
Socjalistyczna, PPS). Арестован и сослан в Сибирь, откуда в 1899 г. бежал
во Львов. В 1900 г. в результате раскола ППС становится руководителем ее
львовской фракции — ППС — Пролетариат (III Пролетариат), После
Революции 1905-1907 гг. в Польше отходит от социалистического движения. Во время
Первой мировой войны — член Верховного национального комитета. В 1920 г.
участвует в деятельности Народной рабочей партии.
1 [Фетишизм (с фр. fetiche — идол, талисман) — культ неодушевленных
предметов — фетишей, наделенных, по представлениям верующих,
сверхъестественными свойствами.]
2 [Волхвы — особый класс людей, пользовавшийся большим влиянием
в древности. Это были «мудрецы» или так называемые маги, мудрость и сила
которых заключалась в знании ими тайн, недоступных обыкновенным людям.]

934
Комментарии
3 [Антитеологизм, т. е. противоположный теологизму — концепциям,
включающим апелляцию к понятию бога как необходимому
объяснительному ресурсу для полного описания происхождения и функционирования
природы, космоса как целостности, а также возможности их адекватного
познания Человеком.]
4 [Мадзини (Маццини, Mazzini) Джузеппе (1805-1872) — знаменитый
итальянский революционер, политический оратор, публицист и критик. Один
из главных деятелей итальянского национально-освободительного движения
( « Рисорджименто » ). ]
5 [Мишле (Michelet) Жюлъ (1798-1874) — французский историк
романтического направления, друг А. И. Герцена. Считая себя духовным
наследником Дидро и энциклопедистов, Мишле верил в «единство науки»,
прогресс сознания искал в проявлениях жизни наций. Выступал за создание
новой истории, объединяющей историю народов и философское осмысление
исторического процесса.]
6 [Коперник (Kopernik, Copernicus) Николай (1473-1543) — польский
мыслитель эпохи Возрождения, основатель научной астрономии,
обосновавший гелиоцентрическую систему мира. Когда эта теория была подтверждена
Бруно и Галилеем, церковь открыто выступила против нее. Папа Павел V
в 1615 г. объявил учение Коперника еретическим, а через год его труд был
внесен в «Индекс запрещенных книг» и числился под запретом до 1828 г.]
7 [Галилей (Galilei) Галилео (1564-1642) — итальянский ученый, один
из основателей точного естествознания. Заложил основы современной
механики: высказал идею об относительности движения, открыл законы инерции,
свободного падения и движения тел по наклонной плоскости. Установил
постоянство периода колебаний. Построил телескоп с 32-кратным увеличением,
открыл горы на Луне, 4 спутника Юпитера, фазы Венеры, пятна на Солнце.]
8 [Вольтер (Voltairey наст, имя — Франсуа Мари Аруэ; 1694-1778) —
французский философ, писатель, публицист, один из виднейших
представителей французского Просвещения XVIII в. Испытал влияние идей Дж. Локка,
естественно-научных взглядов И. Ньютона. Близок к материализму, его идее
вечности и несотворенности материи, объективного существования и вечного
движения. Исключал религиозное объяснение конкретных явлений природы,
вместе с тем разделял позиции деизма, считая божественной конечную причину
движения материи и др. явлений; исключал непосредственное вмешательство
Бога в человеческие дела.]
9 [Гарибальди (Garibaldi) Джузеппе (1807-1882) — народный герой
Италии, генерал, один из вождей итальянского национально-освободительного
движения («Рисорджименто»). В освободительную борьбу вступил в 1833 г.,
участник Итальянской революции 1848-1849 гг., организатор обороны
Римской республики 1849 г. В 1848, 1869 и 1866 гг. во главе добровольцев
участвовал в освободительных войнах против Австрии.]
10 [Вильгельм I (William I) (1797-1888) — король Пруссии (1861-1888)
и германский император (1871-1888). Посвятил себя укреплению прусской
армии, лично командуя ею во время подавления Революции 1848 г. в Бадене.

Комментарии
935
После восшествия на прусский престол провозгласил начало «эры
либерализма» , но вскоре его позиция изменилась. В1862 г. пригласил Отто фон Бисмарка
занять пост министра-президента и с того времени все больше полагался на его
политику, поддерживавшую растущее влияние Пруссии. Во время франко-
прусской войны Вильгельм I был главнокомандующим, принял
капитуляцию Наполеона III под Седаном (сентябрь 1870). В январе 1871 г. получил
приглашение правящих монархов Германии, действовавших под влиянием
Бисмарка, стать их императором. Это положило начало Германской империи.]
11 [Молътке (Moltke) (Старший) Хельмут Карл (1800-1891) —
германский полководец, военный теоретик, генерал-фельдмаршал (1871). С 1858 г.
начальник прусского, в 1871-1888 гг. — германского генштаба, фактически
главнокомандующий в войнах с Данией (1864), Австрией (1866) и Францией
(1870-1871). Автор трудов по военной истории и теории.]
12 [Мантейфелъ (Manteuffell) барон Эдвин Карл Рохус (1809-1885) —
прусский и германский военачальник, генерал-фельдмаршал германской
и русской армий, участник войн с Данией и Австрией, франко-прусской
войны, по окончании которой был назначен командующим оккупационной
армией во Франции. В 1876-1878 гг. исполнял дипломатические поручения
при русском дворе, был награжден орденом святого Георгия III степени (за
отличие в войну с французами).]
13 [Вердер (Werder) Август фон (1808-1887) — граф, прусский генерал,
видный деятель франко-прусской войны 1870-1871 гг. В 1842 г. был
командирован на Кавказ, где участвовал в походах русских войск против горцев
(награжден орденом святого Владимира IV-й степени).]
14 [Сервилизм (от лат. servilis — рабский) — раболепство,
прислужничество, рабская угодливость.]
16 [Прокруст (с греч. Prokroustës — букв, растягивающий) — древний
легендарный разбойник в Аттике, обрубавший ноги у захваченных им людей или
вытягивавший их веревками, смотря по тому, оказывались ли они длиннее
или короче его кровати; отсюда выражение — Прокрустово ложе.]
16 [Бусоль (буссоль) — (фр. bussole) (спец.) — измерительный прибор
с компасом. В переносном смысле — указатель направления.]
А. В. Амфитеатров
М. А. Бакунин как характер
Впервые: Литературный альбом. [СПб.: тип. т-ва «Общественная
польза», 1907]. С. 1-39. (Подп.: Montreux. 1906. IX.3.) Печатается по изд.:
Амфитеатров А. В. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 6 / сост., прим.
Т. Ф. Прокопова. М., 2002. С. 428-465. Примечания Т. Ф. Прокопова
(С. 627-631) с добавлениями частично приводятся по этому изданию.
Амфитеатров Александр Валентинович (1862-1938) — русский
прозаик, драматург, поэт-сатирик и журналист. Сын протоиерея, позже —
настоятеля Архангельского собора Московского Кремля. Окончил юридический
факультет Московского университета (1885). Под своей фамилией, а также

936
Комментарии
под псевдонимами «Old Gentleman» («Старый джентльмен»), «Московский
Фауст» и др. активно выступал со статьями, обзорами и главным образом
фельетонами в газетах и журналах Москвы, Петербурга, Тифлиса (Тбилиси)
и Казани; был корреспондентом русских газет в Италии. В 1899 г. вместе
со знаменитым журналистом, «королем фельетонов» В. М. Дорошевичем
основал в Петербурге газету «Россия». В 1902 г. опубликовал в ней свой
остроразоблачительный фельетон о семье Романовых «Господа Обмановы»,
вызвавший широкий общественный резонанс, за что газета была немедленно
закрыта, а Амфитеатров выслан в Минусинск. В 1904-1916 гг. жил в основном
за границей (Франция, Италия), продолжая свои выступления против
монархии, церкви и «благонамеренных» либералов. В 1916 г. вернулся в Россию,
активно участвовал в литературной жизни, печатался в газетах. В 1921 г.,
враждебно приняв Октябрьскую революцию, эмигрировал в Италию.
1 [Лермонтов Михаил Юрьевич (1814-1841) — знаменитый русский
поэт и прозаик. По натуре был романтиком, одержимым страстной любовью
к свободе. Борение между тоской по идеалу и ощущением действительности
очевидно во многих его сочинениях, в том числе в поэмах «Демон» и
«Мцыри» . Главное прозаическое произведение — роман «Герой нашего времени».]
2 Несколько измененные заключительные строки из стихотворения
Лермонтова «Дума» (1938). У Лермонтова: «Насмешкой горькою обманутого
сына // Над промотавшимся отцом».
3 В поэме Лермонтова «Мцыри» : «Я знал одной лишь думы власть...».
4 Оплошность, опрометчивый шаг (φρ.).
5 Иосиф Демонтович (Домантович; 1823-1876) и Феофил Лапинский
(1827-1886) — деятели польского национально-освободительного движения.
Лапинский вместе со своим комиссаром Демонтовичем в Лондоне дважды
организовывал экспедиции добровольцев на помощь восставшим полякам —
в марте и в июне 1863 г. Вторую экспедицию постигла трагическая участь:
большинство добровольцев, плывших на шхуне «Эмилия», во время
ураганного шторма утонули.
6 Герцен Александр Александрович (1839-1906) — сын А. И. Герцена.
7 Мартьянов Петр Алексеевич (1835-1865) — бывший крепостной.
Осенью 1861 г. приехал в Лондон по коммерческим делам, познакомился
с Герценом и стал автором «Письма к Александру II» (опубликовано 8 мая
1862 г. в «Колоколе»), в котором развивал идеи внесословной народной
монархии. В 1863 г. добровольно вернувшийся в Россию Мартьянов был арестован
и отправлен на каторгу.
8 [Шопенгауэр (Schopenhauer) Артур (1788-1860) — немецкий
философ, основоположник системы, проникнутой волюнтаризмом, пессимизмом
и иррационализмом. Учился в Геттингене и Берлине, защитил диссертацию
о законе достаточного основания в Йенском университете. В 30-летнем
возрасте завершил свой основной труд «Мир как воля и представление» (1819).
С 1851 г. труды Шопенгауэра приобретают все возрастающую известность.
Р. Вагнер посвящает ему свой эпохальный оперный цикл «Кольцо нибелунга».

Комментарии
937
Весьма популярными в Германии и за ее пределами становятся «Афоризмы
житейской мудрости».]
9 Арбенин — герой драмы Лермонтова «Маскарад».
10 [Апостол Павел (еврейское Саул, Савл) — один из апостолов Нового
Завета. Родился в малоазийском городе Таре (в Киликии) в еврейской фарисейской
семье. Первоначально ревностный гонитель христиан, Павел, испытавший
чудесное видение на пути в Дамаск, принимает крещение и становится
истовым проповедником христианства среди язычников («апостол язычников»).]
11 Так хочу, так повелеваю (лат.).
12 Имеется в виду статья «Бородинская годовщина В. Жуковского» (1839),
вызвавшая полемику с Герценом. Белинский вскоре определил ее как «глупую
статейку», как свой «промах» (в письмах к В. П. Боткину).
13 Слова учителя (лат.).
14 Анджело де Губернатис [Gubernatis] — итальянский поэт, историк
литературы, публицист. Автор «Словаря современных писателей» (1879).
16 Прозелит — принявший новое вероисповедание, новый приверженец
чего-либо.
16 [Вниз, на понижение (фр.) — биржевой термин.]
17 [Максим Горький (наст, имя и фамилия — Алексей Максимович
Пешков; 1868-1936) — русский и советский писатель и общественный деятель,
литературный критик и публицист. Явился предшественником и зачинателем
пролетарской литературы, его творчество стоит на грани между литературой
разночинской и пролетарской. Принимал участие в революционной
пропаганде, «ходил в народ», странствовал по Руси, общался с босяками. Гуманизм
Горького нес в себе бунтарские и богоборческие черты.]
18 Из «Песни о Соколе» М. Горького: «Безумству храбрых поем мы славу! /
Безумство храбрых — вот мудрость жизни!»
19 Мессия-апплике — мессия-подделка. Апплике — изделие из простого
металла, покрытого серебром.
20 Адепт — ревностный приверженец учения (лат, adeptus — достигший).
21 [Буршество (от бурш — название студента в Германии) — особое
поведение студентов со склонностью к выпивке, скабрезным песням и скандалам
(синоним — бурсачёство).]
22 Саратовский помещик Павел Александрович Бахметев (1828-?),
увлекшийся идеями Н. Г. Чернышевского, в 1857 г. покинул Россию. В Лондоне он
передал А. И. Герцену 20000 франков на революционную пропаганду, а сам
уехал в Новую Зеландию. Дальнейшая судьба помещика-социалиста
неизвестна. «Фонд Бахметева» Герцен, по настоянию Огарева, передал С. Г. Нечаеву,
который растратил его на свои авантюры. Бахметев — прототип Рахметова,
героя романа Чернышевского «Что делать?».
23 Хорошая мина при плохой игре (φρ.).
24 [Пражский славянский съезд (иначе — Славянский конгресс в Праге)
1848 г. (чеш. Slovansky sjezd) — съезд, который проходил в Праге, во дворце
Жофин, с 1 по 12 июня 1848 г. Этот съезд, собранный по инициативе чешских
активистов (П. Шафарик, К. Зап), являлся съездом славянских народов, про-

938
Комментарии
живавших в Австрийской империи (чехи, словаки, русины, хорваты), но на нем
также присутствовали гости из других стран (поляки, сербы, черногорцы),
в том числе русские эмигранты. Всего собралось 340 делегатов.]
25 [Восстание в Праге вспыхнуло 12 июня, в День Святого духа. 16 июня
началась бомбардировка города, вызвавшая как разрушения, так и сильные
пожары. На другой день восставшие сдались.]
26 Виндишгрец [Windischgrätг] Альфред (1787-1862) — князь, австрийский
военный и политический деятель, кроваво усмиривший революцию в Вене
в марте и октябре 1848 г.
27 Шварценберг [Schwarzenberg] Феликс Людвиг (1800-1852) — князь,
австрийский министр иностранных дел в 1848-1852 гг.
28 [6 июля 1848 г. «Новая Рейнская газета», редактируемая К. Марксом,
поместила сообщение из Парижа, в котором говорилось: «По поводу славянской
пропаганды нас вчера уверяли, что Жорж Санд имеет в своем распоряжении
документы, сильно компрометирующие изгнанного отсюда русского М.
Бакунина, которые изображают его как орудие или как недавно завербованного
агента России и приписывают ему главную роль в недавних арестах
несчастных поляков. Жорж Санд показывала эти документы некоторым из своих
друзей. Мы здесь ничего не имеем против славянского государства, но когда
оно не создается посредством предательства польских патриотов». Бакунин
в этот день вернулся из Праги в Бреславль.]
29 [От имени — Талейран (Талейран-Перигор, Talleyrand Périgord) Шарль
Морис (1754-1838) — французский дипломат, министр иностранных дел
в 1797-1799 гг. (при Директории), в 1799-1807 гг. (в период Консульства
и империи Наполеона I), в 1814-1815 гг. (при Людовике XVIII). Один из самых
выдающихся дипломатов, мастер тонкой дипломатической интриги. Отсюда
и термин — талейранствовать.]
30 Наталья Александровна Герцен (1844-1936) — старшая дочь А. И.
Герцена.
31 «Гамлет Щигровского уезда» (1849) — рассказ И. С. Тургенева из
«Записок охотника».
32 В Москве (нем.).
33 [Грановский Тимофей Николаевич (1813-1855) — историк,
общественный деятель, один из идеологов западников; заложил основы русской
медиевистики. Обладал ораторским талантом, в лекциях по средневековью
выступал против деспотизма и крепостничества,]
34 [Шиллер (Schiller) Фридрих (1759-1805) — немецкий поэт, драматург
и философ. Друг И. В. Гете. В своих произведениях Шиллер утверждал веру
в прогресс, спасительную роль прекрасного в гармоническом общественном
жизнеустроении. ]
35 [Червонновалетство. — Червонным валетом, по M. Е.
Салтыкову-Щедрину, следовало называть «существо, изнемогающее под бременем
праздности и пьяной тоски, живущее со дня на день, лишенное всякой устойчивости
для борьбы с жизнью и не признающее никаких жизненных задач, кроме
удовлетворения минуты».]

Комментарии
939
36 Киселев Николай Дмитриевич (1800-1872) — дипломат, с 1844
по 1854 г. — посланник России в Париже, в 1856-1864 гг. — посол при
папском дворе.
37 Шеллинг [Schelling] Фридрих Вильгельм (1775-1854) — немецкий
философ, разделявший в молодости взгляды романтиков.
38 «Мы не нашли наше согласие в божественном Проведении, и это нас
утешает» (φρ.).
39 [Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900) — российский религиозный
философ, поэт, публицист. Сын историка С. М. Соловьева. В учении Соловьева
об универсуме как «всеединстве» христианский платонизм переплетается
с идеями новоевропейского идеализма, особенно Ф. В. Шеллинга,
естественнонаучным эволюционизмом и неортодоксальной мистикой (учение о мировой
душе и др.). Проповедовал утопический идеал всемирной теократии, крах
которого привел к усилению эсхатологических настроений Соловьева.
Оказал большое влияние на русскую религиозную философию и поэзию русских
символистов.]
40 [См.: М. А. Бакунин. Речи и воззвания. М., 1906. С. 1.]
41 Имеется в виду брошюра «Наши домашние дела» (Женева, 1867)
Александра Александровича Серно-Соловьевича (1838-1869),
революционера-демократа, жившего с 1862 г. в эмиграции.
42 Первый между равными (лат.).
43 Младшие боги (лат.).
44 [Выражение «Старец Горы» использовали крестоносцы и
средневековые европейские хронисты применительно к исмаилитам-низаритам Сирии.
Кордова — город на юге Испании. Основан задолго до н. э. как финикийское
селение Karta Tuba — «большой город». Бактра — древний город в северном
Афганистане, столица Бактрии. Известен с I тыс. до н. э.]
45 Имеется в виду речь Φ. М. Достоевского, произнесенная им 8 июня
1880 г., на третий день торжеств, посвященных открытию в Москве
памятника А. С. Пушкину.
46 Алеко — персонаж поэмы Пушкина «Цыганы» (1824).
47 [В этот день в Париже собиралось традиционное собрание поляков и
сочувствующих им французов. Речь Бакунина была направлена прежде всего
против российского самовластия. «Господа, — призывал Бакунин, — от имени
этого нового общества, этой настоящей русской нации я предлагаю вам союз.
Да придет же этот великий день примирения, день, когда русские,
объединенные с вами одними и теми же чувствами, борющиеся за одно и то же дело
и против общего врага, будут вправе запеть вместе с вами вашу национальную
польскую песнь, этот гимн славянской свободы: "Еще Польска не сгинела!"».]
48 «Измаил-бей» (1832) — поэма Лермонтова.
49 Мцыри — герой одноименной поэмы (1839) Лермонтова.
50 Яго — персонаж трагедии Шекспира «Отелло».
51 Имеется в виду лондонский эпизод из «Былого и дум», в котором Герцен
говорит о Чичерине: « ...Мне было больно и досадно, что я в сорок пять лет мог
разоблачать наше прошедшее перед черствым человеком, насмеявшимся потом

940
Комментарии
с такой беспощадной дерзостью над тем, что он называл моим
"темпераментом"» (ч. 4, гл. «Н. X. Кетчер»).
Чичерин Борис Николаевич (1828-1904) — юрист, историк, философ;
в 1840-1850-х гг. — член кружка московских западников. Профессор
Московского университета в 1861-1868 гг.
52 Пестель Павел Иванович (1793-1826) — декабрист, подполковник,
командир Вятского пехотного полка. Участник Отечественной войны 1812 г.
и заграничных походов. Член «Союза спасения» и «Союза благоденствия»,
основатель Южного общества декабристов. Республиканец. Автор «Русской
правды». Арестован по доносу 13 декабря 1925 г. Повешен.
63 Дантон [Danton] Жорж Жак (1759-1794) — один из вождей якобинцев
во время Великой французской революции 1789-1794 гг., выдающийся оратор.
Оказавшись в оппозиции к Робеспьеру, был по приговору Революционного
трибунала казнен.
64 Робеспьер [Robespierre] Максимилъен (1758-1794) — один из вождей
якобинцев во время Французской революции, организатор массового террора.
Казнен термидорианцами, свергшими якобинскую диктатуру.
65 Сен-Жюст [Saint Just] Луи (1767-1794) — один из организаторов
побед французских войск над интервентами в период якобинской диктатуры.
Сторонник Робеспьера. Казнен термидорианцами.
66 [Мрочковский Валерьян (Мрук) — польский майор, известный позднее
под именем Острога. Один из членов бакунинского «Интернационального
братства».]
57 Платон мне друг, но истина дороже {лат.),
58 Стендаль [Stendhal] (наст, имя и фамилия — Анри Мари Бейль; 1783-
1842) — французский писатель.
59 Корсаков Михаил Семенович (1826-1871) — генерал-лейтенант; в 1855-
1860 гг. — военный губернатор Забайкальской области, в 1861-1870 гг. —
генерал-губернатор Восточной Сибири. Член Государственного совета.
60 [Вопрос чести (φρ.).]
61 Кавелин Константин Дмитриевич (1818-1885) — публицист, историк,
правовед, философ.
62 Унковский Алексей Михайлович (1828-1893/94) — присяжный
поверенный, один из близких друзей Μ. Е. Салтыкова-Щедрина. Автор «Записок»
(опубл. в 1906 г.).
63 Руге [Rüge] Арнольд (1802-1880) — немецкий радикальный публицист.
64 [«Галльский ежегодник немецкой науки и искусства» (нем.),]
65 [Страсть разрушения вместе с тем и творческая страсть (нем.).]
66 В зародыше (лат.), по рождению.
67 [Гончаров Иван Александрович (1812-1891) — знаменитый русский
писатель, критик, цензор. В историю русской и мировой литературы вошел
как мастер реалистической прозы. Его романы «Обыкновенная история»,
«Обломов» , «Обрыв» представляют своеобразную трилогию, в которой отражены
существенные стороны жизни русского общества 1840-1860-х гг.]

Комментарии
941
68 [В «Воспоминаниях» Гончарова под именем Льва Михайловича Углиц-
кого изображен губернатор Симбирска Александр Михайлович Загряжский —
ранее безвестный офицер, получивший свой пост за верноподданические
заслуги на Сенатской площади 14 декабря 1825 г.]
69 В прямом смысле без единого су (φρ.).
70 [Без гроша, чтоб заплатить за письмо (фр.).]
71 Наложенный платеж (φρ.).
72 [По-видимому, речь идет о супруге Адольфа Рейхеля — Марии Каспа-
ровне, урожденной Эрн (1823-1916).]
73 Краткий очерк (лат.).
74 Буря и натиск (нем.).
75 Ибсен [Ibsen] Генрик (1828-1906) — норвежский драматург. Штокман —
герой драмы Ибсена «Доктор Штокман».
А. А. Блок
Михаил Александрович Бакунин (1814-1876)
Впервые: Перевал: Журнал свободной мысли. М., 1907. № 4,
февраль. С. 42-44. Печатается по изд.: Блок A.A. Полное собр. соч. и писем:
В 20 т. Т. VII. Проза (1903-1907). М.: Наука, 2003. С. 40-42. Комментарии
(С. 276-283) Е. А. Дьяковой с добавлениями частично приводятся по этому
изданию. Написано между июнем и сентябрем 1906 г.
Блок Александр Александрович (1880-1921) — знаменитый русский поэт,
драматург, один из лидеров русского символизма, но чуждый мистическим
настроениям некоторых поэтов этого направления, их нежеланию знать
реальную жизнь. Блок принял Октябрьскую революцию 1917 г., сотрудничал
с новой властью, работал в издательстве «Всемирная литература»,
возглавляемом М. Горьким. Но вскоре разочарование в реальном воплощении громких
лозунгов революции, события Гражданской войны, столкновения с мощной
машиной новой бюрократии привели к трагическому разочарованию.
1 Символика огня, проходящая через всю статью, имеет сложные,
полигенетические истоки. Однако в данном контексте образ огня отсылает прежде
всего к тетралогии Р. Вагнера «Кольцо Нибелунга».
2 Имеются в виду конституционные свободы, данные манифестом
Николая II от 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного
порядка». Обретение «свободы печати» резко увеличило количество книг
социалистического толка, выпускаемых в свет в России, в том числе — книг
о Бакунине и бакунизме.
3 В списке книг, изданных в 1905-1907 гг. и конфискованных по выходе
из печати, см. книги М. А. Бакунина и о нем: «"Статья Герцена о Бакунине;
Биографический очерк М. Драгоманова, Речи и воззвания. СПб.: Изд.
Балашова. 1906".
<...> Полное собрание сочинений, том 1. Издание И. Балашова.
<...> Народное дело. Книгоиздательство "Набат". СПб., 1906.

942
Комментарии
<...> Бог и государство. Пер. с французского. Москва, 1906 г.» (Мин-
цлов С. Р. Четырнадцать месяцев свободы печати. 17 октября 1905 г. — 1 января
1907 г. (Заметки библиографа) // Былое. Пб., 1907. № 315. С. 135).
См. также: Амфитеатров А. В. Святые отцы революции (СПб.: Ред. журн.
«Всемирный вестник», 1906); Кропоткин П. А. 1. Анархия, ее философия
и идеал. 2. Воспоминания о М. А. Бакунине (М.: Свобода, 1906); ЭльцбахерП.
Анархизм: Изложение учений Годвина, Прудона, М. Штирнера, Бакунина,
Кропоткина, Туккера и Л. Толстого (СПб.: Изд. О. Н. Поповой, 1906). О книгах,
подробно разобранных Блоком в данной статье, см. ниже.
4 См.: Герцен А. И. Былое и думы (Ч, IV. Гл. XXV); Герцен А. Я. М.
Бакунин и польское дело // Сборник посмертных статей А. И. Герцена. Женева,
1870 [а также наст. изд.].
5 См.: Андерсон В. М. Борцы освободительного движения. М. А. Бакунин.
СПб.: Книгопечатня «Труд и польза», 1906. Андерсон подчеркивает: Бакунин
был «горячим ненавистником всяких аккуратно вычерченных и размеренных
схем жизненного распорядка» (там же, с, 5), он «ближе, чем кто-либо другой,
подходит к выведенному Достоевским типу психопатологического искателя
истины, готового в голоде душевном дойти до полнейших крайностей» (с. 69).
Образ Бакунина приобретает для Андерсона символическое наполнение — эту
тенденцию развивает Блок в своей статье.
6 Драгоманов Михаил Петрович (1841-1895) — либеральный
публицист, историк, фольклорист. См. кн.: Бакунин М.А. Письма к А. И. Герцену
и Н. П. Огареву / С биографическим введением и объяснительными
примечаниями М. П. Драгоманова. СПб.: Изд. В. Врублевского, 1906; Драгоманов М. П.
Герцен, Бакунин, Чернышевский и польский вопрос. Казань, 1906. Блок
анализирует книгу М. П. Драгоманова «Михаил Александрович Бакунин.
Критико-библиографический очерк» (Казань, 1906).
7 См.: Кульчицкий Л. М. А. Бакунин, его идеи и деятельность. СПб.:
Книгоизд-во О. С. Йодко, б. г. [а также отрывок из этой работы в наст. изд.].
Определение Блока, возможно, относится к чрезвычайно сильной у
Кульчицкого тенденции польского сепаратизма.
8 Ср.: «Бакунин был прежде всего деятелем и только затем теоретиком»
(Кульчицкий Л. Указ. соч. С. 49).
9 Пушкин А. С. Евгений Онегин. Гл. II, строфа XIII.
10 Свидетельство В. Г. Белинского о Бакунине: «... он не запомнил ни одного
мотива, не проронил сроду никакой случайно ноты».
11 [Купер (Cooper) Джеймс Фенимор (1789-1851) — знаменитый
американский писатель-романист. В России стал известен в русских и французских
переводах с сер. 1820-х гг. Особую популярность получили цикл романов
о Кожаном Чулке — «Пионеры» (1823), «Последний из могикан» (1826)
и др. — и так называемые «морские романы».]
12 Первоисточник этой характеристики см. в статье Герцена «М. Бакунин
и польское дело»: «Деятельность его, праздность, аппетит и все остальное,
как гигантский рост и вечный пот, — все было не по человеческим размерам,
как он сам; а сам он — исполин с львиной головой, с всклокоченной гривой».

Комментарии
943
13 О юношеской дружбе М. А. Бакунина с M. Н. Катковым, о разрыве между
ними в 1840 г., о несостоявшейся дуэли и отъезде Бакунина в Берлин см.:
Драгоманов М. П. Михаил Александрович Бакунин. С. 9-10; Андерсон В. М.
Борцы освободительного движения. М. А. Бакунин. С. 17-18. См. также
подробно: Неведенский С. Катков и его время, СПб.: Типогр. А. С. Суворина,
1888. С. 59-63.
Между отъездом Бакунина в Берлин после инцидента с Катковым и
началом активного участия Бакунина в политической жизни Европы прошло
по меньшей мере восемь лет (1840-1848).
14 Речь идет об эпизоде участия Бакунина в Дрезденском восстании в мае
1849 г. «Автор статьи "Michael Bakunin und der Radicalismus" ["Михаил
Бакунин и радикализм" {нем.)] в книге "Russland vor und nach dem Kriege"
["Россия до и после войны" (нем.)] приписывает Бакунину накопление горючих
материалов в ратуше и приготовление осмоленных венков, которые были
положены в Цвингер и в оперный театр, следствием чего был пожар в Цвингере,
истребивший часть его коллекции» (Драгоманов М. П. Указ. соч. С. 49-50).
Цвингер — дрезденский дворец саксонских королей, в которой
находится Дрезденская картинная галерея. Дрезденская Мадонна — «Сикстинская
мадонна» Рафаэля Санти.
15 [Имеется в виду А. К. Квятковская (Антося).]
16 [Речь идет о H. Н. Муравьеве-Амурском.]
17 «Славянский вопрос», идея освобождения славянских народов от власти
Российской и Австро-Венгерской империй, вольной безгосударственной
федерации славян, обретения государственной независимости Польшей — всегда были
в поле зрения Бакунина. Этой проблематике посвящен ряд его работ: от
выступления в 1847 г. в Париже на польском митинге, посвященном годовщине
Восстания 1831 г., до ряда идей последней крупной работы «Государственность
и анархия» (1871-1873). Пестрое «славянское» окружение Бакунина не без
иронии описано Герценом в работе «М. Бакунин и польское дело».
18 Этот период жизни М. А. Бакунина (1849-1861) подробно описан во всех
источниках, используемых Блоком (см.: Драгоманов М. П. Указ. соч. С. 40-53;
Андерсон В. М. Указ. соч. С. 23-24; Кульчицкий Л. Указ. соч. С. 12-16).
19 В мае 1851 г. Бакунин, переданный австрийскими властями русским
властям и заключенный в Алексеевский равелин Петропавловской крепости,
пишет по настоянию Николая I «Исповедь», по прочтении которой
император заметил: «Он умный и хороший малый, но опасный человек, его надобно
держать назаперти...»
20 Болонское восстание (август 1874), в подготовке которого активно
участвовал М. А. Бакунин, было подавлено в зародыше. «Бакунина,
поджидавшего в окрестностях Болоньи желанного сигнала, какой-то сердобольный
крестьянин довез до ближайшей железнодорожной станции запрятанным
в сено» (Андерсон В. М. Борцы освободительного движения. М. А. Бакунин.
С. 55). «Захудалый итальянский мужик», по-видимому, появился в тексте
в результате неточности: к Бакунину в последние годы его жизни был близок
итальянец Карла Кафиери — социалист, человек с университетским
образованием.

944
Комментарии
21 Рокамболь — герой обширной серии приключенческих романов
французского писателя П. А. Понсона дю Террайля (1829-1871), благородный
парижский авантюрист. Романы о Рокамболе были популярны у русских
гимназистов нескольких поколений.
22 [Дюма (Dumas) Александр (отец) (1802-1870) — французский
романист, драматург-романтик, член литературного кружка «Сенакль»,
журналист, основатель журналов «Ежемесячное обозрение» (1848), «Мушкетёр»
и «Монте-Кристо» (1853). Автор наиболее известных исторических романов:
«Три мушкетёра», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон», «Граф
Монте-Кристо», «Королева Марго».]
23 [Арго (др.-греч. Αργώ, др.-греч. Άργος, от имени Аргос (Apr или Ар-
гей)) — в древнегреческой мифологии — легендарный корабль аргонавтов,
на котором они отправились в переход через Эгейское море и пролив Босфор
в Черное море к побережью Колхиды (XIV в. до н. э.). Упомянут в «Одиссее»
(XII 72). Получил имя от своего создателя.]
24 См.: Герцен А. И. Былое и думы (Ч. VII. Гл. V); Берг H.A. Морская
экспедиция повстанцев 1863 года // Исторический вестник. 1881. Т. 1. Ср.: «Состав
добровольческого отряда, предназначенного для десанта, отличался не малою
пестротою, в числе его были: девять отставных польских офицеров, один
доктор, один бывший типограф, два аптекаря, пять иностранцев-офицеров,
сто сорок один человек рядовых всевозможнейших национальностей, вплоть
до малайцев и кафров» {Андерсон В. М. Борцы освободительного движения.
М. А. Бакунин. С. 88).
25 Ср.: «Бакунин писал много, но никогда, по недостатку времени, не мог
закончить своих более крупных трудов. Из них многие лежат еще в
рукописях» (Кульчицкий Л. М, А. Бакунин, его идеи и деятельность. С. 88). Список
трудов М. А. Бакунина, не опубликованных до 1906 г., см.: Драгоманов М. П.
Михаил Александрович Бакунин. С. 65.
26 См. в кн. : Андерсон В. М. Борцы освободительного движения. М. А.
Бакунин. С. 18-20.
27 [Александр Македонский .Александр Великий (356-323 до н. э.) — один
из величайших полководцев древности, царь Македонии (с 336). Сын царя
Филиппа II; воспитывался Аристотелем. Победив персов при Гранике (334),
Иссе (333), Гавгамелах (331), подчинил царство Ахеменидов, вторгся в
Среднюю Азию (329), завоевал земли до р. Инд, создав крупнейшую монархию
древности.]
28 Имена В. С. Соловьева и М. А. Бакунина не сопоставлялись впрямую,
но сопрягались в книге Г. И. Чулкова «О мистическом анархизме». Соловьеву
здесь была посвящена статья «О софианстве»* Бакунин упоминался в статье
«Достоевский и революция» (Чулков Г. И. О мистическом анархизме. СПб.:
Книгоизд-во Факелы, 1906. С. 41). Чулков подчеркивает: главная духовная
задача «мистического анархизма» — соединение идеи социального
переустройства России с мечтой о духовном преображении мира, выношенной
русской идеалистической мыслью. В сближении имен Бакунина и Соловьева
в книге Чулкова и в статье Блока сквозит генезис важной для русского мла-

Комментарии
945
досимволизма темы социальной революции как пролога Революции Духа,
начала преображения мира.
29 Соловьева Ольга Михайловна — жена М. С. Соловьева, брата философа
и издателя его наследия, — приходилась двоюродной сестрой матери А. А.
Блока, А. А. Кублицкой-Пиоттух. Сын О. М. Соловьевой, поэт С. М. Соловьев,
был для Блока не только троюродным братом, но и близким другом юности.
Его многочисленные письма к Блоку полны упоминаний о «дяде Володе» (см.,
напр.: ЛН [Литературное наследство]. Т. 93. Кн. 1. С. 327, 348). Атмосферой
«семейных воспоминаний о Соловьеве» было наполнено Дедово — имение
А. Г. Коваленской, бабушки С. М. Соловьева по материнской линии;
расположено неподалеку от блоковского Шахматова (см.: Белый Андрей. Между двух
революций. М.: Худ. лит., 1990. С. 13-21). Возможно, посещения Дедова были
для Блока и источником «семейных воспоминаний» о Бакунине: А. Г. Кова-
ленская была дружна с П. А. Бакуниным, младшим братом М. А. Бакунина
(см.: там же, с. 20).
30 «Мы должны снова прочесть книги Бакунина и других мечтателей, жадно
искавших свободы <...> должны сделать последние выводы из их формальных
отрицаний власти» (Чулков Г. И. О мистическом анархизме. Пб.: Книгоизд-
во Факелы, 1906. С. 30).
31 Измененная цитата из письма В. Г. Белинского Н. А. Бакунину от 7
ноября 1842 г. Эти слова стали эпиграфом к книге М. П. Драгоманова «Михаил
Александрович Бакунин. Критико-библиографический очерк».
Е. В. Тарле
М. А. Бакунин
Печатается в сокращении по изд.: Галерея шлиссербургских
узников / под ред. Н. Ф. Анненского, В. Я. Богучарского, В. И. Семевского
и П. Ф. Якубовича. Ч. I. СПб., 1907. С. 56-71.
Тарле Евгений Викторович (1875-1955) — российский историк, академик АН
СССР (1927). В 1930-х гг. профессор Ленинградского историко-лингвистического
института. В 1930-1934 гг. был репрессирован. Для работ Тарле характерны
богатство фактического материала, блестящий литературный стиль. Основные
труды — по истории Франции, международных отношений и внешней политики
России XVin-XIX вв. Лауреат Государственных премий СССР (1942,1943,1946).
1 [Штейн (Stein) Лоренц, фон (1815-1890) — знаменитый немецкий
юрист, государствовед и экономист. Результатом его исследований была книга
«Der Sozialismus und Kommunismus des heutigen Frankreichs» («Социализм
и коммунизм современной Франции») (1842). Это был первый опыт
исторического изучения социализма и научной его критики. Штейн дает точное
определение нового в то время понятия социализма, настаивая на строгом
различении между социализмом и коммунизмом. Признавая несбыточность
утопических учений социалистов того времени, автор отмечает, что задача,
поставленная социализмом, «соответствует самым благородным идеалам
человеческого сердца, самым сокровенным его чаяниям и упованиям».]

946
Комментарии
2 [Инсургент (лат. insurgens, от insurgere — восставать) — мятежник,
повстанец.]
3 [Речь о работе М. Бакунина «Кнуто-германская империя и социальная(!)
революция» (фр.).]
4 [Генеральный совет I Интернационала.]
5 [Ралли Земфирий Константинович (1848-1933) — русский
революционер, бакунист, писатель и общественный деятель. Сподвижник М. А.
Бакунина, оставивший о нем воспоминания (см.: Минувшие годы. СПб., 1908. № 10.
С. 142-168). С 1879 г. жил в Румынии, где принял румынское подданство
под фамилией Арборе.]
[Г. И. Гогелиа (Оргеиани)]
Бакунин
Впервые: Буревестник. Paris, 1909. № 17, июль. С. 1-4. Печатается
по этому изданию.
Гогелиа (Гогелия) Георгий Ильич (псевд.: А. Гогелия, К. Оргеиани, К. Или-
ашвили и др.) (1878-1924) — знаменитый грузинский анархист, стоявший
в первых рядах теоретиков и практиков анархического движения эпохи
борьбы с царизмом. Будучи в Швейцарии с целью получения образования,
сблизился с революционными кругами. Первоначально Гогелиа примкнул
к эсерам, но вскоре познакомился с работами П. А. Кропоткина, — и стал его
убежденным последователем. В 1900 г. по инициативе Гогелиа в Женеве была
создана «Группа русских анархистов за границей», а с 1903 г. стал выходить
первый русский анархический журнал «Хлеб и Воля», главным редактором
которого стал Г. Гогелиа. Деятельность журнала и группы «Хлеб и Воля»
в эмиграции, и Белостокской группы анархистов-коммунистов в России,
привели в 1903-1904 гг. к быстрому географическому распространению
и численному росту анархического движения. С 1908 г, Гогелиа член
редакции газеты «Буревестник» (Женева), в августе 1908 г. — участник Женевской
конференции российских анархистов, закончившейся созданием «Союза
русских анархистов-коммунистов». В дальнейшем Гогелиа эволюционировал
в сторону анархо-синдикализма.
«Буревестник» — общественно-политическая газета, центральный
орган одноименной группы анархистов-коммунистов (Женева). Издавалась
с 20.7.1906 по февраль 1910 г. Техническая подготовка велась в Париже,
печаталась в Женеве. Вышло 19 номеров, два из них сдвоенные (№ 6-7,
сентябрь — октябрь 1907 г.) и № 10-11 (март — апрель 1908 г.). К № 6-7 выпущено
приложение. Объем издания — 16 стр. и лишь иногда увеличивался (№ 8,
ноябрь 1907 — 24 стр.). Тираж — до 5 тыс. экз. (самое массовое анархическое
издание). Эпиграф издания: «Пусть сильнее грянет буря!». Инициатор
издания и гл. редактор М. Э. Р. Дайнов, с июля 1908 — Н. И. Музиль (Рогдаев).]
1 [Дьявол во плоти (фр.).]

Комментарии
947
П. Б. Аксельрод
К столетию со дня рождения Михаила Бакунина
(18мая 1814—18мая 1914г.)
(По поводу столетия со дня рождения Михаила Бакунина)
Впервые: Наша заря. 1914. № 5, май, С. 79-83. Печатается по этому изданию.
Аксельрод Павел Борисович (1850-1928) — участник революционного
движения в России, социал-демократ, один из лидеров партии меньшевиков. Учился
в Киевском университете. В 1870-е гг. — народник. В 1874 г. уехал за границу,
где сотрудничал в газете «Работник» и был одним из редакторов журнала
«Община» . В 1879 г. вернулся в Россию. После раскола «Земли и воли» примкнул
к «Черному переделу». В 1880 г. эмигрировал в Швейцарию. В 1880-1882 гг.
сотрудничал в «Вольном слове». В 1883 г. участвовал в образовании Группы
«Освобождение труда». После II съезда РСДРП (1903) стал одним из лидеров
меньшевизма. В годы реакции Аксельрод — идейный вдохновитель
ликвидаторства, один из активных деятелей II Интернационала. Во время Первой мировой
войны — центрист. В 1917 г. — член исполкома Петроградского совета, активно
поддерживал Временное правительство. После Октябрьской революции —
эмигрант; выступал за вооруженную интервенцию против Советской России.
1 [Каутский (Kautsky) Карл (1854-1938) — ведущий теоретик (до 1914)
германской Социал-демократической партии. Вместе с Эд. Бернштейном был автором
Эрфуртской программы (1891), принявшей марксизм в качестве официальной
идеологии партии. Прозванный «(Его Святейшество) Папа социализма»,
Каутский после смерти Ф. Энгельса стал ведущим истолкователем учения К. Маркса,]
2 [«Die Neue Zeit» {«.Новое время») — марксистский теоретический
журнал Социал-демократической партии Германии, издававшийся в Штутгарте
с 1883 по 1923 г. Его редакторами были Карл Каутский и Эмануэль Вурм.]
3 [Mutatis mutandis (с лат. — с необходимыми изменениями,
поправками, касающимися деталей) — в международном праве термин, означающий:
с заменой того, что подлежит замене; с учетом соответствующих различий;
с изменениями, вытекающими из обстоятельств.]
4 [Индифферентизм — безучастное, безразличное отношение к кому-либо
или к чему-либо; равнодушие.]
И. С. Гроссман [-Рощин]
Бакунин и Бергсон
Впервые: Заветы. СПб., 1914. № 5, май. Отд. II. С, 47-62. Печатается
по этому изданию.
Гроссман Иуда Соломонович (наст, имя и фамилия — Иуда Соломонов Шлой-
мов, псевд.: Гроссман-Рощин И. С., Рощин; 1883-1934) — известный российский
революционер-анархист. Из купеческой семьи. В революционном движении
с 1897 г. Летом 1902 г. выехал за границу (Германия, Швейцария), вступил
в контакты с представителями российской эмиграции, отдавал предпочтение

948
Комментарии
социал-демократам, а с 1903 г. — анархистам. Сотрудничал с руководителями
Женевской группой анархистов-коммунистов «Хлеб и Воля» Г. И. Гогелиа,
Л. В. Иконниковой, М. Г. Церетели, являлся членом анархистской издательской
группы «Анархия» (1904, Париж—Женева). С 1903 г. выступал с лекциями
и рефератами по теории и истории анархизма, показал себя приверженцем
террора и экспроприации. В первой половине 1905 г. вернулся в Россию, вошел
в состав Белостокской группы «Хлеб и Воля», родоначальник «чернознамен-
ского» (бунтарского) направления в российском анархизме. В 1907 г. выслан
под гласный надзор полиции в Тюмень Тобольской губернии на 3 года. В начале
августа 1908 г. бежал из ссылки и эмигрировал. С 1912-1913 гг. приверженец
идей французского философа-идеалиста А. Бергсона. С 1917 г. в России,
участвовал в работе легальных анархистских издательств (Москва, Петроград),
преимущественно «Голоса труда», выступал с лекциями по истории анархизма.
В 1919 г. некоторое время находился при штабе Н. И. Махно, занимался
пропагандой анархических идей, себя именовал «анархо-болыневиком».
1 Бергсон Анри (Bergson) Анри (1859-1941) — французский философ,
возродивший традиции классической метафизики, член Французской
академии (1914), лауреат Нобелевской премии по литературе (1927). Один из
основоположников гуманитарно-антропологического направления западной
философии. Представитель интуитивизма, эволюционистского спиритуализма
и «философии жизни». Испытал влияние идей неоплатонизма, христианского
мистицизма, Спинозы и Гегеля (см. Творческая эволюция), психоанализа
и психоаналитически ориентированных учений.
2 [Крылатое выражение «Ignoramus et ignorabimus», т. е. «не знаем
и не узнаем» (лат.).]
3 [На рус. яз.: Цокколи Г. Анархизм / Пер. с итал. Ф. Гурвица; под ред.
В. О. Тотомианца. СПб.: Н. Глаголев, [1908].]
4 [2-я строфа из стихотворения Ф. И. Тютчева «Певучесть есть в морских
волнах...» (11 мая 1865 г.). Ср.: Откуда, как разлад возник? / И отчего же
в общем хоре / Душа не то поет, что море, / И ропщет мыслящий тростник?]
5 [В других источниках: «избытками», «изобилием».]
6 [Спенсер (Spencer) Герберт (1820-1903) — английский философ и
социолог, один из родоначальников позитивизма, основатель органической
школы в социологии; идеолог либерализма. Развил механистическое учение
о всеобщей эволюции; в этике — сторонник утилитаризма. Внес значительный
вклад в изучение первобытной культуры. Основное сочинение — «Система
синтетической философии» (1862-1896).]
7 [Эсхил (Aeschylus, Αισχύλος) (525-456 гг. до н. э.) — древнегреческий
драматический поэт, родоначальник классической трагедии. Принимал
активное участие в политической жизни Афин, был участником греко-персидских
войн (сражался при Марафоне, Саламине, Платеях). Написал не менее 80 драм
(до нас дошли 7 трагедий).]
8 [Софокл (Sophocles, Σοφοχλης) (ок. 496-406 до н. э.) — древнегреческий
поэт-драматург, один из трех великих представителей античной трагедии,
занимающий по времени жизни и характеру творчества место между Эсхилом
и Еврипидом. Мировоззрение и мастерство Софокла отмечены стремлением

Комментарии
949
к равновесию нового и старого: славя мощь свободного человека,
предостерегал против нарушения «божеских законов», т. е. традиционных религиозных
и гражданских норм жизни; усложняя психологические характеристики,
сохранял общую монументальность образов и композиции.]
9 [Аристотель (Aristoteles) (384-322 до н. э.) — великий древнегреческий
философ и ученый, создатель логики, основатель психологии, этики,
политики, поэтики как самостоятельных наук. Аристотелю принадлежит большое
количество сочинений, в основном до нас дошедших: по философии, физике,
биологии, психологии, логике, этике, политике, поэтике.]
10 [Шекспир (Shakespeare) Вильям (1564-1616) — английский поэт и
драматург эпохи Возрождения. Мировое значение творчества Шекспира объясняется тем,
что он в увлекательном и динамичном сценическом действии, крупными мазками
создал целую галерею ярких, запоминающихся образов. Творчество Шекспира,
тесно связанное с расцветом и кризисом английского гуманизма, стало одним
из высших культурных достижений эпохи Возрождения, практической
реализацией ее социально-исторического и культурного опыта и духовного потенциала.]
11 [Бетховен (Beethoven) Людвиг ван (1770-1827) — знаменитый
немецкий композитор, пианист и дирижер, представитель венской классической
школы, создатель героико-драматического типа симфонизма. Полная
глухота, постигшая Бетховена в середине творческого пути, не сломила его воли.
Поздние сочинения отличаются философским содержанием.]
12 [Контрапункт (нем. Kontrapunkt, от лат. punctus contra punctum,
буквально — точка против точки) — в полифонической (многоголосной) музыке
одновременное сочетание 2-х и более мелодических линий в разных голосах —
простой контрапункт; повторение этого сочетания, при котором соотношение
мелодий изменяется, — сложный контрапункт.]
13 [Ницше (Nietzsche) Фридрих (1844-1900) - немецкий мыслитель,
представитель иррационализма и волюнтаризма, родоначальник «философии жизни»,
один из наиболее влиятельных предшественников неклассической эстетики.]
Ю. М. Стеклов
Бунтарство как метод борьбы
Впервые опубликовано в составе серии статей
«Социально-политические воззрения Бакунина»: Современный мир. Пг., 1914. № 2. С. 30-47;
№ 3. С. 1-19. Дополненный вариант статьи включен в гл. 3 «Анархизм»
ч. 2 «Мировоззрение Бакунина» многотомного исследования автора:
Михаил Александрович Бакунин. Его жизнь и деятельность. Т.З.М.;Л., 1927.
С. 251-265. Печатается по этому изданию.
Стеклов Юрий Михайлович (наст, имя и фамилия — Овший Моисеевич
Нахамкис; 1873-1941) — советский историк общественной мысли, публицист,
государственный и партийный деятель. В 1894 г. за создание революционной
рабочей организации в Одессе был арестован, в административном порядке
приговорен к ссылке на 10 лет в Якутию. В 1899 г. бежал за границу, где
познакомился с В. И, Лениным и примкнул к искровцам. После II съезда

950
Комментарии
РСДРП (1903) Стеклов — в партии большевиков. В 1905 г. вернулся в
Россию, вел большую партийную работу, сотрудничал в ряде большевистских
изданий («Социал-демократ», «Правда», «Звезда»). В 1910 г. был арестован
и выслан за границу, где по поручению В. И. Ленина преподавал в партийной
школе в Лонжюмо (под Парижем). Во время Февральской революции 1917 г.
был избран членом Петроградского совета и членом его бюро. В этот период
занимал позицию революционного оборончества, выступал за двоевластие
Советов и Временного правительства, за что подвергался критике Лениным.
Был первым редактором газеты «Известия» (до 1925). Стеклов — автор
многих трудов по истории русского и европейского революционного движения
и общественной мысли. В 1909 г. вышла в свет его монография «Н. Г.
Чернышевский. Его жизнь и деятельность, 1828-1889», СПб., 1909; 2 изд., т. 1-2,
М.; Л., 1928. В 1920 г. в издательстве И. Д. Сытина Стеклов опубликовал 1-ю
часть другой своей большой работы — «Михаил Александрович Бакунин. Его
жизнь и деятельность, 1814-1876» (т. 1-4, М., 1926-1927). В 1934-1935 гг.
под редакцией и с комментариями Стеклова вышло 4 тома из незавершенных
8-ми томов «Собрания сочинений и писем» М. А. Бакунина (с 1928 по 1861 гг.),
В 1938 г. Стеклов был репрессирован, умер в заключении; реабилитирован
посмертно.
1 [В годы Великой французской революции.]
2 [Фауст (Faust) — герой одноименных романов И. Гёте и Т. Манна.
Прототипом стал герой немецких народных легенд и произведений
мировой литературы и искусства, один из вечных образов; символ неукротимого
стремления человека к истине, ради которого он готов жертвовать не только
всем достигнутым в земной жизни, но и душой.]
3 [Гамен (с фр. gamin) — уличный мальчишка в Париже, сорванец.]
4 [Гюго (Hugo) Виктор Мари (1802-1885) — знаменитый французский
поэт, драматург, романист и глава и теоретик французской романтической
школы. Член Французской академии (1841). Здесь, по-видимому, речь идет
о романе «Отверженные» (Les Misérables, 1862), где автор изобразил жизнь
низших слоев французского общества.]
5 [Ришар (Richard) Альбер (1846-1925) — французский журналист, один
из руководителей лионской секции Интернационала, член бакунинского
тайного Альянса, участник лионского восстания 1870 г., после подавления
Парижской коммуны выступал как бонапартист; в 1880-х гг. примыкал
к аллеманистам.]
6 [Жорес (Jaurès) Жан (1859-1914) — руководитель Французской
социалистической партии, затем СФИО — SFIO (с 1905). Основатель газеты
«Юманите» (1904). Активно выступал против колониализма, милитаризма
и войны. Убит 31 июля 1914 г., в канун первой мировой войны.]
7 [Дежак (Déjacque) Жозеф (1821-1864) — французский анархо-комму-
нист, поэт и писатель. Автор сборника прозы и стихов «Les Lazaréennes, Fables
et Poésies Sociales», за который в 1851 г. попал в тюрьму.]
8 [Инсуррекционные вспышки (от лат. insurrectus — восставший,
insurgere — восставать) — повстанчество, мятеж, вооруженное восстание,

Комментарии
951
возмущение. Инсуррекция — вооруженное восстание подданных против
своего правительства, направленное к ниспровержению существующего
государственного порядка. Своим политическим характером инсуррекция
отличается от восстания в техническом смысле слова.]
9 [Портной-подмастерье Людовик Ярошинский совершил покушение
на наместника Царства Польского великого князя Константина Николаевича
(1827-1892) вскоре после его приезда в Варшаву — вечером 21 июня/4 июля
1863 г. Выстрелил в упор из пистолета, когда великий князь выходил из
театра. Пуля ранила его в плечо.]
[В. Н. Черкезов]
Значение Бакунина в интернациональном
революционном движении
Впервые: Бакунин М.А. Избранные сочинения. Т. 1: Славянский вопрос
[и др.]. Лондон: [тип. Листков «Хлеб и воля»], 1915. С. V-LVI. Печатается
в сокращении по изд.: Бакунин М.А. Избранные сочинения. Т. 1:
Государственность и анархия. П.; М., 1919.
Черкезов Варлаам Николаевич (наст, имя и фамилия — Черкезишвили
Варлаам Асланович; псевд.: Джан Асланович, В. Марвели; 1846-1925)
происходил из семьи обедневшего грузинского князя. Учился во 2-м московском
кадетском корпусе, в июле 1864 г. примкнул к кружку ишутинцев. После
покушения Д. В. Каракозова на Александра II (4.4.1866) арестован за «знание
и недонесение о сообществе» и приговорен к 8 месяцам тюремного заключения.
Зимой 1868-1869 гг. бросил учебу, переехал в Москву, стал членом кружка
С. Г. Нечаева, поддерживал связи с революционной эмиграцией, увлекся
идеями М. А. Бакунина. В 1871 г. осужден по процессу нечаевцев (лишен прав
состояния и приговорен к ссылке в Сибирь). В январе 1876 г. бежал из ссылки
в Лондон, с мая 1876 г. сотрудник журнала «Вперед», однако вскоре порвал
с «лавристами» и осенью того же года после переезда в Женеву примкнул
к бакунистам, издававшим журнал «Община». Подружился с П. А.
Кропоткиным, который пригласил Черкезова сотрудничать в основанной им газете
«Le Revolte». В 1880-1881 гг. работал в Парижской и Женевской секциях
анархического Интернационала, участник конгресса Юрской федерации
(1882). В декабре 1882 г. в связи с Лионским процессом анархистов и арестом
Кропоткина от революционной деятельности отошел. В начале XX в. изредка
принимал участие в выпуске заграничных анархистских изданий, публиковал
отдельные статьи в газете «Хлеб и Воля» (с 1903), поддерживал переписку
с рядом анархистов-эмигрантов. В 1912-1916 г. редактировал намечавшееся
к изданию 10-томное собрание сочинений Бакунина.
1 [Гилъом (Guillaume) Джеймс (1844-1916) — один из руководителей
анархистского движения в Швейцарии и во Франции. Член швейцарской
организации I Интернационала (с 1868), ближайший соратник М. А. Бакунина,
был одним из руководителей Альянса социалистической демократии, одним
из организаторов (1870) Юрской федерации, редактором (1868-1878) ряда

952
Комментарии
анархистских газет. За раскольническую деятельность исключен Гаагским
конгрессом (1872) из Интернационала. В 1878 г. переехал в Париж, участвовал
в синдикалистском движении во Франции.]
2 [Неттлау Макс (Мах Nettlau) (1865-1944) — немецкий анархист
и историк анархизма. С 1938 г. и до самой смерти жил в Амстердаме, где
работал архивариусом в Институте социальной истории (IISH). Написал
биографии М. Бакунина, Элизе Реклю и Эррико Малатесты. Значительную часть
жизни Неттлау посвятил разбору и изучению архивов известных анархистов.
Собранные им материалы хранятся в архиве IISH.]
3 [Художественные произведения (фр.).]
4 [«Михаил Бакунин и философия анархии» (фр.)*]
5 [Лагарделъ (Lagardelle) Юбер (1874-1958) — один из выдающихся
деятелей французского революционного синдикализма, ближайший сотрудник
Жоржа Соре ля. Л агар де ль является автором ряда работ по истории анархо-
синдикализма во Франции; одно время был редактором социалистического
органа «Le mouvement socialiste» («Социалистическое Движение»). Во время
первой мировой войны (1914-1918) — социал-шовинист. Позже — деятель
Всеобщей конфедерации труда. В 1942-1943 гг. — министр труда в
правительстве Виши; в 1946 г. за участие в правительстве Виши был осужден к
пожизненному заключению.]
6 [Коста (Costa) Андреа (1851-1910) — деятель итальянского рабочего
движения, лидер итальянских анархистов (до 1879); открыто порвал с ними,
после чего стал одним из основателей Революционной социалистической партии
Романьи (1881) и Итальянской социалистической партии (1892).]
7 Щоманико (Domanico) Джованни (1855-1919) — итальянский
социалист, входил в анархистскую Итальянскую федерацию Интернационала, затем
член Итальянской социалистической партии; в 1899 г. вышел из партии.]
8 [Молинари (Molinari) Густав de (1819-1912) — знаменитый
бельгийский экономист, последователь манчестерской школы, член-корреспондент
Петербургской академии наук, предшественник анархо-капитализма.]
9 [Турати (Turati) Филиппо (1857-1932) — итальянский политический
деятель, публицист, идеолог реформизма, один из основателей Итальянской
социалистической партии (1892), лидер ее реформистского крыла. С 1926 г.
в эмиграции.]
10 [См.: Драгоманов М, П. [Биографический очерк М. А. Бакунина] //
М. А. Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]: Изд. И. Г. Балашова, 1906. С. 1-112.]
11 [См. : Богучарский В. [Я.] Активное народничество семидесятых годов.
М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1912. 384 с]
12 [Либкнехт (Liebknecht) Вильгельм (1826-1900) — деятель германского
и международного рабочего движения, пропагандист марксизма. Изучал
теологию, философию и филологию в университетах Гисена, Берлина и Марбурга;
активно участвовал в Революции 1848-1849 гг. в Германии. В 1850-1862 гг.
в эмиграции в Лондоне, где сблизился с К. Марксом и Ф, Энгельсом и стал
членом Союза коммунистов. После возвращения в Германию стал одним
из основателей Социал-демократической рабочей партии (Эйзенах, 1869),

Комментарии
953
примкнувшей к I Интернационалу; был редактором ее органа «Volksstaat»
(1869-1876).]
13 [Немецкий ежегодник (нем.).]
14 [Гервег (Herwegh) Георг (1817-1875) — немецкий поэт. Сотрудничал
в «Рейнской газете» (писал сатирические и политические стихи), был
хорошо знаком с К. Марксом. После поражения Революции 1848 г. эмигрировал
в Швейцарию, где сблизился с М. А. Бакуниным и А. И. Герценом.]
16 [Фогт (Vogt) Карл (1817-1895) — немецкий естествоиспытатель,
вульгарный материалист, мелкобуржуазный демократ; в 1848-1849 гг. — депутат
франкфуртского Национального собрания, принадлежал к его левому крылу;
его брат Фогт (Vogt) Густав (1829-1901) — швейцарский экономист,
буржуазный пацифист, один из организаторов Лиги Мира и Свободы, редактор
ее печатного органа «États-Unis d'Europe» («Соединенные Штаты Европы»,
фр.) (1867-1870).]
16 [Лелевелъ (Lelewel) Иоахим (1786-1861) — идеолог польского
национально-освободительного движения, историк. В период Польского восстания
1830-1831 гг. председатель Патриотического общества, член Временного
правительства. В эмиграции (в Брюсселе) стал идейным руководителем польских
демократических организаций «Молодая Польша», «Объединение» и др.;
вместе с К. Марксом и Ф. Энгельсом был активным деятелем интернациональной
Демократической ассоциации.]
17 [Шопен (Chopin) Фридерик Францишек (1810-1849) — польский
композитор, пианист. С сентября 1831 г. постоянно жил в Париже, до конца своих
дней сохранив духовные связи с Польшей. Представитель музыкального
романтизма, один из создателей современной пианистической школы.]
18 [Ссылка на первоисточник, с которого печатается настоящая статья.]
19 [Вагнер (Wagner) Рихард (1813-1883) — немецкий композитор,
дирижер, музыкальный писатель. Реформатор оперного искусства. В опере-драме
осуществил синтез философско-поэтического и музыкального начал.
Охваченный революционным пылом, Вагнер принял участие в Дрезденском восстании
и после его поражения (1849) бежал сначала в Веймар, а затем, через Париж,
в Швейцарию. Будучи объявленный государственным преступником, он 13 лет
не пересекал границы Германии.]
20 [Гейбнер (Heubner) Отто Леонгард (1812-1893) — саксонский
политический деятель, юрист. В 1848 г. член франкфуртского парламента, занимал
левые позиции. Во время Майского восстания 1849 г. в Дрездене был выбран
вместе с Тодтом и Чирнером в члены Временного правительства. После
поражения восстания вместе с Бакуниным в Хемнице был арестован и заключен
в крепость Кёнигштейн; осужден на смертную казнь, которая была заменена
пожизненным тюремным заключением. В 1859 г. был освобожден, служил
адвокатом. В 1869 г. был снова выбран в саксонскую палату депутатов.]
21 [Ссылка на первоисточник, с которого печатается настоящая статья.]
22 [Михайлов Михаил Ларионович (Илларионович) (1826-1865) —
русский революционный деятель, поэт и переводчик. В 1850-х гг. заведовал
отделом иностранной литературы в «Современнике». В 1861 г. напечатал

954
Комментарии
в Лондоне составленную его другом Н. В. Шелгуновым революционную
прокламацию «К молодому поколению» и, вернувшись в Петербург, принялся
распространять ее. Выданный провокатором Вс. Костомаровым, Михайлов
в сентябре 1862 г. был арестован и в ноябре приговорен к 6 годам каторжных
работ. Умер на каторге.]
23 [Прокламация «Молодая Россия» российских якобинцев (май 1862 г.,
автор П. Г, Заичневский) призывала к свержению самодержавия, к расправе
с царской династией и петербургской бюрократией, созданию федеративной
республики и общественного хозяйства. Послужила поводом для массовых
репрессий.]
24 [Христофоров Александр Христофорович (1838-1913) — русский
революционер. В 1861 г. за участие в студенческих волнениях был исключен
из Казанского университета и выслан в Саратов. Организовал Саратовский
революционный кружок (1862), который был связан с Казанью и Петербургом,
а затем с ишутинским кружком. Вел революционную агитацию среди
интеллигенции, учащейся молодежи, создавал ассоциации рабочих, в 1864 г. был
арестован и выслан в г. Шенкурск Архангельской губ. С 1875 г. — эмигрант.
В 1877-1890 гг. — редактор издававшегося в Женеве общеэмигрантского
журнала «Общее дело».]
26 [Бибиков Алексей Алексеевич (ок. 1840-1914) — дворянин. Был
мировым посредником Жиздринского уезда Калужской губ. В 1866 г. арестован
вместе с А. К. Маликовым в связи с агитацией среди рабочих Мальцевских
заводов об устройстве их на артельных началах. Заключен в Петропавловскую
крепость. В 1870-х гг. управляющий самарским имением Л. Н. Толстого.
В 1905 г. примкнул к партии «Народной Свободы».]
26 [Маликов Александр Капитонович (1839-1904) — российский
общественный деятель. Служил судебным следователем в Жиздринском уезде
Калужской губернии. В мае 1866 г. был арестован в связи с делом Каракозова
по обвинению в агитации среди рабочих Мальцевских заводов. Выслан в Хол-
могоры, затем переведен в Архангельск, где работал секретарем губернского
статистического комитета, позже (1873) в Орле работал на железной дороге.
В 1874 г. выдвинул религиозно-нравственное учение о «богочеловечестве».
В 1875-1878 гг. в эмиграции в США с целью основать там «свободную
коммуну» на религиозно-трудовых началах.]
27 [«Дело нечаевцев» — политический процесс, проходивший в
Петербургской судебной палате 1 июля — 11 сентября 1871 г. Преданы были суду
87 человек; предстали перед судом 77 человек (несколько человек умерли
до суда, некоторые освобождены на поруки и скрылись). Подсудимыми были
главным образом члены созданной С. Г. Нечаевым организации «Народная
расправа». Главные обвиняемые: П. Г. Успенский, А. К. Кузнецов, И. Г. Пры-
жов, H. Н. Николаев. К следствию привлекались 152 человека.
Успенский Петр Гаврилович (1847-1881) работал в Москве в книжном
магазине. Стал членом «Организации» С. Г. Нечаева, осенью 1869 г. один
из учредителей общества «Народная расправа», хранитель его документов
и печати. Участвовал в убийстве И. И. Иванова, считавшегося провокатором.
Арестован, приговорен к каторжным работам в рудниках на 15 лет.

Комментарии
955
Ткачев Петр Никитич (1844-1885/86) — один из идеологов
народничества, публицист. Был арестован по «Нечаевскому делу» весной 1869 г.
и в июле 1871 г. приговорен Санкт-Петербургской судебной палатой к 1 году
и 4 месяцам тюрьмы. По отбытии наказания выслан в Великие Луки, откуда
вскоре эмигрировал за границу.]
28 [Линкольн (Lincoln) Авраам (1809-1865) — американский политический
деятель. 16-й президент США (1861-1865). Один из основателей
Республиканской партии. В Гражданскую войну в США (1861-1865) — во главе северян.
Правительство Линкольна приняло закон об отмене рабства. Смертельно ранен
актером Дж. Бутсом.]
29 [Ишутин Николай Андреевич (1840-1879) — русский революционер,
руководитель тайного революционного общества в Москве (1863-1866).
В 1866 г. арестован в связи с покушением Каракозова на царя Александра П.
Приговорен к смертной казни (заменена бессрочной каторгой). В Шлиссель-
бургской крепости сошел с ума. Умер на Карийской каторге.]
30 [См.: Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву / (С при-
лож. его памфлетов, биогр. введ. и объяснительными примеч. М. П. Драгома-
нова). Женева: [Georg et С°], 1896. VIII, CVIII. 562 с. В 1906 г. в петербургском
издательстве В. Врублевского вышло сокращенное по цензурным
соображениям переиздание.]
31 [В Сорренто и Неаполе Бакунин познакомился с целым рядом
молодых людей, принимавших уже участие в итальянском движении: Джузеппе
Фанелли (1826-1877), Карло Гамбуцци (1837-1902), Фрисчиа, А. Туччи,
или с еще более молодыми — А. Драмис, де Люка, Милети, а впоследствии
Кармело, Палладино и др.]
32 [Кине Эдгар (1803-1875) — французский политический деятель, историк.
С 1841 г. профессор Коллеж де Франс, откуда был уволен в 1846 г. за борьбу
против реакционного католического духовенства и иезуитов, которую вел
вместе с Ж. Мишле. Кине принял активное участие в Февральской революции
1848 г., был членом Учредительного и Законодательного собраний. После
контрреволюционного государственного переворота 2 декабря 1851 г.
вынужден был в 1852 г. эмигрировать (вернулся во Францию в 1870 г.). В 1860-е гг.
заметен переход Кине на более правые позиции.]
33 [Ссылка на первоисточник, с которого печатается настоящая статья.]
34 [Оджер (Odger) Джордж (1813-1877) — деятель английского рабочего
движения. По профессии сапожник. С 1860 г. член, в 1862-1872 гг. секретарь
Лондонского совета тред-юнионов. Участвовал в подготовке международного
рабочего собрания в Лондоне (28 сентября 1864), на котором был основан
I Интернационал. Член и (до осени 1867) председатель Генсовета I
Интернационала, из которого был исключен в 1871 г.]
35 [Кремер (Kremer) Вильям — делегат I Интернационала от
Великобритании.]
36 [Пап (Раере, De Раере) Сезар (Цезарь) де (1842-1890) — деятель
бельгийского рабочего движения. В 1859-1860 гг. начал политическую
деятельность в демократических обществах «Солидер» и «Пёпль», сотрудничал в ряде

956
Комментарии
бельгийских газет. В 1865 г. один из организаторов секции I Интернационала
в Бельгии.]
37 [Жаклар (Jaclard) Шарль Виктор (1843-1903) — участник Парижской
Коммуны 1871 г. Примыкал к бланкистам. Участвовал в восстании
парижан 31 октября 1870 г. против капитулянтской политики «правительства
национальной обороны». Во время Восстания 18 марта 1871 г. руководил
вооруженными силами рабочих в районе Монмартра, был избран в ЦК
Национальной гвардии и одно время командовал 17-м легионом. Проявил большое
мужество в боях с версальцами. Арестованный после поражения Коммуны,
бежал из-под ареста. Эмигрировал в Швейцарию. В 1874 г. переехал в
Россию, на родину жены — А. В. Корвин-Круковской. Сотрудничал в журналах
«Слово» и «Дело»; сблизился с народниками. Вернулся во Францию после
амнистии 1880 г.]
38 [Варлен (Varlin) Луи Эжен (1839-1871) — деятель французского
рабочего движения, один из организаторов и руководителей парижских секций
I Интернационала, левый прудонист. По профессии рабочий-переплётчик.
Вступил в I Интернационал в 1865 г. Член ЦК Национальной гвардии, один
из руководителей Восстания 18 марта 1871 г.; член Парижской коммуны
1871 г. (входил в Комиссию финансов и в Комиссию продовольствия; с 5 мая —
в Военную комиссию). В Коммуне был на стороне прудонистского меньшинства.
Расстрелян версальцами.]
39 [Малон (Malon) Бену а (1841-1893) — французский мелкобуржуазный
социалист и публицист, левый прудонист, один из лидеров поссибилизма
(с 1882). В 1865 г. вступил в I Интернационал. Вместе с Бакуниным участвовал
в организации тайного «Альянса» и вел борьбу против Маркса и его
соратников. Участник Парижской коммуны. Основатель журнала «Revue socialiste»
(с 1885). С 1889 г. — редактор газеты «Egalité».]
40 [Пенди (Pindy) Жан Луи (1840-1917) — рабочий-столяр, член I
Интернационала, член Федеральной палаты рабочих обществ, член Федерального
совета парижских секций I Интернационала. 26 марта избран членом Коммуны.
С 29 марта член Военной комиссии, с 30 марта комендант Ратуши,
полковник штаба национальной гвардии. После подавления Коммуны эмигрировал
в Швейцарию. Примкнул к анархистам.]
41 [Робен (Robin) Поль (1837-1912) — французский педагог и
общественный деятель. Участник I Интернационала, анархист, радикальный
неомальтузианец. С 1861 г. преподавал в лицеях Рош-сюр-Йона и Бреста. В «Докладе
об интегральном образовании» (1866), представленном I Интернационалу,
призывал «искать новую систему воспитания, при которой одновременно
будут развиваться мыслящий ум и работающая рука». На протяжении
всей жизни П. Робен оставался верен дружбе с Бакуниным, и не отказался
от своих политических воззрений даже после исключения последнего из
I Интернационала.]
42 [Брисме (Brismee) Дезире (1822-1888) — деятель бельгийского
демократического и рабочего движения, по профессии типограф, прудонист, один
из основателей бельгийских секций Интернационала, член Бельгийского
федерального совета, делегат Брюссельского (1868), Базельского (1869) и Гаагского

Комментарии
957
(1872) конгрессов Интернационала, где примкнул к бакунистам, позже отошел
от анархизма, член правления бельгийской Рабочей партии.]
43 [Швицеебелъ (Schwitzguebel) Адемар (1844-1895) — швейцарский
рабочий, по профессии гравер, член I Интернационала, один из руководителей
Альянса социалистической демократии и Юрской федерации, анархист;
исключен из I Интернационала на Гаагском конгрессе.]
44 [Перон (Перрон, Perron) Шарль Эжен (1837-1919) — деятель
швейцарского рабочего движения, художник по эмали, затем картограф; бакунист,
делегат Лозаннского (1867) и Брюссельского (1868) конгрессов I
Интернационала, член центрального бюро Альянса социалистической демократии,
редактор «Egalité» (1869), один из редакторов «Solidarité» и руководителей
Юрской федерации; впоследствии отошел от рабочего движения.]
45 [Келлер (Keller) Шарль (1843-1913) — поэт и видный
социалист-анархист, публиковал свои революционные песни под псевдонимом Жак Тюрбин
(Jacques Turbin). Работал директором прядильной фабрики на Верхнем
Рейне, но в 1868 г. был уволен за распространение подрывной литературы,
уехал в Париж, где подружился с братьями Реклю. Был членом бакунинского
Альянса и I Интернационала. Сражался в рядах парижских коммунаров, бежал
от версальцев в Швейцарию, во Францию вернулся в 1880 г. по амнистии. Как
поэт прославился своими яркими революционными гимнами.]
46 [Лимузен (Limousin) Шарль М. — деятель французского рабочего
движения, по профессии типограф, затем журналист, секретарь правления журнала
«Association», входил в редакцию «Tribune ouvrière», делегат Лондонской
конференции I Интернационала 1865 г., в 1870 г. член Парижского
федерального совета, участник кооперативного движения и издатель ряда журналов.]
47 [Перрашон — из рабочих, затем — главный комиссар, один из
основателей I Интернационала.]
48 [Толен (ТоШп)Анри Луи (1828-1897) — деятель французского рабочего
движения, прудонист. По профессии гравёр. Один из основателей I
Интернационала и организаторов его первой парижской секции. В 1866-1869 гг.
участник конгрессов I Интернационала. В феврале 1871 г. был избран в
Национальное собрание. Примкнул к врагам Парижской коммуны 1871 г. В апреле
1871 г. исключен из I Интернационала. С 1876 г. — сенатор; голосовал против
амнистии коммунарам.]
49 [Сен-Мартине Холл (St. Martin's Hall, англ.) — концертное здание
в Лондоне, где 28 сент. 1864 г. на Учредительном собрании было основано
Международное Товарищество Рабочих (I Интернационал).]
50 [Юнг (Jung) Герман (1830-1901) — швейцарский часовщик, деятель
международного рабочего движения. Участник Революции 1848-1849 гг. в
Германии, после ее поражения эмигрировал в Лондон. Член Генерального совета
I Интернационала (1864-1872), секретарь-корреспондент для Швейцарии.
Председатель ряда конгрессов и Лондонской конференции (1871) I Интернационала.]
51 [Овенисты — сторонники и последователи Р. Оуэна, представители
утопического направления, возглавляемого Дж. Бреем и Дж. Греем в Англии
и П. Ж. Пру доном во Франции.

958
Комментарии
Вестон (Уэстон, Weston) Джон — деятель английского рабочего движения,
по профессии плотник, затем предприниматель, овенист, член Генерального
Совета I Интернационала, в работе которого принимал активное участие,
делегат Лондонской конференции 1865 г., член Британского федерального
совета, входил в исполнительный комитет Лиги реформы, один из
руководителей Лиги земли и труда.]
52 [Бизли (Beesly) Эдуард Спенсер (1831-1915) — английский историк и
политический деятель, буржуазный радикал, позитивист, принимал активное
участие в демократическом движении 1860-х гг., председательствовал на
собрании 28 сентября 1864 г. в Сент-Мартинс Холле, на котором был основан
I Интернационал; профессор Лондонского университета, в 1870-1871 гг.
выступал в английской прессе в защиту Интернационала и Парижской коммуны,
находился в дружеских отношениях с Марксом.]
53 [Лукрафт — делегат Интернационала от Великобритании, член
Генерального Совета, из которого вышел вместе с Оджером в июне 1871 г., не
согласившись с решениями по Парижской коммуне.]
54 [Поттер (Potter) Алонзо (1800-1865) — американский епископ,
преподавал теологию в ряде учебных заведений. Издал книгу Д. Д. П. Скропа
(Scrope) по политической экономии.]
55 [«Принципы социализма — Манифест демократии в XX веке» (фр.).]
56 [От крылатого выражения: Sine benef icio deliberandi atque inventarii — Без
льготы размышления и описи (формула римского права наследования) (лат,).]
67 [Несмотря на его ненависть к наследству (фр.).]
58 [Томпсон (Thompson) Уильям (ок. 1785-1833) — ирландский социолог
и экономист, социалист-утопист, последователь Р. Оуэна. Придерживаясь
теории трудовой стоимости Д. Рикардо, выступил с резкой критикой
капитализма. Ввел термин «прибавочная стоимость» (surplus value).]
69 [«О нищете трудящихся классов в Англии и во Франции». Paris, 1840.
Бюре (Buret) Эжен (1810-1842) — французский мелкобуржуазный
социалист.]
60 [Иекк (Jaeckh) Густав (1866-1907) — немецкий журналист и историк,
социал-демократ, автор книги «Die Internationale». Leipzig, 1904 [Иекк Г.
Интернационал. Лейпциг, 1904. Рус, пер.: 1-е изд.: пер. с нем. Б. Смирнова
и А. Ратнер под ред. А. Санина. СПб.: [Знание], 1906; то же: пер. А. А.
Полянского. СПб.: Просвещение, 1906; то же: М.: Красная новь, 1923; то же:
Образование Интернационала. История Международного общества рабочих /
пер. с нем. И. Бронштейна [и Гроздинского]. М.: Колокол, 1906; то же:
Интернационал. 2-е изд. С предисл. Ю. Стеклова. М.; Л.: Гос. изд., 1926, и др.
переводы и издания.]
61 [Социалистическая демократия (фр.).]
62 [Вольф (Wolff) Вильгельм (1809-1864) — немецкий пролетарский
революционер, с марта 1848 г. член Центрального комитета Союза коммунистов,
один из редакторов «Neue Rheinische Zeitung» (1848-1849), член крайне
левого крыла Франкфуртского национального собрания, друг и соратник
Маркса и Энгельса.]

Комментарии
959
63 [Ссылка на первоисточник, с которого печатается настоящая статья.]
64 [Гинденбург (Hindenburg) Пауль фон (1847-1934) — немецкий военный
и политический деятель, генерал-фельдмаршал (1914). Участник
австро-прусской войны (1866) и франко-прусской войны (1870-1871). В Первую мировую
войну командовал войсками Восточного фронта (1914), начальник Генштаба
(1916). Избран президентом Веймарской республики от блока правых партий
(1925), в 1932 г. избран президентом вторично.]
65 [Зюдекум (Sudekum) Альберт (1871-1944) — один из лидеров правого
крыла Германской социал-демократии, ревизионист. По профессии
журналист. В 1900-1918 гг. депутат рейхстага. Во время Первой мировой войны
социал-шовинист. С ноября 1918 г. по март 1920 г. министр финансов Пруссии.
В дальнейшем активной политической роли не играл.]
66 [Мольтке (Moltke) (Старший) ХельмутКарл (1800-1891) — германский
полководец, военный теоретик, генерал-фельдмаршал (1871). С1858 г. начальник
прусского, в 1871-1888 гг. — германского генштаба, фактически
главнокомандующий в войнах с Данией (1864), Австрией (1866) и Францией (1870-1871).]
67 Значит, после провозглашения республики во Франции, после 4 сентября.
68 [Ксеркс (греч. Xerxes) (?-465 до н. э.) — царь Персии (486-465), сын
Дария I, подавил восстание египтян (486-484), после восстания вавилонян
(482) разрушил Вавилон, превратил Вавилонское царство в персидскую
сатрапию. В 480-479 гг. предпринял поход в Грецию: одержал победу в битве
при Фермопилах (480), но потерпел поражение в битвах при Саламине (480),
при Платеях (479) и Микале (479). Провел религиозную реформу, запретил
почитание родоплеменных богов, установил культ общеиранского бога Аху-
рамазды. Убит заговорщиками.]
69 [Аттила (Attila) (?-453 н. э.) — предводитель гуннов в 434-453 гг.,
прозванный «бичом Божиим» (лат. flagellum dei) за опустошения,
произведенные им в Римской империи. С территории современной Венгрии гуннский
союз племен распространил свою власть на востоке — до Кавказа, на
западе — до Рейна, на севере — до датских островов, на юге — включал правый
берег Дуная. В 447 г., опустошив Фракию, Иллирию (разрушено 70 городов
и крепостей), гунны дошли до Фермопил и окрестностей Константинополя.]
70 [Тамерлан (Тимур, «Хромой Тимур») (Tamerlane) (1336-1405) —
монгольский завоеватель, потомок Чингисхана. Захватив Туркестан, начал
с его территории совершать разорительные походы на Персию (1380-1388,
1392-1394), Золотую Орду (1388-1391, 1395), султанат Дели (1398-1399),
мамлюкских правителей Египта и Сирии (1399-1401) и Османов. Ведя войны
во имя ислама, Тимур обычно не щадил своих братьев-мусульман.]
71 [Осман (?-656) — третий халиф (с 644) в арабском халифате; из рода
Омейядов. Один из сподвижников и зять Мухаммеда. При Османе
территория халифата значительно расширилась: при нем арабы, продолжая начатые
Омаром завоевания, покорили область Карфагена (648),остров Кипр (649)
и завершили покорение Персии (к 651).]
72 [Зорге (Sorge) Фридрих Альберт (1828-1906) — немецкий марксист,
деятель международного и американского рабочего движения, ученик и со-

960
Комментарии
ратник Маркса и Энгельса. В 1849 г. Зорге участвовал в Баденском восстании.
Приговоренный заочно к смертной казни, эмигрировал в Швейцарию,
откуда был выслан в Бельгию; в 1852 г. переселился в США, где организовывал
секции I Интернационала. С перенесением в Нью-Йорк Генерального совета
Интернационала (осень 1872) стал его генеральным секретарем (до 1874).]
Ill
БАКУНИН И БАКУНИЗМ
КАК ПРЕДМЕТ НАУЧНОГО ИЗУЧЕНИЯ
В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
А. А. Карелин
Жизнь и деятельность
Михаила Александровича Бакунина
Впервые: Карелин А. А. Жизнь и деятельность Михаила
Александровича Бакунина. М.: тип. H. Н. Желудковой, 1919. Печатается в сокращении
по этому изданию.
Карелин Аполлон Андреевич (псевд.: Макаренко, А. Кочегаров, Иван
Темный, К., Л. Бартневский, П. Винтер, А. А. и др.) (1863-1926). Из семьи
художника-фотографа. Окончил юридический факультет Петербурского
университета (1888), выдержал экзамен на кандидата юридических наук.
В 1881 г. Карелин примкнул к «Народной воле». В 1883 г. сослан на 3 года
в Сибирь. Впоследствии несколько раз подвергался арестам и ссылке в
административном порядке, в т. ч. в северные губернии. С 1905 г. — член Партии
социалистов-революционеров. В 1905 г. эмигрировал во Францию,
преподавал в Высшей школе социальных наук в Париже, входил в парижскую
террористическую группу эсеров (1909). В 1909 г. после разоблачения
провокаторской деятельности Е. Ф. Азефа отошел от эсеров, а в 1911 г. официально
покинул их ряды, перешел к анархистам, сблизился с П. А. Кропоткиным.
В1912-1914гг. — сотрудник, затем член редакции и фактический редактор
анархистской газеты «Голос труда». Один из организаторов «внепартийной»
анархистской группы «Вольных социалистов» (1912, Париж, с нач. 1913 г. —
«Братство вольных общинников» или Федерация анархистов-коммунистов)
и ее печатного органа — журнала «Молот» и «Общества активной помощи
политическим каторжанам и ссыльным». В 1914 г. участвовал в издании
анархистской газеты «Хлеб и воля» в Париже. В августе 1917 г. вернулся
в Россию, участвовал в издании печатных органов петроградских
анархистов — газеты «Буревестник» и «Труд и воля» (1917-1918 гг., в последней —
редактор). С 1918 г. в Москве, один из инициаторов создания «Всероссийской
федерации анархистов-коммунистов», член секретариата, редактор журнала
«Вольная жизнь». Параллельно вел организационную работу по оформлению

Комментарии
961
законспирированных кружков анархистов-мистиков в различных городах
России. В 1923-1926 гг. член анархистской секции Музея им. П. А.
Кропоткина в Москве, занимался литературной деятельностью.
1 [Беккер (Becker) Феликс — французский поэт и революционер,
участник польского восстания 1830-1831 гг.; один из инициаторов организации
бельгийского легиона в Париже в феврале-марте 1848 г.]
2 [Бебель (Bebet) Август (1840-1913) — один из основателей (1869) и
руководитель германской социал-демократической партии и П-го Интернационала.
Неоднократно избирался в рейхстаг. Борец против милитаризма, поборник
эмансипации женщин. За выступления в защиту Парижской Коммуны,
критику государственной колониальной политики и др. подвергался репрессиям.]
3 [Швейцер (Schweitzer) Иоганн Баптист (1833-1875) — один из
видных представителей лассальянства в Германии; в 1864-1867 гг. редактор
газеты «Social-Demokrat», президент Всеобщего германского рабочего союза
(1867-1871), поддерживал проводимую Бисмарком политику объединения
Германии «сверху», под гегемонией Пруссии, препятствовал вступлению
немецких рабочих к Интернационалу, вел борьбу против
Социал-демократической рабочей партии; в 1872 г. исключен из Союза в результате разоблачения
его связей с прусскими властями.]
4 [Меринг (Mehring) Франц (1846-1919) — деятель немецкого рабочего
движения, философ, историк и литературный критик, марксист. С 1882 г.
д-р философии. В 1880-х гг. стал марксистом; написал ряд работ по истории
Германии и германской социал-демократии, биограф К. Маркса; был одним
из редакторов журнала «Neue Zeit» («Новое время»); один из лидеров и
теоретиков левого крыла германской социал-демократии.]
5 [Тесс (Hes) Мозес (1812-1875) — немецкий мелкобуржуазный
публицист, в середине 1840-х гг. один из главных представителей «истинного
социализма».]
6 [Кугелъман (Kugelmann) Людвиг (1830-1902) — немецкий врач, участник
революции 1848-49 гг., член 1-го Интернационала, делегат Лозаннского (1867)
и Гаагского (1872) конгрессов 1-го Интернационала; друг семьи К. Маркса.]
7 Без льготы размышления и описи (лат,) — формула римского права
наследования.
8 [Аугсбургская газета — «Allgemeine Zeitung» [«Всеобщая газета»],
зарегистрирована в 1798 г.), выходила в Аугсбурге в 1810-1882 гг.]
9 [Palais Royal = Пале-Рояль (φρ. королевский дворец) — площадь, дворец
и парк, расположенные в Париже напротив северного крыла Лувра. Термин
«Palais Royal» — олицетворение власти.]
10 [Даниелъсон Николай Францевич (псевдоним — «Николай — он»;
1844-1918) — русский писатель-экономист, один из идеологов народничества
1880-90-х гг., был близок к народническому кружку «чайковцев»; в течение
ряда лет переписывался с К. Марксом и Ф. Энгельсом, перевел на русский
язык I, II, III тома «Капитала» Маркса (1-й том совместно с Г. А. Лопатиным).]
11 [Приписка в письме Маркса — Даниельсону от 28 мая 1872 г.: «Один
из проживающих в Швейцарии шарлатанов — М. Бакунин — вытворяет та-

962
Комментарии
кие вещи, что я был бы очень благодарен за всякие точные сведения об этом
человеке: 1) о его влиянии в России и 2) о той роли, которую играла его особа
в пресловутом процессе» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 33.
М., 1964. С. 403); ср.: «Что касается русских вообще, то существует огромная
разница между ранее приехавшими в Европу русскими дворянами-аристокра-
тами, к которым принадлежат Герцен и Бакунин и которые все шарлатаны,
и теми, кто приезжает теперь, — выходцами из народа» (Из письма
Энгельса — Беккеру, 14 июня 1872 г. // Там же. С. 411).]
12 [Любавин Николай Николаевич (1845-1918) — русский химик; в 1867 г.
окончил Петербургский университет, в 1886-1906 гг. — профессор, автор
многих работ по химии; в 1860-х гг. — участник студенческих
революционных кружков, в конце 1860-х гг. принимал участие в подготовке русского
издания «Капитала».]
13 [Из письма Маркса — Даниельсону из Лондона от 15 августа 1872 г.:
«Бакунин годами тайно подготовлял взрыв Интернационала и теперь до такой
степени прижат нами к стене, что вынужден сбросить маску и открыто
отколоться вместе с глупцами, которыми руководит он — тот самый человек,
который был главным заправилой нечаевского дела. Так вот, этому Бакунину
было когда-то предложено перевести на русский язык мою книгу [«Капитал»],
причем деньги за перевод были им получены вперед, но вместо того чтобы
представить работу, он написал или велел написать к некоему Любавину (так,
кажется), который вел с ним переговоры по поручению издателя, в высшей
степени возмутительное и компрометирующее письмо. Это письмо могло бы
быть для меня весьма полезным, если бы оно было послано мне немедленно.
Так как это чисто коммерческое дело и так как при использовании письма
не будет названо никаких имен, то я надеюсь, что Вы добудете его. Но нельзя
терять ни минуты» (Там же. С. 431-432).]
14 [Ралли, Эльсниц и Голыптейн, отделившись от основной группы Альянса,
предприняли собственное издательство, начав с издания брошюры «К
русским революционерам» (сент. 1873 г.), в основу которой в действительности
легла составленная Бакуниным программа тайной организации. Такой образ
действий делал разрыв неизбежным. Напечатав три тома, типография
закрылась. Эльсниц Александр Леонтьевич (Людвигович) (1849-1907) — русский
революционер-шестидесятник, публицист. Из дворян. В 1871 г. эмигрировал
в Швейцарию, примкнул к группе сторонников М. А. Бакунина во главе
с М. П. Сажиным, член редакции газеты «Работник». В конце 1870-х гг.
окончил медицинский факультет Женевского университета, отошел от
революционного движения.]
15 [Березовский (Berezowski) Антон Иосифович 1847-1916) — польский
революционер. В 1863 г. принимал участие в польском восстании, после
подавления которого уехал за границу. 6 июня 1867 г. совершил неудачное
покушение на Александра II во время его пребывания в Париже. Суд
присяжных, найдя в деле смягчающие обстоятельства, приговорил Березовского
к пожизненной каторге.]
16 [Голъстейн (урожденная — Баулер) Александра Васильевна (1849/50-
1937) — писательница, журналистка, литературный критик, переводчица»

Комментарии
963
Печаталась в «Заграничном вестнике» Корша, «Московском телеграфе»,
«Научном слове», «Новомпути», «Московскомеженедельнике», «Нашейгазете»
и др., написала повести «Благодетель» и «Места нет» («Русское богатство»),
воспоминания о Бакунине и Огареве в «Былом». Много переводила.]
В. П. Полонский
Маркс и Бакунин
(Из истории революционной борьбы)
Впервые: Путь. М., 1919. № 2, март-апрель. С. 29-34. Печатается
по этому изданию. Настоящая статья представляет собой главу из
неопубликованной книги «М. А. Бакунин».
Полонский Вячеслав Павлович (наст, фамилия — Гусин; 1886-1932) —
российский советский критик, журналист, историк. Автор книг и статей
о М. А. Бакунине (опубликовал краткую биографию М. А. Бакунина (1920, 2-е
изд. 1926), исследование «М. А. Бакунин. Жизнь, деятельность, мышление»
(1922; вышел только 1-й т.), книгу «Спор о Бакунине и Достоевском» (1926;
совместно с Л. Гроссманом); три тома «Материалов для биографии
Бакунина»), литературно-теоретических, исторических статей (сборники «Уходящая
Русь», 1924; «О современной литературе», 1928), писал о Д. А. Фурманове,
И. Э. Бабеле, Артеме Весёлом, Ю. К. Олеше, А. А. Фадееве и Б. А.
Пильняке. Вяч. Полонский был организатором и председателем (1919-1923) Дома
печати, редактором журнала «Печать и революция» (1921-1929), журнала
«Новый мир» (1926-1931), ректором Литературно-художественного
института им. В. Я. Брюсова (1925), в 1926-1932 гг. редактором отдела литературы,
искусства и языка 1-го издания БСЭ, директором Музея изящных искусств
(1929-1932), ныне Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
1 [«Новаярейнская газета».]
2 [Киселев Николай Дмитриевич (1800-1869) — дипломат,
действительный тайный советник (1868). С 1844 по 1854 г. был сначала посланником, а
затем полномочным послом в Париже. Натянутые отношения перед Восточной
войной заставили его выехать из Франции. В 1856-1864 гг. посол при папском
дворе, а с 1864 г. до самой смерти — при короле Италии.]
3 [Интерпелляция (от лат. interpellate прерывание речи, требование) —
в государствах с парламентской формой правления требование группы
депутатов, обращенное к правительству или конкретному министру, дать объяснение
по поводу внутренней или внешней политики или по конкретному вопросу.]
4 [Заметка «Как следует писать историю (от иностранного
корреспондента)» за подписью M. F. появилась в газете «The Morning Advertiser» 3 августа
1853 г. Свой ответ «Об иностранном корреспонденте, выступившем в субботнем
номере "Morning Advertiser"», как и саму заметку К. Маркс опубликовал
в «People's Paper» 10 сентября (№ 71).]
5 [«Альянс социалистической демократии» (фр.).]
6 [«Равенство» (фр.) — газета, выходившая в Женеве с декабря 1868 г.
по декабрь 1872 г.]

964
Комментарии
7 [Разделяй и властвуй (лат.),]
8 [Злорадство (нем.),]
Б. И. Горев
Идейное наследство Бакунина
Впервые: М. А. Бакунин. Его жизнь, деятельность и учение. М.: тип.
М. И. Смирнова, 1919. (Всерос. Совет рабочей кооперации).
Печатается по 3-му, исправленному и дополненному, изд.: М.: Гос. изд., [1924].
С. 61-76.
Горев Борис Исаакович (наст, фамилия — Гольдман; 1874-1937) —
деятель российского социал-демократического движения, публицист,
советский историк и философ. Учился в Петербургском университете, участвовал
в революционном движении (с 1893). С 1907 г. — в рядах меньшевиков.
В 1910-1911 гг. член и секретарь Заграничного бюро ЦК РСДРП. После
Февральской революции 1917 г. член меньшевистского ЦК и ВЦИК 1-го созыва.
В 1920 г. Горев официально вышел из партии меньшевиков. Работал в
Институте Маркса и Энгельса, занимался преподавательской деятельностью,
литературной критикой. Научные интересы лежали в области исторического
материализма и истории социалистических учений. Автор книг по истории
социализма и анархизма. Член Всероссийского общества бывших
политкаторжан и ссыльнопоселенцев (1922). В 1925 г. один из создателей Общества
историков-марксистов. Репрессирован. Реабилитирован в годы оттепели.
1 [Засулич Вера Ивановна (1849-1919) — деятель революционного
движения, литературный критик, публицист. С конца 1860-х гг. участвовала
в движении народников; в 1878 г. покушалась на жизнь петербургского
градоначальника Φ. Ф. Трепова, оправдана судом присяжных. С 1879 г. член
революционной организации «Чёрный передел». В 1883 г. один из
организаторов первой российской марксистской группы «Освобождение труда». С 1900 г.
член редакций «Искры» и «Зари». С 1903 г. в меньшевистском крыле РСДРП.]
2 [Ротшильд — богатейшая европейская банкирская фирма. Основатель
ее Ротшильд (Rothschild) Майер-Анселъм (1743-1812) — происходил из
еврейской купеческой семьи во Франкфурте-на-Майне. Ротшильды владеют
банкирскими конторами в Париже, Франкфурте, Лондоне, Вене и Неаполе.
Благодаря своему колоссальному богатству они оказывают заметное влияние
на денежный европейский рынок. Русскому правительству неоднократно
приходилось прибегать к финансовой помощи этих крупнейших еврейских фирм.]
3 [Гайнау (Наупаи) Хайнау Юлиус (1786-1853) — барон, австрийский
фельдцейхмейстер (генерал). Участвовал в войнах против наполеоновской
Франции 1805-1815 гг. и в австро-итальянской войне 1848-1849 гг. За
зверское подавление в апреле 1849 г. восстания в Брешии получил кличку «гиена
Брешии». Став наместником в Венгрии и военным диктатором, проявил
невероятную жестокость к революционерам, казнив лидеров освободительной
войны.]

Комментарии
965
4 [Тъер (Thiers) Адольф (1797-1877) — глава исполнительной власти
с февраля 1871 г., с сентября 1871 по 1873 г. президент Франции; историк.
С исключительной жестокостью подавил Парижскую коммуну. Тьер — один
из создателей теории классовой борьбы. Автор опубликованной в 1820-х гг.
«Истории Французской революции».]
Л. Г. Дейч
М. А. Бакунин
Впервые: Дейч Л. Г. Русская революционная эмиграция 70-х годов. Пб.:
Гос. изд-во, 1920. С. 60-80. Печатается по этому изданию.
Дейч Лев Григорьевич (1855-1941) — русский революционер-народник,
социал-демократ. Участник революционного движения с 1874 г., в 1879 г.
вступил в организацию «Земля и воля», а после ее раскола — в «Черный передел».
С 1880 г. за границей. В 1883 г. вместе с Г. В. Плехановым, П. Б. Аксельродом,
В. И. Засулич — организатор марксистской группы «Освобождение труда».
Создал в Женеве типографию, организовывал издание и нелегальную
перевозку революционной литературы в Россию. В 1884 г. арестован в Германии
и выдан российским властям. В 1884-1901 гг. на Карийской каторге, бежал
за границу. После 2-го съезда РСДРП (1903) один из лидеров меньшевиков.
После Октябрьской революции отошел от политической деятельности; работал
над изданием литературного наследства Г. В. Плеханова. Автор воспоминаний
и ряда статей по истории русского революционного движения. С 1928 г. был
персональным пенсионером.
1 [Малатеста (Malatesta) Эррико (1854-1932) — один из лидеров
анархистского движения в Италии, последователь М. Бакунина. Участник
бакунинской секции I Интернационала и член Альянса. Неоднократно
подвергался преследованиям, арестам, просидел в тюрьме в общей сложности
свыше 10 лет. Последние годы жизни находился под надзором фашистской
полиции. Публицист — основал и редактировал радикальные издания: «La
Questione Sociale» (1883-1884), «L'Agitazione» (1897), «Volontà» (1913-1914),
«L'Umanita Nova» (1920).]
2 [Тессинский кантон (Тичино, итал. Ticino, нем. Tessin, φρ. Tessin) —
италоязычный кантон (территориальная единица) на юге Швейцарии.
Административный центр — г. Беллинцона.]
3 [Степнлк-Кравчинский Сергей Михайлович (наст, фамилия — Кравчин-
ский, литературный псевд. — Степняк; 1851-1895) — народник, писатель.
В начале 1870-х гг. член революционного кружка «чайковцев», участник
«хождения в народ». В 1877 г. участвовал в вооруженном восстании,
организованном бакунистами в Италии в провинции Беневенто. В 1878 г. был
вызван организацией «Земля и Воля» в Петербург, где убил шефа жандармов
Н. В. Мезенцова и сумел скрыться — выехал за границу и больше в Россию
не возвращался. В эмиграции основал «Фонд вольной русской прессы».]

966
Комментарии
4 [В апреле 1877 г. Э. Малатеста, К. Кафиеро, С. Степняк-Кравчинский
с 30 единомышленниками подняли восстание в итальянской провинции
Беневенто, без сопротивления захватив деревни Летино и Галло; сожгли
налоговые регистры и объявили конец власти короля. Однако вскоре все были
арестованы правительственными войсками и в течение 16 месяцев находились
в заключении.]
5 [Умберто I (1844-1900) — король Италии (1878-1900). Продолжал
линию Виктора Эммануила II на сближение с Австро-Венгрией и Германией,
одобрил заключение Тройственного союза 1882 г. Ухудшение экономического
положения Италии в конце XIX в. привело к росту массового недовольства
в стране. Было совершено два неудачных покушения на жизнь короля. В1900 г.
он был убит анархистом Дж. Бреши.]
6 [Лефрансе (Lefrançais) Гюстав Адольф (1826-1901) — французский
революционер, левый прудонист. По профессии — учитель. Участник
революции 1848 г. После бонапартистского переворота 2 дек. 1851 г. эмигрировал
в Великобританию. Вернулся после амнистии 1859 г., в середине 1860-х гг.
вступил в I Интернационал. Участник Парижской коммуны, член его
Исполнительной комиссии (с 29 марта 1871), Комиссии труда и обмена (с 3 апр.),
Комиссии финансов (с 21 апреля). Примыкал к «меньшинству» Коммуны.
После подавления Коммуны эмигрировал в Швейцарию, был заочно приговорен
к смертной казни. Участвовал в работе Гаагского конгресса I Интернационала
(1872), на котором поддержал бакунистов.]
7 [Натансон Марк Андреевич (1850-1919) — русский революционер.
Из мещан. В революционном движении с 1869 г. Один из основателей кружка
«чайковцев». В 1869-1871 гг. трижды арестовывался. С 1872 г. до 1875 г.
отбывал ссылку. Играл руководящую роль в создании и деятельности «Земли
и воли». В июне 1877 г. был вновь арестован. До конца 1878 г. — в
Петропавловской крепости, в 1879-1889 гг. — в сибирской ссылке. Был основателем
и главой партии «Народного права» (1893-1894). Арестован в пятый раз в
апреле 1894 г. и выслан в Восточную Сибирь на 5 лет. С 1905 г. — эсер, член ЦК
партии эсеров. С1907 г. до Октябрьской революции 1917 г. был в эмиграции.]
8 [Натансон (Шлейснер) Ольга Александровна (ок. 1850-1881) — русская
революционерка-народница. Жена М. А. Натансона. Из дворян. В
революционном движении с 1870 г. В 1871-1872 гг. — член кружка «чайковцев»,
с 1876 г. — активный деятель «Земли и воли». Организатор саратовского
поселения землевольцев (1877). В октябре 1878 г. арестована и заключена
в Петропавловскую крепость; в мае 1880 г. приговорена к 6 годам каторги,
замененной ссылкой.]
9 [Правильно: Оболешев Алексей Дмитриевич (1854-1881) — русский
революционер-народник. Из дворян. В революционном движении с 1876 г.;
организовал революционный кружок в Самаре. Один из учредителей «Земли
и воли» 1870-х гг. Участвовал в разработке программы и устава общества, ведал
паспортным бюро и сношениями с типографией. Арестован в 1878 г. Отказался
назвать себя и не давал никаких показаний. В 1880 г. под фамилией Сабуров
приговорен к смертной казни, замененной 20 годами каторжных работ. Умер
от туберкулеза в Трубецком бастионе Петропавловской крепости.]

Комментарии
967
10 [Михайлов Александр Дмитриевич (1855-1884) — русский
революционер-народник. В 1877-1878 гг. вел в приволжских городах революционную
пропаганду, преимущественно среди старообрядцев. Один из организаторов «Земли
и воли» и «Народной воли», член ее Исполкома, участник Липецкого и
Воронежского съездов. Принял участие в организации покушения Соловьева на жизнь
Александра II (2 апреля 1879 г.) и в целом ряде террористических покушений.
В 1882 г. приговорен к вечной каторге. Умер в Петропавловской крепости.]
11 [Булавин Кондратий Афанасьевич (ок. 1660-1708) — предводитель
казацко-крестьянского восстания 1707-1709 гг. Из донских казаков, сын
станичного атамана. Участник походов против Крымского ханства, атаман
на соляных промыслах в Бахмуте. После прибытия на Дон карательного
отряда князя Ю, В. Долгорукова (для сыска и возврата беглых) в октябре
1707 г. вместе с соратниками поднял восстание. Убит в Черкасске (по другой
версии — застрелился сам, не желая сдаваться).]
12 [Чигиринское дело (заговор) — попытка группы южных народников
(Стефанович, Дейч и Бохановский) в середине 1870-х гг. поднять крестьянское
восстание, используя подложный манифест, выпущенный якобы самим царем.
В этом документе, ссылаясь на свое собственное бессилие, царь призывал крестьян
к восстанию против дворянства и чиновничества, предлагая образовывать с этой
целью «тайные дружины». Стефановичу в течение 1876 и 1877 гг. удалось
развернуть большую работу. Организация охватила до 1000 человек и была
поставлена на военный лад. Когда дело провалилось, много крестьян было арестовано
и осуждено в тюрьму и на каторгу. Вскоре были арестованы и сами организаторы.]
13 [Речь о знаменитом побеге П. А. Кропоткина из Николаевского
госпиталя в Петербурге.]
14 [Войнаралъский Порфирий Иванович (1844-1898) — русский
революционер-народник. Из дворян. В 1861 г. за участие в студенческих волнениях
в Московском университете был исключен из него и позднее сослан. До 1873 г.
оставался под строгим надзором полиции. Весной 1874 г. — один из главных
организаторов «хождения в народ». Арестован в 1874 г. по «процессу 193-х»,
осужден на 10 лет каторги. Заключение отбывал в Новоборисоглебской
каторжной тюрьме Харьковской губернии, затем на Каре и в Якутии. 1 июля 1878 г.
революционерами была предпринята неудачная вооруженная попытка
освободить Войнаральского при перевозке его из Петербурга в Харьковский централ.]
15 [Мезенцов Николай Владимирович (1827-1878) — государственный
деятель, генерал-адъютант (1871). С 1864 г. начальник штаба корпуса жандармов,
с 1876 г. шеф жандармов и главный начальник 3-го отделения Собственной
его императорского величества канцелярии. Убит С. М. Кравчинским.]
Б. П. Козьмин
[Исповедь М. Бакунина]
Впервые опубликовано в разделе «Критика и рецензии» под заголовком
«М. А. Бакунин. Исповедальное письмо Александру II. Вступительная
статья: "Михаил Бакунин в эпоху сороковых — шестидесятых годов",

968
Комментарии
Вяч. Полонского. Москва, Госуд. Изд. 1921 г., 42 стр.»: Вестник труда:
Ежемес. орган Всесоюз. центр, совета проф. союзов. М., 1921. № 9 (12).
С. 152-157. Печатается по этому изданию под заглавием составителя.
Козъмин Борис Павлович (1888-1958) — советский историк и
литературовед, доктор исторических наук (1935), профессор, специалист по истории
общественной мысли и революционного движения XIX в. В 1910 г. окончил
юридический факультет Московского университета. В 1920-1930-х гг.
старший научный сотрудник института литературы Ρ АНИОН, одновременно
работает в издательстве Общества политкаторжан. С 1939 г. старший научный
сотрудник института мировой литературы АН СССР. В 1941-1943 гг.
находился в эвакуации, в Ашхабаде. В 1946-1954 гг. директор Государственного
литературного музея. В 1946-1958 гг. старший научный сотрудник института
истории АН СССР. Козьмин — активный сотрудник «Литературного
наследства» , редактор и автор комментариев к собранию сочинений А. И. Герцена,
Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова и др. Главная область научных
исследований Козьмина — общественное движение в России во второй половине
XIX в.: народничество, мировоззрение революционных и демократических
деятелей 1850-1880-х гг., русская революционная эмиграция, журналистика.
1 [От фр. Ouvrière — рабочие.]
2 [Чернышев Александр Иванович (1785-1857) — светлейший князь
(1849), русский военный и государственный деятель, генерал-адъютант (1812),
генерал от кавалерии (1826). В1848-1856 гг. — председатель Государственного
совета. Провел ряд преобразований в армии. Сторонник палочной дисциплины
и устаревшей линейной тактики, Чернышев явился одним из главных
виновников поражения русской армии в Крымской войне 1853-1856 гг.]
3 [Орлов Алексей Федорович — шеф жандармов и начальник Ш-го
отделения.]
4 [От лат. nota bene — заметь хорошо (N. В., NB) — отметка, примечание,
чтобы обратить внимание на какую-либо часть текста.]
5 [На недостатки издания рукописи под редакцией Полонского указывает
и Стеклов в своих работах, посвященных этой теме. Под редакцией и с
комментариями Стеклова «Исповедь» была включена в 4 том Собрания сочинений
и писем М. А. Бакунина (М., 1935).]
А. А. Корнилов
Еще о Бакунине и его исповеди Николаю
Впервые: Вестник литературы. Пг., 1921. № 12 (36). С. 12-13.
Печатается по этому изданию.
Корнилов Александр Александрович (1862-1925) — русский историк
и общественный деятель. Окончил Петербургский университет. Служил
комиссаром по крестьянским делам в Царстве Польском, потом (до 1900) при
иркутском генерал-губернаторе, заведуя крестьянскими и переселенческими
делами. В 1891-1893 гг. принял активное участие в организации помощи

Комментарии
969
голодавшим крестьянам в Тамбовской, Тульской и Воронежской губерниях.
В апреле 1901 г. за участие в протесте 42 литераторов против избиения
молодежи на Казанской площади был выслан в Саратов, где редактировал газету
«Саратовский дневник». Был одним из основателей
конституционно-демократической партии; первые три года занимал пост секретаря ее Центрального
комитета. В 1907 г. издавал газету «Думский листок». С 1909 г. — профессор
истории петербургского Политехнического института, где читал лекции по
русской истории XIX в. Автор трудов о М. Бакунине, крестьянской реформе и др.
1 [Правда и поэзия (нем.).]
2 [Имеется ввиду Бакунина Любовь Александровна (1811-1838).]
3 [Сестры Беер — соседи Бакуниных по Прямухинской усадьбе.]
4 [Имеется ввиду Бакунина Варвара Александровна, в замужестве
Дьякова (1812-1866).]
5 [Анненков Павел Васильевич (1812-1887) — известный литератор,
критик-мемуарист, убежденный западник, представитель либерального
просвещенного дворянства 1840-1850-х гг. Много путешествовал, знакомился
с европейским революционным движением. Лично знал К. Маркса и
находился с ним в переписке. Оставил весьма ценные воспоминания о Гоголе,
Белинском, Герцене, Грановском, Бакунине и других выдающихся людях
1840-х гг. Был первым пушкинистом (подготовил к изданию и издал собрание
сочинений Пушкина).]
6 [За исключениями (φρ.).]
7 [Мазанъелло (Masaniello, сокр. от Томмазо Аньелло, Tommaso Aniello)
(1620-1647) — итальянский рыбак; вождь народного антифеодального
восстания в Неаполе в июле 1647 г., направленного против испанского
господства. Восставшие сожгли налоговые документы, осадили дворец вице-короля
и провозгласили Мазаньелло «генеральным капитаном народа Неаполя».
К повстанцам примкнули крестьяне Калабрии, Апулии и Абруцц, жители
многих южно-итальянских городов. Вице-король вынужден был пойти на
переговоры и отменить ставший причиной восстания введенный налог на фрукты,
но в это же время организовал убийство Мазаньелло.]
В. Н. Фигнер
«Исповедь» М. А. Бакунина
Впервые: Бюллетень книжного магазина «Задруга». М., 1921. № 1,
декабрь. С. 4-6. Печатается по изд.: Фигнер В. Н. Полное собр. соч.: В 7 т. 2-е
переем., доп. и испр. изд. М., 1932. Т. V. Очерки, статьи, речи. С. 365-368.
Фигнер Вера Николаевна (по мужу — Филиппова; 1852-1942) — русская
революционерка, мемуаристка. В революционном движении с 1873 г., с 1876 г.
примыкала к обществу «Земля и воля», после его раскола (1879) член
Исполнительного комитета партии «Народная воля», участвовала в подготовке
покушений на императора Александра II, в создании и деятельности Военной
организации «Народной воли». С1882 г. единственный член Исполнительного

970
Комментарии
комитета в России, пыталась воссоздать ослабленную арестами организацию.
В 1884 г. приговорена к вечной каторге (20 лет провела в одиночном
заключении в Шлиссельбургской крепости). В 1906-1915 гг. в эмиграции, близка
к партии эсеров. После 1917 г. от участия в политической жизни отошла.
1 [Под таким названием опубликована статья И. Гроссмана-Рощина
в журнале «Печать и революция» (М., 1921. Кн. 3. С. 44-58).]
2 [Атавизм (от лат. atavus — отдаленный предок), реверсия — появление
у отдельных организмов признаков, свойственных их далеким предкам.]
3 [Имеется ввиду Бакунина Татьяна Александровна (1815-1871).]
[В. Ф. Боцяновский]
Бунтарь и царь
Впервые: Вестник литературы. № 9 (33). 1921. С. 6-7. Печатается
по этому изданию.
Боцяновский Владимир Феофилович (1869-1943) — русский писатель
и литературный критик. Окончил курс на историко-филологическом
факультете Санкт-Петербургского университета. С начала 1890-х гг.
специализировался на русской истории и истории русской литературы — печатал статьи
и заметки в «Историческом вестнике», «Русской старине», «Библиографе»,
«Новом времени», «Киевской старине», «Новом слове» и др. В 1907-1908 гг.
редактировал издававшийся А. А. Сувориным сатирический журнал «Серый
волк». В это же время прочел ряд публичных лекций по новейшей русской
литературе. Печатал статьи и заметки по театру, живописи и литературе
в «Современнике», «Театре и искусстве», «Биржевых ведомостях», «Киевской
неделе» и др. В 1911 г. издал книгу «Богоискатели». Несколько рассказов
поместил в «Руси» и «Солнце России»; написал пьесу «Суд Пилата».
1 [Стеклов Ю. М. Михаил Александрович Бакунин: Его жизнь и
деятельность: (1814-1876): В 3-хч. [М.]: Т-воИ. Д. Сытина, [1920]. Ч. 1: (1814-1861).]
2 [Молокане — одна из сект духовных христиан. Возникла в России во
второй половине XVIII в. Отвергают священников и церкви, совершают моления
в обычных домах. Общинами руководят старцы и выборные пресвитеры.
С 1820 г. молокане поселялись в Закавказье, Крыму, с 1870-х гг. — в Сибири,
Закаспийской и Карской областях, переселялись за границу. До 1905 г.
подвергались преследованиям правительства.]
3 [Комиссаров Осип Иванович (1838-1892) — шапочный мастер, уроженец
Костромской губернии, 4 апреля 1866 г. спас жизнь императора Александра II,
отведя в сторону руку стрелявшего Д. Каракозова, за что был возведен в
потомственное дворянство, под фамилией Коммиссаров-Костромской. Целый
месяц его чествовали различные общества и организации.]
4 [Цитируется 2-я строфа стихотворения «Осипу Ивановичу Комиссарову»
(1866), которое относится к числу безуспешных попыток, предпринятых
поэтом для спасения «Современника» в условиях свирепого террора. Некрасов
произнес свои стихи в Английском клубе 9 апреля 1866 г.]

Комментарии
971
5 [В поэме «Несчастные» (1856) строки: «Взрыдав душою умиленной, //
Мы пали ниц, благодаря // Нас не забывшего царя» в окончательную редакцию
не вошли и не стали завершающими.]
6 [Толстой Лев Николаевич (1828-1910) — граф, русский писатель,
один из классиков христианского анархизма. С конца 1870-х гг. пережил
духовный кризис и, захваченный идеей нравственного усовершенствования
и «опрощения» (породившей движение «толстовство»), пришел к
непримиримой критике общественного устройства — современных бюрократических
институтов, государства, церкви, цивилизации и культуры, всего жизненного
уклада «образованных классов».]
7 [Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. Женева:
[Georg et С0], 1896.]
8 [Леру (Leroux) Пьер (1797-1871) — французский философ и социалист-
утопист, один из основателей христианского социализма, последователь Сен-
Симона. В 1824 г. основал журнал «Le Globe», печатный орган сенсимонистов.
Предложенная им социальная система предполагала участие особой «религии
человечества», основанной на солидарности и равенстве людей.]
9 [Оуэн Роберт (Owen) (1771-1858) — британский социальный
реформатор, чьи идеи способствовали развитию традиций социализма XIX в. В
основном придерживался коммунитарных взглядов и выступал за создание
экспериментальных кооперативов с охватом от 2-х до 3-х тыс. человек. Делал
попытки воплотить эти идеи на практике: в общине Нью-Ленарк в Шотландии
(основана в 1800 г.) и позднее в Америке, в местечке Нью-Хармони (Индиана,
1824-1829).]
10 [Гапон Георгий Аполлонович (1870-1906) — священник, российский
политический деятель. С 1902 г. был связан с охранкой. В 1903 г.
выступил с инициативой создания рабочих кружков и организаций под надзором
полиции; в 1904 г. организовал и возглавил «Собрание русских фабрично-
заводских рабочих Санкт-Петербурга». Инициатор петиции петербургских
рабочих Николаю II, находился во главе шествия рабочих к Зимнему дворцу
9 января 1905 г. (так называемое «Кровавое воскресенье»). До октября 1905 г.
в эмиграции. В марте 1906 г. был судим группой рабочих (среди которых были
3 эсера), приговорен к смертной казни и повешен.]
Л. П. Гроссман
Бакунин и Достоевский
Впервые: Печать и революция. М., 1923. Кн. IV. С. 82-112. Печатается
в сокращении по изд.: Спор о Бакунине и Достоевском: Статьи Л. П.
Гроссмана и Вяч. Полонского. Л.: Гос. изд., 1926. С. 7-40.
Гроссман Леонид Петрович (1888-1965) — советский литературовед.
Окончил юридический факультет Новороссийского университета в Одессе
(1911). Начал печататься в 1903 г. Основные работы посвящены творчеству
Ф. М. Достоевского, А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, О. Бальзака, А. Прево
и др. писателей XIX в., вопросам поэтики, связям русской литературы с общест-

972
Комментарии
венной мыслью и западноевропейской литературой, драматургии и театру.
Автор романов и повестей: «Записки Д'Аршиака» (1930), «Рулетенбург»
(1932), «Бархатный диктатор» (1933).
1 [Иван IVГрозный (1530-1584) — великий князь «всея Руси» (с 1533),
первый русский царь (с 1547), сын Василия III. С конца 1540-х гг. правил
с участием Избранной рады. При нем начался созыв Земских соборов,
составлен Судебник 1550 г. Проведены реформы управления и суда (Губная,
Земская и другие реформы).]
2 [Речь идет о стихотворении К. С. Аксакова «Молодой крестоносец», где
Бакунин представлен отважным бойцом за правое дело, за обетованную землю.]
3 [Речь идет о пьесе Д. С. Мережковского «Романтики», повествующей
о жизни Бакуниных в Прямухино.
Мережковский Дмитрий Сергеевич (1865-1941) — русский писатель,
литературный критик и христианский религиозный философ. Испытал влияние
Достоевского и Ницше, Соловьева и Розанова. В начале 1890-х гг. выступил
как теоретик русского декадентства.]
4 [Речь идет о тридцатилетней войне (1618-1648) за гегемонию в
Священной Римской империи и Европе. Главными действующими лицами конфликта
выступали Альбрехт фон Валленштейн (1583-1634) — австрийский
имперский генералиссимус, и Иоганн фон Тилли (1559-1632) — командующий
Католической лиги.]
5 [На самом деле Достоевский присутствовал на заседании Лиги не в то
время, когда выступал Бакунин.]
6 [Отчет о процессе нечаевцев печатался в «Правительственном вестнике»
летом 1871 г. уже после того, как большая часть романа Достоевского была
опубликована в «Русском вестнике».]
7 [Речь идет о биографическом очерке Драгоманова о Бакунине, впервые
напечатанном в издании «Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П.
Огареву» (Женева, 1896. С. I-CVII).]
8 [Конфликт возник из-за подозрения Каткова, что Бакунин рассказал
московским знакомым о его романе с М. Л. Огарёвой. Бакунин стукнул Каткова
палкой по спине, а тот дал ему пощечину. Бакунин вызвал обидчика на
дуэль, но на другой день одумался и послал записку с просьбой перенести место
действия в Берлин, т. к. по закону оставшийся в живых поступает в солдаты.
Так дело было отсрочено и, по существу, замято.]
9 [Бреттёр, бретёр (с фр. bretteur, brette — шпага) — искатель
приключений; человек, ищущий случая вызвать на дуэль; заядлый дуэлянт, задира,
скандалист.]
10 [Ржевский Владимир Константинович (1811-1885) — писатель,
публицист, кандидат словесных наук, в последние годы жизни — сенатор;
учился на словесном отделении Московского университета (1827-1831);
родственник Бакуниных, был близок к кружку Н. В. Станкевича и знаком
с В. Г. Белинским. В 1836 г. чиновник особых поручений в канцелярии
попечителя Московского учебного округа графа С. Г. Строганова.]

Комментарии
973
11 [Брут Марк Юний (Marcus Junius Brutus) (85-42 до н. э.) — римский
политический деятель, один из убийц Юлия Цезаря. Будучи идеологом
сенаторского сословия, Брут (вместе с Кассием) возглавил заговор против Цезаря.
По преданию, Брут одним из первых нанес Цезарю удар кинжалом.]
12 [Равалъяк (Ravaillac) Франсуа (1578-1610) — убийца Генриха IV,
короля Франции. Существуют версии о подстрекательстве Равальяка к убийству
как со стороны королевы Марии Медичи, так и со стороны герцога Эпернон
и маркизы Вернель.]
13 [Волынский (Флексер) Аким Львович (1863-1926) — литературный
и театральный критик, искусствовед, культуролог. Окончил юридический
факультет Санкт-Петербургского университета (1886). С 1891 г. заведовал
критическим отделом и был фактическим редактором Петербургского
журнала «Северный вестник», ставшего в 1890-е гг. одним из главных органов
символизма. Выпустил несколько книг: «Борьба за идеализм», «Царство
Карамазовых», «Книга великого гнева».]
14 [Речь идет об адвокате Антонии Гамбуцци — друге семьи Бакуниных.]
15 [Галлицизм (от лат. gallicus — гальский, с греч. окончанием) —
оборот речи, свойственный французскому, но не русскому языку, из-за чего его
употребление является ошибкой.]
16 [Философова Анна Павловна (урожденная Дягилева; 1837-1912) —
деятельница женского движения в России. Из богатой дворянской семьи.
В 1860-х гг. участвовала в организации первых женских трудовых артелей,
в т. ч. артели переводчиц, была одним из инициаторов создания Высших
женских (Бестужевских) курсов в Петербурге (1878) и ряда
благотворительных обществ (в т. ч. Русского взаимно-благотворительного общества, 1899).]
17 [Бекетова M ария Андреевна (1862-1938) — русская переводчица и
поэтесса, мемуаристка, родная тетя Александра Блока. После смерти
племянника, с которым ее связывала духовная близость, выпустила три мемуарных
книги «А. Блок. Биографический очерк» (1922), «Блок и его мать.
Воспоминания и заметки» (1925) и «Шахматово. Семейная хроника» (1930), а также
несколько статей.]
18 [Речь идет о портрете М. А. Бакунина, литографированном Г. Митрейте-
ром (Н. Mitreiter) в 1843 г. Опубликован в Полном собрании сочинений и писем
В. Г. Белинского (СПб., 1901. Т. IV. С. 552/553).]
19 [Грюн (Grün) Карл Теодор Фердинанд (1817-1887) — немецкий
«истинный социалист». Младогегельянец в молодости, Грюн редактировал
в 1842-1843 гг. радикально-буржуазную газету «Mannheimer Abendzeitung».
В 1848 г. избран членом прусского национального собрания, но за участие
в Пфальцском восстании заключен в тюрьму и потом выслан из Германии.
В 1850-1861 гг., находясь в эмиграции в Брюсселе, занимался публицистикой.
В1861 г. вернулся в Германию и написал ряд работ на историко-литературные
и философские темы. Оставил воспоминания о М. Бакунине времен 1848 г.]
20 [Вероятно, речь идет об Александре Михайловиче Горчакове (1798-1883) —
главе русского внешнеполитического ведомства при Александре II, министре

974
Комментарии
иностранных дел (с апреля 1856), последнем канцлере Российской империи
(с 1867).]
21 [Огарева-Тучкова Наталия Алексеевна (1829-1913/14) — ткена
Н. П. Огарева (1849-1856), А. И. Герцена (с 1857). Вела корректуру
«Колокола» . После смерти Герцена занималась изданием его сочинений за границей.
В 1876 г. вернулась в Россию. С конца 1870-х гг. писала «Воспоминания»
(1903).]
22 [Ножин Николай Дмитриевич (1841-1866) — биолог-дарвинист,
социолог, участник революционного движения 1860-х гг. Член тайного общества
«Земля и воля», был близок к революционному кружку ишутинцев.
Обосновывал ведущую роль науки в социальном переустройстве общества.]
23 [Страшно, жутко, ужасно (нем.),]
24 [Бакунин, М.А. Исповедь и письмо Александру И. М., 1921. С. 122.
(свобода, равенство и братство — фр*).]
26 [Спешнее Николай Александрович (1821-1882) — русский революционер,
петрашевец. Из состоятельной помещичьей семьи. Учился в Царскосельском
лицее и Петербургском университете. В 1842-1846 гг. жил за границей,
участвовал в революционном движении в Швейцарии, Германии, Франции.
По делу петрашевцев был приговорен к расстрелу, замененному 10 годами
каторги. Находился в Александровском заводе Нерчинского округа до
амнистии в 1856 г. В 1857-1859 гг. был редактором первой иркутской газеты
«Иркутские губернские ведомости».]
26 [Львов Федор Николаевич (1823-1885) — русский революционер,
петрашевец. Из дворян. Участник кружков Н. А. Момбелли, М. В. Петрашевского,
С. Ф. Дурова. Арестован в апреле 1849 г. по делу петрашевцев. Приговорен
к расстрелу, замененному 12 годами каторжных работ, которые отбывал
в Шилкинском, Александровском и Нерчинском заводах. По амнистии 1856 г.
вышел на поселение. В Сибири занимался химическими и техническими
исследованиями, сотрудничал в иркутской печати. Возвратился в Петербург
в 1863 г.]
27 [Лемке Михаил Константинович (1872-1923) — историк русской
журналистики, цензуры и революционного движения; занимался главным
образом эпохой Николая I и 1860-х гг. — Герценом, Чернышевским, братьями
Серно-Соловьевичами, сатирической журналистикой, Писаревым и др.]
28 [По видимости (нем.).]
29 [Расплывчатых выражений (фр.).]
30 [Эпикуреизм (от имени древнегреческого философа Эпикура) —
склонность к чувственным удовольствиям, к изнеженной жизни.]
31 [У Достоевского: «Je suis un forçat, un Badinguét, un припертый к стене
человек!.. » («Я каторжник, Баденге...» — φρ.). В упомянутом письме
Бакунина это имя написано в скобках и с вопросительным знаком. Badinguét —
насмешливое прозвище французского императора Наполеона III (Шарля Луи
Наполеона Бонапарта): так звали каменщика, в одежде и под именем которого
Луи Наполеон бежал 25 мая 1846 г. из Гамской крепости после 6-летнего
заключения.]

Комментарии
975
32 [Жребий брошен! (φρ.)·]
33 [Майков Аполлон Николаевич (1821-1897) — русский поэт, публицист.
В середине 1840-х гг. сближается с В. Г. Белинским и петрашевцами, и в его
творчестве появляются стихотворения в духе натуральной школы,
содержащие гражданские мотивы. В 1850-е гг. провозглашает себя сторонником
«чистого искусства». Был другом Φ. М. Достоевского, постоянно состоял
с ним в переписке.]
34 [Милюков Александр Петрович (1817-1897) — русский писатель,
критик и публицист; был причастен к делу Петрашевского как приятель многих
участников кружка русских футуристов, но от суда был освобожден.]
35 [Задонский Тихон (в миру — Тимофей Савельевич Кириллов; 1724-
1783) — русский православный подвижник, богослов. Его «мистическая
этика» оказала большое влияние на развитие нравственного богословия,
а его личный духовный подвиг — на формирование идеала русской святости,
являясь «христианским и апостольским откликом на безумие века и
вольнодумство». Тихон Задонский послужил прототипом старца Зосимы в романе
Φ. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Канонизирован Русской
Православной церковью в 1861 г.]
36 [Архимандрит Павел (также известен как Павел Прусский, в миру —
Пётр Иванович Леднев; 1821-1895) — настоятель Московского Никольского
единоверческого монастыря. Известный миссионер, писатель и публицист,
работы которого в основном посвящены опровержению старообрядческого
раскола.]
37 [Рассудок-Ваал — рассудочность в ущерб эмоциональности; пожирающий
сам себя рассудок (гипертрофированный интеллект, находящийся в бесплодии
умственного тупика). В трактовке Φ. М. Достоевского Ваал предстает как
«гордый и могучий дух», который «носится и царит» над всей Европой (см.:
Поли. собр. соч.: В 30 т. Т. 5. Л., 1973. С. 70).]
38 [Сальери (Salieri) Антонио (1750-1825) — итальянский композитор,
дирижер и педагог, автор сорока с лишним опер, пользовавшихся в конце
XVIII в. большой популярностью.]
39 [Аргумент, довод (нем.).]
40 [Ге Николай Николаевич (1831-1894) — русский живописец,
портретист, пейзажист, автор исторических картин. Член-учредитель Товарищества
передвижных художественных выставок.]
41 [Классического образования (нем.).]
42 [Гейне (Heine) Генрих (1797-1856) — знаменитый немецкий поэт,
публицист, мыслитель. По образованию юрист, доктор права. Друг К. Маркса.]
43 [Доклад прочитан в Обществе любителей российской словесности 10
февраля 1924 г. и в Коммунистической академии. Впервые напечатан: Печать
и революция. М., 1924. Кн. П. Здесь печатается по книге: Спор о Бакунине
и Достоевском. С. 61-62.]

976
Комментарии
H. Отверженный
Бакунин и Ставрогин
Впервые: Боровой Α., Отверженный Н. Миф о Бакунине. М.: Голос
труда, 1925. С. 149-186. Печатается в сокращении по этому изданию.
Н. Отверженный (наст, имя и фамилия — Булычев Николай Гордеевич;
1895 — после 1937) — анархист, публицист, лектор, сотрудник различных
анархических изданий; принимал активное участие в анархическом
движении времен Гражданской войны и 1920-х гг. 15 ноября 1937 г. в Алма-Ате
тройка УНКВД приговорила Н. Г. Булычева к лишению свободы на 10 лет.
Умер в лагере после 1937 г.
1 [Борис Годунов (около 1552-1605) —- русский царь с 1598 г. Выдвинулся
во время опричнины; был зятем Г. Л. Скуратова-Бельского; брат жены царя
Федора Ивановича — Ирины. Фактический правитель государства при
Федоре Ивановиче. Укреплял центральную власть, опираясь на дворянство;
усиливал закрепощение крестьян. Добился успеха в русско-шведской войне
1590-1593 гг.]
2 [Толстой Алексей Константинович (1817-1875) — граф, русский
писатель и драматург, член-корреспондент Петербургской АН (1873), автор
драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Федор
Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870).]
8 [По преимуществу, преимущественно (фр.).]
4 [Клотц Анахарис (1755-1794) — деятель французской революции,
философ и публицист, выходец из Германии; был членом Конвента, примыкал
к левому крылу якобинцев. Выдвигал план продолжения войны до полной
победы республиканских принципов во всей Европе. Был предан суду
Революционного трибунала по подозрению в связях с агентами иностранных
держав и казнен.]
6 [Бабёф (Babeuf) Гракх (наст, имя и фамилия — Франсуа Ноэль;
1760-1797) — французский коммунист-утопист. При Директории один
из руководителей движения «Во имя равенства» ; в 1796 г. возглавил Тайную
повстанческую директорию, готовившую восстание. Казнен после неудачной
попытки государственного переворота, предпринятого по образу действий
санкюлотов в 1793 г.]
6 [Conditio sine qua non — непременное условие (лат.).]
7 [Гёте (Goethe) Иоганн Вольфганг (1749-1832) — немецкий поэт,
просветитель, ученый и философ, один из основоположников немецкой
литературы нового времени.]
8 [Крылов Иван Андреевич (1769-1844) — русский писатель, баснописец.
Издавал сатирический журнал «Почта духов» (1789) и другие. Автор трагедий
и комедий, оперных либретто. За 1809-1843 гг. написал более 200 басен,
отличающихся сатирической остротой, ярким и метким языком.]
9 [Статья Н. Отверженного «Проблема "Исповеди"» в книге «Миф о
Бакунине».]

Комментарии
977
А. А. Боровой
Бакунин
Впервые: Михаилу Бакунину. 1876-1926: Очерки истории
анархического движения в России. М., 1926. С. 131-169. Печатается в сокращении
по этому изданию.
Боровой Алексей Алексеевич (1875-1935) — публицист, общественный
деятель, первоначально идеолог индивидуалистического анархизма, в 1908-
1910 гг. — анархо-синдикализма, родоначальник «романтического
анархизма», в основе которого — торжество воли и чувства над разумом. В 1911 г.
эмигрировал в Париж, где читал лекции в Collège libre des sciences sociales
и в эмигрантском рабочем университете. В 1913 г. вернулся в Россию, занялся
журнальной деятельностью. Редактор журнала «Клич» (1917), один из
лидеров Московского союза идейной пропаганды анархизма (1918). В 1920-е гг.
издавал произведения анархистских авторов, поддерживал отношения с
эмигрантским анархическим издательством «Дело труда». Подвергался арестам.
В 1919-1923 гг. профессор 1-го МГУ. В 1929-1932 гг. в ссылке.
1 [Антроподицея (от греч. anthropos — человек и dike — справедливость) —
оправдание человека; обозначение теологической и религиозно-философской
проблемы, возникающей в связи с невозможностью разрешить противоречие
между идеей богоустановленности миропорядка и наличием зла путем
перенесения ответственности за дисгармонию на человека.]
2 [Рафаэль (собственно Раффаэлло Санти (Санцио), Raffaello Santi
(Sanzio)) (1483-1520) — итальянский живописец и архитектор. Самое
совершенное произведение Рафаэля — «Сикстинская мадонна» (1515-1519,
Картинная галерея Цвингер, Дрезден) гармонически сочетает настроение
тревоги и глубочайшей нежности. Существует легенда, будто бы Бакунин
во время штурма Дрездена правительственными войсками в мае 1849 г.
предлагал выставить картину на городские стены в качестве заслона.]
3 [Тюильри (фр. tuilerie — черепичный завод) — дворец в Париже,
служивший со времен Людовика XIII резиденцией для королей и императоров;
построен на том месте, где прежде выжигались кирпичи, отчего и получил
свое название. В 1871 г. был сожжен инсургентами.]
4 [Собор Парижской Богоматери, Нотр-Дам де Пари (Notre-Dame de
Paris) — памятник ранней французской готики, ставший образцом для многих
церквей Франции и др. стран. Находится в Париже на острове Сите.]
5 [Лувр (Louvre) в Париже — первоначально королевский дворец; возведен
на месте старого замка в XVI-XIX вв. (архитекторы П. Леско, К. Перро и др.),
с 1791 г. художественный музей; богатейшее собрание древнеегипетского,
античного, западноевропейского искусства.]
6 [Гелертер (нем. Gelehrter — ученый (книжн.)) — человек большой
учености, но преимущественно книжной и без самостоятельного творчества,
ученый, в ироническом смысле.]
7 [Сторжевский Элиодор, граф — корреспондент Бакунина эпохи
революции 1848 г.]

978
Комментарии
8 [Принципы 89 года, т. е. Великой французской революции 1789 г.:
свобода, равенство и братство.]
9 [Спиритуальный (спиритуалистический) — духовный.]
10 [Ницше (Nietzsche) Фридрих Вильгельм (1844-1900) — немецкий
мыслитель, представитель иррационализма и волюнтаризма, в значительной
мере определил новую культурно-философскую ориентацию и основные черты
неклассического типа философствования, основатель «философии жизни».
Устами Заратустры Ницше отвергал современное ему государство — этого
«нового кумира» толпы и, характеризуя его как «смерть народов», учреждение
только для «лишних людей», он призывал освободиться от идолопоклонства
«лишних людей» — почитания государства.]
11 [Макиавелли (Machiavelli) Никколо (1469-1527) — итальянский
государственный деятель, писатель, историк, классик политической мысли
Нового времени. По Макиавелли, высшее правило политики и главная ее
проблема — найти тот образ действий, который соответствует характеру времени
и специфическим обстоятельствам в момент принятия решения.]
12 [Гипостазирование (от греч. hypostasis — сущность, субстанция) —
логическая (семантическая) ошибка, заключающаяся в опредмечивании
абстрактных сущностей, в приписывании им реального, предметного существования.]
13 «Революционная деятельность — учил он молодого единомышленника —
ради самого успеха своего дела должна искать опоры не в подлых и низких
страстях... без высшего, разумеется, человеческого идеала никакая революция
не восторжествует»... Стеклов, о. с, стр. 68.
14 [Девиз, лозунг, слоган (um,).]
Б. И. Горев
Диалектика русского бакунизма
(К 50-летию смерти Бакунина)
Впервые: Печать и революция. М., 1926. Кн. 5. С. 6. Печатается по
этому изданию.
1 [По-видимому, имеется в виду Меерсон Григорий Ефимович (1892-
1937) — советский историк, преподаватель истории СССР, профессор; написал
несколько статей о пугачевском восстании и о русском крестьянстве XVIII в.
Преподавал в Саратовском университете (1925-1929), затем в Сталинградском
Институте марксизма-ленинизма. Репрессирован.]
2 [«Северный союз русских рабочих» — одна из первых подпольных
революционных рабочих организаций в России. Основана в Петербурге в конце
1878 г. рабочими-революционерами — С. Н. Халтуриным и В. П. Обнорским
из существовавших ранее рабочих кружков Петербурга. В него входило
около 200 постоянных членов; столько же рабочих находилось в сфере его
влияния. Члены союза, не порвав еще окончательно со всеми идеями
народников, во многом разошлись с ними в своих идейно-политических взглядах.
Народники в газете «Земля и воля» подвергли критике программу союза,
упрекая рабочих в «забвении» крестьянского вопроса, в «преувеличении»

Комментарии
979
роли политических свобод. Союз ответил на критику в газете «Земля и воля»
(апрель 1879). Руководители союза, соглашаясь с некоторыми замечаниями
землевольцев, вместе с тем в основном вопросе о необходимости политической
борьбы продолжали стоять на своих позициях.]
3 [Рогдаев Николай Иванович (наст, фамилия — Музиль; 1880-1932) —
один из организаторов, руководителей и идеологов российского и
международного анархо-коммунистического движения. С конца 1890-х гг. входил
в эсеровский кружок, после ареста в 1901 г. бежал за границу, где через год стал
анархистом, участвовал в анархическом движении в Болгарии. В 1903-1908 гг.
вел активную подпольную работу в России, организатор и руководитель
анархических групп в Нежине, Киеве, Екатеринославе и других городах
Украины, был арестован полицией. Одновременно входил в редколлегии ведущих
анархических изданий «Хлеб и воля» (1903-1905, 1909), «Буревестник»
(1906-1910), «Набат» (1914-1916), делегат многих российских и
международных анархических съездов и конференций. В 1920-х гг. жил в Москве,
работал во «Всероссийском общественном комитете по увековечиванию памяти
П. А. Кропоткина». В 1923-1924 гг. Рогдаев поддерживал связи с московскими
анархистами подполья. Арестован в 1929 г., сослан в Среднюю Азию.]
4 [Волин Всеволод Михайлович (наст, фамилия — Эйхенбаум; 1882-
1945) — российский политический деятель. В 1905-1911 гг. член партии
эсеров, один из создателей Петербургского Совета рабочих депутатов (1905).
В 1911-1914 гг. анархист-коммунист, организатор группы «Вольные
социалисты» (Париж, 1912, с 1913 «Братство вольных общинников»). С 1914 г.
анархист-синдикалист. С1917 г. в России, один из редакторов газеты и журнала
«Голос труда». В 1919-1920 гг. ближайший сподвижник Н. И. Махно, идеолог
махновского движения. В 1922 г. выслан из РСФСР. В 1930-х гг. секретарь
Махно в Париже, член «Издательского комитета Н. Махно».]
6 [Аршинов Пётр Андреевич (1887 — около 1937) — российский
политический деятель. С 1906 г. анархист, в 1911-1917 гг. на каторге. В 1917 г.
участник создания и секретарь Московской федерации анархических групп,
Московского союза идейной пропаганды анархизма, издательства «Голос
труда». В 1919-1921 гг. ближайший сподвижник Н. И. Махно, глава
Конфедерации анархистских организаций Украины «Набат». С 1921 г. в эмиграции.
Автор «Истории махновского движения» (1923), воспоминания «Два побега»
(1929). В 1935 г. вернулся в СССР. Репрессирован.]
6 [Как раз в Кронштадтском восстании 1921 г. анархисты выступили
против большевиков, за что были подвергнуты репрессиям.]
7 [Махно (Михно, Михненко) Нестор Иванович (1888-1934) —
политический деятель, анархист. В 1910-1917 гг. на каторге. В1918-1921 гг. возглавлял
анархо-крестьянское движение на Украине (махновщина), выступавшее под
лозунгами «безвластногогосударства», «вольныхсоветов» (численностьповстанцев
колебалась от 500 человек до 35 тыс. человек). Вел борьбу против германских
интервентов, белогвардейцев, а затем и против советской власти. В1920-1921 гг.
потерпел ряд поражений от Красной Армии; эмигрировал, жил в Париже.]
8 [Речь о письме П. А. Кропоткина А. М. Атабекяну от 2 мая 1920 г.,
напечатанном в газете «Почин» (1923, № 2, февраль).]

980
Комментарии
9 [Вандея (Vendée) — департамент во Франции, известный как центр
контрреволюционных мятежей приверженцев королевской власти в период
Французской революции 1789-1794 гг.]
M. Н. Покровский
Бакунин в русской революции
(К пятидесятилетию со дня смерти)
Впервые: Михаил Бакунин. 1876-1926. Неизданные материалы и статьи.
М., 1926. С. 179-185. Печатается по этому изданию.
Покровский Михаил Николаевич (1868-1932) — советский историк и
социолог, партийный и государственный деятель, академик (с 1929). В1891г.
окончил историко-филологический факультет Московского университета.
В апреле 1905 г. вступил в партию большевиков. В 1906-1907 гг. — член
Московского комитета большевиков. В1908-1917 гг. — в эмиграции, занимался
литературной и политической деятельностью. В 1909-1911 гг. примыкал
к группе «Вперед». Участник Октябрьской революции 1917 г. в Москве,
председатель Московского совета с ноября 1917 г. по март 1918г. С 1918г.
и до конца жизни работал заместителем народного комиссара просвещения
РСФСР. Возглавлял научные учреждения и занимал посты: председателя
Президиума Социалистической (с 1924 г. — Коммунистической) академии,
директора Института истории Коммунистической академии (с 1929), ректора
Института красной профессуры (с 1921), ответственного редактора журналов
«Красный архив» (с 1925), «Историк-марксист» (с 1930), «Борьба классов»
(с 1931).
1 [Желябов Андрей Иванович (1851-1881) — революционер-народник,
один из создателей и руководителей партии «Народная воля» (1879 г., член
Исполнительного комитета), ее студенческой, рабочей и военной организаций.
Редактор нелегальной «Рабочей газеты» (1880-1881). Готовил покушения
на императора Александра И. Приговорен к смертной казни, повешен вместе
с 4 другими организаторами цареубийства.]
2 [Похоже на миф. Действительно, с целью организации поддержки
польскому восстанию Бакунин прибыл в Стокгольм 21 февраля 1863 г. под именем
канадского профессора Анри Суле и находился в Швеции до октября. Однако
скрыть свое инкогнито Бакунину не удалось: шведские демократы его
восторженно приветствовали, и сам король Карл XV счел нужным принять Бакунина.
Российский посол в Швеции Я. А. Дашков и агенты III отделения с. е. и. в. к.
неусыпно следили за действиями Бакунина.]
3 [Баулер А В. М. А. Бакунин накануне смерти: Воспоминания // Былое.
СПб., 1907. № 7/19, июль. С. 62-87.
Голъдштейн (Гольштейн, Голъдстейн) (урожденная Баулер, в первом
браке — Вебер) Александра Васильевна (1849 /1850-1937) — писательница,
переводчик, журналист, врач. Участвовала в движении Д. Гарибальди в
Италии. С 1876 г. жила во Франции. Переводила А. С. Пушкина, К. Д. Бальмонта,

Комментарии
981
M. А. Волошина на французский язык, А. Бергсона — на русский. Занималась
востоковедением. Держала в Париже салон.]
4 [Сантандреа (Santandrea) Андреа — итальянский рабочий-сапожник
из Лугано, анархист-бакунист].
6 [Маццотти Адольф — сподвижник Бакунина, из рабочих.]
6 [Эписье (épicier (φρ.)) — бакалейщик. Лавочник, обыватель, мещанин.]
7 [Увриер (ouvrier (φρ.)) — работник, работница.]
8 [Эскирос (Esquiro)Aupu Альфонс (1814-1876) — известный французский
писатель. Был членом Законодательного собрания (1849); изгнан после
декабрьского переворота и жил в Англии до амнистии (1869), после возвращения —
член законодательного корпуса. В 1875 г. избран пожизненным сенатором.]
9 [Ноздрев — герой поэмы Гоголя «Мертвые души».]
10 [Чертопханов — герой рассказов из цикла «Записки охотника» И. С.
Тургенева.]
Ю. М. Стеклов
Что разделяет и сближает нас с Бакуниным
Впервые: Вестник Коммунистической академии. М., 1926. № 18. С. 17-
41. Печатается в сокращении по этому изданию.
1 [«Der Volksstaat» («Народное государство»), Лейпциг (1869-1876);
«Volkswille» («Воля народа»), Вена (январь 1870 г. — июнь 1874 г.).]
2 [Резонёр (от фр. raisonneur — рассуждать) — человек, который любит
рассуждать о нравственности, поучать, наставлять.]
3 [Муравьёв Михаил Николаевич (Муравьёв-Виленский, прозванный
либеральными и народническими кругами «Муравьёв-вешатель» или
«Муравьёв-палач»; 1796-1866) — граф, государственный, общественный и военный
деятель Российской империи эпох Николая I и Александра И. Руководил
подавлением восстаний в Северо-Западном крае, прежде всего Польского
восстания 1863 г. Был председателем комиссии по делу Д. Каракозова.]
4 [Намек на оборонческую позицию, занятую П. А. Кропоткиным в годы
Первой мировой войны.]
5 [Тхоржевский (Tchorzewsky) Станислав — польский эмигрант (с 1845)
в Лондоне, участник революции в Германии 1848 г., владелец книжной
лавки, обслуживавшей польскую эмиграцию; близкий друг Герцена и его агент
по изданиям Вольной русской типографии и распространению русской
заграничной литературы.]
6 [С 15 октября 1861 г. до конца 1865 г. И. С. Аксаков издавал в Москве
еженедельную газету «День», ставшую самым выдающимся и влиятельным
органом славянофильской партии.]
7 [Эскирос (Esquiros)Anpu Франсуа Альфонс (1812-1876) — французский
писатель-романтик и политический деятель, депутат и сенатор. Член
Законодательного собрания в 1849 г.; после декабрьского переворота эмигрировал
в Англию, где жил до амнистии 1869 г., после чего был проведен радикалами

982
Комментарии
в члены Законодательного корпуса. Временное правительство 1870 г.
послало его умиротворить беспорядки в Марселе, где он был избран депутатом
Национального собрания и занял место на крайней левой. В 1875 г. избран
пожизненным сенатором.]
В. П. Полонский
Бакунин — якобинец
Впервые: Вестник Коммунистической академии. М., 1926. № 18. С. 42-
62. Печатается по этому изданию.
1 [Ришар (Richard) Алъбер (1846-1925) — французский журналист,
бакунист, один из руководителей Лионской секции Интернационала, член Альянса
социалистической демократии, участник Лионского восстания 1870 г.; после
подавления Парижской коммуны выступал как бонапартист.]
2 [Базен (Bazaine) Ашилъ Франсуа (1811-1888) — маршал Франции
(1864). Участник войн в Алжире (1835), Испании (1837), Крымской войны
1853-1856 гг., австро-итало-французской войны 1859 г. и Мексиканской
экспедиции 1862-1867 гг. Во время франко-прусской войны 1870-1871 гг.
командовал 3-м корпусом, а с 12 августа Рейнской армией, которую после
боев 18 августа у Гравелот и Сен-Прива отвел к крепости Мец, где она была
окружена прусскими войсками. 27 октября 1870 г. Базен позорно сдал Мец
с 173-тысячной армией. В 1873 г. был приговорен военным судом к смертной
казни, замененной 20-летним заключением. В 1874 г. бежал из тюрьмы и
последние годы жил в Испании.]
3 [Куно Теодор (Сипо) Фридрих Теодор (1846-1934) — деятель немецкого
и международного рабочего движения, социалист, в 1871-1872 гг. находился
в систематической переписке с Ф. Энгельсом, вел активную борьбу с
анархизмом в Италии; организатор Миланской секции Интернационала, делегат
Гаагского конгресса Интернационала (1872); после конгресса эмигрировал
в США, где участвовал в деятельности Интернационала; впоследствии один
из руководителей американской рабочей организации «Рыцари труда»,
сотрудничал в социалистической прессе.]
4 [Набруцци (Nabruzzi) Людовико (1846-1916) — итальянский журналист,
бакунист, член руководства тайного Альянса, один из создателей анархистской
организации в Италии,]
6 [Мора (Mora) Франсиско (1842-1924) — деятель испанского
рабочего и социалистического движения, по профессии рабочий-сапожник, один
из организаторов секций Интернационала в Испании и Португалии; член
Испанского федерального совета Интернационала (1870-1872), редакции газеты
«Emancipacion» (1871-1873), Новой мадридской федерации (1872-1873),
вел активную борьбу с анархистским влиянием, поддерживал переписку
с К. Марксом и Ф. Энгельсом; один из организаторов Испанской
социалистической рабочей партии (1879).]
6 [Остракизм (от греч. ostrakismos — черепок) — изгнание, гонение,
осуждение. В Древней Греции граждан, опасных для государства, изгоняли

Комментарии
983
путем тайного голосования при помощи черепков, на которых писались имена
изгоняемых.]
7 [Юнта (правильнее хунта, от исп. junta) — союз, совещательное собрание
(в особенности избранное), избранный исполнительный комитет.
Многочисленные испанские революции или пронунциаменто создавались, или
руководились юнтами, среди которых были юнты либеральные, радикальные,
карлистские и т. д.]
8 [Alliirte, Alliierte — союзники (нем.).]
9 [Мораго-Гонсалес (Morago Gonzales) Томас — испанский анархист,
по профессии рабочий-гравер, один из основателей и руководителей Альянса
в Испании, член руководства тайного Альянса, член Испанского федерального
совета Интернационала (1870-1871), делегат Гаагского конгресса
Интернационала (1872); исключен из Интернационала решением Генерального Совета
от 30 мая 1873 г.]
10 [Ахиллесова пята (иноск.) — слабая сторона (легко уязвимая).
Источником крылатого выражения стал древнегреческий миф об Ахиллесе (Ахилле),
у которого только одно место было незащищенным.]
И. С. Книжник-Ветров
М. А. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г.
(По новым материалам)
Печатается по рукописи, хранящейся в фонде ОР РНБ: Ф. 352, ед.
хр. 449.
Книжник-Ветров Иван Сергеевич (наст, имя и фамилия — Израиль Самой-
лович Книжник; 1878-1965) — общественный деятель, историк, библиограф.
В начале 1900-х гг. примыкал к толстовцам, затем к анархистам, в 1910-х гг.
пропагандировал христианский социализм. В сентябре 1906 г. участвовал
в съезде русских анархистов (Лондон), выступил с докладом. В 1906-1907 гг.
член редакции анархистской газеты «Листки "Хлеб и воля"». Затем из
ортодоксального последователя Кропоткина стал приверженцем религиозно-
мистического направления в анархизме. В конце февраля — начале марта
1909 г. вернулся в Россию, в Петербурге по доносу арестован и сослан на 3 года
в Тобольскую губернию. Далее от анархизма отошел, стал пропагандировать
толстовство, христианский социализм. После Октябрьской революции 1917 г.
жил в Петрограде, сотрудничал с анархистскими издательствами, опубликовал
воспоминания, подготовил и издал ряд библиографических работ, публикаций
по истории революционного движения в России и др. Работал в Пролеткульте,
затем в Библиотеке Академии наук СССР.
1 [Лафарг (Lafargue) Поль (1842-1911) — деятель международного
рабочего движения, член Генерального Совета Интернационала, секретарь-
корреспондент для Испании (1866-1869), принимал участие в создании
секций Интернационала во Франции (1869-1870), Испании и Португалии
(1871-1872), делегат Гаагского конгресса (1872), один из основателей Рабочей
партии Франции; ученик и соратник Маркса и Энгельса.]

984
Комментарии
2 [Лебедев Николай Константинович (1879-1934) — русский советский
историк, географ, литератор, деятель революционного движения (анархист-
синдикалист, анархист-федералист); основатель и первый директор (1921-
1933) Музея П. А. Кропоткина в Москве.]
3 [Гарридо-и-Тортоса (Garrido у Tortosa) Фернандо (1821-1883) —
испанский буржуазный республиканец-федералист, социалист-утопист, депутат
кортесов (1869-1873).]
4 [Тестю (Testut) Оскар — французский юрист, близкий к полицейским
кругам, автор книги об организации и истории I Интернационала, изданной
с полицейско-осведомительской целью.]
5 [Рязанов Давид Борисович (наст, фамилия — Гольдендах; 1870-1938) —
политический деятель, академик АН СССР (1929). В социал-демократическом
движении с 1889 г., участник революции 1905-1907 гг. В 1918-1920 гг.
возглавлял Главархив, участвовал в создании Социалистической академии,
Общества историков-марксистов и Института К. Маркса и Ф. Энгельса (в 1921-
1931 гг. его директор), редактор собрания сочинений Маркса и Энгельса,
Г. В. Ф. Гегеля, Г. В. Плеханова и др. В 1931 г. арестован и сослан в Саратов.]
6 [Озеров Владимир Александрович — бывший уланский офицер, эмигрант.
Принимал участие в Польском восстании. В 1866 г. выбыл за границу через
Ригу. Член Женевской секции Интернационала, близкий человек к Бакунину.]
7 [Ланкевич Валентин (Lankiewicz Walenty) — польский эмигрант,
соратник Бакунина в Швейцарии, а затем на Юге Франции; в 1868-1870 гг.
жил в Италии; погиб на подступах к Парижу в начале вспыхнувшего
восстания 1871 г.]
8 [Пэн Оливье (Pein Olivier) — был генеральным секретарем Делегации
внешних сношений Парижской коммуны.]
9 [Франкель (Frankel) Лео (1844-1896) — видный деятель венгерского
и международного рабочего движения, по профессии ювелир; член
Парижской коммуны, возглавлял Комиссию труда и обмена, член Генерального
Совета Интернационала (1871-1872), делегат Лондонской конференции (1871)
и Гаагского конгресса (1872) Интернационала; один из основателей Всеобщей
рабочей партии Венгрии; соратник Маркса и Энгельса.]
И. А. Теодорович
К спорам о Бакунине.
Послесловие ответственного редактора
Впервые: Каторга и ссылка. 1934. Кн. 2 (111). С. 144-165. Печатается
в сокращении заключительная заметка по этому изданию.
Теодорович Иван Адольфович (1875-1937) — советский партийный и
государственный деятель, историк революционного движения. Член компартии
с 1895 г. В 1902 г. член Московского комитета РСДРП. В 1905 г. в Женеве
секретарь редакции газеты «Пролетарий». В 1908 г. вел работу на Урале.
Неоднократно подвергался арестам, был на каторге и в ссылке. После Февральской

Комментарии
985
революции 1917 г. — в Петрограде. С августа 1917 г, заместитель
председателя Петроградской городской думы. После Октябрьской революции 1917 г.
в первом составе СНК — нарком по делам продовольствия. В 1919-1920 гг.
участвовал в партизанском движении в Сибири против колчаковщины.
В 1920-1928 гг. член коллегии Наркомзема, заместитель наркома;
одновременно с 1926 г. директор Международного аграрного института. В 1928-1930 гг.
генеральный секретарь Крестьянского интернационала. В 1929-1935 гг. —
редактор издательства Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев
и журнала «Каторга и ссылка». Репрессирован.
1 [Под общим названием «К спорам о Бакунине» опубликовано: 1) Письмо
в редакцию по поводу статьи Ю. Стеклова «Бакунин и революция 1848 г.»
(«Каторга и ссылка», № 6-8) П. Лепешинского (с. 144-146), 2) Письмо в
редакцию Ф. Кона и А. Лозовского (с. 145-146), 3) Ответ на письма Ю. Стеклова
(с. 146-151), 4) По поводу статьи Ю. Стеклова... Ц. Фридлянда (с. 151-158),
5) Послесловие ответственного редактора И. Теодоровича (с. 158-165).]
2 [Фридлянд Григорий (Цви) Самойлович (1896/97-1937) — советский
историк-марксист, ученик M. Н. Покровского. Профессор, первый декан
исторического факультета МГУ (1934-1936). Репрессирован.]
3 [Знаменитый итальянский фокусник Пинетти (1750-1803) в 1799-1800 гг.
был на гастролях в России. Уезжая из столицы он на аудиенции у Павла I
пообещал царю устроить напоследок волшебство: выехать сразу через все 15 застав,
что и исполнил, не раскрыв своего фокуса.]
4 [Цшинский — глава министерства Саксонии в конце 1840-х гг.]
5 [Милковский (Milkowski) Зигмунд (1824-1915) — польский писатель
и деятель польского национально-освободительного движения. Участник
Венгерской революции 1848. Публиковался под псевдонимом Теодор Томаш
Ёж (Jez).]
6 [Кон Феликс Яковлевич (1864-1941) — деятель польского, российского
и международного революционного движения. В период Первой мировой
войны — интернационалист. В 1914-1917 гг. деятель левого крыла Социал-
демократической партии Швейцарии. С мая 1917 г. в Петрограде. В 1917-
1918 гг. комиссар по польским делам в Харьковской губернии. С 1918 г. член
РКП (б), с зачетом партстажа с 1906 г. Член компартии Польши с момента ее
образования (декабрь 1918). В 1922-1923 гг. секретарь Исполкома
Коминтерна, в 1924-1935 гг. член Интернациональной контрольной комиссии,
в 1927-1935 гг. заместитель ее председателя. Редактор газеты «Красная
Звезда» (1925-1928), «Рабочей газеты» (1928-1930) и др. В 1930-1931 гг.
член коллегии Наркомпроса РСФСР. В 1931-1933 гг. председатель
Всесоюзного комитета радиовещания и член коллегии Наркомата почт и
телеграфов. В 1933-1937 гг. заведующий музейным отделом Наркомпроса РСФСР.
В 1937-1941 гг. редактор журнала «Наша страна».]
7 [Лозовский А. (наст, фамилия и имя — Дридзо Соломон Абрамович;
1878-1952) — советский государственный и партийный деятель, доктор
исторических наук (1939). Член компартии с 1901 г. Активный участник
Революции 1905-1907 гг. в Казани. В 1906 г. арестован, в 1908 г. по пути в ссылку

986
Комментарии
бежал за границу. В 1909-1917 гг. в эмиграции в Женеве и Париже. Член
Французской социалистической партии. В июне 1917 г. вернулся в Россию.
В 1918-1919 гг. возглавлял группу социал-демократов интернационалистов,
в составе которой в декабре 1919 г. вновь принят в РКП (б). В 1918-1921 гг.
ответственный секретарь профсоюза текстильщиков, затем
железнодорожников, председатель МГСПС. В 1921-1937 гг. генеральный секретарь Профин-
терна. В 1937-1939 гг. директор Гослитиздата. В 1939-1946 гг. заместитель
наркома, затем заместитель министра иностранных дел СССР, одновременно
в 1941-1948 гг. заместитель начальника, затем начальник Совинформбюро.
В 1940-1949 гг. руководитель кафедры истории международных отношений
и внешней политики СССР Высшей партийной школы при ЦК ВКП (б).
Репрессирован.]
IV
ЗАРУБЕЖНЫЕ РУССКИЕ УЧЕНЫЕ
О ТВОРЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ М. БАКУНИНА
Д. И. Чижевский
М. А. Бакунин
Впервые на немецком языке: «Hegel bei den Slaven» [«Гегель у славян»].
Reichenberg i. В., 1934. Журналом «Современные записки» (Париж)
переиздана в 1939 г. в виде монографии. Печатается в сокращении по изд.:
Чижевский Д. Я. Гегель в России. СПб.: Наука, 2007. С. 103-135. Купюры
в цитатах сделаны автором.
Чижевский (Tschizewskij) Дмитрий Иванович (1894-1977) — русский,
украинский и немецкий славист, философ, историк и политический
деятель, гуманитарий-энциклопедист. В эмиграции прославился как знаток
славянских древностей, русской, украинской и чешской поэзии, философии
и литературы. Чижевский также считается родоначальником историографии
украинской философской мысли. Большинство работ философа посвящены
восточнославянской культуре в контексте немецкого на нее влияния.
Чижевский наиболее известен благодаря своим исследованиям истории гегельянства
в России, казацкого барокко, сочинений Гр. Сковороды, Ф. Достоевского
и Ф. Тютчева.
1 [Гофман (Hoffmann) Эрнст Теодор Амадей (1776-1822) — немецкий
писатель, композитор, музыкальный критик, дирижер,
художник-декоратор. Тонкую философскую иронию и причудливую фантазию, доходящую
до мистического гротеска (роман «Эликсир дьявола», 1815-1816), сочетал
с критическим восприятием реальности (повесть «Золотой горшок», 1814;
сказки «Крошка Цахес», 1819, «Повелитель блох», 1822), сатирой на
немецкое мещанство и феодальный абсолютизм (роман «Житейские воззрения

Комментарии
987
Кота Мурра», 1820-1822). Один из основоположников романтической
музыкальной эстетики и критики. В России известен с 1820-х гг., им увлекались
писатели В. Ф. Одоевский, Н. А. Полевой, Н. В. Гоголь, участники кружков
Н. В. Станкевича и А. И. Герцена.]
2 [Беттина (Arnim) Беттина фон (урожденная Брентано; 1785-1859) —
немецкая писательница. Сестра К. Брентано и жена Л. Арнима - писателей
романтической школы. Друг и почитательница И. В. Гёте. Автор
автобиографического эпистолярного романа «Переписка Гете с ребенком» (1835).]
3 [Шлегелъ (Schlegel) Фридрих (1772-1829) — немецкий философ,
писатель, языковед, один из наиболее ярких теоретиков романтизма. Шлегель
вместе с братом А. В. Шлегелем основал йенский кружок немецких
романтиков и выпускал наиболее известный романтический журнал «Атенеум».
На поздних этапах творчества эстетизм Шлегеля сменился идеями создания
универсально-христианской философии, опубликованными им в цикле
Weltweisheit: «Философии жизни» (1828), «Философии истории» (1829)
и «Философии языка и слова» (1830).]
4 [Краевский Андрей Александрович (1810-1889) — редактор-издатель
журнала «Отечественные записки» (1839-1867), газеты «Голос» (1863-1883)
и руководитель ряда других изданий: «Литературная газета», «Русский
инвалид», «Санкт-Петербургские ведомости». Краевский — один из виднейших
деятелей русской журналистики XIX в., энергичный «предприниматель»
чисто капиталистического типа. В свой журнал «Отечественные записки»
Краевский пригласил работать Белинского (1839). В 1867 г. Краевский
передает редактирование журнала Некрасову, сосредоточив свою работу в
основанном им «Голосе».]
5 [Габлер (Gabler) Георг (1786-1853) — немецкий философ; служил в
Баварии преподавателем и директором гимназии. Горячий последователь
философа Гегеля, Габлер пропагандировал принципы и основные идеи гегелевской
системы, для чего издал книгу «Lehrbuch der philosophie. Propädeutik» (т. I,
«Kritik des Bewusstseins», Эрланген, 1827). После смерти Гегеля Габлер был
приглашен занять его кафедру в Берлине (1835).]
6 [Фатке (Vatke) Вильгельм (1806-1882) — немецкий
протестантский богослов и экзегет рационалистического направления, приверженец
философии Гегеля. Был профессором в Берлинском университете. В своих
работах настаивал на необходимости новой реконструкции ветхозаветной
истории.]
7 [Гото (Hotho) Генрих-Густав (1802-1873) — немецкий историк
искусства и эстетик гегелевской школы, профессор Берлинского университета.]
8 [Штирнер Макс (Stirner Мах) (наст, имя и фамилия — Иоганн Каспар
Шмидт; 1806-1856) — немецкий философ. Самая известная его работа
«Единственный и его достояние» (1845) оказала значительное влияние на анархизм
XIX в.; главенствующее значение в ней придавалось индивиду (или Эго) и его
воле, при этом любые социальные и политические институты отвергались как
препятствующие свободе. На Штирнера же, в свою очередь, сильное влияние
оказали младогегельянцы, стремившиеся применить философские принципы
Гегеля к политическому радикализму.]

988
Комментарии
9 [Бауэр (Bauer) Бруно (1809-1882) — немецкий философ-идеалист,
младогегельянец. Приват-доцент Берлинского (1834-1839) и Боннского (1839-1842)
университетов. В памфлетах «Трубный глас страшного суда над Гегелем»
(1841), и «Учение Гегеля о религии и искусстве» (1842), в написании
которых, по-видимому, принимал участие К. Маркс, представил Гегеля атеистом
и революционером. Отвергая христианского бога, Бауэр оставался идеалистом
и обожествлял самосознание. После 1848 г. Бауэр все более эволюционировал
вправо и к концу жизни стал национал-либералом, сторонником Бисмарка.]
10 [Маргейнеке (Marheinecke) Филипп Конрад (1780-1846) — известный
немецкий богослов, профессор в университетах Эрлангена, Гейдельберга
и Берлина. Христианство объяснял как религию практической жизни,
историю христианства — как историю нравственной реформы человечества.
С замечательным для протестантства беспристрастием излагал католичество,
как понимают его сами католики, и доказывал возможность в ближайшем
будущем слияния католической и протестантской церквей.]
11 [Штраус (Strauss) Давид Фридрих (1808-1874) — немецкий теолог
и философ, идейный вдохновитель младогегельянства, основатель тюбинген-
ской школы протестантской истории религии. Труд Штрауса «Жизнь Иисуса»
(1835-1836), с одной стороны, дал толчок критическим историческим
исследованиям жизни и учения Иисуса («критике Библии»), характерным для всего
XIX в., с другой — положил начало новому этапу в эволюции гегельянства —
младогегельянству. Вслед за Фейербахом Штраус пытался создать новую,
отличную от христианства пантеистическую религию, основанную на чувстве
человеческой зависимости от мировой закономерности, и претендовал на
преодоление «односторонности» как материализма, так и идеализма.]
12 [Кузен (Cousin) Виктор (1792-1867) — французский философ-идеалист
и политический деятель, познакомил французских читателей с философией
Канта, Шеллинга, Гегеля.]
13 [Возможно, речь идет о немецком географе, публицисте и журналисте
Карле Теодоре Андрэ (André, 1808-1875) либо его сыне Рихарде (р. 1835).]
В. В. Зеньковский
[М. А. Бакунин]
Впервые: Зеньковский В. В. История русской философии, Т. 1-2.
Париж: YMCA-PRESS, 1948-1950. Печатается по изд.: Зеньковский В. В.
История русской философии. М.: Академический проект, Раритет, 2001.
С. 241-253.
Зеньковский Василий Васильевич (1881-1962) — русский философ,
богослов и религиозный деятель, историк русской философской мысли, педагог
и литературовед. Учился на естественно-математическом и
историко-филологическом факультетах Киевского университета. В 1913-1914 гг. учился
в Германии, Австрии и Италии. В 1915-1919 гг. — профессор психологии
Киевского университета. В1919 г. эмигрировал в Югославию, затем —
Чехословакию и Францию. С 1926 г. до конца жизни — профессор Богословского

Комментарии
989
института в Париже. Зеньковский — один из немногих русских религиозных
мыслителей, работавший на «стыке» философии, богословия, педагогики,
литературоведения, публицистики и сумевший построить целостную
религиозно-философскую систему, не преступив той грани, которая отделяет все эти
формы сознания и интеллектуальной деятельности друг от друга.
1 [Сен-Мартен (Saint Martin) Луи Клод (1743-1803) — французский
философ-мистик. Полемизировал с просветителями; во Французской
революции концаXVIII в. видел провиденциальный «суд Божий». Оказал влияние
на немецкий романтизм и русское масонство.]
2 [Эккартсгаузен (von Eckartshausen) Карл (1752-1803) — немецкий
писатель, автор многочисленных юридических, беллетристических, а позже —
алхимических и мистических сочинений, имевших популярность и в России.
На своей родине был признан «самым плодовитым писателем Баварии».]
3 [Глава VI части II «Истории русской философии» В. В. Зеньковского.]
6 [Дон-Кихот — рыцарь печального образа — герой одноименного романа
«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» испанского писателя Мигеля
де Сервантеса Сааведры (1547-1616).]
6 [Косидъер (Caussidiure) Марк (1808-1861) — префект полиции во
Временном правительстве Франции 1848 г.]
6 [Леонтьев Константин Николаевич (1831-1891) — русский писатель,
публицист и литературный критик. Принадлежал к кружку,
образовавшемуся вокруг «Русского вестника», «Московских ведомостей» и М. Каткова.
Известность приобрел статьями о практической политике и на культурно-
исторические темы, а также литературно-критическими этюдами.
Проповедовал в качестве организующего принципа государственной и общественной
жизни «византизм» — твердую монархическую власть, строгую церковность,
сохранение крестьянской общины, жесткое сословно-иерархическое деление
общества.]
7 [Глава V части III «Истории русской философии» В. В. Зеньковского.
Фёдоров Николай Федорович (1829-1903) — русский религиозный
мыслитель, создатель утопического проекта «Общего дела» человечества по
воскрешению умерших, бессмертия живущих и преображению Вселенной в рай,
Царство Божие (во исполнение благой вести христианства); родоначальник
русского космизма.]
8 [Самарин Юрий Федорович (1819-1876) — русский философ-идеалист,
историк и публицист славянофильского направления, общественный деятель;
называл себя «неисправимым славянофилом». Увлекшись философией Гегеля,
стремился примирить ее с учением Православной церкви. Воспринял и развил
богословские взгляды А. С. Хомякова. Самарин — воинствующий идеалист,
философские взгляды которого неотделимы от религиозных представлений
славянофилов о православии как истинном христианстве.]

990
Комментарии
С. А. Левицкий
Силуэты русских мыслителей.
М.А.Бакунин (1814-1876)
Впервые: Грани (Grany): Журнал литературы, искусства науки
и общ.-полит, мысли. Frankfurt / Main: Посев, 1963. № 54. С. 196-201.
Печатается по изд.: Левицкий С. А, Трагедия свободы: избранные
произведения. М.: Астрель, 2008. С. 594-598.
Левицкий Сергей Александрович (1908-1983) — философ, публицист и
литературовед. Родился в семье морского офицера в Либаве (Лиепая). В 1913 г.
семья переехала в Ревель (Таллин). По окончании гимназии Левицкий
поступил в Карлов университет в Праге, где изучал философию под руководством
Н. О. Лосского. Первые его научные статьи были написаны по-чешски. В1941 г.
защитил докторскую диссертацию на тему «Свобода и познание». В годы Второй
мировой войны вступил в ряды НТС — антикоммунистической организации
русских солидаристов. После войны в числе перемещенных лиц оказался
в Германии. В 1950 г. с семьей (женой и двумя детьми) переселился в США
В 1958 г. в Германии вышла лучшая книга Левицкого «Трагедия свободы»,
предисловие к которой написал Н. Лосский. С 1966 по 1974 г. преподавал
русскую литературу и философию в университете Джорджтауна.
V
ПОСЛЕВОЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ М. БАКУНИНА
Н. М. Пирумова
М. Бакунин или С. Нечаев?
Впервые: Прометей: Ист.-биограф, альманах серии «Жизнь
замечательных людей». Т. 5. М.: Молодая гвардия, 1968. С. 168-181. Печатается
в сокращении по этому изданию.
Пирумова Наталья Михайловна (1923-1997) — советский, российский
историк, доктор исторических наук. Из семьи репрессированного. В 1950-е гг.
работала редактором Госполитиздата, ведущим редактором в исторической
редакции «Большой советской энциклопедии», с 1962 г. — ответственным
секретарем «Исторических записок» Института истории Академии наук
СССР. В издательстве «Наука» увидели свет две монографии Пирумовой —
«Земское либеральное движение. Социальные корни и эволюция» (1977,
защищена в качестве докторской диссертации) и «Земская интеллигенция
и ее роль в общественной борьбе» (1986). Пирумова — автор исследований
о А. И. Герцене, М. А. Бакунине, П. А. Кропоткине. Много сил отдавала

Комментарии
991
Московскому историко-литературному обществу «Возвращение», которое,
начиная с 1970-х гг. (сначала тайно, а потом легально), готовило и издавало
документальные материалы узников ГУЛага. В 1992 г. Пирумова несколько
месяцев провела в США, выступая с лекциями в университетах.
1 [Чемодуров Яков Яковлевич (1823-1888) — сенатор, тайный советник
(1866); родом из древнего дворянского рода Казанской губернии; комиссия
под его руководством производила предварительное следствие «по делу
об обнаруженных в разных местностях Империи признаках злоумышлении,
направленных против установленного порядка правления» (1869-1870).]
2 [Кузнецов Алексей Кириллович (1845-1928) — русский революционер,
общественный деятель, краевед, музеевед, фотограф, просветитель. В 1869 г.
член «Народной расправы». По делу «нечаевцев» осужден на каторгу. Отбыв
каторгу на Каре, был поселен в Нерчинске. Участник Революции 1905-1907 гг.
(Чита), приговорен к смертной казни, замененной каторгой. После отбытия
каторги в Акатуе сослан в Якутскую область. Последние годы жил в Чите.]
3 [Шилов Алексей Алексеевич (1881-1942) — русский историк, археограф,
архивист и библиограф. Специалист в области методики и техники
документальных публикаций. Основные работы Шилова посвящены истории и библиографии
революционного движения в России, а также истории русской литературы.]
4 [Карлейлъ, Карлайл (Carlyle) Томас (1795-1881) — английский философ,
писатель и историк. Противник французского материализма и шотландского
утилитаризма. Мировоззрение Карлейля сформировалось под влиянием Гёте,
Фихте, Шеллинга и немецких романтиков.]
5 [Рошфор Анри (Victor Henri Marquis de Rochefort-Lucay; 1831-1913) —
французский политический деятель и писатель-публицист. Свои
статьи-хроники Рошфор использовал для резких выпадов против Наполеона III и
правительства Второй империи. Три сборника его статей-памфлетов (1866-1868)
сделали его наиболее популярным публицистом всех оппозиционных кругов.]
6 [Буонарроти (Buonarroti) Филиппо Микеле (1761-1837) — деятель
революционного движения во Франции и в Италии конца XVIII — начала
XIX вв., коммунист-утопист, соратник Г. Бабёфа и пропагандист его идей.
В 1828 г. в Брюсселе, куда Буонарроти переехал после провала созданной
им в Женеве организации, он издал свою знаменитую книгу «Заговор во имя
равенства, или так называемый заговор Бабёфа», в которой впервые осветил
всю историю движения Бабёфа.]
7 [Робеспьер (Robespierre) Максимильен Мари Изидор де (1758-1794) —
политический мыслитель, деятель Великой французской революции 1793 г.
В своих выступлениях («О принципах революционного правительства»,
«О принципах политической морали») теоретически обосновал необходимость
революционной демократической диктатуры. Член Конвента с сентября
1792 г., член Комитета общественного спасения (июль 1793), фактический
глава Якобинского правительства. Казнен на следующий день после
контрреволюционного переворота 27 июля (9 термидора) 1794 г.]
8 [Сен-Жюст (Saint-Just) Луи Антуан (1767-1794) — деятель Великой
французской революции, сподвижник М. Робеспьера; играл одну из руко-

992
Комментарии
водящих ролей в политике якобинской диктатуры. По его предложению
Конвент принял (13.10.1793) постановление о создании революционного
правительства. После контрреволюционного термидорианского переворота
был гильотинирован.]
9 [Руссо (Rousseau) Жан-Жак (1712-1778) — французский
философ-просветитель, политический мыслитель, писатель, поэт, драматург, теоретик
искусства эпохи Просвещения. Участвовал в создании «Энциклопедии» Д. Дидро
и Д'Аламбера, будучи в философском и эстетическом отношении в оппозиции
к большинству энциклопедистов своего времени. Посмертно изданная «Исповедь»
Руссо (1782-1789, рус. пер. 1797), где автор хотел беспристрастно изложить
все факты своей жизни, пользовалась громкой и отчасти скандальной славой.]
10 [Николаевский Борис Иванович (1887-1966) — русский историк и
политический деятель. В 1903-1906 гг. большевик, затем меньшевик. С 1920 г.
член ЦК РСДРП. В 1922 г. выслан за границу. С 1940 г. проживал в США.
Известны его труды по истории РСДРП, партии эсеров, биографические очерки
об их лидерах. Архив и коллекции Николаевского (250 фондов) находится
в Гуверовском институте войны, революции и мира при Станфордском
университете (Калифорния).]
11 [Спасович Владимир Данилович (1829-1906) — русский адвокат, историк
права и литературы. Окончил Петербургский университет (1849), где в 1857 г.
занял кафедру уголовного права. В 1861 г. в знак протеста против расправы
над участниками студенческих волнений покинул университет. С открытием
новых судов в Петербурге в 1866 г. Спасович определился в адвокатуру, стал
одним из лучших адвокатов в России. Выступал в ряде крупнейших
процессов, в т. ч. политических (процесс нечаевцев, процессы 50-ти, 193-х, 14-ти,
20-ти и др.).]
12 [Успенская Александра Ивановна — сподвижница Нечаева, оставившая
воспоминания (см.: Успенская А. И. Воспоминания шестидесятницы // Былое.
1922. №18. С. 19-45).]
13 [Перовская Софья Львовна (1853-1881) — участница революционного
движения 1870-1880-х гг. Член народнического кружка чайковцев, в первой
половине 1870-х гг. участница «хождения в народ», член революционного
общества «Земля и воля», Исполкома «Народной воли», организатор и
участница покушений на императора Александра IL]
14 [Серебрянников Семен Иванович — уроженец Иркутской губернии.
В конце 1860-х гг. был студентом Технологического института; курса не
окончил. В 1868 г. содержал в Петербурге типографию. В 1869 г. эмигрировал
в Швейцарию; был студентом Цюрихского политехникума; принимал участие
в русских эмигрантских кругах. В 1870 г. по поручению С. Нечаева должен
был ехать в Россию, но был арестован швейцарской полицией, принявшей его
за разыскиваемого Нечаева. Принимал участие в Интернационале. Арестован
в 1874 г. в Пруссии и выдан русским властям.]
15 [Конфино Михаэль (р. 1926, София) — израильский историк.
Исследования Конфино посвящены истории России XVIII — начала XX в. : истории
революционного движения, аграрной истории, интеллектуальным традициям

Комментарии
993
русского общества в XIX в. Конфино — автор восьми книг и десятков статей.
Им обнаружены и опубликованы важнейшие источники по истории русского
революционного движения: письма М. Бакунина С. Нечаеву и анархистам
в Швейцарии, Франции и Англии, письма С. Нечаева Г. Лопатину, 370 писем
П. А. Кропоткина, а также дневник Н. А. Герцен.]
16 [Марат (Marat) Жан Поль (1743-1793) — деятель Великой французской
революции, публицист, один из вождей якобинцев; мыслитель, занимавшийся
медициной, физикой, философией, правом. Испытал идейное воздействие
просветителей, главным образом — Ж. Ж. Руссо и Ш. Л. Монтескье. В 1775 г.
Эдинбургский университет присудил Марату ученую степень доктора
медицины. В том же году в Амстердаме появилась его научно-философская работа
«О человеке... ». Был депутатом Конвента. Марат — один из главных
вдохновителей революционных выступлений масс 31 мая — 2 июня 1793 г., которое
привело к падению жирондистов и к установлению якобинской диктатуры.
Был убит жирондисткой Шарлоттой Корде.]
17 [Савонарола (Savonarola) Джироламо (1452-1498) — итальянский
христианский мыслитель, религиозный и социальный деятель, проповедник,
поэт. Поселившись в 1490 г, во Флоренции, открыто объявил свою программу
нравственного обновления Церкви. Против Савонаролы была использована
партия его политических противников. Монастырь св. Марка, где он был
настоятелем, взяли штурмом. Савонаролу и его приверженцев арестовали.
В тюрьме он написал свои вдохновенные толкования на псалмы. После пыток
и суда пророк свободы был обвинен в ереси и казнен.]
18 [Лойола (Loyola) Игнатий (наст, имя — Иниго Лопе де Рекальдо;
1491-1556) — испанский философ и теолог; основатель братства Иисуса
(ордена иезуитов, утвержденного папой в 1540 г.); приобрел большое влияние
на католических христиан благодаря введенным им «духовным упражнениям»
(молитва, созерцание, чтение, самоиспытание, совершаемое в течение многих
дней при совершенном молчании под руководством священника ордена).]
19 [Макиавелли (Machiavelli) Никколо du Бернардо (1469-1527) —
итальянский мыслитель, политический деятель, историк и военный теоретик.
Секретарь Совета десяти Флоренции (1498-1512), отвечавший за
дипломатические связи республики; разрабатывал правила политического поведения людей
и превозносил этику и мощь «гордой» дохристианской Римской империи.]
20 [Енишерлов Георгий Петрович (1849-1913) — из дворян. Родился ок.
1849 г. Учился в Технологическом институте. Принимал активное участие
в петербургском студенческом движении 1868-1869 гг., составлял и
распространял воззвания. В марте 1869 г. исключен из института. Добровольно
явился к московскому обер-полицеймейстеру, был арестован, выслан на родину
в Харьковскую губернию. Вторично арестован по нечаевскому делу и содержался
в Петропавловской крепости (декабрь 1869 — март 1870 гг., май 1870 — март
1871 гг.); был причислен к первой группе сообщников Нечаева, но судебное
преследование было прекращено за недостатком улик. По освобождении из
заключения был выслан в Сумский уезд (Харьковская губерния). В августе 1873 г.
бежал за границу, но в ноябре добровольно возвратился и был снова выслан
под надзор полиции в Уфу; переведен затем в Белебей, а позднее в Стерлитамак.]

994
Комментарии
21 [Игнатий de Лойола, Игнасио (исп. Ignacio (Îhigo) Lapez de Loyola,
1491-1556) — католический святой, основатель Общества Иисуса (ордена
иезуитов). Система, принятая Лойолою, была нехитрая, но в этой простоте
и заключалось все ее величие: придя к убеждению, что воспитание и
образование, даваемое пастве без строгого контроля пастыря, ведет к
вольнодумству, он решил, что воспитание и образование должны быть сосредоточены
в надежных руках.]
22 [Томилова Елизавета Христиановна (урожденная Дриттенпрейс;
1839-189?) — дочь управляющего Луганским заводом (Екатеринославская
губерния), жена горного инженера, подполковника в отставке.
Арестована в Петербурге 13 апреля 1869 г. вследствие получения из-за границы
письма Нечаева. По распоряжению III Отделения заключена 23 сентября
в Петропавловскую крепость. 15 июля признана по суду оправданной и
освобождена из крепости. В начале 1880-х гг. принимала активное участие
в саратовском народовольческом кружке.]
23 [Филиппеус Константин Федорович (1838-1898) — сотрудник
политического сыска, руководитель секретной агентуры — заведующий третьей
экспедицией III отделения (1869-1874).]
Р. Н. Блюм
Взгляды М. А. Бакунина на революцию
Впервые: Ученые записки Тартуского гос. ун-та. Вып. 225. Труды
по философии. Т. XII. Тарту: ТГУ, 1969. Печатается по этому изданию.
С. 91-119.
Блюм (-Руссак) Рэм Наумович (1925-1989) — профессор философии
Тартуского университета. Во время войны работал рабочим на Ижорском заводе,
с которым был эвакуирован на Урал. После войны учился на философском
факультете ЛГУ, был заместителем секретаря комсомольской организации
вуза. С 1950 г. работал в Тарту, вначале в учительском институте, затем —
в университете. В 1961 г. защитил кандидатскую диссертацию, в 1975 г.
в Тбилиси — докторскую «Проблема революции в общественной мысли второй
половины XIX века».
1 [Уайльд (Wilde) Оскар Фингал О'Флаэрти Уилс (1854-1900) —
английский поэт, писатель и критик, автор блестящих комедий и эссе на английском
языке. Ирландец по национальности. Под влиянием лекций Дж. Рескина
об искусстве увлекся идеями так называемого эстетического движения,
проповедовал необходимость возрождения красоты в повседневной жизни как
средства преодоления практицизма буржуазного общества.]

Комментарии
995
Ε. Л. Рудницкая, В. А. Дьяков
Возникновение Тайного Интернационала Бакунина
Впервые: Новая и новейшая история. 1971. №6. С. 113-125.
Печатается в сокращении по этому изданию.
Рудницкая Евгения Львовна (р. 1920) — доктор исторических наук (1970),
ведущий научный сотрудник-консультант Института российской истории РАН.
Тема докторской диссертации: «Огарев в русском революционном движении».
Дьяков Владимир Анатольевич (1919-1995) — советский и российский
историк-славист, археограф. Специалист по истории Польши и польским
повстанцам XIX века. Доктор исторических наук, зарубежный член Польской
Академии наук. Тема докторской диссертации «Революционное движение
в русской армии и его взаимодействие с польским революционным движением»
(1966). С 1960 г. работал в Институте славяноведения (впоследствии Институт
славяноведения и балканистики АН СССР): старший научный сотрудник,
ученый секретарь, зав. сектором, заместитель директора, в последние годы
жизни — ведущий научный сотрудник.
1 [Сульман (Sohlman) Август Фердинад (1824-1874) — редактор
шведской газеты «Aftonbladet» (1854-1874), в которой печатался М. А. Бакунин
во время своего пребывания в Стокгольме в 1863 г. И позже газета печатала
материалы о Бакунине.]
2 [Таландье (Talandier) Пьер Теодор Альфред (1822-1890) —
французский мелкобуржуазный демократ, журналист, участник революции 1848 г.
во Франции; после переворота 1851 г. эмигрант в Лондоне, друг А. И. Герцена,
член Генерального Совета I Интернационала (1864); депутат французского
парламента.]
3 [Чарторыский (Czartoryski) Адам Ежи (1770-1861) — князь, польский
государственный деятель и национальный лидер. Активно пытался
восстановить независимость страны после ее раздела между Россией, Пруссией и
Австрией, в частности на основе созданного Наполеоном Варшавского княжества.
И отчасти он добился своей цели, представляя Польшу на Венском конгрессе.
Во время Польского восстания 1830-1831 гг. Чарторыский возглавил
Временное правительство, был осужден и приговорен к смертной казни. Однако
ему удалось бежать в Париж, где он стал известен как «польский король в
изгнании». В дальнейшем принимал участие в подготовке двух неудавшихся
восстаний в Польше в 1846-1849 и 1863 гг.]
4 [Калинка (Kaiinka) Валерьян (1826-1886) — польский историк.
Участвовал в Краковском восстании 1846 г. В 1853 г. в эмиграции во Франции
издал работу «Галиция и Краков под властью Австрии». В конце 1860-х гг.
вступил в монашеский орден «воскресенцев» (zmartwychwstancow) и переехал
в Галицию, где стал одним из лидеров Краковской исторической школы. Труды
Калинки проникнуты клерикально-консервативной тенденцией.]
6 [Фавр (Favre) Жюль (1809-1880) — французский политический
деятель, адвокат, участник Июльской революции 1830 г. В 1848-1851 гг. депутат
сначала Учредительного, затем Законодательного собраний. В 1858-1870 гг.

996
Комментарии
депутат Законодательного корпуса, один из лидеров
буржуазно-республиканской оппозиции режиму Второй империи. Министр иностранных дел в
сентябре 1870 г. — феврале 1871 г. в «Правительстве национальной обороны»,
в феврале — июле 18717. — в Версальском правительстве А. Тьера. 28 января
1871 г. заключил перемирие с Пруссией на крайне тяжелых для Франции
условиях. Фавр один из организаторов подавления Парижской коммуны
1871 г. Подготовил и заключил Франкфуртский мир 1871 г. С1876 г. сенатор.]
6 [Пиа (Pyat) Феликс (1810-1889) — французский политический деятель,
журналист, писатель. В 1830-1840-е гг. были популярны революционные
и тираноборческие пьесы Пиа. Во время Революции 1848 г. Пиа комиссар
Временного правительства, депутат Учредительного, затем Законодательного
собраний. В 1849 г. один из организаторов блока мелкобуржуазных демократов
и социалистов («Новая Гора»). После провала антиправительственной
демонстрации в Париже 13 июня 1849 г. (в которой он участвовал) эмигрировал.
Был заочно приговорен к ссылке. Член Французской секции I Интернационала
в Лондоне (после 1864). Член Парижской коммуны 1871 г., один из лидеров
якобинско-бланкистского большинства. Входил последовательно в состав
Исполнительной комиссии, Комиссии финансов, Комитета общественного
спасения. В 1873 г. заочно был приговорен к смертной казни. Вернулся
во Францию после амнистии 1880 г. С 1888 г. Пиа- член палаты депутатов.]
С. Ф. Ударцев
Об одном из планов М. А. Бакунина
политической организации будущего общества
Впервые: Правовая наука Казахстана. Алма-Ата, 1978. С. 66-70.
Печатается по этому изданию.
Ударцев Сергей Федорович (р. 1951) — доктор юридических наук,
профессор. Директор НИИ правовой политики и конституционного
законодательства Казахского гуманитарно-юридического университета (с 2012),
главный редактор журнала «Право и государство» (с 2013). Тема докторской
диссертации: «Политическая и правовая теория анархизма в России: история
и современность» (1992).
1 [Монтескье (Montesquieu) Шарль Луи, Шарль де Секонда, барон де Ла
Бред и де Монтескье (1689-1755) — французский философ права и истории,
президент парламента и Академии в Бордо (1716-1725), член Французской
академии (1728). Представитель философии Просвещения XVIII в. Принимал
участие в создании возглавлявшейся Д. Дидро «Энциклопедии». Основное
сочинение Монтескье — трактат «О духе законов» (1748, рус. пер. 1955).
Разделял позиции деизма, рассматривающего Бога как создателя, действующего
по объективным законам материального мира. Рассматривая общественную
жизнь, выступил с обоснованием географического детерминизма. Формы
правления, как и законы, устанавливаемые в различных государствах,
Монтескье ставил в прямую зависимость от географической среды. Развивая идеи
Дж. Локка, доказывал необходимость разделения власти в государстве на три

Комментарии
997
ветви. Согласно Монтескье, политическая свобода невозможна без разделения
законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти; смешение их
ведет к деспотизму. Наилучшей формой правления считал конституционную
монархию (по образцу английской).]
П. И. Моисеев
Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов.
Диалектика как логика, ее некоторые категории.
Проблемы науки XIX века в сочинениях Бакунина
Впервые: Моисеев 77. И. Критика философии М. Бакунина и
современность. Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1981. С. 79-92. Печатается по этому
изданию.
Моисеев Павел Иннокентьевич — доктор философских наук, выпускник
исторического факультета Иркутского государственного университета (1951).
Тема докторской диссертации: «Философия Михаила Бакунина и
современность» (1982).
1 [Юм (Hume) Дэвид (1711-1776) — британский дипломат, историк,
философ, публицист эпохи Просвещения. Сформулировал главные принципы
новоевропейского агностицизма. Один из предтечей позитивизма.]
2 [Литтре (Littré) Эмиль (1801-1881) — французский философ и филолог,
представитель позитивизма, член Французской академии (1871), сенатор (с 1875).
Ученик и последователь О. Конта, дополнил его учение о трех стадиях развития
человечества понятием четвертой стадии — техники. Вместе с тем Литтре не
разделял позднейшей эволюции Конта в направлении религиозного мистицизма.]
3 [Приведенный здесь явно поспешный вывод завершает книгу
исследователя (с. 154).]
В. А. Малинин, В. И. Шинкарук
Михаил Бакунин. Сила отрицательной диалектики
Впервые: Малинин В. Α., Шинкарук В. И. Левое гегельянство:
Критический анализ. Киев: Наукова думка, 1983. С. 166-173. (АН УкрССР.
Ин-т философии). Печатается по этому изданию.
Малинин Виктор Арсеньевич (1921-1999) — доктор философских наук,
профессор, специалист в области истории философии и социологии. Окончил
философский факультет МГУ (1951). Докторская диссертация — «Философия
революционного народничества» (1971). Вице-президент Философского
общества СССР (1981-1986). Почетный доктор Международного биографического
центра Кембриджского университета.
Шинкарук Владимир Илларионович (1928-2001) — доктор философских
наук, профессор; специалист по систематической философии и истории
западноевропейской философии Нового времени. Член-корреспондент АН СССР

998
Комментарии
(с 1981). Академик АН УССР (с 1978). Докторскую диссертацию защитил
по книге «Диалектика, логика и теория познания Гегеля» (1964).
1 [Къеркегор (Kierkegaard) Серен (1813-1855) — датский философ, теолог
и писатель. Изучал философию и теологию в Копенгагенском университете.
Вел замкнутую жизнь одинокого мыслителя, наполненную интенсивной
литературной работой; в конце жизни вступил в бурную полемику с
официальными теологическими кругами. В 1841 г. в Берлине Кьеркегор слушал
Шеллинга; позднее же резко выступал против него и Гегеля и проповедовал
«неуместность» философии как чистой теории абсолютного духа.]
2 [Меттерних-Виннебург (Metternich-Winneburg) Клеменс Венцелъ Ло-
тар (1773-1859) — князь, австрийский государственный деятель и дипломат.
В1801-1803 гг. австрийский посланник в Саксонии, в 1803-1805 гг. в Пруссии,
в 1806-1809 гг. посол в Париже. В 1809-1821 гг. министр иностранных дел
и фактически глава австрийского правительства, в 1821-1848 гг. канцлер.
Власть Меттерниха в Австрии была свергнута Революцией 1848-1849 гг. В
марте 1848 г. Меттерних бежал в Великобританию, затем направился в Бельгию
(октябрь 1849). В 1851 г., после поражения революции, вернулся в Австрию,
но активного участия в политической жизни не принимал. В начале 1840-х гг.
слушал в Берлине лекции Шеллинга.]
3 {Корню (Cornu) Огюст (1888-1981) — французский философ-марксист,
марксовед. С1913 г. член Социалистической партии Франции, с 1923 г. —
коммунист. Участник французского Движения сопротивления. В 1948-1956 гг.
профессор Берлинского университета им. Гумбольдта. Главный труд
Корню, результат более чем 40-летних научных изысканий, — 3-томная
монография «Karl Marx. Die ökonomisch-philosophischen Manuskripte» (Berlin,
1955) (в рус. пер.: «Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Жизнь и деятельность».
М., 1959-1968).]
4 [Боркхейм (Borkheim) Сигизмунд Людвиг (1825-1885) — немецкий
журналист, демократ, участник баденско-пфальцского восстания 1849 г.,
после поражения которого эмигрировал из Германии, с 1851 г. купец в Лондоне;
находился в дружественных отношениях с Марксом и Энгельсом.]
6 [Буквально, «к городу (Риму) и к миру» (лат.) — традиционная фраза,
с которой в прошлом открывались Римские провозглашения. Иначе — «везде,
навесь мир».]
В. Г. Графский
М. А. Бакунин о роли науки
в буржуазном обществе и государстве
Впервые: Из истории развития политико-правовых идей: [Сб. статей] /
АН СССР, Ин-т государства и права [Редкол.: В. С. Нерсесянц (отв. ред.)
и др.]. М.: ИГПАН, 1984. С. 92-99. Печатается по этому изданию.
Графский Владимир Георгиевич (р. 1938) — доктор юридических наук,
профессор, заведующий сектором истории государства, права и политических

Комментарии
999
учений (2005), главный научный сотрудник Института государства и права
РАН, профессор истории государства и права МГУ (1997). Председатель
российской секции философии права Международной ассоциации правовой
философии (с 2005). Докторская диссертация по теме: «Проблема
взаимоотношений власти и знания в истории политической мысли» (1992).
1 [Дюкло (Duclos) Жак (1896-1975) — деятель французского и
международного коммунистического и рабочего движения, сподвижник и фактический
преемник Мориса Тореза (хотя формально генсеком партии не был). Один
из организаторов Движения Сопротивления в годы Второй мировой войны.
С 1959 г. — сенатор, руководитель фракции ФКП в Сенате. В 1960-х гг. —
активный критик экономической и социальной программы голлизма.
Отрицательно отнёсся к движению «леваков» и крайностям студенческих
выступлений мая 1968 г., поддержав при этом всеобщую забастовку. Выступал
против сотрудничества с анархистами, видя в них выразителей
мелкобуржуазной психологии, прикрывающихся идеями «свободы индивида в борьбе
с государством и капиталом».]
2 [Последние абзацы приведены из монографии В. Г. Графского «Бакунин»
(М., 1986. С. 123-124) как вывод ко всему историко-правовому исследованию.]
С. А. Мндоянц
Критика К. Марксом взглядов М. Бакунина
на роль рабочего класса в социальной революции
Впервые: IV Всесоюзные философские чтения молодых ученых «XXVI
съезд КПСС и актуальные проблемы марксистско-ленинской философии»
(4-8 мая 1984 г.): Тез. к конф. / ЦК ВЛКСМ, ВКШ при ЦК ВЛКСМ, АН
СССР, Фи л ос. о-во СССР. Вып. 1. К. Маркс и современность: философия,
социология, идеология. М.: Б. и., 1984. С. 48-50. Печатается по этому
изданию.
Мндоянц Сергей Ашотович (р. 1961) — кандидат философских наук;
окончил философский факультет МГУ (1982), в 1986-1990 гг. — сотрудник
Института общественных наук при ЦК КПСС; в 1990-1993 гг. — советник
Президента Российского союза промышленников и предпринимателей
(А. Вольского); в 1993-1998 гг. — генеральный директор Фонда развития
парламентаризма в России, в 1998-2007 гг. — президент Фонда развития
парламентаризма в России; с 2009 г. — исполнительный вице-президент АФК
«Система». Диссертация: «Философия анархизма в России второй половины
XIX — начала XX веков: М. А. Бакунин, П. А. Кропоткин: (Историко-кри-
тический анализ)» (1987).

1000
Комментарии
С. Φ. Ударцев
Рукопись М. А. Бакунина «Гамлет»
Впервые: Памятники культуры. Новые открытия. Письменность.
Искусство. Археология: Ежегодник (1984) / Предисл. редкол. ежегодника
Д. С. Лихачев. Л.: Наука, 1986. С. 55-63. Печатается по этому изданию.
1 [Мочалов Павел Степанович (1800-1848) — актер, представитель
романтизма в русском театре. В 1817 г. на московской сцене (с 1824 г. в Малом
театре). Был наделен «пламенным» темпераментом, его игра отличалась
бурной эмоциональностью, богатством оттенков, стремительными переходами
от спокойствия к возбуждению. Прославился в трагедиях Шекспира (Гамлет)
и Ф. Шиллера (Карл Моор в «Разбойниках», Фердинанд в «Коварстве и
любви») и в «Горе от ума» Грибоедова (Чацкий).]
2 [Редкий Петр Григорьевич (1808-1891) — русский общественный
деятель, педагог, юрист. Окончил Нежинский лицей. Профессор Московского
(1835-1848) и Петербургского (1863-1878) университетов, преподавал историю
философии и права. В 1840-х гг. играл видную роль в среде западников как
один из наиболее последовательных гегельянцев.]
В. Ф. Пустарнаков
М. А. Бакунин как философ
Впервые: Бакунин М.А. Избранные философские сочинения и письма.
М.: Мысль, 1987, С. 3-52. Печатается в сокращении по этому изданию.
Пустарнаков Владимир Федорович (1934-2001) — доктор философских
наук, специалист по истории философии в России. Докторская диссертация:
«"Капитал" К. Маркса и домарксистская философская мысль в России»
(1982). В 1958 г. окончил МГИМО. С 1959 г. работал в ИФ АН СССР (ныне
РАН), с 1986 г. — ведущий научный сотрудник отдела истории философии.
1 [Сеченов Иван Михайлович (1829-1905) — русский ученый-физиолог,
член-корреспондент (1869), почетный член Петербургской АН (1904).
Создатель физиологической школы. В классическом труде «Рефлексы головного
мозга» (1866) обосновал рефлекторную природу сознательной и
бессознательной деятельности, показал, что в основе психических явлений лежат
физиологические процессы, которые могут быть изучены объективными
методами.]
Г. Н. Волков
Неистовый бунтарь
Впервые: Коммунист. М., 1989. № 12. С. 83-93. Печатается по этому
изданию. Ссылки на цитируемые источники, за небольшим исключением,
в самом издании отсутствуют.

Комментарии
1001
Волков Генрих Николаевич (1933-1993) — доктор философских наук,
профессор. Окончил философский факультет МГУ (1957). Работал в
редколлегиях журналов «Проблемы мира и социализма», «Коммунист», в АОН
при ЦК КПСС. Докторская диссертация (1969) посвящена социологическим
и методологическим проблемам развития науки и техники.
1 [Че Гевара (полностью: Эрнесто Рафаэль Гевара Линч де ла Серна) (Che
Guevara), 1928-1967) — выдающийся латиноамериканский революционер,
команданте Кубинской революции 1959 г., имя которого и поныне является
синонимом революции.]
2 [Троцкий Лев Давидович (наст, фамилия — Бронштейн; 1879-1940) —
политический деятель. С 1896 г. в социал-демократическом движении.
В 1905 г. выдвинул теорию «перманентной» (непрерывной) революции. С конца
сентября 1917 г. председатель Петроградского совета рабочих и солдатских
депутатов, один из руководителей Октябрьского вооруженного восстания
в Петрограде. В 1917-1918 гг. нарком по иностранным делам; в 1918-1925 гг.
нарком по военным делам, председатель Реввоенсовета Республики. Один
из создателей Красной Армии. Острая борьба Троцкого с И. В. Сталиным
за лидерство в партии закончилась поражением первого, в 1924 г. взгляды
Троцкого («троцкизм») объявлены «мелкобуржуазным уклоном» в РКП (б)
и главной опасностью для единства партии. В 1925 г. Троцкий освобожден
от работы в Реввоенсовете, в 1926 г. выведен из Политбюро, в 1927 г.
исключен из партии; выслан в Алма-Ату, в 1929 г. — за границу. Выступал с резкой
критикой сталинского режима как бюрократического перерождения
пролетарской власти. Инициатор создания IV Интернационала (1938).]
3 [Люксембург (Luxemburg) Роза (1871-1919) — польская
революционерка-социалистка. Блестящий публицист и оратор, она защищала дело
революции, выступая против умеренных в Социал-демократической партии
Германии. Принимала участие в русской революции 1905 г. в Польше. Активно
участвовала в работе Π Интернационала, вместе с Карлом Либкнехтом основала
революционный «Союз Спартака». В 1919 г. при подавлении организованного
«спартаковцами» восстания в Берлине полувоенными националистическими
отрядами (фрай-корп), созданными правительством, Р. Люксембург и К. Либ-
кнехт были арестованы и казнены без суда.]
4 [В 2013 г. этот «Памятник-обелиск выдающимся мыслителям и деятелям
борьбы за освобождение трудящихся» был разобран для реконструкции —
восстановления Романовского обелиска, возведенного к 300-летию Дома
Романовых в 1914 г.]
5 [Ростопчин (Растопчин) Федор Васильевич (1763-1826) — граф,
в 1812 г. был главнокомандующим Москвы и играл во время французского
нашествия роль «спасителя отечества», собирал пожертвования и содержал
добровольцев. Он прославился в это время своими «афишами»,
представлявшими собой образец легкомысленного и хвастливого патриотизма.]
6 [Годвин Уильям (Godwin William) (1756-1836) — английский
писатель и философ радикального направления, автор утопической социальной
теории анархизма, согласно которой все формы правления злонамеренны,

1002
Комментарии
коррумпированы и несовместимы с понятием человеческого счастья.
Годвин писал не только трактаты по общественно-политическим вопросам,
но и романы.]
Ю. А. Борисёнок
Место и роль национально-религиозной проблемы
в программах М. А. Бакунина и Польского Демократического Общества
в 40-е годы XIX века
Впервые: Памяти М. А. Бакунина: [Доклады на Конф., посвящ.
175-летию М. А. Бакунина, октябрь 1989 г., г. Калинин]. М.: [Ротапринт Ин-та
экономики АН СССР], 1990. С. 80-89. Печатается по этому изданию.
Борисёнок Юрий Аркадьевич (р. 1966) — кандидат исторических наук
(1991), с 2008 г. главный редактор журнала «Родина». Выпускник
исторического факультета МГУ (1987). Диссертация: «Польское
национально-освободительное движение 40-х годов XIX в. и М. А. Бакунин» (1991).
1 [Польское демократическое общество (ПДО) — политическая
организация 1830-1860-х гг. Основано в Париже 17 марта 1832 г. группой польских
эмигрантов. Во главе организации стоял (с 1836) выборный орган
«Централизация» (до 1849 г. находился во Франции, затем в Великобритании).
Манифест (1836) ПДО провозглашал лозунг «народной революции» (считая ее
главной силой крестьянство), отмену феодальных повинностей и сословного
неравенства, передачу крестьянам в собственность их земельных наделов (без
выкупа). Вместе с тем ПДО выступало с проповедью классового мира внутри
нации, стремилось восстановить Польшу в границах 1772 г. (с включением
украинских, белорусских и литовских земель). Состав ПДО был пестрым:
от буржуазных национал-либералов и умеренных демократов (Л. Мерославский
и др.) до утопических социалистов (радикальная группа С. Ворцеля, в 1835 г.
порвавшая с ПДО и основавшая революционно-демократическое общество
«Люд польский»). Деятельность ПДО имела большое значение для развития
польского национально-освободительного движения: организация
подготовила Краковское восстание 1846 г., ее члены активно участвовали в Революции
1848-1849 гт. С усилением в 1850-х гг. внутри ПДО идейного разброда влияние
организации значительно уменьшилось. В 1862 г., после создания
Центрального национального комитета (ЦНК), ПДО самоликвидировалось, призвав
своих членов бороться за независимость Польши под руководством ЦНК.]
2 [Чарторыйский, Чарторыжский, Чарторыский (Czartoryscy ) Адам Ежи
(Адам Адамович) (1770-1861) — князь, государственный и политический
деятель. В конце 1790-х гг. член кружка «молодых друзей» великого князя
Александра Павловича (будущий император Александр I). В 1804-1806 гг.
министр иностранных дел, автор проекта (1805) восстановления Польши
в границах 1772 г. В 1815-1816 гг. член Временного правительства Царства
Польского. Во время Польского восстания 1830-1831 гг. председатель
повстанческого Национального правительства. С 1831 г. глава аристократического
крыла польской эмиграции.]

Комментарии
1003
3 [Конарский (Konarski) Шимон (1808-1839) — польский революционер.
Родился в шляхетской семье. Участвовал в Польском восстании 1830-1831 гг.,
после поражения которого эмигрировал. Участник похода итальянских
карбонариев в Савойю (январь 1834), один из основателей организации «Молодая
Польша» (1834). Как эмиссар « Молодой Польши» в 1835 г. прибыл в Краков.
На Украине, в Белоруссии и Литве создавал ячейки революционного
«Содружества польского народа». Арестован в мае 1838 г. По приговору царского
суда расстрелян.]
4 [Пыпин Александр Николаевич (1833-1904) — русский ученый,
литературовед, этнограф, академик Петербургской АН (1898). Из дворян. Окончил
Петербургский университет (1853). С 1863 г. активно сотрудничал в
«Современнике»; с 1867 г. — в «Вестнике Европы».]
5 [Скужевский И. — граф.]
6 [Ворцелъ (Worcell) Станислав (1799-1857) — участник Польского
восстания 1830-1831 гг. В эмиграции член Польского демократического
общества и его руководящего органа «Централизация» (с 1847), организатор (1835)
и идеолог «Люда польского». Сторонник русско-польского революционного
союза; друг А. И. Герцена.]
7 [Кремповецкий (Krçpowiecki) Тадеуш Шимон (1798-1847) — польский
революционер. В 1819-1820 гг., будучи студентом Варшавского университета,
участвовал в патриотических кружках. В Польском восстании 1830-1831 гг.
был лидером левого крыла Патриотического общества, выдвигал лозунг
превращения восстания в социальную революцию, был организатором народной
демонстрации 25 января 1831 г. в честь декабристов. В эмиграции — один
из основателей (март 1832) Польского демократического общества. С 1835 г.
идеолог революционно-демократической организации «Люд польский»;
в 1837 г. исключен из организации за выступления против ее сектантских
тенденций.]
8 [Дембовский (Dembowski) Эдвард (1822-1846) — польский философ и
литературный критик; революционный демократ, идеолог и активный участник
польского национально-освободительного движения. Один из руководителей
восстания 1846 г. в Кракове. Погиб во время подавления восстания
австрийскими войсками. Философские взгляды Дембовского были тесно связаны с его
революционной деятельностью.]
H. М. Пирумова
русская революция в программе и тактике Бакунина
конца 60-х — начала 70-х годов
Впервые: Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М.:
Наука, 1990. Здесь публикуются две части 4-й главы по этому изданию.
1 [Трусов Антон Данилович (1835 — ок. 1886) — деятель русского и
белорусского революционного движения. В 1854-1856 и 1860-1862 гг. учился
в Московском университете. В начале 1860-х гг. был близок к кружку П. Г. За-
ичневского. Во время Польского восстания 1863-1864 гг. возглавлял повстан-

1004
Комментарии
ческий отряд в Минской губернии. В 1864 г. эмигрировал, до 1869 г. жил
в Париже, работал наборщиком, был связан с французскими социалистами.
В 1869 г. один из основателей Русской секции I Интернационала, секретарь
редакции газеты «Народное дело». В Женеве в 1869 г. создал русскую
типографию (наборню). В 1883 г. продал ее группе «Освобождение труда», в 1884 г.
заболел и вернулся в Россию.]
2 [Бентам (Bentham) Иеремия (1748-1832) — английский правовед и
моралист, теоретический основоположник утилитаризма, идеолог буржуазии
периода промышленного переворота в Англии. Учение Бентама о «разумном
человеке» является вызовом левому крылу французского Просвещения,
в частности учению о естественном праве.]
VI
НАШИ СОВРЕМЕННИКИ
ОБ АКТУАЛЬНОСТИ ИЗУЧЕНИЯ БАКУНИНА И БАКУНИЗМА
В. А. Должиков
«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений
М.А. Бакунина (1857-1861 гг.)
Впервые: Проблемы политической истории и политологии: Сб.
науч. статей / Алтайской гос. ун-т; Ин-т гуманит. исследований. Барнаул:
[Изд-во Алтайс. гос. ун-та], 1992. С. 3-18. Печатается по этому изданию.
Должиков Вячеслав Александрович (р. 1948) — доктор исторических наук,
профессор Алтайского государственного университета. Докторская
диссертация: «М. А. Бакунин в контексте сибирской и общерусской политической
истории переломной эпохи 1850-1860-х гг.» (2001).
1 [Вейдемейер (Weydemeyer) Иосиф (1818-1866) — деятель германского
и американского рабочего движения, первый пропагандист марксизма в США.
До сближения с К. Марксом и Ф. Энгельсом (1846) примыкал к «истинному
социализму». С момента основания Союза коммунистов в 1847 г. стал его
активным деятелем. Участник Революции 1848-1849 гг. Под угрозой ареста
эмигрировал в 1851 г. в Швейцарию, затем в США, где в 1852 г. основал
марксистский журнал «Die Revolution». Боролся против сторонников Вейтлинга
и Лассаля, против сектантства и национализма в американском рабочем
движении.]
2 {Долгорукое Василий Андреевич (1804-1868) — князь, русский генерал-
адъютант, генерал от кавалерии, военный министр во время Крымской войны
(1852-1856). При Александре II — главноначальствующий Ш-м отделением
Собственной Е. И. В. канцелярии и шеф жандармов (1856-1866).]

Комментарии
1005
В. M. Артемов
M. А. Бакунин: к свободе через образование
Впервые: Социально-политический журнал: Научно-образ. издание.
М., 1995. № 4. С. 196-207. Печатается по этому изданию.
Артемов Вячеслав Михайлович (р. 1954) — доктор философских наук,
профессор (2000) Московского государственного юридического
университета им. О. Ε. Кутафина (МГЮА), специалист по истории философии и этике.
Выпускник философского факультета МГУ (1980). Докторская диссертация
на тему: «Свобода и нравственность в русском классическом анархизме» (1999).
1 [Бердяев Николай Александрович (1874-1948) — религиозный
философ, писатель. В 1890-е гг. марксист. Позднее отошел от марксизма и вместе
с С. Н. Булгаковым редактировал философский журнал «Вопросы жизни».
Участвовал в сборниках «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918). В 1922 г. выслан
из Советской России. С 1925 г. во Франции, издавал религиозно-философский
журнал «Путь» (Париж, 1925-1940). Свобода, дух, личность, творчество
противопоставляются Бердяевым необходимости, миру объектов, в котором
царствуют зло, страдание, рабство. Смысл истории, по Бердяеву, мистически
постигается в мире свободного духа, за пределами исторического времени.]
2 [Бурдъе (Bourdicu) Пьер (1930-2002) — французский социолог, близкий
к неомарксизму, этнолог, автор оригинальной концепции, рассматривающей
метатеоретические основания социологии. С 1964 г. — директор-исследователь
в Высшей исследовательской школе в Париже. В 1975 г. основал и возглавил
Центр европейской социологии. С 1981 г. — действительный член
Французской академии. Основные направления исследования социология власти,
социальная стратификация, искусство и массовая культура.]
3 [Франк Семён Людвигович (1877-1950) — философ, религиозный мыслитель,
испытал влияние Плотина, Николая Кузанского, Гёте, Шеллинга, Лейбница.
Образование получил на юридическом факультете Московского университета
(в 1899 г. исключен за пропаганду марксистских идей). Сочинение Франка «Теория
ценности Маркса и ее значение» (1900) стало первым шагом на пути «от
марксизма к идеализму». Окончательно порвав с марксизмом, сблизился с П. Б. Струве.
В 1922 г. был выслан за границу. До 1937 г. жил в Германии, преподавал
славистику в Берлинском университете, с 1937 г. — во Франции, с 1945 г. — в Англии.]
4 [Веневитинов Дмитрий Владимирович (1805-1827) — русский поэт,
философ, критик. Вольнослушатель Московского университета (1822-1824).
В 1823-1825 гг. возглавлял Общество любомудров. В1826-1827 гг. участвовал
в издании «Московского вестника». В ноябре 1826 г. переехал в Петербург для
службы в Иностранной коллегии. Умер от воспаления легких. Веневетинов
живо интересовался политикой и сочувственно относился к движению
декабристов, по подозрению в соучастии с которыми подвергся аресту (ноябрь 1826).]
5 [Розенкранц (Rosenkranz) Иоганн Карл Фридрих (1805-1879) —
немецкий философ, профессор в Кенигсберге (с 1833), советник Министерства
культуры в Берлине (с 1848), гегельянец, занимал промежуточную позицию
между левыми и правыми гегельянцами. Розенкранц известен как историк

1006
Комментарии
немецкой, и особенно гегелевской, философии, своими
историко-литературными работами; он выступал также в качестве беллетриста и драматурга. Автор
«Psychologie oder Wissenschaft vom subjektiven Geist» (Кенигсберг, 1837).]
П. В. Рябов
К вопросу об антропологии М. А. Бакунина
Впервые: Научные труды МПГУ им. В. И. Ленина. Серия:
Социально-исторические науки. М.: МПГУ, 1995. С. 18-21. Печатается по этому изданию.
Рябов Пётр Владимирович (р. 1969) — современный российский анархист,
философ и историк, участник «Автономного действия», кандидат философских
наук (1996), доцент (2002). Выпускник исторического факультета Московского
педагогического государственного университета (бывш. Московский
государственный педагогический институт (МГПИ) им. В. И. Ленина). Диссертация:
«Проблема личности в философии классического анархизма» (1996).
1 [Антроподицея (от греч. άνθρωπος — человек, δίκη — справедливость) —
учение об оправдании человека в русской религиозной философии начала
XX в., близкое по темам к религиозной и философской антропологии.]
2 [Камю (Camus) Альбер (1913-1960) — французский философ, писатель,
публицист, лауреат Нобелевской премии по литературе (1957). Сформировался
под влиянием идей С. Кьеркегора, Э. Гуссерля, Ф. М. Достоевского, Л. Шестова.
В центре внимания Камю — этические проблемы («Я не философ, а моралист»):
разделяя позиции экзистенциализма, ратовал за «просвещенное язычество»,
воплощающее стремление человека к целостному существованию. Выступал
против марксистской морали, предпочтя ей жертвенность тех, кто «истории
не делает, а претерпевает ее напасти».]
3 [Сократ (Socrates) из Афин (469-399 до н. э.) — античный философ,
учитель Платона. Учение Сократа было устным; все свободное время он
проводил в беседах о добре и зле, прекрасном и безобразном, добродетели и пороке,
о том, можно ли научиться быть хорошим и как приобретается знание.]
П. И.Талеров
Бакунин и Интернационал: Некоторые аспекты становления анархизма
Впервые: Опыт и уроки развития российской армии. Тезисы 4-й Все-
росс, заочной науч. конф. СПб., 1996. С. 100-104. Переработанный
вариант: Памяти М. А. Бакунина. М.: Институт экономики РАН, 2000.
С. 113-119. Печатается по первому изданию.
Талеров Павел Иванович (р. 1955) — кандидат исторических наук (1997),
доцент, директор Учебного центра Санкт-Петербургского филиала
Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Диссертация: «Место идей анархо-коммунизма П. А. Кропоткина в истории России
и российского анархизма второй половины XIX — начала XX вв. » (1997).

Комментарии
1007
В. А. Твардовская, Б. С. Итенберг
Маркс, Бакунин и революционная Россия
Впервые: Новая и новейшая история. М., 1997. № 3. С. 58-77.
Печатается по изд.: Русские и Карл Маркс: выбор или судьба? / Рос. акад. наук,
Ин-т росс, истории. М.: Эдиториал УРСС, 1999. С. 83-86.
Твардовская Валентина Александровна (р. 1931) — доктор исторических
наук, с 1986 г. ведущий научный сотрудник Института российской истории
РАН; выпускница МГУ.
Итенберг Борис Самуилович (р. 1921) — доктор исторических наук (1966),
профессор (1991), с 1957 г. сотрудник Института российской истории РАН;
выпускник исторического факультета Чкаловского педагогического
института (1942).
1 [Бернштейн (Bernstein) Эдуард (1850-1932) — немецкий публицист
и политический деятель (социал-демократ), идеолог ревизионизма. В 1888 г.
был выслан из Цюриха и поселился в Лондоне, где стал близким личным
другом Ф. Энгельса, завещавшего ему бумаги свои и К. Маркса.]
2 [Смирнов Валерьян Николаевич (более известный в медицинской
литературе под псевдонимом «д-р Идельсон»; 1849-1900) — врач, русский
эмигрант и публицист. В 1873-1878 гг. был соредактором издававшегося
П. Л. Лавровым журнала «Вперед!»].
3 [Подолинский Сергей Андреевич (1850-1891) — украинский общественно-
политический деятель и ученый, дарвинист; один из первых пропагандистов
экономической теории Маркса на Украине; с 1871 г. эмигрант в Австрии, затем
во Франции, с 1880-х гг. в Швейцарии, был связан с русской революционной
эмиграцией, один из организаторов издания социалистической литературы
на украинском языке в Вене (1879); был лично знаком с Марксом и Энгельсом,
состоял с ними в переписке.]
4 [Идельсон Розалия Христофоровна (ум. ок. 1915) — жена В. Н.
Смирнова.]
5 [Лермонтов (Лермонтов-Лебедев) Феофан Никандрович (ок. 1849-1878) —
русский революционер-народник. Из крепостных. В 1869 г. поступил в
Петербургский технологический институт, но не окончил его. В 1871-1872 гг.
член общества чайковцев, в 1873-1874 гг. возглавлял кружок «бунтарей».
Был связан с М. А. Бакуниным. Вел пропаганду среди рабочих, участвовал
в подготовке «хождения в народ» В 1873 г. ездил за границу (в Берлин, Прагу)
для организации перевозок литературы в Россию. Арестован в январе 1874 г.
в Петербурге. Судился по «процессу 193-х»(1877-1878). Умер в тюрьме —
Литовском замке перед отправкой в ссылку.]
6 [Левенталъ Нахман — сын еврейского учителя в Могилеве. В конце
1872 г. — начале 1873 г. вместе с братом Лейзером вошел в революционный
кружок, организованный Аксельродом и Гуревичем, примкнувший потом
к чайковцам. С весны 1874 г. участник Киевской коммуны. Обучался ремеслам
с целью пропаганды в народе; вел пропаганду в Киеве среди артелей. После

1008
Комментарии
ареста Лурье Н. Левенталь вместе с братом и П. Аксельродом в октябре 1874 г.
эмигрировал за границу. На почве личных неприятностей в 1876 г. покончил
в Берлине жизнь самоубийством (отравился и бросился в реку).]
В. М.Артемов
Свобода и нравственность
в философии М. А. Бакунина
Впервые: Памяти М. А. Бакунина: [Сб. статей]. М.: Ин-т экономики
РАН, 2000. С. 7-18. Печатается по этому изданию.
А. Н. Гарявин
М. А. Бакунин о менталитете русского крестьянства
Впервые: Менталитет россиянина: история проблемы. Материалы
Семнадцатой Всероссийской заочной научной конференции. СПб.: Нестор,
2000. С. 31-35. Печатается по этому изданию.
Гарявин Алексей Николаевич (р. 1970) — кандидат исторических наук,
доцент Санкт-Петербургского государственного аграрного университета.
Тема диссертации: «Пропагандистская деятельность П. А. Кропоткина
(1873-1921 гг.)» (1997).
П. И.Талеров
Михаил Бакунин и русская идея
Впервые: Формула России: экономика, политика, национальная идея:
Материалы межвуз. науч. конф. 26 апреля 2000 г. / СПб. гос. техн. ун-т.
СПб.: Нестор, 2000. С. 81-87. Печатается по этому изданию.
М.А.Абрамов
Marx contra Бакунин
Впервые: Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква, 2006.
С. 74-77. Печатается по этому изданию.
Абрамов Михаил Александрович (1933-2006) — доктор философских наук,
профессор, ведущий научный сотрудник Института философии Российской
академии наук. Докторская диссертация: «Шотландская философия века
Просвещения (учение о природе человека и развитие политической теории)»
(2000).

Комментарии
1009
M. А. Арефьев, Α. Г. Давыденкова
Философская антропология и антитеологизм М. А. Бакунина
Впервые: Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква, 2006.
С. 171-181. Печатается по этому изданию.
Арефьев Михаил Анатольевич (р. 1949) — доктор философских наук,
профессор Санкт-Петербургского государственного аграрного университета. Докторская
диссертация: «Социально-политическая философия русского анархизма» (1992).
Давыденкова Антонина Гилеевна (р. 1953) — доктор философских наук,
профессор Санкт-Петербургского государственного аграрного университета.
Докторская диссертация: «Философия личности и
культурно-институциональные процессы» (2005).
1 [Тертуллиан (Tertullianus) Квинт Септимий Флоренс (155/165 —
после 220) — основатель и один из крупнейших представителей латинской
патристики. Получил риторическое и философское образование; в молодости
был противником христианства. Изучив право, возможно, имел адвокатскую
практику в Риме. Возвратившись на родину в Карфаген, принял христианство.
В начале 200-х гг. обратился в монтанизм (сектантское направление,
проповедовавшее аскетизм, отказ от собственности) и отошел от церкви; затем порвал
с монтанистами и основал секту «тертуллианистов».]
2 [Флоренский Павел Александрович (1882-1937) — православный
мыслитель, ученый, представитель серебряного века отечественной культуры.
Получил светское (физико-математическое отделение Московского ун-та)
и духовное (Московская духовная академия) образование. В 1911 г. принял
сан священника. В разные периоды своей жизни преподавал в Московской
духовной академии (1908-1919), в 1921 г. стал профессором ВХУТЕМАС'а.
В 1920-е гг. принимал участие в научно-исследовательских работах в связи
с планами ГОЭЛРО. В 1933 г. был репрессирован.]
3 [Ансельм Кентерберийский (Anselm) (1033-1109) — теолог,
представитель схоластики. С 1093 г. архиепископ Кентерберийский. Понимал веру
как предпосылку рационального знания: «Не ищу уразуметь, дабы уверовать,
но верую, дабы уразуметь».]
4 [Верю, чтобы понимать (лат.).]
Д. И. Рублёв
Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма
в России начала XX века
Впервые: Михаил Александрович Бакунин. Личность и творчество
(к 190-летию со дня рождения). Выпуск III. М.: Институт экономики РАН,
2005. С. 140-159. Печатается по этому изданию.
Рублёв Дмитрий Иванович (р. 1980) — кандидат исторических наук,
доцент Российского государственного аграрного университета — МСХА имени
К. А. Тимирязева. Диссертация: «Проблема "интеллигенция и революция"
в российской анархистской публицистике конца XIX — начала XX века» (2007).

1010
Комментарии
П. В. Рябов
Михаил Бакунин
в сегодняшнем мире
Впервые с подзаголовком «(К 190-летию со дня рождения)»
одновременно: 1) Михаил Александрович Бакунин: Личность и творчество:
(К 190-летию со дня рождения). Вып. III. М.: Иы-т экономики РАН, 2005.
С. 7-28; 2) Прямухинские чтения 2004 года. Тверь: Золотая буква, 2005.
С. 6-13; 3) Автоном: Журнал движения «Автономное действие». М., зима
2004-2005. № 23. С. 50-54. Печатается по первому изданию.
1 [Гераклит Эфесский (Herakleitos Ephesios) (ок. 544-483 до н. э.) —
древнегреческий философ; политический деятель в Эфесе, за глубокомыслие своего
учения прозван «темным», за свою трагическую серьезность — «плачущим
философом». Гераклит учит: мир не создан никем из богов и никем из людей,
а всегда был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся
и снова закономерно угасающим.]
2 [Прометей (Prometheus, Προμηθεύς), т. е. «думающий вперед» — сын
титана Япета, брат Эпиметея, т. е. «думающего после». Он был великим
благодетелем людей и, ради их блага, обманул Зевса. Когда же Зевс отнял у людей
огонь, Прометей похитил огонь с Олимпа и принес людям. Он научил людей
обрабатывать металлы и глину.]
3 [Бенъямин Вальтер (Benjamin) (1892-1940) — немецкий эссеист,
литературный и художественный критик. Был близок кругу франкфуртской
школы. С 1933 г. в эмиграции в Париже. В 1940 г., опасаясь нацистского
преследования, покончил с собой. В многочисленных статьях и эссе, написанных
в сжатой, подчас афористичной форме, рассматривается кризис традиционных
форм культуры в условиях современной цивилизации.]
4 [Швейцер (Schweitzer) Альберт (1875-1965) — протестантский теолог,
философ, органист и музыковед, врач, лауреат Нобелевской премии мира
(1952), профессор Страсбургского университета. «Негритянский доктор»
в Ламбарене (Габон, Экваториальная Африка) (1913-1917, 1924-1965).]
5 [Шубин Александр Владленович (р. 1965) — историк, писатель и
общественный деятель левого толка. Руководитель Центра истории России,
Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН (с 2007). Ответственный
редактор журнала Ассоциации историков стран СНГ «Историческое
пространство». Профессор Государственного академического университета
гуманитарных наук и Российского государственного гуманитарного университета.]
С. Ф. Ударцев
Михаил Бакунин: след в истории
Впервые одновременно: 1) Научные труды «Эддлет». 2005. № 2. С. 61-
68; 2) Вестник Московского государственного открытого университета.
2006 (М.). № 1 (22). С. 10-17. Печатается по первому изданию.

Комментарии
1011
Α. Η. Гарявин
Личность и революционная деятельность М. А. Бакунина
в трудах А. А. Карелина
Впервые: Прямухинские чтения 2009 года. М., 2001. С. 142-158.
Печатается в сокращении по этому изданию.
И. Л. Кислицына
Теория демократического социального государства
М. А. Бакунина
Впервые: ИзвестияРГПУ им. А. И. Герцена. СПб., 2013. № 160. С. 14-23.
Печатается по этому изданию.
Кислицина Ирина Леонидовна (р. 1963) — кандидат исторических наук,
доцент Национального государственного университета физической культуры,
спорта и здоровья им. П. Ф. Лесгафта. Тема диссертации: «Революционное
бунтарство (бакунизм) на Украине в 70-е годы XIX в.» (1990).

БИБЛИОГРАФИЯ РАБОТ О М. А. БАКУНИНЕ*
1. Абрамов М. А. Семья Бакуниных как модель исторических
возможностей России / Прямухинские чтения 2003 // Прямухинские чтения
2001-2003 годов. Тверь: Золотая буква, 2004. С. 286-290.
2. Абрамов М. А. Томаш Масарик о Михаиле Бакунине / Прямухинские
чтения 2002 // Прямухинские чтения 2001-2003 годов. Тверь: Золотая
буква, 2004. С. 204-212.
3. Абрамов М. А. Marx contra Бакунин // Прямухинские чтения 2005 года.
Тверь: Золотая буква, 2006. С. 74-77.
4. Адрианов А. В. М. А. Бакунин // Томская старина. — Томск, 1912.
С. 122-126.
5. Адуло Т. И, Революционно-освободительные идеи в ранних работах
М. А. Бакунина // Философия и научный комментарий. Минск, 1980.
Вып. 7. С. 123-131.
6. Аксельрод П. В. К столетию со дня рождения Михаила Бакунина ( 18 мая
1814-18 мая 1914 гг.) // Наша Заря. 1914. № 5, май. С. 79-83.
7. Амелина Е. М. Несостоятельность анархистского идеала М. А. Бакунина
и П. А. Кропоткина в свете исторического материализма // Теория
революции: История и современность: Сб. [статей] / Под ред. М. Я. Ковальзона.
М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 37-48.
8. Амфитеатров А. [В.] М. А. Бакунин как характер // Амфитеатров А. В.
Собрание сочинений: В 10 т. Т. 6. М.: НПК «Интелвак», ГНПК «Вакуум-
машприбор», 2002. С. 428-465.
9. Амфитеатров А. В. Святые отцы революции. Вып. 1 : М. А. Бакунин. СПб. :
Изд. ж. «Всемир. вестник», 1906. 34 с. (Отдельный оттиск сентябрьской
книжки журнала «Всемирный вестник». № 29).
10, Андерсон В. М, М. А. Бакунин / Сост. Вл. М. Андерсон. СПб.:
[книгопечатня «Труд и польза»], 1906. 72 с, порт.
* Составлена П. И. Талеровым.

Библиография работ о М.А. Бакунине
1013
11. Антонович А. Я. Бакунин и Шарапов об автономиях / С ответом С[ергея]
Шарапова «Об автономиях и самоуправлении». М.: т-во типо-лит.
И. М. Машистова, 1908. 24 с.
12. Апресян 3. [Г.] Маркс и Энгельс против Бакунина: проблемы
молодежи // Молодой коммунист. М>, 1979. № 8. С. 47-58; № 9. С. 63-74; № 10.
С. 49-58.
13. Арефьев Μ. Α., Арефьев Р. Л., Давыденкова А. Г. М. А. Бакунин и П. Я.
Чаадаев об исторических судьбах России // Прямухинские чтения 2004 года.
Тверь: Золотая буква, 2005. С. 96-107.
14. Арефьев М. А.» Давыденкова А. Г. Проблемы власти и государства в
социологии русского анархизма: (М. А. Бакунин, П. А. Кропоткин, Л. Н.
Толстой) // Российская социология: Межвуз. сб. / СПб. гос. ун-т; под ред.
А. О. Бороноева. СПб.: СПбГУ, 1993. С. 54-74.
15. Арефьев М. А, Давыденкова А. Г. Философская антропология и антитеоло-
гизм М. А. Бакунина / Приложение // Прямухинские чтения 2005 года.
Тверь: Золотая буква, 2006. С. 171-181.
16. Арефьев М. А, Давыденкова А. Г., Гарявин А Я. Михаил Бакунин и Ан-
ри Бергсон о «философии жизни» // Прямухинские чтения 2006 года /
Бакунинский фонд. М.: ООО НВП «ИНЭК», 2007. С. 233-238.
17. Артемов В. М. Гуманизм в философии и жизненной практике М. А.
Бакунина / Наука и здравый смысл в России: кризис или новые
возможности? Материалы международной конференции гуманистов. Москва,
2-4 октября 1997 // Здравый смысл: Журнал скептиков, оптимистов
и гуманистов. Спец. вып. М., 1997. С. 75-77.
18. Артемов В.М.М. А. Бакунин: к свободе через образование // Социально-
политический журнал: Научно-образ. издание. М., 1995. № 4. С. 196-207.
19. Артемов В. М. Поиски путей к свободе и образование : (опыт осмысления
практически-нравственной ориентации русской философии: М. А.
Бакунин) // Памяти М. А. Бакунина: [Сб. статей] / [Редкол.: Н. К. Фигуровская
(отв. ред.), и др.]. М.: Ин-т экономики РАН, 2000. С. 172-194.
20. Артемов Б. М. Проблема свободы: М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин //
Труды Междунар. научной конф,, посвящ. 150-летию со дня рожд.
П. А. Кропоткина. Вып. 1: Идеи П. А. Кропоткина в философии. М.: Ин-т
экономики РАН; Комиссия по творч. наследию П. А. Кропоткина, 1995,
С. 26-43.
21. Артемов В. М. Проблема свободы: нравственно-философские поиски
М. А. Бакунина: (Из материалов спецкурса по актуальным проблемам
русской философии) // Россия. Духовная ситуация времени. М., 2000.
N° 3/4. С. 48-62.
22. Артемов В. М. Свобода и нравственность в философии М. А. Бакунина //
Памяти М, А. Бакунина: [Сб. статей] / [Редкол.: Н. К. Фигуровская (отв.
ред.), и др.]. М.: Ин-т экономики РАН, 2000. С. 7-18.
23. Балабанов М. С. Россия и европейские революции в прошлом. Киев,
1923. Вып. 1-98, 2 с; Вып. 2.1924.175,1 с; Вып. 3.1925.170,1 с. Из
содерж.: Вып. 2. Революция 1848 г.: [Глава] Бакунин и революция 1848 г.
С. 145-175; Вып. 3. Парижская Коммуна: [Глава] Парижская коммуна
и Бакунин. С.97-119.

1014
Библиография работ о М.А. Бакунине
24. Басов В. О. Христианские основы правоотношений в концепции
анархо-синдикализма М. А. Бакунина // Гуманитарные исследования =
Humanitaria studia. Астрахань, 2007. № 2. С. 5-10.
25. Батрич. Два интернационалиста: [Бакунин и Маркс] // Анархист:
Еженедельник: Орган Лефортовской районной организации анархистов. М.,
1918. № 2, 6 октября. С. 4.
26. Беленкова Л. П., Богатое В. В., Бороздин А. Н„ Бочкарёв Н. И.,
Павлов А. Т., Федоркин Н. С. История русского утопического социализма
XIX века: [Монография] / Под ред. Н. И. Бочкарёва. М.: Изд-во Моск.
ун-та, 1985. 254 с. Из содерж.: Гл. 9. Утопический социализм М. А.
Бакунина / [Н. С. Федоркин]. С. 188-212.
27. Березина В. Г. Белинский и Бакунин в 1830-е годы // Уч. записки ЛГУ.
№ 157, филол. фак. Сер. филол. наук. Вып. 17. Л., 1952. С. 34-82.
28. Берлин И. История свободы. Россия / [Предисл. А. Эткинда]. М.: Новое
лит. обозрение, 2001. 537, [1] с. (Либеральное наследие / Ред. А. Эткинд).
Из содерж.: Герцен и Бакунин о свободе личности, С. 85-126.
29. Берлин 77. А. Апостолы анархии: Бакунин — Кропоткин — Махаев. Пг. :
Новая Россия, [1917]. 32 с. (Деятели революционных движений в России).
30. Берлин П. А. К. Маркс и М, Бакунин // Современный мир. СПб., 1909.
№3. С. 89-112.
31. Бернштейн Эд. Карл Маркс и русские революционеры. Ч. 1 : Маркс и
Бакунин // Минувшие годы. СПб., 1908. № 10, октябрь. С. 1-24; То же /
Пер. с нем., ред., предисл. и коммент. М. Равич-Черкасского. [Харьков]:
Пролетарий, 1923. 74 с.
32. Блок А. А. Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) // Блок А. А.
Полное собр. соч. и писем в 20 т. Т. VII. Проза (1903-1907). М.: Наука, 2003.
С. 40-42.
33. Блюм Р. 77. Взгляды М. А. Бакунина на революцию // Уч. записки
Тартуского гос. ун-та. Вып. 225. Труды по философии. Т. 12. Тарту: ТГУ,
1968. С. 91-119.
34. Бобров 77. Бакунин по Фрейду // Встречи: Ежемес. журнал. Париж, 1934.
№4.
35. Богатое В. В., Моисеев 77. И. Молодой М. А. Бакунин и диалектика:
(К проблеме генезиса диалектических идей в России) // Вестник Моск.
ун-та. Сер. 7: Философия. М., 1977. № 2, март-апр. С. 35-45.
36. Богатое В. В,, Моисеев 77. И. Об одном полузабытом произведении
М, А. Бакунина: (О рукописи «Философские размышления о
божественном фантоме, о реальном мире и о человеке». 1870-1871 гг.) // Вестник
Моск. ун-та. Сер. 8: Философия. М., 1974. № 2. С. 60-70.
37. Богословский И. В. Михаил Александрович Бакунин: (1814-1876 гг.) //
Труд и воля. Пг., 1917. №1,4 декабря. С. 11.
38. Бокучава Г. 7Z7. Политическая философия М. А. Бакунина и
современность. М.: Диалог-МГУ, 1999. 133, [1] с.
39. Богучарский В. [Я.] Активное народничество семидесятых годов. М.:
Изд. М. и С. Сабашниковых, 1912. 384 с. Из содерж.: III. Михаил
Александрович Бакунин и «бакунизм», С. 63-100.

Библиография работ о М.А. Бакунине
1015
40. Борисёнок Ю. А. Безумные мысли в безумном году: (Бакунин и
воззрения Энгельса на славянство в 1848-1849 гг.) // Родина. М., 1993. № 2.
С.109-113.
41. Борисёнок Ю. А. Место и роль национально-религиозной проблемы
в программах М. А. Бакунина и Польского Демократического Общества
в 40-е гг. XIX в. // Памяти М. А. Бакунина: [Доклады на Конф., посвящ.
175-летию М. А. Бакунина, октябрь 1989 г., г. Калинин]. М.: [Ротапринт
Ин-та экономики АН СССР], 1990. С. 80-89.
42. Борисёнок Ю, А. Михаил Бакунин и «польская интрига»: 1840-е годы.
М.: «Российская полит, энцикл.» (РОССПЭН), 2001. 304 с, ил.
43. Борисёнок Ю. А, Чёртово колесо: Современный взгляд на «Исповедь»
Михаила Бакунина Николаю I // Родина. М., 1997. № 12. С. 44-50.
44. Боровой А. А. Бакунин // Михаилу Бакунину. 1876-1926: Очерки истории
анархического движения в России. М.: Голос труда, 1926. С. 131-169.
45. Боровой Α. [Α.], Отверженный Н, Миф о Бакунине. М. : Голос труда, 1925.
186, [1] с.
46. Брагинский М. Бакунин Μ. Α.: К столетию со дня рождения (1814-1876-
1914): (Характеристика жизни и деятельности) // Северные записки,
СПб.: С. И. Чацкина, 1914. № 5, май. С. 168-174.
47. Бродский Н. Бакунин и Рудин // Михаил Бакунин. 1876-1926.
Неизданные материалы и статьи. [Сб.] М.: [Изд-во Всесоюз. общ-ва политкат.
иссыльнопос], 1926. С. 136-169.
48. Булгаков Ф. [И.] Теория и практика новейшего социализма //
Исторический вестник. СПб., 1884. Т. 18. № 10, октябрь. С. 201-222. Из содерж.:
III. Бакунин и его агитаторская деятельность. С. 209-217.
49. Бурлак В. Н. Концепция социальной революции М. А. Бакунина //
Теория революции: История и современность: Сб. [статей] / Под ред.
М. Я. Ковальзона. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. С. 21-37.
50. БутенкоА. П. Власть народа посредством самого народа: О
социалистическом самоуправлении. М.: Мысль, 1988. 203, [2] с. Из содерж.: Гл. И.
Марксизм о государстве и самоуправлении: 2. Полемика с М. Бакуниным.
С. 75-88.
51. В. И. Ленин и русская общественно-политическая мысль XIX — начала
XX века / [Редколлегия: Ш. М. Левин (отв. ред.)] [и др.]. Л.: Наука, Ле-
нингр. отд., 1969. 400 с, порт. (АН СССР. Ин-т истории СССР. Ленингр.
отд-ние). Из содерж.:...Ленин о Бакунине и бакунизме... [С. 170-178].
52. Велъмога Г. К. К сравнительному анализу философской антропологии
М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина // Грани культуры: Вторая между-
нар. науч. конф. 4-5 ноября 1997 г.: Тезисы докл. и выступ. СПб., 1997.
С. 42-45.
53. Воцяновский Вл. Неистовый бунтарь: Памяти Бакунина // Красная
панорама. Л., 1929. № 28. С. 5.
54. Гаврилов С. А Методологические основания выделения системы интересов
в концепции будущего общества М. А. Бакунина // Эффективность
общественного производства и проблемы социально-экономического развития
СССР: Сб. статей / МГУ им. М. В. Ломоносова. Экон. фак.; под ред. проф.
В. П. Колесова, доц. В. А. Бирюкова. М.: МГУ, 1989. С. 32-37.

1016
Библиография работ о М. А. Бакунине
5 5. Галактионов Α. Α., Никандров П. Ф. Идеологи русского народничества. Л. :
Изд-во Ленингр. ун-та, 1966.148 с. Из содерж.: М. А. Бакунин. С. 44-70.
56. Галактионов Α, Α., Никандров 77. Ф. Русская философия ΧΙ-ΧΙΧ веков.
2-е изд., испр. и доп. / Подготовл. А. А. Галактионовым. Л.: Изд-во
Ленингр. ун-та, 1989. 744 с. Из содерж.: 4. М. А. Бакунин. С. 278-283;
XXXII. М. А. Бакунин. С. 599-620.
57. Гарявин А. Н. Аграрно-крестьянский вопрос в трудах М. А. Бакунина //
Михаил Александрович Бакунин: Личность и творчество: (К 190-летию
со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН, 2005. С. 48-72.
58. Гарявин А. Н. Доктрина Михаила Бакунина в трудах теоретиков
раннего российского постклассического анархизма // Прямухинские чтения
2004 года. Тверь: Золотая буква, 2005. С. 39-43.
59. Гарявин А. Н. Женщины и «женский вопрос» в трудах М. А. Бакунина
и П. А. Кропоткина // О благородстве и преимуществе женского пола:
Из истории женского вопроса в России. СПб.: СПбГАК, Невский ин-т
языка и культуры, Женская гуманитарная коллегия им. А. П. Фило-
софовой, 1997. С. 63-69.
60. Гарявин А. Н. К вопросу о федералистских воззрениях М. А. Бакунина //
Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква, 2006. С. 167-170.
61. Гарявин А. Н. Личность и революционная деятельность М. А. Бакунина
в трудах А. А. Карелина // Прямухинские чтения 2009 года. М., 2001.
С.142-158.
62. Гарявин Α. 77. М. А. Бакунин о менталитете русского крестьянства //
Менталитет россиянина: история проблемы: Материалы 17-й Всерос.
заоч. науч. конф. СПб.: Нестор, 2000. С. 31-35.
63. Ге [Голберг] А. Бакунин и Маркс: (Личные характеристики). Лозанна,
1916.
64. Герцен А. И. «La D mocratie» et Michel Bakounine («Демократия» и Михаил
Бакунин) // Лемке. Т. XX. С. 367-368; перевод: С. 368; Волгин. Т. XX.
С. 321; перевод: С. 322.
65. Герцен А. 77. Michel Bakounine (Михаил Бакунин) // Волгин. Т. VII.
С. 340-350; перевод: С. 351-362.
66. Герцен А. И. The Russian agent Bakunin (Русский агент Бакунин) //
Волгин. Т. XII. С. 118-119; перевод: С. 120-121.
67. Герцен А. И, Михаил Бакунин и польское дело. Берлин: Г. Штейниц,
[1904]. 47 с; То же. Carouge-Gen му: М. К. Элпидин, 1904. 36 с.
68. Герцен А, И. [О Бакунине] // М. А. Бакунин. Речи и воззвания. [СПб.]:
Издание И. Г. Балашова, 1906. С. V-XV.
69. ГизеттиА. Идейные вожди народничества в 70-х годах: (Бакунин,
Лавров, Михайловский) // Книга для чтения по истории нового времени /
Под ред. М. В. Бердоносова [и др.]. Т. V. [М.]: Изд-е «Сотрудника Школ»
и т-ва И. Д. Сытина, тип. т-ва И. Д. Сытина, [1917]. С. 765-789. Из
содерж.: I. Михаил Александрович Бакунин (1814-1876). С. 766-773.
70. Глазков П. В. Ж. А. Бакунин о женщине и её положении в обществе //
Михаил Александрович Бакунин: Личность и творчество: (К 190-летию
со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН, 2005. С. 89-92.

Библиография работ о М.А. Бакунине
1017
71. Глазков П. В. Принцип федерализма М. А. Бакунина и современная
Россия // Новые идеи в философии: Межвуз. сб. науч. трудов / Перм.
гос. ун-т им. А. М. Горького; Пробл. совет «Философский материализм
и актуальные проблемы современности». Пермь, 2004. Вып. 13 (2).
С. 198-201.
72. Глазков П. В, Проблемы философии Михаила Бакунина в
интерпретации современных западных исследователей // Прямухинские чтения
2004 года. Тверь: Золотая буква, 2005. С. 67-70.
73. Глазков П, В. Российская империя 20-70-х годов XIX века глазами
М. А. Бакунина / Прямухинские чтения 2003 // Прямухинские чтения
2001-2003 годов. Тверь: Золотая буква, 2004. С. 279-286.
74. Глазков П. В. Социальная философия М. А. Бакунина: категория
свободы / Раздел П. Из истории общественной мысли: Россия, Запад, Восток //
SCHOLA — 2003: [Сб. статей] / Филос. фак. МГУ им. М. В. Ломоносова.
Каф. истории соц.-полит, учений, М.: Социал.-полит. МЫСЛЬ, 2004.
С.167-168.
75. Глазков П. В. Теория бунта в философии М. А. Бакунина // Гуманитарные
науки: проблемы и решения. М.; Тамбов, 2009, Вып. 6. С. 226-230.
76. Глазков П. Б, Философия свободы М. А. Бакунина: [исследование]. СПб. :
Нестор, 2008. 136 с.
77. [Гогелиа Г. И.] Оргеиани К. Бакунин // Буревестник. Paris, 1909. № 17,
июль. С. 1.
78. [Гогелиа Г. И.] Оргеиани К, «Дух разрушения есть в то же время
созидающий дух» // Рабочий мир: Орган федерации загранич. групп русских
анар.-ком. Лондон; Париж, 1914. № 4А, 21 мая. (Сер. II. Год II) / Столетие
со дня рождения Михаила Александровича Бакунина: 1814-1876-1914.
С. 3-4.
79. Голиков А. К. Проблема власти и государства в концепциях русского
революционного и религиозного анархизма (М. Бакунин, Л. Толстой) //
Клио. СПб., 2003. № 1 (20). С. 16-25.
80. [Голъдсмит М. И.] Корн М. Бакунин и развитие анархизма // Рабочий
мир: Орган федерации загранич. групп русских анар.-ком. Лондон;
Париж, 1914. № 4А — 21 мая. (Сер. II. Год II) / Столетие со дня рождения
Михаила Александровича Бакунина: 1814-1876-1914. С. 4-5.
81. Горев Б. И. Диалектика русского бакунизма: (К 50-летию смерти
Бакунина) // Печать и революция. М., 1926. Кн. 5. С. 6.
82. Горев Б. И, М. А. Бакунин. Его жизнь, деятельность и учение. М.: тип.
М. И. Смирнова, 1919. 110, [1]с.
83. Горев Б. И. М. А. Бакунин: (К 50-летию со дня смерти) // Красная нива.
М., 1926. №26. С. 12-13.
84. Горев Б. [И.] Социально-политические взгляды Бакунина // Бакунин,
М. А. Собрание сочинений и писем. М., 1935. Т. III: Период первого
пребывания за границей, 1840-1849. С. V-XLVI.
85. Графский В. Г. Бакунин. М.: Юрид. лит., 1985.142 с. (Из истории полит,
и правовой мысли).
86. Графский В. RM. А. Бакунин о роли науки в буржуазном обществе и
государстве // Из истории развития политико-правовых идей: [Сб. статей] /

1018
Библиография работ о М.А. Бакунине
АН СССР, Ин-т государства и права; [редкол.: В. С. Нерсесянц (отв. ред.)
и др.]. М.: ИГПАН, 1984. С. 92-99.
87. Грачев А В. Работы М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина как источник
по истории протоанархизма в России // Научные сообщества историков
и архивистов: интеллектуальные диалоги со временем и миром:
Материалы регион, науч.-практ. конф. Омск, 2006. С. 69-74.
88. Гроссман [-Рощин] И. [С] Бакунин и Бергсон // Заветы. СПб., 1914.
N° 5, май. Отд. П. С. 47-62.
89. [Гроссман-] Рощин И. [С] Бакунин о государстве, патриотизме и
войне // Голос труда: Орган Союза анархо-синдикалистов «Голос труда».
М., 1919. № 1, декабрь. С. 34-39.
90. [Гроссман-] Рощин [И. С] Заметка о воззрениях Бакунина // Рабочий
мир: Орган федерации загранич. групп русских анар.-ком. Лондон;
Париж, 1914. № 4А — 21 мая. (Сер. П. Год II) / Столетие со дня рождения
Михаила Александровича Бакунина: 1814-1876-1914. С. 6-8.
91. Гроссман-Рощин И. С. Сумерки великой души: (М. А. Бакунин.
«Исповедь») // Печать и революция. М., 1921. Кн. 3. С. 44-58.
92. [Гроссман Л. П., Полонский В. [П.]] Спор о Бакунине и Достоевском:
Статьи Л. П. Гроссмана и Вяч. Полонского. Л.: Гос. изд., 1926. 215 с.
93. Губарь И, И. М. А. Бакунин и философия Гегеля // Уч. записки кафедр
общественных наук вузов Ленинграда. Сер.: Философия. Л.: Изд-во ЛГУ,
1973. Вып. 14. С. 190-199.
94. Дейч Л. Г. Михаил Александрович Бакунин // Дейч Л. Г. Русская
революционная эмиграция 70-х годов. Пб.: Гос. изд-во, 1920. С. 60-80.
95. Джангирян В. Г. Бакунин М. А. (1814-1876 гг.) о соотношении демократии
и анархии // Актуальные проблемы отечественной истории и
историографии. М., 1993. С. 26-39. Деп. в ИНИОН РАН 9.04.1993, № 47875.
96. Джангирян В, Г. Соотношение демократии и анархии в концепциях
М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина // Личность, общество и власть
в истории России: системный компаративный анализ: Материалы третьей
междунар. конф. / Рос. ун-т дружбы народов, Ин-т рос. истории РАН,
Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. М.: Изд-во Рос. ун-та дружбы
народов, 1998. С. 22-26; То же // Новое в истории и гуманитарных науках /
Д. Н. Александров и др.; Рос. акад. естеств. наук, Отд-ние «Сослов. и нац.
Традиции», Моск. гор. пед. ун-т, Ист. фак. М.: Экслибрис-пресс, 2000.
С.128-133.
97. Джонсон И. [В,] М. А. Бакунин: (Человек и деятель): (К столетию со дня
рождения) // Новая жизнь. Пб.; М., 1914. Апрель. С. 130-137.
98. Должиков В. А. Бакунин и Муравьёв-Амурский: неосуществлённая
альтернатива // Русская идея: [Сб. статей] / Алтайский гос. ун-т; Ин-т
гуманит. исслед.; [науч. ред. А. Н. Мельников]. Барнаул: Изд-во Алтайс.
ун-та, 1992. С. 70-81.
99. Должиков В. А, К политологической характеристике воззрений М. А.
Бакунина на государство // Идея государственности в истории
политической мысли России / Алт. гос. ун-т. НИИ гуманит. исслед.; [отв. ред.
B. Я. Баркалов, к. филос. н., доц.]. Барнаул: Изд-во Алт. гос. ун-та, 1996.
C. 73-83.

Библиография работ о М. А. Бакунине
1019
100. Должиков В. А. М. А. Бакунин и Г. Н. Потанин: у истоков сибирского
демократического регионализма (областничества) / Секция «История
Сибири в XVII-XIX вв.» // Актуальные вопросы Сибири: Вторые науч.
чтения памяти проф. А. П. Бородавкина: Материалы конференции 6-7
окт. 1999 г. / М-во образования Рос. Федерации, Алтайс. гос. ун-т; [Отв.
ред.: Ю. Ф. Кирюшин, В. А. Скубиевский]. Барнаул: Изд-во Алтайс. гос.
ун-та, 2000. С. 171-184.
101. Должиков В. А. М. А. Бакунин и народнический вариант евразийства //
Евразийское мировоззрение и потенциал Сибири в XXI в.: Материалы
междунар. конф., 5-7 июня 2001 г. / Алт. гос. ун-т. Фак. полит, наук.
Фонд «Алтай-XXI в.»; [редкол.: В. Я. Баркалов (отв. ред.) и др.]. Барнаул:
Изд-во Алт. ун-та, 2002. С. 80-83.
102. Должиков В. А. Русский социализм — альтернативный вариант М. А.
Бакунина // Вопросы политологии: Межвуз. сб. / Алтайский гос. ун-т.
Барнаул: Изд-во Алтайс. гос. ун-та, 1999. С. 73-85.
103. Должиков В. А. «Сибирский» фактор в эволюции политических
воззрений М. А. Бакунина (1857-1861 гг.) // Вопросы политической истории
и политологии: Сб. науч. Статей / Алтайской гос. ун-т; Ин-т гуманит.
исследований. Барнаул: [Изд-во Алтайс. гос. ун-та], 1992. С. 3-18.
104. Должиков В. Α., Сухотина Л. Г. Об источниках «анархистских»
воззрений М. А. Бакунина // Вопросы политической истории и политологии...
Барнаул, 1992. С.18-30.
105. Дорошенко М.А. М. Бакунин о понятии «социальная революция» на
страницах газеты «L'Egalité» (К вопросу о критике К. Марксом и Ф.
Энгельсом анархистской концепции революции) // Новые материалы о жизни
и деятельности К. Маркса и Ф. Энгельса и об издании их произведений:
Сборник / Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Сектор
произведений К. Маркса и Ф. Энгельса. Вып. 2. М., 1986. С. 93-104.
106. [Драгоманов М. П.] М. Д. М. А. Бакунин о правде и нравственности в
революции // Вольное слово. Женева, 1882. № 26, 18/6 февраля. С. 2-3.
107. Драгоманов М. [П.] Михаил Александрович Бакунин: Критико-биогра-
фический очерк. Казань: тип. Д. М. Гран, 1905. [2], 97 с.
108. Дынник М. От примирения с действительностью к апологии разрушения:
(К вопросу о развитии гегельянства Михаила Бакунина) // Летописи
марксизма. М., 1927. Кн. 4. С. 30-44.
109. Дьяков В. А. Славянский федерализм в воззрениях М. А. Бакунина
и М. П. Драгоманова // Славянская идея: история и современность: [Сб.
по материалам конф. на тему «Славян, идея в обществ, мысли славян,
народов: История и современность», июнь 1994 г.] / Рос. акад. наук,
Ин-т славяноведения; отв. ред. д. ист. н. В. А. Дьяков. М.: ИСБ, 1998.
С. 95-110.
110. Евреинов Б. А. «Исповедь» М. А. Бакунина // Записки Русского
исторического общества в Праге. Прага чешская, 1930. Кн. 2. С. 95-124.
111. Емельянов Б. В. Первая книга о философских взглядах М. А. Бакунина //
Сибирь. Иркутск, 1982. N° 6. С. 109-111.
112. Ерофеев С. И. Критика анархистских взглядов М. Бакунина в трудах
К. Маркса и Ф. Энгельса. М., 1957.

1020
Библиография работ о М.А. Бакунине
113. Ерофеев С. И, Критика К. Марксом и Ф. Энгельсом взглядов М. Бакунина
на организацию будущего общества // Вестник Моск. ун-та. Серия: Право.
М., 1964. №2. С. 29-39.
114. Ефименко М. Н„ Ханаш С. А. Развитие идей патриотизма в системе фило-
софско-социологических взглядов М. А. Бакунина // Аспекты развития:
Межвуз. науч. сб. / Оренбург, гос. пед. ин-т им. В. П. Чкалова. Оренбург:
Изд-во Оренбург, пед. ин-та, 1993. Вып. 1. С. 25-27.
115. ЖванияД. Д. М. А. Бакунин о влиянии власти на личность //
Памяти М. А. Бакунина: [Сб. статей] / [Редкол.: Н. К. Фигуровская (отв. ред.),
и др.]. М.: Ин-т экономики РАН, 2000. С. 19-25.
116. ЖванияД.Д, Проблема власти в системе философско-антропологических
взглядов М. А. Бакунина // Россия в девятнадцатом веке: Политика,
экономика, культура: Сб. науч. ст.: [Респ. науч. конф., 20-21 янв. 1994 г. /
Под ред. проф. В. И. Старцева и доц. Т. Г. Фруменковой]. Ч. 1. СПб.,
1994. С. 87-97.
117. Затеев В. И. М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин как основоположники
и теоретики русского анархизма: Опыт компаративистского анализа //
Вестник Бурят, ун-та. Улан-Удэ, 2003. Сер. 5: Философия, социология,
политология, культурология. Вып. 7. С. 153-169.
118. Затеев В. И., Козулина Е. Е„ Прежебылъская Т. Г. Социальная
философия М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского
госуниверситета, 2002. 174с.
119. Зеньковский В. В. [М. А. Бакунин] // Зеньковский В. В. История русской
философии. М.: Академический проект, Раритет, 2001. С. 241-253.
120. Зилъберман И. Б. Политическая теория анархизма М. А. Бакунина:
(Критический очерк). Л.: Изд-во Ленинг. ун-та, 1969, 112 с.
121. Иванников И. А. Утопические идеи М. А. Бакунина по социальной и
политической организации человечества // Политическая утопия: История
и современность: Тезисы докл. науч. конф., г. Ростов-на-Дону, 24-25
января 1992 г. Ростов-н/Д.: Изд-во «Логос», 1992. С. 77-79.
122. Иванов В. П. К оценке В. И. Лениным социологии Бакунина и её роли
в развитии идеологии революционного народничества //В. И. Ленин
и история философии народов СССР: [Сб, статей] / МГУ им. М. В.
Ломоносова. Филос. фак.; Ред. коллегия: доц. Н. И. Бочкарёв (отв. ред.)
[и др.]. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1970. С. 67-79.
123. Иванов В, П. О некоторых проблемах социологии Бакунина // Из
истории русской философии XIX — начала XX вв.: [Сб. статей] / М-во высш.
и ср.-спец. образования СССР. Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова.
Философ, фак.; отв. ред. проф. И. Я. Щипанов. М.: Изд-во Моск. ун-та,
1969. С.110-127.
124. Иванов В. П. О философском обосновании анархизма Бакуниным //
Историко-философский сборник / М-во высш. и ср.-спец. образования
СССР. Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова; отв. ред. проф. А. С.
Богомолов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969. Вып. 2. С. 80-89.
125. Изгоев А. Трагедия Бакунина: Отклик на публикацию «Исповеди» //
Летопись дома литераторов. Пг., 1921. № 3. С. 5.

Библиография работ о М. А. Бакунине
1021
126. Исаев А. К. Оценка М. А. Бакуниным теории и программы
«Государственного социализма» // Памяти М. А. Бакунина: [Доклады на Конф.,
посвящ. 175-летию М. А. Бакунина, октябрь 1989 г., г. Калинин]. М.:
[Ротапринт Ин-та экономики АН СССР], 1990. С. 37-56; То же // Община.
М., 1997. №50. С. 6-22.
127. Исмагилов Р. Р. Мировоззренческие основания анархизма М. А.
Бакунина // Культурное наследие России: универсум религиозной философии:
(К 100-летию со дня рождения А. Ф. Лосева): Материалы Всерос. науч.
конф., Уфа, 29-30 сент. 2003 г. / М-во образования РФ; Башкирский гос.
ун-т; [редкол.: д. филос. н. Д. А. Нуриев (отв. ред.) и др.] Уфа: БашГУ,
2004. С.101-105.
128. К «Исповеди» Бакунина // Голос минувшего на чужой стороне. Париж,
1926. № 2 (XV). С. 112.
129. К спорам о Бакунине//Каторга и ссылка. 1934. Кн. 2(111). С. 144-165.
130. Каганович Б. С. Тарле о М. А. Бакунине // Из истории русской
интеллигенции: Сб. материалов и статей к 100-летию со дня рожд. В. Р. Лейкиной-
Свирской / Санкт-Петерб. ин-т истории Рос. акад. наук, Санкт-Петерб.
науч. о-во историков и архивистов; отв. ред.: чл-корр. РАН Р, Ш. Гане-
лин]. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 508-516.
131. Камынин И. А. Теория безгосударственного общества М. А,
Бакунина // SCHOLA — 2006: Сб. науч. статей философ, фак. МГУ. М., 2006.
С.145-148.
132. Карелин Α, [Α.] Жизнь и деятельность Михаила Александровича
Бакунина. М.: тип. Η. Н. Желудковой, 1919. 56 с.
133. Каримов В. А. Философия анархизма М. А. Бакунина: (К 120-летию со дня
смерти) // Вестн, Тамбов, ун-та. Сер.: Гуманит. науки. Тамбов, 1996.
Вып. 3/4. С. 138-139.
134. Катков Μ. Н. Империя и крамола: [Сб. ст.] / [Послесл. «Великий страж
Империи» Ф. Селезнёва, М. [Б.] Смолина. С. 383-417]. М.: ФондИВ,
2007. 432 с, порт. Из содерж.: 1870. Кто наши революционеры?
Характеристика Бакунина. С. 130-137.
135. Кауфман А. Е. Апостол всеразрушения: (К 40-летию смерти М. А.
Бакунина) // Наша старина. СПб., 1916. № 11. С. 782-789.
136. Климов И. А. Анархия как общественное устройство в доктрине М. А.
Бакунина // Социологические исследования / РАН. 2001. № 10. С. 108-112.
137. Книжник-Ветров И, С, М. А. Бакунин и Парижская коммуна. 1871 г.
(По новым материалам) // ОР РНБ. Фонд 352. Ед. хр. 449 [рукопись].
1929.
138. Козьмин Б. Я. Исповедь М. А. Бакунина // Вестник труда. М., 1921. № 9
(12). С. 152-157.
139. Комарович В. «Бесы» Достоевского и Бакунин // Былое. Л., 1925. № 27/28.
С. 28-49.
140. Кондратьева Т. А. Нравственное содержание социальной революции
в анархизме М. А. Бакунина // Вестник ЗабГПУ. Серия 2: Философия.
Культурология. Социология. Психология. Вып. 1. Чита: Изд-во ЗабГПУ,
2005. С. 35-42.

1022
Библиография работ о М.А. Вакунине
141. Корнилов А, А. Еще о Бакунине и его исповеди Николаю // Вестник
литературы. Пг., 1921. № 12 (36). С. 12-13.
142. Крусс В. Я. Михаил и Павел Бакунины: драма духовной оппозиции:
(К вопросу о методологии политико-правовой мысли в России) // Пря-
мухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква, 2006. С. 41-59.
143. Кувакин В. А. М. А. Бакунин — философ и социальный мыслитель //
Мыслители России: Избранные лекции по истории русской философии.
М.: Русское гуманитарное общество, 2005. С. 154-178.
144. Кульчицкий Л. С. М. А. Бакунин, его идеи и деятельность. СПб.: О. С. Иод-
ко, 1906. 56 с.
145. Куц Н. В, Герцен и Бакунин // Отечественная философия: опыт,
проблемы, ориентиры исследования. М.: [Рос. акад. управления], 1993. Вып.
XI: Александр Герцен / Отв. ред.-сост. А. И. Володин; ред. Н. В. Куц,
С. 83-89.
146. Куц Н. В. Лавров и Бакунин: Каким путем поднять народ на
революцию? // Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры
исследования. Вып. 15: Пётр Лавров / Отв. ред. А. А. Чернявская. Μ.: Ρ АТС,
1995. С. 127-139.
147. Лагардель Г. Маркс и Бакунин: (По новым документам): 1. Личные
отношения Бакунина и Маркса до Интернационала, [с. 44-55]; 2.
Пангерманизм Маркса и панславизм Бакунина, [с. 55-64] // Заветы. СПб., 1913.
№ 2, февраль. Отд. И. С. 44-64; 3. Маркс и Бакунин в Интернационале //
Там же. № 3, март. Отд. П. С. 1-14.
148. Ласков Д. В. Концепция анархизма М. А. Бакунина: хаос или порядок //
Гуманитарное знание. Омск, 1999. Вып. 3. С. 107-115.
149. Левицкий С. [Α.] Силуэты русских мыслителей: М. А. Бакунин. (1814-
1876) / Философская публицистика // Грани = Grany. Frankfurt/Main:
Посев, 1963. № 54. С. 196-201.
150. Леон П. Проблема правового государства в освещении анархизма
Михаила Бакунина // Труды русских ученых за границей: Сб. академической
группы в Берлине, под ред. проф. А. И. Каминка. Т. 1. Берлин: Слово,
1922. С. 92-108.
151. Лепешинскии П. К вопросу о взаимоотношениях Бакунина и Нечаева //
Книга и пролетарская революция. М., 1934. № 7. С. 29-33.
152. Линков Я. И. Революционная борьба А. И. Герцена и Н. П. Огарёва и
тайное общество «Земля и Воля» 1860-х годов. М.: Наука, 1964. 474, [2] с.
(АН СССР, Ин-т истории). Из содерж.: Гл. X:... [7] Герцен и Огарёв
против революционного авантюризма Бакунина. [8] Бакунин и «Казанский
заговор»... С. 328-399.
153. Лобода Н. Бакунизм и марксизм: (К годовщине смерти Бакунина) //
Коммунистическая мысль: Двухнедельник Киевского губернского комитета
К. П.б.У. Киев, 1922. № 2 (14), 1 августа. С. 14-17.
154. Лосский Н. О. История русской философии. М.: Академический Проект,
2007. 551 с. («Концепции»). Из содерж.: Гл. IV. Русские материалисты
в 60-х годах. Нигилизм: 1. М. А. Бакунин. С. 75-77.
155. ЛукачевскийА, Бакунин и религия: (К пятидесятилетию со дня смерти
30 июня 1876 г.) // Антирелигиозник. М., 1926. № 7. С. 9-16,

Библиография работ о М.А. Бакунине
1023
156. Лучинская А. Очерки по истории революции в России: Бакунин и
Герцен // Свободный флот. Пг„ 1917. № 4 (16), 9 сентября. С. 7-10; № 5 (17),
16 сентября. С. 7-9.
157. Лучшее Е. М. Из истории русского атеизма: М. А. Бакунин // Труды
Государственного музея истории религии: Сборник / М-во культуры РФ,
Гос. музей истории религии; науч. ред. Т. Н. Дмитриева. СПб.: Акционер
и К, 2004. Вып. 4. С. 129-146.
158. Максимов Г. [П.] Беседы с Бакуниным о революции / Федерация русских
рабочих организаций Соедин. Штатов и Канады. Chicago: Загранич.
организация русских анархистов-коммунистов «Дело труда», 1934 (Fireside
Printing Со). 48 с. (Б-ка «Дело труда»). Список книг изд-ва «Дело труда»:
с. 48.
159. Малинин Б, Α., Шинкарук Б. И. Левое гегельянство: Критический
анализ. Киев: Наукова думка, 1983. 207 с. — (АНУкрССР. Ин-т философии).
Библиогр.: с. 202-206. Из содерж.: Михаил Бакунин: Сила отрицательной
диалектики. С. 166-173.
160. Малинин И. Комплекс Эдипа и судьба Михаила Бакунина: К вопросу
о психологии бунта: Психоаналитический опыт. Белград: Б. и., 1934.
288 с.
161. Маринова А. М. Свобода: идейное начало анархизма М. А. Бакунина //
Россия, Дон и Северный Кавказ в XIX — начале XX века: Тезисы докл.
и сообщ. науч. конф., посвящ. памяти Э. Г. Алавердова (Ростов-н/Д.,
24 апреля 1997 г.). Ростов-н/Д., 1997.
162. Мартынов А. Михаил Бакунин в свете марксовой и ленинской эпох:
(К 50-летию со дня смерти Бакунина) // Коммунистический
Интернационал. М., 1926. № 8 (57). С. 65-88.
163. Масарик Т. Г. Россия и Европа: Эссе о духовных течениях в России.
[В 3 т.] / [Пер. с нем.]; отв. ред. М. А. Абрамов. Т. П. Кн. II: Этюды
к русской философии истории и религии. Ч. 2-5. СПб.: Изд. Рус.
Христианского гуманит. ин-та, 2004. Из содерж.: Т. II. Кн. II. Ч. 2. Гл. 14:
М. А. Бакунин. Революционный анархизм. С. 9-46.
164. Матвеева Ю.А. Конфликт теории и практики в революционной
деятельности М. А. Бакунина // SCHOLA — 2006: Сб. науч. статей философ, фак.
МГУ. М., 2006. С. 189-192.
165. Матвеева iö. [А] Политическая программа тайных организаций Михаила
Александровича Бакунина // SCHOLA — 2003: [Сб. статей]: [К 250-летию
МГУ им. М. В. Ломоносова и философского факультета] / Фи л ос. фак.
Моск. ун-та им. М. В. Ломоносова. Каф. истории соц.-полит, учений. М.:
Социал.-полит. МЫСЛЬ, 2004. С. 178-183.
166. Матвеева Ю. [А] Тайный альянс М. А. Бакунина (1868-1872):
революционный анархизм в действии / Социально-политическая мысль
России // SCHOLA — 2005: Сб. науч. статей фи л ос. фак. МГУ / Фи л ос.
фак. МГУ им. М. В. Ломоносова. Каф. истории соц.-полит, учений. М.:
Социал.-полит. МЫСЛЬ, 2005. С. 77-82.
167. Ma Хуншанъ. Проблема власти и государства в концепциях русского
революционного и религиозного анархизма (М. Бакунин, Л. Толстой) //

1024
Библиография работ о М.А. Бакунине
Проблемы Дальнего Востока / Ин-т Дальнего Востока РАН. М., 2003.
№2. С. 126-135.
168. Мейер А. Маркс и Бакунин // Факелы: [Альманах] / [Ред.-изд. Г. И. Чул-
ков]. Кн. 2. СПб.: Изд-е Д. К. Тихомирова, 1907. С. 85-135.
169. Мельникова Н. Бакунин и славянство // Бакунин М. А. Народное дело.
Романов, Пугачев или Пестель? М., 1917. С. 3-18.
170. Миронов П. Ю. М. А. Бакунин: взгляды на общество, государство,
категории свободы и нравственности // Свобода и справедливость: Диалог
мировоззрений: Материалы симпоз., 12-13 мая 1993 г. / Волго-Вят.
кадровый центр Гл. упр. по под гот. кадров для Гос. службы при
Правительстве Рос. Федерации, Нижегор. митрополия Рус. правое лав. церкви,
Н. Новгород: Изд-воВВКЦ, 1993. С. 112-114.
171. Михаил Бакунин о государстве // Анархизм: Сб. [статей по теории
и практике анархизма] 1. СПб.: кн-во «Земля», тип. акц. общ-ва «Слово»,
[1907]. С. 144-163; То же // Анархизм: Сб. / Гос. публ. ист. б-ка России.
М.: ГПИБ, 1999. С. 154-172. (Во 2-м изд. в содерж. статья ошибочно
приписана Л. Н. Толстому).
172. Михайлов М. И, Русский волонтёр на немецких баррикадах: (М. А.
Бакунин накануне и во время революции 1848 года) // Россия и Германия =
Russland und Deutschland: [Сб. статей / Рос. акад. наук, Ин-т всеобщей
истории]; отв. ред. д. ист. н. Б. М. Туполев. Вып. 3. М.: Наука, 2004.
С.126-139.
173. Мндоянц С. А. Безгосударственный социализм: (М. А. Бакунин и П. А.
Кропоткин об идеале общественного устройства) // Русская философская
мысль в 80-х гг. XIX в. о будущем России: [Сб. статей] / АН СССР. Ин-т
философии; [отв. ред. Н. Ф. Уткина]. М.: ИФАН, 1990. С. 90-116.
174. Мндоянц С. А. Критика Карлом Марксом взглядов М. Бакунина на роль
рабочего класса в социальной революции //IV Всесоюзные философские
чтения молодых ученых «XXVI съезд КПСС и актуальные проблемы
марксистско-ленинской философии» (4-8 мая 1984 г.): Тез. к конф. /
ЦК ВЛКСМ, ВКШ при ЦК ВЛКСМ, АН СССР, Филос. о-во СССР. Вып. 1:
К. Маркс и современность: философия, социология, идеология. М.: Б. и.,
1984. С. 48-50.
175. Мндоянц С. А. М. А. Бакунин и левое гегельянство // Вестник Моск.
унта. Сер. 7: Философия. 1986. № 6. С. 39-47.
176. Моисеев 77. И. К вопросу о роли Бакунина в русской общественной
мысли 30-х — 40-х годов XIX века // Памяти М. А. Бакунина: [Доклады
на Конф., посвящ. 175-летию М. А. Бакунина, октябрь 1989 г., г.
Калинин]. М.: [Ротапринт. Ин-та экономики АН СССР], 1990. С. 73-79.
177. Моисеев П. И. Критика философии М. Бакунина и современность.
Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1981. 175 с, порт.
178. Мокшин Г. Н. Крестьянский монархизм в интерпретации М. А.
Бакунина // Вестник Воронеж, гос. ун-та. Сер. 1: Гуманит. науки. Воронеж,
1998. Вып. 1.С. 162-167.
179. Мороз И. А, Критика К. Марксом и Ф. Энгельсом социологических
взглядов Бакунина // Научные записки Днепропетр. ун-та им. 300-летия вое-

Библиография работ о M. А. Бакунине
1025
соединения Украины с Россией. Днепропетровск, 1956. Т. 56: Сб. работ
ист. отделения историко-филол. фак. Вып. 4. С. 129-144.
180. Мысляков В. А. К проблеме «призраков» у Салтыкова-Щедрина: (Щедрин
и Бакунин) // Русская литература. Л., 1981. № 1. С. 170-189.
181. Мысляков В. А. Салтыков-Щедрин и народническая демократия. Л.:
Наука, Ленингр. отд-е, 1984. 262, [2] с. Из содерж.: Гл. 1: Проблема
«призраков» у Салтыкова-Щедрина: (Щедрин и Бакунин). С. 14-54.
182. Никандрова М. М. Антитеологизм М. А. Бакунина // Уч. записки каф.
обществ, наук вузов г. Ленинграда. — Философия. Вып. 13: Философские
и социологические исследования. Л., 1972. С. 227-236.
183. Николаева Л. С, Домрачее, В. В. М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин:
некоторые особенности теоретической концепции анархизма в России в конце
XIX в // Персонология русской философии: Материалы IV Всерос. науч.
заоч. конф., Екатеринбург, март-апрель 2001 г. / Мин. обр. РФ, Урал,
гос. ун-т им. А. М. Горького; О-во ревнителей рус. философии; сост.
О. Б. Ионайтис, отв. ред. Б. В. Емельянов. Екатеринбург: Изд-во Урал,
ун-та, 2001. С. 167-173.
184. Олейников Д. И. Образ М. А. Бакунина в общественном сознании //
Памяти М, А. Бакунина: [Доклады на Конф., посвящ. 175-летию М. А.
Бакунина, октябрь 1989 г., г. Калинин]. М.: [РотапринтИн-та экономики
АН СССР], 1990. С. 65-72.
185. Пажитнов К. А. Развитие социалистических идей в России. [Т. 1]: От
Пестеля до группы «Освобождение труда». Изд. 2-е доп. Пг.: Изд. «Былое»,
1924. 320 с. Из содерж.: Глава IX: М. А. Бакунин. С. 168-189.
186. Петрищев А. [Б.] М. А. Бакунин. Пг.; М.: Радуга, 1923. 104 с.
187. Пирумова Н.М.М. Бакунин или С. Нечаев / Поиски. Находки.
Гипотезы // Прометей: Ист.-биограф, альманах серии «Жизнь замечательных
людей». Т. 5. М.: Молодая гвардия, 1968. С. 168-181.
188. Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина / Отв. ред. И. Д. Ко-
вальченко. М.: Наука, 1990. 318, [1] с. (АН СССР. Ин-т истории СССР).
189. Плеханов Г. В. М. А. Бакунин / Наши разногласия. Введение //
Плеханов Г. В. Сочинения. Т. 1. Ч. I и И: (1878-1884 года). Женева: Изд-е Б-ки
науч. социализма, 1905. С. 268-278.
190. Поздняк П.А.М. А. Бакунин и историческое прошлое России //
Общественная мысль и партии в России ΧΙΧ-ΧΧ вв.: Сб. науч. статей (По
материалам Второй Межвуз. конф. 23-24 апреля 1999 года в г. Брянске).
Брянск: Изд-во БГПУ, «Курсив», 1999.
191. Поздняк П. А, Мироощущение русской интеллигенции и её задачи в
радикальной модернизации крестьянской страны (по материалам М. А.
Бакунина) // Менталитет: региональная специфика модернизационных
процессов и проблемы выхода из духовного кризиса: Материалы междунар.
науч. симп., 8-10 апр. 1999 г. / Орл. гос. техн. ун-т, Администрация Орл.
обл., Орл. обл. совет нар. депутатов, Междунар. акад. информатизации,
Акад. социал. наук; [редкол.: пред. к. и. н., доц. А. Л. Елисеев и др.].
Орёл: Орл. ГТУ, 1999. С. 36-38.
192. Поздняк П. А. Очерк философских взглядов М. А. Бакунина //
Гуманитарные науки: Сб. статей. Вып. 3. М.: Изд-во МАДИ (ТУ), 1998.

1026
Библиография работ о М.А. Бакунине
193. Покровский М. Я. Бакунин в русской революции: (К пятидесятилетию
со дня смерти) // Михаил Бакунин. 1876-1926. Неизданные материалы
и статьи. М.: [Йзд-во Всесоюз. общ-ва политкатор. и ссыльнопос], 1926.
С. 179-185.
194. Полонский В. [П.] [Гусин В. П.] Бакунин — якобинец // Вестник
Коммунистической академии. М., 1926. № 18. С. 42-62.
195. Полонский В. П. Бакунин в эпоху 40-х — 60-х годов. М.: ГИЗ, 1921.142 с.
196. Полонский В. 17. Маркс и Бакунин: (Из истории революционной борьбы) //
Путь. М., 1919. № 2, март-апрель. С. 29-34.
197. Полькин М. В. Народнический федерализм М. А. Бакунина и А. П.
Щапова: сравнительный анализ концепций // Актуальные проблемы развития
социально-политического и религиозного пространства России. Барнаул,
2005. Вып. 1.С. 67-71.
198. Полькин М. В. Реформы или революция?: (Михаил Бакунин о путях
выхода России из политического кризиса на рубеже 50-60-х годов XIX века) /
Прямухинские чтения 2003 // Прямухинские чтения 2001-2003 годов.
Тверь: Золотая буква, 2004. С. 294-303.
199. Полькин М. Б. Современные российские исследователи о проблеме
формирования нового подхода к изучению социальной философии
М. А. Бакунина / Прямухинские чтения 2002 // Прямухинские чтения
2001-2003 годов. Тверь: Золотая буква, 2004. С. 138-153.
200. Полянский Ф. Я. Анархизм и народничество в произведениях М. А.
Бакунина // История русской экономической мысли / Акад. наук СССР, Ин-т
экономики; под ред. чл.-корр. АН СССР А. И. Пашкова и д-ра эк. наук
Н. А. Цаголова. М.: Соцэкгиз, 1959. Т. 2: Эпоха домонополистического
капитализма. Ч. 1. С. 352-382.
201. [Поссе В. Α.] Т. П. М. А. Бакунин // Жизнь для всех. СПб., 1914. № 5/6,
май-июнь. Стб. 821-828, порт.
202. Посталовский А. В. Философские основания критического подхода
к пониманию сущности государства в анархической концепции бунта
М. А. Бакунина // Философия и социальная динамика XXI века:
проблемы и перспективы. Омск, 2007. Ч. 3. С. 240-250.
203. Прокудин Б. А. Славянский федерализм в мировоззрении А. И. Герцена
и М. А. Бакунина // Вестник Моск. ун-та. Сер. 12: Полит, науки. М.,
2006. № 6. С. 76-85.
204. Пустарнаков В, Φ. М. А. Бакунин как философ: [Вступ. ст.] //
Бакунин М. А. Избранные философские сочинения и письма. М.: Мысль,
1987. С. 3-52.
205. Пустарнаков В. Ф. М. А. Бакунин против Иммануила Канта // Кант
и философия в России: [Сб. статей] / Рос. АН. Ин-т философии; В. А.
Жучков]. М.: Наука; ИФ «Наука — философия, право, социол. и психология»,
1994. С. 5-25.
206. Пустарнаков В, Ф. «Спасительный принцип федерализма» Михаила
Бакунина и Марксова концепция политической, государственной
«централизации» // Памяти М. А. Бакунина: [Сб. статей] / [Редкол.: Н. К. Фи-
гуровская (отв. ред.) и др.]. М.: Ин-т экономики РАН, 2000. С. 26-37.

Библиография работ о М.А. Бакунине
1027
207. Пустарнаков Б. Ф. Философия народничества / Философские взгляды
теоретиков основных идейных течений в России XIX в. // История
русской философии: [Учеб. для вузов по спец. «Философия» / Редкол.:
М. А. Маслин (рук.) и др.; ред.-сост. П. П. Апрышко]. М.: Республика,
2001. С. 234-261. Из содерж.: 2. Философия революционного анархизма
М. А. Бакунина. С. 238-242.
208. Пустарнаков В. Ф. Что и как писали и пишут о философских взглядах
М. А. Бакунина: (К 175-летию со дня рождения мыслителя) //
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ век: [Сб. статей / Ред. А. И. Володин]; Отечественная
философия: опыт, проблемы, ориентиры исследования / Акад. обществ, наук
при ЦК КПСС. Каф. философии. Вып. 1. М.: Изд-во АОН, 1989. С. 35-48.
209. Раевский М. Михаил Бакунин и революционный синдикализм //
Буревестник. Paris, 1909. № 17, июль. С. 2-4.
210. Раппопорт И. [Л.] К проблеме Маркс и Бакунин: I. Бакунин: Жизнь
и деятельность (1814-1876) // Записки научного общества марксистов /
Под ред. В. В. Святловского [и др.]. М.; Пг., 1922. № 3, июль-сент.
С. 119-160.
211. Рублёв Д. И. Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма в
России начала XX века / Наследие Михаила Александровича Бакунина и его
продолжателей // Михаил Александрович Бакунин: Личность и
творчество: (К 190-летию со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН,
2005. С.140-159.
212. Рублёв Д. И. Проблема «интеллигенция и революция» в творчестве А.
Герцена и М. Бакунина // Прямухинские чтения 2006 года / Бакунинский
фонд. М.: ООО НВП «ИНЭК», 2007. С. 169-192.
213. Рудницкая Е. Л., Дьяков В. А. Возникновение тайного интернационала
Михаила Бакунина // Новая и новейшая история. 1971. № 6. С. 113-125.
214. Рябов П. В. Жизнь и наука в философии П. А. Бакунина // Гуманитарные
исследования: Альм.: Науч. и науч.-публицист, изд. / М-во
образования РФ, Уссур. гос. пед. ин-т. Уссурийск: Изд-во УГПИ, 1998. Вып. 2.
С. 100-104.
215. Рябов П. В. Историософия Михаила Бакунина / Прямухинские чтения
2001 // Прямухинские чтения 2001-2003 годов. Тверь: Золотая буква,
2004. С. 50-63; То же: Философия истории Михаила Бакунина // Михаил
Александрович Бакунин: Личность и творчество: (К 190-летию со дня
рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН, 2005. С. 73-88.
216. Рябов П. В. К вопросу об антропологии М. А. Бакунина // Науч. труды
МПГУ им. В. И. Ленина. Серия: Социально-ист. науки. М.: МПГУ, 1995.
С. 18-21.
217. Рябов П. В. М. А. Бакунин и А. И. Герцен: друзья, единомышленники,
оппоненты // Прямухинские чтения 2006 года / Бакунинский фонд. М.:
ООО НВП «ИНЭК», 2007. С. 13-38.
218. Рябов П. В. Михаил Бакунин в сегодняшнем мире: (К 190-летию со дня
рождения) // Михаил Александрович Бакунин: Личность и творчество:
(К 190-летию со дня рождения). Вып. III. М.: Ин-т экономики РАН,
2005. С. 7-28; То же // Прямухинские чтения 2004 года. Тверь: Золотая

1028
Библиография работ о М.А. Бакунине
буква, 2005. С. 6-13; То же // Автоном: Журнал движения «Автономное
действие». М., зима 2004-2005. № 23. С. 50-54, порт.
219. Рябов П. В. Проблема социальной революции в творчестве М. А.
Бакунина // Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква, 2006.
С. 88-116.
220. Рябов П. В. Философия бунта Михаила Бакунина // Памяти М. А.
Бакунина: [Сб. статей] / [Редкол.: Н. К. Фигуровская (отв. ред.) и др.]. М.:
Ин-т экономики РАН, 2000. С. 38-66.
221. Салказанова Ф. Парадоксы одного призрака: [Бакунин] / Критика и
библиография // Континент. Münhen, 1976. № 6. С. 417-422.
222. Сапон В. П. А. И. Герцен и М. А. Бакунин как теоретики либертарного
социализма // Прямухинские чтения 2006 года / Бакунинский фонд. М.:
ООО НВП «ИНЭК», 2007. С. 39-55.
223. Сапон В. П. Германия в исторических и социально-политических
воззрениях М. А. Бакунина: (по материалам книги «КнутоТерманская
империя и социальная революция») // «Ангелос: Вестник мира»: Бюллетень
Центра по изучению проблем мира и разрешения конфликтов ННГУ им.
Н. И. Лобачевского. Н. Новгород, 2003. С. 29-38.
224. Сафронова Л. Е. М. А. Бакунин о религиозной морали //
Социально-философские аспекты критики религии: Критика модернизации догмат, основ
христиан, конфессий: Сб. науч. трудов / М-во культуры РСФСР, Гос.
музей истории религии и атеизма (ГМИРиА); [редкол.: Я. Я. Кожурин
(отв. ред.) и др.]. Л.:ГМИРиА, 1983. С. 141-151.
225. Сафронова Л. Е. Проблема соотношения революции и морали в творчестве
М. А. Бакунина // Вопросы марксистско-ленинской философии и
социологии. Л., 1978. С. 204-209.
226. Сафронова Л. Е. Социальные аспекты критики религии М. А. Бакунина //
Актуальные проблемы изучения истории религии и атеизма: Сб. науч.
трудов / Гос. музей истории религии и атеизма; [редкол.: Я. Я. Кожурин
(отв. ред.) и др.]. Л. ГМИРИА, 1982. С. 64-75.
227. Семенович С. Анархист М. Бакунин в марксовом Интернационале //
Рабочий Интернационал: Двухнед. журн., посвящ. вопросам соц.-дем.
теории и практики. Пг.: Изд. Центр, ком. Р. С. Д. Р.П. (объед.), 1918.
N° 3/4. С. 85-96.
228. Стеклов Ю. М. Бакунин в Лиге мира и свободы // Звезда. Л., 1926. № 3.
С. 151-167; № 4. С. 135-161.
229. Стеклов Ю. М. Бакунин и подготовка нечаевского дела // Историк-
марксист. — М., 1926. Т. 2. С. 44-83.
230. Стеклов Ю. М, Социально-политические воззрения Бакунина //
Современный мир. Пг., 1914. № 2. С. 30-47; № 3. С. 1-19.
231. Столяров Н. С. Современные проблемы социального управления в свете
идей М. А. Бакунина // Памяти М. А. Бакунина: [Доклады на Конф.,
посвящ. 175-летию М. А. Бакунина, октябрь 1989 г., г. Калинин]. М.:
[Ротапринт Ин-та экономики АН СССР], 1990. С. 24-36.
232. Столяров Н. С. Социальное управление «сверху вниз» или «снизу вверх»:
(Современен ли Бакунин?) // Социально-политические науки. 1990. № 11.
С. 59-65.

Библиография работ о М.А. Бакунине
1029
233. Сухотина Л. Г. Пророчество Михаила Бакунина // Вестник АН
СССР. 1991. Х° 5. С. 115-122.
234. Сухотина Л. Г., Джангирян В. Г. М. А. Бакунин: борец, мыслитель,
гуманист // Историография, источниковедение отечественной истории:
Сб. науч. трудов / [Отв. ред. Т. В. Батаева]. М.: Изд-во Рос. ун-та дружбы
народов, 1993. С. 75-104.
235. Т. П. М. А. Бакунин // Жизнь для всех. СПб., 1914. № 5/6 (май-июнь).
Стб. 821-828.
236. Таганский М. Михаил Александрович Бакунин: (К столетию со дня
рождения — 18 мая 1814 г.) // Современник. Пг., 1914. Кн. V. С. 39-42.
237. Талеров П. И. Бакунин и Интернационал: Некоторые исторические
аспекты становления анархизма // Персонажи российской истории:
(История и современность): Тезисы 3-й Всерос. заоч. науч. конф. СПб.:
Нестор, 1996. С. 93-97.
238. Талеров П. И. Бакунин и Пушкин // Клио: Журнал для учёных. СПб.,
2000. №2 (11). С. 223-226.
239. Талеров П. И. Либерально-буржуазная критика анархических воззрений
М. А. Бакунина // Прямухинские чтения 2005 года. Тверь: Золотая буква,
2006. С. 64-73.
240. Талеров П. И. Личность Михаила Бакунина — революционера и
анархиста — в оценке его современников // Прямухинские чтения 2004 года.
Тверь: Золотая буква, 2005. С. 24-31.
241. Талеров П. И. М. А. Бакунин: Становление революционного демократа:
(по материалам выступлений в печати) // Михаил Александрович
Бакунин: Личность и творчество: (К 190-летию со дня рождения). Вып. III.
М.: Ин-т экономики РАН, 2005. С. 29-47.
242. Талеров П. И. Михаил Бакунин и русская идея // Формула России:
экономика, политика, национальная идея: Материалы межвуз. науч.
конф. — 26 апреля 2000 г. / СПб. гос. техн. ун-т. СПб.: Нестор, 2000.
С. 81-87.
243. Талеров П. И., ГарявинА Н. Классики российского анархизма о проблемах
воспитания будущего поколения // Образование и просвещения в истории
России: Сб. науч. трудов / Петровская академия наук и искусств. Отд-ние
ист. наук. СПб.: Нестор, 1998. С. 120-129.
244. Тарле Е. В. Бакунин // Галерея шлиссербургских узников. 4.1. СПб.,
1907. С. 56-71.
245. Твардовская В. Α., Итенберг Б, С. К. Маркс и М. А. Бакунин: борьба идей
и амбиций / Статьи // Новая и новейшая история. — М., 1997. № 3.
С. 58-77; То же // Твардовская, В. Α., Итенберг, Б. С. Русские и Карл
Маркс: выбор или судьба? / Рос. акад. наук, Ин-т рос. истории. М.: Эди-
ториал УРСС, 1999. С. 66-86.
246. Тимофеев М.А. Ушедший на штурм неба: (Михаил Александрович
Бакунин, 1814-1876): [Предисловие] // Бакунин, М. А. Анархия и Порядок:
Сочинения. М.: Изд. ЭКСМО-ПРЕСС, 2000. С. 5-16.
247. Ткачёв П. Н. Анархия мысли // Ткачёв П. Н. Избр. соч. на
социально-политические темы. В 4-х т. / Ред., вступ. ст. и примеч. Б. П. Козьмина. [М.]:
изд-во Всесоюз. общ-ва политкат. иссльнопос, «Образц.» тип., [1933].

1030
Библиография работ о М.А. Бакунине
Т. III: 1873-1879. (Ист.-рев. б-ка. 1932. № 6/7 (LXXXIII/LXXXIV)).
С.303-337.
248. Ундров К. Михаил Бакунин и Рихард Вагнер // Сб. трудов / Гос. муз.-пед.
ин-тим. Гнесиных. Вып. 161. М., 2003. С. 70-84.
249. Ударцев С. Ф. Из истории политических взглядов М. А. Бакунина на
государство и революцию // Известия АН КазССР. Серия обществ, наук.
1976. № 5, сентябрь-октябрь. С. 70-78.
250. Ударцев С, Ф. К характеристике взглядов М. А. Бакунина на буржуазное
государство // Юридические науки / Казахский гос. университет им.
С. М. Кирова. Вып. 5. Алма-Ата, 1975. С. 22-28.
251. Ударцев С. Ф. Михаил Бакунин: след в истории (из истории политической
и правовой мысли) // Научные труды «Эдшет». 2005. № 2 (18). С. 61-68;
То же /Ι Вестник Московского гос. открытого ун-та (МГОУ). 2006. № 1
(22). С. 10-17.
252. Ударцев С. Ф. Некоторые противоречия теории анархизма М. А.
Бакунина // Труды Казахского ун-та. Юрид. науки. 1976. Вып. 6. С. 29-39.
253. Ударцев С. Ф. Об одном из планов М. А. Бакунина политической
организации будущего общества // Правовая наука Казахстана. Алма-Ата,
1978. С. 66-70.
254. Ударцев С. Ф. Рукопись М. А. Бакунина «Гамлет» / Автор статьи и
публикации неизвестной рукописи // Памятники культуры. Новые открытия.
Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник (1984) / Преде, ред-
колл. ежегодника Д. С. Лихачев. Л.: Наука, 1986. С. 55-63.
255. Фельдман Ф. Н. Критика основоположниками марксизма теорий
«уравнительного» социализма Пруд она и Бакунина и современность // К 150-ле-
тию со дня рождения Карла Маркса: Сб. статей по материалам науч.
конф. НСО фил ос. фак. МГУ / Под ред. проф. И. С. Нарского [и др.]. М.:
Изд-во Моск. ун-та, 1968. С. 72-88.
256. Фигнер В. [Н.] «Исповедь» М. А. Бакунина // Бюллетень кн. магазина
«Задруга». М., 1921. № 1, декабрь. С. 4-6.
257. Фигнер В. Н. Лавров и Бакунин / Студенческие годы: [автобиографические
очерки] // Фигнер, В. Н. Поли. собр. соч.: В 6 т. М.: Изд-во политкат.,
1929. Т. V: Очерки, статьи, речи. С. 56-68.
258. Фридлянд Ц. М. Бакунин о Коммуне 1871 г.: (К пятидесятилетию со дня
смерти) // Под знаменем марксизма. М., 1926. № 6, июнь. С. 5-36.
259. Худолей В. М. Бакунин о кооперации // Вольная жизнь. М., 1920. № 8,
декабрь. С. 6-7.
260. Худолей В. Учение М. Бакунина об общественном классе // Вольная
жизнь. М., 1920. № 7, ноябрь. С. 7-9.
261. Цвык В. А. Историософские взгляды М. А. Бакунина // Личность,
общество и власть в истории России: системный компаративный анализ:
Материалы третьей междунар. конф. / Рос. ун-т дружбы народов, Ин-т
рос. истории РАН, Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. М.: Изд-во Рос.
ун-та дружбы народов, 1998. С. 118-120.
262. Цовма М. А. М. Бакунин и Ф. Достоевский // Прямухинские чтения
2006 года /Бакунинский фонд. М.: ООО НВП «ИНЭК», 2007. С. 130-148.

Библиография работ о М.А. Бакунине
1031
263. Цовма М.А. Проблема бакунинского «национализма» / Прямухинские
чтения 2002 // Прямухинские чтения 2001-2003 годов. Тверь: Золотая
буква, 2004. С. 218-225.
264. Черкезов В. [Н.] Значение Бакунина в интернациональном
революционном движении // Бакунин, М. А. Избранные сочинения. Т. 1: Славянский
вопрос [и др.]. Лондон: [тип. Листков «Хлеб и воля»], 1915. С. V-LVI.
265. Чижевский Д. И. М. А. Бакунин // Чижевский Д. И. Гегель в России.
СПб.: Наука, 2007. С. 103-135.
266. Чулков Г. [И.] Михаил Бакунин и бунтари 1917 года, М.: [тип. т-ва Ря-
бушинских], 1917. 30, [1] с.
267. Шуб Д. Н. Политические деятели России (1850-ых — 1920-ых гг.): Сб.
статей. Нью-Йорк: Новый журнал, 1969. [5], 400 с. Библиогр. в тексте
и подстроч. примеч. Из содерж.: Глава И. Русские предтечи Ленина: 3.
Михаил Бакунин и Сергей Нечаев. С. 71-81; 4. Бакунин, Нечаев и Ленин.
С. 81-100.
268. Энолъский 3. Из истории борьбы Маркса и Энгельса против бакунизма
в I Интернационале // Исторический журнал: Ежемес. популяр, журнал
по вопросам гражданской истории. М., 1939. № 9. С. 41—51.
269. Юдин А. И. Пророчества Михаила Бакунина //
Человек-культура-общество: Актуальные проблемы философских, политологических и
религиоведческих исследований: Материалы Междунар. конф., поев. 60-летию
воссоздания философского факультета в структуре МГУ им. М. В.
Ломоносова. Т. 1. М.: Изд-воМоск. ун-та, 2002.
270. Ямамото К. Политическая философия Бакунина: (концепт
исследования) / Авторизованный пер. с яп. ; под ред. А. А. Ширинянца. М. : Издатель
Воробьёв А. В., 2001. 160 с.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН*
Абрамов М. А. 810,1008
Абрамович О. 11
Август Сульман 616, 617, 631, 995
Аврон Г. 687, 692
Аксаков И. С. 29,114-116,196, 921,
923, 981
Аксаков К. С. 349, 537, 552, 672,
719,895,921,972
Аксаков С. Т. 921,923
Аксаковы 102, 701, 921
Аксельрод П. Б. 10, 213, 300, 434,
947,965,1007,1008
Александр Македонский (Александр
Великий)201,944
Александр II 38, 50, 118, 121, 181,
196, 244, 255, 312, 343, 347, 348,
571,597,623,853,873
Александров В. 126, 927
Амфитеатров А. А. 173, 280, 935,
936,942
Амьен А. Н. 830
Андриани А. Ф. 45, 904
Андрэ (Андре) К. Т. 545, 988
Анненков П. В. 338, 358, 361, 368,
673,674,701,753,000
Ансельм Кентерберийский 818,1009
Аптекман О. 438, 927
Араго В. Э. 48,906
Арбенин Е. А. 175,937
Арефьев М. А. 14, 815,1009
Аристотель 229, 949
Артемов В. М. 15, 17, 18, 748, 786,
885,1005,1008
Арним Б. фон 526, 987
Аршинов П. А. 435, 436, 979
Атабекян А. М. 437, 979
Аттила 265, 959
Бабёф Г. 391,070
Бибаль 259
Базаров В. С. 605
БазенА. Ф. 474, 982
Бакунин А. А. 753, 895
Бакунин А. М. 900
Бакунин Н. А. 28-30, 895, 897
Бакунин П. А. 753
Бакунина А. А. 898
Бакунина А. К. 358
Бакунина В. А. 900
Бакунина Л. А. 672, 897
Бакунина Т. А. 22, 23, 895, 970
Балашев И. Г. 250, 562, 951
БарбесА. 47, 905
В настоящий Указатель не включены многократно встречающийся
Бакунин Μ. Α., имена, входящие только в раздел «Комментарии», а также
имена раздела «Библиография работ о М. А. Бакунине».

Указатель имен
1033
Баулер (Гольдштейн, Гольштейн,
Гольдстейн, Гольстейн) А. В. 279,
962.980
Бауэр Б. 541, 544, 545, 655, 988
Бахметев П. А. 180, 937
Бебель А. 270, 306, 309, 961
Беер сестры 337, 390, 525, 673, 675,
969
Беер А. А. 673, 896. 900. 969
Беер H.A. 673
Бекетова М. А. 360, 973
Беккер И. Ф. 505, 508, 509
Беккер Ф. 270, 273, 425, 961
Беликов Д. Н. 751
Белинский В. Г. 9, 21, 25, 36, 39,
40, 101, 176,177, 182, 183, 185,
186,202, 250-252,277,335, 338,
356-359,359,361,362, 364, 365,
370, 374, 379, 391, 394, 397, 406,
471, 522, 526, 528, 530, 533, 535,
546, 550, 555, 564, 653, 672-677,
679, 701, 773, 846, 853, 895-898.
913. 920. 926. 937. 942. 945. 969.
972.973.975.987
БентамИ. 742,1004
Беньямин В. 849,1010
Бергкхейм 272
Бергсон А. 218, 222, 224, 228-231,
772,947.948.981
Бердяев Н. А. 759-761, 805, 806,
1005
Березина В. Г. 12
Березовский А. И. 276, 962
Бери М. 265
Бернштейн Э. 213, 781,1007
Беттина А. фон 526, 987
Бетховен Л. В. 229, 230, 949
Бибиков А. А. 253, 954
Бизли Э. С. 258, 958
Бисмарк О. фон 87, 88, 163, 262,
271, 306, 308, 450, 853, 878, 918,
928,935,961.988
БлагосердовИ. С. 28, 897
Блан Л. 120, 576, 625, 662, 911.921.
925
Бланки Л. О. 47, 262, 265, 496, 497,
905
Блок А. А. 199, 846, 852, 854, 857,
858, 941 -945.973
Блок А. Л. 360
Блюм Р. Н. 589,994
Блюнчли И. К. 41, 902
Бобров П. 11
БогатовВ. В. 13
Богучарский В. Я. 10, 250, 280, 575,
945
БокльГ. Т. 66, 104,912
Бокучава Г. Ш. 883, 893
Борис Годунов 388, 976
Борисёнок Ю. А. 14, 715,1002
Боркхейм С. Л. 653, 998
Боровой А. А. 11, 384, 402, 423, 604,
605, 764, 770, 826, 850, 977
Боткин В. П. 21, 27, 28, 30, 31, 33,
34, 183, 550, 672, 674, 894-898,
937
Боцяновский В. Ф. 346, 970
Брагинский M. М. 10
Брандес Г. 260
Брисме Д. 257, 956
Бродский H. 11
Бруно Б. 39, 655, 988
Бруно Дж. 901,934
Брусе П. Л. 82, 916
Брут М.Ю. 357, 973
Булавин К. А. 326, 967
Булгарин Ф. В. 31, 898
Буонарроти Ф. М. 576, 991
БурдьеП. 761,1005
БэконФ. 66, 67, 913
БюреЭ. 261,958
Бюхнер Л. 66, 67, 104, 350, 549,
911.912
Вагнер Р. 9, 252, 361, 362, 371, 378,
379, 703, 704, 853, 929,936.941.
953
Валленштейн А. фон 350,972
Варлен Л. Э. 257, 277, 500, 506,
509-511,956

1034
Указатель имен
ВейдемейерИ. 753,1004
Вейтлинг В. 41, 244, 251, 332, 368,
471, 547, 657, 702, 775, 853, 902,
1004
Веланский Д. М. 764
Вельмога Г. К. 14
ВенгеровС. А. 361
Веневитинов Д. В. 764,1005
Вердер А. фон 163, 262, 935
Вердер К. 74, 353, 538, 541, 915
ВестонДж. 258, 958
Вильгельм 1163, 934,935
Виндишгрец А. 43, 180, 903,938
Войнаральский IL И, 327, 967
Волин-Эйхенбаум В. М. 435, 436,
979
Волков Г. Н. 700, 718, 719, 747, 808,
1000,1001
Володин А. 751, 761
Волошин М. 857, 981
Волынский (Флексер) А. Л. 357, 973
Вольтер 162, 585, 702, 934
Вольф В. 262, 958
Ворцель С. 723, 724, 1002,1003
Вронченко М. 677
Врублевский В. 499, 955
Вырубов Н. Г. 736
Габлер Г. 538, 987
Габсбурги, династия 43, 565, 903
ГайнауХ. У. 308,004
Галактионов А. А. 590, 686
Галилей Г. 161,034
Галич А. И. 764
Гамбаров А. 575
Гамбетта Л. 87, 308, 919
Гамбуцци А. 973
Гамбуцци К. 373, 955
ГапонГ.А.348,07/
Гарибальди Дж. 163, 256, 911,934,
980
Гарридо-и-Тортоса Ф. 499, 984
Гарявин А. Н. 15-17, 798, 869,1008,
1011
Гвалтерия, маркиз 184
ГеH.H. 378,397,075
Гегель Г. В. Ф. 39, 40,101,103,116,
176,185,196, 231, 250, 330, 343,
492,522, 523, 526-528,530-533,
535-539,542-546,548,549,551,
553,554-557,559,560, 562-564,
593, 638-641,643,645,646, 651,
652, 654, 655, 660, 664, 673, 676,
677, 683, 695, 701, 761, 765, 766,
772, 773, 804, 811, 824, 847, 849,
894, 898, 900, 901, 913,919, 920,
925, 948, 984, 986-988, 998
ГейбнерО. Л. 252,053
Гейне Г. 380,975
Гераклит Эфесский 846,1010
ГервегГ, 251, 333, 339, 702, 853, 953
Гердер И. Г. 765
Герцен А. А. 174,179,180, 894,936
Герцен А. И. 9,12,16, 36, 46, 54, 84,
101,104,113,121,123,124,176,
178,179-182,185-192,197,199,
202, 204, 238, 242, 243, 249-254,
256, 261, 265, 270-272, 276, 279,
287, 291, 298, 304, 313, 314, 335,
337-339,341,347,349,355, 358,
360, 362, 364, 365, 367, 371, 372,
378, 391, 394, 396, 397, 417, 434,
440-443,445,464,465,472, 474,
497-500,521,531,546, 549-551,
555,558-560,566,581, 586, 613,
621,650, 652,653, 660, 665, 666,
701, 703, 707, 708, 710, 725, 726,
730, 732-734, 736-744, 753, 755,
756, 773, 805, 808, 846-850,
853-857,871,873,875,899-902,
905-911, 914,916,920,922, 926,
934, 936, 937,939,942, 943, 953,
955, 962, 968, 969, 971, 972, 974,
981,987,990
Герцен Н. А. 355, 394, 581, 938, 993,
995,1003
Гершензон М. О. 10
Гесс М. 271,653,002
Гёте И. В. 30,101, 396, 532, 765, 976,
987,991,1005

Указатель имен
1035
ГизоФ. 48, 120,906.924
Гиллер А. 57, 59, 60, 909
Гильом Дж. 9, 84, 247, 249, 250, 253,
257, 260, 264, 265, 271, 273, 275,
298, 317, 350, 395, 396, 418,472,
499, 505, 507, 508, 509, 642, 643,
776, 778, 779, 782, 878, 917.951
Гинденбург П. фон 262, 959
Глазков П. В.15, 16
Гогелиа Г. И. (Оргеиани) 211, 946.
948
Гогенцоллерны, династия 43, 904
Гоголь Н. В. 559, 895, 969. 981.987
Годвин У. 709,942,1001
Гольденберг Г. Д. 138, 139, 930
Гольденберг (Гетройтман) Л. Б. 125,
126,927.929
Гольдман (Горев) Б. И. 802, 964
Гольдштейн В. А. 275, 431, 781, 918,
929,962
Гомер 27, 30
Гончаров И. А. 193, 940, 941
Гордин А. В. 18
Горев Б. И. 9,10, 298, 431, 433, 434,
439,718, 750, 802, 964.978
Горохов В. M. 732
Горчаков А. М. 364, 973
Горький М. 178, 937. 941
Гото Г. 538, 987
Гофман Э. Т. А. 384, 526, 895. 986
Гранин Ю. Д. 794
Грановский Т. Н. 101,183,185,188,
189,353,365, 374, 380-381, 396,
398, 531, 535, 895.920.938.969
Графский В. Г. 14, 659, 748, 761, 998
Гребенщиков В. 581
Гревитц М. 9
Греч Н. И. 31, 897
Григорий XVI 721
Гроссман Л. П. 349, 382-393, 395-
399, 549, 829, 003,07Î
Гроссман-Рощин И. С. 9, 218, 947.
970,
ГрюнК. 361, 973
Губернатис А. де 177, 390, 937
Гуль Р. Б. 11
Гумберт (Умберто I) 316, 966
Гусман Л. Ю. 18
Гюбнер 44, 904
Гюго В. 242, 911,950
Давыденкова А. Г. 14, 815,1009
Даль В. И. 280
ДамьеВ. В. 15, 18
Даниил, пророк 62, 911
Даниельсон Η. Ф. (Николай — он)
272,961
Дантон Ж. Ж. 190, 940
Дарвин Ч. 66, 104, 157, 299,912
Дебагорий-Мокриевич В. Л. 134,
179,187,194, 238, 245, 278, 318,
319, 928, 929
Дежак Ж. 244, 950
Дейч Л. Г. 300, 312, 965, 967
ДембовскийЭ. 723, 724,1003
Дёмин В. Н. 17
Джангирян В. Г. 13
ДжоулДж. (Joli) 826
Добролюбов Н. А. 124, 215, 216, 253,
312, 727, 739, 753,911, 926,968
Добронравов 28, 897
Добрянский А. Ф. 572
Долгоруков В. А. 753, 754,1004
Долгоруков Ю. В. 967
Должиков В. А. 14,18,1004
Доманико Дж. 249, 952
Домантович (Демонтович) И. 174,
625, 936
Донецкий В. Ф. 136, 139, 140, 929
Достоевская А. Г. 372
Достоевский Ф. М. 177, 184, 188,
189, 243, 349, 351, 352, 354, 356-
363, 366, 367, 369-375, 377, 379,
380-390, 392-396, 399-401, 549,
566, 612, 789, 794, 804, 805, 853,
854, 972
Драгоманов М. П. 109,175,185,186,
250, 280, 298, 355, 498,499, 551,
549, 558, 560, 826, 871,876, 877,
922,941,942,945,972

1036
Указатель имен
Дулов А. В. 750
Дьяков В. А. 12, 615-618, 632, 995
Дьякова Е. А. 941
Дюкло Ж. 667, 668, 778, 999
дю-Ляк (Ланкевич В.) 507
Дюма А. (отец) 200, 944
ЕвреиновБ. А. 11
Егоров Б. Φ 674
Елизавета, английская королева 261
Елизар Ж. 192, 196, 408
Енишерлов Г. П. 585-588, 993
Ермаков В. Д. 9, 14, 18
Ерофеев С. И. 12
Ефремов А. П. 672, 673
Жаклар Ш. В. 257, 956
ЖванияД. Д. 15, 16
Желябов А. И. 440, 980
Жеманов С. Я. 726
Жорес Ж. 244, 950
Жуковский А. С. 726
Жуковский В. 937
Жуковский Н. И. 84, 256, 257, 284,
320, 397, 431, 726, 728, 731, 733,
917,918
Загряжский А. М. 193, 941
Задонский Т. 374, 975
ЗаикинП. Ф. 22, 895
Зайцев В. А. 142, 209, 780, 930,931
Зеньковский В. В. 9, 549, 553, 988,
989
Засулич В. И. 300, 964, 965
Зорге Ф. А. 265, 959,960
ЗюдекумА. 262,959
Ибсен Г. 198, 941
Иван IV Грозный 349, 387, 388, 972
Иванов И. И. 914, 954
Иванова В. П. 12
Игнатий де Лойола, католический
святой 583, 585, 993,994
Идельсон Р. X. 782,1007
Иекк Г. 362,055
Иконникова Л. 829, 948
Иоанн, апостол 35
Исаев А. К. 747,828
ИтенбергБ. С. 9, 571, 732, 781,1007
Ишутин Н. А. 255, 955
Кабе (Кабэ) Э. 120, 348, 662, 924
Кавеньяк Л. Э. 43, 903
Кавелин К. Д. 43, 191, 753, 940
Калинка В. 625, 995
Камински А. 9, 18
Камю А. 772, 849, 854,1006
Канев С. Н. 9, 13, 14, 748
Кант И. 39, 66, 67, 403, 525, 528,
550, 660, 673, 789,900, 901, 920
Каракозов Д. В. 191, 244, 255, 445,
576, 739, 875, 914-916,927,931,
951,954,955,970,981
КарданоДж. 39,901
Карелин А. А. 9, 269, 438, 575, 775,
827, 869-881,960,1011
Карлейль (Карлайл) Т. 576, 991
КаррЭ.Х. 9,719
КарякинЮ. Ф. 612
Катков M. Н. 71,101,102,114,174,
182,183, 200, 201, 351, 357, 358,
373, 574, 674, 753,896,913-915,
943, 972,989
Каутский К. 213, 260, 947
Кауфман А. А. 10,947
Кафиеро (Кафьеро) К. 84, 193, 194,
210,249,275,277,314-317,391,
395, 418,917,966
КвантенЭ. 616
Келлер Ш. 256, 257, 957
КеменоваЗ. 11
КетчерН.Х. 675,940
КинеЭ. 256, 955
Киреевский И. В. 102, 560, 921
Киселев Н. Д. 184, 284, 939, 963
Киселева Е. В. 616
Кислицына И. Л. 18, 882,1011
Клотц А. $91,976
Клюшников И. П. 29, 672, 897
Книжник-Ветров И. С. 11, 496, 983

Указатель имен
1037
Ковалик С. Ф. 784
Козлов В. П. 13
Козловский В. А. 923
Козьмин Б. П. 329, 575, 580, 584,
732,733,760,067,00$
Колпинский Н. Ю. 12, 614, 784
Комин В. В. 9, 13
Комиссаров О. И. 347, 970
КонФ.Я. 517, 518,985
Конарский Ш. 717,1003
КонгревВ. 145,031
Кондратьева Т. А. 16, 17,
Консидеран В. 260, 921
Константин, вел. кн. 244, 951
КонтО. 66, 167, 219, 220, 227, 228,
344, 563, 647, 649, 664, 767, 823,
825, 826, 913, 997
Конфалоньери Ф. 45, 904
Конфино М. 9, 581, 584, 585, 992,
993
Коперник H. 161,934
Корвин-Круковская А. В. 372, 956
Корде Ш. 62, 910, 993
Корн М. (Гольдсмит М. И.) 829
КорниловА. А. 9-11, 337, 344, 361,
386, 387, 403, 411,414,417,430,
550, 553, 676, 683, 686, 900, 902,
968
Корню О. 653, 657, 998
Корсаков М. С. 191, 907, 940
Корсакова-Бакунина Н. С. 750
Коссидьер (Косидьер) М. 48, 197,
558,703,848,905,989
Коста А. 249, 314, 604, 952
КохерЭ. Т. S3, 916
Краевский А. А. 535, 987
Кремер В. 256, 259, 955
Кремповецкий Т. Ш. 723,1003
Кромвель О. 40, 349, 387, 388, 901
Кропоткин П. А. 9, 11, 14-15, 17,
154, 219, 269, 273, 277, 279, 327,
395, 397, 418, 437, 461,462, 498,
634, 672, 673, 762, 765, 788, 793,
807, 821, 826-828,832-838, 840-
842, 847, 855, 876, 878, 880,881,
930,933,942, 946, 951,960, 967,
979,981, 983, 984, 990, 993,999,
1006,1008
Крусиус-Аренберг Л. 616
Крылов И. А. 396, 976
Ксеркс, царь Персии 265, 959
Кугельман Л. 271, 506, 961
Кузен В. 100, 545, 920, 988
Кузнецов А. К. 572, 991
Кульчицкий Л. С.155, 199,249,
776,779,933,942-944
КуноТ. 475, 779, 982
Купер Д. Ф. 200,942
Куприанов М. В. 138, 139, 930
Кутузова O.E. 316,017
Кьеркегор С. 652, 998,1006
Лабриола А. 260
Лавеле Э. Л. В. де 109, 927
Лавров П. Л. 12, 81, 120, 135, 319-
323, 335, 438, 509, 513, 515, 782,
783, 821, 881, 916,918, 919,923,
924,1007
Лагардель Ю. 249, 952
ЛаландЖ. Ж. 53,908
ЛангерЛ. Ф. 23,895
Ланкевич В. 507, 984
Лапинский Ф. 174, 353, 910,936
Лассаль Ф. 117, 121, 148, 307, 666,
813,925,1004
Лафарг П. 458, 497, 983
Лебедев Н. К. 498, 778, 984
Левашова Е. Г. 38, 39, 900
Левашова О. С. 726, 731
Левенталь Н. 784,1007,1008
Левицкий С. А. 563, 990
Ледрю-Роллен А. О. 45, 251, 262,
625,904
Лелевель И. 251, 717, 720, 953
Лемке М. К. 371,074
Ленин В. И.10, 151, 435, 461, 514,
550,585,587,592, 599,600,604,
607,636, 637, 665, 752, 757, 762,
774, 812, 848, 932,933,949, 950
ЛенингА. 9, 687

1038
Указатель имен
Леонтьев К. Н. 559, 989
Леонтьев П. М.913
Леонтьев Я. В. 18, 559
Лепешинский П.Н.516,518, 932,
985
Лермонтов М. Ю. 173-175,191, 357,
674,784,936,937,939
Лермонтов (Лермонтов-Лебедев)
Ф.Н. 784,1007
ЛеруП. 348, 971
Лесьневский А. 719
Лефрансе (Лефрансэ) Г. А. 317, 966
Либкнехт В. 250, 262, 270, 271, 307,
952,1001
Лимузен Ш. М. 258, 259, 957
Линкольн А. 254, 955
ЛиттреЭ. 647, 823, 997
Лобачевский Н. И. 17
Лозовский А. 517, 518, 985
Ломоносов М. В. 764
ЛосскийН. О. 9у 990
Луи Филипп 120, 924
Лукрафт 259, 958
Львов Ф.Н. 371, 974
Льюис Дж. Г. 66, 647, 912
Любавин H. Н. (Л-н) 272, 582, 962
Люксембург Р. 700,1001
Мадзини Дж. 161, 163, 491, 511,
853,911,934
Мазаниелло (Томазо Аньелло) 348,
969
Майков А. Н. 373-375, 975
Макиавелли Н. 355, 421, 583, 978,
993
МалатестаЭ. 277, 314, 316, 317, 418,
965,966
Маликов А. К. 253, 954
Малинин В. А. 651, 997
МалининИ. 11
Малон Б. 257, 956
Мантейфель Э. К. Р. 163, 935
Марат Ж. П. 583, 895, 910, 993
Маргейнеке Ф. К. 543, 988
Маркс Ж. 657
Маркс К. 9, 12, 88,105,116,121,
125,130,137,153,154,156,158,
180-182,189,191,196,197,204,
207, 213, 250, 251, 253, 257, 259,
260, 261, 262, 263,265,270-273,
282-289,295,296,289,300, 304,
307-309,313,357,425,440,441,
444, 445, 451,461,473,475,476,
481-483,485,486,490, 491, 492,
493, 495-497, 500, 501, 505, 506,
509-511,513,514, 539, 548, 567,
568, 575, 589, 595, 607-610, 612,
619, 620, 627, 629, 630, 636, 637,
639, 644, 653, 656-658, 662, 666,
668-671, 697, 700, 702, 703, 705,
707, 708-714, 728, 732, 736, 749,
750, 753, 774, 775, 777, 779, 781-
785, 794, 795, 810, 812, 813, 843,
844, 849, 853, 855, 856, 859, 860,
863, 865, 866, 871, 872, 876-878,
881, 885, 887, 901,904,911,925,
926, 938, 952, 953, 956, 958, 960,
962-964, 969,975, 982-984,988,
998-1000,1004,1007
Марраст А. 43,003
Мартьянов П. А. 53, 61, 174, 910,
911,936
Масанов И. Ф. 754
Масарик Т. Г. 549,814
Маслин M. А. 804
Матвеев Ю. А. 15
МахаевА. 4.826
Махно Н. И. (махновщина) 436-439,
948, 979
Маццини Дж. 209, 934
Маццотти А. 442, 981
Меерзон Г. Е. (Меерсон) 434, 978
Мезенцов Н. В. 327, 967
Мендель А. П. 9
Мендельсон Н. К. 11
Мендель В. 101,920
Мережковский Д. С. 350, 972
МерингФ. 271, 575, 714, 961
Мерославский Л. 79, 625, 915,1002
Меттерних К. В. Л. 652, 998

Указатель имен
1039
Мечников Л. И. 124, 911, 926
Милковский 3. 517, 985
Милль Дж. С. 66, 638, 823, 9111912
Милович В. 58, 909
Мильграм H. Н. 11
Милюкова. П. 374, 975
Митрейтер Г. 361, 973
Михайлов А. Д. 50, 325, 967
Михайлов М. Л. 253, 254, 953,954
Михайлова М. И. 13, 633, 748
Мицкевич А. 853
МишлеЖ. 113, 161,034
Мндоянц С. А. 14, 669, 999
Моисеев П. И. 13, 638, 652, 653, 679,
686, 761, 824, 997
МолешотЯ. 66, 912
Молинари Г. де 249, 952
Мольтке (старший) X. К. 163, 262,
935, 959
Монтескье Ш. Л. 635, 996, 997
Монументов 153, 932
Мора Ф. 476, 982
Мораго-Гонсалес Т. 489, 983
Мороз И. А. 12, 918
Мочалов П. С. 674, 675,1000
Мрочковский В. 581, 940
Муравьев (Муравьев-Виленский)
M. Н. 308, 462, 874, 900, 981
Муравьев-Амурский H. Н. 191, 420,
474, 853, 900, 907, 915, 943
Муравьев-Апостол СИ. 900
Муравьев-Апостол М. И. 900
Муравьевы 37, 634, 900
Мысляков В. А. 14
Набруцци Л. 476, 490, 982
Надеждин Н. И. 100, 920
Налимов В. В. 797
Наполеон I Бонапарт 53, 149, 201,
272,306,316, 348, 544, 703, 938
Наполеон III (Луи-Наполеон,
Людовик-Наполеон) 43, 103,104, 261,
273, 903, 906, 931, 935, 974,991
Натансон М. А. 325, 966
Натансон (Шлейснер) О. А. 325, 966
Невский В. И. 515
Некрасов Н. А. 101, 920,970, 987
Непир Ч. 50, 907
Неттлау М. 9, 249, 250, 264, 277,
386, 387, 395, 474, 486, 488, 498,
504, 505, 508, 509, 575, 618, 620,
621,776,777,779,835,871, 952
Нечаев С. Г. 73, 77, 78,124,125,175,
178,180,183,184,187,189,190,
192, 208, 250, 272, 277, 286, 290,
313, 320, 350, 354, 355, 366, 374,
375, 383, 384, 393, 397, 431, 445,
446, 450, 571, 575-579, 584, 587,
588, 612, 711, 732, 742, 751, 779,
791, 843, 853, 876, 877, 881, 914,
922,937, 951, 954, 990, 992-994
Никандров П. Ф. 590, 686
Никандрова M. М. 13
Никитина. Л. 762
Николадзе Н. Я. 63, 100, 911, 919,
926
Николаевский Б. И. 576, 992
Николай I 8, 38, 49, 50, 137, 176,
181,200, 334-336,338-345, 347,
348, 364, 398, 399, 564, 565, 685,
705-708, 719, 721, 775, 843, 853,
873,943,974,981
Ницше Ф. 231, 419, 539, 589, 772,
949,972, 978
Новгородцев П. И. 562
Новомирский Д. И.
(Кирилловский Я. И.) 829, 841
НожинН. Д. 365,074
Оболешин (Оболешев) А. Д. 325, 966
Огарёв Н. П. 9, 12, 58, 60, 61, 101,
105,124,125,174,186,187,190,
192,194,195,197, 209, 238, 242,
243, 277, 298, 356, 359, 362, 364,
372, 373, 379, 382, 383, 394, 396,
498, 499, 505-507, 531, 549, 581,
586, 613, 665, 666, 707, 725, 730,
734, 736, 740-743, 753, 755, 756,
781, 808, 853, 888, 889,893, 899,

1040
Указатель имен
905, 908, 910, 911, 920, 937, 942,
955,963, 971
Огарёва М. Л. 972
Огарёва-Тучкова Н. А. 365, 974
Оджер Дж. 256, 259, 955,958
Озеров А. С. 506, 511, 581
Озеров В. А. 506, 781, 984
Ойзерман Т. 653
Олейников Д. И. 14, 747
Оргеиани Г. (Гогелиа Г.) 211, 828,
829,832,841,540
Орлов А. Ф. 900,907,968
Орлов Μ. Ф. 38, 50, 330, 900
Осман, халиф 265, 959
Отверженный Н. 384, 402, 423, 976
Оуэн Р. 348, 576, 971
Павел апостол 17'5, 937
Падлевский 3. 57, 60, 908,909
ПалацкийФ. 103,921
Панаев И. И. 22,102, 371, 701, 895
Пап Ц. де 256, 257, 280, 350, 955
Паскевич И. Ф. 43, 904
Пато Э. 833
Пеллутье С. 837
Пенди Ж. Л. 257, 956
Перовская С. Л. 579, 580, 930, 932,
992
Перрашон 258, 259, 957
Перрон (Перон) Ш. Ж. Э. 247, 257,
957
Пестель П. И. 190, 330, 348, 374,
440,622,710,753.799, 809, 940
Петр 1347, 387
Петрашевский М. В. 371, 925, 926,
974,975
Петрищев А. В. 826
ПечеринВ. С. 381
ПиаФ. 626,996
Пий IX 43, 903
Пинетти, фокусник 513, 985
Пирумова H. М. 11, 14, 286, 590,
616, 679, 725, 732, 748, 760, 764,
765, 990,991,1003
Писарев Д. И. 312, 927,931,974
Плеханов Г. В. 9,111,158, 300, 598,
609, 650, 700, 738, 813, 922,923,
965,984
Плимак Е. Г. 307
Подолинский С. А. 782, 783, 922,
1007
Поздняк П. А. 15, 16
Покровский M. Н. 11, 440, 747, 980
Полевой Н. А. 31,100, 674, 677, 683,
897,919,920,987
Поливанов Н. П. 9
Полонский В. П. 9-11, 282, 284,
285, 287, 329, 330, 332, 334, 343,
358, 361, 367, 382, 384, 386, 398,
411,443,473,512-518, 549, 551,
553, 590, 618, 621, 718, 748, 749,
800, 804, 807, 855, 963,968,971,
974, 982
Поль Ж. 526
ПолькинМ. П. 15
Полянский Ф. Я. 9, 13
Пономарев Б. Н. 669
ПоповА. А. 61,908
ПоссеВ. А. 10
Потанин Г. П. 9
Потебня А. А. 56, 908
ПоттерА. 269,958
Пронякин Д. И. 9
Прудон П. Ж. 42, 102-104,153,155,
176,177, 235, 251, 261, 286, 339,
442, 496, 546, 558, 559, 565, 588,
597, 662, 702, 709, 717, 797, 827,
828, 832, 833, 845, 852, 853, 867,
871,902,942,957
Прусский П. (Архимандрит Павел,
Леднев П. И.) 374, 975
Прусский Я. Л. 18
Пугачев Е. 242, 289, 290, 304, 321,
326, 348, 356, 433, 434, 445, 448,
622, 710, 740, 753,809,931
ПужеЭ. 832,833
Пустарнаков В. Ф. 14,15, 685, 810,
1000
ПутинцевВ. 741

Указатель имен
1041
Пушкин А. С. 30, 38,188, 251, 374,
388, 396, 532, 674, 706, 805, 900,
901,939,942,963,969,971,980
Пушкин Б. 756
Пыпин А. Н. 718, 894,1003
Пэн О. 609,984
Равальяк Ф. 357, 973
Равиндраназан Т. Р. 9
Радищев А. Н. 764
Раевский М. (Фишелев Л.) 828, 829,
836-840, 895
Разин С. 78,111,196, 242, 289, 290,
304, 321, 326, 355, 356, 433, 448,
568, 738,740,799
РаичС. Е. Sly 898
Ралли 3. К. 209, 275, 430, 506, 575,
576, 579, 580, 588, 726, 781, 918,
929, 946, 962
Раме П. дела 39, 901
Рафаэль Санти 379, 943,977
Редкий П. Г. 676,1000
Рей А. 256, 266
Рейхель А. Г. 396, 916,941
Рейхель М. К. 278, 279,
Рейхель Р. 9, 82, 83, 198, 251, 361,
378,790,827,880
Реккель А. 44, 517, 904
Реклю братья (Элизе и Эли) 618
Реклю Э. (Элизе) 84, 249, 256, 257,
277, 391, 395, 418, 504, 867, 875,
917,927,952
Рене фон 337
Ржевский В. К. 357, 972
Ригер Ф. Л. 103, 921
Ришар А. 243, 454, 456, 474, 483,
484,486,488, 500, 504, 950, 982
Робен П. 257, 956
Робеспьер М. 149, 190, 576, 931,
940, 991
Рогдаев Н. И. 435, 979
Родбертус-Ягецов К. И. 117, 924
Розенкранц И. К. Ф. 765,1005,1006
Рокамболь 200, 944
РолланР.397
Романов (Романовы), династия 348,
445,622,710, 753,809
Ростопчин Ф. В. 703,1001
Ротшильд М.-А. 307, 964
Рошфор А. 576, 991
Рубакин Н. А. 832, 833
Рублёв Д. И. 16-18, 828,1009
Руге А. 41, 48, 192, 197, 204, 251,
339, 361, 539, 541, 545, 547, 551,
554, 558, 564, 632, 652, 658, 662,
702,814,853,902,540
Рудницкая Е. Л. 9,12, 615-618, 632,
744, 995
Руссо Ж.-Ж. 576, 585, 702, 811, 852,
856, 992,993
Рябов П. В. 15, 16, 18, 770, 843,
1006,1010
Рязанов Д. Б. 505, 984
Саванарола Дж. 583, 993
Сажин М. П. (Арман Росс) 9-11, 275,
317, 339,430, 486, 488, 507, 579,
581,588,781,782
Сазонов Н. И. 58, 909
Салтыков-Щедрин M. Е. 120, 925,
938,940
Сальвотти А. 45, 904
Сальери А. 376, 975
Самарин Ю. Ф. 560, 989
Санд Ж. (Занд Ж.) 42, 45, 120, 181,
251, 284, 285, 708, 853,871,902
Сантандреа А. 442, 981
СапонВ.П. 15,16
Сафронова Л. Е. 13
Седов М. Г. 590, 593
СеменковаТ. Г. 12
Сементковский Р. И. 674
Сенковский О. И. 31, 897
Сен-Жюст Л. 190, 576, 940,991
Сен-Мартен Л. К. 551, 989
Сен-Симон К. А. 120,662, 775,924,971
Сервантес Сааведра М. де 556, 989
Серебряков Э. А. 131, 989
СеребрянниковС. И. 581, 992

1042
Указатель имен
Серно-Соловьевич А. А. 124, 186,
191,926,939
Серно-Соловьевич Н. А. 914,926
Сеченов И. М. 688,1000
Сизов В. С. 805
СкужевскийИ. 722,1003
Смирнов Б. 958
Смирнов В. М. 15
Смирнов В. Н., держатель архива
782
Смирнов В. Н. (д-р Идельсон) 781,
1007
СоколовН. В. 127,927
Сократ 773,844,1006
Солженицин А. И. 810
Соловьев В. С. 201, 347, 805, 939,
944, 972
Соловьев СМ., историк 939
Соловьев СМ., поэт 945
Соловьев О. М. 945
Софокл 229, 948
Спасович В. Д. 578, 579, 992
Спиноза Б. 765, 899, 948
Спенсер Г. 66, 227, 823, 912,948
Спешнев Н. А. 371, 566, 974
Станкевич Н. В. 9, 23, 39, 188, 189,
353, 430, 521-525, 531, 537, 549,
550, 651, 660, 672, 674-677, 701,
853, 894-897,900,901,920,972,
987
Стеклов Ю. М. 9-11, 233, 238, 306,
309, 310, 330, 332, 333,346, 348,
358, 386, 447, 472, 476, 486,494,
512-518, 549, 551, 575, 580, 581,
590,594,596,601,603,604,606,
608, 612, 613, 618,621,630,662,
672, 673, 676,686, 718, 732, 736,
748, 749, 754, 776, 782, 799, 949,
950, 958, 968,970,978,981, 985
Стендаль 191,940
Степняк-Кравчинский С М. 316,
317,965,966
Сторжевский Э. 411, 977
Страхов H. Н. 371
Судзиловский Н. К. 136, 928,929
Сульман А. Ф. 616, 995
Сухов А. Д. 679
Тагиров Р. Ш. 12
Таландье П. Т. А. 618, 995
Талейран Ш. М. 182, 938
Талеров П. И. 7, 9, 15, 16, 774, 803,
1006,1008
Тамерлан 265, 259
Тарле Е. В. 203, 280, 945
Твардовская В. А. 9, 12, 614, 781,
784,1007
ТемкиноваХ. 724
Теодорович И. А. 512, 513, 984
Тертуллиан К. С Ф. 816,1009
Тестю О. 504,984
Тилли И. фон 350, 972
Тимофеев М. А. 15
Тихомиров Л. А. 114-116, 923, 930
Ткачёв П. Н. 9,12, 86,127, 253, 439,
575, 584, 585, 881, 918,919,927,
928, 955
Толен А. Л. 258, 259, 957
Толстой А. К. 388, 976
Толстой Л. Н. 14,177, 347, 588, 821,
827,856,942,954,971
Томилова Е. X. 586, 588, 994
Томпсон У. 261,958
Троцкий Л. Д. 700,1001
Трусов А. Д. 734,1003
ТуратиФ. 249, 952
Тургенев А. И. 657
Тургенев И. С. 51, 52,106, 176,182,
183,187, 205, 216, 364, 368, 370,
380, 381, 389, 395, 560, 566, 657,
672, 701, 753, 756, 853, 908,916,
920,921,938,971
Тургенев Н. И. 339, 657
Тхоржевский С. 464, 981
Тьер А. 308, 630, 965, 966
Уайльд О. 592, 852, 994
УглицкийЛ. М. 193,941
Ударцев С Ф. 13, 14, 18, 632, 672,
858,996,1000,1010

Указатель имен
1043
Ульман Г. С. 732
Унковский А. М. 192, 753, 940
Успенская А. И. 579, 580, 588, 992
Успенский Г. И. 115, 116, 253, 924
Успенский П. Г. 253, 374, 572,954
Утин Н. И.124-126,187, 197, 277,
397, 584, 726, 731-734, 875,876,
926
ФаврЖ. 625,995,996
Фалькович С. М. 625
Фанелли Дж. 256, 257, 277, 418, 955
ФаргаП.832
Фатке В. 538,987
Фёдоров Η. Ф. 281, 560, 989
Фейербах Л. 121, 541, 544, 546, 548,
563, 566, 641, 646, 655, 658, 767,
793,812,819,025,0£S
Феодосии Косой 866
Фигнер В. Н. 342,969
Филиппеус К. Ф. 587, 994
Филиппов Р. В« 9
Философова А. П. 360, 973
Фихте И. Г. 525, 526, 528, 531, 550-
554, 563, 564, 651, 660, 673, 701,
764, 766,811,901,919, 920, 991
Флокон Ф. 48, 251, 262, 906
ФлокеШ.Т. 84, 917
Флоренский П. А. 816-818,1009
Фогт А. 266
Фогт (Фохт) Г. 953
Фогт (Фохт) К. 63, 83,104, 916,953
Фогт (Фохт) братья 251
ФранкС. Л. 762,1005
Франкель Л. 509, 984
Фридлянд Г. (Ц.) С. 512-514, 517,
518,985
Фрисчиа 256, 257, 955
ФричЙ. В. 720,908
Фурье Ш. 120, 121, 335, 347, 662,
775,921,924,925
Хельтман 724
ХодькоИ.И. 136, 929
Хоментовская А. И. 754
Хомяков А. С. 47,102, 560, 905,989
Христофоров А. X. 253, 954
Худайкулов М. X. 9
Худяков А. И. 73, 77,914
Цезарь Г. Ю. 349, 387, 388
ЦимбаевН.И. 719
Цокколи Г. 221, 227, 948
Цшинский 517, 985
Чаадаев П. Я. 38,119, 374, 706, 763,
764,804,853,900, 920
Чарторыйский (Чарторыский, Чар-
торыжский) А. Е., кн. 625, 714,
995,1002
Че Гевара Э. 700, 845,1001
Чемодуров Я. Я. 572, 991
Черкезов В. Н. 9, 249, 951
Черкесов А. А. 71, 914
Чернышев А. И. 330, 968
Чернышевский H. Г. 121, 124, 128,
215, 253, 254, 307, 312, 335, 347,
513, 515, 586, 634, 674, 727, 732,
739, 753, 754, 756,911,926,937,
942,968,974
Черняк Я. 741
Чертопханов 445, 981
Чижевский Д. И. 11, 261, 550, 552,
555,557, 559, 986
Чичерин Б. Н. 189,940
Шахматов Б. 751
Шварценберг Ф. Л. 180, 938
Швейцер А. 850,1010
Швейцер И. Б. 271, 961
Швицгебель А. 84, 257, 418, 917,957
Шекспир У. 27, 30, 229, 380, 673-
676, 678, 681, 683, 895,898,939,
949,1000
Шеллинг Ф. В. 185, 524, 525, 528,
541, 545, 546, 551, 652, 701, 764,
894,920,939,988,991,998,1005
Шиллер Ф. 29, 30, 244, 526, 938,
1000
Шилов А. А. 572, 991

1044
Указатель имен
Шинкарук В. И. 651, 997
Ширинянц А. А. 15, 18, 883
Шлегель Ф. 533, 987
Шопен Ф.Ф. 251, 953
Шопенгауэр А. 175, 827, 849, 936
Штейн Л., фон 202, 551, 774, 945
Штирнер М. 151,156, 539, 545, 589,
592, 610, 709, 767, 867, 932,942,
987
Штокман Т. 198, 941
Штраус (Страус) Д. Ф. 32, 544, 655,
898, 988
Шубин А. В. 851,1010
Щербаков А. Я. 726
Эвольский 3. 11
Эдуард, английский король 261
Эккартсгаузен К. 551, 989
Элизар Жюль - псевдоним М. А.
Бакунина 41, 47,196, 204, 251, 905
Элпидин М. К. 63, 726, 911
Эльсниц А. Л. 275, 781, 918,929,962
Энгельс Ф. 9,12,125, 213, 250, 257,
259-263, 265, 273, 289, 300, 425,
451, 452, 458, 475, 476, 492, 497,
500, 514, 545, 589, 595, 609, 610,
612, 619, 620, 627, 629, 630, 639,
644, 652, 653, 656, 657, 670, 671,
697, 700, 705, 708, 709, 711, 712,
728, 732, 736, 749, 750, 753,775,
777-779, 783,855, 876, 881, 885,
925, 952, 953,958, 960,961, 964,
982,983,984,998,1004,1007
ЭрколиМ. 11
Эскирос А. А. 444, 464, 981
Эссен О. В. 571,574
Эсхил 229, 948
Юм Д. 646,997
Юнг Г. 258, 265, 783,957
Языков М. А. 34у 898
Яновский Я. Н. 715, 970
Ярошинский Л. 244, 951
ЯщенкоВ. Г. 17, 16
Bauer Br. 653, 988
CarrE.H. 9,575, 687, 719
HeltmanW. 714, 721
HepnerB. 687
Janowski J. N. 715, 721
Massaryk T. 560-562
Skowronek J. 720
Temkinowa H. 686
WalickiA. 686

СОДЕРЖАНИЕ
От издателя 5
П. И. Талеров. Кем был Михаил Бакунин
в истории нашей цивилизации? К историографии вопроса 7
I
МИХАИЛ БАКУНИН
В КРУГУ СВОИХСОВРЕМЕННИКОВ,
СТОРОННИКОВ И ПРОТИВНИКОВ
β. Г. Белинский
Письмо В. П. Боткину 21
Письмо М. А. Бакунину 25
А. И. Герцен
Михаил Бакунин 37
М. Бакунин и польское дело 46
[Н. Я. Николадзе]
«Народное дело» 63
M. Н. Катков
Кто наши революционеры?
[Характеристика Бакунина] 71
[П. Л. Лавров]
Смерть М. А. Бакунина 81
Похороны М. А. Бакунина 82
П. Н. Ткачёв
Анархия мысли 86
[Н. Я. Николадзе]
М. А. Бакунин <Фельетон> 100

1046
Содержание
II
ЛИЧНОСТЬ И ИДЕИ М. А. БАКУНИНА
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫХ ЛЕТ
[М. П. Драгоманов]
М. А. Бакунин о правде и нравственности в революции 109
Г. В. Плеханов
Наши разногласия 111
П. Л. Лавров
Народники-пропагандисты <Фрагменты> 120
В. К. Дебагорий-Мокриевич
От бунтарства к терроризму: [Воспоминания] 134
ß. И. Ленин
Гонители земства и аннибалы либерализма <Фрагменты> 151
Анархизм и социализм 151
Памятник на могиле М. А. Бакунина 152
Из работы «Государство и революция» 153
Л. С. Кульчицкий
М. А, Бакунин, его идеи и деятельность 155
А. В. Амфитеатров
М. А. Бакунин как характер 173
А. А. Блок
Михаил Александрович Бакунин
(1814-1876) 199
Е. В. Тарле
М. А. Бакунин 203
[Г. И. Гогелиа (Оргеиани)]
Бакунин 211
П. Б. Аксельрод
К столетию со дня рождения Михаила Бакунина
(18 мая 1814 — 18 мая 1914 г.)
(По поводу столетия со дня рождения Михаила Бакунина) 213
И. С. Гроссман [-Рощин]
Бакунин и Бергсон 218
Ю. М. Стеклов
Бунтарство как метод борьбы 233
[В, Н. Черкезов]
Значение Бакунина
в интернациональном революционном движении 249

Содержание
1047
III
БАКУНИН И БАКУНИЗМ
КАК ПРЕДМЕТ НАУЧНОГО ИЗУЧЕНИЯ
В ПЕРВЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
A, А, Карелин
Жизнь и деятельность
Михаила Александровича Бакунина 269
B. П. Полонский
Маркс и Бакунин
(Из истории революционной борьбы) 282
Б. И. Горев
Идейное наследство Бакунина 298
Л.Г.Дейч
М. А. Бакунин 312
Б. П. Козьмин
[Исповедь М. Бакунина] 329
A. А. Корнилов
Еще о Бакунине и его исповеди Николаю 337
B. Н. Фигнер
«Исповедь» М. А. Бакунина 342
[В. Ф. Боцяновский]
Бунтарь и царь 346
Л. П. Гроссман
Бакунин и Достоевский 349
Н. Отверженный
Бакунин и Ставрогин 384
A.A. Боровой
Бакунин 402
Б. И. Горев
Диалектика русского бакунизма
(К 50-летию смерти Бакунина) 431
M. Н. Покровский
Бакунин в русской революции
(К пятидесятилетию со дня смерти) 440
Ю. М. Стеклов
Что разделяет и сближает нас с Бакуниным 447
В. П. Полонский
Бакунин — якобинец 473
И. С. Книжник-Ветров
М. А. Бакунин и Парижская коммуна 1871 г.
(По новым материалам) 496

1048
Содержание
И. А. Теодорович
К спорам о Бакунине.
Послесловие ответственного редактора 512
IV
ЗАРУБЕЖНЫЕ РУССКИЕ УЧЕНЫЕ
О ТВОРЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ М. БАКУНИНА
Д. И. Чижевский
М. А. Бакунин 521
B. В. Зенъковский
[М. А. Бакунин] 549
C. А. Левицкий
Силуэты русских мыслителей.
М. А. Бакунин (1814-1876) 563
V
ПОСЛЕВОЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ М. БАКУНИНА
Н. М, Пирумова
М. Бакунин или С. Нечаев? 571
Р. Н. Блюм
Взгляды М. А. Бакунина на революцию 589
Е. Л. Рудницкая, В. А. Дьяков
Возникновение Тайного Интернационала Бакунина 615
С. Ф. Ударцев
Об одном из планов М. А. Бакунина
политической организации будущего общества 632
П. И. Моисеев
Схоластическое и рациональное диалектики Бакунина 1870-х годов.
Диалектика как логика, ее некоторые категории.
Проблемы науки XIX века в сочинениях Бакунина 638
В. А. Малинин, В. И. Шинкарук
Михаил Бакунин. Сила отрицательной диалектики 651
B. Г. Графский
М. А. Бакунин о роли науки
в буржуазном обществе и государстве 659
C. А. Мндоянц
Критика К. Марксом взглядов М. Бакунина
на роль рабочего класса в социальной революции 669
С. Ф. Ударцев
Рукопись М. А. Бакунина «Гамлет» 672

Содержание
1049
В. Φ. Пустарнаков
M. А. Бакунин как философ 685
Г. Н. Волков
Неистовый бунтарь 700
Ю. А. Борисёнок
Место и роль национально-религиозной проблемы в программах
М. А. Бакунина и Польского Демократического Общества
в 40-е годы XIX века 715
Η. М. Пирумова
Русская революция в программе и тактике Бакунина
конца 60-х — начала 70-х годов 725
VI
НАШИ СОВРЕМЕННИКИ
ОБ АКТУАЛЬНОСТИ ИЗУЧЕНИЯ БАКУНИНА И БАКУНИЗМА
В. А. Должиков
«Сибирский» фактор в эволюции политических воззрений
М. А. Бакунина (1857-1861) 747
В. М. Артемов
М. А. Бакунин: к свободе через образование 758
П. В. Рябов
К вопросу об антропологии М. А. Бакунина 770
П. И. Талеров
Бакунин и Интернационал:
некоторые аспекты становления анархизма 774
В. А. Твардовская, Б. С. Итенберг
Маркс, Бакунин и революционная Россия 781
В. М. Артемов
Свобода и нравственность в философии М. А. Бакунина 787
А. Н. Гарявин
М. А. Бакунин о менталитете русского крестьянства 798
П. И. Талеров
Михаил Бакунин и русская идея 803
М. А. Абрамов
Marx contra Бакунин 810
M. А. Арефьев, А. Г. Давыденкова
Философская антропология и антитеологизм М. А. Бакунина 815
Д. И. Рублёв
Идеи Михаила Бакунина и генезис идей синдикализма
в России начала XX века 828
П. В. Рябов
Михаил Бакунин в сегодняшнем мире 843

1050
Содержание
С. Φ. Ударцев
Михаил Бакунин: след в истории 859
А Н. Гарявин
Личность и революционная деятельность М. А. Бакунина
в трудах А. А. Карелина 869
И. Л. Кислицына
Теория демократического социального государства
М. А. Бакунина 882
Комментарии 894
Библиография работ о М. А. Бакунине 1012
Указатель имен 1032

Учебное издание
M. А. БАКУНИН:
PRO ET CONTRA
Личность и творчество
Михаила Бакунина
в оценке отечественных исследователей
Антология
2-е изд., испр.
Составитель
Павел Иванович Талеров
Директор издательства Р, В. Светлов
Заведующий редакцией В. Н. Подгорбунских
Корректоры: И. П. Ткаченко, Н. Э. Тимофеева
Верстка О. М. Кукушкиной
Подписано в печать 13.04.2015. Формат 60 χ 90 Vie
Бумага офсетная.
Усл. печ. л. 65,75. Зак. № 2655
191023, Санкт-Петербург, наб. р. Фонтанки, 15,
Издательство Русской христианской гуманитарной академии.
Тел.: (812) 310-79-29; факс: (812) 571-30-75;
email: editor@rhga.ru. URL: http://www.rhga.ru
Отпечатано способом ролевой струйной печати
в АО «Первая Образцовая типография»
Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, г. Чехов, ул. Полиграфистов, д.1
Сайт: www.chpd.ru, E-mail: sales@chpd.ru, тел. 8(499)270-73-59