Российская академия наук
Институт философии
Институт научной информации по общественным наукам
Эволюционная
эпистемология
Антология
Центр
гуманитарных
инициатив
Москва - Санкт-Петербург
2012

Главный редактор и автор проекта «Humanitas» С.Я. Левит
Заместитель главного редактора И.А. Осиновская
Редакционная коллегия серии:
Л.В. Скворцов (председатель), П.П. Гайденко, И.Л. Галинская,
В.Д. Губин, Б.Л. Губман, ПИ. Зверева, А.Н. Кожановский,
И.В. Кондаков, Л.А. Микешина, Ю.С. Пивоваров, И.И. Ремезова,
А.К. Сорокин, П.В. Соснов
Научный редактор и составитель E.H. Князева
Редактор E.H. Балашова
Серийное оформление П.П. Ефремов
Рецензенты:
Доктор философских наук, профессор В.И. Моисеев,
Доктор философских наук, профессор А.Л. Никифоров
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Российского фонда фундаментальных
исследований (РФФИ) по проекту № 11-06-07057д
Издание РФФИ не подлежит продаже
Эволюционная эпистемология. Антология / Научный
редактор, сост. Е. Н. Князева. М.: Центр гуманитарных
инициатив, 2012. — 704 с, ил. («Humanitas»)
ISBN 978-5-98712-017-0
В антологию включены работы основателей эволюционной
эпистемологии - К. Лоренца, К. Поппера, Д. Кэмпбелла, статьи Р. Ридля, Г. Фолль-
мера, Э. Эзера, Ф. Вукетича как основных представителей эволюционной
эпистемологии и последователей К. Лоренца. Книга содержит разделы,
представляющие важные для эволюционной эпистемологии смежные
направления — теорию геннокультурной коэволюции (Ч. Ламсден, А. Гу-
шурст и др.) и нейробиологию (Дж. Эдельман, Г. Рот). В разделе
«Эволюционная эпистемология в России» публикуются работы И.П. Меркулова,
A.B. Кезина, E.H. Князевой, И.А. Бесковой, И.А. Герасимовой.
Книга адресована специалистам в области эпистемологии и
философии науки.
© Левит С. Я., Осиновская И. Α., составление
серии,2012
© Князева E.H., составление тома, 2012
© Центр гуманитарных инициатив, 2012

E.H. Князева
Эволюционная эпистемология
в ретроспективе и перспективе.
Вступительная статья

Эволюционная эпистемология:
определение и статус направления исследований
В середине XX в. в эпистемологии наметился
натуралистический поворот, который ознаменовался развитием
эволюционной эпистемологии. Конрад Лоренц выразил суть
этого поворота так: «Наука о человеческом духе, прежде
всего теория познания, начинает превращаться в
биологическую науку». Разумеется, это преувеличение, заострение
реального положения дел: философия не превращается в науку, а наука — в
философию. Речь идет о влиянии биологической теории эволюции
на философию, о том, что эпистемология пускает корни в
биологические науки и иные когнитивные науки и черпает из них соки,
и о том, на этой основе открываются новые возможности, новые
перспективы для объяснения когнитивных явлений. Каков
предмет эволюционной эпистемологии? Эволюционная эпистемология
исследует когнитивный аппарат человека и его эволюционное
происхождение. Познавательные (когнитивные) способности человека
рассматриваются в ней как результат эволюции, и из этого
положения выводятся теоретико-познавательные следствия.
Это направление представлено именами Конрада Лоренца
(1903—1989), известного австрийского биолога и философа,
лауреата Нобелевской премии (1973), и его учеников — Руперта Ридля,
Эрхарта Эзера, Франца Вукетича, Адольфа Хешля и Вернера Кал-
лебо в Австрии, Герхарда Фолльмера и Герхарда Рота в Германии,
Генри Плоткина в Великобритании, Дональда Кэмпбелла и Майкла
Брейди в США. Особое место в эволюционной эпистемологии
занимает Карл Поппер, внесший огромный вклад в философию
науки, создатель критического реализма, который вслед за К. Лоренцем
и Д. Кэмпбеллом написал ставшие классическими тексты по
эволюционной эпистемологии и ее второй программе (см. об этом ниже).

8
Вступительная статья
В 1970-х гг. возник Альтенбергский кружок, в котором
эволюционная эпистемология делала первые шаги в своем развитии.
Альтенберг — это небольшое поселение под Веной, где находится
родовое имение семьи Конрада Лоренца и где по сей день
расположен Институт по изучению эволюции и познания (Konrad Lorenz
Institute for Evolution and Cognition), руководимый ныне биологом
Гердом Мюллером. С начала 1990-х гг. до 2004 г. этот Институт
издавал международный журнал «Evolution and Cognition», главным
редактором которого долгое время был ближайший ученик
Конрада Лоренца Руперт Ридль (1925—2005), зоолог и эпистемолог.
По мысли ее создателей, эволюционная эпистемология
призвана конституироваться как некая всеобъемлющая эволюционная
теория познания и знания, т. е. теория, которая объясняет
когнитивные феномены как результат эволюционного процесса и
описывает саму эволюцию как когнитивный процесс. Эволюция
человека и его познавательных (когнитивных) способностей, эволюция
знания и культуры мыслятся как прямые продолжения эволюции
неживой и живой природы, и динамика этих процессов, как
предполагается, обнаруживает общие закономерности.
Основной эпистемологический труд Конрада Лоренца
называется «Jenseits des Spigels» («По ту сторону зеркала. Поиски
естественной истории человеческого знания», немецкое издание
1973 г., английское издание «Behind the Mirror» 1977 г., русское
издание 1998 г.). Познавательный аппарат человека с древних времен
мыслился (по крайней мере, сторонниками корреспондентной
теории истины) как некое зеркало, отражающее мир.
Исследование когнитивного аппарата человека, его эволюционного
происхождения и различий в способах восприятия мира представителями
различных исторических эпох и различных этнических популяций
сегодня — это, по мысли Лоренца, попытка заглянуть за зеркало
и увидеть его обратную, скрытую сторону, понять механизмы его
функционирования. Это попытка лучше понять самих себя,
заглянуть в самих себя.
Таким образом, эволюционная эпистемология — это не
система знания, не сформировавшаяся наука, а, скорее, направление
исследований, исследовательская программа. Ее основа и рамки ее
исследований ныне существенно расширяются.

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
9
Эволюционное мышление
Эволюционное мышление и идеи эволюции проникают в самые
разные системы знания и области исследований. Эволюционная
эпистемология приобретает ныне более широкий научный базис,
чем просто модели и представления биологической теории
эволюции. С одной стороны, она идет в русле целого спектра
эволюционных направлений, таких как эволюционная этика и социобиология
(Э. Уилсон), теория геннокультурной коэволюции (Ч. Ламсден и
Э. Уилсон), теория эволюции и самоорганизации рыночных
экономических структур (Ф. А. Хайек), изучение становления и
развития структур мышления и восприятия ребенка в генетической
психологии (Ж. Пиаже). С другой стороны, эволюционное мышление
развивается параллельно с системным мышлением, а
эволюционная эпистемология развивается в едином русле с общей теорией
систем (Л. фон Берталанфи), кибернетикой (Н. Винер) и идеями
эволюционного синтеза (Э. Ласло), концепцией глобального
эволюционизма (H. Н. Моисеев), теорией информации (К.
Шеннон), теорией самоорганизации сложных систем — синергетикой
(Г. Хакен, С. П. Курдюмов), теорией диссипативных структур
(И. Пригожий), теорией автопоэзиса (У. Матурана и Ф. Варела),
теорией самоорганизованной критичности (П. Бак, С. Кауффман).
Эволюционная эпистемология основывается ныне на более
глубоком и универсальном знании, чем идеи и механизмы
биологической эволюции. Биологическая эволюция — это фрагмент
единого глобального процесса эволюции, охватывающего и
космическую эволюцию, и эволюцию преджизни и возникновение
первых форм жизни, и эволюцию жизни вплоть до становления и
развития человека, и развитие культуры, на которую влияет
биологическая эволюция и которая подстегивает, хотя и медленную, но
дальнейшую биологическую эволюцию человека, что
показывается в теории геннокультурной коэволюции.
Универсум есть самоорганизующаяся система, которая
развивается в соответствии с определенными начальными условиями и
по определенным закономерностям. Мозг человека как часть тела
есть самореферентная, самоотносительная система, которая
повторяет развитие универсума и жизни как в материальном плане, так
и в функциональном плане, в плане производимых им продуктов

10
Вступительная статья
восприятия, мышления и духа. Когнитивные способности
человека определяются не только работой его мозга, но и
функционированием всего его тела, что изучается в рамках нового телесно-
ориентированного подхода в эпистемологии (embodied mind).
Эволюционное мышление является нелинейным, сложным,
холистическим, интегративным. Внутри эволюционизма и
системности вырабатывается общий язык, используются общие понятия
и модели самопорождения, целенаправленности, гомеостаза
(поддержания равновесия), отрицательной и положительной обратной
связи, спонтанного порядка, эмерджентных качеств, «порядка
через флуктуации», «единства через разнообразие».
Эволюционная эпистемология в ее отношении
к традиционной теории познания.
Междисциплинарный базис эволюционной эпистемологии
Принято считать, что термины «эпистемология», «гносеология» и
«теория познания» являются синонимами и что во всех трех
случаях речь идет о философском учении о познании, в рамках которого
изучаются проблемы природы, предпосылок и развития познания,
а также условия истинности знания. Мне представляется, что лишь
термины «гносеология» и «теория познания» можно рассматривать
как совпадающие по своему смысловому значению. Но если речь
идет об эпистемологии, тем более в ее современном понимании, то
она отличается от традиционной, классической теории познания.
Эпистемология соотносится с теорией познания так же, как и
философия науки соотносится с философией как метафизикой в
аристотелевском смысле этого слова1. И суть дела здесь не в том,
что эпистемология является философией научного познания (или
1 Такое терминологическое разграничение выглядит обоснованным с
этимологической точки зрения. «Эпистема» (επιστήμη) означала в древнегреческом
языке «умение», «искусство», «опытность», «знание», «научное знание»,
которое отличалось от «технэ» (τέχνη) как искусства, ремесла, умения,
«эмпирии» (εμπειρία) как голой практики, знания, основанного на опыте, и «док-
сы» (δόξα) как мнения. «Гносеология» происходит из древнегреческого слова
γνοσις, которое означает «познавание», «познание», «знание»,
«расследование», т. е. «эпистема» в большей мере, чем «гносис», связана со знанием,
полученным из опыта, укоренена в опыте.

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
11
знания), ибо она изучает наряду с развитием научного знания и
иные формы знания — знание донаучное (мифы, магия), знание
вненаучное (паранаука), народную науку и т. п. Суть дела в том, что
современная эпистемология и в первую очередь такая ее часть, как
эволюционная эпистемология, в отличие от традиционной теории
познания, непосредственно опирается на результаты конкретных
наук, изучающих сознание человека (human mind), его
нейрофизиологическую основу — мозг {human brain) — и телесность человека
во всех их проявлениях.
Эволюционная эпистемология имеет широкое дисциплинарное
основание. Во-первых, это научно-ориентированная
эпистемология. Во-вторых, это междисциплинарное рассмотрение
познавательной активности и ее результатов.
Эволюционная эпистемология — это исследовательская
программа в эпистемологии, имеющая существенное эмпирическое
основание. Ставя своей целью дать эволюционное объяснение
когнитивным явлениям и процессам, эволюционная
эпистемология опирается на новейшие исследовательские результаты и
открытия в следующих дисциплинарных областях: в эволюционной
биологии и генетике, в нейрофизиологии, в психологии, в первую
очередь в когнитивной психологии и генетической психологии
(психологии развития Ж. Пиаже), в психоанализе и психотерапии,
в антропологии и сравнительной антропологии, в этологии и со-
циобиологии, в лингвистике и нейролингвистике, в информатике
(известной на Западе как computer science) и робототехнике.
Эволюционная эпистемология является составной частью
(философской частью) широкого и ныне интенсивно развивающегося
междисциплинарного научного направления — когнитивной
науки (cognitive science).
Часто говорят о современной эпистемологии как
неклассической. Эволюционная эпистемология — составная часть
современной неклассической эпистемологии.
Две программы эволюционной эпистемологии
Эволюционная эпистемология не является монолитным течением.
Вплоть до настоящего времени в ней существуют две различные
программы, или два уровня, исследований.

12
Вступительная статья
Первая программа — это попытка рассмотреть когнитивные
механизмы животных и человека, распространяя биологическую
теорию эволюции на те структуры живых систем, которые являются
биологическими субстратами познания (мозг, нервная система,
органы чувств). Это уровень естественной истории или биологии
познания (знания) (Lorenz 1977; Riedl 1984; Vollmer 1986; Campbell 1974).
На этом уровне эволюционная эпистемология строится по
образцу биологической теории, базируясь на результатах
исследований в области этологии, физиологии чувств, нейробиологии, теории
эволюции биологических видов и т. д. Большинство эволюционных
эпистемологов рассматривают как раз органическую эволюцию
когнитивных процессов, начиная с процессов приобретения и
переработки информации и процессов простейшего обучения на уровне
одноклеточных организмов и кончая рациоморфным1 познанием
животных и рациональным познанием человека. На этом уровне
большое внимание уделяется тому факту, что организмы и
окружающая среда взаимосвязаны, что организм не просто адаптируется
к окружающей среде, но ведет себя активно: он активно осваивает
среду, которая придает форму его активности и строит его самого,
осваивающего среду (циклическая взаимная детерминация).
Вторая программа — это попытка объяснить человеческую
культуру, включая идеи и научные теории, в терминах эволюции,
т. е. применяя эволюционные модели из биологической теории.
На втором уровне эволюционная эпистемология становится
некой метатеорией, объясняющей развитие идей, научных теорий
и т. п. посредством эволюционных моделей (Popper 1972; Toulmin
1972; Oeser 1987, 1988). Ученые, работающие на этом уровне,
пытаются разработать некую эволюционную теорию культурной
эволюции со специальным рассмотрением эволюции научного знания.
Эта группа авторов может быть охарактеризована как
биологически ориентированные философы науки. Они ставят и обсуждают
вопросы такого рода: в какой степени биологическая эволюция
накладывает ограничения на процесс приобретения
интеллектуальной информации? В какой степени изучение органической
эволюции может помочь нам понять процессы переработки куль-
1 Т. с. функционирующим согласно «логике жизни» при отсутствии разума,
мышления, свойственного лишь человеку.

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
13
турной информации. На этом втором уровне эволюционные
эпистемологи концентрируют свое внимание на том факте, что люди,
производя изменения в культуре, действуют телеологически,
целенаправленно, что активный компонент в эволюции познания
(знания) играет основную роль.
Предмет эволюционной эпистемологии с учетом двух ее
программ, или уровней, можно представить следующим образом
(Wuketits 1990. Р. 6):
I
II
Предмет исследования
Когнитивные
способности организмов и их
биологические субстраты
(мозг, нервная система,
органы чувств)
Рациональное знание
человека (идеи, научные
теории)
Уровень организации
Все уровни живой
организации
(включая человека)
Умственный
(ментальный) уровень
человека
Ожидаемые результаты
Биологическая теория
эволюции когнитивных
способностей
животных (включая человека)
Метатеория эволюции
человеческого
(рационального) знания
Эволюция науки и культуры и эволюция биологических
видов. Насколько глубока аналогия?
Эволюционная эпистемология сопоставляет, проводит сравнение
эволюции науки и культуры с эволюцией биологических видов.
Насколько правомерно такое сопоставление и что лежит в его основе:
аналогия, изоморфизм или общность закономерность? В основе
простого сравнения лежит проведение параллели. Аналогия может
быть уже достаточно глубокой. Установление изоморфизма
предполагает выявление общности форм эволюции (Riedl 1985), как я бы
сказала, общности закономерностей эволюции и самоорганизации,
общность паттернов эволюции и самоорганизации, которые
изучаются теорией самоорганизации сложных систем — синергетикой.
Фолльмер показывает, что эволюционная эпистемология
выходит за пределы эволюционно-биологической теории, биологии
познания. «Можно ли сравнивать эволюцию науки с биологической
эволюцией? Существуют ли, например, "мутации" и "отбор" при

14
Вступительная статья
разработке научных гипотез и теорий? Каким образом ложные
гипотезы заменяются другими гипотезами? Эти вопросы пока
остаются открытыми», — пишет Фолльмер (Vollmer 1986. S. 187).
Д. Кэмпбелл предлагает модель «слепые вариации —
селективное удержание», которая была развита им по аналогии с
дарвиновской моделью эволюции. В основе последней лежит некий
случайностный механизм роста разнообразия на уровне особей
в популяции, а на базисе этой «работы случайностей» действует
механизм естественного отбора, обеспечивающий прогресс в
эволюции живых организмов. Этот механизм работает, по мнению
Кэмпбелла, и в мире живой природы, и в мире человеческой
культуры, и в мире социальных организаций.
Р. Ридль в своей книге «Расщепление картины мира.
Биологические основы объяснения и понимания» (1985) говорит, что
существует изоморфизм между возникновением (Entstehen) и пониманием
(Verstehen) процесса возникновения вещи и аппарата ее познания.
Через эволюционную эпистемологию, как и через синергетику,
преодолевается раскол мира на природный и духовный, а также
прокладываются мосты между естественными и гуманитарными сферами
знания (Natur- und Geisteswissenschaften). По словам Ридля, может
быть положен конец распаду культуры, науки, мышления на
восточные и западные, расщеплению картины мира на
материалистическую и идеалистическую, на рационализм и эмпиризм,
противопоставлению тела и души, каузальности и финальности. С одной
стороны, и в естественных науках, а не только в истории, появляется
нарративность, описательность, рассказ как методы исследования
(например, вследствие детерминированного хаоса, странных
аттракторов). А с другой — и в гуманитарных науках, в культуре, в
социуме обнаруживаются процессы самоорганизации, паттерны которых
универсальны, определяются природой сложного вообще.
Биологическая теория эволюции: основные положения,
существенные для эволюционной эпистемологии
Эволюционные взгляды развивались и до Дарвина
натуралистами и философами. Наиболее известный из них — Жан де Ламарк.
В своем труде «Философия зоологии» (1809) он обосновывает, что

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
15
все виды изменяются и что существует неизбежный прогресс при
переходе от низших форм к более высоко организованным. Далее
эти взгляды с более глубоким видением механизмов
биологической эволюции развивает Чарлз Дарвин в своем знаменитом
сочинении «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859).
Ламарковская идея о наследовании благоприобретенных качеств
оставалась у Дарвина, т. е. сам Дарвин, как ни парадоксально, не
был дарвинистом, а оставался по сути ламаркианцем, что
отмечает, в частности, Р. Ридль.
Всякая теория эволюции живых существ сталкивается, по
крайней мере, с тремя проблемами:
1. Факт эволюции, трансформация видов с их возрастом и с
течением истории.
2. Путь эволюции, т. е. процесс трансформации одного вида в
другой (эволюционная история) и эволюционные,
генеалогические отношения с другими организмами. Эта проблема
включает также вопрос о том, существуют ли особые законы
эволюционного процесса.
3. Механизмы эволюции, т. е. силы, ведущие к трансформации
видов. В этом отношении Дарвиновская теория
естественного отбора остается наиболее влиятельной среди других теорий.
До сих пор она служит в качестве некой матрицы для
дискуссий, касающихся причин эволюции. Так называемая
синтетическая теория эволюции, в которой теория Дарвина
интегрирована с генетикой, основана на дарвиновских взглядах.
Основные компоненты теории естественного отбора Дарвина
таковы. Наблюдения показывают, что существует разнообразие
видов и уникальность отдельной особи (отдельного индивида).
Наблюдения показывают также, что существует тенденция живых
организмов к их геометрической репродукции, т. е. к производству
большего количества отпрысков, чем в действительности выживают.
Отсюда делаются следующие заключения. Существует борьба за
существование, в результате которой имеет место выживание наиболее
приспособленных, другие организмы элиминируются естественным
отбором. Естественный отбор обусловливает трансформацию видов.
Он является движущей силой, мотором органической эволюции.
В дарвиновской теории отсутствует популяционно-генетиче-
ское основание, которое служит пониманию эволюционной дина-

16
Вступительная статья
мики. Американский биолог Эрнст Майр (1904—2005), которого
называют Дарвином XX века, был главным защитником
синтетической теории эволюции. Он рассматривал организацию
индивидуальных живых существ (особей) в популяции и изучал основные
закономерности эволюции на уровне популяций. Популяции или
виды как целое сами являются своего рода «индивидуумами»,
отдельными целостностями, претерпевающими эволюцию. Эрнст
Майр и другие защитники синтетической эволюции
рассматривают мутации, генетическую рекомбинацию и отбор как
существенные факторы эволюционного изменения.
Предшественники эволюционной эпистемологии
Сам термин «эволюционная эпистемология» (evolutionary
epistemology) был введен в оборот Дональдом Кэмпбеллом, хотя сам
он отрицает это и оставляет приоритет за К. Поппером. Размышляя
над биологией и психологией знания, примерно в 1959 г. он начал
развивать эволюционный взгляд на процессы познания человека.
Через 13 лет после этого Поппер (Popper 1972) использовал термин
«эволюционная эпистемология» со ссылкой на Кэмпбелла. Ее
рамки сейчас расширяются. Основой эволюционной эпистемологии
становится общая философия эволюции (Oeser 1987).
В качестве предшественников эволюционной эпистемологии
обычно рассматриваются Г. Спенсер, Ч. Дарвин и его
последователи, Э. Мах.
Г. Спенсер (1820—1903) развил одну из первых версий
глобального эволюционизма. В своем главном опусе «Синтетическая
философия» он построил универсальную картину мира на научной
основе. Спенсер защищал идею прогресса в эволюции и
установил связи между органической эволюцией и развитием общества
и культуры. Независимо и задолго до Дарвина он открыл принцип
отбора и ввел в научный оборот фразу «выживание наиболее
приспособленных» («survival of the fittest»).
Спенсер верил в универсальную эволюцию и распространил
свою гипотезу прогрессивного развития на сферу ментальных и
социальных структур. Его гипотеза развития выражала идею, что
природа прогрессирует от простоты и гомогенности к сложности и
гетерогенности. Он обосновывал, что развитие науки можно объ-

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
17
яснить тем же принципом: наука развивается из простых и
конкретных к все более сложным и абстрактным структурам. В своей
работе «Принципы психологии» он заложил фундаментальный
эволюционный взгляд на психические явления.
Чарлз Дарвин (1809—1882) развил не только теорию
эволюции биологических видов, но и эволюционную психологию. Для
эволюционной эпистемологии наиболее существенно его
произведение «Expression of Emotions in Man and Animals», 1872 (О
выражении эмоций у человека и животных), которое он опубликовал
за 10 лет до смерти. В отличие от Г. Спенсера, который также
выдвигал эволюционные идеи по отношению к человеку,
человеческому обществу и культуре, Дарвин развивал свои представления
в эволюционной психологии не умозрительно, а проводил
эмпирические исследования, т. е. его эволюционная психология в
значительной мере базировалась на эмпирических данных. Он изучал
поведение животных и человека, и поэтому он может
рассматриваться как предшественник современной этологии. Дарвин
понимал, что поведение животных и человека может быть надлежащим
образом понято только в рамках концепции эволюции. Многое в
нашем поведении базируется на архаических принципах, которые
воцарились миллионы лет назад, и чтобы понять их
происхождение, нужно изучить исторический ход эволюции живых существ.
Ученые до сих пор обычно игнорировали важные прозрения
Дарвина. Только в последнее время наметился синтез эволюционного
мышления и психологии.
В своей эволюционной психологии Дарвин показал, что
человеческий ум и его когнитивные способности, а также человеческая
культура развились в ходе естественного отбора. Он объяснил, что
такие ментальные и психологические способности, как память,
восприятие и язык, можно рассматривать как формы адаптации,
как функциональные результаты естественного отбора и
внутривидового соревнования особей.
Для эволюционной эпистемологии ключевую роль играют
следующие идеи Дарвина. Введение идеи изменчивости, вариаций как
основы естественного отбора есть, по сути, введение в процесс
эволюции элемента случайности, через которую не только в эволюции
жизни, но и процессе универсальной эволюции творится новое,
возникают природные новшества, социальные и культурные ин-

18
Вступительная статья
новации. Отбор как фактор эволюции, который работает на поле
вариаций, на поле создающего и поддерживаемого разнообразия, в
котором, как говорил Дарвин, важны и самые мельчайшие вариации
и самые ничтожные модификации (Дарвин 2001. С. 80, 81). Отбор —
это, по сути, фактор нелинейности, который неравноверно
усиливает все сильное и ослабляет все слабое и тем самым дает возможность
кумуляции энергии в диссипативной среде, образованию сложных
упорядоченных структур из неорганизованного, хаотического
состояния. Наконец, это понятие адаптации как эволюционного ответа на
изменяющиеся условия окружающей среды, как механизма
выживания. Понятие «адаптации» подвергается сегодня модификации в
плане понимания активности живого существа и человека. Сегодня
говорят об энактивности (enaction), активном вдействовании живого
организма в среду, в результате чего он изменяет среду и изменяется
сам. Живой организм — это иерархически организованная
открытая система, демонстрирующая специфические качества, такие как
саморегуляция, самоподдержание (Л. фон Берталанфи) и саморе-
ферентность, самоотнесенность (У. Матурана и Ф. Варела). Живой
организм не просто переплавляется окружающей средой, но он есть
активная система, которая стремится попасть, как метафорически
выразился К. Поппер, в «лучший мир» — лучшие условия жизни.
Организм — отнюдь не марионетка, которая управляется нитками,
тянущимися из среды.
Эрнст Мах (1838—1916) в своей работе «Познание и заблуждение»
строит биологию познания. Он вводит такие важные представления,
как ценность знаний для выживания, принцип экономии
мышления и картина мира как инструмент приспособления. Мах пытался
установить физиологический базис для психических явлений.
Объективная реальность, лежащая за пределами наших восприятий, есть
догматическая иллюзия. Мах утверждал, что существует не только
биологическое определение функций науки, но и биологический
критерий объективности. Биологические потребности действуют как
движущая сила развития науки, а механизм развития науки является
квази-биологическим. Это — борьба за существование (der Kampf
ums Dasein). В научных дискуссиях используется много
конкурирующих идей, из которых только немногие выживают.
К. Поппер, которого можно уже отнести к основателям
эволюционной эпистемологии, в отличие от Маха настаивал на

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
19
автономии науки. Решающим для науки являются не
биологические потребности, а теоретические интересы. Последние
диктуются не необходимостью выживания, а устанавливаются
свободным решением. Он сформулировал принцип фальсификации в
эволюционно-теоретических терминах. Эволюционная
эпистемология становится метатеорией науки, т. е. с помощью
эволюционной эпистемологии можно, по мысли Поппера, объяснить развитие
и рост научного знания. Рост научных знаний должен быть
объяснен посредством аналогии с органической эволюцией, в частности
посредством принципа эволюции через естественный отбор. Рост
научного знания происходит методом проб и ошибок, проходит
циклы предположений и опровержений, происходит естественный
отбор гипотез и переход от одних гипотез к другим, от одной
проблемной ситуации к другой. Этот процесс похож на процесс
эволюции живых существ посредством естественного отбора.
Уиллард ван О. Куайн (1908—1997) в своей работе
«Онтологическая относительность и другие эссе» (1971) совершил
натуралистический поворот в эпистемологии. Эволюционная эпистемология
является современной версией натурализованной эпистемологии.
Эволюция как когнитивный процесс
Одно из основных положений эволюционной эпистемологии
состоит в том, что эволюция есть когнитивный процесс, процесс
приобретения, обработки и накопления биологически ценной
информации, информации, ценной для выживания (Campbell
1974; Lorenz 1977; Oeser 1987; Plotkin 1982; Riedl 1984; Vollmer 1985;
Wuketits 1984). Конрад Лоренц в своей книге «Оборотная сторона
зеркала» писал, что жизнь и эволюция рассматриваются как
процессы добывания знаний (процесс приобретения и переработки
информации) (Lorenz 1973). Герард Радницки в 1987 г. отмечал, что
жизнь есть решение проблем, все практические проблемы
содержат познавательные проблемы или ведут к ним, все решение
проблем происходит по одному и тому же фундаментальному образцу:
вариации и отбор.
Согласно этому взгляду, организмы являются системами,
перерабатывающими информацию. Организмы накапливают инфор-

20
Вступительная статья
мацию об окружающем мире: они видят, слышат, что-то
обнюхивают и поэтому становятся информированы о своем окружении.
Это справедливо и для растений, которые способны реагировать
на многие изменения в физической и химической природе
окружающей их среды. Приобретение информации животным — это
процесс, весьма напоминающий тот, который мы называем
познанием, приобретением и накоплением знаний в широком смысле
этого слова.
Аппарат восприятия всякого живого организма является
результатом длительного процесса эволюции живой природы, в ходе
эволюции возникают все более сложные органы чувств,
аппараты головного мозга, нервные системы. Сама эволюция может быть
описана как результат многочисленных попыток опытного
познания природы (путем проб и ошибок), опыта, который
накапливался от поколения к поколению.
Существуют три уровня переработки информации:
1) Генетический уровень. Генетическая информация может
быть передана от одного поколения к другому только через
наследственность.
2) Предсознательный когнитивный уровень у животных. Это
системы переработки информации, подобные нервным
системам. Когнитивный аппарат животных называют рацио-
морфным1.
3) Уровень рационального знания, уровень осознанных
действий.
Иерархия способов переработки информации есть иерархия
когнитивных процессов в мире живых существ. По Лоренцу, сама
жизнь есть познание («Leben ist Lernen» или «Life is cognition»).
Жизнь есть процесс увеличения информации об окружающем
мире, что ведет к увеличению адаптационных возможностей
организма, степени его приспособленности к миру и выживаемости в
нем.
1 Он лишен рациональности, свойственной человеку, но функционирует как
квази-рациональный, подчиняясь логике жизни. Термин «рациоморфный»
был введен в 1950-х гг. психологом Эгоном Брунсвиком.

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
21
Приспособительный характер когнитивных структур.
Познание, приспособленность, выживание
В ходе биологической эволюции имеет место феномен адаптации.
Структуры живых организмов, оказывается, соответствуют
структурам окружающей их среды, подогнаны к ней. В ходе естественного
отбора выживают наиболее приспособленные организмы, лучшим
образом подогнанные к окружающему их миру. Адаптация — это
ответ эволюции на специфические условия окружающей среды,
различные виды организмов отвечают на похожие факторы
давления со стороны окружающей среды похожими адаптационными
реакциями. В теории эволюции, которая дополняется ныне и
некоторыми идеями из общей теории систем (Ридль, Вагнер, Вукетич),
утверждается, что живые системы являются активными системами
в поиске «лучшего мира», лучших условий жизни.
Порядок природы не является, как утверждается философами-
идеалистами, продуктом человеческого мышления и воображения.
С точки зрения эволюционной эпистемологии само человеческое
познание является результатом порядка в природе. Когнитивные
структуры подогнаны к внешнему миру, выработаны в результате
адаптации к нему. Наши формы восприятия, по словам Руперта
Ридля, есть простые приспособления к структуре мира.
Реальный мир и человеческое познание взаимно согласуются.
Как достигается такое согласование? Эволюционная
эпистемология дает на него, как показывает Г. Фолльмер, свой эволюционный
ответ. Наш когнитивный аппарат является результатом
биологической эволюции. Субъективные структуры познания подходят к
миру, поскольку они сформировались в ходе эволюции путем
приспособления к этому реальному миру. Они совпадают (частично)
со структурами реального мира, потому что только такое
совпадение сделало возможным выживание.
Например, наше ухо пригодно прежде всего для слушания в
воздухе и поэтому уже не похоже на ухо рыбы, которое
приспособлено к воде. Оно позволяет выравнивать давление и
покрывает широкую область частоты и интенсивности. Его нижний порог
чувствительности по отношению к интенсивности звука
определяется безинформационным шумом броуновского молекулярного
движения и потока крови.

22
Вступительная статья
Приспособительный характер познавательных структур
означает, что существует:
а) (частичная) адекватность или корректность когнитивных
структур как продуктов эволюции;
б) ценность познания для выживания. Аппарат познания
является адекватным для выживания;
в) увеличение информации об окружающем мире увеличивает
адаптивные возможности организма, повышает его
приспособительный эффект.
Эволюционная эпистемология выдвигает свой аргумент в
защиту классической корреспондентной теории истины, идущей от
Платона и Аристотеля. Согласно этой теории, истина есть
соответствие знания действительности. А почему знание
соответствует действительности? Эволюционная эпистемология говорит, что
только накопление опыта, соответствующего действительности,
только возникновение внутренних репрезентаций, адекватно
схватывающих структуры внешнего мира, сделало возможным
выживание живого существа и его вклад в общее течение эволюции.
Ф. Вукетич утверждает, что «все живые системы являются
реалистами». Они «верят», также как и мы, люди, что существует некий род
реальности — реальность внешнего мира. Эта «вера» имеет ценность
для выживания. Если живое существо не ориентировано на внешний
мир и не осуществляет подгонку к нему, то оно просто не выживет.
Мы, люди, также оснащены — по эволюционным основаниям —
«реалистичным восприятием», «реалистичным вычислением» внешнего
мира (Wuketits 1990. Р. 77). Лишь сила воображения,
мировоззренческих убеждений, религиозная вера может отрывать нас от реальности.
Таким образом, эволюционная эпистемология выступает за
реализм, но не наивный реализм, а гипотетический реализм.
Генетически запрограммированные когнитивные структуры
Сторонники эволюционной эпистемологии критикуют
бихевиористский портрет организма как черного ящика и эмпирическую
концепцию ума как tabula rasa. Бихевиористская психологическая
доктрина, как известно, исходит из того, что поведение животного
или человека формируется внешними влияниями на организм, что
организм сам по себе является чистым состоянием. Не согласны

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
23
они и с культурными детерминистами, которые утверждают, что
человек абсолютно открыт к восприятию всего, что угодно.
К. Поппер, также как и К. Лоренц, отвергает концепцию tabula
rasa. Поппер утверждает: «Теория tabula rasa абсурдна: на каждом
этапе эволюции жизни и развития организма мы должны
предполагать существование некоторого знания в форме диспозиций и
ожиданий. Соответственно, рост всего знания состоит в
модификации предыдущего знания — или его изменения или его
широкомасштабного отвержения. Знание никогда не начинается с ничего,
но всегда с некоторого основания знания» (Popper 1972). Всякий
живой организм несет в себе опыт, накопленный в прошлом его
филогенетическими предшественниками. Иными словами, всякий
организм оснащен внутренними диспозициями, которые в
известной мере могут быть модифицированы в ходе индивидуального
обучения, но они не могут быть полностью стерты.
Согласно эволюционной эпистемологии, существуют
врожденные когнитивные структуры, врожденные механизмы обучения,
предрасположенности вести себя определенным образом,
генетически запрограммированные диспозиции, предсуждения, ожидания.
Ученые, разработавшие теорию генно-культурной коэволюции,
Ч. Ламсден и Э. Уилсон показывают, что существует врожденное
предпочтение одних культурогенов (единиц культуры) другим.
Они показывают, что врожденными у людей являются не только
способности сосания, схватывания и хождения, мимика улыбки
или ярости, но и видение движения, восприятие цвета и
ощущение времени.
Они приводят такие примеры.
1) Маленькому ребенку свойственно предпочтение сахара в
сочетании с активным неприятием соленого и горького, что
повлияло на эволюцию кухни.
2) Человеку присуще врожденное различение четырех основных
цветов (синего, зеленого, желтого и красного), и большая легкость
обучения основанным на этих цветах классификациям, что
повлияло на эволюцию систем выражения цвета и, к примеру, на выбор
трех из этих цветов для светофора, обеспечивающего безопасность
дорожного движения.
3) Ребенку врожденно распознавание фонем (родного языка),
воздействующего на развивающуюся в дальнейшем речевую структуру.

24
Вступительная статья
4) Врожденным является предпочтение человеком некоторых
видов визуальных паттернов: уже в первые минуты после
рождения младенец предпочитает воспринимать спокойное выражение
лица, в дальнейшем ребенок предпочитает улыбающиеся лица не-
улыбчатым, круглые формы остроконечным.
5) Врожденными для человека являются и некоторые фобии:
человек предрасположен к страху перед высотой, глубиной,
бегущей волной, змеей, что является, по-видимому, его эволюционно
выработанным приспособлением к миру. Вместе с тем у него
отсутствует страх к не менее опасным предметам, таким, как
электрические розетки, ружья и т. п. Поэтому человек становится жертвой
страхов перед змеями, но неправомерно недооценивает некоторые
действительные опасности — ножи, электрические приборы и т. п.
6) Человеку врожденно пространственное видение, т. е.
способность интерпретировать изображение двумерной сетчатой
структуры трехмерным образом.
Итак, восприятие внешнего мира индивидуальным организмом
никогда не начинается с ничего. Оно всегда начинается с
некоторых врожденных когнитивных способностей или предрасполо-
женностей, которые являются результатом долговременных
эволюционных (обучающих) процессов. С точки зрения современной
теории сложных самоорганизующихся систем, состояние равных
возможностей неустойчиво, поэтому возникают предпочтения
вести себя определенным образом.
Ф. Вукетич (Wuketits 1990) показывает, что возможно
индивидуальное обучение и видоизменение врожденных способностей. В ходе
эволюции врожденные обучающие механизмы были генетически
стабилизированы, и стала возможной их модификация посредством
индивидуального обучения. Наследственность и окружающая среда
играют эквивалентную роль в развитии поведенческих образцов индивида.
Эволюционная эпистемология
и теория геннокулыурной коэволюции
Известный американский биолог и этолог Эдвард Уилсон (род.
1929) совместно с канадским биологом Чарлзом Ламсденом
написал две фундаментальных и оказавшие значительное влияние

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
25
монографии «Гены, умы и культура. Коэволюционный процесс»
(1981) и «Прометеевский огонь. Размышления о происхождении
ума» (1983), с которых развита теория геннокультурной
коэволюции. Эта теория оказала существенное воздействие на развитие
эволюционной эпистемологии.
Ламсден и Уилсон критикуют и позицию чисто генетического
детерминизма, и позицию чисто культурной передачи элементов
культуры (знаний, языка, культурных и научных традиций) и
показывают, что имеет место геннокультурная коэволюция.
Позиция генетического детерминизма в абсолютном,
гипостазированном, чрезмерно преувеличенном виде выглядит так.
Вообразим себе, пишут они, интеллигентный вид эйдилонов (eidylons)
от греческого слова «искусные», skilled ones. Это хорошие
эксперты. Эйдилоны — блестящий вид. Но все их мышление и поведение
запрограммировано в их мозговых аппаратах, работа которых
обусловлена генетически. Это утонченные, изощренно работающие
автоматы с железной волей. Это всецело биологически
детерминированные существа.
Путь эйдилонов — это путь чисто генетической передачи
культуры. Хотя и существуют различные возможности выбора и
индивиды могут их осознавать, только одна определенная возможность
предпочитается. Обучение имеет место, но оно жестко
канализировано.
Теперь вообразим себе существ, противоположных эйдилонам.
Это ксенидрины (xenidrins = xenidris ancepts — колеблющиеся,
нерешительные гости), ум которых есть tabula rasa (black-state-mind).
Все культурные возможности одинаково открыты для ксенидри-
нов. Они могут быть научены любому языку, любой песне, любому
культурному коду, любому образцу поведения, любому
этническому ритуалу или любому этическому правилу с равной легкостью.
Их гены направляют построение их тела и мозга, но не их
поведения. Их ум является продуктом случившегося в их жизни, в том
месте и в ту культурную эпоху, где и когда они живут. Это
«блестящий сплавной материал», максимально пластичный и открытый к
восприятию и обучению любым образцам мышления и поведения.
Путь ксенидринов — это чисто культурная передача.
Существуют множественные возможности для выбора, и все они равно
привлекательны и легко передаются. Акты выбора, производимые

26
Вступительная статья
индивидами, всецело зависят от культуры, а не от биологических
предрасположенностей, которые у них существуют.
Путь человека не является ни тем, ни другим. Его путь — это
генно-культурная передача. Хотя предоставлено и изучено
огромное количество возможностей, им будет отдано предпочтение
определенным актам поведения, им будет осуществлен выбор
определенных культурогенов. Так Ламсден и Уилсон назвали
единицы культуры, по аналогии с генами — единицами
биологической наследственности.
Культура пропускается через фильтр индивидуальных
предрасположенностей, эпигенетических правил. Эпигенетические
правила — это регулярности в процессе взаимодействия между генами
и культурной средой, которые канализируют развитие
анатомических, физиологических, когнитивных и поведенческих черт в
определенном направлении. Эпигенетические правила имеют
генетическую базу, на которую воздействует культура.
С одной стороны, гены влияют на культуру, ибо есть
предрасположенность к восприятию лишь определенных единиц
культуры — культурогенов. А с другой стороны, культура влияет на гены.
Она изменяет генетическую основу довольно быстро: 1 аллель,
т. е. один тип гена, особая последовательность нуклеотидов,
занимающая определенное место в хромосомном наборе человека,
заменяется за 20 поколений или примерно за 1000 лет. Стало быть,
не только в культурном, но и в биологическом плане человек
находится в становлении. Биологическая эволюция человека как homo
sapiens продолжается, но теперь она протекает под воздействием
культуры, сращивается с ней и становится геннокультурной
коэволюцией.
Небольшое различие на индивидуальном уровне в
предпочтении к определенным культурогенам может разрастись — особенно
в периоды неустойчивостей, социальных кризисов и культурных
перестроек — в новые культурные и социальные образцы
поведения человека, которые обратно воздействуют на биологическую
природу человека. Здесь имеет место круговая, или циклическая,
причинность. Человек не является рабом генов, но он не является
и рабом культуры. «Культурный детерминизм является для
человека не меньшей смирительной рубашкой, чем генетический
детерминизм» (Lumsden, Wilson 1983).

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
27
Онтогенетическое a priori есть филогенетическое a posteriori
Эволюционная эпистемология заставляет нас пересмотреть
теорию познания Канта. Она интерпретирует синтетические
суждения a priori Канта как «врожденные», т. е. как онтогенетические
a priori, но вместе с тем как исторически, эволюционно
приобретенные, т. е. как филогенетические a posteriori. Это одно из
наиболее важных философских выводов эволюционной эпистемологии.
Как показывает Г. Фолльмер (Vollmer 1985), структуры
познания врожденны для индивида и поэтому являются
онтогенетически априорными, но с точки зрения истории человеческого рода,
в цепи предшественников индивида они приобретены, стало быть,
филогенетически они апостерионы.
Ф. Вукетич утверждает, что кантовское априори надлежит
интерпретировать как филогенетическое апостериори. Ведь априорное
знание в смысле Канта абсолютно независимо от опыта.
Врожденные когнитивные структуры, предрасположенности и предсужде-
ния онтогенетически предзаданы и в этом смысле априорны, но они
приобретены или сформировались как эволюционно важные
приспособления в ходе длительного исторического развития
человеческого рода.
Эволюционная эпистемология может быть рассмотрена как
попытка объяснить априорные структуры нашего знания через
эволюцию и «динамизировать» эти структуры. Эволюционная
эпистемология не отбрасывает эпистемологию Канта, она есть важное
дополнение к кантовскому априоризму. Эволюционная
эпистемология как естественная история или биология познания
начинается там, где заканчивается эпистемология Канта.
Эволюционная эпистемология - коперниканский переворот
в теории познания
Благодаря эволюционной эпистемологии человек изгнан из
центра мира уже не только космологически (что было осуществлено
Николаем Коперником), но и эпистемологически. Человек —
только звено космической эволюции и его когнитивные способности
сформировались и изменяются в ходе эволюции.

28
Вступительная статья
Г. Фолльмер пишет: «Кант охотно рассматривал вводимую им
перемену положения субъекта в качестве коперниканского
переворота. Фактически его шаг породил новую эпоху, но он
соответствовал скорее птолемеевской контрреволюции. Ибо теоретико-
познавательно он вновь поставил человека в центр мира, из
которого его космологически изгнал Коперник. Только
эволюционная эпистемология снова изымает познающего человека из его
центрального положения как "законодателя природы" и
превращает его в наблюдателя космического события, которое включает
и его самого. До сих пор он существенно переоценивал свою роль
в процессе наблюдения и познания» (Фолльмер 1991).
Лишь эволюционная эпистемология совершает подлинный ко-
перниканский переворот в теории познания. Она заставляет нас
рассматривать человека в несколько более скромной перспективе.
Мезокосм - когнитивная ниша человека
Каждое живое существо приспособлено к определенной области
(фрагменту) мира, к своему специфическому для представителей
каждого биологического вида окружению (Umwelt). Биологи
называют эту специфическую для каждого вида окружающую среду
«экологической нишей». Популяции живут в специфических условиях
соответствующих экологических ниш, в которых они претерпевали
эволюцию и к которым эволюционно приспособлены. Аналогичным
образом эволюционная эпистемология характеризует как
«когнитивную нишу» организма тот фрагмент мира, которым овладевает этот
организм, познавая, а, значит, реконструируя и идентифицируя его,
не применяя при этом искусственных вспомогательных средств.
В 1975 г. Г. Фолльмер ввел в оборот термин «мезокосм»
(«mesocosm») — и это его главная заслуга в области эволюционной
эпистемологии, — чтобы охарактеризовать особую когнитивную
нишу человека. Подобным образом швейцарский биолог Адольф
Портман в 1976 г. независимо от подхода эволюционной
эпистемологии говорил о «медиокосме» («mediocosm»), чтобы выделить
мир малых (но не мельчайших размеров!) и человеческий способ
видения вещей этого мира.
Когнитивные ниши разных видов столь же различаются, как
различаются и их экологические ниши. Мир собаки — это мир

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
29
обоняния, мир запахов. Мир летучей мыши — слуховой мир,
причем она воспринимает и обрабатывает гораздо большую полосу в
спектре звуковых волн, чем человек, т. е. может воспринимать и
ультразвуковые сигналы. Мир человека — это прежде всего
видимый, визуальный мир. Возможности переработки человеком
визуальной информации значительно превышают иные его
возможности, иные каналы восприятия и переработки информации
о внешнем мире. Нейрофизиологи даже утверждают, что более
60% нейронов головного мозга человека так или иначе связаны со
зрением.
Мы, люди, живем в мире средних измерений (или
размерностей) — мезокосме. Мы эволюционно адаптировались к этому
миру. Это тот фрагмент реальности, который может быть измерен
в метрах, годах и килограммах. Короче говоря, это мир нашей
повседневной реальности. Никто не может визуализировать (реально
увидеть невооруженным глазом) атом, непосредственно
представить себе период в миллиард лет, своим нутром ощутить скорость
света или же воспринять другие микроскопические или же мега-
космические феномены. В ходе эволюции у нас не развились
органы для восприятия таких аспектов реальности.
Итак, мезокосм, или мир средних измерений, простирается:
— от миллиметров до километров,
— от субъективного кванта времени (1/16 сек.) до годов,
— от граммов до тонн,
— от состояния покоя до примерно скорости спринтера,
— от равномерного движения до ускорения Земли или
спринтера,
— от точки замерзания до точки кипения воды, и т.д.
Видимая человеком часть спектра излучения — это всего лишь
его тонкий срез или его узкая полоса. Мезокосмически
определенные способности визуального восприятия человека включают свет,
однако исключают рентгеновское и радиоизлучение.
Электрические и магнитные поля относятся к когнитивной нише некоторых
животных, но не к когнитивной нише человека.
Понятие мезокосма, как оказалось, очень полезно. С помощью
этого понятия можно уяснить себе, почему наука начиналась с
изучения объектов нашего повседневного опыта. Известно,
например, что до XIX в. области физики подразделялись совершенно ан-

30
Вступительная статья
тропоцентрично в соответствии с разновидностями органов чувств
человека: механика (чувство осязания), оптика (зрение,
обеспечиваемое глазом), акустика (чувство слуха, обеспечиваемое ухом),
учение о теплоте (ощущение температуры). На сегодняшний день
разделы физики поделены согласно более объективной точке
зрения. Современная наука — причем не только физика —
переступает границы мезокосма и проникает в области самых малых и самых
больших размеров и времен, самых высоких и самых низких
энергий и температур, более высоких скоростей и ускорений, а также
самых больших, ошеломляющих нас сложностей (наука о
сложном — синергетика).
Кроме того, понятие «мезокосма» позволяет дать объяснение
понятию «наблюдаемость» — этому понятию, вокруг которого в
квантовой физике велись ожесточенные споры. Мезокосмические
структуры являются наблюдаемыми. Фолльмер дает следующее
определение: структура является наблюдаемой в том случае, если
она превращается посредством последовательной трансформации
ее параметров в некий возможный мезокосмический объект.
Согласно этому критерию, к примеру, шарообразная форма Земли
является вполне наблюдаемой, хотя только космонавтам дана
возможность это непосредственно воспринимать.
Эволюционно-эпистемологические аргументы в защиту
когерентности истины, или Мезокосмическое происхождение
заблуждений коллективного человеческого разума
Некоторые эволюционные эпистемологи, прежде всего Эрхард
Эзер, отстаивают позицию, что эволюционной эпистемологии
свойственна, скорее, когерентная теория истины, чем классическая кор-
респондентная ее теория. Эзер называет свою теорию эволюционной
теорией когерентности истины. Эта теория в первую очередь
«ссылается на диахронную когерентность развития областей знания,
которая основывается на "логике познавательного процесса" (термин
был введен Эзером в 1979 г.), которая предшествует логике
продуктов познания (высказываний и систем высказываний, поскольку
она укоренена уже в структурах человеческого познавательного
аппарата как нечто генетически априорное» (Oeser 1988. S. 6).

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
31
Как строится ход его рассуждений? Нам трудно судить, что есть
в самой реальности. Она настолько сложна, что мы — в смысле
когерентной теории истины — никогда не имеем к ней
непосредственного доступа. А потому мы опираемся на знания, которые
являются результатом продолжающейся на протяжении
миллионов лет эволюции человека как вида, прежде всего его мозга, т. е.
на диахронную когерентность развития знания. А для каждого
индивида существует врожденная метрика вероятности ожиданий
получения определенного знания, которая сложилась в процессе
эволюции и является оптимальной для реального
функционирования когнитивной системы. Здесь Эзер опирается на
фундаментальный тезис эволюционной эпистемологии, развитый еще в работах
К. Лоренца, что онтогенетически априорное знание является
филогенетически апостериорным. Эволюционная эпистемология может
быть рассмотрена как попытка объяснить априорные структуры
нашего знания через эволюцию и «динамизировать» эти структуры.
Классическая корреспондентная теория истины основывается,
по Эзеру, на позиции эмпирического реализма, который характерен
для классической механики Ньютона (как провозгласил Ньютон,
«гипотез я не измышляю»). В большей степени отстранен от
действительности гипотетический реализм, который предполагает
существование объективной реальности, но говорит о трудности
доступа к ней. Далее следует разделяемая самим Эзером позиция
«внутреннего реализма», которая свойственна теории
относительности и квантовой механике. Этой позиции соответствует уже
когерентная теория истины. Чем дальше наши научные
представления уходят от непосредственных реакций на окружающий мир,
тем труднее провести различие между фактами и
предположениями (гипотезами).
Наша изначальная уверенность в правильности нашего опыта и
знания держится на «эволюционной состыковке нашего
организма и окружающей его среды». Но если идет речь о высоко
теоретических знаниях, мы выходим за пределы этой непосредственной
уверенности, связанной с нашим чувственным опытом.
Возникает иного рода уверенность, лежащая в самой теории, которую мы
конструируем. «Решение о том, имеем ли мы дело с истинным
или ложным, с реальным или нереальным, никогда не
принимается вне связи с теорией и всегда происходит внутри самого субъ-

32
Вступительная статья
екта... Структура нашего познавательного аппарата обусловлена
не только ходом органическо-генетической эволюции, но и ходом
молекулярно-химической и физико-космической эволюции.
Стало быть, мы несем внутри себя также — в смысле слабого "антроп-
ного" принципа — космологическую информацию, к которой мы,
естественно, не имеем прямого доступа» (Oeser 1988. S. 115).
В духе когерентной теории истины и понимания
обусловленности результатов человеческого познания его местом в процессе
космической эволюции эволюционная эпистемология выявляет корни
некоторых заблуждений коллективного человеческого разума
(системы мира Птолемея, физики Аристотеля, усовершенствованной
Жаном Буриданом в виде учения об импетусе и просуществовавшей
вплоть до возникновения опытной науки Нового времени). Почему
система мира Птолемея, физика Аристотеля с поправками Бурида-
на устойчиво владела умами людей на протяжении едва ли не двух
тысячелетий? Эволюционная эпистемология показывает мезокос-
мическое происхождение этих «ошибочных» результатов познания,
этих когнитивных неудач коллективного разума. Эти теории могут
быть названы ошибочными лишь cum grano salis, лишь до
определенной степени. Даже существовавшие в истории науки и культуры
теории, которые не имеют коррелята в объективной
действительности, трудно назвать абсолютно ложными.
Г. Фолльмер показывает, что физика Аристотеля является, по
сути, интуитивной физикой человека. Многие люди используют
интуитивное учение о движении, которое противоречит
принципам ньютоновской механики и соответствует средневековому
учению о движении Жана Буридана. Последнее строится на
представлении, что тело приводится в движение посредством того, что ему
придается движущая сила, или импетус, который двигает тело
после его запуска в заданном направлении, пока импетус не
исчерпается. Характерны ли подобного рода ложные представления лишь
для необразованных людей? Оказывается, что не только для них.
Экспериментальные исследования были проведены среди
студентов американских колледжей, прослушавших вводный курс
физики. Их просили начертить ожидаемые траектории движения тел,
например, падения тел в атмосфере Земли. Они строили
траектории в противоречии с физикой Ньютона и даже приводили
аргументы в пользу своих ожиданий.

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
33
Эволюционная эпистемология показывает, что учение о
движении позднего средневековья, теория импетуса, — это хорошая
формулировка физических представлений, которые мы
интуитивно используем в нашем повседневном опыте. Это, по Фолльмеру,
истинная мезокосмическая физика.
Наши иллюзии восприятия, интуитивные ошибочные
суждения, ожидания мезокосмически запрограммированы.
Фундаментальные в истории науки «заблуждения» коллективного
человеческого разума имеют мезокосмическое происхождение. Даже
ученый муж, владеющий новейшими теориями науки и
компьютерной графикой, выйдя за стены своего офиса и становясь
простым пассажиром, пешеходом, водителем, интуитивно,
бессознательно мыслит о видимом движении Солнца по-птолемеевски и
строит траектории движения тел в условиях земного тяготения и
атмосферных и прочих помех по-аристотелевски. И это является
правильным описанием видимого, наблюдаемого нами движения
тел в условиях земной атмосферы и с позиции земного
наблюдателя как мезокосмического существа.
Эволюционная эпистемология
как исследовательская программа.
От эволюционной эпистемологии к когнитивной биологии
Некоторые последователи Конрада Лоренца, в том числе Герхард
Фолльмер, подчеркивали, что эволюционная эпистемология — это
не закрытая теория, а скорее исследовательская программа. Она
больше направлена в будущее, чем констатирует свои достижения.
В теоретико-познавательном плане она способна к развитию как
теория, в которой может быть построена полная система категорий
человеческого опыта, подкрепленных посредством фактов и
эмпирически проверяемых гипотез об эволюции когнитивных
способностей человека.
Наряду с теоретико-познавательными следствиями положения
эволюционной эпистемологии применимы в эволюционной
психологии, в эволюционной этике, в эволюционной эстетике, в
эволюционной педагогике и дидактике. Подобно тому как эволюционная
эпистемология философски развивает «биологию познания» в виде

34
Вступительная статья
некой натуралистически фундированной теории познания,
эволюционной этике предстоит развить социобиологию (биологию
социального поведения животных и человека) в виде некоторой
философской дисциплины и определить насколько этика может обрести
натуралистические основания. Тогда как предмет эволюционной
эпистемологии — наши когнитивные способности, то, «что мы
может знать», предмет эволюционной этики — наше социальное
поведение, то, «что мы должны делать». Речь идет о морально-
философских следствиях эволюционного процесса происхождения
образцов нашего социального поведения. Возможно построение и
эволюционной эстетики. Ее основа — это некая «биология
искусства», поскольку то, что имеет значение для когнитивных структур
и социального поведения, справедливо и для эволюции
эстетических суждений. Мыслимо построение и эволюционной педагогики,
которая бы обучала ребенка не как tabula rasa, а способствовала бы
его естественному развитию и обучению, учитывала бы врожденные
когнитивные структуры, возможности их корректировки в процессе
обучения и дополнения другими структурами. Эволюционная
дидактика может быть связана с целенаправленным устранением ме-
зокосмических предрассудков человека.
Все эти установки находят подтверждение и развитие в
современных исследованиях. Последние направлены на то, чтобы
показать, что человек во всем — и в возможностях своего познания, и
в своих этических суждениях и эстетических предпочтениях —
теряет свою исключительность. Натуралистическая волна,
подпитываемая современными предпочтениями к проведению
трансдисциплинарных и кросс-дисциплинарных исследований, накрывает
современную эпистемологию. Дихотомии природы и культуры,
тела и ума, человека и познаваемой им среды разрушаются. В этом
плане хотелось мы обратить внимание на недавнее исследование
французского философа Жана-Мари Шеффера с характерным
названием «Конец человеческой исключительности». «То, что
человек — существо социальное, не только не противоречит его
биологической специфике, но и, напротив, является ее
выражением», — отмечает он (Шеффер 2010. С. 13).
В наши дни исследования в области эволюционной
эпистемологии, проводимые последователями Конрада Лоренца в
Институте по исследованию эволюции и познания в Альтенберге под

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе 35
Веной, продолжаются и обретают новое название — когнитивная
биология. Когнитивная биология олицетворяет сближение
когнитивных наук (cognitive sciences) и наук о жизни (life sciences).
В качестве основы принимаются установки, предложенные
австрийским биологом Паулем Альфредом Вейсом (1898—1989)
и австрийским теоретиком систем Людвигом фон Берталанфи
(1901 — 1972), которые ввели термин «теоретическая биология».
Теоретическая биология в ее современном научном контексте
представляет собой всеобъемлющую, кросс-дисциплинарную
интеграцию понятий. Она включает в себя исследование
генетических компонентов изменений, эволюции и развития, т. е.
исследование взаимосвязи между эволюцией и развитием, между
филогенезом и онтогенезом. Сейчас это обозначается как evo-devo-
perspective. Теоретическая биология включает в себя все
современные теоретические подходы — вычислительную (компьютеристи-
ческую) биологию, биосемиотику, когнитивные исследования,
натуралистические сдвиги в философии науки и эпистемологии.
С одной стороны, новые теоретические вопросы в науках о
жизни включают в себя изучение происхождения и
организации форм биологических организмов, исследование взаимосвязи
между эволюцией и развитием, фило- и онтогенезом, а также
анализ биологических основ познания и функционирования мозга.
С другой стороны, когнитивная наука претерпевает ныне третью
волну в своем развитии. Первая волна в 1950-х гг.
характеризовалась бихевиоралистическим подходом, ключевым словом всех
исследований на том этапе была «информация». Вторая волна в
1970-х гг. определялась тем, что внимание сместилось на анализ
материальных и энергетических основ поведенческой активности
и ключевым словом стало понятие «мозг». Третья волна,
набравшая силу в первое десятилетие XXI в., нацелена на соединение
эволюционных аспектов и аспектов развития (evo-devo-),
ключевым словом в ней становится «изменение» (change) (Tommasi,
Peterson, Nadel 2009. P. 4).
Когнитивная биология, воплощая соединение перспективы
теоретической биологии и когнитивных наук, опирается на
философию, психологию и физиологию в их историческом развитии,
начиная с Декарта и прослеживается в учениях Дарвина, У.
Джеймса и Н. Хомского. Теоретико-биологический подход применяется

36
Вступительная статья
для понимания эволюции когнитивных способностей. Познание
рассматривается не просто как построение репрезентаций
внешнего мира, исследуется, насколько работает вычислительная,
компьютерная аналогия, и как возможно определение эмерджентных
свойств мозга-тела-сознания в его физическом и биосоциальном
встраивании в окружающую среду. Важным продвижением стало
развитие когнитивной нейронауки — области, в которой изучается
биологическая основа познания, прежде всего нейронный субстрат
ментальных процессов. Сейчас говорят о «нейроэтике», «нейро-
эстетике», «нейрополитике», «нейротеологии» и «нейрофилосо-
фии». С точки зрения эволюционных и нейронных основ
исследуется понимание места, чисел, цвета, идентичности индивидов,
коммуникации с другими индивидами или особями, причинных
событий в когнитивной жизни биологических организмов.
Баснословным открытием стало соединение ментальных феноменов и
образов в виде mental imagery (умственных образов или
визуального мышления). То, что было предвосхищено философами Беркли и
Юмом, психологами В. Вундтом и У. Джеймсом, сегодня активно
изучается как важные функции мышления и памяти.
Когнитивная биология, таким образом, делает новые
существенные шаги в исследовании динамического измерения
эволюции и целостного рассмотрения сознания, мозга, тела и поведения
в их структурной и синергийной связке с окружающей средой.
* * *
В настоящей книге собраны работы, являющиеся ключевыми,
определяющими для направления эволюционной
эпистемологии в России и в мире. Многие из собранных здесь текстов
(статьи К. Лоренца, К. Поппера и Д. Кэмпбелла) стали
классическими и парадигмальными для эволюционной эпистемологии. Статьи
Р. Ридля, Г. Фолльмера, Э. Эзера и Ф. Вукетича как основных
представителей эволюционной эпистемологии и последователей
Лоренца в сжатой форме, но достаточно полновесно представляют
основные идеи этого научного направления.
Некоторые из этих текстов (статьи Г. Фолльмера, Ч. Ламсдена
и А. Гушурст) выходили ограниченным тиражом в ротапринтных
сборниках Института философии РАН, поэтому сейчас практиче-

Эволюционная эпистемология в ретроспективе и перспективе
37
ски недоступны российскому читателю. Статьи Р. Ридля, Э. Эзе-
ра, Ф. Вукетича, работа Г. Фолльмера «Чем хороши пседвонауки?»
специально подготовлены для данного издания и публикуются в
России впервые.
В книгу включены разделы, представляющие важные для
эволюционной эпистемологии смежные направления — теорию
геннокультурной коэволюции (статьи Ч. Ламсдена и А. Гушурст,
Ч. Ламсдена, в которых анализируются и реферативно
представляются взгляды М. Рьюза и Д. Смайлли) и нейробиологию (статьи
Дж. Эдельмана и Г. Рота). До сих пор в России нет ни одной
опубликованной работы ни Джералда Эдельмана, ни Герхарда Рота.
Наконец, в разделе «Эволюционная эпистемология в России»
публикуются статьи российских ученых. Прежде всего, это
ключевые работы замечательного ученого И. П. Меркулова, внесшего
значительный вклад в развитие эволюционной эпистемологии в
России и инициировавшего создание в 1992 г. Сектора
эволюционной эпистемологии в Институте философии РАН. В книгу включена
важная работа А. В. Кезина, который способствовал популяризации
данного направления в России, подготовив и опубликовав в русском
переводе фундаментальную книгу Г. Фолльмера «Эволюционная
теория познания». Им были опубликованы ряд глубоких по
содержанию и обстоятельных аналитических обзоров по эволюционной
эпистемологии. Книгу замыкают статьи российских исследователей
(Е. Н. Князевой, И. А. Бесковой, И. А. Герасимовой),
продолжающих в настоящее время активно работать в данном направлении.
Литература
Дарвин Ч. (2001) Происхождение видов путем естественного отбора. СПб.:
Наука.
Фолпъмер Г. (1991) Эволюционная теория познания. К природе человеческого
познания // Культура и развитие научного знания. М.: ИФАН. С. 135—150.
(См. наст, издание, с. 189—204).
Шеффер Ж.-М. (2010) Конец человеческой исключительности. М.: Новое
литературное обозрение.
Campbell D. (1974) Evolutionary Epistemology // The Philosophy of Karl R.
Popper/Ed. by P. A. Schilpp. La Salle, 111.: Open Court. P. 412-463.
Lumsden ChJ., Wilson E.O. (1983) Promethean Fire. Reflections on the Origin of
Mind. Cambridge: Harvard University Press.

38
Вступительная статья
Lorenz К. (1973) Die Rückseite des Spiegels. Versuch einer Naturgeschichte
menschlichen Erkennens. München: R. Piper.
Lorenz K. (1977) Behind the Mirror. New York: Harcourt Brace Jovavich.
Oeser E. (1987) Psychozoikum: Evolution und Mechanismus der menschlichen Er-
kenntnisfahigkeit. Berlin; Hamburg: Parey.
Oeser E. (1988) Das Abenteuer der kollektiven Vernunft. Evolution und Involution
der Wissenschaft. Berlin; Hamburg: Parey.
Plotkin H.C. (1982) Evolutionary Epistemology and Evolutionary Theory //
Learning, Development, and Culture: Essay in Evolutionary Epistemology. Chichester:
Wiley. P. 3-13.
Popper K. (1982) Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford: Clare-
don Press.
Riedl R. (1984) Biology of Knowledge. New York: Wiley.
Riedl R. (1985) Die Spaltung des Weltbildes. Grundlagen des Erklärens und Verste-
hens. Berlin.
Riedl R. (1994) Mit dem Kopf durch die Wand. Die Biologischen Grenzen des
Denkens. Stuttgart: Klett-Cotta.
Tommasi L., Nadel L., Peterson Μ. Α. (2009) Cognitive Biology: The New
Cognitive Sciences // Cognitive Biology: Evolutionary and Developmental Perspectives
on Mind, Brain, and Behavior / Ed. by L. Tommasi, M. A. Peterson, L. Nadel.
Cambridge: MIT Press.
Toulmin S.E. (1972) Human Understanding. Oxford: Claredon Press.
Vollmer G (1984) Mesocosm and Objective Knowledge - On the Problems Solved
by Evolutionary Epistemology // Wuketits F. (ed.) Concepts and Approaches in
Evolutionary Epistemology: Towards an Evolutionary Theory of Knowledge.
Dordrecht: Reidel.
Vollmer G. (1985) Was können wir wissen? Bd. 1: Die Natur der Erkenntnis. Stuttgart:
Hirzel.
Vollmer G. (1986) Was können wir wissen? Bd. 2: Die Erkenntnis der Natur. Stuttgart:
Hirzel.
Wuketits F.M. (1984) Evolution, Erkenntnis, Ethik: Folgerungen aus der modernen
Biologie. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1984.
Wuketits F. M. (1990) Evolutionary Epistemology and Its Implications for
Humankind. New York: State University of New York Press.

Раздел I
Основатели эволюционной
эпистемологии

Конрад Лоренц
(07.11.1903 — 27.02.1989) —
выдающийся австрийский зоолог,
основатель современной этологии, лауреат
Нобелевской премии по физиологии и
медицине (1973). Получил широкую
известность своими работами по
сравнительному изучению образцов поведения
животных, в особенности их
инстинктивного поведения, прежде всего, у диких
серых гусей и галок. Стремясь
распространить принципы биологической
эволюции на область философских знаний,
заложил основы эволюционной
эпистемологии, которую он назвал
«эволюционной теорией познания». Начало этому
процессу было положено еще в 1941 г., когда вышла в свет его
пионерская статья «Кантовская концепция a priori в свете современной
биологии».
Его отец Адольф Лоренц был известным врачом-ортопедом. По его
рекомендации в 1922—1928 гг. он изучал медицину в Колумбийском
университете в Нью-Йорке, а затем Университете Вены. Он окончил
университет в 1928 г., получив степень доктора медицины, но в дальнейшем
его научные исследования были связаны с зоологией, а не с
медициной. В 1933 г. он получил вторую стерень доктора (Ph.D.) по зоологии.
В 1936 г. на международном симпозиуме по изучению инстинктивного
поведения животных он познакомился с Николаасом Тинбергеном,
который стал его большим другом и коллегой и с которым он разделил
Нобелевскую премию в 1973 г. (совместно с Карлом фон Фришем).
В 1940 г. стал профессором кафедры психологии на философском
факультете Университета Кенигсберга — университета Иммануила
Канта. В 1941 г. был призван в силы вермахта, где служил военным медиком.
В 1942—1948 гг. был в советском плену, из которого вернулся с так
называемой Русской рукописью, ставшей основой его фундаментальной для
эволюционной эпистемологии книги «По ту сторону зеркала».

42
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
В 1950 г. Общество Макса Планка основало Институт Лоренца по
изучению поведенческой физиологии. Впоследствии работал в научных центрах
Зеевизена, Грюнау и Альтенберга, многие из которых носят сейчас его имя.
В Австрии сегодня существуют три института Конрада Лоренца: Институт
Конрада Лоренца по этологии (Вена), Институт Конрада Лоренца по
эволюции и когнитивным исследованиям (Альтенберг под Веной, это родовое
гнездо Лоренца, институт расположен в доме, купленном его отцом) и
Исследовательская станция Конрада Лоренца в Грюнау им Альмталь.
Многие книги Конрада Лоренца изданы в России:
Оборотная сторона зеркала. М.: Республика, 1998 (оригинальное
издание: Die Rückseite des Spiegels. Versuch einer Naturgeschichte des
menschlichen Erkennens. München, Zürich: Piper, 1973).
Агрессия (Так называемое зло). M.: Прогресс, 1994.
Человек находит друга. Кольцо Соломона. М.: Армада-Пресс, 2002.
Год серого гуся. М.: Мир, 1984.

К. Лоренц
Кантовская концепция a priori
в свете современной биологии1
Согласно Канту, категории пространства, времени,
причинности и т. д. суть данности a priori, определяющие форму
всего нашего опыта и делающие сам опыт возможным.
Дееспособность этих первичных принципов разума
абсолютна и фундаментальным образом независима от
законов реальной природы, лежащей по ту сторону явлений. Их нельзя
мыслить как производные от законов природы. Априорные
категории и формы интуиции не могут быть соотнесены с
внутренними законами «вещи в себе» посредством абстракции или как-либо
иначе. По мнению Канта, единственное, что мы можем утверждать
о вещи в себе, — так это реальность самого факта ее
существования. Выражаясь несколько преувеличенно, отношение между нею
и той формой, в которой она воздействует на наши органы чувств
и проявляется в мире нашего опыта, алогично. По Канту, вещь в
себе в принципе непознаваема, поскольку тот способ, каким она
является нам, детерминируется чисто идеальными формами и
категориями интуиции так, что явление оказывается не связанным с
ее сущностью. Такова в самом сжатом виде точка зрения
кантианского «трансцендентального», или «критического», идеализма.
Кантовская ориентация подверглась довольно-таки вольной
трансформации со стороны различных натурфилософов. В
частности, весьма настоятельные запросы теории эволюции привели
1 Перевод этой статьи на русский язык выполнен с английского издания: Berta-
lanffy L. von, Rapoport Λ. (eds) General Systems. Yearbook of the Society for General
Systems Research. Vol. VII. New York, 1962. P. 23—35. Перевод на английский с
языка оригинала выполнялся под редакцией Д. Т. Кэмпбелла при участии
самого К. Лоренца. В первоначальном варианте статья была опубликована: Kant's
Lehre vom apriorischen im Lichte gegenwärtiger Biologie // Blätter für Deutsche
Philosophie. 1941. 15. S. 94-125.

44
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
к концепциям априори, которые отклонились не столько от
доктрины самого Канта, сколько от доктрин философов-кантианцев,
скованных буквальным смыслом терминологии, с помощью
которой Кант определял свои понятия.
Биолог, для которого несомненен факт великих творческих
свершений эволюции, задает Канту следующие вопросы. Не является
ли человеческий разум со всеми своими категориями и формами
интуиции чем-то таким, что органически возникло в неразрывной
и постоянной причинно-следственной связи с законами
окружающей природы, — точно так же, как это было с человеческим мозгом?
Не были бы законы разума, необходимые для априорного
мышления, совершенно иными, если бы они сформировались абсолютно
другим историческим способом и если бы мы, следовательно, были
оснащены иным типом нервной системы? И вообще, возможно ли,
чтобы законы нашего когнитивного аппарата не были связаны с
законами реального внешнего мира? Остается ли орган, развившийся
в постоянном взаимодействии с законами природы, настолько
независимым, чтобы можно было оправданно строить теорию явлений
независимо от существования вещи в себе, т. е. как если бы они
никак не зависели друг от друга? Отвечая на эти вопросы, биолог
занимает четкую позицию. Разъяснение последней и составляет предмет
данной статьи. Нас не будут интересовать специальные дискуссии о
пространстве, времени и причинности. В нашем случае это просто
примеры из кантовской концепции, которые затрагиваются от
случая к случаю при сравнении взглядов на априори
трансцендентального идеалиста и биолога.
Долг ученого-естествоиспытателя — стремиться к
естественному объяснению, а не прибегать к факторам, чуждым и внешним по
отношению к природе. Это важно и для психолога, который
должен считаться с тем обстоятельством, что нечто вроде кантовских
априорных форм мышления все-таки существует. Тот, кто знаком
с врожденными реакциями живых организмов, согласится
предположить, что априори существует в силу наследственной
дифференциации центральной нервной системы, специфичной для
разных видов и определяющей наследственную предрасположенность
мыслить в определенных формах. Подобная концепция
«априори» — как органа — означает деструкцию данного понятия: то, что
возникло в процессе эволюционной адаптации к законам есте-

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 45
ственного внешнего мира, возникло в известном смысле
апостериори, — хотя и совершенно иным образом, нежели посредством
абстракции или дедукции из прошлого опыта. Функциональные
подобия, которые подтолкнули многих исследователей к
ламаркистским взглядам на происхождение наследственных способов
реагирования из прошлого «видового опыта», были поняты — как
это сегодня общепризнанно — совершенно неверно.
Суть характера современного естествознания выражается в
отказе от трансцендентального идеализма, в расколе между ученым-
естествоиспытателем и философом-кантианцем. Этот раскол
вызван фундаментальными изменениями в понятиях «вещи в себе» и
«трансцендентального», оказавшихся, в свою очередь, результатом
переопределения понятия априори. Если «априорный» аппарат
возможного опыта со всеми его формами интуиции и категориями не
есть нечто такое, что навсегда детерминировано некими внешними
по отношению к природе факторами, а, скорее, есть нечто, что
отражает естественные законы, в ходе теснейшего взаимодействия с
которыми он развился, — то тогда границы трансцендентального
начинают смещаться. Многие аспекты вещи в себе, которые
полностью ускользают от опыта нашего теперешнего аппарата мышления
и восприятия, могут войти в границы нашего возможного опыта в
ближайшем (по геологическим меркам) будущем. Ведь многие из
тех ее аспектов, познание которых стоит сегодня на повестке дня,
оставались за этими пределами еще в недавнем прошлом
человечества. Очевидно, что вопрос о степени, в которой абсолютно-сущее
может восприниматься одним отдельно взятым организмом, не
имеет никакого значения с точки зрения данного
фундаментального вопроса. Однако такой подход кое в чем противоречит тому
определению, которое мы должны дать вещи в себе, лежащей по ту
сторону феноменов. Канту (который во всех своих размышлениях
подразумевал исключительно только зрелого цивилизованного
человека, познающего неизменную систему мира, сотворенного
Богом) ничто не мешало определять вещь в себе как принципиально
непознаваемую. Благодаря своей статической точке зрения он мог
включить границы возможного опыта в определение вещи в себе.
Это были бы одни и те же границы как для человека, так и для
амебы, — равно далекие от вещи в себе. В свете же несомненного
факта эволюции такой взгляд уже неприемлем. Даже если мы призна-

46
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
ем, что абсолютно-сущее никогда не станет полностью познаваемо
(поскольку и для высших воображаемых существ имелся бы предел,
вытекавший из необходимости иметь категориальные формы
мышления), то и тогда граница, отделяющая доступное опыту от
трансцендентального, должна варьироваться для каждого отдельного
типа организмов. Расположение этой границы подлежит особому
изучению для каждого конкретного типа. И было бы
неоправданным антропоморфизмом включать нынешнее положение этой
границы, чисто случайное для человеческого рода, в определение вещи
в себе. Если же вопреки бесспорной эволюционной изменчивости
аппарата нашего опыта кто-то по-прежнему предпочитает
определять вещь в себе как нечто непознаваемое для этого аппарата, то
определение абсолютного сделается относительным, что, очевидно,
абсурдно. Скорее, для каждой области естествознания вместо этого
крайне необходимо такое понятие абсолютно-сущего, которое было
бы в наименьшей степени антропоморфным и как можно менее
зависимым от случайных сегодняшних границ человеческого опыта.
Абсолютно-реальное никоим образом не может совпадать с уровнем
своего отражения в мозгу человека или какой-либо иной временной
формы жизни. С другой стороны, с научно-сравнительной точки
зрения было бы очень важно исследовать тип такого отражения и
выяснить, в какой степени оно (отражение) осуществляется в
форме грубо упрощающих, поверхностно-аналоговых символов, а в
какой — воспроизводит детали, т. е. насколько точным оно является.
Благодаря такому исследованию предчеловеческих форм познания
мы надеемся овладеть ключом к пониманию способа
функционирования и исторического происхождения нашего собственного
познания и тем самым продвинуться по пути критики познания дальше,
нежели это возможно без подобного сравнительного анализа.
Я утверждаю, что почти все современные ученые-естественники —
по крайней мере, все биологи — сознательно или бессознательно
предполагают в своей повседневной работе реальную взаимосвязь
между вещью в себе и феноменами нашего субъективного опыта, но
при этом такую взаимосвязь, которая ни в коем случае не является
«чисто» идеальной в кантианском смысле. Я вполне допускаю, что и
сам Кант исходил из такого же предположения применительно к
результатам всех своих собственных эмпирических исследований. По
моему мнению, действительная взаимосвязь между вещью в себе и

Лоренц К. Каитовская концепция a priori в свете современной биологии 47
специфической априорной формой ее явленности детерминирована
тем фактом, что последняя сложилась как адаптация к законам вещи
в себе в процессе тесного взаимодействия с этими постоянно
действующими законами на протяжении сотен тысяч лет эволюционной
истории человечества. Такая адаптация обеспечила наше мышление
внутренней структурой, в значительной степени соответствующей
реальностям внешнего мира. «Адаптация» — слово с уже
устоявшимся значением и поэтому его легко можно истолковать неверно. В
данном контексте оно не будет означать ничего иного, кроме того, что
формы нашей интуиции и категории мышления «приспособлены» к
реально сущему аналогично тому, как ступни наших ног
приспособлены к полу или рыбий плавник — к воде. Априори,
детерминирующее формы явления реальных вещей нашего мира, — это, коротко
говоря, некий орган, или, точнее, функция некоего органа. Чтобы
продвинуться в понимании того, что такое априори, мы должны
поставить перед ним вопросы, которые задают всему органическому:
«Зачем?» «Откуда?» «Почему?» Эти вопросы таковы. Во-первых: как
данное априори способствует сохранению вида? Во-вторых: каково
его генеалогическое происхождение? В-третьих: какие естественные
причины обусловили его возможность?
Мы убеждены, что априори базируется на центральной нервной
системе, которая столь же реальна, как и вещи внешнего мира, чью
феноменальную форму оно (априори) задает для нас. Этот
центральный нервный аппарат предписывает законы природе не в большей
степени, чем лошадиное копыто предписывает грунту его форму.
И точно так же, как лошадиное копыто, этот центральный нервный
аппарат сталкивается с непредвиденными изменениями своих
задач. Но, как и лошадиное копыто адаптировано к степному фунту,
с которым оно взаимодействует, так и наш центральный нервный
аппарат, обеспечивающий формирование образа мира, адаптирован
к реальности, с которой вынужден контактировать человек. Как и
любой другой орган, этот аппарат приобрел свою целесообразную
видосохраняющую форму благодаря взаимодействию с реальностью
в ходе генеалогической эволюции, длившейся множество эпох.
Наш взгляд на происхождение априори (а оно в известном
смысле «апостериорно») позволяет весьма корректно ответить на
кантовский вопрос, не являются ли формы восприятия
пространства и времени, — которые, как Кант в противоположность Юму

48
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
совершенно верно подчеркивал, мы не извлекаем из опыта, но
которые априорно присутствуют в наших представлениях, — «всего
лишь химерами, производимыми нашим мозгом, которым не
соответствует, по крайней мере адекватно, никакой объект»1. Если же
мы рассматриваем наш интеллект как функцию органа (а никаких
состоятельных альтернатив этому нет), то, очевидно, наш ответ на
вопрос о том, почему форма его функционирования
адаптирована к реальности, состоит просто в следующем: наши категории и
формы восприятия, зафиксированные до индивидуального опыта,
адаптированы к внешнему миру в точности по тем же причинам,
по которым копыто лошади адаптировано к степному грунту еще
до того, как лошадь рождается, а плавник рыбы — к воде до ее
появления из икринки. Ни один здравомыслящий человек не поверит
в то, что в каком-либо из этих случаев форма органа
«предписывает» свои свойства объекту. Каждому ясно, что вода обладает
своими свойствами независимо от того, адаптирован ли биологически
плавник к этим свойствам или нет. Совершенно очевидно, что
некоторые свойства вещи в себе, лежащей на дне феномена «вода»,
вызвали специфическую форму адаптации плавников,
развившихся независимо друг от друга у рыб, рептилий, птиц,
млекопитающих, головоногих, улиток, ракообразных, червей и т. д. Ясно, что
именно свойства воды предписали всем этим столь различным
организмам соответствующие формы и функции их органов локомо-
ции. Но как только речь заходит о структуре и способе
функционирования его собственного мозга, трансцендентальный философ
допускает нечто принципиально иное. В 11 -м параграфе
«Пролегоменов» Кант говорит: «Если бы кто-нибудь стал сомневаться в том,
что пространство и время суть определения, присущие вовсе не
вещам самим по себе, а только их отношению к чувственности, то
я бы спросил: как это считаю возможным знать a priori и,
следовательно, до всякого знакомства с вещами, т. е. прежде, чем они нам
даны, каково будет их созерцание? А ведь именно так обстоит дело
с пространством и временем»2. Этот вопрос позволяет прояснить
два очень важных факта. Во-первых, Кант ничуть не меньше, чем
хКант И. Пролегомены. Часть I, примечание III // Кант И. Собр. соч. В 6 т.
Т. 4. С. 106
2 Там же. С. 99-100.

Лоренц К. Каитовская концепция a priori в свете современной биологии 49
Юм, задумывался об иной возможности формальной адаптации
мысли к реальности, нежели путем абстрагирования от прошлого
опыта, и, во-вторых, считал невозможной какую-либо иную
форму происхождения такой адаптации. Кроме того, в этом вопросе
отражено великое и фундаментальное открытие Канта:
человеческие мышление и восприятие обладают определенными
функциональными структурами до всякого индивидуального опыта.
Наиболее явно ошибался Юм, когда хотел вывести все априорное
из чувственного опыта; так же ошибались Вундт и Гельмгольц,
которые попросту объясняли априорное как абстракцию от прошлого
опыта. Адаптация априорного к реальному миру происходит в
«опыте» ничуть не больше, чем адаптация плавника малька к свойствам
воды. Форма плавника задана априори до всякого индивидуального
взаимодействия малька с водой, и именно благодаря его форме
оказывается возможным само это взаимодействие. Но абсолютно таково
же и отношение человеческих категорий мышления и форм
восприятия к нашему опытному взаимодействию с внешней реальностью.
Для животных существуют специфические границы возможных
форм опыта. Мы уверены, что можем продемонстрировать
теснейшую функциональную, а возможно и генетическую, связь между
этими животными формами априори и нашим человеческим априори.
В противоположность Юму мы вслед за Кантом верим в
возможность «чистой» науки о врожденных формах человеческой мысли,
независимых от всякого опыта. Такая «чистая» наука, однако,
смогла бы выразить только очень одностороннее понимание априорных
форм мышления, поскольку она пренебрегает органической
природой этих структур и не ставит базового биологического вопроса
об их значении для выживания вида. Грубо говоря, это как если бы
кто-то захотел создать «чистую» теорию характеристик
современной фотокамеры (например, «Лейки»), не принимая во внимание,
что данный аппарат предназначен для фотографирования
внешнего мира, и игнорируя фотографии, полученные с помощью данной
камеры, без чего, собственно, невозможно понять ни того, как она
работает, ни того, зачем она вообще существует. По отношению к
фотографиям (подобно отдельным актам опыта) фотокамера
«Лейка» всецело априорна. Она существует до и независимо от любого
снимка — ведь она определяет и его форму, и саму возможность
его существования. Так вот, я утверждаю: отделить «чистую Лей-

50
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологам
кологию» от теории снимков, получаемых с помощью камеры, —
это такая же бессмыслица, как и отделение теории априорных форм
от теории внешнего мира, а феноменологии — от теории вещи в
себе. Все закономерности нашего интеллекта, которые мы
рассматриваем в качестве априорных, — отнюдь не прихоти природы. Мы
их выстрадали! И мы сможем понять их сущностный смысл, только
если примем во внимание их функцию. Как и «Лейка» не могла бы
появиться на свет без активного развития фотодела задолго до того,
как была сконструирована, как и собранная «Лейка» со всеми
невероятно тонко продуманными и слаженно действующими деталями
своего хитроумного механизма не упала с неба, точно так же не с
неба свалился и наш бесконечно более удивительный «чистый
разум». Он тоже достиг относительного совершенства благодаря своей
активности, на основе взаимодействия с вещью в себе.
Хотя для трансцендентального идеалиста отношение между
вещью в себе и ее явлением внеприродно и алогично, для нас оно
всецело реально. Ведь ясно, что не только вещь в себе «аффеци-
рует» наши рецепторы, но и, наоборот, наши эффекторы в свою
очередь «аффецируют» абсолютную реальность. Слово
«действительность» происходит от глагола «действовать» («Wirklichkeit —
wirken»). То, что явлено в нашем мире, — это не только наш опыт,
на который односторонне влияют реальные внешние вещи,
воздействующие на нас сквозь призмы идеальных возможностей
опыта. То, что мы переживаем как опыт, — это всегда
соприкосновение, взаимодействие реального в нас с тем, что реально вне нас.
Таким образом, отношения между событиями внутри и вне нас не
являются алогичными и не накладывают принципиального запрета
на выведение закономерности внешнего мира из закономерности
внутренних событий. Скорее это такое отношение, которое
существует между образом и объектом, между упрощенной моделью и
реальностью. Это отношение аналогии большей или меньшей
степени приближения. И степень этого приближения в принципе
открыта для сравнительных исследований. Иными словами, можно
судить о большей или меньшей точности, с которой согласуются
между собой действительность и ее явление, сравнивая одного
человека с другим или один организм с другим живым организмом.
На этих допущениях основывается очевидность того факта, что
бывают более, а бывают менее корректные суждения о внешнем

Лоренц К, Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 51
мире! Поэтому отношение между миром феноменов и вещью в себе
не является установленным раз и навсегда некими идеальными
законами формы, которые чужды и посторонни природе и в
принципе недоступны для исследования. Суждения, вынесенные на основе
таких «мыслительных необходимостей», не имеют независимой и
абсолютной ценности. Скорее все наши категории и формы
интуиции всецело естественны. Как любой другой орган, они суть эволю-
ционно развившиеся рецепторы для восприятия и ретроактивной
утилизации тех закономерных воздействий вещи в себе, с которой
мы вынуждены взаимодействовать, если только хотим выжить и
сохранить свой род. Особенности формы этих органических
рецепторов находятся в отношении к свойствам вещи в себе, полностью
выросшим из реальных естественных связей. Органические
рецепторы адаптированы к этим свойствам биологически практически-
достаточным образом, который ни в коем случае не абсолютен и
даже не настолько точен, чтобы можно было сказать, что их форма
совпадает с формой вещи в себе. Даже при том, что мы, как
естествоиспытатели, суть в известном смысле наивные реалисты, мы все
же не принимаем ни явление за саму вещь в себе, ни опытную
реальность за само абсолютно-сущее! Поэтому нас не удивляет, что
законы «чистого разума» вязнут в серьезнейших противоречиях не
только между собой, но и с эмпирическими фактами всякий раз, когда
исследование требует более точного контакта с реальностью. В
частности, так происходит в физике и химии, когда они вторгаются на
субатомный уровень. Там не только рушатся интуитивные формы
пространства-времени, но и категории причинности,
субстанциальности и в известном смысле категория количества (хотя в остальном
категория количества, по-видимому, имеет наиболее безусловную
значимость — за исключением разве что формы-интуиции
восприятия времени). В свете этих эмпирических фактов «необходимое для
мысли» отнюдь не означает «абсолютно значимого», что особенно
ярко проявилось в ядерной физике, квантовой и волновой механике.
Понимание того, что все законы «чистого разума» базируются на
самых что ни на есть физических и механических структурах
центральной нервной системы человека, развивавшихся на протяжении
множества эпох подобно любому другому органу, с одной стороны,
подрывает, а с другой — существенно укрепляет наше доверие к
законам «чистого разума». Заявление Канта, что законы «чистого разу-

52
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
ма» имеют абсолютную значимость и, более того, что всякое
воображаемое разумное существо, будь то даже ангел, должно подчиняться
одним и тем же законам мышления, представляется нам
антропоцентрической презумпцией. Конечно, «клавиатура», образованная
формами интуиции и категориями мышления (так называл это сам
Кант), представляет собой нечто, что явным образом локализовано
на физической стороне психофизического единства
человеческого организма. Формы интуиции и категории относятся к «свободе»
разума (если таковая существует) так же, как физические
структуры относятся к возможным степеням свободы психики, а именно,
одновременно и обеспечивают их существование, и накладывают на
них ограничения. Но конечно же, эти грубоватые категориальные
ящики, в которые мы вынуждены упаковывать внешний для нас мир
«для того, чтобы иметь возможность опыта» (Кант), не могут
претендовать на какую-либо автономную и абсолютную значимость. Этот
момент для нас ясен: ведь мы рассматриваем их в качестве
эволюционных адаптации, и хотел бы я знать, какие научные аргументы
могут быть выдвинуты против данной концепции. В то же время,
однако, природа их адаптации указывает, что категориальные формы
интуиции и сами категории оправдывают себя в качестве рабочих
гипотез при взаимодействии нашего рода с абсолютной реальностью
окружающей среды (при том, что их значимость является только
приблизительной и относительной). Таким образом проясняется тот
парадоксальный факт, что законы «чистого разума», которые терпят
крушение на каждом шагу в современной теоретической науке, тем
не менее выдержали (и по-прежнему выдерживают) проверку
практикой биологической борьбы за выживание и сохранение рода.
Точки, из которых состоят репродукции фотографий в наших
ежедневных газетах, незаметны и создают удовлетворительное
изображение, если рассматривать его поверхностно и на расстоянии.
Но они отчетливо обнаруживаются при использовании
увеличительного стекла. Так и воспроизведение мира в наших формах
интуиции и категориях терпят крах, как только от них требуется более
точная репрезентация их объекта, как это и происходит в волновой
механике и ядерной физике. Всякое знание, которое индивид может
извлечь из эмпирической реальности «физической картины мира»,
по самой сути дела представляет собой только лишь рабочие
гипотезы. И как бы далеко ни простирались их родозащитные функции,

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 53
все те врожденные структуры разума, которые мы называем
«априори», также суть только рабочие гипотезы. Нет ничего абсолютного,
кроме того, что скрывается внутри и по ту сторону феноменов.
Ничего из того, что может помыслить наш мозг, не имеет абсолютной,
априорной значимости в истинном смысле слова — даже
математика со всеми ее законами. Законы математики суть не что иное, как
орган квантификации внешних вещей; более того, это орган в
высшей степени важный для жизни человека, без которого он никогда
не смог бы играть свою доминирующую роль на Земле, и который,
стало быть, сполна оправдал себя биологически — так же, как и все
прочие «необходимые» структуры мысли. Конечно, «чистая»
математика не только возможна, но и существует — как теория
внутренних законов этого чудесного органа квантификации, важность
которого невозможно переоценить. Но это не дает нам права
превращать его в абсолют. Счет и математическое число воздействуют
на реальность примерно так же, как делает это землечерпальная
машина своими ковшами. Говоря статистически, при большом числе
отдельных случаев каждый ковш черпает, если огрублять,
одинаковое количество породы, но в действительности даже в любых двух из
них никогда не будет в точности одного и того же содержимого.
Чистое математическое равенство есть тавтология: я
утверждаю, что если моя землечерпалка черпает столькими-то ковшами,
то такое-то их число наполнилось. Два ковша моей машины
абсолютно равны между собой, т. к., строго говоря, это всякий раз тот
же самый ковш, а именно, номер первый, единица. Но это всегда
справедливо только для пустого высказывания. Два реальных
ковша, наполненные тем или иным содержимым, никогда не будут
равны друг другу; единица, присвоенная реальному объекту,
никогда и нигде во всей Вселенной не найдет себе равенства. Верно,
что дважды два равно четырем; но если к двум яблокам, баранам
или атомам прибавить еще по два, то они никогда не будут равны
четырем другим, потому что одинаковых яблок, баранов и атомов
не существует! В этом смысле мы сталкиваемся с тем
парадоксальным фактом, что равенство «дважды два — четыре» в
приложении к реальным вещам, вроде яблок и атомов, обладает гораздо
меньшей степенью приближения к реальности, чем равенство «два
миллиона плюс два миллиона равно четырем миллионам», потому
что уровень индивидуальных различий исчисляемых объектов ста-

54
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
тистически снижается в случае больших чисел. Понятая в качестве
рабочей гипотезы или функционального органа, эта форма
мышления — нумерическая квантификация — была и остается одним
из самых удивительных аппаратов, когда-либо сотворенных
природой. У биолога она не может не вызывать восхищения, особенно
неимоверно широкой сферой своей применимости, даже если и не
считать сферу ее пригодности абсолютной.
Можно вполне правдоподобно представить себе разумное
существо, которое не квантифицирует реальности посредством
математического числа (т. е. не использует ряд 1, 2, 3, 4, 5... и т. д.,
не исчисляет индивидов, приблизительно одинаковых или равных
между собой, как-то: атомов, баранов и т. п., не прибегает к
помощи «верстовых столбов», помечающих наличное количество), а
непосредственно постигает все это каким-то иным способом. Вместо
определения количества воды числом литровых сосудов, можно,
например, по растяжению резинового баллона известного размера
судить о том, сколько воды в нем содержится. Вполне могло быть
чистой случайностью или, другими словами, было вызвано какими-
то историческими причинами, что наш мозг оказался более
готовым исчислять экстенсивные, чем интенсивные количества. В этом
нет совершенно никакой «мыслительной необходимости», и вполне
можно себе представить, что способность исчислять интенсивно,
т. е. методом, указанным в примере с растяжением резинового
баллона, смогла бы развиться до такого уровня, при котором она стала
бы равноценной, равномощной нумерической математике и
заместила бы ее. В самом деле, способность непосредственно
определять количество, присущая как человеку, так и многим животным,
возможно, обязана именно такому — интенсивному — процессу
квантификации. Разум, исчисляющий чисто интенсивным
образом, выполнял бы некоторые операции проще и быстрее, чем наша
математика «черпально-ковшового» типа. Например, он мог бы
мгновенно вычислить кривую, что для нашей экстенсивной
математики возможно лишь опосредованно, методами интегрального и
дифференциального исчисления, помогающими нам преодолевать
границы нумерического подхода, но все же концептуально
неотделимых от последнего. Интеллект, определяющий количество
чисто интенсивно, не смог бы понять, что дважды два равно четырем.
Поскольку у него нет понятия о числе «один», т. е. о нашем пустом

Лоренц К. Каитовская концепция a priori в свете современной биологии 55
числовом ящике, то для него был бы непостижим и наш постулат о
равенстве двух таких ящиков, а в ответ на наше утверждение о
наличии равенства в данном случае, он объявил бы его некорректным,
поскольку одинаковых ящиков, атомов и баранов в природе не
существует. И в своей системе отсчета он будет столь же прав, как и
мы — в своей. Разумеется, система интенсивной квантификации
осуществляет многие операции хуже, т. е. запутанней, чем нумери-
ческая математика. Тот факт, что последняя ушла в своем развитии
гораздо дальше, чем способность к интенсивному определению
количества, говорит в пользу ее большей «практичности». Но даже и
при этом она была и остается только органом, эволюционно
приобретенной «врожденной рабочей гипотезой», которая по самой сути
лишь приблизительно адаптирована к свойствам вещи в себе.
Биолог, стремящийся понять отношение наследственной
структуры к упорядоченной пластичности всего органического, приходит
к универсальному закону, которому подчиняются как физические,
так и интеллектуальные структуры и который справедлив как для
протоплазмы и простейших одноклеточных, так и для
категориальных форм мышления и творческой пластичности человеческого
разума. Начиная с самых примитивных форм в царстве простейших,
жесткие структуры служат столь же важным условием
дальнейшей эволюции, как и пластичность органического. В этом смысле
жесткая структура — такое же необходимое и всеобщее свойство
живой материи, как и ее пластическая свобода. Вместе с тем
всякая жесткая структура, будучи необходимой основой органической
системы, несет с собой и нежелательный побочный эффект: своей
жесткостью она лишает систему определенной степени свободы.
Всякий раз, когда прибегают к помощи механических структур, то
тем самым в известном смысле связывают себя. Как точно сказал
фон Икскюль, амеба машинообразна в меньшей степени, нежели
лошадь, — имея в виду в основном их физические свойства.
Аналогичное отношение, существующее между структурой и
пластичностью человеческого мышления, в поэтической форме выразил
Ницше: «Мысль — это раскаленная лава, но всякая лава обрастает
коркой. Всякая мысль, в конце концов, сокрушает самое себя
"законами"». Подобное сравнение со структурой,
выкристаллизовывающейся из жидкой среды, несет гораздо более глубокий смысл, чем
вложил в него Ницше: нельзя считать совершенно невозможным,

56
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
что все, приобретающее твердую форму, как в физической, так и в
интеллектуально-психической сферах, есть вынужденный переход
из жидкого состояния некой плазмы в твердое.
Но Ницше и Икскюль кое-что проглядели. Лошадь — высшее по
сравнению с амебой животное не вопреки, а во многом благодаря
тому, что она приобрела более богатый набор дифференцированных
жестких структур. Организмы с наименьшим возможным числом
структур так и останутся амебами, нравится им это или нет,
поскольку без жестких структур какая-либо более высокая организация
немыслима. Символом организмов с максимумом высокодифференци-
рованных фиксированных структур может служить лобстер, плотно
и туго закованное в свой панцирь создание, способное к движению
лишь в определенных местах сочленения своей брони, обладающее
строго ограниченными степенями свободы; другой пример —
паровоз, способный перемещаться только вдоль предписанного ему пути
с очень редкими поворотами. Для всех живых существ повышение
уровня ментальной и физической дифференциации — это всегда
компромисс между ними, как двумя крайностями, и ни одна из них
по отдельности не может обеспечить высшую реализацию
возможностей организма. Повышение уровня дифференциации
механической структуры всегда и везде влечет опасную тенденцию сковывать
интеллект, чьим слугой она была еще мгновение тому назад, и
препятствовать его дальнейшей эволюции. Жесткий панцирь-скелет ар-
тропода — именно таково препятствие для эволюции, как и
фиксированные инстинктивные движения многих более высокоразвитых
организмов, равно как и индустриальная машинерия человека.
Да и всякая мыслительная система, настаивающая на своей
неизменной «абсолютности», дает тот же самый эффект оцепенения.
Концом такой системы становится момент, когда она обретает
верящих в ее непогрешимое совершенство последователей, — в этот
момент она уже «ложна». Только в состоянии становления
философ бывает человеком в подлинном смысле слова. Мне приходит
на память прекрасное определение человека, которым мы обязаны
философии прагматизма и которое, наверное, лучше всего
сформулировал Гелен в своей книге «Человек». Человек определяется
им как перманентно незавершенное существо, перманентно же
недоадаптированное и недоструктурированное, но постоянно
открытое миру, постоянно становящееся.

Лоренц К. Кантонская концепция a priori в свете современной биологии 57
Когда мыслитель, даже величайший, завершает свою систему,
он в принципиальном смысле начинает чем-то напоминать
собою лобстера или паровоз. Как бы ни были изобретательны его
последователи и ученики в рамках предписанной и дозволенной
панциреобразной системой учителя степени свободы, сама
система станет опорой прогресса мысли и познания только тогда,
когда найдутся последователи, отколовшиеся от нее, ухватившиеся
за новые, а не «встроенные» степени свободы и претворившие
части системы в новую конструкцию. Но если мыслительная
система столь монолитна, что долго не появляется никого, кто имел бы
власть и способность сокрушить ее, то прогресс может быть
остановлен на века:
Сей камень лжет, быть должен кто-то,
Кто тут его воздвиг,
И тот, в ком вера нетверда, споткнется здесь,
На дьявольском сем камне, на этом дьявольском мосту!
(Гёте, «Фауст»; вольный перевод А. Толстова)
Подобно тому, как мыслительная система, воздвигнутая
отдельным человеком, подчиняет себе своего творца, так же
обстоит дело и с эволюционно развившимися надындивидуальными
априорными формами мышления: их тоже принимают за абсолют!
Машина, чье родосохраняющее значение состояло изначально в
квантификации вещей внешней реальности; машина, созданная
для «подсчета баранов», вдруг стала претендовать на абсолютность
и зажужжала с восхитительным отсутствием внутренних перебоев
и противоречий, — но лишь до тех пор, пока она вертится пустой,
пересчитывая свои собственные ковши. Если позволить
землечерпалке, мотору, бензопиле, теории или априорным формам
мышления работать вхолостую, без наполнения, то свои функции они ipso
facto будут исполнять без заметного трения, стука и шума: ведь
части в подобных системах, конечно же, не противоречат, а
согласуются друг с другом, они четко и точно прилажены и сонастроены.
Пока пустые, они и в самом деле «абсолютны», т. е. абсолютно
пустые. Когда же от системы ожидают работы, достижения какого-то
результата, относящегося к внешнему миру (в чем, вообще говоря,
состоит реальный смысл существования средств сохранения рода),

58
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
вот тогда-то эта штука начинает стонать и скрежетать. Когда
ковши землечерпалки вгрызаются в землю, когда зубья пилы
врезаются в дерево, когда предположения теории врубаются в материю
подлежащих классификации эмпирических фактов, тогда и
возникают нежелательные посторонние шумы как следствие
неизбежного несовершенства любой естественно сформировавшейся
системы. А никаких иных систем для ученого-естествоиспытателя
не существует. Но именно эти-то шумы и свидетельствуют, что
система взаимодействует с реальным внешним миром. В этом смысле
они — нечто вроде двери, через которую вещь в себе выглядывает в
наш мир феноменов; дверь, через которую лежит дорога к новому
знанию. Именно они, а не пустое бормотание аппарата, не
встречающего никакого сопротивления, суть «реальность». Именно их мы
должны помещать под увеличительное стекло, если хотим познать
несовершенство нашего аппарата мышления и опыта, если
стремимся к знанию, преодолевая это несовершенство. Посторонние
шумы следует методически изучить, если только мы хотим
улучшить машину. Основания чистого разума точно так же
несовершенны и приземленны, как и бензопила, — но и так же реальны.
Моя рабочая гипотеза выглядит так: все — это рабочая
гипотеза. Это справедливо не только для законов природы, которые
мы формулируем апостериори посредством индивидуальной
абстракции из фактов нашего опыта, но и для законов самого
чистого разума. Дар понимания сам по себе еще не создает объяснения
феноменов; но тот факт, что он представляет для нас феномены в
практически-пригодной форме на проекционном экране нашего
опыта, имеет место благодаря формулированию им рабочих
гипотез; дар, развившийся в ходе эволюции и выдержавший проверку
миллионами лет! Сантаяна пишет: «Вера в интеллект —
единственная вера, оправдавшая себя своими плодами. Но тот, кто навсегда
связал себя верой, подобен Дон Кихоту, дребезжащему своим
старомодным панцирем. Я — убежденный материалист в натуральной
философии, но я не заявлял, будто знаю, что такое материя. Я жду,
когда мне расскажут об этом люди науки».
Нашу точку зрения, что вся человеческая мысль — это только
рабочая гипотеза, не следует понимать как принижение ценности
знания, добытого человечеством. Да, верно, что все это знание есть для
нас лишь рабочая гипотеза; да, верно, что мы должны в любой мо-

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 59
мент быть готовы отбросить наши излюбленные теории, когда новые
факты этого потребуют. Но даже при том, что ничто не
«абсолютно истинно», всякий новый фрагмент знания, всякая новая истина
есть тем не менее шаг вперед в очень определенном и определимом
направлении: абсолютно-сущее постигается в новом, прежде
неизвестном аспекте; оно открывается перед нами новой
характеристикой. Для нас верна та рабочая гипотеза, которая мостит дорогу для
следующих познавательных шагов или, по крайней мере, не стоит
у них на пути. Человеческая наука должна делаться наподобие
возведения строительных лесов как средства достижения наибольшей
возможной высоты, когда в начале стройки еще нельзя предвидеть
окончательной высоты строения. В тот момент, когда подобная
вспомогательная конструкция становится постоянно-фиксированной
поддерживающей колонной, она годится для возведения постройки
лишь определенной формы и размера. Когда такое случается, а
постройка должна продолжаться дальше, то опорную колонну нужно
разрушить и перестроить, — этот процесс тем опасней для
структуры в целом, чем глубже залегает то застывшее в своих основаниях
звено, которое требует перестройки. Поскольку основополагающее
свойство всякой подлинной науки заключается в том, что ее
структура должна постоянно и неограниченно расти, то все механически-
систематическое в ней, все, что соответствует жестким структурам и
ограничительным конструкциям, всегда должно нести в себе нечто
предварительное, временное, способное к изменению. Стремление
обезопасить свою постройку в будущем путем объявления ее
«абсолютной» приводит к обратному от задуманного результату: именно
та «истина», в которую догматически уверовали, рано или поздно
приводит к революции, в ходе которой подлинно истинное и ценное
содержание старой теории весьма просто отвергается и забывается
заодно с отжившими предрассудками, препятствующими прогрессу.
Частным случаем данной ситуации являются тяжкие культурные
потери, сопровождающие революции. Следует всегда помнить:
природа всех истин состоит в том, что они суть рабочие гипотезы, — и для
того, чтобы избежать необходимости разрушать сложившиеся
структуры, и для того, чтобы сохранить за «установленными» истинами ту
непреходящую значимость, которой они, возможно, заслуживают.
Наша концепция, гласящая, что априорные формы мышления
и интуиции следует понимать просто как всякую иную адаптацию,

60
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологам
влечет за собой и признание того, что они для нас выступают в
качестве, так сказать, «наследственных рабочих гипотез», чье
истинностное содержание соотносится с абсолютно-сущим точно так же, как
и в любой обычной рабочей гипотезе, доказавшей свою высокую
адекватность во взаимодействии с внешним миром. Правда, такая
концепция разрушает нашу веру в абсолютную истинность какого-
либо априорно-необходимого тезиса мышления. С другой стороны,
она дает уверенность, что нечто действительное «адекватно
соответствует» каждому феномену нашего мира. Даже мельчайшая
деталь феноменального мира, «отраженная» для нас во врожденных
рабочих гипотезах, на самом деле преформирована тому феномену,
который она воспроизводит, и, в общем, соответствует отношению,
которое существует между органическими структурами и внешним
миром (ср. аналогию с плавником и копытом). Верно, что
априори — это только ящик, форма которого приблизительно, в скромной
мере соответствует форме реальной действительности, подлежащей
отображению. Однако этот ящик доступен нашему исследованию
даже при том, что мы не в состоянии постичь вещь в себе иначе, как
посредством самого этого ящика. Но доступ к законам ящика, т. е.
инструмента, делает вещь в себе относительно постижимой.
Теперь мы собираемся в ходе терпеливой эмпирической работы
предпринять исследование «априорных», «врожденных» рабочих
гипотез, присущих дочеловеческим формам организмов. Сюда
относятся виды, достигшие менее детализированного, чем у
человека соответствия свойствам вещи в себе. При всей своей невероятно
точной целевой настроенности, врожденные схематизмы
животных все же гораздо проще и экран их грубее, чем таковые у
человека, так что границы достижимого для них не превышают некой
измеримой области нашего собственного рецептивного аппарата.
Возьмем в качестве аналогии наблюдение с помощью микроскопа:
четкость изображения мельчайших структур видимого через него
объекта зависит от соотношения угла апертуры и фокусного
расстояния, так называемой нумерической апертуры. Первый
дифракционный спектр, отражаемый структурной решеткой объекта,
должен еще попасть на переднюю линзу, чтобы решетка как
таковая была вообще видна. Если этого не произойдет, решетку нельзя
будет видеть; вместо объекта тогда будет видна некая смутная
поверхность коричневого почему-то цвета.

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 61
А теперь допустим, что у меня имеется только один микроскоп.
И я говорю, что структуры объектов «постижимы» лишь с данной
точностью и четкостью и что иначе не бывает. Более того, хотя я
был бы вынужден допустить, что существуют коричневые объекты,
у меня не было бы никаких оснований считать, что этот цвет
имеет хоть малейшее отношение к видимым структурам! Однако, если
при этом учитывать, что бывают и менее мощные линзы, которые
фиксируют «коричневые» структуры, видимые в том же качестве и
через наш инструмент, то можно с большим скептицизмом
отнестись к нашей регистрации «коричневого» (если только не впасть
в манию величия и не объявить свой аппарат восприятия
абсолютным по той лишь причине, что это наша собственность). Если же
быть поскромнее, то можно прийти к правильному выводу,
сравнив масштабы достигнутого с тем фактом, что коричневый цвет
регистрируют разные инструменты. Вывод здесь таков: даже у
самых мощных линз есть предел разрешения тонкости наблюдаемых
структур, — точно так же, как и у более простых аппаратов. Путем
такой же методики можно многое узнать и о функциональных
пределах, которые имеют все разнообразные аппараты по
формированию образа универсума. Извлеченный отсюда урок задает важную
критическую перспективу для оценки границ достижимого для
наивысших из существующих аппаратов, которые сегодня еще не
могут быть исследованы с некой еще более высокой точки зрения.
С психологической точки зрения самоочевидно, что наш
нервный аппарат построения образа мира в основе своей подобен
фотографическому экрану, который не может воспроизводить более
тонкие детали вещи в себе, чем те, которые соответствуют конечным
по числу элементам этого экрана. Точно так же, как зернистость
фотонегатива допускает отнюдь не любую степень увеличения,
существуют ограничения и на образ мира, обусловленные нашими
органами чувств и когнитивным аппаратом. Именно эти ограничения
не позволяют ни беспредельного «увеличения», ни беспредельного
разрешения при наблюдении деталей — каким бы самоочевидным
и реальным ни казался образ при поверхностном обозрении. Там,
где физический образ мира, сформированный человеком,
достигает атомного уровня, возникают несостыковки в координации
между априорными «мыслительными необходимостями» и
эмпирической реальностью. Это значит, что «мера всех вещей» оказа-

62
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
лась просто-напросто слишком грубой, слишком приблизительной
для столь тонкой сферы измерений и находится лишь в весьма
общем, статистически-вероятностном согласии с тем, что предстоит
познать в вещи в себе. Это особенно важно в отношении атомной
физики, чьи абсолютно вненаглядные, невообразимые идеи не
могут стать предметом непосредственного опыта. Дело в том, что мы
способны непосредственно-эмпирически «воспринимать в качестве
опыта» (если прибегнуть к собственному кантовскому выражению
этого физиологического факта) только то, что может быть
упрощенно сыграно на «клавиатуре» нашей центральной нервной системы.
Но у разных организмов эта клавиатура может быть
дифференцирована либо менее, либо более сложным образом. Поясним это по
аналогии с фотопластинкой: лучший фотоснимок, на который
способен данный конкретный фотоаппарат с данной степенью
разрешающей точности, можно уподобить тем изображениям, которые
встречаются среди симметричных узоров на животных и цветах и
состоят из маленьких прямоугольных элементов. Свойство
«состоять из квадратиков» никоим образом не относится к отображаемой
вещи в себе, оно проистекает из особенностей фотоаппарата,
которые можно отнести на счет технически неизбежных ограничений.
Подобные же ограничения присущи и любому аппарату по
формированию образа мира, если он состоит из клеточных элементов
(как в случае со зрением). Если теперь методически исследовать,
насколько перекрестные узоры-репрезентации позволяют судить о
форме вещи в себе, то мы придем к выводу, что точность суждения
будет зависеть от отношения между размером изображения и
зернистостью экрана. Если какая-то клеточка выступает из
прямолинейного контура узора, то это означает, что за ней лежит реальная
проекция отображаемой вещи, но при этом нельзя уверенно
сказать, заполняет ли она всю площадь экрана или же только данную
его мельчайшую часть. Вопрос может быть решен только при
помощи еще одного экрана с более высоким разрешением. Тем не менее
за каждой деталью, воспроизводимой даже самым грубым экраном,
несомненно стоит нечто реальное — хотя бы потому, что в
противном случае данный участок экрана ничего бы не зарегистрировал.
Но в нашем распоряжении нет инструмента, чтобы определить, что
именно стоит за регистрирующим участком наиболее тонко
устроенного экрана, насколько точно вписываются в его структуру кон-

Лоренц К. Кшгговская концепция a priori в свете современной биологии 63
туры того, что им воспроизводится. Последние детали устройства
вещи в себе всегда остаются принципиально недоступными. Мы
убеждены только в том, что всем деталям, воспроизводимым нашим
аппаратом, соответствуют атрибуты вещи в себе. И чем больше мы
углубляемся в сравнение наиболее отличных друг от друга
аппаратов по формированию образа мира у животных, тем прочнее
становится наша уверенность в этой всецело реальной и закономерной
корреляции между Действительным и Являющимся. Непреложно-
постоянное бытие вещи в себе, убедительно доказываемое
подобными сравнительными исследованиями, совершенно несовместимо
с допущением неких алогичных, детерминированных как-то извне
отношений между вещью в себе и ее явлением.
Такие сравнительные исследования приближают к нам
действительный мир, лежащий по ту сторону феноменов, и успешно
показывают, что различные априорные формации возможных реакций
(а значит, и возможного опыта) разных видов делают предметом
опыта некоторые закономерности реально сущего и позволяют их
контролировать в интересах выживания вида. Столь различные
способы адаптации к одним и тем же закономерностям укрепляют нашу
уверенность в их реальности точно так же, как уверенность судьи в
реальности некоторого события укрепляют показания нескольких
независимых свидетелей, дающих в целом согласующиеся, но
нетождественные описания происшедшего. Совершенно очевидно, что
организмы низшего, по сравнению с человеком, интеллектуального
уровня, противостоят той же совокупности данного, которая стала
доступной нашему опыту благодаря формам восприятия
пространства и времени, а также категории причинности. Но такие
организмы ведут себя совершенно иным образом, их средства и возможности
гораздо проще, элементарнее — благодаря этому они доступны
научному анализу. Даже если человеческие априорные формы
восприятия и мышления так и останутся недоступными каузальному анализу
для нас, простых смертных, мы, как ученые-естествоиспытатели, тем
не менее должны покончить с объяснениями априорного,
исходящими из принципов, чуждых природе. Всякую попытку подобного
объяснения мы должны рассматривать как совершенно
необоснованное и догматическое деление на рационально-постижимое и
непознаваемое — деление, чреватое столь же серьезной угрозой
исследовательской работе, какой был витализм.

64
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Искомый метод можно пояснить с помощью аналогии с
микроскопом и в целом с наукой об аппаратах. По существу мы
способны понять только низшие формы, предшествующие нашим
собственным формам мышления и восприятия. Только там, где
законы, отображенные посредством этих примитивных органов,
можно идентифицировать с законами, отображенными в нашем
аппарате, мы получаем возможность прояснить свойства
человеческого априори, используя более примитивные формы в качестве
отправной точки. Следуя по этому пути, мы получаем возможность
делать выводы о непрерывном постоянстве мира, лежащего по ту
сторону феноменов. Данный подход успешно выдерживает
сравнение с теорией априорных форм восприятия пространства и
категории каузальности. Большинство животных не понимает
«пространственной» структуризации мира в нашем смысле. Однако
мы можем составить себе приблизительное представление о «про-
странственности» в картине мира подобных организмов,
поскольку вдобавок к нашей способности пространственного
представления мы обладаем также способностью решать пространственные
задачи на их манер. Большинство рептилий, птиц и низших
млекопитающих решает свои пространственные проблемы не так, как
делаем это мы (т. е. не благодаря мгновенному учету чувственных
данных), а посредством «заучивания наизусть». Так, например,
землеройка, попав в незнакомую обстановку, постепенно
«выучивает» все возможные пути передвижения, медленно проходя по
ним и постоянно принюхиваясь и поводя своими
чувствительными усиками, — так, наверное, ребенок разучивает по нотам новое
упражнение на фортепьяно. Трудоемкая серия отрывочных,
круговых движений на небольшом вначале пространстве превращается
в серии «разученных» движений, после чего следует увязка частей
воедино. Эти движения, взаимно уравновешивая и продолжая друг
друга в кинестетическом переплетении, распространяются все
дальше и дальше и в конечном счете срастаются в нерасторжимое
целое, которое срабатывает быстро и устойчиво и уже
нисколько не похоже на первоначальные поисковые перемещения. Эти
цепочки движений, выработанные ценой стольких усилий и
выполняемые теперь необычайно быстро и правильно, вовсе не
нацелены на выбор «кратчайшего пути». Наоборот, лишь случай
определяет, какую пространственную схему принимает запомина-

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 65
ние путей передвижения на данной местности. Бывает даже так,
что путь получается настолько извилистым, что его участки
пересекают друг друга, причем животное не обязательно замечает, что
дорога будет короче, если срезать эти лишние участки1.
Для такого животного, как землеройка, которая овладевает
своим жизненным пространством исключительно посредством
заучивания наизусть тропинок на окружающей местности, ни в коем
'Крысы и другие млекопитающие, стоящие выше по развитию, чем
землеройки, сразу замечают возможность сократить путь. Я наблюдал очень
интересный случай, работая с серыми гусями, когда возможность сокращения пути
при изучении местности была одним из них несомненно подмечена, но при
этом не использовалась. Еще будучи птенцом, этот гусенок выучил маршрут,
который вел через двери нашего дома наверх, минуя два лестничных пролета,
в мою комнату, где он привык ночевать. По утрам молодой гусь обычно
выпрыгивал в окно. Впервые исследуя этот путь, гусенок прежде всего подбежал
к большому окну, расположенному внизу незнакомой ему тогда еще лестницы.
А надо сказать, что многие птицы, если они чем-то встревожены, стремятся
немедленно выбраться на свет; так и этот гусенок решил вернуться от окна на
открытую лестничную площадку, что я от него хотел только после того, как
он немного успокоится и освоится с обстановкой. Зигзаг к окну остался раз
и навсегда непременной частью ритуала обследования пути, по которому гусь
направлялся к привычному месту ночлега. Это случайное по суш, но прочно
заученное движение отклонения к окну и обратно, препрашлись в
совершенно механическую процедуру, напоминающую npumvwio соблюдаемую
церемонию, — медь почвы для ее исходной мотивации (ветревоженность и
желание удрать из темноты) больше не было. '\\ все время — около двух лет, — в
течение которого гусь пользовался ним путем, его отклонения к окну стали
постепенно сокращаться; иначе говоря, та линия, по которой двигался гусь и
которая сначала составляла острый угол между сразу встречающимся окном
и направлением к лестнице, стала спрямляться. Сокращение лишнего пути,
наверное, привело бы к уяснению кратчайшей траектории в следующие два
года, причем не потребовалось бы никакого «инсайта». Однако надо
заметить, что гуси вообще способны принять столь простое решение по наитию
(«инсайту»), — но все дело в том, что привычка пересиливает «инсайт» или же
опережает его по времени. Однажды вечером произошло следующее. Я забыл
впустить гуся в дом, а когда наконец вспомнил о нем, то нашел его на пороге
за дверью в крайнем нетерпении. Гусь торопливо последовал за мной и — к
моему великому удивлению — впервые за все время направился к лестнице
кратчайшим путем и стал подниматься по ступенькам. Но уже на третьей
ступеньке он застыл, вытянул шею, издал тревожный возглас, повернулся, снова
спустился на эти три ступеньки вниз и направился к окну, причем весьма
поспешно и явно «формально», а затем уже спокойно стал подниматься по
лестнице привычным маршрутом, Совершенно очевидно, что здесь возможность
принятия решения по «инсайту» была явным образом заблокирована самим
наличием «заученного наизусть»!

66
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
случае не был бы приемлем тезис, что прямая линия есть
кратчайшая связь между двумя точками. Если бы землеройке захотелось
непременно держаться прямой линии (что, по сути, вполне ей по
силам), то ей пришлось бы, чтобы добраться до цели, неустанно
и непрерывно принюхиваться, ощупывать все вокруг усиками и
таращиться в оба глаза (а зрение у нее не очень-то хорошее). При
этом она затрачивала бы гораздо больше времени и энергии, чем
при движении по маршруту, выученному «наизусть». Того, что две
точки на ее пути, далеко отстоящие друг от друга,
пространственно очень близки, она не понимает. Даже человек может вести себя
точно так же — например, в незнакомом городе. Однако верно и
то, что мы, люди, в подобных обстоятельствах раньше или позже
начинаем правильно ориентироваться в пространстве и находим
возможность сократить дорогу. Подвальные крысы,
интеллектуально гораздо более развитые, чем землеройки, тоже очень скоро
находят кратчайшие маршруты. И серый гусь, как мы видели, мог
бы делать то же самое, но не делал по своего рода «религиозным»
мотивам — этому препятствовало специфическое торможение,
вроде того, которое сковывает цепями привычек поведение
неразвитых людей. Биологический смысл жесткой привязки к
«традиции» легко понять: она всегда будет целесообразной для
организма, который неспособен на пространственно-временную и
каузальную оценку конкретной ситуации, поскольку упорно
держится схем поведения, успешность и безопасность которых уже
оправдали себя. Так называемое магическое мышление, бытующее
отнюдь не только в примитивных сообществах, тесно связано с
этим феноменом. Достаточно вспомнить обо всем известной
примете «постучать по дереву». Мотив тут очень прозрачный: «В конце
концов, кто знает, что может случиться, если этим пренебречь...»
Для такого в полном смысле кинестетического существа, как
землеройка, отыскать кратчайшую дорогу к цели буквально
невозможно. Может случиться, что она и отыщет таковой и выучит
его под давлением внешних обстоятельств, — но опять-таки,
всякий раз наизусть и заново. Иначе говоря, между двумя витками ее
маршрута существует как бы непроницаемая стена, хотя бы они и
почти соприкасались или даже просто совпадали. Сколько же
новых возможных решений, в принципе столь же простых, упускаем
из виду и мы, люди, — столь же слепые в каждодневной борьбе со

Лоренц К. Каитовская концепция a priori в свете современной биологии 67
своими проблемами. Эта мысль самоочевидна и неоспорима для
каждого, кто, ежедневно тесно общаясь с животными, открыл в них
множество человеческих качеств, но в то же самое время познал и
фиксированные пределы их возможностей. Ничто так не заставляет
ученого усомниться в своей богоподобной сущности и не вселяет в
него благотворной скромности, как данное обстоятельство. С
психологической точки зрения, форма овладения пространством,
характерная для землеройки, представляет собой цепочку условных
рефлексов и кинестетически укоренившихся движений. Она
реагирует на уже знакомые ей направляющие вехи маршрута
благодаря условным рефлексам, которые служат не столько для выбора
направления, сколько для подтверждения того, что землеройка по-
прежнему на правильном пути. Дело в том, что заученные
кинестетические движения столь точны и выверены, что осуществляются
почти вне оптического и тактильного регулирования. Ситуация
здесь напоминает игру хорошего пианиста, которому не надо
смотреть на клавиши или в ноты. Такая цепочная формация условных
рефлексов и заученных движений является отнюдь не только
пространственной, но и пространственно-временной формацией. Она
выстраивается лишь в одном направлении. Для того чтобы
пробежать маршрут обратным курсом, землеройке требуется совершенно
иной навык. Пробежать по заученному пути неправильно для нее
так же невозможно, как нам невозможно перепутать порядок букв
в алфавите. Если вмешаться в пробег животного по привычному
маршруту, — например, изъяв с него барьерчик, через который оно
должно было бы перепрыгнуть, — то землеройка сбивается,
теряет ориентацию и пытается вновь связать воедино звенья заученных
движений на исходном участке маршрута. Поэтому она бежит
назад и пробует проделать все сначала до тех пор, пока не восстановит
ориентацию в приметах маршрута, после чего пытается проделать
весь путь снова, — ну точно, как маленькая девочка, которую
прервали при повторении разучиваемых стихов.
Отношение, очень похожее на то, которое мы обнаружили
между предрасположенностью к научению посредством
заучивания наизусть и человеческой формой восприятия пространства,
существует и между предрасположенностью к развитию условных
рефлексов (ассоциаций) и человеческой категорией каузальности.
Организм научается тому, что определенные раздражители — на-

68
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
пример, появление лаборанта — всегда предшествуют
биологически значимому событию — скажем, подаче корма. Животное
«ассоциирует» эти два события и воспринимает первое как сигнал к
появлению второго, давая приуготовительную реакцию (это может
быть, например, рефлекс слюноотделения, изученный И.
Павловым). Данная опытная связь с регулярно наступающим post hoc1
не имеет никакого отношения к каузальному мышлению.
Следует помнить, что, например, мочеиспускание — целиком
бессознательный процесс — может быть подчинено и вызываться
по условному рефлексу! Причина, по которой post hoc еще иногда
ошибочно приравнивают Kpropterhoc2, состоит в том, что
предрасположенность и к ассоциированию, и к каузальному мышлению
биологически нацелены фактически одинаково: они, так сказать,
суть органы ведения диалога с одной и той же реальностью.
Эта реальность, вне всяких сомнений, есть совокупность
естественных закономерностей, что составляет первый основной тезис
физики. «Условный рефлекс» возникает, когда за определенным
внешним раздражителем, который сам по себе безразличен для
организма, несколько раз подряд следует раздражитель биологически
значимый, т. е. такой, который вызывает реакцию. С этого
момента животное ведет себя так, «как если бы» первый раздражитель был
непременным сигналом к наступлению биологически значимого
события, которое должно произойти. Такое поведение с
очевидностью носит видосохраняющий характер, если только в реальном
контексте существует связь между первым, «условным», и вторым,
«безусловным», раздражителями. Закономерная последовательность
во времени различных событий регулярно имеет место в природе
только там, где определенное количество энергии
последовательно проявляется в разных феноменальных формах благодаря
трансформации сил. Таким образом, связь как таковая, в себе, означает
«каузальную связь». Условный рефлекс «оправдывает гипотезу» о
том, что два раздражителя, несколько раз появляющиеся в
определенной последовательности, суть феноменальные формы одного и
того же количества энергии. Если бы это допущение было ложно и
повторяющиеся последовательности, обусловливающие ассоциации
1 После этого (лат.).
2 По причине этого (лат.).

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 69
раздражителей, были чисто случайными и никогда не
возвращающимися post hoc, — то развитие условной реакции было бы
антицелесообразным ограничением той предрасположенности, которая
в общем и целом вероятностно значима для сохранения вида.
Поскольку мы сегодня ничего еще по сути не знаем о
физиологических основах категории каузальности, мы можем
исследовать ее только средствами критической эпистемологии. По своей
биологической функции она есть орган постижения того же
природного законопорядка, на который нацелена и
предрасположенность образовывать условные рефлексы. Мы не можем задать
понятия причины и следствия иначе, чем указав, что следствие в той
или иной форме получает энергию от причины. Сущность propîer
hoc, качественно отличающая ее от uniform post hoc, состоит
единственно в том, что причина и следствие представляют собой
последовательные звенья бесконечной цепи феноменальных форм,
которые принимает энергия в своем вечном коловращении. В случае
с категорией каузальности весьма поучительна попытка объяснить
ее ссылкой на вторичную абстракцию от прошлого опыта (в том
смысле, в каком об этом говорил Вундт). При этом подходе нельзя
избежать определения, гласящего о «регулярном post hoc», но
нельзя и понять того в высшей степени специфического содержания,
априори заключенного во всяком осмысленном «почему?» и
«потому, что...», употребленном даже маленьким ребенком. От
ребенка нельзя ожидать абстрактного понимания факта, который был в
1842 г. объективно, т. е. чисто физически, зафиксирован Ю. Р. Май-
ером. В своей лекции 1847 г. Джоуль на редкость просто
сформулировал: «абсурдно было бы полагать, что жизненная сила может
исчезать без какой-либо эквивалентной ей компенсации». В такой
довольно-таки наивной форме великий физик воспроизвел точку
зрения критической эпистемологии. С позиции истории идей было
бы интересно спросить: не пришел ли он к своему открытию закона
сохранения тепловой энергий на основе априорной «немыслимо-
сти» сотворения и исчезновения энергии, как это может
показаться, судя по приведенному заявлению. Наше понимание причинно-
следственной связи не согласуется с тем подходом, что априорная
категория каузальности на самом деле основывается ни на чем
ином, как на неизменной последовательности двух событий, и что
может быть так, что позднейшее по времени событие, возможно,

70
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
не черпает энергии из предшествующего, но оба они суть взаимно
независимые боковые звенья ветвящейся цепи каузальности.
Бывает так, что некое событие вызывает два следствия, одно из
которых наступает раньше другого, всегда, таким образом, предшествуя
ему в опыте. Так молния при грозе опережает гром. И тем не менее
оптическое явление никоим образом не является причиной
акустического! Возможно, на это мне возразят, что данный анализ
излишне усложнен, а множеству простых людей молния до сих пор
представляется причиной грома. Между тем глубина и тщательность
анализа как раз и позволяет нам избавиться от примитивных
представлений и сделать еще один шаг к верному пониманию реальной
связи вещей. Человечество до сих пор живет на основе
функционирования врожденной категории каузальности.
Теперь нам следует подвергнуть методологическому
исследованию функционально аналогичные возможности и достижения
животных с более высокой точки зрения человеческой формы
восприятия пространства и категории каузальности. Это, во-первых,
предрасположенность к кинестетическому заучиванию маршрутов
передвижения и, во-вторых, предрасположенность к
бессознательной ассоциации последовательных событий. «Истинно» ли то,
что землеройка «знает» о пространстве? В ее случае научение
создает ordo etconnectio idearum1, который прослеживается и в нашем
собственном образе мира, — а именно речь идет об условии, при
котором участки местности и элементы локомоции оказываются
слиты друг с другом, словно капли в струе воды. Схема движения
землеройки в границах своей применимости совершенно
правильна! В нашем восприятии тоже наблюдается слияние воедино
множества «капель», и последовательность их связей тоже верна.
Однако для нас существует (и верно воспринимается) огромное
количество данных, восприятия которых лишена землеройка, —
например, если речь идет о возможности срезать путь. Кроме того,
и с прагматической точки зрения наше восприятие истинно в
более высокой степени, нежели образ мира у животных.
Очень похожие результаты получаются, когда мы сравниваем их
(животных) предрасположенность к ассоциации с нашим
каузальным мышлением: и здесь более примитивные способности живот-
1 Ряд связанных идей (лат.).

Лоренц К. Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 7J_
ных позволяют устанавливать связь между событиями, которая
открыта и нашей форме мышления: темпоральное отношение между
причиной и следствием. Более глубокое понимание реальности,
существенное для нашего каузального мышления, — а именно
что энергия переносится от причины к следствию, — недоступно
для чисто ассоциативного мышления. И здесь тоже низшая
форма мышления априори адекватно соответствует реальности более
высокого порядка, но опять-таки только в доступных для нее
пределах. И здесь тоже человеческая форма мышления с
прагматической точки зрения более истинна, достаточно вспомнить обо всех
ее достижениях, недоступных для чистой ассоциации! Как я уже
сказал, все мы живем благодаря работе этого важного органа —
почти так же, как благодаря работе наших рук. Всемерно
подчеркивая эти различия в степени соответствия между образом мира и
самой действительностью, мы, однако, ни на мгновение не
должны забывать, что нечто реальное отражается на «экранах» даже
самых примитивных аппаратов по формированию образа мира. Это
важно отметить, поскольку мы, люди, используем такие аппараты
подобным же образом, хотя они могут и сильно различаться между
собой. Прогресс науки, как это правильно отметил Берталанфи,
всегда имел тенденцию к дезантропоморфизации нашего образа
мира. Так, от чувственно-видимого феномена света был совершен
переход к понятию сверхчувственных невидимых волновых
феноменов. Самоочевидному представлению о каузальности пришли
на смену представления о вероятности, арифметических расчетах
и т. д. Конечно, могут сказать, что среди наших форм восприятия
и категорий есть «более антропоморфные», а есть и «менее
антропоморфные»; или что одни из них более специализированы,
а другие носят более общий характер. Несомненно, что разумное
существо, лишенное зрения, могло бы понять волновую теорию
света, но не смогло бы уразуметь специфически человеческого
визуального опыта. Выход за пределы специфически человеческих
структур — как это наиболее ярко выражено в математике — не
должен наводить на мысль, будто менее антропоморфные
представления проникают на более высокий уровень реальности, т. е.
что они проникают в вещь в себе глубже, чем наивное
восприятие. Более примитивное отображение имеет столь же реальное
отношение к абсолютно-сущему, как и более сложное. Так, аппарат

72
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологам
по формированию образа мира у животных воспроизводит
(чисто ассоциативным образом) только один аспект действительной
трансформации энергии, а именно то, что некое известное
событие предшествует по времени другому событию. Но ни в коем
случае нельзя утверждать, что суждение «причина предшествует
следствию» менее истинно, чем утверждение, что следствие
возникает из предшествующих феноменов посредством трансформации
энергии. Продвижение от более простого к более
дифференцированному происходит так, что новые дополнительные определения
присоединяются к уже существующим. Если при таком
продвижении от более примитивных форм отображения мира к более
высоким формам определенные данные, представленные в первых,
утрачиваются во вторых, — то это лишь вопрос смены точки
зрения, а не более тесного контакта с абсолютно-сущим. Самые
простые реакции одноклеточных отражают тот аспект мира, с
которым все организмы связаны сходным образом, — точно так же, как
и расчеты-вычисления Homo Sapiens, который ведет исследования
по теоретической физике. Но установить, сколько и чего еще
существует в абсолютной реальности помимо тех фактов и
отношений, которые нашли свое отражение в нашем образе мира, мы
можем не больше, чем землеройка может знать о способах сократить
маршрут передвижения при своем сумбурном петляющем
обследовании местности. Что же касается абсолютной значимости
наших «необходимостей мышления», то мы, соответственно, должны
тут держаться поскромнее: мы можем быть убеждены только в том,
что в некоторых деталях они соответствуют абсолютно-сущему в
большей степени, нежели таковые у землеройки. Сверх того, мы
осознаем тот факт, что, как и животные, мы столь же слепы по
отношению к не менее многочисленным вещам; что мы, как и они,
лишены органов восприятия бесконечно многого из того, что есть
в реальности. Формы восприятия и категории — это, скорее, не
сам разум, а инструменты, которые он использует. Они
представляют собой врожденные структуры, которые, с одной стороны,
помогают выживать, а с другой — способствуют окостенению и
застою. Великая идея свободы Канта — а именно та, что мыслящее
существо ответственно за всю Вселенную, — страдает тем
недостатком, что привязана к жестким механическим законам чистого
разума. Априорные и предустановленные способы мышления как

Лоренц К, Кантовская концепция a priori в свете современной биологии 73
таковые ни в коем случае не являются чем-то специфически
человеческим. Для человека, однако, специфично сознательное
стремление не застревать на одном месте, не катиться инерционно-
механически по рельсам, но сохранять юношескую открытость
миру и добиваться более тесного контакта с действительностью в
постоянном взаимодействии с ней.
Будучи биологами, мы достаточно скромно оцениваем
положение человека в совокупной системе природы; нас больше
интересует, чего он сможет достичь в будущем на путях познания.
Провозглашать абсолютность человека; утверждать, будто любые
воображаемые разумные существа, и даже ангелы, должны быть
ограничены законами мышления Homo Sapiens — все это
представляется нам непостижимым высокомерием. Вместо утраченной
иллюзии об уникальном месте человека в универсуме, мы выдвигаем
убеждение, что в своей открытости навстречу миру он
принципиально способен к восходящему росту науки, к развитию априорных
формул своего мышления, к пониманию и созиданию
фундаментально новых вещей, никогда прежде не существовавших. В той
мере, в какой он останется верен стремлению не позволять каждой
новой мысли быть погребенной под надгробной плитой законов,
кристаллизующихся вокруг нее, подобно потокам лавы у Ницше,
развитие еще долго не будет встречать принципиальных
препятствий. Таково наше понимание свободы. Величие и — по крайней
мере, на нашей планете — действительная уникальность
человеческого мозга состоит в том, что несмотря на свою гигантскую
дифференцированность и структурированность этот орган
обладает многообразной изменчивостью, лавообразной способностью
сопротивляться функциональным ограничениям, налагаемым его
же собственной структурой, — способностью, достигающей
уровня, на котором его пластичность оказывается даже большей, чем у
протоплазмы, которая вовсе лишена жестких структур.
Что сказал бы обо всем этом сам Кант? Не счел бы он, что наша
натуралистическая интерпретация человеческого разума (которым
мы, по его разумению, наделены сверхъестественным образом)
является оскорблением всего самого святого (как считает
большинство неокантианцев)? А может быть он — в силу своих
собственных случайных прозрений в области эволюционного
мышления — принял бы нашу концепцию о том, что органическая

74 Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
природа — это отнюдь не нечто аморальное и богооставленное, но
нечто по-настоящему «священное» по своим творческим
эволюционным достижениям, — особенно по своим высшим достижениям:
человеческим разуму и морали? Мы склонны поверить именно в
последнее, поскольку науке никогда не суждено низвергнуть Бога,
но только земных, воздвигнутых человеком идолов. Тем, кто
упрекнет нас в недостаточном уважении к нашему великому философу,
я отвечу цитатой из самого Канта: «Если взяться за идею,
утвердившуюся между всеми и передаваемую от одного к другому, но
так и не понятую, то при неустанном размышлении над ней можно
рассчитывать продвинуться далее того щедрого и чистосердечного
человека, которому мы обязаны проблеском этого света».
Открытие феномена априори — тот проблеск света, которым мы обязаны
Канту, и с нашей стороны нет никакого высокомерия в том, чтобы
критиковать интерпретацию этого открытия в свете новых фактов
(как мы это и сделали, критикуя Канта в вопросе о происхождении
форм восприятия и категорий). Подобная критика снижает
ценность данного открытия не больше, нежели достоинство и
значимость самого первооткрывателя. Всякому, кто следует ошибочному
принципу omni naturalia sunt turpia1, кто упорно усматривает
святотатство в нашей попытке взглянуть на человеческий разум
натуралистически, мы вновь ответим цитатой из самого Канта: «Когда
мы рассуждаем о природе в целом, мы неизбежно должны прийти
к заключению, что божественное управление ею существует. Но
в каждой из сфер природы (поскольку ни одна из них исходно не
дана нам в простом чувственном восприятии) мы обязаны искать,
насколько это возможно, подспудные причины и отслеживать
причинные цепи согласно известным нам законам».
Перевод А. Б. Толстова
1 Все естественные процессы являются отвратительными, безобразными (лат.).

Конрад Лоренц
По ту сторону зеркала1
Исследование естественной истории
человеческого познания
Эпистемологические пролегомены
Не будь глаз солнцу подобен,
Его бы он никогда не увидел
Гёте
1. Проблема
Краеугольным камнем научного метода является
постулат о том, что природа объективна». Так пишет Жак
Моно в своей знаменитой книге «Случайность и
необходимость». И продолжает: «Конечно же, ни разум,
ни логика, ни наблюдение... не были обойдены
вниманием предшественников Декарта. Но требовались еще строгое
исследование и анализ, диктуемые постулатом объективности».
Важно осознать, что в приведенных утверждениях содержатся
на самом деле целых два постулата, один из которых относится к
объекту научного поиска, а другой имеет в виду самого ученого.
Прежде всего, очевидно, следует допустить материальное
существование самого объекта исследования, если таковое
исследование рассчитывает иметь какой-нибудь смысл. В то же время
лежащие на ученом определенные обязанности нелегко поддаются
1 Этот русский перевод отдельных фрагментов книги «По ту сторону
зеркала» выполнен по английскому изданию, которое редактировалось и сверялось
с оригиналом при непосредственном участии самого К. Лоренца: Lorenz К.
Behind the Mirror. A Search for a Natural History of Human Knowledge. London:
Methuen and Co. Ltd. 1977.

76
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологам
явному определению. Если бы это было так уж легко, мне не было
бы нужды писать эту книгу.
Обязанности, о которых идет речь, включают подход к
познанию, который очевиден для биолога, но далеко не общепринят
среди философов и психологов. Имеется в виду предположение,
что все человеческое знание вырастает из процесса
взаимодействия между человеком как физической сущностью и активно
воспринимающим субъектом, с одной стороны, и реалиями столь же
физического внешнего мира, служащего объектом человеческого
восприятия и опыта.
Следует отметить довольно путаное происхождение этих двух
слов — «субъект» и «объект». На их неточность указывает уже то
обстоятельство, что свое значение они меняли еще со времен
схоластики. В современном употреблении слово «субъект» означает
переживающего, думающего, чувствующего агента в
противоположность объекту, по поводу которого данный агент переживает,
думает и чувствует. Буквально subjectutn означает «то, что
подложено под» — в смысле некоего основания, на котором стоит весь наш
мир. Лейбниц отождествлял субъекта с «Гате même», τ. е. с
«самой душой». Все то, что мы способны переживать и испытывать,
включая все наши знания об объективной реальности вне и вокруг
нас, а также все наши мысли и желания, базируется на опыте этого
субъекта. Знание нашего собственного существования,
выраженное в декартовом «cogito ergo sum», остается самым достоверным
из всех познаний, несмотря на ошибочность делавшихся из него
субъективно-идеалистических выводов. Значительная часть
данной книги посвящена опровержению подобных выводов.
Знание, мышление и воление, даже наблюдение и восприятие,
им предшествующее, — все это суть виды [субъективной]
активности. Странно, что для самой живой, самой динамичной силы в
мире мы не нашли ничего лучше, нежели термин «субъект», т. е.
причастие прошедшего времени, а значит, нечто пассивное! Как
же случилось, что из слова «субъект», обозначающего основание
всякого знания и опыта, мы образуем прилагательное
«субъективный», inter alia определяемое как «иллюзорный, фантастический,
произвольный, предвзятый»? И каким образом — а это логическая
параллель такому девальвированному пониманию
субъективного — можем мы прийти к тому, что популярно называется «объек-

Лоренц К, По ту сторону зеркала
77
тивным», или, что то же самое, «соответствующим чему-то
реальному»?
Тот факт, что подобные изыскания выходят на уровень
обыденного повседневного языка, показывает, что мы имеем дело с неким
общепринятым представлением об отношении между
воспринимающим субъектом и объектом его восприятия, —
представлением, поддающимся явному определению, хотя оно обычно не носит
осознанного и продуманного характера. Мы все осознаем, что
наряду с восприятием внешней реальности, мы переживаем также
и опыт наших ментальных состояний, в котором субъективные и
объективные факторы взаимно накладываются друг на друга. Мы
научились учитывать и компенсировать то воздействие, которое
оказывают наши внутренние психологические состояния на
восприятие нами внешней реальности. Когда я зимним днем
возвращаюсь домой с более или менее продолжительной прогулки и
касаюсь ладонью щеки моего внука, то ощущение в ладони такое,
как если бы у ребенка был жар. Но мне и в голову не придет
заподозрить, что мальчик болен, поскольку я знаю, что мое ощущение
вызвано собственной температурой моей озябшей руки.
Эта столь знакомая всем последовательность событий служит
хорошим примером процесса, имеющего фундаментальное
значение для нашего познания объективной реальности. Он
приближает нас к постижению вещей «как они есть на самом деле»
благодаря учету процессов и условий, имеющих место в самом
наблюдателе. Ибо всякий раз, когда нам удается соотнести какой-
нибудь элемент нашего опыта с «субъективным» фактором, а затем
исключить его из формируемого нами образа экстрасубъективной
реальности, мы оказываемся на шаг ближе к тому, что бытийствует
независимо от нашего познания.
Мы создаем свой образ «объективной» реальности посредством
серии шагов подобного рода. Мир объектов, материальный мир
нашего опыта обретает адекватную форму только после
элиминации всего субъективного и случайного. Верить в реальность вещей
нас в конечном счете заставляет то постоянство, с которым
повторяются определенные внешние впечатления нашего опыта, —
всегда одновременно и в том же самом постоянном и
упорядоченном образе, безотносительно к вариациям внешних обстоятельств
и нашим психологическим предрасположенностям. Именно не-

78
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
восприимчивость таких групп феноменов к субъективным или
случайным влияниям побуждает нас рассматривать эти феномены
в качестве манифестаций реальности, неизменной и независимой
от всякого восприятия, признаваемой нами таковой именно в силу
присущности ей пребывающих характеристик. Вот почему я
описываю активность, обеспечивающую абстрагирование
константных свойств реальности, посредством глагола «объективировать»,
а ее продукты и результаты — существительного «объективация».
Многие философы, которые не привыкли мыслить
биологически, находятся в плену иллюзии, будто простым усилием «воли к
объективности» мы способны освободиться от всего
личностного, субъективного, от односторонних подходов, предрассудков,
страстей и тому подобного и возвыситься до положения, с
которого возможно выносить окончательные вердикты и всеобщие
ценностные суждения. Для того чтобы это стало возможным, нам
требуется научное понимание когнитивных процессов в субъекте-
наблюдателе. Процесс понимания и признаки постигаемого
объекта могут изучаться только одновременно. «Объект познания и
инструмент познания не могут быть легитимным образом разделены,
а должны рассматриваться совместно как единое целое», — писал
П. Бриджмен в статье, посвященной теоретико-познавательным
взглядам Н. Бора. Сильная версия требования объективности
Моно никогда не будет удовлетворена полностью, но только в той
мере, в какой мы как ученые преуспеем в понимании
взаимодействия между воспринимающим субъектом и воспринимаемым
объектом, между «инструментом познания» и «объектом познания».
Ясный постулат Бриджмена указывает путь науке, стремящейся
понять природу когнитивных функций человека. В данной книге
я пытаюсь показать, сколь далеко в этом направлении позволяют
нам продвинуться те ограниченные знания, которыми мы
располагаем на сегодняшний день. Следовательно, я буду рассматривать
человеческое понимание таким же образом, как и любую другую
филогенетически развившуюся функцию, служащую интересам
выживания, — т. е. как функцию естественной физической
системы, взаимодействующей с внешним физическим миром.
В базовом предположении о том, что и когнитивный субъект, и
объект его восприятия вместе принадлежат к одному и тому же типу
реальности, заключено и еще одно, столь же важное предположе-

Лоренц К. По ту сторону зеркала
79
ние, в истинности которого мы убеждены. А именно: все, нашедшее
свое отражение в нашем субъективном опыте, внутренне связано,
опирается и неким таинственным образом идентично
физиологическим процессам, доступным объективному анализу. Такой подход к
проблеме души и тела разделяется далеко не всеми философами, но
именно он представляется мне естественным. Когда кто-то говорит,
что его друг только что вошел в комнату, он, конечно же, не имеет в
виду только лишь субъективно воспринимаемую душу своего друга,
либо одно его тело, доступное физиологическому наблюдению; он
имеет в виду именно их единство. Таким образом, это наводит меня
на мысль, что мы должны исследовать вместе и объективные
физиологические процессы, обеспечивающие людей информацией о
внешнем мире, и субъективные факторы и события нашего опыта и
познания. Наша убежденность в единстве человека как физической
сущности и познающего из опыта субъекта дает право выводить
наше познание как из физиологии, так и из феноменологии.
Исследование такого рода должно преследовать двойную цель:
с одной стороны, оно стремится к созданию теории познания,
базирующейся на биологической и филогенетической информации,
а с другой — к построению образа человека, который бы
соответствовал этой теории познания. Это значило бы сделать из
человеческого разума объект научного исследования — рискованное
предприятие, которое многие мыслители расценили бы если и не
как неслыханное богохульство, то уж, по крайней мере, как
начинание, превосходящее компетенцию естественных наук, как
«биологизирование». На это я ответил бы, что никакое научное
понимание физиологических функций человека никоим образом не
может умалить ценности высших форм субъективной активности,
базирующихся на этих функциях. Я надеюсь также показать
философски ориентированным антропологам, с подозрением
относящимся к физиологии и биологии, что специфически человеческие
функции и характеристики обнаруживают свою уникальность
именно тогда, когда на них смотрят глазами ученого, как на
продукт естественного креативного процесса.
Такой призыв к научному исследованию природы наших
когнитивных процессов вырастает не только из настойчивого
требования объективации познания; он опирается также на веские
практические и прежде всего этические соображения.

80
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Сущность того, что мы называем человеческим разумом,
заключается в надындивидуальном синтезе познания, воли и умений,
созданных человеческой способностью аккумулировать
передаваемые от поколения к поколению знания. Однако то, что возникает
в результате, само является живым организмом, синтезированным
из других более простых организмов. Но каким бы ни казалось его
превосходство над этими организмами, у них одна неотвратимая
судьба — а именно, подобно всем живым организмам, человеческий
разум, а значит и цивилизация, могут страдать функциональными
дефектами. Их обоих может постичь болезнь. Так что не только
ученый, но и врач, у которого есть еще и другие, даже более
настоятельные резоны, призывают к созданию научной картины человека.
Освальд Шпенглер был первым, кто осознал, что
цивилизации клонятся к закату и гибели после того, как достигают в своей
истории точки «высокой культуры». Он считал, что существуют
неотвратимая «логика времени» и необратимый процесс
старения, несущие ответственность за упадок и загнивание всех
«высоких культур», включая и нашу собственную. Но когда я, как врач
и этолог, наблюдаю симптомы заката нашей цивилизации, я
безошибочно замечаю — даже при всей неполноте наших наличных
познаний — ряд дисфункций явно патологического характера.
Необходимо изучить болезни нашей цивилизации — и не
только в надежде их вылечить, но еще и по методологическим
соображениям, присущим всякому фундаментальному исследованию.
Ибо патологические нарушения не только не мешают
исследованию пораженного ими организма, но и очень часто дают ключ к
пониманию того, как организм функционирует. История
медицины полна тому примеров, а в физиологии использование
экспериментальных повреждений — обычная и плодотворная методика...
2. «Гипотетический реализм»: естественно-научный подход к теории познания
Ученый смотрит на человека как на существо, которое обязано
своими качествами и функциями, включая и высокоразвитые
познавательные способности, эволюции, т. е. длительному процессу
формирования, в ходе которого все организмы приходят в
соответствие с внешней реальностью и, как мы говорим,
«адаптируются» к ней. Этот процесс представляет собой процесс познания,

Лоренц К. По ту сторону зеркала
81
поскольку любая адаптация к конкретным условиям внешней
реальности предполагает усвоение некоторой меры информации об
этой реальности.
Подобным же образом анатомическое развитие, морфогения
производят в органической системе актуальные образы внешнего
мира. Движение рыбы, форма ее плавников отражают
гидродинамические свойства водной среды, которая обладает ими независимо
от того, движутся в них рыбьи плавники или нет. Как понимал еще
Гёте, глаз есть образ солнца и физических свойств света, которые
даны и существуют вне зависимости от того, видит их чей-нибудь
глаз или не видит. Так же поведение людей и животных, в той
степени, в какой они адаптированы к своей среде, суть образ этой среды.
Органы чувств и центральная нервная система позволяют живым
организмам получать нужную информацию об окружающем мире
и использовать ее для выживания. Даже такой микроорганизм, как
инфузория-туфелька (paramecium), которая, наталкиваясь на
препятствие, сначала слегка отскакивает от него, а затем плывет наугад
в другом направлении, «знает» нечто в буквальном смысле
«объективное» о своей среде. Objicere означает «бросать в...»: объект —
это нечто, брошенное на нашем пути; нечто, что противостоит и
препятствует нам. Инфузория «знает» только, что данный объект
блокирует ее продвижение в изначальном направлении; зато такое
«знание» выдержит любые критерии, которые мы способны
предъявить ему с высоты своей бесконечно более сложной и изощренной
позиции. Мы могли бы разглядеть более удобные для инфузории
траектории движения, нежели те, которые она сама выбирает
наобум, но то, что она «знает» — это абсолютно точное «знание», а
именно, что она больше не может двигаться по прямой.
Все, что мы знаем о материальном мире, в котором живем, про-
изводно от наших филогенетически эволюционировавших
механизмов усвоения информации, — механизмов, бесконечно более
сложных, чем те, которые вызывают реакцию избегания
препятствия у инфузории, но сформировавшихся на основе тех же самых
принципов. Нам не известно об объекте научного исследования
ничего иного, кроме того, что мы узнаем о нем на этом пути.
Из сказанного следует, что человеческую способность понимать
реальность необходимо рассматривать с различных точек зрения,
выработанных эпистемологией к настоящему времени. Правда, я

82
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
питаю очень скромные надежды, что нами будут поняты
последние ценности нашего мира, хотя непоколебимо убежден при этом,
что вся информация, доставляемая нашим когнитивным
аппаратом, соответствует реальной действительности.
Такая позиция основана на осознании, что наш когнитивный
аппарат сам представляет собой объективную реальность, которая
обрела свою нынешнюю форму посредством контакта и адаптации
к столь же реальным вещам во внешнем мире. В этом опора
нашей убежденности: чтобы ни сообщили нам наши познавательные
способности, такое сообщение соответствует чему-то реальному.
«Очки» наших способов мышления и восприятия, такие как
категории каузальности, субстанции, качества, пространства и времени —
суть функции нейросенсорной организации, сформировавшейся в
интересах выживания. Следовательно, когда мы смотрим сквозь эти
очки, то видим, вопреки мнению трансцендентальных идеалистов,
отнюдь не некое непредсказуемое искажение реальности, которое
ни в малейшей степени не соответствует вещам, как они существуют
сами по себе и на самом деле, и, значит, не может рассматриваться в
качестве образа внешнего мира. То, что мы воспринимаем и
испытываем, — это и есть реальный образ действительности как таковой,
хотя и крайне упрощенный, достаточный и удовлетворительный
только для достижения наших практических целей. У нас развились
«органы» для восприятия лишь тех аспектов реальности, считаться
с которыми было императивом выживания нашего рода. Так что
селективное давление вызвало к жизни именно такой конкретный
когнитивный аппарат. В этом смысле наш когнитивный аппарат
сходен с когнитивным аппаратом первобытного охотника на китов
и тюленей, который знает о своей добыче лишь то, что имеет для
него практическую ценность. Однако, сколь ни мало наши органы
чувств и нервная система позволяют нам узнавать и понимать, но и
это немногое доказало свою ценность и значимость на протяжении
бесчисленных лет практического опыта, которым мы вправе
гордиться, — в той мере, в какой он оказался успешен. Ибо мы обязаны
допустить, что у реальности имеется и множество других аспектов,
знание которых не имеет непосредственного жизненно важного
значения для таких существ, как мы — первобытных охотников за
тюленями, — да и для познания каковых у нас нет «органов»,
поскольку ход и направленность нашей эволюции не предусматривали

Лоренц К. По ту сторону зеркала
83
развития средств адаптации к ним. Мы не слышим того, что
передается на частотах, недоступных для наших слуховых рецепторов, и не
знаем, сколько таких частот существует.
Я — естествоиспытатель и врач. Уже в юности я осознал, что во
имя принципа объективности ученый обязан разбираться в
физиологических и психологических механизмах, обеспечивающих
возможность человеческого опыта. Ученый должен понимать их по
тем же самым причинам, по которым биолог должен знать свой
микроскоп и понимать оптические принципы его работы, а
именно для того, чтобы невзначай не принять за признаки объекта
исследования нечто такое, что в действительности вторгается в поле
зрения привходящим образом вследствие особенностей самого
инструмента. Например, чтобы не принять симпатичную радужную
каемку, вызванную плохо отшлифованной линзой, за свойство
изучаемого живого организма. Гете совершил подобную ошибку,
посчитав, что цвета не суть результат работы нашего аппарата
восприятия, а физические свойства света самого по себе...
Как я уже говорил, такой взгляд на взаимоотношения между
наблюдателем и наблюдаемой вещью сформировался у меня еще
в молодости, в тридцатые годы. Мой учитель Карл Бюлер
настойчиво внушал мне, что такой подход не просто самоочевиден, но
представляет собой всеобщее начало всего научного мышления, и
сегодня я как никогда твердо убежден в этом. И я не одинок в этом
убеждении. Так, знаменательно, что Карл Поппер пишет в
«Логике научного открытия» как о чем-то само собой разумеющемся и не
требующем специального анализа: «Вещь в себе непознаваема: мы
можем познавать только ее проявления, доступные нашему
пониманию (как указывал Кант) в качестве производных от вещи в себе
и нашего собственного аппарата восприятия. Таким образом,
явления — суть результат взаимодействия между нами и вещами в себе».
В своем очерке «Эволюционная эпистемология» Дональд Т. Кэмп-
белл убедительно показал, почему и насколько необходимо для
понимания нашего когнитивного аппарата знать, каким образом
он развился и сформировался филогенетически. Кэмпбелл и ввел
сам термин «гипотетический реализм» для обозначения
данного направления эпистемологии. Указанный подход также получил
поддержку у мыслителя такого ранга, как Макс Планк, который в
личной переписке выразил мне глубокое удовлетворение тем, что

84
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
отправляясь от столь различных предпосылок, мы вместе пришли
к столь сходным воззрениям на взаимоотношения между
феноменальным миром и миром реальной действительности.
3. Гипотетический реализм и трансцендентальный идеализм
Вплоть до того дня, когда в 1940 г. Эдуард Баумгартен и я были
избраны на кафедру И. Канта в Кенигсбергском университете в
качестве последних его последователей, я придерживался
взглядов, вполне соответствовавших цитированному выше положению
К. Поппера, — а именно, что то, что я назвал Weltbildapparat, а
Поппер — «аппаратом восприятия», безусловно можно было
отождествить с кантовским понятием об «априори».
Однако этот взгляд ошибочен. В кантовском трансцендентальном
идеализме нет отношения соответствия между «Ding an sich», с одной
стороны, и превращающими ее в часть нашего опыта априорными
«формами созерцания» (пространство и время) и априорными
формами мышления (кантовские «категории») — с другой. То, что мы
переживаем и испытываем, не является, по Канту, образом реальности,
пусть даже грубым и искаженным. Кант четко понимал, что
присущие нам формы постижения детерминированы предсуществующими
структурами познающего из опыта субъекта, а не формами
постигаемого объекта. Но он не понимал, что структура нашего аппарата
восприятия имеет какое-то отношение к реальности. В 11-м параграфе
Пролегоменов к «Критике чистого разума» Кант писал: «Если бы кто-
нибудь стал сомневаться в том, что пространство и время суть
определения, присущие вовсе не вещам самим по себе, а только их
отношениям к чувственности, то я бы спросил: как это считают возможным
знать a priori и, следовательно, до всякого знакомства с вещами, т. е.
прежде, чем они нам даны, каково будет их содержание? А ведь
именно так обстоит дело с пространством и временем».
Кант, несомненно, был убежден, что ответить на
поставленный таким образом вопрос в терминах естествознания
совершенно невозможно. В том, что наши формы созерцания и категории
мышления не являются, как полагал Юм и другие эмпирицисты,
продуктами индивидуального опыта, Кант видел явное
доказательство, что они логически необходимы — априорны, а значит и
не подвержены «эволюции».

Лоренц К, По ту сторону зеркала
85
То, что биолог, знающий о фактах, свидетельствующих в пользу
эволюции, счел бы очевидным ответом на вопрос, поставленный
Кантом, в те времена было вне компетенции даже величайших
мыслителей. Простой ответ состоит в том, что система органов
чувств и нервных механизмов, позволяющая организмам
выживать и ориентироваться во внешнем мире, сформировалась
филогенетически, через конфронтацию и адаптацию к тем формам
реальности, которые мы воспринимаем в качестве феноменального
пространства. Значит, такая система существует априори — в той
степени, в какой она существует еще до того, как данный
конкретный индивид вообще что-либо воспринимает, и должна иметься
в наличии, чтобы опыт стал возможен. Но функция этой
системы также сформировалась исторически, и в этом смысле она не
априорна. Например, инфузория имеет, так сказать, дело с
одномерным «созерцанием пространства», но нам неизвестно, сколько
измерений существует в пространстве an sich.
Физиологические исследования вскрыли поддающиеся
анализу механизмы, управляющие нашим созерцанием трехмерного
эвклидова пространства. Эрих фон Хольст с большой точностью
изучил функции органов чувств и нервной системы, которые на
основе потока данных, поступающих на сетчатку глаза, а также
данных о движении и фокусировке зрачков, вычисляют размеры
и расстояния до видимых объектов, придавая тем самым нашему
зрительному полю объемную глубину. Сходным образом четкий
образ пространства обеспечивают нам данные, которые мы
получаем от рецепторов осязания, а также благодаря объемному
ощущению положения своего тела и конечностей. Среднее ухо, с его
перепонкой и тремя мембранными полукруглыми каналами,
регистрирует движение тела в пространстве, реагируя на любое
изменение пространственного положения, на вращение, на ускорение
или замедление его движения. Мне кажется очень
соблазнительным предположить, что все эти органы и функции не имеют
никакого отношения к пространству, понятому как априорная форма
созерцания. Мне представляется самоочевидным, что они скорее
коренятся в самой основе нашего феноменального
трехмерного эвклидова пространства и что они, на самом деле, в известном
смысле и являются этой конкретной формой созерцания.
Математики говорят нам, что правдоподобно существование и других, бо-

86
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
лее многомерных форм пространства, а теоретики релятивистской
физики доказывают, что пространство обладает по меньшей мере
четырьмя измерениями. Но мы способны визуально воспринимать
только более простой его вариант — тот, который позволяет нам
организация наших органов чувств и нервной системы.
Приведенные иллюстрации взаимоотношений между
физиологическим аппаратом, посредством которого мы постигаем
пространство, и феноменальным пространством, в котором мы
живем, mutatis mutandis приложимы к взаимоотношениям между
всеми внутренними формами нашего потенциального опыта и
фактами объективной реальности, которые эти формы опыта дают
нам возможность воспринимать и переживать. То же самое
справедливо и в отношении времени: и здесь физиолог может указать
на механизмы, которые функционируют как «внутренние часы»,
контролирующие наш опыт феноменального течения времени.
Особый интерес для ученого, стремящегося к объективации,
представляет изучение тех перцептивных функций, которые
обеспечивают наше опытное восприятие качеств, постоянно присущих
конкретным вещам окружающей нас среды. Если, например, мы
воспринимаем некий объект (скажем, лист бумаги) как «белый»
даже при том, что на него падают отсветы разных оттенков с
разными длинами световых волн, то эта так называемая
константность явления достигается работой сложнейшего
физиологического аппарата, который вычисляет и отслеживает, соизмеряя
падающий и отраженный свет, постоянно присущее объекту
качество, которое мы называем его цветом.
Другие нейрофизиологические механизмы позволяют нам
видеть объект, наблюдаемый с различных сторон, как сохраняющий
одну и ту же форму, даже если его образ на сетчатке претерпевает
множество видоизменений. Иного рода механизмы обеспечивают
нам возможность понимать, что объект, наблюдаемый с разного
расстояния, сохраняет свои размеры, хотя его образ на сетчатке
уменьшается по мере удаления. Психологические функции,
лежащие в основе этих феноменов константности, представляют
большой интерес с точки зрения теории познания, поскольку они
в точности параллельны процессу обдуманной рациональной
объективации, относящейся к описанным выше процессам.
Вернемся к одному из приводившихся примеров. Как и я, который при-

Лоренц К, По ту сторону зеркала
87
нял во внимание температуру своей ладони и тем самым сделал
субъективное впечатление, будто у моего внука жар, более
«объективным», так и наше «стремящееся к постоянству» восприятие
действительного цвета объекта игнорирует преходящие перепады
освещенности, чтобы уловить цветоотражающие свойства объекта,
присущие ему постоянно. Эти перцептивные процессы, которые
совершенно недосягаемы для нашей способности
самонаблюдения, сходны с процессами сознательной объективации и
абстракции, позволяющие нам распознавать отдельные конкретные
сущности в окружающей среде — такие, как «вещи» и «объекты». То,
что в осуществлении данной особой функции задействовано
множество физиологических механизмов, только еще больше
укрепляет нашу уверенность в реальности внешнего мира. Мне непонятно,
как кто-то может сомневаться в существовании по ту сторону
феноменов объективной реальности, согласованно отражаемой столь
многочисленными независимыми механизмами, которые
выдерживают проверку фактами как надежные и независимые
свидетели. Как говаривал в своей грубовато-прямолинейной манере, на
которую его обрекало не вполне свободное владение немецким
языком, фрейбургский философ Силаши: «Не существует одной
вещи-в-себе, есть множество вещей-в-них-самих».
Так же, как возможно сравнивать различные психологические
механизмы, позволяющие людям извлекать опытное знание из
внешнего мира, так можно сравнивать и механизмы,
обеспечивающие различным видам животных приобретение отвечающей
их потребностям информации, касающейся окружающей среды.
Разнообразные типы аппаратов восприятия разнородных видов
неизбежно и существенно отличаются друг от друга. Они
отличаются не только по специфическому уровню развития и
индивидуальным особенностям реагирования на различные аспекты среды.
У разных видов всецело различные «интересы» к тем или иным
аспектам объективной реальности. Так, константность цвета
существенна для пчелы-медоноса, которая должна уметь распознавать
конкретное цветковое растение по его неизменной и
специфической окраске. Для кошки же, которая охотится в сумерках, цвета
совершенно не имеют значения, ей требуется тонкое и чуткое
восприятие движения. Сова должна на слух определять место, откуда
доносятся шорохи мышиной возни и т. д.

88
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
На фоне необъятного разнообразия аппаратов восприятия один
факт обретает первостепенное значение: различные способы
отношения к одному и тому же конкретному аспекту среды никогда не
противоречат друг другу. Даже реакция избегания препятствия у
инфузории является ответом на вызов той же самой реальности,
которая в несравнимо более сложном виде проступает в мире человека.
Подобным же примером, с очевидностью показывающим, что
животные с их более примитивными нормами реакций имеют
дело с той же самой объективной реальностью, что и гораздо
более сложный аппарат восприятия человека, может служить
способность к образованию условных рефлексов, — способность,
которая явным образом проявляется на самых ранних этапах
филогении животных и находит себе параллель в специфически
человеческом понятии причинности. Оба — условный рефлекс и
понятие причинности — могут рассматриваться в качестве примеров,
как живые существа адаптируются к тому обстоятельству, что все
трансформации энергии предусматривают специфическую
хронологическую последовательность возможных ожидаемых событий.
По ходу дальнейшего изложения я еще вернусь к аналогии между
условным рефлексом и причинностью.
Полная согласованность между представлениями внешнего
мира, которые вырабатываются столь громадным разнообразием
мироотражающих аппаратов, возникших и сформировавшихся
независимо друг от друга у столь многообразных форм жизни,
безусловно нуждается в объяснении. Я считаю абсурдом искать
объяснение в чем-либо ином, кроме того, что все эти многочисленные
и разнообразные формы возможного опыта отсылают к одному и
тому же реальному универсуму. Как однажды я высказался поздней
ночью после дискуссии в кенигсбергском кантовском обществе:
«Если все мы, присутствующие здесь, согласны, что в данный
момент на столе стоит пять бокалов, то я не понимаю, как кто-либо,
будучи в здравом уме, может объяснять сей факт, иначе как
признав, что какая бы "вещь в себе" ни скрывалась за явлением
"бокал", она действительно пятикратно представлена на этом столе».
Последовательный неокантианец ответил бы, что знание о
физических фактах и признание их реальности являются
предпосылками нашей веры в то, что мы способны образовывать
определенные идеи относительно аппарата восприятия, физическую ре-

Лоренц К, По ту сторону зеркала
89
альность которого мы тоже предполагаем. Но, продолжил бы он, и
то, и другое суть части нашей «физической картины мира»,
которая с точки зрения трансцендентального идеалиста ни в коей мере
не является истинным образом реальности; попытка достоверно
отделить одно от другого напоминала бы усилие барона
Мюнхгаузена вытянуть себя за волосы из болота.
Однако данный аргумент несостоятелен. Упрощенное
представление создает впечатление, будто первым шагом научного
исследования должно быть предположение о существовании физической
реальности. Если, например, кто-то приступает к объяснению
цветового зрения, то он обычно начинает с физической природы света и
континуума электромагнитных волн и только потом переходит к
физиологическим процессам, превращающим этот волновой
континуум в дискретное многообразие чувственных качеств. Подобный ход
мысли, которому обыкновенно следуют школьные учителя, отнюдь
не соответствует действительному пути, которому следует научный
поиск. Последний неизменно начинается с субъективного опыта, с
простого восприятия цвета, а далее приходит к обнаружению того,
что солнечный свет состоит из всех цветов радуги, на которые
разлагает его стеклянная призма. Без учета физиологического
механизма, разделяющего континуум волн различной длины на группы,
которые мы воспринимаем как множество разных цветов, физики
никогда не смогли бы заметить связи между длиной волны и углом,
под которым преломляется свет, проходя через призму. После того,
как физик, этот исследователь объективных феноменов, подметил
данное обстоятельство, наступает очередь психолога. Так, Вильгельм
Оствальд обнаружил вычислительный механизм константности
восприятия цвета, играющий важную роль в выживании организмов. Из
этого, в частности, следует, что пресловутой несовместимости между
теориями цвета Ньютона и Гете не существует вовсе.
То, как развивалось наше познание света и его
психофизиологического восприятия, когда один подход подкреплял другой, служит
хорошим примером того, что имел в виду П. Бриджмен (см. выше).
Это уже отнюдь не прием Мюнхгаузена, чья история с
вытягиванием себя за волосы стала классической аллегорией аргумента от
порочного круга; скорее это напоминает респектабельного пешехода,
который внимательно смотрит себе под ноги, прежде чем
сделает следующий шаг. Взаимоотношения между следующими друг за

90
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
другом шагами аналогичны так называемому принципу взаимного
разъяснения [mutual elucidation]. Если сначала направить взгляд на
наш когнитивный аппарат, а затем на вещи, которые он отображает
тем или иным образом, и если в обоих случаях получаются
результаты, взаимно проливающие свет друг на друга, то такое положение
дел можно объяснить только на основе гипотетического реализма —
т. е. на основе предпосылки, что все познание вырастает из процесса
взаимодействия воспринимающего субъекта и объекта восприятия,
которые оба одинаково реальны. В самом деле, данное
обстоятельство оправдывает квалификацию нашего эпистемологического
подхода в качестве гипотетического. А это, как известно, законно лишь
в том случае, если наше допущение может быть фальсифицировано
дальнейшим опытом. И когда даже небольшое продвижение в
познании нашего аппарата восприятия вызывает некоторую
коррекцию картины объективной реальности, а небольшой шаг в познании
сущности самой реальности позволяет подвергнуть наш аппарат
восприятия дальнейшему критическому исследованию, — то мы с
еще большим правом можем считать, что данная теория познания
(естественность которой не стоит путать с наивностью) верна.
4. Идеализм как препятствие на пути познания
Идеализм в его традиционных версиях утверждает, что внешний
мир не существует независимо от сознания, но только лишь в
качестве объекта возможного опыта. Трансцендентальный идеализм
Канта не подпадает под это определение, поскольку он считал, что
реальность «сама по себе» [an sich] существует помимо всякого
возможного опыта. Ничего из того, что я намерен здесь высказать
насчет препятствий, чинимых идеализмом познанию, не относится
к Канту, коль скоро его постулат об абсолютной непознаваемости
Ding an sich никому не мешает рефлектировать над
взаимоотношениями феноменального и реального миров. На самом деле я даже
питаю еретическое подозрение, что сам Кант, не столь логичный,
но гораздо более мудрый в данном отношении, чем неокантианцы,
в глубине души не был так уж твердо убежден в несвязности этих
двух миров. Как иначе, спрашивается, могло бы зрелище звездного
неба над головой (которое, согласно его же постулату принадлежит
к миру явлений, безразличному к ценностям) снова и снова вызы-

Лоренц К, По ту сторону зеркала
91
ватъ в нем то же самое чувство благоговения, что и моральный
закон, который «внутри нас»?
Любой человек, у которого на почве философии еще не «зашел
ум за разум», сочтет в высшей степени противоестественным
мнение, будто окружающие нас повседневные вещи становятся
реальными только лишь благодаря нашему опыту. Всякий нормальный
человек убежден, что мебель в его комнате по-прежнему
существует и остается на своем месте и после того, как он из этой комнаты
выйдет. Ученый, знающий об эволюции, твердо уверен в
реальности внешнего мира, как и в том, что солнце светило задолго до
того, как появился первый глаз, способный его увидеть. Что бы ни
стояло за нашими идеальными формами пространства и времени,
а также эмпирическим принципом причинности — все это
существовало с начала времен. Представление, будто все грандиозное
и, вероятно, бесконечное мироздание становится реальностью
только тогда, когда человек (который сегодня есть, а завтра,
глядишь, — и нет его) удосуживается его заметить, шокирует тех, кто
имеет дело с природой — будь то фермер или биолог, — не только
как полная и ни с чем не сообразная нелепость, но и откровенное
кощунство. В свете этого совершенно удивительно выглядит тот
факт, что на протяжении столетий глубочайшие умы, величайшие
философы, и прежде всего Платон, оставались убежденными
идеалистами в строгом, определенном нами выше смысле этого слова.
Во всех нас — в особенности в немцев — с самого детства
вколачивали платонистские идеалистические представления — и
учителя, и великие поэты, которым мы верили и которых почитали.
Но с той поры, когда мы становимся способны по-настоящему
удивляться, мы вынуждены задаваться вопросом: какие
соображения могли принудить столь многих честных и истовых
исследователей познания видеть отношения между феноменальным и
реальным мирами в столь перевернутом, извращенном виде?
Я рискну предложить объяснение данному парадоксу. Открытие
индивидуального Эго, начало рефлексии должны были оказать
глубочайшее и неизгладимое влияние на историческое развитие
человеческого мышления. Не без оснований человека определяют как
«рефлексивное существо»; осознание же того, что сам человек
является зеркалом, в котором и благодаря которому отражается природа,
существенно отозвалось на всех прочих когнитивных функциях че-

92
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
ловека, подняв их на высший уровень интеграции. Это стало также
и предпосылкой принципа объективации, который, в свою очередь,
заложил основы для всей науки. Открытие рефлексии,
величайшее открытие в истории человеческого разума, сразу же повлекло
за собой и великую и прискорбную ошибку — а именно сомнение
в реальности внешнего мира. Возможно, в этом и проявилось все
величие данного открытия: та оторопь и потрясение, которые
заставили наших предшественников усомниться в очевиднейшей из
всех вещей на свете. Cogito, ergo sum («Я мыслю, следовательно
существую») — и только это достоверно. Но вот кто может знать или
доказать, что необъятный мир вокруг нас тоже реален? Для спящего
его сны могут казаться столь же реальными, столь же яркими, как и
переживания наяву. Не является ли мир всего лишь сном?
Мысли, подобные этим, могут оказать существенное
воздействие на человека, который только-только вышел из потемок
внерефлексивного «животного» разума; и, понятное дело,
обуреваемый такими сомнениями, он должен повернуться спиной к
внешнему миру и сконцентрировать все свое внимание на вновь
открывшемся ему внутреннем мире. Древнегреческие философы в
большинстве своем стали поступать именно таким образом, а
число естествоиспытателей, которые только начали появляться,
пошло на убыль. Если взгляду, обращенному вовнутрь,
открываются истины столь поразительной глубины и значимости, тогда как
взгляду вовне — в лучшем случае только принципы снов и
фантазий, то кому, спрашивается, захочется посвящать свою жизнь
трудоемким исследованиям внешнего мира, тем более что некоторые
аспекты последнего часто столь непривлекательны?
Так появилась область изысканий, занятая почти
исключительно человеком как субъектом, законами человеческого восприятия,
мышления и чувствования. Первенство, приписываемое этим
функциям, включая функции аппарата восприятия, повлекло за собой то
парадоксальное следствие, что реальность и образ реальности
перемешались друг с другом: образы, создаваемые нашим аппаратом
восприятия, принимались за саму реальность, а реальные
объекты — за несовершенные и мимолетные тени совершенных и вечных
идей. Idealia sunt realia ante rem: реальность универсального берет
верх над реальностью частного, особенного. Идея «собачности»,
столь восхитительно высмеянная поэтом Кристианом Моргенштер-

Лоренц К. По ту сторону зеркала
93
ном, для идеалиста представляет собой более высокую реальность,
нежели живая собака или даже все живые собаки, вместе взятые.
Я нахожу объяснение этого парадокса в антропоморфизации
творческого процесса. Когда столяр изготовляет стол, идея стола имеется
у него еще до ее «реализации» в виде законченного изделия. Кроме
того, идея — это и нечто, более совершенное: в ней, например, нет
сучков, какие встречаются в досках; идея стола более прочна и
долговечна, чем реальный предмет мебели, и если вдруг стол сломается
или его испортит жук-древоточец, то ремонт или изготовление
нового стола придаст идее лишь очередное физическое воплощение.
Однако собака, как и подавляющее большинство вещей во
вселенной, не является результатом человеческих планов. Идея
собаки, которую мы носим в сознании, есть абстракция, родившаяся
при помощи органов чувств и нервной системы из опыта
восприятия множества реальных собак. Мы уже практически не отдаем
себе отчета в этом парадоксе, когда материальный объект
принимается за образ того, что на деле и есть образ этого объекта.
Немцы больше, чем какая-либо иная нация, погрязли в платоновском
идеализма. «Все бренные вещи — лишь символы», — писал
великий Гете, и с ним никто не спорил.
Даже и сегодня мы все еще далеки от того, чтобы преодолеть
препятствия, которые эта вера во внутренний опыт и недоверие ко
всему внешнему ставит на пути исследования познавательной
деятельности. До недавнего времени все влиятельные философы были
идеалистами. Современная наука началась с Галилея без какой-
либо подлинной помощи со стороны философии. Она проросла из
новых семян, а не путем реанимации давно угасшей науки
античных времен. Новая наука оставила без внимания прозрения
философов, которые в свою очередь старательно игнорировали новое
естествознание. Таким образом утвердилось разделение на
«искусство» (в значении: гуманитарное познание) и собственно «науку».
«С тех пор, как утвердилось это разделение культуры, — писал
Ч. П. Сноу в книге "Две культуры", — все общественные силы вели
себя так, чтобы оно не только не ослабло, но стало еще жестче».
Одним из таких общественных факторов стало взаимное
презрение. Так, например, неокантианец Курт Лейдер, мой коллега по
Кенигсбергу, определял науку как «кульминацию догматической
узости мышления», тогда как мой учитель Оскар Хейнрот дезавуи-

94
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
ровал философию как «патологическое бездельничанье
способностей, дарованных человеку для познания природы». Даже те
философы и ученые, которые более высокого мнения друг о друге и
питают взаимное уважение, не ждут от противоположной стороны
какого-либо приращения знания, имеющего существенное
значение для их собственной работы, и не считают для себя
обязательным даже следить за тем, что происходит по другую сторону забора.
Вот так был воздвигнут барьер, препятствующий прогрессу
человеческого познания в том самом направлении, где он особенно
необходим: в сфере объективного исследования взаимодействия
между постигающим разумом и объектом его восприятия. Долгое время
естественные отношения между человеком и миром, в котором он
живет, не привлекали к себе интереса и оставались неизученными.
Именно психологии принадлежит заслуга первых попыток
сломать барьер между гуманитарными и естественными
науками. Первопроходцами здесь стали гештальт-психологи начала
нашего века, хотя поначалу им мешали неверные представления о
теории эволюции. В мире самой науки одним из первых
мыслителей, попытавшимся навести мосты между физикой, как наиболее
фундаментальной частью естествознания, и эпистемологией, как
базовой философской дисциплиной, был Макс Планк. Хорошо
знающий учение Канта, он сделал революционный шаг,
предложив интерпретацию категории причинности (которая для
трансцендентального идеализма априорна и необходима) как простой
гипотезы, которая должна быть отвергнута, если не сможет
больше удовлетворять экспериментально установленным фактам, и
заменена исчислением вероятностей. Без глубокого знания Канта
Планку едва ли удалось бы совершить этот прорыв, имеющий
революционное значение как для теории познания, так и для самой
физики.
Прорыв на других направлениях от философии к
естествознанию был достигнут несколькими философами, чье
понимание смысла объективации сходно с пониманием ученых-
естественников и которые подходили к исследованию человека
с тех же позиций. Я имею в виду Карла Поппера с его книгами
«Объективное знание» и «Логика научного открытия», очерк
Дональда Кэмпбелла «Эволюционная эпистемология» (1966), а также
книгу Вальтера Корти «Генетическая философия».

Лоренц К, По ту сторону зеркала
95
Сам я только в зрелые годы пришел к пониманию того, что
человеческий разум и цивилизация могут и должны изучаться
средствами методологии естественных наук. Исключение
культурологических соображений из моих интеллектуальных поисков
объясняется традиционным разобщением сциентизма и гумани-
таристики, тогда как другие аспекты интеллектуальной жизни
интересовали меня с самого начала моего пути в науке. Как уже
отмечалось, я давным-давно признал необходимость рассматривать
эпистемологию как «познание механизмов» — особенно в
этологии, где ощущается большая, чем в иных областях биологической
науки, необходимость знать границы собственного аппарата
восприятия. Таким образом, хотя у меня имелась своя
эпистемологическая позиция и я осознавал, что человек обладает врожденными
нормами поведения, которые доступны для изучения с помощью
техники и методов естественных наук, мои изыскания внезапно
буксовали, когда сталкивались со специфическими
характеристиками и функциями человеческой культуры.
В конце концов именно физик взбунтовался во мне против
подобной интеллектуальной узости. Прогрессирующее загнивание
нашей цивилизации столь очевидно патологично, столь очевидно
обнаруживает симптомы умственного недуга, что возникает
категорическая необходимость прибегнуть к диагностическим методам
медицины, чтобы исследовать человеческий разум и цивилизацию.
Любые усилия восстановить работу поврежденного механизма
должны опираться на знание его устройства. Едва ли возможно
заставить его вновь заработать без понимания причин как
нормального функционирования, так и поломки. В то же самое время
следует помнить, что поломка часто приводит к лучшему пониманию
работы системы в нормальном режиме.
Большая часть психологических болезней и расстройств,
угрожающих выживанию нашей цивилизации, связана с социальным
и моральным поведением человека. Чтобы исправить положение,
нам необходимо научное понимание причин данных
патологических симптомов, а это требует от нас разрушения барьера,
разделяющего гуманитарное и естественно-научное познание, причем
именно там, где он сильнее всего укреплен с обеих сторон. Ибо
подобно тому, как ученые-естественники избегают выносить
ценностные суждения, гуманитарии находятся под сильным влиянием

96
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
идеалистического представления, будто все, подлежащее научному
объяснению, тем самым не имеет отношения к ценностям. То есть
барьер упрочивался как раз в том месте, где ощущается самая
настоятельная нужда его преодолеть. Философское сообщество
считает кощунством настаивать на том, что поведение человека, как
и всех иных живых существ, сформировалось филогенетически
и определяется наследственностью. С другой стороны, многие
ученые часто выражают недоверие и плохо скрываемое
пренебрежение, когда (как это характерно для этологии) исследование
начинается с наблюдений и описаний, вместо обращения к
экспериментальным методам и определению понятий в стиле,
который называют «точным» и «научным». Никому из подобного рода
теоретиков не приходит в голову, что Ньютон и Кеплер открыли
законы движения небесных тел исключительно на основе
наблюдений и описаний, не проведя ни единого эксперимента. Тем
более им невдомек, что эти методы привели к открытию принципов,
гораздо менее доступных экспериментальной проверке, чем закон
всемирного тяготения, — принципов, которыми руководствуется
наше собственное морально-этическое поведение. Итак, путь к
человеческому самопознанию остается напрочь заблокированным.
Немногие, только очень немногие, стараются устранить здесь
препятствия; правда, число таких ученых растет, как растут их
преданность делу и убежденность, что от их усилий и успеха зависит
судьба человечества. Не сомневаюсь, что истина в конечном
счете восторжествует. Но остается тревожный вопрос: не слишком ли
поздно будет одержана победа?
Реалист упорно отстаивает устремленность
исследовательского взгляда вовне, не отдавая себе отчета, что сам является
зеркалом. Идеалист настаивает на том, чтобы смотреться только в само
зеркало, отвращая свой взор от внешнего мира. А это значит, что
они оба не дают себе труда понять, что у всякого зеркала есть
оборотная сторона. Но эта оборотная сторона сама по себе ничего не
отражает, и в этом смысле зеркало относится к тому же роду
объектов, которые отражаются в нем. Физиологический механизм,
в чьи функции входит постижение реального мира, сам не менее
реален, чем мир. Именно эта сторона зеркала и служит предметом
моей книги.

Лоренц К, По ту сторону зеркала
97
Человеческий разум
1. Уникальность человека
У меня были веские основания, чтобы посвятить всю вторую главу
феномену «fulguratio» — «творческой вспышке», или в более
широком смысле, изобретению-инновации, посредством которой
интеграция двух уже налично существующих, но независимых систем
производит одну новую с совершенно небывалыми и
непредсказуемыми признаками и функциями. Необходимо до конца понять
природу этого процесса, чтобы оценить фундаментальную
революцию в масштабах всей жизни, которую совершает появление
человеческого разума. Значительное число современных антропологов,
однако, не проявляют такого понимания и оказываются
разделенными на два конкурирующих лагеря, отстаивающих одинаково
ложные принципы.
Один лагерь, так называемые редукционисты, держатся за
фикцию непрерывности эволюционного процесса, уверенные, что он
производит только различия в степени. Но мы знаем, что каждый
шаг эволюции вызывает изменения не только по степени, но и по
сущности. Однако Эрл Каунт, типичный представитель
редукционистской школы, пишет: «Различие между царством насекомых и
человеческим обществом не является, как это общепринято полагать,
различием между простым автоматизмом, с одной стороны, и
сложным социальным автоматизмом и социокультурным сознанием — с
другой, но различием культуры с большой инстинктивной
компонентой и незначительной компонентой научения, с одной стороны,
и культурой с большой компонентой научения — с другой».
В другом месте этот же автор подчеркивает — вполне
справедливо, но вступая в противоречие с только что цитированным
заявлением, — что творчество символов является специфически
человеческим достижением. Оба приведенных суждения упускают из виду
момент сущностного различия между человеком и животными.
С другой стороны, полное непонимание творческого характера
эволюционного процесса создает стойкую помеху на пути познания.
В частности, недопонимание взаимоотношений между низшими и
высшими уровнями интеграции; того, как высшие уровни зависят
от низших и включают их в себя, при этом существенно отличаясь

98
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
от них, — ведет к полной концептуальной путанице.
Типологическая антитеза взаимно исключающих друг друга понятий воздвигает
почти непреодолимый барьер для понимания всех исторических, а
также филогенетических, культурных и онтологических отношений.
Аргументы здесь неизменно опираются на антитезу человека и зверя
и выражаются в форме, которая исключает сколько-нибудь
подобающую оценку реальных исторических и онтологических отношений
между обеими сторонами данной антитезы. В своем заключении к
книге Хельмута Плеснера «Философская антропология» Г. Дюкс
пишет: «То, что человек филогенетически близок к некоторым
видам животных, а именно антропоидам, обеспечивает базовое
оправдание для освященного временем различия между животными и
человеком и показывает, что это нечто большее, нежели периодически
повторяющийся популярный лейтмотив или удобный
стилистический прием». Следовательно, Дюкс отвергает любые выводы,
основанные на аналогии между животным и человеческим поведением,
рассматривая их как результаты «сравнительно безвредной формы
небрежного мышления». Философская антропология «показывает,
что человек — это существо, которое прежде всего должно создать
свой собственный мир; значит "адаптация" превращается в пустое
слово, если то, к чему нужно адаптироваться, само не несет на себе
печать созданного человеком». Для Дюкса принцип адаптации —
«это эпистемологическое чудовище, которое продолжает жить
только потому, что кажется полезным для этологов».
Приведенных цитат достаточно, чтобы показать, сколь глубоко
непонимание антропологами обоих лагерей процессов творческой
эволюции, а также насколько неадекватно их понимание
сложившейся исторической ситуации. Однако, как это ни парадоксально,
те, кто вообще отказываются видеть какое-либо общее сходство
между человеком и животными, в действительности недооценивают
и различие между ними. Категорическое различение человека и всех
прочих живых существ — важная вещь для решения задач,
поставленных в этой книге, особенно в данной главе. Николай Гартман
назвал это «хиатусом» — т. е. великой пропастью между двумя раз-
ными уровнями существования, которая пролегла между ними в
результате «творческой вспышки», породившей человеческий разум.
Во избежание путаницы между двумя фундаментально
разнородными различениями, путаницы, о которой хорошо знал сам

Лоренц К. По ту сторону зеркала
99
Гартман, я сделаю несколько замечаний по поводу самого
загадочного и таинственного барьера, совершенно непроницаемого для
человеческого понимания, который проходит посредине нашей
неоспоримо уникальной индивидуальности, — барьера, который
отделяет наш субъективный опыт от объективных,
верифицируемых физиологических событий в нашем теле.
Гартман рассматривает эту «зияющую пропасть в структуре
бытия» по аналогии с той пропастью, что существует «гораздо ниже
психофизического деления на органическую и неорганическую
природу». Только в одном я не могу согласиться с этим великим
мыслителем. В данном случае речь идет о двух принципиально
разных проблемах. Прежде всего, выражение «гораздо ниже»
содержит коренную ошибку. Дело не в горизонтальном расколе между
субъективным опытом и физиологическими событиями и не в
разделении на высшее и низшее, сложное и элементарное; все дело в
вертикальной разделительной линии, пронизывающей всю нашу
природу. Есть элементарные нервные процессы, сопровождаемые
мощными переживаниями, а с другой стороны, есть высоко
сложные процессы, аналогичные рациональным процедурам, но
совершенно «неосознаваемые» и недоступные самонаблюдению. Во
времена Гартмана перспектива наведения мостов через пропасть
между органическим и неорганическим посредством
«континуума форм» казалась столь же отдаленной, как и решение проблемы
отношения души и тела; поэтому Гартман мог по праву сказать:
«Подлинное происхождение жизни с ее саморегуляцией
метаболизма и способностью к самовоспроизводству — есть нечто такое,
чего мы до сих пор не в состоянии доказать».
Но с тех пор утекло немало воды, и в биокибернетике и
биохимии были сделаны на сей счет многообещающие открытия
конститутивных функций жизни, так что сегодня отнюдь не было бы
утопией надеяться, что в обозримом будущем мы будем способны
объяснить автономные принципы органической жизни в терминах
ее материальных структур и их эволюции. В любом случае, не
существует принципиальной невозможности того, что по мере роста
наших познаний мост между органическим и неорганическим
посредством «континуума форм» все-таки будет наведен.
Пропасть между субъективным опытом и
объективно-физиологической реальностью, однако, иного рода, поскольку она обуслов-

100
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
лена не пробелом в наших знаниях, а сущностной неспособностью
вообще когда-либо познать, неспособностью, априори
обусловленной структурой нашего когнитивного аппарата. Парадоксально, но
представление о непроницаемом барьере применимо только к
нашему разуму, но не к нашим чувствам. Как я уже отмечал в начале
книги, когда мы говорим о личности, мы имеем в виду не только
объективно верифицируемые факты ее внешних проявлений или
же психологические факты ее внутреннего опыта, но и то, что мы
безоговорочно приняли за нераздельное единство обоих. Другими
словами, вопреки всем рациональным соображениям мы не можем
усомниться в реальности этого единства. Макс Гартман
небезосновательно назвал отношение между душой и телом «алогическим».
Данная книга не ставит перед собой задачу решить проблему
«душа-тело». Нас интересует здесь единственно тот факт, что
пропасть между физическим и духовным носит принципиально иной
характер, нежели пропасть между органическим и неорганическим,
а также человеком и животными. Оба последних разделения
обнаруживают переходы и берут свое начало от некоего уникального
события в эволюции мира. Внутри этих разделений не только можно
навести мосты посредством теоретического континуума
промежуточных форм, но нам известно также, что эти промежуточные
формы в свое время действительно существовали. Есть две причины,
почему указанная пропасть кажется непреодолимой. Одна из них,
общая для обоих случаев, та, что переходные формы были
нестабильны, т. е. представляли собой быстро преходящие фазы
процесса. Другая причина — эволюционный шаг вперед в обоих случаях
был столь велик, что создавал обширный пробел между двумя
граничными точками только что совершенного скачка.
С другой стороны, «хиатус» между душой и телом
действительно непреодолим, невоссоединим — хотя, возможно, и «только для
нас», как полагал Н. Гартман, т. е. средствами того когнитивного
аппарата, которым мы располагаем. Однако я не думаю, что
такое ограничение наложено на нас современным состоянием
нашего знания или что даже утопически высокие достижения науки
когда-либо приблизят нас к решению этой проблемы. Автономию
личностного опыта и его законы в принципе нельзя объяснить на
основе физических или химических законов, равно как и на языке
сколь угодно сложных нейрофизиологических структур.

Лоренц À. По ту сторону зеркала
101
Две другие великие пропасти — между органическим и
неорганическим, а также между человеком и животными — «замостить»
можно, поскольку эволюционные процессы в обоих контекстах
поддаются исследованиям средствами естествознания: они на
самом деле таинственным образом подобны. Параллелизм — мы
вынуждены назвать его аналогией — между этими двумя
«творческими вспышками», величайшими в истории нашей планеты,
заставляет глубоко задуматься. В первой главе я пытался показать,
что жизнь как таковая в одном из своих существенных аспектов
представляет собой когнитивный процесс. Жизнь обрела
существование с «изобретением» структуры, способной собирать и
сохранять информацию, одновременно извлекая из окружающего
мира и накапливая энергию, достаточную для поддержания
светоча познания. Внезапное творение такого когнитивного аппарата
образовало первый великий водораздел в бытии.
Второй великий водораздел — между высшими животными и
человеком — был вызван другой «творческой вспышкой», которая
(подобно первой) создала новый когнитивный аппарат.
На всем протяжении времени — от вирусообразных
предшественников живых организмов и вплоть до наших ближайших
предков из царства животных — структура и механизмы сбора
адаптивной информации оставались, по сути, неизменными.
Конечно, индивидуальное обучение начинает, по мере усложнения
центральной нервной системы, играть все возрастающую роль, и
даже трансляция накопленного знания от поколения к поколению
призвана обеспечить прочную сохранность именно такого рода
опыта. Но если мы сравним количество и долговечность
информации, полученной благодаря обучению и переданной по традиции,
с информацией, хранящейся в геноме, то можно сделать только
тот вывод, что даже у высших антропоидов разделение труда
между геномом и теми механизмами, которые воспринимают текущую
информацию и закрепляют ее в навыках, остается, по существу,
таким же. Даже то, чему может самая умная обезьяна научиться
индивидуально или что она способна усвоить из группового опыта
своей стаи, составляет (если бы можно было выразить это
количественно в «битах» информации) лишь ничтожно малую долю
информации, запасенной в геноме ее вида. Даже то знание, которое
содержится в последовательности нуклеотидов низших организ-

102
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
мов, если его выразить в словах, заполнило бы множество толстых
томов.
Таким образом, мы пренебрегли бы только очень малым
количеством информации (имеется в виду та, что получена в процессе
научения), если бы стали утверждать, что на протяжении
громадных периодов земной истории, в ходе которых жизнь прокладывала
себе путь от организмов, гораздо более примитивных, чем
современные бактерии, к человекообразным приматам, — именно
молекулярные цепочки генома отвечали за функции сбора, хранения и
наращивания знаний. Затем внезапно, в конце третичного периода,
появляется совершенно иная органическая система, которая
обладала способностью решать те же задачи быстрее и эффективнее.
Если попытаться дать определение Жизни, в него
обязательно следует включить функцию сбора и накопления информации
в совокупности со структурными механизмами генома,
обеспечивающими решение этой задачи. Однако подобное определение не
включало бы в себя специфические способности и
характеристики человека. Отсутствовало бы указание на то, что конституирует
жизнь человеческого разума — а это, без преувеличения, новый
тип жизни. Обратимся теперь к сущности этой жизни.
2. Наследование приобретенных признаков
Обучающееся поведение, уже весьма развитое и имеющее важное
значение у высших животных, играет неизмеримо более значимую
роль у человека. Это становится возможным благодаря рефлексии
и понятийному мышлению, которые придают постоянство
данным, извлекаемым механизмами, первоначально применявшимся
лишь для сбора краткосрочной текущей информации. Эти
данные затем включаются в целостную систему накопленного знания.
Сиюминутные, мимолетные инсайты удерживаются и
запоминаются, процессы рациональной объективации поднимаются на
высший уровень когнитивной активности и, тем самым,
приобретают новое значение. Вновь образующаяся традиция понятийного
мышления в первую очередь оказывает огромное влияние на
протекание всех процессов обучения.
Становясь, таким образом, независимой от конкретных
отдельных объектов, традиция превращает все накопленное в обучении

Лоренц К, По ту сторону зеркала
103
знание в знание наследуемое. Как я уже отмечал ранее, мы
привыкли ассоциировать слово «наследственность» со специфическим
биологическим процессом, поскольку таково его законное
общеупотребительное значение. Когда были изобретены лук и стрелы,
они стали достоянием не только потомков изобретателя, но и
всего сообщества, а значит и всего человечества. Вероятность
устаревания этого изобретения такова же, как вероятность превращения
в рудимент какого-нибудь телесного органа, имеющего известную
ценность с точки зрения выживания. Кумулятивный характер
традиции означает, ни много ни мало, наследуемость приобретенных
способностей.
Передача и распространение человеческих знаний
осуществляется столь быстро и неудержимо, что нетрудно понять и извинить
тех, кто забывает, что в основе человеческого разума лежит
физическая материя. Яркая вспышка чьего-либо личного гения может
внести огромный и долгосрочный вклад в сокровищницу
человеческого познания. Может случиться так, что идеи, выдвинутые
молодым человеком, окажут влияние не только на научную
методологию старшего поколения исследователей, но и на все их
интеллектуальное мировоззрение. Я сам пережил нечто подобное в
молодости, общаясь со своим другом Густавом Крамером, который
был на восемь лет моложе меня. Густав прошел научную школу у
авторитетного биолога Макса Гартмана, чей подход к проблеме
объективной реальности в свою очередь во многом определялся
влиянием философа Николая Гартмана. Я усвоил этот подход от
Г. Крамера как нечто естественное и самоочевидное. Никто из нас
не знал тогда о традиции, питающей эти взгляды, и, таким
образом, «наследственность» целого комплекса эпистемологических
концепций проложила водораздел между «поколениями» и тем
самым продолжила свое существование.
Передача приобретенных признаков вызывает ускорение во
всех областях человеческой жизни, что вполне может со
временем послужить одной из причин упадка и заката той или иной
отдельной цивилизации. Еще со времен Дарвина вопрос о том,
наследуются или нет приобретенные признаки, стал предметом
ожесточенных дискуссий. Однажды полушутя я предложил такой
афоризм (вполне уместный в данном контексте): «Понимание
того, что чего-то не может быть никогда, нередко приходит к нам

104
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
после встречи с исключениями, из которых видно, что было бы,
если это все же случилось».
3. Интеллектуальная жизнь как коллективный феномен
Как мы видели, высокоорганизованная жизнь приматов
послужила базисом, на котором уже существующие когнитивные
функции интегрировались и сформировали понятийное мышление, а
вместе с ним — синтаксический язык и кумулятивную традицию.
Эти способности, в свою очередь, оказали всесторонне обратное
влияние на социальную жизнь человека. Быстрое
распространение знаний, стереотипное взаимоуподобление мнений всех
членов сообщества и особенно закрепление определенных базовых
социально-этических норм создали новую форму сообщества,
сущностно новую форму жизни, в том числе и то, что мы называем
интеллектуальной жизнью.
Специфическое, конкретное воплощение такой системы
образует то, что мы называем культурой. С моей точки зрения, нет
особого смысла углубляться в различия между культурной, духовной
и интеллектуальной сферами жизни современного человека.
Новая система обладает всеми известными составными свойствами
низших форм жизни; положительная циклическая обратная связь
информации и энергии продолжает осуществляться в основном в
одних и тех же формах, хотя некоторые физиологические и
физические процессы, вовлеченные в них, являются совершенно новыми.
Как уже отмечалось, трансляция ассимилированного знания
внутри живой системы человеческой культуры основана на
механизмах, отличных от механизмов аналогичных процессов у
животных и растений. То же самое относится и к механизмам усвоения
энергии, который опираются на такого рода информацию и тоже
отчасти суть нечто новое, поскольку человек — это единственное
существо, способное использовать в собственных интересах иные
источники энергии, чем энергия солнца, питающая цикл земной
жизни через процесс фотосинтеза.
Как бы то ни было, в результате новой «наследственности» —
наследования приобретенных признаков — возникает новый
когнитивный аппарат, функции которого параллельны функциям
генома, где процессы усвоения и сохранения информации осу-

Лоренц К. По ту сторону зеркала
105
ществляются двумя разнородными механизмами, взаимно
находящимися в отношениях антагонизма и равновесия.
4. Социальная конструкция реальности
Традиции культуры предписывают индивиду, чему и как ему
следует учиться. В частности, культура налагает ограничения на то, чему
дозволено учиться. Благодаря книге П. Бергера и Т. Лукмана
«Социальное конструирование реальности»1 мы можем представить
себе, до какой степени наши когнитивные функции находятся под
влиянием того, что культура, внутри которой мы живем и
которой принадлежим, квалифицирует в качестве «реального» и
«истинного». Наш врожденный аппарат восприятия перекрывается
культурно-интеллектуальной суперструктурой, которая, во многом
наподобие врожденных когнитивных механизмов, снабжает нас
рабочими гипотезами, которые в дальнейшем определяют
направленность нашего индивидуального познавательного поиска. Эта
культурная система располагает собственными структурами,
которые подобно всем структурам налагают определенные
ограничения на степень свободы системы. Однако информация, на которой
основаны эти рабочие гипотезы, не закодирована в геноме, а
исходит из нашей культурной традиции, которая несравненно моложе
и закодирована в гораздо более удобной и доступной (адаптивной)
форме. В то же время, эта традиция далеко не полностью
поддается проверке, и в этом смысле она менее надежна, хотя лучше
отвечает современным требованиям.
Структуры, посредством которых культурное знание
детерминирует нашу «картину мира» — так же, как и некоторые из наших
моральных установок, — несомненно, столь же материальны и
носят тот же физико-химический характер, как и носители
информации в нашем геноме, хотя и отличаются от последних тем, что не
состоят из живой материи. Так, большая часть того, что составляет
накопленное культурой коллективное знание и что детерминирует
установки и мировоззрение ее членов, записано на бумаге или, как
в наше время, на оптических или магнитных носителях.
1 См. рус. пер.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности.
Трактат по социологии знания. М., 1995. {Прим. перев.).

106
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Но в отличие от рукотворных банков памяти, центральная
нервная система должна проявлять необыкновенные свойства, чтобы
хранить содержание культурной традиции. Арнольд Гелен, который
называл человека «ущербным существом» [incompetent creature] и
подчеркивал недостаточную приспособленность его органов,
упустил из виду тот факт, что человеческий мозг является органом, в
высшей степени отвечающим требованиям человеческой жизни.
Несомненно, что мозговые полушария наших предков начали
увеличиваться с того времени, когда «творческая вспышка»
понятийного мышления и языка сделала возможным наследование
приобретенных навыков и качеств; в результате давление отбора вызвало
увеличение полушарий. Эту точку зрения, я тому свидетель,
походя, как нечто само собой разумеющееся, высказал в одной из
дискуссий Жак Моно. Я ни разу не встречал этого утверждения,
которое кажется мне весьма правдоподобным, в печати, хотя и прочитал
великое множество хитроумных версий, объясняющих внезапное
увеличение объема головного мозга, совпавшее с появлением
человека. Ибо сотворение человека и есть «творческая вспышка»
аккумулирующей традиции, а головной мозг — ее орган.
Едва ли мы отдаем себе отчет, насколько велика культурная
информация, содержащаяся в нашей традиции. То, что мы понимаем
под традицией, становится для нас второй природой, и мы наивно
верим в ее реальность и истинность точно так же, как наивный
реалист полагает, что эмпирическая очевидность, которую
обеспечивают его органы чувств, составляют саму объективную реальность.
Как уже говорилось в Пролегоменах, процесс объективации,
представляющий собой предпосылку всех достижений научного
познания, опирается на понимание субъективных механизмов,
отображающих образы внешней реальности. Лишь немногие осознают,
в какой степени наш культурно-обусловленный аппарат картины
мира, а следовательно и все, что мы считаем истинным,
достоверным, реальным и справедливым, детерминирован
социальными влияниями взрастившей нас культуры. В обязанности
ученого, стремящегося объективировать феноменальный мир, входит
учет как достижений, так и ограниченности нашего культурно-
обусловленного «мировоззренческого аппарата» — точно так же,
как он это делает применительно к врожденным априорным
механизмам нашей познавательной деятельности.

Лоренц К. По ту сторону зеркала
107
Это — наиболее трудная задача, с какой только сталкивается
человек, стремящийся к объективному постижению мира.
Прежде всего, серьезные препятствия создают наличные
ценностные суждения, ставшие для нас второй природой. Действительно,
многие философы отвергают взгляды, высказанные в этой книге,
поскольку они оскорбляют их чувства, питаемые культурными
ценностями. Во-вторых, интеллектуальная и культурная жизнь
образует наиболее высоко интегрированную живую систему из всех,
существующих на нашей планете, так что нам затруднительно
подняться на еще какую-то высшую точку зрения, с которой можно
было бы обозревать наличное положение дел.
Однако это именно то, что мы должны попытаться сделать.
И имение потому, что существенная часть нашего аппарата
восприятия произведена культурой, императив объективности
вынуждает нас принять формулировку П. Бриджмена, цитированную
мною в начале работы. В самом деле, наш особый долг —
предпринять научное исследование культурной и интеллектуальной жизни
в свете тех болезней и упадка, которые угрожают в данное время
нашей цивилизации.
По ту сторону зеркала
1. Значение научного подхода к исследованию познания
Инстинктивные — т. е. филогенетически запрограммированные —
нормы поведения, оказывающие сопротивление всем культурным
влияниям, играют немаловажную роль в социальном поведении
человека. Нашу констатацию этого несомненного факта часто
истолковывают, как позицию крайнего культурологического
пессимизма. Разумеется, это ошибка. Привлечь внимание к известной
опасности — это и значит на деле не быть фаталистом!
Исключительно ради простоты изложения я прибегнул на
предшествующих страницах к вымышленному положению, будто
бы большинство людей не осознает процессов культурной
эволюции и упадка или, по крайней мере, что известное нам на этот счет
не оказывает и не может оказать влияния на ход истории. Все это

108
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологам
могло создать впечатление, будто я чуть ли не единственный, кто
возвещает о необходимости изучать когнитивный аппарат и
способности человека — эти механизмы «по ту сторону зеркала» —
средствами естествознания. Я весьма далек от подобного
высокомерия. Напротив, я глубоко убежден, что те эпистемологические и
этические воззрения, которые я развивал здесь, разделяет быстро
растущий круг других мыслителей.
Иногда так бывает: некоторые открытия в определенный
момент «носятся в воздухе». На мой взгляд, есть явные признаки
того, что начинается питаемый естествознанием рост
самосознания культурного человечества, его коллективное самопознание.
И если, что вполне вероятно, это движение будет нарастать,
интеллектуальные устремления и энергия человечества поднимутся
на высший уровень интеграции, как некогда в далеком прошлом
«творческая вспышка» рефлексии и созерцания возвела
познавательные способности человека на новую и небывалую высоту.
Однако рефлексивного самопознания культуры еще никогда не
происходило на нашей планете, — подобно тому, как до Галилея на ней
не существовало объективирующей науки.
Научное исследование структуры человеческого общества и
протекающих в нем интеллектуальных процессов — задача
гигантская. Общество — самая сложная из всех живых систем на земле, и
наши познания о нем пока еще очень поверхностны. Но я уверен,
что человек достиг поворотного пункта в своей истории и обладает
на данный момент потенциальной способностью покорять новые
и неизведанные вершины.
Конечно же, человечество находится ныне в большей, чем
когда-либо опасности. Но способы мышления, присущие миру
естествознания, впервые в истории предоставляют нам
возможность обуздать силы, подбившие все цивилизации прошлого.
Перевод Л. Б. Толстова

Карл Поппер
(28.07.1902— 17.09.1994) —
английский философ австрийского
происхождения, профессор Лондонской
школы экономики. Он считается одним
из наиболее влиятельных философов
науки XX в. Известен благодаря своим
разработкам критического рационализма,
эволюционной эпистемологии, а также
как защитник либеральной демократии,
принципов социального критицизма и
«открытого общества». Родился в Вене
и учился в Университете Вены. В 1928 г.
защитил диссертацию по философии,
после чего в 1930—1936 гг. преподавал
в средней школе. В 1934 г. опубликовал
свою первую книгу «Logik der Forschung». Наступление нацизма вынудило
его эмигрировать в 1937 г. в Новую Зеландию, откуда он впоследствии в
1946 г. переселился в Англию. С 1949 г. он работал профессором
Лондонской школы экономики.
Описывая логику и рост научного знания, он сфокусировал внимание
на то, что в науке имеет место соревнование различных способов решения
проблем как на индивидуальном уровне, так и на уровне научного
сообщества. Проблемные ситуации приводят к рождению соревнующихся
предположений (предположительных теорий); через механизм исключения ошибок
происходит переход от проблемной ситуации к проблемной ситуации иного
уровня, т. е., по сути, к переформулированию проблемы. Взаимная игра
предположений и опровержений похожа на взаимосвязь генетических вариаций и
естественного отбора, т. е. в научном знании действуют механизмы
дарвиновского типа. Дарвинизм выступает для него как метафизическая
исследовательская программа, дающая возможность описать эволюцию знания.
Почти все работы К. Поппера опубликованы в переводах на русский язык:
Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983.
Открытое общество и его враги. М.: Международный фонд
«Культурная инициатива», 1992. В 2 т.
Квантовая теория и раскол физики. М.: Логос, 1998.
Объективное знание. Эволюционный подход. М.: УРСС, 2002.
Все люди - философы. М.: УРСС, 2003.
Логика научного исследования. М.: Республика, 2004 (2005).
Знание и психофизическая проблема. В защиту взаимодействия. М.:
ЛКИ,2008.

КарлР.Поппер
Эволюционная эпистемология1
1. Введение
Эпистемология — английский термин, обозначающий
теорию познания, прежде всего научного познания. Это
теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост.
Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию
эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт
биологической эволюции, а именно — дарвиновской эволюции путем
естественного отбора.
Основными проблемами эволюционной эпистемологии я
считаю следующие: эволюция человеческого языка и роль, которую
он играл и продолжает играть в росте человеческого знания;
понятия (ideas) истинности и ложности; описания положений дел
(states of affaires) и способ, каким язык отбирает положения дел из
комплексов фактов, составляющих мир, т. е. действительность.
Сформулируем это кратко и просто в виде двух следующих
тезисов.
Первый тезис. Специфически человеческая способность
познавать, как и способность производить научное знание, являются
результатами естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией
специфически человеческого языка.
1 Popper К. R. Evolutionary Epistemology // Evolutionary Theory: Paths into the
Future / Ed. by J. W. Pollard. Chichester; New York: John Wiley &. Sons, 1984. Ch. 10.
P. 239—255. Статья основана на лекции, прочитанной К. Поппером после
конференции «Открытые вопросы квантовой физики» в Бари, Италия, 7 мая 1983 г.
Первоначально опубликовано в: Эволюционная эпистемология и логика
социальных наук: Карл Поппер и его критики / Сост. Д. Г. Лахути, В. Н. Садовский,
В. К. Финн; пер. с англ. Д. Г. Лахути; вступит, ст. и общ. ред. В. Н. Садовского;
послесл. В. К. Финна. М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 57—75.

Поппер К. Эволюционная эпистемология
111
Этот первый тезис почти тривиален. Мой второй тезис,
возможно, несколько менее тривиален.
Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой
в основном эволюцию в направлении построения все лучших и
лучших теорий. Это — дарвинистский процесс. Теории становятся
лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они
дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности.
(Они все больше и больше приближаются к истине.) Все
организмы — решатели проблем: проблемы рождаются вместе с
возникновением жизни.
Мы всегда стоим лицом к лицу с практическими проблемами,
а из них иногда вырастают теоретические проблемы, поскольку,
пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или
иные теории. В науке эти теории являются высоко
конкурентными. Мы критически обсуждаем их; мы проверяем их и
элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши
проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории
выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растет наука.
Однако даже лучшие теории — всегда наше собственное
изобретение. Они полны ошибок. Проверяя наши теории, мы
поступаем так: мы пытаемся найти ошибки, которые скрыты в наших
теориях. Иначе говоря, мы пытаемся найти слабые места наших
теорий, точки их слома. В этом состоит критический метод.
В процессе критической проверки часто требуется большая
изобретательность.
Эволюцию теорий мы можем суммарно изобразить следующей
схемой:
Ρ,^ΤΤ^ΕΕ-Ρ2
Проблема (Р,) порождает попытки решить ее с помощью
пробных теорий (tentative theories) (ТТ). Эти теории подвергаются
критическому процессу устранения ошибок (error elimination) (ЕЕ).
Выявленные нами ошибки порождают новые проблемы Р2.
Расстояние между старой и новой проблемой часто очень велико: оно
указывает на достигнутый прогресс.
Ясно, что этот взгляд на прогресс науки очень напоминает
взгляд Дарвина на естественный отбор путем устранения
неприспособленных — на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки

112
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
при попытках адаптации, которая представляет собой процесс
проб и ошибок. Так же действует и наука — путем проб (создания
теорий) и устранения ошибок.
Можно сказать: от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг.
Оба действуют методом предположительных проб (ТТ) и
устранения ошибок (ЕЕ). В чем же разница между ними?
Главная разница между амебой и Эйнштейном не в
способности производить пробные теории ТТ, а в ЕЕ, т. е. в способе
устранения ошибок.
Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные
ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть
естественный отбор.
В противоположность амебе Эйнштейн осознает
необходимость ЕЕ: он критикует свои теории, подвергая их суровой
проверке. (Эйнштейн говорил, что он рождает и отвергает теории каждые
несколько минут.)
Что позволило Эйнштейну пойти дальше амебы? Ответ на этот
вопрос составляет основной, третий тезис настоящей статьи.
Третий тезис. Ученому-человеку, такому как Эйнштейн,
позволяет идти дальше амебы владение тем, что я называю специфически
человеческим языком.
В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют
часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на
языке; в случае надобности — на письменном языке. Таким путем
он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему
возможность смотреть на свою теорию как на объект, смотреть на
нее критически, спрашивать себя, может ли она решить его
проблему и может ли она быть истинной и, наконец, устранить ее,
если выяснится, что она не выдерживает критики.
Для решения такого рода задач можно использовать только
специфически человеческий язык.
Эти три тезиса, взятые вместе, составляют основу моей
эволюционной эпистемологии.

Поппер К. Эволюционная эпистемология
113
2. Традиционная теория познания
В чем состоит обычный подход к теории познания, к
эпистемологии? Он полностью отличен от моего эволюционного подхода,
который я обрисовал в разделе 1. Обычный подход требует оправдания1
теорий наблюдениями. Я отвергаю обе составные части этого подхода.
Этот подход обычно начинается с вопроса типа «Откуда мы
знаем?», который, как правило, понимается в том же смысле, что
и вопрос «Какого рода восприятие или наблюдение является
основанием наших утверждений?». Другими словами, этот подход
связан с оправданием наших утверждений (в соответствии с
предпочитаемой мною терминологией — наших теорий), и он ищет это
оправдание в наших восприятиях и наших наблюдениях. Этот
эпистемологический подход можно назвать обсервационизмом2.
Обсервационизм исходит из того, что источником нашего
знания являются наши чувства, или
наши органы чувств; что нам «да-
р. p. i^ ются» некоторые так называемые
^ «чувственные данные»
(чувственное данное — это нечто такое, что
ι ι / V дано нам нашими чувствами), или
некоторые восприятия, и что наше
знание есть результат или сводка
этих чувственных данных, или
наших восприятии, или полученной
информации. Место, где эти чув-
Рис. 1. ственные данные сводятся воеди
но,
но, голова, изображенная на рис. 1.
но, или усваиваются3 — это, конеч-
1 От justification (англ.) — оправдание. Думается, есть все основания для
широкого использования в русскоязычной философской литературе термина «джа-
стификация» и производного от него термина «джастификационизм», как это
уже сравнительно давно произошло с терминами «верификация» и
«фальсификация». (Прим. перев. и В. И. Садовского).
2 От observation (англ.) — наблюдение.
3 В оригинале имеет место некоторая игра слов. Digest как существительное
означает «сводка, резюме, компендиум, краткое изложение, краткий обзор»;
to digest как глагол означает «приводить в систему, классифицировать,
усваивать, переваривать...» (Прим. перев.).

114
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Если посмотреть на этот рисунок, станет ясно, почему мне
нравится называть обсервационизм «бадейной теорией сознания
(mind)»1.
Эту теорию можно изложить и следующим образом.
Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных
отверстий — два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а
также через кожу — орган осязания. В бадье они усваиваются, а
конкретнее — связываются, ассоциируются друг с другом и
классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно
повторяются, мы получаем — путем повторения, ассоциации,
обобщения и индукции — наши научные теории.
Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной
теорией познания от Аристотеля до некоторых моих
современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста
Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа.
Эту теорию разделяет и первый встречный.
Первый встречный может сформулировать ее очень кратко:
«Откуда я знаю? Потому, что я держал глаза открытыми, я видел, я
слышал». Карнап также отождествляет вопрос «Откуда я знаю?» с
вопросом «Какие восприятия или наблюдения являются
источником моего знания?».
Эти бесхитростные вопросы и ответы первого встречного дают,
конечно, достаточно верную картину ситуации, как он ее видит.
Однако это не та позиция, которую можно вывести на более
высокий уровень и преобразовать в такую теорию познания, к которой
можно было бы отнестись серьезно.
Прежде чем перейти к критике бадейной теории человеческого
сознания, я хочу заметить, что возражения против нее восходят к
1 В русском переводе «Открытого общества» К. Поппера (Поппер К. Открытое
общество и его враги. М., 1992. Т. 2. С. 247) выражение «bucket theory of mind»
(bucket — ведро, бадья) переводится как «теория черпающего сознания». По
мнению переводчика Д. Г. Лахути, это не вполне адекватно, так как
выражение «черпающее сознание» предполагает некую активность сознания (которое
что-то черпает), тогда как суть обсервационизма, согласно Попперу, состоит
как раз в полной пассивности сознания по отношению к внешнему миру,
откуда ему «даются», т. е. вливаются в него, чувственные данные. Редактор
издания 2000 г. В. Н. Садовский, который был и редактором русского перевода
«Открытого общества», согласился с этим замечанием, и после длительного
обсуждения сошлись на термине «бадейная теория сознания».

Поппер К. Эволюционная эпистемология
115
временам Древней Греции (Гераклит, Ксенофан, Парменид). Кант
очень хорошо понимал эту проблему: он обратил особое
внимание на разницу между знанием, полученным независимо от
наблюдения, или априорным знанием, и знанием, получаемым в
результате наблюдения, или апостериорным знанием. Мысль о
том, что у нас может быть априорное знание, шокировала многих
людей. Великий этолог и эволюционный эпистемолог Конрад
Лоренц предположил, что кантовское априорное знание могло быть
знанием, которое когда-то — сколько-то тысяч или миллионов
лет назад — первоначально было приобретено a posteriori (Lorenz
1941), а затем генетически закреплено естественным отбором.
Однако в книге, написанной между 1930 и 1932 гг. и пока что
опубликованной только на немецком языке — «Die beiden Grundprobleme
der Erkenntnistheorie» (Popper 1979; на эту книгу ссылался Дональд
Кэмпбелл, когда характеризовал мою эпистемологию как
«эволюционную»), я предположил, что априорное знание никогда не
было апостериорным и что с исторической и генетической точки
зрения все наше знание является изобретением (invention)
животных и поэтому априорным с момента возникновения (хотя,
конечно, не априорно верным в смысле Канта). Полученное таким
образом знание адаптируется к окружающей среде путем
естественного отбора: кажущееся апостериорным знание всегда есть
результат устранения плохо приспособленных априорно
изобретенных гипотез, или адаптации. Другими словами, всякое знание
есть результат пробы (изобретения) и устранения ошибок — плохо
приспособленных априорных изобретений.
Таким образом, метод проб и ошибок — это тот метод, которым
мы активно добываем информацию об окружающей нас среде.
3. Критика традиционной теории познания
Мой четвертый тезис (который я преподаю и проповедую уже
более 60 лет) состоит в следующем:
Каждый аспект джастификационистской и обсервационист-
ской философии познания ошибочен:
1. Чувственных данных и тому подобных переживаний
(experiences) не существует.
2. Ассоциаций не существует.

116
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
3. Индукции путем повторения или обобщения не существует.
4. Наши восприятия могут нас обманывать.
5. Обсервационизм, или бадейная теория — это теория,
утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши
органы чувств. На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно
активны в приобретении знания — может быть даже более
активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас
из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и
активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не
только активны, но иногда и критичны.
Знаменитый эксперимент, опровергающий бадейную теорию и
особенно теорию чувственных данных, проведен Хельдом и Хай-
ном (Held, Hein 1963). Он описан в книге, которую мы написали
вместе с сэром Джоном Экклсом (Popper, Eccles 1977). Это
эксперимент с активным и пассивным котятами. Эти два котенка
связаны так, что активный котенок двигает пассивного в колясочке в
том же самом окружении, в котором перемещается сам. В
результате пассивный котенок с очень высокой степенью приближения
получает те же самые восприятия, что и активный котенок. Однако
проведенные после этого тесты показывают, что активный котенок
многому научился, в то время как пассивный не научился ничему.
Защитники обсервационистской теории познания могли бы на эту
критику ответить, что ведь есть еще кинестетическое чувство, чувство
нашего движения, и что отсутствие кинестетических чувственных
данных на входе органов чувств пассивного котенка может
объяснить — в рамках обсервационистской теории — почему он ничему не
научился. Обсервационист мог бы сказать, что этот эксперимент
показывает всего лишь то, что зрительное и слуховое восприятия могут
быть полезны, только если они ассоциируются с кинестетическими.
Чтобы сделать мое отвержение обсервационизма, или бадейной
теории, или теории чувственных данных, независимым от любых
подобных возражений, я сейчас сформулирую аргумент, который
считаю решающим. Этот аргумент специфичен для моей
эволюционной теории познания.
Его можно сформулировать следующим образом. Мысль о том,
что теории представляют собой сводку чувственных данных, или
восприятий, или наблюдений, не может быть истинной по
следующим причинам.

Поппер К. Эволюционная эпистемология
117
С эволюционной точки зрения теории (как и всякое знание
вообще) представляют собой часть наших попыток адаптации,
приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям
и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая
функция всякого знания — попытка предвосхитить, что произойдет
в окружающей нас среде. Однако и наши органы чувств, например
глаза, тоже такие же средства адаптации. Рассматриваемые с этой
точки зрения, они являются теориями: организмы животных
изобрели глаза и усовершенствовали их во всех деталях как
предвосхищение, или теорию о том, что свет в видимом диапазоне
электромагнитных волн будет полезен для извлечения информации из
окружающей среды, для высасывания из окружающей среды
информации, которую можно интерпретировать как показатель
состояния окружающей среды — и долгосрочного, и краткосрочного.
Очевидно вместе с тем, что наши органы чувств логически
первичны по отношению к нашим чувственным данным,
существование которых предполагается обсервационизмом, — несмотря
на то что между ними могла иметь место обратная связь (если бы
чувственные данные действительно существовали), так же как
возможна обратная связь наших восприятий с органами чувств.
Поэтому невозможно, чтобы все теории или аналогичные
теориям конструкции возникали в результате индукции, или обобщения
мнимых чувственных «данных», кажущегося «данными» потока
информации от наших восприятий или наблюдений, потому что органы
чувств, высасывающие информацию из окружающей среды,
генетически, как и логически, первичны по отношению к информации.
Я думаю, что этот аргумент является решающим и что он ведет
к новому взгляду на жизнь.
4. Жизнь и приобретение знания
Жизнь обычно характеризуют следующими свойствами или
функциями, которые в значительной степени зависят друг от друга:
1. Размножение и наследственность.
2. Рост.
3. Поглощение и усвоение пищи.
4. Чувствительность к раздражителям (стимулам).

118
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Я думаю, что эту четвертую функцию можно описать также
иным способом:
а) Решение проблем (проблемы, которые могут возникать из
внешней окружающей среды или из внутреннего состояния
организма). Все организмы — решатели проблем.
б) Активное исследование окружающей среды, которому часто
помогают случайные пробные движения. (Даже растения
исследуют окружающую их среду.)
5. Построение теорий об окружающей среде в форме физических
органов или иных анатомических изменений, новых вариантов
поведения или изменений существующих вариантов поведения.
Все эти функции порождаются самим организмом. Это очень
важно. Все они — акции (actions) организма. Они не являются
реакциями (reactions) на окружение. Это можно сформулировать и
следующим образом. Именно организм и состояние, в котором он
оказался, определяют, или выбирают, или отбирают, какого рода
изменения окружающей среды могут быть для него «значимыми»,
чтобы он мог «реагировать» на них как на «стимулы».
Обычно говорят о стимуле, запускающем реакцию, и обычно
имеют при этом в виду, что сначала в окружающей среде
появляется стимул, который вызывает реакцию организма. Это приводит к
ошибочной интерпретации, согласно которой стимул — это некая
порция информации, вливающейся в организм снаружи, и что в
целом стимул первичен: он есть причина, предшествующая
реакции, т. е. действию (effect).
Я думаю, что все это принципиально ошибочно.
Ошибочность этой концепции связана с традиционной
моделью физической причинности, которая не работает
применительно к организмам и даже применительно к автомобилям или
радиоприемникам, как и вообще применительно к устройствам,
имеющим доступ к некоторому источнику энергии, которую они
могут расходовать разными способами и в разном количестве.
Даже автомобиль или радиоприемник отбирают — в
соответствии со своим внутренним состоянием — те стимулы, на которые
они реагируют. Автомобиль может не отреагировать должным
образом на нажатие акселератора, если он не снят с тормоза. А
радиоприемник не прельстится самой красивой симфонией, если он не
настроен на нужную волну.

Поппер К. Эволюционная эпистемология
119
Это же относится и к организмам, и даже в еще большей
степени, поскольку им приходится настраивать и программировать
себя самим. Они настраиваются, например, структурой своих
генов, каким-нибудь гормоном, недостатком пищи, любопытством
или надеждой узнать что-нибудь интересное. Это является
сильным аргументом против бадейной теории сознания, которую
часто формулируют следующим образом: «Нет ничего в
интеллекте, чего раньше не было бы в ощущениях», по-латыни: «Nihil
est in intellects quid non antea fuerat in sensu». Это — девиз обсер-
вационизма, бадейной теории сознания. Немногие знают его
предысторию. Он восходит к презрительному замечанию анти-
обсервациониста Парменида, который сказал нечто вроде: «Нет
ничего в заблуждающихся умах (plakton noon в дошедшем до
нас тексте Парменида; должно быть plankton noon — см. Diels,
Kranz 1964) этих людей, кроме того, что уже было в их много-
заблуждающихся (polyplanktos) органах чувств» (см. мою книгу —
Popper К. Conjectures and Refutations, начиная с третьего издания
1969 г., приложение, Section 8, point 7. P. 410—413). Я полагаю, что,
возможно, на этот выпад Парменида ответил Протагор — тем, что
превратил его насмешку в гордый девиз обсервационизма.
5. Язык
Высказанные соображения показывают нам значение активного,
исследовательского поведения животных и человека. Понимание
этого очень важно не только для эволюционной эпистемологии,
но и для эволюционной теории в целом. Теперь, однако, я должен
перейти к центральному пункту эволюционной эпистемологии —
эволюционной теории человеческого языка.
Самый важный известный мне вклад в эволюционную
теорию языка лежит, погребенный в небольшой статье, написанной
в 1918 г. моим бывшим учителем Карлом Бюлером (Bühler 1918).
В этой статье, на которую обращают слишком мало внимания
современные исследователи лингвистики, Бюлер выделяет три
стадии развития языка. На каждой из этих стадий язык имеет
определенную задачу, определенную биологическую функцию.
Низшая стадия — это та, на которой единственной
биологической функцией языка является экспрессивная функция — внеш-

120
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Животные,
растения
Возможно,
пчелы <
Функции
(4) Аргументативная функция
(3) Дескриптивная функция
(2) Сигнальная функция
^ (1) Экспрессивная функция
Значения
Достоверность/ ^
Недостоверность
Ложность/
Истинность
Эффективность/
Неэффективность
Выражение/
Невыражение
>
J
Человек
нее выражение внутреннего состояния организма, возможно с
помощью определенных звуков или жестов.
Вероятно, экспрессивная функция оставалась единственной
функцией языка сравнительно недолгое время. Очень скоро
другие животные (того же самого вида или других видов) обратили
внимание на эти выражения внутреннего состояния и
приспособились к ним: они открыли, как высасывать из них информацию, как
включить их в состав стимулов своей окружающей среды, на
которые они могли бы реагировать с пользой для себя. Говоря
конкретнее, они могли использовать это выражение как предостережение
о надвигающейся опасности. Например, рев льва, являющийся
самовыражением внутреннего состояния льва, мог
использоваться возможной жертвой льва как предостережение. Или
определенный крик гуся, выражающий страх, мог истолковываться
другими гусями как предупреждение о ястребе, а другой крик — как
предупреждение о лисице. Таким образом, выражения внутреннего
состояния животных могли запускать в воспринимающем или
отвечающем на них животном типичную, ранее сформировавшуюся
реакцию. Отвечающее животное воспринимает такое выражение
как сигнал, как знак, вызывающий определенный ответ. Тем самым
животное вступает в коммуникацию, в общение с другим
животным, выражающим свое внутреннее состояние.
На этой стадии первоначальная экспрессивная функция
изменилась. И то, что первоначально было внешним знаком или
симптомом, хотя и выражающим внутреннее состояние
животного, приобрело сигнальную функцию, или функцию запуска. Оно
теперь может использоваться животным, выражающим свое
внутреннее состояние, как сигнал и, таким образом, изменяет свою

Поппер К. Эволюционная эпистемология
121
биологическую функцию с выражения на сигнализацию, даже на
сознательную сигнализацию.
До сих пор у нас было два эволюционных уровня: первый —
чистое выражение и второй — выражение, проявляющее тенденцию
стать сигналом, поскольку есть воспринимающие животные,
отвечающие на него, т. е. реагирующие на него как на сигнал, в
результате мы получили коммуникацию.
Третий эволюционный уровень Бюлера — уровень
человеческого языка. Согласно Бюлеру, человеческий язык и только
человеческий язык вводит в функции языка нечто революционно
новое: он может описывать, может описать положение дел, или
ситуацию. Такое описание может быть описанием положения дел в
настоящее время, в тот момент, когда это положение дел
описывается, например «наши друзья входят»; или описанием положения
дел, не имеющего никакого отношения к настоящему времени,
например «мой шурин умер 13 лет назад»; или, наконец,
описанием положения дел, которое, возможно, никогда не имело места и
не будет иметь места, например «за этой горой есть другая гора —
из чистого золота».
Бюлер называет способность человеческого языка описывать
возможные или действительные положения дел «дескриптивной
(репрезентативной) функцией (Darstellungsfunktion)»
человеческого языка. И он справедливо подчеркивает ее величайшее значение.
Бюлер показывает, что язык никогда не теряет своей
экспрессивной функции. Даже в описании, максимально лишенном эмоций,
что-то от нее остается. Точно так же язык никогда не теряет своей
сигнальной или коммуникативной функции. Даже неинтересное
(и неверное) математическое равенство, такое, например, как 105
= 1000000, может спровоцировать у математика желание его
поправить, т. е. вызвать у него реакцию и даже гневную реакцию.
Вместе с тем ни выразительность, ни знаковый характер —
способность языковых выражений служить сигналами, вызывающими
реакцию — не являются специфическими для человеческого
языка; не специфично для него и то, что он служит для коммуникации
некоторому сообществу организмов. Специфичен для
человеческого языка его дескриптивный характер. И это есть нечто новое
и поистине революционное: человеческий язык может передавать
информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь

122
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
место, а может и не иметь места или быть либо не быть
биологически релевантной. Она может даже не существовать.
Простым и в высшей степени важным вкладом Бюлера
пренебрегают почти все лингвисты. Они до сих пор рассуждают так, как
если бы сущность человеческого языка составляло
самовыражение, или как если бы такие слова как «коммуникация», «знаковый
язык» или «символический язык», в достаточной мере
характеризовали человеческий язык. (Но ведь знаки и символы
используются и другими животными.)
Бюлер, конечно, никогда не утверждал, что у человеческого
языка нет никаких других функций, кроме описанных им: язык
можно использовать для того, чтобы просить, умолять,
уговаривать. Его можно использовать для приказов или для советов. Его
можно использовать, чтобы оскорблять людей, причинять им
боль, пугать их. И его можно использовать, чтобы утешать людей,
чтобы дать им почувствовать себя спокойно, почувствовать, что их
любят. Однако на уровне человека основой всех этих употреблений
языка может быть только дескриптивный язык.
6. Как развилась дескриптивная функция языка?
Легко увидеть, как развилась сигнальная функция языка после того,
как у него появилась экспрессивная функция. Очень трудно, однако,
понять, как из сигнальной функции могла развиться дескриптивная.
Вместе с тем надо признать, что сигнальная функция может быть
похожей на дескриптивную. Один характерный тревожный крик гуся
может означать «ястреб!», а другой — «лиса!», а это во многих
отношениях очень близко к дескриптивному высказыванию «Ястреб
летит! Прячьтесь!» или «Взлетайте! Подбирается лиса!». Однако есть
большие различия между этими описательными тревожными
криками и дескриптивным языком человека. Из-за этих различий трудно
поверить, что дескриптивные человеческие языки развились из
тревожных криков и других сигналов, таких как боевой клич.
Следует также признать, что язык танцев у пчел во многом
похож на дескриптивное употребление языка человеком. Своим
танцем пчелы могут передавать информацию о направлении и
расстоянии от улья до того места, где можно найти пищу, и о характере
этой пищи.

Поппер К. Эволюционная эпистемология
123
Вместе с тем есть одно в высшей степени важное различие
между биологическими ситуациями языка пчел и человеческого
языка: дескриптивная информация, передаваемая танцующей пчелой,
составляет часть сигнала, адресованного остальным пчелам; ее
основная функция — побудить остальных пчел к действию,
полезному здесь и сейчас; передаваемая информация тесно связана с
текущей биологической ситуацией.
В противоположность этому информация, передаваемая
человеческим языком, может и не быть полезной именно в данный
момент. Она может вообще не быть полезной или стать полезной
лишь через много лет и совсем в другой ситуации.
В использовании человеческого языка есть также возможный
элемент игры, который делает его столь отличным от боевых
кличей, или криков при спаривании, или языка пчел. Можно
объяснить естественным отбором ситуацию, когда система боевых
кличей становится богаче, более дифференцированной, но в этом
случае следует ожидать, что она станет и более жесткой. Однако
человеческий язык, по-видимому, развивался путем, сочетавшим
большое возрастание дифференциации с еще большим
увеличением числа степеней свободы (которые можно понимать здесь как в
обыденном, так и в математическом или физическом смысле).
Все это станет ясным, если мы посмотрим на один из
древнейших способов употребления человеческого языка: рассказывание
историй и изобретение религиозных мифов. Оба эти
употребления, несомненно, имеют серьезные биологические функции.
Однако эти функции достаточно далеки от ситуационной
неотложности и жесткости боевых кличей.
Наша трудность связана именно с жесткостью этих
биологических сигналов (как мы их можем назвать): трудно представить
себе, что эволюция биологических сигналов могла привести к
человеческому языку с его способностью к болтовне, разнообразием
его употреблений и с его игровым настроем, с одной стороны, и
его самыми серьезными биологическими функциями, такими как
функция приобретения нового знания, например открытия
употребления огня, с другой стороны.
Однако из этого тупика возможны некоторые выходы, пусть
даже они представляют собой чисто умозрительные гипотезы. То,
что я собираюсь сейчас сказать, — всего лишь предположения, но

124
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
они могут указать на то, что могло иметь место в ходе развития
человеческого языка.
Игривость молодых животных, особенно млекопитающих, к
которой я хочу привлечь особое внимание, поднимает
грандиозные проблемы, и целый ряд прекрасных книг был посвящен этому
важнейшему предмету (см., например: Baldwin 1895; Eigen, Winkler
1975; Groos 1896; Hochkeppel 1973; Lorenz 1973, 1977; Morgan 1908).
Этот предмет слишком обширен и важен, чтобы входить в него
здесь в деталях. Я только выскажу предположение, что он может
быть ключом к проблеме развития свободы и человеческого языка,
и сошлюсь лишь на некоторые недавние открытия,
демонстрирующие творческий характер игривости молодых животных и ее
значение для новых открытий. У Менделя (Menzel, 1965) мы можем
прочесть, например, следующее о японских обезьянах: «Обычно не
взрослые, а молодые животные являются зачинателями процессов
групповой адаптации и «прокультурных» перемен в
относительно сложных поведениях, таких как вход в недавно установленный
участок кормления, приобретение новых привычек в питании или
новых способов собирания пищи...» (см. также Frisch 1959, Itani
1958, Kawamura 1959, Miyadi 1964).
Я предполагаю, что основной фонетический аппарат
человеческого языка возникает не из замкнутой системы тревожных криков
или боевых кличей и тому подобных сигналов (которые должны быть
жесткими и могут закрепиться генетически), а из игровой болтовни
матерей с младенцами или из общения в детских стайках, и что
дескриптивная функция человеческого языка — его использование для
описания положения дел в окружающей среде — может возникнуть
из игр, в которых дети изображают кого-то (make-believe plays), — так
называемых «игр в представления», или «имитационных игр», и
особенно из игр детей, в шутку подражающих поведению взрослых.
Такие имитационные игры широко распространены среди
многих млекопитающих: они включают шутливые схватки, шутливые
боевые кличи, шутливые призывы о помощи, а также шутливые
приказы, имитирующие некоторых взрослых. (Это может
приводить к наделению их именами, возможно — именами, имеющими
цель быть описательными.)
Разыгрывание ролей может сопровождаться
нечленораздельными звуками и болтовней и это может создать потребность в чем-

Поппер К. Эволюционная эпистемология
125
то вроде описательного или объяснительного комментария. Таким
путем может развиться потребность в рассказывании историй в
ситуациях, в которых дескриптивный характер историй ясен с
самого начала. И таким образом человеческий язык мог быть
впервые изобретен детьми, играющими или разыгрывающими роли,
быть может как тайный групповой язык (дети до сих пор иногда
изобретают такие языки). Его затем могли перенять у них матери
(как изобретения детенышей японских обезьян, см. ранее) и лишь
позднее, с изменениями, взрослые самцы. (Есть еще языки, в
которых сохранились грамматические формы, указывающие на пол
говорящего.) А из рассказывания историй — или как часть его —
и из описаний положений дел могли развиться объяснительный
рассказ-миф, а затем и сформулированная на языке
объяснительная теория.
Потребность в описательном рассказе, а может быть и в
пророчестве, с ее громадной биологической значимостью, могла со
временем закрепиться генетически. Огромное преимущество,
особенно в военном деле, обеспечиваемое наличием дескриптивного
языка, создает новое селективное давление, и это, возможно,
объясняет удивительно быстрый рост человеческого мозга.
Жаль, что это умозрительное предположение вряд ли сможет
когда-либо стать проверяемым. (Даже если бы нам удалось
побудить детенышей японских обезьян проделать все, о чем я сейчас
говорил, это нельзя было бы считать его проверкой.) Однако и
без этого у него есть то преимущество, что оно рассказывает нам
объяснительную историю о том, как могли обстоять дела — как
мог возникнуть гибкий и описательный человеческий язык —
дескриптивный язык, с самого начала открытый, способный к почти
бесконечному развитию, стимулирующий воображение и ведущий
к волшебным сказкам, к мифам, к объяснительным теориям и в
конечном счете к «культуре».
Я чувствую, что мне следует привлечь здесь внимание к
истории Элен Келлер (Popper, Eccles 1977): это один из самых
интересных случаев, показывающих врожденную потребность ребенка в
активном освоении человеческого языка и в его очеловечивающем
влиянии. Мы можем предположить, что эта потребность
закодирована в ДНК вместе с многими другими предрасположениями.

126
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
7. От амебы до Эйнштейна
Животные и даже растения приобретают знания методом проб и
ошибок или, точнее, методом опробования тех или иных активных
движений, тех или иных априорных изобретений и устранением тех
из них, которые «не подходят», которые недостаточно хорошо
приспособлены. Это имеет силу для амебы (см. Jennings 1906), и это
имеет силу для Эйнштейна. В чем основная разница между ними?
Я думаю, что у них по-разному происходит устранение ошибок.
В случае амебы любая грубая ошибка может быть устранена
устранением амебы. Ясно, что в случае Эйнштейна дело обстоит не так;
он знает, что будет совершать ошибки, и активно ищет их. Однако
не удивительно, что большинство людей унаследовали от амебы
сильное нежелание как совершать ошибки, так и признавать, что
они их совершили! Тем не менее бывают исключения: некоторые
люди не имеют ничего против совершения ошибок, если только
есть шанс обнаружить их и — если ошибка обнаружена — начать
всю работу сначала. Таким был Эйнштейн, и таковы большинство
ученых творческого склада: в противоположность другим
организмам, человеческие существа используют метод проб и ошибок
сознательно (если только он не стал для них второй натурой).
Похоже, есть два типа людей: те, кто находится под чарами
унаследованного отвращения к ошибкам и потому боится их и боится их
признавать, и те, кто тоже хотел бы избегать ошибок, но знает, что
мы чаще ошибаемся, чем не ошибаемся, кто узнал (методом проб
и ошибок), что может противостоять этому, активно ища свои
собственные ошибки. Люди первого типа мыслят догматически; люди
второго типа — это те, кто научился мыслить критически.
(Говоря «научился», я хочу выразить свое предположение, что различие
между этими двумя типами основано не на наследственности, а на
обучении.) Теперь я сформулирую мой пятый тезис:
Пятый тезис. В ходе эволюции человека необходимой
предпосылкой критического мышления была дескриптивная функция
человеческого языка: именно дескриптивная функция делает
возможным критическое мышление. Этот важный тезис можно
обосновать различными способами. Только в связи с дескриптивным
языком того типа, какой описан в предыдущем разделе, возникает
проблема истинности и ложности — вопрос о том, соответствует ли

Поппер К, Эволюционная эпистемология
127
некоторое описание фактам. Ясно, что проблема истинности
предшествует развитию критического мышления. Другой аргумент
таков. До возникновения человеческого дескриптивного языка
можно было сказать, что все теории являлись частями структуры тех
организмов, которые были их носителями. Они представляли собой
либо унаследованные органы, либо унаследованные или
приобретенные предрасположения к определенному поведению, либо
унаследованные или приобретенные неосознанные ожидания. Иначе
говоря, они были неотъемлемой частью своих носителей.
Для того чтобы быть способным критиковать теорию,
организм должен иметь возможность рассматривать ее как объект.
Единственный известный нам способ добиться этого —
сформулировать ее на дескриптивном языке, причем желательно на
письменном.
Таким образом, наши теории, наши предположения, испытания
успешности наших попыток, совершаемых в ходе проб и ошибок,
могут стать объектами, такими же как неживые или живые
физические структуры. Они могут стать объектами критического
исследования. И мы можем убивать их, не убивая их носителей. (Как это
ни странно, даже у самых критических мыслителей часто
возникают враждебные чувства к носителям критикуемых ими теорий.)
Может быть, уместно будет вставить здесь краткое замечание
о том, что я не считаю весьма существенной проблемой: является
ли принадлежность к одному из двух описанных мной типов
людей — догматических мыслителей или критических мыслителей —
наследственной? Как было указано ранее, я предполагаю, что нет.
Основанием для меня служит то, что эти два «типа» —
изобретение. Может быть и можно классифицировать реальных людей в
соответствии с этой изобретенной классификацией, однако нет
оснований думать, что эта классификация основана на ДНК, — во
всяком случае не больше, чем считать, что любовь или нелюбовь к
гольфу основана на ДНК. (Или что то, что называют
«коэффициентом интеллектуальности» («коэффициентом умственного
развития»), действительно измеряет интеллект: как указал Питер Меда-
вар, никакому грамотному агроному и в голову не придет измерять
плодородие почвы мерой, зависящей только от одной переменной,
а некоторые психологи, кажется, верят, что можно таким образом
измерять «интеллект», включающий творческие способности).

128
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
8. Три мира
Я предполагаю, что человеческий язык является продуктом
человеческой изобретательности. Он есть продукт человеческого
разума (mind), наших умственных переживаний и предрасположений.
А человеческий разум, в свою очередь, является продуктом своих
продуктов: его предрасположения обусловлены эффектом
обратной связи. Особенно важным эффектом обратной связи,
упомянутым ранее, является предрасположение изобретать аргументы,
приводить основания для принятия некоторого рассказа как истинного
или для отвержения его как ложного. Другим очень важным
эффектом обратной связи явилось изобретение ряда натуральных чисел.
Сначала идут двойственное1 и множественное числа: один, два,
много. Затем числа до 5; затем числа до 10 и до 20. А затем идет
изобретение принципа, согласно которому мы можем продолжить любой ряд
чисел, прибавляя единицу, т. е. принципа «следующего» — принципа
построения для каждого заданного числа следующего за ним числа.
Каждый такой шаг есть языковое новшество, изобретение.
Новшество это языковое, и оно совершенно отлично от счета
(когда, например, пастух вырезает на посохе зарубку каждый раз,
когда мимо проходит овца). Каждый такой шаг изменяет наш
разум — нашу умственную картину мира, наше сознание.
Таким образом, существует обратная связь, взаимодействие
между нашим языком и нашим разумом. И по мере роста нашего
языка и нашего разума мы начинаем больше видеть в нашем мире.
Язык работает как прожектор: точно так же, как прожектор
выхватывает из темноты самолет, язык может «поставить в фокус»
некоторые аспекты, некоторые описываемые им положения дел,
выхватываемые из континуума фактов. Поэтому язык не только
взаимодействует с нашим разумом, он помогает нам увидеть вещи
и возможности, которых без него мы никогда бы не могли увидеть.
Я предполагаю, что самые ранние изобретения, такие как
разжигание и поддержание огня и — гораздо позднее — изобретение
колеса (неизвестного многим народам высокой культуры), были
1 Двойственное число — грамматическая форма в некоторых языках
(древнегреческом, древнерусском и др.), показывающая, что речь идет о двух лицах
или предметах. (Прим. перев.).

Поппер К. Эволюционная эпистемология
129
сделаны с помощью языка: они стали возможны (в случае огня)
благодаря отождествлению весьма несходных ситуаций. Без языка
можно отождествить только биологические ситуации, на которые
мы реагируем одинаковым образом (пища, опасность и т. п.).
Есть по крайней мере один хороший аргумент в пользу
предположения, что дескриптивный язык гораздо старше, чем умение
поддерживать огонь: дети, лишенные языка, вряд ли могут считаться
людьми. Лишение языка оказывает на них даже физическое воздействие,
быть может, худшее, чем лишение какого-либо витамина, не говоря
уже о сокрушительном умственном воздействии. Дети, лишенные
языка, умственно ненормальны. Лишение же огня никого не делает
нечеловеком, по крайней мере в условиях теплого климата.
Собственно говоря, владение языком и прямохождение, по-
видимому, единственные навыки, жизненно важные для нас. Они,
несомненно, имеют генетическую основу; и тот, и другой активно
усваиваются маленькими детьми — в основном по их собственной
инициативе — почти в любом социальном окружении. Освоение
языка — это также грандиозное интеллектуальное достижение. А им
овладевают все нормальные дети, вероятно потому, что потребность
в нем заложена в них очень глубоко. (Этот факт можно использовать
как аргумент против доктрины, будто есть физически нормальные
дети с очень низким прирожденным уровнем интеллекта.)
Около двадцати лет назад я выдвинул теорию, которая делит мир,
или универсум, натри полмира, которые я назвал мир 1, мир 2 и мир 3.
Мир 1 — это мир всех тел, сил, силовых полей, а также организмов,
наших собственных тел и их частей, наших мозгов и всех физических,
химических и биологических процессов, протекающих в живых телах.
Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или
сознания (mind): мир осознанных переживаний наших мыслей, наших
чувств приподнятости или подавленности, наших целей, наших
планов действия.
Миром 3 я назвал мир продуктов человеческого духа, в
частности мир человеческого языка: наших рассказов, наших мифов,
наших объяснительных теорий, наших технологий, наших
биологических и медицинских теорий. Это также мир творений человека в
живописи, в архитектуре и музыке — мир всех этих продуктов
нашего духа, который, по моему предположению, никогда не возник
бы без человеческого языка.

130
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Мир 3 можно назвать миром культуры. Моя теория,
являющаяся в высшей степени предположительной, подчеркивает
центральную роль дескриптивного языка в человеческой культуре. Мир 3
содержит все книги, все библиотеки, все теории, включая,
конечно, ложные теории и даже противоречивые теории. И центральная
роль в нем отводится понятиям истинности и ложности.
Как указывалось ранее, человеческий разум живет и растет во
взаимодействии со своими продуктами. На него оказывает
сильное влияние обратная связь от объектов или обитателей мира 3.
А мир 3, в свою очередь, состоит в значительной степени из
физических объектов, таких как книги, здания и скульптуры.
Книги, здания и скульптуры — продукты человеческого духа —
являются, конечно, не только обитателями мира 3, но и
обитателями мира 1. Однако в мире 3 обитают также симфонии,
математические доказательства, теории. А симфонии, доказательства,
теории — очень странные абстрактные объекты. Девятая
симфония Бетховена не тождественна ни своей рукописи (которая
может сгореть, а Девятая симфония не сгорит), ни любой или всем
ее печатным копиям, ее записям или исполнениям. Так же обстоит
дело с доказательством Евклида теоремы о простых числах или с
теорией тяготения Ньютона.
Объекты, составляющие мир 3, в высшей степени разнообразны.
В нем есть мраморные скульптуры, такие как скульптуры Микелан-
джело. Это не просто материальные, физические тела, а уникальные
физические тела. Статус картин, архитектурных сооружений,
рукописей музыкальных произведений и даже статус редких
экземпляров печатных книг в чем-то подобен этому статусу, но, как правило,
статус книги как объекта мира 3 совершенно другой. Если я спрошу
студента-физика, знает ли он ньютоновскую теорию тяготения, я
имею в виду не материальную книгу и, конечно, не уникальное
физическое тело, а объективное содержание мысли Ньютона или, точнее,
объективное содержание его сочинений. И я не имею в виду ни
фактические мыслительные процессы Ньютона, которые, конечно, более
абстрактное: нечто, принадлежащее миру 3 и развитое Ньютоном в
ходе критического процесса путем постоянных усовершенствований,
вносившихся им снова и снова в разные периоды его жизни.
Все это трудно сделать вполне ясным, но все это очень важно.
Основная проблема здесь — статус высказываний и логические от-

Лоппер К. Эволюционная эпистемология
131
ношения между высказываниями, точнее — между логическими
содержаниями высказываний.
Все чисто логические отношения между высказываниями,
такие как противоречивость, совместимость, выводимость
(отношение логического следования) суть отношения мира 3. Это,
безусловно, не психологические отношения мира 2. Они имеют
место независимо оттого, думал ли кто-нибудь когда-нибудь о них
и считал ли кто-либо, что они имеют место. Вместе с тем их
легко можно «усвоить»: их легко можно понять; мы можем
продумывать их все в уме, в мире 2; и мы можем испытать в переживании,
что отношение следования (между двумя высказываниями) имеет
место и является тривиально убедительным, а это переживание из
мира 2. Конечно, с трудными теориями, такими как
математические или физические, может получиться, что мы усваиваем их,
понимаем их, но в то же время не убеждены в том, что они истинны.
Таким образом, наши умы, принадлежащие миру 2, могут
находиться в тесном соприкосновении с объектами мира 3. И все-таки
объекты мира 2 — наши субъективные переживания — следует
четко отличать от объективных, принадлежащих миру 3
высказываний, теорий, предположений, а также открытых проблем.
Я говорил уже о взаимодействии между миром 2 и миром 3, и я
проиллюстрирую это еще на одном арифметическом примере. Ряд
натуральных чисел 1, 2, 3... — человеческое изобретение. Как я
подчеркивал ранее, это языковое изобретение, в отличие от изобретения
счета. Устные и, возможно, письменные языки сотрудничали в
изобретении и совершенствовании системы натуральных чисел. Однако
не мы изобрели разницу между четными и нечетными числами — мы
открыли ее в том объекте мира 3 — ряде натуральных чисел, —
который мы изобрели или произвели на свет. Аналогичным образом мы
открыли, что есть делимые числа и простые числа. И мы открыли,
что простые числа поначалу очень часты (вплоть до числа 7 их даже
большинство) — 2, 3, 5, 7, 11, 13, — а потом становятся все реже. Это
факты, которых мы не создали, но которые являются
непреднамеренными, непредвидимыми и неизбежными следствиями
изобретения ряда натуральных чисел. Это объективные факты мира 3. То, что
они непредвидимые, станет ясным, если я укажу, что с ними связаны
открытые проблемы. Например, мы обнаружили, что простые
числа иногда ходят парами — 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31. Они называются

132
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
близнецами и появляются все реже по мере перехода к большим
числам. Вместе с тем, невзирая на многочисленные исследования, мы
не знаем, исчезают ли когда-нибудь эти пары совсем, или же они
будут встречаться все снова и снова; иными словами, мы до сих пор не
знаем, существует ли наибольшая пара близнецов. (Так называемая
гипотеза чисел-близнецов предполагает, что такой наибольшей пары
не существует, иными словами, что число близнецов бесконечно.)
В мире 3 есть открытые проблемы: мы пытаемся обнаруживать
такие проблемы и решать их. Это очень ясно показывает объективность
мира 3 и способ, каким взаимодействуют мир 2 и мир 3: не только
мир 2 может работать над открытием и решением проблем мира 3, но
и мир 3 может действовать на мир 2 (а через него и на мир 1).
Следует отличать знание в смысле мира 3 — знание в
объективном смысле (почти всегда предположительное) — и знание в
смысле мира 2, т. е. информацию, которую мы носим в своих
головах, — знание в субъективном смысле. Различие между знанием в
субъективном смысле (в смысле мира 2) и знанием в объективном
смысле (в смысле мира 3: знание, сформулированное, например, в
книгах, или хранящееся в компьютерах или, может быть, никому
еще не известное) имеет величайшее значение. То, что мы
называем «наукой» и что стремимся развивать, есть прежде всего истинное
знание в объективном смысле. Вместе с тем исключительно важно,
конечно, чтобы знание в субъективном смысле также
распространялось среди людей — вместе со знанием о том, как мало мы знаем.
Самое невероятное, что мы знаем о человеческом разуме, о
жизни, об эволюции и умственном росте, — это взаимодействие,
обратная связь — «я — тебе, ты — мне» между миром 2 и миром 3,
между нашим умственным ростом и ростом объективного мира 3,
который представляет собой результат нашей предприимчивости,
наших талантов и способностей и который дает нам возможность
выйти за пределы самих себя.
Вот эта самотрансцендентность, этот выход за пределы самих
себя и кажется мне самым важным фактом всей жизни и всей
эволюции: в нашем взаимодействии с миром 3 мы можем учиться и
благодаря изобретению языка наши погрешимые человеческие
мозги могут вырасти в светочи, озаряющие Вселенную.
Перевод Д. Г. Лахути

Поппер К. Эволюционная эпистемология
133
Литература
Baldwin J. M. (1895) Mental Development in the Child and in the Race. New York:
MacMillan and Co.
Bühler К. (1918) Kritische Musterung der Neueren Theorien des Satzes //
Indogermanisches Jahrbuch. \Ы. 6. S. 1-20.
Diels H., Kranz W. (1964) Fragmente der Vorsokratiker. Dublin; Zürich: Weidmann.
Eigen M., Winkler R. (1975) Das Spiel. München: R. Piper and Co. Verlag.
Frisch J. E. (1959) Research on Primate Behavior in Japan // American
Anthropologist. Vol. 61. P. 584-596.
Groos K. (1896) Die Spiele der Tiere. Jena: Verlag von Gustav Fischer.
Held R., Hein A. (1963) Movement Produced Stimulation in the Development of
Visually Guided Behavior // Journal of Comparative Physiological Psychology.
\Ы. 56. P. 872-876.
Hochkeppel W. (1973) Denken als Spiel. München: Deutschen Taschenbuch Verlag.
Itani J. (1958) On the Acquisition and Propagation of a new Food Habit in the
Natural Group of the Japanese Monkey at Takasakiyama // Primates. Vol. 1. P. 84-98.
Jennings H S. (1906) The Behaviour of the Lower Organisms. New York: Columbia
University Press.
Kawamura S. (1959) The Process of Sub-culture Propagation among Japanese
Macaques // Primates. Vol. 2. P. 43-60.
Lorenz Κ. Ζ. (1941) Kants Lehre vom apriorischen im Lichte gegenwärtiger
Biologie // Blätter für Deutsche Philosophie. Bd. 15. Новое издание в: Lorenz Κ. Ζ.
Das Wirkungsgefüge und das Schiksal des Menschen. Serie Piper 309. 1983.
Lorenz Κ. Z. (1973) Die Rückseite des Spiegels. München: Piper (рус. пер.:
Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М.: Республика, 1998. С. 243-467).
Lorenz К. Ζ (1977) Behind the Mirror. London: Methuen.
Lorenz Κ. Ζ. (1978) Vergleichende Verhaltungsforschung, Grundlagen der Ethologie.
Wien; New York: Springer Verlag.
Menzel E. W. (1966) Responsiveness to Objects in Free-ranging Japanese Monkeys //
Behaviour. Vol. 26. P. 130-150.
Miyadi D. (1964) Social Life of Japanese Monkeys // Science. Vol. 143. P. 783-786.
Morgan С (1908) Animal Behaviour. London: Edward Arnold.
Popper K. R. (1934) Logik der Forschung. Wien: Julius Springes; 8. Aufl. Tübingen:
J. С. В. Mohz (Paul Siebeck), 1984; см. также: The Logic of Scientific Discovery.
London: Hutchinson, 1959; Reprint.: London: Routledge, 1992.
Popper K. R. (1963, 1996) Conjectures and Refutations. London: Routledge and
Kegan Paul.
Popper K. R. (1979, written 1930-1932) Die beiden Grundprobleme der
Erkenntnistheorie. Tübingen: J. С. В. Mohr (Paul Siebeck) (2. verbesserte Aufl. Tübingen:
J. С. В. Mohr (Paul Siebeck), 1994. - Прим. ред.).
Popper К. R., EcclesJ. С. (1977) The Self and Its Brain. Berlin; Heidelberg; London;
New York: Springer International. P. 404-405. (См. также издание в бумажном
переплете: London: Routledge; Kegan Paul, 1984).

К. Помер
Очерк эволюционной эпистемологии
Насколько мне известно, термин «эволюционная
эпистемология» был предложен моим другом Дональдом Кэмп-
беллом. Идея эта пост-дарвиновская и восходит к концу
девятнадцатого столетия — к таким мыслителям, как
Дж. М. Болдуин, К. Ллойд Морган и Г. С. Дженнингс.
Мой собственный подход был до известной степени независим
от большинства влияний названных авторов, хотя я читал с
большим интересом не только, конечно, Дарвина, но и Ллойда
Моргана и Дженнингса еще до написания моей первой книги «Logik der
Forschung». Как и многие другие философы, я придавал большое
значение различию двух проблем, связанных со знанием:
проблемой его происхождения (генезиса), или истории, и проблемам его
истинности, достоверности (validity) и «оправдания (justification)»,
с другой стороны. (Это я подчеркивал, например, на
конгрессе в Праге 1934 г.: «Научные теории никогда нельзя "оправдать",
или верифицировать. Но несмотря на это гипотеза А при
некоторых обстоятельствах может достичь большего, чем гипотеза В...»)
Я очень рано начал подчеркивать, что вопросы истинности и
достоверности, не исключая и вопроса о логической
предпочтительности одной теории перед другой (единственный вид
«оправдания», который я считаю возможным), должны четко различаться
от генетических, исторических и психологических вопросов.
Более того, уже во время написания моей книги "Logik der
Forschung" я пришел к заключению, что мы, эпистемологи,
можем притязать на первенство перед генетиками1: логические ис-
1 Под «генетикой» Поппер понимает здесь, конечно, не биологическую
генетику, а рассмотрение в общем виде вопросов происхождения исследуемого
объекта. (Прим. перев.).

Лоппер À. Очерк эволюционной эпистемологам
135
следования вопросов достоверности и приближения к истине
могут иметь величайшее значение для генетических, исторических и
даже психологических исследований. Во всяком случае логически
они предшествуют этим последним, пусть даже исследования по
истории познания могут поставить много важных проблем перед
логиком научного открытия1.
Итак, я говорю здесь об эволюционной эпистемологии, хотя и
считаю ведущие идеи эпистемологии не столько фактуальными,
сколько логическими. Несмотря на это, все ее примеры и многие
из ее проблем могут подсказываться исследованиями по генезису
знания.
Эта позиция полностью противоположна позиции теории
познания, основанной на здравом смысле, а также классической
эпистемологии, скажем, Декарта, Локка, Беркли, Юма и Рида.
Для Декарта и Беркли истинность обеспечивается
происхождением идей, за которым в конечном счете присматривает Бог. Следы
точки зрения, согласно которой незнание есть грех, можно найти
не только у Локка и Беркли, но даже у Юма и Рида. Ведь для них
именно непосредственность (directness or immediacy) наших идей,
впечатлений или восприятий служит божественной печатью
истинности, дающей верящему лучшее из возможных обеспечений
(security), тогда как, на мой взгляд, мы иногда считаем теории
истинными или даже «непосредственно» истинными потому, что они
истинны и наш умственный аппарат хорошо приспособлен к
уровню их сложности. Однако наши притязания на истинность
некоторой теории или убеждения (belief) никогда не бывают «оправданы»
или «полномочны (entitled)» просто в силу предполагаемой
непосредственности этого убеждения. С моей точки зрения принятие
такой позиции означало бы попытку поставить телегу перед
лошадью: непосредственность может быть результатом того
биологического факта, что эта теория истинна, а также (отчасти именно в
силу этого) очень нам полезна, но доказывать, что непосредствен-
1 Я иногда говорю о «принципе переноса (transference)», имея в виду, что то,
что имеет силу для логики, должно иметь силу и для генетики и для
психологии, так что эти результаты могут иметь психологические или, шире,
биологические приложения (см. раздел 4 моей работы «Предположительное знание»
(«Conjectural Knowledge»).

136
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
ность устанавливает истинность, или критерий истинности, —
фундаментальная ошибка идеализма1.
Исходя из научного реализма, достаточно ясно, что если бы
наши действия и реакции были плохо приспособлены к нашему
окружению, мы бы не выжили. Поскольку «убеждение» тесно
связано с ожиданием и с готовностью к действию, мы можем сказать,
что многие из наших практических убеждений скорее всего (likely)
истинны, раз уж мы до сих пор выжили. Они образуют более
догматическую часть здравого смысла, которая — хоть она ни в коем
случае не является надежной, истинной или несомненной —
всегда может служить хорошим исходным пунктом.
Однако мы также знаем, что некоторые из наиболее успешных
животных в свое время исчезли и что прошлые успехи далеко не
обеспечивают успехов в будущем. Это — факт; и ясно, что хотя мы
можем кое-что предпринять по этому поводу, многого мы добиться
не сможем. Я упоминаю об этом для того, чтобы было совершенно
ясно — прошлые биологические успехи никогда не обеспечивают
будущих биологических успехов. Таким образом, для биолога тот
факт, что какие-то теории были успешны в прошлом, ни в какой
мере не гарантирует им успех в будущем.
В чем состоит интересующая нас ситуация? Теория,
опровергнутая в прошлом, может быть сохранена как полезная, невзирая
на ее опровергнутость. Так, мы можем для разных целей
использовать законы Кеплера. Однако теория, опровергнутая в прошлом,
1 Эпистемологический идеалист прав, с моей точки зрения, когда
настаивает на том, что всякое знание и рост знания — происхождение изменений
наших идей — проистекает из нас самих, и что без этих самопорожденных (self-
begotten) идей не было бы никакого знания. Вместе с тем он неправ, когда
не видит, что без просеивания этих изменений сквозь наши столкновения с
окружающей средой у нас не было бы не только побуждений к порождению
новых идей, но и вообще никакого знания ни о чем (ср. Popper К. R.
Conjectures and Refutations, особенно p. 117). Так что Кант был прав в том, что это
наш интеллект накладывает свои законы — свои идеи, свои правила — на
нечленораздельную массу наших «ощущений» и тем самым вносит в них
порядок. Неправ же он был, когда не видел, что в этом наложении мы не так уж
часто добиваемся успеха, что нам приходится пробовать и ошибаться снова и
снова и что результат этого — наше знание о мире — стольким же обязан
сопротивлению действительности, сколько и нашим самопроизведенным (self-
produced) идеям.

Поппер К, Очерк эволюционной эпистемологии
137
не истинна. А мы ищем не только биологического или
инструментального успеха. В науке мы ищем истину.
Центральной проблемой эволюционной теории является
следующая: согласно этой теории, животные, плохо приспособленные
к их меняющейся окружающей среде, гибнут; соответственно, те,
которые выживают (на определенный момент времени), должны
быть хорошо приспособленными. Эта формулировка почти
тавтологична, поскольку «хорошо приспособлены на данный момент»
означает примерно то же, что «обладают теми свойствами,
которые помогли им выжить до сих пор». Другими словами,
значительная часть дарвинизма имеет характер не эмпирической теории, а
является логическим трюизмом.
Давайте выясним, что в дарвинизме эмпририческое, а что нет.
Существование окружающей среды, имеющей определенную
структуру — эмпирический факт. То, что эта среда меняется, но не
слишком радикально, в течение длительных периодов времени —
эмпирический факт; если это изменение будет слишком
радикальным, например если Солнце завтра взорвется, превратившись в
новую звезду, вся жизнь на Земле и всякое приспособление
кончатся. Короче, в логике нет ничего, что объясняло бы
существование в мире таких условий, при которых возможны жизнь и
медленное (что бы здесь ни значило «медленное») приспособление к
окружающей среде.
Если даны живые организмы, чувствительные к
изменениям среды и меняющимся условиям, и если мы не предполагаем
предустановленной гармонии между свойствами организмов и
свойствами меняющейся среды1, мы можем сказать нечто вроде
следующего. Организмы могут выжить, только если они
производят мутации, такие что некоторые из них являются
приспособлениями к наступающим переменам, и таким образом включают
изменчивость; и на этом пути мы обнаружим, пока мы имеем дело
с живыми организмами в меняющемся мире, что те, кому случи-
1 Следующее замечание, возможно, будет не лишено интереса. К. Лоренц
пишет в своей книге: Lorenz К. Evolution and Modification of Behaviour. London:
Methuen, 1966. P. 103: «Любая модифицируемость, которая регулярно
оказывается адаптивной, каким несомненно является обучение, предполагает
программирование, основанное на филогенетически приобретенной
информации. Отрицание этого требует предположения предустановившейся (или
предустановленной) гармонии между организмом и средой».

138 Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
лось оказаться в живых, довольно хорошо приспособлены к
своему окружению. Если процесс приспособления шел достаточно
долго, то быстрота, тонкость и сложность приспособления могут
поразить нас как нечто чудесное. И все-таки можно сказать, что
метод проб и устранения ошибок, приводящий ко всему этому, не
является эмпирическим методом, а принадлежит логике ситуации.
Это, я думаю, объясняет (может быть, слишком кратко)
логические, или априорные, компоненты дарвинизма.
Теперь мы можем яснее, чем раньше, увидеть огромные
биологические преимущества, связанные с изобретением
дескриптивного и аргументативного языка1: формулирование теорий на
определенном языке позволяет нам критиковать и устранять их, не
устраняя род (race), являющийся их носителем. Это первое
достижение. Второе достижение — это развитие сознательного и
систематического критического отношения к нашим теориям. С этого
начинается научный метод. Разница между амебой и Эйнштейном
состоит в том, что хотя оба используют метод проб и устранения
ошибок, амеба не любит ошибок, а Эйнштейна они интересуют:
он осознанно ищет у себя ошибки, надеясь узнать нечто благодаря
их обнаружению и устранению. Метод науки — это критический
метод.
Таким образом, эволюционная эпистемология позволяет нам
лучше понимать и эволюцию, и эпистемологию, поскольку они
совпадают с научным методом. Она позволяет нам лучше понять
эти вещи на логических основах.
Перевод Д. Г. Лахути
1 О различных функциях человеческого языка см., например, мою книгу:
Popper К. R. Conjectures and Refutations. P. 134.

Дональд Т. Кэмпбелл
(Donald Thomas Campbell)
(20.11.1916 — 0S.0S. 1996) —
американский ученый, психолог,
социолог и философ, один из наиболее
поистине важных мыслителей по философии
эволюционизма и методологии
социальных наук, один из наиболее часто
цитируемых авторов в социальных науках. Ввел
в научный оборот термин «эволюционная
эпистемология». Разработал селекцио-
нистскую теорию креативности человека.
Учился в Университете Калифорнии в
Беркли. После службы в армии во время
Второй мировой войны в 1947 г. защитил
диссертацию по психологии в
Университете Беркли. В разные годы работал в Университетах Огайо, Чикаго,
Нордвестерна, Лехайя. Был президентом Американской психологической
ассоциации. До конца своей жизни оставался профессором эмеритусом
социологии, антропологии, психологии и образования в Университете Ле-
хай (Lehigh University), Пенсильвания.
Слепые вариации и селективное удержание (blind variation and selective
retention) — так сформулировал Кэмпбелл наиболее фундаментальный
принцип эволюции, механизм которой является, по сути, дарвиновским.
Под этот принцип подпадает все: и биологическая эволюция, и
культурная эволюция, и эволюция научных теорий, иными словами, и эволюция
генетического программирования, и эволюция «мемов» («мем» — это идея
или образец поведения, который может переходить от одного человека к
другому посредством обучения или подражения, термин был введен Р. До-
кинзом). «Мемы» (от греч. μνήμα — память) — это единицы социальной
эволюции. Для них, как и для единиц биологической наследственности
(генов), наблюдаются вариации, мутации, соревнование,
наследование. В сформулированном им принципе «слепые вариации и
селективное удержание» он подчернул тот факт, что исходно знания развиваются
только методом проб и ошибок. Вариации являются слепыми, но не чисто
случайными, так как существует внутренняя интенция на
приспособление. Отсюда его второй принцип — «замещающий селектор» («vicarious
selector»), который позволил ему объяснить, как первоначально слепые
пробы могут развиваться в разумный поиск, руководимый ранее развитым
знанием. Иерархическую организацию замещающих селекторов он
обобщенно представил как феномен «нисходящей причинности» (downward

140
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
causality) (этот термин также был популяризован именно в его работах),
когда более высокий уровень системы или целого содержит ее части.
Ту же философию эволюционизма он применил и к развитию
социальных систем и обосновал, что культурная эволюция необходима для
объяснения развития человеческого общества. Необходимое внутреннее
противостояние между культурной и биологической эволюцией позволило ему
объяснить организацию обществ и возникновение религиозных систем. Он
использовал эти догадки, чтобы выступить в защиту эволюционной этики,
которая может вести наши действия без отсылки к произвольным
метафизическим принципам. Он применил эти идеи к некоторым проблемам
анализа современного типа общества, обосновывая возможность
альтернативных типов социальной организации, но при этом не впадал в ловушки
созидания утопий, которые, как известно, работают лишь на бумаге.
Некоторые важные публикации:
Variation and Selective Retention in Socio-cultural Evolution // Social
Change in Developing Areas: A Reinterpretation of Evolutionary Theory / Ed.
by H. R. Barringer, G. I. Blanksten, R.W. Mack. Cambridge, Mass.: Schenkman,
1965. P. 9-49.
Downward Causation in Hierarchically Organized Biological Systems //
Studies in the Philosophy of Biology: Reduction and Related Problems / Ed. by F.
Jose Ayala, Th. Dobzhansky. London; Bastingstoke: Macmillan, 1974. P. 179-186.
Unjustified Variation and Retention in Scientific Discovery// Ibid. P. 141-161.
Evolutionary Epistemology // The philosophy of Karl R. Popper / Ed. by
P. A. Schilpp. La Salle, 111.: Open Court, 1974. P. 412-463.
On the Conflicts between Biological and Social Evolution and between
Psychology and Moral Tradition//American Psychologist. 1975. \Ы. 30. P. 1103-1126.
Levels of Organization, Downward Causation, and the Selection-theory
Approach to Evolutionary Epistemology // Theories of the Evolution of Knowing /
Ed. by G. Greenberg, E.Tobach. Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum, 1990. P. 1-17.
How Individual and Face-to-face Group Selection Undermine Firm
Selection in Organizational Evolution // Evolutionary Dynamics of Organizations
/ Ed. by J. A. С Baum, J. V. Singh. New York: Oxford University Press, 1994.
P. 23-38.

Дональд Т. Кэмпбем
Эволюционная эпистемология1
Эволюционная эпистемология должна по меньшей мере
учитывать статус человека как продукта биологической и
социальной эволюции и быть совместимой с этим
статусом. В предлагаемом очерке доказывается также, что
эволюция — даже в ее биологических аспектах — есть
процесс познания, и что парадигма естественного отбора как модель
прироста такого знания может быть распространена и на другие
виды эпистемической (познавательной) деятельности, такие как
обучение, мышление и наука. Господствующие философские
традиции пренебрегали такой эпистемологией. Тем, что у нас есть
сегодня эпистемология, основанная на естественном отборе, мы
обязаны, прежде всего, работам Карла Поппера.
Значительную часть нижеследующего можно было бы назвать
«дескриптивной эпистемологией», описывающей человека как
познающего субъекта. Однако корректная дескриптивная
эпистемология должна быть аналитически непротиворечивой. Можно
сказать также, наоборот, что из всех возможных аналитически
непротиворечивых эпистемологии нас интересуют только
совместимые (или только совместимая) с тем описанием человека и мира,
которое дает современная наука. Современная биология учит нас,
что человек развился из некоего простого одноклеточного или
1 Campbell D. Т. Evolutionary Epistemology // The Philosophy of Karl Popper / Ed.
by P. A. Schilpp. The Library of Living Philosophers. Vol. 14. Book I. La Salle, III.:
Open Court Publishihg Co., 1974. P. 413—463. Опубликовано также в:
Evolutionary Epistemology, Rationality, and the Sociology of Knowledge / Ed. by G. Rad-
nitzky, W.W. Bartley III. La Salle, 111.: Open Court, 1987. На русском языке
впервые опубликовано в кн.: Эволюционная эпистемология и логика социальных
наук: Карл Поппер и его критики. М.: Эдиториал УРСС, 2006. С. 92—146.
В настоящее издание включен сокращенный вариант этой статьи.

142
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
вирусоподобного предка и из его еще более примитивных
предшественников. В ходе этого развития намного возрастала
адекватность приспособления сменяющих друг друга организмов к
окружающей среде, накапливались шаблоны, моделирующие — с
пользой для этих организмов — то, что оказывалось устойчивым
в этой среде, прирастала их память и врожденная мудрость. Еще
более значительными и даже драматичными были великие
достижения в области механизмов познания, зрительного восприятия,
обучения, подражания, языка и науки. И ни на каком этапе
эволюции этих организмов в них не вливались извне ни знания, ни
механизмы познания, ни несомненные фундаментальные положения...
Вложенная (nested) иерархия процессов отбора и сохранения
Процессы человеческого познания, рассматриваемые в
контексте эволюционной последовательности, обнаруживают
множество разнообразных механизмов на разных уровнях замещающего
действия, образующих иерархию, на каждом уровне которой в той
или иной форме имеет место процесс избирательного сохранения
{selective retention). Хотя Поппер на протяжении своей
деятельности больше занимался логикой познания, чем дескриптивной
эпистемологией, в работе «Of Clouds and Clocks» («Об облаках и
часах») он развил свой взгляд на эволюцию именно в этом
направлении. Эту его статью следовало бы прочесть как эпистемологам,
так и тем, кого интересуют проблемы цели и телеологии.
Несколько кратких цитат из этой работы послужат введением в данный
раздел:
«Мою теорию можно представить как попытку применить к
эволюции в целом то, что мы выяснили, рассматривая эволюцию
от языка животных к человеческому языку. И она представляет
собой определенный взгляд на эволюцию как на развивающуюся
иерархическую систему гибких механизмов управления (controls)
и определенный взгляд на организм как на нечто, содержащее эту
(а в случае человека — эволюционирующую экзосоматически)
развивающуюся иерархическую систему таких гибких механизмов
управления. При этом я опираюсь на неодарвинистскую теорию
эволюции, но в новой формулировке, в которой "мутации"
интерпретируются как метод более или менее случайных проб и ошибок,

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
143
а "естественный отбор" — как один из способов управления ими с
помощью устранения ошибок»1.
Поппер также указывает на то, что мы здесь будем называть
замещающими селекторами (vicarious selectors): «Устранение ошибок
может осуществляться либо в виде полного устранения неудачных
форм (уничтожение неудачных форм в результате
естественного отбора), либо в виде (предварительной) эволюции механизмов
управления, осуществляющих модификацию или подавление
неудачных органов, форм поведения или гипотез»2.
«Наша схема учитывает возможность развития регуляторов по
устранению ошибок (органов предупреждения, таких как глаза,
механизмов с обратной связью), т. е. регуляторов, позволяющих
устранять ошибки без вымирания организмов; и это делает возможным,
чтобы в конце концов вместо нас отмирали наши гипотезы»3.
Существенно также, что Поппер подчеркивает необходимость
множества проверок на каждом уровне устранения ошибок,
необходимость обильного генерирования «ошибок».
В более общем плане в своей работе «Of Clouds and Clocks»
Поппер высказался в пользу точки зрения, возникающей в биологии и
в теории управления, согласно которой парадигма естественного
отбора рассматривается как универсальное нетелеологическое
объяснение телеологических результатов — процессов, подчиненных
достижению определенной цели, «приспособленности». Так,
формирование кристаллов рассматривается как результат хаотических
изменений соседства молекул, причем некоторые соседства
оказывается намного труднее нарушить, чем другие. При температурах,
достаточно высоких для того, чтобы вызвать глобальные изменения,
но недостаточно высоких, чтобы нарушить немногие устойчивые
сочетания соседних молекул, количество устойчивых сочетаний будет
1 Popper К. R. Of Clouds and Clocks: An Approach to the Problem of Rationality and
the Freedom of Man. St. Louis, Missouri, Washington University, 1966. P. 23. Это —
мемориальная лекция в память Артура Холли Комптона (Arthur Holly Comp-
ton Memorial Lecture), прочитанная в Вашингтонском университете 21
апреля 1965 г. и напечатанная в виде 38-страничной брошюры; перепечатана в
кн.: Popper К. R. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Ch. 6. Oxford,
Clarendon Press; New York: Oxford University Press, 1972 (Рус. пер.: Поппер К.
Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983. С. 496—557).
2 Ibid. Р. 23.
3 Ibid. Р. 25.

144
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
постоянно расти, хотя они и возникают случайным образом. При
образовании кристаллов материал сам формирует свой шаблон. При
генетическом контроле роста организма ДНК образует
первоначальный шаблон путем накопления случайных сочетаний молекул РНК,
которые, в свою очередь, образуют шаблон отбора путем
избирательного накопления некоторых из хаотических сочетаний белков.
Конечно, эти молекулы удовлетворяют многим критериям отбора:
в конечном множестве полуустойчивых сочетаний белкового
материала они составляют подмножество, соответствующее шаблону.
Шаблон направляет этот процесс путем отбора подходящих
вариантов из множества по большей части неустойчивых, ни на что не
пригодных возможных вариантов, возникающих под влиянием
теплового шума, действующего на вещества в растворе. Если применить эту
модель к еще более низким уровням организации, простые вещества
и элементарные частицы предстают просто как узлы устойчивости, в
которые при определенных температурах временно соединяются
некоторые отобранные представители еще более элементарных частиц.
Если обратиться к более высоким уровням организации, можно
применить эту модель к таким эффектным телеологическим
процессам, как эмбриональное развитие и заживление ран. Внутри
каждой клетки одновременно наличествуют генетические
шаблоны всех типов белков организма, как бы соревнующиеся между
собой за имеющееся сырье. Какой из них получит наибольшее
распространение, зависит от окружающей среды. При
трансплантации зародышевого материала изменяется окружающая среда и,
следовательно, система отбора. Ранения и ампутации производят
аналогичные изменения в процессе «естественного отбора»
возможных белков. С. Шпигельман1 особо отмечал аналогию этого
процесса с дарвинизмом и преимущества последнего по
сравнению с виталистическими телеологическими псевдообъяснениями:
по его мнению, эта аналогия в какой-то мере приложима даже к
понятиям силовых полей и градиентов возбуждения.
Явление регенерации может послужить иллюстрацией
вложенной иерархической природы биологических систем отбора. Отрезан-
1 Spiegelman S. Differentiation as the Controlled Production of Unique Enzymatic
Patterns // Symposia of the Society for Experimental Biology, II: Growth in Relation
to Differentiation and Morphogenesis. New York: Academic Press, 1948.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
145
ная лапка саламандры снова вырастает до длины, оптимальной для
передвижения и выживания. Вместе с тем экологическая система
отбора не воздействует непосредственно на рост лапки. Нет, длина
лапки выбирается в соответствии с требованиями внутренней
системы управления, встроенной в систему развития, которая является
замещающим представителем экологической системы отбора. Эта
система управления сама возникла в результате отбора — путем проб и
ошибок — среди целых мутирующих организмов1. Если экология
недавно претерпела изменения, замещающий критерий отбора,
соответственно, окажется ошибочным. Эта более широкая, объемлющая
система отбора — взаимодействие между организмом и окружающей
средой. В нее иерархически вложена система отбора,
непосредственно воздействующая на длину лапки; «установки» или критерии этой
вложенной системы сами подвержены изменениям под
воздействием естественного отбора. То, что на одном уровне является
критерием отбора, представляет собой всего лишь «пробу» критерия на
следующем, более высоком, более фундаментальном, более
всеобъемлющем уровне, обращение к которому происходит реже.
В других своих работах2 автор настоящей статьи
пропагандировал систематическую экстраполяцию этой парадигмы иерархически
вложенного селективного сохранения на все процессы познания,
причем, хотя такая экстраполяция в своей основе совместима с
представлениями Поппера, возможно, последний счел бы, что она
выходит за рамки разумного по своей радикальности, своему догматизму
и претензиям на общность. По тем же причинам она может вызвать
неприятие у читателей. (Расхождение во мнениях по этому вопросу
не исключает признания положений, высказываемых далее):
1. Процесс слепой изменчивости и избирательного сохранения
лежит в основе всех индуктивных достижений3, всякого реального
1 Ban H. J. Regeneration and Natural Selection // American Naturalist.. 1964. Vol. 98.
P. 183-186.
2 См.: Campbell D. T. Methodological Suggestions from a Comparative Psychology
of Knowledge Processes// Inquiry. 1959. Vol. 2. P. 152-182; Campbell D. T. Blind
Variation and Selective Retention in Creative Thought as in Other Knowledge
Processes // Psychological Review. 1960. Vol. 67. P. 380-400.
3 Выражение «индуктивные достижения» использовано здесь для удобства
изложения и ни в коей мере не означает ни защиты бэконовско-юмовско-
миллевского объяснения этих достижений, ни несогласия с блестящей
критикой индукции Поппером.

146
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
прироста знания, всякого возрастания приспособленности
системы к окружающей среде.
2. В таком процессе имеются три основные составные части:
(а) механизмы изменчивости; (Ь) согласованные процессы отбора;
(с) механизмы сохранения и/или распространения отобранных
вариаций. Заметьте, что механизмам сохранения и порождения в
целом присуще противоречие и между ними необходим компромисс.
3. Многие процессы, позволяющие сократить или «срезать»
более полный процесс слепой изменчивости и избирательного
сохранения, сами являются результатом индукции, поскольку
заключают в себе мудрость знаний об окружающей среде, накопленную
ранее путем слепой изменчивости и избирательного сохранения.
4. Кроме того, такие «срезающие путь» процессы в своем
собственном действии содержат на каком-то уровне процесс слепой
изменчивости и избирательного сохранения, замещающий прямое
локомоторное исследование или отсев по принципу «жизнь или
смерть», характерному для органической эволюции.
Мы используем здесь слово «слепая» вместо более обычного
«случайная» по ряду причин. Похоже, что У. Росс Эшби1 наложил
излишние ограничения на механизм своего гомеостата, стремясь
как можно полнее отразить все современные оттенки понятия
случайности. Здесь не нужна равновероятность и ее явно нет в
мутациях, создающих основу для органической эволюции. Хотя
статистическая независимость между некоторой вариацией и
последующей часто бывает желательна, без нее тоже можно обойтись:
в частности, в тех обобщениях, которые будут здесь изложены,
некоторые процессы, включающие сплошной просмотр
вариантов, рассматриваются как слепые постольку, поскольку вариации
здесь производятся без предварительного знания о том, окажется
ли одна из них достойной отбора и какая именно. Один из
важных аспектов слепоты состоит в том, что возникающие вариации
не должны зависеть от условий окружающей среды,
сопутствующих их возникновению. Другой важный аспект состоит в том, что
отдельные пробы не должны коррелировать с решением — в том
1 Ashby W. R. Design for a Brain. New York: John Wiley & Sons, 1952
(Последующие издания 1954 и 1960 гг. Рус. пер. с издания 1960 г. — Эшби У. Р.
Конструкция мозга. Происхождение адаптивного поведения М.: Изд-во иностр. лит.,
1962. — Прим. перев.).

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
147
смысле, что одна конкретная удачная проба появляется в серии
проб не с большей вероятностью, чем другая или чем конкретная
неудачная проба. Третий важный аспект слепоты состоит в
отказе от представления о том, что вариация, происходящая после
неудачной пробы, представляет собой «корректировку» предыдущей
пробы или как-то использует направленность ошибки предыдущей
пробы. (Если же механизм кажется функционирующим именно
так, то должен существовать замещающий процесс, выполняющий
слепой поиск на каком-то другом уровне, должны существовать
петли обратной связи, отбирающие «частично» адекватные
вариации, дающие информацию в духе «тепло, еще теплее», и т.д.)
Хотя большинство описаний открытий и творческих процессов
признают необходимость вариаций, догматическая настойчивость
автора по поводу слепоты таких вариаций кажется многим
неприемлемой. Как будет видно в дальнейшем, особенно при
обсуждении зрения и мышления, здесь нет реального дескриптивного
расхождения между автором и его оппонентами, т. е. нет расхождения
в описаниях. Автор настоящей работы согласен с тем, что видимые
реакции животного, решающего проблему в лабиринте, далеко
не случайны и на это есть несколько причин: 1. Уже накопленная
мудрость общего свойства, ограничивающая спектр пробных
попыток (результат наследственности и обучения). 2. Ограничения
спектра проб в связи с плохой приспособленностью. (Такие
отклонения возникают как результат структурных ограничений, а
также прошлых привычек и инстинктов, непригодных в условиях
новой среды.) Однако эти две первые причины обуславливают как
верные, так и неверные ответы (т. е. как удачные, так и неудачные
пробы) и не объясняют, почему верные ответы верны. 3.
Замещающий отбор (vicarious selection), отвечающий непосредственно
поставленной задаче, осуществляемый с помощью зрения. Если
при анализе творческой мысли, вслед за А. Пуанкаре, допустить
бессознательные процессы вариаций и отбора, поле для
возможных дескриптивных расхождений еще более сужается. Впрочем,
это допущение не лишено эмпирического смысла, поскольку тем
самым устанавливаются существенные ограничения и
требования для всякого компьютера, решающего проблемы. Но здесь
есть и аналитический аспект. Выходя за границы уже известного,
можно двигаться только вслепую. Если бы можно было двигаться

148
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
разумно, то это указывало бы на наличие некоей уже накопленной
мудрости общего характера1.
Расширив эти соображения и применив их к ситуациям
биологической и социальной эволюции, можно различить десять более или
менее четко разграниченных уровней рассмотрения таких ситуаций:
1. Немнемоническое решение проблем. На уровне исследованных
Г. Дженнингсом одноклеточных2 Paramecium (парамеция, или
туфелька) и Stentor (трубач) и гомеостата У. Росса Эшби существует
слепое варьирование передвижения до попадания в богатые пищей
или безопасные условия. Затем происходит сохранение таких
решений проблемы в виде прекращения передвижения, как
прекращения вариаций. Однако здесь отсутствует память, отсутствует
повторное использование прежних решений. Эшби не случайно взял
в качестве модели парамецию Дженнингса и описал естественный
отбор на данном уровне следующим образом: «Кроме того, в этой
работе в некотором смысле развита теория "естественного
отбора" моделей поведения. Как для выживания вида из
тривиального факта, что мертвые не размножаются, вытекает существование
фундаментальной тенденции к замещению неудачных особей
более успешными, точно так же для нервной системы из
тривиального факта, что неустойчивое имеет тенденцию к
самоуничтожению, вытекает существование фундаментальной тенденции к
замещению нестабильного стабильным. Как генетическая модель
при столкновении с окружающей средой имеет тенденцию к все
лучшей адаптации наследственных форм и функций, так система
ступенчатых и частичных функций имеет тенденцию к все лучшей
адаптации приобретенного поведения»3.
В мире, где встречаются только благоприятные или нейтральные
условия, адаптирующийся организм мог бы функционировать на
этом уровне без внешних органов восприятия. Где бы он ни нахо-
1 Иначе говоря, на наличие уже имеющегося знания относительно области, но
предположению сходящейся за пределами наших знаний. (Прим. перев.).
2 Jennings H. S. The Behavior of the Lower Organisms. New York: Columbia
University Press, 1906. (Имеется в виду описание Дженнингсом поведения
инфузорий, цитируемое Эшби в его книге «Design for a Brain», изд. 1952 и 1954 г.; в
последнем издании этой книги (1960), с которого сделан русский перевод 1962
г., описание Stentor отсутствует. — Прим. перев.).
3 Ashby W. R. Design for a Brain. P. VI.

КэмпбеллД, Эволюционная эпистемология
149
дился, он пытается переваривать непосредственно окружающую его
среду. Когда возникает голод, он начинает передвигаться вслепую, в
каждом новом месте предпринимая попытки пищеварения. Но и на
этом уровне необходим внутренний орган восприятия, следящий за
уровнем насыщения и замещающий гибель всего организма. В
реальном случае парамеции Дженнингса присутствуют хеморецепто-
ры вредных условий, замещающие представители летального
характера окружающей среды, действующие на несмертельных образцах
или признаках этой среды. Именно эти хеморецепторы и подобные
органы на деле обеспечивают непосредственный отбор реакций.
Ситуация типа «жизнь или смерть» осуществляет отбор реакций
опосредованно через отбор селекторов.
Тем не менее на этом уровне знания реакции можно считать
скорее прямыми, а не замещающими. А что касается исходных
предположений о природе мира (онтологии, направляющей
эпистемологию), возможно, предполагается только несколько большая
пространственная неравномерность по сравнению с временной
неравномерностью распределения веществ окружающей среды:
ожидается, что, передвигаясь, можно добиться перемен быстрее, чем
сидя на месте. На этом уровне данная разновидность организмов
уже обнаружила, что окружающая среда неравномерна, состоит из
проходимых и непроходимых областей, и что непроходимость
является в какой-то мере постоянной характеристикой. Животное
«знает», что существуют разрешимые проблемы. Механизмы
познания уже заранее сфокусированы на небольшом познаваемом
кусочке мира к этому неизбежно приводит естественный отбор.
2. Устройства, замещающие передвижение. Исследование
пространства при помощи передвижения в режиме проб и ошибок
замещается дистанционными рецепторами, примером которых может
служить корабельный радар. Корабль, управляемый автоматически,
мог бы исследовать окружающие побережья, гавани и другие
корабли, реально передвигаясь и сталкиваясь с ними в режиме проб
и ошибок. Вместо этого он посылает замещающее движение в виде
радарного луча. Луч избирательно отражается от близлежащих
объектов, причем отражательная непроницаемость на данной длине
волны является замещающим представителем непроходимости
данных объектов для движения корабля. Это замещающее
представление является случайным открытием, и оно на самом деле всего

150
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
лишь приблизительно. Полученные знания подтверждаются в
дальнейшем движением всего корабля в целом. Этот процесс устраняет
из собственного движения корабля элемент проб и ошибок,
переводя его в излучаемый вслепую радарный луч. (Радарный луч не
излучают наугад случайным образом, но он мог бы так излучаться и
по-прежнему работал бы. На самом деле радарный луч выполняет
исследование вслепую, пусть даже путем систематического
обзора.) У животных есть несколько органов эхолокации, аналогичных
радару и сонару. Р. Памфри описал орган боковой линии у рыб как
приемник отражения волн колебаний давления, возникающих из-
за плавательных движений самой рыбы. Волновой фронт,
распространяющийся по всем направлениям, избирательно отражается
от окружающих предметов, причем колебания давления замещают
локомоторное исследование. Подобную эпистемологию имеют
органы эхолокации дельфинов, летучих мышей и пещерных птиц1.
Зрение труднее согласовать с моделью слепых вариаций и
избирательного сохранения2. Вместе с тем представляется важным дать
ощутимо почувствовать проблематичность зрения, чтобы
скорректировать реализм здравого смысла или непосредственный реализм
многих современных философов, который заставляет их
некритически полагать, будто процесс зрения является прямым и
безошибочным. Яркость образов и непосредственность (на феноменальном
уровне) зрения должны быть скорректированы во всякой полной
эпистемологии, которая должна также объяснить, как такой
непрямой, использующий совпадения механизм вообще может
работать. Если зрительные образы были так же туманны и несвязны, как
световые сигналы на экране радара, то многие эпистемологические
проблемы вообще бы не возникли. С точки зрения эволюционной
эпистемологии зрение столь же опосредовано, как и радар...
Слепой локомоторный поиск — самый первичный, самый
прямой способ исследования. Тросточка слепого — это замещающий
1 Pumphrey R. J. Hearing // Symposia of the Society for Experimental Biology, IV:
Physiological Mechanism in Animal Behavior. New York: Academic Press, 1950.
P. 1-18; Kellogg W. N. Echo-Ranging in the Porpoise // Science. 1958. Vol. 128.
P. 982—988; Griffin D. R. Listening in the Dark. New Haven: Yale University Press,
1958.
2 Campbell D. T. Perception as Substitute Trial and Error // Psychological Review.
1956. Vol. 63. P. 331-342.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
151
процесс поиска. Движения тросточки обходятся не так дорого,
замещая слепые пробы и напрасные движения всего тела,
избавляя общее движение от необходимости затрачивать усилия на
поиск, отчего движение кажется гладким, целенаправленным,
продуманным1. Устройство из одного фотоэлемента кажется таким же
слепым, хотя в нем используется более неожиданный заменитель,
требующий еще меньших затрат усилий и времени. Устройство из
многих фотоэлементов, т. е. глаз, использует множество
фотоэлементов вместо многократных фокусировок одного фотоэлемента,
в результате чего, однако, получается столь же слепой и
беспристрастный процесс поиска, столь же зависимый от эпистемологии
типа «выбор из множества вариантов». Возможность замещения
движения тела движением тросточки, эквивалентность
непроницаемости для тросточки и непроницаемости для тела — это случайное
(contingent) открытие, хотя кажется, что оно более «обусловлено»
или что оно связано с менее сложной моделью физического мира,
требующей меньше предварительных предположений, чем в случае
замещения движения тела при помощи световых волн или радара.
Это, конечно, очень схематичная модель зрения, она
подчеркивает его родство со слепым поиском наощупь и его большую
опосредованность по сравнению со слепым поиском наощупь,
невзирая на его непосредственность на феноменальном уровне. Эта
схема не учитывает достигнутую зрительной системой способность
предположительно овеществлять (reifying) устойчивые дискретные
объекты, устойчивые с различных точек зрения; она пренебрегает
фундаментальным эпистемологическим достижением, состоящим
в «идентификации» новых и частично отличающихся наборов
чувственных данных как «таких же», что дает возможность
правильного применения привычек, или инстинктов, или знаний даже
при отсутствии логически обусловленной идентичности новых
наборов данных с уже испытанными.
3. Привычки и 4. Инстинкты. Привычки, инстинкты и
визуальная диагностика объектов так взаимосвязаны и взаимозависимы,
что их нелегко отделить друг от друга. Для того чтобы это сделать,
потребовалось бы гораздо более подробное исследование эволю-
1 Ibid. Р. 334—335. Там же приводится пример поиска левой рукой как
замещающего нащупывание правой рукой в задаче сортировки вслепую.

152
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
ции процессов познания и при таком исследовании,
несомненно, было бы описано гораздо больше этапов, чем в этом очерке.
В таком исследовании с большой пользой могли бы быть описаны
«исходные предположения» («presumptions») о природе мира, или
«знания» о природе мира, лежащие в основе каждого этапа
процесса познания. Безусловно, на более высоких уровнях развития
эти исходные предположения должны обладать большей широтой.
Визуальная диагностика объектов, поддающихся повторной
идентификации, лежит в основе большинства инстинктивных
моделей реакции у насекомых и позвоночных как с точки зрения
развития адаптивных моделей поведения, так и устранения
компонента «проб и ошибок» из элементов очевидных, явных реакций.
Упрощенно можно представить себе, что развитие инстинкта
связано с пробами и ошибками мутаций животных в целом, в то
время как обучение в режиме проб и ошибок связано с намного менее
дорогостоящими затратами на неоправданные реакции в пределах
жизни одного животного1. В большинстве случаев развитие
привычек и инстинктов определяет одна и та же окружающая среда,
процессы ее воздействия аналогичны и эпистемологический статус
знания, врожденного или приобретенного при обучении, один и
тот же. Отсюда — с позиций более всеобъемлющего эмпиризма —
вытекает неуместность яростного сопротивления эмпириков идее
врожденного знания. Можно заметить, что всякая
всеохватывающая теория обучения, включая теории о гештальт-вдохновении,
содержит элемент проб и ошибок, будь то пробы и ошибки
«гипотез» или «смещений проблем (recenterings)»2.
Может быть, эти общие выводы и приемлемы, но
эволюционная раздельность двух рассматриваемых процессов — привычек и
инстинктов не так ясна, как эти выводы предполагают, и инстинкт
совсем не обязательно считать более примитивным, чем привыч-
1 На формальную аналогию между естественным отбором и обучением на
основе проб и ошибок обратили внимание многие — см. Baldwin J. M.
Mental Development in the Child and Race. New York: Macmillan, 1900; Holmes S. J.
Studies in Animal Behavior. Boston: Gorham Press, 1916; Ashby W. R. Design for a
Brain; PringleJ. W. S. On the Parallel Between Learning and Evolution // Behaviour.
1951. Vol. 3. P. 175-215.
2 Campbell D. T. Adaptive Behavior from Random Response // Behavioral Science.
1956. Vol. 1. P. 105-110.

КзмпбеллД. Эволюционная эпистемология
153
ки. Для сложных адаптационных инстинктов характерны
многократные движения, и они неизбежно должны быть связаны с
множеством мутаций, число которых как минимум не уступает числу
различимых участков движения. Далее, характерно, что
фрагментарные отрезки движения, или результаты единичных
элементарных мутаций, не дают никакого адаптивного эффекта отдельно
от остальных частей общей эволюционной последовательности.
Вероятность одновременного появления адаптивных форм
многочисленных мутаций, участвующих в процессе, бесконечно мала,
так что модель слепых мутаций и избирательного сохранения
кажется неадекватной. Этот довод успешно использовали как
последователи Ламарка, так и сторонники эволюции, направляемой
разумом, или сторонники творения. Болдуин, Морган, Осборн
и Поултон1, считая механизм естественного отбора адекватным
и единственным, предположили, что в таких случаях инстинктам
предшествовали приобретенные путем обучения модели
адаптации, многократно повторяющиеся в сходных формах в пределах
вида по ходу обучения методом проб и ошибок. Поскольку
обучение, таким образом, прокладывает дорогу модели адаптации, то
любые мутации, ускоряющие обучение, повышающие вероятность
его осуществления или создающие у животного предрасположение
к определенным элементарным реакциям, оказываются
полезными для адаптации и будут отобраны, вне зависимости от того, на
какие именно элементы они влияют и в каком порядке. Так,
привычка обеспечивает шаблон отбора, вокруг которого могут
группироваться элементы инстинкта. (Другими словами, приобретенные
при обучении привычки создают новую экологическую нишу,
которая затем отбирает элементы инстинкта.) Для таких инстинктов
характерно, что они включают элементы, приобретаемые путем
обучения, такие как определение местонахождения гнезд и
строительных материалов и т. д.
Этот процесс можно представить как эволюцию все более
конкретизированных критериев отбора, которые на каждом уровне отбирают
1 Может быть, первым предложил эту идею Джеймс М. Болдуин. Он
перепечатал относящиеся к этой проблеме работы Ллойда Моргана, Г. Ф. Осбор-
на, Э. Б. Поултона и свои в сборнике: Development and Evolution. New York:
Macmillan, 1902, используя для этого понятия термины «ортоплазия» и
«органический отбор».

154
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
или прекращают визуальный поиск и обучение в режиме проб и
ошибок. В том процессе, который мы называем обучением, это — очень
общие побуждающие состояния (very general drive states) и
подкрепляющие условия (reinforcing conditions). Служа этим общим факторам
подкрепления, конкретные объекты и ситуации становятся целями и
подцелями, приобретенными путем обучения, — селекторами более
специфических реакций. (Конечно, и в случае побуждения и
подкрепления избирательная релевантность окружающей среды
представлена косвенно, как, например, в виде привлекательности сладкой пищи,
замещающая роль которой доказывается тем, как охотно животные
соглашаются обучаться ради награды в виде совершенно
непитательного сахарина.) В эволюции от привычки к инстинкту однажды
приобретенные при обучении цели и подцели становятся врожденными
на уровне все более конкретизированных фрагментарных реакций.
Для такого эволюционного процесса требуются очень стабильные
условия окружающей среды в течение долгого периода эволюции.
К. Поппер в своей лекции 1961 г. памяти Герберта Спенсера1
проводит творческий анализ эволюции целенаправленного
поведения, в чем-то параллельный болдуиновскому, но более
явственный в отношении иерархического отбора селекторов. Используя
модель сервомеханизма самолета, управляемого автопилотом, он
предполагает, что мутации «структуры целей» предваряют и
впоследствии отбирают мутации «структуры навыков».
5. Мышление с визуальной поддержкой. Доминирующая форма
решения проблем у животных, основанная на инсайте (insightful
problem solving), описанная например, В. Кёлером2, должна
опираться на визуально присутствующую среду. Когда окружающая среда
получает замещающее представление через визуальный поиск, пробы и
ошибки потенциального движения могут замещаться при помощи
мысли. Затем движения, «успешные» на этом замещающем уровне с
его замещающими критериями отбора, воплощаются в физическом
движении, представая при этом «разумными»,
«целенаправленными», «прозорливыми», хотя иногда и требуют дальнейших поправок
при непосредственном контакте с окружающей средой.
1 Popper К. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford: Clarendon
Press, 1972. P. 256-280.
2 Köhler W. The Mentality of Apes. New York: Harcourt, Brace, 1925. (Рус. пер.: Кёлер В.
Исследование интеллекта человекоподобных обезьян / Пер. с нем. М., 1930.)

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
155
6. Мышление с мнемонической поддержкой. На этом уровне среда,
в которой проводится поиск, замещается не визуальным образом, а
воспоминанием, или «знанием», при этом отбор выполняемых
вслепую замещающих мысленных проб происходит по замещающему
критерию, подставляемому на место внешней ситуации. В результате
остается «разумный», «творческий» и «предвидящий» продукт
мысли, восхищаясь которым, очень не хочется подгонять его под модель
слепых вариаций и избирательного сохранения. Однако именно при
описании этого процесса творческого открытия особенно
настойчиво возникает тема проб и ошибок, тема слепых перестановок.
Когда в 1895 г. Э. Мах был приглашен вернуться в Венский университет,
чтобы вступить в только что основанную должность профессора по
специальности «История и теория индуктивных наук», для своего
первого торжественного выступления он выбрал именно эту тему:
«На открытие новых, не известных до сих пор областей фактов
могут натолкнуть лишь случайные обстоятельства...»1 «...Просматривая
по нескольку раз одну и ту же область исследования, мы можем скорее
натолкнуться на благоприятное случайное обстоятельство. При этом
все отвечающее известному настроению и соответствующее известной
руководящей идее, становится живее, а все несоответствующее им
отодвигается на второй план, не замечается нами. Тогда между
образами, которые в изобилии создает предоставленная сама себе
фантазия, может неожиданно оказаться и тот, который вполне соответствует
нашей руководящей идее, нашему настроению. Получается такое
впечатление, будто то, что в действительности является результатом
постепенного, продолжительного подбора, представляет собой продукт
творческого акта. Вот что нужно разуметь, когда Ньютон, Моцарт,
Вагнер говорят, что на них нахлынули мысли, мелодии и т. д., и что
они только удержали из них то, что им казалось правильным»2.
В знаменитом эссе А. Пуанкаре о математическом творчестве
пространно излагается та же точка зрения, утверждающая, что ма-
1 Mach Ε. On the Part Played by Accident in Invention and Discovery // Monist.
1896. Vol. 6. P. 161 — 175. (Рус. пер.: Max Э. Научно-популярные очерки. Этюды
по теории познания. Гл. X «О влиянии случайных обстоятельств на
изобретения и открытия». М., 1901. С. 96—112; с. 104. В издании: Мах Э. Популярно-
научные очерки. Авторизованный пер. с 3-го нем. издания. СПб., 1909, дан
несколько иной перевод.)
2 Ibid. Р. 174 (рус. пер. с. 110-111).

156
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
тематическая красота является критерием отбора для слепого
перестановочного процесса, обычно бессознательного: «... Однажды
вечером я выпил, вопреки своему обыкновению, чашку черного
кофе; я не мог заснуть; идеи возникали во множестве; мне
казалось, что я чувствую, как они сталкиваются между собой, пока,
наконец, две из них, как бы сцепившись друг с другом, не образовали
устойчивого соединения»1.
«...Но что же тогда оказывается? Среди тех крайне
многочисленных комбинаций, которые слепо создает мое подсознательное
"я", почти все оказываются лишенными интереса и пользы, но
именно поэтому они не оказывают никакого воздействия на
эстетическое чувство, и сознание никогда о них не узнает; лишь
некоторые среди них оказываются гармоничными, а следовательно,
полезными и прекрасными в то же время...»2
«...Но, быть может, объяснения следует искать в том периоде
сознательной работы, который всегда предшествует плодотворной
бессознательной работе? Позвольте мне прибегнуть к грубому
сравнению. Представим себе будущие элементы наших комбинаций
чем-то вроде крючкообразных атомов Эпикура. Во время
полного бездействия ума эти атомы неподвижны, как если бы они были
повешены на стену; таким образом, этот полный покой ума может
продолжаться неопределенно долго, и за все это время атомы не
сблизятся ни разу и, следовательно, не осуществится ни одна
комбинация. В противоположность этому, в течение периода
кажущегося покоя и бессознательной работы некоторые из атомов отделяются
от стены и приходят в движение. Они бороздят по всем
направлениям то пространство, в котором они заключены, подобно рою мошек
или, если вы предпочитаете более ученое сравнение, подобно
молекулам газа в кинетической теории газов. Тогда их взаимные
столкновения могут привести к образованию новых комбинаций»3.
«...В подсознательном же "я" господствует, в
противоположность этому, то, что я назвал бы свободой, если бы только можно
было дать это имя простому отсутствию дисциплины и беспоряд-
1 Poincaré H. Mathematical Creation // Poincaré H. The Foundations of Science.
New York: Science Press, 1913. P. 387. (Рус. пер.: Пуанкаре Л. О науке. М.: Наука,
1990. С. 313.)
2 Ibid. Р. 392 (рус. пер. с. 317-318).
Mbid. Р. 393 (рус. пер. с. 319).

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
157
ку, обязанному своим происхождением случаю. Только этот
самый беспорядок делает возможным возникновение неожиданных
сближений»1.
Александр Бэйн предлагал модель изобретений и мышления
как процесса проб и ошибок еще в 1855 г.2 Уильям Стэнли Дже-
вонс в 1874 г.3 защищал подобную модель в контексте отказа от
принципа индукции Бэкона на основаниях, сходных с попперов-
скими: «Было бы однако ошибочно предполагать, что великий
открыватель сразу же схватывает истину или имеет какой-нибудь
безошибочный метод угадывать ее. По всей вероятности число
ошибок великих умов превосходит число ошибок умов менее
сильных. Плодовитость воображения и чутье истины составляют
первые условия, необходимые для открытия; но ошибочные догадки,
подсказываемые этим путем, встречаются несравненно чаще, чем
догадки, оказывающиеся основательными. Самые слабые
аналогии, самые химерические понятия и самые по-видимому нелепые
теории бродят в переполненной голове, и из всего этого мы узнаем
впоследствии не больше как только об одной сотой части. В
действительности нет ничего нелепого, кроме того, что оказывается
противоречащим логике и опыту. Самые верные теории заключают
в себе немыслимые предположения, и действительно нельзя
положить границ свободе составления гипотез»4.
П. Сурио в своей очень современной и почти совершенно
незамеченной работе «Theorie de l'Invention» («Теория изобретений»)
1881 г. успешно критикует дедукцию, индукцию и «la méthode» как
модели прогресса мышления и познания. Он постоянно
возвращается к теме «le principe de l'invention est le hasard» («принципом
изобретения является случайность»): «Ставится проблема, решение
которой нам нужно изобрести. Мы знаем, каким условиям должна
удовлетворять искомая идея; но мы не знаем, какой ряд идей приве-
1 Ibid. Р. 394 (рус. пер. с. 320).
2 В 1855 г. вышло 1-е издание книги: Bain A. The Senses and the Intellect. Цитаты
даются по 3-му изд. — New York: Appleton, 1874. P. 593—595.
3 Jevons S. The Principles of Science. London: Macmillan, 1892. (1st ed., 1874; 2d
ed., 1877; перепечатано с исправлениями в 1892 г.) (Рус. пер.: Основы науки.
Трактат о логике и научном методе Стенли Джевонса / Пер. со второго
английского издания М. Антоновича. СПб.: изд. Л. Ф. Пантелеева, 1887.)
4 Ibid. Р. 577 (рус. пер. с. 539).

158
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
дет нас к ней. Другими словами, мы знаем, чем должен закончиться
наш мысленный ряд, но не знаем, с чего он должен начаться. В этом
случае, очевидно, не может быть другого начала, кроме случайного.
Наш разум пробует первый же открывшийся ему путь, замечает, что
этот путь ложный, возвращается назад и принимается за другое
направление. Быть может, он сразу наткнется на искомую идею, быть
может, достигнет ее очень не скоро: узнать это заранее совершенно
невозможно. В этих условиях приходится полагаться на случай»1.
«При помощи своего рода искусственного отбора мы можем
дополнительно существенно улучшать свое мышление, так что оно
будет становиться все более логичным. Из всех идей,
представляющихся нашему разуму, мы отмечаем только те, которые могут
иметь какую-то ценность и которые можно использовать в наших
рассуждениях. На каждую идею разумного и толкового свойства,
представляющуюся нам, какое скопище пустячных, причудливых
и абсурдных идей проносятся у нас в мозгу. Те, кто, задумываясь об
удивительных достижениях познания, не могут вообразить себе,
что человеческий разум достиг этого, двигаясь просто-напросто
наощупь, упускают из виду, какое огромное множество ученых
работают одновременно над одной и той же проблемой и как много
времени они затрачивают даже на самое маленькое открытие. Даже
гениям нужно терпение. Лишь через многие часы и годы
размышлений искомая идея является изобретателю. Прежде чем добиться
успеха, он много раз собьется с пути; и если он думает, что успех
дался ему без труда, то только потому, что радость победы
заставила его забыть все тяготы, все неудачные попытки, все терзания,
которыми он заплатил за свой успех»2.
«...Если его память достаточно сильна, чтобы удержать всю
массу накопленных подробностей, он мысленно перебирает их с такой
быстротой, что кажется, будто они являются одновременно; он
группирует их наугад всевозможными способами; так
потревоженные и пришедшие в движение идеи в его уме образуют множество
неустойчивых соединений, которые уничтожают сами себя и в
конце концов приходят к самому простому и прочному сочетанию»3.
1 Souriau P. Théorie de l'Invention. Paris: Hachette, 1881. P. 17.
2 Ibid. P. 43.
Mbid. P. 114-115.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
159
Обратите внимание на сходство образного ряда последнего
абзаца с теми, которые можно найти у Эшби (процитировано ранее в
разделе о первом уровне) и у Пуанкаре, Маха и Джевонса.
Употребляя выражение «искусственный отбор», Сурио, по-
видимому, имеет в виду аналогию с дарвиновской теорией
естественного отбора, но мы не можем быть в этом уверены. В книге Сурио
совершенно отсутствуют цитаты и даже упоминания о работах каких-
либо других авторов. А вот Уильям Джеймс совершенно отчетливо
проводит эту аналогию в статье, опубликованной в 1880 г.1 Споря со
спенсеровской моделью абсолютно пассивного ума, он говорит:
«И я легко могу показать, что повсюду в самых высших, самых
характерных для человека отделах разума, закон Спенсера
нарушается на каждом шагу; и что, по сути дела, развивающиеся новые
понятия, эмоции и активные тенденции изначально создаются в
виде случайных образов, фантазий, случайных вспышек
спонтанных вариаций по ходу функционирования в высшей степени
нестабильного человеческого мозга, а окружающая среда их просто
подтверждает или опровергает, сохраняет или уничтожает —
короче, отбирает, точно так же, как она отбирает морфологические
и социальные вариации, возникшие в результате молекулярных
случайностей аналогичного рода... Понятие [научного] закона есть
спонтанная вариация в самом строгом смысле слова. Она озаряет
именно этот и никакой другой мозг, потому что нестабильность
этого мозга такова, что его равновесие нарушается именно в этом
направлении. Но важно заметить, что хорошие и плохие озарения,
победоносные гипотезы и абсурдные заблуждения абсолютно
равны по своему происхождению»2.
Джеймс отходит от более полной модели, представленной у
Пуанкаре3, Маха4 и Кэмпбелла5; он, как кажется, предпочитает
считать, что отбор всего диапазона ментальных вариаций осущест-
1 James W. Great Men, Great Thoughts, and the Environment // The Atlantic
Monthly. \bl. 46. № 276 (October, 1880). P. 441-459. См. также: James W.
Principles of Psychology. New York: Henry Holt, 1890. Vol. 11. P. 617-619.
2 Ibid. P. 456-457.
3 Poincaré H. Mathematical Creation. P. 387.
4 Mach Ε. Part Played by Accident. P. 161 — 175.
5 Campbell D. T. Blind Variation and Selective Retention in Creative Thought as in
Other Knowledge Processes// Psychological Review. 1960. Vol. 67. P. 380—400.

160
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
вляет внешняя среда и не признает существования ментальных
селекторов, играющих роль замещающих представителей внешней
среды. (Причем продукты отбора, конечно, подлежат дальнейшей
оценке в ходе реального движения и т. д.)
Среди многих других сторонников такой точки зрения —
Дж. Болдуин, А. Фуйе, У. Пилсбери, Р. Вудвортс, Э. Риньяно,
Л. Тёрстон, Дж. Лоуз, Э. Толмен, К. Халл, К. Мюнцингер,
Миллер и Доллард, Боринг, Хамфри, Маурер, Слакин, Пойа и Бонзак.
Внимание некоторых философов обратило на себя изложение
этого вопроса Кеннетом Дж. У. Крейком в его гениальной
фрагментарной работе «Природа объяснения»1— работе, которая и во
многих других отношениях поддерживает эволюционную
эпистемологию.
В результате возникает мышление — весьма эффективный
процесс, главный столп высокого статуса человека. Вместе с тем
необходимо еще раз подчеркнуть, что используемые при этом
замещающие представления — как реальные свойства окружающей
среды, так и потенциальные движения, представленные в
мыслительных процессах мозга — это открытые нами случайные связи,
не имеющие логических следствий и при ближайшем
рассмотрении неполные и несовершенные. Эта же замещающая,
случайная, открытая нами, маргинально несовершенная представимость
(representativeness) имеет место и в являющихся результатом
высокой степени отбора формальной логике и математике, которые мы
используем в научных процедурах.
Компьютерное решение проблем — прямо относящаяся сюда
тема и к ней, возможно, лучше всего перейти именно сейчас. Как
и мышление, оно требует замещающего исследования
замещающего представления (vicarious explorations of a vicarious representation)
окружающей среды, причем исследовательские пробы отбираются
посредством критериев, являющихся замещающими
представителями требований к решению или внешних реалий. Автор
настоящей статьи хотел бы здесь высказать утверждение о том, что при
совершении открытий или расширении знания необходимы слепые
вариации. По этому случаю справедливо будет заметить, что Герберт
1 Craik К. J. W. The Nature of Explanation. New York: Cambridge University Press,
1943.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
161
Саймон, будучи и ведущим специалистом по компьютерной
имитации мышления, и изощренным в эпистемологии ученым, отвергает
эту точку зрения, во всяком случае, в ее крайней форме,
изложенной здесь. Например, он говорит: «Чем выше степень сложности и
новизны проблемы, тем больше, вероятно, будет количество проб и
ошибок, необходимое для того, чтобы найти решение. В то же время
этот процесс проб и ошибок не вполне случаен или слеп; в
действительности у него высокая степень избирательности»1. Ранее имели
место и еще более негативные высказывания Саймона по этому
поводу2. Автор настоящего очерка попытался ответить на них; его
ответ был слишком подробным, чтобы приводить его здесь3, но
краткое содержание изложить можно. Та «избирательность», о которой
идет речь, представляет в той мере, в какой она уместна, уже
накопленную мудрость более общего свойства, и в этом качестве
избирательность ни в каком смысле не объясняет новаторских решений.
А в той мере, в какой избирательность неуместна, она ограничивает
область поиска, где можно найти решение, и исключает классы
возможных решений. В той мере, в какой избирательность
представляет частичную общую истину (partial general truth), она исключает
некоторые необычные решения. «Эвристики» Саймона представляют
собой такие частичные истины, и компьютер, который генерировал
бы свою собственную эвристику, должен был бы делать это путем
слепых проб и ошибок при нащупывании эвристических
принципов, а отобранные принципы представляли бы накопленное общее
знание. Принцип иерархии в решении проблем опирается именно
на такие открытия, и коль скоро он установлен, то это может,
конечно, резко сократить общий объем поиска, но отнюдь не нарушит
критерия слепоты, как он здесь понимается. Так, например, один
из эвристических принципов, используемых в программе Саймона
«Логик-теоретик»4, состоит в том, что всякую подстановку или
преобразование, увеличивающее «подобие» между высказыванием и
искомым результатом, следует сохранять в качестве основы, на ко-
1 Simon H. A. The Sciences of the Artificial. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1969.
P. 95. (Рус. пер.: Саймон Г. Науки об искусственном. М.: Мир, 1972.)
2 Newell Α., Shaw J. С, Simon Η. Α. Elements of a Theory of Human Problem
Solving// Psychological Review. 1958. Vol. 65. P. 151-166.
3 Campbell D. T. Blind Variation. P. 392-395.
4 Newell A. et al. Op. cit.

162
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
торой будут пробоваться дальнейшие вариации. А всякое
преобразование, уменьшающее подобие, следует отбросить. Подобие грубо
оценивается при помощи подсчета количества одинаковых термов,
причем сходство их расположения увеличивает подобие. Это
правило позволяет вводить отбор на каждом этапе преобразований и тем
самым значительно сократить общий объем поиска. Здесь
используется уже полученная частичная истина. В результате получается
компьютерный поиск, который очень напоминает человеческое
решение проблем тем, что ему не удается обнаружить непрямые
решения, требующие снижения подобия на начальном этапе. Вне
пределов такого применения уже известного, даже если это только
частичная истина, новые открытия могут достигаться лишь слепым
генерированием альтернативных вариантов.
7. Социально замещающее исследование (socially vicarious
exploration): обучение на основе наблюдений и подражание. Ценность
глаза для выживания очевидно связана с экономией познания — с
экономией, получаемой за счет исключения всех напрасных
движений, которые потребовалось бы затратить в том случае, если бы
глаза отсутствовали. Аналогичная экономия познания помогает
объяснить большие преимущества в выживании, свойственные
действительно социальным формам животной жизни, которые
в эволюционном ряду, как правило, стоят не до, а после
одиночных форм. У животных такого вида исследования в режиме проб
и ошибок, выполняемые одним из членов группы, замещают и
делают ненужными исследования в режиме проб и ошибок для
остальных членов группы. Использование метода проб и ошибок
разведчиками у мигрирующих общественных насекомых и у
человеческих групп (bands) может служить иллюстрацией этого общего
процесса познания. На простейшем уровне у общественных
животных находятся процедуры, при которых одно животное может
применить себе на пользу наблюдение за последствиями действий
другого животного, даже тогда или особенно тогда, когда эти
действия оказываются фатальными для животного, послужившего
образцом. Иллюстрацией такого процесса может служить
отвращение, которое проявляют обезьяны по отношению к расчлененным
обезьяньим трупам, и их стремление избегать такие места1. У му-
1 Hebb D. О. On the Nature of Fear// Psychological Review. 1946. \Ы. 53. P. 259-276.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
163
равьев и термитов движение по следам, проложенным
фуражирами, пришедшими с полным грузом, служит иллюстрацией такого
процесса познания в ситуации привлекательных объектов-целей.
В число предположений, принятых в эволюционной
эпистемологии, входит убеждение, что модель-заместитель исследует тот же
самый мир, в котором живет и передвигается наблюдатель, а также
предположение о существовании законов, управляющих этим
миром, которое лежит в основе всякого обучения.
Кроме того, у общественных животных и, может быть,
особенно у их молодняка, отмечена тенденция подражать действиям
модели даже в тех случаях, когда результат этих действий невозможно
наблюдать. Это — процедура гораздо более предположительного
характера, но все же «рациональная». Она включает
предположения о том, что взятое в качестве модели животное способно
обучаться и что оно живет в доступном для обучения мире. Если это
так, то можно предположить, что модель, вероятно, отказалась от
наказуемых реакций и усилила свою тенденцию к
вознаграждаемым реакциям, в результате чего вознаграждаемые реакции стали
доминировать (тем больше, чем длиннее период обучения и чем
стабильнее окружающая среда)1.
Однако даже в случае подражания нет
«непосредственного» приобретения или переноса знаний или привычек, точно так
же, как не существует «непосредственного» приобретения
знаний путем наблюдений или индукции. Как пишет, анализируя
этот процесс, Дж. Болдуин2, ребенок при обучении
приобретает образ-критерий, соответствовать которому он обучается
методом пробных и ошибочных сопоставлений. Например, он слышит
1 Соломон Аш в своей книге — Asch S. Ε. Social Psychology (New York: Prentice-
Hall, 1952) отстаивал рациональность такого имитативного или конформного
поведения и социальную природу познания мира человеком. См. также
Campbell D. Т. Conformity in Psychology's Theories of Acquired Behavioral Dispositions//
Conformity and Deviation / Ed. by I. A. Berg, B. M. Bass. New York: Harper & Row,
1961. P. 101 — 142; Campbell D. T. Social Attitudes and Other Acquired Behavioral
Dispositions // Psychology: A Study of a Science. Vol. 6: Investigations of Man as
Socius / Ed. by S. Koch. New York: McGraw-Hill, 1963. P. 94-172; Bandura A.
Principles of Behavior Modification. New York: Holt, Rinehart & Winston, 1969.
2 Baldwin J. M. Thought and Things, or Genetic Logic. New York: Macmillan, 1906.
Vol.1. P. 169. Поппер также подчеркивал это в: Popper К. R. Realism and the Aim
of Science, London; New York, 1983. Sec. 3-V, особ. P. 43.

164
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
какую-то мелодию, а затем научается издавать такой же звук,
производя пробные и ошибочные звуки, которые сравнивает с
воспоминанием о звуковом образце. Недавние исследования по
обучению птиц пению подтверждают и уточняют эту модель1.
8. Язык. С охарактеризованными уровнями 6 и 7
пересекается уровень языка, на котором результат исследования может
передаваться от разведчика к тому, кто следует за ним, без
иллюстративного движения, без присутствия исследуемой среды и
даже без ее визуально-замещенного присутствия. С социально-
функциональной точки зрения вполне уместно говорить о
«языке» пчел, хотя дергающийся танец, при помощи которого пчела-
разведчик передает направление, удаленность и обильность своей
находки, является врожденной реакцией, которая включается
автоматически, без сознательного намерения передать сообщение.
Этот пчелиный язык выполняет социальную функцию экономии
познания, в некотором смысле совершенно аналогичную функции
человеческого языка. Замещающая представимость
географического направления (по отношению к Солнцу и плоскости
поляризации солнечного света), расстояния и обилия такими чертами
танца, как направление на вертикальной стене, длина движений
вперед-назад, быстрота движений и т. д., все это — изобретенные
и случайные эквивалентности, ничем не обусловленные и
несовершенные, но резко сокращающие дальность полета для
наблюдающих или слушающих рабочих пчел2. Детали анализа всех этих
явлений фон Фришем в настоящее время не подвергаются
сомнению и получают дальнейшее развитие. Возможно, язык танца
передает сообщения не с такой точностью, как думал он. Возможно,
тут задействованы также звуковые, сверхзвуковые и обонятельные
средства. Однако кажется несомненным, что существует
эффективное средство передать другим пчелам успешный результат ис-
1 Hinde R. A. (ed.) Bird Vocalizations. Cambridge, England; New York: Cambridge
University Press, 1969. См. особенно главы Лоренца и Иммельмана.
2 Frisch К. v. Bees. Their Vision, Chemical Sense, and Language. Ithaca: Cornell
University Press, 1950; Sebeok T. A. (ed.) Animal Communication: Techniques of
Study and Results of Research. Bloomington, Ind.: Indiana University Press, 1968;
Sebeok Τ. Α., Ramsay A. (eds) Approaches to Animal Communication. The Hague,
Netherlands: Mouton & Co, 1969. Особенно стоит отметить новое изящное
подтверждение выводов Фриша в: Gould J. L., Henerey M., MacLeod M. С.
Communication of Direction by the Honey Bee // Science. 1970. Vol. 169. P. 544—554.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
165
следования пчелы-разведчика так, чтобы значительно сократить
отношение общего впустую потраченного на исследования труда к
затратам труда пчелы, действующей в одиночку.
Ввиду существующих разногласий по поводу «пчелиного
языка», может быть, стоит обсудить функционально-лингвистические
черты общественных насекомых на более примитивном уровне
развития поведения. Муравьи и термиты независимо друг от друга
обнаружили, что в этих целях можно использовать феромоны:
исследователь, обнаруживший пищу, выделяет особый внешний
гормон по пути назад в гнездо. Остальные рабочие идут по этому
особому запаху. Если их поход тоже окажется успешным, если пищи
остается еще много, они возобновляют дорожку из феромонов.
«Знание» об окружающей среде, на которые опирается рабочий во
время этого похода, является весьма косвенным. Это «знание»
подтверждается более непосредственно, если и когда рабочий находит
пищу (хотя подразумеваемая информация, что в этом направлении
пищи больше, чем в большинстве остальных направлений, не
проверяется вообще). Однако даже и это подтверждение является
глубоко косвенным на индивидуальном системном уровне, поскольку
включает проверку критериев питательности при помощи
органов восприятия, а не питательности самой по себе. Эти критерии
оказываются приблизительными в пределах, установленных
предшествующей экологией. Непитательный сахарин и муравьиный
яд демонстрируют их косвенность и подверженность иллюзиям в
условиях непривычной, новой экологической ситуации.
И для человеческого языка представимость предметов и
действий при помощи слов является случайным открытием —
отношением, ничем не обусловленным и всего лишь
приблизительным. Нам нужна попперианская модель изучения языка ребенком
и развития языка человеческой расы. В случае ребенка она должна
подчеркнуть, что значения слов невозможно передать ребенку
непосредственно — ребенок должен сам обнаружить их путем
предположительных проб и ошибок в понимании значений слов, причем
исходный пример лишь ограничивает эти пробы, но не
определяет их. Не бывает логически полных наглядных определений,
только обширные, неполные наборы наглядных примеров, каждый из
которых допускает различные толкования, хотя весь их ряд
исключает многие неверные пробные значения. «Логическая» природа

166
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
детских ошибок в употреблении слов убедительно
свидетельствует о существовании такого процесса и против индукционистского
представления о том, что ребенок пассивно наблюдает случаи
употребления слов взрослыми. Такое изучение значений слов метолом
проб и ошибок не может довольствоваться общением между
учителем и ребенком. Для него требуется третья сторона: объекты, о
которых идет речь. Язык невозможно изучить по телефону, должны
визуально или тактильно присутствовать наглядные объекты речи
для имитации и корректировки пробных значений слов.
Переходя к эволюции человеческого языка, следует
рассмотреть возможный социальный метод проб и ошибок при
усвоении значений слов и назывании. Пробные слова, обозначающие
объекты речи, которые другие говорящие члены сообщества
редко угадывают «правильно», либо не получают широкого
распространения, либо перетолковываются в направлении
сближения с обычно угадываемыми обозначениями. Все слова
должны пройти через сито обучения, нужно, чтобы их можно было с
пользой, пусть даже неполно, передать при помощи конечного
набора наглядных примеров. Устойчивые, четкие,
впечатляющие разграничения объектов, удобные для манипуляций с
окружающей средой, с большей вероятностью будут использоваться
при определении значений слов, чем более тонкие обозначения,
а при использовании будут достигать большей универсальности
значений в рамках данного речевого сообщества. Таких
естественных разграничений для слов существует гораздо больше,
чем реально используется, а у сильно пересекающихся понятий
часто бывают альтернативные разграничения. Как в науке
недостижима полная достоверность знаний, так недостижима и
полная эквивалентность значений слов в итеративном процессе
проб и ошибок при изучении языка. Эта неоднозначность и
неоднородность значений — не просто тривиальный технический
момент логики; это — практическая размытость границ (fringe
imperfection). И даже если бы значения были однородны,
эквивалентность «слово-объект» представляла бы собой подлежащее
корректировке случайное отношение, продукт подбора методом
проб и ошибок все более и более подходящих метафор, никогда
не достигающее полного совершенства, а не формальный или
логически обусловленный изоморфизм.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
167
9. Культурные приобретения (cumulation). В социокультурной
эволюции имеют место разнообразные процессы вариаций и
избирательного сохранения, которые приводят к продвижениям или
изменениям в технологии и культуре. Самым непосредственным,
но, возможно, не таким важным, является избирательное
выживание целых общественных организаций в зависимости от
особенностей культуры. Несколько большее значение имеет избирательное
заимствование: этот процесс, вероятно, улучшает адаптацию в
области легко проверяемых аспектов технологии, но может оказаться
иррелевантным с точки зрения адаптации в тех областях
культуры, которые не так легко поддаются проверке реальностью.
Дифференцированная имитация разнообразных моделей в пределах
данной культуры также представляет собой систему отбора,
которая может способствовать прогрессу культуры. Процесс обучения,
избирательное повторение тех или иных из множества временных
вариаций в культурной практике тоже приводит к продвижениям
в области культуры. Несомненно, играет свою роль избирательное
выдвижение различных личностей на роли руководителей и
учителей. Такие критерии отбора имеют в высшей степени замещающий
характер и в условиях изменчивой среды могут легко стать
непригодными1.
10. Наука. На уровне науки, которая представляет собой не
более чем один из аспектов социокультурной эволюции, мы вновь
оказываемся на родной почве Поппера. Науку от других
умозрительных занятий отличает то, что научное знание претендует на
проверяемость, и что существуют механизмы проверки и отбора,
выходящие за рамки сферы социальности. В теологии и в
гуманитарных науках безусловно имеет место дифференцированное рас-
1 Обзор этой литературы см.: Mead M. Continuities in Cultural Evolution. New
Haven: Yale University Press, 1964; Campbell D. T. Variation and Selective Retention
in Sociocultural Evolution // Social Change in Developing Areas: A Ré interprétât ion
of Evolutionary Theory/ Ed. by H. R. Barringer, G. I. Blanksien, R. W. Mack.
Cambridge, Mass.: Schenkman, 1965. P. 19—49. Быть может, первым рассматривать
социальную эволюцию явным образом в терминах естественного отбора
начал Уильям Джеймс в «Great Men, Great Thoughts». Луи Ружье явным образом
постулировал конкуренцию между культурно различными образами
мышления и естественным отбором из них при объяснении развития логического и
научного мышления в своей книге: Rougier L. Traité de la Connaissance. Paris:
Gauthier-Villars, 1955. P. 426-428.

168
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
пространение различных мнений, имеющих своих сторонников,
что порождает устойчивые тенденции развития, хотя бы на
уровне прихоти и моды. Для науки же характерно, что система отбора,
пропалывающая ряды всевозможных гипотез, включает
преднамеренный контакт с окружающей средой через эксперименты и
количественные прогнозы, построенные таким образом, чтобы
можно было получить результаты, совершенно независимые от
предпочтений исследователя. Именно эта особенность придает
науке большую объективность и право претендовать на кумулятивно
возрастающую точность описания мира.
Многие подчеркивают, что наука по своей природе
основана на методе проб и ошибок; пожалуй, это более
свойственно ученым, пишущим о научном методе, нежели философам.
Дж. Агасси приписывает такую точку зрения, высказанную
еще в 1840 г., Уильяму Хьюэллу: «Хьюэлл придерживался
взглядов, которые ретроспективно можно назвать дарвинистскими:
нужно придумывать множество гипотез, потому что лишь
немногие из них переживут проверки, и только эти и будут иметь
значение, они образуют ядро, вокруг которого будут
развиваться дальнейшие исследования»1. Среди приверженцев таких
воззрений — У. Джеймс, Т. Гексли, Л. Больцман, А. Ричи, Г. Джен-
нингс, У. Кэннон, Ф. Нортроп, У. Беверидж, С. Пеппер, П. Оже,
Дж. Холтон, Д. Роллер, Ч. Гиллеспи, П. Коус, М. Гиселин и
Ж. Моно, а также Ст. Тулмин, Т. Кун и Р. Аккерман,.
Об этом же говорит целый ряд характеристик науки.
Оппортунизм науки, стремительное развитие, следующее за новыми
прорывами, очень напоминают активную эксплуатацию новой
экологической ниши. Наука растет быстрыми темпами вокруг
лабораторий, вокруг открытий, которые облегчают проверку
гипотез, которые обеспечивают четкие и непротиворечивые системы
отбора. Так, барометр, микроскоп, телескоп, гальванометр,
камера Вильсона и хроматограф — все они стимулировали быстрый
рост науки. Потребность в корректирующей функции
эксперимента объясняет, почему традиционное исследование на триви-
1 Agassi J. Comment: Theoretical Entities Versus Theories // Boston Studies in the
Philosophy of Science. Vol. V/ Ed. by R. S. Cohen, M. W. Wartofsky. Dordrecht,
Holland: D. Reidel, 1969.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
169
альном материале, для которого предсказания легко проверить,
продвигается вперед быстрее, чем исследование, сосредоточенное
на более важной проблеме, которому не хватает механизма для
отсева гипотез.
Крупное эмпирическое достижение социологии науки —
демонстрация распространенности одновременных изобретений.
Если многие ученые предпринимают попытки вариаций на общем
материале современного научного знания и если их пробы
корректирует одна и та же общая устойчивая внешняя реальность, то
отобранные варианты с большой вероятностью будут схожи
между собой, и многие исследователи будут независимо друг от друга
натыкаться на одно и то же открытие. Этот процесс не более
загадочен, чем то обстоятельство, что целая группа слепых крыс,
начиная с совершенно различных исходных реакций, заучивает один
и тот же узор некоторого лабиринта, потому что первоначально
различные наборы их реакций корректируются одним и тем же
лабиринтом. Обучение этих крыс, по сути дела, представляет собой
независимое изобретение или открытие ими одной и той же схемы
реакций...
Включение науки в область избирательного сохранения
(selective retention) — только начало необходимого анализа,
потому что внутри самой науки существует множество разнообразных
процессов проб и ошибок, в разной степени выполняющих
функцию замещения и в разной мере взаимозависимых. На одном
конце шкалы — экспериментатор, исследующий вслепую, который в
рамках возможностей данного лабораторного оборудования
пробует варьировать каждый параметр и перебирает все сочетания,
какие может придумать, не обращая внимания на теорию. Хотя такая
деятельность не может считаться моделью науки, в ходе таких
исследований часто возникают эмпирические головоломки, которые
мотивируют и дисциплинируют работу теоретиков. Нужно
также подчеркнуть многообразный оппортунизм систем отбора (или
«проблем»). В то время, как основная масса фармацевтических
исследований может быть сосредоточена на одной проблеме —
открытии нового антибиотика, — «фундаментальные» исследования,
аналогично биологической эволюции, оказываются
оппортунистическими не только в решениях, но и в проблемах. Исследователь,
столкнувшийся с новым явлением, может заменить изучаемую им

170
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
проблему на ту, решению которой способствует это явление. «Се-
рендипность» (serendipity)1, описанная У. Кэнноном и Р. Мерто-
ном2, и многократно возникающая тема «случайного» открытия
подчеркивают этот двойной оппортунизм. Его существование
подразумевает, что в распоряжении ученого имеется набор актуальных
проблем, гипотез или ожиданий, который значительно шире
конкретной проблемы, над которой он в данный момент работает, и
что он в некотором смысле постоянно перебирает или
просеивает результаты исследований, особенно неожиданные, с помощью
этого большего набора сит.
На противоположном этому слепому лабораторному
исследованию конце шкалы расположена попперовская точка зрения
на естественный отбор научных теорий, когда в режиме проб и
ошибок математические и логические модели соревнуются друг
с другом в адекватности решения эмпирических головоломок,
т. е. в адекватности их соответствия общей совокупности научных
данных, а также специальным требованиям, предъявляемым к
теориям и решениям. Поппер3 фактически отверг общепринятую
веру в «случайные» открытия в науке, потому что она разделяет
индуктивистскую веру в прямое обучение на результатах опыта.
Хотя здесь, возможно, нет фундаментального расхождения, этот
вопрос, как и более общая проблема детального объяснения того,
каким образом естественный отбор научных теорий совместим с
догматической эпистемологией слепых вариаций и
избирательного сохранения, остаются на будущее задачами первостепенной
важности.
1 Серендипность — это «случайное открытие теоретически подготовленным
к этому умом верных результатов, которых не предполагалось искать» (Mer-
ton R. К. Social Theory and Social Structure. Glencoe, 111,, 1957. P. 12). Этот
причудливый термин, введенный в употребление английским писателем Хорасом
Уолполом в 1754 г., был использован для обозначения этого аспекта
исследовательской работы физиологом Уолтером Б. Кэнноном в его книге «Путь
исследователя» («The Way of an Investigator», 1945). Термин восходит к старинному
названию острова Цейлон в сказке «О трех принцах Серендипа», постоянно
совершавших неожиданные для себя открытия. (Прим. перев.).
2 Cannon W. В. The Way of An Investigator. New York: W W. Norton & Co., 1945;
Merton R. K. Social Theory and Social Structure. Glencoe: Free Press, 1949.
3 Popper K. R. Realism and the Aim of Science. Secs. 3-V and 3-Х.

КэмпбеллД. Эволюционная эпистемология
171
Может быть, промежуточное положение занимает
эволюционная модель научного развития Ст. Тулмина1, которая в явном виде
проводит аналогию развития знания с популяционной генетикой
и с понятием эволюции как смещения состава общего генофонда
популяции, а не отдельной особи. В аналогии Тулмина гены
заменяются на «конкурирующие интеллектуальные переменные»:
понятия, мнения, интерпретации отдельных фактов, факты, которым
придается особое значение, и т. д. Отдельные ученые являются их
носителями. Путем избирательной диффузии и избирательного
сохранения некоторые интеллектуальные переменные начинают
в конце концов доминировать, а некоторые совершенно
исчезают. Некоторые новые мутанты едва выживают, пока не настанет их
время.
Необходимо также конкретизировать системы отбора вариаций.
Как подчеркивали Дж. Болдуин и Ч. С. Пирс, система отбора,
действующая в науке, в конечном итоге распределяется в обществе
таким образом, который не может адекватно описать никакая
индивидуалистическая эпистемология. Необходимо конкретизировать и
замещающие селекторы. Хотя показания измерительных приборов
при экспериментах могут являться непосредственными
селекторами, это верно лишь относительно, и отбор «по доверенности» («с
помощью посредника» — «proximal») по большей части опирается
на замещающие критерии, в том числе на фоновые предположения
(многие из которых имеют весьма общую природу), необходимые
для интерпретации показаний измерительных приборов. В
соответствии со взглядом на эволюцию с точки зрения вложенной
иерархии (nested hierarchy evolutionary perspective), о которой шла речь в
этом разделе нашего очерка, можно ожидать, что частью общего ее
процесса станет процесс проб и ошибок для отбора таких
предварительных предположений. В этом свете можно понимать и интер-
1 Toulmin S. Ε. The Evolutionary Development of Natural Science // American
Scientist. 1967. Vol. 55. P. 456—471. См. также: Idem. Foresight and Understanding:
An Inquiry into the Aims of Science. Bloomington, Indiana: Indiana University
Press, 1961; Idem. Neuroscience and Human Understanding // The
Neurosciences/ Ed. by F. Schmitt. New York: Rockefeller University Press, 1968; Idem. Human
Understanding. Vol. 1: The Evolution of Collective Understanding. Princeton, N. J.:
Princeton University Press, 1972. (Рус. пер.: Тулмын Cm. Человеческое
понимание. M., 1984.)

172
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологам
претацию Тулмином истории науки в терминах смещения области
того, что не требует объяснений, и куновское смещение парадигм1.
Все это соответствует эволюционной ориентации Тулмина. Хотя
Кун тоже использует аналогию развития знания с естественным
отбором, не следует забывать, что естественный отбор
предполагает некое превосходство выживших парадигм над их
предшественниками, в чем Кун явно сомневается. Аккерман расширил
эволюционную перспективу Куна, Поппера и Тулмина, полагая, что
экспериментальные данные создают экологии или ниши, к
которым теории адаптируются, т. е. которые производят отбор теорий2.
* * *
В этом очерке Карл Поппер признан современным основателем
и ведущим сторонником эпистемологии естественного отбора.
Основное внимание в нашей работе уделяется проблемам роста
знания. Проблема знания здесь определена таким образом, что
она включает знания не только человека, но и других животных.
Процесс эволюционного приспособления на основе
изменчивости и избирательного сохранения обобщается так, чтобы охватить
вложенную (nested) иерархию замещающих процессов познания,
включая зрение, мышление, подражание, обучение языку и науку.
В историческом плане внимание уделяется не только тем, кто
использует парадигму естественного отбора, но и спенсеровско-
ламаркистской школе эволюционых эпистемологов и
сторонникам широко распространенной эволюционной интерпретации
кантовских категорий. Доказано, что хотя эволюционная точка
зрения часто приводила к прагматическому, утилитарному
конвенционализму, она вполне совместима с защитой целей реализма и
объективности в науке.
Философский факультет Северозападного университета, США
Октябрь 1970 г.
Сокращенный перевод Д. Г. Лахути
1 Toulmin S. Ε. Foresight and Understanding...; Kuhn T. S. The Structure of Scientific
Revolutions. Chicago: University of Chicago Press, 1962. (Рус. пер.: Кун Т.
Структура научных революций. M.: Прогресс, 1977.)
2 Ackermann R. The Philosophy of Science. New York: Pegasus, 1970.

Раздел II
Эволюционная эпистемология
в работах основных
представителей

Руперт Ридль
(Rupert Riedl)
(22.02.1925- 18.09.2005)-
австрийский биолог, ученик Конрада
Лоренца, видный представитель эволюционной
эпистемологии. Внес вклад в морскую
биологию, морфологию, теорию эволюции,
эволюционную эпистемологию, экологию. После
смерти Конрада Лоренца в 1989 г. выступил в
качестве одного из основателей Института по
исследованию эволюции и познания (Konrad
Lorenz Institute for Evolution and Cognition),
расположенного по сей день в бывшей вилле
семьи Лоренца в Альтенберге.
Одновременно он был главным редактором выпускаемого этим Институтом журнала
«Evolution and Cognition», издававшегося в течение 10 лет с 1995 по 2004 г.
В 1996 г. вместе с другими коллегами он основал Венский клуб (Club of
Vienna), который был призван играть роль, подобную Римскому клубу.
Родился в семье скульптора, и его отец хотел, чтобы Руперт стал
художником. Но Ридль быстро повернул к естествознанию, к которому
испытывал глубокий интерес. Еще в студенческие годы он проявил незаурядные
организаторские способности, возглавив экспедицию «Подводный мир —
экспедиция Австрии», которая плавала в том числе к берегам Сицилии.
В студенческие годы много времени провел на экспедиционных станциях
в Средиземноморье и в Северном море. В 1952 г. он защитил Ph. D.
диссертацию по биологии в Университете Вены. В 1960 г. защитил
докторскую диссертацию «Зоология с особым рассмотрением морфологии и
мореведения». В 1967—1971 гг. он работал приглашенным профессором
в Университете Северной Каролины (США). По возвращению по родину
он вошел в состав руководства двух научных институтов —
Зоологического института и Института по изучению биологии человека (оба при
Университете Вены). В 1980-е гг. создал как режиссер совместно с автрийским
телевидением 5 документальных фильмов «Сады Посейдона: как живет и
умирает Средиземное море».

176 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Ридль — в противовес аналитическим и базирующимся на технологии
наукам о жизни — развивал холистическое видение: он пытался охватить с
системно-эволюционой перспективы все, начиная от червей до мартышек и
человеческих умов. Как говорил Ридль сам о себе, его двигала «типично
венская вера» в междисциплинарные исследования. Вокруг него объединялись
и математики, и химики, и биологи, и философы-эпистемологи, а он сам
стал одним из наиболее серьезных и влиятельных продолжателей
«эволюционной эпистемологии» в духе Конрада Лоренца и Дональда Кэмпбелла.
Осмысливая прогрессивную связь между генетическими регуляторами
и функциональными фенотипическими признаками живых организмов, он
ввел понятие системных ограничений, накладываемых на адаптивную
эволюцию посредством естественного отбора. Тем самым он заложил основы того,
что ныне называется Eco-Evo-Devo-перспектива в эволюционной
эпистемологии, т. е. объединение в единых концептуальных рамках экологии, теории
эволюции и теории развития человека и его когнитивных способностей. Он
развивал свою собственную версию эволюционной эпистемологии, которая
основывалась на морфологической эволюции, т. е. эволюции форм
организации живых существ, и доводил ее до изучения характеристик когнитивной
активности человека. Категории мышления основываются на механизмах и
способах распознавания, которые зависят от адаптивных успехов или неудач в
ходе эволюции структур аппарата восприятия: отсюда возникает соответствие
и симметрия между когнитивным порядком и порядком природы. Первая его
книга по эволюционной эпистемологии «Biologie der Erkenntnis» (1990)
имела большой успех, первое ее издание было быстро раскуплено, и она вышла
вторым изданием через два года и была переведена на многие языки мира.
Вкладом Ридля в эпистемологию также стало то, что он проводил различие
между приобретением знаний («путем познания») и причинным
объяснением («путем объяснения»), которое, как он считал, коренится в различных
способностях мозга, адаптирующегося к кратко-временным ориентациям в мире
природы. «Если жизнь оказывается счастливой, то она протекает также как
и эволюция, начинается как физическое, а заканчивается как духовное
приключение», — говорил он. Воспитанный на книгах Жюля Верна, Гумбольдта и
Гете, Руперт Ридль на протяжении всей своей творческой жизни был убежден,
что наука является сферой приключений человеческого разума и сферой
порой неожиданных открытий, глубоко проникающих в тайны природы.
Ридль — автор многочисленных монографий, среди которых:
Der Verlust der Morphologie. Wien: Seifert, 2006. («Потеря морфологии»).
Weltwunder Mensch. Wien: Seifert, 2005. («Чудо мира — человек»).
Neugierde und Staunen. Autobiographie. Wien: Seifert, 2004.
(«Любопытство и удивление. Автобиография»).

Руперт Ридль
177
Kein Ende der Genesis. Wir und unsere Staaten. Wien: Czernin, 2004. («Нет
конца возникновению. Мы и наши государства»).
Meine Sicht der Welt. Wien: Seifert, 2004. («Мой взгляд на мир»).
Riedls Kulturgeschichte der Evolutionstheorie. Berlin; Heidelberg: Springer,
2003. («Ридловская культурная история теории эволюции»).
Zufall, Chaos, Sinn. Nachdenken über Gott und die Welt. Stuttgart: Kreuz,
2002. («Случай, хаос, смысл. Размышления о боге и мире»).
Strukturen der Komplexität: Eine Morphologie des Erkennens und Erklä-
rens. Berlin; Heidelberg: Springer, 2000. («Структуры сложности.
Морфология познания и объяснения»).
RiedlR.y Delpos M. (Hg.). Die Evolutionäre Erkenntnistheorie im Spiegel der
Wissenschaften. Wien: WUV, 1996. («Эволюционная эпистемология в
зеркале наук»).
Mit dem Kopf durch die Wand: die biologischen Grenzen des Denkens.
Stuttgart: Klett-Cotta, 1996. («Головой об стену: биологические границы
мышления»).
Darwin, Zeus und Russeis Huhn. Gespräche im Himmel und auf Erden.
Wien: Kremayr & Scheriau, 1994. («Дарвин, Зевс и курица Рассела. Беседы
на небе и на земле»).
Wahrheit und Wahrscheinlichkeit. Biologische Grundlagen des Für-Wahr-
Nehmens. Hamburg, Berlin: Parey, 1992. («Истина и вероятность.
Биологические основы принимаемого за истинное»).
Die Gärten des Poseidon. Wie lebt und stirbt das Mittelmeer? Wien: Ueber-
reuter, 1989. («Сады Посейдона. Как живет и умирает Средиземное море»).
Begriff und Welt: Biologische Grundlagen des Erkennens und Begreifens.
Berlin; Hamburg: Parey, 1987. («Понятие и мир: Биологические основы
познания и понимания»).
Kultur: Spätzündung der Evolution? Antworten auf Fragen an die
Evolutionsund Erkenntnistheorie. München: Piper, 1987. («Культура: поздняя болезнь
эволюции? Ответы на вопросы теории эволюции и теории познания»).
Riedl R., Wuketits F. M. (Hg.). Die Evolutionäre Erkenntnistheorie:
Bedingungen Lösungen, Kontroversen. Berlin; Hamburg: Parey, 1987.
(«Эволюционная теория познания: предпосылки, решения, споры»).
Die Spaltung des Weltbildes. Biologische Grundlagen des Erklärens und Ver-
stehens. Berlin; Hamburg: Parey, 1985. («Расщепление картины мира.
Биологические основы объяснения и понимания»).
Evolution und Erkenntnis. München: Piper, 1982. («Эволюция и
познание»).
Biologie der Erkenntnis: Die stammesgeschichtlichen Grundlagen der
Vernunft. Berlin; Hamburg: Parey, 1980. («Биология познания. Исходные
исторические основания разума»).

178 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Order in Living Systems: A Systems Analysis of Evolution. New York: Wiley,
1978. («Порядок в живых системах. Системный анализ эволюции»). Пер. с
нем. кн.: Die Ordnung des Lebendigen, см. ниже.
Die Strategie der Genesis. Naturgeschichte der realen Welt. München:
Piper, 1976. («Стратегия возникновения. Естественная история реального
мира»).
Die Ordnung des Lebendigen: Systembedingungen der Evolution. Hamburg;
Berlin: Parey, 1975. («Порядок живого. Системные условия эволюции»).
Fauna und Flora des Mittelmeeres. Hamburg; Berlin: Parey, 1983. («Фауна
и флора Средиземноморья»).
Biologie der Meereshöhlen. Hamburg; Berlin: Blackwell Wissensch, 1966.
(«Биология морских пещер»).
Fauna und Flora der Adria. Hamburg; Berlin: Parey, 1963. («Фауна и флора
Адриатического моря»).

Р.Ридль
Эволюция и эволюционное познание1
Зволюционная эпистемология стартовала удивительно
быстро. Ее когнитивное кредо можно охарактеризовать так:
она предлагает рассматривать образцы мышления как
продукты образцов природы, возникшие в процессе
отбора. Я хочу обратить внимание на филогенетические
основания человеческого разума.
1. Новый подход
В отличие от Конрада Лоренца, и особенно К. Поппера, я подхожу
к пониманию эволюции когнитивных процессов не с позиции
эволюции поведения или научного исследования, но путем изучения
эволюции анатомических структур, т. е. соматической эволюции
организмов. Чтобы описать этот процесс филогенеза, я обращусь
к неопубликованным и личным материалам. Т. Куном убедительно
изобразил процесс смены парадигм, теорий, изменения видения
мира. В моих исследованиях также происходят неожиданные и
революционные смены. Остается объяснить, однако, почему
некоторые научные положения воспринимаются сначала как курьезы или
вовсе замалчиваются, а впоследствии выдвигаются на первый план
и принимаются.
2. Суждения и предрассудки
Я думаю, что есть два подхода к зоологии. Один рассматривает
жизнь как проблему, другой — как чудо природного многообразия.
Я причисляю себя к сторонникам второго. То, что отбор случайных
1 Ried/ R. Evolution and Evolutionary Knowledge. On the Correspondence between
Cognition Order and Nature // Concepts and Approaches in Evolutionaty Epistemolo-
gy. Towards an Evolutionary Theory of Knowledge. Dortrecht: Riedel, 1984. P. 35—50.

180 Раздел И. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
продуктов не может объяснить естественные системы организмов,
легло в основу моих серьезных разногласий с Людвигом Плате еще в
студенческие годы. Это был мой первый предрассудок. Второй связан
с генетикой. Органические формы нужно объяснять путем
сравнительной анатомии и морфологии в дополнение к анализу их
функций. Я сделал решительный шаг в сторону экологии и
экологического понятия условий жизни. Однако большинство структур не могут
быть выведены из их функций, необходимо обратить внимание на их
историю, становление. Так, спустя 20 лет я вернулся к моей исходной
точке зрения: для того чтобы изучать историю с целью установления
регулярностей, нужна соответствующая теория. Но такой, как я был
убежден, теории у нас нет. Следовательно, ее нужно создать.
3. Теория эволюции
Я начну с явлений отбора. Я рассматриваю принцип отбора
иначе, чем Ч. Дарвин свой «средовой» отбор. Еще в 1966 г. я написал
работу «Коррелятивный отбор». К счастью, этот труд не был
опубликован. Поэтому я пребывал в счастливом неведении об атаках
со стороны моих академических братьев по крови, которые, также
как и я защищали свою эволюционную концепцию без
молекулярной генетики. Мой второй подход датирован временем моего
преподавания в США. Только тогда я начал понимать, насколько
далека «современная» биология от понимания процесса
эволюции. Конфронтация с современной генетикой оказалась
неизбежной. Это совпало с открытием Дж. Уотсоном двойной спирали, что
не привлекло моего внимания. Я продолжал усердно работать над
морфологией, пытаясь встроить в нее критерий гомологии. Я
обратился к теореме вероятности. Это открыло дорогу к пониманию
двух вещей. Во-первых, причины некоторых базисных образцов
органического порядка стали яснее. Во-вторых, я осознал, как
можно прийти к точному пониманию вероятностей гомологии,
зависящих от количества проверенных прогнозов.
Мои попытки совпали с мощным распространением
«численной таксономии», ошибочность предположений которой я
чувствовал инстинктивно. В общем, я знал, что вероятность шансов
на адаптацию, или экономия эволюционной переработки точной
генетической информации, порождает четыре основополагающих

Ридль Ρ, Эволюция и эволюционное познание
181
образца порядка в живой природе: норму, взаимозависимость,
иерархию и традицию.
4. Эпистемологические вопросы
Три события помогли мне дописать мою работу «Системы теории
эволюции», и они же неожиданно поставили передо мною
проблему филогенетической истории человеческого разума.
Исследования показали, что вероятность гомологии и,
следовательно, вероятность порядка планов конструкции и систем
организмов может быть дедуцирована из вероятностей успешных
взаимодействий генов. Мой друг Бернард Хассенштейн обратил мое
внимание на существенное сходство: порядок, который я
стремлюсь распознать в природе, соответствует нашему когнитивному
порядку. Эта возможность не могла быть проигнорирована мною,
поскольку я спроектировал мой собственный когнитивный
порядок на природу, ибо не мог мыслить иначе. Эта альтернативная и
весьма вероятная гипотеза должна была положить конец моей
теории. Но у меня был накоплен огромный материал из морфологии,
систематики и понимания кладогенезиса, который не поддавался
никаким объяснениям. У меня была модель каузального
объяснения. Альтернативная модель Хассенштейна могла, конечно,
также покрыть большую совокупность морфологических данных, но
иерархический когнитивный порядок был не объясним.
Скоро стало очевидно, насколько прав оказался Хассенштейн в
своих сравнениях. Например, понятие «яблоко» обретает
содержание из серии субпонятий и теряет свое значение, только если
рассматривается в отношении своих суперсистем: фрукты, фруктовые
деревья, растения, организмы. Соответствие между когнитивным
и естественным порядком необъяснимо с помощью случайных
элементов. Естественный порядок объясним, но это не
когнитивный порядок. Можно, следуя Э. Маху, применить принцип
экономии мышления. Но остается тайной, как такие специфические
качества могут возникать. Если бы эти два образца порядка были бы
причинами друг друга, не мог бы более старый образец причинно
обусловить более новый? Когнитивный порядок по идее должен
быть продуктом отбора естественного порядка. Даже принцип
экономии мышления тогда применим на более высоком уровне.

182 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Я утверждаю, что когнитивный порядок является продуктом
отбора естественного порядка. Эта моя селективная гипотеза основана
на общей теории, дедуцированной из этологии.
5. Природа и мышление
Все четыре базисных образца организации и отношения между
организмами были идентифицированы с когнитивными образцами
в моей работе «Порядок живых систем». Кроме того, я
продемонстрировал, что мы не можем мыслить без норм,
взаимозависимости, иерархии и традиции. Читая «Обратную сторону зеркала»
Лоренца, я скоро усвоил нашу терминологию и понял, какой вклад в
эволюционную эпистемологию внесли К. Поппер, Д. Кэмпбелл и
X. Мор. Я понял, что соответствие между иерархией мышления и
иерархией природы слишком значительно, чтобы быть случайным.
Здесь должна быть причинная связь. Но образец мышления не
может быть причиной естественного порядка! Относительно образцов
взаимозависимости в природе, т. е. непроизвольности комбинации
свойств, я писал: «Чрезвычайно маловероятно, что наше
мышление функционирует независимо. Способ мышления, стало быть,
сам является продуктом эволюции». Эти выводы были получены
на основе анализа фактов сравнительной анатомии. Независимо от
меня к таким же выводам пришел К. Лоренц на основе
сравнительного анализа поведения животных. Короче говоря, происхождение
когнитивных образцов в процессе отбора естественных образцов
казалось мне очевидным. А объяснить соответствие между
когнитивными и природными образцами — задача философии. Меня же
интересовало, что существуют именно эти четыре образца, и в каких
отношениях они находятся друг с другом. Исследование показало,
что как идентичные, так и неидентичные структуры демонстрируют
симметрии одновременных и последовательных зависимостей.
6. Системы гипотез
Мой исходный вопрос касался теории эволюции. В процессе моих
исследований я мог или, по крайней мере, хотел, вывести такую
теорию более высокой объяснительной силы из системных
предпосылок эволюции. Мы предположили, что теория, объясняющая

Ридль Р. Эволюция и эволюционное познание
183
когнитивные образцы как производные продукты процесса
отбора, действующего в естественных образцах, была бы сразу принята,
вто время, как теория, объясняющая происхождение естественных
образцов — нет. Но даже если бы теория естественного порядка
еще не приобрела бы статус «социальной истины», то продолжение
моих вопросов не могло было быть инспирировано этим. Возник
другой вопрос: если наши когнитивные образцы являются
продуктами филогенетической истории, то можно показать, когда и в
каком порядке они возникли у наших предков. Предполагается, что
поведение наших предков не доступно изучению. В принципе это
так. Но сравнительная методология, и в особенности
сравнительная анатомия и филогенетика, достаточно хорошо развиты. Она
содержит принцип актуальности, в соответствии с которым то, что
является общим для соотносимых сегодня групп живых
организмов, также является общим и для их общих предшественников.
Вероятно истинно. В истории организмов мы обнаруживаем
один и тот же фундаментальный принцип адаптации: извлечение
сохраняющей жизнь информации из соответствующей
окружающей среды. Это принцип повторного установления
установленного. Будучи переведенный на наш способ мышления, он означает
ожидание, что наиболее вероятен успех там, где был успех
прежде. На языке биологии это называется «идентичной
репликацией», размножением потомков, самым точным образом
повторяющих родителей. Но это только вероятностная оценка, средний
успех, а не успех наверняка. Живые системы с этой точки зрения
отображают два фундаментальных свойства своего окружения:
1) стабильность законов природы; 2) относительную
неопределенность своего возникновения. Живые системы компенсируют эту
неопределенность методом попадания наугад и повторения.
Способность оценивать вероятности является врожденной и
одной из наиболее фундаментальных для наших врожденных
концептуальных рамок. Это часть нашего рациоморфного аппарата,
наша бессознательная помощь в принятии решений задачи, наш
здравый смысл. Эта способность как таковая филогенетически
фундаментальна для нашего рационального и рефлексирующего разума.
Это рациоморфное вероятностное ожидание содержит два
решающих свойства. Во-первых, указывает на различие между
случайностью и необходимостью, следовательно, направляет интерес всех

184 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
высших организмов, включая человека, говорит ему, на что обратить
внимание, где быть любопытным и исследовать возможную
необходимость, а где можно ею пренебречь. Во-вторых, оно доказывает, к
нашему благу, что это то, чему нельзя научить рационально.
Сравнивая идентификацию. Подобным образом, три
дополнительных процесса приобретения информации и знания развились
из предпосылок эволюции. Эти три дополнительные гипотезы
могут быть названы рациоморфными предпосылками рационального
действия (курсив мой — Н. С). Второй «принцип познания» живых
существ не менее фундаментален, чем прежний. Он основывается
на способности игнорировать различия в сходном. Он отражает
два структурных свойства мира: состояния и события часто
повторяются похожим образом, но никогда не совпадают полностью,
будь то песчинки, волны, хвойные деревья, винницы,
человеческие существа или скрипки. Элиминация различий,
идентификация соответствует процессу, называемому построение абстракций.
Результаты этого процесса одни и те же для всех врожденных
поведенческих образцов одноклеточных организмов. Этот принцип,
следовательно, имеет возраст один или два миллиона лет. Все
генетически успешное обучение следует этому принципу, включая
сложные иерархии инстинктов высших организмов и так
называемые врожденные механизмы высвобождения.
Все вариации в цепи визуального восприятия игнорируются в
целях безопасности и упрощения. Это можно назвать гипотезой
идентификации. Она содержит ожидание, что различия в сходном
могут быть проигнорированы и сходства будут доказаны как
сходные даже в том, что еще не воспринималось. Этим отчасти
объясняется та беспечность, с которой мы идентифицируем объекты,
формируем нормативные идеи и понятия и устанавливаем нормы
нашей цивилизации.
Первые причины. Третий принцип отражает следование во
времени; серии состояний и событий в природе, которые обычно
непроизвольны. Все физиологические процессы отвечают этому
следованию во времени. Удивительно наблюдать действие этого
принципа во врожденном защитном рефлексе у детей. Если
малышу показать фильм, в котором мяч летит прямо на него, он
поднимет руки вверх для защиты. Индивидуальное обучение тоже
следует этому принципу, начиная с обусловленного ответа. Так, в

Ридль Р. Эволюция и эволюционное познание
185
процессе обучения собака начинает считать звонок причиной
подачи пищи, если он регулярно звонил во время подачи пищи.
Короче говоря, мы можем отметить гипотезу причинности, которая
содержит ожидание, что совпадения связаны между собой.
Повторение этих случайных совпадений подтверждает, что сходные
состояния и события имеют одни и те же причины и следствия.
Последние причины. Наиболее недавний из этих четырех
принципов когнитивного порядка выделяет направление, по которому
действие причины эффективно. Филогенетически это самый молодой
принцип. Этот рациоморфный принцип отражает достаточно
сложное свойство этого мира: иерархическая структура мира
демонстрирует полярность направленности причина-следствие в зависимости
оттого, воздействует ли сверхсистема на подсистемы или наоборот.
7. Природный и когнитивный порядок
Все эти рассуждения были предназначены для решения
фундаментальных проблем биологии. Было объяснено, почему
биологи были способны различить не только отношения
органической организации, но и отношения природной
системы организмов, не имея метода, основанного на
рациональных аргументах. Какова была предпосылка классификации всех
структур сообразно нормам, взаимозависимостям, иерархиям
и традициям, заключения их в концептуальные рамки,
которые доминируют в когнитивной структуре нашей цивилизации?
Я собирался дедуцировать эту предпосылку из наиболее
фундаментальной наследственной формы. Я рассмотрел их как формы
адаптации и продукты отбора нашего филогенеза и вычленения
естественных условий, наиболее жизненных для выживания в
процессе соревнования. Вывод ясен: давайте полагаться на наши ра-
циоморфные предпосылки, поскольку они отражают
фундаментальные структуры этого мира.
8. Кантовское априори
Эрхард Эзер добавил новое измерении этой дискуссии. То, что мы
описываем здесь, по его мнению, соответствует полной серии кан-
товского a priori. Это наиболее фундаментальные предпосылки наше-

186 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
го ration, т. е. нашего сознательного разума. Поскольку они являются
конечными предпосылками, они не могут быть обоснованы
посредством одного лишь разума. Их объяснение как так называемых
категорий простирается через всю нашу культурную историю и
препятствует установлению согласия в споре рационализма с идеализмом.
То, что я называю «гипотезой предположительной истинности»,
должно быть заново открыто как категория Модальности
(Возможность, Бытие + Небытие); гипотеза Сравнения соответствует
категориям Качества и Количества (Единства, Множественности
и т. д.), гипотеза Первых причин и Конечных причин — категории
Отношений (включая зависимость, общность, взаимодействие).
Более точного соответствия не существует. Его достаточно для
взаимного обоснования теорий эволюции и разума.
9. Итог
Устанавливая параллели между категориями и аппаратом по
принятию решений у живых систем, оказалось возможным очертить
«филогенетические основания разума», что я изложил в своей книге
«Биология познания» (Berlin, 1980). Мы начали с обсуждения того факта,
что наша теория когнитивного порядка, будучи производным
продуктом естественного порядка, получила широкое распространение.
Мы отметили, что один вопрос остался без ответа: как объяснить этот
специфический порядок природы, особенно порядок органической
природы, служащей матрицей для всех живых систем? Ответ на него
найти можно. Но этот ответ был достаточно сложным. Сложным по
понятной причине: у нас есть, как мы теперь знаем, дополнительные
формы концептуализации сложных отношений между причинами.
Иногда они проявляются как силы, а иногда как конечные
причины. У нас нет органа, позволяющего воспринимать их совместно, что
было бы необходимо для понимания динамики эволюции.
Развивая свою «системную теории эволюции», я не мог точно
определить эту ловушку в наших неадаптивных формах
концептуализации. Следствием моей эволюционной теории стало
утверждение о существовании врожденных форм познания. И проблема в
том, как изучать эволюцию и познание как целое.
Реферативный перевод И. М. Смирновой

Герхард Фолльмер
(Gerhard Vollmer)
(p. 17.11.1943)-
немецкий физик и философ.
Наибольшую известность приобрел благодаря
своему значительному вкладу в развитие
эволюционной эпистемологии.
Изучал математику, физику и химию
в университетах Мюнхена, Берлина и
Гамбурга, философию и лингвистику —
в Университете Фрайбурга. В 1971 г.
защитил диссертацию по теоретической
физике, а в 1974 г. еще и по философии.
С 1975 г. преподает в университете
Ганновера, с 1981 г. — читает лекции по философии биологии в Университете
Гиссена, ас 1991 г. преподает философию в Университете Брауншвейга.
Читает лекции по логике, эпистемологии и философии науки, философии
природы и искусственному интеллекту. В 2004 г. получил премию от фонда
Эдуарда Райна за «разработку оснований эволюционной теории познания
и за его выдающиеся достижения в наведении мостов между
естественными и социальными и гуманитарными дисциплинами».
В своих научных изысканиях следует традициям Чарлза Дарвина,
Конрада Лоренца и Дональда Кэмпбелла. Он воспринял идеи Ч. Дарвина о
предсуществующих врожденных идеях и записал для себя «Разгадать
обезьян для понимания предсуществования!». Фолльмер последовательно и
систематично развил основные положения эволюционной эпистемологии.
Ему мы обязаны введением в научный оборот понятия мезокосма — мира
средних измерений, к которому эволюционно адаптирован человек. Он
заявляет, что эволюционная эпистемология есть натуралистический подход к
знанию и познанию, имея в виду, что «во вселенной нет секретов и что
натурализм охватывает все сферы человеческой активности — язык, знание,
научные исследования, моральное действие, эстетические суждения и даже
религиозную веру». Он призывает к развитию натуралистической
антропологии, натуралистической научной методологии, натуралистической этики
и натуралистической эстетики. Он заявляет, что эволюционная
эпистемология ориентирована реалистически, а в рамках реалистического видения
мира справедлива корреспондентная теория истины.
Монографии:
Evolutionäre Erkenntnistheorie. Stuttgart: S. Hirzel, 1975; 8. Aufl. 2002.
(«Эволюционная эпистемология»).

188 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Was können wir wissen? 2 Bde. Stuttgat: S. Hirzel. 3. Aufl. 2003. («Что мы
можем знать?»).
Wissenschaftstheorie im Einsatz. Stuttgart: S. Hirzel, 1993. («Философия
науки в действии»).
Auf der Suche nach der Ordnung. 1995. («В поисках порядка»).
Biophilosophie. 1995. («Биофилософия»).
Wieso können wir die Welt erkennen? 2002. («Как мы можем познавать
мир?»).
Sukopp Th., Vollmer G. (Hg.). Naturalismus: Positionen, Perspektiven,
Probleme. Tübingen: Mohr Siebek, 2007. («Натурализм: позиции, перспективы,
проблемы»).

Г. Фоллъмер
Эволюционная теория познания.
К природе человеческого познания1
Универсальная эволюция
Понятие «эволюция» у всех на устах. Бесчисленное
количество симпозиумов, конференций и циклов докладов
по своей общей проблематике имеют отношение к
эволюции; различные этапы эволюции распределяются в
качестве предмета выступлений, докладов, заседаний.
И это не случайно. Действительно, в последние годы понятие
эволюции доказало свою плодотворность для многих наук. Для
каждой реальной системы имеет смысл ставить вопрос о ее
возникновении, становлении и развитии.
Только недавно эти различные подходы стали рассматриваться
в качестве частичных аспектов некоего сквозного процесса
эволюции и были соединены как мозаичные камни в одну
всеохватывающую эволюционную «картину» мира (Welt-«Bild»).
Естественно имеет смысл, особенно в таком всеобъемлющем
эволюционном процессе, выделять различные его ступени. Мы
охотно говорим поэтому о космической, галактической и
звездной, химической, молекулярной, биологической,
психосоциальной, культурной и научной эволюции. Эти ступени не отделены
друг от друга, как иногда предполагают; напротив, они ведут к
возникновению все более сложных систем с новыми свойствами и с
новыми закономерностями...
1 Сокращенный перевод статьи: Vollmer G. Evolutionäre Erkenntnistheorie. Zur
Natur menschlicher Erkenntnis // Handbuch zur Deutschen Nation. Bd. 3: Moderne
Wissenschaft und Zukunftssperspektive. Tübingen; Zürich; Paris: Hohenrain-Xfcrlag,
1988. S. 153—209. Статья первоначально опубликована в ротапринтном
сборнике: Культура и развитие научного знания. М.: ИФАН, 1991. С. 135—150.

190 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Идея эволюции между тем стала плодотворной даже в
философии. Человек уже давно стоит в центре философских
вопросов. Однако все результаты человеческой деятельности, которыми
особенно интересуется философ, — логические, языковые,
когнитивные, моральные, эстетические — являются достижениями
человеческого мозга. Для анализа и критики таких способностей
необходимо знание об эволюции мозга.
Итак, на протяжении уже ряда лет существует — по крайней
мере в качестве исследовательской программы — эволюционная
теория познания {eine Evolutionäre Erkenntnistheorie)1. Она
защищает тезис, что также и человеческие познавательные способности
являются результатом биологической эволюции; она обсуждает
аргументы, которые высказываются за или против такого
представления; и она исследует их теоретико-познавательные и
антропологические следствия.
... В этой статье мы обсудим эволюционную теорию познания.
Нам предстоит здесь, стало быть, рассмотреть не моральные,
этические или эстетические, а только когнитивные проблемы, познание
и когнитивные способности, знание и его рост. Поэтому нам,
пожалуй, необходимо позаботиться об экспликации понятия «познание».
Что такое познание?
Понятие «познание» является смутным и многозначным...
Познание действительности есть адекватная реконструкция и
идентификация внешних объектов...
Подгонка через приспособление
Наша характеристика познания как результата интерпретации,
реконструкции и идентификации делает понятным, что познание
основывается на сложной взаимной игре субъективных и
объективных структур. Мы можем теперь описать эту взаимную игру
несколько точнее. Реальный мир и человеческие аппарат познания
1 Развиваемая Г. Фолльмером эволюционная теория познания — это область,
практически полностью совпадающая с тем, что в англоязычной
литературе по философии науки понимается под эволюционной эпистемологией
(evolutionary epistemology).

Фамьмер. Г. Эволюционная теория познания
191
взаимно согласуются (passen aufeinander) в том смысле, что они
совместно делают возможным познание действительности...
Но как достигается такое согласование? Если речь идет об
инструменте, то существует некто, кто его производит, выбирает и
использует. Имеет ли место нечто подобное также и для человеческой
способности познания и для нашего органа познания, мозга?
Можем ли мы понять функционирование и приспособление нашего
аппарата познания только тогда, когда мы возлагаем
ответственность за это на некоего творца? Этот вопрос, постоянно занимал
умы философов, и прежде всего эпистемологов
(Erkenntnistheoretiker). Эволюционная теория познания дает на него
эволюционистский ответ: наш аппарат познания является результатом
биологической эволюции. Субъективные структуры познания подходят
к миру (passen auf die Welt), поскольку они сформировались в ходе
эволюции путем приспособления (in Anpassung) к этому реальному
миру. И они совпадают (частично) с реальными структурами,
поскольку только такое совпадение сделало возможным выживание.
В соответствии с этим естественным объяснением наш мозг
возник прежде всего не как орган познания, а как орган
выживания. А поскольку знание все же полезно для выживания, наш мозг
стал инструментом переработки информации, познания, знания и
мышления. Всякий инструмент такого рода должен начинаться с
некоторых встроенных структур, механизмов, процедур,
алгоритмов, гипотез, ожиданий, предубеждений. Посредством мутаций и
отбора эти «врожденные структуры» обогащались и
приспосабливались к условиям окружающей среды...
Для человеческих существ характерна интерсубъективность,
ибо между человеческими мозговыми аппаратами существует
частичная изоморфия. Мы понимаем (некоторых наиболее высоко
развитых) животных, поскольку мы филогенетически родственны
с ними. Солипсизм есть бессмыслица (хотя он и не может быть
опровергнут с логической необходимостью), так как
интерсубъективность не только установлена, но даже может быть объяснена
посредством эволюционной теории познания.
Необходимо подчеркнуть, что наши субъективные структуры
познания необязательно должны совпадать в каждой детали с
реальными структурами. Из эволюционных принципов мы можем
вывести только то, что наши категории и принципы должны быть

192 Раздел H. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
адекватны для выживания (überlebensadäquat); они должны быть
достаточно, хотя и не полностью, адекватны миру.
Приспособление есть процесс оптимизации, а не совершенствования. Успех
эволюции не гарантирует и не требует, чтобы наши когнитивные
структуры были в полном согласии с реальностью; он доказывает
только, что они не могут существовать рядоположенно без
всякого взаимодействия. Насколько они фактически корректны, т. е. в
какой мере достигается совпадение между нашими
субъективными структурами познания и структурами реального мира, должно
быть исследовано эмпирически.
Наш познавательный аппарат подготовлен к тому, чтобы
трехмерно расшифровывать оптические раздражения; он работает с
гипотезой, что визуально воспринимаемые объекты являются
трехмерными. Такие гипотезы независимы от всего индивидуального
опыта, стало быть, онтогенетически априорны. В большинстве
случаев они также правильны. А поскольку они только и делают
возможным и оформляют познание, постольку они являются
конститутивными для опыта или трансцендентальными в кантовском смысле.
Но даже эта генетическая информация возникла исключительно в
ходе эволюции; она проверялась и при подтверждении сохранялась.
Она является результатом хорошего и плохого опыта тысяч и
миллионов лет, следовательно, филогенетически апостериорна.
Хотя, согласно этому, эволюционная теория познания признает
независимое от опыта, т. е. априорное, знание, она разрушает все
же кантовское понятие априори: это знание о мире является хотя и
врожденным, но не необходимо истинным...
Кант охотно рассматривал вводимую им перемену положения
субъекта в качестве коперниканского переворота. Фактически его
шаг породил новую эпоху, но он соответствовал скорее птолеме-
евской контрреволюции. Ибо теоретико-познавательно он вновь
поставил человека в центр мира, из которого его космологически
изгнал Коперник. Только эволюционная теория познания снова
изымает познающего человека из его центрального положения как
«законодателя природы» и превращает его в наблюдателя
космического события, которое включает и его самого. До сих пор он
существенно переоценивал свою роль в этом процессе.
Лишь эволюционная теория познания производит, следовательно,
подлинный коперниканский переворот в теории познания. Действи-

Фолльмер. Г. Эволюционная теория познания
193
тельно, она позволяет поэтому рассматривать человека во многих
отношениях в несколько более скромной перспективе.
Как известно, для систем организмов можно ставить вопрос
об их становлении двояким образом: об онтогенезе (развитии) и о
филогенезе (эволюции). Это имеет силу, естественно, также и для
способностей познания.
С одной стороны, мы можем исследовать, как изменяется
способность познания какого-либо живого существа, в особенности
человеческого индивидуума. Этот онтогенетический аспект
исследуется, в том числе и психологией развития. Самым известным
здесь является, пожалуй, психолог и философ Жан Пиаже (1896—
1980), который сделал эту постановку вопроса предметом своей
«генетической теории познания».
С другой стороны, мы можем поставить вопрос, как
возникла познавательная способность человека в ходе истории его рода,
следовательно, в ходе его биологической эволюции. Этот
филогенетический аспект является, очевидно, предметом эволюционной
теории познания.
... Пропасть между высокоразвитыми животными,
нечеловеческими приматами (например, шимпанзе), и человеком в
когнитивном плане чудовищно велика. Между ними ничего не
существует. В этом отношении мы больше не можем надеяться просто
вычитать из имеющихся данных эволюцию когнитивных
способностей, подобно тому, как различные типы звезд успешно
истолковывают как стадии развития звезд. То, чем мы располагаем, — это
такие скудные палеонтологические данные, как величина мозга
или видоизменения (Schädelausgüsse) черепа и косвенные
вещественные доказательства, типа рабочих инструментов, оружия,
способов захоронения. Это исчезающе мало.
Ситуация, однако, не безнадежна. Правда (пока еще) не
существует ни одной самостоятельной дисциплины, которая в качестве
своего предмета исследования имела бы эволюцию когнитивных
способностей. Однако существуют уже многочисленные
специальные результаты, прежде всего из таких малоизвестных
промежуточных областей, как нейрокибернетика, физиологическая
психология, исследование поведения животных, социобиология,
нейролингвистика и психофизика. Эти результаты были получены,
разумеется, зачастую на основе совершенно иных постановок во-

194 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
проса и исследовательских намерений, чем те, которые
свойственны эволюционной теории познания; поэтому они еще не были
объединены в некую взаимосвязанную или совершенно
целостную (gar lückenlosen) мозаику. Эволюционная теория познания как
описывающая и объясняющая дисциплина является поэтому по-
прежнему некоторой исследовательской программой, своего рода
теоретико-познавательными рамками, которые еще только
предстоит разработать в виде целостной теории. Во всяком случае
начинания в этом направлении уже имеются.
Обнаружилось все же, что пропасть между человеком и
животным не является принципиально непреодолимой. С одной
сторона, животные способны на большее, чем ранее хотели верить или
могли знать. Терпеливые наблюдения за животными в
естественных условиях их жизни и систематические исследования в
лабораториях показали, что многочисленные «типично человеческие»
способности имеют зачатки (Vorstufen) у животных, особенно у
шимпанзе: абстракция и обобщение, действия по плану,
скрытый счет и символическая коммуникация, речевая способность
и использование языка, эмоции, сознание и чувство Я, ошибка
и совесть, боль, печаль и некоторое знание особенностей
смерти. Несомненно, что наши экспликации «познания» и
«мышления», — реконструкция и идентификация внешних объектов,
манипулирование в пространстве представлений и рефлексия — в
известной мере также применимы и к высокоразвитым животным.
С другой стороны, многочисленные наблюдения и
целенаправленные исследования по этологии человека свидетельствуют
о том, насколько и мы, люди, укоренены еще в каменном веке, и
как благоприятствует нам и одновременно обременяет нас наше
биологическое наследие. Правда, многие не хотят допускать
такую возможность. И здесь эволюционная теория познания может
способствовать усовершенствованию нашей картины человека, а
именно достижению ее объективности, посредством того, что она
подчеркивает непрерывность эволюции и истории культуры,
избегая при этом недооценивания типично человеческого. Процесс
объяснения ни в коей мере не означает ухода от объяснения.
Напротив, чем лучше мы понимаем природу, тем более
очаровательной становится она для нас в своем многообразии и
сложности...

Фалльмер. Г. Эволюционная теория познания
195
Мир средних размерностей
Каждое живое существо приспособлено к определенной частичной
области мира (Teilbereich der Welt), в которой оно живет и
действует. Биологи называют эту специфическую для каждого вида
окружающую среду «экологической нишей». Аналогичным образом
эволюционная теория познания характеризует как «когнитивную
нишу» организма тот фрагмент мира, которым овладевает этот
организм, познавая, а, значит, реконструируя и идентифицируя его,
но не применяя при этом искусственных вспомогательных средств.
Когнитивные ниши разных видов столь же различаются, как
различаются и их экологические ниши. Мир собаки — это мир
обоняния, мир летучей мыши — слуховой мир, мир человека — это
прежде всего видимый мир. Когнитивную нишу человека мы
называем «мезокосмом» («Mesokosmos»). Он соответствует миру
средних размерностей и простирается от миллиметров до километров,
от субъективного кванта времени (1/16 секунды) до годов, от
граммов до тонн, от состояния покоя до примерно скорости
спринтера, от равномерного движения до ускорения падения тел на Землю
или ускорения спринтера, от точки замерзания до точки кипения
воды и т. п. Он включает свет, однако исключает рентгеновское или
радиоизлучение. Электрические и магнитные поля, действительно,
хорошо вписываются в когнитивную нишу некоторых животных,
но не в когнитивную нишу человека, не в мезокосм.
Понятие «мезокосма» очень полезно. Исходя из этого понятия,
можно уяснить себе, почему наука началась с изучения
повседневных объектов. Так, известно, что области физики до XIX в.
подразделялись совершенно антропоцентрично в соответствии с
органами чувств человека: механика (чувство осязания), оптика (глаза),
акустика (ухо), учение о теплоте (ощущение температуры).
Сегодня деление физики на различные разделы осуществляется
согласно более объективной точке зрения. Прекрасно можно проследить
также, как наука — не только физика — переступает границы
мезокосма и проникает в области самых малых и самых больших
расстояний и времен, самых высоких и самых низких энергий и
температур, более высоких скоростей и ускорений, но также и самых
больших сложностей. Наконец, понятие «мезокосма» позволяет
дать объяснение понятию «наблюдаемость».

196 Раздел П. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Согласно эволюционной теории познания, наши формы
восприятия сформировались в процессе приспособления к
непосредственно окружающему нас миру: мезокосминеские структуры
являются наблюдаемыми...
Мы можем теперь дать определение: структура является
точно наблюдаемой в том случае, когда она превращается посредством
(регулярной) трансформации ее параметров в некоторый возможный
мезокосмический объект. В соответствии с этим критерием,
шарообразная форма Земли, к примеру, является вполне наблюдаемой,
хотя только космонавтам непосредственно доступен этот опыт...
К потенциалу решения проблем
эволюционной теории познания.
В каком отношении находятся познание и действительность?
Эволюционная теория познания требует точнее определить
отношение реального объекта, познавательного аппарата и познания.
Особенно плодотворной при этом оказывается проективная
модель. Подобно тому, как реальный объект или реальный процесс
«проецируется» на фотопластинку или на магнитную пленку, также
и структуры реального мира проецируются на нашу «поверхность»
(на органы чувств и центральную нервную систему). Результат
такого проецирования зависит при этом от проецируемого объекта,
от механизма проецирования и от улавливающего экрана...
Может обнаружиться, что различные явления представляют
собой лишь различные аспекты одной и той же вещи. Одна и та
же планета (а именно Венера) может появляться и как утренняя и
как вечерняя звезда. Таким же образом, к примеру, пространство
и время суть проекции пространственно-временного континуума
на различные «уровни» опыта (специальная теория
относительности), волновая и корпускулярная картины — только различные
проекции в конечном счете ненаблюдаемых на нашем
макроскопическом уровне структур (квантовая теория), физические и
психические явления — лишь различные проекции (внешний аспект и
внутренний аспект) одной и той же реальной, а именно нейрональ-
ной структуры (проблема тела-души — das Leib-Seele-Problem).

Фолльмер. Г. Эволюционная теория познания
197
Естественно, что и в науке наше познание тоже остается
гипотетическим. Таким образом, проективную теорию познания
можно плодотворно развить в проективную теорию науки...
Старт в мезокосм
В связи с развитием научного познания теперь часто говорят,
однако, об «эволюционной теория познания». Об этом писали,
например, Кэмпбелл, Поппер и многие ее сторонники. Очевидно, речь
идет при этом все же об эволюции познания, а не об эволюции
человеческой способности познания... Поэтому здесь стоит еще раз
недвусмысленно подчеркнуть, что эволюционная теория познания
имеет в виду прежде всего биолого-филогенетический аспект, а не
аспект научно-теоретический и теоретико-динамический.
Это разграничение, разумеется, не означает, что эволюционная
теория познания — в биологическом смысле — ничего не может
сказать о научном познании и не способна внести свой вклад в
решение проблем науки, истории науки, динамики теорий и
динамики науки. При этом ее специфическая функция состоит в том, что
она позволяет объяснить ошибочные результаты в этих областях.
Правда эволюционная теория познания не может объяснить,
почему теория относительности в конце концов была признана. Зато она
может сделать понятными те затруднения, которые стояли на ее пути:
теория относительности является не наглядной, не интуитивной, не
мезокосмической. Если наши способности восприятия и
представления возникли филогенетически, обусловлены генетически и
связаны с мезокосмом, как утверждает эволюционная теория познания, то
она [теория относительности — Е. К.] никогда не потеряет эти черты.
Ученые, однако, осознали, что наблюдаемость не может служить
критерием истины. Сопротивление принятию теории относительности
основывалось на недостаточном понимании этой взаимосвязи.
Все познание начинается в мезокосме
Мы различаем три различные ступени познания: восприятие,
опыт, теоретическое познание. Восприятие и опыт несут на себе
печать мезокосма. Теоретическое познание выходит, правда,
далеко за пределы мезокосма; однако каждая эмпирически прове-

198 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ряемая теория должна иметь мезокосмические следствия. В силу
этого требования и теоретическое познание остается связанным с
нашими мезокосмическими возможностями.
Эти мезокосмические когнитивные способности возникли
также прежде всего в истории человеческого рода. Способностью
познания через восприятие обладают уже многочисленные
животные; способностью познания через опыт обладают
высокоразвитые позвоночные животные; способность теоретического
познания остается только за человеком. Задача собственно
эволюционной теории познания состоит в том, чтобы описать этот
филогенетический подъем и теоретико-познавательно его обобщить.
То, что и с историко-научной точки зрения наше теоретическое
познание также начинается мезокосмически, хотя и очевидно, но
этому до сих пор не уделялось достаточного внимания. Мы хотим
поэтому бросить взгляд на истоки физики. Как мы при этом
увидим, и самая ранняя аристотелевская физика не является просто
ложной; скорее она представляет собой ту физику, которая
описывает экономным образом именно наш мезокосмический опыт.
До сих пор больше внимания уделяли онтогенетическому аспекту.
Едва ли нуждается в упоминании то обстоятельство, что также и
индивидуальный путь к знанию начинается мезокосмически и
постепенно выводит за пределы мезокосма. Прежде всего, однако, сам ме-
зокосм представляет собой динамическое образование. Он не только
является результатом филогенетической эволюции, но должен также
каждый раз заново строиться в индивидуальном развитии.
Наконец, можно исследовать у взрослых, какие физические
закономерности они интуитивно считают истинными.
Оказывается, наше интуитивное представление о движении ни в коей мере
не соответствует ньютоновской физике, а, скорее, средневековой
теории импетуса. Эти факты не могут быть безразличными для
дидактически оснащенного педагога, ведь для него задача все же
состоит в том, чтобы по возможности наилучшим способом передать
фактическое знание. Только природные таланты будут утверждать
вместе о Фаустом: «При небольшом умении рассудок и здравый
смысл сами говорят за себя» («Es trägt Verstand und rechter Sinn mit
wenig Kunst sich selber vor»). Простой смертный в
противоположность этому будет обдумывать, как учесть мезокосмический опыт
и ожидания обучающегося при передаче своего материала....

Фалльмер. Г. Эволюционная теория познания
199
Ложные дороги интуиции
Между интуитивным суждением и действительным положением
дел (Sachverhalt) существует часто поразительное различие.
Здесь следует назвать только несколько примеров.
— Долговременный рост капитала по сложным процентам, как
правило, недооценивается нами.
— Мы вообще имеем слабое понимание поведения систем с
положительное обратной связью. Чаще всего мы довольствуемся
линейными экстраполяциями.
— Мы недооцениваем также и число одновременных дней
рождений в некоторой достаточно большой группе людей.
— В азартной игре мы надеемся на своего рода выравнивающую
справедливость: после красной серии в рулетке мы ожидаем с
интуитивной уверенностью (но совершенно напрасно) черное и
безрассудно упорствуем в этом своем ожидании, причем тем сильнее,
чем дольше продолжается красная серия.
— Нам всегда трудно подготовиться к случайным событиям.
— В ситуациях риска мы зачастую принимаем решение в
полном противоречии с рациональными ожиданиями.
Существует ли также интуитивная физика? Существуют ли
интуитивные суждения о физических процессах, например о
процессах движения, которые объективно оказываются
несостоятельными? Как возникают эти ложные оценки? Можем ли мы перестроить
нашу интуицию? Можно ли научить интуицию? Быть может,
изучивший ньютоновскую механику не будет более подвержен таким
ошибкам? По этим вопросам в самое недавнее время были
проведены интересные психологические исследования...
Их результаты свидетельствуют о том, что многие люди
используют интуитивное учение о движении, которое противоречит
принципам ньютоновской механики. Являются ли эти
представления типичными ложными представлениями лишь необразованных
людей? Нет, опытной проверке подверглись студенты
американских колледжей. Они приблизительно соответствуют нашим
[немецким — Е. К.\ школьникам высшей ступени среднего
образования. Может быть, они еще ничего не слышали о ньютоновской
физике? Нет, напротив, многие из них уже прослушали вводный
курс физики. Обращают ли они, по крайней мере, внимание на

200 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
свое заблуждение, если попросить их обосновать их
предположения? Ни в коей мере. Они даже приводят аргументы в пользу своих
ожиданий, которые, очевидно, в таком случае находятся в
противоречии с ньютоновской теорией.
Эти опытные проверки привели к дальнейшим
неожиданностям. Ведь можно было бы склониться к тому, чтобы отбросить
неправильные мнения молодых испытуемых как курьезные
заблуждения. Эти заблуждения, однако, образуют систему.
Представления и аргументы соответствуют вплоть до деталей некоему
учению о движении в том виде, как оно когда-то, еще за столетия
до ньютоновской механики, уже было распространено.
Ведь известно, что Галилей и Ньютон не были первыми
критиками аристотелевской физики. Еще в позднем средневековье она
была дополнена и исправлена посредством учения о движении,
которое в соответствии с его важнейшим понятием носит
название «теория импетуса». Французский философ Буридан (1300—
1385) сформулировал ее центральный тезис так: тело приводится
в движение посредством того, что ему придается движущая сила,
импетус, который двигает тело после его пуска в заданном
направлении: вверх, вниз, в сторону или по кругу.
Теория импетуса, стало быть, исходит из аристотелевского
положения, что для всякого движения требуется причина. Правда она
[теория импетуса — Е. К.] перемещает эту причину из окружения
тела в само тело. Импетус придается, скажем, снаряду: во время
движения он постоянно уменьшается до тех пор, пока
совершенно не израсходуется; тем самим тело останавливается. Теория
импетуса не ограничивается прямолинейным движением. Круговые
движения, типа движения колеса или небесного тела,
поддерживаются посредством кругового импетуса, который равным образом
расходуется, в случае если он не возобновляется.
Учение о движении, которому мы интуитивно следуем,
достаточно точно соответствует, стало быть, той стадии построения
физической теории, которая была достигнута примерно за три века до
Ньютона. Можно теперь показать, что наши ложные
представления о движении восходят к иллюзиям восприятия, в особенности
к выбору ложной системы отношений. Наши механизмы
восприятия, однако, в свою очередь, мезокосмически приспособлены, в
большой степени даже генетически обусловлены. Посредством

Фолльмер. Г. Эволюционная теория познания
201
обучения, лучшего знания и рациональных аргументов они хотя и
могут быть признаны ошибочными, но не могут быть перестроены.
Зная ньютоновскую физику, мы также подвергаемся названным
иллюзиям восприятия и интуитивным ошибочным суждениям,
если мы не отвергаем их на основе рациональных соображений.
Дидактические следствия
Мы приходим, таким образом, к установлению интересного
совпадения. Учение о движении позднего средневековья, теория импе-
туса, — это достаточно хорошая формулировка физических
представлений, которым мы интуитивно следуем. Это есть поистине
мезокосмическая физика. Это та физика, которую мы повседневно
используем. Более того, она есть также та физика, которую носит в
себе школьник, до тех пор пока он не получит основательное
физическое образование. Он ни в коем случае не приступает
непредубежденным или как tabula rasa к школьному обучению. Часть его
представлений генетически обусловлена; дальнейшая часть
сформирована впечатлениями обыденной жизни, а язык и воспитание
добавили новые предрассудки. Значительное число этих интуитивных
предсуждений (Voraus-Urteile) во многих отношениях сомнительно.
Они прежде всего ложны. Они находятся в противоречии не
только с современной физикой, например с теорией
относительности и квантовой теорией, но даже и с ньютоновской физикой.
Кроме того, названные предсуждения как мезокосминеские
«убеждения» неисправимы. Иллюзии восприятия могут быть
устранены только в редчайших случаях. Таким образом, интуитивные
представления о процессах движения ошибочно остаются даже
тогда, когда школьнику уже разъяснено ньютоновское учение о
движении как более правильное.
Чаще всего предсуждения совершенно не осознаются
школьником. Он не знает, почему ему так мало понятны некоторые
научные положения ньютоновской физики; он не знает, что события
окружающего мира он по-прежнему переживает и истолковывает
мезокосмически; он не знает, что его интуитивное понимание
физики мезокосмически «искривлено».
И часто эти факты неизвестны даже учителю. Если он вообще и
думает о «мезокосмической» физике, то у него возникает мнение,

202 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
что эта повседневная физика и есть классическая или, по крайней
мере, ньютоновская механика...
Устранить предрассудки намного труднее, чем передать
непредвзятое новое знание. Многие учителя физики были бы, наверно,
изумлены, даже испуганы, если бы они узнали, как их школьники,
даже обладая знанием ньютоновский физики, переживают,
описывают и объясняют процессы движения. Очевидно, многие школьники
встраивают новоприобретенные знания в свою интуитивную теорию
импетуса, вместо того, чтобы, напротив, исправить свои
интуитивные представления...
На пути к сверхмозгу?
Эволюционная теория познания подчеркивает биологическую,
генетическую, филогенетическую обусловленность наших
когнитивных способностей. При этом она направляет свое внимание, как
правило, на прошлое. Рассмотренный здесь динамический аспект
близок, однако, к попытке размышлять о будущем. Если наша
способность познания претерпевала эволюцию, не будет ли она
тогда изменяться и в будущем? Можем ли мы совершенствовать нашу
способность познания? В состоянии ли мы сами влиять на этот
процесс или даже, быть может, управлять им? В каком направлении
следовало бы нам при этом направлять развитие? И через какой период
времени стоило бы нам в таком случае ожидать заметного успеха?
Для усовершенствования наших когнитивных способностей
принимаются во внимание три различных процесса: изменение
наследственности, создание подходящего когнитивного аппарата
и соответствующее образование. Эти процессы суть
соответственно процессы филогенеза, истории культуры и индивидуального
развития. Можно легко убедиться, что при этом речь идет
фактически о различных и до известной степени независимых процессах.
Это наиболее ясно, пожалуй, в отношении различных
накопителей информации, ведь речь идет о генетической информации в
наследственном веществе, о культурной информации в музеях,
библиотеках, банках данных в виде произведений искусства, книг,
микрофильмов и, наконец, об индивидуальной информации в мозгу
человека в форме электрохимического контура возбуждения или
молекулярного кодирования...

Фоллъмер. Г. Эволюционная теория познания
203
Мы ни в коем случае не можем исключать генетическое
изменение нашего мозга; в принципе оно даже неизбежно. Разумеется,
филогенетические процессы протекают очень медленно...
Для будущего, которое мы имеем в виду, когда спрашиваем о
будущих возможностях познания, это означает, что для улучшения
нашей познавательной способности мы не должны полагаться на
биологическую эволюцию. Перед лицом настоятельных проблем,
которые только и пробуждают у нас желание обладать лучшими
когнитивными способностями, эта генетико-филогенетическая
перспектива совсем не представляет интереса.
Ну хорошо, скажут, естественный отбор, очевидно, работает
слишком медленно. Нельзя ли ускорить эволюцию путем
искусственного отбора! Разве не выведены полезные растения и
домашние животные в рамках исторического отрезка времени? И разве
не хватило бы его для того, чтобы таким образом произвести, по
крайней мере, некоторых членов человеческого сообщества, т. е.
создать некоторое количество гениев без необходимости сразу же
переносить их способности на все человечество?..
То, что мы сказали о медленных темпах будущей
биологической эволюции, справедливо, естественно, также для прошлого.
Это означает, что также и на протяжении последних четырех
тысяч лет люди генетически лишь незначительно изменились.
Представители известных нам развитых культур, таким образом, всегда
обладали примерно той же самой генетической структурой, имели
примерно тот же когнитивный инструментарий и тот же самый
аппарат мировидения, который несем в себе и мы. Какой-либо гений
древности был бы и сегодня тоже гением, и наоборот. Аристотель
был бы сегодня, возможно, Лейбницем, Евклид — Гильбертом,
Архимед — Гауссом. Даже Ной вряд ли бы испытывал какие-либо
трудности стать космонавтом.
Очевидно, несмотря на относительное постоянство нашей
генетически обусловленной способности познания в последние
тысячелетия, столетия и десятилетия, и без искусственного отбора имел
место значительный познавательный прогресс, почти
невероятный прирост знания, сформировалась информационная лавина,
которая уже угрожает подавить нас самих. Этот прогресс познания
нельзя приписать генетической способности мозга к изменению.
Мы обязаны ему другими факторами, другими изменениями, дру-

204 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
гими путями прироста знания. Поэтому не от биологической
передачи информации, а от передачи информации через культуру нам
следовало бы ожидать лучшего будущего — если оно вообще
возможно.
Речь идет, таким образом, не столько о том, чтобы перестроить
наш мозг, сколько о том, чтобы более эффективно использовать
его возможности. Мозг является той наиболее сложной
системой, которую до сих пор породила эволюция. Своей
многосторонностью он далеко превосходит всякий существующий сегодня
компьютер. Это невероятно, но каждый из нас имеет в себе такой
фантастический инструмент, причем, так сказать, его бесплатно
использует! Разве не является расточительством мозга, если мы
так мало используем постигающую силу этой универсальной
гигантской вычислительной машины (Grossrechner). Если к
подготовке такого ценного прибора мы подходим любительски и позволяем
ему работать, так сказать, в случайном режиме? Разве здесь не
открываются возможности достигнуть лучшего использования,
более высоких познавательных результатов?
Такие возможности, безусловно, существуют. Их можно
намного более осмысленно использовать как отдельным людям, так и
во взаимодействии людей; они имеют, следовательно,
чрезвычайно большое значение не только для онтогенеза, но и для истории
культуры. К ним можно отнести конструктивные постановки
вопроса, выделение неизвестного, обсуждение открытых проблем,
продуманное воспитание, способность не только хранить знания,
но и по мере потребности их расширять, развитие надлежащих
инструментов для материальной и мыслительной деятельности
(Werk- und Denkzeuge), осуществление кооперации многих мозгов
и симбиоза мозга и компьютера. Рамки данной статьи не
позволяют обсудить все эти возможности.
Перевод Е. Н. Князевой

Г. Фомъмер
Эволюция и проекция - начала современной
теории познания1
Эволюционная теория познания — это молодая
дисциплина, которая связывает друг с другом философские и
специально-научные элементы. Она исходит из того
тезиса, что познание является функцией мозга и как таковое
одновременно является результатом биологической
эволюции. Она исследует аргументы, которые говорят за или против
такого понимания, и проверяет вытекающие из этого теоретико-
познавательные следствия. Она опирается при этом на данные
психологии восприятия, психологии развития и обучения,
лингвистики, нейрофизиологии, сравнительного исследования
поведения, генетики, но прежде всего теории эволюции в ее современной
признанной форме.
Основные идеи эволюционной теории познания можно
встретить уже у Дарвина и у многих более поздних авторов. В то время
как большинство довольствуется намеками, так как ни
философы, ни биологи не осмеливаются продвигаться слишком далеко в
чужую для них дисциплину, Конрад Лоренц в 1940-е гг.
предпринимает решительную попытку объединить теорию эволюции и
теорию познания. Его сочинения оставались, однако,
непрочитанными и непонятыми, до тех пор пока, наконец, в 1970-е гг.
положения эволюционной теории познания не получили дальнейшего
развития и не были сделаны общедоступными в работах самого
Лоренца, Кэмпбелла, Фолльмера и Ридля.
1 Сокращенный перевод статьи: Vollmer G. Evolution und Projektion — Ansätze
zu einer zeitge masse η Erkenntnistheorie // Univcrsitas. 1989. № 12. S. 1135—1148.
Первоначально обпубликовано в кн.: Эволюция, культура, познание. М.: ИФ
РАН, 1996. С. 39—57. Предоставлена для публикации автором.

206 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Что такое познание?
Непросто определить понятие «познание», избежав
тавтологичное™. Мы довольствуемся здесь рабочим определением,
частичной характеристикой: познание действительности есть адекватная
(внутренняя) реконструкция и идентификация внешних объектов.
В экспликации этого понятия мы ограничиваемся познанием
действительности. Правда, существует также логическое и
математическое познание; но структурные науки обходятся
некоторым более слабым понятием познания. Реальное познание должно
удовлетворять не только формальным условиям, таким как
непротиворечивость, но также и некоторым дальнейшим критериям;
прежде всего оно должно относиться к объектам реального мира.
Кроме того, оно должно соответствовать действительности, быть
правильным, истинным. Одно из таких нормативных условий
заключено уже в понятии реконструкции. Чистая конструкция была
бы совершенно свободной; реконструкция должна структурно
соответствовать подлинному объекту.
Существенный признак (ожидаемого) познания
действительности — это, стало быть, (ожидаемая) изоморфия. Этическое,
эстетическое, религиозное, мистическое «познание» не
удовлетворяет этим требованиям (или во всяком случае не удовлетворяет им
поддающимся проверке способом), и поэтому нами не
рассматривается.
Пример
Если пристально разглядывать начерченную двумерную
структуру на рис. /, то ее можно интерпретировать как трехмерный
объект: меньший кубик подвешен в большем, при этом
соответствующие углы попарно и наискось связаны друг с другом. Распознали
ли мы тем самым этот объект? Это было бы так, если бы речь шла
фактически только о проволочной структуре. Но мы можем в ходе
нашей реконструкции продвинуться еще дальше и истолковать
чертеж как изображение четырехмерного кубика (в центральной
проекции).
Такой гиперкубик есть «обобщение» обычного кубика,
который, в свою очередь, демонстрирует трехмерную аналогию
обычному квадрату.

Фолльмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной...
207
Разумеется, между кубиком и
гиперкубиком имеется не только
количественное различие в числе
измерений. Трехмерный кубик можно
наглядно представить себе — даже
с закрытыми глазами, — а
четырехмерный гиперкуб, напротив, нельзя.
Наша способность восприятия,
очевидно, достаточна только для трех
измерений. Поэтому реконструкция
Рис. 1. куба может достаточно хорошо
осуществляться в нашем восприятии.
А гиперкуб реконструировать удается только посредством
логических, математических, интеллектуальных вспомогательных
средств.
Восприятие как результат интерпретации
То, что мы поняли в отношении куба, имеет универсальное
значение: всякое восприятие является интерпретацией чувственных
данных. Интерпретация может быть трудной, она может быть
невозможной, она не всегда однозначна и может быть также ложной.
Это демонстрируют изображения в видоискателе, невозможные
фигуры, двусмысленные изображения, оптические и иные
обманы чувств. Такие ложные результаты не могут, однако, скрыть тот
факт, что наши механизмы восприятия работают достаточно
надежно. Требуется особая внимательность, тщательное
обдумывание и целенаправленные эксперименты, чтобы их перехитрить и
обнаружить, что они дают ложную интерпретацию. В нормальном
случае реконструкция совершенно правильна.
Проективная модель познания
Как и в случае с кубиком, мы можем, помимо этого, проективно
истолковать соотношение между реальным миром, познающим
субъектом, и (мнимым или фактическим) познанием. Реальные объекты
проецируются — посредством света, звуковых волн, химических
веществ, теплового излучения или гравитационных полей — на наши

208 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
органы чувств, которые по преимуществу расположены на
поверхности тела. Даже технические приборы, инструменты наблюдения
и измерения, телескопы, микрофоны, термометры, компасы или
счетчики Гейгера служат исключительно тому, чтобы расширить эту
«ширму» проекции, перевести проецируемые сигналы в такие,
которые могут быть обработаны нашим естественным аппаратом.
В процессе познания мы пытаемся реконструировать объекты,
исходя из их проекций. Поскольку всякая проекция связана с
потерей информации, в процессе реконструкции эта информация
должна быть, по крайней мере, частично восстановлена. Эта
реконструкция остается, естественно, гипотетической. Таким образом,
проективная модель отражает важный результат теории познания и
теории науки: все знание о фактах является гипотетическим.
Как происходит познание?
На этот древнейший вопрос было дано много различных ответов.
Поскольку эти ответы часто противоречат друг другу,
большинство из них должны быть ложными. (Каждый изучающий
философию должен при случае уяснить себе это!) Однако в данной
статье не ставится задача дать исторический абрис теоретико-
познавательных позиций. Мы можем только сопоставить
некоторые основополагающие взгляды, которые существенны для
эволюционной теории познания.
Познание происходит посредством конструктивного
взаимодействия познающего субъекта и познаваемого объекта. Вклад
субъекта может быть перспективным, селективным или
конструктивным. Чтобы такое взаимодействие оказалось
успешным, оба конституирующих элемента должны подходить друг
к другу. Этот адаптивный характер вполне может пониматься в
инструментально-техническом смысле. Так же как ключ подходит
к определенному замку (а к другому нет), отвертка годится для
обращения с винтами (но не с гайкой), равным образом структуры
нашего познавательного аппарата подходят к некоторым
объектам реального мира (а к другим нет). Субъективные и объективные
структуры подходят друг к другу, по крайней мере, в том смысле,
что они совместно делают возможным познание. Факт подгонки
(соответствия) является при этом минимальным условием познания.

Фоллъмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 209
Приспособительный характер
наших познавательных структур
Этот приспособительный характер (Passungscharakter) не
определяется только размерностью мира и пространством восприятия.
Он распространяется на многие дальнейшие структурные
признаки нашего восприятия и нашего опыта. Правда, сразу возникают
трудности, как назвать эти приспособления. Но стоит только
раскрыть учебник физиологии чувств, чтобы их встретить, хотя они
именуются там не как идеи приспособления, а как функции.
Подобно тому, как инструмент функционирует только в том случае,
если и настолько, насколько он подходит к обрабатываемой
детали, таким же образом функционируют наш глаз, наше ухо, наше
чувство равновесия, наш мозг. Они работают только потому, что
они подходят, подогнаны к условиям окружающего нас мира.
В качестве доказательства, как правило, ссылаются на свойства
человеческого глаза: область чувствительности в оптическом окне
земной атмосферы и около максимума интенсивности солнечного
излучения, нижний порог чувствительности определен шумовой
границей (статистически флуктуирующего) потока фотонов,
высокой степенью плотности чувствительных к черному и белому
палочек в сетчатке глаза (для видения в сумерках) и т. д. Так же обстоит
дело и со всеми другими каналами информации.
Ухо пригодно преимущественно для слушания в воздухе (и
поэтому уже не похоже на ухо рыбы, которое приспособлено к воде).
Оно позволяет выравнивать давление и покрывает широкую
область частоты и интенсивности. Нижний порог его
чувствительности по отношению к интенсивности звука определяется
безынформационным шумом броуновского молекулярного движения и
потока крови. Ухо устанавливает направление и удаление
источника звука, делает возможным, стало быть, также пространственное
слушание.
Дальнейшие примеры — это субъективный квант времени,
субъективное восприятие времени (внутренние часы), каузальная
интерпретация последовательности событий, ожидание регуляр-
ностей, элементарное заключение.

210 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Совпадения (конгруэнтности)
Пространственное восприятие основывается на удивительной
способности к реконструкции. В двумерном изображении мы
видим трехмерный куб. Иначе говоря, в двумерной сетчатой
структуре реконструируется трехмерный объект. Правда, четырехмерные
объекты, такие как гиперкуб, мы не можем сделать наглядными.
Но ведь такие объекты и не существуют в нашем мире; этот мир и
встречающиеся в нем предметы являются исключительно
трехмерными. В этом отношении даже наша ограниченная способность
восприятия и представления вполне удовлетворяет устройству и
требованиям окружающего нас мира.
Более того, и в этом и во многих других случаях между
структурой мира и нашей субъективной реконструкцией этой структуры
существует даже совпадение: мы переживаем мир как трехмерный; и мы
знаем из физики, что это толкование правильно. Наше переживание
времени внушает нам некоторое глубинное различие между прошлым
и будущим; и физика учит нас, что эта стрела времени имеет
объективный характер. (Правда, стрела времени основывается — вопреки
нашему ожиданию — не на законах природы, а на начальных условиях
Вселенной.) Субъективно мы даем многим последовательностям событий
причинное истолкование, а другим — нет; и физический анализ
показывает, что и в самом деле существует различие между регулярными
последовательностями и каузальными отношениями: перенос энергии.
Следует все же подчеркнуть, что вышеупомянутые
приспособления отнюдь не всегда означают совпадение.
(Психологический, субъективный) цветовой круг закрыт и состоит из
квазидискретных цветов; видимый фрагмент (физического, объективного)
электромагнитного спектра, напротив, в обе стороны открыт,
полностью непрерывен и не содержит «изобретенного» пурпурного
цветового оттенка. Несмотря на это и здесь речь идет об отличном
и полезном приспособлении, ибо только цветовой круг,
построенный по принципу дополнительности цветов, делает возможным
цветовое постоянство, стало быть, тот факт, что несмотря на
изменчивые световые условия макроскопические объекты
являются перед нами в одном и том же цвете, так что мы их можем легко
распознавать. Этот пример покрывает, что даже хорошее
приспособление еще не гарантирует ожидаемого совпадения.

Фоллъмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 211
Можно ли вообще определить приспособление,
не впадая в замкнутый круг?
Разве не является наивным реализмом считать мир трехмерным,
поскольку он нам кажется таковым? Ведь мир для нас
представляет собой не что иное, как то, что доступно нашему аппарату
восприятия. Как мы можем в таком случае сравнить мир, как он есть,
с миром, каким он нам кажется? Разве мы перепроверяем газетное
сообщение, например, посредством того, что сравниваем его со
вторым экземпляром той же самой газеты?
Здесь непременно существует некая инстанция, которая дает
нам сведения о структуре мира и может подтверждать или даже
исправлять результаты нашего восприятия и опыта: научное
познание, а в случае с размерностью мира, прежде всего физика. Правда
и для перепроверки физических теорий мы вынуждены
использовать проекцию и тем самым наши элементарные средства познания
(в этом заключается их особое значение для теории познания).
Несмотря на это мы можем формулировать теории и с помощью
наших мезокосмических форм восприятия и категорий
перепроверять и подтверждать (или признавать ложными) те теории, которые
противоречат именно этим формам человеческого опыта:
четырехмерную модель мира, неевклидовые теории гравитации, акаузаль-
ные квантовые законы, теории без законов сохранения и т. д.
Фактически некоторые такие «парадоксальные» теории
оказались успешными, так что мы — пока что — готовы считать их
правильными. Так, многократно — и безуспешно — обдумывалась
гипотеза, что наш мир поистине четырехмерен, а мы
воспринимаем всегда только трехмерные проекции этого мира. Нет ни одного
указания на то, что физическое пространство, возможно, имеет не
три, а четыре или более измерений. Нет противоречия в
трехмерных теориях. Нет ни одного факта, который не может быть
объяснен трехмерно, а только четырехмерно. Четырехмерная теория не
имеет большего успеха в объяснении.
То, что наш мир пространственно трехмерен и содержит
трехмерные предметы, представляет собой, следовательно,
эмпирический факт, на который настоятельно указывает как наше
пространственное восприятие, так и все наши соответствующие физические
теории. В этом отношении мы можем, не впадая в замкнутый круг,

212 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
утверждать, что наше восприятие правильно реконструирует
трехмерность реальных объектов. Подобное имеет силу также для всех
других вышеназванных форм приспособления. Естественно, и в этом
вопросе сохраняется гипотетический, стало быть, принципиально
подверженный дальнейшему исправлению характер нашего знания.
Откуда происходят субъективные структуры познания?
Они могут быть врожденны или приобретены индивидуально.
Конечно, как правило, имеет место сложное взаимодействие
биологически предзаданных диспозиций и раздражений из
окружающего нас мира, причем в этом взаимодействии трудно разделить
генетические компоненты и компоненты окружающего мира.
Стоит вспомнить здесь только пример приспособительного поведения
(Prägung) детеныша животного: гусенок генетически
запрограммирован на то, чтобы на определенном этапе развития «чувств» после
появления на свет индивидуально узнавать свою мать.
Приспособление происходит при этом к первому попавшемуся
предмету, который удовлетворяет известным минимальным условиям,
например, движется или отвечает на звуковой сигнал детеныша.
Узнавание гусенком матери, следовательно, ни врожденно, ни
приобретено, но возникает в результате пересечения генетической
программы и факторов окружающего мира.
Человек также обладает многочисленными когнитивными
структурами, механизмами расчета, алгоритмами, способами
абстрагирования и выведения заключений, обучающими программами,
механизмами научения языку, ожиданиями, диспозициями, пред-
суждениями о мире, которые либо всецело генетически заранее
запрограммированы, либо — и это, пожалуй, правило — созревают
согласно некоторой генетически установленной программе и при этом
зависимы от определенных данных окружающего мира (так что при
отсутствии таких раздражителей могут и захиреть, прийти в упадок).
Врожденные когнитивные структуры
В качестве иллюстраций следует привести, по крайней мере,
несколько эмпирических результатов. Врожденными у людей
являются не только способности сосания, схватывания и хождения,

Фолльмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 213
мимика улыбки и ярости, но и видение движения, восприятие
цвета и ощущение времени. Врожденны пространственное
видение, стало быть, способность интерпретировать изображение
двумерной каркасной структуры трехмерным образом, и страх перед
глубиной. Врожденно прежде всего чувство постоянства, которое
позволяет распознавать объекты, «объективировать» мир,
абстрагировать, строить классы и понятия. Врожденны знание
человеческого лица (не какого-либо отдельного лица), оптическое
фиксирование источника звука (даже у детей, родившихся слепыми!).
Врожденна речевая способность и потребность говорить,
возможно, также некоторые основные грамматические структуры
(«универсальная грамматика»). Частично врожденны интеллект,
музыкальность, логические структуры, например, modus ponens
(«если А, то В: теперь А, следовательно В»), биологически
реализуются посредством способности формировать условные рефлексы;
элементарные математические структуры, например групповые
структуры и построение инвариантов; возможно также каузальное
восприятие и каузальное мышление.
Поиск «врожденных идей» рационалистами и «нативистами»1
был, стало быть, вполне оправдан. Но только в XX веке удалось
настолько уточнить понятия «идея» и «врожденное», что стал
возможным эмпирически надежный ответ. Во всяком случае, было бы
совершенно неправильно рассматривать мозг при рождении как
tabula rasa или просто как компьютер, который только постепенно
загружается программами. Напротив, большинство программ уже
встроено с рождения; более поздний индивидуальный опыт дает
только еще подпрограммы и различные данные.
Как уже отмечалось, это, естественно, не означает, что все наше
знание врожденно. Это также не означает, что вся информация об
окружающем мире, которую мы несем в себе с рождения, заранее
должна быть правильна. Но фактически при нормальных условиях
наши врожденные ожидания в отношении внешнего мира
повсюду полезны (они «подходят» /sie «passen»/) и часто даже корректны
(они «соответствуют истине» /sie «stimmen»/).
1 Т. е. сторонниками учения о врожденности пространственного видения и
иных психических способностей. (Прим. перев.).

214 Раздел П. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Как оказывается возможным это приспособление?
Для каждого инструмента существует некий субъект, который его
изготовляет, выбирает и использует. Справедливо ли это также для
человеческой способности познания? Можем ли мы понять
функцию и приспособленность нашего познавательного аппарата только
в том случае, если мы делаем ответственным за это некоего творца?
Ведь как иначе получилось бы, что субъективные структуры
познания, которые мы носим в себе, так хорошо подходят к реальности, с
ней даже частично совпадают? Как мы способны это объяснить, так
ставил вопрос и Кант: каким образом применение категорий точно
согласуется с «законами природы, на основе которых
развертывается опыт» («Критика чистого разума», А 1781, В 1737, В 167—168); и
он удивлялся «такой согласованности природы с нашей
способностью познания» («Критика способности суждений», 1790, А XXXIV).
На этот типичный теоретико-познавательный вопрос
отвечает эволюционная теория познания: наш познавательный аппарат
является результатом биологической эволюции. Субъективные
структуры познания подогнаны к миру, потому что они
сформировались в ходе эволюции путем приспособления к этому миру.
И они (частично) совпадают с реальными структурами, так как
только такое совпадение сделало возможным выживание. Они
индивидуально врожденны и в этом отношении являются
онтогенетически априорными, но с точки зрения истории человеческого
рода приобретены, стало быть, филогенетически апостериорны.
Отличительные черты эволюционной теории познания
Существование познания и тем самым его возможность есть
эмпирический факт. Также и приспособленность и частичное
совпадение между субъективными (и отчасти врожденными)
познавательными структурами и объективными структурами — насколько они
вообще существуют — являются эмпирическими фактами. Тому,
кто признает эти факты, но отвергает эволюционную теорию
познания, придется поискать лучшее объяснение.
История философии показывает, что выше упомянутое
приспособление было замечено и рассматривалось как серьезная
проблема. Решения этой проблемы простирались от рационализ-

Фолльмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной...
215
ма до эмпиризма, от предустановленной гармонии (Лейбниц) до
окказионализма (Гейлинкс), от трансцендентальной философии
(Кант) до трансцендентальных лингвистических построений
(Витгенштейн), от конвенционализма (Пуанкаре) до принципов
экономии мышления (Мах). Ответ эволюционной теории познания
не тождественен ни одному из них. Но, разумеется, эволюционная
теория познания во многом обязана своим предшественникам, в
особенности философии Канта.
Эволюционная теории познания истолковывает подгонку
(Passung) наших когнитивных структур как результат процесса
отбора, эволюционного приспособления (Anpassung). Не только органы
чувств, центральная нервная система и мозг являются продуктами
эволюции, но в равной мере и их функции, зрение, восприятие,
суждение, познание, построение заключений. Посредством этого
шага область теоретико-познавательного исследования и
аргументации значительно расширяется. В то время как объектом
исследования традиционной теории познания было, согласно замыслу,
познание каждого «конечного разумного существа», фактически,
однако, только познание нормального, взрослого, образованного
европейца, то эволюционная теория познания включает в сферу
своего исследования многочисленные дальнейшие аспекты:
— индивидуальные различия внутри человеческой популяции
со всем спектром генетически обусловленных признаков;
— различие человеческих рас;
— когнитивное развитие подрастающего ребенка;
— филогенетические источники человеческих когнитивных
способностей.
Эволюционная теория познания не есть естественно-научная
дисциплина. Но она отвечает на теоретико-познавательные
вопросы, относящиеся к такой естественно-научной теории, как теория
эволюции. Одно это могло бы еще не вызывать сомнений. Ведь
подобное уже многократно происходило в ходе исторического
развития философии. В случае эволюционной теории познания
такого рода образ действия рассматривается все же иногда как действие
по кругу. Фактически теория познания и опытная наука стоят в
известном взаимном отношении. Но порочный круг был бы налицо
только в том случае, если эволюционная теория познания
выдвигала бы притязание дать конечное обоснование опытному научному

216 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
знанию. На самого деле речь идет о виртуозном (мастерском) круге,
о некоей плодотворной, исправляющей саму себя структуре
обратной связи, которая не является ни тавтологичной, ни антиномич-
ной, стало быть, ни пустой, ни противоречивой.
Хотя эволюционная теория познания имеет сильные
прагматические черты, она не выдвигает никакого прагматического понятия
истины. Эволюционный успех не может ни определить, ни
гарантировать истинность наших врожденных гипотез. Эволюционная
теория познания ссылается даже на такой контрпример, как
цветовой круг, который в высокой степени адаптивен и все же «свободно
изобретен». Она, следовательно, далека от того, чтобы смешивать
происхождение и действенность (Geltung). Тогда как она решает
эту проблему действенности? Если под действенностью
понимается абсолютная действенность, то она не решает эту проблему. Ибо в
таком случае проблема неразрешима. Если же допускаются
относительные (например, гипотетические) обоснования, оправдания,
доказательства, то эволюционная теория познания, вполне возможно
вносит сюда вклад. Хотя эволюционный успех не доказывает, что
все наши врожденные гипотезы истинны, но он непременно
показывает, что они, вероятно, не могут быть полностью ложными.
Предпосылки эволюционной теории познания
Эволюционная теория познания не является какой-то
всеобъемлющей теорией познания. Прежде чем она может быть
сформулирована, уже должны быть прояснены некоторые предварительные
вопросы. Нам требуются, во-первых, экспликации понятий
«познание», «истина», «объективность» (познание объясняется как
адекватная [внутренняя] реконструкция и идентификация
внешних объектов; истина, следовательно, в смысле теории
соответствия); во-вторых, теория о том, как возникает познание
(посредством взаимодействия объективных и субъективных структур);
в-третьих, теория об отношении реального мира и познающего
субъекта (эту задачу решает проективная модель); в-четвертых,
предположения об отношении сознания и мозга (некая системно-
теоретически ориентированная теория тождества); в-пятых,
фактические знания о существовании, сфере действия,
согласованности когнитивных систем и субъективных познавательных структур

Фоллъмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 217
(изучаемых психологией, физиологией, нейробиологией, теорией
эволюции, исследованиями поведения, лингвистикой и другими
эмпирическими научными дисциплинами).
К предпосылкам эволюционной теории познания относится в
особенности гипотетический реализм (который не отличается
существенно от критического или научного реализма). Его основные
предположения таковы: гипотетический характер всего познания
действительности, существование независимого от сознания,
закономерно структурированного и взаимосвязанного мира,
частичная познаваемость и объясняемость этого мира посредством
восприятия, мышления и интерсубьективной науки.
В рамках намеченной в общих чертах проективной модели не
только можно различать ряд ступеней познания, в ее рамках можно
также разъяснить специальную задачу эволюционной теории
познания. Прежде всего, она тематизирует познавательный аппарат,
на который осуществляется проецирование и который пытается
реконструировать реальные структуры, исходя из их проекций. Она
объясняет свои успехи и свои неудачи (ошибочные результаты),
широту сферы своего действия и свои ограниченности. При этом
эволюционная теория познания ссылается в первую очередь на
восприятие и опыт и только ограниченно на научное познание.
Поскольку познание понимается как функция мозга,
эволюционная теория познания с самого начала ставит проблему тела и
души с позиции теории тождества и защищает тем самым
последовательный натуралистический подход. Правда, с некоторой
дуалистической точки зрения можно также говорить и об «эволюции»
явлений сознания. Но связь с биологической эволюцией была бы
тогда, во всяком случае, связью некоторой случайной аналогии
(отбор может воздействовать только на материальные системы);
проблематичное приспособление (подгонка) посредством этого,
пожалуй, не могло бы быть объяснено.
Естественно, можно дополнительно подключить к
эволюционной теории познания весь подготавливающий контекст (реализм,
модель, проекцию, теорию тождества) и назвать эту
всеобъемлющую концепцию «эволюционной теорией познания». Однако этим
ничего не достигается. Это могло бы, скорее всего, ввести в
заблуждение, ибо эволюция значима отнюдь не для всех фрагментов
этих расширенных рамок.

218 Раздел П. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Роль теории эволюции
Теория эволюции является непременной предпосылкой
эволюционной теории познания; ведь она даже дала ей название.
Конечно, эволюционная теория познания зависит отнюдь не от каждой
детали теории эволюции. Ее судьба, ее существование или провал
зависит от следующих принципов:
— общность происхождения большинства, если не всех,
организмов на Земле,
— филогенетическая родственность человека с животными
предками, прежде всего с приматами,
— (почти) инвариантная репродукция организмических систем,
—наследственность анатомических, физиологических,
поведенческих и когнитивных признаков,
—многообразие типов организмов благодаря мутациям,
— дифференцированная репродукция на основе различной
пригодности, как правило, носящая обозначение «естественный
отбор» (или «выживание наиболее приспособленных, умелых»),
—эволюция как процесс развертывания и приспособления.
То, что помимо этого существуют еще и иные факторы
эволюции, например, изоляция, занятие ниши, генная рекомбинация,
является для эволюционной теории познания хотя и значимым,
но не решающим. Эволюционная теория познания была бы все же
непрочна, если бы был ложен один из названных эволюционно-
теоретических принципов.
Несмотря на эту сильную зависимость было бы ошибочным
рассматривать эволюционную теорию познания в качестве части
эволюционной биологии. В то время как теория эволюции
является чисто биологической и таким образом естественно-научной
теорией, эволюционная теория познания наряду со своими
дескриптивными и объяснительными элементами содержит также
экспликативные и нормативные элементы, которые выделяют ее
как некую метанаунную дисциплину. Стало быть, она явно выходит
за пределы и «биологии познания» (Ридль) или «биологии
когнитивных процессов» (Матурана).

Фоллъмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 219
Как оценивают теорию познания?
Высказанные онтологические, теоретико-познавательные и
опытно-научные предпосылки — гипотетический реализм, проективная
модель познания, теория тождества, теория эволюции —
являются, во всяком случае в своей существенной части,
конститутивными компонентами для эволюционной теории познания. Без них
все дальнейшее не может быть ни сформулировано, ни сохранено
в силе. В свою очередь, эволюционная теория познания
подтверждает эти предпосылки. И это отношение не является порочным
кругом, ибо не выдвигается претензия на некое конечное
обоснование. В этом отражается исключительно гипотетико-дедуктивная
структура также и самой теории познания.
Эволюционная теория познания может выдержать испытание
или же потерпеть неудачу. Если она выдержит испытание, то этот
успех будет хорошим аргументом в пользу истинности ее
предпосылок. Она должна утвердить себя не только по отношению к
логическому анализу и к эмпирическим фактам. От должна также
выдержать испытание тем, что она может отвечать на вопросы, решать
проблемы, вносить вклад в объяснение понятий теории познания,
помочь обнаружить и сформулировать новые проблемы и т. д. Она
должна узнать себя в своих плодах! Наряду со своей внутренней
последовательностью и со своей совместимостью с эмпирическим
фоновым знанием именно на своем потенциале решения проблем в
первую очередь и должна подвергаться испытанию теория познания.
Эволюционная теория познания, несомненно, может
подвергнуть себя этим критериям оценки. Внутренние противоречия до
сих пор не были обнаружены. Ее научное содержание также не
оспаривается ее критиками (скорее, оно навлекает подозрение,
что данная теория является опытной научной дисциплиной). Ее
потенциал решения проблем нельзя продемонстрировать,
конечно, несколькими строчками. Но мы хотим попытаться поставить
некоторые вопросы и ответить на них. Затрагиваемые темы
являются почти всегда теоретико-познавательными по своей природе.
Как раз посредством этого имплицитно приводится
доказательство, что эволюционная теория познания — вопреки
предположениям некоторых критиков — фактически является релевантной в
теоретико-познавательном смысле.

220 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Ответы эволюционной теории познания
Какую роль играют субъективные структуры познания? Они
являются основополагающими для познания, прежде всего делают
возможным познание. Откуда они проистекают? Они частично
врожденны и в этой мере являются результатами биологической
эволюции. Почему они (почти) одинаковы у всех людей? Потому
что они частично генетически обусловлены и наследуются.
Почему субъективные структуры (познания) приспособлены к
объективным структурам (реального мира) и даже частично согласуются
с ними? Потому что мы в противном случае не выжили бы в ходе
эволюции. Почему человеческое познание не идеально? Потому
что биологическое приспособление никогда не идеально.
Насколько далеко простирается человеческое познание?
Прежде всего оно адекватно для выживания, т. е. насколько оно
генетически обусловлено (восприятие и непосредственный опыт),
настолько оно приспособлено к миру средних размерностей, к ме-
зокосму. Оно может, однако, выходить за его пределы и
осуществляет это в первую очередь как научное познание.
Может ли наглядность служить критерием истины? Нет, наша
способность восприятия носит печать мезокосма; ненаглядные
теории также могут быть правильными. Может ли согласие с
нашими категориями служить критерием истины? Нет, в такой же
малой степени.
Возможно ли объективное познание? Да, вероятно, даже оно
существует. Является ли интерсубъективность достаточным
критерием объективности? Нет, существуют также общие заблуждения.
Существует ли необходимый критерий объективности, который
выходит за пределы интерсубъективности? Разумный критерий
объективности — это инвариантность, следовательно,
независимость по отношению к изменению условий наблюдения.
Существует ли достаточный критерий объективности? Нет, наше знание
остается также и в этом вопросе гипотетическим. Существуют ли
границы для человеческого познания? Да, даже если бы мы
достигли объективного знания, все же мы не могли бы быть
абсолютно уверены в его истинности или объективности.
Существует ли априорное знание о мире? Если «априорность»
означает «независимость от любого индивидуального опыта», то

Фолльмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 221
да. Если, напротив, она означает «независимость от всякого
(всевозможного) опыта», то нет. Если она помимо этого означает
«абсолютную истинность», то нет. Имеются ли в таком случае
синтетические суждения a priori в смысле Канта? Нет.
Разграничения
Эволюционная теория познания не утверждает, что все знание
детерминировано генетически (следовательно, биологически).
Познание хотя и обусловлено биологически, но только частично — а
именно в восприятии и опыте — биологически определено.
Конечно, наш мозг возник не как орган познания, а как орган
выживания. Но фактически он годится для большего. Мозг делает нас
способными строить гипотезы и теории, которые выходят далеко
за пределы мезокосма, к которому он определен.
Решающий шаг при этом представлял собой прорыв к
дескриптивному и способному к аргументации языку. Подобно тому, как
мы в нашем представлении можем проектировать, совершать и
оценивать пробные действия, до того как мы реально действуем, и
мы экономим благодаря этому время, энергию и избегаем риска,
также мы можем с помощью языка формулировать полностью
контринтуитивные положения вещей, на пробу принимать их в
качестве истинных и проверять их следствия, не обязательно считая
сразу все истинным. И таким образом мы можем — в
противоположность организму, не обладающему языком, — позволить
умереть нашим теориям, а не нам самим (Поппер).
Хотя возникновение языка и человеческих языковых
способностей биологически важно и имеет решающее значение и
действенность для эволюции человека, отнюдь не каждый факт
употребления языка эволюционно объясним. Научное познание с
биологической точки зрения есть побочный продукт таких более
общих способностей, как абстрагирование, обобщение,
построение понятий, логическое заключение. Было бы бессмысленно
раскапывать биологические корни теории относительности,
квантовой хромодинамики или молекулярной биологии; их вовсе не
существует. Напротив, возможно и целесообразно исследовать
биологическое и мезокосмическое происхождение ошибочных
результатов познания.

222 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Почему мы так плохо оцениваем долговременный рост капитала
по сложным процентам? Почему мы не ощущаем
сверхэкспоненциального роста населения Земли? Почему мы терпим неудачу при
обращении со сложными, сетевым образом организованными
системами? Почему мы имеем такое слабое понимание систем с
положительной обратной связью? Почему мы способны разве только на
линейную экстраполяцию? Почему в азартной игре мы надеемся на
некий тип компенсирующей справедливости? Почему нам так
трудно согласиться со случайными событиями? Почему между
объективными и субъективными критериями решений часто существует
такое большое различие? Почему вообще могли так долго
продержаться в истории человечества аристотелевское учение о движении
и средневековая теория импетуса? Почему мы не можем
представить себе неевклидовое пространство, четырехмерный куб,
конечный, но безграничный космос, абсолютно случайные события?
Эволюционная теория познания может ответить на эти
вопросы. Таким образом, наряду с теоретико-познавательными
следствиями она имеет также применение в психологии исследования,
в объяснении истории науки, в дидактике, в антропологии. Из-за
недостатка места мы не можем подробно рассматривать эти далеко
идущие следствия.
Хотя эволюционная теория познания применима к истории
науки, было бы ошибкой рассматривать ее как модель,
объясняющую динамику развития теорий. Она занимается эволюцией
способности познания, а не эволюцией научного познания. То, как
научные теории выдвигаются и проверяются, подтверждаются или
опровергаются, исправляются или сменяются, является проблемой
не эволюционной теории познания, а теории науки. Здесь
существуют в лучшем случае аналогии, структурные параллели к
«эволюционным» методологическим подходам Поппера и Тулмина.
Они поучительны, эвристически ценны, дидактически полезны,
однако, еще не означают тождества. Эволюционная теория
познания полностью не совместима с учением Поппера о трех мирах.
Отношение эволюционной теории познания к социобиологии
стоит по меньшей мере обозначить. Общим для них является
отношение к биологической эволюции. Но все же в них речь идет о
совершенно разных вопросах: здесь — «что мы можем знать?», там — «что
мы должны делать?». Предметом эволюционной теории позна-

Фоллъмер. Г. Эволюция и проекция — начала современной... 223
ния являются наши когнитивные способности, предметом социо-
биологии — наше социальное поведение. В обоих случаях можно
ставить вопрос об эволюционном процессе возникновения, в обоих
также о философских следствиях, здесь о теоретико-познавательных,
там о морально-философских. Эволюционная теория познания и
социобиология находятся, стало быть, в отношении эвристической
плодотворной аналогии, а не логической импликации.
Собственно говоря, социобиология прежде всего есть только
«биология социального поведения» (животных и человека).
Подобно тому, как эволюционная теория познания философски
развивает «биологию познания» в направлении некоей теории познания,
будущей «эволюционной этике» только еще предстоит расширять
и развивать социобиологию в плане некоторой философской
дисциплины. Однако очевидно, что такая эволюционная этика
имеет совершенно иную предметную область, нежели эволюционная
теория познания.
То, что имеет значение для когнитивных структур и
социального поведения, справедливо, наконец, также для
эволюционных эстетических суждений: сначала ограничиваются описанием
и объяснением, но затем также пытаются выводить философские
следствия. Но здесь пока не хватает некоей «биологии искусства»,
так что нет даже возможности приступить к созданию
эволюционной эстетики.
Эволюционная теория познания как задача
Эволюционная теория познания претендует на то, чтобы дать
самостоятельный ответ на старые и новые проблемы. Пожалуй, не стоит
удивляться тому, что при этом она попадает в противоречие с
традиционными взглядами. Поэтому задача ее представителей, как и
ее критиков, состоит в том, чтобы проверить позиции и аргументы
в критическом сопоставлении. При этом можно больше
подчеркивать общие черты или же различия. В настоящем изложении из-за
отсутствия места пришлось отказаться и оттого, и от другого.
Эволюционная теория познания, однако, не есть закрытая
теория. Она, скорее, представляет некую исследовательскую
программу. Отсутствует полная система категорий человеческого опыта,
которая была бы подкреплена также посредством биологии и пси-

224 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
хологии. (Система Канта при этом определенно неадекватна.)
Недостает исследования ограничений, которые лежат в основе всего
эмпирического познания благодаря требованию проецируемости,
стало быть, благодаря тому факту, что объекты могут познаваться
только тогда, когда они каким-то образом вступают в каузальное
взаимодействие с нами. Не хватает тщательного сопоставления с
трансцендентальной философией, с логическим эмпиризмом, с
операционализмом, с конструктивизмом, с прагматизмом (причем
в каждом случае существуют тесные связи). Еще не исследована
историческая и системно значимая обратная связь между
результатами специально-научного познания и теорией познания. Нет
эмпирически проверенных и проверяемых гипотез о фактической
эволюции человеческой способности познания.
Недостает эволюционной психологии, которая бы сделала идеи
эволюции плодотворными также и для постановок
психологических вопросов. Нет эволюционной педагогики, которая бы
«инструктировала» и «программировала» ребенка не как tabula rasa, а
требовала бы его естественного развития и способствовала ему.
Недостает эволюционной дидактики, которая бы заменила
кумулятивную модель обучения на контрастирующую модель, так чтобы
могли обнаруживаться, обсуждаться и устраняться мезокосмиче-
ские предрассудки.
Такие усилия, по-видимому, не только были бы обязаны
эволюционной теории познания некоторыми инициативами, но и,
в свою очередь, как стимулирующие и корригирующие обратно
влияли бы на эволюционную теорию познания. Во всяком
случае здесь существует еще много возможностей для специально-
научного и философского исследования.
Перевод Е. И. Князевой

Г. Фолльмер
По разные стороны мезокосма1
Как существа действующие, мы постоянно сталкиваемся с
необходимостью решений, которые принимаем на
основе нашего знания: о положении вещей, существующих
возможностях и ожидаемых последствиях нашей
деятельности. Мы также принимаем решения, исходя из
следующих критериев: что мы делаем с удовольствием, охотнее всего?
Какие последствия кажутся нам приемлемыми, какие стоящими
того, чтобы их добиваться и от каких мы не можем отказаться?
Что является неприятным, незаконным, аморальным? Проблема в
своей основе формулируется так: какие альтернативы поведения —
с учетом наличного знания и применяемых масштабов оценки —
выделяются наиболее четко?
Одни решения принимаются на основе тщательного
анализа, другие же скорее спонтанно. Но все же предпочтение
отдается интуиции. И это не удивительно: анализ дорогостоящ, требует,
по крайней мере, затрат времени, а также сил, нервов, здоровья;
он приводит, стало быть, к издержкам, которые, как правило, не
компенсируются ожидаемой или фактической пользой. Поэтому
во многих случаях имеет смысл принимать решения интуитивно,
спонтанно, соразмерно чувству.
Часто мы осознаем только задним числом, что побудило нас к
некоторому действию или решению. Возможно, мы затем
установим, что наше решение основывалось на неполных или даже
ложных предположениях. Если бы мы обладали этим знанием заранее,
мы, быть может, приняли бы иное решение. Возможно, мы сожа-
1 Vollmer G. Diesseits und Jenseits des Mesokosmos // Universitas. 1991. Hf. 12.
S. 1161 —1168. Статья предоставлена для публикации автором.

226 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
леем или раскаиваемся в нашем решении и намереваемся в
подобных ситуациях вести себя иначе.
Итак, опыт подсказывает, что интуиция может вводить и в
заблуждение. От нее — по соображениям «издержки — польза» —
нельзя отказаться, но она не безошибочна. Истинные и ложные
результаты человеческой интуиции при оценке обстоятельств
деятельности стали в последние годы предметом интересных
исследований. С некоторыми из ложных результатов интуиции мы
познакомимся в дальнейшем изложении.
Каждый знает, что сбережения в банке приносят проценты,
которые начисляются в конце года на вклад. Если их не снимать со
счета, то они повышают величину вклада и в следующем году, т. е.
приносят проценты. Можно простым способом вычислить, как
растет вклад посредством процентов и процентов на проценты.
Можно также провести оценки и этот интуитивный ответ сравнить
с результатами расчетов. При этом обнаруживается, что
долгосрочный рост капитала, происходящий за счет начисления процентов
на проценты, как правило, недооценивается. Это справедливо
прежде всего в том случае, если речь идет не о нескольких годах, а о
десятках или даже сотнях лет, в течение которых только и начинает
ощутимо действовать прирост процентов на проценты.
Аналогичным образом мы интуитивно недооцениваем
драматизм роста населения. Многие даже не знают, каким образом
увеличивается население земного шара. Но даже если получают
знания о том, что оно возрастало, по крайней мере,
экспоненциально, а в последние столетия даже гиперболически, все же не
могут правильно представить себе такой рост и его последствия. Хотя
нас охватывает страх перед числом людей (5 миллиардов сегодня,
7 миллиардов к концу тысячелетия, 10 миллиардов к 2015 г.), еще
больший страх мы вынуждены испытывать, однако, перед числом
прироста населения, перед его лавинообразной и даже взрывной
динамикой.
Постепенно становится ясно, что собственно связано с
понятием «статус кво». Представляет ли оно собой — если вернуться к
примеру с населением мира — просто число людей (5 миллиардов),
или скорость прироста населения (2 процента или 100 миллионов
ежегодно), или же изменение скорости этого прироста (до сих пор
увеличивающейся, а в будущем, надо надеяться, уменьшающейся)?

Фолльмер. Г. По разные стороны мезокосма
227
Мы склонны к тому же рассматривать мир как постоянный и
вечный, окружающую нас действительность как неизменную в
долгосрочном плане или по меньшей мере как изменяющуюся
циклически, крупные запасы полезных ископаемых как неисчерпаемые.
Особенно поучительны исследования, которые провел
психолог Дитрих Дёрнер1. На компьютере смоделирована некая
вымышленная африканская страна («Таналанд»), как разветвленная
система. И студенты — личности вполне доброжелательные и
интеллигентные — должны теперь позаботиться о том, чтобы
человеку в Таналанде жилось лучше. Они могут расширить медицинское
обеспечение жителей, предоставить в их распоряжение удобрения
или водяные насосы, снизить рождаемость и т. д. Результат
потрясающ: вмешательство большинства студентов ускоряет гибель Та-
наланда. И только очень немногим удается действительно помочь
этой стране.
При всем различии вышеназванные системы — сберегательный
счет, население Земли, Таналанд — имеют все же нечто общее: они
демонстрируют положительную обратную связь. Рост
порождает еще больший прирост; параметры состояния изменяются
экспоненциально. Однако интуитивно мы имеем склонность к тому,
чтобы строить линейные экстраполяции. Если какая-либо система
перестает быть неизменной; то изменения все же должны
происходить равномерно, так, чтобы скорость изменения все-таки
оставалась постоянной. Если система не удовлетворяет этим условиям,
то мы в большинстве случаев терпим провал в своих ожиданиях и
оценках.
Подобное происходит с нами еще и во многих других случаях.
Насколько большой должна быть группа лиц, чтобы в ней нашлись
два человека с одинаковым днем рождения? Во всяком случае,
среди 367 лиц обязательно должна быть одна пара с одинаковым
днем рождения2. Насколько велика, однако, вероятность найти
среди 30, 40 или 50 лиц одну пару с одинаковым днем рождения?
Как правило, эта вероятность занижается. Спонтанные оценки для
1 Dörner D. Wie Menschen eine Welt verbessern wolten und sie dabei zerstörten //
Bild der Wissenschaft. 1975, Februar. S. 48-53.
2 Потому что мы можем распределить 366 лиц по различным дням
високосного года. А при наличии 367 человек уже не остается ни одного свободного дня,
и двойной день рождения тем самым гарантирован.

228 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
30 человек попадают в интервал от 10 до 20 процентов.
Действительные величины вероятности для 23 человек составляют около
0,5 (или 50 на 50), для 30 человек — около 0,7, для 40 — около 0,9 и
для 50 человек уже примерно 0,97 или 97 процентов.
На подобные ошибочные заключения при оценке случайных
событий нас совращает интуиция. Тому, кто когда-либо испытывал
свое счастье на рулетке, знакомо ожидание, что теперь — после
серии черных чисел — должно, наконец, выпасть красное. На самом
деле серия черных чисел не делает появление красного числа в
следующей игре более вероятным. Даже если мы абстрактно понимаем
это, наша интуиция остается неисправимой, т. е. мы не можем
привыкнуть к независимости следующих друг за другом событий.
Психологи исследовали, как мы ведем себя при принятии
решений. Известно, что мы не всегда принимаем рациональные
решения. И все же удивительно, что даже отклонения от
рациональности и объективности, в свою очередь, подчинены известным
закономерностям. «Если даже это безрассудство, то и оно все же
имеет свой метод!» — можно было бы сказать вместе с
Шекспиром. Обнаруживается, например, что:
— мы более горюем о потерях, чем радуемся приобретениям;
— опасность что-то потерять сильнее влияет на наше решение,
чем перспектива приобретения чего-либо равноценного;
— мы избегаем рискованных решений при выигрышах, а при
потерях — предпочитаем их1;
— мы переживаем более болезненно ту потерю, которая
является результатом наших собственных действий, чем некую
равноценную ей потерю, которая обусловлена нашим бездействием или
упущенной возможностью;
— больше сожалеем об ошибочных активных действиях, чем о
грехе бездействия;
— более чувствительно реагируем на различие между
достоверностью и высокой вероятностью; а на различия (гораздо большие)
между различными вероятностями реагируем, напротив, весьма
слабо.
1 Например, предпочтение отдается надежному выигрышу в 80 марок
перед выигрышем в 100 марок, вероятность которого составляет
только 85%, и, стало быть, на длительную перспективу, собственно говоря,
выигрыш был бы большим.

Фолльмер, Г. По разные стороны мезокосма
229
Существует даже некая интуитивная физика: интуитивные
суждения о физических процессах, скажем, о процессах движения,
которые объективно оказываются несостоятельными. Многие люди
используют учение о движении, которое противоречит принципам
ньютоновской механики. Их представления и аргументы
соответствуют скорее средневековой «теории импетуса», которой
придерживались до Ньютона. В этом направлении также проведены
исследования, давшие поразительные результаты.
В настоящее время можно показать, что эти ложные
представления о движении проистекают из иллюзий восприятия, в
особенности из выбора ложной системы отношений. Ведь наши
механизмы восприятия, со своей стороны, имеют своей основой нейроны,
стало быть, обусловлены биологически, отчасти даже
фиксированы генетически. Хотя посредством обучения, приобретения
лучшего знания и рациональных аргументов они и могут быть
признаны ошибочными, однако не могут быть перестроены.
Главный тезис эволюционной теории познания
Последние рассуждения указывают уже на то направление, в
котором могли бы быть найдены объяснения для
положительных и отрицательных результатов нашей интуиции. Если то, что
нам интуитивно доступно, хотя бы только отчасти обусловлено
биологически-генетически, то и соответствующие механизмы,
нейронные соединения, структуры, посредством которых мы
познаем мир, доступны биологическому объяснению.
Эволюционная теория познания (die Evolutionäre
Erkenntnistheorie) со всей серьезностью принимает эту точку
зрения и утверждает: наш мозг с его функциями, в особенности с его
когнитивными способностями, представляет собой результат
биологической эволюции. Биологически обусловленные
когнитивные структуры соответствуют окружающему миру (насколько
это действительно имеет место), потому что они сформировались
в процессе приспособления к этому реальному миру.
Соответственно эволюционная теория познания объясняет мозг прежде всего
не как орган познания, а как орган выживания. Именно этим
объясняются его достижения и недостатки, в том числе ложные пути
интуиции, примеры которых приводились ранее.

230 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Теперь можно провести разграничения между различными
ступенями познания, которые обладают, к тому же, различными
степенями надежности. Первое расчленение включает в себя
восприятие, опыт и науку. Восприятие работает неосознанно и
некритически, в большинстве случаев даже не поддается коррекции,
зато оно наглядно. В противоположность этому в опыте (который
включает в себя языковые формулировки, простые логические
заключения, наблюдения и обобщения, абстракции и построение
понятий) реконструкция внешних объектов происходит
осознанно, правда, все еще некритически. Наконец, в науке (которая
прибегает еще к помощи логики, построению моделей, использует
математические структуры, искусственные языки, внешние носители
данных, искусственный интеллект и расширенный посредством
измерительных приборов опыт) эта реконструкция
осуществляется осознанно и критически', однако часто за это приходится
расплачиваться потерей наглядности.
Имеется еще одно различие, которое является для нас
решающим: восприятие и опыт существуют в течение миллионов лет,
напротив, наука только в течение нескольких веков, самое
большее — тысячелетий. По меркам биологической эволюции, это —
очень короткий промежуток времени, в течение которого не могли
произойти значительные генетические изменения. Хотя эволюция
знания может основываться на биологических предпосылках, она
все же не является каким-то биологическим или биологически
объяснимым феноменом. Напротив, подъем науки Нового
времени представляет собой часть, а именно специфически более
позднюю — или более недавнюю — часть культурной эволюции. Если
структуры — а не содержание — восприятия и опыта в
значительной мере обусловлены биологически, то о структуре науки этого
сказать нельзя. Поэтому мы столь тщательно проводили различия
между тем, что нам «интуитивно» доступно, что непосредственно
«очевидно», в отношении чего мы имеем некое «чувство», — и тем,
что мы понимаем теоретически, рассчитываем математически,
устанавливаем алгоритмически, измеряем объективно.

Фолльмер. Г. По разные стороны мезокосма
231
Мезокосм
Каждый организм приспособлен только к определенному
фрагменту реального мира, который он осваивает посредством
восприятия и действия. Этот фрагмент предпочитают называть его
«экологической нишей». Совершенно аналогичное содержание
мы вкладываем в понятие «когнитивной ниши», используемое для
обозначения той ограниченной области мира, которой овладевает
организм, познавая, а стало быть, реконструируя и идентифицируя
ее. В таком случае когнитивную нишу человека мы называем «ме-
зокосмом». Мезокосм — это мир средних размерностей: мир
средних расстояний, времен, весов, температур, мир малых скоростей,
ускорений, сил, а также мир умеренной сложности. Наши
познавательные структуры созданы этим космосом, подогнаны к нему,
для него и посредством его отобраны, на нем испытаны и
оправдали свою надежность.
Границы мезокосма не очерчены точно. Не обязательно и их
точное совпадение у разных людей. Естественно, например, что
мезокосм людей, невосприимчивых к цвету, не содержит никаких
цветов. Далее, с возрастом эти границы могут сдвигаться. Так,
чувствительность к более высоким звукам с возрастом все более
утрачивается. Но на нее можно влиять посредством воспитания,
упражнений, развития внимания, посредством языковых средств.
Чувствительность может быть расширена. Так, знатоки сортов
табака научаются надежно классифицировать до 30 различных
оттенков коричневого цвета; эскимосы распознают и дают
названия 20 различным видам снега. На восприятие цвета, а тем
самым также и на различение цветовых оттенков, оказывают
влияние имеющиеся в распоряжении слова, обозначающие эти цвета
и их нюансы.
Итак, невозможно точно и общезначимо указать границы
мезокосма. Имеет смысл только указание соответствующего порядка
величин. Нечеткость касается, однако, только проведения границ.
В большинстве случаев отнесение какой-либо структуры к мезо-
косму является вполне однозначным. Разным образом существуют
области, которые, без всякого сомнения, лежат за пределами
мезокосма. Стало быть, размер мезокосма никоим образом нельзя
произвольно расширять.

232 Раздал IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Во всяком случае, мезокосм представляет собой только некий
фрагмент реального мира. Мир включает в себя гораздо больше
структур и систем, чем те, которыми мы мезокосмически
овладеваем. За пределами мезокосма остаются прежде всего особо малые,
особо большие и особо сложные системы.
Наш когнитивный аппарат (органы чувств, центральная
нервная система и мозг) настроен прежде всего только на этот
мезокосм. Важно, однако, понять, что этот аппарат выполняет нечто
такое, на что он вовсе не был определен отбором: мы приобретаем
теоретическое познание, выходящее далеко за пределы мезокосма.
С эволюционно-биологической точки зрения эта столь
характерная для людей способность должна рассматриваться скорее в
качестве побочного продукта. Пожалуй, не может быть сомнения в
том, что эта способность нам чрезвычайно полезна, но в то же
время она принесла значительный вред. От нас зависит то,
используем ли мы эту способность в конечном счете во благо человечеству
или во вред (zum Wehe) ему.
Выход за пределы мезокосма
Всякое познание начинается в мезокосме. Однако человеческое
познание не ограничивается только им и выходит далеко за
пределы мезокосма. Знания, которые не являются мезокосмическими и
наглядными, отличаются от обыденного знания.
Мы говорим о вещах, которые нельзя видеть, для восприятия
которых у нас вообще нет органа чувств. Мы занимаемся
теорией относительности и квантовой теорией, физикой элементарных
частиц и космологией, молекулярной биологией и исследованием
мозга. Мы путешествуем к Луне и запускаем аппараты, которые
покидают Солнечную систему. Мы расщепляем ядра атомов,
производим искусственные элементы и новые химические
соединения, излечиваем смертельные болезни.
Теоретическое познание выходит за пределы мезокосма.
Можно понять положение вещей, даже когда нет возможности их
представить. Современная физика может быть ненаглядной и даже
должна быть таковой, если она покидает область мезокосма; но
непонятной она поэтому не является. Как раз поскольку наглядность
не всегда достижима, поскольку она не является критерием исти-

Фоллъмер. Г. По разные стороны мезокосма
233
ны и часто не может служить даже в качестве эвристического
указателя пути, необходимы поиски других путей передачи знаний.
Не всегда возможно предоставить желаемую наглядность, но мы
можем попытаться найти ей замену.
Этой задаче служат прежде всего алгоритмы и вычисления,
методы схематизации, которыми предписываются в деталях шаги
исследования или, по крайней мере, они могут систематически
перепроверяться на правильность. Алгоритмами и вычислениями
занимается, в особенности, математика. Отсюда становится
очевидным первостепенное значение математики для современного
научного исследования. Правда математика как наука о
структурах не дает знаний о мире; однако она разнообразными способами
предоставляет нам структуры, применимость которых для
описания природы мы можем проверить.
Важная для прогресса познания роль математических теорий
состоит, стало быть, не только в том, что они точно или даже
количественно формулируют то, что мы смутно и качественно
«давно уже» представляем себе, но и в том, что они позволяют постичь
структуры действительности, которые иначе были бы нам
недоступны. Как раз в силу того, что наша способность восприятия
соответствует лишь мезокосмическим структурам, естествознание,
которое не довольствуется описаниями, но ищет объяснений,
непременно нуждается в применении математических (и тем самым
часто ненаглядных) структур.
Так как основательное умение заниматься вычислительными
операциями во многих случаях должно заменять наглядность, то
мы стремимся упражняться в таких расчетах. Наверняка здесь
исчерпаны еще далеко не все возможности. Так, едва ли можно
предвидеть, к каким достижениям еще приведет нас взаимодействие
мозга и компьютера. Эволюция, естественно, нас к этому не
подготовила. Но это не является серьезным препятствием. Уже давно
наш мозг выполняет больше функций, чем те, которые сложились
в ходе эволюции. Наши гены делают нас способными к большему,
к решению иных задач, чем только тех, для которых и на которых
они первоначально были сформированы и подвергнуты
испытанию. Наши гены и наш мозг несут на себе печать мезокосма,
границы которого мы фактически давно преодолели. Подготовила ли
нас эволюция, скажем, к изобретению и использованию письма?

234 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
К изучению иностранных языков? К сочинению книг? К
школьному обучению и университетскому образованию? Разумеется, нет.
И, несмотря на это, мы преуспели во всем этом. Компьютер мог
бы вполне помочь в том, чтобы достигнуть новой ступени в
развитии культуры.
Инструменты мысли, как и любые инструменты, конечно,
могут быть объектом злоупотреблений. Новые и во многом еще
необычные способности компьютера ни в коей мере не
уменьшают нашу ответственность. Таким образом, имеются несомненные
основания надеяться на прогресс познания, но нет никакого
повода для наивного оптимизма.
Уже упомянутый выше психолог Дитрих Дёрнер, изобретатель
Таналанда, провел исследования поведения человека при
столкновении с системами, выходящими за пределы его мезокосма.
Вероятно, можно ощутить себя, не только человеком, способствующим
развитию в Таналанде, но и в качестве бургомистра Лоохаузена,
некоего — также вымышленного — городка в каком-то немецком
среднегорье. И естественно, не следует ограничиваться
компьютерным моделированием: даже в жизни, как она есть, мы имеем
дело со сложными системами, на которые мы хотим и должны
оказывать влияние. Это — человеческие системы, атомные
электростанции, народное хозяйство, экосистемы. Такие системы имеют
некоторые типичные черты; они являются:
— динамическими (не статическими и не стационарными),
— сложными (причем сложность может основываться как на
количестве структурных элементов, так и на связях элементов друг
с другом),
— сетевыми (обратная связь, близко- и дальнодействие),
— нелинейными (удвоение входной величины как причины не
требует удвоения действия как следствия),
— непрозрачными (следовательно, непросматриваемыми, быть
может, даже в принципе непросматриваемыми), поэтому
— не полностью предсказуемыми (постоянно возникают
неожиданности),
— ненадежно действующими (нет никаких рецептов — гарантов),
— быть может, даже обладающими элементами случайности.
То, что мы по отношению к таким системам допускаем ошибки,
не удивительно. Менее очевиден тот факт, что эти ошибки мож-

Фолльмер. Г. По разные стороны мезокосма
235
но, в свою очередь, анализировать и систематизировать, так что за
ними обнаруживаются вполне определенные регулярности.
Именно поэтому Дёрнер и называет книгу, в которой он рассказывает о
таких ошибках и промахах, «Логика неудачи»1. В качестве
типичных факторов совершения ошибок он выделяет: линейное
мышление, линейные экстраполяции, линейные прогнозы, завышенную
оценку действующих мотивов, поведение в условиях случайного
стечения обстоятельств, мероприятия ad hoc, изоляцию
испытуемого, непоследовательность, тенденции к «бегству» от решения
(отказ от ответственности) вплоть до реакции (в случае крайней
необходимости) типа «все на одну карту», применение силы.
Дёрнер также исследовал, что отличает тех испытуемых
субъектов, которые имеют успех и которые, стало быть, вопреки
всему успешно решают задачи в качестве стимуляторов развития или
бургомистров. Часть его книги представляет собой разработку
«логики удачи».
Испытуемые, имевшие успех, демонстрируют прежде всего
следующие черты поведения: широкие знания, запас принципов
структурирования, уверенность в себе (вместо страха), радость
решения, лучшую оценку важности проблем, готовность проверить
и скоррелировать гипотезы, большее количество и более глубокие
вопросы «почему», способность выдерживать неопределенность.
Эти результаты — как развлечение или как повод задуматься —
можно принять к сведению. Исходя из них, можно изучать самих
себя и других людей и попытаться извлечь уроки из этого знания.
Эти результаты исследования прежде всего должны иметь
дидактические следствия.
Почти на всех этапах образования мы сталкиваемся с
системами, которые, так сказать, просматриваемы. Школьникам и
студентам, читателям и слушателям — по понятным основаниям —
всегда предлагают только те системы, которые «соответствуют» их
возрасту, уровню их образования, интересам, такие, которые — по
крайней мере, соответственно объему даваемого им учебного
материала и как раз посредством этого материала — можно «понять».
В профессиональной деятельности, так же, как и в обыденной
жизни, мы все же постоянно имеем дело с системами, которые для
1 Dörner D. Die Logik des Mißlingens. Reinbek, 1989.

236 Раздел 11. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
нас непрозрачны. Мы вынуждены обращаться с ними,
обслуживать их, контролировать, управлять ими. К решению этой
проблемы мы, очевидно, слишком мало подготовлены. Но если средняя и
высшая школы действительно хотят дать что-то необходимое для
жизни, то они должны в этом отношении проявить активность.
Речь идет при этом не столько о знании, сколько об умении, не
столько о теории, сколько о практике. Исследования Дёрнера
показывают как раз не только то, что это необходимо, но и то, что
это возможно.
Дидактика направлена в таком случае не столько на то, чтобы
сделать все обозримым и понятным; это ведь, к сожалению,
невозможно. Она говорит о чем-то более тонком: стремись обеспечить
наглядность и понимание там, где они достижимы! Там, где они
недостижимы, пытайся заменить их аналогиями, моделями,
вычислениями и алгоритмами! Не ограничивайся, однако, простым,
наглядным, очевидным содержанием изучаемых вещей, скажем,
линейными системами! Развивай и обучай стратегии обращения
со сложными, даже непрозрачными (undurchschauten) и
^просматриваемыми (undurchschaubaren) системами!
То, что мы не все знаем и снова и снова допускаем ошибки,
может быть, досадно, но не стыдно. Однако нам надлежит извлекать
из этого правильные выводы.
Перевод Е. Н. Князевой

Г. Фомшер
Чем хороши псевдонауки?
Аргументы из теории и практики науки1
Псевдонауки — дисциплины, которые выдают себя за науки,
но не выполняют этого своего притязания. Когда, однако,
какая-либо дисциплина не удовлетворяет стандартам
научности? На этот вопрос нет простого ответа. Несмотря на
это или как раз поэтому псевдонауки заслуживают
внимания. Это побуждает ученых размышлять о том, на что опираются они
в своих высказываниях. Для теории науки псевдонауки являются
пробными камнями ддя развития их критического инструментария.
Шаровые молнии
Шаровые молнии — это нечто диковинное. Они встречаются очень
редко. Едва ли кто-либо видел шаровую молнию. Они появляются
неожиданно и демонстрируют всякий раз весьма беспорядочную
картину свечения. Свидетельства о них эмоциональны и
анекдотичны. Фотографий существует очень немного. И к тому же, они
не поддаются искусственному воспроизведению. Как это следует
понимать?
Вплоть до недавнего времени чаще всего осмеивались те люди,
которые занимались изучением этого феномена, скажем, собирали
свидетельства очевидцев, давали физические объяснения или сами
ставили соответствующие опыты: такого рода свидетельства
считались недостоверными, объяснения ложными, эксперименты
ничего не говорящими. Разве уже Аристотель в шестой книге своей
1 Vollmer G. Wdzu PseudoWissenschaften gut sind. Argumente aus
Wissenschaftstheorie und Wissenschaftspraxis // Universitas. 1992. № 2. S. 155—168. Статья
предоставлена для публикации автором.

238 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
«Метафизики» не провозгласил,
что наука имеет в качестве
своего предмета то, что происходит
всегда или же, по крайней мере,
в большинстве случаев?
Шаровые молнии представляют
собой, однако, нечто нерегулярное.
Поэтому занятие этим предметом
легко подпадало под подозрение,
Рис. 1. Историческое изображение что оно псевдонаучно,
шаровой молнии Однако теперь сообщения о
шаровых молниях подаются с
крупными заголовками. Об этом пишут серьезные научные журналы, такие
как «Nature» и «Spektrum der Wissenschaft»1. Японским физикам
удалось искусственно воспроизвести подобные явления. Кроме того,
искусственно создавая шаровую молнию, можно теперь дополнительно
проверить существовавшие до сих пор теории, например теорию
Капицы. Исследователи шаровых молний считаются сегодня
серьезными учеными, которые выслеживают редкое, но достоверное явление.
Шаровая молния, стало быть, создана. Чем в таком случае
нынешнее положение дел отличаться от прежнего? Почему
исследование шаровой молнии не считается больше псевдонаучным? Что
собственно изменилось: шаровые молнии, исследователи,
критерии научности или же только точка зрения на них? Каковы
вообще критерии научности? Кто их устанавливает? Насколько они
обязательны? Могут ли они изменяться? И если да, то при каких
обстоятельствах и по каким критериям?
Что такое псевдонауки?
Псевдонауки — это дисциплины, которые выступают с
притязанием на научность, но не выполняют это притязание, следовательно,
не удовлетворяют стандартам научности. Это определение
выглядит простым, но оно ведет нас к постановке трудных вопросов.
1 SingerS. Great Balls of Fire // Nature. March 14, 1991. Vol. 350. P. 108-109 (см.
также: P. 139—141); Künstlische Kugelblitze // Spektrum der Wissenschaft. Mai
1991. S. 24-26.

Фолльмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
239
Притязание на научность может быть недвусмысленно
выдвинуто или равным образом недвусмысленно оспорено тем, кто
занимается какой-либо дисциплиной. Первое — правило, второе —
исключение.
Примером дисциплины, которая — по крайней мере, в лице
некоторых своих представителей — определенно оспаривает это
притязание, является эзотерика. Торвальд Детлефсен, будучи приверженцем
такого рода знания, пишет: «Эзотерическое знание представляет
собой ненаучный способ понимания действительности»1. Если бы эта
точка зрения была серьезной и была бы последовательно
выдержана до конца, то по этому поводу не возникало бы никаких проблем.
Правда, при чтении работы Детлефсена быстро обнаруживается, что
он сам все же охотно прибегает к формулировкам и аргументам,
которые должны придать его высказываниям видимость
рациональности и научности. В своей аргументации он ссылается на «новейшие
результаты исследований», называет гороскоп «измерительным
инструментом реальности» и даже формулирует «законы».
Несмотря на такие сомнительные случаи, на вопрос о том,
выдвигает ли какая-либо дисциплина притязание на научность, как
правило, нетрудно ответить, особенно тогда, когда она называет
себя «сциентологией» или «Махариши-технологией
унифицированного поля». И напротив, очень трудно установить, выдвигает ли
она это притязание с полным основанием и, следовательно,
действительно ли она удовлетворяет критериям научности. Это имеет
ряд оснований, и с некоторыми из них мы познакомимся.
Кандидаты в псевдонауки
Изучение шаровых молний представляет собой лишь один пример
деятельности, которая попала под подозрение псевдонаучности.
Прежде чем продолжить разговор о псевдонауках, мы хотим дать
обзор тех областей (и некоторых имен), которые обычно
называются в этой связи. Все эти сведения приведены в таблице 1.
Во всех этих случаях вполне серьезно ставится такой вопрос:
идет ли здесь речь о науке или о псевдонауке? Для некоторых дис-
1 Dethlefsen Т. Schicksal als Chance // Dethlefsen T. Das Urwissen zur
Vollkommenheit des Menschen. München: Goldmann, 1979.

240 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Таблица I. Кандидаты в псевдонауки
Алхимия
Антропософия но Штайнеру (Steiner)
Астрология
Атлантида
Бермудский треугольник
Биоритмы по Флиссу (Fliess)
Земные лучи = Волшебные палочки
Эзотерика
в связи с
алхимией, астральными телами,
астрологией, астротерапией,
герметикой (не герменевтикой!), гиионозом,
И-цзин, каббалой, магией, медитацией,
мистикой, оккультизмом, таро, йогой,
мистикой чисел
Графология
Чтение по руке(хиромантия)
Теория пустого мира
Гомеопатия
Дрейф континентов по Вегенеру
(Wiener)
Креационизм
Лысенко
Нумерология = Мистика чисел
Оккультизм
Теория оргона по Райху (Reich)
Парамедицина с ее многочисленными
методами-аутсайдерами, например:
-акупунктурой
—антропософической медициной
-тестами на кристаллизацию крови
—лечением собственной крови
-излечением духа
—гомеопатией
—диагностикой радужной оболочки глаза
—нейротерапией
—озоновой терапией
-пирамидами
-терапией клеток
Парафизика
-немецкая физика по Штарку (Stark)
—шаровые молнии
—левитация
-физика новой эры по Капре (Сарга)
-N-лучи по Блондло (BJondiot)
—вечный двигатель
-учение о мировом льде по Хёрбигеру
(Hörbiger)
-волшебные палочки
Парапсихология
-ясновидение
-телепатия
-предзнание
-психокинез, включая сгибание ложек
-привидения
Френология по Галлю (Gall)
Психоанализ по Фрейду
Саентология по Хаббарду (Hubbard)
Социобиология по Уилсону (Wilson)
Трансцендентальная медитация
Уфология (учение об НЛО)
Учение Беликове ко го
Научный социализм
Волшебные жезлы (волшебные палочки)
циплин ответ однозначен; для большинства — спорен. Особенно
интересны, естественно, сомнительные случаи: они требуют особо
основательного исследования.
В плане характеристики, критики и защиты этих дисциплин
можно сказать достаточно много. Здесь, однако, не следует выно-

Фоллъмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
241
сить решений, научны они или нет. Скорее мы хотим обсудить,
каким образом могут быть обоснованы эти решения.
Кто устанавливает стандарты научности?
Можно поставить вопрос о том, кто, собственно, (дескриптивно)
констатирует или (нормативно) устанавливает такие стандарты.
Деятельность ученых складывается в определенную практику, они
используют стандарты, по которым они строят свои собственные научные
исследования и выносят суждения о работах других. Но они, как
правило, не доходят до того, чтобы со всей определенностью
сформулировать, в чем состоят эти стандарты. Разве только в ходе критики
своих коллег и предшественников они пытаются высказываться о том,
почему то, что кто-либо делает или сделал, еще не вполне хорошо.
Теоретики науки ставят перед собой и другую задачу. Чтобы это
наглядно пояснить, мы должны выделить различные уровни
исследовательской работы. Первый, самый низкий уровень — это
уровень фактов, фактических данных, результатов наблюдений и
измерений. Второй уровень — это уровень деятельности тех людей,
которые занимаются этими фактами, стало быть, ученых, а вместе
с тем и псевдоученых: здесь формулируются гипотезы,
разрабатываются теории, планируются эксперименты. На третьей ступени
работают в таком случае теоретики науки, которые изучают
используемые учеными методы и выдвигаемые ими гипотезы,
развиваемые теории, научные дисциплины. Они работают,
следовательно, на некотором метауровне, и теория науки является типичной
метанаукой. На этом уровне формулируются стандарты, согласно
которым строятся оценочные суждения о научных теориях.
Теперь, естественно, можно задать вопрос о том, кто,
собственно, контролирует теоретиков науки, когда они пытаются
констатировать, устанавливать или улучшать стандарты научности. Могли
бы они быть при этом не слишком строгими? (Рис.2).
Не нуждаемся ли мы для этого в еще одном, четвертом уровне,
и кто должен работать на этом уровне? И даже если бы
потребовался кто-то, который наблюдает за теоретиком науки, описывает его
деятельность и осуществляет над ним контроль, то можно было бы
поставить дальнейший вопрос: по каким стандартам он это делает и
должен делать и кто контролирует те стандарты, по которым он су-

242 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Рис. 2. Неисправимый скептик: «Я все
еще не убежден. Я хотел перец»
дит о стандартах теоретиков
науки? Эту игру, очевидно, можно
повторять как угодно долго.
Здесь, стало быть,
возникает проблема: либо мы
попадаем в процесс неограниченного
конструирования ступеней все
новых и новых метауровней (в
неограниченный регресс), либо
в разрушительный круг, в circulus
vitiosus (в порочный круг).
Мы могли бы здесь наметить,
в каком направлении мог бы идти
поиск решения этой проблемы. Чтобы избежать как регресса, так и
порочного круга, необходимо потребовать, чтобы, начиная с
определенной ступени, критерии стали самоприменимыми. Проблемы
самоприменения, возвратности, самоотнесенности являются
характерными для теории познания и вообще для философии. Они осложняют
дело теоретика познания, но не превращают его в нечто
невозможное. Самоприменение имеет, очевидно, круговую структуру, однако
представляет собой не порочный круг, а конструктивный, виртуозный
(мастерский) круг1. Конечно, в таком случае не может быть
выдвинуто притязание, что при этом становится возможной или уже
производится окончательная оценка или дается конечное обоснование
науки или теории науки. Такой конечной инстанции не существует ни в
теории науки, ни на каком-то более высоком уровне знания.
В дальнейшем наш анализ будет относиться главным образом
к третьей ступени, к уровню деятельности теоретиков науки. Ведь
наш вопрос гласит: как мы даем оценку гипотезам, теориям или
целым дисциплинам?
Почему важна эта проблема?
Важность и значение какой-либо проблемы всегда зависит от
субъективных, оценочных элементов. Тема псевдонаук может быть интерес-
1 О самоприменимости критериев см.: Vollmer G. Metakriterien wissenschaftlicher
Rationalität // Zeitschrift für Wissenschaftsforschung. 1988. Bd. 4. Heft 2. S. 201—213.

Фолльмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
243
ной в чисто научно-теоретических аспектах. Но тогда, вообще говоря,
не обязательно оставался бы интерес к другим аспектам. Совершенно
другой аспект — проблема ответственности: нам не может быть
безразлично, кому доверяют свою жизнь, свое здоровье, свое жизненное
счастье, свое время, свои деньги близкие нам люди — дети,
родственники, друзья, земляки, сограждане. И когда они совершают выбор
между рациональным и иррациональным делом, тогда мы советуем
рациональное. Следует ограничиться несколькими примерами.
Что означает тяга к гороскопу? Многие люди приобретают
гороскопы, даже дорогие, тратят на это деньги; многие читают
гороскопы, жертвуют, стало быть, на это свое время; и многие
ориентируются на них и, быть может, даже принимают жизненно важные
решения. Если же я вообще ничего не связываю с гороскопами,
то, может быть, стоит сделать попытку предохранить близких мне
людей от таких потерь посредством разъяснения. Правда, того, кто
не хочет обращать внимание на такое предложение, ничто не в
состоянии к этому принудить.
Разумно ли, если случилось несчастье и лавина накрыла людей,
поиск засыпанных предоставить ходокам с волшебной палочкой, а не
тренированным на это собакам! Фактически ходоки с волшебной
палочкой притязают на то, что могут установить местонахождение
засыпанного. Разумеется, важно знать, является ли этот метод
эффективным. Если кто-то обращается к ходоку с волшебной
палочкой, чтобы узнать, где можно рыть колодец, то это проблема затрат
денег и времени. В случае же засыпанных людей речь идет об их
здоровье и болезни, о жизни и смерти. Тогда вопрос об
ответственности приобретает намного большую ценность.
Рационально ли на основании графологических или
астрологических экспертиз давать кому-либо место или отказывать в нем?
Поскольку это случается и может иметь решающие для жизни
последствия, следует знать, могут ли такие экспертизы служить
справочным материалом о характере, об усердии в работе или об
уживчивости претендента1. Позволяет ли диагностика радужной оболочки
глаза — как пример спорного парамедицинского метода — ставить
1 См.: Halfer-Sinn Р. Graphologie in Deutschland: Eine Renaissance? // Skeptiker.
1989. № 3. S. 14—18. С точки зрения Хальфер-Зинн графология «не является
серьезным методом для выбора претендента».

244 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
надежные диагнозы?1 Стоит ли выбирать себе партнера по
расположению звезд!
Деньги, выделяемые на исследования, всегда ограничены. Если бы
их было много, всегда столько, сколько запрошено, в таком случае
не было бы проблем. Почему бы все то, что представляется кому-
то интересным и, кроме того, никому не вредит, обязательно не
подвергнуть исследованию? Но таких условий просто нет:
имеющиеся в распоряжении деньги всегда меньше того, что
запрашивают. Стало быть, нужно решать, кто заслуживает содействия, а кто
нет. В связи с регулированием процесса финансирования
проблема наука/псевдонаука приобретает поэтому большую значимость.
Здесь, очевидно, речь идет о решениях не частного характера, а об
общественно значимых.
Эти примеры призваны были пояснить, почему необходимо
заниматься вопросом о научности.
Почему так трудна проблема разграничения?
Почему нельзя иметь или указать достаточно простые критерии,
чтобы в каждом отдельном случае принимать решение, применяя
эти критерии? Эта проблема столь трудна, потому что теории не
имеют того свойства, которое им ранее приписывалось:
доказуемость. До тех пор пока существовало убеждение, что можно
доказать научные теории, доказуемость могла приводиться в качестве
единственного и разумного критерия. Если теория была доказана,
то все было в порядке; если она не была доказана, то следовало
отложить решение; если же она опровергнута, то на все времена.
Эта идеальная картина науки представляет собой картину
классического рационализма. Классический рационализм выдвигает три
требования, которые он считает выполнимыми. Определи все свои
понятия, докажи все свои положения (насколько они являются
дескриптивными) и обоснуй все свои нормы (предписания, запреты,
разрешения, следовательно, все свои положения, насколько они
являются нормативными)! Если бы эти три требования были вы-
1 Основательная проверка показала, что диагностика радужной оболочки
глаза, во всяком случае, не является надежным вспомогательным средством для
выявления желчных камней или воспаления желчного пузыря. Knipschild Р.
Irisdiagnostik unter der Lupe // Skeptiker. 1989. № 3. S. 4—8 (с литературой).

Фолльмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
245
полнимы, то они давали бы разумный идеал рациональности. Если
какая-либо теория не удовлетворяла им, то она не могла
рассматриваться как рациональная и тем более как научная. Ибо, какие
бы требования ни предъявляли науке, во всяком случае она должна
быть рациональным предприятием, и тогда она должна также
удовлетворять нашим критериям рациональности. В таком случае не
только обязательно прибегнуть к доказательствам, но они должны
быть представлены в явном виде и быть воспроизводимыми
другими. Но если бы это было возможным и удалось, то теория на
основании этих признаков рациональности могла бы без проблем быть
признана научной.
Однако всегда существовали скептики, которые сомневались
в выполнимости этих требований. Их сомнения приобретали на
протяжении тысячелетий все больший вес. А именно они
установили, что эти требования совсем не могут быть выполнены. Дело
в том, что они ведут обычно к тройственному тупику трилемм
Мюнхгаузена: либо к неограниченному регрессу, либо к
порочному кругу, либо к догматическому обрыву процесса в некотором
произвольном пункте. Тем самым классический рационализм
терпит крушение.
Отсюда имеются два выхода. Или встают на точку зрения:
рациональность заключается в выполнимости трех требований. И если эти
требования не выполнимы, то рациональность также не
достижима. Или говорят: раньше мы полагали, что рациональность состоит
в выполнимости тех трех требований. Теперь мы, однако,
установили, что они совсем не выполнимы, стало быть, мы должны изменить
наш идеал рациональности. Согласно позиции критического и
прежде всего панкритического рационализма, рациональность — в
особенности рациональность науки — заключается не в доказуемости,
а в критикуемости. Мы выдвигаем в таком случае, стало быть, более
слабое требование: то, что должно считаться рациональным, не
требует признака доказуемости, но оно должно по меньшем мере быть
открытым риску критики. Это противоположность догматизму:
наука, следовательно, ни в коем случае не должна быть догматической,
потому что она в противном случае не выполнила бы минимальных
условий рациональности (открытость для критики).
Ответ на вопрос, почему проблема разграничения столь
трудна, состоит таким образом в том, что мы должны отказаться от

246 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
классического идеала рациональности — доказуемости, — и что
замена этому не является столь же осязаемой, как это было в
случае с доказуемостью. Понимание того факта, что теории не
могут быть доказаны, обязывает нас назвать инструменты критики.
К этой задаче теперь мы и обратимся.
Признаки хороших научных теорий
Требования, которые мы выдвигаем к хорошим опытным научным
теориям, распадаются на две группы: на необходимые и
желательные свойства. Необходимые свойства — это свобода от круга в
доказательстве, свобода от противоречий, объяснительная ценность,
проверяемость и успех проверки. Несколько точнее они означают:
• Свобода от круга в доказательстве: никаких круговых
определений, никаких самозамыкающихся аргументов, доказательств,
обоснований, следовательно, никаких порочных кругов.
• Внутренняя непротиворечивость: никакого логического
противоречия.
Оба эти признака имеют силу также для математических,
вообще для структурных научных теорий. (Желательными там еще
являются возможность аксиоматизации, независимость и
полнота аксиом.) Структурные науки мы, однако, здесь не принимаем
во внимание, так как проблема псевдонаук возникает почти
исключительно в области фактических наук. (Даже нумерология и
мистика чисел приписывают определенным числам, фигурам или
отношениям магические, озаряющие или исцеляющие и все же
реальные действия.)
• Внешняя непротиворечивость: совместимость с уже
сложившимся фоновым знанием.
Это требование не может означать, что мы должны
выбрасывать в корзину для бумаг каждую теорию, которая не согласуется
с тем, что нам представляется известным. Если обнаруживается
противоречие между нашим фоновым знанием и новой теорией,
то это становится основанием для дальнейшего исследования и
поиска разрешения этого противоречия.
• Объяснительная ценность: теории должны что-то объяснять.
Объяснять — это одна из главных задач науки.

Фолльмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
247
• Проверяемость: опытные научные теории должны быть
проверяемы на опыте.
Оба эти критерия совместно дают то, что обычно называют
также «эмпирическим содержанием» теории. Доказывается ли
или опровергается, верифицируется или фальсифицируется,
подтверждается или подрывается и каким образом некоторая теория
посредством опыта, здесь не может подробно обсуждаться. Между
доказательством и опровержением существует с точки зрения
логики науки асимметрия: вообще говоря, теории не могут быть
доказаны (даже если они являются истинными), однако часто они
могут быть опровергнуты (когда они являются ложными).
Поэтому требование Поппера гласит: хорошая опытная научная теория
должна иметь возможность потерпеть неудачу в опыте.
• Успех проверки: если теория проверяема и фактически
подвергается проверке, то она должна также выдержать опытное испытание.
Если теория не выдерживает испытание в эксперименте, то она
не является правильной и не может быть принята в качестве
истинной.
Наряду с этими необходимыми свойствами существуют еще
желательные свойства, к которым, разумеется, прибегают только
тогда, когда выполнены необходимые критерии. Следующий список
при этом ни в коей мере не является полным:
— всеобщность,
— глубина,
— точность,
— простота,
— наглядность,
— способность прогнозирования,
—воспроизводимостьописанных,объясненныхи предсказанных
явлений,
— плодотворность.
Итак, если мы имеем две конкурирующие теории, которые
одинаково удовлетворяют необходимым критериям, то мы выбираем
более общую, более глубокую, более точную и т. д. Речь идет здесь,
следовательно, о сравнительных критериях в смысле «по
возможности более простого», «по возможности более наглядного» и т. д.
Эти критерии, в свою очередь, — согласно панкритическому
рационализму — должны быть доступны критике. Существует, ста-

248 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ло быть, некоторый уровень, на котором эти критерии
становятся опять-таки сомнительными и вновь могут быть поставлены под
вопрос. Однако на этот метауровень мы не можем здесь
подниматься. Следовательно, мы представляем здесь наши критерии как
предварительные результаты научно-теоретической дискуссии,
которая велась в течение десятилетии и все еще продолжается.
Имеют ли эти критерии описывающий (дескриптивный) или
предписывающий (прескриптивный, нормативный) характер?
Ответ, собственно говоря, прост: и то, и другое оказывается верным.
Они имеют при этом тот типичный дескриптивно-нормативный
двойственный характер, который определяет и отличает теорию
познания и теорию науки. Такие критерии представляют собой, с
одной стороны, попытку установить, как протекают научные
дискуссии и какие критерии при этом недвусмысленно называются
или по меньшей мере имплицитно используются, а с другой
стороны, попытку определить, какие критерии должны использоваться
в таком противостоянии и как их можно далее улучшить. Эта
двоякая задача делает теорию науки сложной, но одновременно также
увлекательной.
Проблемы разграничения
Мы видим, что требование открытости для критики, которое мы
выдвинули как минимальное условие рациональности и тем самым
также научности, для опытных научных дисциплин расщепляется
на несколько критериев. Поэтому мы можем испытывать опытную
научную теорию различными способами: мы можем проверить,
содержит ли она круги противоречия, согласуема ли она с нашим
фоновым знанием, объясняет ли она много, мало или ничего,
проверяема ли она и выдержала ли она возможные и фактически
проведенные испытания.
Хорошие опытные научные теории, очевидно, могут и должны
быть выделены по нескольким аспектам. Обзор дан в таблице 2.
Признак, который особенно часто находят у псевдонаук, — это
попытка защитить от критики собственную теорию. Это может
происходить в результате догматической приверженности к
утверждениям, ослабления притязаний (оговорка «чаще всего»),
нового определения понятий, выхолащивания проблем. Теория, кроме

Фоллъмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
249
Таблица 2. Проблемы разграничения
Хорошие опытные научные теории выде-
1 ляются по сравнению с
структурными науками (например,
математикой)
иррациональными (нерациональными
и антирациональными) предприятиями
(например, эзотерическим знанием)
метафизикой (проблема демаркации
Поппера)
нормативными науками (например,
этикой)
псевдонауками (например, астрологией)
Хорошие опытные научные теории
выделяются чем
— фактическим отношением (рефе-
рентностью),
— высказываниями о мире (о
действительности, о реальных системах),
— употреблением понятий «истинное»
и «ложное» в фактическом смысле
— рациональностью, особенно
открытостью для критики по отношению к
— интерсубъективной коммуникации,
— интерсубъективной способности
понимания,
— свободе от логического круга и
противоречий,
— объяснительной силе
— эмпирической проверяемостью,
например, фальсифицируемостью,
— онтологической бережливостью
(бритва Оккама: никаких излишних
оснований для объяснения)
— описывающими и объясняющими
результатами, отсутствием каких-либо,
предписывающих элементов (иначе
говоря, никаких натуралистических
измышлений)
— свободой от логического круга,
— непротиворечивостью,
— совместимостью с фоновым
знанием, 1
— проверяемостью, например,
фальсифицируемостью,
— успехом прохождения проверки,
— онтологической экономностью
того, с самого начала может быть построена столь изощренно, что
она полностью непроверяема и прежде всего неопровержима.
По Фрейду, всем мужчинам присущ Эдипов комплекс. Можно
ли это проверить? При опросе некоторые ответят да, другие — нет,
третьи — «я не знаю». Утвердительные ответы говорят за,
колеблющиеся во всяком случае не против этой теории. А говорящим
нет та же самая (!) теория объясняет, что они, естественно, также
имели Эдипов комплекс, только они его вытеснили. Таким обра-

250 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
зом, невозможно представать себе ни одного случая, с которым
не могла бы справиться эта теория. Она вообще серьезно не
проверяется; она только может подтверждаться, но никогда не может
быть опровергнута. Тезис о том, что все мужчины имеют Эдипов
комплекс, стало быть, эмпирически неуязвим. Но в такой
случае, согласно нашим критериям, эта теория не является хорошей
опытной научной теорией, а именно: если она является ложной, то
мы все же не сможем это установить. Поэтому мы исключаем ее из
круга опытных наук, хотя она, пожалуй, может быть и истинной.
Тем самым мы имеем в своем распоряжении инструмент,
посредством которого можно исследовать гипотезы, дисциплины и
методы на их научность. От обстоятельного применения этого
инструментария мы вынуждены здесь отказаться. Вместо этого мы
хотим уяснить, какую пользу все же, несмотря на всю их
сомнительность, могут иметь псевдонауки.
Чем хороши псевдонауки?
Если бы все, что делают люди, или, по крайней мере, все, что делают
ученые, всегда уже представляло собой науку или было бы по
меньшей мере рациональным, то по этому вопросу не велось бы никаких
споров. Ведь каждый действовал бы рационально и каждый знал бы
также обо всех других, что они действуют рационально. Дело,
однако, обстоит не так: ведется спор. Спорят не только о том, является
ли правильной теория коллеги, но и о том, является ли вообще то,
чем он занимается, осмысленной наукой, разумна ли сама
постановка вопроса, обещает ли успех намеченное решение, удовлетворяют
ли методы, которые при этом используются, научным требованиям.
В виду такого спора необходимо уточнить, на чем основываются
приводимые в нем высказывания и используемые методы. Откуда,
собственно, мы знаем, что Земля есть шар? Что мы живем снаружи
на этом шаре? Что Земля вращается вокруг Солнца?
Там, где нет расхождений, нет и смысла излишне усложнять и
излишне детализировать инструментарий. Только там, где есть
различные мнения, существует потребность в действии, а именно
в уточнении. Таким образом, только из-за различия во мнениях
ученые вынуждены точнее указывать, на чем основывают они свои
положения и теории.

Фолльмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
251
Приведу лишь один пример. Биологи принимают теорию
эволюции в общем как само собой разумеющуюся, и когда
креационисты задают критические вопросы, то большинство биологов
оказываются беспомощными. Они не научились давать ответы на
такие вопросы. Следовательно, задача школы и, в особенности
высшей школы, вероятно, состоит в том, чтобы изучать какую-
либо теорию, к примеру, теорию эволюции, не только так, как если
бы и без того уже каждый знал, что она правильна, но и заранее
готовить себя к парированию критических аргументов. Это
относится особенно к учителям, которые в ходе преподавания наверняка
могут столкнуться с такого рода критическими вопросами. Что бы
ни подразумевалось в этих вопросах, серьезно или шутливо,
конструктивно или, быть может, даже злонамеренно, такая подготовка
была бы полезна для всех ученых.
Важный вклад в это могут внести псевдонауки. Они также
вынуждают ученого делать свои аргументы более ясными,
классифицировать и формулировать их и ясно и убедительно их приводить.
Псевдонауки играют при этом роль конкурирующих теорий.
Почему конкурирующие теории полезны? Разве не служат они
только для того, чтобы запутывать умы, уводить их в сторону от
единственной святой истины?
Согласно принципу фальсификации, хорошая опытная
научная теория должна иметь возможность потерпеть неудачу в опыте.
Внимательный к теории науки ученый укажет, стало быть, те
позиции, в которых могла бы потерпеть неудачу его теория, те
возможные данные, которые могли бы побудить его отказаться от своей
теории, те эксперименты, результат которых мог бы поставить под
вопрос его теорию. Как находят такие позиции, такие данные,
такие эксперименты?
Для этого необходимы конкурирующие теории! Они
обращают внимание на то, где вообще имеет смысл предпринимать
экспериментальные испытания. Только сравнение с конкурирующей
теорией, точнее, только различия между обеими теориями показывает,
где может возникнуть шанс установить ложность собственной
теории — если она действительно является таковой. Конкурирующие
теории позволяют разыскать то место, в котором экспериментальная
проверка имеет особый смысл, где, следовательно, теория скорее
всего потерпит неудачу. Только там, где теории расходятся, существует

252 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
шанс посредством experimentum crucis (решающего эксперимента)
обнаружить, какая из двух конкурирующих теорий правильна.
Существует еще один выигрыш от того факта, что
существуют псевдонауки: не только ученые вынуждены, противопоставляя
свое знание псевдонаукам, точно указывать, на что они
опираются, но и теоретики науки должны со всей определенностью
говорить на основании чего они, собственно, выносят суждения о
гипотезах, дисциплинах, науках. Они должны указывать критерии,
по которым выделяют какую-либо теорию как хорошую опытную
научную теорию. Псевдонауки являются пробными камнями,
испытательными полигонами, проверочными образцами для научно-
теоретического инструментария.
На еще один положительный момент обращает внимание
Руперт Лай: «Значение еретиков заключается не в том, что они
подходят к истине ближе, чем ортодоксы, а в том, что они настаивают
на относительности результатов познания и объяснения»1. Говоря
в более общем плане, мы более отчетливо осознаем условный,
гипотетический, говоря иначе, «если-то-характер» нашего знания и,
разумеется, также наших нормативных утверждений. В
противостоянии с противником — с научным противником, но также с тем, на
кого прежде смотрели как на псевдоученого — становится ясным,
что знание всегда строится на неких предпосылках. Эти
предпосылки, возможно, убедительны, но они представляют собой все-таки
предпосылки, которые вновь могут быть поставлены под вопрос.
Естественно, нельзя все одновременно ставить под вопрос.
Если бы было желание сомневаться действительно во всем, то
угасла бы возможность дальше работать, исчезла бы вообще
возможность дальше жить. Полезно, однако, по меньшей мере от
случая к случаю прояснять то, на каких предпосылках строится
работа, — на каких предпосылках держится жизнь. Само открытие, что
существуют иные и даже совершенно иные способы понимания и
точки зрения, может придать этому некоторый импульс. В таком
случае, возможно замечают, что не сходятся во мнениях не
только об определенных явлениях, но и о разрешенных методах. Быть
1 Lay R. Die Ketzer. München; Wien, 1981. S. 143. Это высказывание Лая
относится не только к религиозным мятежникам, но и к Дарвину, стало быть,
также ко всякой естественно-научной теории. Очевидно, здесь не имеются в
виду только религиозные еретики.

Фолльмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
253
может, причина различий во мнениях — как раз у псевдоученых —
заключается как раз в совершенно иной картине мира. Так мы
получаем доступ к самим себе, мы начинаем понимать корни нашей
деятельности, наших исследований, наших убеждений, всей нашей
картины мира.
Специальные проблемы
Оставить за собой право на заблуждение
Первая проблема состоит в том, что критический рационалист,
который понимает свой рационализм в смысле постоянно
существующей возможности для критики, всегда должен оставлять за собой
право на заблуждение. Я могу ошибаться относительно фактов, я
могу ошибаться, однако, также и относительно критериев. Вероятно,
может обнаружиться, что эти критерии слишком строгие, что они не
применимы, что они недостаточны. Значит, критерии, в свою
очередь, должны удовлетворять требованию доступности для критики.
Это пример той самоприменимости, о которой уже шла речь выше.
Теперь можно, кроме того, установить, что люди в самом деле
многократно ошибалась. Речь идет, стало быть, не только о
принципиальном понимании возможности ошибок в человеческом
знании, в моем фактическом знании, в моем научно-теоретическом
или в моем ступенчато-построенном знании, но и о том опытном
факте, что люди действительно без конца ошибались. К тому же,
мы можем констатировать, что многие решающие новшества были
инициированы еретиками, во всяком случае некоторое время
после своего возникновения считались «еретическими».
Следовательно, никогда не существует некоего окончательного
состояния знания, ни относительно истин, ни относительно
заблуждений, ни внутри науки, ни также вне нее.
Проблема индекса
Инновации приобретают значение именно тогда, когда они ставят
под вопрос очень многое из прежнего знания, поэтому и
сопротивление им особенно велико. Именно определяющая лицо эпохи

254 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
главная работа Коперника «О вращении небесных сфер» (1543)
вошла в 1615 г. в индекс, т. е. в список запрещенных католической
церковью книг и была оттуда изъята только в 1822 г. Макс Планк
предлагает Прусской Академии наук принять в ее ряды
Альберта Эйнштейна и при этом не судить слишком строго его гипотезу
световых квантов, — неудачную, по мнению Планка, — которой
позднее, однако, сужено было стать направляющей для квантовой
теории. Такие примеры многочисленны.
Стало быть, из опыта мы можем извлекать уроки и уяснить, что
мы снова и снова заблуждаемся, и мы, судя по всему, не должны
исключать этого и для современного момента. Тем не менее, это
означает также, что по отношению ко всем критическим подходам
мы должны соблюдать по меньшей мере, такого рода открытость:
возможно, что мы заблуждаемся.
Непризнанный гений
Разумеется, нельзя выводить противоположное заключение и
говорить: поскольку со всеми крупными инновациями сначала
велась интенсивная борьба, постольку всякий тезис, который бурно
оспаривается, является уже крупной инновацией. Это — стратегия,
которая встречается повсюду. Критику выдвигается возражение,
что даже Эйнштейн был сначала непризнан. Таким образом
критикуемый ставит самого себя в один ряд с гением. Против этого
самокритичный рационалист не может возразить так: ведь
очевидно же, что другой заблуждается. Он может только сказать: из того
факта, что кто-то подвергается критике, не следует, что он
является вторым Эйнштейном.
Булавка в копне сена
Мы должны исходить из того, что среди 1000 высказанных идей,
которые появляются и которые мы после поверхностной проверки
оцениваем как ложные или даже как псевдонаучные, все-таки есть
одна «жемчужина». Чтобы найти эту жемчужину, нам следовало бы
искать ее так, как ищут, согласно поговорке, булавку в копне сена.
Здесь уже вступают в действие соображения «издержки — польза».
Нам не хватает времени, чтобы проверить все идеи, что несправед-

Фоллъмер. Г. Чем хороши псевдонауки?
255
ливо по отношению к этой одной жемчужине. Как ученые и как
теоретики науки, мы вынуждены, к сожалению, с этим смириться.
Такого же мнения придерживается Роман Зексль:
«Неспециалист имеет сегодня едва ли много шансов довести какую-либо
общую идею до той зрелости, которая необходима для ее признания
наукой. Может быть это и достойно сожаления, но соответствует
неизменному историческому ходу развития физики и других
естественных наук, которые из самых простейших начинаний
построили высоко дифференцированную систему. Эффективное
содействие этой системе требует включения в сообщество ученых, что
для аутсайдеров недостижимо по определению»1.
Проблема шаровой молнии
С шаровых молний мы начали наши размышления. Шаровые молнии
редки, неожиданны, нерегулярны, и до сих пор их не удается
продуцировать искусственно, в лабораторных условиях. По этим причинам
они до сих пор не поддавались систематическим исследованиям.
Предположим, однако, что шаровые молнии появлялись бы
еще более редко, чем они случаются фактически. Тогда
принимались ли бы вообще когда-либо всерьез сообщения о шаровых
молниях? Вероятно, нет. Мы должны считаться с тем, что именно это
фактически и имеет место в отношении некоторых других
феноменов. На этом основании нам следует проявлять осторожность с
вынесением окончательных решений.
Проблема археоптерикса
Первобытная птица найдена только в очень немногих (до сих пор
только в шести) экземплярах. Такая переходная форма, как
археоптерикс, вероятно, была относительно недолговечной, стало быть,
она обитала не повсюду на всей Земле и не на протяжении многих
миллионов лет. Понятно, что ситуация с находками окаменелостей
в этом случае является весьма проблематичной2. Специалисты по
1 Sexl R. Aussenseiter der Naturwissenschaften // Physikalische Blätter. 1974. Bd. 30.
S. 19-21.
2 О ситуации с находками см.: Wellhofer Р. Archäopteryx // Spektrum der
Wissenschaft. 1989. September. S. 78-92.

256 Раздел 11. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
эволюционной биологии всегда могут поэтому «найти отговорки»
и сказать так: Если нам требуется найти недостающее звено,
промежуточным элемент в истории какого-либо биологического вида,
но мы его не находим, то дело заключается в том, что он
встречался редко и существовал только в течение короткого промежутка
исторического времени, и в таком случае не удивительно, что он
очень давно разложился, спрятан в недрах океана или погребен
под горными массивами, т. е. биолог-эволюционист дает в данной
ситуации допустимое объяснение того, почему он не находит
недостающего звена.
Является ли эта стратегия допустимой во всех случаях7. Может
ли каждый — и исследователь чудовища Несси, и исследователь
НЛО и парапсихолог — использовать этот аргумент и сказать: «То
явление, о котором я докладываю, как раз-таки редко встречается.
Если я его найду, то значит нам повезло и нам сопутствовал успех.
Если я его не найду, то это также объяснимо, даже лежит в
природе вещей». Такого рода утверждение о существовании, стало быть,
вряд ли можно опровергнуть, даже если оно ложно.
Как обосновывают то, что для эволюционной биологии такая
стратегия допустима, а для псевдонаук, напротив, нет? Эта
проблема, по-видимому, еще не решена удовлетворительным образом.
Здесь также, вероятно, может обнаружиться полезность
существования псевдонаук что для науки и теории науки.
Таким образом, становится убедительным наш итог: Если бы не
существовало псевдонаук, их следовало бы изобрести!
Перевод Е. Н. Князевой

Эрхард Эзер
(Erhard Oeser)
(p. 1938) —
профессор философии и теории науки в
Университете Вены, примыкает к Аль-
тенбергскому кружку Конрада Лоренца.
Родился в Праге, обучался в
Университетах Мюнхена и Вены. В 1968 г. защитил
докторскую диссертацию (Habilitation)
в Университете Вены и работает там с
1972 г. Области научных его интересов —
теория науки, история естествознания,
нейрофилософия, эволюционная
эпистемология.
Монографии:
Psychozoicum: Evolution und Mechanismus der menschlichen
Erkenntnisfahhigkeit. Berlin; Hamburg: Parey, 1987. («Психозоикум:
Эволюция и механизм человеческой способности познания»).
Das Abenteuer der kollektiven Vernunft: Evolution und Involution der
Wissenschaft. Berlin; Hamburg: Parey, 1988. («Приключения коллективного
разума: эволюция и инволюция науки»).
Geschichte der Hirnforschung. Von Antike bis zum Gegenwart. Darmstadt:
Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2002. («История исследований мозга. От
античности до современности»).
Das selbstbewußte Gehirn. Perspective der Neurophilosophie. Darmstadt:
Wissenschadftliche Buchgesellschaft, 2006. («Самосознающий мозг.
Перспективы нейрофилософии»).
В последнее время он опубликовал также ряд популярных книг:
Katze und Mensch. Die Geschichte einer Beziehung. 3. Aufl. Darmstadt:
Primus Verlag, 2008. («Кошки и человек. История связи»).
Hund und Mensch. Die Geschichte einer Beziehung. 3. Aufl. Darmstadt:
Primus Verlag, 2009. («Собака и человек. История связи»).
Pferd und Mensch. Die Geschichte einer Beziehung. Darmstadt: Primus
Verlag, 2007. («Лошадь и человек. История связи»).

Э. Эзер
Эволюционная эпистемология
как самореферентная исследовательская
программа в естествознании1
Дональд Кэмпбелл (Campbell 1974) использовал термин
«эволюционная эпистемология» главным образом для того,
чтобы обозначить взгляд Поппера. Более того, в исторической
части его эссе он показал, что убеждение о возможности
распространения биологической эволюции на феномен
человеческого знания — неоднократно встречающаяся ересь со
времен Дарвина (Evans 1977; Markl 1987. P. 41). Он обнаружил не менее
22 философов и 18 биологов, физиков и психологов, которые
полагали, что априорные формы и категории восприятия и знания, по-
видимому, являются продуктом биологического развития. С тех пор
их число значительно возросло. Тогда как в то время этому
представлению не уделяли должного внимания и те, кто его отстаивал, редко
знали друг друга, сегодня оно широко распространено и
подвергается критике, часто во впечатляющей форме. На сегодняшний день
существуют не только подробные изложения этой теории, но также и
сборники трудов, основывающиеся главным образом на материалах
междисциплинарных симпозиумов или конференций и
рассматривающие и основания, и утверждения этой теории (Lorenz, Wuketits
1983; Riedl, Bonet 1987; Riedl, Wuketits 1987; Lütterfelds 1987).
Двойное значение термина «эволюционная эпистемология»
Значительно усложняет дискуссию тот факт, что с самого начала
термин «эволюционная эпистемология» обозначает две различные
исследовательские программы, мнения о связях и различиях
между которыми различаются. Когда этот термин был переведен на не-
1 Oeser Ε. Evolutionary Epistemology as a Self-Referential Research Program of
Natural Science // Evolution and Cognition. 1996. Vol. 2. № 1. R 16—21.

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферентная...
259
мецкий язык, не позднее, чем в немецком издании книги Поппера
«Объективное знание» (1973), необходимо было с самого начала
понять его двойной смысл (см. Oeser 1984. Р. 80). С одной стороны,
этот термин означает биологическую теорию, которая
рассматривает когнитивные способности человека как продукт генетической
органической эволюции. В качестве таковой эта теория является
«сателлитом» (Mohr 1983) биологической эволюционной теории,
полностью зависимый от признания и достоверности последней.
И все же она в самом деле может рассматриваться как
собственно эпистемология, поскольку она не только проявляет интерес к
генетическим характеристикам субъекта, но и подробно объясняет
априорные условия знания, взятые как филогенетические a
posteriori. Как показал Кэмпбелл, эту точку зрения разделяли многие
философы и биологи, ее придерживался, конечно, и сам Дарвин.
Ибо он предполагал, что все животные обладают знанием без
опыта и, возможно, также человек (Darwin, Old and Useless Notes 33 //
Gruber, Barret 1974. P. 401). Вот почему он убежден, что тот, кто
понимает обезьян, сделал больше для философии, чем Локк (см. там
же, р. 281). Именно исследование Конрада Лоренца по этологии
придало систематичное основание этой точке зрения.
С другой стороны, выражение «эволюционная
эпистемология» означает всякие попытки описать и объяснить развитие
науки, включая ее динамику, а в более узком смысле динамику
развития теорий по структурной аналогии с биологической эволюцией.
Основными приверженцами такой эволюционной эпистемологии,
которую лучше следовало бы называть эволюционной теорией
науки (см. Oeser 1984, 1987), являются С. Тулмин (Toulmin 1963, 1982)
и Карл Поппер (Popper 1972). Моя собственная книга «Наука и
информация» (1976), несущая подзаголовок «Систематические
основания теории развития науки», относится к этому типу эволюционной
теории науки, хотя она основывается не на представлениях Поппера
и Тулмина, а на более старых понятиях Маха и Больцмана.
Хотя эти две формы эволюционной эпистемологии возникли
независимо друг от друга, они с самого момента своего появления
имеют непосредственные связи друг с другом.
Таким образом, Поппер (Popper 1972) опирается на Лоренца, вводя
метод «проб и устранения ошибок» в теорию науки. Он называет этот
метод «биологией познания», проводя знаменитое сравнение между

260 Раздел И. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
амебой и Эйнштейном: они оба подчиняются механизму, который
предполагает программирование, базирующееся на
филогенетически приобретенной информации (Lorenz 1966, цитируемый в: Popper
1973). Это равнозначно признанию базисного соответствия
когнитивного оснащения всех живых существ, от самых простейших до самых
высоко организованных в отношении их когнитивных способностей,
причем эта позиция выходит далеко за пределы простой аналогии.
Тулмин (Toulmin 1982) делает свое предположение независимо от
Поппера и создает чисто метафорическую теорию эволюции науки,
близкую к модели гомологического механизма жизни и познания.
Он предполагает, что мы не должны перенимать базисный механизм
мутации и отбора в неизменном виде и рассматривать его в качестве
основного механизма познания, и подчеркивает существенное
различие между этими двумя механизмами. Это различие заключается в
том, что мутация и отбор обычно являются независимыми в
генетической органической эволюции, тогда как в процессе эволюции
научного знания они срастаются и оказываются все более и более
связанными друг с другом.
Лоренц первоначально называл свои размышления
«филогенетической эпистемологией» (в «Русской рукописи», недавно
переоткрытой в Альтенберге и в настоящее время опубликованной).
Намного позднее (Lorenz 1985, 1987) он принял в качестве
названия немецкий перевод английского выражения «эволюционная
эпистемология». К тому времени уже существовало несколько
независимых ее изложений (Vollmer 1975, Riedl 1980), которые
ссылались на Лоренца, хотя и явно отличались от его
«филогенетической эпистемологии» как по своим истокам, так и по основным
утверждениям. Сам Лоренц не только знал об этих сочинениях, но
и говорил о «в значительной степени одновременном» открытии и
концептуализации (Lorenz 1985. Р. 13), отвергая всякие притязания
на приоритет (он вел себя в высшей степени примирительно).
Двухъярусное понятие эволюционной эпистемологии (ЭЭ)
В то время как не только критики (например, Э.М. Энгельс), но
и некоторые приверженцы ЭЭ (например, Фолльмер) проводили
различие между этими исследовательскими программами и даже
резко разделяли их, так что предполагалось, что понятие «ЭЭ»

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферентная...
261
должно использоваться исключительно для обозначения
биологической эпистемологии, а более широкое поле исследований надо
называть «эволюционной теорией науки», моя точка зрения
всегда заключалась в том, что называние научного анализа
человеческой когнитивной способности «эволюционной эпистемологией»
уместно только в том случае, если результат может быть
использован для самообоснования научной методологии. Эта позиция
приводит к созданию двухъярусного понятия (Oeser 1987, 1988), в
котором ЭЭ, изучает филогенетические предпосылки человеческого
познания, тогда как ЭЭ2 как метатеория оглядывается назад на
исторические и культурные результаты человеческих научных
достижений, используя регрессивную структуру аргументации. Для
обеих областей мы постулируем единый механизм (не просто
аналогичный, а гомологичный), укорененный в одном общем
источнике. Таково было и основное намерение и самого Лоренца, как
мы видим сейчас, изучая его «Русскую рукопись».
Мы можем это назвать «эпистемологической полнотой
науки» по аналогии с «эпистемологической полнотой математики»
в формализме Гильберта. Наука, таким образом, может развивать
свои эпистемологические основания внутри себя, не принимая
никаких внешних принципов из других областей. Если такая
форма натурализованной эпистемологии (Quine 1971), дедуцирующая
априорные условия для возможного опыта из истории субъекта
как биологического вида, все еще является философией, она
является такой, которая может быть развита только в рамках
естествознания. Для нее требуется один единственный «онтологический»
догмат, настолько простой, что его едва ли можно отрицать. По
словам Лоренца, философия должна рассматривать как
реально существующее то, что пытается разглядеть наука (Lorenz 1992.
Р. 122). Вообще говоря, это означает признание эмпирически
познаваемого реального мира как такового и то, что субъект — это не
просто трансцендентальный конструкт (Кант) или граница мира
(Витгенштейн), а конкретное физическое существо, которое
является частью этого мира и которое само, стало быть, может быть
исследовано с помощью научных процедур.
Здесь отрицается вовсе не то, что мы можем иметь философскую
или чистую эпистемологию такого рода, какую стремился создать
Кант, но только эпистемологический пуризм, который доходит до

262 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
«отказа от знания», а именно от биологических результатов,
которые не только релевантны для философской эпистемологии, но и
работают в качестве критерия для принятия решений в
беспорядочной массе философских, эпистемологических систем. Почему? Не
потому, что настаивают на том, чтобы поставить научные прозрения
и догадки до и сверх философии, а потому, что существует
классический философский тезис, отрицающий двойную истину. Даже
если мы предположим, что научное знание всегда является
гипотетическим и подвержено пересмотру, оно выполняет свою роль как
проверяющее и поддерживающее различные и иногда взаимно
противоречащие философские ориентации. То, что должно считаться
«истинным» для науки, должно быть «истинным» также и для
философии. Во всяком случае, это так для эпистемологии, которая дает
основу для научной процедуры. Эта эпистемология должна —
самореферентным образом — содержать результаты естествознания.
Биологическая эволюционная теория как ЭЭ
Иначе говоря, за пределами первой, неверифицируемой и не-
фальсифицируемой самой главной гипотезы, что объект
естествознания должен рассматриваться как существующий, мы должны
признать, что эволюция есть эмпирический факт. Только если сам
человек как представитель вида homo sapiens со всеми его
когнитивными способностями является результатом естественного
процесса развития, мы можем обосновать «естественную науку
человека», выходящую далеко за пределы простого осмотра телесной
структуры и функции. Это влечет за собой понимание, что мы не
можем одновременно признавать биологическую эволюцию и
отвергать эволюционную эпистемологию в принципе. И, наоборот,
если бы была установлена ложность теории биологической
эволюции, то ЭЭ тоже была бы фальсифицирована. Прежде чем мы
сможем обосновать это пересечение областей науки, присущее всякой
биологической теории познания, мы должны уяснить себе статус
биологической теории эволюции внутри теории науки.
Начнем с того, теория эволюции представляет собой
объяснение эмпирического факта. То, что живые существа
эволюционировали и продолжают эволюционировать, — не предположение, а
твердый и неопровержимый факт, продемонстрированный бесчис-

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферептная...
263
ленными находками окаменелостей и многочисленными
наблюдениями изменений существующих в настоящее время видов, и в
случаях, поколения недолговечны, даже за пределами
специфических границ. Вся практика разведения растений и животных,
которая со времен неолита является материальным базисом
цивилизации, просто является осуществляемой человеком внутривидовой и
внутриродовой «микро-эволюцией». Подобным образом,
«макроэволюция», изменения фауны и флоры на протяжении истории
Земли, привела к всеобъемлющим изменениям в филумах, классах
и отрядах и является настолько бесспорной для палеонтологов, как
и стадии развития индивидуальных организмов для эмбриологов.
То, что животные связаны друг с другом, в большей или меньшей
степени похожи друг на друга и что существуют исторические
последовательности окаменелостей, — это уже не предположения,
как во времена Дарвина, а — в свете современных достижений
морфологии и палеонтологии — эмпирические факты, больше не
подвергаемые сомнению ни одним серьезным экспертом.
Когда мы доходим до объяснительных утверждений
эволюционной теории, дело усложняется. Для этого требуется очень сложная
теория, состоящая из нескольких частей, разработанных в
значительной степени во взаимной изоляции (теория общих предков,
теория изменений видов, теория причин изменений) и покрывающих в
настоящее время несколько типов объяснений на различных
уровнях анализа (от морфологии/анатомии до популяционной генетики
и молекулярной биологии). Такая широко ранжированная теория,
естественно, до сих пор скрывает внутри себя несовпадения и
разногласия, касающиеся, например, единицы отбора (ген или
индивидуальная особь) и путей протекания эволюции (непрерывно или
пошагово). Ни одно из этих разногласий не считается препятствием для
признания биологической эволюции вообще, так как для этой теории
не существует научно-обоснованной альтернативы. Провал попыток
достижения недосягаемых идеалов абсолютной определенности
заставляет нас признать, что вопрос о научном статусе биологической
эволюции решен: существуют бесчисленные отдельные открытия во
всем пространстве биологического знания и ни одно из этих
открытий не противоречит факту биологической эволюции (Mohr 1983).
А как обстоит дело с возможным расширением биологической
теории эволюции вверх и вниз? Происхождение жизни и развитие

264 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
человеческого духа из более ранних форм животных больше не
являются, как мыслил Дарвин, безнадежными вопросами, ответы на
которые могут быть получены лишь в отдаленном будущем. Так, Ман-
фред Эйген говорил о «молекулярной эволюции, прямо ссылаясь на
еще одно часто цитируемое изречение Дарвина, что принцип жизни
однажды окажется частью или следствием общего закона (письмо к
Натаниэлю Валлиху, 1881; см. Eigen 1982)'. Задолго до этого люди уже
говорили о «космической» и «биологической» эволюции,
представляемых по меньшей мере по аналогии с биологической эволюцией.
Сегодня космическая эволюция является едва ли не
общепризнанным историческим фактом, непосредственно удостоверяемым
эмпирическими данными, такими как черное фоновое излучение
или непосредственно наблюдаемым резким уменьшением частоты
излучения галактик на расстояниях 11-15 χ 109 световых лет.
Наблюдаемое отсутствие галактик обусловлено не слабостью наших
радиотелескопов, а тем фактом, что чем дальше мы смотрим в
пространство, тем глубже мы проникаем своим взглядом в прошлое.
Если на определенной дистанции в пространстве-времени мы не
находим галактик или квазаров, причина этого скроется в том, что
в тот период эволюции Вселенной они еще не существовали.
Чтобы предотвратить широко распространенное
недопонимание, мы должны подчеркнуть, что признание космической и
молекулярной или предбиологической эволюции не означает
признание универсальной теории эволюции, которая превращает всю
реальность в недифференцированную массу. Из начального этапа
превращения эволюционной идеи в общее понятие становится
понятным, что это процесс с отчетливыми фазами или шагами,
который расслаивается, причем отдельные слои не сводимы друг
к другу. По выражению Джулиана Хаксли, универсальная теория
эволюции предлагает механизм, который в процессе своего
собственного развития не только связывает фазы универсального
процесса, но и разделяет их, устанавливая свои собственные продукты
и скорость развития каждой из фаз. В этом смысле эволюционные
механизмы тоже эволюционируют.
1 Так у автора. Письмо Ч.Дарвина от 28 марта 1882 г. адресовано английскому
врачу и биологу Джорджу Чарлзу Валлиху (Wallich) (1815-1899), сыну датского
ботаника Натаниэля Валлиха (1786—1854). — Прим. Ε. Н. Балашовой.

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферентная...
265
Доступ через сравнительную этологию
Чтобы добраться до ЭЭ, мы должны, следовательно, продолжить
свое движение через эволюционную этологию, сравнительное
изучение поведения, которое предполагает, что поведение живых существ,
в особенности их когнитивное поведение или механизмы, являются
специфическими для вида знаками, подобие которых основывается
на их родстве. Лоренц, основатель этой биологической дисциплины,
настаивал на том, что сравнительная этология является не только
психологией животных, хотя она имеет дело преимущественно с
животными, но в принципе имеет человека в качестве предмета своего
исследования. Без знания существ, существовавших на Земле до
появления человека и продолжающих на ней свое существование,
невозможно понять человека. Путь к его пониманию проходит через
понимание животных, так же как и его восхождение, несомненно,
происходило через них (Lorenz 1992. S. 17). Рассуждая логически, ЭЭ
затем постулирует, что когнитивные способности животных могут
быть поняты посредством анализа филогенетических связей с
точки зрения сходства и несходства между существующими в
настоящее время животными. Наше отличие от животных по когнитивным
способностям объясняет и обосновывает нашу особую позицию, как
подчеркивал Лоренц, хотя он был неправильно понят. Уникальная
позиция человека с точки зрения его когнитивных способностей,
есть факт, базирующийся на палеонтологических находках через
этологию, указывающий на изменение направления эволюции: ибо
не оптимизация сенсорной перцептивной системы обработки
информации обусловила эволюцию гоминид, а возникновение лучшей
центральной системы обработки информации.
Второе колесо ЭЭ определяется специфической позицией
Homo sapiens и поэтому позволяет научному методу себя
обосновать. Ибо научное знание основывается на предположении о
существовании самой определенной связи между внешним миром и
тем способом, каким он является познающему субъекту, без чего
всякое исследование было бы просто бессмысленно. Вот почему
филогенетическая эпистемология вскоре была одобрена самыми
различными учеными, такими как Планком и Гейзенбергом
(физиками), Райном (биологом), Вайцзеккером (психиатром) и
другими (см. Lorenz 1992. Р. 23).

266 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ЭЭ, будучи самореферентно примененной к знанию в
естествознании, не только объясняет и обосновывает тот факт, что
наши формы интуиции и ментальные категории адаптированы
к миру средних размерностей, который доступен нашему
непосредственному чувственному опыту (посредством связывания его
истинного содержания с ценностью для выживания), но и делает
кантовские a priori относительными. Они не являются чем-то
неуловимыми и абсолютно необходимыми условиями нашего
опыта, но (как ранее уже было осознано Махом) фамильными
ценностями из нашего филогенетического прошлого, которые могут и
должны быть преодолены в ходе научного развития. Лоренц
приводит в качестве примера «акаузальную» физику Планка, с его
точки зрения примущественно эпистемологическую и только
случайным образом научную.
Для этой видоспецифической и уникальной для человека
способности преодоления врожденных когнитивных механизмов
существуют научные нейробиологические основания, которые
коренятся в онтогенетическом развитии человеческого мозга. Дело
в том, что уникальным свойством человека является то, что для
него онтогенез является причиной гораздо большего, чем
филогенез. Врожденные когнитивные механизмы человека являются
необходимыми для выживания, но не достаточными для научного
познания. Их позднее невозможно найти в генетически
обусловленных структурах и функциях человеческого мозга, во
«врожденном основании» (Кант), но только в эпигенетических и
самоорганизующихся процессах, базирующихся на внутренних принципах
функционирования сложной центральной нервной системы
человека, которая через свои периферические органы чувств вступает в
контакт с внешним миром и посредством этого претерпевает
индивидуальные изменения.
Процесс онтогенеза молодого человеческого мозга
показывает, что универсальность человеческого поведения заключается в
самой общей и неспецифически спланированной «программной
структуре», которая остается в высокой степени гибкой, даже если
она дополнена и усилена специфическими эпигенетическими и
онтогенетическими структурами поведения, которые
встречаются у человека в бесчисленных случаях. Только таким способом мы
можем объяснить, почему существует такая вещь, как креативное

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферентная...
267
развитие в истории когнитивных способностей человека. Стадии
в жизни человеческого мозга ясно показывают нам, что каждому
отдельному индивиду дана свобода для развития его собственных
когнитивных возможностей. Здесь последовательность шагов в
морфологическом созревании следует общему порядку во
времени, но в определенных критических фазах этот процесс развития
в каждом конкретном случае детерминирован специфическими
внешними стимулами.
Достраивание филогенетической эпистемологии
посредством онтогенетической эпистемологии
Таким образом, ЭЭ как филогенетическая эпистемология должна
быть дополнена онтогенетической эпистемологией как
дальнейшей натурализованной эпистемологией. Это позволяет свести
действительные процессы развития к их нейробиологической основе.
Только этим путем мы можем редуцировать человеческое познание
к его нейробиологическим истокам в форме реального генезиса.
Кант уже предугадал то, что мы бы назвали «нейроэпистемологией»
(см. Oeser 1985, 1987; Oeser, Seitelberger 1988; Oeser 1992).
Филогенетическая и онтогенетическая эпистемология
действительно, однако, основываются на базисном единообразном
принципе, релевантном для всякой эпистемологии, а именно на
принципе генетической регрессии. Он утверждает, что чем более ранние
стадии развития мы исследуем, тем более базисные и общие
механизмы мы выявляем. Чтобы провести различие между этими
двумя формами эпистемологии, используя генетическую регрессию,
мы должны признать, что филогенетическая эпистемология есть
некий тип натурализованной эпистемологии, которая проникает
глубже в процесс филогенеза живых существ, которая как
«когнитивная этология» сравнивает когнитивное оснащение и
эффективность простейших организмов, становясь способной вследствие
этого наблюдать различные уровни репрезентации и механизмы.
Онтогенетическая эпистемология, в свою очередь, есть
натурализованная эпистемология, которая протекает более далеко
вверх, объясняя, как возникают наивысшие формы когнитивных
процессов (человеческое знание), включая и научное знание с его

268 Раздел 11. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
формальными математическими символизмами. Развитие
математического мышления у детей было, таким образом, центральной
задачей при построении онтогенетической эпистемологии Пиаже
(см. Piaget 1973).
Достраивание ЭЭ посредством нейроэпистемологии
ЭЭ или филогенетическая эпистемология нуждается в
дальнейшем дополнении, которое строится над и сверх онтогенетической
эпистемологии. Для научно-ориентированной эпистемологии
недостаточно быть способной предположить существование
внутренних когнитивных механизмов, чтобы объяснить когнитивные
феномены как таковые, но ей необходимо установить, на каких
материальных органических структурах базируются такие
феномены и как функционируют объединенные механизмы. Такое
каузальное объяснение когнитивных феноменов не может быть дано
на внешнем макроуровне, будь то уровень поведенческий или
лингвистический, но только на микроуровне, на котором
порождаются эти макрофеномены.
Реальным внутренним микроуровнем природных
когнитивных систем или организмов является нервная система. Это было
ясно с самого начала как в ЭЭ, так и в генетической
эпистемологии. На это намекали и Лоренц, и Пиаже. Лоренц еще в 1941 г.
заявил, что все, включая высшие когнитивные навыки,
базируется на почти «машино-подобных структурах центральной нервной
системы человека». В своем основном трактате, касающемся ЭЭ,
он выразился совершенно ясно и сказал, что «очки» наших форм
мысли и интуиции, такие как причинность, субстанция,
пространство и время, являются функциями нейросенсорной
организации, которая возникла, чтобы сохранить вид (Lorenz 1973. S. 17).
Совершенно правильно поэтому и в соответствии с намерением
Лоренца будет расширить ЭЭ на микроуровень нейронных
структур и процессов и представить ее как эволюционную «нейро-
эпистемологию». И такие ориентации развиваются со времен
Канта, с одной стороны, из его фактического генетического анализа
познания стало ясно, что априорные формы интуиции и мысли
необходимы. А, с другой стороны, он ожидал получение научного
ответа на вопрос о функциональной реализации априорных форм

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферентная...
269
мысли и познания через исследование человеческого мозга — что
может быть показано и из его ранних сочинений докритического
периода, и из посмертно опубликованной работы, но прежде всего
в его ответе на вопрос Зёммеринга (Soemmering) о месте обитания
души (см.: Oeser 1982, 1985, 1987; Oeser, Seitelberger 1988).
Со времен Дарвина было предпринято много попыток
установить связь между теорией эволюции и физиологией мозга
(например, труды Т. Мейнерта: см. об этом: Oeser, Seitelberger 1988),
но решающее продвижение в этом отношении было сделано
совсем недавно в работе Джералда Эдельмана «Нейродарвинизм»
(Edelman 1987). Ибо в этой работе принцип отбора
распространяется на развитие структур мозга и на их эффективность. Его
основной тезис состоит в том, что структура и функция естественных
нейронных сетей возникли как результат не инструкции, а отбора.
Это может быть применено и к ЭЭ. Для гоминид эволюция была
первоначально эволюцией системы центрального процессора,
которая постепенно становилась все более базирующейся на мозге:
органы чувств не совершенствовались, но количество нейронов
и связи между ними в центральной нервной системе росли (Oeser
1988. S. 38). Таким путем мозг гоминидов развился в орган,
продуцирующий результаты в избытке (Oeser 1987. S. 71), который
когда-то у Homo sapiens стал более ограниченным.
Онтогенетически это означает, что в начальный период индивидуального
развития продуцируется генетически обусловленный избыток, связи
сокращаются посредством элиминации тех, которые не нужны.
Следовательно, реальный окружающий нас мир не инструктирует
нас, а всего лишь устанавливает селективные граничные условия,
при которых система, живущая в нем, функционирует.
Однако, чисто негативный, элиминирующий отбор
недостаточен, чтобы объяснить ни индивидуальное онтогенетическое
развитие нейроанатомических структур, ни получающуюся в
результате диверсификацию функциональных паттернов как основу всех
процессов обучения. Поэтому «Нейродарвинизм» не утверждает
простой селекционизм, но проводит различие между негативным
и позитивным отбором. Последний представляет собой усиление
активным организмом нейронных паттернов, активированных
главным образом при данных условиях окружающей среды или в
данных экологических нишах. Механизм усиления есть рекурсив-

270 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ное взаимодействие, вероятность которого становится тем выше,
чем плотнее популяция нейронов. Это соответствует правилу Хеб-
ба (Hebb 1949) в модели нового коннекционизма, за
исключением того, что оно касается не одиночных нейронов и их связей, а
целых популяций нейронов (см. Edelman 1987). Это соотносится
с исследованиями в области искусственного интеллекта,
основанными на понимании функционирования человеческого мозга,
которые подобным образом принимают во внимание микроуровень
процессов, подлежащих под символическими. То, что аналогия с
компьютерной технологией не была чужда Лоренцу, можно ясным
образом усмотреть из его статьи 1963 г., в которой явно
принимается в рассмотрение микроуровень, в принципиальном согласии с
понятием «общество разума» («society of mind») Марвина
Минского. Он устанавливает «аналогию между сознательным эго и
организацией, построенной из многих людей. Его элементы
выполняют такие сложные вычисления и логические выводы, что великий
Гельмгольц был введен в заблуждение и стал рассматривать их
результаты как бессознательные выводы». Для полной ясности Лоренц
добавляет — если где-либо в биологии и существуют изобретенные
человеком калькуляторы, более изощренные, чем в этой модели,
то это в физиологии восприятия. Таким образом, Лоренц не только
структурно редуцирует свое понятие ЭЭ к микроуровню
элементарных нейронных процессов, но также пытается функционально
объяснить этот уровень, проводя аналогию с компьютером.
Отсюда следует, что ЭЭ не есть заменитель философской
эпистемологии, с которой она, якобы, конкурирует. Скорее, нам необходимо
определить ее место в рамках когнитивной науки (см. Oeser 1993).
Литература
Campbell D. Т. (1974) Evolutionary Epistemology // Schupp Р. Л. (ed.) The
Philosophy of Karl Popper La Salle, 111.: Open Court. V. I. P. 413-463.
Edelman G M. (1987) Neural Darwinism. The Theory of Neural Group Selection.
New York: Basic Book.
Eigen M. (1982) Self Replication and Molecular Evolution // Bendall D. S. (ed.)
Evolution from Molecules to Men. Cambridge: University Press.
Evans R. (1977) Gespräche mit Konrad Lorenz. München; Zürich: Piper.
Gruber H. E., Barret P. H. (eds) (1974) Darwin on Man. A psychological Study of
Scientific Creativity. By Howard E. Gruber together with Darwin's Early and Unpublished
Notebooks transcribed and annotated by Paul H. Barret. London: Wildwood.

Эзер Э. Эволюционная эпистемология как самореферентная...
271
Hebb D.O. (1946) The Organization of Behavior. New York: Wiley.
Lorenz К. (1941) Kants Lehre vom Apriorischen im Lichte gegenwärtiger Biologie //
Blätter für Deutsche Philosophie. Bd. 15. S. 94-125.
Lorenz K. (1966) Evolution and Modification of Behaviour. London: Methuen.
Lorenz K. (1973) Die Rückseite des Spiegels. Versuch einer Naturgeschichte
menschlichen Erkennens. München; Zürich: Piper.
Lorenz K. (1985) Wege zur Evolutionären Erkenntnistheorie // OttJ. Α., Wagner G. P.,
Wuketits F. M. (Hg.) Evolution, Ordnung und Erkenntnis. Berlin; Hamburg:
Parey.
Lorenz K. (1992) Die Naturwissenschaft vom Menschen. Eine Einführung in die
Vergleichende Verhaltensforschung. Das «Russische Manuskript». München; Zürich:
Piper.
Lorenz K., Wuketits F. M. (Hg.) (1983) Die Evolution des Denkens. München:
Piper.
Lütterfelds W. (Hg.) (1987) Transzendentale oder evolutionäre Erkenntnistheorie?
Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft.
Markl P. (1987) Evolutionäre Erkenntnistheorie bei Popper // Wiener Studien zur
Wissenschaftstheorie. Wien: Verlag der Österreichischen Staatsdruckerei. Bd. 1.
S. 35-46.
Mohr H. (1983) Evolutionäre Erkenntnistheorie // Sitzungsberichte der Heidelberger
Akademie der Wissenschaften. Math.-naturwiss. Klasse. 6. Abt. Berlin;
Heidelberg; New York; Tokyo: Springer.
Oeser E. (1975) Wissenschaft und information. Bd. I: Wissenschaftstheorie und
empirische Wissenschaftsforschung. Wien; München: Oldenburg.
Oeser E. (1976) Wissenschaft und Information. Bd. 2: Erkenntnis als
Informationsprozeß. Wien; München: Oldenburg.
Oeser E. (1976) Wissenschaft und Information. Bd. 3: Struktur und Dynamik
erfahrungswissenschaftlicher Systeme. Wien; München: Oldenburg.
Oeser E. (1982) Kants Beitrag zur progressiven Begründung der komparativen
Wissenschaftstheorie // Philosophia Naturalis. Bd. 19/1-2. S. 201—250.
Oeser E. (1984) Evolutionäre Wissenschaftstheorie. // Tradition und Innovation. XIII.
Deutscher Kongreß für Philosophie, Bonn 24.-29. September 1984. Hamburg:
Meiner, 1988 (в сокращенном виде опубликовано в кн: Lütterfelds W. (Hg).
Transzendentale oder evolutionäre Erkenntnistheorie? Darmstadt, 1987. S. 51—63).
Oeser E. (1985) Kants Philosophie des Gehirns // Schmied-Kowarzik W. (Hg.) Objek-
tivationen des Geistigen. Berlin. S. 75—85.
Oeser E. (1987) Psychozoikum. Evolution und Mechanismus der menschlichen
Erkenntnisfähigkeit. Berlin; Hamburg: Parey.
Oeser E. (1988) Das Abenteuer der kollektiven Vernunft. Evolution und Involution
der Wissenschaft. Wien; Hamburg: Parey.
Oeser E., Seitelberger F. (1988) Gehirn, Bewußtsein und Erkenntnis. Darmstadt:
Wissenschaftliche Buchgesellschaft.
Oeser E. (1993) Kognition und Repräsentation // Wiener Studien zur
Wissenschaftstheorie. Bd. 5.
Piaget J. (1973) Einführung in die genetische Erkenntnistheorie. Frankfurt/Main:
Suhrkamp.
Popper K. R. (1972) Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford:
Clarendon Press.

272 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Popper К. R. (1973) Objektive Erkenntnis. Hamburg: Hoffmann und Campe.
Quine W. v. O. (1971) Epistemology naturalized // Akten des XV. Internationalen
Kongresses fur Philosophie. Bd. VI. Wien. S. 96.
Ried/ R. (1980) Biologie der Erkenntnis. Die stammesgeschichtlichen Grundlagen
der Vernunft. Berlin; Hamburg: Parey.
Riedl R., Wuketits F. M. (Hg.) (1987) Die Evolutionäre Erkenntnistheorie,
Bedingungen, Lösungen, Kontroversen. Berlin und Hamburg: Parey.
Riedl R., Bonet E. M. (Hg.) (1987) Entwicklung der Evolutionären Erkenntnistheorie
(Wiener Studien zur Wissenschaftstheorie. Bd. 1). Wien: Edition S.
Toulmin S. (1963) The Evolutionary Development of Natural Sciences. // American
Scientist. \fol. 55.
Toulmin S. (1982) Darwin und die Evolution der Wissenschaften // Dialektik 5:
Darwin und die Evolutionstheorie. Köln: Pahl-Rugenstein.
Vollmer G. (1975) Evolutionäre Erkenntnistheorie. Stuttgart: Hirzel. (3. Aufl. 1983).
Перевод Ε. Η. Князевой

Франц Вукетич
(Franz M. Wuketits)
(p. 05.01.1955)-
австрийский биолог, теоретик науки,
один из основных представителей
эволюционной эпистемологии, ученик Конрада
Лоренца и Руперта Ридля. В 1973—1978 гг.
изучал зоологию, палеонтологию,
философию и теорию науки в Университете
Вены. В 1978 г. защитил диссертацию Ph.
D., а в 1980 г. докторскую диссертацию
(Habilitation) на тему «Теория науки с
особым вниманием к бионаукам». Область
его научных интересов широка и
включает в себя прежде всего историю и теорию
бионаук, эволюционную теорию,
эволюционную этику, эволюционную теорию познания (Evolutionäre
Erkenntnistheorie) и социобиологию. Вукетич является членом Научного совета Фонда
Джордано Бруно, который преследует цель «содействовать эволюционному
гуманизму». В 1987—2004 гг. он преподавал философию биологии в
Университете Граца, а с 2005 г. преподает в ветеринарно-медицинском
Университете Вены. С 2002 г. он исполняет обязанности председателя Института
Конрада Лоренца по исследованию эволюции и познания в Альтенберге.
В январе 1996 г. он был участником Международного Московского синер-
гетического форума, состоявшегося в Москве и во время того визита
выступил с докладом в Институте философии РАН.
Франц Вукетич — плодовитый автор, написавший более 30 книг. Для
его мысли характерна поразительная ясность и глубина, для его пера —
легкость. Его работы — одни из самых лучших для понимания сущности и
основных положений эволюционной эпистемологии. Среди его книг
наиболее важны для направления эволюционной эпистемологии следующие:
Biologie und Kausalität. Biologische Ansätze zur Kausalität, Determination
und Freiheit. Berlin; Hamburg: Parey, 1981. («Биология и причинность»).
Biologische Erkenntnis: Grundlagen und Probleme. Stuttgart: G. Fischer,
1983. («Биологическое познание: основания и проблемы»).
Evolution, Erkenntnis, Ethik. Folgerungen aus der modernen Biologie.
Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschafl, 1984. («Эволюция, познание,
этика»).
Zustand und Bewußtsein. Leben als biophilosophische Synthese.
Hamburg: Hoffmann und Campe, 1985 («Состояние и сознание. Жизнь как
биофилософский синтез»).

274 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Charles Darwin. Der stille Revolutionär. München; Zürich: Piper, 1987.
(«Чарлз Дарвин. Тихий революционер»).
Evolutionary Epistemology and Its Implications for Humankind. New York:
State University of New York Press, 1990. («Эволюционная эпистемология и
ее следствия для человечества»).
Konrad Lorenz. Leben und Werk eines großen Naturforschers.
München; Zürich: Piper, 1990. («Конрад Лоренц. Жизнь и дело великого
естествоиспытателя»).
Naturkatastrophe Mensch. Evolution ohne Fortschritt. Düsseldorf: Pat-
mos, 1998; 2. Aufl. 1998. Taschenbuchausgabe: München: Deutscher
Taschenbuch Verlag, 2001. («Человек — природная катастрофа. Эволюция без
прогресса»).
Der Affe in uns. Warum die Kultur an unserer Natur zu scheitern droht.
Stuttgart/Leipzig: Hirzel, 2002. («Обезьяна в нас. Почему культура грозит
разбиться об нашу природу»).
Darwin und der Darwinismus. München: С. H. Beck, 2005. («Дарвин и
дарвинизм»).
Bioethik. Eine kritische Einführung. München: С. H. Beck, 2006.
(«Биоэтика. Критическое введение»).
Der freie Wille. Die Evolution einer Illusion. Stuttgart: Hirzel, 2007.
(«Свободная воля. Эволюция одной иллюзии»).
Handbook of Evolution / Hg. F. Wuketits. 1. Aufl. Weinheim: Wiley-VCH
Verlag, 2007. Bd. 1-3. («Учебник по эволюции»).

Φ. Μ. Вукетич
Эволюция и познание.
Парадигмы, перспективы, проблемы1
Введение
Связь познания и эволюции имеет много аспектов.
Становится очевидным, что если принять эволюцию
всерьез, то когнитивные феномены в животном и человеке
должны рассматриваться как биофункции, которые были
сформированы как и другие биофункции, такие,
например, как дыхание или пищеварение, в ходе эволюции посредством
естественного отбора. Однако остается пока непроясненными
следующие вопросы: как работает естественный отбор, должны ли
мы рассматривать механизмы, отличные от естественного отбора,
происходит ли эволюция шаг за шагом, постепенно и должны ли
мы объяснять структуры и функции живых систем просто как
результаты их адаптации к среде. Таким образом, возникли — и
продолжают существовать по сей день — различные теории эволюции
живой природы (Wuketits 1988). Неудивительно, следовательно,
что мы имеем также различные теории эволюции познания
(evolution of cognition), по крайней мере, различные взгляды на эволюцию
познания. Что касается Лоренца, он защищал адаптационистский
взгляд, утверждая, что в ходе эволюции «все организмы пришли
к согласию с внешней реальностью и "адаптировались" к ней» и
«что наш когнитивный аппарат сам является объективной
реальностью, которая приобрела свою нынешнюю форму благодаря
контакту с не менее реальными вещами внешнего мира и
адаптации к ним» (Lorenz 1977. Р. 6, 7). Именно эта адаптационистская
установка на понимание эволюции когнитивных явлений в по-
1 Wuketits F. M. Evolution and Cognition: Paradigms, Perspectives, Problems //
Evolution and Cognition. 1991. Vol. 1. P. 1—29. Статья предоставлена автором.

276 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
следнее время критикуется даже авторами, которые обычно
принимали эволюционный взгляд на познание. В наиболее
всеобъемлющем виде эту критику излагает Энгельс (Engels 1989).
Поэтому связи между эволюцией и познанием понимаются по-
разному в зависимости от тех парадигм, на которых
основываются эволюционные исследования познания. Более того, различия
могут быть найдены в том, в каких пределах допускаются
эволюционные подходы к когнитивным явлениям. В то время как
некоторые авторы сконцентрировали внимание на изучении эволюции
восприятия, обучения и иных когнитивных способностей, равно
присущих и животным и людям — и, стало быть, ограничили свое
исследование биологией в узком смысле этого слова, — другие
создали эволюционные модели систем человеческого знания и
осмелились объяснить развитие науки в терминах эволюции, в
частности применяя парадигму естественного отбора (ниже я приведу
примеры). Здесь возникает вопрос, можно ли, вообще говоря,
разделять эти исследовательские программы, ибо, если люди
являются организмами, их способности познания — даже в их наиболее
сложной форме (научного познания) — обусловлены органической
эволюцией. Итак, проведение всего лишь аналогий между
эволюцией научных идей и эволюцией живой природы недостаточно.
Кто-то склонен считать, что инициатива рассматривать познание
с эволюционной точки зрения «может продвигаться, только если
принять биологическую эволюцию всерьез и признать человека в
буквальном смысле слова животным... и как такового
подверженным биологической эволюции в буквальном смысле слова» (Ska-
gestad 1978. P. 620). Это утверждение может вызвать критику как
вульгарный редукционизм и потребует некоторых объяснений.
Целью этой статьи не является и не может быть детальное
рассмотрение обсуждаемых проблем. Я, скорее, намереваюсь дать
краткий обзор недавних наиболее важных теорий познания,
основанных на биологии, а также привести критические возражения.
Наконец, я хочу показать общие свойства всеобъемлющих
натуралистических теорий познания и указать возможные пути к их
синтезу. Я вынужден буду упустить некоторые недавние результаты
исследований. Ничего не будет сказано, например, об
эволюционной этике, этом начинающем свой бурный рост поле
исследований, несомненно, связанном с эволюцией и познанием, которое

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 277
невозможно надлежащим образом обсудить в рамках данной
статьи. Нечего и говорить, что я считаю эволюцию само собой
разумеющейся, поэтому я обсужу только некоторые частные проблемы
эволюции в той мере, в какой они релевантны эволюционным
теориям познания. Это замечание можно было бы счесть неуместным
в журнале, посвященном эволюции и познанию, но не следует
забывать, что положение о том, что когнитивные явления должны
изучаться с точки зрения эволюции, еще не стало банальностью.
Многие философы все еще с большой неохотой принимают
эволюцию как подход к пониманию когнитивных способностей по
меньшей мере когда обсуждается человеческое познание, и
оказывают сопротивление попыткам построить эпистемологию в
эволюционной перспективе.
Познание как биологический феномен
Познание может быть определено как итоговый результат
процессов, посредством которых живые системы приобретают
информацию. Эти процессы включают в себя восприятие, представление,
память, воображением, мышление, язык и т. д., и обычно
рассматриваются как процессы, делающие возможным решение проблем.
Познание, стало быть, в той или иной мере является свойством
всех животных. Конечно, не каждый вид животных демонстрирует
наличие всех когнитивных способностей, начиная с
одноклеточных организмов и кончая Homo sapiens, или картину, нарисованную
Поппером, «от амебы до Эйнштейна» (Popper 1972). Эйнштейн
осознанно отдает себе отчет о своих ошибках, в то время как
амеба не осознает свои ошибки, но она способна использовать метод
проб и ошибок и собирать некоторую информацию о мире,
который ее окружает. Несомненно, познание есть биологический
феномен. Познание зависит от органов чувств — и на него
накладывают ограничения органы чувств — (или, в случае одноклеточных
организмов, от органелл), от нервных систем мозгов. То же самое
справедливо и для человеческого познания (знания), на которое —
даже в наиболее развитых, сложных его формах (сознание, язык,
наука) — накладывают ограничения биологические факторы. Это
ни в коей мере не означает, что мы должны отрицать или
пренебрегать значением социальных и культурных факторов в развитии

278 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
человеческого познания. Тем не менее, в первую очередь должны
рассматриваться биологические основания (человеческого)
познания. Это без труда выводит нас на эволюционные размышления.
Эволюционистский подход к познанию
Дарвин (Darwin 1872) знал, что выражение эмоций у животных и
людей основано на одних и тех же (эволюционных) принципах
и что это выполняет жизнесберегающую функцию. Он заложил
основы современной этологии и дал начало для разработки
эволюционных теорий поведения, включая умственное поведение людей
(см. об этом подробнее: Richards 1987). Выдвинутые им аргументы
достаточно просты: поведение зависит от отдельных органов, эти
органы являются результатом эволюции посредством
естественного отбора, будь то на уровне животных или людей. Современная
этология и в самом деле определяется как применение
эволюционных положений и методов в исследовании поведения (Lorenz
1978). И если мы теперь рассматриваем познание как
поведенческий феномен, на который накладывают ограничения отдельные
биологические органы, то те же самые положения и методы
должны применяться. Итак, мы приходим к заключению, что познание
может быть объяснено в эволюционных терминах. И человеческое
знание не является при этом исключением.
Эпистемологи часто ссылаются на Канта и его
монументальный труд «Критику чистого разума», в котором категории знания,
кажется, являются абсолютными и «человеческий интеллект...
обладает определенными знаниями a priori» (Kant 1781 [1901. P. 2]).
С биологической и эволюционной точки зрения, однако, эти
«знания a priori» не являются неизменными, а, как заявил Берта-
ланфи (Bertalanffy 1962. Р. 73), они «изменяются с продвижением
научного познания» и зависят «прежде всего, от биологических
факторов». Подобные объяснения априорного знания можно
найти в работах эволюционистов уже в XIX в. (см., например: Haeckel
1899, Spencer 1870). Краеугольный камень для развития этих идей
был заложен Лоренцем в его эссе «Кантовское учение a priori в
свете современной биологии» (1941). В этом эссе Лоренц,
выдвигая аргументы с точки зрения этологии, утверждает, что категории
и формы интуиции (в смысле Канта) необходимо понимать как

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 279
результаты эволюции и адаптации, которые предстают для нас как
«врожденные рабочие гипотезы». Он пишет:
Наше представление, что априорные формы мышления и
интуиции, должны быть поняты как и любые другие формы
адаптации к живой природе, согласуется с тем фактом, что они
являются для нас, так сказать, «унаследованными рабочими гипотезами»
(«inherited working hypotheses»), истинное содержание которых
связано с абсолютно существующим таким же образом, как истинное
содержание обычных рабочих гипотез, которые прошли проверку
как превосходно адекватные в наших попытках совладать с
внешним миром. Это представление... разрушает нашу веру в
абсолютную истину всякого априорного тезиса, необходимого для
мышления. С другой стороны, оно приводит нас к убеждению, что нечто
реальное «адекватно соответствует» всякому феномену во внешнем
мире (Lorenz 1941 [1962. Р. 29]).
Как можно понять из этих слов, Лоренц обращается к
некоторым старым и почтенным философским проблемам, а именно к
проблемам истины и реальности, которые он считает
разрешимыми с биологической (эволюционной) точки зрения. Он
придерживался дарвиновской традиции и находился под сильным влиянием
эволюционистов, которые надеялись пролить некоторый свет даже
на проблемы, выходящие за пределы узкой области биологии (и он
был в этом не абсолютно не прав!).
Я не буду уходить в дальнейшие детали истории эволюционных
воззрений о познании, поскольку всестороннее историческое
рассмотрение этих воззрений уже было дано Кэмпбеллом (Campbell
1974) (см. также: Riedl, Bonet 1987;, Wuketits 1990. P. 35-52).
Позвольте мне только заметить, что многие приверженцы
эволюционной эпистемологии предпринимали попытки утвердить свои
взгляды, переинтерпретируя кантовскую доктрину априорного
знания и в то же время утверждая, что в их намерения не входит
разрушать учение этого выдающегося мыслителя. В то же время
должно быть очевидно, что строгая «дарвиновская эпистемология»
едва ли способна вступить в счастливый союз с Кантом. Как
показал Рьюз (Ruse 1985, 1986), Юм является лучшим
предшественником такого рода эпистемологии, которая, как бы то ни было,

280 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
выросла из (британского) эмпиризма1. На мысль Лоренца, на его
аргументы против идеализма и на его материалистический
подход к познанию сильно повлияло его убеждение в важности
повседневного опыта и эмпирического научного исследования, поэтому
его взгляды приближались к традиции эмпиризма, и не имеет
значение, что Лоренц в качестве исторических фигур в философии
гораздо более сильно ценил Канта, а не Юма (см.: Lorenz 1941, 1973).
Натурализованная эпистемология
Эволюционные размышления о познании и знании стремятся в
тому, что Куайн (Quine 1969) называл «натурализованной
эпистемологией». Он пишет:
Эпистемологию лучше всего рассматривать... как предприятие
внутри естественной науки. Картезианское сомнение — это не тот
исходный пункт, с которого надо начинать. Сохраняя наши
теперешние верования о природе, мы все же можем задаться вопросом,
как мы к ним пришли. Наука говорит нам, что единственным
нашим источником информации о внешнем мире является
воздействие лучей света и молекул на наши органы чувств.
Стимулированные таким образом, мы как-то эволюционируем и разрабатываем
полезную науку. Как мы это делаем и почему получающаяся наука
так хорошо работает? Это настоящие вопросы... Они являются
научными вопросами о виде приматов, и они открыты для исследований
в естественной науке, в той самой науке, обретение которой
надлежит исследовать (цит. по: Campbell 1977. Р. 16).
Куайн воздает также некоторые заслуги Дарвину. Рассматривая
проблему индукции, он пишет:
1 Отнюдь не вес попытки утвердить эволюционную эпистемологию
основываются на понятиях Дарвина. Недавно Бархам (Barham 1990) обсудил
возможность недарвиновского подхода, эволюционной теории познания,
базирующейся на идеях Пуанкаре и доходящей до «эволюционного прагматизма». Это
снова показывает, что поскольку существуют различные теории, объясняющие
механизмы эволюции живой природы, возможны различные варианты
эволюционной эпистемологии.

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 281
Дарвину может быть оказана некоторая поддержка. Если
врожденная способность людей разделять качества обусловлена
генетически, то эта способность, благодаря которой совершались наиболее
успешные индуктивные заключения, имела тенденцию становится
преобладающей через естественный отбор. Существа, которые
продолжительное время ошибались в своих индуктивных заключениях,
демонстрировали печальную, но достойную похвалы тенденцию
умирать до воспроизведения себе подобных (Quine 1969. Р. 126).
В таком случае ясно, что эпистемология не может успешно
разрабатываться, если не уделяется внимание существованию людей
как живых существ, сформированных и ограниченных в своих
действиях «естественными принципами», в частности
движущими силами эволюции. Познание и знание, мы вынуждены, стало
быть, признать, являются прирожденными феноменами и
специфическими аспектами жизни.
Натурализованная эпистемология необязательно противоречит
утверждениям «чисто философской эпистемологии»; она
начинается от всяких философских изощрений и добирается до корней
того, что происходит в животных и людях, когда они приобретают
знания (в самом широком смысле этого слова). Кэмпбелл
(Campbell 1977) скромно говорит об описательной эпистемологии, чтобы
подчеркнуть, что такого рода эпистемология, прежде всего, только
описывает то, что происходит, когда люди думают, что они
приобретают знания, или животные воспринимают что-то, а мы думаем,
что они собирают информацию («знания»). Но, как утверждает
Кэмпбелл, описательная эпистемология также должна включать в
себя «теорию того, как эти процессы могли бы продуцировать
истину или полезные приближения к ней: в каких возможных
мирах... могли бы работать эти процессы поиска знания?» (Campbell
1977. Р. 12). Конечно, выполнение этой задачи непосильно только
одной биологии, ею должны заниматься и другие дисциплины, в
особенности психология.
В последующих разделах этой статьи я дам краткий обзор тех
понятий и теорий, которые составляют элементы
натурализованной или натуралистической эпистемологии (naturalized or
naturalistic epistemology).

282 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Эволюционная эпистемология
Эволюционная эпистемология, которая, как программным образом
заявил Кэмпбелл (Campbell 1974а. Р. 413), «была бы по меньшей мере
эпистемологией, приобретающей знания о статусе человека как
продукта биологической и социальной эволюции и совместимой с этим
статусом», является самой заметной среди элементов, составляющих
натурализованную эпистемологию. Недавно появились несколько
монографий (Engels 1989, \bllmer 1975, Wuketits 1990) и антологий
(например, Callebaut, Pinxten 1987; Plotkin 1982, Radnitzky, Bartley
1987; Riedl, Wuketits 1987; Wuketits 1984)1, посвященных
рассмотрению этой «ереси», которая — что совсем не удивительно —
ошеломила многих философов, которые хотят сохранить эпистемологию
как чисто философскую дисциплину. По мере дальнейшего
изложения и буду указывать наиболее важные издания по эволюционной
эпистемологии, обращая внимание на тот факт, что до сегодняшнего
дня эволюционная эпистемология развивалась в двух до некоторой
степени различных программах (Bradie 1986):
1. Попытка рассмотреть когнитивные механизмы у животных и
людей, распространяя эволюционную теорию на те структуры
организмов, которые представляют собой биологические субстраты
когнитивной активности.
2. Попытка объяснить культуру вообще и идеи и научные теории в
особенности с точки зрения эволюции и дать рациональное
объяснение эволюции специфических характеристик человеческого познания.
Обе эти программы, конечно, взаимосвязаны и имеют общие
корни в биологии и философии XIX в. Однако они побуждают нас
провести различие между двумя уровнями эволюционной
эпистемологии. Первый уровень включает исследование всех
когнитивных способностей у животных и «рациоморфных» когнитивных
механизмов у людей2. Ожидаемым результатом является биологиче-
1 Дальнейшие ссылки можно найти в полной библиографии по эволюционной
эпистемологии, опубликованной в работе (Cziko, Campbell 1990).
2 Термин «рациоморфный» был введен в оборот психологом Эгоном Брунсви-
ком. Он используется эволюционными эпистемологами, чтобы
охарактеризовать когнитивные механизмы на предсознательном уровне (the preconscious

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 283
екая теория эволюции когнитивных способностей живых существ,
включая и людей. Второй уровень отсылает к человеческому
рациональному знанию. Ожидаемым результатом является
метатеория эволюции человеческого (рационального) знания.
Возможность связать обе эти программы (или оба эти уровня) достаточно
схематически представима следующим образом:
Эволюция биологических субстратов -> эволюция мозга ->
эволюция ума -+ эволюция человеческого знания.
Исходным эволюционной эпистемологии как на первом, так и
на втором уровнях, является факт эволюции.
Естественная история познания
Первый уровень эволюционной эпистемологии — естественная
история или биология познания (Lorenz 1973, Riedl 1980), которая
стремится быть построенной как биологическая теория, основанная на
исследованиях в этологии, физиологии органов чувств, нейробиоло-
гии и эволюционной биологии. Лоренц недвусмысленно прописал
основное предположение такого рода теории. «Приобретение
знаний, — писал он, — совершающееся посредством проб и ошибок с
помощью генома, — который удерживает то, что служит наилучшему
приспособлению, — имеет своим результатом... формирование образа
материального мира внутри живой системы» (Lorenz 1973 [1977. Р. 23]).
Это подводит нас к одному из основных утверждений эволюционной
эпистемологии, а именно, что сама эволюция является процессом
познания (a cognition process). Это утверждение было
сформулировано со всей определенностью и обсуждалось многими приверженцами
эволюционной эпистемологии, в том числе Кэмпбеллом (Campbell
1974), Лоренцом (Lorenz 1973), Эзером (Oeser 1987), Ридпем (Riedl
1980), Теннантом (Tennant 1983а, Ь), Фолльмером (\follmer 1985), Вуке-
тичем (Wuketits 1986, 1990) и другими. С биологической точки зрения
эта идея может показаться тривиальной, так как «организмы, которые
level), которые функционируют аналогично рациональным операциям, но не
тождественны им. Совокупность рациоморфных когнитивных механизмов
(у животных и людей) называется «рациоморфным аппаратом».

284 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
должны действовать, чтобы выживать, должны обрабатывать
информацию» (Tennant 1983а. Р. 33). Недавно Хешль (Heschl 1990) выдвинул
аргумент, что жизнь и познание могут быть полностью приравнены
друг к другу, и это можно обосновать. Его формула Жизнь=Познание
(L=C, life is cognition), безусловно, заслуживает внимания, хотя мы
понимаем, что жизнь есть не только познание, но и в то же время
дыхание, пищеварение и всякие прочие поддерживающие жизнь функции.
Однако суть вопроса состоит в том — и для многих это, очевидно,
нетривиально, — что познание может изучаться как биофункция,
следовательно, оно неразрывно связано с жизнью и должно
рассматриваться как полезное в строго биологическом смысле: оно увеличивает
приспособленность организма.
Если мы теперь утверждаем, что эволюция есть процесс
познания, это утверждение может легко стать объектом критики, что в
нем понятие эволюции истолковано неправильно. Можно
почувствовать необходимость поставить вопрос: как эволюция может
быть отождествлена с познанием или с когнитивным процессом?
В самом деле мы используем здесь некоторую метафору, но имеем
для этого веские основания: в ходе эволюции органы для
приобретения информации о специфическом окружении организмов
получили развитие и возросла их сложность; поскольку всякий орган
для приобретения информации является результатом эволюции,
функции такого органа (= познание) являются эволюционными
продуктами. Кроме того, чтобы дополнительно прояснить вопрос,
позвольте мне указать на то, что эволюция когнитивных
механизмов может быть описана как цикл опыта и ожидания:
результаты опыта были приобретены многими индивидами или особями в
ходе эволюции; эти результаты опыта являются специфичными для
каждого вида и — поскольку они были важны для выживания —
откладываются в геноме вида; следовательно, аппарат восприятия
всякого животного оснащен результатами опыта, накопленного в
прошлом, который является теперь исходным пунктом для всякого
индивидуального опыта животного и для его ожиданий. Не
приходится и говорить, что эти «ожидания» опираются на предсознатель-
ные, рациоморфные механизмы и их нельзя отождествлять с
рациональным знанием, предвидящим вещи или события. В этом смысле
даже обоснованно говорить, что эволюция является процессом
приобретения верований (a belief-gaining process) (Tennant 1983).

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 285
Другим важным вопросом в этом контексте является то, что
информация, даже на уровне низко развитых организмов,
приобретается посредством элементарного механизма проб и ошибок.
Эволюция животных вообще может быть описана как длинная цепь
процессов проб и ошибок. Это, по-видимому, справедливо, в
особенности для эволюции познания. Подобным образом Кэмпбелл
(Campbell 1960) выдвигает аргументы, что развитие знания
протекало как процесс слепых вариаций и селективного удержания (blind
variations and selective retention). Тем не менее многие сторонники
эволюционной эпистемологии указывают на то, что всякая
успешная проба ведет к новому познанию или знанию и, стало быть,
расширяет «картину мира» животного. Кроме того, часто
утверждается, что результат многих опытов одного и того же рода — результат
многих успешных проб — означает существование врожденных
«механизмов обучения» («teaching mechanisms»). Ясное
утверждение на этот счет может быть найдено у Лоренца (Lorenz 1965. Р. 16):
Все механизмы обучения... содержат филогенетически
приобретенную информацию, которая говорит организму, какие из
последовательностей его поведенческих актов неоднократно приводили
к успеху, а каких нужно избегать в интересах выживания. Эта
информация преимущественно локализована в структурах
восприятия, которые избирательно соответствуют определенным внешним
и/или внутренним конфигурациям стимулов и сообщают о них,
добавляя знак плюс или минус, центральным механизмам обучения.
Эти механизмы обучения, разумеется, не являются
неизменными. Тезис, что существуют врожденные способы управления
поведением, не пренебрегает фактом индивидуального обучения и
модификаций врожденного в ходе длительного процесса эволюции.
В заключение можно сказать, что, как я однажды уже подчеркивал
(Wuketits 1990. Р. 79),
1. восприятие организмом определенных аспектов мира
направляемо до некоторой степени генетически
запрограммированными предрасположенностями (диспозициями);
2. эти предрасположенности являются результатом эволюции
посредством естественного отбора;
3. знание организмом мира никогда не является совершенным,
но оно является когерентным, т. е. согласованным, ради выживания.

286 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Кроме того, развивая третий пункт, я должен подчеркнуть, что
организмы не строят точное изображение внешней реальности (или ее
части) и их картина реальности не «соответствует» в точности тому,
что есть «там вовне». То, что им необходимо, — это, как отмечает
Эзер (Oeser 1987), «адекватная схема реакции», это означает, что
организм должен быть способным реагировать так, чтобы обеспечить
свое выживание — и не более. К примеру, чувствует ли антилопа льва
в «истинном смысле» как льва, не имеет значение; на самом деле
имеет значение лишь то, способна ли антилопа понять, что животное,
которое она чувствует, — животное, которое мы называем «львом» и
которое мы по-своему воспринимаем, — опасно, и адекватно
среагировать, т. е. спастись бегством, попытаться от него убежать.
Следовательно, каждый вид построил свою специфическую
«картину мира», опуская те аспекты реальности, которые не
имеют значения для его выживания. Согласно эволюционной
эпистемологии, то же самое справедливо для восприятия и обработки
информации у людей. Наш «рациоморфный» аппарат восприятия
был развит ради выживания и поэтому он позволяет нам
воспринимать только один — относительно малый — фрагмент
реальности. Как объясняет Лоренц (Lorenz 1973 [1977. Р. 7]):
То, что мы знаем по опыту, — это, конечно, подлинный образ
реальности — хотя и чрезвычайно простой, достаточный только для
достижения наших практических целей; мы развили «органы»
только для тех аспектов реальности, которые в интересах выживания
нам необходимо учитывать, так что давление отбора продуцировало
именно этот особенный когнитивный аппарат. В этом отношении
наш когнитивный аппарат похож на аппарат примитивного
охотника на китов или тюленей, который знает о своей добыче только
то, что имеет практическую ценность для достижения его целей.
Чтобы кратко суммировать эту проблему, мне хотелось бы
подчеркнуть, что естественная история познания приводит к
некоторого рода релятивизму. Это означает, что то, что мы
предполагаем, — это не то, что всякий организм имеет «истинную картину»
реальности в абсолютном смысле. Наше предположение скорее
заключается в том, что существуют различные картины мира и что
различные виды воспринимают один и тот же объект по-разному,

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 287
в соответствии со способностями своих органов чувств. Фолльмер
(Vollmer 1975) пустил в оборот термин «мезокосм», чтобы обратить
внимание на то, что «рациоморфные» механизмы нашего
собственного вида были развиты в одной «когнитивной нише» и
способны воспринимать только ее одну. Эта когнитивная ниша есть
«мир средних измерений», т. е. та часть реальности, которая может
быть измерена в метрах, годах и килограммах и которая определяет
важные аспекты нашей повседневной жизни.
Ясно, что то, что я до сих пор описывал в общих чертах, — это
только некоторые основные линии аргументации, свойственной
эволюционной эпистемологии как естественной истории
познания. Я хочу обратить внимание читателей только на два
дополнительных аспекта:
1. Большинство подходов к познанию на первом уровне
эволюционной эпистемологии являются дарвиновскими; в их основе
лежит дарвиновская теория естественного отбора.
2. Естественная история познания представляет собой составную
часть дескриптивной эпистемологии; она дает объяснение
(биологическим) процессам и механизмам, продуцирующим когнитивные
способности и описывает их область действия и пределы.
Поскольку естественная история познания, очевидно,
рассматривает биологические проблемы, можно, конечно, занять
критичную позицию и задать вопрос, обоснованно ли здесь
использовать термин «эпистемология». Я не хочу уделять слишком много
внимания семантическим проблемам, но я согласен с Энгельс
(Engels 1989), которая предлагает термин «эволюционная теория
информации», чтобы обозначить ту часть эволюционной
«эпистемологии», которая имеет дело с общим биологическим феноменом
информации, обрабатываемой животными и людьми. Но назовем
ли мы ее эпистемологией или нет, от этого нисколько не
меняется отношение к основным утверждениям той области, которая нам
известна как эволюционная «эпистемология» и которая должна
приниматься всерьез как наиболее последовательная форма
натурализованной эпистемологии, так как она помогает нам объяснить
происхождение и развитие (эволюцию) «познающего субъекта
(Oeser 1987). С эволюционной точки зрения этот субъект, однако,
больше не является только рациональным существом, но на него
можно смотреть как на всякий организм, собирающий и обраба-

288 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
тывающий информацию, т. е. знание. На этих основаниях
эволюционную эпистемологию или теорию информации можно считать
важным подтверждением философской эпистемологии, ибо она
проливает некоторый свет на базисные вопросы эпистемологии, а
именно: откуда происходит знание и как оно возникает?
Дав краткий обзор наиболее существенных моментов
естественной истории познания, я обращусь теперь ко второй
программе эволюционной эпистемологии и кратко раскрою
содержание ее центральных утверждений.
Эволюционные объяснения научного познания
Исходный пункт эволюционной теории рационального знания,
включая науку, — идея о том, что идея эволюции полностью
применима к существованию человеческих существ. «В этом контексте
наука является частью человеческого способа существования, она
является частью человеческой стратегии выживания» (Lelas 1989.
Р. 155). Подобные аргументы были развиты некоторое время назад
Эзером (Oeser (1987, 1988). Основная идея, что (органическая)
эволюция и развитие науки могут быть связаны между собой, конечно,
не нова. Со времен Дарвина она неизменно и нередко
высказывалась. Но достаточно часто термин «эволюция», будучи
примененным для понимания роста научного знания, использовался только в
метафорическом смысле. Проводились аналогии между эволюцией
живой природы и эволюцией науки. Но проведение аналогий, как
выдвигают аргументы многие авторы, недостаточно. Тулмин (Toul-
min 1967. P. 470), к примеру, пытался застраховаться, делая
оговорки, что «говоря о развитии естествознания как "эволюционном",
он не использует только façon de parler1', аналогию или метафору».
Поэтому можно со всей серьезностью поставить вопрос: как можно
использовать идею эволюции, изучая развитие науки?
В своем плодотворном определении эволюционной
эпистемологии Кэмпбелл (Campbell 1974. Р. 413) показывает, что эволюция,
даже биологическая эволюция, есть не только процесс познания, но
и «парадигма естественного отбора для прироста такого знания
может быть обобщена на другие виды эпистемической активности, та-
1 Манера говорить {франц.).

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 289
кие как обучение, мышление и наука». Разумеется, он осознавал, что
испытывает симпатию к эпистемологии, построенной на идее
естественного отбора (natural-selection epistemology), и к объяснению
посредством нее развития науки (см. также: Campbell 1960, 1974) и он
относил Карла Поппера к сторонникам такого рода эпистемологии.
Поппер, как и другие авторы, пытается убедить своих читателей в
том, что он не подразумевает метафору под эволюцией познания. «От
амебы до Эйнштейна, — писал он, — рост знания представляет
собой один и тот же процесс: мы пытаемся решить свои проблемы и
получить посредством устранения (элиминации) что-то,
приближающееся к адекватности в наших предполагаемых решениях» (Popper
1972. Р. 261). Более того, он заявил, что «рост нашего знания
является результатом процесса, сильно напоминающего то, что Дарвин
называл естественным отбором; т. е. имеет место естественный отбор
гипотез, тех гипотез, которые показали свою пригодность (по
сравнению с другими), до сих пор выживая в борьбе за существование, в
конкурентной борьбе, которая устраняет те гипотезы, которые
являются непригодными и неадекватными» (Popper 1972. Р. 262).
Тем не менее, хотя Поппер применяет эту интерпретацию и к
познанию животных, и к росту научного знания, он проводит
различие и подчеркивает особенность науки. Он пишет, что
то, что специфично для научного познания, ... — это то, что
борьба за существование стала более жесткой благодаря
сознательной и систематичной критике наших теорий. Таким образом, тогда
как знание животных и преднаучное знание растет главным
образом через устранение тех, кто является носителем непригодных
гипотез, научная критика часто заставляет наши теории погибнуть
в наших постоянных, устраняющих ошибки верованиях, и это
происходит еще до того, как исчезнем мы сами (Popper 1972. Р. 261).
Поппер поддерживал эволюционный взгляд на науку также в
некоторых других своих работах (например, Popper 1959, 1963),
которые здесь не представляется возможным обсудить, но которые,
как мне представляется, достаточно хорошо известны.
Недавно Халл предложил иной подход к пониманию
эволюции научных идей (Hull 1988). Он — приверженец теории
естественного отбора, но он не применяет парадигму естественного

290 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
отбора органической эволюции к науке и не проводит только
аналогий. Он, скорее, пытается разработать общий принцип отбора,
который применим и к эволюции живой природы, и к эволюции
науки, или, как он ее называет, «концептуальной эволюции».
Подразумевая обобщающую теорию отбора, он вводит «общие
единицы», а именно участников репликации {replicators) и участников
взаимодействий (interactors) и определяет отбор как «процесс, в
котором избирательное вымирание и размножение участников
взаимодействий (интеракторов) причинно обусловливает избирательное
сохранение участников репликации (репликаторов), которые их
произвели» (Hull 1988. Р. 134). Я хочу обратить внимание читателей
на тот факт, что Халл не смотрит на науку, как если бы это было
что-то абстрактное, но воздает ученым по их заслугам и их
поведению. «Мозги ученых, — отмечает он, — могут служить как средства
переноса последовательностей репликации, но сами ученые есть
не что иное, как пассивные переносчики таких
последовательностей. Они функционируют также и как участники взаимодействий
(интеракторы)» (Hull 1988. Р. 140). Толкование Халла настолько
богато, что оно не может быть здесь представлено надлежащим
образом1. Но несколько наводок такого рода может быть достаточно
в контексте обсуждаемых проблем, поскольку я хочу только
показать, что до сих пор существовали различные взгляды
относительно эволюции науки и что эволюция различными способами
применялась к пониманию роста научного знания.
Как отмечалось выше, Эзер (Oeser 1987, 1988) недавно предложил
другое эволюционное рассмотрение науки, которое заслуживает
нашего внимания. Он представил науку и ее развитие как
информационный процесс. Согласно его взгляду, научный метод имеет, скорее, ту
же самую структуру, что и элементарный механизм проб и
устранения ошибок, циклическую структуру, демонстрирующую элементы,
взаимно соотносимые друг с другом. Для Эзера наука есть процесс
самокорректирования: механизм самокорректирования, с одной
стороны, элиминирует неправильную информацию, опровергнутые тео-
1 Взгляды Халла подробно обсуждались в специальном выпуске журнала
Biology and Philosophy (April 1988). В качестве комментаторов и критиков
Халла там выступают Д. Т. Кэмпбелл, М. Т. Гиселин, Н. Теннант и др. См. также
доброжелательный обзор взглядов Халла, сделанный Олдройдом в его очерке
«Наука как процесс» (Oldroyd 1990).

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 291
рии и т. д., а, с другой стороны, однако, он помогает сохранять
подтвержденное знание и тем самым ведет к концентрации информации
(Informationsverdichtung). Модель Эзера — это системная модель роста
научного знания, обнаруживающая функциональную взаимосвязь
между методами приобретения, систематизации и обоснования (см.
об этом более подробно: Oeser 1976). Стоит заметить, что Эзер не
просто проводит аналогию между эволюцией живой природы и
эволюцией науки и — в отличие от Халла — он не ищет общий принцип
отбора, он пытается показать, напротив, что реальный селективный
механизм в процессе роста научного знания дан самой наукой.
Я здесь не буду представлять другие из многочисленных
эволюционных концепций науки, но я хочу показать, чтобы быть более
или менее систематичным в своем изложении, некоторые из
намерений, которые имеют ученые, когда они применяют эволюционные
модели для понимания самих себя и своей собственной
деятельности. Это серьезный вопрос, который должен представлять интерес
для философов. Давайте рассмотрим следующее утверждение:
Существование науки есть предпосылка возникновения
философии, так как только имея фундамент позитивного знания,
продуцированного наукой, мы может ставить философские
(эпистемологические) вопросы о взаимоотношении знания и объективной реальности.
Это утверждение проводит разделительную линию между наукой и
философией: цель науки — приобретение знания об объективной
реальности, а цель философии (эпистемологии) — исследовать
взаимоотношение знания и объективной реальности. Предварительным
условием для этой позиции является вера в то, что существует нечто
подобное «объективной реальности» (Danailov, Tögel 1990. P. 26).
Чтобы одобрить это утверждение, я должен заметить, что
эволюционные эпистемологии, конечно, убеждены, что существует «нечто
подобное объективной реальности», хотя — как становится
понятным из некоторых предыдущих положений — они считают, что у
различных организмов сформировались различные видения этой
реальности и что даже люди не имеют картины «реальности самой по себе»
(какой бы она ни была сама по себе). Но действительно наука
выходит за пределы наших врожденных категорий и форм интуиции —
она, так сказать, трансцендирует их — выходит за пределы мезокос-

292 Раздел П. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ма. Именно по этой причине нам необходимо попытаться понять не
только эволюционные ограничения, накладываемые на человеческое
рациональное знание, но и (эволюционные) принципы и механизмы,
которые выводят ученых за пределы этих ограничений.
Я не сомневаюсь, что некоторые из этих принципов и
механизмов могут быть тождественны ничему иному, как усложнению
биологических свойств, данных на базисном уровне человеческого
опыта. У меня также нет сомнения в том, что, например,
предположения ученых в значительной мере обусловлены «врожденным
чувством (способностью) обобщения» (Stemmer 1978); что наука,
в сущности, «не может быть отделена от функций человеческого
мозга» (Roederer 1979. Р. 103); что поведение ученых вытекает из
принципа соревнования и кооперации, а обе стороны этого
процесса существуют уже на уровне социальной организации у
животных (Hull 1988); что движущая сила науки глубоко укоренена в
специфических особенностях человека как вида, в том числе в его
любопытстве (Mohr 1977), и что даже тенденция «разделять
реальность на составные части» и отделять науку от областей
гуманитарного исследования имеет свои корни в том способе, каким наш
врожденный аппарат восприятия вычисляет мир (Mohr 1977). Если
все это истинно, то у нас есть веские основания предположить, что
эволюционная эпистемология — даже на своем первом уровне как
естественная история познания — может преподнести нам
некоторые уроки и объяснить, чем занимаются ученые, или, по крайней
мере, раскрыть предпосылки их активности.
Но если мы согласимся с тем, что наука как специфический способ
обработки человеческого знания выходит за пределы своих
собственных биологических ограничений, то мы должны со всей
ответственностью поискать связи между эволюцией живой природы и эволюцией
идей. Такие связи, на мой взгляд, могут быть установлены при
изучении функций человеческого мозга. Наш мозг, разумеется, не есть
только генетически детерминированный продукт. Он должен
рассматриваться как самоорганизующаяся система (см. об этом, например: Roth
1990), допускающая определенную степень свободы, которая выходит
за пределы его биологической детерминации. (Ниже я дам некоторые
комментарии относительно важности исследований мозга.)
На этой стадии моего изложения я хочу еще раз подчеркнуть,
что эволюционные объяснения развития науки должны быть — и

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 293
действительно являются (по меньшей мере, в недавно
опубликованных попытках) — нечто большим, чем метафорические
описания научного исследования. Эта позиция может быть
конкретизирована в двух аспектах:
1. Необходимо показать, что ученые, как организмы, делают,
когда они пытаются решить (научные) проблемы, как они ведут
себя, с какой целью они занимаются наукой и т. д. и т. п.
2. Должны быть установлены механизмы, объясняющие, как
работает наука, как она, как наиболее изощренное творение
человеческого мозга, развивается, переступая границы нашего мира
средних измерений.
Ценный вклад был внесен в решение этих проблем. Тем не менее,
мне кажется, что этот предмет требует дальнейшего исследования.
Я надеюсь, что читатель, если он или она до сих пор не были
знакомы с основными идеями эволюционной эпистемологии, уже
усвоил наиболее важные ее идеи. Нет нужды говорить о том, что
я ради краткости вынужден быстро продвигаться вперед. Я считаю
одной из важнейших проблем и задач для дальнейших
размышлений то, как свести две программы или уровня эволюционной
эпистемологии. Конечно, существуют и иные значимые проблемы.
Например, вопрос о том, какие алгоритмы у людей
ответственны за размышления о социальной коммуникации и обмене, каковы
структурные свойства обладания такими алгоритмами и в какой
степени они врожденны и, стало быть, предсказуемы
эволюционными теориями. Результаты детального изучения этого
вопроса можно найти у Космидес (Cosmides 1989). Другая интересная
проблема — это взаимосвязь между эволюцией идей и
социальной эволюцией в процессе развития науки. Эта проблема является
предметом изучения преимущественно социальных наук, в
частности социологии знания, но она могла бы стать предметом
рассмотрения эволюционной эпистемологии и найти в ней
интересные решения.
Позвольте мне теперь сделать несколько замечаний по одному
из тех вопросов в эволюционных теориях познания, которые
приводят в настоящее замешательство: являются ли когнитивные
способности результатом адаптации!

294 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Эволюционная эпистемология
и адаптационистская парадигма
Со времен Дарвина эволюция и адаптация часто были
связанными. Существовало убеждение — с особой силой выражаемое
многими эволюционистами, — что адаптация неизбежно вытекает из
эволюционного процесса. Конечно, это убеждение глубоко
укоренено в вековых философских доктринах, которые утверждают:
существует гармония в природе, всякий организм соответствует
своему окружению, Создатель (или эволюция посредством
естественного отбора) породил это соответствие, чтобы иметь
гармонический мир?1 В самом деле любой учебник по эволюции
приводит достаточное количество свидетельств, что организмы
приспосабливаются к своему окружению, что птицы адаптированы
к полету, рыбы адаптированы к воде и т. д. Следовательно,
адаптация до сих пор рассматривается как «ответ» на специфические
вызовы окружающей среды. Более того, те, кто строит свою
аргументацию в терминах естественного отбора, приходят к заключению,
что только организм, который хорошо адаптирован к
окружающей его среде, по-видимому, является подобающим, пригодным
организмом и способен выжить, в то время как, напротив, менее
подогнанный, т. е. менее адаптированный, по-видимому,
устраняется силами естественного отбора. Если адаптация является в
настоящее время ключом к пониманию специфических структур
и функций организма и если познание есть биофункция, то
адаптационистская парадигма может без исключений применяться к
изучению когнитивных способностей у животных и людей.
Лоренц в своем вышеупомянутом эссе о кантовском учении а
priori афористично утверждает:
точно так же, как копыто лошади адаптировано к земле степи, с
которой оно сталкивается, так и наш центральный нервный аппа-
1 Эволюционисты, разумеется, не верят в теологический порядок мира, но в
той мере, в какой они предполагают, что естественный отбор является
«движущей силой» эволюции, они склонны считать, что адаптированные организмы
пользуются преимуществом, а менее приспособленные устраняются, так что в
итоге только те организмы, которые каким-то образом «соответствуют» своему
окружению выживают.

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 295
рат для организации образа мира адаптирован к реальному миру, с
которым человек должен совладать. Совершенно аналогично
всякому органу, этот аппарат достиг своей целесообразной формы,
сохраняющей человека как вид, через столкновение реального с
реальным в процессе своей генеалогической эволюции, длящейся на
протяжении многих эр (Lorenz 1941 [1962. Р. 25]).
Совсем недавно Уилсон (Wilson 1990) поддержал адаптационист-
ский взгляд в эволюционной эпистемологии, заявив, что эта
эпистемология просто должна установить фундаментальную связь между
адаптацией и познанием. Уилсон, однако, приводит доводы, что
существуют ментальные репрезентации, мотивирующие поведение,
которое является приспособительным, адаптивным к реальному миру
без установления соответствия ему. Он предлагает некие рамки в
эволюционной эпистемологии, которые показывают «отношение многих
к одному» («many-to-one relationship»), предсказывая разнообразие
адаптивных репрезентаций в умах взаимодействующих людей.
Адаптационистская парадигма в эволюционной теории до сих
пор подвергается критике, поскольку она дает картину пассивных
организмов, которые просто должны реагировать на окружающую
их среду. Возьмем пример Лоренца, копыто лошади. Лошади
действительно преуспели в том, что хорошо передвигаются по степи,
и их копыта, по-видимому, — более или менее совершенно —
адаптированы к этому специфическому окружению. Но совершенно
очевидно, что другие животные решили «проблему степи»
совершенно другим образом, вспомните змей, например, которые
совершенно точно не имеют никаких копыт, но тем не менее
способны совладать со степью. (См., например, работу Дитриха: Diettrich
1989, где приводятся сходные аргументы).
Я критиковал адаптационистскую программу в
эволюционной эпистемологии в своих прежних работах и предложил
не-адаптационистский взгляд на познание, не будучи «анти-
адаптационистом» (Wuketits 1987, 1989, 1990). Такой взгляд
основан на системной теории эволюции (Riedl 1977, Wagner 1986,
Wuketits 1988), которая не пренебрегает адаптацией, но уделяет
специальное внимание рассмотрению организмов как
саморегулирующихся систем (self-regulating systems), которые не просто
реагируют на условия окружающей среды, но являются активными

296 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
системами. Иными словами, живые существа не есть марионетки,
цепляющиеся за нитки, тянущиеся от их окружения. Следующие
аргументы представляются здесь важными:
1. Всякий организм есть иерархически организованная система,
т. е. многоуровневая система, организованная таким образом, что
ее уровни — молекулы, клетки, органы — взаимосвязаны и
сцеплены друг с другом регулятивными принципами и петлями обратной
связи. Не только части — молекулы, клетки, органы —
детерминируют целостный организм, но и, наоборот, организм накладывает
ограничения на структуру и функцию своих частей («нисходящая
причинность», согласно Кэмпбеллу (Campbell 1974).
2. Не может быть никаких сомнений, что естественный отбор —
это важный фактор эволюции, но он действует не только как
внешний фактор. До некоторой степени и сам организм — через
свою иерархическую организацию и взаимное отношение своих
частей — «определяет», так сказать, характер отбора; его
собственная конструкция сдерживает его жизнь и эволюционное
изменение, накладывает ограничения на них.
3. Эволюция, следовательно, является результатом как
внешнего, так и внутреннего отбора. Требования того, что называют
внутренним или внутриорганизменным отбором «отличаются от
требований отбора со стороны окружающей среды таким же образом, как
образцы организации внутри индустриального предприятия
отличаются от образцов мнений и желаний на рынке» (Riedl 1977. Р. 363).
4. Принимая во внимание предыдущие моменты, можно
сказать, что эволюцию нельзя рассматривать как линейный процесс,
сопровождающийся линейными причинными цепями. Понятие
однонаправленной причинности должно быть заменено понятием
обратной связи или «сети причинности» (Riedl 1977, Wuketits 1981).
Этот тип причинных отношений нужно ожидать на каждом уровне
организации живых систем.
Из этого системного подхода к эволюции следует, что в настоящем
контексте адаптация зависит от внутриорганизменной активности
(внутреннего отбора) и что приспособляемость (способность
адаптации) определяется самим организмом, а не окружающей его средой.
Этот взгляд имеет следствия для эволюционной эпистемологии.
Я понимаю критические возражения, которые выдвинул Левон-
тин так, что сторонникам эволюционной эпистемологии не удалось

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 297
увидеть «насколько то, что находится "там вовне" является
продуктом того, что находится "здесь внутри"» (Plotkin 1982. Р. 169). Однако
из тех положений, которые я выдвинул выше, становится понятно,
что — по крайней мере некоторые — сторонники такого рода
эпистемологии признают «конструктивные» элементы познания. Как я
подчеркнул в одной из своих работ, «должно быть очевидно, что
познание есть нечто большее, чем реакция на (внешний) стимул...
Познание означает действие» (Wuketits 1989. Р. 12). Познание — с
точки зрения системной теории эволюции — надлежит определить как
функцию активных систем, которые активно взаимодействуют с
окружающей их средой. Значит, то, что формально провозглашено
как соответствие между когнитивными структурами и внешним
миром, должно теперь быть заменено теорией когерентности, и нам
следует согласиться, что «реальность, в конечном счете, основывается на
чувстве когерентности и успеха» (Ruse 1986. Р. 191). (См. об этом
также: Engels 1989, Oeser 1987). Как отмечалось выше, для всякого
организма жизненно необходимо иметь картину (частей) внешнего мира,
которая причинно обусловливает специфическую реакцию,
«адекватную реакцию», т. е. некий поведенческий акт, который
обеспечивает выживание. Это разумная и жизненно важная позиция принять
внешний мир, хотя ни один организм не может быть уверен, что вещи
в точности таковы, какими они кажутся. Возьмем в качестве примера
ежа: почему еж должен беспокоиться о «собаках-самих-по-себе»? Ему
достаточно отреагировать на то, что мы называем «собакой» так,
чтобы обеспечить свое выживание, это означает, что еж должен поднять
свои иголки, если он ощущает животное, которое напоминает наших
собак. Соответствие между собакой и образом собак у ежа не
является необходимым: кто знает, как выглядит образ «собаки» у ежа? Но,
также как и в случае с антилопой, воспринимающей льва (см. выше),
еж должен «знать», что эти животные обычно опасны и что он должен
среагировать на них особым образом.
Уже не раз я прибегал к использованию термина «реагировать»,
несмотря на то, что в то же время я заявлял, что организмы
являются активными системами и познание есть активный процесс. Из
сказанного должно быть ясно, что всякий организм реагирует на
определенные стимулы, поступающие из внешнего мира, но — и
это важно — он реагирует согласно своей собственной картине того,
что его окружает. Иными словами, организм не только реконстру-

298 Раздел И. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ирует то, что есть «там вовне», но также и конструирует свое
собственное видение объектов внешнего мира и реагирует в
соответствии с тем, что он имеет «здесь внутри».
Если мы готовы принять такую позицию всерьез, то адаптацио-
нистская парадигма ее не примет. То, что нам необходимо, — это
парадигма коэволюции, объясняющая взаимосвязь между
организмами и окружающей их средой, между аппаратом восприятия
организма и объектами, которые он должен воспринимать, так или
иначе, с целью выживания. В этой связи Лоренц (Lorenz 1973) — и
не важно, что отстаивал адаптационистскую версию
эволюционной эпистемологии — был прав, ибо он определенно заявил, что
всякий воспринимающий субъект и всякий воспринимаемый
объект являются частями одной и той же реальности и, стало быть,
соединены друг с другом самой эволюцией, их общей историей.
Это справедливо и для людей, и для других живых существ, хотя их
когнитивные способности, конечно, различны.
Поэтому позвольте мне еще раз подчеркнуть, что адаптацио-
нистская программа, хотя она и важна, не является достаточной
для объяснения возникновения когнитивных феноменов. Ничто
не может быть сказано против адаптации вообще — она
убедительно продемонстрирована на многих биологических фактах, —
но существуют весомые аргументы против «панадаптационизма».
Когнитивные феномены являются не просто результатом
адаптации воспринимающего аппарата к среде, окружающей организмы,
они включаются в себя также «конструктивные» компоненты.
Генетическая эпистемология является способом лучшего понимания
таких компонентов, и она может рассматриваться как теория,
дополнительная к эволюционной эпистемологии.
Генетическая эпистемология
Программа генетической эпистемологии в значительной мере
связана с работой выдающегося психолога Жана Пиаже, который, как и
сторонники эволюционной эпистемологии, был убежден, что всякая
теория познания и знания должна базироваться на результатах
научного исследования и поэтому должна быть лишена идеалистических
спекуляций (см., например: Piaget 1971). Многие из его работ
посвящены исследованию развития когнитивных способностей у детей

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 299
(см., например: Piaget 1973). Пиаже изучал этот процесс развития
как «ментальный эмбриогенез», чтобы разработать научную,
биологическую теорию познания. Он добрался до психоонтогенетической
концепции, которая сейчас известна — и презентировалась им самим
(Piaget 1970) — как генетическая эпистемология1. Вопреки его
критикам, вклад Пиаже обеспечил важный импульс для исследований в
области психологии развития (developmental psychology) (Gardner 1979).
Его вклад в развитие эволюционной теории до сих пор недостаточно
оценен, может быть потому, что он не придерживался общего
направления в развитии эволюционного мышления, в котором в
значительной степени доминировала то, что нам известно как «синтетическая
теория» эволюции. Одно из центральных положений этой теории
состоит в том, что структуры и функции живых существ могут быть
объяснены как формы адаптации. Как уже отмечалось выше, многие
эволюционные эпистемологи защищали адаптационистский взгляд
или даже «пан-адаптационизм». Пиаже не принадлежал к таковым.
Поэтому его работа заслуживает особого внимания.
Пиаже, конечно, не отвергал понятие адаптации, но он
осознавал, что адаптационизм не рассказывает нам всей истории об
эволюционной драме. Важными для него были понятия ассимиляция и
аккомодация (см. также: Broughton 1981). Он рассматривал
адаптацию как процесс, а ассимиляцию как его постоянные
функциональные условия. «Адаптация, — писал он, — может быть определена
как равновесие между ассимиляцией и аккомодацией» (Piaget 1973.
Р. 173). Он определял ассимиляцию как вхождение внешней
реальности через собственную активность организма, а аккомодацию как
модификацию таким образом сформированных паттернов, когда
организм сталкивается с новыми условиями жизни. Очевидно, что
Пиаже, так сказать, вышел из дарвиновских рамок, но не стал тем
не менее антидарвинистом. Как и другие (например: Engels 1989), я
действительно полагаю, что Пиаже может научить нас некоторым
важным вещам и что его взгляд на эволюцию должен быть принят
всерьез, в особенности когда мы пытаемся развить всеобъемлющую
(эволюционную) теорию познания. В самом деле, Пиаже хорошо
Китченер (Kitchener 1987) предлагает термин «эпистемология развития»
(«developmental epistemology»), который в самом деле мог бы быть лучшим названием
Для такого рода эпистемологии, так как он заостряет интерес не столько на
генетических аспектах, сколько на аспектах развития и индивидуальной истории.

300 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
известен отнюдь не как эволюционист, но это не его вина. Не
вдаваясь здесь в детали, я просто хочу подчеркнуть его взгляд на организм
как на нечто активное, а также на активную эволюцию. Он впитал
идеи биолога К. X. Уоддингтона1, который утверждал, что эволюция
есть нечто большее, чем «пассивный процесс», неизбежно ведущий
к адаптации: «Система, посредством которой осуществляется
эволюция, сама имеет некоторую степень организации в том смысле, что
ее подсистемы находятся во взаимодействии и фактически во
взаимной зависимости» (см.: Plotkin 1982. Р. 192).
Такой взгляд на эволюцию в целом, конечно, имел следствия
для эпистемологии. Для тех эволюционных эпистемологов, кто,
подобно Лоренцу (Lorenz 1941, 1973), защищали адаптационист-
ский взгляд на эволюцию, эволюция когнитивных феноменов
происходит благодаря адаптации и познание определяется как
процесс реконструирования данной реальности. Для Пиаже, напротив,
познание есть процесс конструирования внешнего мира. Конечно,
такое разделение есть некоторое упрощение. Лоренц не
рассматривал организмы как системы, полностью слепленные
окружающей их средой2, а Пиаже, насколько я его понял, не утверждал, что
организмы являются «солипсистами», изобретающими внешний
мир. Но, тогда как для Лоренца (и для многих других
эволюционных эпистемологов) существует соответствие между когнитивными
структурами организма и структурами внешнего мира, являющееся
результатом адаптации, для Пиаже (и для тех, кто следует за ним)
даже это соответствие возникает, по крайней мере частично,
благодаря собственной активности организма. Пиаже сказал:
«Равновесие достигается, когда молодой человек понимает, что
надлежащая функция рефлексии состоит в том, чтобы не противоречить,
а предсказывать и строить опыт» (цит. по: Plotkin 1982: 169). Суть
1 Уоддингтон (Waddington) Конрад X. (1905—1975) — британский биолог и
философ, заложивший основы так называемой системной биологии. Он
разработал теорию биологического развития (developmental biology) и ввел такие
понятия, как эпигенетический ландшафт, канализация развития, гемеорезис,
генетическая ассимиляция. {Прим. перев.).
2 Необходимо иметь в виду, что Лоренц боролся против бихевиористской
«доктрины пустого организма». Ни одна живая система, обосновывал он, исходно не
является чистой доской или tabula rasa, она наделена врожденными предраспо-
ложенностями, которые, как ему представлялось, являются результатами
эволюции посредством естественного отбора, который, однако, привел к адаптации.

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 301
дела — в том, что всякий организм, в особенности всякий человек,
интерпретирует (его/ее) мир согласно его/ее собственной
«когнитивной схеме», что всякий организм — опять-таки в особенности
всякий человек — смотрит через свое (его/ее) собственное
«когнитивное окно». Эта позиция, очевидно, имеет важные
антропологические следствия. Мыс необходимостью приходим к заключению,
что люди не столько основываются на «объективной реальности»,
сколько в итоге конструируют то, что обычно называется
«объективным миром». В таком случае познание представляет собой,
пожалуй, процесс самоорганизации. Однако это не может означать — и
действительно, с точки зрения Пиаже, не означает, — что всякий
человек может изобретать миры для его/ее удобства и что не надо
вообще и беспокоиться о том, реальны ли эти миры или нет. Но кто
может серьезно сомневаться в том, что луна и звезды реальны и что
они существуют, даже если мы их не воспринимаем?
Но если говорить серьезно, эволюционные эпистемологи не
считают, что существует что-то вроде «совершенного соответствия» между
когнитивными структурами и внешним миром и что мы можем
получить полную картину реальности посредством нашего аппарата
восприятия. Они, скорее, — в отличие от наивного реализма, —
достигли позиции, которая интенсивно обсуждается как гипотетический
реализм (см., например: Lorenz 1973, Riedl 1980, Vollmer 1975, 1985,
Wuketits 1990). Согласно этому взгляду, жизненно важно верить, что,
во-первых, существует объективный, внешний мир, и что, во-вторых,
этот мир является, по крайней мере, отчасти познаваемым. Я не
думаю, что какой-либо сторонник эволюционной эпистемологии стал
бы отвергать положение, что многое из того, что мы воспринимаем —
или верим, что воспринимаем, — является чистой интерпретацией.
Но разве это может означать, что мы просто конструируем,
изобретаем объекты природы? Конечно, нет. Рьюз (Ruse 1986. Р. 196) аккуратно
заявляет: «Естественный отбор свидетельствует, облекаем нашей
плотью опыт (we flesh out experience), предполагая, что объекты
продолжают существовать все время и во всех измерениях. Этого достаточно для
его целей». Чтобы я мог подписаться под этим положением, я должен
добавить, что естественный отбор допускает, разумеется, различные
интерпретации окружающего нас мира, но ради выживания он
допускает отнюдь не любые возможные интерпретации. Можно, пожалуй,
и поверить в то, что луна и звезды существуют только ночью — и он

302 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
или она выживут с этой верой. Но если кто-то верит, что, к примеру,
радиоактивность есть благо для организмов, в частности для людей,
то этот человек вскоре пострадает от своей (его/ее) веры и будет
уничтожен, элиминирован естественным отбором.
Я действительно считаю, что синтез эволюционной и
генетической эпистемологии возможен и что конструктивистский взгляд,
внутренне присущий работе Пиаже, необязательно вступает в
противоречие с утверждениями эволюционных эпистемологов,
которые, как я уже отмечал, уже начали принимать неадаптацио-
нистское видение познания. Для эволюционных эпистемологов
понятие врожденного до сих пор было важно, а это понятие
находит свое выражение также в работе Пиаже, который установил,
что существуют врожденные нормы реакции (Piaget 1971),
оказывающие сильное воздействие на поведение всякого организма и
накладывающие ограничение на его когнитивную активность. Это
суть аргумента Пиаже — и подтверждающих свидетельств из
этологии и нейробиологии, — что нервная система организма не
просто принуждена окружающей ее средой реагировать на внешние
стимулы, но она также демонстрирует спонтанную активность.
Ни один организм не является просто сгустком вещества,
полностью находящимся во власти внешних раздражителей, он
является активной системой, оказывающей влияние на свое окружение.
Всякий организм собирает опыт и, так сказать, вычисляет свои
возможности в соответствии с данными своего опыта, а также
данными опыта, накопленного миллионами индивидуальных особей
на протяжении исторического развития своего вида.
Я отдаю себе отчет, что я продвинулся очень быстро в моем
изложении генетической эпистемологии, или эпистемологии
развития, и что я упустил много важных аспектов. Я хочу подчеркнуть,
однако, что в работе Пиаже содержатся интересные размышления
об эволюции, которые заслуживают нашего внимания и
приближают генетическую эпистемологию к эволюционной теории
познания. В частности, я хочу обратить внимание на то, что позиции
эволюционной и генетической эпистемологии не являются
непримиримыми. Может показаться, что они являются таковыми, если
рассматривать только некоторые базисные утверждения,
неотъемлемо присущие этим эпистемологиям, и брать эти утверждения в
абсолютном смысле, а именно, что

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 303
1. эволюционная эпистемология дает адаптационистский
взгляд на познание, а генетическая эпистемология — нет;
2. познание с точки зрения эволюционной эпистемологии
означает реконструирование реальности, а с точки зрения
генетической эпистемологии — конструирование реальности.
На самом деле, как мы видели, многие недавние версии
эволюционной эпистемологии развивают неадаптационистский взгляд
на познание и его эволюцию. Системный взгляд, лежащий в
основе этих взглядов, сильно напоминает общие аргументы Пиаже
относительно механизмов эволюционных изменений. И
эволюционные эпистемологи сегодня, конечно, готовы признать
конструктивистские компоненты в когнитивных процессах, хотя они,
по-видимому, не согласятся, что познание есть не что иное, как
только и исключительно конструирование.
В заключение позвольте мне обратить внимание на то
обстоятельство, которое Левонтин выразил следующим образом:
Организмы конструируют и реконструируют окружающую их
среду, но только в их собственных головах, как утверждал Пиаже, по и в
реальности, «там вовне». Это не означает, что организмы могут делать
все, что им угодно. Конструирование и реконструирование ими
окружающей среды ограничено тем, что они сами собой представляют.
Дрозды могут использовать камни, чтобы разбивать раковины
улиток, но они никогда не будут, до тех пор, пока их отдаленные потомки
остаются птицами, строить дома из камня или высекать надписи на
них. Реконструирование окружающей среды, которое производят
организмы в процессе их эволюции, — это квазинепрерывный процесс,
который они совершают с новой окружающей средой в соседстве со
старой в пространстве окружающей их среды (цит. по: Plotkin 1982.
Р. 167—168; выделено мной — Ф. В.).
Понятие когерентности, которое я упомянул выше, могло бы
быть весьма полезным в этом контексте. Это понятие включает в
себя обе стороны, и конструирование и реконструирование.
Что бы мы ни думали о познании, это результат активности
наших собственных мозгов. Поэтому большое значение имеет
изучение мозга. Натурализованная эпистемология, разумеется, должна
основываться на понимании самого органа, который продуциру-

304 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ет знание, и мы должны уделить внимание тому, что говорят нам
нейробиологические понятия и теории. Познание, как
утверждалось выше, есть биологический феномен; он является, однако, во
многих отношениях нейробиологическим феноменом, так что от
нейробиологии стоит ожидать важных импульсов для изучения
познания. В последнее время нейробиологи и в самом деле
построили бросающие вызов теории, основанные на эмпирических
открытиях, бросающих не меньший вызов, которые заслуживают
рассмотрения в изучении эволюции когнитивных феноменов.
Вызовы нейробиологии
То, что мы наблюдаем у различных животных, т. е. их поведение,
является в значительной степени выражением деятельности их
мозгов. Мы, люди, не являемся исключением; наши чувства, наше
мышление, наше рассуждение, включая и научную работу,
являются выражением деятельности нашего мозга, этого удивительного
органа, который притягивал внимание и ученых и философов на
протяжении многих веков и породил много спекуляций.
Действительно, наш мозг есть в некотором смысле центр нашей жизни
(Oeser and Seitelberger 1988), «он содержит запись всех наших целей
и намерений и необходим для переживания всех удовольствий и
болей, всех наших проявлений любви или ненависти» (Young 1987:
8—9). Из этого с необходимостью вытекает, что познание у людей и
у многих животных неразрывно связано с деятельностью мозга, что
оно есть особая функция мозга. В этом разделе статьи я представлю
кратких обзор нейробиологических концепций, насколько они
кажутся релевантными для темы настоящей статьи.
Для начала давайте вспомним некоторые цифровые данные.
Человеческий мозг является, несомненно, самой сложной индивидуальной
системой, он состоит (примерно) из 1012 нервных клеток или
нейронов, которые интенсивно связаны друг с другом посредством
примерно 1014 или 1015 синапсов, нейронных соединений (см., например:
Shepherd 1983). Мозг есть система потрясающего порядка, это не
просто огромное скопление нейронов и синапсов. Нейроны
организованы и выстроены по-разному в различных долях мозга, образуя особые
участки, уровни и т. д. (Roth 1990). Учитывая это, неудивительно, что
до сих пор мы испытываем трудности в понимании функций мозга и

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 305
его организации в деталях. В то же время, высоко оценивая
интенсивные исследования в области нейробиологии, у нас могут появляться
некоторые надежды. Были установлены модели, основывающиеся на
понимании искусственного упорядочения идеализированных
нейронов, а в последнее время были разработаны модели, принимающие
во внимание реальные регулятивные системы мозга и его цепи
(подробный анализ см.: Cotterill 1989). Кажется ясным и уже
рассматривается некоторыми как трюизм, что «все, что предпринимает человек,
включая науку, искусство и культурную активность, имеет свое
происхождение в деятельности человеческого мозга» (Löwenhard 1981. Р. 38).
Более того, должно быть также ясно, что необходимо рассматривать
(человеческий) мозг с его громадным порядком как результат
эволюции живой природы. Следовательно, все предпринимаемое
человеком — особенно выражения (человеческого) мозга — проистекают из
эволюции, и она накладывает на них свои ограничения.
Все же эти общие утверждения допускают различные
интерпретации и теории, касающиеся деталей. Я хочу дать, по крайней мере,
несколько наводок на различные теории, которые были запущены
в научный оборот недавно и касаются именно проблем мозга.
Матурана и Варела (Maturana, Varela 1980), считая
доказанным, что живые системы являются когнитивными системами,
достигли радикального конструктивистского видения. Для них
эволюция есть не что иное, как «эволюция ниш единиц
взаимодействий, определяемая посредством их самоотнесенной
циклической организации (self-referring circular organization),
следовательно, эволюция когнитивных областей» (Maturana, Varela 1980. P. 12).
Исходной точкой для Матураны и Варелы являются нейробиоло-
гические исследования, но они не ставят своей задачей дать
формальное описание нервной системы в терминах нейробиологии,
так как они по сути дела хотят представить нервную систему как
«замкнутую нейронную сеть», в то время как «языки
нейрофизиологии и анатомии через их ссылки на функции и отношения
между входом и выходом включают в себя понятие открытой системы»
(Maturana, Varela 1980. P. 134)1.
1 Матурана и Варела в своей книге, цитируемой здесь, а также в некоторых других
своих публикациях, представили свою точку зрения, используя специфическую —
иногда весьма своеобразную — терминологию. Центральное понятие их
воззрения, автопоэзис, означает нечто подобное автономии или самореферентности

306 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Другим подходом, который стоит упомянуть, является
разработанная Эдельманом «теория отбора нейронных групп» или
«нейродарвинизм» (Edelman 1989). Центральное положение этой
теории состоит в том, что нервная система всякого
индивидуального живого существа функционирует как селективная система, по
принципу, подобному естественному отбору Дарвина. Эта теория
является теорией функционирования мозга, пытающейся понять
биологические основы восприятия. Согласно собственным словам
Эдельмана, данная теория
обращается к этой проблеме, пытаясь ответить на несколько
ключевых вопросов. Как устанавливаются соединения в обширных
нейронных популяциях? Какие принципы определяют организацию
репрезентаций и карт в нервной системе? На каких основах строится
нейронная структура, ответственная за категоризацию и обобщение
в процессе восприятия? Теория, призванная ответить на эти вопросы,
разработана в терминах строгого селекционистского взгляда,
соотносящего эволюцию и развитие мозга с его структурой и функцией. В этой
теории мышление о популяции — этот центральный теоретический
метод самой биологии — применен к пониманию функционирования
индивидуального мозга в соматическом времени (Edelman 1989. Р. XIX).
Эта теория представляет наибольший интерес, поскольку,
строго применяя понятие естественного отбора к нейробиологии, она
прокладывает новые пути мышления о мозге. Кроме того, она
даже согласуется с эволюционной эпистемологией как биологией
познания, хотя сам Эдельман, очевидно, не склонен заниматься
эпистемологическими вопросами. Тем не менее теория Эдельмана
без труда возвращает нас к утверждениям натурализованной
эпистемологии. В конце концов, Эдельман, по-видимому, согласился
(self-reference). Поэтому неудивительно, что авторы определяют автопоэтическую
систему как «единство посредством ее автопоэтической организации (Maturana,
\frrela 1980. Р. 88). Возможно, я еще не уловил подлинный смысл автопоэзиса, но
я все еще не знаю, совпадает ли это понятие с признанным понятием
саморегуляции или оно есть нечто большее. Кроме того, я вижу проблемы в понимании
понятия эволюции, используемого Матураной и Варелой. Как работает
эволюция? Является ли она всецело детерминированной (автопоэтическими) живыми
системами, которые, согласно их видению, являются автономными, закрытыми
системами и, следовательно, очевидно не связанными с окружающей их средой?

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 307
бы, что все когнитивные функции у животных и людей — и даже
человеческие ментальные феномены — представляют собой
функции мозга и, стало быть, результаты эволюции живой природы.
Натурализованная эпистемология — и это утверждение может
рассматриваться как тривиальное — должна обращать внимание на
мозг и причины его активности.
Отсюда мы достигаем того, на что Эзер (Oeser 1987) навесил
ярлык нейроэпистемологии, которая базируется, по-видимому,
наследующих принципах:
1. Каждое утверждение в эпистемологии должно отсылать к
нейробиологии, основываться на ней.
2. Или, по-крайней мере, оно должно быть сформулировано
так, чтобы позволить установить связи с нейробиологическими
утверждениями.
3. Прямые эпистемологические или непрямые нейробиоло-
гические утверждения относительно человеческого знания могут
быть только одновременно приняты или отвергнуты.
На сегодняшний день это — постулаты, которые требуют
дальнейшей разработки. Но правдоподобие таких постулатов нельзя
отрицать.
Нейробиология является быстро развивающейся областью, так что
мы можем ожидать интересных результатов от дальнейшей
исследовательской работы в этой области. На теоретическом уроне, однако, я
бы заявил о сильной эволюционной ориентации нейробиологических
концепций. Нейробиологи, судя по всему, являются высоко
специализированными исследователями, и у большинства из них эволюция
не вызывает никакого беспокойства. Например, среди 34 очерков,
собранных в объемный том, в котором рассматриваются модели
функционирования мозга (Cotterill 1989), нет ни одного, посвященного
эволюционным аспектам. Может быть, потому, что моделирование
функций мозга достаточно трудно. Но я думаю, что Эдельман (Edel-
man 1989) прав, утверждая, что адекватные объяснения функций
мозга требуют проникновения в суть тех эволюционных ограничений,
которые ведут к соматической, телесной изменчивости. И я согласен
с тем, что «эволюционная нейробиология» необходима, как
заявили Бунге и Ардила (Bunge, Ardila 1987), что сравнение человеческого
мозга с мозгами других млекопитающих полезно в рамках
эволюционной биологии, так как люди и другие млекопитающие имеют об-

308 Раздел П. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
щих предшественников. Многие специалисты в области нейронауки
воглагают свои надежды на компьютерные модели. Такие модели,
конечно, могут быть полезны, но я не думаю, что они могут
рассказать нам всю историю о нашем мозге. Я, скорее, считаю, что «только
полное пренебрежение эволюционной биологией может, вероятно,
побудить кого-то поверить, что изучение машин способно дать
больше для изучения человеческой психологии, чем изучение людей и их
эволюционных родственников» (Bunge, Ardila 1987. P. 160). Это
верно, что нейробиология не может опираться на изучение окаменело-
стей в такой же мере, как другие области биологии. Интересный
обзор того, что, в самом деле, может достичь «палеоневрология», сделан
Джерисоном (Jenson 1976). Тем не менее сравнение строения мозга
у животных, предшествовавших человеку, особенно у
млекопитающих, может помочь нам сделать общие эволюционные заключения.
Результаты изучения окаменелых черепов и строения мозга наших
предшественников показывают, что в ходе эволюции приматов
произошел поразительный рост возможностей мозга и что в процессе
эволюции человека на протяжении нескольких миллионов лет
вместимость черепа утроилась (см. об этом для дальнейших деталей: Young
1971). Интересный вопрос состоит в том, какие эволюционные силы
обусловили сравнительно быстрое развитие мозга гоминид.
Я хочу сказать, что нейробиологи могут извлечь для себя нечто
полезное из эволюционных подходов, в то время как концепции
функций мозга, разрабатываемые эволюционистами, могут обрести
поддержку в результатах нейробиологических исследований.
Поразмыслите над следующим утверждением Янга (Young 1987. Р. 22—23):
Если мы можем надлежащим образом определить наши
термины, то становится возможным дать ясный ответ на вопрос «Что
такое мозг?». Мы должны сказать, что он содержит программы
инструкций для действий, которые могут помочь индивиду оставаться
живым, и информацию о тех свойствах мира, который значимы для
достижения этой цели. Чтобы придать содержание этому
утверждению, мне нужно будет показать, как организация мозга как-то
воплощает программное обеспечение, «софт», как в неком сценарии.
«Программы инструкций» не могут быть поняты надлежащим
образом, пока мы не примем всерьез эволюцию и естественный отбор.
У нас есть хорошие основания полагать, что те инструкции, которые

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 309
не способствовали выживанию живого существа, были устранены
посредством естественного отбора. Итак, парадигма естественного
отбора снова играет свою роль и мы возвращаемся к базисным положениям
эволюционной эпистемологии: всякий организм наделен
«врожденными мастерами обучения», которые являются результатом длительных
циклов накопления жизненного опыта в ходе эволюции каждого вида.
Сегодняшние исследования в области нейробиологии допускают,
вероятно, различные интерпретации фактов и добытых сведений,
касающихся нашего мозга. Существует, как мы видели, взгляд, согласно
которому, мозг как самоорганизующаяся система конструирует
реальность. Наиболее распространенным взглядом является, однако, тот,
что мозг есть обрабатывающая информацию система, которая
собирает информацию, значимую для выживания. Этот взгляд
согласуется с теорией эволюции в дарвиновском смысле и предполагает
существование некоторым образом данной нам внешней реальности. Это
кажется наиболее правдоподобным (по крайней мере, для
сторонника эволюционной эпистемологии). Применение понятий
эволюционной биологии — отбор, популяция и т. д. — к изучению работы
мозга — это другая история, заслуживающая рассмотрения,
поскольку она может пролить некоторый свет на то, что я упомянул и назвал
«внутренним отбором», что означает здесь «специфические
селективные формы деятельности мозга» («brain specific selective agencies»).
Наиболее интересной, однако, представляется программа ней-
роэпистемологии, так как она была бы соединением нейробиоло-
гических исследований и эпистемологии. Если мы примем эту
программу всерьез, то эпистемология, вероятно, больше не будет чисто
философским предприятием, она станет, скорее, эмпирически
подтверждаемой наукой. Тогда она сможет рассказать нам, какие
механизмы и функции мозга ответственны за нашу эпистемическую
активность или, точнее выражаясь, какие механизмы и функции
мозга являются фактически эпистемическими по своей природе.
Наконец, из этих положений вытекает, что может быть
установлена связь между двумя программами эволюционной эпистемологии.
Как я отмечал в одной из своих работ (Wuketits 1990), человеческий
мозг может рассматриваться, с одной стороны, как результат
эволюции живой природы, а с другой стороны, как орган, который сделал
возможной культурную эволюцию (включая эволюцию научных
идей). Это может показаться тривиальным, но не стоит забывать, что

310 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
культурная эволюция до сих пор очень часто концептуализировалась,
как если бы она была независимой от органических ограничений.
Я не хочу поддерживать редукционизм, утверждающий, что особые
формы культурной активности — и результаты этой активности,
например, инструментальные средства, орудия, верования,
религиозные и моральные системы и т. д. — представляют собой не что иное,
как функции мозга и, следовательно, объясняются посредством
эволюции мозга. Но я не сомневаюсь в том, что культура в конечном
счете имеет свои корни в нашем мозге, который тем не менее является
недетерминистической системой, делающей возможными различные
виды активности. Во всяком случае понимание человеческого
мозга поможет нам увидеть, что происходило в процессе эволюции того
специфического вида, который теперь размышляет о самом себе и,
создавая культуру, развивает новые ограничения, накладываемые на
его собственную эволюцию. Именно мозг дает возможность этому
виду развиваться «прогрессивным» образом. Как писал Хаксли,
«прогресс был до сих пор редким... побочным продуктом эволюции», но
люди теперь имеют «возможность сделать его основным свойством их
собственной будущей эволюции и направлять ее ход в соответствии
со спланированной целью» (Huxley 1947. Р. 21). Воспользуются ли
люди действительно этой возможностью и будут ли они стремиться к
«прогрессу человеческой природы», это другой вопрос.
Заключение
В начале этой статьи я сделал утверждение, что связь между
познанием и эволюцией демонстрирует много граней. Некоторые из них
я стремился здесь показать. Как мы видели, исследование эволюции
когнитивных способностей до сих пор основывалось на различных
парадигмах1. Я обсудил здесь только естественный отбор и
адаптацию как парадигмы дарвиновской эволюционной теории, которые,
разумеется, должны рассматриваться как некая парадигма сама по
себе. Некоторые из иных парадигм, которые с недавних пор стано-
1 Используя термин «парадигма», я ссылаюсь на Куна (Kuhn 1962), помня о
том, что Кун придавал этому термину различные значения. Поэтому то, что я
подразумеваю здесь под парадигмами, — это господствующие идеи или
теории, теоретические рамки, в которых особым образом обсуждаются и
решаются определенные проблемы.

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 311
вятся предметом дискуссий об эволюции познания — и обсуждены
или, по крайней мере, упомянуты здесь, — это конструктивизм и
самоорганизация как парадигма. Кроме того, такие эпистемологии,
как эволюционная и генетическая или эпистемология развития уже
имеют характер парадигм, ведущих теоретизацию в когнитивных
исследованиях. Я обосновал, однако, что эти эпистемологии могут
быть сведены воедино, образовав некоторые широкие рамки для
натурализованной эпистемологии. Неявным образом я хотел привлечь
внимание читателя к возможности построения эпистемологии как
науки, т. е. эпистемологии, которая основывается на эмпирических
научных исследованиях, в частности на биологии.
Чтобы достичь этой цели, мы, конечно, прежде всего должны
быть уверены, что эволюционная эпистемология и генетическая
эпистемология (эпистемология развития) являются науками, а не
просто метафизическими исследовательскими программами. В случае
эволюционной эпистемологии Плоткин (Plotkin 1987) дал отчет о ее
научных мандатах. Я не уверен, сделано ли что-то подобное для
генетической эпистемологии. Но очевидно, что обе они предполагают
научную исследовательскую работу и результаты, поступающие из
различных дисциплин, например, из этологии, физиологии
восприятия, эволюционной биологии, психологии (развития) и др. — и
основываются на этих результатах. Таким образом, должно быть понятно,
что изучение эволюции когнитивных способностей — это
междисциплинарное предприятие, покрывающее факты и теории из дисциплин,
которые обычно в большей или меньшей степени разъединены. И
поскольку каждая дисциплина имеет свои собственные методы и
понятия, свой собственный язык, понятно, такого рода синтез не прост.
Эволюция и познание, разумеется, связаны друг с другом
различными способами. Кажется очевидным, что мы можем
научиться многому у эволюции, если мы хотим понять познание. Но я, в
самом деле, думаю, что познание как специфический аспект
эволюции также может многое нам рассказать об эволюционных
изменениях и их механизмах, так что в конце концов изучение
познания может иметь некоторое значение для нашего понимания
эволюции. То, что мы имеем сегодня, — это основные штрихи
теории, включающей в себя эволюцию и познание, но эта теория —
как синтез — представляет собой скелет и нам необходимо
нарастить на нем плоть. Поэтому нам предстоит еще большая работа.

312 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Литература
Barham J. (1990) A Poincaréan Approach to Evolutionary Epistemology // Journal of
Social and Biological Structures. \fol. 13. P. 193-258.
Bertalanffy L. von (1962) An Essay on the Relativity of Categories // General Systems.
\Ы. 7. P. 71-83.
Bradie M. (1986) Assessing Evolutionary Epistemology // Biology & Philosophy. \fol. 1.
P. 401-459.
Broughton J. M. (1981) Piaget's Structural Developmental Psychology III: Function and
the Problem of Knowledge // Human Development. Vol. 24. P. 257—285.
Bunge M., Ardila R. (1987) Philosophy of Psychology. New York; Berlin; Heidelberg:
Springer.
Callebaut W., Pinxten R. (eds.) (1987) Evolutionary Epistemology: A Multiparadigm
Program. Dordrecht; Boston: Reidel.
Campbell D. T. (1960) Blind Variation and Selective Retention in Creative Thought as in
Other Knowledge Processes // Psychological Review. \bl. 67. P. 380—400.
Campbell D. T. (1974a) Evolutionary epistemology // Schilpp P.A. (ed.) The Philosophy of
Karl Popper. \Ы 1. La Salle: Open Court. P. 413-463.
Campbell D. T. (1974b) Unjustified Variation and Selective Retention in Scientific
Discovery // Dobzhansky T., Ayala F. J. (eds) Studies in the Philosophy of Biology. London:
Macmillan. P. 139-161.
Campbell D. T. (1974c) Downward causation in hierarchically organized systems // Dobzhansky T.,
Ayala F. J. (eds) Studies in the Philosophy of Biology. London: Macmillan. P. 178—186.
Campbell D. T. (1977) Descriptive Epistemology: Psychological, Sociological, and
Evolutionary. William James Lectures. Cambridge, Mass.: Harvard University.
Cosmides L. (1989) The Logic of Social Exchange: Has Natural Selection Shaped How
Humans Reason? // Cognition. Vol. 31. P. 187-276.
Cotterill R. M. J. (eds) (1989) Models of Brain Function. Cambridge; New York:
Cambridge University Press.
Cziko G. Α., Campbell D. T. (1990) Comprehensive Evolutionary Epistemology
Bibliography // Journal of Social and Biological Structures. Vol. 13. P. 41—82.
Danailov Α., Tögel С. (1990) Evolutionary Epistemology: Science Philosophy // Green-
berg G., Tobach E. (eds) Theories of the Evolution of Knowing. Hillsdale; Hove;
London: L. Erlbaum. P. 19-28.
Darwin C. (1872) The Expression of the Emotions in Man and Animals. London: Murray.
Diettrich O. (1989) Kognitive, organische und gesellschaftliche Evolution. Berlin;
Hamburg: Parey.
Edelman G. M. (1989) Neural Darwinism: The Theory of Neuronal Group Selection.
Oxford; New York; Toronto: Oxford University Press.
Engels Ε. M. (1989) Erkenntnis als Anpassung? Eine Studie zur Evolutionären
Erkenntnistheorie. Frankfurt/M: Suhrkamp.
Gardner H. (1979) Developmental Psychology after Piaget. An Approach in Terms of Sym-
bolization // Human Development. Vol. 22. P. 73—88.
Haeckel E. (1899) Die Welträthsel: Gemeinverständliche Studien über Monistische
Philosophie. Stuttgart: Kröner.
Heschl A. (1990) L = С A Simple Equation with Astonishing Consequences // Journal of
Theoretical Biology. Vol. 145. P. 13-40.
Hull D. L. (1988) A Mechanism and its Metaphysics: An Evolutionary Account of the Social
and Conceptual Development of Science // Biology & Philosophy. \fol. 3. P. 123—155.
Hull D. L. (1988) Science as a Process. An Evolutionary Account of the Social and
Conceptual Development of Science. Chicago; London: The University of Chicago Press.
Huxley J. (1947) Man in the Modern World. London: Chatto and Windus.

Вукетич Φ. Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы 313
Jenson H. J. (1976) Paleoneurology and the Evolution of Mind // Scientific American.
Vol. 234(1). P. 90-101.
Kant I. (1781 [1901]) Kritik der reinen \fernunft. Riga: Hartknoch. [English Translation.
London: Bell.]
Kitchener R. F. (1987) Is Genetic Epistemology Possible? // British Journal for the
Philosophy of Science. Vol. 38. P. 283-299.
Kuhn T.S. (1962) The Structure of Scientific Revolutions. Chicago; London: University
of Chicago Press.
Lelas S. (1989) Evolutionary Naturalist Realism: Can This Blend Be Coherent? //
International Studies in Philosophy of Science. Vol. 3. P. 136-156.
Lorenz К. (1941 [1962]) Kants Lehre vom Apriorischen im Lichte gegenwärtiger Biologie
// Blätter für Deutsche Philosophie. 1941. Bd. 15. S. 94-125. [English translation:
General Systems. Vol. 7. P. 23—35.]
Lorenz Κ. (Ί965) Evolution and Modification of Behavior. Chicago; London: The
University of Chicago Press.
Lorenz К (1973 [1977]) Die Rückseite des Spiegels. Versuch einer Naturgeschichte
menschlichen Erkennens. München; Zurich: Piper. [English translation. New York:
Harcourt Brace Jovanovich.]
Lorenz К (1978 [1981]) Vergleichende Verhaltensforschung. Grundlagen der Ethologie.
Wien; New York: Springer. [English translation. New York; Vienna: Springer.]
Löwenhard P. (1981) Consciousness: A Biological View // Göteborg Psychological
Reports. Vol. 11(10). P. 1-88.
Maturana H., Varela F. (1980) Autopoiesis and Cognition. Dordrecht; Boston: Reidel.
Mohr H. (1977) Lectures on Structure and Significance of Science. Berlin; Heidelberg;
New York: Springer.
Oeser E. (1976) Wissenschaft und Information. Bd. 1—3. Wien; München: Oldenbourg.
Oeser Ε. (1987) Psychozoikum: Evolution und Mechanismus der menschlichen Erkennt-
nisfahigkeit. Berlin; Hamburg: Parey.
Oeser E. (1988) Das Abenteuer der kollektiven Vernunft: Evolution und Involution der
Wissenschaft. Berlin; Hamburg: Parey.
Oeser E., Seitelberger F. (1988) Gehirn, Bewußtsein und Erkenntnis. Darmstadt:
Wissenschaftliche Buchgesellschaft.
Oldroyd D. (1990) David Hull's Evolutionary Model for the Progress and Process of
Science // Biology & Philosophy. Vol. 5. P. 473-492.
PiagetJ. (1970) Genetic Epistemology. New York: Columbia University Press.
PiagetJ. (1971) Biology and Knowledge. Chicago; London: The University of Chicago Press.
PiagetJ (1973) The Child's Conception of the World. St. Albans: Paladin.
Plotkin H. C. (ed.) (1982) Learning, Development, and Culture: Essays in Evolutionary
Epistemology. Chichester; New York: Wiley.
Plotkin H. C. (1987) Evolutionary Epistemology as a Science // Biology & Philosophy.
Vol. 2. P. 295-313.
Popper К R. (1959) The Logic of Scientific Discovery. London: Hutchinson.
Popper К R. (1963) Conjectures and Refutations. London: Routledge; Kegan Paul.
Popper K. R. (1972) Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford: Clarendon Press.
Quine W. v. O. (1969) Ontological Relativity and Other Essays. New York: Columbia
University Press.
Radnitzky G., Bartley W. W. (eds) (1987) Evolutionary Epistemology, Theory of
Rationality, and the Sociology of Knowledge. La Salle: Open Court.
Richards R. J. (1987) Darwin and the Emergence of Evolutionary Theories of Mind and
Behavior. Chicago; London: The University of Chicago Press.
Riedl R. (1977) A Systems-analytical Approach to Macro-evolutionary Phenomena //
Quarterly Review of Biology. Vol. 52. N 4. P. 351-370.
Riedl R. (1980 [1984]) Biologie der Erkenntnis: Die stammesgeschichtlichen Grundlagen
der Vernunft. Berlin; Hamburg: Parey. [English translation. New York: Wiley.]

314 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Ried! R. (1985) Die Spaltung des Weltbildes: Biologische Grundlagen des Erklärens und
Verstehens. Berlin; Hamburg: Parey.
Riedl R., Bonet E. M. (eds) (1987) Entwicklung der Evolutionären Erkenntnistheorie.
Wien: Verlag der Österreichischen Staatsdruckerei.
Riedl R.t Wuketits F. M. (eds) (1987) Die Evolutionäre Erkenntnistheorie: Bedingungen,
Lösungen, Kontroversen. Berlin; Hamburg: Parey.
RoedererJ. G. (1979) Human Brain Functions and the Foundations of Science //
Endeavour. Vol. 3. P. 99-103.
Roth G (1990) Gehirn und Selbstorganisation // Krohn W., Küppers G. (Hg.)
Selbstorganisation: Aspekte einer wissenschaftlichen Revolution. Braunschweig; Wiesbaden:
Vieweg. S. 167-180.
Ruse M. (1985) Evolutionary Epistemology: Can Sociobiology Help? // Fetzer J. (ed.) So-
ciobiology and Epistemology. Dordrecht; Boston: Reidel. P. 249—265.
Ruse M. (1986) Taking Darwin Seriously: A Naturalistic Approach to Philosophy. Oxford:
Basil Blackwell.
Shepherd G. M. (1983) Neurobiology. Oxford; New York: Oxford University Press.
Skagestad P. (1978) Taking Evolution Seriously: Critical Comments on D. T. Campbell's
Evolutionary Epistemology // The Monist. Vol. 61. № 4. P. 611—621.
Spencer H. (1870) The Principles of Psychology. London: Murray.
Stemmer N. (1978) The Reliability of Inductive Inferences and Our Innate Capacities //
Zeitschrift für allgemeine Wissenschaftstheorie. Bd. 9. S. 93—105.
Tennant N. (1983) In Defence of Evolutionary Epistemology// Theoria. \Ы. 49. P. 32—48.
Tennant Ν. (1983) Evolutionary Epistemology // Proceedings of the 7th International
Wittgenstein Symposium. Vienna: Holder-Pichler-Tempsky. P. 168-173.
Toulmin S. E. (1967) The Evolutionary Development of Natural Science // American
Scientist. \Ы. 55. P. 456-471.
Vollmer G (1975) Evolutionäre Erkenntnistheorie. Stuttgart: Hirzel.
Vollmer G. (1985) Was können wir wissen? Bd. 1: Die Natur der Erkenntnis. Stuttgart:
Hirzel.
Wagner G. P. (1986) The Systems Approach: an Interface between Developmental and
Population Genetic Aspects of Evolution // Raup D. M., Jablonski D. (eds) Patterns and
Processes in the History of Life. Berlin; Heidelberg; New York: Springer. P. 149—165.
Wilson D. S. (1990) Species of Thought: A Comment on Evolutionary Epistemology //
Biology & Philosophy. Vol. 5. P. 37-62.
Wuketits F. M. (1981) Biologie und Kausalität. Biologische Ansätze zur Kausalität,
Determination und Freiheit. Berlin; Hamburg: Parey.
Wuketits F. M. (ed.) (1984) Concepts and Approaches in Evolutionary Epistemology:
Towards an Evolutionary Theory of Knowledge. Dordrecht; Boston: Reidel.
Wuketits F. M. (1986) Evolution as a Cognition Process: Towards an Evolutionary
Epistemology// Biology & Philosophy. Vol. 1. P. 191-206.
Wuketits F. M. (1987) Evolution und Adaptation von Erkenntnisprozessen // Biologische
Rundschau. Bd. 25. S. 333-341.
Wuketits F. M. (1988) Evolutionstheorien: Historische Voraussetzungen, Positionen,
Kritik. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft.
Wuketits F. M. (1989) Cognition: A Non-adaptationist View // La Nuova Critica. Vol. 5.
P. 5-15.
Wuketits F. M. ( 1990) Evolutionary Epistemology and its Implications for Humankind.
Albany; New York: State University of New York Press.
Young J. Z. (1971) An Introduction to the Study of Man. Oxford; New York: Oxford
University Press.
Young J. Z. (1987) Philosophy and the Brain. Oxford; New York: Oxford University Press.
Перевод Ε. Η. Князевой

Φ. Вукетич
Эволюционная эпистемология -
вызов науке и философии1
1. Введение
Изучение Ч. Дарвином природы человека инспирировало
теоретические и эмпирические исследования в области
эволюционной психологии. Что же касается
человеческого поведения, то он разработал некоторые
эволюционные принципы человеческих умственных способностей,
а именно: самосознания, языка и морали. В некоторых фрагментах
своей работы он прямо ссылается на эволюционную концепцию
Г. Спенсера. Эволюционную психологию XIX в., таким образом,
можно считать прелюдией к эволюционной эпистемологии.
Эволюционная эпистемология является концепцией, которая
основана на предположении, что когнитивная деятельность
является продуктом эволюции и отбора, и, напротив, сама эволюция
является когнитивным процессом, процессом добывания знаний.
Согласно Д. Кэмпбеллу, эволюционная эпистемология должна быть
как минимум эпистемологией, совместимой с пониманием статуса
человека как продукта биологической и социальной эволюции.
2. Понятие врожденного: Кант и его последователи
В европейской философии представлены две традиции: признание
врожденных идей и понимание ума как tabula rasa. Многие
философы постулировали факт существования априорных идей, а
впоследствии физиологи и антропологи утверждали, что умственная
(как культурная, так и социальная) структура зависит от данных
1 Перевод статьи: Wuketits F. M. Evolutionary Epistemology — a Challenge to
Science and Philosophy // Concepts and Approaches in Evolutionary Epistemology
Dordrecht: D. Reidel, 1984. P. 1-33.

316 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
человеку от рождения образцов (паттернов) психологической,
культурной и социальной организации. Ниже приведены
основные понятия, выражающие эту точку зрения, а также их авторы.
Таблица 1
Платон (427—347 до н. э.)
Аристотель (384—322 до и. э.)
Фрэнсис Бэкон (1561 — 1626)
Дэвид Юм (1711-1776)
Рене Декарт ( 1596-1650)
Готфрид Лейбниц (1646—1716)
Иммануил Кант (1724—1804)
Герман фон Гельмгольц (1821 — 1894)
Конрад Лоренц (1903-1989)
Жан Пиаже (1896-1980)
Карл Юнг (1875-1961)
Клод Леви-Стросс (1908-2009)
Ноам Хомский (р. 1928)
абстрактные идеи
аксиомы логики
идолы рода
инстинкты
первопринципы
истины логики и математики
априорные формы чувственности и
категории
трехмерность пространства
элементарные образцы поведения,
формы интуиции и категории
«нормы реакции», элементарные
структуры восприятия
архетипы (например, anima)
этнические структуры (например,
типы брака, структуры родства)
порождающая грамматика
В «Критике чистого разума» Кант сделал решительную
попытку примирить, казалось бы, непримиримые эпистемологические
позиции эмпиризма и рационализма. Его философия содержала
хорошо известные различия между априорным и апостериорным
знанием. Согласно Канту, наше знание частично априорно, т. е. не
выводимо из опыта, а частично — апостериорно, т. е. основано на
опыте, приобретенном с помощью чувственного восприятия. Он
утверждал, что человеку от рождения даны априорные
структуры — категории и «формы интуиции» (Anschauungsformen). Кант
оставил нам в наследство проблему происхождения априорных
структур: откуда они берутся? Кант, однако, не сделал этот вопрос
предметом своих размышлений. Но именно в этом вопросе —
вопросе происхождения априорных структур — связь Канта с
эволюционной эпистемологией. Эволюционная эпистемология пытается

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 317
объяснить происхождение априорных структур познания, полагая
их продуктом эволюции. Тем самым она «динамизирует» эти
когнитивные структуры.
Означает ли это, что эволюционная эпистемология есть возврат
к кантианству? Для ответа на этот вопрос обратимся к двум
современным эволюционистским попыткам объяснить когнитивные
способности человека: концепциям Конрада Лоренца и Руперта
Ридля. Подход Лоренца этологичен, в то время, как подход Р. Рид-
ля основывается на сравнительной биологии и является результатом
теоретического рассмотрения порядка в живых системах, т. е.
применения системного подхода к эволюции организмов. Но в обоих
случаях кантовские категории и формы интуиции могут
рассматриваться как эволюционные продукты.
К. Лоренц обосновывает, что эволюция является когнитивным
процессом и что жизнь вообще является процессом познания.
Он выдвигает идею врожденных механизмов обучения, которые
являются необходимыми условиями для выживания видов. По его
собственным словам, «мы должны постулировать существование
врожденной способности обучения, чтобы объяснить, почему
большинство познавательных процессов увеличивает шансы
организма на выживание. Эти механизмы соответствуют кантовскому
определению a priori, так как они существуют до всякого обучения
и должны ему предшествовать, чтобы обучение стало возможным».
Р. Ридль выразил это так: «Среди всех возможных когнитивных
методов тот, что позволяет наиболее эффективно и надежно
познавать окружающую среду, должен быть отобран. Предпосылки
человеческого мышления, хотя и априорны для каждого индивида
в кантовском смысле, апостериорны для цепи его родословной».
Это биологические подходы к объяснению того, что a priori
относительно.
Необходимо также упомянуть и об эпистемологической
позиции К. Поппера как о философском подходе к проблемам
эволюции. Если сравнивать его с двумя предыдущими, мы обнаружим,
что это различные подходы к одной и той же проблеме, но — с
одинаковым результатом. Поппер пишет: «Я убежден в том, что
главные идеи эпистемологии, скорее, могут быть получены
логическим путем, чем как констатации фактов; все ее примеры и
многие ее проблемы могут быть рассмотрены посредством изуче-

318 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ния генезиса знания»1. Это утверждение свидетельствует о том,
что Поппер придавал большое значение эволюционной
перспективе в эпистемологии. Он представляет процесс роста знания как
результат процесса, весьма напоминающего то, что Дарвин
называл естественным отбором. Наше знание, по его словам, состоит
из тех гипотез, которые в борьбе за выживание
продемонстрировали свою наибольшую приспособленность2. Так, К. Поппер
защищает, как это уже было продемонстрировано Кэмпбеллом,
«эпистемологию естественного отбора» (natural-selection episte-
mology) или же «методологию естественного отбора»
(natural-selection methodology).
Основополагающая идея, лежащая в основе этих
эволюционистских концепций (К. Лоренца, Р. Ридля и К. Поппера) такова:
1.познание, будь оно в дочеловеческом (животном) мире или
же собственно в мире человеческом, не может начинаться с
«чистого листа», следовательно,
2.весьма вероятно существование врожденных механизмов
познания. Поэтому первый постулат эволюционной эпистемологии
может быть сформулирован следующим образом:
I постулат эволюционной эпистемологии:
Все организмы снабжены системой врожденных предрасположен-
ностей к познанию, и ни одна индивидуальная живая система не
является «чистой доской», или tabula rasa.
Врожденные предрасположенности, также как и
вышеупомянутые врожденные механизмы обучения, ни в коей мере не являются
статичными структурами, они являются, скорее, динамическими
элементами организменной системы, продуктами эволюционных
процессов. Любая современная теория, принимающая во
внимание понятие врожденности, должна основываться на понимании
феномена эволюции, а, следовательно, на динамическом
взгляде на мир. Само появление эволюционного мышления в XIX веке
стало возможным благодаря «динамизации видения мира».
Поэтому второй постулат эволюционной эпистемологии гласит:
1 Popper К. Objective Knowledge. Evolutionary Approach. Oxford, 1972. P. 68.
Mbid. P. 261.

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 319
II постулат эволюционной эпистемологии:
Врожденные предрасположенности являются результатом
естественного отбора; они являются продуктами селективных
механизмов, которые, помимо всех «первоначальных продуктов»,
благоприятствуют и стабилизируют те организмы, которые наилучшим образом
приспособлены к условиям жизни и спсобствуют выживанию.
Представители бихевиоризма игнорируют тот факт, что
адаптация к среде не может быть простым совпадением, но всегда должна
иметь некую историю, которая и объясняет это совпадение.
Дарвиновская эволюционная интерпретация врожденных механизмов
обучения была принята многими исследователями. История этих
интерпретаций — это во многом описание эволюционных интерпретаций
кантовского a priori, и в высшей степени история эволюционной
эпистемологии. Д. Кэмпбелл уже обрисовал развитие эволюционной
эпистемологии в исторической перспективе1. Я буду ссылаться на
него, а также и других ученых, не упомянутых в его обзоре.
Почти 100 лет назад известный немецкий эволюцинист Эрнст Гек-
кель четко выразил филогенетическую относительность
человеческого ума. Он интерпретировал познавательные способности человека
в свете эволюционной теории — дарвиновского селекционизма. Его
с полным правом можно считать предтечей эволюционной
эпистемологии, хотя его «биологическая философия» и страдала известной
односторонностью. Независимо от Дарвина и в известной степени в
противоположность дарвиновскому методу рассмотрения эволюции,
французский философ Анри Бергсон и немецкий биолог Якоб фон
Икскюль в начале XX в. развивали взгляды, сходные с эволюционной
эпистемологией. Бергсон и Икскюль продолжали традицию
витализма и частично отвергали дарвиновскую теорию.
В книге немецкого биолога Пауля Фласкемпера (Flaskämper)
есть глава «Биологическая эпистемология». В своей
биологической концепции познания он перешагивает границы кантовской
философии. С 1940-х гг. многие биологи выражали свою
приверженность подходу к эпистемологии «под покровительством идеи
эволюции». Вот несколько примеров.
1 Campbell D. Evolutionary Epistemology // Schlipp P. (ed). The Philosophy of Karl
Popper. Part 1. Open Court, 1973. P. 412-463.

320 Раздел 11. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
Л. фон Берталанфи, основатель современного системного
мышления, обсуждал проблему исторической относительности
категорий мышления. Джулиан Хаксли и Джордж Симпсон
также выдвигали аргументы в защиту того, что познание и мышление
обусловлены биологическими структурами и функциями. Иными
словами, они утверждали, что существует биологический
фундамент того, что мы называем мышлением. В более недавнее время
независимо от уже упомянутых концепций Лоренца и Ридля,
эволюционный взгляд на познавательные способности как
нечеловеческие, так и человеческие, развивали Эрих Янч (Jantsch), Ханс
Mop (Mohr), Бернхард Ренш (Rensch) и Конрад Уодцингтон
(Waddington). Выдающийся психолог Ж. Пиаже изучал пути
психологического развития у детей и разработал генетическую
эпистемологию.
Общей идеей рассматриваемых подходов является
биологическая относительность человеческого (и животного) ума.
Иными словами, согласно этим авторам, человеческий ум зависит от
анатомической и физиологической организации человека, т. е. от
органических сущностей и, следовательно, является продуктом
эволюции. Этот третий постулат эволюционной эпистемологии
безоговорочно принимается всеми, кто придерживается
эволюционного взгляда на эпистемологию.
III постулат эволюционной эпистемологии:
Все психические явления в дочеловеческом мире, равно как и
умственные способности, присущие человеческим системам (сознанию),
основаны на биологических структурах и функциях. Биологическая
эволюция — необходимая предпосылка психической и духовной эволюции.
Этот постулат не означает онтологического редукционизма,
поскольку мы не утверждаем, что человеческое мышление есть не что
иное, как комбинация органических элементов. Мы, скорее,
являемся сторонниками эмерджентного видения — видения, согласно
которому психические и умственные процессы являются
эволюционными новациями: паттерны взаимодействия на органическом
уровне ведут к появлению этих феноменов. Эволюционный
подход можно распространить и на продукты ума, например, на такую
эпистемическую активность, как наука.

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 321
Не очевидно ли, что научное исследование, со времен его
возникновения, три-четыре тысячелетия назад, претерпело
колоссальные изменения? Конечно, это очевидно: история науки
означает эволюцию науки. Одним из первых, кто обратился к изучению
этого вопроса, был английский ученый и философ Уильям Хьюэлл
(Whewell). В своей книге «О философии открытия» (On the
Philosophy of Discovery, 1860) Хьюэлл писал, что познавательные
способности не рождаются заново с каждым новым поколением. В его
«Novum Organon Renovatum» представлено исследование
исторической относительности кантовского a priori. Он рассматривал
процесс создания и совершенствования гипотез, предвосхищая
позднейшие наработки К. Поппера относительно
«предположений» и «опровержений». У. Хьюэлл с полным правом можно
назвать предтечей «логики научного открытия», впоследствии
приобретшей столь заметное влияние благодаря К. Попперу.
У. Хьюэлл был сторонником концепции «проб и ошибок» в
научном исследовании, хотя и прямо не сформулировал своего
методологического кредо. Иными словами, селективно-элиминативистская
модель была описана как до, так и после К. Поппера. В числе ее
сторонников были Б. Блажек (Blazek), M. Эйген (Eigen), H. Р. Хэн-
сон (Hanson), В. Лейнфельнер (Leinfellner), H. Стеммер (Stemmer),
С. Тулмин (Toulmin). Основополагающей предпосылкой этих работ
было предположение о том, что научное исследование протекает в
некотором смысле аналогично процессу естественного отбора, хотя
научный прогресс происходит на более высоком уровне, или,
выражаясь словами К. Поппера, в сфере третьего мира. Эволюционная
перспектива в изучении истории науки породила убеждение в том,
что научное мышление не может быть полностью свободным от
врожденных механизмов обучения.
3. Образцы природы и природа познания,
или Почему глаз настроен на солнце
Вопросы, обсуждавшиеся в предыдущем разделе, требуют
дальнейшего прояснения. Мы констатировали биологическую
относительность ментальных способностей и предположили, чем
обусловлены естественные границы этих способностей. Теперь я выдвигаю

322 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
следующий тезис: аналогия между высокоорганизованными эпи-
стемическими системами, такими как наука, и эпистемической
активностью на дорациональном (subrational), т. е. рацыоморфном
(ratiomorphic), уровне не является совпадением, но основана на
изоморфных принципах (isomorphic principles), т. е. структурных и
функциональных принципах и/или законах, общих для всех
уровней организации. Этот тезис является фундаментальным
утверждением системно-теоретического взгляда, который замещает
онтологические понятия «шкал природы».
Достижением классической онтологии было признание
иерархической структуры реальности. Николай Гартман, наиболее
видный представитель «онтологии природы» XX в., выделил
четыре уровня возрастающей сложности иерархической организации
структуры мира:
I. неорганический уровень;
II. органический уровень;
III. психический уровень;
IV. ментальный уровень.
Картина мира Гартмана, однако, подобно картине мира его
предшественников, была статичной. Современный системно-
теоретический подход к пониманию строения мира соответствует
выше упомянутой «динамизации» нашей картины мира. Теория
систем, в том виде, каком ее развил Л. фон Берталанфи, внесла
значительный вклад в улучшение нашего образа динамически
организованной вселенной. Каждый уровень реальности описывает
определенную ступень сложности, образуемую
взаимодействующими элементами.
Динамические взаимодействия между иерархически
организованными системами являются движущими силами эмерджентно
возникающей сети природы. Эти интерактивные отношения
проявляются в эволюции. Эволюция — это динамический принцип,
лежащий в основе всех уровней реальности, как уже отмечал выше,
«красная нить» природы. Именно этот процесс — посредством
возникновения качественно новых систем — обусловливает
появление различных ступеней сложности, которые были
предвосхищены в греческой натурфилософии. Более 10 лет назад появилось

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 323
Таблица 2 (структура мира по Л. Берталанфи)
элементарные частицы
атомы
молекулы
органические молекулы
клетки
органы
многоклеточные живые системы
психические феномены и мышление
социальные системы
культурные системы
понятие самоорганизации материи, которое пролило новый свет на
развитие природы.
Внешний мир какого-либо субъекта и наблюдающий субъект —
продукты одного и того же процесса, т. е. эволюции, и совпадение
между паттернами внешнего мира и паттернами субъективной
мысли по существу может быть объяснено в терминах эволюции
и отбора. Эволюция перцептивного аппарата, т. е. совокупность
механизмов переработки информации и познания в живой
системе, — это адаптивный процесс, и это справедливо и для дочелове-
ческого, и для человеческого мира живой природы. Через процесс
адаптации, живые системы аккумулируют все больше и больше
информации об окружающей среде и, следовательно,
репрезентируют структуру окружающей среды, в которой они живут. И чем
лучше такая репрезентация, тем больше шансов выжить.
Информация об окружающей среде хранится в геноме; механизмы
переработки информации аналогичны обучению путем проб и ошибок,
в то время как хранилище информации функционирует так же, как
и память.
Когда мы рассматриваем частичную репрезентацию реальности
аппаратом восприятия, то приходим к следующим выводам:
1. Сфера восприятия варьируется от одного вида к другому, т. е.
различные виды воспринимают различные части реальности, так
как они адаптированы к разным изменяющимся условиям окружа-
υ
о
X
о
3
2
S
Ы
о,
го
О
DÛ

324 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ющей среды. Так, органы восприятия низших животных, в отличие
от высших, позволяют репрезентировать малую часть реальности.
Перцептивный аппарат, к примеру, одноклеточного организма
гораздо примитивнее, чем у примата. Поэтому «картина мира» у
одноклеточного организма совершенно иная, чем у
млекопитающего, а «картина мира», скажем, рыб, отличается от «картины мира»
птиц и т. д. Каждое животное имеет свою специфическую
окружающую среду, Umwelt, по Икскюлю. Это понятие сходно с тем, что
в эволюционной эпистемологии мы называем «картиной мира».
2. Наиболее сложный перцептивный аппарат и наиболее
изощренная, утонченная «картина мира» у человека. Человеческие
когнитивные способности не зависят от рациоморфного аппарата,
поскольку над этим аппаратом надстроена система, которую,
возможно, лучше всего охарактеризовать, как рациональный
аппарат. Появление ratio (разума) было величайшим событием в ходе
эволюции, поскольку оно породило совершенно новые паттерны
сложности и порядка, такие, как искусство, наука, язык, этические
системы. Тем не менее, как видим, врожденные (рациоморфные)
механизмы обучения у человека открывают возможность познания
расширенной сферы мира, просто потому что они перешагивают
границы «мезокосма».
3. Способности организма воспринимать определенные части
реальности и строить специфическую «картину мира» коренятся
в генетически установленной программе, включающей в себя
императив «как вести себя, чтобы выжить». Это не просто
антропоморфизм, так как любая органическая система функционирует на
основании генетически установленной программы, которая может
слегка модифицироваться на протяжении индивидуальной жизни.
В целях выживания организмы снабжены «системой гипотез», т. е.
врожденными «идеями» об определенных частях реальности. Эта
«система гипотез» является первоначальным оснащением живых
существ, исчисляющим свои шансы на выживание. Таким
образом, животные являются «гипотетическими реалистами».
IV постулат эволюционной эпистемологии:
Натуралист должен принять постулат объективности: природа
объективна, она существует до наблюдателя и независимо от него.

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 325
Постулат объективности природы, без всяких «если» и «но»,
является основополагающей предпосылкой научного
исследования. Если бы природа была нереальна, то ее никогда нельзя было
бы наблюдать. Всякий натуралист, следовательно, должен
принять точку зрения реализма. Противоположная точка зрения
может привести к смехотворному солипсизму, хотя я и не верю, что
ученый или философ мог бы сегодня серьезно защищать позицию
солипсизма.
Принятие точки зрения гипотетического реализма не означает,
что исследователь способен признавать «мир-в-себе». По Канту,
«вещь-в-себе» не познаваема. Мы можем познать только
внешние проявления как результат существования вещи-в-себе и
нашего перцептивного аппарата. Эти проявления вытекают из своего
рода взаимодействия вещей-в-себе и нашего аппарата познания.
Поэтому одна и та же вещь способна являться нам в различных
формах — в зависимости от различных способов ее восприятия,
ее наблюдения или взаимодействия с ней. Сказанное должно
убедить читателя в том, что я придерживаюсь реалистической
точки зрения. Конечно, для нас неприемлем «чистый» реализм в его
простейшей форме. Наш тип реализма я называю гипотетическим
реализмом.
Такая эпистемологическая позиция совместима с постулатом
объективности в науке, но не в смысле позитивистского кредо, но
в смысле критического подхода, выходящего за рамки
позитивизма. Это новый критицизм, преступающий границы кантианской
философии. Все это помогает избежать метафизического
обскурантизма.
4. Междисциплинарный фундамент
эволюционной эпистемологии
Мы рассмотрели биологические аспекты эволюционной
эпистемологии. Однако ссылки на психологический, антропологический
и лингвистический подходы к понятию врожденных идей уже
показали междисциплинарное плато эволюционной теории
познания. Конечно, эволюционная эпистемологии не является
эпистемологической системой, базирующейся только на биологических

326 Раздел II. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
утверждениях. Она, скорее, означает конвергенцию различных
результатов из разных областей научного исследования.
Эволюционная эпистемология является фактически
двухуровневым подходом к феномену познания:
1.Первый уровень — это уровень биологической эволюции. На
этом уровне эволюция когнитивных механизмов становится
интеллигибельной, т. е. эволюцией перцептивного аппарата
животных, включая и человека. Этот процесс изучается эволюционной
биологией с учетом данных физиологии (особенно
нейрофизиологии и физиологии чувств), нейроанатомии, этологии и т. п.
Проведенные исследования приводят к выводу о том, что в процессе
эволюции живые системы постепенно аккумулируют информацию
об окружающей их среде, так что сама эволюция может быть
описана как процесс переработки информации, т. е. универсальный
процесс обучения и познания.
2. Второй уровень — это психологический уровень. Психология
развития исследует врожденные способности и их модификации в
процессе обучения на протяжении индивидуальной жизни
человека. В некотором смысле это означает, что психология развития
является применением фундаментальных эволюционных принципов к
психологическому и умственному развитию человека (онтогенезу).
Схематически это можно представить следующим образом:
^^^ врожденные способности
Эволюция |
^^^ модификации путем обучения
Методологически это ведет к следующим связям между
эволюционной биологией, генетической психологией и психологией
развития:
1г Генетическая психология
Эволюционная -^^ I
биология \^^ τ
^^^Психология развития
Вспомним слова Ж. Пиаже о том, что, с одной стороны,
органическое и ментальное порождают различные специализации,

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 327
которые отличают индивидов друг от друга (в соответствии с
комбинацией их наследственности, склонности и истории), а с другой
стороны, индивиды имеют общие структуры (ментальные
операции и т. д.), которые формируются и развиваются
универсальным образом. Обратимся к концепции генетической психологии
Ж. Пиаже, т. е. к онтогенетическому подходу к пониманию
развития психических и умственных способностей людей.
Пиаже был убежден в том, что эпистемология должна
основываться на результатах научных исследований природы познания.
Это же убеждение свойственно и эволюционной эпистемологии.
Большую часть исследований Пиаже посвятил изучению
познавательных функций у детей. Поставив задачу построить биологически
фундированную теорию познания, он исследовал эти способности
как умственный «эмбриогенез». Между 1920 и 1970 гг. он
постоянно изучал развитие умственных способностей ребенка, т. е. его
понятийное мышление, восприятие, репрезентацию внешнего мира,
язык, моральные суждения и т. д. Он стремился понять
«умственный мир» ребенка динамически и воплотить это понимание в
психогенетической или, точнее, психоонтогенетической концепции.
Исследованная Пиаже теоретическая связь между психологией и
биологией составила краеугольный камень научного обоснования
эпистемологии. Пиаже стремился построить эпистемологию как
научную дисциплину. Кроме этих методологических следствий,
концепция Пиаже оказала позитивное воздействие на развитие
понятия врожденного, в том числе и на то, что врожденные «нормы
реакции» стали видимыми. Такие «нормы реакции» являются
естественными, т. е. врожденными ограничениями для развития
организма. Согласно Пиаже, их следует характеризовать как
целостность фенотипа, который потенциально продуцируется генотипом.
Пиаже подчеркивал важность понимания биологических и
психологических предпосылок такой умственной деятельности,
как речь. Известно, что возникновение ума и речи — нераздельно
связанные друг с другом феномены: язык человека является
выражением его ума, и наоборот. Делая такое заключение, мы вовсе
не поступаем редукционистеки: человеческий язык, несомненно,
зависит от культурных и социальных обстоятельств, и может быть
понят только в единстве этих компонентов. Однако предпосылки
возникновения речи, будь то фило- или онтогенетические, явля-

328 Раздел П. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ются биологическими факторами, сформированными с помощью
механизмов мозга, голосовых органов и т. д.
Здесь нет возможности обсуждать все аспекты возникновения
и эволюции речи, выделю лишь один важнейший для
эволюционной эпистемологии тезис: человеческий язык запрограммирован
генетически, т. е. уже в человеческих генах заключена способность
приобретения языка, а, возможно, и сильный внутренний импульс
к его приобретению. Речь, следовательно, зависит от врожденных
предрасположенностей, общих для всех человеческих систем;
существование таких врожденных способностей к языку
очевидно для нас. Более того, этот биологически фундированный тезис
согласуется с лингвистическим подходом к универсальным
образцам грамматики, который был предложен Хомским. Позиция
Хомского может быть суммирована следующим образом:
человеческая способность к языку основана на врожденных структурах,
т. е. генетически установленных потенциалах речи. Таким образом,
универсальная (генеративная) грамматика лежит в основе
всякого специфического выражения речи. Различные языки, такие как
английский, французский, русский и т. д., представляют собой
модификации этой элементарной структуры, и они сформировались
посредством влияний культуры, социальных обстоятельств и т. д.
Это означает культурную относительность категорий. Кроме
двухуровневого подхода к эволюционной эпистемологии,
основанного на биологических и психологических понятиях и данных,
культурная антропология обеспечивает материал, который, по
крайней мере, может быть интерпретирован в эволюционистском
смысле и подогнан к рамкам эволюционной эпистемологии.
Взаимные отношения между языком и культурой могут быть
представлены так: с одной стороны, структура языка зависит от
специфических образцов культуры, с другой стороны, культура и все наше
видение мира зависит от потенциала языка. Вспомним в этой связи
«гипотезу Уорфа», согласно которой структура языка в высокой
степени определяет картину мира. Однако верно и то, что эпистемиче-
ская активность вообще «сформирована заранее», предопределена
культурной эволюцией. Утверждая это, мы солидаризируемся с
культурным релятивизмом фон Берталанфи, М. Херсковица и других.
К. Леви-Стросс показал, что в структурах письма, искусства,
моральных кодах присутствуют элементарные образцы культуры.

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 329
Он считал, что различные этнические системы могут быть
редуцированы к некоторым общим «основаниям» или даже к
(культурным) «универсалиям». Несмотря на смелость этой аналогии,
существуют сходства между такими универсалиями и кантовским
a priori, и можно сказать, что универсалии культуры есть нечто
подобное априорным категориям культуры.
Я надеюсь, что этот краткий обзор прояснил
междисциплинарный контекст эволюционной эпистемологии. Предстоит еще
много работы, чтобы свести биологический, психологический,
лингвистический и антропологический/этнологический подходы
и построить общую методологическую матрицу. Получающаяся в
таком случае всеобъемлющая и последовательная
эпистемологическая система перешагнет границы классических
эпистемологических доктрин.
V постулат эволюционной эпистемологии:
Эволюционная эпистемология — это междисциплинарный подход
к объяснению и пониманию познавательной деятельности; он
базируется на биологических и психологических исследованиях и согласуется
с результатами, полученными в лингвистике, антропологии,
этнологии и социологии.
В заключение следует обратить внимание на взаимное
отношение между эволюционной эпистемологией и различными
дисциплинами, которые исследуют когнитивные способности
(биология, психология, лингвистика, антропология). С одной стороны,
эволюционная эпистемология зависит от результатов
исследования в этих научных дисциплинах, с другой — она инкорпорирует
первоначально обособленные результаты в объединенную теорию
и в этом смысле устанавливает обратную связь с этими
дисциплинами и помогает нам лучше понять их результаты.
5. Вызов науке и философии
Обозначим те инновации, которые возникли как продукты
эволюционного мировидения.
А. К новому образу человека
Наше представление о человеке часто основывалось на
догматических предрассудках (мифах, метафизике, идеологических

3 30 Раздел 11. Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
утверждениях). Мы же хотим создать всестороннюю систему
мышления, которая соответствовала бы целям объективного знания.
Для этого мы должны, прежде всего, выполнить одно требование:
мы должны изучить нашу собственную эволюцию. Как я уже
указывал, человек не свободен от врожденных механизмов обучения.
Дилемма, обусловленная этим, состоит в том, что эти
врожденные механизмы обучения подверглись отбору в доисторические
времена в целях обеспечения выживания в том мире, который
существенно отличался от современного. Рациоморфный аппарат
успешно развивался тогда в условиях эволюционного прошлого
человека. Рациоморфные алгоритмы были достаточны для наших
предшественников, но они не вполне справляются с сегодняшним
миром и часто вводят человека в заблуждение. Это может быть
убедительно показано на примере понятия причинности.
Познание причинных связей сформировано и
филогенетически запрограммировано как распознавание причинных цепей. Если
мы рассматриваем такие сложные системы, как организмы,
культуры, социальные организации, и если мы пытаемся объяснить
их сложность, то мы понимаем, что все эти системы построены на
сложных образцах взаимодействия между их элементами. Чтобы
объяснить такие системы, мы должны принять иное понятие
причинности — циклическую причинность (feedback causality).
Врожденные ожидания линейной причинности и врожденное
представление о связи причины и следствия, достаточные для весьма
простого жизненного мира австралопитека, совершенно
недостаточны, чтобы контролировать современные ситуации.
Таким образом, что должен включать в себя новый образ
человека? Мы можем ответить так: новый образ человека включает в
себя человеческий взгляд на его эволюционное прошлое, которое
в нем присутствует и не преодолено. Поэтому в качестве
установки мы принимаем необходимость рассмотрения познавательных
структур человека, которые сформировались в ходе эволюции (и
прошли отбор) в прошлом, но которые отказываются работать
эффективно в жизненном мире современного человека. Как
выразился К. Лоренц, «человечество сейчас находится в большей
опасности, чем когда-либо». И, похоже, он прав. Мы сможем
контролировать ситуацию, лишь используя объективное знание,
добытое с помощью эволюционной эпистемологии.

Вукетич Φ. Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии 331
Б. К рациональности и объективному познанию
Я упоминал, что эволюционная эпистемология склонна
отвечать стандартам объективности в научном исследовании.
Д. Кэмпбелл также приходит к заключению, что эволюционная
эпистемология и эволюционная перспектива вообще полностью
совместимы с реализмом и объективностью в науке. Более того, я
бы сказал, что эволюционная эпистемология не только
соответствует стандартам научной объективности, но и обеспечивает
фундамент объективного знания, поскольку в рамках эволюционной
теории познания становятся понятными филогенетические
предпосылки человеческого разума.
Врожденные механизмы обучения человека действительно
устанавливают границы развития биологического вида, но человек как
рациональное животное превзошел свой статус только животного,
и это открыло для него совершенно новые измерения. Поэтому
человек не является детерминированным только рациоморфными
структурами. Он наделен разумом, использует его и поступает
рационально. Действуя таким образом, мы пускаемся в авантюру по
достижению объективного знания и строим научное предприятие.
Впервые живое существо становится способным исследовать
область «за сценой» его собственного существования. Это великое
эволюционное новшество.
В. К новой эпистемологии
Эволюционная теория познания прокладывает путь для
переориентации в эпистемологии. До сих пор эпистемология считалась
философской дисциплиной, и проблема познания
рассматривалась как философская проблема. Это не вполне верно, ибо
проблема познания принадлежат, скорее, области пересечения науки
и философии. Эпистемология есть «интердисциплина» или, по
определению Лейнфельнера и Фолльмера, метадисциплина.
Эволюционная эпистемология настаивает на необходимости
междисциплинарного основания эпистемологии. Мы считаем, что
проблемы восприятия, понятийного мышления, обучения
следует обсуждать в терминах эмпирических наук, ибо главный вопрос
эпистемологии таков: Что такое знание и как оно возникает ?
Эпистемологическая система должна быть всеобъемлющей, научно-
фундированной теорией познания, свободной от метафизических
утверждений. Задачей всякой эпистемологии должно быть, разуме-

332 Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных представителей
ется, исследование предпосылок познания и/или знания, т. е.
исследование рациоморфных механизмов. Она стремится объяснить
то, что мы подчас пренебрежительно называем обыденным
знанием, поскольку рациональность, научное и философское мышление
берут начало в здравом смысле, который, в свою очередь, является
продуктом эволюции жизни.
Наука — наиболее сложная форма познавательной
деятельности человека, но и она не может быть понята без отсылки к
здравому смыслу и без своих эволюционных предпосылок.
Выводы:
В статье дан обзор эволюционной эпистемологии. Я затронул
следующие вопросы:
— понятие врожденного и его филогенетические
интерпретации (раздел 2);
— изоморфное отношение образцов природы к образцам
познания (раздел 3);
— междисциплинарная матрица эволюционной эпистемологии
(раздел 4);
— некоторые следствия эволюционного взгляда на
эпистемологию (раздел 5).
Я дал краткий исторический обзор эволюционной
эпистемологии и разобрал пять ее основных постулатов. Это новая точка
зрения, хотя ее предшественники были и в XIX в. (Г. Спенсер, Ч.
Дарвин, Э. Геккель и др.).
Реферативный перевод H. М. Смирновой

Раздел III
Теория геннокультурной
коэволюции

Чарлз Ламсден
(Charles J. Lumsden) (p. 1949)
канадский биолог. Работает в Отделении
медицины и в Институте медицинской
науки Университета Торонто. Он является
одним из самых ранних сторонников со-
циобиологии, которые стремятся
установить генетические детерминанты
формирования человеческой культуры, описывая
то, что делает нас людьми. Совместно с
известным американским биологом
Эдвардом Уилсоном он считается
основоположником теории геннокультурной
коэволюции. В этой теории они раскрывают
взаимно детерминирующее влияние (по
типу обратной связи) генов на единицы
культуры, называемые ими «мемами», и единиц культуры на гены. В
соавторстве с Э. Уилсоном он написал такие, оказавшие значительное
влияние на формирование новых научных трендов, книги, как «Гены, умы и
культура. Коэволюционный процесс» (Lumsden Ch. У., Wilson Ε. О. Genes,
Mind and Culture: The Coevolutionary Process. Cambridge: Harvard University
Press, 1981) и «Прометеевский огонь. Размышления о происхождении ума»
(Lumsden Ch. J., Wilson Ε. О. Promethean Fire. Reflections on the Origin of
Mind. Cambridge: Harvard University Press, 1983). Часть его научных
интересов лежит в области изучения социобиологических основ человеческого
воображения и креативности. Обсуждению этих проблем посвящены его
статьи, написанные в соавторстве со Скоттом Файндлеем: Lumsden Ch. J.,
Findlay С. S. Evolution of the Creative Mind // Creativity Research Journal.
1988. Vol. 1. P. 75-91; Findlay С S., Lumsden Ch. J. The Creative Mind: Toward
and Evolutionary Theory of Discovery and Innovation // Journal of Social and
Biological Structures. 1988. Vol. 11. P. 3-55.

Ч. Ламсден, А. Гушурст
Геннокультурная коэволюция:
человеческий род в становлении1
Людей сотворила не биологическая эволюция
дарвиновского типа. Последние несколько миллионов лет наши
предки формировались каким-то до сих пор малопонятным
образом в ходе не только биологической, но и культурной
эволюции. В каждом из примерно 200 000 поколений в
индивидуальной социализации переплетались две линии
наследуемой информации — генетическая и культурная. Все это время
биология, по-видимому, не подавляла культуру и не была свободна
от ее влияния. Отношение носило характер двустороннего
взаимодействия с обратными связями, где биологические императивы
вызывали к жизни и формировали культуру, а новые культурные
возможности выступали причиной биологических эволюционных
сдвигов. Анализ этого взаимодействия переводит
фундаментальные проблемы эпистемологии и философии мышления в русло
эволюционной биологии и социобиологии.
Ранняя классическая социобиология (Э. Уилсон, Р. Докинз,
Р. Александер) пыталась непосредственно связать гены с
социальными феноменами. Исходя из фундаментальных принципов по-
пуляционной генетики и экологии, исследователи старались
объяснить и предсказать, в каких именно условиях среды различные
типы генетической адаптации индивидов или групп с наибольшей
вероятностью приведут к появлению систем доминирования,
альтруизма, стабильных брачных пар, родительской заботы,
гомосексуальности и других форм социального поведения. Этот подход
1 Сокращенный перевод статьи: Lumsden СИ., Gushurst Λ. Gene-Culture Cocvo-
lution: Humankind in the Making // Sociobiology and Epistemology. Dordrecht.
1985. P. 3—22. Авторские ссылки на литературу опущены. Первоначально
опубликовано в журнале «Человек» (1991. № 3. С. 11 — 17).

Ламсден Ч., ГушурстА. Геннокулыурная коэволюция
337
принес заметный успех при изучении животных, прежде всего
относительно инвариантных «инстинктивных» форм их поведения.
Но при анализе человеческого поведения его результаты
оказались куда скромнее. Он, например, исключал из рассмотрения
различные формы психической активности человека (и
животных): мышления, сознания, высших эмоций, принятия решений.
В его рамках не удалось также приблизиться к адекватному
анализу культуры или хотя бы в общих чертах охарактеризовать
природу отношений между генетической и культурной эволюцией.
Классическая социобиология оперировала главным образом
законами оптимизационного приспособления, выведенными из
теорий биологической эволюции, и данными, относящимися к
сообществам животных. Мало что делалось для того, чтобы
органически включить в корпус данных социобиологии обширную
информацию из области нейробиологии человека, психологии и
культурной антропологии. Таким образом, большинство
сценариев человеческой эволюции основывается на идеях естественного
отбора, предполагающих прямое генетическое наследование
поведенческих черт. Предполагается, что и геннокультурные
взаимодействия принадлежат к результатам этого процесса. Однако
при взаимодействии генов с культурой эволюционные процессы
оказываются значительно сложнее, чем при обычной адаптивной
оптимизации стереотипов поведения.
Таким образом, характеристики геннокультурной взаимосвязи
ставят новые проблемы, с которыми ранее при изучении
органической эволюции сталкиваться не приходилось. Новые
геннокультурные теории — первая попытка ответить на поставленные
вопросы. Критики справедливо указывают, что социобиология,
если она хочет отвечать на вопросы, встающие в социальных и
гуманитарных науках, — должна расширить свои объяснительные
возможности так, чтобы давать причинные объяснения не только
характеристикам популяций, интересовавшим биологов до сих
пор, но и мышлению, культуре и сложным социальным
структурам. Требуется строгая, формальная теория, которая взглянула бы
на социальные науки с точки зрения современной эволюционной
биологии. Эта теория объясняла бы механизмы, ответственные за
эволюцию человеческой природы, и взаимосвязь между генами
и культурой. Она также реконструировала бы картину культур-

338
Раздел III. Теория гемюкультурной коэволюции
ного разнообразия таким образом, чтобы ясно изобразить ее
отношение к фундаментальным биологическим свойствам. В ответ
на эти требования растет массив данных и теорий, касающихся
взаимосвязи между биологией и культурой. Теоретики
сосредоточили внимание на таких фундаментальных вопросах, как общие
качественные характеристики культурных изменений в их
отличии от изменений генетических; как сходство результатов
генетической и культурной эволюции и т. д. Эти усилия вызвали
достаточный интерес для того, чтобы появился поток «вторичной»
литературы, посвященной распространению, популяризации,
идеологической критике и философскому анализу геннокультур-
ных теорий.
Литература, посвященная геннокультурной коэволюции,
сегодня слишком обширна, чтобы в короткой статье дать ее обзор. Мы
стремились хотя бы в общем виде показать характер современных
коэволюционных теорий. При этом наш подход неизбежно будет
выборочным и отразит характер и результаты наших собственных
исследований.
Субстанция культуры
Давая волю своим страстям, люди постоянно делают выбор.
Альтернативные формы поведения и стереотипы мышления
генетически не обусловлены — они развиваются на основе информации,
приобретенной в ходе социализации. Эта информация составляет
субстанцию культуры. Несмотря на расхождения в деталях,
антропологи более или менее согласны в том, что культура — это
упорядоченная система информации, передаваемой по социальным
каналам и кодирующей поведенческие и когнитивные
характеристики социальных групп, включая такие аспекты, как умения и
навыки, знания, отношения, верования и убеждения, мифы,
ритуалы.
В литературе можно встретить множество подтверждений того,
что культуры как информационные системы обладают
внутренними структурами и образуют наборы моделей и стереотипов. Речи
и телодвижения, из которых складываются формулирования
заданий, ритуалы, наглядные демонстрации и показы и другие
средства передачи информации, могут быть иерархически сгруппи-

Ламсден Ч., ГушурстА. Гешюкулыурная коэволюция
339
рованы как множества фонем, слов, предложений, рассказов, а
также аналогичных им компонентов двигательных образцов. Эти
элементы как естественные единицы или «кирпичики» культуры
привлекают большое внимание. Прежде культурологи часто
ссылались на различные единицы культурно передаваемой информации,
такие как мнемотип, идея, социоген, инструкция, культурный тип,
концепт и т. д. В дальнейшем на обсуждение этих вопросов
повлияли открытия К. Шеннона и позднейшие исследования по теории
информации, где системы передаваемой информации
объективируются и максимально структурируются в состоящие из базисных
единиц количественные модели-образцы.
Назвать и определить предельную единицу культуры стало
серьезной заботой для тех, кто занимается и геннокультурными
теориями, и культурной антропологией. Впрочем, наблюдающееся
здесь расхождение классификации и терминологий отражает не
столько фундаментальные разногласия, сколько поисковый
характер самих исследований. При всех разногласиях в деталях и при
том, что меньшинство по-прежнему не считает возможным
разложить культуру и процессы ее передачи на какие-то базисные
единицы, исследователи все больше сходятся во мнении, что понятие
«единицы культуры» имеет смысл.
Мы, например, в одной из прежних работ предложили термин
«культурген» с тем, чтобы попытаться определить эту единицу
операционально. «Культурген» мы определяли как
информационный образ или конструкт (pattern), который можно поставить
в соответствие относительно гомогенному множеству
артефактов, поведенческих образцов или ментофактов (ментальных
конструкций, не имеющих или почти не имеющих никаких
коррелятов в реальной действительности), таких, что все они
обладают хотя бы одним общим атрибутом (характеристикой или
состоянием), фигурирующим в процессах психического развития,
или по меньшей мере обладают атрибутами, принадлежащими
к единой связанной и постоянно воспроизводящейся цепочке в
пределах некоего политетического множества. Как и в
антропологических определениях культуры, здесь удобны такие термины,
которые соотносились бы как с реальным образом жизни, так и
с соответствующими информационными моделями и образами,
с тем, чтобы различие между первым и вторыми явствовало из

340
Раздел III. Теория геинокультурной коэволюции
контекста. Это предварительное определение культургена, в
известной мере формальное и неудовлетворительное, все же
позволяет построить множество сходных сущностей, сгруппированных
по принципу той роли, которую они играют в передаче
культурной информации. Оно, это определение, предполагает и
эмпирические процедуры идентификации соответствующих единиц.
Конечно, идентификация таких единиц не означает отрицания
целостного характера культуры — как спецификация фонем не
означает, что рассуждение есть множество несвязанных
элементов. Целостный процесс взаимодействия между генами и
окружающей средой в ходе развития обозначается термином «эпигенез».
В процессе ментального эпигенеза субстанция культуры
переформировывается, чтобы выстроить мышление и его
содержание. Это развитие направляется и формируется закодированной
в генах информацией. Логику формирования часто можно
выразить в виде правил, диктующих тот или иной выбор из множества
альтернативных вариантов роста и дифференциации ментальных
структур. Чтобы обозначить эти взаимодействующие
компоненты логики развития, был предложен термин «эпигенетические
правила». Предположив, что изменения в гене могут
трансформировать эпигенетические правила (одно или более) и
отношение между ними, мы увязали наши построения с эволюционной
генетикой. С физиологической точки зрения, эпигенетические
правила, относящиеся к когнитивному развитию и развитию
поведения, содержат один или более элементов из сложной
последовательности событий, происходящих в различных точках
нервной системы. Анализ соответствующих данных привел нас
к заключению, что эти элементы полезно разграничить в первом
приближении на две главные категории: первичные
эпигенетические правила, которые регулируют развитие систем в диапазоне
от периферийных сенсорных фильтров до восприятия, и
вторичные эпигенетические правила, которые относятся к внутренним
ментальным процессам, включая процедуры сознательной
оценки и выбора.
В эпигенетических правилах воплощены врожденные
компоненты стратегий индивида по овладению культурой. Обучение
культуре может теоретически происходить с помощью одного из
трех классов эволюционных стратегий:

Ламсден Ч., ГушурстА. Гешюкулыурная коэволюция
341
— сугубо генетическая трансляция, где врожденные
эпигенетические правила предприсывают в основном одну эволюционную
реакцию на какой-то культурген или ряд культургенов;
— исключительно культурная трансляция, в ходе которой
эпигенетические правила не предприсывают генетически
предпочтение того или иного из конкурирующих культургенов в ходе
эволюции сознания (это — традиционный взгляд культурного
детерминизма в социальных науках);
— и геннокультурная трансляция, в процессе которой
врожденные эпигенетические правила с большей вероятностью
используют одни, а не другие культургены.
Термин «геннокультурный» в этом контексте не означает
повторения трюизма, что и гены, и культура как-то влияют на
развитие человека. Он описывает передачу информации при наличии
эпигенетических правил, которые предрасполагают к выбору
некоторых направлений развития сознания.
С учетом имеющихся данных оказывается, что большая часть
человеческой культуры передается не по чисто культурным
каналам, а через геннокультурные механизмы. Когда детально
исследовалось развитие, опосредованное выбором между эмпирически
фиксируемыми культургенами или направляемое такими культур-
генами, — всякий раз обнаруживалось врожденное предпочтение
одних культургенов другим. Среди приводимых в литературе
примеров следующие:
— предпочтение ребенком сахара в сочетании с активным
неприятием соли и горького, влияющее на эволюцию кухни;
— врожденное различение четырех основных цветов (синий,
зеленый, желтый, красный) и большая легкость обучения
основанным на этих цветах классификациям, влияющая на эволюцию
систем цветового выражения;
— распознавание ребенком фонем, воздействующее на
позднюю речевую структуру;
— предпочтение им некоторых видов визуальных паттернов,
управляющих вниманием и возбуждением; в частности
предпочтение ребенком спокойного выражения лица, проявляющееся уже в
первые десять минут после рождения;
— локомоторные стереотипы, ориентирующие обучающегося
на человека как на источник информации;

342
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
— улыбка и другие специфические формы невербальной
коммуникации, содействующие развитию связи, взаимодействию и
общению;
— невербальные сигналы, используемые для общения между
матерью и ребенком, вызывающие прочно закрепленные действия
в дальнейший период материнской заботы;
— различия между полами, проявляемые в том, как носят детей
и другие, более крупные объекты;
— реакция страха перед незнакомцем;
— предрасположенность к фобиям против некоторых
опасностей, таких как высота, бегущая вода, змеи, при отсутствии фобий
к другим опасным предметам, таким как электрические розетки
или ружья;
— развитие сексуальных предпочтений внутри семьи,
влияющее на выбор брачных партнеров и социальную структуру;
— размеры и оперативная скорость долговременной и
кратковременной памяти, оказывающие влияние на выбор стратегий в
процессе сознательного размышления и решения проблем;
— развитие лингвистического знания, счетных знаний и знания
реальности.
Генетическая основа эпигенетических правил подтверждается
рядом данных. Некоторые эпигенетические правила проявляются
уже в раннем детстве и остаются относительно неизменными.
Более того, анализ родословных и стандартные сравнения братьев-
близнецов, подкрепленные в некоторых случаях длительным
изучением индивидуального развития, послужили доказательством
генетических различий буквально в каждой исследованной с
помощью этих средств категории познания и поведения, в том числе и в
тех, которые конституируют эпигенетические правила либо
включают общие с этими правилами компоненты. Среди этих
категорий — цветовое зрение, острота слуха, память, время, необходимое
для овладения языком, вычислительные способности,
способности к различению вкуса и запахов, к письму, к конструированию
предложений, перцептивному искусству, психомоторному
искусству, экстраверсия/интроверсия, гомосексуальность, склонность
к алкоголизму, возраст начала сексуальной активности, время, на
которое приходятся стадии развития Пиаже, некоторые фобии,
неврозы и психозы и т. д. Удалось выявить различия в единичных

Ламсден Ч., ГушурстА. Геннокулыурная коэволюция
343
генах, избирательно влияющие на некоторые когнитивные
способности, а также на способность к различению некоторых
запахов. Стало очевидным также, что мутации в одном единственном
локусе могут привести к глубоким и весьма специфическим
изменениям в архитектуре и управлении нервными тканями,
например, тканями неокортекса млекопитающих. Эти изменения
модифицируют поведение не только на локомоторном и перцептивном
уровнях, они также приводят к функциональным изменениям
более высокого порядка, относящимся, например, к выбору и
принятию решений.
Механизмы коэволюции
Современные теории геннокультурного взаимодействия могут
быть классифицированы на основании того, насколько
глубоко описываются его механизмы. Некоторые теории используют
технику статистических корреляции для символизации связи без
попытки проникнуть в их суть. «Черный ящик» психологии,
ментального развития и поведения остается закрытым. Другие теории
применяют классическую экологию поведения, стремясь
непосредственно связать гены с различными типами внешнего
поведения. С нашей точки зрения, эти не рассматривающие в явном виде
мышление и ментальное развитие эволюционные теории не могут
адекватно описывать человека. Для человеческого рода
генетический детерминизм принимает форму самое большее
эпигенетических правил ментального развития, не ограниченного мыслями
или поведенческими репертуарами. Это эмерджентные свойства
процесса роста, и они зависят от воздействия культуры на систему
эпигенетических правил.
Мы недавно исследовали возможности формальных теорий,
основанных на этой перспективе, и получили обнадеживающие
предварительные результаты. Наши результаты расширяют и в
некоторых случаях позволяют пересмотреть выводы, полученные
с помощью более ранних методов генетики поведения и социо-
биологии. Сравнение теоретических подходов показывает, что два
промежуточных уровня организации между генами и культурой
открывают особенно широкие возможности для корректного
формального описания связи. Эти уровни могут быть представлены и

344
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
теоретически, и особенно в терминах соответствующих
эмпирических данных. Первый уровень представляет собой уровень
клеточного развития тканей мозга, которое ведет к образованию цепей
нервных клеток. Второй уровень — это уровень когнитивного
развития, где активность эпигенетических правил способствует
формированию ментальных структур и открытому поведению.
Акты открытого поведения в конкретных ситуациях выступают
отправными пунктами масштабных социальных явлений. Культура
и макросоциальные образцы, в свою очередь, формируют
важнейшие элементы той среды, в которой завертывается генетическая
эволюция человека. Генетическая приспособленность
индивида определяется тем, что от его выборов зависит его выживание и
биологическое воспроизводство. Отношение между генетической
приспособленностью индивида и выбором открытого поведения
эксплицитно документируется фактами, касающимися
широкого ряда реальных поведенческих категорий, включающих рацион
питания, раскраску тела, сексуальные нормы, свадебные обычаи,
экономическое поведение и т. д. Приспособленность
индивида — это результат выживаемости и зависящей от возраста
биологической продуктивности, интегрированных в жизненном цикле.
Дифференцированная генетическая приспособленность, будучи
результатом естественного отбора среди конкурирующих
генотипов, по-видимому, выступает важным фактором формирования
ансамблей генов, формирующих эпигенетические правила.
Поэтому переход от генов к культуре может быть представлен
в первом приближении как продвижение по сети двусторонних
взаимодействий, а не как восхождение по лестнице независимых
уровней организации. Прямая связь от генов к культуре через
индивидуальное развитие и поведение сочетается с обратной связью
от культуры к генам через давление эволюции, которое
связывает биологические феномены с социальными событиями. Одно из
преимуществ такого подхода к геннокультурному взаимодействию
состоит в отказе от редукционистской стратегии в пользу
формального рассмотрения этого осуществляющегося шаг за шагом — от
генов через мышление к культуре — становления.
Конечно, приемлемые теории геннокультурной коэволюции
должны давать возможность решать проблемы, представляющие
интерес для социальных наук. В этой связи удивляет отсутствие

Ламсден Ч., ГушурстА. Гешюкулыурная коэволюция
345
прогресса «общесистемного мышления». Утверждения, что
общества представляют собой сложноорганизованные системы
взаимодействующих элементов с саморегуляцией или автономным
изменением, полезны как отправной пункт. Однако незаметно, чтобы
они привели к разработке теорий, способных последовательно
порождать совместные и значимые модели истории и социальной
структуры. Мы пришли к заключению, что, как только роль
эпигенетических правил оказалась выясненной, существенным
условием подобной эпистемологической адекватности оказывается
переход от индивида к обществу как целому. Этот шаг приводит к
преодолению границы между биологией и социальными науками.
Чтобы описать и социальные, и биологические события, следует
объяснить взаимосвязанные действия многих индивидов в
условиях множественности культургенов, их социальные образцы и
обратное воздействие этих образцов на познание. В ходе
генетической и социальной эволюции многочисленные генотипы с
различными эпигенетическими правилами и когнитивными свойствами
взаимодействуют с культурными сдвигами. Если для каждого
генотипа во взаимодействующем ансамбле оценивать биографии,
включающие в себя предсказания выживаемости и
репродуктивного успеха индивидов, можно выявить воздействие
приспособленности и других механизмов эволюции.
Объединяя методы социальной теории с техникой популяцион-
ной генетики и с изучением коллективных явлений, мы получаем
возможность формализовать подобные геннокультурные теории
как для более простых (например, абсолютно эгалитарные
сообщества охотников-собирателей), так и для более сложных
(например, стратифицированные земледельческие сообщества) обществ.
Моделирование полного геннокультурного цикла для нашей
собственной работы представляет особый интерес. Процедура,
которой мы следуем, состоит в том, чтобы распознать вероятностный
характер, внутренне присущий мышлению и истории. Таким
образом, мы имеем дело не с единичными случаями, а с
ансамблями или множествами культур. В простейших случаях,
касающихся социальных наук, балансовые уравнения обычно определяют
вероятностные распределения во времени социальных форм,
относящихся к мыслям и действиям индивидов. Такое
вероятностное распределение или этнографическая кривая предсказывают

346
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
образцы культуры и социальную структуру в форме гистограммы
частоты событий, подобной той, что выполняется антропологами
культуры в ходе кросс-культурных статистических исследований.
Этнографические кривые — эмерджентный феномен,
характеризующий общества в их целостности. Механизм их появления
сводится к прямой биологической связи генов — через врожденные
эпигенетические правила — с формированием социальных
образцов и моделей.
Наиболее хорошо исследованные модели, опирающиеся на эти
методологические принципы, относительно просты: например,
коэволюция в эгалитарном обществе, где аллель, изолированный
в единственном генном локусе, влияет на эпигенетическое
правило, которое регулирует бифуркацию или «бинарный выбор» в ходе
развития мышления или принятия решений. Оценивая
релевантность таких идеализации, важно помнить, что вся эволюция гоми-
нид протекала в основном в группах охотников-собирателей,
которые по своему типу можно с известной степенью приближения
отнести к эгалитарным сообществам. Более того, как теперь
известно, большинство генов, локализованные в единственных ло-
кусах, избирательно воздействуют на ход реализации конкретных
эпигенетических правил и на структуру центральной нервной
системы. К тому же анализ бинарных альтернатив — главная
характеристика процессов выбора и принятия решений в повседневном
мышлении и может выступать основной стратегией развития.
Изучение теоретических моделей, включающих полный ко-
эволюционный цикл, привело к ряду результатов общего
характера. Во-первых, оказалось, что даже незначительное врожденное
отклонение в эпигенетических правилах может быть усилено в
итоговых этнографических кривых. Абсолютные различия в
вероятности выбора между конкурирующими культургенами и
образцами поведения порядка 0,02 могут в условиях тесного
социального взаимодействия становиться источником различий в 1,5 и
более раза больших в соответствующих этнографических кривых.
Отмечена серия законов усиления, задающая количественные
отношения между генетическими изменениями в эпигенетических
правилах и последующими сдвигами этнографических кривых.
Анализ соответствующих данных, касающихся развития детей,
наводит на мысль, что эпигенетические правила, присущие челове-

Ламсден Ч., ГушурстА. Геннокультурная коэволюция
347
ческому роду, достаточно сильны для подобного эффекта. Эти
выводы подтверждают независимые результаты недавних социальных
исследований об удивительно сильном влиянии микромотивов на
макроповедение и позволяют предположить, что в типичных
условиях человеческих сообществ прямая связь генов с культурой через
психику носит весьма жесткий характер.
Второй результат дополняет первый: даже когда выбор,
допускаемый эпигенетическими правилами, строго ограничен
генетическим предписанием, он все же способен генерировать
широкое культурное разнообразие. Эти различия в дальнейшем
увеличиваются еще больше из-за воздействий на культуру со
стороны эпигенетических правил, а также из-за вероятностной
природы индивидуального мышления и поведения. Сходные
формы этнографических кривых и квантификации геннокультурной
связи были получены при исследовании таких феноменов, как
предотвращение инцеста между братом и сестрой, деление
селений американских индейцев и, если взять уровень общественных
суперструктур, — мода в западных обществах. В таких случаях,
непосредственно связанных с выживанием и размножением, как
инцест, цветовое зрение или некоторые ситуации земледелия, есть
возможность оценить величину взаимодействия генетической и
культурной эволюции.
Третий результат состоит в том, что, как было обнаружено,
состояние «чистого листа» — ненаправленного врожденно
ментального развития с чисто культурной детерминацией
индивидуального мышления и поведения — обычно оказывается неустойчивым.
В условиях, когда при частотно-зависимом отборе обеспечивается
дифференцированное приспособление и отсутствуют какие-то
бифуркации в полиморфизме аллелей, — генотипы, не
обеспечивающие никаких преимуществ более благоприятным, в дарвиновском
смысле, культургенам, быстро замещаются генотипами,
обеспечивающими благоприятствование культуре и ее поддержание
через геннокультурные механизмы. Этот результат согласуется с
непосредственно наблюдавшимися данными во всех известных нам
классах эпигенетических правил у людей. Хотя ранее считали, что
по мере движения к цивилизациям и к другим формам сложной
общественной организации воздействие биологической
эволюции ослабевает, — на самом деле это не так. Когда рассматривают

348
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
влияние таких характерных свойств социального устройства более
поздних человеческих обществ, как стратификация и
усиливающееся усложнение культуры, обнаруживается не уменьшение, а
увеличение числа и сложности врожденных эпигенетических правил,
кодирующих двойственную наследственность через геннокультур-
ные механизмы передачи информации.
Четвертое открытие состоит в том, что генетическая эволюция
человеческой природы может протекать гораздо быстрее, чем это
предполагалось. Даже когда факторы отбора проявляются лишь в
весьма скромных масштабах, умеренный характер и врожденная
направленность, обусловленная генетическими правилами,
оказывается куда слабее, чем это обычно наблюдается при изучении
человека — и тогда темпы изменения генных частот могут быть
достаточно высокими, чтобы один аллель был полностью вытеснен
другим через какие-нибудь 20—50 поколений или 1000 лет
человеческой истории. Генетические изменения в рамках геннокультур-
ной коэволюции, вероятнее всего, имели место в те периоды,
когда социальные изменения были относительно невелики. Именно
в эти периоды генетика могла накладывать самый сильный
отпечаток на культуру. На эпоху палеолита приходится большая часть
биологической истории генов Homo, и все это время инновации и
фундаментальные изменения в социальной системе были
относительно низкими. Поэтому возможно, что исторические и
доисторические времена не раз представляли генам удобные случаи для
того, чтобы повлиять на наиболее успешные формы культурно
передаваемого знания и поведения. Уже предложены эмпирические
примеры таких процессов.
Наконец, поскольку люди используют чужие решения и
образцы поведения как часть собственного мыслительного
репертуара, естественный отбор генотипов в ходе геннокультурной
коэволюции оказывается частотно-зависимым. Его направление
и интенсивность частично определяются числом индивидов,
использующих альтернативные культургены и, таким образом,
относительными частотами конкурирующих генных вариантов.
Аргументация классической социобилогии обычно исходила из
предположения, что в процессе эволюции человека возрастает
мера его приспособленности к среде. Однако если это открытие
геннокультурной теории оказывается общезначимым, то исходная

Ламсден Ч.> ГушурстА. Геннокулыурная коэволюция
349
посылка о росте обычной приспособленности и многие
базирующиеся на этом допущении модели становятся сомнительными.
Частотно-зависимый отбор может вообще не вести к росту меры
приспособленности. Пути генетической и культурной эволюции
могут оказаться куда сложнее, чем это предполагается
оптимумом коэволюционной стабильности. Расхождения между сугубо
генетическим и геннокультурным вариантами могут сохраняться
во времени, меняясь случайным образом от поколения к
поколению. Для таких систем рассуждения, касающиеся оптимизации
и приспособления, неверны и должны быть заменены методами,
которые опираются на исходные принципы коэволюционной
генетики.
Перевод И. П. Меркулова

Ч. Ламсден
Нуждается ли культура в генах?1
Введение
По отношению к любому аспекту развития человека
уместен вопрос, в каком смысле здесь затрагивается
внутренняя биологическая природа. По крайней мере, все
исследователи согласны с тем, что на довольно
тривиальном уровне нас направляет биологическая структура.
Лишь немногие оспаривают тот факт, что отсутствие крыльев
действительно ограждает нас от конкуренции в воздушном
пространстве с колибри и стрекозами. Контроверза возникает, когда мы
копаем глубже и задаемся вопросом, каким образом биологические
факторы определяют особенности мышления и наблюдаемые у
индивидов и обществ различия в социальном поведении. Ряд
исследователей считает, что биология вряд ли имеет отношение к
такого рода проблемам и ее роль несопоставима с сугубо культурным
влиянием.
Эта концепция, рассматривающая окружающую среду в
качестве решающего фактора социализации человека и культурной
эволюции, конечно, проходит эмпирическую проверку. Ее
результаты довольно настораживающие. В особенности это касается
исследований, которые фиксируют наличие врожденных
эволюционных «императивов», направляющих многие стороны
когнитивного развития людей. Вот несколько примеров: классификация
цветов, формы связи и коммуникации между матерью и ребенком,
1 Сокращенный перевод статьи: Lumsden СИ. J. Does Culture Need Genes? //
Ethology and Sodobiology. 1989. № 10. P. 11—28. Первоначально опубликовано в:
Эволюция, культура, познание. М.: ИФ РАН, 1996. С. 128—137.

Ламсден Ч. Нуждается ли культура в генах?
351
время реакции на опасность, исходящей от чего-то чужого,
формирование фонем, овладение языком и музыкальное понимание.
Такие данные показывают, что применительно ко многим
сторонам социализации человека апелляция исключительно только к
факторам окружающей среды непродуктивна и такой подход
должен быть заменен перспективой, в соответствии с которой
эволюционные императивы помогают организовать ментальное развитие
в ходе передачи культурной информации.
Для обозначения этого процесса нами недавно был
предложен термин «геннокультурная трансляция». Этот неологизм — не
просто напоминание, что в конечном итоге на развитие влияют
как генетические, так и культурные факторы. Скорее, он
предназначался для того, чтобы привлечь внимание к специфической
стратегии развития, где направляющие растущий организм
эволюционные императивы определяют, что одни, а не другие
элементы культурной среды с наибольшей вероятностью используются в
ментальном развитии. Так, например, пространственная близость
ровесников, если они вместе выросли, вероятнее всего формирует
культурный базис индивидуального предпочтения, включая запрет
инцеста. Более того, эволюционные императивы содержат в себе
информацию по поводу соответствующей потенциальной
реакции, поэтому, например, свидетельства близости ровесников
непосредственно вызывают не позитивное, а соответствующего уровня
негативное отношение к сексуальному поведению. Такого рода
стратегия развития резко отличается от стратегии, характерной для
сугубо культурной трансляции, которая обобщается концепцией
решающей роли окружающей среды. Здесь генетическая
информация сохраняет открытым диапазон возможностей развития до
тех пор, пока более или менее свободно культурные воздействия
не придадут ему соответствующую форму. В ходе геннокультурной
трансляции этот диапазон уже порождает информацию о наиболее
вероятных путях развития, которые отвечают только некоторым
видам поступающей культурной информации, и притом только в
некоторых направлениях.
В наших работах по геннокультурной коэволюции
воздействующие на развитие эволюционные императивы обозначались
термином «эпигенетические правила». Для удобства я сохраню здесь эту
терминологию. Наличие эпигенетических правил в механизмах ген-

352
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
нокультурной трансляции вовсе не означает, что познание и
поведение генетически «жестко связаны» или что они в каком-либо
значимом смысле «генетически детерминированы» (т. е. знание генома
индивида позволяет нам предсказать поведенческий или
когнитивный фенотип). Лишь незначительная часть стереотипного
поведения Homo sapiens (также как и глубинные мышечные рефлексы)
носит такой характер. Скорее, эти эпигенетические правила выражают
логику развивающейся фенотипической реакции на опыт.
Полученные на основе понятия эпигенетических правил
эмпирические данные уже обобщались и широко обсуждались в других
работах. Здесь достаточно отметить лишь, что, согласуясь с
упомянутыми выше примерами, большинство аспектов
психологического развития людей и их социализация, как
свидетельствуют соответствующие данные, явно направляются участвующими
в геннокультурной трансляции («эволюционные императивы»)
эпигенетическими правилами, а не являются результатом сугубо
культурной трансляции или ее прямой противоположности —
генетического детерминизма. Направленное развитие,
направленное научение и социализация — все это, по-видимому, отражает
взаимодействие биологических факторов и факторов окружающей
среды, действующих в рамках более сложного механизма
геннокультурной коэволюции.
Необходимо отметить, что эмпирические данные, на которые
я только что ссылался, касаются области психологии человека и
социальных наук. Сюда не входят данные о поведении термитов,
воробьев или макак, «экстраполированные» на случай человека.
Я также должен подчеркнуть, что выдвигая концепцию развития
человека, я в то же время не утверждаю, что его обучение и
социализация аналогичны тому, как это происходит в животном мире.
Я уверен, что здесь имеются глубокие связи, но не буду в данной
статье затрагивать этот важный вопрос. В мою задачу здесь входит
лишь исследование эпигенетических правил и геннокультурной
трансляции, а также нашей потребности в языке, в высших
формах искусства, в самосознании или каких-либо других аспектах
человеческой природы, и краткое рассмотрение того, какие
выдвинутые в данной работе догадки раскроют нам их эволюционную
роль.

Ламсден Ч. Нуждается ли культура в генах?
353
Эпигенетические правила и стратегии развития
Специалисты в области социобиологии и этологии человека
учитывали, что в развитии ментальности проявляется связь между
адаптацией и эволюционными императивами. Эти исследования
рассматривали эпигенетические правила в качестве посредника между
организмом и особенностями поведения, верованиями и т. д.,
которые, вероятно, способствуют выживанию и размножению. Так,
например, высокий коэффициент инбридинга может привести к
опасному повышению гомозиготности, а формирующие
сексуальную антипатию к вероятным близким родственникам
эпигенетические правила, по сути дела, являются стратегиями конкурентного
развития. Аналогично организация фонем в языке выступает
критической компонентой его лингвистической формы, а дети обладают
врожденной способностью улавливать в человеческих звуках фо-
немоподобные образования. Поэтому эволюционные императивы
помогают интегрировать в эволюционирующем благодаря
конкуренции фенотипе развивающиеся потребности индивидуума с
сущностью социальной системы, совокупным знанием, отношениями и
верованиями. Другими словами, они действуют как «эволюционные
фильтры», которые допускают и применяют некоторые
поведенческие образцы, верования и т. д. чаще, чем другие (в силу этого они
становятся пригодными для передачи следующим поколениям).
В результате спустя некоторое время, по мере того как новые
альтернативы вводятся, отбираются с участием эволюционных
императивов и распространяются в популяции, общество демонстрирует
изменяющиеся частоты индивидуальных культурных характеристик.
Такие изменяющиеся частоты выступают важным аспектом
культурной эволюции и играют главную роль в нынешних попытках
построить математические теории геннокультурной коэволюции.
Это, связанное с эпигенетическими правилами, направление
мысли — через связь этих правил с частотами культурной
характеристики — поощряло интерес к структурным аспектам культуры
(индивидуальным поведенческим образцам, верованиям и т. д.) и
поиску транслируемых в процессе социального обучения,
наследуемых культурных «единиц». Меньше внимания уделялось
структуре культуры в целом, где эти единицы выступают как
взаимодействующие компоненты (пытаясь найти нейтральное основание, я

354
Раздел III. Теория геинокультурной коэволюции
буду в дальнейшем называть эти единицы «культурными
характеристиками»). Моя заинтересованность в разработке этого подхода
определяется также возможной значимостью некоторых
структурных свойств культуры в целом (конечно, решающей) для
понимания причин существования эпигенетических правил.
Лингвистам и специалистам в области психологии развития по
этому вопросу сейчас следовало бы многое сказать, и мы,
эволюционные биологи, извлекли бы из этого для себя большую пользу.
Чтобы понять почему, давайте рассмотрим культуру как
закодированное знание, охватывающее ее различные области Dk.
Интригующе выглядит гипотеза, состоящая в том, что
организация Dk часто и, возможно, даже всегда такова, что люди не в
состоянии овладеть содержанием культуры, если нет многих
эпигенетических правил. Процедуры научения основываются на
усилении, обобщении стимулов или на обобщенной способности к
конструированию, но сами по себе испытываемые гипотезы не
сделают эту работу: реально детский уровень социализации
позволяет получить молодому ученику лишь неполные или
недостаточно организованные данные (т. е. достаточно «свободно» и
«открыто») даже при условии, что элементы области ему уже известны.
Если дело обстоит именно так, то эта гипотеза о природе
культуры дает разгадку причин вовлеченности эволюционных
императивов в развитие. Как мы понимаем, можно предсказать, что они
являются предпосылкой овладения культурой, по крайней мере,
человеческой. Без них, как мы это знаем, культура была бы нам
недоступна. Экспансия культурной ниши и последующая сильная
зависимость генов Homo от культуры поэтому потребовали
распространения генетического кодирования на релевантные
эпигенетические правила. Эволюционные императивы этого типа, если
следовать нашей логике рассуждения, с успехом освободили
людей от продолжения культурной эволюции в чрезмерно широких
границах. Хотя наличие таких эпигенетических правил означает
универсальность закономерностей развития, это ни в коем
случае не означает, что сфера культурного разнообразия уменьшается
или, что важно для человеческого существования, индивидуальное
мышление врожденно детерминировано каким-либо масштабом.
Функция эпигенетических правил, если они действуют таким
образом, состоит в том, чтобы обеспечить овладение культурой.

Ламсден Ч. Нуждается ли культура в генах?
355
Без них невозможна культурная преемственность, а,
следовательно, и дуальная преемственность, и геннокультурная коэволюция.
Это предполагает естественное разделение труда между
направляющими обучение эпигенетическими правилами и
эволюционными императивами, которые сфокусированы на «единицах».
Легкий способ обучения культуре
В исследованиях по антропологии и эволюции термин «культура»
функционирует в нескольких, дополняющих и в то же время
существенно отличающихся друг от друга смыслах. В социологии и
социальной антропологии обычно ссылаются на образ жизни людей,
т. е. образцы поведения, обеспечивающие приспособленность
социальной группы к окружающей среде. В археологических
исследованиях «культура» обычно определяется в терминах артефактов,
созданных образами жизни, включающих распространение
рабочих материалов в пространстве и времени. Хотя эти определения
эвристичны и продуктивны, они ограничены пределами
повседневной жизни. Артефакты и поведенческие образцы — это
прежде всего продукты ментальной активности, способности людей
творить смысл и действовать в мире. Эта способность коренится в
культуре. Тогда культура сама по себе может рассматриваться как
система социально передаваемого знания, которое разделяется
членами сообщества.
Конечно, именно культурная антропология впервые
приступила к изучению культуры как системы символов и разделяемого
членами общества знания, постоянно критикуя социобиологов,
стремящихся к описанию только поверхностных сторон
человеческих культур. Ее современные подходы очень напоминают идеи
нынешней когнитивной науки, которая рассматривает культуру
как сеть значимых отношений между идеями. В рамках некоторых
исследовательских стратегий компоненты культуры были
обнаружены в структуре индивидуальных мыслительных актов,
относящихся к специфической области знания, например, традиционной
медицине, касающихся отношений сходства, лексики описания
цвета, языка, повествований о природе. Альтернативный подход
рассматривает культуру как более абстрактный вариант
индивидуального знания. Именно этими фундаментальными понятиями

356
Раздел III. Теория геинокулыурной коэволюции
значения символа и его интерпретации пренебрегает
применительно к человеку социобиологическое мышление.
Современные социобиологические исследования подчеркивают
общезначимость этого определения и показывают, что с помощью
заимствованных из когнитивной науки моделей (таких как
семантические сети) можно приступить к анализу опирающейся на смысл
символической природы культуры и культурной трансляции. Однако
в настоящее время внимание большинства социобиологов
направлено на вопросы когерентности символа и смысла, реализуемых через
организованные наподобие сетей семейства идей. Меньше внимания
уделяется тому, какие формы, выражаясь весьма специфическими
терминами, принимают эти семейства, которые специалисты в
области когнитивной науки называют познавательными структурами,
если они могут заключать в себе культурное знание.
Именно здесь открытия в психолингвистике и теории
когнитивного развития способны продвинуть мысль вперед. Эти
дисциплины глубоко заинтересованы в решении вопроса об
определении культуры. Критерий этого определения, по-видимому, дает
весьма перспективные средства, обеспечивающие дальнейший
прогресс в вопросе об эволюционных императивах в культуре. Из
вышеизложенного мы видим, что знать культуру С — это означает
знать ее область Dk, где C={Dk, k=l,..N}. Знание Dk, предполагает
знание структуры К, но К — не полностью врожденное. Оно
должно быть воссоздано или, иначе говоря, достигнуто в ходе
социализации. Минимальная теория эволюционных императивов Dk и ее
трансляция тогда будут иметь формальную структуру <к, е, Ер>,
где к есть множество возможных К; е — множество возможных,
полученных в рамках культуры, знаний E(Dk), содержащих
относящиеся к Dk эволюционирующие указания, а Ер — система
эпигенетических правил, обеспечивающих приобретение К.
Операционально Ер есть функция, которая переводит полученные в рамках
культуры знания E(Dk) в познавательные структуры:
Ε
E(Dk)-PK.
Функционально для определенных областей культурного
знания Ер может включать в себя как общие стратегии обучения (на-

Ламсден Ч. Нуждается ли культура в генах?
357
пример, обобщение стимулов), так и врожденную информацию,
свойственную возможным структурам в к. Филогенетически Ер
есть множество эволюционных императивов, относящихся к этому
аспекту культуры. И эпистемологически Ер есть то же самое
множество императивов, которыми объясняются паттерны
изменения и специфического содержания, действительно наблюдаемые в
культурах — ни много, ни мало.
Без дальнейшей содержательной спецификации формальная
структура <к, е, Ер> не будет теорией обучения какой-либо
области культуры. Для этого, оказывается, необходимо уточнить
природу элементов вкиеи способ оперирования Ер. Применительно
κ обучению языку, например, к есть определенный класс
преобразующих грамматик, е — есть определенный класс предложений
и их фрагментов, а Ер — направленный алгоритм обобщающих и
проверочных гипотез. Очевидно, что для Ер в <k, е, Ер> нет
необходимости включать в себя для сопоставления с к обширные
массивы наследуемой информации. Ер могла бы быть, например,
применимая ко всем С, весьма общая, подкрепленная стимулом
процедура обучения. Но мы будем располагать теорией обучения
культуре только в том случае, если можно доказать, что такого
рода Ер, если их применить к реалистично определенной
последовательности «окультуренных» событий, могут действительно
отбирать соответствующий К е к. Принципиальный результат
исследований обучения языку состоит в том, что для случаев, где можно
достаточно ясно определить все элементы в <к, е, Ер>,
обобщающая Ер математика не работает. Эпигенетические правила должны
быть дополнены врожденными императивами.
Остается увидеть, будет ли этот вывод обобщением,
справедливым для большинства областей культуры. Одно исследование
действительно наводит на мысль, что этот вывод может
подтверждаться в широких границах и что есть содержательная глубина,
лежащая под поверхностным культурным слоем мышления,
чувствования и поведения, где действуют компоненты К. Хотя такое
знание путем применения очень простых общих правил, вероятно,
выводится из опыта, все же трудно понять, учитывая постепенную
природу реальной социализации, как это возможно. И откуда
известно, что врожденные эпигенетические правила Ер
действительно создают эффективные процедуры обучения различным обла-

358
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
стям культуры; никто еще не доказал, что простые обобщенные Ер
не могут сделать то же самое. Конечно, все это еще не исключает
правомерности нашего аргумента. Отсюда ясно — чтобы
выдвинуть убеждающий пример, необходимо привести какую-то
аргументацию в пользу простых, врожденно ненаправленных Ер
процедур.
Эти выводы достаточно важны для того, чтобы привлечь
внимание к проблеме обучения понятиям всех, кто изучает
функционирующие в культуре эволюционные императивы. Однако
последствия представляются еще более перспективными. Теория
обучения вместе с принятой в когнитивной науке близкой ей
техникой начинает давать методы систематического прогнозирования
(«предсказание», может быть, в настоящее время — слишком
сильно сказано) числа, логической формы и способа взаимодействия
между эпигенетическими правилами для любой, поддающейся
такому формальному анализу области культуры. В настоящее
время эти приложения вместе с большинством рассмотренных выше
проблем, касающихся вопросов эволюции, выдвинулись на
передний план. Это следует изменить.
Императивы и разнообразие: случай воображения
Эти рассуждения о ментальном развитии с упором на «правила» и
«императивы» могут поощрить какой-то пессимистический взгляд
на человеческую природу. Несмотря на наличие «логики»
развития, может ли существовать какое-либо значимое разнообразие (и
свобода), достижимое на уровне отдельных жизней или, по
большому счету, целым обществом? Я думаю, что ответ — да. Данные
и модели, я уверен, говорят нам, что в целом роль эволюционных
императивов состоит в том, чтобы способствовать разнообразию.
В настоящее время нет оснований думать, что обеспечивающие
геннокультурную трансляцию эпигенетические правила
запрещают разнообразие того типа, которое наблюдается в человеческих
культурах. Конечно, эпигенетические правила, вероятно,
существенны для выражения разнообразия и могут заключать в себе
значительно больший диапазон смыслов и сценариев по
сравнению с тем, что уже было достигнуто человеческими обществами.
Они, вероятно, существенны не для альтернатив Оруэлла, а для

Ламсден Ч. Нуждается ли культура в генах?
359
беспечного подхода к «обучению» культуре, который большинство
детей осваивает с огромным успехом.
Нигде вопрос об оппозиции «императив — разнообразие»,
возможно, не обсуждался столь долго, как применительно к
человеческому воображению. Ничем не обремененное сознание, легко
проникающее в хитросплетения новой мысли, кажется на первый
взгляд «sine qua non», предпосылкой творческих достижений. Но
на самом деле правила и императивы также важны. Творческий
процесс, по-видимому, зависит от направляющих установок и
алгоритмов, многие из них довольно простые, которые формируют
способ преобразования мысли о том, что известно, в свежую идею.
В последнее время, используя методы социобиологии человека
и геннокультурной теории, мы приступили к моделированию
творческого процесса и получили подтверждение, что эволюционные
императивы могут быть инструментами раскрытия многообразия.
Эта «воинствующая» взаимозависимость императивов и свободы
может быть иллюстрирована на простой модели1.
Заключение
В своем курсе социобиологии развития Уилсон, Докинз и Алек-
сандер достигли основательного успеха в объяснении некоторых
аспектов человеческого поведения (и особенно поведения
животных). Однако их имплицитное допущение о наличии
непосредственных причинных связей между генами и социальными
феноменами и приверженность к стандартным аргументам
классической эволюционной биологии относительно оптимизации
приспособленности ограничили ее применение в гуманитарных
науках.
В последние годы появилась возможность до некоторой
степени улучшить эту ситуацию с помощью эволюционных моделей,
которые синтезируют перспективные характеристики
поведенческих и социальных наук. Эта перспектива принимает во внимание
и ментальные феномены людей и их этологические результаты
вместе с каузально вытекающими из них следствиями, включаю-
1 Относительно деталей и основании см.: Findlay С. S., Lumsden Ch. J. The
Creative Mind. London, 1988.

360
Раздел III. Теория геннокулыурной коэволюции
щими биологические, когнитивные и культурные факторы. Вклад
исследований по эволюции состоял в том, что удалось привить
эту перспективу к более широкому контексту, который описывает
силы, формирующие генетическое и культурное содержание
популяций. Отношение между биологией и культурой было
предложено трактовать как взаимодействие, которое часто называют ген-
нокультурной коэволюцией. Анализ геннокультурной коэволюции
помог прояснить важные аспекты человеческого познания и
ментального развития, также как и открытого поведения. В этой
новой области исследований вопрос об эволюционных императивах
является центральным. Совершенно очевидно, что эволюционный
императив вовсе не обязательно должен иметь генетическую
природу, а императив, имеющий генетическую природу, обязательно
должен быть эволюционным, воздействующим на культуру. Я
оперировал с такой разновидностью императивов, чьи гены могут
фокусироваться на психическом развитии и воздействовать на него.
Важнейшая функция этих «императивов», вероятно, состоит в том,
чтобы освободить людей от обучения культуре (конечно, от
культурного творчества) путем присоединения к эволюционирующим
образцам поведения и этологическим адаптациям хитроумных
механизмов. Но потребуется еще много дополнительных знаний и
данных, прежде чем мы должным образом поймем корни и
функции таких эпигенетических правил, особенно если они действуют
внутри контекста геннокультурной коэволюции.
Перевод И. П. Меркулова

ДЭВИД СмаЙЛЛИ (р. 1925) — американский ученый, биологически
ориентированный психолог. В течение 25 лет работал как специалист по
психологии развития в Университете Южной Флориды, Сарасота (Флорида),
США. С 1993 г. в течение ряда лет он был приглашенным профессором в
Отделении зоологии в Университете Дьюк, Дюрхам, Северная Каролина
(США), где проводил изучение социальной эвоюции.
В своих работах последовательно доводит идеи социобиологии до
социальной эволюции, до понимания с точки зрения социобиологии
рождения и эволюции человеческого языка и человеческой культуры.
Является соредактором известной книги «Darwin Heritage and Sociobiology» (Ed.
by J. van der Dennen, D. Smillie, D. R. Wilson. Westport, Conn.: Greenwood
Piblishing Group, 1999), а также ряда статей, в том числе: Smillie D. Darwin's
Tangled Bank. The Role of Social Environment // Perspectives in Ethology.
Vol: 10. Behavior and Evolution. New York: Plenum Press. 1993. P. 119-141;
Smillie D. Darwin's Two Paradigms: An «Opportunistic» Approach to Group
Selection Theory // Journal of Social and Evolutionary Systems. 1995. Vol. 18.
№3. P. 231-255; и др.

И. А. Бескова
Проблема языка и культурной трансляции
в свете концепции Д. Смайлли
Предлагаемая вниманию читателя работа представляет
собой реферативный перевод статьи профессора
Нового Колледжа Университета Южной Флориды Дэвида
Смайлли «Социобиология и человеческая культура»1,
снабженный предисловием и комментарием
переводчика. Статья Д. Смайлли для профессионального читателя
представляет значительный интерес, поскольку в ней формулируется
чрезвычайно плодотворная идея, позволяющая на новой основе
реконструировать логику возникновения адаптивно ценных
когнитивных способностей в филогенезе.
Статья Дэвида Смайлли написана в русле социобиологической
парадигмы, диктующей специфический подход к анализу характера
и истоков исследуемых феноменов. И в частности, в рамках этого
направления предпринимается попытка проанализировать сложные
формы опосредования, существующие между особенностями
генетической организации индивида, спецификой функционирования
его систем восприятия и переработки информации, а также
факторами социального и культурного характера, формирующимися на
этом поле возможного. При этом исследователи учитывают также
и обратное воздействие, оказываемое социальными институтами,
сложившимися системами ценностей, приоритетов, установок и
предпочтений той культуры, к которой принадлежит индивид, на
возможности его адаптации, характер принимаемых им решений и
доминирующие формы мыслительных стратегий. Причем
интересно отметить, что с развитием такого рода исследований упомянутые
взаимосвязи приобретают все более сложный характер: если из-
1 Smillie D. Sociobiology and Human Culture // Sociobiology and Epistemology.
Dordrecht, 1985. P. 75-97.

Бескова И. А. Проблема языка и культурной трансляции...
363
начально речь шла преимущественно о непосредственных формах
влияния наследственности на специфику личностных и
когнитивных особенностей индивида1, то позднее акцент был сделан на
более опосредованных связях различных уровней организации таких
сложных систем, как человек и человеческое сообщество.
Например, была предложена теория геннокультурной коэволюции, где
используются понятия эпигенеза (совокупности взаимодействий
между генами и средой в процессе развития), эпигенетических правил
(представляющих собой ограничения, налагаемые на возможные
альтернативные пути развития мыслительных структур субъекта его
генетическими предрасположенностями), культургена
(определенной информационной структуры, информационного упорядочения,
являющегося элементом геннокультурной коэволюции) и пр.2
В статье Д. Смайлли предпринята попытка на основе
имеющихся на сегодняшний день эволюционных представлений дать
приемлемое объяснение человеческой культуры (а точнее,
важнейшего ее аспекта, который он называет культурной информацией —
сокращенно «cinfo»), и исследовать механизмы ее передачи в
процессе эволюции видов Homo.
О культурной информации он говорит как о реальности,
обладающей собственным онтологическим статусом. При этом
подчеркивает, что эволюционные изменения в процессе исторического
развития происходят за счет использования элементов адаптации,
которые доказали свою плодотворность в прошлом. И в частности,
1 В частности, доказать, что генетические вариации обусловливают изменения
в когнитивных способностях, поведении, восприятии человека. Это
касается цветового зрения, остроты слуха, способности различения запахов и вкусов,
экстравертированности-интровертированности личности, времени овладения
языком, правописанием, особенностей формирующихся перцептивных и
психомоторных навыков, времени прохождения стадий Пиаже, характера возникающих
фобий, некоторых форм неврозов, психозов и др. Кроме того, были выявлены
единичные генетические вариации, которые обусловливают когнитивные
способности (данные Эштона и др.). Стало также очевидным, что мутации в отдельном
локусе могут выразиться в глубоких и очень специфических изменениях в
архитектуре мозговых тканей (данные Ракик). Эти изменения не только модифицируют
поведение на локомоторном и перцептивном уровнях, но также влияют и на
такие высокоуровневые функции, как осуществление выборов и принятие решений
(Блисс и Эрринггон). — См. Lumsden СИ. J., Gushurst Л. С. Gene-Culture Coevolution:
Humankind in the Making// Sociobiology and Epistemology. Dordrecht, 1985. P. 9—10.
Mbid. P. 3-31.

364
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
когда старые структуры оказываются применимы для выполнения
новых функций, виды сохраняют то, что было работоспособным в
старых паттернах (даже если другие пути решения были бы более
эффективны в плане обеспечения возможностей развития). В
частности, существует тенденция сохранения элементов старых систем
до тех пор, пока они обеспечивают развитие вновь появляющихся
морфологических или поведенческих структур.
Что касается человеческой культуры, то, по мнению Д. Смайл-
ли, она представляет собой сплав различных компонентов
адаптивных стратегий. Культура является адаптивным паттерном
наших собственных видов. И если мы хотим постичь ее природу,
мы должны реконструировать эволюционные шаги, приведшие
к ее формированию. Смайлли подчеркивает, что сущность этого
адаптивного паттерна наилучшим образом можно выразить, если
охарактеризовать его как социальное продуцирование
совершенно нового типа ресурса, к производству и использованию которого
другие виды оказываются расположены лишь в незначительной
степени. Он отмечает, что основная задача тех, кто пытается дать
эволюционное объяснение человеческой природы, — показать,
как новый вид такого рода адаптивного паттерна
эволюционировал в течение миллионов лет.
Чтобы иметь дело с проблемой реконструкции стадий, через
которые cinfo, как адаптивная стратегия, прошла в своей эволюции,
необходим источник данных, который помог бы реконструировать
эволюцию коммуникативных паттернов, получающих конечное оформление
в языке. Д. Смайлли полагает, что соответствующие данные могут
быть извлечены из анализа онтогенетических стадий языкового
развития младенцев и детей. По его мнению, стадии до-языкового развития
в раннем детстве иллюстрируют возможные коммуникативные
стратегии, которые использовались предковыми видами в борьбе за
выживание, и которые в конечном счете привели к возникновению языка.
Итак, Смайлли полагает, что, задаваясь вопросом о
характере человеческой культуры, как особого рода видоспецифичной
адаптивной стратегии Homo, мы приходим к выводу о
необходимости проанализировать природу cinfo. И в частности, вопрос
об особенностях ее трансляции, т. е. о средствах, которыми cinfo
передается современникам, а также способах ее накопления в
ходе жизнедеятельности поколений. Рассмотрение этих вопросов

Бескова И. А. Проблема языка и культурной трансляции...
365
Д. Смайлли начинает с последнего, так как этот вопрос
оценивается им как, по сути своей, парадоксальный, призванный
объяснить, как такой новый вид адаптивной стратегии в принципе мог
быть порожден.
И действительно, с эволюционной точки зрения парадокс
отношения естественного языка и cinfo становится очевидным,
когда мы задумываемся, как такое взаимодействие вообще могло
возникнуть. Если считать, что язык эволюционировал в качестве
средства передачи cinfo, придется предположить, что cinfo
первична по отношению к языку, поскольку ее существование будет
составлять предпосылку эволюции языка. И в то же время, разве мы
можем говорить о культурно передаваемой информации без
постулирования механизма ее передачи? Можно предположить, что
язык и cinfo взаимно обусловливают друг друга. Однако не ясно,
что могло бы объяснить их одновременное появление и эволюцию.
Некоторые исследователи допускают, что комбинация языка, как
системы передачи информации, и cinfo, как средства
аккумулирования знания, инициировала автокаталитический процесс
спиралеобразного характера. Но и при таком подходе продолжает
оставаться проблема объяснения первоначального импульса процесса.
Решение парадокса Д. Смайлли видит в том, чтобы признать,
что язык (или «лингвоподобная» коммуникативная система) —
возник до появления cinfo, причем обслуживал функции, отличные
от передачи информации. И только на последующих стадиях
эволюционного развития коммуникативный паттерн начал играть
известную всем сегодня роль средства передачи информации.
Для Смайлли очевидно, что в подобного рода аналитическом
исследовании проблема человеческого языка должна быть
центральной. И если мы хотим понять пути трансляции культурной
информации, мы должны рассмотреть ступени его эволюции. На
взгляд Смайлли, современные языки слишком ограниченно
понимаются как средство трансляции cinfo. Психологи и лингвисты
иногда говорят о языке так, как если бы он сам был элементом
cinfo, предназначенным для ее осмысления и передачи средствами
более общей когнитивной способности — научения. Но
биологический подход дает возможность видеть, что язык — эволюционно
старая система с прочным биологическим базисом как в мозге, так
и в голосовом аппарате.

366
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
Д. Смайлли. Социобиология и человеческая культура
Главным социобиологическим требованием является
обеспечение ясного понимания этапов эволюции человеческой природы
за прошедшие 8 миллионов лет (или около того) с момента,
когда разделились понгидная и гоминидная филетические линии. Эта
сложная многофакторная задача вынуждает конструировать
модели того, что могло иметь место в поведенческой реальности или на
уровне ментальных способностей и процессов. Подобные модели
должны базироваться на событиях и структурах, оставляющих
материальные свидетельства, что обеспечивает возможность
проверки исходных допущений. Но даже и в этом случае остается
множество сложностей, так как эмпирические данные часто допускают
различные интерпретации и обычно соотносятся лишь с
небольшой частью предлагаемых теоретических построений. Тем не
менее, Д. Смайлли полагает, что не существует других путей решения
проблемы понимания эволюции человеческой природы. Поэтому
он формулирует модель эволюции культуры, которая, как он
сознает, сталкивается со всеми этими трудностями. Однако важность
научного понимания природы человеческих видов, по его мнению,
должна компенсировать усилия и неопределенность, неизбежные
при оценке трудно проверяемых конструкций.
В последние годы авторы, занимающиеся социобиологией
человека (Cavalli-Sforza, Feldman, 1981; Durham 1978; Lumsden, Wilson
1981, 1983; Richerson, Boyd 1978), сосредоточились на человеческой
культуре как ключе к пониманию исключительных адаптивных
возможностей современного Homo sapiens. Так, Ламсден и Уилсон
говорят о «геннокультурной коэволюции», чтобы выразить идею
наличия сложной обратной связи между биологическими индивидами
и внешней системой социально-произведенных культурных
ценностей. В то же время другие авторы постулируют существование
автономных паттернов культурной эволюции, действующих независимо
от биологической эволюции. В рамках этих социобиологических
моделей культура обычно характеризуется или как комплексная
социокультурная традиция, или как любой элемент или комбинация
элементов, которые передаются от поколения к поколению. К
сожалению, культурные антропологи принципиально расходятся в
вопросах понимания природы культуры и поэтому не могут помочь в

Д. Смайлли. Социобиология и человеческая культура
367
выявлении момента, который, предположительно, мог бы дать ключ
к осмыслению эволюции человеческой природы.
Проблема определения культуры может быть сформулирована и в
социобиологических терминах: человеческая культура
эволюционировала в течение длительного периода, пройдя через множество
различных стадий, и то, что сегодня существует как человеческая
культура, представляет собой сплав различных компонентов адаптивных
стратегий. При этом эволюционное изменение происходит за счет
использования элементов адаптации, которые доказали свою
плодотворность в прошлом. Например, Жакоб (Jacob 1982) говорит об
эволюции как процессе, прокладывающем себе дорогу путем проб и
ошибок, когда новые, оправдавшие себя качества усваиваются, а
старые, если они могут быть использованы, сохраняются. Организмы,
также как и виды, оказываются, таким образом, продуктом
некоторой специфической и случайной эволюционной истории, которая
обеспечивает работоспособный адаптивный компромисс в
настоящем. Если мы стремимся понять этот компромисс более полно, мы
должны суметь понять шаги, которые привели к его появлению.
Культура является адаптивным паттерном наших собственных видов.
И если мы хотим постичь ее природу, мы должны реконструировать
эволюционные шаги, приведшие к ее формированию. Именно эта
логика рассуждения приводит Дэвида Смайлли к выводу о
необходимости обсудить эволюцию человеческой культуры.
Учитывая сложность темы, как для антропологов, так и для со-
циобиологов, Смайлли уточняет, что в этой статье он рассматривает
упрощенную схему, принимающую во внимание только один аспект
культуры. При этом он отмечает, что другие компоненты потребуют
дополнительного эволюционного анализа. Человеческая культура
видится ему как состоящая из четырех аспектов, которые могут быть
представлены в виде равноудаленных полюсов тетраэдра. Один
полюс символизирует материальную культуру или артефакты, которые
передаются от поколения к поколению. Второй полюс тетраэдра
Смайлли связывает с понятием культуры как передаваемой
информации о мире. Третий полюс тетраэдра, по мысли Смайлли, состоит
из социальных институтов и паттернов, относительно которых
обычно предполагается, что они испытывают влияние отчасти
генетических факторов и отчасти социальных традиций. Имея в виду этот
полюс, удобно использовать термин «социокультурная система».

368
Раздел IIL Теория геннокультурной коэволюции
И наконец, культуру можно рассматривать как нечто,
конструируемое индивидами, и поэтому как психологический или
ментальный феномен по самой своей природе. Для Гуденафа (Goodenough
1981) культура состоит из вещей, которые надо знать, чтобы
соответствовать стандартам других. Если придерживаться этой точки
зрения, культура в конечном счете редуцируется к нейронным
цепям в мозге отдельного индивида (тема, по мнению Д. Смайлли,
актуальная для когнитивных психологов или для тех, кто
придерживается некоторого варианта методологического индивидуализма).
Представление о полюсах тетраэдра, замыкающих абстрактное
пространство, позволяет говорить о «культуре-в-целом»,
задаваемой этими полярными границами, и тогда она может быть
определена как область, находящаяся внутри этих границ. Д. Смайлли
отмечает, что в своей статье он касается только одного полюса
тетраэдра модели человеческой культуры, рассматривая ее как
передаваемую информацию. Он использует эту модель, чтобы выделить
для эволюционного анализа один из аспектов культуры, понимая,
что более широкая задача остается нерешенной, пока
аналогичным образом не будут проанализированы другие аспекты.
Эволюционная теория имеет дело с периодами статическими и
динамическими, охватывающими жизнь многих поколений.
Акцент современной синтетической теории эволюции приходился
в первую очередь на механизмы эволюционного изменения, и
гораздо в меньшей степени затрагивал процессы, объясняющие
периоды стабильности в ходе эволюционного времени. Дарвин
предложил свое объяснение эволюции с помощью идеи естественного
отбора в то время, когда было широко распространено
представление, что новые виды появляются внезапно под влиянием
божественного вмешательства. Целью Дарвина было показать, что
ссылаясь на естественные принципы можно объяснить удивительное
разнообразие живых организмов, не прибегая к идее
божественного творения новых видов.
Последующее развитие эволюционной теории в XX в. дало
многочисленные примеры значимости дарвиновской научной
программы, которая обеспечивала широкие теоретические рамки для всей
биологии. Однако допущение о постепенном и постоянном филети-
ческом изменении оставалось вопросом, открытым для обсуждения,
поскольку ископаемые останки давали многочисленные примеры

Д. Смайлли. Социобиология и человеческая культура
369
существования длительных периодов филетической устойчивости,
прерывавшихся периодами быстрого видообразования.
Паттерны фенотипических характеристик в течение этих
периодов эволюционной устойчивости, когда виды оставались
относительно постоянными, составляют то, что может быть названо
«стабилизирующими адаптивными стратегиями». То есть речь идет
о том, что под влиянием стабилизирующего отбора виды
продолжали существовать в адаптивном паттерне, включающем
сложную смесь морфологических, физиологических и поведенческих
черт, которые могут быть выражены в терминах стратегии видов.
Эволюционное изменение происходит в более короткие периоды,
когда такая стратегия оказывается разрушенной, продуцируя
множество новых форм, которые — когда они сохраняются — создают
новые возможности адаптации. Селективные давления,
вызывающие эволюционные изменения, действуют в первую очередь (но не
исключительно) в периоды дисбаланса, когда реализуются новые
экологические возможности. Когда мы анализируем то или иное
филетическое упорядочение, — например, такое как гоминиды, —
периоды устойчивости задают хроновиды (chronospecies) — виды,
организованные в эволюционном времени, а не рассмотренные в
некоторую отдельно взятую единицу времени. Хроновиды имеют
свой собственный паттерн адаптивных характеристик.
Эволюционное изменение, вызывающее качественную
модификацию характеристик, требует, чтобы филогенез прошел через
несколько эволюционных стадий. Экологические давления,
выражающиеся в эволюционном изменении, также могут отличаться
от стадии к стадии. Когда промежуточные стадии не сохранились
как виды, или не оставили после себя ископаемых останков, такую
трансформацию бывает трудно концептуализировать.
Дэвид Смайлли отмечает, что нередко попытки объяснить
эволюцию Homo sapiens неявным образом базируются на
постулировании единого множества адаптивных давлений или
возможностей, которые помогли бы обосновать трансформацию пон-
гидного предка в современного человека. Гипотезы относительно
роли охоты как большой игры, репродуктивных стратегий или
использования орудий, — все они кажутся разумными как способы
объяснения гоминидной эволюции, когда мы ограничиваем себя
сравнением современного человека с нынешним шимпанзе. Одна-

370
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
ко же никакие так называемые первичные движущие силы не
выдерживают критической проверки. Хотя предполагается, что все
эти факторы в равной мере задействованы в процессе гоминид-
ной эволюции, возможно, имеет смысл предположить, что в
разное время действуют различные селективные факторы. Например,
факторы, значимые в плане сохранения устойчивости адаптивной
стратегии для Homo habilis, могут совершенно отличаться от тех,
которые действуют для Homo erectus или Homo sapiens.
Существует довольно широко распространившееся
представление о хроновидах в гоминидной филетической линии, хотя и нет
уверенности относительно того, как, где и когда осуществлялись
переходы. Это соглашение кратко может быть представлено
следующим образом: существует шесть гоминидных хроновидов,
ведущих к современному человеку. Это:
«протогоминиды»,
австралопитек,
Homo habilis,
Homo erectus,
«архаический Homo sapiens»,
«современный Homo sapiens» (или «Homo sapiens sapiens»)
В данной работе Д. Смайлли придерживается подхода, в
соответствии с которым главная филетическая трансформация от пон-
гидного предка к современному человеку происходит за счет
последовательности шагов или стадий, в целом совпадающих с этим
представлением о гоминидных хроновидах.
Он подчеркивает, что основная задача тех, кто пытается дать
эволюционное объяснение человеческой природы, — показать,
как новый вид адаптивного паттерна эволюционировал в
течение нескольких миллионов лет. Д. Смайлли идентифицирует этот
паттерн с человеческой культурой и предлагает рассмотреть
единственный ее аспект, который он называет передачей культурной
информации (сокращенно «cinfo»), не затрагивая при этом ни
материальной культуры, ни сложных социокультурных систем.
Среди современных исследователей широко распространено
представление, что Homo sapiens отличается от других живых
существ развитой способностью передачи информации, причем не
только латерально, внутри поколения, но и вертикально, через
поколения. Наш собственный опыт дает многочисленные примеры

Д. Смайлли. Социобиология и человеческая культура
371
того, как современный человек использует знания о мире для того,
чтобы подчинить себе окружающую среду. Способность
аккумулировать информацию о мире и затем использовать ее, получая таким
образом адаптивное преимущество, представляет собой качество,
которое Симпсон (Simpson 1953) назвал «новой адаптивной зоной»,
или о чем говорят как о новом «экотопном пространстве» (Whittaker
et al. 1973). Таким образом, человек оказывается способным
использовать социально-получаемую информацию о мире, чтобы в
значительной степени изменить свои отношения с другими видами
и с окружающей средой. Д. Смайлли полагает, что наилучшим
образом можно репрезентировать эту способность, если расценивать
ее как социальное продуцирование совершенно нового типа
ресурса (который далее в статье именуется «cinfo» — культурно
передаваемая экологическая информация), ресурса, который лишь в
незначительной степени может быть использован другими видами.
Когда мы рассматриваем адаптивную стратегию Homo, мы
приходим к выводу о необходимости проанализировать природу cinfo
и особенности процесса ее трансляции, т. е. те средства, которыми
cinfo передается современникам, а также способы ее накопления в
ходе жизнедеятельности поколений. Рассмотрение этих вопросов
Д. Смайлли начинает с последнего, поскольку данный вопрос
оценивается им как, по сути своей, парадоксальный, призванный
объяснить, как такой новый вид адаптивной стратегии мог быть порожден.
Смайлли констатирует, что для него совершенно очевидным
является то обстоятельство, что в подобного рода аналитическом
исследовании проблема человеческого языка должна быть центральной.
И если мы хотим понять пути передачи культурной информации,
мы должны рассмотреть ступени их эволюции. Современные языки
чрезмерно ограниченно понимаются как средство передачи cinfo. По
его мнению, психологи и лингвисты иногда говорят о языке так, как
если бы он сам был элементом cinfo, предназначенным для
осмысления и передачи информации средствами более общей когнитивной
способности — научения. Но биологический подход (Lenneberg 1967)
дает возможность видеть, что язык — эволюционно старая система с
прочным биологическим базисом как в мозге, так и в голосовом
аппарате. Например, Джерисон полагает, что около 20% доминантного
церебрального полушария современного человека отдано
обслуживанию языковых процессов (Jenson 1975).

372
Раздел III. Теория гешкжультурной коэволюции
С эволюционной точки зрения парадокс отношения языка и
cinfo становится очевидным, когда мы задаемся вопросом, как
такое взаимодействие вообще могло возникнуть. Если считать, что
язык эволюционировал в качестве средства передачи cinfo,
придется предположить, что cinfo первична по отношению к языку,
поскольку ее существование будет составлять предпосылку
эволюции языка. И в то же время, как мы можем говорить о
культурно передаваемой информации без постулирования механизма ее
передачи? Создается впечатление, что язык и cinfo предполагают
существование друг друга, однако не вполне ясно, что могло бы
объяснить их одновременное появление и эволюцию. Иногда
полагают, что комбинация языка как системы передачи информации
и cinfo как средства аккумулирования знания инициировала
автокаталитический процесс (Wilson 1975) спиралеобразного характера
(Holloway 1981). Но и при таком подходе продолжает оставаться
проблема понимания первоначального импульса процесса.
Поскольку это сложная проблема, Дэвид Смайлли не ставит
перед собой задачи дать ее исчерпывающее решение в данной статье.
Однако он полагает, что описанный выше дескриптивный подход
к пониманию способов видообразования может помочь в
поисках решения. Отсутствие ископаемых останков, которые помогли
бы восстановить характеристики промежуточных стадий в рамках
эволюции видов, нередко дает основание для предположений, что
эволюционные изменения происходят скачкообразно, когда в
результате счастливой случайности оказывается, что новые формы
обладают необходимыми качествами. Однако, несмотря на
сохраняющийся интерес к возможности обнаружения промежуточных
видов, которые могли бы помочь в объяснении эволюционных
инноваций, логика эволюции и эмпирические свидетельства
заставляют усомниться в правомерности такой гипотезы. Например,
оперение птиц кажется идеальным средством обеспечения
возможности полета, поскольку перья легки, и их аэродинамика
безупречна. Но отсюда вовсе не следует, что оперение формировалось
с целью обеспечения возможности летать, или что способность
летать и оперение эволюционировали совместно. Напротив, данные
свидетельствуют о том, что рептильный предок птиц
культивировал оперение независимо от «летательной функции» как средство
изоляции теплокровного животного от холода. На этом примере

Д. Смайлш. Социобиология и человеческая культура
373
можно видеть, как последующие виды используют подобного рода
преадаптацию в новых целях (в данном случае для полетов).
Если мы вернемся к проблеме соотношения языка и cinfo,
используя принципы, которые объясняют эволюцию новых
адаптивных стратегий, тогда придется предположить, что язык — или
коммуникативная система, подобная языку, — возникла до
появления cinfo, причем обслуживала функции, отличные от передачи
информации. Только на последующих стадиях коммуникативный
паттерн начал играть иную роль. Принимая «пунктуационист-
ский» взгляд на эволюционное изменение, мы должны
рассматривать отдельные хроновиды как фокальные точки предполагаемых
коммуникативных стратегий, предшествовавших эволюции cinfo.
Поскольку в середине прошлого столетия тема эволюции языка
была несколько дискредитирована, постольку кажется, что здесь
возможны лишь малообоснованные спекулятивные рассуждения,
базирующиеся на неопределенном фундаменте косвенных
свидетельств. И хотя в настоящее время эта тема вновь стала
объектом серьезного рассмотрения (Hamad et al. 1976), все же не вполне
ясно, как можно было бы восполнить недостающие фрагменты.
Чтобы иметь дело с проблемой реконструкции стадий, через
которые cinfo, как адаптивная стратегия, прошла в своей эволюции,
необходим источник данных, который помог бы реконструировать
эволюцию коммуникативных паттернов, получающих конечное
оформление в языке. Д. Смайлли полагает, что соответствующие
данные могут быть получены из анализа онтогенетических стадий
языкового развития младенцев и детей.
Автор отмечает, что довольно широко распространено
представление, в соответствии с которым стадии онтогенетического
развития потомков воспроизводят все морфологические и
поведенческие черты эволюции предковых видов. Но сейчас уже
доказано, что в такой общей форме это положение и нелогично, и
фактически неверно. Вместе с тем исследователи не сомневаются, что
определенные особенности предковых видов остаются у потомков
как рудиментарные органы или черты (свойства, качества).
Вероятно, правильнее всего было бы сказать так: когда старые
структуры используются в процессе эволюции для выполнения новых
функций, виды сохраняют то, что работоспособно в старых
паттернах (даже если другие пути решения были бы более эффективны в

374
Раздел III. Теория гамокультурной коэволюции
плане обеспечения возможностей развития). В частности, на
ранних этапах развития существует тенденция сохранения элементов
старых систем до тех пор, пока они обеспечивают развитие вновь
появляющихся морфологических или поведенческих структур.
В качестве примера Д. Смайлли предлагает рассмотреть
эволюцию хватательного рефлекса новорожденных. Известно, что в
первые два-три месяца жизни ребенок крепко схватывает любой
предмет, прикасающийся к пальцам его руки. Эта хватка у предковых
видов имела определенные функции, связанные с выживанием:
когда у обезьян (или у человекообразных обезьян) мать вынуждена была
пускаться в бегство перед лицом потенциального агрессора,
используя при этом все четыре конечности, детеныш, крепко вцепившись
в шерсть матери, активно содействовал выживанию обоих. Сейчас,
когда хватательный рефлекс у человека больше не служит
выполнению этой задачи, — тело матери больше не покрыто шерстью и,
кроме того, развился новый адаптивный паттерн материнской
заботы, — поведение сохраняется, представляя собой пережиток старой
адаптивной системы, свидетельствующий об определенной
филогенетической истории. У человека паттерны доставания и схватывания
модифицировались, чтобы служить новой цели — манипулированию
объектами, но пережиток старого поведения остался.
И также как мы находим в онтогенезе ключи к пониманию
природы материнско-детских защитных реакций, мы можем
попытаться обнаружить ключи, относящиеся к старым системам
коммуникации, появившимся раньше, чем сформировался язык в том виде,
как он существует в человеческом сообществе сегодня. Конечно,
то, что мы обнаружим, будет репрезентировать только возможность
старого стереотипа, сохраняющегося как составная часть новой
системы, адаптированной для передачи cinfo. Поэтому создаваемая
модель эволюционных стадий должна основываться на данных,
которые позволили бы обосновать достоверность ее компонентов.
Для этих целей Д. Смайлли предлагает рассмотреть период
между девятью и тринадцатью месяцами, знаменующий начало
языкового развития ребенка. Именно в этот период младенец
начинает устойчиво использовать коммуникативные сигналы,
имеющие идентифицируемое функциональное содержание. Поскольку
мы анализируем возможность существования коммуникативных
систем, предшествовавших языку в его нынешнем виде, мы можем

Д. Смайлли. Социобиалогия и человеческая культура
375
говорить о неязыковых сигналах, имеющих некоторые
коммуникативные функции, но не являющихся элементами языковой
системы в собственном смысле. Существуют данные (Ricks 1979), что и
жестовые, и вокальные сигналы младенцев этого возраста
распознаваемы для родителей даже различных лингвистических групп.
Изучались две группы младенцев этого возраста, одни из которых
были итальянцами, а другие американцами. Был выявлен кластер
жестов, использовавшихся этими детьми, и имевших
коммуникативное значение (Bates et al. 1979). Это были четыре жеста, которые
условно могут быть названы «отдавание-присвоение» («giving»),
«ритуальная просьба», «коммуникативное указывание пальцем»
(«communicative pointing») и «демонстрирование» («showing»).
Д. Смайлли полагает, что эти жесты могут быть отнесены к двум
категориям коммуникативных сигналов в межличностном
общении — с элементами распределения ролей и демонстрирования.
Возникает вопрос: как эти паттерны раннего «лингвоподобного»
поведения детей могут быть связаны с предполагаемыми стадиями
эволюции коммуникативной системы, предшествовавшей
использованию языка для передачи cinfo?
Лавджой (Lovejoy 1981) показал, что, как фактические данные,
так и логика эволюции свидетельствуют о том, что
австралопитеки (4—2 миллиона лет назад) — в отличие от своих шимпанзе-
образных предков — установили новый тип социальных
отношений, предполагающих распределение ролей в добывании пищи и
заботе о потомстве. В результате этого нового разделения функций
женщины получили возможность больше времени и сил отдавать
опеке малышей, а мужчины — добывать еду на значительном
удалении от дома, принося ее затем женщинам и детям.
Если спроецировать эту картину на объяснение эволюции
коммуникативных паттернов, то можно предположить, что австралопитеки
имели развитый видоспецифический набор сигналов, опосредующих
распределение социальных ролей. Использование ими орудий
предполагает также, что австралопитеки могли демонстрировать друг другу
способы их применения или создания. Поэтому Д. Смайлли полагает,
что имеет смысл допустить, что кроме тех социальных сигналов,
которые обычно регистрируют у приматов и которые служат обеспечению
повседневных социальных взаимодействий, у австралопитеков
присутствовала также и система, опосредующая акты распределения и демон-

376
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
стрирования, подобная рудиментарным паттернам, обнаруживаемым у
нынешних младенцев. (При этом нелишне напомнить, что
распределение ролей при добывании пищи у современных приматов существует в
очень ограниченной форме, когда члены группы используют
«выпрашивающие жесты», чтобы получить еду от доминирующей особи. Что
же касается демонстрирования, то его мы также не встречаем у
приматов: многие виды используют имитацию как ответ наблюдающего на
поведение другого члена группы, но она не опосредована тем
множеством формальных коммуникативных сигналов, которые специфичны
для демонстрирования.) На этом основании Д. Смайлли заключает,
что распределение и демонстрирование — как специфические
коммуникативные паттерны — возникают лишь в гоминидной филетической
линии. Применительно к анализу онтогенетического развития можно
сказать, что сигналы 9—13-месячных детей представляют собой
отголоски системы, которая имела адаптивную значимость в прошлом и
которая сейчас служит предпосылкой усвоения языка ребенком.
Примерно в 13 месяцев начинается новая стадия развития
языковой способности — использование отдельных слов, в
значительной степени, но не полностью усвоенных в процессе общения со
взрослыми, чтобы выразить или коммун и цировать новое
множество значений. Появляются слова, которые обозначают не
некоторое общее «это», а отдельные предметы или явления. Хэллидей
(Halliday 1975) видит назначение этих слов в том, чтобы
дифференцировать мир на множество отдельных вещей, каждая со своим
собственным именем. Наблюдая за развитием собственного ребенка,
он убедился, что термины, использованные как имена предметов,
произносились с нисходящей интонацией, тогда как слова,
опосредующие социальное взаимодействие и требующие ответа,
сопровождались восходящей интонацией. Многие специалисты в области
психолингвистики отмечают появление этих «указывающих слов»,
подчеркивая, что большая их часть — существительные,
именующие объекты. С эволюционной точки зрения эти данные, по
мнению Д. Смайлли, свидетельствуют о том, что ребенок переходит от
стадии, где коммуникативные сигналы использовались для
опосредования социального взаимодействия, к стадии, где акцент смещен
(но крайней мере для «указывающих слов») на сами объекты.
Homo habilis перешел к широкомасштабному использованию
совместной деятельности, далеко превосходящему существовав-

Д. Смайлли. Социобиология и человеческая культура
377
шие ранее формы разделения труда, в частности распределение
ролей при добывании пищи у австралопитеков, о котором уже
говорилось. Адаптивная стратегия этих видов включает
коммуникативную систему, которая продолжает опосредовать и
регулировать социальные отношения. Но сфера ее действия расширилась
за счет включения ситуаций, сформированных постановкой
задач, в которых различные индивиды играют разные роли и имеют
дело с различными сторонами проблемы. Д. Смайлли полагает, что
именно способность обозначать объекты и дифференцировать их
виды могла служить источником трансформации
коммуникативной способности австралопитеков и перехода ее в новое качество.
Тогда Homo habilis можно назвать существом, которое именует.
Однако именование как для детей в возрасте от 13 до 18 месяцев, так
и для реконструируемого в данной статье понимания Homo habilis, есть
активность, осуществляемая в присутствии именуемого объекта, даже
если имя сохраняется как фиксированный десигнатор в промежутке
между двумя коммуникативными актами. Пока еще это инструмент
оперирования перцептивно данным миром, который не годится для
обсуждения того, что отсутствует или что неизвестно одному из
коммуникантов. Мы можем иметь систему, допускающую разнообразные
усложнения, открытую для безграничного расширения за счет
добавления новых имен. Но это еще не значит, что мы обладаем средством
накопления и передачи cinfo, т. е. информации о событиях, объектах и
ситуациях, в которых получатель информации сам не участвовал.
После 18 месяцев ребенок начинает комбинировать слова и
овладевать фундаментом синтаксиса родного языка. С развитием
этой новой способности ребенок оказывается в состоянии
расширить свои коммуникативные возможности до комментирования
того, что происходит или произошло, и даже иметь дело с
воображаемым в игре. (Это, кстати говоря, один из смыслов того, что
Пиаже назвал эгоцентричностью, т. е. вера в то, что все, известное
ребенку, известно и его аудитории.)
Хэллидей (Halliday 1975) отметил, что примерно в два года у
ребенка появляется осознание того, что язык может быть использован
для передачи информации тому, кто ею еще не обладает. Он назвал
эту способность «я собираюсь кое-что сказать тебе». По мнению
Смайлли, именно эта новая ориентация в направленности
коммуникации дает ключ к пониманию эволюционного возникновения cinfo.

378
Раздел III. Теория геииокулыурной коэволюции
Итак, возвращаясь к анализу филогенетической эволюции,
Д. Смайлли заключает, что биологическая способность передачи
информации об окружающей среде сформировалась, скорее всего,
у Homo erectus, потомка Homo habilis.
Homo erectus расселился из Африки в Евразию, колонизируя
новые территории и адаптируясь к новым экологическим условиям.
Он развил технологию и рассуждение, что создало предпосылки для
успешной охоты на больших хищных животных. В конечном счете,
как полагает Д. Смайлли, Homo erectus сделал существенный шаг
вперед по сравнению с австралопитеком именно за счет
использования возможностей передачи информации об отдаленных
объектах или событиях, т. е. за счет создания культурной информации.
В заключение Д. Смайлли отмечает, что в данной работе он
попытался дать только предварительный анализ идеи, в соответствии
с которой возможно социобиологическое объяснение эволюции
культуры гоминид. И хотя, как он понимает, эта модель открыта
для критики (что естественно для гипотез, имеющих научный
статус), Смайлли считает, что она поможет поставить новые вопросы
и сформулировать новые проблемы, без чего невозможна
выработка всеобъемлющей концепции человека в социобиологии.
Послесловие: логика формирования когнитивных
способностей в свете концепции Д. Смайлли
Когда речь заходит об истоках и предпосылках формирования в
процессе эволюции некой когнитивной способности, которая, с одной
стороны, чрезвычайно значима для понимания человеческой
природы (и потому интересна для нас), с другой — не очевидно, как,
когда и на какой основе она складывалась в процессе эволюции, очень
важно найти какие-то новые подходы. Однако сделать это непросто,
поскольку при анализе практически любой проблемы, отсылающей
к ранним этапам эволюции человека как вида, когда искомая
способность или какое-либо качество, свойство только формировались,
исследователя подстерегает одна логико-методологическая ловушка.
А именно, если мы исходим из того, что интересующая нас
способность эмерджентна, т. е. рождается на неком этапе эволюции системы
как принципиально новое, ранее не существовавшее качество (а не

Д. Смаилли. Социобиология и человеческая культура
379
носит характер врожденного, изначально присущего ей свойства),
возникает вопрос: следует ли принять, что зачатки искомой
способности (хотя бы в минимальной и в самой непроявленной форме)
содержались уже на уровне той реальности, которая предшествует ее
рождению и на базе которой она затем и формируется? Иными словами,
происходит ли рождение эмерджентного свойства на основе
структурных элементов предшествующего уровня, уже обладающих зачатками
данного свойства, или же они полностью лишены даже малейших
зародышей того качества, которое еще только в потенциале разовьется?
Если принять последнее, то мы снова возвращаемся к исходному
пункту: почему и на какой основе искомая способность вдруг
возникает в процессе эволюционного развития системы? Если же принять
первый вариант ответа, то встает другой методологический вопрос:
когда и на какой основе возникают теперь уже эти эволюционные
предшественники интересующей нас способности? Следует ли
признать их изначально и по природе присущими анализируемой
системе? Если мы отвечаем на этот вопрос утвердительно, тогда получается,
что искомая способность (пусть и в зачаточной, прото-форме)
изначально присуща тем структурам, на базе которых, как постулируется,
она лишь впоследствии родится. Если нет, то как, где, когда, на какой
основе возникают и рождаются те зачатки протоспособности, из
которых когда-то в будущем, на продвинутом уровне эволюции системы,
разовьется сама эта способность как новое эмерджентное свойство
системы? Данная дилемма фактически воспроизводит тот же вопрос
о логике возникновения интересующей нас способности, но только
адресуя его к более ранним стадиям ее формирования и развития.
Здесь и оказывается продуктивной гипотеза Д. Смайлли, в
соответствии с которой в процессе эволюции истоки возникновения
исследуемого свойства следует искать в логике развития какой-то иной
способности, по отношению к которой искомое выступает как
побочный продукт развития: «Например, оперение птиц кажется
идеальным средством обеспечения возможности полета, поскольку перья
легки и их аэродинамика безупречна. Но отсюда вовсе не следует, что
оперение формировалось с целью обеспечения возможности летать,
или что способность летать и оперение эволюционировали
совместно. Напротив, данные свидетельствуют о том, что рептильный предок
птиц культивировал оперение независимо от «летательной функции»
как средство изоляции теплокровного животного от холода. На этом

380
Раздел III. Теория геююкулыурной коэволюции
примере можно видеть, как последующие виды используют
подобного рода преадаптацию в новых целях (в данном случае, для полетов)».
Итак, Д. Смайлли разумно обращает внимание на то, что
предпосылкой культивирования оперения рептильным предком птиц
было не будущее использование их в качестве средства,
обеспечивающего способность летать, а возможность защиты теплокровного
животного от холода в настоящем. И тогда эволюционно
предшествующая (по отношению к интересующей нас способности)
стадия налицо, но утверждать, что она содержит более позднюю
способность в зачаточной форме, у нас нет оснований (в противном
случае, как уже было показано, вопрос об истоках происхождения
просто переадресовался бы к более ранним этапам
эволюционного процесса). Соответственно, не возникает регресса в
бесконечность, и оказывается возможным непротиворечиво представить
логику формирования интересующего нас свойства в филогенезе.
И в частности, применительно к проблеме выявления истоков
возникновения языка в филогенезе, можно предложить следующее.
Будем исходить из того, что естественный язык формируется
в процессе эволюции человека спонтанно, на собственной
основе (т. е. без того, чтобы для объяснения логики его возникновения
мы были вынуждены прибегнуть к гипотезе о вмешательстве богов
или героев, даровавших язык благодарному человечеству).
Это возможно только в том случае, если в фонациях,
продуцируемых членами сообщества в качестве составной части комплексной
репрезентации происходящего средствами собственной телесности
(а также выражения своих ощущений-переживаний по данному
поводу), основная часть содержания была непосредственно, без каких-
либо дополнительных усилий и размышлений понятна другим. Это
оказывается реалистичным требованием, поскольку на ранних
стадиях эволюции люди жили небольшими группами (30—50 человек),
объединявшими близкородственных особей. Иными словами, у них
была сходная генетика1, одна и та же среда обитания, общие
жизненные ситуации, по поводу которых возникали их переживания2.
1 Данные социобиологии свидетельствуют о том, что значительная часть всех
когнитивных особенностей имеет генетические привязки.
2 Имеются в виду те аспекты и формы влияния среды на восприятие человека,
которые проанализированы в концепции Дж. Гибсона. См.: ГибсонДж.
Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988.

Д. Смайлли. Социобиологая и человеческая культура
381
Что это позволяет нам уяснить в плане анализируемой проблемы?
Сходная генетика обусловливала то, что субъективный опыт
восприятия происходящего облекался в близкие по выражению
формы. Если обращенные к миру системы восприятия и репрезентации
информации имеют значительное сходство, обусловленное
близкородственными связями и наличием общей среды обитания, то и
формы, в которые индивидуальный опыт спонтанно облекается,
будут достаточно близкими для всех членов данного сообщества. А это
и приведет к тому, что продуцируемые фонации, — даже если они
первоначально не предназначались для передачи некоего содержания
вторым лицам, — окажутся спонтанно понятны остальным членам
сообщества, так как непосредственно обусловят в их собственном
внутреннем мире те же комплексные переживания-состояния,
которыми было первоначально вызвано их продуцирование. Иными
словами, коммуникативная функция языка может быть объяснена
как рождающаяся в качестве побочного продукта некоторой иной
способности, ориентированной на иные, некоммуникативные цели.
Обосную данный вывод подробнее.
В современном естественном языке базовые составляющие —
слова и элементарные выражения — имеют фиксированное
значение, которое оказывается членам сообщества понятным в силу того,
что еще детьми они были научены родителями, что данное слово
значит то-то, а это слово — это. И мы, не задумываясь, переносим
такое положение вещей на понимание эволюционно ранних стадий
развития человека, когда система языка лишь складывалась. И
тогда как раз и оказывается, что язык существует для передачи
информации и как средство передачи информации, а его элементарные
составляющие всегда имели закрепленное в культурной памяти
сообщества значение, которому коммуниканты научаются в
процессе предварительной передачи им знания кем-то авторитетным, уже
имеющим его в готовой форме (родители, учителя), и ранее
получившим его от других авторитетных людей (своих родителей и
учителей). На самом же деле подобного рода экстраполяции (на основе
суждений по аналогии) возможны и законны только в тех случаях,
когда состояния системы, участвующие в переносе, подобны.
В нашем случае это совсем не так. С одной стороны мы имеем
систему уже сформировавшегося языка и — как следствие —
способы обучения ему и оперирования им в условиях, когда система

382
Раздел III. Теория геииокультуриой коэволюции
имеет характер ставшей. И совсем другое дело формирование языка:
это стадия становящегося, в готовом виде еще отсутствующего. Это
принципиально разные фазы существования системы, поэтому
переносить закономерности функционирования, принципы
организации одной стадии на другую совершенно неправильно.
Я полагаю, что на ранних этапах эволюции человека, когда
естественный язык только зарождался, те ментально-телесные
целостности переживаний, которые в последующем составили основу
элементарных выразительных единиц языка (я называю их звуко-
комплексами), были совсем иной природы, чем слова
современного языка. И прежде всего они не служили цели передани информации,
как это свойственно современным выразительным языковым
средствам, а составляли неотъемлемую часть переживания-проживания
субъектом происходящего. Иначе говоря, на ранних этапах
филогенеза спонтанно продуцируемые индивидами звукокомплексы
представляли собой один из аспектов целостной телесно-ментальной
репрезентации ими собственных переживаний по поводу происходящего.
И это были не просто эмоциональные выплески, как проще всего
было бы подумать (которые свойственны нам и сегодня в минуты
душевных волнений), а полноценные составляющие целостной
системы репрезентации опыта взаимодействия с миром средствами
собственной телесности, с использованием тех выразительных
возможностей, которыми человек располагает. Вокализация,
фонация — лишь одна из составляющих этой комплексной системы.
О том, что дело обстояло именно так, на мой взгляд,
свидетельствует то обстоятельство, что животным труднее удержаться от
спонтанной фонации, чем произвести ее. Например, Джейн Гудолл,
посвятившая многие годы изучению поведения обезьян в
естественных условиях, описывает случай, когда одна семья двигалась
по границам своей территории. При этом все обезьяны соблюдали
особую тишину и были осторожны. И вдруг малыш одной из самок
начал издавать какие-то звуки. Вожак грозно обернулся, а мать
испуганно зажала младенцу рот. Или еще пример: один из самцов,
получивший травму ноги и потому неспособный на равных
конкурировать с другими членами сообщества, подвергся
демонстративной атаке другого самца. Дж. Гудолл видела, что первый был очень
испуган и зажал себе ладонью рот, чтобы удержать рвущийся крик
и казаться менее напуганным, чем это было в действительности.

Д. Смайлли, Социобиологая и человеческая культура
383
Если понаблюдать за поведением менее развитых, чем
обезьяны, животных, например, собак, то очень скоро замечаешь, что
они практически неспособны контролировать спонтанные
фонации, в которых выражаются их переживания по поводу
происходящего. Только под очень серьезным давлением они могут
замолчать, если в данный момент им хочется лаять. Да и то, я думаю,
не потому, что начинают лучше себя контролировать, а потому что
у них меняется внутреннее состояние: до этого они испытывали и
выражали свои чувства по одному поводу, а теперь у них
возникли другие чувства — например, страх, и он имеет иные формы
выражения, чем первоначальные чувства (допустим, сожаления или
возбуждения, или избыточной веселости). Именно поэтому так
непросто устранить нежелательные для человека фонации у
собак: вой, скулеж, немотивированный лай. Специалисты-кинологи
отмечают, что использовать средства подавления и негуманно и в
конечном итоге не слишком эффективно: надо разбираться с тем,
что обусловило такое поведение и устранять его на уровне
причины. А это и значит, что нежелательные фонации убираются не
путем усиления животным контроля за своими спонтанными
проявлениями, а за счет изменения испытываемых им чувств.
Иными словами, в природе спонтанная фонация — в своей
изначальной форме — не средство коммуникации, а составляющая
комплексного формата переживания-проживания происходящего и
репрезентации его средствами собственной телесности (в том числе
голосового аппарата). В качестве средства коммуникация
спонтанная фонация начинает использоваться тогда, когда живые существа
на собственном опыте убеждаются, что продуцируемые ими звуко-
комплексы информативны для других членов сообщества, так же
как и фонации, продуцируемые другими, спонтанно понятны им.
Таким образом, чрезвычайно продуктивная идея Дэвида
Смайлли позволяет показать, что интересующая нас когнитивная
способность (в данном случае естественный язык) может быть
понята как формирующаяся в ходе эволюционного развития системы
в качестве побочного продукта, спонтанно возникающего в рамках
какого-то другого адаптивного процесса. И в частности,
коммуникативная функция языка может быть представлена как
производная от реализации другой способности: способности
репрезентировать происходящее ресурсами собственной телесности, в рамках

384
Раздел III. Теория гешюкулыурной коэволюции
которого вокализация предстает как всего лишь одна из
составляющих более сложного и более общего паттерна самовыражения.
Литература
Bates Ε., Benigni L., Bretherton /., Camaioni L., Volterra V. The Emergence of
Symbols: Cognition and communication in infancy. New York, 1979
CavalИ-Sforza L. L., Feldman M. W. Cultural Transmission and Evolution. Princeton,
1981.
Dawkins R. The Selfish Gene. Oxford, 1976.
Durham W. H. Toward a Revolutionary Theory of Human Biology and Culture //
The Sociobiology Debate. N. Y, 1978.
Eldredge N., Gould S. J. Punctuated Equilibrium: an Alternative to Phyletic
Gradualism // Models in Paleobiology. San Francisco, 1972.
Falk D. Hominid Brain Evolution: the Approach from Paleoneurology // Yearbook of
Physical Anthropology, 1980. Vol. 23. P. 93-107.
Goodenough W. H. Culture, Language and Society. Menlo Park (CA), 1981.
Gould S. J. Ontogeny and Phylogeny. Cambridge, 1977.
Gould S. J. Is a New and General Theory of Evolution Emerging? // Paleobiology.
1980. Vol. 6. P. 119-130.
Halliday M. A. K. Learning How to Mean: The Beginning of Interpersonal Behavior.
Cambridge, 1975.
Hamad S., Steklis H. D., Lancaster J. B. (eds) Origins and Evolution of Language and
Speech. New York, 1976.
Holloway R. L. Culture, Symbols and Human Brain Evolution: a Synthesis //
Dialectical Anthropology, 1981, Vol. 5. P. 287—303.
Isaac G The Food-Sharing Behavior of Protohuman Hominids // Scientific
American. 1978. Vol. 238. № 4. P. 90-108.
Jacob F. The Possible and the Actual. N. Y, 1982.
Jerison H. J. Fossil Evidence of the Evolution of the Human Brain //Annual Review
of Anthropology. 1975. 4. P. 27-58.
Lenneberg E. H. Biological Foundations of Language. N. Y, 1967.
LovejoyC. O. The Origin of Man//Science. 1981. Vol. 211. P. 341—350.
Lumsden C. J., Wilson E. O. Genes, Mind and Culture. Cambridge, 1981.
Lumsden C. /., Wilson E. O. Promethean Fire. Cambridge, 1983.
Richerson P. J., Boyd R. A Dual Inheritance Model of the Human Evolutionary
Process//Journal of Social and Biological Structures. 1978. \Ы. 1. P. 127—154.
Ricks D. Making Sense of Experience to Make Sensible Sounds // Before Speech: The
Beginning of Interpersonal Communication. / Ed. M. Bullowa. Cambridge, 1979.
Simpson G G The Meaning of Evolution. New Haven, 1967.
Wiiittaker R. #., Levin S. Α., Root R. B. Niche, Habitat, and Ecotope // American
Naturalist. 1973. 107. P. 321-338.
Wilson E.O. Sociobiology: the New Synthesis. Cambridge, 1975.
Реферативный перевод с комментариями И. Бесковой

Майкл Рьюз
(Michael Ruse)
(p. 21.06.1940) —
философ науки, работающий в области
философии биологии, известен благодаря
своей книге о споре между
креационизмом и эволюционной биологией. Родился
21 июня 1940 в Бирмингеме, Англия.
Диплом бакалавра получил в Бристольском
университете (1962), а магистра — в
университете МакМастер в Гамильтоне,
провинция Онтарио, Канада (1964).
Докторскую диссертацию защитил в Гэльфском
университете (Канада) в возрасте 35-ти
лет и на протяжении 35-ти лет преподавал в этом же университете. После
выхода в отставку переехал во Флориду и работал в университете штата
Флорида. С 2000 г. — профессор философии.
В 1986 г. М. Рьюз избран членом Королевского общества Канады и
Американской ассоциации содействия развитию науки. В 1990 г. он
удостоен звания почетного доктора Университета Бергена, Норвегия, в 2003 г.
это же звание было присуждено университетом провинции Онтарио,
Канада, и совсем недавно, в 2007 г., университетом МакМастер,
Фредериктон, Нью-Брансуик, Канада.
Интересным моментом его научной биографии является участие в
1981 г. в судебном процессе в штате Арканзас по делу о разрешении
преподавания креационизма в школе. Эта идея была признана судом как
противоречащая конституции. Позиция же Рыоза по данному вопросу
сводилась к признанию возможности сочетать христианскую религию с
эволюционным учением, в отличие, например, от позиции таких
известных ученых, как Ричард Докинз или Филип Джонсон.
В настоящее время Майкл Рьюз активно полемизирует с Уильямом
Дембски, известным защитником идеи «интеллектуального дизайна»
(современной формы телеологического аргумента в пользу существования
Бога, разработанной группой американских креационистов).
М. Рьюз является основателем журнала «Biology and Philosophy»,
автором многочисленных книг и статей, в том числе переведенных на русский
язык.
Основные труды:
Философия биологии. М.: Прогресс, 1977.
Эволюционная этика: здоровая перспектива или окончательное
одряхление? // Вопросы философии. № 8. 1989. С. 34-51.

386
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
Рьюз М., Уилсон Э.О. Дарвинизм и этика // Вопросы философии. № 1.
1987. С. 94-108.
Is Biology Different from Physics? // Colodny F.L. (ed.). Logic, Laws and
Life. Pittsburgh, 1977.
Sociobiology: Sense or Nonsense? Dordrecht; London, 1979.
The Darwinism Revolution: Science Ended in Tooth and Claw. Chicago,
1979.
Is Science Sexist? And Other Problems in Biomédical Sciences. Dordrecht,
1981.
Darwinism Defended: A Guide to the Evolution Controversies. Reading,
Mass., 1982.
Darwinism and Philosophy Today // The Wider Domain of Evolutionary
Thought. Dordrecht, 1987. P. 133-158.
The Morality of the Gene//The Monist. 1984. Vol. 37. № 2. P. 167-199.
Is Rape Wrong on Andromeda? Reflections on Extra-terrestrial Life. New
York, 1985.
Evolutionary Epistemology. Can Sociobiology Help? // Sociobiology and
Epistemology. Boston, 1985. P. 249-265.
Taking Decisions Seriously. A Naturalistic Approach to Philosophy. Oxford
(U.K.), 1986.
Ruse M., Wilson E.O. Moral Philosophy as Applied Science // Philosophy.
1986. Vol. 61. № 236. P. 173-192.

Ε. Η. Шульга
Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
Одной из главных задач эволюционной эпистемологии
является применение эволюционного подхода для
разработки и обоснования более адекватного понимания
природы человеческого познания. Эволюционный подход,
восходящий к идеям Герберта Спенсера и Чарлза
Дарвина, к концу XIX в. трансформировался в социальную доктрину —
в так называемый социальный дарвинизм. Под натиском
многочисленных критиков эта доктрина была повержена, отброшена и
почти забыта, по крайней мере, в отечественной научной и
философской литера туре. И только в 1950— 1960-е гг. у
западноевропейских ученых, прежде всего в среде биологов, сложилось
достаточно устойчивое мнение относительно существования связи между
эволюционно обусловленной биологической сущностью
человеческого естества и его высшими познавательными способностями.
В числе выразителей такого рода мнений можно назвать Джулиана
Хаксли1 и Феодосия Добжанского2, чьи новаторские работы
содействовали распространению идей эволюционизма на сферу
человеческого познания и на культуру в целом.
В настоящее время интерес к классической дарвиновской
теории значительно возрос, и он не случаен. На наш взгляд, этот
интерес связан с поиском фундаментальных основ социального
поведения. Конечно, такая широкая общенаучная проблема,
затрагивающая фундаментальный уровень исследования
человеческого мышления, осознается различными учеными и философами
не однозначно. Здесь, видимо, уместно сослаться на известного
французского философа Жака Маритена: «Человеческий разум,
1 См.: Huxley J. С Evolution and Ethics. L., 1947.
2 См.: Dobzhansky Th. Biology of Ultimate Concern. N. Y, 1967.

388
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
дабы измерять человеческие действования, нуждается в том,
чтобы самому быть измеренным»1. Мерилом человеческого разума, по
Маритену, является тот идеальный распорядок, укоренившийся в
человеческой природе, который философы называют
естественным законом. «Я не хотел бы входить здесь в дискуссию о
естественном законе, — пишет далее Ж. Маритен, — я хотел бы только
настаивать на том факте, что естественный закон известен людям
не через концептуальное и рациональное знание, но через
склонность или врожденность, иначе говоря, через тот род знания, в
котором суждение интеллекта сообразуется со склонностями,
существующими в субъекте. И это естественное знание
естественного закона развиваюсь с первых веков человечества, медленно и
непрерывно, через бесконечное множество случайностей, и оно до
сих пор продолжает развиваться»2.
Признание эволюционною характера происхождения знания,
гениальные догадки о существовании врожденной связи между
суждениями интеллекта и склонностями, существующими в
субъекте, предположения о наличии «связи между высшим эволюци-
онно возникшим животным естеством и нашими же высшими
моральными устремлениями»3, поиск механизмов, определяющих
социальное поведение и т. д. — все это требует объединения
усилий различных ученых в направлении формирования
эволюционной картины мира.
Основанием для формирования эволюционной картины мира
в настоящее время является более глубокое исследование
геннокультурной природы человеческого знания. Выявление
биогенных предпосылок культуры, а значит, распознавание специфики
участия геннокультурных факторов в формировании исторически
сложившегося культурного разнообразия отражает выход на
фундаментальный уровень научных исследований. Наряду с
эволюционной биологией, антропологией и когнитивными науками,
большое значение должно отводиться философии, в частности
1 Маритен Ж. Ответственность художника // Самосознание европейской
культуры. Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе.
М, 1991. С. 176.
2 Там же.
3 Рьюз М. Эволюционная этика: здоровая перспектива или окончательное
одряхление?//Вопросы философии. 1989. № 8. С. 35.

Шульга Ε. Η. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
389
эволюционной эпистемологии, интенсивный поиск решения
перечисленных проблем, внутри которой позволяет предположить
следующее. Предметной областью этого нового
междисциплинарного направления в первую очередь выступает познание
эволюционной природы эпистемологического опыта в его философском
значении.
* * *
Работы канадского философе историка и методолога науки
Майкла Рьюза, известные в основном западным специалистам,
интересующимся проблемами социобиологии, к сожалению,
отечественному читателю мало знакомы. Между тем предлагаемые им идеи
представляются довольно интересными, если их рассматривать
как попытку применения эволюционного подхода к
эпистемологическим проблемам.
Для ознакомления с некоторыми идеями М. Рьюза, обратимся
к его небольшому очерку, названному весьма оригинально:
«Эволюционная эпистемология: может ли социобиология помочь?»1
Будучи скромным по объему, очерк представляет интерес как
для эпистемологии, так и для методологии науки, поскольку
выбранная автором форма изложения материала, последовательность
приводимых положений, их аргументация и, наконец, выводы, —
все это, в совокупности дает представление о тех, почти
классических методологических установках, которые как раз и позволяют
автору быть вполне убедительным.
Основная идея очерка пронизывает все его содержание в
качестве некоторого смыслового подтекста и может быть сведена к
следующему утверждению: в настоящее время есть все основания для
эволюционной интерпретации эпистемологии. Обоснованию этой
идеи предшествует небольшое введение, задача которого состоит в
том, чтобы, так сказать, освежить историю вопроса. Автор
напоминает, что в настоящее время в рамках современных
дарвиновских эволюционных исследований возникла целая субдисциплина,
известная научному сообществу под названием «социобиология».
Именно в недрах социобиологии мог зародиться такой привле-
1 См.: Ruse M. Evolutionary Epistemology: Can Sociology Help? // Sociobiology and
Epistemology. Boston, 1985. P. 249—265.

390
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
кательный с точки зрения автора замысел, как идея
«эволюционной эпистемологии». Причем в своем первоначальном смысле эта
идея еще не была оформлена в определенную дисциплину со своей
предметной областью, а только как бы «носилась в воздухе». Для
одних она казалась уязвимой, видимо, с позиций ортодоксальной
методологии, для которой качественные различия между
объектами исследования — «эволюция» и «эпистемология» —
представлялись непреодолимыми. Во всяком случае многие пока еще не
усматривали в самом понятии эволюционная эпистемология
ценности объединяющего синтеза.
Другие же (как, например, Эдвард О. Уилсон), напротив,
настаивают на мысли о том, что дарвиновская эволюционная теория
релевантна нашему пониманию знания и с этих позиций
критикуют тех философов, которые игнорируют распространение
неодарвинской мысли непосредственно на исследование
биологического базиса социального поведения. Майкл Рьюз же не
только убежден, что Э. Уилсон прав — он идет еще дальше, делая
почти безапелляционное заявление: «Эпистемология нуждается в
дарвинизме»1.
Этот тезис М. Рьюза следует расценивать как
основополагающий, вокруг него, собственно говоря, и строится все последующее
изложение материала. Интересно, что в качестве «антитезиса» в
дальнейшем используются такие положения, которые не
опровергают основной тезис, но только усиливают его. При этом
обоснование строится не по принципу «подтягивания» фактов к идее, а,
напротив, формулируются принципиально новые, концептуально
нагруженные идеи. Тем самым аргументация постоянно
усиливается, и идеи возвышается до уровня полноценной концепции.
Формулирование своей концептуальной позиции Майкл Рьюз
начинает с изложения общеизвестных истин в отношении
происхождения человека как вида Homo sapiens, акцентируя внимание на
том, что человеческая эволюция происходила благодаря
естественному отбору. М. Рьюз подчеркивает, что природа этого отбора, а
также то, как он конкретно влиял на формирование таких,
собственно человеческих особенностей, как наш мозг и руки, — этот
вопрос продолжает оставаться дискуссионным. Однако общепри-
1 Ibid. Р. 250.

Шульга Ε. Η. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
391
нято, что как раз этот аспект и составляет фундаментальное
отличие человека от других живых существ.
Наконец, важной отличительной особенностью развития
человека, делающего его уникальным природным существом, является
формирование культуры. У нас есть язык, артефакты, обычаи,
мораль, религия и т. д. В этом смысле, считает М. Рьюз, можно
утверждать, что «мы, видимо, вышли за пределы нашей же биологии»1.
Дальнейший ход изложения материала сопровождается
ссылками на работы известного американского социобиолога Эдварда
Уилсона2. Авторитетные доводы Уилсона тонко вплетаются в
канву очерка М. Рьюза, усиливая концептуальное обоснование его
авторской позиции.
Э. Уилсон, в частности, настаивает на том, что хотя мы
благодаря своей культуре, несомненно, отличаемся от животных, все же
думать, что мы полностью отличны от них, или что мы избежали
влияния биологии, — значит разрушать истинную картину. Нельзя
не согласиться с тем, что как биологический вид мы относимся к
млекопитающим. Но самое важное — наша в высшем смысле
мораль по сути является просто биологическим продуктом нашей
потребности объединяться с представителями нашего вида и чем-то,
что может быть обнаружено у всех высших животных. По крайней
мере, это может быть обнаружено у всех высших животных,
которые (подобно людям) ведут социальное существование. И даже
власть нашего разума, рассуждает Э. Уилсон, — это не более чем
одно из орудий в борьбе за биологическое превосходство
«Сущность аргумента тогда состоит в том, — заключает Э. Уилсон, —
что мозг существует в силу того, что он обеспечивает выживание и
умножение генов, которые направляют его формирование.
Человеческое сознание есть средство выживания и размножения, и
разум — это только одна из разновидностей техники»3.
Осуществляя поиск ответа на вопрос о том, что является
движущим механизмом или движущей силой в эволюции
человеческого рода, Э. Уилсон находит простой и доступный обыденному
пониманию ответ: это разум. Именно разум является сегодня тем
""ibid. Р. 251.
См. Wilson Ε. О. Sociobiology: The New Synthesis. Cambridge, Mass.: Harvard U.P.,
1975; Idem. On Human Nature. Cambridge, Mass.: Harvard U.P., 1978.
3 Wilson E. O. Sociobiology... P. 2.

392
Раздел III. Теория геннокулыурной коэволюции
«средством выживания и размножения», которое формирует
культуру. Более того, вторит ему М. Рьюз, — сила разума как раз и
делает вид Homo sapiens наиболее адаптированным к среде, наиболее
благополучным из всех живых организмов.
Содержательный смысл дальнейших рассуждений М. Рьюза
касается понимания феномена культуры как другой не менее важной
точки отсчета в определении места человека в едином
эволюционном процессе. При этом речь здесь идет уже не о биологических
критериях эволюции, а о познании геннокультурных факторов
эволюции человека. Такой переход в исследовании
подготавливается высказываниями, непосредственно связанными с войском
фундаментальных основ феномена культуры. Поэтому саму
культуру М. Рьюз предлагает понимать как «явление, жестко
контролируемое предельными биологическими единицами»1. Однако в
отношение действия этих «предельных биологических единиц»
М. Рьюз не так категоричен, как Э. Уилсон, утверждавший, в
частности, что «гены держат культуру на поводке»2.
В контексте эволюционно-эпистемологических рассуждений
М. Рьюза на первое место выдвигается философский аспект
понимания знания как фактора эволюции человечества. И здесь он
допускает, что в некотором смысле знание имеет адаптивную,
приспособительную ценности, что само по себе является веским
аргументом, на который следует ссылаться, когда мы рассуждаем о
преимуществах человеческого рода по сравнению со всем
животным миром. «Человек или общество, — пишет М. Рьюз, —
овладевшие принципами, скажем, механики, вероятно, будут более
успешными в освоении окружающей среды, чем человек или
общество, не имеющие таких принципов... Кажется, биология дает
ключ к разгадке содержания и природы науки. Никто не думает,
что исследователю, затерянному в джунглях, будет полезно знать,
что F = та. Никто также не думает, что человек с лучшей научной
теорией будет более способен к воспроизводству. В конце концов
Коперник, Декарт и Ньютон — назовем этих трех гигантов
научной революции — умерли бездетными!»3
1 Ruse M. Op. cit. P. 251.
2 Wilson Ε О. On Human Nature. P. 167.
3 Ruse M. Op. cit. P. 252.

Шульга Ε. Я. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
393
Ирония М. Рьюза вполне уместна, но она касается
обыденного понимания знания и его роли в повседневности. В то же время
М. Рьюз отдает должное исследованиям Э. Уилсона, отмечая, в
частности, что в своих ранних сочинениях, например, в
соавторстве с Чарлзом Ламсденом, Э. Уилсон выдвигает подобные идеи.
Однако в последующих работах Уилсон придает большое
значение научной стороне вопроса. «Теперь он в состоянии значительно
точнее показать как биология может отвечать требованиям
научности. Биология, — пишет М. Рьюз, — может для этого
обращаться к философским вопросам»1. Ясно, что такая переакцентировка
проблемы не просто переадресует научный поиск в область
биогенетических исследований, но переводит саму исследовательскую
задачу в более высокую концептуальную сферу, охватывающую как
философский, так и общенаучный уровни исследования.
Сложная задача выдвижения и обоснования концепции,
способной объединить в себе различные, казалось бы, несовместимые
друг с другом аспекты — в данном случае речь идет о
соотношении биогенетических и эпистемологических характеристик
проблемы, — подобная задача предполагает введение новых понятий,
которые как раз и призваны удовлетворить подобному
«совмещению», т. е., выражаясь языком М. Рьюза, могут «правильно
вписаться в контекст науки». Кроме того, такие новые понятия или
концептуальные положения должны быть базовыми, составлять
содержательную основу для инновационных теоретических и
философских построений. Поэтому для целей обоснования
эволюционного подхода к эпистемологии, а также для иллюстрации тех
позитивных результатов, которые получены как в биологии, так и в
социобиологии, Майклом Рьюзом используются в первую очередь
те исследования, которые удовлетворяют перечисленным
требованиям.
Анализируя очерк М. Рьюза с этих позиций, процитируем тот
фрагмент, где речь идет непосредственно о таких новых понятиях
социобиологии и, соответственно, связанных с ними новых
концептуальных построений эволюционной эпистемологии.
Центральное понятие новой теории Э. Уилсона — это понятие «куль-
туроген». «Это, — пишет М. Рьюз, — основная единица культуры,
1 Ibid. Ρ 252.

394
Раздел III. Теория геинокультуриой коэволюции
она не может быть одним из ряда различных феноменов:
артефактом, специфическим фрагментом поведения, понятием ("мен-
тофактом") или каким-либо другим элементом, который мог бы
быть идентифицирован как часть индивидуальной или
общесоциальной культуры»1.
Упрощая сказанное, термин «культуроген» можно
использовать по отношению к любой, отдельно взятой единице культурной
информации. И даже любая научная теория, согласно концепции
Э. Уилсона может рассматриваться как культуроген или
охватываться культурогенами. Как справедливо отмечает М. Рьюз, «любая
специфическая теория может сравниваться и отличаться от любой
другой теории в терминах сходства и различия "культурогенов"»2.
Проблема, которая встает в связи с этим — это то, как «культуро-
гены» узнаются, организуются; изменяются, переходят от одного
поколения к следующему, и как эти процессы, со своей стороны,
соотносятся с генами. Э. Уилсон объясняет такого рода процессы
и взаимосвязи через понятие «эпигенетические правила», которые
являются биологическими конструкциями, обусловливающими
наше развитие, а также нашу последующую способность к
обучению и приобретению3 знаний.
Понятие «эпигенетические правила», на наш взгляд,
нуждается в более подробном и основательном разъяснении, поскольку от
того, насколько точно будет передан смысл этого понятия,
настолько правильно оно войдет в содержание новой эпистемологической
концепции, которую поддерживает и развивает Майкл Рьюз.
Опираясь на теоретические исследования своих
единомышленников и коллег, в частности на совместную работу Ч. Ламсдена и
Э. Уилсона4, М. Рьюз приходит к убеждению, что «существует
некоторого рода врожденное ограничительное начало в психике
человека (с соответствующим ему физическим субстратом в мозге),
которое направляет наше мышление и влияет на него. Ламсден и
Уилсон, пытавшиеся интегрировать нашу культурную природу с
лежащим в ее основе биологически генетическим субстратом, пи-
1 Ibid. Part: Epigenetic Rules. P. 252.
2 Ibid.
3 Ibid.
4 Cm. Lumsden Ch., Wilson E. O. Genes, Mind and Culture. Cambridge, 1981; Lwnsden Ch.,
Wilson E. O. Promethean Fire. Reflection on the Origin of Mind. Cambridge, 1983.

Шульга Ε, К Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
395
шут следующее о эпигенетических правилах: существующую
информацию о познании можно организовать наиболее эффективно
на основе геннокультурной теории, подразделяя эпигенетические
правила на два класса, последовательно возникающие внутри
нервной системы. Первичными эпигенетическими правилами
являются преимущественно автоматические процессы, ведущие от
сенсорной фильтрации к восприятию»1. Именно они, по
убеждению Рьюза, оказывают влияние на восприятие и организуют
обработку сенсорной информации о мире и о нас самих2. Это могут
быть цветовые ощущения, звуки, вкус и т. п. Вторичные
эпигенетические правила преобразуют воспринятую базисную
информацию в направлении оценки самого восприятия, что и делает
человека способным отдавать предпочтение одним «культурогенам» по
сравнению с другими.
Согласно теории Ламсдена — Уилсона, «эпигенетические
правила» суть те эволюционно заложенные ограничения (правила),
которые сформировались в результате естественного отбора как
результат адаптации. Это ограничительное начало в психике
человека генетически предрасполагает к определенным выборам,
действиям, социальному поведению и развитию культуры. И даже
направление развития человеческого мышления в известной мере
оказывается преддетерминированным геннокультурными
механизмами.
Настаивая на важности этих положений эволюционно-эписте-
мологической теории, М. Рьюз и Э. Уилсон пишут: «Чувства,
обязанности, которые мы испытываем по отношению к членам нашей
семьи, порождены эпигенетическими правилами и
сформировались на основе процессов родственного отбора. Когда дело
касается человеческого рода в целом или (как это обычно имеет место)
тех членов человеческого рода, с которыми мы прямо или
косвенно вступаем в контакт, то мы ощущаем необходимость действовать
с ними сообща и гармонично... Мы утверждаем, что такие чувства
морального обязательства заложены и закреплены в образе нашего
мышления и действий естественным отбором в виде эпигенетиче-
1 Рьюз М., Уилсон Э. О. Дарвинизм и этика // Вопросы философии. 1987. № 1.
С. 98-99.
2 См.: Ruse M. Op. cit. P. 252.

396
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
ских правил. Это и есть та позиция, которую мы отстаиваем: люди
взаимодействуют друг с другом с чувством моральности, такие
поступки соответствуют нашим биологическим интересам... Чувство
нашего собственного действия и поступков заложено в нас нашим
эволюционным прошлым, но не является тем, о чем мы можем
принимать решение сами»1.
Несколько иначе встает вопрос о роли эпигенетических правил
применительно к научному познанию. Так, в очерке, посвященном
эволюционной эпистемологии, М. Рьюз характеризует
эпигенетические правила в аспекте уже известных нам параметров — как
первичных и как вторичных — и при этом формулирует вопрос: а как
эпигенетические правила будут работать непосредственно в науке?
С одной стороны, наука является эмпирической, поскольку
основывается на свидетельствах чувств. Следовательно, она базируется
на информации, полученной с помощью первичных
эпигенетических правил. С другой стороны, наука — это не только случайная
коллекция эмпирических данных или эмпирически выработанных
понятий. Она представляет собой также высоко формализованное
предприятие с определенной методологией и канонами,
диктующими, что именно является приемлемым, а что неприемлемо. Здесь
как раз и вступают в силу вторичные эпигенетические правила»2.
Не удивительно поэтому, что М. Рьюз усложняет свой научный
поиск в отношении действия эпигенетических правил в науке. Все
последующее изложение материала касается поиска ответа на
вопрос о том, как вторичные эпигенетические правила влияют на
производство знания. Кроме того, это приближает автора, а вместе
с ним и читателя к ответу на вопрос о сущности предлагаемой им
эпистемологической концепции.
Рассматривая особенности собственно научного знания,
М. Рьюз в качестве примера влияния вторичных эпигенетических
правил ссылается на так называемые базисные знания математики
и логики, где наука строится на принципах, которые являются
истинными, типа «2 + 2 = 4», либо ложными «2 + 2 = 5».
В методологии науки весьма дискуссионной темой является
вопрос о том, каким образом наука открывает фундаментальные за-
1 Рьюз М., Уилсон Э.О. Указ. соч. С. 100.
2 См.: Ruse M. Op. cit. P. 253.

Щульга Ε, Я. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
397
коны. Одни исследователи думают, что все объяснения требуют
обращения к законам, другие не уверены в этом. Однако, как
замечает М. Рьюз, все согласны с тем, что мышление в терминах закона
является наиболее важным для науки и даже более того, что самое
главное утверждение здесь формулируется в терминах каузальных
законов, типа: силы являются причиной падения тел; материковое
смещение вызывает изменения в географическом распределении
организмов и т. д.
«Тогда ясно, — пишет М. Рьюз, — что одно эпигенетическое
правило (или множество таких правил) направляет нас мыслить
каузально. При одинаковых исходных условиях мы ожидаем
одинаковые следствия — и если мы их не получаем, то не меняем
наше каузальное мышление, а, напротив, настойчиво ищем какой-
то способ приведения нашего опыта в соответствие с нашими
ожиданиями»1. Иначе говоря, одни и те же причины порождают
одни и те же следствия. Поэтому, зная первоначальные условия,
мы вправе ожидать известные нам следствия. Такого рода
«ожидания» М. Рьюз относит за счет включения в действие механизма
эпигенетических правил.
М. Рьюз убежден, что подобно тому как наука нацелена на
познание законов, какие бы процессы и явления ни попадали в поле
ее конкретных исследований, так и в самой этой нацеленности на
закон следует усматривать присущий человеческому познанию, а
значит, и свойственный науке в целом, поиск простоты и
унифицированности. «Самая лучшая наука, будь то физика, биология,
геология или любая другая, — делает вывод М. Рьюз, — имеет целью
показать, как разные идеи и области связываются все в единое целое»2.
Именно в этом смысле следует понимать мысль М. Рьюза
относительно того, что вместе с познавательной ориентацией на
каузальные законы в рамках науки мы находим внутри собственной
познавательной деятельности толчок к простоте и унификации.
Например, рассуждает автор очерка, как только было признано,
что континенты движутся, то уже одним этим фактом объясняли
землетрясения, вулканы и континентальные формирования
глубинных морских рифов и т. д. Все это вместе объединяется в то,
1 Ibid.
2 Ibid.

398
Раздел III. Теория геинокультуриой коэволюции
что философ XIX в. Уильям Хьюэлл обозначил термином
«согласование индукций» (consilience of induction).
«Почему мы так ценим согласование?» — спрашивает М. Рьюз.
И отвечает: «Потому что применительно к логике, математике и
каузальности эпигенетические правила заставляют нас считать
лучшей наукой ту, которая является "согласованной"»1. И теперь с
этих новых позиций мы можем постичь особенности уилсоновско-
го анализа науки.
Рассматривая концепцию Э. Уилсона, рассуждая о его научном
подходе, — а мы уже знаем, что речь здесь идет об эволюционном
подходе к эпистемологии, — М. Рьюз выводит типовые
результаты применительно к каузальному пониманию науки, а также
выводит некоторые стандарты в объяснении стремления науки к
согласованию. Тем самым М. Рьюз поднимается до уровня
философской оценки тех закономерных процессов, которые присущи
науке. «Для того, чтобы углубить наше понимание этой
неодарвинистской эпистемологии, — конкретизирует свою задачу автор, —
давайте теперь поменяемся ролями и зададимся вопросом о том
философском понимании науки, на которое указывает Уилсон»2.
«Я не предполагаю, — пишет далее М. Рьюз, — что, например,
утверждения философов о важности простоты представляют собой
единственный довод для принятия определяющего простоту
эпигенетического правила, которое затем становится единственным
доводом для доказательства, что простота так важна в науке.
Скорее философия (вместе с другими дисциплинами) может
установить тождество некоторых вещей, которые ученые, по-видимому,
принимают серьезно. Социобиолог, подобный Уилсону, может
затем заявить, что они находятся в центре эпигенетических правил.
Конечно, независимые эпигенетические свидетельства должны
подтверждать такие заявления. Ради доказательства здесь мы
предполагаем, что такие свидетельства будут даны в дальнейшем. Но
тогда, если правила даны, мы можем законным образом спросить
о природе конечного продукта мысли, а именно — о завершенной
науке. Вот то, что я хочу сделать теперь»3.
1 Ibid. Р. 253-254.
2 Ibid. Р. 255.
3 Ibid. Part: The Nature of Science. P. 255.

Щульга Ε. Η. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза 399
М. Рьюз отмечает, что философы разграничивают конечную
природу науки и доводы в пользу принятия одной теории вместо
другой. Однако до недавнего времени существовало
ортодоксальное мнение, согласно которому эмпирические факты оценивались
как решающие в определении приоритета той или иной теории.
Поэтому, для того чтобы определить статус науки, следует задаться
вопросом, подходит ли частная теория к фактам. Если «да», то это
является хорошим основанием для принятия теории, если «нет»,
тогда следует продолжать поиски.
Здесь представляется вполне уместной ссылка М. Рьюза на
хорошо известную научному сообществу версию решения этой
проблемы, принадлежащую Карлу Попперу. Суть этой версии
сводится к тому, что подлинная научная теория должна быть
фальсифицируемой, и эта мера — абсолютна, она является решающей
в деле сопоставления теории с миром реальных фактов. Вместе с
тем «привлекательная» научная теория может, однако, не
согласовываться с фактами. Тогда она должна отвергаться (поскольку идет
против фактов).
Однако за последние два десятилетия благодаря главным
образом работам Т. Куна методологическая ценность апелляции к
строгим «фактам» была подвергнута сомнению. Исследователи
предложили другие критерии выбора теорий — например, простоты и
элегантности. «Некоторые мыслители, преимущественно
социологи и историки, — пишет М. Рьюз, — были так поражены этими
неэмпирическими критериями, что занизили эмпирическую сторону
науки»1. Даже более того, — они увели ее в тень, настаивая,
например, на том, что идеология и пристрастия являются безусловными
фактами для исторических и социальных дисциплин, — в
действительности только они что-то значат.
Единственной концепцией, которая, по убеждению М.
Рьюза, может примирить эти позиции, является уилсоновская
система взглядов. Именно его способ анализа помогает, если верить
М. Рьюзу, проводить тщательную серединную линию сквозь эти
дебаты. Уилсоновский подход обладает преимуществом в
установлении истинного пути, которого должны придерживаться в своей
деятельности ученые. Конечно, с другой стороны, тот же Э. Уилсон
1 См.: Ibid. Р. 256.

400
Раздел III. Теория гешюкультурной коэволюции
соглашается, что «факты» являются абсолютными базисными
детерминантами, определяющими природу и прогресс научного
знания. Однако наука сама по себе есть ничто, если она не пытается
подойти к реальности, чтобы понять мир через эволюционно
формирующиеся у нас способности, которые позволяют нам
наилучшим образом выжить в мире и воспроизвести его реалии. Именно
на этом обстоятельстве настаивают приверженцы уилсоновского
тона анализа, и они правы, когда, скажем, придают
эволюционному взгляду на теорию большее значение, чем простой ссылке на
факты.
Например, благодаря естественному отбору понятие простоты
становится решающим в науке — выбирают простейшую кривую,
чтобы соединить точки, равно как в жизни выбирают кратчайший,
простейший путь и не потому, что существует онтологическое
требование быть правильным, — считает М. Рьюз, а в силу того, что
это простейший путь!
Уилсоновцы, рассуждает далее М. Рьюз, рассматривают
науку в прагматической перспективе. И в известном смысле можно
утверждать, что М. Рьюз прав, когда указывает на близость
позиций уилсоновцев к натуралистическому подходу в философии1,
защищаемому Куайном. В скобках заметим, что сам Куайн говорил
относительно дарвиновской природы собственных взглядов, когда
высказывался, например, о регулярности в природе: «То, что в
природе существует регулярность — этому обоснования дать нельзя»2.
Между тем М. Рьюз настаивает на предположении, что уилсонов-
ская наука позволяет наращивать «эмпирическое мясо» на куайно-
вы схемы. И вот как он обосновывает это предположение.
Допустим мы согласны, рассуждает М. Рьюз, что научное
познание управляется некоторыми принципами и нормами, которые
основываются на нашем эволюционном наследии (переданным
нам по наследству, генетически). Сразу же возникает спорный
вопрос. Суть его раскрывается автором очерка апелляцией к обще-
1 С более подробным анализом сущности неодарвиновского натурализма
М. Рьюза можно познакомиться, прочитав статью И. Н. Смирнова и А. Б. Тол-
стова «Философский вклад дарвинизма: натуралистическая версия Майкла
Рьюза» (Вопросы философии. 1987. № 1. С. 109-127).
2 Quine W. О. Natural Kinds // Ontologica! Relativity and Other Essays. New York,
1969. P. 126.

Шульга Ε. Η, Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
401
ству, в котором наряду с научными сосуществуют псевдонаучные
мнения и убеждения. Среди этих антинаучных элементов
общественного сознания оказываются астрология, псевдомедицина;
об этом свидетельствуют и недавние споры о креационизме,
божественном происхождении мира — этой грубейшей, по мнению
М. Рьюза, форме религиозной веры отдельных энтузиастов.
Поэтому более удобный с точки зрения науки анализ — это тот,
который предполагает, что существует объективная реальность, и что
наука пытается отразить ее, объясняя такие альтернативные, в
данном случае ненаучные концепции в терминах ошибок, оставляя их
заблуждаться на собственный счет.
Людям свойственно смешивать такие вещи, говорит
М. Рьюз, — все мы делаем ошибки, однако тип позиции (т. е. в
данном контексте эволюционный подход, сформулированный
Э. Уилсоном), не может позволить нам смешивать такие
конкурирующие способы мышления, о которых мы говорим как о
существующих, поскольку это происходит в реальной жизни. Наука,
как предполагается, основана на правилах, которые
способствуют выживанию ценностей. Почему же, сетует М. Рьюз, многие
игнорируют их или изменяют правилам? Как возможно
выживание ценностей, свободных от каузального мышления, например
таких явлений, как астрология или креационизм? Фактически то,
что может казаться опровержением нашей неодарвиновской
эпистемологии, на самом деле оказывается поддержкой в ее пользу1.
Социобиологам, подобным Э. Уилсону, такие научные
альтернативы — т. е. псевдонауки, в традиционном смысле понимания, —
представляются допустимыми и, как это ни покажется странным,
вполне возможными. Скорее всего, в силу того, что они
сосуществуют рядом, не пересекаясь, а значит, не мешая друг другу. И
поскольку эволюционная эпистемология изначально уважительно
относится к любым исторически сложившимся фактам, а
концепция креационизма, божественного происхождения мира и
астрология — все это факты истории человеческой мысли, постольку
признание эволюционной эпистемологией существования этого
направления в истории развития человеческого познания не
противоречит ее философским установкам.
1 Ruse M. Op. cit. P. 257-258.

402
Раздел III. Теория геинокулътурной коэволюции
Для того, чтобы уточнить суть этих философских
установок эволюционной эпистемологии, еще раз обратимся к очерку
М. Рьюза.
«Бытие людей, — пишет автор, — требует компромиссов. Мы
не просто вычислительные машины, пытающиеся понять и
управлять природой, игнорируя при этом все прочие цели. Мы являемся
также социальными существами с определенными потребностями,
например с потребностью ужиться с соседями. Этого требует
этика, и если (как это случается), религия может подкрепить и
сохранить этику, то это оказывается хорошим селективным доводом в
пользу того, почему люди должны иметь биологическую
предрасположенность к религии (и подобным) верованиям, даже если они
могут противоречить науке»1.
Как считает М. Рьюз, для того чтобы понять, почему люди
прибегают к помощи понятия сверхъестественного или
трансцендентного, а также способны в какие-то моменты жизни порвать
с причинным объяснением природы, — для этого нет
необходимости заглядывать в Ветхий Завет и историю Иова. Просто люди
нуждаются в поддержке и утешении, наподобие религии, для того
чтобы реализоваться в жизни или осмыслить собственное
ежедневное существование, наконец, чтобы защититься от стресса.
«Я не думаю, — пишет М. Рьюз, — что есть необходимость
развивать этот тезис дальше. Наука есть одна очень важная часть
человеческого существования, но люди не могут и не должны
руководствоваться научными истинами в своей повседневной жизни.
Действительно, в известном смысле социобиолог типа Э. Уилсона
попросту чудак — он рассматривает базисные следы человеческих
изменений (в морали, в религии и т. д.). Большинство же людей,
хотя признают науку, могут холодно отбрасывать ее, когда она им
не подходит»2.
В заключении своего очерка М. Рьюз еще раз обращает
внимание на то, что «существуют хорошие основания трактовать с
подозрением любую мировоззренческую философию, предполагающую
целиком свежий взгляд на проблему познания. Слишком часто
подобные упреки можно услышать в адрес философии, которая опи-
1 Ibid. Р. 258.
2 Ibid.

Шульга Ε. Η. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза 403
рается на такие разукрашенные пересказы долго эксплуатируемых
идей из прошлого. Но нельзя согласиться, что продвижение в
философии невозможно. Это уже случалось в прошлом и мы
надеемся, что это произойдет снова. Мое предположение состоит в том,
что изложенная здесь эволюционная эпистемология может быть
таким продвижением»1.
* * *
Подводя итоги нашего исследования, следует еще раз подчеркнуть,
что вместе с ориентацией на каузальные законы в рамках науки,
Майкл Рьюз приходит к убеждению, что аналогичным образом
организовано и наше познание. Мы познаем мир прежде всего в его
причинно-следственных проявлениях, и здесь, согласно логике
вещей, как раз и обнаруживается толчок к простоте и унификации.
Критерий простоты — важный методологический принцип,
действующий в науке. Но оказывается, что принцип простоты
свойственен также и человеческому познанию. Здесь стоит
поискать определенные параллели и соответствия, облегчая задачу,
невероятно сложную и одновременно до афористичности простую.
На философском языке она может быть сформулирована
следующим образом: мир таков, каким мы его понимаем. Уровень
философской простоты здесь, как это ни парадоксально, подразумевает
сложную и не одномоментную задачу поиска ответов на вопросы
организации мира. Но коль скоро понимание организации мира
включает в себя и определение места в нем человека, то понимание
процесса понимания — не безумная тавтологическая операция над
процессом получения знания, но проблема выявления всего того
особенного, специфического, что как раз и позволяет размышлять
о познании как об эволюционно-эпистемологическом процессе.
В этом смысле эволюционная эпистемология Майкла Рьюза
представляет собой попытку выхода на новый фундаментальный
уровень исследований традиционной теоретико-познавательной
проблематики, что находит отражение в биологической
интерпретации знания, в обосновании его генетической детерминации.
Главной задачей эволюционной эпистемологии М. Рьюз
считает интерпретацию научного знания с позиции естественного от-
1 Ibid. Part: Conclusion. P. 263.

404
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
бора и эпигенетических правил. Механизм действия
эпигенетических правил является универсальным и общим для всех видов
чувственно-предметной и рациональной деятельности человека.
Поэтому взаимосвязь и взаимообусловленность «эволюционного»
и «эпистемологического» аспектов человеческого познания может
быть охарактеризована через придание феномену знания статуса
биогенетического эпифеномена. Тем самым вопрос, поставленный
Майклом Рьюзом и вынесенный им в заголовок статьи:
«Эволюционная эпистемология: может ли социобиология помочь?», всем
ходом изложения материала решается утвердительно и вполне
аргументировано.
Кроме того, анализируемый очерк М. Рьюза содержит догадки
о существовании связи между культурой и биологической
эволюцией. В своих последующих работах М. Рьюз разовьет это
направление научного поиска и непосредственно подойдет к
обоснованию концепции геннокультурной эволюции. Характерно, что этот
аспект эпистемологических исследований в настоящее время
оказывается в центре внимания многих социобиологов, на которых
ссылается М. Рьюз в своем очерке. В первую очередь, это
исследования Э. Уилсона и Ч. Ламсдена, Р. Хадсона, У. Д. Гамильтона и
других.
Значение исследовательских поисков М. Рьюза состоит в том,
что он одним из первых поставил вопрос о целостном
философском видении эволюционной картины мира. М. Рьюз во всех своих
последующих работах последовательно анализирует соотношения
типа: эволюция и знание, эволюция и мораль, эволюция и
культура, и это свидетельствует о его постоянном стремлении расширить
собственную концептуальную позицию, философски осмыслить
социобиологическую проблематику, приблизить ее к философ-
ской. Именно эти уроки преподносит читателю М. Рьюз, когда
размышляет о новой уилсоновской теории, о «культурогене», об
«эпигенетических правилах», наконец, об эволюционной природе
науки.

Раздел IV
Вызов нейробиологии

Джералд Эдельман
(Gerald Edelman)
(p. 01.07.1929)-
известный американский биолог,
профессор Института по нейронауке в Сан-
Диего (Калифорния), США. Лауреат
Нобелевской премии (1972) по физиологии
и медицине за свои работы по
исследованию иммунной системы (открытие
структуры антител). Значительное влияние
оказали его более поздние работы по так
называемому нейродарвинизму.
Основные положения своей теории
сознания он изложил в трех книгах. В книге «Нейродарвинизм» (1987) он
строит теорию памяти, которая базируется на идее пластичности
нейронных сетей в ответ на воздействия окружающей среды. В «Топобиологии»
(1988) содержится теория, как в процессе развития эмбриона
формируется первоначальная нейронная сеть новорожденного. В книге «Сознание.
Помнимое настоящее» (1990) дается развернутое изложение его теории
сознания. Идеи этой трилогии он излагает для более широкого круга
читателей в своих популярных книгах «Сияющий воздух, блистательный огонь»
(1992) и «Шире, чем небо» (2004).
Эдельман развивает биологическую теорию сознания, основанную на
его исследованиях иммунной системы. Она идет в русле дарвиновской
теории естественного отбора и ключевых принципов дарвиновской теории
популяционного развития. Решая проблему мозга-сознания или тела-духа
(the mind-body problem), он отвергает и дуализм, и такие новейшие
гипотезы, как вычислительную модель сознания, в которой функционирование
мозга уподобляется работе компьютера. Эдельман обосновывает, что мозг и
сознания определены их материальной основой и являются в значительной
степени биологическими феноменами, возникающими на основе высоко
сложных клеточных процессов внутри мозга, и что развитие сознания и
интеллекта могут быть удовлетворительным образом объяснены дарвиновской
теорией.

408 Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
Основные труды:
Neural Darwinism: The Theory of Neuronal Group Selection. New York: Basic
Books, 1987.
Topobiology: An Introduction to Molecular Embryology. New York: Basic
Books, 1988. (Reissue edition, 1993).
The Remembered Present: A Biological Theory of Consciousness. New York:
Basic Books, 1990.
Bright Air, Brilliant Fire: On the Matter of the Mind. New York: Basic Books,
1992. (Reprint edition, 1993).
Edelman G, Changeux J.-R (eds) The Brain. London: Transaction Publishers,
2000.
Edelman G M., TononiG. A Universe of Consciousness: How Matter Becomes
Imagination. New York, Basic Books. 2000. (Reprint edition, 2001).
Wider than the Sky: The Phenomenal Gift of Consciousness. New Haven,
Conn.: Yale University Press, 2004.
Second Nature: Brain Science and Human Knowledge. New Haven, Conn.:
Yale University Press, 2006.

И. А. Бескова
Концепция сознания Джералда Эдельмана
Джералд Морис Эдельман (р. 1 июля 1929) — американский
биолог, получивший в 1972 г. Нобелевскую премию в
области физиологии и медицины за исследования
иммунной системы, в частности за открытие структуры молекул
антител. Затем он заинтересовался проблемой сознания,
и значительные усилия направил на разработку соответствующей
теории, которая в своих выводах опиралась бы на прочный
фундамент естественно-научного знания, суммирующего существующие
на сегодняшний день представления о структуре мозга и динамике
его функционирования. Дж. Эдельман является основателем и
директором Института нейронаук, некоммерческого
исследовательского центра в Сан-Диего, где проводятся работы по изучению
биологической основы высших мозговых функций.
Следует отметить наличие преемственности между его
исследованиями иммунной системы, удостоенными престижной премии,
и его позднейшими фундаментальными разработками в области
нейронаук, которые пользуются заслуженным авторитетом в
среде профессионалов. В частности, его многолетние плодотворные
разработки позволяют ввести важные конкретные
нейрофизиологические и нейроанатомические данные, подкрепляющие идеи о
природе и эволюции сознания.
В среде исследователей общих проблем человека он известен
своей теорией сознания, нашедшей отражение как в написанных
им специальных трудах, так и в последующих книгах,
ориентированных на более широкую аудиторию. В том числе «Сияющий
воздух, блистательный огонь» («Bright Air, Brilliant Fire») (1992),
«Вселенная сознания» («A Universe of Consciousness») в соавторстве
с Дж. Тонони (2001), «Шире неба» («Wider than the Sky») (2004) и
«Вторая природа: науки о мозге и человеческое познание» («Second
Nature: Brain Science and Human Knowledge») (2007).

410
Раздел IV. Вызов нейробиологии
Первая из его книг «Нейродарвинизм» (Neural Darwinism, 1987)
содержит теорию памяти, которая строится вокруг идеи
пластичности нейронных сетей, формирующейся в ответ на вызовы
окружающей среды. В «Топобиологии» (Topobiology, 1988) представлена
теория, объясняющая, как в ходе развития эмбриона формируется
нейронная сеть мозга новорожденного. «Помнимое настоящее»
(Remembered Present, 1990) включает развернутую экспозицию его
теории сознания. Во «Второй природе» Эдельман определяет
сознание как «...то, что мы теряем, погружаясь в глубокий сон без
сновидений, впадая в глубокую амнезию или кому,., и что
обретаем вновь, выходя из этих состояний».
Статья в Википедии, посвященная Дж. Эдельману, так
характеризует основные постулаты его теории сознания: «Эдельман
задается вопросом, не попытаться ли нам сконструировать модели
функционирующего разума или модели работы мозга,
показывающие, как взаимодействие с окружающим может развивать ум. Его
ответ: нам следует смоделировать работу мозга, обращая при этом
внимание на то, как он взаимодействует со средой. Он признает
существование квалиа и встраивает их в свою основанную на
анализе работы мозга теорию сознания. В своем подходе он
стремится избежать ловушек, связанных с идеей наличия особых качеств
с нефункциональными свойствами, критиковавшуюся Дэниелом
Дэннетом.
Эдельман формулирует биологическую теорию сознания,
основанную на его исследованиях иммунной системы. Он
недвусмысленно позиционирует ее в рамках дарвиновской теории
естественного отбора, цитируя ключевые постулаты последней, в
соответствии с которыми индивидуальные внутривидовые вариации
обеспечивают основу для естественного отбора, который в
конечном счете и приводит к эволюции видов.
Он полагает, что разум и сознание — всецело материальные,
чисто биологические феномены, рождающиеся из
высокосложных клеточных процессов внутри мозга, и что развитие мозга и
интеллекта может быть удовлетворительно объяснено в рамках
дарвиновской парадигмы. На его взгляд, человеческое сознание
зависит от и возникает из уникально сложной физиологии
человеческого мозга:
— огромного числа нейронов и ассоциированных клеток в мозге;

Бескова И. А. Концепция сознания Джералда Эдельмана
411
— практически бесконечно сложных физиологических
вариаций в нейронах (даже одного и того же типа) и в их связях с
другими клетками;
— огромного объема повторно активируемых множественных
параллельных связей между отдельными клетками, а также между
более крупными нейрональными группами и т. д., вплоть до
целостных функциональных зон.
Теория Эдельмана является строго антиредукционистской. Он
стремится объяснить феномен сознания за счет ссылки на
уникальное богатство и сложность морфологии мозга. Мозг
новорожденного содержит крупные популяции нейронов (приблизительно
100 биллионов клеток), и те, что выживают на начальной стадии
роста и развития, создадут приблизительно 100 триллионов связей
друг с другом. К примеру, мозговая ткань размером со спичечную
головку, содержит около биллиона связей, и если мы подумаем о
том, как эти нейрональные связи могут быть по-разному
скомбинированы, то поймем, что число возможных комбинаций
становится гиперастрономическим: порядка 10 в десятимиллионной
степени. Молодой мозг содержит намного больше нейронов, чем
те, что в конечном счете выживут ко времени зрелости организма,
и Эдельман полагает, что эта избыточность необходима потому, что
нейроны — единственные клетки, которые не восстанавливаются,
и единственные клетки и сети, наилучшим образом
адаптированные для выполнения конечной задачи: быть отобранными для
организации нейрональных групп»1.
Для Джералда Эдельмана принципиальное значение имеет
идея наличия двух видов сознания, одно из которых выступает
базой, основой для развития другого. Он говорит о существовании
некой базовой формы сознания, которое называет первичным и
связывает с функционированием механизмов, обеспечивающих
первичную осведомленность о состоянии среды, о значении этой
информации для данного живого существа и о возможностях
использовать эту информацию в своих интересах. Первичное
сознание Эдельман соотносит с тем, что происходит в настоящий
момент, здесь и сейчас, и не содержит непосредственной отсылки к
прошлому или будущему. Наряду с этой формой имеется более вы-
См.: http://en.wikipedia.org/wiki/Gerald_Edelman

412
Раздел IV. Вызов нейробиологии
сокоуровневое сознание, которое увязывает происходящее здесь и
сейчас с личностными смыслами, причем в любых временных
категориях. Такое сознание неустранимо связано с самоосознавани-
ем, самосоотносительно по своей природе.
Вот как об этом пишет Дж. Эдельман: «Я провожу различие,
которое считаю фундаментальным, между первичным и более
высокоуровневым сознанием. Первичное сознание — это состояние
наличия ментальной осведомленности о вещах в мире, наличия
ментальных образов в настоящем. Но для человека оно не
сопровождается каким-либо соотнесением с личностными смыслами,
связанными с прошлым или будущим. Это то, чем, как можно
предположить, обладают некоторые животные, не использующие
специальных лингвистических средств и особых средств для
передачи смыслов... В противоположность этому, высокоуровневое
сознание (higher-order consciousness) включает в себя распознавание
мыслящим субъектом собственных действий или предпочтений.
Оно воплощает модель личностного, а также прошлого и будущего
в той же мере, как и настоящего. Оно выражается в прямом
осознании — невыводном или непосредственном осознании
ментальных эпизодов без вовлечения органов чувств или рецепторов. Это
то, что мы, люди, имеем в дополнение к первичному сознанию.
Мы сознаем, что являемся сознающими»1.
Что касается вопроса происхождения сознания, Эдельман
основывает свою позицию на том, что сознание возникло как
фенотипическое свойство в некоторой точке эволюции видов.
Приобретение сознания или даровало эволюционное
преимущество непосредственно тем индивидам, которые обладали им, или
обеспечило базис для других качеств, которые повышали
приспособленность носителей. «...Человеческие существа
находятся в привилегированном положении. Хотя мы, может быть, и не
единственные животные, наделенные сознанием, мы (возможно,
за исключением шимпанзе) — единственные, обладающие
самосознанием. Мы — единственные животные, способные к языку,
могущие моделировать мир вне настоящего момента, способные
1 Edelman G. Consciousness: The Remembered Present // Cajal and Consciousness.
Scientific Approaches to Consciousness on the Centennial of Ramon y Cajal's
«Textura» / Ed. by Pedro С Marijuan. Annals of the New York Academy of Sciences.
Vol. 929. New York, 2001.

Бескова Я. А. Концепция сознания Джерадда Эдельмана
413
давать отчеты, обучаться и соотносить наши феноменальные
состояния сданными физики и биологии»1.
Характеризуя природу высокоуровневого сознания, Эдельман
отмечает, что оно базируется на наличии прямого осознавания у
людей, владеющих языком и имеющих субъективную жизнь, о
которой можно составить отчет. Первичное сознание складывается из
элементов феноменального опыта, таких как ментальные образы,
но оно ограничено временем в пределах измеримого настоящего,
знаменуется отсутствием концептов самости, прошлого и
будущего, и лежит за пределами прямого дескриптивного отчета
индивида, осуществленного с его собственной точки зрения.
«Соответственно, существа, обладающие только первичным сознанием, не
могут конструировать теории сознания — даже ошибочные!»2, —
заключает Эдельман.
Нейродарвинизм
Несколько слов следует сказать об основных постулатах его
концепции, вытекающих из узкоспециальных исследований
нейрофизиологии мозга и суммированных в понятии «нейродарвинизм».
Вот какие положения этого подхода рассматриваются как
ключевые:
«Теория отбора нейрональных групп Эдельмана, также
известная как нейродарвинизм, содержит три базовых постулата: отбор
на основе развития, отбор на основе опыта и повторный ввод
(повторяющаяся активация, возобновляющаяся активация).
Отбор на основе развития (Developmental selection):
формирование анатомии мозга контролируется генетическими факторами,
но в индивидуальном мозге связность нейронов на синаптиче-
ском уровне и организация нейронов в функциональные группы
определяется соматической селекцией в период роста и развития.
Этот процесс порождает гигантскую вариабельность в нейронных
схемах: точно так же, как нет двух людей, которые имели бы в
точности совпадающие отпечатки пальцев или одинаковую радужную
оболочку, так нет и двух людей, имеющих одинаковые синаптиче-
1 Ibid. р. 66.
2 Ibid.

414
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
ские структуры в любой сравниваемой зоне мозговой ткани.
Высокая степень их функциональной пластичности и
сверхъестественная плотность их взаимосвязей позволяет группам нейронов
самоорганизовываться в множество сложных и адаптивных
«модулей». Они состоят из множества различных типов нейронов,
которые обычно более тесно и густо связаны друг с другом, чем с
нейронами других групп.
Отбор на основе опыта (Experiential selection): перекрывающий
по отношению к потребностям изначального роста и развития
мозга и продолжающийся на протяжении всей человеческой жизни
процесс синаптической селекции, который осуществляется внутри
различных наборов нейрональных групп. Этот процесс может
усиливать или ослаблять связи между группами нейронов, и он
ограничивается оценочными сигналами, возникающими вследствие
активности систем мозга по восходящей линии, которая
постоянно корректируется данными о достижении успешных результатов.
Отбор на основе опыта формирует динамические системы,
которые могут «картировать» (отображать) сложные пространственно-
временные события в сенсорных органах, телесных системах,
группах нейронов в мозге на другие отобранные группы
нейронов. Эдельман доказывает, что этот динамический селективный
процесс прямо и непосредственно аналогичен процессам отбора,
которые действуют во внутривидовых популяциях индивидов. Он
также отмечает, что такая функциональная пластичность
обязательна, поскольку кодирующая способность всего человеческого
генома недостаточна, чтобы в явной форме специфицировать си-
наптические структуры развивающегося мозга.
Повторный ввод (Reentry — возобновляемая активация): третий
постулат концепции Эдельмана — это понятие
повторяющегося обмена сигналами между группами нейронов. Он определяет
reentry как воспроизводящийся рекурсивный динамический
обмен сигналами, который происходит параллельно между картами
в мозге и который постоянно соотносит эти карты одну с другой в
пространстве и времени. В своем осуществлении этот процесс
зависит от сложных сетей параллельных реципрокных связей внутри
и между группами нейронов, которые возникают вследствие
осуществляющихся отборов на основе развития и на основе опыта,
описанных выше. Эдельман описывает reentry как «форму непре-

Бескова И. А. Концепция сознания Джералда Эдельмана
415
рывного высокоуровневого отбора.., который оказывается
уникальным для мозга животных». Он также указывает, что «во
вселенной не существует другого объекта, так полно описываемого
схемой повторяющейся активации, как человеческий мозг»1.
Эдельман полагает, что нейрофизиологическими средствами,
обеспечившими формирование и развитие сознания,
выступили две системы: лимбическо-стволовая и таламокортикальная,
остававшиеся взаимосвязанными на протяжении всего процесса
эволюции. Более поздняя кортикальная система обслуживала
поведение, связанное с научением, которое было адаптивным по
отношению к возрастающей сложности среды. Поскольку это
поведение было отобрано, чтобы служить физиологическим нуждам и
ценностям, опосредованно связанным с более ранней лимбическо-
стволовой системой мозга, эти две системы должны были быть
увязаны таким образом, чтобы их действия могли быть
согласованы. Он пишет: «Действительно, такое согласование — ключевая
часть научения. Если кортекс имеет дело с категоризацией мира,
а лимбическо-стволовая система с означиванием и оцениванием
(или с приписыванием значений эволюционно отобранным
физиологическим паттернам), тогда научение может быть понято как
средство, за счет которого категоризация осуществляется на
основе оценки, чтобы вылиться в адаптивные изменения поведения,
которые удовлетворяют оценке... У некоторых видов, обладающих
кортикальной системой, категоризация отдельных, каузально не
связанных, частей мира может быть скоррелирована и объединена
в сцену. Под сценой я подразумеваю упорядоченное в пространстве
и времени множество категоризации известных и неизвестных
событий, некоторые с необходимой физической или каузальной связью с
другими событиями в той же сцене, а некоторые без нее.
Преимущество, обеспечиваемое способностью конструировать сцену,
состоит в том, что события, которые могли иметь значимость в рамках
прошлого научения животного, могут быть соотнесены с
новыми событиями, независимо от того, связаны ли они между собой
каузально во внешнем мире. Что еще более важно, так это то, что
данное отношение может быть установлено в рамках требований
Ценностных систем отдельного животного. Таким образом, выде-
http://en.wikipedia.org/wiki/Gerald_Edelman

416
Раздел IV. Вызов нейробиологии
ленность события определяется не только его положением и
энергией в физическом мире, но также и его относительной
значимостью/ценностью, которая определяется прошлым опытом данного
животного как следствие его научения»1. Эдельман заключает, что
именно эволюционное развитие способности конструировать
сцену привело к возникновению первичного сознания.
Особенно интересной в плане предлагаемой им модели
эволюции сознания представляется идея особого воспроизводящегося
контура (или цикла с множественными повторными вводами),
который возник в ходе эволюции как новый компонент нейроанатомии.
Вот как он его характеризует: «Этот контур учитывает непрерывный
повторяющийся обмен сигналами между ценностно-категориальной
памятью и ведущимися глобальными картированиями с
перцептивной категоризацией в реальном времени. Животное без этих
новых повторяющихся связей может осуществлять перцептивную
категоризацию в различных сенсорных модальностях и может даже
развить концептуальную оценочно-категориальную (ценностно-
категориальную) память. Однако такое животное не может связать
перцептивные события в разворачивающуюся сцену. С
возникновением новых повторно возобновляемых контуров в каждой
модальности концептуальная категоризация сопутствующих перцепций
может осуществляться до того, как перцептивные сигналы длительно
влияют на эту память. Взаимодействие между особого рода памятью
и перцептивной категоризацией дает начало первичному сознанию.
Этот процесс бутстрапа2 происходит во всех сенсорных
модальностях параллельно и синхронно, давая начало соответствующим
повторяющимся контурам в мозге, и таким образом обеспечивая
возможность конструирования сложной сцены. Когерентность этой
сцены координирована концептуальной ценностно-категориальной
памятью, даже если индивидуальные события перцептивной
категоризации, входящие в нее, каузально независимы»3.
И, наконец, самое важное: мозг осуществляет процесс
концептуальной «самокатегоризации». Самокатегоризация обеспечивается
за счет увязывания прошлых перцептивных категорий с сигнала-
1 Edelman G. Op. cit. P. 67—68.
2 Самонастройки, самосовершенствования.
3 Edelman G. Op. cit. P. 68.

Бескова И. А. Концепция сознания Джерадда Эдельмана
417
ми от ценностной системы, процесса, выполняемого кортикальной
системой, способной к концептуальному функционированию. Эта
ценностно-категориальная система затем взаимодействует через
повторяющиеся связи с областями мозга, производящими
непрерывную перцептивную категоризацию событий и сигналов, исходящих
от внешнего мира. Перцептивный (феноменальный) опыт возникает
из соотнесения концептуальной памятью множества
совершающихся перцептивных категоризации. Финальный и ключевой момент
знаменует возникновение первичного сознания: скоррелирован-
ную сцену, которая складывается на основе функции повторно
используемых связей между кортикальными системами,
опосредующими концептуальную ценностно-категориальную память, и
таламокортикальными системами, которые осуществляют сквозную
перцептивную категоризацию всех сцен. И как итог следует вывод,
что «первичное сознание — некий род "помнимого настоящего",
"настоящего, удерживаемого в памяти" ("remembered present")»1.
Каково эволюционное значение подобной системы? Первичное
сознание помогает абстрагировать и организовывать во
внутреннем мире сложные изменения в окружающей среде, включающей
множественные параллельные сигналы. Хотя некоторые из этих
сигналов могут не иметь прямых каузальных связей во внешнем
мире, для животного они могут служить важными индикаторами
опасности или награды. Это возможно потому, что первичное
сознание увязывает их характеристики в рамках выделенное™,
определяемой прошлой историей живого существа и его ценностями.
Итак, по мнению Эдельмана, первичное сознание ограничено
малым интервалом запоминания вокруг момента времени,
называемого настоящим. В нем не представлено точное понятие или
концепт личностного «я», и оно не обеспечивает способность
моделировать прошлое или будущее как часть скоррелированной
сцены. «Животное, обладающее первичным сознанием, видит
комнату таким образом, каким лучи света освещают ее. Только то,
что попадает в световой пучок, находится в точности в помнимом
настоящем; все остальное — темнота. Это не значит, что животное
с первичным сознанием не может иметь долговременной памяти
или действовать на ее основе. Но оно не может быть осознанным
1 Idem. Р. 69.

418
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
относительно этой памяти, или планировать отдаленное будущее
для себя, базирующееся на этой памяти»1.
Далее вниманию читателей предлагается перевод статьи
Нобелевского лауреата Дж. Эдельмана, которая, по его собственным
словам, подытоживает сформулированную им теорию сознания,
основывающуюся на учете структуры и динамик мозга. Данная
теория сосредоточена вокруг понятия повторного ввода (reentry) —
осуществления рекурсивной передачи сигналов через множество
взаимосвязанных отделов мозга, представленных, главным
образом, в таламокортикальной системе. В статье анализируются
фундаментальные начала, заложенные взаимодополняющими усилиями
таких признанных корифеев науки, как Рамон-и-Кахаль и Уильям
Джеймс. Ее публикация была приурочена к проведению
международной конференции «Кахаль и сознание», посвященной
столетнему юбилею публикации фундаментального труда (1800 страниц
в оригинальном издании и 2000 — в последующих французской и
английской версиях) испанского нейроанатома Рамона-и-Кахаля
«Структура нервной системы человека и позвоночных». Данная
работа явилась плодом более чем 20-летних усилий одного из
наиболее оригинальных и одаренных ученых своего времени и внесла
решающий вклад в формирование фундаментальных дисциплин
западной науки, послужив основой современной нейроанатомии.
Конференция была организована правительством Арагона и
Университетом Сарагосы и проходила в ноябре-декабре 1999 г. в
Испании.
1 Idem. Р. 70.

Джералд Эдельман
Сознание: помнимое настоящее1
Для меня является честью участвовать в праздновании
столетнего юбилея работы великого ученого и его работы,
прекрасно представленной в его монументальной книге
«Структура нервной системы человека и позвоночных»2.
Размышляя об этой конференции, я фантазировал: что
удалось бы открыть, если бы величайший экспериментальный
психолог, современник Кахаля, Уильям Джеймс, встретил Ка-
халя, величайшего нейроанатома? При написании «Принципов
психологии»3, опубликованных менее чем за десять лет до
«Textura» Кахаля, Джеймс осознал, что он в состоянии сказать о
мозге не так уж много. Кахаль сумел бы восполнить то, с чем Джеймс
не мог справиться. Учитывая ситуацию, в которой он находился,
Джеймс вынужден был считать, что сознание является свойством
всего мозга. Мы теперь знаем, конечно, что только определенные
части мозга играют здесь ключевую роль, главным образом тала-
мокортикальная система и мезэнцефальная ретикулярная система.
Как бы то ни было, следует отметить, что Кахаль, подобно
Джеймсу, обладал своего рода научной скромностью. Он
утверждал:
Фактически, при нынешнем состоянии науки невозможно
сформулировать теорию архитектоники и функционирования
головного мозга. Мы все еще испытываем большой
недостаток точных гистологических данных относительно ассоциации
или интеллектуальных областей Флексиг4, так же как анатомо-
1 Edelman G. Consciousness: The Remembered Present // Cajal and Consciousness.
Scientific Approaches to Consciousness on the Centennial of Ramon y Cajal's
«Textura» / Ed. by Pedro С Marijuan. Annals of the New York Academy of Sciences.
Vol. 929. New York, 2001.
Ramon у Cajal S. Textura del sistema nervioso del hombre у de los vertebrados.
Τ 1-2. Madrid: Imprenta N. Moya, 1899-1904.
* James W. The Principles of Psychology. Vol. I.-2. New York.: Dover, 1890 (reprint.
1950).
Флексиг (Flechsig) Пауль Эмиль (1847—1929) — немецкий нейроапатом,
психиатр, невропатолог.

420
Раздел IV. Вызов нейробиологии
физиологической детерминации кортикальных связей
многочисленных ядер таламуса, среднего мозга и варолиевого моста. Там,
где мы были лишены точных анатомо-физиологических фактов,
мы вынуждены были обратиться к построениям психологии,
чтобы заполнить пробелы, поскольку, как правильно замечает Фогт,
в настоящее время феномены сознания лучше известны, чем
мозговая архитектура, и наука о разуме может более эффективно
помочь науке о головном мозге, чем наука о головном мозге может
помочь науке о разуме. Нет смысла говорить, что мы не
стремимся придать нашим догадкам хоть сколько-нибудь догматический
характер: в науке гипотезы изменяются с неуклонным
накоплением фактов, которые нельзя было предвидеть, и нашим
допущениям очень бы повезло, если бы на основании сопоставления их с
результатами, которые будут получены в будущем, оказалось
возможным поддержать некоторые из принципов, на которых
основывается наука1.
Оба этих великих человека продемонстрировали главное
качество глубоких научных усилий — воображение, смягченное
умеренным скептицизмом, — комбинация, питавшая их
замечательные творческие достижения, которые все еще служат нам
сегодня.
Как отмечал в своем известном эссе «Существует ли сознание?»2
Джеймс, сознание — не вещь, а скорее процесс: индивидуальный
и личностный (или субъективный), непрерывный, но
непрерывно изменяющийся, характеризующийся интенциональностью, но
не исчерпывающий всех свойств объектов, на которые направлен.
Возможно, самое поразительное из всех его свойств — его
унитарная природа: сознательная картинка является целостной и не
может быть расчленена на отдельные составляющие человеком,
который воспринимает ее. В то же время, число состояний сознания,
которые могут переживаться человеком, огромно. Таким образом,
в исследовании сознания мы должны иметь дело с единством и
в то же время с бесконечным разнообразием. Эта комбинация
свойств была подробно проанализирована в недавно вышедшей
1 De Felipe J., Jones Ε. G. Cajal on the Cerebral Cortex. New York: Oxford University
Press. 1988.
2 James W. Does Consciousness Exist? // The Writings of William James / Ed. by
J. J. McDermott. Chicago: University of Chicago Press, 1997. P. 169-183.

ЭделъманДж. Сознание: помнимое настоящее
421
книге «Вселенная сознания»1. Здесь я обсуждаю некоторые
гипотезы, касающиеся нейронных механизмов, лежащих в основе
сознания, переиздавая главу из предыдущей книги «Сияющий воздух,
блистательный огонь: к вопросу о природе разума»2. Эта статья в
краткой форме излагает основные идеи моей лекции на
конференции, посвященной Кахалю. Хотя в ней не даются никакие
ссылки, я прилагаю список литературы в надежде, что это может быть
полезным для тех читателей, которые захотят исследовать предмет
подробнее.
Прежде чем обратиться к этому материалу, хотелось бы
подчеркнуть, что сознание — основа всего, что мы, как человеческие
существа, считаем ценным. Если схема, которую я предложил,
верна, каждый акт восприятия — до некоторой степени акт
творчества, и каждый акт памяти — до некоторой степени акт
воображения. Наши мечты бегут впереди нас. И одна из них выражает
замечательное предвидение Кахаля, связанное с надеждами понять,
наконец, это самое важное свойство человеческого мозга.
Большинство людей, если их спросить, что именно в работе
разума является подлинно отличительным и удивительным,
вероятно, вновь обратились бы к теме одинокого декартова «я» и
сказали: «Сознание». В рамках нашего экскурса мы сейчас находимся в
точке, где можем с пользой для себя задаться вопросом: можно ли
сделать что-либо лучшее, чем постулировать наличие мыслящей
субстанции, лежащей за пределами досягаемости науки
протяженных вещей?
Когда мы задумываемся о природе сознания, приводит в
уныние то, что оно кажется не относящимся к теме поведения. Оно
просто есть — мерцающее, множественное и симультанное в своих
модусах и проявлениях — неустранимо человеческое. Это процесс,
и притом такой, в анализе которого трудно достичь
окончательного разрешения проблем. Мы знаем, что оно такое для нас самих, но
относительно других о его наличии мы можем иметь только
выводное знание. Как выразился Джеймс, это нечто такое, смысл чего
«мы знаем до тех пор, пока нас не просят дать его определение».
Edelman G. M., Tononi G A Universe of Consciousness: How Matter Becomes
Imagination. New York: Basic Books, 2000.
2 Edelman G M. Bright Air, Brilliant Fire: On the Matter of the Mind. New York:
Basic Books, 1992. Chap. 1. P. 111-123.

422
Раздел IV. Вызов нейробиологии
Действительно, изначально оно лучше всего определяется через
указание некоторых его свойств (при этом, конечно, есть
искушение прибегнуть к кругу в определении, дав его в терминах «осозна-
вания»). Рассмотрим то, что я называю «джеймсовыми»
свойствами (имея в виду, что именно Джеймс обсуждал их): оно личностно
(им обладают индивиды или отдельные «я»); оно изменчиво, хотя
и континуально; оно имеет дело с объектами, независимыми от
него; и оно избирательно во времени, т. е. не исчерпывает всех
аспектов тех объектов, с которыми имеет дело.
Сознание интенционально; оно о вещах или событиях. Оно
также до некоторой степени связано с волением. Некоторые
психологи полагают, что сознание знаменуется наличием ментальных
образов и их использованием для регулирования поведения. Но
оно не является просто копией опыта («зеркалом реальности»),
оно также не необходимо и для успешного поведения. Некоторые
виды научения, определенные концептуальные процессы и даже
некоторые формы вывода протекают без участия сознания.
Я провожу различие, которое считаю фундаментальным, между
первичным и более высокоуровневым сознанием. Первичное
сознание (primary consciousness) — это состояние наличия ментальной
осведомленности о вещах в мире (the state of being mentally aware of
things in the world) — наличия ментальных образов в настоящем.
Но для человека оно не сопровождается каким-либо соотнесением
с личностными смыслами, связанными с прошлым или будущим.
Это то, чем, как можно предположить, обладают некоторые
животные, не использующие специальных лингвистических средств
и особых средств для передачи смыслов (какими они могут быть, я
обсужу позже). В противоположность этому, высокоуровневое
сознание (higher-order consciousness) включает в себя распознавание
мыслящим субъектом ее или его собственных действий или
предпочтений/пристрастий. Оно воплощает модель личностного, а
также прошлого и будущего в той же мере, как и настоящего. Оно
выражается в прямом осознании — невыводном или
непосредственном осознании ментальных эпизодов без вовлечения органов
чувств или рецепторов. Это то, что мы, люди, имеем в дополнение
к первичному сознанию. Мы сознаем, что являемся сознающими.
Существуют и другие созвучия термину «сознание» — они
обнаруживаются, например, в критериях, используемых клинициста-

ЭдельманДж. Сознание: помнимое настоящее
423
ми для того, чтобы определить, «в сознании» ли травмированный
пациент или нет — в критериях, касающихся алертности1,
ориентации, самоосознавания (self-awareness) и мотивационного
контроля. Врачи говорят о «сумеречном» сознании, в котором
острота восприятия и способность памяти снижены. В крайних случаях
расстройства, джеймсовы свойства, «огни и рампы сознания»,
становятся беспорядочными, автоматическими или демонстрируют
персеверацию2, без каких-либо признаков наличия интроспекции
или какого-либо интереса к новизне. И уже в предельной точке —
ничего, ничего, о чем можно было бы сообщить.
Несть числа гипотезам, касающимся сознания, особенно
философским. Но в большинстве своем они не являются тем, что мы
могли бы назвать научными теориями с четкими постулатами,
основанными на наблюдениях и имеющими отношение к
функциям мозга и тела. Не так давно были предложены несколько теорий
сознания, основанных на принципах функционализма и на
машинном моделировании интеллекта. Они в целом подразделяются
на два подхода: один, в котором сознание предполагается
реально действующим (efficacious3), и другой, где оно рассматривается
как эпифеномен4. В рамках первого подхода сознание уподоблено
управляющему алгоритму в компьютерных программах, во
втором, — пленительному, но более или менее бесполезному
побочному продукту вычисления.
Ни в одном из этих подходов, однако, не содержится
прямого обращения к биологии или к природе телесности. Такое
обращение, безусловно, было бы существенно для любой теории
сознания, основанной на эволюции. Искомая теория должна
1 Этот термин переводится как «бдительность», «бодрствование», но я
полагаю, что в контексте статьи правильнее будет понимать под ним состояние,
так сказать, присутствия человека в настоящем моменте, степени
включенности его в происходящее «здесь и сейчас». (Прим. перев.).
2 Разные формы навязчивостей: в поведении, в мыслях, в состояниях. (Прим.
перев.).
3 Вообще этот термин переводится как «действенный», «действующий»,
«эффективный» и т. п., но я думаю, в контексте статьи правильнее будет понимать
под ним такое свойство процессов, явлений, феноменов, как наличие
основания в себе самом, т. е. как обозначающий качество «быть субстанциальным по
своей природе». (Прим. перев.).
Или как побочное явление, сопутствующее физиологическим процессам.
(Прим. перев.).

424
Раздел IV. Вызов нейробиологии
предложить точные нейронные модели, которые объясняют, как
возникает сознание. Она с необходимостью должна показать, как
сознание рождается в процессе эволюции и развития. Она
должна связать сознание с другими процессами, касающимися
ментальное™, такими как формирование понятий, памяти и языка.
И она должна описать строгие тесты в терминах нейробиологи-
ческих фактов для моделей, которые она предлагает.
Предпочтительно, эти тесты должны содержать реальные эксперименты или
по меньшей мере то, что называют Gedankenexperiments —
мысленными экспериментами. В последнем случае любые постулируемые
свойства должны быть полностью совместимыми с известными на
сегодняшний день научными наблюдениями из любой области
исследования и прежде всего с данными наук о мозге.
Учитывая имеющееся положение вещей, это сильное требование,
поскольку исследования сознания в биологии немного
напоминают исследования ранних космологических событий: изначально
определенные манипуляции и наблюдения невозможны. При таких
обстоятельствах необходимо аккуратно обговорить допущения,
лежащие в основе предлагаемой теории. Я обозначу три, которые
являются частью фундамента моей теории сознания. Два из них
прямые, но третье является более коварным. Я называю их физическим
допущением, эволюционным допущением и квалиа допущением
(которое как раз и является коварным). Я должен сформулировать
эти допущения в явной форме с самого начала, чтобы избежать
ловушек, связанных, например, с картезианской позицией,
панпсихизмом или впаданием в когнитивистско-объективистское болото.
Физическое допущение состоит в постулировании, что
законы физики не нарушаются, что духи и призраки не допускаются;
я предполагаю, что описание мира современной физикой
является адекватным, но не вполне достаточным основанием для
теории сознания. Современная квантовая теория поля обеспечивает
описание множества формальных свойств материи и энергии на
всех уровнях. Она, однако, не включает теорию интенционально-
сти или теорию именования для макроскопических объектов и не
нуждается в них. Под положением «физика достаточно адекватная,
чтобы войти в эту теорию сознания» я подразумеваю то, что я не
допускаю никаких призраков — никакой квантовой гравитации,
никакого действия на расстоянии, никакой суперфизики.

ЭдельманДж. Сознание: помнимое настоящее
425
Эволюционное допущение тоже разумно прямое. Оно
заключается в следующем: сознание возникло как фенотипическое
свойство в некоторой точке эволюции видов. До этого оно не
существовало. Это допущение предполагает, что приобретение сознания
или даровало эволюционное преимущество непосредственно тем
индивидам, которые обладали им, или обеспечило базис для
других качеств, которые повышали приспособленность носителей.
Эволюционное допущение влечет, что сознание является реально
действующим — что оно — не эпифеномен («просто краснота
расплавленного металла», если речь идет о разливке).
Теперь, однако, вместе с третьим допущением мы переходим к
более тонким вопросам. Они носят методологический характер и
обусловлены особым способом, каким сознание проявляет себя.
Чтобы объяснить эту трудность, я должен сделать отступление
и обсудить феноменологические или переживаемые индивидом
свойства, иначе известные как квалиа (qualia).
Квалиа представляют собой набор личностных или
субъективных восприятий, чувств и ощущений, которые
сопровождают осознавание/осведомленность (awareness). Они являются
феноменальными состояниями, характеризующими то, «какими
вещи открываются нам» как человеческим существам. Например,
«краснота» красного объекта — это квалиа. Квалиа — различимые
составляющие ментальной сцены (mental scene), которые тем не
менее имеют общее единство. Они могут ранжироваться по
интенсивности и ясности от «сырых чувств» до высоко
очищенных/рафинированных категорий (discriminanda). Эти ощущения могут быть
очень точными, когда они сопровождают непосредственные
восприятия; в отсутствие перцепции они могут быть более или менее
диффузными/размытыми, но тем не менее различимыми как
«зрительные», «слуховые» и т. д. В целом в нормальном бодрствующем
состоянии квалиа сопровождаются чувством пространственно-
временной континуальности. Зачастую событие феноменального
мира (the phenomenal scene) сопровождается расплывчатыми
чувствами или эмоциями. И все же фактическая последовательность
квалиа высокоиндивидуальна, основана на сериях событий в
личностной истории человека или его непосредственном опыте.
Учитывая то, что квалиа непосредственно переживаются только
отдельными индивидами, наши методологические затруднения ста-

426
Раздел IV. Вызов нейробиологии
новятся очевидными. Мы не можем сконструировать
феноменологическую психологию, которая может разделяться всеми в той же мере,
в какой может разделяться всеми физика. То, что прямо и
непосредственно испытывается как квалиа одним индивидом, не может в
полной мере разделяться другим индивидом, находящимся в роли
наблюдателя. Индивид может сообщить о своем опыте
наблюдателю, но такой отчет всегда будет неполным, нечетким и включенным
в ее или его личностный контекст. Мало того, что квалиа
мимолетны, но дело еще и в том, что вмешательства с намерением
исследовать их, могут изменить их непредсказуемым образом. Кроме того, в
субъективном опыте каждого многие сознательные и
неосознаваемые процессы представлены одновременно. Люди могут иметь
собственные теории относительно всеобщего характера переживаний
их индивидуального сознания, но эти теории никогда не станут
научными. Потому что у других наблюдателей нет возможности
адекватного экспериментального контроля, доступного им.
Пикантный парадокс: чтобы создать физику, я использую свое
сознание, свои образы восприятия и личностные впечатления. Но
в своей межличностной коммуникации я оставляю их за
пределами своего описания, уверенный, что другие наблюдатели с их
собственными индивидуальными сознаниями могут осуществить
предписанные манипуляции и достичь сопоставимых
экспериментальных результатов. Когда по некоторым причинам квалиа
действительно вторгаются в интерпретации, экспериментальный
рисунок меняется, чтобы исключить такие эффекты; разум
устраняется из природы.
Но в исследовании сознания мы не можем игнорировать
квалиа. Дилемма заключается в том, что феноменальный опыт — это
опыт от первого лица и на первый взгляд кажется, что это делает
невозможным формулирование полностью объективного или
каузального объяснения. Полностью ли безнадежна эта ситуация?
Думаю, что нет. Но какие альтернативы открыты для нас, если мы
хотим осуществить научный анализ сознания? Одна из них, которая
определенно не кажется подходящей, — полностью игнорировать
реальность квалиа, формулируя теорию сознания, которая имеет
целью только своим описанием передать гипотетическому лишенному
квалиа наблюдателю («qualia-free» observer), что значит чувствовать
теплоту, видеть зелень и т. д. Иными словами, это попытка предло-

Эдельман Дж. Сознание: помнимое настоящее
427
жить теорию, основанную на разновидности Божественного видения
сознания (God's-eye view of consciousness). Но ни одна научная теория
любого рода не может быть представлена без уже принимаемого
допущения, что наблюдатели имеют как ощущения, так и восприятия.
Думать иначе равносильно тому, чтобы потворствовать ошибкам
теорий, которые предлагают синтаксические формулировки,
нанесенные на карту объективистских интерпретаций — теории, которые
игнорируют телесность как источник смыслообразования. Не
существует лишенных квалиа научных наблюдателей.
Если мы исключаем такой подход, какие другие ресурсы у нас
имеются? Я полагаю, есть один, связанный с тем фактом, что
человеческие существа находятся в привилегированном положении.
Хотя мы, может быть, и не единственные животные, наделенные
сознанием, мы (возможно, за исключением шимпанзе) —
единственные, обладающие самосознанием. Мы — единственные
животные, способные к языку, могущие моделировать мир вне
настоящего момента, способные давать отчеты, обучаться и соотносить
наши феноменальные состояния с данными физики и биологии.
Это обеспечивает возможность подойти к проблеме квалиа. Как
основу для теории сознания разумно допустить, что в точности так
же, как и у нас самих, квалиа существуют и у других человеческих
существ, наделенных сознанием, независимо оттого,
рассматриваются ли они как научные наблюдатели или как субъекты.
(Неважно, являются ли эти квалиа в точности теми же у всех
наблюдателей, важно только, что они существуют.) Далее, мы можем принять
человеческие существа как лучший канонический референт для
изучения сознания. Это обусловлено тем, что субъективные
отчеты людей (human subjective reports) (включая те, что касаются
квалиа), их действия, а также все структуры и функции мозга могут
быть скоррелированы. После построения теории, основанной на
допущении, что квалиа присущи человеческим существам, мы
можем по-новому взглянуть на некоторые свойства квалиа,
основанные на этих корреляциях. Именно наша способность давать отчет
и соотносить, а не индивидуально переживаемые квалиа,
открывает возможность научного исследования сознания.
Это квалиа-допущение основывается на различении
высокоуровневого и первичного сознания. Высокоуровневое сознание
основано на наличии прямого осознавания у людей, владеющих

428
Раздел IV. Вызов нейробиологии
языком и имеющих субъективную жизнь, о которой можно
составить отчет. Первичное сознание может быть составлено из
элементов феноменального опыта, таких как ментальные образы, но оно
ограничено временем в пределах измеримого настоящего,
знаменуется отсутствием концептов самости, прошлого и будущего, и
лежит за пределами прямого дескриптивного отчета индивида с
его собственной точки зрения. Соответственно, существа,
обладающие только первичным сознанием, не могут конструировать
теории сознания — даже ошибочные!
Исследовательская программа, основывающаяся на
допущениях, которые я обсуждал, имеет множество внутренних трудностей.
Сначала мы должны построить модель для первичного сознания,
надстроить над ней модель для высокоуровневого сознания, и
затем начать проверять связи каждой из них с человеческим
феноменальным опытом. Чтобы не противоречить эволюционному
допущению, эта процедура должна объяснить, как первичное сознание
эволюционировало, и затем показать, как из него родилось
высокоуровневое сознание. Порядок экспериментального
исследования (которое, согласно квалиа-допущению, должно основываться
на корреляциях, полученных главным образом на людях) должен
поэтому быть в точности противоположен теоретическому,
которое обязано начинать с эволюционных предшественников людей.
Надеюсь, теперь ясно, почему биологическая теория,
базирующаяся на трех наших допущениях, не может принять
«божественной точки зрения» (God's-eye view). Как ученые, мы не
можем ожидать от какой бы то ни было теории сознания, чтобы
она путем лингвистического описания делала очевидным для
гипотетических живых существ, лишенных квалиа (qualia-free), что
представляют собой квалиа. Чтобы поддерживать
межличностную коммуникацию и осуществлять научное взаимодействие, мы
должны допустить квалиа. Квалиа не могут быть получены
выводным путем как следствия из теории. Это, однако, не означает, что
различные качества не могут быть теоретически разграничены в
терминах модальности, интенсивности, континуальности или их
темпоральных и пространственных свойств. Не значит это также и
то, что после того, как мы ввели квалиа-допущение, мы не можем
рассмотреть подлинный механизм, посредством которого квалиа
возникают. Наше космологическое сравнение пока так далеко не

ЭдельманДж. Сознание: помнимое настоящее
429
простирается: мы можем попросить современную физику
объяснить некоторые аспекты самых первых мгновений начала
Вселенной, не противореча представлениям, предлагаемым современной
физической теорией. Но мы не можем попросить физическую
теорию, чтобы она дала удовлетворительный ответ на вопрос Готфри-
да Лейбница, почему существует нечто, а не ничто.
Как окажется после того, как мы рассмотрим модели для
первичного и высокоуровневого сознания, можно с пользой для дела
взглянуть на квалиа как на формы высокоуровневой категоризации,
как на отношения, сообщаемые самому себе, и затем — несколько
менее удачно — сообщаемые другим, обладающим тем же
ментальным оснащением. Такое сжатое утверждение вряд ли может
удовлетворить. Но вместо того, чтобы развивать его сейчас, я опишу
модель первичного сознания, основанную на трех наших
допущениях, которая оказывается непротиворечащей фактам,
касающимся структуры и функций мозга. Элементы этой модели включают
в себя несколько вышеупомянутых систем, а именно те, которые
дают начало означиванию/оценке (give rise to value), перцептивной
и концептуальной категоризации и памяти. Динамика модели
зависит от особого рода вновь возвращающегося круга (или повторного
вхождения в круг). Вот почему я объяснил эти вопросы подробнее в
другом месте. (Я пока отставлю квалиа в стороне, но вернусь к ним
позже, когда буду рассматривать высокоуровневое сознание.)
Первичное сознание
Модель, которую я предложил, имеет несколько частей. (А вы бы
поверили модели сознания, имеющей только одну часть?) Прежде
чем описать их взаимодействие, я хочу сказать несколько слов о
каждой части, поскольку это может сделать более ясным их
взаимодействие. Существуют, вообще говоря, два вида организации
нервной системы, которые существенны для понимания того, как
сознание эволюционировало. Эти системы очень различны по
структуре, хотя обе состоят из нейронов. Первая — ствол головного
мозга вместе с лимбической (гедонистической) системой, —
системой, имеющей дело с аппетитом, сексуальным и консумматорным
(потребительским) поведением, развившей паттерны защитного
поведения. Это ценностная система/система приписывания зна-

430
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
чений (value system); она экстенсивно связана с многими органами
тела, эндокринной системой и автономной нервной системой.
Совместно эти системы регулируют сердечный и дыхательный ритм,
потоотделение, пищеварительную функцию и т. п., также как и
телесные циклы, относящиеся ко сну и сексу. Неудивительно, что
циклы/цепи в этой лимбическо-стволовой системе часто
организованы в петли, они реагируют относительно медленно (в пределах
от секунд до месяцев) и не состоят из детальных карт. Они были
отобраны в ходе эволюции, чтобы обеспечивать
функционирование тела, а не для того, чтобы соответствовать огромному числу
непредвиденных сигналов внешнего мира. Эти системы развились
рано, чтобы заботиться о телесных функциях; они — системы
внутреннего мира.
Вторая основная форма организации нервной системы
совершенно отлична. Она называется таламокортикальной. (Таламус,
центральная мозговая структура, состоит из множества ядер,
которые связывают сенсорные и другие мозговые сигналы с корой
головного мозга.) Таламокортикальная система состоит из таламуса
и кортекса, действующих совместно. Эта система сформировалась,
чтобы получать сигналы от сенсорных рецепторов и передавать их
произвольно сокращающимся мышцам. Это очень быстрая с
точки зрения своих ответов система (передача сигнала занимает от
миллисекунд до секунд), хотя ее синаптические связи
претерпевают некоторые изменения, которые длятся всю жизнь. Как мы
видели, ее главная структура, кора головного мозга, организована в
виде множества карт/отображений которые получают сигналы от
внешнего мира через таламус. В отличие от лимбическо-стволовой
системы мозга она не содержит нервных узлов/ганглиев в таких
количествах, как сильно связанные, слоистые локальные
структуры с массово переплетенными связями со множеством повторных
вхождений. Во многих местах они топографически переплетаются.
Кора головного мозга — структура, приспособленная к тому,
чтобы получать насыщенные и быстрые серии сигналов от внешнего
мира одновременно через каналы многих сенсорных
модальностей — взгляд, прикосновение, вкус, запах, слух, чувство телесной
сопряженности (joint sense) (выражающее ощущение
положения ваших конечностей). Она развилась позже, чем лимбическо-
стволовая система, для обеспечения все более усложняющегося

ЭдельманДж. Сознание: помнимое настоящее
431
поведения и категоризации событий, происходящих в мире.
Чтобы управляться с временем, также как и пространством, наряду с
корой головного мозга эволюционировали кортикальные
придатки/структуры (cortical appendages) — мозжечок, базальные ганглии
и гиппокамп — чтобы человек мог иметь дело с
последовательностью как в фактическом движении, так и в памяти.
Эти две системы, лимбическо-стволовая и таламокортикаль-
ная, оставались взаимосвязанными на протяжении всего
процесса эволюции. Начавшая развиваться позднее кортикальная
система обслуживала поведение, связанное с научением, которое было
адаптивным по отношению к возрастающей сложности
окружающей среды. Поскольку это поведение явно было отобрано, чтобы
служить физиологическим нуждам и ценностям, опосредованно
связанным с более ранней лимбическо-стволовой системой
мозга, эти две системы должны быть увязаны таким образом, чтобы
их действия могли быть согласованы. Действительно, такое
согласование — ключевая часть научения. Если кортекс имеет дело
с категоризацией мира, а лимбическо-стволовая система с
означиванием и оцениванием (или с приписыванием значений эволюци-
онно отобранным физиологическим паттернам), тогда научение
может быть понято как средство, за счет которого категоризация
осуществляется на основе оценки, чтобы вылиться в адаптивные
изменения поведения, которые удовлетворяют оценке.
Разумеется, научение встречается и у животных, которые не
демонстрируют никаких признаков сознательного поведения. Но
у некоторых видов, обладающих кортикальной системой,
категоризация отдельных, каузально не связанных, частей мира может
быть скоррелирована и объединена в сцену. Под сценой я
подразумеваю упорядоченное в пространстве и времени множество
категоризации известных и неизвестных событий, некоторые с
необходимой физической или каузальной связью с другими событиями в той
же сцене, а некоторые без нее. (By a scene I mean a spatiotemporally
ordered set of categorizations of familiar and nonfamiliar events, some
with and some without necessary physical or causal connections to others
in the same scene.) Преимущество, обеспечиваемое способностью
конструировать сцену, состоит в том, что события, которые могли
иметь значимость в рамках прошлого научения животного, могут
быть соотнесены с новыми событиями, независимо от того, связа-

432
Раздел IV. Вызов нейробиологии
ны ли они между собой каузально во внешнем мире. Что еще более
важно, так это то, что данное отношение может быть установлено
в рамках требований ценностных систем отдельного животного.
Таким образом, выделенность события определяется не только его
положением и энергией в физическом мире, но также и его
относительной значимостью/ценностью, которая определяется
прошлым опытом данного животного как следствие его научения.
Именно эволюционное развитие способности создавать сцену
привело к возникновению первичного сознания. Очевидно, что
для того, чтобы такое новое порождение прижилось, оно должно
было увеличивать адаптивность носителей этой способности. Но
прежде чем рассмотреть, как это произошло, рассмотрим саму
модель.
Возникновение первичного сознания, согласно модели, зависит
от эволюции трех функций. Две из этих составляющих
эволюционного развития необходимы, но не достаточны для сознания.
Первая — это развитие кортикальной системы таким образом, чтобы
когда концептуальные функции появились, они могли быть строго
привязаны к лимбической системе, расширяя уже существующие
способности осуществлять научение. Вторая — развитие нового
вида памяти, основанной на таком увязывании. В отличие от
системы перцептивной категоризации, эта система концептуальной
памяти способна категоризировать ответы в различных мозговых
системах, которые осуществляют перцептивную категоризацию,
и она делает это в соответствии с требованиями лимбическо-
стволовой системы оценок. Эта «ценностно-категориальная/
оценочно-категориальная» память («value-category» memory)
позволяет концептуальным ответам совершаться на основе
совместного взаимодействия таламокортикальной и лимбическо-
стволовой систем.
Третья и ключевая эволюционная составляющая
обеспечивает достаточные условия для возникновения первичного сознания.
Это особый воспроизводящийся контур (цикл с
множественными повторными входами), который возник в ходе эволюции как
новый компонент нейроанатомии. Этот контур учитывает
непрерывный повторяющийся обмен сигналами между ценностно-
категориальной памятью и ведущимися глобальными
картированиями с перцептивной категоризацией в реальном времени. Животное

ЭдельманДж. Сознание: помнимое настоящее
433
без этих новых повторяющихся связей может осуществлять
перцептивную категоризацию в различных сенсорных модальностях
и может даже развить концептуальную оценочно-категориальную
(ценностно-категориальную) память. Однако такое животное не
может связать перцептивные события в разворачивающуюся
сцену. С возникновением новых повторно возобновляемых контуров
в каждой модальности концептуальная категоризация
сопутствующих перцепций может осуществляться до того, как эти перцептивные
сигналы длительно осуществляют вклад в эту память.
Взаимодействие между особого рода памятью и перцептивной категоризацией
дает начало первичному сознанию. Этот процесс бутстрапа1
происходит во всех сенсорных модальностях параллельно и синхронно,
давая начало соответствующим повторяющимся контурам в мозге,
и таким образом обеспечивая возможность конструирования
сложной сцены. Когерентность этой сцены координирована
концептуальной ценностно-категориальной памятью, даже если
индивидуальные события перцептивной категоризации, входящие в нее,
каузально независимы.
Мое использование слово «сцена» призвано передать идею, что
ответы на происходящие в мире примерно одновременные
события связаны множеством повторяющихся процессов. Как
существа, обладающие высокоуровневым сознанием, мы
воспринимаем первичное сознание как «картинку» или «ментальный образ»
осуществляющейся категоризации событий. Но как мы увидим,
когда будем исследовать высокоуровневое сознание, не
существует действительных образов или набросков в мозге. «Образ» — это
корреляция между различными видами категоризации.
Подведем итог: мозг осуществляет процесс концептуальной
«самокатегоризации». Самокатегоризация обеспечивается за счет
увязывания прошлых перцептивных категорий с сигналами от
ценностной системы, процесса, выполняемого кортикальной
системой, способной к концептуальному функционированию. Эта
ценностно-категориальная система затем взаимодействует через
повторяющиеся связи с областями мозга, производящими
непрерывную перцептивную категоризацию событий и сигналов,
исходящих от внешнего мира. Перцептивное (феноменальное)
Самонастройки, самосовершенствования.

434
Раздел IV. Вызов нейробиологии
восприятие/перцептивный (феноменальный) опыт возникает из
соотнесения с концептуальной памятью множества
совершающихся перцептивных категоризации. Первичное сознание —
некий род «помнимого настоящего», «настоящего, удерживаемого в
памяти» («remembered present»).
Эти представления иллюстрируются в схеме 1. Хотя диаграмма
слабо передает сложность вовлеченных нервных связей, она
высвечивает ряд моментов. Первый касается того, что мы можем
назвать «я» и «не-я» компонентами. (Под «я», самостью в этом
контексте я подразумеваю уникального биологического индивида, а
не социально сконструированное «человеческое» «я»1. Внутренняя
составляющая телесности человека или внутренние системы (the
self, or internal systems), возникают из взаимодействия между лим-
бической и кортикальной системами. Это отличает их от систем,
ориентированных на внешний мир (outside-world systems), которые
чисто кортикальны.
Второй момент имеет отношение к формированию ценностно-
категориальной памяти. Эта концептуальная память зависит от
постоянного взаимодействия между системами, регулирующими
внутреннее функционирование организма, и системами,
ориентированными на внешний мир (between seifand world systems).
Третий момент касается осуществления перцептивной категоризации
в реальном времени и параллельно для каждой сенсорной
модальности посредством кортикальной системы, включающей органы
сукцессии2 (organs of succession). Финальный и ключевой момент
знаменует возникновение первичного сознания: скоррелирован-
ную сцену, которая складывается на основе функции повторно
1 Вообще термин «self» переводится как «я», самость, но по характеру
следующего далее текста разумно предположить, что автор подразумевает телесность
человека как биологическое образование, поскольку иной раз прямо
уточняет его как «внутренние системы». Причем, очевидно, имеет в виду тот аспект
телесности, который связан с обеспечением внутреннего функционирования
организма, поскольку далее выделяются также и outside-world systems — что
можно перевести как «системы, ориентированные на обеспечения
взаимодействия с внешним миром». Поэтому в контексте данного подхода я бы перевела
выражение self как «биологический организм», или же «составляющая
телесности, ориентированная на поддержание внутреннего функционирования»,
или «внутренняя составляющая телесности». — И. Б.
2 Органы, обеспечивающие непрерывность, последовательность действия.

ЭделыианДж. Сознание: помнимое настоящее
435
Не-я
Внутренние гомеостати-
ческие системы
Сигналы, исходящие
от мира, включая про-
приоцепцию
Ствол головного мозга, гиппо-
камп, автономные центры
Текущая регистрация
внутренних состояний
и оценок
t Y
Корреляция в гиппокампе,
амигдале, межжелудочковой
перегородке Septum
Специальная ценностно-
категориальная память во
фронтальной, височной, теменной
коре (in Frontal, Temporal, Parietal
Cortex)
Первичная и вторичная кора для
смотрения, слышания, касания
и т.д.
Текущая
перцептивная
категоризация

Концептуальная

категоризация
Первичное
сознание
Повторно
активируемые узлы,
связывающие
ценностно-категориальную
память и текущую
перцептивную
категоризацию
(Вовлекает предыдущий опыт и
осуществляет отбор нейрональных групп)
Схема I. Модель первичного сознания. Прошлые сигналы, отнесенные к
оценкам (установленным внутренними системами контроля) и категоризо-
ванные сигналы от внешнего мира, коррелируются и ведут к возникновению
памяти в концептуальных зонах. Эта память, способная к концептуальной
категоризации, привязывается за счет повторно активируемых путей к текущей
перцептивной категоризации сигналов мира (жирные линии). Результатом
этого процесса является возникновение первичного сознания. Когда оно
осуществляется через многие модальности (зрение, осязание и т. д.), первичное
сознание предстает в виде «сцены», составленной из объектов и событий,
некоторые из которых каузально не связаны. Животное, наделенное первичным
сознанием, может, однако, связать эти объекты и события через память
посредством его предыдущего ценностно-нагруженного опыта.

436
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
используемых связей между кортикальными системами,
опосредующими концептуальную ценностно-категориальную память, и та-
ламокортикальными системами, которые осуществляют сквозную
перцептивную категоризацию всех сцен.
Заметим, что первичное сознание, в том виде, как я
охарактеризовал его, с необходимостью имеет Джеймсовы свойства: оно
индивидуально (его обусловливают системы, обеспечивающие
внутреннее функционирование организма, («self» systems contribute to it),
оно континуально и при этом изменчиво (поскольку сигналы как
внешнего, так и внутреннего мира меняются), и оно интенциональ-
но (с необходимостью опирается на сигналы внутренне данного или
внешнего мира, производные попеременно от вещей и событий).
Если бы схема 1 была реитерирована в серию шагов во времени, это
подчеркнуло бы джеймсовы свойства первичного сознания и тот тип
перцептивного бутстрапа, который первичное сознание
представляет. Джеймсовы свойства подчеркивают поток сознания, его «до»
и «после». В сознательном процессе текущая безоценочная
перцептивная категоризация взаимодействует с ценностно-доминирующей
памятью. Это происходит до того, как перцептивные события вносят
вклад в изменение этой памяти. Когда такие события действительно
осуществляют изменение этой памяти, они, в целом, больше не
находятся в зоне активного внимания или в помнимом настоящем, т. е.
они больше не находятся в первичном сознании.
Каково эволюционное значение подобной системы? Очевидно,
первичное сознание должно быть реально действующим,
субстанциальным образованием, если предложенное биологическое
объяснение корректно. Сознание не является просто эпифеноменом.
В соответствии с теорией отбора нейрональных групп, первичное
сознание помогает абстрагировать и организовывать во
внутреннем мире сложные изменения в окружающей среде, включающей
множественные параллельные сигналы. Хотя некоторые из этих
сигналов могут не иметь прямых каузальных связей во внешнем
мире, для животного они могут быть важными индикаторами
опасности или награды. Это происходит потому, что первичное
сознание увязывает их характеристики в рамках выделенности,
определяемой прошлой историей живого существа и его ценностями.
Первичное сознание обеспечивает средства соотнесения
данных, касающихся настоящего момента индивида, с его действиями

ЭдельманДж. Сознание: помнимое настоящее
437
и наградами в прошлом. Организацией скоррелированной сцены
оно обеспечивает адаптивный путь направления внимания в ходе
реализации последовательностей сложных обучающих задач. Оно
также дает эффективные средства корректировки ошибок. Эти
действия могут осуществляться и без конструирования сцены. Но
кажется вероятным, что животное с первичным сознанием будет
способно к генерализации своей способности научения, используя
многие другие источники, быстрее, чем животное, лишенное
такой способности. Сознание, я повторяю, субстанциально и
позволяет увеличивать эволюционную приспособленность носителей.
Первичное сознание требуется для эволюции высокоуровневого
сознания. Но оно ограничено малым интервалом запоминания вокруг
момента времени, которое я называю настоящим. В нем не
представлено точное понятие или концепт личностного «я», и оно не
обеспечивает способность моделировать прошлое или будущее как часть
скоррелированной сцены. Животное, обладающее первичным сознанием,
видит комнату таким образом, каким лучи света освещают ее. Только
то, что находится в световом пучке, находится в точности в помнимом
настоящем; все остальное — темнота. Это не значит, что животное с
первичным сознанием не может иметь долговременной памяти или
действовать на ее основе. Конечно, может. Но, в целом, оно не может
быть осознанным относительно этой памяти, или планировать
отдаленное будущее для себя, базирующееся на этой памяти.
Где находятся зоны локализации, опосредующие первичное
сознание? Я уже писал о том, что, возможно, определенные контуры в
таламусе, между кортексом и таламусом, связывающие одну
кортикальную зону с другой, могут быть местом расположения ключевых
повторно активируемых контуров. Я не буду перегружать эту
дискуссию нейроанатомией (см. схему /, чтобы получить представление о
названиях вовлеченных зон). Тем не менее, полезно упомянуть, что,
как показали когнитивные тесты, определенные мозговые
повреждения ведут к выборочной утрате точного осознанного распознавания
сигналов внутри данной перцептивной области, которые, однако,
как показывают результаты психологического тестирования людей,
находящихся в состоянии аффекта, распознаются имплицитно.
Хороший пример — пациенты, страдающие прозопагнозией
(prosopagnosia) — неспособностью распознавать лица как таковые.
Хотя у них отсутствует осознанное распознавание лиц, некоторые

438
Раздел IV. Вызов нейробиологии
из них, хотя и отрицают, что узнают лица своих супругов, в тестах
ведут себя так, что это свидетельствует о наличии выраженного
различающего знания такого рода. Другой пример — слепые.
Индивиды с повреждениями в первичной зрительной коре говорят о
слепоте — у них полностью отсутствует осознание видения, — но
когда их тестируют, могут локализовывать объекты в пространстве.
Я упоминаю эти примеры, чтобы отметить, что они могут быть
объяснены разрушением (внутри соответствующих перцептивных
областей) повторно активируемых нервных узлов, которое я
постулировал как важное условие для возникновения первичного
сознания. Отложим пока обсуждение тестов для сознания.
Предваряя обсуждение высокоуровневого сознания,
необходимо сказать несколько слов о некоторых трудно разрешимых, но
постоянно возникающих вопросах. Первый: какие животные
имеют первичное сознание? Я действительно не могу ответить на него
иначе, как сославшись на человека как на референтный объект, о
чем мы уже говорили. Есть разумные основания предполагать, что
шимпанзе наделены им. По всей вероятности, большинство
млекопитающих и некоторые птицы могут иметь его, хотя мы можем
судить об этом лишь по косвенным признакам. К сожалению,
такие тесты — только нейроанатомические или поведенческие
(основанные не на знаковой коммуникации или отчете). Если мозговые
системы, которых требует предлагаемая модель, репрезентируют
единственный эволюционный путь к первичному сознанию, мы
можем быть с полным на то основанием уверены, что животные, не
наделенные кортексом или его эквивалентом, не имеют его.
Поразительно, что холоднокровные животные с примитивной корой
будут иметь жесткие ограничения по вопросу первичного сознания,
потому что их ценностные системы и ценностно-категориальная
память не имеют достаточно стабильной биохимической среды,
позволяющей установить соответствующие взаимосвязи с системой,
которая может поддержать (обеспечивать) такое сознание. Так,
если относительно змей это еще можно допустить (хотя этот вопрос
неясен, все зависит от температуры), то лобстеры определенно им
не обладают. Если дальнейшее исследование подтвердит это
предположение, то сознанию около 300 миллионов лет.
Перевод И. Бесковой

Герхард Рот
(р. 15.08.1942) —
немецкий биолог и исследователь мозга.
В настоящее время работает в Центре
когнитивных наук при Университете Бремена.
Сначала Рот изучал музыковедение,
германистику и философию в Мюнсте-
ре и Риме и в 1969 г. защитил
диссертацию (Ph. D.) по философии, представив
работу о философе-марксисте Антонио
Грамши. Затем Рот завершил свое второе
высшее образование по биологии,
пройдя обучение в том числе и в
Университете Беркли (Калифорния), и в 1974 г.
защитил в Университете Мюнстера свою вторую диссертацию (Ph. D.) по
зоологии. С 1979 г. Рот преподает в должности профессора
сравнительную физиологию в Университете Бремена, причем с 1989 г. исполняет
функции директора Института исследований мозга при этом
университете, получившего ныне название Центра по когнитивным наукам.
В 1997 г. он был избран директором-основателем фонда
Hanse-Wissenschaftskollegs в Землях Нидерзаксен и Бремен, который дает возможность
ученым проводить исследования, освободившись от преподавательских
обязанностей. Он является членом Берлинской Брандербургской
академии наук и с 2003 г. президентом Учебного фонда немецкого народа.
В сферу его научных интересов входят когнитивная и
эмоциональная нейробиология позвоночных, теоретическая нейробиология и то,
что ныне называется нейрофилософией, т. е. исследование взаимосвязей
между процессами в мозгу и ментальными феноменами и все дискуссии
вокруг этих исследований.
Г. Рот всесторонне обосновывает, что между человеком и животными,
в особенности млекопитающими и в еще большей мере приматами, не
существует непроходимой пропасти. Напротив, по большинству
нейрофизиологических процессов, сопровождающих когнитивные феномены
(чувственное восприятие, моторные действия, пространственное
ориентирование и даже перцептивное мышление), человек близок, очень похож
"а млекопитающее и тем более на обезьяну, в особенности
человекообразную. Единственное, что отличает человека от животного, — это речь со
сложным синтаксисом (контролируемая речевым центром Брока в мозгу),
абстрактное мышление и саморефлексия.
Кроме того, Рот относится к числу тех ученых, которые
последовательно отстаивают противоречащее интуиции положение, что с естественно-

440
Раздел IV. Вызов нейробиологии
научно обоснованной, нейробиологической точки зрения не существует
никакой свободы воли или по меньшей мере это представление нельзя
принимать прямо, без доказательств. В последнее время Рот немного
отходит от своих прежних жестких утверждений на этот счет, много
рассуждая о проблеме оснований свободы воли.
Рот придерживается взглядов, которые являются типичными для
радикального конструктивизма. То, что человек принимает за
«действительность», конструируется его собственным мозгом; только эта,
сконструированная мозгом действительность доступна человеческому опыту.
Сознание людей включает в себя различные состояния, от
бдительности до саморефлексии. Эти состояния продуцируются взаимодействием
многих кортикальных и субкортикальных (преимущественно лимбиче-
ских) центров мозга. Однако только процессы, происходящие в
ассоциативном теменном, височном и лобном изокортексе (новой коре)
сопровождаются сознанием. Сознание и внимание возникают всякий раз, когда
человеческий мозг сталкивается с задачами, для которых не существует
предустановленных «решений» и не существует соответствующих
нейронных сетей. Состояния сознания сопровождаются формированием новых
нейронных сетей, основанных на изменениях в состояниях связанности
синапсов. Основные центры человеческого мозга, вовлеченные в
активность сознания, представлены уже в мозговых аппаратах всех
четвероногих (амфибий, рептилий, птиц, млекопитающих). Соответственно,
большинство четвероногих, вероятно, обладают, по крайней мере, простыми
состояниями сознания, такими как осознание сенсорных событий,
внимание, репрезентация знания и аналоговое мышление. Более высокие
состояния сознания, такие, скажем, как принятие перспективы другого
существа и предвосхищение будущих событий, обнаружены только у
приматов и, следовательно, для них может потребоваться большой изокор-
текс, наконец, такие состояния сознания, как понимание нижележащих
механизмов, приобретение знания с установлением его авторства,
самосознание и использование простого синтаксиса в языке, по-видимому,
ограничены только крупными обезьянами и могут потребовать наличие
большого предлобного кортекса. Использование сложных
синтаксических процедур языка, судя по всему, присуще только людям. Однако,
существуют свидетельства, что нечеловеческие приматы имеют структуры
изокортекса, которые гомологичны речевому центру Вернике и части
речевого центра Брока у людей. Связь между более высокими состояниями
сознания и синтаксическими структурами языка остается неясной, но как
то, так и другое, по-видимому, возникло благодаря намного более
длительному периоду синаптической пластичности у человека по сравнению
с нечеловеческими приматами.

Герхард Рот
441
Основные работы:
Gramscis Philosophie der Praxis. Düsseldorf: Patmos, 1972. («Философия
практики Грамши»).
Kritik der Verhaltensforschung. München: Beck, 1974. («Критика
исследования поведения»).
Visual Behavior in Salamanders. Berlin; Heidelberg; New York: Springer,
1987. («Визуальное поведение саламандр»).
Das Gehirn und seine Wirklichkeit. Kognitive Neurobiologie und ihre
philosophischen Konsequenzen. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 1994 (8. Aufl.
2000). («Мозг и его действительность. Когнитивная нейробиология и ее
философские следствия») (в карманном формате книга издана также в
1997).
Schnittstelle Gehirn — Interface Brain. Bern: Benteli, 1995. («Интерфейс
мозг»).
Roth G., Prinz W. (Hg.) Kopfarbeit. Kognitive Leistungen und ihre
neuronalen Grundlagen. Heidelberg: Spektrum Akademischer Verlag, 1996. («Работа
головы. Когнитивные функции и их нейронные основания»).
Fühlen, Denken, Handeln. Wie das Gehirn unser Verhalten steuert.
Frankfurt/M.: Suhrkamp, 2001. («Чувствовать, мыслить, действовать.
Как мозг управляет нашим поведением») (в карманном формате в
переработанном виде издана в 2003).
Aus Sicht des Gehirns. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 2003. («С точки зрения
мозга»).
Persönlichkeit, Entscheidung und Verhalten. Warum es so schwierig ist, sich
und andere zu ändern. Stuttgart: Klett-Cotta, 2007. («Личность, принятие
решений и поведение. Почему так трудно изменить себя и других»).
Раиеп М.у Roth G. (Hg.) Freiheit, Schuld und Verantwortung. Grundzüge
einer naturalistischen Theorie der Willensfreiheit. Frankfurt/M.: Suhrkamp, 2008.
(«Свобода воли, вина и ответственность»).
Bildung braucht Persönlichkeit. Wie Lernen gelingt. Stuttgart: Klett-Cotta,
2011. («Образование требует личности. Как нам удается учиться»).

ГерхардРот
Нейробиологический базис сознания
у человека и животных1
Вопрос о том, обладают ли животные сознанием, также стар
и труден, как и проблема души и тела (the mind-body
problem). Многие философы, психологи и даже сами нейро-
биологи жестко отрицают существование сознания у
животных и полагают, что этот феномен уникален для людей
(хотя и по совершенно различным основаниям). Другие говорят,
что, может быть, животные и обладают сознанием, но этого мы
не можем знать наверняка, потому что даже у людей сознание
доступно только индивиду, который им обладает. Другие же
утверждают: по целому ряду причин очень вероятно, что, по крайней
мере, классы позвоночных животных обладают некоторыми из
тех состояний сознания, которые обнаружены у людей. Вопрос,
таким образом, состоит в следующем: Какие строгие аргументы
можно привести, что сознание присутствует по меньшей мере у
некоторых классов животных? Обсуждая свидетельства,
собранные внутри области нейробиологии, я буду продвигаться
следующим образом. Прежде всего, я дам краткий обзор феноменологии
различных состояний сознания. Затем я обсужу то, что известно о
нейробиологическом базисе сознания у людей и представлю две
гипотезы о функциональной роли сознания. Наконец, я проведу
исследование, обладают ли различные классы позвоночных
мозговыми центрами, гомологичными тем центрам, которые у людей
коррелируют с состояниями сознания, и поставлю вопрос о том,
как эта информация может быть использована для ответа на
центральный вопрос о существовании сознания у животных.
1 Roth G. The Ncurobiological Basis of Consciousness in Man and Animals //
Evolution and Cognition. 1999. Vol. 5. № 2. P. 137-148.

Рот Г. Нейробиологаческий базис сознания у человека и животных 443
1. Состояния сознания
Сознание или осознание широко варьируется по своей
интенсивности и своему содержанию, ранжируясь от глубокой комы до
высочайшей степени концентрации, от бдительности до саморефлексии.
Самая общая форма сознания —это бодрствование или состояние
бдительности. Оно характеризуется общей способностью к
реагированию на раздражители органов чувств. Существуют различные
состояния редуцированного сознания, такие как сонливость и ступор
и различные типы комы. Состояние бдительности обычно
связано с субъективным осознанием или сознательным опытом в
отношении чего-либо. Это «что-либо» включает в себя как внешние, так
и внутренние телесные стимулы, мои собственные эмоции и мою
собственную ментальную активность. На основе этого осознания
строится опыт моего собственного присутствия в мире. Внимание
представляет собой характерное состояние повышенного
осознания. Более специальным типом сознания является осознание своей
телесной идентичности, т. е. убеждение в том, что я принадлежу телу,
которое очевидно окружает меня. Существует автобиографическое
сознание, т. е. убеждение в том, что я есть тот, кто существовал вчера.
Существует осознание того, что происходило в прошлом и что имеет
место сейчас в окружающем меня мире. Существует осознание
произвольного контроля движений и действий, того, что я являюсь
автором моих мыслей и поступков. Наконец, существует самосознание, т. е.
способность самоузнавания и саморефлексии.
Эти различные аспекты сознания могут разъединиться, т. е.
они могут быть утрачены независимо друг от друга вследствие
повреждения различных частей мозга (Kinsbourne 1995; Knight,
Grabowecky 1995; Moscovitch 1995). Соответственно, существуют
пациенты, у которых все когнитивные состояния находятся в
норме, те, которые обладают сознанием и умственными
способностями за исключением того, что они отрицают принадлежность
своему собственному телу, и те, которые не знают, кто они и где они
находятся.

444
Раздел IV. Вызов нейробиологии
2. Нейробиологический базис различных состояний
и проявлений сознания
Кажется, что мы осознаем только те вещи, которые связаны с
активностью так называемого ассоциативного (т. е. париетального,
височного и лобного) изокортекса. Однако это не означает, что
ассоциативная кора головного мозга является единственным
«производителем» сознательного опыта; ее активность является
необходимой, но недостаточной предпосылкой для сознания. Многие
подкорковые части мозга, активность которых никогда не
сопровождается сознанием, вносят вклад самыми разными способами в
возникновение сознания в ассоциативной коре головного мозга.
Это справедливо прежде всего для формирования ретикулярной
формации, поскольку ее разрушение ведет к общей потере
сознания, т. е. к коме (Hassler 1978).
Ретикулярная формация состоит из трех колонн ядер, медиа-
нальной, срединной и боковой колонны, которая простирается от
переднего срединного мозгового пузыря1 через соединительную
ткань к продолговатому мозгу и ростральному спинному мозгу
(Nieuwenhuys et al. 1988 [1991]). Срединная колонна получает
информационные импульсы от всех сенсорных модальностей и
мозжечка, а также испускает кортикальные импульсы через
пирамидальный тракт. Эта система, называемая «экстралемнискальной»2
или восходящей сетчатой системой активации, прямо или
опосредованно посылает импульсы к интраламинарным ядрам таламу-
са, который, в свою очередь, определяет активность (с некоторой
топографией) полосатого тела и изокортекса (см. ниже). Функция
срединной колонны состоит в том, чтобы контролировать цикл
бодрствования и сна и общую кортикальную активность.
Медианная колонна сформирована так называемыми ядрами швов или
линий сращения. От этих ядер, преимущественно дорсальных ядер
швов, идут волокна для передачи серотонина как нейротрасмит-
1 Срединный мозговой пузырь — это та часть мозга, которая развивается из
средней части зародышевой нервной трубки. (Прим. перев.).
2 Экстралемпниската — это вторичная спиноталамическая сенсорная система,
которая проводит информацию от периферических сенсоров к таламусу,
информацию в необработанном виде о касании и давлении, боли и температуре.
(Прим. перев.).

Рот К Нейробиологический базис сознания у человека и животных 445
тера ко всем частям лимбической системы, которые вовлечены в
выполнение когнитивных функций, например, гиппокамп,
миндалевидное тело, базальный передний мозг, лимбические талами-
ческие ядра, поясная и энторинальная кора (cingulate and entorhinal
cortex), лобный, париентальный и затылочный изокортекс. Ядра
линий сращения, как предполагается, играют модуляторную роль
в контексте поведенчески значимых событий, очевидно
противодействуя и смягчая пробуждающий эффект от других систем и тем
самым увеличивая соотношение сигнал-шум в коре головного
мозга (Robbins 1997). Боковая колонна содержит голубое пятно (locus
coeruleus)1, которое опять-таки оказывает влияние на все части
лимбической когнитивной системы. Голубое пятно, как
предполагается, выполняет функцию контроля внимания и постоянно ведет
«мониторинг» внешнего и внутреннего окружения относительно
происходящих в нем важных событий. Его проекция на предлоб-
ную кору, в частности, может служить связующим звеном в
передаче информации о значимости сложных сенсорных событий и
ситуаций (Robbins 1997).
Следующими наиболее важными для контроля сознания
мозговыми центрами являются лимбические интраламинарные ядра
таламуса и ядра средней линии таламуса, поскольку они являются
самыми значимыми ретрансляторами для восходящих проекций
сетчатых конструкций. Они получают импульсы от всего изокор-
текса и проецируют их, с некоторой топографией, обратно на него,
главным образом на предлобную кору и дополнительно на
полосатое тело; они также связаны со всей лимбической системой.
Ретикулярное ядро таламуса окружает всю боковую часть
таламуса, образуя нечто наподобие чаши. К нему подходят побочные
волокна от таламо-кортикального и кортико-таламического трактов;
между ним и сенсорными и лимбическими таламическими ядрами
устанавливаются взаимодействия. Оно не проецирует свою
активность на кору головного мозга, а, скорее, оказывает тормозящее
контролирующее влияние на большинство ядер таламуса через
волокна GABA нейротрансмиттеров. Предполагается, что оно функ-
Locus coeruleus — это ядро в стволе мозга, которое ответственно за
физиологический ответ на стресс и панику. Это то место, где осуществляется синтез
норадреналина. (Прим. перев.).

446
Раздел IV. Вызов нейробиологии
ционирует как «фильтр» для различных видов информации,
поступающей от сенсорной периферии и мозгового ствола, действуя под
контролем изокортекса и лимбической системы. Оно, стало быть,
может быть вовлечено в управление вниманием (Guillery et al. 1998).
Вышеупомянутые мозговые центры относятся к лимбической
системе в широком смысле этого слова, которая в мозгу
позвоночных представляет собой систему, которая бессознательно
контролирует все аспекты когнитивных и эмоциональных состояний и,
соответственно, «преднамеренное» поведение. Лимбическая
система оценивает, что организм делает, и сохраняет результат этой
оценки в различных типах памяти. Другие части лимбической
системы, обсуждаемые нами далее в этой статье, вносят вклад более
специфическими способами в различные состояния сознания.
Базалъные ядра переднего мозга взаимосвязаны с гиппокампом
и миндалевидным телом, а также с уже упомянутыми центрами
сетчатых образований. Его холинергические волокна проходят
ко всем частям изокортекса. Базальный передний мозг вовлечен
в контроль внимания и активности неокортикальной нейросети,
первоначально в контексте предшествующего опыта (Voytko 1996).
Миндалевидное тело есть комплекс многих различных ядер;
оно взаимосвязано с ассоциативным изокортексом, в частности с
орбитофронтальным префронтальным кортексом (или
непосредственно или через дорсомедиальное ядро таламуса) и со структурой
гиппокампа (Aggleton 1992). Оно сильно влияет на сенсорный
(визуальный, слуховой, вкусовой) изокортекс. Что касается его
подкорковой области, оно получает импульсы от обонятельной
системы, срединных, интраламинарных ядер таламуса и ядер таламуса
средней линии, также как и ото всей остальной лимбической
системы. Что касается когнитивных и эмоциональных функций, то, как
предполагается, оно является важным центром (вместе с передним
поясным кортексом, см. ниже) для оценки и, возможно, хранения
негативного опыта, например, в контексте состояний страха и
тревоги (Aggleton 1992, 1993). Структура гиппокампа (аммонов рог,
подлежащая ткань, зубчатая извилина) и окружающая его парагип-
покампальная и околоносовая (включая энторинальную область
коры) кора головного мозга представляют собой важные центры для
формирования и консолидации следов декларативной памяти
внутри изокортекса, т. е. тех типов памяти, которая может быть созна-

Рот Г. Нейробиологоческий базис сознания у человека и животных
447
тельно отыскана и о которой можно представить отчет (Squire 1987;
Markowitsch 1992, 1999; Squire, Knowlton 1995).
Дорсальные части базальныхядер, например, путамен, хвостатое
ядро, бледный шар, тесно взаимосвязаны с предлобным, предмо-
торным и париентальным изокортексом, также как и со всей лим-
бической системой. Базальные нервные узлы имеют отношение к
подсознательному планированию и к принятию окончательных
решений в преднамеренных действиях под влиянием лимбической
системы. Так называемая мезолимбическая система (например,
прилекающие ядра, латеральный гиппокамп, вентральная тегмен-
тальная зона) характеризуется тем, что в ней нейромодулятором
является дофамин. Эта система имеет сильные связи с орбито-
фронтальным кортексом и вовлечена в формирование позитивных
слоев памяти и удовольствия и, возможно, контролирует внимание
в контексте новых событий (Robbins, Everitt 1995, 1996).
Все эти части мозга вне изокортекса вносят существенный
вклад в сознание, в то время как их активность остается полностью
неосознаваемой. Соответственно, повреждение этих подкорковых
центров обычно вызывает или полную потерю сознания или
сильное ухудшение сознательных когнитивных и эмоционаьных
функций. Последнее может включать в себя неспособность
распознавать позитивные и негативные последствия действия (например
как следствие повреждений миндалевидного тела или
прилегающих ядер), ухудшение внимания и потерю декларативной памяти.
Важно то, что пациенты обычно не осознают эти свои недостатки.
Хотя активность изокортекса необходима для сознания, мы
также не осознаем процессы в первичных и вторичных сенсорных
и моторных областях изокортекса, хотя эти процессы необходимы
для определения специфического содержания осознания событий
внутри или вне нашего тела. Мы осознаем только процессы,
связанные с активностью передней части поясной извилины и
ассоциативного кортекса, и только некоторые из этих процессов.
Cingulate cortex — это та часть коры, которая окружает
подкорковые части конечного мозга и таламуса. Он тесно связан с
предлобным и парагиппокампальным кортексом, базальной областью
перегородки переднего мозга, миндалевидным телом, интралами-
нарными ядрами и ядрами средней линии и с сетчатой структурой.
Передняя часть (область Бродманна 24) вовлечена в ощущение

448
Раздел IV. Вызов нейробиологии
боли (в сочетании с соматосенсорным кортексом, срединными
таламическими ядрами и так называемым центральным тегмен-
тальным серым веществом) и в сохранение памяти о болевых
событиях. Томография, основанная на позитронной эмиссии, и
функциональное магниторезонансное исследование
демонстрируют, что эта часть коры головного мозга всегда активна при
решении задач, требующих внимания (Posner 1994).
Задняя часть теменной доли (posterior pariental cortex — РР)
показывает сильную асимметрию полушарий. Левая его (РР) часть
вовлечена в обработку символико-аналитической информации,
такие функции, как занятие математикой, язык, извлечение
смыслов рисунков и символов. Повреждения этой части ослабляют
способность чтения и писания и, соответственно, функции
памяти. Правая его (РР) часть вовлечена в реальные и ментальные
пространственные ориентации, контроль над движениями рук и глаз,
изменение перспективы и контроль внимания. Повреждение
нижней правой части РР ведет к пренебрежению или игнорированию
контралатеральной части тела или событий в контралатеральной
визуальной половине поля, или анозогнозии1, т. е. отсутствию
понимания или отрицанию нарушений.
Верхняя и средняя части височной доли (superior and middle temporal
cortex) ответственен за восприятие сложных слуховых стимулов, здесь
(обычно на левой стороне) находится семантический речевой центр
Вернике, который играет решающую роль в понимании и
производстве осмысленной письменной и устной речи. Восприятие музыки
обычно вовлекает правый срединный височный кортех. Внутренний
височный кортекс (interior temporal cortex — IT) является решающим
для обработки сложной визуальной информации, относящейся к
непространственным свойствам визуальных объектов и сценам,
включая понимание их смысла и правильную интерпретацию. Нарушения
в IT продуцирует агнозию объектов (левая часть IT), цветовую
агнозию (правая часть IT), прозопагнозию, т. е. неспособность узнавать
лица (правая или двусторонняя часть), недостаток в способности
категоризации, изменения в личности и эмоциональности, недостатки
в использовании контекстуальной информации.
1 Анозогнозия (греч. — α— не- + νόσος — болезнь + γνωσις — познавание,
знание) — отсутствие критики своего когнитивного недостатка. (Прим. перев.).

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
449
Предлобный кортекс (prefrontal cortex — PFC) включает самую
большую часть изокортекса (порядка 30% у человека). Обычно у
приматов, включая человека, различают две главные части этой
части мозга: дорсолатеральную и вентрально-орбитофронтальную
части. Дорсолатеральная часть PFC (области Бродманна 9, 10, 46, и 8)
получает свои основные изокортикальные импульсы от заднего па-
риентального кортекса, соматосенсорного кортекса, связанного со
стволом и конечностями (superior parietal cortex), ассоциативных
визуальных областей (VI, 3 и 4) и переднего сингулаторного
кортекса (anterior cingulate cortex). Подкорковые импульсы поступают
от средней (мелкоклеточной) части медиадорсального таламиче-
ского ядра, вентральных передних и парафасцикулярных (пара-
пучковидных) таламических ядер, которые являются
посредниками в передаче информации от базальных ганглий (Alexander et al.
1990; Roberts et al. 1998). Дорсолатеральный PFC, по-видимому,
вовлечен в: (1) внимание и селективный контроль сенсорного
опыта), (2) планирование действий и принятие решений, (3)
темпоральное кодирование событий, (4) суждения и способность
проникновения в суть, в частности по отношению к реальности,
(5) спонтанность поведения, (6) стратегическое мышление, (7)
ассоциативное мышление и (8) кратковременную или рабочую
память. Таким образом, дорсолатеральный PFC преимущественно
ориентирован на внешний мир и его требования, хотя и не только
на него, и включает в себя контроль за кратковременной памятью.
Орбитофронтальный PFC (области Бродманна 12—14, 10, 11,
46 и 8) получает основные внутренние кортикальные импульсы от
переднего сингуляторного кортекса, нижнего височного кортекса,
нижних соматосенсорных кортикальных областей (головы, шеи, лица),
переднего полюса височной доли и парагиппокампального и около-
носового/энторинального кортекса. Подкорковые импульсы
опосредуются главным образом посредством срединной (крупноклеточной)
части и долей латеральной (мелкоклеточной) части медиодорсально-
го таламического ядра (Alexander et al. 1990), которое является
посредником в передаче информации, поступающей от всей лимбической
системы, касающейся эмоций, мотивации и селективного внимания.
Орбитофронтальный PFC вовлечен в социальное поведение,
этические соображения, дивергентное мышление, оценку риска,
осознание последствий поведенческих актов, эмоциональную жизнь и

450
Раздел IV. Вызов нейробиологии
эмоциональный контроль поведения. Соответственно, повреждение
орбитофронтального PFC ведет к потере интереса к важным
событиям жизни, потере «это», «аморальному» поведению и пренебрежению
негативными последствиями своего собственного поведения. Таким
образом, орбитофронтальный PFC преимущественно ориентирован
на «внутренние» эмоциональные и социальные аспекты жизни.
Подытоживая, можно сказать, что не существует ни сознания
per se, ни наивысшего мозгового центра, продуцирующего
сознание. Различные части ассоциативного изокортекса вносят вклад
самыми различными способами в высокое разнообразие и
содержание сознания, включая осознание внешних и внутренних
сенсорных событий, последствий своего собственного поведения,
автобиографической, телесной и «эго» идентичности, планирование
действий и авторство своих собственных действий. Изокортекс
осуществляет все это под сильным воздействием первичных и
вторичных сенсорных и моторных областей коры головного мозга, а
также упомянутых выше подкорковых центров.
З.Функциональная роль сознания
В дальнейшем изложении я кратко представлю две гипотезы —
более низкого и более высокого порядка — о функциональной роли
осознания сенсорных событий и, в частности, внимания как самых
заметных состояний сознания. Гипотеза более низкого порядка
состоит в следующем: Состояния сознательного понимания и
осведомленности связаны с высокой степенью нейронной активности
в ассоциативных областях, что, в свою очередь, определяется тремя
факторами: (1) достаточной сенсорной стимуляцией через
специфические таламические ядра, а также первичные и вторичные
кортикальные области; (2) адекватной стимуляцией посредством сетчатых
структур ретикулярных и лимбических таламических ядер, лимбиче-
ской системы, базальных ганглий и т. д. (3) высокой локальной
метаболической активностью, базирующейся на достаточном
снабжении кислородом и глюкозой как следствие интенсивного локального
церебрального течения крови. Эти факты лежат в основе известных
технологий получения картинок нейронной активности, таких как
функциональное магниторезонансное исследование и позитронно-
эмиссионная томография (Posner 1994; Magistretti et al. 1999).

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных 451
Почему возрастает локальная метаболическая и нейронная
активность ассоциативных изокортикальных сетей как необходимая
предпосылка для появлении специфических состояний сознания?
Эти состояния возникают, только если наш мозг сталкивается с
чем-то, что достаточно важно, чтобы мозг имел с этим дело, и для
чего у мозга нет уже существующих нейронных сетей и,
соответственно, пред-установленных «решений» (например, в царстве
понимания высказываний, моторных навыков или распознавания
лиц). Если такая предустановленная сеть существует, мы
справляемся с этими требованиями, не уделяя им особого внимания и
даже не осознавая их. Дело обстоит как раз наоборот: внимание
и направленное сознание часто нарушают выполнение
автоматизированных моторных навыков. Соответственно, локализованная
метаболическая и нейронная кортикальная активность низка во
время исполнения этих рутинных поведенческих функций, что
может быть визуализировано посредством технических устройств
(Posner 1994).
Однако когда наш мозг сталкивается с чем-то новым и важным,
например с неожиданным или незнакомым образом восприятия, с
необходимостью понять смысл впервые услышанного
высказывания, с потребностью начать оперировать неизвестным
инструментом или сыграть новую пьесу на пианино, мы можем справиться
с этими задачами, только фокусируя на них внимание. Вследствие
этого определенные области мозга активируются сверх
нормальных уровней, и эта активация сопровождается возрастанием
кровотока и клеточного метаболизма за счет других областей мозга.
В этом состоянии мозг, несомненно, модифицирует паттерн си-
наптической связи между нейронами в тех центрах, которые
вовлекаются в выполнение этих функций. Например, если мы
смотрим на новое лицо, которое для нас важно, синаптические связи
в специализированных сетях в хвостовых частях нижней височной
доли модифицируются. Это происходит и в зонах речи Брока и
Вернике, когда мы пытаемся понять смысл высказывания.
В противоположность «нормальной» нейронной активности,
изменения в эффективности синаптической связи требует
повышенной метаболической энергии (сахара и кислорода), вероятно из-за
возрастания обработки межклеточных сигналов, увеличения
плотности рецепторов и т. д. Такие синаптические изменения требуют-

452
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
ся, чтобы сформировались новые сетевые свойства, которые нужны
для решения поставленной задачи. Если эти процессы тормозятся
контролирующим вмешательством определенных лекарственных
средств, то осознание, внимание и способность справиться с
новыми когнитивными и моторными задачами так же блокируются.
Эта гипотеза отсылает к необходимым нейронным
предпосылкам и коррелятам сознания; она, конечно, не дает ответа на
вопрос, почему вообще мы сознательны, когда мы сталкиваемся
с новыми и важными когнитивными и моторными задачами.
Возможный ответ на этот вопрос приходит тогда, когда мы тщательно
изучаем свойства нашего феноменального мира, мира
субъективного опыта. В этом феноменальном мире мы совершенно не
осознаем чрезвычайно сложные процессы обработки информации от
органов чувств к ассоциативному кортексу. Нам, скорее, кажется,
что сенсорный мир непосредственно входит в наш ум. Мы можем
вспомнить открытие Бенжамина Либета конца 1970-х гг., что наше
сознание просто игнорирует 300—500 миллисекунд, которые
необходимы для обработки сенсорной информации, поступающей
от органов чувств и доходящей до кортикального сознания, и
действует, как если бы мы непосредственно чувствовали сенсорный
мир (Libet 1978). Аналогичным образом, кажется, что наша воля
непосредственно двигает наши мускулы, и мы совершенно не
осознаем сверхсложные действия кортикальной и субкортикальной
моторных систем. Вещи в этом феноменальном мире, разумеется,
ведут себя радикально иначе, чем работает наш мозг, органы чувств
и мускулы, и для нас было бы абсолютно невозможным
сознательно проследить обработку сенсорной информации или сознательно
активировать или затормозить наши мускулы, выполняющие даже
простое движение. Феноменальный мир работает на основе
дружеского для пользователя кода в противоположность машинному
коду мозга. Создание феноменального мира, «действительности»,
по-видимому, в высшей степени благоприятно или даже
необходимо для планирования действий, тактического и стратегического
мышления, говорения с использованием сложных систаксических
структур языка, что было бы невозможно в терминах реально
существующего нейронного кода.
Гипотеза более высокого уровня включает предположение, что
в ходе эволюции крупных обезьян происходил рост потребностей в

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
453
планировании действий, воображении, стратегическом мышлении
и использовании сложных синтаксических структур языка, а это
неизбежно повлекло за собой конструирование феноменального
мира, в котором виртуальный актор, эго, планирует, действует и
общается, не заботясь о том, как это в действительности
осуществляет мозг в рамках его нейронной активности. По всей
видимости, изобретение сознательного, феноменального мира было
необходимой предпосылкой для выживания в сложном биологическом
и социальном мире. Эта гипотеза в значительной степени
согласуется с точкой зрения, что сознание есть нечто подобное «само
модели» или «системе мониторинга», как это было развито
различными авторами (Metzinger 1993; Baars 1997). Представленная здесь
модель, в частности, подчеркивает необходимость редукции
сложности при планировании и осуществлении действия.
4. Познание и сознание у животных
Сопоставляя недавние обзоры по «уму животных» (Stamp Daw-
kins 1993; Parker et al. 1994; Byrne 1995; Реагсе 1997; критику см. у
MacPhail 1998), кажется, что все позвоночные и, возможно,
беспозвоночные с большим мозгом (например, головоногие)
демонстрируют сенсорное или сфокусированное внимание, расширенную
память, категоризацию и построение когнитивных карт.
Сопровождается ли это некоторым родом сознания, трудно определить у
рыб, амфибий или рептилий. Многие из так называемых высших
когнитивных функций, такие как изучение понятий,
репрезентация знания, мышление, основанное на аналогии, формирование
абстрактных репрезентаций и подражание в смысле копирования
поведения, обнаружены, по крайней мере, у птиц и
млекопитающих. Даже у людей эти высшие когнитивные функции не
обязательно сопровождаются сознанием.
Существуют, однако, когнитивные функции, которые требуют
сознания у людей и в отношении которых трудно поверить, что
животные, а не только люди, могут выполнять их бессознательно.
Эти функции включают в себя: (1) подражание в смысле обучения
структуре задачи или принципу, лежащему в основе выполнения
задачи, и обучения обращения с инструментом. Это установлено у
макак и обезьян капуцинов, человекообразных обезьян и, вероят-

454
Раздел IV. Вызов нейробиологии
но, у некоторых других млекопитающих (выдр и т. д.). (2)
Принятие перспективы других индивидов как хитрость или
противостояние хитрости. Это обнаружено у обезьян (например, павианов) и
крупных человекообразных обезьян. (3) Предвосхищение будущих
событий (подготовка инструментов заранее и т. д.). Это
обнаружено у крупных человекообразных обезьян и, быть может, характерно
для некоторых мелких обезьян. (4) Понимание лежащего в
основе механизма, например, при использовании инструментов: об
этом сообщалось только для крупных человекообразных обезьян.
(5) Установление авторства знания; теория ума: это обнаружено
у крупных человекообразных обезьян, в частности у шимпанзе.
(6) Самоузнавание в зеркале; это обнаружено у крупных
человекообразных обезьян и дельфинов. (7) Различение между
видимостью и реальностью: это присутствует только у шимпанзе и
дельфинов. (8) Игра с воображаемыми объектами: это найдено только
для шимпанзе. (9) Обучение: это опять-таки обнаружено только у
шимпанзе. (10) Понимание и использование простых
синтаксических структур языка (вплоть до предложений, состоящих из трех
слов): это установлено для крупных человекообразных обезьян и
дельфинов. (11) Использование сложных синтаксических структур
языка: это характерно только для людей.
Таким образом, немногие из упомянутых «высших
когнитивных функций» могут быть найдены у птиц и всех
млекопитающих, но большинство из них найдено или только у приматов и
дельфинов, только у крупных человекообразных обезьян и
дельфинов, только у крупных человекообразных обезьян, или только
у шимпанзе и людей и, наконец, одна функция (а именно
использование сложных синтаксических структур языка) только у
человека. Осознавая риск антропоморфной перспективы, мы могли
бы поспекулировать о «скачках» в когнитивных способностях и
состояниях сознания среди четвероногих от амфибий и рептилий
к птицам и млекопитающим, среди млекопитающих к
китообразным и приматам и среди приматов от мелких обезьян к крупным
человекообразным обезьянам и от нечеловеческих крупных
обезьян к Homo sapiens.
Функции (4), (5), (6) и (10) широко изучались в недавнем
прошлом и представляют особый интерес, потому что они могут
провести разграничительную линию между обезьянами и крупными

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
455
человекообразными обезьянами среди приматов. Эта
разграничительная линия менее эмоционально нагружена, чем граница между
людьми и нечеловеческими обезьянами. Приматологи почти
единогласно соглашаются, что обезьяны (например, обезьяны
капуцины) демонстрируют использование инструментов (как это делают и
многие другие животные), но они не понимают лежащие в основе
этого поведения механизмы. По-видимому, они «не знают», почему
один инструмент является эффективным, а другой нет (Visalberghi,
Limongelli 1994). Об аналогичном отсутствии проникновения в суть
происходящего докладывает Куммер, говоря о павианах
(использование палки, чтобы добраться до яблок). Еще более важными
являются эксперименты, касающиеся узнавания себя в зеркале (Parker
et al. 1994). Обезьяны способны использовать зеркала, например,
для того, чтобы посмотреть на объекты позади себя, которые иначе
не доступны для восприятия (Byrne 1995). Куммер рассказывает, что
павианы узнают членов группы на слайдах и идентифицируют себя
как мать и ребенок на слайдах без затруднений. И все же
приматологи соглашаются, что обезьяны не проявляют никаких признаков,
что узнают себя в зеркале. Среди человекообразных обезьян,
шимпанзе и орангутанги демонстрируют узнавание себя в зеркале, в то
время как среди горилл только Коко1 умеет делать это
(предполагается, что гориллы часто слишком застенчивы). Шимпанзе
проявляют большой интерес к своему образу в зеркале, а также и
проходят тест метки (т. е. удаляют нарисованные метки с лица и тела,
используя образ в зеркале). Интересно, что, по крайней мере,
некоторые дельфины, как показывают результаты исследований,
демонстрируют узнавание себя в зеркале тоже, но их поведение перед
зеркалом, по-видимому, значительно отличается от обезьян. Они
не проявляют естественного интереса к своему образу в зеркале, и
им не нравится проходить тест метки (Marten, Psakaros 1994).
Причины этих различий не ясны, кроме многих методологических и
концептуальных проблем.
Наличие установления авторства знания или теория ума по
отношению к другим (Baron-Cohen et al. 1985) трудно отличить
1 Коко — это горилла, которая родилась 4 июля 1971 г. в зоопарке Сан-
Франциско, была обучена и научилась понимать около 1000 знаков языка
глухонемых в США и около 2000 слов разговорного английского языка. (Прим.
перев.).

456
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
от способности принять перспективу другого. Для большинства
животных со сложным поведением важно угадать, что
собираются делать другие, например их состязательное поведение (Stamp
Dawkins 1993). Однако приматологи (например, Куммер) с
определенностью констатируют, что обезьяны (например, павианы)
не принимают во внимание, что «думает» другой. Важным в этом
контексте является поведение очень маленьких детей. Согласно
Паркеру (Parker et al. 1994), у детей самообнаружение начинается
с трехмесячного возраста, а узнавание себя в зеркале установлено в
возрасте примерно 18 месяцев. Однако маленькие дети приходят с
состояние замешательства и проявляют реакции избегания в более
раннем возрасте. Узнавание себя на фото начинается с 24 месяцев,
за ним следуют проявления эмоций самооценки, например, стыд
или гордость. Настоящая «теория ума», как утверждают, возникает
в четырехлетнем возрасте (Meltzofp, Gopnik 1993). Авторы
подчеркивают, что эти события происходят в той же последовательности
у нечеловекообразных и человекообразных обезьян, хотя у первых
и в более медленном темпе.
Много было написано о присутствии или отсутствии синтек-
сически сложного языка у нечеловеческих приматов (и других
животных). Обезьяны имеют сложные системы внутривидовой
голосовой коммуникации, которая дает им возможность выражать
относительно сложные типы смысла, включая символическую
информацию (т. е. об объектах и событиях, которые не присутствуют)
или информацию об отношениях между событиями (например,
родственные отношения). Многие из этих криков должны быть
изучены детенышами обезьян, у них — как и у певчих птиц —
существуют диалекты (см. Zimmermann et al. 1995). Многие авторы
соглашаются с тем, что предложения, состоящие вплоть до трех
слов, доступны для понимания и используются шимпанзе,
гориллами и дельфинами. Является ли это признаком «простого»
синтаксиса, спорный вопрос. Шимпанзе комбинируют слова, чтобы
образовать новые слова (Gardner et al. 1989), но они не могут
превзойти лингвистические способности трехлетнего ребенка, даже
после интенсивной тренировки (Savage-Rumbaugh 1984).
Большой интерес в этом контексте представляет развитие
языка у детей человека (Locke 1995; Stromswold 1995). У детей
изучение языка начинается задолго до говорения, а именно в утробе ма-

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных 457
тери). Изучение лиц начинается сразу после рождения; младенцы,
кажется, пред-адаптированы к этому. В 6 месяцев после рождения
дети демонстрируют предпочтение к родному, а не иностранному
языку. Первые гласные звуки произносятся в возрасте около 4—6
месяцев, затем начинается стадия «детского лепета», первые
подобные согласным звуки встречаются в возрасте 9—12 месяцев.
Первые слова произносятся между 8 и 20 месяцами (примерно
в возрасте 12 месяцев). В возрасте 18—23 месяцев дети начинают
комбинировать слова и составлять высказывания из двух слов.
Затем они постепенно начинают использовать предложения более
длинные, чем из двух слов, но типично в «телеграфном» стиле,
похожем на том, который установлен у пациентов с
повреждением речевой зоны Брока. В три года дети начинают различать
единственное и множественное число и задавать знаменитый вопрос
«что это?». Начиная с этого возраста, их речь начинает быстро
развиваться в синтаксическом плане. Между 3 и 4 годами
высказывания становятся полностью грамматическими.
Таким образом, по-видимому, человекообразные обезьяны
обладают лингвистическими способностями, сравнимыми со
способностями человеческого ребенка 2—3 лет, но начиная с этого
возраста, ребенок быстро развивает полностью синтаксическую
речь, которая гораздо более совершенна, чем любая система
коммуникации, известная в мире животных.
5, Мозговые структуры животных и человеческий мозг
Можно ли установить корреляции между обсуждаемыми нами
различиями в высших когнитивных функциях, включая сознание, у
классов позвоночных и свойствами их мозговых структур?
Отвечая на этот вопрос, я ограничусь обсуждением мозга четвероногих,
поскольку компоненты переднего мозга хрящевых и костных рыб
трудно гомологизировать с компонентами переднего мозга
четвероногих. В дальнейшем я кратно обсужу следующую гипотезу,
которая была выдвинута в прошлом, чтобы объяснить
предполагаемое эволюционное возрастание когнитивных способностей от
лягушки к человеку. Обусловлены ли упомянутые различия
различиями в (1) общей организации структур мозга, (2)
абсолютном или относительном размере мозга, (3) абсолютном или от-

458
Раздел IV. Вызов нейробиологии
носительном размере частей мозга, например кортикальных или
субкортикальных центров, (4) размере ассоциативного кортекса и
предлобного ассоциативного кортекса или (5) анатомических или
физиологических свойствах кортикальных или субкортикальных
центров?
(1) Все четвероногие имеют структуры мозга, которые —
несмотря на огромные различия во внешнем проявлении, общем
размере и относительном размере главных частей мозга — очень
похожи в их общей организации и даже во многих деталях (Roth,
Wullimann 1996). Мозговые аппараты всех четвероногих обладают
медианными, срединными (медиальными) и латеральными
сетчатыми структурами внутри medulla oblongata и вентральным
средним мозгом. В дорсальном промежуточном мозге, эпиталамусе,
найдены дорсальный и вентральный таламус и субталамус; и, по-
видимому, они также имеют различие между «специфическими»
(т. е. теми, которые вовлечены в сенсорные и моторные функции)
и «неспецифическими», т. е. лимбическими, ядрами.
Существует corpus striatum (полосатое тело), nucleus accumbens, базальный
передний мозг/перегородка, миндалевидное тело внутри
вентрального конечного мозга, латеральный паллиум, гомологичный
структурам гиппокампа (по крайней мере, аммонов рог и подуш-
ковидный мицелий). Таким образом, все структуры,
требующиеся для внимания, декларативной памяти (или их эквивалентов у
животных), мотивации, управления произвольными действиями и
оценки действий, присутствуют в мозге четвероногого животного.
Эти структуры имеют по существу одну ту же связность и
распределение трансмиттеров, нейромодуляторов и нейропептидов у
различных классов четвероногих.
Более трудной проблемой является присутствие гомологичной
структуры изокортексу и ассоциативному кортексу
млекопитающих в конечном мозге (telencephalon) других четвероногих.
Амфибии обладают дорсальным паллиумом, рептилии имеют
дорсальный кортекс плюс дорсальный вентрикулярный гребень (dorsal
ventricular ridge — DVR), у птиц есть wulst (хорошо
сформированная выпуклость в переднем мозге и DVR), и эти структуры, как
полагают многие специалисты по компаративной нейробиологии,
гомологичны изокортексу млекопитающих (Karten 1991; Northcutt,
Kaas 1995). Главные различия, однако, существуют в отношении

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
459
архитектуры клеточных структур и размеров дорсального паллиу-
ма/изокортекса. У амфибий дорсальный паллиум маленький и не-
расслоенный; у ящериц он относительно большой и у некоторых
классов является трехслойным по своей структуре. У птиц те
части, которые, как предполагается, гомологичны изокортексу
млекопитающих (т. е. DVR и wulst), являются большими, но нерассло-
енными. У млекопитающих, исключая насекомоядных и китовых,
дорсальный паллиум или изокортекс демонстрирует характерную
шестислойную структуру. Но что означает шестислойный кортекс?
До сих пор не было получено доказательств, что млекопитающие
«умнее», чем птицы с таким же размером мозга и размером кортек-
са/паллиума. На сегодняшний день нет убедительного ответа на
этот важный вопрос. Более того, голубь рассматривается многими
исследователями поведения животных как очень умный, хотя он
имеет мозг и, соответственно, нерасслоенный дорсальный палли-
ум/кортекс, который намного меньше, чем мозг крысы как в абсо-
люных, так и относительных размерах. Предположительно, одни и
те же или очень похожие когнитивные функции выполняются
анатомически очень различными типами паллиума/кортекса.
(2) Размер мозга — или в абсолютной величине, или
относительно размера тела — часто находился в корреляции с
«интеллектом» или «высшими когнитивными способностями», но причины
увеличения размера мозга не ясны. Размер тела, вероятно,
является единственным наиболее важным фактором, который влияет
на размер мозга, т. е. крупные животные, как правило, имеют мозг
большого размера. Увеличение и уменьшение размеров тела
происходило много раз практически во всех классах животных, и,
предположительно, этот процесс ускоряется (К-отбор, по-видимому,
благоприятствует большим размерам тел, а г-отбор — маленьким
размерам тела1), а мозг, по-видимому, следует этим изменениям с
1 В экологии развита r/К-теория отбора. В стабильных и предсказуемых
условиях окружающей среды преобладает К-отбор как способность успешно
конкурировать за ограниченные ресурсы. К-отбор предполагает большие размеры
тела животных, большую ожидаемую продолжительность жизни,
производство незначительного потомства. В нестабильных и неопределенных
условиях преобладает r-отбор как способность быстро воспроизводиться; г-отбор
включает в себя высокую плодовитость, маленькие размеры тела животных,
быстрое созревание, короткий период жизни поколения, способность широко
распространять свое потомство. (Прим. перев.).

460
Раздел IV. Вызов нейробиологии
некоторым запаздыванием (Van Dongen 1998). Однако увеличение
размеров мозга происходит не линейно с увеличением размеров
тела, а только в степени порядка 0,67, что означает, что маленькие
животные имеют относительно большие размеры мозга, а
большие животные имеют относительно малые размеры мозга (Jerison
1973). Среди млекопитающих размер тела ранжируется от 3 грамм
(насекомоядное Suncus etruscus) до 150 тонн (Balaenopterus musculus,
голубой кит), что составляет соотношение 1:50 миллионам;
размеры мозга ранжируются между 74 миллиграммами (летучая мышь
Tylonycterispachypus) и 10 килограммами (кашалот), что составляет
соотношение 1:130Ό00, т. е. все еще огромное, но намного
меньшее, чем в случае размеров тела. Для млекопитающих это
отражается в том факте, что у очень маленьких грызунов мозг занимает до
10 % массы тела, у свиней 0,1%, а у голубых китов, самых больших
живущих на Земле млекопитающих и животных, 0,01%.
Никто в самом деле не знает, что означает относительный — а
не абсолютный — размер мозга. Поскольку размер клетки, как
правило, не возрастает с размером мозга, абсолютно большие
размеры мозга означают большее количество нейронов, и есть
хорошее основание полагать, что большее количество нейронов лучше,
чем меньшее, предназначено ли оно для более быстрой и более
изощренной обработки информации, хранения следов памяти,
более высокой пластичности нейронов, лучшей компенсации
повреждений, или нет.
У позвоночных мы находим много независимых случаев
увеличения (а также уменьшения) абсолютного и относительного
размера мозга. В относительном отношении chondrichthyans,
хрящевые рыбы (акулы и скаты) в среднем имеют крупный по
размеру мозг (с большим конечным мозгом), в то время как osteichthyes
(костные рыбы) имеют мозг достаточно маленький по размеру
(с заметными исключениями). Амфибии имеют мозг размером от
малого до очень малого, пресмыкающиеся имеют мозг
маленького размера, у птиц размер мозга относительно большой (в
особенности птицы отряда воробьиных и попугаи; «разумный» голубь,
однако, имеет удивительно маленький мозг) по сравнению с
млекопитающими в целом. Что касается млекопитающих, мозг очень
большого размера и в абсолютном, и в относительном
отношениях обнаружен у приматов (1,4 кг у Homo sapiens), у слонов (до

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
461
5,7 кг) и у китов, включая дельфинов (до 10 кг). Приматы
обычно имеют больший мозг в относительном отношении, чем любой
другой класс млекопитающих, исключая дельфинов. В
противоположность общему убеждению, обезьяны нового света имеют
мозг большего размера, чем обезьяны старого света (куда
включается и Homo sapiens). Человекообразные обезьяны не превосходят
обезьян в относительном размере мозга, за исключением
человека, который имеет мозг, который в 2—3 раза больше, чем мозг
человекообразной обезьяны или обезьяны того же самого размера.
На протяжении 3,5 миллионов лет эволюции Homo sapiens,
размер мозга вырос в 3—4 раза, от 350 до 1400 грамм, но несмотря на
многочисленные сценарии эволюции причины для такого роста
остаются непонятными.
(3) Изокортекс высокоорганизованных млекопитающих и, в
особенности человека, был предметом многочисленных
анатомических и физиологических изысканий, поскольку
предполагается, что он является средоточием высших когнитивных функций
(см. дискуссию выше). Однако в то время как существуют
огромные различия и в абсолютных, и в относительных размерах
мозга у четвероногих и млекопитающих в особенности, изменения
в относительном размере изокортекса сравнительно незаметны,
так как, по крайней мере, у млекопитающих они более или менее
строго следуют изменениям в размере мозга. У млекопитающих
корреляционный коэффициент между объемом мозга и объемом
коры головного мозга составляет почти точно 1 (Jerison 1997).
Это означает, что размер коры головного мозга возрастает более
или менее изометрически с размером мозга. У человека величина
неокортекса увеличена совершенно несущественно (76% по
сравнению с 72% у шимпанзе). Люди имеет обширный изокортекс,
потому что они имеют большой мозг, и, соответственно, слоны и
большинство китовых намного большие кортексы, чем человек.
Изометрический рост, соотносительный с общим объемом
мозга, обнаружен для многих других структур мозга, включая таламус
(который тесно связан с изокортексом), базальные ганглии (самая
большая субкортикальная структура в конечном мозге) и гиппо-
камп (Jerison 1997).
В кортексе млекопитающих с крупным мозгом сенсорные,
моторные и ассоциативные области демонстрируют различия в цито-

462
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
архитектонике. Типично в связи с наличием и толщиной слоев с
маленькими и большими клеточными телами в кортексе
млекопитающих с большим мозгом различают гетеротипический,
гранулированный моторный кортекс, гомотипический, лишенный
грануляции лобный, париентальный и височный париенталь-
ный ассоциативный кортекс и гетеротипический,
гранулированный сенсорный кортекс (так называемый koniocortex) (Creutzfeldt
1983). Кроме этих различий в цитоархитектонике существует
большое единообразие кортекса в отношении присутствия
кортикальных клеток, за исключением моторного кортекса, где маленькие
пирамидальные клетки почти отсутствуют. Напротив, различные
клетки кортекса главным образом характеризуются получением
главных таламических импульсов: предлобный кортекс получает
свои основные импульсы от срединных дорсальных таламических
ядер, прецентрический моторный кортекс — от вентрального
латерального ядра, передний париентальный кортекс — от
вентральных задних ядер, затылочно-височно-теменной кортекс — от
подушки таламуса, надвисочный слуховой кортекс — от срединных
коленчатых структур, затылочный визуальный кортекс, включая
височный полюс, — от передних таламических ядер. Нет
признаков чего-то уникального для людей или других приматов в
отношении этих кортикальных свойств, включая свойства
ассоциативного кортекса.
(4) Существует общее убеждение, что в ходе эволюции мозга го-
минид разительно увеличился ассоциативный кортекс. Однако нет
точных критериев для разграничения первичных и вторичных
сенсорных кортикальных областей и настоящих ассоциативных
областей. Недавно Каас (Kaas 1995) обосновал, что количество изо-
кортикальных областей сильно увеличилось от гипотетического,
подобного насекомоядному предшественника с примерно 20
такими областями к более чем 60 областям у приматов. Тем не менее то,
что возрасло — согласно Каасу — это количество функционально
«промежуточных» областей, а не первичных или «высоко
ассоциативных» областей. Более того, как справедливо подчеркивает Каас,
существует опасность сильной недооценки количества
функционально различных кортикальных областей у млекопитающих с
малым размером мозга. Таким образом, увеличился ли существенно
на самом деле ассоциативный кортекс в относительных отноше-

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных 463
ниях с увеличением размеров мозга и коры головного мозга, до сих
пор остается нерешенным вопросом.
Трудности с определением предлобного кортекса
анатомически у различных классов млекопитающих еще более существенны.
Уилинге и ван Эден (Uylings, Eden 1990) определили — согласно
нейроанатомической традиции — PFC (предлобный кортекс) как
кортикальную область с главным (хотя и не исключительным)
притоком сигналов от медиодорсальных таламических ядер.
Используя это определение, объем PFC по сравнению с остальной
частью изокортекса значительно не отличается, рассматриваем ли
мы крысу (24%) или Homo sapiens (30%). Более того, PFC
орангутанга равен человеческому в относительном отношении, в то
время как для обезьян он варьируется между 11 и 18%. Вообще PFC
увеличивается изометрически с ростом объема кортикальных
областей мозга и общего объема мозга.
(5) Остается вопрос о какой-либо кортикальной или
субкортикальной анатомической или физиологической специализации
в кортексах «высокоорганизованных» млекопитающих, которая
может коррелировать с наблюдаемыми «высшими» когнитивными
способностями. До сих пор были открыты только два свойства,
которые могут отличать человеческий кортекс/мозг от мозга других
приматов, а именно (1) различия в скорости роста и (2)
присутствие речевых центров.
Что касается роста, у людей изокортекс является незрелым при
рождении, с простыми афферентными связями и
«примитивными» межкортикальными связями (Creutzfeldt 1983). Послеродовое
созревание представляет собой взрывное увеличение количества
синапсов во всех частях мозга, увеличение размера
пирамидальных нейронов и диаметра аксонов, рост размера мелких
кортикальных нейронов, увеличение количества глиальных клеток,
рост межкортикальной капиллярной сети и, стало быть, сильное
уменьшение плотности нейронов. Это созревание почти
заканчивается в 3 месяца после рождения у обезьян и к 3 годам у
людей, но человеческий мозг все еще продолжает созревать вплоть
до 20-летнего возраста, что намного более длительно, чем у
любых других приматов. Критическая фаза в развитии
человеческого мозга, по-видимому, наступает в возрасте около 2,5 лет. В это
время основные анатомические перестройки в ассоциативном

464
Раздел IV. Вызов нейробиологии
кортексе начинают останавливаться, и начинается, по всей
вероятности, период «тонкой проводки», в частности в третьем слое
предлобного кортекса (Mrzljak et al. 1990). Как было отмечено
выше, в этот период человеческие дети когнитивно
«ослабляются» (сбиваются с пути развития) по сравнению с нечеловеческими
приматами.
Другое исключение касается присутствия так называемых
речевых центров в человеческом мозге, особенно центра речи
Брока в лобной доле, ответственного за временной аспект
языка, включая синтаксис, и центра речи Вернике в височной доле,
ответственного за смысл слов и предложений (хотя смысл так же
зависит от синтаксиса и грамматики). Однако на сегодняшний
день остается неясным, являются ли эти речевые центры
эволюционными новшествами. Были предложены некоторые
объяснения отсутствия или сильных ограничений человекоподобной
речи у нечеловеческих приматов. Было обосновано, что
голосовой тракт нечеловеческих приматов не способен продуцировать
звуки, типичные или необходимые для человеческого языка.
Однако возможности звукового тракта нечеловеческих приматов,
по-видимому, превосходят предыдущие предположения и
артикуляционные жесты, связанные с вокальной
производительностью нечеловеческих приматов, более сложны, чем мыслилось
первоначально. И все же некоторые внутренние ограничения на
производство звуков этим аппаратом нельзя отрицать, особенно
относительно гласных и переходов формата. Если бы это были
единственные ограничения, мы бы ожидали, что крупные
человекообразные обезьяны естественно производят или обучаются
от людей гораздо более богатой вокальной речи, базирующейся
главным образом на согласных. Таким образом, вероятно,
существуют различия в нейронном контроле вокальной речи в
дополнении к ограничениям вокального аппарата. Что за различия
здесь могут быть?
Все до сих пор изученные млекопитающие имеют центр
внутривидовой коммуникации внутри височной доли (обычно слева),
который может быть гомологичным центру Вернике для
семантики. Сообщалось, что разрушение этих областей ведет к дефициту
во внутривидовой звуковой коммуникации (Hefïher, Hefïher 1995).
Кроме того, уже давно было обосновано, что задняя часть (А 44)

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
465
речевого центра Брока у человека и вентральная предмоторная
область (ventral premotor area — PMV) нечеловеческих приматов
схожи по месторасположению и цитоархитектонике и, возможно,
гомологичны (Preuss 1995). PMV контролирует движение передних
конечностей, лица и рта, за что ответственна и задняя часть
области Брока. Однако Юргенс (Jürgens 1995) подчеркивает, что у
нечеловеческих приматов (например, у беличьих обезьян, саймири)
внутривидовая звуковая коммуникация не задействует функции
изокортекса. Согласно Юргенсу, у приматов, включая человека,
критические структуры для «врожденной» способности
продуцировать звуки находятся в мезэнцефалическом периакведуктальном
сером веществе (mesencephalic periaqueductal gray — PAG) и лате-
рально граничащей с ним покрышке (tegmentum). Разрушение
одних только этих двух центров вызывает немоту у обезьян и людей.
PAG контролируется сенсорными импульсами, проходящими
через средний мозг (mesencephalon) и продолговатый мозг (medulla
oblongata) (например, через верхний и нижний холмики) и, в свою
очередь, контролирует моторные ядра, иннервирующие лариенги-
альные, оральные и дыхательные мускулы, вовлеченные в процесс
издавания звуков.
В то время как у людей центры изокортекса (например,
центры Брока и Вернике) обязательны для осознанного контроля
вокализации, у нечеловеческих приматов только передний
поясной кортекс (anterior cingulate cortex), как считают, вовлечен в
выполнение этой функции. Разрушение этой кортикальной
области уничтожает инициированную самим собой вокализацию у
обезьян, тогда как у человека этот дефект приводит к устранению
всех типов эмоционального контроля над процессом
вокализации, и произнесение слов становится очень монотонным, но
пациенты все еще могут говорить. Юргенс приходит к заключению,
что передний поясной кортекс является основным центром для
осознанного контроля над эмоциональной манерой говорить.
Эта структура непосредственно связана с PAG и функционирует
параллельно речевым центрам изокортекса. Согласно Юргенсу,
у нечеловеческих приматов отсутствует прямая связь между
моторным кортексом и ларингиальными моторными нейронами. У
человека двустороннее разрушение лицевого моторного кортекса
устраняет способность произносить те звуки, которым он уже об-

466
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
учен, включая речь и напевание мелодии себе под нос, тогда как
похожее разрушение у обезьян не имеет таких последствий.
Согласно этому взгляду, эволюционным базисом для
человеческого языка был движимый эмоциями язык, типичный для
нечеловеческих приматов. В ходе эволюции гоминид изокортекс
приобрел такой контроль над этой системой, что помимо
инициирования врожденной вокализации стало возможным «свободное»
произнесение звуков и их последовательностей. Такая
интерпретация, однако, контрастирует с недавними свидетельствами о
высокой степени развития способности обучения звукам у обезьян
(Zimmermann 1995) и вышеупомянутыми последствиями лево-
полушарных височных зон, подобных зоне Вернике.
Оставляя эту проблему нерешенной, отмечу, что
нечеловеческие приматы, включая крупных человекообразных обезьян,
сильно ограничены даже в невокальной речи, базирующейся на
использовании языка знаков или символов, и эти ограничения,
по-видимому, касаются главным образом синтаксиса.
Соответственно, если что-то относительно новое, касающееся языка,
развивалось или становилось существенно модифицированным в
человеческом мозге, это был, вероятно, центр Брока, а не центр
Вернике, который, возможно, уже существовал у нечеловеческих
приматов. Это предположение согласуется с тем фактом, что
самые ярко очерченные различия между людьми и
нечеловеческими приматами касаются синтаксической сложности языка (см. об
этом выше). Таким образом, реорганизация лобно-предлобного
кортекса могла происходить так, что лицевой и ротовой моторный
кортекс и относящиеся к нему субкортикальные речевые центры
подпадали под контроль некоего рода изокортекса, который
специализировался в любых аспектах временного следования
событий, включая следование действий (Deacon 1990). Это, вероятно,
совместимо с тем фактом, что задняя часть области Брока, по-
видимому, гомологична вентральной предмоторной области у
нечеловеческих приматов. Итак, только передняя часть области
Брока, вероятно, является «новой» структурой. На сегодняшний день
нет надлежащего понимания, когда и как мог произойти такой
эволюционный шаг.
По многим основаниям маловероятно, что сознание строго
связано с существованием синтаксического языка и возникло вме-

Рот Г. Нейробиологический базис сознания у человека и животных
467
сте с ним. Ясно, однако, что эволюция синтаксического языка в
значительной степени способствовала появлению высших
состояний сознания, включая саморефлексию, мышление и
планирование действий. Хотя мышление не обязательно связано с языком,
многие люди думают и планируют вербально, выражая свои мысли
словами. Более того, многие понятия, типичные для
человеческого ума, «существуют» только лингвистически, т. е. потому что мы
можем говорить о них, например будущие события или такие
абстрактные сущности, как общество и свобода.
Конечно, наличие состояний сознания было и является
огромным преимуществом для индивида, особенно принимая во
внимание его социальную жизнь. В этом направлении движется
гипотеза «макиавелльевского интеллекта», выдвинутая Бирном (Byrne
1995). Согласно этой гипотезе, социальное окружение оказывает
сильное давление отбора, дающее в результате самоузнавание, эм-
патию, подражание, притворную игру, обман, теорию ума и
обучение. Все это использовалось и используется ныне для социальных
манипуляций. Однако в равной степени важным была и является
способность справляться со сложным природным и социальным
окружением, принимать решения в сложных ситуациях выбора
и тщательно планировать собственные действия, основанные на
предыдущем опыте, быстро видоизменять стратегии поведения,
отвечая на новые вызовы.
Литература
Aggleton J. Р. (ed.) (1992) The Amygdala: Neurobiological Aspects of Emotion,
Memory, and Mental Dysfunction. New York; Chichester: Wiley-Liss.
Aggleîon J. P. (1993) The Contribution of the Amygdala to Normal and Abnormal
Emotional States // Trends in Neurosciences. \Ы. 16. P. 328—333.
Alexandere Ε, Crutcher M. D., Belong Λ/. R. (1990) Basal Ganglia-thalamocortical
Circuits: Parallel Substrates for Motor, Oculomotor, "Prefrontal" and "Limbic"
Functions // Uylings H. B. M., Eden van С G, Bruin de J. P. C, Corner Μ. Α.,
Feenstra M. G P. (eds) The Prefrontal Cortex. Its Structure, Function and
Pathology. Amsterdam; New York; Oxford: Elsevier. P. 119—146.
Baars B.J. (1997) In the Theater of Consciousness: The Workspace of the Mind.
Oxford: Oxford University Press.
Baron-Cohen S., Leslie A. M., Frith U. (1985) Does the Autistic Child Have a "Theory of
Mind"? // Cognition. Vol. 21. P. 37-46.

468
Раздел ГУ. Вызов нейробиологии
Byrne R. (1995) The Thinking Аре. Evolutionary Origins of Intelligence. Oxford; New
York; Tokyo: Oxford University Press.
Creutzfeldt О. D. (1983) Cortex Cerebri. Leistung, strukturelle und funktionelle
Organisation der Hirnrinde. Berlin; Heidelberg; New York: Springer.
Deacon T.W. (1990) Rethinking Mammalian Brain Evolution//American Zoologist.
Vbl. 30. P. 629-705.
Gardner R.A.,Gardner T.B., Cantfort van Т.Е. (1989) Teaching Sign Language to
Chimpanzees. New \brk: State Univ. New York Press.
Guillery, R. W.y Feig S. L., Lozsadi D. A. (1998) Paying Attention to the Thalamic Re-
ticular Nuclei // Trends Neurosciences. Vol. 21. P. 28-32.
Hassler R. (1978) Interaction of Reticular Activating System for Vigilance and the
Truncothalamic and Pallidal Systems for Directing Awareness and Attention under
Striatal Control // Buser P. Α., Rougeul-Buser A. (eds) Cerebral Correlates of
Conscious Experience. Amsterdam: Elsevier/North-Holland. P. 111 — 129.
Heffner Η E., Heffner R. S. (1995) Role of Auditory Cortex in the Perception of
Vocalization by Japanese Macaques // Zimmermann Ε., Newman J. D., Jürgens U. (eds)
Current Topics in Primate \bcal Communication. New York; London: Plenum
Press. P. 207-219.
Jerison H. J. (1973) Evolution of the Brain and Intelligence. New York: Academic Press.
Jerison H. J. (1997) Evolution of Prefrontal Cortex // Krasnegor Ν. Α., Lyon G. R,
Goldman-Rakic P. S. (eds) Development of the Prefrontal Cortex: Evolution,
Neurobiology, and Behavior. Baltimore; London; Toronto; Sydney: Brookes Publ.
Company. P. 9—26.
Jürgens U. (1995) Neuronal Control of Vocal Production in Non-human and
Human Primates // Zimmermann Ε., Newman J. D., Jürgens U. (eds) Current Topics
in Primate Vocal Communication. New York; London: Plenum Press. P. 199—
206.
Kaas J.H. (1995) The Evolution of Isocortex // Brain Behavior and Evolution.
\fcl.46. P. 187-196.
Karten H.J. (1991) Homology and Evolutionary Origins of the "Neocortex" //
Brain Behavior and Evolution. Vol. 38. P. 264-272.
Kinsbourne M. (1995) Models of Consciousness: Serial or Parallel in the Brain? //
Gazzaniga M. S. et al. (eds) The Cognitive Neurosciences. Cambridge, Mass.: MIT
Press. P. 1321-1329.
Knight R. T., Grabowecky M. (1995) Escape from Linear Time: Prefrontal Cortex
and Conscious Experience // Gazzaniga M. S. et al. (eds) The Cognitive Neuro-
sciences. Cambridge, Mass.: MIT Press. P. 1357—1371.
Libet B. (1978) Neuronal vs. Subjective Timing for a Conscious Sensory Experience
// Buser P. Α., Rougeul-Buser A. (eds) Cerebral Correlates of Conscious
Experience. Amsterdam: Elsevier/North-Holland. P. 69—82.
Locke J. L. (1995) Linguistic Capacity: An Ontogenetic Theory with Evolutionary
Implications // Zimmermann Ε., Newman J. D., Jürgens (J. (eds) Current Topics
in Primate Vocal Communication. New York; London: Plenum Press. P. 253—
272.
MacPhail E. (1998) The Evolution of Consciousness. Oxford; New York; Tokyo:
Oxford University Press.
Magistretti P. J, Pellerin L., Rothman D. L., Shulman R. G. (1999) Energy on
Demand // Science. Vol. 283. P. 496—497.

Рот Г. Нейробиологаческий базис сознания у человека и животных
469
Markowitsch H. J. (1992) Neuropsychologie des Gedächtnisses. Göttingen: Hogrefe.
Markowitsch H. J. (1999) Gedächtnisstörungen. Stuttgart: Kohlhammer.
Marten К., Psakaros S. (1994) Evidence of Self-awarenes in the Bottlenose Dolphin
(Tursiops truncatus) // Parker T., Mitchell R. W., Boccia M. L. (eds)
Self-Awareness in Animals and Humans: Developmental Perspectives. Cambridge:
Cambridge Univ. Press. P. 361—379.
Meltzqff A.,Gopnik A. (1993) The Role of Imitation in Understanding Persons
and Developing a Theory of Mind // Baron-Cohen S., Tager-Flusberg #.,
Cohen D. J. (eds) Understanding Other Minds: Perspectives from Autism. Oxford:
Oxford University Press. P. 335-366.
Metzinger Th. (1993) Subjekt und Selbstmodell. Die Perspektivität phänomenalen
Bewußtseins vor dem Hintergrund einer naturalistischen Theorie mentaler
Repräsentation. Paderborn: Schöningh.
Moscovitch M. (1995) Models of Consciousness and Memory // Gazzaniga M. S. et
al. (eds) The Cognitive Neurosciences. Cambridge, Mass.: MIT Press. P. 1341 —
1356.
Mrzljak L., Uylings H. B. M.f Eden van С G., Judas M. (1990) Neuronal Development
in Human Prefrontal Cortex in Prenatal and Postnatal Stages // Uylings H. B.
M., Eden van CG., Bruin de J. P. C, Corner Μ. Α., Feenstra M. G. P. (eds) The
Prefrontal Cortex. Its Structure, Function and Pathology. Amsterdam; New York;
Oxford: Elsevier. P. 185-222.
Nieuwenhuys R.,Voogd J., Huijzen С van (1988) The Human Central Nervous
System. Berlin; Heidelberg; New York: Springer. German edition: Nieuwenhuys R.,
Voogd J., Huijzen С van (1991) Das Zentralnervensystem des Menschen. Berlin;
Heidelberg; New York: Springer.
Northcutt R. G, Kaas J. H. (1995) The Emergence and Evolution of Mammalian Iso-
cortex // Trends in Neurosciences. Vol. 18. P. 373—379.
Parker S. T., Mitchell R. W.y Boccia M. L. (1994) Self-awareness in Animals and
Humans: Developmental Perspectives. Cambridge, Mass.: Cambridge Univ. Press.
PearceJ. M. (1997) Animal Learning and Cognition. Exeter: Psychology Press.
Posner M. /. (1994) Seeing the Mind // Science. Vol. 262. P. 673—674.
Preuss T. M. (1995) Do Rats Have a Prefrontal Cortex? The Rose-Woolsey-Akert
program Reconsidered //Journal of Cognitive Neuroscience. Vol. 7. P. 1—24.
Robbins T. W. (1997) Arousal Systems and Attentional Processes // Biological
Psychology. \ol. 45. P. 57-71.
Robbins T. W., Everitt B. J. (1995) Arousal Systems and Attention // Gazzaniga M. S.
et al. (eds) The Cognitive Neuroscienccs. Cambridge, Mass.: MIT Press. P. 703—
720.
Robbins T. W., Everitt B. J. (1996) Neurobehavioural Mechanisms of Reward and
Motivation // Current Opinion in Neurobiology. Vol. 6. P. 228—236.
Roberts A. C, Robbins T. W.y Weiskrantz L. (1998) The Prefrontal Cortex. Executive
and Cognitive Functions. Oxford; New York; Tokyo: Oxford University Press.
Roth G, Wullimann M. F. (1996) Die Evolution des Nervensystems und der
Sinnesorgane // Dudel J., Menzel R., Schmidt R. F. (eds.) Lehrbuch der Neurowissen-
schaft. Weinheim: VCH. S. 1-31.
Savage-Rumbaugh S. (1984) Acquisition of Functional Symbol Usage in Apes and
Children // Roitblat H. L., Bever T. G, Terrace H. S (eds.) Animal Cognition. Hills-
dale, New Jersey: Earlbaum. P. 291—310.

470
Раздел IV. Вызов нейробиологии
Squire L. R. (1987) Memory and Brain. New York: Oxford University Press.
Squire L. R., Knowlton B. (1995) Memory, Hippocampus, and Brain Systems // Gazza-
niga M. S. et al. (eds) The Cognitive Neurosciences. Cambridge, Mass.: MIT Press.
P. 825-836.
Stamp Dawkins M. (1993) Through Our Eyes Only? The Search for Animal
Consciousness. Oxford; New York; Heidelberg: W. H. Freeman/Spektrum.
Stromswold K. (1995) The Cognitive and Neural Bases of Language Acquisition //
Gazzaniga M. S. et al. (eds) The Cognitive Neurosciences. Cambridge, Mass.: MIT
Press. P. 855-870.
Uylings H. B. M., Eden C. G van (1990) Qualitative and Quantitative Comparison of the
Prefrontal Cortex in Rat and in Primates, Including Humans// Uylings И. В. M.,
Eden C. G van, Bruin J. P. С de, Corner Μ. Α., Feenstra M. G. P. (eds) The
Prefrontal Cortex. Its Structure, Function and Pathology. Amsterdam; New York; Oxford:
Elsevier. P. 31—62.
Van Dongen P. A. M. (1998) Brain size in Vertebrates // Nieuwenhuys R., Donke-
laar H. J., Nicholson C. (1998) The Central Nervous System of \fertebrates. \fol. 3.
Berlin: Springer. P. 2099-2134.
Visalberghi E., Limongelli L. (1994) Lack of Comprehension of Cause-effect
Relationships in Tool-using capuchin monkeys (Cebus apella) // Journal of Comparative
Psychology. Vol. 108. P. 15-22.
Voytko M. L. (1996) Cognitive Functions of the Basal Fore-brain Cholinergic
System in Monkeys: Memory or Attention? // Behavioural Brain Research. Vol. 75.
P. 13-25.
Zimmermann Ε., Newman J. D., Jürgens U. (1995) Current Topics in Primate Vocal
Communication. New York; London: Plenum Press.
Zimmermann Ε. (1995) Loud Calls in Nocturnal Prosimians: Structure, Evolution and
Ontogeny // Zimmermann К., Newman J. D., Jürgens U. (eds) Current Topics in
Primate \bcal Communication. New York; London: Plenum Press. P. 47—72.
Перевод Ε. Η. Князевой

Раздел V
Эволюционная
эпистемология
в России

Меркулов Игорь Петрович
(16.11.1945— 18.02.2008) —
российский философ, доктор философских
наук, профессор, с именем которого
связано развитие эволюционной эпистемологии
в нашей стране. После окончания
философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова
(1969) работал в Институте философии РАН,
где защитил кандидатскую диссертацию
«Принцип простоты в логике науки» (1972)
и докторскую диссертацию «Метод гипотез в
истории научного познания» (1983). В 1992 г.
в Институте философии по его инициативе
был создан сектор эволюционной эпистемологии, бессменным
руководителем которого он был до конца своих дней. В 2006—2008 гг. он работал
также в качестве заместителя директора Института философии РАН.
Работы И. П. Меркулова 1970-х гг. были посвящены исследованию
эпистемологических и методологических проблем развития научного знания
— анализу гипотетико-дедуктивной модели научных теорий,
соизмеримости теорий, критериев научности теоретического знания. В дальнейшем в
его поле зрения оказываются вопросы, связанные с методом гипотез и его
ролью в развитии научного познания, с построением моделей роста
теоретического знания в эпоху научных революций. В 1980-х гг. И. П. Меркулов
разработал модель формирования новых научных теорий, отправным
пунктом которого выступают селективно ценные ad hoc гипотезы. В 1990-х гг.
главным направлением исследований Игоря Петровича становятся
проблемы когнитивной эволюции, эволюции когнитивных способностей,
информационной природы сознания, эпистемологии науки. Детально
разработанную им концепцию он называл концепцией эволюционно-
информационной эпистемологии, в которой он интегрировал
современные представления об эволюции сознания и его когнитивных функций и
развитые в когнитивной науке модели переработки информации. Эту
концепцию он подробно изложил в своем двухтомнике «Эпистемология» (Т. 1.
СПб.: РХГА, 2003; Т. 2. СПб.: РХГА, 2006) и в учебном пособии
«Когнитивные способности» (М.: ИФ РАН, 2005). Его теория сознания в
эволюционном аспекте изложена в совместной с И. А. Бесковой и И. А. Герасимовой
монографии «Феномен сознания» (М.: Прогресс-Традиция, 2009).

И. П. Меркулов
Тенденции развития эволюционной
эпистемологии1
Зволюционная эпистемология — направление,
сформировавшееся в эпистемологии первой половины XX в.,
которое своим возникновением обязано прежде всего
дарвинизму и последующим успехам эволюционной
биологии, генетики человека и когнитивной науки. Главный
тезис эволюционной эпистемологии (или, как ее обычно
называют в германоязычных странах, эволюционной теории познания)
сводится к допущению, что люди, как и другие живые существа,
являются продуктом живой природы, результатом эволюционных
процессов, и в силу этого их когнитивные и ментальные
способности и даже познание и знание (включая его наиболее
утонченные аспекты) направляются в конечном итоге механизмами
органической эволюции. Классическая эволюционная эпистемология
исходила из предположения, что биологическая эволюция
человека не завершилась формированием Homo sapiens — она не только
создала биологическую основу для возникновения человеческой
культуры, но и оказалась непременным условием ее удивительно
быстрого прогресса за последние 10 тыс. лет.
Анализ сложившейся в эволюционной эпистемологии 70—
80-х гг. прошлого века ситуации показывает, что ее дальнейшее
развитие столкнулось в этот период с серьезными трудностями,
обусловленными весьма ограниченными возможностями
традиционных теоретических представлений о биологической эволюции.
При всей своей значимости эти представления не позволяли «на-
1 Статья первоначально опубликована в кн.: Когнитивный подход: философия,
когнитивная наука, когнитивные дисцилины / Отв. ред. В. А. Лекторский. М.:
Канон+, РООИ «Реабилитация», 2008. С. 122-132.

Меркулов /f. П. Тенденции развития эволюционной эпистемологии
475
вести мосты» между биологической эволюцией и ее важнейшим
аспектом — эволюцией когнитивной. С позиций этих
представлений оставалось неясным, какие конкретно феномены требуют
объяснений, если речь идет о когнитивной эволюции. В популя-
ционной генетике и эволюционной биологии, например,
традиционно рассматривается эволюция поведения живых существ, их
поведенческих репертуаров. Но как эволюция поведения
организмов связана, и связана ли она вообще с адаптивно ценными
изменениями в их когнитивной системе? Ведь теоретическое
представление о когнитивной системе живых существ (включая человека)
возникло не в биологии, а в когнитивной науке, и его необходимо
было адаптировать в нужной мере к биологическим структурам.
Многие общепринятые в когнитивной науке модели переработки
информации (и модели искусственных нейронных сетей) с точки
зрения биологии представлялись нереалистичными.
Еще больше вопросов порождает когнитивная эволюция
человека. Если с его биологической эволюцией все более или менее
ясно — она просто не может не продолжаться, если
справедлива теория хромосомной наследственности, — то в чем
применительно к человеку проявляется важнейший аспект биологической
эволюции — эволюция когнитивная? Эволюционная биология до
последнего времени не давала ответа на эти вопросы. Трудности
интеграции эволюционных представлений и информационных
моделей когнитивной науки, по-видимому, были связаны с тем,
что вплоть до конца XX в. практически отсутствовали
экспериментальные данные, позволяющие исследователям предполагать
наличие механизмов взаимодействия между генетическими
изменениями и изменениями на информационном уровне в
когнитивной системе живых существ, влияющих на процессы переработки
когнитивной информации; — например, на создание внутренних
ментальных репрезентаций, обучение, работу памяти,
доминирующие мыслительные стратегии и т. д.
Благодаря изобретению новых методов, позволяющих
определить участие генов в формировании и функционировании
различных органов и нервных тканей, в генетике и нейробиологии
за последние десятилетия были получены многочисленные
экспериментальные данные, которые довольно убедительно
свидетельствуют о том, что в течение 500 млн лет эволюция организмов,

476
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
обладающих нервной системой, шла преимущественно по пути
совершенствования их когнитивной системы. Оказалось, что у
млекопитающих, включая человека, более половины генов из генома
необходимы для того, чтобы сформировать, «сконструировать»
мозг, обеспечить развитие и дальнейшее функционирование
взрослого мозга. На самом деле цифра значительно выше — 70—80%,
так как необходимо учитывать также и так называемые
«молчащие» гены, т. е. гены, функции которых были ограничены
созданием мозга и его развитием в эмбриональном состоянии.
Численность генов, обслуживающих мозг, удивительно
высока. И это обстоятельство наводит на мысль, что темпы накоплений
генетических изменений в мозге в ходе биологической эволюции
были значительно выше, чем в других органах. Эволюция геномов
организмов (по меньшей мере млекопитающих), если ее
рассматривать как результирующую массы событий естественного
отбора, видимо, была в большей мере связана не с морфологическими
изменениями различных органов, а с морфологическими
изменениями мозга, с эволюцией его нейроструктур, т. е. носила
преимущественно характер нейроэволюции. Нейроэволюция обеспечивала
создание своего рода обновляемой «элементной базы» («железа»,
если воспользоваться компьютерной метафорой) для эволюции
когнитивных функций мозга — например, обучения, запоминания
адаптивно ценной когнитивной информации, формирования
новых стратегий мышления и т. д. В ходе нейроэволюции
естественный отбор шел по когнитивным функциям мозга, поскольку
соответствующие селективные преимущества в относительно большей
мере способствовали адаптации и выживанию организмов.
Характерно наличие избыточности, резерва в конструкции мозга: по мере
роста сложности организмов биологическая эволюция нередко
прибегала к удвоению (дупликации) части генетической
информации. Дупликация генов, в свою очередь, открывала новые
возможности для дальнейшей специализации жизненно важных функций.
Поскольку мозг исключительно важен для выживания организмов,
дифференциация и специализация функций более всего развиты в
центральной нервной системе. Одновременно возникала
необходимость в интеграции множества взаимосвязанных когнитивных
программ и метапрограмм, в развитии высокоуровневого центрального
контроля воспринимающего себя живого существа. Кумулятивно

Меркулов И. П. Тенденции развития эволюционной эпистемологии
477
эволюционная история организмов, обладающих нервной
системой, нашла свое выражение в тех функциях, которые гены
выполняют в современном мозге (и поэтому мы ее можем «прочитать»).
Таким образом, в последние десятилетия появились
экспериментальные основания предполагать, что нейроэволюция
взаимосвязана с когнитивной эволюцией, т. е. с адаптивно ценными
изменениями в процессах переработки информации, с
эволюционным развитием когнитивных способностей вплоть до самых
высших — мышления и сознания. Однако возникает вопрос:
можно ли это представление адаптировать в нужной мере к нейробио-
логическим структурам? Ответ на него в решающей мере зависит
от того, можем ли мы принять и опираться в своих дальнейших
выводах на следующие предположения:
1. Наш мозг является органом, обрабатывающим когнитивную
информацию.
2. Процессы обработки информации мозгом, по меньшей мере
частично, управляются генами.
3. Существуют механизмы обратного воздействия адаптивно
ценных изменений в процессах переработки информации
когнитивной системой (в том числе и самопорождающихся когнитивных
программ) на гены, управляющие ее работой.
Гипотеза о том, что человеческий мозг перерабатывает
когнитивную информацию, выдержала весьма тщательные
экспериментальные проверки, и ее правомерность общепризнанна в
когнитивной науке. С 60-х гг. прошлого века модели переработки
информации (естественно, совершенствуясь) остаются основным
теоретическим инструментом исследований когнитивных
функций человека в когнитивной психологии. Еще в предшествующие
десятилетия было экспериментально установлено, что обмен
информацией между нейронами головного мозга происходит
посредством электрического (нервного) импульса, хотя передача ее через
синапс осуществляется не электрическим, а химическим
способом, который вызывает изменение электрического потенциала.
Таким образом, «языком» мозга (если так можно выразиться)
являются электрические сигналы. Именно поэтому стала возможна
разработка новейших методов исследования человеческого
мозга, — в частности, трехмерного картирования процессов его
функционирования в реальном времени.

478
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Но можем ли мы отталкиваться в своих эпистемологических
выводах от аналогии между работой нашего мозга и работой
компьютера — пусть даже и исключительно мощного, состоящего из
искусственных нейронных сетей, включающих в себя несколько
миллионов параллельно работающих вычислительных устройств,
формальных нейронов? Конечно, наш мозг обладает
преимуществами и цифровых, и нейронных компьютеров. Но каковы
границы этой аналогии или метафоры, даже если согласиться с
правомерностью предположения, что и наш мозг — этот естественным
образом возникший в ходе нейроэволюции орган, обеспечивший
наше выживание, — и созданный человеком компьютер
действительно перерабатывают информацию? Ведь если наш мозг
перерабатывает когнитивную информацию аналогично компьютеру,
то это предполагает, что процессы переработки в нем генетически
управляются хотя бы частично, так как невозможно представить
себе компьютер, успешно выполняющий те или иные
интеллектуальные задачи, работа которого вообще не управлялась бы
инсталлированными программами. Но означает ли это, что (подобно
тому, как это имеет место в компьютере) адаптивно ценные
изменения в переработке информации когнитивной системой
человека не оказывают никакого обратного воздействия на генетическую
информацию, управляющую ее работой, и в силу этого вообще не
влияют на эволюцию мозга, на нейроэволюцию?
Еще полвека назад многие исследователи полагали, что в силу
адаптивной пластичности нервной системы организмов,
обладающих способностью к обучению, эти организмы как бы
«ускользают» от действия естественного отбора по когнитивным
функциям на свой индивидуальный фенотип. Мозг рассматривался как
орган, нуждающийся в участии генов, генетической информации
только для своего построения, эмбрионального развития.
Оказывалось, что для его дальнейшей работы, для выполнения им
когнитивных функций, генетическая информация вообще не нужна.
Сформировавшись, взрослый мозг начинает функционировать
подобно компьютеру, в котором происходит быстрая передача
электрических сигналов, в нем протекают управляемые программами
процессы переработки информации и т. п. Мозг может
использовать лишь то, что было заложено его развитии; он может реали-
зовывать лишь те управляющие когнитивные программы и мета-

Меркулов И. П. Тенденции развития эволюционной эпистемологии
479
программы, которые были «инсталлированы» биологией в ходе его
эмбрионального роста, и не способен к их обновлению,
влияющему на когнитивное развитие, а уж тем более — к когнитивной
эволюции.
Вплоть до последних десятилетий нейробиологи действительно
не имели никаких прямых экспериментальных данных,
свидетельствующих о наличии молекулярных связей между выполнением
мозгом своих когнитивных функций и эволюцией. Правда, в
пользу таких связей имелись весьма веские общетеоретические
соображения, поскольку предположение о том, что работа центральной
нервной системы человека абсолютно не контролируется
генетически, многим биологам казалось неправдоподобным. К тому
же, исследуя когнитивные аномалии (например, синдром
Тернера, который влечет за собой когнитивные проблемы, связанные
с ориентацией в пространстве), генетики обнаружили
убедительные примеры того, как хромосомные аберрации (т. е. численные
и структурные нарушения Х- и Y-хромосом) негативно влияют на
работу когнитивной системы человека.
Однако только сравнительно недавно в результате
соответствующих исследований в молекулярной нейробиологии было
экспериментально обнаружено, что обмен электрических сигналов,
электрическая активность в мозге протекает не только на
поверхности нервных клеток (синапсов), но и уходит в глубь клеток. Эта
активность включает молекулярные каскады передачи
электрических сигналов от поверхности нейронов в цитоплазму и ядро, где
локализованы хромосомы и гены. Отталкиваясь от полученных
экспериментальных результатов, можно было предположить, что
гены должны принимать участие в процессах переработки мозгом
когнитивной информации, в выполнении мозгом когнитивных
функций, в том числе в работе мышления, в механизмах обучения,
запоминания и т. д.
С середины 80-х гг. прошлого века нейробиологи, используя
новые методы генетического маркирования, стали предпринимать
систематические попытки поисков генов, которые могли влиять
на когнитивные процессы. Их пристальное внимание привлекли
структурные гены, обеспечивающие рост и дифференциацию
клеток, т. е. гены, ответственные за развитие организмов. Оказалось,
что некоторые из этих генов («замолкающих» после выполнения

480
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
своих функций) вновь подключаются к работе мозга при
столкновении организмов с когнитивными задачами и проблемами
(которые требуют, например, запоминания, обучения или новых
мыслительных стратегий), но уже в качестве генов-регуляторов.
Они синхронно активизируются в миллионах нервных клеток,
вовлеченных в выполнение соответствующих когнитивных функций.
Конечно, в отличие от структурных генов гены-регуляторы не в
состоянии необратимым образом изменить свойства (в том числе и
логические) нервных клеток мозга, оказать необратимое влияние
на передачу электрических сигналов (информации) через синапсы.
Но они могут это делать временно, в течение довольно длительного
периода, внося коррективы в репертуар работы клеток, меняя их
свойства, влияя на передачу информации и т. п. благодаря своему
участию в синтезе белков, которые возвращаются к ядру клетки.
Они включают и выключают десятки других генов, управляют,
подобно дирижеру, фенотипическими свойствами клеток в течение
довольно длительного времени, выступая в качестве триггера,
запускающего эти процессы.
Таким образом, под воздействием когнитивных событий
(например, требующих обучения новому навыку, запоминания,
новых мыслительных стратегий и т. д.) генетические свойства клеток
головного мозга могут меняться на длительный период. Но если
подобного рода когнитивные ситуации часто повторяются на
протяжении жизни нескольких поколений (например, в случае
существенных изменений окружающей среды, при переходе отдельных
популяций людей от охоты и собирательства к
сельскохозяйственному производству, при массовой миграции сельского населения
в города и т. п.), то постепенно за счет мутаций и рекомбинаций
генов, как полагают некоторые исследователи, происходит
замена программы запуска гена-регулятора (включающегося временно
в ответ на возникновение когнитивной проблемы) на программу,
запускающую ген развития (а эти функции — функции
регулирования и развития, — как уже отмечалось, могут выполнять одни
и те же структурные гены). В результате в новых нервных
клетках происходит порождение необратимым образом таких же (или
сходных) свойств, которые только временно возникали в старых
клетках благодаря действиям генов-регуляторов. Иными
словами, благодаря воздействию событий окружающей среды, требую-

Меркулов К П. Тенденции развития эволюционной эпистемологии
481
щих адаптивных изменений в когнитивной системе, возникают
эволюционные изменения в морфологии мозга отдельных особей. Эти
морфологические изменения, видимо, порождают нейробиологи-
ческие и нейрофизиологические «устройства» как потенциальную
основу эволюционных изменений на информационном,
когнитивном уровне. Они меняют логические свойства нейронов, групп
нейронов и нейронных сетей, позволяя генерировать и запускать
новые когнитивные программы (и метапрограммы), которые дают
их обладателям какие-то селективные преимущества в решении
соответствующих когнитивных проблем. Адаптивно ценные
эволюционные изменения закрепляются естественным отбором, они
могут постепенно привести к статистическому преобладанию в
популяциях новых индивидуальных фенотипов, а тем самым и
включаться в дальнейшую эволюцию генотипа.
Если суммировать вышеизложенное, то нетрудно прийти к
выводу, что процессы эволюции мозга не прекращаются вместе с
завершением его формирования. Наш мозг (разумеется, до
наступления почтенного возраста) постоянно находится в состоянии
«перестройки» с участием генов. Он реагирует на повторяющиеся
когнитивные ситуации, создает и запускает новые когнитивные
программы. И, наконец, он включает работу генов, которые
раньше принимали участие в его формировании и развитии, с тем
чтобы биологически закрепить достижения когнитивной эволюции.
В этом принципиальное отличие человеческого мозга от
современных компьютеров, которые, хотя и обладают способностью к
самообучению, пока еще не могут подкрепить без помощи человека
свою «когнитивную эволюцию» эволюцией собственного «железа».
Итак, если наш мозг действительно обрабатывает
когнитивную информацию, если процессы обработки информации мозгом
генетически контролируются, и, кроме того, существуют
механизмы обратного воздействия работы когнитивной системы на гены,
управляющие ее функционированием, то современная эволюционно-
информационная эпистемология вполне может отталкиваться от
предположения, что эволюция человека, эволюция нейронных систем
его мозга (нейроэволюция) продолжается, что эта эволюция
сопряжена, главным образом, с адаптивно ценными изменениями в
когнитивной системе человеческих популяций, с изменениями в
процессах переработки когнитивной информации. Благодаря во-

482
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
влеченности, непосредственному участию генов в выполнении
мозгом своих когнитивных функций, обеспечивается закрепление
достижений когнитивной эволюции в геноме человеческих
популяций. Конечно, исследователям еще многое предстоит
выяснить: каким образом молекулярно-генетические процессы в
клетках (нейронах) и изменения в нейроструктурах взаимосвязаны с
информационными процессами, как на основе этих взаимосвязей
возникают и генетически закрепляются адаптивно ценные сдвиги
в процессах переработки мозгом когнитивной информации —
например, в доминирующих мыслительных стратегиях, в формах
внутренних ментальных репрезентаций, в механизмах памяти;
обучения и т. д. Конкретные ответы на эти и подобного рода вопросы,
возможно, будут получены уже в самом ближайшем будущем. Для
всех без исключения направлений современной эпистемологии,
исследующей общие закономерности человеческого познания,
исключительный интерес представляет сам факт
продолжающейся когнитивной эволюции человеческих популяций при участии
генов, факт, который теперь уже не вызывает каких-либо сомнений.
Признание этого факта и вытекающих из него следствий, а также
трансляция соответствующих знаний в другие; области духовной
культуры, в перспективе приведет к радикальным изменениям в
наших представлениях об эволюции познания и факторах, влияющих
на когнитивный, социальный и культурный прогресс человечества.

И. П. Меркулов
Архаическое мышление: вера, миф, познание1
Введение
Если тезис о взаимосвязи биологической, когнитивной и
культурной эволюции в своей самой общей формулировке в
настоящее время практически не сталкивается с серьезной оппозицией
со стороны подавляющего большинства эпистемологов, то
совершенно иначе дело обстоит с вопросом об эволюции менталь-
ности — вопрос о ее критериях и механизмах до сих пор остается
дискуссионным и недостаточно исследованным. Радикальное
переосмысление этой проблемы исторически и логически оказалось
тесно связанным с впечатляющими успехами в XX в. популяцион-
ной генетики, генетики человека и теории информации. Под
напором экспериментально установленных здесь фактов постепенно
обнаружилась полная несостоятельность сложившейся еще в
естествознании XIX в. и классической теории познания установки,
согласно которой биологическая эволюция человека, эволюция
психофизиологических механизмов его мышления в общем и целом
завершилась с появлением Homo sapiens.
Многие выдающиеся философы и социологи прошлого
разделили убеждение, что человеческий разум — это своего рода чистый
лист бумаги, что, будучи продуктом социально-экономических
обстоятельств, собственной истории, человек в принципе может
овладеть любым языком, научиться любой песне, следовать любому
этическому кодексу и т. д. Соответственно эволюцию познания и
мышления классическая философия в лучшем случае
рассматривала только как сугубо культурно-исторический процесс,
находящийся вне поля приложения генетических, геннокультурных и психо-
1 Статья первоначально была опубликована в кн.: Эволюционная
эпистемология: проблемы и перспективы. М.: РОССПЭН, 1996. С. 14—48.

484
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
физиологических факторов. Получалось, что культура, полностью
рассчитавшись за последние 25000 лет с приобретенным в более
ранние эпохи генетическим наследием, заменила собой
генетическую эволюцию. Лишенный реальной естественно-научной
основы такой теоретико-познавательный подход все в большей степени
замыкался либо на социологию, либо на социальную философию,
трактуя человека по сути дела как некое, наделенное
умозрительными когнитивными способностями, внеприродное существо.
По мнению многих исследователей — а с ними трудно не
согласиться — открытия последних двух-трех десятилетий
позволяют говорить о настоящей революции в когнитивных науках. Среди
этих достижений наибольший интерес для эпистемологов
представляют выявление генетических факторов, направляющих
ментальное развитие и в значительной мере автоматически
предрасполагающих человеческое мышление к выбору только некоторых
культурных альтернатив, а также обратного воздействия культуры
на гены через давление эволюции (Ч. Ламсден, Э. Уилсон)1,
открытие межполушарной церебральной асимметрии и связанных с
функциональной активностью левого и правого полушарий мозга
когнитивных типов мышления — логико-вербального (знаково-
символического) и пространственно-образного (Р. Сперри)2. Эти
фундаментальные открытия позволяют связать когнитивную
эволюцию и эволюцию ментальное™ (хотя бы в первом
приближении) с изменениями доминирующих способов извлечения и
обработки информации, т. е. в конечном итоге с эволюцией,
базируются на генетике когнитивной системы человека, нашего мозга.
Полученные геннокультурными теориями и когнитивной
психологией данные свидетельствуют о том, что хотя культурные
«мутации», новые поведенческие стереотипы и методы мышления
возникают в результате активности сознания, сами инновационные
формы этой активности находятся под очень сильным
воздействием генетических факторов. Даже если предположить нечто
невероятное — что какой-то вид современного человека сформировался
в ходе сугубо культурной эволюции, то, как показывают расчеты, в
1 См.: Lumsden Ch. J., Wilson Ε. О. Genes, Mind and Culture: the Coevolutionary
Process. Cambridge, Mass., 1981.
2 См.: Sperry R. W. Hemispheric Disconnection and Unity in Conscious
Awareness//American Psychologist. 1968. Vol. 23. P. 723—733.

Меркулов И, П. Архаическое мышление: вера, миф, познание 485
силу универсальности механизмов наследственности и
естественного отбора (ведь человек — все-таки живое существо) в течение
жизни нескольких поколений произошла бы интеграция
культурных инноваций с генетическим воздействием.
Как оказалось, генетические механизмы лежат в основе не
только общей способности людей решать проблемы — они также
обеспечивают их сознание и мышление специфическими
правилами и принципами, которые необходимы для быстрого
овладения социокультурным миром. Экспериментальные исследования
познания, поведения и категорий мышления, а также результаты
непосредственных наблюдений особенностей человеческого
развития, в том числе у новорожденных и малышей, которые
относительно свободны от культурных влияний, в частности,
показывают, что ментальная эволюция определенным образом генетически
направляется, обусловливая наличие сходных форм мышления и
поведения. Приведем несколько характерных примеров.
1. С детства люди с нормальным зрением воспринимают
изменения длины световой волны как четыре основных цвета — красный,
зеленый, синий и желтый — с различными сочетаниями в
промежуточных зонах. Однако на самом деле, как это фиксируется
приборами, имеет место непрерывное изменение световой волны, и поэтому
получаемая нами ясная, красочная, с четкими контурами картина —
не более чем иллюзия, генетически запрограммированная в
нашем визуальном аппарате и мозге. Сетчатка нашего глаза усиливает
контуры изображения, преобразуя сигналы от цветовых рецепторов
в три пары цветовых оппозиций — «красный — зеленый», «синий —
желтый» и «светлый — темный». Как показали соответствующие
психологические тесты, даже четырехмесячные дети воспринимают
изменение длины световых волн, как если бы они уже распознавали
четыре цветовые категории. Аналогичные результаты были получены
в ходе демонстрации представителям 20 национальностей большой
последовательности образцов, отличающихся по цвету и яркости.
2. Новорожденные и малыши предпочитают сахар, им не
нравится пища, содержащая соль, кислоту, горечь. Это врожденное
селективное предпочтение оказывает влияние на эволюцию кухни
взрослых.
3. Хотя мимические выражения могут существенно отличаться
у представителей разных культур, все же было выявлено общекуль-

486
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
турное множество такого рода выражений, отражающих
эмоциональные состояния — гнев, ненависть, счастье и т. д. Характерно
также, что в случае некоторых повреждений правого полушария
мозга пациент оказывается не в состоянии узнавать лица других
людей (иногда даже своих самых близких родственников).
Однако это расстройство не влечет за собой общей потери визуальной
памяти — наш мозг скорее всего биологически запрограммирован
следовать некоторым сенсорным императивам, если дело касается
самых насущных нужд социальной жизни.
4. Тревога в присутствии чужих людей, возникающая у детей в
возрасте от 6 до 8 месяцев. Эта реакция свидетельствует о
врожденной предрасположенности людей жить в небольших группах,
состоящих из близких родственников.
5. Врожденная предрасположенность людей мыслить
оппозициями, рассматривая одну вещь как нечто противоположное
другой. Эта особенность бессознательной стратегии нашего
мышления наиболее ярко иллюстрируется фобиями — экстремальными
формами боязни, которые вызывают у людей учащение
сердцебиения, холодный пот, приступ тошноты, панику и другие
автоматические реакции. Безотчетный страх могут внушить опасности,
подстерегавшие древнее человечество — закрытое пространство,
высота, грозы, бегущая вода, змеи и пауки, а также собаки,
самолеты, оживленные улицы и площади, число 13, инъекции, ножи,
электричество и многое другое, часто совсем безобидное.
6. Наличие эмпирически фиксируемых корреляций между
хромосомными аберрациями и психологическим фенотипом. Как
свидетельствуют данные нейробиологии, хромосомные аберрации
часто приводят к дефектам интеллекта, к снижению отдельных
мыслительных функций (например, к синдрому Тернера —
нарушениям, связанным с восприятием пространства)1.
Врожденные закономерности развития человека, своего рода
ограничительные начала, направляющие наше сознание и мышление,
наши когнитивные способности, до сих пор все еще остаются в
значительной мере неизученным феноменом. Социобиологи Ч. Ламсден
1 Об этих и других подобного рода данных см. более подробно: Lumsden Ch. J.,
Wilson Ε. О. Promethean Fire: Reflections on the Origin of Mind. Cambridge, Mass.,
1983.

Меркулов И. /7. Архаическое мышление: вера, миф, познание 487
и Э. Уилсон в свое время предложили назвать эти закономерности
эпигенетическими правилами1. Напомним, что эпигенез — это сумма
всех взаимодействий между генами и окружающей средой,
формирующих отличительные характеристики организма. Если, например,
взять словарь из четырех основных цветов, то его базисом служит
взаимодействие генов, предписывающих цветовое восприятие глаз и
мозга, с окружающей средой. Последняя, естественно, варьируется,
включая в себя наряду с условиями, породившими цветовое зрение
человека, также и все последующие изменения, в том числе и
вызванные влиянием культуры. Регулирующие цветовое зрение
эпигенетические правила достаточно жестки, чтобы направлять эволюцию всех
культур в русло все большей артикуляции главных кластеров
цветовой классификации, но в то же время их власть не распространяется
настолько далеко, чтобы полностью нивелировать межкультурные и
межличностные различия, касающиеся цветового восприятия.
Будучи результатом адаптации человека к окружающей среде,
эпигенетические правила закрепляются благодаря естественному
отбору. Поэтому их природа зависит от ДНК — генетические
изменения могут трансформировать эти правила и отношения между ними2.
Сознание и мышление, таким образом, формируются в соответствии
с генетическим планом: мы мыслим в определенном, генетически
направляемом русле, нам навязывается определенного рода
культурная деятельность (например, танцы, семейный брак или язык).
1 См.: Lumsden СИ. J., Wilson Ε. О. Genes, Mind and Culture.
2 Генетическая основа эпигенетических правил подтверждается рядом данных.
Некоторые эпигенетические правила проявляются уже в раннем детстве и
остаются относительно неизменными. Более того, анализ родословных и
стандартные сравнения братьев-близнецов, подкрепленные в некоторых случаях
длительным изучением индивидуального развития, послужили
доказательством генетических различий буквально в каждой исследованной с помощью
этих средств категории познания и поведения, в том числе и в тех, которые
конституируют эпигенетические правила, либо включают общие с этими
правилами компоненты. Среди этих категорий — цветовое зрение, острота слуха,
память, время, необходимое для овладения языком, вычислительные
способности, способности к различению вкуса и запахов, к письму, к
конструированию предложений, перцептивному искусству, психомоторному искусству,
экстраверсия/интровсрсия, гомосексуальность, склонность к алкоголизму,
возраст начала сексуальной активности, время, на которое приходятся стадии
развития Пиаже, некоторые фобии, неврозы и психозы и т. д. (Lumsden СИ. J.,
Gushurst А. С. Gene-Culture Coevolution: Humankind in the Making // Sociobio-
logy and Epistemology. Dordrecht, 1985. P. 9).

488
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Но в то же время наше сознание и мышление эволюционируют в
определенной окружающей среде — продукте ранее существовавшей
культуры, истории, — которая хранится в архивах, памятниках и
человеческой памяти. Поэтому способы подключения и организации
памяти исключительно важны для созидания культуры.
Еще в 1890 г. американский философ и психолог У. Джеймс
выделил два вида памяти — кратковременную (первичную) и
долговременную (вторичную), — предположив здесь действие двух
разных механизмов. Кратковременная память без особых усилий
восстанавливает в сознании происходящее сейчас, в данное время,
ей необходимо около одной секунды для того, чтобы изучить
информацию и самопроизвольно забыть большую ее часть в течение
15—30 секунд. Долговременная память требует усилий и поиска,
ее емкость огромна, она содержит опыт всей жизни. Сознательная
мысль запускает процесс извлечения информации из
долговременной памяти и затем недолго удерживает ее в кратковременной
памяти, где она обрабатывается.
В дальнейшем когнитивные психологи разграничили два типа
долговременной памяти — эпизодическую (образную) и
семантическую. Эпизодическая память позволяет извлечь информацию об
отдельных событиях, вспомнить и сознательно воспроизвести во
временной последовательности образы конкретных лиц,
объектов и действий. Как показывают данные, полученные с помощью
метода позитронно-эмиссионной томографии, эпизодическая
память, по-видимому, связана с функциональной активностью
соответствующих областей правого полушария, обеспечивающих
обработку образной информации1.
Напротив, семантическая память (тесно взаимодействующая
с эпизодической) воссоздает смысл (значение) в форме
одновременного представления и переживания взаимосвязанных понятий.
Например, понятие огня, вероятно, связывается в семантической
памяти с понятиями горячий, красный, опасный, приготовленной
пищей и т. д., а понятие воды — с понятиями прозрачный, жидкий,
утоленной жаждой и т. д. Таким образом, в семантической памяти
1 Так, например, оказалось возможным вызвать воспоминания о музыкальной
мелодии даже без звукового сопровождения, причем томограф зафиксировал
в этот момент активность правого полушария. См.: Lumsden Ch. J., Wilson Ε. О.
Promethean Fire: Reflections on the Origin of Mind. P. 77.

Меркулов /f. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание 489
любое понятие выступает как «узел», который почти всегда связан
какими-то отношениями с другими «узлами», образуя
семантическую сеть. По-видимому, наш мозг обучается путем
конструирования растущей сети понятий. Когда удается изобрести какую-то
новую сущность, новое понятие и т. п., мозг, обрабатывая
информацию, распространяет поиск по семантическим сетям, пытаясь
обнаружить связи (отношения) новой сущности с уже известными
«узлами» (понятиями)1.
Независимо от того, существуют ли эпигенетические
правила в том смысле, на каком настаивают Ч. Ламсден и Э. Уилсон,
или нет, вполне логично предположить, что генетическая
запрограммированность человеческого мышления (у человека она,
естественно, выражена гораздо слабее, чем у животных)
проявляется и на уровне механизмов долговременной памяти (причем
не только семантической, но и образной) в образовании особых
структурных связей «узлов», прототипов и т. п. — например, как
генетически направляемое предпочтение одних умственных
операций, а не других. Именно эти структурные связи и определяют
способ обработки когнитивной информации, определяют ее
стратегию, служат инструментом поиска развивающейся мыслью
нового знания, новой информации. С их помощью гены направляют
формирование у отдельных индивидов и этнических групп
доминирующих способов обработки когнитивной информации (т. е.
происходит своего рода «сборка» индивидуального сознания и
бессознательного) — будь то типичное для архаического менталитета
оперирование полярными противопоставлениями или, например,
широкое использование стереотипов, мыслительных
идиосинкразии. Эволюция мышления, эволюция способов извлечения и
обработки когнитивной информации человеком, таким образом,
предполагает глубокие изменения в генах, мозге, эпигенетических
правилах и долговременной памяти. В то же время в силу генно-
культурных взаимодействий эта эволюция, очевидно, имеет свою
особую «историю», наложившую отпечаток на историю развития
культуры — религии, искусства, науки, философии и т. д.
1 См. более подробно: Норман Д. Память и научение. М., 1985. С. 30—69.

490
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
1. Когнитивные особенности архаического мышления
Антропологами и культурологами XX в. предпринимались
неоднократные попытки выявить характерные особенности исторически
наиболее архаического, «первобытного» мышления. Широко
известны, например, концепции «прелогического мышления» (Л. Леви-
Брюль), «мифологического мышления» (К. Леви-Стросс),
«архаического мышления» (М. Элиаде) и др. Хотя в этих концепциях речь
идет об одном и том же феномене, существенные различия в подходах
дают, на первый взгляд, во многом несовместимые результаты. Если
для Л. Леви-Брюля древнее мышление — это мышление сугубо
ассоциативное, управляемое законом сопричастности или партисипации,
нечувствительное к логическим противоречиям, которому
несвойственно построение силлогизмов и т. п.1, то у М. Элиаде первобытный
менталитет в первую очередь отличается архетипами, категориями и
образцами2. С другой стороны, К. Леви-Стросс вообще не
усматривал в этом типе мышления каких-либо принципиальных,
качественных особенностей — человеческий разум, с его точки зрения, на всех
этапах эволюции мыслил одинаково «хорошо», менялись только
объекты, к которым он прилагался3. Нетрудно, однако, показать, что
вышеприведенные характеристики, несмотря на их разнородность и
кажущуюся несовместимость, все же являются фрагментами единой
картины, которая может быть получена в результате попыток
взглянуть на первобытное мышление с позиций эволюционной
эпистемологии и когнитивно-информационного подхода.
Разумеется, речь в данном случае не идет о разработке какой-
то абсолютно адекватной и исчерпывающей модели
архаического мышления. Кроме всего прочего, такая модель не может быть
в достаточной мере верифицирована или документирована ни
этнографическими и антропологическими данными, ни
данными, полученными приматологами, ни наблюдениями ранних
стадий интеллектуального развития ребенка. Правда, некоторые
человеческие популяции все еще ведут образ жизни охотников-
собирателей, т. е. живут в условиях весьма близких к тем, в которых
1 См.: Леви-БрюльЛ. Сверхъестественное и природа первобытного мышления.
М., 1937.
2 См.: Элиаде М. Космос и история. М., 1987.
3 См.: Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985.

Меркулов И. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание
491
находились наши дальние предки (например, живущие в джунглях
Бразилии и Венесуэлы племена южноамериканских индейцев —
яномама, шаванты и макиритаре), так что в известной мере
возможен прямой подход к изучению эволюции мышления. Однако при
этом необходимо учитывать, что жизнь этих племен под
влиянием цивилизации уже во многом отличается от канонического
образа жизни охотников-собирателей, который преобладал в течение
длительного периода эволюционной истории человечества. Что
касается настоящих охотников-собирателей, то они были
вытеснены в столь недоступные районы, где непосредственное изучение
первобытного менталитета практически невозможно.
Известно также, что наиболее высокоразвитые приматы —
например, шимпанзе — обладают зачатками самосознания (например,
«узнают» себя в зеркале) и знаково-символического мышления. Как
показывают проведенные в свое время в США эксперименты, они,
в частности, способны овладеть активным запасом порядка 100—
200 слов на языке жестов и элементарными правилами синтаксиса.
Тем не менее даже самые «одаренные» из высокоразвитых приматов
уже не в состоянии, например, объединить предложения типа «Катя
дает мне банан» и «Мне нравится Катя» в гораздо более сложное
предложение «Катя дает мне банан, и поэтому она мне нравится».
Конечно, популяции наших далеких предков, которые уже
систематически хоронили своих мертвых с соблюдением определенного
ритуала и впервые развили идеи о «жизни после смерти» и
потустороннем мире, не могли обойтись только языком жестов и скорее всего
хотя бы частично перешли к вербальной коммуникации.
Итак, возникновение первобытного мышления исторически
датировать невозможно, даже приблизительно, также как
невозможно непосредственно исследовать его когнитивные
особенности. Но на основании косвенных данных мы все же можем
составить себе представление о том, что около 40000 лет назад был не
только достигнут значительный прогресс в производстве орудий
охоты, войны и труда — к этому времени наши предки уже умели
объяснять природу и свое место в мире. Об этом свидетельствуют
обнаруженные в пещерах наскальные рисунки, а также каменные
и костяные статуэтки, гравюры, погребения и т. д. Можно также
предположить, что уже неандертальцам (вымерший
приблизительно 20 000 лет назад подвид Homo sapiens), кроме осознания своей

492
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
собственной смертности, были присущи и другие элементы
разумного мышления — вера в сверхъестественное (культ черепа),
использование символов, телеологических объяснений и т. п.
Весьма надежным материалом для разработки когнитивной
модели архаического мышления, видимо, могут служить также дошедшие
до нас тексты мифов и других документов, фиксирующих древнее
миросозерцание. Хотя эти тексты отражают гораздо более высокий
уровень менталитета, такой подход вполне оправдан и хорошо
согласуется с гипотезой, что архаическое мышление в своей эволюции
прошло несколько этапов. Разумеется, границы между этими
этапами весьма условны, их даже трудно жестко зафиксировать, и это —
несмотря на огромную дистанцию, отделяющую, например,
менталитет первобытных популяций от приемов аргументации Платона и
Аристотеля и логической техники средневековых диспутов.
Анализ вышеуказанных данных (включая, разумеется, и
результаты этнопсихологических исследований аборигенов
Австралии, Африки и Южной Америки) позволяет предположить, что
по своим когнитивно-информационным параметрам архаическое
мышление, независимо от степени развитости, — это мышление
преимущественно образное, правополушарное. Напомним в этой
связи, что главное отличие между когнитивными типами
мышления — пространственно-образным (правополушарным) и логико-
вербальным (левополушарным) — касается не способов
репрезентации материала (т. е. безразлично, представлен ли он в вербальной
или образной форме), а стратегии обработки поступающей
информации. Для пространственно-образного мышления характерна
холистическая стратегия, которая позволяет сопоставить целостные
образы, «гештальты» и создать многозначный контекст (например,
мозаичную или калейдоскопическую картину) с множественными
«размытыми» связями. Конечно, содержание такого контекста не
может быть передано с помощью традиционной, вербальной
системы коммуникации.
Напротив, логико-вербальное мышление использует
аналитическую стратегию, — обрабатывая когнитивную информацию, оно
активно выявляет только некоторые, наиболее существенные для
анализа признаки и отношения. В результате соответствующим
образом организуется однозначный контекст, необходимый для
успешной вербальной коммуникации. Однако, как показали экс-

Меркулов 77. 77. Архаическое мышление: вера, миф, познание 493
перименты, при относительно низкой степени сложности
воспринимаемых объектов эти различия между когнитивными типами
мышления, касающиеся стратегии обработки информации, почти
полностью нивелируются. Оказалось, что в простейших случаях
(когда, например, правому и левому полю зрения предъявляли
набор букв или геометрических фигур) логико-вербальное
мышление также обнаруживает способность к одновременной обработке
информации о нескольких объектах, а пространственно-образное
мышление — некоторые довольно примитивные способности к
анализу1. Характерно, что у новорожденных и малышей
отсутствует какая-либо ярко выраженная функциональная асимметрия и в
большей степени развиты способности, относящиеся к функциям
правополушарного мышления. Более того, на ранних этапах
онтогенеза анатомические и функциональные предпосылки для
развития речи имеются в обоих полушариях мозга.
По-видимому, усложнение и дифференциация функций мозга
в филогенезе — это результат «экологического давления» (Э. Уил-
сон), т. е. потребности людей в более совершенной коммуникации,
в передаче сложной информации и ее понимании, в детальном
анализе ситуации и т. д. Поскольку мозг крайне важен для
выживания, его дифференциация, безусловно, способствовала
повышению адаптивных возможностей человека. Благодаря естественному
отбору функциональная асимметрия закрепилась в мозге каждого
индивида в виде соответствующих генетических программ и ген-
нокультурных предрасположенностей к соответствующему
развитию обоих когнитивных типов мышления.
Относительное доминирование того или иного когнитивного
типа мышления, их конкретное соотношение проявляется как на
индивидуальном уровне, так и на уровне популяций или
этнических групп. В последнем случае речь идет о статистическом
преобладании индивидов, для которых характерны соответствующие
особенности обработки когнитивной информации. Таким
образом, здесь не исключаются индивидуальные различия, даже
весьма существенные, которые благодаря механизмам естественного
отбора и геннокультурной трансляции могут постепенно, шаг за
1 Более подробно об этом см.: Спрингер С, Дейч Г. Левый мозг, правый мозг.
М., 1983.

494
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
шагом привести к смене в данной этнической группе
доминирующего когнитивного типа мышления1.
Когнитивно-информационный подход к исследованию
архаического мышления как мышления преимущественно образного, право-
полушарного в целом, на наш взгляд, позволяет довольно успешно,
последовательно и непротиворечиво интерпретировать характерные
для него процессы извлечения, структурирования и переработки
когнитивной информации, такие его особенности, как, например:
• оперирование образцами, архетипами (прообразами) и
категориями;
• неспособность к восприятию индивидуального и сохранению
его черт в долговременной памяти;
• безразличие к логическим противоречиям и стремление
установить между объектами, действиями и т. п. какие-то формы
мистической, сверхъестественной связи, «сопричастности»,
выступающие как конкретные ассоциированные или даже
единые образы (отождествления);
• широкое использование оппозиций (противопоставлений),
метафор, а также мифа как средства разрешения
противоречия;
• синкретизм, неразличение естественного и
сверхъестественного, вещи и представления, объекта и свойства, «начала» и
принципа, цели и действия;
• и, наконец, артикуляция космоса с помощью оппозиций, в
первую очередь, оппозиции «сакральное-профанное» (на что
впервые обратил внимание еще Э. Дюркгейм).
1 «Селективная ценность генотипа определяется повышением темпов
воспроизводства особей, имеющих этот генотип, над темпами репродукции других
особей. При изучении племени шавантов оказалось, что 16 из 37 женатых
мужчин состояли в полигамных браках; 65 из 89 выживших детей родились от
полигамных брачных союзов. Вождь вступал в брак не менее пяти раз (больше,
чем любой другой член группы) и имел 23 ребенка, т. е. доля его детей в группе
составляла приблизительно одну четвертую. Если большое число детей у
мужчин, имеющих высокий социальный ранг, — общая особенность популяций
первобытных людей и если умственные способности, позволяющие достичь
высокого положения, действительно определяются генетическими
факторами (по крайней мере, частично), механизм сравнительно быстрой эволюции
такого специфического человеческого признака, как уникальные умственные
способности, становится понятным» (Фогель Ф., Мотульски А. Генетика
человека. Т. 3. М., 1990. С. 28, 33).

Меркулов И. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание
495
Здесь получают свое естественное объяснение также и
механизмы возникновения веры в сверхъестественное, которая выступает
непременным атрибутом, своего рода видовым признаком
архаического менталитета. С помощью архетипов и образцов для имитации
(подражания) сверхъестественное, трансцендентное начало
управляло мыслями и действиями людей, придавало им внутренний смысл и
ценность, эмоционально их мотивировало.
Мысленный образ о прошлом событии, какое-то воспоминание
часто сопровождается субъективным ощущением, что этот образ
богат, полон, очень подробен и максимально приближен к оригиналу.
Но эта, получаемая от мысленных образов информация, нередко
обманчива — образ действительно богат по содержанию, но он, как, в
частности, показывают экспериментальные исследования
свидетельских показаний при видимой яркости картины может быть весьма
неполным и неточным. И это неудивительно, так как многие наши
восприятия либо вообще сознательно не контролируются, либо
контролируются только частично. Мы также не в состоянии
существенно влиять на переработку когнитивной информации, которая
происходит в сенсорной памяти. В специфических случаях и состояниях,
например, при гипнозе, галлюцинациях, при подавлении по Фрейду,
когда защитные подсознательные механизмы блокируют доступ к
сознанию эмоционально неприятной, негативной информации, люди
могут вообще не воспринимать даже отчетливо видимые объекты.
Разумеется, входные сенсорные сигналы, часто весьма
обрывочные и неполные, определенным образом структурируются
и интерпретируются внутренними структурами, создаваемыми
для этих целей когнитивной системой человека. Формирование
и функционирование этих структур направляется генами.
Когнитивные психологи здесь обычно выделяют два основных типа
информационных процессов — «восходящую» и «нисходящую»
переработку информации1. «Восходящая» переработка запускается
сенсорными сигналами и связана с неосознаваемыми,
автоматическими механизмами, которые, видимо, лишь в незначительной
степени подвержены изменениям, вызванным воздействием
обучения или активным сознательным контролем. Как считают со-
циобиологи, эта начальная стадия обработки когнитивной инфор-
1 См.: Норман Д. Память и научение. С. 29—30.

496
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
мации направляется некоторыми эпигенетическими правилами
(«первичными», по терминологии Э. Уилсона), которые
непосредственно задействованы в автоматические процессы, ведущие от
сенсорной фильтрации к восприятию. Однако независимо от того,
существуют ли такие эпигенетические правила, можно считать
доказанным, что связанные с восприятием процессы переработки
информации контролируются генами.
Со своей стороны, «нисходящая», концептуально направляемая
переработка, имея дело с информацией, уже поступившей в поле
восприятия, в гораздо большей степени использует средства
сознательного контроля, она более управляема и подчинена нашим
целям и желаниям. Однако здесь также имеют место
неосознаваемые автоматические процессы, но они направляются другого рода
эпигенетическими правилами («вторичными»), которые действуют
на основе информации, появившейся в сфере восприятия. «Они
включают в себя и оценку самого восприятия, благодаря чему
индивиды обладают способностью отдавать предпочтение одним
культургенам по сравнению с другими»1.
Итак, если сознание отождествлять с узнаванием себя,
осознанием собственного «Я» и сознательным контролем, то следует
признать, что сфера такого рода контроля и осознания ограничена.
В психике человека имеются разные уровни активности, но лишь
некоторые из них находятся под прямым сознательным контролем.
Многообразные процессы переработки когнитивной информации, в
том числе наше восприятие (включая зрение и слух), а также память,
мысли, эмоции и т. д. могут быть лишь частично осознанными.
Осознание, сознательный контроль реально проявляется где-то только
в первичной (кратковременной) памяти, позволяя в зависимости от
желания учитывать или игнорировать поступающую информацию.
Как свидетельствуют экспериментальные данные,
пространственно-образное и логико-вербальное мышление характеризуются
различными соотношениями неосознаваемых и осознаваемых
процессов переработки когнитивной информации. Тесно связанное с
восприятием преимущественно образное, правополушарное
мышление в гораздо меньшей степени подвержено сознательному
контролю и больше полагается на неосознаваемые, автоматические
1 Рьюз М., Уипсон Э. Дарвинизм и этика // Вопросы философии. 1987. № 1. С. 99.

Меркулов И. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание
497
процессы и стереотипы. Ему вообще присущи сравнительно
меньшая организованность и упорядоченность связей между
мысленными образами и элементами образов или словами, которые их
символизируют (и, соответственно, оно требует более низкой активности
мозга и меньших физиологических затрат). В силу вышеуказанных
причин движение мысли здесь в большей степени может
направляться характерной для правого полушария бессознательной
стратегией обработки информации, которая, естественно, не
ориентирована на выявление жестких и однозначных причинно-следственных
отношений, как это имеет место в случае артикулированного
логико-вербального мышления. Весьма убедительным
естественным примером может служить в данном случае связь мысленных
образов в сновидениях, когда контроль левого полушария,
осуществляющего в состоянии бодрствования интенциональный отбор
образов из репертуара правого полушария, значительно ослаблен и его
роль фактически сводится к функции пассивного «наблюдателя».
Трудности, связанные с пересказом сюжета сновидения, а кроме
того, вербальная невыразимость каких-то эмоционально очень
важных элементов его содержания — все это свидетельствует о том, что
образное мышление может частично или даже полностью протекать
на бессознательном уровне психической активности.
Характерно, что, как было установлено, для «перевода»
бессознательных правополушарных мыслительных процессов на
уровень сознания обязательно требуется фиксация любого события,
проблемы (конкретной или «размытой») и т. п. в
пространственных и временных координатах (и, разумеется, постоянная
активность системы внимания)1. Именно поэтому правополушарному
мышлению присуща образная форма репрезентации когнитивной
информации, ведь стабильность события, его фиксированность в
пространстве и времени может быть выражена только в виде
мысленных образов, символов (или образов-символов). В отличие от
пропозициональных форм репрезентации информации
мысленный образ полностью реализуется в настоящем времени и является
завершенным психическим актом, включающим в себя простран-
1 См., например: Вейн А. М., Молдовану И. В. Специфика межполушарного
взаимодействия в процессах творчества, принцип метафоры // Интуиция,
логика, творчество. М., 1987. С. 57—58.

498
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ственные и временные «метки», т. е. пространственно-временные
условия, при которых эти события воспринимались и с которыми
они оказались интегрированными в силу специфики процессов
восприятия1. Эти пространственно-временные «метки» играют
исключительно важную роль в функционировании долговременной
эпизодической памяти: не исключено, что латентно хранящиеся в
правом полушарии образы, соответствующие определенным
временным отрезкам, каким-то образом доступны внутреннему
обследованию и могут быть переведены в «мысленное» зрение.
Итак, образная репрезентация когнитивной информации,
можно сказать, идеально приспособлена для ответов на
вопросы, касающиеся пространства и времени. Разумеется, мысленные
образы должны как-то взаимодействовать с пропозициональной
информацией, которая отвечает задачам выведения следствий и
межличностного общения, даже если речь идет о наименее
развитой стадии архаического мышления, характерной для популяций с
зачаточными формами речевой коммуникации. А это означает, что
должна, например, существовать возможность обращения к
мысленным образам с помощью слов и простейших рассуждений, а
также построения новых образов и даже выведения следствий2.
Однако интересующие нас особенности переработки
когнитивной информации, присущие архаическому мышлению как
мышлению преимущественно образному, в первую очередь, касаются
специфических связей и ассоциаций мысленных образов. Как
известно, отдельные элементы образов и сами образы, «гештальты»,
здесь могут взаимодействовать друг с другом в разных, или даже
полностью взаимоисключающих смысловых отношениях, что, соб-
1 Результаты клинических исследований больных при поражениях мозга, в
частности, показывают, что пространственно-временная организация
психических процессов, протекающих в правом и левом полушариях, различна:
правое полушарие функционирует в настоящем времени, опираясь на прошлое, в
то время как левое — в настоящем с направленностью в будущее. См.:
Доброхотова Т. Α., Брагина Я. Н. Принцип симметрии — асимметрии в изучении
сознания человека // Вопросы философии. 1986. № 7.
2 Надо сказать, что далеко не всегда категоризация сопряжена с выделением
у объектов необходимых свойств — как оказалось, содержанием большинства
обыденных, нечетких понятий являются прототипы, т. е. мысленные образы
соответствующих «образцовых» случаев, перцептивно типичных, характерных
примеров. См., например: Smith Ε. Ε. Concepts and Thought // The Psychology of
Human Thought. Cambridge, 1988. P. 19-47.

Меркулов И. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание
499
ственно, и определяет многозначность образов, а также слов,
которые их символизируют. Многозначный образный контекст,
естественно, не сводим к вербальному, поскольку, кроме всего прочего,
речь, как бы она ни была символична и метафорична, обязательно
наталкивается на барьер сознания. Поэтому судить о глубинных
бессознательных процессах образного мышления и уяснить
характер используемых здесь ассоциативных связей можно лишь на
основании косвенных данных. В принципе такого рода данные,
видимо, могут быть получены в результате изучения «следов» право-
полушарной стратегии в условиях минимального сознательного
контроля — прежде всего «логики» мифа и сценариев сновидений.
По-видимому, именно К. Леви-Стросс, выдающийся
антрополог, исследователь мифологии и фольклора, впервые высказал и
тщательно обосновал ставшую впоследствии классической мысль о
том, что миф как ментальный феномен обладает единой
бессознательной структурой, а различия касаются лишь материала образов,
которыми он оперирует1. Анализ К. Леви-Стросса, а также другие
исследования «логики» мифа, кроме того, показывают, что
архаическое мышление довольно активно и свободно манипулирует
различными представлениями и в первую очередь весьма обширным
набором оппозиций, противопоставлений, исходным материалом
которых обычно выступают конкретные образы животных,
растений, предметов, небесных светил и других природных объектов, а
также общие свойства (категории), признаки, форма и т. д. Эти
оппозиции — а их корни уходят в древнюю магию — располагаются
на различных уровнях и между собой взаимодействуют. Дихотомия
сакрального и профанного (божественного и земного) —
наиболее универсальная, она пронизывает все сферы мировосприятия
древнего человека и определенным образом структурирует все
прочие полярные противопоставления, менее универсальные, —
например, космические («правое-левое», «высшее-низшее», «ночь-
день», «жизнь-смерть»), этические («добро-зло»), этнические
1 «Создан ли миф субъектом или заимствован из коллективной традиции
(причем между индивидуальным и коллективным мифами происходит постоянное
взаимопроникновение и обмен), он различается лишь материалом образов,
которыми оперирует; структура же остается неизменной, и именно благодаря
ей миф выполняет свою символическую функцию» (Леви-Стросс К.
Структурная антропология. С. 181).

500
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
(«мы-чужеземцы»), мифологические («близнецы-антагонисты»)
и т. д. Из истории философии широко известны десять ранне-
пифагорейских оппозиций — «чет-нечет», «мужское-женское»,
«свет-тьма», «правое-левое» и т. д., где каждый член оппозиции
изначально наделялся важным символическим значением либо
положительного (благоприятного для людей), либо отрицательного
(неблагоприятного) начала. В архаическом мышлении различные
системы противопоставлений, по словам М. Элиаде, «выражают
как структуры мира и жизни, так и специфические формы
существования человека. Человеческое существование понимается как
"повторение" вселенной; соответственно космическая жизнь
делается понятной и значащей через восприятие ее в качестве "кода"»1.
Конечно, в силу генетической предрасположенности людей к
выдвижению бинарных альтернатив оперирование оппозициями,
полярными противопоставлениями, строго говоря, нельзя
рассматривать как специфическую черту, присущую только архаическому
мышлению или только мифу. Как, в частности, показывают
соответствующие эксперименты, проведенные в свое время американским
психотерапевтом А. Ротенбергом, творческие личности также
обнаруживают сильную тенденцию мыслить оппозициями и
отрицаниями, прибегая к методу противопоставлений даже при решении
весьма простых тестовых задач2. (Отсюда и часто встречающееся
название творческого мышления — «мышление двуликого Януса».)
Поскольку творчество тесно связано с активностью правого
полушария, то оперирование оппозициями это, скорее всего,
устойчивый элемент бессознательной стратегии образного мышления,
присущая ему особенность обработки когнитивной информации.
Поясняя генетическую логику мифа, К. Леви-Стросс, в
частности, отмечал, что «миф обычно оперирует противопоставлениями и
стремится к их постепенному снятию — медиации»3. Цель мифа
состоит в том, чтобы «дать логическую модель для разрешения некоего
противоречия (что невозможно, если противоречие реально)», но это
приводит лишь к порождению в его структуре бесконечного числа
слоев: «миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится
1 Элиаде М. Космос и история. С. 214.
2 См.: Rothenberg A. The Emerging Goddess. The Creative Process in Art, Science
and other Fields. Chicago, 1979.
3 Леви-Стросс К. Структурная антропология. С. 201.

Меркулов И. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание
501
интеллектуальный импульс, породивший этот миф»1. Пытаясь
разрешить исходное противоречие (например, между «верхом» и «низом»),
миф заменяет его более узкой оппозицией (в данном случае «земля»-
«вода»), а затем еще более узкой и т. д. Противоречие, однако,
остается неразрешенным, и поэтому задача мифа в конце концов сводится
к доказательству верности обоих членов оппозиции. Т. е., если,
например, А отождествляется с сугубо негативной функцией, а В — с
позитивной, то в процессе медиации В оказывается способным
принимать на себя и негативную функцию. Таким образом,
прогрессирующая медиация постепенно ведет к замене более отдаленных и
абстрактных полюсов более близкими и конкретными, пока, наконец,
не будет найден символический медиатор, семантические ресурсы
которого позволяют совместить противоположности, что,
собственно, и отвечает цели мифа — снять исходное противоречие2.
Характерно, что бессознательная правополушарная стратегия
обработки когнитивной информации, во многом совпадающая с
«логикой» мифа, проявляется также и в работе сновидения. Согласно
3. Фрейду, какой-то скрытый элемент сновидения может, например,
замещаться (он назвал этот процесс «смещением») чем-то весьма
отдаленным, какой-то метафорой или намеком, который «связан с
замещаемым элементом самыми внешними и отдаленными
отношениями и поэтому непонятен, а если его разъяснить, то
толкование производит впечатление неудачной остроты или насильственно
притянутой за волосы, принужденной интерпретации»3. В результате
такой «прелогической» замены происходит смещение психического
акцента с важного элемента сновидения на другой, менее важный, и
возникает новый центр развертывания сценария сновидения.
3. Фрейд также обратил внимание на некоторые особенности
процесса обобщения образной информации в сновидениях (или
«сгущения», если воспользоваться его терминологией). Итогом этого процес-
1 Там же. С. 206.
2 Исследования фольклора первобытных популяций, однако, обнаружили
некоторые «архаические» отклонения от логической схемы К. Леви-Стросса.
В частности, оказалось, что иногда медиатор может сразу снять исходное
противоречие, либо не выполнить свою функцию, либо даже вообще
отсутствовать. См.: Kongas £. К., Miranda P. Structural Models in Folklore and
Transformational Essays. Paris, 1971.
3 Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. M., 1989. С. 109.

502
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
са оказывается слияние скрытых разнородных элементов сновидения,
которым, однако, присуще нечто общее, в единый, целостный и
многозначный мысленный образ. По его словам, «благодаря
накладыванию друг на друга отдельных сгущаемых единиц возникает, как
правило, неясная расплывчатая картина, подобно той, которая получается,
если на одной фотопластинке сделать несколько снимков»1. Процесс
снятия возникающих в ходе сновидения противоречий также
направляется бессознательной стратегией правополушарного мышления и
сводится, как и в случае «сгущения», к медиации образов, где «один
элемент в явном сновидении, который способен быть
противоположностью, может означать себя самого, а также свою
противоположность или иметь оба значения»2. Однако само противопоставление
образов в работе сновидения, видимо, выражено в менее четкой, менее
контрастной форме, чем это имеет место в «логике» мифа, что связано
с особенностями медиации невербализуемых образов.
Итак, если верно, что миф и работа сновидения хотя бы
приблизительно воспроизводят бессознательную стратегию
правополушарного, пространственно-образного мышления, то, исходя из
вышеизложенного, видимо, можно предположить, что эта стратегия
в «чистом», формальном виде включает в себя, по крайней мере,
такие операции, как отождествление и противопоставление, а
также медиацию как средство обобщения и снятия противоречий.
(Характерно, что любой процесс восприятия — места, объекта, явления
или человека — всегда сопровождается субъективным ощущением,
что воспринимаемое либо знакомо нам (т. е. тождественно
прототипу), либо нет.) Поэтому такого рода отождествления и
противопоставления мысленных образов, скорее всего, можно рассматривать
как элементарные, не требующие тонкой дифференциации,
наиболее архаичные формы анализа. На первый взгляд, оперативные
возможности образного мировосприятия могут показаться
чрезмерно ограниченными, «бедными», но этот вывод явно не согласуется
с видимым богатым содержанием мифов и их довольно сложной
структурой. Однако здесь следует учитывать сложноорганизован-
ную природу самих мифологических образов, их многозначность,
что допускает между ними широкий спектр взаимоотношений.
'Там же. С. 107.
2 Там же. С. 111.

Меркулов Я. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание
503
К тому же и мифемы (т.е. типы событий) как «составляющие
единицы мифа представляют собой не отдельные отношения, а пучки
отношений», и «только в результате комбинаций таких пучков
составляющие единицы приобретают функциональную значимость»1.
Кроме того, как показывает анализ К. Леви-Строссом
мифов южноамериканских индейцев, метафорическая «логика» сю-
жетосложения мифов широко использует специальные схемы
(«коды») — космологическую, техноэкономическую,
географическую и социологическую. Оперируя многозначными образами,
она часто прибегает к изменению этих схем и их переплетению в
динамике сюжета и в итоге довольно успешно справляется с
задачей трансформации мифа. По-видимому, устойчивые комплексы
связанных на основе схем образов — это своего рода
организованные пакеты знаний, которые могут содержать информацию о
соответствующих объектах и их особенностях (прототипах), о порядке
действий и взаимоотношениях между участниками событий
(сценариях) и т. д. Взаимосвязь схем, их тесное переплетение в ходе
развертывания содержания мифа, часто сопровождаемого
многократными повторами одной и той же последовательности,
приводит к трудноуловимым ассоциациям образов, к отождествлению
казалось бы далеких вещей, например, поисков меда
(акустический код), созвездия Плеяд (астрономический код) и плохо
воспитанной девушки (социологический код). Перемещение по реке
(географический код) здесь оказывается «причиной» нарушения
семейных отношений, отождествляются инцест и затмения,
затмения и эпидемии, шум и социальный беспорядок, каннибализм и
болезнь, кухня и тишина (порядок) и т. д. Благодаря
многозначности образов, позволяющих интегрировать широкий спектр про-
тотипных свойств, связующим звеном между различными схемами
могут выступать некоторые мифические животные (например,
дикобраз или оппосум), а также предметы, играющие важную роль в
мифах, ритуалах и экономике (в частности, сосуд из тыквы и др.).
И, наконец, картина мифологических контекстуальных связей
была бы явно неполной, если не учитывать наличия здесь разного
рода тотемических систем, метафорически связанных друг с другом
и с другими схемами. Конкретные виды животных и соответствую-
1 Леви-Стросс К. Структурная антропология. С. 188.

504
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
щие социальные группы людей эти системы либо отождествляют,
либо противопоставляют, выступая тем самым в качестве модели
понимания, средства классификации и дифференциации
природных и социальных объектов. Таким образом, богатые
семантические ресурсы образного мышления открывают для метафорической
«логики» мифа весьма широкий простор (естественно, вне сферы
логических и причинно-следственных отношений) для
отождествлений, противопоставлений и медиаций мысленных образов,
сюжетов (мифем), которые, несмотря на единую структуру мифа,
могут варьироваться от мифа к мифу, от культуры к культуре.
2, Сакральный прототип как подлинная реальность
Мифам всегда приписывалось сверхъестественное
происхождение, причем не только в лишенных письменности экзотических
тотемических обществах, но и в гораздо более развитых культурах
древнего Востока и античной Греции, в роли творца здесь обычно
выступает либо бог, либо обожествленный культурный герой. И это
понятно, так как, согласно данным современной
психофизиологии, для сохранения в долговременной памяти устойчивых
комплексов мысленных образов необходимо участие эмоционально-
мотивационного компонента, т. е. необходима дополнительная
«эмоциональная» активация коры больших полушарий из
структур лимбической системы. Таким образом, вера в миф в известном
смысле тождественна вере в сверхъестественное, а вопрос об
истоках религиозной веры по сути дела касается предпосылок
формирования не только архаического мышления, но и человеческого
мышления вообще. Еще Ч. Дарвин в своей работе «Происхождение
человека» выдвинул идею о том, что возникновение религиозной
веры неразрывно связано с эволюцией человека и, подобно другим
его ментальным способностям, может быть объяснено с
эволюционной точки зрения. Развивая эту фундаментальную идею,
современные последователи Ч. Дарвина пришли к более конкретному
выводу: вера в сверхъестественное коренится в подлинной
природе человека, которая, кроме всего прочего, включает в себя также
потребность в психологическом комфорте и наделении смыслом
(осмысленности) осознаваемых результатов переработки
когнитивной информации.

Меркулов И. Я. Архаическое мышление: вера, миф, познание
505
Психофизиологические и антропологические исследования
первобытных популяций дают достаточно веские основания
предполагать, что для человечества как вида весьма болезненным по
своим последствиям, видимо, оказалось само обретение
самосознания. Дело в том, что сознание собственного «Я», пусть еще и
весьма смутного и слабо дифференцированного, не могло не
сопровождаться осознанием отрицательных эмоций — чувства страха,
тревоги, тоски, отсутствия безопасности, предчувствия смерти и
т. д., — которые сопряжены в организме человека с глубокими
вегетативными (эндокринными, секреторными, сердечными и т. п.) и
тоническими (спазмы, дрожь, расслабление и т. д.) изменениями1.
Нетрудно представить последствия перманентного
эмоционального перенапряжения, состояния диффузного страха и других
отрицательных эмоций — это не только нестабильность психики и
нарушения психосоциального «порядка», но и непосредственная угроза
физическому здоровью и жизни первобытных людей2.
Осознав свою неповторимость и смертность, люди,
естественно, были вынуждены выработать какую-то форму
психологической защиты, которая заблокировала бы доступ к сознанию
отрицательных эмоций. Но решение этой проблемы не могло обрести
форму простой блокады, так как без новой переориентации их
подавление и вытеснение не устраняют эмоционального
перенапряжения и не выводят из состояния психологического дискомфорта.
Выход был найден посредством обращения к вере в
сверхъестественное как источнику позитивных эмоций, по сути дела
психологическому допингу. Однако это открытие одновременно
отвечало и другой назревшей потребности зарождающегося мышления
первобытных людей — потребности понять окружающую
реальность, придать ей смысл. Поскольку в основе наших адаптивных
реакций лежат положительные и отрицательные эмоции — они
сопряжены с процессами возбуждения, которые необходимы для их
возникновения, — то нет ничего удивительного в том, что именно
1 Как показывают эксперименты с использованием специальных контактных
линз, позволяющих по отдельности показывать фильмы правому и левому
полушариям, для правополушарного, образного мышления характерно явное
преобладание негативных эмоциональных оценок. См.: Саган К. Драконы
Эдема. М., 1986. С. 190.
2 См., например: Леви-Стросс К. Структурная антропология. С. 148.

506
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
вера в сверхъестественное послужила отправным пунктом
формирования наиболее древних форм понимания мира.
Здесь, конечно, следует учитывать некоторые особенности
образного, правополушарного мышления, где распознавание
(«узнавание») образов предполагает их соотнесение с прототипом, а
понимание (смысл) любого конкретного случая (предмета и т. д.)
определяется тем, насколько он соответствует уже имеющемуся
образцу (схеме). Соответственно, если в долговременной
семантической памяти смысл создается в форме одновременного
представления взаимосвязанных понятий, образующих семантическую сеть,
то в эпизодической памяти поиск смысла распространяется в
направлении обнаружения между образами каких-то ассоциативных
связей. Таким образом, если прототип (образец) уже несет какую-то
смысловую нагрузку, то в структуре образного мышления
автоматически (подсознательно) наделяется смыслом весь комплекс
ассоциированных с ним (тождественных, противоположных) многозначных
образов. (Разумеется, в силу автоматизма холистической стратегии
обработки образной информации многие нетождественные
элементы многозначного контекста могут просто не осознаваться.)
Эти особенности образного мышления позволяют, в частности,
пролить дополнительный свет на истоки присущей архаическому
мировосприятию весьма специфической «онтологии» смыслов. Как
отмечал в свое время М. Элиаде, в архаическом мышлении предметы
внешнего мира, также как и действия людей, не обладают своим
собственным, самостоятельным смыслом, внутренне присущей им
ценностью. Смысл и ценность для людей они обретают только в качестве
инородной сверхъестественной силы, выделяющей их из
окружающей среды. Эта сила как бы пребывает в природном объекте — либо
в его материальной субстанции, либо в его форме, причем она может
передаваться, транслироваться объектам только путем иерофании,
т. е. непосредственного явления сверхъестественной силы или
опосредованно, с помощью ритуала. Камень, например, может
оказаться священным в силу местопребывания в нем души предков или как
место явления сверхъестественного, либо, наконец, благодаря своей
форме, свидетельствующей о том, что он — часть символа,
знаменующего некий мифический акт и т. д. Таким образом, согласно М.
Элиаде, в структуре архаического мышления «окружающий нас мир, в
котором ощущается присутствие и труд человека — горы, на которые он

Меркулов И. Я. Архаическое мышление: вера, миф, познание
507
взбирается, области, заселенные и возделанные им, судоходные реки,
города, святилища, — имеет внеземные архетипы, понимаемые либо
как "план", как "форма", либо как обыкновенный "двойник", но
существующий на более высоком, космическом уровне»1.
Разумеется, небесные сакральные модели имеют здесь не только
элементы природного бытия, города и храмы, но и значимая часть
мирской жизни людей, их ритуалы. Семейный брак, танцы,
конфликты, войны и т. д. — короче, любое человеческое действие —
может быть успешным лишь в той степени, в какой оно воспроизводит
некое прадействие, совершенное в начале времен архетипической
личностью (богом, героем и т. п.). В силу смысловой
«первичности» прототипных образов «реальным становится
преимущественно сакральное, ибо только сакральное есть в абсолютном смысле,
действует эффективно, творит и придает вещам долговечность»2.
Поскольку такого рода «реальность» может быть достигнута лишь
путем имитации прототипа или «сопричастия» с ним, все, что не
имеет сакрального архетипа, оказывается лишенным внутреннего
смысла, например, пустынные области, неведомые моря или
неоткрытые земли, которые в архаическом мышлении уподобляются
первичному хаосу, т. е. состоянию, предшествующему сотворению.
Отсюда понятно стремление людей стать архетипическими,
«образцовыми» личностями. «Это стремление может показаться
парадоксальным в том смысле, что человек традиционных культур
признавал себя реальным лишь в той мере, в какой он переставал быть
самим собой (с точки зрения современного наблюдателя),
довольствуясь имитацией и повторением действий какого-то другого»3.
Нетрудно, конечно, заметить, что в своих существенных чертах
«онтология» архаического мышления по сути дела совпадает с
платонизмом, хотя платонистская структура представляется аналитически
более сложной уже потому, что кроме «сакрального» и «профанного»
уровней она допускает еще и промежуточный уровень —
пространство. Ясно также, что «идеализм» ведет свое начало не с Платона и
его последователей, а имеет куда более длительную историю —
историю архаического, преимущественно образного мышления.
1 Элиаде М. Космос и история. С. 36.
2 Там же. С. 38.
3 Там же. С. 56.

508
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
3. Сакрализация знания
Конечно, в своем повседневном поведении люди всегда
руководствовались не только спиритуалистическими представлениями, но
и знаниями, почерпнутыми из опыта. Потребность в
психологическом комфорте, в содействии сверхъестественных сил вовсе не
исключала потребности в информации, способствующей выживанию,
потребности в знаниях, жизненном опыте. Именно поэтому,
например, сообщества людей, живущих в пустыне, всегда стремились
приобрести какие-то новые знания о том, как и где добыть воду, а люди,
обитающие за Полярным кругом, проявляли чудеса
изобретательности, чтобы выжить при экстремальном холоде и т. д. Генетическая
и культурная эволюция совместно отбирали и генетически
закрепляли те формы поведения и те изменения, которые помогали
человеку выжить и развить свои способности, включая, естественно, и
способности к познанию. Но если само по себе знание,
эмпирическое или экспериментальное, не передается генетически, то,
видимо, совершенно иначе дело обстоит с когнитивными
способностями человека — способностями к выявлению закономерностей типа
«если — то», которые передавались в виде мутаций, закрепляемых в
генетическом наследии людей благодаря естественному отбору.
Эту генетически обусловленную предрасположенность к
выявлению причинно-следственных отношений психофизиологи
обычно связывают с активностью левого полушария, которое
обрабатывает когнитивную информацию (вербальную и невербальную)
путем отбора и сопоставления лишь немногих, существенных для
анализа, параметров, создавая более или менее однозначный
контекст, необходимый для речевой коммуникации и
взаимопонимания людей. По мере развития логико-вербального, аналитического
мышления человек все с большим успехом подмечал, открывал и
усваивал с пользой для себя новые взаимосвязи и закономерности
типа «если — то». Об этом достаточно авторитетно
свидетельствуют данные современной археологии и этнографии, касающиеся
прогресса познания и культуры за последние 35 000 лет1.
1 «Основные культурные достижения, которые представлены африканским
"средним каменным веком" и верхнепалеолитическими культурами Европы
и Азии, — развитие знаний в области техники и искусства, в области
украшений, живописи, наскальных изображений и музыки, развитие эстетических

Меркулов И. 77. Архаическое мышление: вера, миф, познание
509
Как уже отмечалось, весьма важную для выживания людей
защитную функцию вера в сверхъестественное и основанная на ней
духовная культура могли выполнять только будучи мощным
источником положительных эмоций, своего рода допингом,
обеспечивающим состояние психологического комфорта, эмоциональной
удовлетворенности. Видимо, наличие связи между приобретением
новой информации, с одной стороны, и механизмами
положительных эмоций — с другой, сыграло исключительно важную роль
в процессах интериоризации культуры и развития познания. Дело
в том, что только благодаря аффективной избирательности право-
полушарного, пространственно-образного мышления (причем
независимо от того, идет ли речь об архаическом или современном,
преимущественно логико-вербальном мышлении) оказывается
возможным индивидуальное творчество, получение новой
информации, так как лишь эмоционально значимые для отдельного
индивида компоненты коллективных представлений могут
непосредственно трансформироваться в его личностные мотивы, в линию
его поведения через механизмы эмпатии, через акты самоотдачи,
акты отождествления с одним из его «Я-образов»1. Мир
сакральных прототипов, архетипических образцов и мифических образов
в этом случае может выступать и как непосредственно
личностный, одновременно относящийся ко всем членам сообщества и к
каждому отдельному человеку — этот мир как бы «живет» в одном
из индивидуальных образов «Я» в качестве объектов безотчетной
и даже бессознательной веры, любви и т. д. Мышление, в
особенности воображение, в этом акте самореализации приобретает
новую опору, новый инструмент — внешний объект, символ и т. д.
критериев и этических норм, — настолько превосходят достижения прежних
периодов, что не приходится сомневаться в обусловленности всех успехов
Homo sapiens способностью говорить и обладать полностью развитой
системой языкового общения.
Быстроту, с которой были вытеснены все более ранние сапиентные виды,
легче объяснить, если принять предположение, что язык в том виде, в каком
он нам известен, был присущ лишь человеку современного физического типа.
Обладание речью дало человеку способность делать заключения, выделять и
распознавать явления, а коллективу людей — средство стабилизации общества
(необходимого условия для развития цивилизации по установившемуся за
тысячелетия пути)» (Кларк Дж. Доисторическая Африка. М., 1977. С. 139—140.).
1 См.: Васин Е. Я. Творчество и эмпатия // Вопросы философии. 1987. № 2.

510
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
становятся «естественным» продолжением человека,
исследователя, позволяя как бы «изнутри» постичь его внутреннюю природу,
развернуть и преобразовать содержащуюся в воображаемом образе
скрытую информацию.
Таким образом, есть определенные психофизиологические
основания утверждать, что культурная информация, представленная в
форме образов, символов, знаков, ритуальных действий и т. д., смысл
которых в той или иной степени остается скрытым, неосознаваемым
или неэксплицированным, может выступать эффективной
доминантой индивидуального поиска, личностным мотивом, целиком и
полностью вовлекающим субъекта в процесс познания. И этот вывод,
надо сказать, неплохо согласуется с результатами многочисленных
историко-научных исследований, убедительно показывающих, что
в сугубо личностном, психологическом плане поисковые установки
многих ученых действительно оказывались инициированными их
страстной убежденностью, одержимой верой в абсолютную
истинность каких-то спиритуалистических, мифологических или
идеологических представлений, их верой в сверхъестественное, любовью к
высшему трансцендентному существу, культурному герою и т. д.
Однако для архаического мышления в целом глубоко чужда
ориентация на систематический поиск новой информации, а тем
более на поддержку индивидуального творчества. Богатых
ресурсов образного мировосприятия, богатого воображения явно
недостаточно для выявления новых конструктивных решений, — как
оказалось, ведущую роль на этапах подготовки открытия играет
логико-вербальное мышление. К тому же распространение
культурных инноваций здесь наталкивается на серьезные
трудности — предварительно они должны пройти обряд «освящения» и
стать образцовыми, «сакральными», сопряженными с деяниями
сверхъестественного существа или культурного героя. И только в
этом своем новом качестве адаптивно ценные культурные
инновации приобретают шанс на существование. Поэтому, именно
развитие вербальной коммуникации и аргументирующей функции
речи открыло принципиально новые возможности для эволюции
мышления и познания. Но это — особая тема. Отметим лишь, что
на основе естественного языка появилась перспектива
опосредованного моделирования событий с помощью речевых, а позднее и
специально созданных языковых средств, а по мере развития его

Меркулов /f. П. Архаическое мышление: вера, миф, познание 511
аргументирующей функции — получать с помощью логического и
научного выводов новое знание. Но эти когнитивные
преимущества логико-вербального, аналитического мышления генетически
закреплялись в течение многих тысячелетий и лишь постепенно
привели к замене доминирующего образного мировосприятия.
Как важную веху в эволюции архаического менталитета,
безусловно, следует рассматривать возникновение
древнегреческой науки как элемента рациональной теологии, религиозно-
мистических представлений о Космосе, его устройстве. Именно
здесь логико-математические методы и каузальная интерпретация
действительности впервые получают «внеземное», сакральное
обоснование. Но, что самое важное, эта культурная ориентация
непрерывно сохраняется в течение многих веков, через
неоплатоников и Аристотеля она оказывается достоянием христианского мира
и постепенно становится «школой», сначала для «избранных», а
спустя некоторое время — для всех.

Меркулов И. П.
Эволюционирует ли человеческое сознание?1
Природа человеческого сознания уже в течение более чем
двух тысячелетий привлекает внимание религиозных
мыслителей, философов, физиологов, психологов,
психоаналитиков, генетиков, нейробиологов и
специалистов в области когнитивной науки. Оппозиции «душа и
тело», «сознание и бытие», «дух и материя», направлявшие
мышление исследователей прошлых эпох, и в наше время остаются
традиционными темами философских трактатов. Для
эпистемологии, исследующей эволюцию и закономерности
человеческого познания (включая научное познание), вопрос о природе
сознания также имеет первостепенное значение. Ведь сознание
является высшей человеческой когнитивной способностью, оно
играет огромную роль в управлении высокоуровневыми
когнитивными функциями — распознаванием перцептивных образов,
невербальных символов и звуковых паттернов, слов, знаково-
символическим (логико-вербальным) мышлением, вниманием,
работой кратковременной и долговременной памяти, а также
поведением людей. В силу своей тесной интеграции с другими
высшими когнитивными способностями и «встроенности» в
результаты их работы сознание в истории философской мысли обычно
отождествлялось с «душой», психикой (в целом), с совестью, с
самовосприятием и самосознанием людей, со способностью нашей
когнитивной системы генерировать внутренние мысленные
репрезентации, с разумом, мышлением, пониманием (как важнейшим
аспектом мышления), с общим знанием, с хранящейся в памяти
культурной информацией, с духовной культурой, мировоззрением
1 Статья первоначально была опубликована в кн.: Философия науки. Вып. 12:
Феномен сознания. М.: ИФ РАН, 2006. С. 45—69.

Меркулов И. П. Эволюционирует ли человеческое сознание?
513
и т. д. Вплоть до второй половины XX в. никаких
экспериментальных методов, позволявших исследовать сознание независимо от
его непосредственного участия в работе других высших
когнитивных способностей людей, не существовало. Только в последние
десятилетия благодаря созданию новой техники и разработке новых
методов исследования стали возможны революционные открытия
в биологии и когнитивной науке, которые предоставили
убедительные свидетельства в пользу эволюционной и
информационной природы человеческого сознания.
1. Эволюционная и информационная природа сознания
Какие же открытия в современной науке — генетике человека,
нейрофизиологии, нейропсихологии, когнитивной психологии,
компьютерной науке и т. д. имеют особое значение для
понимания эволюционной и информационной природы сознания, связей
между сознанием и мозгом, между сознанием как высшей
когнитивной способностью и происходящими в когнитивной системе
процессами переработки информации?
Предположение об эволюционной и информационной
природе сознания опирается на ряд научных гипотез, получивших в
последние десятилетия убедительные экспериментальные
подтверждения. Речь в первую очередь идет о допущении, что
человеческий мозг является органом, перерабатывающим когнитивную
информацию. Эта гипотеза выдержала весьма тщательные
экспериментальные проверки, и ее правомерность общепризнанна в
когнитивной науке. С 60-х гг. прошлого века модели переработки
информации (естественно, совершенствуясь) остаются основным
теоретическим инструментом исследований когнитивных
функций человека в когнитивной психологии. Еще в предшествующие
десятилетия было экспериментально установлено, что обмен
информацией между нейронами головного мозга происходит
посредством электрического (нервного) импульса, хотя передача ее через
синапс осуществляется не электрическим, а химическим
способом, который вызывает изменение электрического потенциала.
Таким образом, «языком» мозга (если так можно выразиться)
являются электрические сигналы. Благодаря этому открытию стала
возможна разработка новейших методов исследования человече-

514
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ского мозга (в частности, трехмерного картирования процессов его
функционирования в реальном времени) с помощью позитронно-
эмиссионных томографов и сканеров магнитного резонанса.
Исследования нейробиологов и психофизиологов с помощью
новой экспериментальной техники убедительно показали, что наш
мозг не «отражает», а «вычисляет», имея дело с огромным массивом
информации. Собирая по крупицам разрозненные сенсорные
данные, он кодирует, сопоставляет, интегрирует и дополняет их. Он
вычисляет недостающие параметры, генерируя, например, глубинные
и цветовые характеристики воспринимаемых объектов, фильтрует
недостоверные или не существенные сигналы и т. д., т. е. создает и
перерабатывает когнитивную информацию, продуцируя
внутренние мысленные репрезентации, в том числе перцептивные образы
и их последовательности — восприятия. Мышление и другие
высшие когнитивные способности людей также имеют
информационную природу, они представляют собой своего рода логические
устройства (комплексы когнитивных программ и метапрограмм),
работа которых не редуцируема к нейрофизиологическим, физико-
химическим и т. п. процессам, хотя и базируется на них.
Еще полвека назад многие исследователи полагали, что в силу
адаптивной пластичности нервной системы организмов,
обладающих способностью к обучению, они как бы «ускользают» от
действия естественного отбора по когнитивным функциям на свой
индивидуальный фенотип. Мозг рассматривался как орган,
нуждающийся в участии генов, генетической информации только для
своего построения, эмбрионального развития. Оказывалось, что
для выполнения им когнитивных функций, генетическая
информация вообще не нужна. Сформировавшись, взрослый мозг начинает
функционировать подобно компьютеру, в котором происходит
быстрая передача электрических сигналов, управляемые программами
процессы переработки информации и т. п. Мозг может использовать
лишь то, что было заложено в его развитии, он может реализовывать
лишь те управляющие когнитивные программы и метапрограммы,
которые были «инсталлированы» биологией в ходе его
эмбрионального роста, и не способен к их обновлению, влияющему на
когнитивное развитие, а уж тем более к когнитивной эволюции.
Вплоть до последних десятилетий нейробиологи действительно не
имели никаких прямых экспериментальных данных, свидетельствую-

Меркулов И. П. Эволюционирует ли человеческое сознание?
515
щих о наличии молекулярных связей между обработкой информации
мозгом, выполнением им своих когнитивных функций и эволюцией.
Правда, в пользу таких связей имелись весьма веские
общетеоретические соображения, поскольку предположение о том, что переработка
когнитивной информации центральной нервной системой человека
абсолютно не контролируется генетически, многим биологам
казалось неправдоподобным. К тому же, исследуя когнитивные
аномалии, генетики обнаружили убедительные данные, свидетельствующие
о том, что хромосомные аберрации (т. е. численные и структурные
нарушения Х- и Y-хромосом) негативно влияют на выполнение
когнитивной системы человека отдельных высших когнитивных функций.
Только сравнительно недавно в результате соответствующих
исследований молекулярных нейробиологов было
экспериментально обнаружено, что обмен электрических сигналов, электрическая
активность в мозге протекает не только на поверхности нейронов
(синапсов), но и уходит вглубь нервных клеток. Эта активность
включает молекулярные каскады передачи электрических сигналов от
поверхности нейронов в цитоплазму и ядро, где локализованы
хромосомы и гены. Появились довольно убедительные
экспериментальные данные в пользу предположения, что гены определенного
типа принимают непосредственное участие в управлении процессами
переработки мозгом когнитивной информации, в выполнении мозгом
когнитивных функций, в том числе в работе мышления, в
механизмах обучения, запоминания и т. д. Оказалось, что процессы
когнитивного развития человеческого мозга не прекращаются вместе
с завершением его формирования. Наш мозг (разумеется, до
наступления почтенного возраста) постоянно находится в состоянии
«перестройки» с участием генов определенного типа. Он реагирует
на достаточно часто повторяющиеся в окружающей среде
проблемные ситуации, имеющие значение для выживания людей, создает
для их решения и запускает новые когнитивные программы, И,
наконец, реагируя на давление окружающей среды по когнитивным
функциям на протяжении жизни нескольких поколений, наш
организм оказывается в состоянии «обновлять» набор структурных
генов, которые принимают участие в формировании и развитии
мозга, биологически закрепляя достижения когнитивной эволюции.
В этом принципиальное отличие человеческого мозга от
современных компьютеров, которые, хотя и обладают способностью к

516
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
самообучению, пока что не могут подкрепить без помощи человека
свою «когнитивную эволюцию» эволюцией собственного «железа».
Современные научные дисциплины, исследующие работу
человеческого мозга и когнитивной системы с помощью моделей
переработки информации, естественно, не могут предоставить каких-либо
экспериментальных данных в пользу гипотезы дуализма «души и
тела», в какой бы завуалированной форме она не выступала. В то же
время, несмотря на предпринятые учеными-естественниками
усилия, психические феномены (в том числе и ментальные
репрезентации) до сих пор так и не удалось вывести из физиологии, представить
их как физиологические (а тем более как «физические») состояния.
Таким образом, дуализм «души» и «тела» может выступать и как
дуализм «психики» и «физиологии» человека. Этот дуализм в свое время
не только породил серьезный кризис в психологии, но и повлек за
собой многочисленные попытки перестроить психологическую
науку на принципиально иных, социокультурных основаниях,
ориентируясь в первую очередь на социологию, культурологию и
семиотику. Но как бы при этом ни объяснялись психические функции — на
основе теории управляемой деятельности, знака и способа его
употребления, с помощью культурно-семиотических моделей и т. д., —
все сугубо социогуманитарные концепции психики не смогли
преодолеть дуализм «души» и «тела». Они фактически лишали Homo
sapiens статуса живого природного существа и объявляли финалом
биологической эволюции этого подвида эпоху неолита, когда будто
бы окончательно завершилось формирование «телесности»
человека (т. е. его анатомии, физиологии и т. д.), которая наконец-то
стала полностью «отвечать» заранее предзаданной цели — всем без
исключения будущим направлениям развития человеческих обществ
и культур. Однако данные современной археологии и антропологии
однозначно свидетельствуют о том, что возникший свыше 200 тыс.
лет назад подвид Homo sapiens подавляющую часть (95%) своей
эволюционной истории оставался охотником и собирателем, и только
голод и вымирание, а не какая-то абстрактная, сугубо умозрительная
«производственная сущность», заставили его сравнительно недавно
(около 10 тыс. назад) изобрести сельскохозяйственное производство.
Позитивное решение психофизиологической проблемы,
естественно, исключает любые формы дуализма, который в лучшем
случае рассматривает психику (и сознание) человека как некую

Меркулов И. Я. Эволюционирзет ли человеческое сознание?
517
«нефизическую субстанцию», творимую мозгом, но существующую
отдельно от него. Никому так и не удалось выяснить, каким
образом нематериальная «сила» приводит в движение мускулы
человека, управляет его когнитивными функциями (мышлением и т. д.)
и поведением, не нарушая при этом, по крайней мере, физические
законы. Естественно-научные предпосылки, допускавшие
возможность таких взглядов, постепенно оказались полностью
разрушенными продолжающейся революцией в когнитивной науке,
полученными за последние десятилетия данными экспериментальных
исследований. В результате дуализм вынужден либо апеллировать к
традиционной оппозиции души и тела, либо, как и ранее,
опираться на мировоззренческие мифы и идеологические догмы,
запрещающие распространение современных молекулярно-генетических,
нейробиологических, информационных и т. п. представлений на
когнитивную систему человека и его поведение.
Конечно, нельзя исключать, что появление завуалированных
вариантов дуализма частично обусловлено явной недостаточностью
наших знаний (в прошлом) о порождающих феномен сознания
информационных процессах. Если, например, допускается, что
сознание — это «атрибут» материи, ее свойство, не сводимое к
соответствующему материальному субстрату — физическим, химическим,
нейрофизиологическим и т. п. процессам, то отсюда делается
вывод, что мир сознания является качественно отличным от материи
видом реальности — «идеальным» (т. е. субъективной реальностью).
Понятно, что в человеческом мозге нет никакого физического
отпечатка объекта отражения, а образ объекта не сводим ни к самому
материальному объекту, ни к физиологическим процессам,
которые происходят в мозгу и обеспечивают информационную
генерацию этого образа. Однако наличие «субъективной реальности»
вовсе не требует отказа от гипотезы, что все существующее относится
к одному виду реальности — материи. Ведь из этой гипотезы не
следует, что психические и физические свойства тождественны, что
психические состояния и когнитивные информационные процессы
в мозге могут быть редуцированы к физиологическим или
физическим процессам. Протекающие в живых организмах биологические
процессы не сводимы к физическим или химическим процессам,
а процессы переработка когнитивной информации в
биологических нейронных сетях — к процессам молекулярно-генетическим

518
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
и нейробиологическим. Нам, однако, известно, что, например,
операции исчисления высказываний выполняются в
искусственных нейронных сетях (или переключающихся устройствах). Но
эти логические операции (свойства) конечно же не эквивалентны
физическим свойствам сетей и к ним не редуцируемы. Таким
образом нетрудно обнаружить существование эмерджентных логических
(информационных) свойств, которые всегда связаны с
материальными процессами более низкого уровня, но к ним не сводятся и не могут
быть определены на их основе. Эмерджентные логические свойства
физических, электронных устройств широко используются в
современных информационных технологиях.
Аналогами или, лучше сказать, компьютерными метафорами
сознания, если его рассматривать как эмерджентное
информационное свойство (способность) когнитивной системы в целом,
по-видимому, могут служить логические устройства, в том числе
устройства, которые обычно являются составными элементами
современных операционных систем (для IBM-совместимых
компьютеров) Windows (например, Windows ХР). Одно из таких
замечательных устройств — Plug and Play (PnP) — делает процесс
установки нового самонастраивающегося оборудования на
персональный компьютер полностью автоматическим, практически
исключая вмешательство пользователя и применение сложных
конфигурационных программ. Работа этого логического
устройства конечно же предполагает взаимодействие с другими
логическими устройствами (например, с PnP-совместимым BIOS). Но,
что особенно важно, она обязательно обеспечивается
комплексом аппаратных средств РпР, т. е. совместным
функционированием установленных на компьютере «физических» устройств (таких
как, например, материнская плата, процессор, графическая
карта, винчестер, модули памяти и т. д.), которые способны
самонастраиваться под управлением операционной системы. Однако как
логическое устройство РпР не редуцируемо к своему аппаратному
оборудованию, к своему «железу». Оно может управлять только
логическими свойствами этого оборудования, эмерджентными по
отношению к его физическим свойствам. Так, например, винчестер
(т. е. накопитель информации на жестком диске) «понимает» и
«откликается» только на элементарные логические команды
(операции) типа следующих: «включить или выключить двигатель»,

Меркулов И. П. Эволюционирует ли человеческое сознание?
519
«выбрать определенную читающую головку», «считать
информацию с дорожки диска» и т. д. (Поэтому важнейшим элементом
архитектуры РпР являются драйверы — программы, позволяющие
логически управлять работой всех основных физических устройств
компьютера.) Обрабатывая информацию, представленную в
числовой форме, логическое устройство РпР успешно справляется со
своей непростой задачей — управлением событиями и
системными ресурсами (как в ходе загрузки операционной системы, так и
после ее завершения), непрерывно отслеживая динамику,
текущие изменения конфигурации оборудования. Конечно, в данном
случае речь идет о логическом устройстве, управляющем работой
искусственного, машинного интеллекта, его
информационными свойствами. Моделируя адаптивное поведение искусственных
организмов с помощью нейронных сетей, исследователи
сталкиваются с феноменом самогенерации более высокоуровневых ме-
тапрограмм, управляющих выбором имеющихся программ более
низкого уровня1. Хотя этот феномен пока что не поддается
убедительному теоретическому объяснению, у нас есть эмпирические
основания полагать, что биологическая (когнитивная)
эволюция в состоянии порождать исключительно сложные логические
устройства (когнитивные программы) и их комплексы (например,
мышление приматов) вместе с соответствующей «элементной
базой» — мозгом, когнитивной системой. Понятно, что в отличие
от искусственных интеллектуальных устройств процессы
переработки когнитивной информации мозгом, работа его когнитивных
программ управляются генетически.
С учетом вышеизложенного феномен сознания, на наш взгляд,
правомерно интерпретировать как эмерджентное
информационное свойство (способность) когнитивной системы, как своего
рода управляющее логическое устройство, которое не
эквивалентно физическим свойствам нейронных структур мозга, физическим
(нейробиологическим и физиологическим) устройствам, на работе
которых оно базируется. Это логическое устройство не может быть
редуцировано к протекающим в мозге материальным процессам
более низкого уровня — к физико-химическим, молекулярно-
1 Более подробно см.: Редько В.Г. Эволюция, нейронные сети, интеллект. М.,
2005. С. 200-205.

520
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
генетическим, нейробиологическим и т. д., хотя, естественно, и
зависит от них. При таком информационном подходе к сознанию
дуализм физиологии человека и его психики оказывается легко
преодолимым. Психика (мышление, сознание и т. п.) — это
комплексы своего рода логических устройств, функционирующие
на информационных уровнях активности когнитивной
системы. Материальной основой ментальных (психических) событий
являются происходящие в мозге нейробиологические события
(например, закодированный паттерн, благодаря которому
разряжаются отдельные группы нейронов), возникающие в
результате электрической, биохимической и т. д. активности нейронов,
малых и больших сетей нейронов и их сложного взаимодействия,
а также действия генов и т. д. На информационных уровнях
психические события организуются как внутренние мысленные
репрезентации, как закодированная в перцептивных и символьных
(вербальных) кодах когнитивная информация. Именно поэтому
мы можем, например, говорить, что ментальные репрезентации
(феномены) генерируются в результате создания (на основе
извлекаемых сигналов) и переработки когнитивной информации
человеческим мозгом. Аналогичным образом мы вправе постулировать
генерацию в когнитивной системе человека более высоких
информационных уровней, обладающих эмерджентными свойствами по
отношению к предыдущим информационным уровням — вплоть
до самых высших, частично управляемых сознанием,
обеспечивающих выполнение наиболее сложных когнитивных функций,
включая научное познание и мышление.
Принимая во внимание информационную природу сознания,
можно ли утверждать, что оно «идеально» и представляет собой
некий «субъективный образ действительности», его отражение?
Обычно полагают, что субъективный образ идеален в силу того,
что идеально его содержание, являющееся отражением
действительности. Это отражение не существует как объективная
реальность (поскольку вещь и образ вещи, конечно, не одно и то же),
оно может существовать только в образе и только как субъективная
реальность. Таким образом, фундаментальная философская идея
о том, что сознание есть субъективный образ действительности,
идеальное, в своей основе опирается на понятие отражения.
Однако смысл этого понятия остается весьма неопределенным. Ведь в

Меркулов /f. Π, Эволюционирует ли человеческое сознание?
521
окружающем мире нет когнитивной информации, которую можно
было бы отразить (как в зеркале) или отобразить с помощью
органов чувств, а есть лишь сигналы, инвариантные структуры и
корреляции. Информация порождается когнитивной системой живых
существ на основе сигналов, поступающих из внешней среды и
их внутренних структур. Результатом ее дальнейшей переработки
оказывается генерация внутренних ментальных репрезентаций,
манипулирование ими и т. д. Эта огромная «вычислительная»
работа когнитивной системы управляется генетически независимо
от того, подлежит ли она частичному сознательному контролю или
нет. Поэтому репрезентация когнитивной информации в форматах
перцептивных образов, а также с помощью «идеальных»
инструментов «вторичного» кодирования мысли — символов, знаков и
слов — всегда является итогом природных, объективных
биологических (физических) и информационных процессов. Да и
функционирование сознания как высшей человеческой когнитивной
способности также обеспечивается работой генетически
управляемых внутренних когнитивных структур, которая не зависит от
наших сознательных усилий. (Это, конечно, не означает, что мы не
можем влиять на свое индивидуальное сознание как осознаваемое
состояние когнитивной системы.) Мы начинаем обретать дар
сознания с полутора лет вовсе не по прихоти наших субъективных
детских желаний, а благодаря подключению генов развития,
входящих в геном всех без исключения человеческих популяций. Но
если под «отражением» мы будем понимать все этапы
биологически управляемой переработки информации когнитивной
системой человека, то по рассмотренным выше причинам оказывается
весьма спорным само противопоставление сигналов, извлекаемых
из окружающей среды (и внутренних структур организмов), и
наших осознаваемых восприятий и внутренних ментальных
репрезентаций как диаметрально противоположных по своей природе
видов действительности, как «реального» (материального) и
«идеального». Гораздо более адекватной была бы позиция,
допускающая наличие многих уровней объективной реальности — вплоть до
протекающих в нашем мозге самых высокоуровневых
информационных процессов. Как свидетельствуют данные исследований
работающего человеческого мозга с помощью сканеров магнитного
резонанса, его нейронные системы, вероятно, генерируют наши

522
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
мысли, наши решения на досознательном уровне за несколько
тысяч миллисекунд до того, как они становятся доступными нашему
вербализованному «Я», которое лишь создает иллюзию
(фиксируемую интроспекцией) своего непосредственного «руководства»
процессами принятия решений.
Не меняет сути дела и упор на якобы сугубо социальный
характер сознания, ведущий к дуализму «души» и тела: «общественное
сознание» есть отражение «общественного бытия», и именно в силу
этого оно «идеально» и т. п.1 При этом обычно упускают из виду, что
социальный образ жизни не является изобретением подвида Homo
sapiens, — он заимствовал его от своих гоминидных и догоменид-
ных предков. Благодаря своей адаптивной ценности социальный
образ жизни получил у них генетическое закрепление и только
поэтому стал биологическим достоянием современных людей.
Конечно, «человеческое общество» применительно к разноязыким
охотничьим коллективам древних и современных первобытных
популяций Homo sapiens, численностью 50—150 человек, и к много-
1 Неясность термина «отражения», а также искусственный, спекулятивно-
умозрительный характер понятия «общественное сознание» влечет за собой
появление парадоксов. Если культурная информация, локализованная в
«общественном сознании», действительно являлась бы неким «отражением» (пусть
даже и не «зеркальным») «общественного бытия», то факт такого отражения
можно было бы зафиксировать социологически. Однако во многих случаях это
не удается. Так, например, данные социологических опросов достаточно
надежно свидетельствуют, что хотя более трех четвертей работающих в современной
России по найму трудятся на частных предприятиях, с процветанием которых,
таким образом, непосредственно связано их благосостояние, притягательным
идеалом для большинства трудящихся остается высокооплачиваемая работа на
госпредприятиях, экономически гораздо менее эффективных. И это понятно,
так как формирование коллективного мировоззрения (но не «общественного
сознания»!) у подавляющего большинства экономически активного населения
нашей страны происходило в условиях директивной дорыночной
госэкономики. Реальная жизнь уже давно ушла вперед, а коллективное мировоззрение,
выполняющее, кроме всего прочего, функцию стабилизации индивидуальной
психики с помощью информационных антидепрессантов (бытовых и
идеологических мифов, религиозно-мистических культов и т. д.), все еще базируется на
ценностях прошлого. Поэтому при наличии демократических свобод
сохраняется определенная опасность реставрации дорыночной экономики с помощью
инструментов политической власти. Нечто подобное уже произошло в России
после октябрьского переворота 1917 г. в силу доминирования у (в основном
неграмотного) крестьянства архаического мировоззрения, которое по ряду
причин оказалось восприимчивым к мифологии большевизма.

Меркулов И. Я. Эволюционирует ли человеческое сознание?
523
миллионным цивилизованным популяциям — это далеко не одно
и то же. Первобытные древние и современные человеческие
популяции, как и коллективы наших догоменидных предков, — это
сообщества, основанные на крепком биологическом
«фундаменте» — на генетически близкородственных связях. Понятно, что
социальный образ жизни гоминид сам по себе не может превращать
их внутренние мысленные репрезентации в новый вид реальности,
служить обоснованием существования «идеального». К тому же
способность когнитивной системы живых существ генерировать
внутренние мысленные репрезентации вообще не является
признаком сознания. Животные (за исключением шимпанзе и некоторых
видов горилл) не обладают сознанием, тем не менее многие из них
способны мыслить, а следовательно их когнитивные системы
создают внутренние мысленные репрезентации, которыми они могут
манипулировать. Более того, мысленные репрезентации животных,
их восприятие, мышление и т. д. в особом смысле «субъективны»,
поскольку высшие когнитивные функции обязательно
соотносятся с самовосприятиями, которые всегда индивидуальны хотя бы в
силу наличия у особей индивидуальных генетических различий и
индивидуального опыта. Наблюдения приматологов за
поведением шимпанзе в естественных условиях (заповедник Гомбе Стрим,
Танзания) убедительно свидетельствуют об их весьма развитой
психической «жизни», они даже страдают многими психическими
расстройствами и когнитивными нарушениями (например,
когнитивной отсталостью, слабоумием), весьма сходными с человеческими.
Таким образом, у нас, видимо, есть весьма веские основания
полагать, что сознание — это не «отражение действительности», а
высшая когнитивная способность, инструмент познания и
жизнедеятельности (наряду с восприятием, мышлением, и т. д.), которая
обеспечила выживание гоминид и нашего подвида Homo sapiens
sapiens. Конечно, благодаря сознанию и его эволюции люди
оказались в состоянии приобрести огромный объем культурной
информации, в том числе и научных знаний и т. д. Но адаптивная
эффективность когнитивной системы человека в целом зависит также и от
нашего восприятия, самовосприятия и мышления, работы памяти и
других высших когнитивных функций, сознательный контроль
которых ограничен, т. е. от наших способностей извлекать,
перерабатывать и сохранять адаптивно ценную информацию, работа которых

524
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
в значительной мере направляется генетически и которые, поэтому,
подлежат биологической (когнитивной) и культурной эволюции.
Поэтому можно предположить, что «субъективность» человека — это
результат работы его генетически управляемой когнитивной
системы, результат генерации на уровне этой системы частично
самосознаваемых и определенным образом репрезентируемых
информационных состояний, состояний сознания, которые мы традиционно
описываем как те или иные «психические состояния» субъекта.
С учетом эволюционной и информационной природы всех без
исключения когнитивных способностей мы можем
сформулировать (в первом приближении) следующее рабочее определение
сознания. Сознание — это эмерджентное, информационное свойство
(способность) когнитивной системы живых существ, проявляющееся
прежде всего в самосознании {т. е. в осознании собственного «Я» и
отличия от «других»у в «узнавании» себяу в самораспознавании образа «Я»,
в наличии «Я-образов» и т. д.). Благодаря наличию этой способности
наша когнитивная система может генерировать различные состояния
индивидуального сознания (в том числе и измененные). Сознание
участвует в процессах переработки (и хранения) информации (включая
культурной) о событиях внешней среды, внутренних состояниях
организма, эмоциях и т. п., обеспечивая управление (от лица «Я-образов» и
«Я-понятий») работой когнитивной системы, психикой, а также
многими, в том числе и высшими когнитивными функциями и действиями
главным образом на уровне планов, целей и намерений.
2. Является ли сознание адаптивно ценным
эволюционным приобретением?
На протяжении 500 млн лет биологическая эволюция организмов,
обладающих нервными клетками, сопровождалась
усложнением их когнитивной системы. Она привела к формированию у них
восприятия и самовосприятия (предполагающего фиксацию
своего существования в окружающей среде), а затем и высших
когнитивных функций (мышления, долговременной памяти и т. д.).
Появление рудиментов сознания скорее всего явилось результатом
дальнейшей эволюции самовосприятия, результатом усложнения
ответственных за его работу когнитивных структур. На определен-

Меркулов И. П. Эволюционирует ли человеческое сознание?
525
ном этапе когнитивной эволюции эти структуры, видимо, стали
сталкиваться с проблемами, обусловленными значительным
увеличением массива когнитивной информации (внутренней,
поступающей из организма животных, и внешней, создаваемой на
основе сигналов из окружающей среды), требующей принятия
решений. Эти «вычислительные» проблемы могли быть решены
путем буферизации избыточной для самовосприятия когнитивной
информации и порождения для ее переработки более
высокоуровневых когнитивных структур, генерирующих рудименты
перцептивного самосознания (сознания). Первоначально эта новая (пре-
адаптивная) когнитивная способность, вероятнее всего, оставалась
у высших приматов функционально избыточной и в отличие от их
относительно низкоуровневого самовосприятия не была
сопряжена с единым центром управления когнитивными и
физиологическими функциями животных и их поведением.
У ныне живущих шимпанзе, генетически наиболее близких го-
минидам, рудименты перцептивного самосознания были
обнаружены экспериментально. Нейрофизиологические исследований
показали, что они обладают ограниченной когнитивной
способностью отличать Я от не-Я. Как оказалось, шимпанзе
испытывает огромное удовольствие, рассматривая себя в зеркале.
Положительный тон эмоциональной реакции животного был объективно
зафиксирован с помощью экспериментального устройства,
позволяющего снимать сигналы с электродов, вживленных в
соответствующие зоны головного мозга. Позднее положительные
результаты этого теста получили дополнительное экспериментальное
подтверждение с помощью новых технических устройств —
электронных томографов и сканеров магнитного резонанса, — которые
позволили зафиксировать всплеск информационной активности
мозга подопытного животного. До этих экспериментов
нейрофизиологи полагали, что только человек способен узнавать себя в
зеркале, причем это зачаточное проявление самосознания
развивается у детей довольно поздно, л ишь к 18 месяцам жизни (за
исключением детей, когнитивно отсталых или больных аутизмом). И это
неудивительно, так как визуальное распознавание перцептивного
образа человеческого лица требует одновременной переработки
сотен параметров, которая «по плечу» только мощной
когнитивной системе, имеющей скорее всего параллельную архитектуру.

526
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Обнаруженные у шимпанзе зачатки самосознания позволяют
этим антропоидам легко «узнавать себя», т. е. визуально
самораспознавать множество параметров, характеризующих их
индивидуальные внешние признаки, и создавать внутреннюю перцептивно-
мысленную репрезентацию себя — «Я-образ». Эта преадаптивная
способность к перцептивному сознанию, видимо, получила развитие
у филогенетических родственников этих антропоидов —
древнейших гоминид, — которые жили небольшими охотничьими
коллективами (не более 50—150 особей) и еще не обладали даром
полноценной членораздельной речи. Поэтому в когнитивные предпосылки
формирования перцептивного сознания не могут быть вплетены ни
речь, ни труд, ни общество в современном его понимании.
Перцептивное сознание самых древних гоминид, по-видимому,
не принимало какого-либо заметного участия в управлении
высшими когнитивными функциями. Оно в основном
«информировало» людей о их собственном существовании. Скорее всего, оно
постепенно обрело способность в определенных пределах управлять
их самовосприятием, внутренними психическими состояниями
(оптимизировать их для каких-то необходимых для выживания
ситуаций) и невербальной коммуникацией от лица
самораспознаваемого «Я», «Я-образов» и стало выступать тем самым как средство
информационного контроля «внутренней» среды. Поскольку право-
полушарное пространственно-образное мышление подчиняется
своим собственным, генетически направляемым стратегиям
переработки информации, перцептивное сознание, вероятно, не могло
вносить в них какие-либо существенные коррективы, выбирать из
них наиболее оптимальные и т. д.
Полезной аналогией (или лучше, метафорой), позволяющей
нам как-то представить себе работу древнейшего перцептивного
сознания, может служить функционирование сознания
современных людей в состоянии сна. Во сне высшие управляющие уровни
символьного (вербального) сознания отключаются, и функции
сознания оказываются редуцированными к наблюдению,
«подглядыванию» за сценариями сновидений. Каким-то образом
существенно повлиять на эти сценарии и на общий ход сновидений
редуцированное сознание не может в силу автоматизма правополу-
шарных мыслительных стратегий переработки информации. Но
оно в состоянии способствовать созданию «отчета» о своей рабо-

Меркулов И. П. Эволюционирует ли человеческое сознание? 527
те внутреннего «наблюдателя» мыслительных процессов в нашей
долговременной эпизодической памяти.
Эволюционно более развитое перцептивное сознание у
представителей древнейших популяций подвидов Homo sapiens
послужило важнейшей когнитивной предпосылкой возникновения
человеческой духовной культуры. Осознание своего
индивидуального существования, своих внутренних состояний, своего «Я», а
соответственно, и своих отрицательных эмоций, депрессии и т. д.
потребовало выработки каких-то защитных реакций, позволявших
стабилизировать психику. Блокирование отрицательных эмоций и
компенсация «дефицита удовольствия» достигались различными
способами — например, посредством употребления в пищу
растений, содержащих наркотики и психотропные вещества, с
помощью физических упражнений, способствующих выделению в
организме нейромедиаторов, эндорфинов1 и т. д. Но, пожалуй,
наиболее выдающимся изобретением древнейшего человечества в
этой области оказалось открытие информационных
антидепрессантов — религиозно-мистических культов, а затем и мифов, в основе
которых лежит вера в сверхъестественное. Они постепенно стали
адаптивно ценными инструментами психосоциального
управления, обеспечившими выживание первобытных человеческих
популяций. Этот эволюционный уровень перцептивного сознания, по-
видимому, открыл также новые возможности информационного
управления индивидуальным самовосприятием и самосознанием
людей. Соответствующие открытия первобытных колдунов и
шаманов положили начало развитию многочисленных мистических
практик, ориентированных на самосовершенствование «духа», на
овладение скрытыми информационными ресурсами управления
психикой, оптимизацию ее функционирования для тех или иных
целей. Эти мистические практики (которые включали элементы
«информационных технологий» — гипноз, самовнушение, эмпа-
тию, а также системы физических упражнений, влияющих на пси-
1 Как теперь установлено, эндорфинная система является единственной
системой нейроэндокринной регуляции, которая поддается сознательно
управляемой тренировке. Соответствующие физические упражнения могли
компенсировать отсутствие у древних популяций гоминид обезболивающих препаратов,
а также недостаточность эндорфинной системы при последствиях депрессии,
стресса, психоза, при синдроме хронической усталости и т. д.

528
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
хику людей, и т. д.) использовали огромный внутренний потенциал
когнитивной системы первобытных людей, позволяя генерировать
особые, измененные состояния перцептивного сознания.
Принципиально новую способность управления
мыслительными процессами сознание обрело в ходе дальнейшей биологической
(когнитивной) эволюции гоминид благодаря появлению и
развитию у них речевой коммуникации и «вторичного», вербального и
невербально-символьного кодирования мысли. Разумеется, это
потребовало формирования новых, более высокоуровневых левополу-
шарных когнитивных структур, ответственных за управление речью
и знаково-символическим (логико-вербальным) мышлением.
Возникшее символьное (вербальное) сознание в отличие от более
низкоуровневого перцептивного сознания оказалось в состоянии взять на
себя целенаправленное управление ходом мыслительных
преобразований, выбор и оптимизацию левополушарных мыслительных
стратегий. Поскольку символьные коды — это коды «вторичные»,
то благодаря нараставшей в филогенезе межполушарной
асимметрии мысленные манипуляции символами и словами стали
подчиняться исключительно левополушарным аналитическим
мыслительным стратегиям. В итоге наше символьное (вербальное) «Я»
постепенно обрело свободу выбора, которая не могла
блокироваться более «древними», относительно низкоуровневыми генетически
управляемыми программами, обеспечивающими оперирование
перцептивными, «первичными» ментальными репрезентациями.
Когнитивные структуры, ответственные за символьное
(вербальное) сознание и его управление мысленным манипулированием
символьной информацией, конечно же, не могли не получить
генетического закрепления в геноме отдельных человеческих
популяций в результате действия механизмов естественного отбора.
Они оказались адаптивно ценным эволюционным приобретением,
способствующим развитию социальной коммуникации, знаково-
символического (логико-вербального) мышления, а также общего,
коллективного мировоззрения, духовной и материальной
культуры, имевших приоритетное значение для выживания Homo sapiens
sapiens. Благодаря тесной интеграции всех когнитивных
способностей эволюция сознания идет рука об руку с эволюцией мышления,
с эволюцией нашей когнитивной системы, с эволюцией
человеческого общества. Не обладай человек сознанием и достаточно раз-

Меркулов И. Л. Эволюционирует ли человеческое сознание?
529
витым сознательно контролируемым мышлением, ему вряд ли бы
удалось ответить на вызов природы и перейти от собирательства
и охоты к земледелию, а соответственно, никогда бы не возникло
многочисленное ел ожноорган изо ванное человеческое общество,
развитая речевая коммуникация и утонченная культура.
3. Перцептивное и символьное (вербальное) сознание
В когнитивной науке, в психологии, психофизиологии и
философской литературе исследователи прибегают к услугам весьма
многочисленных классификаций сознания. Весьма полезным для
некоторых исследовательских задач является довольно
распространенное (главным образом в описательной психологии и
некоторых философских направлениях) выделение уровней
сознания — предсознательного (подсознательного) и бессознательного.
Более строгой и более точной дифференциацией, на наш взгляд,
было бы отнесение этих уровней к функционированию структур
когнитивной системы человека, к протекающим в ней процессам
переработки когнитивной информации, поскольку
«бессознательное» в самом общем смысле означает лишь, что есть уровни
когнитивной активности (или психики), не подлежащие сознательному
контролю, а следовательно, и не относящиеся к сфере
сознательного. По-видимому, уровень «бессознательного», если не
ограничиваться его специфическими определениями, выдвинутыми в
работах 3. Фрейда, К. Юнга и ряда других психоаналитиков, также
может быть аналитически дифференцирован на несколько
уровней. Кроме того, необходимо учитывать, что в нашем организме
протекают огромное количество биологических процессов,
которые, скорее всего, вообще автономны не только от сознания, но и
от работы нашей когнитивной системы. Ведь люди — это
биологические существа, сформировавшиеся в ходе биологической
эволюции, которые получили огромное генетическое «наследство» от
своих догоменидных предков. Поэтому нет ничего удивительного
в том, что в человеческом организме, например, рост волосяного
покрова и ногтей управляется непосредственно генетически, он
продолжается даже спустя некоторое время после смерти людей.
Хотя такого рода процессы не контролируются нашим сознанием
и в этом смысле они действительно «бессознательны», их, конечно

530
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
же, нельзя относить к неосознаваемым уровням переработки
информации нашей когнитивной системой. Классификации
«сознательное — бессознательное» могут подлежать, с нашей точки
зрения, только процессы переработки когнитивной информации.
С другой стороны, люди, не имеющие специальной подготовки,
обычно не в состоянии сознательно управлять ритмом сердечных
сокращений, уровнем своего кровяного давления, температурой
тела и многими другими протекающими в человеческом
организме физиологическими процессами, хотя они и контролируются
нашей нервной системой. Означает ли это, что процессы
переработки когнитивной информации, управляющие нашими
физиологическими состояниями, вообще неосознаваемы (т. е. относятся
к уровням бессознательного)? С помощью соответствующих
аутогенных тренировок и самовнушения многие из нас, однако, могут
научиться воспринимать и осознавать когнитивную информацию
о работе своего сердца, они даже могут в определенных границах
управлять ритмом сердечной мышцы. После обучения
тренированные люди также обретают способности существенно понижать свое
кровяное давление или увеличивать температуру локализованного
участка своего тела на несколько градусов. (Гораздо большими
возможностями управления своими физиологическими состояниями
обладают многие виды животных с достаточно развитым
самовосприятием.) Но тогда оказывается, что наше сознательное «Я» все
же имеет доступ к структурам когнитивной системы,
осуществляющим управление некоторыми физиологическими процессами, и
может влиять на их работу. Поскольку перенесение когнитивной
информации о некоторых своих физиологических состояниях в
поле сознания для тренированного человека не представляет
особых трудностей, то не является ли это свидетельством, что эта
информация все-таки локализована на предсознательном уровне?
Определенные трудности также возникают с особого рода
когнитивной информацией, которую многие люди способны
создавать на основе сигналов, получаемых на субсенсорном
уровне. Они чутко реагируют на изменения атмосферного давления,
электромагнитных и геомагнитных полей и т. д., влияющих на их
организм, на его внутренние состояния, которые оказываются
в поле самовосприятия. Способность воспринимать сигналы на
субсенсорном уровне, видимо, была унаследована гоминидами от

Меркулов И. Я. Эволюционирует ли человеческое сознание?
531
своих дальних негоминидных предков. При определенных
условиях информация, создаваемая на основе сигналов, извлекаемых на
субсенсорном уровне, попадает в поле сознания, может частично
осознаваться. Однако пути трансляции такого рода когнитивной
информации, как и каким образом она создается, где в нашем
мозге локализованы центры или зоны, ответственные за ее
переработку, и т. д. — все это до сих пор остается неясным.
И, наконец, возникает вопрос, к какому уровню следует
относить вполне осознаваемые процессы переработки когнитивной
информации, которые в то же время остаются вне сферы
сознательного управления? Характерным примером здесь могут служит
мыслительные процессы, протекающие в период
трансформированного состояния сознания — сна (точнее, в фазе так называемого
«быстрого» сна). Скорее всего, неподконтрольные нашему
сознанию сценарии сновидений являются результатом развивающегося
в этом состоянии сенсорного дефицита. Это подтверждается
экспериментами по сенсорной депривации, когда у испытуемых,
находящихся длительное время в изолированной комнате, отмечалось
появление в бодрствующем состоянии зрительных галлюцинаций.
Хотя во время сна происходит ослабление общей и локальной
активности мозга, наша когнитивная система, видимо, все же
стремится «компенсировать» сенсорный дефицит, запуская сознательно
не контролируемые мыслительные процессы. Наше
редуцированное, перцептивное сознание способно лишь пассивно «созерцать»
эту мыслительную активность. Характерно, однако, что
информация о симптомах многих надвигающихся патологических
изменений человеческого организма иногда получает символьную
репрезентацию в сознательно неконтролируемых сюжетах сновидений.
С помощью экспериментальных методов специфическую
работу сознания как способности управлять другими, более
низшими когнитивными способностями (например, знаково-
символическим (логико-вербальным) мышлением) психологам и
нейропсихологам пока еще во многих случаях не удается
исследовать сепаратно, в отдельности от работы этих, управляемых
сознанием, способностей. Наше (символьное) сознание всегда интенци-
онально (разумеется, если оно работает), но непосредственно оно
направлено не на внешний мир и даже не на определенный
предмет или объект (в том числе и идеальный), как полагали, напри-

532
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
мер Ф. Брентано, Э. Гуссерль, Ж. П. Сартр и др., а на управление
более низшими когнитивными способностями и процессами —
распознаванием образов, восприятием, вниманием, памятью, знаково-
символическим мышлением и т. д. Интенциональны восприятие,
внимание и мышление животных, не обладающих ни
перцептивным, ни символьным сознанием.
Можно предположить в качестве рабочей гипотезы, что интен-
циональность нашего (символьного) сознания — это интенциональ-
ность «второго порядка». Когда мы обнаружили и начали
внимательно рассматривать какую-то вещь, то она действительно становится
«объектом нашего сознания», но лишь метафорически,
опосредовано, в силу способности нашего сознания управлять вниманием,
распознаванием образов, направленностью зрительного восприятия
и т. д. Само по себе наше сознание не воспринимает, не мыслит и не
запоминает, его также нельзя отождествлять с вниманием. Для
человеческого символьного (вербального) сознания некоторые более
низшие когнитивные способности (но далеко не все) оказываются
своего рода инструментами, состояниями которых оно только в
некоторых границах в состоянии манипулировать. С учетом
вышеизложенного мы должны отдавать себе отчет о тех огромных трудностях,
с которыми сталкиваются косвенные подходы к изучению сознания
через подчиненные ему более низкоуровневые когнитивные
способности (например, память или внимание), хотя последние и
поддаются непосредственному экспериментальному исследованию. Но это,
естественно, не умаляет ценности этих подходов.
Тесная интеграция работы сознания и «подчиненных» ему
высших человеческих когнитивных способностей, по-видимому,
обусловила многочисленные в прошлом попытки отождествить сознание и
«разумное мышление», сознание и знания. Отождествление сознания
и знания коренится в этимологии самого термина «сознание»,
которое происходит от латинских слов cum и scire, означающих в
переводе на русский язык «общее, совместное знание». Конечно, общим
достоянием человеческих популяций являются не только знания,
но и любая культурная информация (в том числе верования, мифы,
мифологизированные идеологии и т. д.). В силу огромных
трудностей экспериментального исследования самого феномена сознания
как такового, в изоляции от работы «подчиненных» сознательному
управлению высших когнитивных способностей (И. Кант, например,

Меркулов К Π, Эволюционирует ли человеческое сознание?
533
полагал, что мы в принципе не можем иметь знания о работе нашего
сознания), отождествление сознания и знания оставалось до
недавнего времени весьма распространенным представлением также и в
когнитивной науке: сознание есть прежде всего «знание о событиях
или стимулах окружающей среды, а также знание о когнитивных
явлениях, таких как память, мышление и телесные ощущения»1. Ясно,
однако, что наши сознательно фиксируемые знания (или лучше
когнитивная информация, в том числе и культурная) — это лишь весьма
поверхностный, эмпирически доступный нашему, не вооруженному
экспериментом, самонаблюдению и самоанализу аспект работы
сознания. Наше сознание, являясь специфическим состоянием
когнитивной системы, «знает» только в силу того, что оно непрерывно
получает «отчеты» о результатах текущей работы высших когнитивных
способностей. Оно использует эти «отчеты» для того, чтобы внести
в их работу какие-то коррективы, и, накопив соответствующие
знания, даже «заставляет» наше символьное мышление генерировать
идеальные приемы, правила и стратегии. Сознание устанавливает
цель и намечает схему действий, оно выбирает, какая система
действий будет доминировать, как и с помощью каких средств следует
действовать для достижения цели и т. п.
С точки зрения эволюционно-информационной
эпистемологии весьма полезным и продуктивным инструментом анализа
феномена сознания может служить разграничение двух типов и
одновременно двух когнитивных уровней сознательной
активности — перцептивного сознания и сознания символьного (вербального).
Это разграничение хорошо согласуется с широко известными
экспериментальными данными, свидетельствующими о наличии у
людей двух тесно взаимосвязанных между собой систем
переработки когнитивной информации, локализованных в правом и
левом полушариях, а также с многочисленными данными
соответствующих клинических наблюдений2. Кроме того, оно позволяет
аналитически выделить важнейшие этапы эволюции
человеческого сознания и функциональные различия между его относительно
более низким и более высоким когнитивными уровнями.
1 Солсо Р. Когнитивная психология. М., 1995. С. 111.
2 См., например: Спрингер С, Дейч Г. Левый мозг, правый мозг. М., 1983; Kolb В.,
Whishaw I. Q. Fundamentals of Human Neuropsychology. San Francisco, 1990.

534
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Перцептивное сознание — это наше относительно
низкоуровневое сознание, базирующееся на совместной работе
когнитивных структур правого полушария. Оно проявляется прежде всего в
перцептивном самосознании, в осознании своего невербализован-
ного «Я», в «узнавании» себя и распознавании своего
информационного отличия от окружающей среды и других людей. Состояние
перцептивного сознания включает осознаваемое самоощущение
и восприятие (пусть даже и весьма смутное) себя как комплекса
информационных сигналов, поступающих от проприоцептив-
ных внутренних реакций своего организма и протекающих в нем
когнитивных процессов, а также осознаваемые эмоциональные
реакции на себя, на свои самовосприятия. Наше перцептивное
сознание — это и осознаваемое самоощущение единства нашего
физического и когнитивного существования и нашего
обособленного, автономного бытия, нашей уникальности, нашей «самости»
и себя как активного живого существа, которое остается
идентичным самому себе во времени. Наконец, это и осознание нашего
глубинного самоощущения, что, несмотря на единство нашего
телесного и когнитивного существования, работа нашей
когнитивной системы как бы раздваивается в двух направлениях — она
видит, слышит, осязает, понимает, мыслит, переживает и т. д., но
эту свою работу ведет от самораспознающего себя «лица», которое
видит, осязает, слышит, мыслит, переживает и т. д. Мы
самовоспринимаем себя, свою «самость» как внутреннюю, перцептивно-
мысленную репрезентацию когнитивной информации о себе,
своих собственных знаний о себе и своих состояниях.
Наше перцептивное сознание скорее всего непосредственно не
участвует в управлении высшими когнитивными способностями,
выступая только в качестве посредника (транслятора команд
левого полушария), запускающего неосознаваемые правополушар-
ные мыслительные процессы. Но оно позволяет нам перцептивно
«знать», что мы существуем и постоянно «информирует» нас об
этом. Оно также, по-видимому, в состоянии управлять (в
известных границах) нашим относительно низкоуровневым
самовосприятием и нашими внутренними когнитивными состояниями
(психическими процессами). Таким образом перцептивное сознание
выступает главным образом в качестве инструмента
информационного контроля «внутренней среды» человека. Эта функция вытекает

Меркулов И. П. Эволюционирует ли человеческое сознание?
535
из филогенетических корней перцептивного самосознания,
которое вероятнее всего возникло в результате буферизации
«избыточной» для самовосприятия когнитивной информации. В силу этого
перцептивное сознание в когнитивно-информационном отношении
тесно интегрировано с нашим бессознательным самовосприятием, в
том числе, видимо, и с его субсенсорным уровнем. Это глубинное,
филогенетически более древнее бессознательное самовосприятие,
видимо, и оказывается для нас тем значимым для нашего
перцептивного сознания уровнем функционирования когнитивной
системы, который психологи и философы традиционно рассматривают
как «бессознательное». Информационное поле бессознательного
самовосприятия непосредственно недоступно нашему
вербализованному «Я». Наше перцептивное сознание фундаментально
в том смысле, что только при его наличии, при наличии
перцептивного самосознания возможно формирование и
функционирование более высокоуровневого символьного (вербального)
сознания. Именно перцептивное сознание первоначально формируется
в ходе когнитивного развития ребенка, оно присутствует (хотя и
в редуцированных формах) даже у крайне слабоумных людей, не
способных от рождения к вербализации мысли, или у больных,
полностью утративших свои речевые и мыслительные
способности, а также свое управляющее символьное (вербальное) сознание
в результате травм и болезней.
Выдающийся русский психиатр В. М. Бехтерев, специально
изучавший динамику деградации состояния сознания у
психически больных, с удивительной наблюдательностью зафиксировал
минимально возможную функцию нашего относительно
низкоуровневого, филогенетически «первичного» перцептивного
самосознания: «...первоначально утрачивается способность
самопознавания, затем растрачиваются те ряды представлений, совокупность
которых служит характеристикой нравственной личности данного
лица: с течением же времени у такого рода больных утрачивается
уже и сознание времени, а затем и сознания места, тогда как
самосознание и сознание о «Я» как субъекте остаются большей
частью не нарушенными даже при значительной степени
слабоумия... В некоторых случаях крайнего упадка умственных
способностей утрачиваются и эти элементарные и в то же время более
стойкие формы сознания, причем от всего умственного богатства

536
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
человеку остается лишь одно неясное чувствование
собственного существования...»1 Перцептивное сознание первым приходит
к нам, позволяя осознать наше собственное бытие в этом мире, и
последним покидает нас. Об этом свидетельствуют также данные
«околосмертного опыта» некоторых пациентов, оказавшихся в
течении нескольких минут в состоянии клинической смерти.
Способность управлять высокоуровневыми мыслительными
процессами и другими высшими когнитивными функциями
человеческое сознание обрело в ходе биологической (когнитивной)
эволюции благодаря развитию речевой коммуникации,
«вторичного», вербального и символьного невербального кодирования
мысли и естественных языков. Появлению этих новых когнитивных
способностей сопутствовала генерация в левом полушарии мозга
управляющих когнитивных структур, сопряженных с структурами
самосознания. В силу межполушарной асимметрии и «вторично-
сти» вербальных кодов сознательное манипулирование
символами на основе аналитических левополушарных стратегий не могло
быть блокировано относительно низкоуровневыми, генетически
управляемыми стратегиями правополушарного пространственно-
образного мышления. Поэтому в ходе эволюции наше символьное
сознание стало постепенно обретать все большие возможности в
управлении когнитивными процессами, обеспечивающими
генерацию идеальных концептуальных систем. Оно не только
оказалось в состоянии ставить знаково-символическому мышлению
какие-то «внешние» задачи и управлять общим ходом мысленных
преобразований, но и задачи «внутренние», связанные с
использованием тех или иных мыслительных стратегий, приемов и методов,
т. е. задачи оптимизации и конструктивизации используемых этим
мышлением аналитических стратегий. Достигнутые когнитивные
преимущества получили генетическое закрепление в геноме
отдельных популяций (как доминирование левой гемисферы), они
открыли человечеству мир идеальных правил мысленного
оперирования символами и концептуальными системами, позволили
разработать приемы и методы научного познания. Конечно,
символьное сознание не «всесильно», оно, например, не в состоянии
1 Бехтерев В.М. Избранные труды по психологии личности в 2-х томах. Т. 1:
Психика и жизнь. СПб., 1999. С. 208.

Меркулов /f. /7. Эволюционирует ли человеческое сознание?
537
«отменить» или существенно изменить наше воображаемое
когнитивное пространство, характеристики которого
контролируются генетически. Но в силу присущего нашей когнитивной системе
двойного кодирования мысленной информации оно может
инициировать наше воображение генерировать идеальное
математическое пространство.
Разумеется, наше символьное сознание работает в тесной
кооперации с перцептивным сознанием, с нашим
относительно низкоуровневым невербальным «Я», которое обеспечивает
самовосприятие и самоощущения нашего существования как
обособленного, автономного и уникального живого существа,
полагающего себя отличным от окружающей среды. Благодаря внутренней
перцептивно-мысленной репрезентации актов
самораспознавания именно невербальное «Я» (предполагающее единый комплекс
«Я-образов») оказывается тождественным осознанию себя,
перцептивному самосознанию. По-видимому, эволюция
символьного сознания сопровождалась развитием «вторичного» вербального
кодирование смыслов некоторых перцептивных «Я-образов» (т. е.
лишь отдельных элементов перцептивного самосознания),
которые оказались востребованными для нужд межличностной речевой
коммуникации, развития знаково-символического мышления и
символьной культуры. В результате генерации «Я-понятий»
возникает вербализованноеу рефлексивное самосознание, предполагающее
наличие аналитических стратегий и инструментов познания «Я».
От лица «Я-понятий» символьное (вербальное) сознание
получает возможность управлять знаково-символическим мышлением и
другими высшими когнитивными способностями людей,
исследовать и оптимизировать человеческое мышление, изучать свое
собственное сознание и сознание других людей.
В силу межполушарной кооперации, взаимосвязи и
взаимодополнительности когнитивных структур перцептивного и
символьного (вербального) сознания человеческое сознание едино
(за исключением, разумеется, случаев патологии). Нет и,
видимо, не может быть двух каких-то автономных «сознаний»: одного
для пространственно-образного мышления и пространственных
функций, а другого — для мышления знаково-символического
(логико-вербального) и вербального знания. Наше символьное
(вербальное) сознание через свои артикулированные и рефлексив-

538
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ные «Я-понятия» непосредственно или опосредовано управляет
актами распознавания образов, мышления, памяти, творчества и
т. д. Поэтому когда мы метафорически говорим о «сознании
математика», «сознании инженера», «сознании шахматиста» и т. д.,
реально это означает лишь наличие у конкретных лиц
специфических «Я-образов» и «Я-понятий», сопряженных с
соответствующими базами данных и знаний, которые обеспечивают высокую
эффективность их профессионального (математического,
инженерного и т. д.) мышления. Конечно, в ходе когнитивной
эволюции отдельных человеческих популяций символьное (вербальное)
сознание становится доминирующим, и это, естественно, вносит
существенные коррективы в механизмы его кооперации с
перцептивным сознанием.
Есть весьма убедительные экспериментальные основания
полагать, что в случае доминантного левого полушария наше правое
полушарие имеет крайне ограниченный прямой доступ к
сознательному вербализованному опыту. Наше символьное (вербальное)
сознание функционирует в качестве медиатора и интерпретатора
когнитивной информации, поступающей из правого полушария, —
оно стремится адаптировать эту информацию к своим
вербализованным артикулированным концептуальным системам оценок, а
иногда даже ее блокировать и подавлять1. Но, повторим, это не
отменяет единства нашего самосознания. Наблюдения нейрохирургов
за пациентами свидетельствуют, в частности, о том, что в состоянии
бодрствования осознание вербальных актов требует их наполнения
конкретным перцептивным содержанием, которое
обеспечивается сознательно направляемым отбором перцептивных образов из
репертуара эпизодической памяти. По-видимому, вербальная
активность нашего левого полушария направляется интенциональ-
ностью правого полушария, а осознаваемая активность образного
мышления — интенциональностью левого полушария.
Человеческое перцептивное сознание (вместе с правополушарными
мыслительными процессами) скорее всего играет исключительно важную
роль в актах мысленного понимания, в выявлении смысловых свя-
1 См., например: Gazzoniga M. S., Le Doux J. E. The Integrated Mind. New York,
1978; Gazzaniga M. S. Mind matter. How Mind and Brain Interact to Create Our
Conscious Lives. Boston, 1988.

Меркулов К Я. Эволюционирует ли человеческое сознание?
539
зей элементов, частей и целого, являясь как бы «посредником» в
этих вопросах между пространственно-образным мышлением, с
одной стороны, и знаково-символическим (логико-вербальным)
мышлением и символьным (вербальным) сознанием — с другой.
В силу своей эволюционно-биологической и информационной
природы сознание как когнитивная способность (гоминид) возникает
и существует вне и не зависимо от нашего сознательного контроля.
Конечно, сознание как когнитивную способность следует
дифференцировать от когнитивной и культурной информации,
приобретаемой и сохраняемой (в памяти) с его участием, в том числе от
совместных (процедурных, практических и т. п.) знаний и
коллективного мировоззрения. К коллективному мировоззрению следует
относить все виды общей для тех или иных этнических групп и
популяций культурной информации, включая теоретические знания,
верования, мифы, мифологизированные идеологии и т. д. В
информационном поле сознания отдельных людей может оказаться и
обретенная ими индивидуальная культурная информация, например,
неявные знания, которые, однако, могут не полностью
осознаваться. Таковы, например, процедурные знания и искусства,
составляющие секрет индивидуального мастерства. Индивидуальное
сознание как когнитивная способность доносит до самораспознающего
«Я» (и соотносит с «Я-образами») текущие данные, касающиеся
окружающей среды и внутренних состояний организма,
информационное содержание наших субъективных чувствований и эмоций,
наших надежд и ожиданий, настроений, установок, опасений,
мыслей и т. д. Поэтому индивидуальное сознание можно рассматривать
и как состояние когнитивной системы отдельного человека,
проявляющееся во множестве функционально определяемых форм (в
том числе и в состояниях так называемого феноменального
сознания, репрезентирующего «качества»), к которым наше вербальное
«Я» имеет непосредственный (прямой) доступ, позволяющий нам
рассуждать и создавать о них вербальный отчет.
Разумеется, окружающий мир существует вне и независимо от
способности нашей когнитивной системы сознательно управлять
высшими когнитивными функциями от лица вербализованных,
рефлексивных «Я-понятий». Но этот мир в значительной мере
создан благодаря нашим сознательным усилиям. Состояние нашей
окружающей среды также зависит от наших знаний и иных видов

540
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
культурной информации, приобретаемых с участием
человеческого «Я», так как адаптивно ценная информация может быть
использована людьми для ее изменения (хотя, к сожалению, далеко
не всегда в лучшую сторону). Мы можем менять эту среду только
в определенных границах, если не хотим подвергнуть угрозе свою
адаптированность к окружающему нас миру.
Итак, эволюция самосознания и сознания (также как и других
высших когнитивных функций) человеческих популяций
является результатом их биологической (когнитивной) и культурной
эволюции. Достигнутый подвидом Homo sapiens sapiens уровень
эволюционного развития сознания и других высших способностей
послужил когнитивной предпосылкой для формирования
подлинно человеческой духовной культуры. Благодаря дальнейшей
когнитивной эволюции отдельных человеческих популяций и
развитию их культуры (науки, техники, технологии, средств
коммуникации и т. д.) сообщества людей обрели способность изменять
свой окружающий мир и тем самым создавать новые социальные
факторы естественного отбора и своей собственной
биологической эволюции. Любой значимый прогресс в культурной и
социальной эволюции (например, возникновение
сельскохозяйственного производства, появление многочисленных городов, развитие
промышленного производства и т. д.) ставит людей перед
необходимостью адаптации к новой социокультурной среде. В силу
этого культурная эволюция оказывает сильное селекционное давление
на биологическую (когнитивную) эволюцию человеческих популяций,
а следовательно, и на эволюцию сознания. Прогрессивные сдвиги в
когнитивной эволюции, новый уровень когнитивного развития
людей, их самосознания и сознания, в свою очередь, выступают в
качестве необходимых предпосылок дальнейшей культурной и
социальной эволюции человеческих популяций.

Кезин Анатолий Владимирович
(р. 20.08.1944) — российский философ,
специалист по теории познания и методологии
науки; доктор философских наук,
профессор. Автор ряда публикаций по
эволюционной эпистемологии, переводчик статей
К. Лоренца и Г. Фолльмера, а также
фундаментальной книги Г. Фолльмера
«Эволюционная теория познания: врожденные
структуры познания в контексте биологии,
психологии, лингвистики, философии и
теории науки» (М.: Русский двор, 1998).
Окончил философский факультет МГУ
им. М. В. Ломоносова (1973) и аспирантуру того же факультета (1976).
С 1976 преподавал в МГУ, в 1990-х гг. был заведующим кафедрой
философии естественных факультетов МГУ. Кандидатская диссертация
«Критический анализ методологических подходов к решению проблемы
критериев научности» (1977), докторская диссертация «Особенности
современного идеала научного знания» (1990). Развивает когнитивную
аксиологию. Им разработана целостная концепция развития содержания
идеала научности, которая позволяет прогнозировать в основных чертах
его будущее развитие.
Основные работы:
Научность: эталоны, идеалы, критерии. М.: МГУ, 1985;
Наука в зеркале философии. М.: Знание, 1990;
Эволюционная эпистемология: современная междисциплинарная
парадигма// Вестник МГУ. Серия «философия». 1994. № 5;
Философия науки: исторические эпохи и теоретические методы.
Воронеж: Издательско-полиграфический центр Воронежского гос. ун-та, 2006
(в соавторстве).

А. В. Кезин
Эволюционная эпистемология:
современная междисциплинарная парадигма1
В последние 20 лет в Западной Европе и США возникло
новое междисциплинарное направление,
ориентированное в самой существенной степени на решение не только
конкретно-научных, но и философских проблем. Его
общей целью является исследование биологических
предпосылок человеческого познания и объяснение его особенностей
на основе современной синтетической теории эволюции. Это
направление получило название «эволюционной эпистемологии» в
англоязычных странах и «эволюционной теории познания» в
немецкоязычных странах.
Рационалистическая установка и ориентация на рассмотрение
реальных процессов — наиболее ценные качества эволюционной
эпистемологии, которые исключительно важны для современной
философской и общественной жизни России. Предлагаемый ею
подход ориентирован не на метафизические спекуляции по поводу
познания, а на исследование реального познавательного процесса с
помощью средств современной науки. Выступая важным фактором
нового междисциплинарного синтеза, эволюционная
эпистемология привлекает внимание к общетеоретическим, философским
дискуссиям исследователей с естественно-научным образованием. В
свете эволюционной эпистемологии по-новому звучат многие
традиционные философские вопросы: о соотношении истины и
пользы, границах познания и науки, априорном знании и индукции,
объяснении и понимании. Применение научного подхода
позволило открыть новый ракурс в теории познания. В отличие от
традиционной гносеологии, где под субъектом понимался, как правило,
1 Статья первоначально опубликована в: Вестник Московского университета.
Серия «Философия». 1994. № 5. С. 3—11.

Кезин А. В. Эволюционная эпистемология
543
взрослый, культурный, европейски образованный человек, в центре
рассмотрения эволюционной эпистемологии оказываются
процессы формирования самого познавательного репертуара субъектов.
Основоположником нового направления сами
представители эволюционной эпистемологии считают австрийского этолога
К. Лоренца, Нобелевского лауреата по медицине за 1973 г. Основы
эволюционной эпистемологии содержатся в его работах «Кантов-
ское учение об априорном в свете современной биологии» (1941),
«Врожденные формы возможного опыта» (1943), «Восприятие
формы как источник научного познания» (1959) и особенно в его
книге «Оборотная сторона зеркала» (1973). Однако первые работы
Лоренца, за исключением одного сочувственного письма М.
Планка, не оказали влияния на научный мир. Совсем другая картина
наблюдается в начале 1970-х гг. Став всемирно известным ученым,
исследователем поведения животных, получив Нобелевскую
награду, Лоренц предпринял новую, на этот раз весьма успешную в
плане воздействия на умы, попытку систематического изложения
своих идей относительно «естественной истории человеческого
познания». В Альтенберге (под Веной) около него сформировался
небольшой кружок его приверженцев и учеников, среди которых
выделяются зоолог Руперт Ридль и философ науки Эрхард Эзер.
Интерес к эволюционной эпистемологии был подогрет книгой К.
Поппера «Объективное знание. Эволюционный подход» (1972) и
работой Герхарда Фолльмера «Эволюционная теория познания»
(1975), еще одного крупного представителя этого направления. По
некоторым вопросам эволюционной эпистемологии высказались
также крупные биологи: Жак Моно, Манфред Эйген, Понтер Стент
и Карстен Бреш. В апреле 1986 г. в Центре биологических наук
Венского университета состоялся первый Международный симпозиум
по эволюционной эпистемологии, который был открыт докладами
К. Лоренца и К. Поппера. Особенностью симпозиума, по мнению
его организаторов, было то, что на нем присутствовали все
крупнейшие представители эволюционной эпистемологии, а также
представители различных направлений в философии, теории
познания, методологии науки, всего более тысячи участников.
Термин «эволюционная эпистемология» был введен почти
одновременно американским психологом Дональдом Кэмпбел-
лом и немецким философом Г. Фолльмером. Согласно Кэмпбел-

544
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
лу, эволюционная эпистемология есть «теория познания, которая
исходит из трактовки человека как продукта биологической и
социальной эволюции»1. Фолльмер различает два значения
термина. В первом значении эволюционная эпистемология
представляет собой подход, при котором на гносеологические вопросы
дается ответ с помощью естественно-научной теории, а именно
с помощью теории эволюции. Предметом эволюционной
эпистемологии является эволюция органов познания и когнитивных
структур. Эта эволюция рассматривается как адаптивный
процесс в смысле Дарвина.
Суть эволюционной эпистемологии, если следовать работам ее
основоположника К. Лоренца, коротко состоит в следующем:
«Наши познавательные способности есть достижение
врожденного аппарата отражения мира, который был развит в ходе родовой
истории человека и дает возможность фактического приближения к
внесубъективной реальности. Степень этого соответствия в
принципе поддается исследованию по меньшей мере методом сравнения»2.
В трактовке Фолльмера основной тезис эволюционной
эпистемологии гласит: «Наш познавательный аппарат — результат
эволюции. Субъективные структуры познания соответствуют
реальности, так как они были выработаны в ходе эволюционного
приспособления к этому реальному миру. Они согласуются
(частично) с реальными структурами, потому что только такое
согласование обеспечивает возможность выживания»3.
Принципиально важно также отметить, что
«эволюционная эпистемология» в своем первом значении, как
подчеркивает Фолльмер, выражая достаточно общую позицию, «объясняет и
описывает не эволюцию человеческого познания, а саму
эволюцию наших познавательных способностей»4.
Возможно ли и допустимо ли давать научные ответы на
философские вопросы? Некоторые критики эволюционной
эпистемологии усматривают в таком подходе «харакири» философий. Однако
1 Campbell D. Т. Evolutionary epistemology / Ed. by P.A. Schilpp. The
Philosophy of Karl Popper. La Salle, 111.: Open Court, 1974. Vol. 1. P. 413.
2 Lorenz К. Die angeboren Formen möglicher Erfahrung // Zeitschrift für
Tierpsychologie. Berlin, 1943. Bd. 5. S. 352.
3 Vollmer G. Evolutionäre Erkenntnistheorie. Stuttgart: Hirzel, 1975. S. 102.
4 Vollmer G. Was können wir wissen? Stuttgart: Hirzel, 1985. Bd. 1. S. 71.

Кезин А, В. Эволюционная эпистемология
545
следует напомнить, что исторически такое происходило
неоднократно, а с точки зрения существа дела является перманентной
необходимостью. Философская нормативная эпистемология время от
времени обязана сверять свои построения о том, как должно
осуществляться познание с тем, как оно реально осуществляется.
Второе значение термина «эволюционная эпистемология»
связано с моделью «роста» и развития научного знания.
Эволюционная эпистемология предстает здесь как диахронная концепция
науки, которая исследует «динамику теорий» в смысле К. Поппера
и С. Тулмина. Историческая последовательность научных теорий
получает объяснение по аналогии с механизмом биологической
эволюции. По отношению к данному направлению
эволюционной эпистемологии более точным и чаще употребляемым является
термин «эволюционная теория науки». Размежевание между
эволюционной теорией познания и эволюционной теорией науки
образует важное проблемное поле эволюционной эпистемологии, к
которому мы специально обратимся несколько ниже.
В качестве своих философских предшественников
эволюционные эпистемологи называют преимущественно тех
мыслителей, которые полагали, что человеческое сознание не tabula rasa в
смысле строгого эмпиризма, а представляет собой познавательный
орган, изначально содержащий врожденные идеи, диспозиции,
инстинкты, априорные структуры. В этой связи Г. Фолльмер
называет, например, Платона с его учением о врожденном
характере всех абстрактных идей, Аристотеля, считавшего врожденными
аксиомы логики, Ф. Бэкона, призывавшего преодолевать «идолы
познания», Юма (инстинкты, правила заключений), Декарта
(первые принципы), Лейбница (все необходимые истины, многие
интеллектуальные идеи, некоторые практические принципы), Канта
(априорные формы созерцания и категории), Гельмгольца
(пространственное созерцание, например, трехмерность), Лоренца
(образцы поведения, формы созерцания, категории), Пиаже
(нормы реакции, когнитивные структуры), Юнга (архетипы), Леви-
Стросса (структуры), Хомского (универсальная грамматика).
Особое место среди предшественников эволюционной
эпистемологии принадлежит, безусловно, И. Канту. Кантовское учение
об априорном в определенных аспектах наследуется, но вместе с
тем критически преодолевается с помощью эволюционного подхо-

546
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
да, который не был доступен самому Канту. Кантовскому учению
об априорном в свете современной биологии была, как
указывалось выше, посвящена классическая статья К. Лоренца. Главный
тезис, который обосновывался в этой статье, сформулирован в
характерном для биолога стиле: «Если мы понимаем наш разум как
функцию органа, против него нельзя привести ни малейших серьезных
оснований, то наш напрашивающийся ответ на вопрос, каким
образом формы его функции соответствуют реальному миру, совсем
прост: формы созерцания и категории, предшествующие
любому индивидуальному опыту, приспособлены к внешнему миру по
тем же причинам, по которым копыто лошади еще до ее рождения
приспособлено к степной почве, а плавники рыбы приспособлены
к воде еще до того, как она вылупится из икринки»1.
Хотя в связи с учением Канта часто говорят о коперниканском
перевороте, подлинный коперниканский переворот, по мнению
эволюционных эпистемологов, совершается в рамках именно их
направления. Изменение исследовательской перспективы в
теории познания, осуществленное Кантом, имело действительно
эпохальное значение. Однако, как справедливо заметил Рассел, если
бы Кант выражался точнее, он бы говорил о птолемеевской
контрреволюции, ибо он опять поставил человека в центр, где он и
находился до Коперника. «Лишь эволюционная теория познания
осуществляет в философии подлинный коперниканский переворот.
Ибо здесь человек является не центром или законодателем мира,
а незначительным наблюдателем космических событий, который
в большинстве случаев переоценивает свою роль. Лишь
постепенно мы осознаем, что это только побочная роль, что мир
вращается не вокруг нас, что Солнце — только звезда среди других звезд,
что Земля — только точечка в космосе, что человечество — только
один из двух миллионов биологических видов и т. д. К этой
скромности склоняют нас не только учения Коперника и Дарвина, но и
результаты других наук, например, этологии»2.
Главным конкретно-научным основанием и предпосылкой
эволюционной эпистемологии является современная теория эволю-
1 Lorenz К. Kants Lehre von Apriorischen im Lichte gegenwärtiger Biologie //
Blätter für deutsche Philosophie. 1941. Bd. 15. S. 99.
2 Vollmer G. Evolutionäre Erkenntnistheorie. Stuttgart: Hirzel, 1975. S. 172.

Кезин А, В. Эволюционная эпистемология
547
ции. Характерным при этом является стремление придать
эволюционному подходу универсальное значение. Принцип эволюции,
по мнению эволюционных эпистемологов, применим к космосу
как к целому и к спиралевидным туманностям, к звездам с их
планетами, к земной мантии, растениям, животным и людям, к
поведению и высшим способностям животных; он применим также
к языку и историческим формам человеческой жизни и
деятельности, к обществам и культурам, к системам веры и науки,
Универсализация эволюционного подхода, по мнению главных
представителей эволюционной эпистемологии, не должна вести к
онтологическому редукционизму. Эволюция понимается как
процесс, при котором происходит нарастание сложности,
возникновение «качественно новых систем». Развитие представлений о
системном характере реальности, об уровнях и «слоях» бытия входит
в число важных задач эволюционной эпистемологии. Так,
например, Р. Ридль делает интересную попытку развития и
универсализации эволюционно-системных представлений. По его мнению,
дифференциация всех слоев реального бытия возникла в
результате двоякой детерминации: свободного взаимодействия элементов
системы нижележащего уровня, порождающего массу
возможностей, и селективной роли более сложной, широкой системы.
Современная теория эволюции составляет главную, но не
единственную конкретно-научную основу и предпосылку
эволюционной эпистемологии. Скорее она является базой для
междисциплинарного синтеза, в который включается масса иного
конкретно-научного знания из области биологии, физики,
психологии, лингвистики и других дисциплин.
Помещая эволюционную эпистемологию в центр
междисциплинарного синтеза, ее творцы трактуют эволюционную теорию
сознания, «как мост между генетико-органической и
социокультурной эволюцией»1.
Главной философской предпосылкой эволюционной
эпистемологии являются постулаты «гипотетического реализма», получающие
у разных авторов несколько различную трактовку. Так, Фолльмер к
1 Oeser Ε. Die evolutionäre Theorie des Bewusstseins als Brücke zwischen genetisch-
organischer und soziokultureller Evolution // Philosophie — Wissenschaft — Politik:
Festschrift Rudolf Wohlgenannt zum 60. Geburtstage. Wien; New-York, 1985.
S. 25.

548
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
числу главных постулатов «гипотетического реализма», на которых
базируется эволюционная эпистемология, относит следующие:
1. Постулат реальности: имеется реальный мир, независимый
от восприятия и сознания.
2. Постулат структурности.
3. Постулат непрерывности: между всеми областями
действительности существует непрерывная (историческая и каузальная) связь.
4. Постулат о чужом сознании: также и другие индивиды (люди
и животные) обладают чувственным восприятием и сознанием.
5. Постулат взаимодействия: наши чувственные органы аффи-
цируются реальным миром.
6. Постулат функции мозга: мышление и сознание есть
функции мозга, естественного органа.
7. Постулат объективности: научные высказывания должны
быть объективными1.
Э. Эзер полагает, что в зависимости от уровня рефлексии
можно различать три вида реализма: научный реализм
(соответствующий биологической эволюционной теории), гипотетический
реализм (соответствующий первой ступени ЭТП), внутренний
реализм (соответствующий ЭТП второй ступени).
«Научный реализм» представляет собой нерефлектированное
естественно-научное понимание изучаемой реальности.
«Гипотетический реализм» базируется на четырех основных тезисах:
1. Представления и понятия о событиях и процессах «есть не
отражение реальности-в-себе, а схема реакции на события и вещи,
которые действительно имели место или должны иметь место»2.
2. Необходимо различать факты первого и второго порядка.
К объектам или фактам первого порядка принадлежат те,
которые находятся внутри когнитивной ниши нашего специфического
окружающего мира (мезокосмоса). Объекты второго рода
конструируются при переходе границ мезокосмоса, их реальное
существование устанавливается только косвенно.
3. Как факты первого порядка, так и факты второго порядка
изменчивы в виду того, что изменяются наши реакции и схемы
действия.
1 Vollmer G. Evolutionäre Erkenntnistheorie. S. 28—34.
2 Oeser Ε. Die evolutionäre Theorie des Bewusstseins... S. 45.

Кезин А. В. Эволюционная эпистемология
549
4. Для нас нет гарантии в наличии общезначимых законов,
которые бы регулировали весь универсум, а только ожидание, что
познаваемые законы мезокосмоса могут быть продолжены в
макро- и микрокосмосе.
«Внутренний реализм» утверждает следующее:
1. Объекты первого рода не более реальны, чем объекты второго
рода; и то и другое лишь наше представление о реальных объектах.
2. Гарантия реальности объектов второго рода лежит в самих
теориях, в объяснениях и прогнозах, в отношении которых
возможна эмпирическая проверка.
3. Проверка прогнозов есть, по сути, «встреча» дедуктивно-
аксиоматической теории с гипотезой, интерпретирующей реальность,
т. е. проверка осуществляется «всегда внутри познающих субъектов»1.
4. Нет фиксированного набора законов, а только открытый
процесс конструирования гипотез, представляющих собой только
модификации тех законов, которые мы познаем в мезокосмосе, так
как они встроены в структуру нашего познавательного аппарата.
Это не означает, однако, принципиальной ограниченности наших
познавательных способностей. «Структура нашего
познавательного аппарата обусловлена не только органическо-генетической
эволюцией, но также молекулярно-химической и физико-
космологической эволюцией. Мы несем в себе поэтому также, в
смысле слабого антропного принципа, космологическую
информацию, к которой, конечно, мы не имеем прямого доступа»2.
К числу главных основоположений, образующих несущий
теоретический каркас эволюционной эпистемологии, по-видимому,
можно отнести следующие:
1. Жизнь, с конститутивной стороны ее сущности, представляет
собой познавательный процесс. Возникновение жизни совпадает с
формированием структур, которым присуща способность получать
и накапливать информацию. Заостряя этот тезис, Лоренц даже
утверждает, что «жизнь есть процесс получения информации».
Другие (Э. Эзер) считают это высказывание скорее метафорой
и полагают, что познание есть функция жизни. Развивая и
обосновывая этот тезис, Лоренц подчеркивает, что все живые систе-
1 Idem. S. 36.
2 Idem. S. 47.

550
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
мы созданы так, что они могут добывать и накапливать энергию.
Причем они добывают ее тем больше, чем больше уже накопили.
Получение и накопление релевантной информации, служащей
сохранению рода, имеет для всего живого такое же
конститутивное значение, как получение и накопление энергии. Оба
процесса одинаково древни, оба появляются одновременно с
появлением живых существ. Опираясь на исследование О. Рёслера, Лоренц
утверждает, что оба процесса находятся в соотношении
позитивного мультипликативного взаимодействия.
2. Любые живые существа снабжены системой врожденных
диспозиций, «априорных» когнитивных структур. Как отмечено
многими исследователями, эти априорные когнитивные структуры
удивительно соответствуют специфическим условиям жизни
различных живых существ. Так, например, клещ, необычный мир
которого открыл для нас Я. фон Икскюль, — слепое и глухое
существо, но обладающее зато большой обонятельной и
осязательной чувствительностью и прекрасно приспособленное для жизни
в соответствующих условиях. «Глаза, — как метко заметил в своем
докладе К. Поппер, — ожидание жизни в таком мире, в котором
по меньшей мере время от времени есть свет, и глаза могут как-то
использовать этот свет»1. Люди, как известно, видят лишь в
определенном световом диапазоне, а именно в том, где солнечное
излучение имеет наибольшую интенсивность.
3. Формирование «априорных» когнитивных структур
осуществляется в соответствии с эволюционным учением; в результате селекции
закрепляются именно те из них, которые в наибольшей степени
соответствуют окружающим условиям жизни этих живых существ и
способствуют их выживанию. Это, собственно, и есть, как
подчеркивалось выше, главный тезис эволюционной эпистемологии.
4. В способах получения и обработки информации имеется
сходство, подобие, соответствие. Степень и характер этого сходства
могут получать несколько различную трактовку (Кэмпбелл, Лоренц):
по мнению Лоренца, «всему, что мы, люди, знаем о реальном мире,
в котором мы живем, мы обязаны возникшему в ходе родоистори-
ческого развития аппарату получения информации, который, хотя
1 Поппер К. Теоретико-познавательная позиция эволюционной теории познания //
Вестник Московского университета. Серия «Философия». 1994. № 5. С. 22.

Кезин А, В. Эволюционная эпистемология
551
намного сложнее, но построен по тем же принципам, как и тот, что
отвечает за двигательные реакции инфузории-туфельки»1.
Главная черта этого сходства — процессы абстрагирования от
«субъективного» и «случайного», когнитивный процесс
объективации. Предпосылкой понятийного мышления, рационального
абстрагирования явились механизмы, обеспечивающие
константность восприятия (цвета, величины, направления, формы),
выделение инвариантных свойств предметов. Эти механизмы есть
функция телесных, нервных, сенсорных структур, которые уже
приспособлены для обработки информации об обстоятельствах
мгновенно изменяющегося характера, которые требуют
немедленного на них реагирования. Такая информация не оставляет следов
в физиологическом аппарате, ибо существенное достижение этих
механизмов состоит в том, что они остаются постоянно готовыми
воспринимать поступающую информацию, заменяя ее другой,
часто противоположной. Именно эта функциональная структура
получения и обработки краткосрочной информации, которой мы
обладаем до всякого опыта, может быть приравнена к кантовскому
«априори».
Механизмы обеспечения константности являются системами
высокой степени сложности; с их помощью мы можем
обрабатывать неисчислимое множество «протоколов наблюдения». Тем не
менее все эти сенсорные и невральные процессы, несмотря на их
значительную аналогию с рациональным мышлением, полностью
недоступны нашему сознанию, нашему самонаблюдению. Для
обозначения этих процессов, которые в формальном и
функциональном отношении строго аналогичны логическому способу
действий, но не связаны с сознательным мышлением, Э. Брунсвик
ввел удачный термин «рациоморфньй». Например, на рациоморф-
ных процессах у интеллектуально неодаренных детей базируется
осуществление сложнейших математических, стереометрических,
статистических и подобных операций, которые даже одаренными
исследователями могут осуществляться с трудом и неполно.
Важным проблемным полем эволюционной эпистемологии,
рассмотрение которого позволяет лучше осознать теоретическую
1 Lorenz К. Die Rückseite des Spiegels: Versuch einer Naturgeschichte menschlichen
Erkenntnis. München; Zürich, 1973. S. 16.

552
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
специфику данного направления, является разграничение между
эволюционной теорией познания (ЭТП) и эволюционной теорией
науки (ЭТИ).
Г. Фолльмер в своем докладе на конгрессе поставил под
сомнение конвергенцию между взглядами К. Лоренца и К. Поппера.
В высказываниях этих мыслителей есть много общего, оба
подчеркивают аналогию между биологической эволюцией и
эволюцией науки. Однако термин ЭТП, употребляемый для обозначения
взглядов этих мыслителей, вводит в заблуждение. Дело в том, что,
несмотря на наличие ряда общих моментов, в действительности
они говорят о разных процессах.
Общие черты лоренцовской ЭТП и попперовской
эволюционной теории науки (ЭТИ) состоят в следующем:
• обе теории есть теории познания;
• обе занимаются ростом нашего знания;
• обе констатируют рост информационного содержания и
дают этому факту позитивную оценку;
• обе указывают на непрерывность между познанием
животных и познанием человека;
• подчеркивают эволюционный характер познавательного
прогресса;
• пытаются извлечь из этой непрерывности
теоретико-познавательные следствия;
• усматривают в пробах и решениях проблем существенный
элемент познавательного прогресса;
• считают опыт и устранение ошибок единственным путем
познания, а его механизмом — «вариации и селективное
сохранение»;
• подчеркивают гипотетический характер всего знания;
• придерживаются представления о приближении к истине;
• содержат индетерминистические элементы;
• отмечают роль креативности;
• подчеркивают непредсказуемость, «открытость» будущего,
включая будущее науки;
• имеют методологические следствия и выдвигают
предложения, направленные на развитие познания.
Вместе с тем различия между ЭТП и ЭТИ являются более
существенными.

Кезин А. В. Эволюционная эпистемология
553
• ЭТП обсуждает эволюцию когнитивных систем и
способностей, познание как процесс, ЭТН — эволюцию знаний,
познание как результат;
• у одной теории понятие эволюции специальное, у другой —
очень общее, частично метафорическое;
• временная шкала: у одной — миллионы лет, у другой —
десятилетия;
• регулятивная идея: соответствие — истина;
• способ достижения: приспособление — «приближение к
истине», «частичная истина»;
• связь: ни соответствие, ни приспособление не гарантируют
истины — истина повышает соответствие;
• идеальное (фиктивное) состояние: много оптимальных,
друг друга исключающих, но сосуществующих видов — одна
единственная, непротиворечивая (истинная) супертеория;
• эволюционное поведение: дарвинистское — не дарвинистское;
• утраченная информация: (вымершие виды) безвозвратно
утеряна — (забытые теории) может быть возобновлена;
• процессы: бессознательные — сознательные;
• вариации: слепы — целенаправленны;
• вариации вызваны: ошибками копирования — проблемами;
• передача информации: своему потомству — всем
заинтересованным ученым;
• прогресс: побочный продукт эволюционного процесса —
сознательно целенаправленный;
• новации: квазинепрерывны — скачкообразны;
• перемены: эволюционны — революционны;
• ограничения проб: множественные — немногие;
• природа ограничений: главным образом историческая —
прежде всего логическая.
К числу важнейших признаков биологической эволюции
относятся; репликация, наследование генетической информации,
вариации через мутации и рекомбинацию генов и, наконец, и
прежде всего дифференцированная репродукция на основе различной
приспособленности. ЭТП опирается на данное дарвинистское
понимание эволюции. В ЭТП указанные эволюционные признаки не
имеют места, эволюция науки, несмотря на все аналогии и
параллели, не дарвинистская.

554
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Главная сфера применения ЭТП — мезокосмическое познание.
Научное познание — не является предметом ЭТП. Поэтому ЭТП
не может ни подтвердить, ни опровергнуть специальные научные
теории. Но если нет биологических корней для специальных
научных теорий, это не значит, что таковых нет также для науки в
целом.
Эволюционная эпистемология претендует и на объяснение
определенных аспектов научного познания. Г. Фолльмер, в
частности, утверждает: «Память и способность к обучению, любопытство,
абстракции и генерализации, создание и употребление понятий,
формирование гипотез, коммуникативные потребности,
употребление дескриптивного и аргументативного языка, критическая
позиция и потребность в интерсубъективном согласии, — все это в
действительности типично человеческие черты, которые
укоренены биологически и одновременно конститутивны для науки»1.
Эволюционная эпистемология, в первом значении этого
термина, пока еще не достаточно известна отечественному читателю.
Наиболее обстоятельной работой в этой области на русском языке
остается пока подготовленной по нашей инициативе сборник
обзоров2.
В отличие от К. Поппера и К. Лоренца имя Г. Фолльмера
практически неизвестно в нашей стране. Между тем, на мой взгляд,
он — один из наиболее перспективных специалистов в области
теории познания и философии науки. Его монография «Что
можем мы знать?», с предисловием К. Лоренца, принадлежит к
числу основополагающих работ по эволюционной эпистемологии.
В предисловии к самой последней книге этого автора М. Бунге
пишет: «Работам Фолльмера присущи пять характерных признаков.
Их отличают ясность, краткость, точность, актуальность и
реалистичность».
1 Vollmer G. Was evolutionäre Erkenntnistheorie nicht ist? // Die Evolutionäre
Erkenntnistheorie. Berlin; Hamburg, 1987. S. 151.
2 Современные теории познания. M., 1992.

Бескова
Ирина Александровна
(р. 21.07.1954)-
российский философ, доктор
философских наук, специалист в области
эпистемологии и логики. Окончила
философский факультет МГУ им. М. В.
Ломоносова (1976), аспирантуру по кафедре
логики там же (1979) и защитила
кандидатскую диссертацию по теме: «Логико-
семантические средства анализа
естественного языка». С 1980 г. работает в
Институте философии РАН, где в 1993 г.
защитила докторскую диссертацию
«Творческое мышление как эпистемологическая проблема». Исследует
проблемы эволюционной эпистемологии, эпистемологии телесности,
вопросы эволюции сознания, языка и мышления, функционирования
подсознания, творческого мышления, изучает когнитивно-психологические
особенности одаренных личностей, а также проблемы, связанные с
соотношением ментальности и культуры.
Монографии:
Как возможно творческое мышление? М.: ИФ РАН, 1993;
Эволюция и сознание (когнитивно-символический анализ). М.: ИФ
РАН, 2001;
Эволюция и сознание: новый взгляд. М.: Индрик, 2002;
Природа сновидений (эпистемологический анализ). М.: ИФ РАН, 2005;
Феномен сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2010 (в соавторстве с
И. А. Герасимовой и И. П. Меркуловым).
Природа и образы телесности. М.: Прогресс-Традиция, 2011 (в
соавторстве с Е. Н. Князевой и Д. А. Бесковой).

И. А. Бескова
Интеллект, креативность, культура
1. Когнитивные типы культур
Ментальность и культура... Креативность и культура...
Интеллектуальность и креативность... Эти глобальные
порождения человеческой природы и духа
настолько сложны для понимания, проявления их настолько
многообразны, что сама постановка вопроса об их
соотношении может восприниматься как безрассудная затея:
слишком неоднозначны проблемы, возникающие в ходе исследования.
Например, в различных этносах формы ментальности
существенно различаются. При этом разные формы восприятия,
представления и переработки информации играют разную роль,
имеют различный ценностный статус и значимость. Можно ли в
таком многообразии найти упорядочивающие моменты и наметить
взаимозависимости, существующие между характером ментальных
предпочтений и типом культуры, который формируется в процессе
исторического развития данного этноса? Или же: какие параметры
информации следует рассматривать как характеристические по
отношению к тому многообразию данных, которое существует
применительно к различным типам исторически сложившихся
культур? (И вообще, возможно ли такое упорядочение?) Существует
ли какая-либо корреляция между отдельными чертами культурных
традиций этноса и интеллектуальными или креативными
возможностями его представителей?
Все эти вопросы достаточно сложны, и ответы на них
неочевидны. Поэтому анализ, который будет предложен в данной статье, не
претендует ни на полноту, ни на завершенность рассмотрения.

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
557
Несколько предварительных замечаний. Прежде всего,
следует отметить, что проблема типологизации культур1 вряд ли имеет
однозначное решение. Во-первых, отнесение любого конкретного
феномена к какому-либо классу означает заведомое его
огрубление. Во-вторых, многое зависит от того, какие параметры
выбираются исследователем в качестве ключевых для оценки культуры.
Неизбежно возникающие при этом расхождения во взглядах
вытекают из самого факта существования, взаимосвязи и
переплетения множества различных тенденций в формировании и развитии
культуры, огромного числа особенностей каждой из них,
сложностей взаимных влияний и т. п.
В данной статье в качестве основания типологизации культур
предлагаются следующие параметры: допущение (или
недопущение) противоречий в репрезентации информации; предпочтение
интуитивного или дискурсивного знания (и соответствующих
способов его получения — непосредственного усмотрения истины или
постепенного, последовательного, максимально детального и
всестороннего изучения объекта); движение от целостного
постижения феномена к пониманию закономерностей функционирования
его частей или же противоположная направленность
исследования — от изучения отдельных деталей к реконструкции целого.
Культуры, в которых преобладают признаки, упомянутые
первыми в каждой из перечисленных пар, будем называть правополу-
шарными или интуитивными. Те же из них, где
предпочтительными являются способы получения, организации и преобразования
знания, упомянутые вторыми в каждой из перечисленных пар
признаков, — левополушарными или дискурсивными.
Такое наименование культур ассоциируется с известными
признаками функциональной асимметрии головного мозга — и это
удобно, поскольку определенные параметры лево- и правополушар-
ной репрезентации и переработки информации, принципы
организации контекстуальных связей и зависимостей являются значимыми
для понимания механизмов формирования, как мыслительных
способностей человека, так и соответствующих типов культур. В част-
1 Под термином «культура» в данной статье понимаются формы и способы
репрезентации, хранения и трансляции информации, которая не может быть
передана сугубо генетическим путем.

558
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ности, речь идет о некоторых особенностях извлечения и
переработки информации лево- и правополушарным мышлением.
Как известно, в стратегии левополушарного мышления
доминируют дискретность, логичность, последовательность в организации
контекстуальных связей; преобразование системы знания
осуществляется с учетом более и менее существенного, определяющего и
зависимого, главного и второстепенного и т. п. Напротив, право-
полушарному мышлению свойственна холистическая стратегия
извлечения информации, репрезентация объектов (событий,
явлений) в образах разных модальностей — визуальных, тактильных,
вкусовых и др., оперирование ими как целостными конструктами.
Разумеется, эти отличия нельзя абсолютизировать. В реальном
познавательном процессе полушария головного мозга
функционируют параллельно, репрезентируя и перерабатывая информацию
специфическими для них средствами. Даже в специальных
исследованиях бывает непросто сформулировать задачу, решение которой
осуществлялось бы исключительно в рамках лево- или правополу-
шарной активности мозга. Так, процессы счета (левополушарная
активность) предполагают распознавание пространственных
конфигураций (цифр); пространственные задачи (правополушарная
активность) формулируются с использованием соответствующих
символических кодов — естественного или искусственного языков. Поэтому
правильнее говорить о преобладании тех или иных процессов в ходе
решения задач, а не об их исключительной представленности.
Это замечание еще более справедливо в отношении
классифицирования культур с точки зрения того, какие способы извлечения,
преобразования и организации знания в них статистически
доминируют. Различение культур на основании предпочтения, отдаваемого
тем или иным формам мыслительной активности, о чем речь идет в
дальнейшем, отражает лишь преобладание некой тенденции в
мировосприятии и мироосмыслении представителей данной культуры.
Вместе с тем типологизация культур позволяет прояснить
определенные моменты. Например, показать, каким приблизительно
образом реализуется зависимость того, что будет охарактеризовано как
рациональное или иррациональное, логичное или алогичное, — от типа
культуры, к которой принадлежит исследователь. Так, приложение
критериев, специфичных для левополушарной культуры (допустим,
критерия непротиворечивости), к текстам, зафиксировавшим «право-

Бескова Я. А. Интеллект, креативность, культура
559
полушарное мировосприятие», нередко приводило к тому, что они
оценивались как иррациональные и алогичные1. Иначе говоря,
уверенность в алогичности мышления представителей древних культур
возникала вследствие перенесения стандартов и стереотипов собственной
культуры на понимание жизнедеятельности и мировосприятия других
этносов. На самом же деле логика в их мышлении вовсе не
отсутствовала, она лишь отличалась от логики дискурсивной культуры.
Выявление характера этих отличий является довольно сложной
задачей. Тем не менее попробуем обратить внимание на
некоторые интересные моменты. Например, Сильвано Ариети2 различает
«аллологику» и «палеологику». И хотя характеристика их довольно
расплывчата3, идея подобного различения представляется
плодотворной. Попытаемся ее конкретизировать.
Известно, что та или иная логика задается различными
типами описаний состояний. В качестве примерного экспликата
понятия описания состояний обычно предлагается представление о
возможных положениях дел в действительности. Однако в данном
случае, как мне кажется, в качестве экспликата надо
рассматривать не множество возможных положений дел в действительности,
а множество возможных состояний сознания возможных субъектов,
воспринимающих некоторое положение дел в действительности.
Поясню свою мысль. Одна и та же исходно поступающая
информация может по-разному запечатлеваться в сознании людей:
отдельные ее элементы будут кем-то отчетливо зафиксированы,
а кем-то абсолютно неудачно выделены, самым грубым образом
вербально закодированы и плохо встроены в собственную систему
знания, а то и вовсе упущены. Размещение поступающей
информации в собственных категориальных сетях также будет
определяться разными обстоятельствами: в том числе, характером знаний
субъекта, особенностями его ментальных стратегий, спецификой
1 Эта ситуация детально проанализирована в кн.: Франкфорт Г.,
Франкфорт Г. Α., Уилсон Дж., Якобсен Т. В преддверии философии. Духовные
искания древнего человека. М., 1984.
2 См.: Westcott M. R. Toward a Contemporary Psychology of Intuition. New York;
London, 1968. P. 45.
Говорится только, что аллологика в определенных существенных моментах
отличается от аристотелевской, но однопорядкова с ней. Что же касается палеологики,
то она рассматривается как примитивная и низшая по отношению к
аристотелевской и считается пригодной для описания шизофренического мышления.

560
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
стереотипов, укоренившихся в его подсознании и т. п. Все это
приведет к тому, что одни и те же элементы информации получат
различную представленность в сознании разных субъектов.
Поэтому я считаю, что именно все множество возможных пред-
ставленый исходной информации и является единственно верной ее
репрезентацией. Тогда логическая структура — это не множество
возможных положений дел в действительности, а множество
возможных описаний состояний сознания потенциального множества
субъектов, воспринимающих исходное положение вещей. Особенности
такого рода описаний будут определяться тем, что для разных
субъектов различные элементы информации могут иметь
травмирующее значение, противоречить укоренившимся в сознании и
бессознательном человека стереотипам, установкам, иллюзиям и т. п.
Варьируя характер искажений поступающей информации, а также
меняя пробелы в информационных элементах сознания, можно
моделировать не только различные варианты знания-незнания, но
и определенные типы нарушений психики, когда характер
искажений обусловлен некоторой болезнью или, мягче говоря, тем или
иным отклонением от нормы (и здесь действительно появляется
возможность логически выразить структуру «шизофренического
сознания», о чем упоминает С. Ариети, говоря о палеологике).
С альтернативной (по отношению к аристотелевской)
структурой восприятия возможных положений дел в действительности,
мы встречаемся в разных традициях. Для примера возьмем
культуру Древнего Египта. Анализ древнеегипетских текстов
показывает, что нередко божествам приписывались взаимоисключающие
качества, причем такое приписывание не только не являлось чем-
то исключительным, но скорее выступало как ординарное.
Например, в стихах, восхваляющих одного из царей, непосредственно
соседствуют следующие характеристики:
«Это каратель, дробящий лбы, никому не устоять против него...
Бьется он без устали, не щадя никого и истребляет всех без остатка.
Всеобщий любимец, он полон очарования, он внушает любовь.
Город любит его больше, чем себя, предан ему больше, чем своим
богам»1.
1 Уилсон Дж. Египет: функции государства. Вселенная и государство //
Франкфорт Г. и др. Указ. соч. С. 78.

Бескова И. Л. Интеллект, креативность, культура
561
Противоречивость в египетских текстах также явление
довольно частое. Например, существует несколько версий акта творения.
В Книге Мертвых сообщается, что бог дал имена частям своего
тела, и «так возникли боги, которые следуют после него». В
Текстах Пирамид, в обращении к богу-творцу (Атуму) говорится:
« Ты выплюнул то, что было Шу. Ты отрыгнул то, что было
Тефнут. Ты простер над ними свои руки, как руки ка* ибо
твое ка было в них».
В то же время еще в одном тексте появление Шу и Тефнут (бога
воздуха и богини неба) изображается как акт самоизвержения
семени Атума1.
Все это позволяет говорить о том, что логическая структура
возможных положений вещей, в терминах которой воспринималась
действительность древним египтянином, отличается от логической
структуры современного восприятия действительности обыденным
сознанием в том плане, что логически противоречивые состояния
рассматривались как равновозможные с непротиворечивыми. Это, в
свою очередь, дает основание заключить, что мышление, нашедшее
свое отражение в текстах Древнего Ει ипта, было не алогичным,
примитивным или иррациональным (как сю иногда квалифицировали),
а скорее аллологичным, подчинявшимся законам другой логики.
Притом, как предскшдяется, и система категорий, в рамках
которой осмысливалась действительность в Древнем Египте, была
(в некоторых существенных моментах, обусловливающих
альтернативную логику мышления) отличной от современной.
Например, представление о причинности существовало тогда,
существует и теперь. Однако они не совпадают. Так, древний
египтянин интересовался не столько тем, почему умер определенный
человек, сколько, почему данный человек в данном случае умер при
данных обстоятельствах. (Кстати говоря, подобного рода
постановка вопросов характерна и для представителей так называемых
примитивных культур: важно не то, что подъеденные термитами сараи
иногда обваливаются и придавливают сидящих в них людей, а то,
почему данный сарай развалился именно в тот момент, когда в нем
находились именно эти люди.)
1 УипсонДж. Египет: природа Вселенной. Географические факторы //Там же.
С 64-65.

562
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Таким образом, наше представление о безличной,
абстрактной причинности, действующей всегда и везде, когда и где
налицо определенные предпосылки, весьма отличается от, так сказать,
«волеобусловленной», субъективной и очень конкретной
причинности, существующей в сознании как древнего египтянина, так и
представителя «примитивной культуры».
То же самое можно сказать и об отличиях в восприятии
пространства, времени и многих других вещей.
В рамках этой категориальной сетки и глобальные отношения
мыслились иначе. Например, для древнего человека природа
выступала как одушевленное «Ты», а не безличное «оно». «Ты» — это
хотя и иная, но однопорядковая человеку реальность, с которой
можно обращаться как с себе подобным и от которой можно
ожидать сходных реакций: удовольствия и неудовольствия, обиды
или умиротворения, заслуженной защиты или спровоцированной
(а иногда и немотивированной) агрессии и т. п. Отсюда
стремление умилостивить Природу, испросить у нее для себя или для
сообщества некоторые блага взамен принятия на себя определенных
обязательств, а подчас и посредством угроз. Например, как
свидетельствуют древнеегипетские тексты, люди зачастую обращались к
богам в довольно бесцеремонных выражениях, требуя, чтобы боги
отплатили службой за службу, в противном случае угрожая
расправой. В одном из текстов, известных под названием «Гимн
каннибала» умерший угрожает, что будет пожирать всех, кто встретится на
его пути, будь то боги или простые смертные:
«(Он) тот, кто пожирает людей и питается богами... (Он) тот,
кто пожирает чары их и поглощает блеск их; великие из них
— ему на завтрак, средние из них — ему на обед, малые из них
— ему на ужин; старики и старухи из них — ему на каждение»1.
Отголоски этих древних верований, воплотившихся в
соответствующих текстах и ритуалах, можно найти и по сей день даже у
представителей современных развитых культур. Например, при
ловле тунца сицилийские рыбаки обращаются к св. Антонию с
просьбой обеспечить хороший улов. Но если к ожидаемому
времени тунцы не появляются в районе лова, рыбаки бросают статую
1 УилсонДж. Египет: функции государства. Вселенная и государство//Там же.
С. 76.

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
563
святого в пустые сети. При этом они предупреждают его: «Если ты
не обеспечишь нам улов, то останешься здесь. Мы отпустим тебя,
как только в сетях окажется первая рыба».
Возвращаясь к вопросу об особенностях понимания
глобальных отношений в культуре Древнего Египта, можно сказать, что
отношение по типу «Я-Ты» находило свое выражение и в
специфическом взгляде на характер, привычки и вообще «образ жизни»
египетских богов. И в частности, боги наделялись многими чисто
человеческими чертами и даже слабостями, среди которых
непостоянство, вздорность, мелочность, неблагодарность и т. п.
Показателен в этом отношении отрывок, повествующий о
слушании дела в суде богов:
«Младшее божество поднялось с места и выкрикнуло оскорбление
высшему, председательствующему богу; оно закричало: "Твое капище
пусто!" Тогда Рахарахт оскорбился выкриком, брошенным ему, лег
на спину, и было его сердце печальным весьма и весьма. Тогда
Девятка вышла... в шатры свои. Тогда Бог Великий провел один день, лежа
на спине в своей палате, причем сердце его было печальным весьма и
весьма... и был он один».
Чтобы исправить его дурное настроение, другие боги послали к
нему богиню любви, и она обнажила перед ним свои прелести:
« Тогда Бог Великий засмеялся над ней и встал и воссел (вновь)
вместе с Девяткой Великой»1.
Итак, на примере анализа некоторых особенностей
древнеегипетских текстов можно увидеть ряд характерных черт культуры,
которую можно отнести к правополушарным. При этом хотелось
бы еще раз отметить, что выбор иных параметров в качестве
характеристических может служить основанием и для прямо
противоположных выводов. Например, та же самая культура Древнего Египта
Вяч. Вс. Ивановым оценивается как левополушарная2 на том
основании, что она имела развитую систему абстракций и идеализации,
знала письменность, счет и т. п. Но на мой взгляд, эти параметры
более эффективно позволяют отличать развитую культуру от так
называемой «ранней» или «примитивной», чем левополушарную
от правополушарной.
1 Там же. С 75-76.
2 Иванов В. В. До — Во время — После? // Там же. С. 8.

564
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Подобное расхождение в оценках отражает как сложность и
многогранность самого анализируемого феномена, так и
правомерность рассмотрения его с различных позиций.
Более ярким образцом правополушарной культуры является
буддистская культура. Например, по сравнению с
древнеегипетскими текстами, роль представления информации в форме оппозиций
в ней возрастает: если в первых противоречия или
взаимоисключающие характеристики одного и того же объекта — это, скорее,
способ рассмотрения явления с разных сторон, форма репрезентации
многообразных качеств описываемого объекта, то в буддистской
культуре противоречие возведено в ранг принципа представления
определенных видов знания. Это не изъян, ошибка или
несогласованность в репрезентации информации (как свойственно
оценивать данный феномен дискурсивной культуре) и не просто форма
выражения многообразия качеств объекта, — это принципиально
иная форма миросозерцания и мироосмысления. Использование
противоречивых суждений и размышление над ними в буддистской
культуре представляют собой способы достижения просветленного
состояния сознания, путь к постижению истины.
Например, тезис о тождестве нирваны и сансары1,
провозглашенный основателем школы мадхьямаков Нагарджуной. Можно
привести и другие примеры парадоксов2:
«Так Приходящий проповедовал, что первейшая парамита не есть
первейшая парамита. Это и именуют первейшей парамитой»3;
«Когда Будда проповедовал праджняпарамиту, то тогда она уже
не была праджняпарамитой»4;
«Когда Будда проповедовал о скоплениях пылинок, то это были
непылинки. Это и называют скоплением пылинок».
Но дело, конечно, не в этих отдельных фрагментах, а в
принципиально ином, альтернативном — по отношению к нашей куль-
1 Напомним, что под нирваной понималось истинное бытие, равнозначное
освобождению от страданий и достижению «состояния буддовости». Напротив, сан-
сара — это мир страданий, в котором человек пребывает до вступления в нирвану.
2 См.: Торчшюв Е. А. О психологических аспектах учения праджня-парамиты
(на примере «Вадджраччхедика — праджняпарамита-сутры») //
Психологические аспекты буддизма. Новосибирск, 1991. С. 48, 106.
3 Парамита — энергия, путь, ведущий к другому берегу (нирване), а также тот
текст, в котором освещен этот путь.
4 Праджня — мудрость, высшая мудрость.

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
565
туре — мировосприятии, совершенно иной системе ценностей и
приоритетов: то, что для нас чрезвычайно важно, в рамках этой
культуры оказывается малозначительным или вообще
незначимым. То, на что опираемся мы в своем представлении о мире,
рассматривается в ней как иллюзорное, не-истинное, что должно
быть преодолено для достижения состояния буддовости.
Итак, мы наметили некоторые особенности ментальных
предпочтений в рамках правополушарных и левополушарных
(условно говоря, интуитивных и дискурсивных) культур: в организации
знания, в способах его получения, в оценке значимости различных
форм мировосприятия и мироосмысления. Путем соотнесения
характеристики культурного типа с доминирующими формами
ментальное™, мы показали, что предложенная типологизация не
настолько огрубляет реальный феномен культуры, чтобы сделать
невозможным его рассмотрение также и с точки зрения степени
представленности тех параметров, которые были выбраны в
качестве характеристических. (В частности, речь шла о существовании
«более» и «менее» правополушарных культур.)
2. Механизмы трансляции кулыурно значимой информации
Проблемам биологической и генетической обусловленности
мыслительных процессов, а также интерпретации путей передачи
культурно значимой экологической информации1 в настоящее время
уделяется значительное внимание. И в частности, в рамках социо-
биологических исследований предпринимается попытка
проанализировать сложные формы опосредования, которые существуют
между особенностями генетической организации индивида и
спецификой функционирования его систем восприятия и переработки
информации. При этом учитывается также и обратное воздействие,
оказываемое социальными институтами, сложившимися
системами ценностей, приоритетов, установок и предпочтений той
культуры, к которой принадлежит индивид, на возможности его
адаптации, характер принимаемых им решений и доминирующие формы
1 Данный ресурс в англоязычной литературе получил название cinfo. См.
на этот счет интересную статью Д. Смайлли: Smillie D. Sociobiology and
Human Culture // Sociobiology and Epistemology. Dordrecht, 1985. P. 75—97 (см.
реферативный перевод в наст, издании).

566
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
мыслительной активности. Причем интересно отметить, что с
развитием такого рода исследований упомянутые взаимосвязи
приобретают все более сложный характер: если раньше они трактовались
несколько упрощенно (постулировалось непосредственное влияние
генетической обусловленности на характер мыслительных
структур), то сейчас предполагается более опосредованная зависимость
различных уровней организации таких сложных систем, как
человек и человеческое сообщество. Например, предложена теория ген-
нокультурной коэволюции1, где используются понятия эпигенеза
(совокупности взаимодействий между генами и средой в процессе
развития), эпигенетических правил (представляющих собой
ограничения, налагаемые на возможные альтернативные пути развития
мыслительных структур субъекта его генетическими предрасполо-
женностями), культургена (определенной информационной
структуры, информационного упорядочения, являющегося элементом
геннокультурной коэволюции).
В рамках данной концепции влияние генетической организации
на социальные структуры опосредуется некоторыми
промежуточными уровнями. В частности, выделяется четыре уровня
взаимодействий: молекулярный, клеточный, организменный и популяционный.
Молекулярный уровень представлен хромосомными
упорядочениями генетической структуры; клеточный — сетями нейронов;
организменный — мыслительными структурами; и наконец,
популяционный — культурными упорядочениями. Все вместе в данной схеме
образуют замкнутый цикл, где наряду с прямой связью представлена
и обратная: влияние популяционного уровня на клеточный.
Последнее отражает то обстоятельство, что в реальных человеческих
сообществах культурные факторы воздействуют на генетические структуры.
Однако помимо генетического канала передачи информации
должны существовать и другие механизмы ее трансляции,
поскольку приобретенные признаки, как известно, не наследуются.
В этой связи можно предположить, что человеческая культурная
эволюция представляет собой генетически запрограммированную
тенденцию повышения адаптивных возможностей вида, реализован-
1 Lumsden СИ. J., Gushurst А. С. Gene-Culture Coevolution: Humankind in the
Making // Sociobiology and Epistemology. Synthese library. Dordrecht, 1985. Vol. 180.
P. 3-31.

Бескова И. А, Интеллект, креативность, культура
567
ную в форме фиксирования того позитивного и негативного опыта,
который является безусловно значимым для выживания, но не может
быть передан генетически, поскольку затрагивает приобретенные
свойства, умения, навыки и т. п. Размышляя над вопросом, как
передаются такие адаптивно ценные, но генетически не кодируемые
свойства, можно предложить следующий механизм трансляции
общечеловеческого опыта1.
Для этого вспомним некоторые фундаментальные идеи
известного американского теоретика психоаналитического направления
Э. Берна, который полагает, что в каждом человеке совмещаются
три личности — Родитель, Взрослый и Ребенок2. Термином
«Родитель» именуются вариации Я-образа, сходные с образами
родителей человека. Термином «Взрослый» — те, которые достаточно
автономны и направлены на объективную оценку реальности. И,
наконец, термином «Ребенок» — вариации «Я», все еще
действующие с момента их фиксации в раннем детстве и представляющие
собой, по выражению Берна, архаические пережитки.
В контексте данной концепции утверждение «Это ваш
Родитель» означает, что сейчас вы «рассуждаете так же, как обычно
рассуждал один из ваших родителей (или тот, кто его заменял): вы
реагируете так, как прореагировал бы он — теми же позами, жестами,
словами, чувствами и т. д.» Слова «Это ваш Взрослый» означают:
«Вы только что самостоятельно и объективно оценили ситуацию и
теперь в непредвзятой манере излагаете ход ваших размышлений,
формулируете свои проблемы и выводы, к которым вы пришли».
Выражение «Это ваш Ребенок» означает: «Вы реагируете так же и с
той же целью, как это сделал бы маленький ребенок»3.
Данная концепция, хотя и разработанная применительно к
анализу поведенческих актов, представляет значительный интерес
и в плане логико-методологического исследования мышления че-
1 Определенные черты роднят его с генетической эволюцией, другие же —
сходны с качествами культурной: подобно первой, информация передается в
основном (за исключением специальных случаев) в рамках
кровнородственных связей — от родителей к детям; но подобно второй — объектом передачи
могут быть благоприобретенные признаки.
2 Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих
взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы. М.,
1988.
3Там же. С. 17.

568
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ловека. Возвращаясь к вопросу о механизмах передачи адаптивно
ценной, но генетически не транслируемой информации, коснемся
подробнее сферы психических содержаний, квалифицируемой в
структуре личности как «Родитель».
Благодаря этим содержаниям, система личностных смыслов
субъекта обогащается усвоенными, а не самостоятельно
найденными стереотипами поведения, реагирования, рассуждения и пр.
Вместе с тем человек, воспитывавший ребенка, структуру
личности которого мы, допустим, в данном случае анализируем,
передавший ему свое видение мира, свои способы и формы восприятия,
осмысления и т. п., — короче, «подаривший» своему ребенку того
«Родителя», который всю жизнь будет составлять компонент его
личности, — этот человек, в свою очередь, также сохранил в себе
своего Ребенка, Родителя и Взрослого.
Содержание его Родителя точно также составилось из
стереотипов и навыков, «безвозмездно переданных» ему людьми, его
воспитавшими. А те, в свою очередь, несли в себе своих Родителей. Отсюда
ясен тот механизм трансляции общечеловеческого опыта, который
лежит в основании функционирования всех культур. Таким
способом сохраняется преемственность жизненного опыта даже тех
поколений, между которыми связь кажется полностью нарушенной:
прошлое забыто, вычеркнуто из памяти народа. Но это не совсем так.
Каждый родитель, воспитывающий сегодня ребенка, несет в себе
своего Родителя, который воспитал его. Тот, в свою очередь, передал
ему компоненты жизненного опыта своего Родителя и т. д. Поэтому
все перемены общественного сознания, связанные с
историческими событиями, происходившими в культуре того народа, к которому
принадлежит данный индивид, через действие этого своеобразного
механизма трансляции, оказываются «встроенными» в структуру его
личности, причем в значительной степени независимо от его воли
и желания. Этот исторический и культурный опыт предопределит
очень многие формы жизнедеятельности человека, варианты его
индивидуальных реакций на происходящие события, их оценку и пр.
Применительно к обсуждению проблемы творческого мышления
данное обстоятельство будет существенным, поскольку через
длинные цепи опосредования обеспечивает индивиду возможность
доступа к весьма удаленным во времени, возможно, нетрадиционным,
нестандартным для современной культуры, нормам оценки инфор-

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
569
мации, способам ее интерпретации и использования. Они весьма
ценны как источник нахождения нетривиальных ассоциаций,
аналогий, решений. Таким образом, более внимательное изучение
механизмов трансляций общечеловеческого культурного опыта, которая
совершается «по вертикали», в процессе усвоения субъектом форм
мироощущения и мировосприятия, способов реагирования и оценок,
характерных для воспитывавших его людей, позволяет объяснить то
обстоятельство, что, например, для представителя современной
технократической цивилизации оказывается доступным (в какой мере и
с какими оговорками — это другой вопрос) культурно-исторический
опыт достаточно удаленных во времени цивилизаций — вплоть до
архаичных форм восприятия мира, ощущения своего места в нем,
представления о характере связей и зависимостей, существующих в
так видимом мире. Как следствие, различные формы
альтернативного (по отношению к современной технократической цивилизации)
опыта не только не утрачиваются с уходом в прошлое более ранних
стадий эволюции мышления, но продолжают функционировать,
составляя неотъемлемую часть мыслительного арсенала каждого
отдельно взятого человека. Они служат источником тех содержаний
когнитивно-психической сферы, которые складываются в результате
освоения индивидом характерной для его времени и культуры
реальности, но с использованием механизмов восприятия и переработки
информации, унаследованных от прародителей.
Это очень интересный момент. Он позволяет говорить о
передаче по каналам родственных связей не только информации
генетического характера и не только как следствие существования
генетической обусловленности определенных форм и структур
восприятия, осмысления, поведения и др. Здесь вскрывается и совсем
иной канал трансляции экологически значимой культурной
информации: хотя и в системе родственных связей, но только не на
основе генетического аппарата, а вследствие усвоения каждым
ребенком компонентов системы личностных смыслов его родителя и
передачи этого опыта (естественно, с добавлением тех элементов,
которые накоплены в процессе его собственной
жизнедеятельности и составляют содержание его Взрослого) своему ребенку,
частью системы личностных смыслов которого становятся уже все
эти психические содержания. Последние в качестве опыта
Родителя будут переданы его ребенку и т. д.

570
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Предложенный механизм трансляции культурно-исторического
опыта, не подлежащего генетическому кодированию и потому не
транслируемому в рамках генетических механизмов передачи
информации, позволяет прояснить некоторые интересные моменты,
связанные с креативностью представителей разных культур. И в
частности, понять, почему для представителей современной
технократической цивилизации доступ к содержаниям, почерпнутым
на основе использования альтернативных форм упорядочения
информации, оказывается все более затрудненным1.
Хочу предложить такую модель объяснения этого феномена.
Поскольку, как уже отмечалось, в процессе вертикальной трансляции
экологически значимой культурной информации каждый родитель
передает своему ребенку не только психические содержания,
соответствующие его Родителю, но и свой собственный опыт (своего
Взрослого), то накопление информации идет как бы по двум
направлениям: с одной стороны, определенная часть усваиваемых в ходе
подобной трансляции содержаний будет составлять (и передавать из
поколения в поколение, пусть и в измененной, и в скрытой форме)
компоненты архаичного опыта. Но вместе с тем будут передаваться
и усваиваться и те компоненты культуры, которые идут параллельно
развитию цивилизации и которые фиксируют знания, мнения,
стереотипы, представления, характерные для каждой данной эпохи.
Однако в том случае, если развитие цивилизации пошло по
пути доминирования одной из возможных альтернативных форм
восприятия, репрезентации и оперирования информацией
(применительно к современной технократической цивилизации это
будут символические средства) и сформировало соответствующие
этому направлению критерии оценки компонентов содержаний
на степень их научности, достоверности, объективности и пр.,
тогда может оказаться, что наследуемые каждым человеком
архаичные формы мировосприятия и мироощущения, компоненты
«примитивной» системы знания и опыта просто-напросто
противоречат тем нормам и традициям, которые также передавались ему
и которые зафиксировали весь последующий путь развития
данной цивилизации. При таких условиях «обнаружение» субъектом
1 Это важно, потому что данный опыт является предпосылкой осуществления
многих интуитивных актов, прозрений, озарений и т. п.

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
571
содержаний, прямо противоречащих принимаемым установкам,
поставит его в затруднительное положение, так как будет
вынуждать его каким-то образом изменить собственную картину мира,
чтобы удалось совместить взаимоисключающие фрагменты опыта.
Как известно, расшатывание системы представлений, на
которой базируется созданная субъектом сетка концептуальных
структур, ухудшает его адаптивные возможности, грозит более или
менее тяжелыми кризисами личности. Потому для поддержания
устойчивости всей системы знания нежелательная информация,
а в данном случае ею и окажется информация, идущая от опыта и
знаний архаичных культур, — будет блокироваться механизмами
психологической защиты1. Именно поэтому доступ к сфере
альтернативного опыта, составляющий важнейшую предпосылку
интуитивных актов, для представителей технократической культуры
оказывается действительно затруднен.
Иное положение вещей существует у представителей тех
культур, в которых нет такой резкой ориентации системы ценностей на
символические средства репрезентации и оперирования
информацией. Так, в рамках традиции, идущей от буддийской культуры,
акценты на степени значимости различных компонентов
восприятия расставлены совсем по-иному. Например, анализ учения о
спасении, существующего в китайском буддизме, дает основания
говорить о более низком статусе дискурсивного знания по
сравнению с интуитивным в рамках этой традиции2. И в частности, суть
спасения усматривается в видении вещей такими, каковы они есть
(т. е. «в их таковости»). Но достижение подобного видения
невозможно путем дискурсивного знания. Последнее, хотя и не
отвергается полностью, но рассматривается как этап подготовительный на
1 Психологическая защита — регулятивная система, направленная на
устранение или уменьшение чувства тревоги, связанного с осознанием конфликта.
Психологическая защита ограждает сознание от негативных, травмирующих
переживаний. В широком смысле термин «психологическая защита»
употребляется для обозначения любого поведения, устраняющего психологический
дискомфорт. Психологическая защита, понимаемая в узком смысле, ведет к
специфическому изменению содержания сознания вследствие
использования защитных механизмов: подавления, отрицания, проекции,
идентификации, регрессии, изоляции, рационализации, конверсии и др.
2 Янгутов Л. Е. Психологические аспекты учения о «спасении» в китайском
буддизме // Психологические аспекты буддизма. Новосибирск, 1986. С. 14.

572
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
пути постижения истины. Истинная сущность должна постигаться
интуитивно, непосредственно, внезапно.
Итак, сопоставление отдельных элементов разных культур
позволяет понять, почему (хотя трансляция экологически значимой
культурной информации осуществляется и тут и там через механизм
Ребенок-Родитель-Взрослый) доступ к компонентам архаического
опыта для представителей технократической цивилизации будет
более затруднен, чем, например, для представителей восточных культур.
В этой связи особую эвристическую ценность приобретает
углубленное изучение опыта иных культур. Это позволит не только
отказаться от многих стереотипов собственной картины мира, но и,
возможно, обратиться к тому хранилищу альтернативного знания,
альтернативных механизмов оперирования информацией,
которые наследуются каждым из нас от своих прародителей, но доступ
к которым, по описанным выше причинам, чаще всего
оказывается затруднен.
3. Интеллектуальность, креативность, культура
Этот вопрос, как представляется, предполагает рассмотрение как
минимум двух других: о соотношении интеллектуальности и
культуры и о соотношении креативности и культуры. В такой
постановке, вообще говоря, проанализировать их довольно сложно. И этому
есть ряд причин. Во-первых, приходится затрагивать весьма
деликатные сферы, связанные с национальными чувствами. Во-вторых,
выводы любого исследования, касающиеся этих проблем, могут
быть подвергнуты сомнению из-за отсутствия возможности четко
разграничить влияние среды и наследственности на уровень
развития мыслительных способностей. Даже близнецовый метод не дает
вполне надежных результатов, поскольку как дизиготные, так и
монозиготные близнецы (хотя бы и разлученные в раннем
возрасте, и воспитывавшиеся порознь) нередко оказываются в сходных
социоэкономических и культурных условиях. Ситуация
осложняется еще и тем, что разработка эффективной методики оценки
креативности требует как минимум наличия адекватного представления
о тех параметрах, которые могут быть названы
характеристическими в отношении оцениваемого феномена. Иначе говоря,
нужна теория, в которой заключения о преимущественной и опреде-

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
573
ляющей значимости одних параметров личности по сравнению с
другими выводились бы как следствия из некоторых более общих
постулатов, а не являлись результатами обобщения эмпирических
данных или гипотезами о природе креативности, базирующимися
на субъективной интерпретации исследователем этих же данных.
Первые тесты креативности появились в 1950-х гг. и стали
одной из наиболее динамично развивающихся сфер зарубежной
психодиагностики. Стимулом такого развития послужили
результаты многочисленных исследований, свидетельствовавшие об
отсутствии однозначной корреляции успешности выполнения тестов
на определение коэффициента интеллектуальности и творческих
возможностей. Способность продуцировать новые идеи, находить
нетривиальные решения задач была отделена от других
мыслительных способностей и названа креативностью.
В настоящее время вряд ли можно говорить о существовании
единой общепризнанной теории креативности. И поскольку
(помимо множества других трудностей) еще и нет уверенности, что
измеряемая способность действительно определяет уровень
творческих возможностей индивида, а не является одной из частных
характеристик его интеллекта, постольку выявление соотношения
этих двух форм ментальной активности становится непростой
задачей. Тем не менее наличие взаимосвязи между каждым из этих
феноменов и культурой не вызывает сомнений.
Сначала проанализируем некоторые данные, касающиеся
влияния социоэкономических условий и культурных традиций на
развитие интеллектуальности.
Под интеллектом как объектом измерения подразумеваются
проявления индивидуальности, которые имеют отношение к
познавательным свойствам и способностям личности (тесты
логического мышления, смысловой и ассоциативной памяти,
арифметические и др.)1. Первые тесты интеллекта были разработаны
еще в прошлом веке Ф. Гальтоном. Он считал, что
интеллектуальность является наследуемым качеством. Более поздние
сторонники этого подхода, например, Г. Айзенк, полагают, что примерно
1 Следует разграничивать данные, полученные в ходе исследования
индивидуальных показателей коэффициента интеллектуальности, и результаты,
касающиеся различий в интеллектуальном развитии тех или иных групп.

574
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
80% вариаций IQ1 следует отнести за счет генетических различий
между людьми. В то же время многими специалистами
установлены значимые корреляции количественных показателей интеллекта
и социокультурных факторов (доход семьи, профессия родителей,
уровень их образования, возможность приобщения к культуре,
условия, создаваемые для развития познавательных способностей
в раннем детстве и пр.).
Если же говорить в целом, то популяционно-генетические
исследования интеллектуальности представителей различных
этносов требуют очень осторожного отношения и не могут учитываться
иначе как с множеством оговорок.
И причина этого прежде всего в том, что тесты,
сформулированные представителями одной культуры (и базирующиеся на признании
характерных для данной культуры реалий, ценностей, приоритетов,
знаний), изначально могут не подходить для оценки
интеллектуальных возможностей представителей других этносов хотя бы в силу
того, что адаптивная значимость и, как следствие, внутрикультурная
ценность тех или иных параметров может существенно отличаться в
разных культурах. Например, если бы во времена колонизации
Америки индейцы племени сиу разработали собственные тесты,
предназначенные для оценки умственных способностей своих
«бледнолицых» противников, вполне возможно, они содержали бы такие
задания, выполнить которые (или хотя бы осознать их значимость и,
соответственно, проявить стремление к их выполнению)
представителям западной цивилизации было бы довольно сложно. (Кстати, в
романах Ф. Купера весьма ярко отражено пренебрежительное
отношение индейцев именно к умственным способностям белых.)
То же можно считать справедливым и в отношении любых иных
культур, сущностные аспекты мировосприятия и мироосмысления
представителей которых более или менее серьезно различаются.
Например, древние египтяне были склонны весьма низко оценивать
1 Современное общепринятое обозначение коэффициента интеллектуальности.
Это понятие было введено В. Штерном (1912). По мере развития математико-
статистического аппарата тестов интеллекта коэффициент
интеллектуальности был заменен IQ-показателем. Д. Вскслер первым выразил IQ в единицах
стандартного отклонения, чтобы показать в каком отношении находится
результат данного обследования к средней величине распределения результатов
для соответствующего возраста.

Бескова /f. А. Интеллект, креативность, культура
575
жившие по соседству с ними народы. Об этом свидетельствует, в
частности, то, что термин «человек» употреблялся только применительно
к представителям собственного этноса. Окружающие же имели статус
«варваров». Римляне, в массе своей, также не слишком высоко
оценивали умственные способности народов, населявших провинции
Империи. А ведь в их числе были и египтяне, и иудеи, и жители Пар-
фии, Испании и т. п. Все это — этносы с развитой культурной
традицией, богатой собственной историей, которая вряд ли может
свидетельствовать о недостаточности их умственного развития.
Тем не менее, это непреложный факт: оценивая другого (будь
то человек, некоторое ограниченное сообщество — допустим,
научное, или этнос в целом), люди склонны переносить свои
стандарты восприятия, репрезентации и оценки ситуации на других,
зачастую совершенно неосознанно исходя из уподобления собственных
культурных установок и ценностей стандартам и приоритетам,
существующим в другой культуре. И только относительно недавно
всеобщее признание стал завоевывать принцип исследования той
или иной культуры, исходя из ее собственных, внутренних реалий.
Но такой принцип проще провозгласить, чем воплотить в жизнь,
поскольку последнее требует не только хорошего знания чисто
внешней атрибутики, но и глубинного понимания оцениваемого
феномена. Такого внутреннего проникновения, вероятно,
особенно трудно достичь, если оцениваемая традиция удалена во времени
или базируется на существенно ином мировосприятии, чем та, к
которой принадлежит исследователь. Поэтому любые попытки не
только «выставить окончательный счет», но хотя бы
сформулировать достаточно адекватные тесты на определение коэффициента
интеллектуального развития представителей других этносов,
наряду с высоким профессионализмом, требуют глубокого уважения и
понимания внутренней природы культуры, мыслительный
потенциал представителей которой предполагается оценивать.
Существуют трудности и иного порядка. Как уже говорилось,
весьма сложно разграничить влияние наследственности и среды на
показатели IQ. И даже в том случае, если значимые расхождения
действительно будут зафиксированы при сравнении
соответствующих показателей разных этнических групп, остается совершенно
не ясным, является ли подобный результат следствием
врожденных способностей (или неспособностей), или он обусловлен со-

576
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
циокультурными факторами (например, укоренившейся традицией
отношения родителей и детей, когда развитию мыслительных
потенций уделяется не так уж много внимания, а гораздо больше —
приобретению практических навыков).
Экономические возможности для развития умственных
задатков детей в разных этнических группах также могут существенно
различаться. И поскольку более богатый и разнообразный опыт
детства, предоставляющий возможности для раскрытия самых
разных талантов ребенка (как «левополушарных» — ориентированных
на сферы преимущественно символического освоения
реальности — языки, математика и т. п., так и «правополушарных» —
музыка, живопись, танец), при прочих равных условиях обеспечит в
будущем более высокие результаты в интеллектуальном развитии,
постольку этот фактор также следует учитывать при
интерпретации данных популяционно-генетических исследований.
Все эти замечания совершенно необходимы, во-первых, потому,
что позволяют не переоценивать валидность любых выводов,
формулируемых в сфере сопоставления когнитивно-ментальных
способностей представителей разных культур. И во-вторых, они дают
возможность понять, почему таких результатов чрезвычайно мало.
В частности, авторы фундаментального труда в области популяцион-
ной генетики Ф. Фогель и А. Мотульски называют только два
исследования, которые они оценивают как документально
подтвержденные. (Но, кстати говоря, даже в этих случаях они не рискуют судить о
степени влияния наследственности и среды на полученные
результаты.) Первый — касается более высокого уровня IQ у евреев ашкенази
по сравнению с нееврейским населением Европы и Северной
Америки (на 5—10 единиц выше, особенно в вербальной части системы
IQ). Второй — более низкий показатель интеллектуальности
негритянского населения Америки по сравнению с этническими группами
восточного происхождения и белыми жителями США1.
Ф. Фогель и А. Мотульски предлагают следующую
интерпретацию этих результатов.
Известно, что евреи ашкенази в течение многих столетий жили
в условиях, жестко ограничивавших возможности их
социального продвижения. Это касалось и ограничений мест проживания,
1 Фогель Ф., Мотульски А. Генетика человека. М., 1990. Т. 3. С. 136.

Бескова Я. А. Интеллект, креативность, культура
577
и возможностей владения собственностью, и получения
образования, открывавшего доступ к приобретению более высокого
социального статуса. В этих условиях, как отмечают авторы, только
упорство и изощренный ум могли стать средством к достижению
цели.
Кроме того, в еврейских общинах существовала традиция
поддержки и поощрения способных молодых людей, достигавших
наибольших успехов в толковании традиционных текстов (таких
как Талмуд). Им предоставлялась возможность жениться на самых
богатых девушках. В результате их потомство получало изначально
лучшие условия для развития задатков. Да и степень
выживаемости детей в богатых семьях была выше, чем в бедных (например,
поданным середины 18 столетия в Польше в бедных еврейских
семьях число выживших детей составляло 1,2—2,4 на семью, а в
богатых — по 4-9 детей, достигших взрослого возраста1. Это, в свою
очередь, означало, что частота генов одаренных молодых людей в
общем генофонде популяции возрастала). Но какие факторы и в
какой мере повлияли на результаты, полученные в описанном
исследовании, сказать невозможно. Ясно лишь одно: культурная
традиция, ориентированная на поддержку более одаренных членов
сообщества, безусловно, сыграла здесь свою роль.
Что же касается результатов второго исследования, то (при
внимательном рассмотрении) и они не могут быть интерпретированы
однозначно. Во-первых, разброс данных по IQ среди
представителей исследовавшихся культурных групп был выше, чем различия в
средних показателях IQ в рамках каждой из популяций. Во-вторых,
и среди чернокожих были представители, демонстрировавшие очень
высокие показатели интеллектуального развития, и среди белых —
те, у кого этот коэффициент был чрезвычайно низок. И, наконец,
средние величины распределения значительно варьировались
между подгруппами белого и черного населения в зависимости от того,
на ком проводилось исследование — на выходцах с юга или с севера,
из города или из сельской местности, на детях или взрослых и т. д.
В заключение анализа приведенных исследований Ф. Фогель и
А. Мотульски пишут: «Эти доводы показывают, как мало может
помочь в получении убедительных данных даже очень изощренная,
'Там же. С. 136-137.

578
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
основанная на биометрических исследованиях аргументация, пока
ничего не известно о причастных к явлению биологических
механизмах. Принимая во внимание нынешнее состояние наших
знаний о причинах различий интеллекта в пределах нормы, попытки
выяснить возможные генетические основания для групповых
различий в умственной деятельности... представляются тщетными»1.
Вопрос о соотношении креативности и культуры еще сложнее.
Исследование проблемы креативности в ее отношение к
культурной обусловленности предполагает обращение к самым разным
пластам человеческой экзистенции: и социальным, и биологическим, и
духовным, и, возможно, даже к некоторым более широким сферам.
Например, В. И. Вернадский отмечал такой интересный феномен
человеческой культуры, как пульсация талантливости. Речь идет о
том, что в определенные эпохи, в достаточно локализованных
границах на протяжении исторически коротких промежутков
времени человечество становилось свидетелем появления и расцвета
целой плеяды талантов (достаточно вспомнить эпоху Возрождения в
Италии или период развития русской литературы, давший мировой
культуре таких гениев, как Толстой, Достоевский, Чехов).
Видный советский генетик В. П. Эфроимсон, в свою очередь,
полагал, что понимание феномена талантливости требует учета
трех основных факторов, обусловливающих возможность
реализации творческих потенций: зарождения гения — как проблемы
биологической и генетической, становления гения — как
проблемы биосоциальной и, наконец, реализации гения — как проблемы
социальной. Им были выявлены биологические и генетические
особенности, обусловливающие высокий уровень мыслительной
активности, характерный для одаренных людей. Например,
сформулирована подтвердившаяся позднее гипотеза о существовании
в мозге человека «биологического допинга» эндогенной
природы, оказывающего стимулирующее воздействие на его работу2.
Установлено наличие корреляции между высокой степенью
одаренности и повышенным содержанием мочевой кислоты в крови
■Там же. С. 139.
2 См.: Эфроимсон В. П. Биосоциальные факторы повышенной умственной
активности. Деп. в ВИНИТИ. 1982. № 1161. И действительно, было обнаружено, что
мозг продуцирует определенные вещества (нейропептиды), которые являются
стимуляторами активности.

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
579
человека. Было также показано, что креативным личностям
присущ особый тип психической организации (так называемая
циклотимия), для которой характерно чередование периодов высокого
подъема и глубокого спада душевных, творческих и жизненных
сил. Первому состоянию свойственна быстрота и легкость
нахождения решений, нетривиальных ассоциаций и аналогий,
стремительное, без видимых усилий, продуцирование идей, высокая
работоспособность. Противоположное состояние
характеризуется падением жизненного тонуса, снижением работоспособности,
апатией. Решение задач при этом требует серьезных волевых и
мыслительных усилий и происходит с существенно меньшей
эффективностью. Все те оговорки, которые были сделаны выше в
плане анализа данных о соотношении интеллектуальности и
культуры, с не меньшим на то основанием могут быть отнесены и к
вопросу о соотношении креативности и культуры. Точно так же как
и там, неясен вопрос о соотношении наследственных и средовых
факторов в обусловливании творческой потенции. Не существует
общепризнанных тестов креативности, позволяющих рассмотреть
этот вопрос сколько-нибудь предметно, и даже если такие данные
будут получены (в русле, допустим, популяционной генетики или
культурной антропологии), дискуссионным останется вопрос о
том, в какой мере они обусловлены врожденными задатками, а в
какой — влиянием культурных установлений.
Таким образом, единственное, что на сегодняшний день, не
боясь погрешить против истины, можно утверждать в плане
выявления соотношения креативности и культуры, это следующее.
Доступность форм восприятия и упорядочения информации,
мало востребованных современной технократической
цивилизацией, — имеются в виду архаические структуры мировосприятия
и мироосмысления, свойственные ранним и даже примитивным
культурам, — весьма важны для понимания природы творческой
потенции. И в частности, то, что характерно для реликтового
мировосприятия — а именно, целостное, эмпатическое,
непосредственное отношение к миру, восприятие происходящего в другом
как во-мне-самом-совершающегося, — все это самым очевидным
образом связано с интуитивной способностью, возможностью
прямого постижения, непосредственного усмотрения внутренней
природы процессов.

580
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Точно так же чрезвычайно важно бережное, уважительное (или
хотя бы толерантное) и заинтересованное отношение к
представлениям, ценностям и наработкам других культур, которые современны
твоей собственной, но отличаются от нее своими наиболее общими
схемами мировосприятия и мироосмысления. Если первые
традиции можно назвать «палео-культурами», то во втором случае речь
идет о, так сказать, «алло-культурах»1. Другая система ценностей и
приоритетов, другие формы и структуры, в которые отливается
миропонимание и в которых осуществляется мироупорядочение, — все
это может дать бесценную подсказку в поиске ответов на те
вопросы, которые в рамках твоей традиции выглядят как нерешаемые.
Поэтому сознательное культивирование культурной
открытости, уважение и внимание к пусть и не всегда очевидным, но
неожиданным, альтернативным выводам других культур, самым
благотворным образом влияет на изменение закрепившихся
установок исследователя. В результате действие стереотипов
собственной традиции перестает казаться таким незыблемым, а значит их
преодоление (как раз и составляющее важнейшую предпосылку
творческого достижения) оказывается более вероятным.
4. Когнитивные особенности творчески одаренных
Творческая одаренность, творчество... Это такие интересные, но
такие глобальные сферы человеческой экзистенции!
Проблематика творчества включает в себя очень широкий круг вопросов:
от проблем общеметодологического характера (например,
какого рода деятельность или состояние могут быть охарактеризованы
как творчество? Какие условия необходимы и достаточны для того,
чтобы соответствующий результат или продукт получили
наименование творческих? Проблема новизны в ее связи с креативностью и
др.) — до вопросов, связанных с индивидуальным творческим
прорывом: это и анализ параметров креативной личности, и выявление
факторов, стимулирующих или подавляющих творческие
потенции, и исследование биологических, генетических,
психологических особенностей, присущих талантам и гениям, и многое другое.
1 В том же смысле, в котором раньше говорилось о палео-логике и об алло-
логике.

Бескова И. А, Интеллект, креативность, культура
581
Из всего спектра проблем здесь будут затронуты лишь те,
которые в той или иной мере связаны с выявлением специфики
мышления творчески одаренных людей. Поэтому прежде всего будут
намечены механизмы функционирования их мышления,
проанализированы некоторые эмпирически выявляемые особенности
восприятия и переработки ими информации. И в этой связи
поставлены вопросы, касающиеся специфики организации
концептуальных структур, ассоциативных рядов, особого статуса
стереотипов (когнитивных штампов) в мышлении креативных личностей,
соотношения креативности и вербализации информации и др.
4.1. Отношение к противоречиям: на уровне сознания и бессознательного
Как уже отмечалось, в рамках технократической культуры принцип
непротиворечивости представления и оперирования информацией
является одним из наиболее мощных и могущественных регулятивов
динамики системы знания. Но возможно и совершенно иное отношение к
нему, которое передается принципом «противоречивость как
неотъемлемый компонент адекватной картины мира». (Ранее приводились
примеры парадоксальных высказываний, рассматриваемых
буддистской культурой как квинтэссенция выражения сокровенного смысла
глубоких духовных истин.) Но это то, что касается культур в целом.
Существуют ли какие-то особенности, которые отличают
принципы организации знания и механизмы переработки информации
творчески одаренными людьми? В рамках поиска ответов на этот
вопрос хотелось бы отметить следующее. В числе отличительных
черт творчески одаренных, как одну из важнейших, специалисты
выделяют способность более эффективно оперировать
противоречивой информацией. На мой взгляд, эта их особенность связана с
иной (не только количественно, но и качественно)
представленностью подсознательно протекающих мыслительных процессов.
Установлено, что на уровне осознанного осмысления человек
не очень удачно использует противоречивые данные. Например,
в ситуациях, когда испытуемые были вынуждены формулировать
суждение на основе совокупности признаков, содержавших
взаимоисключающие утверждения, их мыслительная стратегия сводилась
к отбрасыванию одного из компонентов противоречивой
информации и принятию решения на основании другого. При этом вы-

582
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
бор «оставляемого» признака определялся некоторыми
установками достаточно общего характера: собственными предпочтениями,
сложившейся системой представлений и т. п.1 С чем же связана
такая особенность функционирования сознания?
В каждую единицу времени на органы чувств человека
обрушивается гигантский поток информации, и лишь весьма
незначительная его часть осознается. В основном же она фиксируется и
репрезентируется неосознанно. Это приводит к тому, что на уровне
подсознания имеется информация, миновавшая барьер сознания
и критичности, не испытавшая на себе действия преобразующих
процедур (структурирования, классификации, абстрагирования и
т. д.), неизбежных в процессе вербализации информации. Поэтому
она обладает такими свойствами, как неупорядоченность,
многообразное переплетение свойств, связей, отношений (да и сами они
не выделяются в том виде, в каком это характерно для сознания).
Для нее характерно наличие множества оттенков, полутонов и
прочих затрудняющих упорядочение, но более адекватно
отражающих реальный мир, составляющих информации.
Однако для работы сознания характерно выделение
стабильного, однозначного, последовательного. В определенном
смысле можно утверждать, что оно оперирует предельными значениями
(не исключительно ими, но предпочтительно ими). А предельные
значения различных оттенков и полутонов сведутся как раз к двум,
являющимся крайними точками континуума. И поскольку
сознание не в состоянии их совместить — настолько
противоположными оказываются их параметры — фундаментальную роль начинает
играть требование непротиворечивости рассмотрения2. При таком
1 Posner Л/. Cognition: An Introduction. Glenview, 111.: Scott, Foresman & Co, 1973. P. 80.
2 Следует оговориться, что речь в данном случае речь идет о мышлении,
развившемся и функционирующем в рамках современной технократической
культуры. Как уже отмечалось, существуют типы мышления (например, архаичное
или мышление, сформировавшееся в рамках восточных традиций, — скажем,
буддистской), которые совершенно по-иному относятся к противоречиям: или
нечувствительны к ним — что особенно характерно для филогенетически
ранних форм культуры, или рассматривают знание, представленное в логически
противоречивой форме, как феномен более высокого порядка, чем
дискурсивное знание, как средство достижения особых состояний сознания. Например,
«Так Приходящий говорил о всех мыслях как о не-мыслях, поэтому их и
именуют мыслями» (Алмазная праджняпарамита-сутра // Психологические
аспекты буддизма. Новосибирск, 1986. С. 61).

Бескова И. А, Интеллект, креативность, культура
583
понимании оно сводится фактически к призыву, сделав ставку на
одно упорядочение континуума (и лежащее в основе этого
упорядочения огрубление реальных связей), не использовать при этом
огрубления того же континуума в противоположном направлении.
В теоретических построениях такая стратегия оправданна,
поскольку позволяет до конца раскрыть то содержание, которое
скрыто в выбранном предельном случае. И все результаты, которые будут
получены на этом пути, окажутся однозначно относимыми именно
к данному исходному упорядочению информации. Несоответствия,
которые неизбежно возникнут раньше или позже, поскольку в
основе всего лежало изначальное огрубление реальных связей и
отношений, также будут однозначно и недвусмысленно относимы к
выбранному упорядочению, а не к некоторой нерасчлененной и
неструктурированной совокупности исходных представлений.
Поэтому, очевидно, можно сказать, что в противоречии
реализованы предельные состояния того континуума, который существует в
«картинке» подсознания и с которым сознанию трудно справиться.
Противоречие — это, в некотором роде, «ужас сознания» перед
безграничностью неосознаваемого, а закон непротиворечия — это
попытка защититься от разрушительного для него объема и
немыслимого разнообразия информации, которыми оперирует подсознание.
Сознательная настроенность субъекта на возможность
допустить противоречие в собственный картине мира уменьшает порог
восприятия неосознаваемого, в результате чего данные
подсознательной переработки информации оказываются более
доступными осознанию. Поэтому внутренняя готовность субъекта принять
противоречие, признать его правомерность (а не отбросить сходу
один из компонентов информации, как не соответствующий
действительности) — важнейший эвристический фактор.
Существование на уровне сознания противоречивых
утверждений является отражением того обстоятельства, что субъект признает
наличие определенного несоответствия (допустим, между
принимаемыми им общими положениями и тем или иным состоянием дел в
действительности). Собственно говоря, такое признание и выражает
осознание проблемной ситуации. Очевидно, наличие противоречия
определенным образом репрезентируется и на уровне подсознания,
которое, если можно так выразиться, «знает», что человек столкнулся
с положением вещей, эффективного выхода из которого он в данный

584
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
момент не видит. Компоненты такой ситуации, в которых выражается
основное содержание проблемы, также представлены в подсознании.
Как оно оперирует ими? На мой взгляд, на этом уровне
фундаментальную роль играют личностные и эмоциональные
компоненты опыта. Поэтому субъективная значимость информации
приобретает гораздо больший вес, чем в сознании. В сознании доминируют
рассудочные оценки, рассчитанные выгоды, в сознании действует и
определяет значимость информации та шкала ценностей, которая
прошла контроль суперэго, которая согласуется с нормами
культурной среды данного индивида. Взвешивая значимость
определенных фрагментов информации на уровне сознания, человек
руководствуется теми соображениями, которые не должны поставить
под сомнение его Я-концепцию1. Однако все эти соображения
могут весьма мало соответствовать той системе ценностей и той
шкале оценок, которая укоренилась в подсознании и бессознательном
субъекта и которая явилась результатом действия множества
факторов как субъективного, так и объективного характера (имеются
в виду определенные генетические предрасположенности, условия
жизнедеятельности человека, специфика личностного опыта и т. п.).
Компоненты такой внутренней, неявной шкалы отражают
неповторимую историю формирования именно данной личности.
Многие из них могут не осознаваться субъектом в силу целого ряда
причин. Например, из-за их возможного несоответствия тем
«хорошим», «правильным», «моральным» мотивам и нормам, которые
признаются допустимыми в данной культуре и которые индивид
принимает и включает в свою осознаваемую (или
провозглашенную перед самим собой) систему ценностей.
Сложность при этом заключается в том, что в случае наличия
существенных расхождений между двумя такими системами
ценностей (действующей на уровне сознания и не осознаваемой
субъектом) осознание компонентов последней может поколебать или даже
расшатать Я-концепцию данного индивида, что неизбежно
приведет к необходимости переоценки и пересмотра всей картины мира
и понимания своего места в ней. А это, в свою очередь, затруднит
1 Это относительно устойчивая, в большей или меньшей степени осознанная,
система представлений индивида о себе, на основе которой он строит
взаимодействие с миром, с окружающими и с самим собой. Она включает
когнитивный, эмоциональный и оценочно-волевой компоненты.

Бескова И. А, Интеллект, креативность, культура
585
адаптацию человека к условиям постоянно изменяющейся среды и
нарушит более или менее устойчивое равновесие, в условиях
которого он (до осознания неосознававшихся и травмирующих
компонентов информации) жил. Действие механизмов психологической
защиты препятствует проникновению на уровень сознания
психических содержаний, способных нарушить гомеостаз всей системы.
Поэтому существование различий между «внешней» и «внутренней»
шкалой ценностей и оценок может не восприниматься субъектом.
Итак, для подсознания характерно наличие мыслительных
конструктов, в некоторой форме репрезентирующих осознаваемое
человеком противоречие, причем сами эти конструкты
характеризуются тем, что их субъективная значимость для данного индивида
не просто неразрывно связана с их мыслительным содержанием,
но является важнейшим компонентом такого содержания. Кроме
того, эта субъективная значимость установлена в соответствии с
внутренней неосознаваемой шкалой ценностей, во многих случаях
принципиально отличающейся от внешней.
Как уже отмечалось, непротиворечивое оперирование
противоречивой информацией в ряде случаев достигается за счет того, что
субъект волевым усилием объявляет лишь один из ее компонентов
истинным. Понятно, что тогда никакого противоречия не
остается: ведь если одно из утверждений истинно, противоречащее ему
ложно. В тех же случаях, когда человек вынужден принять и его
истинность, формируется мощный очаг внутреннего напряжения,
нестабильности, тревоги, устранение которого требует такой
реорганизации системы восприятия мира, в рамках которой данное
противоречие было бы снято. Если этого так и не удается достичь,
оно вытесняется из сферы сознания.
И здесь примечательным оказывается следующее
обстоятельство. При оценке информации на уровне сознания индивид
склонен отдавать предпочтение тем компонентам, которые
соответствуют определенным стереотипам, штампам, вписываются в
систему ценностей и приоритетов, действующих на уровне
сознания1. В подсознании же именно субъективная значимость оцени-
При этом, однако, не следует забывать, что наличие устойчивых
концептуальных структур, кроме упомянутых отрицательных, имеет и бесспорные
положительные следствия для развития знания субъекта.

586
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ваемых компонентов может оказаться принципиально иной: то,
что в сознании выступало как доминирующее, в подсознании
может потерять свою значимость, и наоборот. Тогда, условно говоря,
значение «истина» может оказаться приписанным утверждению,
которое на уровне сознания было оценено как ложное. В
результате произойдет радикальная переоценка исходной ситуации, что
позволит изменить угол рассмотрения проблемы в целом.
Итак, компоненты информации, воспринимавшиеся на уровне
сознания как более существенные, — в силу их соответствия
разного рода культурным штампам и устоявшимся представлениям
самого субъекта, его ожиданиям, предпочтениям, сложившейся
системе ценностей и т. п., — на уровне подсознания могут
переживаться как менее значимые. И, напротив, данные, или не
зафиксированные на уровне сознания, или (по тем или иным причинам)
оцененные как не заслуживающие серьезного рассмотрения, на
уровне подсознания могут стать определяющими.
Представляется, что подобный механизм мог сформироваться в
процессе эволюции человека как адаптивно ценная стратегия,
позволяющая уменыииоть негативные последствия изначальной
репрезентации информации на основе ранее сложившихся стереотипов. В
конечном счете он обеспечивает нахождение более эффективных решений
в постоянно изменяющихся жизненных обстоятельствах и тем самым
способствует росту приспособленности человека. Ведь существенным
параметром такого механизма является то, что, благодаря ему любой
результат, полученный на любом уровне осмысления информации
(в значительной степени независимо от установок как самого субъекта,
так и сообщества, к которому он принадлежит), на определенном этапе
ее переработки вовлекается в процесс решения. Подобное изменение
значимости информации напоминает механизм функционирования
высшей нервной деятельности, описанный И. П. Павловым (в так
называемой «фазе внушения»), когда не сильные, а слабые раздражители
оставляют в сознании и памяти наиболее устойчивые следы.
Возможно, именно с этим феноменом изменения субъективной
значимости информации в подсознании связан пересмотр
некоторых более или менее фундаментальных стереотипов (ранее
исходным образом ограничивавших поле решения задачи), которым
нередко сопровождаются озарения. При этом изменение значения
информации возможно вследствие действия двух факторов:

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
587
— психические содержания, энергетическая значимость
которых ниже порогового значения (скажем, некоторого σ), попадают
в подсознание, а те, значимость которых выше о, — в сознание.
Тогда — автоматически — все те содержания, которые
функционируют в сознании и имеют статус стереотипов, окажутся для
подсознания незначимыми (просто в силу несоответствия их
энергетических значений параметрам информации,
перерабатываемой в подсознании). И наоборот, информация, не значимая
в сознании, из-за ее принципиально иного, малого (меньше о)
энергетического значения, будет основным объектом
переработки в подсознании. Если исходить из такого понимания
механизмов изменения значимости информации, можно сказать, что
оценка компонентов противоречия становится в подсознании
иной просто в силу ориентированности сознания и подсознания
на противоположные энергетические значения психических
содержаний;
— изменение субъективной значимости компонентов
информации на уровне подсознания может происходить также и из-за
того, что на этом уровне действует совсем иная шкала ценностей,
чем в сознании. Вероятно, степень отличия будет весьма
индивидуальной. Но уже тот факт, что многие побудительные мотивы
субъектом не осознаются, говорит о том, что это расхождение
бывает весьма значительным.
Итак, можно сделать вывод, что подсознание в противоречивой
ситуации функционирует так же уверенно, как в непротиворечивой —
сознание1. Это возможно, в частности, потому что оценка
информации на непротиворечивость (один из наиболее жестких стереотипов
сознательного восприятия, осмысления и репрезентации
информации) — в соответствии с действием предложенного механизма —
оказывается на уровне подсознания по меньшей мере весьма ослаб-
1 Поскольку информация, функционирующая на уровне подсознания, имеет
иные параметры, чем та, которой оперирует сознание, такие характеристики,
как «противоречивость-не противоречивость», осмысленные по отношению к
символической форме репрезентации, автоматически на область
подсознания переноситься не могут. Вероятно, применительно к подсознанию имеет
смысл говорить лишь о наличии или отсутствии определенного рода
образований (мыслительных конструктов), более или менее адекватное выражение
которых с использованием естественного языка приводило бы к
формулированию взаимоисключающих суждений.

588
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ленной1. А мыслительные конструкты, более или менее адекватная
репрезентация которых на уровне сознания позволяет
идентифицировать их как противоречивые, являются неотъемлемым
компонентом той картины мира, которая формируется на уровне подсознания.
В логике получены результаты2, позволяющие утверждать, что
представление о возможных положениях дел в действительности,
выражающееся в принятии тех или иных описаний состояния,
задает и соответствующую структуру рассуждения. Например,
переход от традиционного понятия описания состояний к понятию
обобщенного описания состояний обусловит переход от
классической логики — к релевантной. В этом смысле, вероятно, можно
говорить о том, что наличие на уровне подсознания картины мира,
естественным компонентом которой являются противоречивые
мыслительные конструкты, обусловит специфическую «логику»
подсознания (которая, возможно, в некоторых своих аспектах
будет близка паранепротиворечивым построениям).
4.2. Специфика организации ассоциативных сетей креативов
Еще один момент, на котором хотелось бы остановиться,
касается специфики организации ассоциативных связей. Как известно,
существуют разные представления о том, какого рода
отношения в рамках оцениваемой информации служат основанием для
ее ассоциирования3. Однако независимо от различий в
понимании оснований ассоциации, в самом общем виде можно говорить
0 формировании ассоциативных сетей на основе сознательного
осмысления имеющейся информации и подсознательного4. В пер-
1 Такого рода отношение подсознания к противоречивой информации лишь на
первый взгляд кажется необычным. По существу же известны такие состояния
сознания (например, сновидноизмененное сознание), когда человек не
удивляется даже самым фантастическим образованиям и сюжетным поворотам,
воспринимая их как нечто совершенно естественное.
2 Войшвилло Е. К. Понятие интенсиональной информации и интенсионального
следования //Логико-методологические исследования. М., 1980.
3 Аристотель, например, выделял отношения смежности, сходства и контраста.
4 Бесспорно, такого рода различение является огрублением реального
ассоциативного процесса, в котором результаты сознательного и подсознательного
восприятия и переработки информации переплетены и взаимосвязаны. Речь,
по существу, может идти лишь о пропорциональной представленности
соответствующих процессов.

Бескова И. А. Интеллект, креативность, культура
589
вом случае особую значимость приобретает способность субъекта
достаточно последовательно анализировать имеющиеся данные и
максимально полно учитывать выявленные свойства и связи
сопоставляемых сущностей. Природа подсознательного выявления
сходства (подобия, контраста) представляется существенно иной.
Известно, что в процессе восприятия информации происходит
ее параллельное кодирование, в результате чего элементы
информации оказываются зафиксированными как с помощью вербального
(символического) кода, так и в невербальной форме, с
использованием зрительных, слуховых, тактильных и других образов. И если
вербализация информации связана с ее упорядочением,
выделением однозначных свойств и связей объекта, то в рамках
невербального восприятия формируется некий нерасчлененный, целостный
образ объекта. Поэтому на уровне подсознания иной оказывается уже
та база данных, на основе которых осуществляется уподобление.
С другой стороны, не может не быть иным и само
представление о сходном (подобном, контрастном). Ведь то представление,
которое функционирует в нашем сознании, обусловлено сложным
комплексом феноменов культуры, среди которых и
существующая система ценностей, и научная картина мира, и многое другое.
А как уже отмечалось, на уровне подсознания происходит
ослабление действия разного рода стереотипов, устойчивых
представлений и т. п. Учитывая эти обстоятельства, нетрудно понять, что
сети ассоциаций, которые возникают в процессе подсознательной
переработки информации, будут существенно отличаться от тех,
которые могут быть сформированы в результате сознательно
направляемых усилий. И в частности, я бы выделила следующие
отличительные моменты. Во-первых, более обширной является база
данных, на основе которых устанавливаются ассоциативные связи.
Во-вторых, поскольку информация, составляющая основу
ассоциирования, невербальна, она, как уже отмечалось, не
подвергается тем преобразованиям, которые неизбежны в процессе
вербализации и которые осуществляются под влиянием укоренившихся
в сознании субъекта штампов самой разной природы. И, наконец,
само представление об ассоциируемом, которое функционирует
на уровне сознания и уже в силу этого не может не испытывать на
себе ограничивающего влияния стереотипов мышления, на уровне
подсознания является существенно ослабленным.

590
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Но поскольку на основе ассоциирования информации,
хранящейся в долговременной памяти и вновь поступающей, в
мышлении субъекта формируются концептуальные структуры, с опорой
на которые воспринимается, оценивается и размещается новая
информация, постольку описанные выше особенности организации
ассоциативных связей не могут не обусловливать особенностей в
характере концептуальных структур креативных личностей. Эти
структуры, как представляется, будут отличаться большей сложностью и
независимостью от стереотипов, а также меньшими
ограничениями на сочетаемость информации. Смысловое содержание понятий,
функционирующих в рамках такого рода структур, будет включать
более обширный комплекс информации невербальной природы
различной степени осознанности, за счет чего размерность
субъективного семантического пространства1 окажется более высокой.
Однако, несмотря на относительно большее значение
подсознательно представленных результатов восприятия и переработки
информации в мышлении креативных личностей, огромную роль
в организации их концептуальных структур играет
вербализованная информация.
4.3. Творческая продуктивность и вербализация информации
Существует представление, что вербализация информации
снижает творческие возможности индивида и, напротив, регресс
вербализации (при условиях, допускающих ее возможность) связан с
более высокой творческой потенцией.2 Поэтому возникает вопрос
о роли процедуры вербализации информации в творческом
мышлении и даже шире: об отношении вербальное™ и креативности.
Исследования показали3, что в тех случаях, когда испытуемым
при решении задачи на распознавание образов предлагалось
предварительно сформулировать основание классификации, результаты
1 Субъективное семантическое пространство может рассматриваться как
показатель степени сложности категориальной структуры индивидуального
сознания, на основе которого осуществляется классификация информации путем
анализа ее значений.
2 Анализ соответствующих результатов см.: Westcott M. R. Towards a contemporary
notion of intuition. P. 90.
3 Posner M. Cognition: An Introduction. P. 75.

Бескова /f. А. Интеллект, креативность, культура
591
были хуже, чем в тех случаях, когда такое исходное ограничение не
накладывалось, и субъекты были свободны в выборе тактики
решения задачи. Более того, было установлено, что в ряде случаев
реальное отнесение образов к соответствующим классам не отвечало
вербально формулируемым основаниям и при этом было более
адекватным. Эти результаты представляются достаточно интересными в
плане анализируемой проблемы, поскольку способность
адекватного распознавания и оценки информации непосредственно связана с
возможностями ее последующего продуктивного использования.
Рассмотренные под таким углом зрения, эти результаты как
будто бы свидетельствуют о том, что вербализация информации в
процессе решения задачи препятствует реализации творческих
потенций. Однако, как представляется, отношение между такой
фундаментальной формой мыслительной активности человека, как
вербальное представление данных и его творческими
возможностями существенно сложнее. Прежде всего, следует говорить о
различной ролы вербализации информации на разных уровнях
мыслительного процесса и тем самым на разных стадиях творческого акта.
Упомянутое различие становится еще более очевидным, если
иметь в виду, что процедура вербализации информации не
тождественна операции именования, являющейся, в определенном
смысле, ее завершающей стадией. Для того чтобы определенное
восприятие или результат переработки информации получил
вербальную форму репрезентации, необходимо предварительное
осуществление ряда мыслительных процедур, направленных на
упорядочение, структурирование данных, выделение однозначных
связей и отношений, более или менее существенных свойств и
зависимостей и т. п. Помимо этого информация классифицируется,
идентифицируется, сопоставляется с хранящимися в памяти
прототипами и вариантами возможных отклонений от них и др. В
результате воспринятая и закодированная с помощью невербальных
средств информация существенным образом модифицируется,
огрубляется, а иногда и искажается. Целый ряд свойств,
отношений, зависимостей, которые зафиксированы в рамках целостного
образа, формирующегося в процессе невербального кодирования,
остается за пределами, условно говоря, той модели, которая
возникает как следствие преобразования информации в ходе ее
вербализации.

592
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Совершенно естественно, что в подобного рода процессах
существенную роль будут играть те представления,
мировоззренческие, методологические и другие установки, стереотипы, штампы,
которые укоренились в сознании субъекта и применительно к
которым упорядочиваются, оцениваются и размещаются вновь
поступающие данные. Это, в свою очередь, приводит к тому, что
вербализованная информация оказывается жестче, чем невербальная,
соотнесена с циркулирующими на уровне сознания устойчивыми
структурами, имеющимися у индивида ожиданиями,
предпочтениями, его представлениями о перспективном направлении
поиска и др. А поскольку возможности нахождения нестандартного,
нетривиального решения существенно обусловлены способностью
преодоления разного рода исходных ограничений на проблему,
понятно, что, оперируя вербальной информацией, человеку труднее
отказаться от стереотипов. Этим хотя бы отчасти объясняются
вышеупомянутые данные о том, что существует зависимость успеха
решения задачи от степени использования вербальной формы
репрезентации информации.
Однако сводится ли роль вербализации в процессе когнитивной
деятельности к только что упомянутой зависимости? Как
представляется, нет. Ведь мыслительная активность в рамках решения
творческой задачи не исчерпывается использованием
невербальных средств представления и переработки данных. Напротив,
любой результат, полученный в ходе преимущественно
подсознательного осмысления проблемы, может быть осознан лишь
тогда, когда он будет представлен в символической форме. И вот на
этом этапе степень развитости категориальных средств
естественного языка и степень владения индивида этими средствами
является принципиальной для реализации его творческих потенций.
При этом степень владения языком означает не просто наличие
большего или меньшего объема терминов и их значений в памяти
субъекта, но также и способность более или менее адекватно
соотносить вербальные и невербальные компоненты информации.
(Имеется в виду способность произвольного, сознательно
направляемого поиска и нахождения максимально адекватных аналогов
тем или иным компонентам собственного невербального опыта.)
Очевидно, что степень владения естественным языком повлияет
не только на способность произвольного осознания, но и обусло-

Бескова И. А, Интеллект, креативность, культура
593
вит степень адекватности таких мыслительных процедур, как
категоризация, идентификация, классификация информации и др.
4.5. Креативность и отношение к стереотипам мышления
Возможность эффективно выживать в постоянно меняющемся
мире связана со способностью адекватного понимания
происходящего и на этой основе прогнозирования не только
ближайшего, но — желательно — и отдаленного будущего. Однако для того,
чтобы подобное прогнозирование было возможным (хотя бы и в
самой примитивной форме), человек должен обладать
способностью вычленять в непрерывном потоке восприятия относительно
устойчивые, значимые для него фрагменты информации. Такого
рода способность является неотъемлемым свойством
человеческого мышления, на что, в частности, указывают экспериментальные
данные, свидетельствующие о том, что даже в тех случаях, когда
предъявляемые конфигурации заведомо не содержат никаких ре-
гулярностей, испытуемые все же «обнаруживают» их. Это
фундаментальное свойство человеческого разума, как представляется, и
лежит в основе формирования системы стереотипов мышления.
Существенно и другое обстоятельство. В процессе становления
человеческой личности, усвоения ребенком достижений культуры
и накопления результатов собственного опыта в сознании
человека формируется достаточно устойчивая система представлений,
знаний, навыков, ценностей, позволяющая ему более или менее
эффективно адаптироваться к условиям внешней среды.
Предпосылкой такой адаптации служит способность достаточно
оперативно и адекватно воспринимать, кодировать и идентифицировать
поступающие сигналы, правильно их классифицировать и
оценивать. Однако выполнение этих задач невозможно без наличия
стабильной системы знаний. Причем чем более разветвленной
является сеть хранимой информации, тем более сложный комплекс
восприятий может быть размещен на ее основе. Поэтому степень
развитости существующих в сознании субъекта категориальных
сетей непосредственно влияет на эффективность восприятия и
последующего использования поступающих сигналов.
Для нормального функционирования мозга, нервной системы,
психики человека требуется также наличие более или менее ста-

594
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
бильной системы ценностей и ориентиров, относительно которых
осуществляется отбор, оценка и размещение новой информации.
Если не будет неких направляющих линий, устойчивых контуров,
векторов приоритетов, система знания как бы повиснет в воздухе,
станет зыбкой и неустойчивой. Вместе с ней потеряет свою
устойчивость и положение человека в мире.
В рамках стабильной системы представлений возможно
осуществление более или менее надежных предсказаний
относительно интересующих субъекта событий. Расшатывание этой системы
приведет не только к потере ориентации, но и обусловит
невозможность прогнозирования следствий разного рода изменений,
непрерывно происходящих как в самом человеке, так и в окружающем
его мире. Все это, бесспорно, сделает положение человека весьма
уязвимым и неустойчивым. Поэтому можно предположить, что на
уровне глубинных обусловливаний именно стремление к гомео-
стазу стимулирует формирование в мышлении человека множества
разного рода стереотипов. Их расшатывание (в описанном выше
смысле) угрожает самосохранению человека, и потому мозг
обладает приспособительным механизмом, блокирующим проникновение
на уровень сознания тех впечатлений и результатов, которые могут
оказать дестабилизирующее воздействие. Иначе говоря, поколебать
или разрушить сложившуюся и устоявшуюся систему
представлений, на основе которой (и относительно которой) происходит
ориентация и приспособление человека к действительности.
В свою время 3. Фрейд предположил, что в основе
возникновения неврозов лежат детские сексуальные переживания, в силу
существования социальных запретов вытесненные в сферу
бессознательного. Его ученики и последователи позднее расширили число
психотравмирующих стимулов, показав, что не менее драматичным
для человека является осознание определенных содержаний,
способных поколебать или разрушить складывающийся в процессе
становления личности образ собственного я. При этом акцент из сферы
сексуальных переживаний был смещен в сферу социально значимых
компонентов развития личности (способность достичь признания,
уважения, любить, быть любимым, быть понятым и др.).
Такое увеличение числа стимулов, существенных для
формирования личности, представляется оправданным. Однако их сфера
может быть расширена. Поскольку система знаний, представлений,

Бескова И. А, Интеллект, креативность, культура
595
ценностей, сформировавшаяся в результате становления данной
конкретной личности, усвоения ею достижений культуры и
фиксирования результатов собственного опыта, служит основой
ориентации человека в мире, и ее разрушение чревато ослаблением
адаптивных возможностей индивида, постольку можно предположить, что
действие механизмов психологической защиты распространяется и
на обеспечение ее стабильности. Как следствие, информация,
осознание которой может привести к необходимости отказа от
определенных фундаментальных для данной личности положений,
установок, штампов, может блокироваться. Так вот, на мой взгляд, у лиц
с высоким творческим потенциалом — или от природы, или в
результате индивидуальной истории становления данной личности —
механизмы психологической защиты в той или иной мере
оказываются ослабленными. Одной стороной такого ослабления как раз и
является то, что информация, способная расшатать существующую
систему знания и поколебать стереотипы, имеющие в данное время
статус бесспорных (доступ которой на уровень сознания у
большинства людей ограничен), у креативных личностей более свободно
проникает в сознание. Это, если так можно выразиться, —
когнитивно ценное, креативно выигрышное следствие ослабления
механизмов психологической защиты у творчески одаренных.
Вместе с тем вряд ли можно предполагать, что такого рода
ослабление столь избирательно, что беспрепятственно пропускает на
уровень сознания информацию, концептуально значимую,
однако блокирует травмирующую (ту, которая может причинить боль и
страдание субъекту). Поэтому в результате ослабления механизмов
психологической защиты, наряду с информацией,
обеспечивающей возможность отказа от когнитивных стереотипов (штампов)
и тем самым увеличивающей вероятность совершения
творческого шага, на уровень сознания более широким потоком устремится
и та, которая для данной личности имеет травмирующий характер
и в обычных случаях (у среднестатистического представителя
популяции) блокируется. Такое предположение дает возможность
понять и некоторые другие аспекты в проблеме специфики
мышления креативов. В частности, это касается отношения
чувствительности (сензитивности) и креативности.
В исследованиях, посвященных рассмотрению параметров
мышления лиц с высоким творческим потенциалом, часто отмечается их

596
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
когнитивная и эмоциональная открытость, высокая степень
чувствительности1, восприимчивости как к сигналам, поступающим
из внешнего мира, так и внутренним2. Эта зависимость является
достаточно очевидной: более развитая способность к восприятию
и фиксированию оттенков, деталей, полутонов в поступающей
информации (при прочих равных условиях) обеспечит более богатую
базу исходных данных самой различной природы. А это, в свою
очередь, обусловит возможность вербализации и осознания более
тонких аспектов, отношений, свойств в рамках воспринятого и
осмысливаемого. В результате исходная база данных для формирования
ассоциативных связей будет существенно шире, богаче и сложнее.
Однако, как представляется, можно говорить и о менее
тривиальном отношении степени восприимчивости, сензитивности
субъекта, и креативности его мышления. А именно, о
восприимчивости, эмоциональной и когнитивной открытости как о следствии
развитой творческой способности, которая, среди прочего, может
быть обусловлена и ослаблением действия механизмов
психологической защиты. Поэтому определенная уязвимость,
незащищенность, нестандартность поведения людей с высоким творческим
потенциалом (широко известные «чудачества») не должны
рассматриваться как их каприз или проявление нежелания вписаться
в стандартную систему межличностных отношений. По существу,
эти особенности оказываются оборотной стороной одаренности
этих людей и не могут быть сняты произвольно.
5. Психоэмоциональные особенности креативов
Раз уж мы затронули вопрос о психоэмоциональных особенностях
творчески одаренных, хотелось бы рассмотреть его несколько
подробнее. В современной литературе этой стороне проблемы
уделяется значительное внимание. При этом целый ряд характеристик
практически всеми исследователями причисляется к
неотъемлемым личностным качествам креативов. В их числе — любозна-
1 Под чувствительностью в данном контексте понимается способность
организма реагировать на изменение раздражителя возникновением или
изменением ощущения.
2 См., например, Creativity. A Discussion at the Nobel Conference. London, 1970.
P. 29; Westcott M. R. Towards a Contemporary Psychology of Intuition. P. 89. и др.

Бескова И, А, Интеллект, креативность, культура
597
тельность, даже до некоторой степени любопытство (однако не в
обыденном понимании, а скорее как выражение стремления к
получению новой информации, вероятно, по смыслу
приближающееся к понятию «пытливость»), способность видеть проблему там,
где ее не видят другие. Это свойство, как попутно справедливо
отмечается, способно доставить немало неприятностей и неудобств
его обладателю, поскольку усмотрение проблем побуждает
говорить о них, а это не всегда приветствуется окружающими,
которые — в массе своей — не видят никаких проблем в
соответствующем положении вещей.
Упоминается также и такое свойство, как гибкость в
восприятии и оценке информации (в противовес жесткости, ригидности),
присущая в большинстве своем креативным личностям. Последнее
находит и экспериментальное подтверждение. Так, исследования
особенностей восприятия информации при условии различных
способов предшествующего обучения показали, что так
называемая да-тенденция1 складывается как следствие более
разнообразного предшествующего личностного опыта субъекта2 и
обусловливает следующую особенность восприятия: скорее модификации,
не принадлежащие к данному классу, будут ошибочно причислены
к нему, чем подлинные варианты прототипа будут необоснованно
отвергнуты. И напротив так называемая нет-тенденция3
формируется как следствие более однообразного предшествующего
обучения и обусловливает противоположную особенность восприятия:
скорее подлинная модификация некоторого прототипа будет
ошибочно отвергнута, чем конфигурация, не являющаяся в
действительности вариантом прототипа будет неверно причислена к нему.
Представляется достаточно очевидным, что подобные
закономерности небезразличны к формированию способности
нахождения нетривиальных решений в познавательных ситуациях. В
частности, склонность к усмотрению некоторого известного субъекту
1 Склонность давать положительный ответ на вопрос о присущности
предъявляемых конфигураций прототипу, представление о котором сформировалось у
испытуемого на основе предшествующего научения.
2 Имеется в виду формирование прототипа на основе предъявления
значительно различающихся между собой конфигураций.
3 Склонность давать отрицательный ответ на вопрос о принадлежности
некоторого данного объекта соответствующему классу.

598
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
прототипа в большем числе встречающихся комбинаций
позволит применить имеющиеся знания к большему множеству новых
ситуаций, а также обусловит возможность минимизации числа
малоотличающихся прототипов (ведь неверная оценка
некоторых конфигураций как не относящихся к данному классу, заставит
формировать для них отдельный, новый прототип. В подобной
познавательной ситуации вновь формируемый прототип будет
незначительно отличаться от исходного, причем сами отличия не будут
существенными, поскольку в основе такого вычленения лежала
неверная исходная оценка данных).
И еще одна деталь. Негативный ответ на некий запрос
выражается не просто в формулировании (хотя бы и внутреннем, без
внешней фонации) соответствующего отрицательного суждения.
Такого рода реакция порождает комплексную перестройку многих
систем организма, вследствие которой все в человеке оказывается
настроенным на отвержение, неприятие предлагаемого1. В
результате возможность продуктивного использования отрицаемой
информации оказывается минимальной (а ведь известно, что даже из
ложных идей, гипотез, теорий могут быть извлечены весьма
нетривиальные и перспективные выводы). Кроме того, «нет-реакция»
чаще всего предопределяет проигрышную стратегию поведения,
когда, несмотря на осознание своей ошибки, субъект будет — даже
вопреки очевидному — внутренне сопротивляться изменению
ранее высказанной оценки. И напротив, готовность к позитивному
восприятию информации позволяет максимально продуктивно
оперировать ею впоследствии. Стремление субъекта вычленить
рациональное зерно, готовность признать и некоторые сильные
стороны, справедливые моменты пусть и неверного в целом
построения, даст возможность включить выявленные рациональные
компоненты в собственные концептуальные структуры, что,
естественно, обогатит их и позволит в ряде случаев продуктивно
изменить свой ракурс видения проблемы.
Таким образом, такое психологическое качество, как гибкость
(также как и толерантность) мышления может рассматриваться, с
одной стороны, как следствие более вариабельного личностного
опыта субъекта, с другой, — как предпосылка формирования осо-
1 Posner M. Cognition: An Introduction. P. 53—54.

Бескова Я. А. Интеллект, креативность, культура
599
бенностей восприятия и оценки информации, обеспечивающих
возможность ее последующего креативного использования.
Интерес представляет также соотнесенность творческой
способности с такими комплексными психологическими
характеристиками, как интровертивность-экстравертивность личности1. С
креативностью обычно связывают интровертированный тип личности.
Однако данное обстоятельство, очевидно, следует принять с
некоторыми оговорками. И в частности, степень представленности
соответствующих характеристик в реальных субъектах является
различной, и в «чистом виде» они встречаются не часто. Более характерно
то или иное сочетание некоторых черт этих типов. Тем не менее
выделение параметров, по преимуществу присущих экстравертам и
интровертам позволяет наметить некоторые глубинные
зависимости, существующие между личностными характеристиками и
творческим потенциалом. Анализируя эти вопросы, известный
исследователь креативности Дж. Гилфорд уточняет, что когда мы говорим о
таких качествах, как интровертированность или, например,
импульсивность креативных личностей, следует помнить, что речь идет об
оценке сферы мыслительной активности. В этой связи он
добавляет: «Приятно думать, что креативная личность отлична от
невротика или психотика — как это нередко утверждалось ранее. На самом
деле данные факторы подавляют креативное поведение»2.
Упоминают исследователи и целый ряд когнитивно-
психологических характеристик лиц с высоким творческим
потенциалом. Среди них — высокая интуитивность, усмотрение более
глубоких смыслов и следствий воспринятого, уверенность в себе и
в то же время неудовлетворенность ситуацией, в которой субъект
себя обнаруживает, открытость восприятию как внутреннего, так и
внешнего мира. Креативные личности высокомотивированы,
демонстрируют значительный уровень энергии. Они обладают реф-
Эти личностные типы были выделены и описаны К. Юнгом. Для
экстраверта—в целом — характерна обращенность к внешнему миру, в результате чего
несколько принижается значимость явлений и процессов внутреннего мира.
Напротив, интроверт преимущественно ориентирован на явления
собственного внутреннего мира, что выражается в склонности к самоанализу, некоторой
замкнутости, затруднении социальной адаптации и т. д.
GuilfordJ. P. Creativity. Dispositionsand Processes//Creativity Research. International
Perspective. New-Delhi, 1980. P. 227.

600
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
лексивным мышлением, от которого получают удовольствие. Кре-
ативы самостоятельны, отличаются значительным стремлением к
автономии. Для них характерен низкий уровень социализации и
высокий уровень самодостаточности. Они неконформны.
В связи с последней характеристикой вспоминаются
интересные соображения крупнейшего советского физика П. Л. Капицы,
касающиеся взаимосвязи гениальности и «непослушания»1.
Описывая особенности темперамента М. В. Ломоносова, и в
частности, случай, когда тот «непристойно сложил перста, поводил ими
под носом академика Шумахера и сказал — накоси — выкуси..»,
П. Л. Капица задавался вопросом: «Возможен ли аналогичный
случай в наши дни у нас в Академии наук?» Этот вопрос
представлялся ему не праздным, поскольку П. Л. Капица полагал, что «в
описанном инциденте есть очень много поучительного и для наших
дней. Ведь гений обычно проявляется в непослушании...
Непослушание есть одна из неизбежных черт, появляющихся в человеке,
ищущем и создающем всегда новое в науке, искусстве, литературе,
философии»2. По его мнению, одно из условий развития таланта
человека — это свобода непослушания.
Закончить эту статью хотелось бы словами Мак-Киннона,
которые, как представляется, психологически точно и лаконично
характеризуют творчески одаренных: «Главное для творческой
личности — это кураж,3 кураж разума и духа, психологический и
духовный. Кураж быть разрушительным для созидания нового,
кураж быть открытым восприятию изнутри и извне, кураж
следовать интуиции, а не логике, кураж вообразить невозможное и
попытаться реализовать его. Кураж думать так, как не думал никто.
Кураж стоять в стороне от коллективности и конфликтовать с нею,
если это необходимо, кураж становиться и быть самим собой»4.
' Фрагмент «О творческом "непослушании"» опубликован впервые в
журнале «Наука и жизнь». (1987. № 2).
2 Наука и жизнь. 1987. № 2. С. 82.
3 В данном контексте выражение «мужество» явилось бы не вполне
адекватным для перевода английского «courage», содержащего некоторый
дополнительный оттенок в характеристике состояния духа. Поэтому я использую
термин «кураж».
4 Mackinnon D. W. Creativity: A Multi-faceted Phenomenon // Creativity. A Discussion at
the Nobel Conference. London, 1970. P. 29.

Герасимова Ирина Алексеевна
(р. 11.02.1953)-
российский философ, доктор
философских наук, профессор, специалист в
области эпистемологии, логики, теории
аргументации, исследует проблемы
философии музыки и философии творчества.
Окончила философский факультет (1978)
и аспирантуру философского
факультета МГУ им. М. В. Ломоносова (1982). С
1977 г. работает в Институте философии
РАН. С 2001 г. профессор кафедры
философии Российского государственного
университета нефти и газа имени И. М. Губкина. Автор системной модели
аргументации, соединяющей исследование, обоснование и убеждение. Ею
разработана методологическая модель стратегий двойственного
мышления, позволяющая уточнить особенности стилей мышления на Востоке и
Западе. Развивает концепцию творчества как дисциплинированной
спонтанности. Понятия синестезии, чувствознания, ритмопространственного
мышления исследуются ею в контексте когнитивной эволюции.
Монографии:
Человек в мире: эволюция сознания. М.: Альтекс, 1998;
Формальная грамматика и интенсиональная логика. М.: ИФ РАН, 2000;
Феномен сознания. М.: Прогресс-Традиция, 2010 (в соавторстве с
И. А. Бесковой и И. П. Меркуловым);
Единство множественного (эпистемологический анализ культурных
практик). М.: Альфа-М, 2010.

И. А. Герасимова
Проблема целостности мышления
Существенной чертой архаического мышления
считается синкретизм, который при стандартном подходе
понимается в культурно-социальном контексте, а именно
как нерасторжимое единство науки, искусства и религии.
Внешний культурный контекст в эволюционном подходе
в эпистемологии дополняется внутренним — обращением к
особенностям менталитета и когнитивных способностей. Теоретико-
информационная концепция в эволюционной эпистемологии
позволила выработать объяснительную модель «целостного»
архаического мышления. И. П. Меркулов, опираясь на данные
антропологов, исследовавших оставшиеся колыбельные
цивилизации, выдвинул гипотезу: «в силу своих доминирующих стратегий
переработки когнитивной информации архаическое мышление —
это мышление преимущественно пространственно-образное,
правополушарное»1. При этом он подчеркивал, что речь идет не о
способах репрезентации, а о способах переработки информации.
На теоретико-информационном языке пространственно-образное
мышление отличает холистическая стратегия, которая
«позволяет сопоставить целостные образы, «гештальты» и создать
многозначный контекст (например, мозаичную или
калейдоскопическую картину) с множественными "размытыми" связями»2. Такое
понимание основных свойств холистического пространственно-
образного мышления проясняет вопрос об отношении архаи-
1 Меркулов И. П. Эпистемология (когнитивный и эволюционный подход).
СПб., 2003. Т. 1.С. 92.
2 Там же. С. 93.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
603
ческого мышления к логическим противоречиям, в том числе
«неспособность к детально аналитической дифференциации
индивидуальных признаков и сохранению их в долговременной
памяти; безразличие к логическим противоречиям <...> широкое
использование оппозиций (противопоставлений), метафор, мифа
как средства разрешения противоречий»1.
В приведенных цитатах обращу внимание на
аккуратную оценку архаического мышления как преимущественно
пространственно-образного. Детальный анализ исторических
культурных практик позволяет сделать вывод о многообразии
форм проявления целостности архаического мышления. В
частности, представляет интерес исследование феноменов
синестезии — полимодального восприятия, эмпатии — оживления
объекта восприятия и мышления, эйдетической памяти и мышления,
эвритмии — целостного ритмочувствующего мышления. Данные
психологические феномены — неотъемлемые спутники
невербального символического мышления, которое процветало в
древнем мире, а затем дошло в трансформированном виде до наших
дней, главным образом в художественном опыте. В аспекте
речевого сознания проблема целостности в литературе по
культурологии и антропологии обсуждается как проблема недуальности
мышления, его коррелятивности, особого отношения к
логическому противоречию. Развивая собственный подход к проблеме
недуальности, автор выделяет аналитический и холистический
стили мышления. Показывается, что идея недуальности
мышления для историко-философских исследований не нова, ранее она
обсуждалась как проблема соотношения единого и много,
проблема единства многообразного. Эволюционный подход в
эпистемологии позволил существенным образом уточнить выводы
историков философии, связав историю идей с историей
когнитивных практик — особых способов познания и творчества.
Исследования архаического мышления и путей когнитивной
эволюции представляется актуальным для понимания глобальных
цивилизационных изменений, прогнозирования трансформаций
ментальности человека будущего.
1 Там же. С. 93.

604
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Синтез этоса и логоса в архаическом мышлении1
Специализация составляет существенную сторону жизни
современного общества, охватывая и когнитивную сферу: у одного
человека преобладает восприимчивость к цвету, у другого — к
запахам, третий обладает абсолютным слухом, но лишен чувства ритма.
Много и таких, которые «глухи» к музыке и танцу, «слепы» к
живописи. Многочисленные культурные памятники и бережно
хранимые традиции многих народов свидетельствуют о наличии иных,
синтетических способов познавания мира, где задействованы
всевозможные виды чувственного и где, кроме того, этос (чувство) и
логос (разум) порой неразрывно сосуществовали в едином
творческом процессе. Например, через музыку можно было передать все
знания о мире, в том числе и философскую мудрость. Для людей,
воспитанных в логико-рационалистическом духе, подобное
мировосприятие, возможно, вызовет скептическую улыбку. Однако,
размышляя над современной когнитивной ситуацией, нельзя не
заметить явное возрождение интереса к синтетически
ассоциативным формам мышления, когда-то процветавшим до эпохи
рационализма. Остановимся подробнее на их особенностях.
Звук и движение. Вряд ли кому-либо в голову придет в
концертном зале во время исполнения симфонической поэмы размахивать
руками, но именно так и поступали наши далекие предки.
Сопровождение музыки движениями тела, и в особенности руками, было
естественным для архаического человека и по сей день
сохраняется у многих народов Азии и Африки. Понятие «музыка», или «san-
gita» на санскрите, имеет три аспекта. Один аспект — это язык,
или вокальная музыка; другой аспект — исполнение, или
инструментальная музыка; а третий — движение, или танец. «Индусы
никогда не считали науку движения, или танца чем-то отделенным
от музыки; они всегда сочетали эти три аспекта того, что
называли музыкой», — пишет виднейший суфийский мастер и музыкант
начала XX столетия Хазрат Инайят Хан2. Каждый из трех аспектов
по-своему выражает ритм и тон. По древнеегипетски «петь» («hsjt ν
drt») означало «производить рукой музыку», письменное иерогли-
1 Основное содержание этого раздела опубликовано в статье: Герасимова И. А.
Музыкальное понимание // Вопросы философии. 1995. № 6.
2 Инайят Хан. Мистицизм звука. М., 1998. С. 180.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
605
фическое изображение этого понятия — предплечье и кисть руки.
У греков для обозначения движения рук во время пения
использовались такие термины как «хирономия» (рука и основа) и «хиро-
соф» (рукомудрый).
Движения руками переводили язык звуков в зримоощутимый
язык жестов и, воспроизводя движение и ритм мелодии, углубляли
понимание слушателей, организовывали и направляли
коллективное исполнение. От языка жестов берет свое начало древнейшая
нотная запись Запада — невмы, задающая направление и
величину мелодических ходов. При визуально-образном представлении
мелодии и ритма сразу же становилось очевидным содержание
музыки. Спокойные и размеренные движения показывали, что душа
наполнена Божественной Красотой, а резкие и угловатые размахи
демонстрировали низменные экстатические страсти,
переживаемые в мелодических ходах.
До того, как стать общезначимым, «рисунок жестов»
осознавался, но не был выдуман или изобретен умом. Как показывают
исследования, восприятие музыки имеет активный слухомотор-
ный характер. Человек улавливает ритмическую пульсацию,
воспроизводя ее с помощью телесных движений, действительных или
воображаемых, внешнезримых или внутренне-сокрытых.
Возникающие движения являются непроизвольными или
непреднамеренными. Они не обязательно могут быть грубыми, такими как
покачивание головой, взмахи руками. Музыка ощущается на
уровне вибрационной чувствительности — способности к восприятию
тончайших колебаний, даже минуя слуховое восприятие звука. Как
известно, развитие данной способности позволяет обучать музыке
слепоглухонемых людей.
Звук, цвет и форма. Распространение светотональной музыки
входит в моду на Западе, а на Востоке с «раскраской» звука связано
сохранение и поддержание традиций глубокой древности. Следует
иметь в виду, что имеется принципиальное отличие между
западноевропейским и восточным музыкальным мышлением в
символической организации звукового материала. Если для европейца
«раскрашиваются» звуковые объемы, скажем лад или тональность,
то в восточных системах отдельно взятый тон (звук) обладает
самостоятельным значением и отсюда «окраской». Например, в
индийской эстетике семи основным нотам соответствуют семь цветов —

606
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
бледно-розовый цвет лепестков лотоса, оранжевый, золотой, цвет
жасмина, белый (или черный), ярко-желтый, пестрый (нота
обладает свойствами всех цветов). Китайские пять тонов
«окрашиваются» в желтый, белый, зеленый, красный и черный,
соответственно1. При сравнении двух типов восприятия — западного и
восточного, возникает вопрос: почему в восточных эстетических
теориях проводились столь тонкие различия? Каждый тон
воспринимался как особый символический образ. Не свидетельствует ли
это о том, что люди, опыт восприятия которых дал начало
рациональному обобщению и схематизации в теории, обладали своего
рода скоростным мышлением?
Геометрическое восприятие звука также весьма характерно для
древнего музыкального мышления. У пифагорейцев октава
представлена в виде тетраэдра, квинта — октаэдра, кварта — икосаэтра,
а тон (секунда) — куба2.
Звук и эмоции. Осознание возможности в звуках музыки
передавать тончайшие оттенки психических состояний («движений
души») привело к закреплению за отдельными мелодическими
образованиями эмотивных значений. Так, в Древней Греции было
распространено учение об этосе ладов, согласно которому каждый
лад настраивает на определенное эмоциональное состояние, а в
китайской и индийской системах каждый тон способен создавать
подобный настрой.
Слово и звук. Первым средством реализации музыкальной
потребности был человеческий голос, поэтому древнее искусство по
преимуществу было вокальным. Заметим, что и логико-вербальное
мышление ориентировалось на звучащую речь. Сопровождение
звуковым интонированием передачи словесно-выраженного
смысла оставляло на самом интонировании первоначальный
смысловой отпечаток. В дальнейшем происходило отделение словесно-
логического аспекта мышления от синтетических форм, а также
шел процесс специализации отдельных видов чувственного.
Интересно, что в традиционных искусствах Востока специализация
различных видов чувственного прошла с сохранением
первоначальной целостности и органического синтеза.
1 Музыкальная эстетика стран Востока. М., 1967.
2 Античная музыкальная эстетика. М., 1960. С. 22—24, 133—134.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
607
Суфийский мастер Инайят Хан отмечает:
«Язык можно назвать упрощением музыки; музыка скрыта в
нем, как душа скрыта в теле; с каждый шагом к упрощению язык
терял часть своей музыки. Изучение древних традиций показывает,
что первые божественные послания были даны в песнях, как,
например, "Псалмы" Давида, "Песнь песней" Соломона, Гаты Зо-
роастра и Гита Кришны.
Когда язык становился более сложным, он как будто бы
складывал одно крыло — чувство тембра, держа другое крыло —
чувство ритма — распростертым. Это сделало поэзию предметом
отличным и отделенным и музыки. В древние времена религии,
философии, науки и искусства были выражены поэзией. Части
Вед, Пураны, "Рамаяна", "Махабхарата", Зент-Авеста, Каббала и
Библия написаны стихами, также как и различные произведения
искусства и науки на древних языках. Среди писаний только Коран
написан полностью прозой, но даже он не лишен поэзии. На
Востоке еще совсем в недавние времена поэзией писались не только
манускрипты по науке, искусству и литературе, но даже материалы
учебников излагались в поэтической форме»1.
В некоторых существующих в наши дни языках сохранилось
звуковысотное интонирование как способ передачи логико-
смыслового семантического значения (вьетнамский,
камбоджийский). Звуковысотное интонирование в древнейших языках
выполняло не только семантическую функцию означивания, но
и использовалось в терапевтических целях. Например, в
культуре монголов сохранилась практика распевания естественного
звукоряда: семи гласных монгольского языка, расположенных
в определенной последовательности АЭИОУЭУ. Считается, что
такая практика положительно влияет на прочищение
биоэнергетических каналов, и тем самым ведет к восстановлению
творческих и психоэмоциональных сил организма2. Из вышесказанного
можно предположить, что звуко-ритмо-высотные вокальные об-
Инайят Хан. Мистицизм звука. С. 244.
Морозова И. Ю. Коды кочевой культуры в цвето-звуковой символике «Гэсэ-
Ра» // Полигнозис. 1998. № 3.

608
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
разцы употреблялись и в аспекте формы (для выражения и
передачи смыслового содержания) и в аспекте ритма (для созидания
ритмических средств речи в целях определенного воздействия).
Значение звучащего слова имело многоаспектный характер,
поскольку
-именовало объект;
-сообщало информацию об объекте;
-выражало психоэмоциональное состояние говорящего;
—могло свидетельствовать для восприимчивого собеседника о
психоэмоциональном состоянии говорящего;
-производило психоэмоциональное воздействие на
слушающего;
—у слушающего была возможность понять и оценить
истинность произносимого и искренность говорящего, исходя из
осознания эмоциональной силы слова.
Импровизация и канонизация. Есть свидетельства о том, что
древнейшее искусство было всецело импровизационным. Когда-
то еще не было ни ладов, ни ритмовых схем, другими словами, не
существовало музыкальной грамматики. И исполнение музыки и
ее восприятие определялось интуитивным вдохновением. Если не
было соответствующего настроя у исполнителя, то концерт
отменялся. (Для сравнения заметим, что в современных условиях
весьма распространено исполнение под фонограмму.) Всецело
импровизационное исполнение предполагает наличие особого дара
чувствования окружающей природы, зверей, птиц, людей, дара,
который дает возможным со-ощущать окружающее и быть всему
со-причастным. По-видимому, благодаря феномену
импровизационной чувствительности (в частности, тембро- и ритмо-
чувствительности) был возможен более тесный контакт с миром живых
существ, более глубокое ощущение ее ритмов. Были когда-то
подмечены и вошли в обиход средства ритмического воздействия на
живую природу. До сих пор в Индии существуют заклинатели змей
с помощью флейты панги, к которым в гипнотическом состоянии
приползают змеи со всей округи.
В более поздние времена импровизация стала частичной и в
такой форме дошла до наших дней. Для передачи определенного
содержания в музыке канонизировались лишь звуко-ритмические
схемы — номы, но само исполнение носило импровизационный

Герасимова И, А. Проблема целостности мышления
609
характер. Схема как бы задавала тематическое содержание
произведения путем выбора соответствующих тонов и ритмических
рисунков, но его выражение целиком зависело от
индивидуальных вкусов исполнителя. Более того, импровизация при
органическом синтезе искусств, приобретала форму коллективного
творческого содействия. Например, традиционный театр Индии
не знает ни режиссеров, ни балетмейстеров, ни композиторов,
каждый исполнитель в нем является одновременно и творцом1.
Тысячелетиями каждое новое поколение с детских лет осваивало
не только словесно-логическую речь, но и символические языки
звуков, цветов, жестов, поз, геометрических форм, которые были
взаимопереводимы и взаимозаменяемы при передаче
определенного содержания. Эмоциональная включенность и исполнителей
и слушателей в сценическое действо позволяла непосредственно
воспринимать идеи спектакля вне зависимости от способов
передачи смысла.
Искусство не мыслилось вне зависимости от
господствовавших философских идеологий. Например, в Индии учение о рагах
(ладово-ритмических построениях) подчинено общеэстетической
теории поэтических чувств — «раса», согласно которой
музыка должна настраиваться на определенное чувство, при этом она
способна всецело вырвать его из физических пространственно-
временных связей. Тогда он забудет о себе как субъекте и песне
как объекте, обретет свободу и высшее блаженство. Эстетические
теории оказывались поверхностью айсберга с глубинными слоями
философского миропонимания. Понять, что такое «высшее
блаженство» и как возможен спонтанно-мгновенный коллективный
акт создания цельного художественного образа нельзя, не вникнув
в суть общефилософских мировоззренческих установок.
Осознание естественной гармонии Земли и Неба, Человека-
микрокосмоса и Природы-макрокосмоса, согласно дреэнейшим
космологическим воззрениям, лежит в основе любого творческого
процесса. Если человек, совершенствуя себя, стремится построить
свою жизнь в соответствии с ритмом Космоса, то в нем смогут
раскрыться высшие творческие начала, которые выведут на путь
познания Сущего и созидания Прекрасного.
Котовская М. П. Синтез искусств. Зрелищные искусства Индии. М., 1982.

610
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Музыкальные системы строились как отражение Всеобщего
порядка. Пяти основным тонам в Китае соответствовали пять по-
стоянств, присущих изначально совершенной природе человека,
пять первоэлементов, пять планет, пять органов тела. Аналогичные
ассоциативные цепочки обнаруживаются во всех космологических
системах1.
Согласно космологическим представлениям, чередование
явлений в одной цепочке влекло за собой дисбаланс элементов в
другой. Например, если музыкант придает «неправильный ход»
мелодическому движению звуков, то сможет привести к
расстройству телесного организма, и наоборот, приведя в соответствующую
благоприятную комбинацию психические силы человека, сможет
способствовать выздоровлению больного. Основанные на
космологических воззрениях постоянные эмпирические наблюдения
приводили к формированию практических учений о естественных
биоритмах. Например, исполнение индийских par
приурочивается к определенному сезону, времени суток и даже часу.
Физиологический эффект, вероятно, основан на воздействии постоянно
акцентируемой звукоритмической комбинации на биологически
активные точки (рефлекторные зоны). Благодаря резонансу
происходит перегруппировка жизненных сил, и музыка в буквальном
смысле настраивает организм на определенные вибрации. К тому
же самой природой предусмотрено активное телесное восприятие
музыки. Заметим, что терапевтическое воздействие музыкой было
связано с общими представлениями об исцелении. В буквальном
смысле «исцелить» — означает вернуть к целому. Музыка способна
перераспределить жизненные силы организма, и тогда вход
вступает естественная терапия — сам организм начинает справляться
с болезнью.
Согласно космологическим представлениям, постоянное
движение и эволюция низших форм в высшие, преобразование грубой
материи в тонко-духовные материальные формы — один из
основных законов Природы. У музыки великое предназначение — она
способна облагораживать человеческую душу, но свою миссию она
может выполнить, если будет соблюдать гармонию пропорций,
так как только правильные формы способствуют Красоте. Акусти-
1 Плутарх. О музыке. Пб., 1922.

Герасимова И. А, Проблема целостности мышления
611
чески слитное звучание — консонанс, было рано осознано и
использовано при открытии квартово-квинтового круга: двигаясь от
фиксированного тона по квинтовым интервалам (вверх) или
квартовым (вниз), через двенадцать шагов приходят к первоначальному
звучанию (октавный резонанс). Пять ходов по кругу дают
пентатонику, а семь — семиступенную гамму. Преобладание
пентатоники в древнейших музыкальных системах, по-видимому, связано с
космологическими идеалами Красоты. Как известно, Платон
резко критиковал музыкантов за нововведения — ходы на полутон и
меньшие интервалы, искажающие Божественные пропорции. По
этой причине культивировалось искусство эвритмии —
благозвучия в музыке и пластичной стройности в танцах, которое Платон
назвал «привилегией разумного человека», поскольку признак ума
как образа божественного — чистота пропорций.
Космическое назначение человека — привести все сущее к
Великой Гармонии. Он сможет его выполнить, если преобразует свою
телесную природу, следуя Добру, и даст возможность проявиться
своей изначально чистой и совершенной духовной природе.
Согласно буддизму, имеется три уровня знания: интуитивное
знание — мудрость, имманентная бытию — праджня, условное,
приобретенное знание — виджняна, и полное неведение — авидья.
Последнее — самый большой грех и причина всех несчастий.
Конфуций высоко ценил образованность, но приоритет отдавал
абсолютно врожденному знанию. В даосизме акцентируется Великое
Неделание — интуитивное следование естественному ходу вещей.
Платон считал, что гениальные люди лишены рассудка — чтобы
все видели, что не они, а боги говорят через них.
Согласно этим представлениям, именно отключение
интеллекта, отказ от преднамеренных, сознательных действий
составляет стержень творческого акта импровизации. Необходимо
освободить руки, тело от контроля рассудка и «отдать себя»
Всеобщей Гармонии, ощутить свою причастность всем вещам и,
кроме того, настроить сердце, ибо только через него «сообщаются
Небо и Земля», проходят духовные токи, и в результате можно
заставить свою телесную природу стать в высшей степени
пластичной в повиновении творческой воле. От намерения к действию,
минуя интеллект, — так можно кратко выразить суть акта
импровизации.

612
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Как известно, музыка и речь являются звуковыми системами,
это послужило поводом для рассмотрения их как явлений одного
порядка. За физически звучащим словом и музыкальным звуком
стоит единая трансцендентальная сущность, по мысли индийских
мудрецов. Физическая реализация сущности в слове ведет к
возникновению образа объекта или понятия о нем, а ее проявление в
звуке приводит ум в состояние «раса». Отсюда «раса» не есть
простая чувственная эмоция, а эмоция, преображенная в интуитивно-
духовное состояние ума, именуемое «высшим блаженством». Оба
состояния — логическое и эстетическое — оказываются
тождественными по содержанию, являясь лишь различными
формами его выражения. Отсюда музыкальное понимание составляет
лишь аспект глубинного внутреннего понимания. Именно последнее
лежит в основе понимания языка жестов, цветов и других
аудиовизуальных символов. На уровне глубинного понимания
слушатель, «охваченный раса», мгновенно распознает содержание
театрального представления. Исполнитель-творец в акте
коллективного импровизационного действия предугадывает замысел
партнера уже на этапе формирования намерения, т. е. до физической
реализации действия.
Согласно космологическим воззрениям, звук генетически
первичнее слова, ибо он есть творческий принцип Вселенной,
абстрактная звукосущность духовно-материальной природы, которая
по мере своей манифестации и дифференциации образует
различные уровни жизни Космоса. В индуизме и буддизме проводником
трансцендентного звука служит априорное негеометрическое
всеохватывающее пространство психофизического опыта — акаша, а
в даосизме — энергия ци1. Мир, рожденный звуком,
представляет собой звучащее целое, и человек не может удалиться от музыки
мира, она проходит через него. Его задача — понять ритм всего
сущего и сознательно подключиться к всеобщему творческому
процессу.
Подводя итоги рассмотрения представлений о музыке в
древних цивилизациях, ее роли в жизни и творчестве людей, отметим,
что:
1 Классическая йога. М., 1992. Ткаченко Г. А. Космос, музыка, ритуал: Миф и
эстетика в «Люйши чуньцю». М., 1990.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
613
- Музыка рассматривалась как космическая сила, приводящая
все сущее в гармонический порядок, все подчинялось законам
ритмо-вибраций;
- с помощью музыки можно было способствовать духовному
развитию человека, воспитанию у него высших интуитивных
способностей;
- благодаря музыке можно было понять и постичь сущность
мироздания;
- музыка — мощное средство поддержания социального порядка;
- терапевтический эффект музыки связан с возможностью
восстанавливать внутреннюю гармонию организма;
- органический синтез искусств и метафизики характерен для
творчества человека древнейших цивилизаций;
- искусство импровизации было изначальной формой
музыкально-символьного творчества, периоду полной импровизации
пришел на смену период частичной импровизации. Отобранные
музыкальные образцы канонизировались и в дальнейшем
приобретали значение идеальных схем-образов. Творчество по типу
конкретизации общих сакральных образцов составляло суть
ритуальных и религиозных практик;
-смысловое значение ритма и тембра преобладало над
смысловым значением логической формы; последнее сказывалось в
ориентации звучащей на ритмо-интонационную основу. В
формирующихся способах словесно-понятийного мышления ритмо-звук
играл определяющую роль. Поэтически оформленное слово —
первый способ фиксации религиозного, философского и научного
знания в понятиях-символах;
-дифференциация искусств и наук сопровождалась
упрощением изначально-синкретических форм мышления.
В ходе дальнейшего исторического развития синтетические
формы искусства продолжали сохраняться в ритуальных и
культовых обрядах. Например, в Древней Руси музыка была органичной
частью синтеза храмового действа. Древнерусское богослужение
носило характер мистерии, во время которой человек мог получить
Духовное очищение, освободиться от тяготивших его забот и суеты,
нравственно просветиться. В статье «Храмовое действо как синтез
искусств» П. А. Флоренский называет богослужение музыкальной
Драмой: «Тут все подчинено единой цели: верховному эффекту ка-

614
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
тарсиса этой музыкальной драмы, и потому все подчиненное друг
другу здесь не существует или по крайней мере ложно существует,
взятое порознь»1. Письменные знаки универсальной безлинейной
знаменной нотации содержали символы, связанные с
христианскими сакральными символами и атрибутами. Каноны писались
особо одаренными людьми, наделенными даром божественного
откровения. По преданию, известнейший византийский гимно-
граф, поэт и мелод, причисленный к лику святых Роман
Сладкопевец получил свой дар составления кондаков и пения по наитию
во сне: «В храм Пресвятой Богородицы в Кировых, где он получил
дар составления кондаков, явилась ему Святая Богородица во сне
и дала ему свиток книжный и повелела съесть его; восстав же ото
сна, он воспел: "Дева днесь Пресущественного рождает"»2.
В музыке предмет дан непосредственно: ее мелодическое
движение воспроизводит движение души, а душа, настроенная на
универсальный лад, способна постичь сущность вещей, о чем
говорят мыслители, принадлежащие разным культурным традициям.
Возможно ли средствами музыки непосредственно постигать
сущность вещей, а если да, то как это возможно? Ответ на эти
вопросы, по нашему мнению следует искать в природе индивидуального
художественного творчества и феномене синестезии. Под
синестезией понимают интеграцию в одномоментном когнитивном акте
различных по модальности восприятий. Например, зрительные
образы могут постоянно сопровождаться запахами, вкусовыми
ощущениями, образы букв — цветовой окраской, массивы
информации — ассоциироваться с цифрами и т. д. Такого типа комплексное
восприятие довольно часто встречается среди художественно
одаренных натур. В среде музыкантов есть люди с «цветным слухом»,
при котором звуковые образы визуально представляются
непосредственно в цвете, а зрительные образы озвучиваются.
Известно, что таким пространственным слухом обладали Н. А. Римский-
Корсаков, А. Н. Скрябин, Б. В. Асафьев, М. К. Чюрленис.
1 Владышевская Т. Ф. Музыка Древней Руси // Искусство древней Руси. М.,
1991.
2 См.: Там же. С.175.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
615
Ритмочувствующее мышление1
Астрономический танец. Благодаря сохранившимся наскальным
изображениям, рисункам на вазах и других предметах обихода,
гробницах и свидетельствам античных авторов многие аспекты
танцевальной культуры древних египтян и эллинов детально
изучены. Исследован характер движений, виды танцев, обсуждается
вопрос о роли плясок в общественной жизни2. Свой анализ мы
начнем с описания танцев-повествований о строении звездного
неба и влиянии созвездий на жизнь людей.
По свидетельству Плутарха, египетские жрецы, танцуя,
изображали во время мистерий движения различных небесных светил3. В Элев-
сине — месте совершения сокровенных таинств, в Древней Элладе,
сезонные праздники проходили, следуя строгому астрологическому
порядку4. Музыка, танцы, пение органически включались в общее
действо. Считается, что «шумеро-сирийско-фригийско-эллинский
миф до рубежа II и I тысячелетий до Р. X. знал одно-единственное
материнское божество, затем образ праматери дифференцировался
и возник пантеон женских божественных образов — Гея ("земля"),
Рея ("плодородная"), Деметра ("матерь полей"), Афродита ("пено-
рожденная"), Гера ("покровительница человеческого сообщества")5.
Во время празднеств в свите "Великой матери" находились юноши-
Близнецы — Кастор ("очиститель") и Полидевк ("указчик"). Они
"обтанцовывали" год, равно как и Великую Мать Элевсина, по ходу
ежегодных праздников, но в противоположных направлениях,
причем оба они в III и II тысячелетии — начинали свой танец под
созвездиями Близнецов в день рождения Афродиты, 24 апреля»6.
1 Раздел подготовлен на основе работы: Герасимова И. А. Танец: эволюция ки-
нестезического мышления // Эволюция, язык, познание. М., 2000.
2 Из античных источников широко известна работа Лукиана «О пляске».
См.: Лукиан. Избранная проза. М., 1991. В «Законах» и «Государстве» Платон
подробно обсуждает вопрос о назначении и сущности мусичсских искусств.
О древнем танце сточки зрения современной хореографии см.: Бороздина Т. Н.
Древне-египетский танец. М., 1919, БлокЛ.Д. Классический танец. История и
современность. М., 1987.
Бороздина Т. Н. Указ. соч.
4 Лауэнштайн Д. Элевсинские мистерии. М., 1996.
5 Там же. С. 55-56.
6 Там же. С.57.

616
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
В целях нашего исследования важно хронологически
проследить изменение роли различных выразительных средств в
создании созерцательного образа. В древности организованная ритмом
пластика тела в музыке и танце имела преимущественное значение
в культовых действах. Слово, как начало, формирующее сознание,
проявилось в более поздние времена. Активное освоение слова-
образа, вероятно, происходит в I тысячелетии до н. э. До этого
времени язык танца был всем понятен. Все жители общины
принимали непосредственное участие в культовых танцах. До установления
Элевсинских мистерий в XVI в. до Р. X. посвящения в
Средиземноморье проходили преимущественно через танец. Начиная с
эпохи Солона (ок. 600 г. до н. э.) в мистериях появляется зритель.
Непосредственно физическая вовлеченность в действо уступает место
формирующемуся ментальному переживанию. Безмолвный танец
перестает быть понятным большинству. В VI в. до н. э. из диони-
сийского танца рождается драма, и в частности, трагедия. Танцы
все еще составляют неотъемлемую часть драм и комедий, но
артистически и технически совершенствуются и развиваются в
становящемся искусстве виртуозов-профессионалов. Интересно, что
при обучении воинскому искусству первоначально именно танцы
играли ведущую роль в воспитании ловкости, ритмичной
координации движений. Воинственное божество Приам «обучил Арея
владеть оружием, но не прежде, чем сделал из него законченного
плясуна»1. С VII в. до н. э. танцы куретов — обнаженных
вооруженных юношей — сменились специальной военной подготовкой.
Когда же возник танец? Есть веские доводы в пользу того, что
на основании известных нам свидетельств о людях древнего
каменного века, можно заключить, что музыкально-танцевальная
активность была присуща и далекому палеантропу (находки 25—35-ты-
сячелетней давности). В начале XX в. признали наличие искусства
в первобытном обществе, но считали его примитивным, а концу
века мнение о художественных способностях архантропа резко
возросло2. На основании профессионального понимания
позировки, движения, композиции, физиологических состояний костно-
1 Лукиан. Указ. соч. С. 586.
2 Об истории археологических открытий и дискуссий вокруг них см.: Ларичев В. Е.
Пещерные чародеи. Новосибирск, 1980; Он же. Прозрение. М., 1990.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
617
связочного аппарата, уровня тренированности мыщц,
возможностей танцовщиков новосибирским ученым В. В. Роммом была
проведена реконструкция палеолитических рисунков с
использованием компьютерной обработки данных1. Детально
проанализированы изображения Колдуна, Музыканта из пещеры Трех братьев
(Арьеж, Франция), Антропокефала в Габийо (Шаринта, Франция).
Делается вывод о том, что древний художник довольно искусно
показал ритмичные движения танцоров, одетых в бутафорские
костюмы с масками — головами, шкурами и хвостами животных.
С работы С. Рейнаха (1903) широкое распространение
получила теория магической интерпретации первобытного искусства.
Символическая расшифровка изображений привела к гипотезе
о наличии у древнего человека понимания о «всеобщем порядке
вещей», т. е. космогонических представлений2. Возможно, у
предшественника Homo sapiens были и протоастрологические танцы3.
Заметим, что время магии и мистерий — качественно различные
эпохи в развитии человеческого сознания. Попытаемся
проникнуть в душевный мир древнего человека — существа явно
наделенного творческим воображением, сосредоточившись на
когнитивных возможностях его мышления.
Ритмомышление в эпоху магии. Реальность для первобытного
человека времен магии была такова, что в ней не было
непроходимых границ между внутренним и внешним миром. Мир не
воспринимался как совокупность вещей, имеющих раздельное и
отчужденное от человека существование. Все было таким же живым,
как и естество человека, — небо, звезды, вода, камни, животные,
птицы. Подобное мироощущение могло порождать
фантастические образы, но не было иллюзией. Первобытный человек учился
жить, подстраиваясь под смену периодичных ритмов природы и,
по-видимому, обладал очень тонкой психофизической
чувствительностью, особой способностью к непосредственному проникно-
1 См.: Ромм В. В. К методике папеохореографического анализа. Новосибирск, 1994.
2 Обзор точек зрения по данному вопросу см.: Рыбаков Б. А. Язычество
древних славян. М., 1981. С. 109-123.
3 В. В. Ромм усматривает в анализируемых изображениях фигуру акробатки на
быке. Считается, что игры с быком начинали таинства в Кносском лабиринте.
Миф о Тесее и Минотавре осмысляет эти представления. См.: Ромм В. В. Указ.
соч.; Лауэнштайн Д. Указ. соч. С. 88—95.

618
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
венному пониманию событий своей жизни1. Овладевая силами
суровой природы, равно как и своими собственными необузданными
страстями, он, видимо, рано осознал творческую силу ритма.
Если классифицировать магические действия по типу
используемых выразительных средств, можно различить магию
телодвижений (жест, поза, мимика), магию звука, магию цвета, магию
наглядного образа (символа), магию слова. Анализ дошедших до
наших времен древнейших словесных заклинаний показывает,
что имеются явные пренебрежения грамматическим строем речи в
пользу ритмической формулы2. Любые внешние средства в
магическом действе можно рассматривать как приемы, вынуждающие
организм работать в определенном ритме и приводящие его в такое
состояние, когда одна энергетическая психофизическая система
может оказывать влияние на любую другую энергетическую
систему, вызывая желаемый результат. До осознания и овладения
словом роль внешних вынуждающих приемов выполняли невербальные
средства, и, в частности, ритмичные телодвижения. Религии как
устоявшейся системы знаний, верований и практик в эпоху магии
не было, но религиозное сознание проявлялось в форме
чувствования и образного переживания невещной Живой Реальности.
В освоении человечеством различных граней сознания этапу
мысле-формы, возможно, предшествовал этап мысле-энергии в
виде «невербального осязающего ритмомышяения», в котором
особая чувствительность к ощущениям внутренних ритмов объектов,
видимо, играла ведущую роль. Познавание проходило через
осознание внутренних ассоциаций ощущений, которые могли
вызываться как внешними стимулами, так и внутренними, когда ритм
внутренне осязаемого объекта «проходит через телесного
человека». Ассоциации могли быть двигательными, эмоциональными,
ментальными. Важный шаг в проявленности именно человеческой
разумности — объективация внутренних ассоциаций в образе,
который в зависимости от степени развитости сознания мог быть
представлен как конкретным физическим объектом, так и его зна-
1 Об особом живом ощущении Реальности в Древнем мире см.: Герасимова И. А.
Природа живого и чувственный опыт// Вопросы философии. 1997. № 6.
2 О результатах лингвистического анализа текстов Ригведы см.: Елизаренко-
ва Т. Я. «Ригведа» — великое начало индийской литературы и культуры // Риг-
веда. Мандалы I—IV. М., 1989.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
619
ковым заменителем. Именно выделение образа, а затем и слова-
имени, породили магическое миропредставление и уверенность в
возможности воздействовать на объект через манипуляции с его
психофизическим образом. Отметим, что первоначально именно
энергетический аспект образа и ритмическая сторона действа
имели большее значение, чем смысловая форма.
Осязающее ритмомышление проявлялось не только при
магических действах. Способность к пониманию через чувство ритма
сохранилось у многих народов, живущих в традиционных
общинах. Для примера рассмотрим роль ритма и пластики в жизни
племен Тропической Африки1.
Танец не является самостоятельным видом творчества, но
входит в состав всех традиционных таинств и ритуалов, зачастую
играя ведущую роль. Есть танцы отдыха, развлекательные игровые
танцы, танцы — имитации трудовых процессов, танцы —
возрастные инициации, нормативные танцы «утверждения законности
свершившего акта», магические, терапевтические танцы. Ритмо-
двигательная культура африканцев столь развита и значима, что
имеются своеобразные «пластические диалекты» — по ритмодина-
мике можно определить этническую принадлежность.
Музыкальный ритм и пластика танцевальных элементов столь сложны, что
«могут быть полностью ощутимы и воспроизводимы лишь
представителями народа-носителя данного фольклора»2. Речь идет
о воспроизведении не внешнезримой канвы танца, а о
тончайшей игре внутренних пульсаций. Но главное — жизнь
африканца — «это воплощенный ритм; поэтому музыка, танец, поэзия для
него — это как бы средство восприятия ритма объекта, средство
общения с миром, с "другими" — с богами, духами» (Л. Сенгор)3.
Особая ритмовосприимчивость породила ритмоязык
барабанов, выполняющий функции и прямой передачи смысла —
новостей, эпических повествований о генеалогии царей и даже
поучительных мудростей.
Психологически массовое танцевальное действо способствовало
формированию «коллективного разума» как целостного организма.
1 См. Федорова Л. Н. Африканский танец. Обычаи, ритуалы, традиции. М.,
1986.
2 Там же. С. 15.
3 Там же. С. 27.

620
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Синхронные ритмодвижения организуют и создают особое
психическое пространство. «Вся деревня в ритмическом трансе. Слитная
толпа мерно колышется, словно могучий организм» ... «Миг — и
ты уже сам захвачен танцем, стал частью механизма
коллективного движения, подчинившего себе все тела и души» (С. Седергрен)1.
Ощущения душевной близости, достигнутое в танце составляли
основу теплоты и взаимопонимания в каждодневном общении и
совместном труде, развитию чувства понимания намерений до
реализации физических действий через осознание внутренних
состояний. Достигалась гармонизация внутреннего мира как отдельного
человека, так и общины в целом. Примечательно, что после
продолжительных танцев не возникает чувства усталости.
Созерцательность пластического образа в эпоху мистерий.
Мистерии как всенародные таинства-празднества — характерная
черта жизни всех развитых цивилизаций как Ближнего, так и Дальнего
Востока. В отличие от первоначальной эры магии они проходили в
период политеизма и антропоморфизма, когда во Вселенной
человека властвовали многочисленные божества, со временем
упорядоченные им в стройный пантеон. Система духовного воспитания
в институте мистерий была предназначена прежде всего для
широких масс населения, в то время как особо одаренные иерофан-
ты проходили специальную подготовку в духовных школах
высшего посвящения. Видимо, даже в те далекие времена творческие
способности неравномерно распределялись среди людей. Знания,
и особенно сакральный опыт, передавались с учетом уровня
развития сознания неофита, его способности к пониманию.
Различному уровню сознания соответствовали и определенные формы
и способы передачи смысла. Зарождение метафизических систем
абстрактного символизма, когда отдельно взятый цвет, звук,
геометрический образ играли роль многомерного, многозначного и к
тому же переживаемого как живое, символа, по-видимому,
произошло в результате осмысления созерцательных практик более
высокого уровня, чем в степенях посвящения, охватывавших широкие
массы.
Обладатели сокровенного знания оказывали прямое, либо
косвенное влияние на культурную жизнь, которое проявлялось в уста-
1 См.: Там же. С. 26.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
621
новлении обрядов и ритуалов, формировании образцов мышления
и поведения, закреплении их в канонах мифологического и
художественного творчества1. Вложенные зерна расцветали пышным
цветом на благодатной почве творческого воображения народа, о
чем свидетельствует разноголосица мифологических
представлений и практик, варьировавшихся в каждой местности до периодов
упорядочивания культов в рамках государственных объединений.
Оставив в стороне специальные системы духовного воспитания,
в описании когнитивных характеристик сознания «обобщенного»
человека эпохи мистерий мы сосредоточимся на анализе
тенденций массовых практик и представлений.
Магический элемент сохранялся и в мистериальных практиках,
но не был определяющим. Одна из основных задач мистерий и
состояла в том, чтобы человека естественного преобразовать в
человека духовного, раскрыв его «духовные очи». С другой стороны,
мистерии были школами метафизического образования, где
давали представление о жизни созвездий и влиянии небесных светил
на трудовую и личную жизнь людей, об этапах жизненного пути
человека и зарождении душевного и духовного начал в нем.
Мист получал представление путем проживания строгой
последовательности созерцательных образов Зодиака и
соответствующих природно-праздничных символов2. Проживание
проходило различными с когнитивной точки зрения способами. Вплоть
до запрета языческих таинств христианскими властителями,
приносились в жертву животные. Кносского быка, на котором
резвились акробаты, после игр с натурой-символом, раздирали на
куски и поедали сырое мясо, чтобы пережить трагедию опущения
души в тело. Лишь в IV—V в. н. э. натуру-символ окончательно
сменили орфические гимны и литургии. Если принять во вни-
1 Высказывается гипотеза о том, что двенадцатитоновый музыкальный строй
был создан и распространен в массовых практиках в результате осмысления
элитарным сознанием универсально-значимых для человека гармонических
соотношений. См.: Буданов В. Г. Синергетика ритмокаскадов в
эволюционирующих системах — начала демистификации // Труды Международной
конференции «Математика и искусство». Суздаль. 23—27 сентября 1996 //
Математика и искусство. М., 1997.
2 Есть мнение, что оккультная последовательность созерцательных образов не
изменялась в течение 4000 лет при коренной смене религиозных представлений —
от язычества к христианству. См.: Лауэнштайн Д. Указ. соч. С. 65, 342—343.

622
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
мание то обстоятельство, что в переживании — главное создать
соответствующее настроении, а не раскрыть смысл
созерцательного образа, то становится понятной роль танца и музыки в
решении этой задачи. С одной стороны, через танец
пластическими средствами разыгровалось сакральное действо-повествование,
а с другой стороны, ритмообразующее начало танца обостряло
переживание содержания действа. В астрологическом танце-
повествовании в египетском храме «вокруг алтаря, поставленного
посредине и представляющем солнце, плавно двигались и
кружились одетые в яркие платья жрецы, представляющие знаки
зодиака... они двигались с востока на запад, напоминая движение
неба, а затем, с запада на восток, в подражание движению
планет. Затем исполнители останавливались в знак неподвижности
земли»1.
Ритм и пластические средства танца сознательно
использовались в целях трансформации сознания и «открытия органов
духовного восприятия». Согласно представлениям эллинов, в духовном
человеке может проявиться глубинная тонкая телесность —
телесность второго порядка, которая структурно упорядочена
посредством разноуровневых систем. Имеется предположение о том,
что оккультные воззрения греков схожи с индийским
психофизическим учением о чакрах («колесах», «лепестках» энергетических
вихрей)2. Интересно, что в системе духовного восприятия
эллинских мистов был орган — шестнадцатилепестковый «цветок»
(проекция на область гортани), раскрытие которого приводило к
восприятию окружающего как душевно-живого. Видимо у древних
созерцателей он был более раскрыт, нежели в последующие
времена «оплотнившегося» сознания человечества. Примечательно
также, что и ноги могли обладать сверхчувствительностью.
Прорыв духовной силы в мир земной способными к чуткости
эллинами воспринимался как «сияние» и «свечение». В «Одиссее» Гомер
при описании одухотворенности мысли, действия, существа
широко пользовался метафорами светоносной красоты3. Не случайно
Одиссея поразила пляска феаков:
1 Бороздина Т. Н. Указ. соч. С. 5.
2 Лауэнштайн Д Указ. соч. С. 96-99, 288-289.
3 Тахо-Годи А. «Одиссея» и ее художественно-эстетический смысл // Гомер.
Одиссея. М., 1982.

Герасимова И, А, Проблема целостности мышления
623
Стали цветущие юноши, справа и слева в легкой искусные пляске.
Топали в меру ногами под песню они с наслажденьем,
Легкость сверкающих ног замечал Одиссей и дивился'.
Значение способности к ритмочувствованию и ее роли в
познавании мира и творчестве осознавалась в первых философских
учениях. Понятия гармонии и ритма мыслились как универсальные
характеристики упорядочивающей тенденции Космоса.
Эвритмия — искусство благообразных движений в танце и благозвучия
в музыке, считалась показателем разумности человека. Не
случайно Платон придавал большое значение искусствам в воспитании в
душе человека чувства ритма и гармонии2. Однажды
обнаруженные сочетания гармоник культивировались, закрепляясь в каноне.
По свидетельству Платона, египтяне 10 тыс. лет тому назад
установили, что прекрасно, и «объявили об этом на священных
празднествах и никому... не дозволено было вводить новшества и
измышлять что-либо иное, не отечественное»3.
В эпоху мистерий качества человеческого сознания не
оставались неизменными, а со временем претерпевали метамор-
форзы. Есть все основания полагать, что в ранний период
мистериального творчества преобладала установка сознания
«вовнутрь», о чем свидетельствуют системы абстрактного
символизма, используемые для передачи космологических учений
как на Ближнем, так и на Дальнем Востоке, и, в частности,
характер условного письма в художественной стилистике египтян.
С одной стороны, эти факты можно объяснить большим
влиянием носителей сокровенного знания, а с другой стороны,
большей чуткостью сознания, способного осваивать мир в условных
образах-символах. В эпоху эллинских мистерий наблюдается
явный поворот сознания на изучение внешнего физического
мира: богов стали изображать в телесности людей. Лишь образы
физически зримого мира доступны пониманию рядового
эллина. Становление «пропозициональной парадигмы» познания,
осмысления форм неартикулированного опыта в формирующем-
1 Там же. С. 94.
2 Платон. Законы. Кн. II. 653е-654 // Платон. Собр. соч. в 3 т. М., 1972. Т. 3.
4.2. С. 117
3 Платон. Законы. 656d—е // Там же. С. 121.

624
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ся концептуальном мышлении начинается с периода расцвета
классической греческой философии.
На дальнейшую судьбу танца и кинестезического мышления
существенным образом оказало влияние рациональное мышление.
Систематизация движений привела к становлению
классического балета, но на рубеже XIX—XX вв. возникают новые тенденции,
наиболее выраженные в творчестве Айседоры Дункан в концепции
свободного танца. Наблюдается интерес к древним приемам
телесного выражения внутренних психо-физических движений.
Проблема недуальности мышления1
В современной литературе по культурологии и антропологии
указывается на целостность как недуальность не только архаического
мышления, но и восточных традиций в когнитивных практиках.
Замечу, что для философии это старая проблема, известная как
проблема соотношения единого и множественного, а для
логических исследований один из важнейших аспектов ее изучения был
связан с проблемой логической непротиворечивости. Проблема
единства множественности обсуждалась как западными, так и
восточными мыслителями. Сопоставление философских рефлексий с
когнитивными практиками позволяет выдвинуть гипотезу о
существовании определенного психофизического опыта, который
позволяет придти к идее единства множественности.
В концепции, развиваемой автором, предлагается различать
стратегии мышления, опирающиеся на аналитику, диалектику
и/или холистический подход. Анализ как аналитическая операция
предполагает разделение противоположностей (аналитическая
двойственность), аналитическая операция синтеза соединяет
противоположности (двуединство, дополнительность, единство
множественного). В диалектике как концепции развития акцент
делается на взаимодействии противоположных начал. В современном
аналитическом мышлении представимы и диалектические, и
континуальные стратегии. Холистический подход имеет разновидно-
1 Основные идеи концепции изложены в работах: Герасимова И. А. Человек в
мире двойственности // Противоположности и парадоксы. М., 2008;
Герасимова И. А. Единство множественного (Методологический анализ культурных
практик). М.: Альфа-М, 2010.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
625
сти: (1) стратегии мышления на основе монады или целостности, в
таком случае говорят о последовательном монизме или тождестве
противоположностей; (2) стратегии мышления на основе диады,
которые соединяют противоположности и выявляют роль
равновесия и нейтралитета (двуединство, дополнительность); (3)
стратегии на основе триединства сущностной основы и поляризующихся
начал. Дуализм означает принципиальную несводимость одной
оппозиции к другой, причем дуализм может иметь холистические
трактовки по типу синтеза или дополнительности, а также
нехолистические, когда ярко выражена непримиримость двух начал
(точек зрения, позиций и т. п.) и делается аналитический выбор
одного из них.
Западноевропейскоую рациональность в основном
определила установка сознания и опыта вовне, на окружающий мир.
Аналитический стиль мышления сопряжен с очевидностью, здравым
смыслом и природной вещной средой. Дискретное мышление
порождает классическую рациональность, в качестве характеристик
которой исследователи выделяют: объективность окружающего
мира, относительную устойчивость физических объектов и их
дискретность (вещественный уровень физической реальности),
познаваемость мира физическими чувствами и интеллектом, отражение
законов природы в сознании человека, связь теории с практикой,
практику как критерий истины (в классическом естествознании —
опора на эксперимент, который доступен и повторяем),
неизменность законов природы. Опыт, приобретаемый во взаимодействии
человека с внешней природой, формирует и развивает
когнитивный аппарат, приспособленный именно к этому виду опыта.
Относительная устойчивость и дискретность объектов мезоуровня
физической реальности соотносится с дискретностью словесной
речи, дискретностью и относительной устойчивостью ее
грамматических и логических форм. Человеческое сознание
воспринимает и понимает смысл главным образом через
интеллектуально оформленную речь. При этом осознавание достигается путем
упрощения, с когнитивной точки зрения связанного с
отбрасыванием излишней информации. Важнейшая логическая операция в
отношении понятий, которые можно понимать как концентрации
смысла, — определение. Определить понятие (или внести
определенность) и означает «положить предел», выделить предмет мысли

626
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
путем его ограничения. К достоинствам аналитичности можно
отнести кристаллизацию смысла, идеально представимого в четких
формах. Относительно медленная работа видимого,
поверхностного слоя психики на уровне сознания вполне скоррелирована с
дискретным языком.
Для аналитического стиля вполне естественно разделение
противоположных начал. В логике последствием принятия
бинарного языка из двух значений высказываний истинно и ложно стали
основные законы классической логики — закон тождества, закон
противоречия, закон исключенного третьего, закон
достаточного основания. Совокупное применение этих законов
обуславливает такие качества мышления, как определенность,
непротиворечивость, последовательность, обоснованность. Аналитический
стиль порождает дуализм — способ мыслить качества, вещи,
процессы принципиально раздельно. С когнитивной точки зрения,
дуализм оправдан физической телесностью человека: действие
в мире вещей всегда телесно, человек вынужден выбирать один
из вариантов действия. Яркое в истории культуры зороастрий-
ское дуалистическое миропонимание в своей основе исходит из
плотно-телесной онтологии: выбор между добром и злом
неизбежен, ничего нейтрального нет.
При всем разнообразии холистических стратегий, можно
выделить в них общую черту — принцип противоположностей
осмысляется в контексте различений единого и множественного, целого
и части. В случае бинарной оппозиции уместно говорить о дву-
единстве или дополнительности. Понятие дополнительности
распространяется и на множественность: феноменальное
разнообразие собирается сущностным единством, части дополнительны по
отношению друг к другу и к целому. Категории единого и многого,
единства и многообразия (разнообразия) в философских
дискурсах появились гораздо раньше категории логического
противоречия. Можно выдвинуть гипотезу: они привнесены в рациональное
мышление при попытках философского осмысления
медитативных практик древних посвящений. Этот вывод напрашивается при
анализе и мифологических, и философских текстов как
Ближнего, так и Дальнего Востока. Представления о единой основе
всего сущего входят в main stream восточных культурных традиций.
Однако с когнитивной точки зрения стоит отличать образное обы-

Герасимова И. А, Проблема целостности мышления
627
денное мышление от развитых практик творческого созерцания,
непосредственного переживания, понимания, восприятия. Можно
научиться во внешнем мире усматривать единство в многообразии,
или на философском уровне размышлять о субстанциональности
мира, но другое дело — непосредственное переживание единства
во внутренних, психических реальностях.
Высшие смыслы понятия «адепт» в качестве обязательного
условия включают: способность сознательного управления
всеми внутренними психическими процессами, способность
синергии — слияния сознаний в целях саморазвития и сотворчества (как
равных по уровню, так низшего и высшего — ученика и учителя).
В последнем случае единство реализуется практически как
единение, творческое слияние сознаний, причем без потери
индивидуального самосознания. В main stream культурной жизни синергия
в иной степени представлена в феноменах коллективной
мобилизации — интеллектуальной (например, «мозговой штурм»),
психоэмоциональной (хоровое пение, ритуальные служения),
психоволевой («коллективное усилие в противостоянии врагу»). Можно
выдвинуть гипотезу: с глубокой древности понимание значения
единства множественного привносилось в обыденное, а затем
философское сознание учителями духовных школ. Постижение
единства многообразного достигалось при установке сознания вовнутрь
в работе с глубинными структурами психики.
Отличительная черта холистического мировоззрения связана с
установкой на энергийное мировосприятие. Анализ медитативных
и телесно-ориентированных практик позволяет сделать вывод о
том, что философские установки и принципы восточного
мышления закладывались и развивались на психофизической основе
медитативно-ориентированных практик, практики изначально
предполагали работу с внутренними энергиями тела и сознания
(в контексте восточного менталитета правильней сказать «тела-
сознания»). Ощущение относительно устойчивой вещности
сменяется представлениями о процессуальности, постоянной
изменчивости.
Энергии, какими бы потенциально мощными они ни были, в
мире как целом регулируются законами, поддерживающими
порядок и развитие этого целого. Прежде всего, это законы
гармонии — согласованности в аспекте структуры (пространства) и со-

628
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
гласованности в аспекте ритмов всеобщего движения и эволюции
(времени). Должно быть нечто устойчивое в мире переменной
текучести. Отсюда категории (глубинного, внутреннего) покоя и
неподвижности берутся за основу, а категория движения становится
вторичной. Но не стоит обольщаться — покой вовсе не отрицание
движения как такового. Успокаивается внешнее движение — ума,
чувств, желаний, обслуживающих отношения с окружающим
физическим миром, в целях воспитания восприимчивости к
внутреннему движению в психических реальностях. При статическом
понимании покой мыслится как готовность к реакции в любое время
и в любом месте (например, постоянная бдительность мышления),
при динамическом понимании — покой или неподвижность —
состояния равновесия при напряжении всех психических и
физических сил. Принцип гармонии связан с принципом
противоположностей непосредственно: если нарушено равновесие, то вступает в
силу закон действия и противодействия.
При предпосылке об иерархическом строении и человеческого
микрокосма, и вселенского макрокосма, когда изначально
имеется высшее и низшее, человек и его жизнь как часть неизбежно
должны вписываться в иерархически высшее целое. Встают
вопросы гармонии и в отношении к внутренней жизни человека как к
целому, и в отношении к социуму как целому, природе как целому,
планетарной целостности, видимому и невидимому космосу как
целому. Идея целостности становится отправной точкой
отношения к противоположностям. Там, где целостность распадается на
множество несовершенных форм (миры плотно-физической
организации), противоположные силы разъединены, конфликтуют
между собой, торжествует принципиальный плюрализм, полосы
мира сменяются враждой. Для более совершенных сознаний
противоположности действуют как части единого целого, дополняя
друг друга в сотрудничестве, взаимно обогащая творчески. Путь
развития духовно совершенных сознаний мыслится как путь
синергии, творчества в слиянной согласованности с универсально-
космическим целым. Синергийная целостность неразрывно
связана с логикой синтеза, которую стоит рассматривать как особый
опыт творческого мышления (созерцания), выводящего (и
сводящего) все многообразие проявленного мира из единой сущности (в
единую сущность), содержащую все потенции проявления. На са-

Герасимова //. А. Проблема целостности мышления
629
мом высшем уровне сознание адепта духовной школы восходит до
переживания первоосновы мироздания, осмысляемой в восточных
философиях в понятиях «чистоты» или «пустоты» — состояния
сознания без форм. Это уровень абсолютной недвойственности или
тождества противоположностей.
Представленные в культуре стратегии диалектики по сути дела
представляют собой применимость энергийного холистического
мышления к противоположностям: два противоположных начала
взаимодействуют, порождая третье. Мир изначально динамичен,
жизнь немыслима без движения, абсолютного покоя нет,
движение через поляризацию начал обнажает извечно творческое начало
бытия.
В западной традиции наиболее четко аналитическое
мышление впервые проявилось в индивидуальном когнитивном стиле
Аристотеля. В «Категориях» постулируется первичность бытия по
отношению к познанию и речи, из чего последовательно
вытекает корреспондентское понимание истины: «Верная речь ни в коем
случае не есть причина бытия вещи, однако вещь, по-видимому,
есть некоторым образом причина истинности речи: ведь в
зависимости от того, существует ли вещь или нет, речь о ней называется
истинной или ложной». (Категории, (12, 14Ь 15—20)1.
Воспринимаемый физическими чувствами мир — эталон для сознания
человека, в отношении которого иные психические состояния
понимаются Стагиритом как иллюзии. Внешний мир по Аристотелю
организуется аналогично внутреннему, законы мысли и законы
бытия совпадают. Законы логики, предназначенные для изучения
достоверного — сущности вещей, имеют онтологический статус.
Закон противоречия (непротиворечия) Аристотель формулирует
как закон познания и бытия: «Невозможно, чтобы одно и то же в
одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в
одном и том же отношении» (Метафизика, кн. 4, 3 1005b 20—25)2.
Законы логики — это аксиомы, которые не требуют доказательств.
Аристотель делает важный шаг, различая противоположности
(enantia) и особый вид противоположностей, который он
назовет противоречием (antiphasis). Противоположности имеют между
1 Аристотель. Категории //Аристотель. Собр. соч. В 4 т. 1978. Т. 2. С. 87.
2 Аристотель. Метафизика //Аристотель. Собр. соч. В 4 т. 1975. Т. 1. С. 125.

630
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
собой нечто среднее, а противоречие не имеет. Пары
противоположностей, способные переходить друг в друга, Аристотель
называет родовыми (другими словами, линейное свойство задает род
для противоположностей). Для понимания учения Аристотеля о
противоположностях и противоречии имеют принципиальное
значение парные категории: бытия в возможности и бытия в
действительности, необходимого и привходящего (случайного). Все вещи
(и явления) можно поделить на действительные (актуально
существующие), возможные (только возможные, виртуальные) и
потенциально возможные (способные к переходу в актуальное состояние,
реально возможные). Закон противоречия распространяется на
бытие в действительности, но ограничен в отношении бытия в
возможности. Аристотель принимает тезис своих предшественников о
том, что все возникает из противоположных начал, но придает ему
оригинальную аналитическую трактовку, последовательно проводя
родо-видовой принцип в отношении противоположных начал.
Анализ текстов показывает, что понятие противоположностей у
Аристотеля многозначно, в нем задействованы логический,
методологический, познавательный, онтологический и практический аспекты.
Логическая традиция на Востоке складывалась с перенесением
акцентов на вероятное и возможное (а не достоверное), на
конкретное (ситуативное, окказициональное), а не общее. В качестве
примера специфически восточного отношения к знанию и логике
можно указать на индийскую аргументативную стратегию чатуш-
котики (тетралеммы).
Логическая форма чатушкотики сложилась в древнеиндийской
традиции философско-религиозных брахманистских споров, а
затем широкое распространение получила в буддизме. В чатушкоти-
ке логическая композиция выстраивания альтернатив
используется двояко — и в целях описания реальности, и в целях убеждения
оппонента (или опровержения любого рода догматизма).
Например, в споре брахманов полагалось рассмотреть все возможные
альтернативы (их три) решения рассматриваемого вопроса и
обоснованно, последовательно опровергнуть их. Исключив
оппонентов, предложить свой вариант решения. Брахманы-финитисты
рассуждали так: «Некоторые полагают: "мир конечен", но это
неверно ввиду того, что... Некоторые полагают: "мир не-конечен",
но неверно ввиду того, что... Некоторые полагают: "мир конечен и

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
631
не-конечен", но это неверно ввиду того, что... Следовательно, мы
полагаем, что мир не конечен и не не-конечен»1.
В дальнейшем чатушкотика прочно закрепилась в буддийских
текстах. В одной из сутр Будда разъясняет брахману Поттхападе
вопрос о существовании Татхагаты после смерти: «Я не говорил Пот-
тхапада, что Татхагата существует после смерти, что это истинно, а
остальное заблуждение... Я не говорил Поттхапада, что Татхагата не
существует после смерти, что это истинно, а остальное
заблуждение... Я не говорил Поттхапада, что Татхагата и существует, и не
существует после смерти, что это истинно, а остальное заблуждение...
Я не говорил Поттхапада, что Татхагата ни существует, ни не
существует после смерти, что это истинно, а остальное заблуждение...»2.
В феноменальной реальности, где все текуче и изменчиво, а
восприятие несовершенного человека ограничено, истина не может
раскрыться человеку, логический ум восполняет пробел
моделированием реальности. Отсюда чатушкотика мыслилась как средство
описания реальности, но не установления истины.
Очевидно, что в последнем случае речь идет о недискурсивной
практике медитативного созерцания. В «Популярном словаре по
буддизму и близким к нему учениям» предлагается следующее
пояснение: «Буддийская практика управляемого изменения
состояния сознания раскрывает возможность исследования восприятия
мира и трактовки его переживаний. На низшем уровне сознания
нирвана и сансара противопоставляются друг другу. Нирвана при
этом выступает как необусловленная (асанскрита) дхарма, а
сансара — как обусловленная (санскрита). На среднем уровне все
дхармы представляют как истинные и неистинные одновременно. На
высшем все воспринимается как ни истинное, ни не истинное,
как нечто, что не может быть классифицировано или определено,
как невыразимое единство»3. Отношение к истине, ее понимание,
само разделение на истинное и ложное, сопряжено с
особенностями когнитивной сферы разумного существа, особенностями и
1 Пример взят из монографии: Шохин В. К. Брахманистская философия. М.,
1994. С. 98. Там же имеется обстоятельных анализ интерпретаций чатушкоти-
ки специалистами по восточной философии и по логике.
2 Там же.
3 Статья «Хетту» в кн.: Голуб Л. Ю., Другова О. Ю., Голуб П. Ю. Популярный
словарь по буддизму и близким к нему учениям. М., 2003. С. 202—203.

632
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
уровнем развития его сознания, что отмечают и авторы словаря по
буддизму. Если сознание проявляет себя как осознанное речевое
мышление, адаптированное к телесно-физической реальности, то
разделение на истинное и ложное становится следствием познавательно-
жизненных условий.
Для специалистов-логиков чатушкотика представляет немалый
интерес, с ней связаны неклассические интерпретации. Логическая
ситуация, описываемая оценкой «и да, и нет» понимается как
сложная. Возможное прочтение: нечто верно в одном отношении (при
одних условиях), но не верно в другом отношении (при других
условиях). Такие оценки получили название пресыщенных. Оценка «ни да,
ни нет» фиксирует отсутствие или полную неопределенность, данную
ситуацию называют истинностно-значным провалом. Обе ситуации
описываются релевантными и паранепротиворечивыми логиками.
С логической точки зрения первые две позиции тетралем-
мы предполагают классическое бинарное мышление с ответами
да или нет, третья ситуация описывает модус возможного, а
четвертая — модус полной неопределенности, и соответственно,
неопределимости. Неопределимость как логическая категория
является компонентом и аргументативной логики джайнов, где есть
оценка — «ничего нельзя сказать, кроме того, что не определено».
Аналитическое описание ситуаций полной неопределенности
востребовано в апофатических рассуждениях о сущностях, мысль о
которых превосходит возможности человеческого разума — Бога,
мировой души. Вопрос о неопределимости в отношении ряда
понятий стоит и в неклассической эпистемологии. Л. А. Микешина
в работе о философии познания Флоренского выделяет историко-
философскую традицию осмысления понятия «жизни» как
неопределимого естественно-научными средствами, но выразимого в
гуманитарном дискурсе (философия Серебряного века, философия
жизни). Как отмечает автор: «За этим стояло обращение к иной
онтологии — к человеческой духовности, укорененной в культуре,
искусстве, в "жизненной мире", к иной традиции —
экзистенциальной и гуманитарно-герменевтической, культурно-исторической»1.
1 Микешина Л. А. П.А.Флоренский: между религиозно-антропологической и
рационально-критической философией познания в «Столпе и утверждении
истины» // Эпистемология и философия науки. 2008. № 4. С. 180.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
633
То, что на Западе, считается неспецифичным, выходя на
периферию main stream, на Востоке вполне законно. В дзен-буддизме
особые логические конструкции коаны преследуют цель
«размонтировать» мышление, выйти на иные уровни сознания (в иные
психические реальности). Оговоримся, что европейский
интеллект, воспитанный в аналитических и диалектических
традициях, вполне правомерно усматривает в школьных традициях
Востока в отношении к противоположностям сходные с западными
стратегии мышления1. Но имеются и оригинальные стратегии.
В буддизме Махаяны парадоксальная («незнаковая») логика
призвана вести к осознанию мысли о существовании «запредельной
мудрости» (праджняпарамита) «чистого сознания», состояний вне
форм.
Центральным для учения Махаяны является тезис о
сущностном единстве множественного мира. Из этого положения прямо
следует тезис о тождестве противоположностей в истинно сущем
(«дхармакая», «татхата»).
Наиболее цитируемые сутры буддийского канона «Ваджрач-
чхедика-праджняпарамита-сутра» и «Праджняпарамита-хридая-
сутра», записанные где-то в 200-400 гг. н.э., дают представление о
теоретическом учении буддизма и так называемой
«парадоксальной логике». Текст сутр организован по законам парадокса. В
буддийской практике парадоксальное обновление мышления должно
вызвать особый род интуиции трансцендентного — «запредельную
мудрость» («праджняпарамита»), которая мыслится не как
мгновенный инсайт, но как процесс вживания и затем состояние
переживания. Востоковед Торчинов суммирует основные положения
монизма «Ваджраччхедики»:
«1. Никакая субстанциональная единичность не является
самосущей (санскр. "дхарма").
2. Дхарма (в вышеуказанном значении этого слова) является
всего лишь представлением-понятием (санскр. "самджня"; кит.
"сянчжуань"), из наличия которого вытекают представления-
понятия "Я" (санскр. "пудгала"; кит. "жэнь") и душа (санскр.
"джива"; кит. "шоучжэ" — "долгожитель").
1 Майданов А. С. Коаны чань-буддизма как парадоксы; Коаны: стиль и смысл //
Противоположности и парадоксы. М., 2008.

634
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
3. Все эмпирическое познание имеет своим объектом только
эти представления-понятия, а не истинно-сущее. Всякий
описываемый объект с "абсолютной" точки зрения нереален. Истинно
сущее (санскр."дхармакая", "татхата") трансцендентно
эмпирическому познанию и не может быть как либо обозначено.
4. Для достижения состояния бохисаттвы следует
проникнуться идеями сутры и пережить их. Это и есть обладание
праджняпарамитой»1.
Логический инструментарий, используемый в рассматриваемых
канонических текстах используется для поведения к осознанию
фундаментального для буддизма понятия пустоты («шуньяты»).
В сутре повторяется постоянная форма, примером которой служит
текст:
«Субхути, Так Приходящий проповедовал о высшей парамите
как о не-высшей парамите. Это и называют высшей парамитой»2.
Достигший совершенства ботхисаттва должен породить сознание,
не пребывающее ни в чем, состояние вне форм — чистое сознание.
Состояние чистого сознания незнаково по природе и пережить его
обычный человек не может, но можно составить о нем
представление, используя парадоксальную логическую схему. Относительно
смысла схемы имеются разные интерпретации. Торчинов, следуя
идее семиотического треугольника с различением имени,
денотата (обозначаемого) и коннотата (смысла), предлагает прочтение
логической формулы сутры, разграничивая уровень значения и
уровень выражения. Получается, что понятие имеет смысл, но в
корне отлично от обозначаемой реальности. Торчинов пишет, что
«Во всех китайских переводах формула имеет только такой вид: "О
чем говорится, как об "А", не есть "А". Это (потому) и называют
"А". Судя по переводу "Ваджраччхедики", выполненному Э.Конзе
с санскрита она так же понималась и в Индии»3.
Итак, согласно учению Махаяны, на высших ступенях
медитативной практики любое понятие оказывает искусственным
конструктом, будь то «Будда», «шуньята», «нирвана» и т. д. Добавим,
1 Торчинов Е. Л. О психологических аспектах учения праджняпарамиты (на
примере ««Ваджраччхедика-праджняпарамита-сутры») // Психологические
аспекты буддизма. Новосибирск, 1986. С. 48.
2 Там же. С. 58.
3 Там же. С. 50.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
635
что в таком случае и логика оказывается искусственной
конструкцией. Этот вывод небезынтересно сопоставить в контексте
обсуждения проблемы природы законов логики в западной науке.
Проблема природы антиномий, обсуждаемая на рубеже XIX—
XX вв. имела благоприятную культурную почву. Создание теории
относительности, квантовой механики — в физике,
неевклидовы геометрии — в математике, эволюционные идеи в биологии,
возникновение математической логики не могли не сказаться на
логической науке. Отечественный логик Н. А. Васильев пишет:
«Эмансипация логики от влияния Аристотеля началась только в
XIX в. <...> Сейчас становится все более ясным, что необходимо
пересмотреть доктрину классической логики о законах мышления,
углубиться в природу четырех фундаментальных законов мысли»1.
Сам мыслитель, как он пишет, занимает промежуточную позицию
в спорах о природе логических истин, полагая, что некоторые
законы относительны, а другие нет. Для нас важны его рассуждения
о законе противоречия. Васильев показывает, что этот закон имеет
два различных смысла. Он используется в отношении суждений:
ни одно суждение не может быть одновременно истинным и
ложным. В другом смысле этот закон говорит о невозможности
одновременного утверждения и отрицания, в таком случае речь идет о
вещах и явлениях. Ощущения, связанные с эмпирическим опытом
всегда положительны, по существу, язык телесных ощущений не-
двойственнен. Скажем, когда говорят, что эта вещь не белая, то
восприятие нам дает образ вещи иного цвета, но не белой.
Васильев предлагает различать эмпирический и теоретический уровень
закона противоречия.
Наука XX в. осознала возможности теоретического
конструирования, высокой степени независимости мира идей от физического
восприятия вещей. Эта тенденция коснулась и логики. Свою
систему Васильев назвал воображаемой логикой, в которой действует
закон исключенного четвертого: каждый предикат может быть
необходим, либо невозможен, либо случаен, вне этих трех
возможностей четвертой не существует. Воображаемая логика — теоретиче-
1 Васильев Н. А. Воображаемая (неаристотелева) логика // Бажанов В. А.
Н. А. Васильев и его воображаемая логика. Воскрешение одной забытой идеи.
М.,2009. С. 201.

636
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
екая конструкция, которая подчиняется своим законам, прямо не
связанным с эмпирическим опытом. Васильев пишет, что она
является аналогом метафизики, это своеобразная металогика —
учение о мышлении, не связанном с опытом. Закон противоречия в
первом смысле — это закон металогики. Эмпирическая реальность
недвойственна, двойственность возникает в ее отражении в речи
Напрашивается сравнение: в учении Махаяны
трансцендентальная реальность также недвойственна, но при пояснении ее
сути используют двойственный язык логики. Законы логики
подчиняются нормам теоретического конструирования (план мыс-
леформ и мыслеобразов на языке буддиста), в эмпирической
практике теоретическое конструирование переходит в
инженерию — объективацию конструкций. В учении Махаяны процесс
теоретизирования выводится в противоположное направление:
любое оперирование представлениями-понятиями снимается в
самом предельном трансцендентном опыте. Закон исключенного
третьего не действует в самой предельной трансцендентной
реальности, в рассуждения вводится особая область — промежуточная
между крайними позициями «А» и «не А». «Эта область, — пишет
исследователь С. Ю. Лепехов, — находящаяся за всеми границами
и пределами всякой возможности обозначения, служит указанием
того направления, к которому должен стремиться буддист,
желающий уйти от всего обусловленного, феноменального, имеющего
признаки. Логика, используемая в "Хридае", не двузначна, но и
не многозначна, скорее ее можно было бы назвать "незначной",
"уводящей от знаковое™"»1.
Исторически, принцип целостности и единства
многообразного для восточного мышления являлся приоритетным, но
имелись различия в культурных образцах. В индийских философских
школах относительно двойственности/недвойственности, а также
соотношений единого и множественного занимались разные
позиции, но если судить крупномасштабно, то нельзя не отметить
утверждение идеалов последовательного холизма или тождества
противоположностей. Пример последовательного монизма —
адвайта-веданта Шанкары (адвайта — недвойственная). Согласно
1 Лепехов С. Ю. Психологические проблемы в «Хридая-сутре» //
Психологические аспекты буддизма. Новосибирск, 1986. С. 97.

Герасимова И. А. Проблема целостности мышления
637
Шанкаре, существует только одна подлинная реальность — Бог.
Ниргуна Брахман (nirguna Brahman) Шанкары — абсолют,
лишенный каких-либо качеств. Все в мире переменчиво, все возникает,
развивается и уничтожается, только основание всего остается
вечным, неизменным, неуничтожимым. На языке
недвойственности говорить о противоположностях и множественности не имеет
смысла. Свое учение о недвойственности Шанкара создавал,
опираясь на опыт высокой йоги уровня чистого сознания, и передавал
лишь ученикам, достигшим определенного уровня нравственного
и умственного развития.
Учение об исключительной роли единого в мироздании —
эманации множественных миров из единой первоосновы, циклы
развертывания и свертывания космической активности («дни и ночи
Брамы»), субстанциональное поддержание жизнедеятельности
и общей эволюционирующей целостности, — наиболее древнее
в культурной истории человечества. Принцип единосущности
утверждался в древнейших учениях Ближнего Востока, в
древнегреческой мысли связан с традициями досократиков, орфиков,
Гераклита, Платона, Плотина, учение о тождестве
противоположностей в эпоху Возрождения воскрешается в трудах Николая
Кузанского, в немецкой классической мысли к нему обращается
Шеллинг, а на русской почве возрождается в учении о всеединстве
Вл. Соловьева.
Проблема целостностного мышления в современной ситуации
XX в. оказался временем глобальной встречи Востока и Запада.
Познание культур идет через взаимное обогащение и
ассимиляцию стратегий мышления. Разворачивание научно-технического
прогресса на Востоке способствует ассимиляции аналитических
стилей, а интерес к созерцательным практикам во многом
стимулирует распространение холистических стратегий на Западе. Идеи
целостности развиваются в современной науке синергетикой и
ноосферным направлением в междисциплинарных
исследованиях. Потребность в идеале целостности остро ощущают глобально
мыслящие интеллектуалы. Принимая во внимание ход
когнитивной эволюции, можно предположить существование глобальных
ритмов ментального и психофизического развития человека. Дан-

638
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ная гипотеза позволяет объяснить фактическое проявление новых
форм синтеза чувства и интеллекта, востребованность чувствозна-
ния. Можно говорить об особых формах психической и духовной
чувствительности холистического мировосприятия и мышления.
Именно тонкое чувствопонимание станет приоритетным в работе
когнитивной системы, выполняя функции предвидения, первичного
распознавания и навигации в творческом процессе.
Психофизиологические процессы, связанные с чувством, по скорости
превышают интеллектуальные. Осознанное овладение «умным» чувством,
развитие чувствующего (т. е. понимающего) мышления — резервы
совершенствования человека. Чувствующее мышление способное
к мгновенному распознаванию (эмоциональному отклику,
ритмическому резонансу), пониманию сущности ситуации, смысла
символа. Другими словами, чувствующее мышление пропитано
осознанностью. Расширение управляющих функций сознания при
поддержке тонким чувствующим пониманием достигается за счет
обучения расщеплению внимания вовне и вовнутрь, а также
развития способности удерживать в поле контроля внешнее и
внутреннее одновременно. Например, первостепенно значение для
профессионального музыканта имеет умение слушать себя,
которое предполагает комплексную работу восприятия, самооценки и
коррекции. Чувствующему мышлению противостоит чувственное
мышление, в котором царит власть аффектов (эмоций) над умом.
В научном творчестве развитость чувствующего мышления не
менее востребована, чем в искусстве. В самом деле, возможности
анализа и моделирования объектов в деталях серьезно ограничены
естественными ресурсами человеческого организма
(кратковременная память, возможности внимания и восприятия).
Практически немыслимо быть хорошим специалистом во всех областях, но
возможно понимание роли своих исследований в перспективе
общего потока познания человечества, в системе научных и
культурных ценностей и ориентиров. Подобного рода понимание и общее
представление требует развития чувствительности к перспективам
направления эволюции целого, которую назовем холистической
чувствительностью.
Холистическая чувствительность относится к разряду высших
чувств и раскрывается через высшие ментальные
(интеллектуальные), эстетические, нравственные, духовно-творческие чувства, а

Герасимова И, А. Проблема целостности мышления
639
также коммуникативные чувства духовного уровня общения
(проникновенное понимание, симпатия, душевная близость, радость
духовного обмена, чувство готовности понять другого).
Важнейшие творческие чувства — любовь (интерес) к предмету
исследования, чувство логической возможности (уверенность в
возможности нового), чувство правильного пути или решения, предчувствие
результатов, радость творчества. Нравственное чувство
ответственности в холистической перспективе расширяет свои границы: долг
и ответственность перед коллегами и научным сообществом
дополняются развивающимся чувством ответственности перед
будущими поколениями.
Холистическое миропонимание напрямую зависит от
развитости эстетических чувств гармонии и ритма. Ритмическая
упорядоченность движения, проявляющаяся в членении времени и
пространства, является фундаментальным принципом организации и
самоорганизации сложных эволюционирующих систем. Ритм
организует и регулирует гомеостаз системы, участвует в
формообразовании, в координации элементов, частей и целого системы, в
кооперации коэволюционирующих систем, в синхронизации разных
масштабов и уровней иерархических системных объектов.
Ритмические соотношения обнаруживают себя в природных явлениях,
в социокультурных процессах, в совместной деятельности людей,
в искусстве. В античной культуре понятие ритма имело прямой
эстетический смысл. Говоря современным языком, устойчивость и
жизненность любого объекта или существа вселенной ставились в
прямую зависимость от критериев красоты, которая в мире
природы и людей раскрывалась через гармонию, ритм и математически
точные закономерности. Изучение ритмических гармоник
особенно ценно для творчества и практической деятельности человека.
Творческая активность подчинена законам ритма — подъемы
чередуются со спадами, ясная работа сознания — с переживанием мук
творчества, другими словами активностью неосознаваемых
глубинных процессов. В практиках творческой самореализации
большое внимание уделяли восприимчивости к благоприятному
моменту, который греки называли кайросом. Благоприятный момент
(период), обеспечивающий успех и полноту реализации замысла,
во многом определяется усилением творческого потенциала за
счет резонанса с природными ритмами. Усиление интереса к эсте-

640
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
тическим аспектам научного творчества, на мой взгляд, — один из
путей восстановления созидательных потенций разума.
Из глубокого прошлого приходят и приобретают актуальность
идеалы целостности: все связано со всем; многообразие едино в
своей сущности (принцип монизма); микрокосм-человек
содержит все возможности макрокосма-природы (принцип аналогии);
эволюция человека на Земле — элемент эволюции Вселенной
(согласованность части и целого); высшее ведет низшее
(согласование по иерархическому принципу); жизнь и творчество человека
на Земле должны быть согласованы с основами жизни Космоса
(принцип гармонии в коэволюции).

Князева Елена Николаевна
(р. 23.12.1959) —
российский философ, доктор философских
наук, заведующая сектором
эволюционной эпистемологии Института философии
РАН, специалист в области эпистемологии
и философии науки. Член Немецкого
общества по исследованию сложных систем
и нелинейной динамики в Германиии,
Ассоциации сложного мышления во
Франции, Международного научного совета
Множественная вселенная — подлинный
мир Эдгара Морена в Мексике. Окончила
физический факультет Μ Π ГУ (1982) и
очную аспирантуру Института философии
АН РАН (1985), после которой вплоть до
настоящего времени работает в этом
Институте, с 2008 г. в должности заведующего сектором эволюционной
эпистемологии. Проводит исследования в области эволюционной эпистемологии,
философских оснований и следствий теории самоорганизации сложных
систем (синергетики), приложений моделей нелинейной динамики и
синергетики в когнитивных науках. В последнее время ее исследовательские
интересы сфокусированы на рассмотрении динамического подхода в когнитивной
науке, базирующегося на применении моделей нелинейной динамики и
теории сложных адаптивных систем для понимания закономерностей эволюции
и функционирования человеческого сознания, и развиваемой в его рамках
концепции телесного, энактивированного, ситуационного познания, а также
на изучении эпистемологического конструктивизма.
Основные работы:
Законы самоорганизации и эволюции сложных систем. М.: Наука,
1994 (в соавт. с С. П. Курдюмовым);
Одиссея научного разума. М.: ИФ РАН, 1995;
Основания синергетики: режимы с обострением, самоорганизация,
темпомиры. М.: Алетейя, 2002 (в соавт. с С. П. Курдюмовым);
Синергетика: нелинейность времени и ландшафты коэволюции. М.:
Ком Книга/У РСС, 2007 (в соавт. с С. П. Курдюмовым);
Основания синергетики. Человек, конструирующий себя и свое
будущее. М.: КомКнига/УРСС, 2007; 4-е изд., доп. 2011 (в соавт. с С. П.
Курдюмовым);
Темпомиры: скорость восприятия и шкалы времени. М.: КомКнига/
УРСС, 2008 (в соавт. с А. Л. Алюшиным)
Природа и образы телесности. М.: Прогресс-Традиция, 2011 (в
соавторстве с И. А. Бесковой и Д. А. Бесковой).
Переводчик работ Г. Фолльмера, Ф. Вукетича, Э. Эзера, Ж. Петито,
Э. Морена, в том числе основного сочинения Э. Морена «Метод. Природа
Природы» (М.: Прогресс-Традиция, 2005).

Ε. Η. Князева
Нелинейно-динамический подход
в эпистемологии
1. «Вавилонская башня» знания
Человек находится в состоянии смятения перед сложным. И он
испытывает страх перед хаосом. Как ориентироваться в сложном,
полном неожиданных поворотов мире? Как овладеть сложным?
Как прогнозировать развитие сложного? Какова вообще природа
сложного и что делает сложное сложным? И если современная
теория сложных самоорганизующихся систем (синергетика)
позволяет нам наметить пути к пониманию механизмов
функционирования сложного в природном бытии, то в механизмах роста знания,
фукционировния когнитивных систем, эволюциии когнитичных
способностей человека и других живых существ, работы
творческого мышления человека еще остается очень много неясного.
Сложный, неоднозначный и запутанный исторический ход
движения познающего разума выглядит как построение «Вавилонской
башни» знания. Будучи порождением человеческого разума, идеи,
теории, модели — этот третий мир Поппера — начинает свою
собственную жизнь, приобретает собственную историю,
порождающую сложность, превосходящую первоначально созданное
человеком. И подобно тому, как в библейском мифе о строительстве
«Вавилонской башни» произошло смешение языков, в
историческом течении научного знания имеет место смешение,
синкретичное переплетение начал организованного и самоорганизующегося,
сознательного, преднамеренного и неосознанного, стихийного,
предсказуемого и непредсказуемого. В этом когнитивном
движении смешивается да и нет, истина и заблуждение, наука и миф,
наука и псевдонаука, рассудок как tabula rasa и предрассудок.

Князева Ε, Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 643
Известный американский физик, Нобелевский лауреат по
физике (1969) М. Гелл-Манн, занимающийся в последнее время
изучением природы сложного, выступил в качестве одного из
основателей Института в Санта-Фе (Нью-Мехико), где проводятся
исследования таких сложных адаптивных систем, как языки, мозг
человека, экономика. Он предложил новый термин «plectics»,
который с его точки зрения выражает взаимоотношения простого
и сложного во всех их бесчисленных проявлениях1. Этот термин
пока не получил распространения, по-видимому, из-за своего
неочевидного семантического значения, обусловленного греческим
происхождением, «πλεκτική» означает «искусство переплетения»,
«ткачество», a «πλέκω» — «плести», «сплетать», «обвивать»;
«выдумывать», «составлять»; «усложнять», «запутывать».
Познанием сложного, поиском неких универсальных
образцов самоорганизации сложных систем занимается синергетика.
Естественно возникает вопрос, может ли теория сложных систем
(синергетика) помочь нам понять закономерности эволюции
научного знания, причем не только на уровне коллективов ученых,
научного сообщества, но и на уровне индивидуального творчества
ученого или художника.
2. Критика традиционного линейного взгляда
на эволюцию знания
Традиционный взгляд на историческое развитие научного знания
исходит из представления о линейном характере научного
прогресса. Известен, к примеру, принцип кумулятивности. Прирост
научного знания осуществляется постепенно и непрерывно,
накапливаются крупицы абсолютной истины. Отброшенные в
результате развития науки гипотезы являются ее пройденным этапом,
представляют интерес лишь для историков науки.
Если и допустимы возвраты к старому, к полузабытым научным
традициям, то они представляют собой диалектическое снятие
предыдущего уровня, имеют принципиально новую основу. Если и
1 Одинокий Одиссей физики элементарных частиц // В мире науки. 1992. № 5.
С. 53-55.

644
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
есть альтернативы в развитии научного знания, то они всего лишь
случайные отклонения от магистрального течения науки. Они
подчинены этому течению, определяемому объективной логикой
развития знания, восхождением к истине. Все альтернативы в
конечном счете поглощаются главным течением событий. Поэтому,
хотя конкретные научные открытия предсказать невозможно,
магистральное течение науки в общих чертах представимо.
Линейные представления о научном прогрессе, думается, все
же в ряде случаев неправомерно упрощают ход развития науки.
Ибо недооценивается роль маргиналий и девиант, сужается спектр
возможных состояний и путей развития знания. Упускаются из
виду тенденции регресса, вырождения систем научного знания, их
догматизации, а также возвраты к старому, к забытым и
полузабытым традициям.
В концепциях известных философов науки Т. Куна, И. Лака-
тоса, Дж. Холтона и других критиковалась и во многом
преодолевалась эта модель кумуляции, перманентного и линейного
накопления научного знания. Но, несмотря на их несомненные
удачи, несмотря на широкое распространение в философии науки
предложенного ими языка описания, в этих концепциях остаются
нерешенными некоторые существенные вопросы. В первую
очередь, это вопрос о механизмах возникновения нового знания:
появления новой научной парадигмы у Куна, формирования новой
исследовательской программы у Лакатоса. Согласно Куну, имеет
место выбор между старой и новой научной парадигмой, между
конкурирующими научными теориями, этот выбор может быть
объяснен психологическими и социальными, но не логическими
факторами. Согласно Лакатосу, появление новой
исследовательской программы происходит вне сферы действия «положительной
эвристики».
В противоположность этому в теории сложности вопрос о
возникновении нового, порядка в хаосе и через хаос,
упорядоченных структур через флуктуации, является одним из центральных.
Нелинейно-динамический и синергетический подход к
пониманию когнитивных процессов, не поможет ли он нам прояснить
механизмы возникновения нового знания или новых
художественных образов?

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 645
3. Применима ли синергетика к анализу
когнитивных процессов?
Синергетические представления имеют своей основой
естественнонаучные модели. Они коренятся в неравновесной термодинамике, в
термодинамике открытых нелинейных систем, нелинейной динамике.
Результаты синергетики излагаются до сих пор преимущественно на
абстрактном математическом языке. Поэтому возникает
принципиальный вопрос: применима ли синергетика к исследованию когнивных
систем? Приложима ли она к процессам эволюции науки как сферы
культуры и к процессам обработки информации человеком-творцом?
Можно облечь этот вопрос в философичную форму в кантианском
духе: как возможно синергетическое видение научного прогресса?
Оно возможно, ибо синергетика направлена на раскрытие
универсальных механизмов самоорганизации и эволюции сложных
систем, систем любого типа как природных, так и человекомер-
ных, в том числе и когнитивных систем.
Синергетика устанавливает мостики между мертвой и живой
природой, между целеподобностью поведения природных
систем и разумностью человека, между процессом рождения
нового в природе, «творчеством» природы и креативностью человека.
В мертвом ведется поиск черт живого, элементов
самодостраивания, чего-то подобного интуиции, а в живом — поиск мертвого,
того, что обще ему с мертвым, что уже предзадано, преформирова-
но в мертвом, в законах эволюции Вселенной.
Синергетика раскрывает сквозную связь различных уровней
бытия: микро-, привычного нам макро- и мегауровней.
Существует подобие процессов, общий рисунок событий, происходящих на
разных уровнях организации, существуют общие геометрии
поведения. Кроме того, развитие процессов на одном уровне не
является полностью независимым от хода процессов, протекающих
на ниже- и вышележащих уровнях. При определенных условиях —
условиях неустойчивости — микрофлуктуации (или слабые мега-
влияния) могут прорываться на макроскопический уровень бытия,
определять макрокартину процесса.
Но, разумеется, это ответ только в первом приближении.
Если иметь в виду когнитивные приложения синергетики, то
смежные проблемные поля разрабатываются сторонниками эво-

646
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
люционной эпистемологии (Evolutionary Epistemology) Д. Кэмпбел-
лом, Г. Плоткиным, К. Поппером, С. Тулмином и др., а в австро-
германской научной школе — эволюционной теории познания
(Evolutionäre Erkenntnistheorie) — Конрадом Лоренцем и его
последователями и учениками Ф. Вукетичем, В. Каллебо, Р. Ридлем,
Г. Фолльмером, Э. Эзером и др.1 В 1990 г., после смерти К. Лоренца,
профессор Руперт Ридль основал Институт исследования эволюции
и познания им. К. Лоренца (Konrad Lorenz Institut fur Evolutions- und
Kognitionsforschung) в Альтенберге, под Веной, расположенный в
усадьбе ученого, и был его первым директором с 1990 по 1997 г.
Эволюционная эпистемология, в особенности в ее
первоначальной версии, строилась на основе аналогии между научным
прогрессом, ростом научного знания и развитием биологических
видов через случайные мутации и естественный отбор. В основе
этой аналогии лежит, с одной стороны, идея о том, что сам
естественный отбор может быть осмыслен в информационных
терминах, т. е. как процесс, в котором приобретается, накапливается и
прирастает информация, релевантная нуждам живых систем. А с
другой стороны, вариабельность, осцилляции функционирования
живых систем рассматриваются как имеющие когнитивную
значимость, а сама жизнь как когнитивный процесс, процесс адаптации
к среде через ее познание.
В настоящее время эволюционная (биологическая)
метафора, выступившая в качестве основы эволюционно-эпистемологи-
ческого подхода, подверглась существенному углублению.
Эволюционная эпистемология представляет собой некую особую
исследовательскую программу. Эта программа исходит из того,
что когнитивный аппарат человека (его возможности и границы)
является результатом глобального эволюционного процесса,
продуктом, возникшим в ходе приспособления человека к миру и
выживания в нем посредством отбора и накопления ценной
информации.
1 См. об этом: Concepts and Approaches in Evolutionary Epistemology. Dordrecht,
1984; Issues in Evolutionary Epistemology / Ed. by K.Hahlweg, K. Hooker. New
York, 1989; Die Evolutionäre Erkenntnistheorie. Bedingungen, Lösungen,
Kontroversen/ Hg. R.Riedl, F.M.Wuketits. Berlin, 1987; Die Evolutionäre Erkentnistheorie
im Spiegel der Wissenschaften / Hg. R.Riedl, M. Delpos. Wien:
WUV-Universitätsverlag, 1996.

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 647
В рамках эволюционной эпистемологии исследуются также
теоретико-познавательные и антропологические следствия,
вытекающие из этого тезиса. Эволюционным эпистемологам удается
объяснить ряд любопытных феноменов в истории человеческого
познания, ряд фундаментальных заблуждений коллективного
человеческого разума, в том числе устойчивое принятие и
использование в течение едва ли не двух тысячелетий физики Аристотеля.
Такой подход, стало быть, демонстрирует свою конструктивность.
В свете синергетики, однако, открываются возможности
значительно углубить и развить далее этот подход. Речь может идти не
просто об аналогии и переплетении форм биологического и
социокультурного развития (в частности, науки как сферы культуры),
которые объединяются в одни концептуальные рамки в теории генно-
культурной коэволюции Ч. Ламсдена и Э. Уилсона. По-видимому,
существует изоморфизм эволюции живых систем и эволюции
культуры. Существует универсальная общность образцов саморазвития и
самоорганизации сложных систем мира, что и составляет предмет
синергетики, т. е. с помощью синергетики осуществляется выход на наиболее
высокий уровень исследования, вырабатываются некие общие
модели, устанавливаются закономерности трансдисциплинарного типа1.
Современной и наиболее адекватной основой для
эволюционной эпистемологии могут быть не просто эволюционное учение в
биологии, но универсальный эволюционизм, называемый также
глобальным универсализмом или Big History (Большой историей).
Большая история включает в себя теорию космической эволюции от
Большого взрыва, теорию биологической эволюции и эволюцию
человека и человечества, в том числе эволюцию когнитивных
способностей человека (от животного к человеку, от древнего человека
к современному, от ребенка к взрослому).
Естественно, может быть выдвинуто возражение, что любая
универсальная схема, тем более имеющая свои истоки в естествознании,
в данном случае в неравновесной термодинамике, искажает
человеческую сущность, несет в себе опасный зародыш редукционизма. Наука
строится людьми, обладающими сознанием и свободой воли. Ученые
1 Knyazeva #., Haken Η. Synergetics of Human Creativity// Dynamics, Synergetics,
Autonomous Agents. Nonlinear Systems Approaches to Cognitive Psychology and
Cognitive Science / Ed. by W. Tschacher, J.-P. Dauwalder. Singapore: World
Scientific, 1999. P. 64-79.

648
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ставят цели своего творчества и достигают или не достигают их в ходе
исследовательской работы. Кажется, что человек может проявлять
своеволие, зная универсальные законы, может «нарушать» их.
На самом деле природа не знает «нарушения» своих законов.
«Нарушение» законов природы есть иллюзия. «Нарушая» закон
тяготения, человек может сломать себе ногу. Ученый,
«нарушающий» некие основные правила научной деятельности, принятые в
научном сообществе, будет отторгнут им как человек «не от мира
сего». Сами законы самоорганизации процессов и результатов
научной деятельности складываются из поминутных «нарушений»
этих законов, на основе плюрализма воль, когнитивных
намерений и действий. Проявляют себя некие объективные тенденции
течения жизни в научном сообществе.
Обсуждая проблему применимости теории самоорганизации к
анализу научного познания как процесса сознательной деятельности
человека, Е. А. Мамчур приходит к следующему выводу: «Означает
ли это [имеется в виду то обстоятельство, что человек сознательно
планирует и управляет своей когнитивной деятельностью — Е. К.],
что на когнитивном уровне вообще не осуществляются процессы
самоорганизации? Представляется, что это не так. Такие
процессы в познании реализуются, но искать их следует, анализируя те
тенденции развития теоретического мира, которые складываются
помимо сознательной деятельности участников познавательного
процесса. Иными словами, искать эти процессы надо не среди тех
познавательных процессов, которые планируются и движение
которых подчиняется заранее поставленной цели, а среди тех, которые
не ожидаются, а возникают независимо (а иногда и вопреки) от
сознательно организуемой деятельности ученых. Такие тенденции
являются как бы побочным эффектом, эпифеноменом сознательной и
подчиняющейся определенной цели деятельности ученых»1.
Парадокс применимости нелинейно-динамического (синерге-
тического) подхода к пониманию когнитивной деятельности
людей разрешим.
Во-первых, в науке имеет место сложная взаимосвязь процессов
сознательных и неосознанных, целенаправленных и стихийных,
1 Мамчур Е. А. Процессы самоорганизации в развитии научного знания //
Философские науки. 1989. № 7. С. 65—73.

Князева £. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 649
процессов организации и самоорганизации. Синергетические
механизмы действуют в тех процессах научной деятельности и
развития научного знания, которые осуществляются независимо от
намерений и свободных творческих устремлений ученых,
относятся к тому, что протекает, так сказать, «поверх умов творящих». Что
касается развития научного знания на индивидуально-личностном
уровне, функционирования креативного мышления ученого,
работы его «творческой лаборатории», то синергетические механизмы,
вероятно, имеет смысл искать в тех процессах, которые не
контролируются сознанием, протекают на подсознательном или
бессознательном уровнях. На уровне коллективного сознания,
деятельности научного сообщества природа механизмов самоорганизации
связана с непредсказуемыми последствиями творческой
деятельности ученых, с интегрированием действий отдельных ученых в
общие тенденции развертывания научной деятельности и
эволюции научного знания, с феноменами когерентности, имеющими
место в более или менее крупных научных, культурных, социально-
психологических группах, организациях и сообществах людей.
Во-вторых, синергетические процессы, процессы
самоорганизации — это только один из типов процессов, происходящих в ходе
научно-исследовательской деятельности ученых. В основе,
скажем, обработки результатов эксперимента, или этапа обоснования,
«вписывания» выдвинутой идеи, гипотезы в существующую
систему научного знания, а тем более пропаганды, распространения,
массовой «штамповки» нового знания, лежит преимущественно
целенаправленная, сознательная работа. Это, действительно, лишь
главным образом сознательная работа, ведь некоторые философы,
например Е. П. Никитин, раскрывают природу обоснования как
своего рода креативного акта1.
В-третьих, и в плане дальнейшего развития сказанного,
становится очевидным, что синергетический подход не претендует на
какую-то особую, выделенную роль, он представляет собой лишь
один из ракурсов исследования когнитивной деятельности ученых.
В качестве дополнительного к этому ракурсу выступает ракурс
сугубо человеческий, экзистенциальный и этический — исследование
1 См.: Никитин Е. П. Обоснование как эвристический акт // Научное
творчество как многомерный процесс. М., 1987. С. 83—101.

650
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
движения научного сообщества с точки зрения свободы и этической
ответственности каждого ученого как самостийного индивидуума.
Кроме того, синергетический подход ни в коей мере не может
претендовать на некий особый статус среди известных
концептуальных моделей в философии науки. Многие феномены исторического
развития научного знания успешно объясняются в концепциях
«научных революций» Т. Куна, «исследовательских программ» И. Ла-
катоса, «научных тем» Дж. Холтона и т. д. Синергетическое видение
когнитивных процессов позволяет по-своему перетолковать
существующие объяснения, иначе взглянуть даже на старые
эпистемологические проблемы. Более того, появляется возможность наметить
пути решения внутренних трудностей этих концепций, связанных,
в частности, с пониманием механизмов рождения нового знания.
Но особо ценно то, что синергетика может ставить перед
психологами, когнитологами, эпистемологами новые, нестандартные
вопросы, открывающие перспективные шаги исследований в специальных
областях. Видение когнитивных процессов через призму синергети-
ческих представлений позволяет рассмотреть с необычной стороны
природу креативного мышления и механизмы интуиции,
дополнительно прояснить исторический ход инновационных процессов,
скажем, феномены инерции парадигмального сознания, всплесков
творческой активности, одновременных (параллельных) открытий в
науке, а в связи с этим предложить толкования таким
культурологическим клише, как «дух времени», «идея витает в воздухе» и т. п.
В настоящее время происходит экспансия синергетики в самые
различные области знания. Проводятся конференции и появляются
научные издания по биологической синергетике, нейросинергетике, социо-
синергетике и т. д. Почему бы не заняться синергетикой познания?
4. Три аргумента в защиту синергетики познания
До сих пор существуют немногочисленные попытки применить
синергетику к пониманию когнитивных феноменов. Эти попытки
строятся преимущественно от естествознания, от синергетических
моделей к сложному: к функционированию мозга, к психике, к
когнитивным процессам.
Синергетика — одна из немногих областей знания, которая
обладает свойством самоприменимости. Открывая универсальные

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 651
паттерны эволюции и самоорганизации систем сложной природы,
она органично включает в свое рассмотрение и характер эволюции
систем научного знания, в том числе и самого синергетического
знания. Синергетика познания — это как бы синергетика второго
порядка по отношению к собственно синергетике как сфере
исследования путей эволюции сложного вообще.
Один из томов шпрингеровской серии книг по синергетике,
называемой в настоящее время исследованием сложности
(Understanding of Complexity), целиком посвящен когнитивным
приложениям синергетики. Он так и называется «Synergetics of Cognition».
Во вводной статье Г. Хакен предлагает интерпретацию изменений
образцов когнитивного поведения (связанного с распознаванием
образов, восприятием и мышлением) посредством понятий
неравновесных фазовых переходов и параметров порядка, а также
пытается наметить возможные границы вторжения синергетики в эту
область1.
Используя синергетический подход, М. Штадлер и П. Крузе в
основном на качественном феноменологическом уровне
рассматривают процессы восприятия, памяти, принятия решений,
креативного мышления. Тогда как гештальт-психология, которая развивалась
с начала XX века, только описывала эмерджентные свойства
макроскопически наблюдаемого поведения человека, например,
автономное упорядочивание в восприятии, памяти, креативном мышлении,
синергетика может выступить в качестве основы для
моделирования тех внутрисистемных взаимодействий на микроскопическом
уровне, которые вызывают эти феномены. Представления о флук-
туациях, фазовых переходах, нарушении симметрии,
порабощении параметрами порядка оказываются релевантными и
полезными в данном случае. «Теория самоорганизации представляет собой
многообещающий новый подход к пониманию функционирования
когнитивных систем, — приходят к заключению они. — Синерге-
тические понятия позволяют объяснить внезапное возникновение
макроскопических свойств на основе взаимодействия элементов на
микроскопическом уровне. Благодаря этому синергетика дает воз-
1 Haken Η. Synergetics as a Tool for Conceptualization and Mathematization of
Cognition and Behavior — How Far Can We Go? // Synergetics of Cognition / Ed. by
H. Haken, M. Stadler. Berlin, 1990. P. 2-31.

652
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
можность разрешить старую для гештальт-психологии проблему
спонтанного формирования порядка в когнитивных системах»1.
Г. Фолльмер обсуждает когнитивные следствия, вытекающие
из универсальных синергетических механизмов, но делает это
несколько более аналитично и более философично. Он раскрывает
перспективы приложения синергетики и к исследованию работы
человеческого мозга — этого таинственного сверхкомпьютера, — и
закономерностей поисковой деятельности человека, и к
пониманию механизмов возникновения и принятия новых научных идей,
гипотез, теорий в научном сообществе. «Синергетика может помочь
нам понять, как возникают новые идеи, будь то у индивидов или
групп, будь то посредством взаимодействия различных частей
мозга, посредством кооперации или соревнования нескольких мозгов,
или посредством применения таких когнитивных средств, как
компьютеры. Процессы получения новых идей, плодотворных понятий,
продуктивных гипотез, теорий или моделей, мощных правил,
алгоритмов или вычислений, эффективных оценочных процедур,
интересных проблем, экспериментов или аргументов — все эти процессы
могут быть описаны как переходы от информационного беспорядка
к информационному порядку. Синергетика, по-видимому, имеет
достаточные возможности, чтобы пролить свет на эти процессы»2.
О каких именно синергетических эффектах в науке может идти
речь? Почему в науке наряду с механизмами сознательной и
целенаправленной организации все-таки играют роль и механизмы
самоорганизации?
Прежде всего, потому, что наука представляет собой
коллективное предприятие. Она связана с действиями коллективов
ученых, с работой научного сообщества. Даже выдающиеся ученые-
одиночки, ученые-энциклопедисты со времен Платона создавали
академии, лицеи, научные школы для совместного обсуждения
проблем, для воспитания подрастающего поколения, для
формирования когорты своих последователей.
1 Stadler M., Kruse P. The Self-Organization Perspective in Cognition Research:
Historical Remarks and New Experimental Approaches // Synergetics of Cognition.
Berlin: Springer, 1990. P. 47-48.
2 Vollmer G. New Problems for an Old Brain — Synergetics, Cognition, and
Evolutionary Epistemology // Synergetics — From Microscopic to Macroscopic Order.
Berlin: Springer, 1984. P. 251.

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 653
В науке проявляют себя кооперативные, или когерентные, —
синергетические — эффекты, подобные формированию
коллективного мнения в группе. Как, например, возникают
коллективные, стадные эффекты в поведении стада животных или стаи
птиц? Как можно смоделировать поведение героя и толпы? Как
понять ситуацию созревания бунта в тюрьме? Как просчитать
формирование коллективных предпочтений в мнениях избирателей
и прогнозировать результаты выборов? Оказывается, во всех этих
ситуациях прослеживаются общие закономерности —
закономерности становления когерентности, связности событий,
возникновения общепринятых образцов поведения.
На первоначальном этапе могут оказаться существенными даже
«малые флуктуации», незначительный разброс в мнениях,
устремлениях, интенциях. Далее имеет место конкуренция «коллективных
мод», т. е. типов движения, индивидуальных или узкогрупповых
способов (образцов) поведения и мышления. В результате этого
«выживает» лишь один из типов поведения (мышления). Возникает
эффект «подчинения» (принцип подчинения введен в синергетику
Г. Хакеном) иных образцов (паттернов) поведения
преобладающими, парадигмальными образцами поведения и мышления.
Как правило, наиболее конкурентноспособными в системе
оказываются долгоживущие образцы поведения, именно они
выживают и определают макросоциальную картину. К примеру,
носителями уставных правил жизни университета являются профессора, а не
студенты, во всяком случае, не студенты-первокурсники. Студенты,
особенно только что поступившие в университет, вынуждены
подчиняться распорядку, установленному задолго до их появления в нем.
Научная информация, некий слой общепринятого и
общераспространенного в научном сообществе знания представляет
собой некоторую социокультурную матрицу, своего рода
«каталитическую поверхность», позволяющую соединить усилия многих
ученых по решению каждой из научных проблем. Эта
социокультурная матрица включает в себя общий язык, «способы думать
вместе», общие правила научного исследования, изложения
результатов, научного общения.
Ведь, вообще говоря, каждый отдельный ученый никогда не
понимает проблему полностью, «до конца». Он всегда разбивает ее
на части, видит лишь один или немногие ее аспекты. Он рассма-

654
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
тривает проблему со своей точки зрения, будучи обременен своим
собственным «неразумием», «незнанием». Поэтому неправомерно
говорить, что вся научная проблема проходит или тем более уже
прошла через одну голову. Она отражается по-разному разными
учеными, и именно разное отражение проблемы ее движет.
Информационные сети, матрицы исследования имеют надин-
дивидуальный, трансперсональный, интерсубъективный характер.
Они являются формой «многочастичного столкновения»,
многократного пересечения потоков информации в научной среде. Такое
понимание феномена когерентности в науке резонирует с идеями
H.H. Моисеева о возникновении надиндивидуального разума,
некоего разума ноосферы, «коллективного интеллекта всего
человеческого общества, рождающегося как результат мирового
эволюционного процесса, в известном смысле независимо от человека»1.
Когерентные эффекты в науке проявляются, видимо,
преимущественно в условиях спокойного, парадигмального течения
научного знания. На таких этапах царит устоявшееся, парадигмальное,
общепринятое. Парадигмальное знание утверждается,
распространяется, «штампуется» как истинное. До определенной
степени забывается об источниках происхождения знания, о его
относительно истинном характере. И хотя вопрос об истине в науке не
решается большинством голосов, на такого рода этапах развития
научного знания акцент падает на истину как нечто когерентное.
Когерентные представления об истине оправдывают свой смысл, о
чем свидетельствуют и результаты эволюционной эпистемологии.
А в эпохи научных революций ученые вновь обращаются к
источникам знания, к проверке, перепроверке и критике
существующего знания, а также к экспериментальному и теоретическому
обоснованию знания зарождающегося. Обращается внимание на
то, какие корреляты в действительности имеют старое и новое,
возникающее знание. На первый план выступает истина как кор-
респондентное, истина как соответствие.
Таким образом, первый аргумент в защиту синергетики
познания — это очевидная роль кооперативных, когерентных эффектов в
науке.
1 Моисеев H. Н. Восхождение к разуму. Лекции по универсальному
эволюционизму и его приложениям. М.: ИздАТ, 1993. С. 47—48.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 655
Второй и, пожалуй, наиболее весомый аргумент в пользу
применимости синергетики в эпистемологии — это информационный
подход к научному знанию, который более развит по сравнению с
синергетическим и уже оправдал свою ценность и плодотворность.
Информационный подход очень близок к синергетическому, а сами
закономерности самоорганизации могут быть сформулированы в
информационных терминах. Такие исследования проводятся Г. Ха-
кеном и Г. Фолльмером, в частности, в обсуждаемых выше работах.
Научная деятельность, действительно, связана с потоками
научной информации:
• с рождением новой информации (процессом,
противоположным росту энтропии в замкнутой системе), т. е. с переходом
от информационного беспорядка к информационному
порядку (разумеется, речь идет о больших или меньших
степенях хаоса и порядка),
• с передачей научной информации через многократные,
«многочастичные» взаимодействия в научном сообществе,
• с ростом научной информации в режиме с обострением, с
информационным взрывом.
Наконец, третий аргумент — плодотворность
структуралистского подхода к пониманию эволюции научного знания.
В соответствии с нашим пониманием синергетики,
закономерности самоорганизации формулируются не столько на языке
теории информации, сколько в терминах образования и
эволюции структур, морфогенеза, усложнения и деградации структур, их
синтеза и распада. Иными словами, конструктивен
структуралистский анализ науки.
Идеи, родившись, начинают свою собственную жизнь,
собственный путь эволюции. И эта жизнь, жизнь продуктов сознания,
подчиняется закономерностям самоорганизации. Это — третий
мир К. Поппера, рассматриваемый в эволюционном, нелинейно-
динамическом аспекте.
Развиваемые здесь синергетические представления близки к
взглядам французских структуралистов (Ж. Деррида, Ж. Лакана,
П. Рикера, М. Фуко) на феномены человеческой культуры. Они
полагают, что поступки человека, также как и его мысли,
случившись, обретают свою собственную жизнь. Великие произведения
человеческого духа вырываются из первоначальных условий свое-

656
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
го существования и обретают свои собственные судьбы в культуре.
Рисунки действий, как и сюжеты книги, становятся доступными
чтению нескольких читателей.
Представления структуралистов о синхронных срезах
«культурной почвы», об «архивах» как одновременно существующем
настоящем и будущем и об эпистемах как «общих конфигурациях эпи-
стемического поля» (М. Фуко), о бытии как вечном присутствии
и нелинейности письма как саморазрастающемся словесном
пространстве (Ж. Деррида), о делокализации субъекта в пространстве
культуры и его разлитости по «цепочкам означающих» (Ж. Лакан),
о различении (différence) как «временном становлении
пространства» и «пространственном становлении времени» (Ю. Кристева)1
могут быть иначе поняты и перетолкованы в синергетике.
«Живого настоящего» нет: все настоящее «соткано» из остатков
отдаленно-прошлого и неопределенно-будущего, считают
структуралисты. Всякий синхронный срез сложной эволюционной
структуры самоорганизации содержит в себе информацию (в разных
пространственных фрагментах структуры) о характере прошлого
и будущего развития этой структуры, и вся эта информация
читабельна, считают ученые-синергетики.
В рамках синергетики может быть построено, вероятно, нечто
подобное геометрии мысли. Правда, в отличие от традиционного
структурализма, который рассматривает мысль, письмо, знание,
среду культуры в аспекте синхронности, присутствия,
одновременного существования всех временных модусов, синергетика
развивает взгляд на геометрию эволюционирующей мысли, на
«архитектуру» коэволюционирующих структур знания.
Речь идет об исследовании «разновозрастных» и развивающихся
в разном темпе структур сознания (мышления, памяти,
восприятий, представлений), фрактальных рисунков мыслей, т. е.
самоподобия процессов и возникающих структур на уровне индивида-
творца и на уровне научного сообщества. А также об исследовании
неких социокультурных метрик, матриц коллективного поведения
и мышления, сетей, опутывающих научное сообщество. Бунтари,
ученые-новаторы, зачастую обгоняя свое время, деформируют эти
1 См. об этом: Автономова И. С. Философские проблемы структурного анализа
в гуманитарных науках. М., 1977. С. 70, 83, 101, 162.

Князева Ε. Η, Нелинейно-динамический подход в эпистемологии
657
концептуальные сети или паутины, их идеи отторгаются
последними как инородные тела. Но в случае их настойчивого и успешного
продвижения в науке, сети общепринятого знания
перестраиваются, самодостраиваются с учетом этих возмущений.
Стоит дать еще одно пояснение. В рамках эволюционной
эпистемологии принято различать две относительно независимые
программы (или уровня) исследования1. Первая программа — это
исследование эволюции когнитивных способностей, механизмов
познания и обработки информации животным и человеком в свете
основных представлений биологической теории эволюции. Это —
по сути дела, биология познания и знания (К. Лоренц, Р. Ридль).
Вторая программа — это исследование эволюции научного
познания и знания, т. е. попытка объяснить развитие культуры,
включая научные идеи и теории, посредством эволюционных моделей
(К. Поппер, С. Тулмин, Э. Эзер).
Эти две программы, которые вслед за Дональдом Кэмпбеллом
получили название «эволюционная эпистемология», можно
рассматривать как первую, или предварительную, часть и вторую, или
последующую, часть. Благодаря первой, наиболее разработанной
части, эволюционная эпистемология достигла высокой степени
признания в научном сообществе. Вторая часть привела к
возникновению большого интереса, но вместе с тем и некоторого
замешательства, непонимания в научном сообществе, стала объектом
серьезной, зачастую необоснованной критики.
Б. Иррганг выделяет три несколько различающихся
направления эволюционно-эпистемологических исследований в австро-
германской школе:
1) Эволюционная эпистемология как эвристика приобретения
знания (Р. Ридль).
2) Пробы и ошибки и эволюция научного метода (Фр. Вукетич,
Э. Эзер).
3) Мышление как функция мозга, приспособительный
характер человеческого познания и возможность критики знания
(Г. Фолльмер)2.
1 См. об этом: Wuketiis F. M. Evolutionary Epistemology and its Implications for
Humankind. New York, 1990. P. 152-153.
2 Irrgang В. Lehrbuch der Evolutionären Erkenntnistheorie. Evolution,
Selbstorganisation, Kognition. München, 1993. S. 107—126.

658
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Второе и третье вышеназванные направления предусматривают
решение задач как первого, так и второго уровней эволюционной
эпистемологии.
Синергетическая модель эволюции научного знания или,
другими словами, синергетика познания, укладывается в рамки
второй программы (или уровня) эволюционной эпистемологии1.
5. Нелинейное видение когнитивной эволюции
Если предельно кратко охарактеризовать сущность синергети-
ческого видения когнитивной эволюции, то в фокусе внимания
оказываются всего лишь три основные идеи: а) принципиальная
открытость (незамкнутость) систем научного знания, б)
нелинейность эволюции научного знания и когнитивных способностей
человека и в) самоорганизация когнитивных систем. При этом под
когнитивной эволюцией здесь понимается эволюция не только
систем научного знания, но и человеческих познавательных
(когнитивных) способностей.
Нелинейность эволюции научного знания может быть понята
посредством
• идеи многовариантности, альтернативности путей эволюции
науки (разнообразия подходов, направлений, традиций как
предпосылке научного прогресса),
• идеи выбора из этих альтернатив в так называемых «точках
бифуркации», в эпохи научных революций,
• идеи необратимости эволюции и потери возможностей
(скажем, большей плодотворности каких-то маргинальных
«ветвей» эволюции, «забытых» гипотез, а не тех, которые были
выбраны историей),
• идеи вариации темпов эволюции. Темп эволюции ускоряется в
эпохи научных революций. Кроме того, всякая
относительно обособленная научно-теоретическая система имеет свой
собственный «ритм жизни», темп эволюции, а, стало быть,
время в ней течет иначе, чем в других научных системах.
1 См.: Knyazeva H. The Synergetic View of Human Creativity // Evolution and
Cognition. Vienna, 1998. Vol. 4. № 2. P. 145-155.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 659
Основные особенности синергетического подхода к анализу
эволюции научного знания и феноменов культуры состоят в
исследовании
• механизмов становления когерентности, связности событий,
возникновения общепринятых образцов когнитивного
поведения и мышления (ибо наука представляет собой
коллективное предприятие, в котором проявляют себя кооперативные,
корпоративные эффекты, подобные формированию
коллективного мнения в той или иной общественной группе);
• роли аналогов хаоса, разнообразия элементов знания и
опыта, испытания ряда ментальных альтернатив для устойчивого
и продуктивного функционирования когнитивных систем;
• быстрых процессов роста научного знания и научной
информации, режимов с обострением (blow-up regimes), а
также смены двух взаимодополнительных режимов на
научной среде — быстрого развития и локализации процессов, с
одной стороны, и замедления, спада активности и
«растекания» — с другой;
• соотношения элементов преддетерминации и открытости
эволюционных процессов, связанных с событием
выпадения на структуру-аттрактор как одну из возможных
структур знания, с выбором дальнейшего пути эволюции на поле
большого, но ограниченного, спектра возможностей;
• конструктивных механизмов коэволюции сложных,
иерархически организованных и «разновозрастных» структур
индивидуального сознания, знания и коллективной
когнитивной деятельности: системы сознания-подсознания ученого;
научных школ, объединяющих различные поколения
ученых; науки как сложной системы, включающей в себя слой
интуитивного знания, скажем, интуитивные представления
о движении современного человека, близкие к физике
Аристотеля, народную науку, институализированную науку и не
укладывающийся сегодня в рамки установленного и
объяснимого слой паранормального знания — паранауку;
• возможности эффективного управления нелинейными
системами сознания и знания посредством топологически
правильно организованных, так называемых резонансных,
воздействий.

660
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Картина эволюционного течения науки как четко очерченного
полноводного русла, поглощающего в себе все побочные течения
и вполне предсказуемого, с синергетической точки зрения,
представляется далеко недостаточной. Эволюция парадоксальным
образом включает в себя и инволюцию. А прогресс, судя по всему,
невозможен без попятных движений и возвратов к старому. Имеют
место тенденции не только усложнения организации систем
знания, но и понижения степени сложности. Реально происходит не
только рост пластичности, но и рост жесткости, ригидности
научных систем, что приводит к их ломке, существенной модификации
в эпоху научной революции. Всякая новая научная идея проходит
путь от первоначального неприятия до эйфорического привет-
ствования и последующего вырождения в догму. И это также есть
показатель инволюционных тенденций в науке.
В процессе исторического развития науки имеет место не
только повышение разнообразия концепций, теорий и традиций, но и
свертывание этого разнообразия, тенденции к унификации,
стиранию различий. Правда, свертывание разнообразия, конвергентные
тенденции в определенном смысле — в смысле повышения
степени избирательности, — как будет показано далее, могут быть
показателем прогресса сложных систем.
Нельзя вести научный поиск, не ошибаясь и не заблуждаясь, не
побродив достаточно по ментальным лабиринтам, не испытав на
своем опыте его тупиков. Аналогичным образом, движение
коллективного разума к познанию мира и к построению научных
картин мира невозможно без заблуждений, без попадания в ловушки,
обусловленные самой природой человека как существа,
адаптированного к определенной «когнитивной нише». Как однажды
выразился Стивен Тулмин, «все знание несет на себе печать структуры
нашего собственного духа». Когнитивное восхождение
коллективного разума неотделимо от попадания в эволюционные тупики, от
Holzwege, т. е. от дорог, которые обрываются лесом, от дорог,
которые ведут в никуда.
Эта метафорическая оболочка в синергетическом описании
эволюции научного знания неслучайна. Как правило, всякое новое
знание рождается через метафору, предстает по началу в
метафорической форме. Метафора создает широкую, свободную для
различных толкований и перетолкований, основу для кристаллизации но-

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 661
вых структур знания. И когда свершается событие кристаллизации
нового знания, такого рода метафорическая оболочка отпадает.
Суммируя вышесказанное, подчеркну, что нового вноситсинер-
гетический подход по сравнению с близкими к нему и более
развитыми теоретико-информационным и структуралистским
подходами к анализу эволюции научного знания и феноменов культуры.
Специфика синергетического подхода — в исследовании
• механизмов становления когерентности, связности событий,
возникновения общепринятых образцов когнитивного
поведения и мышления (ибо наука представляет собой
коллективное предприятие, в котором проявляют себя кооперативные,
корпоративные эффекты, подобные формированию
коллективного мнения в той или иной общественной группе);
• роли аналогов хаоса, разнообразия элементов знания и
опыта, испытания ряда ментальных альтернатив для устойчивого
и продуктивного функционирования когнитивных систем;
• быстрых процессов индивидуального творчества и роста
научного знания и научной информации, режимов с
обострением (blow-up regimes), а также смены двух
взаимодополнительных режимов на научной среде — быстрого развития
и локализации процессов, с одной стороны, и замедления,
спада активности и «растекания» — с другой;
• соотношения элементов преддетерминации и открытости
эволюционных процессов, связанных с событием
выпадения на структуру-аттрактор как одну из спектра возможных
структур знания, с выбором дальнейшего пути эволюции на
поле большого, но ограниченного, спектра возможностей;
• конструктивных механизмов коэволюции сложных,
иерархически организованных и «разновозрастных» структур
индивидуального сознания, знания и коллективной
когнитивной деятельности (системы сознания-подсознания ученого;
научных школ; науки как сложной системы, включающей в
себя слой интуитивного знания, скажем, интуитивные
представления о движении современного человека, близкие к
физике Аристотеля, народную науку, институализированную
науку и неукладывающийся на сегодня в рамки
установленного и объяснимого слой паранормального знания — пара-
науку);

662
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
• возможности эффективного управления нелинейными
системами сознания и знания посредством топологически
правильно организованных, так называемых резонансных,
воздействий.
6. Телесно ориентированный подход в эпистемологии:
перспективы применения моделей нелинейной динамики
в когнитивной науке
Весьма симптоматично, что синергетический подход к
осмыслению процессов познания и деятельности человека совпадает с
набирающим ныне силу динамическим подходом в когнитивной науке.
В настоящее время имеет место, по сути дела, бум исследований,
связанных с развитием этого подхода в когнитивной науке.
Прежние подходы к пониманию мозга и сознания —
вычислительный и информационный — оказываются принципиально
недостаточными. Вычислительный подход основывался на
проведении аналогии между функционированием мозга и работой
компьютера (компьютерная метафора), что восходит еще к
представлениям Г. Лейбница об исчисляющей природе сознания человека.
Информационный подход, который во многих отношениях
сохраняет свою действенность, основывается на представлении, что
человеческий мозг перерабатывает информацию. Динамика
функционирования сознания является более сложной, чем исчисление
и переработка информации.
Тогда как вычислительная парадигма исходит из того, что мозг
представляет собой некий тип нейронного компьютера,
возникший в ходе эволюции (компьютерная метафора), динамическая
парадигма приводит аргументы, что мозг не сводим ни к какому
суперкомпьютеру, что уровень процессов познания является
автономным, на нем возникают новые, эмерджентные качества. Нет
нужды в новом иерархическом уровне или «шефе», чтобы
дирижировать оркестром элементов познания, сама динамика
познавательных процессов выполняет эту роль.
Один из первых импульсов для развития динамического
подхода в когнитивной науке был дан работой чилийского ученого (ра-

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 663
ботавшего в Париже с 1986 г. вплоть до своей безвременной
кончины 28 мая 2001 г.) Франсиско Варелы и его американских коллег
Эвана Томпсона и Элеоноры Рош о «воплощенном, или инкар-
нированном, познании» (embodied cognition)1. Суть этого подхода
символически выражается в словах «mind as motion» («ум как
движение») и впервые развернутым образом представлена в
коллективной монографии, изданной в 1995 г.2
Сама исследовательская стратегия не нова. Использование
динамических представлений было существенным еще в
кибернетическую эру (1945—1960) и после этого существовали
динамические исследовательские программы. В то же время динамический
подход сегодня обеспечивает не только математический аппарат,
но и принципиально иное рассмотрение природы когнитивных
систем — рассмотрение их с позиций последних достижений
нелинейной математики и теории сложных адаптивных систем.
Атрибуты когнитивных процессов, по анализ которых нацелена
динамическая программа, таковы:
— не только изменчивость в процессах обучения, но и
стабильность, словом подлинная динамика познания (с такими свойствами,
как устойчивость к шуму, мультистабильность, гистерезис и т.д.);
— автономность и полнота (чтобы быть объяснительной, теория
знания и познания не должна опираться на какого бы то ни было
гомункула, не должна иметь скрытых интенционалистских следствий);
— оптимальность и адаптация.
Сознание — эмерджентная, ел ожноорган изо ванная и
автономная сеть элементов, а когнитивные процессы в сознании являются
независимыми, на уровне сознания возникают новые, не
сводимые к субстратной, нейрофизиологической основе качества. Нет
нужды в новом иерархическом уровне или «шефе», чтобы
дирижировать оркестром элементов познания, сама динамика
познавательных процессов выполняет эту роль. Мозг не есть компьютер, а
сознание не вычисляет, а строит целостные образы.
В сознании возникают эмерджентные феномены, появляются
и комбинируются сложные чувственные и ментальные образы. Со-
1 Varela F., Thompson Ε., Rosch Ε. The Embodied Mind. Cambridge: MIT Press, 1991.
2 Mind as Motion. Exploration in the Dynamics of Cognition / Ed. by R. F. Port,
T. van Gelder. Cambridge: MIT Press, 1995.

664
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
знание не просто накапливает и перебирает поступающие извне
данные, как это делает компьютер, но выбирает и продуцирует из самого
себя. Оно способно к непосредственному и целостному схватыванию
(чувственной и интеллектуальной интуиции), к тому, что Р. Декарт
называл «проницательностью ума», его «внутренним светом».
Наконец, сознание обладает спонтанностью, самопроизвольной
активностью, причем эта активность глубоко индивидуальна и
ситуативна. Философы сознания говорят ныне об исследовании феноменов
сознания, свойств и паттернов, описывающих именно «мой опыт в
этом мире», их называют «квалия сознания», утверждают
необходимость построения «методологии от первого лица» (Варела).
Для понимания динамики сложности сознания привлекаются
ныне такие представления нелинейной динамики, как быстрый
гиперболический, лавинообразный рост, множество разных путей
развития, смена темпа развития, циклы активности, пороговость
возбуждения, повышенная чувствительность в состоянии
неустойчивости или способность к разрастанию малых возмущений в
макроструктуры, каскады бифуркаций, фазовые переходы,
балансирование на краю хаоса.
Динамический подход в когнитивной науке определяется
тремя новыми ключевыми словами: инкарнированное, ситуационное и
энактивное познание (embodied, situated and enactive cognition).
Непосредственным стимулом возникновения в 1960-е гг.1 и
быстрого развития в последующие десятилетия динамического подхода
стала глубокая неудовлетворенность специалистов в области
когнитивной науки доминировавшим в то время вычислительным
подходом к объяснению когнитивных функций человека и животных.
Этим объясняется тот пыл, с каким сторонники нового подхода
старались отмежеваться от прежних взглядов и обосновать собственные
тезисы. Это обусловило также и то, что тезисы нового подхода
строились через прямое противопоставление прежним взглядам, как их
своего рода проекция, только с противоположным знаком.
Любимым детищем представителей вычислительного
подхода была проблема искусственного интеллекта. Идеалом виделась
1 Одной из первых работ была книга известного американского специалиста
по кибернетике и искусственному интеллекту Уоррена Мак-Каллоха,
который одним из первых стал говорить о кибернетике как теории познания
(McCuHoch W. Embodiments of Mind. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1965).

Князева Ε, Η, Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 665
возможность построения системы, полностью имитирующей
человеческий интеллект. Моделью для имитации брался компьютер.
Предполагалось, что мозг человека работает по принципам
компьютера, прибора, имеющего вход и выход и манипулирующего
дискретными символическими структурами. Наглядным
образцом такого рода машины стал автомат для игры в шахматы,
основанный на просчитывании всех возможных ходов максимально
далеко вперед. Создателей радовало и обнадеживало то, что
возможности этого автомата в чем-то даже превосходят возможности
человеческого интеллекта. Разработки в области искусственного
интеллекта (Artificial Intelligence) дополнялись разработками по
моделированию эволюции жизни {Artificial Life), главным образом с
применением модели клеточных автоматов. И технически, и
концептуально обе модели были тесно связаны, поскольку строились
на принципе пошаговости операций. В моделях эволюции жизни,
исходя из элементарных начальных сочетаний клеток
(наподобие закрашенных черным или белым, но способных менять свою
окраску клеток школьной тетради) согласно достаточно простым
правилам ближайшего перехода к соседним клеткам и путем
одновременных сдвигов по всему клеточному полю на один ход вперед
удавалось получать очень сложные и самоподдерживающиеся
узоры или конструкции-орнаменты, напоминающие простейшие
организмы.
В противоположность этому подходу была выдвинута
теоретическая концепция, базирующаяся на семи основных тезисах (они
не находятся в прямом соответствии с каждым из приведенных
выше обобщенных пунктов критики, а перекрываются частично).
1) Познание инкарнировано (cognition is embodied). В когнитивной
науке и неклассической эпистемологии появляется новое
представление о телесной природе сознания (embodied mind). Телесность
сознания отнюдь не означает отрицания идеальности его
продуктов, но указывает на необходимость учета телесных детерминант
духовной деятельности и познания. Необходим целостный подход
тело-сознание: сознание отелеснено, воплощено (embodied mind),
а тело одухотворено, оживлено духом. Подвижность духа означает
подвижность тела и наоборот. Сила и здоровье тела поддерживает
силу и здоровье духа, верно также и обратное. Дряхление тела
сопровождается истощением духа, и наоборот.

666
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Развиваемый холистический подход к пониманию тела-духа и
тела-окружающей среды лежит в русле феноменологических
традиций М. Мерло-Понти и Ф. Варелы. Этот подход радикально
противоположен картезианской дихотомии тела-машины и
мыслящего сознания. Тело и сознание, а также познающее тело и среда
его активности, связаны друг с другом петлями круговой,
циклической причинности.
Познание человека телесно, или «отелеснено», воплощено,
детерминировано телесной облеченностью человека, обусловлено
мезокосмически1 выработанными способностями человеческого
тела видеть, слышать, ощущать. То, что познается и как познается,
зависит от строения тела и его конкретных функциональных
особенностей, способностей восприятия и движения в пространстве,
от мезокосмической определенности человека как земного
существа. Устроено по-разному — значит познает мир по-разному.
Если раньше гносеологи говорили, что познание
теоретически нагружено (т. е. то, что мы видим, во многом определяется
имеющимися у нас теоретическими представлениями), то ныне, в
рамках современных эпистемологических представлений, можно
утверждать к тому же, что познание телесно нагружено.
Существуют телесные нити, управляющие разумом.
Психосоматические связи строятся по принципу нелинейной циклической
причинности. Тело и душа, мозг и сознание находятся в
отношении циклической, взаимной детерминации. Отстаивая единство
тела и духа, М. Мерло-Понти отмечал, что дух есть «иная
сторона тела. Он прочно внедрен в тело, поставлен в нем на якорь»2.
Телесно восприятие человеком самого себя. По его словам, «Я не
перед своим телом, Я не в своем теле, скорее Я и есть мое тело».
По-своему рельефно это представление было выражено уже
Фридрихом Ницше в 1881 г.: «Мы, философы, не вольны
проводить черту между душой и телом, как это делает народ... Мы не
какие-нибудь мыслящие лягушки, не объективирующие и реги-
1 Мезокосм — это мир средних измерений, к которому адаптировался человек
в процессе жизни и познания. Это когнитивная ниша человеческого существа.
Термин был введен Г. Фолльмером. См.: Фолльмер Г. По разные стороны мезо-
косма / Пер. Е. Н. Князевой. // Человек. 1993. № 2. С. 5—11.
2 Merleau-Ponty M. Le Visible et l'invisible. Suivi de notes de travail. Paris:
Gallimard, 1964. P. 316.

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 667
стрирующие аппараты с холодно установленными потрохами, —
мы должны непрестанно рожать наши мысли из нашей боли и по-
матерински придавать им все, что в нас есть: кровь, сердце, огонь,
веселость, страсть, муку, совесть, судьбу, рок. Жить — значит для
нас постоянно превращать все, что нас составляет, в свет и пламя,
а также все, с чем мы соприкасаемся, — мы не можем иначе»1.
Нельзя понять работу человеческого ума, когнитивные
функции человеческого интеллекта, если ум человека абстрагирован от
организма, его телесности, определенным образом обусловленных
способностей восприятия посредством органов чувств (глаз, уха,
носа, языка, рук), организма, включенного в особую ситуацию,
экологическое окружение, имеющее определенную конфигурацию.
Ум существует в теле, а тело существует в мире, а телесное существо
действует, охотится за чем-либо, воспроизводит себя, мечтает,
воображает. «Тело живет в мире как сердце в организме», «тело — это
наш способ обладания миром» (М. Мерло-Понти); тело и мир
образуют единую систему.
Глаз человека приспособлен к определенному «оптическому
окну», отличающемуся от «окна» некоторых насекомых,
питающихся нектаром (пчелы, бабочки, муравьи), способных видеть
в ультрафиолете. Ухо устроено так, что слышит в определенном
«акустическом окне», оно не способно воспринимать
ультразвуковые сигналы, которыми пользуются для коммуникации некоторые
животные, такие как дельфины и летучие мыши.
2) Познание ситуационно. Когнитивная система встроена,
укоренена (cognition is embedded) как внутренне — в обеспечивающем ее
деятельность материальном нейронном субстрате, так внешне —
включена во внешнее ситуативное физическое и социокультурное
окружение. Когнитивный акт расширяется в некую ситуацию,
обладающую определенными топологическими свойствами.
Каждый живой организм «раскраивает мир» по-своему. Он
выбирает, черпает из огромного резервуара возможностей мира то,
что отвечает его способностям познания (способностям
мышления и/или восприятия). В процессе формирования собственной
идентичности живой организм как существо когнитивное
вырезает из окружающей реальности контур своей среды. По словам
1 Ницше Ф. Веселая наука // Соч. В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 495.

668
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
М. Мерло-Понти, воспринимаемый мир — это совокупность
дорог, по которым движется мое тело. Это — невидимое видимого,
принадлежность всякий раз лишь к определенному фрагменту
мира. «Плоть мира — это кладезь возможностей»1, а познающее
тело/разум пробуждает из забытья, выводит на поверхность из
бездны кишащих возможностей в данном, конкретном акте познания
лишь одну из них, лишь что-то из того, что присуще миру и,
одновременно, отвечает его познавательным устремлениям, его
исследовательским намерениям, его жизненным потребностям.
Как отмечает Варела, «когнитивное Я — это способ, каким
организм — через свою собственную само-продуцирующую
активность — становится отдельной сущностью в пространстве,
постоянно связанной с соответствующей окружающей средой, из
которой она тем не менее остается выделенной. Отдельное
когерентное Я — посредством самого процесса конституирования
себя — придает конфигурации внешнему миру, который он
воспринимает и в котором действует»2.
3) Познание энактивно {cognition is enacted): познание
осуществляется в действии и через действие, через действия, двигательную
активность формируются и когнитивные способности.
Познавательная активность в мире создает и саму окружающую по
отношению к когнитивному агенту среду — в смысле отбора, «вырезания»
когнитивным агентом из мира именно и только того, что
соответствует его когнитивным способностям и установкам. Через
действия, двигательную активность формируются когнитивные
способности живого организма как в онтогенезе, так и в филогенезе.
Понятие «энактивное познание» («enactive cognition») несет в
себе глубокий конструктивистский смысл и близко к
употребляемым другими учеными понятиям «воплощенное /телесное/
познание» («embodied cognition») и «ситуационное познание» («situated
cognition»), хотя сам Варела предпочитал использовать именно
термин «энактивное познание».
Мир живого организма возникает вместе с его действием.
Это — «энактивированный» мир. Не только познающий разум по-
1 Merleau-Ponty M. Op. cit. P. 304.
2 Varela F. J. Patterns of Life: Intertwining Identity and Cognition // Brain and
Cognition. Vol. 34. 1997. P. 83.

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 669
знает мир, но и процесс познания формирует разум, придает
конфигурации его познавательной активности. Поэтому прав Франси-
ско Варела, утверждая, что «мир, который меня окружает, и то, что
я делаю, чтобы обнаружить себя в этом мире, неразделимы.
Познание есть активное участие, глубинная ко-детерминация того,
что кажется внешним, и того, что кажется внутренним»1.
Суть представления об энактивном познании, «познании (или
обучении) через действие» («learning by doing») Варела поясняет на таком
примере. Были выделены две группы котят: одни имели возможность
активно двигаться по помещению, другие тоже передвигались вместе
с ними, но прицепленные за первыми в корзинках на колесиках, т. е.
пассивно. Через несколько недель была проведена контрольная
проверка. Она показала, что котята из первой группы хорошо видели и
хорошо ориентировались в ранее изученном пространстве, а котята
из второй группы двигались в нем крайне неуверенно, ударялись об
углы и в целом вели себя почти как слепые, хотя в своих корзинках
они наблюдали все точно то же самое, что и первые2.
Познающий не столько отражает мир, сколько творит его. Он
не просто от-крывает мир, срывает с него завесу таинственности,
проникает в его мистерии, но и отчасти изобретает его, вносит в
мир что-то свое, конструирует что-то, пусть и наподобие
природных устройств и форм или стихийных моторов (вихри водные или
ветряные). Имеет место нелинейное взаимное действие субъекта
познания и объекта его познания. Имеет место сложное сцепление
прямых и обратных связей при их взаимодействии.
4) Когнитивные структуры являются эмерджентными (cognition
is emergent)', они появляются спонтанно, непредсказуемо и
относительно недетерминировано в ходе процессов самоорганизации,
которые охватывают и увязывают воедино мозг человека, его тело
и его окружение, которые связаны с появлением петель
циклической причинности (вверх: от нейронного и соматического
субстрата к высшим проявлениям ментальности и духовности человека, и
вниз: от самостийного и сознательного когнитивного агента и ду-
1 Varela F. Quatre phares pour l'avenir des sciences cognitives // Théorie —
Littérature — Enseignement. 1999. № 17. P. 8—9.
2 Varela F. J., Thompson E., Rosch E. Op. cit.

670
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ховного искателя к его укорененности в природе —
нейрофизиологическому и телесному базисному уровню).
Варела рассматривал понятие эмерджентности как
фундаментальное для постижения когнитивных процессов. Оно связано с
относительной автономностью функционирования высших
уровней иерархически организованных систем по отношению к
низшим и с холистическими характеристиками поведения системы
как целого по отношению к отдельным элементам. Глобальное есть
одновременно и причина, и следствие локальных действий. «Разум
или суждения разума представляют собой нечто вроде вишни на
пироге. Разум — это то, что продуцируется, порождается на самом
последнем этапе непрекращающихся эмерджентных
трансформаций сознания»1.
5) Процесс познания индивида протекает во взаимной связи, ко-
детерминации Я — Другой, их обоюдном и синхронном
становлении. Представление об интерсубъективности является ключевым в
новой концепции. Границы между Я и Другим, даже в процессах
восприятия, не очерчены точно, с полной определенностью: быть
Собой, проявлять свое Я и создавать Другого — это события,
сопутствующие друг друга2. Я не локализовано, оно находится в
процессе становления, ко-детерминации, ко-эволюции с
Другим/Другими. Удивительная способность ребенка эмпатически реагировать
на окружающих его людей возникает, как известно, через
несколько часов после его рождения.
6) Познание динамично и строится в процессе самоорганизации.
Иными словами, когнитивные системы являются динамическими и
самоорганизующимися системами. В этом функционирование
познавательных систем принципиально сходно, единосущно
функционированию познаваемых природных систем, т. е. объектов
окружающего мира. Именно поэтому в рамках телесного подхода
находят плодотворное использование новейшие достижения в
области нелинейной динамики, теории сложных адаптивных систем,
теории самоорганизованной критичности, синергетики.
7) В процессе познания имеет место циклическая детерминация
субъекта и объекта познания. Сложность и нелинейность сопрово-
1 Varela F. Quatre phares... P. 13.
2 Ibid. P. 15.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 671
ждающих всякий акт познания обратных связей означает, по сути
дела, то, что субъект и объект познания взаимно детерминируют
друг друга, т. е. находятся в отношении ко-детерминации, они
используют взаимно предоставленные возможности, пробуждают
друг друга, со-рождаются, со-творятся, изменяются в когнитивном
действии и благодаря ему.
Наглядный образ такого рода циклической, взаимно
полагающей связи дает нам известная картина Маурица Эшера «Рисующие
руки» (1948). Правая рука рисует манжету с запонкой. Ее работа
еще не закончена, а справа уже детально прорисована левая рука,
которая рисует манжету с запонкой, из которой выступает правая
рисующая рука. Эти две руки взаимно рисуют друг друга, они
взаимно полагают условия своего возникновения. Их взаимное
определение выделяется на общем фоне рисунка и составляет некое
единство, некое автономное действие, которое можно, пожалуй,
назвать креативным кругом.
Подобным образом взаимно полагают и определяют друг друга
субъект и объект познания, когнитивный агент и среда его
активности. «Мы не можем выйти за пределы той области, которая
определена возможностями нашего тела и нашей нервной системы, —
отмечает Варела. — Не существует никакого иного мира кроме того, о
котором мы узнаем через эти процессы, — через процессы, которые
поставляют нам данные и из которых мы устанавливаем, кто мы
есть. Мы находимся внутри некой когнитивной области, и мы не
в состоянии выпрыгнуть из нее или установить, где она начинается
и как мы ее обрели»1. Таков замкнутый круг нашего познания. Мы
крутимся в нем как белки в колесе. Отношения субъекта и объекта
познания строятся по принципу возвратности,
взаимоотнесенности, референтности. Это — отношения партисипации, соучастия.
Энактивность, вдействование человека в мир означает
пробуждение мира в результате действий субъекта познания. А пробуждая
мир, он пробуждается сам. Изменяя мир, он изменяется сам.
Дорога не дана ищущему и познающему человеку a priori, она
прокладывается в ходе продвижения по ней. Не только идущий про-
1 Varela F. Der Kreative Zirkel. Skizzen zur Naturgeschichte der Rückbezüglich-
keit // Die erfundene Wirklichkeit. Wie wissen wir, was wir zu wissen glauben?
München: Piper, 1998. S. 306.

672
Раздел У. Эволюционная эпистемология в России
кладывает дорогу, но и дорога делает идущего. Пройдя этот путь,
он превращается в другого человека.
В свете этих новых представлений сознание человека
предстает как динамическая и самоорганизующаяся структура-процесс.
Сознание инкарнировано в определенное тело, обременено некой
телесной оболочкой. Сознание всегда ситуационно, т. е.
окультурено, самими наличными историческими условиями поставлено
в контекст определенной культурной, политической, социально-
психологической, научной ситуации. Индивидуальное «Я»
человека энактивировано, одновременно внутренне автономно и
встроено в узкий и широкий контекст свой деятельности, обусловлено
этим контекстом. Оно вовлечено в динамический поток
производства себя и своего окружения, в цепи самотрансформации под
влиянием тех ситуаций, в которых оно оказывается. Оно претерпевает
каскады кристаллизации своих знаний, своего таланта, своего
мировоззрения, своих глубинных чувств энтузиазма и отчаяния,
любви и ненависти, дерзости и смирения. Личность человека
постоянно саморазрушается и самоструктурируется, погружается в темную
бездну хаоса и вырывается из нее обновленным и просветленным.
7. Синергетическое видение механизмов
творческого мышления
Строя модели нелинейной динамики и развивая синергетическое
видение мира, мы с С. П. Курдюмовым стремились приоткрыть —
с помощью синергетики — завесу над тайной феномена человека,
функционирования его тела и сознания, работы его творческой
интуиции1.
Сознание является в высшей степени самореферентной
системой. Оно способно к самообучению и самодостраиванию.
Возвышение сознания есть показатель внутреннего роста личности.
Философская сентенция «Познай самого себя!» идет от первых
древнегреческих мудрецов. Речь идет о высшей ценности
человеческой жизни — самореализации, о чем говорили мыслители со
1 См. об этом: Князева Е. И., Курдюмов С. П. Основания синергетики. Человек,
конструирующий себя и свое будущее. 4-е изд., доп. M.: URSS, 2011.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 673
времен Гераклита до Абрахама Маслоу, построившего известную
пирамиду человеческих ценностей. По мысли Гераклита, ничто
никогда не есть, но все становится, поэтому и себя он видит в
процессе непрерывного становления, обнаружения своей собственной
природы. Он смотрел на мир широко открытыми, полными
любопытства глазами, но все, что знал, выпытал у самого себя. «Я искал
самого себя», — говорил Гераклит.
Сознание является операционально (организационно) замкнутой
системой, т. е. одновременно и отделенной от мира (фильтры
сознания), и соединенной с ним (открытость миру и готовность к новому
как условие для творчества). Операциональная замкнутость
является условием когнитивной и креативной активности сознания.
Важнейшее понятие для понимания сложных организаций и
структур, каковым par excellence является сознание, — это понятие
автопоэзиса. Введя это понятие, У. Матурана и Ф. Варела,
стремились раскрыть сущность жизни, отличие живого от неживого.
Жизнь способна постоянно поддерживать, продуцировать саму
себя, поддерживать свою целостность. «Автопоэтическая
организация по своей форме или паттерну такова, что она базируется на
особой циклической взаимозависимости между взаимосвязанной сетью
самогенерирующихся процессов и самовоспроизводящейся
границей так, что вся система поддерживает себя в постоянном
самопроизводстве как пространственно обособленная целостность»1, —
разъясняет содержание этого важного понятия Э. Томпсон.
Сознание автопоэтично: оно непрерывно производит само себя,
поддерживает свою идентичность через ее постоянный поиск и
через свое становление. В автопоэзисе всегда есть не только
сохранение состояния, но и его преодоление, обновление. Можно,
пожалуй, говорить и об автопоэзисе мысли, что означает наличие в ней
вектора на самодостраивание, изобретение и конструирование,
достижение цели и построение целостности. Сознание в своей
когнитивной и креативной функции автопоэтично в том смысле, что оно
направлено на поиск того, что упущено, на ликвидацию пробелов.
Представление об автопоэтичности сознания и
автопоэтичности роста личности в процессе ее самореализации резонирует с
1 Thompson Ε. Mind in Life. Biology, Phenomenology and the Sciences of Mind.
Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 2007. P. 101.

674
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
некоторыми образами сознания в истории философии. Согласно
Платону, душа находится в диалоге сама с собой, в ходе которого
она припоминает то, что она знала в своей космической жизни;
внутренние конфликты вожделеющей, страстной и разумной души
стимулируют движение колесницы души. Декарт развил учение о
сознании как прямом и непосредственном знании души о самой
себе (интроспективная концепция сознания). Один из гешталь-
тов сознания в «Феноменологии духа» Гегеля — это «несчастное
сознание», которое тоскует по самому себе, по высшей сущности,
которое всегда хочет преобразований, но никогда не достигает
окончательной реализации. Сущность разума — это его самопо-
лагание, становление самим собой. Это свойственная сознанию
«нехватка-к-бытию», о которой говорил Жак Лакан. Это его
«творческое беспокойство», на которое указывал Стивен Пинкер.
Человек в сопряжении тела и сознания, как и всякое живое существо,
отличается от мертвого тем, что оно всегда может быть иначе.
Самодостраивание как механизм работы творческой интуиции
Самодостраивание имеет место в визуальном восприятии, в
распознавании образов. На самодостраивании основывается работа синер-
гетического компьютера, о котором пишет в своих книгах Г. Хакен.
Что касается психологии восприятия и распознавания образов,
здесь в настоящее время широко применяется синергетический
подход. Восприятие бистабильных образов, например профиля
человека или вазы, портрета или натюрморта с овощами и т. п.,
зависит от «предыстории», от существующей установки на восприятие.
Осцилляции между двумя различными образами определяются
тем, что один параметр порядка исчезает, а другой возникает.
Распознавание образов может быть понято как процесс их
самодостраивания (возникновения) на потенциальном мультистабиль-
ном ландшафте1. Если даны лишь некоторые определяющие черты
распознаваемого образа (информация на входе существенно
неполна), то они принуждают систему дополнить все остальные
черты, так что реконструируется целостный паттерн. Например, если
1 Haken H. Synergetics of the Brain // Matter Matters? On the Material Basis of
Cognitive Activity of Mind. Berlin: Springer, 1997. P. 159.

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 675
имеются очертания, скажем, глаз или носа человека (ключевых
элементов для распознавания образа), то, следуя этой процедуре,
может быть реконструировано все лицо.
Ф. И. Шаляпин писал о роли самодостраивания в восприятии
художественного образа. Отсюда он выводил правила для
нанесения грима: «Грим очень важная вещь, но я не всегда помнил
мудрое правило, что лишних деталей надо избегать в гриме также, как
и в самой игре. Слишком много деталей вредно. Они загромождают
образ. Надо как можно проще взять быка за рога. Идти к сердцу,
к ядру вещи. Дать синтез. Иногда одна яркая деталь рисует целую
фигуру. В тысячной толпе можно иногда узнать человека только по
одному тому, как у него сидит на затылке шапка и как он стоит»1.
Мысль творца свободно движется по креативному ландшафту.
Если в ходе этого зигзагообразного движения происходит событие
выхода на структуру-аттрактор (одну из спектра возможных), то в
открытой нелинейной среде мозга и сознания начинается процесс
самодостраивания этой структуры-аттрактора. Процесс выпадения
на аттрактор также естественен, как и процесс падения тел в
гравитационном поле притяжения Земли.
Самодостраивание лежит в основе работы творческой
интуиции, озарения, инсайта2. Происходит восполнение недостающих
звеньев, «перебрасывание мостов», самодостраивание
целостного образа. Мысли вдруг обретают структуру и ясность. Интуиция
всегда холистична (это — целостное схватывание) в отличие от
логики, которая аналитична.
Конрад Лоренц ввел принцип Fulgurationes, или «креативных
вспышек» (лат.: fulgurare — сверкать молнией) как принцип,
описывающий возникновение нового, новых системных свойств в
ходе эволюции.
Согласно представлениям гештальтпсихологов (например,
М. Вертгеймера), имеет место «инсайтная перестройка».
Происходит как бы мгновенная организация красивой мозаичной структуры
из имеющихся элементов знания и опыта: «встряхнул, и есть
структура!». Развиваемое здесь понимание механизма креативного мыш-
1 Шаляпин Ф. И. Маска и душа. Минск: Современный литератор, 1999. С. 84.
2 Впервые эта идея была выдвинута в статье: Князева Е. И., Курдюмов С. П.
Интуиция как самодостраиванис // Вопросы философии. 1994. № 2. С. 110—122.

676
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ления существенным образом отличается от концепций гештальт-
психологов.
Происходит не просто объединение целого из частей,
самоструктурирование частей в целое, не просто проявление более
глубокой структуры из подсознания, а самовыстраивание
целого из частей в результате самоусложнения этих частей. Сам поток
мыслей и образов в силу своих собственных потенций
усложняется и спонтанно выстраивает себя. Из простой структуры вырастает
сложная. Это есть автопоэзис мысли, если применить
центральное в концепции У. Матураны и Ф. Варелы понятие, выражающее
свойство прежде всего живых систем восстанавливать свою
целостность при функционировании и самообновляться в процессе
развития1.
Можно предположить, что в основе работы интеллектуальной
интуиции может лежать не просто самодостраивание как выход
на структуру-аттрактор, как возникновение на среде целостной
структуры. Может иметь место более высокий тип
самодостраивания — переход от простой структуры к сложной, саморазвитие,
усложнение первоначальной структуры. Имеется в виду некий
когнитивный аналог биологического процесса морфогенеза.
Образ самодостраивания подобен в таком случае вырастанию
«родословного древа решения», «древа познания» на специально
подготовленном, окультуренном поле сознания, ведь случайность,
как известно, благоприятствует только подготовленному уму.
Причем само использование здесь образа древа является весьма
симптоматичным. Рост древа являет собой как бы падение
возможного в бытии, игру с огромным резервуаром возможного. Игра всегда
связана со случайностями, благодаря которым в мире возможно
появление чего-то нового. Это резонирует с буддийскими
представлениями о природе сознания. Сознание предстает в образе
древа просветления, в чань-буддизме — древа бодхи, а путь к
просветлению осуществляется посредством стимулирования,
созревания и расцветания древа бодхи.
На первоначальном этапе работы интуиции, вероятно,
имеет место максимальное расширение креативного поля поиска, охват
максимально возможного разнообразия элементов знания. При
1 Maturana H. R., Varela F. Autopoiesis and Cognition. Dordrecht, 1980. P. XVII.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 677
этом уравновешивание главного и неглавного, существенного и
несущественного, т. е. радикальная переоценка познавательных
ценностей перед лицом смутного Единого — творческой цели, —
является основой для продуктивного выбора идеи. Единство
возникает через разнообразие (одно — через многое) — это принцип
кибернетики и общей теории систем, который находит в
синергетике самые разные формулировки: «порядок из хаоса» (И.
Пригожий), «порядок через шум» (X. фон Фёрстер), «организующая
случайность» (А. Атлан), «imitas multiplex» или «многообразного
единство» (Э. Морен). Целое и одно часто как ключевое звено или
притягивающий центр возникает в форме образа (оно ощущается,
а не мыслится!). И это ощущаемое целое ведет в творчестве.
Достижение творческой цели одновременно означает
построение целого. Креативность человека включает в себя способность
видеть целое прежде составляющих его частей. И это целое
определяет уже положение частей, причем сами части, возможно, еще
не даны, находятся в процессе становления и упорядочивания. Это
есть, по сути, способность к синтетической деятельности.
Творческий человек видит контекст, поэтому он знает, каким должно
быть положение части в целом. Лишенный таких способностей
человек видит только части, отдельное, единичное, он «зациклен»
на них; за деревьями он не видит леса. Не зная контекста,
значение какой-то непонятной части (не говоря уже о значении целого)
остается для него неведомым.
Известно, что хорошо разработанный план, подбор ключевых
слов, привлекательный образ проблемы и даже удачно
подобранное название могут значительно стимулировать научное и
словесное творчество. Каким должно быть название произведения?
«Для многих произведений искусства название играет роль
"первого стимула". Название обеспечивает нас общим
представлением о содержании, и мы воспринимаем всю другую
информацию, которую дает нам это произведение, ("второй стимул") с
этим представлением как основанием. Хорошее название не
должно повторять содержание, оно должно иметь отношение
"частичного совпадения" с ним»1.
1 Golitsyn G. Л., Petrov V. M. Information and Creation. Integrating of «Two
Cultures». Basel: Birkhäuser, 1995. P. 152.

678
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Настоящий творец начинает писать свою книгу, когда он
знает, какой она должна быть в целом. Последняя фраза книги может
быть даже у него готовой заранее. Он держит в своей голове весь
ритм книги, общую архитектонику всего текста. Эта
топологически распределенная цель ведет его в творчестве.
Инсайт — это процесс катастрофический, выражаясь на языке
синергетики, это режим с обострением, т. е. очень быстрый,
лавинообразный процесс. В его основе лежит внезапный и бурный,
катастрофический процесс структурной сборки целостных образов и
представлений, переструктурализации знания, установления
связей между доселе, казалось бы, несоединимым. Инсайт наступает
внезапно, неожиданно, непредсказуемо: вдруг наступает ясность,
обнаруживается когерентность элементов, они складываются в
целостную структуру.
В современной теории сложности П. Баком была развита
концепция самоорганизованной критичности, которую можно
рассматривать как теоретическое обоснование катастрофизма. В ней
выдвигается, в частности, идея точечного равновесия, когда
длительные периоды медленного роста в биологической или
когнитивной эволюции, когда, кажется, не происходит видимых
изменений, сменяются гораздо более короткими периодами быстрого
взрыва, когда происходят драматические, решающие изменения и
достигается лишь «точечное равновесие». «Эволюция происходит
рывками, а не следует по медленному, но устойчивому и
равномерному пути»1. В синергетической модели режима с обострением
также есть длительная квазистационарная стадия, когда не
происходит никаких видимых изменений (на языке стадий творческого
процесса это вызревание идеи), и стадия резкого, очень быстрого
роста, за которую ответственны механизмы нелинейной
положительной обратной связи, автокатализа (стадия иллюминации —
озарения, инсайта, ага-переживания).
Инсайт — это явление эмерджентное. Неожиданный скачок в
понимании, неожиданное обнаружение смысла, связанное с
новым соединением образом. Творить — это уметь соединять. «Créer
c'est unir», — говорил П. Тейяр де Шарден. И, правда, творческая
1 Вак P. How Nature Works? The Science of Self-Organized Criticality. Oxford:
Oxford University Press, 1997. P. 117.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 679
способность — это способность неожиданно, иначе соединить,
может быть, даже известные вещи, радикально
переструктурировать элементы, в результате чего в исследуемом или
конструируемом предмете обнаруживается новый смысл. Вообще говоря, в
этом заключается и чувство юмора, которые радикально выделяет
человека из царства животных и которое напрямую связано с его
креативными способностями.
Погружение в хаос как путь к инновации
Путь самоорганизации и творчества природы таков, что режимы
структурализации, роста упорядоченности в сложных системах
сменяются режимами усиления процессов диссипации и
рассеяния, увеличения хаотических элементов, растекания по следам
прежних процессов, которые когда-то протекали в них. Стадии
периодического погружения в хаос (как «метафизическое единство
потенций»/Шеллинг/), приобщения к «родимому хаосу» (А. Блок),
обращения к сокровищнице возможных, мыслимых, но пока еще
не реализованных, форм необходимы для инновационной
перекристаллизации природных или человеческих систем, для
обновления их организации, для возникновения новых структур (тех или
других из спектра возможных, детерминированных собственными
свойствами этих систем), структур-аттракторов.
Человек-творец движим надеждой, что сотворенное им в
минуты напряженной творческой работы и приобщения к хаосу не
будет простым фоном для научного или культурного течения (как это
действительно имеет место с 95% творений), а оставит свой след,
вольется в сокровищницу научных знаний или культурных форм.
Эту сокровенную мечту выразил Р. М. Рильке, по сути, в чисто си-
нергетическом образе «разрастания флуктуации» или «эффекта
бабочки», когда малое, незначительное индивидуальное изменение
приводит к значительным коллективным последствиям:
Все то, что дух из хаоса берет,
Когда-нибудь живущим пригодится;
Пусть это будет нашей мысли взлет —
И та в крови всеобщей растворится, чтоб дальше течь...
Л чувство ? Как понять его пути ?

680
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Ведь и ничтожной тяжести прирост,
Чей след в пространствах мира не найти,
Меняет суть и направленье звезд1.
Без хаоса не видно элементов самодвижения. Инерция есть
всегда лишь стремление сохранить наличное состояние. Хаос же —
сущностный элемент эволюции, положительной или
отрицательной, эволюции или инволюции, прогресса или регресса,
усложнения форм, морфогенеза или их деградации, но всегда эволюции.
Именно он есть начало, первичный носитель, движущая сила
эволюции. Именно он есть стимул, толчок, механизм эволюции,
перекристаллизации форм или рождения новых, еще неизвестных
формообразований и структур.
Эта закономерность организации сложной системы имеет силу
и для творчества природы, и для креативности человека. Творческая
активность человека нуждается в особых стадиях или периодической
активизации постоянно присутствующего в слоях подсознательного
случайностного, стохастического, хаотического движения ума. Чтобы
быть продуктивным, познание должно иметь периоды выпадения в
хаос. В «Ицзин» говорится: «Человек должен выйти из своего
гармонического развития и, сознательно нарушив эту гармонию, двинуться
в хаос, ибо в хаосе он находит свободу для своего творчества»2.
Многие писатели, поэты и философы интуитивно понимали
эту важную особенность творческого мышления. Чтобы создать
что-то новое, нужно предварительно разрушить старое,
оторваться от него, выйти из прежних русел мышления. «Страсть к
разрушению — это творческая страсть», — говорил Г. В. Флоровский.
О разрушении как творческом принципе писал С. Лем. М. Фуко
отмечал, что «написать книгу — это всегда в некотором смысле
уничтожить предыдущую. Работать — это значит решиться думать
иначе, чем думал прежде». Б. Парамонов рассуждает в духе
Платона, подчеркивая, что творец создает свои образы из ничего и
способен показать в вещах то, что другие не замечают: «Порождающая
сила художника — его собственная, он сам создает свои "эйдосы",
1 Рильке Р. М. Лирика. М.: Художественная литература, 1965. С. 232.
2 Щуцкий Ю. К. Китайская классическая «Книга Перемен». СПб.: Алетейя,
1992. С. 435.

Князева Ε, Η, Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 681
как и всякий творец, творит из ничего. Сведение художественного
творчества к искусному мастерству, ремеслу не унижает художника,
а необыкновенно его возвышает, подчеркивает его самостоянье...
Творчество — не уход в иные и лучшие миры, а уменье настоять на
своем, заставить любоваться своим уродством... Творчество — это
индивидуальная смелось, превращающая комплекс в норму: норму
восприятия данного творчества как ценного. Это умение модницы
обыграть свои некрасивые ноги или плоскую грудь»1.
Ныне разрабатываются методики хаотического познания,
которое позволяет мыслителям испытывать новые возможности и
максимально использовать моменты интенсивной вдохновенной
работы, когда происходит прирост нового: содержательных и
гармонично сложенных частей художественного произведения,
музыкальной композиции, элементов нового научного знания и т. д.
Креативное мышление является мышлением дивергентным. В то
время в процессе конвергентного мышления осуществляется
переход от исходной проблемы через ряд заранее предписанных
операций к единственно правильному решению, дивергентное
мышление позволяет проводить поиск в различных направлениях от
исходной проблемы, чтобы предложить много возможных идей и
комбинаций идей, которые могут служить решениями2. Путь
творчества состоит в том, чтобы отдать себя во власть хаосу для
овладения им, подчиниться хаосу, получив возможность создать из него
изящную структуру.
Хаос является генератором случайности, генератором
разнообразия, из которого складывается новое единство, рождается
новая структура. Рассмотрим хотя бы в качестве примера
воспоминания или перечитывание какого-либо текста. Перечитывание — это
всегда не полное повторение по старым следам, оно всегда чем-то
дополняется. Это что-то определяется накопленным человеком
(за время, прошедшее между прочтениями) опытом или просто
свободными сиюминутными ассоциациями сознания.
Бесконечное повторение одного и того же, передумывание, перечитывание,
просмотр накопленных материалов и записей, никогда не протека-
1 Парамонов Б. Конец стиля. СПб.: Аграф, 1999. С. 10-11.
2 Chaotic Cognition: Principles and Applications / Ed. by R. Finke, J. Bettle. Mah-
wah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1996. P. 183.

682
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
ет полностью и всецело по прежним руслам. Эта неповторимость
старого и есть высечение искр нового знания в себе самом.
Любопытно, что настоящие гении в искусстве (поэзии,
музыке, живописи) нередко начинали с подражания и вариации чужих
произведений. «Вариации на тему» сыграли значительную роль в
творчестве Л. Бетховена. Все дело в том, чтобы варьировать
творчески, подпустить окрашенный личностью хаос, дать
возможность для спонтанных движений собственной души. «К 1782 году
относится первое известное нам сочинение Бетховена —
фортепьянные вариации на тему марша ныне забытого композитора
Э. Дресслера, — пишет исследователь жизни творчества Бетховена
А. Альшванг. — Вариации — распространенный и излюбленный в
XVIII веке жанр. Они представляли как бы "рассуждения на тему".
Сначала излагалась тема — собственная или заимствованная из
популярных опер, песен, маршей и т. п., затем композитор давал
ряд разнохарактерных ее изменений. Бетховен очень любил этот
жанр и не расставался с ним в течение всей своей композиторской
деятельности. Пристрастие к вариациям стоит в прямой связи со
свойственным бетховенской творческой мысли стремлением
возможно полнее и разностороннее развить взятую тему, разработать
ее, видоизменить, извлечь из нее максимум заложенных в ней
возможностей. Впоследствии Бетховен достиг небывалой до него
свободы в трактовке варьируемой темы»1.
Всякий человек имеет и теневую сторону, которая состоит не
только в его психических слабостях и недостатках, но и таит в себе
демоническую динамику. Чудовищная, взрывная,
неорганизованная энергия, прорывающаяся из слоев бессознательного, подобна
лавинообразным природным процессам, так называемым
режимам с обострением, изучаемым в синергетике, в которых могут
прокладываться совершенно новые русла развития темы,
проблемы и т. п., возникать новые, доселе невиданные структуры
самоорганизации.
Блуждающий «глаз» ума — образ, достаточно точно
передающий основу креативности человека. Ум должен быть
децентрализован, расфокусирован, должен совершать свободные движения
1 Альшванг А. Людвиг ван Бетховен. Очерк жизни и творчества. М.: Советский
композитор, 1971. С. 36.

Князева Ε. //. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 683
между векторами направленной активности. «Блуждания по полю
возможных путей развития», хаотические движения креативного
разума приводят время от времени к «выпадению» на ту или иную
структуру-аттрактор. Тем самым определяется вектор креативной
активности, ведущий к прорыву к новому. Поле возможностей ис-
пытывается, «прощупывается». В результате одна из скрытых
структур актуализируется, происходит кристаллизация нового знания.
Методы активизации креативного мышления сопоставимы с
техникой расширения сознания в йоге и с психоделическим
опытом. Исследователи измененных (под действием ЛСД) состояний
сознания отмечают, что существует сценарий, называемый «цирк
в глазной сетчатке». При этом психике присуща абсолютная
гибкость и ничем не ограниченная свобода, имеет место спонтанная
смена настроений и чувств. «Все возможно. Все чувства
доступны. Человек может «примерять» разные настроения, меняя их как
одежды. Субъекты и объекты кружатся, трансформируются,
переходят друг в друга, сливаются, сплавляются, вновь разъединяются.
Внешние объекты танцуют и поют. Ум играет на них, как на
музыкальных инструментах»1. Прежде чем структура личности вновь
затвердеет, кристаллизуется, она должна быть полностью размыта,
растворена в потоке энергии, превращена в вату,
воспринимающую все и вся.
Согласно синергетической модели Германа Хакена (параметры
порядка, принцип подчинения, циклическая причинность), в
результате креативной деятельности или творческого обучения
возникают новые параметры порядка поведения человека как
сложной нелинейной системы. В результате «раскачки» системы по
всем доступным степеням свободы возникают новые
макроскопически упорядоченные структуры знания. Креативность является
фактором успеха, ибо она подспудно опирается на хаос как способ
самообновления. Что-то предпринимать — значит постоянно
изменяться и находить векторы дальнейшего развития.
Что может означать в таком случае «синергетическая методика»
поисковой и творческой деятельности? Зная, как устроено сложное
1 Лири Т., Метцнер Р., Олперт Р. Психоделический опыт. Руководство на
основе «Тибетской книги мертвых». Львов: Инициатива; Киев: Ника-центр, 1998.
С. 106.

684
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
в мире и по каким общим законам оно функционирует, вписывать
свои действия в универсальные цепи самоорганизации, оставляя
себе тем самым большую надежду на успех. То есть
сообразовывать свои действия с общим порядком, с общими правилами игры,
установленными самой природой. Делать структуру своей
личности конгруэнтной изумительным структурам самоорганизации в
царствах неживой и живой природы.
Способы тренировки креативного мышления
Есть ли нам чему поучиться у природы как изобретателя форм
самоорганизации? Какие уроки истории преподает нам сама
природа? И чем ценен для нас опыт мистиков, шаманов,
просветленных, взобравшихся по древу познания древу и узнавших,
сделавших самих себя?
Вращения в пространстве мыслеобразов, путешествие в
глубинах своего духа — это способ экспериментирования с реальностью,
проектирования (личностного и социального), работы
творческого, продуктивного воображения (И. Кант), испытания
множественности реальности (Э. Гуссерль), столкновение с «миром,
известным иначе» (А. Шюц).
По Канту, «воображение (как продуктивная способность
познания) очень сильно в создании как бы другой природы из материала,
который ему дает действительная природа»1. Воображение
оперирует с «миром как если бы» (die Welt als ob), оно жонглирует
своим опытом, строя его «как если бы», что дает возможность увидеть
событие, явление, вещь в иной перспективе, в спектре иных
возможностей, в иных оттенках их цвета. Воображение действует как
«иначе видение». Не означает ли это умение побродить по древу
познания (жизни, эволюции), попробовать реализовать
нереализованное в прошлом и по-разному реализуемое в будущем,
прощупать этот мир на способность его действия, реализации, раскрытия,
развития? Уж очень напоминает это синергетический образ
блуждания по полю путей эволюции, спектру структур-аттракторов.
Итак, творить — значит а) созидать, т. е. способствовать
рождению нового, б) соединять, т. е. активировать свою синтетиче-
Кант И. Соч. М: Мысль, 1966. Т. 5. С. 330.

Князева Ε, Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 685
скую способность мышления и деятельности. Синтез в
умственной деятельности — это способность к холистическому видению,
к сращиванию элементов опыта, к интерпретации смысла части с
точки зрения целого.
Герман Гессе писал: «Жизнь каждого человека есть путь к
самому себе, попытка пути, намек на тропу». Подлинное творчество
требует от человека полной самоотдачи. Это — растворение себя
в мире, попытка слияния с космосом. Человек должен отдать себя
миру, потерять свое Я, чтобы найти его, чтобы обрести себя.
Человек должен растворить себя в мире, диссипировать в нем, чтобы
структурировать себя по-новому, вынырнуть из космической
стихии обновленным. Человек не должен бояться расстаться с самим
собой, чтобы встретиться с собой вновь. Акт творчества есть акт
личностного преображения, обретения себя, актуализации
скрытых в душе и разуме возможностей. Это резонанс человека-творца
с миром.
Расставание с собой — это проявление смелости, не все на это
способны. Это страшно, но вместе с тем привлекательно, манит
творческих личностей. Расставание с собой в акте самоотдачи
миру (в творческом порыве, во взлете вдохновения, в любви, во
сне) есть нечто противоположное эгоизму; это — альтруизм, но
альтруизм эгоистический, ибо человек в результате строит себя от
другого, строит и перестраивает себя от мира, культивирует
собственное эго, взращивает себя как личность. «The aim of life is self-
development», — говорит Оскар Уайльд устами героя своего романа
«Портрет Дориана Грея». А саморазвитие, самоорганизация,
самореализация себя в мире есть путь человека к самому себе.
В настоящее время появляются книги, авторы которых
отстаивают точку зрения, что человек способен управлять развитием
своего мозга и сознания, а значит и развитием своих креативных
способностей. Такова, к примеру, книга немецкого биолога Вернера
Зифера «Гений во мне»1, вышедшая в свет совсем недавно и
широко обсуждаемая в прессе. Автор показывает, как возникает талант
и как развиваются интеллектуальные способности. Он призывает
каждого из нас: «Открой свои возможности, которые в тебе
скрыты!» Сам по себе показатель интеллектуальных способностей IQ —
1 Siefer W. Das Genie in mir. Frankfurt am Main: Campus Verlag, 2009.

686
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
это еще не судьба. Человек может тренировать свой интеллект, он
может научиться быть талантливым. В каждом из нас скрыт гений.
Зифер выводит свои шесть правил, чтобы каждый смог стать
гением.
1) Не бояться низкого IQ, так как показатель уровня интеллекта
редко определяет успех в избранной области.
2) Отбросить предрассудки, такие как «мальчики сильнее в
математике, чем девочки».
3) Оставаться на своем пути, поскольку путь к успеху долог и
требует ежедневных усилий. Стратегия маленьких шагов ведет к
большому успеху.
4) Из слабости возникает сила. Тот, кто спотыкается в одном и
том же месте, играя музыкальную пьесу, должен упражняться
каждый день, и он добьется успеха.
5) Спорт (велосипед, ходьба, плавание или бег) есть тренировка
мозга, спорт полезен не только для тела, но и для мышления.
6) Нужно достаточно спать. Мозг учится и развивается не
только в течение дня во время работы или тренировки, но и ночью.
Решение проблемы может прийти ночью или, по крайней мере, на
свежую выспавшуюся голову1.
Стратегия маленьких шагов для решающего прорыва — это,
по сути с синергетической точки зрения, способ запускания
процесса нелинейного роста («малые причины больших событий»).
Можно делать настолько малые шаги, что фактически топтаться
на месте и никуда не продвинуться, остаться ниже порога,
достигнуть который необходимо для раскрытия своего таланта. А
можно делать такие настойчивые малые шаги, что перешагнуть порог,
раскрыв свой талант и заняв свою нишу в науке или культуре, так
что дальнейшие тоже, казалось бы, незначительные усилия могут
привести к многократному, нелинейному,
самоподстегивающемуся возрастанию своего самораскрытия в творчестве, степени
общественного признания, получаемого за свой труд вознаграждения и
т. д. Недаром древние индийцы связывали творчество, в частности
поэтическое вдохновение или красноречие, с огнем — Агни
(оратор есть «открыватель сверкающей речи»), который развивается с
1 См. об этом: Lehmann Α. Für die Begabung gibt's kein Gen // Bunte. 11.06.2009.
№ 25. S. 24-26.

Князева Ε. Η. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 687
молниеносной быстротой, уничтожает ради созидания1. Творец
горит в своем творчестве настолько быстро, что он может
преждевременно и испепелить свою сому (вспомним жизнь и творчество
В. М. Шукшина, В. С. Высоцкого и др.).
Существуют специальные способы тренировки
креативного мышления и креативного действия, методики продуцирования
креативных идей и креативных поведенческих актов. Установлению
общих принципов функционирования творческого мышления и
общих техник творческого мышления, приложимых в самых разных
областях посвящена книга Р. А. Финке, Т. Б. Уорда и С. М. Смита
«Креативное познание»2. Я суммирую мое собственное синергети-
ческое видение возможностей тренировки креативного мышления:
• хаотизация состояния сознания и мышления для
намеренного выхода их проторенных русел, сложившихся
стереотипов мышления, чтобы найти новый путь поиска;
• осознание позитивной роли забывания. Реминисценции
важного из памяти происходят тогда, когда активные
элементы знания вытеснены, «забыты». Необходимо забывать,
чтобы открывать и созидать;
• демистификация гениев: творческий гений не так уж и
далек от обыденной реальности3 и на 95 % строится своим
собственным трудом (остальное — «искра божья»); некоторые
люди остерегаются быть креативными, поскольку не хотят
показаться странными, они боятся насмешек «толпы», им
кажется, что творчество ведет к беспорядку и хаосу, а
творческие идеи кажутся им безумными, странными,
неудобоваримыми; так называемые нетворческие люди — это те, душа
которых еще не пробуждена к творчеству;
• тренировка перцептивного мышления, конструирования
мыслеобразов и продуктивных метафор, сборки целостных
образов, всплывающих в голове в готовом виде;
• для творческого прорыва необходимо угасание активности,
охлаждение, расслабление, рассредоточение, периодическое
1 См. об этом: Лысенко В. Г. Универсум Вайшешики. М.: Восточная литература,
2003. С. 55.
2 Finke R. Α., Ward Т. В., Smith S. M. Creative Cognition. Theory, Research, and
Applications. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1992.
3 Ibid. P. 28.

688
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
втягивание диссипативных, хаотических элементов; в
некотором смысле необходимо проходить через опыт квазисмерти;
• понимание того, что открытия происходят неожиданно, но не
случайно. Случайность может способствовать, но она не
является желательной и необходимой для творческого результата в
познании1, ибо, как говорил Луи Пастер, «случайность
благоприятствует лишь подготовленному уму»; внутренняя твердая
установка на решение проблемы не исключает, а предполагает
наличие важной стадии инкубации, вызревания идеи;
• тренировка дивергентного мышления как метода
креативного познания и действия. В то время как конвергентное
мышление идет от первоначально поставленной задачи
алгоритмически, т. е. строго предписанным образом, к единственно
правильному решению, дивергентное мышление позволяет
свободно двигаться в разных направлениях, ситуационно
менять направление движения, с тем чтобы иметь
возможность выдвинуть целый ряд креативных идей и их
комбинаций, которые могли бы служить решениями проблемы и
лечь в основу созидательного действия.
Существуют также специальные техники мозгового штурма
и синектики. Техника мозгового штурма, изобретенная Алексом
Осборном (1888—1966), основывается на свободной ассоциации
идей, продуцируемых группой участников. Взаимная критика
участников полностью исключена, чтобы они вдохновили друг
друга на ничем не ограниченный полет мысли, на
продуцирование идей. Осборн предложил идею проверочных листов — серии
вопросов, которые призваны стимулировать рассмотрение новых
возможностей и продолжить поиск. К примеру, задаются такие
вопросы, как «Почему это необходимо?», «Существуют ли иные
способы применения?», «Какие свойства могут быть добавлены?».
Техника синектики, разработанная Джорджем Принсом (1918—
2009), отличается от мозгового штурма тем, что требует от каждого
участника процесса больших усилий и больших временных затрат,
но эти затраты получают большее вознаграждение: конечный
результат синектики — это действие, а не просто новая идея. В
технике синектики подчеркивается важность использования метафор,
1 Ibid. Р. 28.

Князева Ε. Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 689
которые делают известное странным, а странное известным, что
выражено в принципе «Доверяй вещам, которые чужды и
отдаляйся от вещей, которым доверяешь!». Приветствуется также
использование аналогий, которые служат катализаторами для креативного
мышления. Используются аналогии четырех типов: 1) личностные
аналогии погружают человека, решающего проблему, в саму
разрешаемую им ситуацию. Он воображает себя некой сущностью,
являющейся частью проблемы (в случае инженерной проблемы он
может представить себя вращающейся рукояткой); 2) прямые аналогии
отсылают к составлению карты ситуации, часто вовлекая известные
в природе структуры; 3) символические аналогии — это поэтические
фразы, которые всплывают в умах участников в ответ на
необходимость решения проблемы; 4) фантазийные аналогии, которые
заставляют представить, как можно было бы решить проблему, если
бы невозможное внезапно оказалось возможным. Все это ведет, в
соответствии в рассматриваемой здесь моделью креативного
мышления, к расширению креативного поля поиска.
Подлинное творчество не только позволяет найти истину, но и
красиво. Оно позволяет быстро преодолевать трудности и
препятствия. Творчество приносит самую глубокую радость бытия.
Коэволюционные ландшафты и экология творящего разума
Коэволюция в живой природе, как известно, связана с
образованием ниш. Живой организм, приспосабливается к окружающей
среде, осваивая определенное пространство. Это пространство
называется его «биологической нишей». Биологическая коэволюция
ведет к «застройке» биологического пространства определенной
сетью ниш, так что вновь возникающим видам необходимо
создавать для себя дополнительные ниши, деформируя тем самым
существующую конфигурацию ниш.
Вероятно, развитие культуры, науки и технологии также
связано с образованием ниш. Процессы коэволюции сложных структур,
развивающихся в разном темпе и имеющих разную степень
сложности, приводят к образованию коэволюционных (экологических)
ниш. Существуют законы образования экологических ниш,
возникновения определенной пространственной конфигурации друг
к другу подогнанных ниш. С. Кауффман пишет в связи с этим о

690
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
неких принципах «сборки сложных образований посредством
процесса поиска, а также принципах автокаталитического создания
ниш, инициирующих инновации, которые в свою очередь создают
дальнейшие ниши»1.
Имеет смысл сопоставить понятие экологической ниши с
понятием жизненного пространства, используемым, в частности,
К. Левином. Пространство жизни — это окружающий
психологический мир в том виде, как он существует для индивида. Его
граничная зона — это та часть процессов психологического и
социального мира, которая в определенное время оказывает влияние
на жизненное пространство. Понятие жизненного пространства,
несомненно, включает в себя и адаптационный смысл: эту часть
социального пространства освоил человек и к ней приспособился.
Границы пространства свободных действий индивида могут
расширяться в результате его взросления, образования и повышения
собственной активности. Границы экологической ниши могут по
меньшей мере трансформироваться.
В культуре и науке, также как и мире живой природы,
возникают некие коэволюционные ландшафты, т. е. сложные
конфигурации сосуществующих ниш. Трансформация коэволюционных
ландшафтов определяется непрерывным созданием новых ниш и,
следовательно, перестройкой наличной структуры ниш.
Каждый вторгающийся в мир науки ученый испытывает пара-
дигмальное инерционное давление, давление уже заполненных
«когнитивных ниш», причем заполненных наличными, далеко
не совершенными знаниями и культурой мышления.
Встраивание нового знания зависит от наличной структуры «когнитивных
ниш». При достаточной инновационной ценности этого знания и
достаточной решимости, «пробивной силе» его носителя это новое
знание может быть принято научным сообществом. В результате
этого может происходить реконструкция структуры пространства,
застроенного «когнитивными нишами». Могут деформироваться
существовавшие ранее ниши.
Всякое исследовательское сознание и производимое им знание
должно попасть в определенную локальную среду или создать со-
1 Kauffman S. At Home in the Universe. The Search for Laws of Self-organization
and Complexity. London: Viking, 1995. P. 282.

Князева Ε. Η, Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 691
ответствующую своим устремлениям среду. Только тогда оно будет
успешно развиваться. Всякий элемент знания должен
находиться на своем месте, в области своего территориального оптимума,
иначе будет ощущаться «диспозиционная неустроенность», или
«давление места». Эти представления весьма близки к теории
движения, развитой Аристотелем.
Абсолютно податливых и благоприятных сред для реализации
творчества не существует. Чтобы «встроиться» в научное
сообщество и занять подобающую ему «когнитивную нишу», ученому
надлежит резонансно возбудить, угадать скрытые тенденции развития
научного знания, созревшие в недрах науки, но еще не
вербализованные в виде моделей и теорий. Если же он не попадает точно в
резонанс, что обычно и имеет место, то он вынужден постепенно,
асимптотически, приближаться к выведению на поверхность этих
неявных тенденций развития знания. А здесь уже играют роль
время, терпение и упорство ученого, его направленные усилия в
воплощении своих идей.
Итак, встает вопрос об оптимально организованных коэволю-
ционных ландшафтах и благоприятных для субъекта
конфигурациях когнитивных ниш. По терминологии К. Левина, это вопрос о
жизненном пространстве индивида и его граничной зоне. Речь идет
при этом, по сути дела, об экологии творящего разума, поскольку
здесь уместно применить представление, введенное Г. Бейтсоном1.
К. Левин намечал в качестве одной из задач дальнейшего
психологического исследования именно изучение граничных зон
жизненного пространства (die «Grenzzone» des Lebensraums). Он
предложил называть эту область исследования психологической
экологией2.
Коэволюционный когнитивный ландшафт представляет
собой сложноорганизованную систему, разветвленную сеть взаимно
«подогнанных», адаптированных когнитивных ниш. Природа
такого рода сложных адаптивных образований такова, что они
существуют «на краю хаоса» («at the edge of chaos»). Существует тонкий
баланс между сложностью этой системы и ее устойчивостью, воз-
1 Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии,
психиатрии и эпистемологии. М.: Смысл, 2000.
2 Lewin К. Werkausgabe. Bd. 4: Feldtheorie. Bern: Hüber; Stuttgart: Klett-Cotta,
1982. S. 149.

692
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
можностью самоподдержания этой сложности. Один шаг к
усовершенствованию этой организации, к дальнейшему увеличению
сложности, т. е. казалось бы, в лучшую сторону, может разрушить
всю систему.
Изучение этого явления, названного феноменом
самоорганизованной критичности, проводится в Институте исследования
сложного в Санта Фе (США). По словам Стюарта Кауффмана,
«сама природа коэволюции состоит в достижении края хаоса,
некой сети, построенной на компромиссах, где каждый вид
процветает насколько это возможно, но где никто не может быть уверен,
не инициирует ли его лучший следующий шаг течение небольшой
струйкой или оползень. В этом ненадежном мире лавины, малые и
большие, безжалостно сметают систему»1.
Сложная организация устроена «хитроумно», но она
чрезвычайно хрупка. Она лишь метастабильно устойчива, существует как
«на лезвии бритвы». Причем чем сложнее система, тем все более
неустойчивой она становится. Незначительные отлонения от ее
гомеостатического равновесия могут вызвать катастрофические
последствия. Чуть «тронь» эту систему, даже, казалось бы, с
благими намерениями, пытаясь улучшить ее организацию, и все может
развалиться. Едва заметные сдвиги в сторону ее
усовершенствования, могут стать последней каплей, вырывающей ее из подвижного
равновесия и вызывающей лавину, сметающую всю организацию.
Таким образом, синергетика является способом мягкого
моделирования сложных адаптивных систем, каковыми являются par
excellence системы индивидуального и коллективного знания. Си-
нергетические модели когнитивных систем позволяют получить
элементы надежного знания о способах выхода в неопределенное
и открытое будущее.
Применение синергетических представлений о
самодостраивании, креативной роли хаоса, ландшафтах коэволюции в
эпистемологии и когнитивных науках весьма перспективно и может дать,
как нам представляется, неожиданные интересные результаты.
Что означает нелинейность эволюции когнитивных систем?
Что такое нелинейное письмо и как оно связано со стилем
постмодерна?
1 Kauffman S. Op. cit. P. 29.

Князева Ε, Я. Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 693
Почему, на каких стадиях и в какой степени в процессах
научного и художественного творчества необходимо погружение в
хаос?
Как понять природу мотивов и установок творческой
деятельности?
Почему в творческой деятельности полезно начинать не с
начала, а с конца, т. е. вести поиск от цели и от целого, целостного, но
не детализированного видения конечного результата?
Как оптимально «встраиваться» в существующую среду с ее уже
заполненными «когнитивными нишами»?
Каковы возможности пределы оптимизации коэволюционных
ландшафтов индивидуального и коллективного знания?
Нелинейная динамика и теория сложных систем могут
предложить направления поиска ответов на эти вопросы.

Указатель имен
Автономова Наталия Сергеевна 656
Агасси (Agassi) Джозеф 168
Айзенк Ганс Юрген 573
Аккерман (Ackermann) Роберт 168, 172
Александер (Alexander) Ричард 336, 359
Апьшванг Арнольд Александрович 682
Алюшин Алексей Львович 641
Ардила (Ardila) Рубен 307, 308, 312
Ариети Сильвано 559, 560
Аристотель 22, 32, 203, 237, 316, 492,
511, 545, 588,629,630,659,691
Архимед 203
Асафьев Борис Владимирович 614
Атлан Анри 677
Бажанов Валентин Александрович 635
Бак (Вак) Пер 9, 678
Бархам (Barham) Джеймс 280, 312
Басин Евгений Яковлевич 509
Баумгартен Эдуард 84
Беверидж (Beveridge) Уильям Иен Бир-
дмор168
Бейтсон Грегори 691
Бергер Питер Людвиг 105
Бергсон Анри 319
Беркли Джордж 36, 135
Берн Эрик 567
Берталанфи (Bertalanffy) Людвиг фон 9,
18, 35, 43, 278, 312, 320, 322, 323, 328
Бескова Дарья Александровна 555, 641
Бескова Ирина Александровна 37, 473,
601,641
Бетховен Людвиг ван 130, 682
Бехтерев Владимир Михайлович 535,
536
Бирн (Byrne) Ричард 453, 455, 468
Блажек (BlaZek) Богуслав 321
Блисс Тимоти 363
Блок Александр Александрович 679
Блок Любовь Дмитриевна 615
Блондло (Blondlot) Проспер Рене 240
Болдуин (Baldwin) Джеймс Марк 124,
133, 134, 152, 153, 160, 163, 171
Больцман Людвиг 168, 259
Бонзак Франсуа 160
Бор Нильс 78
Боринг Эдвин Гарриджи 160
Бороздина Тамара Николаевна 615, 622
Брагина Наталья Николаевна 498
Брейди (Bradie) Майкл 7, 282, 312
Брентано Франц 532
Бреш Карстен 543
Бриджмен Перси Уильяме 78, 89, 107
Бродманн Корбиниан 447, 449
Брока Поль Пьер 439, 440, 451, 464-466
Брунсвик Эгон 20, 282, 551
Буданов Владимир Григорьевич 621
Бунге (Bunge) Марио 307, 308, 312, 554
Буридан Жан 32, 200
Бэйн (Бэн) (Bain) Александр 157
Бэкон Фрэнсис 157, 316, 545
Бюлер (Bühler) Карл 83, 119, 121, 122,
133
Вагнер (Wagner) Гюнтер П. 21, 271, 295,
314
Вайцзеккер Виктор фон 265
Валлих (Wallich) Натаниэль; Валлих
Джордж Чарлз 264
Варела (Varela) (Варела Гарсиа) Фран-
сиско Хавьер 9, 18, 305, 306, 313,
663, 664,666,668-671, 673, 676
Васильев Николай Александрович 635
Вегенер (Wegener) Альфред Лотар 240
Вейн Александр Моисеевич 497
Вейс Пауль Альфред 35
Векслер Давид 574
Великовский Иммануил 240
ВернЖюль 176
Вернадский Владимир Иванович 578
Вернике Карл 440, 451, 464-466
Вертгеймер Макс 675
Вильсон (Уилсон) Чарлз Томсон Рис 168
Винер Норберт 9
Витгенштейн Людвиг 215, 261
Владышевская Татьяна Федосьевна 614
Войшвилло Евгений Казимирович 588
Вудвортс (Вудворт) Роберт Сешенс
(Сессионс) 160
Вукетич (Wuketits) Франц Манфред 7,
12, 19, 21, 22, 24, 27, 36-38, 258, 271-
273, 275, 279, 282, 283, 285, 295-297,
301, 309, 314, 315, 641, 646, 657
Вундт Вильгельм 36, 69
Высоцкий Владимир Семенович 687
Галилей Галилео 93d 108, 200
Галль (Gall) Франц Йозеф 240
Гальтон (Голтон) Фрэнсис 573
Гамильтон Уильям Дональд 404
Гартман Макс (Максимилиан) 100, 103
Гартман Николай 98-100, 103, 322
Гаусс Карл Фридрих 203
Гегель Георг Вильгельм Фридрих 674

Указатель имен
695
Гейгер Ханс 208
Гейзенберг Вернер Карл 265
Гейлинкс Арнольд 215
Геккель (Haeckel) Эрнст (Генрих Эрнст
Филипп Август) 278, 312, 319, 332
Гексли Томас Генри 168
Гелен Арнольд 56, 106
Гелл-Манн Марри 643
Гельмгольц Герман Людвиг Фердинанд
фон 270, 316, 545
Гераклит Эфесский 115, 637, 673
Герасимова Ирина Алексеевна 37, 473,
555,604,615,618,624
Гессе Герман 685
Гёте Иоганн Вольфганг фон 57, 75, 81,
83,89,93, 176
Гибсон Джеймс Джером 380
Гиллеспи Чарлз Каулстон (Коулстон) 168
Гилфорд (Guilford) Джой Пол 599
Гильберт Давид 203, 261
Гиселин Майкл Т. 168, 290
Голуб Лидия Юрьевна; Голуб Павел
Юрьевич 631
Гомер 622
Грамши Антонио 439
Гуденаф (Goodenough) Уорд Хант 368,
384
Гудолл Валери Джейн Моррис 382
Гумбольдт Александр фон 176
Гуссерль Эдмунд 532, 684
Гушурст (Gushurst) Анна 36, 37, 336,
363, 487, 566
Дарвин (Darwin) Чарлз Роберт 14-18,
35, 37, 103, 111, 134, 180, 187, 205,
252, 258, 259, 263, 264, 269, 278, 280,
288, 289, 294, 306, 312, 315, 318, 319,
332, 368, 387, 504, 544, 546
Дейч Георг 493, 533
Декарт Рене 35, 75, 135, 316, 392, 545,
664
Дембски Уильям 385
Дёрнер (Dörner) Дитрих 227, 234, 235
Деррида Жак 655, 656
Детлефсен (Dethlefsen) Торвальд 239
Джевонс (Jevons) Уильям Стэнли 157, 159
Джеймс (Джемс) (James) Уильям 35, 36,
159, 167, 168,419-422,488
Дженнингс (Jennings) Герберт Спенсер
126, 133, 134, 148, 149, 168
Джерисон (Jerison) Гарри 308, 313, 371,
384,460,461,468
Джонсон Филип Кортелиу 385
Джоуль Джеймс Прескотт 69
Дитрих (Diettrich) Олаф 295, 312
Добжанский (Dobzhansky) Теодосиус
(Феодосии Григорьевич) 312, 387
Доброхотова Тамара Амплиевна 498
Докинз (Dawkins) Клинтон Ричард 139,
336,359, 384, 385
Доллард Джон 160
Достоевский Федор Михайлович 578
Дресслер Эрнст Кристоф 682
Другова Ольга Юрьевна 631
Дункан Айседора 624
Дэннет Дэниел 410
Дюкс Гюнтер 98
Дюркгейм Эмиль 494
Евклид 130, 203
Елизаренкова Татьяна Яковлевна 618
Жакоб (Jacob) Франсуа 367, 384
Зексль (Sexl) Роман 255
Зёммеринг (Sömmerring) Самуэль
Томас 269
Зифер (Siefer) Вернер 685, 686
Иванов Вячеслав Всеволодович 563
Икскюль Якоб фон 55, 56, 319, 324, 550
Иммельман Клаус 164
Инайят Хан, Хазрат 604, 607
Иррганг (Irrgang) Бернхард 657
Каас (Kaas) Джон 458, 462, 468, 469
Каллебо Вернер 7, 646
Кант (Kant) Иммануил 27, 28, 43-49, 51,
52,72-74,83-85,90,94, 115, 136,214,
215, 221, 224, 261, 266-268, 278-280,
313, 316, 325, 532, 545, 546, 684
Капица Петр Леонидович 238, 600
Капра (Сарга) Фритьоф 240
Карнап Рудольф 114
Каунт Эрл Уэнделл 97
Кауффман (Kauffman) Стюарт 9, 689,
690, 692
Кахаль С.Ф. см. Рамон-и-Кахаль С.Ф.
Кезин Анатолий Владимирович 37, 542
Кёлер (Köhler) Вольфганг 154
Келлер Элен Адаме 125
Кеплер Иоганн 96, 136
Китченер (Kitchener) Ричард 299, 313
Кларк Джон Десмонд 509
Князева (Knyazeva) Елена Николаевна
37, 555, 647, 658, 672, 675
Комптон (Compton) Артур Холли 143
Конзе Эдвард 634
Конфуций 611
Коперник Николай 27, 28, 192, 254, 392,
546
Корти Вальтер Роберт 94
Космидес (Cosmides) Леда 293, 312
Котовская Мелитина Петровна 609
Коус Питер 168
Крамер Густав 103

696
Эволюционная эпистемология
Крейк (Craik) Кеннет Джеймс Уильяме 160
Кристева Юлия 656
Крузе (Kruse) Петер 651, 652
Ксенофан Колофонский 115
Куайн (Quine) Уиллард ван Орман 19,
261,272,280,281,313,400
Куммер Ханс 455, 456
Кун (Kuhn) Томас Сэмюэл 168, 172, 179,
310,313,399,644,650
Купер Джеймс Фенимор 574
Курдюмов Сергей Павлович 9, 641, 672,
675
Кэмпбелл (Campbell) Дональд Томас 7,
12, 14, 16, 19, 36, 37, 43, 83, 94, 110,
115, 134, 139, 141, 145, 150, 152, 159,
161, 163, 167, 176, 182, 187, 197, 205,
258, 259, 270, 279-283, 285, 288-290,
296, 312, 315, 318, 319, 331, 543, 544,
550, 646, 657
Кэннон (Cannon) Уолтер Брэдфорд 168,
170
Лавджой (Lovejoy) Клод Оуэн 375, 384
Лай (Lay) Руперт 252
Лакан Жак 655, 656, 674
Лакатос Имре 644, 650
Ламарк Жан Батист 14, 153
Ламсден (Lumsden) Чарлз Джон 9, 23-
26, 36, 37, 335, 336, 350, 359, 363,
366, 384, 393, 394, 404, 484, 486-489,
566,647
Ларичев Виталий Епифанович 616
Ласло Эрвин 9
Лауэнштайн Дитер 615, 617, 621, 622
Лахути Делир Гасемович 114
Леви-Брюль Люсьен 490
Левин (Lewin) Курт 690, 691
Леви-Стросс Клод 316, 328, 490, 499-
501,503,505,545
Левонтин Ричард Чарлз 296, 303
Лейбниц Готфрид Вильгельм 76, 203,
215,316,429,545,662
Лейдер Курт 93
Лейнфельнер (Leinfellner) Вернер 321,
331
Лем Станислав 680
Лепехов Сергей Юрьевич 636
Либет (übet) Бенжамин 452, 468
Лири Тимоти 683
ЛоккДжон 135, 259
Ломоносов Михаил Васильевич 600
Лоренц (Lorenz) Конрад Цахариас 7, 8,
12, 19, 20, 23, 31, 33, 34, 36, 38, 41-
43, 75, 115, 124, 133, 137, 164, 175,
176, 179, 182, 187, 205, 257-261, 265,
266, 268, 270, 271, 273, 275, 278-280,
283, 285, 286, 294, 295, 298, 300, 301,
313, 316-318, 320, 329, 541, 543-546,
549-552, 554, 646, 657, 675
Лоренц Адольф 41
Лоуз Джон Ливингстон 160
Лукиан615, 616
Лукман Томас 105
Лысенко Виктория Георгиевна 687
Лысенко Трофим Денисович 240
Майданов Анатолий Степанович 633
Майер Юлиус Роберт 69
Майр Эрнст 16
Мак-Каллок (McCulloch) Уоррен Стур-
джис 664
Мак-Киннон (Mackinnon) Дональд 600
Мамчур Елена Аркадьевна 648
Маритен Жак 387, 388
Маслоу Абрахам Гарольд 673
Матурана (Maturana) Умберто Ромесин
9, 18, 218, 305, 306, 313, 673, 676
Маурер Орвал Хобард 160
Мах (Mach) Эрнст 16, 18, 155, 159, 181,
215,259,266
Медавар Питер Брайан 127
Мейнерт Теодор Герман 269
Менцель (Menzel) Эмиль 124, 133
Меркулов Игорь Петрович 37, 473, 555,
601,602
Мерло-Понти (Merleau-Ponty) Морис
666-668
Мертон (Merton) Роберт Кинг 170
Метцнер Ральф 683
Микеланджело Буонарроти 130
Микешина Людмила Александровна 632
Миллер Нил Эдгар 160
Минский (Мински) Марвин Ли 270
Моисеев Никита Николаевич 9, 654
Молдовану Иван Васильевич 497
Моно Жак Люсьен 75, 78, 106, 168, 543
Mop (Mohr) Ханс 182, 259, 263, 271, 292,
313,320
Морган (Morgan) Конви Ллойд 124, 133,
134, 153
Моргенштерн Кристиан (Христиан) Отто
Иозеф Вольфганг 92
Морен (Morin) Эдгар 641, 677
Морозова И.Ю. 607
Мотульски Арно 494, 576, 577
Мюллер Герд 8
Мюнцингер Карл Фридрих 160
Нагарджуна 564
Никитин Евгений Петрович 649
Николай Кузанский 637
Ницше Фридрих 55, 56, 666, 667
Норман Дональд Артур 489, 495
Нортроп Филмер Стюарт Кукоу 168
Ньютон Исаак 31, 32, 89, 96, 130, 200,
229,392

Указатель имен
697
Оже Пьер Виктор 168
Оккам Уильям 249
Олдройд (Oldroyd) Дэвид 290, 313
Олперт Ричард 683
Оруэлл Джордж 358
Осборн Алекс Фэйкни 688
Осборн Генри Фэрфилд 153
Оствальд Вильгельм Фридрих 89
Павлов Иван Петрович 68, 586
Памфри (Pumphrey) Ричард Джулиус 150
Парамонов Борис Михайлович 680, 681
Паркер (Parker) С. Тейлор 453, 455, 469
Парменид из Элей 115, 119
Пастер Луи 688
Пеппер Стивен Кобурн 168
Петито Жан 641
Пиаже (Piaget) Жан 9, 11, 193, 268, 271,
298-303, 313, 316, 320, 326, 327, 342,
363, 377, 487, 545
Пилсбери Уолтер Бауэре 160
Пинкер Стивен 674
Пирс Чарлз Сандерс 171
Планк Макс Карл Эрнст Людвиг 83, 94,
254,265, 266, 543
Плате Людвиг Герман 180
Платон 22, 91, 316, 492, 545, 611, 615,
623, 637, 652, 680
Плеснер Хельмут 98
Плотин 637
Плоткин (Plotkin) Генри 7, 19, 38, 282,
297,300,303,311,313,646
Плутарх 610, 615
Пойа Дьёрдь (Полна Джордж) 160
Поппер (Popper) Карл Раймунд 7, 12, 16,
18, 19, 23, 36, 38, 83, 84, 94, 109, 110,
114-116, 119, 125, 133, 134, 136, 138,
141-143, 145, 154, 163, 167, 170, 172,
179, 182, 197, 221, 222, 247, 249, 258-
260, 271, 272, 277, 289, 313, 317, 318,
321, 399, 543, 545, 550, 552, 554, 642,
646, 655, 657
Портман Адольф 28
Поултон Эдвард Багналл 153
Пригожий Илья Романович 9, 677
Принс Джордж 688
Протагор из Абдер 119
Птолемей Клавдий 32
Пуанкаре (Poincaré) Жюль Анри 147,
155, 156, 159,215,280
Радницки (Radnitzky) Герард (Герард
Альфред Карл Норберт Мария Ханс)
19,282,313
Райн Джозеф Бэнкс 265
Райх (Reich) Вильгельм 240
Ракик (Голдман-Ракик) (Goldman-Rakic)
Патрисия 363, 468
Рамон-и-Кахаль (Кахаль) (Ramon у Cajal)
Сантьяго Фелипе 418, 419, 421
Рассел Бертран 114, 546
Редько Владимир Георгиевич 519
Рейнах (Рейнак) Саломон (Соломон) 617
Ренш (Rensch) Бернхард 320
Рёслер Отто Э. 550
Рид Томас 135
Pn/yib(Riedl) Руперт 7, 8, 12-15, 19, 21,
36-38, 175, 176, 179, 218, 258, 260,
272, 273, 279, 282, 283, 295, 296,
301, 313, 317, 318, 320, 543, 547,
646, 657
Рикер Поль 655
Рильке Райнер Мария 679, 680
Римский-Корсаков Николай Андреевич
613
Риньяно Эудженио 160
Ричи Артур Дэвид 168
Роллер Дуэйн Генри Дюбоуз 168
Роман Сладкопевец 614
Ромм Валерий Владимирович 617
Рот (Roth) Герхард 7, 37, 292, 304, 314,
439-442, 458, 469
Ротенберг (Rothenberg) Альберт 500
Рош (Rosch) Элеонора 663, 669
Ружье (Rougier) Луи Огюст Поль 167
Рыбаков Борис Александрович 617
Рьюз (Ruse) Майкл 37, 279, 297, 301,
314,385,386,388-404,496
Саган Карл Эдуард 505
Садовский Вадим Николаевич 114
Саймон (Simon) Герберт Александр 161
Сантаяна Джордж 58
Сартр Жан Поль 532
Сёдергрен Сигфрид 620
Сенгор Леопольд Седар 619
Силаши Вильгельм 87
Симпсон (Simpson) Джордж Гейлорд
320,371,384
Скрябин Александр Николаевич 614
Слакин Владислав 160
Смайлли (Smillie) Дэвид 37, 361-365,
367-380, 383, 565
Смирнов Игорь Николаевич 400
Смит (Smith) Стивен М. 687
Сноу Чарлз Перси 93
Соловьев Владимир Сергеевич 637
Солон 616
Солсо Роберт 533
Спенсер (Spencer) Герберт 16, 17, 154,
159,278,314,315,332,387
Сперри (Sperry) Роджер Уолкотт 484
Спрингер Салли 493, 533
Стеммер (Stemmer) Натан 292, 314, 321
Стент Гюнтер Зигмунд 543
Сурио (Souriau) Поль 157-159

698
Эволюционная эпистемология
Тахо-Годи Аза Алибековна 622
Тейяр де Шарден Пьер 678
Теннант (Tennant) Нейл 283, 284, 290,
314
Тернер Генри Хьюберт 479, 486
Тёрстон Луис Леон 160
Тинберген Николаас (Николас) 41
Ткаченко Григорий Александрович 612
Толмен Эдуард Чейс 160
Толстое Алексей Борисович 57, 400
Толстой Лев Николаевич 578
Томпсон (Thompson) Эван 663, 669, 673
Тонони (Tononi) Джулио 409, 421
Торчинов Евгений Алексеевич 564, 634
Тулмин (Toulmin) Стивен Эделстон 12,
38, 168, 171, 172, 222, 259, 260, 272,
288, 314, 321, 545, 646, 657, 660
Уайльд Оскар Фингал О'Флаэрти Уилле
685
Уилинге (Uylings) Гарри 463, 467, 469,
470
Уилсон Джон Альберт 559-562
Уилсон (Wilson) Дэвид Слоан 295, 314
Уилсон (Wilson) Эдвард Осборн 9, 23-
26, 37, 240, 335, 336, 359, 366, 372,
384, 386, 390-396, 398, 399, 401, 402,
404, 484, 486-489, 493, 496, 647
Уоддингтон (Waddington) Конрад Хэл
300,320
Уолпол Хорас (Орэйс) 170
Уорд (Ward) Томас Б. 687
Уорф Бенджамин Ли 328
Уотсон Джеймс Дьюи 180
Файндлей (Findlay) Скотт 335, 359
Федорова Людмила Николаевна 619
Фёрстер Хайнц фон 677
Финке (Finke) Рональд А. 687
Фласкемпер (Flaskämper) Пауль 319
Флексиг (Flechsig) Пауль Эмиль 419
Флисс (Fliess) Вильгельм 240
Флоренский Павел Александрович 613
Флоровский Георгий Васильевич 680
Фогель Фридрих 494, 576, 577
Фогт Оскар 420
Фолльмер (Vollmer) Герхард 7, 12, 14,
19, 21, 27-30, 32, 33, 36-38, 187, 189,
190, 205, 225, 237, 242, 260, 272,
282, 283, 287, 301, 314, 331, 541,
543-548, 554, 641, 646, 652, 654,
657, 666
Франкфорт Генри; Франкфорт
Генриетта Антония 559
Фрейд Зигмунд 240, 249, 501, 529, 594
Фриш (Frisch) Карл фон 41, 164
Фуйе (Фулье) Альфред Жюль Эмиль 160
Фуко Мишель Поль 655, 656, 680
Хаббард (Hubbard) Лафайет Рональд
240
Хадсон Ричард 404
Хайек Фридрих Август фон 9
Хайн (Hein) Алан 116, 133
Хакен (Haken) Герман 9, 647, 651, 653,
654,674, 683
Хаксли (Huxley) Джулиан Сорелл 264,
310,312,320,387
Халл (Hull) Дэвид Ли 289-292, 312
Халл Кларк Леонард 160
Хальфер-Зинн (Halfer-Sinn) Петра 243
Хамфри Джордж 160
Хассенштейн Бернард 181
Хебб (Hebb) Дональд Олдинг 162, 270,
271
Хейнрот Оскар 93
Хельд (Held) Ричард 116, 133
Хёрбигер (Гёрбигер) (Hörbiger) Ханс 240
Херсковиц Мелвилл Джин 328
Хешль (Heschl) Адольф 7, 284, 312
Холдейн Джон Бёрдон Сандерсон 114
Холлоуэй (Holloway) Ральф Лесли 372,
384
Холтон Джералд Джеймс 168, 644, 650
Хольст Эрих фон 85
Хомский (Хомски, Чомски) Аврам Ноам
35,316,321,545
Хьюэлл (Whewell) Уильям 168, 321, 398
Хэллидей (Halliday) Майкл Александр
Кирквуд 376, 377, 384
Хэнсон (Hanson) Норвуд Рассел 321
Чехов Антон Павлович 578
Чюрленис Микалоюс Константинас 614
Шаляпин Федор Иванович 675
Шекспир Уильям 228
Шеллинг Фридрих Вильгельм Йозеф
637,679
Шеннон Клод Элвуд 9, 339
Шеффер Жан-Мари 34
Шохин Владимир Кириллович 631
Шпенглер Освальд 80
Шпигельман (Spiegelman) Сол 144
Штадлер (Stadler) Михаэль 651, 652
Штайнер (Steiner) Рудольф 240
Штарк (Stark) Иоганнес 240
Штерн Вильям Луис 574
Шукшин Василий Макарович 687
Шумахер Иван Данилович (Иоганн
Даниэль) 600
Шюц Альфред 684
Щуцкий Юлиан Константинович 680
Эдельман (Edelman) Джералд Морис 37,
269, 270, 306, 307, 312, 407-419, 421

Указатель имен
699
Эден (Eden) Корберт ван 463, 467, 469,
470
Эзер (Oeser) Эрхард 7, 12, 16, 19,30-32,
36-38, 185, 258, 259, 261, 267, 269-
271, 283, 286-288, 290, 291, 297, 304,
307, 313, 546, 547-549, 641, 646, 657
Эйген (Eigen) Манфред 124, 133, 264,
270,321,543
Эйнштейн Альберт 112, 126, 254
Экклс (Эклс) (Eccles) Джон Кэрью 116,
125, 133
Элиаде Мирче 490, 500, 506, 507
Энгельс (Engels) Эва Мария 260, 276,
282,287,297,299,312
Эпикур 156
Эррингтон Майкл 363
Эфроимсон Владимир Павлович 578
Эш (Аш) (Asch) Соломон Элиот 163
Эшби (Ashby) Уильям Росс 146, 148,
152, 159
Эшер Мауриц Корнелис 671
Эштон Родерик 363
Юм Дэвид 36, 47, 49, 84, 135, 279, 280,
316,545
Юнг Карл Густав 316, 529, 545, 599
Юргенс (Jürgens) Уве 465, 468, 470
Якобсен Торкильд 559
Янг (Young) Джон Захари 304, 308, 314
Янгутов Леонид Евграфович 571
Янч (Jantsch) Эрих 320
Ackermann R. см. Аккерман Р.
Agassi J. см. Агасси Дж.
Aggleton John P. 466, 467
Alexander Garrett Ε. 449, 467
Alexander R D. см. Александер P.
Ardila R. см. Ардила Р.
Asch S.Ε. см. Эш С.Э.
Ashby W.R. см. Эшби УР.
Ayala Francisco Jose 312
Baars Bernard J. 453, 467
Bain A. см. Бэйн Α.
Bak P. см. Бак П.
Baldwin J.M. см. Болдуин Дж.М.
Bandura Albert 163
Barham J.A. см. Бархам Дж.
Baron-Cohen Simon 455, 467, 469
BarrH.J. 145
Barret Paul Howard 259, 270
Bartley William Warren 282, 313
Bates Elizabeth 375, 384
Bendali Derek S. 270
Benigni Laura 384
Bertalanffy L. von см. Берталанфи Л.
Bever Thomas G. 469
Beveridge W.I.B. см. БевериджУИ.Б.
Boccia Maria Luisa 469
Bonet Elfriede Maria 258, 272, 279, 314
Boyd Robert A. 366, 384
Bradie M. см. Брейди M.
Bretherton Inge 384
Broughton John M. 299, 312
Bruin Jan P.C. de 467, 469, 470
Bühler К. см. Бюлер К.
Bunge M. см. Бунге M.
Buser Pierre Α. 468
Byrne R. см. Бирн R
Callebaut Werner 282, 312
Camaioni Luigia 384
Campbell D.Th. см. Кэмпбелл Д.Т.
Cannon WB. см. Кэннон У.Б.
Cantfort Thomas E. van 468
Cavalli-Sforza Luigi Luca 366, 384
Changeux Jean-Pierre 407
Cohen Donald J. 469
Colodny Robert Garland 386
Corner Michael A. 467, 469, 470
Cosmides L. см. Космидес Л.
Cotterill Rodney Michael John 305, 307,
312
Craik K.J.W см. Крейк К.Дж.У.
Creutzfeldt Otto Detlev 462, 463, 468
Crutcher Michael D. 467
CzikoGaryA. 282,312
Danailov Atanas 291, 312
Darwin Ch. см. Дарвин Ч.
Dawkins R. см. Докинз K.P.
Deacon Terrence William 466, 468
DeFelipe Javier 420
DeLong Mahlon R. 467
Dennen Johan van der 361
Dethlefsen Т. см. Детлефсен T.
Diels Hermann Alexander 133
Diettrich О. см. Дитрих О.
Dobzhansky Th. см. Добжанский Т.
Donkelaar Hendrik Jan ten 470
Dörner D. см. Дёрнер Д.
Dudel Josef 469
Durham William H. 366, 384
Eccles J.C. см. Экклс Дж.К.
Edelman G.M. см. Эдельман Дж.М.
Eden CG. van см. Эден К. ван
Eigen M. см. Эйген M.
Eldredge Niles 384
Engels E.M. см. Энгельс Э.М.
Evans Richard Isadore 258, 270
Everitt Barry J. 447, 469
Falk Dean 384
Feenstra Matthijs G.P. 467, 469, 470
Feig Sherry L. 468
Feldman Marcus M.W. 366, 384
Fetzer James Henry 314
Findlay C.S. см. Файндлей С.
Finke R.A. см. Финке P.A.

700
Эволюционная эпистемология
Frisch John Ernest 124, 133
Frisch К. von см. Фриш К.
Frith Uta 467
Gardner Beatrix Tugendhut 468
Gardner Howard 299, 312
Gardner R. Allen 468
Gazzaniga Michael S. 468, 469, 538
Goldman-Rakic RS. см. Ракик П.
Golitsyn G.A. [Голицын Герман
Алексеевич] 677
Goodenough W.H. см. Гуденаф У.Х.
Gopnik Alison 456, 469
Gould James L. 164
Gould Stephen Jay 384
Grabowecky Marcia 443, 468
Green berg Gary 312
Griffin Donald Redfield 150
GroosKarl 124, 133
Gruber Howard Ernest 259, 270
Guilford J.R см. Гилфорд Дж.П.
Guillery Ray W. 446,468
Gushurst A.C. см. ГушурстА.
Haeckel Ε. см. Геккель Э.
Haken Η. см. Хакен Г.
Halfer-Sinn Р. см. Хальфер-Зинн П.
Halliday М.А.К. см. Хэллидей М.А.К.
Hamad Stevan 373, 384
Hassler Rolf 444, 468
HebbD.O. см. ХеббД.О.
Heffner Henry Ε.; Heffner Rickye S. 464,468
Hein А. см. Хайн Α.
Held R. см. Хельд P.
Henerey Michael 164
Heschl A. см. Хешль А.
Hinde Robert Aubrey 164
Hochkeppel Willy 124, 133
Holloway R.L. см. Холлоуэй Р.Л.
Holmes Samuel Jackson 152
Huijzen Christiaan van 469
Hull D.L см.Халл Д.Л.
Huxley J. см. Хаксли Дж.С.
Irrgang В. см. Иррганг Б.
Isaac Glynn 384
Itani Junichiro 124, 133
Jablonski David 314
Jacob F. см. Жакоб Φ.
James W. см. Джеймс У.
Jantsch Ε. см. Янч Э.
Jennings H.S. см. Дженнингс Г.С.
Jerison HJ. см. Джерисон Г.
Jevons S. см. Джевонс УС.
Jones Edward G. 420
JudâS MiloS 469
Jürgens U. см. Юргенс У.
Kaas Jon (John) H. см. Каас Дж.
Kant I. см. Кант И.
Karten Harvey J. 458, 468
Kauffman S. см. Кауффман С.
Kawamura Syunzo 124, 133
Kellogg Winthrop Niles 150
Kinsboume Marcel 443, 468
Kitchener R.F. см. Китченер P.
Knight Robert T. 443, 468
Knipschild Paul 245
Knowlton Barbara J. 447, 470
Knyazeva H. см. Князева E.H.
Köhler W. см. Кёлер В.
Kolb Bryan Ε. 533
Kongas Elli Kaija 501
Kranz Walther 119, 133
Krasnegor Norman A. 468
KrohnWolfgang314
Kruse Р. см. Крузе П.
Kuhn T.S. см. Кун T.C.
Küppers Günter 314
Lancaster Jane 384
Lay R. см. Лай P.
LeDoux Joseph Ε. 538
Lehmann Anna 686
LelasSrdan 288, 313
Lenneberg Eric Heinz 371, 384
Leslie Alan M. 467
Levin Simon Asher 384
Lewin К. см. Левин К.
übet В. см. Либет Б.
Limongelli Luca 455, 470
Locke John L. 456, 468
Lorenz K.Z. см. Лоренц К.
Lovejoy СО. см. Лавджой К.О.
Löwenhard Percy 305, 313
Lozsadi Dora Α. 468
Lumsden Ch.J. см. Ламсден Ч.Дж.
Lütterfelds Wilhelm 258, 271
Lyon G. Reid 468
Mach E. см. Max Э.
Mackinnon D.W. см. Мак-Киннон Д.
MacLeod Michael С. 164
MacPhail Euan M. 453, 468
Magistretti Pierre J. 450, 468
Markl Peter 258, 271
Markowitsch Hans Joachim 447, 469
Marten Kenneth (Ken) 455, 469
Maturana H.R. см. Матурана УР.
McCullochW.S. см. Мак-Каллок УС.
Mead Margaret 167
Meltzoff Andrew N. 456, 469
Menzel E.W. см. Менцель Э.
Menzel Randolf 469
Merleau-Ponty M. см. Мерло-Понти M.
Merton R. К. см. Мертон RK.
Metzinger Thomas К. 453, 469
Miranda Pierre 501
Mitchell Robert W. 469
Miyadi Denzaburo 124, 133
Mohr H. см. MopX.
Morgan С. см. Морган К.Л.

Указатель имен
701
Moscovitch Morris 443, 469
Mrzljak Ladislav 464, 469
Nadel Lynn 35, 38
Newell Allen 161
Newman John 468, 470
Nicholson Charles 470
Nieuwenhuys Rudolf 444, 469, 470
Northcutt R. Glenn 458, 469
Oeser E. см. Эзер Э.
Oldroyd D. см. Олдройд Д.
Ott Jörg Α. 271
Parker S.Т. см. Паркер СТ.
Pauen Michael 440
Pearce John M. 453, 469
Pellerin Luc 468
Peterson Mary A. 35, 38
Petrov V.M. [Петров Владимир
Михайлович] 677
Piaget J. см. Пиаже Ж.
Pinxten Rik282, 312
Plotkin H.С. см. Плоткин Г.
Poincaré H. см. Пуанкаре Ж.А.
Popper K.R. см. Поппер К.
Posner Michael I. 448, 450, 451, 469, 582,
590, 598
Preuss Todd M. 465, 469
Pringle John William Sutton 152
Prinz Wolfgang 440
Psakaros Suchi 455, 469
Pumphrey R.J. см. Памфри Р.Дж.
Quine W van О. см. Куайн У.
Radnitzky G. см. Радницки Г.
Ramon у Cajal S. см. Рамон-и-Кахаль С.Ф
Ramsay Alexandra 164
Rapoport Anatol 43
Raup David Malcolm 314
Richards Robert J. 278, 313
Richerson Peter J. 366, 384
Ricks Derek M. 375, 384
Riedl R. см. Ридль P.
Robbins Trevor W. 445, 447, 469
Roberts Angela C. 449, 469
Roederer Juan Gualterio 292, 314
Roitblat Herbert L. 469
Root Richard B. 384
Rosch E. см. Рош Э.
Roth G. см. Рот Г
Rothenberg А. см. РотенбергА.
Rothman Douglas L. 468
Rougeul-Buser Ariette 468
Rougier L. см. Ружье Л.
Ruse M. см. Рьюз M.
Savage-Rumbaugh Sue Ε. 456, 469
Schilpp Paul Arthur 312, 319
Schmidt Robert F. 469
Schmied-Kowarzik Wolfdietrich 271
Sebeok Thomas Albert 164
Seitelberger Franz 267, 269, 304, 313
Sexl R. см. Зексль P.
Shaw John Caiman 161
Shepherd Gordon Murray 304, 314
Shulman Robert Gerson 468
Siefer W см. Зифер В.
Simon H.A. см. Саймон ГА.
Simpson G. см. Симпсон Дж.Г.
Singer Stanley 238
Skagestad Peter 276, 314
Smillie D. см. Смайлли Д.
Smith Edward E. 498
Smith S.M. см. Смит CM.
Souriau P. см. Сурио П.
Spencer H. см. Спенсер Г.
Sperry R.W. см. Сперри Р.У.
Spiegelman S. см. Шпигельман С.
Squire Larry Ryan 447, 456, 470
Stadler M. см. Штадлер M.
Stamp Dawkins Marian Ellina 453, 456, 470
Steklis Horst Dieter 384
Stemmer N. см. Стеммер Η.
Stromswold Karin 456, 470
Sukopp Thomas 188
Tager-Flusberg Helen 469
Tennant N. см. Теннант Η.
Terrace Herbert S. 469
Thompson Ε. см. Томпсон Э.
Tobach Ethel 312
Tögel Christfried 291, 312
Tommasi Luca 35, 38
Tononi G. см. Тонони Дж.
Toulmin S.Ε. см. Тулмин С.Э.
Uylings H.В.M. см. Уилинге Г.
Van Dongen P.A.M. 459, 470
Varela F.J. см. Варела Ф.Х.
Visalberghi Elisabetta 455, 470
Vollmer G. см. Фолльмер Г.
Volterra Virginia 384
Voogd Jan 469
Voytko Mary Lou 446, 470
Wagner G.Р. см. Вагнер Г.П.
Ward ТВ. см. Уорд Т.Б.
Weiskrantz Lawrence 469
Wellhofer Peter 255
Westcott Malcolm R. 559
Whishaw Ian Q. 533
Whittaker Robert Harding 371, 384, 590,
596
Wilson Daniel R. 361
Wilson D.S. см. Уилсон Д.С.
Wilson E.О. см. Уилсон Э.О.
Winkler Ruthild 124, 133
Wuketits FM. см. Вукетич Φ.M.
Wullimann Mario F. 458, 469
Young J.Z. см. Янг Дж.З.
Zimmermann Elke 456, 466, 468, 470

Оглавление
E.H. Князева. Эволюционная эпистемология в ретроспективе
и перспективе. Вступительная статья 5
Раздел I. Основатели эволюционной эпистемологии
Лоренц К.
Кантовская концепция a priori в свете современной
биологии (перевод А. Б. Толстова) 43
Лоренц К.
По ту сторону зеркала (выборочный перевод А. Б. Толстова) 75
Поппер К.
Эволюционная эпистемология (перевод Д. Г. Лахути) ПО
Поппер К.
Очерк эволюционной эпистемологии (перевод Д. Г. Лахути) 134
КэмпбеллД.
Эволюционная эпистемология (перевод Д. Г. Лахути) 141
Раздел IL Эволюционная эпистемология в работах основных
представителей
Ридль Р.
Эволюция и эволюционное познание (перевод H. М. Смирновой) 179
Фолльмер. Г.
Эволюционная теория познания. К природе человеческого
познания (перевод Е. Н. Князевой) 189
Фолльмер Г.
Эволюция и проекция. Начала современной теории
познания (перевод Е. Н. Князевой) 205
Фолльмер Г.
По разные стороны мезокосма (перевод Е. Н. Князевой) 225
Фолльмер Г.
Чем хороши псевдонауки? (перевод Е. Н. Князевой) 237
Эзер Э.
Эволюционная эпистемология как самореферентная
исследовательская программа в естествознании
(перевод Е. Н. Князевой) 258
Вукетич Ф.
Эволюция и познание. Парадигмы, перспективы, проблемы
(перевод Е. Н. Князевой) 275
Вукетич Ф. М.
Эволюционная эпистемология — вызов науке и философии
(перевод H. М. Смирновой) 315

Оглавление
703
Раздел III. Теория геннокультурной коэволюции
Ламсден Ч., Гушурст А.
Геннокультурная коэволюция. Человеческий род
в становлении (перевод И. П. Меркулова) 336
Ламсден Ч.
Нуждается ли культура в генах? (перевод И. П. Меркулова) 350
Бескова И. А.
Проблема языка и культурной трансляции в свете
концепции Д. Смайлли 362
СмайллиД
Социобиология и человеческая культура (перевод И. А. Бесковой) 366
Шульга Е. Н.
Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза 387
Раздел IV. Вызов нейробиологии
Бескова И. А.
Концепция сознания Джералда Эдельмана 409
Эдельман Дж.
Сознание: помнимое настоящее (перевод И. А. Бесковой) 419
Рот Г.
Нейробиологический базис сознания у человека и животных
(перевод Е. Н. Князевой) 442
Раздел V. Эволюционная эпистемология в России
Меркулов И. П.
Тенденции развития эволюционной эпистемологии 474
Меркулов И. Я.
Архаическое мышление: вера, миф, познание 483
Меркулов И. /7.
Эволюционирует ли человеческое сознание? 512
КезинА. В.
Эволюционная эпистемология: современная
междисциплинарная парадигма 542
Бескова И. А.
Интеллект, креативность, культура 556
Герасимова И. А.
Проблема целостности мышления
(эволюционно-эпистемологический анализ) 602
Князева Е. Н.
Нелинейно-динамический подход в эпистемологии 642
Указатель имен. Составитель Е. И. Балашова
694

Эволюционная эпистемология
Антология
Корректор: И.А. Семенова
Макет и оформление Ю.В. Балабанов