И М. ЧЕРНЫШЕВСКАЯ
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
В САРАТОВЕ

Н. М. ЧЕРНЫШЕВСКАЯ
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ
В САРАТОВЕ
САРАТОВСКОЕ ОБЛАСТНОЕ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
19 5 2

■ .. •. г1'

Николай Гаврилович Чернышевский
(1853 г.).

ОТ АВТОРА
Большевистская партия и весь советский народ высоко це¬
нят великого предшественника научного социализма в Рос¬
сии— Н. Г. Чернышевского.
Имя Н. Г. Чернышевского является национальной гордо¬
стью русского народа. Его революционная деятельность ока¬
зала Могучее влияние на развитие демократического движе¬
ния, русской передовой общественной мысли и передовой
культуры. На идеях Н. Г. Чернышевского, на примере его
героической жизни воспитывались поколения революционеров.
Мужественная, полная героизма и самоотверженного слу¬
жения своему народу жизнь Н. Г. Чернышевского и для нас,
советских людей, является воодушевляющим примером в на¬
шей великой борьбе за коммунизм.
Изучение литературного наследия Н. Г. Чернышевского,,
его жизни и деятельности имеет большое значение в деле ком¬
мунистического воспитания советской молодежи.
Великий революционный демократ родился в Саратове.
Здесь протекали его детские и юношеские годы, охватывающие
период учения с 7 до 18 лет. По окончании Петербургского
университета здесь прошла его славная педагогическая дея¬
тельность. В годы работы в «Современнике» Чернышевский
два раза навещал родные места. Эти приезды относятся к пе¬
риоду революционной ситуации в стране 1859—1861 гг. Родной
город принимает Николая Гавриловича после 20-летней ссыл¬
ки незадолго до смерти. На саратовском кладбище покоится
его прах.
Жизнь родного города послужила богатым материалом
для литературного творчества Чернышевского. Могучая
любовь к Родине включала у него и чувство горячей
привязанности к Волге, к родному городу, к отчему дому. Са¬
ратовские впечатления и наблюдения имели огромное значе¬
ние для формирования характера и мировоззрения револю¬
ционного демократа. Возникая на родной почве, они обобща¬
лись им и связывались с широкой картиной жизни всей
3

страны. Во всех крупных беллетристических произведениях
Н. Г. Чернышевского, а также в его мелких рассказах, «Авто¬
биографии» и переписке встречается этот саратовский мате¬
риал. Он просвечивает в его публицистических работах и
особенно в статьях по крестьянскому вопросу.
В литературном наследстве Н. Г. Чернышевского отражены
народные движения Саратовского края, показаны отдельные
представители разных классов, начиная от крупных хищников
царской бюрократии и кончая вожаками крестьянских вос¬
станий. Живыми и сочными красками написаны картины са¬
ратовской природы.
Впечатления, полученные великим революционным демокра¬
том на родной земле, переосмысленные им, он широко исполь¬
зовал в борьбе за крестьянскую революцию, за народное осво¬
бождение и торжество демократии и социализма в России,
До последнего времени тема «Чернышевский в Саратове»
не была достаточно полно освещена в литературе. Желая
восполнить этот пробел, автор подготовил две книги под этим
названием с привлечением забытых, неизвестных и неопублико¬
ванных краеведческих материалов*.
Эти книги были выпущены Саратовским областным изда¬
тельством в 1948 и 1949 гг. Они охватывают три периода жиз¬
ни Н. Г. Чернышевского в Саратове.
В настоящем издании они объединены и значительно до¬
полнены новыми материалами, свидетельствующими о связи
Н. Г. Чернышевского с Саратовом и Саратовским краем на
протяжении всей его жизни.
* Были использованы архивные документы из фондов канцелярии са¬
ратовского губернатора и саратовской духовной семинарии, хранящиеся
в Саратовском Государственном областном архиве; газеты «Саратовские
губернские ведомости» за 1843, 1844 и 1845 гг., «Саратовский листок» и
«Саратовский дневник» за 1889 г.; рассказы саратовских старожилов;
работы саратовских краеведов Н. Ф. Хованского, А. Леопольдова и др.

ЧАСТЬ I
ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ
САРАТОВ 30-40-х ГОДОВ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ
Дом Чернышевских стоял на высоком берегу Волги. Из
мезонина дома открывался живописный вид.
В этом доме 12 ( по новому стилю 24) июля 1828 года ро¬
дился Николай Гаврилович Чернышевский. В детстве самым
родным и близким местом в городе для Николая Гавриловича
был берег Волги. «Все она и она перед глазами, — писал он в
своей «Автобиографии», — и не любуешься, а полюбишь»*.
С начала весны и до глубокой осени саратовская пристань
была оживленной. Здесь собиралось от 150 до 200. судов, и
тогда берег на протяжении четырех верст представлял собой
сплошной лес мачт. Тут были и камские шитики, и мокшаны,
и барки, и дощаники, и, наконец, неуклюжие волжские гиган¬
ты того времени — колоссальные расшивы до 70 метров длины
с мачтами из пяти-шести огромных деревьев, скрепленных же¬
лезными обручами. Эти гиганты выдерживали до 30 тысяч пу¬
дов груза. Двести-триста бурлаков тянули расшивы бечевою.
За время навигации через саратовскую пристань проходило в
■общей сложности до тысячи больших и малых судов.
Саратов принадлежал к важнейшим торговым узлам в
центральных губерниях России наряду с Нижним Новгородом,
Казанью, Пензой, Тамбовом, Калугой и Орлом. В Нижнем
Поволжье Саратов был основным торговым центром.
Местоположение Саратова, занимавшего центр плодород¬
ной полосы на правом берегу Волги, было весьма благоприят-
* Поли. собр. соч., М. 1939, т. I, стр. 675.
5

ним для развития торговли. Сюда тянулись рыбные караваны
с Каспия и соляные —с Эльтонского озера. Обозы с хлебом
и рыбой уходили из Саратова и сухопутным путем, и по Волге.
В Саратов доставлялись на судах из Астраханской губер¬
нии рыба, персидские и кизлярские фрукты, вина, шелковые и
бумажные материи; а из верховых губерний — лес, железо,
сахар, чай, медные и глиняные изделия, фарфоровая и стеклян¬
ная посуда.
Неисчерпаемым источником соляных богатств служило
Эльтонское озеро. В руках саратовского купечества сосредото¬
чивалась почти вся торговля солью в стране. Эльтон (или
Елтон, как писали в то время) обеспечивал солью двадцать
губерний.
Значительную прибыль доставляли крупным саратовским
помещикам и купцам рыбные ловли. Огромные обозы разво¬
зили отсюда рыбу в центральные губернии и в Москву. Вла¬
дельцы рыбных ловель наживались за счет наемных рабочих,
платя им гроши.
Одной из важных отраслей сельского хозяйства в Сара¬
товской губернии было тогда садоводство. Большая часть са¬
дов располагалась вокруг Саратова в нагорной стороне на про¬
тяжении до пятидесяти верст. «Нет оврага, нет ущелья, нет до¬
лины, где бы не было садов, — отмечал саратовский историк
А. Леопольдов: — на землях, городу Саратову принадлежа¬
щих, садов считается до пятисот... В прочих местах считается
до тысячи садов».
Саратовские фрукты, так же как хлеб и рыба, вывозились
сухим путем и по Волге в другие губернии, и в обе столицы.
Владельцы садов, главным образом помещики и купцы, извле¬
кали от продажи фруктов большие доходы. Когда же один
небогатый садовод задумал впервые в Саратовской губернии
заняться разведением винограда, ему пришлось оставить это
дело и забросить свой сад: он не мог справиться с нало¬
женными на него повинностями.
Богатый торговый город Саратов был одним из губернских
центров самодержавно-крепостнической России, где высшая
власть принадлежала дворянству. Источником существования
дворянства являлся подневольный труд крепостного крестьяни¬
на. Небольшая кучка саратовских помещиков владела огром¬
ными площадями лучшей земли. Самые плодородные степи гу¬
бернии — по правой стороне Волги в Саратовском, Аткарском,
Балашовском, Сердобском и частью Камышинском уездах —
принадлежали помещикам аристократических фамилий: князю
Нессельроде, графу Кочубею, графине Гурьевой и т. д.
Главным занятием в губернии было хлебопашество, под
которое было отведено свыше 300 тысяч десятин земли.
6

На саратовских помещиков в то время работало свыше
738 тысяч крестьян — казенных, удельных и помещичьих,
дворовых людей, свободных хлебопашцев и 'колонистов. Поми¬
мо барщины и оброка, на них только за трехлетие
1843—1845 гг. было наложено государственных повинностей
более 40 тысяч рублей.
Переход крепостнической России на путь капиталистиче¬
ского развития заставил саратовских помещиков заняться
улучшением сельского хозяйства, приобретать дорогие земле¬
дельческие машины. Часть помещиков постепенно превраща¬
лась в фабрикантов и заводчиков.
В начале сороковых годов в Саратове было 34 завода, в
том числе колокольные, кирпичные, клеевые, пивоваренные,
салотопенные, мыльные, кожевенные, свечные и другие, а
также 19 фабрик: прядильные, канатные, красильные, чулоч¬
ные, табачные и полотняные. Все они принадлежали частным
лицам и приносили большую прибыль.
Особенно доходными для хозяев были винокуренные заво¬
ды, которых в губернии было 17. Владельцами их являлись
богатейшие помещики: князь Голицын, Столыпин, князь Нес¬
сельроде, князь Куракин и другие. Работали на этих заводах
крепостные крестьяне. В 1835 г. в губернии было выкурено
816 255 ведер вина и доходы казны составляли почти 5 мил¬
лионов рублей. Огромное количество хлеба должны были по¬
ставлять крестьяне, чтобы обеспечить сырьем эти рассадники
народной нищеты. В городах и селах губернии насчитывалось
762 винных магазина, ведерных подвалов, питейных домов,
трактиров и проч. Народу предоставлялась самая широкая
возможность нести в кабак последнюю копейку, чтобы топить
в вине безысходную тяжесть кабального существования.
Среди других губернских городов Саратов занимал в то
время одно из выдающихся мест «по людности населения, и
по красивости строений, и по богатству жителей». Огромные
капиталы вкладывало местное купечество и в торговлю, и в
разнообразные промыслы. Саратовские тузы — купцы Образ¬
цов, Масленников, Тюльпин и другие, стоявшие во главе го¬
рода, образовали компанию для устройства конно-железной
дороги до Николаевской слободы против города Камышина.
Они лелеяли даже мысль — создать такую же конно-железную
дорогу от Саратова до Москвы, понимая, что это будет способ¬
ствовать росту их барышей. Купеческая нажива была дви¬
жущей силой роста города.
Например, за семь лет — с 1837 по 1844 г. — в Саратове
было возведено много «новых красивых зданий: в центре го¬
рода подле собора разбит род сквера для прогулок; главная
Московская улица вымощена известняком; делаются приго-
7

товления для мощения и других улиц; устроена насыпь или
плотина и открыт свободный проезд по Царицынской (ныне
Чернышевской.—Авт.) улице, через глубокий ров, который
доселе безобразил город и преграждал прямое сообщение ча¬
стей его»*.
Но красивые здания и скверы для прогулок создавались в
центральной части города, заселенной дворянами и купечест¬
вом. О благоустройстве же той части города, в которой про¬
живал «простой люд», особенно окраин, — хозяева Саратова
совершенно не заботились. Мощение дорог и сооружение пло¬
тины в конце Царицынской улицы производилось главным
образом для того, чтобы обеспечить удобное сообщение с тор¬
говыми и промышленными заведениями.
Один петербургский чиновник, посетивший Саратов в 1839 г.,
писал: «Саратов, по выгодному положению в отношении к тор¬
говле и по способам своим, мог бы быть гораздо в лучшем по¬
ложении. Ныне он в большом беспорядке: в нем нет даже мо¬
стовых, отчего летом, в сухую погоду, пыль летает тучами, а в
дождливую — такая грязь, что в карету нужно запрягать шесть,
в дрожки три лошади, а пешком совсем нельзя ходить».
Население Саратова непрерывно увеличивалось и в сороко¬
вых годах уже достигало свыше пятидесяти тысяч жителей.
С юго-востока на северо-запад город занимал территорию про¬
тяжением в три версты, а с северо-востока на юго-запад — до
четырех. В городе было четыре тысячи зданий, но из них только
четыреста каменных.
Главными улицами считались Московская (ныне улица
Ленина), Большая Сергиевская (ныне улица Чернышевского),
Дворянская и другие. Из городских ворот (на месте нынешнего
вокзала) по Московской улице тянулись обозы с товарами
прямо к Гостиному двору (теперь это место занято зданием
Управления Рязано-Уральской железной дороги). Спуск ули¬
цы к Волге носил название Московского взвоза. Здесь была
главная пристань.
Большая Сергиевская улица, на которой стоял дом Черны¬
шевских, прежде называлась Царицынской потому, что по ней
проходил почтовый тракт на Царицын. Мимо окон дома Чер¬
нышевских по дороге, заросшей зеленой травой, мчались поч¬
товые тройки с колокольчиками.
На главных улицах стояли красивые дворянские особняки,
украшенные колоннами в классическом стиле. В этих особня¬
ках потолки обычно расписывались амурами и цветами,
устраивались зимние сады и оранжереи с редкостными цвета-
ми и растениями.
* К. И. Арсеньев. «Губерния Саратовская». «Сар. губ. ведомо¬
сти», 1844, приб. к № 51 от 16 декабря, стр. 33|—332.
8

На окраинах же города люди ютились в жалких ветхих
домишках и лачугах. Таких домишек было много и на берегу
Волги, и на склоне Соколовой горы, у буерака, заваленного
нечистотами. Соколовский буерак (ныне Глебучев овраг) на¬
чинался у Московской заставы и оканчивался у Волги. По
обеим его сторонам было разбросано свыше тысячи домиков,
лачуг и хижин, лепившихся словно ласточкины гнезда. Боль¬
ше всего нечистот и грязи скоплялось по краям оврага, где
домики едва держались и нередко скатывались вниз, на дно
глубокой ямы. Каждую весну жители подпирали свои домики
шестами и поддерживали земляной насыпью, которая, однако,
выдерживала только до первого проливного дождя. Почернев¬
шие от времени бревенчатые стены домишек покрывали полу¬
сгнившие, позеленевшие деревянные крыши. В рамы вместо
стекол жители летом вставляли синюю бумагу, а зимою окон¬
ные отверстия затыкали тряпками.
Здесь жила «разнокалиберная мелюзга всех полунищен-
с.ких положений вне прочно-установившихся бедных сосло¬
вий, — писал Н. Г. Чернышевский 6 апреля 1878 г. из Сиби¬
ри, — вся и очень честная и не очень честная бесприютная ме¬
люзга от актеров жалчайшего театришка до вовсе голодных
бездомников: — все это мелкое, многочисленное население го¬
рода», разорявшееся от непосильных подушных податей и
постоянно находившееся под угрозой попасть в работный
дом, где заключенные занимались тяжелым трудом и подвер¬
гались истязаниям.
Улицы Саратова, как уже говорилось, утопали в неимовер¬
ной грязи. Борьба с топями и трясинами в городе велась са¬
мыми примитивными мерами. Вот как описывал современник
одну из таких бесплодных попыток: «...были от Думы на
градский счет наняты плугари на волах, которые в главных
улицах пропахивали землю, отступя от домов аршина на два,
с обеих сторон дороги. Домовладельцы обязаны были вспахан¬
ную землю складывать на середину улицы. Таким образом сере¬
дина ее делалась возвышенною, а по обе стороны были скаты.
Потом возле домов и заборов, отступя на два аршина, выры¬
вали канавы шириною и глубиною четверти на три, выкладыва¬
ли их досками, а сверху на устроенные перекладины клали
доски, что называли тротуарами...». Осенью и весной по этим
насыпанным, землею улицам невозможно было ездить: пара ло¬
шадей не могла везти самого легкого экипажа с одним седо¬
ком, а пешеходы приходили домой без сапог, оставляя их в
грязи. Канавы никогда не прочищались, и от трупов животных,
бросаемых туда жителями, шло нестерпимое зловоние.
Дощатые «тротуары» были и при Н. Г. Чернышевском.
«На один конец доски ступишь — а другой тебя по лбу уда¬
9

рит», —вспоминала Екатерина Николаевна Пыпина — двою¬
родная сестра Н. Г. Чернышевского. В продолжение всего
XIX столетия на улицах Саратова были трясины и топи, из
которых лошадей вытаскивали веревками.
При крепостнической, а впоследствии и при капиталистиче¬
ской системе хозяйства, не дававшей развернуться непочатым
творческим силам народа, богатства недр Саратова и Сара¬
товского края оставались неиспользованными. Об этих богат¬
ствах даже и не подозревали. Соколовая гора, подарившая
нашей социалистической Родине огромное количество газа,
нефти, а также сернистые источники, в эпоху Чернышевского
служила лишь местом «народных гуляний» в последний день
пасхи, когда там расставлялись балаганы и карусели. Жители
знали только, что некоторые ручьи и колодцы в Саратове дают
солодковую, едкую или соленую воду, и извлекали из этого по¬
сильную хозяйственную выгоду. Источник, вытекавший из
двора женского монастыря, например, снабжал соленой водой
саратовских хозяек, когда наступало время солить огурцы.
Питьевой водой население города было плохо обеспечено.
К началу сороковых годов положение стало очень тяжелым.
Воду возили на лошадях с Волги бочками. Бедные слои насе¬
ления, ютившиеся за две версты от Волги, должны были по¬
купать волжскую воду. Недостаток средств побуждал употреб¬
лять в пищу грязную воду, отчего увеличивались заболева¬
ния и смертность населения. Первый водопровод в Саратове
появился лишь в 1844—1846 гг. «По деревянным трубам хо¬
рошая вода из-под Лысой горы была проведена в чаны на
Сенной и Соборной площадях», — писал саратовский историк.
С появлением водопровода стало поменьше забот приказу
общественного призрения и состоявшим при нем так называе¬
мым «богоугодным» заведениям. Первое место из них занима¬
ла городская больница, рассчитанная «на 30 человек мужеска
и 15 женска пола», затем— богадельня на такое же числе
лиц, а за ними шли заведения «на неопределенное число лю¬
дей»: военный лазарет, дом умалишенных, рабочий дом, сми¬
рительный дом и судоходная больница. Всеми больницами ве¬
дала врачебная управа, при которой состояло 7 врачей. Лечеб¬
ное дело находилось не столько в руках этих семи врачей,
сколько фельдшеров, лекарей, аптекарей. Огромную роль иг¬
рали знахари и знахарки, использующие народные суеверия
и обиравшие народ. В широких массах было распространено
лечение средствами народной медицины, переходившими по
традициям из поколения в поколение. Применяли припарки из
разных трав, варили из них настои, прикладывали к ранам на¬
воз, паутину и пыль, соскобленную с «чортова пальца»—камуш¬
ка, находимого ребятишками в большом количестве на горах;
10

В доме Чернышевских также не переводились разные на¬
стои из лечебных трав. Они всегда хранились рядом с пучка¬
ми мяты и других пахучих растений на маленькой лежанке,
выходившей в спальню родителей Чернышевского. Гаврил
Иванович сам варил пластыри из меда с разными примесями и
лечил ими и свою семью, и приходившх к нему бедняков. Об
этом рассказывала Екатерина Николаевна Пыпина.
В своей «Автобиографии» Н. Г. Чернышевский вспоминает
саратовских врачей, бывавших у них в доме и лечивших его
мать в тридцатых годах. «Тогда в городе не было ни одного
замечательного медика, — писал Николай Гаврилович, — пер¬
вым действительно хорошим медиком явился туда... около
1842 года,—Николай Фомич Троицкий, кажется, из Московско¬
го университета, молодой человек, приехавший в саратовскую—
страшную тогда — глушь с намерением не бросать науку и
действительно не бросивший ее, а через несколько времени
приготовившийся к докторской степени и получивший ее. Он
умер очень скоро, и весь город был глубоко опечален его
смертью, потому что он был благородный человек, не только
искусный медик... до Троицкого не было медиков, которые за¬
служивали особенного предпочтения перед опытными фельдше¬
рами»*. Из уездных медиков пользовался славой искусного
врача Сократ Евгеньевич Васильев, на дочери которого впо¬
следствии женился Н. Г. Чернышевский. Он, «в молодости
бывший хорошим медиком, прожил эти свои хорошие годы в
Камышине и оттуда выписывали у него рецепты, лечились
по корреспонденции через 180 верст, с почтою, ходившей раз
в неделю, — значит медики города Саратова были хороши!»—
читаем мы в «Автобиографии» Н. Г. Чернышевского**. Доб¬
рым словом поминает Николай Гаврилович и талантливого
врача Мариинской колонии Саратовского уезда Ивана Яков¬
левича Яковлева, спасшего его мать от многолетнего редкост¬
ного и трудноизлечимого заболевания.
Народное просвещение в Саратове сороковых годов нахо¬
дилось на невысоком уровне.
В городе были духовно-учебные заведения с семинарией
во главе. При семинарии состояли два уездных и два приход¬
ских духовных училища. Во всех этих учебных заведениях в
1839 г. числилось полторы тысячи учащихся. Но количество
учащихся в них непрерывно сокращалось.
Семинарское начальство охотно лишало образования детей,
у которых родители были низкого звания и проживали в глу¬
хих углах губернии. Так, в 1843 г. из семинарии было исклю¬
* Поли. собр. соч., М. 1939, т. I. стр. 600—601.
Там же, с.тр. 601.
11

чено пятьдесят два ученика. Официальными причинами ис¬
ключения выставлялись такие недостатки и пороки учеников,
как неуспеваемость, леность, урослость, неявка на занятия и
бегство из семинарии. Фактически же главною причиною явля¬
лись «непокорность, дух своеволия и неповиновения началь¬
ству». Большею частью исключенные были детьми умерших
дьячков, пономарей, а также церковных сторожей. Исключен¬
ные из семинарии дети-сироты не могли добиться в жизни
прав на мало-мальски сносное существование. Они вынужде¬
ны были пополнять собою ряды бродяг, нищих и грабителей,
нередко попадали в тюрьмы.
Высшим светским учебным заведением в Саратове была
мужская гимназия, открытая в 1820 г. В ней в 1843/44 г.
обучалось всего 225 человек на 49 с половиной тысяч жителей
Саратова.
Саратовская гимназия «была похожа на большинство про¬
винциальных гимназий того времени, — вспоминает один из ее
бывших питомцев. — В учительском персонале... совсем не бы¬
ло так называемых «любимых учителей»... преобладало отно¬
шение сухое и строгое... Гимназические нравы были порядочно
грубые... в немалом ходу были телесные наказания, только'
раздражавшие и возмущавшие учеников... Господствовал чисто
бюрократический, — скажу даже — полицейский элемент,
подозрение и недоверие ко всякой нравственной самостоятель¬
ности». Из учебного курса были исключены такие предметы,
как история русской словесности и, наоборот, «усиленно тре¬
бовались предметы, притуплявшие работу мысли, как долбле¬
ние грамматики Кюнера...». Но были среди учеников люди, ко¬
торые «могли поощрять любовь к науке. В старших классах
заговаривали об университете, вспоминали тех немногих из
старших товарищей, которые отправлялись в университет; по¬
следнее казалось подвигом»*. Из этих лиц назовем Г. А. За¬
харьина, впоследствии выдающегося врача, брат которого
учился вместе с Пыпиным; П. А. Ровинского, будущего члена
общества «Земля и воля», известного исследователя Черного¬
рии; Д. Л. Мордовцева, впоследствии плодовитого романи¬
ста и автора книги «Накануне воли», вскрывающей язвы кре¬
постного права, и др.
Гимназисты, в основном представлявшие средние дворян¬
ско-помещичьи круги общества, смотрели на семинаристов
свысока, как на демократический элемент, задевали их на
улицах, осыпали насмешками, вступали в драку с ними. Вот
почему Н. Г. Чернышевский впоследствии, став учителем гим¬
* А. Н. Пыпин. Мон заметки. «Вестник Европы», 1905, февраль,
стр 477—478.
12

назии, стремился развить в своих учениках сочувствие к бур¬
сакам. «Каково положение бурсаков?.. Бедные, жалкие люди
эти несчастные, у которых вся молодость в том только и про¬
ходит, что они голодают, собирают подаяние да терпят розги
и побои...»*. «Ничто не может сравниться с бедностью массы
семинаристов, — говорил Чернышевский. — Помню, что в мое
время из шестисот человек в семинарии только у одного была
волчья шуба,— и эта необычайная шуба представлялась чем-
то даже не совсем приличным ученику семинарии, вроде того,
как если бы мужик надел брильянтовый перстень»**.
Высший же круг дворянства с презрением смотрел на
«Главное училище», как первоначально именовалась гимна¬
зия. Дворяне предпочитали давать образование.своим детям
при помощи иностранных учителей, особенно из пленных фран¬
цузов, которые сами отнюдь не были образованными людьми.
К числу такого рода «педагогов» принадлежал известный в
Саратове бывший пленный офицер наполеоновской армии
француз Савен, доживший до ста двадцати лет. Частных
учителей в городе в начале сороковых годов было семнадцать,
Дед и отец Н. Г. Чернышевского также входили в круг част¬
ных педагогов, совмещая эту деятельность с основной духов¬
ной профессией. Они преподавали в семье губернатора, вице-
губернатора и многих других дворянско-помещичьих семьях.
В гимназии, семинарии и частных пансионах учились дети чи¬
новников, духовенства, средних и мелкопоместных помещиков.
Обучение мещан и купцов находилось в руках раскольников.
Образование же народа, или «черни», как открыто назывались
«простые» люди на страницах официальной печати того време¬
ни, было предоставлено произволу и счастливому случаю.
Народ вынужден был погрязать в темноте и безграмотности.
Домашнее обучение в большинстве случаев было прими¬
тивным и невежественным. Вот как описывает обучение в семье
начальника тюрьмы Воронова его сын Михаил Алексеевич Во¬
ронов, впоследствии ученик и секретарь Н. Г. Чернышевского.
Учителем к детям был выбран один из арестантов, дворя¬
нин, находившийся в остроге «за обман и мошенство», как
значилось в реестровой книге.
«Новый учитель был высокого роста, широкоплечий, ря¬
бой и с разорванной ноздрей. Он с первого же раза навел
ужас на меня, двоих братьев и сестру, обреченных на жертву
науке».
* Н. Г. Чернышевский. «Грамматика». Обычно бурсаками назы¬
вались только ученики духовных училищ, Н. Г. Чернышевский же
применяет это название и к семинаристам.
** Поли. собр. соч., т. X, М. 1951, стр. 17.
13 ’

Когда детей позвали к учителю, они увидели отца сидя¬
щим на диване, а их будущий учитель, вытянувши руки по
швам, глядел в глаза отцу, слушая его инструкцию.
— Вот вам учитель, —сказал отец.
Учитель посмотрел на детей, дети—на него.
— Теперь уж не я буду вас сечь, а он. Вот и плеть от¬
дам ему.
С этими словами отец .передал учителю нагайку.
— А вы то как же? — робко спросил учитель.
— Не беспокойтесь, у меня есть другая, я себя не обижу,—
отвечал отец.
Учитель взял нагайку и стал раскланиваться.
Так началось обучение детей русскому письму, арифметике
и каллиграфии. Когда отец увидел тетрадь одного из сыновей
е чистой обложке, украшенной красивой надписью, он страшно
рассердился,
— Это ты сам так испортил свою тетрадь? — спросил он
сына. Узнав, что это сделал учитель и что это называется
«каллиграфия», отец бросил тетрадь на пол, закричав учителю:
— Не каллиграфия, а дурной пример... Вы хотите учить
моих детей чорт знает чему!
Не лучше обстояло дело со «светским воспитанием» этих
детей. Отец говорил приставу за рюмкой водки:
— Прежде всего нужно научить их танцам и французско¬
му языку, без которых человек — не человек.
Нашли учителя, главное достоинство которого состояло в
том, что он дешево брал за уроки. «Четвертак за урок, — про¬
сил он, — только водки уж вволю давайте».
Этот учитель прежде был акробатом. «Низенького роста,,
лупоглазый, широкоплечий, с одутловатым лицом и красным
носом», он очень понравился отцу тем, что за выпивкой много
рассуждал о том, что «военные в танцах собаку съели».
— Как же вы будете учить моих детей танцам, когда они
настоящей выправки не имеют? — спросил отец.
— Это ничего, — заметил учитель: — Мы будем в одно
время проходить и танцы, и выправку, без этого нельзя. У ме¬
ня теперь каждый ученик, можно сказать, ноги будет на шею
закладывать, выворачивать их носками назад и все такое, по¬
тому что я, можно сказать, все кости в нем поизломаю и по-
вывихиваю.
— То-то, это главное, чтобы подвижность то есть имел, —
согласился отец... — Ну, а по французскому научите их?
— Всему научу! Я все языки знаю! — бормотал пьяный
учитель.
На следующий же день ученье началось. Никаким тайнам
танцовального искусства не обучил этот учитель детей, но зато
14

научил красть водку из родительского шкафа, которую учени¬
ки обязаны были поставлять ему перед каждым уроком.
— Ну, что же ты, брат мусью, •— наконец спросил отец, —
учишь-учишь ты их, ан, кажется, проку-то никакого из твоего
ученья не получается.
— Скоро, ваше благородие, нельзя: эта наука тугая, —
оправдывался учитель, — у! генерала Несомненного — раз, у
помещика Собакина — два, у помещика Новоструева — три,
еще у генерала... вот фамилию-то забыл, — в четырех местах
эдак же было: не шли, не шли, да вдруг и махнули!
Однако дети Воронова «не пошли», и учителя пришлось
прогнать*.
Очень плохо в те годы в Саратове обстояло дело с женским
образованием. Первую школу для девочек открыли в 1840 г.
при женском монастыре на средства дочери героя Отечествен¬
ной войны 1812 года генерала Рылеева, сосланного в тридца¬
тых годах в Саратов (он приходился дядей декабристу поэту
К. Ф. Рылееву). В 1843 г. в Саратове был основан первый
приют для девочек-сирот. Однако ни одного среднего учебного
заведения для девочек не существовало. Через одиннадцать
лет возникло первое такое учебное заведение, это был'так на¬
зываемый институт для благородных девиц, в котором обуча¬
лись девушки из богатых дворянских семей. Лишь в 1859 г. в
Саратове было создано «женское училище первого разряда
для приходящих девиц всех сословий» — подобие женской гим¬
назии. Но и в это учебное заведение могли попасть только
девушки из обеспеченных слоев населения.
Очень слабо было развито в Саратове театральное искус¬
ство.
Саратовский театр был открыт в 1816 г. Это было дере¬
вянное строение вроде сарая, стоявшее на месте нынешнего
Государственного театра имени Н. Г. Чернышевского. До
1834 г. в театре играла труппа крепостных актеров губерна¬
тора Панчулидзева. Ставились оперы, комедии, водевили.
Затеям театр перешел в руки саратовского аптекаря Шеньяна,
а потом был сдан в аренду Н. И. Залесскому, который содер¬
жал его до 1856 г. В помощь себе Залесский пригласил извест¬
ного артиста и антрепренера Е. Ф. Стрелкова.
В сороковых годах ставились спектакли «Аскольдова моги¬
ла», «Разбойник Цампа», «Ревизор», «Разбойники» Шиллера
и др., в которых участвовали артисты Цыганов, Романовский,
Стрелков, Михайлов и многие другие.
В 1862 г. этот театр сгорел, и на его месте только в 1865 г.
был открыт новый, во вновь построенном каменном здании.
* «Рассказы о старом Саратове». Саратов 1937, стр. 16 и 121—122.
15

Жалким было положение актеров в крепостной России. Они
не являлись полноправными членами общества. Крепостные
артистки, изображавшие на сцене фей и королев и вызывав¬
шие восторг у зрителей, после спектакля нередко подвергались
истязаниям на конюшне, если помещику не нравилось испол¬
нение роли.
Выдающийся саратовский артист П. М. Медведев в своих
воспоминаниях рассказывает, что в половине XIX века «боль¬
шинство артистов, в особенности старики, были крепостные
или откупившиеся от помещиков на волю, иные были в оброке,
т. е. платили помещику ежегодно назначаемую им сумму».
В конце пятидесятых годов лучшие артисты саратовского
театра — Ф. Н. Ершова, А. А. Дубровина, А. Ф. Гусева полу¬
чали всего по 5—8 рублей в месяц.
О театре для детей не могло быть и речи. Если родители
брали своих детей в театр, то дети должны были слушать не¬
понятные драмы, в которых изображались «дикие, нечелове¬
ческие страсти», а вслед за ними — легкие водевили, ставив¬
шиеся специально для того, чтобы «утешить» расстроенного и
плачущего зрителя.
Вот как описывает посещение театра на маслянице в свои
детские годы М. А. Воронов:
«Небольшой грязный зал освещался десятью или двенад¬
цатью масляными лампами, отчего в креслах и глубине лож
царствовала тьма, а в райке (галлерее) слышны были только
глухие голоса, из которых можно было заключить о пребыва¬
нии там людей. Кусок дырявой, некогда раскрашенной холсти¬
ны беспорядочно болтался то туда, то сюда», изображая за¬
навес.
Оркестр состоял из восьми музыкантов. В течение целого
часа они занимались настраиванием инструментов, поднимая
«раздирающий душу визг и рев».
Со страхом смотрели дети на сцену: там появился «госпо¬
дин в каком-то гнедом плаще и чернобурой шляпе, свирепый
и громогласный до того, что маленькие сестры юркнули в глу¬
бину ложи и не решались выйти оттуда. Он бродил сначала в
совершенной темноте и все чего-то искал алкая и рыкая. На¬
конец, остановившись у слабого подобия рампы, гнедой траги¬
чески произнес: «Затворите двери!» Дрожь пробежала по мое¬
му телу при этом реве. «Принесите свечи!» — опять рыкнул
актер, и сестры начали хныкать в глубине ложи...».
Ничего не поняли дети и в водевиле, который был постав¬
лен после мелодрамы.
Саратовский театр производил удручающее впечатление.
Отмечая убогость внешнего вида этого здания, один современ¬
ник писал: «Внутреннее расположение отвечает наружности,
16

музыка плоха, освещение слабо. Беда поместиться под люст¬
рой: ненавистные сальные свечи окапают вас с головы до пог».
Неизвестно, бывал ли в детстве ,Н. Г. Чернышевский в этом
театре. Вероятно, нет, так как по обычаям того времени детям
духовенства не полагалось посещать места «народных увесе¬
лений».
Это, однако, не значит, что такая культурная семья, в
какой рос Николай Гаврилович, чуждалась театрального ис¬
кусства. Когда родственнику Чернышевских А. Ф. Раеву уда¬
лось вырваться из стен саратовской семинарии и уехать в
Петербург, где он'увидел игру «известного почти всей Европе»
Каратыгина, он сейчас же поделился с Н. Г. Чернышевским,
оставшимся в Саратове и только мечтавшим о Петербурге,
своими впечатлениями от игры знаменитого русского актера.
«Каратыгин, — писал Раев 17 января 1843 г., — играл Васи¬
лия Шуйского так живо, что нельзя было узнать, было ли это
представление или самое происшествие». Сообщил он также
Чернышевскому о первом представлении оперы «Руслан и
Людмила», после которого «Глинку, как переделателя Пушки¬
на, вызывали на сцену, а того, который делал декорацию, по¬
жаловали академиком».
Очень медленно развивалось в Саратове библиотечное де¬
ло. В сороковых годах в городе были две казенные библиоте¬
ки. Одна из них находилась при гимназии и состояла из двух
с половиной тысяч томов—цифра для нашего времени жалкая.
Вторая библиотека обслуживала семинарию. Обе библиотеки
были недоступны для широких масс.
Существовали еще богатые частные библиотеки в среде
образованного меньшинства — в имениях крупных помещиков.
В этих библиотеках в большом количестве была представлена
иностранная литература, но значительно меньшее место зани¬
мали отечественные издания.
Книги не были доступны широким массам и потому,^что
они продавались по очень высокой цене. В. Г. Белинский в
своих «Мыслях и заметках о русской литературе» отмечал, что
«книги у нас... страшно дорогой товар...»
В Саратове книжная торговля находилась в руках богатых
купцов. Первым открыл книжную торговлю в городе купец
Д. В. Вакуров, родом из владимирских крестьян. Впоследствии
он сумел добиться видного общественного положения, был
выбран городским головой.
Торговлю свою Вакуров начал с дешевой и выгодной скуп¬
ки книг, которые привозили купцы из Москвы и Петербурга
на ярмарки, но не успевали их распродать. Везти обратно кни¬
ги было очень дорого, и купцы стали оставлять их в лавке
Вакурова. Эта лавка сначала находилась в Гостином дворе, а
— Н. Чернышевская	17

потом Вакуров перенес ее в свой дом, доныне сохранившийся;
на Ленинской улице против Управления РУжд. При книжной'
лавке Вакурова находилась комната, служившая читальней;
здесь за плату можно было читать предназначенные к прода¬
же книги, знакомясь таким образом с литературными новинка¬
ми и встречаясь с наиболее просвещенными людьми города.
Для своего времени Вакуров представлял тип довольно куль¬
турного продавца. В 1837 году, например, после смерти А. С.
Пушкина, в витрине его лавки был выставлен портрет велико¬
го поэта. Большие доходы, извлекаемые из книготорговли, и
общая предприимчивость побудили его установить связи с мос¬
ковскими и петербургскими книгоиздательскими фирмами, поз¬
волили ему увидеть выгоду в распространении новых журна¬
лов, наиболее популярными из которых были «Библиотека для
чтения» и «Отечественные записки». Эти журналы расходи¬
лись среди наиболее передовой и культурной, хотя и очень не¬
многочисленной части саратовского общества. С книжной лав¬
кой Вакурова держал постоянную связь и отец Н. Г. Черны¬
шевского.
После Вакурова открыл книжную торговлю в Саратове
серпуховский мещанин Костяков. Он привлек к себе внимание
купцов тем, что умел бойко передавать им новости, вычитан¬
ные из реакционнейшей газеты того времени «Северная пче¬
ла». Сблизившись на этой почве с одним из городских толсто¬
сумов купцом Образцовым, Костяков женился на его Дочери
и поставил свою торговлю на широкую ногу. В его магазине
была прекрасная обстановка: мягкая мебель, тропические рас¬
тения, все било на внешний эффект. Таким же был него способ
распространения книг. Нарядившись во фрак с белым галсту¬
ком, в белых перчатках, будто гость, приглашенный на бал,
Костяков торжественно разъезжал по городу, посещая дома
саратовских купцов и чиновников. У него была заготовлена
одна и та же фраза, с которой он обращался ко всем без раз¬
личия: «Считая вас за высокопросвещенного человека, инте¬
ресующегося книжною новостью, я счел долгом доставить вам
эту новую книгу». Заманивая таким образом покупателя, Ко¬
стяков показывал ему список подписавшихся на книгу со сло¬
вами: «На эту книгу изволили подписаться, если вы соблаго¬
волите прочесть, его сиятельство граф такой-то, их превосходи
тельство такой-то...» Это производило сильное впечатление па.
саратовских торгашей и особенно на чиновников, мечтавших о
чйнах и отличиях, и они, в подражание своим начальникам,
покупали книгу за очень высокую плату, а сами часто и не
читали ее. В книгах Костяков ценил яркую обложку, большой
объем и громкое заглавие, вроде «Нет более седины», «На¬
стольная книга холостым», «Приготовление кушаний без ку-
18

xapkw» и т/ п. ■.■Книга■ дл'й-‘fiei'6 была не средством Просвеще¬
ния народа,-а предметом самой грубой йаживы. На вывесках
его Магазина были' намалёваны в совершенно искаженном
виде портреты Гоголя, Пушкина и других писателей.
С 1838 г. и Саратове начала выходить раз в неделю по
субботам официальная газета «Саратовские губернские ведо¬
мости». В газете печатались «высочайшие повеления», распо¬
ряжения губернского начальства, казенные объявления и т. д.
Кроме официальной задачи, «Ведомости» преследовали цель
«содействовать к распространению по губернии полезных зна¬
ний по разным отраслям науки, искусств и ремесел и откры¬
вать новые способы к развитию промышленности и улучше¬
нию Сельского хозяйства»*.
На должность редактора в 1841 г. был приглашен кандидат
Московского университета А. Ф. Леопольдов. Фамилия его как
редактора официально в газете не проставлялась. На занятие
им этой должности потребовалось специальное разрешение из
Петербурга: Леопольдов находился в Саратове с 1828 г. под
особым надзором .полиции. В 1826 г. он был арестован п пре¬
дан суду за хранение и распространение посмертного письма
Рылеева и запрещенных стихов Пушкина.
Леопольдов приложил много труда, чтобы сделать газету
интересной. Он неутомимо собирал исторические и статистиче¬
ские материалы, сам записывал воспоминания современников,
извлекал из архивов ценные документы и все это помещал в
газете. В числе сотрудников «Ведомостей» состояли преподава¬
тель гимназии Глебов, профессор семинарии Г. С. Саблуков,
краевед А. А. Росницкий и др. От редакции газеты неодно¬
кратно публиковались воззвания к читателям с просьбой со¬
общать о хранящихся в частных руках письменных материа¬
лах, актах и документах по истории края. Читателей-земле¬
владельцев редакция просила делиться опытом и знаниями по
сельскому хозяйству. Количество частных подписчиков газеты
в 1844 г. составляло 135 человек.
Поскольку юноша Чернышевский всегда читал газету,
естественно возникает вопрос: что мог почерпнуть он из нее?
Мог ли он по ней составить себе, например, представление о
жизни своего знаменитого земляка Александра Николаевича
Радищева, личности и творчеству которого впоследствии дал
такую высокую оценку? Ведь родное село А. Н. Радищева —
с. Аблязово, Кузнецкого уезда, входило в состав Саратовской
губернии. На этот вопрос надо ответить отрицательно.
*	11. Хованский. «Саратовские губернские ведомости». Сб. «Сара¬
товский край». I. Саратов 1893, стр. 273—290.
2':	19

Просматривая в наши дни пожелтевшие страницы «Сара¬
товских губернских ведомостей», можно увидеть, как настойчи¬
во саратовские власти старались искоренить в памяти потом¬
ства имя борца за освобождение народа от крепостного праза
и гнета самодержавия. В одном из номеров «Ведомостей» за
1843 г., например, был помещен большой очерк «Древности в
Саратовской губернии», в котором описывались старый собор,
канал Петра Первого, картуз и трость Петра, находящиеся в
Царицыне, и многое другое. Но напрасно было бы искать хоть
упоминание о местах, связанных с А. Н. Радищевым.
Однако имя Радищева, несмотря на запреты властей, свято
хранилось в народе. Об этом свидетельствуют народные песни,
в которых деревенские девушки, празднуя весну завиванием
венков, вспоминали о «Радышевчине». Описывая в газете один
из таких народных праздников весны, А. Ф. Леопольдов пояс¬
нил: «Радышевчина есть имя части села, в котором происхо¬
дит описываемое веселье. Она получила свое название от фа¬
мильного имени бывшего господина этой части села».
Даже это пояснение было для своего времени большой сме¬
лостью. Вот почему и самая фамилия «бывшего господина»
так и осталась искаженной на страницах официального
органа.
РАННИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ И МЫСЛИ
О САМОДЕРЖАВНО-КРЕПОСТНИЧЕСКОМ СТРОЕ
В Саратове доныне сохраняются памятные места, связан¬
ные с именем Н. Г. Чернышевского и его эпохой, — свидетели
далекой старины, рассказывающие нам о том, как жили сто
лет тому назад разные классы саратовского общества.
В нынешнем Городском парке культуры и отдыха еще до
рождения Чернышевского находилась роскошная дача губер¬
натора А. Д. Панчулидзева, прославившегося своими изыскан¬
ными увеселениями и блестящими балами. Маленькому Чер¬
нышевскому об этой «иллюминованной эпохе» рассказывала
бабушка.
Дворцом губернатора был «огромный дом с флигелями и
службами», окруженный рощей. Перед домом пленные фран¬
цузы разбили красивый сад с прудами, по которым плавал.!
лебеди. «Сад с прудами, пруды с островами и мостами, острова
с киосками, киоски с цветными стеклами» — все это в устах
бабушки звучало волшебной сказкой, когда она вдобавок еще
описывала, с чужих слов, иллюминации и фейерверки «в рощей
в саду, на мостах, на прудах и на островах». Когда же ба¬
бушка доходила до губернаторских балов и банкетов, то туг
уж нехватало красок для передачи блеска и роскоши.
20

Такие пышные празднества губернатор устраивал на на¬
родные деньги. В его руках находились богатые соляные копи
Эльтона; налогами на соль, взяточничеством и разными спеку¬
ляциями нажил он огромное /состояние, которое и растрачивал
на устройство праздников для местной аристократии.
Губернатор Алексей Давыдович Панчулидзев принадлежал
к породе крупных хищников из высшей чиновничьей знати.
Н. Г. Чернышевский вспоминал, что в раннем детстве ему при¬
велось видеть в отцовском доме подружившуюся с его матерью
немолодую девушку, про которую мать говорила: «ее сделал
нищей Алексей'■'Давыдович». Девушка эта осталась сиротой
после смерти отца, от которого получила большое состояние.
«Алексей Давыдович взял и записал эти деньги долгом на
себя. Само собою, что не было возможности воскресить сго¬
ревшее сало с дегтем плошек, в виде которых эти деньги оза¬
ряли и восхищали Саратов», — писал в своей «Автобиогра¬
фии» Н. Г. Чернышевский.
Столь же мрачную память о себе оставил в народе один из
первых саратовских губернаторов В. С. Ланской, который «за¬
хватил в разных местах лучшие земли, сенные покосы, леса,
усадьбы; чего не мог захватить силою, то приобрел покупкою
за ничтожную цену; завел сады; на реках устроил мельницы,
сламывая таковые у других, бедных. Сему примеру следовали
и другие владельцы»*.
В 1846 г. саратовским губернатором был М. Л. Кожевни¬
ков, бывший казачий атаман, участник Хивинской экспедиции.
Он принимал посетителей у себя дома в кабинете, сидя верхом
на’серебряном, усыпанном кораллами и бирюзой казачьем
седле на высокой подставке, причем ноги его были вдеты в
стремена. Неспособный решать административные и судебные
дела, он поручил рассматривать их правителю своей канцеля¬
рии Дурасову, который вместе со своими помощниками, не
имевшими никакого образования, и вершил судьбами людей.
Жизнь чиновничества в Саратове отражала все черты по¬
лицейско-бюрократического порядка николаевской России:
бездушный Карьеризм и деспотический произвол начальников,-
с одной стороны, угодничество И раболепство маленьких чинов¬
ников перед власть имущими — с другой.
Для чиновничества Саратовской губернии характерен сле¬
дующий факт. В литературных кругах шестидесятых годов
господствовало убеждение, будто действие «Ревизора» проис¬
ходило в городе Петровске. «И точно, — подтверждает Н. Г.
Чернышевский в «Автобиографии», — это очень Вероятно, по
" Л. Леопольдов. Статистическое описание Саратовской губернии.
СПБ. 1839, стр. 33.
21

соображению маршрута. Хлестакова, и пусть Петровск поль¬
зуется хоть этой известностью, при совершенной невозмож¬
ности иметь никакой другой».
В служебных учреждениях свила себе гнездо волокита. Це¬
лыми пачками плесневели на полках залежавшиеся дела, ко¬
торым не давали ходу. Годами люди, ждали решения и могли
умереть, не дождавшись. Так, например, дело государствен¬
ного крестьянина Ермолая Юртора о неправильном назначении
семейства его на рекрутскую очередь- тянулось семь лет. На
такую же многолетнюю тяжбу обрекались крестьяне, осме¬
лившиеся поднять голос в защиту своих прав, даже если их
дело признавалось правильным.. Пять лет тянулось дело, учаот^
ников «картофельного бунта». Причиною такого промедления
была волокита в уголовной палате, чиновники которой запута-,
лись в сведениях о количестве арестованных по этому делу, в
результате чего люди томились годами в тюрьме, в ожидании
плетей и каторги.
Двенадцать лет тянулось дело о растрате казенных сумм
директором саратовской гимназии Гине: начатое в декабре
1843 г., оно окончилось лишь в декабре 1855 г.
Сам Чернышевский в письме к А. Е, Пьшиной от 8 фев¬
раля 1848 г. так характеризовал положение саратовского чи¬
новничества: «Тамошняя служба — меч не обоюду, а отовсюду
острый: например, бери взятки — известное дело, от суда таки
не уйдешь; не бери — жалованья так мало, что жить почти
нечем; или: потакай другим мошенничать—с ними вместе при¬
падешь; не потакай — они тебя отдадут под суд и так далее»*.
Лучшей службой считались: казенная палата, солевозная
комиссия, впоследствии переименованная в камышинское эль¬
тонское соляное управление, удельная контора и контора ино¬
странных поселенцев. Чиновники пользовались немалыми дохо¬
дами, взяточничество процветало. ■.
В губернском правлении, прозванном самими саратовцами
«чугунным заводом», царил беспорядок и деспотический произ¬
вол старших над младшими. Служащие ходили неряшливо
одетыми, в дырявых замазанных сюртуках, с голыми локтя¬
ми, часто летом в валеных сапогах. Помещение содержалось
неопрятно. За грязными некрашеными столами на треножных
скамейках сидели писцы, в сторону которых постоянно доноси¬
лись окрики начальства с неприличной бранью. Нередко пис¬
цам доставались и побои.
Среди мелкого саратовского чиновничества 30—40-х годов
встречались незаурядные, талантливые люди, с большим тру-
дом пробивавшие себе дорогу в жизни. В 1838 г. будущий са-
* Поли. собр. соч., М. 1949, т. XIV, стр. 144.
22

ратовский писатель Семен Акимович Макашин, уроженец Сер-
добского уезда, вместе с отцом приехал в Саратов и поступил
мальчиком одиннадцати лет писцом в мещанскую управу. Отец
его здесь же получил место письмоводителя. После увольнения
«по самодурству городского головы» молодой Макашин не¬
сколько лет был сидельцем в кабаке в Балакове. В 1843 г.
ему удалось вновь перебраться в Саратов на должность кан-
целяриста в городскую управу. Через некоторое время Мака¬
шин встретился с А. С. Флеровым, который обратил внимание
на способного юношу, познакомил его с сочинениями Пушкина
и Гоголя, содействовал его первым попыткам литературного
творчества. Впоследствии Макашин написал ряд рассказов, в
которых разоблачал злоупотребления городского головы купца
Масленникова. Хотя имя купца было заменено другим, но дея¬
тельность его представлялась так прозрачно, что Макашин
стал терпеть от городского головы еще большие гонения.
В 1859 г. его даже отдали в солдаты «по вражде бывшего го¬
ловы Масленникова». В этот трудный момент ему оказал под¬
держку Н. Г. Чернышевский. Макашин был прогрессивным пи¬
сателем, «местным сатириком и обличителем».
Учителям саратовской гимназии был памятен случай с ди¬
ректором гимназии И. П. Менделеевым, отцом человека, став¬
шего впоследствии гордостью мировой науки. И. П. Менде¬
леев, проявляя заботу о питании воспитанников гимназическо¬
го пансиона, разрешил им употреблять мясную пищу в так
называемые постные дни: среду и пятницу. Это «вольнодум¬
ство» вызвало доносы на директора и гонения. Чтобы изба¬
виться от грозившей кары, И. П. Менделеев покинул Саратов.
Это было за год до рождения Н. Г. Чернышевского.
Пристрастие к вину и картам господствовало и в этом кру¬
гу. Ярким примером разложения среди руководителей просве¬
щения служит дело директора гимназии, выходца из семьи
немецких баронов — Ф. В. Гине. То был скандал, о
котором говорил весь город. Чернышевский, будучи семинари¬
стом, так описывал его в письме от 3 февраля 1844 г. к петер¬
бургскому родственнику А. Ф. Раеву:
«В гимназии случилось важное происшествие. Директор
промотал тысяч 30, и учителя, подписывавшие три года книги
не глядя, стали к нему в декабре приступать, чтобы освиде¬
тельствовать сумму. Он' во вторник утром вышел и с тех пор не
возвращался домой. Спохватились, нигде не нашли. Откры¬
лось, что ездил на извозчике в городок за Волгой, во вторник
н среду. В среду поехал назад, отпустил извозчика на среди¬
не Волги и сказал, что пройдет пешком. Его остерегал извоз¬
чик, говоря, что выступила в иных местах вода... Он не послу¬
шался. С тех пор его нигде не видели. Большею частью гово¬
23

рят, что он утопился. Бог знает, может быть, утонул, может
быть, где-нибудь скрывается. Но директора уже прислали но¬
вого, уже будет с неделю, на его место по донесению о пропа¬
же его инспектора и учителей. Прислали и ревизора свиде¬
тельствовать сумму»*.
Это описание верно передает факты, ошибка допущена
лишь в указании суммы растраты, которая составляла немно¬
гим более восьми тысяч.
Особенно тяжелыми были последствия увлечения карточной
игрой директора Гине для учителей, на которых разложили все
казенные убытки. Несколько лет учителя влачили из-за этого
нищенское существование.
В уездах Саратовской губернии власть целиком находилась
в руках чиновников из дворянско-помещичьего круга. Раз в
три года помещики съезжались в город на выборы со своими
семьями, и тогда в дворянском собрании давали пышные балы,
на которых разряженным дочкам подыскивались выгодные же¬
нихи. После выборов новоиспеченные уездные и губернские
предводители дворянства торжественно отбывали в свои по¬
местья для того, чтобы вершить суд и расправу над крестьян¬
ством, оберегая незыблемость помещичьих законов.
Преклонение перед иностранщиной, метко высмеянное в
бессмертной комедии Грибоедова, было сильно развито в выс¬
ших кругах саратовского общества. Лишенная возможности
назвать фамилии крупных помещиков, занимавших видные
должности, саратовская газета все же с возмущением отмети¬
ла следующий факт: «В одном месте некоторые барыни отка¬
зались ехать на бал потому только, что пригласительные биле¬
ты были написаны по-русски (!) и осмеивали пригласителя как
мещанина, не знающего приличий высшего тона»**.
В семейной жизни мелкого и среднего- чиновничества гру¬
бость нравов соединялась с невежеством, принимая подчас са¬
мые уродливые формы.
В «Автобиографии» Н. Г. Чернышевского мастерски нари¬
сован портрет такого чиновника средней руки. То был дальний
родственник его бабушки — Матвей Иванович Архаров.
Служивший «где-то столоначальником, контролером или архи¬
вариусом». Каждый день Матвей Иванович перед уходом в
должность по утрам ходил в церковь к обедне, считая в то же
время себя безгрешным. Почти все свое жалованье он тратил
на вино. Наконец исправился, но тогда стал отдавать деньги
* Поли. собр. соч., М. 1949, т. XIV, стр. 7.
” «Саратовские губ. ведомости», 1843, прнб. к № 27 от 3 июля,
стр. 155.
24

опять-таки на вино, которым угощал спившихся чиновников.
приводя их к себе в дом.
Отношение Матвея Ивановича к жене было самое деспоти¬
ческое. Он твердо придерживался мнения, что женщина —
не человек. Как благочестивый муж, он пришел к заключению,
что ему придется отвечать за грешную душу жены, хотя по¬
следняя, за исключением привязанности к цветам и собакам,
ничем не выделялась из круга обычных жен своего времени,
свято исполняя обязанности служанки мужа в доме. И вот
Матвей Иванович задумывает поездку на богомолье в Киев.
Юному Чернышевскому так рассказывала об этом бабушка:
«Ну, сколотил деньжонок, одежонку (жены) продал... Ку^
пил телегу с кибиткой, лошаденку, — тащит с собою и Алек¬
сандру Павловну.
— Да что ж мне ехать, —• она говорит, —• когда не па чтс
и тебе одному. Зачем я поеду?
—■ Ах ты, подлячка! Да разве ты не жена? Я за твою ду-
шу-то должен отвечать. Да и сладко ли мне будет смотреть,
как ты в аду-то будешь сидеть?
Вот тебе и резон. Так и взял с собою. И натерпелась же
она мученья в этой дороге! Сам ест как следует, а ее сухими
корками кормит. Это, говорит, лучше для душевного спасения.
Ну, недостает ее терпения, — да и смешно уж ей, с горя-то.
Говорит:
— Матвей Иванович, что ж это, меня корками спасаешь,
а сам ешь как следует,(— ты бы уж и себя-то спасал.
— На тебе много грехов,,— говорит, — тебе надобно сми¬
рять себя постом и умерщвлением плоти, а мне уж нечего,
на мне грехов нет никаких.
Так ведь и говорит, дурак. Праведник какой завелся. Ло¬
шаденка плохая,— как дождик, чуть дорога в гору, она и
становится. Что же вы думаете? — Сам сидит, а жену гонит с
телеги:
— Слезай, — говорит, — лошади тяжело, ступай пешком.
— Матвей Иванович, ты в сапогах, да и то де слезаешь, г.
я в башмаках как буду итти по такой грязи?
— Мне, подлячка, можно сидеть, на мне грехов нет, а тебе
надо пешком итти, чтобы усердием этим искупить свои грехи.
Так и сгонит с телеги, и идет пешком она по дождю да по
грязи. Вот они какие праведники-то. У них у всех сердце же¬
стокое. В них человеческого чувства нет»*.
Памятно было Чернышевскому и «темное царство» старого
саратовского купечества. Еще будучи ребенком, заглядывался
он на «Корнилов дом». Этот большой дом, бывший когда-то-
* Поли. собр. соч., М. 1939, т. 1, стр. 622—623.
25

собственностью купца Корнилова, и сейчас помещается на углу
улиц Ленинской и Чернышевской. Как и все купеческие дома,
он своим внешним обликом напоминал Маленькую крепость:
был окружен каменной оградой; окна, вместо деревянных ста¬
вен, закрывались сплошными железными полотнами; двери
запирались тяжелыми засовами, калитка всегда была на за¬
поре. Так оберегало купечество' свои кованые сундуки с
казной.
Дом купца Корнилова поражал еще своей архитектурой,
безвкусной, но своеобразной. Он выходил на две улицы, и уг¬
ловая его часть выдавалась круглым 'куполом, а крыша была
выкрашена в два цвета: красный и зеленый. Но особенно ин¬
тересовало маленького Чернышевского то, что в таком боль¬
шом доме с 18 окнами живет только один человек. Ему хоте¬
лось хоть разок побывать в «Корниловой доме». Мечта его
сбылась. С приехавшим из деревни родственником восьмилет¬
ний Николай посетил дом Корнилова.
Слуга из мелких приказчиков — «молодцов» провел их к
хозяину. Через три комнаты, похожие на грязные сараи; гости
прошли в маленькую комнату с лежанкою. На лежанке сидел
купец Корнилов, или «Степан Корнилыч», старик маленького
роста, еще не дряхлый, но очень старый: волосы его из белых
стали уже желтыми. Лицо издали показалось мальчику румя¬
ным, но вблизи оказалось покрытым кровавыми жилками.
«На старике были высокие валяные сапоги с кожаною об¬
шивкою подошв, нанковый желтый халат, засаленный до того,
что только пониже колен можно было рассмотреть зеленые
полоски по желтому полю, а с колен до самого ворота все сли¬
лось в густой изжелта-черный цвет от толстого лака жирной
трязи»,—описывал впоследствии Н. Г. Чернышевский.
Этому старику было восемьдесят пять лет, а сам он давал
себе девяносто восемь. Николай Гаврилович со своим деревен¬
ским родственником пробыл у него часа три. Старик угощал
их чаем собственного приготовления: он долго растирал ще¬
почку чая в своих потных руках, после растирания вытер
себе лицо и шею полотенцем, в которое предварительно вы¬
сморкался, а затем им же вытер чашки.
Маленькому Чернышевскому пришлось стать свидетелем
зверской расправы старухи-жены над стариком Корниловым.
Она избила и заперла подвыпившего мужа в чулан. Когда
гость ста.т указывать ей на жестокость обращения с мужем,
старуха в ответ показала им свои уши: они были изуродованы
и представляли собой сплошные клочья. Это были следы изде¬
вательства пьяного мужа, который в продолжение многих де¬
сятков лет бил ее, вырывая из ушей серьги вместе с мясом.
Теперь старуха мстила ему за все надругательства.
26

Таким образом, Чернышевский еще в детстве мог наблю¬
дать проявления дикого самодурства в старинном купеческом
доме и ознакомиться с угнетенным положением женщины, -т-
с тем невежественным деспотическим бытом, о котором отзы¬
вался Островский в «Грозе» устами Кулигина: «Жестокие
нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!.. Обличье-то чело¬
веческое истеряно!».
Корнилов был богатый купец. В это время он уже не торго¬
вал, а купил большую мельницу, которую отдавал в аренду,
получая от этого огромный доход. Но жили они с женой бед¬
но, потому что копили деньги. Соседи и приказчики видели,
как старуха, получив от своих арендаторов и должников золо¬
тые и серебряные монеты, складывала в кожаный фартук ме¬
шочки и свертки с полпуда или до пуда весом и, кряхтя, та¬
щила эту ношу на задний двор, где находились баня, амбары
и разные клети. Калитку она за собой закрывала, и никто не
мог подсмотреть, куда она зарывает деньги. Этой тайны не
успели открыть старики перед смертью и своей единственной
дочери, которая была слабоумной. Соседи никак не могли
втолковать ей, что нужно сломать все клети, разобрать по
бревну. Дело кончилось тем, что молодой купец Сырников ку¬
пил у наследницы дом Корниловых, после чего сейчас же так
разбогател, что открыл большую торговлю.
Купечество росло и укреплялось за счет наживы,
извлекаемой из всевозможных темных махинаций. Са¬
ратовский голова купец Масленников начал карьеру с того,
что обворовал тетку, которая его воспитывала, бросил ее на
старости лет и выстроил себе домишко. Нажил он себе и ла¬
вочку, в которой продавались мука, крупа и овес по принци¬
пу «не обманешь — не продашь». Одному крестьянину он не
только не заплатил за три воза муки, но у него же, у пьяного,
вытащил из кармана двести рублей. На Пешем базаре встре¬
тился бурлак. Масленников отрезал у него кошелек с деньга¬
ми. Бурлак с горя утопился. Самым крупным из мошенничеств
этого человека было его сближение с фальшивомонетчиками,
скрывавшимися в глухом Баранниковой буераке за городом.
Он помог им наделить «Макарьевскую ярмонку» фальшивыми
ассигнациями.
Через тридцать дет после этого Масленников именовался
уже его степенствам, первой гильдии-купцом, потомственным п
почетным гражданином. В его кованом сундуке лежало сто пять¬
десят тысяч. Он выстроил себе каменный двухэтажный дом,
развел отличный сад за городом, значительно расширил свою
торговлю хлебом и давал роскошные обеды «нужным особам».
Состоятельные саратовцы, владевшие домами, садами,
лавками и проч., избрали Масленникова городским головою.
27

Чтобы избавить город от бедняков, для которых он не находил
другого названия, как «ленивцы, пьяницы и праздношатаю¬
щиеся», новый городской голова предложил обществу не со¬
держать мещан, а обратить их всех в солдаты. Всеми мерами
он старался ухудшить условия существования городской бед-
HOTbl.
С ранних лет, проводя много времени на берегу Волги,.
Н. Г. Чернышевский мог наблюдать бурлаков, тянувших тяже¬
лые купеческие баржи с товарами и оглашавших берег «Ду¬
бинушкой».
Каждый саратовец знал в то время, почему самая близкая
улица к берегу Волги получила название Миллионной. Такое
название было горькой насмешкой, потому что эта улица
служила приютом бурлакам, которые заполняли ее, ночуя на
голой земле под открытым небом.
Труженики Волги не получали никакой помощи -со сторо¬
ны общества и государства, когда приходила болезнь или
старость. «Случись бурлаку захворать на судне, стащат его
на берег... он так и лежит, покуда придет полиция, подберет
его», — рассказывали Чернышевскому в ссылке саратовские
крестьяне. И сам он это подтверждал: «Я, когда ребенком
гулял по берегу в Саратове, видел, что в Саратове тогда это
было так»*.
Купцы, нанимавшие людей тянуть баржи с товаром, не
выполняли своих договоров, всячески старались обсчитать бур¬
лаков и обрекали их вместе с семьями на нищенское сущест¬
вование.
В декабре 1834 г. один.саратовский чиновник, возвращаясь
из командировки, на пути из Царицына встретился с большой
группой бурлаков в землянке на берегу Волги. Стояла глубо¬
кая осень, переправиться на другой берег было не на чем, и
бурлаки ожидали, когда река покроется льдом. Вид их пора¬
жал: худые, изнуренные, в плохой и поношенной одежде, обу¬
тые в лапти и онучи. Ни на одном из них не было полушубка.
Некоторые из них с трудом держались на ногах от слабости.
На расспросы чиновника, откуда они и куда идут, бурлаки
рассказали, что они — нижегородские, последнюю ходку на
судне с хлебом в Астрахань сделали из Саратова и теперь
идут домой. Задержались же так надолго йз-за того, что у
купца с ними завязалось дело: он не выдал денег по условию.
Бурлаки жаловались губернатору, — купец все равно пол¬
ностью не отдал заработанных денег. Три недели лишних про¬
были они в Астрахани. Оставаться же на зиму в Астрахани
* «Записка по делу сосланных в Вилюйск Чистоплюепых и Го.Тоза-
чевоп». 11о.пп. собр. сон., т. X, М. 1951, стр. 545 --546.
28

боялись, так как за просроченные билеты, заменявшие паспорт
та, грозил острог. Дома не были с весны и не имели никаких
вестей от своих семейств. Теперь, полураздетые, в стужу, они
должны были пешком добираться домой, а на следующее лето
их опять ожидала лямка у такого же живодера-купца.
Бурлаки пробуждали в мальчике Чернышевском не только
чувство участия. Их мужественные, обветренные лица, огром¬
ная физическая сила, песни, от которых веяло удалью и непо¬
бедимой мечтой о воле, несмотря на беспросветную нужду и
лишения, — все ото говорило о том, какие непочатые бога¬
тырские силы таятся в русском народе. Ранние впечатления,
связанные с трудом бурлаков, заронили в сознание Чернышев¬
ского горячую любовь к народу и жажду борьбы за его осво¬
бождение. Недаром много времени спустя Чернышевский в
своем романе «Что делать?» внес в образ революционного
вождя Рахметова черты легендарного волжского силача —
Никитушки Ломова.
Именно здесь, на Волге, перед Чернышевским встало под¬
линное лицо русского народа, таящего в себе огромную духов¬
ную, творческую мощь.
Незабываемое впечатление производили на мальчика кар¬
тины кулачных боев на Волге. «И сердце бьется, и кровь ки¬
пит, и сам чувствуешь, что твои глаза сверкают. Это чистая
битва, — но только самая горячая битва, когда дело идет в
штыки или рубится кавалерия, ■— такое же одуряющее, упоя-
ющее действие», — так писал Николай Гаврилович в своей
«Автобиографии». Кулачные бои в прошлом были грубым, эле¬
ментарным развлечением, в котором 'человек, придавленный
гнетом самодержавия, бессознательно искал выхода накопив¬
шимся в нем силам, удали и смелости. Н. Г. Чернышевский
выделял из этого грубого зрелища самое главное — идею
борьбы с противником и осознание физической мощи и кре¬
пости своего народа.
В то же время Чернышевского возмущало, что народ не
использует эту свою физическую 'мощь.
Однажды зимою в начале 40-х годов Николай Гаврилович
сидел у окна своего дома. Вдруг — «что такое? — бегут не¬
сколько человек, сломя голову, — еще, еще, — десятки, сотни
людей, не на пожар... нет, не тот бег... а отчаянный,—бег от по¬
гони. Эта преследуемая незримой опасностью процессия была
так велика», что и все взрослые в доме Чернышевского подош¬
ли к окнам, смотрели и дивились. «Большинство бегущих были
простые люди в полушубках, но много было и армяков,
были и волчьи шубы, и благородные шинели, — процессия со¬
стояла исключительно из мужского пола». Были в ней и 10-—
12-летние мальчики и убеленные сединой старцы, «а огромное
29

большинство составляли пылкие юноши и люди в . летах-муже¬
ства, полного сил и гордого силами. Словом сказать, бегущие
составляли 'отличнейшую часть физических сил саратовского
населений».
— А, это должно быть с кулачного боя погнали, — сказа¬
ли Чернышевскому его старшие.
Они Не ошиблись. «Бои в ту зиму были на Волге, несколь¬
ко понЮке нашего дома, — вспоминал Николай Гаврилович. —
Бой был в полном разгаре, как на берегу явился полицей-
скйй с несколькими будочниками, — и сражающиеся ринулись
бежать. Будочники погнались за ними».
Эта картина не выходила из памяти Чернышевского, давая
богатую пищу для размышлений впоследствии, когда он то¬
мился в Петропавловской крепости. Перед ним вставали силь¬
ные люди, волжские богатыри. Все видели их силу, восхища¬
лись ею. 'Почему же они бегут? Ведь достаточно одному из них
обернуться, остановиться, чтобы сразу смять всех будочников
И все-таки бегут. Это Чернышевский называл ахинеей, чем-то
не поддающимся здравой логике. Размышляя, он должен был
приходить к выводу, что это равносильно мнению: «дуб есть
хилая липа, свинец есть пух..., белое есть черное». Сравнивая
полицейских сводками, а народ с медведем, Чернышевский
заключал: «Так называемый волк есть обыкновенная овца; что
же касается до медведей, то большинство их — телята, но не¬
которые—из породы козлов». Иными словами — люди «отваж¬
ные, руководимые героями, разгоряченные до высочайшего эк¬
стаза — вдруг бегут как зайцы от нескольких завиденных вда¬
ли крикунов, которые не смели бы подойти близко и к одному из
них, если б он хоть слегка нахмурил брови и сказал: назад!»*.
Сцены бегства волжских силачей от полицейских властей
переживались впоследствии великим революционером с болью.
Положение отца Н. Г. Чернышевского, духовная и педаго¬
гическая профессия заставляла его общаться с самыми разно¬
образными слоями саратовского населения — от городской
бедноты до аристократических кругов. Часто он брал с собью
сына в помещичьи дома, и в купеческую книжную лавку, и в
раскольничьи скиты, или же гулял с ним по берегу Волги.
По обязанности службы отец Чернышевского ежегодно
объезжал всю саратовскую епархию, т. е. Саратовскую губер¬
нию, посещая отдаленные деревни и села. Н. Г. Чернышевский
не раз беседовал с ним о жизни крестьянства, расспрашивая
отца о подробностях их существования.
Страшная нищета и каторжный труд были уделом сотен
тысяч крестьян Саратовской губернии. С детства будущему
* Поли. собр. соч., М. 1939, т. I, стр. 662—663.
30

революционеру-демократу пришлось слышать о гнусных, изде¬
вательствах помещиков над крестьянами.
■ Страшные примеры самовластия саратовских помещиков
вспоминались Н. Г. Чернышевскому во время пребывания его?
в Петропавловской крепости, когда он работал над «Автобио¬
графией» и мелкими рассказами. В одном из таких расска¬
зов Чернышевским описан факт, услышанный им от старо¬
жила.
Один помещик, создатель громадного богатства своей фа¬
милии, «сам вышел из ничего, но под старость уже совершен¬
но забыл, что был когда-то не более, как человеком, а не бо¬
гом». Среди земель этого «божества» лежало небольшое сели
дворов с восемьдесят-девяносто. Помещик с помещицей отпра
вили своего сына в гвардию. После их смерти он не приехал
вступить во владение, и мужики обратились к нему с просьбой
о переводе их с барщины на оброк.
— Это будет тебе выгоднее, да и нам легче, — говорили
крестьяне.
Получив согласие, они исправно выплачивали хороший
оброк. Год шел за годом, «прошло так лет сорок. Помещик
стал чувствовать, что пора старым костям на покой, и вышел
в отставку».
Приехав в свою деревню, он не нашел барской усадьбы
сна понемногу разваливалась без ремонта, и мужики купили ее
у барина, разобрав на поправку своих изб. Помещик въехал вс
двор к старосте. На другое утро мужики собрали сход, пригла¬
сили барина и обратились к нему с просьбой: «не живи с
нами».
Они говорили мирно, ничем не угрожая. Живя много лет
без помещика, они привыкли к воле.
— Просит тебя весь мир, — говорили они барину: — не
строй ты себе усадьбу, не переселяйся ты жить к нам, оставь,
нам нашу волю. Приехал ты теперь — и гости ты у нас хоть
неделю, хоть две, а дольше не гости. Ежели опять когда взду¬
маешь приехать ненадолго — милости просим; а жить с нами
не живи.
Помещик был изумлен. Он отвечал, что собирается оста¬
вить все по-старому и не будет ни во что вмешиваться.
— И не хочешь, да будешь мешаться, — отвечали мужики.
Помещик спросил, чем он не люб крестьянам.
— Всем ты угодил нам, — отвечали подданные,—и ты нам
люб, когда не станешь жить с нами; а хочешь с нами жить,
так не люб.
Он поехал со своей обидой к соседу — помещику Баташову.
— Мужики мои обижают меня, не хотят, чтобы я жил с
своей деревне у них; говорят, не люб я им.
31

— Надо наказать их, разбойников. Как помещика не по¬
читать?
И они договорились между собою, что сосед покупает де¬
ревню у обиженного помещика.,Съездили в губернский город,
оформили дело.
На другой день помещики явились в деревню, собрали
сход.
— Знаете, зачем я приехал к вам? — спросил новый вла¬
делец.
■ — Не знаем, батюшка. Скажи, будем знать.
— Купил я вас. Вы своему прежнему помещику сказали,
что он не люб вам, ну, а мне вы не любы. — Гей!
По этому сигналу двинулись из-за пригорка в деревню те¬
леги и телеги, сотни телег.
— Клади все на возы! — скомандовал Баташов.
Бесчисленная его свита бросилась по избам, стала выно¬
сить все мужицкие пожитки и укладывать на телеги.
— Всё вынесли, уложили?
— Всё.
- Становись каждая семья у своих пожитков, — сказал
Баташов.
Стали.
- Обкладывай соломой избы... Зажигай!
Зажгли.
— Вот как я с теми, кто мне не люб, — обратился Баташов
к своим новым подданным; — больше не будет вам наказа¬
ния. Прощаю. Ступай, развози их, как сказано.
Крестьянские семьи были развезены по бесчисленным де¬
ревням помещика. А на другой день место пожарища было
выравнено, очищено и превратилось в покрытую дерном
зеленую поляну. Посреди нее была разбита большая палатка,
и новый хозяин, вернувшись с охоты вместе с гостями — ис¬
правником, чиновниками и помещиками, отлично в ней
пообедал*.
В детстве Н. Г. Чернышевский вместе с отцом посетил од¬
ного богатого саратовского помещика, владельца роскошных
оранжерей. Фамилия его забыта, но предание сохранило име¬
на двух его крепостных казачков братьев-близнецов «Васек»
Паниных:
Из теплиц его оранжереи
В новый год — с утра до темноты
Казачки, одетые в ливреи,
Развозили южные цветы...
* II. Г. Чернышевский. «Чингисхан». Поли. собр. соч., М. 1919,
XII, стр. 592—595. Дается в сокращенном изложении.
32

...Вот мои любители природы, —
Показал помещик на ребят: —
Оба Васьки, братья, садоводы.
Близнецы к 'тому же, говорят.
...Предлагали тысячу за штуку,
Но продать навеки зарекусь:
Эти Васьки знают всю науку...
Я в теплице даже их секу.
Одного брата барин за «дерзость» до срока отдал в рекру¬
ты, а другой принял три тысячи батогов за то, что ‘
Заколол помещика в теплице
Возле новых розовых кустов...
Оба брата попали в Сибирь: один арестантом, другой —
конвойным, и там встретились с Чернышевским*.
Из записок двоюродного брата Н. Г. Чернышевского
А. Н. Пыпина видно, что в семьях Чернышевских и Пыпиных
было хорошо известно положение крестьянства, находившего¬
ся под помещичьим гнетом. В раннем детстве Пыпина, — сле¬
довательно в отроческие годы Чернышевского — перед ними
«мелькали... производившие тяжелые впечатления, мрачные
картины насилия, жестокости, подавления личного и человече¬
ского достоинства. Случалось слышать, а иногда и самому
видеть проявления крепостного произвола... Приходилось...
слышать о тяжестях крестьянской жизни, приводивших к так
называемым бунтам»**.
Особенно памятным, нашумевшим делом был «картофель¬
ный бунт», охвативший Сердобский, Петровский и Кузнецкий
уезды. Во время своих объездов Саратовской губернии отец
Н. Г. Чернышевского мог на месте услышать подробности это¬
го бунта от сельских властей, а отец А. Н. Пыпина, как чи¬
новник саратовской палаты гражданского суда, а затем — па¬
латы государственных имуществ, конечно, был хорошо осве¬
домлен о народном движении в крае.
«Картофельный бунт» был событием из ряда вон выходя¬
щим, в котором с особой силой отразилась, с одной стороны,
тяжелая крестьянская доля, а с другой — героизм народных
масс. Дело началось в Петровском уезде. 2 мая 1841 г. кре¬
стьяне сел Старого Славкина и Малой Сердобы «оказали не¬
повиновение к исполнению распоряжений высшего начальства
относительно посадки картофеля, — доносила саратовскому
губернатору палата государственных имуществ, — ни увеща-
* Это предание переложено А. С. Ольхоном в стихотворение «Зем¬
ляки» и вошло в его поэму «Ведомость о секретном преступнике Черны¬
шевском за 1862—1883 годы...» См. Анатолий Ольхон. Стихотворения и
поэмы за двадцать лет. Иркутск, 1946, стр. 255—257.
** А. Н. Пыпин. Мои заметки. «Вестник Европы», 1905, февраль,
стр. 473—474.
3 Н. Чернышевская
33

ния, ни угрозы не имели никаких действий». Нужно было рас¬
поряжение губернатора об «укрощении непокорных и строп¬
тивых».
В Петровский уезд отправился улаживать дело исполняю¬
щий обязанности управляющего палатою государственных
имуществ. Вместе с земским исправником и окружным началь¬
ником он потерпел неудачу во всех селах этого уезда. Кресть¬
яне отказывались сеять картофель, обосновывая свой отказ не¬
достатком земли для хлеба. Кроме того, крестьяне опасались,,
что если они согласятся сеять картофель, то со временем их
переведут на барщину. Это было самое страшное для казенных
крестьян. «И сей довольно укоренившейся в них мысли
при всех усиленных стараниях никакими средствами из.
головы их истребить не мог», — доносил чиновник палаты
государственных имуществ. Тогда крестьян решили предать-
суду.
Узнав о столкновении крестьян с властями в Петровском
уезде, крестьяне в селах Старой и Новой Яксарки, Кузнецкого
уезда, в свою очередь заволновались. Волостной голова решил
вразумить крестьян, что посев картофеля организован по воле
царя. Крестьяне стали кричать ему в ответ, что разведение
картофеля делается не по высочайшему повелению, а по жела¬
нию окружного начальника и волостного головы, чтобы обра¬
тить их в барщину из своих корыстных видов, «ибо голова на¬
деется получить за это жалованья 7 тысяч рублей и 12 тягол,
которые бы всегда на него работали», и что они тогда только
«отправятся сеять картофель и обрабатывать под оный землю,
когда получат собственноручное повеление государя импера¬
тора».
В знак протеста крестьяне приостановили сбор податей и
взнос хлеба в запасный магазин. Тогда окружной начальник
распорядился о предании их суду. Вместе со становым приста¬
вом он заставил крестьян приступить к сбору податей и недо¬
имочного хлеба, но никак не мог убедить их начать посадку
картофеля. Они упорно держались мнения, что это приведет
их впоследствии к переводу в удельные или помещичьи кре¬
стьяне. С возмущением они кричали властям: «Не хотим сеять
картофель! Посылайте хотя всех в Сибирь или отдавайте в
солдаты!»
Дело шло к открытому бунту; губернское начальство, охва¬
ченное сильным беспокойством, обдумывало «меры к восста¬
новлению тишины и спокойствия».
Тем временем возникли новые волнения еще в одном уез¬
де — Сердобском. Крестьяне села Бакуры, этого уезда, отка¬
зались провести сбор податей на жалованье волостным и сель¬
ским начальникам. К сельскому старосте явилась толпа кре-
34

стьян, которые объявили казенный сбор незаконным и заявили,
что незаконных требований они исполнять не будут и карто¬
фель сеять не станут. Староста, ведомственный сотник и при¬
бывший к месту происшествия исправник были крепко избиты.
На следующий день с рассветом толпа мужиков постепенно
стала увеличиваться. К бакурскому обществу присоединились
крестьяне сел Комарова, Панкратовки и Кручи. Исправник ве¬
лел им разделиться и придти отдельно, но они не согласились,
«а обещались придти все». Вслед затем к квартире исправника
явилось более 500 человек с криком: «Не надо!» Долго про¬
должался шум, унять который исправнику стоило больших
трудов, после чего он прочитал крестьянам вслух предписание
Сердобского окружного управления государственных иму-
ществ, в котором указывалось, что «разведение картофеля во
всех казенных селениях есть государева воля, с поощрением к
тому доброхозяев».
Прослушав это предписание, крестьяне повторили прежнее:
«Картофель сеять не хотим и наград никаких не желаем!».
Потом «открылся говор или народный гул о сборе, который
обращается на жалование волостного головы и других сель¬
ских начальников». Тогда крестьянам было прочтено предписа¬
ние о том, что и на это есть высочайшая воля. Но они не хо¬
тели соглашаться и заявили, что налагаемые на них поборы
считают излишними и обидными. Из толпы двинулся отваж¬
ный смельчак, прямо заявивший начальству: «Без указа, кото¬
рый бы был за собственноручным подписанием его импера¬
торского величества, мы слушать вас не хотим и никаких тре¬
бований ваших исполнять не желаем. Делайте что вам угод¬
но!». Толпа была так велика, что исправник не решился аресто¬
вать смельчака.
Большую смелость проявили также крестьяне деревни
Панкратовки, руководимые в своих действиях старостой Пет¬
ром Кондратьевым, отставным унтер-офицером Ксенофонтом
Федотовым, крестьянином Гаврилом Родионовым и кантони¬
стом Евстигнеем Ильиным.
Вскоре в Сердобске состоялся суд над крестьянами. Члены
суда, «заметив главнобунтующих, спрашивали имена их». 'Но
крестьяне не хотели назвать имена, говоря только, что они
«экономические крестьяне». А когда им объявили, что главные
зачинщики для допроса будут взяты силою полиции, то они
отвечали, что по одному не дадут никого, а схватятся друг за
друга и будут защищаться до последней возможности. Затем
разнесся крик всей толпы: «Не надо!». Когда же затихло, то
опять начали говорить крестьяне села Бакуры: «Мы под ваш
суд не пойдем, вы хотите отдать нас помещикам. Картофеля
сеять не будем и сбора никакого платить не станем. Подати
з*	35

заплатили, и теперь недоимки никакой нет». Потом поднялся
общий крик.
Напрасно члены суда хотели прочитать крестьянам указ
и бумагу об учреждении податей,—на это они отвечали:
«Ваше требование незаконно, мы ничему не верим и без соб¬
ственноручного указа его императорского величества вас не
послушаем и никакого вашего суда не знаем...».
Суд, усматривая в поведении крестьян бунт против всего
учреждения министерства государственных имуществ под
предлогом не сеять картофель, решил распустить присутствие
для подготовки мер усмирения взбунтовавшихся. Крестьянам
было приказано разойтись по домам и заняться своими дела¬
ми. Но они отвечали, что не пойдут; за вожаками стояло бо¬
лее тысячи людей.
Тогда члены суда при помощи конвойных попытались взять
главарей. Но крестьяне, схватив друг друга за руки, подняли
сильнейший крик, готовые броситься на тех, кто осмелился бы
взять их вожаков. А когда начальство приказало все-таки
взять одного из «главных зачинщиков», толпа утащила его и
не отдала властям.
Из донесения исправника губернатору можно узнать ин¬
тереснейшие подробности этого эпизода. Когда хотели взять
некоторых зачинщиков, то крестьяне втащили солдат в середи¬
ну толпы, криком и угрозами заставили понятых бежать.
«Толпа пришла в необыкновенный азарт, и оторвать людей
друг от друга возможности никакой не было». Передние гром ¬
ко кричали: «Никого не отдадим и никого не послушаем, а
как разъедутся чиновники, то сами себе выберем начальников
и отправим ходоков к царю». После этого исправник с чинов¬
никами отступили, а крестьяне, поставив посреди улицы стол,
посадили за него писаря и до вечера писали. При этом они
вынесли на руках из избы изувеченного полицией товарища и
положили его перед собой. На ночь унесли его домой, а наутро
опять принесли.
Губернатор, распорядился выслать в Малую Сердобу кон¬
но-резервную батарею в составе 174 человек, которая прибы¬
ла туда и расположилась лагерем. Это село с тех пор стало
именоваться в официальных бумагах «зародышем и гнездом
всех развивающихся беспорядков и ослушаний между крестья¬
нами Петровского, Сердобского и Кузнецкого уездов».
Подобная же сцена народного гнева разыгралась в Куз¬
нецке при попытке допроса яксарских крестьян. Когда земский
исправник, офицер корпуса жандармов и кузнецкий окружной
начальник собрали в одно место около двухсот крестьян и по¬
пытались допрашивать по одному человеку, то крестьяне за¬
кричали, что поодиночке они отвечать не будут, а «пускай нас
36

спрашивают всех вместе». Чтобы запугать народ, были при¬
глашены урядники и казаки. Им приказали придвинуть
толпу к месту допроса. Но крестьяне отказались дви¬
гаться туда. Опасаясь открытого бунта, который готов был
вспыхнуть, саратовский губернатор распорядился ввести в се¬
ления Яксарки двести солдат военной команды.
После жестокой расправы с «бунтовщиками» исправник до¬
носил, что крестьяне Новой Яксарки «приведены в полное по¬
виновение... Но крестьяне деревни Старой Яксарки и доселе
остаются в том же неповиновении и упорстве».
Когда властям удалось полностью усмирить это крупней¬
шее в истории Саратовской губернии народное волнение, бы¬
ла учреждена следственная комиссия. 22 июня 1841 г. сердоб-
ский земский исправник донес губернатору, что «дело о беспо¬
рядках» в селе Бакурах окончено и отправлено в земский уезд¬
ный суд на «законное решение»*.
Дело это тянулось пять лет. В 1846 г. участники «карто¬
фельного бунта», томившиеся в тюрьме, были по указанию
царя подвергнуты строжайшему наказанию. Многие из них
были отправлены в ссылку «на крепостные работы» в Боб¬
руйск или отданы в рекруты. «Зачинщики» подверглись, кроме
того, наказанию плетьми.
Если подростком Н. Г. Чернышевский с замиранием сердца
смотрел на кулачные бои в старом Саратове, то с каким чув¬
ством восхищения должен был он слушать 'рассказы окру¬
жающих о мужестве участников «картофельных бунтов». От-
ЗЕук этих ранних впечатлений Н. Г. Чернышевского слышит¬
ся и в его беседе с невестой, когда впоследствии он преду¬
преждает ее о близости «бунта» и о том, что он непременно
примет участие в нем, — его не испугают «мужики с дубьем».
Гнет и бесправие заставляли крестьян искать, кроме бунтов,
и другие выходы из тяжелого положения. «В селах распростра¬
нялись фантастические слухи о каких-то благословенных зем¬
лях с молочными реками и кисельными берегами, — писал
А. Н. Пыпин в сеюих «Заметках». — Эти блаженные страны
находились на Дарье-реке; впоследствии они были перенесены
народным воображением в Анапу, около которой будто бы
раздавалась земля всем желающим». Толпы крестьян с жена¬
ми и детьми нагружали на телеги свой скудный скарб, поки¬
дали родные поля и отправлялись в далекую обетованную
землю; многие успевали уходить далеко. Но земская полиция
* Дело по представлению саратовской палаты тосударственных иму¬
ществ и рапортам земских судов о возмущении, оказанном казенными
крестьянами Петровского, Сердобского и Кузнецкого уездов по посеву
картофеля. Начато 6 мая 1841 г., окончено 10 сентября 1842 г. (Сар.
Гос. Обл. архив).
37

отправлялась в погоню за беглецами, возвращала их помещи¬
ку и вместе с ним предавала их жестокой расправе «за бро¬
дяжничество». «В наших небольших владениях, — рассказы¬
вает А. Н. Пыпин, — были также семьи, которые «бегали в
Анапу».
Доведенные до отчаяния притеснениями помещиков и их
управляющих, крестьяне бежали без всяких документов и,
будучи пойманы полицией, упорно отказывались назвать свои
имена и принадлежность тому или иному помещику. Их под¬
вергали тюремному заключению, наказанию плетьми и розга¬
ми и пожизненному заключению.
В газете «Саратовские губернские ведомости», постоянно
лежавшей на столе у отца, мальчик Чернышевский мог чи¬
тать длинные столбцы под заголовком «О пойманных бродя¬
гах». Здесь приводились описания настигнутых полицейскими
властями крепостных крестьян из самых различных уездов Рос¬
сийской империи. Среди беглецов встречались и ослепшие на
один глаз, и с большим шрамом под левою рукою, и с правою
рукою, сломанною в суставе, и со скривленной в колене ногою,
и с колечком в ухе (знак молодечества); здесь можно было
встретить описания и молодых парней, бежавших от рекрут¬
чины, и шестнадцатилетних девушек, спасавшихся от барского
гарема, и даже ^0-летней старухи с седыми волосами, чистым
лицом, «роста низкого» — «дворовой девки Афимьи Алек¬
сандровой», сбежавшей от одной купчихи*.
Бездомный люд, ночью скитавшийся по полям и дорогам,
днем укрывавшийся в лесах, часто находил там и свой конец,
не вынеся холода и голода. Те же «Саратовские губернские
ведомости» помещали в рубрике «Казенных объявлений» све¬
дения «О найденных мертвых телах неизвестного звания».
Мертвое тело становилось предметом грубой наживы поли¬
цейских властей. Бывали такие случаи. Найдут тело неизвест¬
ного человека на кладбище или около деревни. Заседатель
(звание, соответствующее исправнику) велит до прибытия
доктора поместить его в погреб в самом крайнем доме дерев¬
ни. Хозяева готовы все отдать, только бы не осквернить дома
и погреба; за порядочную взятку труп переносится к соседу.
Там повторяется та же история, и в результате во всей дерев¬
не не остается мужика, который не был бы ободран полицией,
как липка. Наконец за деревнею строят шалаш, кладут туда
мертвое тело, ставят караульных стеречь его. Вечером кучер
заседателя подружится с караульными и всех перепоит.
Утром — по всей деревне ужас и удивление: покойник пропал.
* «Саратовские губернские ведомости», 1842 г. Прибавления к № 19
от 9 мая, стр. 146; к № 28 от 11 июля, стр. 151—152; к № 35 от 29 авгу¬
ста, сТр. 190—191 и др.
38

Докладывают заседателю, он зверь-зверем. Мужики не знают,
как и подступиться, но дело наконец улаживается, надо толь¬
ко собрать ему побольше денег сразу всем миром. Но пока
мужики собирают деньги, на это уходит целый день, а к вечеру
является сотник из другой деревни с известием о находке там
мертвого тела неизвестного человека. Там начиналась такая
же история*.
Не только по газетам узнавал мальчик Чернышевский о
том, что существуют на свете нищие, увечные и бездомные
люди. Он видел их лицом к лицу каждый праздник, когда в
дом его отца со всех концов города приходили эти обездолен¬
ные люди. Была тут и безрукая женщина, и слепые, и хромые,
и больные, а также влачащие жалкое существование отстав¬
ные духовные лица, — все, что было выброшено за борт жизни.
Их принимали в бабушкиной комнате, где ставились
самовары и расставлялась всякая еда. Потом они оделялись
пятаками и гривнами и расходились — кто по домам, кто по
ночлежкам, а кто и просто на улицу**. Таким образом, с дет¬
ства народная нищета была перед глазами Н. Г. Чернышев¬
ского, и он привык жалеть нуждавшихся, помогать им.
Суровая действительность дореформенной России развер¬
тывала перед маленьким Чернышевским все новые и новые
картины народного бесправия и унижения.
«В ранние отроческие годы, — писал А. Н. Пыпин в своих
«Заметках», — привелось мне видеть другую мрачную сторону
прежнего народного быта, которая произвела на меня очень
тяжелое впечатление. Это рекрутский набор и тогдашнее
страшное солдатское учение. Долгий, двадцатипятилетний,
срок солдатской службы большею частью почти всегда выры¬
вал человека из семьи на весь век. Перед рекрутским присут¬
ствием собиралась толпа народа, в которой невыносимо тяже¬
ло было зрелище женщин, матерей». Пыпину приходит на па¬
мять случай, о котором тогда говорил весь город: одна мать,
сыну которой «забрили лоб», пораженная горем, умерла, как
только узнала об этом.
Вместе с Н. Г. Чернышевским А. Н. Пыпин наблюдал от¬
чаянную гульбу тех, кому предстояло идти в солдаты. Эти лю¬
ди прибегали к пьянству, чтобы легче пережить «последние
дни уходящей свободы». А затем мимо окон дома Чернышев¬
ских шли скованные цепями рекруты для размещения в ост¬
роге.
Тяжелым бременем ложилась на плечи народа эта двадца¬
типятилетняя солдатчина, о которой так ярко рассказывал
* «Русская старина» 1879, т. 26, стр. 458.
** Рассказ Е. Н. Пыпиной автору этих строк.
39

певец народного горя Некрасов в стихотворении «Орина—мать
солдатская».
Солдатскую жизнь с ее каторжной муштровкой саратовцы
видели в своем городе. 'В полной военной форме — в тесных
мундирах, крепко стянудые ранцевыми ремнями, стеснявшими
дыхание и сжимавшими грудь, солдаты целыми часами марши¬
ровали по плацу с ружьями, высоко поднимая ноги, а затем
замирали, чуть дыша, по команде: «Во фрунт!» Проходивший
мимо народ был свидетелем жестоких побоев, которым подвер¬
гались солдаты за малейшую оплошность в маршировке или
за недостаточно исправное обмундирование.
В детстве Н. Г. Чернышевский вместе с Пыпиным мог так¬
же наблюдать на городской площади «торговую казнь» аре¬
стантов из крестьян и ремесленников, которых привязывали к
позорному столбу, и палач истязал их кнутом. А на саратов¬
ском плацу перед глазами подростков происходило гнусное
зрелище публичных наказаний, которым подвергались сол¬
даты.
Отставные солдаты, пережившие двадцатипятилетнюю сол¬
датчину, возвращались к себе в деревни и села с большим за¬
пасом горького житейского опыта и с горячей враждой против
крепостного права и помещиков. В них они видели первых сво¬
их угнетателей, но еще верили в царя. Среди отставных солдат
встречались люди, которые по тому времени активно проявля¬
ли свое возмущение против крепостнического строя. Обычно в
них беглые крестьяне находили своих «писателей», то есть
грамотных людей, изготовлявших подложные проходные би¬
леты и разные свидетельства с печатями и подписями служеб¬
ных лиц и учреждений. Они были также авторами «печатных
указов», которые выражали самые сокровенные чаяния угне¬
тенных народных масс, например об улучшении пищи рекру¬
там, о возвращении из рекрутов сыновей отставных солдат,
по просьбе их отцов и жен. Эти отставные солдаты были пред¬
шественниками тех, о которых писал потом Н. Г. Чернышев¬
ский в своей прокламации «Барским крестьянам»: «А вот
тоже солдат — ведь опять из мужиков, тоже ваш брат. А на
солдате все держится, все нонешние порядки. А солдату какая
прибыль за нонешние порядки стоять? Что, ему житье что ли
больно сладкое? Али жалованье хорошее? Проклятое нонче у
нас житье солдатам... Вы так и скажите, солдатам: вы, братья
солдатушки, за нас стойте, когда мы себе волю добывать
будем...».
Наблюдая положение народа, юный Чернышевский неволь¬
но должен был задумываться над его революционным прош¬
лым. Этим недавним прошлым было движение Пугачева.
В детские годы Н. Г. Чернышевского еще живы были старо¬
40

жилы, сохранившие в своей памяти воспоминания об этой
героической эпохе и любившие о ней беседовать. На одной
из таких бесед у купца Корнилова присутствовал маленький
Чернышевский. Да и в доме самих Чернышевских бывала ста¬
рушка, помнившая «пугачевщину» и рассказывавшая о ней.
Крестьянам Саратовской губернии надолго остались памят¬
ны страшные преследования, постигшие участников пугачев¬
ского движения. Деды передавали внукам о том, как партия¬
ми связывали крестьян по 100—200 человек и гнали в город,
куда доходили из них только немногие. Так, например, из пар¬
тии в 85 человек, отправленной в Петровск, дошли туда всего
три человека. Родственники умерших облагались жестокими
податями, увеличивавшими их нищету и разорение: с них взы¬
скивали путевые, прогонные и канатные деньги. Число крестьян
у помещиков поредело наполовину: «одни пропали без вести,
другие перебиты, третьи пошли в каторгу. Поля остались неза¬
сеянными, и открылся страшный голод...»*.
В селениях, расположенных на саратовском волжском бе¬
регу, из уст в уста передавались народные предания о кладах,
зарытых пугачевцами в Усть-Курдюме для народа. Предания
смешивались с легендами и песнями о другом народном вож¬
де — Степане Разине. В молодые годы, катаясь по Волге,
Н. Г. Чернышевский посещал эти места**. Памятным местом
Пугачева осталась для саратовцев Соколовая гора. На ней на¬
ходилась в 1774 г. трехдневная ставка народного вождя.
С самого крайнего шихана над Волгой он обозревал дворян¬
ский город, оттуда громил его из своих пушек.
В «Саратовских губернских ведомостях» за 1843—1844 гг.
также печатались обширные материалы о пугачевском движе¬
нии в Саратовском крае, собранные историком-краеведом
А. Леопольдовым. Последний знакомил читателей не только с
ходом военных действий и судьбой самого Пугачева, но и с
его предшествеником Ф. И. Богомоловым и его преемником
Заметаевым. Конечно, в официальной газете николаевской
эпохи деятельность народных героев освещалась с самой реак¬
ционной точки зрения, но приводимые Леопольдовым факты
говорили сами за себя.
Перед мальчиком Чернышевским вставал образ отважного
Богомолова, в тюрьме призывавшего к возмущению донских
* Н. Хованский. Пугачев и пугачевщина в селах и деревнях Саратов¬
ской губ. «Труды Саратовской Ученой Архив. Комиссии», вып. 29, Сара¬
тов 1912, стр. 55.
** Ф. В. Духовников. Николай Гаврилович Чернышевский. «Русская
Старина», 1911, № 1, стр. 90. Духовников указывает На поездку Н. Г. Чер¬
нышевского в село Пристанное, расположенное недалеко от «Минаева ов¬
рага», служившего пристанью Степану Разину.
41

казаков: «Скажи, брат, на Дону, — говорил Богомолов Семей-
никову, — чтобы вступились за меня и собрали полк другой и
выручили меня из неволи». Семейников отвечал: «Буду сове¬
товать донцам во всех станицах; а когда согласимся, то среди
белого дня возьмем тебя». Семейников уехал и «вверил тай¬
ну сию другому донскому казаку Серединцеву, оба они на До¬
ну делали возмущения». Читал юный Чернышевский и о том,
как везли Богомолова по Волге из Царицына до Саратова для
сдачи воеводе:
«Он отправлен по Волге на лодке... при конвое 20 человек
солдат, капитане, одном унтер-офицере и одном капрале, с
приказанием, чтобы вывесть его из Царицына ночью, тайно,
дабы об этом никто не знал, и чтобы при следовании команда
держалась более луговой стороны, нигде к селениям не при¬
ставала, а имела ночлеги в местах пустых и скрытых».
Юноше Чернышевскому рисовалась темная ночь на Волге,
большая лодка с чернеющими на ней силуэтами, и среди них
одинокий народный вожак со связанными руками... Не дума¬
лось ему еще тогда, что через двадцать лет его самого ожидал
такой же путь, только не по Волге, а в далекую снежную
Сибирь.
Поднимался перед ним во всем своем величии и образ рус¬
ской женщины — народной героини Саратовского края —
Авдотьи Яковлевны Васильевой, сочувствовавшей Богомолову.
За это ей был вынесен приговор: «Учинить ей публичное с ба¬
рабанным боем плетьми наказание и, сверх того, подрезав
платье, яко нетерпимую в обществе... выгнать за город мет¬
лами»*. Без негодования вряд ли мог читать эти строки юноша
Чернышевский.
Впечатления, связанные с образами народных героев —
Пугачева, Богомолова, Заметаева, Васильевой, должны были
оказать сильное влияние на сознание подростка, заставить его
призадуматься над смыслом слов, ежедневно распевавшихся се¬
минаристами на утренних молитвах и при торжественных бого¬
служениях—о даровании царской власти сил для подавления
«внутренних врагов». Перед юным Чернышевским постепенно
вставало истинное — звериное обличие венценосного монарха.
Уродливое детище самодержавия — крепостное право не
могло также не привлечь к себе внимания Чернышевского. Оно
калечило жизнь людей, лишая их здоровых человеческих ра¬
достей, давило ярмом бесправия, задерживало ход культурного
развития в стране.
Перед глазами мальчика Чернышевского прошла история
талантливого саратовского врача Ивана Яковлевича Яковлева,
* «Саратовские губернские ведомости», 1844, прибавления к № 5 от
29 января, стр. 28—34.
42

ставшего жертвой крепостнического строя. Живя в захолу¬
стье— в Мариинской колонии Николаевского уезда, он живо
интересовался последними достижениями медицины того вре¬
мени, выписывал журналы из столицы. У него были все дан¬
ные выдающегося специалиста. Но в семейной своей жизни
Иван Яковлевич совершил поступок, с которым ие могло при¬
мириться окружавшее его общество: он связал свою жизнь с
крепостной девушкой. Она жила в его доме, прекрасно вела
хозяйство, окружила Ивана Яковлевича лаской и заботой и
была матерью его детей.
Но она принадлежала помещице дальней губернии. Иван
Яковлевич, дослужившийся сам до дворянства, писал ее гос¬
поже, не продаст ли она ему ее, — тогда бы он отпустил ее на
волю, и они смогли бы повенчаться; незаконная связь считалась
позором для женщины. Однако в это дело вмешались друзья
Ивана Яковлевича. Они послали помещице в свою очередь
«предуведомление» о том, что ее крепостная девушка «опута¬
ла» Ивана Яковлевича, «хочет стать его женой, дворянкою,
барынею», и просили помещицу не допускать этого, «спасти»
благородного человека. Госпожа и не допустила. Она вызвала
к себе экономку Ивана Яковлевича, объявила ей, что больше
не позволяет ей ходить по оброку. Иван Яковлевич остался
один. Через некоторое время его нашли на полу с перерезан¬
ным бритвою горлом. Его спасли. Но через два месяца по¬
пытка самоубийства была им повторена, и на этот раз спасти
его было невозможно.
Эта история, как пишет Н. Г. Чернышевский в своей «Авто¬
биографии», была одной из бесчисленных «историй страдания,
происходивших около нас... Это очень сильно подготовило меня
к... понятию о страданиях людей». «Истории страдания людей»
учили юного Чернышевского понимать, что зло сеяли не сами
люди, а самодержавно-крепостнический строй, тяготевший
над их жизнью.
Особенно бросалось в глаза Чернышевскому беспросвет¬
ное невежество масс, проявлявшееся в самых диких и уродли¬
вых формах. Одною из этих форм было «бегство в раскол».
Е детстве Чернышевского были еще свежи рассказы об осо¬
бенно громком «Копейском действе»: в селе Копенах, Аткар-
ского уезда, появился начетчик секты «нетовцев» А. Юшкин,
который стал проповедовать о «самоубийственной смерти» для
спасения людей и добился своей проповедью того, что в его
селе покончило с собой тридцать пять человек. Имущество по¬
гибших начетчик присвоил себе.
Однако, приводя в своей «Автобиографии» этот факт, Черны¬
шевский не считает характерным для всей массы народа по¬
добный религиозный фанатизм. Он рассматривал копейского
43

злодея как явление из ряда вон выходящее. Впечатления дет¬
ства говорили Чернышевскому о трезвом взгляде народа на
жизнь. «Жизнь моего детства, — писал Чернышевский, — поч¬
ти не имела соприкосновения с фантасмагорическим элемен¬
том, потому что его почти не было в жизни моего народа, ко¬
торая тогда охватывала меня со всех сторон».
При всей своей темноте народные массы таили в глубинах
национального характера неумирающее чувство свободолю¬
бия, большую житейскую мудрость и огромную духовную силу,
проявлявшуюся в деятельности самоучек-изобретателей, та¬
лантливых художников, артистов и музыкантов из дворовых
и крепостных крестьян. Разбудить эти лучшие стороны народ¬
ного духа и характера, указать людям путь к освобожде¬
нию от векового рабства — стало пламенной мечтой револю¬
ционера Чернышевского, желавшего видеть верховную власть
народа у себя на родине. Об этом писал великий революцион¬
ный демократ в крепости, вспоминая в «Автобиографии» свои
юные саратовские годы: «...У меня есть своя теория, которая
одним из своих оснований имеет и мое личное знакомство с
обыденной жизнью массы, а значительная доля этого знаком¬
ства приобретена мною еще в детстве».
Обнимая мыслью все многообразие людских взаимоотноше¬
ний в родном городе тридцатых-сороковых годов, вскрывая
противоречия в этих отношениях и борьбу идей, выражающую
борьбу классов, Чернышевский предсказывал в своей «Авто¬
биографии», что из этого хаоса «выйдет порядок», потому что
«в нем есть все силы, которыми создается порядок, они уже
действуют, но они еще слишком недавно действуют; в нем есть
все, все элементы, из которых развернется прекрасная, добрая
жизнь».
Эту жизнь должна была принести народная революция.
Путь для борьбы за нее в значительной мере был расчищен
«могучей проповедью Чернышевского» (Ленин). И эту жизнь
действительно принесла Великая Октябрьская социалистиче¬
ская революция, когда народ под руководством героической
партии большевиков уничтожил власть самодержавия и гнет
капиталистической эксплуатации.
СЕМЕЙНОЕ ВОСПИТАНИЕ
Фамилия Чернышевских происходила от наименования ро¬
дины предков — крепостных крестьян села Чернышева, Пен¬
зенской губернии, и впервые была получена отцом будущего
революционера-демократа Гаврилом Ивановичем.
44

Гаврил Иванович Чернышевский учился сначала в тамбов¬
ском духовном училище, а затем окончил пензенскую семина¬
рию и стал преподавателем в ее старших классах. С педаго¬
гической работой Гаврил Иванович совмещал заведывание
библиотекой семинарии. Современники вспоминают, что он пи¬
сал стихи. Действительно, до наших дней дошло большое сти¬
хотворение, показывающее, что отец Чернышевского в 1812
году был охвачен патриотическим подъемом: стихотворение
посвящено победе русского оружия над Наполеоном.
В 1818 г. в Саратове умер священник Г. И. Голубев. Кан¬
дидатом на его место 'был назначен Г. И. Чернышевский. Но
пс обычаям того времени Гаврил Иванович мог занять освобо¬
дившуюся должность покойного Голубева, лишь женившись
на его дочери. Тогда только к нему перешел бы приход Сер¬
гиевской церкви.
Гаврил Иванович «решил ехать видеть невесту, — расска¬
зывает сестра его жены А. Е. Пыпина, — она была девочка
14 лет, маленькая, худенькая. Спрашивать ее вряд ли пришло
кому в голову. Повенчали... Не помню ничего из всего этого...
Знаю одно, что мы только все три плакали беспрестанно»*.
Да и как было не плакать вдове и ее дочерям? Из неиз¬
вестного города должен был приехать и войти в их дом совер¬
шенно чужой, незнакомый человек, которого они никогда и в
глаза не видали. Мало того: этот человек не только займет
служебное место отца, но по закону станет главой дома.
Однако страхи были преждевременны, и слезы — напрасны.
Гаврил Иванович оказался почтительным сыном для вдовы
Голубевой, а по отношению к своей молоденькой жене проявил
много бережности и заботы. Он был не только мужем, но и
педагогом. Сначала он стал учить свою жену и ее сестру: под
его руководством они обучались французскому, греческому п
латинскому языкам. Будучи большим любителем книг, Г. И.
Чернышевский сумел развить любовь к чтению у жены и своя¬
ченицы, и без того девушек любознательных, живших при отце
в обстановке умственных интересов. Три поколения семейств
Чернышевских — Пыпиных обучил Г. И. Чернышевский в своем
доме, всего 13 человек. Культурное влияние этого дома в со¬
роковых годах выходило далеко за пределы Большой Сергиев¬
ской улицы. Дальний родственник Чернышевских А. Ф. Раев
17 января 1843 г. писал из Петербурга, вспоминая, что и в
нем, и в его брате у Чернышевских возбудили «большую охоту
к наукам», и сожалел, что ему самому не дано это «лучшее
воспитание», завидуя домашней обстановке Н. Г. Чернышев¬
ского.
* Неизданные записки А. В. Пыпиной, 1879 г.
45

Можно предполагать, что духовная профессия не была
главной мечтой отца Н. Г. Чернышевского. Еще когда он был
учителем пензенской семинарии и не состоял в духовном сане,
на него обратил внимание видный государственный деятель
того времени Сперанский, приглашавший молодого учителя с
собой в Петербург, где для него открывалась блестящая слу¬
жебная карьера. Благодаря вмешательству в это дело старуш¬
ки-матери, не пожелавшей расстаться с сыном, отъезд
Г. И. Чернышевского в Петербург не состоялся. Но мечты о
жизни и работе в столице владели им, соединяясь с большими
научными интересами, создавшими ему в Саратове заслужен¬
ную репутацию ученого. «Великой учености был человек, —
говорили о нем современники, — всех семинарских профессо¬
ров за пояс заткнет».
Гаврил Иванович владел тремя языками: латинским, гре¬
ческим и французским, свободно читал греческих и латинских
классиков, мог переписываться и разговаривать с сыном по-
латыни; хорошо знал математику и историю. Специальностью
же его была литература, преподавая которую, он выходил за
пределы пиитики и риторики, углублялся в область художест¬
венного слова и литературной критики. Возможно, что в Пе¬
тербурге незаурядные умственные силы Г. И. Чернышевского1
получили бы должное применение на поприще служения пере¬
довой научной мысли. Но в Саратове жизнь сложилась иначе;
вместо кафедры университета ему был предоставлен церков¬
ный амвон для произнесения блестящих проповедей, читавших¬
ся «всегда без тетрадки».
Николай Гаврилович Чернышевский считал себя обязан¬
ным отцу в унаследовании от него многих качеств характера.
«Мнение мое о папеньке понемногу, но постоянно все поды¬
мается,— писал он в дневнике молодых лет, — все более и бо¬
лее ценю его». Он отмечает «непоколебимое благородство» в
отце. Размышляя об отцовском характере, юный Чернышев¬
ский все более и более осознает сходство между ним и собой
«в хорошие моменты моей жизни или во всяком случае меж¬
ду тем, что я сам считаю за хорошее в человеке»*.
На глазах Чернышевского с детства проявлялась гуман¬
ность отца как воспитателя не только собственного сына, но
и тех «маленьких людей» из духовного сословия — полугра¬
мотных дьячков, пономарей и т. п., которые, приезжая из са¬
мых глухих углов Саратовской губернии, проходили в доме
Г. И. Чернышевского первоначальное обучение чтению, письму
и пению. Мальчик Чернышевский никогда не видел в руке
отца ни палки, ни розги.
* Дневник от 1 августа 1848 г. Поли. собр. соч., М. 1939 г., т. 1,
етр. 64.
46

Большое значение для формирующегося мировоззрения
II. Г. Чернышевского имели, как уже говорилось, беседы с от¬
цом о положении крестьянства Саратовской губернии, когда
отец, возвращаясь из своих далеких служебных поездок, делил¬
ся впечатлениями и отвечал на расспросы сына. Эти рассказы
заставляли подростка Чернышевского задумываться над
«грязью на вершок толщины повсюду», над «воздухом... тяже¬
лым для дыхания... от земляной грязи, от онуч, от полушуб¬
ков», над беспросветной нуждой и умственной темнотой сара¬
товского мужика, воспитывая сочувствие к забитым и бесправ¬
ным народным массам*. Беседы с отцом о народе впоследствии
послужили для Н. Г. Чернышевского немалым фактическим
основанием для революционных выводов в его статьях по кре¬
стьянскому вопросу.
Деятельность отца давала Чернышевскому также богатую
пищу для суждений о тяжелом положении тех оппозиционных
группировок, которые объединялись названием раскольников.
Раскольники подвергались преследованиям со стороны
блюстителей православия и самодержавия; первое в них ви¬
дело идеологических противников, а второе — политически не¬
благонадежных людей. Движение этих «еретиков» приняло в
Саратовском крае крупные размеры. Особенной свирепостью
по отношению к раскольникам отличался саратовский епископ
Иаков. Отец Чернышевского, находившийся у него в подчине¬
нии, не соглашался с его политикой. Он всячески старался
смягчать грозного начальника и даже хотел уничтожить не¬
которые дела о раскольниках, которыми занимался «осел-фа¬
натик», — так величали Иакова в семье Чернышевских.
Когда Г. И. Чернышевский собирался по приказу архиерея
в поездку «для принятия раскольничьих иргизских монасты¬
рей в ведомство православного исповедания», то «много дней
перед отъездом отца все семейство наше рыдало», — вспоми¬
нал Н. Г. Чернышевский в письме к жене от 6 апреля 1878 г.
А после его возвращения бабушка Пелагея Ивановна «много
дней ругалась, проклиная «злодеев и подлецов», устроивших
это дело».
Такое «вольнодумство» в доме Чернышевских, возглавляв¬
шееся самим отцом, несомненно, оказало сильное влияние на
юного Н. Г. Чернышевского. Позднее, в шестидесятых годах,
революционер-демократ возлагал надежду на раскольников,
как на десятимиллионную политическую силу, когда «и для
правительства, и для политически-настроенной (т. е. револю¬
ционной. Авт.) части русского общества раскол служил аре-
* Письмо Н. Г. Чернышевского к жене от 31 марта 1878 г. — Поли,
собр. соч., М. 1950, if. XV, стр. 220.
47

ной для демонстраций, которых уж никак нельзя было назвать
мирными»*. Рассматривая раскол не только как религиозное,
но и политическое явление, Н. Г. Чернышевский написал про¬
кламацию к старообрядчеству, не сохранившуюся в свое время.
Он мог это сделать лучше других, зная с детства, что пред¬
ставляет этот гонимый общественный элемент. Надежды, воз¬
лагавшиеся на раскольников, как известно, не оправдались, но
в развитии революционно-демократического мировоззрения
Н. Г. Чернышевского эти саратовские юношеские впечатления
сыграли свою прогрессивную роль.
Гаврил Иванович, так же как и впоследствии его сын, от¬
личался неутомимым трудолюбием. «Папенька был человек,—
вспоминал Н. Г. Чернышевский, — страшно заваленный рабо¬
тою: он своею рукою писал от 1500—2000 «исходящих бумаг»
в год». Он совмещал множество должностей, в том числе пре¬
подавание в женском пансионе Тропе и в саратовском уездном
духовном училище. Не оставлял Гаврил 'Иванович и научных
занятий. Им было написано обширное исследование на тему:
«Церковно-историческое и статистическое описание саратов¬
ской епархии» и составлено описание обращения иргизских
раскольничьих монастырей.
По своему характеру Гаврил Иванович был человек исклю¬
чительно честный и скромный, ни перед кем не выставлял на
вид своих обширных знаний и не хвалился видным положе¬
нием в обществе. Он жил лишь на доходы от своего личного
труда и настойчиво боролся со взяточничеством, благодаря ко¬
торому другие духовные лица наживали громадные состояния.
Мать Н. Г. Чернышевского была культурной женщиной.
«Евгения Егоровна так любила читать, что про нее прямо мож¬
но сказать: она жила, не выпуская из рук книги. И книга эта
была не только роман», — рассказывала Е. Н. Пыпина. Та¬
кая женщина считалась редким явлением в городе, где, по сло¬
вам Н. Г. Чернышевского, «едва ли половина высшего дамско¬
го круга, блиставшего на балах саратовского губернатора, со¬
стояла из дам и девиц, обученных искусству чтения».
В своих воспоминаниях А. Н. Пыпин писал, что мать Чер¬
нышевского и ее сестра читали «Отечественные записки» со
статьями Белинского и Герцена.
В быту Евгения Егоровна считалась «передовой»: она не
любила повязывать голову платком «с рожками на лбу» по
обычаю жен духовных лиц того времени и не хотела, чтобы в
ее доме мебель была расставлена «по ранжиру» — вдоль стен,
как полагалось обычно при устройстве гостиных. По вкусу
Евгении Егоровны был художественно расписан цветами по¬
* Н. В. Шелгунов. Воспоминания. П. 1923, стр. 148.
48

толок в «синей комнате» дома Чернышевских, а пол этой ком-
I паты покрыт красивым ковром, затканным цветами и пти¬
цами.
Взгляды Евгении Егоровны на положение женщины также
приближались к передовым. «Маменька моя, — писал молодой
Чернышевский в дневнике от 3 марта 1853 г., — постоянно го¬
ворит об этом и понятия ее таковы, что свекровь должна брать
сторону невестки против сына, что положение жены вообще
бывает не довольно хорошо». «Это верно в нашей крови», —
прибавляет будущий автор «Что делать?».
Но сама Евгения Егоровна такого положения в семье не
занимала. Жили они с Гаврилом Ивановичем очень дружно.
Евгения Егоровна, так же как и ее сестра, была главой в доме.
«Что Евгения Егоровна скажет, то Гаврил Иванович и вы¬
полняет,— рассказывала Е. Н. Пыпина: — В семье после ее
смерти только и было разговору: «Евгения Егоровна делала
то-то, Евгения Егоровна распоряжалась так-то». Не только
свои, но' и чужие постоянно обращались к ней за советами,
считая ее очень умной. «Евгения Егоровна так сказала, значит
так нужно сделать», — говаривала и Татьяна Петровна Косто¬
марова, бывшая с ней в большой дружбе».
Николай Гаврилович с детства привык видеть, что его
отец и дядя «никогда не говорят своим женам сколько-нибудь
грубого или жесткого слова». Бабушка Пелагея Ивановна да¬
же отучала дальнего родственника Архарова от деспотиче¬
ского обращения с женой.
Саратовский историк Е. А. Белов писал в своих воспомина¬
ниях, что «характеры у матери и сына Чернышевских одина¬
ковы, даже характер ее остроумия... перешел к ее сыну». Из
этого замечания можно судить, что мать Чернышевского обла¬
дала стойким характером, большим чувством внутренней сво¬
боды и уменьем критически подходить к окружающей дейст¬
вительности. Об унаследованном от матери остроумии упоми¬
нал и сам Н. Г. Чернышевский на восемнадцатом году своей
ссылки: «Как в детстве любил балагурить, так и теперь охот¬
ник до этого». Это качество, связанное с оптимистической
стойкостью характера, служило для него источником внутрен¬
ней силы в трудных житейских испытаниях; не отсюда ли
жизнерадостность бессмертных страниц «Что делать?», соз¬
данных в мрачном, сыром каземате?
Историк Н. И. Костомаров в своей автобиографии писал:
«Отношения Чернышевского к родителям были очень друже¬
ские; особенно любил он мать». Эти слова подтверждаются
воспоминаниями двоюродной сестры Н. Г. Чернышевского
Е. Н. Пыпиной об одном случае в начале 50-х годов.
4	11. Чернышевская	49

Однажды летним вечером Николай Гаврилович катался г
друзьями по Волге на лодке и долго не возвращался 'домой.
Было уже 9 часов вечера, дома был готов ужин, и Евгения
Егоровна 'очень беспокоилась, не утонул ли Николенька. Слу¬
жанки и соседки побежали к Волге и стали кричать с берега,,
не видя никого: «Николай Гаврилович! Маменька беспокоятся!
Домой зовут!» Слышат — по Волге раздается его заразитель¬
но-веселый смех. Он услышал зов, — настолько был тих чи¬
стый вечерний воздух над рекой, — сейчас же стал грести к
берегу, выскочил из лодки, побежал в гору домой, вбежал в
дом, поднял мать на руки и стал носить ее, как малого ребен¬
ка, успокаивая и утешая.
Чернышевский рос в трудовой обстановке разночинческой
среды. «Никто из нас и наших родных не принадлежал к лю¬
дям с состоянием, — вспоминал он в своей «Автобиогра¬
фии», — все жили очень скромно, и женщины моих родных:
семейств принимали очень много участия в домашних рабо¬
тах». Но одним трудом не ограничивался семейный строй Чер¬
нышевских и Пыпиных. «Труд и знание»—вот что было
девизом этой семьи.
«Мы были очень, очень небогаты, наше семейство, — пи¬
сал Н. Г. Чернышевский в письме к Ю. П. Пыпиной 25 фев¬
раля 1878 года. — Пищи было много. И одежды. Но денег ни¬
когда не было! Поэтому ничего подобного гувернанткам и т. п.
не могло нашим старшим и во сне сниться. Не было даже ня¬
нек... А наши старшие? — Оба отца писали с утра до вечера
свои должностные бумаги. Они не имели даже времени побы¬
вать в гостях. Наши матери с утра до ночи работали. Вы¬
бившись из сил, отдыхали, читая книги... Итак, урывками мы
имели нянек — читающих; и слушали иногда; а больше сами
читали. Никто нас не «приохочивал». Но мы полюбили чи¬
тать»*.
Здоровая трудовая обстановка с детства прививала
Н. Г. Чернышевскому крепкие моральные устои. Впоследствии,
вспоминая родной дом, он рассказывал в письмах из ссылки^
«Я никогда не любил вина... и никогда не участвовал ни в ка¬
ких кутежах. Воздерживался я от этих пошлостей не из-за за¬
боты о сбережении здоровья... а просто потому, что все грубые
удовольствия казались мне гадки, скучны, нестерпимы; это¬
отвращение от них было во мне с детства благодаря, ко¬
нечно, скромному и строго-нравственному образу жизни всех
моих близких старших родных»**.
* Поли. собр. соч., М. 1950, т. XV, стр. 152.
♦’* Письмо к О. С. Чернышевской от августа 1882 г. — Там же,,
стр. 372—373.
50

К этим старшим, кроме отца и матери, принадлежали так¬
же сестра матери Александра Егоровна и ее муж саратовский
чиновник из мелкопоместных дворян Николай Дмитриевич
Пыпин. Они жили в каменном флигеле во дворе Чернышев¬
ских. Флигель этот 'впоследствии, во время пожара 1866 года,
сгорел. Уезжая в Аткарск в 1844 году, Н. Д. и А. Е. Пыпины
оставили старших детей у Чернышевских, чтобы они могли
учиться в гимназии. После смерти Евгении Егоровны вся
семья Пыпиных по просьбе Н. Г. Чернышевского в 1853 году
опять объединилась в доме овдовевшего Гаврила Ивановича.
Таким образом, раннее детство и юные годы Н. Г. Чернышев¬
ского прошли в самом тесном общении с этой семьей.
«Дядя и тетка жили вместе с моими отцом и матерью в про¬
должение большей части годов моего детства и отрочества
Потому не только отец и мать, но и дядя и тетка были для
меня теми старшими, жизнью которых формировался мой ха¬
рактер. И вот одна из причин, по которым я обязан очень
большою признательностью к дяде и тетке», — писал жене Ни¬
колай Гаврилович из ссылки 1 августа 1882 г.*.
По происхождению разночинец, то есть выходец из юриди¬
чески неполноправных и экономически необеспеченных слоев
общества, Н. Г.-Чернышевский не имел возможности изучать,
подобно детям дворян, историю своих предков и любоваться
их портретами в семейной картинной галлерее. Имя прадеда
со стороны отца так и осталось ему неизвестным, как и отче¬
ство деда, бывшего дьяконом или дьячком села Чернышева,
Пензенской губернии. Одно было известно мальчику Черны¬
шевскому по рассказам отца: что предки его были крепостны¬
ми крестьянами, ходили в лаптях и пахали землю сохою.
«Опытным пахарем» 'был и его отец.
Генеалогия со стороны матери была не яснее: дед Голубев и
бабушка Пелагея Ивановна—это все, кого знал Чернышевский.
Среди их предков также имелись деревенские духовные лица,
но большая часть, «не бывши в училище и не получив мест,
сделались мужиками» и работали «на пашне»**.
Большое впечатление на Н. Г. Чернышевского производили
рассказы о прабабушке Мавре Перфильевне и бабушке Пела¬
гее Ивановне Голубевой — женщинах крепкого и твердого
волевого склада. Мавра Перфильевна, имея четырех дочерей,
до 40-летнего возраста держала их в повиновении своей ма¬
теринской воле, несмотря на их замужество. «Она была жен¬
щина, разумеется, совершенно безграмотная, — писал
Н. Г. Чернышевский 15 марта 1878 г. из Сибири, — но умная
* Поли. собр. соч., М. 1950, т. XV, стр. 373.
** Поли. собр. соч., М. 1939, т. I, стр. 578.
4*	51

и энергичная. Все ее родные очень уважали ее, и если у кого
совесть была не чиста, сильно боялись ее. Я помню сцены,
когда она, — вдова священника, то-есть: ничтожный чело¬
век, — читала при многолюдном обществе двухчасовые про¬
поведи людям по провинциальному масштабу важным, и они
только молчали, не смея даже уйти от стыда».
«Да, хорошие представительницы «слабости» слабого пола
были моя прабабушка и особенно бабушка», — вспоминал
Н. Г. Чернышевский. То, что делала бабушка Пелагея Ива¬
новна над 'полицейскими властями в Саратове, действитель¬
но, было баснословно: «семнадцать лет не платила она подати
с дома, — неправильной по ее мнению, — и гоняла в шею
всех явившихся напомнить ей, что надобно же платить»*.
В 1844 году бабу|пка и мать Н. Г. Чернышевского ездили
на Ильинское кладбище, где были похоронены Г. И. Голубев
и еще один родственник. Самовольно, без разрешения губер¬
натора, они перенесли их гробы на другое кладбище, так как
застройка кладбища каменными и деревянными зданиями
могла повредить фамильный склеп. Решились они на это после
напрасных хлопот у заведующего кладбищенскими работами
и у городского головы. После этого губернатор в письме к ми¬
нистру внутренних дел высказывался даже ' за привлечение
протоиерейши к ответственности, что, однако, не было приве¬
дено в исполнение.
В те времена слепого, рабского подчинения женщины мужь¬
ям, отцам и братьям гуманный и культурный Гаврил Ивано¬
вич, отличавшийся уступчивостью и деликатностью в вопросах
домашнего быта, сумел среди этих энергичных женщин завое¬
вать заслуженный авторитет, которому они сознательно под¬
чинялись. «Семья наша была дружная, — вспоминал Николай
Гаврилович в «Автобиографии», — никто в ней не любил де¬
лать неудобного для других... В нашем семействе в мое раннее
детство было пять человек совершеннолетних членов: моя ба¬
бушка, две ее дочери и мужья дочерей... Никто не присваи¬
вал себе никакой власти пи над кем из четырех остальных.
Никто не спрашивался ни у кого из четырех остальных, когда
не нуждался в их содействии и не хотел советоваться. Но по
очень близкой связи интересов и чувств кажчого со всеми
остальными никто не делал ничего важного без совещания,—
совершенно добровольного, со всеми остальными».
О «большой и сильной» материнской любви Евгении Егоров¬
ны Н. Г. Чернышевский писал и в своем студенческом днев¬
нике.
* Письмо к О. С. Чернышевской от 6 апреля 1878 г., Поли. собр.
соч., М. 1950, т. XV, стр. 250.
52

Такая обстановка содействовала укреплению в Чернышев¬
ском с детских лет убеждения в том, что семейная лю¬
бовь — «наиболее прочное, потому, в смысле влияния на жизнь
людей, самое важное и самое благотворное изо всех добрых
чувств человека». Об этом он писал своим сыновьям из ссылки
1 марта 1878 г.
«Отец и мать! все панегирики ничто перед этими священны¬
ми именами, все высокопарные похвалы — пустота и ничтож¬
ность перед чувством сыновней любви и благодарности», —
этими понятиями, сформировавшимися на почве уклада жиз¬
ни, который царил в семье Гаврила Ивановича, измерял впо¬
следствии великий мыслитель силу патриотических подвигов
русского человека, сравнивая Родину и народ с матерью и
отцом*.
В детские годы Н. Г. Чернышевский наиболее тесно общался
с двоюродной сестрой Любинькой Котляревской (дочерью
А. Е. Пыпиной от первого брака).. Она с рождения жила
в доме Чернышевских, которые называли ее своим «вскор-
мышком». Николай Гаврилович был очень привязан к Лю-
биньке. Страстная любительница чтения, она и его приохотила
к книгам. Отец Чернышевского отмечал ее хорошее влияние
на общее культурное развитие мальчика. «Удивительно, как
Николя чисто по-русски передает мысль греков, — говорил
Гаврил Иванович, проверяя тетрадки сына. — Этим он обязан
Любе: она много рассказывала ему и много читала».
Любинька хорошо играла на фортепьяно. Слушая ее игру.
Николай Гаврилович тоже захотел учиться музыке. Сестра
стала заниматься с ним и выучила его играть.
Дома Чернышевских и Пыпиных стояли на общем дворе,
соединявшем в одно целое эту небольшую усадьбу. Двор спу¬
скался к Волге тремя уступами. Здесь на чистом воздухе, сре¬
ди природы, прошли первые игры мальчика Чернышевского с
товарищами. «На своем заднем дворе, — рассказывает один
из них, — он вместе с другими мальчиками вырыл яму, через
которую и прыгал на призы. Кто перепрыгнет яму, тот полу¬
чает приз: яблоки, орехи, деньги и проч. Обыкновенно пере¬
прыгивал яму Николай Гаврилович, но он сам, как старший
из нас, не брал призов, предоставляя их другим мальчикам,
или же делился с ними. Другие наши упражнения были: пере¬
прыгивания через разные предметы, влезание на столбы, на
деревья, метание камня из праща, бегание взапуски впере¬
гонку и др... Летом гоняли точки, играли в лапту и запускали
бумажного змея».
* Эстетические отношения искусства к действительности. М. 1945,
стр. 146.
53

Зимою не было большей радости, как катанье на салазках
с гор Гимназической улицы (ныне Некрасова) и Бабушкина
взвоза. Человек десять мальчиков скатывали с дровней бочку,
в которой водовозы возили с Волги воду, запрягались в дровни
и взвозили их на гору. Николай управлял дровнями, стараясь
направить их на ухабы, отчего мальчики выпадали из саней и
перелетали через головы. «Подкатываясь к последнему квар¬
талу Бабушкина взвоза, — вспоминал В. Д. Чесноков, — Ни¬
колай Гаврилович старался направить сани на бугор, чтобы с
него можно было скатиться на Волгу, где находилось несколь¬
ко прорубей, и проскочить через прорубь, конечную цель на¬
шего катания... Сколько смеху, шуму и говору было при ка¬
тании!»*.
Дома, кроме двоюродной сестры Любиньки, близким дру¬
гом ребенка Чернышевского была его бабушка Пелагея Ива¬
новна. «Мы, когда не были заняты делом или играми, —
вспоминал Н. Г. Чернышевский в своей «Автобиографии», —
больше всего бывали в комнате бабушки... в ней все собира¬
лись пить чай, — она была, так сказать, самою жилою из всех
жилых комнат».
Бабушка была страстная охотница играть в шашки. Она
приохотила и внука к этой игре. Когда они приезжали в гости
к родственникам Вязовским на Армянскую улицу, то Николай с
бабушкой удалялись в узенькую комнатку с одним окном, где
стоял диванчик, и уносили туда шашечницу и шашки. «Уйдём
от них, чтобы не мешали разговором, — говорила бабушка,—
поиграем...».
Бабушка Пелагея Ивановна любила рассказывать внукам
сказки, семейные предания, выдающиеся случаи из жизни
предков. Особенно запомнился юному Чернышевскому ее рас¬
сказ об одном из членов многочисленной семьи не то праба¬
бушкиной, не то прадедушкиной. Этот рассказ он передает в
своей «Автобиографии».
В один прекрасный день, работая на пашне, предок Черны¬
шевских был захвачен в плен «корсаками» (киргизами—кай-
саками). Судьба его оказалась тяжелой. Он жил пленным ра¬
бом где-то в Хиве или Бухаре. Ему подрезали пятки, чтобы он
не убежал. Подрезывание пяток состояло в том, что делали
на них глубокие прорезы и всовывали туда комки мелко наре¬
занного конского волоса. Надрезы заживали, но ступать на
пятки было нестерпимо больно. Пленник мог ходить только
медленно, на небольшие расстояния и не способен был к бег¬
ству.
* Сб. «Н. Г. Чернышевский в Саратове». Саратов 1939, стр. 19 — 21.
54

«Однако ж, и с подрезанными пятками наш родственник
решился бежать и ушел ночью,—рассказывала бабушка:—Всю
ночь шел, как стало светать — лег в траву; так шел по ночам
и лежал по дням еще несколько суток, с первого же дня часто
слыша, как скачут по степи и перекрикиваются отправившиеся
в погоню за ним.
Они употребляли, между прочим, такую хитрость, вероят¬
но часто удававшуюся им с беглецами, не имевшими силы со¬
хранить спокойствие в своей страшной опасности: кричали:
«видим! видим!» — чтобы беглец попробовал переменить ме¬
сто, перебраться из открытого ими приюта в другой; тогда
■бы они и увидели его над травою или распознали по колыха¬
нию травы, где он ползет.
Наш родственник не поддался, выдержал страхи. Особенно
велика была опасность, когда он уже дошел до какой-то реки
и пролежал день в ее камышах. Ловившие его много раз бы¬
вали очень близко к нему, иной раз чуть не давили его ло¬
шадьми, но все-таки он уберегся незамечен, добрался до рус¬
ских, пришел домой цел и стал жить по-добру по-здорову*.
Этот мужественный образ далекого предка с детских лет
пленял воображение Чернышевского. С замирающим сердцем
представлял он себе охоту за человеком в камышах и радовал¬
ся его освобождению от рабства, переживая вместе с ним не¬
нависть к угнетателям. Бабушкины рассказы развивали в
мальчике первые зачатки свободолюбия, закладывали первые
ростки протеста против порабощения и насилия человека над
человеком.
Вероятно, от бабушки маленький Николай впервые услы¬
шал рассказы о старинных русских богатырях. В своем дневни¬
ке от 28 июля 1848 г. он вспоминал, как мальчиком распла¬
кался из-за того, что «богатыри так трудились для блага на¬
шего, а мы не хотим даже и знать их, ценить их заслуги и под¬
виги...» «Жалкая, оскорбительная неблагодарность».
Образы былинных богатырей воспитывали в детской душе
будущего народного вождя высокие чувства патриотизма; с
раннего детства Чернышевским овладевали идеи служения на¬
роду, тяжкая доля которого все отчетливее вставала перед его
глазами.
Старый Саратов, как уже говорилось, неоднократно делал¬
ся жертвой огня. Пожары достигали такой силы, что большая
часть города выгорала дотла. Особенно страдали бедные ла¬
чужки, ютившиеся в оврагах и на берегу.
* Поли. собр. соч., М. 1939, т. I, стр. 578—579.
55

Один из таких пожаров на Волге стал школой мужества
для двенадцатилетнего Чернышевского. Раз его, никогда не ви¬
давшего пожара, разбудил звон набата. «Все небо пламенело
раскаленное, — вспоминал он впоследствии этот день. — По
всему городу, большому провинциальному городу летали го*
ловни, по всему городу страшный гвалт, крики. Я дрожал как
в лихорадке...».
Пожар захватил берег недалеко от дома Чернышевских.
На берегу были сложены дрова и лубяные товары. Дому гро¬
зила большая опасность. Родные складывали узлы, выносили
сундуки. О ребенке забыли. Воспользовавшись суматохой, он
убежал на пожар.
«Такие же мальчишки, как я, разбирали и оттаскивали дро¬
ва и товары подальше от горевших домов. Принялся и я — куда
девался весь мой страх! Я работал очень усердно, пока сказа¬
ли нам: «Довольно, опасность прошла!».
Это событие на всю жизнь оставило след в его памяти и
воспитало его характер: «...с гой поры я уж и знал, что если
страшно от сильного пожара, то надобно бежать туда и рабо¬
тать, и тогда не будет страшно!»*.
Так складывался характер мальчика, познававшего поне¬
многу силу и власть коллективного начала, оздоровляющее
значение труда и чувство сплоченности в борьбе с народным
бедствием.
В играх с товарищами Николай Гаврилович был предпри¬
имчив и изобретателен, руководил сверстниками. В раннем воз¬
расте в нем уже можно было заметить проявления заботы о
маленьких и умение ограничить себя в своих желаниях и тре¬
бованиях. Только большая сила воли могла заставить маль¬
чика Чернышевского не брать в свою пользу достававшиеся
ему призы в состязаниях по прыжкам через яму, а раздавать
эти яблоки или орехи маленьким ребятишкам тут же на
дворе.
Когда Николаю исполнилось восемь лет, нужно было от¬
давать его в духовное училище или бурсу, иначе сыновьям
духовных лиц грозила солдатчина. Но нравы в бурсе были на¬
столько дикие, что отец Н. Г. Чернышевского, сам в детстве
прошедший через нее, пошел на все, чтобы только оградить сво¬
его сына от этого страшного заведения, которое заставляло за¬
бывать, что «детство есть самый счастливый, самый невинный,
самый радостный период жизни». Достаточно вспомнить по¬
трясающие картины бурсацкой жизни, описанные Н. Г. Помя¬
ловским, чтобы представить, какая «туча плюх, смазей и сала¬
зок, тычков, швычков, зуботрещин, заушений и заглушений» —
* «Что делать?». Поли. собр. соч., М. 1939, т. XI, стр. 260.
56

иначе говоря, школа моральных и физических пыток, наказа¬
ний голодом, издевательств над новичками со стороны взрос¬
лых учеников и «черных педагогов» в монашеской рясе—ожи¬
дала маленького Чернышевского. Гаврил Иванович предохра¬
нил сына от морального искалечения, лишь формально записав
его в ведомости духовного училища, в действительности же
занимался с ним дома сам. Всю силу своих незаурядных зна¬
ний и своего выдающегося педагогического таланта вложил
отец в воспитание сына.
Учебные занятия маленького Чернышевского начались ра¬
но. С семилетнего возраста Николай стал обучаться русскому
письму и чтению, одновременно приступил к изучению латы¬
ни. Гаврил Иванович был сильным латинистом, и уроки, дан¬
ные им сыну, оказались настолько плодотворными, что в даль,
нейшем отец и сын говорили между собой на этом языке, писа¬
ли письма друг другу «по латине», как тогда выражались.
«Честный человек всеми любим» — выписывал до десяти раз
подряд в школьной тетради восьмилетний Николай одно из тех
изречений отца, которые входили в круг морального воспита¬
ния его семьи. Отец, будучи инспектором духовных училищ,
следил за программой преподавания и вводил ее в свой учеб¬
ный план домашнего обучения. На другой год после ознаком¬
ления с латынью, уже несколько утвердившись в ней, мальчик
Чернышевский приступил к изучению греческого языка. В воз¬
расте 9 —10 лет он занимался упражнениями в перево¬
дах с латинского, а также знакомился с естественною исто¬
рией.
В 11 —12 лет мальчик уже писал переводы «с греческого
языка на российский». В этом возрасте он получил в подарок
книгу на французском языке — «Жизнеописание великих
полководцев» римского историка Корнелия Непота. Книга да¬
ла ему материал для ознакомления с героическими подвигами
далекой древности; 13 лет он приступил к переводам па рус¬
ский язык отдельных глав книги Непота, изданной на латин¬
ском языке. О том, как много времени и труда было положе¬
но Николаем Гавриловичем на изучение этого классического
произведения, говорят многочисленные черновики, сохранив¬
шиеся в его юношеском архиве.
Мальчику нелегко было заниматься вследствие крайней
близорукости: «Книгу или тетрадь он держал всегда у самых
глаз, писал всегда наклонившись к самому столу» — вспоми¬
нали современники*.
Занятия проходили в кабинете отца — маленькой полутем¬
ной комнатке с одним окном, выходившим на двор. Там стоял
* А. И. Розанов. Николай Гаврилович Чернышевский, «Рус¬
ская старила» 1889, № 11, стр. 499.
57

письменный стол карельской березы, покрытый сверху кожей
и убранный в духе того времени: главным украшением стола
был письменный-прибор, состоявший из чернильницы и песоч¬
ницы. В последнюю насыпался чистый мелкий, высушенный
песок, который заменял тогда промакательную бумагу. На
столе стояла вазочка с отточенными гусиными перьями, а под
столом — целая корзина таких же перьев, только не отточен¬
ных. В доме Чернышевских любили выбирать для письма не
белые, а коричневые перья, которые считались редкостью, по
словам Екатерины Николаевны Пыпиной. Гусиным пером на¬
чал писать и маленький Чернышевский. В сумрачные дни и по
вечерам приходилось зажигать восковую свечку, при свете
которой Гаврил Иванович занимался с сыном. До сих пор в
Доме-музее сохраняются из обстановки отцовского кабинета
этот письменный стол и один из книжных шкафов.
В 1842 г. Николай Гаврилович начал изучать французский
и немецкий языки, первый — в пансионе Золотаревых, вто¬
рой — дома у колониста Б. X. Грефа в обмен на уроки рус¬
ского языка, которые тот получал в семце Чернышевских.
Родные рассказывали, что Гаврил Иванович не следовал
общему тогда примеру других воспитателей. Он не заставлял
мальчика целый день сидеть за книгой. В силу большой своей
занятости, он занимался с сыном урывками, но обязательно
находил время, чтобы объяснить и рассказать урок. Умный
мальчик отличался сообразительностью и скоро усваивал рас¬
сказанное, заданные уроки он выполнял быстро, а затем или
читал книгу, или играл на свежем воздухе.
Книги были в почете. Детей воспитывали в уваже¬
нии к ним. Книгу нельзя было ни рвать, ни пачкать, ни выре¬
зать из нее картинки. Библиотека помещалась в кабинете Гав¬
рила Ивановича. Но в этой маленькой комнатке от книг скоро
стало тесно, и им было отведено место в сенях парадного
крыльца. От пола до потолка были заполнены книгами стояв¬
шие там полки.
«Г.. И. Чернышевский был по своему времени и кругу чело¬
век ученый, — писал А. Н. Пыпин в своих «Заметках». — В
его кабинете, который я с детства знал, было два шкафа, на¬
полненных книгами: здесь была и старина восемнадцатого
века, начиная с Роллена, продолжая Шрекком и аббатом Ми-
лотом; за ними следовала «История государства Российского»
Карамзина; к этому присоединялись новые сочинения обще¬
образовательного содержания: Энциклопедический словарь
Плюшара, «Путешествие вокруг света» Дюмон-Дюрвиля, «Жи¬
вописное обозрение» Полевого,. «Картины света» Вельтмана
и т. п. Этот последний разряд книг и был нашим первым чте¬
нием. Затем представлена была литература духовная: помню
58

в ней объяснения на Книгу Бытия Филарета, книги по Церков¬
ной истории, Собрание проповедей, Мистические книги»*.
Историк Н. И. Костомаров, сосланный в Саратов в 1848
году, считал библиотеку Гаврила Ивановича замечательной,
он пользовался ею для своих научных работ. Она превосхо¬
дила и гимназическую и семинарскую библиотеки. Когда для
научной справки было нужно проверить цитату из Цицерона,
последнего нигде нельзя было достать, кроме как в книжном
собрании Г. И. Чернышевского. «Только у Гаврила Ивановича
можно было найти всех классиков», — говорили современ¬
ники**. .
В семью Чернышевских — Пыпиных проникала новейшая
литература сороковых годов. Гаврил Иванович доставал для
своего сына, страстно любившего чтение, новые русские и
французские книги. «У нас бывали свежие томы сочинений
Пушкина, Жуковского, Гоголя», — перечисляет Пыпин.
Кроме книг, в семье Чернышевских—Пыпиных из рук в. ру¬
ки переходили новые журналы. А. Н. Пыпин писал, что когда
он поступил в первые классы гимназии, то есть с 1842 г., в
доме Чернышевских читали «Отечественные записки». Можно
полагать, что наряду с «Отечественными записками» в доме
Гаврила Ивановича были также «Современник» Пушкина,
«Библиотека для чтения» и многие другие журналы того вре¬
мени.
Вырастая в такой обстановке, мальчик Чернышевский
«сделался библиофагом, пожирателем книг, очень рано». В его
«Автобиографии» мы читаем: «Дожил я лет до 9, уже два го¬
да роясь в книгах, доступных моим рукам».
«Н. Г. Чернышевский в десятилетнем возрасте имел столь
обширные и разнообразные сведения, что с ним едва ли могли
равняться двадцатилетние, а тем более пятнадцатилетние сы¬
новья священника», — вспоминает А. Ф. Раев.
В возрасте 11—13 лет Чернышевский читал в «Отечествен¬
ных записках» переводы романов Жорж Занд, посвященных
вопросам раскрепощения женщины в семье и браке. Любимым
же писателем Николая Гавриловича в эти годы был Диккенс,
великий гуманист, у которого мальчик Чернышевский, так же
как у Гоголя, учился любить маленьких, забитых людей. «Дол¬
го после я продолжал любить читать русские переводы Дик¬
кенса», — писал Н. Г. Чернышевский в своей «Автобио¬
графии».
Юный Чернышевский в «Отечественных записках» сороко¬
вых годов впервые познакомился с произведениями Белинского
* «Вестник Европы» 1905, февраль, стр. 471.
«Русская старина» 1890, сентябрь, стр. 545—546.
59

и Герцена, ставших потом главными идейными учителями и
воспитателями будущего революционного демократа. В «Отече¬
ственных записках», находившихся в доме Чернышевских,
были помещены обзоры русской литературы за 1843—1845 гг.
великого критика и блестящие философские статьи
Герцена — «Дилетантизм в науке» и «Письма об изучении
природы», а также первая часть его знаменитого романа «Кто
виноват?».
Любимейшим из русских поэтов юноши Чернышевского
был Лермонтов, лирические стихотворения которого он с дет¬
ства знал наизусть.
В «Библиотеке для чтения» за 1841 —1842 гг. печатались
исторические статьи саратовского ученого И. И. Введенского,
кружок которого впоследствии посещал Н. Г. Чернышевский
в Петербурге, будучи студентом. Трудно предположить, чтобы
семья Чернышевских — Пыпиных не была знакома с печат¬
ными работами своего выдающегося земляка.
Среди книг отцовской библиотеки, на которых воспитывал¬
ся Н. Г. Чернышевский, одно из видных мест занимал журнал
«Живописное обозрение», издававшийся в Москве отдельными
листками в тридцатых-сороковых годах. Это было богато
иллюстрированное издание, целью которого было распростране¬
ние «полезных сведений между всеми званиями читателей».
Полное название этого издания говорило само за себя: «Жи¬
вописное обозрение достопамятных предметов из наук, ис¬
кусств, художеств, промышленности и общежития, с присово¬
куплением живописного путешествия по земному шару и жиз¬
неописаний великих людей».
Екатерина Николаевна Пыпина не раз вспоминала о том,,
что «Живописное обозрение» было любимым чтением в семье
Чернышевских и Пыпиных. И дети, и взрослые, и приезжавшие
гости — все увлекались рассматриванием иллюстраций и чте¬
нием пояснительных текстов.
Большое общеобразовательное значение имело «Жи¬
вописное обозрение» в развитии мальчика Чернышевского. Это'
было интересное наглядное пособие, рассказывавшее о послед¬
них достижениях науки, с превосходно выполненными гравю¬
рами на дереве. Благодаря журналу Николай Гаврило¬
вич в раннем возрасте знакомился с великими созданиями
самобытного русского искусства и получил понятие об архи¬
тектуре и живописи разных эпох и народов.
Важное значение имел журнал и для развития интереса
Н. Г. Чернышевского к естествознанию. По художественно
исполненным иллюстрациям, помещаемым в «Живописном
обозрении», юноша Чернышевский знакомился с зоологией, бо¬
таникой, получил первые понятия о минералогии.
60

В журнале рассказывалось о развитии техники, о распро¬
странении паровых машин, паровозов, пароходов, железный
дорог, паровых карет и т. п.
Однако общее направление «Живописного обозрения» не
было прогрессивным. Журнал отдавал дань «православию,
самодержавию и народности». Народу посвящались гравюры
с изображениями «русской тройки», «масленицы», гулянья
в Сокольниках, но журнал преднамеренно умалчивал о во¬
пиющей народной нужде и бесправии трудящихся масс в
России.
Отдельные статьи журнала все же имели большое значе¬
ние для формирования революционно-демократического миро¬
воззрения Н. Г. Чернышевского. Так, например, из статьи
«Негры и торговля ими» юноша Чернышевский узнал, что с
1830 по 1840 г. из Африки ежегодно вывозилось 200 тысяч чер¬
ных рабов, которые отправлялись в Америку и на рынки Ту¬
ниса, Марокко, Египта и Аравии. В статье описывались потря¬
сающие сцены охоты за неграми.
Впоследствии на протяжении всей своей деятельности
Н. Г. Чернышевский боролся с расовыми теориями о неполно¬
ценности отдельных народов, защищал людей черной расы от
рабовладельческой травли. Статья о неграх в «Живописном
обозрении» не могла не возбудить у юноши Чернышевского со¬
чувствия к этому угнетенному народу.
Кроме книг и журналов, семья Чернышевских читала га¬
зеты. Выписывались «Московские ведомости» и «Саратовские
губернские ведомости». Четырнадцатилетний Чернышевский
делал многочисленные выписки из саратовской газеты. Со¬
хранились переписанные им оттуда материалы о народных
поверьях, собранные местным историком А. Ф. Леополь¬
довым.
Из саратовской газеты юноша Чернышевский мог по¬
черпнуть множество сведений по истории родного края, в ней
помещались исторические статьи и публиковались отдельные
исторические документы. Местная газета была для него свое¬
образной школой, воспитывающей и культивирующей краевед¬
ческие интересы.
С ранних лет у Н. Г. Чернышевского обнаружился интерес
к восточным языкам. Двенадцати лет, еще до поступления в
семинарию, он начал учиться персидскому языку, отыскав од¬
ного перса — торговца апельсинами. Мальчик уговорил его
заниматься с ним, предложив взамен уроки русского
языка. По окончании торговли перс являлся в дом Черны¬
шевских, на пороге снимал туфли и по-восточному — с но
гами усаживался на диван в «синей комнате», представляя
собой живописную фигуру в цветном узорчатом халате на
61

фоне яркосиних стен и ковра, затканного цветами и райски¬
ми птицами. В такой обстановке, к немалому удивлению до¬
машних, начинались уроки, к которым Николай Гаврилович,
относился очень серьезно. Так как перс не принадлежал к чис¬
лу образованных педагогов, то занятия сводились к изучению
отдельных слов и попыткам овладения разговорной речью. Но”
этого было мало любознательному ученику. Ему хотелось изу¬
чить и персидское письмо.
При помощи персидских купцов, останавливавшихся про¬
ездом на нижегородскую ярмарку в доме прабабушки, под¬
росток Чернышевский овладел и письмом. Сохранилось 12 ли¬
стов его рукописей на персидском языке. В сентябре 1841 г..
Чернышевский начал изучать грамматику арабского языка.
Его выписки арабских слов и грамматических правил также
сохранились до наших дней.
Подростком Н. Г. Чернышевский познакомился с капиталь¬
ным трудом французского историка Роллена «История рим¬
ского народа» в переводе Тредьяковского. Тяжелый слог пере¬
вода не удовлетворял его. Он достал французский подлинник,
и в течение целой зимы по вечерам сличал тексты и исправлял
перевод Тредьяковского. Чернышевскому было тогда 12 лет.
В 1842 г. закончилась домашняя подготовка Чернышевского
и он в возрасте 14 лет переводится, как гласят официальные
ведомости, из духовного училища в саратовскую семинарию.
В СЕМИНАРИИ
Саратовская духовная семинария помещалась тогда в не¬
скольких зданиях, выходивших на Старо-Соборную площадь.
Главное из этих зданий (ныне занятое Областным краеведче¬
ским музеем) было отведено под общежитие воспитанников
и квартиры начальства и преподавателей. Учебные классы се¬
минарии помещались в среднем этаже другого дома — духов¬
ного училища.
Классы часто не отапливались, и ученикам приходилось
заниматься в шубах. «Зимой нам была сущая беда, — вспо¬
минает один из товарищей Чернышевского по семинарии, —
двери разбитые, а часто их не было и совсем; звеньев в окнах,
не было наполовину; печей не было и в помине, а если и были
где, то развалившиеся. Об отоплении не было и речи не только
в училищах, но и в семинарии. Все сидели, как пришли, толь¬
ко вдобавок, к большему горю, снимали шапки. Поднимется,
бывало, метель, вьюга, в классе вертит снежный вихрь и несет
из окон в дверь... Мы мерзнем... Мы наконец совсем окоче¬
неем и начнем гудеть: погреться, погреться!..
62

Учитель выйдет в коридор. У нас и пойдет возня... мы вози¬
лись, боролись, дрались на кулачки...»*.
В период обучения Н. Г. Чернышевского курс наук семина¬
рии был шестилетний. Он разделялся на три двухгодичных от¬
деления: риторики, философии и богословия. В низшем, или
первом отделении (риторики), ученики обучались священному
писанию, пасхалии (исчисление дней празднования пасхи),
словесности, латинскому, греческому и татарскому языкам,
всеобщей истории, историческому обозрению богослужебных
книг, православному исповеданию, алгебре и геометрии; писа¬
ли сочинения на русском и латинском языках. В среднем, или
во втором отделении (философии), ученики изучали философию,
логику и психологию, библейскую историю, священное писание,
толковательное богословие, математику, читали латинских пи¬
сателей, проходили греческий и татарский языки; большое ме¬
сто занимали также сочинения на русском и латинском языках.
Высшее, или третье отделение (богословия), в котором
Н. Г. Чернышевский не обучался, давало ученикам знание бо¬
гословия, священного писания, патристики (изучение трудов
«отцов церкви»), церковных законов, канонического права,
гомилетики (церковное красноречие), истории российской
церкви неправославного исповедания; сочинения на русском
и латинском языках попрежнему были обязательны.
Татарский язык семинаристы изучали на протяжении всех
шести лет. Это должно было служить в будущем для миссио¬
нерских целей: обращения в христианство многочисленного та¬
тарского населения, жившего в Саратове и в Саратовской
губернии.
Русская же грамматика и русская история, хотя и препода¬
вались, но считались необязательными предметами. При испы¬
тании во всех трех отделениях семинарии они во внимание не
принимались. Курс семинарских наук носил схоластический
характер, из программы занятий исключалось все то, что мог¬
ло будить живую мысль и направлять ее в сторону обществен¬
ной деятельности, прививать любовь к родине. Например, в
программе преподавания географии, которая изучалась только
в духовном училище, была ярко выражена тенденция к при¬
нижению России по сравнению с другими странами, недооцен¬
ка значения ее огромных естественных богатств, преклонение
перед иностранщиной. В подробной и обширной программе
изучению России отводилось самое незначительное место, она
даже не выделялась в особый отдел, а занимала под кратким
названием «Российская империя» последнее место в разделе
«Северные государства Европы», после Датского королевства
* «Русская старина» 1879, т. 26, стр. 436.
63

и Швеции с Норвегией. Наоборот, такие государства, как Ита¬
лия и Германия, подробнейшим образом подразделялись на
входившие в них королевства, герцогства, княжества и т. п.*.
В момент поступления в семинарию Н. Г. Чернышевский
был осведомлен в .области географии гораздо лучше своих то¬
варищей. Изучая географию дома под руководством отца, он
живо интересовался книгами о путешествиях. В библиотеке от¬
ца читал Дюмон-Дюрвиля «Путешествия вокруг света» и
Вельтмана «Картины света», увлекался капитаном Куком,
Христофором Колумбом. Образы смелых мореплавателей и
путешественников, завоевывавших море и сушу ценою боль¬
ших лишений, жертв, в борьбе с природою и опасностями,
нашли потом отражение в его семинарских сочинениях по ис¬
тории.
В богословском классе семинаристы проходили целый курс
дополнительных «наук», для завершения полного образования
будущих священников. Вот как характеризует один современ¬
ник этот набор учебных предметов, выдаваемый за курс наук:
«Когда я был в богословском классе... тогда в семинарии про¬
ходились все науки света: кроме специальных, богословских,
мы проходили химию, физику, минералогию, ботанику, зооло¬
гию, растениеводство, скотоводство, агрономию, геологию,
геодезию, медицину и пр., и пр., что теперь и названий-то уж
не припомнишь.
Все нужно было изучить в течение двух лет. Мы поэтому
были и богословы, и философы, и астрономы, и скотоводы, и
доктора, словом: куда нас ни ткни, мы везде были кстати, мы
знали все, что хотите. Химию, например, мы изучали без лабо¬
ратории и каких бы то ни было пособий. А поэтому
кислород, например, мы представляли себе, что это есть что-
нибудь вроде уксуса; водород—вроде пара и тумана, из ко¬
торого образуется вода; углерод—вроде вонючего дыма и т. п...
Мы изучали минералогию, не видевши, кроме одного булыж¬
ника, ни одного камня; пахали различными плугами, сеяли,
молотили и веяли различных конструкций машинами, не ви¬
девши никогда ни одной»**.
Чернышевский миновал изучение всего этого «научного
богатства», так как богословских классов, как уже говорилось,
он не проходил.
Схоластическое преподавание в семинарии требовало от
учеников огромной работы памяти, снабжая их для заучива¬
ния готовыми схемами и отвлеченными понятиями, далекими
* «Сведения об испытаниях в обоих духовных училищах за 1843/44
учебный год». Фонд cap. дух. семинарии, д. №	114. (Сар. Гос. обл.
архив).
** «Русская старина» 1879, т. 26, стр. 453—454.
64

Дом семьи Чернышевских, ныне музей. Здесь родился и провел свою юность
великий революционер-демократ.

Здание б. Саратовской семинарии, где учился Н. Г. Чернышевский,
ныне 25 школа им. Н. Г. Чернышевского.

от насущных нужд народной жизни и от культурных запросов
современной исторической действительности. Узкоцерковное
направление, проникнутое суровым и жестким духом форма¬
лизма, превращало семинарию в подлинный очаг реакционного
мракобесия, отсталости и застоя.
«Это учение, — писал один из бывших учеников Саратов¬
ской семинарии, — построенное на строгой дисциплине и мерт¬
вой букве, исключало из себя все, что могло бы шевелить ум
и давать положительное знание: анализ заменялся преданием
и индивидуальная свобода мысли — авторитетом. Между шко¬
лой и действительной жизнью лежало... безмерное расстояние...
сюда собирались бедные молодые люди, которые за долговре¬
менные лишения и грязную бурсацкую жизнь покупали себе
насущный кусок хлеба...»*.
Изучение родной литературы с ее богатствами художест¬
венного слова и высоким идейным содержанием подменялось
преподаванием реакционной средневековой науки — риторики,
или науки красноречия. Семинаристы изучали учебник ритори¬
ки Кошанского, по поводу которого В. Г- Белинский писал:
«Всякая риторика есть наука вздорная, пустая, вредная, пе¬
дантская, остаток варварских схоластических времен; все ри¬
торики, сколько мы ни знаем их на русском языке, нелепы и
пошлы, но риторика Кошанского перещеголяла их всех. И эта
книга выходит уже девятым изданием! Сколько же невинного
народа погубила она собой!».
Риторика Кошанского была для семинаристов теорией ду¬
ховного красноречия, в которой классицизм соединялся с про¬
пагандой политической реакции и официального патриотизма.
Под этим углом зрения, наряду с классиками античной древ¬
ности, в старые, отжившие схоластические формы втискивалось
литературное наследие русских классиков — Ломоносова, Дер¬
жавина и Карамзина.
Ярким примером схоластических приемов красноречия, ре¬
комендуемых Кошанским, являлись «Разговоры в царстве
мертвых», то есть «героев, живших в разные века, которые в
здешнем мире не могли друг с другом говорить и действовать
в одно время, например, Аннибал и Суворов». Исторические
деятели искусственно выхватывались из конкретной действи¬
тельности и, взятые вне времени и пространства, превращались
в отвлеченные абстракции. Целью этих разговоров было —
«сблизить прошедшее с настоящим и открыть мысли (гада¬
тельным остроумием) великих несуществующих мужей
о настоящем».
* Г. Е. Благосветлов. О значении университетов в системе народного
воспитания, Соч. СПБ. 1882, стр. 42.
5 Н. Чернышевская	65

О критике Кошанский отзывался так: «Критика в области
наук и искусств то же, что полиция в обществе людей — блю¬
дет порядок, приличие, благопристойность».
Преподаватель К. М. Сокольский, обучавший семинаристов
«науке» красноречия, особенной ученостью не отличался, лите¬
ратурными трудами себя не проявлял. Изучая с учениками
Державина, он любил с особенным воодушевлением деклами¬
ровать оду «Бог», причем в доказательство художественности
этого произведения приводил тот факт, что оно выбито золо¬
тыми буквами на доске при дворе китайского императора*.
От уроков риторики у Н. Г. Чернышевского остались на всю
жизнь юмористические воспоминания, нашедшие выражение
в его публицистическом творчестве шестидесятых годов. Так,
например, в статье о речи проф. Н. Булича «Значение Пушки¬
на в истории русской литературы», восставая против вычур¬
ности и напыщенности языка проф. Булича, Н. Г. Чернышев¬
ский сравнивает оратора с павлином и приводит отрывок с
описанием этой птицы в стиле семинарской риторики. Столь
же напыщенно-риторическое сравнение поэта с соловьем в
ироническом тоне было приведено Н. Г. Чернышевским в той
же рукописи и потом вычеркнуто: «О пении соловья».
«Коль великого удивления сие достойно! В толь маленьком
горлушке нежной птички толикое напряжение и сила голоса!
Ибо когда вызван теплотою вешнего дня взлетает на ветвь
высокого древа, внезапно то голос без отдыху напрягает, то
различно перебивает, то ударяет с отрывом, то крутит к верху
и к низу, то вдруг приятну песнь произносит, и между сильным
возвышением урчит нежно, свистит, щелкает, поводит, хрипит,
дробит, стонет утомленно, стремительно, густо, тонко, резко,
тупо, гладко, кудряво, жалко, порывно, глупо, надуто, глупо¬
надуто» **.
Учитель греческого языка и общей гражданской истории
И. Ф. Синайский увлекался филологическими тонкостями гре¬
ческого языка, забывая все остальное. Как преподаватель ис¬
тории, он был слаб, скучен и бездарен. Сохранились воспоми¬
нания его учеников о том, как он на уроках занимался бол¬
товней о домашних делах и ругал новую русскую литературу,
защищая Эсхила и Софокла перед Пушкиным и Лермонто¬
вым, которых иначе, как «болванами», не называл.
Особенную славу приобрел в семинарии преподаватель
словесности, поэзии, библейской истории и латинского языка
Г. С. Воскресенский. Он хорошо знал свое дело и заслужил
* В. М. Покровский. Материалы к истории саратовской духовной
семинарии. «Труды сарат. уч. архивной комиссии». Вып. 22. Аткарск
1902, стр. 38—39.
** Поли. собр. соч., М. 1947, т. III, стр. 522—523 и 842.
66

прозвище «Зотка», т. е. молодец. Но вместе с тем его зверское
обращение с учениками не знало границ. Он требовал самой
дикой зубрежки и за каждое пропущенное при ответе слово
платил ученику жесточайшими побоями. «Он бил нас и биб¬
лией, и Лактанцием, и кулаками, и коленами в грудь и живот,
и плевал в лицо, и харкал в глаза, словом — он доходил до
исступления», —■ вспоминает один из учеников. После таких
побоев семинарист Молдавский несколько месяцев пролежал
в больнице.
Особенно плохо было поставлено преподавание математи¬
ки; по этому предмету не существовало никаких пособий, и
она плохо усваивалась семинаристами.
До поступления Чернышевского в семинарию математику
преподавал Я- А. Розанов. Его деятельность сводилась, как
рассказывали современники, к тому, что он час или два в раз¬
думье прохаживался по одной половице, пока не раздавался
звонок, пробуждавший его из этого состояния. Тогда он гово¬
рил ученикам: «К следующему классу повторить старое».
Но и в бытность Н. Г. Чернышевского семинаристом поло¬
жение с преподаванием математики не улучшилось. Насколько
плохо было поставлено преподавание этого предмета, свиде¬
тельствует юмористическое восклицание Н. Г. Чернышевского о
математике: «О, камень претыкания у воспитанников духов¬
ных семинарий!»*.
На уроки математики ученики приносили карты, шахматы
и шашки, в которые с увлечением играл весь класс до прихода
учителя, а на задних партах — и во время урока. Учитель ма¬
тематики М. И. Смирнов был крайне близорук и не замечал
этих развлечений. Чернышевский обычно также не отказывал¬
ся от приглашения товарищей сразиться в шахматы и играл
мастерски.
«Когда я был уже в среднем отделении семинарии, — пи¬
сал один из бывших ее учеников, — то ректор семинарии, ар¬
химандрит Спиридон, захотел нас на экзамене математики оза¬
дачить и спросил одного ученика:
— А скажи-ка, сколько лошадь может в день привезти
воды?
Наставник наш М. И. Смирнов и говорит:
— Здесь, ваше высокопреподобие, вопрос ваш нужно до¬
полнить: какая вместимость бочки, сколько привезено бочек.
Но ректор покраснел и говорит:
— Ну, там уж это ваше дело!
Саратовский епископ Иаков не уступал ректору семинарии.
* Письмо к А. Ф. Раеву от 3 февраля 1844 года. Поли. собр. соч.,
М. 1949, стр. 5.
67

Однажды он приехал на урок зоологии.
Учитель заговорил об отделе четвероруких.
— A-а, о четвероруких! — заинтересовался преосвященный
и обратился к ученику: — Ну-ка, скажи о четвероруких!
Ученик стал отвечать:
— К отделу четвероруких принадлежат обезьяны.
— Почему это?
— Обезьяны имеют устройство пальцев...
— Так это обезьян вы называете четверорукими-то?—■ и
на лице архиерея выразилось полнейшее разочарование»*.
Преподавание естествознания было поставлено плохо, так
как изучение естественных наук неизбежно вело к материали¬
стическим выводам, которых больше всего боялись начальство
и педагоги семинарии.
Курс семинарских наук не давал Чернышевскому возмож¬
ности развивать свои блестящие способности в области естест¬
вознания и математики. Между тем из его письма к отцу по
приезде в Петербург можно заключить, как легко давалась
ему математика. Достав необходимые учебники, Н. Г. Черны¬
шевский принялся за подготовку к университетскому экзамену.
«Приготовление из математики идет гораздо легче и скорее,
нежели я думал, — писал он 28 июня 1846 г., — если бы те¬
перь заниматься им часов 10 в день, то в 5 суток я кончил бы
его. Но и теперь полторы недели слишком довольно».
Медицину в семинарии читал врач или «штаб-лекарь» По-
касовский, заведывавший семинарской больнйцей. Он прихо¬
дил в класс, не торопясь понюхивал табачку, утирался и начи¬
нал выкладывать через час по столовой ложке:
— Каков должен быть врач-священник?
За этим шла длительная пауза, после которой сам Пока-
совский отвечал:
— Врач-священник должен быть кроток.
Опять пауза.
— А что такое кротость? Кротость есть... Он должен быть
терпелив. А что такое терпение? Что значит быть терпеливым?
Это значит, чтоб не сердился, когда больные капризни¬
чают... — В пример Покасовский приводил свою знакомую кап¬
ризную даму, что вызывало громкий хохот семинаристов.
«Читал он по тетрадке, списывать с которой ученикам не
давал. К экзамену они должны были покупать в семинарском
правлении брошюрку страничек в шесть, с перечнем болезней
и лекарств, которую и заучивали наизусть. И стали мы док¬
тора!» **.
* «Русская старина» 1879, т. 26, стр. 437 к 454.
** Там же, стр. 454.
68

О Покасовском и его медицинской практике в семинарской
больнице рассказывает Н. Г. Чернышевский в своей «Автобио¬
графии»:
«В больнице семинарии была «микстура», — какая, не
знаю, но одна микстура. Если горчичник и шпанская мушка не
годились в дело, Покасовский говорил ученику семинарии, ис¬
правлявшему должность фельдшера: — дать микстуру — и
давали «микстуру» от всего, против чего не действует шпан¬
ская мушка, от чахотки до тифа, от всего одну и ту же мик¬
стуру». Микстуру свою Покасовский составлял из пенного ви¬
на, сахара и деревянного масла.
В философском классе семинарии Н. Г. Чернышевский
изучал логику и психологию, построенные на идеалистической
основе и церковно-историческом материале. Юноша Чернышев¬
ский был вынужден изучать такие разделы психологии, кото¬
рые говорили о «трудностях при изучении души», «о соедине¬
нии души с телом», «об успокоении ума в божественном откро¬
вении». Из раздела «Воля» он узнал, что одной из главных
страстей или грехов человека, наряду с леностью, лакомством,
прожорством, пьянством, любостяжанием, гордостью, честолю¬
бием и властолюбием, является «страсть к свободе» и «лю¬
бовь».
«Страсть к свободе» преследовалась в семинарии не только
теоретически, но и практически. За поведением учеников сле¬
дил инспектор, доносивший в правление семинарии ежемесяч¬
но обо всех семинаристах трех отделений по списку и, кроме
того, отдельно об особо провинившихся. Наиболее непослуш¬
ных учеников, не мирившихся с гнетущей обстановкой семи¬
нарской жизни, построенной на раболепном служении право¬
славию и самодержавию, наказывали заключением на несколь¬
ко дней в сырой и темный карцер.
На первом году обучения Н. Г. Чернышевского в семина¬
рии произошло неслыханное в этих стенах событие. Двое уче¬
ников — одноклассников Чернышевского — Александр Разу¬
мовский и Козьма Канаев обратились к епископу Иакову с жа¬
лобой на инспектора за жестокое и несправедливое обращение
с ними. Они были зверски высечены за то, что присутствовали
на кулачном бою. Весь класс переживал поднятую ими борьбу
с инспектором. Сознание своей правоты и детская вера в спра¬
ведливость высшей духовной власти в лице епископа, играв¬
шего роль недосягаемого божества, настолько овладели юно¬
шами, что они уже чувствовали себя освобожденными навсегда
от инспекторских когтей. В ожидании удачного оконча¬
ния дела Разумовский и Канаев перестали ходить в класс, не¬
смотря на требования инспектора. Кроме того, и в других уче¬
никах этого класса стали «явно обнаруживаться» перед
69

инспектором «особенные признаки своевольства, неуважения и
непослушания». Проходя мимо ненавистного инспектора, они
смеялись, глядя на него «с значительною отвагою». Если ин¬
спектор звал их к себе для порки, они не повиновались и не
приходили к нему. Один из учеников даже пригрозил инспек¬
тору, что также подаст о нем бумагу высшему начальству за
то, что инспектор аттестовал его в списке поведения за фев¬
раль: «своеволен и непослушен».
Семинарское начальство рассматривало все это как массо¬
вое неповиновение, носившее в себе зародыши бунта. Инспек¬
тор являлся исполнительной властью, осуществлявшей закон,
который предписывал порку как воспитательную меру. Немед¬
ленно выступив в защиту этого закона, верный слуга самодер¬
жавия вслед за жалобой учеников обратился сам к епископу
с подробным объяснением, в котором напоминал, что он приме¬
няет «такие наказания, которые не возбранены семинарским
уставом, какие повсюду употребляет благонамеренная власть
родительская, бесспорно данная семинарскому начальству, и
без употребления которых... вовсе нет возможности содержать,
особенно еще малосмысленных мальчиков, в спасительном
страхе и благочинии».
Смельчаков, отважившихся выступить с жалобой на ин¬
спектора, ждала самая суровая кара, как вожаков начинавше¬
гося «бунта». Епископ наложил на их прошении следующую
резолюцию; «Объявить просителям, чтобы они отнюдь не дер¬
зали подавать повода начальству дурными своими поступками
не только наказывать их, но и гневаться на них. Этого требует
собственное их благополучие... Если же и за этим кто-либо вы¬
нудит начальство безнравственными своими поступками упо¬
требить телесное наказание, в таком случае инспектор
должен совещаться с ректором и докладывать предвари¬
тельно мне».
Из этой резолюции епископа семинарское правление сдела¬
ло надлежащие выводы. Ученики Разумовский и Канаев были
подвергнуты высшей мере наказания: жестокой порке и «семи¬
дневному уединенному заключению», после чего были исключе¬
ны из семинарии.
Столетняя давность наложила свою печать на события се¬
минарской жизни Чернышевского, и мы не имеем докумен¬
тальных сведений о том, какое участие принимал он сам в про¬
тесте, возглавляемом Канаевым и Разумовским. Но можно
безусловно считать, что он не мог отнестись к этому делу без¬
различно. На юношу, пришедшего в семинарию из дома, где
детей никогда не наказывали, семинарские нравы производили
потрясающее впечатление. Случай с учениками Канаевым и
Разумовским должен был оказать влияние на развитие в Чер-
70

пышевском сознания социальной несправедливости, ненависти
к угнетателям и горячего сочувствия к угнетенным.
Такова была мрачная российская действительность, про¬
являвшаяся совсем близко от него, в стенах ежедневно посе¬
щаемой им школы, касавшаяся людей, сидевших рядом с ним
в одном классе.
Саратовская семинария не составляла исключения в ряду
других духЪвных учебных заведений того времени. В ней про¬
цветало все то, о чем писал в «Очерках бурсы» Помяловский.
Розга служила основным методом воспитания. Учеников
секли между уроками, били на уроках, даже больных учени¬
ков секли в семинарской больнице. После наказания семина¬
ристов относили в больницу на рогоже, и целую неделю они
вытаскивали занозы из своего тела.
Ели бурсаки всегда впроголодь. Кроме порки и карцера,
провинившихся часто наказывали еще голодом. Так, например,
6 ноября 1842 г. семинарское начальство вынесло следующее
постановление об одноклассниках Чернышевского: «Замечен¬
ных в предосудительных поступках учеников высшего отделения
Полидорова и Парнассова оштрафовать голодным столом в
продолжение трех дней, а Новопавловского 4-дневным голод¬
ным столом... а учеников среднего отделения Ивана Ливанова
и Ивана Автократова за ослушание оштрафовать трехдневным
голодным столом».
Нередко провинившихся набиралось более ста человек. Ли¬
шать такое количество учеников обеда или ужина было выгод¬
но для начальства, которое получало награды из «остаточных
сумм», сэкономленных на питании учеников.
Заключение в сырой и темный карцер, порка и наказание
голодом подтачивали физические и умственные силы учеников,
морально калечили юношество.
Жестокие наказания возбуждали чувство сильнейшего про¬
теста среди наиболее передовой части учащихся, жаждущей
знаний и активной деятельности.
Н. Г. Чернышевский видел, как истязали семинаристов, и
глубоко переживал этот произвол, помогая товарищам всем,
чем только мог.
По описанию товарища по семинарии А. И. Розанова,
Н. Г. Чернышевский в это время был юношей несколько выше
среднего роста с тонкими и нежными чертами лица^ обрам¬
ленного светлыми волнистыми кудрями, которые очень краси¬
ли его.. Голос у него был тихий, держал он себя спокойно и
скромно. Но под этой спокойной внешностью угадывалась
большая внутренняя сила.
Чернышевскому легко давалось учение. Он учился «иг¬
раючи», как выражались родные. Но он не был поверхностным
71

в занятиях. Быстро усваивая новый материал он в то же
время подвергал его углубленному продумыванию и критиче¬
скому анализу, «потому что уже в детстве был глубокомыс-
ленен», — как сам Чернышевскийг высказался о себе. Он всег¬
да заботился о том, чтобы придать выражению своих мыслей
наилучшее стилистическое оформление. Школьные тетради се¬
минариста Чернышевского наглядно показывают, как много
упорного и настойчивого труда вкладывал он в это дело. Осо¬
бенно тщательно работал он над латинскими сочинениями, до¬
бившись такой отделки стиля, что впоследствии профессора не
могли отличить Чернышевского от римских классиков.
Неустанной работой над собой Чернышевский доказывал
то, о чем писал в одном из юношеских сочинений: «Знание —
это неисчерпаемый рудник, который доставляет владетелям
своим тем большее сокровище, чем глубже будет разработан».
Эту же мысль он подтверждал и в сочинении «Самые счаст¬
ливые природные дарования имеют нужду в образовании себя
науками».
С самого начала обучения в семинарии Н. Г. Чернышев¬
ский проявил свои замечательные способности. Уже за первое
полугодие учебы он получил следующую аттестацию:
По словесности. Способностей: весьма хороших. При¬
лежания: отлично ревностного. Успехов: отлично хороших.
По латинскому языку. Успехов: весьма хороших.
По всеобщей истории. Успехов: отличных.
По греческому языку. Успехов: очень хороших.
По православному исповеданию. Успехов: от¬
личных.
По алгебре и геометрии. Успехов: очень хороших.
По татарскому, языку. Прилежания и успехов хо¬
роших.
И учеников и учителей поражали огромные познания этого
скромного юноши.
«Научные сведения его были необыкновенно велики, —
писал тот же Розанов: — он знал языки: латинский, грече¬
ский, еврейский, французский, немецкий, польский и англий¬
ский. Начитанность была необыкновенная... Заговорит бывало
о чем-нибудь Га1Врил Степанович (учитель) и спросит: «Не
читал ли кто-нибудь об этом?» — все или молчат, или отве¬
тят, что не читали. «Ну, а вы, Чернышевский, читали?» —
спросит он...». Тот встает и начинает передавать содержание
нескольких прочитанных книг. «Слушаешь бывало и не мо¬
жешь понять, откуда человек набрал столько сведений! И так
всегда: коль скоро о чем-нибудь не знает никто, то и берутся
за Чернышевского, а тот знает уже непременно. Многосторон¬
ностью знаний и обширностью сведений по св. писанию, всеоб¬
72

щей гражданской истории, философии и 'Пр. он поражал всех
нас. Наставники наши считали удовольствием поговорить с
ним, как с человеком, вполне уже развитым»*.
Н. Г. Чернышевский вспоминал о «средневековых обы¬
чаях», сохранившихся в семинарии, к числу которых он отно¬
сил диспуты ученика с учителем. По окончании объяснения
урока учитель спрашивал: «Кто имеет сделать возражение?».
Ученик, желавший отличиться перед товарищами и заслужить
у них славу «гения», обыкновенно выходил со словами:
«Я имею возражение». Обычно диспуты оканчивались грубой ру¬
ганью учителя или телесным наказанием смельчака-семина¬
риста.
Чернышевский приобрел себе славу «гения» не только в
классе, но во всей семинарии.
Перед семинарским начальством Н. Г. Чернышевский дер¬
жался независимо и с чувством собственного достоинства.
Товарищи рассказывали, что однажды, будучи еще в ритори¬
ческом классе, то есть в возрасте 14—15 лет, Николай Гаврило¬
вич удивил всю семинарию тем, что стал опровергать какую -
то мысль, высказанную учеником при преосвященном Иакове,
приехавшем в семинарию. «Смелость необычайная для того
времени! — восклицает современник, — перед архиереем
трепетали не только ученики, но даже учителя и семинарское
начальство».
Достаточно представить себе высокую мрачную фигуру
Иакова Вечеркова с горящими черными глазами и строгими
чертами лица, в дорогой черной рясе и с высокой камилавкой
на голове, от которой спускалась книзу черная ткань, — этого
подтянутого, сурового и жестокого аскета-монаха, —
чтобы понять, какой страх должен был охватывать учеников,
когда епископ «украшал» урок своим присутствием. От этого
недосягаемого существа зависели судьбы и жизни людей. Ве¬
роятно, ученик, вызванный к доске учителем, был из лучших,
как это обычно практиковалось, но, оробев, он сбивался и
путался в ответах.
Тогда Чернышевский, не испытывая ни малейшего страха
и не обращая внимания на архиерея, начал поправлять своего
товарища. Архиерей был поражен. Даже после того, как он
властным окриком пытался три раза «осадить» Чернышевско¬
го, последний, встав с места, спокойно продолжал делать по¬
правки. Наконец, в притихшем классе раздался повелитель¬
ный возглас разъяренного Вечеркова: «Садись!»**.
* А. И. Розанов. Николай Гаврилович Чернышевский. «Русская ста¬
рина» 1889, № И, стр. 499—500.
** В. Ф. Духовников. Николай Гаврилович Чернышевский. «Русская
старина» 1890, сентябрь, стр. 555—556.
73

Этот случай чрезвычайно показателен для характеристики
юного Чернышевского, уже в те годы обладавшего чувством
безграничной внутренней свободы и умением при всякой обста¬
новке сохранять полное присутствие духа.
Чернышевский не замыкался в себе. Современники не раз
отмечали в нем непреодолимое стремление передавать другим
свои огромные знания. «У него была такая масса знаний, что
я не встречал потом никого, напоминавшего его, — писал
Н. Д. Новицкий о шестидесятых годах, — он делился ими До
того охотно, что иногда просто совестно было. И тут я узнал,
до чего это была добрая душа... с каким-то наслаждением
сообщал свои знания» *.
Эта черта будущего просветителя проявлялась у Н. Г. Чер¬
нышевского и в юношеские годы. Ему °сегда было свойствен¬
но чувство коллективизма. Он никогда не представлял собой
обособленного от класса «первого ученика», никогда не взирал
на товарищей «с высоты своего величия», как бы ни превосхо¬
дил их своими знаниями и общим культурным развитием. На¬
против, он всегда готов был помочь товарищам в учебных за¬
нятиях, за что пользовался большой привязанностью с их Сто¬
роны. «Товарищи его обожали, — писал один из современни¬
ков. — Это был общий поставщик классных сочинений и усерд¬
ный репетитор всех, обращавшихся к нему за помощью» **.
Особенно трудно давался семинаристам латинский язык,
между тем преподаватель его Г. С. Воскресенский был же¬
сток до зверства. Он доходил положительно до бешенства,
кричал, ругался и бил учеников чем ни попало.
Немудрено, что перед уроками латинского языка ученики
буквально дрожали. Единственным помощником, защитой от
неминуемых побоев, по крайней мере для половины класса,
был Николай Гаврилович. Он нарочно тогда приходил в се¬
минарию пораньше и занимался с товарищами. «Подойдет
группа человек в пять-десять, — писал А. И. Розанов, — он
переведет трудные места и объяснит; только что отойдет эта,—
подходит другая, там третья... а там то из одного угла кричат:
«Чернышевский! Почему здесь стоит supinum?..» то из другого:
«какое значение дать этому слову?». И не было случая, чтобы
Чернышевский выразил хотя бы полусловом свое неудовольст¬
вие, что ему надоели, — хотя надоесть было кому — в классе
было более ста человек»***.
* Из неизданных воспоминаний Н. Д. Новицкого. Сб. «Николай Гав¬
рилович Чернышевский». Саратов 1928, стр. 296.
Знцикл. словарь изд. Брокгауза-Ефрона. СПБ. 1903, т. 38-А,
стр. 672.
*** А. И. Розанов. Николай Гаврилович Чернышевский. «Русская
старина» 1889, № 11, стр. 500—501.
74

А. И. Рованов вспоминал, как ученики, чтобы не замерз¬
нуть в нетопленных классах, поднимали страшную возню: за¬
тевали кулачные бои, борьбу, прыгали, кричали. Но Чернышев¬
ский в это время сидит себе и читает. Подступят к нему чело¬
век десять да и начнут теребить его: «Будет тебе читать-то,
иди-ка сюда, мы поразомнем тебя!». И он, улыбнувшись по-дет¬
ски, выйдет из-за парты и начнет бороться. Нередко случа¬
лось, что когда он уставал, то борцы возьмут его на руки и с
почетом отнесут его опять на свое место».
Трогательно внимание Чернышевского к оставленным им
товарищам-семинаристам после отъезда в Петербург. Он при¬
сылал им письма, не забывая ни одного человека. Раз в семи¬
нарию пришел большой пакет. Когда семинаристы его вскры¬
ли, из него выпало более ста записок от Чернышевского, по
числу человек в классе. «Тут выражалась и любезность, и пол¬
ное знание каждого из нас, — вспоминал А. И. Розанов, —
одному желал Чернышевский приятностей в «горных прогул¬
ках», другому — успехов в шахматной игре, третьему еще
что-нибудь. Готовившимся же в высшие учебные заведения он
давал серьезные и дельные советы».
И во время приездов на каникулы, будучи студентом,
Н. Г. Чернышевский в первый же день приходил в семинар¬
ские классы, «со всеми братски здоровался и расспрашивал,
рассказывал, а потом каждый день брал к себе человек по пя¬
ти, поил чаем и угощал, чем мог. Не оставалось ни одного, кто
бы у него не был», — писал А. И. Розанов.
Самым близким другом Н. Г. Чернышевского в семинарии
был Миша Левицкий, личность незаурядная и оставившая яр¬
кий след не только в памяти, но и в литературном творчестве
Чернышевского. Сильный, гордый и независимый характер
этого юноши, его вольнолюбивый дух, проявлявшийся в по¬
стоянных столкновениях с учителями, прямолинейность пове¬
дения и всего душевного склада, непримиримость к схоласти¬
ческим формам обучения и к отрицательным сторонам окру¬
жавшей действительности — все эти черты Левицкого имели
близкое сходство с душевным обликом другого дорогого Чер¬
нышевскому друга и соратника впоследствии — Н. А. Добро¬
любова. Поэтому и имена их нашли свое отражение в романе
«Пролог», где Добролюбов выведен под фамилией Левицкого.
Сын священника, занимавшего вакансию дьячка в селе Си¬
нодском, Петровского уезда, Михаил Левицкий был старше
Н. Г. Чернышевского двумя годами. Сначала он учился в ду¬
ховном училище и числился там в рядах учеников «поведения
весьма хорошего, способностей, прилежания и успехов отлично
хороших». После окончания духовного училища он был пере¬
веден в семинарию.
75

Р 1842 г., находясь в одном классе с Н. Г. Чернышевским,
М. Левицкий был аттестован одинаковое ним. О незаурядных
способностях Левицкого говорит, например, и тот факт, что, взяв
у учителя его записки по еврейскому языку, он нашел в них
ошибки и исправил их. Это имело для него роковые последст¬
вия. От учителя он получил выговор и был лишен казенного
содержания.
В классе Чернышевский и Левицкий сидели рядом. Они не
могли прожить друг без друга и двух дней. Чернышевский на¬
шел в Левицком живого собеседника, бунтарски настроенного
разночинца. Когда Левицкий болел, Чернышевский навещал
его в семинарском общежитии каждый день. Сам же Левиц¬
кий стеснялся посещать своего друга, так как не имел прилич¬
ного костюма. Зимою он вынужден был ходить в синем зипу¬
не, а летом — в нанковом халате.
Находясь уже в Петербурге, Чернышевский с болью в серд¬
це переживал дальнейшую судьбу Левицкого после того, как
его лишили казенного содержания. При крайней бедности не¬
счастного юноши это значило быть изгнанным из семинарии
на улицу, выброшенным за борт жизни и кончить свои
дни где-нибудь в ночлежке. «Теперь он и вовсе сопьется окру¬
гу,— писал о нем Чернышевский. — Это человек с удивитель¬
ною головою, с пламенною жаждою знания, которой, разу¬
меется, нечем удовлетворить в Саратове, и ему, бедняку-бур¬
саку... Господи, и пропасть может человек. А славный бы,
дельный, умный был человек, может быть, честь России»*.
Что сталось дальше с Левицким — неизвестно. Повидимо-
му, слова Чернышевского о его гибели сбылись.
На полях семинарских сочинений Н. Г. Чернышевского
учителя писали: «Сочинитель подает о себе лестную надежду»,
«Так развивать тему может только профессор академии»
и т. п. Они предсказывали, что из такого ученика должно выйти
«светило церкви», полагая, что он будет преемником отца, но
ошибались. После восьми лет домашнего обучения под руко¬
водством такого опытного, гуманного и культурного педагога,
каким был Гаврил Иванович, семинария не только не могла
удовлетворить научных запросов Н. Г. Чернышевского, но
сразу же внушила ему отвращение.
Политический гнет, тяготевший над живой мыслью в Рос¬
сии после подавления движения декабристов, сильно сказы¬
вался на семинарском преподавании. «Мы не слышали даже
слова: политика, — писал бывший семинарист Палимпсе¬
стов. — Еще, может быть, труднее поверить, если я скажу,
* Письмо к отцу от 10 января 1847 г. Поли. собр. соч., М. 1949, т.
XIV, стр. 101—102.
76

что едва ли изо ста питомцев семинарии (по крайней мере са¬
ратовской) один видел в печати басни Крылова, стихотворения
Пушкина, Жуковского и т. д. Положительно можно сказать,
что их не было и в самой библиотеке семинарии»*.
Имена писателей-современников, составлявших гордость
русской литературы, могли быть знакомы семинаристам толь¬
ко нелегальным образом, по рукописным тетрадкам, куда по¬
тихоньку от начальства они выписывали понравившиеся им
произведения. Привычка к этому осталась у Чернышевского
и в студенческий период, когда он переписывал в отдельную
тетрадь «Героя нашего времени».
«Учебники и книги духовного содержания, — вот чем ду¬
ховно питались мы, — продолжал Палимпсестов, — и началь¬
ство довольно строго преследовало чтение светских книг, даже
таких невинных, как Юрий Милославский, Рославлев и т. д.».
Об этом же писал и другой современник: «Увидит, бывало,
инспектор, архимандрит Тихон светскую книгу у какого-нибудь
ученика — отнимет и ни за что не отдаст. Светские книги мы
добывали или у торговцев Пешего базара, торговавших всяким
хламом, или же у своих знакомых»**.
Вместо художественной литературы подростки и юноши
получали в семинарской библиотеке такие произведения, как
«Сокровище сладчайшего утешения против ужасов смерти» и
«О воздыхании голубицы или о пользе слез».
«Не верится мне самому, что я в течение всего семинар¬
ского курса не видел листа газеты. Раз как-то мне привелось
увидеть какую-то книжку «Библиотеки для чтения», — писал
тот же Палимпсестов. И сам Чернышевский подтверждает,
что «в руках семинаристов бывало очень мало книг».
Еще хуже обстояло с посещением театра. Семинаристам
было запрещено смотреть театральные представления. Если
они потихоньку туда все-таки проникали, их ожидало «трех¬
дневное уединение» в карцере.
Одновременно с учебой в семинарии Н. Г. Чернышевский
продолжал самостоятельно заниматься дома. Эти занятия, с
одной стороны, разнообразили скучную и тягостную схола¬
стическую учебу, с другой же — создавали предпосылки для
борьбы с идеалистической идеологией во имя новых передовых
начал. Все сильнее сказывалось влияние Белинского и Герце¬
на на формирующуюся общественно-политическую мысль мо¬
лодого Чернышевского.
* И. У. Палимпсестов. Н. Г. Чернышевский. По воспоминаниям зем¬
ляка. «Русский архив», 1890, № 4, стр. 565.
** А. Лебедев. Николай Гаврилович Чернышевский. «Русская стари¬
на» 1912, № 3, стр. 474.
77

Со стероны отца и матери он встречал поддержку:
они не настаивали, чтобы их сын шел непременно в священ¬
ники.
Благотворное влияние на развитие умственных интересов
Н. Г. Чернышевского оказал профессор семинарии Г. С. Саб-
луков, нередко бывавший в доме его отца. Преподавание Саб-
лукова выходило за пределы казенной программы. Свободное
же общение с ним под кровом отцовского кабинета расширяло
научный кругозор даровитого юноши.
Влияние Саблукова сказалось в занятиях Н. Г. Чернышев¬
ского татарским, арабским и древнееврейским языками и исто¬
рией, а также в повышении интереса к археологии. Одно вре¬
мя юноша даже мечтал перейти из семинарии на факультет
восточных языков Петербургского университета*.
Особенно много сохранилось татарских рукописей
Н. Г. Чернышевского, написанных в 1844 году, •— около 200
листов. Большею частью это грамматические правила и были¬
ны, например «О человеке по имени Шамсун и его неизмеримо
большой силе», исторические сказания о татарских ханах Чин-
гисе, Батые и др.
Увлекшись татарским языком, Чернышевский проделал
необычную для ученика работу: целиком списал составленную
Саблуковым рукописную грамматику татарского языка.
Во время пребывания Н. Г. Чернышевского в семинарии
Саблуков занимался научной деятельностью в области архео¬
логии, нумизматики, истории кыпчаков, Золотой орды и быта
русских татар. Многочисленные его работы печатались в «Са¬
ратовских губернских ведомостях» и «Ученых записках Казан¬
ского университета» **.
Одновременно с занятиями татарским языком Чернышев¬
ский увлекся изучением истории края. В те годы начинались
первые исследования древней ордынской столицы Сарая, не¬
когда находившейся в пределах Саратовской губернии, за
Волгой. В Саратов ' в связи с этим приезжал из Петербурга
известный исследователь А. Терещенко; он бывал в доме отца
Чернышевского. Местны’е саратовские ученые, интересуясь
этим вопросом, привлекали к своей работе и молодежь. Заме¬
тив незаурядные способности семинариста Чернышевского,
Г. С. Саблуков предоставил ему самостоятельную работу ис¬
следовательского характера — обзор топографических назва¬
ний татарского происхождения в Саратовской губернии.
* Письмо к А. Ф. Раеву от 3 февраля 1844 г. Поли. собр. соч., М.
1949, т. XIV, стр. 6.
** Ю. И. Крачковский. Чернышевский и ориенталист Г. С. Саблуков.
Сб. «Н. Г. Чернышевский». Л. 1941, стр. 37—38.
78

Двоюродный брат Чернышевского А. Н. Пыпин вспоми¬
нает, как Николай Гаврилович, приступив к этой работе, со¬
ставлял длинный список названий -сел, деревень и урочищ.
Ему приходилось раскладывать на полу огромную подробную
карту, чтобы проверять по ней эти названия. Работу он вы¬
полнял на двух языках: по-русски и по-татарски. Получилась
«довольно объемистая тетрадь», — писал А. Н. Пыпин.
Трудно сказать, чем больше интересовался юный Черны¬
шевский — историей литературы или всеобщей историей. Обе
эти дисциплины занимали большое место в его умственной
жизни и уже с юных лет направляли мысль в сторону осозна¬
ния своего общественного долга перед народом.
Историю в семинарии преподавали два учителя: И. Ф. Си¬
найский и Г. С. Саблуков. Чернышевский был учеником Си¬
найского, Саблуков же вел параллельный класс.
Скучное преподавание Синайского не пробуждало в учени¬
ках семинарии интереса к его предмету. Был случай, когда
они нарочно во время приезда на урок архиерея отвечали из
рук вон плохо, чтобы досадить преподавателю, не -пользовав¬
шемуся авторитетом. Саблуков же строил программу препода¬
вания истории гораздо полнее официальной. Он требовал изу¬
чения истории не только походов, войн и сражений, но и заме¬
чательных фактов общечеловеческой культуры, говорил на
уроках об открытиях в физике и математике, об усовершенст¬
вовании врачебной науки, о книгопечатании и т. д. Он уводил
мысль учеников к осознанию исторического прогресса и требо¬
вал от них критического отношения к историческим источни¬
кам. Саблуков рассказывал семинаристам также о борьбе
английских, американских и испанских колоний со своими
метрополиями, о реформации и т. д.
Чернышевский не слушал в семинарии уроков Саблукова,
но, встречаясь с ним дома, занимаясь под его руководством
восточными языками, ощущал на себе влияние даровитого пе¬
дагога. По указанию Саблукова он делал выписки по всеоб¬
щей истории. Саблукову не трудно было развить в таком уче¬
нике, как Н. Г. Чернышевский, огромную любовь к этому
предмету.
Большое значение для Н. Г. Чернышевского в семинарские
годы имело изучение античной древности. Знание истории
древних греков и римлян было обязательным для учащихся
средней школы той эпохи. Ставилась цель развить у воспитан¬
ников гимназий и семинарий такие государственные чувства,
какие требовались от будущих блюстителей самодержавно-по¬
лицейского порядка. В то же время научные интересы моло¬
дежи, отвлекаемые в даль веков, естественно, оберегались от
всяких «вредных» влияний современности.
79

Товарищи рассказывали о Чернышевском: «В долгие зим¬
ние вечера, когда нельзя играть, или когда надоедят игры, он,
или один, или вместе с товарищами, проводил время в чтении,
рассказах или разговорах. Прочитанный рассказ о сражении
или о каком-нибудь греческом и римском герое возбуждал в
нем желание быть героем и помечтать об этом с товарищами» *.
Разгоряченное воображение будущего революционного бор¬
ца пленяли подвиги героического самоотвержения, которыми
полна римская история. С особенным восхищением зачитывал¬
ся он страницами Тита Ливия, повествующими о подвиге Му-
ция Сцеволы, который мужественно выступил на защиту сво¬
его народа и, чтобы устрашить врагов, добровольно сжег на
огне правую руку, за что и получил прозвание Сцеволы, то
есть левши.
Еще в младшем классе семинарии Н. Г. Чернышевский
писал перевод с латинского под названием «Речь римлянина
Муция Сцеволы Порсене, царю Клузийскому после того, как
он убил вместо самого царя писца его». Эта речь произвела
на него такое сильное впечатление, что впоследствии он не
раз возвращался в своих произведениях к образу римского
героя. О подвиге Муция Сцеволы и о впечатлении от его по¬
ступка Н. Г. Чернышевский вспоминал в своей диссертации
«Эстетические отношения искусства к действительности». Это
впечатление выразил он краткими словами: «Да, безгранична
сила патриотизма».
Навсегда запомнились юному Чернышевскому также под¬
виги римских героев: Горация Коклеса и Марка Курция. Пер¬
вый из них, по преданию, спас Рим от нашествия врага, му¬
жественно сражаясь на мосту через реку Тибр, второй
же во имя спасения родного города добровольно бросился
в бездну.
Впоследствии Н. Г. Чернышевский ставил в пример этих
римских патриотов своему сыну Александру. «...Дела их были
нужны не им самим, а их родине», — писал он из вилюйской
ссылки, указывая сыну, что боевой подвиг не может быть ми¬
нутным увлечением, а должен вытекать из высокой осознан¬
ности своего гражданского долга.
Знакомство юноши Чернышевского с героикой римской
древности содействовало формированию в нем чувств подлин¬
ного патриотизма. Он сумел направить воспринятый им учеб¬
ный материал схоластической школы на служение передовым
идеям своего времени. Оценив красоту самоотвержения, муже¬
ства и высоких государственных чувств греческих и римских
* Сб. «Чернышевский в Саратове». Воспоминания современников.
Саратов, 1939, стр. 24.
80

патриотов, он воплотил эти качества в личный подвиг граж¬
данского служения своей родине.
Сохранилось интересное воспоминание Н. Г. Чернышевско¬
го о ходе семинарского преподавания.
«Достоинство лучших учеников, — писал он, — оцени¬
валось в семинарии не по знанию уроков, а по достоинству
«задач» или сочинений на темы, задаваемые преподавателем.
Уроки спрашивались у учеников только начиная с осьмого
или десятого имени в списке, который составлялся не по алфа¬
витному порядку, а по успехам. Первый «пяток» в мое время
вовсе никогда и не учил уроков, зная, что никогда не будет спро¬
шен в учебное время. Зато он работал над «задачами», собра¬
ния которых приносились каждым учеником и на экзамен. У
кого эти задачи составляли толстую кипу, тому было обеспе¬
чено благоволение всего экзаменующего начальства»*.
Сам Чернышевский писал множество «задач», как тогда
назывались сочинения. Только за первый год пребывания в се¬
минарии им было написано по словесности на русском языке
32 сочинения, на латинском — 21 и по всеобщей истории —
10 сочинений. Лучшие сочинения талантливого юноши сохра¬
нялись в архиве семинарии, их предназначали для печати, но
впоследствии они бесследно исчезли, когда имя великого ре¬
волюционера стало запрещенным в России. Повидимому, они
были преданы уничтожению. Но до наших дней все же сохра¬
нилось 225 ученических тетрадей Николая Гавриловича,сбере¬
женных его отцом.
Замечательные сочинения Чернышевского-семинариста по
вопросам культуры и просвещения могут быть с большим ин¬
тересом прочитаны и нашей советской молодежью. Они гово¬
рят о пользе развития знания, о прогрессивных путях челове¬
чества, об огромном наслаждении, получаемом человеком при
неустанной работе над собой.
Пятнадцатилетний Чернышевский писал «О следствиях
книгопечатания», которое «придало орлиные крылья образова¬
нию и успехам его». Будущий писатель шестидесятых годов
сказывается в следующих строках: «Что типографии, умножив
до невероятности число книг и уменьшив чрезвычайно их цену
и сделав через то науки более доступными каждому, принесли
тем неоценимую доселе пользу, об этом не нужно распростра¬
няться...».
В заключительной части этого сочинения Чернышевский
выявляет жалкую роль писателя в «просвещенных государст¬
вах», где занятие литературой считалось унизительным, не да-
* Материалы для биографии Н. А. Добролюбова. Поли. собр. соч.,
т. X, М. 1951, стр. 16.
Ь Н. Чернышевский
81

ваЛО писателям средств к существованию, ставило их в мате¬
риальную и идеологическую зависимость от сильных мира се¬
го. «Важна также польза книгопечатания, — писал Николай
Гаврилович, — в том отношении, что оно установило автор¬
ские права и посредством его писатели, дотоль жившие почти-
только милостынею вельмож, если не имели других источни¬
ков доходов, кроме своих сочинений, стали хотя немного обес¬
печены на счет своего состояния».
Эти слова необычайно ярко характеризуют будущего пи¬
сателя-разночинца, которому предстояло грудью пробивать,
дорогу в жизнь литературным трудом и не только не зависеть
от «милостыни вельмож», но возвышать свой голос против их
самодержавно-крепостнической культуры.
Большой интерес представляет также замечательное семи¬
нарское сочинение Н. Г. Чернышевского: «Самые счастливые
природные дарования имеют нужду в образовании себя нау¬
ками». Эпиграфом к этому сочинению он взял текст из Горация:
Что совершенству поэмы способствует больше: природа
Или искусство? — Странный вопрос! — Я не вижу, к чему бы
Наше учение было без дара и дар без науки?
Гений природный с наукой должны быть в согласьи взаимном.
Н. Г. Чернышевский так развивал эту тему. «Спрашива¬
ют, — говорит Гораций, — по природному ли дарованию пи¬
шут хорошие стихи или с помощью искусства. Я не думаю,
чтобы, как учение и занятие без хороших дарований, так 1«
один необразованный гений мог принести какую нибудь поль¬
зу. Вот поэтому одно требует помощи другого, и само со своей
стороны клянется дружно помогать».
«И не в одной поэзии оправдываются слова Горация: и вез¬
де истинные дарования похожи на золотую руду: и самая бо¬
гатая, сколько требует от своего владельца забот и издержек
для того, чтобы приобрести полную свою цепу; сколько раз
должно промывать и перетапливать ее, чтобы очистить находя¬
щийся в ней благородный металл от посторонней примеси И
нечистот: а без этого один глаз знатока отличит его от простой
земли и песку, с которыми он перемешан».
«Прекрасно называли римляне образованный науками ум
excultum ingenium*. Они говорят нам этим, что для ума обра¬
зование столь же необходимо, как для земли обработка: а и
самая плодоносная без обработки засева хорошими семенами,
и ухода за собою или не принесет ничего, или принесет одни,
негодные травы».
«Легко нам из этого видеть, как необходимы науки для
самых лучших дарований природных».
* Обработанный ум.
82

Такой же могучий призыв к развитию умственных сил че¬
ловека звучит в.сочинении «Образование человечества зависит
от образования молодого поколения», написанном 17-летним
Чернышевским.
«Молодое поколение, — писал он, — есть полный наслед¬
ник того богатства, которое, собрано предыдущими поколения¬
ми и так же, как наследник какого-нибудь материального име¬
ния, может по произволу умножить его или расточить».
«Знания — это неисчерпаемый рудник, который доставляет
владетелям своим тем большее сокровище, чем глубже будет
разработан. Конечно, владетель его не в силах уничтожить
богатства, находящиеся в его недрах; но может продолжать
или прекратить его разработку и самою этою остановкою за¬
труднить дальнейшую разработку его своим наследникам:
оставленный без попечения, рудник заваливается землею, об -
рушается, заливается водою. И вот он оставляет своим на¬
следникам рудник в таком положении, что долго и много на¬
добно трудиться, чтобы снова докопаться хотя бы до того ме¬
ста, до которого он был прежде разработан... этот нерадивый
владелец не только замедлил разработку рудника на все вре¬
мя, в которое владел им, но и задержал надолго дальнейшую
его разработку для будущих поколений».
«А когда настоящие поколения умножат массу знаний им
наследованных, тогда, без сомнения, благодетельное влияние
его деятельности распространится на всю будущность образо¬
вания человечества».
«Таким образом молодое поколение имеет величайшее вли¬
яние и на будущие успехи человечества на пути образования...
и это... должно побуждать нас всеми силами стремиться к про
свещению, быть самыми ревностными и неутомимыми деятеля¬
ми на поле знания: подумаем только, что ход образования це¬
лого человечества зависит от нашей деятельности».
Но Чернышевский имел в виду не какое-то отвлеченное
образование, взятое вне времени и пространства. Ему слишком
хорошо была видна разница между передовым знанием, которое
он находил в родительском доме, начиная с раннего детства,
и той схоластической семинарской наукой, которая липкой пау¬
тиной опутывала мозг, наполняя его давно отжившими средне¬
вековыми идеалами. Среди семинарских сочинений Чернышев¬
ского мы встречаем такое, в котором будущий революционер-
демократ в возрасте 16 лет вступает в борьбу с официальной
духовной наукой. Это сочинение, написанное на латинском
языке, называлось: «Следует ли отдавать предпочтение шко¬
лам общественным перед школами частными?» В нем Черны¬
шевский убедительно доказал преимущество частных школ и
выявил недостатки казенных (имея в виду прежде всего свою
6*	83

казенную школу), обезличивавших учеников и не дававших
развиваться их творческим силам и способностям. Заканчива¬
лось сочинение прославлением домашнего воспитания. Учитель
похвалил слог этого сочинения, но самое направление мыслей
автора признал «фальшивым», о чем написал в подробном от¬
зыве на страницах рукописи Н. Г. Чернышевского.
Такое самостоятельное развитие мысли ученика шло враз¬
рез со всей семинарской практикой. Впоследствии, вспоминая
свои учебные годы, Н. Г. Чернышевский писал из ссылки
двоюродному брату А. Н. Пыпину 25 июля 1878 г.:
«Школьные годы — трата времени; необходимая, но пустая
трата. Знаем мы лишь то, что узнаем помимо школы, из жиз¬
ни, из дружеских разговоров, из порядочных книг, в числе ко¬
торых школьных книг нет».
Из семинарских стен, наряду со «столпами» церкви и пре¬
стола, вышли такие деятели революционной демократии, как
Чернышевский, Добролюбов, Антонович, Благосветлов,
И. И. Введенский, Помяловский и множество других.
Саратовский журналист И. П. Горизонтов, воспитывавший¬
ся в семинарии в конце шестидесятых годов и исключенный
оттуда за проповедь материализма в классном сочинении, так
рассказывал о Саратовской семинарии со слов старожилов,
учившихся в ней в конце сороковых годов:
«Тогда в духовных училищах и семинариях господствовала
страшная система телесных наказаний, карцеров и иных спо¬
собов педагогического внушения. В правлениях семинарий в
лице ректора, инспектора, даже эконома служили монахи... су¬
ровые и бессердечные аскеты. Несмотря, однако, на это и се¬
минаристы того времени были аховые люди: большие, даже
перезрелые, сильные Самсоны, давно знакомые с бритвой, бес¬
покойные люди:
Могучее, лихое племя...
Бывало кинутся ученики элоквенции, риторики, филосо¬
фии и богословия в кулачные бои, которые процветали тогда в
Саратове на Валовой улице, и грянут стеной вместе с мещана¬
ми на волжских бурлаков, в числе которых бывали историче¬
ские силачи, вроде знаменитого Никитушки Ломова, — что
это было! Это были битвы титанов, схватки героев, сшибки
геркулесов!..»*.
Горизонтов, так же как и Чернышевский, в кулачных
боях ценил дух борьбы и практическое проявление огромного
напора физических сил народных масс.
* «Сарат. листок» 1889, № 221, 15 октября
84

Часто голодные бурсаки забирались на острова, на волж¬
ские мели и откосы и там вытрясали рыбацкие сети, — настоя¬
щая «поволжская вольница».
Непокорный дух семинаристов сказывался в борьбе с на¬
чальством. Обороняясь от зверской расправы, они проявляли
немалую отвагу, смекалку и изобретательность. Одной из ост¬
роумных выдумок семинаристов являлся знаменитый «теле¬
фон». Вот что рассказывает о нем тот же И. П. Горизонтов:
«Семинаристы, заинтересованные тайными заседаниями
правления и страстно желая знать, что там на их пагубу при¬
думывает начальство, проделали отверстие в потолке правлен¬
ской комнаты, затянули его бычьим пузырем, приклеили вос¬
ком к нему навощенную нитку и провели ее секретно к себе
в класс. Конец этой веревочки снабжен был дощечкой, кото¬
рую слушающий брал к себе в рот и — о радость! — явствен¬
но слышал разговоры своих врагов. Собирались ли кого вы¬
сечь — тю-тю! приговоренный к наказанию моментально исче¬
зал из класса, а товарищи уверяли, что он болен и т. д. Долго
семинаристы пользовались поистине гениальным изобретением
местного Белля, пока начальство не открыло телефона, не раз¬
рушило его и не выпороло самого изобретателя».
На первом же году обучения Чернышевский стал мечтать
о бегстве из семинарии. Пример был подан его дальним род¬
ственником А. Ф. Раевым, который также не мог стерпеть ка¬
торжного режима духовной школы и в 1842 г. подал прошение
о переводе в Медико-хирургическую академию. Преодолев
большие препятствия, он осуществил свое желание: уехал в
Петербург, не закончив семинарии, и был принят в академию.
Находясь в Петербурге, Раев поддерживал переписку с Ни¬
колаем Гавриловичем и его отцом. Повидимому, у них были
еще личные переговоры перед отъездом Раева —■ о помощи
Николаю Гавриловичу в поступлении из семинарии в универ¬
ситет. Переписка продолжалась года два.
Чернышевский запрашивал Раева о программе и учебни¬
ках, особенно интересовался, можно ли из философского клас¬
са семинарии прямо поступить в университет или непременно
из богословского, на какие предметы обращается особенное
внимание и т. д. «Сделайте милость, не пожалейте труда и ча¬
са времени. Очень одолжите», — настойчиво просит он в
письме от 3 февраля 1844 г. Здесь же он жаловался на то, что
«скучно в семинарии... Дрязги семинарские превосходят все
описание. Час от часу все хуже, глубже и пакостнее».
Хлопоты о переводе Н. Г. Чернышевского в Петербургский
университет велись втайне от семинарского начальства. В этих
хлопотах принимал активное участие и отец Николая Гаврило¬
вича, беседовавший о будущем своего сына с преподавателями
85

гимназии. Последние указывали, что «метода учения идет луч¬
ше» в Казанском университете, но «для службы» лучше
Петербургский университет. Симпатии отца склонялись к Пе¬
тербургскому университету, о чем он писал тому же Раеву,
когда Николаю Гавриловичу было 16 лет. Это показывает не¬
утомимую заботу отца о сыне и господство светских, а не
духовных умственных интересов в семье.
В январе 1845 г. отец Чернышевского опять запроси з Раева
о выяснении условий поступления сына в университет без
окончания семинарского курса и просил прислать программу
приемных экзаменов. Через год Н. Г. Чернышевский подал
прошение ректору семинарии об увольнении со следующей
мотивировкой: «с согласия и позволения родителя моего...
имею я желание продолжать учение в одном из императорских
русских университетов». В январе 1846 г. ему было выдано
дс лгожданное увольнительное свидетельство.
Семинарскому начальству было жаль потерять такого вы¬
дающегося ученика. «Напрасно вы лишаете духовенство тако¬
го светила», — обратился инспектор семинарии к матери Чер¬
нышевского. Она уклончиво отвечала на эти похвалы, зная,
что сына влекла не эта дорога. Юноша Чернышевский мечтал
о подлинной науке, общественной деятельности, о служении
своему народу. С такими мечтами нельзя было оставаться в
Саратове, в стенах постылой семинарии.
В увольнительном свидетельстве, выданном Н. Г. Черны¬
шевскому семинарией, была дана следующая аттестация:
«По философии, словесности, гражданской, церковно-библей¬
ской и российской истории — отлично хорошо; по православ¬
ному исповеданию, священному писанию, математике, латин¬
скому, греческому и татарскому языкам — очень хорошо, при
способностях отличных, прилежании неутомимом и поведении
очень хорошем».
Зима 1846 г. прошла у Чернышевского в подготовке к уни¬
верситету. К сожалению, от этого периода не сохранилось ни
переписки, ни дневника, ни учебных записей Н. Г. Чернышев¬
ского, ни каких-либо других документов. Между тем это осо¬
бенно интересный момент его биографии, когда, следует пола¬
гать, очень большое место в его жизни занимало свободное
самостоятельное чтение передовой литературы.
Для поступления в университеты требовалось знание гим¬
назического курса, а не семинарского. Поэтому после выхода
из семинарии Чернышевский стал больше общаться с юно¬
шами так называемого светского круга. «Кроме Левицкого и
семинаристов, — вспоминал А. Н. Пыпин в своих «Замет¬
ках»,— бывали у него другие сверстники, с которыми он лю¬
бил проводить время в долгих прогулках и долгих разгово-
86

pax. Это были молодые люди из того помещичьего круга, с
которым бывал знаком его отец, молодые люди с известным
светским образованием, между прочим — университетским».
Кто эти молодые люди — в точности неизвестно, но можно
считать, что среди них был будущий писатель Д. Л. Мордов-
пев и П. А. Бахметев, ставший впоследствии прообразом
Рахметова в романе «Что делать?». Они жили вместе, будучи
в старших классах гимназии, и о знакомстве их с молодым
Чернышевским в Саратове встречаются упоминания в лите¬
ратуре.
К ним принадлежал еще Павел Аполлонович Ровинский,
впоследствии член общества «Земля и воля» 60-х годов, близ¬
кий друг семьи Чернышевских и Пыпиных. Все они были года
па два-три моложе Н. Г. Чернышевского.
«Итак, для Николая Гавриловича вопрос об университете
был решен, — вспоминал А. Н. Пыпин, — предполагался пе¬
тербургский университет... В нашем ближайшем кругу не было
человека, имевшего какое нибудь понятие о Петербурге. Это
была неведомая отдаленная страна, пребывание всех властей,
с особенными нравами и великими житейскими трудностями,
особенно для людей с очень небольшими средствами, без зна¬
комства и связей...».	*
У Пыпина осталось воспоминание об этом отъезде Николая
Гавриловича как об очень важном событии не только для него
самого, но и всех старших. Железные дороги тогда отсутство¬
вали, и ехать нужно было на лошадях. План путешествия
обдумывался в течение целой зимы. Совершать поездку на
«почтовых», то есть на ямщицких лошадях, с остановками и
переменою лошадей на почтовых станциях было очень дорого,
хотя и быстро: в неделю можно было доехать до Петербурга.
Поэтому решили отправить Николая Гавриловича в путь «на
долгих» — нанять крестьянина с телегой и весь путь проде¬
лать на его лошадях с длительными отдыхами в попутных се¬
лах, в крестьянских избах. Такое путешествие длилось пять
недель. Но отпустить юношу одного в столь дальнюю дорогу
не решились. С ним поехала мать.
Саратовская семинария оставила у Н. Г. Чернышевского не¬
приятное, тяжелое воспоминание. В последние годы жизни в
разговоре с режиссером астраханской труппы актером Ковро¬
вым, тоже бывшим семинаристом, Николай Гаврилович выра¬
зился, что Саратовская семинария превосходила собою все, о
чем можно представить себе по описаниям бурсы у Помялов¬
ского. А сам Помяловский сравнивал духовную школу с
«Мертвым домом» Достоевского: «Как там товарищи радова¬
лись за освободившихся от каторги, так и здесь радовались
за освободившихся от бурсы»...
87

НА ПУТИ В ПЕТЕРБУРГ
18 мая 1846 г. началось путешествие Н. Г. Чернышевского
в Петербург, длившееся 32 дня. Еще не успели отцвести ябло¬
ни в отцовском саду, как распахнулись ворота, и со двора
Чернышевских выехала в дальнюю дорогу простая телега,
крытая брезентовым навесом. Пара выносливых крестьянских
лошадей с трудом тащила этот экипаж, представлявший со¬
бою не только склад провизии на месяц, но и целую библио¬
теку. Первым заведывала мать, вторая принадлежала сыну.
По понятиям того времени, дорога не была особенно уто¬
мительной. Историк А. Леопольдов писал, что «Саратов по
местоположению своему не слишком отдален от высших адми¬
нистративных пунктов, т. е. столиц: от С.-Петербурга 1574
версты, от Москвы 900 верст: из первого все известия важные
и любопытные доходят до нас через 14 дней, из последней
чрез восемь и менее».
Может быть, в самом начале дорога и показалась незамет¬
ной Николаю Гавриловичу, погруженному в чтение, но доволь¬
но скоро езда в простой телеге без рессор по невозможным до¬
рогам стала чувствоваться очень сильно. Каждая косточка
ныла и болела. Чтобы не огорчить мать, Чернышевский писал
об этом отцу по-латыни, иначе Евгения Егоровна пришла бы в
отчаяние: она и так, мужественно преодолевая трудности не¬
привычно-далекого пути, старалась закрыть своего сына от
ветра в дороге то рукой, то платкоТи, то всем своим телом.
Путь Чернышевских лежал на Москву через Воронеж.
Вначале они проехали ряд сел и уездных городов Саратов¬
ского края. Ненадолго останавливались они в селе Ольшанке,
в Мариинской колонии, Аткарске. Ночевали в Белгазе и селе
Крутец, потом пообедали в поле подле села Колена. Боль¬
шую остановку сделали в Балашове, который «очень понра¬
вился» Николаю Гавриловичу. От Балашова до Воронежа
ехали среди цветущих садов и первых зеленых всходов хлеба.
Три ночи путникам пришлось ночевать в так называемых-
черных избах. Вот как описывал один современник такие чер¬
ные, или курные, крестьянские избы: «Из глины сбивается
огромная печь, но без дымовой трубы, а потому весь дым при
топке идет в избу. Несмотря на то, что дверь в это время от¬
воряют, изба наполняется дымом до того, что чистого местеч¬
ка остается всего четверти на две от полу. В это время ни
стоять, ни сидеть и ни прилечь негде, — нет дыму только у са¬
мого полу, но так как дверь отворяется, то прилечь нельзя и
там от холоду от отворенной двери. От ежедневной копоти,
с потолка, полатей и полок висят сосульки, как сталактиты.
Падающие капли копоти образуют всюду сталактиты».
88

На пути в Петербург будущий революционер-демократ во¬
очию увидел самые безотрадные условия жизни крестьянства.
«Справедливость, уважение к достоинству человека—это идеи,
непримиримые с крепостным правом»*, — такое впечатление
должна была произвести на него дорога в Петербург.
И вместе с тем настроение у него было бодрое, припод¬
нятое.
Неудобства пути стали предметом шуточной переписки Ни¬
колая Гавриловича с оставленным в Саратове двоюродным
братом А. Н. Пыпиным. В письмах к нему Чернышевский, на¬
пример, восторгался быстротой езды: их извозчичьи лоша¬
ди, пара с 15 пудами клади, несутся с быстротой 3!/2 версты в
час. Аткарск с его бесчисленными лужами и хорами лягушек
напомнил ему Венецию. По дороге Чернышевскому «пришло в
голову множество новых и богатых мыслей об улучшении до¬
рог, экипажей и прочего: как буду министром путей сообще¬
ния... то буду приводить их в 'исполнение». Он мечтал о кры¬
тых галлереях по всем дорогам, начиная с тракта между
Иткаркой и Аткарском. Эти галлереи, вымощенные плитами,
будут отапливаться на всем протяжении от Петербурга до Са¬
ратова и освещаться Друммондовым светом, «который почти
так же ярок, как солнечный!». Путник будет чувствовать себя
«как во дворце».
Письма с дороги говорят о том, что уже с юных лет Черны¬
шевским владели мечты об улучшении условий жизни не для
себя лично, а для других. Характерно, что огромную роль в
этих мечтах играла высокоразвитая техника будущего.
Но если в пути юному Чернышевскому открывалась отста¬
лая николаевская Россия с ее непролазной грязью, косогора¬
ми, провалившимися мостами и курными избами, то она же,
его родина, была одновременно и Россией Белинского и Герце¬
на, Пушкина и Гоголя. Эта передовая Россия смутно угадыва¬
лась ему в приближающемся будущем, к которому были уст¬
ремлены все его взоры. Впереди была радость — приобщение
в столичном университете к «неисчерпаемому руднику зна¬
ний», о котором писал восторженные сочинения семинарист
Чернышевский. Об этом настроении юноши красноречиво сви¬
детельствует его замечательное письмо к А. Н. Пыпину, от¬
правленное с дороги 30 мая.
«Посмотри на дерево летом, — писал ему Чернышевский,—
есть ли хоть одна минута, в которую не произошло в нем пе¬
ремены к лучшему или худшему? Останавливается ли хоть на
миг его развитие? Так и душа человеческая, особенно в наших
* О новых условиях сельского быта. Поли. собр. соч., М. 1950, т. V,
стр. 68.
89

летах с тобою: не проходит дня, чтобы не развилась насколь¬
ко нибудь наша душа... умственные очи наши теперь еже¬
дневно постепенно делаются сильнее и зорче, как изощрялось
бы зрение, если стал смотреть в зрительные трубы и микро¬
скопы... знание возбуждает любовь: чем больше знакомишься
с наукою, тем больше любишь ее...»*.
Но не только накопление умственных богатств привлекало
Чернышевского. Он ехал учиться с ясно поставленной себе
целью, которую вынашивал в своем сознании в течение не¬
скольких лет.
Еще незадолго до отъезда один из знакомых Чернышев¬
ских— П. Н. Каракозов пожелал юноше: «Приезжайте к ндм
оттуда профессором, великим мужем, а мы уже в то время
поседеем».
«Как душа моя вдруг тронулась этим! — записал Черны¬
шевский. — Как приятно видеть человека, который хоть и не¬
чаянно, без намерения, может быть, но все таки сказал то, что
ты сам думаешь, пожелал тебе того, чего ты жаждешь...».
Через две недели, находясь уже в дороге, Николай Гаври¬
лович встретился с другим знакомым из села Баланды, кото¬
рый «попрощался после больших пожеланий счастья, здо¬
ровья и прочего, прибавив мне: «Желаю вам, чтобы вы были
полезны для просвещения и России».
Записывая об этих двух напутствиях в Петербург, Черны¬
шевский добавил: «Вот второй человек! Мне теперь обязан¬
ность: быть им с Петром Никифоровичем вечно благодарным
за их пожелание: верно эти люди могут понять, что такое зна¬
чит стремление к славе и соделанию блага человечеству. Ма¬
менька сказали: «Это уж слишком много, довольно, если и для
отца и матери». — Нет, это еще очень мало, — сказал он: —
надобно им быть полезным и для всего отечества».
«Я вечно должен их помнить»**.
Идею служения родине увозил в своем сердце восемнад¬
цатилетний Чернышевский из родного города. Эта идея была
далека от тех задач, какие ставила перед ним ненавистная се¬
минария.
Что же представлял собою внутренний облик гениального
юноши накануне осуществления этой благородной мечты, ког¬
да его еще только ожидало славное поприще неумолимой
борьбы с царизмом?
Откуда он мог почерпнуть жажду- беззаветного служения
своему отечеству?
* Письмо от 30 мая 1846 г. Поли. собр. соч., т. XIV, М. 1949, стр. 13.
’* Записи от 13 и 28 мая 1846 г. Поли. собр. соч., т. I,' М. 1939,
стр. 562.
90

Ответ на это дает сама саратовская действительность ни¬
колаевской эпохи, окружавшая юношу, то-есть жизнь его на¬
рода, которая «охватывала его со всех сторон». Картины на¬
родного бесправия и нищеты возбуждали в юноше Чернышев¬
ском горячий протест и сочувствие к народным массам, уси¬
ливали в нем интерес к революционному движению в крае,
связанному с именами Пугачева и его последователей. Идея
служения народу входила в сознание юного Чернышевского
прежде всего как результат непосредственных впечатлений,
которые он черпал на берегу Волги, на городской площади,
па улицах. Эти впечатления давали неиссякаемый материал для
будущих революционных обобщений великого революцион¬
ного демократа.
Конечно, в юном возрасте то был лишь своеобразный про¬
цесс накопления материала. Революционное же мировоззрение
Николая Гавриловича сложилось позднее, когда он был сту¬
дентом, под влиянием роста крестьянских волнений и общего
подъема народно-освободительного движения в России, а так¬
же событий революции 1848 года на Западе, где разгорелась
«первая великая гражданская война» (Маркс).
В студенческие годы Чернышевский отдал полную дань
изучению своих великих предшественников — Белинского и
Герцена.
Но было бы ошибкой думать, что революционно-демократи¬
ческое мировоззрение Н. Г. Чернышевского складывалось в
Петербурге без подготовительных саратовских впечатлений.
Самостоятельное чтение статей передовых мыслителей
40-х годов — великих революционных демократов Герцена и
Белинского помогло юноше осмыслить эти ранние впечатления
и отдать себе отчет в избранном пути. И это было еще до по¬
ступления в университет. Именно влиянием Белинского и Гер¬
цена веет от дорожных записей юноши, которому было сужде¬
но стать их великим преемником в истории развития русской
общественной мысли.
Воспринимая семинарскую науку, юный Чернышевский,
при унаследованном от матери и деда Голубева аналитическом
складе ума, сумел отнестись к ней критически.
Чернышевский ехал в Петербург, спасаясь от гнета этого
«схоластического свивальника», как называл Герцен идеали¬
стическую. науку. Он еще не был материалистом, еще верил в
Христа, но в его сознании уже шла большая внутренняя рабо¬
та, расчищавшая пути для проникновения материалистических
идей. Поездка Чернышевского в университет была вызовом,
брошенным отжившим формам воспитания и духовному сос¬
ловию в целом, как носителю идеи «православия и самодер¬
жавия».
91

Внутренний мир юноши-семинариста раздваивался, в нем
происходила сложная борьба двух начал, и победа оказалась
впоследствии на той стороне, которая звала к прогрессу, сво¬
боде и народному счастью — на стороне жизнерадостной
материалистической теории, «здорового и светлого взгляда на
литературу и жизнь». На этой основе развивалась и величай¬
шая любовь Чернышевского к родине и народу. Служению им
были посвящены все его юные помыслы.
«Он был юноша, ревностно искавший научного знания, —
вспоминал о своем двоюродном брате А. Н. Пыпин. — Он был
уже богат сведениями, которые сохраняла его редкая память.
Его увлекали не только поэтические картины, но и возвышен¬
ные человеческие дела...» *.
Хотя домашняя обстановка Чернышевских и была проник¬
нута интересами духовного сословия, но вместе с тем она тоже
создавала почву для развития и укрепления в юноше материа¬
листического мироощущения. В семье Чернышевских с особен¬
ной силой сказывались черты национального характера рус¬
ского народа, отмеченные Белинским в письме к Гоголю:
«...мистическая экзальтация не в его натуре; у него слишком
много здравого смысла, ясности и положительности в уме».
В семье Чернышевских царил трезвый, «простой человече¬
ский взгляд на каждый отдельный факт жизни». Этот взгляд
был чужд всякого «средневекового романтизма». «Из близких
мне людей, — писал Н. Г. Чернышевский, — никто не имел
ни малейшей не то, что наклонности, даже снисходительности,
к мистицизму, и вся жизнь их была так чужда его, что даже в
их разговорах, в которых ежедневно слышалось обо всем на
свете, не попадалось ровно ничего, относящегося к этому».
Все фантастическое в доме Чернышевских представлялось со-
смешной стороны.
Свою юность Чернышевский называл «убогой». Кроме ма¬
териальных недостатков, он имел в виду жалкое положение
культуры в Саратове сороковых годов и неизбежность для се¬
бя семинарской учебы. Но эту «убогую юность» впоследствии
узник Петропавловской крепости поминал добром за то, что-
она дала ему «живое чувство небогатой обыденной жизни.,
внушила его... так неодолимо», что из его понятий «легко вы¬
брасывалась потом всякая нарядная ложь».
Обыденная жизнь, «придирчивая самыми непышными тре¬
бованиями», обступала со всех сторон старших родных, и, вы¬
растая среди них, юноша Чернышевский «привык видеть лю¬
дей, поступающих, говорящих, думающих сообразно с дейст¬
вительной жизнью. Такой продолжительный, непрерывный..
* Юбилейная речь А. Н. Пыпина. «Лит. вестник» 1903, .№ 3, стр. 22.
92

близкий пример в такое время, как детство, не мог не помо¬
гать очень много и много... когда пришла мне пора теоретиче¬
ски разбирать, что правда и что ложь,—что добро и что зло».
Так писал он в своей «Автобиографии»*.
Сущность окружавшей Чернышевского российской дейст¬
вительности хорошо охарактеризовал Белинский, назиав ее
«...царством материальной животной жизни... взяточниче¬
ства... торжества бесстыдной и наглой глупости... где
все человеческое, сколько нибудь умное, благородное, талант¬
ливое осуждено на угнетение, страдание, где 'цензура превра¬
тилась в военный устав о беглых рекрутах, где свобода мысли
истреблена... где Пушкин жил в нищенстве и погиб жертвой
подлости, а Гречи и Булгарины заправляют всей литературой
помощью доносов и живут припеваючи...»**.
«Гнусная российская действительность» была видна Чер¬
нышевскому без всяких прикрас «средневекового романтизма»
Однако в семинарских стенах он попал в такую обстановку,
где ему старались внушить, что эта действительность покоится
на незыблемых законах неравенства, установленных свыше,
где и в теории и на практике порабощалась человеческая лич¬
ность, а «страсть к свободе» именовалась величайшим грехом.
В такой обстановке, естественно, в молодом Чернышевском ро¬
дилось чувство горячего протеста и стремление найти путь к
выходу из цепких когтей реакции.
В саратовский период жизни у юного Чернышевского, как
уже говорилось, только еще начался процесс формирования
материалистического мировоззрения. Развернулся же этот про¬
цесс впоследствии, в студенческие годы, когда Николай Гав¬
рилович окончательно порвал с идеалистическими воззрения¬
ми, чтобы стать на позиции «цельного философского материа¬
лизма» (Ленин), нашедшего первое выражение в его диссер¬
тации «Эстетические отношения искусства к действитель¬
ности».
Материалистическая философия стала для зрелого Черны¬
шевского оружием борьбы с «гнусной российской действитель¬
ностью» и реакционной идеалистической наукой.
Вожди революционной демократии 60-х годов Чернышев¬
ский и Добролюбов связывали материалистическую филосо¬
фию с «критическим пересмотром», то-есть с революционной
критикой, самодержавия и крепостничества.
В доме Чернышевских, еще когда юноша учился в семина¬
рии, находились книжки «Отечественных записок» со статьями
Белинского и Герцена. В круг домашнего чтения входила,
* Поли. собр. соч., т. I, М. 1939, стр. 680—684.
■** Письмо к В. П. Боткину от 11 декабря 1840 г. Избр. соч., М. 1947,
стр. 637.
93

в частности, статья Герцена «Дилетантизм в науке» и «Пись¬
ма об изучении природы». Ряд высказываний юноши Черны¬
шевского свидетельствует ютом, что он уже в семинарский пе¬
риод был знаком с отдельными произведениями великих рево¬
люционеров-демократов.
Незадолго до смерти Н. Г. Чернышевский вспоминал, что
знакомство его с философией Гегеля состоялось еще в юно¬
шеские годы в Саратове и что в русском изложении Гегель
понравился ему больше, чем в подлиннике*. Это еще раз под*
тверждает, что в сороковых годах на юного Чернышевского
оказали сильное влияние статьи Герцена «Дилетантизм в нау+
ке» и «Письма об изучении природы», напечатанные в «Отече-i
ственных записках» за 1841—1845 гг.
Герцен подверг идеалистическую философию Гегеля само¬
стоятельной переработке, вот почему его изложение так
увлекло юного Чернышевского.
Диалектика Герцена и Белинского рождалась в резкой
и беспощадной критике идеалистической философии Гегеля;,
у которой диалектический метод служил средством для реак-
ционных выводов. Гегель — защитник принципов абсолютной
монархии, обожествлявший короля и королевскую власть-
презрительно относившийся к народу, прославлявший кре¬
постнические отношения, возбуждал к себе благородную нена¬
висть в русских революционных демократах, как к официаль¬
ному философу прусского государства, примирившемуся с от¬
вратительными сторонами действительности.
Белинский и Герцен рассматривали мир с точки зрения
диалектического развития. Целью их диалектики было корен¬
ное революционное преобразование действительности в инте¬
ресах народных масс. Эту идею революционного преобразова¬
ния мира воспринял со всею страстностью Николай Гаврило¬
вич Чернышевский.
Влияние Белинского и Герцена на развитие общественно-
политической мысли в крепостной России было огромно. «Кто
из моих сверстников не помнит «Отечественных записок» того
времени? — спрашивал один современник 40-х годов, — ...мно¬
го мыслей и ощущений возбуждало во мне чтение, и много
мучили и волновали меня разные вопросы. Да кто же все эти
люди, которые написали, например, «Письма об изучении при¬
роды?»... они чувствуют в себе какие-то высокие, могучие и не¬
объятные порывы... Эти мысли постоянно возбуждали во мне
ощущение, конечно, очень смутное, какой-то ненормальности
* Н. Г. Чернышевский. Предисловие к 3 изданию диссертации
«Эстетические отношения искусства к действительности». «Статьи по
эстетике», М. 1938, стр. 228.
91

тогдашних человеческих отношений, и разделение людей на.
господ и слуг рано стало мне казаться несправедливым...».
В своем дневнике сороковых годов Н. Г. Чернышевский,
говоря об «Отечественных записках», также называет их
«источником» идей, на которых он воспитывался. Более того,
по влиянию этого журнала на умы, конец 30-х и 40-е годы
Чернышевский назвал «эпохой «Отечественных записок».
Огромное влияние на развитие передовой русской молоде¬
жи в сороковых годах прошлого столетия оказали проникнутые
духом материализма «Письма об изучении природы» Герцена.
«В крепостной России 40-х годов XIX века он сумел поднять¬
ся на такую высоту, что встал в уровень с величайшими
мыслителями своего времени,—писал В. И. Ленин о Герцене.—
Он усвоил диалектику Гегеля. Он понял, что она представляет
из себя «алгебру революции» *. Но В. И. Ленин отмечал так-1
же, что «Герцен вплотную подошел к диалектическому мате¬
риализму и остановился перед — историческим материализ¬
мом»**.
У Герцена юный Чернышевский почерпнул блестящую фор¬
мулу диалектического развития. «Во все времена долгой жиз¬
ни человечества заметны два противоположные движения:
развитие одного обусловливает возникновение другого, с тем
вместе — борьбу и разрушение первого... Эта полярность —
одно из явлений жизненного развития человечества, явление
в роде пульса, с той разницей, что с каждым биением пульса
человечество делает шаг вперед», — писал Герцен в статье
«Дилетантизм в науке»***.
Диалектика Герцена и Белинского была откровением для
передовой молодежи. Она раскрывала перед ней новый мир.
совершенно непохожий на то, чему учила казенная школа.
В этой же статье Герцен раскрывал перед юношеством
гнилую сущность схоластической науки, которая душила все
передовое. Вместо разрешения величайших вопросов схола¬
стики-ученые «занимаются... пустыми диспутами, вопросами,
лишенными жизни, и отворачиваются от общечеловеческих
интересов», — писал Герцен. Эта наука «говорит странным
и труднопонятным языком...». Формалистическую семинарскую
науку Чернышевский мог охарактеризовать словами Герцена:
«Это мертвый лед, утративший очертания движения; живая
струя замерла сталактитом, все окоченело». От выводов этой
науки «веет полярной стужей», их блеск — «блеск льда, водя¬
ной, мертвый, по которому луч солнца скользит, но не греет.
* В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 9—10.
*’ Гам же, стр. 10.
*** Поли. собр. соч. и писем под ред. М. К. Лемке, т. III, стр. 193—194,
95

который скорее уничтожится, нежели примет теплоту». Герцен
показывал, в чем состоит «неизлечимо-отчаянное» положение
идеалистов: «они со всем примирились, их взгляд выражает
спокойствие, немного стеклянное... им осталось почивать и на¬
слаждаться. Им удивительно, о чем люди хлопочут, когда все
объяснено, создано, и человечество достигло абсолютной
формы бытия»*.
Герцен выдвигал другую науку, которая должна стать «об¬
щим достоянием всех... тогда только она может потребовать
голоса во всех делах жизни». Эта наука должна быть завоева¬
на в борьбе со схоластикой. «Первый шаг к освобождению
науки есть сознание препятствий, обличение ложных друзей, во¬
ображающих, что ее доселе можно пеленать схоластическим
свивальником, и что она, живая, будет лежать, как египет¬
ская мумия»**. Эта статья Герцена могла найти живой отклик
в сознании Чернышевского-семинариста.
Герцен, как и Белинский, призывал молодежь к пересмотру
своих умственных запасов, к развитию личности в борьбе с той
идеологией, которую она впитывала со школьной скамьи. «Эта
победа над собою возможна и действительна, — писал Гер¬
цен, — когда есть борьба; рост духа труден, как рост тела.
То делается нашим, что выстрадано, выработано; что даром
свалилось, тому мы цены не знаем... Здоровая сильная лич¬
ность не отдается науке без боя»***.
Очень важно отметить, что Герцен и Белинский ставили
перед Чернышевским с юных лет проблему слова и дела, кото¬
рая впоследствии получила такое яркое воплощение в соеди¬
нении его революционной теории с революционной практикой.
Герцен писал: «Кто так дострадался до науки, тот усвоил ее
себе... как живую истину... он дома в ней, не дивится более ни
своей свободе, ни ее свету; но ему становится мало... блажен¬
ства спокойного созерцания... ему хочется полно¬
ты упоения и страданий жизни; ему хочется действования,
ибо одно действование может вполне удовлетворить чело¬
века» ****.
Борьба передовых мыслителей 40-х годов с самодержавием
и крепостничеством включала в себя протест против закрепо¬
щения женщины в семье и обществе. Пламенные строки об
этом мы встречаем в «Отечественных записках» у Белинского
и Герцена. Эти высказывания находили благодарную почву в
читателях и читательницах из семьи Чернышевских, сумевшей
выйти из затхлых домостроевских рамок в своем культурном
* Т. III, стр. 195—227,
** Там же, стр. 195.
*** Там же. стр. 214—215.
' Там же, стр. 216.
96

быту. В комнатке над Волгой подросток Чернышевский зачи¬
тывался романами Жорж Занд, посвященными женскому во¬
просу, невольно сравнивая содержание прочитанного со своими
впечатлениями от судьбы саратовских женщин — купчихи
Корниловой или чиновницы Архаровой.
Можно думать, что именно к саратовскому периоду отно¬
сится чтение Чернышевским романа Герцена «Кто виноват».
Первая часть этой книги вышла как раз в то время, когда
Николай Гаврилович оставил семинарию и начал готовиться в
университет. Все книжные новинки бывали в руках отца
Г1. Г. Чернышевского благодаря близким отношениям с Ваку¬
ровым. Из этого можно заключить, что за плечами уезжавшего
в Петербург Чернышевского уже стояли образы гениального
произведения Герцена.
Чернышевский никогда не был сухим схоластом ни в науке,
ни в жизни. Любовь к книге поглощала его внимание и от¬
влекала от пустых развлечений. Но его первые мечты о любви
были робки и прекрасны, и образ женщины всегда соединял¬
ся в его сознании с идеей освобождения ее от рабства. Неволь¬
но думается, что одним из мотивов, по которым Герцен вызы¬
вал пламенную преданность со стороны Чернышевского-сту¬
дента, были его высокие строки о личной любви человека и
о подчинении личного чувства идее патриотизма. Эти выска¬
зывания Герцена находились в «Отечественных записках»
-40-х годов — настольной книге в отцовском доме Н. Г. Чер¬
нышевского.
У Герцена молодой Чернышевский встречал первые предо¬
стережения о том, чтобы личное чувство не поглощало цели¬
ком человека, а сливалось с его служением родине. Герцен
указывал, с одной стороны, на «жалкое потерянное существо¬
вание какого-нибудь Вертера», у которого, «кроме маленького
мира его сердечных отношений... ничего нет ни внутри, ни
вне...», а с другой стороны, говорил о Вильгельме Телле, вос¬
хищаясь «добрым патриархальным отцом семейства», в то же
время выступившим «энергическим освободителем своего оте¬
чества»*.
Столь же огромное влияние на русскую общественную
.мысль оказал В. Г. Белинский, которого В. И. Ленин назвал
«предшественником полного вытеснения дворян разночинцами
в нашем освободительном движении». Белинский был страст¬
ным революционным борцом с крепостным правом и самодер¬
жавием. Его протест, как указывал Ленин, был тесно связан с
борьбой крестьянства за свое освобождение и вообще с борьбой
«самых широких масс населения» против крепостного права.
* Капризы и раздумье (1843). Поли. собр. соч. и писем, т. III,
стр. 262 — 264.
J II. Чернышевская
97

В эти годы поколение разночинцев училось революции на'
опыте поражения декабристов, движение которых было раз¬
громлено потому, что не было непосредственно связано с ре¬
волюционными массами и не опиралось на них. Передовые
умы России начинали понимать, что народ является решаю¬
щей силой революционного движения. Понимание революцион¬
ной роли народа становилось в центре мировоззрения револю¬
ционных разночинцев.
В. Белинский разоблачал «гнусную российскую действи¬
тельность», призывая к разрушению обветшалого строя и к
замене его социалистическим строем, понимаемым им с пози¬
ций утопического социализма. В письме Белинского к Гоголю-
звучал революционным набатом призыв к пробуждению в на¬
роде чувства человеческого достоинства, к созданию для негс-
прав и законов, сообразных со здравым смыслом.
«Имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыс¬
лящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди
вонючего болота провинциальной жизни», — писал Аксаков*-
Другой современник П. В. Анненков свидетельствует, что
благодаря влиянию статей Белинского на молодых учителей
образовалась наряду с утвержденной программой преподава¬
ния словесности «другая, невидная струя преподавания, вся
вытекавшая из определений и созерцаний нового критика и
постоянно смывавшая в молодых умах все, что заносилось в
них схоластикой, педантизмом, рутиной, стародавними преда¬
ниями и благонамеренной прикрасой»**.
Об огромном влиянии Белинского на учащуюся молодежь
вспоминал В. В. Стасов: «Белинский был решительно нашим
настоящим воспитателем. Никакие классы, курсы, писания со¬
чинений, экзамены и все прочее не сделали столько для наше¬
го образования и развития, как один Белинский со своими
ежемесячными статьями»***. То же мог сказать о себе юный
Чернышевский.
У Белинского, как и у Герцена, передовая молодежь чер¬
пала заветы самовоспитания. Самым первым вопросом, кото¬
рый должен был встать перед юным Чернышевским на пороге
его сознательного бытия, был вопрос об отношении личности к
обществу. Идеалистическая философия, преподносившаяся ему
в семинарии в церковно-поповских формах, рассматривала
нравственное усовершенствование человека как орудие челове¬
ческого прогресса. Нравственное совершенствование человека,
в своей скорлупе, жизнь улитки, родоначальницы чеховского
* И. С. Аксаков в его письмах. М. 1892, т. III, стр. 290.
** П В. Анненков. Литературные воспоминания, Л. 1928, стр-
170 — 171.
*** В. В. Стасов. Сочинения. СПБ. 1894, т. III, стр. 1681.
98

«человека в футляре» или выход на арену общественной борь¬
бы для служения народу? Эти вопросы помог безоговорочно
решить Белинский своим призывом к самовоспитанию. Белин¬
ский звал к переоценке ценностей, к очищению от реакцион¬
ных следов уродливого воспитания, к закалке своего характера
для великих битв за новую жизнь.
Призывая к борьбе с общественными недостатками, Белин¬
ский требовал от человека бесцощадной работы над собой,
над искоренением недостатков своей личности в служении, об¬
щественному благу. «Обратите прежде всего внимание на са¬
мого себя и постарайтесь познакомиться с самим собой, чтоб
современем не найти в себе собственного своего врага —
а это самый опасный, самый жестокий из врагов! Не льстите
себе и будьте с собой строги, чтоб найти в себе друга разум¬
ного и честного, а не предателя коварного. Тогда одержите вы
самую великую и блестящую победу над злейшим из врагов
своих: это победа!».
Враг душевного застоя и нравственной апатии, Белинский
будил в читателе волю к труду и борьбе: «Жизнь, природа,
человек, человечество, наука, искусство — какое обширное,
великое, бесконечное поприще для борьбы благородной, для
упражнения юных и свежих сил!»*.
Если у Герцена читатель находил разъяснение всего убо¬
жества и вреда схоластической науки, то Белинский показы¬
вал ему красоты художественных произведений родной лите¬
ратуры, проникнутых прогрессивными идеями, и увлекал
мысль в область бесстрашного и смелого новаторства.
В семинариях совершенно не изучалась история литерату¬
ры; она, как мы видели, была заменена теорией словесности с
ее риторическими учебниками. Но передовая молодежь могла
пройти блестящий курс современного литературоведения у та¬
кого гениального наставника, как Белинский. Понятие литера¬
туры, как выражение народного самосознания, прогрессивное
значение великих русских писателей и поэтов — Пушкина,
Лермонтова, Гоголя, Кольцова, Грибоедова, Крылова и дру¬
гих; обличительная оценка реакционной журналистики Булга¬
рина, Греча и Сенковского; роль литературы как двигателя
общественно-политической жизни страны,—всему этому учил¬
ся молодой Чернышевский у Белинского. Он жадно восприни¬
мал «слово, дышащее отвагою гражданина», — для того,
чтобы через десять лет в свою очередь воздвигнуть своему
учителю нерукотворный памятник на страницах «Современ¬
ника» — «Очерки гоголевского периода русской литературы».
Белинский учил юношество любить книгу и видеть в ней
* В. Г. Белинский. Стихотворения Петра Штавера, «Отечественные
записки» СПБ, 1845, т. 41, № 7.
7*	99

«не средство к приятному препровождению времени, а мысль,
направление, мнение, истину, выражение действительности...»
«В риторике, — писал Белинский, — теперь упражняются
только старые писатели, которые шовыпнсались».
Белинский мечтал о новом в жизни и литературе. «Нужен
гений, нужен великий талант, чтобы показать миру творче¬
ское произведение, простое и прекрасное, взятое из всем из¬
вестной действительности, веющее новым духом, новой
жизнью!»—■писал он в обзоре «Русская литература в 1843
году».
Это новое дали Пушкин, Грибоедов, Лермонтов и Гоголь.
Это новое дал Герцен.
Как незаменимый .наставник, Белинский помогал молоде¬
жи разобраться в произведениях русского художественного
творчества, понять красоту и величие национального гения в
созданиях Пушкина, Гоголя, Крылова, Грибоедова и Лермон¬
това.
Зачитываясь классиками в отцовской библиотеке, юный
Чернышевский имел у себя под руками ежегодные «Обзоры
русской литературы» сороковых годов, с которыми В. Г. Бе¬
линский выступал в «Отечественных записках». К этим об¬
зорам он обращался впоследствии, как верный преемник Бе¬
линского в литературной критике. Белинский научил Черны¬
шевского понимать и ценить сокровища русской литературы.
Интерес Чернышевского к собиранию народных поверий
перекликался с призывом Белинского, который в своих «Ли¬
тературных мечтаниях», сожалея о разрыве между народом и
образованными кругами, упрекал русское общество за то,
что оно «забыло все русское, забыло даже говорить рус¬
ский язык, забыло поэтические предания и вымыслы своей
родины»*.
Страстно любя литературу, юный Чернышевский отправ¬
лялся в Петербург с мечтою не только учиться, но и стать
там писателем. Об этом сохранились воспоминания А. Г. Лав¬
ровой, урожденной Клиентовой.
12 июня Николай Гаврилович с Евгенией Егоровной при¬
были в Москву. Они остановились на Малой Бронной в ма¬
леньком деревянном Домике священника Клиентова. В одной
из его дочерей — Александре Григорьевне Чернышевский на¬
шел чуткую собеседницу и с удивлением узнал, что она была
подругой жены Герцена, перед которым он преклонялся.
В беседе с молодой женщиной Николай Гаврилович много го¬
ворил о своих литературных планах и на прощанье обещал ей
посвятить первую свою книгу. Александра Григорьевна, вспо¬
* В. Белинский. Избр. соч. М. 1947, стр 14.
100

миная эту встречу, рассказывала, что Чернышевский в своих
разговорах с нею большое место уделял Гегелю. Но Гегеля
Чернышевский тогда знал только в революционном изложении
Герцена, следовательно, его беседы отражали увлечение имен¬
но Герценом, а не Гегелем.
Прогостив три дня в Москве, Чернышевские двинулись
дальше, и 19 июня в пять часов утра под моросившим дождем
почтовый дилижанс довез их до Петербурга. «До смерти рады
своему приезду в Петербург»,—писал отцу Н. Г. Чернышев¬
ский в тот же день, извещая его об остановке на квартире у
Раева.
Менее чем через месяц Евгения Егоровна поздравила Гав¬
рила Ивановича «с сыном студентом». Саратовские годы уче¬
бы остались позади. Началась университетская пора.
Цо приезде в Петербург Н. Г. Чернышевский написал
А. Н. Пыпину свое замечательное письмо от 30 августа 1846 г.,
являющееся для нас ключом к пониманию и тех саратовских
настроений, 'которые владели им по выходе из семинарии. Из
этого письма видно, что темой бесед в кругу юных саратовцев
были не только язвы крепостнической николаевской России,
но и ее 'лучшее будущее и что Чернышевского горячо волно¬
вали вопросы служения родине и выбора жизненного пути
для этого служения.
«Решимся твердо, всею силою души, содействовать тому,
чтобы прекратилась эта эпоха, в которую наука была чуждою
жизни духовной нашей, чтобы она перестала быть чужим
кафтаном, печальным безличьем обезьянства для нас, — пи¬
сал в этом письме Чернышевский. — Пусть и Россия внесет
то, что должна внести в жизнь духовную мира... выступит
мощно, самобытно и спасительно для человечества... И да со¬
вершится чрез нас, хоть частию это великое событие! И тог¬
да не даром проживем мы на свете... Содействовать славе не
преходящей, а .вечной своего отечества и благу человечества—
что может быть выше и вожделеннее этого?»*.
Слова эти нашли свое воплощение в героическом жизнен¬
ном подвиге великого' революционного демократа шестидеся¬
тых годов. Идейное наследие Н. Г. Чернышевского — гениаль¬
ного ученого и революционера, крупнейшего предшественни¬
ка русской социал-демократии, является драгоценным вкла¬
дом в сокровищницу, нашей социалистической культуры. В
этой сокровищнице высокое место занимает и мужественный,
благородный облик юноши Чернышевского.
* Поли. собр. соч. М. 1949, т. XIV, стр. 48.

ЧАСТЬ II
ГОДЫ ПРЕПОДАВАНИЯ В САРАТОВСКОЙ ГИМНАЗИИ
ВОСПИТАТЕЛЬ ЮНОШЕСТВА
Стояла ранняя весна 1851 года. Волга еще не вскрылась,
но все говорило о скором ледоходе: и буйный ветер, налетав¬
ший бешеными (Порывами, и полыньи, из которых выбегали
быстрые вешние воды. Старая неуклюжая бричка, со скрипом
переваливаясь с боку на бок, с трудом огибала опасные ме¬
ста, а й когда прямо въезжала в воду. От воды не мог спасти
даже тугой кожаный фартук на железных кольцах, закрывав¬
ший путников до самого горла.
«Насилу успели перебраться в Казани через Волгу, — пи¬
сал Н. Г. Чернышевский 28 мая 1851 года другу студенче¬
ских Лет М. И. Михайлову, — с самого Симбирска опять 'при¬
шлось ехать бог знает по какой дороге и бог знает как пере¬
езжать через реки за Симбирском».
Путешествие от Петербурга до Симбирска длилось 10 дней.
Николай Гаврилович ехал в Саратов с Н. А. Гончаровым
(братом писателя) и Д. И. Минаевым, сын которого впослед¬
ствии стал выдающимся поэтом революционно-демократичес¬
кого направления.
Спутники горячо спорили на темы, волновавшие молодого
Чернышевского. «Дорогою всё рассуждали между собою о
коммунизме, волнениях в Западной Европе, революции, рели¬
гии». Н. Г. Чернышевский защищал материалистическую фи¬
лософию и увлек Д. И. Минаева, который под влиянием его
стал причислять себя «теперь к коммунистам». 'Так писал Ни¬
колай Гаврилович в дорожном дневнике.
132

Как видно, дорога не была скучной. Особенно не могла
■она казаться такой Николаю Гавриловичу, мысль которого не¬
утомимо работала, а сердце замирало по мере приближения
к родному городу. Здесь должна развернуться его деятель¬
ность по воспитанию молодежи, ей он должен передать самое
дорогое и светлое, что наполняло все его существо: призвать
молодое поколение на борьбу, научить бороться за счастье
своей родины против ненавистного крепостнического строя.
Студенческие годы укрепили материалистическое мировоз¬
зрение молодого революционного демократа, обогатили его
•блестящим знанием родной литературы, знакомством с рево¬
люционным движением в Западной Европе, усилили сочувст¬
вие крестьянским волнениям в России. В эти годы он уже
пламенно мечтал о подпольном станке и печатании проклама¬
ций к народу с призывом к восстанию. За это время он горя¬
чо пережил процесс петрашевцев.
Н. Г. Чернышевский увозил 'из Петербурга в Саратов все
новое, свежее и прогрессивное в педагогической науке того
времени. Этим новым и прогрессивным являлась педагогиче¬
ская система В. !Г. Белинского.
Готовясь к пробной лекции при штабе военноучебных за¬
ведений в Петербурге, Чернышевский был вынужден пользо¬
ваться рядом официальных методологических пособий для
учителей. Среди них находилась «Учебная книга российской
•словесности» Н. И. Греча, о которой Белинский писал как о
сборе или лучше — свозе «клевет на бедный русский язык».
Сюда же относились, по выражению Чернышевского, «негодяя
Шевырева глупые лекции». Еще 23 декабря 1850 года Черны¬
шевский писал М. И. Михайлову, уговаривая его также гото¬
виться к пробной лекции, что все официальные пособия «вздор,
без всего этого, кроме статей Белинского, вы'можете обой
тпться»*.
В педагогической системе Белинского Чернышевскому были
дороги его непримиримость к крепостническому методу воспи¬
тания юношества, презрение к потворству барским замашкам,
отвращение к погоне «за 'карьерой», к поверхностному «свет¬
скому» образованию. Главное, что воспринял Чернышевский-
педагог от Белинского — это идеал воспитания высоко куль¬
турного и Ьысоко нравственного человека, ставящего общест¬
венные интересы выше личных и беззаветно отдающего все
свои силы на служение народу. В понимании Белинского педа¬
гог — это гражданин, энергичный борец с крепостническим
строем, и таким же он должен сделать своего ученика.
* Поли. собр. соч., т. XIV. М. 1949, стр. 211.
ЮЗ

Еще в юношеские годы Н. Г. Чернышевский читал у Бе¬
линского о том, что поэты должны вести людей к общечело¬
веческому через национальное. «Народность, — писал Белин¬
ский, — обыкновенно выпускается у нас из плана воспитания.
Часто дети знают о древнегреческих авторах, об исторических
деятелях европейской 'истории, но не имеют никакого понятия
о сокровищах своей народной поэзии, русской литературе...»* **.
Близко было Н. Г. Чернышевскому и отрицательное отно¬
шение Белинского к заискиванию перед иностранщиной. Вели¬
кий русский патриот Белинский не мог равнодушно видеть,
как историки вроде А. Ишимовой в своей «Истории России в
рассказах для детей» излагали древнюю русскую историю
«в отрывочных бессвязных известиях византийских историков и
вообще в указаниях из чуждых источников», а из отечествен¬
ных свидетельств упоминали «только те, которые не противо¬
речат иностранным и подтверждаются ими» ".
Белинский как бы напутствовал молодого Чернышевскбго в
преддверии его педагогической деятельности словами: «Какое
великое счастье для детей, когда их мягкий и впечатлитель¬
ный,. как воск, свежий, не засоренный пустяками и вздорами,
не усталый, не истомленный мозг обогатится только полезны¬
ми и дельными впечатлениями! Это должно быть одной из
главных забот воспитания» (рецензия на книгу «Новая биб¬
лиотека для воспитания»)***.
Приезд Н. Г. Чернышевского в Саратов в 1851 году явился
крупным событием в истории культуры города. Место старшего
учителя словесности занял не только квалифицированный пе¬
дагог, полгода назад блестяще выдержавший испытание по-
своей специальности — пробную лекцию при штабе военно¬
учебных заведений. То был прежде всего представитель пере¬
довой революционной интеллигенции, человек, обладавший по
определению бывшего ученика гимназии М. Воронова «огром
ными специальными и энциклопедическими познаниями, что
и заставило его довольно скоро выбрать более широкую арену
для своей деятельности».
Будучи преемником Белинского в области педагогической
системы, молодой революционный демократ блестяще развил
ее в своей практике.
Вместе с тем он хотел продолжать путь научного совершен¬
ствования и мечтал создать диссертацию, которая открыла бы
ему путь к широкой научно-общественной деятельности. Эту
* Избранные педагогические сочинения В. Г. Белинского. М. 1918,
стр. 8.
** Там же, стр. 172.
*** Там же, стр, 223.
104

Здание б. Саратовской гимназии, в которой преподавал
Н. Г. Чернышевский в 1851—1853 гг.

Н. Г. Чернышевский среди гимназистов в Саратове.
Худ. Р. Милашевский.	Акварель.
диссертацию он писал в Саратове. Сначала Чернышевские
взялся за тему об Ипатьевской летописи, довольно много на¬
писал, но вскоре его увлекла другая, более актуальная, боевая
задача — выступить на борьбу за создание материалистиче¬
ской эстетики. Молодой Чернышевский оставил первую тему
и занялся вопросами искусства.
После 'весенних каникул новый учитель приступил к своим
обязанностям. Саратовская гимназия произвела на него жал¬
кое впечатление. Помещалась она в доме на углу Гимназиче¬
ской и М. Сергиевской улиц. Здание это первоначально при¬
надлежало губернатору Панчулидзеву и представляло роскош¬
ный дворец с колоннами, фронтонами и гербами. Губернатор
был плохой хозяин, Огромное состояние, приобретенное путем
разных темных спекуляций, он растратил на балы и увесе¬
ления. Когда дворец пришел в ветхое состояние, губернатор,
чтобы избежать затрат на капитальный ремонт, продал его го¬
роду за огромную сумму. Саратовские газеты вознесли за это
Панчулидзева как «благодетеля» города и «покровителя» про¬
свещения.
В начале 50-х годов трехэтажное здание гимназии начало
разрушаться и отличалось необыкновенно грязным видом.
С потолков глыбами ссыпалась штукатурка, полы совершенно
прогнили. В нижнем этаже помещались пансионы и квартира
директора, в среднем — классы, в верхнем — библиотека и фи¬
зический кабинет.
«О гимназической библиотеке и физическом кабинете труд¬
но сказать что-нибудь определенное,—-писал в своих воспо¬
минаниях М. Воронов, — потому что в первую никто не допу¬
скался, а во второй иногда водили учеников как будто именно
для того, чтобы показать им, что все инструменты находятся в
совершенной негодности. О библиотеке ходили слухи, что
главная достопримечательность ее — самовар, назначавшийся
для директора, который любил иногда выпить чашку чая '
Ломоносовым или Державиным в руках... На случай приезда
ревизоров книги собирались по городу...»*.
«Помещение гимназии с пансионом и для того времени бы¬
ло недостаточное, тесное, — рассказывал другой современник,
учитель истории Лакомтэ. — Ни внешний, ни внутренний вид
заведения не представлял собой ничего привлекательного.
Все было ветхо, стерто, загрязнено. Из второго этажа в пер¬
вый, в пансион вела узенькая лестница, сделанная из мягко¬
го известкового камня; от времени ступеньки лестницы стер¬
лись, и по лестнице легко было скатиться вниз»**.
* «Рассказы о старом Саратове», стр. 39—40.
** «Саратовский дневник» 1889 г., 21 июня, № 129.
105

Из-за отсутствия вентиляции в здании гимназии постоянно
стоял тяжелый, спертый воздух. Мебель в классах была ста¬
рая и неудобная: столы на 5—7 гимназистов, парты — без
спинок. По стенам классов не было ни географических, ни
исторических карт, ни вообще каких бы то ни было наглядных
пособий. «Таким образом, — писал Лакомтэ, — с первого раза
гимназия делала такое впечатление, что здесь мало думают о
педагогике вообще, а тем более о гигиенических и санитарных
условиях жизни заведения».
Гимназия состояла из 7 классов без, приготовительного.
Учителя разделялись на старших и младших. К старшим при¬
надлежали преподаватели словесности, латинского языка, ма¬
тематики, истории, законоведения и естественных наук. Пре¬
подаватели русского, французского, немецкого языков и гео¬
графии назывались младшими.
Тем не менее саратовская гимназия считалась лучшей в
Казанском учебном округе. Воспитанники ее пользовались
правом поступать в Казанский университет без экзамена.
В действительности же в ней сохранялись традиции, методы
воспитания и обучения реакционной схоластической школы,
душившей все светлое и передовое.
В письме к М. И. Михайлову Чернышевский делился впе¬
чатлениями о саратовской гимназии, о ее начальстве и учите¬
лях, а также о своем настроении и планах будущей деятель¬
ности. Он писал, что в Саратове нашел «большую глушь».
Учителя представляли собой ограниченных чиновников, строив¬
ших свою жизнь и работу по реакционной формуле министра
Уварова: «православие, самодержавие, народность». «Раз¬
ве, — писал Чернышевский, — один есть сколько нибудь раз¬
витой из них».
В гимназии царил казарменный режим. Все обучение было
.построено так, чтобы воспитать у учеников такие качества,
которые делаЛи бы из них исполнительных чиновников само¬
державно-крепостнической России. Мертвящая зубрежка,
шпионаж, унизительные телесные наказания и многие другие
подобные средства использовались для достижения этой цели.
Во главе гимназии стоял провинциальный аристократ-чи¬
новник Мейер, ярый реакционер, сухой педант и формалист.
Он был мало образованным, не знал ни одного из древних или
новых языков, не имел педагогического призвания и не мог
ныть хорошим руководителем учебного дела. Учителям, стре¬
мившимся к своему внутреннему росту и к усовершенствова¬
нию педагогической работы, приходилось в такой обстановке
брести ощупью, без поддержки.
Верным помощником Мейера являлся инспектор Ангер-
манн, лично подвергавший учеников по субботам истязаниям
’106

розгами. За малейшее непослушание, проявление талантливой
индивидуальности, за отклонение от сухой, мертвой формы
ученики карались жестоко, вплоть до исключения и
зачисления в рядовые, т. е. обрекались на 25-летнюю сол¬
датчину.
Трудно было в такой обстановке учителю вложить живую
душу в высокое дело воспитания юношества.
О постановке учебной работы в гимназии можно судить по
воспоминаниям современников.
«Помню, например, — писал М. Воронов, — как учитель
алгебры, желая похвастаться своей ученостью, иногда зада¬
вал нам такие задачи, к которым никто не мог даже и присту¬
питься. За одну из таких задач, не разрешенных нами, учи¬
тель поставил весь класс на колени. Когда вошел инспектор и
попросил решить, с задачей не справился сам учитель... Учи¬
тель истории простодушно уверял учеников, что римляне езди¬
ли на оленях... В классе он постоянно спал, а ученики пооче¬
редно вставали и как будто отвечали урок, бормоча всевоз¬
можные нелепости: это, впрочем, делалось для инспектора, ко¬
торый, посмотревши в окно, видел бы, что урок идет как
следует».
Учителем французского языка был жалкий опустившийся
алкоголик. «Бродя по классу, он беспрестанно бормотал что-
то, изредка давая левой рукой щелчки сидевшим на первом
месте ученикам, которые марали мелом его фрак»*.
Предшественник Н. Г. Чернышевского в гимназии
Ф. П. Волков принадлежал к старому дворянскому поколению
педагогов, соединявших любовь к классицизму и античным
древностям с пропагандой официального реакционного патрио¬
тизма. Он обучал своих учеников «говорить красно и прилич¬
но» по старому схоластическому учебнику Кошанского «Ре-
горика и пиитика», а русскую словесность преподавал по
учебнику Георгиевского, одобренному начальством, заставляя
гимназистов зазубривать оттуда перечень произведений и пи¬
сателей без всякого разбора их содержания. О Гоголе и Бе¬
линском ученики не слышали от него ни слова.
После смерти Волкова, до приезда Николая Гавриловича,
русскую литературу поручили преподавать учителю греческого
языка Синайскому. «Что мне ваши Лермонтовы, Пушкины - -
болваны, дрянь, — заявлял он своим ученикам. — Вот Софокл,
Аристофан, Хемницер, Капнист, — вот это писатели, этих со¬
ветую читать». Они имели для него самодовлеющее значение,
так как уводили к прошлому от «страшных» новшеств совре¬
менности.
* М. Л. Воронов. Болото, СПБ.. 1870, стр. 120—124.
107

Подвергая уничтожающей критике гимназическое препода¬
вание литературы, Писарев писал в статье «Наша универси¬
тетская наука»: «Представления, понятия и силлогизмы, мета¬
форы, эпитеты, синекдохи, антитезы, определение изящного,
субъективности и объективности, пластические и технические
искусства, художественность и поэзия, трогательное и наивное,,
юмор и ирония, дидактика, драматизм, эпос, лирика, да если
бы я захотел, я мог бы наполнить словами десятки страниц, и
это море слов льется сначала широкими и правильными вол¬
нами от кафедры к скамейкам, потом журчит робкими и пере¬
межающимися ручейками от скамейки к кафедре; и в подоб¬
ных занятиях учитель и его ученики проводят еженедельно
часа по три в продолжении двух лет»*.
Кроме риторики и пиитики, в план гимназического препо¬
давания входило еще изучение «истории русской словесности».
«Эта история, — писал Писарев, — как и все другие, представ¬
ляет список имен, которые навсегда останутся для учеников
именами, ровно ничего собою не означающими».
Так обстояло дело с преподаванием художественной лите¬
ратуры на заре боевой эпохи прошлого века — 60-х годов,
когда именно художественная литература, в силу обществен¬
но-политической обстановки, в условиях зверской цензуры,
призвана была играть огромную роль в борьбе с отгниваю¬
щим феодально-крепостническим строем.
И вот в этот затхлый мир формалистики, косности и за¬
стоя вошел новый учитель, одухотворенный благородными идея¬
ми борьбы за счастливое будущее своей родины, раскрепоще¬
ние народа от рабства и угнетения, носитель высокой культу¬
ры п гуманности, чье мировоззрение вскоре стало для своего
времени вершиной русской революционной мысли. Это был
учитель-революционер, учитель-гражданин — Николай Гаври¬
лович Чернышевский.
Еще в своем студенческом дневнике 31 июля 1848 года
Н. Г. Чернышевский писал: «Гоголь и Лермонтов кажутся
недосягаемыми, великими, за которых я готов отдать жизнь и
честь. Защитники старого, напр. «Библиотека для чтения» и
«Иллюстрация» пошлы и смешны до крайности, глупы до
невозможности, тупы непостижимо». В этой краткой записи
четко выражено то воззрение, которое легло в основу препо¬
давания Чернышевским отечественной литературы.
Ко времени вступления на педагогическое поприще в днев¬
нике молодого Чернышевского уже были написаны такие пла¬
менные строки: «Я нисколько не подорожу жизнью для тор¬
жества своих убеждений, для торжества свободы, равенства,
* Писарев. Собр. соч., 5 изд., СПБ. 1912, т. III, стр. 86—87.
108

братства и довольства, уничтожения нищеты и порока... И сла¬
дко будет умереть, а не горько». Это была присяга револю¬
ции, которой он остался верен на всю жизнь.
Молодой учитель-революционер в стенах саратовской гим¬
назии вступил в непримиримое столкновение со старыми ру¬
тинными методами преподавания и развернул борьбу за пере¬
довую науку. Этот период стал первым шагом его будущей
революционной деятельности, началом той могучей проповеди,
которая, как указывал В. И. Ленин, воспитывала в 60-х годах
настоящих революционеров.
Революционной была прежде всего самая форма препода¬
вания Чернышевского. «С его приездом, — вспоминал М. Во¬
ронов, — началось веяние нового духа... Этот педагог был
восходящей звездой в сумерках, царивших в педагогическом
персонале саратовской гимназии».
Уроки русской литературы и грамматики Чернышевский
превратил в творческое идейное общение учителя с учениками,
которое далеко выходило за пределы официальной программы.
■Он считал, что изучение художественной литературы более
многих других наук заключает в себе воспитательного элемен¬
та, и сумел возбудить в учениках огромный интерес к своему
предмету. Молодой учитель совершенно отбросил в сторону
учебник Кошанского, в котором передовые литературные явле¬
ния тонули в море ненужных, второстепенных подробностей и
искажалась их подлинная историческая сущность. Не говоря
уже о полном отсутствии в учебнике материала о Радищеве и
декабристах, в нем не были указаны заслуги Пушкина и Го¬
голя в области художественного реализма, совершенно замал¬
чивались элементы критики в художественном изображении
действительности. Чернышевский прекратил бессмысленное,за¬
зубривание гимназистами этого учебника, дав ход «живому
слову и мышлению».
Обладая удивительным красноречием и мастерством худо¬
жественного чтения, Николай Гаврилович развернул перед
учениками неведомые им дотоле красоты русской литературы
и дал почувствовать ее значение в преобразовании действи¬
тельности в интересах народного блага. «То, что он читал, —
рассказывал ученик Чернышевского Шапошников, — он как
бы переживал лично, и класс замирал при чтении таких, на¬
пример, трагических эпизодов, как последний бой Рустема с
Зорабом. Или — сколько душевной муки, страдания за чело¬
века чувствовалось и трогало до слез учителя и учеников
при чтении Николаем Гавриловичем «Записок сумасшед¬
шего»*. .
* В. Е. Чешихин-Ветринский. Н. Г. Чернышевский. П. 1923, стр. 73.
109

Ученик И. А. Залесский запомнил, как увлекательно прочи¬
тал молодой учитель в классе комедию Гоголя «Ревизор». Чер¬
нышевский, как хороший актер, «входил в характер действую¬
щих лиц и менял, смотря по содержанию, голос, тон и мане¬
ры». Так же увлекательно прочитал он ученикам «Обыкновен¬
ную историю» Гончарова.
Еще в студенческие годы у молодого Чернышевского ро¬
дилась мечта создать «энциклопедию цивилизации». И эту
мечту он стал практически осуществлять в период педагоги¬
ческой деятельности в Саратове. «Кроме своего предмета, —
писал М. Воронов, — он сообщал нам необходимые понятия
почти о всех науках, показав в то же время метод к изучению
их и степень важности каждой во всеобщем знании».
Знакомя учеников с классическими произведениями худо¬
жественной литературы, Чернышевский разбирал их влияние
на общество и его развитие и «вообще способствовал к пра¬
вильному уразумению духа и направления авторов в зависи¬
мости от исторических причин и событий».
Особенно он любил рассказывать своим ученикам о лите¬
ратурных исторических памятниках русского народа. История
всегда была его любимым предметом. Еще в студенческой
повести «Теория и практика» Чернышевский писал, что исто¬
рия «самая высокая, самая необходимая наука... Она больше
всех наук стоит того, чтобы заниматься ею». Рассказывая
о героических событиях прошлого и о выдающихся деятелях.
русского народа, он знакомил своих учеников с такими ярки¬
ми памятниками древнерусского литературного языка, как
«Поучения Владимира Мономаха» и «Слово о полку Игореве».
Попав в обстановку схоластических методов воспитания
юношества, Н. Г. Чернышевский выступил против угнетения
и принуждения в вопросах школьного воспитания. Он совер¬
шенно отказался в своей практике от телесных наказаний,
унижающих достоинство учеников.
Молодой учитель пользовался беспредельным уважением
учащихся и всячески старался не подавлять их своим автори¬
тетом. Он стремился создать в классе общественное мнение
школьного коллектива, отодвигая на второй план в глазах уче¬
ников влияние своей личности и незаметно руководя их пове¬
дением.	♦
Характерным в этом отношении является случай с учени¬
ком В. Пасхаловым. Мальчик принес в класс интересную
книжку «Иллюстрированная жизнь животных» Гранвиля и
гак увлекся рассматриванием картинок, что забыл все на све¬
те, с шумом переворачивал листы и громко смеялся. Такого
еще никогда не было. Обычно на уроках Чернышевского царила
тишина, ученики прислушивались к каждому слову учителя и
110

даже самые озорные мальчики затихали. Поступок В. Пасхало-
ва привлек к себе всеобщее внимание. Николай Гаврилович раза
два попросил его не мешать занятиям. Но мальчик, увлечен¬
ный картинками, продолжал смеятйся и шелестеть листами.
Это вызвало неудовольствие даже среди его товарищей. Дру¬
гой учитель на месте Николая Гавриловича поставил бы уче¬
ника на колени, лишил обеда или отодрал за уши.
Чернышевский поступил по-другому. Он обратился к нару¬
шителю дисциплины от лица всех учеников: «Мы два раза
замечали вам, чтобы вы не мешали нашей беседе, но вы не
обратили на это никакого внимания. Мы теперь вынуждены и
имеем право просить вас, — чтобы вы не беспокоили нас, —
уйти из класса и делать то, что вы желаете, если наша беседа
вам не нравится»*.
Такие слова обычно оказывали более сильное воздействие,
чем ,порка. Молодой учитель добивался дисциплины путем
уничтожения враждебной грани между собой и учениками.
Поступал он так в то время, когда в первых трех классах бы¬
ло узаконено наказание «березовой кашею»: за единицу уче¬
нику давали двадцать розог, а за двойку •— десять.
Под .влиянием нового учителя жестокие нравы гимназии
понемногу стали смягчаться, сначала, правда, только с внеш¬
ней стороны. «Инспектор смотрел искоса на новатора, •— вспо¬
минал М. Воронов, — и попрежнему продолжал сечь ленив¬
цев, уводя, впрочем, их в нижний этаж, откуда не слышны
были уже вопли».
Благотворное влияние Н. Г. Чернышевского сказалось и на
перемене к лучшему в преподавании многих учителей. Так, на¬
пример, учитель греческого языка перестал бранить Пушкина
и Лермонтова, учитель истории отказался от «римских» оле¬
ней, а математики, прежде занятые пирушками и попойками,
«тоже бросились в науку». Постепенно изменились и жестокие
нравы отдельных учителей. «Живо мы догадались, почему наш
очень хороший преподаватель географии... перестал драться:
ему стыдно, — говорили ученики, •— Николая Гавриловича.
И мы, как оказалось впоследствии, не ошиблись».
В свою очередь и сами ученики бросили свои, иногда же¬
стокие по отношению к учителям, шалости.
Н. Г. Чернышевский боролся за новую, прогрессивную пе¬
дагогику, построенную на материалистических взглядах, и про¬
тивопоставлял ее старым, отжившим теориям воспитания юно¬
шества, в основе которых лежали идеалистические понятия.
И в этом отношении он явился достойным преемником Белин¬
ского. Чернышевский вводил в преподавание «политико-эконо-
* Сб. «Чернышевский в Саратове». Саратов 1939, стр. 38—39.
111

т'ический принцип, по которому умственное развитие, как поли¬
тическое и всякое другое, зависит от обстоятельств экономиче¬
ской жизни», — так писал он впоследствии в Петропавловской
крепости. «Каждый народ должен заниматься изучением и
улучшением действительной жизни», — утверждал Черны¬
шевский.
Для революционного демократа просвещение имело осво¬
бодительное значение. В романе «Что делать?» он писал:
"Труд без знания бесплоден, наше счастье невозможно без
счастья других». «Будем учиться — знание освободит нас...
будем трудиться — труд обогатит нас»*.
Под просвещением Чернышевский понимал не просто сум¬
му знаний, а освоение материалистических и социалистических
идей, которые должны освободить трудящихся от предрассуд¬
ков и суеверий, затемняющих их сознание, укрепить в них ве¬
ру в свои силы, организовать их на борьбу за светлое буду¬
щее. «Поднимайтесь из вашей трущобы, друзья мои, — писал
революционер-демократ, — выходите на вольный белый свет,
славно жить на нем... попробуйте: развитие, развитие. Наблю¬
дайте, думайте, читайте...»**.
Революционные демократы рассматривали педагогиче¬
скую деятельность прежде всего как служение интере¬
сам народа. Они требовали не формального, а фактиче¬
ского права на образование для народа, чтобы трудящиеся
имели возможность дать своим детям необходимые знания и
воспитываемое поколение стало способным «вести историче¬
ское дело вперед». Выражением «историческое дело» Черны¬
шевский заменял по цензурным условиям слова «революцион¬
ное движение». Впоследствии, в начале 60-х годов, молодежь,
воспитавшаяся на «могучей проповеди» Чернышевского, стала
деятельно участвовать в работе воскресных школ для народа,
открывшихся в Петербурге, несмотря на гонения и притесне¬
ния властей.
Ставя своей задачей воспитать «новых людей», И. Г. Чер¬
нышевский так определял основные черты их внутреннего об¬
лика: «Каждый из них — человек отважный, не колеблющий¬
ся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возь¬
мется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не вы¬
скользнет из рук... с другой стороны — человек безукоризнен¬
ной честности». Такими были герои романа «Что делать?» Ло¬
пухов и Кирсанов, а также многие шестидесятники, воспитан¬
ные Чернышевским и продолжавшие его благородное дело.
Вся деятельность Чернышевского-педагога была направле¬
на на то, чтобы развить в подрастающем поколении чувства
* Поли. собр. соч., т. XI, М. 1939, стр. 7.
** Там же, стр. 228.
112

пламенного революционного патриотизма. «Содействовать сла¬
ве не преходящей, а вечной своего отечества и благу челове¬
чества» —■ эти слова, написанные еще 18-летним студентом
Чернышевским, были оправданы жизнью и деятельностью са¬
мого Николая Гавриловича. То же он стремился воспитать и
в своих учениках: «Лучше не развиваться человеку, нежели
развиваться без влияния мысли об общественных делах, без
влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга
моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я,
исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую
пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется
наблюдать мне?.. Остается хлопотливая сумятица отдельных
личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о
своем брюшке или о своих забавах»*. Привить ученикам
«чувство гражданства» было одной из основных задач моло¬
дого саратовского учителя.
Революционный патриотизм соединялся у Чернышевского
с великой верой в силу науки. «Мы принимаем за арифметиче¬
скую истину, — писал он, — что со временем человек вполне
подчинит себе внешнюю природу, насколько будет ему нужно,
переделает все на земле сообразно с своими потребностями,
отвратит или обуздает все невыгодные для себя проявления
сил внешней природы, воспользуется до чрезвычайной степени
всеми теми силами ее, которые могут служить ему в пользу» **.
Педагог-гражданин ясно представлял воспитательный ха¬
рактер знаний. Человек учится не для того только, чтобы быть
образованным, но и чтобы вырасти в моральном отношении,
служить примером высокого исполнения общественного и го¬
сударственного долга. Об этом наиболее полно и ярко сказал
Чернышевский в книге «Александр Сергеевич Пушкин. Его
жизнь и сочинения», написанной для юношества: «Поэты —
руководители людей к благородному понятию о жизни и к бла¬
городному образу чувств: читая их произведения, мы при¬
учаемся отвращаться от всего пошлого и дурного, понимать
очаровательность всего доброго и прекрасного... читая их, мы.
сами делаемся лучше, добрее, благороднее». Перед этим Черны¬
шевский пояснил: «три качества: обширные знания, привычка
мыслить и благородство чувств — необходимы для того, что¬
бы человек был образованным в полном смысле слова» ***.
Огромное значение придавал Чернышевский и личности пе¬
дагога. Он предъявлял высокие требования к учителю. Препо¬
давание, по его мнению, не должно быть ни «ученым пусто¬
* Поли. собр. соч., т. V, М. 1950, стр. 169.
** Поли. собр. соч., т. V, М. 1950, стр. 609.
*'** Поли. собр. соч., т. III, М. 1947, стр. 312—313.
8 Н. Чернышевская	113

словием», ни «ученым шарлатанством», ни «чопорным тупо¬
умием невежд». Чернышевский видел в ученике живого чело¬
века, которого можно бережно и внимательно вырастить для
«исторического дела».
Чернышевский учил, что в основе жизни лежит труд, и все
блага, получаемые от труда, должны принадлежать народу.
Он верил, что усилиями трудового народа будет построена но¬
вая, счастливая жизнь. И он призывал своих учеников и чита¬
телей закалять характер, вырабатывать в себе стойкость и
выносливость, необходимые для упорной борьбы. «До сих пор
история не представляла ни одного примера, когда успех полу¬
чался бы без борьбы, — писал Чернышевский. — Все хорошее
настоящее приобретено борьбою и лишениями людей, готовив¬
ших его, и лучшее будущее должно готовиться точно так же»’..
У самого Чернышевского слово не расходилось с делом.
Придавая огромное значение самодеятельности и активно¬
сти в приобретении знаний, Николай Гаврилович старался раз¬
вивать эти качества в своих учениках. С детства горячо лю¬
бивший книги, даже называвший себя «библиофагом», т. е. по¬
жирателем книг, Чернышевский был очень доволен тем, что в
гимназии ему поручили заведывание библиотекой. Несмотря
на то, что библиотека была очень бедной, он проводил здесь
много времени, помогая учащимся расширять свой кругозор,
учил их не только любить книги, но и критически относиться
к ним. Нередко ему приходилось приносить книги и из дому.
Особенно памятны остались ученикам литературные вне¬
классные беседы, превращенные Чернышевским в своеобраз¬
ные ученые диспуты. На этих беседах после докладчика вы¬
ступали официальные оппоненты, а Николаю Гавриловичу при¬
надлежало заключительное слово. Готовясь к литературным
диспута^, ученики с увлечением рылись в книгах, самостоя¬
тельно отыскивали материал, знакомились с первоисточниками.
Ученики Чернышевского писали сочинения на такие темы,
как разбор «Повестей Белкина» Пушкина, «Взгляд на историю
Аристотелевой теории красноречия», «О введении действитель¬
ности в роман и историю». Последнее было так хорошо напи¬
сано, что, по мнению Н. Г. Чернышевского, заслуживало быть
напечатанным. Автором его был Иван Песков. М. Воронов
написал сочинение на тему «Исторический обзор укрепления
прав на имущества до Екатерины II», Александр Дмитриев —
«Поэзия и мифология скандинавов», Н. Росницкий — «Княж¬
нин и его комедия «Несчастье от кареты».
Н. Г. Чернышевский придавал исключительно большое зна¬
чение педагогической науке и выработке новой, передовой пе-
* Поли. собр. соч., т. V, М. 1950, стр. 649.
114

дагогической теории. На основе богатого опыта, приобретенно¬
го в саратовской гимназии, Чернышевский написал в 1855 го¬
ду руководство по преподаванию грамматики русского языка.
Этот труд, хотя и не был издан, является большим вкладом в
классическую русскую педагогику. Он и до сих пор не утратил
своего значения.
В «Грамматике» Чернышевского дана методика граммати¬
ческого разбора на образцах художественной классической ли¬
тературы в тесной связи с методикой выразительного чтения и
идейным разбором самого произведения. Тем самым Черны¬
шевский добивался полной гармонии формы- и содержания, что
является основным принципом преподавания родного языка в
нашей, передовой советской школе.
Для грамматического разбора Чернышевский использовал
отрывки из произведений Пушкина, Лермонтова и Гоголя,
разъясняя их идейное содержание в своих примечаниях, поме¬
щенных в конце книги. В этих примечаниях вскрывается вся
ценность педагогического метода Чернышевского и дается
ключ к содержанию его бесед с учениками в классе.
К синтаксическому и морфологическому разбору «Трех
пальм» Лермонтова, например, Чернышевский сделал приме¬
чание, которое читается как стихотворение в прозе и глубоко
раскрывает содержание произведения. Приведем вторую поло¬
вину этого примечания:
«Пальмы погибли, — к утру только пепел остался на том
месте, где вчера еще так гордо росли, так прекрасно цвели
они. Жаль этих прекрасных пальм, не правда ли? Но что же,
ведь не век было расти и цвести им, — не ныне, так завтра, не
завтра, так через год умерли бы они — ведь и листья их на¬
чинали вянуть: смерти не избежит никто. Так не лучше ли
умереть для пользы людей, нежели бесполезно? Не надобно
ли, жалея о прекрасных пальмах, радоваться с тем вместе,
что смерть их была лучшею, прекраснейшею минутой всей их
жизни, потому что они умерли для спасения людей от холода
и хищных зверей? И разве люди, для блага которых погибли
они, не будут вспоминать о них с благодарностью? Да, когда
хорошенько подумаешь обо всем этом, невольно скажешь: хо¬
роша жизнь; но самое лучшее счастье — не пожалеть, если
надобно, и самой жизни своей для блага людей!»*.
Эти строки как бы перекликаются с записью студента
Чернышевского, которую мы уже приводили: «Я нисколько не
подорожу жизнью для торжества своих убеждений... И сладко
будет умереть, а не горько».
* Сб. «Звенья». М. 1950, № 8, стр. 540—541.
115
8*

В «Грамматике» Чернышевского большую роль играет со¬
держание тех отрывков классической русской литературы, ко¬
торые служат материалом для извлечения грамматических
правил. Особенно четко сказывается это в выборе отрывка из
повести Гоголя «Вий», рисующего быт киевских семинаристов.
В комментариях Чернышевского к этому отрывку во весь рост
встает недавний саратовский семинарист-разночинец, за не¬
сколько лет перед тем страстно жаловавшийся своему петер¬
бургскому родственнику А. Ф. Раеву на тяжелые условия се¬
минарской учебы. Он хорошо знал ограниченность и пошлость
духовной школы, интриги и жадность духовенства, поставлен¬
ного быть наставником юношества. Чернышевский выступил в
своем руководстве как настоящий педагог, воспитывающий в
юношестве гуманные чувства, как революционный демократ,
готовый каждую минуту подняться на защиту неполноправ¬
ных и бесправных сословий.
Кроме преподавания официальных уроков в классе, Черны¬
шевский встречался и беседовал с учениками на прогулках и
у себя дома в мезонине. Любимым местом прогулок Черны¬
шевского был сад Савушкина на берегу Волги, на Соколо¬
вой горе, против Зеленого острова. Здесь, среди цветущих
яблонь, часто гулял великий демократ, здесь мечтал он с уче¬
никами о счастливом будущем родины и своего освобожден¬
ного народа.
Двери дома Н. Г. Чернышевского всегда были открыты для
гимназистов. Домашние беседы содействовали еще большему
идейному сближению учителя с молодежью, которой «на диво
было человеческое отношение к ней учителя».
Чудесная картина Волги с караванами судов и необозри¬
мыми заволжскими далями, открывавшаяся перед ними с бал¬
кона мезонина, манила вдаль, вперед, к светлому будущему,
а слова «Дубинушки», долетавшие с берега, призывали к
борьбе за уничтожение народной нужды и неволи.
Н. Г. Чернышевский с участием относился к ученикам, под¬
держивал в них бодрость и веру в свои силы, когда они пада¬
ли духом от неудач. Не раз оказывал он и материальную по¬
мощь нуждающимся ученикам, которых не мало было в гим¬
назии.
Основой нравственного воспитания учеников Николай Гав¬
рилович считал метод убеждения. Говорил ли он об отрица¬
тельных сторонах окружающей действительности — о кре¬
постном праве, о взяточничестве, лежавшем в основе деятель¬
ности всех учреждений феодально-крепостнического строя,
или об исторических событиях древней Руси, — он умел так
ярко обрисовать язвы общественной и государственной жизни,
что его слова звали на борьбу за уничтожение этих темных
116
сторон. «Я делаю здесь такие вещи, которые пахнут катор¬
гою, — признался Чернышевский невесте, — я такие вещи
говорю в классе»*.
В беседах с учениками Чернышевский касался также рево¬
люционного движения в Западной Европе, в частности револю¬
ции во Франции. Раз он настолько увлекся, что нарисовал пе¬
ред учениками план зала заседаний французского Конвента,
указал места, где сидели члены каждой партии. Молодежь, ко¬
нечно, была в восторге.
В письме к близкому другу М. И. Михайлову от 28 мая
1851 года Н. Г. Чернышевский сообщал: «Вы помните, что я
был поглощен политикою, так что ничто, кроме ее, и не зани¬
мало меня, теперь продолжается то же самое, и не ослабе¬
вает, а разве усиливается, так что я мог бы сказать о по¬
литике:
У верной памяти моей
одна ты, царственная дума».
И далее в этом письме Н. Г. Чернышевский называет себя
«новым Пигмалионом», который должен разбудить юношество,
вдохнуть в него волю к борьбе. Слово свое он назвал «углем
пламенеющим».
За плечами молодого учителя уже был известный полити¬
ческий опыт. В студенческие годы он входил в кружок
И. И. Введенского, о «неблагонадежности» которого поступа¬
ли в охранку неоднократные доносы. Только благодаря наход¬
чивости и смелому отпору Введенскому удалось отвести удар
от себя и собиравшихся у него в кружке молодых людей, ко¬
торые обсуждали сочинения Герцена, добром поминали Пуга¬
чева и говорили о своей ненависти к царю.
В студенческие же годы Н. Г. Чернышевский был связан с
революционным крылом петрашевцев, мечтал войти в их об¬
щество для организации крестьянского восстания. Всем своим
существом до боли переживал он процесс кружка Петрашев-
ского, особенно гнусную комедию на Семеновском плацу, со¬
вершенную 22 декабря 1849 года над братьями Дебу, А. Ха-
ныковым и их товарищами.
...Морозным декабрьским утром петрашевцы простились
друг с другом на эшафоте, одетые в саваны. Лица их закрыва¬
ли высокие белые колпаки. Палачи уже привязали осужден¬
ных к столбам, уже прозвучала команда стрелять, когда вне¬
запно была объявлена «монаршая милость» — замена смерт¬
ной казни ссылкой в отдаленные, глухие места России, где
потом многие из них погибли...
* Поли. собр. соч., т. I, М. 1939, стр. 418.
117

Картина казни петрашевцев была настолько потрясающей,
что о ней говорил весь Петербург. Рассказы о ней тайно рас¬
пространялись и по другим городам, жгли сердца, волновали
умы, усиливали ненависть к царизму.
Не сохранилось документальных данных, подтверждающих,
что Чернышевский рассказывал своим ученикам об этой бес¬
человечной расправе царского самодержавия с лучшими
людьми русского общества сороковых годов. Но совершенно
бесспорно, что молодой учитель, который в студенческие годы
так горячо принял к сердцу казнь петрашевцев, не мог пройти
мимо этого момента и тогда, когда рисовал перед саратов¬
скими гимназистами мрачные картины политического гнета в
николаевской России. Обладая замечательным даром слова,
он пробуждал в юношах дух свободолюбия, ненависти к само¬
державию и стремление к борьбе за лучшую жизнь.
Благородные усилия молодого учителя не пропали даром.
Через шесть лет его саратовские ученики Ю. Мосолов и Н. Ша¬
тилов стали организаторами в Москве революционного обще¬
ства «Библиотека казанских студентов», слившегося в 1863 го¬
ду с обществом «Земля и Воля». Впоследствии бывшие сара¬
товские ученики Чернышевского привели к нему в Петербурге
Н. А. Добролюбова — студента педагогического института,
едва не исключенного за хранение запретных сочинений Гер¬
цена. Так завязалась историческая дружба двух великих рево¬
люционных демократов.
В период преподавательской деятельности Чернышевского
политическое положение в Саратове и уездах губернии было
напряженным. Власти издавали специальные постановления о
наблюдении за «частными сходбищами», об укреплении аре¬
стантских зданий и «обеспеченности кандалами». На фабри¬
ках и заводах часто возбуждались судебные дела «о самоволь¬
ных поступках мастеров и рабочих людей». В канцелярию гу¬
бернатора поступали даже дела «об оскорблении словом царя».
В ряде уездов губернии с новой силой возобновились побеги
крестьян. За все время пребывания Чернышевского в Саратове
не прекращались волнения крестьян Мариинской колонии
(ныне районный центр Татищево и его окрестности).
К 1851 году — приезду Н. Г. Чернышевского в Саратов —
отношения крестьян с управляющим Мариинской колонией и
старостами были накалены до крайности. 14 сентября 1852 г.
произошло зверское усмирение губернатором Кожевниковым
безоружных поселян этих мест. Это «дело» в саратовском
губернском правлении насчитывало свыше 450 листов. Волне¬
ния крестьян продолжались и далее — до 1856 года.
С Мариинской колонией семья Чернышевских имела давние
связи. Мать Николая Гавриловича возила его туда еще 10-
118

летним мальчиком, когда ездила лечиться к врачу Яковлеву.
В доме Чернышевских не могли не знать о волнениях Мариин¬
ских крестьян, так как М. Д. Пыпин (брат Н. Д. Пыпина —
дяди Н. Г. Чернышевского) лично ездил в колонию увещать
крестьян.
Саратов был также местом ссылки ряда лиц, состоявших
под надзором полиции. Тут жил сосланный на десять лет исто¬
рик Н. И. Костомаров и декабрист А. П. Беляев, с которым
Н. Г. Чернышевский встретился в Саратове в 1850 году. На об¬
щем дворе Чернышевских и Пыпиных проживал сосланный за
участие в польском восстании 1830 года Иосиф Мелантович,
к которому Чернышевский иногда заходил.
Общая обстановка дала основание Н. Г. Чернышевскому
записать 21 февраля 1853 года в дневнике следующие слова:
«Неудовольствие народа против правительства, налогов, чинов¬
ников, помещиков все растет... Вместе с тем растет и число лю¬
дей из образованного кружка, враждебных против настоящего
порядка вещей. Вот готова и искра, которая должна зажечь
этот пожар»*.
В столь напряженных политических условиях педагогиче¬
ская деятельность Чернышевского могла привести к опасным
для него последствиям. Молодому учителю пришлось выдер¬
жать жестокую борьбу с гимназическим начальством. Дирек¬
тор Мейер был весьма возмущен присутствием в его гимназии
прогрессивного деятеля науки. «Какую свободу допускает у
меня Чернышевский! — жаловался Мейер. — Он говорит учени¬
кам о вреде крепостного права. Это—вольнодумство и
вольтерьянство! В Камчатку упекут меня за него!».
Мейер начал преследовать Чернышевского. Он стал посе¬
щать его уроки, прислушиваться к объяснениям молодого учи¬
теля, запрещал читать в классе произведения Пушкина, Го¬
голя, Лермонтова и Гончарова, а также требовал, чтобы Чер¬
нышевский ставил единицы лучшим ученикам. Николай Гаври¬
лович твердо проводил свою линию, отстаивая перед директо¬
ром право лучших учеников на справедливую высокую отмет¬
ку, и не менял метода преподавания.
Вот что рассказывают об этом современники.
Вскоре после экзаменов Николай Гаврилович с нескольки¬
ми учителями, товарищами по гимназии, был в Савушкином
саду. С. А. Колесников, учитель математики, стал говорить
Чернышевскому: «Что вам за охота, Николай Гаврилович,
спорить с Мейером из-за отметок? Он дурак, дураком и оста¬
нется. Что вам ученики, что вы из-за них ссоритесь с дирек¬
тором? Родственники что ли?» — «Я дуракам не уступал, —
* Поли. собр. соч., т. I, М. 1939, стр. 418.
1)9

отвечал Николай Гаврилович, — если ученик слаб, я ему став¬
лю дурные отметки; но я не могу согласиться с Мейером по¬
ставить дурные отметки ученикам, которые знают и отвечают
на экзамене сносно, тем более потому, что вижу в этом явные
придирки Мейера к ученикам. Он недоволен мною, а из-за ме¬
ня страдают ученики. Я не допущу этого»*.
Дочь писателя Д. Л. Мордовцева — В. Д. Александрова
рассказывала автору этих строк со слов своего отца: «Николай
Гаврилович часто на своих уроках высказывал юношам стар¬
шего класса свободолюбивые идеи, которые излагал очень
красноречиво. Но как только в класс входил директор Мейер
и гнусавым голосом спрашивал: «Ну, о чем вы тут беседуете?»
Николай Гаврилович, который был очень остроумен, отвечал:
«Мы, Алексей Андреевич, говорим о «фигурах умолчания» (в
старом учебнике теории словесности был такой термин). Уче¬
ники покатывались со смеху, а директор спешил выйти из
класса».
Не меньшую ярость возбудил к себе молодой учитель-рево¬
люционер в тогдашнем саратовском епископе Иоанникии, кото¬
рый никак не мог простить ему остроумного замечания в кругу
саратовцев, когда зашла речь о «премудрости творца». «Да,
да, что и говорить, — сказал Николай Гаврилович. — Кажись,
и я распорядился бы умнее в устройстве мира. Вот примерно
Алтайский хребет я кинул бы на берега Ледовитого океана.
Тогда и Северная, и Средняя Азия были бы обитаемы: Север¬
ная была бы теплее, не скована в своих льдах, а Средняя хо¬
лоднее — не потонула бы в своих песках»**.
Епископ стал обращать общественное внимание на то, что
Н. Г. Чернышевский в гимназии проводит безбожные идеи. Это
также грозило молодому учителю тяжелыми последствиями.
В конце концов преследования директора гимназии и общее
политическое положение, в силу которого Мейер обязательно
бы донес на Н. Г., Чернышевского в Казанский учебный округ,
создали для молодого педагога такую тяжелую обстановку,
что он решил уехать из Саратова. К этому присоединялось
еще непреодолимое стремление к научному росту, желание за¬
щитить диссертацию, что было неосуществимо в провинциаль¬
ном Саратове. Чернышевского привлекал большой универси¬
тетский город, где он мог бы широко развернуть культурную
и революционную деятельность, получить большую аудиторию
для пропаганды своих идей.
Во время пребывания в Саратове Н. Г. Чернышевский про¬
должал поддерживать связь с Петербургом, в частности с
* Сб. «Чернышевский в Саратове». Саратов 1939, стр. 44—45.
** В. Е. Чешихин-Ветринский. Н. Г. Чернышевский. П. 1923, стр. 86.
120

И. И. Введенским. Через него Николай Гаврилович узнал, что
освободилось место учителя словесности в кадетском корпусе,
куда Введенский усиленно его приглашал, обещая взять на
себя все хлопоты по оформлению. Таким образом, обстоятель¬
ства сложились благоприятно для переезда Н. Г. Чер¬
нышевского в Петербург. В мае 1853 года он уехал из Саратова.
В жизни саратовской гимназии Чернышевский оставил пос¬
ле себя неизгладимый след. Передовые идеи, брошенные им,
пустили глубокие корни. Один из бывших его учеников вспо¬
минал, что до Николая Гавриловича саратовская гимназия
давала ежегодно университетам из 15—17 выпускников не
больше трех-четырех студентов. А в 1853 году из того же ко¬
личества выпущенных гимназистов в университеты уже напра¬
вилось 10 человек.
В 1941 году в Ленинградском архиве было найдено дело
«О беспорядках в Саратовской гимназии». Это дело — целая
повесть о революционном брожении среди саратовских гимна¬
зистов в 1862 году, т. е. почти через десять лет после того, как
Н. Г. Чернышевский ушел из гимназии. В нем рассказывается
о «вредном» влиянии на учеников ряда учителей, заподозрен¬
ных в составлении найденных на саратовской площади воз¬
званий — «Офицеры» и «Земская Дума».
Когда заподозренных учителей срочно выслали из. Сара¬
това, ученики устроили им проводы, организовали сбор денег,
а в квартире директора побили стекла. В Саратов выехал по¬
печитель Казанского учебного округа и его помощник. В своих
донесениях о гимназии они упоминали, что жизнь там шла ис¬
ключительным путем благодаря влиянию таких учителей, как
Чернышевский, которые сеяли «недобрые семена, павшие при
местных, благоприятствующих вредному направлению усло¬
виях не на бесплодную почву».
Саратовские гимназисты обсуждали на своих собраниях
идеи, касавшиеся отношений детей с родителями, раскрепо¬
щения женщин, борьбы с начальством, увлекались чтением
книг по естествознанию материалистического содержания,—
так сообщалось в официальных донесениях.
Не только педагогическая практика, но и вся жизнь Чер¬
нышевского, которую нельзя назвать иначе как подвигом, вос¬
питывала последующие поколения.
«Мировоззрение учителя, — говорит Михаил Иванович
Калинин, — его поведение, его жизнь, его подход к каждому
явлению так или иначе влияют на всех учеников... Можно смело
сказать, что если учитель очень авторитетен, то у некоторых
людей на всю жизнь остаются следы влияния этого учителя».
Эти слова М. И. Калинина должны быть целиком отнесе¬
ны к Н. Г. Чернышевскому. Воспитание гражданина, патриота
121
своей родины, человека труда, проникнутого свободным и
радостным сознанием долга, человека высокой культуры и
сильной воли, новатора и преобразователя действительности
на благо народа — этим задачам была посвящена не только
педагогическая деятельность Н. Г. Чернышевского в саратов¬
ской гимназии, но и вся его работа в «Современнике», как
философа, экономиста, историка, литературного критика, ис¬
кусствоведа и беллетриста. В душной атмосфере царизма, в
условиях жестокой цензуры, в обстановке травли, гонений и
преследований выковывал Чернышевский рука об руку с Доб¬
ролюбовым нового человека-гражданина. «Они будили чело¬
веческую совесть, заставляли людей задумываться над
жизнью, над тем, что можно сделать в ней полезного», —
пишет М. И. Калинин в своей книге «О коммунистическом
воспитании и обучении», признавая Чернышевского и Добро¬
любова вместе с Белинским и Некрасовым великими предшест¬
венниками советской педагогики.
В дни Великой Отечественной войны свершила бессмертный
подвиг и отдала за Родину свою прекрасную жизнь юная Зоя.
«Встреча с Чернышевским, знакомство с его судьбой и с его
книгами значили очень много для Зои. Его жизнь стала для
нее высокой мерой поступков и мыслей», — пишет ее мать*.
Для каждого советского педагога наследие Н. Г. Черны¬
шевского до сих пор служит богатой сокровищницей.
КРУГ ЗНАКОМСТВ
Отдавая много сил и времени педагогической деятельности,
Н. Г. Чернышевский не замыкался в узком кругу гимназиче¬
ских интересов.
Сразу же по приезде в Саратов Чернышевский познако¬
мился с историком Н. И. Костомаровым, сосланным в Сара¬
тов по делу Кирило-Мефодиевского общества в 1848 году. Ко¬
стомаров снимал квартиру у архивариуса духовной консисто¬
рии. В этот период он был занят изучением эпох, связанных
с народными движениями. Благодаря содействию своего квар¬
тирного хозяина, приносившего для него на дом ценнейшие
архивные документы, историк обрабатывал материалы для
большого труда о Степане Разине, а впоследствии занялся под¬
готовкой обширной монографии о Богдане Хмельницком. С
этими подлинными документами мог знакомиться у Костомаро¬
ва и Н. Г. Чернышевский, подходивший к ним, в противопо¬
ложность либеральному историку, с оценкой революционного
демократа.
" Л. Космодемьянская. Пйвесть о Зое и Шуре. Детгиз, 1951, стр. 55.
122

Общение с Костомаровым представляло для Н. Г. Черны¬
шевского несомненный интерес и потому, что содействовало
изучению родного края. Будучи сначала редактором газеты
«Саратовские губернские ведомости», а затем делопроизводи¬
телем губернского статистического комитета, Н. И. Костомаров
вместе с Д. Л. Мордовцевым, служившим в губернском прав¬
лении, постоянно 'имел дело с местными архивами и писал
краеведческие статьи о Саратове. Во второй половине 50-х
годов ими были выпущены «Памятные книжки Саратовской
губернии» с такими статьями, как «Соображения относительно
соединения Саратовского края с югом России», «Очерк исто¬
рии Саратовского края», «Саратовская губерния в прошлом
веке в отношении к нынешнему ее состоянию» и другие.
Встречи с Костомаровым давали Чернышевскому возмож¬
ность высказывать свои мысли и убеждения в спорах, вызы¬
вавшихся коренной разницей в их мировоззрении. Костомаров
враждебно относился к пропаганде материалистических идей,
которую вел Чернышевский среди учеников гимназии. Черны¬
шевский же тонко высмеивал у историка проявления мистициз¬
ма. Современники вспоминают о «бесконечных спорах» Черны¬
шевского с Костомаровым й о превосходстве первого над вто¬
рым как хладнокровного и умелого спорщика, приводившего
историка в тупик силою своей логики. Круг вопросов, затра¬
гивавшихся собеседниками, был очень широк. Е. А. Белов, на¬
пример, вспоминал, что «жаркие споры» велись между ним и
Чернышевским, с одной стороны, и Костомаровым—с другой, о
событиях французской буржуазной революции конца 18-го
века.
Современники вспоминают такой случай. Однажды в
пасхальную ночь Н. И. Костомаров явился к спящему
Н. Г. Чернышевскому и разбудил его поздравлением: «Христос
воскресе!». «Это надо еще доказать!» — отвечал Чернышев¬
ский. Услышав такие слова, Н. И. Костомаров «чуть не слетел
с крутой лестницы антресолей и долго сердился на Черны¬
шевского»*.
Отношения их не ограничивались одними спорами. Нередко
за Николаем Гавриловичем присылала мать Костомарова, что¬
бы «вразумить» историка, когда тот впадал в экзальтацию во
время работы над «Бунтом Стеньки Разина». Он колотил себя
кулаком в грудь, ломал стулья и бил окна. Николай Гаври¬
лович сначала успокаивал мать, а потом шел уговаривать
Костомарова.
В январе 1852 года Н. Г. Чернышё'вский вместе с Н. И. Ко¬
стомаровым посетил концерт любителей. Он уговорил историка
* В. Е. Чешихнп-Ветринский. Н. Г. Чернышевский. П. 1923, стр. 83.
123

сопровождать его специально затем, чтобы послушать увертю¬
ру из оперы Россини «Вильгельм Телль». После этого Николай
Гаврилович записал в своем дневнике:
«Вильгельм Телль» приводит меня в восторженное состоя¬
ние, и когда мы после поехали к Николаю Ивановичу и гово¬
рили за шахматами о нем, у меня выступали слезы от волне¬
ния. И я чувствовал и во время музыки, и после, что в случае
(т. е. в момент революции. —Авт.) и я оставлю свою вялость,
нерешительность»*. Эти слова говорят о сильном влиянии
музыки на молодого Чернышевского. Но Н. И. Костомаров не
разделял его настроения.
Год спустя в ответ на признание Николая Гавриловича о
том, что он страстно мечтает принять участие в неизбежном
бунте против правительства, его невеста Ольга Сократовна
спросила: «Вместе с Костомаровым?» — «Едва ли, — отвечал
Чернышевский, — он слишком благороден, поэтичен. Его испу¬
гает грязь, резня. Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужи¬
ки с дубьем, ни резня».
И Чернышевский, противопоставляя Костомарову А. И. Гер¬
цена, с увлечением рассказал невесте о жизни и деятель¬
ности русского революционера, прибавив, что и он сам в рез¬
кости образа мыслей не уступает подобным людям и «должен
ожидать подобной участи».
В круг близких знакомых Чернышевского входил также
учитель Е. А. Белов, перемещенный в саратовскую гимназию
из Пензы. Николай Гаврилович ценил в «пылком и увлекаю¬
щемся» Белове его незаурядный ум, начитанность и критиче¬
ское отношение к действительности.
Инспектор гимназии считал Белова «самым близким лицом
к Чернышевскому». «Оба они, — писал современник, — тяго¬
тились царившим в то время режимом в тамошней гимназии»**.
Чернышевский познакомил Е. А. Белова с Н. И. Костома¬
ровым, и они втроем стали встречаться довольно часто. Белов
вспоминал, что Чернышевский очень любил Пушкина и цити¬
ровал наизусть целые отрывки. «Пророк», «Анчар», «Памят¬
ник», «Полководец» были его любимыми стихотворениями. Из
поэм Пушкина Чернышевский особенно любил «Полтаву»,
«Медного всадника» и «Бориса Годунова».
Взволнованно вспоминает Е. А. Белов печальную стра¬
ницу в жизни молодого Чернышевского: «Отъезд его из Сара¬
това сопровождался грустным для него эпизодом. Умерла его
мать, которую он нежно, любил и которая на него не могла
надышаться». На другой день после ее смерти Белов навестил
* Поли. собр. соч., т. I, М. 1939, стр. 409.
** Г1 Л. Юдин. Е. А. Белов — «Русская старина». 1905, декабрь, стр.
496—497.
124

Н. Г. Чернышевского, который провел его наверх в свою ком¬
нату и говорил с ним о матери.
Кроме Н. И. Костомарова и педагогической среды, у
Н. Г. Чернышевского было довольно большое знакомство в го¬
роде. Первое время по приезде в Саратов он давал уроки в
некоторых семействах, посещал также Д. А. Горбунова, пере¬
водчика поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод». По воспоми¬
наниям современников, отец Горбунова так отзывался о Чер¬
нышевском: «Бывал я в Питере, и в Москве, и в других го¬
родах, был знаком с министрами, с писателями, аристократа¬
ми, архиереями и разными другими высокими персонами, ду¬
ховными и светскими, но не видывал... таких высоких качеств
человека, как Николай Гаврилович»*.
Наружность молодого Чернышевского также останавлива¬
ла на себе внимание. Он был выше среднего роста, широко¬
плечий, сильный, с развевающимися по ветру волнистыми во¬
лосами каштанового цвета. Взгляд его серых глаз с голубой
просинью выражал и ясную мысль, и наблюдательность, и
стальную волю. В обществе Николай Гаврилович держал себя
очень скромно и даже застенчиво. Но если речь касалась ка¬
кого-нибудь интересующего его вопроса и к нему обращались
за советом, тогда развертывался замечательный дар его слова
и он овладевал всеобщим вниманием.
Среди саратовских знакомых Н. Г. Чернышевского была
весьма одаренная женщина — А. Н. Пасхалова. Она жила
вместе с пятью детьми в доме своей матери, помещицы Зале-
таевой. Дом этот был очень красивым, но он стоял, как молча¬
ливый склеп среди других зданий широкой Сергиевской ули¬
цы. В нем не зажигались праздничные огни, и двери не рас¬
пахивались для гостей. Саратовское общество отвернулось от
его молодой хозяйки, как женщины, совершившей «преступле¬
ние» против общественной морали.
А. Н. Пасхалова осмелилась официально через высшие
петербургские инстанции развестись с мужем, страдавшим за¬
поями. В течение нескольких лет он превратил ее жизнь в
сплошную пытку. Не вынеся такого существования, А. Н. Пас¬
халова предприняла шаг, который вызвал сильное возмуще¬
ние, — официально развелась с мужем. С тех пор над ней
стало тяготеть презрение окружавшего общества, и клеймо
«разводки» закрыло перед ней все двери.
Между тем она выделялась недюжинным умом, знанием
семи иностранных языков и поэтическим творчеством, в кото¬
ром оплакивала свою незавидную женскую долю. У нее бывал
небольшой замкнутый кружок во главе с Н. И. Костомаровым.
* Сб. «Чернышевский в Саратове». Саратов 1939, стр. 59—60.
125

Они оба увлекались астрономией, но главным следом их друж¬
бы остались сборники народных песен, записанных вместе
среди крестьян Саратовского края. А. Н. Пасхалова с истори¬
ком, а иногда и одна, посещала также бурлаков, собиравшихся
в чайных и кабаках на берегу Волги, и записывала их песни.
Это еще более приводило в негодование дворянские и мещан¬
ские круги города.
Создавая впоследствии роман «Пролог», Н. Г. Чернышев¬
ский воспользовался одной из этих песен—«Ах туманы, вы мои
туманушки». Строки из нее приводятся в эпизоде с бурлаками:
Мы не воры, не разбойнички,
Стеньки Разина работнички.
Эта бурлацкая песня звучала и на саратовских улицах, и
на берегах Волги.
Н. Г. Чернышевский еще в студенческие годы задумывался
над участью женщины, наблюдая семейную жизнь своего дру¬
га В. П. Лободовского, и даже первые свои литературные опы¬
ты посвятил этому вопросу («История Жозефины», «Теория н
практика»). Естественно, что такая одаренная и в то же время
несчастная женщина, как А. Н. Пасхалова, привлекла его вни¬
мание. Он стал бывать у нее, и они часто беседовали на тему о
положении женщины. Пасхалова однажды в отчаянии пожало¬
валась ему на свою судьбу. Н. Г'. Чернышевский стал горячо ей
доказывать, что придут времена, когда положение женщины из¬
менится. «Полно, будут ли эти времена?»—с безнадежностью
в голосе спросила Пасхалова. — «Будут!» — отвечал он востор¬
женно, и глаза ei'o заблестели от волнения при мысли о будущем.
Среди некоторых современников Н. Г. Чернышевского су¬
ществовало ошибочное мнение, будто он не способен любить
природу. Н. И. Костомаров,, например, рассказывал в своей
автобиографии: «Помню я один вечер в мае 1852 г., сидел я у
окна, из которого открывался прекрасный вид: Волга во всем
величии, за нею горы, кругом сады, пропасть зелени...» Костома¬
ров указал на этот вид Ник'олаю Гавриловичу: «Смотрите, какая
прелесть, не налюбуюсь!». Затем Костомаров с сокрушением до¬
бавляет: «Чернышевский рассмеялся своим тихим смехом и
сказал: «Я неспособен наслаждаться красотами природы».
Н. Г. Чернышевский объяснял впоследствии в своих крити¬
ческих заметках на «Автобиографию» Костомарова, что он
ответил ему так для того, чтобы Костомаров не говорил це¬
лыми часами только о природе, это было утомительно.
Революционер-демократ беззаветно любил родную саратов¬
скую природу. Из окон его мезонина виднелся Зеленый остров
* «Русская мысль», 1885, № 6, стр. 24.
126

и пушистые лесные чащи противоположного берега, а справа
высилась гора Увек с деревушкою и историческими развалина¬
ми татарского городища. О нем еще в детстве Чернышевско¬
му рассказывал его учитель Г. С. Саблуков.
Этот вид из мезонина и чувство наслаждения природою це¬
ликом было перенесено Н. Г. Чернышевским в его повесть
«Тихий голос», написанную в Сибири.
Душными летними ночами Чернышевский ложился спать
не в низкой комнатке мезонина, а на балконе. Там его грудь
глубоко дышала мягким воздухом теплой ночи, нежный ветер
с Волги освежал лицо. Опершись на локоть, смотрел Николай
Гаврилович на светлосинее полотно реки, перерезанное игра¬
ющею полосою лунного света, на Соколовую гору, также по¬
серебренную сиянием луны. Он слушал тихое плесканье волн
о крутой берег, чувствовал себя бодрым, сильным, смелым;
весело было у него на душе.
Особенно любил Чернышевский летние грозы над Волгой.
Он выходил на балкон любоваться тучами, молнией, пережи¬
вая дивное зрелище разбушевавшейся стихии.
Волга пробуждала в Чернышевском чувство безграничной
свободы. Когда ему впервые довелось поехать на пароходе в
1859 году, он восторженно любовался приволжскими берега¬
ми. Здесь перед ним вставала необъятная ширь его родины.
«Мне и странно, и радостно было смотреть на пространство,
на котором нет ни нашего города, никакого города, ни даже
села: широкая река, горы на запад, степь на восток, — писал
Чернышевский, почувствовав себя свободным среди природы.—
Это чувство было ново для меня: свобода, свобода...»*.
В один из позднейших приездов в Саратов, в 1859
году, Н. Г. Чернышевский ездил на лодке вместе со свои¬
ми двоюродными сестрами Пыпиными в село Пристанное по
Волге, где жил его друг В. Д. Чесноков. Это были места, свя¬
занные с пребыванием Степана Тимофеевича Разина, о кото¬
ром население все еще сохраняло различные предания. Теп¬
лый вечер позднего лета, Волга, залитая лунным светом, дру¬
жеская беседа с товарищем юных лет, и легендарно-историче¬
ские берега, вызывавшие в памяти имя народного вождя, —
все это создало у Чернышевского особо приподнятое настрое¬
ние, когда он возвращался домой. Николай Гаврилович стал
читать сестрам паи ’.усть любимый отрывок из «Размышлений
у парадного подъезда»:
Волга, Волга! Весной многоводной
Ты не так заливаешь поля,
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля!..
* Поли. собр. соч., т. XIII. М. 1949, стр. 451.
127

Неподдельная страсть и гнев звучали в голосе молодого
Чернышевского. Девушки в глубоком волнении слушали его.
Этот вечер остался в их памяти навсегда.
Любовь к родной саратовской земле была одним из элемен¬
тов революционного патриотизма Чернышевского. Патриотизм
он характеризовал как «страстное, беспредельное желание
блага родине». Это чувство с ранних лет взрастила в нем мо¬
гучая Волга и густые зеленые рощи в ущельях родимых гор,
ставших впоследствии местом нелегальных собраний саратов¬
ских революционеров.
«В глубоком овраге сада Громова, прозванном нами «Бай¬
калом», мы собирались в 1905 году для чтения романа Чер¬
нышевского «Что делать?» — рассказывает в наши дни старая
большевичка Евдокия Яковлевна Степанова.
С внешней стороны жизнь Н. Г. Чернышевского в Саратове
в 1851—1853 гг. складывалась неплохо. Он был видным чело¬
веком в глухой провинции, высоко ценился как ученый и высо¬
коквалифицированный педагог, вращался в обществе передо¬
вой интеллигенции.
Современники рассказывают, что однажды губернатор Ко¬
жевников пришел к отцу Н. Г. Чернышевского и пожаловал¬
ся, что его сын редко бывает на губернаторских обедах. Эти
обеды славились на всю губернию. Народу приглашалось мно¬
го, вино лилось рекою, и губернатор слыл «радушным, весе¬
лым и гостеприимным хозяином».
Но Николай Гаврилович не любил губернаторских обедов.
«После такого обилия вина, — говорил он родным, — я ходил
целый вечер по городу, чтобы освежить голову».
Вряд ли это было настоящей причиной, по которой молодой
Чернышевский отказывался от губернаторских обедов. Он хо¬
рошо знал, что «радушный, веселый и гостеприимный хозяин»
безжалостно расправлялся с крестьянами, бесчеловечно пода¬
вил восстание в Мариинской колонии, грабил и угнетал про¬
стой народ. При этом губернаторе «делалось то же самое, что
и до него. Должности продавались с формального торга. Суда
и управы не было; грабительство было повсеместное: оно вла¬
дычествовало в канцелярии губернатора, в губернском прав¬
лении, по всем ведомствам и инстанциям»*.
В сознании молодого Чернышевского все больше укрепля¬
лась мысль о том, что этот мир насилия и несправедливости
должен быть уничтожен силой. Сердце его было с народом,
несокрушимая воля революционного борца стремилась к ки¬
пучей борьбе за светлое будущее своей Родины.
Поли. собр. соч., т. V, стр. 705.
128

Комната Н. Г. Чернышевского в мезонине.

О. С. Чернышевская
(1859 г.).

ЖЕНИТЬБА
Незадолго до ухода из гимназии и отъезда из Саратова
б личной жизни Н. Г. Чернышевского произошло важное со¬
бытие. Он встретил девушку, которая стала его женой и вер¬
ной подругой на жизненном пути. Это была дочь саратовского
врача Ольга Сократовна Васильева.
Впервые молодой учитель увидел Ольгу Васильеву зимой
1853 года на вечеринке в доме дальних родственников Акимо¬
вых. Встреча не была для него безразличной, потому что про
девушку говорили необыкновенные вещи; на одном из вечеров
в присутствии многих людей она провозгласила тост «за демо¬
кратию».
Именно это остановило на себе внимание революционного
демократа. В гимназии его окружали учителя-чиновники,
молодежь же, с которой приходилось встречаться на вечерин¬
ках, состояла также из чиновников присутственных мест и не¬
развитых жеманных провинциальных барышень, мечтавших
о выгодном женихе.
Ольга Сократовна выделялась в обществе своей непосред¬
ственностью, живостью и простотой обращения. Ее звонкий
смех оживлял скучающих гостей, при ней завязывались весе¬
лые игры. Общественное мнение наделило ее званием первой
красавицы в городе. Впоследствии Н. Г. Чернышевский, отме¬
чая влияние образа Ольги Сократовны на поэзию Некрасова,
писал ей со слов самого поэта: «Катерина в «Коробейниках»,
Саша, княгиня Трубецкая — все это твои портреты».
Ольга Сократовна страстно любила природу, родную Вол-,
гу. Впоследствии она рассказывала внукам, что ее в молодо¬
сти называли в шутку не Ольга Сократовна, а «Волга Сара-
товна». Любила она и русскую поэзию. Сохранилась целая
пачка ее девических тетрадей с аккуратно переписанными мел¬
ким почерком стихотворениями Пушкина, Жуковского, Ба¬
тюшкова й Кольцова. От всего ее существа веяло обаянием
молодости и жизнерадостности. Все это не могло не захватить
Н. Г. Чернышевского, сразу уловившего самобытность ее на¬
туры.
Но не только веселость и жизнерадостность привлекали к
Ольге Сократовне молодого Чернышевского. Он разглядел в
ней такие черты, которые пленили его как революционера. Ои
убедился в. том, что это девушка смелая и мужественная,
умевшая спокойно смотреть в глаза опасности.
Эти качества Ольги Сократовны раскрылись перед Черны¬
шевским благодаря происшествию, случившемуся вскоре пос¬
ле их знакомства. Была масленица. Молодежь собралась в
доме Чесноковых. Сначала угощались блинами, а потом реши-
У II. Чернышевская	1^9
ли поехать кататься. Николай Гаврилович.,остался в гостях.,
а Ольга Сократовна с подругами захотела прокатиться с Гим¬
назической горы на Волгу; Но случилось несчастье: лошади
понесли, бешено помчались вниз, к Волге. Сани зацепились за
ухаб при повороте, опрокинулись, и девушки выпали на лед,
получив ушибы. Сбежались люди, подняли девушек и развез¬
ли по домам, где их уложили в постели. Одна Ольга Сократов¬
на отказалась ехать домой. Она вернулась к Чесноковым и со
смехом стала рассказывать о случившемся:
«Мы проскакали на Волгу, там сани опрокинулись и раз¬
бились. Если бы одна лошадь не упала, нас решительно раз¬
давило бы, убило бы санями. Я упала под низ, другие на меня.
Все кричат, ахают, я хохочу. Хотят поднимав меня. — «Я са¬
ма встану». Я ушибла правый бок и всю правую сторону. Те¬
перь несколько болит, но я скрываю это, нарочно смеясь».
Николай Гаврилович слушал девушку с увлечением, лю¬
буясь ее разгоревшимися глазами и пылающими огнем щеками.
В этот вечер он записал у себя в дневнике, что в нем «разго¬
релось восхищение ею» и что Ольга Сократовна — «Краса
вица! Первая красавица на свете». Так он называл свою жену
всю жизнь, хотя она и не была красавицей в настоящем смыс¬
ле слова.
Но молодой Чернышевский сумел увидеть в Ольге Сокра¬
товне внутреннюю красоту, которая пленила и покорила его.
Именно такой должна была быть его избранница, спутница
жизни: отважная, смелая, чуждая мелочности и пошлости.
Сердце Чернышевского безраздельно было отдано этой де¬
вушке навсегда. «У нее именно такой характер, какой нужен
для моего счастья и радости. Эта одна из главнейших причин,
по которой я хочу иметь своею женой именно ее», — записал
он в дневнике.
Любовь для Чернышевского была источником высоких
побуждений, она вдохновляла его в идейной борьбе за свободу
народа, укрепляла стремление беззаветно служить родине. Он
сам так определял свое чувство к Ольге Сократовне: «Это
восторг, какой1 является у меня при мысли о будущем соци¬
альном порядке, при мысли о будущем равенстве и радостной
жизни людей, спокойный, сильный, никогда не ослабевающий
восторг. Это не блеск молнии, это равно не волнующее сияние
солнца. Это не знойный июльский день в Саратове, это вечно
сладостная весна Хиоса».
Н. Г. Чернышевского и Ольгу Сократовну роднило чувст¬
во протеста против рабской женской доли в семье и обществе,
закрепленной законами самодержавной России. Эта сторона
в их взаимоотношениях нашла первое свое выражение в сло¬
вах, которые написал Николай Гаврилович в альбоме Ольги
130

Сократовны еще до женитьбы: «Женщина должна быть равна
с мужчиной, — писал он своей невесте. — До сих пор этого
не было. Женщина всегда была рабою. Жена должна быть
равна мужу. До сих пор этого не было. Жена была просто
служанкою мужа, только немного повыше других слуг. Все
отношения между мужчиною и женщиною, между мужем и
женою были поэтому гнусны. Обязанность каждого честного и
порядочного человека — всеми силами души ненавидеть эти
гнусные отношения и, сколько зависит от него, содействовать
истреблению их».
И Чернышевский впоследствии так построил свою личную
и семейную жизнь, что всегда оставался незаметным ее руко¬
водителем, чтобы Ольга Сократовна никогда не чувствовала
на себе позорного ярма, называемого «обладанием». Он дал ей
возможность проявлять инициативу, и ей самой принадлежала
идея «нейтральной комнаты», которая потом получила свое
развитие в романе «Что делать?».
Его пламенным сердцем владела мечта о единой любви:
«Я хочу любить только одну во всю жизнь, — писал он 5 мар¬
та 1853 года в дневнике, — я хочу, чтобы мое сердце не толь¬
ко после брака, но и раньше брака не принадлежало никому
кроме той, которая будет моей женой... Пусть у меня будет
одна любовь. Второй любви я не хочу».
Эти слова были пророческими. Чернышевский оказался ве-
рен своему обету. Он отдал свое кристально чистое чувство
только одной женщине, ставшей его женой.
Но, полюбив Ольгу Сократовну, Николай Гаврилович пере¬
жил немало мучительных раздумий и бессонных ночей, решая
важный для него вопрос: имеет ли он право на личное сча¬
стье? Ведь он революционер. Перед ним впереди — тяжелая
и трудная дорога, путь лишений и борьбы. «А чем кончится
это? Каторгою или виселицею... Довольно и того уже, что с
моей судьбой связана судьба маменьки, которая не переживет
подобных событий... А какая участь может грозить жене подоб¬
ного человека?»*.
После долгих раздумий Чернышевский решил, наконец,
объясниться с Ольгой Сократовной. Записи в его дневнике
позволяют восстановить картину этого объяснения.
С твердым намерением открыть о себе всю правду невесте
Николай Гаврилович отправился 19 февраля 1853 года в дом
ее родителей. Пройдя во двор, он услыхал, что в доме звучит
музыка: молодежь собралась потанцовать у Васильевых. В пу¬
стой столовой Чернышевский в раздумье присел у стола. Узнав
о его приходе, Ольга Сократовна вышла к нему одетая по-до-
* Поли. собр. соч., т. I. М. 1939, стр. 419.
131
9*

машнему, в скромном платьице и подала чай в старинном бока¬
ле. Ему не хотелось идти в гостиную, откуда неслись звуки му¬
зыки. Влетевшая в комнату подруга Ольги Сократовны напрас¬
но хотела увести его к танцующим. Из вежливости допив свой
бокал, он поднял глаза на Ольгу Сократовну. Она сидела с
другой стороны стола и с выжиданием смотрела на него.
Наконец Николай Гаврилович заговорил. Это объяснение
было совершенно не похоже на обычное признание женихов.
«Выслушайте искренние мои слова, — сказал он тихо, но
твердо, обращаясь к невесте, — я должен ехать в Петербург.
Приехавши туда, я должен буду много хлопотать, много рабо¬
тать, чтобы устроить свои дела...»
И со всей прямотой и честностью революционера Черны¬
шевский признался Ольге Сократовне, что, несмотря на глубо¬
кое и сильное чувство к ней, он не имеет права связывать ее
жизнь со своею. «У меня такой образ мыслей, — говорил
он, — что я должен с минуты на минуту ждать, что вот явят¬
ся жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят меня в
крепость, бог знает, на сколько времени. Я делаю здесь такие
вещи, которые пахнут каторгою — я такие вещи говорю
в классе».
Но это уже было частично известно Ольге Сократовне: ее
брат учился у Чернышевского в саратовской гимназии и много
рассказывал ей о нем. Она слушала дальше в глубоком мол¬
чании. «Я не могу отказаться от этого образа мыслей, — про¬
должал Чернышевский, — потому что он лежит в моем ха¬
рактере, ожесточенном и не довольном ничем, что я вижу кру¬
гом себя... Кроме того, у нас будет скоро бунт, а если он бу¬
дет, я буду непременно участвовать в нем... Это непременно бу¬
дет. Неудовольствие народа против правительства, налогов,
чиновников, помещиков растет. Нужно одну только искру,
чтобы поджечь все это... Я приму участие».
Чернышевский предложил Ольге Сократовне отказаться от
Него, как от «опасного человека». Но когда он прибавил, что
его не испугает бунт, Ольга Сократовна просто ответила ему:
«Не испугает и меня».
Потом он извинился перед Ольгой Сократовной за этот раз¬
говор, потому что «не так должен говорить жених, предла¬
гающий свою руку». Но она опять искренно и серьезно сказа¬
ла: «Вы говорили как должно».
«Тяжело было для меня говорить так, как я говорил с
нею, — признавался самому себе в дневнике Чернышевский.—
Вместо любви, вместо восторга, вместо языка жениха, язык
человека, который говорит: пожалуйста, не решайтесь выхо¬
дить за меня замуж! Чем бы это могло кончиться? Этот разго¬
вор мог бы быть смертным приговором для моего счастья. Но
132

я все таки начал этот разговор и высказал все, что должен
был высказать. Я поступил как честный человек».
«И она выслушала, — продолжал записывать в дневнике
Чернышевский,—...и поняла мои речи в их истинном смысле...
Она поняла, что я не ломаюсь, что я говорю искренно, по чув¬
ству обязанности сказать все, а не потому, чтоб хотел отка¬
заться от ее руки. Кто бы понял это? Она поняла! Кто б не
оскорбился этим? Она не оскорбилась! О, как это возвысило
мое уважение к ней! О, как это возвысило мою уверенность,
что я буду счастлив с нею и что она не будет несчастна со
мною...».
На страницах дневника Николай Гаврилович дал обет не¬
весте: «Насколько твое счастье зависит от меня, от моих
сил, от моей безграничной преданности, ты будешь счастлива!»
Разговор с Ольгой Сократовной решил личную судьбу
Чернышевского. 29 апреля 1853 года состоялась их свадьба,
в начале мая они уехали в Петербург.
Николай Гаврилович и Ольга Сократовна прожили
вместе только девять лет. Предсказание Чернышевского о сво¬
ей будущей судьбе сбылось. Два года заключения в Петропав¬
ловской крепости сменились почти двадцатилетней сибирской
ссылкой и шестилетним поднадзорным существованием в
Астрахани.
За все это время Ольга Сократовна мужественно выносила
свое личное одиночество, ездила в Кадаинский рудник к мужу,
воспитывала в своих детях уважение к нему. Узнав о переводе
Николая Гавриловича в Вилюйск, она много раз выражала же¬
лание поехать к нему и поселиться с ним вместе. Но он сам
в письмах твердо настаивал на том, чтобы она оставалась в
Петербурге, указывая, что ему легче было бы умереть, чем
видеть ее в этих условиях.
После ссылки она не только окружила вниманием и забо¬
той Николая Гавриловича, но помогла ему получить материа¬
лы из Нижнего Новгорода от родных Н. А. Добролюбова, над
архивом которого Н. Г. Чернышевский работал в это время,
отдавая дань памяти своего любимого соратника. За год до
смерти Чернышевский написал Ольге Сократовне письмо, ко¬
торое до сих пор нельзя читать без глубокого волнения: «Твои
качества поддерживали мою веру в разумность и благо¬
родство людей... Это видели люди, имевшие ум понимать мои
отношения к тебе, мотивы моей деятельности, источник моей
веры в человеческий разум, Некрасов и Добролюбов...»*.
Ольга Сократовна была достойной подругой великого рево¬
люционера-демократа.
* Поли. собр. соч., т. XV, М. 1950, стр. 700—701.

ЧАСТЬ III
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ
ОТЗВУКИ САРАТОВСКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
В «СОВРЕМЕННИКЕ»
Осенью 1853 года Н. Г. Чернышевский познакомился с Не¬
красовым, который предоставил ему работу в «Современнике».
С этого времени начинается сотрудничество Николая Гаврило¬
вича в этом передовом органе русской печати, который Черны¬
шевский сумел превратить в трибуну революционной демо¬
кратии.
Деятельность Чернышевского в «Современнике» имела ог¬
ромнейшее значение. Он выступал как великий ученый-рево¬
люционер, говоривший новое слово во всех почти областях оте¬
чественной науки. В беспощадной борьбе против крепостни¬
чества и самодержавия Чернышевский отстаивал освобожде¬
ние своего родного народа. Будучи философом-материалистом^
Чернышевский опирался в своих научных выводах на анализ
конкретной русской действительности и черпал свою силу, как
Антей, из соприкосновения с родной землей.
Расставшись с родным городом, великий демократ не забы¬
вал его: «...каждый час, я буду мыслями в Саратове, которого,
можно сказать, никогда не оставляли они — разве только в
минуты сна без сновидений», — писал он отцуЗ июля 1855 г. *.
У Чернышевского было широкое общение со всеми рус¬
скими городами. Москва, центральные губернии России, Укра¬
ина и Урал, Поволжье и Сибирь, Кавказ и Прибалтийский
* Поли. еобр. соч., т. XIV, М. 1949, стр. 305.
134

край, Новороссийский край и земли «царства Польского» —
все они были широко представлены в таких отделах «Совре¬
менника», как «Библиография», «Критика», «Современное
обозрение», «Внутреннее обозрение», «Устройство быта поме¬
щичьих крестьян».
Но, пожалуй, ни один город не мог дать Чернышевскому
такого непосредственно-близкого, конкретного и с детства зна¬
комого материала для творческих обобщений, как Саратов.
Недаром Чернышевский так часто пользуется в публицистиче¬
ских статьях саратовскими данными для иллюстрации своих
мыслей.
Можно утверждать, что со времени сотрудничества Черны¬
шевского в «Современнике» Саратовский край впервые нахо¬
дит там должное место, впервые полно раскрывается его эко¬
номический и общественно-политический облик. До Чернышев¬
ского в «Современнике» можно было прочесть лишь такие,
например, стихи:
Не сказка то. Нет, в памяти глубоко
На дне ее та быль затаена:
В глуши, в степи, в Саратове... далеко
Была весна, прекрасная весна...
И пахло в воздухе рябиной и сиренью...*
Через год после того, как Н. Г. Чернышевский сделался
сотрудником «Современника», в нем появляется интересная
рецензия на «Судоходный дорожник Европейской России. Ч. 1.
Волга от Астрахани до Рыбинска», где содержатся цифровые
данные о торговле Саратова **.
Когда в 1856 г. появился в печати роман Д. Григоровича
«Переселенцы», Н. Г. Чернышевский откликнулся на эту кни¬
гу в «Заметках о журналах».
Он горячо приветствовал эти обличительные страницы,
рассказывавшие о тяжелой драме крестьянина Тимофея Лап¬
ши, «хозяйство и здоровье которого было окончательно убито
переселением». Лапша, переселенный помещиком в саратов¬
ские вотчины; его брат Филипп, скрывавшийся в бегах; его
жена Катерина, не покладавшая рук, чтобы хоть как-нибудь
поддержать хозяйство; агроном-помещик Белицын, «который
очень хорошо рассуждает об обязанностях помещика и о сво¬
их великолепных планах и разоряется, устраивая в Петербурге
прекрасные балы» — все эти образы близко знакомы Черны¬
шевскому, они кажутся ему «живыми людьми».
* «Современник» 1852, кн. VII, стр. 38 (отдел «Современные за¬
метки») .
«Современник» 1854, кн. VIII, стр. 37-—38 (отд. «Библиография»).
135

Не случайно в одной из статей по крестьянскому вопросу,
в которой ставятся важнейшие проблемы классовой борьбы R
связи с крестьянской реформой, Чернышевский в виде предпо¬
сылки развертывает картину отношений помещиков с крестья¬
нами в условиях Саратовского края. Это — статья «О спосо¬
бах выкупа крепостных крестьян», в которой Чернышевский
разоблачает царское правительство и помещиков, не только
крепостников, но и либералов, подготовлявших, путем обеззе¬
меливания и высокого выкупа, разорение крестьянства.
Здесь Чернышевский облекает свои мысли в полубеллетри-
стическую, полумемуарную форму, используя географические
данные о Саратовской губернии.
Действие рассказа, являющегося вступлением к статье,
происходит в селе Кондоль Петровского уезда, где сам Черны¬
шевский не раз бывал проездом у родственников. В свою оче¬
редь и те, приезжая в Саратов, останавливались у Г. И. Чер¬
нышевского. Несомненно, личные впечатления и слышанные
им рассказы местных жителей легли в основу этой части ста¬
тьи. Идиллическим тоном повествует Чернышевский о якобы
дружелюбных отношениях между крестьянами и помещиками,
заставляя читателя в конце концов придти к совершенно про¬
тивоположному выводу.
Чернышевский восстает в этой статье против страшного
бедствия крестьянской жизни •— переселения, называя его
«растратою труда и времени на заменение более удобного ме¬
нее удобным», «делом невыгодным для национального труда».
Он требует уничтожения чересполосицы, горячо высказы¬
вается за присоединение к крестьянским наделам лугов, лесов
и других угодий, которые облегчили бы крестьянам тяжесть их
существования.
В годы .подготовки крестьянской реформы в «Современни¬
ке» Н. Г. Чернышевского были опубликованы официальные ма¬
териалы — различные рескрипты, в том числе и на имя сара¬
товского губернатора, об открытии комитетов из дворян для
составления проектов Положения «об устройстве и улучшении
быта помещичьих крестьян». Этим названием прикрывалась
грабительская сущность крестьянской реформы, служившей
интересам помещиков. Комитеты должны были открываться
при условии сохранения за помещиками права собственности
на землю, предоставления им полицейских должностей и обес¬
печения исправных податей с крестьянства.
В борьбе, направленной против помещичьей эксплуатации,
отстаивая интересы угнетенных и бесправных масс крестьянст¬
ва, Н. Г. Чернышевский, естественно, не обошел и саратовско¬
го поместного дворянства. Он обрушил, например, тяжелый
удар на одного из ярых крепостников — помещика Саратов-
136

с кой губернии некоего Кривцова, который требовал, чтобы «ни
в коем случае не допускать крестьян к участию в составлении
каких бы то ни было условий... так как от столкновения инте¬
ресов... могут произойти разные неприятности и беспорядки».
Выступая в защиту гражданских прав народа, Чернышевский
с негодованием отвечает: «Мы полагали, что по Своду законов
только те дела считаются правильно веденными, в которых
одинаково выслушивались обе стороны, и только те контракты
признаются действительными, в которых условия не продикто¬
ваны одной стороной без согласия другой»*.
Саратовский помещик вносил предложение не только оста¬
вить в силе трехдневную барщину, но и увеличить количество
крестьянских тягл в полтора раза путем назначения в тягла
всех без исключения крестьян, а для помещика отделить поло¬
вину земли с тем, чтобы из каждых двух тягл одно постоянно
находилось на барщине.
Таких Кривцовых имел в виду Чернышевский, когда писал,
что «теперь производятся вещи, тысячной доли которых не мог
описать Щедрин» **.
Революционные демократы хотели видеть свою Родину мо¬
гущественной и богатой. Они мечтали о развитии техники, ко¬
торая стала бы достоянием народа и его орудием в борьбе за
расцвет хозяйственной и культурной мощи будущего республи¬
канского государства.
В своих политико-экономических статьях Чернышевский, в
частности, уделял много внимания вопросу развития судоход¬
ства на Волге. Волжанин по происхождению, хорошо знавший
великую русскую реку с детских лет, Н. Г. Чернышевский не¬
редко связывал будущее Саратова с Волгой. Но его мысли о-
родном городе перерастали в мечту об экономическом укреп¬
лении всего Поволжья.
«Настоящее развитие пароходства у нас еще очень недоста¬
точно, •— писал он. — Так, например, на Волге, главной доро¬
ге всех экономических оборотов восточной половины России, в
настоящее время ходят еще не более шестидесяти пароходов,
считая даже и те мелкие паровые суда, которые употребляют¬
ся только для завозки якорей при конных машинах». Черны¬
шевский отмечает, что правильное пассажирское движение су¬
ществует только в верхней части Волги, что же касается то¬
варных пароходов, то их и в верхней и нижней Волге нехва-
тает для перевозки и десятой части товаров.
Причину отсталости волжского транспорта великий эконо¬
мист видел в отсутствии дешевого топлива для паровых ма¬
шин. Вину за это он возлагал на антинародную политику рус¬
* Поли. собр. соч., т. V, М. 1950, стр. 867.
** Гам же, стр. 690.-
137

ского царизма, в результате которой «при таком богатстве, ка¬
кое представляет Донской каменно-угольный бассейн», русский
антрацит вытеснялся английским каменным углем. Чернышев¬
ский требовал разработки отечественного антрацита, для чего,
по его мнению, необходимо было «расчищение устьев Дона и
проложение железной дороги от антрацитовых копей к этой
реке»*.
Таким же патриотом, не мирящимся с экономической зави¬
симостью от иностранцев, выступает Чернышевский в «Совре¬
меннике» и в том случае, когда приветствует спуск на воду
первого пассажирского парохода «Алексей» с верфи механиче¬
ского завода Шипова в Костроме в июле 1857 г. Чериышевско
го радует, что Шипов вверил это дело «не иностранцам, а рус¬
ским технологам», которые «вполне оправдали его доверен¬
ность как совершенным знанием дела, так и своею старатель¬
ностью и неутомителыюстью в трудах» **.
На протяжении многих месяцев Н. Г. Чернышевский следит
за развитием пароходства в России и высказывается о нем в
своих «Современных обозрениях».
«С каждым новым месяцем нам приходится записывать но¬
вые факты этого возрастания, — пишет он в октябре 1857 г.—
Так, например, в последнее время объём нашего пароходства
опять расширился». Этими словами Чернышевский приветст¬
вует учреждение Г. Н. Львовым буксирного и пассажирского
пароходства «по реке Москве, от города Москвы до впадения
реки в Оку, по Оке от Орла и по Волге от Твери до Симбирска
я до Нижнего Новгорода»***.
С большим интересом относился Н. Г. Чернышевский и к
развитию железнодорожного строительства. Еще в 1857 г., ког¬
да не существовало железнодорожного сообщения с Сарато¬
вом, он радовался слухам о предстоящей организации компа¬
нии для постройки железной дороги «от Москвы через Рязань
и Тамбов до Саратова» (Письмо к отцу от 31 декабря
1857 г.). Через два года Чернышевский опять пишет отцу, в
связи с задержкой почты из-за того, что «испортились уже до¬
роги»: «Скоро будем мы избавлены от этих задержек. Желез¬
ная дорога в Саратов построится с быстротою замечательною
один из акционеров этой компании, сын учредителя Анненко¬
ва, сказывал мне, что работы непременно будут окончены в
пять лет; тогда поездка в Саратов отсюда будет требовать
всего только 44 часа»... (Письмо от 7 апреля 1859 г.).
Железная дорога из Москвы до Нижнего была готова в
1860 г. только до Владимира. Чернышевский с нетерпением
4 Поли. собр. соч., т. IV, М. 1948, стр. 847.
** Гам же, стр. 819.
’r:f Гам же, стр. 861.	'
138

ждал движения поездов по этой линии: «Около 5 дней будет
достаточно, чтобы доехать отсюда до Саратова по железной
дороге и потом из Нижнего по Волге». При сильной занятости
писателя это давало бы ему возможность приехать в Саратов
на более продолжительное время, и в лучших условиях, чем
раньше. «Езда на почтовых ужасна», — писал он, вспоминая
свое первое путешествие в Петербург.
Однако желанию Н. Г. Чернышевского не суждено было
осуществиться. Только в 1868 г. была выдана концессия на
постройку, а в июне 1871 г. была закончена и открыта для
движения вся линия Тамбов—Саратов. В это время Чепны-
шевский находился в ссылке. Когда через 12 лет по освобож¬
дении из Сибири великого демократа везли в Европейскую
Россию, был запрещен его проезд по железной дороге, и в
Саратов, по пути в Астрахань, он был доставлен под жан¬
дармским конвоем на лошадях.
Интерес Н. Чернышевского к развитию сети железных до¬
рог в России диктовался экономическими соображениями:
волжский хлеб шел водой до Петербурга два лета, а железная
дорога давала возможность доставлять его «через два дня по
приходе в Рыбинск»*.
Однажды Н. Г. Чернышевскому попалась только что выпу¬
щенная в Петербурге книжка М. Тимаева «Тетрадь Всеобщей
Гебграфии». В этом «ребяческом руководстве» Чернышевский
не преминул отметить грубую ошибку автора относительно Са¬
ратовского края. Тимаев разделил «Европейскую Россию» на
5 стран: лесную страну, страну мануфактурной промышленно¬
сти, страну горнозаводской промышленности, страну хлебопа¬
шества и степную страну». Из «страны хлебопашества» он ис¬
ключил большую часть Саратовской губернии — житницу
России — вместе с Самарской и Воронежской губерниями. —
«Бедные части, — иронически замечает Чернышевский, — куда
они денутся?.. Изумительно, что подобные, никуда не годные
книжонки дожидаются до «седьмого исправленного издания».
Какие несчастные люди принуждены покупать их?»**.
Чрезвычайно метко и остроумно был использован саратов¬
ский материал в полемике Чернышевского с профессором Ки¬
евской духовной академии П. Юркевичем. Здесь в нем как бы
чувствуется бывший саратовский семинарист. Великолепное
знание основ схоластической науки помогло ему мощным уда¬
ром вскрыть затхлость, несостоятельность идеалистической
теории своего противника.
Н. Г. Чернышевский писал: «Я сам—семинарист. Я знаю по
опыту положение людей, воспитывающихся, как воспитывался
* Поли. собр. соч., т. XIV, М. 1949, стр. 352.
” Поли. собр. соч., т. VII М. 1950, стр. 992.
139

г. Юркевич. Я видел людей, занимающих такое положение, как.
он. Потому смеяться над ним мне тяжело: это значило бы.
смеяться над невозможностью иметь в руках порядочные кни¬
ги, над совершенною беспомощностью в деле своего развития^
над положением, невообразимо стесненным во всех возмож¬
ных отношениях».
«...Все мы, семинаристы, писали точно то же, что написал
г. Юркевич. Если угодно, я могу доставить в редакцию «Рус¬
ского вестника» так называемые на семинарском языке «зада¬
чи», то есть сочинения, маленькие диссертации, писанные
мною, когда я учился в философском классе саратовской се¬
минарии... Известно, как пишутся эти вещи, что пишется в
этих вещах, то есть известно это нам, семинаристам. Другие
могут считать это новым, могут, пожалуй, считать хоро¬
шим, — как им угодно. А мы знаем, что это такое»*.
Далее следовала характеристика, данная Юркевичу, как
бывшему воспитаннику духовной школы. Эта характеристика,
была вычеркнута цензурой и смогла быть опубликованной
только после Октябрьской социалистической революции. При¬
водим эти замечательные строки о Юркевиче:
«Очень вероятно, что он — человек даровитый. В наших
духовных академиях пропорция людей даровитых от природы
так велика, как нигде, кроме разве Политехнической школы.
Оно и неудивительно: в академию посылаются из семинарии
три-четыре человека, выбранные из 100, из 200 человек, как
самые даровитые. Но, боже мой, как изувечиваются они в те¬
чение своего 16-летнего курса наук, в число которых особенной
наукой входит пасхалия, и что делается из большей части этих
даровитых людей!»**.
Эта статья Чернышевского «Полемические красоты» появи¬
лась в июньской книжке «Современника» за 1861 год. В том
же номере журнала была напечатана без подписи другая ста¬
тья «Непочтительность к авторитетам». Большое место в ней
было отведено разоблачению либералов. В виде примера в
статье приводилась предательская политика либералов в За¬
падной Европе, а в связи с этим вспоминалось и июньское
восстание в 1848 году. Эта замаскированная угроза революци¬
ей гармонически звучала рядом с выступлением против Юр-
кевича.
В настоящее время выяснено, что статья принадлежала са¬
ратовскому педагогу Е. А. Белову, которого Чернышевский
привлек к сотрудничеству в «Современнике». Вместе с тем,
изучение рукописи показывает, что статья прошла сильную ре¬
дакторскую правку самого Чернышевского..
* Поли. собр. соч., т. VII, М. 1950, стр. 725—726.
** Там же, стр. 1071.
140

' Это не единственный случай, когда Николай Гаврилович
объединял вокруг себя в «Современнике» передовых саратов¬
цев, поручал им подготовку ответственных статей под своим
руководством и тем самым укреплял прогрессивные силы в
общественно-политической жизни родного края. Недаром
мысль о создании в Саратове университета вышла из кружка
тех лиц, которые объединялись вокруг Чернышевского еще с
начала пятидесятых годов. Эта мысль не получила тогда свое¬
го осуществления, так как царское правительство считало уни¬
верситеты «рассадниками революционных идей» и боялось
создать такой «рассадник» на родине Чернышевского.
ПРИЕЗДЫ В САРАТОВ
За время сотрудничества в «Современнике» Н. Г. Черны¬
шевскому всего два раза — в 1859 и в 1861 гг. — удалось
побывать в Саратове, где проживал его отец в своем доме
вместе с семьей Пыпиных.
Об этих приездах сохранились воспоминания младшей из
сестер Пыпиных Екатерины Николаевны, которой в то время
■было 12—14 лет. С Николаем Гавриловичем она не была зна¬
кома до 1859 года.
Когда мать послала ее на пристань встречать Николая Гав¬
риловича, она спросила:
— А как же я его узнаю?
— А увидишь, с кем стоит Анна Сократовна, значит тот и
есть Николай Гаврилович, — сказала ей мать.
Анна Сократовна (сестра Ольги Сократовны) была извест¬
на девочке. Прибежав на пристань, она увидела, что взрослые
ее сестры раскланиваются с каким-то высоким человеком, а
рядом стоит Анна Сократовна. Катя пустилась бежать в гору
домой с радостным известием.
Николай Гаврилович ласково встретился с ней. «Он был
очень похож на тот портрет, где он со скрещенными рука¬
ми», — вспоминала она в старости. Но видеться дальше с
двоюродным братом ей почти не пришлось. Наверху в мезони¬
не у него собирались незнакомые люди, туда девочке вход был
закрыт.
В 1859 году Н. Г. Чернышевский навестил отца в июле.
Это было сразу же по возвращении из поездки в Лондон к
Герцену. По приезде ц. Саратов Н. Г. Чернышевский нашел
старых знакомых, которых знал еще в бытность учителем гим¬
назии. Это были — учитель Е. А. Белов; писатель Д. Л. Мор¬
довцев со своей женой, по первому мужу Пасхаловой; преем¬
ник Н. Г. Чернышевского по гимназии В. Г. Варенцов; чинов-
141

ники Н. Л. Мордвинов и И. А. Ган; врач С. Ф. Стефани; юрис:
А. П. Ровинский, бывший ученик Н. Г. Чернышевского, при¬
нимавший в то время участие в заседаниях редакционной ко¬
миссии «по улучшению быта помещичьих крестьян». Н. И. Ко¬
стомарова, входившего в этот кружок, в 1859 г. не было в Са¬
ратове. Собирались и в доме Чернышевских, и у Мордовцевых
на Никольской (ныне Радищевской улице), и у Чечелевой-Га-
лицкой на Кострижной (ныне Сакко и Ванцетти), и в доме
матери А. Н. Пасхаловой на углу Царицынской и Б. Сергиев¬
ской (ныне Чернышевская ул.).
По словам современника, эти квартиры назывались «гово¬
рильни». Там протекали долгие, горячие, ожесточенные споры
до глубокой ночи: «...Спорили о разных вопросах, волновавших
тогда умы: политических (европейская политика под влиянием
Наполеона III, внутренние реформы в России), литературных
(споры о направлениях реалистическом, обличительном, народ¬
ническом, славянофильском), педагогических (реформа школы,
упразднение телесных наказаний), судебных... всего более спо¬
рили, конечно, о предстоящем и чаемом освобождении крепо¬
стных, с землею или без земли, с вознаграждением помещиков
или без оного, — последние вопросы, конечно, уже в конце 50-х.
годов...»*.
Летом и ранней осенью предпринимались прогулки за го¬
род, поездки на лодках по Волге. Понятно, какую роль должен
был играть на этих собраниях Н. Г. Чернышевский, вождь
революционной демократии. Это был период расцвета его дея¬
тельности в «Современнике» как непримиримого борца за пра¬
ва народных масс.
В стране складывалась революционная ситуация, обостря¬
лась борьба Чернышевского с либералами вокруг подготовляв¬
шейся крестьянской реформы. Чернышевский после отражен¬
ной им атаки «Экономического указателя» приступает к созда¬
нию политико-экономической теории трудящихся в противовес
теории капиталистов. Начинается работа по переводу «Осно¬
ваний политической экономии» Милля с теми примечаниями
Чернышевского, за которые Маркс назвал его «великим рус¬
ским ученым и критиком».
В Саратове Н. Г. Чернышевский не оставлял литературной
работы. 31 июля 1859 г. он посылает Н. А. Добролюбову для
«Современника» окончание статьи «Политика», которую начал
писать на пути в Саратов во время остановок парохода у при-
♦ О собраниях саратовской интеллигенции с участием Н. Г. Черны¬
шевского см.: Д. Л. Мордовцев. Профессор Ратмиров. «Книжки недели»
1889, № 2, стр. 73—136; П. Юдин. Н. Г. Чернышевский в Саратове. «Ист,
вестник» 1905, № 12, стр. 883; П. Юдин. Е. А. Белов. — «Русская стари¬
на» 1905, № 12, стр. 497—499 и др.
142

станей. Устройство пароходов было еще настолько несовер¬
шенным, что невозможно было писать, пока пароход шел. «От
толчков машины сильно подергивало», — сообщает Черны¬
шевский в письме Добролюбову. Поэтому большая часть ста¬
тьи была дописана уже в саратовском мезонине.
Даже отправляясь к родным на отдых, великий демократ
ни па минуту не прекращал работу.
В это время его мысли были заняты революционными собы¬
тиями в Италии. Подчеркивая решающую роль масс в истории,
называя народ «непреоборимой силой», Чернышевский имеет
в виду Россию, когда предсказывает победу революции и ги¬
бель реакционных сил: эти последние «будут сокрушены силою
народного ополчения, растают пред гневом народа, как воск
тает перед лицом огня». Окидывая взором расстилающиеся
перед ним в волжских берегах просторы необъятной русской
земли, великий революционер мечтает об освобождении «бед¬
ных темных соотечественников поселян и городских простолю¬
динов». В этой очередной «Политике» он выступает мужест¬
венным борцом Против «правительственной системы, принуж¬
дающей землевладельца обирать мужика для уплаты налогов
и с тем вместе защищающей землевладельца в его господстве
над мужиком»*.
В 1859 году в России началось массовое крестьянское дви¬
жение, известное под названием «питейных бунтов». Бунты
охватили 23 губернии, в том числе и Саратовскую. Они были
направлены против винных откупов. Откупщики выколачивали
из народа последнюю копейку, обирали его до нитки, действуя
подкупом, давая взятки губернаторам, исправникам и разным
чиновникам. Пополняя опустевшую после Крымской войны цар¬
скую казну, сами откупщики в то же время наживали огромные
капиталы своими мошенническими спекуляциями. Народная не¬
нависть, вызванная откупами, привела к массовым протестам.
В процессе своего развития «питейные бунты» перерастали
в антикрепостническое движение вообще. Так было и в Сара¬
товском крае.
С особенной силой «питейные бунты» проявились в Воль¬
ском уезде. Это было незадолго до приезда Н. Г. Чернышев¬
ского. 24 июня 1859 г. толпа народа до трех тысяч человек во
время ярмарки в городе Вольске «сделала буйственное напа¬
дение на заведения, где только производилась продажа откуп¬
ного вина и питий, равно и где таковые хранились, •— разбила
и разметала ярмарочные выставки, городовые питейные до¬
ма», — пишет об этом один из Вольских откупщиков купец
Вейсберг в своем донесении властям.
* Поли. собр. соч., т. VI, М. 1949, стр. 367—370.
143

Для усмирения была выслана воинская команда. Ио она
ничего не могла сделать. Напав на солдат, возмущенная толпа
обезоружила их, переломала ружья и ранила в голову город¬
ничего. Затем восставшие двинулись к полицейской арестант¬
ской и выпустили всех заключенных. Только с помощью допол¬
нительно вызванных войск восставшие были усмирены.
Всего за 24—26 июня по Вольскому уезду было разбито
тридцать семь питейных домов.
Почти одновременно были разгромлены питейные дома в
Хвалынском, Кузнецком и Балашовском уездах. Только в по¬
ловине июля с помощью войск движение было подавлено.
Приезд Чернышевского совпал с репрессивными действия¬
ми правительства, которое расправлялось с участниками «пи¬
тейных бунтов». Повсюду шли аресты, обыски, суды. При гу¬
бернаторе работала специальная следственная комис¬
сия. Только в Вольскую и хвалынскую тюрьмы было заключе¬
но 132 -человека. По приказу Александра II «бунтовщиков»
предали военному суду. Жителям Вольского и Хвалынско-
го уездов было предложено уплатить возмещение убытков в
сумме до 100 тысяч рублей.
Революционные демократы придавали «питейным бунтам»
большое значение, видя в них пробуждение политического соз¬
нания в народе. «Действительно народным делом» называл их
Добролюбов. Широкий размах крестьянского движения против
откупов дал основание Чернышевскому поставить вопрос о
всероссийском народном протесте против царизма и помещи¬
чьего гнета в своих публицистических статьях «Вредная добро¬
детель», «Откупная система», «Винный акциз» и др.
В статье «Откупная система» путем намеков и иносказаний
доказывается, что уничтожение откупов — лишь часть обще¬
народной задачи, которая состоит в свержении всего крепост¬
нического строя. Каждый год русские женщины трудятся над
прополкой своих скудных полей, и каждый год сорная трава
вырастает снова. Этб будет продолжаться до тех пор, пока
мужья не убедятся в необходимости переработать почву своих
полей более глубокою пропашкою: на хорошо обработанной
земле меньше остается зерен сорной травы, да и та заглушает¬
ся дружным, сильным ростом хлеба. Такова основная мысль
этой статьи Чернышевского, который решающую роль в рево¬
люции отводил народу.
23 августа Николай Гаврилович уехал из Саратова. Он
увез с собой в Петербург двоюродную сестру Полину Никола¬
евну Пыпину.
— А то вы ее тут еще замуж выдадите! — пошутил он в
разговоре с её матерью, прося отпустить с ним девушку. Дей-
144
ствительно, в Саратове к ней сватались мелкие чиновники,
брак с которыми сулил ей только мещанское благополучие.
Чернышевский стремился дать своим двоюродным сестрам
образование и вдохнуть в них идеи борьбы за женскую неза¬
висимость. Обе они — Полина и Евгения Пыпины, приехав в
Петербург, жили на квартире у Н. Г. Чернышевского, посеща¬
ли кружок самообразования, где математику преподавал зна¬
менитый Н. А. Страннолюбский, слушали лекции в универси¬
тете. Николай Гаврилович помог им найти заработок: они за¬
нимались чтением корректур в издательстве передового шести¬
десятника Н. Тиблена, деятельность которого впоследствии
была перенесена в Саратов. Полина Николаевна скоро стала
невестой молодого революционера, пользовавшегося большим
личным расположением Н. Г. Чернышевского. Это был В. А. Об¬
ручев, привлекавшийся в 1861 г. к ответственности за рас¬
пространение прокламации «Великорусе». Брак расстроился,
но портрет В. А.-Обручева несколько десятков лет висел на
стене маленького саратовского флигеля Пыпиных, куда Поли¬
на Николаевна наезжала в летнее время к одной из сестер.
Портрет этот после Октябрьской революции поступил в фон¬
ды Дома-музея Н. Г. Чернышевского.
Сестры Пыпины поддерживали переписку с саратовскими
родными, сообщая о петербургских впечатлениях, о современ¬
никах и друзьях Н. Г. Чернышевского, бывавших у него в до¬
ме. Так, вскоре по приезде в Петербург, Полина Николаевна,
охваченная радостным волнением, извещала родителей, что
собирается вместе с Н. Г. и О. С. Чернышевскими к Н. И. Ко¬
стомарову, где увидит Тараса Григорьевича Шевченко, кото¬
рый уже был у Чернышевского. Посещения украинским поэтом
дома Н. Г. Чернышевского были связаны с хлопотами об ос¬
вобождении из крепостной неволи его сестер и братьев. Имя
Т. Г. Шевченко свято чтилось и в саратовском доме Чернышев¬
ских и Пыпиных. Недаром после посещения поэтом Татьяны
Петровны Костомаровой в 1857 г. старинный рыдван старушки
на другой же день въехал во двор Чернышевских: она горела
нетерпением поделиться с друзьями об этом важном для них
событии в ее жизни. Запрещенные портреты Шевченко и укра¬
инское издание «Кобзаря» хранились в родном доме
Н. Г. Чернышевского в Саратове.
Саратовские впечатления не замедлили сказаться на тех
публицистических статьях, которые были написаны Н. Г. Чер¬
нышевским по приезде в Петербург. Так, в статье «Суеверие и
правила логики» приводятся характеристики крупных чиновни¬
ков Саратова — губернатора Кожевникова и управляющего
удельной конторой Мордвинова в качестве иллюстраций к
основной идее статьи — о том, что главной причиной обнища-
10 Н. Чернышевская	145
ния и угнетения народа являются не отдельные чиновники, а
дурное государственное управление вообще. «Кто говорит
«бедность народа», тот говорит «дурное управление». Это —
единственный источник народной бедности», — пишет Черны¬
шевский, прямо раскрывая начальные буквы фамилий саратов¬
ских «правителей»*.
Несомненным следствием поездки Н. Г. Чернышевского в
Саратов было появление в «Современнике» рецензии на бро¬
шюру саратовца И. А. Гана «О настоящем быте мещан Сара¬
товской губернии». Эта брошюра была опубликована в качест¬
ве приложения к журналу «Экономический указатель» при
первом выпуске (январь 1860 г.).
Работу И. Гана издала только что учрежденная «комиссия
для улучшения системы податей и пошлин». Автором ее являл¬
ся один из членов комиссии саратовский чиновник Иван Алек¬
сеевич Ган, с которым Н. Г. Чернышевский встречался у Бело¬
ва и у других знакомых. Очевидно, во время пребывания в Са¬
ратове Николай Гаврилович узнал, что Ган готовит к печати
свои материалы, беседовал с ним по этому вопросу и заинте¬
ресовался будущей книжкой. Ему было ясно, что комиссия не
в состоянии разрешить задачу облегчения податной тяжести
для низших слоев населения, но собранный ею фактический
материал был нужен «Современнику» для обличения крепост¬
нического строя и самодержавия.
Судя по гонорарным ведомостям редакции «Современни¬
ка», рецензия на брошюру Гана не принадлежит Н. Г. Черны¬
шевскому. Возможно, что последний поручил ее составление
Е. А. Белову, с которым поддерживал постоянное общение,
сильно, впрочем, затруднявшееся дальностью расстояния. Этим
обстоятельством и можно объяснить, почему рецензия настоль¬
ко поздно попала в редакцию, что смогла быть напечатана лишь
через год после выхода в свет брошюры, т. е. в январе 1861 г.
Заслуга И. А. Гана заключалась в том, что он вскрыл чрез¬
вычайно тяжелое положение саратовских помещичьих крестьян
и городской бедноты — мещанства, которые оказались наибо¬
лее неплатежеспособными из всех плательщиков государствен¬
ных податей. В качестве примера бесправного положения перед
законом этих двух сословий редакция «Современника» приве¬
ла из брошюры Гана следующие факты.
В Саратовском уезде один помещик в течение нескольких
лет не вносил податей за своих крестьян. Тогда его имение на¬
значено было в продажу. Оборотливый помещик погасил недо¬
имку тем, что успел перезаложить имение. Но зато он отобрал
у крестьян всю землю, и эту же землю сдавал им по вольной
* Ноли. собр. соч., т. V, М. 1950, стр. 704.
146

цене, не освобождая от барщины. Крестьяне уверяли, что с
них ежегодно в определенное время собирались подати. «Но
уверения эти, как ничем не подтвержденные, не были приняты
в уважение, и земская полиция заставила их исполнять бес¬
прекословно барщинную повинность».
Еще хуже обстояло дело с крестьянами села Юсупова Ба-
лашовского уезда, признанных бунтовщиками, — они отказа¬
лись уплатить подати за 1857 год на том основании, что в те¬
чение десяти лет платили излишние подати за своих односель-
цев, выселенных помещиком в Самарскую губернию.
Что касается мещан, то их положение было не лучше. При
преобразовании земледельческих поселений в города у жите¬
лей отбирались земли — единственный источник их существо¬
вания, и ничего не предоставлялось взамен. Таким способом
была превращена в город Царев слобода Царевка. Возмущен¬
ные жители решили не продавать чиновникам съестных припа¬
сов, чтобы выжить непрошенных гостей. «Но их признали бун¬
товщиками и посредством военной команды заставили пови¬
новаться».
Недоимка у мещан сделалась наследственной и переходила
от отца к сыну, как только тот появлялся на свет. К 18-летне-
му возрасту на сыне лежал уже неоплатный долг, кото¬
рый давил его и поглощал весь заработок. «Счастье, если по-
стечению каких нибудь благоприятных обстоятельств он ус¬
пеет расплатиться с недоимкою, а то — бедность, а с ней и
порок окончательно задавят его, и кончится тем, что общество,
как неисправного плательщика, отдаст его в рекруты...». Так,
в семействе мещан Березкиных, числившихся в окладных кни¬
гах г. Саратова, за отсутствием совершеннолетнего работника
платежи падали по наследству на трех мальчиков. Этим маль¬
чикам суждено было, как только они подрастут, всем итти в-
солдаты за недоимки.
В своей брошюре И. А. Ган проводил мысль о том, что
«правительственными учреждениями нельзя изменить направ¬
ление народной деятельности; скорее правительство вместо со¬
чувствия встретит открытое сопротивление своим нововведе¬
ниям, если они не ответствуют внутренней потребности наро¬
да». Эту мысль и ценный фактический материал, собранный
И. А. Ганом, редакция «Современника» умело использовала в
целях проводимой Чернышевским пропаганды крестьянской
революции.
* :js
;|;
Второе посещение Н. Г. Чернышевским Саратова относится
к августу 1861 года, т. е. произошло в разгар революционной
ситуации в России. Крестьянство, обманутое и ограбленное
10*	147

царским манифестом об «освобождении», отвечало на него
бунтами.
В «Колоколе» появилась статья Н. П. Огарева «Что нужно
народу». В составлении этой программы тайного общества
«Земля и воля» принимали также участие Н. А. Серно-Со-
ловьевич, Н. Н. Обручев, А. А. Слепцов, М. Л. Налбандян и
другие соратники Чернышевского. За месяц до отъезда в Са¬
ратов Чернышевский говорил с А. Слепцовым об организации
общества, которое и было создано при его активном участии
после возвращения в Петербург.
Чернышевский в это время уже был автором воззвания
«Барским крестьянам», поднимавшего народ на восстание и
проводившего идею установления демократической республики
после свержения царизма. Влияние великого революционного
демократа на умы возрастало все более и более. «Репутация
его растет не по дням, а по часам — ход ее напоминает Бе¬
линского, только в больших размерах», —• писал Некрасов
Добролюбову 3 апреля 1861 года *.
Вместе с тем началась и предательская деятельность Вс.
Костомарова. В тот день, когда Чернышевский выходил из
своей петербургской квартиры, чтобы ехать в Саратов, его
прокламация уже была передана в III отделение братом Вс.
Костомарова.
В Саратове Николай Гаврилович встретился со старыми
знакомыми, в первую очередь с Е. А. Беловым, приглашен¬
ным принять участие в обширном коллективном труде — пере¬
воде «Всемирной истории» Ф. Шлоссера, которую Чернышев¬
ский предпринимал под своей редакцией.
Вряд ли одним только желанием навестить старика-отца
была вызвана поездка Чернышевского в Саратов. Несомненно,
его прежде всего привлекал размах крестьянского движения,
желание собрать о нем побольше конкретных данных. Легче
всего это было сделать в родном городе, где отец, в силу свое¬
го служебного положения, всегда был в курсе всех событий, а
братья Н. Д. Пыпина — правительственные чиновники — по¬
стоянно принимали непосредственное участие и в переговорах
с крестьянами, и в усмирении их.
Манифест об «освобождении» крестьян был торжественно
объявлен 13 марта 1861 г. в саратовском кафедральном собо¬
ре. Накануне в город прибыл из Петербурга флигель-адъютант
Янковский. Ночью губернатор собрал экстренное совещание,
на котором решили командировать в уезды Саратовской гу¬
бернии ответственных чиновников для объявления манифеста
крестьянам.
* «Звенья» № 5, М. 1935, стр. 489.
148

Со страхом принялись за это дело чиновники. В сознании
крестьян не укладывалось понятие о «даровании свободы» с
новым их закрепощением, которое выражалось в оброке и бар¬
щине за предоставляемые жалкие земельные наделы. Крестья¬
не не могли примириться и с двухлетним сроком сохранения
старого порядка. Надежды крестьян на немедленную, полную,
настоящую свободу оказались разбитыми, и потому народ не
мог ответить на манифест иначе, как бурными вспышками
гневного протеста.
Наиболее крупным волнением саратовских крестьян в 1861
году было восстание в Руднинской вотчине Камышинского
уезда, продолжавшееся с 18 марта по 12 апреля. Почти одно¬
временно бунтовали крестьяне Аткарского уезда, где лежали
обширные владения крупной саратовской помещицы княгини
Кочубей. В июне 1861 г. и позднее бунты повторились в Ка¬
мышинском уезде.
В середине июля 1861 г. приставом было перехвачено пись¬
мо отставного солдата Герасименко, которого начальство на¬
зывало «главным возмутителем» в селе Лемешкино. Он скрыл¬
ся из села с приходом туда войск и отправился в Петербург
подавать жалобу царю.
Крестьяне села Лемешкина заявили предводителю дворян¬
ства Ершову: «Хлеба у нас нет, есть нечего, семян нет, лоша¬
дей и быков управляющие поморили, теперь делай что хочешь,
а работать ему (помещику.—Авт.) не пойдем».
Одновременно с Рудней происходили волнения в Вольском
уезде, куда постоянно ездил отец Чернышевского. Не случайно
и сам Н. Г. Чернышевский захотел в 1861 г. посетить Вольск,
по приглашению крестника отца А. Г. Чернышевского.
В Кузнецком уезде Саратовской губ. широкую огласку по¬
лучило выступление унтер-офицера Савельева из дворовых, ко¬
торый читал и растолковывал Положение крестьянам. Страш¬
ной расправой кончилось его дело, тянувшееся более года.
Сильное волнение охватило и села Балашовского уезда. Не¬
смотря на расправу с крестьянами при помощи военной коман¬
ды численностью в 5 рот солдат, бунт повторился в 1862 г. и
был окончательно подавлен лишь в 1863 г.
Огромные земли помещиков Устиновых, славившихся на
всю губернию богатством и роскошью, были также охвачены
народными волнениями.
Еще в марте 1861 г. саратовский губернатор обратился с
«совершенно секретным» предписанием ко всем властям, тре¬
буя «со всею бдительностью следить за положением мнений в
городах и селениях, неослабно преследовать распространение
ложных слухов и толков... А особенно следить за появлением
людей, являющихся в подобных случаях под разными имена¬
ми

ми, как то уже случалось прежде всего, и, задерживая тако¬
вых, доносить мне немедленно».
Здесь явно выражалось опасение, как бы «освобождение»,
ограбившее мужика, не выдвинуло в народе вожака, подобно¬
го Емельяну Пугачеву, воспоминания о котором были еще
живы в Саратовской губернии.
Вполне понятно, что репутация Н. Г. Чернышевского, ко¬
торого теперь знала вся Россия, не могла не внушать страха
саратовским властям, и они не могли пройти мимо приезда в
Саратов борца за народные интересы, автора статей по кресть¬
янскому вопросу, в которых предсказывалась народная рево¬
люция.
Перед отъездом Николая Гавриловича в Петербург его от¬
цу неожиданно нанес визит саратовский полицмейстер. В лю¬
безной беседе он рассыпался в похвалах по адресу такого сы¬
на, каким, по его словам, был Чернышевский, и очень просил
оказать ему услугу:
— У меня сын, еще молодой и неопытный, хотел бы по¬
ехать в Петербург, но мы не решаемся отпустить его одного.
Нельзя ли ему поехать вместе с Николаем Гавриловичем?
Чернышевский отклонил эту «просьбу». Он отправился сна¬
чала в Вольск, чтобы навестить там семью Чернышевских (сво¬
их однофамильцев), а оттуда уже поехал до Нижнего.
Предложение полицмейстера было справедливо расценено,
как попытка установить над Чернышевским удобно обставлен¬
ный негласный надзор.
Из письма к отцу от 15 августа 1861 г. видно, что у Ни¬
колая Гавриловича был план побывать по дороге в Твери, в
Москве и в Нижнем. «Не знаю, — писал он, — теперь ли я
сделаю эти остановки или на возвратном пути. Лучше было
бы останавливаться, когда поеду назад». Чернышевский пред¬
полагал возвратиться в Петербург к 28 сентября. Эти скупые
строки Чернышевского невольно заставляют вспомнить
поездки Рахметова «по делам, не касавшимся лично до него».
Вероятно, Чернышевский в этот период считал необходимым
ознакомиться с народным движением в стране через лиц, свя¬
занных с той революционной организацией, которую он сам
возглавлял.
Однако эти планы оказались сорванными. В Петербурге
был арестован один из ближайших революционных соратников
Чернышевского — М. Л. Михайлов. Нужно было мобилизо¬
вать передовую общественность на хлопоты о его освобожде¬
нии. Чернышевский поспешил в Петербург, чтобы затем немед¬
ленно ехать в Москву и там принять участие в совещании
писателей, посвященном этому вопросу.
150

Нельзя не поставить в связь с этим приездом великого
революционного демократа на его родину такого факта, как
подача в 1861 г. ходатайства в Петербург об учреждении в Са¬
ратове университета. В ходатайстве высказывалось пожелание,
чтобы университет был открыт с двумя факультетами: юриди¬
ческим и камеральным (т. е. гуманитарных наук). Вопрос ста¬
вился в срочном, безотлагательном порядке *.
Нельзя также не поставить в связь с приездом Н. Г. Чер¬
нышевского и выступление передовой саратовской интеллиген¬
ции, которое состоялось в ноябре 1861 г. на литературном ве¬
чере в саратовском Коммерческом клубе. Вечер устраивался в
пользу нуждающихся студентов-саратовцев, учившихся в пе¬
тербургском университете. Уже одно это говорило за то, что
самый вечер был общественно-политической демонстрацией,
направленной против правительственной политики по отноше¬
нию к беднякам-студентам.
В это время в Петербурге происходили студенческие волне¬
ния, вызванные введением матрикул и платы за учение, что
лишало возможности учиться необеспеченные слои студенчест¬
ва. Чернышевский пользовался огромным авторитетом среди
студентов. Молодежь бывала в его доме, посвящала его в свои
дела, пользовалась его моральной и материальной поддерж¬
кой. Находясь в Саратове, Чернышевский должен был кос¬
нуться в беседе с земляками и студенческого движения. Не слу¬
чайно в числе устроителей и участников вечера в Коммерче¬
ском клубе 25 ноября находились — управляющий саратов¬
ской удельной конторой Н. Мордвинов, инспектор саратовского
института Е. А. Белов, учитель гимназии Миловидов, советник
казенной палаты Горбунов, служащий при Саратовской казен¬
ной палате Минкевич. Все это были люди, встречавшиеся с
Я. Г. Чернышевским в Саратове и знавшие его еще с 1851 года.
Программа вечера носила обличительный характер: чинов¬
ник Юнг читал «Рассказы подъячего» Щедрина, бывший са¬
ратовский помещик Бергольц — «Песню о рубашке» Томаса
Гуда в переводе М. Л. Михайлова (уже арестованного в это
время), губернский стряпчий Корнилевский — отрывок из Го¬
голя и т. п. По окончании литературной части Минкевич про¬
возгласил тост за заключенных студентов.
Вполне естественно, этот вечер обратил на себя внимание
полиции. Минкевича вызывал жандармский майор Глоба. Пос¬
ле допроса ему было сделано «строгое внушение», — так со¬
общал Глоба в секретном рапорте шефу жандармов Долгору¬
кову 23 декабря 1861 г. (хранится в Центр. Гос. Ист. архиве).
* Труды Научной библиотеки СГУ. Вып. 1. Саратов 1947, стр. 7.
151

СВЯЗИ С САРАТОВЦАМИ
После отъезда Н. Г. Чернышевского из Саратова в Петер¬
бург в 1853 г. связь его с саратовцами, как мы видели, не пре¬
рывалась. Он регулярно переписывался с ними. Его навещали
земляки.
Летом 1853 г. Чернышевский пишет Н. И. Костомарову;
«Часто приходится вспоминать с сожалением о тех одушевлен¬
ных разговорах, которые, бывало, вел я в беседе с вами». Рас¬
сказывая о петербургских впечатлениях, Чернышевский жа¬
луется на современное направление литературной критики, ко¬
торая «обратилась в чистую библиографию» и стала «буквоед¬
ством». Не упоминая имени Белинского по условиям цензуры,
Чернышевский с жаром говорит о нем, как о настоящем кри¬
тике, утверждающем «человеческий взгляд на вещи».
Это письмо дает представление и о выступлениях Черны¬
шевского в кругу саратовской интеллигенции в бытность его
учителем гимназии.
В августе 1856 г. бывший ученик Н. Г. Чернышевского
Н. П. Турчанинов, живший в Саратове, получил от своего то¬
варища по Педагогическому институту Н. А. Добролюбова за¬
мечательнейшее из его писем, в котором великий соратник
Чернышевского рассказывал о своих встречах и беседах с ним:
«...Толкуем не только о литературе, но и философии, и я вспоми¬
наю при этом, как Станкевич и Герцен учили Белинского, Бе¬
линский—Некрасова...»*. Нет никакого сомнения в том, что это
письмо ходило по рукам передовой саратовской молодежи.
Заслуживает внимания также письмо, полученное Н. Г. Чер¬
нышевским из Саратова 28 ноября 1858 г. Оно подписано
буквой Б. В этой подписи не трудно угадать Е. А. Белова. От
письма уцелела лишь выписка, обнаруженная в секретном
жандармском архиве. Письмо написано в тоне оживленной
беседы. Из содержания его можно заключить, что до Белова
дошли слухи о цензурных репрессиях в связи с организацией
предпринятого по инициативе Н. Чернышевского издания «Ис¬
торической библиотеки». «...Не идет ли речь об уничтожении
книг по проекту доброго барина Фамусова? — возмущается
автор письма. — Ну что же это такое, запретить доктринера-
консерватора Гизо? Зачем? Разве хотят скрыть от публики
факт английской революции; но ведь все знают, что она бы¬
ла —■ виноваты не историки, которые ее описывали, а люди,
которые ее совершили, —■ ну и требовали бы Кромвеля в цен-
зурный комитет!»* **.
’ Письмо от 1 августа 1856 г. («Материалы для биографии Н. А.
Добролюбова». М. 1890, т. 1, стр. 314 и 318—319).
** Письмо хранится в ЦГИА (Москва). Печатается по копии из
Гос. музея Чернышевского.
152

Тон письма, представляющего горячий отклик на животре¬
пещущие, злободневные вопросы, нетерпеливая просьба напи¬
сать «обо всех этих забавных приключениях по цензуре» сви¬
детельствует о более глубокой идейной связи Чернышевского с
Е. А. Беловым, чем было принято думать до сих пор.
Среди саратовских земляков, которые были близки к Чер¬
нышевскому в период работы в «Современнике», особое место
занимают два его секретаря: Михаил Алексеевич Воронов и
Алексей Осипович Студенский.
М. А. Воронов был учеником Н. Г. Чернышевского в сара¬
товской гимназии. По окончании курса он приехал в Петер¬
бург и поступил в университет. Это был «прекрасный юноша»,
по отзыву Н. Г. Чернышевского.
Будучи чрезвычайно загружен журнальной работой,
Н. Г. Чернышевский подыскивал себе переписчика, который
мог бы писать под его диктовку. Естественно, что этот человек,
которому предстояло запечатлеть на бумаге революционное
слово Чернышевского еще до ознакомления с ним цензора, дол¬
жен был отвечать высоким требованиям. В лице М. А. Вороно¬
ва Николай Гаврилович нашел преданного помощника. Рукою
молодого саратовца были написаны многочисленные страницы
политических обозрений Н. Г. Чернышевского 1859—1860 гг.,
а также капитальный труд великого революционного демокра¬
та — перевод «Оснований политической экономии» Милля с
примечаниями Чернышевского. В редакции «Современника»
Воронов получал для Чернышевского литературный гонорар.
В 1860 г. Н. Г. Чернышевский попросил его сопровождать Ольгу
Сократовну в Саратов для прощанья с умирающим отцом.
После того как студенты петербургского университета,
принимавшие участие в волнениях 1861 года, были выпущены
из Кронштадтских казарм, оказалось, что большинство из них
было лишено всяких средств к существованию. Они обрати¬
лись к Н. Г. Чернышевскому с просьбой о поддержке. Черны¬
шевский выбрал М. А. Воронова посредником для организации
сбора денежных средств и размещения освобожденных сту¬
дентов «по квартирам порядочных людей». Это говорит о боль¬
шом доверии Чернышевского к своему бывшему ученику.
После ареста и ссылки Н. Г. Чернышевского М. А. Воронов
выдвинулся как литератор. Не имея возможности открыто
возвысить свой голос в защиту великого революционера, он
тем не менее сделал это в затушеванной форме, издав в
1870 г. книгу «Болото», в которой вывел Н. Г. Чернышевского
под именем нового учителя. Всю свою преданность, всю силу
своего уважения и благодарности вложил секретарь Черны¬
шевского в этот прекрасный образ, описывая жестокие нравы
саратовской гимназии, пребывание в которой морально и
153

политически искалечило бы учеников, сели бы за дело их воспи¬
тания не взялся Чернышевский.
Воронов работал с Чернышевским с 1858 по 1860 г. Его сме¬
нил другой саратовский земляк — Алексей Осипович Студен-
ский, приходившийся дальним родственником Чернышевским.
Николай Гаврилович предоставил М. А. Воронову заниматься
в университете, а сам стал работать вместе со Студенским. Ру¬
кою последнего написаны многие главы «Очерков политиче¬
ской экономии, по Миллю» и другие работы Чернышевского.
Студенский происходил из бедной семьи духовного звания
и приехал в Петербург из захолустья Саратовской губернии.
Студенскому был хорошо знаком быт и условия жизни просто¬
го народа, и в этом отношении Н. Г. Чернышевский нашел в
нем интересного для себя собеседника. Он всячески старался
дать молодому человеку политическое воспитание, руководил
его чтением, помог поступить в университет.
С именем Студенского связан важный факт в биографии
Чернышевского, до сих пор полностью еще не раскрытый ис¬
ториками.
В мартовской книжке «Современника» за 1861 г. появи¬
лась рецензия на книгу Б. Гильдебранда «Политическая эконо¬
мия настоящего и будущего». Автор рецензии едко высмеивал
реакционные взгляды книги, направленной против Энгельса, и
находил полезным чтение Гильдебранда только в целях озна¬
комления с той теорией, которую тот тщетно стремился опро¬
вергнуть. По гонорарным ведомостям «Современника» авто¬
ром этой рецензии числится некто Самоцветов. Судя по языку,
стилю и идейной направленности статья носит на себе несом¬
ненные следы большой редакторской правки Чернышевского,
без которой, конечно, она не могла быть напечатана в «Сов¬
ременнике». Кто был Самоцветов — до сих пор остается не¬
ясным. Только письмо А. О. Студенского к Н. Г. Чернышев¬
скому в 1862 г. содержит упоминание о человеке, которому ве¬
ликий демократ доверил такую ответственную статью. Студен¬
ский пишет Чернышевскому, что видел Самоцветова в Сарато¬
ве. «Очень хороший господин: здоров, весел, не болтун, видно,
что идет рядом с временем... Он едет в Петербург в начале
августа». Значит, связь Чернышевского с этим передовым са¬
ратовцем продолжалась, . и возможно, что Студенский был у
него по поручению Чернышевского.
При поддержке Н. Г. Чернышевского в «Современнике»
стал сотрудничать саратовский писатель Семен Акимович Ма¬
кашин. В 1861 г. в журнале Чернышевского был напечатан
его рассказ «Пролог к мещанской свадьбе». Макашин питал
чувства глубокой преданности к своему великому земляку.
Благодаря хлопотам Н. Г. Чернышевского он был спасен от
154

беды — отдачи в солдаты, которая грозила ему, как выходцу
из мещан, по распоряжению бывшего саратовского городского
головы. Еще в 1859 году Чернышевский оказывал Макашину и
материальную поддержку, так как тот испытывал сильную
нужду. Из писем этого самоучки-разночинца можно видеть,
как высоко ставил он Н. Г. Чернышевского и как тесно был
связан с ним нитями общественно-политического протеста.
«Разве Вы не имели на меня никакого влияния, не говоря уже
■о добре, которое Вы для меня сделали?.. Когда я Вас не' знал
лично, я чувствовал силу Вашего ума. Распространяться не
нужно: Вы догадаетесь, о чем я говорю. И что такое будет
моя автобиография, когда я из нее выпущу имена истинно¬
добрых, образованных и благородно-мыслящих людей»*.
Автобиография Макашина была напечатана в «Русской
речи». К его большой досаде, из нее были устранены те места,
где он говорил «об откупных плутнях». Эти откупные злоупо¬
требления были хорошо знакомы ему с юности, когда он вы¬
нужден был, чтобы не умереть с голоду, работать несколько
лет сидельцем в кабаке в г. Балакове Саратовской губернии.
Макашин был ценным собеседником Чернышевского по вопро¬
су об откупной системе, мог многое рассказать ему из собст¬
венного горького опыта и должен был особенно глубоко оце¬
нить выступления Н. Г. Чернышевского в печати, направлен¬
ные против разорения народа откупщиками. Это обстоятель¬
ство помогает нам расшифровать фразу Макашина: «Вы дога¬
даетесь, о чем я говорю».
Исследуя идейные связи Чернышевского с саратовцами,
нельзя пройти мимо Павла Аполлоновича Ровинского, известно¬
го слависта и участника революционного движения 60-х годов.
П. А. Ровинский родился в Саратове, учился в гимназии
вместе с А. Н. Пыпиным. С юных лет он бывал в доме Черны¬
шевских, Николая Гавриловича знал еще до отъезда его в Пе¬
тербургский университет. В 1856 году П. А. Ровинский читал
курс истории русской литературы в Казанском университете.
Будучи членом тайного общества «Земля и воля», он был ор¬
ганизатором связи между центральным комитетом и поволж¬
скими городами. Во время заключения Н. Г. Чернышевского в
Петропавловской крепости, ухаживал за тяжело заболевшей
Ольгой Сократовной, как самая заботливая сиделка. В 1871
году предпринял поездку в Александровский завод с целью ос¬
вобождения Н. Г. Чернышевского из ссылки. Эта попытка за¬
кончилась неудачей, но не охладила чисто юношеского жара, с
каким П. А. Ровинский всю жизнь относился к судьбе
Н. Г. Чернышевского.
• Письмо от 3 июня 1861 г. Опубликовано в книге «Рассказы о ста¬
ром Саратове». Саратов 1937, стр. 261.

ЧАСТЬ IV
ЧЕРНЫШЕВСКИЙ О САРАТОВЕ
В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ
7 июля 1862 г. Н. Г. Чернышевский был арестован и ' бро¬
шен в каземат Алексеевского равелина Петропавловской кре¬
пости.
Два года длился процесс великого демократа. Отсутствие
улик побудило правительство пойти на гнусную сделку с про¬
вокатором В. Костомаровым, изготовившим подложные доку¬
менты и подобравшим подставных свидетелей. Чернышевский
проявил всю силу своего мужества на допросах и очных став¬
ках, обличая преступный подлог в его деле.
— Сколько бы меня ни держали, — я поседею, умру, но
прежнего своего показания не изменю, — заявил он своим
судьям.
В течение всего процесса великий революционер держал
себя не как обвиняемый, а как обвинитель.
Впервые в истории русской тюрьмы и ссылки Чернышев¬
ский применил голодовку, как форму протеста против бесче¬
ловечного отношения к заключенному. В течение 9 дней он вы¬
брасывал приносимую пищу, едва держался на ногах от сла¬
бости и в то же время создавал бессмертный образ славного
героя — революционного вождя Рахметова — на страницах
романа «Что делать?». При помощи голодовки Чернышевский
добился свидания с Ольгой Сократовной.
Сбылись слова, сказанные им когда-то невесте в Далеком
Саратове: «У меня такой образ мыслей, что я должен с ми¬
нуты на минуту ждать, что вот явятся жандармы, отвезут
156

меня в Петербург и посадят меня в крепость, бог знает на
сколько времени»...
В равелине Чернышевский провел два года. Будучи уз¬
ником самодержавия, великий демократ, однако, сумел и здесь
найти поле деятельности для борьбы. Пути к обличительной
публицистической работе были отрезаны. Но оставалась другая,
в глазах правительства как будто менее опасная область —
беллетристика, мемуары о далеком прошлом. Чернышевский
пишет романы: «Что делать?», «Повести в повести», «Алферь-
ев». К ним присоединяется обширная «Автобиография» и три¬
дцать мелких рассказов*.
Большой интерес представляет «Автобиография» Черны¬
шевского. В ней автор развертывает перед читателем широкое
полотно провинциального города николаевской России, яркими
красками рисует картины диких проявлений крепостничества,
нищеты и отсталости народных масс, произвола чиновников,
начиная с губернатора. В этом произведении, проникнутом
революционным протестом, показано, какие впечатления фор¬
мировали характер и мировоззрение будущего великого демо¬
крата. По цензурным соображениям он нарочно касается здесь
далекой старины и доводит повествование только до своего
10-летнего возраста. Затем в рукописи несколько строк замене¬
но цифрами глав, и к этому месту дано примечание о том, что
после будут вставлены главы о позднейшем периоде. Напи¬
сать их автор, однако, не успел.
Много саратовского материала имеется и в мелких расска¬
зах Чернышевского, примыкающих по своему стилю к «Авто¬
биографии». Так, в рассказе «Приключение друга» выведен са¬
ратовский знакомый Чернышевских Ф. И. Гейнцен, передаю¬
щий историю женитьбы своего сына. Об этом случае Черны¬
шевский писал отцу, еще будучи студентом (Письмо от 16
марта 1847 г.). Таким же саратовским прототипом для рас¬
сказа «На правом боку» является жена врача С. Е. Васильева
Анна Кирилловна, в которой Чернышевский отмечал «большой
ум, громадную силу характера и железное здоровье». Она за¬
ставила себя лечь в постель и не вставала много лет, выражая
этим протест оскорбленной женской гордости после разруше¬
ния своего семейного счастья.
В рассказе «Покража» передан вопиющий случай с же¬
нитьбой дряхлого старика-купца, услышанный Чернышевским
в Саратове**.
* Все эти произведения вошли в тт. I, XI и XII поли. собр. соч.
Н. Г. Чернышевского, М. 1939—1949 гг.
** Этот набросок Чернышевского К. А. Федин развернул в превосход¬
ный рассказ «Старик».
157

Веет саратовской стариной и от рассказа «Духовная сила».
В нем сквозит та же мысль, что в «Автобиографии» и в ста¬
тьях по крестьянскому вопросу — о несокрушимой духов¬
ной и физической мощи, добродушии и выносливости русского
народа, звучит призыв скорее приложить его силу к более
серьезной схватке, чем борьба на кушаках или кулачные
бои.
Такой же сильный человек, «мужичище здоровеннейший»
нарисован Чернышевским в рассказе поволжанина — «Не вся¬
кую пятку хватай». Анекдотическая форма рассказа, на пер¬
вый взгляд напоминающего неправдоподобные «охотничьи рас¬
сказы», дает Чернышевскому возможность прикрыть главную
мысль: есть в Саратове смелые, бесстрашные, удалые люди,,
с такими качествами, какие нужны для народных мстителей..
А сила их уходит попусту.
Следующий рассказ из саратовской жизни — «Чингисхан»
служит для развития той же мысли: картина зверского само¬
властия помещика над крестьянами, развернутая автором, при¬
водит к естественному выводу — с такой действительностью
мириться нельзя. Насилие человека над человеком должно
быть уничтожено — силе нужно противопоставить силу.
Несомненно, саратовскими впечатлениями навеяно и содер¬
жание рассказа «История Елизара Федотыча» — маленького
человека, опустившегося до крайности, и его жены, искренне,
желавшей его поднять и перевоспитать, но вместо этого по¬
губившей из-за своего невежества. Здесь великий гуманист
борется за счастье маленьких людей, образами которых насы¬
щена его «Автобиография».
В крепости Н. Г. Чернышевский написал сложный по ком¬
позиции роман «Повести в повести». Он содержит в себе мно¬
гочисленные переплетающиеся между собою рассказы дейст¬
вующих лиц, пронизанные одной основной идеей. Эта идея —
борьба за революцию — искусно прикрывалась автором.
В роман «Повести в повести» входит в двух вариантах
«Моя биография» Н. Г. Чернышевского, в которой он, называя
'себя Л. Панкратьевым (это был псевдоним его статей в
«Современнике»), сообщает интересные данные о своих дет¬
ских и юношеских годах в Саратове, в том числе о своей
страсти к чтению.
Отголоски семинарских занятий слышатся в рассказе «Со¬
рок кяфиров», введенном с состав «Повести в повести». Эту
татарскую легенду Чернышевский переписал на татарском,
языке в свою семинарскую тетрадь под названием «Былина
о пророке Магомете и 40 неправоверных» еще в 1844 году.
Здесь это произведение дается в русском переводе Чернышев¬
ского.
158

Не случайно вспомнился пленнику царизма эпизод с про¬
роком, которого враги хотели уничтожить путем хитрости и
коварства. Эта ситуация перекликается с положением, в ко¬
тором находился сам Чернышевский, когда писал роман. Но
вера в окончательную победу своего правого дела звучит в
последних строках рассказа о спасении праведника и в песне
татарина, сложенной самим Чернышевским:
Пусть, насколько хватит сил,
Чернь тебя клянет;
Пусть кяфиры на тебя
Выступят в поход, —
Ты не бойся их, пророк:
Вечно милосерд,
Сам Аллах противу них
Твердый твой оплот!
. Так в завуалированной по цензурным соображениям фор¬
ме использовал Чернышевский «наследие» саратовской семи¬
нарии, чтобы выразить твердую уверенность в окончательном
торжестве народной революции.
Когда-то в детстве бабушка рассказывала Н. Г. Чернышев¬
скому любопытный эпизод из жизни своего дяди — охотника
на волков: —о том, как он целую ночь в лесу отражал напа¬
дение волчьей стаи в специально построенной им для приман¬
ки хищников бревенчатой избушке. Целые сутки провел он
«в полутора аршинах от волчьих оскаленных' на него зубов и
сверкающих глаз», — «глаза были страшны, — говорил он, по
словам бабушки, — больно страшны, страшнее воя, а и вой
был страшный». На выручку охотнику'пошли толпою мужики
«и выручили, когда охотник уже не чаял спасения».
Этот эпизод был развернут Чернышевским в рассказ под
названием «Жизнь и приключения Александры Евтроповны
Тисьминой, урожденной Дмитровской». Рассказ входит в ро¬
ман «Повести в повести». Действие происходит в Кузнецком
уезде, составлявшем в то время часть Саратовской губернии,
и относится к 1815 году.
Опять, как в рассказе бабушки, только с еще большей си¬
лой, здесь выявляется символика народного восстания: мужи¬
ки, догадавшись о нападении волков, «собрались, вооружились
и пошли целою милициею на выручку, — и выручили, когда
отец уж не чаял спасения. Волки разбежались, увидев боль¬
шую толпу с ружьями, рогатками, приближающуюся с крика¬
ми и выстрелами». Эзоповским языком Чернышевский гово¬
рит и о том, что у борцов с хищниками остается для следую¬
щих поколений богатое наследство, что их детей ждет лучшее
будущее, в светлые ворота которого, несмотря на все притесне¬
ния и унижения, ожидающие их, они войдут как потомки
159

героического охотника на волков и коршунов. Революционный
смысл этого рассказа совершенно ясен. Перекликается он и с
заключительной сценой романа «Что делать?», где утвер¬
ждается мысль, что победа народной революции освободит
и самого Чернышевского из заточения.
В Алексеевском равелине Чернышевским было написано
бессмертное произведение «Что делать?», на котором воспи¬
тывались поколения революционеров и в России, и за рубежом.
Это памятник мирового значения. Саратовские впечатления
проникли и сюда: то снова были те «живые люди», которые
дали Чернышевскому свои черты и краски для типических
обобщений.
Еще в 1853 году, когда Чернышевский уехал из Саратова
после свадьбы, сестры Пыпины поселились в его комнате в
мезонине и стали ее прибирать. В числе рукописей Николая
Гавриловича были найдены листки какой-то начатой повести.
Считая, что сам Н. Г. не придавал этим черновикам значения,
Пыпины сожгли их. А через десять лет, когда появился в пе¬
чати роман «Что делать?», Евгения Николаевна Пыпина гово¬
рила, что уже читала о том же в сожженных черновиках. Что
именно было в них написано, в точности неизвестно. Но Пы¬
пины узнали черты саратовского помещика П. А. Бахметева
в образе Рахметова.
«Рахметов — это Бахметев Пав. Алек. Помните вы его? —
писала родителям в Саратов Евгения Николаевна Пыпина. —
Здесь, впрочем, мы об этом не говорим. Николай Гаврилович
много знал о нем такого, чего мы и не подозревали» (Письмо
от 23 апреля 1863 г.).
Без сомнения в Саратове, после бесед с Ольгой Сократов¬
ной, возник в творческом воображении Чернышевского образ
свободолюбивой девушки, стремившейся к освобождению от
семейного гнета. Большое влияние имели и посещения Чер¬
нышевским А. Н. Пасхаловой и знакомство с ее исковеркан¬
ной жизнью. От образа матери Веры Павловны, Марьи Алек-
севны Розальской, также веет знакомыми провинциальными
чертами тех женщин, которых видел Чернышевский вокруг
себя, — это и жена купца Корнилова, и «Акимиха»—дальняя
родственница Чернышевских и Пыпиных, и жена одного из
братьев Н. Д. Пыпина — Марья Игнатьевна, и многие другие,
непосредственно соприкасавшиеся с саратовским домом Чер¬
нышевских. Отсюда — чрезвычайная жизненность этого образа
в романе «Что делать?», где он сгущен и отшлифован в твор¬
ческой лаборатории автора.
Пожалуй, самое главное из коренных саратовских впечат¬
лений Чернышевского, получивших отражение в романе «Что
делать?» — это образ революционного вождя Рахметова. Бур-
160

лак Рахметов на Волге — одно из любимейших перевоплоще¬
ний героя Чернышевского. Он «раз даже прошел бурлаком
всю Волгу, от Дубовки до Рыбинска», значит — через Сара¬
тов. Рахметову в это время было 20 лет. Он перетягивал
троих-четверых из самых здоровых товарищей по лямке. Бур¬
лаки окрестили его Никитушкою Ломовым в честь героя, со¬
шедшего уже в это время со сцены.
«Никитушка Ломов, — объясняет Чернышевский, — был ги¬
гант геркулесовской силы, он был так широк в груди и в пле¬
чах, что весил 15 пудов, хотя был человек только плотный, а
не толстый. Какой он был силы, об этом довольно сказать од¬
но: он получал плату за 4 человек. Когда судно приставало к
городу, и он шел на рынок, по-волжскому на базар, по даль¬
ним переулкам раздавались крики парней: «Никитушка Ломов
идет, Никитушка Ломов идет!» — и все бежали на улицу, ве¬
дущую с пристани к базару, и толпа народа валила вслед за
своим богатырем». Богатырь духа и богатырь физической
силы — это гармоническое сочетание качеств революционного
вождя выдвигает Чернышевский в своем романе, используя
саратовские впечатления и наблюдения.
Не забыл Чернышевский и той роли, какую сыграл в фор¬
мировании его характера случай, когда подростком ему дове¬
лось на берегу Волги вместе с другими мальчиками
тушить пожар. Этот эпизод введен в «Что делать?», чтобы
оправдать шаг Веры Павловны, решившейся заняться анато¬
мией. По понятиям отжившей крепостнической морали, это
занятие было делом «грубых натур», с «черствой душой», тре¬
бовало крепких, здоровых нервов. Чернышевский защищает
«новую женщину», говоря: «Она нашла очень большую разни¬
цу между праздным смотрением на вещи и деятельною рабо¬
тою над ними на пользу себе и другим».
Здесь в качестве иллюстрации Чернышевский и приводит
рассказ о том, как сам он в детстве сначала испугался пожа¬
ра, а потом принял участие в борьбе с ним вместе с другими
мальчиками, и страх как рукой сняло. «Кто работает, тому не¬
когда ни пугаться, ни чувствовать отвращение или брезгли¬
вость».
Во время процесса Н. Г. Чернышевского Ольга Сократовна
с детьми находилась в Саратове. Сюда были адресованы из
крепости письма Чернышевского к жене. «Наша с тобой жизнь
принадлежит истории, — писал Чернышевский Ольге Сокра¬
товне, — пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут
милы людям; и будут вспоминать о нас с благодарностью...
Так надо же нам не уронить себя со стороны бодрости харак¬
тера перед людьми, которые будут изучать нашу жизнь».
И Н. Чернышевская	161

(5 октября 1862 г.). В этом же письме Чернышевский делился
с женой своими обширными литературными планами*.
Письма Пыпиных о ходе дела Николая Гавриловича и о-
посещениях его в крепости также отправлялись из Петербурга
саратовским родным. Эти письма в течение 60 лет хранились
в саратовском доме и флигеле Пыпиных, а после Октябрьской
революции были переданы в- Дом-музей Н. Г. Чернышевского
его двоюродной сестрой престарелой Екатериной Николаевной
Пыпиной. Старушка бережно сохраняла также разные вещи
Николая Гавриловича и уцелевшую после пожара обстановку
его родительского дома. Все это тоже передано в фонды музея
В СИБИРСКОЙ ССЫЛКЕ
19 мая 1864 г. состоялась гражданская казнь Н. Г. Черны¬
шевского. На другой день он был увезен в каторжные работы.
Этот первый период ссылки великого демократа длился семь
лет.
Он приехал в Кадаинский рудник Нерчинского округа сов¬
сем больным, поэтому первые месяцы провел в больнице, и
только в следующем году был зачислен на каторжные работы.
После Кадаи Николай Гаврилович был переведен в Алексан¬
дровский завод. Там ему было предоставлено помещение В'
одном доме с несколькими политическими ссыльными.
По вечерам, когда дом запирался снаружи до утра, все
ссыльные собирались в холодной нетопленой камере вокруг
Чернышевского, который сразу сделался центром притяжения
для товарищей. В тяжелых условиях ссылки он продолжал
борьбу с царизмом, начатую в Алексеевском равелине. Если
нельзя было писать — можно было рассказывать. И Черны¬
шевский «читал» по чистой тетради своим товарищам и мелкие .
рассказы, и капитальные политические романы-трилогии, сви¬
детельствовавшие о мощи его социальной мечты, направлен¬
ной к счастливому будущему своего народа и всего угнетен¬
ного человечества.
В. Н. Шаганов, товарищ Чернышевского по ссылке, харак¬
теризует его как увлекательного рассказчика. «В этой сфере
он проявлял особенный талант; все рассказы его вставали
пред вами картинами и образами, и лица его рассказа стали
для вас как бы виденными вами, вполне реальными».
Шаганов только упоминает, что в мелких рассказах из оби¬
ходной жизни, о своих литературных знакомствах и т. п. Ни¬
колай Гаврилович касался также воспоминаний своего детства..
* Поли. собр. соч., т. XIV, М. 1949, стр. 456.
162

К сожалению, этот саратовский материал остался для нас не¬
раскрытым.
Зато очень ярко представлены картины саратовской жизни
в большом произведении «Старина», отчасти рассказанном,
отчасти написанном Чернышевским. Сразу понятно, что по¬
волжский губернский город, в котором происходит действие,—
это Саратов, а в герое, приехавшем на родину по окончании
курса в Петербургском университете, чувствуется духовное
родство с самим Чернышевским. В «Старине» дается интерес¬
ная характеристика отношения к отцу со стороны героя, у ко¬
торого уже сложилось революционное мировоззрение и выра¬
ботался критический взгляд на окружающую действитель¬
ность. Отец для него—человек неглупый, даже способный
серьезно критиковать строй своей служебной жизни. «Но за¬
чем и критиковать его, когда изменить невозможно? — рассуж¬
дает отец. — Надо только, насколько возможно, обходить в
ней, в этой служебной жизни, пропасти и западни, грозящие со¬
вести и человеческому достоинству». Это произведение дает
ключ к пониманию идеологического разрыва молодого Черны¬
шевского со своими родными, начиная с конца сороковых го¬
дов по самый 1861 год (год смерти отца). Разрыв не выливал¬
ся в открытую форму, но стал несомненным фактом в резуль¬
тате укрепления материалистического мировоззрения Черны¬
шевского.
Повесть «Старина» примыкала к трилогии больших рома¬
нов Чернышевского под названием «Пролог к прологу»,
«Дневник Левицкого» и «Пролог».
В. Шаганов передает также содержание и не дошедшего до
нас романа «Пролог к прологу» (возможно-, что он спутал это
название с другим). В романе выведена семья доктора и его
дочь — замечательно энергичная девушка. Главным героем
является студент, едущий по окончании Петербургского уни¬
верситета к себе на родину, в один из поволжских городов.
«Очевидно, что в этих двух лицах, — студента и дочери док¬
тора, — Чернышевский изображает себя и свою жену», — тако¬
во было общее мнение слушателей, с которым нельзя не со¬
гласиться.
Чернышевский делился со своими товарищами содержа¬
нием третьего романа. Шаганов называет его «Прологом». Он
был потом написан и напечатан за границей в 1877 году. Нов
печатном виде он отличается от того, что рассказывал Черны¬
шевский, прежде чем его написать. По свидетельству Шагано-
ва, в романе был нарисован «бунт государственных крестьян,
возникающий за оттягательство у них земли богатым сосед¬
ним помещиком». Об этом бунте Чернышевский рассказывал
«подробно, со всеми его перипетиями от хождения ходоков к
11*	163

начальству до открытого восстания и усмирения местными
властями и военной командой»*.
Совершенно очевидно, что Чернышевский не мог бы дать
такого подробного описания крестьянского бунта, если бы ему
не были хорошо знакомы крестьянские волнения родного Сара¬
товского края. Здесь нашли свое художественное обобщение и
«картофельные бунты», и долголетние волнения крестьян
Мариинской колонии, и «питейные бунты», и пореформенные
бурные вспышки крестьянского движения. Это была сама
жизнь, уроки которой вкладывал непобежденный пленник ца¬
ризма в сознание своих слушателей в то время, когда стража
оставляла их под замком, опасаясь только побега, но не Ду¬
мая о силе воздействия могучего революционного слова Чер¬
нышевского.
В конце романа Н. Г. Чернышевский рассказывал следу¬
ющее: «Бунт усмирен силою оружия, но предводитель бунтов¬
щиков скрылся; через несколько дней к Волгину заходит че¬
ловек, одетый в чуйку, повидимому какой-то мещанин, — это
и есть разыскиваемый властями предводитель бунтовщиков; у
него с Волгиным происходит непродолжительный разговор, в
конце которого Волгин неожиданно для собеседника накло¬
няется к его руке и целует ее. Он добывает в скором времени
паспорт и немного денег для этого человека, и тот устраивает¬
ся в каком-то городе в качестве мелочного торговца».
Чернышевский был опытным конспиратором, и в силу этого
от его революционной деятельности не могло остаться материа¬
лов в виде писем, бесед с современниками, выступлений среди
молодежи и т. д. Но все произведения Чернышевского носят
на себе отпечаток автобиографичности, завуалированной твор¬
ческими образами, и многое раскрывают из жизни самого ав¬
тора. Вышеописанная сцена в этом отношении заслуживает
большого внимания и невольно заставляет призадуматься:
что здесь рассказывал Чернышевский? Случай ли из своей
жизни в Саратове? Или он хотел бы так поступить, если бы
встретил предводителя крестьянского бунта? И то, и другое —
одинаково вероятно.
То был рассказ Чернышевского, его устное повествование.
В печатном тексте романа «Пролог» этот эпизод отсутствует.
Тем не менее, и там мы снова встречаем воспоминания Волги¬
на-Чернышевского о Саратове. Это сцены из его детства, еще
тогда заставлявшие его недоумевать:
«Ему вспоминалось, как, бывало, идет по улице его род¬
ного города толпа пьяных бурлаков: шум, крик, удалые песни,
* Николай Гаврилович Чернышевский на каторге и в ссылке. Воспв-
минания В. М. Шаганова. СПБ. 1907, стр. 15—19.
164

разбойничьи песни». Но как только высовывается старый бу¬
дочник из своей полосатой будки с дряхлым хрипом: —
«Скоты! Чего разорались? Вот, я вас!» — так удалая ватага,
величавшая себя «не ворами, не разбойничками, Стеньки Ра¬
зина работничками», затихает и скромно идет дальше.
«Жалкая нация, жалкая нация! — Нация рабов, — снизу
доверху, все сплошь рабы...» думал Волгин и хмурил брови»*.
В. И. Ленин увидел в этих размышлениях Волгина-Черны¬
шевского «слова настоящей любви к родине, любви, тоскую¬
щей вследствие отсутствия революционности в массах велико¬
русского населения. Тогда ее не было»**.
Повидимому, именно в таком же смысле освещал Черны¬
шевский крестьянское движение и в своем устном повествова¬
нии товарищам.
В. И. Ленин вспомнил эти слова Чернышевского и тогда,
когда писал о декабрьском движении 1905 г. Ленин указывал,
что движение это «велико потому, что оно в первый раз пре¬
вратило «жалкую нацию, нацию рабов» (как говорил Н. Г. Чер¬
нышевский в начале 60 годов) в нацию, способную под руко¬
водством пролетариата довести до конца борьбу с гадиной
самодержавия и потянуть к этой борьбе массы»***.
Особое место в сибирском творчестве Чернышевского зани¬
мает повесть «Тихий голос», посвященная женскому во¬
просу****. Героиня повести — одинокая девушка, переживаю¬
щая тяжелую внутреннюю борьбу между велениями природы
и условностями окружающего общества, живущего по законам
совершенно отсталой и потому неумолимо жестокой морали.
Чернышевский призывает девушку к дерзновению, требует,
чтобы она своим свободным, благородным материнством бро¬
сила вызов обществу. Эта повесть о девушке, в судьбе кото¬
рой слышатся отголоски такого же одинокого существования
двух близких Чернышевскому сестер Пыпиных — Евгении и
Варвары, вся насыщена саратовскими воспоминаниями моло¬
дых лет Чернышевского. Описывает ли он дом, в котором жи¬
вет Лиза- Свилина, — это его родной дом, с крутой лестницей
на мезонин, с балконом, выходящим на Волгу, с чудными
волжскими далями, чарующими глаз и в лунные ночи, и во
время бушующих гроз. Рассказывает ли он о загородных про¬
гулках молодежи, — это те самые сады Буркина и Громова
под Саратовом, куда Чернышевские и Пыпины ездили на
старинных дрогах в жаркие летние дни. Беззаветной любовью
* Поли. собр. соч., т. XIII, М. 1949, стр. 196—197.
’• В. И. Ленин. Соч., т. 21, стр. 85.
»** В. И. Ленин. Соч., т. 16, стр. 149.
♦*** Напечатано в Поли. собр. соч., т. XIII, М. 1949, стр. 356 456
165

к родной земле дышат описания прогулок по саратовским ро¬
щам, по ущельям и оврагам, заросшим травой выше челове¬
ческого роста. Чувствуется, что не Лиза, а сам Чернышевский
спускается в ущелье; идет, раздвигая руками кусты и травы,
находит ручей, через который надо перебираться по жерди;
что это он подбрасывает хворосту в костер, который должен
освещать путь им всем при отъезде...
Наконец, в описаниях Волги во время езды на пароходе
мы без всякого сомнения можем представить себе путешествие
самого Чернышевского по родной реке и понять его чувства,
которые он приписывает своей героине. Это было прежде всего
чувство свободы.
Чем больше ухудшались условия ссылки Чернышевского,
тем горячее любил он свой родной город и отчий дом. После
7-летнего пребывания среди бурь и вьюг Нерчинского округа
великий революционер был заживо похоронен в ледяной
пустыне ца «краю земли» — в городе Вилюйске Якутской
губернии, у самого полярного круга. Гордым отказом ответил
он на предложение подать прошение о помиловании. Такой
низкой ценой не желал он купить свое освобождение и возмож¬
ность вернуться на родину.
Сознательно лишив себя огромной радости—увидеть семью
и родные места, он с тем большей любовью хранил в своем
сердце память о них.
«В родной мой край да летит мой привет. Волга юга. Рав¬
нина, окаймленная амфитеатром. Многолюдный город на ней.
Фруктовые сады в долинах лабиринта предгорий, дубовые
леса по крутизнам высот. Туда к моему другу, да летит мой
привет».
Так с описания Саратова начинается новое большое произ¬
ведение Чернышевского, написанное уже в Вилюйске. Это —
повесть «Отблески сияния»*. Она была отобрана у Чернышев¬
ского якутским прокурором и более сорока лет, до Октябрь¬
ской революции, пролежала под спудом. Тогда прокурор
счел за лучшее прислать рукопись Чернышевского в Академию
наук, где ее и погребли в архиве...
Чернышевский отдал дань саратовским наблюдениям и в
своей переписке с Ольгой Сократовной. По просьбе А. Н. Пы-
пина он стал писать обширные письма о саратовской старине
и старожилах, начиная со своих прадедов и прабабушек. Со¬
вершенно безобидные на первый взгляд, представляющие как
бы собрание анекдотов, эти письма, собранные вместе, тесно
примыкают к «Автобиографии» Чернышевского. Они состав¬
ляют материал, раскрывающий отношение великого демократа
* Поли. собр. соч., т. XIII, М. 1949, стр. 628—772.
16(5

-к тем характерным национальным чертам русского народа,
которые он так ценил: здравому смыслу, терпению и сильной
воле. Эти письма не дошли по назначению, они были задер¬
жаны III отделением и стали известны нам только после
Октябрьской революции. Чернышевский не раз возвращался к
этой тематике после ссылки, когда жил в Астрахани.
Переписка Чернышевского с Ольгой Сократовной в годы
-его ссылки свидетельствует о глубине его неизменной предан¬
ности к спутнице жизни. В то же время личное чувство у
Чернышевского всегда было неотделимо от любви к Родине.
В одном из дошедших до нас рукописных отрывков, создан¬
ных в долгие вилюйские ночи, Чернышевский пишет об Ольге
Сократовне: «...та, которую слушать радость моя, любит гово¬
рить мне о нашем родном крае. Оттого мои думы о нем. От¬
того они милы мне. Остаются в них неразлучны мысли мои с
тем, что слышат уши, чем любуются глаза мои. И все, что
воображается мне о нашей родине, видится мне озаренное яр¬
кими лучами согревающего грудь мою вечно весеннего
солнца»*.
Мелкие факты семейного характера давали Н. Г. Черны¬
шевскому повод к широким обобщениям.
Когда Ольга Сократовна в 1882 г. сообщила Н. Г. Черны¬
шевскому, что хочет развести у себя в Саратове во дворе не¬
большой сад, он сразу же ответил из Сибири, что «это будет
прекрасно». Письмо жены навело его на счастливые воспоми¬
нания детства, когда около родного дома у них был разведен
«густой и красивый» фруктовый сад, за которым ухаживал
отец Чернышевского. Николай Гаврилович даже называет свое
любимое плодовое дерево. Это вишня. «Хорошо и грушевое
дерево. Но вишневое на мои глаза казалось красивее».
В четвертом сне Веры Павловны Н. Г. Чернышевский, как
известно, выступает защитником высших достижений садовод¬
ческой культуры. Первым впечатлениям и мечтам о развитии
садоводства и его прогрессивной роли в истории социалисти¬
ческого будущего великий революционный демократ, несом¬
ненно, обязан саратовской природе, окружавшей его в детские
годы. В эпоху Чернышевского Саратов был опоясан садами.
«В очень многих лощинах и ущельях гор — сады, — писал он
в своей «Автобиографии», — и по предгорью внутри амфитеат¬
ра (т. е. Соколовой горы. — Авт.) —много садов, — быть мо¬
жет до 150, до 200 в этом полукруге». Чернышевский отмечает
большую любовь саратовцев к занятию садоводством. В ссыл¬
ке он также возвращался к этому вопросу.
Поли. собр. соч., т. XIII, М. 1949, стр. 884.
167

Чернышевскому интересно узнать, насколько продвинулось
вперед в Саратове садоводство. «Научились ли саратовские-
садоводы ухаживать за благородными сортами яблочного де¬
рева?». «В мое детство «ранет» еще не было. Теперь, быть мо¬
жет, акклиматизированы и они? А если еще нет, то попробуй
заняться ими», — просит он Ольгу Сократовну.
Интересуется Н. Г. Чернышевский также и состоянием раз-
Еедения в Саратове грунтовых садов и' винограда. «Во время
моего детства этого еще не умели, — говорит он в том же
письме. — Но в годы моей юности некоторым уж удавалось,
по их словам, не совсем дурно акклиматизировать виноград.
Теперь, быть может, это дело доведено и до очень удовлетво¬
рительного успеха».
И. снова, как в романе «Что делать?», Н. Г. Чернышевский
делится с женой великой мечтою. Ему хочется думать, что в
ее саду будут и такие деревья, которые для Саратова являлись
бы диковинками.
Все эти соображения о постоянном активном воздействии
человека на природу, о перенесении на саратовскую почву но¬
вых южных растений, каких Саратов еще не видел, и т. д. го¬
ворят о величии мысли Н. Чернышевского, во многом опере¬
дившего свой век.
Еше громче звучит мысль о необходимости воздействия на
природу в письмах к сыновьям из Сибири и в астраханских
статьях Н. Г. Чернышевского о дарвинизме.
Признавая огромное значение за эволюционной теорией
Дарвина, явившейся материалистическим ядром его учения,
Н. Г. Чернышевский решительно отвергал его реакционные
мальтузианские идеи, расчищая почву для мичуринской био¬
логии.
К числу интереснейших произведений Чернышевского, на¬
писанных в ссылке, относится его записка 1875 г. к царю о
помиловании сосланных в Вилюйск крестьян Саратовской гу¬
бернии Чистоплюевых и Головачевой за принадлежность к:
старообрядческой секте.
На первый взгляд — это бесхитростный рассказ о невежест¬
венных людях, преданных царю и оказавшихся в ссылке по
недоразумецию. Но по внимательном изучении этого замеча¬
тельного документа нельзя не придти к выводу, что то была
форма замаскированного обвинительного акта, который бро¬
сил в лицо Александру II его непобедимый вилюйский
узник.
В страстном чувстве, пронизывающем тон докладной за¬
писки, сквозит чисто сыновняя, заботливая любовь Черны¬
шевского к простым людям, которые считали его искренним
другом и дарили полной откровенностью. Чернышевский от-
168
мечаег в них прекрасные качества, свойственные русскому
народу: высокую нравственность, выносливость, терпеливость,
выдержку, работоспособность, трудолюбие и честность. Эти
люди стали жертвами своих «диких понятий», своей веры в
царя.
Положение их в ссылке было невероятно тяжелое: по рас¬
поряжению начальства они должны были жить на иждивении
якутов, которые сами умирали с голоду. Улусные начальники
распорядились, чтобы хозяева юрт поочередно кормили Чисто¬
плюевых. Последние каждый день переходили для получения
еды и ночлега из одной юрты в другую. А юрты отстояли друг
от друга на расстоянии 10—15 верст. Приходилось каждый
день ходить по многу верст тропинками в лесах и болотах.
«Можно вообразить себе, — пишет Чернышевский, — как му¬
чительна была эта странническая жизнь для людей пожилых
или вовсе старых и отчасти больных. Надобно только припом¬
нить, сколько месяцев длится в Вилюйском округе зима и ка¬
ковы морозы этой зимы».
Два с половиной года навещал Чернышевский этих людей,
знакомясь с их процессом. Они называли его «родным», не
утаили ничего из того, о чем молчали перед следователем, и
ему стала ясной сущность их дела. В их рассказах перед ве¬
ликим демократом снова предстала мрачная картина поли¬
цейских и судебных порядков пореформенной царской Рос¬
сии на фоне знакомого ему Саратовского края, начиная с от¬
даленного посада Дубовки и кончая губернским городом Са¬
ратовом: жесточайший произвол чиновников, формальное отно¬
шение к делу, варварское обращение с крестьянами?
Общение с семьей Чистоплюевых наглядно показало Чер¬
нышевскому вопиющую жестокость самодержавного правитель¬
ства по отношению к народу, полное бесправие последнего и
в то же время подтвердило, насколько народ нуждается в по¬
литическом просвещении. Чистоплюевы, например, считали
царя «святым» за то, что он дал «освобождение» крестьянам.
Это были земляки, свои родные волжане: Фома Чистоплю¬
ев — волжский лоцман и рыбак, его жена Катерина — в де-
рушках первое лицо в хороводах, усердная работница. Их про¬
цесс длился пять лет. За что их судили — они так и не по¬
няли.
На что надеялся Чернышевский, когда подавал царю свою
обширную записку? Конечно, не на помилование саратовских
крестьян.
Александр II не мог внять голосу «государственного пре¬
ступника».
Чернышевский возлагал свои надежды на нечто большее:
он верил в торжество революции. Только эта вера могла вдох-
169
ловить его на то, чтобы выступить суровым обличителем само¬
державия и бросить царю правду в глаза. Этот документ дол¬
жен был стать достоянием не царя, а победившего народа.
Б этой записке Чернышевский встает во весь рост, как полити¬
ческий просветитель народных масс, открывающий им глаза
на отвратительную сущность царизма.
Так на саратовском материале, хорошо известном Черны¬
шевскому, построил он эту «главу из своей автобиографии»,
как сам он ее называет, превратив прошение к царю в оружие
грядущей революции.

ЧАСТЬ V
СНОВА В РОДНОМ ГОРОДЕ
ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ЖИЗНИ
В июне 1889 года, после двадцативосьмилетней разлуки,
Н. Г. Чернышевский возвратился в родной Саратов.
Дом Чернышевских в то время был занят жильцами. Ни¬
колай Гаврилович поселился в небольшом двухэтажном доме
почтового чиновника Никольского. Дом этот не сохранился, он
стоял против городского бульвара «Липки» в глубине зарос¬
шего зеленью двора с небольшим садиком. Квартира
Н. Г. Чернышевского помещалась во втором этаже. Он был
очень доволен квартирой и месторасположением дома, спе¬
циально выбранного Ольгой Сократовной, чтобы уличный шум
не беспокоил его. Здесь он мог, не утомляясь, заниматься на¬
учной работой.
«Мне показалось, — писал навестивший Чернышевского
в начале августа артист И. Липаев, — что его кабинет и он
сам — нечто целое и неразрывное... Книги были разложены
по полкам сверху донизу. На стульях, на подоконниках, на
письменном столе — всё книги и книги. Получалось впечатле¬
ние, будто бы вы очутились в библиотеке. На столе, кроме то¬
го, лежали подписанные листы каких-то сочинений, коррек¬
турные гранки. Его голос, чистый и уверенный, был еще и
свеж, и звучен, движения его казались энергичными...».
Но Николай Гаврилович не замкнулся в тиши своего каби¬
нета. Он много ходил по улицам города, вспоминая молодые
годы, часто навещал любимые места на Волге, посещал отчий
дом и своих родственников Пыпиных.
171

Однажды посетил он дом Васильевых, где состоялось па¬
мятное объяснение с Ольгой Сократовной. «Это было летний
вечером, — рассказывала преподавательница А. П. Горизон-
това, — жильцы дома находились во дворе. Отворилась ка¬
литка, и во двор тихо вошел незнакомый старик. Жильцы зна¬
ли, что дом принадлежал раньше тестю Чернышевского и слы¬
шали, что Николай Гаврилович должен приехать в Саратов.
Поэтому они сразу догадались, что это был он. Николай Гав¬
рилович, не обращаясь ни к кому с вопросом, молча сел на
скамью, оперся руками на палку, бывшую у него в руках,
склонил голову и долго просидел в глубокой задумчивости.
Все, кто был во дворе, поняли, что ему вспоминалось прошлое,
поэтому ушли в дом и увели детей, чтобы не потревожить
его...».
С большим интересом наблюдал Николай Гаврилович пе¬
ремены, происшедшие за тридцать лет в Саратове. После от¬
мены крепостного права город заметно вырос, теперь он был
связан железнодорожным сообщением с Москвой и Петербур¬
гом. На центральных улицах, замощенных к этому времени,
действовала конная железная дорога, появились новые боль¬
шие здания. На месте старого деревянного театра было вы¬
строено новое каменное здание (ныне театр оперы и балета
имени Н. Г. Чернышевского). Против театра помещался не¬
давно открытый Радищевский музей, а неподалеку от пего
строилось капище саратовского купечества — здание биржи
(сейчас здесь помещаются исторический и филологический фа¬
культеты Саратовского университета имени Чернышевского).
Но окраины города попрежнему оставались неблаго¬
устроенными. На берегу Волги и в Глебучевом овраге, как и
раньше, ютились жалкие лачужки, населенные многочислен¬
ными тружениками фабрик и заводов. Стало больше ночлеж¬
ных домов для городской бедноты.
Изменился и внешний вид Волги. По ней плавали уже боль¬
шие пароходы, оглашая воздух громкими гудками. Но когда
умолкали пароходные гудки, по-старому доносились слова
знакомой Н. Г. Чернышевскому с детства «Дубинушки», кото¬
рую пели грузчики, поднимая и перетаскивая тяжести. На бе¬
регу реки появились большие пристани многочисленных паро¬
ходных компаний.
Н. Г. Чернышевский не раз спускался к пристаням, прово-
'жая знакомых, приезжавших в Саратов. На берегу Волги про¬
изошла и его встреча с бывшим товарищем по ссылке
Н/ П. Странденом.
■ Общественная жизнь в. Саратове попрежнему была туск¬
лой. Культурные учреждения города оставались доступными
лишь зажиточным слоям населения. Высокая стоимость биле-
172
тов в театр и Радищевский музей, большие заклады в публич¬
ной библиотеке не позволяли народным массам пользоваться
ими.
В городе был создан ряд обществ: санитарное, «любителей
изящных искусств», физико-медицинское, сельскохозяйствен¬
ное, садоводства, «вспомоществования молодым людям, стре¬
мящимся к высшему образованию», а также «вспомоществова¬
ния нуждающимся литераторам». Но все эти общества вла¬
чили жалкое существование.
Так, например, сельскохозяйственное общество должно бы¬
ло подготавливать и устраивать в Саратове каждые пять лет
выставки сельского хозяйства и кустарной промышленности.
Но фактически более чем за полвека общество организовало
лишь четыре выставки. Общество «вспомоществования моло¬
дым людям, стремящимся к высшему образованию» распола¬
гало столь ничтожными средствами, что ему помогали съезжав¬
шиеся в Саратов на каникулы студенты из других городов.
Они устраивали вечера в клубе и собранными грошами увели¬
чивали на несколько десятков рублей скудную кассу общест¬
ва. Не было необходимых средств и в обществе «вспомощест
вования нуждающимся литераторам».
Приезд Чернышевского в Саратов был крупным событием
в истории города. Как в свое время он внес свежее вея¬
ние демократических идей в душные стены схоластической
гимназии, так и теперь Чернышевский внес свежую струю в
культурную жизнь провинциального города. Все, что в сара¬
товском обществе было передовым, проникнутым подлинной
любовью к народу, жадно потянулось к «яркому светочу нау¬
ки опальной» (так называли Чернышевского в студенческих
песнях).
Революционер-демократ интересовался всеми проявления¬
ми общественной жизни в Саратове. По его просьбе юрист То-
карский, который в то время жил в доме Чернышевских, озна¬
комил Николая Гавриловича с деятельностью городских
■обществ, принес даже их отчеты. Чернышевский расспрашивал
Токарского о многих саратовцах, которые чем-либо его заин¬
тересовали, просил с ними познакомить.
Но открытое широкое общение с передовыми людьми горо¬
да для Чернышевского было невозможно. Полицейские не¬
отступно следили за маленьким домиком против «Липок». Сам
Николай Гаврилович рассказывал Е. Н. Пыпиной, что когда
он садился на бульваре на скамейку, то на другом конце ее
обязательно усаживался «некто в черном». Когда же кто-
нибудь из любопытных прохожих спрашивал, не Чернышев¬
ский ли здесь сидит, то «некто в черном» неизменно отвечал:
«Нет, это совсем не он, это другое лицо».
173

К полиции Николай Гаврилович относился с отвращением
и нисколько этого не скрывал. При неизбежных столкновениях,
с нею он, «обыкновенно тихий и скромный, приходил в иссту¬
пление» — писал современник.
По совету друзей Чернышевский решил встречаться с ин¬
тересующими его людьми в коммерческом клубе: там за бу¬
фетом находилась маленькая комната, в которой обычно бы¬
вало мало народу. Встречи в этой комнате не так привлекали
бы внимание полиции. «В клубе, непременно в клубе!» — го¬
ворил Николай Гаврилович.
К сожалению, эта идея не осуществилась из-за преждевре¬
менного ухода из жизни великого саратовца. Но она свиде¬
тельствует о том, как много имел Чернышевский внутренних
сил, как неистребимо было в нем стремление приносить поль¬
зу родному городу после многолетней ссылки.
Большой интерес проявлял Н. Г. Чернышевский также к
изучению истории Саратовского края. Однако его краеведче¬
ские интересы не нашли полного удовлетворения в родном
городе в период реакции 80-х годов. В Саратове в то время
существовала ученая архивная комиссия, которая разрабаты¬
вала исторические вопросы только глубокой старины, замал¬
чивая такие периоды в истории края, как антикрепостниче¬
ские войны Разина и Пугачева.
Николай Гаврилович установил связь сученой архивной
комиссией, надеясь повлиять на ее деятельность. Еще в Астра¬
хани он познакомился с членом и секретарем этой комиссии
Н. Ф. Хованским, который выпустил в 1884 году книгу очерков
по истории Саратова и Саратовской губернии. В этой книге
автор привел 30 биографий саратовцев, но жизнеописание ве¬
ликого революционного демократа в ней отсутствовало.
Н. Г. Чернышевский бегло упоминался в биографиях своего
отца, И. И. Введенского и А. Н. Пыпина. Фамилия его была
заменена одной буквой «Ч» или же выражениями: « другое ли¬
цо», «и еще одно лицо», а его арест назывался «несчастием
сына Гаврила Ивановича».
По приезде в Саратов Н. Г. Чернышевский был у Хован¬
ского, который в это время занимался подготовкой «Летописи
Саратова». Беседуя с ним о саратовской старине, Николай
Гаврилович «был разговорчив, много смеялся, рассказывал о
прошлых купеческих нравах Саратова», — вспоминал Хован¬
ский*. Но это не было дружеской откровенностью со стороны
Н. Г. Чернышевского, который, судя по воспоминаниям самого
Хованского, еще в Астрахани поделился с ним своей теорией
федерации народов, населяющих Россию, а потом засмеялся
* «Исторический вестник» 1910, апрель, стр. 198.
174

и сказал: «Вот если вы сейчас пойдете и донесете о том, что
слышали от меня, то это будет «патриотический поступок».
Так Чернышевский не говорил с истинными друзьями.
Современники рассказывают, что Николай Гаврилович осо¬
бенно охотно навещал горную часть Саратова, заселенную
бедным людом. Там, в маленькой хибарке, доживал свой век
престарелый его родственник — отставной преподаватель
И. Н. Виноградов. Больной ногами, он всегда сидел у горячей
печки, несмотря ни на какую погоду.
В этой обстановке, в духоте Николай Гаврилович просижи¬
вал у него часами. Они беседовали не только как родственни¬
ки, но и как страстные краеведы, потому что Виноградов ’хо¬
рошо знал разнообразные подробности саратовской жизни за
истекшие 30 лет. Чернышевский находил огромное удоволь¬
ствие и отдых в этих беседах.
Но как бы Чернышевский ни интересовался изучением ста¬
рины, его сильнее всего волновали насущные вопросы совре¬
менности.
Когда редакция «Саратовского листка» предложила ему
сотрудничать в газете, он согласился, заявив: «Я вот... буду
пйсать у вас о саратовской старине... но, конечно, не под своим
именем, дабы ни мне, ни вам не было неприятностей»*'. На
самом деле Чернышевский выбрал для газетной статьи совсем
другую тему.
Его привлек факт, имевший в восьмидесятых годах, и позд¬
нее, немаловажное экономическое значение для города — об¬
меление Волги. Этому вопросу и была посвящена статья
Н. Г. Чернышевского «Мысли о будущности Саратова». Со¬
хранилось только начало статьи, но и оно дает представление
о том, как заинтересовало его изменение русла великой реки.
Он дал научное истолкование обмелению, чтобы пока¬
зать, какое влияние оказывает это явление на экономику Са¬
ратова.
Гуляя по городу, Николай Гаврилович нередко проходил
мимо гимназии, в которой он тридцать с лишним лет тому на¬
зад преподавал. Изменившееся, но попрежнему знакомое зда¬
ние пробуждало в нем воспоминания о далекой молодости.
Реакционная сущность преподавания в саратовской гимна¬
зии за этот период еще более усилилась. На гимназию, как и
на все средние учебные заведения страны, распространилось
действие «указа о кухаркиных детях». Суть этого указа минист¬
ра просвещения заключалась в том, чтобы не давать образова¬
ния детям необеспеченных родителей. Гимназии должны были
* В. Е. Чешихин-Ветринский. Н. Г. Чернышевский в Астрахани и
Саратове. — «Сарат. листок» 1914, 17 октября.
175

освободиться «от поступления в них детей кучеров, лакеев,
поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей»
на том основании, что их вовсе не следует «выводить из среды,
к коей они принадлежат», и в результате этого «приводить их
к недовольству своим бытом, к озлоблению против сущест¬
вующего и неизбежного по своей природе вещей неравенства
имущественных положений».
Н. Г. Чернышевскому пришлось самому столкнуться с дей¬
ствием этого отвратительного указа, лишавшего одиноких ма¬
терей и' вдов возможности дать своим детям образование
только потому, что они были бедны и не принадлежали к при¬
вилегированным сословиям. .Из Астрахани вместе с Н. Г. и
С. С. Чернышевскими приехала их домашняя работница со
своим 10-летним сыном Сашей. В Астрахани Саша посещал
городское училище, в Саратове решено было продолжать его
образование. Но ему в гимназии не нашлось места: он был
«кухаркин сын». С чувством негодования писал об этом
Н. Г. Чернышевский астраханскому учителю Н. Ф. Скорикову,
прося взять Сашу к себе обратно: «Он возвращается в Астра¬
хань, потому что в здешних, равных вашему, училищах не
нашлось для него места». Так и пришлось уехать матери с
сыном.
Зорким взглядом мыслителя-революционера| обозревал
Н. Г. Чернышевский окружавшую действительность, с которой
он не мог мириться. «Он интересовался как формою, в кото¬
рую выливались отношения, — писал А. А. Токарский, — так и
психологической стороной жизни всех классов»*. Другими сло¬
вами, его интересовали экономика, быт и нравы нового об¬
щественного строя — капиталистического.
Чернышевский регулярно читал местные газеты «Саратов¬
ский листок» и «Саратовский дневник». Хотя они и были реак¬
ционного направления, все же Чернышевский мог почерпнуть
из них некоторые данные об экономике Саратова и состоянии
сельского хозяйства в губерний. Сведения из газет дополня¬
лись беседами со сведущими людьми. Все это позволяло ему
делать свои выводы и заключения.
Однажды призошел следующий характерный случай. В Са¬
ратов на сельскохозяйственную выставку приехал реакцион¬
ный экономист С. Шарапов. Он заехал к Николаю Гаврилови¬
чу, чтобы подарить ему свои «политико-экономические сочи¬
нения». «Может быть, вы тут и почерпнете что нибудь для
себя полезное», — сказал он при этом Чернышевскому. Но
тот прямо заявил, что «сочинений» его читать не станет.
* «Русская мысль» 1909, февраль, стр. 50.
176

Николай Гаврилович Чернышевский
(1883 г.).

Этот эпизод свидетельствует о том, как стойко сохрани
лась в Чернышевском до последних дней жизни революцион¬
ная непримиримость к реакционной псевдоучености.
Революционер-демократ видел, что установление железно¬
дорожной связи Саратова с Москвой, Петербургом и другими
городами страны явилось серьезным толчком к капиталистиче¬
скому развитию хозяйства Саратовской губернии. По числу
фабрик и заводбв она в то время уступала только Московской,
Пермской и Подольской губерниям. Из 687 ' промышленных
предприятий, насчитывавшихся в 1887 году в Саратовской гу¬
бернии, 216 занимались выработкой муки. Местная газета
хвастливо писала, что «в мукомольном деле Саратовская гу¬
берния не имеет соперников, а в маслобойном уступает только
Петербургской и Лифляндской губерниям».
Однако по объему производства Саратовская губерния за¬
нимала лишь 12-е место в стране. Размер производства много¬
численных, но мелких фабрик и заводов был незначительным.
Высокие прибыли, приносимые предприятиями пищевой про¬
мышленности, побуждали капиталистов строить все новые и
новые мельницы, маслобойные и винокуренные заводы. Однако
бесплановость капиталистического хозяйства приводила к не¬
равномерной загрузке промышленных предприятий и бешеной
конкуренции между фабрикантами и заводчиками. Маслобой¬
ные заводы работали лишь 6—7 месяцев, винокуренные — до
120—130 дней в году, значительное время простаивали мель¬
ницы.
Важнейшая отрасль хозяйства — машиностроительная и
металлообрабатывающая промышленность — находилась в
самом зачаточном состоянии.
Решающую роль в экономической жизни губернии играло
сельское хозяйство. Оно давало ежегодно на рынки большое
количество товарного хлеба, кроме того поставляло много зер¬
на на переработку местным винокуренным заводам.
Но уровень развития сельского хозяйства был крайне низ¬
ким. Малоземелье и безлошадность крестьян, господство трех¬
полки, примитивная обработка земли, отсутствие удобрений,
плохое качество семян и недостаток простейших сельскохо¬
зяйственных орудий — все это приводило к истощению земли
и низкой урожайности. К концу 80-х годов в губернии назре
вал сельскохозяйственный кризис.
Положение крестьян было крайне тяжелым. В Саратовской
губернии во время реформы 1861 года, которая, по выражению
В. И. Ленина, «ободрала крестьян как липку», помещики отня¬
ли у крестьян наибольшее количество земли по сравнению с
другими губерниями царской России. Местные крестьяне выне-
1’2 н. Чернышевская	17;

ели на своих плечах особенно тяжелые последствия этого
ограбления.
В саратовском окружном суде в те годы слушалось много
дел, свидетельствовавших о непосильной и безрезультатной
борьбе крестьян за землю. Подробности этих дел Н. Г. Чер¬
нышевский слышал от юриста Токарского. Да и он сам искал
возможности общения с крестьянами. Об одной из таких
встреч Николая Гавриловича с группой просителей у подъезда
окружного суда'рассказывал тот же Токарский. Но содержа¬
ние разговора Чернышевского с крестьянами осталось неизве¬
стным.
В связи с ростом товарности хозяйства в деревне происхо¬
дил непрерывный процесс расслоения крестьянства. В то вре¬
мя как кучка кулаков богатела, подавляющее большинство
населения нищало и разорялось, превращаясь в полупролета¬
риев или в наемных пролетариев-батраков. Появились так на¬
зываемые «бумажные мужики», т. е. крестьяне, приписанные к
какому-нибудь обществу и считавшиеся землевладельцами, но
на самом деле земли не имевшие. Они толпами уходили из
деревень в поисках заработка, но, не находя его, пополняли
собой многочисленную армию безработных.
Тяжелую картину представляла собою Старо-Соборная’
площадь в Саратове, где по воскресеньям происходил наем
сельскохозяйственных рабочих. Избыток свободных рабочих
рук, усугублявшийся неурожайным 1889 годом, приводил к то¬
му, что огромные толпы людей мокли целыми днями под дож¬
дем, но так и не находили работы.
Жестокая эксплуатация вызывала возмущение и протесты
крестьян. В беседе с одним земцем, пожаловавшимся на недо¬
вольство крестьян, Чернышевский нашел это явление вполне
естественным.
Крупных крестьянских волнений в 1889 году в Саратовской
губернии не было. Протесты крестьян выражались в отдель¬
ных выступлениях и террористических актах. Из секретных ар¬
хивных документов канцелярии саратовского губернатора вид¬
но, что в тот период появилась новая форма «государственных
преступлений» — многочисленные одиночные выступления «му¬
жиков», запасных рядовых, мещан, мелких чиновников против
«священной особы государя императора».
Секретные документы, например, гласят, что запасной мат¬
рос Осип Евграфов из Балашовского уезда, бывший и по
службе в разряде штрафованных, «ругал матерными словами
портреты Александра III и Александра II за то, что дали ма¬
лый надел земли», и требовал убрать эти портреты из сель¬
ского управления.
178

В одной из саратовских гостиниц мещанин Колесников,
рассматривая картину, изображавшую крушение император¬
ского поезда 17 октября 1888 года на Курско-Харьковской
железной дороге, произнес: «Так ему и надо, жаль, что спасся!».
Крестьянин с. Князевки Беснов на постоялом дворе поссо¬
рился с другим крестьянином и заявил, что он может «ударить
и царя», признавал это правильным, справедливым. Другой
крестьянин Ф. Зубков на сельском сходе поссорился с одно-
сельцем запасным бомбардиром С. Подлабуховым и на слова
последнего: «Я пять лет служил государю», отвечал: «Ты слу¬
жил не государю, а кобелю и дураку». Подобных примеров
одиночных «государственных преступлений», зафиксированных
канцелярией саратовского губернатора, можно было бы приве¬
сти еще много *.
Большой интерес проявлял Н. Г. Чернышевский к деятель¬
ности земских учреждений, призванных содействовать улучше¬
нию народного образования, здравоохранения, распростране¬
нию агрономических знаний среди крестьян, развитию кустар¬
ной промышленности и т. д. Он расспрашивал знакомых о по¬
стройке земской Саратовской железной дороги и о намерении
Новоузенского земства приобрести казенные земли для пере¬
селенческих целей.
Однако действительность убеждала его, что деятельность
губернского и уездных земств носила реакционный характер,
так как руководящая роль в них принадлежала дворянам.
Земства плохо заботились об образовании и лечении крестьян,
не занимались улучшением условий жизни народа. В отдель¬
ных случаях крестьяне вынуждены были даже противодейст¬
вовать решениям земств.
В неурожайном 1889 году земства заставляли крестьян
вносить непосильные для них взносы на устройство волостных
школ. Это вызывало протесты и сопротивление властям. Так
было, например, в Петровском уезде, где крестьяне села Шле-
пин Умет отказались от взноса денег на школу. Тогда поли¬
цейское управление предписало становому приставу описать и
продать с торгов имущество уметских крестьян. Волостной
старшина и сельский староста по приказу пристава предупре¬
дили крестьян, чтобы они не выгоняли скот в поле. Но крестья¬
не не исполнили распоряжения и рано утром выгнали стадо в
поле. Полицейский урядник вместе с другими должностными
лицами не смог ничего сделать: толпа не допустила его к
стаду. Крестьяне просили подождать ответа из сената, куда
* Дело «О лицах, совершивших государственные преступления по
246 ст. Улсжения о наказаниях». Нач. 5 янв. 1889 г. Конч. 23 дек.
1889 г. (Сар. Гос. обл. архив).
12*	179

они отправили жалобу. Вторая попытка отобрать скот с уча¬
стием самого пристава также не имела успеха. На этот раз
вокруг стада собралось чуть ли не все село. Дело кончилось
арестом наиболее активных «смутьянов» и заключением их в
тюрьму.
С горечью взирал на тяжелое положение своего народа ав¬
тор романа «Что делать», со страниц которого прозвучал
пламенный гимн будущему: «Будущее светло и прекрасно,
любите его, стремитесь к нему, работайте для него...».
Куда бы Чернышевский ни кинул свой взгляд, он всюду
видел угнетение, бесправие и бедствия народа. И как больно
было от этого ему, еще четверть века назад мечтавшему о
прекрасных светлых зданиях для трудящихся с коврами и зер¬
калами, о гигантских цветущих нивах, преображенных чело¬
веческой рукой из бесплодных пустынь, о сложных машинах,
которые так помогали бы человеку, что труд становился бы
легким и радостным, и человек бы пел за работой...
Бывая на Волге, Николай Гаврилович часто наблюдал за
тяжелой работой грузчиков, называвшихся тогда крючниками.
Его современник, талантливый публицист Н. А. Карониц, в
своих «Волжских картинах» писал о грузчиках: «...тяжело,
как слоны, покачиваясь из стороны в сторону, двигались ка¬
кие-то темные фигуры с необъятными ношами за шеей, при¬
гнутые этими ношами к земле, полураздетые, тяжело дыша¬
щие... Под тяжестью их ног гнулись мостки, перекинутые на
пристань, скрипели половицы на конторке и дрожал пароход,
когда их ноша с грохотом валилась на палубу... С железным
крючком в руках и с заплечником на спине, они на Волге един¬
ственная сила, переносящая все товары и грузы. Другой маши¬
ны для переноски тяжестей на Волге нет. Они одни все двига¬
ют... Чудовищная их жизнь. Проходит она у них между таскань¬
ем ношей в десять-пятнадцать пудов и буйным пьянством»*.
Вместо прекрасных светлых зданий для трудящихся Чер¬
нышевский видел жалкие лачуги и тесные грязные бараки. На
саратовской земской выставке он рассматривал модель рабо¬
чей казармы, устроенной на ферме графа Шереметьева в Ат-
карском уезде. Модель была установлена в самом центре вы¬
ставки, как один из главных экспонатов.
Вот описание такой казармы: «Это здание в 12 сажен дли¬
ны и 5 ширины, где помещаются мастерские и пекарня, с ре¬
шетчатым потолком. Потолок этот служит полом казармы на
50 человек рабочих, расположенной на чердаке. В этой тем¬
нице без дверей и окон, только с 2-мя отверстиями на случай
* Каронин. Волжские картины (фельетон). «Слрат. дневник»
1889. № 206, 28 сентября.
180

пожара, построены нары... Решетчатый пол этой чердака-ка¬
зармы устроен с тем расчетом, чтобы избежать отопления,
проводя испорченный, но теплый воздух мастерских и пекарни
в помещение рабочих. Продышавшие целый день воздухом
мастерских, рабочие ночью принуждены дышать всем смрадом
мастерских, который накопился на чердаке в продолжение
дня. Никакие вытяжные трубы по углам крыши никаким обра¬
зом не могут устранить зла, так искусно измышленного строи¬
телем казармы» *.
Рабочие городских промышленных предприятий жили и
работали в таких же, если не худших условиях. «Войдите на
несколько минут в депо, — писал современник, — вас пора¬
зят полумрак и специфическая атмосфера этой гигантской по¬
стройки. Ее голые, закопченные стены с отвалившеюся по ме¬
стам штукатуркою, обнажившей белые пятна, которые на од¬
нообразном черном фоне производят какое-то тоскливое впе¬
чатление неустроенности; покрытый толстым слоем сажи по¬
толок, высокие окна с мелкими переплетами, заполненные бес¬
порядочно частью стеклом, частью... картоном; пол из какого-
то неопределенного материала с жирным глянцем и с лужами
в выбоинах, канавы во всю длину здания с лужами, невообра¬
зимою грязью, кусками угля; грязные, засаленные верстаки,
страшный шум от стука молотков, гула паровозов, криков
рабочих, шлепанья и свиста пара, вдобавок истощенные, по¬
крытые грязью лица рабочих; вся эта картина производит на
вас удручащее впечатление. Сразу вы даже не сообразите, как
в такой атмосфере, при такой обстановке могут жить люди и
работать по целым дням, а иногда и ночам»**.
Исключительно тяжелым было положение рабочих типогра¬
фий, труд которых Н. Г. Чернышевский очень ценил и уважал.
Типографии саратовских газет размещались в темных и сырых
подвальных помещениях. Большую часть дня наборщикам и
печатникам приходилось работать при тусклом керосиновом
освещении, распространявшем копоть и удушливый запах.
Полы в типографиях мыли лишь два раза в год, они всегда
были покрыты слоем липкой грязи. В таких условиях типо¬
графские труженики работали по 14—16 часов в сутки, быстро
наживая туберкулез и болезни глаз.
О большом уважении Николая Гавриловича к труду типо¬
графских рабочих свидетельствует следующий факт. За не¬
сколько месяцев до приезда в Саратов Чернышевский, отпра¬
вляя из Астрахани литературный материал в типографию жур¬
нала «Русская мысль», писал: «Жму руки вам, господа тру-
* «Сарат. дневник» 1889, Ns 147, 13 июля.
** «('.арат, листок» 1889, № 193, 10 сентября.
181

женики, и вам, тоже труженик, г. корректор. Я был когда-то
вашим товарищем; корректором был не дурным, наборщиком
плохим, но усердным, и горжусь тем, что есть в русской лите¬
ратуре страницы,' набранные мною». И он просил у наборщи¬
ков извинения в том, что помарки и вставки в его рукописи
затрудняют их работу.
На саратовской земской выставке Чернышевский видел
также образцы сельскохозяйственных машин и улучшенных
земледельческих орудий. Но это были не те машины, о кото¬
рых он мечтал. Они не облегчали труд человека.
Демонстрируемые на выставке машины и орудия были
иностранными, стоили они очень дорого, приобретать их могли
только крупные помешики и кулаки. Но им гораздо выгоднее
было использовать дешевую рабочую силу огромной армии
батраков, чем покупать дорогостоящие машины. В миллионах
мелких крестьянских хозяйств единственным орудием явля¬
лась соха, о машинах же здесь знали только понаслышке.
На фабриках и заводах машины служили средством уси¬
ления эксплуатации рабочих, порождали безработицу и голод
среди трудящихся. Техника безопасности совершенно отсутст¬
вовала, и машины часто калечили рабочих, которые не полу¬
чали ни медицинской помощи, ни материального обеспечения
при инвалидности. Из двухсот с лишним саратовских муко¬
мольных предприятий только на двух паровых мельницах бы¬
ло введено страхование рабочих от увечья на производстве. Но
порядок страхования был таким, что рабочие, потеряв трудо¬
способность, получали гроши.
Создатель незабываемого образа Веры Павловны с го¬
речью видел, что женщина в капиталистической России по-
прежнему оставалась неполноправным членом общества. Он
наблюдал на улицах Саратова огромные партии женщин-кре¬
стьянок с детьми, шедшие на Волгу, на отхожие промыслы, ку¬
да их гнала беспросветная нужда кабального существования.
Среди женщин росла тяга к образованию, но получить его
было трудно. В Саратовской губернии девочки учились только
в низших и средних школах. Подавляющее большинство из
них являлось представительницами зажиточных классов.
Высшее образование получали лишь одиночки из привиле¬
гированных сословий. Незадолго до приезда Н. Г. Чернышев¬
ского в Саратов в Петербурге были восстановлены закрытые
на несколько лет высшие женские курсы — единственное тог¬
да высшее учебное заведение для женщин. Чтобы попасть
туда учиться, нужно было вносить огромную плату. Реакцион¬
ная печать с удовлетворением отмечала, что на эти курсы по¬
шли «дочери генералов и тайных советников».
182

Передовые женщийы, которым удавалось получить спецй
альность учителя или врача, с трудом пробивали себе дорогу.
Их посылали на работу в самые глухие места, где они муже¬
ственно отдавали народу свои знания и силы.
Но как бы ни была горька окружавшая действительность,
Н. Г. Чернышевский глубоко верил в торжество революцион¬
ной правды. Его неукротимый дух рвался попрежнему к слу¬
жению народу. Мысль его была неотступно прикована к луч¬
шему будущему.
«Как то Николай Гаврилович сидел в глубине своего дива¬
на, — рассказывал Токарский, — и глубоко задумался. Я тоже
молчал. Вдруг, даже не обращаясь по обыкновению с вопро¬
сом ко мне, а как бы мысля вслух, он сказал: «Неужели не най¬
дется человека, который уловил бы закон человеческой жиз¬
ни..?». И, помолчав немного, прибавил:—«Конечно найдется»*.
Эта беседа Чернышевского с самим собой говорит о том,
что в последний период своей жизни великий мыслитель, по-
видимому, подводил итоги пройденному пути и искал каких-
то новых дорог, которые остались для нас нераскрытыми. Но
одно ясно: это были мысли о торжестве революционного дела.
Незадолго до смерти Н. Г. Чернышевский беседовал с мо¬
лодым учителем Скориковым. Он отговаривал молодого педа¬
гога от участия в тайных народовольческих обществах, назы¬
вал террористические способы борьбы с царизмом «безумными
порывами» и с большой резкостью отзывался о народниках,
считая их идеи «нелепыми».
По просьбе молодого учителя Чернышевский подарил ему
на память автограф, в котором заключался драгоценный за-
Еет молодому поколению: «Масса народа имеет дурные при¬
вычки... Для его блага надобно, чтобы дурные привычки за¬
менились хорошими. Почему же она до сих пор держится сво¬
их дурных привычек? Она или не знает хорошего или не имеет
возможность усвоить его себе... Стало быть, просвещенные
люди, желающие блага своему народу, должны знакомить его
с хорошим и заботиться о доставлении ему средств приобрести
это хорошее!».
Вспоминая свои беседы с Чернышевским, Скориков отмечал
в нем ту же черту, что и молодежь в 60-х годах,— на¬
столько преображался внешний облик Чернышевского при
любых его выступлениях в защиту народа: Николай Гаврило¬
вич из человека молчаливого и застенчивого превращался
тогда в пламенного проповедника. И теперь, по словам Скори¬
кова, перед ним «сидел не 60-ти летний старик», а «веселый,
живой и бойкий юноша».
* «Русск. мысль» 1909, февраль, стр. 54.
183

Невольно вспоминаются слова Н. Г. Чернышевского «о ра¬
достной любви ко всему живому» из его диссертации. «Прек¬
расное есть жизнь» — учил он. А жизнь прекрасна борьбой за
благо людей.
Вот этой боевой, непоколебимой уверенностью в торжество
революционной правды, бодрой, «радостной любовью ко все¬
му живому» было проникнуто общение Чернышевского с мо
лодежью.	>
«Чтобы продвинуть жизнь вперед, — говорил Чернышев¬
ский, — не следует людям навязывать то, в чем они не видят
пользы и что не может им привиться. А проповедникам идей
высшего порядка (т. е. народникам. — Авт.) не следует брать
на себя обузу, которую они поднять не в силах... Большое
дело могут и должны делать только большие люди». Го¬
ворилось это в эпоху, когда огромное влияние на интеллиген¬
цию имела «теория» малых дел.
Чернышевский рассказал Скорикову басню о зайчихе и
львице.
«Зайчиха, видите ли, говорит львице: «Как это у тебя, льви¬
ца, у такого большого зверя, родится так мало детей — всего
один в год, тогда как у меня, у малого зверька, — несколько
пар?». На это львица отвечает: «Зато у тебя, зайчиха,—все зай¬
чата, а у меня львенок!..»*.
Уходящий из жизни Чернышевский мечтал о вожде, кото¬
рый поведет за собой народ к революции и народовластию.
Он не знал, что в другом волжском городе над его романом
«Что делать?» уже склонялась голова 19-летнего Ленина, ко¬
торый впоследствии привел наш многомиллионный народ к
победе Великой Октябрьской социалистической революции.
В последние месяцы своей жизни Н. Г. Чернышевский с
помощью секретаря К- М. Федорова много работал над пере¬
водом «Всеобщей истории» Вебера с немецкого языка и под¬
готовкой к печати материалов для биографии Н. А. Добролю¬
бова. «На его работу было интересно смотреть, — вспоминал
дальний родственник Чернышевских К. Н. Буковский, — пото¬
му что человек... брал Вебера и говорил прямо по-русски, дик¬
туя секретарю. Несмотря на то, что он был болен, утром вста¬
вал рано, часов в семь, и начинал работать. Кончал работу
в 12 часов дня. Тогда выпивал молока, уходил иногда гулять,
после обыкновенно лежал, и Константин Михайлович Федоров
читал ему написанное. Вечером, часов в 4—5... опять начи¬
нается у них работа. Иногда работал до поздней ночи. Пере¬
* Н. Ф. Скориков. Н. Г. Чернышевский в Астрахани. «Исгорич.
вестник» 1905. май, стр. 489—495.
184

водил, ходя по комнате. Устанет ходить — сядет, устанет си¬
деть — ляжет» *.
Память и работоспособность Н. Г. Чернышевского в тот
период вызывали удивление у современников. Он мог шутя
цитировать целые страницы из книги какого-нибудь писателя
и притом безразлично: публициста, беллетриста или этно¬
графа. Доктор Брюзгин в посмертной заметке о Чернышевском
писал: «За день до смерти, уже после приступа страшнейшего
озноба он надиктовал более 16 страниц печатного текста, сам
изумившись своей рабочей энергии».
Перевод «Всеобщей истории» Вебера печатался в Москве...
По цензурным условиям фамилия Н. Г. Чернышевского как
переводчика не стояла на книге. Она была заменена псевдо¬
нимом «Андреев». Работая над переводом этого многотомного
издания, великий революционер-демократ сумел и здесь найти
поле деятельности для борьбы с реакционным идеалистическим
хламом.
«Всеобщая история» Вебера имела, по мнению Н. Г. Чер¬
нышевского, два больших недостатка: была проникнута идеа¬
листической философией и отражала пристрастие автора к
своей нации. Поэтому в своем переводе Н. Г. Чернышевский
выбросил из «Истории» сотни страниц, заменив их собственны¬
ми статьями, опубликованными в виде приложений. В этих
последних работах великого писателя чувствуется неугасимая
революционная страсть, блестящая ирония, глубина теоретиче¬
ской мысли, звучит призыв к борьбе за счастье народных масс
всего мира.
Так, в статье «О расах» он выступил против порабощения
трудящихся черной и желтой расы, вскрывая классовую под¬
оплеку расовых теорий. «Рабовладельцы были люди белой
расы, — писал Чернышевский, — невольники — негры; потому
защита рабства в ученых трактатах приняла форму теории о
коренном различии между разными расами людей».
В статье «О различиях между народами по национальному
■характеру» Н. Г. Чернышевский проводил мысль о сходстве
■между собою отдельных сословий разных стран, т. е. вскрывал
классовые признаки. «Каждый из народов Западной Европы
имеет особый язык и особый национальный патриотизм, —
писал Чернышевский. — Но он имеет и сословные и профес¬
сиональные отделы... Португальский вельможа по образу жиз¬
ни и понятиям гораздо больше похож на шведского вельможу,
чем на земледельца своей нации».
Наконец, в третьей статье «Общий характер элементов,
производящих прогресс» Чернышевский замаскированным язы¬
* Сб. «Звенья» № 3—4. М. 1934, стр. 903.
13 н. Чернышевска!	185

ком дал понять читателю, как следует защищать интересы
большинства каждого народа, притесняемого меньшинством
«нравственно больных людей». Выразив уверенность в мощи
народных масс и в возможности для них собственными силами
найти пути улучшения жизни, Чернышевский призывал про¬
свещенных людей, т. е. революционеров, помогать народу «не
назиданиями», а делом.
Восстал Чернышевский и против напыщенного и тяжело¬
весного языка немецкого историка. Говоря об этом в преди¬
словии к десятому тому «Всеобщей истории», великий револю¬
ционный демократ вспоминает гениального мастера русской
прозы — Пушкина, который «любил в прозе простоту, чуждал¬
ся витиеватости».
Н. Г. Чернышевский проделал также огромную редактор¬
ско-комментаторскую работу над архивом Добролюбова. Эта
работа явилась продолжением того труда, который был на¬
чат им еще в 1862 году сразу же после смерти своего велико¬
го соратника и прерван долгими годами ссылки. Весь архив
Добролюбова был привезен Николаю Гавриловичу от
А. Н. Пыпина и М. А. Антоновича, которые хранили его после
ареста Чернышевского. Николай Гаврилович тщательно пере¬
смотрел и привел в порядок все бумаги, не оставив ни одной
даже крошечной записки, которая не хранила бы на себе его
пояснительных заметок, расшифровывающих адресата или
комментирующих содержание.
Особенное внимание уделил Н. Г. Чернышевский письмам1
Добролюбова. Он их тщательно подобрал по годам, начиная
с 18-летнего возраста Добролюбова, т. е. с момента поступле¬
ния в педагогический институт, и до его смерти в 1861 году.
Сюда вошла переписка, из которой видно, как Н. А. Добролю¬
бов после смерти родителей во время учения в институте содер¬
жал уроками большую семью. Далее идут письма, имеющие
особенно важное историческое значение—о начале литератур¬
ной деятельности Добролюбова в «Современнике», о сближе¬
нии его с Н. Г. Чернышевским, о проживании на одной квар¬
тире с Н. А. Некрасовым, об отъезде за границу для лечения.
В последнем отделе собраны письма из-за границы, а также
по возвращении в Россию, раскрывающие картину развития
болезни молодого революционного демократа.
Н. Г. Чернышевский присоединил к этой переписке ценней¬
шие примечания, показывающие, с какой любовью он вспоми¬
нал дорогое прошлое — эпоху шестидесятых годов. Из этих
примечаний особенный интерес представляют, например, приме¬
чания к письму от 1 августа 1856 года, в котором Чернышев¬
ский дал характеристику Герцену. Несмотря на политическое
расхождение с Герценом, возникшее после уклона его в либе-
18б
рализм, Чернышевский тем не менее признает, что «по блеску
таланта в Европе нет публициста, равного Герцену».
Раскрывая в примечании к письму от 12 сентября 1858 года
псевдоним Добролюбова, которым была подписана его статья
«Взгляд на историю и современное состояние Ост-Индии»,
Чернышевский приводит заключительный отрывок из статьи.
В этом отрывке обличались злоупотребления английского пра¬
вительства в Индии, говорилось о недопустимости эксплуата¬
ции народа, «наконец обнаружившего, что он начинает пони¬
мать сам себя», и проводилась мысль, что «Индия должна быть
управляема из Индии и для Индии, а не из Англии и для
Англии».
В примечании к письму от 6 августа 1859 года Чернышев¬
ский уточнил и продолжил приведенные Добролюбовым
стихи Некрасова о служении родине, дополнив их следующими
строками:
Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь.
Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром.
Многие письма Чернышевский дополнил примечаниями, в
которых говорится о крепкой идейной связи и взаимной това¬
рищеской заботе революционных демократов в редакции «Со-
временика», руководимого Некрасовым. Свое имя во всех
письмах Чернышевский заменил по цензурным условиям ини¬
циалами П. О. и сокращенной фамилией Л-ский.
В результате колоссальной архивной работы Чернышевский
подготовил к печати солидный том переписки Добролюбова, вы¬
шедший без имени составителя в 1890 году. Архив Н. А. Доб¬
ролюбова отошел впоследствии в Пушкинский дом (ныне
Институт литературы Академии наук СССР) и благодаря
предварительной обработке Чернышевского дал возможность
советским ученым выпустить в свет богато прокомментирован¬
ное издание полного собрания сочинений Добролюбова. Так
много сделал Чернышевский на седьмом десятке своих лет для
сохранения и передачи потомству идейного наследства рево¬
люционной демократии 60-х годов.
Кроме того, Н. Г. Чернышевский в Саратове обдумывал
новые обширные труды. Ему хотелось создать русский энцик¬
лопедический словарь, рассчитанный на широкие круги. Его за¬
нимала также мысль написать две книги для детей: политиче¬
скую экономию и историю. «Он хотел их назвать книгами для
детей, но мечтал, собственно говоря, создать книги для на¬
рода»,— писал А. А. Токарский, с которым Николай Гаврило¬
вич неоднократно беседовал об этих планах. К сожалению, они
остались неосуществленными, но самое намерение великого
13*	187

революционного демократа говорит о том, как сильно было в
нем желание работать и бороться за благо своего народа, не¬
смотря на пережитые тяжелые годы ссылки и продолжаю¬
щиеся цензурные гонения.
В последние месяцы жизни в Саратове Н. Г. Чернышевский
вел переписку и лично встречался с рядом литераторов. Еше
весной 1887 года в Астрахани он познакомился с Б. А. Мар¬
ковичем — сыном известной писательницы Марко Вовчок.
С тех пор они поддерживали непрерывную переписку.
Б. А. Маркович был политическим ссыльным и встречаться
в Саратове с Чернышевским не мог. Но впоследствии он 13
лет работал в редакции «Саратовского дневника», образовал
товарищество для издания газеты и быстро поставил ее в по¬
ложение органа, с которым серьезно считались. За «вредное
направление» газеты Б. А. Марковичу часто приходилось
иметь «объяснения» с губернаторами и цензорами. Из главного
управления по делам печати его «предупреждали», «ставили
на вид», однажды даже газету закрыли на четыре месяца.
О Б. А. Марковиче имеется материал саратовской охранки,
преследовавшей его, как видного социал-демократа.
Встречи и переписка с Чернышевским наложили неизглади¬
мую печать на всю деятельность молодого журналиста, с жа¬
ром отдавшего свой публицистический талант делу служения
народу. В беседе с Н. Г. Чернышевским Маркович «как ребе¬
нок, говорил ему все просто, искренно», и глаза его смотрели
на великого демократа «робко, но прямо, доверчиво». На про¬
щанье они «крепко, горячо поцеловались», и Маркович «вышел
сам не свой, радостный, просветленный, шел и вдруг схватил¬
ся обеими руками за грудь — слишком широко, хорошо дыша¬
лось!» — так он писал матери в письме от 12 мая 1887 года.
Вскоре после приезда в Саратов Н. Г. Чернышевский встре¬
тился с поэтом Н. А. Пановым, который находился в городе
проездом. Они прошли в Барыкинский сад на берегу Волги,
где у них завязалась беседа о литературе. С большой любовью
отзывался Н. Г. Чернышевский о Некрасове, предрекая ему
великую славу. «Его оценят, — говорил он, — да еще как! Па¬
мятник ему в Петербурге поставят, не хуже, может быть, пуш¬
кинского в Москве. И стоит он такого памятника, заслужил».
Не по душе была Чернышевскому поэзия Надсона с ее безот¬
радными нотами и общим оттенком безнадежности. Прямому и
стойкому борцу, не сдавшемуся в борьбе с царизмом, еще бо¬
лее закалившемуся от преследований, был чужд «стон души
больной», который он резко назвал «хныканьем».
«Если хочешь, чтобы тебя слушали, надо рыдать и смеять¬
ся, как Байрон, Гейне, Гоголь, Некрасов», — сказал Н. Г. Чер¬
нышевский.
188

По просьбе Николая Гавриловича Панов прочитал ему на
берегу Волги вступление к «Последним песням» Некрасова*.
В этот же период Н. Г. Чернышевского посетил писатель
А. А. Круглов. Сначала разговор у них как-то не вязался. Но
когда речь зашла о литературе, Николай Гаврилович оживил¬
ся, глаза его заблестели прежним блеском молодости. Он охот¬
но стал делиться воспоминаниями о писателях 60-х годов,
говорил о современной отечественной литературе, и с увлече¬
нием принялся развивать планы своих предполагаемых работ.
Особенно поразили А. Круглова бодрость и энергия Черны¬
шевского. Он удивлялся «душевной свежести и яснобти мысли
этого человека, к которому совсем не подходило название
старика».
В середине июля в Саратов приезжал поэт Я. П. Полон¬
ский. Он посетил Радищевский музей, куда обещал подарить
свои этюды, изображающие любимые места И. С. Тургенева в
селе Спасском. Зашел он также в редакцию «Саратовского
листка», в котором работал бывший политический ссыльный
И. П. Горизонтов, исключенный в свое время из семинарии за
чтение романа «Что делать?». В тот же вечер Горизонтов от¬
дал Полонскому визит и встретил у него Н. Г. Чернышевского.
«Это была моя первая личная встреча с знаменитым писате¬
лем, имевшим такое глубокое влияние на меня и на мою судь¬
бу, — вспоминал потом Горизонтов. — Начался разговор, и
все больше про Питер и его литературные сферы. Как Яков
Петрович и я ни старались повернуть разговор на личную
судьбу Чернышевского, он или отмалчивался, или ограничи¬
вался шуточками».
Это не покажется удивительным, если вспомнить, что в 60-х
годах, во время расцвета литературной деятельности Н. Г. Чер¬
нышевского, в «Современнике» разгоралась борьба революци¬
онной демократии с помещиками-либералами и крепостника¬
ми. Я. П. Полонский занимал тогда примиренческую позицию,
утверждая, что «дело критика не ссорить, а мирить всех, кто
стремится к правде». Такими призывами поборник искусства
для искусства Я. П. Полонский лил воду на мельницу реакции.
Дня через два Горизонтов опять встретился с Н. Г. Черны¬
шевским на пристани, где они провожали Я. П. Полонского.
«Когда пароход огибал близ стоящую баржу, — вспоминал
Горизонтов, — а Полонский, монументом стоявший среди
отъезжавшей публики (он очень высок был ростом), махал
нам своей круглой шапочкою, Николай Гаврилович, беря меня
под руку, произнес, кивая в сторону поэта: «Хороша птичка-
канареечка, да жаль, что поет с чужого голоса». В этой харак¬
* «Лит. наследство» № 49—50, стр. 601—602.
189

теристике сказалось с особой яркостью отношение великого
революционного демократа к представителю школы «чистого
искусства».
После отъезда Полонского знакомство Чернышевского с
Горизонтовым продолжалось. Они несколько раз встречались
в «Липках», где у Николая Гавриловича была любимая аллея.
Здесь он часто отдыхал на скамье с книжкой в руках. Гори¬
зонтов вспоминал, что в разговорах с Чернышевским о литера¬
туре имена современных авторов «не сходили у него с языка».
С большой похвалой и глубоким сочувствием говорил Николай
Гаврилович о В. Г. Короленко и пророчил ему блестящую бу¬
дущность.
В последний период своей жизни Н. Г. Чернышевский часто
переписывался с писательницей шестидесятых годов А. Я Па¬
наевой. Ее воспоминания, являющиеся до сих пор одним из
интереснейших источников изучения истории русской литерату¬
ры шестидесятых годов, печатались в то время в «Историче¬
ском вестнике», а оттуда частично перепечатывались в сара¬
товской газете. Н. Г. Чернышевский читал их с увлечением,
вспоминая лучшую пору своей жизни — боевую работу в «Со¬
временнике» и людей, с которыми он тогда встречался, осо¬
бенно Добролюбова и Некрасова.
Из воспоминаний Панаевой Чернышевский впервые узнал
об истории пропажи рукописи его романа «Что делать?». Она
была потеряна Некрасовым по дороге из Петропавловской
крепости и потом найдена бедным человеком, получившим ог¬
ромную по его бюджету сумму от Некрасова, который совсем
уж было впал в отчаяние.
Мемуары Панаевой доставили Чернышевскому горькие ми¬
нуты, воскресив перед ним картину болезни и смерти лучшего
их друга •— Н. А. Добролюбова. В то же время меткие сужде¬
ния Панаевой о Тургеневе и группировавшихся вокруг него
лицах либерально.буржуазного направления, враждовавших с
революционными демократами, и ее высокая оценка мораль¬
ной силы последних—раскрывали перед Чернышевским муже¬
ственный облик этой, всегда пробуждавшей в нем уважение,
женщины.
Опубликованные в период реакции конца восьмидесятых
годов воспоминания Панаевой явились смелым выступлением
в защиту революционной демократии. Чернышевский сумел
это оценить. Сам он фигурировал в этих воспоминаниях только
под буквой «Ч».
В начале 1889 года Чернышевский получил от А. Я. Панае¬
вой письмо, в котором она просила его помочь издать ее вос¬
поминания отдельной книгой после появления их частями в
«Историческом вестнике». Переписка между ними продолжа¬
ло
лась и после приезда Чернышевского в Саратов. Николай Гав¬
рилович предлагал дополнить воспоминания Панаевой. Но
■осуществить этот замысел Чернышевскому не суждено было
из-за преждевременного ухода из жизни.
Панаева могла быть ценным помощником Н. Г. Чернышев¬
скому в его любимой работе — подготовке к печати архива
Н. А. Добролюбова. У нее сохранились его письма, она могла
помнить очень многое из его жизни, особенно из последнего
периода, когда ей пришлось ухаживать за ним перед смертью.
Еще в Астрахани Н. Г. Чернышевский просил своего сына по¬
бывать у Авдотьи Яковлевны и попросить ее прислать письма
Добролюбова, а также написать о нем воспоминания. «Ты
знаешь, — писал Николай Гаврилович сыну 17 октября 1888
года, — что она любила нас и верила искренности нашей люб¬
ви к ней».
Желание Чернышевского было выполнено А. Я- Панаевой.
Она прислала ему письма Добролюбова, а через год, уже в
Саратове, Николай Гаврилович с глубоким волнением читал
ее строки о Добролюбове:
«Добролюбов... заботился о журнале и, не обращая внима¬
ния ни на какую погоду, ездил в типографию и к цензорам. В
самых первых числах октября он приехал к нам от цензора в
десятом часу вечера, сильно раздраженным тем, что не мог
уломать его, чтобы он пропустил вычеркнутые места в чьей-то
статье. Некрасов только что встал после обеденного сна и...
заметил: «Охота вам была в такую скверную погоду ездить к
цензору, толковать с ним битый час! Через два месяца пошлем
к нему новый набор этой статьи, он и позабудет, что уже чи¬
тал и наверное пропустит. Вот вы волнуетесь, вредите своему
здоровью, поскакали к цензору, а из этого никакого толка не
вышло».
«Выйдет! — убежденным тоном ответил Добролюбов. —
Я сейчас же иначе выражу те места, которые цензор выкинул,
и завтра утром опять поеду к нему и не час, а два, три буду
сидеть у него и толковать ему, что он словно пуганая воро¬
на — куста боится».
Это был последний поединок Н. А. Добролюбова с царской
цензурой. В тот же вечер начался приступ болезни, которая
унесла его в могилу.
Наиболее значительными литературными встречами Н. Г.
Чернышевского в Саратове явились несколько его свиданий
с В. Г. Короленко, который уже был тогда известен как чест¬
ный и смелый публицист, активно участвующий в обществен¬
ной жизни. У него позади остались десять лет тюрьмы и ссыл¬
ки, Он пробыл в полярной тайге на берегу Алдана до 1885
191
года, где слышал от ямщиков легенду о Чернышевском, ходив¬
шую в народе.
В одном из первых своих рассказов «Чудная» В. Г. Коро¬
ленко создал образ девушки-революционерки; его перу принад¬
лежит также одно из лучших произведений о народе «Сон
Макара». В 80-х годах он был уже автором и таких замеча¬
тельных произведений, как «Слепой музыкант», «Лес шумит»
и «Сказание о Флоре».
Идея борьбы и протеста против существующего строя род¬
нила Чернышевского с Короленко. Их встреча не была случай¬
ной. В. Г. Короленко специально заехал в Саратов, возвра¬
щаясь с Кавказа, где лечился, чтобы лично познакомиться с
Николаем Гавриловичем.
«17 августа 1889 года, часов около 6 вечера, я позвонил у
дверей деревянного флигеля во дворе, против общественного
сада в Саратове, — писал В. Г. Короленко в своих воспомина¬
ниях. — В этом домике жил Чернышевский».
Николая Гавриловича не оказалось дома. Короленко оста¬
вил визитную карточку, на которой написал, что зайдет на
следующий день.
На другое утро Н. Г. Чернышевский сам разыскал В. Г. Ко¬
роленко в «Татарской гостинице», и они встретились так,
как будто были уже старыми знакомыми «и виделись лишь
несколько дней назад».
На всю жизнь запечатлелась в памяти В. Г. Короленко
внешность великого революционного демократа: «густые длин¬
ные волосы по-русски, как у Гоголя, обрамляют это лицо и
свешиваются на лоб». Ему бросилась в глаза добродушная
улыбка Чернышевского и оттенок шутливости в голосе: «Голос,
который мы услышали еще из-за перегородки, был старческий,
слегка приглушенный, но фигура сначала показалась совсем
молодой».
Однако, когда Короленко взглянул Чернышевскому в лицо,
у него сжалось сердце: «таким это лицо показалось мне ис¬
страдавшимся и изможденным под этой прекрасной молодой
шевелюрой... Желтая лихорадка, захваченная из Астрахани,
уже делала свое быстрое, губительное дело».
Началась беседа. Чернышевский говорил «оживленно, да¬
же весело, он всегда отлично владел собою». Короленко отме¬
тил, что «его разговор обнаруживал прежний ум, прежнюю
диалектику, прежнее остроумие... Основные философские
взгляды остались». В беседе они касались современных писа¬
телей-народников: Г. И. Успенского, Н. К. Михайловского и
творчества Л. Н. Толстого. О народниках Чернышевский вы¬
сказывался отрицательно, философские взгляды Л. Толстого
также не признавал. Он «остался в основных своих взглядах
192

Памятник, установленный в 1939 г. на могиле Н. Г. Чернышевского.

Саратовский государственный университет
им. Н, Г. Чернышевского,

тем же революционером в области мысли, со всеми прежними
приемами умственной борьбы», — писал в своих воспомина¬
ниях «Отошедшие» В. Г. Короленко.
В следующий раз он навестил Н. Г. Чернышевского на
квартире. Беседа касалась разнообразных тем. В. Г. Королен¬
ко подметил в нравственном облике Чернышевского внима¬
тельный подход к незаметным людям, приехавшим из глу¬
хого угла, и тонкое понимание чужого настроения. Это каса¬
лось отношений между братом В. Г. Короленко и молодой де¬
вушкой, близкой к семье Чернышевских...
«Поздним вечером, — писал В. Г. Короленко, — Чернышев¬
ский проводил меня до ворот, мы обнялись на прощание, и я
не подозревал, что обнимаю его последний раз...»*.
В эти дни Чернышевский получил от В. Г. Короленко выпу¬
щенную издательством «Русская мысль» его книгу «Слепой
музыкант» с дарственной надписью: «Николаю Гавриловичу
Чернышевскому от глубоко уважающего В. Короленко». Книга
хранится в Доме-музее Н. Г. Чернышевского.
О своем приезде в Саратов и встрече с Чернышевским
В. Г. Короленко впоследствии писал еще П. С. Ивановской,
маскируя имя писателя из-за цензурных соображений словами
«дядя Коля»: «О смерти дяди Коли ты тоже наверное знаешь.
Месяца за два до этого я и Дуня виделись с ним в Саратове,
он принял нас очень радушно, даже сердечно. Дуня виделась
с ним, впрочем, только у нас в гостинице, — я был еще два
раза у него и мы долго беседовали, перебирая старину...».
В. Г. Короленко был прав, когда считал, что Николай Гав¬
рилович до конца жизни сохранил весь блеск своей диалекти¬
ки, остроумие и революционный боевой дух 60-х годов. Всем
существом своим стремился он к служению родине даже тог¬
да, когда дни его жизни были уже сочтены. У него рождались
все новые и новые замыслы и планы.
Наиболее передовым журналом того времени являлся либе¬
ральный журнал «Русская мысль», в котором работал и вел
неравную борьбу с цензурой старый сотрудник «Современни¬
ка», один из соратников Чернышевского — Н. В. Шелгунов,
«честнейший и благороднейший человек», по отзыву Николая
Гавриловича.
Н. В. Шелгунов написал для «Русской мысли» воспоминания
о Н. Г. Чернышевском, останавливаясь с особенной любовью
и уважением на моменте защиты диссертации «Эстетические
отношения искусства к действительности», очевидцем которой
он был. Николай Гаврилович не мог не услышать об этом от
* «Отошедшие». Изд. 3, М. 1918, стр. 55—72.
193

приезжавших к нему лично редакторов «Русской мысли»
В. М. Лаврова и В. А. Гольцева.
Как и следовало ожидать, цензура не пропустила воспоми¬
наний Шелгунова. Единственное, что мог прочитать Чернышев¬
ский в «Русской мысли» в защиту революционно-демократиче¬
ского наследства, были заключительные строки одного из
«Очерков русской жизни», в которых Шелгунов с глубоким
волнением писал о деятелях 60-х годов: «Самая широкая гу¬
манность и великодушные чувства нашли в этих людях луч¬
ших своих поборников... И какая же это память, какая благо¬
говейная память, и как она дорога мне!».
«Очерки русской жизни» Шелгунова в эпоху гнетущей реак¬
ции 80-х годов приобрели исключительную популярность среди
революционной интеллигенции и в первых кружках сознатель¬
ных рабочих своим боевым духом, направленным против об¬
щественного разложения, которое сеяли либеральные народ¬
ники.
Сотрудничество Шелгунова в «Русской мысли» возвышало
в глазах Чернышевского этот журнал. И у него родилось стра¬
стное желание опять стать руководителем передовой журнали¬
стики, взять в свои руки журнал и превратить его в новый
«Современник».
К этому времени оставался в живых еще один шестидесят¬
ник, бывший сотрудник «Современника» М. А. Антонович.
Н. Г. Чернышевский еще в 1888 году обратился к нему с пись¬
мом, в котором выражал желание, чтобы Антонович стал сот¬
рудником «Русской мысли». Об этом Николай Гаврилович
вел личные переговоры с В. М. Лавровым.
Чернышевский преследовал цель — подчинить либерально¬
го руководителя «Русской мысли» В. А. Гольцева влиянию ре¬
волюционных демократов. «При начале сотрудничества, — пи¬
сал он М. А. Антоновичу, — вам пришлось бы объяснить ему,
почему вы написали о том или о другом в духе, не привычном
ему, но он скоро привык бы разделять ваши мысли, насколько
они понятны ему, и полагаться на основательность ваших
мыслей по вопросам, остающимся туманными для него» *.
И по переезде в Саратов Николай Гаврилович продолжал
обдумывать план реорганизации «Русской мысли». А. А. То¬
харский писал, что эта мысль настолько интересовала Ни¬
колая Гавриловича, что он постоянно к ней возвращался. Он
надеялся переехать в Москву, официально в редакцию не вхо¬
дить, первое время писать очень мало и под чужим именем.
Предвидя, что цензура будет неотступно следить за каждым
* Поли. собр. соч., т. XV, М. 1950, стр. 743—744.
194

его словом, Чернышевский уверенно заявлял: «Не такая была
прежде цензура, а удавалось обходить».
Великий революционный демократ мечтал о коренном пере¬
ломе в направлении журналистики, о революционном ее преоб¬
разовании. Все его мысли и заботы постоянно были связаны с
мечтой о светлом будущем своей родины.
Но в силу исторических условий Черйышевский не видел
тогда, что завоевать это светлое будущее может только рево¬
люционный класс — пролетариат, руководимый коммунисти¬
ческой партией.
Ко времени приезда Н. Г. Чернышевского в Саратов, там
уже существовали революционные рабочие кружки. В 1882 году
среди передовых рабочих была распространена программа
«Северного союза русских рабочих», призывавшая к ниспро¬
вержению существующего политического и экономического
строя государства, как строя крайне несправедливого. А через
два года один из революционных кружков, возникших в Сара¬
тове, распространил прокламацию «К жителям саратовских
трущоб и зйхолустий».
6 мая 1889 года саратовская полиция произвела обыск у
членов кружка, занимавшегося революционной пропагандой
среди учащейся молодежи, — В. Беляева, А. Введенского и
Я. Аристотелева. Среди народнической нелегальной литерату¬
ры у Беляева был обнаружен «Манифест коммунистической
партии» К- Маркса и Ф. Энгельса. Полиция нашла у членов
этого кружка также гектограф. Все они были отправлены с
очередной арестантской партией в петербургскую одиночную
тюрьму.
Но это были первые шаги по пути развития социал-демо¬
кратического движения, когда «число сторонников нового на¬
правления в России измерялось единицами. Социал-демокра¬
тия существовала без рабочего движения, переживая, как по¬
литическая партия, процесс утробного развития»*.
Рабочее социал-демократическое движение широко развер¬
нулось в Саратове уже после ухода из жизни Николая Гаври¬
ловича Чернышевского.
29 октября 1889 года Н. Г. Чернышевский скончался от
кровоизлияния в мозг. Когда весть об этом облетела Россию,
из Петербурга в Саратов и другие города полетели секрет¬
ные шифрованные телеграммы, в которых департамент поли¬
ции приказывал жандармским управлениям принять срочные
меры для предупреждения волнений учащейся молодежи. Да¬
же мертвый, Чернышевский был страшен царизму!
В наши дни еще сохранились среди старожилов Саратова
воспоминания о тех «чрезвычайных мерах», какие были
* В. И. Ленин. Соч., т. 5, стр. 483.
195

приняты полицией в связи с похоронами Н. Г. Чернышевского.
Так, очевидцы рассказывают, что одна из бывших подруг юно¬
сти О. С. Чернышевской привела с собой на похороны малень¬
кую дочь. И когда эта девочка протянула руку, чтобы взять
себе на память цветок с его могилы, то мать остановила ее
строгим топотом: «Что ты! Что ты! Разве это можно? Не ви¬
дишь, кто напротив стоит? Сверху кожух, а внизу синие
канты!»*.
Это был переодетый городовой.
Целый отряд переодетых сыщиков и полицейских следовал
за похоронной процессией. Вооруженные городовые лежали на
крышах и чердаках домов, мимо которых молодежь с пением
несла гроб великого революционера. Саратовские газеты полу¬
чили строгое предупреждение из управления цензуры о том,
чтобы не печатать некрологов. Надгробные речи были запре¬
щены.
Но ничто не могло* задушить любовь к великому револю¬
ционному демократу. Из Москвы, Петербурга, Нижнего Новго¬
рода, Харькова, Одессы, Казани, Астрахани и других городов
были присланы с делегациями венки на гроб Чернышевского.
Последний путь великого революционного демократа стал
большим событием в общественно-политической жизни не толь¬
ко Саратова, но и всей страны.
Похороны представляли невиданное зрелище. Впереди ехал
катафалк, покрытый бесчисленными венками. Его везли четыре
лошади. Хотя полиция и заставила снять с венков ленты с та¬
кими надписями, как «Страдальцу», «Сеятелю великих идей»,
«Русские женщины — автору «Что делать?», катафалк бук¬
вально тонул в цветах и лентах. Яркие цветы поздней осени —
астры и георгины перемешивались с последними алыми гвоз¬
диками и золотисто-черными бархатцами, на фоне красивых
дубовых листьев Рядом с живыми цветами торжественно бе¬
лели фарфоровые розы, лилии и ландыши и незабудки, застав¬
лявшие забывать о пасмурной погоде и грязной осенней дороге.
Молодежь до самого кладбища несла гроб на руках. Тыся¬
чи людей шли за гробом пешком и ехали на извозчичьих про¬
летках в четыре ряда. Среди провожавших выделялись са¬
ратовские железнодорожники, уже тогда считавшиеся «рья¬
ными свободомыслами». За ними в сосредоточенном молчании
двигались мастеровые, приказчики, крестьянские парни, бедно¬
та с саратовских окраин, подтверждая слова К. М. Федоро¬
ва, — секретаря Чернышевского, о том, что «простой народ
знал и любил Николая Гавриловича».
На кладбище матери подводили детей к гробу, чтобы они
навсегда запечатлели в своей памяти черты великого человека.
В последнюю минуту политические ссыльные возложили на
196
грудь Чернышевского свой венок. Крышка гроба была заколо
чена, и с этим немым прощальным приветом, звучавшим
лучше всяких слов, тело писателя-революционера было опуще¬
но в могилу.
Н. Г. Чернышевского похоронили в семейном склепе. Пока
заделывали склеп, — а это продолжалось довольно долго, —
люди держали венки высоко поднятыми над могилой, отдавая
великому демократу последний салют. Затем был насыпан
холм, который весь покрылся венками...
Первый надгробный памятник великому саратовцу — же¬
лезная беседка-часовня — был поставлен на средства, со¬
бранные по подпольной подписке.
Вся жизнь Чернышевского была проникнута идеей борьбы
за интересы народа, за освобождение трудящихся от угнетения.
Он горел священной ненавистью к порабощению человека че¬
ловеком и страстно мечтал о счастливом будущем для трудя¬
щихся. Это светлое будущее наступило на его родине после
победы Великой Октябрьской социалистической революции.
Великий революционер-демократ внес огромный вклад в де¬
ло борьбы с царизмом. В. И. Ленин, глубоко ценивший
Н. Г. Чернышевского, писал:
«Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три клас¬
са, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне
и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революцио¬
неров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало.
Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революци¬
онную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революци¬
онеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героя¬
ми «Народной Воли». Шире стал круг борцов, ближе их связь
с народом. «Молодые штурманы будущей бури» — звал их
Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря, это — движение самих масс. Пролетариат, единст¬
венный до конца революционный класс, поднялся во главе их
и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы
крестьян...»*.
Великая Октябрьская социалистическая революция, осу¬
ществленная рабочими и крестьянами нашей страны под руко¬
водством большевистской партии, открыла новую эру в исто¬
рии человечества.
После Октябрьской революции был .снят запрет, тяготев¬
ший над именем Н. Г. Чернышевского в течение 50 лет. Его
литературное наследие стало народным достоянием.
* В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 14—15.
197

Память великого саратовца достойно увековечена в его
родном городе. Дом, в котором родился Н. Г. Чернышевский,
стал Государственным музеем; он стоит на улице Чернышев¬
ского. Государственному театру и Государственному универси¬
тету присвоено имя Николая Гавриловича Чернышевского.
В бывшем здании духовного училища теперь помещается 25
средняя школа имени Н. Г. Чернышевского. По Волге ходит
пароход «Чернышевский». Лауреат Сталинской премии А. П.
Кибальников изготовил бронзовый памятник великого демо¬
крата; памятник будет воздвигнут на площади у городского-
сада.
Советские люди гордятся Н. Г. Чернышевским, чье светлое
имя в числе других наших великих предков назвал
И. В. Сталин в своем историческом выступлении 6 ноября
1941 года.
Советский народ, ведомый партией Ленина — Сталина к
сияющим вершинам коммунизма, с благодарностью и любо¬
вью будет всегда хранить память о Николае Гавриловиче
Чернышевском.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
От автора ... •	 3
Часть I
Детские и юношеские годы (1828—1846)
Саратов 30-х-40-х годов прошлою столетия 	 5
Ранние впечатления и мысли о самодержавно-крепостническом строе 20
Семейное воспитание 	   44
В семинарии	 62
На пути в Петербург	88
Часть II
Годы преподавания в саратовской гимназии (1851—1853)
Воспитатель юношества		 . 102
Круг знакомств	122
Женитьба	•	.... 129
Часть III
Шестидесятые годы (1853—1861)
Отзвуки саратовской действительности в „Современнике"	134
Приезды в Саратов	   141
Связи с саратовцами	 . . . •	152
Часть IV
Чернышевский о Саратове (1862—1883)
В Петропавловской крепости	•	... 156
В сибирской ссылке	'	.	162
Часть V
Снова в родном городе (1889)
Последние месяцы жизни	171

Редактор С. Фин
Корректоры С. Дмитриева и .Л. Семенова
Художник Б. Миловидов
НП4200. Подписано к печати 14/11 1952 г
Тираж 10000. Бумага 62X94’ ’1Й=6,6>5—
бумажного —13,25 печатного листа.
Учетно-изда1ельских листов 13,2.
Цена 4 р. 60 к. Переплет 1 р.
Саратов. Типография № 1
Облполиграфиздата. Заказ № 4668.