для
Родная литература
Хрестоматия
\ ДЛЯ 6 КЛАССА Z^T
СОСТАВИЛИ
П. А. ШЕВЧЕНКО и С. М. ФЛОРИНСКИМ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ
УЧЕБНО-ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ПРОСВЕЩЕНИЯ РСФСР МОСКВА * 1960
Подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества.
А. М. ГОРЬКИЙ.
Песни, сказки, былины — всё простое будут читать, пока будет русский язык.
л. и. ТОЛСТОЙ.
А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото!
А. С. П У Ш К И Н.
Я не распространяюсь о важности народных песен. Это народная история, живая, яркая, исполненная красок, истины, обнажающая всю жизнь народа.
и. в. гоголь.
Поэзия народа есть зеркало, в котором
отражается его жизнь.
В. Г. БЕЛИНСКИЙ.
Гусляры. С картины В. Васнецова
Былины
ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК
I
Из того ли-то из города из Мурома,
Из того села да с Карачарова, Выезжал удаленький дородний добрый молодец;
Он стоял заутрену 1 во Муроме,
Ай к обеденке1 2 поспеть хотел он в стольный Киев-гр ад, Да подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
У того ли города Чернигова
Нагнанб-то силушки черным-черно, Ай черным-черно, как чёрна ворона;
Так пехотою никто тут не прохаживает3, На добром коне никто тут не проезживает, Птица чёрный ворон не пролётывает, Серый зверь да не прорыскивает.
А подъехал как ко силушке великоей, Он как стал-то эту силушку великую, Стал конём топтать да стал копьём колоть. Ай побил он эту силу всю великую.
Он подъехал-то под славный под Чернигов-град, Выходили мужички да тут черниговски, Отворяли-то ворота во Чернигов-град, Ай зовут его в Чернигов воеводою 4.
Говорит-то им Илья таковы слова:
1 Заутрена — правильно: заутреня — церковная служба, совершаемая рано утром.
2 Обеденка — правильно: обедня — церковная служба, совершаемая в первую половину дня.
3 Пехотою никто не прохаживает — никто не проходит пешком.
4 Воевода — начальник войска, также города и округа.
— Ай же мужички да вы черниговски! Я не йду к вам во Чернигов воеводою. Укажите мне дорожку прямоезжую, Прямоезжую да в стольный Киев-град. Говорили мужички ему черниговски: — Ты удаленький дородний, добрый молодец. Ай ты славный богатырь святорусский! Прямоезжая дорожка заколбдела, Заколбдела дорожка, замуравела Ай по той ли по дорожке прямоезжей Да пехотою никто да не прохаживал, На добром коне никто да не проезживал. Как у той ли-то у Грязи у Чёрноей, Да у той ли у берёзы у покляпыя 2, Да у той ли речки у Смородины, Сидит Соловей разбойник во сыром дубу, Сидит Соловей-разбойник, Одихмантьев сын; А то свищет Соловей да по-солбвьему, Он кричит злодей-разбойник по-звериному, И от того ли-то от посвисту соловьего, И от того ли-то от покрику звериного, То все травушки-муравы уплетаются, Все лазуревы цветочки отсыпаются, Тёмны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей, то все мертвы лежат. Прямоезжею дороженькой пятьсот есть вёрст, Ай окольноей дорожкой цела тысяща.
II
Он спустил добра коня да богатырского Он поехал-то дорожкой прямоезжею. Его добрый конь да богатырский С горы на гору стал перескакивать, С холмы на холму стал перемахивать. Мелки реченьки, озерка промеж ног спущал. Подъезжает он ко речке ко Смородине, До ко тоей он ко Грязи он ко Чёрноей, Да ко тою ко берёзе ко покляпыя. Засвистал-то Соловей да по-солбвьему,
* Заколбдела дорожка, замуравела — порога завалена деревьями, колодами, заросла муравой, то есть травой.
2 Берёза покляпая — нагнувшаяся, наклонённая.
Илья Муромец и Соловей-разбойник. С рисунка В. Ермолова
Закричал злодей-разбойник по-звериному, Так все травушки-муравы уплеталися, Да й лазуревы цветочки отсыпалися, Тёмны лесушки к земле все приклонилися; Его добрый конь да богатырский А он на кбрзни 1 да потыкается.
Ай как старый-от казак да Илья Муромец Берёт плёточку шелковую во белу руку, А он бил коня да по крутым ребрам;
Говорил-то он, Илья, да таковы слова: — Ах ты, волчья сыть1 2 да й травяной мешок! Али ты идти не хошь, аль нести не мошь? Что ты на корзни, собака, потыкаешься? Не слыхал ли посвисту солбвьего, Не слыхал ли покрику звериного, Не видал ли ты ударов богатырскиих?
Ай тут старый казак да Илья Муромец Да берёт-то он свой тугой лук разрывчатый, Во свои берёт во белы ои ручушки, Он тетивочку шелкбвеньку натягивал, А он стрелочку калёную накладывал, То он стрёлил в того Соловья-разбойника, Ему выбил право око со косицею3.
Он спустил-то Соловья да на сыру землю, Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному, Он повёз его по славну по чисту полю, Мимо гнёздышка повёз да соловьиного.
III
Он приехал-то во славный стольный Киев-град4, А ко славному ко князю на широкий двор. Ай Владимир-князь он вышел со божьёй церквы, Он пришёл в палату белокаменну, Во столовую свою во горенку, Они сели есть да пить да хлеба кушати, Хлеба кушати да пообедати.
Ай тут старый казак да Илья Муромец Становия коня да посерёд двора,
1 Кбрзни —- корни деревьев.
2 Волчья сыть — волчья едя
8 Выбил право око сб косйцею — выбил правый глаз и висок.
4 Стольный Кйев-град.— В Киеве был престол, по-старинному — стол князя. Отсюда — стольный город.
Сам идёт он во палаты белокаменны, Проходил он во столовую во горенку, На пяту 1 он дверь-то поразмахивал, Вёл поклоны по-учёному, Крест-от клал он по-писаному, На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся, Самому князю Владимиру в особину, Ещё всем его князьям он подколенными 1 2.
Тут Владимир-князь стал молодца выспрашивать: — Ты скажи-тко, ты дородний добрый молодец, Тебя как-то молодца да именем зовут, Величают удалого по отечеству?
Говорит-то старый казак да Илья Муромец: — Есть я славного из города из Мурома, Из того села да с Карачарова, Есть я старый казак да Илья Муромец, Илья Муромец да сын Иванович.
Говорит ему Владимир таковы слова: — Ай же старыя казак да Илья Муромец! Да давно ли ты повыехал из Мурома,.
И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град? Говорил Илья он таковы слова:
— Ай ты славныя Владимир стольно-киевский! Я стоял заутрену христовскую во Муроме, Ай к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град! То моя Дорожка призамешкалась;
А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град, Ехал мимо эту Грязь да мимо Чёрную, Мимо славну реченьку Смородину, Мимо славную берёзу покляпыю.
Говорил ему Владимир таковы слова:
— Ай же, мужичище-деревенщина!
Во глазах, мужик, да подлыгаешься 3, Во глазах, мужик, да насмехаешься! Как у славного у города Чернигова Нагнано тут силы много-множество, То пехотою никто да не прохаживал И на добром коне никто да не проезживал,
1 На пяту — настежь (о двери).
2 Князья подколенные — князья одного колена (рода) с киевским князем Владимиром.
» Во глазах, мужик, да подлыгаешься — лжёшь в глаза.
Туды серый зверь да не прорыскивал, Птица, чёрный ворон не пролётывал; Ай у той ли-то у Грязи-то у Чёрноей, Да у славноей у речки у Смородины, Ай у той ли у берёзы у покляпыя, Соловей сидит разбойник, Одихмантьев сын, То как свищет Соловей да по-солбвьему, Как кричит злодей-разбойник по-звериному, То все травушки-муравы уплетаются, А лазуревы цветки прочь отсыпаются, Тёмны лесушки к земле все приклоняются, А что есть людей, то все мертво лежат.
Говорил ему Илья да таковы слова: — Ты, Владимир князь-от стольно-киевский, Соловей-разбойник на твоём дворе, Ему выбито ведь право око со косицею, И он ко стремени булатному прикованный.
То Владимир князь-от стольно-киевский, Он скорёшенько ставал да на резвы ножки, Кунью шубоньку 1 накинул на одно плечкб, То он шапочку соболью на одно ушко, Он выходит-то на свой-то на широкий двор, Посмотреть на Соловья-разбойника.
Говорил-то ведь Владимир-князь да таковы слова: — Засвищи-тко, Соловей, ты по-солбвьему, Закричи-тко, собака, по-звериному.
Говорил-то Соловей ему разбойник, Одихмантьев сын: — Неу вас-то я сегодня, князь, обедаю, А не вас-то я хочу да и послушати, Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца, Да его хочу-то я послушати.
Говорил-то как Владимир-князь да стольно-киевский: — Ай же, старыя казак ты Илья Муромец! Прикажи-тко засвистать ты Соловью да по-солбвьему, Прикажи-тко закричать да по-звериному.
Говорил Илья да таковы слова:
— Ай же, Соловей-разбойник, Одихмантьев сын! Засвищи-тко ты во пбл-свисту соловьего, Закричи-тко ты во пбл-крику звериного. Засвистал как Соловей тут по-соловьему, Закричал разбойник по-звериному, Маковки на теремах покривились,
1 Кунья шубонька — меховая шуба из куницы.
А окбленки 1 во теремах рассыпались
От того от посвисту соловьего;
А что есть-то людишек, так все мертвы лежат, А Владимир князь-то стольно-киевский Куньей шубонькой он укрывается.
Ай тут старый-от казак да Илья Муромец,
Он скорёшенько садился на добра коня, Ай он вёз-то Соловья да во чисто поле, И он срубил ему да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
— Тебе полно-тко свистать да по-соловьему,
Тебе полно-тко кричать да по-звериному, Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей, Тебе полно-тко вдовить да жён молодых, Тебе полно-тко спущать-то сиротать да малых детушек.
А тут Соловью ему и славу поют, Ай славу поют ему век по веку.
Вопросы и задания
1.	Составьте простой план былины. Расскажите былину по этому плану, используя особенности ее языка: повторяющиеся красочные определения, уменьшительные и ласкательные существительные, краткие прилагательные.
2.	Как былина рисует силу врагов, которых победил Илья Муромец?
3.	Проследите по тексту былины, как изменяется отношение князя Владимира к Илье Муромцу.
4.	Почему Илья Муромец является любимым богатырём русского народа (какие подвиги он совершил, за что он убил Соловья-разбойника, какие качества богатыря — защитника народа он проявил)?
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ОСОБЕННОСТИ БЫЛИН
Былины — русские народные песни, повествующие о богатырях и народных героях и о тех героических событиях, в которых они участвовали.
Повествовательные произведения называются эпическими (от греческого слова «эпос», что значит сказ, рассказ). Былины — это произведения народного эпоса, эпические песни. Они строятся по определённому плану.
1 Окбленки — окошечки.
Большинство былин начинается зачином. Зачин обычно указывает место действия или говорит о том, куда и откуда поехал богатырь. (См. первые шесть строк былины «Илья Муромец и Соловей-разбойник», стр. 5.)
События в былинах излагаются в строгом порядке, последовательно. Повествование ведётся медленно, не спеша. Так как былины жили в устной передаче, исполнитель их (сказитель) считал необходимым сосредоточить внимание слушателей на особенно важных, по его мнению, местах. Для этого в былинах широко применяются повторения, обычно троекратные. Повторяются чаще всего отрывки (эпизоды). Так, в былине об Илье Муромце и Соловье-разбойнике трижды повторяется одинаковое описание силы Соловья-разбойника.
Чтобы сообщить напевность былине, сделать изложение её более выразительным, музыкальным, часто в былинах повторяются отдельные слова. Например:
Прямоезжая дорожка заколодела, Заколодела дорожка, замуравела, или:
Во стольном во городе во Киеве, У ласкового у князя у Владимира.
Повторения встречаются не только в тексте одной и той же былины. В разных былинах одинаково описываются сходные места: седлание богатырского коня, изображение пира у князя Владимира, изображение вражеской силы, боя богатырей с врагами и пр.
Такие сходные описания, встречающиеся в разных былинах (и в сказках), называются общими местами.
Иногда былины заканчиваются особой концовкой, которая является выводом, заключением из всего содержания былины:
То старина, то и деянье,
т. е. так было в старину, это — быль.
Главным героем былин является русский богатырь. Чтобы ярче представить силу богатыря, применяется гипербола (преувеличение). Так, например, описывается бой богатыря с вражеской силой. Если богатырь махнёт правой рукой, среди вражеского стана образуется улица, левой — переулок. Палица (меч) богатыря весит сорок или даже девяносто пудов.
Если богатырь заснёт, то «богатырский сон на двенадцать дён» (дней). Под стать богатырю и его конь: «первый скок коня — на много вёрст, а второй скок и найти нельзя». Чтобы подчеркнуть силу русского богатыря, гиперболически изображается его
враг. Несметные силы врага «серому волку три дня не обскакать, чёрному ворону в день не облететь».
В былинах, как и вообще в произведениях устной
Язык былин, народной поэзии, каждое слово точно й выразительно. В течение веков народные певцы и поэты совершенствовали язык своих поэтических произведений, добиваясь наиболее точного и яркого, выразительного раскрытия через слово самых существенных качеств героев и их поступков. Так, очень богаты и разнообразны в устной поэзии эпитеты — красочные определения, указывающие какой-либо живой, постоянный, наиболее существенный признак людей, предметов, явлений жизни. Часто одни и те же эпитеты постоянно характеризуют тех или иных героев, предметы, явления жизни. Поэтому их называют п о-стоянными эпитетами. В былинах,' например, встречаются такие постоянные эпитеты: . дородный добрый молодец, сила великая, славный стольный Киев-град, тугой лук, тетивоч-ка шелковая, стрелочки калёные.
Часто в былинах применяются сравнения:
Нагнано-то силушки черным-черно, Черным-черно, как чёрна ворона.
Щукой-рыбою ходить Вольте во синих морях, Птицей-соколом летать Вольте под бболоки, Волком рыскать во чистых полях.
Употребляются отрицательные сравнения:
Не сырой дуб к земле клонится, Не бумажные листочки расстилаются, Поклоняется сын перед батюшкой...
Желая подчеркнуть какой-либо оттенок смысла слова, важный, по мнению народного певца, для понимания повествования, сказители былин широко применяют синонимы: «Стал Вольта растеть-матереть»', «А орать да пахать да крестьяновати»\ «Тут Илье за беду стало, за великую досаду показалось...»
Важную роль в языке былин играют уменьшительные и ласкательные суффиксы существительных. Они выражают народную оценку героев былин. Богатыри часто называются ласкательными именами: Илюшенька, Добрынюшка Никитинец, Микулушка Селянинович и т. п. Ласкательные суффиксы применяются и в словах, описывающих предметы, принадлежащие богатырю. У него «стрелочки калёные»; «седёлышко», «уздечки», «войлочки», «потнички» и т. д.
Былина — стихотворное произведение, которое произносится нараспев. Подчиняясь напеву, сказитель былин ставит ударения
на определённых словах, а другие слова при этом, не имея ударений, как бы сливаются в одно слово («матьсыраземля», «полечистое»). В связи с этим иногда слово имеет различные ударения в одной и той же былине («Соловей — Соловей», «молодой», «мблодый», «молбдый»).
В образах богатырей русский трудовой народ во-3былинИе плогил свои лучшие качества: пламенную любовь к родине, непримиримую ненависть к врагам, посягавшим на независимость Русской земли, любовь к труду, стремление к свободе.
Былины оказали большое влияние на творчество писателей, композиторов, художников. Особенности языка былин использовал Лермонтов в «Песне про купца Калашникова». Некрасов в своей поэме «Кому на Руси жить хорошо» назвал деда Савелия «богатырём святорусским» Композитор Римский-Корсаков создал оперу «Садко». Художник В. Васнецов написал картины: «Три богатыря», «Богатырь на дозоре».
ВОЛЬТА И МИКУЛА
В древней народной устной поэзии есть былины, рассказывающие о мирной, трудовой жизни русского народа. Это былины бытовые. Важнейшая из них — былина о Вольте и Микуле. В ней прославляется народный труд. В Илье Муромце народ воспел крестьянина-воина, богатыря — защитника родины. В образе Микулы он прославил крестьянина-хлебопашца, богатыря — кормильца страны.
Жил Святослав девяносто лет, Жил Святослав да переставился '. Оставалось от него чадо милое, Молодой Вольга Святославгович. Стал Вольга растеть-матереть 1 2, Похотелося Вольгё да много мудростей: Щукой-рыбою ходить Вольгё во синих морях, Птицей-соколом летать Вольгё под бболоки, Волком рыскать во чистых полях.
Уходили вси рыбушки во глубокий моря, Улетали вси птички за бболоки, Убегали вси звери за тёмны леса. Стал Вольга он растеть-матереть,
1 Переставился, преставился — скончался, умер.
2 Матереть — входить в возраст, мужать, становиться сильным, крепким, матёрым.
Богатырь на дозоре. С картины В. Васнецова
И сбирал себе дружинушку хоробрую, Тридцать молодцев без единого, Сам ещё Вольга во тридцатыих.
Был у него родной дядюшка, Славный князь Владимир стольно-киевский; Жаловал его тремя городами со крестьянами: Первым городом Гурчёвцем, Другим городом Ореховцем, Третьим городом Крестьяновцем.
Молодой Вольга Святославгович, Он поехал к городам за получкою Со своей дружинушкой хороброю. Выехал Вольга во чисто поле, Он услышал во чистом поле ратая *, А орет в поле ратай, понукивает, А у ратая-то сошка поскрипывает, Да по камешкам омёшики1 2 прочиркивает.
Ехал Вольга он до ратая. День с утра ехал до вечера, Да не мог ратая в поле наехати. А брет-то ратай, понукивает, А у ратая сошка поскрипывает, Да по камешкам омешики прочиркивает. Ехал Вольга еще другой день, Другой день с утра до пабедья 3 Со своей со дружинушкой хороброю, Ен наехал в чистом поле ратая, А орет в поле ратай, понукивает, С края в край бороздки помётывает, В край он уедет — другого не видать. То коренья, каменья вывёртывает, Да великие он каменья вси в борозду валит. У ратая кобыла солбвенька 4, Да у ратая сошка кленовая, Гуженьки 5 6 у ратая шелковые.
1 Ратай, оратай—пахарь, земледелец. Орало—соха. Орать — пахать сохой.
2 Омёшек — лезвие у сохи, лемех, чем соха вздымает и подрезывает пласт земли.
3 Пабедье, пообед — второй завтрак, полдник; время, близкое к полудню.
4 Солбвенька — имеющая шерсть светло-жёлтого цвета, хвост и гриву
белые.
6 Гуж, гужик — кожаная петля в хомуте, которой соединяют хомут с оглоблями.
Говорит Вольга таковы слова: «Бог тебе помочь, оратаюшко, А орать да пахать да крестьяновати, С края в край бороздки помётывати!» Говорил оратай таковы слова: «Да поди-ка ты, Вольга Святославгович! Мне-ка надобно божья помочь крестьяновать, С края в край бороздки помётывати!» А и далече ль, Вольга, едешь, куда путь держишь Со своею со дружинушкой хороброю?»
Говорил Вольга таковы слова: «А еду к городам я за получкою, К первому ко городу ко Гурчёвцу, К другому-то городу Ореховцу, К третьему городу к Крестьяновцу». Говорил оратай таковы слова: «Ай же, Вольга Святославгович! Да недавно был я в городе, третьего дни, На своей кобылке соловою, А привёз оттуль соли я два меха Два меха-то соли по сороку пуд, А живут мужики там разбойники, Ены просят грошев подорожныих. А я был с шалыгой 1 2 подорожною, А платил им гроши я подорожный: Кто стоя стоит, тот и сидя сидит, А кто сидя сидит, тот и лёжа лежит».
Говорил Вольга таковы слова: «Ай же гы, оратай оратаюшко! Да поедем-ко со мною во товарищах, Да ко тем городам за получкою». Этот оратай оратаюшко Гужики с сошки он повыстегнул Да кобылку из сошки повывернул, А со тою он сошки со кленовенькой, Ай оставил он ту сошку кленовую, Он садился на кобылку соловеньку; Они сели на добрых коней, поехали По славному раздольицу чисту полю. Говорил оратай таковы слова:
1 Мех соли — мешок соли.
2 Шалыга — плеть, кнут.
«Лй же, Вольга Святославгович!
Да не для-ради прохожего, проезжего, А оставил я сошку в бороздочке Ради мужика-деревенщины: Они сошку с земельки повыдернут, Из омешиков земельку повытряхнут, Из сошки омешики повыколнут, Мне нечем будет молодцу крестьяновати. А пошли ты дружинушку хоробрую, Чтобы сошку с земельки повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст».
Молодой Вольга Святославгович Посылает тут два да три добрых молодца Со своей с дружинушки с хороброей Да ко этой ко сошке кленовенькой, Чтобы сошку с земельки повыдернули, Из омешиков земельку повытряхнули, Бросили бы сошку за ракитов куст. Едут туды два да три добрых молодца Ко этой ко сошке кленовоей;
Они сошку за обжи' кругом вертят, А им сошки от земли поднять нельзя, Да не могут они сошку с земельки повыдернути, Из омешиков земельку повытряхнути, Бросити сошку за ракитов куст.
Молодой Вольга Святославгович Посылает он целым десяточком, Он своей дружинушки хороброей А ко этой ко сошке кленовоей. Приехали они целым десяточком Ко этой славной ко сошке кленовенькой; Они сошку за обжи кругом вертят, Сошки от земли поднять нельзя, Не могут они сошку с земельки повыдернути, Из омешиков земельку повытряхнути, Бросити сошку за ракитов куст. Молодой Вольга Святославгович Посылает всю дружинушку хоробрую, То он тридцать молодцев без единого.
1 Обжи — рукоятки у сохи.
Микула Селянпновпч. С рисунка В. Ермолова
Этая дружинушка хоробрая, Тридцать молодцев да без единого, А подъезжали ко сошке кленовенькой, Брали сошку за обжи, кругом вертят, Сошки от земельки поднять нельзя, Не могут они сошки с земельки повыдернути, Из омешиков земельку повытряхнути, Бросити сошку за ракитов куст.
Говорит оратай таковы слова: «Ай же, Вольга Святославгович!
То не мудрая дружинушка твоя хоробрая, А не могут они сошки с земельки повыдернуть, Из омешиков земельку повытряхнуть, Бросити сошку за ракитов куст.
Не дружинушка тут есте хоробрая, Столько одна есте хлебоясть» *.
Этот оратай оратаюшко, Он подъехал ко сошке кленовенькой, Брал эту сошку одной ручкой, Сошку с земельки повыдернул, Из омешиков земельку повытряхнул, Бросил сошку за ракитов куст. Они сели на добрых коней, поехали Да по славному раздолью чисту полю. А у ратая кобылка грудью пошла, Так Вольгин-то конь оставается.
Стал Вольга покрикивати,
Стал Вольга колпаком помахивати, Говорил Вольга таковы слова: «Стой-ка, постой, да оратаюшко!» Говорил-то Вольга таковы слова: «Ай же, оратай, оратаюшко, Эта кобыла конём бы была, За эту кобылу пятьсот бы дали». Говорит оратай таковы слова:
«Взял я кобылку жеребчиком, Жеребчиком взял ю с-под матушки, Заплатил я за кобылку пятьсот рублей: Этая кобылка конём бы была, Этой бы кобылке и сметы нет» 1 2.
Говорил Вольга таковы слова:
1 Хлебоясть — дармоеды.
2 «И сметы нет» — цены нет, т. е. выше самой высокой цены.
«Ай же, оратай оратаюшко! Как-то тебя да именем зовут, Как звеличают по отечеству?» Говорил оратай таковы слова: «Ай же, Вольга ты Святославгович! Ржи напашу, в скирды складу, В скирды складу да домой выволочу, Домой выволочу, дома вымолочу, Драни 1 надеру да тоя пива наварю, Пива наварю, мужичков напою, Станут мужички меня покликивати;
«Ай ты, молодой Микулушка Селянинович!»
Вопрос и задания
1.	Расскажите содержание былины близко к тексту. Выделите те места, в которых показано превосходство крестьянина-земледельца над дружиной князя и над самим князем.
2.	Найдите в тексте былины места, где показываются замечательные качества Микулы, которые сложились в нём под влиянием крестьянского труда: физическая сила, трудолюбие, смелость, простота, чувство собственного достоинства, связь с народом.
3.	Укажите в былине художественные особенности устного народного творчества (постоянные эпитеты, уменьшительные и ласкательные существительные, гиперболы, троекратные повторения).
4.	В каких словах прославляет былина мирный груд Микулы — богатыря-крестьянина?
САДКО
Новгородские былины о Садко и Василии Буслаеве являются бытовыми. Они рисуют жизнь «Великого Новгорода» в пору его расцвета (XII—XIV века), рассказывают о торговле Новгорода с заграницей. В былине о Садко выражен взгляд народа на великую силу искусства. Народ прославляет Садко за его художественный талант: он гусляр и певец. Его искусство покоряет не только людей, но и морского царя, олицетворяющего силы природы. Именно благодаря своему таланту Садко избавляется от бедности и нищеты. Былина подчёркивает па
1 Дрань — мука крупного размола.
триотическое чувство новгородцев, которые гордятся богатством своего города.
Садко богат, но торговый Новгород богаче его. С его мощью не может сравниться сила одного человека.
Во славном в Новеграде
Как был Садко купец, богатый гость *. А прежде у Садко имущества не было: Одни были гуселки яровчаты* 2;
По пирам ходил-играл Садко.
Садко день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестей пир И третий не зовут на почестей пир.
Потом Садко соскучился:
Как пошёл Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гуселки яровчаты. Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перёпался3, Пошёл прочь от озера во свой во Новгород.
Садко день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестей пир И третий не зовут на почестей пир.
Потом Садко соскучился:
Как пошёл Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гуселки яровчаты.
Как тут-то в озере вода всколыбалася, Тут-то Садко перёпался, Пошёл прочь от озера во свой во Новгород. Садко день не зовут на почестей пир, Другой не зовут на почестей пир И третий не зовут на почестей пир.
Потом Садко соскучился:
Как пошёл Садко к Ильмень-озеру, Садился на бел-горюч камень И начал играть в гуселки яровчаты. Как тут-то в озере вода всколыбалася, Показался царь морской, Вышел со Ильменя со озера,
• Гость — купец.
2 Гуселки — правильно: гусельки — народный музыкальный струнный инструмент. Яровчаты — вместо яворчаты, сделанные из явора (белого клёна).
3 Перёпался — устрашился.
Сам говорил таковы слова: «Ай же ты, Садко новогородскиий! Не знаю, чем буде тебя пожаловать За твои за утехи за великия, За твою то игру нежную: Аль бессчётной золотой казной?
А не то ступай во Новгород И ударь о велик заклад ’, Заложи свою буйну голову И выряжай1 2 с прочих купцов Лавки товара красного3, И спорь, что в Ильмень-озере Есть рыба — золоты перья. Как ударишь о велик заклад, И поди — свяжи шелковой невод, И приезжай ловить в Ильмень-озеро: Дам три рыбины — золоты перья. Тогда ты, Садко, счастлив будешь». Пошёл Садко от Ильменя от озера. Как приходил Садко во свой во Новгород, Позвали Садко на почестей пир.
Как тут Садко новогородскиий Стал играть в гуселки яровчаты;
Как тут стали Садко попаивать, Стали Садко поднашивать, Как тут-то Садко стал похвастывать: «Ай же вы, купцы новогородские, Как знаю чудо-чудное в Ильмень-озере: А есть рыба — золоты перья в Ильмень-озере». Как тут-то купцы новогородские Говорят ему таковы слова: «Не знаешь ты чуда-чудного, Не может быть в Ильмень-озере
рыбы — золоты перья».— «Ай же вы, купцы новогородские!
О чём же бьёте со мной о велик заклад? Ударим-ка о велик заклад: Я заложу свою буйну голову,
1 Ударь о велик заклад — поспорь, отдавая в заклад свою голову.
2 Выряжай — требуй.
3 Товар крйсный—ткани, мануфактура.
А вы залагайте лавки товара красного». Три купца повыкинулись, Заложили по три лавки товара красного. Как тут-то связали невод шелковой И поехали ловить в Ильмень-озеро: Закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли рыбку — золоты перья;
Закинули другую тоньку в Ильмень-озеро, Добыли другую рыбку — золоты перья; Третью закинули тоньку в Ильмень-озеро, Добыли третью рыбку — золоты перья.
Тут купцы новогородские
Отдали по три лавки товара красного.
Стал Садко поторговывать, Стал получать барыши великие. Во своих палатах белокаменных Устроил Садко всё по-небесному: На небе солнце, и в палатах солнце, На небе месяц, и в палатах месяц, На небе звёзды, и в палатах звёзды.
Потом Садко купец, богатый гость, Зазвал к себе на почестей пир Тыих мужиков новогородскиих И тыих настоятелей 1 новогородскиих: Фому Назарьева и Луку Зиновьева. Все на пиру наедалися, Все на пиру напивалися, Похвальбамы все похвалялися.
Иный хвастает бессчётной золотой казной, Другой хвастает силой удачей молодецкою, Который хвастает добрым конём, Который хвастает славным отечеством, Славным отечеством, молодым молодечеством, Умный хвастает старым батюшкой, Безумный хвастает молодой женой.
Говорят настоятели новогородские: «Все мы на пиру наедалися, Все на почестном напивалися, Похвальбамы все похвалялися.
Что же у нас Садко ничем не похвастает.
1 Настоятели — здесь: богатые купцы, имеющие влияние в городе.
Что у нас Садко ничем не похваляется?» Говорит Садко купец, богатый гость: «А чем мне, Садко, хвастаться, Чем мне, Садко, похвалятися?
У меня ль золота казна не тбщится ’, Цветно платьице не носится, Дружина хоробра не изменяется.
А похвастать — не похвастать бессчётной золотой казной: На свою бессчётну золоту казну Повыкуплю товары новогородские, Худые товары и добрые!»
Не успел он слова вымолвить, Как настоятели новогородские Ударили о велик заклад, О бессчётной золотой казны, О денежках тридцати тысячах: Как повыкупить Садко товары новогородские, Худые товары и добрые,
Чтоб в Новгороде товаров в продаже боле не было.
Ставал Садко на другой день раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счёта давал золотой казны
И распушал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шёл в гостиный ряд1 2, Как повыкупил товары новогородские, Худые товары и добрые, На свою бессчётну золоту казну.
На другой день ставал Садко раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счёта давал золотой казны
И распушал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шёл в гостиный ряд: Вдвойне товаров принавезено, Вдвойне товаров припаполнено
На тую на славу на великую новогородскую. Опять выкупал товары новогородские, Худые товары и добрые,
1 Не тбщится — не истощается, не уменьшается.
8 Гостйный ряд — торговые помещения в специально выстроенном здании.
На свою бессчётну золоту казну.
На третий день ставал Садко раным-рано, Будил свою дружину хоробрую, Без счёта давал золотой казны
И распущал дружину по улицам торговыим, А сам-то прямо шёл в гостиный ряд:
Втройне товаров принавезено,
Втройне товаров принаполнено,
Подоспели товары московские
На тую на великую на славу новогородскую.
Как тут Садко пораздумался:
«Не выкупить товара со всего бела света: Още повыкуплю товары московские, Подоспеют товары заморские.
Не я, видно, купец богат новогородскиий,— Побогаче меня славный Новгород».
Русские народные песни
Среди произведений народного творчества самыми многочисленными и разнообразными являются песни.
Многие песни возникли из стремления народа облегчить свой труд. Эти песни называются трудовыми. Примером таких песен является «Дубинушка».
Ну, ребята, принимайся, За дубинушку хватайся! Эй, дубинушка, ухнем! Эй, зелёная, сама пойдёт! Подёрнем, подёрнем!
Да ухнем!
Если первые строки песни призывают людей начать работу, то припев (последние четыре строчки) как бы даёт команду, направляя усилия работающих, делая эти усилия согласованными.
С хозяйственно-трудовой деятельностью крестьянства связаны обрядовые песни. Эти песни возникли ещё в глубокой древности, когда люди не владели научными знаниями, не умели бороться с природой. Природа казалась им наполненной живыми существами: лешими, водяными, домовыми и т. д. Солнце, ветер, гроза были для древних славян божествами, которым они поклонялись.
Чувствуя свою слабость перед силами природы, древние люди старались расположить их к себе, умилостивить. С этой целью 26
проводились обряды, т. е. действия, сопровождавшиеся песнями, которым люди приписывали большую силу. Заклинаниями люди стремились добиться благоприятной весны, лета, осени, чтобы получить обильный урожай, обеспечить успех в работе.
С течением времени обрядовые песни теряли свою связь с языческими верованиями и работой земледельца и превращались в игровые. В таком виде они продолжают жить до наших дней.
Обрядовой песней — «веснянкой» — является песня «Весна, Весна красная». Обряд вызывания весны исполнялся в начале марта, около девятого числа — дня начала весны. Этот обряд сопровождался пением «веснянки».
е е е
Весна, Весна красная. Приди, Весна, с радостью, С радостью, с радостью, С великою милостью, Со льном высоким, С корнем глубоким, С хлебами обильными.
Вопрос и задание
1. Чего просят люди в этой песне у Весны?
2. Выучите песню наизусть.
В эпоху крепостного правд народ создал песни, в которых рассказал о тяжести барщинного труда, о произволе помещиков и бесправии крепостного крестьянства.
ИЗ-ЗА ЛЕСА, ЛЕСА ТЁМНОГО
Из-за леса, леса тёмного, Из-за садика зелёного Собиралась туча грозная Со снегами, со сыпучими, Со морозами, со трескучими. Дочка к матке собиралася; Пособравшись, дочь поехала. Поехала дочь, не доехала: Среди лесу остановилася; Лошадёнка истомилася,
Лошадёнка истомилася, Тележонка изломалася, Все каточки раскатилися; Все каточки раскатилися, Ко дубочку прикатилися. На дубу сидит соловушка. «Ах ты птушка, птушка вольная!
Ты лети, лети в мою сторонушку,
Ко батюшке во зелёный сад, А к матушке во вновь 1 терем. Ты неси, неси, соловушка, Ах батюшке, да низкой поклон, А матушке челобитьице 1 2:
Что пропали наши головы За боярами, за ворами! Гонят старого, гонят малого На работушку ранёшенько, А с работушки позднёшенько.
Вопрос и задания
1.	Какие три картины рисует песня? Озаглавьте их.
2.	Отметьте в тексте песни слова и выражения, в которых говорится о бедности и бесправии крепостных крестьян.
3.	Прочитайте статью «Поэтические особенности русских песен» (стр. 29) и отметьте особенности языка песни.
Много сложено народом семейно-бытовых песен. Эти песни обычно рисуют тяжёлые и печальные картины жизни замужней женщины в чужой семье. Девушка-крестьянка не могла выйти по своей воле замуж. Она должна была подчиняться воле родителей, а те (особенно малоимущие или совсем бедные) стремились выдать дочь за богатого, хотя бы немилого. Часто такие женщины, грустные, одинокие в чужой семье, слагали песни, в которых с большой искренностью и задушевностью раскрывали свои мысли, чувства, переживания, оплакивали свою печальную долю.
К таким семейно-бытовым песням относится песня «Ах, кабы на цветы не морозы»:
Ах, кабы на цветы не морозы, И зимой бы цветы расцветали; Ой, кабы на меня не кручина, Ни о чём бы я не тужила, Не сидела бы я подпершися, Не глядела бы я в чисто поле. И я батюшке говорила, И я свету своему доносила: «Не давай меня, батюшка, замуж, Не давай, государь, за неровню, Не мечись3 на большое богатство, Не гляди на высоки хоромы: Не с хоромами жить,— с человеком, Не с богатством жить мне,— с советом 4.
1 Во вновь — в новый.
2 Челобитье — в древней Руси: поклон до земли с прикосновением лбом (челом) к земле, а также письменная просьба, здесь: просьба.
2 Не мечись — не льстись.
4 Жить с советом — жить в любви и согласии.
ПОЭТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РУССКИХ ПЕСЕН
По своему содержанию народные песни различны, но все они имеют общие черты в своём построении, в приёмах раскрытия настроений героев, а также в языке.
Во многих песнях применяется приём сравнения. Он состоит в том, что человеческие чувства и переживания сравниваются (сопоставляются) с миром природы. Благодаря этому какой-либо предмет или явление природы помогают понять чувства и настроения человека. Так, в песне «Ах, кабы на цветы не морозы» женщина сопоставляется с цветами, мороз — с кручиной, грустью, овладевшей героиней, от которой она завяла, как цветы от мороза.
Как и для других видов народной поэзии, и для песни характерны постоянные эпитеты: «красная девица», «добрый молодец», «белы рученьки», «резвы ноженьки», «горючая слеза», «чисто поле», «звёзды чистые», «зелёная дубравушка» и т. п.
Большую задушевность придают песням обращения героев или к природе: к полю чистому, к дубраве зелёной, к цветам и пр., или к людям. Такие обращения обычно даются в начале песни: «Не шуми, мати зелёная дубравушка»; «Ах ты, девица-красавица моя».
В обращениях к природе ясно сказывается глубокая любовь русского народа к своей родине.
Задушевный тон песни усиливается широким применением ласкательных существительных: пташечка, цветики, реченька, сердечушко, кручинушка и т. п.
Напевность, музыкальность песен создаётся и поддерживается повторениями обращений, отдельных слов, приставок и т. д. Например:
Все каточки раскатилися;
Все каточки раскатилися, Ко дубочку прикатилися.
Или:
Ах ты птушка, птушка вольная!
Ты лети, лети в мою сторонушку...
Много было сложено, особенно в XVIII — первой половине XIX века, солдатских песен. Взятые в целом, они рисуют долгую и тяжёлую жизнь солдата — от момента рекрутства, т. е. сдачи в солдаты, до смерти в «чистом поле», или, если удастся уцелеть, до возвращения домой уже в старости, так как служба в армии того времени длилась двадцать пять лет.
Как образец солдатской, точнее — рекрутской — песни приведём следующую:
*
* $
Не кукушечка во сыром бору куковала, Не соловушка в зеленом саду громко свищет — Добрый молодец, во неволюшке сидя, плачет, Обливается добрый молодец горючими слезами: Как берут меня, добра молодца, во неволю. Уж как вяжут мне, добру молодцу, белы руки, Что куют-куют добру молодцу скоры ноги, Что везут-везут добра молодца, везут в город, Отдают меня, добра молодца, в царску службу, Что во ту ль, во ту службу царскую — во солдаты. Уж никто по мне, добром молодце, не потужит, Только тужит лишь одна матушка, мать родная. Молода жена добра молодца проклинает, Красны девушки про молодчика вспоминают, Род и племя все меня, молодца, провожают: «Послужи-ка ты, добрый молодец, верой-правдой, Положи за нас свою буйную ты голову!»
Задание
Укажите в этой песне художественные особенности народных песен.
Произвол помещиков, их жестокое обращение с крепостными нередко приводили наиболее энергичных и свободолюбивых крестьян к борьбе против своих угнетателей. Крестьяне бунтовали, уходили в разбойники. Народ сочувствовал таким разбойникам и сложил о них особые песни. Одной из них является песня «Не шуми, мати зелёная дубравушка».
НЕ ШУМИ, МАТИ ЗЕЛЁНАЯ ДУБРАВУШКА
Не шуми, мати зелёная дубравушка, Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати! Что заутра мне, доброму молодцу, во допрос идти Перед грозного судью — самого царя...
Ещё станет государь-царь меня спрашивать: «Ты скажи, скажи, детинушка, крестьянский сын, Уж как с кем ты воровал, с кем разбой держал, Ещё много ли с тобой было товарищей?» — «Я скажу тебе, надёжа православный царь, Всю правду я скажу тебе, всю истинную, Что товарищей у меня было четверо:
Ещё первый мой товарищ — тёмная ночь, А второй мой товарищ — булатный нож А как третий-то товарищ — мой добрый конь, А четвёртый мой товарищ-то — тугой лук; Что рассылыцики мои-то — калёны стрелы». Что возговорит надёжа православный царь: «Исполать1 2 тебе, детинушка, крестьянский сын, Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую Середи поля хоромами высокими — Что двумя ли столбами с перекладиною!»
Задание
Отметьте поэтические особенности русских песен в песне «Не шуми, мати зелёная дубравушка».
ЧТО ТАКОЕ УСТНАЯ НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ И КАК ОНА ЗАРОДИЛАСЬ
Устная народная поэзия возникла много веков назад, когда люди ещё не умели ни читать, ни писать. В песнях, пословицах, сказках народ рассказывал о важных исторических событиях, о своём труде, о своих заботах, о своих горестях, мечтал о счастливой, справедливой жизни.
Произведения устного народного творчества проникнуты горячей любовью к родине, к трудовому человеку, верой в светлое будущее.
В глубокой древности произведения устной поэзии создавались и исполнялись народом сообща, т. е. коллективно. Позднее из народа стали выделяться талантливые певцы, сказочники, сказители былин. Они не только исполняли уже известные народу произведения, нередко переделывая отдельные места в тексте, но и создавали новые.
Народно-поэтические произведения были общим достоянием трудового народа и жили в его памяти, передаваясь из уст в уста целые века.
ВИДЫ РУССКОЙ УСТНОЙ ПОЭЗИИ
Богато и разнообразно народное творчество, отражающее разные стороны жизни народа. В сказках отразились взгляды
1 Булатный нож — нож, сделанный из узорчатой стали высокого качества.
2 Исполать — на многие лета; здесь — хвала: «Ай да молодец».
русского крестьянства на природу, животных, на свою собственную жизнь.
Сказки различны по содержанию. Есть волшебные сказки, в которых много чудесного. В них изображаются необыкновенные люди и волшебники, в существование которых верил древний человек: Баба Яга, Кащей Бессмертный, морской царь, двенадцатиглавый змей-волшебник, способный превращаться в животное или в какой-либо предмет. Таковы, например, сказки «Царевна-лягушка», «Василиса Премудрая».
В древние времена люди не понимали законов природы, не умели бороться с её силами, но они мечтали о победе над природой, и эти мечты отражались в сказках. Люди мечтали о возможности летать по воздуху — и создали сказку о ковре-самолёте. Мечтали о быстром движении по земле — и выразили эту мечту в сказке о сапогах-скороходах, о чудесном коньке-горбунке.
Есть сказки, в которых основное содержание взято из быта народа. Это сказки бытовые. Они ценны тем, что в них народ рассказывает о своей жизни, даёт оценку разным её сторонам, различным людям. Так, в сказке «Морозко» осуждается мачеха за её несправедливое отношение к падчерице.
Среди бытовых сказок есть такие, в которых осмеиваются и осуждаются угнетатели трудового народа: цари, бояре, помещики, попы, купцы, чиновники. Так, например, в народных сказках о мужике и барине отчётливо выражается вековая ненависть крестьян к барам-помещикам, презрение к ним, насмешка. Барин и мужик изображаются правдиво. Барин живёт чужим трудом, не умеет работать, он жаден, хвастлив. Мужик побеждает барина своей смекалкой, находчивостью, предприимчивостью. Такие сказки называются сатирическими (обличительными).
В сказках оживотных рассказывается о разных зверях и животных, которые наделяются чертами, присущими людям: лиса — хитрая и ловкая, волк — грубый, простоватый, и т. д. («Лиса и волк», «Теремок» и другие).
В сказках раскрываются прекрасные черты трудового крестьянства: любовь к родине, ум, трудолюбие; осуждаются дурные качества людей (зависть, жестокость, жадность) и прославляются хорошие (доброта, приветливость, смелость, сметливость). В сказках о борьбе крестьян с их угнетателями проводится мысль о том, что добро победит зло, восторжествуют правда и справедливость.
Народная мудрость, опыт трудовой жизни народа отражены в пословицах, поговорках. Например: «Жить — ро-
дине служить», «Народы нашей страны дружбой сильны», «Без наук, как без рук».
А. М. Горький говорит, что «...пословицы и песни всегда кратки, а ума и чувства вложено в них на целые книги».
По образности, выразительности речи к пословицам и поговоркам близки загадки. Например: «Белое поле, чёрное семя, кто его сеет, тот разумеет» (Бумага и письмо).
В загадке проявляются наблюдательность народа, меткость и выразительность народной речи.
Замечательно интересными произведениями народного творчества являются былины — художественно-исторические песни о богатырях, народных героях. Былины возникли на Руси примерно в IX—X веках.
Действие большинства былин относится ко времени киевского князя Владимира Святославича (X век), хотя в них нередко отражается жизнь и более раннего, и более позднего периодов. Некоторые былины рассказывают о жизни, событиях и людях другого великого города древней Руси — Новгорода (былины о Садко, о Василии Буслаеве).
Киевские былины — это былины героические (или богатырские), а новгородские — бытовые.
Героические былины повествуют о богатырях, их борьбе против врагов-кочевников, нападавших на страну, о мужественной защите родины. Бытовые былины рисуют бытовую и общественную жизнь русских людей.
В героических былинах русский народ, защитник родины, предстаёт перед нами в образах богатырей. Любимый народом богатырь — Илья Муромец. Это человек, в котором воплощены лучшие черты русского крестьянина: сила, героизм, бескорыстная любовь к народу и родине, ненависть к правящим страной князьям и боярам, сыновняя любовь к родителям.
Всю жизнь отдал Илья служению народу, родине. Об Илье Муромце и его подвигах рассказывают многие былины: «Исцеление Ильи Муромца», «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Илья Муромец и Калин-царь», «Илья Муромец и Идолище Поганое», «Ссора Ильи Муромца с князем Владимиром» и другие.
Правой рукой Ильи является Добрыня Никитич. О подвигах Добрыни рассказывается в нескольких былинах: «Добрыня и змей», «Добрыня Никитич и Алёша Попович» и в других.
Как и Илья Муромец, Добрыня — воин, защитник Русской земли. Кроме огромной физической силы, Добрыня обладает тонким умом, умением обходиться с людьми. Он прекрасно играет в шахматы, хороший гусляр; лучше всех стреляет из лука.
Третий наиболее известный богатырь — Алёша Попович. О его борьбе с врагами Руси рассказывает былина «Алёша Попович и Тугарин Змеевич». Алёша смел, решителен, хитёр, но и хвастлив, иногда неблагоразумен. Родину Алёша любит беззаветно и готов в бою за неё сложить свою голову.
Эти три главных богатыря изображены на картине В. Васнецова «Три богатыря».
Задание
Опишите одного из богатырей по этой картине.
КАК РАЗВИВАЛАСЬ НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ
В те древние времена, когда наши предки ещё не имели письменности, устная народная поэзия была единственной формой поэтического творчества. С появлением письменности возникает художественная литература. Но устная народная поэзия не отмирает и с возникновением литературы. Она продолжает развиваться, совершенствоваться в художественном отношении, появляются новые произведения устной народной поэзии. Так, восстание Степана Разина (70-е годы XVII века) порождает песни, легенды и сказки о Разине. То же мы видим и в крестьянскую войну под предводительством Пугачёва (70-е годы XVIII века). О крепостном праве говорится в песнях, сказках, в народной драме, пословицах.
Возникают песни солдатские, ямщицкие, песни о разбойниках.
С развитием фабрик и заводов появляются устно-поэтические произведения, создаваемые в рабочей среде: песни, частушки.
НАРОДНЫЕ СКАЗИТЕЛИ, СКАЗОЧНИКИ И ПЕВЦЫ
Записывать и собирать произведения народного творчества стали с конца XVII века, но особенно много записей сделано в XIX и XX веках.
Собиратели произведений устного народного творчества находили в народе много прекрасных знатоков и исполнителей былин, сказок, старинных песен. Одним из замечательных исполнителей былин был Трофим Григорьевич Рябинин, крестьянин бывшей Олонецкой губернии, умерший в 1885 году глубоким стариком (93 лет). Известны имена выдающихся сказочников, знаменитой исполнительницы «плачей», или причитаний над покойниками, а также былин — неграмотной крестьянки Ирины Андреевны Федосовой.
Три богатыря. С картины В. Васнецова
НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО И ЛИТЕРАТУРА
Устное народное творчество оказало большое влияние на развитие русской литературы. Лучшие русские писатели высоко ценили народную поэзию, справедливо видя в ней отражение жизни и борьбы народа, его мыслей, чувств и стремлений, восхищались точностью, простотой, меткостью и выразительностью народного языка. Так, Пушкин восторгался: «Что за золото, что за прелесть эти сказки!» Молодым писателям он указывал: «Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка».
Высоко ценил устное народное творчество Горький: «Устная поэзия трудового народа той поры, когда поэт и рабочий совмещались в одном лице, эта бессмертная поэзия, родоначальница книжной литературы, очень помогла мне ознакомиться с обаятельной красотой и богатством нашего языка». Горький неустанно призывал писателей учиться мастерству слова у создателей народно-поэтических произведений. Он указывал, что народное творчество «непрерывно и определённо влияло на создание крупнейших произведений книжной литературы». В подтверждение этой справедливой мысли можно указать на такие произведения русской литературы, как сказки Пушкина, «Песня про купца Калашникова» Лермонтова, «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Тарас Бульба» Гоголя, пьеса-сказка «Снегурочка» Островского, «Коробейники», «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, сказки Салтыкова-Щедрина.
Очень близко, родственно устной народной поэзии творчество выходца из крестьян поэта И. 3. Сурикова. Такие его стихотворения, как «Я ли в поле да не травушка была» и «Доля бедняка», превратились в народные песни.
И. 3. Суриков
*
* *
Я ли в поле да не травушка была, Я ли в поле не зелёная росла;
Взяли меня, травушку, скосили, На солнышке в поле иссушили.
Ох ты, горе моё, горюшко! Знать, такая моя долюшка!
Я ли в поле не пшеничушка была, Я ли в поле не высокая росла;
Взяли меня срезали серпами, Склали меня на поле снопами.
Ох ты, горе моё, горюшко! Знать, такая моя долюшка!
Я ли в поле не калинушка была, Я ли в поле да не красная росла;
Взяли калинушку поломали И в жгутики меня посвязали.
Ох ты, горе моё, горюшко!
Знать, такая моя долюшка!
Я ль у батюшки не доченька была, У родимой не цветочек я росла;
Неволей меня, бедную, взяли И с немилым седым повенчали.
Ох ты, горе моё, горюшко!
Знать, такая моя долюшка!
1870
Задание
Найдите и отметьте в песне Сурикова художественные особенности народной песни.
СОВЕТСКАЯ НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ
Великая Октябрьская социалистическая революция освободила народы нашей страны от гнёта капитализма. В народной поэзии советской эпохи отразились великие события нашей жизни; её героем стал советский человек, воспитанный Коммунистической партией. В песнях и частушках, в сказках и сказах народ рассказывал и о гражданской войне, и о восстановлении фабрик и заводов, о коллективизации сельского хозяйства. Но главной темой советской устной народной поэзии до Великой Отечественной войны была тема свободного, творческого труда. Песни, частушки, пословицы и поговорки разоблачали лентяев, прогульщиков: «У лодыря, что ни день, то лень», «Колхоз пашет, а он руками машет» и т. п.
Лентяям противопоставлялись честные труженики.
Много дров у нас в лесу. Много и кустарника.
Не бери пример с лентяя, А бери с ударника.
Пели о том, как соревнование воспитывает сознательное отношение к труду:
Я в колхозе бригадирша, Сердце, ой, волнуется!
Моя первая бригада С третьей соревнуется.
Много различных видов народного творчества появилось в Великую Отечественную войну. В армии, в партизанских отрядах, в тылу народ создавал песни, частушки, пословицы, рассказы, призывавшие к защите Родины, прославлявшие героев, разоблачавшие врагов.
В народно-поэтическом творчестве послевоенных лет ярко звучит тема любви к Родине, идущей к коммунизму.
Занялася заря расписная,
Выхожу за околицу я,
С добрым утром, сторонка родная, Дорогая отчизна моя! —
так начинается, например, песня ткачей Вычуги. С ней перекликаются песни, сложенные в других краях нашей Родины:
Сторона, сторонушка,
Донской привольный край, Расти, моя сторонушка. Цвети и расцветай —
поют в Ростовской области. А сибиряки любовно воспевают свой край:
Эх, поля, да вы поля, Ты, Сибирь, родима сторона. Краше тебя в мире, эй да нет, Ты привольна, широка.
В народных песнях, сложенных после войны, громко звучит горячий призыв к самоотверженному труду, который обеспечил бы расцвет нашей Родины.
Такова, например, «Песня запорожских сталеваров»:
Где стелился дым военный, Где пожар войны пылал, Вновь рождённые мартены Плавят Родине металл.
Мы в работе не устали, Не остынет в топках жар, Много даст отчизне стали Запорожский сталевар.
Мы в пути за счастье наше Поработаем дружней, Чтоб была отчизна краше, И богаче, и сильней.
Мощно звучит тема борьбы за мир во всём мире, отражается непоколебимая уверенность советского народа в победе коммунизма:
Коля — токарь-скоростник, Восемь норм давать привык, Он за мир ведёт сраженье, Он, как прежде, фронтовик.
Все колхозники страны Заявляют дружно: «Мы за мир стоим горою, Нам войны не нужно».
А. С. Пушкин
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ1
Пушкин хорошо знал историю своего народа. С глубо* ким интересом он читал летописи, в которых по годам (по летам) записывались исторические события далёкого прошлого.
Из летописи поэт узнал о необыкновенной смерти Олега.
СМЕРТЬ ОЛЕГА
(Отрывок из летописи)
Олег княжил в Киеве и жил в мире со всеми странами.
Наступила осень, и вспомнил Олег про своего коня, которого он поставил кормить и не садился на него. Потому что он перед тем спрашивал волхвов, кудесников: «От чего мне суждено умереть?» И один из кудесников сказал ему: «Князь! Тебе умереть от того коня, которого ты любишь и на котором ездишь». Олегу это запало в ум, и он сказал: «Никогда больше не сяду на этого коня и даже не буду на него смотреть». И велел он кормить его и не приводить к себе. И прошло уже несколько лет, как он не видал его, вплоть до похода на греков. И вернувшись в Киев, он прожил ещё 4 года, на пятый год вспомнил про своего коня, от которого волхвы предсказали ему смерть. И призвал Олег своего старшего конюха и сказал ему: «Где мой конь, которого я велел кормить и беречь?» Конюх сказал: «Он умер». Олег же посмеялся и попрекнул кудесника, говоря: «Неправду говорят волхвы, всё это ложь: конь умер, а я жив». И велел оседлать себе коня: «Посмотрю на его кости». И приехал он на место, где лежали голые кости коня и его голый череп, и слез Олег с коня и посмеялся такими словами: «Не от этого ли черепа мне умереть?», и наступил ногою на череп; и выползла оттуда змея и ужалила ему ногу, он от этого разболелся и умер. И все плакали
1 Олег — киевский князь. Жил в конце IX — начале X века.
о нём великим плачем, и понесли его, и погребли на горе, которая называется Щековица. Эта могила цела до сих пор; она слывёт Олеговой могилой. Всего он княжил 33 года.
Этот летописный рассказ о смерти князя Олега Пушкин поэтически обработал в своём стихотворении «Песнь о вещем Олеге». Народ прозвал Олега вещим, т. е. мудрым, всезнающим (вещий — ведать, знать). Древние славяне верили в языческих богов. Особенно они почитали Перуна, бога молнии и грома. По преданию, богам служили волхвы, которых иначе называли кудесниками (волшебниками: кудесник, чудесник — от слова чудо). Считалось, что кудесники выполняют волю богов, вдохновляются ими («вдохновенный кудесник») и могут предсказать будущее («заветов грядущего вестник»). Их гаданьям и предсказаньям верили и с кудесниками советовались, особенно в трудных случаях жизни, как например перед войной.
Олег обратился к такому кудеснику с вопросом о своей судьбе. («Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною...»)
Во время похода верными боевыми товарищами князя-воина были дружинники (ближайшие к князю люди, с которыми он совершал военные походы и с которыми советовался о военных делах). В дружине были также слуги князя — отроки.
Вооружение древнего воина было иным, чем теперь. Огнестрельного оружия в то время ещё не было, но приходилось заботиться о том, чтобы предохранить тело от ударов мечом и от стрел. Воин надевал на голову шлем (металлический головной убор), на грудь — броню или кольчугу (рубашку из металлических колец). В руки брал щит (металлический круг с рукояткой, отделанной серебром, служивший для отражения неприятельских ударов).
На войну он шёл вооружённый копьём (колющее оружие на длинной палке), мечом (холодное оружие в виде длинного прямого ножа), луком со стрелами, пращой (ремень, сложенный петлёй, для метания камней), секирой (оружие в виде топора) и кинжалом (колющее оружие с коротким клинком).
Конь был постоянным верным спутником князя-воина в походах.
В старину даже существовал обычай на похоронах воина убивать того коня, который для него был особенно дорог.
Древнерусские князья большую часть своей жизни проводили в походах на врагов. Много было кровавых
сражений, о которых они любили вспоминать: много осталось курганов, насыпанных над погребёнными воинами. По обычаю того времени, на курганах справляли тризну, т. е. поминки по убитым и умершим. И язык славян в те времена отличался от нашего: напр., они говорили чело — лоб, перст — палец, брань — битва.
В «Песни о вещем Олеге» Пушкин не только поэтически воспроизвёл летописное предание, но и выразил в нём свою любовь к старине, нарисовал прекрасные и правдивые картины воинского быта Киевской Руси.
Задание
Расскажите по картине Васнецова «Богатырь на дозоре» о вооружении древнерусского воина (стр. 15).
ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ
Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам 1: Их сёла и нивы за буйный набег Обрёк1 2 он мечам и пожарам.
С дружиной своей, в цареградской броне, Князь по полю едет на верном коне.
Из тёмного леса навстречу ему Идёт вдохновенный кудесник, Покорный Перуну3 старик одному, Заветов грядущего вестник4, В мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег.
«Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов, Могильной засыплюсь землёю?
Открой мне всю правду, не бойся меня; В награду любого возьмёшь ты коня».—
«Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен;
1 Хозары, хазары — народ, живший некогда в южной России.
2 Обрёк (корень рек — рок) —предназначил.
8 Пер^н — бог грома и молнии у древних славян.
4 Заветов грядущего вестник — предсказывающий будущее (грядущее).
Правдив и свободен их вещий язык
И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе Ч
Запомни же ныне ты слово моё:
Воителю слава — отрада;
Победой прославлено имя твоё, Твой щит на вратах Цареграда г;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.
И синего моря обманчивый вал
В часы роковой непогоды,
И пращ* 8, и стрела, и лукавый кинжал Щадят победителя годы...
Под грозной бронёй ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.
Твой конь не боится опасных трудов;
Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего...
Но примешь ты смерть от коня своего».
Олег усмехнулся; однако чело
И взор омрачилися думой.
В молчанье, рукой опершись на седло, С коня он слезает угрюмый;
И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой.
«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга. Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай, уж не ступит нога
В твоё позлащённое стремя.
1 Чело — лоб.
2 По преданию, в знак победы Олег прибил свой щит над вратами Царь-града, столицы Греческой империи.
3 Пращ — или праща — снаряд для метания камней, состоящий из ремня или верёвки, сложенной петлёй, иногда — просто расщепленная палка.
В петлю или в расщелину вкладывается камень для метания.
Прощай, утешайся, да помни меня! Вы, отроки-други,1 возьмите коня!
Покройте попоной1 2, мохнатым ковром, В мой луг под уздцы отведите;
Купайте, кормите отборным зерном, Водой ключевою поите».
И отроки тотчас с конём отошли, А князю другого коня подвели.
Пирует с дружиною вещий Олег При звоне весёлом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
Над славной главою кургана...
Они поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они.
«А где мой товарищ,— промолвил Олег: — Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? Всё так же ль легок его бег? Всё тот же ль он бурный, игривый?» И внемлет ответу: на холме крутом Давно уж почил 3 непробудным он сном.
Могучий Олег головою поник И думает: «Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твоё предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня».
И хочет увидеть он кости коня.
Вот едет могучий Олег со двора, С ним Игорь 4 и старые гости, И видят: на холме, у брега Днепра, Лежат благородные кости: Их моют дожди, засыпает их пыль, И ветер волнует над ними ковыль.
Князь тихо на череп коня наступил И молвил: «Спи, друг одинокий!
Твой старый хозяин тебя пережил;
На тризне, уже недалёкой,
1 Отроки — низший разряд дружины, слуги.
2 Попона—покрывало для коня.
8 Почил — уснул.
4 Игорь — княжил в Киеве после Олега.
Прощание Олега с конём. С картины В. Васнецова
Не ты под секирой ковыль обагришь 1 И жаркою кровью мой прах напоишь!
Так вот где таилась погибель моя!
Мне смертию кость угрожала!» Из мёртвой главы гробовая змея, Шипя, между тем выползала;
Как чёрная лента, вкруг ног обвилась, И вскрикнул внезапно ужаленный князь.
Ковши круговые заленясь шипят На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
Дружина пирует у брега;
Бойцы поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они.
Вопросы и задания
1. Выделите из стихотворения основные части, озаглавьте их, а затем разбейте на второстепенные части.
Примерно так:
1.	Встреча Олега с кудесником:
1)	сборы Олега в поход;
2)	встреча и разговор с кудесником;
3)	предсказание кудесника.
Получится сложный план. Составить сложный план — это значит найти главные части произведения, а затем разбить их на второстепенные.
Главные части обыкновенно обозначаются римскими цифрами (I, II, III, IV), второстепенные — арабскими со скобкой 1), 2), 3).
2.	Какие обычаи древнерусского быта отражены в стихотворении?
3.	Какими эпитетами автор характеризует положительные черты князя-воина, защитника земли Русской?
4.	Сравните летописное сказание «Смерть Олега» с «Песнью о вещем Олеге» Пушкина. Что дополнительно внёс Пушкин? Чем отличается изображение кудесника и Олега в стихотворении Пушкина по сравнению с летописью?
5.	Выучите наизусть «Песнь о вещем Олеге» и подготовьтесь выразительно читать ее в лицах. Обсудите, каким тоном надо читать слова Олега, кудесника и автора.
6.	«Глава кургана» — самая высокая точка кургана. В каком смысле мы употребляем выражения: «Глава семьи», «Глава делегации», «Глава в книге», «Стоять во главе дела».
1 Обагришь—сделаешь багровым, т. е. красным (своей кровью).
БАЛЛАДА
«Песнь о вещем Олеге» — баллада.
Баллада — стихотворение о каком-нибудь событии, историческом, героическом или взятом из народных поверий и преданий.
В «Песни о вещем Олеге» Пушкин использовал народное предание о смерти Олега от своего коня.
СТИХОТВОРНАЯ РЕЧЬ
Если мы сравним «Песнь о вещем Олеге» Пушкина и отрывок из летописи о смерти Олега, то увидим, что между этими двумя литературными произведениями большое сходство по содержанию. Но, с другой стороны, мы сейчас же отметим, чем они и отличаются друг от друга. «Песнь о вещем Олеге» Пушкина написана мерной, стихотворной речью, а отрывок из летописи написан прозой.
Стихотворная речь мерная, ритмичная, так как она подчиняется определённому порядку.
Чтобы убедиться в этом, сравним два текста:
Могучий Олег головою поник И думает: «Что же гаданье? Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твоё предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня». И хочет увидеть он кости коня.
Олег же посмеялся и попрекнул кудесника, говоря: «Неправду говорят волхвы, всё это ложь: конь умер, а я жив». И велел оседлать себе коня.
Если мы расставим в «Песни о вещем Олеге» ударения, то мы увидим, что ударные и неударные слоги идут в определённом порядке.
Могучий Олег головою поник И думает: «Что же гаданье?»
Условно обозначим ударные слоги знаком Л, а неударные — знаком v, и мы получим такую схему для первой строки:
В этой схеме ударный слог в каждой стихотворной строке стоит между двумя неударными слогами.
Если мы разделим каждую строчку на слоги, то получим такое равномерное чередование слогов:
1 строчка Мо-гу-чий О-лег го-ло-во-ю по-ник	11
2	—	И ду-ма-ет: «Что же га-дань-е?	9
3	—	Ку-дес-ник, ты лжн-вый, бе-зум-иый	ста-рик!	11
4	—	Пре-зреть бы тво-ё пред-ска-зань-е!	9
Вот это правильное чередование слогов ударных и неударных и равномерное чередование строк с одинаковым количеством слогов и сообщает нашей стихотворной речи ритмичность. Ритмичность стихотворной речи делает эту речь приятной для слуха, музыкальной. А благодаря этой музыкальности стихотворную речь быстрее и легче можно запомнить.
Наоборот, отрывок из летописи не подчиняется ритму: ударения повторяются на слогах без всякого определённого порядка.
Олег же посмеялся и попрекнул кудесника, говоря: «Неправду говорят волхвы...»
Сравнивая дальше данные два отрывка, мы замечаем в отрывке из «Песни о вещем Олеге» в конце каждой стихотворной строки звуковые повторы, созвучие окончаний:
поник — старик
гаданье — предсказанье.
Звуковые повторы (созвучия) в конце двух стихотворных строк называются рифмами. В поэзии рифмы играют большую роль: они придают стиху плавность и музыкальность.
Итак, стихотворная речь от обычной нашей разговорной речи отличается прежде всего тем, что она ритмична, и тем, что в ней имеются рифмы (но этот второй признак для стихотворной речи не обязателен, так как бывают стихи и без рифмы, так называемые белые стихи).
СТРОФА
Стихотворение «Песнь о вещем Олеге» состоит из 17 строф. Строфой называется группа строк, в которой рифмы следуют в определённом порядке. Этот порядок повторяется в каждой строфе.
Обычно каждая отдельная строфа представляет собой законченную фразу,
И. В. Гоголь
ТАРАС БУЛЬБА
(В сокращении)
Н.	В. Гоголь горячо любил свою родную Украину и хорошо знал её историю.
В своих первых книгах — «Вечера на хуторе близ Ди-каньки» и «Миргород»— писатель увлекательно рассказал об украинском народе, о его быте, легендах, поверьях и с большой любовью нарисовал замечательные картины природы,
Повесть «Тарас Бульба» напечатана в сборнике рассказов Гоголя «Миргород». События, описанные в повести, происходили на Украине в то время, когда там хозяйничали польские крупные землевладельцы — паны (XV — первая половина XVII века). Они завладели лучшей землёй, брали с крестьян большие налоги, грабили население, преследовали всё национальное, украинское. Спасаясь от гнёта польских помещиков, крестьяне уходили на юг, в низовья Днепра, в широкие степи.
На острове Хортице, у Днепровских порогов, возник укреплённый лагерь казаков и беглых крестьян с Украины. Они стали называться «Запорожскими казаками», так как жили за порогами Днепра. Защищаясь от врагов, казаки рубили деревья и устраивали засеки. Засека по-украински сечь, а потому укреплённый казачий лагерь стал называться «Запорожская Сечь»,
Постоянного населения в Запорожье почти не было. Казаки собирались в Сечи ранней весной. Они объединялись в курени (части запорожского войска) и выбирали куренного атамана (начальника куреня). Несколько куреней, соединившись, образовывали стан — кош — и управлялись кошевым атаманом. Все дела в Сечи решались радой —советом.
Казаки часто восставали против польских панов и вместе с крестьянами нападали на польские земли, жгли их, прогоняли помещиков. В борьбе с врагами запорожцы проявляли мужество, героизм, были стойкими воинами, преданными родине, и верными товарищами, К концу XVI и в первой половине XVII века борьба украинского народа за своё освобождение усиливается. Во второй половине XVII века (1654 г.) она закончилась добровольным воссоединением Украины с Россией.
I
«А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за поповские подрясники? И эдак все ходят в академии?» Такими словами встретил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в Киевской бурсе 1 и приехавших уже на дом к отцу.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, ещё смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого ещё не касалась бритва. Они были смущены таким приёмом отца и стояли неподвижно, потупив глаза в землю.
1 Бурса — духовное училище.
«Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько,— продолжал он, поворачивая их,— какие же длинные на вас свитки Ч Экие свитки! Таких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я посмотрю, не шлёпнется ли он на землю, запутавшись в полы».
«Не смейся, не смейся, батьку!» — сказал, наконец, старший из них.
«Смотри ты, какой пышный1 2! А отчего ж бы не смеяться?»
«Да так; хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!»
«Ах ты, сякой-такой сын! как! батька?» — сказал Тарас Бульба, отступивши с удивлением несколько шагов назад.
«Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого».
«Как же хочешь ты со мною биться? разве на кулаки?»
«Да уж на чём бы то ни было».
«Ну, давай на кулаки! — говорил Бульба, засучив рукава.— Посмотрю я, что за человек ты в кулаке!»
И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали садить друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая и оглядываясь, то вновь наступая.
«Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! — говорила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успевшая ещё обнять ненаглядных детей своих.— Дети приехали домой, больше году их не видели, а он задумал нивесть что: на кулаки биться!»
«Да он славно бьётся! — говорил Бульба, остановившись.— Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь.— Так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся!» И отец с сыном стали целоваться. «Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил. Никому не спускай! А всё-таки на тебе смешное убранство: что это за верёвка висит? А ты, бейбас 3, что стоишь и руки опустил? — говорил он, обращаясь к младшему,— что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?»
«Вот ещё что выдумал! — говорила мать, обнимавшая между тем младшего.— И придёт же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца! Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом). Ему бы теперь нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!»
1 Свйтка — род полукафтана. Бурсаки были одеты в длиннополые одежды.
2 Пышный — здесь в смысле гордый.
3 Бёйбас — балбес.
«Э, да ты мазунчик *, как я вижу! — говорил Бульба.— Не слушай, сынку, матери: она баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба — чистое поле да добрый конь; вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? Вот ваша матерь! Это всё дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари и философия, и всё это ка зна що1 2 плевать на всё это!.. А вот лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука, так наука! Там вам школа; там только наберётесь разуму».
«И всего только одну неделю быть им дома? — говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха-мать.— И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!»
«Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с бабами. Ты бы спрятала их обоих себе под юбки да и сидела бы на них, как на куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол всё, что есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков 3; тащи нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не с выдумками горелки, с изюмом и всякими вытребеньками 4, а чистой, пенной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная».
Бульба повёл сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две красивые девки-прислужницы в червонных монистах5, прибиравшие комнаты... Светлица была убрана во вкусе того времени, о котором живые намёки остались только в песнях да в народных думах, уже не поющихся более на Украине бородатыми старцами-слепцами, в сопровождении тихого треньканья бандуры6 в виду обступившего народа; во вкусе того бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы на Украине за унию7. Всё было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах — сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стёклами, какие встречаются ныне только в старинных церквях, сквозь которые иначе нельзя было глядеть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон
1 Мазунчик — избалованный, маменькин сын.
2 Ка зна щб— чёрт знает что.
3 Пундики — сладости.
4 Вытребёньки — причуды, затеи.
8 Червонное монисто — красное ожерелье.
6 Бандура — народный украинский музыкальный инструмент.
’ $'ния — объединение православной церкви с католической под властью римского папы.
и дверей были красные отводы *. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зелёного и синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой работы: венецейской 1 2 3, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всякими путями через третьи и четвёртые руки, что было весьма обыкновенно в те удалые времена. Берестовые 8 скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выступами, покрытая цветными, пёстрыми изразцами,— всё это было очень знакомо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное время, приходившим потому, что у них не было ещё коней, и потому, что не было в обычае позволять школярам ездить верхом. У них были только длинные чубы, за которые мог выдрать их всякий ко-зак, носивший оружие. Бульба только при выпуске их послал им из табуна своего пару молодых жеребцов.
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин, кто только был налицо; и когда пришли двое из них и есаул 4 Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час их представил, говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
«Ну ж, паны браты, садись всякий, где кому лучше, за стол Ну, сынки! прежде всего выпьем горелки! — так говорил Бульба.— Боже, благослови! Будьте здоровы, сынки: и ты, Остап, и ты, Андрий! Дай же боже, чтобы вы на войне всегда были удачливы! Чтобы бусурманов5 били, и турков бы били, и татарву били бы, когда и ляхи начнут что против веры нашей чинить, то и ляхов бы били! Ну, подставляй свою чарку; что, хороша горелка? А как по-латыни горелка? То-то, сынку, дурни были ла-тинцы: они и не знали, есть ли на свете горелка. Как, бишь, того звали, что латинские вирши6 писал? Я грамоте разумею не сильно, а потому и не знаю: Гораций 7, что ли?»
«Вишь, какой батько! — подумал про себя старший сын, Остап.— Всё, старый собака, знает, а ещё и прикидывается».
1 Отводы — деревянные украшения.
3 Венецёйская — венецианская
3 Берестовые — деревянные, сделанные из дерева бёрест. Бёрестовая роща. Берестовые оглобли.
4 Есаул — средний офицерский чин в казачьих войсках.
6 Бусурман, басурман — не христианин.
6 Бйрши — стихи.
7 Гораций — знаменитый древнеримский поэт.
Тарас Бульба. С рисунка Е. Кибрика
«Я думаю, архимандрит 1 не давал вам и понюхать горелки,— продолжал Тарас.— А признайтесь, сынки, крепко стегали вас берёзовыми и свежим вишняком по спине и по всему, что ни есть у козака? А может, так как вы сделались уже слишком разумные, так, может, и плетюганами пороли? Чай, не только по субботам, а доставалось и в середу, и в четверги?»
«Нечего, батько, вспоминать, что было,— отвечал хладнокровно Остап,— что было, то прошло!»
«Пусть теперь попробует! — сказал Андрий.— Пускай только теперь кто-нибудь зацепит. Вот пусть только подвернётся теперь какая-нибудь татарва, будет знать она, что за вещь козацкая сабля!»
«Добре, сынку! ей-богу, добре! Да когда на то пошло, то и я с вами еду! Ей-богу, еду! Какого дьявола мне здесь ждать! Чтоб я стал гречкосеем, домоводом, глядеть за овцами, да за свиньями, да бабиться с женой? Да пропади она: я козак, не хочу! Так что же, что нет войны? Я так поеду с вами на Запорожье, погулять. Ей-богу, еду!» И старый Бульба мало-помалу горячился, горячился, наконец рассердился совсем, встал из-за стола и, приосанившись, топнул ногою.
«Завтра же едем! Зачем откладывать? Какого врага мы можем здесь высидеть? На что нам эта хата? К чему нам всё это? На что эти горшки?» Сказавши это, он начал колотить и швырять горшки и фляжки.
Бедная старушка, привыкшая уже к таким поступкам своего мужа, печально глядела, сидя на лавке. Она не смела ничего говорить; но услыша о таком страшном для неё решении, она не могла удержаться от слёз, взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука,— и никто бы не мог описать всей безмолвной силы её горести, которая, казалось, трепетала в глазах её и в судорожно сжатых губах...
Тарас был один из числа коренных старых полковников: весь был он создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава. Тогда влияние Польши начинало уже оказываться на русском дворянстве. Многие перенимали уже польские обычаи, заводили роскошь, великолепные прислуги, соколов, ловчих, обеды, дворы. Тарасу было это не по сердцу. Он любил простую жизнь Козаков и перессорился с теми из своих товарищей, которые были наклонны к варшавской стороне, называя их холопьими польских панов. Неугомонный вечно, он считал себя законным защитником православия. Самоуправно входил в сёла, где только жаловались на притеснения арендаторов и на при
1 Архимандрит — монашеский чин; здесь начальник духовного училища.
бавку новых пошлин с дыма *. Сам с своими козаками производил над ними расправу и положил себе правилом, что в трёх случаях, всегда следует взяться за саблю, именно: когда комиссары 1 2 не уважили в чём старшин и стояли перед ними в шапках; когда поглумились над православием и не почтили предковского закона и, наконец, когда враги были бусурманы и турки, против которых он считал во всяком случае позволительным поднять оружие во славу христианства.
Теперь он тешил себя заранее мыслью, как он явится с двумя сыновьями на Сечь и скажет: «Вот посмотрите, каких я молодцов привёл к вам!», как представит их всем старым, закалённым в битвах товарищам, как поглядит на первые подвиги их в ратной 3 науке и бражничестве, которое почитал тоже одним из главных достоинств рыцаря. Он сначала хотел было отправить их одних; но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты вспыхнул воинский дух его, и он на другой же день решился ехать с ними сам, хотя необходимостью этого была одна упрямая воля. Он уже хлопотал и отдавал приказы, выбирал коней и сбрую для молодых сыновей, наведывался и в конюшни, и в амбары, отобрал слуг, которые должны были завтра с ними ехать. Есаулу Товкачу передал свою власть вместе с крепким наказом явиться сей же час со всем полком, если только он подаст из Сечи какую-нибудь весть. Хотя он был и навеселе, и в голове ещё бродил хмель, однако ж не забыл ничего. Даже отдал приказ напоить коней и всыпать им в ясли крупной и первой пшеницы, и пришёл усталый от своих забот.
«Ну, дети, теперь надобно спать, а завтра будем делать то, что бог даст. Да не стели нам постель! Нам не нужна постель. Мы будем спать на дворе».
Ночь ещё только что обняла небо, но Бульба всегда ложился рано. Он развалился на ковре, накрылся бараньим тулупом, потому что ночной воздух был довольно свеж и потому что Бульба любил укрыться потеплее, когда был дома. Он вскоре захрапел, и за ним последовал весь двор. Всё, что ни лежало в разных его углах, захрапело и запело; прежде всего заснул сторож, потому что более всех напился для приезда паничей. Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей своих, лежавших рядом. Она расчёсывала гребнем их молодые, небрежно всклоченные кудри и смачивала их слезами. Она глядела на них вся, глядела всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение
1 С дыма — здесь: с каждой дымовой трубы.
2 Комиссары — здесь: польские сборщики податей.
3 Ратный — боевой.
и не могла наглядеться. Она вскормила их собственною грудью; она взрастила, взлелеяла их — и только на один миг видит их перед собою. «Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами? что ждёт вас?» — говорила она, и слёзы остановились' в морщинах, изменивших её когда-то прекрасное лицо. В самом деле, она была жалка, как всякая женщина того удалого века... Она видела мужа в год два, три дня, и потом несколько лет о нём не бывало слуха. Да и когда виделась с ним, когда они жили вместе, что за жизнь её была? Она терпела оскорбления, даже побои; она видела из милости только оказываемые ласки; она была какое-то странное существо в этом сборище безжённых рыцарей, на которых разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит 1 свой... Вся любовь, все чувства, всё, что есть нежного и страстного в женщине, всё обратилось у ней в одно материнское чувство. Она с жаром, с страстью, с слезами, как степная чайка, вилась над детьми своими. Её сыновей, её милых сыновей берут от неё, берут для того, чтобы не увидеть их никогда! Кто знает, может быть, при первой битве татарин срубит им головы, и она не будет знать, где лежат брошенные тела их, которые расклюёт хищная подорожная птица, и за каждый кусочек которых, за каждую каплю крови она отдала бы себя всю. Рыдая, глядела она им в очи, которые всемогущий сон начинал уже смыкать, и думала: авось-либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд. Может быть, он задумал оттого так скоро ехать, что много выпил.
Месяц с вышины неба давно уже озарял весь двор, наполненный спящими, густую кучу верб и высокий бурьян, в котором потонул частокол, окружавший двор. Она всё сидела в головах милых сыновей своих, ни на минуту не сводила с них глаз своих и не думала о сне. Уже кони, чуя рассвет, все полегли на траву и перестали есть; верхние листья верб начали лепетать, и мало-помалу лепечущая струя спустилась по ним до самого низу. Она просидела до самого света, вовсе не была утомлена и внутренно желала, чтобы ночь протянулась как можно дольше. Со степи понеслось звонкое ржание жеребёнка. Красные полосы ясно сверкнули на небе.
Бульба вдруг проснулся и вскочил. Он очень хорошо помнил всё, что приказывал вчера. «Ну, хлопцы, полно спать! Пора! Пора! Напойте коней! А где стара?» (так он обыкновенно называл жену свою). «Живее, стара, готовь нам есть, потому что путь великий лежит!»
Бедная старушка, лишённая последней надежды, уныло поплелась в хату. Между тем как она со слезами готовила всё, что
1 Колорит — оттенок, отпечаток.
нужно к завтраку, Бульба раздавал свои приказания, возился на конюшне и сам выбирал для детей своих лучшие убранства.
Бурсаки вдруг преобразились: на них явились, вместо прежних запачканных сапогов, сафьяновые 1 красные с серебряными подковами; шаровары, шириною в Чёрное море, с тысячью складок и со сборами, перетянулись золотым очкуром1 2; к очкуру прицеплены были длинные ремешки с кистями и прочими побрякушками для трубки. Казакин 3 алого цвета, сукна яркого, как огонь, опоясался узорчатым поясом; чеканные турецкие пистолеты были задвинуты за пояс; сабля брякала по ногам их. Их лица, ещё мало загоревшие, казалось, похорошели и побелели; молодые, чёрные усы теперь как-то ярче оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под чёрными бараньими шапками с золотым верхом. Бедная мать! Она как увидела их, она и слова не могла промолвить, и слёзы остановились в глазах её.
«Ну, сыны, всё готово! нечего мешкать! — произнёс наконец Бульба.— Теперь, по обычаю христианскому, нужно перед дорогою всем присесть».
Все сели, не выключая даже и хлопцев, стоявших почтительно у дверей.
«Теперь благослови, мать, детей своих! — сказал Бульба.— Моли бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую4, чтобы стояли всегда за веру христову, а не то пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасает».
Мать, слабая, как мать, обняла их, вынула две небольшие иконы, надела им, рыдая, на шею. «Пусть хранит вас... божья матерь... Не забывайте, сынки, мать вашу... пришлите хоть весточку о себе...» Далее она не могла говорить.
«Ну, пойдём, дети!» — сказал Бульба.
У крыльца стояли оседланные кони. Бульба вскочил на своего Чёрта, который бешено отшатнулся, почувствовав на себе двадцатипудовое бремя, потому что Бульба был чрезвычайно тяжёл и толст.
Когда увидела мать, что уже и сыны её сели на коней, она кинулась к меньшому, у которого в чертах лица выражалось более какой-то нежности; она схватила его за стремя, она прилипнула
1 Сафьян — козловая кожа высокого качества.
3 Очкур—шнурок, стягивающий пояс шаровар.
3 Казакин — мужское верхнее платье в виде кафтана на крючках со сборками сзади.
4 Рыцарскую.
к седлу его и, с отчаянием во всех чертах, не выпускала его из рук своих. Два дюжих козака взяли её бережно и унесли в хату. Но когда выехали они за ворота, она со всею лёгкостью дикой козы, несообразной её летам, выбежала за ворота, с непостижимою силою остановила лошадь и обняла одного из них с какою-то помешанною, бесчувственною горячностью; её опять увели.
Молодые козаки ехали смутно 1 и удерживали слёзы, боясь отца своего, который, однако же, с своей стороны, тоже был несколько смущён, хотя и старался этого не показывать. День был серый; зелень сверкала ярко; птицы щебетали как-то в разлад. Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушёл в землю; только стояли на земле две трубы от их скромного домика да одни только вершины дерев, по сучьям которых они лазили, как белки; только ещё стлался перед ними тот луг, по которому они могли припомнить всю историю жизни, от лет, когда катались по росистой траве его, до лет, когда поджидали на нём чернобровую козачку, боязливо летевшую через него с помощью своих свежих быстрых ножек. Вот уже один только шест над колодцем с привязанным вверху колесом от телеги одиноко торчит на небе; уже равнина, которую они проехали, кажется издали горою и всё собою закрыла.— Прощайте и детство, и игры, и всё, и всё!
Вопросы и задания
1.	Прочитайте выразительно в лицах сцену встречи Тараса Бульбы с сыновьями.
2.	Как автор характеризует Тараса Бульбу в 1-й главе? Примерами из текста подтвердите, что Тарас Бульба «был создан для бранной тревоги и отличался грубой прямотой своего нрава».
3.	Расскажите о том, что чувствовала мать при встрече и расставании с сыновьями.
4.	Выучите наизусть и выразительно прочитайте абзац «Месяц с вышины неба давно уже озарял весь двор».
5.	Составьте план описания светлицы. Какие черты украинского быта того времени раскрывает это описание и как дополняет характеристику Тараса Бульбы?
6.	Напишите сочинение на тему: «Наша классная комната», «Наша пионерская комната».
II
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда почти плачет козак, желавший бы,
1 Смутно — здесь: грустно.
чтобы вся жизнь его была молодость. Он думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемёрли, какие живут ещё. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая голова его уныло понурилась.
Сыновья его были заняты другими мыслями. Но нужно сказать поболее о сыновьях его. Они были отданы по двенадцатому году в Киевскую академию, потому что все почётные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совершенно
Остап. С рисунка Е. Кибрика
позабыть его. Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики, воспитаны на свободе, и там уже они обыкновенно несколько шлифовались 1 и получали что-то общее, делавшее их похожими друг на друга. Старший, Остап, начал с того своё поприще, что в первый год ещё бежал. Его возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно, покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских служках целые двадцать лет и не поклялся наперёд, что он не увидит Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. Любопытно, что это говорил тот же самый Тарас Бульба, который бранил всю учёность и советовал, как мы уже видели, детям вовсе не заниматься ею. С этого времени
1 Шлифовать — зачищать поверхность какого-либо материала; придавать гладкость камню, дереву, здесь в смысле: воспитать.
Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и скоро стал на ряду с лучшими... Остап считался всегда одним из лучших товарищей. Он редко предводительствовал другими в дерзких предприятиях — обобрать чужой сад или огород, но зато он был всегда одним из первых, приходивших под знамёна предприимчивого бурсака, и никогда, ни в каком случае не выдавал своих товарищей. Никакие плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере никогда почти о другом не думал. Он был прямодушен с равными. Он имел
Андрий С рисунка Е. Кибрика
доброту в таком виде, в каком она могла только существовать при таком характере и в тогдашнее время. Он душевно был тронут слезами бедной матери, и это одно только его смущало и заставляло задумчиво опустить голову.
Меньшой брат его, Андрий, имел чувства несколько живее и как-то более развитые. Он учился охотнее и без напряжения, с каким обыкновенно принимается тяжёлый и сильный характер. Он был более изобретатель, нежели его брат; чаще являлся предводителем довольно опасного предприятия и иногда с помощью изобретательного ума своего умел увёртываться от наказания, тогда как брат его, Остап, отложивши всякое попечение, скидал с себя свитку и ложился на пол, вовсе не думая просить о помиловании. Он также кипел жаждою подвига, но вместе с нею душа его была доступна и другим чувствам... В последние годы он ре
же являлся предводителем какой-нибудь ватаги, но чаще бродил один где-нибудь в уединённом закоулке Киева, потопленном в вишнёвых садах, среди низеньких домиков, заманчиво глядевших на улицу. Иногда он забирался и в улицу аристократов, в нынешнем старом Киеве, где жили малороссийские и польские дворяне и домы были выстроены с некоторою прихотливостью. Один раз, когда он зазевался, наехала почти на него колымага какого-то польского пана, и сидевший на козлах возница с престрашными усами хлыснул его довольно исправно бичом. Молодой бурсак вскипел: с безумною смелостию схватил он мощною рукою своею за заднее колесо и остановил колымагу. Но кучер, опасаясь разделки, ударил по лошадям, они рванули,— и Андрий, к счастью успевший отхватить руку, шлёпнулся на землю, прямо лицом в грязь. Самый звонкий и гармонический 1 смех раздался над ним. Он поднял глаза и увидел стоявшую у окна красавицу, какой ещё не видывал отроду: черноглазую и белую, как снег, озарённую утренним румянцем солнца. Она смеялась от всей души, и смех придавал сверкающую силу её ослепительной красоте. Он оторопел. Он глядел на неё, совсем потерявшись, рассеянно обтирая с лица своего грязь, которою ещё более замазывался. Кто бы была эта красавица? Он хотел было узнать от дворни, которая кучею в богатом убранстве стояла за воротами, окружив игравшего молодого бандуриста. Но дворня подняла смех, увидевши его запачканную рожу, и не удостоила его ответом. Наконец, ои узнал, что это была дочь приехавшего на время ковенского воеводы. В следующую же ночь, с свойственною одним бурсакам дерзо-стию, он пролез чрез частокол в сад, взлез на дерево, раскинувшееся ветвями, упиравшимися в самую крышу дома; с дерева перелез он на крышу и через трубу камина пробрался прямо в спальню красавицы, которая в это время сидела перед свечою и вынимала из ушей'своих дорогие серьги. Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг перед собою незнакомого человека, что не могла произнесть ни одного слова; но когда увидела, что бурсак стоял, потупив глаза и не смея от робости поворотить рукою, когда узнала в нём того же самого, который хлопнулся перед её глазами на улице, смех снова овладел ею. Притом в чертах Андрия ничего не было страшного: он был очень хорош собою. Она от души смеялась и долго забавлялась над ним... Он представлял смешную фигуру, раскрывши рот и глядя неподвижно в её ослепительные очи. Раздавшийся у дверей стук пробудил в ней испуг. Она велела ему спрятаться под кровать, и как только беспокойство прошло, она кликнула свою горничную, пленную
1 Гармонический — здесь: нежный, привлекательный.
татарку, и дала ей приказание осторожно вывесть его в сад и оттуда отправить через забор... Вот о чём думал Андрий, повесив голову и потупив глаза в гриву коня своего.
А между тем степь уже давно приняла их всех в свои зелёные объятия, и высокая трава, обступивши, скрыла их, и только ко-зачьи чёрные шапки одни мелькали между её колосьями.
«Э, э, э! что же это вы, хлопцы, так притихли? — сказал, наконец, Бульба, очнувшись от своей задумчивости.— Как будто какие-нибудь чернецы Ч Ну, разом, разом! Все думки к нечистому! Берите в зубы люльки, да закурим, да пришпорим коней, да полетим так, чтобы и птица не угналась за нами!»
И козаки, прилегши несколько к коням, пропали в траве. Уже и чёрных шапок нельзя было видеть; одна только быстрая молния сжимаемой травы показывала бег их.
Солнце выглянуло давно на расчищенном небе и живительным теплотворным светом своим облило степь. Всё, что смутно и сонно было на душе у Козаков, вмиг слетело, сердца их встрепенулись, как птицы.
Степь, чем далее, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, всё то пространство, которое составляет нынешнюю Новороссию, до самого Чёрного моря, было зелёною девственною пустынею. Никогда плуг не проходил по неизмеримым волнам диких растений. Одни только кони, скрывавшиеся в них, как в лесу, вытаптывали их. Ничто в природе не могло быть лучше их. Вся поверхность земли представлялась зелёно-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов. Сквозь тонкие, высокие стебли травы сквозили голубые, синие и лиловые волошки 1 2; жёлтый дрок3 выскакивал вверх своею пирамидальною верхушкою; белая кашка зонтикообразными шапками пестрела на поверхности; занесённый бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще. Под тонкими их корнями шныряли куропатки, вытянув свои шеи. Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Из травы подымалась мерными взмахами чайка и роскошно купалась в синих волнах воздуха. Вот она пропала в вышине и только мелькает одною чёрною точкою. Вот она перевернулась крылами и блеснула перед солнцем. Чёрт вас возьми, степи, как вы хороши!
1 Чернец — монах.
2 Волошки — васильки.
8 Дрок — степное растение из семейства бобовых.
Наши путешественники несколько минут только останавливались для обеда, причём ехавший с ними отряд из десяти Козаков слезал с лошадей, отвязывал деревянные баклажки с горелкою и тыквы, употребляемые вместо сосудов. Ели только хлеб с салом или коржи, пили только по одной чарке, единственно для подкрепления, потому что Тарас Бульба не позволял никогда напиваться в дороге, и продолжали путь до вечера. Вечером вся степь совершенно переменялась. Всё пёстрое пространство её охватывалось последним ярким отблеском солнца и постепенно темнело, так что видно было, как тень перебегала по нём, и она становилась темно-зелёною; испарения подымались гуще, каждый цветок, каждая травка испускала амбру *, и вся степь курилась благовонием. По небу, изголуба-тёмному, как будто исполинскою1 2 кистью наляпаны были широкие полосы из розового золота; изредка белели клоками лёгкие и прозрачные облака, и самый свежий, обольстительный, как морские волны, ветерок едва колыхался по верхушкам травы и чуть дотрогивался к щекам. Вся музыка, наполнявшая день, утихала и сменялась другою. Пёстрые суслики выпалзывали из нор своих, становились на задние лапки и оглашали степь свистом. Трещание кузнечиков становилось слышнее. Иногда слышался из какого-нибудь уединённого озера крик лебедя и, как серебро, отдавался в воздухе. Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котёл, в котором варили себе кулиш 3; пар отделялся и дымился на воздухе. Поужинав, коза-ки ложились спать, пустивши по траве спутанных коней своих. Они раскидывались на свитках. На них прямо глядели ночные звёзды. Они слышали своим ухом весь бесчисленный мир насекомых, наполнявших траву, весь их треск, свист, стрекотанье, всё это звучно раздавалось среди ночи, очищалось в свежем ночном воздухе и доходило до слуха гармоническим. Если же кто-нибудь из них подымался и вставал на время, то ему представлялась степь усеянною блестящими искрами светящихся червей. Иногда ночное небо в разных местах освещалось дальним заревом от выжигаемого по лугам и рекам сухого тростника, и тёмная вереница лебедей, летевших на север, вдруг освещалась серебряно-розовым светом, и тогда казалось, что красные платки летели по тёмному небу.
Путешественники ехали без всяких приключений. Нигде не попадались им деревья, всё та же бесконечная, вольная, прекрас
1 Амбра — приятный запах.
2 Исполинский — огромный, большой, гигантский.
8 Кулиш — жидкая каша с салом.
ная степь. По временам только в стороне синели верхушки отдалённого леса, тянувшегося по берегам Днепра. Один только раз Тарас указал сыновьям на маленькую, черневшую в дальней траве точку, сказавши: «Смотрите, детки, вон скачет татарин!» Маленькая головка с усами уставила издали прямо на них узенькие глаза свои, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала, увидевши, что Козаков было тринадцать человек. «А ну, дети, попробуйте догнать татарина!., и не пробуйте — вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чёрта». Однакож Бульба взял предосторожность, опасаясь где-нибудь скрывшейся засады. Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в воду с конями своими и долго плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, они продолжали далее путь.
Через три дня после этого они были уже недалеко от места, служившего предметом их поездки. В воздухе вдруг захолодело; они почувствовали близость Днепра. Вот он сверкает вдали и тёмною полосою отделился от горизонта. Он веял холодными волнами и расстилался ближе, ближе и, наконец, обхватил половину всей поверхности земли. Это было то место Днепра, где он, дотоле спёртый порогами, брал, наконец, своё и шумел, как море, разлившись по воле, где брошенные в средину его острова вытесняли его ещё далее из берегов и волны его стлались по самой земле, не встречая ни утёсов, ни возвышений. Козаки сошли с коней своих, взошли на паром и через три часа плавания были уже у берегов острова Хортицы, где была тогда Сечь, так часто переменявшая своё жилище.
Куча народу бранилась на берегу с перевозчиками. Козаки оправили коней; Тарас приосанился, стянул на себе покрепче пояс и гордо провёл рукою по усам. Молодые сыны его тоже осмотрели себя с ног до головы, с каким-то страхом и неопределённым удовольствием, и все вместе въехали в предместье, находившееся за полверсты от Сечи. При въезде их оглушили пятьдесят кузнецких молотов, ударявших в двадцати пяти кузницах, покрытых дёрном и вырытых в земле. Сильные кожевники сидели под навесом крылец на улице и мяли своими дюжими руками бычачьи кожи. Крамари под ятками1 сидели с кучами кремней, огнивами и порохом. Армянин развесил дорогие платки. Татарин ворочал на рожнах1 2 бараньи катки с тестом... Но первый, кто попался им навстречу, это был запорожец, спавший на
1 Крамари под Атками— торговцы под навесами.
2 Ворочал на рожнах — жарил на вертеле куски баранины в тесте.
самой средине дороги, раскинув руки и ноги. Тарас Бульба не мог не остановиться и не полюбоваться на него.
«Эх, как важно развернулся! Фу ты, какая пышная фигура!» — говорил он, остановивши коня. В самом деле, это была картина довольно смелая: запорожец, как лев, растянулся на дороге. Закинутый гордо чуб его захватывал на пол-аршина земли. Шаровары алого дорогого сукна были запачканы дёгтем для показания полного к ним презрения. Полюбовавшись, Бульба пробирался далее сквозь тесную улицу, которая была загромождена мастеровыми, тут же отправлявшими ремесло своё, и людьми всех наций, наполнявшими это предместье Сечи, которое было похоже на ярмарку и которое одевало и кормило Сечь, умевшую только гулять да палить из ружей.
Наконец они минули предместье и увидели несколько разбросанных куреней \ покрытых дёрном или, по-татарски, войлоком. Иные установлены были пушками. Нигде не видно было забора или тех низеньких домиков с навесами на низеньких деревянных столбиках, какие были в предместье. Небольшой вал и засека1 2, не хранимые решительно никем, показывали страшную беспечность. Несколько дюжих запорожцев, лежавших с трубками в зубах на самой дороге, посмотрели на них довольно равнодушно и не сдвинулись с места. Тарас осторожно проехал с сыновьями между них, сказавши: «Здравствуйте, Панове!» — «Здравствуйте и вы!» — отвечали запорожцы. Везде, по всему полю, живописными кучами пестрел народ. По смуглым лицам видно было, что все они были закалены в битвах, испробовали всяких невзгод. Так вот она, Сечь! Вот то гнездо, откуда вылетают веете гордые и крепкие, как львы! Вот откуда разливается воля и козачество на всю Украину! Путники выехали на обширную площадь, где обыкновенно собиралась рада3. На большой опрокинутой бочке сидел запорожец без рубашки; он держал в руках её и медленно зашивал на ней дыры. Им опять перегородила дорогу целая толпа музыкантов, в середине которых отплясывал молодой запорожец, заломивши чёртом свою шапку и вскинувши руками. Он кричал только: «Живее играйте, музыканты! Не жалей, Фома, горелки православным христианам!»
«Эх, если бы не конь! — вскрикнул Тарас,— пустился бы, право, пустился бы сам в танец!»
1 Курёнь — часть запорожского войска; куренём назывался также шалаш, в котором жили казаки в Сечи.
2 Засека — срубленные деревья, которыми завалено пространство под крепостным валом для затруднения приступа.
8 Рада — совет.
А между тем меж народом стали попадаться и степенные, уваженные по заслугам всею Сечью седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами. Тарас скоро встретил множество знакомых лиц...
III
Уже около недели Тарас Бульба жил с сыновьями своими на Сечи. Остап и Андрий мало занимались военною школою. Сечь не любила затруднять себя военными упражнениями и терять время; юношество воспитывалось и образовывалось в ней одним опытом, в самом пылу битв, которые оттого были почти беспрерывны. Промежутки козаки почитали скучным занимать изучением какой-нибудь дисциплины, кроме разве стрельбы в цель, да изредка конной скачки и гоньбы за зверем в степях и лугах; всё прочее время отдавалось гульбе — признаку широкого размёта душевной воли. Вся Сечь представляла необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал, начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремёслами, иные держали лавочки и торговали, но большая часть гуляла с утра до вечера, если в карманах звучала возможность н добытое добро не перешло ещё в руки торгашей и шинкарей Ч..
Остапу и Андрию показалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил их, откуда они, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращались в свой собственный дом, из которого только за час перед тем вышли. Пришедший являлся только к кошевому1 2, который обыкновенно говорил: «Здравствуй! Что, во Христа веруешь?» — «Верую!» — отвечал приходивший.— «И в церковь ходишь?» — «Хожу».— «А ну, перекрестись!» Пришедший крестился. «Ну, хорошо! — отвечал кошевой.— Ступай же, в который сам знаешь курень». Этим оканчивалась вся церемония...
...Сечь состояла из шестидесяти с лишком куреней, которые очень походили на отдельные независимые республики, а ещё более походили на школу и бурсу детей, живущих на всём готовом. Никто ничем не заводился и не держал у себя: всё было на руках у куренного атамана, который за это обыкновенно носил название батька. У него были на руках деньги, платья, вся харчь, саламата 3, каша и даже топливо; ему отдавали деньги под сохран...
Остап и Андрий кинулись со всею пылкостию юношей в это
1 Шинкарь — хозяин кабака, шинка.
2 Кошевой атаман — начальник коша (стана).
3 Саламата — мучная каша.
разгульное море и забыли вмиг и отцовский дом, и бурсу, и всё, что волновало прежде душу, и предались новой жизни. Всё занимало их: разгульные обычаи Сечи и немногосложная управа и законы, которые казались им иногда даже слишком строгими среди такой своевольной республики. Если козак проворовался, украл какую-нибудь безделицу, это считалось уже поношением всему козачеству: его, как бесчестного, привязывали к позорному столбу и клали возле него дубину, которою всякий проходящий обязан был нанести ему удар, пока таким образом не забивали его насмерть. Не платившего должника приковывали цепью к пушке, где должен был он сидеть до тех пор, пока кто-нибудь из товарищей не решался его выкупить и заплатить за него долг. Но более всего произвела впечатление на Андрия страшная казнь, определённая за смертоубийство. Тут же, при нём, вырыли яму, опустили туда живого убийцу и сверх него поставили гроб, заключавший тело им убиенного, и потом обоих засыпали землёю. Долго потом всё чудился ему страшный обряд казни, и всё представлялся этот заживо засыпанный человек вместе с ужасным гробом.
Скоро оба молодые козака стали на хорошем счету у Козаков... Они стали уже заметны между другими молодыми прямою удалью и удачливостью во всём. Бойко и метко стреляли в цель, переплывали Днепр против течения — дело, за которое новичок принимался торжественно в козацкие круги.
Но старый Тарас готовил другую им деятельность. Ему не по душе была такая праздная жизнь — настоящего дела хотел он. Он всё придумывал, как бы поднять Сечь на отважное предприятие, где бы можно было разгуляться, как следует рыцарю....
Вопросы и задания
1,	Расскажите о жизни Остапа и Андрия в бурсе. Какие черты характера проявились в их поведении и в отношении к людям?
2.	Как чувствовали себя Остап и Андрий в Сечи?
3.	Найдите строки, в которых выражено отношение автора к Сечи.
4.	Выделите из текста II главы описание степи и разберите его по следующему плану:
Степь днём Степь вечером Степь ночью
1)	Общее впечатление	1)	Освещение.	1)	Звезды.
от степи.	2)	Запахи.	2)	Звуки.
2)	Цветы.	3)	Звуки.	3)	Небо.
3)	Птицы.
4)	Выражение восторга.
V
Скоро весь польский юго-запад сделался добычею страха. Всюду пронеслись слухи: «Запорожцы! показались запорожцы!» Всё, что могло спасаться, спасалось. Всё подымалось и разбегалось в сей нестройный, изумительно беспечный век, когда не воздвигалось ни крепостей, ни замков, а просто, как попало, стано-вил на время соломенное жилище своё человек, думая: «Не тратить же на него работу и деньги, когда оно и без того будет снесено дотла татарским набегом!» Всё всполохнулось: кто менял волов и плуг на коня и ружьё и отправлялся в полки; кто прятался, угоняя скот и унося, что только было можно унесть. Попадались иногда по дороге такие, которые встречали (хотя бесплодно) вооружённою рукою гостей, но больше было таких, которые бежали заранее. Все знали, что трудно иметь дело с сей закалённой вечной бранью 1 толпой, известной под именем запорожского войска... А старому Тарасу любо было видеть, как оба сына его были одни из первых. Остапу, казалось, был на роду написан битвенный путь и трудное знанье вершить ратные дела. Ни разу не растерявшись и не смутившись ни от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным для двадцатидвухлетне-го, он в один миг мог вымерять всю опасность и всё положение дела, тут же мог найти средства, как уклониться от неё; но уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть её. Уже испытанной уверенностью стали теперь означаться его движения, и в них не могли не быть заметны наклонности будущего вождя. Крепкое слышалось в его теле, и рыцарские его качества уже приобрели широкую силу качеств льва.
«О, да этот будет со временем добрый полковник! — говорил старый Тарас,— ей-ей, будет добрый полковник, да ещё такой, что и батька за пояс заткнёт!»
Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей. Он не знал, что такое значит обдумывать, или рассчитывать, или измерять заранее свои и чужие силы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве. Пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах всё мелькает и мешается, летят головы, с громом падают на землю кони, а он несётся, как пьяный, в свисте пуль, в сабельном блеске й в собственном жару, нанося всем удары и не слыша нанесённых. И не раз дивился старый Тарас, видя, как Андрий, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным на
1 Брань — здесь: битва.
тиском своим производил такие чудеса, которым не могли не изумиться старые в боях. Дивился старый Тарас и говорил: «И это Добрый, враг бы не взял его, вояка; не Остап, а добрый, добрый также вояка».
Войско решилось идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было много казны, богатых обывателей. В полтора дня поход был сделан, и запорожцы показались перед городом. Жители решились защищаться до последних сил и крайности и лучше хотели умереть на площадях и улицах перед своими порогами, чем пустить неприятеля в домы. Высокий земляной вал окружал город; где вал был ниже, там высовывались каменная стена или дом, служивший батареей, или, наконец, дубовый частокол. Гарнизон был силён и чувствовал важность своего дела. Запорожцы жарко было полезли на вал, но были встречены сильною картечью. Мещане и городские обыватели, как видно, тоже не хотели быть праздными и стояли кучею на городском валу. В глазах их можно было читать отчаянное сопротивление; даже женщины решились участвовать, и на головы запорожцам полетели камни, бочки, горшки, горячий вар и, наконец, мешки песку, слепившего очи. Запорожцы не любили иметь дело с крепостями; вести осады была не их часть. Кошевой 1 повелел отступить и сказал: «Ничего, паны-браты, мы отступим. Но будь я поганый татарин, а не христианин, если мы выпустим их хоть одного из города: пусть их все передохнут, собаки, с голоду».
Войско, отступив, облегло весь город... Запорожцы, протянув вокруг всего города в два ряда свои телеги, расположились так же, как и на Сечи, куренями, курили свои люльки, менялись добытым оружием, играли в чехарду, в чёт и нечет и посматривали с убийственным хладнокровием на город... Молодым, и особенно сынам Тараса Бульбы, не нравилась такая жизнь. Андрий заметно скучал. «Неразумная голова,— говорил ему Тарас.— Терпи, козак,— атаманом будешь! Не тот ещё добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто всё вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он всё-таки поставит на своём». Но не сойтись пылкому юноше со старцем. Другая натура у обоих, и другими очами глядят они на то же дело.
А между тем подоспел Тарасов полк, приведённый Товкачем, с ним было ещё два есаула, писарь и другие полковые чины; всех Козаков набралось больше четырёх тысяч. Было между ними немало и охочекомонных 1 2, которые сами поднялись, своею волею,
1 Кошевбй — начальник коша (стана), атаман.
2 Охочекомбнные — конные добровольцы.
без всякого призыва, как только услышали, в чём дело. Есаулы привезли сыновьям Тараса благословенье от старухи-матери й каждому по кипарисному образу из Межигорского киевского монастыря. Надели на себя святые образа оба брата и невольно задумались, припомнив старую мать свою. Что-то пророчит им и говорит это благословенье? Благословенье ли на победу над врагом и потом весёлый возврат на отчизну с добычей и славой на вечные песни бандуристам, или же... Но неизвестно будущее, и стоит оно пред человеком подобно осеннему туману, поднявшемуся из болот. Безумно летают в нём вверх и вниз, черкая крыльями, птицы, не распознавая в очи друг друга, голубка — не видя ястреба, ястреб — не видя голубки, и никто не знает, как далеко летает он от своей погибели...
Остап уже занялся своим делом и давно отошёл к куреням; Андрий же, сам не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце. Уже козакй окончили свою вечерю; вечер давно потух-нул; июльская чудная ночь обняла воздух; но он не отходил к куреням, не ложился спать и глядел невольно на всю бывшую перед ним картину. На небе бесчисленно мелькали тонким и острым блеском звёзды. Поле далеко было занято раскиданными по нём возами с висячими мазницами, облитыми дёгтем, и всяким добром и провиантом, набранным у врага. Возле телег, под телегами и подале от телег,— везде были видны разметавшиеся на траве запорожцы. Все они спали в картинных положениях: кто, подмостив себе под голову куль или шапку, или употребивши просто бок своего товарища. Сабля, ружьё-самопал, короткочубучная трубка с медными бляхами, железными провёртками и огнивом висели почти у каждого пояса. Тяжёлые волы лежали, подвернувши под себя ноги, большими беловатыми массами и казались издали серыми камнями, раскиданными по отлогости поля. Со всех сторон из травы уже стал подыматься густой храп спящего воинства, на который отзывались из поля звонкими ржаньями жеребцы, негодующие на свои спутанные ноги. А между тем величественное и грозное примешалось к красоте июльской ночи. Это были зарева вдали догоравших окрестностей... Над огнём вились вдали птицы, казавшиеся кучею тёмных мелких крестиков на огненном поле. Обложенный город, казалось, уснул. Шпицы и кровли, и частокол, и стены его тихо вспыхивали отблесками отдалённых пожарищ. Он обошёл козацкие ряды. Костры, у которых сидели сторожа, готовились ежеминутно погаснуть, и самые сторожа спали, как видно, перекусивши сильно чего-нибудь во весь козацкий аппетит. Он подивился немного такой беспечности, подумавши: «Хорошо, что нет близко никакого сильного неприятеля и некого опасаться». Наконец и сам подошёл он к одному из
возов, взлез на него и лёг на спину, подложивши себе под голову сложенные назад руки, но не мог заснуть и долго глядел на небо. Оно всё было открыто пред ним; чистота и прозрачность стояли в воздухе; гущина звёзд, составлявшая Млечный Путь и поясом переходившая небо, вся была залита светом. Временами он как будто позабывался, и какой-то лёгкий туман дремоты заслонял на миг пред ним небо, и потом оно опять очищалось и вновь становилось видно. В это время, показалось ему, мелькнул пред ним какой-то странный образ человеческого лица. Думая, что было то простое обаяние сна и сей же час рассеется, он раскрыл сильнее глаза свои и увидел, что к нему точно наклонилось какое-то измождённое, высохшее лицо и смотрело прямо ему в очи. Длинные и чёрные, как уголь, волосы, неприбранные, растрёпанные, лезли из-под тёмного, наброшенного на голову покрывала. И странный блеск взгляда, и мертвенная смуглота лица, выступавшего резкими чертами, заставили бы скорее подумать, что это был призрак. Он схватился невольно рукой за пищаль 1 и произнёс почти судорожно: «Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли живой человек, не в пору завёл шутку — убью с одного прицела».
В ответ на это привидение приставило палец к губам и, казалось, молило о молчании. Он опустил руку и стал вглядываться в него внимательней. По длинным волосам, шее и полуобнажённой смуглой груди распознал он женщину. Но она была не здешняя уроженка. Всё лицо её было смугло, изнурено недугом; широкие скулы выступали сильно над опавшими под ними щеками; узкие очи подымались дугообразным разрезом кверху, и чем более он всматривался в черты её, тем более находил в них что-то знакомое. Наконец, он не вытерпел, чтобы не спросить: «Скажи, кто ты? Мне кажется, как будто я знал тебя или видел где-нибудь?»
«Два года назад тому, в Киеве».
«Два года назад... в Киеве?..— повторил Андрий, стараясь перебрать всё, что уцелело в его памяти от прежней бурсацкой жизни. Он посмотрел ещё раз на неё пристально и вдруг вскрикнул во весь голос: «Ты — татарка! служанка панночки, воеводи-ной дочки!..»
«Чшш!» — произнесла татарка, сложив с умоляющим видом руки, дрожа всем телом и оборотя в то же время голову назад, чтобы видеть, не проснулся ли кто-нибудь от такого сильного вскрика, произнесённого Андрием.
1 Пищйль — старинное тяжёлое ружьё, заряжаемое со ствола.
«Скажи, скажи, отчего, как ты здесь? — говорил Андрий шёпотом, почти задыхающимся и прерывающимся всякую минуту от внутреннего волнения.— Где панночка? жива ещё?»
«Она тут, в городе».
«В городе? — произнёс он, едва опять не вскрикнувши, и почувствовал, что вся кровь вдруг прихлынула к сердцу,— отчего же она в городе?»
«Оттого, что сам старый пан в городе. Он уже полтора года как сидит воеводой в Дубне».
«Что ж, она замужем? да говори же, какая ты странная, что она теперь?..»
«Она другой день ничего не ела».
«Как!»
«Ни у кого из городских жителей нет уже давно куска хлеба. Все давно едят одну землю»...
Андрий остолбенел.
«Панночка видела тебя с городского вала вместе с запорожцами. Она сказала мне: «Ступай, скажи рыцарю: если он помнит меня, чтобы пришёл ко мне; не помнит, чтобы дал тебе кусок хлеба для старухи, моей матери, потому что я не хочу видеть, как при мне умрёт мать. Пусть лучше я прежде, а она после меня, проси и хватай его за колени и ноги. У него также есть старая мать,— чтоб ради её дал хлеба».
Много всяких чувств пробудилось и вспыхнуло в молодой груди козака.
«Но как же ты здесь? Как ты пришла?»
«Подземным ходом».
«Разве есть подземный ход?»
«Есть».
«Г де?»
«Ты не выдашь, рыцарь?»
«Клянусь крестом святым!»
«Спустясь в яр и перейдя проток, там, где тростник».
«И выходит в самый город?»
«Прямо к городскому монастырю».
«Идём, идём сейчас!»
«Но, ради Христа и святой Марии, кусок хлеба!»
«Хорошо, будет. Стой здесь возле воза или, лучше, ложись на него: тебя никто не увидит, все спят; я сейчас ворочусь».
И он отошёл к возам, где хранились запасы, принадлежавшие их куреню. Сердце его билось...
Он шёл, а биение сердца становилось сильнее, сильнее при одной мысли, что увидит её опять, и дрожали молодые колени. При-шедши к возам, он совершенно позабыл, зачем пришёл: поднёс
руку ко лбу и долго тёр его, стараясь припомнить, что ему нужно делать. Наконец, вздрогнул, весь исполнился испуга: ему вдруг пришло на мысль, что она умирает от голода. Он бросился к возу и схватил несколько больших чёрных хлебов себе под руку; но подумал тут же: не будет ли эта пища, годная для дюжего, неприхотливого запорожца, груба и неприлична её нежному сложению. Тут вспомнил он, что вчера кошевой попрекал кашеваров за то, что сварили за один раз всю гречневую муку на саламату, тогда как бы её стало на добрых три раза. В полной уверенности, что он найдёт вдоволь саламаты в казанах 1, он вытащил отцовский походный казанок и с ним отправился к кашевару их куреня, спавшему у двух десятиведёрных казанов, под которыми ещё теплилась зола. Заглянувши в них, он изумился, видя, что оба пусты. Нужно было нечеловеческих сил, чтобы съесть, тем более, что в их курене считалось меньше людей, чем в других. Он заглянул в казаны других куреней — везде ничего. Поневоле пришла ему в голову поговорка: «Запорожцы, как дети: коли мало — съедят, коли много — тоже ничего не оставят». Что делать? Был однако же где-то, кажется, на возу отцовского полка, мешок с белым хлебом, который нашли, ограбивши монастырскую пекарню. Он прямо подошёл к отцовскому возу, но на возу уже его не было: Остап взял его себе под головы и, растянувшись возле на земле, храпел на всё поле. Он схватил мешок одной рукой и дёрнул его вдруг так, что голова Остапа упала на землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами, закричал, что было мочи: «Держите, держите чёртова ляха, да ловите коня, коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» — закричал в испуге Андрий, замахнувшись на него мешком. Но Остап и без того уже не продолжал речи, присмирел и пустил такой храп, что от дыхания шевелилась трава, на которой он лежал. Андрий робко оглянулся на все стороны, чтобы узнать, не пробудил ли кого-нибудь из Козаков сонный бред Остапа. Одна чубатая голова, точно, приподнялась в ближайшем курене и, поведя очами, скоро опустилась опять на землю. Переждав минуты две, он, наконец, отправился со своею ношею. Татарка лежала, едва дыша. «Вставай, идём! Все спят, не бойся! Подымешь ли ты хоть один из этих хлебов, если мне будет неподручно захватить все?» Сказав это, он взвалил себе на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, ещё один мешок с просом, взял даже в руки те хлебы, которые хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнув-шись под тяжестью, шёл отважно между рядами спавших запорожцев.
1 Казан — котёл.
«Андрий!» — сказал старый Бульба в то время, когда он проходил мимо него. Сердце его замерло...
Андрий стоял ни жив ни мёртв, не имея духа взглянуть в лицо отцу. И потом, когда поднял глаза и посмотрел на него, увидел, что уже старый Бульба спал, положив голову на ладонь.
Он перекрестился. Вдруг отхлынул от сердца испуг ещё скорее, чем прихлынул. Когда же поворотился он, чтобы взглянуть на татарку, она стояла перед ним, подобно тёмной гранитной статуе, вся закутанная в покрывало, и отблеск отдалённого зарева, вспыхнув, озарил только одни её очи, одеревеневшие, как у мертвеца. Он дёрнул за рукав её, и оба пошли вместе, беспрестанно оглядываясь назад, и, наконец, опустились отлогостью в низменную лощину, почти яр, называемый в некоторых местах балками, по дну которой лениво пресмыкался проток, поросший осокой и усеянный кочками. Опустясь в сию лощину, они скрылись совершенно из виду всего поля, занятого запорожским табором...
Пробираясь меж тростников, остановились они перед наваленным хворостом и фашинником *. Отклонив хворост, нашли они род земляного свода — отверстие, мало чем больше отверстия, бывающего в хлебной печи. Татарка, наклонив голову, вошла первая; вслед за нею Андрий, нагнувшись сколько можно ниже, чтобы можно было пробраться с своими мешками, и скоро очутились оба в совершенной темноте...
VI
С трудом двигались Андрий с татаркой по тёмному узкому коридору, пока, наконец, не вышли они на площадь города.
Андрий был поражён измождённым видом голодных горожан, которые в муках тут же умирали. Татарка объяснила ему, что поляки терпят мучения, но не сдаются, потому что ждут обещанного подкрепления. Она провела его в комнату дочки польского воеводы. Увидев любимую панночку, Андрий был потрясён и забыл обо всём на свете. Он уверял, что сделает для неё всё: «Я сделаю, я погублю себя, скажи мне только одно слово»,— говорил Андрий. И когда панночка напомнила ему, что они враги, что у него есть дом, что его зовут отец, товарищи и отчизна, Андрий ответил: «Нет у меня никого! Никого, никого! Отчизна моя — ты... И всё, что ни есть, продам, отдам, погублю за такую отчизну...»
1 Фашинник — связка хвороста, употребляется для укрепления насыпей и при прокладке дорог в болотистой местности.
...И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства! Не видать ему больше ни Запорожья, ни отцовских хуторов своих, ни церкви божьей. Украйне не видать тоже храбрейшего из своих детей, взявшихся защищать её. Вырвет старый Тарас седой клок волос из своей чупрыны 1 и проклянёт и день и час, в который породил на позор себе такого сына.
Вопрос и задание
1, Объясните смысл выражений: «Остапу, казалось, был на роду написан битвенный путь и трудное знание вершить ратные дела». «Рыцарские его качества уже приобрели широкую силу качеств льва».
2. Почему предложения: «Погиб козак!» «Пропал для всего козацкого рыцарства!» требуют восклицательной интонации?
VII
Шум и движение происходили в запорожском таборе. Сначала никто не мог дать верного отчёта, как случилось, что (польские) войска прошли в город. Потом уже оказалось, что весь Переяславский курень, расположившийся перед боковыми городскими воротами, был пьян мертвецки; стало быть, дивиться нечего, что половина была перебита, а другая перевязана ещё прежде, чем все могли узнать, в чём дело. Покамест ближние курени, разбуженные шумом, успели схватиться за оружие, войско уже уходило в ворота, и последние ряды отстреливались от устремившихся на них в беспорядке сонных и полупротрезвившихся запорожцев. Кошевой дал приказ собраться всем, и, когда все стали в круг и затихли, снявши шапки, он сказал:
«Так вот что, панове-братове, случилось в эту ночь; вот до чего довёл хмель! вот какое поруганье оказал нам неприятель! У вас, видно, уже такое заведение: коли позволишь удвоить порцию, так готовы так натянуться, что враг христова воинства не только снимет с вас шаровары, но в самое лицо вам начихает, так вы того не услышите».
Козаки все стояли, понурив головы, зная вину; один только Незамайновский куренной атаман Кукубенко отозвался. «Постой, батько! — сказал он.— Хоть оно и не в законе, чтобы сказать какое возражение, когда говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело не так было, так нужно сказать. Ты не совсем справедливо попрекнул... Козаки были бы повинны и достойны смерти, если бы напились в походе, на войне, на трудной, тяжкой
1 Чупрына — чуб, хохол на голове.
работе. Но мы сидели без дела, маячились попусту перед городом. Ни поста, ни другого христианского воздержания не было; как же может статься, чтобы на безделье не напился человек? Греха тут нет. А мы вот лучше покажем им, что такое нападать на безвинных людей. Прежде били добре, а уж теперь побьём так, что и пят не унесут домой».
Речь куренного атамана понравилась козакам. Они приподняли уже совсем было понурившиеся головы, и многие одобрительно кивнули головой, примолвивши: «Добре сказал Кукубен-ко!» А Тарас Бульба, стоявший недалеко от кошевого, сказал: «А что, кошевой, видно, Кукубенко правду сказал? Что ты скажешь на это?»
«А что скажу? Скажу: блажен и отец, родивший такого сына! Ещё не большая мудрость сказать укорительное слово, но большая мудрость сказать такое слово, которое бы, не поругавшись над бедою человека, ободрило бы его, придало бы духу ему, как шпоры придают духу коню, освежённому водопоем. Я сам хотел вам сказать потом утешительное слово, да Кукубенко догадался прежде».
«Добре сказал и кошевой»,— отозвались в рядах запорожцев. «Доброе слово!» — повторили другие. И самые седые, стоявшие, как сивые голуби, и те кивнули головою и, моргнувши седым усом, тихо сказали: «Добре сказанное слово!»
«Слушайте же, Панове! — продолжал кошевой.— Брать крепость, карабкаться и подкапываться, как делают чужеземные, немецкие мастера — пусть ей враг прикинется! — и неприлично, и не козацкое дело. А судя по тому, что есть, неприятель вошёл в город не с большим запасом: телег что-то было с ними немного. Народ в городе голодный, стало быть, всё съест духом, да и коням тоже сена... уже я не знаю, разве с неба кинет им на вилы какой-нибудь их святой... только про это ещё бог знает; а ксен-дзы-то их горазды на одни слова. За тем или за другим, а уж они выйдут из города. Разделяйся же на три кучи и становись на три дороги перед тремя воротами. Перед главными воротами пять куреней, перед другими по три куреня. Дядькивский и Корсунский курень на засаду! Полковник Тарас с полком на засаду! Ты-таревский и Тымошевский курень на запас с правого бока обоза! Щербиновский и Стебликивский верхний — с левого боку! Да выбирайтесь из ряду, молодцы, которые позубастее на слово, задирать неприятеля! У ляха пустоголовая натура: брани не вытерпит, и, может быть, сегодня же все они выйдут из ворот. Куренные атаманы, перегляди всякий курень свой: у кого недочёт, пополни его останками Переяславского. Перегляди всё снова! Дать на опохмел всем по чарке и по хлебу на козака! Только, верно,
всякий ещё вчерашним сыт, ибо, некуда деть правды, понаеда-лись все так, что дивлюсь, как ночью никто не лопнул. Да вот ещё один наказ: если кто-нибудь... продаст козаку хоть один кухоль 1 сивухи, то я... повешу (его) ногами вверх! За работу же, братцы! за работу!»
Так распоряжался кошевой и все поклонились ему в пояс и, не надевая шапок, отправились по своим возам и таборам и, когда уже совсем далеко отошли, тогда только надели шапки. Все начали снаряжаться: пробовали сабли и палаши, насыпали порох из мешков в пороховницы, откатывали и становили возы и выбирали коней.
Уходя к своему полку, Тарас думал и не мог придумать, куда девался Андрий, полонили ли его вместе с другими и связали сонного; только нет, не таков Андрий, чтобы отдался живым в плен. Между убитыми козаками тоже не было его видно. Задумался крепко Тарас и шёл перед полком...
...Наконец повёл он свой полк в засаду и скрылся с ним за лесом, который один был не выжжен ещё козаками. А запорожцы, и пешие, и конные, выступали на три дороги к трём воротам. Один за другим валили курени: Уманский, Поповичевский, Каневский, Стебликивский, Незамайновский, Гургузив, Тытарев-ский, Тымошевский. Одного только Переяславского не было. Крепко курнули1 2 козаки его, и прокурили свою долю. Кто проснулся связанный во вражьих руках, кто, и совсем не просыпаясь, сонный, перешёл в сырую землю, и сам атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, очутился в ляшском стану. В городе услышали козацкое движенье. Все высыпали на вал, и предстала пред Козаков живая картина: польские витязи 3, один другого красивей, стояли на валу. Медные шапки сияли, как солнце, оперённые белыми, как лебедь, перьями. На других были лёгкие шапочки, розовые и голубые, с перегнутыми набекрень верхами; кафтаны с откидными рукавами, шитые золотом и просто выложенные шнурками; у тех сабли и оружья в дорогих оправах, за которые дорого приплачивались паны,—-и много было всяких других убранств. Напереди стоял спесиво в красной шапке, убрарной золотом, буджаковский полковник. Грузен был полковник, всех выше и толще, и широкий дорогой кафтан в силу облекал его. На другой стороне, почти к боковым воротам, стоял другой полковник, небольшой человечек, весь высохший; но малые зоркие очи глядели живо из-под густо нависших бровей, и обора
1 Кухоль — глиняный кувшин.
2 Курнули (от курнуть) — перепились.
3 Вйтязь — здесь: храбрый воин.
чивался он скоро на все стороны, указывая бойко тонкою, сухою рукою своею, раздавая приказания; видно было, что, несмотря на малое тело своё, знал он хорошо ратную науку. Недалеко от него стоял хорунжий 1, длинный-длинный, с густыми усами, и, казалось, не было у него недостатка в краске на лице. Любил пан крепкие меды и добрую пирушку. И много было видно за ним и всякой шляхты* 2, вооружившейся кто на свои червонцы, кто на королевскую казну... Не мало было и всяких сенаторских3 нахлебников, которых брали с собою сенаторы на обеды для почёта, которые крали со стола и буфетов серебряные кубки и после сегодняшнего почёта на другой день садились на козлы править конями у какого-нибудь пана. Всяких было там. Иной раз и выпить было не на что, а на войну все принарядились. Козацкие ряды стояли тихо перед стенами. Не было на них ни на ком золота, только разве кое-где блестело оно на сабельных рукоятках и ружейных оправах. Не любили козаки богато выряжаться на битвах, простые были на них кольчуги4 * и свиты, и далеко чернели и червонели чёрные, червоноверхие бараньи их шапки.
Два козака выехало вперёд из запорожских рядов. Один ещё совсем молодой, другой постарее, оба зубастые на слово, на деле тоже не плохие козаки: Охрим Наш и Мыкита Голокопытенко. Следом за ними выехал и Демид Попович, коренастый козак, уже давно маячивший на Сечи, бывший под Адрианополем и много натерпевшийся на веку своём: горел в огне и прибежал на Сечь с обсмолённою, почерневшею головою и выгоревшими усами. Но раздобрел вновь Попович, пустил за ухо оселедец3, вырастил усы густые и чёрные, как смоль. И крепок был на едкое слово Попович.
«А, красные жупаны6 на всём войске, да хотел бы я знать, красная ли сила у войска?»
«Вот я вас! — кричал сверху дюжий полковник.— Всех перевяжу! Отдавайте, холопы, ружья и коней. Видели, как перевязал я ваших? Выведите им на вал запорожцев!»
И вывели на вал скрученных верёвками запорожцев; впереди их был куренной атаман Хлиб, без шаровар и верхнего убранства, так, как схватили его хмельного. Потупил в землю голову атаман, стыдясь наготы своей перед своими же козаками и того,
* Хорунжий — знаменщик,
2 Шляхта — польское дворянство.
8 Сенйт — верховное правительственное учреждение.
4 Кольчуга — сетчатая броня из мелких колец.
6 Оселедец — прядь волос на темени головы,
6 Жупйн — тёплая верхняя одежда.
что попал в плен, как собака, сонный. И в одну ночь поседела крепкая голова его.
«Не печалься, Хлиб! Выручим!» — кричали ему снизу козаки.
«Не печалься, друзьяка! — отозвался куренной атаман Бородатый.— В том нет вины твоей, что схватили тебя нагого. Беда может быть со всяким человеком; но стыдно им, что выставили тебя на позор, не прикрывши прилично наготы твоей».
«Вы, видно, на сонных людей храброе войско!» — говорил, поглядывая на вал, Голокопытенко.
«Вот, погодите, обрежем мы вам чубы!» — кричали им сверху.
«А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы!» — говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши на своих, сказал: «А что ж! Может быть, ляхи и правду говорят. Коли выведет их вон тот, пузатый, им всем будет добрая защита».
«Отчего ж, ты думаешь, будет им добрая защита?» — сказали козаки, зная, что Попович верно уже готовился что-нибудь сказать.
«А оттого, что позади его упрячется всё войско, и уж чёрта с два из-за его пуза достанешь которого-нибудь копьём!»
Все засмеялись козаки. И долго многие из них ещё покачивали головою, говоря: «Ну, уж Попович! Уж коли кому закрутит слово, так только ну...» Да уж и не сказали козаки, что такое «ну».
«Отступайте, отступайте скорей от стен!» — закричал кошевой. Ибо ляхи, казалось, не выдержали едкого слова, и полковник махнул рукой. Едва только посторонились козаки, как грянули с вала картечью. На валу задвигалась суетня, показался сам седой воевода на коне. Ворота отворились, и выступило войско. Впереди выехали ровным конным строем шитые гусары. За ними кольчужники, потом латники 1 с копьями, потом все в медных шапках, потом ехали особняком лучшие шляхтичи, каждый одетый по-своему. Не хотели гордые шляхтичи смешаться в ряды с другими, и у которого не было команды, тот ехал один со своими слугами. Потом опять ряды, и за ними выехал хорунжий; за ним опять ряды, и выехал дюжий полковник, а позади всего уже войска выехал последним низенький полковник.
«Не давать им! не давать им строиться и становиться в ряды! — кричал кошевой.— Разом напирайте на них все курени! Оставляйте прочие ворога! Тытаревский курень, нападай сбоку!
1 Латник — воин, который носит латы. Лйты — металлическая броня, защищавшая грудь и спину воина от удара холодного оружия.
Дядькивский курень, нападай с другого! Напирайте на тыл, Ку-кубенко и Палывода! Мешайте, мешайте и розните их!»
И ударили со всех сторон козаки, сбили и смешали их, и сами смешались. Не дали даже и стрельбы произвести; пошло дело на мечи да на копья. Все сбились в кучу, и каждому привёл случай показать себя. Демид Попович трёх заколол простых и двух лучших шляхтичей сбил с коней, говоря: «Вот добрые кони! таких коней я давно хотел достать». И выгнал коней далеко в поле, крича стоявшим козакам перенять их. Потом вновь пробился в кучу, напал опять на сбитых с коней шляхтичей, одного убил, а другому накинул аркан на шею, привязал к седлу и поволок его по всему полю, снявши с него саблю с дорогою рукоятью и отвязав от пояса целый черенок1 с червонцами. Кобита, добрый козак и молодой ещё, схватился тоже с одним из храбрейших в польском войске, и долго бились они. Сошлись уже в рукопашный. Одолел было уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким ножом в грудь, но не уберёгся сам. Тут же в висок хлопнула его горячая пуля. Свалил его знатнейший из панов, красивейший и древнего княжеского роду рыцарь. Как стройный тополь, носился он на буланом коне своём. И много уже показал боярской, богатырской удали: двух запорожцев разрубил надвое, Фёдора Коржа, доброго козака, опрокинул вместе с конём, выстрелил по коню и козака достал из-за коня копьём: многим отнёс головы и руки и повалил козака Кобиту, вогнавши ему пулю в висок. «Вот с кем бы я хотел попробовать силы!» — закричал незамайновский куренной атаман Кукубенко. Припустив коня, налетел прямо ему в тыл и сильно вскрикнул, так что вздрогнули все близ стоявшие от нечеловеческого крика. Хотел было поворотить вдруг своего коня лях и стать ему в лицо; но не послушался конь: испуганный страшным криком, метнулся на сторону, и достал его ружейною пулею Кукубенко. Вошла в спинные лопатки ему горячая пуля, и свалился он с коня. Но и тут не поддался лях, всё ещё силился нанести врагу удар, но ослабела упавшая вместе с саблею рука. А Кукубенко, взяв в обе руки свой тяжёлый палаш, вогнал его ему в самые побледневшие уста: вышиб два сахарных зуба палаш, рассек надвое язык, разбил горловой позвонок и вошёл далеко в землю. Так и пригвоздил он его там навеки к сырой земле. Ключом хлынула вверх алая, как надречная калина, высокая дворянская кровь и выкрасила весь обшитый золотом жёлтый кафтан его. А Кукубенко уже кинул его и пробился с своими незамайновцами в другую кучу.
1 Черенок — род кошелька.
«Эх, оставил неприбранным такое дорогое убранство!» — сказал уманский куренной Бородатый, отъехавший от своих к месту, где лежал убитый Кукубенком шляхтич. «Я семерых убил шляхтичей своей рукою, а такого убранства ещё не видел ни на ком». И польстился корыстью Бородатый: нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи, вынул уже турецкий нож в оправе из самоцветных каменьев, отвязал от пояса черенок с червонцами, снял с груди сумку с тонким бельём, дорогим серебром и девическою кудрею, сохранно сберегавшеюся на память. И не услышал Бородатый, как налетел на него сзади красноносый, хорунжий, уже два раза сбитый им с седла и получивший добрую зазубрину на память. Размахнулся он со всего плеча и ударил его саблей по нагнувшейся шее. Не к добру повела корысть козака: отскочила могучая голова, и упал обезглавленный труп, далеко вокруг оросивши землю. Понеслась к вышинам суровая козацкая душа, хмурясь и негодуя, и вместе с тем дивуясь, что так рано вылетела из такого крепкого тела. Не успел хорунжий ухватить за чуб атаманскую голову, чтобы привязать её к седлу, а уж был тут суровый мститель.
Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крыльями, вдруг останавливается распластанный на одном месте и бьёт оттуда стрелой на раскричавшегося у самой дороги самца-перепела, так Тарасов сын Остап налетел на хорунжего и сразу накинул ему на шею верёвку.. Побагровело ещё сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жестокая петля, схватился он было за пистолет, но судорожно сведённая рука не могла направить выстрела, и даром полетела в поле пуля. Остап тут же, у его же седла, отвязал шёлковый шнур, который возил с собою хорунжий для вязания пленных, и его же шнуром связал его по рукам и ногам, прицепил конец верёвки к седлу и поволок его через поле, сзывая громко всех Козаков Уманского куреня,, чтобы, шли отдать последнюю честь атаману. Как услышали уманцы, что куренного их атамана Бородатого нет уже в живых, бросили поле битвы и прибежали прибрать его тело, и тут же стали совещаться, кого выбрать в куренные. Наконец, сказали: «Да на что совещаться? Лучше не можно поставить в куренные никого, кроме Бульбенка Остапа: он, правда, младший всех нас, но разум у него, как у старого человека». Остап, снявши шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом, зная, что время военное и не до того теперь, а тут же повёл их прямо на кучу и уж показал им всем, что недаром выбрали его в атаманы. Почувствовали ляхи, что уже становилось дело слишком жарко, отступили и перебежали поле, чтоб собраться на
другом конце его. А низенький полковник махнул на стоявшие отдельно у самых ворот четыре свежие сотни, и грянули оттуда картечью в козацкие кучи. Но мало кого достали: пули хватили по быкам козацким, дико глядевшим на битву. Взревели испуганные быки, поворотили на козацкий табор, переломали возы и многих перетоптали. Но Тарас, в это время вырвавшись из засады с своим полком, с криком бросился навпереймы *. Поворотилось назад всё бешеное стадо, испуганное криком, и метнулось на ляшские полки, опрокинуло конницу, всех смяло и рассыпало.
«О, спасибо вам, волы! — кричали запорожцы.— Служили всё походную службу, а теперь и военную сослужили!» И ударили с новыми силами на неприятеля. Много тогда перебили врагов. Многие показали себя: Метелыця, Шило, оба Пысаренки, Вовтузенко и не мало было всяких других. Увидели ляхи, что плохо, наконец, приходит, выкинули хоругвь и закричали отворять городские ворота. Со скрипом отворились обитые железом ворота и приняли толпившихся, как овец в овчарню, изнурённых и покрытых пылью всадников. Многие из запорожцев погнались было за ними, но Остап своих уманцев остановил, сказавши: «Подальше, подальше, паны-братья, от стен! Не годится близко подходить к ним». И правду сказал, потому что со стен грянули и посыпали всем, чем ни попало, и многим досталось. В это время подъехал кошевой и похвалил Остапа, сказавши: «Вот и новый атаман, а ведёт войско так, как бы старый!» Оглянулся старый Бульба поглядеть, какой там новый атаман, и увидел, что впереди всех уманцев сидел на коне Остап, и шапка заломлена набекрень, и атаманская палица в руке. «Вишь ты какой!» — сказал он, глядя на него, и обрадовался старый и стал благодарить всех уманцев за честь, оказанную сыну.
Козаки вновь отступили, готовясь идти к таборам; а на городском валу вновь показались ляхи уже с изорванными епанчами 2. Запеклася кровь на многих дорогих кафтанах, и пылью покрылись красивые медные шапки.
«Что, перевязали?» — кричали им снизу запорожцы. «Вот я вас!» — кричал всё так же сверху толстый полковник, показывая верёвку; и всё ещё не переставали грозить запылённые, изнурённые воины, и все, бывшие позадорнее, перекинулись с обеих сторон бойкими словами.
Наконец разошлись все. Кто расположился отдыхать, истомившись от боя; кто присыпал землёй свои раны и драл на перевязки платки и дорогие одежды, снятые с убитого неприятеля. Другие же, которые были посвежее, стали прибирать тела и от-
1 Навпереймы. — наперерез.
1 Епанча — старинный длинный и широкий плащ.
давать им последнюю почесть. Палашами и копьями копали могилы, шапками, полами выносили землю, сложили честно козац-кие тела и засыпали их свежею землёю, чтобы не досталось воронам и хищным орлам выклёвывать им очи. А ляшские тела, увязавши, как попало, десятками к хвостам диких коней, пустили их по всему полю и долго потом гнались за ними и хлестали их по бокам. Летели бешеные кони по бороздам, буграм, через рвы и протоки, и бились о землю покрытые кровью и прахом ляшские трупы.
Потом сели кругами все курени вечерять и долго говорили о делах и подвигах, доставшихся в удел каждому, на вечный рассказ пришельцам и потомству. Долго не ложились они. А доле всех не ложился старый Тарас, всё размышляя, что бы значило, что Андрия не было между вражьих воев. Посовестился ли Иуда выйти против своих, или... попался он, просто, в неволю... Но не ведал Бульба того, что готовит бог человеку завтра, и стал позабываться сном и наконец заснул. А козаки всё ещё говорили промеж собой, и всю ночь стояла у огней, приглядываясь пристально во все концы, трезвая, не смыкавшая очей стража.
Задание
1. Расскажите о подготовке казаков к походу и о первом бое с врагами.
VIII
Ещё солнце не дошло до половины неба, как все запорожцы собрались в круги. Из Сечи пришла весть, что татары, во время отлучки Козаков, ограбили в ней всё, вырыли скарб, который втайне держали козаки под землёю, избили и забрали в плен всех, которые оставались, и со всеми забранными стадами и табунами направили путь прямо к Перекопу. Один только козак, Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских рук, заколол мирзу *, отвязал у него мешок с цехинами 1 2 и на татарском коне, в татарской одежде полтора дня и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубном. Только и успел объявить он, что случилось такое зло; но отчего оно случилось, курнули ли оставшиеся запорожцы по козацкому обычаю и пьяными отдались в плен, и как узнали татары место, где был зарыт
1 Мирзй — татарский князь.
2 Цехйны — турецкие деньги.
войсковой скарб, того ничего не сказал он. Сильно истомился козак, распух весь, лицо пожгло и опалило ему ветром; упал он тут же и заснул крепким сном.
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острову, и бог знает, в каких местах не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому что пришли не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою. «Давай совет прежде старшие!» — закричали в толпе. «Давай совет, кошевой!» — говорили другие. И кошевой снял шапку, уже не так, как начальник, а как товарищ, благодарил всех Козаков за честь и сказал: «Много между нами есть старших и советом умнейших, но, коли меня почтили, то мой совет: не терять, товарищи, времени и гнаться за татарами. Ибо вы сами знаете, что за человек татарин. Он не станет с награбленным добром ожидать нашего прихода, а мигом размытарит1 его, так что и следов не найдёшь. Так мой совет: идти. Мы здесь уже погуляли. Ляхи знают, что такое козаки: за веру, сколько было по силам, отомстили, корысти же с голодного города немного. Итак, мой совет —- идти!» «Идти!» — раздалось голосно в запорожских куренях. Но Тарасу Бульбе не пришлись по душе такие слова, и навесил он ещё ниже на очи свои хмурые, исчерна-белые брови, подобные кустам, повыраставшим по высокому темени горы, которых верхушки вплоть занёс иглистый северный иней.
«Нет, не прав совет твой, кошевой! — сказал он.— Ты не так говоришь. Ты позабыл, видно, что в плену остаются наши, захваченные ляхами? Ты хочешь, видно, чтобы мы не уважили первого святого закона товарищества, оставили бы собратьев своих на то, чтобы с них с живых содрали кожу, или, исчетвертовав на части козацкое их тело, развозили бы их по городам и сёлам, как сделали они доселе с гетманом и лучшими русскими витязями на Украине. Разве мало они поругались и без того над святынею? Что ж мы такое? спрашиваю я всех вас: что ж за козак тот, который кинул в беде товарища, кинул его, как собаку, пропасть на чужбине? Коли уж на то пошло, что всякий ни во что ставит козацкую честь, позволив себе плюнуть в седые усы свои и попрекнуть себя обидным словом, так не укорит же ннкто меня. Один остаюсь».
Поколебались все стоявшие запорожцы.
1 Размытарить — растратить.
«А разве ты позабыл, бравый полковник,— сказал тогда кошевой,— что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?»
Задумались все козаки и не знали, что сказать. Никому не хотелось из них заслужить обидную славу. Тогда вышел вперёд всех старейший годами во всём запорожском войске Касьян Бовдюг. В чести был он от всех Козаков; два раза уже был избираем кошевым и на войнах тоже был сильно добрый козак, но уже давно состарился и не бывал ни в каких походах, не любил тоже и советов давать никому, а любил старый вояка лежать на боку у козацких кругов, слушая рассказы про всякие бывалые случаи и козацкие походы. Никогда не вмешивался он в их речи, а всё только слушал да прижимал пальцем золу из своей коротенькой трубки, которой не выпускал изо рта, и долго сидел он потом, прижмурив слегка очи, и не знали козаки, спал ли он, или всё ещё слушал. Все походы оставался он дома, но сей раз разобрало старого. Махнул рукою по-козацки и сказал: «А не куды пошло! Пойду и я; может, в чём-нибудь буду пригоден козаче-ству!» Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед собранием, ибо давно не слышали от него никакого слова. Всякий хотел знать, что скажет Бовдюг. «Пришла очередь и мне сказать слово, паны-братья,— так он начал,— послушайте, дети, старого. Мудро сказал кошевой и как голова козацкого войска, обязанный приберегать его и печись о войсковом скарбе *, мудрее ничего он не мог сказать. Вот что! Это пусть будет первая моя речь. А теперь послушайте, что скажет моя другая речь. А вот что скажет моя другая речь: большую правду сказал и Тарас, полковник, дай боже ему побольше веку, и чтоб таких полковников было побольше на Украйне! Первый долг и первая честь козака есть соблюсти товарищество. Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны-братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища. И те, и другие нам товарищи — меньше их или больше, всё равно, все товарищи, все нам дороги. Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полонённые ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются. Кошевой по долгу пойдёт с одною половиною за татарами, а другая половина выберет себе наказного атамана. А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы, не пригоже быть
Печйсь о войсковом скарбе — заботиться о войсковой казне.
никому другому, как только одному Тарасу Бульбе. Нет из нас никого равного ему в доблести».
Так сказал Бовдюг и затих, и обрадовались все козаки, что навёл их таким образом на ум старый. Все вскинули вверх ша'н-кй и закричали: «Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот наконец и сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден козачеству; так и сделалось».
«Что, согласны вы на то?» — спросил кошевой.
«Все согласны! — закричали козаки,
«Стало быть, раде конец?»
«Конец раде!» — кричали козаки.
«Слушайте же теперь войскового приказа, дети»,— сказал кошевой, выступил вперёд и надел шапку, а все запорожцы, сколько их ни было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался что говорить старший. «Теперь отделяйтесь, паны-братья! Кто хочет идти, ступай на правую сторону, кто остаётся, отходи на левую! Куды большая часть куреня переходит, туды и атаман; коли меньшая часть переходит, приставай к другим куреням».
И все стали переходить, кто на правую, кто на левую сторону. Которого куреня большая часть переходила, туда и куренной атаман переходил; которого малая часть, та приставала к другим куреням; и вышло без малого не поровну на всякой стороне. Захотели остаться: весь почти Незамайновский курень, большая половина Поповичевского куреня, весь Уманский курень, весь Каневский курень, большая половина Стебликивского .куреня, большая половина Тымошевского куреня. Все остальные вызвались идти вдогон за татарами. Много было на обеих сторонах дюжих и храбрых Козаков. Между теми, которые решились идти вслед за татарами, был Череватый, добрый старый козак, Поко-тыполе, Лемиш, Прокопович Хома; Демид Попович тоже перешёл туда, потому что был сильно завзятого нрава козак — не мог долго высидеть на месте; с ляхами попробовал уже он дела, хотелось попробовать ещё с татарами. Куренные были: Ностюган, Покрышка, Невелычкий, и много ещё других славных и храбрых Козаков захотело попробовать меча и могучего плеча в схватке с татарином. Не мало было также сильно и сильно добрых Козаков между теми, которые захотели остаться: куренные Демытрович, Кукубенко, Вертыхвист, Балабан, Бульбенко Остап. Потом много было ещё других именитых и дюжих Козаков: Вовтузенко, Черевыченко, Степан Гуска, Охрим Гуска, Мыкола Густый, За-дорожний, Метелыця, Иван Закрутыгуба, Мосий Шило, Дёгтя-ренко, Сыдоренко, Пысаренко, потом другой Пысаренко, потом
ещё Писаренко, и много было других добрых Козаков. Все были хожалые, езжалые; ходили по анатольским берегам, по крымским солончакам и степям, по всем речкам большим и малым, которые впадали в Днепр, по всем заходам и днепровским островам; бывали в молдавской, волошской, в турецкой земле; изъездили всё Чёрное море двухрульными козацкими чёлнами; нападали в пятьдесят челнов в ряд на богатейшие и превысокие корабли; перетопили не мало турецких галер 1 и много-много выстреляли пороху на своём веку... Такие-то были козаки, захотевшие остаться и отмстить ляхам за верных товарищей и христову веру! Старый козак Бовдюг захотел также остаться с ними, сказавши: «Теперь не такие мои лета, чтобы гоняться за татарами, а тут есть место, где опочить доброю козацкою смертью. Давно уже просил я у бога, чтобы, если придётся кончать жизнь, то чтобы кончить её на войне за святое и христианское дело. Так оно и случилось. Славнейшей кончины уже не будет в другом месте для старого козака».
Когда отделились все и стали на две стороны в два ряда куренями, кошевой прошёл промеж рядов и сказал:
«А что, панове-братове, довольны одна сторона другою?» «Все довольны, батько!» — отвечали козаки.
«Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог знает, приведётся ли в жизни ещё увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то, что сами знаете: сами знаете, что велит козацкая честь».
И все козаки, сколько их ни было, перецеловались между собою. Начали первые атаманы и, поведши рукою седые усы свои, поцеловались навкрест и потом взялись за руки и крепко держали руки. Хотел один другого спросить: «Что, пане-брате, увидимся или не увидимся?» да и не спросили, замолчали,— и загадались обе седые головы. А козаки все до одного прощались, зная, что много будет работы тем и другим, но не повершили,. однакож, тотчас разлучиться, а повершили дождаться тёмной ночной поры, чтобы не дать неприятелю увидеть убыль в козацком войске. Потом все отправились по куреням обедать. После обеда все, которым предстояла дорога, легли отдыхать и спали крепко и долгим сном, как будто чуя, что, может, последний сон доведётся им вкусить на такой свободе. Спали до самого заходу солнечного; а как зашло солнце и немного стемнело, стали мазать телеги. Снарядясь, пустили вперёд возы, а сами, пошапковавшись 2 ещё раз с товарищами, тихо пошли вслед за возами. Конница чинно,
1 Г мера — старинное гребное судно, на котором гребцами были обычно пленные, рабы или преступники.
* Пошйпковавшись — попрощавшись, сняв шапки.
без покрика и посвиста на лошадей, слегка затопотала вслед за пешими, и скоро стало их не видно в темноте. Глухо отдавалась только конская топь да скрип иного колеса, которое ещё не расходилось или не было хорошо подмазано за ночною темнотою.
Долго ещё остававшиеся товарищи махали им издали руками, хотя не было ничего видно. А когда сошли и воротились по своим местам, когда увидели при высветивших ясно звёздах, что половины телег уже не было на месте, что многих, многих нет, невесело стало у всякого на сердце, и все задумались против воли, утупив в землю гулливые свои головы.
Тарас видел, как смутны стали козацкие ряды и как уныние, неприличное храброму, стало тихо обнимать козацкие головы, но молчал: он хотел дать время всему, чтобы пообыклись они и к унынию, наведённому прощаньем с товарищами...
И повелел Тарас распаковать своим слугам один из возов, стоявший особняком. Больше и крепче всех других он был в ко-зацком обозе; двойною крепкою шиною были обтянуты дебелые 1 колёса его, грузно был он навьючен, укрыт попонами, крепкими воловьими кожами и увязан туго засмолёнными верёвками. В возу были всё баклаги и бочонки старого доброго вина, которое долго лежало у Тараса в погребах. Взял он его про запас, на торжественный случай, чтобы, если случится великая минута и будет всем предстоять дело, достойное на передачу потомкам, то чтобы всякому, до единого, козаку досталось выпить заповедного вина, чтобы в великую минуту великое бы и чувство овладело человеком. Услышав полковничий приказ, слуги бросились к возам, палашами перерезывали крепкие верёвки, снимали толстые воловьи кожи и попоны и стаскивали с воза баклаги и бочонки.
«А берите все,— сказал Бульба,— и все, сколько ни есть, берите, что у кого есть: ковш или черпак, которым поит коня, или рукавицу, или шапку, а коли что, то и просто подставляй обе горсти».
И козаки все, сколько ни было, брали: у кого был ковш, у кого черпак, которым поил коня, у кого рукавица, у кого шапка, а кто подставлял и так обе горсти. Всем им слуги Тарасовы, расхаживая промеж рядами, наливали из баклаг и бочонков. Но не приказал Тарас пить, пока не даст знаку, чтобы выпить им всем разом. Видно было, что он хотел что-то сказать. Знал Тарас, что, как ни сильно само по себе старое доброе вино и как ни способно оно укрепить дух человека, но если к нему да присоединится ещё приличное слово, то вдвое крепче будет сила и вина и духа...
1 Дебёлый — полный, толстый, упитанный; здесь: большие, крепкие.
IX
В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за татарами. С магистратской ’ башни приметили только часовые, что потянулась часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; то же думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших веков, войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку, но половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в город ни с чем. Полковники... готовились дать сражение. Тарас уже видел то по движенью и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы и наказы, уставил в три табора курени, обнёсши их возами в виде крепостей,— род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел забраться в засаду; убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием, обломками кольев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И когда всё было сделано, как нужно, сказал речь коза-кам, не для того, чтобы ободрить и освежить их,— знал, что и без того крепки они духом,— а просто самому хотелось высказать всё, что было на сердце.
«...Хочется мне вам сказать, Панове, что такое есть наше товарищество. Вы слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические недоверки. Всё взяли бусурманы, всё пропало. Только остались мы, сирые, да, как вдовица после крепкого мужа, сирая так же, как и мы, земля наша! Вот в какое время подали мы, товарищи, руку на братство; вот на чём стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит своё дитя, мать любит своё дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь своё дитя! Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на чужбине; видишь: и там люди! Также божий человек, и разговоришься с ним, как с своим: а как дойдёт до того, чтобы поведать сердечное слово,— видишь: нет! умные люди, да не те: такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить, как русская душа,— любить не то, чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе — а!..» — сказал Тарас,
Магистрат — городское управление.
и махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: «Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах запечатанные меды их. Перенимают чёрт знает какие бусурманские обычаи; гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продаёт, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магнатакоторый жёлтым чоботом 1 2 своим бьёт их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками; схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество. Уж если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведётся так умирать! Никому, никому! Не хватит у них на то мышиной натуры их!»
Так говорил атаман и, когда кончил речь, всё ещё потрясал посеребрившеюся в козацких делах головою; всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах стали неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в старых очах; медленно отирали они её рукавом, и потом все, как будто сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами. Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудрённого горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам-родителям, родившим его.
А из города уже выступало неприятельское войско, выгремли-вая в литавры и трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окружённые несметными слугами. Толстый полковник отдавал приказы. И стали наступать они тесно на козацкие таборы, грозя, нацеливаясь пищалями, сверкая очами и блеща медными доспехами. Как только увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали и, не прерывая, всё палили они из пищалей. Далеко понеслось громкое хлопанье по всем окрестным полям и нивам, сливаясь в беспрерывный гул; дымом затянуло всё поле, а запорожцы всё палили, не перевода
1 Магнат — польский крупный помещик.
2 Чобот — сапог.
духу; задние только заряжали да передавали передним, наводя изумление на неприятеля, не могшего понять, как стреляли козаки, не заряжая ружей. Уже не видно было за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо летели пули и жарко становилось дело; и, когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то многих не досчитались в рядах своих. А у Козаков, может быть, другой-тре-тий был убит на всю сотню. Й всё продолжали палить козаки из пищалей, ни на минуту не давая промежутка. Сам иноземный инженер подивился такой, никогда им не виданной тактике, сказавши тут же, при всех: «Вот бравые молодцы запорожцы! Вот как нужно биться и другим в других землях!» И дал совет поворотить тут же на табор пушки. Тяжело ревнули широкими горлами чугунные пушки; дрогнула, далеко загуливши, земля, и вдвое больше затянуло дымом всё поле. Почуяли запах пороха среди площадей и улиц в дальних и крайних городах. Но нацелившие взяли слишком высоко: раскалённые ядра выгнули слишком высокую дугу. Страшно завизжав по воздуху, перелетели они через головы всего табора и углубились далеко в землю, взорвав и взметнув высоко на воздух чёрную землю. Ухватил себя за волосы французский инженер при виде такого неискус-ства, и сам принялся наводить пушки, не глядя на то, что жарили и сыпали пулями беспрерывно козаки.
Тарас видел ещё издали, что беда будет всему Незамайнов-скому и Стебликивскому куреню, и вскрикнул зычно: «Выбирайтесь скорей из-за возов и садись всякий на коня!» Но не поспели бы сделать то и другое козаки, если бы Остап не ударил в самую середину; выбил фитили у шести пушкарей, у четырёх только не мог выбить. Отогнали- его назад ляхи. А тем временем иноземный капитан сам взял в руку фитиль, чтобы выпалить из величайшей пушки, какой никто из Козаков не видывал дотоле. Страшно глядела она широкою пастью, и тысяча смертей глядело оттуда. И как грянула она, а за нею следом три другие, четырёхкратно потрясши глухо-ответную землю,— много нанесли они горя! Не по одному козаку взрыдает старая мать, ударяя себя костистыми руками в дряхлые перси *. Не одна останется вдова в Глухове, Немирове, Чернигове и других городах. Будет, сердечная, выбегать всякий день на базар, хватаясь за всех проходящих, распознавая каждого из них в очи, нет ли между их одного, милейшего всех. Но много пройдёт через город всякого войска, и вечно не будет между ними одного, милейшего всех.
1 Перси — грудь.
Так, как будто и не бывало половины Незамайновского куреня! Как градом выбивает вдруг всю ниву, где, что полновесный червонец, красовался всякий колос, так их выбило и положило.
Как же вскинулись козаки! Как схватились все! Как закипел куренной атаман Кукубенко, увидевши, что лучшей половины куреня его нет! Разом вбился он с остальными своими незамайнов-цами в самую середину, в гневе иссёк в капусту первого попавшегося, многих конников сбил с коней, доставши копьём и конника, и коня, пробрался к пушкарям и уже отбил одну пушку. А уж там, видит, хлопочет уманский куренной атаман, и Степан Гуска уже отбивает главную пушку. Оставил он тех Козаков и поворотил со своими в другую неприятельскую гущу. Так, где прошли незамайновцы — так там и улица! Где поворотились — так уж там и переулок! Так и видно, как редели ряды и снопами валились ляхи! А у самых возов Вовтузенко, а спереди Черевыченко, а у дальних возов Дёгтяренко, а за ним куренной атаман Верты-хвист. Двух уж шляхтичей поднял на копьё Дёгтяренко, да напал, наконец, на неподатливого третьего. Увёртлив и крепок был лях, пышной сбруей украшен и пятьдесят одних слуг привёл с собою. Погнул он крепко Дёгтяренка, сбил его на землю и уже, замахнувшись на него саблей, кричал: «Нет из вас, собак-коза-ков, ни одного, кто бы посмел противустать мне!»
«А вот есть же!» — сказал и выступил вперёд Мосий Шило. Сильный был он козак, не раз атаманствовал на море и много натерпелся всяких бед...
«Так есть же такие, которые бьют вас, собак!» — сказал он, кинувшись на него. И уж так-то рубились они! И наплечники, и зерцала 1 погнулись у обоих от ударов. Разрубил на нём вражий лях железную рубашку, достав лезвием самого тела: зачер-вонела козацкая рубашка; но не поглядел на го Шило, а замахнулся всей жилистой рукою (тяжела была коренастая рука) и оглушил его внезапно по голове. Разлетелась медная шапка, зашатался и грянулся лях, а Шило принялся рубить и крестить оглушённого. Не добивай, козак, врага, а лучше поворотись назад! Не поворотился козак назад, и тут же один из слуг убитого хватил его ножом в шею. Поворотился Шило и уж достал было смельчака; но он пропал в пороховом дыме. Со всех сторон поднялось хлопанье из самопалов. Пошатнулся Шило и почуял, что рана была смертельна. Упал он, наложил руку на свою рану и сказал, обратившись к товарищам: «Прощайте, паны-братья, товарищи! Пусть же стоит на вечные времена православная Русская земля и будет ей вечная честь!» И зажмурил ослабшие
1 Зерцало — металлический нагрудник вместе с наспинником.
свои очи, и вынеслась козацкая душа из сурового тела. А там уже выезжал Задорожний с своими, ломил ряды куренной Вер-тыхвист и выступал Балабан.
«А что, паны,— сказал Тарас, перекликнувшись с куренными,— есть ещё порох в пороховницах? не ослабела ли козацкая сила? не гнутся ли козаки?»
«Есть ещё, батько, порох в пороховницах. Не ослабела ещё козацкая сила; ещё не гнутся козаки!»
И напёрли сильно козаки: совсем смешали все ряды. Низкорослый полковник ударил сбор и велел выкинуть восемь малёванных 1 знамён, чтобы собрать своих, рассыпавшихся далеко по всему полю. Все бежали ляхи к знамёнам; но не успели они ещё выстроиться, как уже куренной атаман Кукубенко ударил вновь с своими незамайновцами в середину и напал прямо на толстопузого полковника. Не выдержал полковник и, поворотив коня, пустился вскачь; а Кукубенко далеко гнал его через всё поле, не дав ему соединиться с полком. Завидев то с бокового куреня, Степан Гуска пустился ему навпереймы с арканом в руке, всю пригнувши голову к лошадиной шее, и, улучивши время, с одного раза накинул аркан ему на шею. Весь побагровел полковник, ухватясь за верёвку обеими руками и силясь разорвать её, но уже дюжий размах вогнал ему в самый живот гибельную пику. Так и остался он, пригвождённый к земле. Но не сдобровать и Гуске! Не успели оглянуться козаки, как уже увидели Степана Гуску, поднятого на четыре копья. Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут все враги, и ликует вечные веки Русская земля!» И там же выпустил дух свой. Оглянулись козаки, а уж там, сбоку, козак Метелыця угощает ляхов, шеломя1 2 того и другого; а уж там, с другого, напирает с своими атаман Невы-лычкий; а у возов ворочает врага и бьётся Закрутыгуба; а у дальних возов третий Пысаренко отогнал уже целую ватагу. А уж там, у других возов, схватились и бьются на самых возах.
«Что, паны,— перекликнулся атаман Тарас, проехавши впереди всех,— есть ли ещё порох в пороховницах? крепка ли козацкая сила? не гнутся ли ещё козаки?»
«Есть ещё, батько, порох в пороховницах; ещё крепка козацкая сила; ещё не гнутся козаки!»
А уж упал с воза Бовдюг; прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом! Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская земля!» И понеслась к вышинам
1 Малёванный — разрисованный, расписной.
2 Шеломя, шелбмить — ударить в бою по шлему.
Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на Русской земле и, ещё лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
Балабан, куренной атаман, скоро после того грянулся также на землю. Три смертельные раны достались ему: от копья, от пули и от тяжёлого палаша. А был один из доблестнейших Козаков... Поникнул он теперь головою, почуяв предсмертные муки, и тихо сказал: «Сдаётся мне, паны-браты, умираю хорошею смертью: семерых изрубил, девятерых копьём исколол, истоптал конём вдоволь, а уж не припомню, скольких достал пулею. Пусть же цветёт вечно Русская земля!» И отлетела его душа.
Козаки, козаки! не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили Кукубенка, уже семь человек только осталось из всего Незамайновского куреня, уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нём одежда. Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копьё прежде, чем были отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьём молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в стеклянном сосуде из погреба неосторожные слуги; поскользнулись тут же у входа и разбили дорогую сулею всё разлилось на землю вино, и схватил себя за голову прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы, если приведёт бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек... Повёл Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут ещё лучше, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела молодая душа...
«А что, паны,— перекликнулся Тарас с оставшимися куренями,— есть ли ещё порох в пороховницах? не иступились ли сабли? не утомилась ли козацкая сила? не погнулись ли козаки?»
«Достанет ещё, батько, пороху! Годятся ещё сабли; не утомилась козацкая сила; не погнулись ещё козаки!»
И рванулись снова козаки так, как бы и потерь никаких не потерпели. Уже три только куренных атамана осталось в живых. Червонели уже всюду красные реки; высоко гатились мосты из козацких и вражьих тел. Взглянул Тарас на небо, а уж по небу потянулась вереница кречетов. Ну, будет кому-то пожива! А уж там подняли на копьё Метелыцю. Уже голова другого Пысарен-ка, завертевшись, захлопала очами. Уже подломился и бухнулся
1 Сулея — большая бутыль; здесь в смысле драгоценный сосуд.
о землю начетверо изрубленный Охрим Гуска. «Ну!—сказал Тарас и махнул платком. Понял тот знак Остап и ударил сильно, вырвавшись из засады, в конницу. Не выдержали сильного напора ляхи, а он их гнал и нагнал прямо на место, где были вбиты в землю копья и обломки копьев. Пошли спотыкаться и падать кони и лететь через их головы ляхи. А в это время корсун-цы, стоявшие последние за возами, увидевши, что уже достанет ружейная пуля, грянули вдруг из самопалов. Все сбились и растерялись ляхи, и приободрились козаки. «Вот и наша победа!» — раздались со всех сторон запорожские голоса, затрубили в трубы и выкинули победную хоругвь. Везде бежали и крылись разбитые ляхи. «Ну, нет, ещё не совсем победа!» — сказал Тарас, глядя на городские стены, и сказал он правду.
Отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса всех конных полков. Под всеми всадниками были все, как один, бурые аргамаки; впереди перед другими понёсся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели чёрные волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это был Андрий. А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный на руку подарок, понёсся, как молодой борзой пёс, красивейший, быстрейший и молодший всех в стае. Атукнул на него опытный охотник,— и он понёсся, пустив прямой чертой по воздуху свои ноги, весь покосившись набок всем телом, взрывая снег и десять раз выпереживая самого зайца в жару своего бега. Остановился старый Тарас и глядел на то, как он чистил перед собою дорогу, разгонял, рубил и сыпал удары направо и налево. Не вытерпел Тарас и закричал: «Как? Своих? Своих? Чёртов сын, своих бьёшь?» Но Андрий не различал, кто перед ним был, свои или другие какие; ничего не видел он...
«Эй, хлопьята! заманите мне только его к лесу, заманите мпе только его!» — кричал Тарас. И вызвалось тот же час тридцать быстрейших Козаков заманить его. И поправив на себе высокие шапки, тут же пустились на конях, прямо наперерез гусарам. Ударили сбоку на передних, сбили их, отделили от задних, дали по гостинцу тому и другому, а Голокопытенко хватил плашмя по спине Андрия, и в тот же час пустились бежать от них, сколько достало козацкой мочи. Как вскинулся Андрий! Как забунтовала по всем жилкам молодая кровь! Ударив острыми шпорами коня, во весь дух полетел он за козаками, не глядя назад, не видя, что позади всего только двадцать человек успело поспевать за ним. А козаки летели во всю прыть на конях и прямо поворотили к лесу. Разогнался на коне Андрий и чуть было уже не на-
стигнул Голокопытенка, как вдруг чья-то сильная рука ухватила за повод его коня. Оглянулся Андрий: перед ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен. Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части, и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв, и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
«Ну, что же теперь мы будем делать?» — сказал Тарас, смотря прямо ему в очи. Но ничего не умел на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.
«Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?»
Андрий был безответен.
«Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!»
Покорно, как ребёнок, слез он с коня и остановился ни жив ни мёртв перед Тарасом.
«Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью!» — сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружьё. Бледен, как полотно, был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чьё-то имя, но это не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не сказавши ни одного слова.
Остановился сыноубийца и глядел долго на бездыханный труп. Он был и мёртвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жён очарования, всё ещё выражало чудную красоту; чёрные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие черты.
«Чем бы не козак был?— сказал Тарас.— И станом высокий, и чернобровый, и лицо, как у дворянина, и рука была крепка в бою! Пропал! пропал бесславно, как подлая собака!»
«Батько, что ты сделал? Это ты убил его?» — сказал подъехавший в это время Остап.
«Я, сынку»,— сказал Тарас, кивнувши головою.
Пристально поглядел мёртвому в очи Остап. Жалко ему стало брата, и проговорил он тут же: «Предадим же, батько, его честно земле, чтобы не поругались бы над ним враги и не растаскали бы его тела хищные птицы».
«Погребут его и без нас! — сказал Тарас.— Будут у него плакальщики и утешницы!»
И минуты две думал он, кинуть ли его на расхищенье вол-кам-сыромахам, или пощадить в нём рыцарскую доблесть, которую храбрый должен уважить в чём бы то ни было, как видит, скачет к нему на коне Голокопытенко: «Беда, атаман, окрепли ляхи, прибыла на подмогу свежая сила!» Не успел сказать Голокопытенко, скачет Вовтузенко: «Беда, атаман, новая валит ещё сила!» Не успел сказать Вовтузенко, Пысаренко бежит бегом уже без коня: «Где ты, батьку, ищут тебя козаки. Уж убит куренной атаман Невылычкий, Задорожний убит, Черевыченко убит. Но стоят козаки, не хотят умирать, не увидев тебя в очи; хотят, чтобы взглянул ты на них перед смертным часом».
«На коня, Остап!» — сказал Тарас и спешил, чтобы застать ещё Козаков, чтобы поглядеть ещё на них и чтобы они взглянули перед смертью на своего атамана. Но не выехали они ещё из лесу, а уж неприятельская сила окружила со всех сторон лес, и меж деревьями везде показались всадники с саблями и копьями. «Остап! Остап! не поддавайся!» — кричал Тарас, а сам, схвативши саблю наголо, начал честить первых попавшихся на все боки. А на Остапа уже наскочило вдруг шестеро; но не в добрый час, видно, наскочило: с одного полетела голова, другой перевернулся, отступивши; угодило копьём в ребро третьего; четвёртый был поотважней, уклонился головой от пули, и попала в конскую грудь горячая пуля — вздыбился бешеный конь, грянулся о землю и задавил под собою всадника. «Добре, сынку! Добре, Остап! — кричал Тарас,— вот я следом за тобою». А сам всё отбивался от наступавших. Рубится и бьётся Тарас, сыплет гостинцы тому и другому на голову, а сам глядит всё вперёд на Остапа и видит, что уже вновь схватилось с Остапом мало не восьмеро разом. «Остап! Остап! не поддавайся!» Но уж одолевают Остапа; уже один накинул ему на шею аркан, уже вяжут, уже берут Остапа. «Эх, Остап, Остап!» — кричал Тарас, пробираясь к нему, рубя в капусту встречных и поперечных. «Эх, Остап, Остап!..» Но как тяжёлым камнем хватило его самого в ту же минуту. Всё закружилось и перевернулось в глазах его. На миг смешанно сверкнули пред ним головы, копья, дым, блески дгня, сучья с древесными листьями, мелькнувшие ему в самые очи. И грохнулся он, как подрубленный дуб, на землю. И туман покрыл его очи.
Вопросы и задания
1.	Какие мысли выражены в речи Тараса? Как он понимает товарищество, в чём видит его силу?
2.	В чём проявляется героизм сражающихся Козаков? Покажите на примере козака Кокубенко. Выпишите слова, которыми козаки, умирая на поле битвы, выражают свою пламенную любовь к родине и прославляют Русскую землю.
3.	Что нового для характеристики Остапа и Андрия мы находим в IX главе?
4.	Какую роль в описании боя имеет неоднократный возглас Тараса: «А что, паны, есть еще порох в пороховницах? Не ослабела ли козацкая сила? Не гнутся ли козаки?»
5.	Выучите наизусть начало речи Тараса о товариществе, кончая словами: «Но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей».
X
«Долго же я спал!» — сказал Тарас, очнувшись, как после трудного хмельного сна, и стараясь распознать окружавшие его предметы. Страшная слабость одолевала его члены. Едва метались пред ним стены и углы незнакомой светлицы. Наконец, заметил он, что пред ним сидел Товкач и, казалось, прислушивался ко всякому его дыханию.
«Да,— подумал про себя Товкач,— заснул бы ты, может быть, и навеки!»
Но ничего не сказал, погрозил пальцем и дал знак молчать.
«Да скажи же мне, где я теперь?» — спросил опять Тарас, напрягая ум и стараясь припомнить бывшее.
«Молчи ж! — прикрикнул сурово на него товарищ.— Чего тебе ещё хочется знать? Разве ты не видишь, что весь изрублен? Уж две недели, как мы с тобою скачем, не переводя дух, и как ты в горячке и жару несёшь и городишь чепуху. Вот в первый раз заснул спокойно. Молчи ж, если не хочешь нанести сам себе беду...»
Но Тарас всё старался и силился собрать свои мысли и припомнить бывшее. «Да ведь меня же схватили и окружили было совсем ляхи? Мне ж не было никакой возможности выбиться из толпы»?
«Молчи ж, говорят тебе, чёртова детина! — вскричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпения, кричит неугомонному повесе-ребёнку.— Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали — ну, и будет с тебя! Нам ещё не мало ночей скакать вместе! Ты думаешь, что пошёл за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных».
«А Остап?» — вскрикнул вдруг Тарас, понатужился приподняться и вдруг вспомнил, как Остапа схватили и связали в глазах его и что он теперь уже в ляшских - руках. И обняло горе
старую голову. Сорвал и сдёрнул он все перевязки ран своих, бросил их далеко прочь, хотел громко что-то сказать — и вместо того понёс чепуху: жар и бред вновь овладели им, и понеслись без толку и связи безумные речи. А между тем верный товарищ стоял перед ним, бранясь и рассыпая без счёту жестокие укорительные слова и упрёки. Наконец схватил он его за ноги и руки, спеленал, как ребёнка, поправил все перевязки, увернул его в воловью кожу, увязал в лубки и, прикрепивши верёвками к седлу, помчался вновь с ним в дорогу.
«Хоть неживого, да довезу тебя! Не попущу, чтобы ляхи поглумились над твоей козацкой породою, на куски рвали бы твоё тело да бросали его в воду. Пусть же, хоть и будет орёл высмы-кать 1 из твоего лба очи, да пусть же стеновой наш орёл, а не ляшский, не тот, что прилетает из польской земли. Хоть неживого, а довезу тебя до Украины!»
Так говорил верный товарищ. Скакал без отдыха дни и ночи и привёз его, бесчувственного, в самую Запорожскую Сечь. Там принялся он лечить его неутомимо травами и смачиваниями. Лекарство ли, или своя железная сила взяла верх, только он через полтора месяца стал на ноги; раны зажили, и только одни сабельные рубцы давали знать, как глубоко когда-то был ранен старый козак. Однако же заметно стал он пасмурен и печален. Три тяжёлые морщины насунулись на лоб его и уже больше никогда не сходили с него. Оглянулся он теперь вокруг себя: всё новое на Сечи, все перемёрли старые товарищи. Ни одного из тех, которые стояли за правое дело, за веру и братство. И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно; все положили головы, все изгибли; кто положил на самом честном бою голову; кто от безводья и бесхлебья, среди крымских солончаков; кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было на свете, и никого из старых товарищей, и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила. Слышал он только, что был пир сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды,— и смутный стоит хозяин дома, думая: «Лучше б и не было того пира».
Напрасно старались занять и развеселить Тараса; напрасно бородатые, седые бандуристы, проходя по два и по три, расславляли его козацкие подвиги. Сурово и равнодушно глядел он на всё, и на неподвижном лице его выступала неугасимая горесть, и тихо, понурив голову, говорил он: «Сын мой! Остап мой!..»
1 Высмыкать — выклёвывать.
И не выдержал наконец Тарас. «Что бы ни было, пойду разведать, что он: жив ли он? в могиле? или уже и в самой могиле нет его? Разведаю во что бы ни стало!..»
XI
...Площадь, на которой долженствовала производиться казнь, нетрудно было отыскать: народ валил туда со всех сторон.
Толпа вдруг зашумела, и со всех сторон раздались голоса: «Ведут... ведут!., козаки!»
Они шли с открытыми головами, с длинными чубами. Бороды у них были отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостью; их платья из дорогого сукна износились и- болтались на них ветхими лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шёл Остап.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжёлую чашу. Он глянул на своих, поднял руку вверх и произнёс громко: «Дай же, боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали, нечестивые, как мучится христианин! Чтобы ни один из нас не промолвил ни одного слова!» После этого он приблизился к эшафоту *.
«Добре, сынку, добре»,— сказал тихо Бульба и уставил в землю свою седую голову.
Палач сдёрнул с него ветхие лохмотья; ему увязали руки и ноги в нарочно сделанные станки и... Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волосы. Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вёл ещё кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества...
Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мёртвой толпы отдалёнными зрителями, когда панянки * 2 отворотили глаза свои,— ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его.
Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: «Добре, сынку, добре!»
* Эишфбт — помост, где производилась казнь.
2 ПанАнка — знатная девица.
Но когда подвели его к последним смертным мукам, казалось, как будто стала подаваться его сила. И повёл он очами вокруг себя: боже! всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твёрдого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи: «Батько! где ты? Слышишь ли ты?»
«Слышу!» — раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно, время вздрогнул. Часть военных всадников бросилась заботливо рассматривать толпы народа... Но Тараса уже... не было: его и след простыл.
СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
Сравним двух сыновей Тараса Бульбы.
1.	ЧТО ОБЩЕГО У ОСТАПА И АНДРИЯ
1,	Оба вышли из семьи коренного запорожского козака.
2.	Оба получили одинаковое воспитание в бурсе.
3.	Оба увлекались боевой жизнью и обычаями Запорожской Сечи.
4.	Оба были молоды, отличались храбростью и ловкостью.
2.	ЧЕМ ОНИ ОТЛИЧАЮТСЯ ДРУГ ОТ ДРУГА
1.	Остап суровый на вид, мужественный.
2.	Остап был способен к учению, но желания учиться не имел.
3.	Остап умный, честный, прямодушный, не умел хитрить, никогда не подводил своих товарищей.
4.	Остап отличался горячей любовью к родине, был готов за неё отдать свою жизнь.
5.	Остап — человек твёрдой воли, большой выдержки — мужественно переносит нечеловеческие мучения, пытки,
Андрий более нежный, красивый.
Андрий учится охотно и без напряжения.
Андрий более изобретательный, хитрый, умел увертываться от наказания.
Андрий изменил родине. Любовь полячки стала ему дороже отчизны.
Андрий — человек безвольный, не борется со своим чувством, а поддаётся влиянию полячки и врагов.
6. Остап хладнокровен и рассудителен. Во время боя он взвешивает положение противника, быстро соображает, какими средствами отбить врага.
Андрий — горячий, неуравновешенный человек. Он не ставит перед собой определённой цели, а действует так, как ему подсказывает чувство, которое преобладает у него над рассудком.
3.	ОТНОШЕНИЕ АВТОРА К СВОИМ ГЕРОЯМ
Гоголь осуждает Андрия за измену родине. Андрий умирает, по словам автора, «бесславно, как подлая собака».
Остап вызывает глубокое сочувствие и любовь автора. Гоголь рисует его как былинного богатыря, защитника родины, сравнивает его со львом, говорит, что ему «на роду был написан битвенный путь и трудное знание вершить ратные дела». Как и в Тарасе -Бульбе, в нём воплощены лучшие черты русского человека, готового умереть за родину.
4.	ВЫВОД
Сопоставляя образы Остапа и Андрия, автор выражает основную мысль своего произведения: без родины, без народа нет жизни.
Сравнивая эти образы в таком плане, мы составляем сравнительную характеристику.
Чтобы составить сравнительную характеристику, нужно:
1.	Выбрать из текста необходимые цитаты.
2.	Выделить черты сходства и черты различия.
3.	Подтвердить эти черты примерами из произведения.
4.	Определить отношение автора к своим героям.
XII
Отыскался след Тарасов. Тарас гулял по всей Польше с своим полком, выжег восемнадцать местечек, близ сорока костёлов 1 и уже доходил до Кракова. Много избил он всякой шляхты, разграбил богатейшие и лучшие замки, распечатали и поразливаЛи по земле козаки вековые меды и вина, сохранно сберегавшиеся в панских погребах; изрубили и пережгли дорогие сукна, одежды
1 Костёл — католический храм.
и утвари, находимые в кладовых. «Ничего не жалейте! — повторял только Тарас... «Это вам, вражьи ляхи, поминки по Остапе!»— приговаривал только Тарас. И такие поминки по Остапе отправлял , он в каждом селении, пока польское правительство не увидело, что поступки Тараса были побольше, чем обыкновенное разбойничество, и Потоцкому1 поручено было с пятью полками поймать непременно Тараса.
Шесть дней уходили козаки просёлочными дорогами от всех преследований; едва выносили кони необыкновенное бегство и спасали Козаков. Но Потоцкий на сей раз был достоин возложенного поручения: неутомимо преследовал он их и настиг на берегу Днестра, где Бульба занял для роздыха оставленную развалившуюся крепость.
Над самой кручей у Днестра-реки виднелась она своим оборванным валом и своими развалившимися останками стен. Щебнем и разбитым кирпичом усеяна была верхушка утёса, готовая всякую минуту сорваться и слететь вниз. Тут-то, с двух сторон, прилежащих к полю, обступил его коронный гетман Потоцкий. Четыре дня бились и боролись козаки, отбиваясь кирпичами и каменьями. Но истощились запасы и силы, и решился Тарас пробиться сквозь ряды. И пробились было уже козаки, и, может быть, ещё раз послужили бы им верно быстрые кони, как вдруг среди самого бегу остановился Тарас и вскрикнул: «Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» И нагнулся старый атаман и стал отыскивать в траве свою люльку с табаком, неотлучную спутницу на морях и на суше, и в походах, и дома. А тем временем набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи. Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались на землю, как бывало прежде, схватившие его гайдуки1 2. «Эх, старость, старость!» — сказал он, и заплакал дебёлый старый козак. Но не старость была виною: сила одолела силу. Мало не тридцать человек повисло у него по рукам и по ногам.
«Попалась, ворона!» — кричали ляхи.— «Теперь нужно только придумать, какую бы ему, собаке, лучшую честь воздать». И присудили, с гетманского разрешения, сжечь его живого в виду всех. Тут же стояло нагое дерево, вершину которого разбило громом. Притянули его железными цепями к древесному стволу, гвоздём прибили ему руки и, приподняв его повыше, чтобы отовсюду был виден козак, принялись тут же раскладывать под деревом костёр. Но не на костёр глядел Тарас, не об огне он думал,
1 Потоцкий — польский гетман.
2 Гайдукй — легковооружённые пехотинцы.
которым собирались жечь его; глядел он, сердечный, в ту сторону, где отстреливались козаки: ему с высоты всё было видно, как на ладони. «Занимайте, хлопцы, занимайте скорее,— кричал он,— горку, что за лесом: туда не подступят они!» Но ветер не донёс его слов. «Вот пропадут, пропадут ни за что!» — говорил он отчаянно и взглянул вниз, где сверкал Днестр. Радость блеснула в очах его. Он увидел выдвинувшиеся из-за кустарника четыре кормы, собрал всю силу голоса и зычно закричал: «К берегу! к берегу, хлопцы! Спускайтесь подгорной дорожкой, что налево. У берега стоят челны, все забирайте, чтобы не было погони!»
На этот раз ветер дунул с другой стороны, и все слова были услышаны козаками. Но за такой совет достался ему тут же удар обухом по голове...
Когда очнулся Тарас Бульба от удара и глянул на Днестр, уже козаки были на челнах и гребли вёслами...
«Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху.— Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь, да хорошенько погуляйте!»
А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!
Не малая река Днестр, и много на ней заводьев, речных густых камышей, отмелей и глубокодонных мест, блестит речное зеркало, оглашённое звонким ячаньем 1 лебедей, и гордый гоголь1 2 быстро несётся по нём, и много куликов, краснозобых ку-рухтанов 3 и всяких иных, птиц в тростниках и на прибрежьях. Козаки живо плыли на узких двухрульных челнах, дружно гребли вёслами, осторожно миновали отмели, всполашивая подымавшихся птиц, и говорили про своего атамана.
1835
Вопросы и задания
1.	Расскажите близко к тексту о героической смерти Тараса.
2.	Найдите и запомните слова, в которых звучит глубокий патриотизм писателя.
3.	Письменно ответьте на следующие вопросы, связывая их между собой и подтверждая свои ответы цитатами:
1)	Кто был Тарас и в чём он видел смысл своей жизни?
2)	Какие качества он ценил в казаках?
1 Ячанье — крик лебедей.
2 Гоголь — птица из семейства утиных.
8 Курухтан — птица из семейства бекасовых.
Запорожцы. С картины И. Репина
3)	Почему он стремился в Сечь и чем она его привлекала?
4)	Какие черты характера проявляет Тарас в борьбе за родину?
5)	Что говорит Тарас о товариществе, к чему призывает казаков?
6)	Как выражает он любовь и заботу о казаках, являясь их атаманом? О чём думает он в последние минуты жизни?
7)	Как он относится к своим сыновьям? Чем гордится и с чем не примиряется?
8)	Чем особенно дорог Тарас Бульба автору?
9)	Почему Тараса Бульбу мы называем «народным героем»?
Полные ответы на эти вопросы, подтверждённые примерами из текста, помогут вам составить характеристику главного героя повести — Тараса Бульбы.
ХАРАКТЕРИСТИКА
В повести «Тарас Бульба» Н. В. Гоголь, изображая своих героев, раскрывает их характеры, пользуясь разными приёмами: рассказывает о происхождении героев, о событиях их жизни и переживаниях, показывает, как в поступках и поведении героя, в его наружности, одежде и речи проявляются основные черты его характера.
Так, горячая любовь Тараса Бульбы к родине проявляется и во время боя, когда он сражается с врагами, и тогда, когда он убивает сына — изменника родины, и тогда, когда он произносит свою взволнованную речь о товариществе.
Тарас — храбрый козак, умный, опытный воин. Его любят и ценят товарищи, недаром они выбирают его своим атаманом и беспрекословно подчиняются его распоряжениям в бою.
Тарас — любящий отец, гордый тем, что его сыновья — настоящие козаки-воины. Об этом мы узнаём и в 1-й главе повести, когда Тарас любуется сыновьями, приехавшими из бурсы, и во время сражения, когда, сравнивая братьев, он говорит про Андрия: «И это добрый, враг бы не взял его, вояка, не Остап, а добрый, добрый также вояка». Но особенно ярко проявляется его чувство отцовской любви к Остапу, попавшему в плен.
Переживания Тараса переданы также и в его речи. Он волнуется за сына, когда на него нападают враги, и кричит ему: «Остап, Остап! не поддавайся!» Видя, как расправляется Остап с врагами, он подбадривает его возгласом: «Добре, сынку! Добре, Остап!., вот я следом за тобою».
Суровая жизнь козака того времени, постоянные битвы с врагами, редкие встречи с семьёй сказались на отношении Тараса к жене, к дому: «Не слушай, сынку, матери: она баба, она 106
ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба — чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? Вот ваша матерь! — говорит Тарас Бульба своим сыновьям.
Переживания героя, его мысли и чувства отражаются также и в описании наружности, портрета Тараса в разные моменты его жизни.
Тарас не согласен с предложением кошевого идти на татар и оставить пленных. Козаков. «Не пришлись по душе» ему слова запорожцев, согласных оставить товарищей в беде. И «навесил он еще ниже на очи свои хмурые исчерна-белые брови, подобные кустам, повыраставшим по высокому темени горы...» После ранения Тараса автор так говорит о нём: «Заметно стал он пасмурен и печален. Три тяжёлые морщины насунулись на лоб его и уже больше никогда не сходили с него».
Понять характер героя помогают также слова самого автора, в которых он оценивает поступки и качества своих героев, употребляя для этой цели сравнения и яркие эпитеты. Например, Тарас, по его словам, богатырь, похож на «крепкий дуб». Остапа, который налетел на врага и накинул ему на шею верёвку, он сравнивает с «плавающим в небе ястребом», запорожцев называет «молодыми соколами».
Приступая к составлению характеристики литературных героев, следует прежде всего хорошо ознакомиться с текстом художественного произведения, а затем выбрать из него нужный материал, т. е. строки (цитаты), в которых даётся портрет героя, его одежда, привычки, поступки, черты характера, речь, отношение к нему окружающих и отношение автора.
Вопрос а задания ко всей повести
1.	Перечислите основные эпизоды повести.
2.	Чем близок Тарас Бульба к Илье Муромцу?
3.	Подготовьтесь к устному сочинению по плану на тему: «Сравнительная характеристика Остапа и Андрия».
4.	Выучите наизусть отрывок из описания украинской степи.
ПОВЕСТЬ
Произведение Н. В. Гоголя «ТарасБульба» — повесть.
В ней рассказывается о ряде событий из жизни главного героя — Тараса Бульбы. Действующими лицами в повести являются несколько человек, так или иначе связанных с главным героем (казаки-запорожцы, боевые товарищи Тараса, его сыновья, жена и враги, с которыми он сражается),
Литературное произведение, в котором изображается ряд событий, освещающих целый период жизни главного действующего лица, называется повестью.
Н. В. Гоголь (1809—1852)
ЛЮБОВЬ К КНИГЕ
(Из воспоминаний о Гоголе)
С детских лет зародилась в Гоголе любовь к поэзии, к искусству. Его отец, талантливый рассказчик, автор нескольких пьес из народной жизни, пробудил в сыне интерес к народному творчеству, к театру.
Гоголь-мальчик очень любил слушать сказки и предания, которые рассказывала ему мать. С захватывающим интересом следил за рассказами бабушки о славных подвигах казаков Запорожской Сечи.
В школьные годы Гоголь увлекался художественной литературой, с особым вниманием следил за появлением новых произведений Пушкина. По свидетельству одного из его товарищей, «Гоголь на школьной скамейке тщательно переписывал для себя на самой лучшей бумаге, с рисунками собственного изобретения выходившие в свет поэмы» великого поэта. Сам писал стихи, был редактором школьного рукописного журнала.
Зная любовь Гоголя к книге, товарищи выбрали его библиотекарем. Он ведал теми книгами, которые выписыва
лись в складчину. Это были журналы, сочинения Пушкина, Жуковского и других известных поэтов того времени.
Книги выдавались библиотекарем по очереди. Получивший для прочтения книгу должен был в присутствии библиотекаря усесться чинно на скамейку в классной зале на указанном ему месте и не вставать с места до тех пор, пока не возвратит книги. Этого мало: библиотекарь собственноручно завёртывал в бумажки большой и указательный пальцы каждому читателю и тогда только вверял ему книгу. Гоголь берёг книги, как драгоценность.
КАК ГОГОЛЬ ЧИТАЛ СВОИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Ещё в школьные годы Гоголь проявил себя превосходным актёром. Он поражал зрителей естественностью своей игры, замечательной выразительностью речи, богатством интонаций. Когда Гоголь стал писателем и читал свои произведения, слушатели восхищались его манерой чтения — естественной, близкой к живой разговорной речи.
Вот что, например, рассказывает один из современников Гоголя, писатель В. А. Соллогуб.
«В 1831 году летом я приехал... в Павловск. Я отправился на поклон к бабушке; время для бабушки уже было позднее, она собиралась спать. «Поди-ка к Александре Степановне (её приживалка), там у Васильчиковых при Васе студент какой-то живёт, говорят, тоже пописывает,— так ты пойди, послушай»,— сказала мне бабушка, отпуская меня. Я отправился к Александре Степановне; она занимала на даче у бабушки небольшую, довольно низенькую комнату; у стены стоял старомодный, обтянутый ситцем диван, перед ним круглый стол, покрытый красной бумажной скатертью; на столе под тёмно-зелёным абажуром горела лампа. Подле Александры Степановны сидели две другие приживалки. Все три старухи вязали чулки, глядя снисходительно поверх очков на тут же у стола сидевшего худощавого молодого человека; старушки поднялись мне навстречу, усадили меня у стола, потом Александра Степановна, предварительно глянув на меня, обратилась к юноше: «Что же, Николай Васильевич, начинайте!» Молодой человек вопросительно посмотрел на меня; он был бедно одет и казался очень застенчив; я приосанился. «Читайте,— сказал я несколько свысока,— я сам пишу (читатель, я был так молод!) и очень интересуюсь русской словесностью; пожалуйста, читайте». Ввек мне не забыть выражение его лица! Какой тонкий ум сказался в его чуть прищуренных глазах, какая язвительная усмешка скривила на миг его тонкие губы. Он всё так же скромно подвинулся к столу, не спеша, развернул своими длинными худыми руками рукопись и стал читать. Я развалился в кресле и стал его слушать; старушки опять зашевелили своими спицами. С первых слов я отделился от спинки своего кресла, очарованный и пристыжённый, слушал жадно; несколько раз порывался я его остановить, сказать ему, до чего он поразил меня, но он холодно вскидывал на меня глазами и неуклонно продолжал своё чтение. Читал он про украинскую ночь: «Знаете ли вы украинскую ночь? Нет, вы не знаете украинской ночи!» Он придавал читаемому особый колорит своим спокойствием, своим произношением, неуловимыми оттенками на-
смешливости и комизма, дрожавшими в его голосе и быстро пробегавшими по его оригинальному остроносому лицу в то время, как серые маленькие его глаза добродушно улыбались, и он встряхивал всегда падавшими ему на лоб волосами. Описывая украинскую ночь, он будто переливал в душу впечатления летней свежести, синей, усеянной звёздами выси, благоухания, душевного простора. Вдруг он остановился. «Да гопак не так танцуется!» Приживалки вскрикнули: «Отчего не так?» Они подумали, что чтец обращался к ним. Он улыбнулся и продолжал монолог пьяного мужика. Признаюсь откровенно, я был поражён, уничтожен. Когда он кончил, я бросился ему на шею и заплакал. Молодого этого человека звали Николай Васильевич Гоголь».
ЕМШАН 1
А. Н. Майков
В основе произведения «Емшан» лежит сказание о половецких ханах Отроке и Сырчаие, записанное в русской летописи. Хап Отрок, ушедший на Кавказ, разбогател и не хотел возвращаться домой, хотя брат его об этом очень просил. Но когда певец, выполняя приказ Сырчана, подал Отроку пучок степной травы, слёзы брызнули из глаз хана, и он сейчас же пошел к брату. Запах степной травы живо напомнил Отроку родину, родную степь.
Степной травы пучок сухой, Он и сухой благоухает!
И разом степи надо мной Всё обаянье воскрешает.
Когда в степях, за станом стан, Бродили орды кочевые, Был хан Отрок и хан Сырчан, Два брата, батыри* 2 лихие.
И раз у них шёл пир горой — Велик полон был взят из Руси! Певец им славу пел, рекой Лился кумыс 3 во всём улусе4.
’ Емшан — название душистой травы, растущей в южных степях.
2 Батырь — богатырь.
8 Кумыс — напиток из кобыльего молока.
4 Улус — селение.
Вдруг шум и крик, и стук мечей, И кровь, и смерть, и нет пощады! Всё врозь бежит, что лебедей Ловцами спугнутое стадо.
То с русской силой Мономах Всесокрушающий явился.
Сырчан в донских залёг мелях, Отрок в горах Кавказских скрылся!
И шли года... Гулял в степях
Лишь буйный ветер на просторе... Но вот скончался Мономах, И по Руси — туга 1 и горе.
Зовёт к себе певца Сырчан
И к брату шлёт его с наказом: «Он там богат, он царь тех стран, Владыка надо всем Кавказом.
Скажи ему, чтоб бросил всё, Что умер враг, что спали цепи, Чтоб шёл в наследие своё, В благоухающие степи!
Ему ты песен наших спой;
Когда ж на песнь не отзовётся, Свяжи в пучок емшан степной И дай ему,— и он вернётся».
Отрок сидит в златом шатре,
Вкруг — рой абхазянок2 прекрасных; На золоте и серебре
Князей он чествует подвластных.
Введён певец. Он говорит,
Чтоб в степи шёл Отрок без страха, Что путь на Русь кругом открыт, Что нет уж больше Мономаха!
1 Туга — печаль, тоска.
! Абхазцы — народ, живущий на Кавказе.
Отрок молчит, на братнин зов Одной усмешкой отвечает, И пир идёт, и хор рабов Его, что солнце, величает.
Встаёт певец, и песни он Поёт о былях половецких, Про славу дедовских времён И их набегов молодецких.
Отрок угрюмый принял вид И, на певца не глядя, знаком, Чтоб увели его, велит
Своим послушливым кунакам.
И взял пучок травы степной Тогда певец и подал хану,— И смотрит хан и, сам не свой, Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился... Все глядят: Он, грозный хан, что ж это значит? Он, пред которым все дрожат,— Пучок травы целуя, плачет!
И вдруг, взмахнувши кулаком, «Не царь я больше вам отныне! — Воскликнул.— Смерть в краю родном Милей, чем слава на чужбине!»
Наутро, чуть осел туман И озлатились гор вершины, В горах идёт уж караван: Отрок с немногою дружиной.
Минуя гору за горой,
Всё ждёт он, скоро ль степь родная, И вдаль глядит, травы степной Пучок из рук не выпуская.
1874
Задание
Кратко изложите содержание стихотворения.
ЧЕЛОВЕК И ХУДОЖНИК
(По Вересаеву)
Прадед Пушкина по матери был абиссинец. Абиссинское происхождение сказывалось в Пушкине крутокурчавыми волосами, ослепительно белыми зубами, необычайной живостью движений.
Роста Пушкин был небольшого, сложён крепко и соразмерно. Любил много ходить, прекрасно фехтовал, хорошо стрелял в цель. Волосы были каштанового цвета, глаза синие — быстрые и проницательные. Носил бакенбарды.
Смех Пушкина, громкий, заливчатый, заражал своей весёлостью и был пленителен.
Пушкин был другом передовых людей своего времени, своими свободолюбивыми стихами он поддерживал их в борьбе против царского произвола и крепостничества. Царь и его правительство преследовали великого поэта, ссылали его, травили. Пушкин не сдавался. Несмотря на преследования и трудности жизни, он оставался сильным, смелым, жизнерадостным. В своём творчестве он был певцом сво- А. С. Пушкин (1799—1837) боды, радости и красоты жизни.
Всего чаще писал Пушкин осенью. Чем ненастнее, чем слякотнее была осень, тем для него было лучше. Писал обыкновенно по утрам, лёжа в постели, и спускал исписанные листки прямо на пол. Но иногда на него налетал такой бурный прилив вдохновения, что он писал дни напролёт, еле успевая поесть что попадало под руку, и даже ночью грезил стихами. Так, например, была написана «Полтава».
По воспоминаниям одного знакомого Пушкина, осенью 1828 года «погода в Петербурге стояла отвратительная; (Пушкин) уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший
трактир; стихи преследовали его и там; он ел на скорую руку что попало и убегал домой, чтобы записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки».
Исчёрканный и перечёрканный черновик Пушкин тщательно переписывал набело и при этом его перерабатывал. И сейчас же опять начинал черкать и переправлять беловик, который вскоре превращался в новый черновик. Пушкин опять его переписывал. Часто после этого откладывал написанное, иногда очень надолго; бывало, что он возвращался к нему только через несколько лет. После смерти Пушкина найдено было огромное количество стихотворений, казалось бы, безупречных. Но Пушкин не считал их ещё законченными, не отдавал в печать,— они ждали дальнейшей отделки.
Та лёгкость и простота, которой мы изумляемся в стихах Пушкина, была плодом огромнейшего, никому со стороны не видного труда. «Без труда нет истинно великого»,— говорил Пушкин.
С такою же строгою требовательностью, как к творчеству, Пушкин относился к своему образованию. Он был одним из образованнейших людей своего времени. Про огромную работу Пушкина над своим развитием мало кто знал. Он не любил выказывать своих знаний. Трудоспособность его была огромна.
Уже взрослым, он хорошо изучил латинский язык, который в лицее знал очень плохо, изучил английский, итальянский языки; только немецкий почему-то ему не давался. «Никак не могу с ним сладить,— говорил он.— Выучусь и опять всё забуду: это случалось уже не раз».
Он внимательно изучал народное творчество — сказки, песни, былины, стремясь овладеть всеми тайнами народного словесного искусства и народной речи. Многосторонности и глубине знаний Пушкина дивились специалисты разных общественных наук.
Пушкин так любил искусство, что всякая удача товарища-писателя вызывала у него искреннейшую радость. Он горячо приветствовал выступление в литературе Гоголя.
Молодые писатели встречали у него чисто товарищеский приём и энергичную поддержку. Поэт Кольцов с робостью явился к Пушкину и не встретил ни тени величавого благоволения, ни тени покровительственного тона. Пушкин крепко пожал ему руку и заговорил, как с давним знакомым, как с равным себе...
Дети его очень любили, он разговаривал и играл с ними не с снисходительностью взрослых, а сам становился с ними ребёнком, всею душой участвовал в их играх.
Пушкин всем нам дорог как гениальный поэт, который боролся за свободу, любил жизнь и воспевал её красоту; мы ценим его за глубокую человечность и культурность, за несравнимую музыку его слова, за благородную простоту и ясность речи.
А. С. Пушкин
ПОЛТАВА
(Отрывки из поэмы)
Пушкин всегда живо интересовался прошлым своей родины. Особенно привлекал его внимание образ Петра I.
В поэме «Полтава» он изобразил Петра как победителя в войне со шведами, самыми сильными в то время врагами России.
После сражения под Нарвой, где победу одержали шведы, Карл XII двинул свои войска на Украину. Русские войска под предводительством Петра I разбили шведов под Полтавой.
Победа под Полтавой имела большое государственное значение. По словам Белинского, «Полтавская битва была не простое сражение, замечательное по огромности военных сил, по упорству сражающихся и количеству пролитой крови; нет, это была битва за существование целого народа, за будущность целого государства».
Художественное изображение Полтавского боя — центральное место в поэме «Полтава».
ПОЛТАВСКИЙ БОЙ
Горит восток зарёю новой.
Уж на равнине, по холмам Грохочут пушки. Дым багровый
Кругами всходит к небесам Навстречу утренним лучам. Полки ряды свои сомкнули. В кустах рассыпались стрелки. Катятся ядра, свищут пули;
Нависли хладные штыки. Сыны любимые победы, Сквозь огнь окопов рвутся шведы;
Волнуясь, конница летит;
Пехота движется за нею И тяжкой твёрдостью своею Её стремления крепит.
И битвы поле роковое Гремит, пылает здесь и там, Но явно счастье боевое Служить уж начинает нам. Пальбой отбитые дружины, Мешаясь, падают во прах, Уходит Розен 1 сквозь теснины, Сдаётся пылкий Шлипенбах2. Тесним мы шведов рать за
ратью: Темнеет слава их знамён,
1 Розен )
« Шлипенбах /шведские генералы.
И бога браней благодатью Наш каждый шаг запечатлён *.
Тогда-то свыше вдохновенный Раздался звучный глас Петра: «За дело, с богом!» Из шатра, Толпой любимцев окружённый, Выходит Пётр. Его глаза Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза. Идёт. Ему коня подводят. Ретив и смирен верный конь. Почуя роковой огонь, Дрожит. Глазами косо водит И мчится в прахе боевом, Гордясь могущим седоком.
Уж близок полдень. Жар пылает. Как пахарь, битва отдыхает. Кой-где гарцуют казаки. Ровняясь строятся полки. Молчит музыка боевая. На холмах пушки присмирев Прервали свой голодный рев. И се 1 2 — равнину оглашая, Далече грянуло ура: Полки увидели Петра.
И он промчался пред полками, Могущ и радостен как бой. Он поле пожирал очами. За ним вослед неслись толпой Сии птенцы гнезда Петрова 3— В пременах жребия земного 4, В трудах державства и войны 5 Его товарищи, сыны: И Шереметев благородный, И Брюс, и Боур, и Репнин 6, И счастья баловень безродный, Полудержавный властелин 7.
И перед синими рядами Своих воинственных дружин, Несомый верными слугами, В качалке, бледен, недвижим. Страдая раной, Карл явился. Вожди героя шли за ним. Он в думу тихо погрузился, Смущённый взор изобразил Необычайное волненье. Казалось, Карла приводил Желанный бой в недоуменье... Вдруг слабым манием руки8 На русских двинул он полки.
И с ними царские дружины Сошлись в дыму среди равнины; И грянул бой, Полтавский бой!
1 И бога браней благодатью наш каждый шаг запечатлён — каждый шаг отмечен покровительством бога войны. Пушкин использует здесь образ древнеримского бога войны Марса, применявшийся в литературе его времени.
2 Се — вот.
3 Сий птенцы гнездй Петрова — употреблено в переносном смысле; обозначает помощников Петра, им обученных и воспитанных.
4 В пременах жребия земного — в различных обстоятельствах жизни.
6 В трудах державства и войны — в делах государственных и военных.
6 Шереметев, Брюс, Боур (или Баур), Репийи— русские генералы, участники Полтавского сражения.
7 Полудержавный властелин — Меншиков (1673—1729). Один из ближайших сотрудников Петра.
3 Манием руки — движением, взмахом руки.
Полтавский бой. С картины А. Коцебу
В огне, под градом раскалённым, Стеной живою отражённым, Над падшим строем свежий строй Штыки смыкает. Тяжкой тучей Отряды конницы летучей, Браздами *, саблями звуча, Сшибаясь, рубятся сплеча. Бросая груды тел на груду, Шары чугунные повсюду Меж ними прыгают, разят, Прах1 2 роют и в крови шипят. Швед, русский — колет, рубит, режет, Бой барабанный, клики, скрежет, Гром пушек, топот, ржанье, стон, И смерть и ад со всех сторон-
Но близок, близок миг победы. Ура! мы ломим; гнутся шведы. О славный час! о славный вид! Ещё напор — и враг бежит; И следом конница пустилась, Убийством тупятся мечи. И падшими вся степь покрылась, Как роем чёрной саранчи.
Пирует Пётр. И горд и ясен И славы полон взор его. И царский пир его прекрасен. При кликах войска своего, В шатре своём он угощает Своих вождей, вождей чужих, И славных пленников ласкает, И за учителей своих3 Заздравный кубок поднимает.
1822
Вопросы и задания
1.	Какие картины нарисованы Пушкиным в отрывке «Полтавский бой»?
2.	Выпишите в два столбика строчки, в которых даны портреты Петра и Карла и сравните их. Укажите слова и выражения, которыми Пушкин передаёт могущество и уверенность в победе Петра, слабость, обречённость и бессилие Карла.
3.	В каких словах поэт выражает свое патриотическое чувство, свою радость, что победа осталась за русскими войсками?
4.	Выучите наизусть отрывок «Полтавский бой» и выразительно прочитайте его.
СТИХОСЛОЖЕНИЕ
(Двусложная стопа)
Главный признак стихотворной речи — ритм. В основу ритма стихотворной речи положено равномерное чередование строк с одинаковым количеством слогов и равномерное чередование слогов, ударных и неударных, в каждой строчке.
1 Бразда (обычно мн. бразды) —здесь конские удила.
2 Прах — здесь; земля.
3 За учителей своих — за шведских пленных генералов, в войнах с которыми он научился воевать.
Посмотрим, как чередуются слоги ударные и неударные в отрывке из поэмы «Полтава» Пушкина.
Горит восток зарёю новой
В этой схеме повторяется группа (неударный, ударный слог). Такая повторяющаяся группа слогов, в которую входит один слог ударный и один или несколько примыкающих к нему неударных слогов, называется стопой.
Стопы бывают двусложные (один слог ударный, другой — неударный) и трёхсложные (один слог ударный и два неударных). В поэме «Полтава» стопа двусложная и ударение падает на чётные слоги (на второй, четвёртый и т. д.).
В стихотворении Пушкина «Бесы»
Мчатся тучи, вьйтся тучи...
стопа гоже двусложная, но в ней ударение падает на нечётные слоги (первый, третий, пятый и т. д.). Таким образом, двусложные стопы бывают двух видов и носят особые названия.
1. Ямб — двусложная стопа с ударением на втором слоге. Многие свои стихотворения Пушкин писал ямбом, который хорошо соответствовал бодрому, мужественному тону его поэзии.
2. Хорей-— двусложная стопа с ударением на первом слоге. «Полтава» написана ямбом, а «Бесы» — хореем.
МЕДНЫЙ ВСАДНИК
(Вступление к поэме)
Во вступлении к поэме «Медный всадник» Пётр изображён как основатель Петербурга. Мысли Петра направлены на основание города, который поможет стране утвердиться на Балтийском море, «в Европу прорубить окно», как говорит Пушкин.
Выбор места , для такого города был трудным делом. Стоя на берегу Невы, Пётр видел пустынную болотистую местность, но он понимал, как выгодно для государства построить на этом месте столицу, и потому решил, что именно «здесь будет город заложен».
И Пётр (говорит Пушкин) не ошибся в своих расчётах: сравнительно в короткий срок, выросла великая северная столица — «полнощных стран 1 краса и диво». Чувством глубокой любви поэта проникнуто описание Петербурга.
1 Полнощные страны — северные страны.
ВСТУПЛЕНИЕ
На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широко Река неслася; бедный чёлн По ней стремился одиноко. По мшистым, топким берегам Чернели избы здесь и там, Приют убогого чухонца; И лес, неведомый лучам В тумане спрятанного солнца, Кругом шумел.
И думал он: Отсель грозить мы будем шведу, Здесь будет город заложен На зло надменному соседу. Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно, Ногою твёрдой стать при море. Сюда по новым им волнам Все флаги в гости будут к нам, И запируем на просторе.
Прошло сто лет, и юный град, Полнощных стран краса и
диво, Из тьмы лесов, из топи блат Вознёсся пышно, горделиво; Где прежде финский рыболов, Печальный пасынок природы, Один у низких берегов Бросал в неведомые воды Свой ветхий невод, ныне там По оживлённым берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами; Тёмно-зелёными садами Её покрылись острова, И перед младшею столицей Померкла старая Москва, Как перед новою царицей Порфироносная вдова
Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой её гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла1 2, И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса. Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз, И блеск, и шум, и говор балов, А в час пирушки холостой Шипенье пенистых бокалов И пунша пламень голубой.
1 Порфироносная вдова — царица-вдова. Порфира — царская одежда.
2 Адмиралтейская игла — так Пушкин называет остроконечный шпиль на здании Адмиралтейства (учреждения, ведавшего делами военного флота).
Люблю воинственную живость Потешных Марсовых полей *, Пехотных ратей и коней Однообразную красивость, В их стройно зыблемом строю Лоскутья сих знамён
победных, Сиянье шапок этих медных, Насквозь простреленных в бою. Люблю, военная столица, Твоей твердыни дым и гром, Когда полнощная царица Дарует сына в царский дом,
Или победу над врагом Россия снова торжествует, Или, взломав свой синий лёд, Нева к морям его несёт, И, чуя вешни дни, ликует.
Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия.
Да умирится же с тобой И побеждённая стихия;
Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра!
1833
Задания
1. Объясните смысл образных выражений: «Отсель грозить мы будем шведу», «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно», «Все флаги в гости будут к нам».
2. Определите, каким стихотворным размером написано Вступление к «Медному всаднику».
МЕТАФОРА
Описание Полтавского боя начинается фразой: «Горит восток зарёю новой». Слово «горит» употреблено здесь не в буквальном, а в переносном смысле: восточная сторона неба окрашена утренней зарёй, которая поэту кажется похожей на пламя пожара.
Слово, которое имеет переносный смысл и приписывает действия и признаки одного предмета какому-либо другому предмету, с ним сходному, называется метафорой.
Метафора прочно вошла в нашу речь, и мы часто её не замечаем. Так, например, мы говорим «острый ум», «острая память» (сравни — острый нож), «бархатный луг», «золотой человек» и т. д.
В художественном произведении смелая, яркая метафора помогает выразительности и наглядности изображения, делает описание более живым, картинным, образным.
Употребляя в описании боя метафору «Волнуясь, конница летит», поэт заставляет нас как бы увидеть волнообразное движение стремительно несущихся конных полков.
1 Марсово поле — площадь для военных парадов, смотров и народных гуляний в Петербурге.
Сравните между собой следующие выражения и укажите, в каких примерах они имеют прямой смысл и в каких переносный (метафорический):
«Стальная воля», «стальная игла».
«Солнце греет», «ласка греет».
«Лес проснулся», «ребёнок проснулся».
«Море смеётся», «дети смеются».
ТАЛАНТ И ТРУД
(Из воспоминаний об И. А. Крылове)
«В этом необыкновенном человеке были заложены зародыши всех талантов, всех искусств»,— писал о Крылове один из современников, близко его знавший. «Природа сказала ему: «Выбирай любое», и он начал пользоваться её богатыми дарами, сделался поэт, хороший музыкант, математик». Он был на редкость умён; с детских лет очень любил книги, всю жизнь учился, расширял круг своих знаний. Он изучал иностранные языки. Пушкин писал о нём: «Крылов знает главные европейские языки и, сверх того, он... пятидесяти лет выучился древнему греческому». Прекрасно знал Крылов русскую народную речь во всём разнообразии её оттенков, широко и умело пользовался пословицами, поговорками, присловиями, крылатыми словами. Богато одарённый от природы, Крылрв, став писателем, проявил необыкновенно разностороннюю деятельность: он издавал журналы, помещая в них свои статьи, фельетоны, стихи; писал пьесы для театра, был критиком. Но всемирную известность и славу он приобрёл как баснописец. Именно басни сделали его одним из любимых народом писателей.
Когда Крылова спрашивали, почему он пишет именно басни, он отвечал: «Этот род понятен каждому: его читают и слуги и дети». Крылов упорно и прилежно работал над своими баснями. По нескольку раз переделывал он каждую из них, добиваясь художественного совершенства: яркости и жизненности образов, живости, естественности в развитии действия, простоты языка, краткости изложения, меткости нравоучительных изречений. «Я до тех пор читал мои новые стихи,— говорил Крылов своему знакомому,— пока некоторые из них мне не причитаются, т. е. перестанут нравиться; тогда их поправляю или вовсе переменяю». «Иван Андреевич любил делать первые накидки своих басен на лоскутках, с которых переписывал на листочки, поправлял и снова переписывал»,— вспоминает этот его знакомый и делает такой вывод: «Следовательно, труд был вторым его гением: ум был изобретателем, а труд усовершителем».
Известность баснописца быстро росла. Крылов нередко выступал с чтением своих новых басен на литературных собраниях, концертах, вечерах. «...Впечатление, производимое его коротенькими творениями, было неимоверное,— отмечает современник:
часто не находилось места в зале; гости толпились около поэта, становились на стулья, столы и окна, чтобы не проронить ни одного слова». Отдельные выражения крыловских басен быстро
подхватывались, включались в пословицами, поговорками. Таковы, например, следующие стихи крыловских басен: «Полают и отстанут», «А Васька слушает да ест», «Слона-то я и не приметил», «Услужливый дурак опаснее врага», «У моря погоды жду», «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь», «Беда, коль пироги начнёт печи сапожник, а сапоги тачать пирожник» и многие другие. Даже самые заглавия многих его басен стали крылатыми словами и выражениями, прочно вошли в народную речь: «Тришкин кафтан», «Демьянова уха», «Слон и Моська».
Великий баснописец Иван
разговорную речь, становились
И. А. Крылов (1769—1844)
Андреевич Крылов ещё при жизни стал близким и любимым поэтом трудящихся. «Да, народ знает и любит Крылова, так же как Крылов знает и любит народ»,— писал великий критик, современник Крылова, Белинский. В наши дни имя Крылова широко известно не только в нашей стране, но и далеко за её пределами. Басни Крылова переведены на 53 языка.
И. А. Крылов
волк и ЯГНЁНОК
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в истории мы тьму примеров слышим, Но мы истории не пишем;
А вот о том как в баснях говорят.
Ягнёнок в жаркий день зашёл к ручью напиться; И надобно ж беде случиться,
Что около тех мест голодный рыскал Волк.
Ягнёнка видит он, на добычу стремится;
Но, делу дать хотя законный вид и толк *,
Кричит: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом Здесь чистое мутить питьё
Моё
С песком и илом?
За дерзость такову
Я голову с тебя сорву».
— «Когда светлейший 2 Волк позволит, Осмелюсь я донесть, что ниже по ручью От Светлости2 его шагов я на сто пью;
И гневаться напрасно он изволит:
Питья мутить ему никак я не могу».
— «Поэтому я лгу!
Негодный! слыхана ль такая дерзость в свете!
Да помнится, что ты ещё в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!»
— «Помилуй, мне ещё и от роду нет году»,— Ягнёнок говорит.— «Так это был твой брат».
— «Нет братьев у меня».— «Так это кум иль сват, И, словом, кто-нибудь из вашего же роду.
Вы сами, ваши псы и ваши пастухи — Вы все мне зла хотите,
И если можете, то мне всегда вредите, Но я с тобой за их разведаюсь грехи».
— «Ах, я чем виноват?» — «Молчи! устал я слушать.
Досуг мне разбирать вины твои, щенок!
Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
Сказал — ив тёмный лес Ягнёнка поволок.
1808
Вопросы и задание
I. Каких людей подразумевал Крылов, рисуя Волка и Ягнёнка?
2. Как в самом языке (в словах, интонациях) действующих лиц басни отражаются черты их характера и общественного по« ложения?
1	Толк—смысл, значение. Делу дать хотя законный вид и толк — Желая придать делу законный вид и смысл.
2	Светлейший, светлость — обращение к особенно знатным князьям.
Волк и Ягнёнок. С рисунка А. Лаптева
3. Какие стихи этой басни стали народными пословицами и поговорками?
4. Выучите басню наизусть и подготовьтесь к выразительному чтению её в лицах.
ОСЁЛ И СОЛОВЕЙ
Осёл увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерите.
Хотел бы очень я
Сам посудить, твоё услышав пенье, Велико ль, подлинно, твоё уменье?»
Тут Соловей являть своё искусство стал *: Защёлкал, засвистал
На тысячу ладов* 2, тянул, переливался;
То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
Внимало всё тогда
Любимцу и певцу Авроры 3;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры, И прилегли стада.
Чуть-чуть дыша, пастух им любовался И только иногда, Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осёл, уставясь в землю лбом, «Изрядно,— говорит, — сказать не ложно, Тебя без скуки слушать можно;
А жаль, что незнаком
Ты с нашим петухом:
Ещё б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей Вспорхнул и — полетел за тридевять полей.
Избави бог и нас от этаких судей!
1811
* Тут соловёй являть своё искусство стал-—стал показывать свои способности, своё отличное умение.
2 Лад—здесь: способ, манера, образец.
8 Аврора (латинское слово) — у древних римлян богиня зари.
Осёл и Соловей. С рисунка А. Лаптева
Вопросы и задания
1.	Из каких слов басни видно, что Соловей хорошо пел?
2.	Проследите, как подбором глаголов Крылов воспроизводит искусство Соловья.
3.	Как характеризует Осла его обращение к Соловью? О чём говорит поза Осла («Уставясь в землю лбом»)?
4.	Определите отношение автора к Ослу и Соловью.
5.	Укажите в этом произведении отличительные признаки басни: аллегорические образы, рассказ, нравоучение. Для правильного ответа прочитайте статью «Басня» (стр. 129).
ОБОЗ 1
С горшками шёл Обоз, И надобно с крутой горы спускаться. Вот, на горе других оставя дожидаться, Хозяин стал сводить легонько первый воз. Конь добрый на крестце почти его понёс, Катиться возу не давая;
А лошадь сверху молодая
Ругает бедного коня за каждый шаг: «Ай конь хвалёный, то-то диво!
Смотрите: лепится как рак;
Вот чуть не зацепил за камень. Косо! Криво! Смелее! Вот толчок опять!
А тут бы влево лишь принять.
Какой осёл! Добро бы было в гору Или в ночную пору;
А то и под гору, и днём!
Смотреть, так выйдешь из терпенья!
Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья! Гляди-тко нас, как мы махнём!
Не бойсь, минуты не потратим, И возик свой мы не свезём, а скатим!»
1 Басня «Обоз» впервые была напечатана в ноябре 1812 года. Поводом к её написанию явилось стремление баснописца оправдать действия Кутузова после отступления Наполеона из Москвы.
Александр I и многие генералы требовали от Кутузова решительного сражения под Москвой и укоряли его в медлительности и бездействии. Мудрый полководец Кутузов не давал этого сражения, так как сохранял русскую армию. Крылов понял и оценил план народного полководца и выступил горячим защитником действий Кутузова. Но эта басня говорит не только об этом историческом факте'. Она может быть применена к характеристике многих людей.
Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь, Тронулася лошадка с возом в путь;
Но только под гору она перевалилась, Воз начал напирать, телега раскатилась;
Коня толкает взад, коня кидает вбок;
Пустился конь со всех четырёх ног
На славу;
По камням, рытвинам пошли толчки, Скачки,
Левей, левей,— и с возом — бух в канаву!
Прощай, хозяйские горшки!
Как в людях многие имеют слабость ту же:
Всё кажется в другом ошибкой нам;
А примешься за дело сам, Так напроказишь вдвое хуже.
1812
Вопросы и задание
1.	Как оценивает Крылов действия коня и лошади?
2.	Какой смысл вложил Крылов в свою басню?
3.	Подумайте: нет ли родства между этой басней Крылова и народной поговоркой: «Старый конь борозды не испортит».
БАСНЯ
Басня как особый вид литературного произведения появилась очень давно. Отцом басни считается Эзоп, раб-грек, живший около двух с половиной тысяч лет до нашей эры. Он писал небольшие рассказы нравоучительного характера, в которых действующими лицами были животные.
Басня — это небольшой аллегорический (иносказательный) рассказ обличительного и нравоучительного характера. Три основных элемента обязательны в басне: аллегорические образы, повествование и нравоучение. Басня отличается сжатостью изложения и законченностью действия. Язык басни стихотворный, близкий к живой разговорной речи.
Крылов создал более двухсот басен, с течением времени всё более совершенствуя их художественно. Вся Россия его времени, от царя до крестьянина, предстаёт перед нами в его баснях. В них поэт выступает защитником угнетённых, обездоленных, беззащитных людей, высмеивает и осуждает жестокость, невежество помещиков-крепостников и царских чиновников. Есть басни, в которых Крылов говорит о воспитании, о литературе,
искусстве, обличает общечеловеческие пороки и недостатки: скупость, жадность, лесть, лживость, невежество и т. п. Есть у Крылова басни, отражающие события Отечественной войны 1812 года: «Волк на псарне», «Обоз», «Ворона и Курица» и др.
Говоря о баснях Крылова, его современники единодушно отмечали их народность. Так, Пушкин назвал Крылова «во всех отношениях самым народным нашим поэтом». Гоголь говорил, что басни Крылова — «достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа». Действительно, басни Крылова родственны произведениям устной народной поэзии. Звери, животные, птицы, действующие в баснях Крылова, по своему характеру, отличительным чертам напоминают этих же героев русских народных сказок. Лиса, например, изображается Крыловым, как в народных сказках и пословицах, хитрой, лукавой, льстивой, изворотливой; волк — жадным, грубым, но глуповатым. В оценке жизни, в нравоучениях своих басен Крылов выражает ту мудрость народа, которая нашла своё отражение в народных сказках, пословицах и поговорках. Простота, точность, красочность и выразительность языка басен обусловлены тем, что Крылов решительно и смело использовал слова, выражения и интонации живого разговорного языка народа. Так, Крылов нередко включает в басни пословицы и поговорки: «Что посеял, то и жни», «В семье не без урода», «Бедность — не порок» и т. п.— и всегда делает это к месту, кстати, так что пословицы и поговорки естественно входят в его речь. У Крылова много народных слов и выражений: «я чай», «отколь», «ай Моська, знать, она сильна» и т. п.; глагольных форм, характерных для народного языка: «откуда ни возьмись», «бух в канаву», «толк ногой» и т. п.; уменьшительных наречий: «они немножечко дерут», «лиса близёхонько бежала» и др. Интонация многих стихов Крылова тонко передаёт богатство и разнообразие оттенков живой народной речи. Так, например, звучит стих в басне «Кот и Повар»:
«Ах ты обжора! ах злодей!» — Тут Ваську Повар укоряет: «Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька всё-таки курчонка убирает.)
Ценность басни Крылова в том, что она всегда «маленькая комедийка *, в которой удивительно верно выдержаны характеры действующих лиц и действующие лица говорят каждое сообразно со своим характером и своим званием» (Белинский).
1 Комедийка — маленькая комедия, т, е. пьеса, в которой автор высмеивает пороки и недостатки.
КОТ И ПОВАР
Какой-то Повар, грамотей, С поварни побежал своей В кабак (он набожных был правил 1 И в этот день по куме тризну правил),2 А дома стеречи съестное от мышей
Кота оставил.
Но что же, возвратясь, он видит? На полу Объедки пирога; а Васька-Кот в углу, Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком. «Ах ты обжора! ах злодей!» — Тут Ваську Повар укоряет:
«Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька всё-таки курчонка убирает.)
Как! быв честным Котом до этих пор, Бывало, за пример тебя смиренства кажут3,
А ты... ахти, какой позор!
Теперя все соседи скажут:
«Кот Васька плут! Кот Васька вор!
И Ваську-де не только что в поварню, Пускать не надо и на двор, Как волка жадного в овчарню4:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!» (А Васька слушает да ест.)
Тут ритор 6 мой, дав волю слов теченью, Не находил конца нравоученью.
Но что ж? Пока его он пел, Кот Васька всё жаркое съел.
А я бы повару иному
Велел на стенке зарубить ®: Чтоб там речей не тратить по-пустому, Где нужно власть употребить.
_____	1812
• Набожных прйвил— религиозный.
8 Прйвить трйзну — справлять поминки.
3 За пример смиренства кйжут — ставят всем в пример как смирного, скромного.
4 Овчарня — овечий хлев или загон.
6 Ритор — оратор, человек, произносящий речь.
6 На стенке зарубить — крепко запомнить, заметить себе на будущее.
Кот и Повар. С рисунка А. Лаптева
ЛЖЕЦ
Из дальних странствий возвратясь, Какой-то дворянин (а может быть, и князь), С приятелем своим пешком гуляя в поле, Расхвастался о том, где он бывал, И к былям небылиц без счёту прилыгал. «Нет», говорит, «что я видал, Того уж не увижу боле.
Что здесь у вас за край?
То холодно, то очень жарко, То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
Вот там-то прямо рай!
И вспомнишь, так душе отрада!
Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
Не знаешь век, что есть ночная тень, И круглый божий год всё видишь майский день.
Никто там ни садит, ни сеет;
А если б посмотрел, что там растёт и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец: Ах, мой творец!
И по сию не вспомнюсь пору!
Поверишь ли? Ну, право, был он с гору».— «Что за диковина!» приятель отвечал: «На свете чудеса рассеяны повсюду;
Да не везде их всякий примечал. Мы сами вот теперь подходим к чуду, Какого ты нигде, конечно, не встречал, И я в том спорить буду.
Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост, А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нём пройти не смеет: До половины не дойдёт — Провалится и в воду упадёт;
Но кто не лжёт,
Ступай по нём, пожалуй, хоть в карете».— «А какова у вас река?»— «Да не мелка.
Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете! Хоть римский огурец велик, нет спору в том, Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нём?» — «Гора хоть не гора, но, право, будет с дом».—
«Поверить трудно!
Однако ж, как ни чудно,
А всё чудён и мост, по коем мы пойдём, Что он Лжеца никак не подымает; И нынешней ещё весной
С него обрушились (весь город это знает!) Два журналиста да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной Диковинка, коль это справедливо».— «Ну, не такое ещё диво;
Ведь надо знать, как вещи есть
Не думай, что везде по-нашему хоромы;
Что там за дбмы:
В один двоим за нужду влезть, И то ни стать, ни сесть!» — «Пусть так, но всё признаться должно, Что огурец не грех за диво счесть, В котором двум усесться можно. Однако ж мост-ат наш каков, Что Лгун не сделает на нём пяти шагов, Как тотчас в воду!
Хоть римский твой и чуден огурец...» — «Послушай-ка», тут перервал мой Лжец: «Чем на мост нам идти, поищем лучше броду».
1811
Задание
Прочтите выразительно басню в лицах.
ЛЮБОПЫТНЫЙ
«Приятель дорогой, здорово! Где ты был?» —
«В кунсткамере1 2 3, мой друг! Часа там три ходил; Всё видел, высмотрел; от удивленья, Поверишь ли, не станет ни уменья
Пересказать тебе, ни сил.
1 Ведь надо знать, как вещи есть — ведь надо точно представлять вещи
так, как они есть.
3 Кунсткамера — старинное название музея, в котором собраны различные редкости и диковинки.
Уж подлинно, что там чудес палата! Куда на выдумки природа торовата!1 Каких зверей, каких там птиц я не видал! Какие бабочки, букашки, Козявки, мушки, таракашки!
Одни как изумруд1 2, другие как коралл! 3 Какие крохотны коровки!
Есть, право, менее булавочной головки!» — «А видел ли слона? Каков собой на взгляд!
Я чай, подумал ты, что гору встретил?» — «Да разве там он?» — «Там».— «Ну, братец, виноват:
Слона-то я и не приметил».
1814
Задание
Объясните, почему басня названа «Любопытный», а не «Любознательный»?
Демьян Бедный
КЛАРНЕТ И РОЖОК
Однажды летом
У речки за селом, на мягком бережку Случилось встретиться пастушьему рожку С кларнетом.
«Здорово!» — пропищал кларнет.
«Здорово, брат,— рожок в ответ,— Здорово!
Как вижу — ты из городских...
Да не пойму: из бар аль из каких?» «Вот это ново,—
Обиделся кларнет.— Глаза вперёд протри Да лучше посмотри, Чем задавать вопрос мне неуместный.
Кларнет я, музыкант известный.
Хоть правда голос мой с твоим немного схож, Но я за свой талант в места какие вхож?! Сказать вам, мужикам, и то войдёте в страх вы,
1 Торовйта — щедра.
2 Изумруд — драгоценный камень зелёного цвета.
8 Коралл — камень красного, розового или белого цвета
А всё скажу, не утаю:
Под музыку мою
Танцуют, батенька, порой князья и графы!
Вот ты свою игру с моей теперь сравни:
Ведь под твою — быки с коровами одни
Хвостами машут!» «То так,— сказал рожок,— нам графы не сродни, Одначе помяни: Когда-нибудь они
Под музыку и под мою запляшут!» 1912
Задание
Объясните смысл басни, выраженный в словах Рожка:
Нам графы не сродни, Одначе помяни: Когда-нибудь они Под музыку и под мою запляшут!
Сергей Михалков
СЛОН-ЖИВОПИСЕЦ
Слон-живописец написал пейзаж, Но раньше, чем послать его на вернисаж ’, Он пригласил друзей взглянуть на полотно,— Что, если вдруг не удалось оно?
Вниманием гостей художник наш польщён!
Какую критику сейчас услышит он?
Не будет ли жесток звериный суд?
Низвергнут? Или вознесут?
Ценители пришли. Картину Слон открыл.
Кто дальше встал, кто подошёл поближе. «Ну, что же,— начал Крокодил,— Пейзаж хорош! А Нила я не вижу!..» «Что Нила нет, в том нет большой беды! — Сказал Тюлень.— Но где снега? Где льды?» «Позвольте! — удивился Крот.— Есть кое-что важней, чем лёд!
Забыл художник огород!» «Хрю-хрю! — заметила Свинья.— Картина удалась, друзья!
1 Вернисйж — день открытия выставки.
Но, с точки зренья всех Свиней, Должны быть жёлуди на ней».
Все пожеланья принял Слон.
Опять за краски взялся он И всем друзьям по мере сил Слоновьей кистью угодил,
Изобразив — снега и лёд, И Нил, и дуб, и огород, И даже — мёд!
(На случай, если вдруг Медведь Придёт картину посмотреть...) Картина у Слона готова.
Друзей созвал художник снова. Взглянули гости на пейзаж, И все сказали: «Ералаш!» 1
Мой друг! Не будь таким слоном: Советам следуй, но с умом!
1945
Задание
Сравните эту басню с басней Крылова «Осёл и Соловей».
А, С. Пушкин
ДУБРОВСКИЙ
(В сокращении)
В повести «Дубровский» Пушкин изобразил жизнь крепостной России начала XIX в.
В это время вся власть в стране принадлежала помещикам-дворянам. Они владели землёй и жили в своих поместьях или усадьбах. На них работали крепостные крестьяне: барщинные, обрабатывавшие землю помещика, и дворовые, которые выполняли все работы по дому.
В основу повести положено столкновение между богатым, самовластным помещиком и представителем обедневшего старинного дворянства, которого в его борьбе против беззакония поддерживают крестьяне.
История написания повести «Дубровский» такова: близкий друг Пушкина рассказал ему про одного небогатого белорусского дворянина, по фамилии Островский, который судился со своим богатым и знатным соседом за землю.
Островский дело проиграл, и сосед завладел его имением. А Островский вместе с оставшимися верными ему крестьянами стал грабить сначала подьячих, а потом и других богатых людей. За грабежи он попал в тюрьму, Первоначально Пушкин назвал свою повесть «Островский», но потом дал ей новое заглавие — «Дубровский».
Сохранились планы повести, указывающие на то, что Пушкин этого произведения не закончил.
1 Ералйш — беспорядок, путаница.
ТОМ ПЕРВЫЙ
ГЛАВА I
Несколько лет тому назад в одном из своих поместий жил старинный русский барин, Кирила Петрович Троекуров. Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось его имение. Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирила Петрович принимал знаки подобострастия 1 как надлежащую дань; дом его всегда был полон гостями, готовыми тешить его барскую праздность, разделяя шумные, а иногда и буйные его увеселения.
Никто не дерзал1 2 отказываться от его приглашения пли в известные дни не являться с должным почтением в село Покровское. В домашнем быту Кирила Петрович выказывал все пороки человека необразованного. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Несмотря на необыкновенную силу физических способностей, он раза два в неделю страдал от обжорства и каждый вечер бывал навеселё... С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно, несмотря на то, они были ему преданы; они тщеславились 3 богатством и славою своего господина и в свою очередь позволяли себе многое в отношении к их соседям, надеясь на его сильное покровительство.
Всегдашние занятия Троекурова состояли в разъездах около пространных его владений, в продолжительных пирах и в проказах, ежедневно притом изобретаемых и жертвою коих бывал обыкновенно какой-нибудь новый знакомец; хотя и старинные приятели не всегда их избегали, за исключением одного Андрея Гавриловича Дубровского. Сей Дубровский, отставной поручик4 s гвардии, был ему ближайшим соседом и владел семидесятые душами. Троекуров, надменный® в сношениях с людьми самого высшего звания, уважал Дубровского, несмотря на его смиренное состояние. Некогда были они товарищами по службе, и Троекуров знал по опыту нетерпеливость и решительность его характера. Обстоятельства разлучили их надолго. Дубровский с расстроенным состоянием принуждён был выйти в отставку и посе
1 Подобострйстие ~ угбдливость.
2 Не дерзал— не смел.
3 Тщеславились—хвалились, хвастались.
4 Поручик. — небольшой офицерский чин в царской армии.
s Надменный — самодовольный, высокомерный.
литься в остальной своей деревне. Кирила Петрович, узнав о том, предлагал ему своё покровительство, но Дубровский благодарил его и остался беден и независим. Спустя несколько лет Троекуров, отставной генерал-аншеф *, приехал в своё поместье; они свиделись и обрадовались друг другу. С тех пор они каждый день бывали вместе, и Кирила Петрович, отроду не удостаивавший никого своим посещением, заезжал запросто в домишко своего старого товарища. Будучи ровесниками, рождённые в одном сословии, воспитанные одинаково, они сходствовали отчасти и в характерах, и в наклонностях. В некоторых отношениях и судьба их была одинакова: оба женились по любви, оба скоро овдовели, у обоих оставалось по ребёнку. Сын Дубровского воспитывался в Петербурге, дочь Кирилы Петровича росла в глазах родителя, и он часто говаривал Дубровскому: «Слушай, брат Андрей Гаврилович: коли в твоём Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром, что он гол как сокол». Андрей Гаврилович качал головою и отвечал обыкновенно: «Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабёнки».
Все завидовали согласию, царствующему между надменным Троекуровым и бедным его соседом, и удивлялись смелости сего последнего, когда он за столом у Кирилы Петровича прямо высказывал своё мнение, не заботясь о том, противоречило ли оно мнениям хозяина. Некоторые пытались было ему подражать и выйти из пределов должного повиновения, но Кирила Петрович так их пугнул, что навсегда отбил у них охоту к таковым покушениям, и Дубровский один остался вне общего закона. Нечаянный случай всё расстроил и переменил.
Раз, в начале осени, Кирила Петрович собирался в отъезжее поле1 2. Накануне был отдан приказ псарям и стремянным3 быть готовыми к пяти часам утра. Палатка и кухня отправлены были вперёд на место, где Кирила Петрович должен был обедать. Хозяин и гости пошли на псарный двор, где более пятисот гончих и борзых жили в довольстве и тепле, прославляя щедрость Кирилы Петровича на своём собачьем языке. Тут же находился и лазарет для больных собак под присмотром штаб-лекаря 4 Тимошки, и отделение, где благородные суки ощенились и кормили своих ще-
1 Генерйл-аншёф — высший генеральский чин, «полный» генерал.
2 Отъезжее пбле — дальнее поле, где производилась охота.
3 Стремянный — конюх-слуга, ухаживающий за верховой лошадью своего господина.
4 Штйб-лёкарь— полковой лекарь (здесь сказано в насмешку).
На псарне. С рисунка В. Ермолова
нят. Кирила Петрович гордился сим прекрасным заведением и никогда не упускал случая похвастаться оным перед своими гостями, из коих каждый осматривал его по крайней мере уже в двадцатый раз. Он расхаживал по псарне, окружённый своими гостями и сопровождаемый Тимошкой и главными псарями; останавливался пред некоторыми конурами, то расспрашивая о здоровье больных, то делая замечания более или менее строгие и справедливые, то подзывая к себе знакомых собак и ласково с ними разговаривая. Гости почитали обязанностью восхищаться псарнею Кирилы Петровича. Один Дубровский молчал и хмурился. Он был горячий охотник. Его состояние позволяло ему держать только двух гончих и одну свору борзых; он не мог удержаться от некоторой зависти при виде сего великолепного заведения.
— Что же ты хмуришься, брат,— спросил его Кирила Петрович,— или псарня моя тебе не нравится?
— Нет,— отвечал он сурово,— псарня чудная,— вряд людям вашим житьё такое ж, как вашим собакам.
Один из псарей обиделся.
— Мы на своё житьё,— сказал он,— благодаря бога и барина, не жалуемся,— а что правда, то правда, иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку. Ему было б и сытнее, и теплее.
Кирила Петрович громко засмеялся при дерзком замечании своего холопа, а гости вслед за ним захохотали, хотя и чувствовали, что шутка псаря могла отнестися и к ним. Дубровский побледнел и не сказал ни слова.
В сие время поднесли в лукошке Кириле Петровичу новорождённых щенят; он занялся ими, выбрал себе двух, прочих велел утопить. Между тем Андрей Гаврилович скрылся, и никто того не заметил.
Возвратясь с гостями со псарного двора, Кирила Петрович сел ужинать и только тогда, не видя Дубровского, хватился о нём. Люди отвечали, что Андрей Гаврилович уехал домой. Троекуров велел тотчас его догнать и воротить непременно. Отроду не выезжал он на охоту без Дубровского, опытного и тонкого ценителя псовых достоинств и безошибочного решителя всевозможных охотничьих споров. Слуга, поскакавший за ним, воротился, как ещё сидели за столом, и доложил своему господину, что дескать Андрей Гаврилович не послушался и не хотел воротиться. Кирила Петрович, по обыкновению своему разгорячённый наливками, осердился и вторично послал того же слугу сказать Андрею Гавриловичу, что если он тотчас же не приедет ночевать в Покровское, то он, Троекуров, с ним навеки рассорится. Слуга
снова поскакал. Кирила Петрович, встав изо стола, отпустил гостей и отправился спать.
На другой день первый вопрос его был: здесь ли Андрей Гаврилович? Вместо ответа ему подали письмо, сложенное треугольником; Кирила Петрович приказал своему писарю читать его вслух — и услышал следующее:
«Государь мой премилостивый,
Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю — потому что я не шут, а старинный дворянин.— За сим остаюсь покорным ко услугам
Андрей Дубровский».
По нынешним понятиям об этикете 1 письмо сие было весьма неприличным, но оно рассердило Кирилу Петровича не странным слогом и расположением, но только своею сущностью.
— Как,— загремел Троекуров, вскочив с постели босой,— высылать к нему моих людей с повинной, он волен их миловать, наказывать! — да что он в самом деле задумал; да знает ли он, с кем связывается,— вот я ж его... Наплачется он у меня, узнает, каково идти на Троекурова!
Кирила Петрович оделся и выехал на охоту с обыкновенной своей пышностью. Но охота не удалась. Во весь день видели одного только зайца и того протравили. Обед в поле под палаткою также не удался, или по крайней мере был не по вкусу Кирилы Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею своей охотою нарочно поехал полями Дубровского.
Прошло несколько дней, и вражда между двумя соседями не унималась. Андрей Гаврилович не возвращался в Покровское — Кирила Петрович без него скучал, и досада его громко изливалась в самых оскорбительных выражениях, которые, благодаря усердию тамошних дворян, доходили до Дубровского исправленные и дополненные. Новое обстоятельство уничтожило и последнюю надежду на примирение.
Дубровский объезжал однажды малое своё владение; приближаясь к берёзовой роще, услышал он удары топора и через минуту треск повалившегося дерева: Он поспешил в рощу и наехал па покровских мужиков, спокойно ворующих у него лес. Увидя
1 Этикет — обычаи и правила в высшем дворянском обществе.
его, они бросились было бежать. Дубровский со своим кучером поймал из них двоих и привёл их связанных к себе на двор. Три неприятельские лошади достались тут же в добычу победителю. Дубровский был отменно 1 сердит, прежде сего никогда люди Троекурова, известные разбойники, не осмеливались шалить в пределах его владений, зная приятельскую связь его с их господином. Дубровский видел, что теперь пользовались они происшедшим разрывом, и решился, вопреки всем понятиям о праве войны, проучить своих пленников прутьями, коими запаслись они в его же роще, а лошадей отдать в работу, приписав к барскому скоту.
Слух о сем происшествии в тот же день дошёл до Кирилы Петровича. Он вышел из себя и в первую минуту гнева хотел было со всеми своими дворовыми учинить нападение на Кисте-нёвку (так называлась деревня его соседа), разорить её дотла и осадить самого помещика в его усадьбе — таковые подвиги бы ли ему не в диковину. Но мысли его вскоре приняли другое направление.
Расхаживая тяжёлыми шагами взад и вперёд по зале, он взглянул нечаянно в окно и увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинели 1 2 вышел из телеги и пошёл во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя3 Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилой Петровичем, отвешивая поклон за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
— Здорово, как бишь тебя зовут,— сказал ему Троекуров,— зачем пожаловал?
— Я ехал в город, ваше превосходительство,— отвечал Шабашкин,— и зашёл к Ивану Демьянову узнать, не будет ли какого приказания от вашего превосходительства.
— Очень кстати заехал, как бишь тебя зовут; мне до тебя нужда, выпей водки, да выслушан.
Таковой ласковый приём приятно изумил заседателя. Он отказался от водки и стал слушать Кирилу Петровича со всевозможным вниманием.
— У меня сосед есть,— сказал Троекуров,— мелкопоместный грубиян; я хочу взять у него имение — как ты про то думаешь?
— Ваше превосходительство, коли есть какие-либо документы. или...
-- Врёшь, братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы без всякого права отнять имение. Постой одна
1 Отменно — особенно.
2 Фризовая шинель, из фриза — толстой ворсистой ткани типа байкн.
8 Заседатель — мелкий чиновник.
ко ж. Это имение принадлежало некогда нам, было куплено у какого-то Спицына и продано потом отцу Дубровского. Нельзя ли к этому придраться?
— Мудрено, ваше превосходительство; вероятно, сия продажа совершена законным порядком.
— Подумай, братец, поищи хорошенько.
— Если бы, например, ваше превосходительство могли каким ни есть образом достать от вашего соседа запись, в силу которой владеет он своим имением, то, конечно...
— Понимаю, да вот беда — у него все бумаги сгорели во время пожара.
— Как, ваше превосходительство, бумаги его сгорели! Чего ж вам лучше— в таком случае извольте действовать по законам, и без всякого сомнения получите ваше совершенное удовольствие.
— Ты думаешь? Ну, смотри же,— я полагаюсь на твоё усердие, а в благодарности моей можешь быть уверен.
Шабашкин поклонился почти до земли, вышел вон, с того же дня стал хлопотать по замышленному делу и, благодаря его проворству, ровно через две недели Дубровский получил из города приглашение доставить немедленно надлежащие объяснения насчёт его владения сельцом Кистенёвкою.
Андрей Гаврилович, изумлённый неожиданным запросом, в тот же день написал в ответ довольно грубое отношение, в коем объявлял он, что сельцо Кистенёвка досталось ему по смерти покойного его родителя, что он владеет им по праву наследства, что Троекурову до него дела никакого нет и что всякое постороннее притязание на сию его собственность есть ябеда 1 и мошенничество.
Письмо сие произвело весьма приятное впечатление в душе заседателя Шабашкина. Он увидел, во-первых, что Дубровский мало знает толку в делах, во-вторых, что человека столь горячего и неосмотрительного нетрудно будет поставить в самое невыгодное положение.
Андрей Гаврилович, рассмотрев хладнокровно запросы заседателя, увидел необходимость отвечать обстоятельнее. Он написал довольно дельную бумагу, но впоследствии времени оказавшуюся недостаточной.
Дело стало тянуться. Уверенный в своей правоте, Андрей Гаврилович мало о нём беспокоился, не имел ни охоты, ни возможности сыпать около себя деньги и хоть он, бывало, всегда первый трунил1 2 над продажной совестью чернильного племени, но
1 Ябеда — клевета, напраслина, наговор.
2 Трунить — шутить, насмехаться (не зло).
мысль сделаться жертвою ябеды не приходила ему в голову. С своей стороны Троекуров столь же мало заботился о выигрыше им затеянного дела — Шабашкин за него хлопотал, действуя от его имени, стращая и подкупая судей и толкуя вкривь и впрямь всевозможные указы. Как бы то ни было, 18... года, февраля 9 дня, Дубровский получил через городовую полицию приглашение явиться к земскому судье для выслушивания решения оного по делу спорного имения между им, поручиком Дубровским, и генерал-аншефом Троекуровым, и для подписки своего удовольствия или неудовольствия. В тот же день Дубровский отправился в город; на дороге обогнал его Троекуров. Они гордо взглянули друг на друга, и Дубровский заметил злобную улыбку на лице своего противника.
Вопросы и задания
1.	Составьте и запишите сложный план первой главы.
2.	Что, по словам автора, выделяло Троекурова из среды других помещиков и давало ему «большой вес» в губернии, т. е. делало его влиятельным?
3.	Как характеризует А. Г. Дубровского его поведение во время и после ссоры с Троекуровым?
4.	Обратите внимание на разговор Троекурова с Шабаш-киным. Какие слова и выражения в речи Троекурова подчёркивают его барское, презрительное отношение к чиновнику? В каких словах и поступках Шабашкина сказывается подобострастное отношение к властному помещику?
5.	Укажите событие, с которого начинается ссора Троекурова с Дубровским (завязку) и какие эпизоды углубляют эту ссору (как развивается действие).
6.	Объясните смысл выражений, употреблённых в переносном значении: «Учинить нападение», «Связи давали ему большой вес», «В Володьке будет путь».
ГЛАВА II
Приехав в город, Андрей Гаврилович остановился у знакомого купца, ночевал у него и на другой день утром явился в присутствие уездного суда. Никто не обратил на него внимания. Вслед за ним приехал и Кирила Петрович, писаря встали и заложили перья за ухо, члены встретили его с изъявлениями глубокого подобострастия, придвинули ему кресло из уважения к его чину, летам и дородности; он сел при открытых дверях — Андрей Гаврилович стоя прислонился к стенке, настала глубокая ти-146
шина, и секретарь звонким голосом стал читать определение суда...
«...Суд и полагает: означенное имение (186 душ), с землёю и угодьями, в каком ныне положении тое окажется, утвердить по представленной на оное купчей 1 за генерал-аншефа Троекурова; о удалении от распоряжения оным гвардии поручика Дубровского и о надлежащем вводе во владение за него г. Троекурова, и об отказе за него, как дошедшего ему по наследству, предписать земскому суду... Каковое решение напред объявить как истцу, ровно и ответчику, на законном основании, апелляционным порядком, коих и вызвать в сей суд для выслушания сего решения и подписки удовольствия или неудовольствия чрез полицию.
Каковое решение подписали все присутствующие того суда».
Секретарь умолкнул, заседатель встал и с низким поклоном обратился к Троекурову, приглашая его подписать предлагаемую бумагу, и торжествующий Троекуров, взяв от него перо, подписал под решением суда совершенное своё удовольствие.
Очередь была за Дубровским. Секретарь поднёс ему бумагу. Но Дубровский стал неподвижен, потупя голову.
Секретарь повторил ему своё приглашение подписать своё полное и совершенное удовольствие или явное неудовольствие, если паче чаяния чувствует по совести, что дело его есть правое, и намерен в положенное законами время просить по апелляции 1 2 куда следует.
Дубровский молчал... Вдруг он поднял голову, глаза его засверкали, он топнул ногою, оттолкнул секретаря с такою силою, что тот упал, и, схватив чернильницу, пустил ею в заседателя. Все пришли в ужас. «Как! не почитать церковь божию! прочь, хамово племя!» — Потом, обратясь к Кириле Петровичу: «Слыхано ли дело, ваше превосходительство,— продолжал он,— псари вводят собак в божию церковь! собаки бегают по церкви. Я вас ужо проучу...»
Сторожа сбежались на шум и насилу им овладели. Его вывели и усадили в сани. Троекуров вышел вслед за ним, сопровождаемый всем судом. Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на его воображение и отравило его торжество. Судии, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал
1 Купчая — договор о приобретении в собственность имущества.
2 Апелляция — здесь: обжалование дела в высшем судебном учреждении.
в постели; уездный лекарь, по счастию, не совершенный невежда *, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи; к вечеру ему стало легче, больной пришёл в память. На другой день повезли его в Кистенёвку, почти уже ему не принадлежащую.
ГЛАВА III
Прошло несколько времени, а здоровье бедного Дубровского всё ещё было плохо. Правда, припадки сумасшествия уже не возобновлялись, но силы его приметно ослабевали. Он забывал свои прежние занятия, редко выходил из своей комнаты и задумывался по целым суткам. Егоровна, добрая старуха, некогда ходившая за его сыном, теперь сделалась и его нянькою. Она смотрела за ним, как за ребёнком, напоминала ему о времени пищи и сна, кормила его, укладывала спать. Андрей Гаврилович тихо повиновался ей и, кроме неё, не имел ни с кем сношения. Он был не в состоянии думать о своих делах, хозяйственных распоряжениях, и Егоровна увидела необходимость уведомить обо всём молодого Дубровского, служившего в одном из гвардейских пехотных полков и находившегося в то время в Петербурге. Итак, отодрав лист от расходной книги, она продиктовала повару Харитону, единственному кистенёвскому грамотею, письмо, которое в тот же день и отослала в город на почту.
Но пора читателя познакомить с настоящим героем нашей повести.
Владимир Дубровский воспитывался в кадетском корпусе 1 2 и выпущен был корнетом 3 в гвардию; отец не щадил ничего для приличного его содержания, и молодой человек получал из дому более, нежели должен был ожидать. Будучи расточителен и честолюбив, он позволял себе роскошные прихоти; играл в карты и входил в долги, не заботясь о будущем и предвидя себе рано или поздно богатую невесту, мечту бедной молодости.
Однажды вечером, когда несколько офицеров сидели у него, развалившись по диванам и куря из его янтарей, Гриша, его камердинер, подал ему письмо, коего надпись и печать тотчас поразили молодого человека. Он поспешно его распечатал и прочёл следующее:
1 Невежда — непросвещённый, необразованный человек.
2 Кадетский корпус — в дореволюционной России закрытое (т. е. с общежитием) военное среднее учебное заведение, подготовлявшее офицерские кадры.
3 Корнет — первый офицерский чин в коннице (в царской армии).
«Государь ты наш, Владимир Андреевич,— я, твоя старая нянька, решилась тебе доложить о здоровье папенькином. Он очень плох, иногда заговаривается и весь день сидит как дитя глупое, а в животе и смерти бог волен. Приезжай ты к нам, соколик мой ясный, мы тебе и лошадей вышлем на Песочное — слышно, земский суд к нам едет отдать нас под начал Кириле Петровичу Троекурову— потому что мы дескать ихние, а мы искони Ваши,— и отроду того не слыхивали.— Ты бы мог, живя в Петербурге, доложить о том царю-батюшке, а он бы не дал нас в обиду.— Остаюсь твоя верная раба, нянька
Орина Егоровна Бузырёва.
Посылаю моё материнское благословение Грише; хорошо ли он тебе служит?
У нас дожди идут вот уже друга неделя, и пастух Родя помер около Миколина дня».
Владимир Дубровский несколько раз сряду прочитал сии довольно бестолковые строки с необыкновенным волнением. Он лишился матери с малолетства и, почти не зная отца своего, был привезён в Петербург на восьмом году своего возраста; со всем тем он романтически 1 был к нему привязан и тем более любил семейственную жизнь, чем менее успел насладиться её тихими радостями.
Мысль потерять отца своего тягостно терзала его сердце, а положение бедного больного, которое угадывал он из письма своей няни, ужасало его. Он воображал отца, оставленного в глухой деревне, на руках глупой старухи и дворни, угрожаемого каким-то бедствием и угасающего без помощи в мучениях телесных и душевных. Владимир упрекал себя в преступном небрежении. Долго не получал он от отца никакого известия и не подумал о нём осведомиться, полагал его в разъездах или хозяйственных заботах.
Он решился к нему ехать и даже выйти в отставку, если болезненное состояние отца потребует его присутствия. Товарищи, заметя его беспокойство, ушли. Владимир, оставшись один, написал просьбу об отпуске, закурил трубку и погрузился в глубокие размышления.
Тот же день стал он хлопотать об отпуске и через три дня был уже на большой дороге.
Владимир Андреевич приближался к той станции, с которой
1 Романтически — здесь это слово обозначает: с глубоким чувством.
должен он был своротить на Кистенёвку. Сердце его исполнено было печальных предчувствий, он боялся уже не застать отца в живых, он воображал грустный образ жизни, ожидающий его в деревне: глушь, безлюдие, бедность и хлопоты по делам, в коих он не знал никакого толку. Приехав на станцию, он вошёл к смотрителю и спросил вольных лошадей. Смотритель осведомился, куда надобно было ему ехать, и объявил, что лошади, присланные из Кистенёвки, ожидали его уже четвёртые сутки. Вскоре явился к Владимиру Андреевичу старый кучер Антон, некогда водивший его по конюшне и смотревший за его маленькой лошадкою. Антон прослезился, увидя его, поклонился ему до земли, сказал ему, что старый его батюшка ещё жив, и побежал запрягать лошадей. Владимир Андреевич отказался от предлагаемого завтрака и спешил отправиться. Антон повёз его просёлочными дорогами — и между ими завязался разговор.
— Скажи, пожалуйста, Антон, какое дело у отца моего с Троекуровым?
— А бог их ведает, батюшка Владимир Андреевич... барин, слышь, не поладил с Кирилой Петровичем, а тот и подал в суд — хотя по часту он сам себе судия. Не наше холопье дело разбирать барские воли, а, ей-богу, напрасно батюшка ваш пошёл на Кирилу Петровича: плетью обуха 1 не перешибёшь.
— Так, видно, этот Кирила Петрович у вас делает, что хочет?
— И вестимо, барин,— заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник1 2 у него на посылках, господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут.
— Правда ли, что отымает он у нас имение?
— Ох, барин, слышали так и мы — на днях покровский пономарь сказал на крестинах у нашего старосты: полно вам гулять; вот ужо приберёт вас к рукам Кирила Петрович. Микита-кузнец и сказал ему: и полно, Савельич, не печаль кума, не мути гостей— Кирила Петрович сам по себе, а Андрей Гаврилович сам по себе — а все мы божии да государевы; да ведь на чужой рот пуговицы не нашьёшь.
— Стало быть, вы не желаете перейти во владение Троекурову?
— Во владение Кириле Петровичу! Господь упаси и избави — у него там и своим плохо приходится, а достанутся чужие, так он с них не только шкуру, да и мясо-то отдерёт.— Нет, дай бог долго здравствовать Андрею Гавриловичу, а коли уж бог его
1 <5бух — верхняя часть топора.
2 Исправник — начальник местной полиции.
приберёт, так не надо нам никого, кроме тебя, наш кормилец. Не выдавай ты нас, а мы уж за тебя станем.
При сих словах Антон размахнул кнутом, тряхнул вожжами, и лошади его побежали крупной рысью.
Тронутый преданностью старого кучера, Дубровский замолчал — и предался своим размышлениям. Прошло более часа — вдруг Гриша пробудил его восклицанием: Вот Покровское! Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зелёная кровля и бельведер 1 огромного каменного дома; на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский узнал сии места — он вспомнил, что на сем самом холму играл он с маленькой Машей Троекуровой, которая была двумя годами его моложе и тогда уже обещала быть красавицей. Он хотел об ней осведомиться у Антона, но какая-то застенчивость удержала его.
Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям, и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам, как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел берёзовую рощу и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нём забилось; перед собою видел он Кистенёвку и бедный дом своего отца.
Через десять минут въехал он на барский двор. Он смотрел вокруг себя с волнением неописанным. Двенадцать лет не видал он своей родины. Берёзки, которые при нём только что были посажены около забора, выросли и стали теперь высокими ветвистыми деревьями. Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращён был в некошеный луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами. Дворня высыпала из людских изб и окружила молодого барина с шумными изъявлениями радости. Насилу мог он пробраться сквозь их усердную толпу и взбежал на ветхое крыльцо. В сенях встретила его Егоровна и с плачем обняла своего воспитанника.
— Здорово, здорово, няня,— повторял он, прижимая к сердцу добрую старуху,— что батюшка? где он? каков он?
1 Бельведер — вышка, башенка над крышей дома.
В эту минуту в залу вошёл, насилу передвигая ноги, старик высокого роста, бледный и худой, в халате и колпаке.
— Здравствуй, Володька! — сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром обнял отца своего.
Радость произвела в больном слишком сильное потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал его.
— З'ачем вы встали с постели,— говорила ему Егоровна,— на ногах не стоит, а туда же норовит, куда и люди.
Старика отнесли в спальню. Он силился с ним разговаривать, но мысли мешались в его голове, и слова не имели никакой связи. Он замолчал и впал в усыпление.
Владимир поражён был его состоянием. Он расположился в его спальне — и просил оставить его наедине с отцом. Домашние повиновались, и тогда все обратились к Грише, и повели в людскую, где и угостили его по-деревенскому, со всевозможным радушием, измучив его вопросами и приветствиями.
Вопросы и задания
1.	Расскажите о жизни Владимира Дубровского, «настоящего героя повести» *, до его появления в Кистенёвке.
2.	Как встретили дворовые люди приехавшего в Кистенёвку Дубровского?
3.	Какие слова Антона о Кириле Петровиче дополняют характеристику Троекурова?
4.	Выделите народные слова и выражения в речи Антона.
Объясните смысл пословиц и речи кучера Антона: «Плетью обуха не перешибёшь»; «Было бы корыто, а свиньи-то будут»; «На чужой рот пуговицы не нашьёшь».
В третьей главе повести «Дубровский» А. С. Пушкин даёт описание усадьбы Троекурова и Дубровского.
Усадьба Троекурова
Он (Владимир Дубровский) ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зелёная кровля и бельве-
Усадьба Дубровского
Владимир увидел берёзовую рошу и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нём забилось; перед собою видел он Кистенёвку и бедный дом своего отца.
Так называет Пушкин Владимира Дубровского.
дер огромного каменного дома; на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня, около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями.
...Двор, некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращён был в некошеный луг, на котором паслась опутанная лошадь. Собаки было залаяли, но, узнав Антона, умолкли и замахали косматыми хвостами.
Сравнивая эти два описания, нетрудно заметить разницу между усадьбой Троекурова и усадьбой Дубровского.
У Троекурова, богатого помещика, большой каменный дом с бельведером, окружённый густой зеленью рощи. Кругом живописная природа: озеро, река, холмы.
У Дубровского, обедневшего помещика, серенький домик с красной кровлей стоит на открытом месте. Двор обращён в некошеный луг, на нём пасётся опутанная лошадь.
Запущенность хозяйства и разорение Дубровского подчёркиваются ещё одной подробностью: когда-то двор был украшен цветниками, между ними шла дорога, которую всегда выметали, держали в порядке.
Таким образом обстановка, так же как поступки действующих лиц, их речь, портрет, отличительные черты, отношение окружающих, помогает писателю характеризовать своих героев.
ГЛАВА IV
Где стол был яств, там гроб стоит 1
Несколько дней спустя после своего приезда молодой Дубровский хотел заняться делами, но отец его был не в состоянии дать ему нужные объяснения — у Андрея Гавриловича не было поверенного. Разбирая его бумаги, нашёл он только первое письмо заседателя и черновой ответ на оное, из коего не мог он получить ясное понятие о тяжбе, и решился ожидать последствий, надеясь на правоту самого дела.
Между тем здоровье Андрея Гавриловича час от часу становилось хуже. Владимир предвидел его скорое разрушение и не отходил от старика, впадшего в совершенное детство.
1 Строка из оды Державина «На смерть князя Мещерского».
Между тем положенный срок прошёл, и апелляция не была подана. Кистенёвка принадлежала Троекурову. Шабашкин явился к нему с поклонами и поздравлениями и просьбою назначить, когда угодно будет его высокопревосходительству вступить во владение новоприобретённым имением — самому или кому изволит он дать на то доверенность. Кирила Петрович смутился. От природы не был он корыстолюбив *, желание мести завлекло его слишком далеко, совесть его роптала. Он знал, в каком состоянии находился его противник, старый товарищ его молодости,— и победа не радовала его сердца. Он грозно взглянул на Шабашкина, ища, к чему привязаться, чтоб его выбранить, но не нашед достаточного к тому предлога, сказал ему сердито:
— Пошёл вон, не до тебя.
Шабашкин, видя, что он не в духе, поклонился и спешил удалиться. Кирила Петрович, оставшись наедине, стал расхаживать взад и вперёд, насвистывая: «Гром победы раздавайся», что всегда означало в нём необыкновенное волнение мыслей.
Наконец он велел запрячь себе беговые дрожки, оделся потеплее (это было уже в конце сентября) и, сам правя, выехал со двора.
Вскоре завидел он домик Андрея Гавриловича, и противоположные чувства наполнили душу его. Удовлетворённое мщение и властолюбие заглушали до некоторой степени чувства более благородные, но последние наконец восторжествовали.— Он решился помириться с старым своим соседом, уничтожить и следы ссоры, возвратив ему его достояние. Облегчив душу сим благим намерением, Кирила Петрович пустился рысью к усадьбе своего соседа — и въехал прямо на двор.
В это время больной сидел в спальне у окна. Он узнал Кирилу Петровича, и ужасное смятение изобразилось на лице его — багровый румянец заступил место обыкновенной бледности, глаза засверкали, он произносил невнятные звуки. Сын его, сидевший тут за хозяйственными книгами, поднял голову и поражён был его состоянием. Больной указывал пальцем на двор с видом ужаса и гнева. Он торопливо подбирал полы своего халата, собираясь встать с кресел, приподнялся... и вдруг упал... Сын бросился к нему, старик лежал без чувств и без дыхания — паралич его ударил.
— Скорее, скорее в город за лекарем! — кричал Владимир.
— Кирила Петрович спрашивает вас,— сказал вошедший слуга.
Владимир бросил на него ужасный взгляд.
1 Корыстолюбивый — стремящийся к наживе, жадный.
—	Скажи Кириле Петровичу, чтоб он скорее убирался, пока я не велел его выгнать со двора,— пошёл.
Слуга радостно побежал исполнить приказание своего барина; Егоровна всплеснула руками.
—	Батюшка ты наш,— сказала она пискливым голосом,— погубишь ты свою головушку! Кирила Петрович съест нас.
—	Молчи, няня,— сказал с сердцем Владимир,— сейчас пошли Антона в город за лекарем.
Егоровна вышла. В передней никого не было — все люди сбежались на двор смотреть на Кирилу Петровича. Она вышла на крыльцо — и услышала ответ слуги, доносящего от имени молодого барина. Кирила Петрович выслушал его, сидя на дрожках; лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню и поехал шагом около двора. Он взглянул и в окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей Гаврилович, но где уж его не было. Няня стояла на крыльце, забыв о приказании барина. Дворня с шумом толковала о сем происшествии. Вдруг Владимир явился между людьми и отрывисто сказал:
—	Не надобно лекаря, батюшка скончался.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенёс его Владимир, правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь— не было уже и признака жизни в сем теле, ещё не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла; слуги окружили труп, оставленный на их попечение,— вымыли его, одели в мундир, сшитый ещё в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
ЭПИГРАФ
Эпиграфом называется несколько слов или строк из устной поэзии, известного научного или художественного произведения или из высказываний великих людей. Эпиграф ставится под заглавием книги или отдельной главы на правой стороне страницы и указывает на содержание, иногда — на основную мысль произведения.
Задание
Объясните, какую связь имеет эпиграф «Где стол был яств, там гроб стоит» с содержанием четвёртой главы.
ГЛАВА V
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, покрытое саваном 1 и окружённое свечами. Столовая полна была дворовых. Готовились к выносу. Владимир и трое слуг подняли гроб. Священник пошёл вперёд, дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы. Хозяин Кисте-нёвки в последний раз перешёл за порог своего дома. Гроб понесли рощею. Церковь находилась за нею. День был ясный и холодный. Осенние листья падали с дерев.
При выходе из рощи увидели кистенёвскую деревенскую церковь и кладбище, осенённое старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери, там, подле могилы её, накануне вырыта была свежая яма.
Церковь полна была кистенёвскими крестьянами, пришедшими отдать последнее поклонение господину своему. Молодой Дубровский стал у клироса 1 2; он не плакал и не молился, но лицо его было страшно. Печальный обряд кончился. Владимир первый пошёл прощаться с телом — за ним и все дворовые. Принесли крышку и заколотили гроб. Бабы громко выли; мужики изредка утирали слёзы кулаком. Владимир и те же трое слуг понесли его на кладбище, в сопровождении всей деревни. Гроб опустили в могилу — все присутствующие бросили в неё по горсти песку — яму засыпали, поклонились ей и разошлись. Владимир поспешно удалился, всех опередил и скрылся в Кистенёвскую рощу.
Егоровна от имени его пригласила попа и весь причет церковный 3 на похоронный обед, объявив, что. молодой барин не намерен на оном присутствовать; и таким образом отец Антон, попадья Федотовна и дьячок пешком отправились на барский двор, рассуждая с Егоровной о добродетелях покойника и о том, что, по-видимому, ожидало его наследника (приезд Троекурова и приём, ему оказанный, были уже известны всему околотку, и тамошние политики предвещали важные оному последствия).
— Что будет, то будет,— сказала попадья,— а жаль, если не Владимир Андреевич будет нашим господином. Молодец, нечего сказать.
— А кому же, как не ему, и быть у нас господином,— прервала Егоровна,— напрасно Кирила Петрович и горячится,— не на робкого напал. Мой соколик и сам за себя постоит, да и, бог даст, благодетели его не оставят. Больно спесив Кирила Петро
1 Саван — длинная рубаха, в которой хоронили умерших.
2 Клйрос — место для певчих в церкви.
3 Причет церковный — служители какой-нибудь церкви.
вич! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: «Вон, старый пёс! Долой со двора!»
— Ахти, Егоровна,— сказал дьячок,— да как у Григорья-то язык повернулся, я скорее соглашусь, кажется, лаять на владыку, чем косо взглянуть на Кирилу Петровича. Как увидишь его, страх и трепет и клонят ниц *, а спина-то сама так и гнётся, так и гнётся...
— Суета сует 2,— сказал священник,— и Кириле Петровичу отпоют вечную память, как ныне и Андрею Гавриловичу, разве похороны будут побогаче, да гостей созовут побольше, а богу не всё ли равно!
— Ах, батька! и мы хотели зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич не захотел. Небось у нас всего довольно,— есть чем угостить, да что прикажешь делать. По крайней мере, коли нет людей, так уж хоть вас употчую, дорогие гости наши.
Сие ласковое обещание и надежда найти лакомый пирог ускорили шаги собеседников, и они благополучно прибыли в бар^ ский дом, где стол был уже накрыт и водка подана.
Между тем Владимир углублялся в чащу дерев, движением и усталостью стараясь заглушить душевную скорбь. Он шёл, не разбирая дороги; сучья поминутно задевали и царапали его; ноги его поминутно вязли в болоте, он ничего не замечал. Наконец до-стигнул он маленькой лощины, со всех сторон окружённой лесом; ручеёк извивался молча около деревьев, полуобнажённых осенью. Владимир остановился, сел на холодный дёрн, и мысли одна другой мрачнее теснились в душе его. Сильно чувствовал он своё одиночество. Будущее для него являлось покрытым грозными тучами. Вражда с Троекуровым предвещала ему новые несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в чужие руки — в таком случае нишета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на том же месте, взирая на тихое течение ручья, уносящего несколько поблёклых листьев, и живо представляющего ему верное подобие жизни, подобие столь обыкновенное. Наконец заметил он, что начало смеркаться; он встал и пошёл искать дороги домой, но ещё долго блуждал по незнакомому лесу, пока не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.
Навстречу Дубровскому попался поп со всем причетом. Мысль о несчастливом предзнаменовании пришла ему в голову. Он невольно пошёл стороною и скрылся за деревом. Они его не заметили и с жаром говорили между собою, проходя мимо его.
1 Ниц — книзу, вниз.
s Суета суёт — всё ничтожно, бесполезно.
— Удались от зла и сотвори благо,— говорил поп попадье,— нечего нам здесь оставаться. Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось.
Попадья что-то отвечала, но Владимир не мог её расслышать.
Приближаясь, увидел он множество народа — крестьяне и дворовые люди толпились на барском дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор. У сарая стояли две тройки. На крыльце несколько незнакомых людей в мундирных сюртуках, казалось, о чём-то толковали.
— Что это значит? — спросил он сердито у Антона, который бежал ему навстречу.— Это кто такие, и что им надобно?
— Ах батюшка Владимир Андреевич,— отвечал старик, задыхаясь.— Суд приехал. Отдают нас Троекурову, отымают нас от твоей милости!..
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина.
— Отец ты наш,— кричали они, целуя ему руки,— не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, государь, с судом мы управимся, умрём, а не выдадим.-— Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали его.
— Стойте смирно,— сказал он им,— а я с приказными переговорю.
— Переговори, батюшка! — закричали ему из толпы,— да усовести окаянных.
Владимир подошёл к чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове, стоял подбочась и гордо взирал около себя... Исправник, высокий и толстый мужчина лет пятидесяти, с красным лицом и в усах, увидя приближающегося Дубровского, крикнул и произнёс охриплым голосом:
— Итак, я вам повторяю то, что уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кириле Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь г. Шабашкин.— Слушайтесь его во всём, что ни прикажет...
Владимир кипел от негодования.
— Позвольте узнать, что это значит? — спросил он с притворным хладнокровием у весёлого исправника.
— А это то значит,— отвечал замысловатый чиновник,— что мы приехали вводить по владение сего Кирилу Петровича Троекурова и просить иных прочих убираться подобру-поздорову.
— Но вы могли бы, кажется, отнестись ко мне, прежде чем к моим крестьянам,— и объявить помещику отрешение от власти...
— А ты кто такой? — сказал Шабашкин с дерзким взором,— бывший помещик Андрей Гаврилов сын Дубровский волею божиею помре,— мы вас не знаем, да и знать не хотим.
— Владимир Андреевич наш молодой барин,— сказал голос из толпы.
— Кто там смел рот разинуть? — сказал грозно исправник,— какой барин, какой Владимир Андреевич, барин ваш Кирила Петрович Троекуров — слышите ли, олухи.
— Как не так,— сказал тот же голос.
— Да это бунт! —закричал исправник.— Гей, староста, сюда!
Староста выступил вперёд.
— Отыщи сей же час, кто смел со мною разговаривать, я его!
Староста обратился к толпе, спрашивая, кто говорил, но все молчали; вскоре в задних рядах поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и хотел было их уговаривать...
— Да что на него смотреть,— закричали дворовые,— ребята! долой их! — и вся толпа двинулась.
Шабашкин и другие члены поспешно бросились в сени — и заперли за собой дверь.
— Ребята, вязать! — закричал тот же голос,— и толпа стала напирать...
— Стойте,— крикнул Дубровский,— дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать.
Речь молодого Дубровского, его звучный голос и величественный вид произвели желаемое действие. Народ утих, разошёлся; двор опустел. Члены сидели в доме. Наконец Шабашкин тихонько отпер двери, вышел на крыльцо и с унижёнными поклонами стал благодарить Дубровского за его милостивое заступление.
Владимир слушал его с презрением и ничего не отвечал.
— Мы решили,— продолжал заседатель,— с вашего дозволения остаться здесь ночевать; а то уж темно, и ваши мужики могут напасть на нас на дороге. Сделайте такую милость: прикажите постлать нам хоть сена в гостиной; чем свет, мы отправимся восвояси.
— Делайте, что хотите,— отвечал им сухо Дубровский,— я здесь уже не хозяин.
С этим словом он удалился в комнату отца своего и запер за собою дверь.
Задание
Письменно ответьте на вопросы:
а)	Как крестьяне Дубровского отнеслись к решению суда о передаче их Троекурову?
б)	Как вели себя приказные (чиновники) в доме Дубровского?
в)	В чём выразилось негодование и ненависть народа к царским чиновникам?
ГЛАВА VI
«Итак, всё кончено,— сказал он сам себе; — ещё утром имел я угол и кусок хлеба. Завтра должен я буду оставить дом, где я родился, где умер мой отец, виновнику его смерти и моей нищеты», и глаза его неподвижно остановились на портрете его матери. Живописец представил её облокочённою на перилы, в белом утреннем платье, с алой розою в волосах. «И портрет этот достанется врагу моего семейства,— подумал Владимир,— он заброшен будет в кладовую вместе с изломанными стульями или повешен в передней, предмет насмешек и замечаний его псарей,— а в её спальней, в комнате... где умер отец, поселится его приказчик...
Нет, нет! пускай же и ему не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня». Владимир стиснул зубы — страшные мысли рождались в уме его. Голоса подьячих 1 доходили до него— они хозяйничали, требовали то того, то другого, и неприятно развлекали его среди печальных его размышлений. Наконец всё утихло.
Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. Они большею частию состояли из хозяйственных счетов и переписки по разным делам. Владимир разорвал их, не читая. Между ними попался ему пакет с надписью: Письма моей жены. С сильным движением чувства Владимир принялся за них: они писаны были во время Турецкого похода и были адресованы в армию из Кистенёвки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйственные занятия, с нежностью сетовала1 2 на разлуку и призывала его домой, в объятия доброй подруги. В одном из них она изъявляла ему своё беспокойство насчёт здоровья маленького Владимира; в другом она радовалась его ранним способностям и предвидела для него счастливую и блестящую бу-
1 Подьячий — писец и делопроизводитель в канцелярии; помощник дьяка.
2 Сетовала — жаловалась.
дущность. Владимир зачитался и позабыл всё на свете, погрузись душою в мир семейственного счастия, и не заметил, как прошло время; стенные часы пробили одиннадцать. Владимир положил письма, в карман, взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. На столе стояли стаканы, ими опо-рожнённые, и сильный дух рома слышался по всей комнате. Владимир с отвращением прошёл мимо их в переднюю. Двери были заперты; не нашед ключа, Владимир возвратился в залу — ключ лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол; топор блестел у него. И обратясь к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца.
— Зачем ты здесь? — спросил он.
— Ах, Владимир Андреевич, это вы,— отвечал Архип пошепту,— господь помилуй и спаси! Хорошо, что вы шли со свечою! — Владимир глядел на него с изумлением.
— Что ты здесь притаился? — спросил он кузнеца.
— Я хотел... я пришёл... было проведать, все ли дома,— тихо отвечал Архип запинаясь.
— А зачем с тобою топор?
— Топор-то зачем? — Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, озорники — того и гляди...
— Ты пьян, брось топор, поди выспись.
— Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во рту не было... да и пойдёт ли вино на ум,— слыхано ли дело — подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора... Эк они храпят, окаянные— всех бы разом, так и концы в воду.
Дубровский нахмурился.
— Послушай, Архип,— сказал он, немного помолчав,— не дело ты затеял. Не приказные виноваты. Засвети-ка фонарь ты, ступай за мною.
Архип взял свечку из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора; сторож начал бить в чугунную доску; собаки залаяли.
— Кто сторожа? — спросил Дубровский.
— Мы, батюшка,— отвечал тонкий голос,— Василиса да Лукерья.
— Подите по дворам,— сказал им Дубровский,— вас не нужно.
— Шабаш,— промолвил Архип.
•— Спасибо, кормилец,— отвечали бабы и тотчас отправились домой.
Дубровский пошёл далее. Два человека приблизились к нему; они его окликнули — Дубровский узнал голос Антона и Гриши.
—’ Зачем вы не спите? — спросил он их.
— До сна ли нам,— отвечал Антон,— до чего мы дожили, кто бы подумал...
— Тише! — прервал Дубровский,— где Егоровна?
— В барском доме, в своей светёлке,— отвечал Гриша.
— Поди, приведи её сюда, да выведи из дому всех наших людей, чтобы ни одной души в нём не оставалось — кроме приказных,— а ты, Антон, запряги телегу.
Гриша ушёл и через минуту явился с своей матерью. Старуха не раздевалась в эту ночь; кроме приказных, никто в доме не смыкал глаза.
— Все ли здесь? — спросил Дубровский,— не осталось ли кого в доме?
— Никого, кроме подьячих,— отвечал Гриша.
— Давайте сюда сена или соломы,— сказал Дубровский.
Люди побежали в конюшню и возвратились, неся в охапках сено.
— Подложите под крыльцо. Вот так. Ну, ребята, огню!
Архип открыл фонарь — Дубровский зажёг лучину.
— Постой,— сказал он Архипу,— кажется, второпях я запер двери в переднюю, поди скорее отопри их.
Архип побежал в сени — двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: как не так, отопри! — и возвратился к Дубровскому.
Дубровский приблизил лучину, сено вспыхнуло, пламя взвилось — и осветило весь двор.
— Ахти,— жалобно закричала Егоровна.— Владимир Андреевич, что ты делаешь!
— Молчи,— сказал Дубровский.— Ну, дети, прощайте, иду, куда бог поведёт; будьте счастливы с новым вашим господином.
— Отец наш, кормилец,— отвечали люди,— умрём, не оставим тебя, идём с тобою.
Лошади были поданы. Дубровский сел с Гришею в телегу и назначил им место свидания — Кистенёвскую рощу. Антон ударил по лошадям, и они выехали со двора.
Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлей. Стёкла трещали, сыпались, пылающие брёвна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: «горим! помогите! помогите!»
— Как не так,— сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий на пожар.
— Архипушка,— говорила ему Егоровна,— спаси их, окаянных, бог тебя наградит*
— Как не так,— отвечал кузнец.
В сию минуту приказные показались в окно, стараясь выломать двойные рамы. Но тут кровля с треском рухнула, и вопли утихли.
Вскоре вся дворня высыпала на двор. Бабы с криком спешили спасти свою рухлядь, ребятишки прыгали, любуясь на пожар. Искры полетели огненной метелью, избы загорелись.
— Теперь всё ладно,— сказал Архип,— каково горит, а? Чай, из Покровского славно смотреть.
В сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть — со всех сторон окружало её пламя. Бедное животное жалким мяуканьем призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на её отчаяние.
— Чему смеётеся, бесенята? — сказал им сердито кузнец,— бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь,— и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз.
— Ну, ребята, прощайте,— сказал он смущённой дворне,— мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом.
Кузнец ушёл; пожар свирепствовал ещё несколько времени. Наконец унялся, и груды углей без пламени ярко горели в темноте ночи; около них бродили погорелые жители Кистенёвки.
Вопросы и задание
1. Как характеризует Архипа эпизод с кошкой? Какие лучшие черты народа раскрывает автор в образе Архипа?
2. Выучите наизусть отрывок со слов: «Вскоре вся дворня...», кончая словами: ...«полез вниз».
ГЛАВА VII
На другой день весть о пожаре разнеслась по всему околотку. Все толковали о нём с различными догадками и предположениями. Иные уверяли, что люди Дубровского, напившись пьяны на похоронах, зажгли дом из неосторожности, другие обвиняли приказных, подгулявших на новоселии; многие уверяли, что он сам сгорел с земским судом и со всеми дворовыми; некоторые догадывались об истине и утверждали, что виновником сего ужасного бедствия был сам Дубровский, движимый злобой и отчаянием. Троекуров приезжал на другой же день на место пожара
и сам производил следствие. Оказалось, что исправник, заседатель земского суда, стряпчий и писарь, так же как Владимир Дубровский, няня Егоровна, дворовый человек Григорий, кучер Антон и кузнец Архип пропали неизвестно куда. Все дворовые показали, что приказные сгорели в то время, как повалилась кровля; обгорелые кости их были отрыты. Баба Василиса и Лукерья сказали, что Дубровского и Архипа-кузнеца видели они за несколько минут перед пожаром. Кузнец Архип, по всеобщему показанию, был жив и, вероятно, главный, если не единственный виновник пожара. На Дубровском лежали сильные подозрения. Кирила Петрович послал губернатору подробное описание всему происшествию, и новое дело завязалось.
Вскоре другие вести дали другую пищу любопытству и толкам. В** появились разбойники и распространили ужас по всем окрестностям. Меры, принятые против них правительством, оказались недостаточными.
Грабительства, одно другого замечательнее, следовали одно за другим. Не было безопасности ни по дорогам, ни по деревням. Несколько троек, наполненных разбойниками, разъезжали днём по всей губернии, останавливали путешественников и почту, приезжали в сёла, грабили помещичьи дома и предавали их огню. Начальник шайки славился умом, отважностью и каким-то великодушием. Рассказывали о нём чудеса; имя Дубровского было во всех устах, все были уверены, что он, а не кто другой, предводительствовал отважными злодеями. Удивлялись одному — поместия Троекурова были пощажены; разбойники не ограбили у него ни единого сарая, не остановили ни одного воза. С обыкновенной своей надменностью Троекуров приписывал сие исключение страху, который умел он внушить всей губернии, также и отменно хорошей полиции, им заведённой в его деревнях. Сначала соседи смеялись между собою над высокомерием Троекурова и каждый день ожидали, чтоб незваные гости посетили Покровское, где было им чем поживиться, но наконец принуждены были с ним согласиться и сознаться, что и разбойники оказывали ему непонятное уважение... Троекуров торжествовал и при каждой вести о новом грабительстве Дубровского рассыпался в насмешках насчёт губернатора, исправников и ротных командиров, от коих Дубровский уходил всегда невредимо.
Между тем наступило 1-е октября — день храмового праздника в селе Троекурова... Но прежде чем приступим к описанию сего торжества и дальнейших происшествий, мы должны познакомить читателя с лицами, для него новыми или о коих мы слегка только упомянули в начале нашей повести.
Задание
Кратко изложите письменно содержание VI и VII глав по плану:
1)	Решение Дубровского отомстить Троекурову.
2)	Перед пожаром.
3)	Пожар.
4)	После пожара.
Предварительно проделайте такую работу: внимательно читайте текст и выбирайте из него только те слова и выражения, которые нужны, чтобы связно и коротко рассказать о пожаре. Примерно получится так: «Завтра должен я буду оставить дом, где я родился. Пускай же и ему (Троекурову) не достанется печальный дом, из которого он выгоняет меня». Страшные мысли рождались в уме Владимира; (он) взял свечу и вышел из кабинета. В зале приказные спали на полу. Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, топор блестел у него. «Всех бы разом, так и концы в воду» (сказал Архип). «Не дело ты затеял»,— возразил Владимир. И т. д.
Продолжите этот рассказ до конца, запишите его в тетради и потом попытайтесь ещё больше сжать текст: выбросите прямую речь и старайтесь употреблять простые, короткие предложения.
ГЛАВА VIII
...Кирила Петрович выписал из Москвы для своего маленького Саши француза-учителя, который и прибыл в Покровское во время происшествий, нами теперь описываемых.
Сей учитель понравился Кирилу Петровичу своей приятной наружностью и простым обращением. Он представил Кирилу Петровичу свои аттестаты и письмо от одного из родственников Троекурова, у которого четыре года жил он гувернёррм. Кирила Петрович всё это пересмотрел и был недоволен одною молодостью своего француза, не потому, что полагал бы сей любезный недостаток несовместным с терпением и опытностью, столь нужными в несчастном звании учителя, но у него были свои сомнения, которые тотчас и решился ему объяснить. Для сего велел он позвать к себе Машу (Кирила Петрович по-французски не говорил, и она служила ему переводчиком).
— Подойди сюда, Маша: скажи ты этому мусье, что так и быть — принимаю его; только с тем, чтоб он у меня за моими девушками не осмелился волочиться, не то я его, собачьего сына... переведи это ему, Маша.
Маша покраснела и, обратясь к учителю, сказала ему по-французски, что отец её надеется на его скромность и порядочное поведение.
Француз ей поклонился и отвечал, что он надеется заслужить уважение, даже если откажут ему в благосклонности.
Маша слово в слово перевела его ответ.
— Хорошо, хорошо,— сказал Кирила Петрович,— не нужно для него ни благосклонности, ни уважения. Дело его ходить за Сашей и учить грамматике да географии, переведи это ему.
Марья Кириловна смягчила в своём переводе грубые выражения отца, и Кирила Петрович отпустил своего француза во флигель, где назначена была ему комната.
Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для неё род слуги или мастерового, а слуга или мастеровой не казалсячей мужчиною. Она не заметила и впечатления, ею произведённого на м-г 1 Дефоржа, ни его смущения, ни его трепета, ни изменившегося голоса. Несколько дней сряду потом она встречала его довольно часто, не удостаивая большей внимательности. Неожиданным образом получила она о нём совершенно новое понятие.
На дворе у Кирилы Петровича воспитывались обыкновенно несколько медвежат и составляли одну из главных забав покровского помещика. В первой своей молодости медвежата приводимы были ежедневно в гостиную, где Кирила Петрович по целым часам возился с ними, стравливая их с кошками и щенятами. Возмужав, они бывали посажены на цепь, в ожидании настоящей травли. Изредка их выводили пред окна барского дома и подкатывали им порожнюю винную бочку, утыканную гвоздями; медведь обнюхивал её, потом тихонько до неё дотрагивался, колол себе лапы, осердясь толкал её сильнее, и сильнее становилась боль. Он входил в совершенное бешенство, с рёвом бросался на бочку, покамест не отымали у бедного зверя предмета тщетной его ярости. Случалось, что в телегу впрягали пару медведей, волею и неволею сажали в неё гостей и пускали их скакать на волю божию. Но лучшею шуткою почиталась у Кирилы Петровича следующая.
Проголодавшегося медведя запрут, бывало, в пустой комнате, привязав его верёвкою за кольцо, ввинченное в стену. Верёвка была длиною почти во всю комнату, так что один только противоположный угол мог быть безопасным от нападения страшного зверя. Приводили обыкновенно новичка к дверям этой комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную жертву оставляли наедине с косматым пустынником.
1 Сокращённое французское слово: господин.
Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принуждён был иногда целых три часа стоять, прижавшись к стене, и видеть, как разъярённый зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться. Таковы были благородные увеселения русского барина! Несколько дней спустя после приезда учителя Троекуров вспомнил о нём и вознамерился угостить его в медвежьей комнате: для сего, призвав его однажды утром, повёл он его с собою тёмными коридорами; вдруг боковая дверь отворилась — двое слуг вталкивают в неё француза и запирают её на ключ. Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись на задние лапы, пошёл на него... Француз не смутился, не побежал и ждал нападения. Медведь приблизился, Дефорж вынул из кармана маленький пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился. Всё сбежалось — двери отворились — Кирила Петрович вошёл, изумлённый развязкою своей шутки. Кирила Петрович хотел непременно объяснения всему делу — кто предварил Дефоржа о шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный пистолет. Он послал за Машей. Маша прибежала и перевела французу вопросы отца.
— Я не слыхивал о медведе,— отвечал Дефорж,— но я всегда ношу при себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему званию, не могу требовать удовлетворения.
Маша смотрела на него с изумлением и перевела слова его Кириле Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять с него шкуру; потом, обратясь к своим людям, сказал: «Каков молодец! не струсил, ей-богу не струсил». С той минуты он Дефоржа полюбил и не думал уж его пробовать.
Но случай сей произвёл ещё большее впечатление на Марью Кириловну. Воображение её было поражено: она видела мёртвого медведя и Дефоржа, спокойно стоящего над ним и спокойно с нею разговаривающего. Она увидела, что храбрость и гордое самолюбие не исключительно принадлежат одному сословию и с тех пор стала оказывать молодому учителю уважение, которое час от часу становилось внимательнее. Между ними основались некоторые сношения. Маша имела прекрасный голос и большие музыкальные способности. Дефорж вызвался давать ей уроки. После того читателю уж нетрудно догадаться, что Маша в него влюбилась, сама ещё в том себе не признаваясь.
Вопрос и задание
1. Составьте план и расскажите близко к тексту содержание 8-й главы.
2. Какие эпитеты показывают сочувственное отношение Пушкина к жертвам Троекурова?
ТОМ ВТОРОЙ
ГЛАВА IX
Накануне праздника гости начали съезжаться, иные останавливались в господском доме и во флигелях, другие у приказчика, третьи у священника, четвёртые у зажиточных крестьян — конюшни были полны дорожных лошадей, дворы и сараи загромождены разными экипажами. В девять часов утра заблаговестили к обедне, и всё двинулось к новой каменной церкви, построенной Кирилой Петровичем и ежегодно украшаемой его приношениями. Собралось такое множество почётных богомольцев, что простые крестьяне не могли поместиться в церкви и стояли на паперти и в ограде. Обедня не начиналась — ждали Кирилу Петровича. Он приехал в коляске шестернёю и торжественно пошёл на своё место, сопровождаемый Мариею Кириловной. Взоры мужчин и женщин обратились на неё; первые удивлялись её красоте, вторые со вниманием осмотрели её наряд. Началась обедня, домашние певчие пели на клиросе, Кирила Петрович сам подтягивал, молился, не смотря ни направо, ни налево, и с гордым смирением поклонился в землю, когда дьякон громогласно упомянул и о зиждителе храма 1 сего.
Обедня кончилась. Кирила Петрович первый подошёл ко кресту. Все двинулись за ним, потом соседи подошли к нему с почтением. Дамы окружили Машу. Кирила Петрович, выходя из церкви, пригласил всех к себе обедать, сел в коляску и отправился домой. Все поехали вслед за ним. Комнаты наполнились гостями. Поминутно входили новые лица и насилу могли пробраться до хозяина. Барыни сели чинным полукругом, одетые по запоздалой моде, в поношенных и дорогих нарядах, все в жемчугах и бриллиантах, мужчины толпились около икры и водки, с шумным разногласием разговаривая между собою. В зале накрывали стол на восемьдесят приборов. Слуги суетились, расставляли бутылки и графины и прилаживали скатерти. Наконец дворецкий провозгласил: «кушанье поставлено» — и Кирила Петрович пер-
* Зиждитель храма — создатель, строитель церкви,
вый пошёл садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство, барышни стеснились между собою, как робкое стадо козочек, и выбрали себе места одна подле другой. Против них поместились мужчины. На конце стола сел учитель подле маленького Саши.
Слуги стали разносить тарелки по чинам... Звон тарелок и ложек слился с шумным говором гостей. Кирила Петрович весело обозревал свою трапезу1 и вполне наслаждался счастием хлебосола 2. В это время въехала на двор коляска, запряжённая шестью лошадьми.
— Это кто? — спросил хозяин.
— Антон Пафнутьич,— отвечали несколько голосов. Двери отворились, и Антон Пафнутьич Спицын, толстый мужчина лет пятидесяти, с круглым и рябым лицом, украшенным тройным подбородком, ввалился в столовую, кланяясь, улыбаясь и уже собираясь извиниться...
— Прибор сюда,— закричал Кирила Петрович,— милости просим, Антон Пафнутьич, садись да скажи нам, что это значит: не был у моей обедни и к обеду опоздал. Это на тебя не похоже, ты и богомолен, и покушать любишь.
— Виноват,— отвечал Антон Пафнутьич, привязывая салфетку в петлицу горохового кафтана,— виноват, батюшка Кирила Петрович, я было рано пустился в дорогу, да не успел отъехать и десяти вёрст, вдруг шина у переднего колеса пополам — что прикажешь? К счастию, недалеко было от деревни,— пока до неё дотащились, да отыскали кузнеца, да всё кое-как уладили, прошли ровно три часа — делать было нечего. Ехать ближним путём через Кистенёвский лес я не осмелился, а пустился в объезд...
— Эге! — прервал Кирила Петрович,— да ты, знать, не из храброго десятка; чего ты боишься?
— Как чего боюсь, батюшка Кирила Петрович? а Дубров-ского-то; того и гляди попадёшься ему в лапы — он малый не промах, никому не спустит, а с меня, пожалуй, и две шкуры Сдерёт.
— За что же, братец, такое отличие?
— Как за что, батюшка Кирила Петрович? а за тяжбу-то покойника Андрея Гавриловича. Не я ли в удовольствие ваше, т. е. по совести и по справедливости, показал, что Дубровские владеют Кистенёвкою безо всякого на то права, а единственно по снисхождению вашему. И покойник (царство ему небесное) обещал со мною по-свойски переведаться, а сынок, пожалуй.
1 Трапеза — приём пищи, еда.
* Хлебосбл — радушный, гостеприимный хозяин.
сдержит слово батюшкино. Доселе бог миловал,— всего-на-все разграбили у меня анбар, да того и гляди до усадьбы доберутся.
<— Ав усадьбе-то будет им раздолье,— заметил Кирила Петрович,— я чай, красная шкатулочка полным-полна...
— Куда, батюшка Кирила Петрович. Была полна, а нынче совсем опустела.
— Полно врать, Антон Пафнутьич. Знаем мы вас: куда тебе деньги тратить, дома живёшь свинья-свйньёй, никого не принимаешь, своих мужиков обдираешь, знай копишь да и только.
— Вы всё изволите шутить, батюшка Кирила Петрович,— пробормотал с улыбкою Антон Пафнутьич,— а мы, ей-богу, разорились,— и Антон Пафнутьич стал заедать барскую шутку хозяина жирным куском кулебяки.
Кирила Петрович оставил его и обратился к новому исправнику, в первый раз к нему в гости приехавшему и сидящему на другом конце стола, подле учителя.
— А что, поймаете хоть вы Дубровского, господин исправник?
Исправник струсил, поклонился, улыбнулся, заикнулся и произнёс наконец:
— Постараемся, ваше превосходительство.
-—Гм, постараемся. Давно, давно стараются, а проку всё-таки нет. Да, правда, зачем и ловить его. Разбои Дубровского благодать для исправников — разъезды, следствия, подводы, а деньги в карман — как такого благодетеля извести? Не правда ли, г-н исправник?
—- Сущая правда, ваше превосходительство,— отвечал совершенно смутившийся исправник.
Гости захохотали.
— Люблю молодца за искренность,— сказал Кирила Петрович. А жаль покойного вашего исправника Тараса Алексеевича — кабы не сожгли его, так в околотке было бы тише. А что слышно про Дубровского? Где его видели в последний раз?
— У меня, Кирила Петрович,— пропищал толстый дамский голос,— в прошлый вторник обедал он у меня...
Все взоры обратились на Анну Савишну Глобову, довольно простую вдову, всеми любимую за добрый и весёлый нрав. Все с любопытством приготовились услышать её рассказ.
— Надобно знать, что тому три недели послала я приказчика на почту с деньгами для моего Ванюши. Сына я не балую, да не в состоянии баловать, хотя бы и хотела; однако, сами изволите знать: офицеру гвардии нужно содержать себя приличным образом, и я с Ванюшей делюсь как могу своими доходишками. Вот я и послала ему 2000 рублей, хоть Дубровский не раз приходил
мне в голову, да думаю: город близко, всего семь вёрст, авось бог пронесёт. Смотрю: вечером мой приказчик возвращается бледен, оборван и пеш — я так и ахнула — что такое? что с тобою сделалось? Он мне: «Матушка, Анна Савишна, разбойники ограбили; самого чуть не убили — сам Дубровский был тут, хотел повесить меня, да сжалился и отпустил — зато всего обобрал — Отнял и лошадь и телегу». Я обмерла: царь мой небесный, что будет с моим Ванюшею? Делать нечего: написала я сыну письмо, рассказала всё и послала ему своё благословение без гроша денег.
Прошла неделя, другая — вдруг въезжает ко мне на двор коляска. Какой-то генерал просит со мною увидеться; милости просим; входит ко мне человек лет тридцати пяти, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнева *, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича; он-де ехал мимо и не мог не заехать к его вдове, зная, что я тут живу. Я угостила его чем бог послал, разговорились о том, о сём, наконец и о Дубровском — я рассказала ему своё горе. Генерал мой нахмурился. «Это странно,— сказал он,— я слыхал, что Дубровский нападает не на всякого, а на известных богачей, но и тут делится с ними, а не грабит дочиста. А в убийствах никто его не обвиняет, нет ли тут плутни, .прикажите-ка позвать вашего приказчика». Пошли за приказчиком, он явился; только увидел генерала, он так и остолбенел. «Расскажи-ка мне, братец, каким образом Дубровский тебя ограбил, и как он хотел тебя повесить». Приказчик мой задрожал и повалился генералу в ноги.— «Батюшка, виноват — грех попутал — солгал».— «Коля так,— отвечал генерал,— так изволь же рассказать барыне, как всё дело случилось, а я послушаю». Приказчик не мог опомниться. «Ну что же,— продолжал генерал,— рассказывай, где ты встретился с Дубровским?» — «У двух сосен, батюшка, у двух сосен».— «Что же сказал он тебе?» — «Он спросил у меня, чей ты, куда едешь и зачем?» — «Ну, а после?» — «А после потребовал он письмо и деньги».— «Ну?» — «Я отдал ему письмо и деньги».— «А он? Ну, а он?» — «Батюшка, виноват».— «Ну, что ж он сделал?» — «Он возвратил мне деньги и письмо, да сказал: ступай себе с богом — отдай это на почту».— «Ну, а ты?» — «Батюшка, виноват».— «Я с тобою, голубчик, управлюсь,— сказал грозно генерал,— а вы, сударыня, прикажите обыскать сундук этого мошенника и отдайте его мне на руки, а я его проучу. Знайте, что Дубровский сам был гвардейским офицером, он не захо-
1 Я-П. Кульнев (1763—1812)—русский генерал, одержавший ряд блестящих побед во время шведской войны 1808—1809 гг. Был убит во время войны 1812 года.
чет обидеть товарища». Я догадывалась, кто был его превосходительство, нечего мне было с ним толковать. Кучера привязали приказчика к козлам коляски — деньги нашли; генерал у меня отобедал, потом тотчас уехал и увёз с собою приказчика. Приказчика моего нашли на другой день в лесу, привязанного к дубу и ободранного как липку.
Все слушали молча рассказ Анны Савишны, особенно барышни. Многие из них втайне ему доброжелательствовали, видя в нём героя романтического, особенно Марья Кириловна, пылкая мечтательница, напитанная таинственными ужасами Радклиф *.
— И ты, Анна Савишна, полагаешь, что у тебя был сам Дубровский? —- спросил Кирила Петрович.— Очень же ты ошиблась. Не знаю, кто был у тебя в гостях, а только не Дубровский.
— Как, батюшка, не Дубровский? да кто же, как не он, выедет на дорогу и станет останавливать прохожих, да их осматривать?..
— Не знаю, а уж верно не Дубровский. Я помню его ребёнком, не знаю, почернели ль у него волоса, а тогда был он кудрявый белокуренький мальчик, но знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши и что, следственно, ему не тридцать пять лет, а около двадцати трёх.
— Точно так, ваше превосходительство,— провозгласил исправник,— у меня в кармане и приметы Владимира Дубровского. В них точно сказано, что ему от роду двадцать третий год.
— А! — сказал Кирила Петрович,— кстати прочтите-ка, а мы послушаем, не худо нам знать его приметы, авось в глаза попадётся, так не вывернется.
Исправник вынул из кармана довольно замаранный лист бумаги, развернул его с важностью и стал читать нараспев:
«Приметы Владимира Дубровского, составленные по сказкам бывших его дворовых людей.
От роду 23 года, роста среднего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось».
— И только? — сказал Кирила Петрович.
— Только,— отвечал исправник, складывая бумагу.
— Поздравляю, г-н исправник. Ай да бумага! По этим приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем бог тебя свёл. Нечего сказать, умные головушки приказные!
1 Радклиф — английская писательница.
Исправник смиренно положил в карман свою бумагу и молча принялся за гуся с капустой, между тем слуги успели уже несколько раз обойти гостей, наливая каждому его рюмку. Несколько бутылок горского и цимлянского 1 громко были откупорены и приняты благосклонно под именем шампанского, лица начинали рдеть, разговоры становились звонче, несвязнее и веселее.
— Нет,— продолжал Кирила Петрович,— уж не видать нам такого исправника, каков был покойник Тарас Алексеевич! Этот был не промах, не разиня. Жаль, что сожгли молодца, а то бы от него не ушёл ни один человек из всей шайки. Он бы всех до единого переловил — да и сам Дубровский не вывернулся б и не откупился. Тарас Алексеевич деньги с него взять-то бы взял, да и самого не выпустил. Таков был обычай у покойника. Делать нечего, видно, мне вступиться в это дело, да пойти на разбойников с моими домашними. На первый случай отряжу человек двадцать, так они и очистят воровскую рощу; народ не трусливый, каждый в одиночку на медведя ходит — от разбойников не попятятся.
— Здоров ли ваш медведь, батюшка Кирила Петрович? — сказал Антон Пафнутьич, вспомня при сих словах о своём косматом знакомце и о некоторых шутках, коих и он был когда-то жертвою.
— Миша приказал долго жить,— отвечал Кирила Петрович,— умер славною смертью, от руки неприятеля. Вон его победитель,— Кирила Петрович указал на Дефоржа; — выменяй образ моего француза. Он отомстил за твою... с позволения сказать... помнишь?
— Как не помнить,— сказал Антон Пафнутьич, почёсываясь,— очень помню. Так Миша умер — жаль Миши, ей-богу, жаль! какой был забавник! какой умница! эдакого медведя другого не сыщешь. Да зачем мусьё убил его?
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор шёл о его храбрости, спокойно сидел на своём месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
Обед, продолжавшийся около трёх часов, кончился; хозяин положил салфетку на стол, все встали и пошли в гостиную, где ожидал их кофей, карты и продолжение попойки, столь славно начатой в столовой.
1 Горское — кавказское вино. Цимлянское — вино, выделываемое в станице Цимлянской, на Дону.
Вопросы и задания
Подготовьтесь к устной характеристике Троекурова по плану:
1.	Кто был Троекуров и в какое время он жил?
2.	Отношение к Троекурову окружающих:
а)	соседей-помещиков;
б)	губернских чиновников;
в)	крестьян.
3.	Занятия и интересы Троекурова-.
4.	Как проявляются основные черты характера Троекурова (самодурство, деспотизм, высокомерие, грубость):
а)	в его поведении;
б)	в отношении к людям (помещикам, чиновникам, крестьянам, к дочери);
в)	в его речи.
5.	Отношение Пушкина к Троекурову.
ГЛАВА X
Около семи часов вечера некоторые гости хотели ехать, но хозяин, развеселённый пуншем, приказал запереть ворота и объявить, что до следующего утра никого со двора не выпустит. Скоро загремела музыка, двери в залу отворились, и бал завязался. Хозяин и его приближённые сидели в углу, выпивая стакан за стаканом и любуясь весёлостью молодёжи. Старушки играли в карты. Кавалеров, как и везде, где не квартирует какой-нибудь уланской бригады, было менее, нежели дам, все мужчины, годные на то, были завербованы. Учитель между всеми отличался, он танцевал более всех, все барышни выбирали его и находили, что с ним очень ловко вальсировать. Несколько раз кружился он с Марьей Кириловной — и барышни насмешливо за ними примечали. Наконец около полуночи усталый хозяин прекратил танцы, приказал давать ужинать, а сам отправился спать.
Отсутствие Кирилы Петровича придало обществу более свободы и живости; кавалеры осмелились занять места подле дам, девицы смеялись и перешёптывались со своими соседями; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали — словом, ужин был чрезвычайно весел — и оставил по себе много приятных воспоминаний.
Один только человек не участвовал в обшей радости. Антон Пафнутьич сидел пасмурен и молчалив на своём месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно беспокоен. Разговоры о разбойниках волновали его воображение. Мы скоро увидим, что он вмел достаточную причину их опасаться.
Антон Пафнутьич, призывая господа в свидетели в том, что
красная шкатулка его была пуста, не лгал и не согрешал — красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой. Сею только предосторожностью успокаивал он свою недоверчивость ко всем и вечную боязнь. Будучи принуждён остаться ночевать в чужом доме, он боялся, чтоб не отвели ему ночлега где-нибудь в уединённой комнате, куда легко могли забраться воры, он искал глазами надёжного товарища и выбрал, наконец, Дефоржа. Его наружность, обличающая силу, а пуще храбрость, им оказанная при встрече с медведем, о коем бедный Антон Пафнутьич не мог вспомнить без содрогания, решили его выбор. Когда встали изо стола, Антон Пафнутьич стал вертеться около молодого француза, покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с изъяснением.
— Гм, гм, нельзя ли, мусьё, переночевать мне в вашей конурке, потому что изволите видеть...
— Que desire monsieur? 1 — спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись.
— Эк, беда, ты, мусьё, по-русски ещё не выучился. Же ве, муа, ше ву куше 2, понимаешь ли?
— Monsieur, tres volontiers,— отвечал Дефорж,— veuillez don-ner des ordres en consequence3.
Антон Пафнутьич, очень довольный своими сведениями во французском языке, пошёл тотчас распоряжаться.
Гости стали прощаться между собою, и каждый отправился в комнату, ему назначенную. А Антон Пафнутьич пошёл с учителем во флигель. Ночь была тёмная. Дефорж освещал дорогу фонарём. Антон Пафнутьич шёл за ним довольно бодро, прижимая изредка к груди потаённую суму, дабы удостовериться, что деньги его ещё при нём.
Пришед во флигель, учитель засветил свечу, и оба стали раздеваться, между тем Антон Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна и качая головою при сем неутешительном осмотре. Двери запирались одною задвижкою, окна не имели ещё двойных рам. Он попытался было жаловаться на то Де-форжу, но знания его во французском языке были слишком ограничены для столь сложного объяснения; француз его не понял, и Антон Пафнутьич принуждён был оставить свои жалобы. Постели их стояли одна против другой, оба легли, и учитель потушил свечу.
1 Что вам угодно, сударь?
* Я хочу, я у вас спать.
8 Очень охотно, сударь, будьте любезны дать соответствующее распоряжение.
— Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше? 1 — закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом пополам русский глагол тушу на французский лад.— Я не могу дормир 1 2 в потёмках.
Дефорж не понял его восклицания и пожелал ему доброй ночи.
— Проклятый басурман,— проворчал Спицын, закутываясь в одеяло,— нужно ему было свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огня.— Мусье, мусье,— продолжал он,— же ве авек ву парле.3 — Но француз не отвечал и вскоре захрапел.
«Храпит бестия француз,— подумал Антон Пафнутьич,— а мне так сон и в ум нейдёт,— того и гляди воры войдут в открытые двери или влезут в окно — а его, бестию, и пушками не добудишься».
— Мусье, а мусье! — дьявол тебя побери.
Антон Пафнутьич замолчал — усталость и винные пары мало-помалу превозмогли его боязливость,— он стал дремать, и вскоре глубокий сон овладел им совершенно.
Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал, сквозь сон, что кто-то тихонько дёргал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза — и при бледном свете осеннего утра увидел перед собою Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет, а другою отстёгивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер.
— Кесь ке се, мусье, кесь ке се?4 — произнёс он трепещущим голосом.
— Тише, молчать,— отвечал учитель чистым русским языком,— молчать или вы пропали. Я — Дубровский.
ГЛАВА XI
Теперь попросим у читателя позволения объяснить последние происшествия повести нашей предыдущими обстоятельствами, кои не успели мы ещё рассказать.
На станции**, в доме смотрителя, о коем уже мы упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца5 или иностранца, т. е. человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спра
1 Почему вы тушите?
2 Спать.
8 Я хочу с вами разговаривать.
4 Что это значит, сударь, что это значит?
8 Разночинец — человек недворянского происхождения.
шивал себе ни чаю, ни кофию, поглядывал в окно и посвистывал к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.
— Вот бог послал свистуна,— говорила она вполголоса,— эк посвистывает,— чтоб он лопнул, окаянный басурман.
— А что? — сказал смотритель,— что за беда, пускай себе свищет.
— Что за беда? — возразила сердитая супруга,— а разве не знаешь приметы?
— Какой приметы? Что свист деньгу выживает? И! Пахомов-на, у нас что свисти, что нет: а денег всё нет как нет.
— Да отпусти ты его, Сидорыч. Охота тебе его держать. Дай ему лошадей, да провались он к чёрту.
— Подождёт, Пахомовна; на конюшне всего три тройки, четвёртая отдыхает. Того и гляди подоспеют хорошие проезжие, не хочу своею шеей отвечать за француза. Чу, так и есть! вон скачут. Эге-ге, да как шибко; уж не генерал ли?
Коляска остановилась у крыльца. Слуга соскочил с козел, отпер дверцы, и через минуту молодой человек в военной шинели и в белой фуражке вошёл к смотрителю — вслед за ним слуга внёс шкатулку и поставил её на окошко.
— Лошадей,— сказал офицер повелительным голосом.
— Сейчас,— ответил смотритель.— Пожалуйте подорожную
— Нет у меня подорожной. Я еду в сторону... Разве ты меня не узнаёшь?
Смотритель засуетился и кинулся торопить ямщиков. Молодой человек стал расхаживать взад и вперёд по комнате, зашёл за перегородку и спросил тихо у смотрительши: кто такой проезжий.
— Бог его ведает,— отвечала смотрительша,— какой-то француз. Вот уж пять часов как дожидается лошадей да свищет. Надоел, проклятый.
Молодой человек заговорил с проезжим по-французски.
— Куда изволите вы ехать? — спросил он его.
— В ближний город,— отвечал француз,— оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня заглаза в учители. Я думал сегодня быть уже на месте, но г-н смотритель, кажется, судит иначе — в этой земле трудно достать лошадей, г-н офицер.
—- А к кому из здешних помещиков определились вы? — спросил офицер.
1 Подорожная — документ, дававший право на получение почтовых лошадей.
— К г-ну Троекурову,— отвечал француз.
— К Троекурову? Кто такой этот Троекуров?
— Ma foi, monsieur ’... я слыхал о нём мало доброго. Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокий в обращении со своими домашними, что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с учителями (avec les outchitels) он не церемонится и уж двух засек до смерти.
— Помилуйте! и вы решились определиться к такому чудовищу.
— Что ж делать, г-н офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, 3000 р. в год и всё готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать, половину жалованья буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег в пять лет могу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, и тогда bonsoir 1 2, еду в Париж и пускаюсь в коммерческие обороты.
— Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова? — спросил он.
— Никто,— отвечал учитель,— меня он выписал из Москвы через одного из своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать, что я готовился было не в учители, а в кондитеры — но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее.
Офицер задумался.
— Послушайте,— прервал он, обращаясь к французу,— что если бы вместо этой будущности предложили вам 10 000 чистыми деньгами, с тем, чтоб сей же час отправились обратно в Париж?
Француз посмотрел на офицера с изумлением, улыбнулся и покачал головою.
— Лошади готовы,— сказал вошедший смотритель.
Слуга подтвердил то же самое.
— Сейчас,— отвечал офицер,— выдьте вон на минуту.— Смотритель и слуга вышли.— Я не шучу,— продолжал он по-французски.— 10 000 могу я вам дать, мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги.
При сих словах он отпер шкатулку и вынул несколько кип ассигнаций 3.
Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать.
— Моё отсутствие... мои бумаги,— повторял он с изумлением,— вот мои бумаги... но вы шутите: зачем вам мои бумаги?
1 Право, сударь...
2 До свиданья.
3 Ассигнации — бумажные деньги в России (с 1769 по 1843 г.).
— Вам дела нет до этого. Спрашиваю, согласны вы или нет? Француз, всё ещё не веря своим ушам, протянул бумаги свои молодому офицеру, который быстро их пересмотрел.
— Ваш пашпорт... хорошо — письмо рекомендательное, посмотрим. Свидетельство о рождении, прекрасно. Ну вот же вам ваши деньги, отправляйтесь назад. Прощайте...
Француз стоял как вкопанный.
Офицер воротился.
— Я было забыл самое важное: дайте мне честное слово, что всё это останется между нами — честное ваше слово.
— Честное моё слово,— отвечал француз.— Но мои бумаги, что мне делать без них!
— В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам поверят и дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай бог вам скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здоровье.
Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал.
Смотритель смотрел в окошко и, когда коляска уехала, обратился к жене с восклицанием:
— Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский.
Смотрительша опрометью кинулась к окошку, но было уже поздно.— Дубровский был уже далеко. Она принялась бранить мужа:
— Бога ты не боишься, Сидорыч, зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул. Бессовестный ты, право, бессовестный!
Француз стоял как вкопанный. Договор с офицером, деньги, всё казалось ему сновидением. Но кипы ассигнаций были тут, у него в кармане и красноречиво твердили ему о существенности удивительного происшествия.
Он решился нанять лошадей до города. Ямщик повёз его шагом, и ночью дотащился он до города.
Не доезжая до заставы, у которой, вместо часового стояла развалившаяся будка, француз велел остановиться, вылез из брички и пошёл пешком, объяснив знаками ямщику, что бричку и чемодан дарит ему на водку. Ямщик был в таком же изумлении от его щедрости, как и сам француз от предложения Дубровского. Но, заключив из того, что немец сошёл с ума, ямщик поблагодарил его усердным поклоном и, не рассудив за благо въехать в город, отправился в известное ему увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему знаком. Там провёл он целую ночь, а на другой день утром на порожней тройке отправился восвояси — без брички и без чемодана, с пухлым лицом и красными глазами.
Дубровский, овладев бумагами француза, смело явился, как мы уже видели, к Троекурову и поселился в его доме. Каковы ни были его тайные намерения (мы их узнаем после), но в его поведении не оказалось ничего предосудительного. Правда, он мало занимался воспитанием маленького Саши, давал ему полную свободу повесничать 1 и не строго взыскивал за уроки, задаваемые только для формы —• зато с большим прилежанием следовал за музыкальными успехами своей ученицы и часто по целым часам сиживал с нею за фортепьяно. Все любили молодого учителя — Кирила Петрович за его смелое проворство на охоте, Марья Кириловна — за неограниченное усердие и робкую внимательность, Саша — за снисходительность к его шалостям, домашние —- за доброту и за щедрость, по-видимому, несовместную с его состоянием. Сам он, казалось, привязан был ко всему семейству и почитал уже себя членом оного.
Прошло около месяца от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился грозный разбойник, коего имя наводило ужас на всех окрестных владельцев. Всё это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала свои действия и в отсутствии начальника.
Ночуя в одной комнате с человеком, коего он мог почесть личным своим врагом и одним из главных виновников его бедствия, Дубровский не мог удержаться от искушения. Он знал о существовании сумки и решился ею завладеть. Мы видели, как изумил он бедного Антона Пафнутьича неожиданным своим превращением из учителей в разбойники.
В девять часов утра гости, ночевавшие в Покровском, собра-лися один за другим в гостиной, где кипел уже самовар, перед которым в утреннем платье сидела Марья Кириловна, а Кирила Петрович в байковом сюртуке и в туфлях выпивал свою широкую чашку, похожую на полоскательную. Последним явился Антон Пафнутьич; он был так бледен и казался так расстроен, что вид его всех поразил и что Кирила Петрович осведомился о его здоровье. Спицын отвечал безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя, который тут же сидел как ни в чём не бывало. Через несколько минут слуга вошёл и объявил Спицыну, что коляска его готова. Антон Пафнутьич спешил откланяться и, несмотря на увещания хозяина, вышел поспешно из комнаты и тотчас уехал. Не понимали, что с ним сделалось, и Кирила Петрович
Повесничать — бездельничать.
решил, что он объелся. После чаю и прощального завтрака прочие гости начали разъезжаться, вскоре Покровское опустело, и всё вошло в обыкновенный порядок.
Вопрос и задания
1.	Расскажите, как Дубровский попал в дом Троекурова.
2.	Для чего Пушкин переставляет порядок событий в рассказе о жизни молодого Дубровского?
3,	Изложите в последовательном порядке приключения Дубровского после пожара. Напишите план вашего рассказа в повествовательной форме.
ГЛАВА XII
Прошло несколько дней, и не случилось ничего достопримечательного. Жизнь обитателей Покровского была однообразна. Кирила Петрович ежедневно выезжал на охоту; чтение, прогулки и музыкальные уроки занимали Марью Кириловну — особенно музыкальные уроки. Она начинала понимать собственное сердце и признавалась с невольной досадой, что оно не было равнодушно к достоинствам молодого француза. Он, с своей стороны, не выходил из пределов почтения и строгой пристойности, и тем успокаивал её гордость и боязливые сомнения. Она с большей и большей доверчивостью предавалась увлекательной привычке. Она скучала без Дефоржа, в его присутствии поминутно занималась им, обо всем хотела знать его мнение и всегда с ним соглашалась. Может быть, она не была ещё влюблена, но при первом случайном препятствии или внезапном гонении судьбы пламя страсти должно было вспыхнуть в её сердце.
Однажды, пришед в залу, где ожидал её учитель, Марья Ки-риловна с изумлением заметила смущение на бледном его лице. Она открыла фортепьяно, пропела несколько нот, но Дубровский под предлогом головной боли извинился, прервал урок и, закрывая ноты, подал ей украдкою записку. Марья Кириловна, не успев одуматься, приняла её и раскаялась в ту же минуту, но Дубровского не было уже в зале. Марья Кириловна пошла в свою комнату, развернула записку и прочла следующее:
«Будьте сегодня в семь часов в беседке у ручья. Мне необходимо с вами говорить».
Любопытство её было сильно возбуждено. Она давно ожидала признания, желая и опасаясь его. Ей приятно было бы услышать подтверждение того, о чём она догадывалась, но она чувствовала, что ей было бы неприлично слышать такое объяснение от человека, который по состоянию своему не мог надеяться ког
да-нибудь получить её руку. Она решилась идти на свидание, но колебалась в одном: каким образом примет она признание учителя, с аристократическим ли негодованием, с увещаниями ли дружбы, с весёлыми шутками или с безмолвным участием. Между тем она поминутно поглядывала на часы. Смеркалось, подали свечи, Кирила Петрович сел играть в бостон 1 с приезжими соседями; столовые часы пробили третью четверть седьмого — и Марья Кириловна тихонько вышла на крыльцо, огляделась во все стороны и побежала в сад.
Ночь была темна, небо покрыто тучами — в двух шагах от себя нельзя было ничего видеть, но Марья Кириловна шла в темноте по знакомым дорожкам и через минуту очутилась у беседки; тут остановилась она, дабы перевести дух и явиться перед Дефоржем с видом равнодушным и неторопливым. Но Дефорж стоял уже перед нею.
— Благодарю вас,— сказал он ей тихим и печальным голосом,— что вы не отказали мне в моей просьбе. Я был бы в отчаянии, если бы вы на то не согласились.
Марья Кириловна отвечала заготовленной фразой:
— Надеюсь, что вы не заставите меня раскаяться в моей снисходительности.
Он молчал и, казалось, собирался с духом.
—	Обстоятельства требуют... я должен вас оставить,— сказал он наконец,— вы скоро, может быть, услышите... Но перед разлукой я должен с вами объясниться...
Марья Кириловна не отвечала ничего. В этих словах видела она предисловие к ожидаемому признанию.
—	Я не то, что вы предполагаете,— продолжал он, потупя голову,— я не француз Дефорж, я Дубровский.
Марья Кириловна вскрикнула.
—	- Не бойтесь, ради бога, вы не должны бояться моего имени. Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба, выгнал из отеческого дома и послал грабить на больших дорогах. Но вам не надобно меня бояться — ни за себя, ни за него. Всё кончено. Я ему простил. Послушайте, вы спасли его. Первый мой кровавый подвиг должен был свершиться над ним. Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пресечь ему все пути к бегству — в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце моё смирилось,— я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию. Я отказался от мщения, как от безумства. Целые
1 Бостон — здесь: название карточной игры.
дни я бродил около садов Покровского в надежде увидеть издали ваше белое платье. В ваших неосторожных прогулках я следовал за вами, прокрадываясь от куста к кусту, счастливый мыслию, что вас охраняю, что для вас нет опасности там, где я присутствую тайно. Наконец, случай представился. Я поселился в вашем доме. Эти три недели были для меня днями счастия — их воспоминание будет отрадою печальной моей жизни... Сегодня я получил известие, после которого мне невозможно долее здесь оставаться. Я расстаюсь с вами сегодня... сей же час... Но прежде я должен был вам открыться, чтоб вы не проклинали меня, не презирали. Думайте иногда о Дубровском. Знайте, что он рождён был для иного назначения, что душа его умела вас любить, что никогда...
Тут раздался лёгкий свист — и Дубровский умолк... Он схватил её руку и приложил к пылающим устам. Свист повторился.
— Простите,— сказал Дубровский,— меня зовут, минута может погубить меня.
Он отошёл, Марья Кириловна стояла неподвижно. Дубровский воротился и снова взял её руку.
— Если когда-нибудь,— сказал он ей нежным и трогательным голосом,— если когда-нибудь несчастие вас постигнет и вы ни от кого не будете ждать ни помощи, ни покровительства, в таком случае обещаетесь ли вы прибегнуть ко мне, требовать от меня всего — для вашего спасения? Обещаетесь ли вы не отвергнуть моей преданности?
Марья Кириловна плакала молча. Свист раздался в третий раз.
— Вы меня губите! — закричал Дубровский,— Я не оставлю вас, пока не дадите мне ответа — обещаетесь ли вы или нет?
— Обещаюсь,— прошептала бедная красавица.
Взволнованная свиданием с Дубровским, Марья Кириловна возвращалась из сада. Ей показалось, что все люди разбегались — дом был в движении, на дворе было много народа, у крыльца стояла тройка — издали услышала она голос Кирилы Петровича и спешила войти в комнаты, опасаясь, чтоб отсутствие её не было замечено. В зале встретил её Кирила Петрович, гости окружили исправника, нашего знакомца, и осыпали его вопросами. Исправник в дорожном платье, вооружённый с ног до головы, отвечал им с видом таинственным и суетливым.
— Где ты была, Маша? — спросил Кирила Петрович,— не встретила ли ты m-г Дефоржа?
Маша насилу могла отвечать отрицательно.
— Вообрази,— продолжал Кирила Петрович,— исправник приехал его схватить и уверяет меня, что это сам Дубровский.
— Все приметы, ваше превосходительство,— сказал почтительно исправник.
— Эх, братец, — прервал Кирила Петрович, — убирайся, знаешь куда со своими приметами. Я тебе моего француза не выдам, покамест сам не разберу дела. Как можно верить на слово Антону Пафнутьичу, трусу и лгуну: ему пригрезилось, что учитель хотел ограбить его. Зачем он в то же утро не сказал мне о том ни слова?
— Француз застращал его, ваше превосходительство,— отвечал исправник,— и взял с него клятву молчать...
— Враньё,— решил Кирила Петрович,— сейчас я всё выведу на чистую воду. Где же учитель?—спросил он у вошедшего слуги.
— Нигде не найдут-с,— отвечал слуга.
— Так сыскать его! — закричал Троекуров, начинающий сомневаться.— Покажи мне твои хвалёные приметы,— сказал он исправнику, который тотчас и подал ему бумагу.
— Гм, гм, двадцать три года... Оно так, да это ещё ничего не доказывает. Что ж учитель?
— Не найдут-с,— был опять ответ.
Кирила Петрович начинал беспокоиться. Марья Кириловна была ни жива ни мертва.
— Ты бледна, Маша,— заметил ей отец,— тебя перепугали.
— Нет, папенька,— отвечала Маша,— у меня голова болит.
— Поди, Маша, в свою комнату и не беспокойся.— Маша поцеловала у него руку и ушла скорее в свою комнату, там она бросилась на постелю и зарыдала в истерическом припадке. Служанки сбежались, раздели её, насилу успели её успокоить холодной водой и всевозможными спиртами — её уложили, и она впала в усыпление.
Между тем француза не находили. Кирила Петрович ходил взад и вперёд по зале, грозно насвистывая «Гром победы раздавайся». Гости шептались между собою, исправник казался в дураках — француза не нашли. Вероятно, он успел скрыться, быв предупреждён. Но кем и как — это оставалось тайною.
Било одиннадцать, и никто не думал о сне. Наконец Кирила Петрович сказал сердито исправнику:
— Ну что? ведь не до свету ж тебе здесь оставаться, дом мой не харчевня, не с твоим проворством, братец, поймать Дубровского, если уж это Дубровский. Отправляйся-ка восвояси, да вперёд будь расторопнее. Да и вам пора домой,— продолжал он, обратясь к гостям.— Велите закладывать — а я хочу спать.
Так немилостиво расстался Троекуров со своими гостями!
Прошло несколько времени без всякого замечательного случая. Но в начале следующего лета произошло много перемен в семейном быту Кирила Петровича.
В тридцати верстах от него находилось богатое поместие князя Верейского. Князь долгое время находился в чужих краях, всем имением его управлял отставной майор, и никакого сношения не существовало между Покровским и Арбатовым. Но в конце мая месяца князь возвратился из-за границы и приехал в свою деревню, которой отроду ещё не видал. Привыкнув к рассеянности, он не мог вынести уединения и на третий день по своём приезде отправился обедать к Троекурову, с которым был некогда знаком.
Князю было около пятидесяти лет, но он казался гораздо старее. Излишества всякого рода изнурили его здоровие и положили на нём свою неизгладимую печать. Несмотря на то наружность его была приятна, замечательна, а привычка быть всегда в обществе придавала ему некоторую любезность, особенно с женщинами. Он имел непрестанную нужду в рассеянии и непрестанно скучал. Кирила Петрович был чрезвычайно доволен его посещением, приняв оное знаком уважения от человека, знающего свет; он по обыкновению своему стал угощать его смотром своих заведений и повёл на псарный двор. Но князь чуть не за-дохся в собачьей атмосфере и спешил выйти вон, зажимая нос платком, опрысканным духами. Старинный сад с его стрижеными липами, четвероугольным прудом и правильными аллеями ему не понравился; он любил английские сады и так называемую природу, но хвалил и восхищался; слуга пришёл доложить, чтр кушание поставлено. Они пошли обедать. Князь прихрамывал, устав от своей прогулки и уже раскаиваясь в своём посещении.
Но в зале встретила их Марья Кириловна, и старый волокита был поражён её красотой. Троекуров посадил гостя подле её. Князь был оживлён её присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь её внимание любопытными своими рассказами. После обеда Кирила Петрович предложил ехать верхом, но князь извинился, указывая на свои бархатные сапоги — и шутя над своею подагрой — он предпочёл прогулку в линейке, с тем чтоб не разлучаться с милою своей соседкою. Линейку заложили. Старики и красавица сели втроём и поехали. Разговор не прерывался. Марья Кириловна с удовольствием слушала льстивые и весёлые приветствия светского человека, как вдруг Верейский, обратясь к Кирилу Петровичу, спросил у него, что значит это
погорелое строение и ему ли оно принадлежит?..— Кирила Петрович нахмурился; воспоминания, возбуждаемые в нём погорелой усадьбою, были ему неприятны. Он отвечал, что земля теперь его и что прежде принадлежала она Дубровскому.
— Дубровскому,— повторил Верейский,— как, этому славному разбойнику?
— Отцу его,— отвечал Троекуров,— да и отец-то был порядочный разбойник.
— Куда же девался наш Ринальдо *? Жив ли он, схвачен ли он?
— И жив и на воле — и покамест у нас будут исправники заодно с ворами, до тех пор не будет он пойман; кстати, князь, Дубровский побывал ведь у тебя в Арбатове?
— Да, в прошлом году он, кажется, что-то сжёг или разграбил... Не правда ли, Марья Кириловна, что было бы любопытно познакомиться покороче с этим романтическим героем?
— Чего любопытно! — сказал Троекуров,— она знакома с ним — он целые три недели учил её музыке, да слава богу не взял ничего за уроки.
Тут Кирила Петрович начал рассказывать повесть о своём французе-учителе. Марья Кириловна сидела как на иголках. Верейский выслушал с глубоким вниманием, нашёл всё это очень странным и переменил разговор. Возвратясь, он велел подавать свою карету, и, несмотря на усиленные просьбы Кирила Петровича остаться ночевать, уехал тотчас после чаю. Но прежде просил Кирила Петровича приехать к нему в гости с Марьей Кирилов-ной, и гордый Троекуров обещался, ибо, взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды и 3000 душ родового имения, он до некоторой степени почитал князя Верейского себе равным.
Два дня спустя после сего посещения Кирила Петрович отправился с дочерью в гости к князю Верейскому. Подъезжая к Арбатову, он не мог не любоваться чистыми и весёлыми избами крестьян и каменным господским домом, выстроенным во вкусе английских замков. Перед домом расстилался густо-зелёный луг, на коем паслись швейцарские коровы, звеня своими колокольчиками. Пространный парк окружал дом со всех сторон. Хозяин встретил гостей у крыльца и подал руку молодой красавице. Они вошли в великолепную залу, где стол был накрыт на три прибора. Князь подвёл гостей к окну, и им открылся прелестный вид. Волга протекала перед окнами, по ней шли нагружённые баржи под натянутыми парусами и мелькали рыбачьи лодки,
1 Ринальдо Ринальдйни — легендарный разбойник, ставший героем многих романов.
столь выразительно прозванные душегубками. За рекою тянулись холмы и поля, несколько деревень оживляли окрестность. Потом они занялись рассмотрением галереи картин, купленных князем в чужих краях. Князь объяснял Марье Кириловне их различное содержание, историю живописцев, указывал на достоинства и недостатки. Он говорил о картинах не на условленном языке педантического знатока *, а с чувством и воображением. Марья Кириловна слушала его с удовольствием. Пошли за стол. Троекуров отдал полную справедливость винам своего Амфитриона 1 2 и искусству его повара, а Марья Кириловна не чувствовала ни малейшего замешательства или принуждения в беседе с человеком, которого видела она только во второй раз отроду. После обеда хозяин предложил гостям пойти в сад. Они пили кофей в беседке на берегу широкого озера, усеянного островами. Вдруг раздалась духовая музыка, и шестивесельная лодка причалила к самой беседке. Они поехали по озеру, около островов, посещали некоторые из них — на одном находили мраморную статую, на другом уединённую пещеру, на третьем памятник с таинственной надписью, возбуждавшей в Марье Кириловне девическое любопытство, не вполне удовлетворённое учтивыми недомолвками князя. Время прошло незаметно, начало смеркаться. Князь под предлогом свежести и росы спешил возвратиться домой; самовар их ожидал. Князь просил Марью Кириловну хозяйничать в доме старого холостяка. Она разливала чай, слушая неистощимые рассказы любезного говоруна; вдруг раздался выстрел — и ракета осветила небо. Князь подал Марье Кириловне шаль и позвал её и Троекурова на балкон. Перед домом в темноте разноцветные огни вспыхнули, завертелись, поднялись вверх колосьями, пальмами,- фонтанами, посыпались дождём, звёздами, угасали и снова вспыхивали. Марья Кириловна веселилась как дитя. Князь Верейский радовался её восхищению, а Троекуров был чрезвычайно им доволен, ибо принимал tons les frais 3 князя, как знаки уважения и желания ему угодить.
Ужин в своём достоинстве ничем не уступал обеду. Гости отправились в комнаты, для них отведённые, и на другой день поутру расстались с любезным хозяином, дав друг другу обещание вскоре снова увидеться.
1 Педантический знаток — человек, слепо следующий установившимся правилам, взглядам.
2 Амфитрион — гостеприимный, радушный хозяин (по имени фивского царя Амфитриона).
3 Все расходы.
Марья Кириловна сидела в своей комнате, вышивая в пяльцах перед открытым окошком. Под её иглой канва повторяла безошибочно узоры подлинника, несмотря на то её мысли не следовали за работой, они были далеко.
Вдруг в окошко тихонько протянулась рука — кто-то положил на пяльцы письмо и скрылся, прежде чем Марья Кириловна успела образумиться. В это самое время слуга к ней вошёл и позвал её к Кирилу Петровичу. Она с трепетом спрятала письмо за косынку и поспешила к отцу— в кабинет.
Кирила Петрович был не один. Князь Верейский сидел у него. При появлении Марьи Кириловны князь встал и молча поклонился ей с замешательством для него необыкновенным.
— Подойди сюда, Маша,— сказал Кирила Петрович,— скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует. Вот тебе жених, князь тебя сватает.
Маша остолбенела, смертная бледность покрыла её лицо. Она молчала. Князь к ней подошёл, взял её руку и с видом тронутым спросил: согласна ли она сделать его счастие. Маша молчала.
— Согласна, конечно, согласна,— сказал Кирила Петрович,— но знаешь, князь: девушке трудно выговорить это слово. Ну, дети, поцелуйтесь и будьте счастливы.
Маша стояла неподвижно, старый князь поцеловал её руку, вдруг слёзы побежали по её бледному лицу. Князь слегка нахмурился.
— Пошла, пошла, пошла,— сказал Кирила Петрович,— осуши свои слёзы и воротись к нам веселёшенька. Они все плачут при помолвке,— продолжал он, обратясь к Верейскому,— это у них уж так заведено... Теперь, князь, поговорим о деле, т. е. о приданом.
Марья Кириловна жадно воспользовалась позволением удалиться. Она побежала в свою комнату, заперлась и дала волю своим слезам, воображая себя женою старого князя; он вдруг показался ей отвратительным и ненавистным — брак пугал её, как плаха, как могила... «Нет, нет,— повторяла она в отчаянии,— лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского». Тут она вспомнила о письме и жадно бросилась его читать, предчувствуя, что оно было от него. В самом деле оно было писано им и заключало только следующие слова:
«Вечером в 10 часов на прежнем месте».
Луна сияла, июльская ночь была тиха, изредка подымался ветерок, и лёгкий шорох пробегал по всему саду.
Как лёгкая тень, молодая красавица приблизилась к месту назначенного свидания. Ещё никого не было видно, вдруг из-за беседки очутился Дубровский перед нею.
— Я всё знаю,— сказал он тихим и печальным голосом.— Вспомните ваше обещание.
— Вы предлагаете мне своё покровительство,— ответила Маша,— но не сердитесь — оно пугает меня. Каким образом окажете вы мне помощь?
— Я бы мог избавить вас от ненавистного человека.
— Ради бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если вы меня любите — я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса...
— Я не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях. Но как же спасу вас от жестокого отца?
— Ещё есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он упрям, но он так меня любит.
— Не надейтесь попустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда они идут замуж не по страсти, а из благоразумного расчёта; что если возьмёт он себе в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих; если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа...
— Тогда, тогда делать нечего, явитесь за мною — я буду вашей женою.
Дубровский затрепетал — бледное лицо покрылось багровым румянцем и в ту же минуту стало бледнее прежнего. Он долго молчал, потупя голову.
— Соберитесь с всеми силами души, умоляйте отца, бросьтесь к его ногам: представьте ему весь ужас будущего, вашу молодость, увядающую близ хилого и развратного старика, решитесь на жестокое объяснение: скажите, что если он останется неумолим, то... то вы найдёте ужасную защиту... скажите, что богатство не доставит вам ни одной минуты счастия; роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение; не отставайте от него, не пугайтесь ни его гнева, ни угроз — пока останется хоть тень надежды, ради бога, не отставайте. Если ж не будет уже другого средства...
Тут Дубровский закрыл лицо руками, он, казалось, задыхался, Маша плакала...
Время летело.
—	Пора,— сказала наконец Маша. Дубровский как будто очнулся от усыпления. Он взял её руку и надел ей на палец кольцо.
— Если решитесь прибегнуть ко мне,— сказал ой,— то принесите кольцо сюда, опустите его в дупло этого дуба — и я буду знать, что делать.
Дубровский поцеловал её руку и скрылся между деревьями.
ГЛАВА XVI
Сватовство князя Верейского не было уже тайною для соседства. Кирила Петрович принимал поздравления, свадьба готовилась. Маша день ото дня отлагала решительное объявление. Между тем обращение её со старым женихом было холодно и принуждённо. Князь о том не заботился. Он о любви не хлопотал, довольный её безмолвным согласием.
Но время шло. Маша наконец решилась действовать и написала письмо князю Верейскому; она старалась возбудить в его сердце чувство великодушия, откровенно признавалась, что не имела к нему ни малейшей привязанности, умоляла его отказаться от её руки и самому защитить её от власти родителя. Она тихонько вручила письмо князю Верейскому, тот прочёл его наедине и нимало не был тронут откровенностию своей невесты. Напротив, он увидел необходимость ускорить свадьбу и для того почёл нужным показать письмо будущему тестю.
Кирила Петрович взбесился; насилу князь мог уговорить его не показывать Маше и виду, что он уведомлён о её письме. Кирила Петрович согласился ей о том не говорить, но решился не тратить времени и назначил быть свадьбе на другой же день. Князь нашёл сие весьма благоразумным, пошёл к своей невесте, сказал ей, что письмо его очень опечалило, но что он надеется со временем заслужить её привязанность, что мысль её лишиться слишком для него тяжела и что он не в силах согласиться на свой смертный приговор. Засим он почтительно поцеловал её руку и уехал, не сказав ей ни слова о решении Кирила Петровича.
Но едва успел он выехать со двора, как отец её вошёл и наг прямик велел ей быть готовой на завтрашний день. Марья Кириловна, уже взволнованная объяснением князя Верейского, залилась слезами и бросилась к ногам отца.
—	Папенька,— закричала она жалобным голосом,— папенька, не губите меня, я не люблю князя, я не хочу быть его женою...
—	Это что значит,— сказал грозно Кирила Петрович,— до сих пор ты молчала и была согласна, а теперь, когда всё решено, 190
ты вздумала капризничать и отрекаться. Не изволь дурачиться; этим со мною ты ничего не выиграешь.
1— Не губите меня,— повторяла бедная Маша,— за что гоните меня от себя прочь и отдаёте человеку нелюбимому, разве я вам надоела, я хочу остаться с вами по-прежнему. Папенька, вам без меня будет грустно, ещё грустнее, когда подумаете, что я несчастлива; папенька, не принуждайте меня, я не хочу идти замуж...
Кирила Петрович был тронут, но скрыл своё смущение и, оттолкнув её, сказал сурово:
— Всё это вздор, слышишь ли. Я знаю лучше твоего, что нужно для твоего счастия. Слёзы тебе не помогут, послезавтра будет твоя свадьба.
— Послезавтра,— вскрикнула Маша,— боже мой! Нет, нет, невозможно, этому не быть. Папенька, послушайте, если уже вы решились погубить меня, то я найду защитника, о котором вы и не думаете, вы увидите, вы ужаснётесь, до чего вы меня довели.
— Что? что? — сказал Троекуров,— угрозы! мне угрозы, дерзкая девчонка! —Да знаешь ли ты, что я с тобою сделаю то, чего ты и не воображаешь. Ты смеешь меня стращать защитником. Посмотрим, кто будет этот защитник.
— Владимир Дубровский,— отвечала Маша в отчаянии.
Кирила Петрович подумал, что она сошла с ума, и глядел на неё с изумлением.
— Добро,— сказал он ей после некоторого молчания,— жди себе кого хочешь в избавители, а покамест сиди в этой комнате, ты из неё не выдешь до самой свадьбы.— С этим словом Кирила Петрович вышел и запер за собою дверь.
Долго плакала бедная девушка, воображая всё, что ожидало её, но бурное объяснение облегчило её душу, и она спокойнее могла рассуждать о своей участи и о том, что надлежало ей делать. Главное было для неё: избавиться от ненавистного брака; участь супруги разбойника казалась для неё раем в сравнении со жребием, ей уготовленным. Она взглянула на кольцо, оставленное ей Дубровским. Пламенно желала она с ним увидеться наедине и ещё раз перед решительной минутой долго посоветоваться. Предчувствие сказывало ей, что вечером найдёт она Дубровского в саду близ беседки; она решилась пойти ожидать его там, как только станет смеркаться. Смеркалось. Маша приготовилась, но дверь её заперта на ключ. Горничная отвечала ей из-за двери, что Кирила Петрович не приказал её выпускать. Она была под арестом. Глубоко оскорблённая, она села под окошко и до глубокой ночи сидела не раздеваясь, неподвижно глядя на
тёмное небо. На рассвете она задремала, но тонкий сон её был встревожен печальными видениями, и лучи восходящего солнца уже разбудили её.
ГЛАВА XVII
Она проснулась, и с первой мыслью представился ей весь ужас её положения. Она позвонила, девка вошла и на вопросы её отвечала, что Кирила Петрович вечером ездил в Арбатове и возвратился поздно, что он дал строгое приказание не выпускать её из её комнаты и смотреть за тем, чтоб никто с нею не говорил, что, впрочем, не видно никаких особенных приготовлений к свадьбе, кроме того, что велено было попу не отлучаться из деревни ни под каким предлогом. После сих известий девка оставила Марью Кириловну и снова заперла двери.
Её слова ожесточили молодую затворницу; голова её кипела, кровь волновалась; она решилась дать знать обо всём Дубровскому и стала искать способа отправить кольцо в дупло заветного дуба. В это время камушек ударился в окно её, стекло зазвенело, и Марья Кириловна взглянула на двор и увидела маленького Сашу, делающего ей тайные знаки. Она знала его привязанность и обрадовалась ему. Она отворила окно.
— Здравствуй, Саша,— сказала она,— зачем ты меня зовёшь?
— Я пришёл, сестрица, узнать от вас, не надобно ли вам чего-нибудь. Папенька сердит и запретил всему дому вас слушаться, но велите мне сделать, что вам угодно, и я для вас всё сделаю.
— Спасибо, милый мой Сашенька, слушай: ты знаешь старый дуб с дуплом, что у беседки?
— Знаю, сестрица.
— Так если ты меня любишь, сбегай туда поскорей и положи в дупло вот это кольцо, да смотри же, чтоб никто тебя не видал.
С этим словом она бросила ему кольцо и заперла окошко.
Мальчик поднял кольцо, во весь дух пустился бежать и в три минуты очутился у заветного дерева. Тут он остановился, задыхаясь, оглянулся во все стороны и положил колечко в дупло. Окончив дело благополучно, хотел он тот же час донести о том Марье Кириловне, как вдруг рыжий и косой оборванный мальчишка мелькнул из-за беседки, кинулся к дубу и запустил руку в дупло. Саша быстрее белки бросился к нему и зацепился за его обеими руками.
— Что ты здесь делаешь? — сказал Он грозно.
— Тебе какое дело?отвечал мальчишка, стараясь от него освободиться.
— Оставь это кольцо, рыжий заяц,— кричал Саша,— или я проучу тебя по-свойски.
Вместо ответа тот ударил его кулаком по лицу, но Саша его не выпустил и закричал во всё горло:
— Воры, воры! сюда, сюда...
Мальчишка силился от него отделаться. Он был, по-видимому, двумя годами старее Саши и гораздо его сильнее, но Саша
был увёртливее. Они боролись несколько минут, наконец рыжий мальчик одолел. Он повалил Сашу наземь и схватил его за горло.
Но в это время сильная рука вцепилась в его рыжие и щетинистые волосы, и садовник Степан приподнял его на пол-аршина от земли...
— Ах ты, рыжая бестия,— говорил садовник,— да как ты смеешь бить маленького барина...
Саша успел вскочить и оправиться.
— Ты меня схватил под силки,— сказал он,— а то бы никогда меня не повалил. Отдай сейчас кольцо и убирайся.
— Как не так,— отвечал рыжий и вдруг, перевернувшись на одном месте, освободил свои щетины от руки Степановой.
Тут он пустился было бежать, но Саша догнал его, толкнул в спину, и мальчишка упал со всех ног; садовник снова его схватил и связал кушаком.
— Отдай кольцо! — кричал Саша.
— Погоди, барин,— сказал Степан,— мы сведём его на расправу к приказчику.
Садовник повёл пленника на барский двор, а Саша его сопровождал, с беспокойством поглядывая на свои шаровары, разорванные и замаранные зеленью. Вдруг все трое очутились перед Кирилом Петровичем, идущим осматривать свою конюшню.
— Это что? — спросил он Степана.
Степан в коротких словах описал всё происшествие.
Кирила Петрович выслушал его со вниманием.
— Ты, повеса,— сказал он, обратясь к Саше,— за что ты с ним связался?
— Он украл из дупла кольцо, папенька, прикажите отдать кольцо.
— Какое кольцо, из какою дупла?
— Да мне Марья Кириловна... да то кольцо...
Саша смутился, спутался. Кирила Петрович нахмурился и сказал, качая головою:
— Тут замешалась Марья Кириловна. Признавайся во всём или так отдеру тебя розгою, что ты и своих не узнаешь.
— Ей-богу, папенька, я, папенька... Мне Марья Кириловна ничего не приказывала, папенька.
— Степан, ступай-ка да срежь мне хорошенькую свежую берёзовую розгу...
— Постойте, папенька,— я всё вам расскажу. Я сегодня бегал по двору, а сестрица Марья Кириловна открыла окошко, и я подбежал, и сестрица не нарочно уронила кольцо, а я спрятал его в дупло, и — и... этот рыжий мальчишка хотел кольцо украсть.
— Не нарочно уронила, а ты хотел спрятать... Степан, ступай за розгами.
— Папенька, погодите, я всё расскажу. Сестрица Марья Кириловна велела мне сбегать к дубу и положить кольцо в дупло, я и сбегал и положил,— а этот скверный мальчик...
Кирила Петрович обратился к скверному мальчику и спросил его грозно:
— Чей ты?
— Я дворовый человек господ Дубровских,— отвечал рыжий мальчик.
Лицо Кирила Петровича омрачилось.
—• Ты, кажется, меня господином не признаёшь, добро,— отвечал он.— А что ты делал в моём саду?
— Малину крал,— отвечал мальчик с большим равнодушием.
— Ага, слуга в барина: каков поп, таков и приход, а малина разве растёт у меня на дубах?
Мальчик ничего не отвечал.
— Папенька, прикажите ему отдать кольцо,— сказал Саша.
— Молчи, Александр,— отвечал Кирила Петрович,— не забудь, что я собираюсь с тобою разделаться. Ступай в свою комнату. Ты, косой, ты мне кажешься малый не промах.— Отдай кольцо и ступай домой.
Мальчик разжал кулак и показал, что в его руке не было ничего.
— Если ты мне во всём признаешься, так я тебя не высеку, дам ещё пятак на орехи. Не то я с тобою сделаю то, чего ты не ожидаешь. Ну!
Мальчик не отвечал ни слова и стоял, потупя голову и приняв на себя вид настоящего дурачка.
— Добро,— сказал Кирила Петрович,— запереть его куда-нибудь, да смотреть, чтоб он не убежал, или со всего дома шкуру спущу.
Степан отвёл мальчишку на голубятню, запер его там и приставил смотреть за ним старую птичницу Агафию.
— Сейчас ехать в город за исправником,— сказал Кирила Петрович, проводив мальчика глазами,— да как можно скорее.
«Тут нет никакого сомнения. Она сохранила сношения с проклятым Дубровским. Но ужели и в самом деле она звала его на помощь? — думал Кирила Петрович, расхаживая по комнате и сердито насвистывая Гром победы.— Может быть, я наконец нашёл на его горячие следы, и он от нас не увернётся. Мы воспользуемся этим случаем. Чу! колокольчик, слава богу, это исправник».
— Гей, привести сюда мальчишку пойманного.
Между тем тележка въехала на двор и знакомый уже нам исправник вошёл в комнату весь запылённый.
— Славная весть,— сказал ему Кирила Петрович,— я поймал Дубровского.
— Слава богу, ваше превосходительство,— сказал исправник с видом обрадованным,— где же он?
— То есть не Дубровского, а одного из его шайки. Сейчас его приведут. Он пособит нам поймать самого атамана. Вот его и привели.
Исправник, ожидавший грозного разбойника, был изумлён, увидев тринадцатилетнего мальчика, довольно слабой наруж
ности. Он с недоумением обратился к Кирилу Петровичу и ждал объяснения. Кирила Петрович стал тут же рассказывать утреннее происшествие, не упоминая однакож о Марье Кириловне.
Исправник выслушал его со вниманием, поминутно взглядывая на маленького негодяя, который, прикинувшись дурачком, казалось, не обращал никакого внимания на всё, что делалось около него.
— Позвольте, ваше превосходительство, переговорить с вами наедине,— сказал наконец исправник.
Кирила Петрович повёл его в другую комнату и запер за собою дверь.
Через полчаса они вышли опять в зал, где невольник ожидал решения своей участи.
— Барин хотел,— сказал ему исправник,— посадить тебя в городской острог, выстегать плетьми и сослать потом на поселение, но я вступился за тебя и выпросил тебе прощение.— Развязать его.— Мальчика развязали.
— Благодари же барина,— сказал исправник.
Мальчик подошёл к Кирилу Петровичу и поцеловал у него РУКУ-
— Ступай себе домой,— сказал ему Кирила Петрович,— да вперёд не крадь малины по дуплам.
Мальчик вышел, весело спрыгнул с крыльца и пустился бегом, не оглядываясь, через поле в Кистенёвку. Добежав до деревни, он остановился у полуразвалившейся избушки, первой с края, и постучался в окошко. Окошко поднялось, и старуха показалась.
— Бабушка, хлеба,— сказал мальчик,— я с утра ничего не ел, умираю с голоду.
— Ах, это ты, Митя, да где ж ты пропадал, бесёнок,— отвечала старуха.
—	После расскажу, бабушка, ради бога, хлеба.
—	Да войди ж в избу.
—	Некогда, бабушка,— мне надо сбегать ещё в одно место. Хлеба, ради Христа, хлеба.
—	Экой непосед,— проворчала старуха,— на, вот тебе ломо-тик,— и сунула в окошко ломоть чёрного хлеба.
Мальчик жадно его прикусил и, жуя, мигом отправился далее.
Начинало смеркаться. Митя пробирался овинами и огородами в Кистенёвскую рощу. Дошедши до двух сосен, стоящих передовыми стражами рощи, он остановился, оглянулся во все стороны, свистнул свистом пронзительным и отрывисто и стал слушать; лёгкий и продолжительный свист послышался ему в ответ, кто-то вышел из рощи и приблизился к нему.
Вопрос и задание
1. Прочитайте в лицах сцену с кольцом.
2. Обсудите поведение каждого из мальчиков. Чем Митя лучше Саши?
ГЛАВА XVIII
Кирила Петрович ходил взад и вперёд по зале, громче обыкновенного насвистывая свою песню. Весь дом был в движении — слуги бегали, девки суетились, в сарае кучера закладывали карету. На дворе толпился народ. В уборной барышни, перед зеркалом, дама, окружённая служанками, убирала бледную, неподвижную Марью Кириловну; голова её томно клонилась под тяжестью бриллиантов; она слегка вздрагивала, когда неосторожная рука укалывала её, но молчала, бессмысленно глядясь в зеркало.
— Скоро ли? — раздался у дверей голос Кирилы Петровича.
— Сию минуту,— отвечала дама,— Марья Кириловна, встаньте, посмотритесь: хорошо ли?
Марья Кириловна встала и не отвечала ничего. Двери отворились.
— Невеста готова,— сказала дама Кириле Петровичу,— прикажите садиться в карету.
— С богом,— отвечал Кирила Петрович, взяв со стола образ,— подойди ко мне, Маша,— сказал он ей тронутым голосом,— благословляю тебя...
Бедная девушка упала ему в ноги и зарыдала.
— Папенька... папенька...— говорила она в слезах, и голос её замирал.
Кирила Петрович спешил её благословить — её подняли и почти понесли в карету. С нею села посажённая мать 1 и одна из служанок. Они поехали в церковь. Там жених уж их ожидал. Он вышел навстречу невесты и был поражён её бледностию и странным видом. Они вместе вошли в холодную, пустую церковь— за ними заперли двери. Священник вышел из алтаря и тотчас же начал. Марья Кириловна ничего не видала, ничего не слыхала, думала об одном; с самого утра она ждала Дубровского, надежда ни на минуту её не покидала, но когда священник обратился к ней с обычным вопросом, она содрогнулась и обмерла, но ещё медлила, ещё ожидала; священник, не дождавшись её ответа, произнёс невозвратимые слова.
Обряд был кончен. Она чувствовала холодный поцелуй неми
1 Исполняющая роль матери при свадебном обряде.
лого супруга, она слышала весёлые поздравления присутствующих и всё ещё не могла поверить, что жизнь её была навеки скована, что Дубровский не прилетел освободить её. Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла; они вышли из церкви, на паперти толпились крестьяне из Покровского. Взор её быстро их обежал и снова оказал прежнюю бесчувственность. Молодые сели вместе в карету и поехали в Арбатове, туда же отправился Кирила Петрович, дабы встретить там молодых. Наедине с молодою женою князь нимало не был смущён её холодным видом. Он не стал докучать ей притворными изъяснениями и смешными восторгами, слова его были просты и не требовали ответов. Таким образом проехали они около десяти вёрст, лошади неслись быстро по кочкам просёлочной дороги, и карета почти не качалась на своих английских рессорах. Вдруг раздались крики погони, карета остановилась, толпа вооружённых людей окружила её, и человек в полумаске, отворив дверцы со стороны, где сидела молодая княгиня, сказал ей:
— Вы свободны, выходите.
— Что это значит! — закричал князь,— кто ты такой?..
— Это Дубровский,— сказала княгиня.
Князь, не теряя присутствия духа, вынул из бокового кармана дорожный пистолет и выстрелил в маскированного разбойника. Княгиня вскрикнула и с ужасом закрыла лицо обеими руками. Дубровский был ранен в плечо, кровь показалась, князь, не теряя ни минуты, вынул другой пистолет. Но ему не дали времени выстрелить, дверцы растворились, и несколько сильных рук вытащили его из кареты и вырвали у него пистолет. Над ним засверкали ножи.
— Не трогать его! — закричал Дубровский, и мрачные его сообщники отступили.
— Вы свободны,— продолжал Дубровский, обращаясь к бледной княгине.
— Нет,— отвечала она.— Поздно — я обвенчана, я жена князя Верейского!
— Что вы говорите,— закричал в отчаянии Дубровский,— нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться...
— Я согласилась, я дала клятву,— возразила она с твёрдостью,— князь мой муж, прикажите освободить его и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты... но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас.
Но Дубровский уже её не слышал, боль раны и сильные волнения души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили
его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных, лошадей отпряжённых, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови в отмщение за кровь своего атамана.
ГЛАВА XIX
Посреди дремучего леса, на узкой лужайке, возвышалось маленькое земляное укрепление, состоящее из вала и рва, за коим находилось несколько шалашей и землянок.
На дворе множество людей, коих по разнообразию одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла. На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую часть своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно посматривал во все стороны.
Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил из рук в руки, странное молчание царствовало в сей толпе; разбойники отобедали, один после другого вставал и молился богу, некоторые разошлись по шалашам, а другие разбрелись по лесу или прилегли соснуть, по русскому обыкновению.
Караульщик кончил свою работу, встряхнул свою рухлядь, полюбовался заплатою, приколол к рукаву иголку, сел на пушку верхом и запел во всё горло меланхолическую 1 старую песню:
Не шуми, мати зелёная дубровушка, Не мешай мне, молодцу, думу думати.
В это время дверь одного из шалашей отворилась, и старушка в белом чепце, опрятно и чопорно одетая, показалась у порога,
— Полно тебе, Стёпка,— сказала она сердито,— барин почивает, а ты знай горланишь — нет у вас ни совести, ни жалости.
— Виноват, Егоровна,— отвечал Стёпка,— ладно, больше не буду, пусть он себе, наш батюшка, почивает да выздоравливает
Старушка ушла, а Стёпка стал расхаживать по валу.
В шалаше, из которого вышла старуха, за перегородкою, раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу на
1 Меланхолическая песня — грустная, унылая песня.
ходился женский серебряный туалет и трюмо *. Дубровский держал в руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он или только задумался.
Вдруг Дубровский вздрогнул... в укреплении сделалась тревога, и Стёпка просунул к нему голову в окошко.
— Батюшка, Владимир Андреевич! — закричал он,— наши знак подают, нас ищут.
Дубровский вскочил с кровати, схватил оружие и вышел из шалаша. Разбойники с шумом толпились на дворе, при его появлении настало глубокое молчание.
— Все ли здесь? — спросил Дубровский.
— Все, кроме дозорных,— отвечали ему.
— По местам! — закричал Дубровский. И разбойники заняли каждый определённое место.
В сие время трое дозорных прибежали к воротам; Дубровский пошёл к ним навстречу.
— Что такое? — спросил он их.
— Солдаты в лесу,— отвечали они,— нас окружают.
Дубровский велел запереть вороты — и сам пошёл освидетельствовать пушечку. По лесу раздалось несколько голосов — и стали приближаться; разбойники ожидали в безмолвии. Вдруг три или четыре солдата показались из лесу — и тотчас подались назад, выстрелами дав знать товарищам.
— Готовиться к бою,— сказал Дубровский, и между разбойниками сделался шорох; снова всё утихло.
Тогда услышали шум приближающейся команды, оружия блеснули между деревьями, человек полтораста солдат высыпало из лесу и с криком устремились на вал. Дубровский приставил фитиль, выстрел был удачен; одному оторвало голову, двое были ранены. Между солдатами произошло смятение, но офицер бросился вперёд, солдаты за ним последовали и сбежали в ров; разбойники выстрелили в них из ружей и пистолетов и стали с топорами в руках защищать вал, на который лезли остервенелые солдаты, оставя во рву человек двадцать раненых товарищей; рукопашный бой завязался; солдаты уже были на валу, разбойники начали уступать. Но Дубровский, подошед к офицеру, приставил ему пистолет ко груди и выстрелил, офицер грянулся навзничь, несколько солдат подхватили его на руки и спешили унести в лес, прочие, лишась начальника, остановились. Ободрённые разбойники воспользовались сей минутою недоумения, смяли их, стеснили в ров, осаждающие побежали, разбойники
1 Трюмо — большое, на ножках, переносное зеркало.

с криком устремились за ними. Победа была решена. Дубровский, полагаясь на совершенное расстройство неприятеля, остановил своих и заперся в крепости, приказав подобрать раненых, удвоив караулы и никому не велев отлучаться.
Последние происшествия обратили уже не на шутку внимание правительства на дерзновенные разбои Дубровского. Собраны были сведения о его местопребывании. Отправлена была рота солдат, дабы взять его — мёртвого или живого. Поймали несколько человек из его шайки и узнали от них, что уж Дубровского между ими не было. Несколько дней после он собрал всех своих сообщников, объявил им, что намерен навсегда их оставить, советовал и им переменить образ жизни.
— Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид \ с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдалённую губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло.
После сей речи он оставил их, взяв с собою одного. Никто не знал, куда он девался. Сначала сомневались в истине сих показаний: приверженность разбойников к атаману была известна. Полагали, что они старались о его спасении, но последствия их оправдали; грозные посещения, пожары и грабежи прекратились, дороги стали свободны. По другим известиям узнали, что Дубровский скрылся за границу.
Вопросы и задания ко всей повести
1.	Какую эпоху изображает Пушкин в повести «Дубровский»?
2.	Сравните помещиков Троекурова и старого Дубровского (общественное положение, отношение к крестьянам и соседям, черты характера). Сделайте это по образцу сравнительной характеристики Остапа и Андрия (стр. 101—102).
3.	Расскажите историю жизни Владимира Дубровского по плану.
4.	Кто из действующих лиц повести вам понравился и почему?
5.	Темы для домашних письменных работ:
1)	«История жизни Владимира Дубровского».
2)	«Усадьба Троекурова».
3)	«Сравнительная характеристика Троекурова и Дубровского».
4)	В форме письма матери к сыну изложите рассказ Глебовой о том, как Дубровский отобрал деньги у её приказчика.
1 Вид — документ на право жительства.
ТЕМА И ИДЕЯ
В повести «Дубровский» перед нами проходит ряд ярких картин из жизни крепостной России начала XIX века.
Пушкин с большим мастерством раскрыл тему своего произведения, т. е. рассказал сбыте и нравах крепостной эпохи.
В Троекурове мы видим жестокого, своенравного барина, помещика-самодура; Богатство и знатность придают ему большую силу. Он подчиняет себе всех окружающих: и чиновников, и соседей-помещиков, которые перед ним раболепствуют.
В лице Троекурова Пушкин осуждает барский произвол, «дикое барство» и противопоставляет ему Дубровского и крестьян.
Их борьбу против насилия, за достоинство человека, автор считает справедливой.
В этом идейный смысл повести.
Тема — это то, что писатель изображает, о чём он рассказывает.
Идея (идейный смысл)-— это основные мысли писателя, выраженные им в художественных образах, и его отношение к тому, о чём он рассказывает.
Н. А. Некрасов
ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ
1.
У бурмистра 1 Власа бабушка Ненила Починить избёнку лесу попросила.
Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет! «Вот приедет барин — барин нас рассудит, Барин сам увидит, что плоха избушка, И велит дать лесу»,— думает старушка.
2.
Кто-то по соседству, лихоимец1 2 жадный, У крестьян землицы косячок изрядный Оттягал, отрезал плутовским манером. «Вот приедет барин: будет землемерам! — Думают крестьяне. — Скажет барин слово — И землицу нашу отдадут нам снова».
1 Бурмйстр — при крепостном праве: староста, назначенный помещиком.
2 Лихоимец — лицо, берущее большие поборы или проценты.
3.
Полюбил Наташу хлебопашец вольный, Да перечит девке немец сердобольный, Главный управитель. «Погодим, Игнаша, Вот приедет барин!» — говорит Наташа. Малые, большие — дело чуть за спором — «Вот приедет барин!» — повторяют хором...
4.
Умерла Ненила; на чужой землице У соседа-плута — урожай сторицей1; Прежние парнишки ходят бородаты, Хлебопашец вольный угодил в солдаты, И сама Наташа свадьбой уж не бредит... Барина всё нету... барин всё не едет!
5.
Наконец однажды середи дороги Шестернею цугом 2 показались дроги;
На дрогах высоких гроб стоит дубовый, А в гробу-то барин; а за гробом — новый. Старого отпели, новый слёзы вытер, Сел в свою карету — и уехал в Питер.
1855
Вопросы и задания
1.	Какие картины из быта крепостной деревни рисует поэт?
2.	Оправдались ли надежды крестьян на барина?
3.	Найдите народные слова и выражения, встречающиеся в стихотворении. Укажите, кому они принадлежат (автору, действующим лицам) и с какой целью они введены в стихотворение.
В ПОЛНОМ РАЗГАРЕ СТРАДА ДЕРЕВЕНСКАЯ
В полном разгаре страда деревенская... Доля ты! — русская долюшка женская!
Вряд ли труднее сыскать.
Не мудрено, что ты вянешь до времени, Всёвыносящего русского племени
1	Урожай сторицей — во много раз больше (буквально: во сто раз).
2	Цугом — запряжка лошадей гуськом.
В час отдыха. Фотоэтюд В. Мальмберг
Многострадальная мать!
Зной нестерпимый: равнина безлесная, Нивы, покосы да ширь поднебесная — Солнце нещадно палит.
Бедная баба из сил выбивается,
Столб насекомых над ней колыхается,
Жалит, щекочет, жужжит!
Приподнимая косулю тяжёлую, Баба порезала ноженьку голую — Некогда кровь унимать!
Слышится крик у соседней полосыньки, Баба туда — растрепалися косыньки,— Надо ребёнка качать!
Что же ты стала над ним в отупении?
Пой ему песню о вечном терпении,
Пой, терпеливая мать!..
Слёзы ли, пот ли у ней над ресницею,
Право, сказать мудрено.
В жбан 1 этот, заткнутый грязной тряпицею,
Канут они — всё равно!
Вот она губы свои опалённые
Жадно подносит к краям...
Вкусны ли, милая, слёзы солёные
С кислым кваском пополам?..
1862
Вопросы и задание
1.	Каким чувством проникнуто это стихотворение? Что говорит поэт о доле русской женщины его времени?
2.	Какой смысл имеют сложные эпитеты: «всёвыносящего» и «многострадальная»?
3.	Напишите сочинение по картине «В час отдыха», стр. 205.
СТИХОСЛОЖЕНИЕ
(Трёхсложная стопа)
В полном раз|гаре стра|да дере|вёнская
Обратите внимание, что в каждой стопе три слога и ударение стоит на первом слоге.
Такой трёхсложный стихотворный размер с ударением на первом слоге называется дактиль.
1 Жбан — сосуд в виде кувшина,
Стихотворение «Песнь о вещем Олеге» написано трёхсложным стихотворным размером с ударением на втором слоге.
Как ныне| сбирает|ся вёщий|Олёг
Такой трёхсложный стихотворный размер с ударением на втором слоге называется амфибрахий.
Амфибрахий часто применяется в балладах.
В поэме Некрасова «Размышления у парадного подъезда» имеется трёхсложная стопа с ударением на третьем слоге:
Назовй| мне таку|ю обй|тель Я тако|го угла| не видал...
Где бы сё|ятель твой| и хранитель. Где бы рус|ский мужйк| не стонал.
Такой трёхсложный стихотворный размер с ударением на третьем слоге называется анапест.
ПОЭТ И НАРОД
(Из воспоминаний сестры И. А. Некрасова)
Николай Алексеевич Некрасов — один из самых любимых русским народом поэтов. С детских лет и до самой смерти Некрасов был искренним другом народа, певцом его жизни, борцом за его счастье. «Я призван был воспеть твои страданья, терпеньем изумляющий народ»,— так сам поэт определял цель своей жизни и деятельности. И народ горячо любил своего поэта. Крестьяне его родного села видели в нём не владельца-помещика, а в детстве — товарища своих игр, в зрелом возрасте — приятеля.
Вот как об этом рассказывает сестра Некрасова: «За нашим садом непосредственно начинались крестьянские избы. Я помню, что это соседство было постоянным огорчением для нашей матери: толпа ребятишек, нарочно избравшая для своих игр место по ту сторону садового решётчатого забора, как магнит, притягивала туда брата — никакие преследования не помогали. Впоследствии он проделал лазейку и при каждом удобном случае вылезал к ним в деревню, принимал участие в их играх, которые нередко оканчивались общей дракой. Иногда, высмотрев, когда отец уходил в мастерскую, где доморощенный столяр Баталин изготовлял незатейливую мебель, брат зазывал к себе своих приятелей. Беловолосые головы одна за другой пролезали в сад, рассыпались по аллеям и начинали безразличное опустошение: от цветов до зелёной смородины и пр. Заслыша гам, старуха-нянька, приноровившаяся разом выживать «пострелов», трусила с другого конца сада, крича: «Барин, барин идёт!», и спугнутые ребята бросались опрометью к своей лазейке.
Н. А. Некрасов (1821—1878)
Впоследствии, когда брат уже был в гимназии и приезжал в деревню на каникулы, сношения с приятелями возобновились: он пропадал по целым дням, бродил с ними по лесам или отправлялся на реку удить рыбу. Ещё позднее, когда приезжал уже из Петербурга (с 1844 г.), те же приятели возили его в своих незатейливых экипажах на охоту...»
Такие приятели-охотники из крестьян, кроме друзей детства, завелись позднее у Некрасова и в Ярославской и в Костромской губерниях. Во время охотничьих странствований с ними поэт узнавал немало разных историй из крестьянской
жизни и сам внимательно наблюдал быт деревни. На этом материале он создавал свои замечательные произведения. В них он смотрит на жизнь глазами трудового крестьянина, рассказывает простым разговорным крестьянским языком, пишет стихом, близким старинной народной песне.
Н. А. Некрасов
НЕСЖАТАЯ ПОЛОСА
Поздняя осень. Грачи улетели, Лес обнажился, поля опустели, Только не сжата полоска одна... Грустную думу наводит она.
Кажется, шепчут колосья друг другу: «Скучно нам слушать осеннюю вьюгу, Скучно склоняться до самой земли, Тучные зёрна купая в пыли!
Нас, что ни ночь, разоряют станицы 1 Всякой пролётной прожорливой птицы, Заяц нас топчет, и буря нас бьёт... Где же наш пахарь? Чего ещё ждёт?
Станица — стая.
Или мы хуже других уродились?
Или не дружно цвели-колосились?
Нет! мы не хуже других — и давно В нас налилось и созрело зерно.
Не для того же пахал он и сеял, Чтобы нас ветер осенний развеял?»
Ветер несёт им печальный ответ: — Вашему пахарю моченьки нет.
Знал, для чего и пахал он и сеял, Да не по силам работу затеял.
Плохо бедняге — не ест и не пьёт, Червь ему сердце больное сосёт.
Руки, что вывели борозды эти, Высохли в щепку, повисли, как плети, Очи потускли, и голос пропал, Что заунывную песню певал,
Как, на соху налегая рукою, Пахарь задумчиво шёл полосою.
1854
КАЛ И СТРАТ
Надо мной певала матушка, Колыбель мою качаючи: «Будешь счастлив,
Калистратушка!
Будешь жить ты припеваючи!»
И сбылось, по воле божией, Предсказанье моей матушки: Нет богаче, нет пригожее, Нет нарядней Калистратушки!
В ключевой воде купаюся, Пятернёй чешу волосыньки, Урожаю дожидаюся
С непосеянной полосыньки!
А хозяйка занимается
На нагих детишек стиркою, Пуще мужа наряжается — Носит лапти с подковыркою!
1868
Стихотворение проникнуто горькой иронией автора.
ИРОНИЯ
Иронией называется оборот речи, в котором словам придаётся прямо противоположный смысл, слышится скрытая насмешка. Так, например, в стихотворении «Калистрат» говорится, что якобы «нет богаче, нет наряднее Калистратушки», тогда как в действительности положение его крайне тяжёлое. Последние две строфы рисуют поистине нищенское его существование.
ДОЛЯ БЕДНЯКА
И. 3. Суриков
Эх ты, доля, эх ты, доля, Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна, Тяжела, горька!
Не твою ли это хату Ветер пошатнул, С крыши ветхую солому Разметал, раздул?
И не твой ли под горою Сгнил дотла овин, В запустелом огороде Повалился тын?
Не твоей ли прокатали Полосой пустой
Мужики дорогу в город Летнею порой?
Не твоя ль жена в лохмотьях Ходит босиком?
Не твои ли это детки Просят под окном?
Не тебя ль в пиру обносят Чаркою с вином, И не ты ль сидишь последним Гостем за столом?
Не твои ли это слёзы
На пиру текут?
Не твои ли это песни Грустью сердце жгут?
Не твоя ль это могила Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта Дождевой водой.
По краям её крапива Жгучая растёт, А зимой над нею вьюга Плачет и поёт.
И звучит в тех песнях горе, Горе да тоска...
Эх ты, доля, эх ты, доля, Доля бедняка!
1866
Задание
Расскажите о тяжёлой жизни крестьян в дореволюционное время. В свой рассказ вставьте цитаты из стихотворений: «Несжатая полоса», «Калистрат», «Доля бедняка».
школьник
Н. А. Некрасов
— Ну, пошёл же, ради бога! Небо, ельник и песок — Невесёлая дорога...
Эй! садись ко мне, дружок!
Ноги босы, грязно тело И едва прикрыта грудь... Не стыдися! что за дело?
Это многих славных путь.
Вижу я в котомке книжку. Так, учиться ты идёшь...
Знаю: батька на сынишку Издержал последний грош.
Знаю, старая дьячиха Отдала четвертачок, Что проезжая купчиха Подарила на чаёк.
Или, может, ты дворовый Из отпущенных?.. Ну, что ж! Случай тоже уж не новый — Не робей, не пропадёшь!
Скоро сам узнаешь в школе, Как архангельский мужик 1 По своей и божьей воле Стал разумен и велик.
Не без добрых душ на свете — Кто-нибудь свезёт в Москву, Будешь в университете — Сон свершится наяву!
Там уж поприще широко: Знай работай да не трусь... Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь.
Не бездарна та природа,
Не погиб ещё тот край, Что выводит из народа Столько славных, то и знай,
Столько добрых, благородных, Сильных любящей душой Посреди тупых, холодных И напыщенных собой!
1856
Задания
1. Укажите, когда оправдались слова поэта, выраженные в последних двух строках.
2. Определите стихотворный размер этого произведения.
ПЛАЧ ДЕТЕЙ
Равнодушно слушая проклятья В битве с жизнью гибнущих людей,— Из-за них вы слышите ли, братья, Тихий плач и жалобы детей?
«В золотую пору малолетства Всё живое — счастливо живёт, Не трудясь, с ликующего детства Дань забав и радости берёт. Только нам гулять не довелося По полям, по нивам золотым: Целый день на фабриках колёса Мы вертим — вертим — вертим! —
Колесо чугунное вертится И гудит, и ветром обдаёт, Голова пылает и кружится, Сердце бьётся, всё кругом идёт: Красный нос безжалостной старухи,
1 Архангельским мужиком Некрасов называет знаменитого русского учёного М. В. Ломоносова, сына крестьянина Архангельской губернии.
Что за нами смотрит сквозь очки, По стенам гуляющие мухи, Стены, окна, двери, потолки,— Всё и все! Впадая в исступленье, Начинаем громко мы кричать: Погоди, ужасное круженье! Дай нам память слабую собрать! Бесполезно плакать и молиться, Колесо не слышит, не щадит: Хоть умри — проклятое вертится, Хоть умри — гудит — гудит — гудит! —
Где уж нам, измученным в неволе, Ликовать, резвиться и скакать!
Если б нас теперь пустили в поле, Мы в траву попадали бы — спать. Нам домой скорей бы воротиться,— Но зачем идём мы и туда?..
Сладко нам и дома не забыться: Встретит нас забота и нужда! Там, припав усталой головою К груди бледной матери своей, Зарыдав над ней и над собою, Разорвём на части сердце ей...»
I860
А. С. Макаренко
ЧТО ТАКОЕ ЭНТУЗИАЗМ ‘ (Из повести «Флаги на башнях»)
В повести «Флаги на башнях» рассказывается о жизни воспитанников детской трудовой колонии. Колонисты жили дружно, с увлечением работали в разных мастерских и мечтали о настоящем заводе. Их мечта сбылась: приехал главный инженер строительства Воргунов, появились рабочие и начали расти заводские здания. Чтобы ускорить пуск завода, колонисты приняли участие в расчистке территории строительства.
Воргунов считал: как раз будет хорошо назначить один месяц для приведения в порядок территории строительства, старых и новых зданий. Воргунов, вероятно, правильно рассчитал, что
* Энтузиазм — сильное воодушевление, увлечение, восторг.
энергия одиннадцати бригад чего-нибудь стоит. Но уже 31 августа общее собрание постановило:
«1. При таком положении заниматься в школе всё равно невозможно. Начало учебных занятий перенести на 15 сентября, с тем чтобы зимних вакаций 1 не устраивать.
2.	Работать без сигнала «кончай работу», а сколько влезет.
3.	Работать по ответственным бригадным участкам.
4.	Закончить работу к 15 сентября».
Первого сентября все бригады вышли на работу сразу после завтрака — в одну смену. Этого Воргунов не ожидал. Он рассчитывал на 100 человеко-дней в сутки да ещё сбрасывал 35 процентов на «детскую поправку». Но уже в конце первого дня увидел, что в его распоряжении полных восьмичасовых двести человекодней, а что касается поправки на малолетство, то здесь вообще трудно было что-нибудь разобрать. Во многих местах работа имела безусловно детский характер.
Строительная площадка вдруг приобрела новый вид. И раньше на ней работало до двухсот строителей: плотников, столяров, маляров, штукатуров, рабочих. И сейчас они были на своей работе, строительный организм остался тот же. А колонисты как будто даже и не изменили ничего существенно. Эти мальчики и девочки и меньше знают и меньше у них физической силы, но зато они, как кровь в организме. Как кровь, они стремительны и вездесущи. Они пропитывают своим участием, словом, смехом, требованием и уверенностью каждый участок работы, везде копошатся их подвижные фигурки, что-то тянут, кряхтят, кричат, потом забеспокоятся вдруг, как воробьи, целой стаей срываются и уносятся на новую линию, где требуется помощь.
В самом корпусе, там, где почва идёт под уклон, работают девочки. Их бригадам выпала трудная работа: высыпка. Сюда нужно поднести тысячи носилок земли, и пока этого не будет сделано, нельзя настилать полы, нельзя устанавливать фундаменты для станков.
Где-то, на каком-то секретном совещании, девочки постановили работать бегом. В первый день этот способ всех поразил, но ребята говорили:
— Упарятся, куда ж там!
Но бегом девочки работали и на другой день, и на третий, а потом уже стало ясно: они не только не умариваются, а, пожалуй, просто привыкают работать бегом. И тогда между ребятами пошли другие разговоры:
1 Вакация -- каникулы, время, свободное от учебных занятий.
— Смотри ты: и с пустыми носилками бегом и с полными бегом!
Вместе с колонистами работают и учителя и инструкторы. Пожилая инструкторша швейного цеха тоже бегает за девочками и застенчиво и счастливо протестует:
— Меня, старуху, загоняли, подлые девки. Им, понимаешь, это удобно: лёгкие они, а мне куда там за ними. Правда, они всё-таки придерживают, когда со мной.
На готовой уже площадке, у почти сложенного фундамента, сидит на земле старик-каменщик и смеётся беззубым ртом:
— В жизни ничего такого не видел: это я тебе вот что скажу — до чего упорный народ! И всё смеются, всё цокотят. Смотришь, смотришь, аж зло берёт, эх, коли мне помолодеть бы! Уж я пробежался бы, смотри, какую и перегнал бы! Ох!
Он вдруг вскакивает и бросается вдогонку за Леной Ивановой и Любой Ротштейн.
Четвёртой бригаде поручена работа специальная: они бьют щебень для бетона. Кирпичные остатки рассеяны по всей территории строительства, и они исчезают под молотками пацанов, как огонь под струёй из брандспойта. Ие успеешь оглянуться, а пацаны уже на новом месте сидят на корточках, постукивают молотками и, по обыкновению, спорят:
— Строгальный, если постель ходит, а если резец ходит, так это называется шепинг! Ох, там шепинг один стоит маленький, называется Кейстон!
— Шепинг — это тоже строгальный.
— Нет, строгальный — это если постель ходит.
— О! Постель! Какая постель?
•— А так говорится!
— А потом ты ещё скажешь: одеяло ходит! А потом скажешь: простыня ходит!
— Вечно спорите,— говорит Брацан, поглядывая на набитый щебень.— Давайте щебень на площадку.
— А чем будем давать? В руках, да?
— А носилки где?
— Девчата забрали, у них не хватает.
— Так беги, возьми у девчат.
— Ох, возьми, так они тебе и дадут! А с ними спорить — всё равно в рапорт попадёшь, а они, конечно, правы! И вчера набрехали, я даже ничего не говорил, а они сказали: грубиян!
Бригада Брацана на одном из самых почётных мест: асфальтовые тротуары! Раза три в день к колонии подъезжает автомобиль с котлом, в котором варится асфальт. По всей территории колонии протянулись сотни метров широкой дорожки.
У главного заводского корпуса бригада Похожая убирает леса. Разборка лесов — такая приятная работа, что из-за неё чуть не поссорились в совете бригадиры, пришлось тянуть жребий. А когда счастливый удел разбирать леса выпал девятой бригаде, Похожай прямо с совета побежал к главному корпусу, и за ним побежала вся бригада. Воргунов больше всего беспокоится о девятой бригаде. Он стоит внизу и кряхтит от беспокойства. Сегодня разбирают леса в том месте, где здание делает поворот и где примостики и переходы чрезвычайно перепутаны. Двадцатиметровое бревно застряло и торчит в паутине лесов почти вертикально. Колонисты облепили его своими телами и стараются вытащить. Жан Гриф 1 стоит на самой верхней доске и размахивает кузнечным молотом. На этот молот и поглядывает Воргунов, он ещё не слышал никогда, чтобы леса разбирали при помощи кузнечного молота. Жан Гриф с оглушительным звоном пускает молот на соседний участок примостков, оттуда срывается несколько досок, и сам Жан пошатывается на своём узком основании. Сидящие пониже прячут головы, чтобы пролетающие вниз предметы их не зацепили. Воргунов переходит на «ты»:
— Что ты делаешь? Что ты делаешь, безобразник?
— А что? — удивлённо спрашивает Жан Гриф и заглядывает вниз. И вся девятая бригада смотрит сверху на Вергунова и старается понять, чего ему нужно.
Но Воргунов уже забыл о сокрушительном молоте Жана Грифа. Его внимание привлёк маленький Синицын: по вертикально торчащему бревну он ползёт вверх и держит в зубах верёвку. Воргунов поднял обе руки и закричал, насколько позволял ему кричать низкий, хрипящий голос:
— Куда ты полез?
Синицын тоже смотрит сверху на Вергунова и тоже спрашивает:
— А что?
— Слезай сейчас же! Слезай, такой-сякой, тебе говорю!
Бригадир девятой — Похожай — тоже сидит на верхних при-мостках и бузит:
— Пускай лезет! А то мы здесь до вечера провозимся. Он верёвку привяжет и больше ничего.
— Да ведь бревно не укреплено! Бревно не укреплено!
— А куда ему падать? — спрашивает Похожай.— Мы, двенадцать человек, дёргали, и то не падает.
1 Жан Г риф — колонист. Его настоящее имя Иван Грибов. Товарищи звали его на французский манер Жан Гриф.
Но спор не имеет значения. Синицын уже на верхушке бревна и привязывает верёвку. Воргунов следит за ним немигающими глазами.
— Идёмте, идёмте, скажите что-нибудь! У меня волосы дыбом! Что они делают! Что они делают!
Губы у Дема 1 дрожат и смешно шевелятся пушистые усы. Воргунов посмотрел по направлению его руки и увидел картину, действительно волнующую: на деревянной крыше сарая стоят человек пятнадцать и поют!
— И туда! И сюда! И туда! И сюда!
Они ритмически раскачиваются, и вместе с ними раскачивается на слабых ногах вся конструкция сарая. Раскачивается всё больше и больше, трещат её кости, начинают выпирать сквозь деревянные бока какие-то колья и концы досок. Воргунов побежал и что-то закричал колонистам. Но поздно: здание сарая рухнуло, тучи пыли и древесного пороха взлетели вверх, раздался страшный сложный треск, и в этом порохе и в этом треске проваливались, кажется, провалились сквозь землю, все пятнадцать колонистов.
На секунду затихли их голоса, потом раздаётся смех, визг, обыкновенная возня мальчиков. Сарая нет, а на земле лежит плоская груда всякого деревянного хлама, и из-под неё один за другим вылезают колонисты. Дем схватился за голову, убежал. Воргунов остановился, достал носовой платок, вытер лысину. Мальчики все вылезли из-под обломков и все начали смотреть на следующий сарай. Маленький ушастый Коротак закричал что-то и выбежал вперёд. Вот он уже на крыше сарая и торжествует. Воргунов теперь уже не кричит. У него спокойные басовые нотки приказа:
— Эй, на сараях! Какая бригада?
— Десятая,— отвечает несколько голосов.
— Где бригадир?
— Есть бригадир, товарищ Воргунов!
Перед Вергуновым стоит Илья Руднев, невинными глазами смотрит на главного инженера и ожидает распоряжений. Тем же спокойным басом Воргунов говорит:
— Чёрт бы вас побрал, что это такое, в самом деле!
— А что?
— Вы бригадир десятой? Ваша фамилия?
— Руднев.
— В качестве заместителя заведующего я, кажется, имею право вас арестовать.
‘Дем — техник-строитель.
Глаза Руднева удивлённо настораживаются:
— За что?
— Кто это вам показал такой способ разборки?
— А чем плохой способ? Уже третий сарай повалили. Ещё два осталось.
— Я решительно запрещаю, понимаете, запрещаю!
Руднев умильно смотрит в глаза Воргунова:
— Товарищ Воргунов! Давайте уже и эти два повалим! Всё равно.
— Я не разрешаю.
— Что там... два сарая!
— Вы ещё возражаете? Отправляйтесь на один час под арест! Немедленно!
— Есть один час под арест,— салютует Руднев и, обернувшись к своей бригаде, кричит: — Перлов, прими бригаду, я выбыл из строя!
Коренастый, широкоплечий Перлов тоже салютует:
— Есть принять бригаду!
Он немедленно отдаёт распоряжение по десятой бригаде:
— Некогда ворон ловить! Бери его штурмом!
Десятая бригада полезла на крышу. И Воргунов сдался: он положил руку на плечо Руднева и произнёс жалобно:
— Руднев, голубчик, прекратите! Нельзя такой способ!
— А как?
— Руднев, прекратите немедленно, они же шатаются, уже шатаются!
— Да вы не обращайте внимания!
Но Воргунов наконец взбеленился. Ои кричал, ругался, приказывал и добился-таки своего: десятая бригада слезла с сарая. Потом в совете бригадиров Руднев в порядке самокритики говорил:
— Конечно, у нас наблюдалась непроизводительная трата энергии: два сарая разбирали два дня, когда можно было повалить их за пятнадцать минут, если применить рационализацию.
В конце площадки восьмая бригада валит лишние деревья, чтобы расширить цветники перед новыми зданиями. Здесь тоже рационализация: Игорь и Санчо распиливают толстый ствол поваленного дуба, а Данило Горовой сидит на стволе и благодушествует. К работающим подошёл Захаров *, и Данило покраснел и обратился к нему с жалобой:
— Вот новый бригадир, Алексей Степанович! Работать не даёт.
1 Захаров Алексей Степанович — заведующий колонией.
Игорь оставляет пилу и даёт объяснение заведующему:
— Абсолютно необходимая мера, Алексей Степанович! В данной обстановке Данилу нельзя рассматривать как двигатель! Ни в коем случае. Данилу нужно рассматривать как пресс, принимая во внимание его вес и спокойный характер. Другой колонист не мог бы усидеть на месте, пока мы пилим, а Данило усидит.
— Угу,— Захаров кивает головой.— Правильно. А как вы используете другие качества Данилы?
— Следующее качество: вес. Видите, Данило сидит на этом конце. Данило, улыбнись! Нам легче пилить, потому что этот дуб такой проклятый, как схватит пилу, ничего иначе не выходит.
— А может, выгоднее было бы товарища Горового использовать как дополнительную силу, тогда двое бы из вас пилили, а третий отдыхал.
— Абсолютно невыгодно. Пробовали: коэффициент полезного действия катастрофически падает.
Данило Горовой послушал-послушал и начал сползать со ствола.
— Ох, Алексей Степанович! Видите, внесли разложение в нашу трудовую семью!
Захаров засмеялся и ушёл. Издали оглянулся и увидел: Игорь и Санчо пилят, а Данило сидит на стволе.
Всех бригад в колонии одиннадцать, и у каждой бригады ответственное поручение. И каждой бригаде должен уделить внимание Воргунов, и везде беспокоят его слишком «детские» темпы. За рабочий день накричится главный инженер, наволнуется, потом бредёт к Захарову и говорит:
— Иу его... знаете... удивляюсь вам, как вы можете работать с этим народом!
А вечером Воргунов заскучал. Скучал, скучал, ходил между своими объектами, а потом не вытерпел, отправился в спальни. Пришёл в девятую бригаду, сел на сгул и сказал:
— Товарищ Похожай, вытащили то бревно?
— Какое бревно?
— А торчало такое... высокое.
— То, которое на углу, или то, которое возле литейного, или то, которое сзади?
Воргунов молча вытер лысину и успокоился:
— Ага... значит, три бревна, ну... бог с ними. А вы хорошо здесь живёте. Чистенько и весело, наверное.
А потом они заспорили об энтузиазме. Похожай сказал:
— Вот как возьмёмся за новый завод, Пётр Петрович, с энтузиазмом возьмёмся!
— Это как же... с энтузиазмом?
— А по-комсомольскому!
— Ага!
— А вы в энтузиазм не верите?
— Что это такое верить? Я или знаю что-нибудь, или не знаю.
— А энтузиазм вы знаете?
— Энтузиазм знаю, как же. Но вот, например, вы геометрию знаете?
— Знаем.
— Какая формула площади круга?
— Пи эр квадрат.
— Как можно эту формулу изменить при помощи энтузиазма?
— Ну, так это само собой. Энтузиазм совсем не для того, чтобы формулы портить.
— А вот вы сегодня испортили не одну формулу.
— Когда мы испортили?
— А вот когда леса разбирали.
— А какие ж там формулы?
— Там на каждом шагу формулы.
Девятая бригада закричала, возмутилась, сейчас же нашлись и возражения:
— А на войне как? А если на войне? Тоже формулы?
— А как же?
— По формулам? На войне?
— Ребятки мои! Война — это дело серьёзное: умирать ты обязан за Родину? Вот тебе и первая формула? Правильно? Ага! Замолчали? А глупо умирать ты имеешь право?
— Как это глупо?
— А вот так: вылезешь просто на окоп и начнёшь руками размахивать, а тебя и ухлопают! Имеешь право?
— Это если кто захочет...
— Ничего подобного. Никто не имеет права этого хотеть. Ты боец, ты нужен, не имеешь права! Ага? Замолчали. Ну, до свидания.
Поднялся и ушёл. А девятая бригада посмотрела ему вслед, и Похожай сказал:
— Смотри ты, какой? Он против энтузиазма!
— Да нет, он не против!
— Как не против?
— Против.
— Нет, не против.
И пошёл... этот вопрос гулять по всей колонии.
К 15 сентября строительную площадку нельзя было узнать: обнажились прекрасные горизонтали зданий, клумбы и дорож
ки нарядной лентой окружили их; в цехах среди блестящих новизной полов аккуратными рядами строились станки. Кое-где продолжали ещё работать штукатуры, и жизнь для них наступила тяжёлая. При входе на завод стали часовые с винтовками, и улеглись на полу сухие и влажные тряпки.
— Товарищ, вытирайте ноги.
— Ась?
— Ноги вытирайте.
— Это я?
— Вы. Пожалуйста, вот тряпка.
— Да я штукатур, дорогой!
— Всё равно.
— Да где ж такое видано, чтобы штукатуры вытирали ноги? — Значит, видано.
Штукатур трёт подошвы, привыкшие никогда нигде не вытираться, и, поражённый, рассматривает часового. А потом штукатуры ходили жаловаться к Вергунову и Захарову. Воргунов ответил им:
— И ты вытирал?
— Вытирал.
— И не умер?
— Да чего ж там умереть...
— Ну и хорошо.
А Захаров сказал:
— Ничего не могу поделать. Они и меня заставляют.
— Да ну? И тебя!
Так ничего и не вышло.
Пятнадцатого сентября на общем собрании Воргунов докладывал об окончании работ, очень хвалил все колонистские бригады, а про формулы ничего не сказал. После собрания спросил у него Похожий:
— Всё-таки отвечайте: есть энтузиазм или нету?
Воргунов хитро отвернулся:
— Это ещё иначе называется, друзья: это честность, это любовь, это душа! Душа у вас есть?
— Душа? Должна быть...
— То-то ж! Вот это и есть энтузиазм.
1939
Задание
Проведите беседу о труде подростков в дореволюционное время (по стихотворению Некрасова «Плач детей») и в советскую эпоху (по главе «Что такое энтузиазм?»). Как вы относитесь к колонистам: что одобряете и что осуждаете в их отношении к работе?
И. С. Тургенев
БЕЖИН ЛУГ
(Из «Записок охотника»)
И. С. Тургенев (1818—1883)
Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскалённое, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно-лучезарное 1 — мирно всплывает из-под узкой и длинной тучки, свежо просияет и погрузится в лиловый её туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра... Но вот опять хлынули играющие лучи,— и весело и величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко-прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места: далее, к
небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны 1 2, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Цвет небосклона, лёгкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кой-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь. К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределённые, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось, так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сияние стоит недолгое
1 Лучезарное — сверкающее, сияющее.
2 Лазурный — цвета лазури, светло-синий.
время над потемневшей землёй и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нём вечерняя звезда. В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всём лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...
В такой точно день охотился я однажды за тетеревами в Черн-ском уезде Тульской губернии. Я нашёл и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ 1 немилосердно резал мне плечо; но уже вечерняя заря погасала, и в воздухе, ещё светлом, хотя не озарённом более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился, наконец, вернуться к себе домой. Быстрыми шагами прошёл я длинную «площадь»* 2 кустов, взобрался на холм и, вместо ожиданной знакомой равнины с дубовым леском направо и низенькой белой церковью в отдалении, увидал совершенно другие, мне неизвестные места. У ног моих тянулась узкая долина; прямо, напротив, крутой стеной возвышался частый осинник. Я остановился в недоумении, оглянулся... «Эге! — подумал я.— Да это я совсем не туда попал: я слишком забрал вправо», и, сам дивясь своей ошибке, проворно спустился с холма. Меня тотчас охватила неприятная, неподвижная сырость, точно я вошёл в погреб; густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко. Я поскорей выкарабкался на другую сторону и пошёл, забирая влево, вдоль осинника. Летучие мыши уже носились над его заснувшими верхушками, таинственно кружась и дрожа па смутно-ясном небе; резво и прямо пролетел в вышине запоздалый ястребок, спеша в своё гнездо. «Вот как только я выйду на тот угол,— думал я про себя,— тут сейчас и будет дорога — а с версту крюку я дал!»
Я добрался, наконец, до угла леса, но там не было никакой дороги; какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались передо мной, а за ними, далеко-далеко, виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» — Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня... «Э, да это
* Ягдташ — охотничья сумка для дичи.
2 Площадями называются в Орловской губернии большие сплошные массы кустов. (Примечание И. С. Тургенева.)
Парахинские кусты! — воскликнул я наконец.— Точно, вон это, должно быть, Синдеевская роща... Да как же это я сюда зашёл, так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Я пошёл вправо, через кусты. Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча; казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота. Мне попалась какая-то неторная, заросшая дорожка; я отправился по ней, внимательно поглядывая вперёд. Всё кругом быстро чернело и утихало — одни перепела изредка кричали. Небольшая ночная птица, неслышно и низко мчавшаяся на своих мягких крыльях, почти наткнулась на меня и пугливо нырнула в сторону. Я вышел на опушку кустов и побрёл по полю межой. Уже я с трудом различал отдалённые предметы: поле неясно белело вокруг; за ним, с каждым мгновеньем надвигаясь, громадными клубами вздымался угрюмый мрак. Глухо отдавались мои шаги в застывающем воздухе. Побледневшее небо стало опять синеть, но то уже была синева ночи. Звёздочки замелькали, зашевелились на нём.
Что я было принял за рощу, оказалось тёмным и круглым бугром. «Да где же это я?» — повторил я опять вслух, остановился в третий раз и вопросительно посмотрел на свою английскую желто-пегую собаку, Дианку, решительно умнейшую из всех четвероногих тварей. Но умнейшая из четвероногих тварей только повиляла хвостиком, уныло моргнула усталыми глазками и не подала мне никакого дельного совета. Мне стало совестно перед ней, и я отчаянно устремился вперёд, словно вдруг догадался, куда следовало идти, обогнул бугор и очутился в неглубокой, кругом распаханной лощине. Странное чувство тотчас овладело мною.
Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне её торчало стоймя несколько больших белых камней, казалось, они сползлись туда для тайного совещанья,— и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось. Какой-то зверёк слабо и жалобно пискнул между камней. Я поспешил выбраться назад на бугор. До сих пор я всё ешё не терял надежды сыскать дорогу домой, но тут я окончательно удостоверился в том, что заблудился совершенно, и, уже нисколько не стараясь узнавать окрестные места, почти совсем потонувшие во мгле, пошёл себе прямо по звёздам, наудалую... Около получаса шёл я так, с трудом переставляя ноги. Казалось, отроду не бывал я в таких пустых местах; нигде не мерцал огонёк, не слышалось никакого звука. Один пологий холм сменялся другим, поля бесконечно тянулись за полями, кусты словно вставали вдруг из земли перед самым
моим носом, Я всё шёл и уже собирался было прилечь где-нибудь до утра, как вдруг очутился над страшной бездной.
Я быстро отдёрнул занесённую ногу и сквозь едва прозрачный сумрак ночи увидал далеко под собою огромную равнину. Широкая река огибала её уходящим от меня полукругом; стальные отблески воды, изредка и смутно мерцая, обозначали её те-
ченье. Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертанья отделялись, чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, тёмным зеркалом, под самой кручью холма, красным пламенем горели и дымились друг подле
дружки два огонька. Вокруг них копошились люди, колебались тени, иногда ярко освещалась передняя половина маленькой и кудрявой головы...
Я узнал наконец, куда я зашёл. Этот луг славится в наших околотках под названием «Бежина луга»... Но вернуться домой не было никакой возможности, особенно в ночную пору; ноги подкашивались подо мной от усталости. Я решился подойти к огонькам и, в обществе тех людей, которых принял за гуртовщиков !, дождаться зари. Я благополучно спустился вниз, но не успел выпустить из рук последнюю, ухваченную мною ветку, как вдруг две большие, белые, лохматые собаки с злобным лаем бросились на меня. Детские звонкие голоса раздались вокруг огней; два-три мальчика быстро поднялись с земли. Я откликнулся на их вопросительные крики. Они подбежали ко мне, отозвали тотчас собак, которых особенно поразило появление моей Дианки, и я подошёл к ним.
Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за гуртовщиков. Это просто были крестьянские ребятишки из соседней деревни, которые стерегли табун. В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться в поле; днём мухи и оводы не дали бы им покоя. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун — большой праздник для крестьянских мальчиков. Сидя без шапок и в старых полушубках на самых бойких клячонках, мчатся они с весёлым гиканьем и криком, болтая руками и ногами, высоко подпрыгивают, звонко хохочут. Лёгкая пыль жёлтым столбом поднимается и несётся по дороге; далеко разносится дружный топот, лошади бегут, навострив уши; впереди всех, задравши хвост и беспрестанно меняя ногу, скачет какой-нибудь рыжий космач, с репейниками в спутанной гриве.
Я сказал мальчикам, что заблудился, и подсел к ним. Они спросили меня, откуда я, помолчали, посторонились. Мы немного поговорили. Я прилёг под обглоданный кустик и стал глядеть кругом. Картина была чудесная: около огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнёт голые сучья лозняка й разом исчезнет; острые, длинные тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь, добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом. Иногда, когда пламя горело слабее и кружок света суживался, из надвинувшейся тьмы внезапно выставлялась лоша-
* Гуртовщикй — хозяева и погонщики гуртов. Гурт — стадо скота, которое гонят на продажу.
диная голова, гнедая с извилистой проточиной, или вся белая, внимательно и тупо смотрела на нас, проворно жуя длинную траву, и, снова опускаясь, тотчас скрывалась. Только слышно было, как она продолжала жевать и отфыркивалась. Из освещённого места трудно разглядеть, что делается в потёмках, и потому вблизи всё казалось задёрнутым почти чёрной завесой; но далее к небосклону длинными пятнами смутно виднелись холмы и леса. Тёмное, чистое небо торжественно и необъятно высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный томительный и свежий запах — запах русской летней ночи. Кругом не слышалось почти никакого шума. Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснёт большая рыба, и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной... Одни огоньки тихонько потрескивали.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они ещё долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства, сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить своё желанье. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Илюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
Первому, старшему из всех, Феде, вы бы дали лет четырнадцать. Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувесёлой, полурассеянной улыбкой. Он принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. На нём была пёстрая ситцевая рубаха с жёлтой каёмкой; небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках; на голубеньком поясе висел гребешок. Сапоги его с низкими голенищами были, точно, его сапоги — не отцовские. У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, чёрные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котёл, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый,— что и говорить! — а всё-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи 1 да из заплатанных портов. Лицо третьего, Илюши, было довольно
1 Замашная рубаха — рубаха из замашки (холста),
незначительно: горбоносое, вытянутое, подслеповатое, оно выражало какую-то тупую, болезненную заботливость; сжатые губы его не шевелились, сдвинутые брови не расходились — он словно всё щурился от огня. Его жёлтые, почти белые волосы торчали острыми косицами из-под низенькой войлочной шапочки, которую он обеими руками то и дело надвигал себе на уши. На нём были новые лапти и онучи *; толстая верёвка, три раза перевитая вокруг стана, тщательно стягивала его опрятную чёрную свитку. И ему, и Павлуше на вид было не более двенадцати лет. Четвёртый, Костя, мальчик лет десяти, возбуждал моё любопытство своим задумчивым и печальным взором. Всё лицо его было невелико, худо, в веснушках, книзу заострено, как у белки; губы едва было можно различить; но странное впечатление производили его большие чёрные, жидким блеском блестевшие глаза: они, казалось, хотели что-то высказать, для чего на языке,— на его языке по крайней мере,— не было слов. Он был маленького роста, сложенья тщедушного и одет довольно бедно. Последнего, Ваню, я сперва было и не заметил: он лежал на земле смирнёхонько, прикорнув под угловатую рогожу, и только изредка выставлял из-под неё свою русую кудрявую головку. Этому мальчику было всего лет семь.
Итак, я лежал под кустиком в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик висел над одним из огней; в нём варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленках, тыкал щепкой в закипавшую воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Илюша сидел рядом с Костей и всё так же напряжённо щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
Сперва они покалякали о том о сём, о завтрашних работах, о лошадях; но вдруг Федя обратился к Илюше и, как бы возобновляя прерванный разговор, спросил его:
<	— Ну, и что ж ты, так и видел домового?
— Нет, я его не видал, да его и видеть нельзя,— отвечал Илюша сиплым и слабым голосом, звук которого как нельзя более соответствовал выражению его лица,— а слышал... Да и не я один.
•	— А он у вас где водится? •— спросил Павлуша,
—	В старой рольне1 2,
1 Онучи — обмотки для ног под сапог или лапоть, портянки.
2 Рольней и черпальней на бумажных фабриках называется то строение, где- в чанах вычерпывают бумагу. Оно находится у самой плотины, под колесом. (Примечание //. С. Тургенева.)
— А разве вы на фабрику ходите?
— Как же, ходим. Мы с братом, с Авдюшкой, в лисовщиках 1 состоим.
— Вишь ты — фабричные!..
— Ну, так как же ты его слышал? — спросил Федя.
— А вот как. Пришлось нам с братом Авдюшкой, да с Фёдором Михеевским, да с Ивашкой Косым, да с другим Ивашкой, что с Красных Холмов, да ещё с Ивашкой Сухоруковым, да ещё были там другие ребятки, всех было нас, ребяток, человек десять — как есть вся смена; но а пришлось нам в рольне заночевать, то есть не то, чтобы эдак пришлось, а Назаров, надсмотрщик, запретил: говорит, «что, мол, вам, ребяткам, домой таскаться; завтра работы много, так вы, ребятки, домой не ходите». Вот мы остались и лежим все вместе, и зачал Авдюшка говорить, что, мол, ребята, ну, как домовой придёт?.. И не успел он, Авдей-то, проговорить, как вдруг кто-то над головами у нас и заходил, но а лежали-то мы внизу, а заходил он наверху, у колеса. Слышим мы: ходит, доски под ним таки гнутся, так и трещат; вот прошёл он через наши головы; вода вдруг по колесу как зашумит, зашумит; застучит, застучит колесо, завертится; но а заставки у дворца-то * 2 спущены. Дивимся мы: кто ж это их поднял, что вода пошла: однако колесо повертелось, повертелось да и стало. Пошёл тот опять к двери наверху да по лестнице спущаться стал, и эдак спущается, словно не торопится; ступеньки под ним так даже и стонут... Ну, подошёл тот к нашей двери, подождал, подождал,— дверь вдруг вся так и распахнулась. Всполохнулись мы, смотрим — ничего... Вдруг, глядь, у одного чана форма 3 зашевелилась, поднялась, окунулась, походила, походила эдак по воздуху, словно кто ею полоскал, да и опять на место. Потом у другого чана крюк снялся с гвоздя, да опять на гвоздь; потом будто кто-то к двери пошёл, да вдруг как закашляет, как заперхает, словно овца какая, да зычно так. Мы все так ворохом и свалились, друг под дружку полезли... Уж как же мы нацужались о ту пору!
— Вишь как! — промолвил Павел.— Чего ж он раскашлялся? — Не знаю; может, от сырости.
Все помолчали.
— А что,— спросил Федя,— картошки сварились?
Павлуша пощупал их.
— Нет, ещё сыры... Вишь, плеснула,— прибавил он, повернув
* Лисбвщики гладят, скоблят бумагу. (Примечание И. С. Тургенева.)
2 Дворцом называется у нас место, по которому вода бежит на колесо. (Примечание И. С. Тургенева.)
3 Форма — сетка, которой бумагу черпают. (Примечание И. С. Тургенева.)
лицо в направлении реки,— должно быть, щука... А вон звёздочка покатилась.
— Нет, я вам что, братцы, расскажу,— заговорил Костя тонким голоском: — послушайте-ка, намеднись что тятя при мне рассказывал.
— Ну, слушаем,— с покровительствующим видом сказал Федя.
— Вы, ведь, знаете Гаврилу, слободского плотника?
— Ну да, знаем.
— А знаете ли, отчего он такой всё невесёлый, всё молчит, знаете? Вот отчего он такой невесёлый: пошёл он раз, тятенька говорил, пошёл он, братцы мои, в лес по орехи. Вот, пошёл он в лес по орехи, да и заблудился; зашёл, бог знает, куда зашёл. Уж он ходил, ходил, братцы мои,— нет! не может найти дороги; а уж ночь на дворе. Вот и присел он под дерево; давай, мол, дождусь утра,— присел и задремал. Вот задремал и слышит вдруг, кто-то его зовёт. Смотрит — никого. Он опять задремал — опять зовут. Он опять глядит, глядит: а перед ним на ветке русалка сидит, качается и его к себе зовёт, а сама помирает со смеху, смеётся... А месяц-то светит сильно, так сильно, явственно светит месяц,— всё, братцы мои, видно. Вот зовёт она его, и такая вся сама светленькая, беленькая сидит на ветке, словно плотичка какая или пескарь,— а то вот ещё карась бывает такой белесоватый, серебряный... Гаврила-то, плотник, так и обмер, братцы мои, а она, знай, хохочет да его к себе эдак рукой зовёт. Уж Гаврила было и встал, послушался было русалки, братцы мои, да, знать, господь его надоумил: положил-таки на себя крест... А уж как ему было трудно крест-то класть, братцы мои; говорит: рука просто как каменная, не ворочается. Ах, ты эдакой, а!.. Вот, как положил он крест, братцы мои, русалочка-то и смеяться перестала, да вдруг как заплачет... Плачет она, братцы мои, глаза волосами утирает, а волоса у неё зелёные, что твоя конопля. Вот поглядел, поглядел на неё Гаврила, да и стал её спрашивать: «Чего ты, лесное зелье, плачешь?» А русалка-то как заговорит ему: «Не креститься бы тебе,— говорит — человече, жить бы тебе со мной на веселии до конца дней; а плачу я, убиваюсь оттого, что ты крестился, да не я одна убиваться буду; убивайся же и ты до конца дней». Тут она, братцы мои, пропала, а Гавриле тотчас и понятственно стало, как ему из лесу, то есть, выйти... А только с тех пор вот он всё невесёлый ходит.
— Эка! — проговорил Федя после недолгого молчанья.— Да как же это может эдакая лесная нечисть хрестиянскую душу спортить,— он же её не послушался!
— Да вот, поди ты! — сказал Костя.— И Гаврила баил что голосок, мол, у ней такой тоненький, жалобный, как у жабы.
— Твой батька сам это рассказывал? — продолжал Федя.
— Сам. Я лежал на полатях, всё слышал.
— Чудное дело! Чего ему быть невесёлым... А, знать, он ей понравился, что позвала его.
— Да, понравился! — подхватил Илюша.— Как же! Защекотать она его хотела, вот что она хотела. Это ихнее дело, этих ру-салок-то.
— А ведь вот и здесь должны быть русалки,— заметил Федя.
—- Нет,— отвечал Костя,— здесь место чистое, вольное. Одно — река близко.
Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся, наконец как бы замирая. Прислушаешься,— и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке. Мальчики переглянулись, вздрогнули...
— С нами крестная сила! — шепнул Илья.
— Эх вы, вороны! — крикнул Павел.— Чего всполохнулись? Посмотрите-ка, картошки сварились. (Все пододвинулись к котельчику и начали есть дымящийся картофель; один Ваня не шевельнулся.) — Чего же ты! — сказал Павел.
Но он не вылез из-под своей рогожи. Котельчик скоро весь опорожнился.
— А слыхали вы, ребятки,— начал Илюша,— что намеднись у нас, на Варнавицах, приключилось?
— На плотине-то? — спросил Федя.
— Да, да, на плотине, на прорванной. Вот уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое. Кругом всё такие буераки, овраги, а в оврагах всё казюли 1 2 водются.
— Ну, что такое случилось? Сказывай...
— А вот что случилось. Ты, может быть, Федя, не знаешь, а только там у нас утопленник похоронен; а утопился он давным-давно, как пруд ещё был глубок; только могилка его ещё видна, да и та чуть видна: так—- бугорочек... Вот, на днях, зовёт приказчик псаря Ермила; говорит: ступай, мол, Ермил, на пошту.
1 Баять — говорить, толковать.
2 Казюли (по-орловскому) — змеи. (Примечание И. С. Тургенева.)
Ермил у нас завсегда на пошту ездит; собак-то он всех своих поморил: не живут они у него отчего-то, так-таки никогда и не жили, а псарь он хороший, всем взял. Вот поехал Ермил за поштой, да и замешкался в городе, но а едет назад уж он хмелён. А ночь, и светлая ночь: месяц светит... Вот и едет Ермил через плотину; такая уж его дорога вышла. Едет он эдак, псарь Ермил, и видит: у утопленника на могиле барашек, белый такой, кудрявый, хорошенький похаживает. Вот и думает Ермил: —Сем, возьму его, что ему так пропадать, да и слез, и взял его на руки... Но а барашек — ничего. Вот идёт Ермил к лошади, а лошадь от него таращится, храпит, головой трясёт; однако он её отпрукал, сел на неё с барашком и поехал опять: барашка перед собой держит. Смотрит он на него, и барашек ему прямо в глаза так и глядит. Жутко ему стало, Ермилу-то псарю: что, мол, не помню я, чтобы эдак бараны кому в глаза смотрели; однако ничего; стал он его эдак по шерсти гладить, говорит: «Бяша, бяша!» А баран-то вдруг как оскалит зубы да ему тоже: «Бяща, бяша»...
Не успел рассказчик произнести это последнее слово, как вдруг обе собаки разом поднялись, с судорожным лаем ринулись прочь от огня и исчезли во мраке. Все мальчики перепугались. Ваня выскочил из-под своей рогожи, Павлуша с криком бросился вслед за собаками. Лай их быстро удалялся... Послышалась беспокойная беготня встревоженного табуна. Павлуша громко кричал: «Серый! Жучка!» Через несколько мгновении-лай замолк; голос Павла принёсся уже издалёка... Прошло ещё немного времени; мальчики с недоумением переглядывались, как бы выжидая, что-то будет... Внезапно раздался топот скачущей лошади; круто остановилась она у самого костра, и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с неё Павлуша. Обе собаки также вскочили в кружок света и тотчас сели, высунув красные языки.
— Что там? что такое? — спросили мальчики.
•— Ничего,— ответил Павел, махнув рукой на лошадь,— так, что-то собаки зачуяли. Я думал, волк,— прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью.
Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновенье. Его некрасивое лицо, оживлённое быстрой ездой, горело смелой удалью и твёрдой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка. «Что за славный мальчик!» — думал я, глядя на него.
— А видали их, что ли, волков-то,— спросил трусишка Костя.
— Их всегда здесь много,— отвечал Павел,—да они беспокойны только зимой.
Он опять прикорнул перед огнём. Садясь на землю, уронил он руку на мохнатый затылок одной из собак, и долго не повора
чивало головы обрадованное животное, с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу.
Ваня опять забился под рогожку.
— А какие ты нам, Илюшка, страхи рассказывал,— заговорил Федя, которому, как сыну богатого крестьянина, приходилось быть запевалой (сам же он говорил мало, как бы боясь уронить своё достоинство).— Да и собак тут нелёгкая дёрнула залаять. А точно, я слышал, это место у вас нечистое.
— Варнавицы?.. Ещё бы! ещё какое нечистое! Там не раз, говорят, старого барина видали — покойного барина. Ходит, говорят, в кафтане долгополом, и всё это эдак охает, чего-то на земле ищет. Его раз дедушка Трофимыч повстречал. «Что, мол, батюшка Иван Иваныч, изволишь искать на земле?»
— Он его спросил? — перебил изумлённый Федя.
— Да, спросил.
— Ну, молодец же после этого Трофимыч... Ну, и что же тот?
— Разрыв-травы *, говорит, ищу. Да так глухо говорит, глухо:— разрыв-травы.—А на что тебе, батюшка Иван Иваныч, разрыв-травы? Давит, говорит, могила давит, Трофимыч: вон хочется, вон...
— Вишь, какой! — заметил Федя.— Мало, знать, пожил.
— Экое диво! — промолвил Костя.— Я думал, покойников можно только в родительскую субботу1 2 видеть.
— Покойников во всяк час видеть можно,— с уверенностью подхватил Илюша, который, сколько я мог заметить, лучше других знал все сельские поверья...— Но а в родительскую субботу ты можешь и живого увидать, за кем, то есть, в том году очередь помирать. Стоит только ночью сесть на паперть 3 на церковную да всё на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году. Вот у нас в прошлом году баба Ульяна на паперть ходила.
— Ну, и видела она кого-нибудь? — с любопытством спросил Костя.
— Как же. Перво-наперво она сидела долго-долго, никого не видала и не слыхала... только всё как будто собачка эдак залает, залает где-то... Вдруг, смотрит: идёт по дорожке мальчик в одной рубашонке. Она приглянулась — Ивашка Федосеев идёт...
— Тот, что умер весной? — перебил Федя.
— Тот самый. Идёт и головушки не подымает... А узнала его
1 Разрыв-трава— по народным поверьям, растение, от которого открываются замки и запоры.
2 Родительская субббта — день, в который обычно полагалось «поминать» умерших родителей.
8 Паперть — крыльцо перед входом в церковь.
Ульяна... Но а потом смотрит: баба идёт... Она вглядываться, вглядываться,— ах ты, господи! — сама идёт по дороге, сама Ульяна.
— Неужто сама? — спросил Федя.
— Ей-богу, сама.
— Ну, что ж, ведь она ещё не умерла?
— Да году-то ещё не прошло. А ты посмотри на неё: в чём душа держится.
Все опять притихли. Павел бросил горсть сухих сучьев на огонь. Резко зачернелись они на внезапно вспыхнувшем пламени, затрещали, задымились и пошли коробиться, -приподнимая обожжённые концы. Отраженье света ударило, порывисто дрожа, во все стороны, особенно кверху. Вдруг откуда ни возьмись белый голубок,— налетел прямо в это отраженье, пугливо повертелся на одном месте, весь обливаясь горячим блеском, и исчез, звеня крылами.
— Знать, от дому отбился,— заметил Павел,— теперь будет лететь, покуда на что наткнётся, и где ткнёт, там и ночует до зари.
— А что, Павлуша,— промолвил Костя,— не праведная ли это душа летела на небо, ась?
Павел бросил другую горсть сучьев на огонь.
— Может быть,— проговорил он наконец.
— А скажи, пожалуй, Павлуша,— начал Федя,— что, у вас также в Шаламове было видать предвиденье-то небесное *?
— Как солнца-то не стало видно? Как же.
— Чай, напужались и вы?
— Да не мы одни. Барин-то наш, хоша и толковал нам на-предки, что, дескать, будет вам предвиденье, а как затемнело, сам, говорят, так перетрусился, что на поди. А на дворовой избе баба стряпуха, так та, как только затемнело, слышь, взяла да ухватом все горшки перебила в печи: «Кому теперь есть,— говорит,— наступило светопреставление». Так шти и потекли. А у нас на деревне такие, брат, слухи ходили, что, мол, белые волки по земле побегут, людей есть будут, хищная птица полетит, а то и самого Тришку 1 2 увидят.
— Какого это Тришку? — спросил Костя.
— А ты не знаешь? — с жаром подхватил Илюша.— Ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни. Тришка — эвто будет такой че
1 Так мужики у нас называют солнечное затмение. (Примечание И. С. Тургенева.)
2 В поверье о «Тришке», вероятно, отозвалось сказание об антихристе. (Примечание И. С. Тургенева.)
ловек удивительный, который придёт; а придёт он такой удивительный человек, что его и взять нельзя будет, и ничего ему сделать нельзя будет: такой уж будет удивительный человек. Захотят его, например, взять крестьяне: выдут на него с дубьём, оцепят его, но а он им глаза отведёт — так отведёт им глаза, что они же сами друг друга побьют. В острог его посадют, например,— он попросит водицы испить в ковшике: ему принесут ковшик, а он нырнёт туда, да и поминай как звали. Цепи на него наденут, а он в ладошки затрепещется — они с него так и попадают. Ну, и будет ходить этот Тришка по сёлам да по городам: и будет этот Тришка, лукавый человек, соблазнять народ христианский... ну, а сделать ему нельзя будет ничего... Уж такой он будет удивительный, лукавый человек.
•— Ну, да,— продолжал Павел своим неторопливым голосом,— такой. Вот его-то и ждали у нас. Говорили старики, что вот, мол, как только предвиденье небесное зачнётся, так Тришка и придёт. Вот и зачалось предвиденье. Высыпал весь народ* на улицу, в поле, ждёт, что будет. А у нас, вы знаете, место видное, привольное. Смотрят — вдруг от Слободки с горы идёт какой-то человек, такой мудреный, голова такая удивительная. Все как крикнут: «Ой, Тришка идёт! ой, Тришка идёт!» — да кто куды! Староста наш в канаву залез; старостиха в подворотне застряла, благим матом кричит, свою же дворовую собаку так запужала, что та с цепи долой, да через плетень, да в лес; а Кузькин отец, Дорофеич, вскочил в овёс, присел, да и давай кричать перепелом: «Авось, мол, хоть птицу-то враг, душегубец, пожалеет». Таково-то все переполошились! А человек-то это шёл наш бочар, Вавила: жбан себе новый купил, да на голову пустой жбан и надел.
Все мальчики засмеялись и опять приумолкли на мгновенье, как это часто случается с людьми, разговаривающими на открытом воздухе. Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и ещё долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях; ещё много времени оставалось до первого лепета, до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари. Луны не было на небе; она в ту пору поздно всходила. Бесчисленные золотые звёзды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли... Странный, резкий, болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и спустя несколько мгновений повторился уже далее...
Костя вздрогнул... «Что это?»
— Это цапля кричит,— спокойно возразил Павел.
— Цапля,— повторил Костя...— А что такое, Павлуша, я вчера слышал вечером,— прибавил он, помолчав немного,— ты, может быть, знаешь...
— Что ты слышал?
— А вот что я слышал. Шёл я из Каменной гряды в Шашки-но; а шёл сперва всё нашим орешником, а потом лужком пошёл — знаешь, там, где он сугибелью 1 выходит,— там, ведь, есть бучило1 2; знаешь, оно ещё всё камышом заросло; вот пошёл я мимо этого бучила, братцы мои, и вдруг из того-то бучила как застонет кто-то, да так жалостливо-жалостливо: у-у... у-у... у-у! Страх такой меня взял, братцы мои: время-то позднее, да и голос такой болезный. Так вот, кажется, сам бы и заплакал... Что бы это такое было? Ась?
— В этом бучиле в запрошлом лете Акима-лесника утопили воры,— заметил Павлуша: — так, может быть, его душа жало-бится.
— А ведь и то, братцы мои,— возразил Костя, расширив свои и без того огромные глаза...— Я и не знал, что Акима в том бучиле утопили; я бы ещё не так напужался.
°— А то, говорят, есть такие лягушки махонькие,— продолжал Павел,— которые так жалобно кричат.
— Лягушки? Ну, нет, это не лягушки... какие это... (Цапля опять прокричала над рекой.) Эк её! — невольно произнёс Костя.— Словно леший кричит.
— Леший не кричит, он немой,— подхватил Илюша,— он только в ладоши хлопает да трещит...
‘— А ты его видал, лешего-то, что ли? — насмешливо перебил его Федя.
— Нет, не видал, и сохрани бог его видеть, но а другие видели. Вот на днях он у нас мужичка обошёл: водил, водил его по лесу, и всё вокруг одной поляны... Едва-те к свету домой добился.
— Ну, и видел он его?
— Видел. Говорит, такой стоит большой, большой, тёмный, скутанный, эдак словно за деревом, хорошенько не разберёшь, словно от месяца прячется, и глядит, глядит глазищами-то, моргает ими, моргает...
— Эх, ты! — воскликнул Федя, слегка вздрогнув и передёрнув плечами: — пфу!
— И зачем эта погань в свете развелась? — заметил Павел: — право!
1 Сугйбель— крутой поворот в овраге. (Примечание И. С. Тургенева.)
2 Бучило — глубокая яма с весенней водой, оставшейся после половодья, которая не пересыхает даи;е летом. (Примечание И. С. Тургенева.)
'— Не бранись: смотри, услышит,— заметил Илья.
Настало опять молчанье.
— Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки,— раздался вдруг детский голос Вани,— гляньте на божьи звёздочки,— что пчёлки роятся!
Он выставил своё свежее личико из-под рогожи, опёрся на кулачок и медленно поднял кверху свои большие тихие глаза. Глаза всех мальчиков поднялись к небу и не скоро опустились.
— А что, Ваня,— ласково заговорил Федя,— что, твоя сестра Анютка здорова?
— Здорова,— отвечал Ваня, слегка картавя.
— Ты ей скажи — что она к нам, отчего не ходит?..
— Не знаю.
— Ты ей скажи, чтобы она ходила.
— Скажу.
•— Ты ей скажи, что я ей гостинца дам.
— А мне дашь?
— И тебе дам.
Ваня вздохнул.
— Ну нет, мне не надо. Дай уж лучше ей: она такая у нас добренькая.
И Ваня опять положил свою голову на землю. Павел встал и взял в руку пустой котельчик.
— Куда ты? — спросил его Федя.
— К реке, водицы зачерпнуть: водицы захотелось испить.
Собаки поднялись и пошли за ним.
— Смотри, не упади в реку! — крикнул ему вслед Илюша.
— Отчего ему упасть? — сказал Федя.— Он остережётся.
— Да, остережётся. Всяко бывает: он вот нагнётся, станет черпать воду, а водяной его за руку схватит да потащит к себе. Станут потом говорить: упал, дескать, малый в воду... А какое упал? Вон-вон в камыши полез,— прибавил он, прислушиваясь.
Камыши точно, раздвигаясь, «шуршали», как говорится у нас.
— А правда ли,— спросил Костя,— что Акулина дурочка с тех пор и рехнулась, как в воде побывала?
— С тех пор. Какова теперь! Но а, говорят, прежде красавица была. Водяной её испортил. Знать, не ожидал, что её скоро вытащут. Вот он её там у себя, на дне, и испортил.
(Я сам не раз встречал эту Акулину. Покрытая лохмотьями, страшно худая, с чёрным, как уголь, лицом, помутившимся взором и вечно оскаленными зубами, топчется она по целым часам иа одном месте, где-нибудь на дороге, крепко прижав костлявые руки к груди и медленно переваливаясь с ноги на ногу, словно дикий зверь в клетке. Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, и только изредка судорожно хохочет.)
— А говорят,— продолжал Костя,— Акулина оттого в реку и кинулась, что её полюбовник обманул.
— От того самого.
— А помнишь Васю? — печально прибавил Костя.
— Какого Васю? — спросил Федя.
— А вот того, что утонул,— отвечал Костя,— в этой вот в самой реке. Уж какой же мальчик был! И-их, какой мальчик был! Мать-то его, Феклиста, уж как же она его любила, Васю-то! И словно чуяла она, Феклиста-то, что ему от воды погибель произойдёт. Бывало, пойдёт-от Вася с нами, с ребятками, летом, в речку купаться — она так вся и встрепещется. Другие бабы ничего, идут себе мимо с корытами, переваливаются, а Феклиста поставит корыто наземь и станет его кликать: «Вернись, мол, вернись, мой светик! Ох, вернись, соколик!» И как утонул, господь знает. Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала: вдруг слышит, словно кто пузыри по воде пускает, глядь, а только уж одна Васина шапонька по воде плывёт. Ведь вот с тех пор и Феклиста не в своём уме: придёт да и ляжет на том месте, где он утоп; ляжет, братцы мои, да и затянет песенку,— помните, Вася-то всё такую песенку певал? — вот её-то она и затянет, а сама плачет, плачет, горько богу жалится...
— А вот Павлушка идёт,— молвил Федя.
Павел подошёл к огню с полным котельчиком в руке.
— Что, ребята,— начал он, помолчав,— неладно дело.
— А что? — торопливо спросил Костя.
— Я Васин голос слышал.
Все так и вздрогнули.
— Что ты, что ты? — пролепетал Костя.
— Ей-богу. Только стал я к воде нагинаться, слышу, вдруг, зовут меня эдак Васиным голоском и словно из-под воды: «Павлуша, а Павлуша, подь сюда». Я отошёл. Однако воды зачерпнул.
— Ах ты, господи! Ах ты, господи! — проговорили мальчики, крестясь.
— Ведь это тебя водяной звал, Павел,— прибавил Федя.— А мы только что об нём, об Васе-то, говорили.
— Ах, это примета дурная,— с расстановкой проговорил Илюша.
— Ну, ничего, пущай! — произнёс Павел решительно и сел опять.— Своей судьбы не минуешь.
Мальчики приутихли. Видно было, что слова Павла произвели на них глубокое впечатление. Они стали укладываться перед огнём, как бы собираясь спать.
— Что это? — спросил вдруг Костя, приподняв голову.
Павел прислушался.
— Это кулички летят, посвистывают.
1— Куда ж они летят?
— А туда, где, говорят, зимы не бывает.
— А разве есть такая земля?
— Есть.
— Далеко?
•— Далеко, далеко, за тёплыми морями.
Костя вздохнул и закрыл глаза.
Уже более трёх часов протекло с тех пор, как я присоседился к мальчикам. Месяц взошёл, наконец; я его не тотчас заметил: так он был мал и узок. Эта безлунная ночь, казалось, была всё так же великолепна, как и прежде... Но уже склонились к тёмному краю земли многие звёзды, ещё недавно высоко стоявшие на небе; всё совершенно затихло кругом, как обыкновенно затихает всё только к утру, всё спало крепким, неподвижным, предрассветным сном. В воздухе уже не так сильно пахло,— в нём снова как будто разливалась сырость... Недолги летние ночи!.. Разговор мальчиков угасал вместе с огнями... Собаки даже дремали; лошади, сколько я мог различить при чуть брезжущем, слабо льющемся свете звёзд, тоже лежали, понурив головы... Слабое забытьё напало на меня: оно перешло в дремоту.
Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро зачиналось. Ещё нигде не румянилась заря, но уже забелелось на востоке: всё стало видно, хотя смутно видно, кругом. Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звёзды то мигали слабым светом, то исчезали, отсырела земля, запотели листья; кое-где стали раздаваться живые звуки, голоса, и жидкий, ранний ветерок уже пошёл бродить и порхать над землёю. Тело моё ответило ему лёгкой весёлой дрожью. Я проворно встал и пошёл к мальчикам. Они все спали как убитые вокруг тлеющего костра; один Павел приподнялся до половины и пристально поглядел на меня.
Я кивнул ему головой и пошёл восвояси, вдоль задымившейся реки. Не успел я отойти двух вёрст, как уже полились кругом меня по широкому мокрому лугу, и спереди, по зазеленевшимся холмам, от лесу до лесу, и сзади, по длинной пыльной дороге, по сверкающим, обагрённым кустам, и по реке, стыдливо синевшей из-под редеющего тумана,— полились сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого, горячего света... Всё зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило. Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы; мне навстречу, чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой, при-
неслись звуки колокола, и вдруг мимо меня, погоняемый знакомыми мальчишками, промчался отдохнувший табун...
Я, к сожалению, должен прибавить, что в том же году Павла не стало. Он не утонул: он убился, упав с лошади. Жаль, славный был парень!
Вопросы « задания
1.	Кратко изложите повествовательную часть рассказа. Укажите, какие описания природы даны в рассказе.
2.	Проследите, по какому плану Тургенев описывает мальчиков. Чем они отличаются друг от друга?
3.	Устно ответьте на вопрос: кого бы из мальчиков я больше всего хотел иметь своим товарищем и почему?
4.	Прочитайте выразительно начало рассказа и укажите, в какой последовательности описан июльский день. Какими словами автор передаёт краски и оттенки цветов в природе, заставляет читателя видеть то, что он описывает?
Темы письменных работ:
1)	«Портрет моего товарища».
2)	«Зимний день» (в городе или деревне).
3)	«Костёр в пионерском лагере» (сочинение или инсценировка).
ПОЕЗДКА НА БЕЖИН ЛУГ
(Из книги С. И. Липеровской «На родине И. С. Тургенева»)
Переночевав в помещении для приезжающих, ранним ясным июньским утром отправляемся на Бежин луг. Солнце ещё невысоко. В парке свежо. Всюду покой и тишина, нарушаемая только пением птиц. Ни один листочек не шелохнётся. Солнечные лучи играют всеми оттенками цвета в каплях росы среди густой, сочной, росистой травы.
От Спасского до Бежина луга тринадцать километров просёлочной дорогой, которая вьётся по берегам реки Снежеди, между чернозёмными полями, распаханными и засеянными, между рощами и перелесками.
Выехали за ворота усадьбы Спасское, повернули по селу, мимо колхозного сада, который только что потерял свой весенний белоснежный наряд, обогнули здание колхозного клуба и библиотеки.
Направо от нас — парк и пруд Спасского. На высоком холме, на краю большого оврага, заросшего кустарником, издалека виден недавно отстроенный скотный двор. Направо виднеется Чеплыгинская роща.
Сто лет назад ещё мальчиком приходил сюда Тургенев со своим гувернёром. Он любил собирать в этой роще грибы и есть землянику, на которой не просохли ещё капли росы. Слушал, как птицы «не торопясь выводили свои коротенькие коленца и словно прислушивались потом, как это у них вышло» («Затишье»).
И сейчас в Чеплыгине смешанный лиственный, грибной лес. По краю леса — глубокие овраги. Возможно, что это старое русло пересохшей реки. Так и манят зелёные лужайки полежать в их прохладной тени, отведать спелой, крупной земляники и розовой сочной полевой клубники, которая растёт по южным склонам открытых овражков в этих местах.
Поднялись на высокую гору. От деревни к деревне бегут дорожки, вьются узкие тропинки.
Солнце поднялось высоко, но лучи его не жгут, а ласкают. Дороги посветлели, от росы уже нет и следа.
По этим просёлочным дорогам ездил Тургенев с другом, охотником Афанасием Алифановым, в дрожках «разлюли», о которых он упоминает в рассказе «Бирюк», а иногда бродил пешком по лесам и оврагам с ружьём и с любимой собакой Дианкой.
Воздух был свеж и чист, звонко пели жаворонки в бескрайных просторах полей, солнце светило Ивану Сергеевичу прямо в лицо, ветерок играл его густыми волосами. Так привольно было на родине!..
Вот он, родной пейзаж Тургенева. Слово большого художника, обаяние его поэзии приобретают здесь ещё большую силу.
Мы на вершине того холма, с которого, как рассказывал однодворец Овсяников, было видно поле, отнятое дедом Тургенева у Овсяниковых.
Впереди показалось русло реки Снежеди. Это неширокая, но всё ещё полноводная река. Она капризно извивается, образуя на всём своём протяжении широкие ложбины заливных лугов. По её высоким берегам почти непрерывной лентой тянутся деревушки. Миновали Ветрово, с заброшенной старой мельницей, затем колхоз «Живой ключ». Среди полей с безоблачного голубого неба «сыпался серебряный бисер звонких голосов» жаворонков.
По ту сторону Снежеди — большой колхоз Лобанове, рядом с ним — «Ясное утро», «Красные холмы», «Цветной хутор». И названия-то заманчивые, радостные, светлые.
Переезжаем вброд речку. Журчит чистая, прозрачная вода. Невдалеке — небольшой водопад. На речке плавают гусыни с гусенятами, роются в иле у берега — над водой торчат только жёлтые хвостики.
Опять поднимаемся на крутой берег по дороге у самого края обрыва, кажется, попадёт колесо мимо колеи — и мы покатимся в речку.
Внизу, окаймлённый густым кустарником, теперь уже ясно виден Бежин луг.
И сейчас на нём пасётся табун лошадей. Поодаль от них стоят у берега в воде коровы и лениво машут хвостами. Ложбина кажется сверху громадной чашей с изумрудным, чистым дном. Приток Снежеди — Снежедок весной бурно разливается, а в конце лета становится едва заметным ручейком.
По крутому склону — множество тропинок, протоптанных коровами и овцами, спускающимися к воде.
В пейзаже Бежина луга и высокого берега Снежеди мы и теперь узнаём детали, известные нам по описанию их у Тургенева.
Давно отошло в прошлое то время, когда верили в домовых и леших, когда ребята, как тургеневский Антропка, возвращаясь домой, дрожали от страха перед отцовской плетью.
Ласковые утренние лучи солнца пронизывают чистый, здоровый, свежий воздух. Легко, свободно дышится.
Вслед за посёлком Лутовиновом перед нами — Тургеневе, бывшая усадьба брата писателя — Николая Сергеевича, в восемнадцати километрах от Спасского.
На высоком холме возвышается эффектная постройка своеобразной архитектуры — колхозный скотный двор. Налево от дороги — молокозавод. Направо, не доезжая до парка, который обозначен липовыми аллеями,— шкоЛа-десятилетка имени Тургенева. Здание школы стоит на том месте, где был барский дом. Он сгорел в 1919 году. Перед школой — большой цветник и много кустов сирени. Силами учащихся хорошо обработан пришкольный участок. Каждый класс выполняет своё самостоятельное задание.
Оказывать помощь своему колхозу—для старшеклассников Тургенева самое обычное дело. Они члены трудовой артели и участвуют во всех работах.
Сейчас ученики собрались в физическом кабинете и ждут начала экзамена по физике. Идёт оживлённый разговор об экзаменах, о творчестве Пушкина и Михаила Шолохова.
Сбылись мечты Тургенева о широком распространении образования по всей России; творчество наших классиков — Пушкина, Гоголя, Толстого, Тургенева, Достоевского и современных писателей — Шолохова, Фадеева, Федина стало достоянием масс.
Лучшее время в Спасском — поздняя весна; именно это время — июнь — больше всего любил Тургенев у себя на родине. В Спасском сохранилась традиция народных праздников. С раннего утра в день, объявленный для праздника, по всем дорогам мчатся к Спасскому автобусы, легковые и грузовые машины. Весёлую, нарядную, оживлённую толпу встречают сотрудники музея, массовики, участники самодеятельного хора.
Праздники в Спасском — подлинное выражение любви народа к своему писателю.
Все свои силы и свой талант Тургенев отдал будущему своей родины. Он любил русский народ, и ничто не могло поколебать его убеждения в том, что «мы —...народ юный и сильный, который верит и имеет право верить в своё будущее».
А. Пантелеев
НА ЯЛИКЕ
Большая широкобокая лодка подходила к нашему берегу. Набитая до отказа, сидела она очень низко в воде, шла медленно, одолевая течение, и было видно, как туго и трудно погружаются в воду вёсла и с каким облегчением выскальзывают они из неё, сверкая на солнце и рассыпая вокруг себя тысячи и тысячи брызг.
Я сидел на большом тёплом и шершавом камне у самой воды, и мне было так хорошо, что не хотелось ни двигаться, ни оглядываться, и я даже рад был, что лодка ещё далеко и что, значит, можно ещё несколько минут посидеть и подумать... О чём? Да ни о чём особенном, а только о том, как хорошо сидеть, какое милое небо над головой, как чудесно пахнет водой, ракушками, смоленым деревом...
Я уже давно не был за городом, и всё меня сейчас по-настоящему радовало: и чахлый одуванчик, притаившийся под пыльным зонтиком лопуха, и лёгкий, чуть слышный плеск невской волны, и белая бабочка, то и дело мелькавшая то тут, то там в ясном и прозрачном воздухе. И разве можно было в эту минуту поверить, что идёт война, что фронт совсем рядом, что он тут вот, за этими крышами и трубами, откуда изо дня в день летят в наш осаждённый город немецкие бомбардировщики и дальнобойные бризантные снаряды?1 Нет, я не хотел думать об этом, да и не мог думать, так хорошо мне было в этот солнечный июльский день.
#
А на маленькой пристаньке, куда должна была причалить лодка, уже набился народ. Ялик подходил к берегу, и, чтобы не потерять очереди, я тоже прошёл па эти животрепещущие дощатые мостки и смешался с толпой ожидающих. Это были всё женщины, всё больше пожилые работницы.
Некоторые из них уже перекликались и переговаривались с теми, кто сидел в лодке. Там тоже были почти одни женщины, а из нашего брата только несколько командиров, один военный моряк да сам перевозчик, человек в неуклюжем брезентовом плаще с капюшоном. Я видел пока только его спину и руки в широких рукавах, которые ловко, хотя и не без натуги, работали вёслами. Лодку относило течением, но всё-таки с каждым взмахом вёсел она всё ближе и ближе подходила к берегу.
— Матвей Капитоныч, поторопись! — закричал кто-то из ожидающих.
Гребец ничего не ответил. Подводя лодку к мосткам, он чуть-чуть повернул голову, и тут я увидел его лицо. Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, а может быть, и моложе. Лицо у него было худенькое, серьёзное, строгое, тёмное от загара, только бровки были смешные, детские, совершенно выцветшие,
1 Бризантные снаряды — разрывные, рвущиеся в воздухе и поражающие осколками.
белые, да из-под широкого козырька огромной боцманской 1 фуражки с якорем на околыше падали на запотевший лоб такие же белобрысые, соломенные, давно не стриженные волосы.
По тому, как тепло и дружно приветствовали его у нас на пристани женщины, было видно, что мальчик не случайно и не в первый раз сидит на вёслах.
— Капитану привет! — зашумели женщины.
— Мотенька, давай, давай сюда! Заждались мы тебя.
— Мотенька, поспеши, опаздываем!
— Матвей Капитоныч, здравствуй!
— Отойди, йе мешай, бабы! — вместо ответа закричал он каким-то хриплым простуженным баском, и в эту минуту лодка ударилась о стенку причала, качнулась и заскрипела. Мальчик зацепил веслом за кромку мостков, кто-то из военных спрыгнул на пристань и помог ему причалить лодку.
Началась выгрузка пассажиров и посадка новых.
Маленький перевозчик выглядел очень усталым, с лица его катил пот, но он очень спокойно, без всякого раздражения, сурово и повелительно распоряжался посадкой.
— Эй, тётка! — покрикивал он.— Вот ты, с противогазом которая. Садись с левого борта. А ты, с котелком,— туда... Тихо-Осторожно. Без паники. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь...
Он сосчитал, сбился и ещё раз пересчитал, сколько людей в лодке.
— Довольно. Хватит! За остальными после приеду.
Оттолкнувшись веслом от пристани, он подобрал свой брезентовый балахон, уселся и стал собирать двугривенные за перевоз.
Я, помню, дал ему рубль и сказал, что сдачи не надо. Он шмыгнул носом, усмехнулся, отсчитал восемь гривен, подал их мне вместе с квитанцией и сказал:
— Если у вас лишние, так положите их лучше в сберкассу.
Потом пересчитал собранные деньги, вытащил из кармана большой старомодный кожаный кошель, ссыпал туда монеты, защёлкнул кошель, спрятал его в карман, уселся поудобнее, поплевал на руки и взялся за вёсла.
Большая, тяжёлая лодка, сорвавшись с места, легко и свободно пошла вниз по течению.
5jt % %
И вот, не успели мы как следует разместиться на своих скамейках, не успел наш ялик отойти и на сотню метров от берега,
1 Боцман на судне: лицо младшего командного состава.
случилось то, чего, казалось бы, уж никак нельзя было ожидать в этот солнечный, безмятежно спокойный летний день.
Я сидел на корме. Передо мной лежала река, а за нею — Каменный остров *, над которым всё выше и выше поднималось утреннее солнце. Густая зелёная грива висела над низким отлогим берегом. Сквозь яркую свежую листву виднелись отсюда какие-то домики, какая-то беседка с белыми круглыми колоннами, а за ними... Но нет, там ничего не было и не могло быть. Мирная жизнь спокойно, как река, текла на этой цветущей земле. Лёгкий дымок клубился над пёстрыми дачными домиками. Чешуйчатые рыбачьи сети сушились, растянутые на берегу. Белая чайка летала. И было очень тихо. И в лодке у нас гоже почему-то стало тише, только вёсла мерно стучали в уключинах да за бортом так же мерно и неторопливо плескалась вода.
И вдруг в эту счастливую, безмятежную тишину ворвался издалека звук, похожий на отдалённый гром. Лёгким гулом он прошёл по реке. И тотчас же в каждом из нас что-то ёкнуло и привычно насторожилось. А какая-то женщина, правда, не очень испуганно и не очень громко, вскрикнула и сказала:
— Ой, что это, бабоньки?
В эту минуту второй, более сильный удар размашистым отзвуком прокатился по реке. Все посмотрели на мальчика, который, кажется, один во всей лодке не обратил никакого внимания на этот подозрительный грохот и продолжал спокойно грести.
— Мотенька, что это? — спросили у него.
— Ну что! — сказал он, не поворачивая головы.— Ничего особенного. Зенитки.
Голос у него был какой-то скучный и даже грустный, и я невольно посмотрел на него. Сейчас он показался мне почему-то ещё моложе, в нём было что-то совсем детское, младенческое: уши под большим картузом смешно оттопыривались в стороны, на загорелых щеках проступал лёгкий белый пушок, из-под широкого и жёсткого, как хомут, капюшона торчала тонкая, цыплячья шейка.
А в чистом, безоблачном небе уже бушевала гроза. Теперь уже и мне было ясно, что где-то на подступах, на фортах1 2, а может быть и ближе, работают наши зенитные установки. Как видно, вражеским самолётам удалось пробиться сквозь первую линию огня, и теперь они уже летели к городу. Канонада усиливалась, приближалась. Всё новые и новые батареи вступали
1 Каменный остров — один из островов, иа которых расположен Ленинград.
2 Форт — крепостное укрепление.
в дело, и скоро отдельные залпы стали неразличимы,— обгоняя друг друга, они сливались в один сплошной гул.
— Летит! Летит! Поглядите-ка! — закричали вдруг у нас в лодке.
Я посмотрел и ничего не увидел. Только мягкие, пушистые, дымчатые клубочки таяли то тут, то там в ясном и высоком небе. Но сквозь гром зенитного огня я расслышал знакомый прерывистый рокот немецкого мотора. Гребец наш тоже мельком, искоса посмотрел на небо.
— Ага. Разведчик,— сказал он пренебрежительно.
И я даже улыбнулся, как это он быстро, с одного маха нашёл самолёт и с какой точностью определил, что самолёт этот не ка
кой-нибудь, а именно разведчик. Я хотел было попросить его показать мне, где он увидел этого разведчика, но тут будто огромной кувалдой ударило меня по барабанным перепонкам, я невольно зажмурился, услышал, как закричали женщины, и изо всех сил вцепился в холодный влажный борт лодки, чтобы не полететь в воду.
Это открыли огонь зенитные батареи на Каменном острове. Уж думалось, что дальше некуда: и так уж земля и небо дрожали от этого грома и грохота, а тут вдруг оказалось, что всё это были пустяки, что до сих пор было даже очень тихо и что только теперь-то и началась настоящая музыка воздушного боя.
Ничего не скажу— было страшно. Особенно, когда в воду — и спереди и сзади, и справа и слева от лодки — начали падать осколки.
Мне приходилось уже не раз бывать под обстрелом, но всегда это случалось со мной на земле, на суше. Там, если рядом и упадёт осколок, его не видно. А тут, падая с шипеньем в воду, эти осколки поднимали за собой целые столбы воды. Это было красиво, похоже на то, как играют дельфины 1 в тёплых морях,— но если бы это действительно были дельфины!..
Женщины в нашей лодке уже не кричали. Перепуганные, они сбились в кучу, съёжились, пригнули как можно ниже головы. А многие из них даже легли на дно лодки и защищали себя руками, как будто можно рукой уберечь себя от тяжёлого и раскалённого куска металла. Но ведь известно, что в такие минуты человек не умеет рассуждать. Признаться, мне тоже хотелось нагнуться, зажмуриться, спрятать голову.
Но я не мог сделать этого.
Передо мной сидел мальчик. Ни на один миг он не оставил вёсел. Так же уверенно и легко вёл он своё маленькое судно, п на лице его я не мог прочесть ни страха, ни волнения. Он только посматривал изредка то направо, то налево, то на небо, потом переводил взгляд на своих пассажиров —- и усмехался. Да, усмехался. Мне даже стыдно стало, я даже покраснел, когда увидел эту улыбку на его губах.
«Неужели он не боится? — подумал я.— Неужели ему не страшно? Неужто не хочется ему бросить вёсла, зажмуриться, спрятаться под скамейку?.. А впрочем, он ещё маленький,— подумалось мне.— Он ещё не понимает, что такое смерть, поэтому, небось, и улыбается так беспечно и снисходительно».
1 Дельфины — морские животные
Канонада ещё не кончилась, когда мы пристали к берегу. Не нужно было никого подгонять. Через полминуты лодка была уже пустая. Под дождём осколков, совсем как это бывает под настоящим проливным дождём, женщины бежали на берег и прятались под густыми шапками приземистых дубков и столетних лип.
Я вышел из лодки последним. Мальчик возился у причала, затягивая какой-то сложный морской узел.
— Послушай! — сказал я ему.— Чего ты копаешься тут? Ведь, посмотри, осколки летят...
— Чего? — переспросил он, подняв на секунду голову и посмотрев на меня не очень любезно.
— Я говорю: храбрый ты, как я погляжу. Ведь страшно всё-таки. Неужели ты не боишься?
В это время тяжёлый осколок с тупым звоном ударился в самую кромку мостков.
— А ну, проходите! — закричал на меня мальчик.— Нечего тут...
— Ишь ты какой! — сказал я с усмешкой и зашагал к берегу. Я был обижен и решил, что не стоит и думать об этом глупом мальчишке.
Но, выйдя на дорогу, я всё-таки не выдержал и оглянулся. Мальчика на пристани уже не было. Я поискал его глазами. Он стоял на берегу, под навесом какого-то склада или сарая. Вёсла свои он тоже притащил сюда и поставил рядом.
«Ага,— подумал я с некоторым злорадством.— Всё-таки, значит, немножко побаиваешься, голубчик!..» Но, по правде сказать, мне всё ещё было немножко стыдно, что маленький мальчик оказался храбрее меня. Может быть, поэтому я не стал прятаться под деревьями, а сразу свернул на боковую дорожку и отправился разыскивать Н-скую зенитную батарею.
* * *
Дела, которые привели меня на Каменный остров, к зенитчикам, отняли у меня часа полтора-два. Обратно в город меня обещали «подкинуть» на штабной машине, прибытие которой ожидали с минуты на минуту.
В ожидании машины, от нечего делать, я беседовал с командиром батареи о всякой всячине и, между прочим, рассказал о том, как сложно я к ним добирался, и о том, как наш ялик попал в осколочный дождь.
Командир батареи, пожилой застенчивый лейтенант из запасных, почему-то вдруг очень смутился и даже покраснел.
— Да, да...—сказал он, вытирая платком лицо.— К сожалению, наши снаряды летают не только вверх, но и вниз. Но что же поделаешь! Это как раз те щепки, которые летят, когда лес рубят. Но всё-таки неприятно. Очень неприятно. Ведь бывают жертвы, свои люди гибнут. Вот как раз недели три тому назад тут перевозчика осколком убило.
Я, помню, даже вздрогнул, когда услышал это.
— Как перевозчика? — сказал я.— Где? Какого?
— Да вот тут как раз, па Неве, где вы переезжали. Хороший человек был. Сорок два года работал на перевозе. И отец у него, говорят, тоже на яликах подвизался. И дед.
— А сейчас там какой-то мальчик,— сказал я.
— Ха! — улыбнулся лейтенант.— Ну как же! Мотя! Матвей Капитоныч! Адмирал Нахимов мы его зовём. Это сынишка того перевозчика, который погиб.
— Как! — сказал я.— Того самого, который от осколка?..
— Ну да. Именно. Того Капитоном звали, а этого Матвей Капитонович. Тоже матрос бывалый. Лет ему — не сосчитать как мало, а работает — сами видели,— со взрослыми потягаться может. И притом, что бы ни было, всегда на посту: и днём и ночью, и в дождь и в бурю...
— И под осколками,—.сказал я.
— Да, и под осколками. Этого уж тут не избежишь! Осколочные осадки выпадают у нас, пожалуй, почаще, чем обычные, метеорологические...
Лейтенант мне ещё что-то говорил, что-то рассказывал, но я плохо слушал его. Почему-то мне вдруг страшно захотелось ещё раз увидеть Мотю.
— Послушайте, товарищ лейтенант,— сказал я поднимаясь.— Знаете,— что-то ваша машина застряла. А у меня времени в обрез. Я, пожалуй, пойду.
— А как же вы? — удивился лейтенант.
— Ну что ж,— сказал я.— Придётся опять на ялике.
❖ ❖ *
Когда я пришёл к перевозу, ялик ещё только-только отваливал от противоположного берега. Опять он был переполнен пассажирами, и опять низкие бортики его еле-еле выглядывали из воды, но так же легко, спокойно и уверенно работали вёсла и вели его наискось по течению, поблёскивая на солнце и оставляя в воздухе светлую радужную пыль. А солнце стояло уже высоко, припекало, и было очень тихо, даже как-то особенно тихо, как всегда бывает летом после хорошего проливного дождя.
На пристани ещё никого не было, я сидел один на скамеечке, поглядывая на воду и на приближающуюся лодку, и на этот раз мне уже не хотелось, чтобы она шла подольше,— наоборот, я ждал её с нетерпением. А лодка как будто чуяла это моё желание, шла очень быстро, и скоро в толпе пассажиров я уже мог разглядеть белый парусиновый балахон и боцманскую фуражку гребца.
«И днём и ночью, и в дождь и в бурю»,— вспомнил я слова лейтенанта.
И вдруг я очень живо и очень ясно представил себе, как здесь вот, на этом самом месте, в такой же, наверно, погожий, солнечный денёк, на этой же самой лодке, с этими же вёслами в руках погиб на своём рабочем посту отец этого мальчика. Я отчётливо представил во всех подробностях, как это случилось. Как привезли старого перевозчика к берегу, как выбежали навстречу его жена и дети,— и вот этот мальчик тоже,— и какое это было горе, и как страшно стало, как потемнело у мальчика в глазах, когда какая-то чужая старуха всхлипнула, перекрестилась и сказала:
— Царство небесное. Помер...
И вот не прошло и месяца, а этот мальчик сидит на этой лодке и работает теми же вёслами, которые выпали тогда из рук его отца.
«Как же он может? — подумал я.— Как может этот маленький человек держать в руках эти страшные вёсла? Как может он спокойно сидеть на скамейке, на которой ещё, небось, не высохла кровь его отца? Ведь, казалось бы, он на всю жизнь должен был проникнуться смертельным ужасом и к этой заклятой работе, и к этой лодке, и к вёслам, и к чёрной невской воде. Даже отдалённый орудийный выстрел должен был пугать его и холодить жестокой тоской его маленькое сердце. А ведь он улыбался. Вы подумайте только — он улыбался давеча, когда земля и небо дрожали от залпов зенитных орудий!..»
Но тут мои размышления были прерваны. Весёлый женский голос звонко и раскатисто, на всю реку, прокричал за моей спиной:
— Матвей Капитоныч, поторопи-ись!..
Пока я сидел и раздумывал, на пристани уже скопилась порядочная толпа ожидающих. Опять тут было очень много женщин-работниц, было несколько военных, две или три девушки-дружинницы и молодой военный врач.
Лодка уже подходила к мосткам. Повторилось то же, что было давеча на том берегу. Ялик ударился о стенку причала и заскрипел. Женщины и на берегу и в лодке загалдели, началась
посадка, и мальчик, стоя в лодке и придерживаясь веслом за бортик мостков, не повышая голоса, серьёзно, и деловито командовал своими пассажирами. Мне показалось, что за эти два часа он ещё больше осунулся и похудел. Тёмное от загара и от усталости лицо его блестело, он тяжело дышал. Балахон свой он расстегнул, распахнул ворот рубашки, и оттуда выглядывала полоска незагорелой кожи. Когда я входил в лодку, он посмотрел на меня, улыбнулся, показав на секунду маленькие белые зубы, и сказал:
— Что? Уж обратно?
— Да. Обратно,— ответил я и почему-то очень обрадовался и тому, что он меня узнал, и тому, что заговорил со мной и даже улыбнулся мне.
Усаживаясь, я постарался занять место поближе к нему. Это удалось мне. Правда, пришлось кого-то- не очень вежливо оттолкнуть, но когда мальчик сел на своё капитанское место, оказалось, что мы сидим лицом к. лицу.
Выполнив обязанности кассира, собрав двугривенные, пересчитав их и спрятав, Мотя взялся за вёсла.
— Только не шуметь, бабы! — строго прикрикнул он па своих пассажирок. Те слегка притихли, а мальчик уселся поудобнее, поплевал на руки, и вёсла размеренно заскрипели в уключинах, и вода также размеренно заплескалась за бортом.
Мне очень хотелось заговорить с мальчиком. Но, сам. не знаю почему, я немножко робел и не находил, с чего начать разговор. Улыбаясь, я смотрел на его серьёзное сосредоточенное лицо и на смешные детские бровки, на которых поблёскивали редкие светлые волосики. Внезапно он взглянул на меня, поймал мою улыбку и сказал:
—• Вы чего смеётесь?
—• Я не смеюсь,— сказал я немножко даже испуганно.— С чего ты взял, что я смеюсь? Просто я любуюсь, как ты ловко работаешь.
— Как это ловко? Обыкновенно работаю.
— Ого! — сказал я, покачав головой.— А ты, адмирал. Нахимов, я погляжу, дядя сердитый...
Он опять, но на этот раз, как мне показалось, с некоторым любопытством взглянул на меня и сказал:
— А вы откуда знаете, что я—адмирал Нахимов?
— Ну, мало ли? Слухом земля полнится,
— Что, на батареях были?
— Да, на батареях.
— А! Тогда понятно.
— Что тебе понятно?
Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли вообще рассусоливать со мной, и наконец ответил:
— Командиры меня так дразнят: адмиралом. Я ведь их тут всех обслуживаю: и зенитчиков, и лётчиков, и моряков, и из госпиталей которые...
— Да, брат, работки у тебя, как видно, хватает,— сказал я.— Устаёшь здорово, небось? А?
Он ничего не сказал, только пожал плечами. Что работки ему хватает и что устаёт он зверски, было и без того видно. Лодка опять шла наперекор течению, и вёсла с трудом, как в густую чёрную глину, погружались в воду.
— Послушай, Матвей Капитоныч,— сказал я, помолчав: — скажи, пожалуйста, откровенно, по совести: неужто тебе давеча не страшно было?
— Это когда? Где? — удивился он.
— Ну, давеча, когда зенитки работали.
Он усмехнулся и с каким-то не то что удивлением, а, пожалуй, даже с сожалением посмотрел на меня.
— Вы бы ночью сегодня поглядели, что было. Вот это да! — сказал он.
— А разве ты ночью тоже работал?
— Я дежурил. У нас тут на Деревообделочном он зажигалок набросал целый воз. Так мы тушили.
— Кто «мы»?
— Ну, кто? Ребята.
— Так ты что — и не спал сегодня?
— Нет, спал немного.
— А ведь у вас тут частенько это бывает.
— Что? Бомбёжки-то? Конечно, часто. У нас тут вокруг батареи. Осколки как начнут сыпаться, только беги.
— Да,— сказал я,— а ты, я вижу, всё-таки не бежишь.
— А мне бежать некуда,— сказал он усмехнувшись.
— Ну, а ведь честно-то, по совести,— боязно всё-таки?
Он опять подумал и как-то очень хорошо, просто и спокойно сказал:
— Бойся не бойся, а уж если попадёт, так попадёт. Легче ведь не будет, если бояться?
— Это конечно,— улыбнулся я.— Легче не будет.
Мне всё хотелось задать ему один вопрос, но как-то язык не поворачивался. Наконец я решился:
— А что, Мотя, это правда, что у тебя тут недавно отец погиб?
Мне показалось, что на одно мгновение вёсла дрогнули в его руках.
— Ага,— сказал он хрипло и отвернулся в сторону.
— Его что — осколком?
- Да.
— Вот видишь.
Я не договорил. Но, как видно, он понял, о чём я хотел сказать. Целую минуту он молчал, налегая на вёсла. Потом, также не глядя на меня, а куда-то в сторону, хриплым, басовитым и, как мне показалось, даже не своим голосом сказал:
— Воды бояться — в море не бывать.
— Хорошо сказано. Ну, а всё-таки — разве ты об этом не думал? Если и тебя этак же?
— Что меня?
— Осколком.
— Тьфу, тьфу,— сказал он, сердито посмотрев на меня и как-то лихо и замысловато, как старый бывалый матрос, плюнул через левое плечо.
Потом, заметив, что я улыбаюсь, не выдержал, сам улыбнулся и сказал:
— Ну что ж! Конечно, могут. Всякое бывает. Могут и убить. Тогда что ж... Тогда, значит, придётся Маньке за вёсла садиться.
— Какой Маньке?
— Ну какой! Сестрёнке. Она, вы не думайте, она хоть и маленькая, а силы-то у неё побольше, чем у другого пацана. На спинке Неву переплывает туда и обратно.
Беседуя со мной, Мотя ни на минуту не оставлял управления лодкой. Она уже миновала середину реки и теперь, относимая течением в сторону, шла наискось к правому, высокому берегу. А там уже поблёскивали кое-где стёкла в сереньких дощатых домиках, из-за дранковых, толевых и железных крыш выглядывали чахлые пыльные деревца, а над ними без конца и без края расстилалось бесцветное бледно-голубое, как бы разбавленное молоком, северное небо.
И опять на маленькой пристани уже толпился народ, уже слышен был шум голосов, и уже кто-то кричал что-то и махал нам рукой.
— Мотя-а-а! — расслышал я и, вглядевшись, увидел, что это кричит маленькая девочка в белом платочке и в каком-то бесцветном, длинном, как у цыганки, платье.
— Мотя-а-а! — кричала она, надрываясь и чуть ли не со слезами в голосе.— Живей! Чего ты копаешься там?..
Мотя и головы не повернул. Только подводя лодку к мосткам, он поглядел на девочку и спокойно сказал:
— Чего орёшь?
Девочка была действительно совсем маленькая, босая,
с таким же, как у Моти, загорелым лицом и с такими же смешными, выцветшими, белёсыми бровками.
— Обедать иди! — загорячилась она.— Мама ждёт, ждёт!.. Уж горох весь выкипел.
И в лодке и на пристани засмеялись. А Мотя неторопливо причалил ялик, дождался, пока сойдут на берег все пассажиры, и только тогда повернулся к девочке и ответил ей:
— Ладно. Иду. Принимай вахту1.
— Это что? — спросил я у него.— Это Манька и есть?
— Ага. Манька и есть. Вот она у нас какая! — улыбнулся он, и в голосе его я услышал не только очень тёплую нежность, но и настоящую гордость.
— Славная девочка,— сказал я и хотел сказать ещё что-то.
Но славная девочка так дерзко и сердито на меня посмотрела и так ужасно сморщила при этом свой маленький загорелый,
1 Вахта — дежурство на корабле.
облупившийся нос, что я проглотил все слова, какие вертелись у меня на языке. А она шмыгнула носом, повернулась на босой ноге и, подобрав подол своего цыганского платья, ловко прыгнула в лодку.
— Эй, бабы, бабы!.. Не шуметь! Без паники! — закричала она хриплым, простуженным баском, совсем как Мотя. «И, наверное, совсем как покойный отец»,— подумалось мне.
Я попрощался с Мотей, протянул ему руку.
— Ладно. До свиданьица,— сказал он не очень внимательно и подал мне свою маленькую, крепкую, шершавую и мозолистую РУКУ-
Поднявшись по лесенке наверх, на набережную, я оглянулся.
Мотя в своём длинном и широком балахоне и в огромных рыбацких сапогах, удаляясь от пристани, шёл уже по узенькой песчаной отмели, слегка наклонив голову и по-матросски покачиваясь на ходу.
А ялик уже отчалил от берега. Маленькая девочка сидела на вёслах, ловко работала ими, и вёсла в её руках весело поблёскивали на солнце и рассыпали вокруг себя тысячи и тысячи брызг.
Задание
Прочитайте рассказ и самостоятельно напишите на него краткий отзыв. (Где и в какое время происходит событие, описанное в рассказе. Кто из действующих лиц особенно привле
кает внимание читателя и почему. Что автор хотел сказать этим рассказом и как он относится к своим героям. Какое впечатление произвёл на вас этот рассказ.)
А. П. Чехов
ХАМЕЛЕОН 1
Через базарную площадь идёт полицейский надзиратель Очу-мелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой 1 2 с решетом, доверху наполненным конфискованным 3 крыжовником. Кругом тишина... На площади ни души... Открытые двери лавок и кабаков глядят на свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
— Так ты кусаться, окаянная! — слышит вдруг Очумелов.— Ребята, не пущай её! Нынче не велено кусаться! Держи! А... а!
Слышен собачий визг. Очумелов глядит в сторону и видит: из дровяного склада купца Пичугина, прыгая на трёх ногах и оглядываясь, бежит собака. За ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстёгнутой жилетке. Он бежит за ней и, подавшись туловищем вперёд, падает на землю и хватает собаку за задние лапы. Слышен вторично собачий визг и крик: «Не пущай!» Из лавок высовываются сонные физиономии, и скоро около дровяного склада, словно из земли выросши, собирается толпа.
— Никак беспорядок, ваше благородие!..— говорит городовой.
Очумелов делает полуоборот налево и шагает к сборищу. Около самых ворот склада, видит он, стоит вышеописанный человек в расстёгнутой жилетке и, подняв вверх правую руку, показывает толпе окровавленный палец. На полупьяном лице его как бы написано: «Ужо я сорву с тебя, шельма!», да и самый палец имеет вид знамения победы. В этом человеке Очумелов узнаёт золотых дел мастера Хрюкина.
В центре толпы, растопырив передние ноги и дрожа всем телом, сидит на земле сам виновник скандала — белый борзой щенок с острой мордой и жёлтым пятном на спине. В слезящихся глазах его выражение тоски и ужаса.
1 Хамелеон — порода ящериц, быстро меняющих цвет кожи в зависимости от окружающей среды. В переносном смысле хамелеоном называют человека,
меняющего свои взгляды сообразно обстоятельствам.
3 Городовой — низший чин полицейской охраны в городе.
8 Конфискбванным — здесь: отобранным у продавца на базаре.
— По какому это случаю тут? — спрашивает Очумелой, врезываясь в толпу.— Почему тут? Это ты зачем палец?.. Кто кричал?
— Иду я, ваше благородие, никого не трогаю...— начинает Хрюкин, кашляя в кулак.— Насчёт дров с Митрий Митричем,— и вдруг эта подлая ни с того ни с сего за палец... Вы меня извините, я человек, который работающий... Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому — я этим пальцем, может, неделю не пошевельну... Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть... Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на свете...
— Гм... Хорошо...— говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями.— Хорошо... Чья собака? Я этого так не оставлю. Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям! Как оштрафуют его, мерзавца, так он узнает у меня, что значит собака и прочий бродячий скот! Я ему покажу кузькину мать!.. Елдырин,— обращается надзиратель к городовому,— узнай, чья это собака, и составляй протокол! А собаку истребить надо. Немедля! Она, наверное, бешеная... Чья это собака, спрашиваю?
— Это, кажись, генерала Жигалова! — говорит кто-то из толпы.
—- Генерала Жигалова? Гм... Сними-ка, Елдырин, с меня пальто... Ужас, как жарко! Должно полагать — перед дождём... Одного только я не понимаю: как она могла тебя укусить? — обращается Очумелов к Хрюкину.— Нешто она достанет до пальца? Она маленькая, а ты ведь вон какой здоровила! Ты, должно быть, расковырял палец гвоздиком, а потом и пришла в твою голову идея, чтоб сорвать. Ты ведь... известный народ! Знаю вас, чертей!
— Он, ваше благородие, цигаркой ей в харю для смеха, а она, не будь дура, и тяпни... Вздорный человек, ваше благородие!
— Врёшь, кривой! Не видал, так, стало быть, зачем врать? Их благородие умный господин и понимает, ежели кто врёт, а кто по совести, как перед богом... А ежели я вру, так пущай мировой 1 рассудит. У него в законе сказано... Нынче все равны... У меня у самого брат в жандармах... ежели хотите знать...
— Не рассуждать!
— Нет, это не генеральская...— глубокомысленно замечает городовой.— У генерала таких нет. У него всё больше лягавые...
— Ты это верно знаешь?
— Верно, ваше благородие...
— Я и сам знаю. У генерала собаки дорогие, породистые, а это — чёрт знает что! Ни шерсти, ни вида... подлость одна только... И этакую собаку держать?!.. Где же у вас ум? Попадись такая собака в Петербурге или Москве, то знаете, что было бы? Там не посмотрели бы в закон, а моментально — не дыши! Ты, Хрюкин, пострадал и дела этого так не оставляй... Нужно проучить! Пора...
— А может быть, и генеральская...— думает вслух городовой.— На морде у ней не написано... Намедни во дворе у него такую видел.
— Вестимо, генеральская? — говорит голос из толпы.
1 Мировой — судья, разбиравший единолично мелкие дела.
— Гм... Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто... Что-то ветром подуло... Знобит... Ты отведёшь её к генералу и спросишь там. Скажешь, что я нашёл и прислал... И скажи, чтобы её не выпускали на улицу... Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь... А ты, болван, опусти руку! Нечего свой дурацкий палец выставлять! Сам виноват!..
— Повар генеральский идёт, его спросим... Эй, Прохор! Поди-ка, милый, сюда! Погляди на собаку... Ваша?
— Выдумал! Этаких у нас отродясь не бывало!
— И спрашивать тут долго нечего,— говорит Очумелов.— Она бродячая! Нечего тут долго разговаривать... Ежели сказал, что бродячая, стало быть и бродячая... Истребить, вот и всё.
— Это не наша,— продолжает Прохор.— Это генералова брата, что намеднись приехал. Наш не охотник до борзых. Брат ихний охоч...
— Да разве братец ихний приехали? Владимир Иваныч? — спрашивает Очумелов, и всё лицо его заливается улыбкой умиления.— Ишь ты, господи! А я и не знал. Погостить приехали?
— В гости...
— Ишь ты, господи... Соскучились по братце... А я ведь и не знал! Так это ихняя собачка? Очень рад... Возьми её... Собачонка ничего себе... Шустрая такая... Цап этого за палец! Ха-ха-ха... Ну, чего дрожишь? Ррр... Рр... Сердитая, шельма... цуцик этакий...
Прохор зовёт собаку и идёт с ней от дровяного склада... Толпа хохочет над Хрюкиным.
— Я ещё доберусь до тебя! — грозит ему Очумелов и, запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади.
1884
Вопросы и задания
1.	С чего начинается рассказ? Как писатель рисует жизнь городка?
2.	Проследите поведение полицейского надзирателя Очуме-лова в эпизоде с собакой. Выделите в тексте места, где изображены колебания Очумелова, перечитайте их и обратите внимание на слова и тон речи полицейского, когда он говорит о собаке.
3.	Какие основные черты Очумелова наглядно выступают в его поведении и в его речи?
4.	Какие изменения можно отметить в речи Хрюкина и в отношении к нему толпы?
5.	Почему рассказ назван «Хамелеон»?
РАЗВИТИЕ ДЕЙСТВИЯ В РАССКАЗЕ
В повествовательном художественном произведении писатель рассказывает нам о людях и событиях, которые происходят с людьми.
Читая какой-нибудь рассказ, мы замечаем, что события, изложенные в нём, располагаются в определённом порядке, по плану, что они связаны между собой, что одно событие вытекает из другого.
Весь ход событий, о которых идёт речь в рассказе, называется обычно действием.
Иногда в рассказе не сразу говорится о событиях, не сразу развёртывается действие, а сначала автор знакомит нас с обстановкой, с местом действия, с людьми, которые представлены в произведении.
Например, в рассказе Чехова «Хамелеон» мы сначала видим базарную площадь, открытые двери лавок и кабаков; кругом тишина. Через площадь проходит полицейский надзиратель Очумелов, а за ним шагает рыжий городовой.
Эта часть произведения только вводит нас в ход событий, знакомит с действующими лицами, показывает обстановку, в которой будет протекать действие.
Обрисовка обстановки, действующих лиц и всех обстоятельств, при которых совершаются события, называется экспозицией произведения.
В рассказе «Хамелеон» действие начинается с момента, когда Очумелов видит, что бежит собака, а за ней гонится человек в ситцевой крахмальной рубахе и расстёгнутой жилетке. «Никак беспорядок, ваше благородие!»...— говорит городовой.
Это начало действия — завязка.
Следовательно, завязкой называется та часть повествования, в которой писатель начинает самое действие, рассказывает о таком событии, из которого развиваются все последующие события.
Действие развивается постепенно, и писатель так располагает события, что у читателя нарастает интерес, он с напряжением следит за ходом событий, за развитием действия.
В рассказе «Хамелеон» мы следим за тем, как полицейский Очумелов выясняет, кому принадлежит собака, и как меняется его настроение в зависимости от предположения, кто является хозяином собаки.
К концу рассказа действие достигает высшего своего напряжения. Высшей точкой в развитии этого рассказа можно считать
момент, когда повар говорит, что собака «генералова брата, что намеднись приехал».
Момент, когда действие достигает высшего своего напряжения, после чего следует перелом, называется кульминацией. После кульминации наступает развязка: писатель показывает, что случилось с действующими лицами в результате развития всего действия.
Так, в рассказе «Хамелеон» развязкой является передача собаки Прохору, который уходит с ней, а толпа хохочет над Хрю-киным.
А. П. Чехов
НАЛИМ
Летнее утро. В воздухе тишина; только поскрипывает на берегу кузнечик, да где-то робко мурлыкает орличка. На небе неподвижно стоят перистые облака, похожие на рассыпанный снег... Около строящейся купальни, под зелёными ветвями ивняка, барахтается в воде плотник Герасим, высокий, тощий мужик с рыжей курчавой головой и с лицом, поросшим волосами. Он пыхтит, отдувается и, сильно мигая глазами, старается достать что-то из-под корней ивняка. Лицо его покрыто потом. На сажень от Герасима, по горло в воде, стоит плотник Любим, молодой горбатый мужик с треугольным лицом и узкими, китайскими глазками. Как Герасим, так и Любим, оба в рубахах и портах. Оба посинели от холода, потому что уже больше часа сидят в воде...
— Да что ты всё рукой тычешь? — кричит горбатый Любим, дрожа как в лихорадке.— Голова ты садовая! Ты держи его, держи, а то уйдёт, анафема! Держи, говорю!
— Не уйдёт... Куда ему уйтить? Он под корягу забился...— говорит Герасим охрипшим, глухим басом, идущим не из гортани, а из глубины живота.— Скользкий, шут, и ухватить не за что.
— Ты за зебры * хватай, за зебры!
— Не видать жабров-то... Постой, ухватил за что-то... За губу ухватил... Кусается, шут!
— Не тащи за губу, не тащи — выпустишь! За зебры хватай его, за зебры хватай! Опять почал рукой тыкать! Да и беспонят-ный же мужик, прости царица небесная! Хватай!
— «Хватай»...— дразнит Герасим.— Командер какой нашёлся... Шёл бы да и хватал бы сам, горбатый чёрт... Чего стоишь?
* Зебры — искажённое слово жабры.
— Ухватил бы я, коли б можно было... Нешто при моей низкой комплекции можно под берегом стоять? Там глыбоко!
— Ничего, что глыбоко... Ты вплавь...
Горбач взмахивает руками, подплывает к Герасиму и хватается за ветки. При первой же попытке стать на ноги он погружается с головой и пускает пузыри.
— Говорил же, что глыбоко! — говорит он, сердито вращая белками.— На шею тебе сяду, что ли?
— А ты на корягу стань... Коряг много, словно лестница-
Горбач нащупывает пяткой корягу и, крепко ухватившись сразу за несколько веток, становится на неё. Совладавши с равновесием и укрепившись на новой позиции, он изгибается и, стараясь не набрать в рот воды, начинает правой рукой шарить между корягами. Путаясь в водорослях, скользя по мху, покрывающему коряги, рука его наскакивает на колючие клешни рака...
— Тебя ещё тут, чёрта, не видали! — говорит Любим и со злобой выбрасывает на берег рака.
Наконец рука его нащупывает руку Герасима и, спускаясь по ней, доходит до чего-то склизкого, холодного.
— Во-от он!..— улыбается Любим.— Зда-аровый, шут... От-топырь-ка пальцы, я его сичас... за зебры... Постой, не толкай локтем... я его сичас... сичас, дай только взяться... далече, шут, под корягу забился, не за что и ухватиться... Не доберёшься до головы... Пузо одно только и слыхать... Убей мне на шее комара — жжёт! Я сичас... под зебры его... Заходи сбоку, пхай его, пхай! Шпыняй его пальцем!
Горбач, надув щёки, притаив дыхание, вытаращивает глаза и, по-видимому, уже залезает пальцами «под зебры», но тут ветки, за которые цепляется его левая рука, обрываются, и он, потеряв равновесие,— бултых в воду! Словно испуганные, бегут от берега волнистые круги и на месте падения вскакивают пузыри. Горбач выплывает и, фыркая, хватается за ветки.
— Утонешь ещё, чёрт, отвечать за тебя придётся!..— хрипит Герасим.— Вылазь, ну тя к лешему! Я сам вытащу!
Начинается ругань... А солнце печёт и печёт. Тени становятся короче и уходят в самих себя, как рога улитки... Высокая трава, пригретая солнцем, начинает испускать из себя густой, приторно-медовый запах. Уж скоро полдень, а Герасим и Любим всё ещё барахтаются под ивняком. Хриплый бас и озябший, визгливый тенор неугомонно нарушают тишину летнего дня.
— Тащи его за зебры, тащи! Постой, я его выпихну! Да куда суёшься-то с кулачищем? Ты пальцем, а не кулаком — рыло!
Заходи сбоку! Слева заходи, слева, а то вправе колдобина! Угодишь к лешему на ужин! Тяни за губу!
Слышится хлопанье бича... По отлогому берегу к водопою лениво плетётся стадо, гонимое пастухом Ефимом. Пастух, дряхлый старик с одним глазом и покривившимся ртом, идёт, понуря голову, и глядит себе под ноги. Первыми подходят к воде овцы, за ними лошади, за лошадьми коровы.
— Потолкай его из-под низу! — слышит он голос Любима.— Просунь палец! Да ты глухой, чё-ерт, что ли? Тьфу!
— Кого это вы, братцы? — кричит Ефим.
— Налима! Никак не вытащим! Под корягу забился! Заходи сбоку! Заходи, заходи!
Ефим минуту щурит свой глаз на рыболовов, затем снимает лапти, сбрасывает с плеч мешочек и снимает рубаху. Сбросить порты не хватает у него терпения, и он, перекрестясь, балансируя худыми, тёмными руками, лезет в портах в воду... Шагов пятьдесят он проходит по илистому дну, но затем пускается вплавь.
— Постой, ребятушки! — кричит он.— Постой! Не вытаскивайте его зря, упустите. Надо умеючи!
Ефим присоединяется к плотникам, и все трое, толкая друг друга, локтями и коленями, пыхтя и ругаясь, толкутся на одном месте... Горбатый Любим захлёбывается, и воздух оглашается резким, судорожным кашлем.
— Где пастух? — слышится с берега крик.— Ефи-им! Пастух! Где ты? Стадо в сад полезло! Гони, гони из саду! Гони! Да где же он, старый разбойник?
Слышатся мужские голоса, затем женский... Из-за решётки барского сада показывается барин Андрей Андреич в халате из персидской шали и с газетой в руке... Он смотрит вопросительно по направлению криков, несущихся с реки, и потом быстро семенит к купальне...
— Что здесь? Кто орёт? — спрашивает он строго, увидав сквозь ветви ивняка три мокрые головы рыболовов.— Что вы здесь копошитесь?
— Ры... рыбку ловим...— лепечет Ефим, не поднимая головы.
— А вот я тебе задам рыбку! Стадо в сад полезло, а он рыбку! Когда же купальня будет готова, черти? Два дня как работаете, а где ваша работа?
— Бу... будет готова... кряхтит Герасим.— Лето велико, успеешь ещё, вашескородие, помыться... Пфррр... Никак вот тут с налимом не управимся... Забрался под корягу и словно в норе: ни туда ни сюда...
— Налим? — спрашивает барин, и глаза его подёргиваются лаком.— Так тащите его скорей!
— Ужо дашь полтинничек... Удружим ежели... Здоровенный налим, что твоя купчиха... Стоит, вашескородие, полтинник... за труды... Не мни его, Любим, не мни, а то замучишь! Подпирай снизу! Тащи-ка корягу кверху, добрый человек... как тебя? Кверху, а не книзу, дьявол! Не болтайте ногами!
Проходит пять минут, десять... Барину становится невтерпёж.
— Василий! — кричит он, повернувшись к усадьбе.— Васька! Позовите ко мне Василия!
Прибегает кучер Василий. Он что-то жуёт и тяжело дышит.
— Полезай в воду,— приказывает ему барин,— помоги им вытащить налима... Налима не вытащат!
Василий быстро раздевается и лезет в воду.
— Я сичас...— бормочет он.— Где налим? Я сичас... Мы это мигом! А ты бы ушёл, Ефим! Нечего тебе тут, старому человеку, не в своё дело мешаться! Который тут налим? Я его сичас... Вот он! Пустите руки!
— Да чего пустите руки? Сами знаем: пустите руки! А ты вытащи!
— Да нешто его так вытащишь? Надо за голову!
— А голова под корягой! Знамо дело, дурак!
— Ну, не лай, а то влетит! Сволочь!
— При господине барине и такие слова...— лепечет Ефим.— Не вытащите вы, братцы! Уж больно ловко он засел туда!
— Погодите, я сейчас...— говорит барин и начинает торопливо раздеваться.— Четыре вас дурака, и налима вытащить не можете!
Раздевшись, Андрей Андреич даёт себе остынуть и лезет в воду. Но и его вмешательство не ведёт ни к чему.
— Подрубить корягу надо! — решает, наконец, Любим.— Герасим, сходи за топором! Топор подайте!
— Пальцев-то себе не отрубите! — говорит барин, когда слышатся подводные удары топора о корягу.— Ефим, пошёл вон отсюда! Постойте, я налима вытащу... Вы не тово...
Коряга подрублена. Её слегка надламывают, и Андрей Андреич, к великому своему удовольствию, чувствует, как его пальцы лезут налиму под жабры.
— Тащу, братцы! Не толпитесь... стойте... тащу!
На поверхности показывается большая налимья голова и за нею чёрное, аршинное тело. Налим тяжело ворочает хвостом и старается вырваться.
— Шалишь... Дудки, брат. Попался? Ага!
По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в молчаливом созерцании.
— Знатный налим! — лепечет Ефим, почёсывая под ключицами.— Чай, фунтов десять будет...
— Н-да...— соглашается барин.— Печёнка-то так и отдувается. Так и прёт её из нутра. А... ах!
Налим вдруг неожиданно делает резкое движение хвостом вверх, и рыболовы слышат сильный плеск... Все растопыривают руки, но уже поздно; налим — поминай как звали.
/88а
Задания
I. Кратко изложите развитие действия (ход событий) в рассказе «Налим».
2. Найдите в речи Любима и Герасима неправильно произносимые ими слова и напишите их правильно.
А. П. Чехов
ДЕТВОРА
Папы, мамы и тёти Нади нет дома. Они уехали на крестины к тому старому офицеру, который ездит на маленькой серой лошади. В ожидании их возвращения Гриша, Аня, Алёша, Соня и кухаркин сын Андрей сидят в столовой за обеденным столом и играют в лото. Говоря по совести, им пора уже спать; но разве можно уснуть, не узнав от мамы, какой на крестинах был ребёночек и что подавали за ужином? Стол, освещаемый висячей лампой, пестрит цифрами, ореховой скорлупой, бумажками и стёклышками. Перед каждым из играющих лежат по две карты и по кучке стёклышек для покрышки цифр. Посреди стола белеет блюдечко с пятью копеечными монетами. Возле блюдечка недоеденное яблоко, ножницы и тарелка, в которую приказано класть ореховую скорлупу. Играют дети на деньги. Ставка — копейка. Условие: если кто смошенничает, того немедленно вон. В столовой, кроме играющих, нет никого. Няня Агафья Ивановна сидит внизу в кухне и учит там кухарку кроить, а старший брат Вася, ученик V класса, лежит в гостиной на диване и скучает.
Играют с азартом. Самый большой азарт написан на лице у Гриши. Это маленький, девятилетний мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и с жирными, как у негра, губами. Он уже учится в приготовительном классе, а потому считается большим и самым умным. Играет он исключительно из-за денег. Не будь на блюдечке копеек, он давно бы уже спал.
Его карие глазки беспокойно и ревниво бегают по картам партнёров. Страх, что он может не выиграть, зависть и финансовые соображения, наполняющие его стриженую голову, не дают ему сидеть покойно, сосредоточиться. Вертится он, как на иголках. Выиграв, он с жадностью хватает деньги и тотчас же прячет их в карман. Сестра его Аня, девочка лет восьми, с острым подбородком и умными, блестящими глазами, тоже боится, чтобы кто-нибудь не выиграл. Она краснеет, бледнеет и зорко следит за игроками. Копейки её не интересуют. Счастье в игре для нее — вопрос самолюбия. Другая сестра, Соня, девочка шести лет, с кудрявой головкой и с цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках *, играет в лото ради процесса игры. По лицу её разлито умиление. Кто бы ни выиграл, она одинаково хохочет и хлопает в ладоши. Алёша, пухлый, шаровидный карапузик, пыхтит, сопит и пучит глаза на карты. У него ни корыстолюбия, ни самолюбия. Не гонят из-за стола, не укладывают спать — и на том спасибо. По виду он флегма* но в душе порядочная бестия5. Сел он не столько для лото, сколько ради недоразумений, которые неизбежны при игре. Ужасно ему приятно, если кто ударит или обругает кого. Ему давно уже нужно кое-куда сбегать, но он не выходит из-за стола ни на минуту, боясь, чтоб без него не похитили его стёклышек и копеек. Так как он знает одни только единицы и те числа, которые оканчиваются нулями, то за него покрывает цифры Аня. Пятый партнёр, кухаркин сын Андрей, черномазый, болезненный мальчик, в ситцевой рубашке и с медным крестиком на груди, стоит неподвижно и мечтательно глядит на цифры. К выигрышу и к чужим успехам он относится безучастно, потому что весь погружён в арифметику игры, в её несложную философию: сколько на этом свете разных цифр, и как это они не перепутаются!
Выкрикивают числа все по очереди, кроме Сони и Алёши. Ввиду однообразия чисел, практика выработала много терминов и смехотворных прозвищ. Так, семь у игроков называется кочергой, одиннадцать — палочками, семьдесят семь — Семён Семёнычем, девяносто — дедушкой и т. д. Игра идёт бойко.
— Тридцать два! — кричит Гриша, вытаскивая из отцовской шапки жёлтые цилиндрики.— Семнадцать! Кочерга! Двадцать восемь — сено косим!
Аня видит, что Андрей прозевал 28. В другое время она указала бы ему на это, теперь же, когда на блюдечке вместе с копейкой лежит её самолюбие, она торжествует.
1 Бонбоньерка — изящная коробка для конфет.
— Двадцать три! — продолжает Гриша.— Семён Семёныч! Девять!
— Прусак,2 прусак! — вскрикивает Соня, указывая на прусака, бегущего через стол.— Ай!
— Не бей его,— говорит басом Алёша.— У него, может быть, есть дети...
Соня провожает глазами прусака и думает о его детях: какие это, должно быть, маленькие прусачата!
— Сорок три! Один! — продолжает Гриша, страдая от мысли, что у Ани уже две катерны *.— Шесть!
— Партия! У меня партия! — кричит Соня, кокетливо закатывая глаза и хохоча.
У партнёров вытягиваются физиономии.
— Проверить! — говорит Гриша, с ненавистью глядя на Соню.
На правах большого и самого умного, Гриша забрал себе решающий голос. Что он хочет, то и делают. Долго и тщательно проверяют Соню, и, к величайшему сожалению её партнёров, оказывается, что она не смошенничала. Начинается следующая партия.
— А что я вчера видела! — говорит Аня как бы про себя.— Филипп Филиппыч заворотил как-то веки, и у него сделались глаза красные, страшные, как у нечистого духа.
— Я тоже видел,— говорит Гриша.— Восемь! А у нас ученик умеет ушами двигать. Двадцать семь!
Андрей поднимает глаза на Гришу, думает и говорит:
— Ия умею ушами шевелить...
— А ну-ка, пошевели!
Андрей шевелит глазами, губами и пальцами, и ему кажется, что его уши приходят в движение. Всеобщий смех.
— Нехороший человек'этот Филипп Филиппыч,— вздыхает Соня.— Вчера входит к нам в детскую, а я в одной сорочке... И мне стало так неприлично!
— Партия! — вскрикивает вдруг Гриша, хватая с блюдечка деньги.— У меня партия! Проверяйте, если хотите!
Кухаркин сын поднимает глаза и бледнеет.
— Мне, значит, уж больше нельзя играть,— шепчет он.
— Почему?
— Потому что... потому что у меня больше денег нет.
— Без денег нельзя! — говорит Гриша.
1 Катерна — положение в игре в лото, при котором из пяти клеток заставлены кубиками уже четыре.
Андрей на всякий случай ещё раз роется в карманах. Не найдя в них ничего, кроме крошек и искусанного карандашика, он кривит рот и начинает страдальчески мигать глазами. Сейчас он заплачет...
— Я за тебя поставлю! — говорит Соня, не вынося его мученического взгляда.— Только смотри, отдашь после.
Деньги взносятся, и игра продолжается.
— Кажется, где-то звонят,— говорит Аня, делая большие глаза.
Все перестают играть и, раскрыв рты, глядят на тёмное окно. За темнотой мелькает отражение лампы.
— Это послышалось.
— Ночью только на кладбище звонят...— говорит Андрей.
— А зачем там звонят?
— Чтоб разбойники в церковь не забрались. Звона они боятся.
— А для чего разбойникам в церковь забираться? — спрашивает Соня.
— Известно для чего: сторожей поубивать!
Проходит минута в молчании. Все переглядываются, вздрагивают и продолжают игру. На этот раз выигрывает Андрей.
— Он смошенничал,— басит ни с того ни с сего Алёша.
— Врёшь, я не смошенничал!
Андрей бледнеет, кривит рот и хлоп Алёшу по голове! Алёша злобно таращит глаза, вскакивает, становится одним коленом на стол и в свою очередь — хлоп Андрея по щеке! Оба дают друг другу ещё по одной пощёчине и ревут. Соня, не выносящая таких ужасов, тоже начинает плакать, и столовая оглашается разноголосым рёвом. Но не думайте, что игра от этого кончилась. Не проходит и пяти минут, как дети опять хохочут и мирно беседуют. Лица заплаканы, но это не мешает им улыбаться. Алёша даже счастлив: недоразумение было!
В столовую входит Вася, ученик V класса. Вид у него заспанный, разочарованный.
кЭто возмутительно! — думает он, глядя, как Гриша ощупывает карман, в котором звякают копейки.— Разве можно давать детям деньги? И разве можно позволять им играть в азартные игры? Хороша педагогия, нечего сказать. Возмутительно!»
Но дети играют так вкусно, что у него самого является охота присоединиться к ним и попытать счастья.
— Погодите, и я сяду играть,— говорит он.
— Ставь копейку!
— Сейчас,— говорит он, роясь в карманах.— У меня копейки нет, но вот есть рубль. Я ставлю рубль.
— Нет, нет, нет... копейку ставь!
— Дураки вы. Ведь рубль во всяком случае дороже копейки,— объясняет гимназист.— Кто выиграет, тот мне сдачу сдаст.
— Нет, пожалуйста! Уходи!
Ученик V класса пожимает плечами и идёт в ухню взять у прислуги мелочи. В кухне не оказывается ни копейки.
— В таком случае разменяй мне,— пристаёт он к Грише, придя из кухни.— Я тебе промен заплачу. Не хочешь? Ну, продай мне за рубль десять копеек.
Гриша подозрительно косится на Васю: не подвох ли это какой-нибудь, не жульничество ли?
— Не хочу,— говорит он, держась за карман.
Вася начинает выходить из себя, бранится, называя игроков болванами и чугунными мозгами.
— Вася, да я за тебя поставлю! — говорит Соня.— Садись!
Гимназист садится и кладёт перед собой две карты. Аня начинает читать числа.
— Копейку уронил! — заявляет вдруг Гриша взволнованным голосом.— Постойте!
Снимают лампу и лезут под стол искать копейку. Хватают руками плевки, ореховую скорлупу, стукаются головами, но копейки не находят. Начинают искать снова и ищут до тех пор, пока Вася не вырывает из рук Гриши лампу и не ставит её на место. Гриша продолжает искать в потёмках.
Но вот, наконец, копейка найдена. Игроки садятся за стол и хотят продолжать игру.
— Соня спит! — заявляет Алёша.
Соня, положив кудрявую голову на руки, спит сладко, безмятежно и крепко, словно она уснула час тому назад. Уснула она нечаянно, пока другие искали копейку.
— Поди, на мамину постель ложись! — говорит Аня, уводя её из столовой.— Иди!
Её ведут все гурьбой, и через какие-нибудь пять минут мамина постель представляет собой любопытное зрелище. Спит Соня. Возле неё похрапывает Алёша. Положив на их ноги голову, спят Гриша и Аня. Тут же кстати заодно примостился и кухаркин сын Андрей. Возле них валяются копейки, потерявшие свою силу впредь до новой игры. Спокойной ночи!
ЗАДУШЕВНЫЙ РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК
(По воспоминаниям Т. Л. Щепкиной-Куперник)
А. П. Чехов (1860—1904)
Чехов страстно любил Россию, русский народ. Строгий в выражениях своих чувств, часто скрывавший их под шуткой, он никогда не говорил громких фраз о любви к народу, но вся его жизнь, вся его деятельность были направлены на служение народу и родине.
Когда я вспоминаю всё, что он успел сделать на своём коротком веку: его деятельность во время голода, во время холеры, построенные при его содействии и горячем участии школы, больницы, шоссейные дороги,— я вижу, какое огромное наследство он оставил.
Ещё студентом-медиком он уже лечил и практиковал. В Мелихове слава его как врача разнеслась на всю округу. За год до того, как я познакомилась с семьёй Чеховых, я отправилась навестить мою бывшую кормилицу, жившую в деревне близ станции Лбпасня. У неё оказался туберкулёз лёгких. Я очень встревожилась и стала расспрашивать, лечится ли она, есть ли там доктор, есть ли лекарства.
«Не беспокойся, родимая,— отвечала она,— доктур у нас такой, что и в Москве не
сыщешь лучше. Вёрст за шесть живёт — Антон Павлович. Уж такой желанный, такой желанный, он и лекарства мне все сам даёт».
Только через несколько месяцев, познакомившись с Чеховым и попав в Мелихово, я поняла, кто был этот «желанный» — Антон Павлович.
Жизнь в Мелихове шла мирно и тихо. Антон Павлович много писал, а всё свободное от работы и занятий время проводил в саду. Он сам сажал, высеивал, обмазывал яблони чем-то белым, подрезал розы и гордился своим садом. Когда он уезжал от своих цветов, он заботился о них, как об оставленных детях. Он писал сестре уже в марте: «До моего приезда не обрезайте
розы. Срежьте лишь те стебли, которые замёрзли зимой или очень больны — но осторожно: имей в виду, что больные иногда выздоравливают».
Близость природы была ему всего нужней. В природе он становился самим собой.
Нельзя сказать, чтобы места около Мелихова были особенно красивы, но большая русская прелесть была в них.
«Глушь, тишина, соловьи, лоси»,— писал Антон Павлович об этих местах и ценил их.
В Мелихове Чехов написал много произведений. Писал он, запершись у себя, а наработавшись, выходил в хорошем расположении духа, с обычной шуткой для каждого.
После обеда обыкновенно начиналась игра с собаками. В доме жили две таксы, любимицы Антона Павловича: коричневая Хина Марковна, которую он звал страдалицей (так она разжирела) и уговаривал «лечь в больницу»: «Там-ба-б вам-ба-б полегчало ба-б!» — и Бром Исаич, у которого были скорбные тёмные-тёмные глаза.
Любимая игра была дразнить собак моим собольком ’, которого я носила на шее. Собаки сходили с ума и лаяли, прыгая кругом него.
Чехов иногда высказывал в разговоре такую мысль, что его скоро забудут. «Меня будут- читать лет семь, семь с половиной,— говорил он,— а потом забудут».
Но как-то он прибавил: «Но пройдёт ещё некоторое время — и меня опять начнут читать и тогда уже будут читать долго».
Он оказался прав. Он вообще часто в своих предчувствиях оказывался прав.
Чехов был настоящий русский писатель, настоящий русский человек, горячо веривший в то, что «жизнь ещё будет прекрасной».
А, И. Куприн
ТАПЁР1 2
Двенадцатилетняя Тиночка Руднева влетела, как разрывная бомба, в комнату, где её старшие сёстры одевались с помощью двух горничных к сегодняшнему вечеру. Взволнованная, запыхавшаяся, с разлетевшимися кудряшками на лбу, вся розовая от быстрого бега, она была в эту минуту похожа на хорошенького мальчишку.
1 Соболёк — здесь: шкурка соболя.
2 Тапёр — пианист, играющий на танцевальных вечерах
— Mesdames, а где же тапёр? Я спрашивала у всех в доме, и никто ничего не знает. Тот говорит — мне не приказывали, тот говорит — это не моё дело... У нас постоянно, постоянно так,— горячилась Тиночка, топая каблуком о пол.— Всегда что-нибудь перепутают, забудут и потом начинают сваливать друг на друга...
Самая старшая из сестёр, Лидия Аркадьевна, стояла перед трюмо. Повернувшись боком к зеркалу, она, слегка прищуривая близорукие глаза, закалывала в волосы чайную розу. Она не выносила никакого шума и относилась к «мелюзге» с холодным и вежливым презрением. Взглянув на отражение Тины в зеркале, она заметила с неудовольствием:
— Больше всего в доме беспорядка делаешь, конечно, ты,— сколько раз я тебя просила, чтобы ты не вбегала, как сумасшедшая, в комнаты.
Тина насмешливо присела и показала зеркалу язык. Потом она обернулась к другой сестре, Татьяне Аркадьевне, около которой возилась на полу модистка, подмётывая на живую нитку низ голубой юбки, и затараторила:
— Ну, понятно, что от нашей Несмеяны-царевны ничего, кроме наставлений, не услышишь. Танечка, голубушка, как бы ты там всё это устроила. Меня никто не слушается, только смеются, когда я говорю... Танечка, пойдём, пожалуйста, а то ведь скоро шесть часов, через час и ёлку будем зажигать...
Тина только в этом году была допущена к устройству ёлки. Не далее как на прошлое Рождество её в это время запирали с младшей сестрой Катей и с её сверстницами в детскую, уверяя, что в зале нет никакой ёлки, а что «просто только пришли полотёры». Поэтому понятно, что теперь, когда Тина получила особые привилегии ’, равнявшие её некоторым образом со старшими сёстрами, она волновалась больше всех, хлопотала и бегала за десятерых, попадаясь ежеминутно кому-нибудь под ноги, и только усиливала общую суету, царившую обыкновенно на праздниках в рудневском доме.
Семья Рудневых принадлежала к одной из самых безалаберных, гостеприимных и шумливых московских семей, обитающих испокон века в окрестностях Пресни, Новинского и Конюшков и создавших когда-то Москве её репутацию хлебосольного города. Дом Рудневых,— большой ветхий дом доекатерининской постройки, со львами на воротах, с широким подъездным двором и с массивными белыми колоннами у парадного,— круглый год
1 Привилегия — преимущество, исключительное право, предоставляемое кому-нибудь в отличие от других.
с утра до поздней ночи кишел народом. Приезжали без всякого предупреждения, «сюрпризом», какие-то соседи по наровчатско-му или инсарскому имению, какие-то дальние родственники, которых до сих пор никто в глаза не видал и не слыхал об их существовании, и гостили по месяцам. К Аркаше и Мите десятками ходили товарищи, менявшие с годами свою оболочку, сначала гимназистами и кадетами, потом юнкерами и студентами и наконец безусыми офицерами или щеголеватыми, преувеличенно серьёзными помощниками присяжных поверенных. Девочек постоянно навещали подруги всевозможных возрастов, начиная от Катиных сверстниц, приводивших с собою в гости своих кукол, и кончая приятельницами Лидии, которые говорили о Марксе и об аграрной системе и вместе с Лидией стремились на высшие женские курсы. На праздниках, когда вся эта весёлая, задорная молодёжь собиралась в громадном рудневском доме, вместе с нею надолго водворялась атмосфера какой-то общей, наивной, поэтической и шаловливой влюблённости.
Эти дни бывали днями полной анархии, приводившей в отчаяние прислугу. Все условные понятия о времени, разграниченном, «как у людей», чаем, завтраком, обедом и ужином, смешивались в шумной и беспорядочной суете. В то время когда одни кончали обедать, другие только что начинали пить утренний чай, а третьи целый день пропадали на катке, в Зоологическом саду, куда забирали с собой гору бутербродов. Со стола никогда не убирали, и буфет стоял открытым с утра до вечера. Несмотря на это, случалось, что молодёжь, проголодавшись совсем в неуказанное время, после коньков или поездки на балаганы, отправляла на кухню депутацию к Акинфычу с просьбой приготовить «что-нибудь вкусненькое». Старый пьяница, но глубокий знаток своего дела, Акинфыч сначала обыкновенно долго не соглашался и ворчал на депутацию. Тогда в ход пускалась тонкая лесть: говорили, что теперь уже перевелись в Москве хорошие повара, что только у стариков и сохранилось ещё неприкосновенным уважение к святости кулинарного искусства и т. д. Кончалось тем, что задетый за живое Акинфыч сдавался и, пробуя на большом пальце острие ножа, говорил с напускной суровостью:
— Ладно уж, ладно... будет петь-то... Сколько вас там, галчата?
Ирина Алексеевна Руднева — хозяйка дома — почти никогда не выходила из своих комнат, кроме особенно торжественных, официальных случаев.
Аркадий Николаевич, привыкнув с утра до вечера вращаться в большом обществе, любил, чтобы и в доме у него было шумно и оживлённо. Изредка ему нравилось сюрпризом устроить для
своей молодёжи неожиданное развлечение и самому принять в нём участие...
Неизменное участие принимал ежегодно Аркадий Николаевич и в ёлке. Этот детский праздник почему-то доставлял ему своеобразное, наивное удовольствие. Никто из домашних не умел лучше его придумать каждому подарок по вкусу, и потому в затруднительных случаях старшие дети прибегали к его изобретательности.
Аркадий Николаевич любил, чтобы у него ёлка выходила на славу, и всегда приглашал к ней оркестр Рябова. Но в этом году 1 с музыкой произошёл целый ряд роковых недоразумений. К Рябову почему-то послали очень поздно; оркестр его, разделяемый на праздниках на три части, оказался уже разобранным. Маэстро* 2 в силу давнего знакомства с домом Рудневых обещал, однако, как-нибудь устроить это дело, надеясь, что в другом доме переменят день ёлки, но по неизвестной причине замедлил с ответом, и когда бросились искать в другие места, то во всей Москве не оказалось ни одного оркестра. Аркадий Николаевич рассердился и велел отыскать хорошего 'тапёра, но кому отдал это приказание, он и сам теперь не помнил. Этот «кто-то», наверно, свалил данное ему поручение на другого, другой — на третьего, переврав, по обыкновению, его смысл, а третий в общей сумятице и совсем забыл о нём...
Между тем пылкая Тина успела уже взбудоражить весь дом. Почтенная экономка, толстая, добродушная Олимпиада Савична, говорила, что и взаправду барин ей наказывал распорядиться о тапёре, если не приедет музыка, и что она об этом тогда же сказала камердинеру3 Луке. Лука в свою очередь оправдывался тем, что его дело ходить около Аркадия Николаевича, а не бегать по городу за фортепьянщиками. На шум прибежала из барышниных комнат горничная Дуняша, подвижная и ловкая, как обезьяна, кокетка и болтунья, считавшая долгом ввязываться непременно в каждое неприятное происшествие. Хотя её и никто не спрашивал, но она совалась к каждому с жаркими уверениями, что пускай её бог разразит на этом месте, если она хоть краешком уха что-нибудь слышала о тапёре. Неизвестно, чем окончилась бы эта путаница, если бы на помощь не пришла Татьяна Аркадьевна, полная, весёлая блондинка,
* Рассказ наш относится к 1885 году. Кстати отметим, что основная фабула его покоится на действительном факте, сообщённом автору в Москве М. А. 3-вой, близко знавшей семью, названную в рассказе вымышленной фамилией Рудневых. (Прим, автора.)
2 Маэстро — почётное название композитора, музыканта.
3 Камердинер — слуга, лакей.
которую вся прислуга обожала за её ровный характер и удивительное умение улаживать внутренние междоусобицы.
— Одним словом, мы так и не кончим до завтрашнего дня,— сказала она своим спокойным, слегка насмешливым, как у Аркадия Николаевича, голосом.— Как бы то ни было, Дуняша сейчас же отправится разыскивать тапёра. Покамест ты будешь одеваться, Дуняша, я тебе выпишу из газеты адреса. Постарайся найти поближе, чтобы не задерживать ёлки, потому что сию минуту начнут съезжаться. Деньги на извозчика возьми у Олимпиады Савичны...
Едва она успела это произнести, как у дверей передней громко затрещал звонок. Тина уже бежала туда стремглав, навстречу целой толпе детишек, улыбающихся, румяных с мороза, запушённых снегом и внёсших за собою запах зимнего воздуха, крепкий и здоровый, как запах свежих яблоков. Оказалось, что две большие семьи — Лыковых и Масловских — столкнулись случайно, одновременно подъехав к воротам. Передняя сразу наполнилась говором, смехом, топотом ног и звонкими поцелуями.
Звонки раздавались один за другим почти непрерывно. Приезжали всё новые и новые гости. Барышни Рудневы едва успевали справляться с ними. Взрослых приглашали в гостиную, а маленьких завлекали в детскую и в столовую, чтобы запереть их там предательским образом. В зале ещё не зажигали огня. Огромная ёлка стояла посредине, слабо рисуясь в полутьме своими фантастическими очертаниями и наполняя комнату смолистым ароматом. Там и здесь на ней тускло поблёскивала, отражая свет уличного фонаря, позолота цепей, орехов и картонажей.
Дуняша всё ещё не возвращалась, и подвижная, как ртуть, Тина сгорала от нетерпеливого беспокойства. Десять раз подбегала она к Тане, отводила её в сторону и шептала взволнованно:
— Танечка, голубушка, как же теперь нам быть?.. Ведь это же ни на что не похоже.
Таня сама начинала тревожиться. Она подошла к старшей сестре и сказала вполголоса:
— Я уж и не придумаю, что делать. Придётся попросить тётю Соню поиграть немного... А потом я её сама как-нибудь заменю.
— Благодарю покорно,— насмешливо возразила Лидия.— Тётя Соня будет потом нас целый год своим одолжением донимать. А ты так хорошо играешь, что уж лучше совсем без музыки танцевать.
В эту минуту к Татьяне Аркадьевне подошёл, неслышно ступая своими замшевыми подошвами, Лука.
— Барышня, Дуняша просит вас на секунду выйти к ним. — Ну что, привезла? — спросили в один голос все три сестры. — Пожалуйте-с. Извольте-с посмотреть сами,— уклончиво ответил Лука.— Они в передней... Только что-то сомнительно-с... Пожалуйте.
В передней стояла Дуняша, ещё не снявшая шубки, закиданной комьями грязного снега. Сзади её копошилась в тёмном углу какая-то маленькая фигурка, разматывавшая жёлтый башлык, окутывавший её голову.
— Только, барышня, не браните меня,— зашептала Дуняша, наклоняясь к самому уху Татьяны Аркадьевны.— Разрази меня бог — в пяти местах была и ни одного тапёра не застала. Вот нашла этого мальца, да уж и сама не знаю, годится ли. Убей меня бог, только один и остался. Божится, что играл на вечерах и иа свадьбах, а я почему могу знать.
Между тем маленькая фигурка, освободившись от своего башлыка и пальто, оказалась бледным, очень худощавым мальчиком в подержанном мундирчике реального училища. Понимая, что речь идёт о нём, он в неловкой выжидательной позе держался в своём углу, не решаясь подойти ближе. Наблюдательная Таня, бросив на него украдкой несколько взглядов, сразу определила про себя, что этот мальчик застенчив, беден и самолюбив. Лицо у него было некрасивое, но выразительное и с очень тонкими чертами; несколько наивный вид ему придавали вихры тёмных волос, завивающихся «гнёздышками» по обеим сторонам высокого лба, но большие серые глаза — слишком большие для такого худенького детского лица — смотрели умно, твёрдо и не по-детски серьёзно. По первому впечатлению мальчику можно было дать лет 11—12.
Татьяна сделала к нему несколько шагов и, сама стесняясь не меньше его, спросила нерешительно:
— Вы говорите, что вам уже приходилось... играть на вечерах?
— Да... я играл,— ответил он голосом, несколько сиплым от мороза и от робости.— Вам, может быть, оттого кажется, что я такой маленький...
— Ах нет, вовсе не это... Вам ведь лет тринадцать, должно быть?
— Четырнадцать-с.
— Это, конечно, всё равно. Но я боюсь, что без привычки вам будет тяжело.
Мальчик откашлялся.
— О нет, не беспокойтесь... Я уже привык к этому. Мне случалось играть по целым вечерам, почти не переставая...
Таня вопросительно посмотрела на старшую сестру. Лидия Аркадьевна, отличавшаяся странным бессердечием по отношению ко всему загнанному, подвластному и приниженному, спросила со своей обычной презрительной миной:
— Вы умеете, молодой человек, играть кадриль?
Мальчик качнулся туловищем вперёд, что должно было означать поклон.
— Умею-с.
— И вальс умеете?
— Да-с.
— Может быть, и польку тоже?
Мальчик вдруг густо покраснел, но ответил сдержанным тоном:
— Да, и польку тоже.
— А лансье? — продолжала дразнить его Лидия.
— Laissez done, Lidie, vous etes impossible ’,— строго заметила Татьяна Аркадьевна.
Большие глаза мальчика вдруг блеснули гневом и насмешкой. Даже напряжённая неловкость его позы внезапно исчезла.
— Если вам угодно, mademoiselle,— резко повернулся он к Лидии,— то, кроме полек и кадрилей, я играю ещё все сонаты Бетховена 1 2, вальсы Шопена 3 и рапсодии Листа 4.
— Воображаю! — деланно, точно актриса на сцене, уронила Лидия, задетая этим самоуверенным ответом.
Мальчик перевёл глаза на Таню, в которой он инстинктивно угадал заступницу, и теперь эти огромные глаза приняли умоляющее выражение.
— Пожалуйста, прошу вас... позвольте мне что-нибудь сыграть...
Чуткая Таня поняла, как больно затронула Лидия самолюбие мальчика, и ей стало жалко его. А Тина даже запрыгала на месте и захлопала в ладоши от радости, что эта противная гордячка Лидия сейчас получит щелчок.
— Конечно, Танечка, конечно, пускай сыграет,— упрашивала она сестру и вдруг со своей обычной стремительностью, схватив за руку маленького пианиста, она потащила его в залу, повторяя: — Ничего, ничего... Вы сыграете, и она останется с носом... Ничего, ничего.
1 Перестаньте же, Лидия, вы невозможны.
2 Бетховен — немецкий композитор.
3 Шопен — польский композитор.
4 Лйст — венгерский композитор.
Неожиданное появление Тины, влёкшей на буксире застенчиво улыбавшегося реалистика, произвело общее недоумение. Взрослые один за другим переходили в залу, где Тина, усадив мальчика на выдвижной табурет, уже успела зажечь свечи на великолепном шрёдеровском фортепиано.
Реалист взял наугад одну из толстых, переплетённых в шагрень нотных тетрадей и раскрыл её. Затем, обернувшись к дверям, в которых стояла Лидия, резко выделяясь своим белым
атласным платьем на чёрном фоне неосвещённой гостиной, он спросил:
— Угодно вам «Rapsodie Hongroise» 1 № 2 Листа?
Лидия пренебрежительно выдвинула вперёд нижнюю губу и ничего не ответила. Мальчик бережно положил руки на клавиши, закрыл на мгновение глаза, и из-под его пальцев полились торжественные, величавые аккорды начала рапсодии. Странно было видеть и слышать, как этот маленький человечек, голова которого едва виднелась из-за пюпитра, извлекал из инструмента такие мощные, смелые, полные звуки. И лицо его как будто бы сразу преобразилось, просветлело и стало почти прекрасным; бледные губы слегка полуоткрылись, а глаза ещё больше увеличились и сделались глубокими, влажными и сияющими.
Зала понемногу наполнялась слушателями. Даже Аркадий
1 «Rapsodie Hongroise» — «Венгерская рапсодия».
Николаевич, любивший музыку и знавший в ней толк, вышел из своего кабинета. Подойдя к Тане, он спросил её на ухо:
— Где вы достали этого карапуза?
— Это тапёр, папа,— ответила тихо Татьяна Аркадьевна.— Правда, отлично играет?
— Тапёр? Такой маленький? Неужели? — удивлялся Руднев.— Скажите, пожалуйста, какой мастер! Но ведь это безбожно заставлять его играть танцы.
Когда Таня рассказала отцу о сцене, происшедшей в передней, Аркадий Николаевич покачал головой.
— Да, вот оно что... Ну, что ж делать, нельзя обижать мальчугана. Пускай поиграет, а потом мы что-нибудь придумаем.
Когда реалист окончил рапсодию, Аркадий Николаевич первый захлопал в ладоши. Другие также принялись аплодировать. Мальчик встал с высокого табурета, раскрасневшийся и взволнованный; он искал глазами Лидию, но её уже не было в зале.
— Прекрасно играете, голубчик. Большое удовольствие нам доставили,— ласково улыбался Аркадий Йиколаевич, подходя к музыканту и протягивая ему руку.— Только я боюсь, что вы... как вас величать-то, я не знаю.
— Азагаров, Юрий Азагаров.
— Боюсь я, милый Юрочка, не повредит ли вам играть целый вечер? Так вы, знаете ли, без всякого стеснения скажите, если устанете. У нас найдётся здесь кому побренчать. Ну, а теперь сыграйте-ка нам какой-нибудь марш побравурнее.
Под громкие звуки марша из «Фауста» были поспешно зажжены свечи на ёлке; Затем Аркадий Николаевич собственноручно распахнул настежь двери столовой, где толпа детишек, ошеломлённая внезапным ярким светом и ворвавшейся к ним музыкой, точно окаменела в наивно-изумлённых, забавных позах. Сначала робко, один за другим, входили они в залу и с почтительным любопытством ходили кругом ёлки, задирая вверх свои милые мордочки. Но через несколько минут, когда подарки уже были розданы, зала наполнилась невообразимым гамом, писком и счастливым звонким детским хохотом. Дети точно опьянели от блеска ёлочных огней, от смолистого аромата, от громкой музыки и от великолепных подарков. Старшим никак не удавалось собрать их в хоровод вокруг ёлки, потому что то один, то другой вырывался из круга и бежал к своим игрушкам, оставленным кому-нибудь на временное хранение.
Тина, которая после внимания, оказанного её отцом Азага-рову, окончательно решила взять мальчика под своё покровительство, подбежала к нему с самой дружеской улыбкой.
— Пожалуйста, сыграйте нам польку.
Азагаров заиграл, и перед его глазами закружились белые, голубые и розовые платьица, короткие юбочки, из-под которых быстро мелькали белые кружевные панталончики, русые и чёрные головки в шапочках из папиросной бумаги. Играя, он машинально прислушивался к равномерному шарканью множества ног под такт его музыки, как вдруг необычайное волнение, пробежавшее по всей зале, заставило его повернуть голову ко входным дверям.
Не переставая играть, он увидел, как в залу вошёл пожилой господин, к которому, точно по волшебству, приковались глаза всех присутствующих. Вошедший был немного выше среднего роста и довольно широк в кости, но не полн. Держался он с такой изящной, неуловимо-небрежной и в то же время величавой простотой, которая свойственна только людям большого света. Сразу было видно, что этот человек привык чувствовать себя одинаково свободно и в маленькой гостиной, и перед тысячной толпой, и в залах королевских дворцов. Всего замечательнее было его лицо — одно из тех лиц, которые запечатлеваются в памяти на всю жизнь с первого взгляда: большой четырёхугольный лоб был изборождён суровыми, почти гневными морщинами; глаза, глубоко сидевшие в орбитах, с повисшими над ними складками верхних век, смотрели тяжело, утомлённо и недовольно; узкие бритые губы были энергично и крепко сжаты, указывая на железную волю в характере незнакомца, а нижняя челюсть, сильно выдвинувшаяся вперёд и твёрдо обрисованная, придавала физиономии отпечаток властности и упорства. Общее впечатление довершала длинная грива густых, небрежно заброшенных назад волос, делавшая эту характерную, гордую голову похожей на львиную...
Юрий Азагаров решил в уме, что новоприбывший гость, должно быть,— очень важный господин, потому что даже чопорные пожилые дамы встретили его почтительными улыбками, когда он вошёл в залу, сопровождаемый сияющим Аркадием Николаевичем. Сделав несколько общих поклонов, незнакомец быстро прошёл вместе с Рудневым в кабинет, но Юрий слышал, как он говорил на ходу о чём-то. просившему его хозяину:
— Пожалуйста, добрейший мой, Аркадий Николаевич, не просите. Вы знаете, как мне больно вас огорчать отказом...
— Ну хоть что-нибудь, Антон Григорьевич. И для меня и для детей это будет навсегда историческим событием,— продолжал просить хозяин.
В это время Юрия попросили играть вальс, и он не услышал, что ответил тот, кого называли Антоном Григорьевичем. Он играл поочерёдно вальсы, польки и кадрили, но из его головы не
выходило царственное лицо необыкновенного гостя. И тем более он был изумлён, почти испуган, когда почувствовал на себе чей-то взгляд, и, обернувшись вправо, он увидел, что Антон Григорьевич смотрит на него со скучающим и нетерпеливым видом и слушает, что ему говорит на ухо Руднев.
Юрий понял, что разговор идёт о нём, и отвернулся от них в смущении, близком к непонятному страху. Но тотчас же, в тот же самый момент, как ему казалось потом, когда он уже взрослым проверял свои тогдашние ощущения, над его ухом раздался равнодушно-повелительный голос Антона Григорьевича:
— Сыграйте, пожалуйста, еще раз рапсодию № 2.
Он заиграл, сначала робко, неуверенно, гораздо хуже, чем он играл в первый раз, но понемногу к нему вернулись смелость и вдохновение. Присутствие того властного и необыкновенного человека почему-то вдруг наполнило его душу артистическим волнением и придало его пальцам исключительную гибкость и послушность. Он сам чувствовал, что никогда ещё не играл в своей жизни так хорошо, как в этот раз, и, должно быть, не скоро будет ещё так хорошо играть.
Юрий не видел, как постепенно прояснялось хмурое чело Антона Григорьевича и как смягчалось мало-помалу строгое выражение его губ, но когда он кончил при общих аплодисментах и обернулся в ту сторону, то уже не увидел этого привлекательного и странного человека. Зато к нему подходил с многозначительной улыбкой, таинственно подымая вверх брови, Аркадий Николаевич Руднев.
— Вот что, голубчик Азагаров,— заговорил почти шёпотом Аркадий Николаевич,— возьмите этот конвертик, спрячьте в карман и не потеряйте,— в нём деньги. А сами идите сейчас же в переднюю и одевайтесь. Вас довезёт Антон Григорьевич.
— Но ведь я могу ещё хоть целый вечер играть,— возразил было мальчик.
— Тсс!..— закрыл глаза Руднев.— Да неужели вы не узнали его? Неужели вы не догадались, кто это?
Юрий недоумевал, раскрывая всё больше и больше свои огромные глаза. Кто же это мог быть, этот удивительный человек?
— Голубчик, да ведь это Рубинштейн. Понимаете ли, Антон Григорьевич Рубинштейн! И я вас, дорогой мой, от души поздравляю и радуюсь, что у меня на ёлке вам совсем случайно выпал такой подарок. Он заинтересован вашей игрой...
Реалист в поношенном мундире давно уже известен теперь всей России как один из талантливейших композиторов, а необычайный гость с царственным лицом ещё раньше успокоился
навсегда от своей бурной, мятежной жизни, жизни мученика и триумфатора. Но никогда и никому Азагаров не передавал тех священных слов, которые ему говорил, едучи с ним в санях, в эту морозную рождественную ночь его великий учитель.
1900
Задания
1. Обсудите, в чём различие судьбы Азагарова и советской талантливой молодёжи (музыкантов, певцов, художников).
2. Назовите музыкальные произведения А. Г. Рубинштейна, которые вы знаете.
А. М. Горький
СТРАСТЬ К ЧТЕНИЮ
(Из повести «В людях»)
I
И грустно и смешно вспоминать, сколько тяжёлых унижений, обид и тревог принесла мне быстро вспыхнувшая страсть к чтению!
Я брал маленькие разноцветные книжки в лавке, где по утрам покупал хлеб к чаю.
Читал я в сарае, уходя колоть дрова, или на чердаке, что было одинаково неудобно, холодно. Иногда, если книга интересовала меня или надо было прочитать её скорее, я вставал ночью и зажигал свечу, но старая хозяйка, заметив, что свечи по ночам умаляются *, стала измерять их лучинкой и куда-то прятала мерки. Если утром в свече недоставало вершка или если я, найдя лучинку, не обламывал её на сгоревший кусок свечи, в кухне начинался яростный крик, и однажды Викторуш-ка возмущённо провозгласил с полатей:
— Да перестаньте же лаяться, мамаша! Жить нельзя! Конечно, он жгёт свечи, потому что книжки читает, у лавочника1 2 берёт, я знаю! Поглядите-ка у него на чердаке...
Старуха сбегала на чердак, нашла какую*то книжку и разодрала её в клочья.
Это, разумеется, огорчило меня, но желание читать ещё более окрепло...
1 УмалАться— уменьшаться (малый, маленький); говорят: умалять заслуги, умалять значение.
2 Лйвочник — хозяин лавки.
II
А. М. Горький (1868—1936)
Я всячески исхитрялся читать, старуха несколько раз уничтожала книги, и вдруг я оказался в долгу у лавочника на огромную сумму в сорок семь копеек! Он требовал денег и грозил, что станет отбирать у меня за долг хозяйские, когда я приду в лавку за покупками.
— Что тогда будет? — спрашивал он меня, издеваясь.
Был он нестерпимо противен мне и, видимо, чувствуя это, мучил меня разными угрозами, с наслаждением особенным; когда я входил в лавку, его пятнистое лицо расплывалось, и он спрашивал ласково:
— Долг принёс?
— Нет.
Это его пугало, он хмурился.
— Как же? Что же мне к мировому подавать1 на тебя, а? Чтобы тебя описали, да в колонию 1 2?
Мне негде было взять денег — жалованье моё платили деду, я терялся, не зная, как быть. А лавочник, в ответ на мою просьбу подождать с уплатою долга, протянул ко мне масленую, пухлую, как оладья, руку и сказал:
— Поцелуй — подожду!
Но когда я схватил с прилавка гирю и замахнулся на него, он, приседая, крикнул:
— Что, что ты, что ты — я шучу!
Понимая, что он не шутит, я решил украсть деньги, чтобы разделаться с ним. По утрам, когда я чистил платье хозяина, в карманах его брюк звенели монеты, иногда они выскакивали из кармана и катились по полу, однажды какая-то провалилась в щель под лестницу, в дровяник; я позабыл сказать об этом и вспомнил лишь через несколько дней, найдя двугривенный в дровах. Когда я отдал его хозяину, жена сказала ему:
— Вот видишь? Надо считать деньги, когда оставляешь в карманах.
1 Побивать к мировому — обратиться с жалобой к мировому судье.
2 Колония — здесь: колония для малолетних преступников.
Но хозяин сказал, улыбаясь мне:
— Он не украдёт, я знаю!
Теперь, решив украсть, я вспомнил эти слова, его доверчивую улыбку и почувствовал, как мне трудно будет украсть. Несколько раз я вынимал из кармана серебро, считал его и ие мог решиться взять. Дня три я мучился с этим, и вдруг всё разрешилось очень быстро и просто; хозяин неожиданно спросил меня:
— Ты что, Пешков, скучный стал, нездоровится, что ли?
Я откровенно рассказал ему все мои печали, он нахмурился.
— Вот видишь, к чему они ведут, книжки-то! От них — так или этак — непременно беда...
Дал полтинник и посоветовал строго:
— Смотри же, не проболтайся жене али матери — шум будет!..
III
На моё счастье, старуха перешла спать в детскую,— запоем запила нянька. Огня мне не давали, унося свечку в комнаты, денег на покупку свеч у меня не было; тогда я стал тихонько собирать сало с подсвечников, складывал его в жестянку из-под сардин, подливал туда лампадного масла и, скрутив светильню из ниток, зажигал по ночам на печи дымный огонь.
Когда я перевёртывал страницу огромного тома, красный язычок светильни трепетно колебался, грозя погаснуть, светильня ежеминутно тонула в растопленной пахучей жидкости, дым ел глаза, но все эти неудобства исчезали в наслаждении, с которым я рассматривал иллюстрации и читал объяснения к ним.
Эти иллюстрации раздвигали предо мной землю всё шире и шире, украшая её сказочными городами, показывая мне высокие горы, красивые берега морей. Жизнь чудесно разрасталась, земля становилась заманчивее, богаче людьми, обильнее городами и всячески разнообразнее.
Объяснения к иллюстрациям понятно рассказывали про иные страны, иных людей, говорили о разных событиях в прошлом и настоящем; я многого не могу понять, и это меня мучит... Часто целые фразы долго живут в памяти, как заноза в пальце, мешая мне думать о другом.
Помню, я прочитал странные стихи:
В сталь закован, по безлюдью, Нем и мрачен, как могила, Едет гуннов царь, Аттила *,
1 Аттила — предводитель кочевого народа — гуннов. В IV—V веках гун-иы совершили поход на Римскую империю.
за ним чёрною тучею идут воины и кричат:
Где же Рим, где Рим могучий?
Рим — город, это я уже знал, но кто такие — гунны? Это необходимо знать.
Выбрав хорошую минуту, я спрашиваю хозяина.
— Гунны? — удивлённо повторяет он.— Чёрт знает, что это такое? Ерунда, наверное...
И неодобрительно качает головой.
— Чепуха кипит в голове у тебя, это плохо, Пешков!
Плохо ли, хорошо ли, но я хочу знать.
Мне кажется, что полковому священнику Соловьёву должно быть известно, что такое гунны, и, поймав его на дворе, я спрашиваю.
Бледный, больной и всегда сердитый, с красными глазами, без бровей, с жёлтой бородкой, он говорит мне, тыкая в землю чёрным посохом:
— А тебе какое дело до этого, а?
Поручик Нестеров на мой вопрос свирепо ответил:
— Что-о?
Тогда я решил, что о гуннах нужно спросить в аптеке у провизора *; он смотрит на меня всегда ласково, у него умное лицо, золотые очки на большом носу.
— Гунны,.— сказал мне провизор Павел Гольдберг,— были кочевым народом, вроде киргизов. Народа этого больше нет, весь вымер.
Мне стало грустно и досадно — не потому, что гунны вымерли, а оттого, что смысл слова, которое меня так долго мучило, оказался столь простым и ничего не дал мне.
Но я очень благодарен гуннам,— после столкновения с ними слова стали меня меньше беспокоить, и благодаря Аттиле я познакомился с провизором Гольдбергом.
Этот человек знал простой смысл всех мудрых слов, у него были ключи ко всем тайнам. Поправив очки двумя пальцами, он пристально смотрел сквозь толстые стёкла в глаза мне и говорил, словно мелкие гвозди вбивая в мой лоб.
— Слова, дружище, это — как листья на дереве, и, чтобы понять, почему лист таков, а не иной, нужно знать, как растёт дерево — нужно учиться! Книга, дружище, как хороший сад, где всё есть: и приятное, и полезное...
Краткие поучения провизора внушали мне всё более серьёзное отношение к книгам, и незаметно они стали необходимыми для меня.
1 Провизор — аптекарь.
IV
В одно из воскресений, когда хозяева ушли к ранней обедне, а я, поставив самовар, отправился убирать комнаты,— старший ребёнок, забравшись в кухню, вытащил кран из самовара и уселся под стол играть краном. Углей в трубе самовара было много, и, когда вода вытекла из него, он распаялся. Я ещё в комнатах услыхал, что самовар гудит неестественно гневно, а войдя в кухню, с ужасом увидел, что он весь посинел и трясётся, точно хочет подпрыгнуть с пола. Отпаявшаяся втулка крана уныло опустилась, крышка съехала набекрень, из-под ручек стекали капли олова,— лиловато-синий самовар казался вдребезги пьяным. Я облил его водой, он зашипел и печально развалился на полу.
Позвонили на парадном крыльце, я отпер двери и на вопрос старухи, готов ли самовар, кратко ответил:
— Готов.
Это слово, сказанное, вероятно, в смущении и страхе, было принято за насмешку и усугубило 1 наказание. Меня избили. Старуха действовала пучком сосновой лучины, это было не очень больно, но оставило под кожей спины множество глубоких заноз; к вечеру спина у меня вспухла подушкой, а в полдень на другой день хозяин принуждён был отвезти меня в больницу.
Когда доктор, длинный и тощий до смешного, осмотрел меня, он сказал спокойно глухим басом:
— Здесь нужно составить протокол об истязании.
Хозяин покраснел, зашаркал ногами и стал что-то тихо говорить доктору, а тот, глядя через голову его, кратко отвечал:
— Не могу. Нельзя.
Но потом спросил меня:
— Жаловаться хочешь?
Мне было больно, но я сказал:
— Не хочу, лечите скорее...
Меня отвели в другую комнату, положили на стол, доктор вытаскивал занозы приятно холодными щипчиками и балагурил:
— Превосходно отделали кожу тебе, приятель, теперь ты станешь непромокаемый...
Когда он кончил работу, нестерпимо щекотавшую меня, он сказал:
— Сорок две щепочки вытащено, приятель, запомни, хвастаться будешь! Завтра в этот час приходи на перевязку. Часто бьют?
Я подумал и ответил:
1 Усугубить — усилить, увеличить.
— Раньше — чаше били...
Доктор захохотал басом.
— Всё к лучшему идёт, приятель, всё!
Когда он вывел меня к хозяину, то сказал ему:
— Извольте получить, починен! Завтра пришлите, перевяжем. На ваше счастье, комик он у вас...
Сидя на извозчике, хозяин говорил мне:
— И меня, Пешков, тоже били — что поделаешь? Били, брат! Тебя всё-таки хоть я жалею, а меня и жалеть некому было, некому! Людей везде — теснота, а жалеть — нет ни одного сукина сына! Эх, звери-курицы...
Он всю дорогу ругался, мне было жалко его, и я был очень благодарен ему, что он говорит со мною по-человечески.
Дома меня встретили, как именинника, женщины заставили подробно рассказать, как доктор лечил меня, что он говорил — слушали и ахали, сладостно причмокивая, морщась. Удивлял меня этот их напряжённый интерес к болезням, к боли и ко всему неприятному!
Я видел, как они довольны мною, что я отказался жаловаться на них, и воспользовался этим, испросив у них разрешения брать книги у закройщицы. Они не решились отказать мне, только старуха удивлённо воскликнула:
— Ну и бес!
Через день я стоял перед закройщицей, а она ласково говорила:
— А мне сказали, что ты болен, отвезён в больницу,— видишь, как неверно говорят?
Я промолчал. Стыдно было сказать правду — зачем ей знать грубое и печальное?
V
...Через несколько дней закройщица дала мне Гринвуда «Подлинную историю маленького оборвыша»; заголовок книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала в душе улыбку восторга,— так с этой улыбкою я и читал всю книгу до конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза. Так вот как трудно и мучительно даже за границею живут иногда мальчики! Ну, мне вовсе не так плохо, значит — можно не унывать!
Много бодрости подарил мне Гринвуд, а вскоре после него мне попалась уже настоящая «правильная» книга — «Евгения Гранде» ’.
1 «Евгения Гранде» — роман французского писателя Бальзака, жившего в первой половине XIX в.
Старик Гранде ярко напомнил мне деда, было обидно, что книжка так мала, и удивляло, как много в ней правды.
Таким образом я понял, какой великий праздник «хорошая, правильная» книга.
1916
Вопросы и задания
1.	Расскажите, какие трудности приходилось преодолевать Алёше, чтобы удовлетворить свою страсть к чтению.
2.	Какие черты характера он проявил в этой борьбе за право читать книги?
3.	Почему Алёша ценил иллюстрации? Как он их рассматривал?
4.	В разговоре с Алёшей провизор сравнивает книгу с хорошим садом, «где всё есть: и приятное и полезное».
Докажите справедливость этих слов на примере любой книги по вашему выбору.
В. Катаев
АЛЕКСЕЙ МАКСИМОВИЧ
(Из романа «Хуторок в степи»).
В романе В. Катаева «Хуторок в степи» мы встречаемся с героями, которые уже знакомы нам по повести того же автора «Белеет парус одинокий».
Это семья Бачей, Гаврик, друг Пети, матрос Родион Жуков и другие.
Действие романа «Хуторок в степи» развёртывается в Одессе, её окрестностях и за границей в дореволюционное время.
В хрестоматии напечатаны две главы из романа: «Алексей Максимович» (гл. XXIII о встрече Пети и Павлика с Горьким в Неаполе) и «Гроза в степи» (из главы XIV).
Вышли на какую-то улицу, забитую длинным рядом пустых, неподвижных вагонов электрического трамвая. Бастующие кондукторы и вожатые сурово прохаживались вдоль вагонов со своими лаковыми сумками и медными ключами, переговариваясь с прохожими.
Увидев эту картину, толпа, сопровождавшая Петю и Павлика, в тот же миг потеряла всякий интерес к юным иностранцам. Зрелище трамвайной забастовки целиком захватило неаполи-
танцев, тем более что как раз в эту минуту в глубине улицы показались первые ряды демонстрации с чёрными и красными флагами, портретами, лозунгами.
Все бросились к ним навстречу. Мальчики остались одни. Крепко вцепившись в Петину руку, Павлик смотрел на первые ряды надвигающейся демонстрации.
Страшные, бородатые дядьки в широкополых шляпах несли чёрный флаг с белой итальянской надписью и портреты каких-то столь же бородатых дядек, среди которых, к немалому своему удивлению, Павлик узнал «нашего, русского» — Льва Толстого.
За бородатыми шли другие дядьки, уже не бородатые, в каскетках *; они несли красный флаг и держали на груди портреты ещё двух совершенно неизвестных Павлику пожилых людей с большими, окладистыми бородами — Маркса и Энгельса. Шли рабочие, носильщики, кочегары, матросы, приказчики — в пиджаках, куртках, блузах, полосатых тельняшках, фуфайках... Они старались идти медленно, но у них ничего не выходило, и они всё время сбивались на быстрый итальянский шаг.
Размахивая шляпами, каскетками и тросточками, они выкрикивали на разные голоса:
— Эввива сочиализмо!1 2 Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Долой военные приготовления! К чёрту правительство войны! Итальянцы хотят мира!
К демонстрации присоединялись прохожие. Многие вели с собой велосипеды. Уличные продавцы катили свои тележки. Сбоку уже плёлся знакомый старик с шарманкой — быть может, последний шарманщик Неаполя. И хотя всё это, облитое розовым предвечерним светом, имело оживлённо-театральный вид, Петя почувствовал сильную тревогу. Он стиснул руку брага. Петина тревога передалась Павлику.
— Петька,— закричал он,— революция идёт!
— Не революция, а демонстрация,— сказал Петя.
— Всё равно тикаем!
Но вокруг уже шумела толпа, и неизвестно было, как из неё выбраться и куда тикать.
В это время сзади послышались громкие голоса. Говорили по-русски. Несколько человек — и среди них мальчик Петиного возраста в куртке — быстро пробирались сквозь толпу поближе к демонстрантам. Мальчик в курточке, лобастый, с капельками пота на утином носу, изо всех сил работал локтями, а худощавый человек в летнем кремовом пиджаке и такой же лёгкой
1 Каскетка — лёгкая летняя фуражка.
2 Да здравствует социализм!
фуражке, сбитой набок — по-видимому, его отец,— с жёлтыми усами над бритым солдатским подбородком, крепко держал мальчика за плечо оранжевой от загара рукой и глуховатым басом сердито повторял:
— Макс, умерь свою прыть! Макс, умерь свою прыть!
Он вытягивал жилистую, длинную шею, с острым вниманием всматривался поверх голов вперёд и хотя сам требовал, чтобы Макс умерил прыть, но свою собственную прыть, по-видимому, тоже никак не мог умерить. Иногда он оборачивался назад и кричал кому-то, делая по-нижегородски ударение на «о»:
— Пробирайтесь-ка, господа, поближе! Весьма рекомендую поближе. Обратите внимание: в прошлом году эти синьоры ограничивались тем, что ложились перед вагонами на рельсы, а теперь видите, что делается! Совсем дру!ая опера!
— Да, да! — кричал через толпу господин в пенснэ и панаме.
За ним пробирался ещё один русский. На нём была дешёвая, дурно сшитая тройка, на круглой, крепкой голове — новая фетровая шляпа, в руке на весу — бамбуковая трость. Он двигался прямо, напирая сильной выпуклой грудью на толпу, ничего не видя вокруг, кроме демонстрантов, которые как бы неудержимо притягивали к себе всё его существо. Сжатые брови, скулы, вздрагивающие напряжённо, полуоткрытый рот и маленькие злые глаза — всё это показалось Пете странно знакомым.
Рука с бамбуковой тростью на весу отстранила Петю, и мальчик совсем близко увидел короткие пальцы с квадратно обрезанными толстыми ногтями, напряжённые косточки и между большим и указательным пальцами, на вздутом мускуле — вытатуированный якорь.
Но не успел Петя отдать себе отчёт, почему этот маленький мутно-голубой якорь кажется ему таким знакомым, не успел он подумать, что это за русские, почему они здесь, кто они такие, как толпа качнулась, шарахнулась в одну сторону, потом в другую, и в противоположном конце улицы перед демонстрантами Петя увидел треуголки и узкие красные лампасы 1 карабинеров * 2. Вдалеке мелькнули чёрные перья на шляпах берсальеров3, бегущих с ружьями наперевес своим форсированным шагом.
Раздался грубый, зловещий звук военной трубы. На один миг стало совсем тихо. Затем где-то послышался звон разбитого стекла, и всё вокруг закричало, завыло, засвистело, побежало...
Хлопнуло несколько револьверных выстрелов.
* Лампйсы—цветная нашивка полосой по наружному шву брюк.
2 Карабинер —- солдат, здесь, жандарм, полицейский чин
8 Берсальёр— солдат-пехотинец отборных итальянских войск.
Увлекаемые бегущей толпой, Петя и Павлик держались за руки, делая невероятные усилия, чтобы их не оторвали друг от друга. Пете, забывшему в эти минуты, что он находится не в России, а за границей, всё время казалось, что сейчас откуда-то из-за угла выскочат на своих лошадях казаки и начнут направо и налево стегать нагайками. Ему казалось, что они бегут по Малой Арнаутской *, и это представление ещё более усиливалось оттого, что под ногами лопались рассыпающиеся каштаны.
Павлика сбили с ног. Он упал, ободрал себе голое колено. Но Петя поднял его и потащил дальше. Павлик был так испуган, что даже не плакал, а только всё время сопел и повторял:
— Тикаем же, тикаем скорей!
Вместе с частью толпы они очутились в узком дворе, с мусорными ящиками и красивыми коваными железными решётками на окнах первого этажа. Двор был замощён каменными плитами, громадными и потёртыми. Пробежав под аркой грязных мраморных ворот, где каждый шаг гулко шлёпал и гремел, как пистолетный выстрел, мальчики очутились на улице против крутого откоса какого-то холма, на террасах1 2 которого был разбит маленький скверик.
По этому откосу, выложенному тёмным от времени плитняком, быстро карабкалось несколько человек — всё, что осталось от той части толпы, которая втащила Петю и Павлика в проходной двор. Мальчики тоже стали карабкаться. Но откос был гораздо круче и выше, чем показалось издали. Мраморная львиная морда была вделана в плитняковую стену. Из львиной пасти через железную трубку текла вода в мраморную раковину. Петя поставил Павлика на край раковины и стал его подталкивать снизу. Но Павлику не за что было ухватиться.
— Лезь! Лезь! — кричал Петя.— Вот корова!
В это время из ворот выбежало ещё несколько человек. Это были те самые русские — мальчик в курточке и трое взрослых,— которых Петя недавно заметил в толпе.
Мальчик в курточке тащил за рукав своего отца, а тот всё время норовил остановиться и броситься назад. Его руки были сжаты в кулаки, фуражка совсем съехала на затылок; из-под задранного козырька виднелся ёжик жёлтых волос; усы раздувались и синие глаза гневно сверкали.
— Ты что, непременно хочешь, чтоб тебя там покалечили? — говорил мальчик'в курточке, не давая ему вырваться.— Уйми свою прыть!
1 Улица в Одессе.
2 Здесь: на площадках.
— Алексей Максимович, вы ведёте себя неосмотрительно, это совершенно невозможно! Вы не имеете права рисковать! — повторял господин в пенсне, потирая своё ушибленное плечо.
— Чёрт бы меня подрал, если я сейчас не вернусь назад и не дам в морду этому носатому идиоту в красных лампасах! — бормотал глухим басом Алексей Максимович.— Я его научу уважению к женщине! — И он глухо закашлялся.
Но мальчик в курточке крепко держал отца за рукав и не пускал. А человек с якорем на руке, по-видимому, тоже готов был броситься назад, в драку, но изо всех сил сдерживался.
— Лезь, Павлик, лезь! — кричал Петя с отчаянием. Его крик обратил на себя внимание русских.
— Пешков, смотри, русские ребята! — сказал мальчик в курточке.
— Вы тут каким образом? — строго сказал господин в пен-снэ.
Человек с якорем на руке быстро, как кошка, взобрался на стену и, протягивая вниз свою бамбуковую трость, по очереди вытащил наверх всех русских, в том числе Петю и заплаканного Павлика.
Здесь царила тишина, спокойствие, и было трудно себе представить, что где-то рядом только что солдаты и карабинеры разгоняли толпу, сыпались разбитые стёкла, падали люди, стреляли из револьверов...
— Пошумели и перестали,— со злой улыбкой сказал Алексей Максимович, прислушиваясь, и немного погодя прибавил: — Вулканический народ. Вроде своего Везувия. Дымят, а не действуют.
Он с любопытством посмотрел на Петю и Павлика:
— Ну-с, молодые люди, жители империи Российской, а вы по какому случаю здесь?
Почувствовав себя среди своих, русских, в безопасности, Петя и Павлик воспрянули духом. Перебивая друг друга, они рассказали свои приключения, причём Петю всё время не оставляло чувство, будто бы он уже где-то раньше видел двух из этих русских: Алексея Максимовича и другого — с якорем на руке. Петя, как ни напрягал свою память, всё же так и не мог вспомнить, где он раньше видел Алексея Максимовича, зато другого вдруг вспомнил и узнал, хотя в первую минуту не мог этому поверить.
— Ну что ж, юные путешественники, дела ваши ещё не столь плачевны,— сказал Алексей Максимович,—Вы оба отделались всего одной лёгкой контузией. Могло быть и хуже.
С этими словами он сгрёб Павлика под мышку и понёс к фонтану. Там очень тщательно промыл ссадину, туго и ловко перевязал колено носовым платком, поставил мальчика перед собой на дорожку и велел пройтись.
— Превосходно! Теперь можешь смело возвращаться в строй. Но предварительно омой в бассейне лицо и лапы, чтобы не слишком испугать своего папу. Тебя как звать-то?
— Павлик.
— А брата твоего?
— Петя.
— Отлично... Макс, поди-ка сюда. Покорнейшая к тебе просьба. Проводи этих двух апостолов — Петра и Павла — на почту, помоги им приобрести марку и опусти в ящик корреспонденцию, объясни им, как добраться до отеля, а сам возвращайся сюда поскорее, чтобы мы не опоздали на пароход... Арриведерчи ', синьоры апостолы, приятного путешествия! — сказал он, подавая Пете и Павлику большую изящную руку, шафранную от загара.
— Мерси,— сказал благовоспитанный Павлик, неловко шаркнув перевязанной ногой.
— Пойдём, ребята! — засуетился мальчик в курточке.— Почта тут совсем недалеко. Пять минут.
«Вы меня, наверно, не помните, а я вас узнал»,— хотел сказать Петя, подходя к человеку с якорем на руке, но что-то его остановило. Он ничего не сказал, а только значительно посмотрел в его лицо. «Может быть, он меня сам узнает»,— подумал мальчик с волнением. Но тот его не узнал. Он только обратил внимание на Петину флотскую фланельку, пощупал её и спросил:
— Где пошил?
— В швальне 1 2 морского батальона,— ответил Петя.
— И видно. Настоящая флотская!
И Пете показалось, что он невесело усмехнулся.
— Пойдём, ребята, пойдём! — говорил мальчик в курточке.-— А то нам ещё надо на Капри возвращаться.
Почта оказалась действительно недалеко, но мальчики успели поговорить по дороге.
— Тебя как звать? — спросил Петя.
— Макс.
— «А Макс и Мориц, видя то, на крышу лезут, сняв пальто»,— процитировал Петя стишок из весьма известной в то время книги с картинками Вильгельма Буша.
1 Арриведерчи — до свидания.
2 Швальня — портняжная мастерская.
—‘ Остришь? — зловеще нахмурился Макс, которому, видимо, уже осточертело постоянно слышать насмешки над своим именем, и легонько ткнул Петю в бок кулаком.
Конечно, при других обстоятельствах Петя не оставил бы этого дела без внимания, но сейчас он предпочёл не «заводиться».
— А твой папа кто? — спросил он, чтобы переменить разговор, принявший дурное направление.
— Ты что, разве не знаешь моего папу? — удивился Макс.
Тут в свою очередь удивился и Петя:
— А почему я должен знать твоего папу?
— Ну как же, его почти все знают,— смущённо пробормотал Макс. Он вообще имел обыкновение бормотать и говорить крайне неразборчиво, как будто всё время сосал леденец.
— Всё-таки кто же он?
— Маляр,— сказал Макс.
— Врёшь! — сказал Петя.
— Нет, ей-богу маляр,— сказал Макс, сося несуществующий леденец.— Цеховой малярного цеха. Не веришь? Спроси кого хочешь. Цеховой малярного цеха Пешков.
— Будет врать! Маляры вовсе не такие.
— Маляры разные.
— Если маляр, то что же он тут делает, в Италии?
— Живёт.
— А почему не в России?
— Потому что потому — оканчивается на «у».
В интонации, с которой была сказана эта общеизвестная фраза, Пете почему-то послышалось, нечто напоминавшее Гаврика, Ближние Мельницы, Терентия — словом, всё то, что было для него навсегда связано с понятием «революция» и что вдруг снова неожиданно возникло перед ним здесь, в Неаполе, сегодня, в виде этих остановившихся вагонов трамвая, бушующей толпы, звона стёкол, револьверных выстрелов, зловещих, исси-ня-чёрных перьев на шляпах берсальеров, флагов, портретов и наконец в виде человека с якорем на руке, в котором он узнал потёмкинского матроса.
Петя хотел расспросить Макса о том, как попал сюда Родион Жуков, узнать, кто такой господин в пенснэ, и вообще что они здесь все делают, но в это время подошли к почте.
— Давай свою корреспонденцию,— сказал Макс.
— Это ещё зачем? — подозрительно спросил Петя.
— Давай, давай! Некогда мне с тобой возиться. Куда посылать?
— Открытку — тёте в Одессу, а письмо — в Париж.
— В Париж?
— Ага!
— Тогда мы его отправим экспрессом.
•— Как это — экспрессом? Я не понимаю...
— Деревня! — делая сосущие звуки языком, сказал Макс.-Экспрессом — это значит экспрессом. Ну, в общем, курьерским поездом. Прямым сообщением. Папа всегда отправляет в Париж экспрессом. Давай письмо.
Немного поколебавшись, Петя вынул из кармана довольно уже помятый конверт. Макс его схватил, побежал к окошечку и быстро, хотя и шепеляво, залопотал по-итальянски.
— А деньги? — крикнул Петя, но Макс в ответ только несколько раз лягнул ногой: дескать, не мешай.
Через две минуты он вернулся к Пете и протянул квитанцию.
— А деньги? — повторил Петя.
— Чудило, я этих писем каждый день штук пятнадцать отправляю, и у меня—-во! — видал, сколько марок! — Он вынул из кармана горсть почтовых марок.— Когда я гощу у папы, я у него всегда отправляю письма. А ты откуда знаешь Владимира Ильича?
— Какого Владимира Ильича? — удивился Петя.
— Ленина.
— Какого Ленина?
— Который живёт в Париже, улица Мари Роз. Ульянова. Я прочитал на конверте адрес. Ты ведь ему письмо посылаешь?
— Ну да! — сказал Петя.— Ульянову. Но это не от меня письмо.
— Так тебе папа поручил?
— И не папа. А мне его дал в Одессе один человек... В общем поручили одни люди...—Петя невольно покраснел.
Макс понимающе закивал лобастой головой.
— Понятно, очень понятно. Да ты на меня не смотри так подозрительно. Мы сами часто посылаем Ульянову... То есть отец мой пишет, а уж посылаю я. И тоже всегда экспрессом. А теперь говори, где живёшь?
— В гостинице «Эспланад-отель».
Макс наморщил лоб, отчего стал ещё больше похож на отца.
— Ну, это, кажется, не так далеко отсюда. Пойдёте прямо, дойдёте до фонтана, свернёте налево, и там через два переулка будет ваш отель. А пока арриведерчи, мне надо бежать.
И, наскоро пожав руку Пете и Павлику, Макс перешёл улицу, повернул и скрылся за углом.
Когда уезжали из Неаполя в Рим и уже сидели в душном
вагоне, ожидая третьего звонка, Василий Петрович 1 посмотрел в окно и вдруг неуверенно сказал:
— Как хотите, а это Максим Горький...— Он поправил пенсне, высунулся в окно и стал всматриваться.— Максим Горький! — уже уверенно воскликнул он.
Петя торопливо просунул голову под руку отца. По перрону мимо поезда шла с портпледами и баулами довольно большая группа людей, громко разговаривающих по-русски. Среди них Пете сразу бросилась в глаза высокая, немного сутулая фигура того самого человека, который недавно перевязывал Павлика во время уличных беспорядков.
Теперь Петя вдруг понял, почему этот человек тогда показался ему страшно знакомым: он неоднократно видел его портреты в журналах и на открытках. Это и был знаменитый Максим Горький. Петя также увидел матроса с маленьким дешёвым чемоданчиком на широком плече.
Прошла дама в трауре с девочкой лет тринадцати — по-видимому, дочерью. Мелькнуло личико с серьёзными глазами и горестно сжатым ртом, тёмно-каштановая коса, переброшенная через худенькое плечо, чёрный бант...
В это время поезд тронулся. .Люди на перроне покатились назад. Петя снова увидел Максима Горького, матроса, даму с девочкой. Они все стояли напротив, возле другого поезда с открытыми дверцами. По-видимому, одна часть из них уезжала, другая — были провожающие.
— Максим Горький! Максим Горький! — закричал Петя, размахивая шляпой.
1957
Задание
Расскажите, как Петя встретился с М. Горьким в Неаполе.
А. М. Горький
СИМПЛОНСКИЙ ТУННЕЛЬ
(Из сказок об Италии)
Синее спокойное озеро в глубокой раме гор, окрылённых вечным снегом, тёмное кружево садов пышными складками опускается к воде, с берега смотрят в воду белые дома, кажется, что они построены из сахара, и всё вокруг похоже на тихий сов ребёнка.
1 Василий Петрович — отец Петн и Павлика.
Утро. С гор ласково течёт запах цветов, только что взошло солнце; на листьях деревьев, на стеблях трав ещё блестит роса. Серая лента дороги брошена в тихое ущелье гор, дорога мощена камнем, но кажется мягкой, как бархат, хочется погладить её рукою.
Около груды щебня сидит чёрный, как жук, рабочий, на груди у него медаль, лицо смелое и ласковое.
Положив бронзовые кисти рук на колена свои, приподняв голову, он смотрит в лицо прохожего, стоящего под каштаном, говоря ему:
— Это, синьор ', медаль за работу в Симплонском туннеле.
И, опустив глаза на грудь, ласково усмехается красивому куску металла.
— Э, всякая работа трудна, до времени, пока её не полюбишь, а потом — она возбуждает и становится легче. Всё-таки —• да, было трудно!
Он тихонько покачал головой, улыбаясь солнцу, внезапно оживился, взмахнул рукою, чёрные глаза заблестели.
— Было даже страшно иногда. Ведь и земля должна что-нибудь чувствовать — не так ли? Когда мы вошли в неё глубоко, прорезав в горе эту рану,— земля там, внутри, встретила нас сурово. Она дышала на нас жарким дыханием, от него замирало сердце, голова становилась тяжёлой и болели кости,— это испытано многими! Потом она сбрасывала на людей камни и обливала нас горячей водой; это было очень страшно! Порою, при огне, вода становилась красной, и отец мой говорил мне: ранили мы землю, потопит, сожжёт она всех нас своею кровью, увидишь! Конечно, это фантазия, но когда такие слова слышишь глубоко в земле, среди душной тьмы, плачевного хлюпанья воды и скрежета железа о камень,— забываешь о фантазиях. Там всё было фантастично, дорогой синьор; мы, люди, такие маленькие, и она, эта гора до небес, гора, которой мы сверлили чрево 1 2... это надо видеть, чтоб понять! Надо видеть чёрный зев, прорезанный нами, маленьких людей, входящих в него утром, на восходе солнца, а солнце смотрит печально вслед уходящим в недра земли,— надо видеть машины, угрюмое лицо горы, слышать тёмный гул глубоко в ней и эхо взрывов, точно хохот безумного.
Он осмотрел свои руки, поправил на синей куртке жетон, гихонько вздохнул.
— Человек — умеет работать! — продолжал он с гордостью.— О, синьор, маленький человек, когда он хочет работать,—
1 Синьор — в Италии — господин.
2 Чрево — живот. Здесь: нутро горы,
непобедимая сила! И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает всё, чего хочет. Мой отец сначала не верил в это:
— «Прорезать гору насквозь из страны в страну»,— говорил он,— «это против бога, разделившего землю стенами гор — вы увидите, что мадонна 1 будет не с нами!» Он ошибся, мадонна со всеми, кто любит её. Позднее отец тоже стал думать почти так же, как вот я говорю вам, потому что почувствовал себя выше, сильнее горы; но было время, когда он по праздникам, сидя за столом перед бутылкой вина, внушал мне и другим:
— «Дети бога» — это любимая его поговорка, потому что он был добрый и религиозный человек — «дети бога, так нельзя бороться с землёй, она отомстит за свои раны и останется непобеждённой! Вот вы увидите: просверлим мы гору до сердца, и, когда коснёмся его, оно сожжёт нас, бросит в нас огонь, потому что сердце земли — огненное, это знают все! Возделывать землю — это так, помогать её родам — нам заповедано, а мы искажаем её лицо, её формы. Смотрите: чем дальше врываемся мы в гору, тем горячее воздух и труднее дышать...»
Человек тихонько засмеялся, подкручивая усы пальцами обеих рук.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем горячее в туннеле, тем больше хворало и падало в землю людей. И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано, сошли с ума. Ночами в казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе...
— «Разве я не прав?» — говорил отец, со страхом в глазах и кашляя всё чаще, глуше... «Разве я не прав?» — говорил он.— «Это непобедимо, земля!»
— И наконец — лёг, чтобы уже не встать никогда. Он был крепок, мой старик, он больше трёх недель спорил со смертью, упорно, без жалоб, как человек, который знает себе цену.
— «Моя работа — кончена, Паоло»,— сказал он мне однажды ночью.— «Береги себя и возвращайся домой, да сопутствует тебе мадонна!» — Потом долго молчал, закрыв глаза, задыхаясь.
Человек встал на ноги, оглядел горы и потянулся с такой силою, что затрещали сухожилия.
— Взял за руку меня, привлёк к себе и говорит — святая правда, синьор! — «Знаешь, Паоло, сын мой, я, всё-таки, думаю,
Мадонна — божья матерь у католиков.
что это совершится: мы и те, что идут с другой стороны, найдём друг друга в горе,, мы встретимся — ты веришь в это?»
— Я — верил.
— «Хорошо, сын мой! Так и надо: всё надо делать с верой в благостный исход... Я прошу тебя, сын, если это случится, если сойдутся люди,— приди ко мне на могилу и скажи: отец — сделано! Чтобы я знал!»
— Это было хорошо, дорогой синьор, и я обещал ему. Он умер через пять дней после этих слов, а за два дня до смерти просил меня и других, чтоб его зарыли там, на месте, где он работал, в туннеле, очень просил, но это уже бред, я думаю...
— Мы и те, что шли с другой стороны, встретились в горе через тринадцать недель после смерти отца — это был безумный день, синьор! О, когда мы услыхали там, под землёю, во тьме, шум другой работы, шум идущих встречу нам под землёю — вы поймите, синьор,— под огромною тяжестью земли, которая могла бы раздавить нас, маленьких, всех сразу!
— Много дней слышали мы эти звуки, такие гулкие, с каждым днём они становились всё понятнее, яснее, и нами овладевало радостное бешенство победителей — мы работали, как злые духи, как бесплотные, не ощущая усталости, не требуя указаний — это было хорошо, как ганец в солнечный день, честное слово! И все мы стали так милы и добры, как дети. Ах, если бы вы знали, как сильно, как нестерпимо страстно желание встретить человека во тьме, под землёй, куда ты, точно крот, врывался долгие месяцы!
Он весь вспыхнул, подошёл вплоть к слушателю и, заглядывая в глаза ему своими глубокими человечьими глазами, тихо и радостно продолжал:
— А когда, наконец, рушился пласт породы, и в отверстии засверкал красный огонь факела, и чьё-то чёрное, облитое слезами радости лицо, и ещё факелы и лица, и загремели крики победы, крики радости — о, это лучший день моей жизни, и, вспоминая его, я чувствую — нет, я не даром жил! Была работа, моя работа, святая работа, синьор, говорю я вам! И когда мы вышли из-под земли на солнце, то многие, ложась на землю грудью, целовали её, плакали — и это было так хорошо, как сказка! Да, целовали побеждённую гору, целовали землю — в тот день особенно близка и понятна стала она мне, синьор!..
.— Конечно, я пошёл к отцу, о, да! Конечно, хотя я знаю, что мёртвые не могут ничего слышать, но я пошёл: надо уважать желания тех, кто трудился для нас и не менее нас страдал — не так ли?
— Да, да, я пошёл к нему на могилу, постучал о землю нотой и сказал — как он желал этого:
— Отец — сделано! — сказал я.— Люди — победили. Сделано, отец!
1911—1912
Задания
Подготовьте рассказ для выразительного чтения в лицах. Выделите слова автора, рассказ рабочего и его разговор с отцом.
Вдумайтесь в замечания автора о рассказчике и учтите их. Это поможет вам при чтении найти верные интонации для передачи слов и мыслей рабочего.
Обратите внимание на художественные приёмы описания природы (метафоры, сравнения, олицетворения) и выясните их роль в описании.
Эту часть рассказа читайте медленно, выразительно, соблюдайте остановки на знаках препинания.
ЛЕНИН И ГОРЬКИЙ
(Из книги «Горький в воспоминаниях современников»)
В жизни, в творческой и общественной деятельности А. М. Горького огромное значение имела его дружба с основателем и вождём Коммунистической партии и создателем Советского государства В. И. Лениным. Ещё в самом начале нынешнего века, до первой встречи с Лениным, которая состоялась осенью 1905 года, Горький говорил, что относится к нему «как к единственному политическому вождю». А когда Ленин умер, писатель сказал, что «никогда не чувствовал себя так сиротски, таким бессильным, как в год его смерти».
Чувства большой любви, искренней дружбы и глубокого уважения питал Ленин к Горькому. Он относился к писателю с неизменной сердечной теплотой, постоянно заботился о его здоровье, всегда был готов оказать ему помощь, неизменно интересовался его произведениями и художественными замыслами.
Надежда Константиновна Крупская пишет: «Владимир Ильич очень ценил Алексея Максимовича Горького как писателя.
В письмах Ленина к Горькому видна забота Ильича о нём... Заботило Ильича здоровье Алексея Максимовича. Он постоянно спрашивал о нём, давал советы лечиться непременно у первоклассных врачей, соблюдать режим..., не работать по ночам».
С рисунка П. Васильева
Очень живо, как бы рисуя, рассказывает о встречах и отношении Ленина к Горькому М. Ф. Андреева.
«Помню, как Горький встретился с Лениным в Лондоне в 1907 году, приехав на V съезд Российской социал-демократической рабочей партии.
Ленин повёз нас в гостиницу «Империал», где-то неподалёку от Британского музея. Гостиница представляла собою огромный, сырой и неуютный дом, но другого помещения почему-то найти не удалось.
Помню, как Ленин беспокоился за Горького:
— Простудим мы его! Ведь он привык к мягкому климату, хорошему уходу...
Действительно, в комнате, очень небольшой, было сыро и сумрачно, огромная кровать занимала половину места, большое окно выходило прямо в стену, газовый камин давал мало тепла. Был май месяц, но погода стояла сырая и холодная.
Ленин подошёл к кровати, пощупал простыни и, зная, что Горький не любил, чтобы беспокоились о его здоровье, вполголоса сказал мне:
— Простыни-то совсем сырые, надо бы их посушить, хотя бы перед этим дурацким камином. Закашляет у нас Алексей Максимович, а это уж никуда не годится!
Когда Ленин ушёл, Горький долго ходил по неуютной комнате от окна к двери, мимо газового камина, крутил и покусывал по привычке кончики усов, а потом тихо и задумчиво сказал:
— Удивительный человек!
В Лондоне Ленин дал Горькому обещание приехать на Капри после того, как будут закончены дела по съезду, и сдержал своё обещание.
Встречая его, Горький волновался, как мальчик. Ему страстно хотелось, чтобы Ленину понравилось у него, чтобы он отдохнул и набрался сил.
Ежедневная рыбная ловля на море ни того, ни другого не укачивала, давала им возможность беседовать друг с другом без помехи—на лодке с ними были только рыбаки-каприйцы да я.
Горький рассказывал Ленину о Нижнем Новгороде, о Волге, о своём детстве, о бабушке Акулине Ивановне, о своей юности и своих скитаниях. Вспоминал отца. Много говорил о дедушке.
Ленин слушал его с огромным вниманием, блестя прищуренными по привычке глазами, и раз как-то сказал Горькому:
— Написать бы вам всё это, батенька, надо! Замечательно поучительно всё это, замечательно...
Горький сразу осекся, замолчал, покашлял смущённо и невесело сказал:
— Напишу... Когда-нибудь.
Горький с увлечением показывал Ленину Помпею, Неаполитанский музей, где он знал буквально каждый уголок. Они ездили вместе на Везувий и по окрестностям Неаполя.
Горький удивительно рассказывал. Он умел двумя-тремя словами нарисовать пейзаж, обрисовать событие, человека. Это его свойство особенно восхищало Ленина. Со своей стороны Горький не переставал восхищаться чёткостью мысли и яркостью ума Владимира Ильича, его умением подойти к человеку и явлению прямо, просто и необыкновенно ясно.
Мне кажется, что именно с того времени Ленин нежно полюбил Горького. Не помню случая, чтобы Ленин сердился на него. Горький любил Ленина горячо, порывисто и восхищался им пламенно»,
А. С. Пушкин
КАВКАЗ
Пушкин хорошо знал и глубоко любил природу своей родины. В своих произведениях он дал разнообразные описания природы нашей страны: её центральной полосы, Украины, Кавказа, Крыма, Молдавии.
Величественная природа Кавказских гор с их дикой красотой предстаёт перед нами в стихотворении «Кавказ».
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины *;
Орёл, с отдалённой поднявшись вершины, Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе 1 2 я вижу потоков рожденье И первое грозных обвалов движенье.
Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними — утёсов нагие громады;
Там, ниже, мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зелёные сени 3, Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уж и люди гнездятся в горах, И ползают овцы по злачным стремнинам 4, И пастырь5 6 нисходит к весёлым долинам,
1 Стремнина — круча, обрыв.
2 Отселе — отсюда.
3 Сень — покров, навес. Здесь зелёные рощи по склону горы.
4 Злачные стремнины — крутые склоны гор, покрытые злаками, расте-
ниями. Служат пастбищами.
6 Пастырь — здесь: пастух.
Где мчится Арагва 1 в тенистых брегах, И нищий наездник таится в ущелье, Где Терек1 играет в свирепом веселье;
Играет и воет, как зверь молодой, Завидевший пищу из клетки железной, И бьётся о берег в вражде бесполезной, И лижет утёсы голодной волной...
Вотще 1 2! Нет ни пищи ему, ни отрады: Теснят его грозно немые громады.
1829
Вопросы и задания
1,	Откуда поэт смотрит на Кавказские горы? Какие картины он наблюдает и в какой последовательности их описывает?
2.	Какими метафорами и сравнениями поэт достигает живости и картинности в изображении Терека?
3.	Выучите наизусть стихотворение «Кавказ» и выразительно прочитайте его. Обратите внимание на знаки препинания в стихотворении и на паузы в середине строчки.
4.	Объясните смысл выражений: «Под сенью дерев»; «Берега речки осенены лесами»; «Под сенью закона».
5.	Проделайте одну из следующих работ:
а)	Опишите вид из окна вашей комнаты, с балкона или с горы.
б)	Продолжите описание: Мы вышли из леса на поляну... или «С моста видны были...»
Запомните, что для описания необходимо при наблюдении избрать какое-нибудь место и описывать предмет или вид в определённом порядке или последовательности.
ОПИСАНИЕ
В литературном произведении следует отличать описание от повествования.
Так, например, в произведении «Муму» Тургенев повествует, то есть последовательно рассказывает, о событиях в жизни Герасима, о его переживаниях и поступках.
Как нам известно, повествованием называется рассказ о событиях жизни героев, их мыслях, чувствах, поступках.
В стихотворении «Кавказ» Пушкин описывает одну за другой картины природы, которые он наблюдает с высоты.
1 Арагва, Терек — реки на Кавказе.
2 Вотще — напрасно.
Кавказский вид. С картины М. Ю. Лермонтова
Автор последовательно переходит от описания предметов ближайших (снег и потоки, тучи и водопады) к более отдалённым (растительный и животный мир, жилища людей и реки Терек и Арагва).
Описание природы, как, например, в стихотворениях Пушкина «Кавказ» или «Осень», называется пейзажем.
Подобно тому как живописец красками рисует картину природы, поэт или прозаик, пользуясь словом, так описывает природу, что создаёт в нашем воображении яркую, живую картину — пейзаж.
Пейзаж часто бывает связан с переживаниями героя, с его мыслями и чувствами.
Например, в рассказе «Муму» картиной летней ночи Тургенев особенно выразительно передаёт чувство радости, охватившее Герасима, когда он вырвался из города. По дороге в деревню, среди полей, напоённых запахом поспевающей ржи, ощущая ласковый ветер и любуясь звёздами, Герасим чувствует себя сильным и бодрым. Он выступал, «как лев», говорит про него писатель.
Описывать можно не только природу, но и людей, их вещи, обстановку, которая их окружает. Описание наружности человека называется портретом. Портреты нескольких мальчиков даны в рассказе И. С. Тургенева «Бежин луг».
В рассказе «Метелица» (отрывок из повести А. А. Фадеева «Разгром») писатель так описывает пастушонка при первой встрече с Метелицей: «У костра, вытаращив глазёнки, держась одной рукой за кнут, а другую приподняв, точно защищаясь, стоял худенький черноголовый мальчишка. Он был в лаптях, в изорванных штанишках, в длинном, не по росту, пиджаке, обёрнутом вокруг тела и подпоясанном пенькой...»
Такое описание помогает нам понять, что мальчик был маленький, бедный, что он чувствовал себя виноватым и испугался за своих коней, от которых он отошёл к костру, чтобы испечь себе картошку.
Примеры описания вещей и обстановки, окружающих героев произведения, мы встречаем у Гоголя (светлица Тараса Бульбы) и у Пушкина (усадьба Троекурова и Дубровского).
Описание и повествование могут чередоваться в одном и том же произведении.
Переход от повествования к описанию легко заметить: рассказ о событиях замедляется, автор останавливается на каком-нибудь предмете или явлении и начинает перечислять его признаки, т. е. описывать.
Л1. Ю. Лермонтов
ПАРУС
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далёкой, Что кинул он в краю родном?
Играют волны, ветер свищет, И мачта гнётся и скрипит;
Увы! — он счастия не ищет И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури, Над ним луч солнца золотой А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой!
1832
Вопрос и задание
1. Что означают слова: «А он, мятежный, просит бури?» К кому они могут быть отнесены?
2. Выучите стихотворение наизусть и выразительно (с паузами, восклицательными и вопросительными интонациями), прочитайте его.
ПЛОВЕЦ
И. М. Языков
Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно; В ррковом его просторе Много бед погребено.
Смело, братья! Ветром полный Парус мой направил я: Полетит на скользки волны Быстрокрылая ладья!
Облака бегут над морем, Крепнет ветер, зыбь черней, Будет буря: мы поспорим, И поборемся мы с ней.
Задание
Смело, братья! Туча грянет, Закипит громада вод, Выше вал сердитый встанет, Глубже бездна упадёт.
Там, за далью непогоды, Есть блаженная страна: Не темнеют неба своды, Не проходит тишина.
Но туда выносят волны Только сильного душой!.. Смело, братья, бурей полный, Прям и крепок парус мой!
1829
Отметьте, чем это стихотворение близко стихотворению М. Ю, Лермонтова «Парус».
Af. Ю. Лермонтов
ТРИ ПАЛЬМЫ
В песчаных степях аравийской земли Три гордые пальмы высоко росли. Родник между ними из почвы бесплодной, Журча, пробивался волною холодной, Хранимый под сенью зелёных листов От знойных лучей и летучих песков.
И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли Пылающей грудью ко влаге студёной Ещё не склонялся под кущей зелёной И стали уж сохнуть от знойных лучей Роскошные листья и звучный ручей.
И стали три пальмы на бога роптать: «На то ль мы родились, чтоб здесь увядать? Без пользы в пустыне росли и цвели мы, Колеблемы вихрем и зноем палимы, Ничей благосклонный не радуя взор...
Не прав твой, о небо, святой приговор!»
И только замолкли — в дали голубой Столбом уж крутился песок золотой. Звонков раздавались нестройные звуки, Пестрели коврами покрытые вьюки, И шёл, колыхаясь, как в море челнок, Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
Мотаясь, висели меж твёрдых горбов Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали, И чёрные очи оттуда сверкали...
И, стан худощавый к луке наклони, Араб горячил вороного коня.
И конь на дыбы подымался порой
И прыгал, как барс, поражённый стрелой; И белой одежды красивые складки По плечам фариса1 2 вились в беспорядке; И, с криком и свистом несясь по песку, Бросал и ловил он копьё на скаку.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван, В тени их весёлый раскинулся стан.
1 Под кущей зелёной — здесь в смысле; под листвой дерева.
2 Фарис (арабское слово) — наездник.
Кувшины, звуча, налилися водою, И, гордо кивая махровой главою, Приветствуют пальмы нежданных гостей, И щедро поит их студёный ручей.
Но только что сумрак на землю упал, По корням упругим топор застучал, И пали без жизни питомцы столетий! Одежду их сорвали малые дети, Изрублены были тела их потом, И медленно жгли их до утра огнём.
Когда же на запад умчался туман, Урочный1 свой путь совершал караван; И следом печальным на почве бесплодной Виднелся лишь пепел, седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло, А ветром их в степи потом разнесло.
И ныне всё дико и пусто кругом —
Не шепчутся листья с гремучим ключом; Напрасно пророка о тени он просит,— Его лишь песок раскалённый заносит, Да коршун хохлатый, степной нелюдим, Добычу терзает и щиплет над ним.
1839
Вопрос и задания
I.	Какие картины нарисованы в этом стихотворении?
2.	Укажите, с помощью каких художественных средств поэт достигает живости и красочности этих картин.
3.	Составьте предложения, в которых слово урок имело бы различный смысл: урок — наставление; урок—определённая работа, задание; урок — обучение кого-либо по часам.
4.	Выучите наизусть отрывок из стихотворения.
СОСНА
М. Ю. Лермонтов
(Из Гейне)
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой 1 2, она.
1 Урочный путь — заранее назначенная часть пути.
2 Рйза — облачение (одежда) священника для богослужения. Здесь это слово применено в смысле парадная, праздничная, богатая одежда.
И снится ей всё, что в пустыне далёкой, В том крае, где солнца восход, Одна и грустна на утёсе горючем Прекрасная пальма растёт.
1841
Задание
Определите, каким размером написано стихотворение.
ПОЭТ, ХУДОЖНИК, музыкант
(Из статьи И. Андроникова «М. Ю. Лермонтов»)
Природа одарила Лермонтова разнообразными талантами. Он обладал редкой музыкальностью — играл на скрипке, играл на
М. Ю. Лермонтов (1814—1841)
рояле, пел арии из своих любимых опер, даже сочинял музыку: есть сведения, что он положил на музыку свою «Казачью колыбельную песню», да ноты пропали после его смерти и до нас не дошли. Он рисовал и писал маслом картины и, если бы посвятил себя живописи, без сомнения, мог стать выдающимся художником. Он легко решал сложные математические задачи и слыл сильным шахматистом. Он был великолепно образован, начитан, владел несколькими иностранными языками. Всё давалось ему легко. И всё же свой гениальный поэтический дар он совершенствовал упорным трудом. Будучи
современником Пушкина, он хотел вступить в литературу со стихами, достойными занять место рядом с пушкинскими.
ДНЕПР
(Из повести «Страшная месть»)
Н. В. Гоголь
Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Не зашелохнёт, не прогремит. Глядишь-и не знаешь, идёт или не идёт его величавая ши
рина, и чудится, будто весь вылит он из стекла и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьётся по зелёному миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод, и прибрежным лесам ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые! Они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них—и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! Ему нет равной реки в мире!
Чуден Днепр и при тёплой летней ночи, когда всё засыпает: и человек, и зверь, и птица,— а бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звёзды. Звёзды горят и светят над миром, и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в тёмном лоне своём. Ни одна не убежит от него, разве погаснет на небе. Чёрный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею,— напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня, виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, даёт он по себе серебряную струю, и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире!
Когда же пойдут горами по нему синие тучи, чёрный лес шатается до корня, дубы трещат, и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир,— страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так убивается старая мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку, а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила и ломает над ним руки и заливается горючими слезами.
1832
Вопрос и задания
1.	Какие картины рисует Гоголь, описывая Днепр в тихую погоду, в тёплую летнюю ночь и в бурю?
2.	Найдите сравнения, эпитеты, олицетворения, метафоры и гиперболы, при помощи которых Гоголь изображает Днепр.
3.	Выучите наизусть и выразительно прочтите отрывок: «Чуден Днепр при тихой погоде».
ИНВЕРСИЯ
Гоголь не только рисует картину, которую мы можем видеть, но и заставляет нас чувствовать, волноваться, вызывает у нас восторг, воодушевление, радость. Мы переживаем вместе с автором, испытываем те же чувства, что и он.
Для этого Гоголь пользуется особым построением предложений, не совсем обычным для нашей разговорной речи. В его произведениях с целью выделить определённое слово часто изменяется обычный порядок слов: «С середины неба глядит месяц-», «Сыплется величественный гром украинского соловья», «Чуден Днепр при тихой погоде» (сказуемое стоит перед подлежащим).
Такая расстановка слов, нарушающая их обычный порядок для того, чтобы подчеркнуть значение какого-либо нужного писателю слова, называется инверсией.
УКРАИНСКАЯ НОЧЬ
(Из поэмы А. С. Пушкина «Полтава»)
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звёзды блещут.
Своей дремоты превозмочь Не хочет воздух. Чуть трепещут Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты Над Белой Церковью сияет И пышных гетманов сады И старый замок озаряет. И тихо, тихо всё кругом...
1828
УКРАИНСКАЯ НОЧЬ
(Из повести Н. В. Гоголя «Майская ночь»)
Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в неё: с середины неба глядит месяц! Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся ещё необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключён в тёмно-зелёные стены садов. Девственные чащи черёмух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ве
треник — ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху всё дышит, всё дивно, всё торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в её глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг всё ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба. ...Как очарованное, дремлет на возвышении село. Ещё белее, ещё лучше блестят при месяце толпы хат; ещё ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Всё тихо...
1831
Задания
1. Выделите выражения, в которых Гоголь, любуясь украинской ночью, передаёт свои восторженные чувства, свою глубокую любовь к родине.
2. Сравните описание украинской ночи у Пушкина и Гоголя.
Л. Н. Толстой
ГРОЗА
(Из повести «Отрочество»)
Солнце склонялось к западу и косыми жаркими лучами невыносимо жгло мне шею и щёки; невозможно было дотронуться до раскалённых краёв брички, густая пыль поднималась по дороге и наполняла воздух. Не было ни малейшего ветерка, который бы относил её.
Впереди нас на одинаковом расстоянии мерно покачивался высокий, запылённый кузов кареты с важами ‘, из-за которого виднелся изредка кнут, которым помахивал кучер, его шляпа и фуражка Якова. Я не знал, куда деваться: ни чёрное от пыли лицо Володи, дремавшего возле меня, ни движения спины Филиппа, ни длинная тень нашей брички, под косым углом бежавшая за нами, не доставляли мне развлечения. Всё моё внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие, чёрные тени, теперь собирались в одну большую мрачную тучу. Изредка погромыхивал дальний гром. Это последнее обстоятельство больше всего усиливало моё нетерпение скорее приехать на постоялый двор. Гроза наводила на меня невыразимо тяжёлое чувство тоски и страха.
До ближайшей деревни оставалось ещё вёрст десять, а большая тёмно-лиловая туча, взявшаяся бог знает откуда, без малей-
1 Важ, важй — плоский сундук на крыше дорожной кареты.
шего ветра, но быстро подвигалась к нам. Солнце, ещё не скрытое облаками, ярко освещает её мрачную фигуру и серые полосы, которые от неё идут до самого горизонта. Изредка вдалеке вспыхивает молния, и слышится слабый гул, постепенно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь небосклон. Василий приподнимается с козел и поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее катит по пыльной дороге. Мне становится жутко, и я чувствую, как кровь быстрее обращается в моих жилах. Но вот передовые облака уже начинают закрывать солнце; вот оно выглянуло в последний раз, осветило страшно-мрачную сторону горизонта и скрылось. Вся окрестность вдруг изменяется и принимает мрачный характер. Вот задрожала осиновая роща; листья становятся какого-то бело-мутного цвета, ярко выдающегося на лиловом фоне тучи, шумят и вертятся; макушки больших берёз начинают раскачиваться, и пучки сухой травы летят через дорогу. Стрижи и белогрудые ласточки, как будто с намерением остановить нас, реют 1 вокруг брички и пролетают под самой грудью лошадей; галки с растрёпанными крыльями как-то боком летают по ветру; края кожаного фартука, которым мы застегнулись, начинают подниматься, пропускать к нам порывы влажного ветра и, размахиваясь, биться о кузов брички.
Молния вспыхивает как будто в самой бричке, ослепляет зрение и на одно мгновение освещает серое сукно, басон 1 2 и прижавшуюся к углу фигуру Володи. В ту же секунду над самой головой раздаётся величественный гул, который, как будто поднимаясь всё выше и выше, шире и шире, по огромной спиральной линии, постепенно усиливается и переходит в оглушительный треск, невольно заставляющий трепетать и сдерживать дыхание. Гнев божий! Как много поэзии в этой простонародной мысли!
Колёса вертятся скорее и скорее; по спинам Василия и Филиппа, который нетерпеливо^ помахивает вожжами, я замечаю, что и они боятся. Бричка шибко катится под гору и стучит по дощатому мосту; я боюсь пошевелиться и с минуты на минуту ожидаю нашей обшей погибели.
Тпру! оторвался валёк3, и на мосту, несмотря на беспрерывные оглушительные удары, мы принуждены остановиться.
1 Реять—парить, летать плавно, без видимых усилий.
2 Басон — тесьма, которой прикреплено сукно к стенкам брички.
8 Валёк — в конской упряжи — брусок, на концы которого надеваются постромки (ремни).
Прислонив голову к краю брички, я с захватывающим дыхание замиранием сердца безнадёжно слежу за движениями толстых чёрных пальцев Филиппа, который медлительно захлёстывает петлю и выравнивает постромки, толкая пристяжную ладонью и кнутовищем...
Но только что мы трогаемся, ослепительная молния, мгновенно наполняя огненным светом всю лощину, заставляет лошадей остановиться и без малейшего промежутка сопровождается таким оглушительным треском грома, что кажется, весь свод небес рушится над нами. Ветер ещё усиливается; гривы и хвосты лошадей, шинель Василия и края фартука принимают одно направление и отчаянно развеваются от порывов неистового ветра. На кожаный верх брички тяжело упала крупная капля дождя... другая, третья, четвёртая, и вдруг как будто кто-то забарабанил над нами, и вся окрестность огласилась равномерным шумом падающего дождя. По движениям локтей Василия я замечаю, что он развязывает кошелёк; нищий, продолжая креститься и кланяться, бежит подле самых колёс, так что, того и гляди, раздавят его. «Подай Хри-ста-ради». Наконец, медный грош летит мимо нас, и жалкое созданье в обтянувшем его худые члены, промокшем до нитки рубише, качаясь от ветра, в. недоумении останавливается посреди дороги и исчезает из моих глаз.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василия текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колёса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Но вот дождь становится мельче; туча начинает разделяться на волнистые облака, светлеть в том месте, в котором должно быть солнце, и сквозь серовато-белые края тучи чуть виднеется клочок ясной лазури. Через минуту робкий луч солнца уже блестит в лужах дороги, на полосах падающего, как сквозь сито, мелкого, прямого дождя и на обмытой, блестящей зелени дорожной травы.
Чёрная туча так же грозно застилает противоположную сторону небосклона, но я уже не боюсь её. Я испытываю невыразимо-отрадное чувство надежды в жизни, быстро заменяющее во мне тяжёлое чувство страха.
Душа моя улыбается так же, как и освежённая, повеселевшая природа. Василий откидывает воротник шинели, снимает фуражку и отряхивает её; Володя откидывает фартук; я высовываюсь из брички и жадно впиваю в себя освежённый душистый воздух.
Блестящий, обмытый кузов кареты с важами и чемоданами покачивается перед нами; спины лошадей, шлеи, вожжи, шины колёс — всё мокро и блестит на солнце, как покрытое лаком. С одной стороны дороги — необозримое озимое поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками, блестит мокрой землёю и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны — осиновая роща, поросшая ореховым и черёмушным подседом, как бы в избытке счастья стоит, не шелохнётся и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя на сухие прошлогодние листья. Со всех сторон вьются с весёлой песнью и быстро падают хохлатые жаворонки; в мокрых кустах слышно хлопотливое движение маленьких птичек, и из середины рощи ясно долетают звуки кукушки.
Так обаятелен этот чудный запах леса после весенней грозы, запах берёзы, фиалки, прелого листа, сморчков, черёмухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черёмухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом. Не обращая даже внимания на то, что к сапогам моим липнут огромные комки грязи и чулки мои давно уже мокрые, я, шлёпая по грязи, бегу к окну кареты.
— Любочка! Катенька! — кричу я, подавая туда несколько веток черёмухи: — посмотри, как хорошо!
Девочки пищат, ахают; Мими кричит, чтобы я ушёл, а то меня непременно раздавят.
— Да ты понюхай, как пахнет! — кричу я.
1854
Вопрос и задания
1.	Расскажите близко к тексту одну из трёх частей описания грозы. Интонацией голоса отметьте настроение мальчика перед грозой, во время грозы (нарастание чувства тоски, тревоги, страха) и после грозы (ощущение радости, надежды, «душа моя улыбается»).
2.	Как передана в описании грозы борьба света и тени (солнца и надвигающейся тучи)?
3.	Выучите отрывок, начиная со слов: «До ближайшей деревни оставалось ещё вёрст десять» и кончая словами: «...обнимающие весь небосклон» — и напишите его наизусть.
ПИСЬМЕННЫЕ РАБОТЫ
I. По картине И. И. Левитана «Март» дайте описание ранней весны.
II. По личным наблюдениям опишите:
1) Ледоход. 2) Раннее утро в лесу. 3) Весна в городе. 4) Наш сад. 5) На лыжах.
Март. С картины И. Левитана
ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ДЕТИ
(Из воспоминаний П. А. Сергеенко)
Ещё при жизни Льва Николаевича Толстого его имя стало известно всему миру — как имя великого писателя, оказавшего огромное влияние на развитие не только русской, но и мировой литературы.
Ясная Поляна (имение, в котором жил Толстой) притягивала к себе людей разных возрастов, взглядов, профессий, национальностей. Всем хотелось увидеть Толстого, поговорить, вернее, послушать его, своими глазами посмотреть, где и как живёт и работает великий писатель земли русской.
Летом 1907 года Толстого посетили дети, учащиеся тульских школ. Они провели в Ясной Поляне в общении с писателем целый день, оставивший в их душах неизгладимое впечатление.
Об этом интересно рассказывает гостивший в то время у Толстых писатель П. А. Сергеенко. Читая посвящённые этому событию страницы его книги, мы сами как бы присутствуем в этот день в Ясной Поляне.
...Уже издали слышалось нечто необыкновенное. Группы детей наполнили всю окрестность своими голосами. Набралось около тысячи детей, девочек и мальчиков. Подвинчивая себя дружными криками, они оживлённо двигались к Ясной Поляне.
Шествие растянулось почти на версту и издали казалось извивающейся пёстрой лентой.
Особенно эффектно было зрелище, когда живая цветная река, пересекши шоссе, потекла извилистым потоком к Ясной Поляне.
Дети, подбадриваемые процессом шествия и предстоящим свиданием с Л. Н. Толстым, были радостно оживлены и стройно подвигались к круглым каменным башням, белевшим у входа в Ясную Поляну.
И чем-то особенным веяло от этого необыкновенного шествия русских детей к писателю русской земли.
Детский поток всё прибывал. И все жадно устремляли взоры на террасу. Но там ещё не было знакомого милого лица с белой бородою... Напряжение всё росло и взвинчивало всех.
Как он выйдет? Что скажет? В какую форму выльется столь необыкновенное свидание?
В тёмном четырёхугольнике дверей показывается знакомая белая голова. На мгновение всё замирает...
Лев Николаевич, заложив руку за пояс блузы, тихо подвигает-
Л. Н. Толстой (1828—1910)
ся к пёстрому морю затихших детей. Он бледен и, видимо, взволнован. Но твёрдо взял себя в руки и, сойдя по ступенькам, сразу перебрасывает мост между собой и учителями-распорядителями. Они, видимо, готовились к чему-то иному, лихорадочно их волновавшему. А вышло совсем другое, исключающее всякое волнение. Надо было поскорее ответить, в котором часу они вышли, какой шли дорогой, и на ряд других, самых обыденных житейских вопросов, заданных таким простым, домашним тоном, что, отвечая на них, нельзя было и в свою очередь не войти в такой же обиходно-житейский тон, а возбуждённое состояние исчезло само собой.
И, слегка наклонясь, чтобы удобнее беседовать, Лев Николаевич переходил от группы к группе, завязывая с детьми непринуждённые беседы.
Они не шумели, не озорничали, но и не стеснялись, не дичились, а вели себя всё вре
мя как нельзя проще, как будто они были не случайными посетителями Льва Николаевича, а его любящими детьми.
Пройдя по жаре около трёх вёрст и обливаясь потом, дети наслаждались тенистой прохладой яснополянского парка и быстро начали организовывать различные игры.
Девочки в своих пёстрых нарядах, разбившись на группы, казались издали живыми букетами цветов. Они относились несколько иначе ко Льву Николаевичу, нежели мальчики; как только он появлялся среди них, они с волнением окружали его тесным венком и не спускали с него блестевших умилением глаз.
Небольшая, лет девяти, девочка с миловидным личиком и прелестными широко раскрытыми светло-синими глазами долго ходила за Львом Николаевичем. Наконец, она не выдержала и, подняв на Льва Николаевича свои немигающие глаза, спросила, растягивая слова:
— Лев Ни-ко-ла-е-вич, ска-жите, пожалуйста, который вам год?
Лев Николаевич наклонился и вздохнул:
— Ужасно много: семьдесят девять!
Девочка, как бы сображая что-то и шевеля губами, опять сказала нараспев:
— А я думала, Лев Николаевич, что вам девяносто семь лет.
— Это ты перепутала цифры, «девять» поставила вместо «семи», а «семь» вместо «девяти».
Но её, видимо, не удовлетворило это объяснение. Она опять как бы запела:
— Я вас видела, Лев Николаевич, на картинке — там вы моложе и лучше...
Окружающие девочки укоризненно покосились на собеседницу Льва Николаевича. Но он так весело рассмеялся, как будто услышал самый лестный комплимент.
Жара всё усиливалась. Мальчики начали обрызгивать себя водой из дождевых кадок. Лев Николаевич с улыбкой любовался их выдумкой и вдруг сказал призывно:
— Дети, хотите купаться?
Мальчики пришли в восторг.
— Хотим, Лев Николаевич! Хотим!
И около Льва Николаевича мигом образовался детский муравейник.
— Тогда идёмте! Кто хочет купаться? Идёмте к реке.
И Лев Николаевич, сразу помолодевший, направился юношески живой походкой с детьми к реке Воронке.
И что за интересная была эта прогулка детей в сопровождении автора «Детства»! По дороге ему удалось завязать ряд летучих бесед с мальчиками. Они совсем освоились с ним и относились к нему, как к милому дедушке. Когда дети стягивались вокруг него, он рассказывал им разные истории и, очевидно, чувствовал себя среди этой компании, как равный между равными.
Вошли в залитую солнцем берёзовую рощу.
— Кто скорее добежит до тех двух берёз? — вызывает Лев Николаевич любителей и хлопает в ладони.— Ну, раз, два, три!
Дети, наполняя рошу звонкими голосами, стремительно несутся к указанным берёзам.
А вот наконец и желанная Воронка, сверкавшая ослепительными зигзагами среди зелёных берегов. Дети устремляются к купальне и берут её приступом.
Но в купальне была только часть детей. Остальные мальчики, не надеясь на скорую очередь, раздевались на лужайке и бросались в воду прямо с берега. Их примеру последовали и некоторые из учителей. Лев Николаевич переходил от одной группы к другой, восхищаясь детскими движениями и переговариваясь с ку-
пальщиками о глубине реки, о характере дна, о температуре воды и т. п.
— Как красивы крестьянские дети,— говорил Лев Николаевич несколько раз, поглядывая на бросающихся в воду мальчиков.
Вылезая из воды, дети обсушивались на солнце и опять бросались в воду, опять плавали, брызгались и, дрожа от охватившего в воде озноба, опять выбегали на лужайку. И тут-то происходили удивительные сцены! Лев Николаевич стоял среди обнажённых детей, а те, ёжась после купания, стуча зубами и сверкая на солнце мокрыми телами, наполняли знойный воздух взрывами дружного смеха. Лев Николаевич устраивал с ними разные гимнастические штуки: заставлял бороться в лежачем положении только при помощи ног, перепрыгивать друг через друга и, к довершению общего удовольствия, собственноручно- переворачивал детей в воздухе. От времени до времени Лев Николаевич всё-таки заглядывал в купальню, беспокоясь, как бы в такой каше не произошло чего-нибудь.
Все наконец выкупались, освежились, построились в группы и, затянув под руководством главного распорядителя хоровую песню, стройными рядами направились к дому.
Около четырёх часов дня Ясная Поляна представляла необычайную картину. У дома и в тени деревьев — всюду виднелись пёстрые группы, устраивавшие различные хороводы.
В самый разгар общего оживления, песен и хороводов произошло событие, ещё больше сблизившее хозяина Ясной Поляны с его юными гостями. Небо внезапно потемнело, загрохотал гром, и, как из душа, хлынул дождь... Можно себе представить, какая произошла кутерьма, охватившая и гостей и хозяев! Но Лев Николаевич, не теряясь, начал быстро устраивать прибежище. С удивительной лёгкостью и энергией он начал сдвигать на террасе столы и стулья, очистив таким образом значительное пространство для желающих.
Дети хлынули на террасу, но и здесь держали себя как нельзя лучше.
Едва отшумел гром, как опять выглянуло солнце. И в воздухе и на детских лицах сделалось ещё светлее. Начался настоящий праздник. Лев Николаевич с семьёю и гостями сидел на террасе и любовался беззаветной весёлостью юных гостей.
Солнце начало склоняться к закату. Распорядители подали знак детям собираться. Дети построились в группы. Лев Николаевич подошёл к барьеру террасы.
Распорядители поблагодарили хозяев за радушие и подали знак детям. Дети начали проходить мимо Льва Николаевича и,
обнажая головы, приветствовать его, как кто мог. Он кланялся и благодарил за посещение, сохраняя наружное спокойствие. Но, видимо, для этого ему нужны были значительные усилия над собой.
— До свидания, милый Лев Николаевич! Никогда вас не забудем! — кричали дети, махая фуражками.
Некоторые Же не выдерживали наплыва чувств и бросали вверх фуражки...
Дети скрылись.
Прошла значительная пауза.
Лев Николаевич обернулся и тихо заговорил о великих возможностях, лежащих в русских крестьянских детях. В голосе его звучали ласково-нежные ноты.
В. Катаев
ГРОЗА В СТЕПИ
(Из романа «Хуторок в степи»)
После обеда ветер понемногу стих, но духота стала ещё сильнее. Ни одного облачка не было в серебристо-пыльном небе. По всему горизонту струилась лиловая муть, как обманчивое отражение очень далёкой грозы, которая всё время где-то накапливалась, собиралась и никак не могла собраться. Впрочем, уже не впервые за последний месяц ожидали грозу. Каждый раз она обманывала: то незаметно рассеивалась в раскалённом воздухе, то, обойдя стороной, оказывалась где-то далеко за горизонтом в открытом море, откуда только долетали раскаты бесполезного грома.
Так было и сегодня. Гроза проходила далеко стороной. В возможность грозы уже больше никто не верил, хотя лишь она одна могла спасти гибнущий урожай.
В этот день измученный бессонной ночью, не зная, куда себя деть, Петя отправился бродить по окрестностям и бродил до тех пор, пока, сделав громадный круг, не вышел к морю. Хватаясь за камни и корни, он сбежал с высокого обрыва вниз и сел на горячую гальку.
После вчерашнего шторма море ещё не вполне успокоилось, но волны, тяжёлые от тины, уже не сердито били о берег, а плавно накатывались, оставляя на гальке маленьких медуз и дохлых морских коньков.
Это был дикий, безлюдный кусочек берега, и здесь Петя, весь день искавший одиночества, чувствовал себя очень хорошо, спокойно и немного грустно. Он давно уже не купался и теперь, бы
Стро раздевшись, с удовольствием- полез в тёплую пенистую воду.
Была особая, необъяснимая прелесть в этом купанье в одиночку. Сначала он немного поплавал возле берега, среди скользких подводных камней, поросших коричневыми водорослями, потом повернул в море. Он, как всегда, плыл на боку, по-лягушачьи отталкиваясь ногами и выбрасывая вперёд руку. Он ударял плечом волну, стараясь вызвать брызги, и тогда ему казалось, что он стремительно несётся вперёд, хотя на самом деле он плыл не слишком быстро. В эту минуту он сам себе очень нравился. В особенности ему нравилось плечо, которым он рассекал волны, смуглое, атласное, облитое зеркальной водой, отражавшей солнце.
Уже давно прошло то время, когда он боялся удаляться от берега. Теперь он уже смело заплывал в открытое море и там ложился на спину, покачиваясь на волнах и всматриваясь в небо до тех пор, пока ему не начинало казаться, что он смотрит на него сверху вниз, потеряв вес и каким-то чудесным образом вися в пространстве. Тогда для него исчезал мир, и он забывал всё на свете, кроме самого себя — одинокого и всемогущего.
Заплыв по крайней мере на версту от берега, Петя остановился и уже собирался лечь на спину, как вдруг его поразила перемена, которая произошла в природе, пока он плыл. Небо над головой было по-прежнему чистое и море вокруг по-прежнему блистало жарко и ослепительно, но теперь этот блеск стал как-то особенно резок, напоминая зеркальный блеск антрацита *.
Петя посмотрел в сторону берега и над узкой полосой обрывов, над степью увидел что-то громадное, совершенно чёрное, поминутно меняющее очертание и, что было самое страшное, безмолвное. Прежде чем Петя понял, что это грозовая туча, она уже приблизилась к солнцу, ослепительно белому, как горящий магний, и вдруг с разбегу проглотила его, в одно мгновение погасив все краски в мире, кроме свинцово-серой.
Петя изо всех сил, и уже кое-как, поплыл назад, стараясь достигнуть берега, прежде чем разразится буря. Но когда он выбрался на берег и посмотрел в море, то увидел, что на том месте, откуда он только что вернулся, уже кипит белая полоса шквала и с криком мечутся чайки.
Петя едва догнал свои штаны и рубашку, катящиеся по берегу. Пока он взбирался вверх по обрыву, вокруг стало темно, как поздним вечером, а когда он добежал до конечной остановки конки, где уже прокладывались рельсы электрического трамвая и
1 Антрацит — лучший сорт каменного угля.
отливали из бетона новую станцию, полоснула молния, ударил гром и в наступившей тишине послышался сухой шум бегущего по кукурузе ливня.
Петя выбежал на дорогу, и вдруг перед ним как бы распахнулся воздух, ударило острыми запахами сырой конопли, и сейчас же на него обрушилась стена ливня.
В одну минуту дорога вздулась, как река. При свете молний Петя увидел пенистые потоки воды, кипящие вокруг него и сбивающие с ног. Ноги скользили и разбегались. Нечего было и думать идти дальше на хуторок. Петя побежал по колено в воде назад к станции, крестясь каждый раз, когда вспыхивала совсем близкая молния и сейчас же следом за ней сыпались сухие обломки грома. И только провалившись в канаву, полную воды, Петя вдруг понял, что это именно та самая гроза, тот самый ливень, которых с такой надеждой ожидало семейство Бачей.
Вокруг бушевала не просто вода, а именно та самая вода, которая должна вдоволь напоить сад, наполнить высохшую цистерну и спасти семейство Бачей от разорения.
— Ура! — в восторге закричал Петя и, уже ничего не боясь, побежал к хуторку.
По дороге он несколько раз падал, шлёпаясь плашмя в грязь, но теперь эта тёплая грязь казалась ему удивительно приятной. Он прибежал домой как раз в тот короткий промежуток затишья, когда сквозь поредевшие водянистые тучи мутно просвечивал закат, а гроза ушла далеко в море, где по синему горизонту судорожно бегали молнии и слышалось рычанье грома. Но не успел Петя обежать по размытым дорожкам сада и полюбоваться лунками, полными мутной воды, не успел радостно, весело поцеловать отца в мокрую бороду, не успел дать леща Павлику и крикнуть тёте: «Живём, тётечка, живём!»,— как гроза вернулась с моря и с новой силой загремела над хуторком.
Несколько раз в течение ночи гроза уходила в море и снова возвращалась. Всю ночь лил дождь, то бурный, то вкрадчивотихий, почти не слышный, и тысячи ручьёв ослепительно блестели при свете молний под деревьями, по всей площади сада, озарявшегося до самых его отдалённых, таинственных уголков.
Всю ночь Гаврила с мешком на голове бегал по крыше и вокруг дома, наставляя водосточные трубы, по которым дождевая вода бурно устремлялась в цистерну. Под этот гулкий шум наполняющейся цистерны Петя и заснул крепким, счастливым сном.
Задание
Сравните это описание с описанием грозы из повести Л. Н. Толстого «Отрочество» (Последовательность в описании грозы. Зрительные и слуховые признаки. Борьба света и тени. Сочетание описания с повествованием. Переживания мальчиков.). Что общего в этих описаниях и чем они отличаются друг от друга?
А. А. Фет
Я ПРИШЁЛ к ТЕБЕ С ПРИВЕТОМ
Я пришёл к тебе с приветом, Рассказать, что солнце встало, Что оно горячим светом По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой, Каждой птицей встрепенулся И весенней полон жаждой; Рассказать, что отовсюду На меня весельем веет, Что не знаю сам, что буду Петь, но только песня зреет.
Вопрос и задания
1.	Каким настроением проникнуто стихотворение?
2.	Найдите слова, в которых поэт выражает свои чувства.
3.	Выучите стихотворение наизусть и выразительно его прочитайте.
С. Т. Аксаков
ЛЕБЕДЬ
Лебедь, по своей величине, силе, красоте и величавой осанке, давно и справедливо назван царём всей водяной, или водоплавающей, птицы. Белый как снег с блестящими, прозрачными небольшими глазами, с чёрным носом и чёрными лапами, с длинною, гибкой и красивою шеей, он невыразимо прекрасен, когда спокойно плывёт между зелёных камышей по тёмно-синей, гладкой поверхности воды. Но и все его движения исполнены прелести: начнёт ли он пить и, зачерпнув носом воды, поднимет голову вверх и вытянет шею; начнёт ли купаться, нырять и плескаться своими могучими крыльями, далеко разбрасывая брызги воды, скатывающейся с его пушистого тела, начнёт ли потом охораши
ваться, легко и свободно закинув дугою назад свою белоснежную шею, поправляя и чистя носом на спине, боках и хвосте смятые или замаранные перья, распустит ли крыло по воздуху, как будто длинный косой парус, и начнёт также носом перебирать в нём каждое перо, проветривая и суша его на солнце,— всё живописно и великолепно в нём.
1852
Задание
Составьте план и проследите, как автор, описывая лебедя в спокойном состоянии и в движении, подтверждает свою мысль, что лебедь — самая красивая, величавая птица.
Тема для творческих работ
На основании личных наблюдений опишите: а) собаку, б) кошку, в) лошадь, г) петуха, д) голубя.
М. Пришвин
ДЯТЕЛ
Видел дятла: летел короткий (хвостик у него ведь маленький), насадив себе на клюв большую еловую шишку. Он сел на берёзу, где у него была мастерская для шелушения шишек. Пробежав вверх по стволу с шишкой на клюве до знакомого места, он увидел, что в развилине, где у него защемляются шишки, торчала отработанная и несброшенная шишка, и новую шишку ему некуда было девать. И нельзя было ему, нечем сбросить старую: клюв был занят.
Тогда дятел, совсем как сделал бы в его положении человек, новую шишку зажал между грудью своей и деревом, а освобождённым клювом быстро выбросил старую шишку, потом новую поместил в свою мастерскую и заработал.
Такой он умный, всегда бодрый, оживлённый и деловой.
1953
А. Жаров
УТРО
Такого утра не было давно!
Такое солнце не всегда бывает! Так празднично, так радостно оно, Как будто в день великий Первомая. И воздух, точно взбитый на меду,
Когда он солнцем напоён весенним.
Ах, солнышко, твою любовь к труду
Мы, трудармейцы, очень, очень ценим! Лей горячей своих лучей вино, Оно бодрит и силы .укрепляет...
Такого утра не было давно.
Такое солнце
не всегда бывает!..
С. Есенин
С ДОБРЫМ УТРОМ!
Задремали звёзды золотые, Задрожало зеркало затона, Брезжит свет на заводи речные И румянит сетку небосклона.
Улыбнулись сонные берёзки, Растрепали шёлковые косы.
Задание
Вспомните стихотворение И, с ним это стихотворение.
Шелестят зелёные серёжки И горят серебряные росы.
У плетня заросшая крапива
Обрядилась ярким
перламутром И, качаясь, шепчет шаловливо: «С добрым утром!»
1914
Никитина «Утро» и сравните
С. Маршак
БУДУЩИЙ ЛЕС
В лесу я видел огород.
На грядках зеленели
Побеги всех родных пород: Берёзы, сосны, ели.
И столько было здесь лесной Кудрявой свежей молоди!
Дубок в мизинец вышиной Тянулся вверх из жёлудя.
Он будет крепок и ветвист, Вот этот прут дрожащий.
Уже сейчас раскрыл он лист Дубовый, настоящий.
Вот клёны выстроились в ряд Вдоль грядки у дорожки, И нежный лист их красноват, Как детские ладошки.
Касаясь ветками земли, В тени стояли ёлки.
На ветках щёточкой росли Короткие иголки.
Я видел чудо из чудес:
На грядках огорода Передо мной качался лес Двухтысячного года!
М. Шолохов
ОСЕНЬ
(Из романа «Тихий Дон»)
За Доном в лесу прижилась тихая, ласковая осень. С шелестом падали с тополей сухие листья. Кусты шиповника стояли, будто объятые пламенем, и красные ягоды в редкой листве их пылали, как огненные язычки. Горький, всепобеждающий запах созревшей дубовой коры заполнял лес. Ежевичник — густой и хваткий — опутывал землю; под сплетением ползучих ветвей его искусно прятались от солнца дымчато-сизые, зрелые кисти ежевики. На мёртвой траве в тени до полудня лежала роса, блестела посеребрённая ею паутина. Только деловитое постукиванье дятла да щебетанье дроздов-рябинников нарушало тишину.
1940
М. Пришвин
СИЛАЧ
Муравьи разрыхлили землю, сверху она поросла брусникой, а под ягодой зародился гриб. Мало-помалу, напирая своей упругой шляпкой, он поднял вверх над собой целый свод с брусникой и сам, совершенно белый, показался на свет.
1953
М. Пришвин
НЕДОСМОТРЕННЫЕ ГРИБЫ
Дует северный ветер, руки стынут на воздухе. А грибы всё растут: волнушки, маслята, рыжики, изредка всё ещё попадаются и белые.
Эх, и хорош же вчера попался на глаза мухомор. Сам тёмнокрасный и спустил из-под шляпки вниз вдоль ножки белые панталоны, и даже со складочками. Рядом с ним сидит хорошенькая волнушка, вся подобранная, губки округлила, облизывается, мокренькая и умненькая.
А маслёнок маслёнку рознь: то весь дрызглый, червивый, а то попадётся такой упругий и жирный, что даже из рук выскочит, да ещё и пискнет.
Вот стоит моховичок: вырастая, он попал на прутик, тот разделил шляпку, и сделался гриб похожим на заячью губу.
Один большой гриб стал, как избушка, спустил свою крышу почти до земли — это очень старая сыроежка.
В осиннике до того теснит осинка осинку, что даже и подосиновик норовит найти себе ёлочку и под ней устроиться посвободней.
Вот почему, если гриб зовётся подосиновиком, то это вовсе не значит, что каждый подосиновик живёт под осиной, а подберёзовик живёт под берёзой. Сплошь да рядом бывает, что подосиновик таится под ёлками, а подберёзовики открыто сидят на поляне в еловом лесу.
Придут скоро морозы, а потом и снег накроет грибы, и сколько их останется в лесу, недосмотренных, и пропадёт не доросших до семени, и пойдёт в общий котёл на общее удобрение, на общий обмен.
Так вот жалко становится недоросшего, недосмотренного гриба в лесу, что так просто пропадут и никому не достанутся.
1945
М. Пришвин
НАПУТСТВИЕ ПИОНЕРАМ
Вот сейчас, когда я пишу эти строки, в Москве царствует свет, началась весна света. Крыши ещё белеют снегами, следы котов на снегу, и каждая тень, падая на белое, голубеет.
Никогда тзесна новая не приходит опять такой, как была, и лето, и осень, и зима новые придут не такими, как были.
Всё это новое надо заметить и людям открыть.
И мы с вами, пионеры, отправляясь в природу в новом году, будем смотреть не теми глазами и не то видеть, что в прошлом.
Вот бы нам не пропустить этого нового, вот бы заметить, вот бы об этом людям сказать и открыть этот новый мир!
Мы всё это можем, если захотим и разумно возьмёмся за дело наше, дело пионеров — открывать новый мир.
Пионеры! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни.
Мало того, чтобы сокровища эти охранять,— их надо открывать и показывать.
Для рыбы нужна чистая вода — будем охранять наши водоёмы. В лесах, степях, горах разные ценные животные — будем охранять наши леса, степи, горы.
Рыбе вода, птице воздух, зверю лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу — значит охранять родину.
IV
йййй
В. Лебедев-Кумач
ПЕСНЯ О РОДИНЕ
Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек!
От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей Человек проходит как хозяин Необъятной родины своей!
Всюду жизнь и вольно и широко, Точно Волга полная, течёт.
Молодым — везде у нас дорога, Старикам — везде у нас почёт.
Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек!
Наши нивы глазом не обшаришь, Не упомнишь наших городов, Наше слово гордое — товарищ—> Нам дороже всех красивых слов.
С этим словом мы повсюду дома, Нет для нас ни чёрных, ни цветных, Это слово каждому знакомо, С ним везде находим мы родных.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек, Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек!
Над страной весенний ветер веет,
С каждым днём всё радостнее жить, И никто на свете не умеет Лучше нас смеяться и любить.
Но сурово брови мы насупим, Если враг захочет нас сломать,— Как невесту, родину мы любим, Бережём, как ласковую мать!
Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек!1
1935
Вопросы и задание
1.	Какими чувствами и настроениями проникнуто это стихотворение? Чьи мысли, чувства и настроения выражает автор: только ли свои?
2.	В чём богатство нашей страны? Чем она отличается от капиталистических стран?
3.	Какое значение имеет повторяющийся припев?
4.	Выучите наизусть это стихотворение,.
В. Маяковский
ХОРОШО!
В 1927 году, к десятилетию Великой Октябрьской социалистической революции, В, В, Маяковский написал поэму «Хорошо!».
В этой поэме с чувством глубокой любви к своей Родине поэт рассказал об Октябрьской революции, о трудностях борьбы в годы разрухи и гражданской войны, о том, как под руководством Коммунистической партии крепла и развивалась наша социалистическая страна.
Маяковский много раз бывал за границей: в Германии, Франции, Испании, США и других странах.
1 Музыку на слова этой песни написал композитор И. О. Дунаевский.
В своих выступлениях за рубежом и в поэтических произведениях, противопоставляя нашу Родину капиталистическим странам, Маяковский всегда испытывал чувство гордости, что он «гражданин Советского Союза».
В 17 главе поэмы «Хорошо», из которой напечатан отрывок, Маяковский радуется успехам своей Родины и предвидит её коммунистическое будущее.
В 19 главе поэт рассказывает о мирном строительстве Страны Советов.
ОТРЫВОК ИЗ 17-й ГЛАВЫ ПОЭМЫ
Я с теми, кто вышел строить и месть в сплошной
лихорадке буден. Отечество
славлю, которое есть, но трижды —
которое будет.
Я планов наших люблю громадьё, размаха
шаги саженьи.
Я радуюсь маршу, которым идём в работу
и в сраженья...
Ия, как весну человечества, рождённую
в трудах и в бою, пою
моё отечество, республику мою!
Вопрос и задания
1.	Объясните смысл выражения:
Отечество
славлю, которое есть, но трижды —
которое будет.
2.	Чему радуется поэт и как выражает свою любовь к родине?
3.	Выучите наизусть отрывок из поэмы.
ОТРЫВОК
Я земной шар чуть не весь обошёл, — и жизнь
хороша, и жить
хорошо.
А в нашей буче, боевой, кипучей, и того лучше.
Вьётся улица-змея.
Дома вдоль змеи.
Улица —
моя.
Дома —
мои.
Окна
разинув, стоят
магазины.
В окнах продукты, вина, фрукты.
От мух кисея.
Сыры
не засижены.
ИЗ 19-й ГЛАВЫ ПОЭМЫ
Лампы
сияют.
«Цены
снижены».
Стала
оперяться
моя
кооперация.
Бьём
грошом.
Очень хорошо.
Г рудью
у витринных книжных груд.
Моя
фамилия
в поэтической рубрике. Радуюсь я —
это
мой труд вливается
в труд
моей республики...
...Жизнь прекрасна
и
удивительна.
Лет до ста
расти
нам
без старости.
ззз
Год от года
расти нашей бодрости.
Задание
Славьте, молот и стих, землю молодости.
1927
Вспомните, в какой известной вам советской песне также выражена мысль, что советский человек чувствует себя хозяином своей страны.
В. Маяковский
КЕМ БЫТЬ?
У меня растут года — будет мне семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься?
Нужные работники — столяры и плотники!
Сработать мебель мудрено: сначала
мы
берём бревно и пилим доски, длинные и плоские. Эти доски
вот так зажимает
стол-верстак. От работы
пила раскалилась добела. Рубанок
в руки — работа другая: сучки, закорюки рубанком стругаем. Хороши стружки, жёлтые игрушки! А если
нужен шар нам круглый очень, на станке токарном круглое точим.
Готовим понемножку то ящик, то ножку.
Сделали вот столько стульев и столиков!
Столяру хорошо, а инженеру — лучше.
Я бы строить дом пошёл — пусть меня научат.
Я
сначала начерчу дом такой, какой хочу.
Самое главное, чтоб было нарисовано здание
славное, живое словно. Это будет перёд — называется фасад. Это —
Каждый разберёт: это — ванна, это — сад.
План готов, и вокруг
сто работ на тыщу рук.
Упираются леса в самые небеса. Где трудна работка, там
визжит лебёдка, подымает балки, будто палки, перетащит кирпичи, закалённые в печи. По крыше выложили жесть — и дом готов,
и крыша есть. Хороший дом,
большущий дом на все четыре стороны, и заживут ребята в нём удобно и просторно.
Инженеру хорошо, а доктору — лучше.
Я б детей лечить пошёл — пусть меня научат.
Детям
я
лечу болезни,— где занятие полезней? Я приеду к Пете, я приеду к Поле. «Здравствуйте, дети! Кто у вас болен? Как живёте? Как животик?» Погляжу
из очков кончики язычков. «Поставьте этот градусник под мышку, детишки!» И ставят дети радостно градусник под мышки. «Вам бы
очень хорошо
проглотить порошок и микстуру
ложечкой пить понемножечку... Вам
в постельку лечь поспать бы.. Вам —
компресс на живот, и тогда
у вас до свадьбы всё, конечно, заживёт».
Докторам хорошо, а рабочим — лучше.
Я б в рабочие пошёл — пусть меня научат. Вставай!
Иди!
Гудок зовёт, и мы приходим на завод. Народа — рота целая, сто или двести.
Чего один не сделает — сделаем вместе. Можем железо ножницами резать, краном висящим тяжести тащим, молот паровой гнёт и рельсы травой. Олово плавим, машинами правим. Работа всякого нужна одинаково. Я гайки делаю, а ты для гайки делаешь винты, И идёт
работа всех
эк
прямо в сборочный цех. Болты, лезьте
в дыры ровные, части
вместе сбей
огромные.
Там
дым, здесь гром. Громим весь дом. И вот вылазит паровоз, чтоб вас
и нас и нёс и вёз.
На заводе хорошо, а в трамвае — лучше.
Я б кондуктором пошёл — пусть меня научат. Кондукторам
езда везде — с большою сумкой кожаной, ему всегда, ему весь день в трамваях ездить можно. «Большие и дети, берите билетик, билеты разные, бери любые, зелёные, красные и голубые!» Ездим рельсами. Окончилась рельса, и слезли у леса мы —
садись и грейся.
Кондукторам хорошо, а шофёру — лучше.
Я б шофёром пошёл — пусть меня научат.
Фырчит машина скорая, летит скользя.
Хороший шофёр я — сдержать нельзя. Только скажите •— вам куда надо? — Без рельсы жителей доставлю на дом.
Е-
дем, дудим:
«С пути уйди!»
Быть шофёром хорошо, а лётчиком —
лучше.
Я бы в лётчики пошёл — пусть меня научат.
Наливаю в бак бензин, завожу пропеллер.
«В небеса, мотор, вези, чтоб взамен низин рядом
птицы пели». Бояться не надо ни дождя, ни града. Облетаю тучку, тучку-летучку. Белой чайкой паря, полетел за моря.
Без разговору пролетаю гору. «Вези, мотор, чтоб нас довёз до звёзд
и до луны, хотя луна
и масса звёзд совсем удалены».
Лётчику хорошо, а матросу — лучше.
Я б в матросы пошёл — пусть меня научат.
У меня на шапке лента, на матроске — якоря.
Задание
Я проплавал это лето, океаны покоря.
Напрасно, волны, скачете,— на зависть циркачу, на реях и по мачте гуляю, как хочу.
Сдавайся, ветер вьюжный, сдавайся, буря скверная,— открою полюс
Южный, а Северный — наверное.
Книгу переворошив, намотай себе на ус — все работы хороши, выбирай на вкус!
1929
Подготовьте это стихотворение для инсценировки на школьном вечере или на сборе отряда.
Выделите 9 человек чтецов (столяр, инженер, доктор, рабочий завода, кондуктор, шофёр, лётчик, матрос и один, читающий за автора) и распределите между ними текст для выразительного чтения.
Продумайте, какими предметами, характеризующими представителя каждой профессии, следует обставить чтение стихотворения в лицах.
ПОЭТ коммунизма
(Из воспоминаний сестры поэта Л. В. Маяковской)
В музее М. И. Калинина лежит однотомник В. Маяковского, раскрытый на титульном листе, где напечатано: «Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи», а дальше рукою М. И. Калинина написано: «К этому можно добавить: «Маяковский был и самым верным, неустрашимым бойцом за диктатуру пролетариата».
Эту книжку Михаил Иванович подарил своей внучке. Он завещал молодому поколению любовь и серьёзное изучение творчества Маяковского, так как видел в нём настоящего, глубокого и искреннего революционера.
Владимир Маяковский был с детства чутким к людям и развитым мальчиком. Он жил среди простого трудового народа, видел его нужду, притеснение и потому говорил: «Я с детства жирных привык ненавидеть». Особенно же сильное впечатление на него, двенадцатилетнего мальчика, произвела революция 1905 года в Грузии, в городе Кутаиси. Он весь был захвачен чувством ненависти к угнетателям народа.
В Москве, куда после смерти отца переехала наша семья в 1906 году, В. Маяковский сблизился с революционным студенчеством и принимал участие в революционном движении. За это его не раз арестовывали, но он упорно стремился к своей цели.
Что было важно в Маяковском — это то, что он мог думать и видеть далеко вперёд. Он много раз говорил о том, что молодые должны строить будущее общество — коммунизм. Один мой знакомый, который поехал в первый год на целину, рассказал интересный случай: «На место мы приехали поздно вечером, ранней весною, тьма, необозримые пространства снега. Выбрали место, подошёл багаж, мы занялись приготовлением землянок. Кое-как устроились. Рано утром выходим из землянок и вдруг видим — на пустом месте два шеста и на них красное полотнище со словами Л1аяковского «Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым».
В заботе о молодом поколении, которое должно строить коммунизм, В. Маяковский написал много стихов. Одно из характерных «Кем быть?» Здесь в ярких красках поэт рисует целый ряд профессий: доктора, рабочего, лётчика, матроса, инженера. Действительно, «все работы хороши, выбирай на вкус». Люди социалистического общества берутся за все работы с большим энтузиазмом, и мы видим, что у нас одинаково в почёте труд доярки, чабана, учёного, артиста, инженера и шахтёра.
Сам Маяковский был большой труженик, у него не пропадала даром ни одна минута. Он даже во время ходьбы сочинял стихи. С детства он охотно брался за всякие работы и делал их с увлечением: он рисовал, лепил, переплетал книги, выжигал, выпиливал разные вещи. Не отказывался никогда помочь родным.
Отец наш был лесничим. Ему приходилось собирать и заготовлять различные семена, сушить их, раскладывать в мешочки определённой величины, упаковывать. Отец привлекал к этой работе нас, детей, и Володя охотно исполнял его поручения. Вместе с помощником отца Володя сделал молотки и шары, которыми мы играли в крокет. Любовь к труду проходит через всю жизнь и творчество В. Маяковского. Он всегда смотрел на труд как на общее дело, необходимое для блага всего народа, а не для удовлетворения личных потребностей. Ведь бывает иногда так, что свой собственный сад, свой огород человек добросовестно, с любовью обрабатывает, а в общественном саду портит и мнёт насаждения, ломает деревья. Маяковский на первое место ставил общественный, коммунистический труд.
Когда рабочий класс взял в свои руки власть и начал строить социалистическую республику, Маяковский твёрдо встал на защиту социалистического отечества, которое он воспевал, которому помогал своим трудом.
В поэме «Хорошо!», проникнутой горячей любовью поэта к Родине, в 17-й главе В. Маяковский так говорит:
И я,
как весну человечества, рождённую в трудах и в бою, пою моё отечество, республику мою!
Н. С. Тихонов
САМИ
1
Хороший сагиб 1 у Сами и умный,— Только больно дерётся стэком 1 2.
Хороший сагиб у Сами и умный,— Только Сами не считает человеком.
Смотрит он на него одним глазом, Никогда не скажет: спасибо, Сами греет для бритья ему тазик И седлает пони для сагиба.
На пылинку ошибётся Сами,— Сагиб всеведущ, как Вишну 3,
1 Сагиб — господин.
2 Стж— трость, хлыст.
3 Вишну — божество индусской религии.
Бьёт по пяткам тогда тростниками Очень больно и очень слышно.
Но отец у Сами недаром В Беджапуре был скороходом, Ноги мальчика бегут по базарам Всё уверенней год от году.
Этот год был очень недобрым: Круглоухого мышастого пони Укусила чёрная кобра, И злой дух кричал в телефоне.
Раз проснулся сагиб с рассветом, Захотел он читать газету, Гонг 1 надменно сказал об этом, Только Сами с газетою нету.
И пришлось для бритья ему тазик Поручить разогреть другому.
И, чего не случалось ни разу,— Мул не кормлен вышел из дому.
3
Через семь дней вернулся Сами, Как отбитый от стада козлёнок, С исцарапанными ногами,
1 Гонг — медный ударный инструмент в виде диска, плоского круга. 34U
Весь в лохмотьях, от голода тонок. Синяка круглолобая глыба Сияла, как на золоте проба.
Один глаз он видел сагиба, А теперь он увидел оба.
— Где ты был, павиан 1 бесхвостый? — Сагиб раскачался в качалке.
Отвечал ему Сами просто: — Я боялся зубов твоей палки
И хотел уйти к властелину, Что браминов1 2 и раджей3 выше. Без дорог заблудился в долинах, Как котёнок слепой на крыше.
— Ты рождён, чтобы быть послушным: Греть мне воду, вставая рано, Бегать с почтой, следить за конюшней. Я — властитель твой, обезьяна!
1 Павиан — порода обезьян.
2 Брамйн — жрец — человек, принадлежащий к высшей жреческой касте (каста — общественная группа, строго обособленная происхождением и правовым положением своих членов).
3 Раджа — титул туземных удельных владетельных князей в Индии.
4
— Тот, далёкий, живёт за снегами, Что к небу ведут, как ступени, В городе с большими домами, И зовут его люди — Ленни Он даёт голодным корочку хлеба. Даже волка может сделать человеком, Он большой сагиб перед небом И совсем не дерётся стэком. Сами — из магратского рода,
Но свой род для него уронит: Для бритья будет греть ему воду, Бегать с почтой, чистить ему пони. И за службу даст ему Ленни Столько мудрых советов и рупий 1 2, Как никто не давал во вселенной,— Сами всех сагибов погубит.
5
—1 Где слыхал ты всё это, несчастный? Усмехнулся Сами лукаво:
— Там, где белым бывать опасно,
В глубине амритсарских лавок 3,
У купцов весь мир на ладони, Они знают все мысли судра4, И почём в Рохилькэнде кони,
1 Так индийцы произносят имя «Ленин».
2 Рупия — серебряная монета.
3 Амритсар — город в северной Индии, в Пенджабе.
4 Население в Индии делится на касты, Судра — самая низшая и самая бедная Индийская каста.
И какой этот Ленни мудрый. — Уходи,— сказал англичанин. И Сами ушёл с победой, А сагиб заперся в своей спальне И не вышел даже к обеду.
6
А Сами стоял на коленях, Маленький, тихий и строгий, И молился далёкому Ленни, Непонятному, как иоги *, Чтоб услышал его малые просьбы В своём городе, до которого птице Долететь не всегда удалось бы, Даже птице быстрей зарницы; И она б от дождей размокла, Слон бежал бы и сдох от бега И разбилась бы в бурях, как стёкла, Огненная сагибов телега,
7
Так далеко был этот Ленни, А услышал тотчас же Сами, И мальчик стоял на коленях, С мокрыми большими глазами. А вскочил легко и проворно, Точно маслом намазали бёдра, Вечер пролил на стан его чёрный Благовоний полные вёдра, Будто снова он родился в Амритсаре — И на этот раз человеком,— Никогда его больше не ударит Злой сагиб своим жёстким стэком.
1920
Вопросы а задания
1.	Расскажите о жизни Сами в доме сагиба.
2.	В каких словах стихотворения особенно ярко выражена-уверенность англичанина (сагиба) в своём праве угнетать индийский народ?
1 Ибги — религиозная секта.
3.	Каким представляется Ленин в воображении индийского мальчика?
4.	Оправдались ли надежды Сами? Расскажите, что вы знаете о жизни народа Индии в наше время.
5.	Приготовьтесь к выразительному чтению стихотворения в лицах. Выделите разговор (диалог) между Сами и сагибом. Попытайтесь интонацией голоса передать взволнованность Сами, его глубокую веру в Ленина и надежду всего индийского народа на помощь Советской страны.
Слова сагиба читаются нетерпеливым, властным тоном победителя, считающего себя в праве употреблять оскорбительные обращения.
В конце разговора в словах сагиба уже звучит некоторая тревога.
В речи автора следует подчеркнуть иронию в отношении сагиба и сочувствие к Сами.
М. Исаковский
ДУМА О ЛЕНИНЕ
Когда вырастешь, дочка, отдадут тебя замуж В деревню большую, в деревню чужую.
Мужики там всё злые — топорами секутся,
А по будням там дождь и по праздникам дождь.
(Из старой русской народной песни.)
В Смоленской губернии, в хате холодной, Зимою крестьянка меня родила.
И, как это в песне поётся народной, Ни счастья, ни доли мне дать не могла.
Одна была доля—бесплодное поле, Бесплодное поле да тощая рожь.
Одно было счастье — по будням ненастье, По будням ненастье, а в праздники — дождь.
Голодный ли вовсе, не очень ли сытый, Я всё-гаки рос и годов с десяти
Постиг, что одна мне наука открыта — Как лапти плести да скотину пасти.
И плёл бы я лапти... И, может быть, скоро
Уже обогнал бы отца своего...
Но был на земле человек, о котором
В ту пору я вовсе не знал ничего.
Под красное знамя бойцов собирая. Все тяготы жизни познавший вполне, Он видел меня из далёкого края,. Он видел и думал не раз обо мне.
Он думал о том о бесправном народе, Кто поздно ложился и рано вставал. Кто в тяжком труде изнывал на заводе. Кто жалкую нивку слезой поливал;
Чьи в землю вросли захудалые хаты, Чьи из году в год пустовали дворы;
О том, кто давно на своих супостатов Точил топоры, но молчал до поры.
Он стал и надеждой и правдой России, И славой её и счастливой судьбой.
Он вырастил, поднял могучие силы И сам их повёл на решительный бой.
И мы, что родились в избе, при лучине, И что умирали на грудах тряпья,— От Ленина право на жизнь получили — Все тысячи тысяч таких же, как я.
Он дал моей песне тот голос певучий, Что вольно плывёт по стране по родной. Он дал моей ниве тот колос живучий, Который не вянет ни в стужу, ни в зной.
И где бы я ни был, в какие бы дали Ни шёл я теперь по пути своему,— И в дни торжества и в минуты печали Я сердцем своим обращаюсь к нему.
И в жизни другого мне счастья не надо,—
Я счастья хотел и хочу одного:
Служить до последнего вздоха и взгляда Живому великому делу его.
1940—1951
Вопросы « задания
1.	Что говорит поэт о дореволюционной жизни трудового крестьянства?
2.	Что сделал Ленин для трудового народа?
3.	В чём видит своё счастье поэт?
4.	Определите стихотворный размер произведения.
5.	Подготовьтесь к выразительному чтению стихотворения. Учтите при чтении знаки препинания и выдерживайте паузы в середине строк.
М. В. Исаковский
РУССКОЙ ЖЕНЩИНЕ
...Да разве об этом расскажешь —
В какие ты годы жила! Какая безмерная тяжесть На женские плечи легла!..
В то утро простился с тобою Твой муж, или брат, или сын, И ты со своею судьбою Осталась один на один.
Один на один со слезами, С несжатыми в поле хлебами Ты встретила эту войну. И все — без конца и без
счёта — Печали, труды и заботы Пришлись на тебя на одну.
Одной тебе — волей-неволей,— А надо повсюду поспеть;
Одна ты и дома и в поле, Одной тебе плакать и петь.
А тучи свисают всё ниже, А громы грохочут всё ближе, Всё чаще недобрая весть. И ты перед всею страною, И ты перед всею войною Сказалась — какая ты есть.
Ты шла, затаив своё горе, Суровым путём трудовым.
Весь фронт, что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим.
В холодные зимы, в метели, У той у далёкой черты Солдат согревали шинели, Что сшила заботливо ты.
Бросалися в грохоте, в дыме Советские воины в бой, И рушились вражьи твердыни От бомб, начинённых тобой.
За всё ты бралася без страха, И, как в поговорке какой, Была ты и пряхой и ткахой, Умела — иглой и пилой.
Рубила, возила, копала — Да разве всего перечтёшь?
А в письмах на фронт уверяла, Что будто б отлично живёшь.
Бойцы твои письма читали, И там, на переднем краю, Они хорошо понимали Святую неправду твою.
И воин, идущий на битву И встретить готовый её, Как клятву, шептал, как молитву,
Далёкое имя твоё,.
Задание
Дайте письменный ответ на вопрос: «Какие испытания и заботы выпали на долю русской женщины в годы Великой Отечественной войны»?
М. В. Исаковский
вишня
В ясный полдень, на исходе лета, Шёл старик дорогой полевой; Вырыл вишню молодую где-то И, довольный, нёс её домой.
Он глядел весёлыми глазами
На поля, на дальнюю межу И подумал: «Дай-ка я на память У дороги вишню посажу.
Пусть растёт большая-пребольшая, Пусть идёт и вширь и в высоту И, дорогу нашу украшая, Каждый год купается в цвету.
Путники в тени её прилягут, Отдохнут в прохладе, в тишине И, отведав сочных, спелых ягод, Может статься, вспомнят обо мне.
А не вспомнят — экая досада,—
Я об этом вовсе не тужу:
Не хотят — не вспоминай, не надо,—
Всё равно я вишню посажу!»
1940
Вопросы
1. Почему старик решил посадить вишню у дороги, а не дома?
2. В чём смысл последней строфы стихотворения? Как она характеризует старика?
М. В. Исаковский
ВЫЙДИ В ПОЛЕ...
Выйди в поле утренней порою,— Небо сине, дали широки.
Самолёт всплывает над землёю, По земле спешат грузовики.
Зреет жито на колхозных нивах, Свежим сеном пахнет на лугу. Дед-пастух коров неторопливых У реки пасёт на берегу.
На листве ещё дрожат росинки, Птичий гам несётся из кустов. И в венке из полевых цветов Девушка проходит по тропинке.
Складная и лёгкая такая — Как виденье юности самой... Это всё — страна моя родная, Мирный край благословенный мой,—
Мирный день советского народа, Озарённый солнцем золотым...
И его мы от любого сброда, От любого лиха оградим!
1950
Задание
Подумайте, как ещё можно озаглавить это стихотворение.
Демьян Бедный
СНЕЖИНКИ
Засыпала звериные тропинки Вчерашняя разгульная метель. И падают, и падают снежинки На тихую, задумчивую ель.
Заковано тоскою ледяною Безмолвие убогих деревень.
И снова он встаёт передо мною — Смертельною тоской пронзённый день.
Казалося: земля с пути свернула, Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула Испуганно суровая зима.
Забуду ли народный плач у Горок, И проводы вождя, и скорбь, и жуть,
И тысячи лаптишек и опорок, За Лениным утаптывавших путь!
Шли лентою с пригорка до ложбинки, Со снежного сугроба на сугроб.
И падали, и падали снежинки
На ленинский — от снега белый — гроб.
1925
Вопросы и задание
1.	Как изображает поэт глубокое горе, охватившее советский народ после смерти Ленина?
2.	Объясните смысл начала второй строфы: «Заковано тоскою ледяною безмолвие убогих деревень». Какой художественный приём применил здесь поэт для большей красочности и выразительности своей мысли?
3.	Выучите стихотворение наизусть.
Б. Полевой
ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ
(В сокращении)
В «послесловии» к повести её автор, писатель Б. Н. Полевой, сообщает, что всё, рассказанное им, основано на действительном событии.
История создания повести такова.
Во время Великой Отечественной войны писатель на одном из участков Брянского фронта познакомился с лётчиком-истребителем Алексеем Маресьевым, о котором ему сказали, что это лучший лётчик полка. Тот пригласил писателя переночевать в его землянке. И вот здесь-то, когда они ложились спать, произошло то, что страшно поразило писателя:
«Что-то тяжело грохнуло об пол. Я оглянулся и увидел такое, чему сам не поверил. Он оставил на полу свои ноги. Безногий лётчик! Лётчик-истребитель! Лётчик, только сегодня совершивший шесть боевых вылетов и сбивший два самолёта! Это казалось совершенно невероятным».
В ответ на изумление писателя лётчик сказал: «...Хотите я расскажу вам всю эту историю с моими ногами?»
И он начал свой рассказ. «Удивительная повесть этого человека так захватила меня,— пишет автор,— что я старался записывать её как можно подробнее... Алексей Маресьев довёл свой рассказ до того дня, когда, сбив
три немецких самолёта... он снова ощутил себя полноправным и полноценным лётчиком».
«...Неожиданная исповедь,— говорит писатель,— потрясла меня своей простотой и величием...
...С тех пор я не встречал Алексея Маресьева, но повсюду, куда ни бросала меня военная судьба, возил я с собой две ученические тетрадки, в которые ещё под Орлом записал необыкновенную одиссею (историю) этого лётчика».
И только после окончания войны, весной 1946 г., пришло время обработать записанное со слов Маресьева.
«Многое в своё время я не успел записать,— признаётся автор,— многое за четыре года потерялось в памяти. Многого, по скромности своей, не рассказал тогда Алексей Маресьев. Пришлось додумывать, дополнять. Стёрлись в памяти портреты его друзей, о которых тепло и ярко рассказывал он в ту ночь. Их пришлось создавать заново. Не имея здесь возможности строго придерживаться фактов, я слегка изменил фамилию героя и дал новые имена тем, кто сопутствовал ему, кто помогал ему на трудном пути его подвига.
Я назвал книгу «Повестью о настоящем человеке», потому что Алексей Маресьев и есть настоящий советский человек»,
ЧАСТЬ I
БОРЬБА ЗА ЖИЗНЬ
1
Лес, стряхнувший с себя остатки ночного мрака, вставал во всём своём зелёном величии. Поднялось солнце.
Стало совсем светло. Волки ушли в лесные чащобы, убралась с поляны лисица, оставив на снегу хитро запутанный след. Старый лес зашумел ровно, неумолчно. Только птичья возня да стук дятла разнообразили этот тягучий и грустный шум.
Из припудренной утренним инеем хвои высунулась длинная бурая морда, увенчанная тяжёлыми ветвистыми рогами. Испуганные глаза осмотрели огромную поляну.
Старый лось застыл в сосняке, как изваяние.
Внимание лося привлёк звук, послышавшийся сверху. Зверь вздрогнул, кожа на спине его передёрнулась, задние ноги ещё больше поджались.
Что-то громадное ударило по вершинам сосен и брякнулось о землю так, что весь лес загудел, застонал. Эхо понеслось 350
над деревьями, опережая лося, рванувшегося во весь дух в чащу.
Сверкая и искрясь, осыпался иней с древесных вершин, сбитых падением самолёта. Тишина вновь овладела лесом. И в ней отчётливо послышалось, как простонал человек и как тяжело захрустел наст под ногами медведя, которого необычайный гул и треск выгнали из леса на поляну.
Медведь был велик, стар и космат. Неопрятная шерсть бурыми клочьями торчала на его впалых боках, сосульками свисала с тощего зада. В этих краях с осени бушевала война. Она проникла даже сюда, в глушь, куда раньше, и то не часто, заходили только лесники да охотники. Грохот близкого боя ещё осенью поднял медведя из берлоги, нарушив его зимнюю спячку, и вот теперь, голодный и злой, бродил он по лесу, не зная покоя.
Медведь остановился на опушке, там, где только что стоял лось. Понюхал его свежие., вкусно пахнущие следы, тяжело и жадно задышал впалыми боками, прислушался. Рядом раздавался звук, производимый каким-то живым и, вероятно, слабым существом. Шерсть поднялась на загривке зверя. Он вытянул морду. И снова этот жалобный звук чуть слышно донёсся с опушки.
Медленно, осторожно ступая мягкими лапами, под которыми с визгом проваливался сухой и крепкий наст, зверь направился к неподвижной, вбитой в снег человеческой фигуре...
2
Лётчик Алексей Мересьев «попал в клещи». Его, расстрелявшего все боеприпасы, безоружного, обступили четыре немецких самолёта и, не давая ему ни вывернуться, ни уклониться с курса, повели на свой аэродром.
«Плен? Никогда!» — решил лётчик.
Мересьев крепко сжал зубы, дал полный газ и, поставив машину вертикально, попытался нырнуть под верхнею немца, прижимавшего его к земле. Ему удалось вырваться из-под конвоя. Но немец успел вовремя нажать гашетку. Мотор сбился с ритма и заработал частыми рывками. Весь самолёт задрожал.
Подбили!
Развязка наступила сразу. Мотор осёкся и замолчал. Самолёт, точно соскальзывая с крутой горы, стремительно понёсся вниз. Под самолётом переливался зелёно-серыми волнами необозримый, как море, лес... «И всё-таки не плен!» — успел подумать лётчик, когда близкие деревья стремительно неслись под крыльями самолёта.
Падая, самолёт задел верхушки сосен. Это смягчило удар. Сломав несколько деревьев, машина развалилась на части. Алексея вырвало из сиденья, подбросило в воздух. Упав на широкую, вековую ель, он соскользнул по ветвям в глубокий сугроб, наметённый ветром у её подножия. Это спасло ему жизнь.
3
Сколько пролежал он без движения, без сознания, Алексей вспомнить не мог. Во всём его теле ощущалась тупая боль.
Он сделал движение, чтобы подняться, и услышал возле себя хрустящий скрип наста под чьими-то ногами и шумное хрипловатое дыхание. «Немцы!» — тотчас же догадался он, подавляя в себе желание раскрыть глаза и вскочить, защищаясь. «Плен, значит, всё-таки плен!.. Что же делать?»
Он вспомнил, что вылетая, он положил пистолет в карман комбинезона. Теперь, чтобы его достать, надо было повернуться на бок. Это нельзя, конечно, сделать незаметно для врага. Алексей лежал неподвижно: может быть, враг примет его за мёртвого и уйдёт.
Немец потоптался возле, как-то странно вздохнул, снова подошёл к Мересьеву, похрустел настом, наклонился. Алексей ощутил смрадное 1 дыхание его глотки.
Не меняя позы, медленно, очень медленно Алексей приоткрыл глаз и сквозь опущенные ресницы увидел перед собой вместо немца бурое мохнатое пятно. Приоткрыл глаз пошире и тотчас же плотно зажмурил: перед ним на задних лапах сидел большой, тощий и ободранный медведь.
4
Его грязные ноздри тихо подёргивались.
Тихо, как умеют только звери, медведь сидел возле неподвижной человеческой фигуры, едва видневшейся из сверкавшего на солнце сугроба.
Поднятый войной из зимней берлоги, он был голоден и зол. Но медведи не едят мертвечины. Обнюхав неподвижное тело, остро пахнущее бензином, медведь лениво отошёл на поляну, где в изобилии лежали такие же неподвижные, вмёрзшие в наст человеческие тела. Стон и шорох вернули его обратно.
И вот он сидел около Алексея. Голод боролся в нём с отвращением к мёртвому мясу. Голод стал побеждать. Зверь вздохнул,
1 Смрадное — дурно пахнущее, отвратительное.
поднялся, лапой перевернул человека в сугробе и рванул когтями «чёртову кожу»1 комбинезона1 2. Комбинезон не поддался. Медведь глухо зарычал. Больших усилий стоило Алексею в это мгновение подавить в себе желание открыть глаза, закричать, оттолкнуть эту грузную, навалившуюся ему на грудь тушу. Он заставил себя медленным, незаметным движением опустить руку в карман, нащупать там рукоять пистолета, осторожно, чтобы не щёлкнул, взвести большим пальцем курок и начать незаметно вынимать уже вооружённую руку.
Зверь ещё сильнее рванул комбинезон. Крепкая материя затрещала, но опять выдержала. Медведь неистово заревел, схватил комбинезон зубами, защемив через мех и вату тело. Алексей последним усилием воли подавил в себе боль и в тот момент, когда зверь вырвал его из сугроба, вскинул пистолет и нажал курок.
Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.
Зверь медленно выпустил жертву. Алексей упал в снег, не отрывая от противника глаз. Тот сидел на задних лапах, и в чёрных, гноящихся его глазах застыло недоумение. Густая кровь струйкой пробивалась меж его клыков и падала на снег. Он зарычал хрипло и страшно, грузно поднялся на задние лапы и тут же замертво осел в снег, прежде чем Алексей успел выстрелить ещё раз. Медведь был мёртв.
Напряжение Алексея схлынуло. Он ощутил острую, жгучую боль в ступнях и, повалившись на снег, потерял сознание.
Очнулся он, когда солнце стояло уже высоко.
5
«Что же, медведь померещился3, что ли?»— было первой мыслью Алексея.
Бурая, лохматая, неопрятная туша валялась подле на голубом снегу. Лес шумел. Звучно долбил кору дятел.
«Жив, жив, жив!» — мысленно повторял Алексей. И весь он, всё тело его ликовало, впитывая в себя чудесное ощущение жизни, которое приходит к человеку и захватывает его всякий раз после того, как он перенёс смертельную опасность.
Повинуясь этому могучему чувству, он вскочил на ноги, но
1 Чёртова кожа—особый сорт плотной материи, напоминающий своей прочностью кожу.
2 Комбинезон — производственный костюм у авиаторов, шахтёров и др., представляющий собой комбинацию (сочетание) куртки и брюк.
3 Померещился — показался, представился в воображении.
тут же, застонав, сел на медвежью тушу. Боль в ступнях прожгла всё его тело.
«Плохо. Должно быть, контузило при падении, и с ногами что-то случилось»,— подумал Алексей.
Приподнявшись, он оглядел широкое поле, видневшееся за лесной опушкой и ограниченное на горизонте сизым полукругом далёкого леса.
Планшет 1 с картой он потерял при падении. Но и без карты Алексей ясно представлял себе сегодняшний маршрут. Упал он приблизительно километрах в тридцати пяти от линии фронта, далеко за спиной передовых немецких дивизий, где-то в районе огромного, так называемого Чёрного леса, через который не раз приходилось ему летать, сопровождая бомбардировщиков и штурмовиков в их короткие рейды по ближним немецким тылам.
6
То, что он рухнул в центре этого леса, было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что вряд ли здесь, в этих чащах, можно было встретить немцев, тяготевших обычно к дорогам и жилью. Плохо же потому, что предстояло совершить хотя и не очень длинный, но тяжёлый путь по лесным зарослям, где нельзя надеяться на помощь человека, на кусок хлеба, на крышу, на глоток тёплого кипятку. Ведь ноги... Поднимут ли ноги? Пойду ли?..
Он тихо привстал с медвежьей туши. Та же острая боль, возникавшая в ступнях, пронзила его тело снизу вверх. Он вскрикнул. Пришлось снова сесть. Попытался скинуть унт1 2. Унт не слезал, и каждый рывок заставлял стонать. Тогда Алексей стиснул зубы, зажмурился, изо всех сил рванул унт руками — и тут же потерял сознание. Очнувшись, он осторожно развернул байковую портянку. Вся ступня распухла и представляла собой сплошной сизый синяк. Она горела и ныла каждым своим суставом. Алексей поставил ногу на снег, боль стала слабее. Таким же отчаянным рывком, как будто он сам у себя вырывал зуб, сорвал он второй унт.
Обе ноги никуда не годились. Очевидно, когда удар самолёта по верхушкам сосен выбросил его из кабины, ступни что-то прищемило и раздробило мелкие кости плюсны 3 и пальцев. Конечно, в обычных условиях он даже и не подумал бы подняться на эти разбитые, распухшие ноги. Но он был один в лесной чаще,
1 Планшет — плоская сумка для ношения карт с прозрачной пластинкой на крышке.
2 Унт — высокая меховая обувь.
3 Плюсна — часть ступни между пяткой и пальцами.
в тылу врага, где встреча с человеком сулила не облегчение, а смерть. И он решил идти, идти на восток, идти через лес, не пытаясь искать удобных дорог и жилых мест, идти, чего бы это ни стоило.
Он решительно вскочил с медвежьей туши, охнул, заскрипел зубами и сделал первый шаг. Постоял, вырвал другую ногу из снега, сделал ещё шаг. В голове шумело.
Алексей чувствовал, что слабеет от напряжения и боли.
Он сел на снег, снова теми же решительными, короткими рывками сорвал унты, ногтями и зубами разорвал их в подъёмах, чтобы не теснили они разбитые ступни, снял с шеи большой пуховый шарф, разодрал его пополам, обмотал ступни и снова обулся.
Теперь идти стало легче. Впрочем, идти — это неправильно сказано: не идти, а двигаться, двигаться осторожно, наступая на пятки и высоко поднимая ноги, как ходят по болоту. От боли и напряжения через несколько шагов начинала кружиться голова. Приходилось стоять, закрыв глаза, прислонившись спиной к стволу дерева, или присаживаться и отдыхать.
7
На седьмые сутки своего похода Алексей, совершенно уже измученный, поминутно останавливаясь, чтобы передохнуть, тащился по оттаявшей лесной дороге...
Вдруг у поворота лесной дороги, резко бравшей здесь влево, он остановился и застыл. Там, где дорога была особенно узка, он увидел немецкие машины. Путь им преграждали две огромные сосны. Возле самых этих сосен стоял броневик. Стоял он низко на железных ободьях, так как шины его сгорели вместе с машиной. Башня валялась в стороне на снегу под деревом, отброшенная, очевидно, силою взрыва. Возле броневика лежало три трупа — его экипаж. А вокруг, в придорожных кустах, валялись тела немецких солдат. К дереву был привязан труп офицера. К зелёному его френчу \ с тёмным воротником, была приколота записка. «За чем пойдёшь, то и найдёшь», — написано было на ней. И ниже, другим почерком, уже расплывшимся чернильным карандашом, было добавлено слово — «собака».
Алексей долго осматривал место побоища, ища чего-нибудь съестного. Только в одном месте обнаружил он втоптанный в снег сухарь и поднёс.его ко рту, жадно вдыхая запах ржаного хлеба. Хотелось втиснуть этот сухарь целиком в рот и жевать, жевать,
Френч — куртка военного образца.
жевать. Но Алексей разделил его на три части, две убрал поглубже в карман, а одну стал щипать на крошки и крошки эти сосать, как леденцы, стараясь как можно дольше растянуть удовольствие.
Он обошёл ещё раз поле боя. Тут его осенила мысль: партизаны должны быть где-то здесь, поблизости. Ведь это их ногами истоптан снег в кустах и вокруг деревьев. Может быть, его, бродящего меж трупов, уже заметили, и откуда-нибудь с вершины ели, из-за кустов, наблюдает за ним партизанский разведчик. Алексей приложил руку ко рту и закричал что есть мочи:
— Ого-го! Партизаны! Партизаны!
Его удивило, как вяло и тихо звучит его голос. Даже эхо, отзывавшееся ему из лесной чащи, казалось громче.
— Партизаны! Партизан-ны-ы-ы! Эге-ей! — звал Алексей, сидя на снегу среди чёрной машинной гари и молчаливых вражеских тел.
8
Звал и напрягал слух. Он уже охрип, сорвал голос. Он уже понял, что партизаны, сделав своё дело, собрав трофеи, давно ушли — но всё кричал, надеясь на чудо.
Только лес отвечал ему звучным эхо. И вдруг — или это, может быть, показалось от большого напряжения — Алексей услышал сквозь мелодичный шум хвои глухие и частые, то отчётливые, то совсем затухавшие удары. Он весь встрепенулся, точно издали донёсся до него в лесную пустыню дружеский зов. Но он не поверил слуху и долго сидел, вытянув шею. Нет, он не обманывался. Влажный ветер потянул с востока и опять донёс глухие, но отчётливо различимые теперь звуки канонады.
Линия фронта, судя по звуку, была километрах в десяти. Радостные слёзы текли по щекам Алексея.
Он смотрел на восток. Оттуда слышал он этот зовущий звук. Туда вели темневшие в снегу продолговатые ямки партизанских следов, где-то в этом лесу жили они, отважные лесные люди.
Бормоча себе под нос: «Ничего, ничего, товарищи, всё будет хорошо»,— Алексей смело ткнул палку в снег, опёрся о неё подбородком, перебросил на неё тяжесть тела, с трудом, но решительно переставил ноги в сугроб.
9
За болотцем, которое он переполз, открывалась поляна, пересечённая старой изгородью из посеревших от ветров жердей.
Меж двумя рядами изгороди кое-где проглядывала из-под снега колея заброшенной дороги. Значит, где-то недалеко жильё.
Сердце Алексея тревожно забилось. Вряд ли немцы заберутся в такую глушь! А если и так, там всё же есть и свои, а они, конечно, спрячут, укроют раненого, помогут.
Чувствуя близкий конец скитаний, Алексей пополз, не жалея сил, не отдыхая. Он полз, падая лицом в снег, теряя сознание от напряжения, полз, торопясь скорее добраться до гребня пригор-
С рисунка И. Жукова
ка, с которого, наверное, должна быть видна спасительная деревня.
Вот, наконец, и вершина земляного горба. Алексей, еле переводя дыхание и судорожно глотая воздух, поднял глаза. Поднял и тотчас же опустил — таким страшным показалось ему то, что открылось перед ним. Несомненно, ещё недавно это было небольшой лесной деревенькой. Очертания её без труда угадывались по двум неровным рядам печных труб, торчавших над заметёнными снегом холмами пожарищ. Кое-где сохранились палисадники, плетни, метёлки рябин, стоявших когда-то у окошек.
И ни души, ни звука, ни дымка. Как будто и не жил здесь никогда человек.
Алексей пополз по тому, что когда-то было деревенской улицей. Тяжёлым, трупным запахом несло от пожарищ.
Нет, прочь, скорее прочь отсюда! Используя последние минуты светлого времени, Алексей, не разбирая дороги, прямо по целине, пополз в лес, туда, где теперь уже совсем ясно были различимы звуки канонады.
10
Так полз он ещё день, два или три. Счёт времени он потерял. Порой не то дрёма, не то забытьё овладевали им. Он засыпал на ходу, но сила, тянувшая его на восток, была так велика, что и в состоянии забытья он продолжал медленно ползти, пока не натыкался на дерево или куст, и он падал лицом в талый снег. Вся его воля, все неясные его мысли были сосредоточены в одной маленькой точке: ползти, двигаться, двигаться вперёд во что бы то ни стало.
Но ползти было уже трудно. Руки дрожали и не выдерживали тяжести тела.
Когда руки перестали держать, он попробовал ползти на локтях. Это было очень неудобно. Тогда он лёг и, отталкиваясь от снега локтями, попробовал катиться. Это удалось. Перекатываться с боку на бок было легче, не требовалось больших усилий. Только очень кружилась голова, поминутно уплывало сознание, и часто приходилось останавливаться и садиться на снег, выжидая, пока прекратится круговое движение земли, леса, неба.
11
Алексей не помнил, как провёл он эту ночь и много ли ещё прополз утром. Всё тонуло во мраке мучительного полузабытья.
Посторонний звук вдруг вернул ему сознание, заставил сесть и оглядеться. Он увидел себя посреди большой лесной вырубки, залитой солнечными лучами, заваленной срубленными деревьями, брёвнами, уставленной штабелями дров. Полуденное солнце стояло над головой, густо пахло смолой, разогретой хвоей, и где-то высоко над не оттаявшей ещё землёй звенел, заливался жаворонок.
Алексей оглядел лесосеку. Вырубка была свежая, хвоя на деревьях не успела ещё повять и пожелтеть, медовая смола капала со срезов, пахло свежими щепками и сырой корой. Значит, лесосека жила. Может быть, немцы заготовляют здесь лес для блиндажей и укреплений. Тогда нужно поскорее убираться. Лесорубы могут вот-вот прийти. Но тело точно окаменело, скованное болью, и нет сил двигаться.
Он не видел, нет, он по-звериному чувствовал, что кто-то внимательно и неотрывно следит за ним.
С рисунка Н. Жукова
Треснула ветка. Он оглянулся и увидел в сизых клубах частого соснячка несколько ветвей, которые вздрагивали. И почудилось Алексею, что оттуда доносился тихий, взволнованный шёпот, человеческий шёпог.
Он выхватил из-за пазухи пистолет и принуждён был взводить курок усилиями обеих рук. Когда курок щёлкнул, в сосенках точно кто-то отпрянул, и всё стихло.
«Что это — зверь, человек?» — подумал Алексей, и ему показалось, в кустах кто-то тоже вопросительно сказал: «Чело
век?» Показалось или действительно там, в кустах, кто-то говорит по-русски? Ну да, именно по-русски. И оттого, что говорили по-русски, он почувствовал вдруг такую сумасшедшую радость, что, совершенно не задумываясь над тем, кто там — друг или враг, издал торжествующий вопль, вскочил на ноги, всем телом рванулся вперёд и тут же со стоном упал, как подрубленный, уронив в снег пистолет...
Алексей на мгновенье потерял сознание, но то же ощущение близкой опасности привело его в себя. Несомненно, в сосняке скрывались люди, они наблюдали за ним и о чём-то перешёптывались.
Он приподнялся на руках, поднял со снега пистолет и, незаметно держа его у земли, стал наблюдать. Опасность вернула его из полузабытья. Сознание работало чётко. Кто они были? Может быть, лесорубы, которых немцы гоняют сюда на заготовку дров? Может, русские, такие же, как и он, пробирающиеся из немецких тылов через линию фронта к своим? Или кто-нибудь из местных крестьян? Ведь слышал же он, как кто-то отчётливо вскрикнул: «Человек?»
Пистолет дрожал в его руке. Алексей приготовился бороться и хорошо израсходовать оставшиеся три патрона...
12
В это время из кустов раздался взволнованный детский голос:
— Эй, ты кто? Дойч? Ферштеешь?
Странные эти слова насторожили Алексея, но кричал, несомненно, русский и, несомненно, ребёнок.
— Ты что тут делаешь? — спросил другой детский голос.
— А вы кто? — ответил Алексей и смолк, поражённый тем, как тих был его голос.
За кустами его вопрос произвёл переполох. Там долго шептались.
— Ты нам шарики не крути, не обманешь! Я немца за пять вёрст по духу узнаю. Ты есть дойч?
— Я русский.
— Врёшь... Лопни глаза, врёшь, фриц!
— Я русский, русский, я лётчик, меня немцы сбили.
Теперь Алексей не осторожничал. Он убедился, что за кустами свои, русские, советские. Они не верят ему, что же, война учит осторожности. Впервые за весь свой путь он почувствовал, что совершенно ослаб, что не может уже больше шевелить ни ногой, ни рукой, ни двигаться, ни защищаться. Слёзы текли по чёрным впадинам его щёк.
— Гляди, плачет! — раздалось за кустами.— Эй, ты, чего плачешь?
— Да русский, русский я, свой, лётчик.
— Ас какого аэродрома?
— С Мончаловского, помогите же мне, выходите!
В кустах зашептались оживлённее. Теперь Алексей отчётливо слышал фразы:
— Ишь, говорит, с Мончаловского... Может, верно... И плачет... Эй ты, лётчик, брось наган-то! — крикнули ему.— Брось, говорю, а то не выйдем, убежим!
Алексей откинул в сторону пистолет. Кусты раздвинулись, и два мальчугана, насторожённые, как любопытные синички, готовые каждую минуту сорваться и дать стрекача, осторожно держась за руки, стали подходить к нему. Старший, худенький, голубоглазый, с русыми волосами, держал в руке наготове топор, решив, должно быть, применить его при случае. За ним, прячась за его спину и выглядывая из-за неё полными любопытства глазами, шёл меньший, рыженький, с пятнистым от веснушек лицом, шёл и шептал:
— Плачет. И верно, плачет. А тощой-то, тощой-то!
Старший, подойдя к Алексею, всё ещё держа наготове топор, отбросил подальше лежащий на снегу пистолет:
— Говоришь, лётчик? А документ есть? Покажь.
— Кто тут? Наши, немцы? — шёпотом, невольно улыбаясь, спросил Алексей.
— А я знаю? Мне не докладают. Лес тут,— дипломатично ответил старший.
Пришлось лезть в гимнастёрку за удостоверением. Красная командирская книжка со звездой произвела на ребят волшебное впечатление. Точно детство, утерянное в дни оккупации, вернулось к ним разом от того, что перед ними оказался свой, родной Красной Армии лётчик.
— Свои, свои.
— ...Их тут наши так тряхнули, так бабахнули! Бой тут был, страсть! Набито их ужасть, ну, ужасть сколько!
— А удирали кто на чём... Один привязал к оглоблям корыто и в корыте едет. А то двое раненые идут, за лошадиный хвост держатся, а третий на лошади верхом, как фон барон... Где ж тебя, дяденька, сбили?
13
Пострекотав, ребята начали действовать. До жилья было от вырубки, по их словам, километров пять. Старший, которого звали Серёнькой, приказал брату Федьке бежать во весь дух в де
ревню и звать народ, а сам остался возле Алексея караулить его, как он пояснил, от немцев, втайне же не доверяя ему и думая: «А ляд его знает, фриц хитёр — и помирающим прикинется и документик достанет...» А впрочем, понемногу опасения эти рассеялись, мальчуган разболтался, и от него Алексей, дремавший с полузакрытыми глазами на тёплой пушистой хвое, узнал печальную историю деревни.
Странное ощущение испытал лётчик, слушая болтовню маленького белокурого мужичка с большими грустными, усталыми глазами. Необоримая усталость крепко опутывала всё его измотанное нечеловеческим напряжением тело. Он не мог шевельнуть даже пальцем и просто не представлял себе, как это он всего часа два тому назад ещё передвигался.
— А вон и дедя с Федькой, глянь!
На опушке леса стоял рыженький Федька и показывал на Алексея пальцем высокому сутулому старику в рваном армяке, подвязанном верёвкой, и в офицерской немецкой фуражке.
Старик, дедя Михайла, так называли его ребятишки, был высок, сутул, худ. У него было дрброе лицо с чистыми, светлыми, детскими глазами и мягкой бородкой, совершенно серебряной. Закутывая Алексея в старую баранью шубу, без труда поднимая и перевёртывая его лёгкое тело, он всё приговаривал с удивлением:
— Ах ты, грех-то какой! До чего дошёл, ах ты, боже ты мой, ну сущий шкилет Ч И что только война с людьми делает. Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
Осторожно, как ребёнка, опустил он Алексея на салазки, прикрутил к ним верёвочной вожжой, подумал, стащил с себя армяк, сверпул и подмостил ему под голову. Потом вышел вперёд, впрягся в маленький хомут, сделанный из мешковины, дал по верёвке мальцам, сказал: «Ну, с богом!» — и втроём они потянули салазки по талому снегу, который скрипел, как картофельная мука, и оседал под ногами.
Оглянувшись, дед Михайла улыбнулся Алексею, подмигнул и гикнул весело и молодо:
— Эге-й, тройка! Понесли...
14
Беглая деревня1 2 жила в вековом бору. Землянки, прикрытые сверху хвоей, с первого взгляда трудно было даже заметить, дым
1 Шкилёт—искажённое слово скелет.
2 Деревня Плавни, сожжённая немцами, из которой жители ушли в лесную глушь.
из них валил точно из земли. В день появления здесь Алексея было тихо и сыро.
Всё население — преимущественно бабы и дети, да несколько стариков,— узнав, что Михайло везёт из лесу неведомо откуда взявшегося советского лётчика, по рассказам Федьки похожего на «сущий шкилет», высыпало встречать.
— Бабы, бабы, ах, бабы! Ну что собрались, ну что? Театра это вам? Спиктакля? — серчал Михайла, нажимая на свой хомутик.
А из толпы баб до Алексея доносилось:
— Ой какой! Верно, шкилет! Не шевелится, жив ли?
— Без памяти он... Ой, бабоньки, уж тощ, уж тощ!
Пока сани тащились по опушке, медленно приближаясь к подземной деревне, затеялся спор: у кого жить Алексею?
— У меня землянка суха. Песок-песочек и воздух вольный... Печура 1 у меня,— доказывала маленькая, круглолицая женщина с бойко сверкавшими, как у молодого негра, белками глаз.
— ...«Печура»! А живёт-то вас сколько? Михайла, давай ко мне, у меня три сына в красноармейцах, и мучки малость осталось, я ему лепёшки печь стану!
— Нет, нет, ко мне, у меня просторно, вдвоём живём, места хватит, лепёшки тащи к нам, всё равно ведь ему, где есть.
Но Михайла подтащил сани к своей землянке, находившейся посредине подземной деревни.
...Алексей помнит: лежит он в маленькой тёмной земляной норе; слегка потрескивая и роняя искры, горит воткнутая в стену лучина.
Дым от камелька, сложенного на земле в углу, стелется сизыми, живыми слоями, и кажется Алексею, что не только этот дым, а и стол, и серебряная голова деда Михайлы — всё это расплывается, колеблется. Алексей закрывает глаза. Открывает он их, разбуженный током холодного воздуха, пахнувшего в дверь. У стола какая-то женщина. Она положила на стол мешочек и ещё держит на нём руки, точно колеблясь, не взять ли его обратно, вздыхает и говорит:
— Манка это... С мирного времени для Костюньки берегли. Не надо ему теперь ничего, Костюньке-то. Возьмите, кашки вот постояльцу своему сварите. Она для ребятишек, кашка-то, ему как раз.
Повернувшись, она тихо уходит. Кто-то приносит мороженого леща, кто-то — лепёшки, распространяющие по всей землянке кислый, тёплый хлебный запах.
1 Печура — печка.
Приходят Серёнька с Федькой. Серёнька снимает в дверях с головы пилотку, говорит: «Здравствуйте вам», кладёт на стол два кусочка пилёного сахара с прилипшими к ним крошками махры и отрубей.
— Мамка прислала. Он полезный, сахар-то, ешьте,— говорит он.
А Федька, выглядывая из-за брата, жадно смотрит на белеющие на столе кусочки сахара и с шумом втягивает слюну.
Только уже гораздо позже, обдумывая всё это, Алексей сумел оценить приношения, которые делались ему в селении, где в эту зиму около трети жителей умерло от голода, где не было семьи, не похоронившей одного, а то и двух покойников.
— Эх, бабы, бабы, цены вам, бабы, нет! А? Слышь, Алёха, говорю — русской бабе, слышь, цены нет. Её стоит за сердце тронуть, она последнее отдаст, головушку положит, баба-то наша. А? не так? — приговаривал дедя Михайла, принимая все эти дары для Алексея и снова берясь за какую-нибудь свою вечную работёнку — за починку сбруи, пошивку хомутов или подшивку протоптавшихся валенок.
15
Чуть свет поднялся старик. Посмотрел на Алексея, уже утихшего и задремавшего, пошептался с Варей и стал собираться в дорогу. Он напялил на валенки большие самодельные калоши из автомобильных камер, лычком крепко перепоясал армяк, взял можжевеловую палку, отполированную его руками, которая всегда сопровождала старика в дальних походах.
Он ушёл, не сказав Алексею ни слова.
Мересьев лежал в таком состоянии, что даже и не заметил исчезновения хозяина. Весь следующий день пробыл он в забытьи и очнулся только на третий, когда солнце уже стояло высоко.
Он был жив, дышал ровно, глубоко. Он проспал остаток дня, ночь и продолжал спать так, что казалось, нет в мире силы, которая могла бы нарушить его сон.
Но вот ранним утром где-то очень далеко раздался совершенно неотличимый среди других шумов, наполнявших лес, далёкий, однообразно воркующий звук. Алексей встрепенулся и, весь напружинившись, поднял голову с подушки.
Чувство дикой, необузданной радости поднялось в нём. Он замер, сверкая глазами. Алексей угадал, что это тарахтит мотор «ушки», самолёта «У-2». Звук то приближался и нарастал, то слышался глуше, но не уходил. У Алексея захватило дух. Было
ясно, что самолёт где-то поблизости, что он кружит над лесом, то ли что-то высматривая, то ли ища места для посадки.
Он сделал усилие и сел. Всем телом своим он чувствовал, как бьётся сердце, как возбуждённо пульсирует, отдаваясь в висках и в больных ногах, кровь. Алексей считал круги, совершаемые самолётом, насчитал один, другой, третий и упал на тюфяк, упал сломленный волнением, снова стремительно и властно ввергнутый в тот же всемогущий, целительный сон.
Его разбудил звук молодого, сочного, басовито рокочущего голоса. Он отличил бы этот голос в любом хоре других голосов. Таким в истребительном полку обладал только командир эскадрильи Андрей Дегтяренко.
Алексей открыл глаза, но ему показалось, что он продолжает спать и во сне видит это широкое, скуластое, грубое, точно сделанное столяром вчерне, но не обтёртое ни шкуркой, ни стёклышком, добродушное угловатое лицо друга, с багровым шрамом на лбу, со светлыми глазами, опушёнными такими же светлыми и бесцветными — как говорили недруги Андрея, свиными — ресницами. Голубые глаза с недоумением всматривались в дымный полумрак.
— Ну, дидусь, показуй свий трофей,— прогудел Дегтяренко.
— Андрей! — сказал Мересьев, силясь подняться на локти.
Лётчик с недоумением, с плохо скрытым испугом смотрел на него.
— Андрей, не узнаёшь? — шептал Мересьев, чувствуя, что его всего начинает трясти.
Ещё мгновение лётчик смотрел на живой скелет, обтянутый чёрной, точно обугленной кожей, стараясь признать весёлое лицо друга, и только в глазах, огромных, почти круглых, поймал он знакомое, упрямое и открытое мересьевское выражение. Он протянул руку вперёд. На земляной пол упал шлем, посыпались свёртки и свёрточки, раскатились яблоки, апельсины, печенье.
— Лёшка, ты? — голос лётчика стал влажен, бесцветные и длинные ресницы его слиплись.— Лёшка, Лёшка! — он схватил с постели это больное, детски лёгкое тело, прижал его к себе, как ребёнка, и всё твердил: — Лёшка, друг, Лёшка!!
На секунду оторвал от себя, жадно посмотрел на него издали, точно убеждаясь, действительно ли это его друг, и снова крепко прижал к себе:
— Да то ж ты! Лёшка! Бисов сын!
— Ничего, Лёшка! Вылечат! Есть приказ — тебя сегодня в Москву, в гарный госпиталёк. Прохфессора там сплошные.
Вместе со стариком осторожно уложили они спелёнутого Алексея на носилки.
Носилки заколыхались и с трудом, осыпая землю со стен, пролезли в узкий проход землянки.
Провожать неожиданного своего гостя вышло всё наличное население деревни Плавни. Самолёт стоял за лесом на подтаявшем у краёв, но ещё ровном и крепком льду продолговатого лесного озерка.
Мересьеву казалось, что его несут слишком медленно. Он начал бояться, что из-за этого можно не улететь, что вдруг самолёт, посланный за ним из Москвы, уйдёт, не дождавшись их, и ему не удастся сегодня попасть в спасительную клинику. Он глухо стонал от боли, причиняемой ему торопливой поступью носильщиков, но всё требовал: «Скорее, пожалуйста, скорее!»
Когда носилки поднимали в самолёт и Алексей вдохнул знакомый терпкий запах авиационного бензина, он снова испытал бурный прилив радости.
Знакомые запахи бензина, масел, радостное ощущение полёта заставили его потерять сознание, и очнулся он только на аэродроме, когда его носилки вынимали из самолёта, чтобы перенести на скоростную санитарную машину, уже прилетевшую из Москвы.
ЧАСТЬ И
В ГОСПИТАЛЕ
1
До войны это была клиника института, где известный советский учёный изыскивал новые методы быстрого восстановления человеческого организма после болезней и травм. У этого учреждения были крепко сложившиеся традиции и мировая слава.
В дни войны учёный превратил клинику своего института в офицерский госпиталь.
Однажды во время утреннего обхода шеф госпиталя, назовём его Василием Васильевичем, натолкнулся на две койки, стоявшие рядом на лестничной площадке третьего этажа.
— Что за выставка? — рявкнул он и метнул из-под мохнатых своих бровей в ординатора такой взгляд, что этот высокий, сутулый, уже немолодой человек очень почтенной внешности вытянулся, как школьник:
— Только ночью привезли... Лётчики. Вот этот с переломом бедра и правой руки. Состояние нормальное. А тот,—- он показал рукой на очень худого человека неопределённых лет, неподвижно лежавшего с закрытыми глазами,— тот тяжёлый: Раздроблены плюсны ног, гангрена обеих ступней, а главное — крайнее
истощение. Я не верю, конечно, но сопровождавший их военврач второго ранга пишет, будто больной с раздробленными ступнями восемнадцать дней выползал из немецкого тыла. Это, конечно, преувеличение...
Не слушая ординатора, Василий Васильевич приподнял одеяло. Алексей Мересьев лежал со скрещенными на груди руками; по этим обтянутой тёмной кожей рукам, резко выделявшимся на белизне свежей рубашки и простыни, можно было бы изучать костное строение человека. Профессор бережно покрыл лётчика одеялом и ворчливо перебил ординатора:
— Почему здесь лежат?
— В коридоре места уже нет... Вы сами...
— Что «вы сами», «вы сами»! А в сорок второй? Сейчас же перенести лётчиков в сорок вторую.
Он пошёл было прочь, сопровождаемый притихшей свитой, но вдруг вернулся, наклонился над койкой Мересьева и, положив на плечо лётчика свою пухлую, изъеденную бесконечными дезинфекциями, шелушащуюся руку, спросил:
— А верно ты больше двух недель полз из немецкого тыла?
— Неужели у меня гангрена? — упавшим голосом проговорил Мересьев.
Профессор царапнул сердитым взглядом свою остановившуюся в дверях свиту, глянул лётчику прямо в чёрные большие его зрачки, в которых были тоска и тревога, и вдруг сказал:
— Таких, как ты, грешно обманывать. Гангрена. Но носа не вешать! Неизлечимых болезней на свете нет, как нет и безвыходных положений. Запомнил? То-то.
И он ушёл, большой, шумный, и уже откуда-то издалека, из за стеклянной двери коридора, слышалась его громовая воркотня.
— Гангрена,—тихо произнёс Мересьев и повторил с тоской:— Гангрена.
2
Палата помещалась в конце коридора во втором этаже. Это была сравнительно небольшая комната: здесь помещались четыре койки.
Мересьев тщательно скрывал свои переживания, делал вид, что его не интересуют разговоры врачей. Но всякий раз, когда ноги разбинтовывали для электризации и он видел, как медленно, но неуклонно ползёт вверх по подъёму предательская багровая краснота, глаза его расширялись от ужаса.
Характер у него стал беспокойным, мрачным. С той же быстротой, с какой крепнул организм, становилось хуже его но
гам. Краснота перевалила уже подъём и расползалась по щиколоткам. Пальцы совершенно потеряли чувствительность, их кололи булавками, и булавки эти входили в тело, не вызывая боли.
Всё чаще и чаще в разговорах врачей звучало теперь страшное слово «ампутация». Василий Васильевич иногда останавливался у койки Мересьева, спрашивал:
— Ну как, ползун, мозжит? Может, отрезать, а? Чик — и к стороне.
Алексей весь холодел и сжимался. Стиснув зубы, чтобы не закричать, он только мотал головой, и профессор сердито бормотал:
•— Ну, терпи, терпи — твоё дело. Попробуем ещё вот это,— и делал новое назначение.
Дверь за ним закрывалась, стихали в коридоре шаги обхода, а Мересьев лежал с закрытыми глазами и думал: «Ноги, ноги, ноги мои!..
Ампутация! Нет, только не это! Лучше смерть».
3
С неделю обитатели сорок второй палаты жили вчетвером. Но однажды пришла озабоченная медсестра Клавдия Михайловна с двумя санитарами и сообщила, что придётся потесниться. Внесли пятого.
На подушке бессильно покачивалась круглая, наголо выбритая голова. Широкое жёлтое, точно налитое воском, одутловатое лицо было безжизненно. На полных бледных губах застыло страдание.
Казалось, новичок был без сознания. Но как только носилки поставили на пол, больной сейчас же открыл глаза, приподнялся на локте, с любопытством осмотрел палату.
— Ну, давайте знакомиться. Полковой комиссар Сергей Воробьёв. Человек смирный, некурящий. Прошу принять в компанию. С появлением в сорок второй нового больного, которого все стали называть между собой Комиссаром, весь строй жизни палаты сразу переменился. Этот грузный и немощный человек на второй же день со всеми перезнакомился и сумел при этом к «каждому подобрать свой особый ключик».
Просыпаясь по утрам, он садился на койке, разводил руки вверх, вбок, наклонялся, выпрямлялся, ритмично вращал и наклонял голову — делал гимнастику. Когда давали умыться, он требовал воду похолоднее, долго фыркал и плескался над тазом, а потом вытирался полотенцем с таким азартом, что крас
нота выступала на его отёкшем теле, и, глядя на него, всем невольно хотелось сделать то же. Приносили газеты. Он жадно выхватывал их у сестры и торопливо вслух читал сводку Советского Информбюро, потом уже обстоятельно, одну за другой,— корреспонденции с фронта.
Алексей целыми днями приглядывался к Комиссару, пытаясь понять секрет его неиссякаемой бодрости. Несомненно, тот сильно страдал. Стоило ему заснуть и потерять контроль над собой, как он сразу же начинал стонать, метаться, скрежетать зубами, лицо его искажалось судорогой. Вероятно, он знал это и старался не спать днём, находя для себя какое-нибудь занятие. Бодрствуя же, он был неизменно спокоен и ровен, как будто и не мучил его страшный недуг. Лётчик не понимал, как может этот человек подавлять страшную боль, откуда у него столько энергии, бодрости, жизнерадостности. Алексею тем более хотелось понять это, что, несмотря на всё увеличивавшиеся дозы наркотиков, он сам не мог уже спать по ночам и иногда до утра лежал с открытыми глазами, вцепившись зубами в одеяло, чтобы не стонать.
4
Всё чаще, всё настойчивее звучало теперь на осмотрах зловещее слово «ампутация». Чувствуя неуклонное приближение страшного дня, Алексей решил, что жить без ног не стоит. И вот день настал. На обходе Василий Васильевич долго ощупывал почерневшие, уже не чувствовавшие прикосновений ступни, потом резко выпрямился и произнёс, глядя прямо в глаза Мересье-ву: «Резать!» Побледневший лётчик ничего не успел ответить, как профессор запальчиво добавил: «Резать — и никаких разговоров, слышишь? Иначе подохнешь! Понял?»
Он вышел из комнаты, не оглянувшись на свою свиту. Палату наполнила тяжёлая тишина. Мересьев лежал с окаменелым лицом, с открытыми глазами.
— Лёша,— тихо позвал Комиссар.
— Что? — отозвался Алексей далёким, отсутствующим голосом.
—- Так надо, Лёша.
Во время операции он не издал ни стона, ни крика.
Очнулся он уже в палате, и первое, что он увидел, было заботливое лицо Клавдии Михайловны. Заметив, что он раскрыл глаза, она просияла, тихонько пожала ему руку под одеялом.
— Какой вы молодец! Иные кричат, других ремнями привязывают и ещё держат, а вы не пикнули.
В это время из вечерней полутьмы палаты послышался голос Комиссара:
— Вот передайте-ка ему, сестричка, письма. Везёт человеку, даже меня завидки берут, столько писем сразу!
Комиссар передал Мересьеву пачку писем.
Алексей так увлёкся письмами, что не обратил внимания на разницу в датах и не заметил, как Комиссар подмигнул сестре, с улыбкой показывая в его сторону, и тихо шепнул ей: «Моё-то лекарство куда лучше, чем все эти ваши люминалы и вероналы». Алексей так никогда и не узнал, что, предвидя события, Комиссар прятал часть его писем, чтобы в страшный для Мересьева день, передав лётчику дружеские приветы и новости с родного аэродрома, смягчить для него тяжёлый удар.
После операции с Алексеем Мересьевым случилось самое страшное, что может произойти при подобных обстоятельствах. Он ушёл в себя. Он не жаловался, не плакал, не раздражался. Он молчал.
В невесёлом раздумье текли однообразные госпитальные дни Алексея Мересьева. И хотя железный его организм легко перенёс мастерски сделанную ампутацию и раны быстро затягивались, он заметно слабел и, несмотря на все меры, день ото дня худел и чахнул.
5
Комиссару и Мересьеву становилось с каждым днём хуже. Особенно быстро сдавал Комиссар. Он уже не мог делать по утрам свою гимнастику.
Казалось, чем слабее и немощнее становилось его тело, тем упрямее и сильнее был его дух. Он с тем же интересом читал многочисленные письма и отвечал на них.
Слабел с каждым днём и Алексей Мересьев.
Ко всем Комиссар умел «найти ключик», а вот Алексей Мересьев не поддавался и ему. В первый же день после операции Мересьева появилась в палате книжка «Как закалялась сталь». Её начали читать вслух. Алексей понял, кому адресовано это чтение, но оно мало утешило его. Павла Корчагина он уважал с детства. Это был один из любимых его героев. «Но Корчагин ведь не был лётчиком,— думал теперь Алексей.— Разве он знал, что значит «заболеть воздухом».
Словом, книжка в данном случае успеха не имела. Тогда Комиссар, будто невзначай, рассказал о другом человеке, который с парализованными ногами мог выполнять большую общественную работу.

С рисунка Н. Жукова
Мересьев слушал и усмехался: думать, говорить, писать, приказывать, лечить, даже охотиться можно и вовсе без ног, но он-то лётчик по призванию.
— Он же не лётчик этот ваш человек,— сказал Алексей и отвернулся к стене.
Но Комиссар не оставил своих попыток «отомкнуть» его. Однажды, находясь в обычном состоянии равнодушного оцепенения, Алексей услышал комиссарский бас:
— Лёша, глянь: тут о тебе написано.
Небольшая статья была отчёркнута карандашом. Алексей быстро пробежал глазами отмеченное и не встретил своей фамилии. Это была статейка о русских лётчиках времён первой мировой войны. Со страницы журнала глядело на Алексея незнакомое лицо молодого офицера с маленькими усиками, закрученными шильцем, с белой кокардой на пилотке, надвинутой на самое ухо.
— Читай, читай, прямо для тебя,— настаивал Комиссар.
Мересьев прочёл. Повествовалось в статье о русском военном лётчике Карповиче. Летая над вражескими позициями, поручик Карпович был ранен в ногу немецкой разрывной пулей дум-дум. С раздробленной ногой он сумел на своём «фармане» перетянуть через линию фронта и сесть у своих. Ступню ему отняли, но молодой офицер не пожелал увольняться из армии. Он изобрёл протез собственной конструкции. Он долго и упорно занимался гимнастикой, тренировался и благодаря этому к концу войны вернулся в армию. Он служил инспектором в школе военных пилотов и даже, как говорилось в заметке, «порой рисковал подниматься в воздух на своём аэроплане».
Мересьев прочёл эту заметку раз, другой, третий. Он поерошил волосы и, не отрывая от статейки глаз, нащупал рукой на тумбочке карандаш и тщательно, аккуратно обвёл её.
— Прочёл? — хитровато спросил Комиссар; Алексей молчал, всё ещё бегая глазами по строчкам.— Ну, что скажешь?
— Но у него не было только ступни.
— А ты же советский человек.
— Он летал на «фармане». Разве это самолёт? Это этажерка. На нём чего не летать? Там такое управление, что ни ловкости, ни быстроты не надо.
— Но ты ж советский человек! — настаивал Комиссар.
— Советский человек,— машинально повторил Алексей, всё ещё не отрывая глаз от заметки; потом бледное лицо его осветилось каким-то внутренним румянцем, и он обвёл всех изумлённо радостным взглядом.
На ночь Алексей сунул журнал под подушку.
Ночью он не сомкнул глаз. Он то и дело доставал журнал и при свете ночника смотрел на улыбающееся лицо поручика. «Тебе было трудно, но ты всё-таки сумел,— думал он.— Мне вдесятеро труднее, но вот увидишь, я тоже не отстану».
«Я, брат, от тебя не отстану»,— убеждал он Карповича. «Буду, буду летать!» — звенело и пело в голове Алексея, отгоняя сон.
Проснулся Алексей поздно, когда солнечные зайчики лежали уже посреди палаты, что служило признаком полдня,— и проснулся с сознанием чего-то радостного. Сон? Какой сон... Взгляд его упал на журнал, который и во сне крепко сжимала его рука. Поручик Карпович всё так же натянуто и лихо улыбался с помятой страницы. Мересьев бережно разгладил журнал и подмигнул ему.
Уже умытый и причёсанный Комиссар с улыбкой следил за Алексеем.
— Чего ты с ним перемигиваешься? — довольно спросил он.
— Полетим,— ответил Алексей.
— А как же? У него только одной ноги не хватает, а у тебя обеих?
— Так ведь я ж советский русский! — отозвался Мересьев.
Он произнёс это слово так, как будто оно гарантировало ему, что он обязательно превзойдёт поручика Карповича и будет летать.
6
С тех пор, как Алексей поверил, что путём тренировки может научиться летать без ног и снова стать полноценным лётчиком, им овладела жажда жизни и деятельности.
Теперь у него была цель жизни: вернуться к профессии истребителя.
И вот Алексей взялся за осуществление своего плана. Он много ел, всегда требовал добавки, хотя иной раз у него и не было аппетита. Что бы ни случилось, он заставлял себя отсыпать положенное число часов и даже выработал привычку спать после обеда, которой долго сопротивлялась его деятельная и подвижная натура.
Заставить себя есть, спать, принимать лекарства нетрудно. С гимнастикой было хуже. Обычная система, по которой Мересьев раньше делал зарядку, человеку, лишённому ног, привязанному к койке, не годилась. Он придумал свою: по целым часам сгибался, разгибался, упёршись руками в бока, крутил торс, поворачивал голову с таким азартом, что хрустели позвонки.
Когда с ног сняли бинты и Алексей получил в пределах койки большую подвижность, он усложнил упражнения.
Гимнастика ног причиняла острую боль, но Мересьев с каждым днём отводил ей на минуту больше, чем вчера. Это были страшные минуты, минуты, когда слёзы сами лились из глаз и приходилось до крови кусать губы, чтобы сдержать невольный стон. Но он заставлял себя проделывать упражнения, сначала один, потом два раза в день, с каждым разом увеличивая их продолжительность. После каждого такого упражнения он бессильно падал на подушку с мыслью: сумеет ли он снова возобновить их? Но приходило положенное время, и он принимался за своё.
7
Комиссар умер Первого мая.
Произошло это как-то незаметно. Ещё утром, умытый и причёсанный, он дотошно выспрашивал у брившей его парикмахерши, хороша ли погода, как выглядит праздничная Москва, порадовался, что начали разбирать на улицах баррикады, посетовал, что в этот вот сверкающий, богатый весенний день не будет демонстрации. Казалось, ему стало лучше, и у всех родилась надежда: может быть, дело пошло на поправку.
Комиссара хоронили на следующий день.
Мересьев и его товарищи сидели на подоконнике выходившего во двор окна и видели, как тяжёлая упряжка артиллерийских коней вкатила во двор пушечный лафет, как, сверкая на солнце трубами, собрался военный оркестр и строем подошла воинская часть.
— Хлопцы, кого хоронят? — спросил майор.
Он тоже всё пытался подняться к окну, но ноги его, зажатые в лубки и залитые в гипс, мешали ему, и он не мог дотянуться.
— Настоящего человека хоронят... Большевика хоронят.
И Мересьев запомнил это: настоящего человека. Лучше, пожалуй, и не назовёшь Комиссара. И очень захотелось Алексею стать настоящим человеком, таким же, как тот, кого сейчас увезли в последний путь.
8
Стояло прохладное, жёлтое и сверкающее летнее утро, когда Клавдия Михайловна торжественно привела в палату пожилого человека в железных, перевязанных верёвочками очках. Он принёс что-то завёрнутое в белую тряпку и, положив на полу у койки Мересьева, осторожно и важно, точно фокусник, стал развязывать узелки.
В свёртке старика оказалась пара новых, жёлтых, скрипучих протезов, очень ловко сконструированных и пригнанных по мерке. Протезы — это составляло едва ли не главную гордость мастера — были обуты в новенькие, жёлтые, казённого образца башмаки. Башмаки сидели так ловко, что создавалось впечатление живых обутых ног.
У Мересьева сердце тоскливо сжалось при виде этих своих искусственных ног, сжалось, похолодело, но жажда поскорее попробовать протезы, пойти, пойти самостоятельно победила всё остальное. Он выкинул из-под одеяла свои култышки и стал торопить старика с примеркой. Но старый протезист был очень горд изделием и хотел как можно дольше растянуть удовольствие от его вручения.
— Ну, старина, давай, что ли,— торопил Мересьев, сидя на кровати и болтая ногами.
— А что давай, что давай?.. Скоро, да не споро,— ворчал старик.— Мне Василий Васильевич говорит — отличись, говорит, Зуев, на этих протезах, лейтенант, говорит, без ног летать собрался. А я что, я готов, я — пожалуйте возьмите. С такими протезами не только что ходить, а и на лисапете кататься, с барышнями польку-бабочку танцевать... Работка!
Он сунул обрубок правой ноги Алексея в шерстистое и мягкое гнездо протеза и крепко охватил ногу прикрепляющими ремнями. Отошёл, полюбовался, прищёлкнул языком.
Он ловко надел второй протез, и едва успел застегнуть ремни, как Мересьев неожиданно сильным, пружинистым движением спрыгнул с койки на пол. Раздался глухой стук. Мересьев вскрикнул от боли и тут же, около кровати, тяжело рухнул во весь рост.
От неудачного прыжка ноги тяжело ныли. Но Мересьев сейчас же, немедленно потребовал попробовать протезы. Ему принесли лёгкие, алюминиевые, костыли. Он упёрся ими в пол, зажал под мышками подушки и теперь тихо, осторожно соскользнул с койки и встал на ноги. Постояв на месте, чувствуя с непривычки острую боль в местах прикрепления протезов, Мересьев неуверенно переставил сначала один, потом другой костыль, перенёс на них тяжесть корпуса и подтянул сперва одну, потом другую ногу.
Мересьев сделал ещё несколько осторожных шагов, и дались они ему, эти первые шаги на протезах, с таким трудом, что, дойдя до двери и обратно, он почувствовал, будто втащил рояль на пятый этаж. Добравшись до койки, он повалился на неё грудью, весь мокрый от пота, не имея сил даже повернуться на спину.
•— Ну, как протезы? То-то благодари бога, что есть на свете мастер Зуев,— по-стариковски хвалился протезист, осторожно развязывая ремни, освобождая слегка уже отёкшие и опухшие с непривычки ноги Алексея.— На таких не только что летать, а и до самого господа-бога долететь можно. Работка!
— Спасибо, спасибо, старик, работа знатная,— бормотал Алексей.
Старик удалился, кланяясь, что-то бормоча. А Мересьев лежал, рассматривая валявшиеся подле кровати эти новые свои ноги, и чем больше он на них смотрел, тем больше они ему нравились и остроумностью конструкции, и мастерством работы, и лёгкостью: на лисапете ездить, польку-бабочку танцевать, на самолёте летать. «Буду, всё буду, обязательно буду»,— думал он.
9
Мересьев решил увеличить дневной урок до сорока шести рейсов, по двадцать три утром и вечером, а завтра со свежими силами попробовать ходить без костылей. Это сразу отвлекло его от тусклых мыслей, подняло в нём дух, настроило на деловой лад. Вечером он принялся за свои путешествия с таким подъёмом, что почти не заметил, как перекатил за тридцать рейсов.
Утром он попробовал ходить без костылей. Осторожно спустился с кровати. Встал. Постоял, расставив ноги и беспомощно разведя руки для баланса. Потом, придерживаясь за стену руками, сделал шаг. Захрустела кожа протеза. Тело, понесло в сторону, но он сбалансировал рукой. Сделал второй шаг, всё ещё не отрываясь от стены. Он никогда не думал, что ходить так трудно. ...И когда его на третьем шаге бросило в сторону и подвернулась нога, он грузно, ничком грохнулся на пол.
Для учёбы он выбрал процедурный час, когда население палаты уносили в лечебные кабинеты. Он никого не позвал на помощь, подполз к стене, медленно, опираясь о неё, поднялся на иоги, пощупал ушибленный бок, посмотрел синяк на локте, уже начинавший багроветь, и, стиснув зубы, опять сделал шаг вперёд, отделившись от стены.
По утрам Алексей делал зарядку, а потом, сидя на стуле, тренировал ноги для управления самолётом. Иной раз он упражнялся до одури, до того, что начинало звенеть в ушах, перед глазами мельтешили сверкающие зелёные круги и пол начинал качаться под ногами. Тогда он шёл к рукомойнику, мочил голову, потом отлёживался, чтобы скорее прийти в себя и не пропустить часа ходьбы и гимнастики.
ЧАСТЬ III
БУДУ ЛЕТАТЬ!
1
В разгар лета 1942 года из тяжёлых дубовых дверей Н-ского госпиталя в Москве, опираясь на крепкую чёрного дерева палку, вышел коренастый молодой человек в открытом френче военного лётчика, в форменных брюках навыпуск, с тремя кубиками старшего лейтенанта на голубых петлицах. Его провожала женщина в белом халате. На площадке подъезда они остановились. Лётчик снял мятую, выгоревшую пилотку и неловко поднёс к губам руку сестры, а та взяла ладонями его голову и поцеловала в лоб. Потом, слегка переваливаясь, он быстро спустился по ступенькам и, не оглядываясь, пошёл по асфальту набережной мимо длинного здания госпиталя.
Алексея Мересьева направили после госпиталя долечиваться в санаторий Военно-Воздушных Сил, находившийся под Москвой.
В санатории ему полагается прожить двадцать восемь дней. После этого решится, будет ли он воевать, летать, жить или ему будут вечно уступать место в трамвае и провожать его сочувственными взглядами. Стало быть, каждая минута этих долгих и вместе с тем коротких двадцати восьми дней должна быть борьбой за то, чтобы стать настоящим человеком.
Сидя на кровати в дымчатом свете луны, под храп майора, Алексей составил план упражнений. Он включил сюда утреннюю и вечернюю зарядки, хождение, бег, специальную тренировку ног, и, что особенно его увлекло, что сулило ему всесторонне развить его надставленные ноги, была идея, мелькнувшая у него во время разговора с сестрой Зиночкой.
Он решил научиться танцевать. Весть о том, что в санатории живёт безногий, мечтающий летать на истребителе, мгновенно распространилась по санаторию. Уже к обеду Алексей оказался в центре всеобщего внимания. Впрочем, сам он, казалось, этого внимания не замечал. И все, кто наблюдал за ним, кто видел и слышал, как он раскатисто смеялся с соседями по столу, много и с аппетитом ел, как с компанией гулял он по парку, учился играть в крокет и даже побросал мяч на волейбольной площадке, не заметили в нём ничего необычного, кроме медлительной, подпрыгивающей походки. Он был слишком обыкновенен. К нему сразу привыкли и перестали обращать на него внимание.
На второй день своего пребывания в санатории Алексей появился под вечер в канцелярии у Зиночки. Он галантно вручил
ей завёрнутое в лопушок обеденное пирожное и, бесцеремонно усевшись у стола, спросил её, когда она собирается выполнить своё обещание.
— Какое? — спросила она.
— Зиночка, вы обещали научить меня танцевать.
-— Но...— пыталась возразить она.
— Мне говорили, что вы такая талантливая учительница. Когда начнём? Давайте не тратить времени попусту.
Нет, этот новичок ей положительно нравился! Безногий — и учи его танцевать. А почему нет?
Словом, она согласилась.
Каждое новое па веселило Мересьева, как мальчишку. Выучив его, он начинал кружить вокруг себя или подкидывать к потолку свою учительницу, празднуя победу над самим собой. И никто, и в первую очередь его учительница, и подозревать не мог, какую боль причиняет ему всё это сложное, разнохарактерное топтанье, какой ценой даётся ему эта наука. Никто не замечал, как порой он вместе с потом небрежным жестом, улыбаясь, смахивает с лица невольные слёзы.
Тяжёлые танцевальные упражнения уже давали свои результаты. Алексей всё меньше и меньше ощущал сковывающее действие протезов. Они как бы постепенно прирастали к нему...
2
Военная обстановка осложнялась. Немцы рвались к Волге, к Сталинграду. Это волновало летчиков, отдыхавших в санатории. Они потребовали досрочной отправки на фронт.
В санаторий прибыла медицинская комиссия комплектования Военно-Воздушных Сил. Мересьев легко прошёл все испытания, изумил председателя комиссии умением владеть своими протезами и всё-таки не смог добиться отправки в действующую лётную часть.
— Я, как вы понимаете,— заявил ему председатель комиссии,— не имею права направить вас прямо в часть. Но я дам вам заключение для управления кадров. Я напишу наше мнение, что при соответствующей тренировке вы будете летать.
Но в управлении кадров Мересьеву отказали в просьбе направить его в тренировочную школу. И только чтобы отделаться от настойчивого просителя, дали направление в отдел формирования. Так начались скитания Мересьева по учреждениям.
И лишь только после усиленных хлопот, поддержанных тем же председателем медицинской комиссии, Ме-
ресьев добился желанной резолюции: «Направить в школу тренировочного обучения».
В школе тренировочного обучения, разместившейся под Москвой, в те тревожные дни была страдная пора.
В Сталинградском сражении авиации было много работы. Небо над волжской крепостью, вечно бурое, никогда не прояснявшееся от дыма пожарищ и разрывов, было ареной непрерывных воздушных схваток, боёв, перераставших в целые битвы. Обе стороны несли весьма значительные потери. Борющийся Сталинград непрерывно требовал у тыла лётчиков, лётчиков, лётчиков.
Начальник штаба школы тренировочного обучения сердито посмотрел на Мересьева и вырвал у него из рук пакет с направлением и бумагами.
«Придерётся к ногам и прогонит,— подумал Мересьев, с опаской смотря на бурую щетину, курчавившуюся на широком, давно не бритом лице подполковника. Но того уже звали звонки двух телефонов сразу. Он прижимал плечом к уху одну трубку, что-то раздражённо гудел в другую и в то же время глазами бегал по мересьевским документам. Должно быть, прочёл он в них только одну генеральскую резолюцию, потому что тут же, не кладя телефонной трубки, написал под ней: «Третий тренировочный отряд. Лейтенанту Наумову. Зачислить».
Мересьев сразу расцвёл, развернулся. Вернулись к нему, казалось, прочно утраченные, жизнерадостность и некоторая весёлая бесшабашность, всегда немножко свойственные истребителям. Он подтянулся, с удовольствием, ловко и красиво отвечал на приветствия младших, чётко рубил шаг при встрече со старшими и, получив новую форму, сейчас же отдал её «подгонять» пожилому сержанту, портному.
В первый же день Мересьев отыскал на лётном поле инструктора третьего отряда лейтенанта Наумова, под начало которого он был отдан.
Он назначил Алексею явиться к началу лётного дня и обещал сейчас же «попробовать».
Утром Мересьев явился на лётное поле, когда оно было ещё пусто. Наумов был уже здесь.
— Пришёл? — спросил он.— Ну и ладно: первым пришёл — первым и полетишь. А ну, садись в заднюю кабину девятки, а я сейчас. Посмотрим, что ты за гусь. В косо поставленном зеркале инструктор видел лицо нового курсанта. Сколько он наблюдал таких лиц при первом полёте пилота после длительного перерыва. Но такого странного выражения, какое инструктор видел
в зеркале на лице этого красивого смуглого парня, явно не новичка в лётном деле, ни разу не доводилось наблюдать Наумову за многие годы его инструкторской работы.
После первого круга Наумов перестал опасаться за ученика. Машина шла уверенно, «грамотно». Только странно, пожалуй, было, что, ведя её по плоскости, курсант всё время то делал маленькие повороты вправо, влево, то бросал машину на небольшую горку, то пускал вниз. Он точно проверял свои силы. Про себя Наумов решил, что завтра же новичка можно направить одного в зону, а после двух-трёх полётов пересадить на «утёнка» — учебно-тренировочный самолёт «УТ-2», маленькую фанерную копию истребителя.
Было холодно, термометр на стойке крыла показывал минус 12. Резкий ветер задувал в кабину, пробивался сквозь собачий мех унтов, леденил ноги инструктора. Пора было возвращаться.
Выскочив из кабины, Наумов запрыгал около самолёта, прихлопывая рукавицами, топая ногами. Курсант же что-то долго 'возился в кабине и вышел из неё медленно, точно бы неохотно, а сойдя на землю, присел у крыла со счастливым, действительно пьяным каким-то лицом, пылавшим румянцем от мороза и возбуждения.
— Ну, замёрз? Меня сквозь унты ух как прохватило! А ты, на-ка, в ботиночках. Не замёрзли ноги?
— У меня нет ног,— ответил курсант, продолжая улыбаться своим мыслям.
— Что? — подвижное лицо Наумова вытянулось.
— У меня нет ног,— повторил Мересьев отчётливо.
— То есть как это «нет ног»? Как это понимать? Больные, что ли?
— Да нет — и всё... Протезы.
Мгновение Наумов стоял, точно пригвождённый к месту ударом молотка по голове. То, что ему сказал этот странный парень, было совершенно невероятным. Как это нет ног? Но ведь он только что летал и неплохо летал...
— Покажи,— сказал инструктор с каким-то страхом.
Алексея это любопытство не возмутило и не оскорбило. Наоборот, ему захотелось окончательно удивить смешного, весёлого человека, и он движением циркового фокусника разом поднял обе штанины.
Курсант стоял на протезах из кожи и алюминия, стоял и весело смотрел на инструктора, бортмеханика и дожидавшихся очереди на полёты.
Наумов сразу понял и волнение этого человека, и необыкновенное выражение его лица, и слёзы в его чёрных глазах, и
ту жадность, с какой он хотел продлить ощущение полёта. Курсант его поразил. Наумов бросился к нему и бешено затряс его руки:
— Родной, да как же?.. Да ты... ты просто даже не знаешь, какой ты есть человек!..
3
Свыше двух месяцев занимался Мересьев в учебно-тренировочной школе.
В середине декабря инструктор Наумов назначил ему испытания. Летать предстояло на «утёнке», и инспектировать полёт должен был не инструктор, а начальник штаба, тот самый краснолицый, полнокровный толстяк-подполковник, что так неласково встретил его по прибытии в школу.
Зная, что за ним внимательно следят с земли и что теперь решается его судьба, Алексей в этот день превзошёл самого себя. Он бросал маленький, лёгонький самолёт в такие рискованные фигуры, что у бывалого подполковника против воли вырывались восхищённые замечания. Когда Мересьев вылез из машины и предстал перед начальством, по возбуждённому, радостному, лучащемуся всеми своими морщинками лицу Наумова понял он, что дело в шляпе.
— Отличный почерк! Да... Лётчик, что называется, милостью божьей,— проворчал подполковник.— Вот что, синьор, не останешься ли у нас инструктором? Нам таких надо.
Мересьев отказался наотрез.
— Ну, и выходит, дурак! Эка хитрость — воевать. А тут людей бы учил.
Вдруг подполковник увидел палку, на которую опирался Мересьев, и даже побагровел:
— Опять? Дать сюда! Ты что, на пикник собрался с тросточкой? Ты где находишься, на бульваре? На губу за невыполнение приказания! Двое суток!.. Амулеты развели, асы... Шаманите. Ещё бубнового туза на фюзеляже не хватает. Двое суток! Слышали?
Вырвав палку из рук Мересьева, подполковник осматривался кругом, приглядываясь, обо что бы её сломать.
— Товарищ подполковник, разрешите доложить: он без ног,— вступился за друга инструктор Наумов.
Начальник штаба ещё больше побагровел. Вытаращив глаза, тяжело задышал:
— Как так? Ты ещё мне тут голову морочишь? Верно?
Мересьев утвердительно кивнул головой, взволнованно следя за своей заветной палкой, которой сейчас угрожала несомненная
опасность. Он действительно не расставался теперь с подарком Василия Васильевича.
Подполковник подозрительно косился на дружков:
— Ну, коли так, батенька, знаешь... А ну покажи ноги... Да-а-а!..
Из тренировочной школы Алексей Мересьев вышел с отличным отзывом. Сердитый подполковник, этот старый «воздушный волк», сумел больше чем кто бы то ни было оценить величие подвига лётчика. Он не пожалел восторженных слов и в отзыве своём рекомендовал Мересьева для службы «в любой вид авиации как искусного, опытного и волевого лётчика».
Остаток зимы и раннюю весну провёл Мересьев в школе переподготовки.
Большая группа лётчиков, в которую был зачислен и Алексей Мересьев, переучивалась на новый тогда советский истребитель — «ЛА-5».
В середине зимы лётчики начали лётную практику. Уже до этого «ЛА-5», маленький короткокрылый самолёт, очертаниями своими похожий на крылатую рыбку, был досконально известен Алексею.
ЧАСТЬ IV
ВОЗВРАЩЕНИЕ В СТРОЙ
1
Кабинет командира полка помещался в просторном классе. В комнате с голыми бревенчатыми стенами стоял всего-навсего один стол, на котором лежали кожаные футляры телефонов, большой авиационный планшет с картой и красный карандаш. Полковник, маленький, быстрый, туго собранный человек, бегал по комнате вдоль стен, заложив руки за спину. Занятый своими мыслями, он раза два пробежался мимо стоявших навытяжку лётчиков, потом резко остановился перед ними, вопросительно вскинув сухое, твёрдое лицо.
— Старший лейтенант Алексей Мересьев,— отрекомендовался чернявый офицер, вытягиваясь и стукнув каблуками.— Прибыл в ваше распоряжение.
— Старший сержант Александр Петров,— отрапортовал юноша, стараясь вытянуться ещё прямее и ещё звучнее брякая об пол каблуками солдатских кирзовых сапог.
— Командир полка полковник Иванов,— буркнул хозяин.— Пакет?
Мересьев чётким жестом вырвал из планшета пакет и протянул полковнику. Тот пробежал препроводительные бумаги в быстрым глазом осмотрел прибывших.
— Хорошо, вовремя. Только что же это они мало прислали? — Потом вдруг что-то вспомнил, на лице его мелькнуло удивление: — Позвольте, это вы Мересьев? Мне о вас звонил начальник штаба ВА. Он предупредил меня, что вы...
— Это не имеет значения, товарищ полковник,— не очень вежливо перебил его Алексей.— Разрешите приступить к несению службы?
Полковник с любопытством посмотрел на старшего лейтенанта и с одобрительной усмешкой кивнул головой.
— Правильно. Дежурный, отведите их к начальнику штаба, распорядитесь от моего имени, чтобы их накормили и устроили на ночлег. Скажите, чтобы оформили их приказом в эскадрилью гвардии капитана Чеслова. Исполняйте.
2
Враги бешено мчались друг на друга.
Алексей понимал, что навстречу ему идёт не мальчишка, наскоро обученный летать по сокращённой программе и брошенный в бой, чтобы заткнуть дыру, образовавшуюся в немецкой авиации вследствие огромных потерь на Восточном фронте. Навстречу Мересьеву шёл ас из «Рихтгофен», на машине которого, наверняка, была изображена в виде самолётных силуэтов не одна воздушная победа. Этот не оплошает, не уклонится, не удерёт из схватки.
— Держись, немец! — промычал сквозь зубы Алексей и, до крови закусив губу, сжавшись в комок твёрдых мускулов, впился глазами в цель, всей своей волей заставляя себя не закрывать глаз перед несущейся на него вражеской машиной.
Он так напрягся, что ему показалось, будто за светлым полукружьем своего винта он видит прозрачный щиток кабины противника и сквозь него — два напряжённо смотрящих на него человеческих глаза. Но Алексей ясно видел их. «Всё!» — подумал он, ещё плотнее стиснув в тугой комок все свои мускулы. Всё! Смотря вперёд, он летел навстречу нарастающему вихрю. Нет, немец тоже не отвернёт. Всё!
Он приготовился к мгновенной смерти. И вдруг где-то, как ему показалось, на расстоянии вытянутой руки от его самолёта, немец не выдержал, скользнул вверх, и когда впереди, как вспышка молнии, мелькнуло освещённое солнцем голубое брюхо, Алексей, нажав сразу все гашетки, распорол его тремя огнен-
ними струями. Он тотчас же сделал мёртвую петлю и, когда земля проносилась у него над головой, увидел на её фоне медленно и бессильно порхающий самолёт. Неистовое торжество вспыхнуло в нём.
Когда нервное напряжение Мересьева прошло, он почувствовал огромную усталость, и сразу же взгляд его упал на циферблат бензомера. Стрелка вздрагивала около самого нуля.
Бензину оставалось минуты на три, хорошо, если на четыре. До аэродрома же надо было лететь по крайней мере десять минут. Если бы ещё не тратить времени на набор высоты.
Мозг работал остро и ясно. Прежде всего набрать максимальную высоту. Но не кругами, нет; набирать, одновременно приближаясь к аэродрому. Хорошо.
Поставив самолёт на нужный курс и видя, как земля стала отодвигаться и постепенно окутываться по горизонту дымкой, он продолжал уже спокойнее свои расчёты.
И он летел, с высоты трёх, потом четырёх тысяч метров осматривая окрестности, стараясь увидеть где-нибудь хоть небольшую полянку. На горизонте уже синел неясно лес, за которым был аэродром. До него оставалось километров пятнадцать. Стрелка бензомера уже не дрожит, она прочно лежит на винтике ограничителя. Но мотор ещё работает. На чём он работает? Ещё, ещё выше... Так!
Вдруг равномерное гудение, которого ухо лётчика даже не замечает, перешло в иной тон. Алексей сразу уловил это. Лес отчётливо виден, до него километров семь, над ним — три-четы-ре. Не много. Но режим мотора уже зловеще изменился. Лётчик чувствует это всем телом, как будто не мотор, а сам он стал задыхаться.
Нет, ничего. Снова работает равномерно. Работает, работает, ура! Работает! А лес, вот он уже лес: уже видны сверху вершины берёз, зелёная, курчавая пена, шевелящаяся под солнцем. Лес. Теперь уже совершенно невозможно сесть где-нибудь, кроме своего аэродрома. Пути отрезаны. Вперёд, вперёд!
Опять загудел. Надолго ли? Лес внизу. Дорога вьётся по песку, прямая и ровная. Теперь до аэродрома километра три. Он там, за зубчатой кромкой, которую Алексей, кажется, уже видит.
И вдруг стало тихо, так тихо, что слышно, как гудят снасти на ветру. Всё? Мересьев почувствовал, как весь холодеет. Прыгать? Нет, ещё немного... Он перевёл самолёт в пологое снижение и стал скользить с воздушной горы, стремясь сделать её по возможности более отлогой и в то же время не давая машине опрокинуться в штопор.
Вот она, кромка леса. Вот мелькнул вдали за ней изумрудно-зелёный лоскуток аэродрома. Поздно? Остановившись на полуобороте, висит винт. Как страшно видеть его на лету. Лес уже близко. Конец?..
Прыгнуть? Поздно! Лес несётся, и вершины его в стремительном урагане сливаются в сплошные зелёные полосы.
3
Командир полка опустил рукав гимнастёрки. Часы уже больше не нужны. Разгладив обеими руками пробор на гладко причёсанной голове, каким-то деревянным голосом командир сказал:
— Теперь всё.
— И никакой надежды? — спросил его кто-то.
— Всё. Бензин кончился. Может быть, где-нибудь сел или выпрыгнул... Эй, несите носилки.
Командир отвернулся и стал что-то насвистывать.
Люди стали медленно разбредаться по полю. И как раз в это мгновение совершенно беззвучно, как тень, чиркнув колёсами по верхушкам берёз, из-за кромки леса выпрыгнул самолёт. Точно привидение, скользнул он над головами, над землёй и, словно притянутый ею, одновременно коснулся травы всеми тремя колёсами. Послышался глухой звук, хруст гравия и шелест травы — такой необычный, потому что лётчики никогда его не слышат из-за клёкота работающего мотора. Случилось всё это так неожиданно, что никто даже не понял, что именно произошло, хотя происшествие было само по себе обычным: сел самолёт, и именно «одиннадцатый», как раз тот самый, которого все так ждали.
— Он! — заорал кто-то таким неистовым и неестественным голосом, что все сразу вышли из оцепенения.
Самолёт уже закончил пробежку, пискнул тормозами и остановился у самой кромки аэродрома перед стеной кудрявых, белевших стволами молодых берёз, освещённых оранжевыми вечерними лучами.
Из кабины опять никто не поднялся. Люди бежали к машине что есть мочи, задыхаясь, предчувствуя недоброе. Командир полка добежал первым, легко вскочил на крыло и, открыв колпак, заглянул в кабину. Алексей Мересьев сидел без шлема, бледный, как облако, и улыбался бескровными, зеленоватыми губами. С нижней прокушенной губы его текли по подбородку две струйки крови.
— Жив? Ранен?
Слабо улыбаясь, он смотрел на полковника смертельно усталыми глазами.
Лётчики шумели, поздравляли, жали руки. Алексей улыбался:
— Братцы, крылья не обломайте. Разве можно? Ишь, насели... Я сейчас вылезу.
С рисунка Н. Жукова
В это время он услышал откуда-то снизу, из-за этих нависших над ним голов, знакомый, но такой слабый голос, точно он доносился откуда-то очень издалека:
— Алёша, Алёша!
Мересьев сразу ожил. Он вскочил, подтянулся на руках, выбросил из кабины свои тяжёлые ноги и, чуть кого-то не столкнув, очутился на земле.
Лицо Петрова сливалось с подушкой. В запавших, потемневших глазницах застыли две крупные слезы.
Лётчик тяжело упал на колени перед носилками, обнял лежавшую бессильно голову товарища, заглянул в его голубые страдающие и одновременно лучащиеся счастьем глаза:
— Жив?
— Спасибо, Алёша, ты меня спас. Ты такой, Алёша, такой...
— Да несите же раненого, чёрт вас возьми, разинули рты! — рванул где-то рядом голос полковника.
Командир полка стоял возле, маленький, живой, покачиваясь на крепких ногах, обутых в тугие сверкающие сапоги, видневшиеся из-под штанины синего комбинезона.
— Старший лейтенант Мересьев, доложите о полёте. Сбитые есть?
— Так точно, товарищ полковник. Два «фокке-вульфа».
— Обстоятельства?
— Один — атакой на вертикали. У Петрова на хвосте висел. Второй — лобовой атакой километрах в трёх севернее от места общей схватки.
— Знаю. Наземный только что докладывал... Спасибо.
— Служу...— хотел было по форме «отрубать» Алексей, но командир, такой всегда придирчивый, преклонявшийся перед уставом, перебил его домашним голосом:
— Ну и отлично! Завтра примите эскадрилью взамен... Командир третьей эскадрильи не вернулся сегодня на базу...
На командный пункт они отправились пешком.
Зелёный холмик командного пункта был уже близко, когда оттуда выбежал им навстречу дежурный офицер.
— Товарищ полковник, разрешите обратиться,— вытягиваясь и едва переводя дыхание, выпалил взволнованный лейтенант.
— Ну?
— Наш сосед, командир полка «яков», просит вас к телефону.
— Сосед? Ну, и что же?..
Полковник проворно сбежал в землянку.
— Там о тебе...— начал было говорить Алексею дежурный, но снизу раздался голос командира:
— Мересьева ко мне!
Когда Мересьев застыл около него, вытянув руки по швам, полковник, зажав ладонью трубку, набросился на него:
— Что же вы меня подводите? Звонит сосед, спрашивает: «Кто из твоих на «одиннадцатке» летает? Я говорю: «Мересьев, старший лейтенант». Говорит: «Ты сколько ему сегодня сбитых записал?» Отвечаю: «Два». Говорит: «Запиши ему ещё одного: он сегодня от моего хвоста «фокке-вульф» отцепил. Я,— говорит,— сам видел, как тот в землю ткнулся». Ну? А вы что молчите? — полковник хмуро смотрел на Алексея, и трудно было понять, шутит ли он или сердится всерьёз: — Было это?.. Ну, объясняйтесь сами, нате вот. Алло, слушаешь? Старший лейтенант Мересьев у телефона. Передаю трубку.
— Ну, спасибо, старший лейтенант. Классный удар, ценю, спас меня. Да. Я до самой земли его проводил и видел, как он ткнулся.
Мересьев положил трубку. Он так устал от всего пережитого, что еле стоял на ногах. Он думал теперь только о том, как бы скорее добраться до своей землянки, сбросить протезы и вытянуться на койке. Неловко потоптавшись у телефона, он медленно двинулся к двери.
— Куда идёте? — командир полка заступил ему дорогу: он взял руку Мересьева и крепко, до боли сжал её сухой маленькой ручкой.— Ну что вам сказать? Молодец! Горжусь, что у меня такие люди... Ну что ещё? Спасибо... А этот ваш дружок Петров разве плох? А остальные... Эх, с таким народом войны не проиграешь!
Он ещё раз до боли стиснул руку Мересьева.
1946
Ныне Герой Советского Союза Алексей Петрович Маресьев живёт в Москве. Имя его широко известно не только на его родине, но и далеко за её пределами. Этому содействовали не только «Повесть о настоящем человеке» и поставленная по ней одноимённая кинокартина, но и активная деятельность А. П. Маресьева в борьбе за мир во всём мире.
Вопросы и задания
1.	Кратко изложите ход событий в повести. Какой эпизод произвёл на вас наиболее сильное впечатление?
2.	Какие характерные черты Мересьева ярко проявились в его поведении? Проследите это по четырём частям повести и подтвердите свой ответ ссылками на текст произведения.
3.	Что помогло Мересьеву, лишившемуся обеих ног, вернуться в строй, вновь стать лётчиком-истребителем?
4.	Есть ли в повести «настоящие люди», кроме Мересьева? Кто они, по вашему мнению? Что в них общего?
5.	Напишите сочинение на одну из следующих тем (по выбору):
1)	«Алексей Мересьев — настоящий советский человек»;
2)	«Мересьев в бою с фашистами»;
3)	«Что мне особенно понравилось в «Повести о настоящем человеке»?»
А. Безыменский
БАЛЛАДА ОБ ОРДЕНЕ
Ещё не затих громыхающий бой, И нам на стрельбу отвечали стрельбой,
И мины рвались, и снаряды рвались,
И «юнкере» таранил небесную высь,
А в глиняной хате большого села, Где только что наша бригада прошла,
Полковник седой выкликал имена
Героев, которым вручал ордена.
И в очередь пятым — по списку шестым — К нему подошёл лейтенант Кербештым,
Лихой комсомолец, храбрец, острослов, Кудрявый красавец, любимец бойцов.
Он встал перед орденом, строен и строг, Но руку поднять от волненья не мог
И молвил, взметнув непокорную прядь: — Товарищ полковник! Позвольте сказать!
Позвольте сказать о желанье моём, Что сердце мне жжёт негасимым огнём.
Товарищ полковник! За миг до меня Был назван боец, Никодим Головня.
Не мог за наградой прийти Никодим, Сидит он в леске с пулемётом своим,
С утра атакует фашистов полки
Лесок Никодима у Ворсклы-реки.
С утра он стреляет в окопе своём, С утра мы патроны ему подаём.
С утра не сумел окровавленный враг Продвинуться к лесу хотя бы на шаг...
Я знаю, что к лесу не стало пути, Что надо к нему не идти, а ползти.
Я знаю, что смертен боец Головня, Что, может, погибнет он в гуще огня.
И я бы хотел, чтоб доверили мне Награду страны передать Головне.
На радость родному бойцу своему Хочу я сквозь пламя прорваться к нему,
Чтоб первый свой орден герой фронтовой Сегодня в бою получил бы — живой!
...Полковник седой к лейтенанту шагнул, Тяжёлую руку ему протянул,
Прижал его нежно к широкой груди И вымолвил тихо: — Ну, что же? Иди!
...Назавтра под вечер закончился бой.
Нам враг на стрельбу не ответил стрельбой.
На белых сугробах советской земли Три чёрных полка мертвецами легли.
...В бою завоёвана Ворскла-река. Бойцы пулемёты несут из леска,
И честь отдаёт им широкой рукой Стоящий у хаты полковник седой.
...Окутала землю морозная мгла.
Бойцы разместились по хатам села.
А утром, по снежной дороге, вперёд, Бригада героев рванулась в поход.
И первыми к западу шли напрямки Бойцы, что сражались в леске у реки.
И шли Кербештым с Головнёй впереди...
Два ордена каждый имел на груди.
1943
Вопросы и задания
1.	Какие картины изображены в этом стихотворении? Озаглавьте их.
2.	Что заставило лейтенанта Кербештыма обратиться к полковнику с просьбой?
3.	Что вы считаете особенно ценным в поступке лейтенанта-комсомольца? Какими эпитетами характеризует его поэт?
4.	Определите размер этого стихотворения и вспомните, какую ещё балладу вы знаете.
Валентин Катаев
ФЛАГ1
Несколько шиферных1 2 крыш виднелось в глубине острова. Над ними подымался узкий треугольник кирхи 3 с чёрным прямым крестом, врезанным в пасмурное небо.
Безлюдным казался каменистый берег. Море на сотни миль вокруг казалось пустынным. Но это было не так.
Иногда далеко в море показывался слабый силуэт4 военного корабля или транспорта. И в ту же минуту бесшумно и легко,— как во сне, как в сказке, отходила в сторону одна из гранитных глыб, открывая пещеру. Снизу в пещеру плавно подымались три дальнобойных орудия. Они подымались выше уровня моря, выдвигались вперёд и останавливались. Три ствола чудовищной длины сами собой поворачивались, следуя за неприятельским кораблём, как за магнитом. На толстых стальных срезах в концентрических желобках блестело тугое зелёное масло.
В казематах5, выдолбленных глубоко в скале, помещались большой гарнизон форта и всё его хозяйство.
В тесной нише, отделённой от кубрика6 фанерной перегородкой, жили начальник гарнизона форта и комиссар. Они сидели на койках, вделанных в стену. Их разделял столик. На столике горела электрическая лампочка. Она отражалась беглыми молниями в диске вентилятора. Сухой ветер шевелил ведомости. Карандаш катался по карте, разбитой на квадраты. Это была карта моря. Только что командиру доложили, что в квадрате номер восемь замечен вражеский эсминец7. Командир кивнул головой.
Простыни слепящего оранжевого огня вылетали из орудия. Три залпа подряд потрясли воду и камень. Воздух туго ударил в уши. С шумом чугунного шара, пущенного по мрамору, снаряды уходили один за другим вдаль, а через несколько минут обратное эхо принесло по воде весть о том, что они разорвались.
Командир и комиссар молча смотрели друг на друга. Всё
1 В основу этого рассказа положен подлинный случай.
2 Шйфер — искусственный кровельный материал в виде спрессованных плиток.
3 Кйрха —- лютеранская церковь.
4 Силуэт — смутные внешние очертания чего-либо, виднеющегося в тем-
ноте, в тумане.
6 Каземат —• здесь: помещение в крепости, защищённое от артиллерийского огня, предназначенное для установки орудий, для размещения войск.
6 Кубрик — помещение для судовой команды.
7 Эсминец — сокращение: эскадренный миноносец; эскадра — крупное соединение судов военно-морского (или воздушного) флота.
было понятно без слов: остров со всех сторон обложен; коммуникации 1 порваны; больше месяца горсточка храбрецов защищает осаждённый форт от беспрерывных атак с моря и воздуха; бомбы с яростным постоянством бьют в скалы; торпедные катеры 1 2 3 и десантные шлюпки 2 шныряют вокруг; враг хочет взять остров штурмом; но гранитные скалы стоят непоколебимо; тогда враг отступает далеко в море; собравшись с силами и перестроившись, он снова бросается на штурм; он ищет слабого места и не находит его.
Но время шло.
Боеприпасов и продовольствия становилось всё меньше. Погреба пустели. Часами командир и комиссар просиживали над ведомостями. Они комбинировали4, сокращали. Они пытались оттянуть страшную минуту. Но развязка приближалась. И вот она наступила.
— Ну? — сказал наконец комиссар.
— Вот тебе и ну,— сказал командир.— Всё.
— Тогда пиши.
Командир, не торопясь, открыл вахтенный журнал 5, посмотрел на часы и записал аккуратным почерком: «Сегодня с утра вели огонь из всех орудий. В 17 часов 45 минут произведён последний залп. Снарядов больше нет. Запас продовольствия — на одни сутки».
Он закрыл журнал — эту толстую бухгалтерскую книгу, прошнурованную и скреплённую сургучной печатью, подержал его некоторое время на ладони, как бы определяя его вес, и положил на полку.
— Такие-то дела, комиссар,— сказал он без улыбки.
В дверь постучали.
— Войдите.
Дежурный, в глянцевитом плаще, с которого текла вода, вошёл в комнату. Он положил на стол небольшой алюминиевый цилиндр.
— Вымпел 6?
1 Коммуникация — сообщение, связь.
2 Торпедные катеры — небольшие быстроходные военные суда, на борту которых находятся торпеды; торпеда — самодвижущаяся мина сигарообразного вида, начинённая взрывчатыми веществами.
3 Десантные шлюпки — военные лодки, предназначенные для высадки войск на территории противника; десант — высадка на территории противника.
4 Комбинировать — сопоставлять, соображать.
5 Вахтенный журнал — корабельная книга записей, в которую заносятся основные события, происшествия или боевые действия.
6 Вымпел — сбрасываемый с самолёта или аэростата футляр цилиндрической формы с донесением.
— Точно.
— Кем сброшен?
— Немецким истребителем.
Командир отвинтил крышку, засунул в цилиндр два пальца и вытащил бумагу, свёрнутую трубкой. Он прочитал её и нахмурился. На пергаментном листке крупным, очень разборчивым почерком, синими ализариновыми чернилами 1 было написано следующее:
«Господин коммандантий совецки форт и батареи. Вы есть окружении завсех сторон. Вы не имеете больше боевых припаси и продукты. Во избегания напрасни кровопролити предлагаю Вам капитулирование1 2 3. Узловия: весь гарнизон форта зовместно коммандантий и командиры оставляют батареи форта полный сохранность и порядок и без оружия идут на площадь возле кирха — там сдаваться. Ровно 6.00 часов по среднеевропейски время — на вершине кирха должен есть быть иметь выставить бели флаг. За это я обещаю вам подарить жизнь. Противни случай смерть. Здавайтесь.
Командир немецки десант контр-адмирал
фон Эвершарп».
Командир протянул условия капитуляции комиссару. Комиссар прочёл и сказал дежурному:
— Хорошо. Идите.
Дежурный вышел.
— Они хотят видеть флаг на кирхе,— сказал командир задумчиво, когда дежурный вышел.
— Да,— сказал комиссар.
— Они его увидят,— сказал командир, надевая шинель.— Большой флаг на кирхе. Как ты думаешь, комиссар, они заметят? Надо, чтобы они его непременно заметили. Надо, чтобы он был как можно больше. Мы успеем?
— У нас есть время,— сказал комиссар, отыскивая фуражку.— Впереди — ночь. Мы не опоздаем. Мы успеем его сшить. Ребята поработают. Он будет громадный. За это я тебе ручаюсь.
Они обнялись и поцеловались в губы, командир и комиссар. Они поцеловались крепко, по-мужски, чувствуя на губах грубый вкус обветренной горькой кожи. Они поцеловались первый раз в жизни. Они торопились. Они знали, что времени для этого больше никогда не будет.
1 Ализариновые чернила — чернила, содержащие ализарин — красящее
вещество.
3 Капитулировать — сдаваться.
Комиссар вошёл в кубрик и приподнял с тумбочки бюст Ленина. Он вытащил из-под него плюшевую малиновую салфетку. Затем он встал на табурет и снял со стены кумачовую полосу с лозунгом.
Всю ночь гарнизон форта шил флаг, громадный флаг, который едва помещался на полу кубрика. Его шили большими матросскими иголками и суровыми матросскими нитками из кусков самой разнообразной материи, из всего, что нашлось подходящего в матросских сундучках.
Незадолго до рассвета флаг был готов.
Тогда моряки в последний раз побрились, надели чистые рубахи и один за другим с автоматами на шее и карманами, набитыми патронами, стали выходить по трапу наверх.
На рассвете в каюту фон Эвершарпа постучался вахтенный начальник. Фон Эвершарп не спал. Он лежал, одетый, на койке. Он подошёл к туалетному столу, посмотрел на себя в зеркало, вытер мешки под глазами одеколоном. Лишь после этого он разрешил вахтенному начальнику войти. Вахтенный начальник был взволнован. Он с трудом сдерживал дыханье, поднимая для приветствия руку.
— Флаг на кирхе? — отрывисто спросил фон Эвершарп, играя витой,, слоновой кости, рукояткой кинжала.
— Так точно. Они сдаются.
— Хорошо,— сказал фон Эвершарп.— Вы принесли мне превосходную весть. Отлично. Свистать всех наверх.
Через минуту он стоял, расставив ноги, на боевой рубке. Только что рассвело. Это был тёмный, ветреный рассвет поздней осени. В бинокль фон Эвершарп увидел на горизонте маленький гранитный остров. Он лежал среди серого, некрасивого моря. Угловатые волны с диким однообразием повторяли форму прибрежных скал. Море казалось высеченным из гранита.
Над силуэтом рыбачьего посёлка подымался узкий треугольник кирхи с чёрным прямым крестом, врезанным в пасмурное небо. Большой флаг развевался на шпиле. В утренних сумерках он был совсем тёмный, почти чёрный.
— Бедняги,— сказал фон Эвершарп,— им, вероятно, пришлось отдать все свои простыни, чтобы сшить такой большой белый флаг. Ничего не поделаешь. Капитуляция имеет свои неудобства.
Он отдал приказ.
Флотилия десантных шлюпок и торпедных катеров направилась к острову. Остров вырастал, приближался. Теперь уже простым глазом можно было рассмотреть кучку моряков, стоявших на площади возле кирхи.
В этот миг показалось малиновое солнце. Оно повисло между небом и водой, верхним краем уйдя в длинную дымчатую тучу, а нижним касаясь зубчатого моря. Угрюмый свет озарил остров. Флаг на кирхе стал красным, как раскалённое железо.
— Чёрт возьми, это красиво,— сказал фон Эвершарп,— солнце выкрасило белый флаг в красный цвет. Но сейчас мы опять заставим его побледнеть.
Ветер гнал крупную зыбь. Волны били в скалы. Отражая удары, скалы звенели, как бронза. Тонкий звон дрожал в воздухе, насыщенном водяной пылью. Вода булькала, стеклянно журча, шипела. И вдруг, со всего маху ударившись в незримую преграду, с пушечным выстрелом вылетала обратно, взрываясь целым гейзером кипящей розовой пыли.
Десантные шлюпки выбросились на берег. По грудь в пенистой воде, держа над головой автоматы, прыгая по валунам, скользя и падая и снова подымаясь, бежали немцы к форту. Вот они уже на скале. Вот они уже спускаются в открытые люки 1 батарей 1 2.
Фон Эвершарп стоял, вцепившись пальцами в поручни боевой рубки. Он не отрывал глаз от берега. Он был восхищён зрелищем штурма. Его лицо подёргивали судороги.
— Вперёд, мальчики, вперёд!
И вдруг подземный взрыв чудовищной силы потряс остров. Из люков полетели вверх окровавленные клочья одежды и человеческого тела. Скалы наползали одна на другую, раскалывались. Их корёжило, поднимало на поверхность из глубины, из недр, где грудами обожжённого металла лежали механизмы взорванных орудий.
Морщина землетрясения прошла по острову.
— Они взрывают батареи! — крикнул фон Эвершарп.— Они нарушили условия капитуляции.
В эту минуту солнце медленно вошло в тучу. Туча поглотила его. Красный свет, мрачно озарявший остров и море, померк. Всё вокруг стало монотонного, гранитного цвета. Всё — кроме флага на кирхе. Фон Эвершарп подумал, что он сходит с ума. Вопреки всем законам физики, громадный флаг на кирхе продолжал оставаться красным. На сером фоне пейзажа его цвет стал ещё интенсивней. Он резал глаза. Тогда фон Эвершарп понял всё. Флаг никогда не был белым. Он всегда был красным. Он не мог быть иным. Фон Эвершарп забыл, с кем он воюет.
1 Люк — закрывающееся крышкой отверстие, например, в палубе корабля, в танке, в полу сцены и т п
2 Батарея — укрепление, рассчитанное на несколько орудий.
Это не был оптический обман. Не солнце обмануло фон Эвер-шарпа. Он обманул сам себя.
Фон Эвершарп отдал новое приказание.
Эскадрильи1 бомбардировщиков, штурмовиков, истребителей поднялись в воздух. Торпедные катеры, эсминцы и десантные шлюпки со всех сторон ринулись на остров. По мокрым скалам карабкались новые цепи десантников. Парашютисты падали на крыши рыбачьего посёлка, как тюльпаны. Взрывы рвали воздух в клочья.
И посреди этого ада, окопавшись под контрфорсами 1 2 кирхи, тридцать советских моряков выставили свои автоматы и пулемёты на все четыре стороны света: на юг, на восток, на север и на запад. Никто из них в этот страшный, последний час не думал о жизни. Вопрос о жизни был решён: они знали, что умрут. Но, умирая, они хотели уничтожить как можно больше врагов. В этом состояла боевая задача. И они выполнили её до конца.
Но силы были слишком неравны.
Осыпаемые осколками кирпича и штукатурки, выбитыми разрывными пулями из стен кирхи, с лицами, чёрными от копоти, залитыми потом и кровью, затыкая раны ватой, вырванной из подкладки бушлатов, тридцать советских моряков падали один за другим, продолжая стрелять до последнего вздоха.
Над ними развевался громадный красный флаг, сшитый большими матросскими иголками и суровыми матросскими нитками из кусков самой разнообразной красной материи, из всего, что нашлось подходящего в матросских сундучках. Он был сшит из заветных шёлковых платочков, из красных косынок, шерстяных малиновых шарфов, розовых кисетов, из пунцовых одеял, маек. Алый коленкоровый переплёт первого тома «Истории гражданской войны» и два портрета — Ленина и Сталина, вышитых гладью на вишнёвом атласе (подарок куйбышевских девушек), были вшиты в эту огненную мозаику.
На головокружительной высоте, среди движущихся туч, он развевался, струился, горел, как будто незримый великан-знаменосец стремительно нёс его сквозь дым сраженья вперёд, к победе.
1942
Задание
Найдите в рассказе «Флаг» эпизоды, которые особенно ярко подчёркивают бесстрашие советских моряков, их мужество, презрение к смерти, ненависть к врагу, веру в победу Советской Армии.
1 Эскадрилья — подразделение в военно-воздушном флоте.
2 Контрфдрсы — каменные подпорки, поддерживающие стены.
Л. Соболев
ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВА
Мытьё посуды, как известно,— дело грязное и надоедливое. Но в тесном командирском буфете миноносца, о котором идёт речь, для этой цели существовал некий сложный агрегат *, в корне меняющий дело.
Агрегат этот занимал собой весь правый угол буфета, где сверкал медью паровой самовар — маленький, но злой, вечно фыркающий, обжигающий. Цинковый его поддон был загромождён проволочными стеллажами 1 2 для тарелок, гнёздами для стаканов, особой подвесной сеткой для ножей и вилок. Сложная система медных трубок соединялась резиновым шлангом с краном самовара. Струи кипятка сильно и равномерно били на стеллажи, смывая с посуды застывший жир, липкие следы компота и консервированного молока (которое почему-то любил комиссар миноносца). Сам же хозяин буфета, командирский вестовой Андрей Кротких, презрительно предоставив воде грязную работу, уходил в крошечную каюту, гордо именовавшуюся «командирским салоном». И пока, в знак окончания обеда командира и комиссара, он менял там белую скатерть на цветную, автомат исправно делал своё дело. Вернувшись, Кротких намыливал узкую щётку и с тем же презрительным выражениеги лица протирал ею в стеллажах тарелки, потом, смыв шлангом мыльную пену, закрывал воду и пар. В жарком воздухе тесного буфета посуда обсыхала сама собой, и через час сухие диски тарелок сверкали уже в гнёздах, оберегающих их от последствий качки. И только воинственная сталь ножей и вилок требовала полотенца: во избежание ржавчины.
Вся эта сложная автоматика была рождена горечью, жившей в сердце Андрея Кротких, краснофлотца и комсомольца. Грязную посуду он ненавидел как некий символ незадавшейся жизни. В самом деле, его товарищи по призыву готовились стоять у клапанов в машине, стрелять из орудий, вертеть штурвалы. Ему же выпала на долю странная боевая часть: посуда. Причиной тому было то, что Кротких, выросший в далёком колхозе на Алтае, по своим личным соображениям простился с учебниками ещё в четвёртом классе и поэтому при отборе во флотские школы специалистов остался не у дел.
1 Агрегат — соединение нескольких машин, аппаратов в одно целое для совместной работы.
2 Стеллаж — приспособление для хранения чего-нибудь в стоячем положении.
Правда, по боевой тревоге Андрей Кротких был подносчиком снарядов зенитного автомата номер два. Но вся его боевая работа была ничтожна; он вынимал из ящика острожалые снаряды (которые больше походили на патроны гигантской винтовки) и укладывал их на подстеленный возле орудия мат *. В дугу обоймы, торчащую из автомата, их вставлял уже другой краснофлотец— заряжающий Пинохйн, и оставалось только с завистью смотреть на него и запоздало проклинать опрометчивый поступок юности. В первом же бою с пикировщиками Кротких с горечью понял, что на таком боевом посту Героем Советского Союза, пожалуй, не станешь и что комсомольской организации колхоза «Заря Алтая» гордиться им после войны, видимо, не придётся.
Орудие номер два и подсказало ему буфетную автоматику. Перемывая однажды посуду, Кротких неожиданно для себя подумал, что тарелки тоже ведь можно расставить на рёбра; вроде как в обойме. Тогда не придётся по очереди подносить каждую под струю воды, обжигая при этом руки, а наоборот — можно будет обдавать крутым кипятком сразу все. Он перепортил массу проволоки, пока не добился того, что смутно мерещилось ему в мыслях и что, как с огорчением узнал он после, было давным-давно выдумано и применялось в больших столовых и ресторанах. Это сообщил ему военком миноносца, батальонный комиссар Филатов в первый же вечер, когда, заглянув в буфет в поисках чая, он увидел «автоматику», построенную Кротких.
Однако огорчение это неожиданно обернулось удачно: военком разговорился с ним, и Кротких вылил ему всю свою душу, смешав в кучу и посуду, и «Зарю Алтая», и мечты о Герое Советского Союза, и неведомую комиссару Олю Чебыкину, которой никак не напишешь письма о войне, где он моет посуду, тем более, что и слова-то вылазят на бумагу туго и даже самому невозможно потом прочесть свои же каракули...
Военком слушал его чуть улыбаясь, всматриваясь в блестящие, смекалистые глаза и любопытно разглядывая его лицо — широкое и скуластое лицо сибиряка с чистой и ровной кожей. Улыбался он потому, что вспоминал, как когда-то, придя комсомольцем на флот, он также страдал душой, попав вместо грезившегося боевого поста на скучную и грязную очистку трюма восстанавливаемого линкора, как мучился он над первым своим письмом к друзьям и как беспощадно врал в нём, описывая дальние походы, штормы и собственные ленточки, развевающиеся на мостике (не иначе, как рядом с командиром). Молодость,
1 Мат — подстилка.
далёкая и невозвратная, дохнула на него из этих блестящих глаз, и он всей душой понял, что Оле Чебыкиной о посуде и точно не напишешь: она, конечно, была такая же насмешливая, вёрткая и опасная на язык, какой была когда-то Валя с текстильной фабрики родного городка.
И он с таким живым интересом стал расспрашивать Кротких о «Заре Алтая», об Оле, о том, как же так вышло у него со школой, что тому показалось, будто перед ним не пожилой человек, пришедший на корабль из запаса, и не комиссар миноносца, а погодок-комсомолец, которому обязательно нужно выложить всё, что волнует душу. И глаза комиссара, внимательные и дружеские, подгоняли и подгоняли слова, и если бы в салоне не появился политрук Козлов, разговор долго бы не закончился. Военком отставил стакан и стал опять таким, каким его привык видеть Кротких: сдержанным и немного суховатым.
— Кстати пришли, товарищ политрук,— сказал он обычным своим тоном, негромко и раздельно.— Значит, так вы порешили: раз война — люди сами расти будут. Ни учить не надо, ни воспитывать... Война, как говорится, рождает героев. Самосильно. Так, что ли?
— Непонятно, товарищ батальонный комиссар,— ответил Козлов, угадывая неприятность.
— Чего ж тут непонятного? Спасибо, товарищ Кротких, можете быть свободны...
Кротких быстро прибрал стакан и банку с молоком (чтобы комиссару не пришло в голову угощать им Козлова), но, выйдя, задержался с той стороны двери: речь, видимо, шла о нём. Комиссар поинтересовался, известно ли политруку, что у краснофлотца Андрея Кротких слабовато с общим образованием и что ходу ему дальше нет? Он спросил ещё, неужели на миноносце нет комсомольцев-вузовцев, и сам назвал Сухова, студента педагогического института. Козлов ответил, что Сухов — активист и что он так перегружен и боевым листком, и комсомольским бюро, и докладами, что времени у него нет. Комиссар рассердился. Это Кротких понял по внезапно наступившему молчанию: когда комиссар сердился, он обычно замолкал и медленно скручивал папиросу, посматривая на собеседника и тотчас отворачиваясь— как бы выжидая, когда уляжется гнев. Молчание затянулось. Потом зажигалка щёлкнула, и комиссар негромко сказал:
— Это у вас нет времени подумать, товарищ политрук. Почему всё на Сухова навалили? Людей у вас, что ли, нет?.. Не видите вы нх, как и этого паренька не увидали. Наладьте ему занятия да зайдите в буфет: поглядите, что у него в голове...
С этого вечера перед Андреем Кротких раскрылись перспективы *. Война шла своим чередом: были бои, штормы, походы, ночные стрельбы и дневные атаки пикировщиков, зенитный автомат жадно втягивал снаряды в ненасытную свою дугу, Кротких подтаскивал их на мат и мыл посуду,— но всё это приобрело будущее: перед ним стояла весна, когда он пойдёт в Школу оружия. Он наловчился не терять и минуты времени. Регулируя свой буфетный автомат, он держал в другой руке грамматику. Драя медяшку * 2 в салоне, твердил таблицу умножения. Дежуря у снарядов по готовности номер два, решал в блокноте задачи. Блокнот был дан комиссаром. Всё было дано комиссаром — блокнот, учёба и будущее.
И в девятнадцатилетнее сердце Андрея Кротких плотно и верно вошла любовь к этому пожилому спокойному человеку.
Он радовался, когда видел комиссара весёлым, когда тот шутил на палубе или в салоне за обедом. Он мрачнел, видя, что комиссар устал и озабочен. Он ненавидел тех, кто доводил комиссара до молчания и медленной возни с папиросой. Тогда бешенство подымалось в нём горячей волной, и однажды оно вылилось поступком, от которого комиссар замолчал и закрутил папиросу.
Была тревожная походная ночь. Чёрное море сияло под холодной луной, и хотя ветер был слабый и миноносец не качало, на палубе была жестокая стужа. Корабль шёл недалеко от врага, и каждую секунду пустое обширное небо могло обрушить на него бомбы: на лунной дороге миноносец был отчётливо виден. Весь зенитный расчёт проводил ночь у орудий.
Комиссар сошёл с мостика и обходил палубу. Видимо, он и сам промёрз порядочно: подойдя на корму к. автомату номер два, он вдруг раскинул руки и начал делать гимнастику.
— И вам советую,— сказал он краснофлотцам.— Кровь разгоняет. Кротких подошёл к нему и попросился вниз: он согреет чаю и принесёт командиру и комиссару на мостик. Филатов улыбнулся.
— Спасибо, Андрюша,— сказал он, называя его так, как звал в долгих неофициальных разговорах.— Спасибо, дорогой. Не до чая... И потом — всех не согреешь, они тоже промёрзли... Он повернулся к орудию и стал шутить, привычно проверяя взглядом, на месте ли весь расчёт. В велосипедных сёдлах, откинувшись навзничь и всматриваясь в смутное сияние лунного неба, лежали наводчики. Установщики прицелов сидели на корточках
’ Перспективы — виды на будущее.
2 Драя медяшку — здесь: чистя медные части.
спиной к ветру, готовые вскочить и завертеть свои штурвальчики, командир орудия, старшина первой статьи Гущев, стоял в телефонном шлеме, весь опутанный шлангами, как водолаз. Орудие было готово к мгновенной стрельбе.
Но комиссар вдруг перестал шутить и нахмурился.
— А где заряжающий? Товарищ старшина, в чём дело?
Гущин доложил, что Пинохин отпущен им оправиться, и вполголоса приказал Кротких найти Пинохина. Кротких нашёл его там, где подозревал: в кубрике. Пристроившись на рундуке у самого колокола громкого боя, Пинохин спал, очевидно, решив, что в случае тревоги успеет выскочить к орудию.
Кротких смотрел на него, и ярость вскипала в его сердце. Он вспомнил, как грелся физкультурой комиссар, как отказался он от стакана чаю, как стоит он сейчас там, на холоду, молчит и ждёт,— и вдруг, стиснув зубы, размахнулся и ударил Пинохина...
Разбор всего этого происходил в салоне, после выполнения миноносцем задания. Комиссар молчал и крутил папиросу. Крутил из-за него, из-за Кротких, и это было невыносимо. Жизнь казалась конченой: теперь никогда не скажет ему комиссар ласково: «Андрюша», никогда не спросит, сколько будет девятью девять, никогда не улыбнётся и не назовёт «студентом боевого факультета»... Слёзы подступали к глазам и, видимо, комиссар понял, что они готовы брызнуть из-под опущенных век. Он отложил папиросу и заговорил.
Слова его были медленны и казались жестокими. Филатов как-то удивительно всё повернул. Он начал с того, что, будь на его месте другой комиссар, Кротких не так близко к сердцу принял бы поведение Пинохина. Он сказал, что давно видит, как преданно и верно относится к нему Кротких, но что всё это не очень правильно. Оказалось, он заметил однажды ночью, как Кротких вошёл к нему на цыпочках, прикрыл иллюминатор *, поправил одеяло и долго смотрел, улыбаясь, как он спит (тут Кротких покраснел, ибо так было не однажды),— и назвал это мальчишеством, никак не подходящим для краснофлотца. Если бы Кротких ударил Пинохина потому, что тот оставил свой боевой пост, навредил этим всему кораблю и, по существу, изменил родине, то это комиссар мог бы ещё как-то понять. Но ведь Кротких полез в драку совсем по другим причинам, и причины эти высказал сам, крича, что у него, мол, за комиссара сердце горит, такой, мол, человек на палубе мёрзнет, а эта гадюка в тепле припухает...
Иллюминатор — круглое окно в борте судна.
Филатов говорил резко, и Кротких мучился. Комиссар, наверное, заметил это, потому что закурил наконец папиросу, и Кротких, изучивший его привычки, понял, что он больше не сердится.
Но Филатов выдохнул дым и неожиданно закончил:
— Взыскание—само собой. По комсомолу, надо полагать, тоже вздраят... А мне придётся вас перевести.
У Кротких поплыло в глазах.
— Товарищ батальонный комиссар, мне на другом корабле не жить,— сказал он глухо. И голос комиссара вдруг потеплел:
— Да я и не собираюсь вас с миноносца списывать. Где вы такого Сухова найдёте, этак вся учёба у вас пропадёт... Перейдёте вестовым в кают-компанию ’. Автоматику свою в тот буфет заберёте, пригодится... Так, что ли?
И хотя Кротких внутренне считал, что совсем не так, что комиссар не понял его любви и преданности и что вся жизнь теперь потускнела и уходить в кают-компанию просто тяжело,— он всё-таки вытянулся и ответил:
— Точно, товарищ батальонный комиссар!
Это было настоящим горем. Кроме того, Кротких не предполагал, что на свете, кроме любви, существует ещё и ревность. Он впервые познал это горькое и обидное чувство. Другой заботится теперь о комиссаре, другой, а не он, слышит его шутки за обедом, с другими, а не с ним, ведёт комиссар душевный вечерний разговор, прихлёбывая чай с консервированным молоком. И уж, конечно, новый вестовой не догадается припрятывать молоко от гостей; не сумеет накормить комиссара в шторм...
В этом своём горе, ревности и раскаянья Кротких повзрослел. Он стал сдержаннее, серьёзнее и, невольно подражая Филатову, выдерживал паузу, если гнев или обида требовали немедленного поступка. Крутить папиросу ему не приходилось — не везде закуришь. Поэтому он приучил себя в этих случаях шевелить по очереди всеми пальцами (что удобно было делать, даже держа руки по швам).
Филатова он видел теперь много реже, чем раньше: на официальных собраниях, иногда в кают-компании или в кубрике, когда комиссар приходил туда для беседы. На палубе он старался пристать к кучке людей, обступивших комиссара, но Филатов говорил с ним, как со всеми, и в глазах его ни разу не мелькнуло то ласковое тепло и живое любопытство, к которым так привык Кротких и которых ему так теперь недоставало. И посте-
1 Кают-компания — общее помещение на судне, в котором собираются для обеда н отдыха.
пенно Филатов, родной и близкий человек, заменялся в его представлении Филатовым — комиссаром корабля. Но странное дело: именно теперь Филатов окончательно вошёл в его сердце.
Это была не та мальчишеская, смешная и трогательная, но глуповатая любовь, которой он горел прежде. Теперь это была новая, глубокая — военная —любовь.
Чёрное море показало свой грозный нрав миноносец нырял в волне, как подводная лодка, и вся палуба была в ледяной воде и в мокром льду, а в кубриках днём и ночью ждало горячее кофе, глоток вина и сухие валенки, и вахту наверху сменяли через час,— и Кротких понимал, что это подсказано комиссаром. На маленькой базе, куда зашли ремонтироваться после шторма, к трапу подъехала подвода, где лежали восемь барашков, зелень, две гитары, мандарины и капуста. И люди в косматых шапках ломаным русским языком спросили, как передать этот маленький подарок храбрым морякам, о которых рассказывал вчера в колхозе комиссар. В каждом большом и малом событии корабельной жизни, в разговорах с другими, в бою и в шторме, в работе машин и орудий »— везде чувствовал Кротких комиссара, его мысль, его волю, его заботу.
В один из тех смутных дней странной южной зимы, когда солнце греет, а ветер холоден, все на миноносце с утра ходили молчаливыми и хмурыми: дошло известие, что немцы взяли Ростов-на-Дону. Мысли, тяжёлые и тревожные, уходили на Кавказ, к нефти, к прерванной линии железной дороги. Люди не разговаривали друг с другом, дело валилось из рук. Но потом головы стали подыматься, глаза — блестеть надеждой и ненавистью, руки — работать яростно и быстро: теперь все говорили о Москве, о подготавливающемся ударе наших войск, о том, что удар этот вот-вот обрушится на врага,— и Ростов встал на своё место в гигантской и сложной схеме войны. И Кротких с гордостью подумал, что разъяснил это комиссар.
Он стал понимать, почему с таким уважением и любовью говорят о комиссаре остальные краснофлотцы, мало знающие его в частной, каютной жизни. Он стал понимать, почему каждый из них готов рискнуть головой, чтобы спасти в бою комиссара,— не просто Филатова, хорошего, честного и отзывчивого человека, а военного комиссара Филатова, партийную душу и совесть корабля.
По-прежнему стоял Кротких у своего ящика со снарядами, выкладывая их на мат — не дальше. Но мальчишеская зависть к заряжающему (теперь уже не Пинохину, который пошёл под суд, а Трофимову) больше не терзала его, как не мучило и сознание, что подвига тут не совершишь. Новое понятие—ко
рабль — значительно и серьёзно вошло в него. Он полюбил корабль — его силу и его людей, его сталь и его командиров, его ход и его название. И даже посуда, которую он так ненавидел и презирал недавно, теперь совсем перестала беспокоить его воображение.
Это новое ощущение корабля как живого, сильного и ласкового друга настолько захватило его, что однажды вечером он сел писать своё первое письмо Оле Чебыкиной.
Но из письма ничего не получилось. Буквы были теперь чёткими на загляденье, но передать это удивительное ощущение корабля и любви к нему он никак не смог. Он написал целую страницу затёртых, невыразительных слов и в ярости разорвал письмо, даже забыв перед этим пошевелить пальцами. Два дня он ходил мрачный, мучаясь, как бы написать о корабле так, чтобы это запало Оле в самое сердце, но корабль сам отвлёк его мысли.
На корабле готовился десант. На комсомольском собрании все объявили себя добровольцами. Но с миноносца требовалось около пятнадцати человек, умеющих хорошо владеть ручными автоматами, штыком и миномётом. Кротких под эти требования никак не подходил, и командир боевой части на него даже не взглянул. Кротких пошевелил пальцами и — промолчал.
Однако, когда на рассвете миноносец подходил к месту высадки и когда десантники вышли на палубу с оружием и ящик с минами был поставлен на корме, готовый к погрузке на шлюпку, вся душа в нём заныла. Мины лежали в ящике ровным рядом, пузатые, понятные, как снаряды его автомата, поблёскивающие возле,— и, конечно, он лучше всех мог бы вытаскивать их из ящика и подносить к миномёту. Он вздохнул, но тут миноносец резко повернул, заверещал свисток командира автомата номер два: налетели самолёты, и пришлось отбиваться.
Автомат залаял отрывисто и чётко, но что-то простучало по палубе, как горох. Трофимов упал, выронив снаряд, и автомат захлебнулся: пикировщик дал очередь из пулемёта. Кротких подскочил к орудию и, быстро нагибаясь к снарядам, им же самим приготовленным на мате, накормил голодную обойму. Автомат вновь заработал. И всё внимание ушло на то, чтобы успевать брать из ящика новые снаряды и вставлять их в обойму, и совершенно некогда было подумать, что вот наконец он, Кротких, сам ведёт бой. Рядом с бортом встал огромный столб воды и дыма, что-то провизжало мимо орудия. Вслед за бомбой в ту же вздыбленную воду с воем и рёвом врезался самолёт. Кротких заметил лишь хвост с чёрным крестом и понял, что они
всё-таки сбили немца, нахально пикнувшего на миноносец, у которого замолчал автомат. Но и этому он не успел ни обрадоваться, ни удивиться, потому что сзади него закричали:
— Мины!..
Он обернулся. Ящик с минами горел, сильно дымя. Мины в нём вот-вот должны были начать рваться. Он увидел, как в дыму мелькнула чья-то фигура, как чьи-то руки попытались приподнять ящик и как потом краснофлотец (кто — он так и не
разобрал) отскочил. Гущев отчаянно махнул рукой, сорвал с себя телефонный шлем и крикнул:
— Все с кормы!
Каждую секунду могли рвануть два десятка мин, из которых и одной хватило бы на весь орудийный расчёт. Кротких вдруг подумал, что вслед за минами начнут рваться в пожаре и его снаряды, а за ними — погреба и весь корабль, и шагнул было к ящику. Но тут за кормовой рубкой грохнуло четвёртое орудие, и ему показалось, что уже грянула взрывом пылающая в ящике смерть. Это было так страшно, что он ринулся с кормы вслед за остальными. Шаг в сторону ящика оставил его позади всех, и отчаяние охватило его: если он споткнётся, ему никто не поможет. Подлое паническое малодушие подогнуло его колени.
Он сделал усилие, чтобы шагнуть, и вдруг впереди, у носового мостика, увидел комиссара.
Филатов, расталкивая встречных, бежал на корму, и Кротких понял — зачем. Догадка эта поразила его. В два прыжка Кротких очутился у ящика и, обжигая ладони, ухватился за дно. Ящик был слишком тяжёл для одного человека. Второй — бежал на помощь. Но этот второй человек был комиссар корабля, и подпускать его к ящику было нельзя.
Он присел на корточки и схватил раскалённый стабилизатор крайней мины. Ладонь зашипела, острая боль на миг захолонула сердце, но мина вылетела за борт. Он тотчас схватил вторую.
Может быть, он что-то кричал. Так потом рассказывали ему товарищи: говорили, что он прыгал на корточках у ящика, танцуя какой-то страшный танец боли и ругаясь во весь голос бессмысленно и жутко. Но мины летели за борт одна за другой, быстро освобождая горящий ящик. Выпрямляясь с очередной миной в руках, он увидел комиссара: тот был уже у кормового мостика, рядом со смертью. Тогда Кротких, надсаживаясь, поднял на поручни опустошённый наполовину ящик. Пламя лизнуло его лицо. Бушлат 1 загорелся. Он отвернул лицо и сильным толчком сбросил за борт ящик. Потом ударил по бушлату ладонями, уже не чувствующими огня.
Тут кто-то крепко и сильно охватил его плечи. Он повернул голову. Это подбежал комиссар.
— Ничего, товарищ комиссар, уже тухнет,— сказал он, думая, что комиссар тушит на нём бушлат.
Но взглянув в глаза комиссара, он понял: это было объятье.
1942
Задание
Объясните, ства».
почему автор назвал рассказ «Воспитание чув-
М. В. Исаковский
РАЗГОВОР НА КРЫЛЬЦЕ
День погожий. Тихо. Сухо. Предвечерний час.
На крыльце сидит старуха И ведёт рассказ:
— Я любое знала дело, На любое шла.
И пахать, и жать умела, И косить могла.
'Бушлат—матросская суконная куртка особого покроя
Молотила, лён трепала До вечерних звёзд.
Одного холста наткала, Может, на сто вёрст.
А уж сколько спряла пряжи За свои года!..
А никто спасибо даже Не сказал тогда.
Да и было ль от кого там Ожидать его?
Каждый знал свою заботу — Больше ничего.
И какого ж я спасиба Ждать-просить могла?.. Впрочем, я и не просила, Я и не ждала.
Мне о том лишь для примера Вспомнилось сейчас, Потому — иная мера
В жизни есть у нас.
Кто б ты ни был: ткёшь иль пашешь,
Роешь ли руду,—
Все мы, все в державе нашей Нынче на виду.
Нынче всякий труд почётен, Где какой ни есть.
Человеку по работе Воздаётся честь.
Пригляделась я, решила —• И в колхоз пошла, Брала лён, телят растила, Птицу развела.
За телят, за эту птицу
Из родимых мест
Повезли меня в столицу На колхозный съезд.
Там, в Москве,
в Кремлёвском зале, Как в каком-то сне, Самый важный орден дали За работу мне.
Самый главный орден дали За большой успех.
И своё спасибо Сталин Мне сказал при всех.
Вот же как оно случилось! Говорила я.
И, как орден тот, светилась Вся душа моя.
Я на том большом совете Поняла тогда. Что не может быть на свете Счастья без труда.
Только труд—всему основа, Честный труд людской...
Вот моё какое слово, Вот мой сказ какой!
Ну, да я — старуха всё же,— Очень уж стара.
А вот вам-то, молодёжи, Это знать пора.
Вы живёте по науке, Вы идёте в рост.
Вам теперь и книги в руки, С вас — особый спрос.
Вам, наследникам, по праву — Думать и решать.
За советскую державу Вам ответ держать.
За её красу и силу, За её дела
И за свет неугасимый, Что она зажгла.
Вам руками молодыми, Сердцем и умом Укреплять её твердыню
И стоять на том:
Чтобы те, что в битвах пали
За её права,
И за гробом даже знали, Что она жива;
Что без горя, честь по чести, Люди там живут,
Вопросы и задание
Что хранит её от бедствий Ваш сыновний труд.
Где бы вам по белу свету Ни пришлось бродить,— Вам нельзя, вам права нету Это позабыть.
Вас она зовёт на подвиг, Подвиг трудовой...
Вот какой вам сказ сегодня, Вот наказ какой!
1947
1.	Как изменилась жизнь трудовой крестьянки после Октябрьской социалистической революции? Как оценивался её труд в старое время и расценивается сейчас?
2.	Что должна сознавать наша молодёжь, принимая завет старшего поколения?
3.	Объясните смысл таких устойчивых выражений, как «вам теперь и книги в руки», «с вас — особый спрос», «честь по чести».
А. С. Макаренко
ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА
(Главы из повести)
В этой книге рассказывается о том, как в сентябре 1920 г. на Украине была организована колония для беспризорников-правонарушителей, как постепенно, преодолевая разные трудности, налаживалась жизнь в колонии, изменялись к лучшему характеры колонистов, вырастали из них честные, трудолюбивые, дисциплинированные юноши и девушки. Многие из них с течением времени поступали на рабфаки, а затем и в высшие учебные заведения.
Книга основана на достоверных фактах: её автор , был организатором этой колонии и в течение восьми лет (с осени 1920 года до осени 1928 года) заведующим колонией.
Приведённые в хрестоматии отрывки из «Педагогической поэмы» рисуют две типичные картинки уже из организованной жизни колонистов: первый показывает их труд, второй — дух, царивший в колонии им. Горького.
В конце июля заработал четвёртый сводный отряд в составе пятидесяти человек под командой Буруна. Бурун был признанный командир четвёртого сводного, и никто из колонистов не претендовал на эту трудную, но почётную роль.
Четвёртый сводный отряд работает «от зари до зари». Хлопцы чаше говорили, что он работает «без сигнала», потому что для четвёртого сводного ни сигнал на работу, ни сигнал с работы не давался. Четвёртый сводный Буруна сейчас работает у молотилки.
В четыре часа утра, после побудки и завтрака, четвёртый сводный выстраивается вдоль цветника против главного входа в белый дом. На правом фланге шеренги колонистов выстраиваются все воспитатели. Они, собственно говоря, не обязаны участвовать в работе четвёртого сводного, кроме двух, назначенных в порядке рабочего дежурства, но давно уже считается хорошим тоном в колонии поработать в четвёртом сводном, и поэтому ни один уважающий себя человек не прозевает приказа об организации четвёртого сводного...
Выбежали и застрекотали восемь барабанщиков, пристраиваясь справа. Играя мальчишескими пружинными талиями, вышли и приготовились четыре трубача. Подтянулись, посуровели колонисты.
— Под знамя — смирно!
Подбросили в шеренге лёгкие голые руки — салют. Дежурная по колонии Настя Ночевная, в лучшем своём платье, с красной повязкой на руке, под барабанный грохот и серебряный привет трубачей провела на правый фланг шёлковое горьковское знамя, охраняемое двумя настороженно холодными штыками.
— Справа по четыре, шагом марш!
Четвёртый сводный вышел на работу.
Бурун бегом нагоняет отряд, подскакивает, выравнивая ногу, и ведёт отряд туда, где давно красуется высокий стройный стог пшеницы, сложенный Силантием ’, и несколько стогов поменьше и не таких стройных — ржи, овса, ячменя.
У нанятого в соседнем селе локомобиля1 2 ожидают прихода четвёртого сводного измазанные серьёзные машинисты. Молотилка же наша собственная, только весной купленная в рассрочку, новенькая, как вся наша жизнь.
1 Силантий — рабочий колонии.
2 Локомобиль — двигатель
Бурун быстро расставляет свои бригады, у него с вечера всё рассчитано, недаром он старый комсвод-четыре. Над стогом овса, назначенного к обмолоту последним, развевается наше знамя.
К обеду уже заканчивают пшеницу. На верхней площадке молотилки самое людное и весёлое место. Здесь блестят глазами девчата, покрытые золотисто-серой пшеничной пылью, из ребят только Лапоть. Он неутомимо не разгибает ни спины, ни языка. На главном, ответственном пункте лысина Силантия и пропитанный той же пылью его незадавшийся ус...
Хорошо Лаптю, который в крайней усталости находит выходы.
— Галатенко! — кричит он на весь ток.— Галатенко!
Галатенко несёт на голове на рижнатом копье двухпудовый набор соломы и из-под него откликается, шатаясь:
— А чего тебе приспичило?
— Иди сюда на минуточку, нужно...
Галатенко относится к Лаптю с религиозной преданностью. Он любит его и за остроумие, и за бодрость, и за любовь, потому что один Лапоть ценит Галатенко и уверяет всех, что Галатенко никогда не был лентяем.
Галатенко сваливает солому к локомобилю и спешит к молотилке. Опираясь на рижен 1 и в душе довольный, что может минутку отдохнуть среди всеобщего шума, он начинает с Лаптем беседу:
— А чего ты меня звал?
— Слушай, друг,— наклоняется сверху Лапоть, и все окружающие начинают прислушиваться к беседе, уверенные, что она добром не кончится.
— Ну, слухаю...
— Пойди в нашу спальню...
- Ну?
— Там у меня под подушкой...
— Що?
— Под подушкой, говорю...
— Так що?
— Там у меня найдёшь под подушкой...
— Та понял, под подушкой...
— Там лежат запасные руки.
— Ну, так шо с ними робыть? — спрашивает Галатенко.
— Принеси их скорее сюда, бо эти уже никуда не годятся,— показывает Лапоть свои руки под общий хохот.
— Ага! — говорит Галатенко.
1 Рйжен — деревянные вилы для соломы.
Он понимает, что смеются все над словами Лаптя, а может быть, и над ним. Он изо всех сил старался не сказать ничего глупого и смешного, и как будто ничего такого и не сказал, а говорил только Лапоть. Но все смеются ещё сильнее, молотилка уже стучит впустую, и уже начинает «париться» Бурун:
— Что тут случилось? Ну, чего стали? Это ты всё, Галатенко?
— Та я ничего...
Все замирают, потому что Лапоть самым напряжённо-серьёзным голосом, с замечательной игрой усталости, озабоченности и товарищеского доверия к Буруну говорит ему:
— Понимаешь, эти руки уже не варят. Так разреши Галатенко пойти принести запасные руки.
Бурун моментально включается в мотив и говорит Галатенко немного укорительно:
—- Ну, конечно, принеси, что тебе — трудно? Какой ты ленивый человек, Галатенко!
Галатенко поворачивается к спальням. Силантий пристально смотрит на его спину:
— Смотри ж ты, какая, брат, история...
Галатенко останавливается и что-то соображает. Карабанов кричит ему с высоты соломенного намёта:
— Ну, чего ж ты стал? Иди уже!
Но Галатенко растягивает рот до ушей. Он понял, в чём дело. Не спеша он возвращается к рижну и улыбается. На соломе хлопцы его спрашивают:
— Куда это ты ходил?
— Та Лапоть придумал, понимаешь,— принеси ему запасные руки.
— Ну, и что же?
— Та нэма у него никаких запасных рук, брэше всё.
Бурун командует:
— Отставить запасные руки! Продолжать!
— Отставить, так отставить,— говорит Лапоть,— будем и этими как-нибудь.
В девять часов Шере 1 останавливает машину и подходит к Буруну:
— Уже валятся хлопцы. А ещё на полчаса.
—- Ничего,— говорит Бурун,— Кончим.
Лапоть орёт сверху:
— Товарищи горьковцы! Осталось ещё на полчаса. Так я боюсь, что за полчаса мы здорово заморимся. Я не согласен.
— А чего ж ты хочешь? — насторожился Бурун.
1 Шере— агроном колонии.
— Я протестую! За полчаса ноги вытянем. Правда ж, Га-латенко?
— Та, конечно ж, правда. Полчаса — это много.
Лапоть подымает кулак.
— Нельзя полчаса. Надо всё это кончить, всю эту кучку, за четверть часа. Никаких полчаса!
— Правильно! — орёт и Галатенко.— Это он правильно говорит.
Под новый взрыв хохота Шере включает машину. Ешё через двадцать минут — всё кончено. И сразу на всех нападает желание повалиться на солому и заснуть. Но Бурун командует:
— Стройся!
К переднему ряду подбегают трубачи и барабанщики, давно уже ожидающие своего часа. Четвёртый сводный эскортирует 1 знамя на его место в белом доме. Я задерживаюсь на току, и от белого дома до меня долетают звуки знамённого салюта. В темноте на меня наступает какая-то фигура с длинной палкой в руке.
— Кто это?
— А это я, Антон Семёнович. Вот пришёл к вам насчёт молотилки, это, значит, с Воловьего хутора, и я ж буду Воловик по хвамилии...
— Добре. Пойдём в хату.
Мы тоже направляемся к белому дому. Воловик, старый видно, шамкает в темноте.
— Хорошо это у вас, как у людей раньше было...
— Чего это?
— Да вот, видите, с крестным ходом молотите, по-настоящему.
— Да где же крестный ход! Это знамя. И попа у нас нету.
Воловик немного забегает вперёд и жестикулирует палкой в воздухе.
— Да не в том справа, что попа нету. А в том, что вроде как люди празднуют, выходит так, будто праздник. Видишь, хлеб собрать человеку — торжество из торжеств, а у нас люди забыли про это.
У белого дома шумно. Как ни устали колонисты, всё же полезли в речку, а после купанья — и усталости как будто нет. За столами в саду радостно и разговорчиво, и Марии Кондратьевне* 2 хочется плакать от разных причин: от усталости, от любви к ко
 Эскортирует — сопровождает.
2 Мария Кондратьевна Бокова — работник губернского отдела народного образования.
лонистам, оттого, что восстановлен и в её жизни правильный человеческий закон, попробовала и она прелести трудового свободного коллектива.
— Лёгкая была у вас работа? — спрашивает её Бурун.
— Не знаю,— говорит Мария Кондратьевна.— Наверное, трудная, только не в том дело. Такая работа всё равно — счастье.
Задание
Напишите сочинение на одну из следующих тем:
а)	Права ли Мария Кондратьевна, сказавшая: «Такая работа всё равно—счастье»?
б)	«Наша работа на пришкольном участке».
НЕ ПИЩАТЬ!
Колонисты любили готовиться к праздникам и больше всего любили праздник Первого мая, потому что это весенний праздник. Но в этом году Первомай подходил в плохом настроении. Накануне с самого утра перепадал дождик. На полчаса затихнет и снова моросит, как осенью, мелкий, глуповатый, назойливый. К вечеру зато заблестели на небе звёзды, и только на западе мрачнел тёмно-синий кровоподтёк, бросая на колонию недружелюбную, грязноватую тень. Колонисты бегали по колонии, чтобы покончить до собрания с разными делами: костюмы, парикмахер, баня, бельё. На просыхающем крылечке белого дома барабанщики чистили мелом медь своих инструментов. Это были герои завтрашнего дня.
Барабанщики наши были особенные. Это вовсе не были жалкие неучи, производящие беспорядочную толпу звуков. Горьковские барабанщики недаром ходили полгода на выучку к полковым мастерам.
Марши наших барабанщиков отличались красотой, выразительностью. Их было несколько: походный, зоревой, знамённый, парадный, боевой.
Вечером на собрании колонистов мы проверили свою готовность к празднику, и только одна деталь оказалась до конца не выясненной: будет ли завтра дождь. Шутя предлагали отдать в приказе: предлагается дежурству обеспечить хорошую погоду. Я утверждал, что дождь будет обязательно, такого же мнения были и Калина Иванович *, и Силантий, и другие товарищи, по
Калйиа Ивйнович — завхоз колонии.
нимающие в дождях. Но колонисты протестовали против наших страхов и кричали:
— А если дождь, так что?
— Измокнете.
— А мы разве сахарные?
Я принуждён был решить вопрос голосованием: идти ли в город, если с утра будет дождь? Против поднялось три руки, и в том числе моя. Собрание победоносно смеялось, и кто-то орал:
— Наша берёт!
После этого я сказал:
— Ну, смотрите, постановили — пойдём, пусть и камни с неба падают.
— Пускай падают! — кричал Лапоть.
— Только, смотрите, не пищать! А то сейчас храбрые, а завтра хвостики подожмёте и будете попискивать: ой, мокро, ой, холодно...
— А мы когда пищали?
— Значит, договорились — не пишать?
— Есть не пищать!
Утро нас встретило сплошным серым небом и тихоньким коварным дождиком, который иногда усиливался и поливал землю, как из лейки, потом снова начинал бесшумно брызгать. Никакой надежды на солнце не было.
В белом доме меня встретили уже готовые к походу колонисты и внимательно присматривались к выражению моего лица, но я нарочно надел каменную маску ’, и скоро начало раздаваться в разных углах ироническое воспоминание:
•— Не пищать!
Видимо, на разведку прислали ко мне знаменщика, который спросил:
— И знамя брать?
— А как же без знамени?
— А вот... дождик...
— Да разве это дождик? Наденьте чехол до города.
— Есть надеть чехол,— сказал знаменщик кротко.
В семь часов проиграли общий сбор. Колонна вышла в город точно по приказу. До городского центра было километров десять, и с каждым километром дождь усиливался. На городском плацу1 2 мы никого не застали,— ясно было, что демонстрация отме-
1 Надел каменную маску — сделал своё лицо непроницаемым, ничем не выдавал своих мыслей и настроений.
2 Плац — место для парадов, площадь.
йена. В обратный путь тронулись уже под проливным дождём, но для нас было теперь всё равно: ни у кого не осталось сухой нитки, а из моих сапог вода выливалась, как из переполненного ведра. Я остановил колонну и сказал ребятам:
— Барабаны намокли, давайте песню. Обращаю ваше внимание, некоторые ряды плохо равняются, идут не в ногу, кроме того, голову нужно держать выше.
Колонисты захохотали. По их лицам стекали целые реки воды.
— Шагом марш!
Карабанов начал песню:
Гей, чумаче, чумаче!
Життя твое собаче...
Но слова песни показались всем настолько подходящими к случаю, что и песню встретили хохотом. При втором запеве песню подхватили и понесли по безлюдным улицам, затопленным дождевыми потоками.
За вокзалом я разрешил идти вольно. Меня окружили и гордо напоминали:
— А всё ж таки никто не запищал.
•— Постойте, вон за тем поворотом камни будут падать, тогда что скажете?
— Камни — это, конечно, хуже,— сказал Лапоть,— но бывает ещё и хуже камней, например пулемёт.
Перед входом в колонию снова построились, выровнялись и снова запели песню, хотя она уже с большим трудом могла осилить нараставший шум ливня и неожиданно приятные, как салют нашему возвращению, первые в этом году раскаты грома. В колонию вошли с гордо поднятой головой, на очень быстром марше. Как всегда, отдали салют знамени, и только после этого все приготовились разбежаться по спальням. Я крикнул:
— Да здравствует Первое мая! Ура!
Ребята подбросили вверх мокрые фуражки, заорали и, уже не ожидая команды, бросились ко мне. Они подбросили меня вверх, и из моих сапог вылились на меня новые струи воды.
Через час в клубе был прибит ещё один лозунг. На огромном длинном полотнище было написано только два слова:
Не пищать!
1935
Задание
Припомните подобный или схожий с этим случай из своей жизни и подготовьтесь устно рассказать о нём в классе.
ПОБЕДА
7И. Пришвин
Рожь хорошо выколосилась, и отдельные колоски зацветают. Великаны-колосья маячат на высоких соломинах, и маленькие жмурятся в тени. Равных по точности не увидишь в поле ни одного колоска, ни одной соломины. Но всё поле ровное, и у высоких нет упрёка малым, и у малых нет зависти к высоким.
Каждый колос, каждая соломина, такие все неровные, показывают нам свою великую всеобщую борьбу за жизнь, за своё лучшее, но всё ровное поле высокой зацветающей ржи свидетельствует нам о победе.
Смотрю на рожь и вижу поле новых людей, и нет у меня в душе особенной жалости к слабым и нет зависти к высоким. Мне только очень хочется самому подняться повыше и стать свидетелем победы нашего дела на всём человеческом поле.
Н. Тихонов
ФЛАГ
На столах простых и длинных Флаги разные цветут, Чтобы сразу было видно. Что за люди сели тут.
Вот он — флаг советский красный,—
Всем понятен этот флаг, И вокруг как будто ясно, Кто сидит,— а вот не так!
Посмотри — ив самом деле, Сколько дружбы на земле: Тут присел индус из Дели, Старый докер 1 из Кале.
Китаянки сели тоже, Где подруг советских ряд,— Помешать никто не может, И, как сёстры, говорят.
Говорили, как умели, Речь сердечная проста.
Негры тоже с края сели На свободные места.
К неграм бросился, взревевши, Занеся незримый хлыст, От досады пожелтевший Вашингтонский журналист.
«Что, вам в этом зале тесно? Здесь сидеть нельзя никак, Вам, конечно, неизвестно, Под какой вы сели флаг?»
Длинный негр вздохнул всей грудью,
Улыбнулся заодно:
«Этот флаг, скрывать не будем, Он известен нам давно.
Нет подобного на свете, Мы хотим сердца погреть, Мы хотим под флагом этим Хоть немного посидеть!»
1951
1 Докер — рабочий порта.
С. Я. Маршак
НА СТРАЖЕ МИРА
(Отрывок из поэмы)
В Москве на мирном торжестве Как будто море пенится. Проходят с песней по Москве Дружины юных ленинцев.	Киргиз, литовец и казах, Карел с азербайджанцем... И лес знамён у них в руках Слепит глаза багрянцем.
Вот русских школьников отряд С гостями-белорусами. Знамёна золотом горят Над головами русыми.	Проходят дети Октября; Их детство светом залито. В леса, на взморье, в лагеря Они умчатся на лето.
Идут украинцы в ряду С грузинами, армянами; Играет ветер на ходу Их галстуками рдяными.	Ребятам всей земли -— салют! Пусть будет мир на свете. Пускай счастливыми растут Отцам на смену дети.
Проходят у Кремлёвских стен Узбек, латыш с эстонцем. Вот молдаванин и туркмен, Таджик, любимый солнцем.	За мир бороться все должны. Долой зачинщиков воины! 1950
Конец зимы. С картины К,. Юона
Перед дождём. С картины Ф. Васильева
В школьном саду. Фотоэтюд В. Мальмберг
щ
Вратарь. С картины С. Григорьева
В родной школе. С картины В. Рутштейна
В ремесленном училище. Новая тема. С картины Г Сателя
Свежий номер стенгазеты. С картины А. Левитина и Ю. Тулина
Наши кролики. Фотоэтюд В. Маль.чберг
За мир. С картины Ф. Решетникова
РАБОТА ПО КАРТИНАМ
1.	Юон К. Ф. «Конец зимы»
1.	Опишите, что изображено на этой картине:
а)	на переднем плане,
б)	на заднем плане картины.
2.	Какие признаки указывают на конец зимы?
3.	Какие мысли и чувства пробуждает у вас эта картина?
2.	Ф. Васильев «Перед дождём»
Напишите рассказ на тему «Летом» и включите в него описание природы, изображённой на этой картине.
3.	Фотоэтюд В. А. Мальмберг «В школьном саду»
1. Расскажите, что изображено на этой картинке.
2. Напишите о своей работе на пришкольном участке.
4.	С. Григорьев «Вратарь»
Напишите рассказ по этой картине.
1)	Где происходит действие и в какое время года?
2)	Какой момент изображён на картине?
3)	Кого мы видим на переднем плане?
4)	Что выражает поза вратаря?
5)	Где расположились зрители?
6)	По выражению их лиц определите, как они относятся к игре.
7)	На чьей стороне будет победа?
5.	В. А. Рутштейн «В родной школе»
Напишите рассказ по этой картине.
6.	Сатель Г. Э. «В ремесленном училище. Новая тема»
1.	Где и когда происходит то, что изображено на этой картине?
2.	По выражению лиц и позам мальчиков определите отношение каждого из них к новому заданию.
3.	Напишите заметку в стенгазету о своей работе в мастерских.
7.	А. Левитин и Ю. Тулин «Свежий номер стенгазеты»
1.	Обсудите, что изображено на картине:
а)	Где происходит действие?
б)	Кто является действующими липами?
в)	О ком написано в стенгазете?
г)	Как относятся товарищи к герою заметки?
д)	Как он ведёт себя, что чувствует?
2.	Как вы думаете, подействует ли на него заметка в стенгазете?
8.	Фотоэтюд В. А. Мальмберг «Наши кролики»
Напишите рассказ или по этой картинке или из вашей жизни на эту же тему.
9.	Ф. Решетников «За мир»
Составьте устный рассказ по картине, отвечая на вопросы:
1.	В какой стране происходят события, изображённые художником?
2.	Назовите мальчиков, опишите их наружность и расскажите, чем занят каждый из них.
3.	Что изображено в глубине картины?
4.	Какие детали картины говорят о недавней войне?
5.	Что за люди стоят у подъезда? Как они относятся к демонстрантам?
6.	Какие мысли, чувства и цели объединяют мальчиков и демонстрантов?
СОДЕРЖАНИЕ
1
Былины
Илья Муромец и Соловей-разбойник .	...	5
Художественные особенности былин	. .	.............11
Вольга и Микула ...	........... ............. .	14
Садко .	.	.	.	....................... 21
Русские народные песни .	....	.	.26
Весна, весна красная .	...	.................27
Из-за леса, леса тёмного....................................  —
Ах, кабы на цветы не морозы................... .	....	28
Поэтические особенности русских песен	.	29
Не кукушечка во сыром бору куковала ........................ 30
Не шуми, мати зелёная дубравушка............................. —
Что такое устная народная поэзия и как она зародилась ....	31
И. 3. Суриков
Я ли в поле да не травушка была.................... .......	36
II
А. С. Пушкин
Песнь о вещем Олеге.......................................   40
Баллада .............................................. .	47
Стихотворная речь............... .	.	...............—
Строфа .	..............................................48
Н. В. Гоголь
Тарас Бульба .............................................. .48
Сравнительная	характеристика	.......	  101
Характеристика.......................................  .	106
Повесть..................................................107
Любовь к книге (Из	воспоминаний	о Гоголе).................. 108
Как Гоголь читал свои произведения..................... ...	109
А. Н. Майков
Емшан........................................................НО
Человек и художник (По В. Вересаеву)........................113
А. С. Пушкин
Полтавский бой..................................... .	.115
Стихосложение........................................ ..118
Медный всадннк (Вступление к	поэме)	119
Метафора .............................................. 12)
Талант и труд (Из воспоминаний об И. А. Крылове) .	.	122
И. А. Крылов
Волк и Ягнёнок........................ .	. 123
Осёл и Соловей	.	.	.	... 126
Обоз.................................................. ....	128
Басня .	129
Кот и Повар .	. .	131
Лжец ....	.	.	...	133
Любопытный ........................ .	134
Демьян Бедный
Кларнет и Рожок .	......... .	.	. 135
С. В. Михалков
Слон-живописец .	.	......... . 136
А. С. Пушкин
Дубровский (В сокращении) . .	.	.138
Тема н идея ....	.	.	. 203
Н, А Некрасов
Забытая деревня............................... ...	. 203
В полном разгаре страда деревенская	......... 204
Стихосложение................................... .	. 206
Поэт и народ (Из воспоминаний сестры И. А. Некрасова)......207
Несжатая полоса....................... ............... . . . 208
Калистрат . .	............. .	.	.	209
Ирония ....	.	—
И. 3. Суриков
Доля бедняка	210
Н. А. Некрасов
Школьник . .	. .
Плач детей . .	.	.	.211
А. С. Макаренко
Что такое энтузиазм (Из повести «Флаги на башнях») .	212
И. С. Тургенев
Бежин луг ....	................... ..... 221
Поездка на «Бежин луг» (Из книги С. И. Липеровской «На родине И. С. Тургенева») .	................ . .	. .	.	240
А. И. Пантелеев
На ялике ...	242
А. П. Чехов
Хамелеон ............................... .	.	256
Развитие действия в рассказе .	......... 260
Налим .................................................... 261
Детвора....................................................265
Задушевный русский человек (Из воспоминаний о Чехове Т. Л. Щеп-киной-Куперник)............................................270
А. И. Куприн
Тапёр . .	.	. . .	.271
А. М. Горький
Страсть к чтению (Из повести «В людях») ..	. . 282
В. П. Катаев
Алексей Максимович (Из романа «Хуторок в степи») ....	. 288
А. М. Горький
Симплонский туннель (Из сказок об Италии)...............296
Ленин и Горький (Из книги «Горький в воспоминаниях современников») 300
III
А. С. Пушкин
Кавказ ...	........................ . 303
Описание	.	.	.	.	.	. 304
М. Ю. Лермонтов
Парус ............ .	.	...	. 307
И. М. Языков
Пловец	.	. .	. —
М. Ю. Лермонтов
Три пальмы ............ .	. . 308
Сосна ...............................................309
Поэт, художник, музыкант (Из статьи И. Андроникова «М. Ю. Лермонтов») ...................	. . 310
Н. В. Гоголь
Днепр . .	.	.	...	. —
Инверсия	...	.... 312
А. С. Пушкин
Украинская ночь (Из поэмы «Полтава»)	. —
Н. В. Гоголь
Украинская ночь (Из повести «Майская ночь») .	—
Л. И. Толстой
Гроза (Из повести «Отрочество»)........................ .	313
Лев Толстой и дети (Из воспоминаний И. А. Сергеенко) . .	. 318
В. П. Катаев
Гроза в степи (Из романа «Хуторок в степи»)	... 322
А. А. Фет Я пришёл к тебе с приветом ...... . . .	. 325
С. Т. Аксаков
Лебедь............ ...	. . —
М. М. Пришвин
Дятел .	.	326
А. А. Жаров
Утро .	. —
С. А. Есенин
С добрым утром!.........................................327
С. Я. Маршак
Будущий лес ......	327
М. Д. Шолохов
«Осень» (Из романа «Тихий Дон»)	328
М. М. Пришвин
Силач ....	. .	—
Недосмотренные грибы .
Напутствие пионерам .	.	329
IV
В. И. Лебедев-Кумач
Песня о Родине ....	.	330
В. В. Маяковский
Хорошо! (Отрывки из 17-й и 19-й глав) . .	331
Кем быть?..........................................   .	. 334
Поэт коммунизма (Из воспоминаний сестры поэта Л. В. Маяковской) 337
И. С. Тихонов
Сами................. .	.	.	....	339
М. В. Исаковский
Дума о Ленине .	. .	344
Русской женщине......................................... 346
Вишня ....	347
Выйди в поле...	—
Демьян Бедный
Снежинки	. 348
Б. Н. Полевой
Повесть о настоящем человеке (В сокращении) . .	349
А. И. Безыменский
Баллада об ордене .	.	389
В. П. Катаев
Флаг ....	391
Л. С. Соболев
Воспитание чувства . .	. .	. 397
М. В. Исаковский
Разговор на крыльце ...	406
Д. С. Макаренко
Педагогическая поэма (Главы из повести) .	. 408
Четвёртый сводный ...	. 409
Не пищать!	...	413
М. М. Пришвин
Победа . .	...	416
Н. С. Тихонов
Флаг ................................   ...	.	. —
С. Я. Маршак
На страже мира.............................. ....	.	.	417
Работа по картинам..........................................427
Исполнилось 40 лет педагогической деятельности учительницы 167-й московской средней школы, члена-корреспондента Академии педагогических наук РСФСР Прасковьи Андреевны Шевченко.
«Огонёк» №52, 1951 г.
Прасковья Андреевна Шевченко, Сергей Михайлович Флоринский РОДНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Хрестоматия для 6 класса
Редактор Т. А. Бурмистрова Оформление худож. Ю. М. Сигова Художественный редактор М. Л. Фрам Технический редактор Н. П. Цирульницкий Корректоры Т. М. Графовская н С, М. Березина
* * *
Сдано в набор 14/Х 1959 г. Подписано к печати 3/11 1960 г. А01741. 60X92716- 27 печ. л. Уч.-изд. л. 24,38. Тираж 2 575 тыс. (1—1575000) экз.
Заказ № 491. Цена без переплёта 3 р. 15 к., переплёт 75 коп.
Учпедгиз. Москва, 3-Й проезд Марьиной рощи, 41.
Полиграфкомбинат им. Я- Коласа. Минск, Красная, 23.
БЕСПЛАТНЫЕ УЧЕБНИКИ! ВРЕМЕН СССР
БОЛЬШАЯ БИБЛИОТЕКА НА САЙТЕ «СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ»
sovietime.ru
СКАЧАТЬ