Автор: Лахман Р.
Теги: формы политической организации государство как политическая власть социология политика история капитализма издательство циолковский серия политика элиты и упадок великих держав
ISBN: 978-5-6046411-8-7
Год: 2022
Текст
ПАССАЖИРЫ
ПЕРВОГО
КЛАССА
на
ТОНУЩЕМ
КОРАБЛЕ
Пол и т ика элиты
и упадок великих держав
Ричард Лахман
ПАССАЖИРЫ ПЕРВОГО
КЛАССА НА ТОНУЩЕМ
КОРАБЛЕ
FIRST-CLASS
PASSENGERS ON
A SINKIGG SHIP
ELITE POLITICS AND THE DECLINE OF GREAT POWERS
RICHARD LACHMANN
V
VERSO
London • New York
Ричард Лахман
ПАССАЖИРЫ
ПЕРВОГО КЛАССА НА
ТОНУЩЕМ КОРАБЛЕ
Политика элиты
и упадок великих держав
Издание книжного магазина «Циолковский»
Москва
2022
СТРУКТУРНАЯ ТРАГЕДИЯ ЭЛИТ:
О РОЛИ РИЧАРДА ЛАХМАННА
В ИСТОРИЧЕСКОЙ
СОЦИОЛОГИИ
Недолгая жизнь Ричарда Лахманна1, ушедшего от нас в панде-
мийном 2021 году, выпала на историческую контрфазу, когда
аудитория его исследований, казалось, сжалась до предела.
Тем не менее Ричард успел всё сказать на редкость весомо, внятно
и трезво. В поколении макроисторических теоретиков, работавших
на рубеже 1990-х и 2000-х годов, Лахманн стал важнейшей фигурой,
потому что в основном именно он смог обеспечить продолже¬
ние классической традиции анализа возникновения капитализма
и современного Запада.
С 1950-х по начало 1980-х интеллектуальный престиж макро¬
исторической проблематики и неслыханно широкий общественный
интерес к ней поддерживались приливом исторического оптимизма.
То был пик Модерна и, соответственно, расцвет разнообразных
теорий модернизации, а следом и их критического переворачива¬
ния. Все рвались объяснять устройство мира, что-то доказывать
и предсказывать. В самом деле, столь многое вдруг начало изме¬
няться, причём к лучшему, на Западе, на Востоке и глобальном
1 Автор предисловия настаивает на написании фамилии Лахманн с двумя буквами
«и», издательство вслед за уже выходившими в русских переводах книгами этого ав¬
тора решило продолжить традицию написания фамилии Лахман с одной буквой «и».
V
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Юге. Глубокие сдвиги в социальных структурах сделались ощутимо
реальны, массовое внимание занимали потоки бурлящих собы¬
тий, прорывных явлений и ярких личностей: Кеннеди, Гагарин,
Че Гевара, «Битлз». Советская перестройка конца 1980-х оказалась
последним всплеском.
Перелом в геокультуре Модерна оказался едва ли не физиче¬
ски оглушителен. Неолиберальные экономисты вдруг приобрели
в социальной науке и общественном дискурсе положение исклю¬
чительное и исключительно надменное. Дело не только в смене
интеллектуальных веяний и даже не в том, что политики теперь
брали в советники почти исключительно экономистов опреде¬
лённого толка. Сокращение бюджетного финансирования науки
и университетов, переход на коммерческую окупаемость вызвали
массовый отток студентов с гуманитарных отделений на бизнес-
ориентированные, а среди преподавателей материальная разница
между факультетами и рейтинговыми университетами задала
типично неолиберальные пропорции неравенства. Гуманитарии
огородились непроходимо постмодернистскими дискурсами и со¬
вершали лишь отдельные вылазки ради всё более радикального
отстаивания миноритарных идентичностей — на что экономисты,
впрочем, могли не особо обращать внимание. Их материальный
мир принятия решений и элитных акторов целиком укладывался
в математические модели рационального выбора.
Вот здесь и закладывает свой подкоп Ричард Лахманн. Долгих
семнадцать лет (опасно долгих для научной карьеры наших дней)
он заново пересобирает самую классическую головоломку всей
социальной науки — возникновение капитализма и восхождение
Запада. Ещё Фернан Бродель в трёхтомной «Материальной цивили¬
зации и капитализме ХѴ-ХѴІІІ веков», а следом уже явно Иммануил
Валлерстайн в серии программных статей указывали на неудобное
совпадение либеральной и марксистской версий исторического
прогресса, где вначале в передовых городах возникает буржуазия,
а затем путём революций она низвергает феодализм. Лахманн до¬
вёл эту критику до логического синтеза, отлившегося в знаковом
названии его первой монографии — «Капиталисты поневоле», кото¬
рая вышла в 2000 году, когда Лахманну было уже хорошо за сорок.
VI
Структурная трагедия элит: о роли Ричарда Лахманна в исторической социологии
Не купцы против феодалов, а купцы вместе с феодалами в ходе
затяжных религиозных войн XVI века постепенно и вынужденно,
в силу угрозы уничтожения находили пути к сохранению своего
элитного положения среди смут эпохи Реформации, и пути эти
оказались капиталистическими. Тут прямой вызов «Протестантской
этике» Макса Вебера, который Лахманн и совершает с полнейшей
уверенностью в своей аргументации. Вебер идеализировал про¬
тестантизм, и историки всегда это видели. Впрочем, Вебер верно
указал на Реформацию как изначальный конфликт, породивший
капитализм и рационализацию, в первую очередь рационализацию
техник военного дела и государственных финансов.
Что же сделал Лахманн для исторической социологии? Он свёл
воедино теоретические озарения Чарльза Тилли о парадоксальном
происхождении современной государственности из феодального
рэкета, Перри Андерсона о причинах вариативности абсолютист¬
ских монархий, Теды Скочпол о связи войн и революций, Джека
Голдстоуна о демографическом перепроизводстве элит как источ¬
нике большинства восстаний и революций раннего Модерна. Бо¬
лее того, Лахманн отталкивается одновременно от веберианского
исторического макроэкскурса Майкла Манна, показывая, сколько
ещё можно было из него выжать, и от мир-системного анализа
Валлерстайна и Джованни Арриги, заполняя оставленные ими ла¬
куны при помощи теории конфликта элит. В самом деле, почему
одни страны Запада (Голландия, Англия и Франция) составили
капиталистическое ядро мир-системы Модерна, а другие оста¬
лись «музейной» (Италия, Испания, Бавария) либо милитаристской
(Пруссия и, по-своему, Россия) полупериферией?
Центральное место в синтезе Лахманна играет конфликт между
элитами, результирующей от которого оказывается складывание
современной государственности того или иного образца. Элиты,
как и всё остальное у Лахманна, это совершенно конкретные еди¬
ницы анализа и коллективные субъекты, потому что они населяют
верхние эшелоны исторически сложившихся институций: королев¬
ских дворов и провинциальных ассамблей дворянства, купеческих
корпораций, церкви. В целом они составляют правящие классы, но
это «в целом» существует разве только в идеальных типах. В ре¬
VII
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
альности правящие классы постоянно распадаются на фракции
и клики (в России сегодня бы сказали «кланы»). Элиты устроены
и действуют по-своему в зависимости от того, какие институции
они населяют, в чём состоят их привилегии и источники доходов,
какими идеологическими практиками это обставляется, какими
правилами оформляется, какими средствами обороняется и как
подрывается соперниками. История современных государств — это
динамический многосторонний конфликт купцов, чиновников,
церковников и силовиков, столичных и провинциальных, в центре
и на периферии мира.
В этой эволюционной гонке победили Запад и капиталисты,
причём даже вопреки себе — так вышло структурно. Группировки
высших «хищников» формируют вокруг себя соответствующую
экологию, которая должна быть и прибыльной, и достаточно
устойчивой. Отсюда и триада ядра-полупериферии-периферии.
Здесь же ещё одна важная отсылка к институциональной теории,
разработанной на материалах сицилийской мафии социологом Дие¬
го Гамбеттой. Устойчивая организованная преступность избегает
максимизации насилия, потому что это чревато самоубийственным
«беспределом», хаосом в системе. Минимизация насилия также не
вариант — кто же будет тогда соблюдать ваши правила и платить
по ним? Оптимизация насилия есть подвижная цель, к чему следует
стремиться, но так нелегко длительно поддерживать.
Среди государств аналогичные процессы называются, вслед
за Арриги и Валлерстайном, циклами гегемонии — не грубого
принуждения, а установки правил по принципу «всем сёстрам по
серьгам». Гегемония — это образец для подражания, монополия на
законное насилие («безопасность мирового сообщества»), связанный
с этим особый престиж и, конечно, устойчивые прибыли — вполне
по Йозефу Шумпетеру. Именно поэтому мировая гегемония, как
и рыночная монополия, со временем всегда подвержены конку¬
рентному подрыву извне и внутреннему перерождению.
Что стоит за этими образными выражениями? Об этом вся
находящаяся у вас в руках книга с таким чётко ироничным, ти¬
пично лахманновским названием — «Пассажиры первого класса
на тонущем корабле». Ричард прекрасно знал и систематически
VIII
Структурная трагедия элит: о роли Ричарда Лахманна в исторической социологии
сравнивал истории габсбургской Испании, наполеоновской Франции,
кайзеровской и затем гитлеровской Германии — трёх претендентов
на статус всемирной империи, которым нанесли поражение, соот¬
ветственно, раннекапиталистические протестантские Нидерланды,
индустриальная Великобритания и супергегемон всех времён Сое¬
динённые Штаты. Это структурная история, в которой нет особых
героев или злодеев. Тут вообще мало что зависит от личностей,
которым удаётся в лучшем случае сыграть по предоставляемым
историей обстоятельствам. В отличие от практически всех бест¬
селлеров на тему американского упадка, здесь не будет типично
воодушевляющего эпилога о том, что если всё-таки мы возьмемся
за руки и решим спасти планету, то...
Где же тогда роль свободы, протеста и сопротивления, где место
для народных чаяний? Лахманн сдержан — возможно, слишком
сдержан. Сопротивление приобретает шансы на успех в сочетании
с конфликтами между элитами. Такое всё-таки случается. Трезвая
политическая стратегия, исходящая из анализа, а не утопического
видения - вот последнее, что хотел сказать Ричард Лахманн.
Георгий Дерлугьян,
профессор Нью-Йоркского университета Абу-Даби
Февраль 2022 г.
Моим детям - Мэделейн и Деррику
ПРЕДИСЛОВИЕ
Я начал обдумывать написание книги об упадке США в тот
момент, когда подходил к концу президентский срок Джор¬
джа Буша-младшего, а закончил её в первые месяцы прези¬
дентства Дональда Трампа. И тогда и сейчас меня не волновали
конкретные люди, избранные на президентский пост, да и те
избиратели, которые за них голосовали, также не были особым
предметом моего внимания. Значение имеют не выборы — они,
конечно, важны, но лишь в ограниченном и ситуационном смысле,
что я и постараюсь продемонстрировать в этой книге. Внутрен¬
няя политика США в значительной степени, а внешняя политика
почти целиком определяются элитами, которых лишь отчасти
сдерживают предпочтения и решения избирателя. Примечатель¬
ным и достойным социологического исследования моментом
выглядели не личная безмозглость или дурной нрав Буша, а то,
что до самого завершения его президентства его политике не
был брошен убедительный вызов со стороны какого бы то ни
было значимого элемента властной структуры (power base). Что
касается Трампа, то нам ещё предстоит увидеть, сохранится
ли тот уровень противостояния ему, который был продемон¬
стрирован в первые годы его президентства, ослабнет он или
усилится. В любом случае большая часть его предметных мер
была предложена прежними политиками-республиканцами по
распоряжению элит, которые спонсировали Трампа. Именно по¬
этому большинство конгрессменов от Республиканской партии
1
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
голосовали за отмену программы Obamacare1 и за законопроект
о снижении налогов, благодаря которому две трети льгот доста¬
лись верхнему 1% американцев, вне зависимости от неодобрения
и разочарования избирателей этих конгрессменов.
Барак Обама и Хиллари Клинтон, которой, казалось, было су¬
ждено стать его преемницей, определённо предлагали программы,
направленные на то, чтобы ослабить и обратить вспять некоторые
аспекты упадка США как во внутренней политике, так и в качестве
доминирующей геополитической державы. Главы, посвящённые
этой теме, в основном были написаны в период президентства
Обамы, когда я наблюдал мало признаков того, что его политика
(в той степени, в какой он действительно мог проводить её через
законодательные органы и внедрять на практике) способна на
что-либо большее, чем смягчение последствий упадка для обычных
американцев. Достижения периода Обамы оказались немалыми для
тех, кто получил доступ к здравоохранению и другим социальным
благам либо защиту от финансовых махинаций или рисков для
своего здоровья и безопасности на рабочем месте и в окружаю¬
щей среде. Однако предложения Обамы были дарами свыше — он
не формировал политические коалиции, которые могли бы спо¬
собствовать дальнейшему прогрессу или подвергнуть сомнению
могущество элиты.
Ничто из того, что сделал Обама или могла бы сделать Хиллари
Клинтон, не представляло собой существенный вызов способностям
элит обслуживать собственные интересы за счёт гегемонии своей
страны и благосостояния своих соотечественников. В действитель¬
ности узкий круг элиты оказался в состоянии воспрепятствовать
политическим сдвигам, которые угрожали бы его способности
1 Программа Obamacare — Устоявшееся наименование мер в рамках закона «О за¬
щите пациентов и доступном здравоохранении», подписанного президентом Бараком
Обамой 23 марта 2010 года. Эта программа стала самой масштабной инициативой
социального законодательства в США с конца 1960-х годов, однако её реализация
сразу же столкнулась с многочисленными препятствиями, которые Лахман подробно
описывает в своей книге. В период президентства Дональда Трампа были предприня¬
ты значительные усилия по отмене программы Obamacare, включая судебные иски,
однако в июне 2021 года Верховный суд США оставил в силе действие закона о ре¬
форме здравоохранения (прим, переводчика).
2
Предисловие
обогащаться в погоне за ископаемым топливом, изменяющим
окружающую среду Земли таким образом, что это приведёт к мас¬
совому вымиранию и сделает нашу планету неспособной нести
на себе нынешнюю популяцию людей в 7 млрд человек. Те, кто
не принадлежит к элитам — вероятно, не в одной в Америке, но
и определённо на большей части света, — не только окажутся в ни¬
щете, но и будут уничтожены глобальным изменением климата.
В этой книге речь пойдёт о том, что настало время уйти от
бесплодной надежды на существование некоего убедительного
пути, который позволит развернуть вспять или хотя бы замедлить
упадок Америки. Остающиеся альтернативы, напротив, как и в слу¬
чаях альтернатив для жителей прежних переживавших упадок
держав-гегемонов — Голландии и Британии, связаны с тем, кто
именно пострадает от последствий упадка. В прошлом издержки
упадка ложились на широкие массы, за исключением лишь узкой
привилегированной элиты. Поэтому упадок страны оборачивается
снижением уровня жизни и ощущения благосостояния у боль¬
шинства людей. Сам по себе он провоцирует различные реакции,
такие как гнев, безропотность, солидарность, коллективные дей¬
ствия, взаимная враждебность, милитаризм, расизм, религиозность
и, конечно же, планы реформ.
Эти реакции не являются прямым действием, способным приве¬
сти к существенному социальному изменению. Чаще всего субъекты
этих реакций невнятны, а их гнев и боль переключаются на под¬
держку политиков и политических решений, которые способствуют
интересам элиты. Когда антиэлитные силы сосредотачивают свои
усилия на электоральной политике, их влияние является неравно¬
мерным и обладает ограниченной эффективностью. Незначитель¬
ные достижения народных масс в Великобритании и Нидерландах
после утраты этими странами гегемонии выступают иллюстрацией
крайне ограниченных параметров реформ и перераспределения
ресурсов — если и пока эти реакции не создают или не возрожда¬
ют к жизни политические организации, способные бросить вызов
элитам. Однако даже в том случае, когда недовольство вылива¬
ется в появление массовых организаций, последние действуют
на внутриполитическом поле, где выстроены в боевом порядке
3
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
другие силы, причём на это поле оказывают воздействие акторы,
которые локализованы в различных внешних точках, входящих
в сферу гегемонии данной страны или ускользающих из неё. Всё
это необходимо принимать во внимание при рассмотрении сквозь
призму организационных структур и непредвиденных событий тех
различных траекторий, которые ведут от эмоций, вызываемых
упадком, к застою или преобразующим действиям.
Поэтому наш анализ необходимо сосредоточить на вопросе
о том, может ли сама по себе утрата гегемонии нарушить зако¬
стеневшую внутреннюю или глобальную политику такими спосо¬
бами, которые ослабят могущество элит. Это позволит выявить
узкий набор убедительных политических стратегий и реалистично
оценить то, что на самом деле может быть достигнуто на данный
момент благодаря вовлечению в политический процесс американ¬
ских граждан.
Таким образом, задачей этой книги является предметный анализ
того, как мы пришли к нашей нынешней ситуации и насколько
траектория Америки сопоставима с траекториями предшествую¬
щих гегемонов. В той мере, насколько мне удалось осуществить
эту задачу, опираясь как на исторические сравнения, так и на
современные свидетельства, я пришёл к пессимистичным, зато
реалистичным выводам.
Во время работы над этой книгой я испытывал противоречи¬
вые эмоции. Как социолог я ощущал, что обладаю необычайной
привилегией быть наблюдателем крупных исторических трансфор¬
маций, так сказать, из первого ряда — надеюсь, что в этой книге,
адресованной в первую очередь представителям социальной науки
и историкам (хотя определённо не только им), упадок Соединён¬
ных Штатов удалось рассмотреть в строгих исследовательских
терминах. В то же время как человек, проживший всю свою жизнь
в демократической стране первого мира (сколь бы ограниченной
эта демократия ни была) и желающий, чтобы та же самая воз¬
можность была и у его детей, я с ужасом смотрю на нынешнюю
траекторию своей страны.
Уверен, что любой вклад, который я могу сделать в качестве
социолога и гражданина, должен быть основан на моей способно-
4
Предисловие
ста к точному анализу и готовности не позволить своим надеждам
и желаниям лучшего будущего привести меня к пустым назиданиям
или сделать неправдоподобные выводы о том, на что способны
политическое действие или невероятное вмешательство «бога из
машины». Наши усилия ограничены, и их не следует тратить даром.
Реалистичная оценка уязвимости элит способна помочь тому, что
наши интеллектуальные и организационные усилия будут сосре¬
доточены там, где они могут оказаться наиболее эффективными.
В силу этой причины анализ должен предшествовать наставлениям.
В этой книге я попытался приложить свою энергию и способности
к первой из этих двух задач. Надеюсь, мой вклад поможет разметить
пространство для тех, кто способен вдохновить на действие других.
При написании этой книги оказались полезными советы моих
друзей и коллег, которые внимательно прочли отдельные части тек¬
ста. Я с благодарностью воздаю должное помощи таких людей, как
Джеффри Александер, Джоэл Андреас, Мэтт Болц, Роберт Бреннер,
Джонах Брандидж, Брюс Каррузерс, Стив Кейси, Вивек Чиббер, Том
Кросби, Георгий Дерлугьян, Дж. Уильям Домхофф, Барри Эйдлин,
Эмили Эриксон, Роберт Фишмен, Джулиан Гоу, Джефф Гудвин,
Фил Горски, Джон Холл, Грег Хукс, Эндрю Хорвиц, Хо-фун Хун, Рон
Джейкобс, Мейер Кестнбаум, Джеймс Мейхоуни, Аарон Мейджор,
Майкл Манн, Юджин Матиаш, Дэвид Маккорт, Марк Мизручи, Энн
Орлофф, Стефен Пампинелья, Бет Попп-Берман, Айзек Рид, Дилан
Райли, Фиона Роуз-Гринленд, Иэн Роксборо, Майкл Шварц, Беверли
Силвер, Ори Суэд, Джихан Тугал, Николас Уилсон и Кевин Янг. Все
они, читая текст и давая мне советы, придавали моим доводам
большую ясность и обращали мое внимание на неизвестные мне
книги, статьи и источники информации, которые помогли подкре¬
пить эту книгу фактами. Конечно, помощь этих людей не была
чудодейственной, и они, несомненно, не могли оградить меня от
фактических ошибок и неверных интерпретаций, за которые несу
ответственность только я сам.
Я ценю исследовательскую помощь и предложения, полученные
от Эбби Стайверс, Лэйси Митчелл, Иэна Шейнхейта, Цзина Ли
и Мишель Филиши — моих аспирантов в Университете Олбани,
которые участвовали в продолжающемся проекте, посвящённом
5
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
отображению военных потерь. Некоторые из результатов этого
проекта и наших рассуждений представлены в главе 7.
На пользу мне также пошли вопросы и высказывания от аудито¬
рий в Университете Макгилла, Университете Эмори, Калифорнийском
университете в Беркли, Университете Бингемтона, Университете
Джонса Хопкинса, Университете Нью-Йорка, Университете Стоуни
Брук, Университете Нортвестерн, Аспирантском центре Универси¬
тета города Нью-Йорка, Университетском институте Лиссабона,
Университете Порту, Университете Фудань (Шанхай), Университете
Ренминь (Пекин) и Университете Чжэцзян (Ханьчжоу).
Отдельные небольшие фрагменты главы 1 взяты из первой гла¬
вы моей книги «Государства и власть», ряд фрагментов глав 3 и 4
взяты из пятой главы книги «Капиталисты поневоле», а некоторые
фрагменты главы 5 взяты из второй главы книги «Государства
и власть», а также из четвертой главы «Капиталистов поневоле».
Часть главы 2 ранее публиковалась в виде статьи «Greed and
Contingency: State Fiscal Crises and Imperial Failure in Early Modern
Europe», American Journal of Sociology 115, no. 1 0uly 2009): 39-73.
Первая версия главы 1 публиковалась в виде статьи «Hegemons,
Empires, and Their Elites», Sociologia, Problemas e Praticas (Portugal) 75
(2014): 9-38; первоначальная версия главы 6 публиковалась в виде
статьи «From Consensus to Paralysis in the United States, 1960-2012»,
Political Power and Social Theory 26 (2014): 195-233, а первоначаль¬
ная версия главы 7 выходила в виде статьи «The American Military:
Without Rival and Without Victory», Catalyst 1, no. 3 (2017): 117-48.
ВВЕДЕНИЕ.
ПРОБЛЕМА УПАДКА
Призрак бродит по Соединённым Штатам — призрак упадка.
В 2016 году обсуждение упадка вырвалось за пределы учё¬
ных штудий на передовую публичной дискуссии, поскольку
лидирующий кандидат в президенты взял на вооружение слоган
«Снова сделаем Америку великой», который подразумевал, что Аме¬
рика больше не является великой, как когда-то. Трамп выстраивал
свою платформу на представлении о необходимости радикальных
действий для преодоления упадка, причинённого Америке её же
собственными властями. Благодаря кризису 2008 года и реакции
на него правительства стал очевиден масштаб экономического
и политического неравенства в Соединённых Штатах, а также
падение абсолютных показателей уровня жизни и достатка всё
более значительной части американцев.
Свидетельства упадка очевидны для нас, жителей Америки
первых десятилетий XXI века. Рушатся наши мосты, прорывают¬
ся водопроводные и канализационные трубы и плотины, во всё
больший беспорядок приходят дорожное и воздушное движение,
а пассажирские поезда, ходящие по урезанному расписанию, с тру¬
дом развивают даже скорости начала XX века — однако расходы
на инфраструктуру не увеличиваются. Тем временем посещение
большинства стран Европы и Восточной Азии - начиная с прибытия
в аэропорт до поездки в город на высокоскоростном поезде или
метро — может показаться американцу путешествием в страну
7
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
завтрашнего дня, которая в Соединённых Штатах не будет вопло¬
щена нигде, кроме как в мире Диснея.
Мы больше не можем похвастаться наивысшими достижениями
учащихся начальной, средней и высшей школы. Американская моло¬
дёжь, занимающаяся во всё более ветшающих школах, демонстрирует
гораздо худшие результаты, чем её ровесники в странах, имеющих
куда меньший уровень национального дохода или расходов на об¬
разование. Соединённые Штаты, ставшие первопроходцем массового
высшего образования благодаря закону о правах военнослужащих
1944 года и в последующие пять десятилетий удерживавшие ли¬
дерство по доле населения с университетскими дипломами, теперь
упали на 14 место среди развитых стран по этому показателю1.
США действительно осуществляют избыточные расходы в двух
секторах — здравоохранении и обороне, однако на протяжении
десятилетий их относительное положение в обеих этих сферах
ухудшалось. На сегодняшний день Соединённые Штаты занимают
34 место среди стран мира по ожидаемой продолжительности
жизни2. Как указывают Джейсон Бекфилд и Кэтрин Моррис:
«В сравнении с жителями любой другой богатой демократи¬
ческой страны сегодняшние американцы могут рассчитывать на
менее продолжительную и менее здоровую жизнь. Этот “разрыв
в здоровье” между США и сопоставимыми с ними странами со
временем увеличивается, поскольку в Канаде, Великобритании, Ав¬
стралии, Франции, Германии и Швеции уровень смертности среди
людей в возрасте от 45 до 54 лет продолжает снижаться, а США
неспособны идти в ногу с подобными изменениями... В США уро¬
вень неравенства [в здравоохранении] гораздо выше, чем тот, что
наблюдается в большинстве европейских стран, а преобладание
1 Джейкоб С. Хэкер и Пол Пирсон (Jacob S. Hacker and Paul Pierson, American Amne¬
sia: How the War on Government Led Us to Forget What Made America Prosper [New York:
Simon & Schuster, 2016], 33) отмечают, что общее увеличение количества окончивших
среднюю школу афроамериканцев начиная с 1980-х годов является следствием реше¬
ния федерального правительства не вносить в статистику образовательной подготовки
заключённых. Из-за огромного прироста количества заключённых (многие из них не
имеют полного среднего образования) начиная с 1970-х годов доля учащихся, окончив¬
ших школу, растёт, поскольку снижается доля населения, не находящегося за решёткой.
2 Lawrence R. Jacobs and Theda Skocpol, Health Care Reform and American Politics: What
Everyone Needs to Know (New York: Oxford University Press, 2010), 21.
Введение. Проблема упадка
плохого здоровья сопоставимо с бывшими государствами совет¬
ского блока в Центральной и Восточной Европе»3.
Так обстоит дело, несмотря на тот факт, что расходы на меди¬
цину в США в 2013 году составляли 17,1% ВВП, или почти на 50%
больше, чем в следующей по этому показателю стране — Франции
(11,6% ВВП). В пересчёте на душу населения с корректировкой на
различия в стоимости жизни в США в 2013 году тратилось на здра¬
воохранение 9086 долларов — на 44% больше, чем во второй стране
по этому показателю, Швейцарии, где соответствующие расходы
составляли 6325 долларов (данные Фонда Содружества 2015 года)4.
Почему расходы Соединённых Штатов на здравоохранение
оборачиваются столь неудовлетворительными результатами —
или, поставим тот же самый вопрос иначе, почему обеспечение
худшего медицинского ухода в сравнении с тем, что получают
люди в других богатых и не столь богатых странах, обходится так
дорого? Так происходит не потому, что американцы пользуются
слишком большим объёмом услуг здравоохранения: в действитель¬
ности они ходят к врачам реже и проводят в больницах меньше
дней, чем жители других стран ОЭСР. Вместо этого американцы
платят гораздо больше за услуги врачей, лекарства, медицинскую
технику и госпитализации, чем где-либо ещё на планете, посколь¬
ку Конгресс неоднократно отказывался установить контроль над
издержками и не разрешает федеральному правительству вести
ценовые переговоры5. Кроме того, на административные издержки
в США приходится более чем вдвое большая доля расходов на
здравоохранение, чем в любой другой стране ОЭСР6. А всё потому,
что многочисленным коммерческим страховым компаниям, каж¬
3 Jason Beckfield and Katherine Morris, «Health», in Pathways: State of the Union: The
Poverty and Inequality Report, 2016, 58-64, дата обращения — 17 мая 2016 года; см.
также Steven Woolf and Laudan Aron, US Health in International Perspective: Shorter Lives,
Poorer Health (Washington, DC: National Academies Press, 2013).
4 Commonwealth Fund, US Healthcare from a Global Perspective (2015), дата обращения —
17 мая 2016 года.
5 Hacker and Pierson, American Amnesia, 273-81.
6 Michael Mueller, Luc Hagenaars, and David Morgan, «Administrative Spending in OECD
Health Care Systems: Where Is the Fat and Can It Be Trimmed?», in Tackling Wasteful Spending
on Health (Paris: OECD Publishing, 2017), table 6.2, дата обращения — 23 апреля 2017 года.
9
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
дая из которых имеет собственный набор процедур и графиков
компенсационных выплат, требуется нанимать полчища адми¬
нистраторов для обработки своих специфических формуляров.
Одновременно больницы и органы управления здравоохранением
нанимают медицинских «кодировщиков», которые стремятся создать
такие классификации предоставленной пациентам помощи, чтобы
максимизировать компенсационные выплаты, и это заставляет
страховые компании нанимать ещё больше администраторов, что¬
бы проверять и оспаривать счета, выставленные им больницами
и отдельными врачами. Разумеется, всё это никак не способствует
здоровью и долголетию пациентов.
Вооружённые силы США оказались в ситуации, когда они ещё
менее способны выигрывать войны, даже несмотря на то, что их
перевес в финансировании, а также в количестве и сложности
вооружений над актуальными и потенциальными соперниками
достиг беспрецедентного в мировой истории уровня. Единственные
несомненные военные победы Америки после завершения Второй
мировой войны состоялись в ходе первой Войны в Заливе 1991 года,
чётко обозначенной целью которой было изгнание Ирака из Ку¬
вейта, а также различных «полицейских акций» против до жалости
мелких и слабых противников в Доминиканской Республике (1965),
Гренаде (1983) и Панаме (1989). Корейская война увенчалась для
США неоднозначным результатом, тогда как Вьетнам был оче¬
видным поражением. В обеих этих войнах Соединённые Штаты
столкнулись с серьёзными противниками, имевшими поддержку
конкурирующей сверхдержавы, а в Корее ещё и сражались сотни
тысяч китайских солдат. Подобные условия отсутствовали в ходе
войн в Ираке и Афганистане, но, несмотря на то, что они не за¬
вершились прямым поражением США, большинство целей, ради
которых велись эти войны, достигнуты не были. Каждое отдельное
поражение можно отнести на счёт частных и ситуативных обстоя¬
тельств, однако на фоне держав, обладавших мировым господ¬
ством в последние пять веков, уникальность Америки заключается
в том, что на протяжении десятилетий ей регулярно не удавалось
достигать военных целей. Эти провалы оказываются ещё более
колоссальными в связи с тем, что они случались в отсутствии
10
Введение. Проблема упадка
восходящего военного соперника, а возможность и готовность США
производить необходимое для военного превосходства оружие
и платить за него при этом не снижалась.
Перспективы мрачны и за пределами обильно, пусть и неэф¬
фективно финансируемых военной и медицинской сфер. В тот
самый момент, когда необходимы новые вложения в инфраструк¬
туру7, научные и промышленные исследования и разработки8,
образование и улучшение окружающей среды, способность фе¬
дерального правительства, властей штатов и муниципалитетов
к мобилизации соответствующих средств ослабевает. Вслед за
снижением налогов Бушем-младшим поступления в федеральный
бюджет в 2004 году упали до 16,3% ВВП — самого низкого уровня
начиная с 1951 года9. Для того чтобы не допустить резкого сни¬
жения расходов в ситуации, когда налоговые поступления падают,
начиная с 2000 года необъятно возрос государственный долг —
а одновременно к кредитным средствам прибегали американские
семьи для сохранения своих расходов в условиях стагнирующих
доходов. С 1981 по 2008 годы отношение федерального долга
к ВВП более чем удвоилось - с 31,7% до 67,7%, а затем, после
Великой рецессии, федеральный долг продолжил расти, достиг¬
нув уровня 101,8% ВВП в 2015 году10. Частный долг физических
лиц и компаний в эти три десятилетия рос в отношении ВВП
ещё быстрее — непосредственно перед финансовым кризисом он
вчетверо превосходил федеральный долг11. «В промежутке между
2000 и 2007 годами совокупный [долг домохозяйств] удвоился,
достигнув 14 трлн долларов, а отношение долга домохозяйств к их
доходам подскочило с 1,4 до 2,1»12. Но самый быстрый рост долга
7 American Society of Civil Engineers, Making the Grade: 2017 Infrastructure Report Card
(2017), дата обращения — 14 марта 2017 года.
8 National Academies, Rising above the Gathering Storm: Energizing and Employing America
for a Brighter Economic Future (Washington: National Academies Press, 2007).
9 Office of Management and Budget, Flistorical Tables-Budget of the US Government,
FY2017 (2016), table 1.2, дата обращения - 26 февраля 2017 года.
10 Ibid., table 7.1.
11 Federal Reserve, Release Z.I, Flow of Funds Accounts of the United States (2010), table D.3.
12 Atlif Mian and Amir Sufi, House of Debt: How They (and You) Caused the Great Re¬
cession, and How We Can Prevent It from Happening Again (Chicago: University of Chicago
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
наблюдался в сегменте финансовых компаний — в 1979-2007 годах
он увеличился с 19,7% до 117,9% ВВП13.
Упадок Америки описывали многие наблюдатели — многие
предлагали и решения14. Утрата Америкой её военного и эконо¬
мического превосходства при продолжающемся выпадении её
граждан с первых мест в образовании, здравоохранении и благо¬
состоянии сопровождались множеством предложений политиче¬
ских решений, которые могли бы обернуть этот процесс вспять.
Но чем дальше, тем чаще подобные предложения выдвигаются
с фатальной уверенностью в том, что они не будут замечены, по¬
скольку Соединённые Штаты больше не в состоянии мобилизовать
политическую волю для того, чтобы действительно ассигновать
Press, 2014), 4. Долг домохозяйств после снижения в период финансового кризиса
превзошёл пиковые показатели 2008 года в начале 2017 года. Две трети совокупного
долга домохозяйств приходилось на ипотечные займы, однако наиболее быстро в по¬
следние годы увеличивались долги за получение образования и автокредиты (Federal
Reserve Bank of New York, Household Debt Surpasses Its Peak Reached During the Reces¬
sion in 2008 [2017], дата обращения - 18 мая 2017 года).
13 David Kotz, The Rise and Fall of Neoliberal Capitalism (Cambridge, MA: Harvard
University Press, 2015), 129.
14 В качестве получившего широкую известность недавнего примера можно приве¬
сти доклад Портера и Майклби 2011 года, где зловещие описания текущей траектории
США сочетаются с напыщенными, но при этом бессодержательными предложениями
внутренних инвестиций и переосмысления внешнеполитического курса, в котором
доминирует милитаризм. Поддерживаемая обеими главными партиями группа «По¬
строение будущего Америки» (Building America’s Future: Falling Apart and Falling Behind
[2011]), которую возглавляют бывший губернатор Пенсильвании от Демократической
партии Эдвард Ренделл, бывший республиканский губернатор Калифорнии Арнольд
Шварценеггер и бывший мэр Нью-Йорка миллиардер Майкл Блумберг, в разные мо¬
менты своей карьеры выступавший от обеих партий, а также бывший внепартийным
политиком, призывает к более существенным расходам на инфраструктуру, нацелен¬
ным на развитие общественного транспорта и высокоскоростных железных дорог
в крупных агломерациях. Хотя подобный план совершенно рационален и необходим
для экономической конкурентоспособности Америки, он потребует увеличения топ¬
ливных акцизов или иных налогов и/или смещения финансирования от аграрных
территорий, которые с избытком представлены в Сенате, к территориям городским.
Авторы этих инициатив ничего не говорят о том, как можно мобилизовать полити¬
ческую поддержку для подобных мер, а также они не пытались привлечь на свою
сторону деловые круги, несущие ущерб от переполненных дорог, портов и аэропор¬
тов. [Доклад Портера и Майклби 2011 года — Имеется в виду документ под названием
«Национальная стратегическая концепция», подготовленный капитаном ВМФ США Уэй¬
ном Портером и полковником морской пехоты Марком Майклби и представленный
в апреле 2011 года Вильсоновским центром в Вашингтоне (прим, переводчика).]
12
Введение. Проблема упадка
необходимые для этого поступления, и утратили организационную
способность доводить до завершения крупномасштабные проек¬
ты. По сути, американские прогрессивисты и реалисты говорят
о политических возможностях в виде набора сожалений:
Да, мы знаем, что лидер экономики XXI века будет развивать сектор «зелё¬
ной» энергетики, а для этого потребуются масштабные государственные
инвестиции, полномочия по повышению энергоэффективности и налоги на
ископаемое топливо. Но у Америки нет таких ресурсов, как у Китая, и такой
готовности к налоговым и регуляторным мерам, как у Евросоюза, так что
у нас подобный сектор не может показывать реальный рост.
Конечно, мы понимаем, что универсальная система здравоохранения, управ¬
ляемая и финансируемая государством, представляет собой лучший (а воз¬
можно, и единственный) способ снижения расходов на здравоохранение
и улучшения его результатов. Но страховая, фармацевтическая и больничная
отрасли никогда не позволят это сделать, поэтому Америке придётся и дальше
платить больше за худшие результаты15.
В любой стране, демонстрирующей более высокие результаты в сфере
образования, существует единая национальная образовательная система,
а профессиональной состоятельности педагогов отдаётся должное в виде
высоких уровней их автономии и оплаты их труда16 Но в Америке есть тра¬
диция децентрализованного управления, да и в любом случае мы не можем
позволить себе платить достаточно за подготовку способных профессионалов.
Так что лучше уж мы будем довольствоваться осуществляющими пристальный
контроль педагогами, которые тестируют базовые академические навыки
своих учеников, даже несмотря на то, что учащиеся, успешно сдающие эти
тесты, не готовы к университетскому образованию или международной
конкуренции.
15 Элизабет Розенталь (Elisabeth Rosenthal, An American Sickness: How Healthcare Became
Big Business and How You Can Take It Back (New York: Penguin, 2017)) даёт всеобъемлющий
обзор тех механизмов, из-за которых американское здравоохранение оказывается более
дорогостоящим, чем где-либо ещё в мире, хотя почти не говорит о том, как компании
из сферы здравоохранения поддерживают свои привилегии и блокируют реформы.
16 Обзор исследований, подкрепляющих данное утверждение, приводят Стивен
Л. Пейн и Андреас Шлейхер (Steven L. Paine and Andreas Schleicher, What the US Can
Learn from the World’s Most Successful Education Reform Efforts (McGraw-Hill Research
Foundation, 2011)).
13
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
А в том случае, когда наблюдатели не впадают в отчаяние по
поводу последствий якобы уникального американского подхода
к политике и государственному управлению, они предаются
магическому мышлению, надеясь на некоего спасителя или на
спонтанный прорыв какого-то социального движения. В 2008 году
подобные надежды определённо воплощал Барак Обама, поскольку
его сторонники проецировали на него персональные качества, ко¬
торые позволили бы ему собственноручно превзойти разногласия
между двумя партиями и осуществить необходимые реформы.
Обама отвечал любезностью на любезность, заявляя тем, кто
ходил на его митинги: «Мы и есть те самые люди, которых мы
с вами ждали».
В утопическом романе Ральфа Нейдера «Только супербогатые
могут нас спасти!», где воображение автора рисует миллионеров,
подрывающих власть корпораций и воскрешающих гражданское
действие, продемонстрировано то, в какой степени прогрессивные
планы основаны на надеждах на великодушие элит, а не на реа¬
листичных планах политической мобилизации17. Особенно показа¬
тельно и удручающе, что эта книга была написана американцем,
который на протяжении последней половины столетия преуспел
в построении гражданских организаций больше, чем кто-либо дру¬
гой18. Так или иначе, пожертвования либеральных миллиардеров
наподобие Тома Штейера, управляющего одного из хедж-фондов,
который потратил в ходе выборов 2014 и 2016 годов десятки
миллионов долларов на малоэффективную рекламную кампанию,
критикующую климатических скептиков из Республиканской пар¬
17 Ralph Nader, Only the Super-Rich Can Save Us!, New York: Seven Stories, 2009. Как
будет показано в главе 6, возобновившееся восхищение супербогатыми у Нейдера от¬
ражает произошедшее в последние десятилетия смещение усилий прогрессивистов от
организации масс в направлении ходатайств о выделении средств перед богачами и их
фондами с целью учреждения аналитических центров и филиалов в Вашингтоне, за¬
нимающихся лоббированием в Конгрессе и федеральных ведомствах. Лучший анализ
этого сдвига представлен в работе Теды Скочпол о «правительственном активизме».
18 Кто-либо другой - Имеется в виду влиятельная негосударственная организация
«Гражданский активист» (Public Citizen), которую юрист Ральф Нейдер основал в 1971 году,
сделав себе имя на защите прав потребителей и антикоррупционных расследованиях. На
сегодняшний день организация насчитывает более 140 тысяч членов (прим, переводчика).
14
Введение. Проблема упадка
тии, оказались меньше, чем расходы братьев Кох19 и их союзни¬
ков на кандидатов федерального масштаба и уровня отдельных
штатов, стремившихся к выхолащиванию природоохранных мер,
ослаблению профсоюзов и созданию сложностей в голосовании на
предстоящих выборах для афроамериканцев и иных электоральных
групп Демократической партии20.
Приверженцы «Партии чаепития» были уверены, что благодаря
избранию ряда отставных топ-менеджеров корпораций, само¬
довольных наследников состояний, профессиональных полити¬
ков и разношёрстных эксцентриков, они добьются выраженного
снижения правительственных расходов, что оживит экономику
и одновременно вернёт государство к тому состоянию, которое,
согласно их представлениям, замышляли отцы-основатели, когда
писали Конституцию США.
В качестве двигателя изменений периодически рассматривается
некая новая третья партия. До того, как возлагать свои надежды
на супербогатых, Ральф Нейдер считал, что выдвижение его канди¬
датуры в президенты от третьей партии нарушит двухпартийную
дуополию во власти и неким так и не прояснённым образом соз¬
даст пространство для прогрессивной политики21. Томас Фридман,
известнейший американский газетный колумнист начала XXI века,
выступал в поддержку «третьей партии, которая в ходе следующей
президентской кампании посмотрит американцам в глаза и скажет:
“Две существующие партии лгут вам. Они не могут сказать вам
правду, потому что каждая из них находится в ловушке множе¬
ства интересов корпораций. Я не собираюсь говорить вам то, что
19 Братьев Кох - Миллиардеры Дэвид и Чарльз Кохи, совладельцы транснациональ¬
ного производственно-финансового конгломерата Koch Industries, известны в качестве
спонсоров политиков консервативно-либертарианского толка. Созданное братьями
в 2004 году правое движение «Американцы за процветание» является одной из самых
влиятельных лоббистских групп в США (прим, переводчика).
20 Jane Mayer, Dark Money: The Hidden History of the Billionaires Behind the Rise of the
Radical Right (New York: Doubleday, 2016); Theda Skocpol and Alexander Hertel-Fernandez,
«The Koch Network and Republican Party Extremism», Perspectives on Politics 14, no. 3
(2016); Hacker and Pierson, American Amnesia.
21 Наиболее убедительную критику стратегий третьей партии даёт Дж. Уильям Дом-
хофф (G. William Domhoff, Changing the Powers that Be: How the Left Can Stop Losing and
Win (Lanham, MD: Rowman & Littlefield, 2003)).
15
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
вы хотите услышать. Я скажу то, что вам нужно услышать, если
мы хотим быть мировыми лидерами, а не новыми римлянами”»22.
Фридман не объясняет, каким образом будет организована по¬
добная партия или как она будет себя финансировать, хотя и вы¬
ражает презрение в адрес «корпораций» (special interests), которые
спонсируют две существующие партии. Кроме того, Фридман не
говорит о том, как и почему третья партия сможет преодолеть те
препятствия, которые оказался неспособен превзойти Обама, тоже
обещавший сказать правду, бросить вызов корпорациям и переломить
патовую ситуацию. Активисты «Партии чаепития», хотя фактически
они действуют в рамках Республиканской партии, уверены, что некая
новая, не столь запятнавшая себя партия может обновить страну
такими (неконкретизируемыми) способами, к каким республиканцы
не смогут прийти даже при условии чистки и оживления их рядов.
Ещё одно популярное общее место — обнаруживать потенциал
для политической трансформации в новых технологиях. Утвержде¬
ния, что интернет (или твиттер, или мобильные телефоны) могут
стимулировать эффективные политические движения, способные
заместить канувшие в лету или замшелые профсоюзы и массовые
организации, ещё предстоит реализовать на практике23. Использо-
22 Thomas Friedman, «Third Party Rising», New York Times, October 3, 2010.
23 Kay Lehman Schlozman, Sidney Verba, and Henry E. Brady, The Unheavenly Chorus: Po¬
litical Voice and the Promise of American Democracy (Princeton: Princeton University Press,
2012), глава 16 и Matthew Hindman, The Myth of Digital Democracy (Princeton: Princeton
University Press, 2008).
Дженнифер Эрл и Катрина Кимпорт (Jennifer Earl and Katrina Kimport, Digitally Enabled
Social Change: Activism in the Internet Age [Cambridge: MIT Press, 2011]) в своём, вероятно,
наиболее всеобъемлющем и точном исследовании сетевой мобилизации выполнили
масштабный обзор веб-сайтов, благодаря которым становятся возможными такие
онлайн-протесты, как петиции, кампании по написанию писем, агитация с помощью
электронных писем и бойкоты. Они обнаруживают, что интернет радикально снизил
издержки участия в социальных движениях в плане времени, усилий и денег. Сеть
воспитывает тех, кого Эрл и Кимпорт называют «пятиминутными активистами» (р.
184), — людей, быстро подписывающих какую-нибудь петицию, отправляющих элек¬
тронное письмо или обещающих присоединиться к бойкоту. Авторы демонстрируют,
что с перемещением активизма в сеть роль организаций в социальных движениях
снизилась. Книга Эрл и Кимпорт представляет собой каталог разновидностей онлайн-
активности вкупе с дифирамбами в адрес моделей «теории 2.0» (см., например, р. 13).
Авторы отслеживают количество подписей, собранных на различных сайтах, и со¬
общают об этом, но почти ничего не говорят о результатах, достигнутых данными
петициями. Они обнаруживают новые цифровые репертуары дебатов и демонстри-
16
Введение. Проблема упадка
руют, что эти репертуары, как правило, способствуют «коротким, спорадическим,
эпизодическим и продолжительным кампаниям», которые зачастую не обладают по¬
литическим содержанием и вместо этого реализуют широкое разнообразие тактик,
направленных на исправление чего-либо (таблица 8.1). Приводимые в работе Эрл
и Кимпорт примеры подобных изолированных онлайн-усилий сосредоточены на выра¬
жении возмущений и претензий, зачастую исходя из опыта их конкретного участника
как потребителя, а не гражданина. В конце книги ставится вопрос: «Что этот новый
репертуар даёт для исследований интернета?» (р. 188) - а не о том, что этот онлайн-
репертуар предлагает политике.
Леа А. Ливроу (Leah A. Lievrouw, Alternative and Activist New Media [Cambridge: Polity,
2011]) утверждает, что «подъёму новых - транснациональных - социальных движе¬
ний и радикальной политики способствуют глобальные цифровые сети» (р. 151). Она
отмечает, что интернет использовался для мобилизации активистов, собиравшихся
нарушать ход мероприятий таких международных организаций, как Всемирный банк,
МВФ и ВТО, саммитов «большой восьмёрки» и «большой двадцатки», а также Все¬
мирного экономического форума, для производства и распространения радикального
контента, для вовлечения в «хактивизм» (попытки нарушения работы мейнстримных
веб-сайтов). Ливроу сосредотачивается на технологиях интернет-мобилизации, но ни¬
чего не говорит о том, имели ли действия активистов по нарушению мероприятий
хоть какой-то результат в том смысле, что глобальные институты оказались менее
способны проводить приоритетную для них политику.
Кэролайн У. Ли (Caroline W. Lee, Do-It-Yourself Democracy: The Rise of the Public En¬
gagement Industry [Oxford: Oxford University Press, 2015]), напротив, обнаруживает, что
растущая сфера «совещательной демократии» (deliberative democracy) стала неким по¬
требительским продуктом, реализуемым индустрией профессионалов, которая пред¬
лагает «малый по масштабам и скоординированный с целями спонсоров активизм» (р.
226). Поскольку возможности для переговорного процесса обычно не подкрепляются
существенными ресурсами, необходимыми для фактического решения проблем, «ре¬
зультаты в конечном счёте разочаровывают» (р. 226), приходит к выводу Ли. Вместо
создания условий для повышения налогов на прибыли корпораций или на богатых
«участники вдохновляются представлением о том, что выгоды для общества находят¬
ся в дразняще близких пределах их досягаемости, если приложить немного усилий
и протянуть дружескую руку помощи» (р. 226).
Хэкер и Пирсон (Hacker and Pierson, American Amnesia) утверждают, что «элек¬
тронная организация... способна стать мощным оружием для взаимопроникновения
интересов» (р. 351), но признают, что «онлайн-участие может быть поверхностным
и спорадическим», а «гибкость в перемещении от одной проблемы к другой» может
привести к тому, что участники будут быстро переходить к некой новой проблеме,
тогда как «организации... сталкиваются с постоянным конфликтом между реагирова¬
нием на вопросы, беспокоящие их наиболее активных сторонников, и выстраиванием
более широких коалиций, необходимых для достижения устойчивого политического
успеха» (р. 352).
Зейнеп Туфекчи (Zeynep Tufekci, Twitter and Tear Gas: The Power and Fragility of
Networked Protest [New Haven: Yale University Press, 2017]) утверждает, что ограничени¬
ем для интернет-мобилизации выступает отсутствие у онлайн-движений механизмов
принятия решений, позволяющих вырабатывать эффективные ответы на полицейские
репрессии или формулировать новые позиции по мере трансформации политическо¬
го ландшафта. По словам Туфекчи, социальные движения эффективны в той мере,
насколько они способны оформлять дискуссии и сигнализировать о своей потен¬
циальной подрывной и электоральной силе. Интернет хорош для первой из этих
задач, но в гораздо меньшей степени подходит для организации реальных нарушений
функционирования чего-либо, поскольку флешмобы быстро рассасываются. Кроме
17
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
вание твиттера Дональдом Трампом также не является признаком
того, что твиттер может выступить неким организующим инстру¬
ментом. Он работал в пользу Трампа, поскольку «одна группа —
а именно журналисты — пребывает в точно таком же упоении
твиттером, как и сам мистер Трамп». В результате старомодные
широковещательные СМИ придавали резонанс каждому твиту
Трампа, и оказалось, что «платформы социальных медиа, которые
некогда превозносились в качестве демократических инструментов,
могут использоваться и для подрыва демократических норм»* 24.
На данный момент интернет наиболее эффективен в качестве
инструмента привлечения средств, как это было в случае с предше¬
ствующим технологическим новшеством — директ-мейлом, который
впервые был использован в 1972 году в ходе президентской кампа¬
нии Джорджа Макговерна25. Однако объёмы средств, привлечённых
в онлайне или с помощью обычных писем, по-прежнему меньше,
чем деньги, собранные характерным для XIX века способом с кор¬
пораций и отдельных состоятельных лиц, на которые покупаются
голоса за кандидатов и официальных представителей обеих партий.
И даже когда политические препятствия устранены, а новая
программа утверждена, ослабленная организационная способность
государства препятствует её реализации. Сравним программу
Medicare, которая стала функционировать, охватив 19 млн. граж¬
того, Туфекчи утверждает, что электоральный эффект интернет-мобилизаций невелик,
потому что политики грамотно сводят на нет сигналы и петиции, появляющиеся в он¬
лайне. Правительства, отмечает Туфекчи, сами могут использовать интернет, чтобы
овладевать гражданами в плане информации - как реальной, так и фейковой. Разуме¬
ется, правительства могут использовать интернет и для того, чтобы воздействовать
на политику других стран, как это делала Россия в ходе выборов в США в 2016 году
и продолжает этим заниматься.
24 Amanda Hess, «Trump, Twitter and the Art of His Deal», New York Times, January 15, 2017.
25 Джорджа Макговерна — Кандидат от Демократической партии сенатор Джордж
Макговерн (1922-2012) благодаря коммуникации с избирателями по почте действи¬
тельно смог собрать миллионы долларов от мелких жертвователей, однако разгромно
проиграл выборы Ричарду Никсону. Во многом поражение Макговерна, одного из
немногих американских политиков с реальным военным опытом (об этом Лахман
упоминает в главе 7), было связано с его позицией против войны во Вьетнаме. Однако
в итоге демократы одержали арьергардную победу, поскольку прослушка предвыбор¬
ного штаба Макговерна в отеле «Уотергейт» породила знаменитый скандал, который
привёл к досрочной отставке Никсона в 1974 году (прим, переводчика).
18
Введение. Проблема упадка
дан, через каких-то 11 месяцев после того, как Линдон Джон¬
сон подписал соответствующий закон в 1965 году, с законом
о здравоохранении президента Обамы 2010 года. Последний закон
предусматривал четырёхлетнюю задержку вступления в силу его
контролируемых государством планов медицинского обслужива¬
ния. Эта длительная задержка была отчасти связана с усилиями,
которые потребовались, чтобы обойти правила учётной политики
Бюджетного управления Конгресса, но то же время она отражала
общую уверенность президента и Конгресса, что правительство
неспособно реализовать подобный план хоть сколько-нибудь
быстрее. Эта уверенность оказалась более чем обоснованной,
когда администрация Обамы перенесла внедрение некоторых
составляющих закона о здравоохранении с 2014 на 2015 год,
а онлайн-система регистрации заявителей на субсидируемую
государством страховку на протяжении нескольких месяцев не
могла функционировать должным образом.
Можно также сравнить американский пакет стимулов 2009 года
с государственными программами создания рабочих мест времён
Нового курса или с бюджетным стимулированием в Китае в том
же 2009 году. В отсутствии институтов, способных разрабатывать
инженерные или градостроительные планы и управлять армиями
вновь нанятых работников, «готовые к реализации» проекты, пред¬
принятые в США в 2009-2010 годах, имели малый масштаб и были
поэтапными, сфокусированными главным образом на обновлении
покрытия дорог и ремонте существующей инфраструктуры. Они
предполагали оплату труда уже действующих работников на уровне
штатов и муниципалитетов, которые в ином случае были бы уволены,
и раздачу налоговых льгот, стимулирующих расходы на потреби¬
тельские товары в частном секторе. Суммарным эффектом этого
бюджетного стимулирования было просто замедление стремительной
деградации американских дорог, мостов, плотин и школ фактически
без продвижения в направлении строительства новых транспортных,
коммунальных и прочих сетей, необходимых для международной
конкурентоспособности или хотя бы для поддержания имеющихся
масштабов производства в экономике. Контраст с монументальными
плотинами и другими проектами, реализованными в ходе Нового
19
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
курса, а также с высокоскоростными железными дорогами, метро,
аэропортами и центрами городов, строительство которых ускорила
стимулирующая программа в Китае, обнаруживает снижение спо¬
собности американского правительства планировать и осуществлять
крупномасштабные проекты, происходящее одновременно с утратой
возможности администрирования льгот.
УПАДОК В ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ
Соединённые Штаты не первая переживающая упадок доминирую¬
щая держава, а книга, которую вы держите в руках, не первая
работа, где упадок Америки рассматривается в сравнительно-
исторической перспективе. Я написал эту книгу, а вы, надеюсь, её
прочтёте, поскольку в ней представлены новые доводы относительно
того, как происходит упадок отдельных стран. Упадок не является
неизбежностью, он не предопределён крупными историческими
циклами и не подчиняется какому-то универсальному временному
механизму. Некоторые великие державы — Испания при Габсбургах,
Франция при Людовике XIV и затем при Наполеоне, Нидерландская
республика — утрачивали своё геополитическое или экономическое
господство на протяжении нескольких десятилетий. Напротив, Бри¬
тания сохраняла своё господство более столетия, охватывавшего
переход к промышленному капитализму. Продолжающийся упадок
Америки наступает после более семидесяти лет доминирования.
Борьба между европейскими великими державами за геополи¬
тическое и экономическое господство (domination) на протяжении
последних пяти столетий сосуществовала с развитием капитали¬
стической мировой экономики. В силу данного принципиального
обстоятельства эти столетия раздоров стоят особняком от конфлик¬
тов докапиталистической эпохи. По этой причине анализ в моей
книге ограничен политиями26, которые боролись за господство
26 Политиями - В англо-американской науке последних лет термин polity, не имею¬
щий ничего общего с аналогичным понятием из «Политики» Аристотеля, как пра¬
вило, обозначает политические единицы в целом. Как пояснял Лахман, в его книге
он используется применительно к трём типам политических структур — империям,
городам-государствам и нациям-государствам (прим, переводчика).
20
Введение. Проблема упадка
начиная с 1492 года. До 1945 года это была конкуренция между
европейскими государствами, хотя они и обладали колониальными
империями за пределами Европы. Когда одна европейская держава
претерпевала упадок, на смену ей поднималась другая.
Соединённые Штаты начиная с 1945 года обладают двумя отли¬
чиями. Во-первых, у них нет формальной империи, как у прежних
великих держав. Во-вторых, в ходе упадка США на смену им не
придёт другая западная держава. Ни какая-либо отдельная евро¬
пейская страна, ни Евросоюз в целом не стремятся к утверждению
глобальной гегемонии и неспособны на это. Соединённые Штаты
сегодня находятся в упадке главным образом в сравнении с не¬
западными странами, прежде всего Китаем — прежде эти страны
были объектами, а не участниками конкуренции великих держав,
которая была сфокусирована на Европе и отчасти осуществлялась
посредством колонизации. Вне зависимости от того, придёт ли
Китай на смену США или же за американской гегемонией после¬
дует многополярный или анархический мир, эпоха пяти столетий
глобального могущества, центром и организующим субъектом
которого выступали люди Запада, подходит к концу.
Хотя моя книга посвящена упадку великих держав, было бы
ошибочно рассматривать эти политик в качестве унитарных сущ¬
ностей. Напротив, они, как и вообще все политические единицы,
представляют собой амальгамы институтов, каждый из которых
контролируется элитой, способной охранять собственные инте¬
ресы. Это означает, что мы не можем прогнозировать военный,
экономический или геополитический успех той или иной политик,
исходя из её абсолютных или относительных ресурсов, поскольку
конкурирующие элиты, преследуя собственные интересы, отвлекают
эти ресурсы такими способами, которые подрывают способность
их государства (polity) осуществлять политику, требующуюся для
достижения или удержания господства. Иными словами, «госу¬
дарственная» политика гораздо чаще возникает из конфликта
между элитами, нежели является выражением некоего единого
замысла правителя (вне зависимости, понимается ли под таковым
капиталистический класс или государственный деятель), замысла,
способного навязать ее подданным.
21
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Конфликт между элитами и присвоение элитой ресурсов объ¬
ясняют то, почему самым богатым и могущественным политиям
зачастую не удавалось добиться доминирования или удержать
его. Доминирующие державы не претерпевают упадок из-за того,
что у них не хватает ресурсов для осуществления своих геополи¬
тических и экономических амбиций. Напротив, упадок является
результатом внутренней политической динамики, специфичной
для каждой великой державы. Упадок можно понять и объяснить
лишь в том случае, если мы проследим те способы, при помощи
которых элиты стремятся к достижению способности защищать
собственные частные интересы и сохраняют эту способность.
Конфликт элит дестабилизирует внутреннюю политику каждого
государства. Условия, которые позволяют той или иной политии
добиваться доминирования, могут ослабляться или усиливаться
тем, каким образом внутренние конфликты реструктурируют
элитные и классовые отношения. По мере изменения внутренних
социальных структур способность великих держав реагировать
на благоприятные возможности и угрозы со стороны держав-
соперников укрепляется или ослабевает.
В частности, когда государства завоёвывают другие территории,
создавая формальные или неформальные империи, или когда та
или иная полития достигает гегемонии, отношения между суще¬
ствующими элитами трансформируются, а в территориях, где
начинает господствовать имперская держава или держава-гегемон,
создаются новые элиты. По мере того, как элиты переходили
к защите своих отдельных институциональных интересов в новых
территориях, сформированных империализмом или гегемонией,
они присваивали ресурсы и ставили в безвыходное положе¬
ние институты элит-конкурентов такими способами, которые
ослабляли их исходную политию и подрывали благосостояние
её населения. Тем самым подобные действия элит блокировали
дальнейшее расширение или хотя бы поддержание доминирования
их политии. Этот процесс не был единообразным для каждой
империи или каждого гегемона. Особенные траектории расши¬
рения и упадка предопределялись общей структурой элит и тем,
какими способами элитный и классовый конфликты трансфор-
22
Введение. Проблема упадка
мировали данные структуры и тем самым меняли перспективы
для будущих конфликтов.
Моя рабочая гипотеза состоит в том, что жизнеспособность
империй Нового времени, их соотносительное геополитическое
и экономическое положение, а также то, становились ли они
гегемонами и как долго и в какой форме длилась их гегемония,
предопределяется непредвиденными цепочками конфликта между
элитами и структурными изменениями. Однако необходимо пом¬
нить, что все политии существовали в таком мире, где они с разной
степенью враждебности соперничали с державами-конкурентами.
Длительный промежуток времени и увеличивающийся геогра¬
фический масштаб, в пределах которых происходила конкуренция
великих держав, требуют осознания того, каким образом менялись
атрибуты доминирования. Типы ресурсов и организационных воз¬
можностей, которые должны быть мобилизованы великими дер¬
жавами для достижения и удержания глобального доминирования,
изменились за пять веков, начиная с того момента, когда Габсбурги
создали первую империю Нового времени, до тех столетий, когда
военное могущество и капиталистическую гегемонию держали
в своих руках Нидерланды, а затем Британия (чего не удалось сде¬
лать Франции и Германии), и далее до зенита американской мощи,
ныне подходящей к концу. Аналогичным образом способы вывода
ресурсов из-под центрального контроля, которыми пользовались
элиты, варьировались со временем и от одной политии к другой,
отчасти потому, что организации, контролируемые элитами, и мето¬
ды удержания их организационной власти изменились со временем
и разнятся в зависимости от конкретного политического режима.
Универсальные теории упадка оказываются неадекватными за¬
дачам объяснения и предсказания именно в силу вариативности
того, каким образом выстраивалось международное геополити¬
ческое и экономическое могущество, наряду с вариативностью
тех способов, какими элиты усиливались против кругов тех, кто
не являлся элитами, и соперничающих элит. Однако борьба за
ресурсы и власть не прекращается. Именно поэтому, если мы хо¬
тим сравнивать великие державы и понимать силы, которые вели
к их подъёму и упадку, нам необходимо проанализировать, каким
23
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
образом элитные конфликты влияли на внутренние социальные
отношения, которые, в свою очередь, формировали способность
каждой политии демонстрировать свою силу во внешнем мире,
тем самым перестраивая глобальную экономику и геополитику.
Таким образом, глобальная экономика и международные отно¬
шения представляют собой порождения длительных исторических
последовательностей элитных и классовых конфликтов в рамках
множества политий. Конечно, некоторые из последних более зна¬
чимы, чем другие, а наиболее значимыми являются гегемоны.
Создаваемые гегемонами глобальные архитектуры, или патовые
ситуации, или беспорядок, порождаемые множеством находящихся
в конфликте держав, формируют те ландшафты, в которых государ¬
ства противостоят друг другу, а элиты борются за преимущество
в пределах и за пределами своих политий.
Чары былого величия или уникальности духа и судьбы на¬
ции не спасли Британию, Нидерланды, Испанию или Францию от
поражения и упадка, а сегодня всё это не будет способствовать
американским интересам. В этих прошлых моментах принятия
политических решений некоторые наблюдатели усматривали нечто
необходимое для оттягивания или по меньшей мере замедления
упадка. Проблема никогда не заключалась в отсутствии знания или
понимания того, как противостоять утрате мирового могущества —
это верно и для сегодняшней Америки. В каждом случае упадок
является результатом способности элит охранять собственные
частные и непосредственные интересы безотносительно к более
масштабным и долгосрочным последствиям этого для своей страны.
Если мы хотим понять упадок великих держав в прошлом и на¬
стоящем, нам необходимо объяснить, каким образом некоторым
элитам удаётся ускользать от ограничений и контроля со сторо¬
ны правительств своих стран, народных масс и элит-соперников.
В этом и заключается задача моей книги.
ПОСТАНОВКА ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ЗАДАЧИ
Основополагающие цели этой книги — объяснение того, почему
Соединённые Штаты не могут поддерживать своё глобальное
24
Введение. Проблема упадка
доминирование, и противопоставление относительно короткого
периода гегемонии США куда более продолжительной эпохе ли¬
дерства Британии и столь же краткой гегемонии Нидерландов.
В наших сопоставлениях также будут присутствовать Испания
и Франция как политии, которые оказались неспособными умело
трансформировать своё военное господство (Испания в XVI веке,
а Франция в XVII столетии и затем вновь уже при Наполеоне)
в экономическую или геополитическую гегемонию.
Первым шагом нашего анализа является понимание того, что
такое гегемония, кто её осуществляет и как долго, поскольку это
и есть предмет нашего исследования. Множество существующих
типологий и определений империй, великих держав и гегемонов
создают опасность того, что наше внимание будет отвлечено на
слишком много политий, существовавших на протяжении множества
исторических эпох. Поэтому в главе 1 я прежде всего попытаюсь
объяснить, чем гегемония при капитализме отличается от тех форм
доминирования, которые проявлялись у предшествующих империй,
а также империй, которые существовали параллельно со сменяв¬
шими друг друга гегемонами. Это особенно важно, поскольку нам
требуется отделить длительную эпоху британской гегемонии от
ещё более продолжительного существования Британской империи,
краткую эпоху голландской гегемонии — от нескольких столетий
существования Голландской империи, а оба эти случая — от им¬
перий Испании и Франции, так и не достигших гегемонии. В главе
1 также будут рассмотрены следующие проблемы: каким образом
выявлять элиты в рамках державы-гегемона и как анализировать
отношения между элитами, чьё могущество основывается на ин¬
ститутах, которые существуют исключительно на исходной тер¬
ритории той или иной политии, и элитами, которые структурно
располагаются вне её, а также элитами, чьи позиции охватывают
внутренние и внешние локации? Это необходимо потому, что
в последующих главах будут стоять следующие цели:
(1) проследить изменения в отношениях между элитами в рамках
каждой державы-гегемона или несостоявшейся державы-гегемона,
(2) выявить конфликты, которые трансформируют эти отно¬
шения, и
25
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
(3) определить, каким образом институты, порождаемые этими
конфликтами, стимулируют или сдерживают способность каждой
политии удерживать глобальную гегемонию.
Надеюсь, что понятийный аппарат, выработанный в главе 1,
позволит прояснить исторические описания и сравнения, пред¬
ставленные в оставшейся части книги.
На поставленные в этой работе вопросы и прежде пытались
ответить многие авторы. Очевидно, что я бы не написал эту книгу
(или это была бы книга совершенно иного рода), если бы полагал,
что они выполнили свою работу корректно. В главе 2 приведён
обзор основных теоретических направлений, рассматривающих
упадок, представлены их достижения и недостатки.
В главах 3-5 рассмотрена внутренняя динамика двух евро¬
пейских держав-гегемонов и тех, кто бросал им вызов. В главе 3
объясняется, почему Испания и Франция, несмотря на их военное
превосходство на континенте, оказались не в состоянии трансфор¬
мировать военное могущество в гегемонию. Ответ обнаруживается
во внутренней динамике конфликта элит в двух этих политиях
и в том, каким образом внутренние отношения между элитами
влияли на колониальные приобретения и вели к тому, что Испания
и Франция оказались не в состоянии сосредотачивать доходы от
колоний в своих центральных казначействах или использовать
военное могущество в Европе и за её пределами в качестве рычага
для экономического роста или контроля над международными
рынками.
Нидерланды добились гораздо большего успеха в использо¬
вании своих ресурсов для захвата колоний и создания первого
образца гегемонистского контроля над европейской экономикой.
В главе 4 объясняется, как это было осуществлено, а также то,
каким образом структура элиты, сформированная в ходе быстро¬
го перехода Нидерландов от колонии Габсбургов к независимо¬
сти, была укреплена в дальнейшем, когда голландцы захватили
собственные колонии и добились гегемонии. В свою очередь,
прочность отношений между нидерландскими элитами повлекла
за собой непредвиденное последствие: Нидерланды замкнулись
в государственной политике и экономических практиках, которые
26
Введение. Проблема упадка
препятствовали победам голландцев в новых войнах и сохранению
их экономической гегемонии. Таким образом, в главе 4 даётся
объяснение возвышения Нидерландов до положения гегемона
и утраты ими этого статуса, основанное на самой конструкции
и жёсткости элитных отношений внутри нидерландской метро¬
полии и её империи.
В главах 3-4 поднимается и проблема реформ. Некоторые
политические фигуры и интеллектуалы понимали, что именно
требовалось Испании, Нидерландам и Франции для укрепления
их глобального военного и экономического положения, чтобы
отсрочить упадок. Я рассматриваю, почему идеи реформ так
и не вышли за рамки политических дискуссий и не были реа¬
лизованы.
В главе 5 рассматривается самый продолжительный до настоя¬
щего момента случай гегемонии капиталистической эпохи — Ве¬
ликобритания. Здесь я вновь предпринимаю пристальный анализ
отношений между элитами и прослеживаю, как они менялись на
протяжении столетий от реформации Генриха VIII в XVI веке до
Английской революции и гражданской войны 1640-1651 годов,
а также в период создания Британской империи в XVIII веке и её
радикального расширения в XIX веке. Я выявляю те моменты, ког¬
да Британия предпринимала реформы, позволившие ей сохранять
свою гегемонию при переходе к промышленному капитализму,
и объясняю, почему структура элиты в самой Британии и в её
империи обладала гибкостью, необходимой для реакции на гео¬
политические и экономические вызовы.
Моя цель в главе 5 заключается в объяснении того, каким обра¬
зом Британия, которая по любым объективным меркам была сла¬
бее, чем Соединённые Штаты в эпоху их гегемонии, осуществляла
контроль над глобальной экономикой и сохраняла Британский мир
(Pax Britannica) гораздо дольше, чем её американский преемник.
В заключительной части этой главы объясняется, каким образом на
пике всемирной гегемонии Британии отношения британских элит
утратили гибкость, что в последние десятилетия XIX века привело
к атрофии империи и её возможностей, открывшей период сопер¬
ничества между клонящимся к закату гегемоном и бросившими
27
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ему вызов державами, кульминацией которого стали две мировые
войны и глобальный экономический кризис.
В центре глав 6-8 находятся Соединённые Штаты. Исходным
пунктом главы 6 является начало 1960-х годов, когда Америка
находилась на пике своей глобальной мощи, а её элиты были взаи¬
мосвязаны такими способами, которые вели их к гармонизации
своих интересов или принуждали к ней. Далее я выявляю силы,
подрывавшие координацию элиты и обусловившие возникновение
автаркических элит, способных парализовать любые политические
реформы, которые могли поставить под угрозу их привилегии или
контроль над отдельными государственными полномочиями и ре¬
сурсами. Я рассматриваю, каким образом элиты становились всё
более способными манипулировать государственным регулированием
и принятием политических решений или парализовать их, а также то,
как подобное использование своего положения в корыстных целях
и паралич в принятии решений сочетались с упадком профсоюзов
и массовых организаций с локальной базой, что обусловило подъём
правой политики, кульминацией которой стало избрание Трампа.
Центральная тема главы 7 — вооружённые силы США. И прежде
отмечалось, что ошеломляющее (а после 1989 года беспрецедентное)
преимущество над всеми другими державами дало Америке лишь
ограниченную способность навязывать свои интересы по всему
миру. Объяснение этой загадки требует, прежде всего, отдельно¬
го рассмотрения слабостей вооружённых сил США. Во-вторых,
нам необходимо выявить те элиты, которые формируют военную
и внешнюю политику, и объяснить, как их интересы и требования
предопределяют те способы, какими военные и дипломатические
ресурсы США задействуются за рубежом. То джентльменское со¬
глашение между экономическими и военными элитами, которое
в 1950-х годах обнаруживал Чарльз Райт Миллс27, было нарушено
27 Чарльз Райт Миллс (1916-1962) — американский левый социолог, автор знамени¬
той книги «Властвующая элита» (1956), которая почти сразу была переведена и издана
в СССР. Лахман в своей книге во многом следует за Миллсом, который исходил из
предпосылки, что каждая из трёх рассмотренных им групп американской элиты —
политическая, военная и экономическая — имеет собственную картину мира (прим,
переводчика I.
28
Введение. Проблема упадка
трансформацией экономических элит в последующие полстолетия.
В то же время растущее массовое недовольство американскими
военными потерями наложило реальные ограничения на те усилия,
которые правительство США могло предпринимать за пределами
страны. По мере прослеживания меняющихся интересов и взаи¬
модействий между элитами и против массовых сил мы сможем
понять то реальное, хотя и всё более ограниченное могущество,
которое США реализуют за своими пределами, и рассмотреть то,
как указанные ограничения формируют представления элит об их
внешних интересах и их способность эти представления продвигать.
Разумеется, элиты могут содействовать своим интересам как
экономическими, так и военно-дипломатическими средствами.
В главе 8 рассматриваются основания экономической гегемонии
США начиная с 1945 года и то, каким образом элиты оказались
способны поставить себе на службу эту мощь ради продвижения
своих коллективных и частных интересов. Конфликты — между
общими интересами страны, частными интересами капиталистов
или властной элиты и отдельными интересами и возможностями
индивидуальных элит, локализованных как внутри Соединённых
Штатов, так и за их пределами, — в последние полстолетия раз¬
решались различными способами. В главе 8 прослеживается это
изменение, а также рассматриваются последствия фрагментации
интересов элиты для экономической конкурентоспособности США
в производственной и финансовой сферах.
Неспособность Америки вплоть до сегодняшнего дня реализо¬
вывать политику, которая могла бы остановить и обратить вспять
или хотя бы замедлить упадок, указывает на глупость и фанта¬
стичность большинства реформистских предложений, которые
в последние годы выдвигались в Соединённых Штатах (наподобие
упоминавшихся в начале этой главы предложений Ральфа Нейдера
и Томаса Фридмана). Вместо этого требуется трезвая и честная
оценка того, как неизбежный упадок повлияет на уровень жиз¬
ни американцев и потенциал американского государства. Каким
образом утрата гегемонии трансформирует элитные и классо¬
вые отношения в некогда господствовавших политиях, и какие
типы политических альтернатив открываются благодаря этим
29
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
структурным изменениям? Именно такова тема последней главы
моей книги. Я приступаю к этой задаче с рассмотрения того, как
менялись уровень жизни и относительное распределение доходов
и богатства в Нидерландах и Британии после завершения эпох их
доминирования.
Кроме того, я сравниваю инициативы в области социального
благосостояния, за которые брались два эти государства, и рас¬
сматриваю геополитические меры, предпринятые ими в десяти¬
летия упадка. Это сравнение готовит почву для заключительных
страниц книги, на которых я представлю собственные прогнозы
относительно того, в какой степени будет углубляться или сдер¬
живаться неравенство, будут выхолащиваться или укрепляться
программы социального благосостояния, а Соединённые Штаты
будут полагаться на военные интервенции в попытке удержать
свою гегемонию. Я порассуждаю и о будущих возможностях
живой электоральной демократии в Америке и перспективах
влияния социальных движений на электоральную и неэлекто¬
ральную политику.
Читатели могут браться за эту книгу разными способами. Те,
кого интересует только рассмотрение и объяснение упадка Аме¬
рики, могут прочесть введение, а затем сразу перейти к главе 6
и дочитать книгу до конца. Тем, кто хотел бы увидеть, в каких
отношениях Америка сопоставима с предшествующими гегемо¬
нами, следует также прочесть главы 3-5. Наконец, тем, кто хотел
бы изучить теоретические основания моего анализа и увидеть,
насколько мои доводы сопоставимы с аргументацией многих
других авторов, рассматривавших проблему упадка, желательно
прочесть главы 1 и 2. Для этой части читателей лучше всего будет
прочитать всю книгу по порядку.
Все политии, включая державы-гегемоны, в конечном итоге
ограничены своими внутренними структурами, а также междуна¬
родными конкурентами. Если мы хотим понять, почему отдель¬
ные политии достигают гегемонии и утрачивают её (или так её
и не добиваются), нам потребуется системное рассмотрение их
внутренних конфликтов, а также государственных институтов
и социальных структур, которые формируются в ходе продолжи-
30
Введение. Проблема упадка
тельного взаимодействия внутренних конфликтов и международ¬
ного соперничества. Социология в качестве отдельной дисциплины
появилась для объяснения тех фундаментальных и долгосрочных
изменений, которые, как были уверены Маркс, Вебер и Дюркгейм,
происходили при их жизни.
Ни одно государство (polity) и ни одна элита не могут реали¬
зовывать ту или иную политику, цель или амбицию произвольно.
Результаты каждого начинания предопределяются структурами
социальных отношений. Подобный структурный анализ является
ключевым предметом и методологией социологии как дисциплины.
Именно этот момент я как социолог стремлюсь привнести в изу¬
чение упадка, и этот момент отличает мою книгу от многих уже
имеющихся теорий упадка — из этих же структурных оснований
я исхожу, дискутируя с социологами и прочими специалистами,
обращающихся к данному вопросу. Историю и будущие перспективы
каждого гегемона требуется изучать при помощи рассмотрения
тех социальных сил, которые упорядочивают надежды и желания
каждого актора и каждой страны и выступают их проводниками.
ЧАСТЬ I
ГЕГЕМОНИЯ В ПРОШЛОМ
ГЛАВА 1. ГЕГЕМОНЫ,
ИМПЕРИИ И ИХ ЭЛИТЫ
Во всемирной истории существовало много империй и великих
держав, но в лучшем случае лишь несколько гегемонов. Что
представляет собой гегемон и чем он отличается от империи,
или от отдельно взятой державы, или от группы господствующих
либо великих держав? В чём гегемоны отличаются от империй с точ¬
ки зрения способов управления контролируемыми ими территориями,
воздействия на остальной мир и в том, как происходит их упадок?
Империя, согласно определению Джулиэна Гоу, является
«социально-политической формацией, в которой центральная
политическая власть... осуществляет неоднородные воздействия
и полномочия над политическими (а в итоге и над социально-
политическими) процессами среди подвластных обществ, народов
или пространства»1. В этой главе не будет представлен критический
обзор множества определений того, что такое империя2. Все эти
определения сходятся в одном: в отличие от политий неимперского
1 Julian Go, Patterns of Empire: The British and American Empires, 1688 to the Present
(New York: Cambridge University Press, 2011), 7.
2 Обзор литературы об империях см. в: George Steinmetz, «The Sociology of Empires,
Colonies, and Postcolonialism», Annual Review of Sociology, 40 (2014).
32
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
типа, империи осуществляют власть над территориями и людьми
за пределами своего ядра (core polity). При этом характерная для
империй внутренняя динамика порождается взаимодействием
между их владычеством над перифериями, с одной стороны, и
предпринимаемыми перифериями усилиями, чтобы ослабить вла¬
дычество ядра над ними или покончить с ним, с другой3.
Однако хотелось бы уйти от споров о дефинициях и сфор¬
мулировать базовую позицию, от которой будет отталкиваться
дальнейший анализ в этой книге. Империи осуществляют иную
разновидность контроля, нежели гегемоны, даже несмотря на то,
что каждый гегемон обладал империей и использовал её в каче¬
стве одного из краеугольных камней своей гегемонии. Подобные
различия предопределяют те разновидности внутренних затрудне¬
ний, которые претерпевают империи и гегемоны и которым они
подчиняются, а также те благоприятные возможности, которые
проистекают из их могущества, а самое главное, эти различия
порождают разную внутриполитическую динамику. Элиты империй
отличаются от элит держав-гегемонов.
Империи используют своё могущество для извлечения ресурсов
из собственных колоний и зависимых территорий, тем самым
изменяя социальные структуры на тех территориях, которые они
контролируют. В то же время сами имперские метрополии меня¬
ются благодаря тому, что господствуют над территориями и наро¬
3 Джейн Бербэнк и Фредерик Купер 0апе Burbank and Frederick Cooper (Empires in
World History: Power and the Politics of Difference [Princeton: Princeton University Press,
2010]) также рассматривают империи как «политии, в которых сохраняются различие
и иерархия по мере включения в них новых народов». Исходя из этого, они проти¬
вопоставляют империи нациям-государствам: «Имперское государство декларирует
неравнозначность множественных групп населения,... нация-государство стремится
гомогенизировать эти группы в пределах своих границ и исключать тех, кто не при¬
надлежит к ней, тогда как империя выходит за свои пределы, дотягиваясь (обычно
принудительно) до народов, инаковость которых под ее правлением приобретает явный
характер» (р. 8). Валери А. Кивельсон и Рональд Григор Сюни (Valerie A.Kivelson and
Ronald Grigor Suny, Russia’s Empires [New York: Oxford University Press, 2017]) проводят
аналогичное противопоставление империй и наций-государств: «Чем больше государство
институционализирует различие и сохраняет в своём народе иерархию между правя¬
щей группой или институтом и остальными людьми, тем больше оно приближается
к идеальному типу империи. Чем больше государство пытается гомогенизировать своё
население, сокращать различие и иерархию, обеспечивать совместимость правителей
с народом, тем больше оно приближается к идеальному типу нации-государства» (р. 77).
33
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
дами вне их ядер. В частности, управляя другими территориями,
империи и гегемоны изменяют элиты и классовые структуры как
своих метрополий, так и земель, которые они завоёвывают или
над которыми они господствуют. Структурные социальные измене¬
ния создают возможности для новых конфликтов элит и классов,
которые, в свою очередь, порождают дальнейшие структурные
изменения. Моя рабочая гипотеза заключается в том, что не¬
предвиденные цепочки конфликта элит и структурных изменений
предопределяли жизнеспособность империй Нового времени, их
соотносительное геополитическое и экономическое положение вне
зависимости от того, становились ли они гегемонами, а также то,
как долго и в какой форме длилась их гегемония.
ИМПЕРИИ В ЭПОХУ КАПИТАЛИЗМА
Если взглянуть на несколько столетий начиная с 1492 года до
сегодняшнего дня, которые охватывают капиталистическую эпо¬
ху и являются предметом рассмотрения в этой книге, то за этот
период существовало шесть империй, завоевавших достаточные
территории за пределами своего исходного региона или господ¬
ствовавших над ними, соперничая за экономическое или геополи¬
тическое доминирование. В этот список входят Испания, Франция,
Португалия, Нидерланды, Британия и Соединённые Штаты.
Завоевания Австро-Венгерской, Османской и Российской империй
ограничивались примыкающими к ним землями, хотя в случае
Османской и Российской империй эти территории охватывали
два континента, а у Российской империи они составили самую
крупную отдельно взятую политию в современном мире. Ни одна
из этих трёх империй не могла и даже не стремилась выгодно
использовать свою «коллекцию» зависимых территорий для дости¬
жения военного могущества за пределами Евразии или какой-либо
формы экономического доминирования. Советский Союз, преем¬
ник Российской империи, после 1945 года действительно обладал
определённой степенью глобального влияния, однако за пределами
Восточной Европы СССР никак не соответствовал любым опре¬
делениям империи и никогда серьёзно не конкурировал с США
34
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
за глобальное доминирование. Португалия никогда не была пре¬
тендентом на геополитическое могущество в Европе, а с 1580 по
1640 годы она фактически находилась под властью Испании. И до
и после этого периода Португалия зависела от военной помощи
Испании (зачастую неэффективной) для предотвращения попы¬
ток голландцев захватить её американские и азиатские колонии.
В торговле Португалии с её колониями доминировали испанцы,
позднее голландцы, а затем британцы4. Кое-какие колонии за
пределами Европы имелись у Германии, Италии и Бельгии (а у
Японии были колонии в Азии), но их было слишком мало для
борьбы за глобальное могущество. Провальные попытки Германии
и Японии достичь доминирования в XX веке были ограничены теми
континентами, на которых находятся эти страны.
Как становится понятно из этого краткого описания империй
Нового времени, ни одна из них не существовала в вакууме. Все
эти политии вели борьбу за доминирование на глобальной сцене
против множества соперников, а одновременно капиталисты в каж¬
дой из политий стремились заполучить или удержать контроль
над производством, торговлей и финансами в борьбе с уже со¬
стоявшимися или восходящими конкурентами. Конфликты между
великими державами и сопротивление тех, кто находился под их
господством, формировали геополитику, тогда как экономическая
конкуренция и эксплуатация создавали и перестраивали мировую
капиталистическую систему. Таким образом, доминирование каж¬
дой державы постоянно испытывало вызов со стороны:
(1) держав-соперников в геополитике,
(2) того, в каком масштабе капиталисты этой державы сталки¬
вались с конкуренцией со стороны капиталистов других политий,
(3) корыстных начинаний элит метрополий и
(4) сопротивления со стороны элиты подчинённых территорий
и неэлит как в метрополии, так и в колониях.
И в этой главе, и во всей книге будет уделено очень мало
внимания тому, каким образом господство гегемона или империи
4 John Lynch, Spain 1516-1598: From Nation State to World Empire (Oxford: Blackwell, 1991),
429-85; The Hispanic World in Crisis and Change, 1598-1700 (Oxford: Blackwell, 1992), 149-57.
35
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
воздействует на подчинённые народы. Мне не хотелось бы пре¬
уменьшать те страдания, которые выносят люди, подвергаемые
эксплуатации гегемонами и империями. Однако задачей этой книги
не является ещё одно высказывание в дополнение к обширному
корпусу работ о жертвах господства. Вместо этого я предпринимаю
попытку проанализировать то, каким образом доминирующие дер¬
жавы и их элиты трансформируются благодаря своим попыткам
расширить и удержать сферы, в которых они осуществляют власть.
К сожалению, упадок империй и гегемонов не происходил в силу
их жестокости, а изобличение этой жестокости мало чем помо¬
жет пониманию их упадка, хотя, как будет показано, масштабное
жестокое насилие было существенным аспектом в возникновении
и существовании могущества империй и гегемонов.
Элиты создают империи, а империи создают новые элиты и ме¬
няют структуру отношений между старыми и новыми элитами.
Для понимания того, как с течением времени меняются империи
и как возникают, развиваются и претерпевают упадок гегемоны,
нам потребуется изучить причинные связи между элитным кон¬
фликтом, структурой элит и классовыми отношениями. Прежде
чем приступить к этой задаче, необходимо дать определение того,
что такое элиты, и обозначить их отличие от классов, а также
отличие элитного конфликта от классового конфликта.
ЧТО ТАКОЕ ЭЛИТА?
Элита — это группа наделённых властью лиц (rulers), составляющих
особый организационный аппарат, который обладает способно¬
стью изымать ресурсы у тех, кто не является элитой (non-elites).
В соответствии с этим определением элиты подобны правящим
классам в том, что и те и другие существуют за счёт эксплуатации
производящих классов. Однако элиты отличаются от правящих
классов в двух важных отношениях. Во-первых, несмотря на то,
что в теоретической модели Маркса фундаментальным интересом
правящего класса является воспроизводство его эксплуататорского
положения по отношению к производящему классу, в моей модели
элит этот интерес дополняется столь же принципиальной заин¬
36
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
тересованностью в защите уже имеющегося у элит могущества
от элит-конкурентов и расширении этого могущества за их счёт.
Во-вторых, способность любой элиты преследовать свои интересы
проистекает из структуры отношений между различными сосу¬
ществующими элитами в той же степени, что и из межклассовых
производственных отношений.
Первоочередной угрозой для возможностей элиты является
элитный конфликт, однако интересы, которые стремится защи¬
щать каждая элита, укоренены в их отношениях с производящими
классами. Возможности элит меняются в первую очередь в тот
момент, когда меняется общая структура элитных отношений5. Пря¬
мое поражение и устранение элиты-конкурента — явление редкое,
а когда это случается, оно порождает и решительное изменение
в общей структуре социума. Более распространена ситуация, когда
конфликт элит завершается патовой ситуацией или порождает
поступательные изменения могущественности элит и отношений
между ними, которые лишь постепенно трансформируют общую
социальную структуру общества.
Зачастую элиты разрешали свои конфликты и отражали вызовы
со стороны неэлит, объединяясь персонально и объединяя свои орга¬
низационные возможности в некую единую институцию. Это и был
главный процесс, который стимулировал образование государства.
В большинстве случаев государства не создавались в ситуациях, когда
монархи использовали силу для уничтожения врагов на поле боя
либо посылали бюрократов или солдат из столицы для налогообло¬
жения её окрестностей и контроля над ними. Сила играла гораздо
большую роль в формировании империй, нежели государств, однако
объединение элиты и её совместное владычество над сложными
имперскими институтами было такой же составляющей динамики
империй, как завоевание и уничтожение. Когда множественные элиты
объединялись в некую единую институцию, они зачастую сохраняли
5 Дальнейшее рассмотрение этой модели см. в: Richard Lachmann, Capitalists in Spite
of Themselves: Elite Conflict and Economic Transitions in Early Modern Europe (New York:
Oxford University Press, 2000), chapter 1 / Лахман P. Капиталисты поневоле. Конфликт
элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени. М: Терри¬
тория будущего, 2010, гл. 1.
37
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
свои характерные силы и осуществляли контроль над её отдельными
составляющими. Таким образом, ошибочно рассматривать государства
или империи как нечто единое и функционирующее под водитель¬
ством отдельно взятого правителя или элиты либо определяющее
свою политику в соответствии с единственной логикой.
Посредством своих институтов элиты утверждают и реализуют
комплекс экономической, политической, военной и идеологической
власти, стремясь оберегать свои интересы как от конкурирующих
элит, так и от неэлит. Хотя конкретная комбинация этих видов власти
может варьироваться в зависимости от институтов элит, та или иная
элита почти никогда не сохраняется, полагаясь исключительно или
хотя бы преимущественно на одну разновидность власти. Ошибоч¬
но — в особенности в докапиталистическом мире — противопоставлять
политические и экономические институты6. Даже в эпоху Нового вре¬
мени элиты пребывают в рамках институтов, которые одновременно
напоминают государство и вовлечены в производство в гражданском
обществе. В каждом обществе элиты были способны мобилизовать
определённые комбинации видов власти в своих институтах. Их
конфликты друг с другом и с неэлитами разыгрывались в сферах,
которые частично и одновременно имели экономический, политиче¬
ский, идеологический и военный характер. Однако элиты сочетали
и воплощали эти виды власти совершено по-разному в догосудар-
ственных политиях, империях древности, империях Нового времени
и нациях-государствах. Эти различия порождают разную динамику
в каждой из этих социальных формаций. Именно поэтому изучение
империй древности мало что расскажет нам о динамике империй
и гегемонов в капиталистическом мире последних пяти столетий.
Таким образом, элиты очерчиваются организациями, в которых
они пребывают, — организациями, мобилизующими ту или иную
комбинацию видов власти. В конечном итоге возможности этих ор¬
6 Действительно, эту ошибку никогда не допускал Маркс. Майкл Манн (Michael Mann,
The Sources of Social Power, volumes 1-4 [Cambridge: Cambridge University Press, 1986-2013]
/ Манн M. Источники социальной власти, в 4 тт. М.: Издательский дом «Дело», 2018-2019)
выстраивает свой исторический анализ на том, какими способами выявляемые им
четыре разновидности власти комбинируются разнообразными элитами и акторами
из народных масс, а также институтами, в которых они пребывают.
38
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
ганизаций предопределены их положением в общей структуре той
или иной политии, в рамках которой множество элит соперничают
за изъятие ресурсов у неэлит. По этой причине элиты и их орга¬
низации занимают очень разное положение в империях, нациях-
государствах и державах-гегемонах. Если полития, в которой они
пребывают, приобретает или теряет империю, достигает гегемонии
или уступает её, элиты начинают узурпировать различные перспек¬
тивы и возможности по мере того, как количество элит меняется
вместе с отношениями между ними. Динамика, принципиальная
для империализма в древности, империализма в Новое время
и капиталистической гегемонии, порождает особые разновидности
взаимоотношений и конфликтов между элитами. Необходимо вы¬
явить базовую динамику для каждого из этих типов, что позволит
нам вынести на первый план уникальные особенности гегемонов
последних пяти столетий. Это заложит теоретическую основу для
того, чтобы в оставшейся части книги проанализировать особую
динамику каждого из гегемонов, и позволит определить, почему
все они утрачивали гегемонию и как эта утрата воздействовала
на отношения элит и классов в бывшей державе-гегемоне и ис¬
пытывала обратное воздействие с их стороны.
ЭЛИТЫ В ИМПЕРИЯХ ДРЕВНОСТИ
И ИМПЕРИЯХ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Древние (ancient) империи обладали совершенно иными струк¬
турами элит, нежели империи Нового времени (modern). Для до¬
капиталистических империй были характерны две внутренние
элиты на исходной территории (аристократы/землевладельцы
и граждане-воины/военачальники/императоры), а кроме того,
в каждой из завоёванных территорий существовала провинциаль¬
ная элита, которая удерживалась в узде главным образом военной
силой. Империи Нового времени формировались и управлялись
множеством элит. Две из них — капиталисты и государственные
чиновники — принципиально отличались от элит докапиталистиче¬
ских империй, даже несмотря на то, что имперские устремления
этих элит Нового времени, как и их древних предшественников,
39
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
получали поддержку со стороны военной власти их стран. В им¬
периях Нового времени, где более старые элиты — чаще всего это
была земельная аристократия и военачальники — играли, наряду
с капиталистами и гражданскими чиновниками, ключевые роли,
эти более старые элиты принципиально отличались от военных
и землевладельцев докапиталистических империй. На то имелось
две причины: (1) они обладали большей, чем аналогичные элиты
древности, инфраструктурной властью1 * * * * * 7, и (2) им приходилось
делить имперскую власть с характерными для империй Нового
времени капиталистами и государственными чиновниками.
Капиталистам для контроля над торговыми путями и извле¬
чения прибылей из далеких земель, в отличие от купцов древних
империй, не приходилось ждать, пока имперские армии завоюют
новые территории. Капиталисты обладали высокой степенью авто¬
номии в силу двух причин. Во-первых, в отличие от купцов докапи¬
талистических империй, которые зачастую занимались коммерцией
в качестве деятельности, дополнительной к их основному статусу
военных, чиновников или землевладельцев, капиталисты являлись
действительно обособленной элитой в своих странах, поскольку
они обладали независимыми организационными возможностями
присвоения ресурсов у неэлит. Во-вторых, капиталисты могли
участвовать в торговле с капиталистами из других политий, что
давало им дополнительные рычаги влияния в своих странах.
Государственные чиновники в империях Нового времени отлича¬
лись от аналогичной группы в империях древности в том, что они
были способны задействовать мощные невоенные организационные
возможности, которые наделяли их «инфраструктурной властью»8
для проникновения в завоеванные общества. Это обеспечивало
1 Инфраструктурная власть - Один из ключевых терминов работы Майкла Манна
«Источники социальной власти», определяемый как власть, «связанная со способностью
реального проникновения в общество и логистического осуществления политических
решений» (Mann, The Sources of Social Power, vol. 1, 170). Чуть ниже Лахман ссылается
на упоминание в самом начале книги Манна ««инфраструктуры» власти — того, как
организации власти покоряют и контролируют географические и социальные про¬
странства» (прим, переводчика).
8 Mann, Sources of Social Power, volume 1, 9-10 / Манн. Источники социальной власти,
т. I, с. 40-41.
40
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
администраторам в империях Нового времени дополнительные,
помимо угрозы применения силы, инструменты, которые они могли
использовать для манипулирования местными элитами, а в не¬
которых случаях и для взаимодействия с массами подданных на
завоёванных территориях и прямого изъятия у них ресурсов.
Капиталисты и государственные чиновники по-разному воз¬
действовали на метрополии и колонии и на то, какое место их
империи занимали во всемирной экономической и геополитической
системе. По мере временно-пространственного развёртывания эти
вариации имели мало общего с теми ресурсами и возможностями,
которыми данные элиты распоряжались исходно, когда начинали
свои имперские завоевания — теперь они предопределялись глав¬
ным образом тремя факторами: количеством элит, их локацией
и общей структурой отношений между ними.
Количество элит. Империализм создавал новые элиты в метро¬
полиях и колониях. Отдельные представители колониальных элит
были выходцами из метрополии, которые прибывали в колонии
в качестве постоянных поселенцев, или временно в качестве ад¬
министраторов, солдат, купцов, землевладельцев, рабовладельцев
и/или капиталистов. Туземные элиты зачастую инкорпорировались
в те империи, которые завоёвывали их земли, сохраняя свои уже
существующие организационные базы (которые претерпят суще¬
ственные изменения в связи с их новым положением в империи)
и/или оказываясь рекрутированными в новые колониальные ор¬
ганизации, созданные империей-завоевателем.
Само по себе добавление новых элит к уже имеющемуся их
количеству нарушало существовавшие отношения между элитами
в империях Нового времени. Это обстоятельство препятствовало
возникновению характерных для империй древности патовых си¬
туаций между двумя элитами метрополии — ситуаций, на которые
редко влияли далекие провинциальные элиты. Таким образом, для
империй Нового времени была характерна более сложная дина¬
мика, чем для империй древности — как минимум потому, что
в них имелось больше элит, создававших более сложные элитные
структуры, в которых присутствовало больше точек для конфликта,
а следовательно, и для изменений.
41
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Кроме того, капитализм как таковой был более динамичен
по сравнению с любой другой предшествующей экономической
системой, так что глобальное распространение капитализма и гео¬
политики Нового времени обеспечивало новые благоприятные
возможности для конфликта и структурных изменений. Масштабы
сотрудничества капиталистов между собой, их ввязывания в кон¬
фликты друг с другом и прочими элитами, либо их стремления
к достижению автаркического положения варьировались для раз¬
ных империй и в течение каждого цикла гегемонии. В конце этой
главы я обращусь к последствиям данного процесса.
Локация. Некоторые колониальные элиты оставались на постоянное
поселение в колониях, тогда как другие покидали метрополию лишь
временно либо перемещались между колониями, а были и такие эли¬
ты, которые участвовали в колониальном управлении и эксплуатации,
вообще не покидая метрополию. Туземные элиты, разумеется, оста¬
вались в тех колониях, откуда они были родом. Как будет показано
ниже, переселенцы пользовались большей автономией, чем чиновники
и капиталисты, которые базировались в колониях лишь временно. Для
империй с переселенческими колониями была характерна совершенно
иная динамика, нежели для империй, не имевших подобных колоний,
хотя очень разные траектории Испанской и Британской империй на¬
поминают, что объяснительная сила данного фактора применима
в сочетании с количеством элит и структурой отношений между ними.
Структура. Наличие множества элит в различных и зачастую
подвижных локациях обуславливало варьирующиеся и меняющие¬
ся альянсы между элитами. Эти альянсы, в свою очередь, фор¬
мировали элитные конфликты, которые в дальнейшем устраняли
те или иные элиты, приводили к появлению новых элит, меняли
стратегические смыслы локации каждой элиты и преобразовывали
структуру отношений между элитами, что, в свою очередь, откры¬
вало новые возможности для альянсов и конфликтов.
ТИПЫ ИМПЕРИЙ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Империи Нового времени отличались масштабом автономии ко¬
лониальных элит от чиновников из метрополии. Кроме того, если
42
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
колониальные элиты древних империй мало воздействовали на
экономику и политику метрополии, то в Новое время некоторые
колониальные элиты обладали сильным влиянием на метрополию.
Древние империи и империи Нового времени распределены по
двум этим параметрам в таблице 1.1.
Таблица 1.1. Структурные отношения между имперскими
метрополиями и колониальными элитами
Влияние
колониальных
элит
на экономику
и/или
политику
метрополии
Высокое
Низкое
Уровень автономии
колониальных элит от
чиновников метрополии
Высокий
Низкий
Испанские коло¬
нии в Америке
Голландские
колонии
Британские
переселенческие
колонии
Британская
Индия и другие
непереселенче¬
ские колонии
Французские
колонии
Формальные
и неформальные
колонии США
Немецкие
колонии
Империя
Наполеона
Империи
древности
Нацистская
империя
Империи, указанные в каждом квадранте таблицы, обладали су¬
щественно разной динамикой. Для начала мы обратимся к нижнему
левому квадранту, где представлены империи, чьи колониальные
элиты обладали наибольшей автономией от метрополии, а также
меньше всего влияли на ее экономику и политику. Это позволит
понять принципиальные отличия между колониальными элитами
древности и Нового времени, а также увидеть, в чём Германия —
империя, никогда не стремившаяся к геополитическому или эко¬
номическому доминированию, — отличалась от других империй,
43
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
которые преследовали подобные амбиции. Далее мы перейдём
к верхнему левому квадранту, чтобы увидеть, как колониальные
элиты могут влиять на отношения в метрополии, даже когда они
сохраняют высокую степень автономии.
Затем мы рассмотрим два случая почти чистой колониальной
эксплуатации — наполеоновскую и нацистскую империи в Европе,
расположенные в нижнем правом квадранте. Хотя геополитические
силы (т.е. военное поражение) быстро обрушили обе эти империи,
в том случае, если бы они выстояли, они трансформировали бы
структуру отношений между элитами в метрополии. Первичные
признаки подобных изменений дают основание для рассуждений
о том, какая бы при этом возникла разновидность имперской по-
литии, а также для сравнения структуры и динамики указанных
империй со структурой и динамикой империй в верхнем правом
квадранте.
Три представленных в нём исходные политии являются тремя
капиталистическими гегемонами последних трёх столетий — они
и станут ключевым предметом сравнения в этой книге. В оставшей¬
ся её части будет проделан подробный анализ этих трёх случаев,
а также Испанской и Французской империй. В заключительных
же разделах этой главы наша цель заключается в том, чтобы
противопоставить гегемонов и прочие случаи, а также выдвинуть
ряд гипотез относительно того, в чём гегемонистская социаль¬
ная структура и вытекающая из неё динамика конфликта между
элитами отличаются от других трёх типов империй. Кроме того,
это позволит вынести вердикт по поводу различных определений
гегемонии, предлагавшихся учёными ранее, и тем самым уточнить,
чем отличается от них мой подход.
АВТОНОМНЫЕ
КОЛОНИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ
Элиты на завоёванных территориях древних империй обладали
автономией главным образом потому, что данным империям не
хватало инфраструктурных возможностей для контроля над дей¬
ствиями этих элит или присвоения значительной части излишков,
44
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
которые местные элиты изымали у неэлит9. Империи предотвра¬
щали восстания на завоёванных территориях, прибегая к показа¬
тельным акциям устрашения, как в случаях массового убийства
афинянами мужчин и обращения в рабство женщин на Лесбосе
и Мелосе или распятия римлянами тысяч побеждённых рабов
в конце восстания Спартака (73-71 годы до н.э.) — подобные меры
вели к резкому прекращению подобных восстаний. Однако у этих
империй не было достаточно солдат или материальных ресурсов
для оккупации своих колоний или постоянных вторжений на их
территории — отсюда и вытекали решения использовать крайнее
насилие в подавлении мятежей.
Постоянным управлением завоёванными территориями зани¬
мались либо местные элиты, которые привлекались на службу
империи в обмен на значимую долю излишков, изымаемых у не¬
элит, либо администраторы из метрополии, которым имперскому
двору также приходилось уступать значительную долю доходов,
изъятых у местного населения. Если администраторам из ме¬
трополии позволялось служить в одной и той же колониальной
территории долгое время, они, как правило, вступали в союзы
(зачастую матримониальные) с местными элитами. Риски для
правителей были выше, если они назначали администраторами на
местах военачальников, контролировавших вооружённых людей,
которые могли промаршировать до столицы империи и свергнуть
её правителя. С другой стороны, гражданские администраторы,
которые не могли подкреплять свои распоряжения вооружённой
силой, представляли собой менее значимую угрозу не только для
9 Рассмотрение древних империй в этом разделе основано главным образом на
следующих исследованиях Римской империи: Keith Hopkins, «The Political Economy
of the Roman Empire», in The Dynamics of Ancient Empires: State Power from Assyria to
Byzantium, eds. Ian Morris and Walter Scheidel (New York: Oxford University Press, 2009),
178-204; Perry Anderson, Passages from Antiquity to Feudalism (London: New Left Books,
1974) / Андерсон П. Переходы от античности к феодализму. М.: Территория будущего,
2007; G. E.M.Ste. Croix, The Class Struggle in the Ancient Greek World: From the Archaic
Age to the Arab Conquests (Ithaca: Cornell University Press, 1981); Colin Wells, The Roman
Empire (Stanford: Stanford University Press, 1984); Kevin Greene, The Archaeology of the
Roman Empire (London: Batsford, 1986), а также в более общем контексте на работах:
Mann, Sources of Social Power, volume 1, chapter 9 / Манн. Источники социальной вла¬
сти, т. I, гл. 9 и Lachmann, Capitalists in Spite of Themselves, 7-15 / Лахман. Капиталисты
поневоле, с. 27-40.
45
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
правителя, но и для местного населения, из которого, как ожида¬
лось, они будут извлекать ресурсы и обеспечивать его покорность.
Если же имперских чиновников часто перемещали из одной ко¬
лонии в другую, то им не хватало знания местных реалий и они
оказывались в серьёзной зависимости от местных элит в части
контроля над неэлитами и обложения их налогами. Так или иначе,
колониальные элиты приобретали высокую степень автономии от
метрополии10 11.
Попыткам правителей усиливать контроль над колониями и ко¬
лониальными элитами препятствовали несколько факторов, помимо
отсутствия у них ресурсов и инфраструктурных возможностей. Пре¬
жде всего, правители осуществляли лишь ограниченную власть над
элитами-соперниками в метрополии. Древние правители обладали тем,
что Манн называет «деспотическими полномочиями, [которые были]
фактически неограниченными»", т.е. императоры могли обобрать или
уничтожить любого человека, который становился их мишенью. Но
если императоры не сохраняли поддержку или по меньшей мере
спокойствие большинства представителей элит метрополии, это про¬
воцировало восстания, а сохранять поддержку и спокойствие элит
императоры могли, лишь делясь плодами своих завоеваний и власти.
Кроме того, каждому правителю требовалось обогащать лояльных
ему лиц при дворе, чтобы избежать дворцовых переворотов или
убийства, а также отдавать колониальным элитам значительную
часть местных излишков, чтобы гарантировать, что они не поднимут
восстание. Эти требования к выживанию погружали древние империи
10 На первый взгляд, иным в сравнении с западными империями случаем является
Китай, где бюрократия существовала долго, не прерываясь на протяжении многих
династий. Однако для китайских бюрократов также были характерны периодические
колебания: в одни эпохи происходила быстрая должностная ротация, когда бюрократы
уступали значительную власть местным землевладельцам, а в другие им позволялось
делать карьеры в одних и тех же территориях, где они формировали связи с местными
элитами. Динсинь Чжао (Dingxin Zhao, The Confucian-Legalist State: A New Theory of Chinese
History (Oxford: Oxford University Press, 2015)) утверждает, что ключевым моментом для
долговечности китайской бюрократии было отделение политической и идеологической
власти бюрократов от экономической власти землевладельцев. Этот процесс также
обеспечивал значительную степень автономии для местных землевладельческих элит,
одновременно минимизируя их влияние на центральный государственный аппарат.
11 Mann, Sources of Social Power, volume 1, 113.
46
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
в постоянный фискальный кризис. Даже во времена относительной
финансовой стабильности этим империям не хватало как ресурсов,
так и технологических средств для выстраивания инфраструктуры,
которая позволила бы правителям создать собственные организации,
способные собирать налоги или править завоёванными территориями,
не завися от вооружённых сил или местных элит.
Во-вторых, до того прогресса в перевозках и коммуникациях,
который был достигнут в XIX веке, древние империи, а факти¬
чески и все политии сталкивались с жёсткими логистическими
ограничениями в ведении военных кампаний в течение больше¬
го времени, чем несколько дней марша от внутренней базы. Их
возможности в перевозке припасов были крайне ограниченными,
в особенности в тех местах, куда нельзя было напрямую попасть
морем на кораблях. Животные в человеческом обличье за неделю
съедали больше, чем могли унести на себе. В результате армиям
приходилось кормить и себя, и свою скотину, одновременно с бо¬
евыми действиями грабя хозяйства крестьян и городские склады.
Это ограничивало войны и завоевания оседлыми сельскохозяйствен¬
ными территориями, где имеющиеся излишки могли обеспечивать
достаточно продовольствия для пропитания и крестьян, и маро¬
дёрствующих войск. В результате либо усилия армий концентри¬
ровались на насилии, убийствах и грабеже в расчёте на то, что
местные жители, устрашённые показательной жестокостью военных,
будут платить дань после их ухода, либо же военные оставались
на завоёванных территориях. В последнем случае коммуникация
с правителями в метрополии была лишь эпизодической, а кон¬
троль с их стороны — ограниченным. Это означало, что постоянно
проживавшие в колониях администраторы обладали значительной
степенью автономии от метрополии, а солдаты и гражданские чи¬
новники со временем устанавливали семейные и экономические
связи с местным населением.
Географическая, коммуникативная и организационная удалён¬
ность колоний от метрополии также означала, что до Нового вре¬
мени колониальные элиты оказывали мало влияния на экономику
и политику метрополий. Со временем связи колониальных элит
с элитами метрополий сокращались по мере того, как завоеватели
47
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
смешивались с местными элитами, о чём уже говорилось. Отста¬
лые экономики колоний не являлись значимыми рынками для
производителей в метрополиях. Колонии отправляли в метрополии
сырьё и рабов. Поскольку эти поставки то увеличивались, то со¬
кращались, экономика метрополий переживала взлёты и падения,
однако действия элит в колониях не приводили к изменениям
классовых отношений и уровня производства в метрополиях12.
Сочетание высокой автономии колониальных элит и слабого их
воздействия на метрополию не исчезло полностью с созданием
империй Нового времени, которые связывали воедино капиталисти¬
ческая торговля и производство, а также современные инфраструк¬
турные достижения, способствовавшие быстрой коммуникации.
Германская империя включала колонии в Африке и в западной
части Тихого океана, а также концессии в Китае. Эти колонии были
основаны в 1880-1890-х годах и утрачены в ходе Первой мировой
войны или по её итогам. В геополитическом смысле они были не¬
существенны. Британия и другие великие державы рассматривали
Германию как угрозу в Европе, но не за её пределами, поэтому
были готовы пойти на компромисс с желанием немцев обладать
собственной империей, уступая им территории в Африке, на Тихом
океане и в Китае13.
Маргинальное положение германских колоний относительно эко¬
номики Германии и мировой геополитики означало, что конфликты
12 Масштаб осуществления контроля, достигнутый римлянами, спустя полторы тысячи
лет был не слишком превзойдён в Османской империи. Подобно римлянам, «османы
хорошо понимали пределы своего владычества в части как подконтрольного им гео¬
графического охвата, так и ограниченной людской силы, поэтому они сформировали
империю, основанную на организационном разнообразии,... принимая множество
систем правления, множество установленных в договорном порядке границ, законов
и судебных учреждений, форм управления доходами и религиозного разнообразия»
(Karen Barkey, Empire of Difference: The Ottomans in Comparative Perspective [Cambridge:
Cambridge University Press, 2008], 70). В результате возникла империя с высокой степе¬
нью автономии провинциальных элит, но при этом имперский двор был в основном
неуязвим для внешнего воздействия.
13 Bernard Porter, The Lion’s Share: A Short History of British Imperialism 1850-1983,
second edition (London: Longman, 1984), 101-11; Patrick K. O’Brien, «The Security of the
Realm and the Growth of the Economy, 1688-1914», in Understanding Decline: Perceptions and
Realities of British Economic Performance, eds. Peter Clarke and Clive Trebilcock (Cambridge:
Cambridge University Press, 1997), 49-72.
48
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
между колониальными элитами могли разыгрываться без искажаю¬
щего воздействия серьёзных вмешательств со стороны центральных
властей или капиталистов, которые базировались в метрополии.
Германское государство обладало ресурсами и инфраструктурным
потенциалом, чтобы следить за тем, чем занимались её агенты
в колониях, и вмешиваться для форсированного изменения полити¬
ки. Однако центральная власть не задействовала эту возможность,
а элиты метрополии не прилагали достаточного давления, чтобы
заставить государство это сделать. Это позволяет, используя рабо¬
ту Джорджа Стейнмеца14, понять ключевой механизм, с помощью
которого колониальные чиновники (но не переселенческие или
местные/компрадорские элиты, о которых пойдёт речь в следующих
разделах) добивались автономии от метрополии.
Что же обнаруживает Стейнмец? Во-первых, колониальные чи¬
новники прибывали на завоёванные территории в качестве не
частных лиц, а представителей элит, перемещённых на колониаль¬
ную почву из метрополии и сохранявших в колониях свои особые
идентичности. Три главные элиты германской метрополии — «ноби¬
литет, владеющая собственностью буржуазия и Bildmgsburgertum
(т.е. образованный средний класс)»15 — прибывали в колонии, об¬
ладая характерными для них разновидностями капитала, которые
они использовали, чтобы установить контроль над управлением
германскими колониями. Главным полем борьбы стала «политика
в отношении туземного населения» (native policy). Каждая элита
притязала на обладание «этнографическим знанием», основанным
на той разновидности культурного капитала, который она прино¬
сила в колонии из Германии.
Стейнмец показывает, каким образом «затянувшаяся борьба
между разными фракциями расколотого господствующего класса
могла препятствовать достижению устойчивости поля, одновре¬
менно укрепляя его автономию, поскольку специфические для
этого поля способы действия становились более систематически¬
14 George Steinmetz, «The Colonial State as a Social Field», American Sociological Review
73 (2008); The Devil’s Handwriting: Precoloniality and the German Colonial State in Qingdao,
Samoa, and Southwest Africa (Chicago: University of Chicago Press, 2007).
15 Steinmetz, Devil’s Handwriting, 597.
49
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ми и чётко очерченными»16, а также обеспечивать колониальным
элитам основу для «укрепления их автономии от властей метропо¬
лии с течением времени»17. Иными словами, хотя три германские
элиты боролись друг с другом за то, как обращаться с тузем¬
цами, основой этой борьбы были экспертные знания, которые,
по утверждению элит, были тщательно сформированы личным
опытом управления отдельными народностями в тех колониях,
где эти элиты проживали.
По мере того, как каждая элита заявляла о своих экспертных
знаниях, она устанавливала контроль над отдельными колония¬
ми: военная элита и нобилитет — над Юго-Западной Африкой,
Bildungsbiirgertum — над Самоа, а в дальнейшем и над Циндао
в Китае. Купцы же так нигде и не добились господства. Притяза¬
ния на экспертное знание защищали колониальные элиты от их
номинального начальства в Берлине, от элит метрополии, которые
осуществляли лоббистское давление на чиновников в Германии,
а также от элит в других колониях, которые в силу того, что
они правили иными разновидностями туземцев, обладали дру¬
гим экспертным знанием, которое нельзя было автоматически
перенести в другую колонию.
Как только та или иная элита получала контроль над опре¬
делённой колонией, она приобретала возможность не допускать
прямого вмешательства немцев из метрополии в колониальную
политику или осуществления ими косвенного влияния путём объ¬
единения с какой-либо одной колониальной элитой против других
в обмен на некие политические решения или долю в колониаль¬
ной добыче. Это было заметно по растущей способности коло¬
ниальных чиновников предпринимать недружественные действия
по отношению к заведомо неочевидным интересам капиталистов
из метрополии, или даже к второстепенной геополитической за¬
интересованности в своих колониях центрального правительства
Германии. Этот же момент демонстрируют и сами совершенно
разные типы политики в отношении местного населения, кото¬
16 Steinmetz, «The Colonial State as a Social Field», 600.
17 Ibid., 591-2.
50
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
рую чиновники реализовывали в Юго-Западной Африке, Самоа
и Циндао, причём эти отличия невозможно вывести из экономи¬
ческих или геополитических соображений. В то же время особые
познания и организационные базы колониальных чиновников не
давали им какого-либо рычага воздействия на элиты в метропо¬
лии. В отличие от колоний и квазиколоний Британии, Франции,
Испании, Нидерландов, Португалии, а затем и Соединённых Штатов,
германские колонии не влияли на отношения элит в метрополии.
Иными словами, германские колониальные элиты увеличивали
свою автономию, самоизолируясь от интересов метрополии.
В колониях других империй, как будет показано далее, коло¬
ниальные чиновники не были способны выстраивать собственные
притязания на экспертные знания и беспрепятственно действовать
на их основании. Правительства метрополий в Лондоне и Париже,
а также в Брюсселе, Риме и Вашингтоне с разной степенью успешно¬
сти создавали центральные институты для управления чиновниками,
которые назначались ими в колонии, даже когда эти люди на местах
утверждали, что являются специалистами по управлению местным
населением. В Германии же спустя несколько десятилетий нацисты
отказались от того, чтобы «политику по отношению к местному
населению» завоёванных европейских территорий определяли ди¬
пломаты, военное командование и бизнесмены, и внедряли жёсткий
контроль над немецкими чиновниками на этих землях. Отсутствие
экономической и геополитической значимости немецких колоний
уникальным образом повышало силу культурных притязаний коло¬
ниальных чиновников, и в то же время гарантировало им изоляцию
от политики метрополии. То, какое воздействие это отсутствие
значимости колоний оказывало на имперскую динамику в целом,
можно лучше всего понять в сравнении с империями, присутствую¬
щими в верхней половине таблицы 1.1, чьи колонии действительно
влияли на политическую экономию метрополии.
КОЛОНИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ В МЕТРОПОЛИИ
Ценные и имевшие принципиальное геополитическое значение
колонии овладевали вниманием элит метрополий и способствова¬
51
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ли их вмешательству в колониальные дела. Однако в Испанской,
Французской и Британской империях, представленных в верхнем
левом квадранте таблицы 1.1, колониальные элиты сохраняли вы¬
сокую степень автономии, даже несмотря на то, что они оказывали
глубокое влияние на социальные отношения в метрополии. Как
им удалось этого достичь?
Некоторые колонии, захваченные французами, испанцами и бри¬
танцами, обладали громадной ценностью, и богатства, которые можно
было оттуда изъять, стали быстро очевидны для элит в метрополии.
Последние соперничали друг с другом за контроль над колониями,
расставляя своих представителей на должности и земельные вла¬
дения в завоёванных землях. Ни одна из многих элит в испанской
и французской метрополиях не создавала отдельные колониальные
элиты по своему образу и подобию, которые отличались бы по типу
культурного капитала, как в случае германских колоний, или особым
организационным аппаратом. Напротив, испанские и французские
короли, крупная знать, духовенство и государственные чиновни¬
ки предоставляли людям, направлявшимся в колонии, множество
концессий в обмен на авансовые платежи, или обещали им долю
в будущих доходах. Хотя монархи (по крайней мере, теоретически)
выступали арбитрами последней инстанции в разрешении конфликтов
между колониальными притязаниями, они зачастую уступали эти
полномочия или особые колониальные концессии элитам метропо¬
лий в обмен на доходы или внутриполитическую поддержку, что
ещё больше ослабляло влияние метрополии на колониальные элиты.
Значительный масштаб конфликтности среди элит метрополий
был необходимым, но недостаточным условием того, что коло¬
ниальные элиты добивались автономии от метрополии. Джеймс
Мейхоуни в своём сравнении испанских колоний в Америке18 де¬
монстрирует, что организационные возможности колониальных
элит формировались существовавшей до завоевания социальной
структурой, и это обстоятельство предопределяло, смогут ли дан¬
ные элиты сохранить свою автономию в противовес попыткам
18 James Mahoney, Colonialism and Postcolonial Development: Spanish America in Compara¬
tive Perspective (Cambridge: Cambridge University Press, 2010).
52
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
монархов и других элит метрополии вновь (или зачастую впервые)
установить контроль над колониальными чиновниками и ресур¬
сами.
Мейхоуни обнаруживает, что в Испанской Америке колони¬
альные элиты были более единообразны в тех территориях, где
они были способны укорениться в богатых, сложных и обладав¬
ших высокой плотностью населения доколониальных обществах.
Колониальные элиты усиливали свой контроль над коренными
народами там, где они могли прибирать к рукам уже существую¬
щие сложные системы владычества, а численность покорённых
народов была достаточной для того, чтобы обеспечить необходи¬
мые трудовые ресурсы для работы на плантациях и в рудниках.
В этих колониях испанские конкистадоры оказались способны
внедрять «меркантилистский (mercantilist) колониализм в более
значительных масштабах», согласно формулировке Мейхоуни.
Его детальные очерки истории каждой колонии демонстрируют,
что там, где устанавливался значительный масштаб торгового
(mercantile) колониализма, существовала тесная связь между чи¬
новниками, духовенством, землевладельцами и купцами, которая
превращалась в сплав этих групп. На тех же территориях (напри¬
мер, там, где в дальнейшем появились страны южной оконечности
Американского континента — Чили, Аргентина и Уругвай), где
коренные народы были малочисленны, рассеяны и не обладали
сложным политическим устройством, испанские конкистадоры
оказались не в состоянии извлекать достаточно ресурсов, чтобы
обеспечивать своё значительное присутствие. Колониальные эли¬
ты этих территорий оказывали небольшое влияние на монархию
и прочие элиты метрополии, и в XVIII веке испанская корона
смогла внедрить там новые элиты, которые соперничали с пре¬
дыдущими и подчиняли их.
Мейхоуни выявляет иной механизм автономии элит Испанской
Америки, нежели тот, что Стейнмец обнаруживает для герман¬
ских колониальных элит. В то же время эти механизмы являются
отражением особых структур элит в двух метрополиях и орга¬
низационных возможностей двух империй. Германским колони¬
альным элитам не требовалось воздействовать на политические
53
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
инфраструктуры завоёванных ими территорий, поскольку они
прибыли туда, имея гораздо более сложные (бюрократизированные)
институты в сравнении с испанскими конкистадорами, обладая
гораздо лучшими технологиями коммуникации друг с другом
и метрополией, а также используя куда более смертоносные во¬
енные технологии XIX века, нежели те, которыми располагали
испанцы на протяжении нескольких столетий своего владычества
в Америке (как гласит часто цитируемое высказывание второ¬
разрядного британского поэта Хилэра Беллока, «И при событиях
любых [пулемёт] “Максим” у нас, а не у них»).
Помимо разных возможностей, которые германские и испан¬
ские элиты привносили в свои колонии, они прибывали туда, уже
обладая разными статусами в общей структуре элит двух импе¬
рий. Германские колонисты представляли элиты метрополии, уже
обладавшие отличительными качествами, которые определялись
в большей степени имевшимся у них типом культурного капитала,
нежели матрицей структурных отношений между колониальными
должностями и институциями метрополии.
Испанские колонисты, напротив, занимали в Америке должно¬
сти и контролировали энкомьенды и другие концессии, которые
пересекались между собой и ввергали колонистов в конфликты
друг с другом. До тех пор, пока испанским колониальным элитам
приходилось обращаться за уточнением и гарантиями своих юрис¬
дикций к габсбургским монархам или другим элитам, которым
корона делегировала власть в колониях, их притязания на автоно¬
мию оставались ограниченными19. Однако там, где существовала
богатая и сложная социальная организация коренных народов,
которую смогли подчинить испанские конкистадоры, колониаль¬
ные элиты оказались в состоянии быстро сформировать такую
собственную структуру, которая снижала их организационную
и идеологическую зависимость от патронов в метрополии. Для
обретения этими элитами автономии овладение существовавшими
до европейского завоевания социальными структурами коренных
19 John Н. Elliott, Empires of the Atlantic World: Britain and Spain in America, 1492-1830
(New Haven: Yale University Press, 2006), 353-68 and passim.
54
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
народов, осуществлённое конкистадорами, служило той же цели,
что и более постепенное формирование экспертных знаний у гер¬
манских колониальных элит и создание британскими колонистами-
переселенцами национальных идентичностей и институтов (прежде
всего, местных собраний представителей). Аналогичным образом
французские колониальные элиты объединялись и гарантирова¬
ли собственную автономию, создавая институты рабовладения
на карибских островах, где они уничтожали коренное население.
Однако там, где рабы поднимали восстания (прежде всего на
Гаити), колониальные элиты вновь оказывались в зависимости от
метрополии, и ради самосохранения им приходилось отказываться
от автономии.
Структуры владычества, созданные в начальный момент колони¬
зации, были значимы для последующего экономического развития20,
а также для того, каким пространством для реструктуризации
колониальной власти обладали имперские правители в столице
метрополии. Сложность отношений между элитами в испанской
и французской метрополиях в XVI—XVIII веках подразумевала, что
у колониальных элит зачастую было много патронов, которых они
могли сталкивать лбами ради достижения ещё большей автономии.
По мере того, как производимое колониями богатство увеличива¬
лось, уже сами элиты метрополий получали преимущество в борьбе
друг с другом в зависимости от того, насколько они могли до¬
биваться лояльности (по крайней мере временной) и финансовой
поддержки со стороны колониальных элит. Разумеется, это наде¬
ляло последние ещё большим влиянием в их торге с монархами
и другими элитами метрополии за автономию и удержание более
значительной доли формируемых ими доходов. Колонии с более
рыхлыми коренными сообществами и слабыми колониальными
элитами мало что приносили метрополии и оказывали на неё
незначительное влияние.
20 Мейхоуни в своей книге ставит задачу объяснения экономического и социального
развития после обретения колониями независимости. Воздействия колониального прав¬
ления на метрополию интересуют его в меньшей степени. Тем не менее я задействую
его колоссальное историческое исследование и структуру его рассуждений для того,
чтобы сделать выводы и о метрополиях.
55
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Отношения между колониальными элитами и элитами метропо¬
лий зачастую были значимым, а порой и решающим фактором для
исхода конфликтов между элитами французской и испанской поли¬
той. Именно так колониальные элиты воздействовали на структуру
отношений между элитами в империях, представленных в рассмат¬
риваемом квадранте. Данный тип трансформации сильно отличал¬
ся от того, что был характерен для гегемонов, о которых пойдёт
речь ниже. Испанская империя и империя Франции эпохи Старого
порядка не создавали новых элит в метрополии — напротив, они
воздействовали на баланс сил между существующими элитами.
Какое значение вмешательство колониальных элит в конфликты
элит в метрополиях имело для способности Испании и Франции
конкурировать в глобальной политике и экономике? Подробный ответ
на этот вопрос будет дан в главе 3. Здесь же необходимо отметить,
что стабильность и автономия элит в испанских и французских
колониях исходно оказалась возможной благодаря нестабильности
элит в метрополиях, однако затем это обстоятельство способствовало
сохранению и углублению конфликтов между элитами во Франции
и в Испании. В этом смысле французская и испанская метрополии
отличались исключительной дезорганизацией в ряду империй и геге¬
монов, рассматриваемых в этой книге и представленных в таблице 1.1.
Единство колониальной элиты и дезорганизация среди элиты
метрополии ослабляли геополитические позиции Испании и Фран¬
ции. Все великие державы пытались захватывать друг у друга
колонии в промежутке между первоначальной колонизацией Аме¬
риканского континента и Второй мировой войной. Однако Испания
и Франция отличались уникальной уязвимостью, поскольку их
обладавшие особой автономией колониальные элиты порой были
способны объединяться (или угрожать объединением) с державами-
конкурентами против своих номинальных правителей, стремясь по¬
лучить лучшие условия от нового повелителя или большие уступки
от фактического монарха. Аналогичная уязвимость присутствовала
и у Британии, но это касалось лишь её переселенческих колоний —
прежде всего североамериканских, чья победа была окончательно
закреплена при поддержке Франции. Германским колониям не
была присуща подобная уязвимость, поскольку Британия, которая
56
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
смирилась с германскими колониальными приобретениями, а порой
им и способствовала, не усматривала ценности в противостоянии
германскому государству путём вмешательства в его колониаль¬
ные дела. Это снижало влияние германских колониальных элит
на государство, а тем самым и масштаб, в каком эти элиты или
судьба их колоний входили в политику германской метрополии.
Аналогичным образом британские колонисты-переселенцы завое¬
вали свою автономию не в силу общей некомпетентности чиновников
метрополии. Британские непереселенческие колонии, прежде всего
Индия, оказываются в таблице 1.1 в противоположном от Британской
Америки квадранте, даже несмотря на то, что все эти колонии были
частью единой империи. Хотя универсальная для Британской империи
возможность контролировать ситуацию и демонстрировать силу была
характерна как для переселенческих, так и для непереселенческих
колоний21, две эти группы колониальных владений принципиально от¬
личались в части количества и самоорганизации британцев в каждой
из них. В Индии и других непереселенческих колониях британцы были
малочисленны и оставались крайне зависимы от власти метрополии
и всевозможных видов капитала (последствия этой зависимости будут
рассмотрены ниже в разделе, посвящённом гегемонам).
В отличие от германских колониальных администраторов или бри¬
танцев в Индии, британские элиты колонистов-поселенцев в Америке
и других местах не планировали возвращаться на родину, и потому
принимали как должное идентичности, основанные на их социальных
статусах в Америке и на тех разновидностях капитала, которые они
могли накапливать в колониях22. Всё больше британских поселенцев
21 Возможности Британской империи действительно различались в разные периоды
времени, о чём напоминает Джулиэн Гоу. Но в то же время возможности империи
отличались и в разных её частях. Американские колонии обрели независимость в тот
же самый год, когда Британская Ост-Индская компания была подчинена государству,
а Канада, Австралия и Новая Зеландия были наиболее могущественны на пике британ¬
ской гегемонии. Чтобы разрешить эту кажущуюся загадку, необходимо проанализи¬
ровать динамику, характерную для гегемонов, что будет проделано на теоретическом
уровне в конце этой главы, а применительно только к истории Британии в главе 5.
22 Тимоти Брин в работе «Рынок революции» (Т. Н. Breen, The Marketplace of Revolution:
How Consumer Politics Shaped American Independence (New York: Oxford University Press,
2004)) показывает, как растущее богатство американских колонистов создавало культуру
консюмеризма, которая в 1770-е годы позволяла бойкотировать британские товары,
57
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в Америке создавали собственные организационные возможности,
которые последовательно сокращали их управленческую, военную
и экономическую зависимость от Британии и, как продемонстриро¬
вала революция 1776 года, наделяли их способностью саботировать
и опротестовывать действия официальных лиц, которым метрополия
продлевала контракт на следующий срок. В XIX веке высокой степе¬
ни автономии добились поселенцы и в Канаде, Австралии и Новой
Зеландии, получив от Британии значительные уступки без доведения
дела до войн за независимость этих территорий.
Британские колонисты-поселенцы укрепляли свою автономию,
ослабляя два источника влияния, которыми пользовались власти
европейских метрополий в других колониях. Во-первых, британ¬
ские поселенцы создавали собственные органы управления и могли
ограничивать количество чиновников, назначавшихся короной, а не
выбиравшихся самими поселенцами. Поэтому Британия теряла спо¬
собность сталкивать поселенцев друг с другом в борьбе за выгодные
должности, как поначалу могли поступать в своих колониях испан¬
цы и французы23. А поскольку испанская и французская монархии
продавали колониальные должности, они также утрачивали этот
рычаг, а их колониальные элиты добивались всё большей автономии.
Во-вторых, поселенцы заодно сокращали свою зависимость от
британского государства и его вооружённых сил путём уничтоже¬
ния, а не покорения местного населения. Британцы действительно
осознавали этот момент как болевую точку, время от времени
потворствуя нападениям коренных американцев на непокорных
колонистов, а для американских революционеров политика по
отношению к туземному населению стала ключевой проблемой.
Пока поселенцы не впадали в зависимость от туземной рабочей
формируя американскую идентичность, выходившую за рамки как локальных разли¬
чий, так и статуса колонистов в качестве британских подданных, и эта идентичность
становилась основанием для массового сопротивления. Та разновидность культурного
капитала, которую описывает Брин, сильно отличается от экспертных знаний немецких
колонистов, которые анализирует Стейнмец. В то же время и американский консю¬
меризм, и немецкая политика в отношении туземного населения противопоставляли
знание местной специфики и местных практик невежественным предписаниям или
необоснованным требованиям чиновников метрополии.
23 Elliott, Empires of the Atlantic World, 237-45.
58
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
силы (южные американские колонии решали эту проблему с по¬
мощью рабов), Британия могла лишь ограниченно воздействовать
на ситуацию при помощи нападений коренного населения. Но¬
возеландцы утратили свою незначительную автономию, когда им
пришлось позвать на помощь британские войска, чтобы подавить
восстания маори, тогда как в Южной Африке притязания британ¬
ских поселенцев на автономию были ограниченными в силу того,
что их хозяйства держались на дешёвом труде коренного населения.
Наконец, американские колонии, подобно колониям Испании
и некоторым колониям Франции, были столь значимым рынком для
владельцев британских мануфактур, что эти предприниматели в ме¬
трополии с помощью своих представителей в парламенте вмешались
в ситуацию, дабы отменить Гербовый акт24. Однако потребители
в британских колониях представляли собой более прямой фактор
воздействия на метрополию, нежели колонии Франции или Испании.
Во-первых, в сравнении с теми воздействиями, которые испанские
или французские купцы оказывали на своих абсолютных монархов,
владельцы британских мануфактур обладали более влиятельными
рычагами в рамках парламентской системы. Во-вторых, Британия
вторгалась в колониальные рынки Франции и Испании, сокращая
значимость этих рынков для владельцев мануфактур и торговцев на
Европейском континенте, что, в свою очередь, снижало воздействие
элит указанных метрополий на центральную власть.
Подытожим всё, что мы обнаружили в этом и предыдущем
разделе, с помощью анализа булевых переменных25.
24 Гербовый акт - Закон, принятый британскими властями в 1765 году, который
предполагал, что все торговые сделки, оформление любых гражданских документов,
а также продажа газет, книг и ряда других товаров в североамериканских колониях
подлежат обложению штемпельным (гербовым) сбором в пользу короны. Тем самым
Британия планировала снизить свой долг, увеличившийся в ходе Семилетней войны,
и компенсировать расходы на защиту колоний от набегов индейцев. Однако из-за мас¬
совых протестов в колониях Гербовый акт так и не вступил в силу, а в 1766 году бьи
аннулирован. Протесты против Гербового акта стали одним из ключевых эпизодов на
пути к Американской войне за независимость, подготовившим почву для популярности
доктрины «Нет налогам без представительства» (у колонистов не было собственных
представителей в британском парламенте) (прим, переводчика).
25 Анализа булевых переменных - Метод, предложенный английским математиком
Джорджем Булем, подразумевает, что в рамках решаемой задачи искомые переменные
могут принимать только два значения — либо 0, либо 1 (прим, переводчика).
59
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Как видно, колониальные элиты могли добиваться автономии
при помощи различных механизмов. Для этой цели было доста¬
точно хотя бы одного из них. У германских колониальных элит
это был культурный капитал в виде экспертных знаний о том, как
управлять туземцами. Для французских колонистов в Карибском
бассейне и британских поселенцев в южных североамериканских
колониях это были институты рабовладения. Для британских
колонистов-поселенцев в этом качестве выступали созданные ими
национальные идентичности, а для испанских конкистадоров —
сложные туземные институты, которые они присвоили, чтобы
создать собственные унифицированные социальные взаимосвязи
и систему правления. Колониальные элиты были неспособны во¬
плотить автономию на практике только в тех испанских колониях,
где коренное население было рассеяным, а сложные социальные
институты отсутствовали, а также, как мы увидим ниже, такая
ситуация была характерна для европейских империй Наполеона
и нацистов и непереселенческих колоний держав-гегемонов.
Таблица 1.2. Булева таблица истинности для автономии колониальных элит
Колонии
Четыре механизма
Результат:
колониальная
автономия
Т
к
и
р
Германские
0
1
0
0
1
Французские
0
0
0
1
1
Британские переселенческие
0
0
1
0
1
Британские переселенческие
(юг Северной Америки)
0
0
1
1
1
Испанские с сильной торговлей
1
0
0
0
1
Испанские со слабой торговлей
0
0
0
0
0
Т = сложные структуры туземного населения, присвоенные колонизаторами
К = колониальные элиты создают культурный капитал
И = поселенцы создают национальную идентичность
Р = поселенцы создают институты рабовладения
60
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
Колониальная автономия не превращалась во влияние в метро¬
полии автоматически. Способы, при помощи которых колониальные
элиты осуществляли своё воздействие на метрополию, и вопро¬
сы, для которых это воздействие имело значение, варьировались
в зависимости от конкретных империй и эпох. Таким образом,
если мы хотим объяснить, почему колониальные элиты оказывали
влияние на ряд проблем вместе с отдельными элитами метропо¬
лий, а в другое время и в других местах занимали маргинальное
положение, необходимо проанализировать полную структуру элит
каждой империи. Эта задача будет предпринята в главах 3-5.
ЧИСТАЯ ИМПЕРСКАЯ ЭКСПЛУАТАЦИЯ26
Европейские империи Наполеона и Гитлера, подобно американской
империи Испании, завоёвывали уже сложившиеся общества с вы¬
сокой плотностью населения и сложными местными социальными
институтами. Как и конкистадоры, армии Наполеона и Гитлера
(в особенности последнего) опирались на местных коллаборацио¬
нистов в извлечении доходов, присвоении стратегического сырья
и промышленных товаров, а в случае нацистов и в облавах на
евреев с целью их уничтожения. Отличие Наполеона от Гитлера
заключалось в том, что у Наполеона были амбиции трансформи¬
ровать завоёванные им общества, а также явным образом отли¬
чались их виды на захваченные территории. Однако наличие на
них насыщенных и сложных обществ не обеспечивало благопри¬
ятных возможностей для обретения автономии наполеоновскими
и нацистскими элитами, которые направлялись для управления
завоёванными землями и их грабежа. Две указанные империи
полярно противоположны Испанской империи или неевропейским
колониям Франции даже в эпоху Наполеона.
26 Рассмотрение нацистской империи в этом разделе основано на следующих рабо¬
тах: Mark Mazower, Hitler’s Empire: How the Nazis Ruled Europe (New York: Penguin, 2008);
Gotz Aly, Hitler’s Beneficiaries: Plunder, Racial War, and the Nazi Welfare State (New York:
Metropolitan, 2005); Peter Fritzsche, Life and Death in the Third Reich (Cambridge: Harvard
University Press, 2008), chapter 3 и Nicholas Stargardt, The German War: A Nation under Arms,
1939-1945, Citizens and Soldiers (New York: Basic, 2015). Рассмотрение Наполеоновской
Франции основано на материалах, представленных ниже в главе 3.
61
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Ключевое отличие наполеоновской и нацистской империй от
всех остальных заключается в том, что для них было характер¬
но крайнее доминирование единственной военной или военно¬
партийной элиты в метрополии. Эта единственная элита была
способна жёстко контролировать людей, которых посылала пра¬
вить завоёванными землями и эксплуатировать их. В результа¬
те ни капиталисты, ни гражданские государственные чиновники
в этих двух империях не могли получить независимый доступ
к захваченным территориям, что ослабляло рычаги влияния дан¬
ных групп как в метрополии, так и в этих землях. Кроме того,
«колониальные» элиты наполеоновской и нацистской империй
не могли использовать разногласия между элитами метрополии
таким же образом, как это делали элиты Испанской Америки. На¬
полеон дал дальнейший ход достижениям предшествовавших его
режиму революционных правительств в подавлении аристократии
и подчинении капиталистов, а нацистская партия устанавливала
строгий контроль над унаследованной от прошлых правительств
гражданской службой, запугивала военных и отводила капита¬
листам и землевладельцам всё более маргинальную роль. Майкл
Манн27 отмечает, что после Второй мировой войны землевладельцы
в Германии были устранены как значимый класс, связывая это
с нацистской политикой, которая фатально ослабила политические
и экономические основы могущества юнкеров. Манн выдвигает
гипотезу, что если бы нацисты остались у власти, то в контро¬
лируемой государством послевоенной экономике та же судьба
постигла бы и существующий капиталистический класс.
Военные элиты наполеоновской империи и нацистской партии
находились на пути к превращению в единственную правящую
элиту, низводя капиталистов, землевладельцев и гражданских чи¬
новников (а в Германии и военное командование) до подчинённого
положения, которое оставило бы за этими группами некоторые
привилегии, однако они бы не являлись элитами в смысле наличия
27 Michael Mann, Fascists (Cambridge: Cambridge University Press, 2004) / Манн M. Фа¬
шисты. M.: Фонд содействия актуальным историческим исследованиям «Историческая
память», издательство «Пятый Рим», ООО «Бестселлер», 2019; см. также Dylan Riley,
«Enigmas of Fascism», New Left Review 30 (2004).
62
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
независимых организационных способностей к изъятию ресурсов,
а также полномочий и автономии, подразумеваемых этими способ¬
ностями. Высокие административные возможности наполеоновского
и нацистского режимов гарантировали, что чиновники и военные,
которых посылали управлять завоеванными европейскими терри¬
ториями, оставались, в отличие от древнеримских или османских
колониальных элит, под пристальным наблюдением и плотным
надзором. Французская революционная идеология и расистские
доктрины нацизма также не способствовали склонности оккупа¬
ционных элит к установлению связей с местными завоёванными
элитами, которые могли обеспечить основу для сопротивления
предписаниям метрополии. Поражения, которые понесли Напо¬
леон и Гитлер, оборвали этот процесс. Внезапное устранение со
сцены наполеоновской армии и нацистской партии сформировали
структурное поле для возрождения капиталистов и новых государ¬
ственных элит и во Франции, и в Германии. В посленаполеонов-
ской Франции новые ряды государственных чиновников и новая
капиталистическая элита стали главными акторами в поддержа¬
нии и расширении Французской империи за пределами Европы
в ХІХ-ХХ веках.
Смогла бы единственная элита, организованная внутри наполео¬
новского государства или нацистской партии, удерживать моно¬
полию на власть в метрополии и завоёванных территориях, если
бы Наполеон и Гитлер выиграли войны, которые они вели? Для
Франции ответ почти наверняка представляется отрицательным.
Наполеон в гораздо меньшей степени, чем Гитлер, был способен
подавлять сопротивление на завоёванных территориях, а необхо¬
димость идти навстречу местным акторам обеспечивала бы основу
для формирования у французской военной элиты в каждой завоё¬
ванной территории интересов и организационных возможностей,
отдельных от правящей элиты метрополии. Что касается нацистов,
то их успех в стремительном завоевании большей части Европы,
а также беспрецедентные возможности и готовность осуществлять
масштабный террор обусловили незначительное сопротивление
в пределах их империи, что блокировало потенциальную основу
для раскола между партийными функционерами в Германии и за
63
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
её пределами28. Если бы нацистская империя выстояла, то она стала
бы единственной империей, имеющей одну единственную элиту, что
устранило бы конфликт между элитами как основу структурных из¬
менений в обозримом будущем. В этом отношении, а также в своём
стремлении устроить в своих владениях настоящий «конец истории»
нацистская империя была уникальной для мировой истории.
Однако следует помнить, что империи никогда не существуют
в вакууме. В отличие от древних империй, окружённых пустынями
и слабозаселёнными лесами, нацистская империя была частью
мира Нового времени. Создавшие её войны неизбежно приводи¬
ли империю нацистов и к контакту с теми силами, которые её
разрушили. Кроме того, нацистский режим не мог мириться со
своими врагами, поскольку колониальное завоевание требовалось
ему для получения достаточного объёма добычи, чтобы поддержи¬
вать германскую экономику и идеологическую гегемонию режима
в собственной стране29. В качестве чистой империи без конфликта
между элитами нацистский режим был краткосрочной аномалией,
показательной в том смысле, каким образом структура элит в мет¬
28 Дилан Райли противопоставляет «режим коллаборации с правящим классом» во
Франции и «войну против Советского Союза, [которая] с самого начала была войной
против всего советского политического класса» (Dylan Riley, «The Third Reich as Rogue
Regime: Adam Tooze’s Wages of Destruction», Historical Materialism 22 [2014], 343). Однако
большая часть захваченной нацистами в ходе войны добычи поступала с востока,
а завоевания на востоке, подчёркивает Райли, были ключевым моментом нацист¬
ской идеологии и основой связи со старыми германскими элитами. Основной вектор
германских устремлений и могущества всегда был направлен на восток, что делало
маловероятным (хотя и не невозможным) сценарий, при котором новоявленная элита
немецких оккупантов во Франции и других западных территориях в послевоенной
нацистской Европе стала бы противовесом объединённой элите правящей партии
в Германии и на востоке.
29 Adam Tooze, The Wages of Destruction: The Making and Breaking of the Nazi Economy
(Harmondsworth: Penguin, 2007) / Туз А. Цена разрушения. Создание и гибель нацистской
экономики. М.: Издательский дом «Дело», 2019. Райли оспаривает преставление Туза
о Германии как о стране экономически отсталой и потому вынужденной разыгрывать
слабую экономическую карту, что привело её к неминуемому поражению, как только
Гитлер решился на завоевательную войну. Напротив, Райли рассматривает германскую
завоевательную войну на востоке в качестве последствия того, что имперской экспан¬
сии Германии препятствовали способность Британии к сохранению своей империи,
а также большевистская революция. Последняя «одним махом отобрала обширную зону
потенциальной экономической экспансии у, пожалуй, наиболее динамичной капитали¬
стической державы того времени - Германии» (Riley, «Third Reich as Rogue Regime», 348).
64
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
рополиях оставалась абсолютным ограничителем для автономии
колониальных элит и того, какими способами они могли влиять
на политику и экономику метрополии.
В ЧЁМ ОТЛИЧИЕ ГЕГЕМОНОВ?
Теперь мы можем рассмотреть вопрос, который был поставлен
в начале этой главы: чем державы-гегемоны отличаются от империй
и доминирующих или великих держав? Задача этой книги заключа¬
ется в объяснении того, почему отдельные политии приобретали или
теряли (либо так и не достигали) геополитическое и экономическое
преимущество над всеми другими странами мира. Я не стремлюсь
объяснить, почему какая-то одна полития просто занимала первое
место, становилась богатой или превращалась в военную «великую
державу». Напротив, хотелось бы понять, каким образом отдельно
взятая полития приобретала и удерживала те рычаги влияния,
которые позволяли ей определять функционирование мировой ка¬
питалистической системы и геополитический порядок ради того,
чтобы она одна получала от этого преимущество.
Гегемония не является всего лишь количественным или каче¬
ственным преимуществом над соперниками. Напротив, гегемония
институализирована в финансовых, торговых и производственных
взаимосвязях, а также в геополитических альянсах и способности
демонстрировать военную силу по всему миру — и всё это ради
усиления и дальнейшего расширения преимущества гегемона над
его соперниками. Таким образом, ту или иную политию можно
называть гегемонистской лишь до тех пор, пока она способна
навязывать систему геополитических и экономических отношений,
которая создает ей преимущества над всеми другими политиями.
Моя формулировка аналогична определению Иммануила Валлер-
стайна, который описывает разницу между империей и гегемоном
следующим образом:
«Держава-гегемон совершенно отличается от мира-империи.
Политическая надстройка мира-экономики — это не бюрократи¬
ческая империя, а межгосударственная система, состоящая из как
бы суверенных государств. А государство-гегемон — это не просто
65
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
сильное государство и даже не просто единственное сильнейшее
государство в рамках межгосударственной системы, но государство,
которое значительно сильнее других сильных (именно сильных,
а не слабых) государств... Одно государство способно навязывать
собственный набор правил межгосударственной системе и тем
самым создавать такой мировой политический порядок, который
оно считает разумным. В данной ситуации держава-гегемон рас¬
полагает определёнными дополнительными преимуществами для
предприятий, расположенных в его пределах или защищаемых им,
причем эти преимущества не определяются “рынком”, но приоб¬
ретаются в результате политического давления»30.
Джованни Арриги утверждает, что с момента появления капи¬
талистической мир-системы существовало четыре гегемона: Генуя,
Нидерланды, Британия и Соединённые Штаты. Арриги и Беверли
Сильвер дают определение гегемонии, похожее на определение Вал-
лерстайна:
«Это нечто большее, чем чистое и простое доминирование — это
дополнительное могущество, достающееся доминирующей группе
в силу её способности вести общество в таком направлении, кото¬
рое не только служит интересам этой доминирующей группы, но
и воспринимается подчинёнными группами как служащее более
общему интересу»31.
Майкл Манн применяет к гегемонии «двухдержавный стан¬
дарт»32, т.е. гегемония предполагает обладание большим количе¬
30 Immanuel Wallerstein, The Modern World-System, volume 2 (Berkeley: University of
California Press, [1980] 2011), xxii / Валлерстайн И. Мир-система Модерна. Том II. М.:
Русский фонд содействия образованию и науке, 2015, ххіі. В другой работе («The Three
Instances of Hegemony in the History of the Capitalist World Economy», The Essential
Wallerstein [New York: New Press, (1983) 2000], 255) Валлерстайн определяет «гегемонию
в межгосударственной системе [как] такую ситуацию, в которой продолжающееся со¬
перничество между так называемыми “великими державами” настолько асимметрично,
что одна из них может масштабно навязывать свои правила и пожелания (как минимум
с помощью эффективного использования права вето) в экономических, политических,
дипломатических и даже культурных сферах».
31 Giovanni Arrighi and Beverly J. Silver, Chaos and Governance in the Modern World System
(Minneapolis: University of Minnesota Press, 1999), 26.
32 «Двухдержавный стандарт» Майкл Манн, по его собственному признанию, приме¬
няет «несколько волюнтаристски», исходя из следующего исторического прецедента:
с 1817 года по 1890-е годы британское правительство требовало своего от военно¬
66
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
ством чего-либо, чем имеется у двух следующих держав33. Лишь
Соединённые Штаты, утверждает Манн, обладали гегемонией, а что
касается Британии, то её «власть внутри Европы всегда была огра¬
ничена и зависела от союза с прочими великими державами. Она
обладала самым большим имперским сегментом по всему миру
и крупнейшим флотом, но это были лишь количественные отличия.
Верно, что фунт стерлингов, привязанный к золоту, по-прежнему
оставался краеугольным камнем мировых финансов, но Британия
больше не была достаточно могущественной, чтобы в одиночку
управлять всей системой»34.
Манн использует термин «гегемонистский» «в смысле, который
вкладывал в него Грамши, — ставшее привычным лидерство одной
преобладающей державы (или силы) над другими, которые считают
его законным или как минимум нормальным»35. Определение геге¬
монии у Манна близко к определению Арриги и Сильвер, хотя они
приходят к разным выводам относительно того, кто именно и как
долго осуществлял гегемонию. В отдельных главах, посвящённых
Нидерландам, Британии и Соединённым Штатам, мы рассмотрим
и оценим основания для подобных утверждений.
Манн, как и Валлерстайн и Арриги, точен в своей терминологии.
Он рассматривает гегемонию как крайний случай в типологиче¬
морского флота иметь большее количество линейных кораблей, чем в двух следующих
по размеру флотах вместе взятых. Исходно эта инициатива принадлежала лорду Каслри,
министру иностранных дел Великобритании в 1812-1822 годах (прим, переводчика).
33 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 264 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 1, с. 337. Джордж Моделски и Уильям Р. Томпсон (George Modelski and William
R. Thompson, Leading Sectors and Global Politics: The Coevolution of Global Politics and Eco¬
nomics (Columbia: University of South Carolina Press, 1996)) определяют доминирование как
контроль над более чем 50% в любом коммерческом секторе. Они обнаруживают, что
Британия и Нидерланды никогда не соответствовали этому стандарту за рамками лишь
нескольких секторов. Голландцы доминировали в судоходстве на Балтике (1500-1680
годы) и в Азии (1590-е—1690-е годы). Британия доминировала в производстве сахара
в Америке (1650-е—1750-е годы), текстильной индустрии (1660-е—1730-е годы), экспорте
чая (1719-1725 годы), работорговле (1690-е—1700-е годы), потреблении хлопка-сырца
(1790-1880 годы), производстве чугуна (1800-1880 годы) и железнодорожном строи¬
тельстве (1830-1840 годы).
34 Mann, Sources of Social Power, volume 3, 211-12 / Манн. Источники социальной
власти, т. Ill, с. 293.
33 Mann, Sources of Social Power, volume 4, 87 / Манн. Источники социальной власти,
т. IV, с. 132.
67
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ском ряду, который варьируется от прямых (правящих напрямую)
империй, являющихся порождениями главным образом военного
могущества, до косвенных империй, неформальных империй, ос¬
нованных на военном могуществе (империй канонёрок), нефор¬
мальных империй, функционирующих с помощью ставленников
(proxies), экономического империализма и, наконец, гегемонии,
которая совмещает экономический, политический и идеологиче¬
ский — но не военный — типы власти. Манн обоснованно признаёт,
что «в действительности империи, как правило, сочетают в себе
несколько форм господства (domination)»36. Для достижения грам-
шианской гегемонии, согласно Манну, необходима идеологическая
сфера — именно на ней основана неготовность Манна рассматри¬
вать Нидерланды и Британию в качестве гегемонов, несмотря на
их доминирование и формообразующее для всего мира могущество
в геополитике и экономике37.
Моё определение гегемонии отличается от определения Манна
в том, что я рассматриваю принуждение как фактор, играющий
столь же значимую роль в удержании гегемонии, что и согласие.
Если Манн считает «правила игры», которые благоприятствуют
гегемону, порождением «диффузной, а не авторитетной власти38»39,
мой анализ отношений между элитами предполагает, что гегемония
36 Ibid., 87 / Там же.
37 В четвёртом томе «Мир-системы Модерна» Валлерстайна, где рассматривается
развитие геокультуры центристского либерализма, заведомо подразумевается критика
четвёртого тома книги Манна, опубликованного два года спустя. Валлерстайн обна¬
руживает, что либерализм изначально был сконцентрирован в Британии, тем самым
предоставляя свидетельство в пользу грамшианской гегемонии в британскую эпоху
мирового господства.
38 Диффузной, а не авторитетной власти — В первом томе «Источников социальной
власти» (с. 38 рус. изд.) Манн даёт следующие определения этих терминов:«Авторитет¬
ная власть проистекает из подчинения воле групп и институтов. Она предполагает опре¬
делённые команды и осмысленное подчинение им. Диффузная власть распространяется
более спонтанно, неосознанно децентрализованно, результатом чего также выступают
социальные практики, включающие отношения власти, при этом диффузная власть
не предполагает никаких эксплицитных приказов. Она обычно включает не команды
и подчинения, а представление о том, что эти практики являются чем-то естественным,
моральным или производным от самоочевидного общего интереса» (прим, переводчика).
39 Mann, Sources of Social Power, volume 4, 87 / Манн. Источники социальной власти,
т. IV, с. 132.
68
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
возникает из принуждения. Иными словами, моё представление
о гегемонии, подобно Валлерстайну и Арриги, охватывает все
элементы «неформальной империи» в типологии Манна, включая
военное принуждение.
Поскольку Манн допускает, что в эмпирической реальности
империи могут включать в себя все эти идеальные типы, различия
в наших определениях лишь второстепенны. Скорее, мы расходимся
с Манном в объяснениях утраты гегемонии, доминирования или
империи. Манна главным образом интересует обнаружение силы
и сплочённости в способности империи выстраивать экономиче¬
скую, политическую, военную и идеологическую власть. Мой же
анализ сосредоточен на конфликтах между элитами в метрополии,
а также в формальных и неформальных территориях той или иной
империи либо во всём мире за рамками метрополии державы-
гегемона. Эти конфликты я рассматриваю в качестве источника
структурных изменений, которые могут ослаблять способность
гегемона к мобилизации ресурсов или породить то, что Манн
называет «бессвязностью» четырех типов власти. В свою очередь,
Валлерстайн и Арриги для объяснения упадка державы-гегемона
обращаются к динамике мир-системы.
В главе 2 будут рассмотрены ответы, которые различные ав¬
торы, помимо Валлерстайна, Арриги и Манна, дают на вопрос
о том, почему гегемоны утрачивали гегемонию, а также будет
представлено моё мнение о недостатках их анализа. Типология
империй в таблице 1.1 выявляет условия, в которых может фор¬
мироваться гегемония, и указывает на динамические факторы,
способные её подорвать. Лишь там, где колониальные элиты об¬
ладали низким уровнем автономии, та или иная полития могла
обретать сплочённость для формирования глобальной стратегии
и мобилизации ресурсов, необходимых для борьбы за гегемонию.
Высокий уровень конфликта между элитами и раскоординирован-
ности институтов в Испании и Франции раннего Нового времени
(а также в их колониях) обрекали на неудачу попытки Габсбургов
и Людовика XIV трансформировать в гегемонию их господствующие
военные и геополитические позиции в Европе. Наполеон и Гитлер
оказались в состоянии навязать сплочённость и дисциплину в сво¬
69
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
их метрополиях и империях, но сам факт, что их недолговечные
империи были чистым порождением единой элиты метрополии,
неизбежно вёл к военной, а не экономической стратегии форми¬
рования господства, что провоцировало объединённые реакции
великих держав, обусловившие поражения Франции и Германии.
Аналогичный упор на военную сферу у Габсбургов и Людовика XIV
также можно рассматривать в качестве проявления ограниче¬
ний, налагаемых значительными масштабами автономии элиты
и конфликта в испанской и французской метрополиях и империях
раннего Нового времени.
Пол Кеннеди40, как и многие другие исследователи, утверждал,
что гегемония в Европе была невозможна, а каждая попытка до¬
стичь её заставляла другие державы объединяться, чтобы нане¬
сти поражение предполагаемому гегемону на континенте. Однако
в нашем исследовании необходимо сделать шаг назад, задавшись
вопросом о том, почему Испания, Франция, а в XX веке и Герма¬
ния пошли именно этим путём, тогда как Нидерланды и Британия
реализовали своё стремление к могуществу за пределами Европы
и выстроили глобальную гегемонию, что также удалось сделать
Соединённым Штатам в XX веке. Стратегии европейского завоева¬
ния не диктовались географией или необычайно воинственными
национальными культурами. Скорее, на европейском континенте
милитаризм был единственным путём, открытым для элит ме¬
трополий, которые были внутренне разделены (либо сплавлены
в одну элиту при Наполеоне и Гитлере) и не могли подчинить
колониальные элиты или создать внушительную неевропейскую
империю, прежде чем ввязаться с геополитическую или экономи¬
ческую схватку с державами-соперниками.
Стремление к гегемонии становится возможным прежде всего
благодаря внутренним для каждой политии условиям — точно так
же внутренние условия лишали возможности гегемонии другие
политии. Моя гипотеза заключается в следующем. Для колони¬
40 Paul Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military
Conflict from 1500 to 2000 (New York: Random House, 1987) / Кеннеди П. Взлёты и падения
великих держав: Экономические изменения и военные конфликты в формировании
мировых центров власти с 1500 по 2000 г. Екатеринбург: Гонзо, 2018.
70
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
альных элит трёх держав-гегемонов в ходе фаз «гегемонистского
согласия» и «гегемонистской зрелости», используя термины Гоу,
были характерны незначительные масштабы конфликта, поскольку
указанные элиты были связаны друг с другом в рамках институ¬
тов, которые внутри метрополии регулировали отношения между
элитами таким образом, что конфликтность снижалась, а распре¬
деление ресурсов и власти стабилизировалось. Данные институты
структурировали те способы, при помощи которых элиты метро¬
полии получали концессии и осуществляли как формальную, так
и неформальную власть в колониях. Политии, где присутствовало
подобное единство элиты, были более способны к мобилизации
ресурсов для захвата колоний и последующего удержания их от
элит-конкурентов. Колониальные элиты таких политий были более
плотно интегрированы с элитами метрополий и более подчинены
им, что способствовало изъятию ресурсов метрополией, а кроме
того, позволяло ей воздействовать на свои колониальные и неоко-
лониальные владения для формирования гегемонии в производстве,
торговле и финансах.
Именно стабильность отношений между элитами отличает три
политии, ставшие гегемонами, от всех других политических единиц
Нового времени, которые сформировали империи, но не достигли
гегемонии. Хотя для наполеоновской Франции и нацистской Герма¬
нии тоже были присущи стабильные отношения между элитами,
поскольку одна элита добилась полного контроля внутри метро¬
полии, идентичность этой единственной элиты — военной или
партийной — в сочетании с предшествующим отсутствием значи¬
мой империи диктовали военную стратегию завоевания, которая
препятствовала созданию глобальной гегемонии. Древнеримская
и Османская империи также обладали стабильностью элит, но им
не хватало инфраструктурных возможностей для проникновения
в свои колониальные владения таким способом, который мог их
трансформировать и навязать им как экономическую, так и гео¬
политическую гегемонию.
Всё сказанное можно суммировать в виде ещё одной булевой
таблицы истинности.
71
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Таблица 1.3. Булева таблица истинности структуры элит и гегемонии
Империи
Характеристики структуры элит
Достижение
гегемонии
К
А
Е
и
Испанская
1
1
0
0/1
0
Французская
1
0
0
0
0
Голландская
0
0
0
0
1
США
0
0
0
0
1
Наполеоновская
0
0
1
0
0
Нацистская
0
0
1
0
0
Древние империи
0
1
0
1
0
К = высокая степень конфликта между элитами в метрополии
А = высокая степень автономии колониальной элиты от метрополии
Е = единая элита, господствующая в метрополии
И = отсутствие инфраструктурных возможностей контролировать коло¬
ниальные элиты
Воспрепятствовать достижению глобальной гегемонии той или
иной политией (даже обладающей обширной империей) могут
четыре фактора:
(1) высокий уровень конфликта между элитами в метрополии,
(2) высокий уровень автономии колониальной элиты от мет¬
рополии,
(3) единая элита, достигающая превосходства над всеми другими
элитами в метрополии, а по сути, устраняющая их в качестве элит,
(4) нехватка инфраструктурных возможностей контролировать
элиты в завоёванных или подчинённых землях.
В древних империях отсутствие инфраструктурного потенциа¬
ла позволяло колониальным элитам достигать высокого уровня
автономии, что не допускало возможности для гегемонии. Для Ис¬
пании и Франции раннего Нового времени значительные масштабы
конфликта между элитами в метрополии обуславливали высокий
уровень автономии колониальной элиты, что, опять же, препят¬
ствовало формированию гегемонии. Наполеон и Гитлер правили
политиями, которым не позволял стать гегемонами единственный
72
Глава 1. Гегемоны, империи и их элиты
фактор — наличие единообразной элиты. Лишь Нидерланды, Бри¬
тания и Соединённые Штаты не сталкивались с каким-то одним
структурным фактором, который мог предотвратить достижение
гегемонии всеми этими тремя державами.
Почему каждая из них утратила гегемонию? Если общая структу¬
ра моей аргументации корректна, то гегемония сама по себе должна
была формировать один или больше из тех четырёх факторов, ко¬
торые препятствовали достижению гегемонии другими империями.
Моя гипотеза заключается в том, что гегемония воздействовала на
первый из этих факторов, который нарушал стабильные отношения
элит и усиливал конфликт между ними в метрополии. В таком слу¬
чае вопрос заключается в следующем: посредством какого процесса
гегемония влияла на отношения элит в метрополии?
Гегемония приносила огромное богатство, но в то же время ре¬
структурировала политическую экономию метрополии и капиталисти¬
ческого мира в целом. Каждый гегемон фактически создавал некую
новую систему капиталистического производства, обмена и финан¬
сов41. В периоды гегемонисгской экспансии росли нормы прибыли, что
увеличивало совокупный объём богатства и доходов. Это означало,
что конфликты между элитами и даже классами в эти периоды не
были игрой с нулевой суммой. Всё это временно снижало уровень
конфликта между элитами, создавая условия для дальнейшей гегемо-
нистской экспансии — возникал цикл благоприятных возможностей.
В периоды гегемонистской экспансии элиты не были просто
пассивными получателями растущих прибылей. Напротив — и это
один из тех моментов, благодаря которым капитализм отличается
от предшествующих социальных форм, — капиталисты в рамках
державы-гегемона обладали наилучшими возможностями для за¬
хвата рынков по всему миру и наращивания своей нормы прибыли
за счёт кооперации и координации отдельных видов производства,
которые контролировал каждый из них. Подобные выгоды от ко¬
операции противоположны положению элит в докапиталистических
империях, где власть элит была главным образом политической,
41 Giovanni Arrighi, Kenneth Barr, and Shuji Hiseada, «The Transformation of Business
Enterprise», in Chaos and Governance in the Modern World System, 77-150.
73
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в связи с чем её было невозможно распределить или объединить,
что становится возможным при капитализме.
Циклы благоприятных возможностей завершаются, когда доми¬
нирующие капиталисты подвергаются конкурентному давлению со
стороны новых игроков в политиях-соперниках. В этом случае ка¬
питалисты державы-гегемона всё в большей степени задействуют
политические средства для сохранения или увеличения своей нормы
прибыли. Этот поворот к политическому сотрясал основы кооперации
элит и приводил либо к безрезультатному и всё более интенсивному
конфликту между ними, либо к успешному формированию элитами
автаркических организаций, позволявших привилегированным эли¬
там укреплять свою власть над отдельными сегментами государства
и экономики, которые они ограждали от элит-конкурентов.
Хотя ни одна элита держав-гегемонов не обрела такую же единую
власть, какой обладали правящие элиты наполеоновской Фран¬
ции или нацистской Германии, в Нидерландах, а в недавнее время
в Соединённых Штатах элиты, как будет показано в последующих
главах, результативно присваивали отдельные сегменты экономики
и государства ради собственной исключительной выгоды. Успешное
сохранение элитами собственных частных привилегий препятство¬
вало реинвестированию и стратегическим сдвигам, необходимым
для сохранения гегемонии. Британия сохраняла свою гегемонию
дольше, чем Нидерланды или Соединённые Штаты, благодаря тому,
что баланс сил между её элитами был более прочным, чем у этих
двух гегемонов.
Оставшаяся часть книги будет посвящена проверке теоретиче¬
ских положений этой главы на историческом материале Испании,
Франции и трёх держав-гегемонов. Нам потребуется проследить
специфические для каждого случая цепочки непредвиденных дей¬
ствий, которые привели три политии к достижению и утрате геге¬
монии, а ещё две державы — к провалу в реализации этой цели. Тем
самым мы заодно сможем объяснить особые властные отношения,
сохранявшиеся после завершения гегемонии, а это прольёт свет
на варианты выбора, открытые для элит и неэлит в Нидерландах
и Британии в процессе упадка их гегемонии, а также на актуальные
альтернативы, которые сейчас стоят перед Соединёнными Штатами.
ГЛАВА 2. ДЕНЬГИ И ВОЕННЫЙ
УСПЕХ, 1500-1815 ГОДЫ
Как будет показано в следующих главах, глобальное домини¬
рование приносит громадные выгоды как гражданам и пра¬
вительствам, так и элитам каждой державы-гегемона. Однако
в различных теориях упадка гегемонии доминирование рассматри¬
вается как оборачивающееся в конечном итоге большими издерж¬
ками, а не благом для гегемона. Иными словами, в этих теориях
утверждается, что глобальные силы или внутренние факторы,
создающие для той или иной политии условия для экономического
и/или геополитического мирового господства, приводят в движе¬
ние механизмы, которые гарантируют неизбежный последующий
упадок гегемона. В разных теориях обнаруживаются разные при¬
чины упадка. Некоторые авторы признают, что гегемонам присуща
особая собственная динамика, тогда как другие объясняют упадок
господствующих держав с точки зрения более масштабных теорий
великих держав, правящих элит или экосистем.
Какие тезисы выдвигались в существующих теориях упадка,
и в чём они оказались неправы? Предшествующие работы на тему
упадка великих держав можно разделить на четыре категории:
(1) теории, утверждающие, что прибыли от гегемонии или им¬
перии направляются на щедрые социальные блага и/или либераль¬
ные ценности, незаметно перетекающие в культурный декаданс,
который приводит к тому, что некогда динамичные элиты или
народы становятся самоудовлетворёнными и расслабленными,
75
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
лишаясь готовности выходить за собственные границы и бороться
за сохранение своего доминирования;
(2) энвайронменталистские/демографические теории;
(3) мир-системная теория, которая помещает упадок господствую¬
щей ядерной политии в рамки кризиса в конце каждой отдельно
взятой стадии мировой экономики;
(4) утверждения, что сохранение империй обходится более зна¬
чительными издержками, чем они приносят доходов, а следова¬
тельно, ведёт к экономическому упадку в метрополии.
Общей проблемой всех этих четырёх объяснений оказывается
то, что в них недостаточно серьёзно и строго рассматривается
внутренняя политика каждого гегемона/империи/великой держа¬
вы. В ходе рассмотрения каждой из этих групп теорий, которое
будет предпринято в этой главе, мы увидим, что все их авторы не
уделяют должного внимания механизмам конфликта и борьбе за
ресурсы и власть среди множества элит и неэлитных групп внутри
каждой политии. Этот недостаток определяется как допущением
той или иной теории, что правители или граждане господствующих
держав беспомощны перед лицом неизбежных демографических,
экологических, фискальных или культурных сил, так и тем, что
указанные теории неверно выявляют ключевых акторов в каждой
политии.
ДЕКАДАНС И УПАДОК
Империи и гегемоны обременяют как человеческими, так и фи¬
нансовыми издержками население своих исходных территорий.
В одном из направлений дискуссии утверждается, что богатство,
появляющееся благодаря доминированию, приводит правящие
элиты и/или народ в целом к расслабленности и утончённости
(decadent), к нежеланию и дальше нести суровую службу и военные
потери или совершать жестокости, необходимые для правления
завоёванными народами и отражения соперников.
Эта линия аргументации восходит к теории элиты, впервые раз¬
работанной Вильфредо Парето и Гаэтано Моской. Парето предлагает
для объяснения «возвышения и падения элит» теорию жизненно¬
76
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
го цикла. Рассуждая по аналогии с живыми организмами, Парето
утверждает, что любая элита со временем разлагается, становясь
«более расслабленной, более мягкотелой, более человечной и менее
склонной к защите собственного могущества». В то же время, «по¬
скольку могущество [правящей элиты] ослабевает, нарастают её мо¬
шеннические практики» (т.е. элита присваивает больше доходов своего
общества), что делает её более уязвимой к народному восстанию во
главе с более мужественными людьми из среднего класса, которые
затем становятся новой элитой1. Поскольку, с точки зрения Парето,
все элиты неизбежно приходят к упадку, причём преимущественно
одинаковым образом, он не может объяснить ни разную продол¬
жительность существования элит, ни то, почему некоторые элиты
способны собирать более значительные территориальные владения,
чем другие, прежде чем они станут мягкотелыми и слабыми.
Моска противопоставляет элиты, могущество которых основано
на военной силе, и элиты, черпающие своё могущество из эконо¬
мического богатства. В этом смысле он предвосхищает различе¬
ние экономической, военной и политической элит в Соединённых
Штатах у Ч. Райта Миллса. И Моска, и Миллс отмечают, что эти
элиты иногда сотрудничают, а иногда борются друг с другом.
Моска обнаруживает кооперацию между (военной) аристократией
и экономической элитой в Англии XVII—XVIII веков. Во Франции
неготовность аристократии подстраиваться к буржуазии вела, по
мнению Моски, к революции 1789 года2. Третий вариант был пред¬
ставлен в Древнем Риме, где аристократия предпринимала меры,
которые способствовали ослаблению среднего класса. Тем самым
аристократии удавалось не допускать вызов своему политическому
господству, но в то же время она необратимо истощала экономику,
что в конечном итоге и привело к падению Римской империи3.
Что касается Миллса, то наибольшую известность ему принесло
исследование того, как кооперация между американскими элитами
1 Vilfredo Pareto, The Rise and Fall of the Elites (Totowa, NJ: Bedminster Press, [1901]
1968), 59, 69.
2 Gaetano Mosca, The Ruling Class (New York: McGraw Hill, [1896] 1939), 381-93.
3 Ibid., 366-70.
77
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
делала их практически неуязвимыми для вызовов снизу, однако он
аналогичным образом описывает (не предлагая, впрочем, объяс¬
нительного механизма) возникновение новых элит в выявляемых
им пяти эпохах американской истории4. Миллс действительно
идёт дальше, чем Моска, утверждая, что бюрократические методы
рекрутирования и карьерного продвижения обуславливали то, что
в элиту набирались способные новые люди, а конфликты среди
элит минимизировались (это утверждение несколько противоре¬
чит Моске) общим происхождением людей, которые возглавляли
правительственные учреждения и крупные корпорации, а также
их карьерными перемещениями между разными организациями.
Ограничения теорий Моски и Миллса являются зеркальными
отражениями друг друга. Моска неспособен объяснить, почему не¬
которые элиты наподобие британской лучше могли сохранять свою
энергию и подстраиваться под тех, кто бросал им вызов, нежели
французская и римская элиты. Миллс даёт объяснение сохранению
силы американской властной элиты, но не переводит свой дально-
мерный объектив на институциональные источники могущества элит
и организационные механизмы, позволяющие им координировать
свои интересы, чтобы объяснить, как могут возникать различия
между элитами, или почему варьируются возможности неэлит бро¬
сать вызов национальной или глобальной гегемонии элит. В своей
книге я предпринимаю именно эту принципиальную задачу.
Дарон Аджемоглу и Джеймс А. Робинсон утверждают, что эко¬
номический упадок обусловлен политическими событиями, фор¬
мирующими институты, которые ослабляют предприимчивость —
последняя же, уверены они, является источником экономического
роста. Аджемоглу и Робинсон нигде не дают определение термина
«институты», но противопоставляют «экстрактивные и инклюзив¬
ные экономические институты»5. Первые позволяют правителям
4 С. Wright Mills, The Power Elite (New York: Oxford University Press, 1956), 269-76 /
Миллс P. Властвующая элита. M.: Издательство иностранной литературы, 1959, сс. 369-78.
5 Daron Acemoglu and James A. Robinson, Why Nations Fail: The Origins of Power, Pros¬
perity, and Poverty (New York: Crown, 2012), 73-6 / Аджемоглу, Д., Робинсон Д. Почему
одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты.
М.: ACT, 2020, сс. 86-90.
78
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
контролировать значительную часть прибавочного продукта того
или иного общества, но это происходит ценой подавления инди¬
видуальной инициативы и тем самым замедления экономического
роста. Инклюзивные институты стимулируют предпринимательство
и способствуют экономическому росту. Аджемоглу и Робинсон
утверждают, что правители готовы согласиться на медленный
экономический рост или его отсутствие в обмен на удержание по¬
литического контроля, ведь если бы они дозволили «экономические
институты, которые способствуют росту, [то эти институты] могут
изменить баланс богатства и власти в обществе таким образом,
что диктатор и другие властные элиты [могут утратить контроль
над своими политиями и] от этого только пострадают»6.
Таким образом, исходно небольшие различия политических
и экономических институтов, вызванные такими ключевыми собы¬
тиями, как гражданская война и Славная революция в Англии, вели
к значительным различиям в экономическом росте и процветании,
поскольку взаимодействия между экономическими и политически¬
ми институтами создают или благотворный, или порочный круг.
С точки зрения Робинсона и Аджемоглу, в эксплуатации Европой
большей части остального мира изъятие ресурсов из колоний
было менее значимым моментом, а более существенным оказыва¬
лось то, что колониализм, рабство и другие формы эксплуатации
формировали в получивших независимость обществах устойчивые
политические и экономические институты, которые препятствовали
новшествам и предприимчивости.
Аджемоглу и Робинсон сосредотачиваются на том, почему от¬
дельные страны становятся богатыми и бедными, а затем остаются
таковыми — именно в этом ключе они рассматривают расхожде¬
ние американских и испанских колоний в Америке. В их книге не
предпринимается попытка рассмотрения вопроса о том, почему
страны, которые стали богатыми благодаря благотворным циклам,
претерпевают упадок, однако общая аргументация Аджемоглу
и Робинсона подразумевает, что политические события могут
ослаблять институты, которые способствуют предприимчивости,
6 Ibid., 84 / там же, с. 98.
79
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
и тем самым вести к экономическому упадку. Как будет показано
в дальнейших главах, предприимчивость в том смысле, как пони¬
мают её Аджемоглу и Робинсон, не сокращалась ни в Нидерландах,
ни в Британии — не происходит этого сегодня и в Соединённых
Штатах, хотя (как демонстрирует Арриги) она в большей степени
сконцентрирована в финансах, чем в производстве. Скорее, необ¬
ходимо искать источники упадка в других типах институтов или
рассматривать более глубоко и более точно то, что Аджемоглу
и Робинсон столь бессодержательно окрестили экономическими
и политическими институтами.
Авторы некоторых недавних исследований, посвящённых Аме¬
рике, отказались от институционального анализа Миллса, вернув¬
шись к акценту на моральном духе элит или граждан у Парето
и Моски. Наиболее известным сторонником подобной позиции
является Ниал Фергюсон, забросивший серьёзные исторические
исследования в попытке сделаться наставником американских
империалистов и выводящий предполагаемые уроки из опыта
Британской империи — во многом так же, как древнегреческие
учёные надеялись проинструктировать римских завоевателей.
Ключевой тезис Фергюсона состоит в том, что «особенностью
американского империализма — возможно, его принципиальным
недостатком — является исключительно короткий временной
горизонт»7. С точки зрения Фергюсона, быстрый уход амери¬
канцев из горячих точек за пределами США является значимым
фактором главным образом потому, что их местные пособники
не готовы сотрудничать с Соединёнными Штатами в том случае,
если последние скоро покинут территорию их страны, оставив
их на милость антиамериканских сил. Британцы же, утверждает
Фергюсон, могли легко вербовать местных союзников, посколь¬
ку заявляли, что останутся навсегда, и создавали впечатление
соответствующих планов. Точно так же американцы, по мнению
Фергюсона, добились успехов в Германии, Японии и Южной Корее,
где их силы оставались на протяжении десятилетий.
7 Niall Ferguson, Colossus: The Rise and Fall of the American Empire (New York: Penguin,
2004), 13.
80
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Почему американцы ради завершения своих целей не остались
на достаточно долгое время в Ираке и Афганистане или во Вьетна¬
ме? Фергюсон даёт два объяснения, первое из которых представля¬
ет собой рассуждение об обществе в целом, а второе — об элите:
«Помимо явных ограничений, налагаемых на американские адми¬
нистрации избирательной системой, которая требует, чтобы внеш¬
ние вмешательства демонстрировали положительные результаты
в течение двух, а самое большее четырёх лет, важным объяснением
этой хронической недальновидности является сложность, которую
американская империя испытывает в вербовке подходящего для
управления ею типа людей. Американские институты высшего обра¬
зования великолепно производят очень способных молодых мужчин
и женщин — в самом деле, мало кто будет спорить с тем, что луч¬
шие американские университеты ныне заодно являются и лучшими
в мире. Но лишь единицы, а то и никто из выпускников Гарварда,
Стэнфорда, Йеля или Принстона осмелятся на то, чтобы потратить
свою жизнь на превращение какой-нибудь опалённой солнцем пу¬
стыни типа Ирака в процветающую капиталистическую демократию
в духе воображаемых представлений Пола Вулфовица8. Ярчайшее
и лучшее устремление для Америки — управлять не Месопотамией,
а MTV, не править в Хиджазе, а рулить хедж-фондом. В отличие от
своих британских сверстников столетие назад, которые выпускались
из элитных британских университетов, обладая совершенно импер¬
скими идеалами, наиболее амбициозные молодые американцы хотели
бы видеть рядом со своим именем другие аббревиатуры — не СВЕ
(командор Ордена Британской империи), a CEO (исполнительный
директор [крупной корпорации])»9.
8 Пол Вулфовиц — заместитель министра обороны США в 1989-1993 и 2001-2005 годах.
В первый период работы на этом посту при президенте Джордже Буше-старшем подго¬
товил «Руководство по оборонному строительству», где была впервые выдвинута идея
американской гегемонии в однополярном мире. Этот документ лёг в основу Стратегии
национальной безопасности США, принятой администрацией Джорджа Буша-младшего
в 2002 году (прим, переводчика).
9 Ibid., 204. Надежды Фергюсона на то, что американцы пожелают потратить или
утратить свою жизнь на службе империи за границей были осмеяны (причём за
несколько десятилетий до того, как Фергюсон их выразил) в слогане на наклейке на
бампер времён Вьетнамской войны: «Вступай в армию! Поезжай в далёкие экзотические
страны. Повстречай восхитительных необычных людей. И убивай их!»
81
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Прежде всего, отметим, что Фергюсон даже не пытается прове¬
сти сопоставление с масштабом внимания или терпимости к во¬
енным потерям у британской общественности XIX века. Если бы
Фергюсон сделал такое сравнение, то ему бы пришлось признать,
что Британия, как будет показано в главе 5, не терпела крупных
потерь в тех местах, где её войска сражались долгое время, — от¬
части потому, что в Британии тоже регулярно проходили выборы.
За столетие между окончательным разгромом Наполеона и началом
Первой мировой войны в тех редких случаях, когда британские
потери были высоки, войны оказывались недолгими.
Критика Фергюсоном выпускников американских университетов
за нежелание жертвовать доходами и комфортом ради службы
империи является столь же антиисторичной и не принимающей
во внимание совершенно разные дивиденды, доступные для аме¬
риканцев XXI века и британцев XIX века (или же американцев
середины XX столетия), приступавших к строительству карьеры.
Нужные нам точку зрения и контекст даёт Дерек Бок, сравниваю¬
щий американских выпускников конца XX века с теми, кто, как
сам Бок, начинал трудовой стаж в течение нескольких десяти¬
летий после Второй мировой войны, когда многие выпускники
элитных университетов действительно строили карьеру в дипло¬
матическом корпусе или ЦРУ, которые направляли их за границу
на долгий срок:
«По всей стране... лекторы... постоянно призывают выпускни¬
ков университетов посвятить свою жизнь улучшению общества,
помогая бедным, защищая окружающую среду, борясь за расовую
справедливость и преследуя другие достойные цели [служа в Ираке,
Афганистане или других форпостах американской империи — до¬
бавил бы к этому Фергюсон]. Чем больше я думал об этом еже¬
годном ритуале, тем более пустопорожними и даже лицемерными
казались эти речи. На деле, несмотря на всю эту риторику при
вручении дипломов, общество делало всё более затруднительным
для выпускников следование советам ораторов. Более того, про¬
блема постоянно усугублялась, сильно усугублялась.
Когда я закончил юридический факультет Гарварда в 1954 году,
я мог устроиться на работу в какую-нибудь фирму на Уолл-стрит
82
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
на 4200 долларов в год... Я мог пойти работать в Министерство
юстиции [или в Госдепартамент, или в ЦРУ] на почти тот же
оклад, что предлагали частные юридические компании. Либо же,
поступившись какими-то несколькими сотнями долларов старто¬
вой зарплаты, я мог стать преподавателем и посвятить себя на¬
ставничеству молодёжи [что и сделал Бок в качестве профессора
юридического факультета Гарварда, к 1971 году пройдя карьерный
путь до президента Гарвардского университета].
К 1987 году перспективы для выпускников юридических факуль¬
тетов радикально отличались от тех, с которыми имел дело я сам.
Они могли стать преподавателями примерно за 16 тысяч долларов
в год. Они могли работать в Министерстве юстиции за 25 тысяч
долларов в год. Либо же они могли устроиться в какую-нибудь ком¬
панию на Уолл-стрит с начальной зарплатой 65-70 тысяч долларов»10.
С момента написания этой работы Бока пропасть между госу¬
дарственной службой и занятостью в частном секторе стала ещё
шире, и сегодня выпускники университетов наподобие Гарварда
могут зарабатывать ещё больше, если они не идут в юридические
или другие магистратуры, а направляются прямиком на Уолл-стрит.
Напротив, выпускники Оксфорда и Кембриджа XIX века, которым
не светило унаследовать земельное или промышленное состояние,
обнаруживали, что могут получить более высокие доходы, отправ¬
ляясь за границу, а не оставаясь на родине. Можно поспорить,
обладали ли выпускники Оксбриджа XIX века некими «имперскими
идеалами» (неоднозначные свидетельства на сей счёт также будут
рассмотрены в главе 5). А ещё более спорно, были ли британцы
XIX века, отправлявшиеся к местам назначения на территории сво¬
ей империи, привержены «распространению торговли, христианства
и цивилизации»11 в большей мере, чем американцы, находившиеся
за границей во время Холодной войны, были привержены про¬
движению «капитализма» и «демократии». Определение масштабов
идеологической приверженности — задача ненадёжная и в конечном
10 Derek Bok, The Cost of Talent: How Executives and Professionals Are Paid and How It
Affects America (New York: Free Press, 1993), v.
11 Ferguson, Colossus, 208.
83
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
итоге тщетная. Более полезно предпринять социологический подход
и выполнить непростую работу по рассмотрению институциональ¬
ных факторов, которые предопределяли, кто именно привлекался
на дипломатические или военные должности за границей и какие
ресурсы были доступны для них и их оппонентов. Именно эта
задача будет предпринята для Испании, Франции, Нидерландов
и Британии в главах 3-5, а для Соединённых Штатов — в главе 7.
Проблема подхода Фергюсона заключается не в том, что он
сравнивает сегодняшних американцев с британцами XIX века, а в эс-
сенциалистском характере его аргументации, связывающей разли¬
чия с неизменными национальными культурами или характерами.
Именно раздутое ощущение способности Британии порождать им¬
периалистов и преувеличенная вера в то, чего могут достичь якобы
самоотверженные и хорошо подготовленные империалисты, ведёт
Фергюсона к утверждению, звучащему в его книге «Империя»12,
которая была написана в качестве сопровождения к одноименному
сериалу: Британскую империю и британскую всемирную гегемонию
подкосил «бог из машины» в виде двух мировых войн, а не внутрен¬
няя слабость, сопротивление в колониях или динамика глобального
капитализма. С точки зрения Фергюсона, именно американская,
а не британская империя является «случайной», полученной за ма¬
лую цену нацией, которая не готова оплачивать её издержки или
выполнять грязную работу, необходимую для сохранения того, что
оказалось для неё неожиданным подарком. Фергюсон уверен, что
британцы были готовы приносить больше жертв, чем другие вели¬
кие державы, и погубить их могла лишь наголову превосходящая
внешняя сила, а не внутренний упадок. Напротив, американцы на¬
столько расслаблены, что они претерпевают упадок, даже несмотря
на то, что их военное преимущество остаётся ошеломляющим13.
12 Niall Ferguson, Empire: The Rise and Demise of the British World Order and the Lessons
for Global Power (New York: Basic, 2002). / Фергюсон H. Империя. Чем современный мир
обязан Британии. М: Corpus, 2013.
13 Призыв Фергюсона к американцам пойти на более значительные финансовые и че¬
ловеческие жертвы ради империи перекликается со следующими работами: Donald and
Frederick W. Kagan, While America Sleeps: Self- Delusion, Military Weakness, and the Threat
to Peace Today (New York: St. Martin’s, 2000); Max Boot, War Made New: Weapons, Warriors,
and the Making of the Modern World (New York: Gotham, 2006) и Victor Davis Hanson, The
84
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Причины того, почему военные, политические, экономические
и идеологические активы Америки меньше подходят для умиротво¬
рения завоёванных территорий, чем аналогичные ресурсы Англии,
приводит Майкл Манн14. Его акцент на отсутствии согласованности
между американскими источниками власти даёт структурное объ¬
яснение затруднений Соединённых Штатов в привлечении надёжных
местных партнёров для осуществления большей части задач по
ведению войн и управлению на завоёванных территориях, более
обоснованное в историческом отношении, чем акцент Фергюсо¬
на на якобы быстром уходе американцев из этих территорий.
(Фергюсон забывает, что союзники Америки в Южном Вьетнаме
были столь же коррумпированы и трусливы, как и правительства
Афганистана и Ирака в XXI веке, даже несмотря на то, что каза¬
лось, будто Соединённые Штаты готовятся остаться во Вьетнаме
на неопределённо долгое время.)
Но даже Манн поддаётся искушению использовать национально¬
культурные различия, похожие на те, о которых говорит Фергю¬
сон, и отступает от своего тщательного структурного анализа
при рассмотрении подразумеваемой неготовности американцев
участвовать в «показательно жестоких репрессиях», которые Манн
считает принципиальной составляющей для удержания прямого
или косвенного имперского контроля над завоёванными народами.
Манн утверждает, что «отсутствие у американцев имперской куль¬
туры способствует нарастанию слабостей. Американских парней не
Father of Us All: War and History, Ancient and Modern (New York: Bloomsbury, 2010), хотя
эти авторы делают больший акцент на готовности умирать, а не на военных бюджетах.
Стефен Брукс и Уильям Уолфорт (Stephen Brooks and William Wohlforth, America Abroad:
The United States’ Global Role in the 21st Century (New York: Oxford University Press, 2016))
утверждают, что Соединённые Штаты сохраняют и на протяжении нескольких десяти¬
летий будут сохранять подавляющее военное преимущество над восходящим Китаем
главным образом благодаря продолжительным инвестициям Америки в передовые
военные технологии, сравняться с которыми у Китая нет перспектив. Таким образом,
с точки зрения Брукса и Уолфорта, единственным способом утраты глобального до¬
минирования Соединёнными Штатами является ситуация, когда они сами откажутся
от него, отступив от «задающей контуры всего миропорядка глубокой вовлечённости»
(р. 191) в мировые дела из-за ошибочной уверенности в том, что военные инвестиции
США истощают их экономику в целом, или из-за преувеличенной оценки последствий
американского перенапряжения сил в Ираке.
14 Michael Mann, Incoherent Empire (London: Verso, 2003). 2
85
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
воспитывают так, чтобы они были такими же расистами, такими
же стойкими в битве, такими же самоотверженными во время
кризисов или такими же покорными власти, какими в своё время
были британские парни»15, — или какими некогда были и аме¬
риканские парни, мог бы для точности добавить к этому Манн.
Американцев начала XX века определённо воспитывали так, чтобы
они были расистами, и они точно не переживали, осуществляя
показательно жестокие репрессии при завоевании Филиппин16,
или ещё раньше, в ходе порабощения африканцев и уничтожения
коренных американцев (что отмечает сам Манн во втором томе
«Источников социальной власти»), или во время последующих
интервенций в Латинской Америке, или при нападениях как на
мирное население, так и на военных во время Второй мировой
войны, в Корее и во Вьетнаме. Если после Вьетнама американские
солдаты и стали помягче, то это результат некоего исторического
процесса, который требует объяснения, а не порождение внутренне
присущих национальной культуре отличий.
Напротив, Майкл Мандельбаум утверждает, что Соединённым
Штатам при президентах Клинтоне, Буше-младшем и Обаме не
удались их попытки трансформировать Гаити, Сомали, ряд госу¬
дарств бывшей Югославии, Афганистан и Ирак, «поскольку для
всех человеческих устремлений значима культурная составляющая»,
а на этих территориях «господствовали другие виды социальной
и политической лояльности, слишком узкие» для поддержания тех
разновидностей политической демократии, которые, уверен Ман¬
дельбаум, США пытались там создавать17. Мандельбаум сохраняет
убеждённость, что Соединённые Штаты обладают возможностью
военного доминирования над миром. Однако, считает он, уверен¬
ность, что военное могущество позволит переделать общества,
где отсутствуют «западные» культурные и институциональные
характеристики, имевшиеся у разгромленных держав Оси, кото-
15 Ibid., 25, 27.
16 Julian Go, American Empires and the Politics of Meaning: Elite Political Culture in the
Philippines and Puerto Rico during US Colonialism (Durham: Duke University Press, 2008).
17 Michael Mandelbaum, Mission Failure: America and the World in the Post-Cold War Era
(New York: Oxford University Press, 2016).
86
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
рые стали союзниками США после 1945 года, была ошибочным
высокомерием, порождённым военным триумфом Америки над
Советским Союзом.
Основное внимание к культурной инаковости тех территорий
и народов, которые не удалось подчинить Соединённым Штатам,
избавляет Мандельбаума от какой бы то ни было необходимости
рассматривать вопрос о том, изменились ли и каким образом за
последние полвека военные и прочие возможности США в относи¬
тельном или абсолютном выражении. Точно так же Мандельбаум
не испытывает нужды в изучении американских мотивов и инте¬
ресов, поскольку он рассматривает внешнюю политику США как
направляемую благородными, пусть и нереалистичными целями,
а не интересами элит или классов. Фактически единственными
американскими интересами, которые он обнаруживает, оказывают¬
ся безопасность от нападения и мир во всем мире (global peace).
Ниал Фергюсон, наряду со многими другими авторами, выдви¬
гает ещё один тезис относительно того, каким образом усмат¬
риваемая им самовлюблённость Америки угрожает сохранению её
глобального доминирования. Помимо дефицита внимания, ведущего
к тому, что Америка уходит из отдельных стран до установления
в них мира, а также людского дефицита (отсутствие воинского
призыва приводит к тому, что для оккупации других стран в рас¬
поряжении у США имеется слишком мало солдат), Соединённые
Штаты, по мнению Фергюсона, страдают от экономического де¬
фицита, который он всецело связывает с будущим увеличением
социальных льгот, прежде всего по национальным программам со¬
циального обеспечения и медицинского страхования (Social Security
и Medicare'8). Фергюсон делает неточное утверждение, что для 1818 Social Security и Medicare — Две базовые социальные программы США, к которым
Лахман будет не раз обращаться в дальнейшем. Social Security — сокращённое название
федеральной программы страховых пособий по старости, в случае потери кормильца
и инвалидности (OASDI), реализуемой Администрацией социального обеспечения США,
которая была создана в 1935 году на основании Закона о социальном обеспечении (Social
Security Act) — одного из важнейших документов Нового курса президента Франклина
Делано Рузвельта. В 1965 году, уже в рамках проекта Великого общества президента
Линдона Джонсона, этот же орган начал реализацию национальной программы Medicare
по медицинскому страхованию для лиц от 65 лет, которая в отдельных случаях рас¬
пространяется и на более молодых американцев (прим, переводчика).
87
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
оплаты этих обязательств придётся почти вдвое повысить налоги,
превознося Маргарет Тэтчер за то, что она ограничила индекса¬
цию пенсий по старости для британцев размером инфляции. Как
заявляет Фергюсон, уменьшив в реальном выражении стоимость
будущих льгот по старости, Тэтчер сократила непокрытые финан¬
сированием обязательства Великобритании до 2050 года до 5% ВВП
в противовес 105% у Франции и 110% у Германии19. (Похоже, эти
хорошие новости от Фергюсона не доложили Дэвиду Кэмерону, по¬
скольку он был привержен дальнейшему сокращению ныне якобы
почти полностью покрытых финансированием британских льгот.)
Фергюсон и Пол Кеннеди предполагают, что аналогичное уре¬
зание социальных льгот необходимо и Соединённым Штатам для
предотвращения нарастающих дефицитов бюджета и внешней тор¬
говли, которые в противном случае заставят пойти на сокращение
военных расходов в будущем20. Тем самым Фергюсон подразумевает,
что либеральная демократия порождает перенапряжение системы
социального обеспечения — именно этот фактор, а не отсутствующее
имперское перенапряжение якобы и будет ослаблять американский
империализм. Кеннеди, в некотором смысле оспаривая основной
тезис своей книги 1987 года (о ней пойдёт речь ниже в этой главе),
утверждал, что нарастающие дефициты, главным образом из-за по¬
вышения расходов на обязательные пособия, сами по себе ускорят
экономический упадок Америки, а также приведут к тому, что Со¬
единённые Штаты не смогут платить по имперским обязательствам,
которые увеличились в соответствии с доктриной Буша-младшего.
В действительности, как будет подробно показано в главе 6, со¬
циальные программы в США скромны в сравнении с почти всеми
странами Европы, так что главной причиной дефицита федерального
бюджета являются налоговые льготы, которые достались главным
образом богачам и корпорациям. В 2008 году совокупные расходы
федерального бюджета, выраженные в доле ВВП, не превышали
уровень 1968 года, тогда как военные расходы в эквиваленте доли
19 Ferguson, Colossus, 273.
20 Niall Ferguson, «Niall Ferguson on Why Barack Obama Needs to Go», Newsweek, August
19, 2012; Paul Kennedy, «American Power Is on the Wane», Wall Street Journal, January 14,
2009, A13.
88
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
ВВП за эти десятилетия сократились более чем наполовину. На деле
Соединённые Штаты могли бы легко позволить себе масштабное
увеличение как военных расходов, так и существующих социальных
льгот лишь за счёт умеренного повышения налогов.
Несмотря на неточность расчётов Фергюсона, акцент на социаль¬
ных льготах выступает дополнением к его тезису об американской
небрежности и декадансе. В том, что излагает Фергюсон, присут¬
ствует отзвук политических требований большинства республи¬
канцев, да и немалого числа демократов, которые рассматривают
дефицит федерального бюджета в качестве «экзистенциальной
угрозы» процветанию США. Предложение разрешить эту проблему
путём урезания социальных программ, а не повышения налогов
или сокращения оборонных расходов придумал, впрочем, не Фер¬
гюсон. Подлинно необычным в его рассуждениях является то, что
он отдаёт приоритет повышению военных расходов, а не сниже¬
нию налогов, наряду с сокращением дефицита бюджета благодаря
поступлениям от урезания социальных программ.
Акцент на социальных расходах и бюджетном дефиците пере¬
ключает внимание с предполагаемых Фергюсоном недостатков
американской элиты, которая, скорее, отправится на Уолл-стрит,
чем в Ирак, на массы американцев, которые добились якобы рас¬
точительных льгот, участвуя в игрищах с избирательной системой.
Представление о том, что слишком энергичная американская демо¬
кратия породила избыточно щедрые социальные льготы, наиболее
заметным образом выдвигается Питером Питерсоном, который
один за другим занимал посты главы компании Bell & Howell
(крупного военного подрядчика), министра торговли в администра¬
ции Никсона, главы инвестбанка Lehman Brothers и сооснователя
Blackstone Group — фонда частного капитала, специализирующегося
на приобретениях компаний с использованием кредитных средств.
Кроме того, Питерсон был председателем Совета по международ¬
ным отношениям21 и одноимённого фонда, созданного им для
21 Совет по международным отношениям — Один из ключевых американских «моз¬
говых центров», основанный в 1921 году окружением президента Вудро Вильсона
и в дальнейшем ставший наиболее влиятельной частной организацией США в сфере
внешней политики (прим, переводчика).
89
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
привлечения общественного внимания к «кризису дефицита».
Фигура Питерсона демонстрировала те особенности, которые
приписывал властвующей элите Миллс: меритократический
принцип подбора кадров, перемещения из одной организации
в другую и использование служебного положения в личных
целях. При этом Питерсон был менее известен своей упрямой,
длившейся на протяжении десятилетий сосредоточенностью на
дефиците федерального бюджета и своим богатством, позволяю¬
щим ему нанимать «интеллектуалов» и публицистов, нежели тем
уважительным вниманием, которым его выборочные презентации
бюджетных данных пользовались у политиков и журналистов.
Зацикленность одного богатого человека стала навязчивой идеей
большинства в нескольких созывах Конгресса и доминирующей
«оптикой», сквозь призму которой рассматривали бюджет и эко¬
номику журналисты и экономисты22.
Свидетельства антипатии американцев к зарубежной и военной
службе незначительны. Кроме того, в последнее время в Соеди¬
нённых Штатах не происходило увеличения правительственных
расходов. Временное резкое увеличение расходов в первые годы
администрации Обамы в ответ на финансовый крах 2008 года
сошло на нет, и долгосрочное сокращение государственных рас¬
ходов в эквиваленте доли ВВП возобновилось. Фергюсон, выходец
из академического мира, и Питерсон, воплощение бизнесмена-
политика, попросту выступают новейшими воплощениями анти¬
интеллектуальной традиции, которая обосновывает упадок той
или иной страны принципиальной слабостью или нарастающим
самолюбованием её народа. Какой бы политический резонанс
ни имели подобные взгляды и сколь бы много внимания им ни
уделяли СМИ, они не подкрепляются фактами. Похоже, что дан¬
ные аргументы работают лишь в том смысле, что выдёргивают
нынешнее состояние Америки из контекста предыдущей истории
США и абстрагируют его от тех способов тщательного сравнения
22 В подробности карьеры Питерсона и спонсирования им организаций, выступающих
против дефицита, и других правых структур вдаются Джейкоб Хэкер и Пол Пирсон
в книге «Американская амнезия» (Hacker and Pierson, American Amnesia, chapter 6).
90
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
с историческими траекториями других стран, которые я попы¬
таюсь представить в этой книге.
ДЕМОГРАФИЯ И ЭКОЛОГИЯ
Точно так же, как социальные движения прошлого порождали амби¬
циозные обобщающие теории, самой известной из которых является
марксизм, возникший в разгар мобилизации буржуазии и рабочего
класса, движение по борьбе за окружающую среду, набиравшее
силу с 1970-х годов, привело к появлению исследователей, которые
рассматривали эксплуатацию и деградацию природы в качестве
главного фактора, объясняющего восхождение и падение обществ.
Большинство энвайронменталистов справедливо рассматривают весь
земной шар в качестве единой экосистемы и тем самым фокусируют
внимание на последствиях для всего человечества перенаселённости,
загрязнения, сверхэксплуатации ресурсов, глобального потепления
и истребления биологических видов. Другие авторы этого круга,
участвующие в локальных баталиях, пишут о непропорционально
высоком воздействии загрязнения на сообщества, которые стали
мишенью «экологического расизма». Но ни один ни другой тип
анализа не в силах помочь пониманию того, каковы отличительные
особенности той разновидности крупных политий, которые вели
борьбу за глобальное господство.
Выдающуюся попытку вывести из окружающей среды причины
упадка отдельных обществ и объяснить, каким образом некоторые
социумы оказались в состоянии избежать природной деградации
или развернуть её вспять, предпринял Джаред Даймонд23. Пред¬
метом его внимания стали случаи «коллапса» — катастрофические
случаи падения численности населения, происходящие либо когда
уничтожение затрагивает каждого, а выжившие вынуждены ми¬
грировать в другую экологическую зону, где можно поддерживать
существование, либо когда сократившейся популяции приходится
жить с гораздо меньшим уровнем материального комфорта и со¬
23 Jared Diamond, Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed (New York: Penguin,
2005) / Даймонд Д. Коллапс. Почему одни общества приходят к процветанию, а дру¬
гие — к гибели. М.: ACT, 2008.
91
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
циальной сложности. Фундаментальной причиной каждого коллапса
в исследовании Даймонда предстаёт рост населения, который ведёт
к сверхэксплуатации естественной среды и необратимому ущербу
для неё. Коллапс происходит лишь в том случае, когда ущерб для
окружающей среды обостряется хрупкостью локальной экосистемы,
что препятствует её восстановлению, и/или циклическим изменением
климата (наподобие Малого ледникового периода 1400-1800 годов),
нападениями враждебных соседей и неспособностью рушащегося
общества к осознанию случившегося и исправлению своих оши¬
бок. Таким образом, по мнению Даймонда, люди могут исправлять
ущерб для окружающей среды точно так же, как и причинять его.
Социальные структуры, о которых пишет Даймонд, по большей
части представляли собой изолированные сообщества, неспособные
черпать ресурсы извне после того, как они начинали деградировать
и истощать свою окружающую среду. Единственный приводимый
Даймондом пример крупного передового общества, столкнувшегося
с коллапсом — майя в IX веке, которые также не зависели от «тор¬
говли с дружественными соседними странами»24. Поэтому модель
Даймонда сложно адаптировать к империям или экономическим
гегемонам, которые успешно развиваются, извлекая ресурсы из
отдалённых территорий и экспортируя туда продукты собственной
эксплуатации окружающей среды.
Такой же интерес, как и к обнаружению общих черт среди
обществ, переживших коллапс, Даймонд проявляет к выявлению
обществ, которые избежали природной катастрофы, и извлечению
уроков из их опыта. Знание об окружающей среде, утвержда¬
ет Даймонд, потенциально может стимулировать эффективные
меры, способные предотвратить или исправить ущерб для неё
до того, как этот ущерб приведёт общество к коллапсу, — вне
зависимости от того, исходит ли это знание от обычных граждан,
наблюдающих последствия роста населения для своей локальной
природной среды, или же от лидеров отдельных стран, которые
24 Ibid., 160 / Там же, с. 209. Даймонд вкратце (рр. 13-14 / сс. 21-22) рассматрива¬
ет падение Римской империи, но попросту обозначает её в качестве предмета для
изучения, не представляя какие-либо свидетельства или выводы о роли природной
деградации в её падении.
92
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
обладают необходимым кругозором для того, чтобы увидеть, как
локальные сельское хозяйство, лесозаготовки, добыча полезных
ископаемых и промышленность в совокупности подрывают нацио¬
нальные экосистемы. Внимание Даймонда к знанию носит нази¬
дательный характер: он хочет воодушевить общества, лидеров,
бизнес и обычных людей стать хранителями окружающей среды.
К сожалению, Даймонд не столь убедительно объясняет, почему
одни действуют в целях предотвращения ущерба окружающей
среде, а другие нет. Единственный приводимый им пример того,
как крупное исторически зафиксированное общество занималось
восстановлением окружающей среды — Япония эпохи Токугава
в XVIII веке, когда на большей части страны восстанавливались
леса, а рост населения остановился. Даймонд утверждает, что япон¬
ские правители берегли леса своей страны, поскольку «ожидали,
что род Токугава будет и впредь править Японией... Мир, полити¬
ческая стабильность и обоснованная уверенность в собственном
будущем побуждали сёгунов Токугава инвестировать в свои вла¬
дения и давали возможность долгосрочного планирования». Точно
так же Даймонд усматривает в наличии гарантий земельных прав
для японских крестьян причину того, что последние ограничивали
рождаемость. С другой стороны, Хоакин Балагер, диктатор Доми¬
никанской Республики, в дальнейшем избранный её президентом,
проводил политику по защите окружающей среды, даже несмотря
на то, что находился в неустойчивом положении и «постоянно
поддерживал шаткое маневрирование между военными, народом
и соперничающими фракциями элиты, плетущими интриги». По¬
литику Балагера не определяла гарантированность его должности
или собственности — напротив, Даймонд приходит к выводу, что
он «действительно заботился об окружающей среде» и, предполо¬
жительно, был способен становиться выше личных интересов25.
Книга Даймонда является типичным образцом основной массы
энвайронменталистских исследований: в ней пунктуально просле¬
живается, как мимолётные интересы людей ведут к эксплуатации
окружающей среды и как её деградация угрожает выживанию
25 Ibid., 305, 346, 348 / Там же, сс. 423, 478, 480-1.
93
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
человека, однако о том, когда и как государства, группы заинте¬
ресованных лиц или социальные движения порождают политику,
ограничивающую загрязнение, население или добычу ресурсов,
у Даймонда сказано расплывчато. Обращаясь к Китаю и Австралии,
Даймонд обнаруживает обнадёживающие признаки нового отно¬
шения к окружающей среде со стороны, соответственно, Комму¬
нистической партии и австралийского общества, но не предлагает
никаких вариантов объяснения, почему фактический масштаб
изменений этого отношения оказался ограниченным. Не обнаружи¬
вает он и те факторы, которые могли бы расширять реализацию
благоприятной для окружающей среды политики или препятство¬
вать ей. Даймонд превозносит «достойных восхищения лидеров»,
которые обладали дальновидностью для того, чтобы разглядеть
необходимость сокращения населения и загрязнения, и «муже¬
ственные народы, которые решали, за какие основополагающие
ценности сражаться, а какие ценности утратили смысл». Даймонд
признаёт, что отдельные люди и корпорации зачастую обладают
экономическими интересами в снижении издержек и в добыче
ресурсов такими способами, которые ведут к деградации окружаю¬
щей среды, и верно утверждает, что «государственное регулирова¬
ние... необходимо для усиления моральных принципов», таких как
защита окружающей среды ради коллективного блага26. Однако,
за исключением хвалебных слов в адрес храбрых и дальновид¬
ных лидеров и обществ, Даймонд никак не объясняет то, почему
подобное регулирование устанавливается в конкретных местах
и в конкретное время.
Модели Даймонда и, шире, энвайронменталистским исследо¬
ваниям в целом требуется больше социологии. Из них мы можем
понять лишь то, «почему одни общества выживают, а другие уми¬
рают» (как гласит подзаголовок книги Даймонда), почему некоторые
современные общества действуют исходя из широкодоступного
знания о том, как люди приводят экосистемы к деградации и как
они могут их восстанавливать, и почему общества в основном так
не поступают, — если, конечно, нам удастся не уделять большого
26 Ibid., 440, 485 / Там же, сс. 610, 673.
94
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
внимания звучащим в этих работах назидательным призывам
стать более добропорядочными гражданами планеты Земля. Вместо
этого необходимо выявить условия, при которых правители, госу¬
дарства или партии и движения энвайронменталистов оказались
в состоянии преодолевать интересы и практики, ведущие к дегра¬
дации окружающей среды. Знание о правильном природопользо¬
вании доступно и широко распространено; то же самое, как уже
отмечалось, можно утверждать и о понимании и сегодняшними,
и прошлыми державами-гегемонами того, каким образом порож¬
дается экономический рост, как реформируются вооружённые
силы и укрепляются фискальные и организационные возможности
государства. Но ещё требуется выяснить, почему отдельные акто¬
ры не способны реализовывать меры, свидетельствующие об их
знании реалий окружающей среды, экономики или геополитики.
Ещё более мрачную перспективу человеческого будущего, чем
Даймонд, даёт Иэн Моррис. Он конструирует некий «индекс со¬
циального развития», представляющий собой сочетание четырёх
факторов — потребления энергии в широком смысле, урбанизации,
информационных технологий (показатели уровня грамотности,
помноженные на скорость коммуникации) и ведения войны (в по¬
следнем случае критериями являются «численность вооружённых
сил, скорость их передвижения, их логистические возможности,
ассортимент и разрушительная мощь их оружия, а также харак¬
теристики броневых средств и фортификационных сооружений,
имевшихся в их распоряжении»)27. Как показывает Моррис, отдельно
взятый индекс энергии предстаёт в виде почти такой же кривой,
как и четырёхфакторный индекс. Таким образом, его детальная мо¬
дель не столь далека от предложенного в 1970-е годы определения
модернизации как такого момента, когда использование неживой
энергии превосходит использование энергии живой28. Развитие
указанных четырёх факторов позволяло людям прорываться сквозь
27 Ian Morris, Why the West Rules for Now: The Patterns of History, and What They Reveal
about the Future (New York: Farrar, Straus & Giroux, 2010), 633, 620 / Моррис И.Почему
властвует Запад... по крайней мере, пока ещё. Закономерности истории, и что они
сообщают нам о будущем. М.: Карьера Пресс, 2016.
28 Marion J.Levy, Jr., Modernization: Latecomers and Survivors (New York: Basic, 1972).
95
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
различные «потолки» начиная с завершения ледникового периода
и до промышленной революции. Общества или политии (Моррис
приводит расплывчатые определения или границы лидирующих
регионов мира), которые пробивали эти потолки, обретая доми¬
нирующее положение, делали это потому, что им географически
благоприятствовали отдельные факторы, имевшие значение для
данного перехода. Преимущество смещалось от холмистых терри¬
торий к западу от Месопотамии к речным долинам Китая и, на¬
конец, к богатым углём Британским островам в Атлантическом
океане. Варьирующиеся преимущества и неудобства конкретных
территорий значительно превосходили гениальность или глупость
правителей, а также учёных и инженеров в каждом из обществ.
История, утверждает Моррис, делается «картами», а не «людьми»
(by «maps», not «chaps»)29 30.
Географическое преимущество, считает Моррис, не обязатель¬
но позволяет обществам или человечеству сокрушить очередной
потолок:
«Редко — возможно, что и никогда, — бывает так, что общество
просто упирается в один из таких потолков и впадает в застой,
и уровень его социального развития затем остаётся неизмен¬
ным на протяжении столетий. Скорее, если общество не поймёт,
каким образом следует пробить этот потолок, его проблемы рез¬
ко нарастают и выходят из-под контроля. При этом на свободу
вырываются некоторые или все — как я их назвал — “всадники
апокалипсиса”. Это голод, болезни, миграции и крах государств,
[которые оказываются наиболее пагубны в сочетании с пятым
всадником,] — изменением климата. Под их воздействием разви¬
тие пойдёт по нисходящей, порой на столетия, — даже вплоть до
наступления “тёмных веков”»1".
Моррис не даёт какого-либо основания для объяснения или
предсказания того, почему в одни кризисные моменты люди ум¬
неют, а в другие нет. Правда, у него содержится объяснение того,
где именно люди могут применить свою смекалку (именно так
29 Morris, Why the West Rules for Now, 29 / Моррис. Почему властвует Запад.
30 Ibid., 560 / Там же.
96
Гл aba 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
выглядит его версия географического детерминизма), но оно имеет
слишком огромные масштабы: Запад и Восток, а не, к примеру, Ни¬
дерланды или Британия. Кроме того, Моррис не объясняет, в какие
именно моменты возникают новшества. На протяжении большей
части своей книги он утверждает, что переломные моменты могли
произойти за столетие или больше, до или после того, как они
случились, — десятилетия не имеют значения для его объяснений.
Моррис выявляет риски, которые могут остановить и обратить
вспять развитие человеческого общества в XXI веке. Миграция
может привести к появлению новых волн заболеваний, рост на¬
селения может привести к достижению предела энергетических
ресурсов и (что наиболее опасно) ресурсному дефициту, а гло¬
бальное потепление может привести к коллапсу окружающей
среды и/или ядерной войне между конкурирующими за ресурсы
державами. Моррис завершает свою книгу утверждением, что
эти проблемы способны разрешить находчивые люди, которые
разработают способы ограничения ядерного оружия и добьются
прогресса в «зелёных» технологиях. Моррис поддерживает идею
«сингулярности» — представление о том, что компьютеры станут
настолько мощными, что сравняются с человеческим мозгом или
поглотят его, стирая границу между людьми и машинами, что,
предположительно, наделит людей интеллектуальной мощью для
обнаружения необходимых решений.
К сожалению, проблемы, ныне, по утверждению Морриса, угро¬
жающие человеческому обществу, не относятся к вопросам, ко¬
торые могут быть разрешены с помощью остроумных технологи¬
ческих изобретений, за исключением, возможно, ситуации, если
будет придуман какой-нибудь способ природоохранной инженерии
для нейтрализации диоксида углерода или если инновации ради¬
кально снизят стоимость «зелёной» энергии. Однако даже это не
справится с перенаселением или конкуренцией за ресурсы. Все
эти проблемы требуют политических решений, но Моррис в своей
книге нигде не даёт объяснение того, как возникают новые госу¬
дарственные институты, за исключением утверждения, что войны
вели к увеличению масштаба политических единиц, или что для
некоторых территорий наподобие Британии ограниченная дося¬
97
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
гаемость со стороны крупнейших политий оставляла автономию
для инноваций. Ни один из этих механизмов не поможет обна¬
ружить те пути, которые сегодня могут привести к глобальным
политическим решениям.
Как будет показано в последующих главах, доминирующие
державы не переживали упадок из-за общего коллапса окружаю¬
щей среды или экономики — ни один из тех случаев, которые
рассматривает Даймонд, действительно не относится к державам-
гегемонам. Другое дело — рост населения, который оказывает
прямое воздействие на социальные отношения, ослабляя госу¬
дарства ещё до того, как его дальнейшие последствия скажутся
на ассимилирующей способности окружающей среды, или вместо
этих последствий.
Более полезны для нашей задачи объяснения упадка великих
держав работы Джека Голдстоуна31. Он ставит перед собой цель
объяснить «распады государств» в Европе раннего Нового времени —
как те из них, которые вели к полноценным революциям (Англия
в 1640-х годах и Франция в 1789 году), так и те, в ходе которых ос¬
лабленные государства выживали (Фронда во Франции 1640-х годов
и происходившие одновременно восстания в Испанской империи
Габсбургов). Хотя расцвет Испании состоялся до 1640-х годов, а рас¬
цвет Британии был позже, Франция же претендовала на гегемонию
и в 1640-х, и в 1789 году, но так её и не добилась, анализ Голдстоуна
полезен тем, что он указывает на то, какими способами быстрый
рост населения может ослабить потенциал государства и подорвать
способность великих держав к экономической и геополитической
конкуренции в глобальном масштабе.
Главный тезис Голдстоуна заключается в том, что быстрый рост
населения наподобие того, который происходил в Европе в XVI веке,
а затем вновь в 1750-1850 годах, становился причиной инфляции
(в особенности цен на продовольствие), социальной мобильности
и падения доходов государств — всё это в совокупности дестаби¬
лизировало правящие режимы. В до- или протокапиталистических
31 Jack Goldstone, Revolution and Rebellion in the Early Modem World (Berkeley: University
of California Press, 1991).
98
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
обществах раннего Нового времени инфляция снижала государ¬
ственные доходы — в отличие от ситуации XX века, когда инфляция
увеличивает поступления от прогрессивного налогообложения
доходов. Успешно решать проблему утраты доходов государства
преимущественно не могли. Вследствие этого их возможности (как
внутренние, так и внешние) терпели крах, а одновременно замыс¬
лы государств по мобилизации новых поступлений отворачивали
от них элиты, терявшие свои привилегии, восходящие группы, не
допускавшиеся к государственному управлению, и массы, уязвлён¬
ные более высокими налогами. В эти периоды росло неравенство,
поскольку некоторые элиты извлекали выгоды из инфляции, тогда
как значительная часть среднего класса и большинство городских
трудящихся и крестьян теряли почву под ногами. Неэлиты реаги¬
ровали на снижающиеся доходы и спровоцированную аграрными
кризисами географическую мобильность мобилизацией против
государства и элит, демонстрируя открытость «идеологиям очище¬
ния и трансформации». Голдстоун обнаруживает, что «к параличу
и распаду государства вели фракционный конфликт внутри элит
за доступ к постам, патронажу и государственной политике, а не
конфликт между классами»32.
32 Ibid., 460, 461. Аналогичный тезис выдвигает Пётр Турчин как в собственных работах
(Peter Turchin, War and Peace and War: The Life Cycles of Imperial Nations (New York: Pi
Press, 2006); Ages of Discord: A Structural- Demographic Analysis of American History (Chaplin,
CT: Beresta Books, 2016)), так и в соавторстве с Сергеем Нефёдовым (Petr Turchin and
Sergey A. Nefedov, Secular Cycles (Princeton: Princeton University Press, 2009)). В отличие
от Голдстоуна, который стремится к обнаружению отдельных исторических моментов,
когда избыточное население ведёт к государственному распаду, Турчин рассматривает
демографическую экспансию, ведущую к распаду государств, экономическому кризи¬
су, войнам, а затем к сокращению населения, в качестве регулярно повторяющегося
цикла. Турчин описывает растущее количество элит, но под этим он имеет в виду
увеличение количества индивидов, составляющих элиту, которых он определяет как
лиц с высокими доходами, а не отдельные элиты, определяемые наличием особых
организационных баз, в чём заключается мой подход. Слабым местом работы Турчина
«Эпохи разлада», в которой он сосредотачивается на Соединённых Штатах, оказывается
его неспособность выявить чёткий механизм перепроизводства элиты. Когда элиты
забирают себе всё большую долю национального дохода, утверждает Турчин, общество
может обеспечивать больше отдельных представителей элиты, поскольку «благоприятная
экономическая конъюнктура для работодателей позволяет значительному количеству
умных, усердных или попросту удачливых работников накапливать состояния и за¬
тем пытаться трансформировать их в социальный статус. В результате восходящая
мобильность, ведущая в рады элиты, будет значительно превосходить нисходящую
99
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Голдстоун считает необходимым отметить, что выдвигает тео¬
рию причин государственного распада:
«Эта модель допускает, что конкретные ответы на перечисленные
затруднения варьировались в зависимости от реактивной способно¬
сти государства, способности элит организовываться и способности
групп народных масс к мобилизации»33.
Модель Голдстоуна отставляет открытым вопрос о том, увели¬
чивают ли выгоды от гегемонии возможности государств реаги¬
ровать на демографическое давление в большей степени, чем их
сдерживают геополитические ограничения. В этой модели также
не нашлось места теоретическому осмыслению разногласий меж¬
ду элитами, а следовательно, она испытывает сложности с объ¬
яснением различающихся организационных способностей элит,
а также совершенно разных структурных последствий распадов
государств34. В силу этих причин модель Голдстоуна может лишь
ограниченно использоваться для объяснения того, какие измене¬
ния происходят в державах-гегемонах — а фактически и в любой
политии — после того, как они переживают период стремительного
роста населения35. Тем не менее модель Голдстоуна очень ценна
мобильность» (р. 15). Но если в ситуации роста населения происходит всё большая
концентрация богатства, как утверждает Турчин, то как всё больше людей получают
«элитные» доходы? Турчин так и не даёт ответ на этот вопрос, а также не выявляет
структурные позиции, которые создают или перехватывают эти элиты.
33 Goldstone, Revolution and Rebellion, 462.
34 Именно в этом заключается суть моих разногласий с Голдстоуном в книге «Капи¬
талисты поневоле», где я предлагаю объяснения Английской и Французской революций,
которые во многом противоречат его анализу.
35 Пол Кеннеди в работе «Готовясь к XXI веку» (Paul Kennedy, Preparing for the Twenty-
First Century (New York: Random House, 1993 / Кеннеди П. Готовясь к XXI веку. Иностран¬
ная литература, 1994, № 5) называет стремительный рост населения, в особенности
в Третьем мире, наиболее значительным источником нестабильности в ближайшие
десятилетия. Однако Кеннеди предлагает лишь размытые соображения относительно
того, как справляться с последствиями этого роста, а ещё меньше он упоминает о тех
факторах, которые могли бы объяснить различные возможности стран справляться
с этими последствиями. Голдстоун (Goldstone, «The New Population Bomb: The Four
Megatrends That Will Change the World», Foreign Affairs 89, no. 1 [2010]) обнаруживает,
что демографический рост начиная с настоящего времени до того момента, как чис¬
ленность населения планеты стабилизируется примерно к 2050 году, почти полностью
будет происходить в бедных, преимущественно мусульманских странах.
Голдстоун утверждает, что стремительный рост населения в сочетании с урбанизацией
будет дестабилизировать и так уже слабые государства и создавать благоприятные
100
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
тем, что обращает наше внимание на то, какое давление может
оказывать на государства демографический фактор. Поэтому для
каждого из гегемонов необходимо выяснить, подвергался ли он
воздействию демографического давления в любой из моментов
тех эпох, когда претендовал, удерживал или терял доминирующее
положение. Для будущих гегемонов или претендентов на мировое
могущество проблемой станет всеобщий экологический кризис.
Народонаселение оказывает прямое воздействие на гегемонов про¬
шлого и настоящего в тех аспектах, которые Голдстоун обнаружил
для мира раннего Нового времени.
МИР-СИСТЕМНАЯ ТЕОРИЯ:
КРИЗИСЫ И УПАДОК ГЕГЕМОНОВ
У Маркса и Ленина, а также у многих исследователей, которые шли
по их стопам, мало говорилось об упадке гегемонов, поскольку они
рассматривали формальные и неформальные колонии в качестве
чистейшей выгоды для стран, обладавших такими территориями.
Колониальный грабёж, наряду с присвоением крестьянских земель,
является, по Марксу, главным источником «первоначального на¬
копления» капитала36. С точки зрения Ленина, продолжающееся
возможности для террористических сетей. В отличие от Кеннеди, Голдстоун даёт по¬
литические рекомендации, в первую очередь предлагая стимулировать иммиграцию
из бедных стран в богатые и предпринимать усилия по выводу стран со средними
доходами, таких как Турция, на ведущие роли в международных организациях. В свою
очередь, уверен Голдстоун, это усилит попытки придать прочность слабым правитель¬
ствам в бедных странах с быстрорастущим населением. Голдстоун обнаруживает, что
вовлечённость НАТО в конфликт в Афганистане может продемонстрировать способность
Запада помочь мусульманским странам — либо, если это вмешательство окажется
неудачным, ещё больше настроить против него миллионы мусульман в Афганистане
и за его пределами.
36 Karl Marx, Capital, volume 1 (New York: International Publishers, [1867] 1967) / Маркс
К. Капитал. T. 1, в: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, в 39 тт. Изд. второе. М.: Издатель¬
ство политической литературы, 1955-1974, т. 23. Суть представления Маркса о вкладе
колониализма в накопление капитала суммирована в блестящем фрагменте из главы
31 первого тома «Капитала», который Иммануил Валлерстайн взял эпиграфом для
первого тома своей «Мир-системы Модерна»: «Открытие золота и серебра в Америке,
истребление, порабощение и погребение в рудниках её коренного населения, начало
завоевания и ограбления Ост-Индии, превращение Африки в угодья для охоты на чер¬
нокожих — всё это возвестило о восхождении румяной зари эпохи капиталистического
101
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
перемещение богатств из колоний одновременно и подпитыва¬
ет дальнейшее капиталистическое развитие имперских держав,
и успокаивает классовый конфликт в богатых странах, субсидируя
уровень жизни трудящихся. Ленин утверждает, что имперские
державы первыми обрели сравнительное преимущество, захватив
«незанятые земли», однако к концу XIX века «мир впервые ока¬
зался уже поделённым», после чего державы могут приобретать
формальный и неформальный контроль над дополнительными
территориями, только отнимая их друг у друга военным путём
или иными способами — какими именно, Ленин не уточняет. Успех
каждой державы в этом соревновании представляет собой «учёт
силы участников дележа, силы общеэкономической, финансовой,
военной и т.д.»37
Ленин не оценивает относительный вклад экономической, фи¬
нансовой или военной силы в исход конфликтов великих держав.
(На подобных подсчётах, которые будут рассмотрены в следую¬
щем разделе, специализируется Пол Кеннеди, уверенный, что
в долгосрочной перспективе империи не являются прибыльным
начинанием.) Постоянное обращение Ленина к финансовому ка¬
питалу подразумевает, что одна или несколько стран, которые
доминируют в финансовой сфере, одновременно приобретают
и контроль над территориями, однако он придаёт важность и во¬
енному конфликту. Хотя Ленин фиксирует нараставшее в XIX веке
преимущество Британии над другими державами, он нигде не
допускает, что в этом столетии или в предшествующих отдельно
взятая держава выступала гегемоном, а также то, что какая-то
одна держава будет господствовать в будущем (возможно, пото¬
му, что Ленин полагал, что капитализм не продержится долго).
В результате Ленин оставляет без решения вопрос о том, почему
некоторые великие державы оказались не в состоянии адапти¬
производства. Эти идиллические деяния — ключевой момент процесса первоначального
накопления. За ними по пятам следует торговая война европейских наций, театром
которой стал весь мир».
37 V.I.Lenin, Imperialism: The Highest Stage of Capitalism (London: Pluto, [1917] 1996), 234,
267 / Ленин В. И. Империализм как высшая стадия капитализма, в: Ленин В. И. Полное
собрание сочинений, изд.5, т. 27, сс. 374, 417.
102
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
роваться к переходу от промышленного капитализма к финан¬
совому, и к новой геополитике в мире, где почти все неевропей¬
ские территории принадлежали капиталистическим силам или
находились под их господством, в то время как другие страны,
например, Германия, Япония и Соединённые Штаты, выиграли
от этого перехода.
Именно здесь свой вклад вносит мир-системная теория. Им¬
мануил Валлерстайн и Джованни Арриги оказались способны
объяснить не только отношения между политиями ядра и пери¬
ферии мир-системы, но и то, почему существует иерархия внутри
ядра. Валлерстайн и Арриги также обнаруживают в мир-системе
некую динамику, которая, по их мнению, объясняет циклический
упадок каждой державы-гегемона в ядре и приход ей на смену
преемника38.
Каждый гегемон в мир-системе — Арриги устанавливает следую¬
щую их преемственность: город-государство Генуя, Нидерландская
республика, Британия и Соединённые Штаты — действовал на
большей внутренней территории и осуществлял более масштабный
контроль на глобальном уровне, чем его предшественник. Геогра¬
фическая экспансия, как поясняет Арриги, цитируя Дэвида Харви,
представляет собой «пространственное решение» (spatial fix)39 для
38 Валлерстайн в «Мир-системе Модерна» первым разработал теоретическую рамку
мир-системной теории и предложил её последовательное применение к истории гло¬
бального капитализма от его истоков в XVI веке до британской гегемонии накануне
Первой мировой войны. Однако исследователем, который отдельно рассматривал
проблему гегемонии и предлагал наиболее проницательное объяснение упадка каждого
гегемона и прихода ему на смену преемника, был Джованни Арриги в работах «Долгий
двадцатый век» и «Адам Смит в Пекине» (Giovanni Arrighi, The Long Twentieth Century:
Money, Power, and the Origins of Our Times (London: Verso, 1994) / Арриги Д. Долгий
двадцатый век: деньги, власть и истоки нашего времени. М.: Территория будущего,
2006 и Adam Smith in Beijing: Lineages of the Twenty-First Century (London: Verso, 2007)
/ Арриги Д.Адам Смит в Пекине. Что получил в наследство XXI век. М.: Институт
общественного проектирования, 2009). Именно поэтому в настоящем разделе я буду
обращаться главным образом к тезисам Арриги.
39 «Пространственное решение» (spatial fix) — В имеющемся российском переводе
книги «Адам Смит в Пекине» этот термин, который Арриги заимствует из книги Дэвида
Харви 1982 года «Пределы капитала», не вполне точно переведён как «пространственное
закрепление». Сам Арриги уточняет, что многозначное английское слово fix в данном
случае подразумевает именно «решение». В ряде своих работ Харви рассматривает
в качестве одного из базовых решений проблемы перенакопления капитала не только
103
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
кризисов, провоцируемое тем, что «капитал время от времени
накапливается в размерах больших, чем может быть реинвести¬
ровано в производство и обмен товаров... Этот избыток капитала
выражается в запасах нераспроданных товаров, которые прино¬
сят только убыток, в бесполезных производственных мощностях
и в такой ликвидности, которая не может быть реинвестирована
с прибылью»40. Географическая экспансия базовой политии гегемо¬
на (отметим, что каждый гегемон обладает существенно большей
исходной территорией, чем его предшественник), а также расши¬
рение империалистического контроля над торговыми маршрутами,
колониями и зависимыми странами открывает новые пространства
для прибыльного инвестирования. Однако расширяющийся масштаб
капиталистического инвестирования и производства подстёгивает
«неравномерное развитие», поскольку отсталые территории ис¬
пользуют преимущество в виде более низких трудовых издержек
и новейших возможностей для того, чтобы ослабить и опередить
гегемона.
«В этом случае капиталистические организации обычно втор¬
гаются в сферы действия друг друга; разделение труда, которое
прежде было условием их взаимного сотрудничества, разрушается,
и конкуренция становится всё более острой»41.
В ответ капиталисты начинают поддерживать свои ресурсы
в текучем состоянии: они ссужают свои капиталы правитель¬
ствам, компаниям и отдельным лицам, переживающим финансо¬
вый кризис. На протяжении нескольких десятилетий складывается
впечатление, что финансиализация приводит к новому буму, как
это происходило в период британской Belle Epoque [прекрасной
эпохи — фр.] 1896-1914 годов, а для Соединённых Штатов этот пе¬
риод продлился с 1980-х по 2008 год. Однако эта передышка носит
временный характер, а процветание в высшей степени локализо¬
вано, поскольку «скрывающийся за ним кризис перенакопления»
его пространственную экспансию, но и различные временные механизмы, такие как
ускорение финансовых транзакций, предлагая, по определению Арриги, целую теорию
пространственно-временных решений (прим, переводчика).
40 Arrighi, Adam Smith in Beijing, 216 17 / Арриги. Адам Смит в Пекине, с. 243.
41 Ibid., 232 / Там же, с. 260.
104
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
усиливает и «обостряет экономическую конкуренцию, социальные
конфликты и межгосударственное соперничество до такой степени,
что те выходят из-под контроля сложившихся центров силы»42.
Несмотря на неизбежность кризисов, реакции на них со стороны
капиталистов, государств и народных масс чрезвычайно вариативны
в зависимости от конкретного места и исторической эпохи. Взаи¬
модействия между классами и государствами предопределяют мас¬
штабы насилия и хаоса, сопровождающих каждый кризис и переход
к следующей стадии, формируя вновь возникающий гегемонистский
порядок. Державы-гегемоны испытывают искушение использовать
масштабные финансовые ресурсы, которые они привлекают для
военных приготовлений и ведения войн, и эти ресурсы могут
препятствовать нарастающим амбициям конкурентов. Например,
Британия чрезвычайно масштабно расширяла свой флот, завоевала
большую часть Африки и обеспечила себе крупнейшие концес¬
сии в Китае в попытках помешать Франции, Германии и Японии
усиливать их растущую промышленную мощь, которая могла бы
бросить вызов её геополитической и экономической гегемонии.
Разумеется, реакция на это Германии и Японии, стремившихся
преодолеть своё положение второстепенных держав, до которого
их низводил британский контроль над финансами и империей,
носила милитаристский характер. Британия выиграла две мировые
войны, однако проиграла мир Соединённым Штатам, взявшим на
вооружение ту же модель военного вмешательства, которую сами
британцы впервые опробовали во время Наполеоновских войн:
дождаться, пока другие участники войны исчерпают свои силы,
затем вступить в войну на поздней стадии и завершить её в ка¬
честве единственной страны, большинство военных и финансовых
ресурсов которой остаются нетронутыми, а следовательно, именно
эта страна способна диктовать условия мира.
Арриги демонстрирует, что милитаризм и империализм являют¬
ся не просто рефлекторными реакциями государств, а действиями,
рассчитанными на то, чтобы воспользоваться специфическими
возможностями и кризисами, которые порождает глобальная ка¬
42 Ibid., 232 / Там же, с. 261.
105
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
питалистическая система. Особое внимание к финансиализации
позволяет Арриги объяснить, почему определённые государства
на какое-то время обретают для финансирования военных приго¬
товлений и войн исключительные ресурсы, источником которых
не могут быть типовые экономические меры или представления
о возможностях государства в духе Чарльза Тилли. В то же время
результаты войн между гегемонами и теми, кто бросает им вызов,
невозможно объяснить просто особенностями функционирова¬
ния и циклами мир-системы. Признавая это, Арриги закладывает
основу для выхода за рамки циклических теорий капитализма
и мир-системы. Важнее всего то, что Арриги вводит в историю
капитализма и империализма народные массы в качестве акто¬
ров, способных бросить вызов прокапиталистической политике
в метрополиях и препятствовать империалистическим захватам
внешних территорий.
Соединённые Штаты на пути к собственной гегемонии столкну¬
лись с высоким уровнем мобилизации трудящихся в ещё большей
степени, чем Британия в период своего расцвета. Арриги демон¬
стрирует, каким образом благодаря объединению трудящихся
в профсоюзы и другим, менее организованным разновидностям их
влияния, заработные платы поддерживались на высоком уровне,
что снижало объём прибылей. Кроме того, Арриги отмечает, что
массовая мобилизация ограничивает внешние вмешательства США.
Однако у него не содержится подробного анализа, необходимого
для уточнения того, почему антивоенная мобилизация в Америке
приобретала разный характер в зависимости от конкретного мо¬
мента времени и конкретной войны. Кроме того, Арриги не уделяет
детального внимания вопросу о том, как на внешнюю политику
США влияли меняющиеся масштабы внутреннего противостояния
зарубежным интервенциям и военным потерям среди американских
граждан, что будет рассмотрено нами в главе 7. Поэтому у Арриги
остаётся непрояснённым то, каким образом подобные ограничения
сдерживают нынешнюю гегемонию США.
Куда более чётко Арриги говорит о том, как внешняя конкурен¬
ция в ядре мир-системы и сопротивление на её периферии ослаб¬
ляли способность США держать под контролем мировой порядок.
106
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Даже несмотря на то, что Соединённые Штаты не сталкиваются
с каким-либо военным соперником, хоть как-то способным прийти
им на смену, в иных принципиальных аспектах они сегодня слабее,
чем сто лет назад была Британия. США стали страной-должником,
тогда как Британия в ходе мировых войн была по-прежнему способ¬
на полагаться на доходы и солдат из своей способной к адаптации
империи (прежде всего из Индии). Арриги перечисляет способы, при
помощи которых Соединённые Штаты, как и прежние гегемоны,
стремятся укрепить своё военное, экономическое и геополитическое
преимущество, а следовательно, он демонстрирует, как слабость
в одной сфере подрывает стратегии в других. Например, американ¬
ские войны во Вьетнаме и Ираке, задачей которых было снижение
геополитических вызовов со стороны национально-освободительных
движений в Третьем мире и бесцеремонных нефтедобывающих
государств, вместо этого придали храбрости силам, которые были
избраны мишенями США, но не потерпели поражение. Кроме того,
эти войны привели к бюджетному и внешнеторговому дефицитам,
ослабившим американскую экономику. Хотя до недавнего времени
иностранные кредиторы были не в состоянии использовать потреб¬
ность Америки в капитале для формирования ее внешней политики
[в своих интересах], Китай в ходе финансового кризиса 2008 года
присоединился к требованиям других стран и частных иностранных
инвесторов к американскому правительству защитить их вложения
от обесценивания43.
Опираясь на глубину своего мир-системного анализа, Арриги
демонстрирует сильные стороны, но в то же время и устойчивые
ограничения этой модели. Подход Арриги способен уточнить, что
именно требуется в отдельно взятую эпоху для достижения ге¬
гемонии в мир-системе. Однако Арриги, как и Валлерстайн, а до
этого Ленин, не столь удачно объясняет, почему конкретные страны
в принципе достигают гегемонии, тогда как другим это не уда¬
ётся. Мир-системная точка зрения Арриги зачастую игнорирует
внутренние конфликты в каждой из стран ядра, определяющие
43 Daniel W. Drezner, «Bad Debts: Assessing China’s Financial Influence in Great Power
Politics», International Security 34, no. 2 (2009).
107
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
комплекс политических мер, которые предопределяют её (меняю¬
щееся) положение в мир-системе. Вместо этого отдельные страны
у Арриги часто предстают в качестве унифицированных акторов —
из его работ мы узнаем об интересах и действиях «Нидерландов»,
«Британии» и «Соединённых Штатов».
Нам потребуется предпринять более глубокий и более систем¬
ный взгляд внутрь стран, выступающих основными единицами ана¬
лиза в мир-системной теории, и выявить акторов, чьи конфликты
в каждой отдельной стране формировали политику, приводившую
к достижению или утрате гегемонии. Как и в случае империй, для
держав-гегемонов на деле характерно множество конкурирующих
между собой элит. Акторами всемирной истории являются элиты
и классы, а не политии. Конфликт элит и классов постоянно ме¬
няет структуру каждой политии, а тем самым меняет и способ¬
ность каждой политии к борьбе за гегемонию или её удержание.
Хотя мир-системный подход способен распознавать и исследовать
конфликт элит и классов, я не согласен с попытками Валлерстай-
на и Арриги синхронизировать структурные изменения внутри
отдельных политий с циклами мир-системы. В результате этого
Арриги оказывается не в состоянии объяснить, почему гегемония
Британии продлилась гораздо дольше, чем гегемония Нидерландов
или Соединённых Штатов, а также то, как Британия, в сущности,
смогла унаследовать статус гегемона у самой себя в течение двух
следовавших друг за другом эпох, которые охватывали переход
к промышленному капитализму.
Признание того, что Британия достигала двух пиков гегемонии,
присутствует у Джорджа Моделски44. Первый из них, состоявшийся
в XVIII веке, базировался на британских переселенческих колониях
и был сведён на нет Американской революцией и падением прибылей
Ост-Индской компании. Второй пик гегемонии в XIX веке базировался
главным образом на промышленности и обеспечивался колониями
в Южной Азии. В промежутке между этими двумя пиками Моделски
усматривает период упадка, тем самым признавая, что гегемон может
и George Modelski, Long Cycles in World Politics (Seattle: University of Washington Press,
1987).
108
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
становиться преемником самому себе, реформируя свою империю
и задавая ей новую конфигурацию. Однако Моделски, как и упомяну¬
тым выше мир-системным теоретикам, не удаётся объяснить, почему
британское государство оказалось способным на реформы, а его
конкуренты нет. Моделски уделяет мало внимания акторам и собы¬
тиям, которые формировали или ослабляли гегемонию, — фактически
он даже не удосуживается упомянуть национализацию Ост-Индской
компании. Каким образом две эпохи британской гегемонии были
порождены внутренней динамикой Британии и её империи, а также
то, почему эта гегемония была утрачена сначала временно, а затем
навсегда, будет показано в главе 5.
В дальнейших же главах я надеюсь продемонстрировать, что поли¬
тика каждой империи или гегемона имела специфический характер.
В оставшейся части книги будут прослежены непредвиденные цепоч¬
ки конфликтов и структурных изменений, с тем, чтобы определить
границы их воздействия на каждого из гегемонов и предполагаемую
способность гегемонов формировать глобальные правила игры и на¬
вязывать их. Проделав подобный исторический анализ, мы сможем
вернуться к мир-системной теории, которая поможет нам понять
последствия этих решений для определения меняющихся позиций
данных политий в мировой экономике и геополитике.
ИЗДЕРЖКИ (И БЛАГА) ИМПЕРИИ И ГЕГЕМОНИИ
Пол Кеннеди рассматривает формальные и неформальные империи
в качестве убыточного бремени, которое истощает экономическую
жизнеспособность великих держав45. Оценивая вклад формально¬
го и неформального империализма в экономическое процветание
той или иной великой державы, Кеннеди занимает позицию, про¬
тивоположную Ленину. Кеннеди признаёт, что великие державы
действительно извлекают богатства из колоний, однако утверждает,
что издержки по охране колоний, зависимых территорий и торго¬
вых путей от великих держав-конкурентов перевешивают выгоды
45 Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers / Кеннеди. Взлёты и падения великих
держав.
109
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
империи. Величайшие державы, среди которых он перечисляет Ис¬
панию Габсбургов, Нидерланды, Францию, Британию, Соединённые
Штаты и Советский Союз, со временем приобрели стратегические
интересы в таком большом количестве мест на планете, что ста¬
ли испытывать необходимость тратить на отдельные территории
и конфликты военные и финансовые ресурсы, и эти траты было
невозможно обосновать экономическими соображениями.
Всё это важно, поскольку по мере возрастания участия во внеш¬
них делах великие державы начинают страдать от того, что Кеннеди
называет «имперским перенапряжением». Поскольку ресурсы вме¬
сто инвестирования в производство уходят на военные издержки
империи, экономика доминирующей державы испытывает упадок,
пока не наступает момент, когда она больше не может позволить
себе вооружённые силы, необходимые для удержания её глобально¬
го положения. Именно в этом, по мнению Кеннеди, и заключалась
причина упадка всех предшествующих великих держав, и то же
самое, предсказывал он, произойдёт и с Соединёнными Штатами46 47.
Кеннеди придаёт мало значения внутренней фискальной органи¬
зации или внутриполитической динамике великих держав, а также
мало рассуждает о различиях в формах правления и отношениях
между государством и гражданским обществом в великих державах,
поскольку всё это не играет существенной роли для его анализа.
«[Между великими державами] вы здесь не найдёте разительных
отличий — между успешностью и неудачей [в мобилизации поступ¬
лений] существует слишком тонкая грань»17.
46 Аналогичный тезис выдвигает Роберт Гилпин в своей работе «Война и изменения
в мировой политике» (Robert Gilpin, War and Change in World Politics (Cambridge: Cam¬
bridge University Press, 1981)), хотя и с большей теоретической абстракцией и меньшим
объёмом исторического материала, чем у Кеннеди. Гилпин также разделяет мнение, что
у господствующих держав «социальные ценности, умонастроения и поведение меняются
такими способами, которые подрывают эффективность экономики и преданность об¬
щему благу отдельных индивидов и групп» (р. 165). Кроме того, народ доминирующей
державы верит в «благо и выгоды статус-кво», тем самым «не уступая обоснованным
требованиям восходящих соперников и не принося необходимых жертв для защиты
своего оказавшегося под угрозой мира» (р. 166). Последний тезис предвосхищает
утверждения Ниала Фергюсона, хотя тот нигде не признаёт, что державы, бросающие
вызов Британии и Соединённым Штатам, выдвигают обоснованные требования.
47 Kennedy, Rise and Fail of the Great Powers, 72 / Кеннеди. Взлёты и падения великих
держав, с. 125.
ПО
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Кеннеди выдвигает и второй тезис о том, почему империа¬
лизм связан с издержками, а не выгодами, отдельно касающийся
сильнейшей великой державы каждой эпохи. Он утверждает, что
в любую эпоху ведущая держава сталкивается с нарастающим
вызовом со стороны держав второго плана, которые на время от¬
кладывают разногласия между собой и объединяются ради того,
чтобы гарантировать, что им не придётся терпеть владычество
общепризнанного гегемона. Сосредоточенность Кеннеди на геополи¬
тике вносит принципиальный вклад в выдвижение на первый план
отличий в воздействии войн на ведущую державу или гегемона
и на второстепенные державы1".
В той версии истории, которую излагает Кеннеди, остаётся
мало места для непредвиденности (contingency). От роста издержек
сохранения империй или гегемонии никуда не деться, возникаю¬
щий в результате экономический упадок (или по меньшей мере
замедление роста и утрата экономического лидерства) неизбежен,
и поэтому каждая новая эпоха после 1500 года отмечена восхож¬
дением какой-либо новой державы или ряда держав-конкурентов.
Модель Кеннеди отличается не только от марксистских пред¬
ставлений о прибыльности империализма, но и от фискально¬
военной модели — преобладающей социологической парадигмы
для объяснения формирования государств и конкуренции меж¬
ду ними48 49. Чарльз Тилли, её наиболее известный представитель,
утверждает, что правители получали доходы и доступ к такому
48 Дэниел Х.Нексон и Томас Райт (Daniel H.Nexon and Thomas Wright, «What’s at Stake
in the American Empire Debate» (The American Political Science Review 101, no. 2 [2007]))
утверждают, что империи ослабевают по мере того, как их формальные и неформаль¬
ные колонии обретают возможности координированного сопротивления метрополии.
Однако их акцент на центр-периферийных отношениях принижает роль, которую играют
колониальные элиты. Нексон и Райт допускают, что имперские правители обладают
единообразным интересом в удержании колоний внутри своей геополитической орбиты
и в извлечении доходов. Однако, как предполагает моя гипотеза, сформулированная
в предыдущей главе, и как будет предметно продемонстрировано в оставшейся части
этой книги, у элит колоний и метрополий существуют отдельные интересы, которые
могут снижать имперский потенциал даже в отсутствии восстаний в колониях и опре¬
делённо до того, как они произойдут.
49 Кеннеди, беззаботно не уделяя внимания необходимости рассмотрения внутренних
институтов и динамики государств, нигде не цитирует Тилли или других исследователей
фискальной политики государств, не говоря уже об анализе их концепций.
111
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ресурсу, как вооружённые люди (а затем и призывники), по мере
того, как они приращивали территории к своим политиям на
европейском континенте и аккумулировали колонии в остальной
части мира. Способность правителей наносить поражения евро¬
пейским политиям-соперникам и поглощать их (либо захватывать
колонии в других частях света) отчасти зависела от их политиче¬
ских навыков в выстраивании альянсов и получении поддержки
от своих богатых и могущественных подданных. А что ещё более
важно, эта способность определялась сравнительными масштабами
концентрации капитала и принуждения, которые правители обна¬
руживали в своих территориях и которые варьировались на терри¬
тории Европы. Первоначально преимуществами обладали богатые
капиталом политии наподобие итальянских городов-государств.
Наёмников, которым богатые города платили из налоговых до¬
ходов и займов, можно было быстрее мобилизовать и лучше во¬
оружить, чем отряды феодальной челяди. В XVI веке «разрастание
войн и собирание европейских государств в систему... постепенно
обеспечили военные преимущества тем государствам, которые
могли выставить регулярные армии. Победили государства, где
(в каком-либо виде) отмечается наличие следующих факторов:
большое сельское население, капиталисты и сравнительно ком¬
мерциализированная экономика»50.
В результате доминирование перешло к политиям, сочетавшим
капитал и принуждение, которые они использовали для консоли¬
дации крупных территориальных государств в Европе, а также для
завоевания глобальных империй.
Фискально-военная модель рассматривает формирование госу¬
дарства и территориальное завоевание в качестве процессов, зави¬
сящих от пройденного пути51. После того, как государства занимали
60 Charles Tilly, Coercion, Capital, and European States (Oxford: Blackwell, 1990), 58 /
Тилли Ч. Принуждение, капитал и европейские государства, 990-1992 гг. М: Территория
будущего, 2009, с. 97.
51 Другие исследователи следуют аналогичной логике, хотя делают акцент на иных
факторах, нежели Тилли. Томас Эртман в книге «Рождение Левиафана» (Thomas Ertman,
The Birth of the Leviathan: Building States and Regimes in Medieval and Early Modern Europe
(Cambridge: Cambridge University Press, 1997)) проводит различия между государствами
по двум критериям: их политическим режимам (абсолютистским или конституционным)
112
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
свои самостоятельные траектории, они не сворачивали с них в силу
более поздних непредвиденных событий. Тилли утверждает, что
особые пути формирования государства, на которые становились
в своих исходных территориях европейские правители, очерчивали
их стратегии колониального захвата и управления. «Европейские
колонизаторы экспортировали очень похожую систему в завоёван¬
ные территории за пределами Европы»52. В результате европейские
государства с наибольшими ресурсами капитала и принуждения
создали самые большие и самые богатые империи. Точно так же,
как европейским правителям раннего Нового времени требовалось
завоёвывать и затем присваивать имевшие собственные резервы
принуждения и капитала территории своих соседей, чтобы обре¬
сти масштаб, необходимый для защиты от аналогичным образом
усиливавшихся соперников, в последующие столетия европейцам
приходилось следовать тому же императиву в глобальном масшта¬
бе. Те, кто захватил колонии в Азии, Америке и Африке, обретал
новые источники капитала и принуждения, которые можно было
задействовать в войнах за новые колонии и в самой Европе.
Фискально-военная модель предлагает целостное объяснение
расширения европейских государств и их глобальных империй. Од¬
нако в объяснении поражений анализ Тилли становится несколько
тавтологичным. Он утверждает, что «государства, проигравшие вой¬
ну, обыкновенно уменьшались в размерах», и наоборот, существует * 62и их государственным структурам (патримониальным или бюрократическим). Госу¬
дарства, утверждает Эртман, закрепляются в своей типологической нише, втягиваясь
в геополитическую конкуренцию — таким образом, принципиальным обстоятельством
оказывается тот момент времени, когда они вступали в европейские войны. В этом
отношении аргументация Эртмана созвучна утверждению Валлерстайна, что характер
государств и классовые отношения в них фиксировались в тот момент, когда они
инкорпорировались в мир-систему. Аналогичным образом Брюс Портер (Bruce Porter,
War and the Rise of the State: The Military Foundations of Modern Politics (New York: Free
Press, 1994) и Брайан Даунинг (Brian Downing, The Military Revolution and Political Change
(Princeton: Princeton University Press, 1992)) утверждают, что войны заставляли прави¬
телей достигать договорённостей со своими подданными, которые затем определяли
будущие социальные и политические механизмы каждого из государств.
62 Tilly, Coercion, Capital, and European States, 149 / Тилли. Принуждение, капитал
и европейские государства, с. 260 [В рус. изд.: «Ведущие государства Европы активно
распространяют свою систему как посредством колонизации, так и через завоевание
и проникновение в неевропейские государства»].
113
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
положительное двунаправленное соотношение между военными
победами и государственными доходами53. Государства, способные
рекрутировать большинство мужчин в свои вооружённые силы и/
или собрать большинство налогов, выигрывали войны, а поскольку
они выигрывали войны, то наращивали подвластные территории
и тем самым приобретали доступ к ещё большим объёмам принуж¬
дения и капитала. Этот благоприятный цикл продолжался, если та
или иная политая не терпела поражение и не уступала территорию
более крупному сопернику и/или если не теряла доходы из-за
внутренних восстаний или налоговых бунтов. Бунты и восстания,
в свою очередь, вспыхивали из-за внезапных повышений налогового
бремени. Но почему в одних политиях массовое сопротивление
разрывало благоприятный цикл роста доходов и военных побед,
а в других этого не происходило, Тилли не объясняет54. 3453 Ibid., 28 and passim / Там же, с. 59 и далее.
34 Объяснение различной значимости восстаний для фискальной мощи государств
дают представители теории рационального выбора. Они утверждают, что правители
соотносят выгоды от увеличения налогов, за счёт которых можно профинансировать
потенциально прибыльные войны, и риски, что подданные поднимут бунт. Налогопла¬
тельщики могут выбирать, подчиняться ли им более высоким налогам, давать взятки
или уклоняться от платежей для снижения своего личного налогового бремени, либо
же участвовать в коллективных действиях с целью отмены повышения налогов.
Решения правителей и подданных относительно сотрудничества или борьбы основы¬
вались на имевшейся у них информации (зачастую неточной) об «ожидаемых реакциях
других акторов» (Edgar Kiser and April Linton, «The Hinges of History: State-Making and
Revolt in Early Modern France», American Sociological Review 67 [2002], 889). Решения
определялись предшествующим опытом. Если в прошлом правителю удавалось повы¬
шать налоги, он, вероятно, сделает это снова, когда захочет вести следующую войну
или у него возникнет такая необходимость. Подданные уклонялись от налогов, если
у агентов правителя недоставало информации для калькуляции налогового бремени
или при отсутствии достаточного количества людей, чтобы собрать причитающееся.
Поскольку монархи формировали бюрократические аппараты, собирающие подобную
информацию, подданным в дальнейшем приходилось либо платить требуемое, либо
бунтовать. Бюрократизация провоцировала восстание.
Знание появлялось благодаря неудачам. Кайсер и Линтон описывают повторяющиеся
или катастрофические провалы в качестве «стержневых моментов истории», которые
заставляли различных акторов менять свои стратегии и определяли разные пути фор¬
мирования государств. Теоретики рационального выбора утверждают, что договорён¬
ности о масштабах налогообложения зачастую распространялись (по меньшей мере
имплицитно) и на решения относительно того, участвовать ли в войне, а также о том,
как делить военные трофеи. И монарх, и элита потенциально могли получить выгоду
от консолидации своих ресурсов для ведения войны, чтобы отобрать территории или
торговые маршруты у конкурирующих политий. Элита колебалась относительно того,
114
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
ПРОВЕРКА ГИПОТЕЗ КЕННЕДИ И ТИЛЛИ
Можно проверить обе гипотезы Кеннеди: (1) великие державы не
отличались друг от друга в своей способности извлекать доходы,
и (2) доминирующие державы проигрывали войны, когда военные
издержки снижали темпы роста их экономик и/или их соперники
объединялись для нападения на их гегемонистское положение.
Точно так же можно проверить и утверждение фискально-военной
модели о том, что государства с более значительными доходами
будут захватывать европейские территории и/или колонии у своих
соперников с меньшими доходами.
В оставшейся части этой главы мой анализ будет ограничен
Испанией, Нидерландами, Францией и Великобританией — четырь¬
мя державами, которые предпринимали попытки как достижения
доминирования внутри Европы, так и построения глобальных им¬
перий. За рамками рассмотрения останутся Австро-Венгрия, Россия
и Португалия. Как отмечалось в главе 1, хотя первые две из этих
держав создали крупные европейские или евразийские империи, ни
одна из них не стремилась к приобретению колоний, отдалённых от
вкладывать ли ей свои ресурсы, поскольку опасалась, что монарх монополизирует
военную добычу. Когда монарх и элита соглашались относительно правил, дающих
элите право голоса в решении о начале войны и распределении её трофеев, элита
с большей готовностью одобряла введение налогов, а также ослабляла ограничения,
благодаря которым сохранялся её контроль над экономикой. Последний замедлял
экономический рост, и когда подобный контроль ослабевал, экономика росла, что
облегчало соответствующей политии возможность вести войны.
Более полное рассмотрение и критику фискально-военной модели и теории рацио¬
нального выбора, а также более полный список теорий в сравнении с приведённым
в этой главе см. в: Richard Lachmann, «Greed and Contingency: State Fiscal Crises and
Imperial Failure in Early Modern Europe», American Journal of Sociology 115, no. 1 (2009).
В сущности, я утверждаю, что модель рационального выбора некорректна, поскольку
она слишком упрощает динамику отношений правителя и элиты. Лоран Розенталь
(Laurent Rosenthal, «The Political Economy of Absolutism Reconsidered» (Analytic Narratives,
ed. Robert Bates et al., [Princeton: Princeton University Press, 1998], 64-108) представляет
аристократов, незнатных землевладельцев и купцов в качестве составляющих единой
элиты. Он утверждает, что различия между этими акторами можно не принимать во
внимание, поскольку все элиты одинаково открыты для «взяток и угроз» со стороны
монархии и в равной степени способны предаваться «езде зайцем». Различий между
группами подданных налогоплательщиков не делает и Кайсер. В последующих главах
при анализе актуальной динамики элит я продемонстрирую, какие проблемы содержат
данные допущения.
115
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
находившихся под их контролем территорий, между которыми не
было географических разрывов. Португалия обладала глобальной
империей, но никогда не претендовала на геополитическое могу¬
щество в Европе. Далее я рассмотрю тенденции, характерные для
доходов четырёх указанных политий в промежутке 1515-1815 годов,
в те столетия, когда они имели хорошие шансы на успех в доми¬
нировании в Европе и в колониях по всему миру. Следующее за
этим периодом столетие было эпохой британской гегемонии, когда
соперничество между великими державами становилось менее ин¬
тенсивным. Утверждения Кеннеди относительно Соединённых Шта¬
тов будут рассмотрены в главе 7. В конце этой главы я обращусь
к отношениям между доходами и территориальными завоеваниями
перечисленных четырёх стран для того же периода 1515-1815 годов.
ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ДОХОДЫ: ОБЪЁМЫ И ТРАЕКТОРИИ
Происходил ли, как утверждает Тилли, последовательный рост го¬
сударственных доходов, за исключением тех случаев, когда на них
негативно влияли территориальные потери или внутренние восста¬
ния? Прав ли Кеннеди, что фискальные возможности государств
существенно не различались? Данные, необходимые для ответа на
эти вопросы, представлены в таблицах 2.1 и 2.2. В таблице 2.1 при¬
ведены государственные доходы четырёх главных военных держав
Европы с XVI века до конца Наполеоновских войн. Показатели для
Франции, Нидерландов и Испании конвертированы в британские
фунты, исходя из содержания серебра в валютах этих стран, после
чего данные скорректированы на инфляцию. В таблице 2.2 та же
информация представлена в показателях на душу населения.
Таблица 2.1 демонстрирует неправоту Кеннеди: различия меж¬
ду фискальными возможностями четырёх государств были впе¬
чатляющими. В отдельно взятые периоды в промежутке между
прибытием испанцев на Американский континент и окончанием
Наполеоновских войн какая-то одна из политий обладала явным
и масштабным преимуществом над своими конкурентами. В начале
XVI века давно сложившееся преимущество крупнейшего и наибо¬
лее эффективного европейского государства сохраняла Франция,
116
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
собиравшая более чем втрое больше доходов, чем Испания, и в 14
раз больше, чем Англия. Даже в показателях на душу населения,
как демонстрирует таблица 2.2, Франция обладала явным пре¬
имуществом над Испанией и особенно над Англией.
Таблица 2.1. Государственные доходы Британии, Франции, Нидерландов
и Испании, 1515-1815 (в тысячах британских фунтов, скорректированных
на покупательную способность 1500-1549 годов)
Годы
Британия
Франция
Нидерланды
Испания
1515
126
1800
558
1560-e
149
631
1099
1580-e
173
1500
156
1862
1600-e
214
992
361
1794
1630-e
218
3429
819
1679
1650-e
4194
2131
1670-e
517
4500
187
1411
1720-e
1846
5139
1417
1574
1750-e
1951
5574
1693
1780-e
4670
8554
1790-e
10714
1290
1805
11042
1983
1810
14400
1815
19947
14890
Источники: Lachmann, Capitalists in Spite of Themselves, table 5.4 (государ¬
ственные доходы в британских фунтах, 1515-1790-е годы) / Лахман. Капи¬
талисты поневоле, табл. 5.4; данные по Британии за 1805-15 годы — Michael
Mann, «State and Society, 1130-1815: An Analysis of English State Finances»,
Political Power and Social Theory, volume 1 (Greenwich, Conn.: JAI Press, 1980),
193. Данные по Франции на 1815 год относятся к 1814 году и взяты из:
Michel Bruguiere, «Finistere», in Jean Tulard, ed., Dictionnaire Napoleon (Paris:
Fayard, 1987). Данные по Нидерландам на 1805 год относятся к 1801 году
и взяты из: Marjolein T’Hart, «The United Provinces, 1579-1806», in Richard
Bonney, ed., The Rise of the Fiscal State in Europe, c. 1200-1815 (Oxford: Oxford
117
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
University Press, 1999), 312. Индекс инфляции взят из: Robert С. Allen, «The
Great Divergence in European Wages and Prices from the Middle Ages to the
First World War», Explorations in Economic History 38 (2001), 426.
Таблица 2.2. Государственные доходы на душу населения в Британии,
Франции, Нидерландах и Испании, 1515-1815 (в британских фунтах, скор¬
ректированных на покупательную способность 1500-1549 годов)
Годы
Британия
Франция
Нидерланды
Испания
1515
0,05
0,11
0,08
1600-е
0,05
0,05
0,24
0,22
1720-е
0,34
0,27
0,75
0,21
1805
1,20
0,94
1815
2,17
0,55
Источники: показатели совокупных государственных доходов взяты из таб¬
лицы 2.1; данные по населению взяты из: Lachmann, Capitalists in Spite of
Themselves, table 5.3 / Лахман. Капиталисты поневоле, табл. 5.3. Показатели
на душу населения рассчитаны как частное от деления доходов 1515 года
на численность населения на 1500 год, доходов 1600-х годов на численность
населения на 1600 год, доходов 1720-х годов на численность населения на
1700 год, доходов на 1805 и 1815 годы на численность населения на 1800 год.
Испанские завоевания на Американском континенте решительно
изменили фискальный баланс на всю вторую половину XVI века.
Испания собирала почти вдвое больше доходов, чем Франция
(за исключением 1580-х годов, когда Франция на короткое время
приблизилась почти вплотную к Испании, поскольку доходы изы¬
мались на ведение французских Религиозных войн). На протяжении
всего этого периода Британия оставалась на третьем месте с зна¬
чительным отставанием — её доходы составляли десятую часть
от доходов Испании и менее четверти доходов Франции. Затем
доходы Испании стали стагнировать: в 1580-х годах они достигли
пикового уровня, который оставался недосягаемым, пока не был
ненамного превзойдён в 1650-х годах, но в последующие десяти¬
летия доходы Испании обрушились.
118
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Доходы Нидерландов обогнали доходы Британии в 1600-х годах,
а к 1670-м превзошли доходы Испании, выйдя на второе место
после Франции. Однако затем, в XVIII веке, в нидерландском госу¬
дарстве наступила фискальная стагнация. Доходы Франции более
чем удвоились в 1580-1630-х годах, а потом вновь почти удвоились
с 1650-х по 1780-е годы, что обеспечило Франции лидерство, кото¬
рое она сохраняла до последнего десятилетия XVIII века. Британия
продемонстрировала наиболее впечатляющие результаты в период
с 1720 по 1815 годы; её доходы выросли почти на 900% с 1750-х
по 1815 год, когда они наконец стали больше, чем доходы любого
другого европейского государства, и это лидерство сохранялось
на протяжении XIX века.
Если рассматривать данные таблицы 2.2 как некий критерий
возможностей государства, то можно обнаружить несколько
иной сюжет. Преимущество Франции в XVI веке было уступлено
в следующем столетии как Испании, так и новому нидерланд¬
скому государству. Успехи Испании состоялись главным обра¬
зом благодаря доходам от её американских колоний, но эти
доходы быстро перестали расти. В самом деле, в 1600-х годах
доходы Испании и Нидерландов на душу населения были ана¬
логичны доходам Франции и Британии столетие спустя. Успехи
Нидерландов в части возможностей государства были главным
образом внутренними, причём на протяжении XVII века они
ускорялись. Нидерландские доходы на душу населения достиг¬
ли беспрецедентных масштабов к началу XVIII века: они почти
вчетверо превосходили доходы Франции и Испании и более
чем вдвое — доходы Британии. Лишь в первые годы XIX века
Британия вышла на первое место по доходам на душу населе¬
ния, а затем, к концу Наполеоновских войн, их объём почти
удвоился. Доходы Франции на душу населения в период этих
войн также удвоились, хотя их исходный уровень был гораздо
ниже, к тому же они оставались примерно вполовину меньше,
чем в Нидерландах.
История Британии, как свидетельствуют обе таблицы, подкреп¬
ляет модель Тилли, однако три другие страны пережили затяж¬
ные периоды стагнации, когда имеющиеся доходы и население,
119
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
за счёт которых можно было комплектовать армии, не могли
обеспечивать новое увеличение поступлений. Наконец, доходы
Испании с 1640-х по 1720-е годы упали почти на треть, поскольку
источники капитала и принуждения этой империи оказались всё
менее эффективными не то что в извлечении новых поступлений,
а даже в поддержании существующей налоговой нагрузки на
жителей и торговлю в её территориях. Таким образом, фискаль¬
ные возможности рассмотренных четырёх держав существенно
отличались, и объяснить эти отличия фискально-военная модель
неспособна.
ДОХОДЫ И ВОЕННЫЙ УСПЕХ
Можно проверить и утверждение Тилли о том, что политии, имею¬
щие больше доходов, отнимают территории у соперников с меньши¬
ми фискальными возможностями. Кроме того, можно рассмотреть,
верно ли утверждение Кеннеди, что менее значимые державы объ¬
единяются и успешно наносят поражение доминирующей державе
своей эпохи. Для того, чтобы протестировать эти тезисы, нельзя
просто рассматривать победы или поражения в отдельно взятых
войнах, поскольку эти категории плохо подходят для описания
того, что происходило в конце большинства европейских войн
раннего Нового времени, не приводивших к отчётливым резуль¬
татам и завершавшихся мирными договорами, по которым все
или большинство завоёванных территорий чаще возвращались их
довоенным владельцам. Безусловная победа в войне была явле¬
нием, характерным для XX века55 6. Таким образом, если добавить
к составленной Андреасом Виммером и Брайаном Мином базе
данных о победах и поражениях в войнах ХІХ-ХХ веков ещё три
предшествующих столетия, это не поможет вынесению вердикта
в споре между тезисами Тилли и Кеннеди511.
66 Eric Hobsbawm, The Age of Extremes: A History of the World, 1914-1991 (New York: Pan¬
theon, 1994), 44-9 / Хобсбаум Э.Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914-1991).
М: Независимая Газета, 2004, сс. 54-9.
S6 Andreas Wimmer and Brian Min, «From Empire to Nation-State: Explaining Wars in the
Modern World, 1816-2001», American Sociological Review 71, no. 6 (2006).
120
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Вместо этого необходимо рассмотреть успехи каждой политии
в территориальных приобретениях благодаря войне. Собранные мною
данные обо всех изменениях контроля над территориями в Европе
и колониях на других континентах представлены, соответственно,
в таблицах 2А и 2В в приложении57. В таблице 2.3 собраны обобщён¬
ные данные об этих изменениях с акцентом на те периоды, когда
у каждой из четырёх рассматриваемых нами держав происходили
значительные территориальные приращения и потери в Европе и за
её пределами в три столетия между 1500 и 1815 годами. В таблице
2.3 также обозначены периоды, когда территориальных изменений не
происходило, и указаны аномалии в соотношениях между фискаль¬
ными ресурсами государств и территориальными приобретениями,
прогнозируемыми фискально-военной моделью.
Таблица 2.3. Эпохи военного господства, территориальных приобретений
и потерь с указанием аномалий, 1500-1815 годы.
ИСПАНИЯ:
1500-1580-е: завоевание территорий в Европе, захват колоний на
Американском континенте у его коренных жителей и у Португалии.
1590-1648: нет территориальных приобретений [аномалия: самая
богатая, а затем вторая по богатству держава]; потеря Нидерлан¬
дов [аномалия: бюджет Испании в пять раз превосходил бюджет
Нидерландов].
1659-1678: потери в Европе в пользу Франции.
1633-1814: потеря колоний в пользу других держав [аномалия:
большинство утраченных колоний достались сопоставимо богатым
Нидерландам и Британии, а не более богатой Франции].
1810-1825: большинство американских колоний получили не¬
зависимость.
ФРАНЦИЯ
1516-1559: изгнание из Франции британцев, приобретения в Ита¬
лии.
57 В эти таблицы не включены случаи, когда какая-либо великая держава захватывала
территорию у соперника в ходе войны, но затем возвращала её в конце этой же войны
по условиям мирного договора. В этих таблицах представлены все территориальные
изменения (де-факто и де-юре), которые сохранялись после завершения войн.
121
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
1659-1678, 1735, 1768: приращение территорий к границам [ано¬
малия: богатейшая держава, но территориальных приобретений
на протяжении большей части этого периода не происходило].
1605-1677, 1763-1795: захват колоний [аномалия: богатейшая
держава, но территориальных приобретений на протяжении боль¬
шей части этого периода не происходило].
1758-1797: потеря большей части колоний в Америке в пользу
Британии [аномалия: Франция была богаче].
1797-1810: завоевание большей части Европы, однако к 1815 году
эти территории были полностью потеряны [аномалия: приоб¬
ретения сделаны после того, как самой богатой страной стала
Британия].
НИДЕРЛАНДЫ:
1609: фактическая независимость от Испании [аномалия: бюджет
Испании в пять раз больше].
1605-1687: захват колоний [аномалия: Нидерланды — третья по
богатству страна, а затем вторая после Франции].
1664-1677: потеря большинства американских колоний в пользу
Британии [аномалия: бюджет Нидерландов в три раза больше].
1714: присоединение Гельдерна к исходной территории.
1783-1814: потеря многих колоний в пользу Британии.
БРИТАНИЯ:
1559: потеря владений во Франции.
1610-1672: захват колоний [аномалия: Британия — наименее
богатая из четырёх держав].
1714: приобретение Гибралтара.
1739-1763: захват колоний [аномалия: Британия была беднее
Франции, её доходы были сопоставимы с Испанией].
1783: потеря американских колоний.
1783-1815: захват колоний у Франции, Испании и Нидерландов
при одновременной утрате колоний в пользу этих же держав [ано¬
малии: Британия захватила большинство колоний у Франции, хотя
последняя обладала более значительным бюджетом и военным
доминированием в Европе; Британия утратила колонии главным
образом в пользу менее богатых Нидерландов и после достижения
военного доминирования в Европе].
122
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
Приведённые данные не подкрепляют фискально-военную мо¬
дель. Пять из одиннадцати указанных в таблице 2А европейских
территориальных изменений в четырёх великих державах происхо¬
дили в пользу государства, имевшего в соответствующий момент
более значительный бюджет, четыре — в пользу менее богатых
государств, а два — между государствами с почти равными бюдже¬
тами. За пределами Европы 24 перехода колониальных территорий
из рук в руки четырёх великих держав, представленных в таблице
2В, произошли в пользу более богатой политии, а 19 — в пользу
менее богатой.
Более значимым моментом, чем неоднородная картина тер¬
риториальных изменений между четырьмя державами, является
неспособность фискально-военной модели объяснить длительные
периоды, в ходе которых ведущие в фискальном и военном от¬
ношениях державы вообще не делали территориальных приобре¬
тений, несмотря на их преимущества над соперниками с менее
значительными ресурсами. Богатейшая держава каждой эпохи на
протяжении большей части периода её фискального превосходства
не наращивала территории, а державы, которые концентрировали
территории, почти всегда обладали меньшими бюджетами, чем
их соперники, которые не смогли прирастить свои владения или
уступали территории менее богатым державам.
Модель Кеннеди может лишь в ограниченной мере помочь
объяснению аномалий, порождаемых фискально-военной моделью.
Некоторые (но не большинство) военные поражения испанцев
и французов действительно произошли потому, что менее значи¬
тельные державы объединялись, чтобы помешать амбициям этих
доминирующих держав. Утверждение же Кеннеди, что имперские
издержки вели к экономическому упадку, не подтверждается фак¬
тами ни в одном из четырёх случаев.
Испания совершила почти все свои завоевания на том отрезке
XVI века, когда её расходы были неизмеримо ниже, чем у Франции.
В 1580-х годах, когда Испания обладала наибольшим бюджетом,
она установила временный контроль над Португалией и её ко¬
лониями. Наибольшим вызовом для фискально-военной модели
является то, что Испания утратила военное доминирование внутри
123
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Европы (показательной была потеря контроля над её богатейшей
территорией — Нидерландами), а её колониальные приобретения
резко прекратились в 1590-х годах, в тот момент, когда доходы
Испании увеличились с 120% до 200% по отношению к её главному
сопернику — Франции. В XVII—XVIII веках Испания уступала евро¬
пейские территории более богатой Франции, а колонии в других
частях мира отдавала главным образом Британии и Нидерлан¬
дам, располагавшим сопоставимыми с Испанией бюджетами, пока
Британия впечатляюще не нарастила свои фискальные ресурсы
во второй половине XVIII века. Способность Испании захватывать
и удерживать колонии, вопреки фискально-военной модели, не
коррелировала с её фискальными ресурсами.
Мишенью для объединённых сил менее значимых держав Ис¬
пания становилась в XV веке и в ходе Тридцатилетней войны
1618-1648 годов. Модель Кеннеди может продемонстрировать, что
причиной нескольких испанских поражений в Европе было то,
что «Испанская империя одновременно сражалась сразу на трёх
фронтах, а её враги сознательно оказывали друг другу если не
военную, то по крайней мере дипломатическую и коммерческую
помощь»58, что и объясняет неспособность Испании приобретать
территории после 1590 года. Наиболее принципиально то, что гол¬
ландцы смогли завоевать независимость и отобрать американские
и азиатские колонии у куда более богатой Испании с помощью
англичан и французов, тогда как Испания одновременно воевала
с Францией, Швецией и различными германскими политиями.
Кеннеди приводит мало свидетельств того, что «имперское пере¬
напряжение» воздействовало на испанскую экономику и истощало
будущие возможности Габсбургов нести военные расходы. Все
обнаруживаемые Кеннеди признаки фискальной слабости — значи¬
тельная автономия каждой территории Габсбургов, за исключени¬
ем Кастилии, которая обеспечивала основную часть королевских
доходов, налоговые льготы, которыми пользовались аристократы
и корпоративные структуры, и монополии, замедлявшие эконо¬
58 Kennedy, Rise and Fail of the Great Powers, 49 / Кеннеди, Взлёты и падения великих
держав, с. 91.
124
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
мический рост и торговлю, — были порождениями структуры им¬
перии Габсбургов. Если эти слабости углублялись последующими
усилиями Испании по сохранению и расширению своей империи,
то Кеннеди не объясняет, как это происходило. Прежде всего он
ничего не сообщает о впечатляющем падении доходов Габсбургов
от их американских колоний в первой половине XVII века — именно
в тот период, когда Габсбурги понесли наиболее значимые военные
и территориальные потери в Европе.
Франция, несомненно, была богатейшим европейским государ¬
ством с 1630-х по 1790-е годы. В отдельные моменты в ходе этого
периода она совершала скромные приращения территории, тогда как
беспрецедентные завоевания при Наполеоне состоялись после того,
как Британия достигла решительного преимущества в фискальной
сфере. Несмотря на то, что население и доходы Франции были
равны населению и доходам её трёх главных соперников вместе
взятых, с 1680-х до 1750-х годов она была не в состоянии достичь
каких-либо геополитических преимуществ. В эту эпоху Франция не
приобрела никаких территорий в Европе (за исключением отнятой
у Габсбургов Лотарингии в 1735 году), не расширяла свои колонии
и не устанавливала контроль над какими-либо новыми торговыми
маршрутами. Во второй половине XVIII века Франция утратила
многие свои колонии, хотя удерживала решительное фискальное
преимущество над Британией. Огромное фискальное преимуще¬
ство французского ancien regime [Старого порядка — фр.] приносило
Франции определённые территории в Европе, хотя революционное
воодушевление республиканских войск и предводительство Наполео¬
на дали ей гораздо больше. Франция была совершенно неспособна
конвертировать свои доходы в колонии.
Как утверждает Кеннеди, двум попыткам Франции достичь
гегемонии на континенте (в 1660-1714 и 1793-1814 годах) вос¬
препятствовали масштабные коалиции других великих держав
и менее значимых государств, которые отчаянно хотели избежать
существования в условиях французской гегемонии. По мнению
Кеннеди, способность Франции воевать против этих масштабных
коалиций снижалась по мере того, как издержки затяжных войн
истощали французскую экономику.
125
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Хотя Кеннеди усматривает черты сходства между двумя проваль¬
ными попытками Франции достичь гегемонии, существовали и прин¬
ципиальные отличия между двумя указанными периодами. Наполеону
противостояла объединённая и полностью мобилизованная коалиция
всех прочих европейских государств, тогда как коалиция против
Людовика XIV была менее основательной: за полвека его правления
Британия и другие державы порой сами объединялись с Франци¬
ей59. Экономическое и демографическое преимущество Франции над
другими державами в первый из указанных периодов было более
существенным, чем при Наполеоне60. На основании модели Кеннеди
можно спрогнозировать, что при Людовике XIV Франция была бы
более успешной, чем при Наполеоне, однако в действительно всё было
наоборот. При Старом порядке Франция наращивала приграничные
территории, но с 1630-х по 1780-е годы ей не удавалось удержать
какие-либо другие территории в Европе, а колоний у Франции за это
время появилось немного. Наполеон же какое-то время контролировал
большую часть Европы, даже несмотря на то, что уступил Британии
большинство остававшихся у Франции колоний.
Кеннеди не приводит никакого анализа того, каким образом
военные расходы, а не вечная «незрелость финансовой системы»61
ослабляли рост экономики Франции. А в попытке объяснить такую
аномалию, как невпечатляющие территориальные приобретения
Старого порядка, он выходит за рамки своей модели. Франции,
утверждает Кеннеди, не удалось реализовать некую последова¬
тельную континентальную или морскую стратегию: «Разрываясь
между войной во Фландрии, Германии и Северной Италии, с одной
стороны, и кампаниями в проливе Ла-Манш, Вест-Индии, Нижней
Канаде, Индийском океане, с другой, Франция не раз оказывалась
“меж двух стульев”»62. Кроме того, Кеннеди описывает нерешитель¬
59 Ibid., 100-6, 121-39 / Там же, сс. 167-75, 195-221.
60 Massimo Livi Bacci, The Population of Europe (Oxford: Blackwell, 1999), 8.
61 Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers, 83 / Кеннеди, с. 142. Это заявление
о незрелости финансовой системы Франции противоречит приведённому выше обще¬
му утверждению Кеннеди об «отсутствии разительных отличий» между фискальными
возможностями великих держав.
62 Ibid., 89 / Там же, с. 151.
126
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
ность Франции при Людовике XIV, достижение ею ясности целей
при более слабом Людовике XVI, когда Франция сконцентрирова¬
ла свои военные ресурсы для помощи Американской революции,
а затем и крупнейшие приобретения при Наполеоне — но не даёт
этому объяснения.
Нидерланды обрели фактическую независимость, когда их
бюджет составлял пятую часть от бюджета властвовавшей над
ними Испании. Большинство своих колоний голландцы захва¬
тили у их коренного населения, а не у предшествующих ев¬
ропейских завоевателей. Те немногие колонии, которые они
отняли у держав-конкурентов, были добыты в моменты, когда
голландцы обладали меньшими государственными доходами,
чем их соперники, а утрата голландцами большинства их ко¬
лоний в пользу англичан произошла в то время, когда доходы
нидерландского государства втрое превосходили доходы, по¬
лучаемые Британией. В ходе первых двух англо-голландских
войн Нидерланды обладали дополнительным преимуществом
в виде союзной им Франции. Голландцы отторгли провинцию
Гельдерн у Испанских Нидерландов и сделали её неотъемлемой
территорией своей страны в 1714 году, когда доходы Испании
и Нидерландов были почти равны, а куда более богатая Фран¬
ция была не в состоянии сделать какие-либо территориальные
приобретения. Голландцы достигли многого с относительно не¬
большими ресурсами и утратили большинство колоний на пике
развития своего фискального потенциала.
Усилия Нидерландов по удержанию статуса великой державы,
утверждает Кеннеди, были обречены в силу неспособности этой
небольшой страны позволить себе как наземные вооружённые
силы, необходимые для обороны от Франции, так и военно-морские
силы для защиты её побережья, колоний, а также европейских
и международных торговых путей от британских и испанских
нападений. Неотъемлемая стратегическая слабость Нидерландов
заставляла их вступать в союз с Британией. Этот альянс ослаблял
голландцев в коммерческом отношении из-за того, что британцы
часто вводили торговое эмбарго против Франции, а также требо¬
вали, чтобы Нидерланды предоставляли войска для наземных войн
127
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
с Францией — эти обременения ещё сильнее замедляли голландский
экономический рост63.
В действительности основные геополитические поражения гол¬
ландцев состоялись до того, как они вступили в альянс с Британи¬
ей, и вопреки тому, что они сохраняли фискальное преимущество
над всеми своими соперниками, за исключением Франции. До
наполеоновского вторжения голландцы были способны отражать
сухопутные нападения как Франции (богатейшей из четырёх рас¬
сматриваемых держав), так и Испании, хотя Кеннеди считает,
что их наибольшие геополитические слабости были именно на
суше. Однако в морских сражениях голландцы уступили колонии
и торговые маршруты менее богатым британцам. Экономический
упадок Нидерландов произошёл в XVIII веке, спустя десятилетия
после того, как голландцы существенно сократили свои военные
обязательства64.
Британия захватывала колонии у соперников в тот момент,
когда она располагала наименьшим бюджетом среди четырёх клю¬
чевых держав, а утрачивала их в конце XVIII века, когда её доходы
стали резко расти, причём в пользу преимущественно голландцев
и испанцев, чьи доходы тогда стагнировали. Британия приобрела
многое с небольшими ресурсами, а когда обладала более суще¬
ственными доходами, её приобретения были меньше.
Кеннеди объясняет способность Британии захватывать колонии
у более богатых европейских соперников с точки зрения геогра¬
фической удалённости этой островной страны от континентальных
войн, что позволяло британцам концентрировать свои ресурсы
на создании военно-морского флота, который можно было задей¬
ствовать не для решения европейских задач, а для колонизации
территорий и захвата уже существующих колоний у соперников,
поглощённых европейскими войнами. Кеннеди игнорирует тот факт,
что флот создавался для защиты Британии от вторжения и мог
направляться для захвата колоний лишь потому, что у Британии
63 Ibid., 86-8 / Там же, сс. 147-50.
64 Jonathan Israel, The Dutch Republic: Its Rise, Greatness, and Fail, 1477-1806 (Oxford:
Clarendon, 1995) / ИзраэльД. И. Голландская республика. Её подъём, величие и падение.
1477-1806. М.: Клио, 2018.
128
Глава 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы
была армия, которая могла нейтрализовать неприятеля на Евро¬
пейском континенте. Именно поэтому Британия была способна
захватывать колонии у других держав, даже когда находилась
в состоянии мира с этими же соперниками в Европе — например,
сразу же после своего поражения в Америке Британия отобрала
ряд колоний у Франции65.
ПОЧЕМУ КЕННЕДИ НЕПРАВ
С чем связаны неудачи гипотез Кеннеди? Каким образом можно
выстроить модель, способную объяснить актуальные фискальные
и геополитические траектории Испании, Франции, Нидерландов
и Великобритании? Модель Кеннеди не позволяет объяснить слиш¬
ком многие территориальные приобретения и потери великих дер¬
жав, поскольку в ней не принимаются во внимание впечатляюще
разные способности каждой из них устанавливать непосредственный
централизованный контроль над сборщиками налогов, военными
и прочими официальными лицами, находившимися под их номи¬
нальной юрисдикцией. Точно так же Кеннеди не рассматривает
или не пытается объяснить различные возможности колониальных
торговых компаний, купцов и банков или колониальных адми¬
нистраторов и поселенцев инициировать дипломатические или
военные миссии и создавать ситуации, которые заставляли их
метрополии вести внешние войны, не имевшие ни экономического,
ни геополитического смысла.
Как будет показано в последующих главах, где будут по отдель¬
ности рассмотрены Испания, Франция, Нидерланды и Британия,
а затем Соединённые Штаты, проблема заключалась не в доступно¬
сти ресурсов. Колонии приносили достаточно доходов для оплаты
общих издержек ведения войн против других европейских стран
и контроля над империями. Европейские державы проигрывали
65 Британия отобрала ряд колоний у Франции - Имеются в виду карибские острова
Доминика и Гренада, которые в период войны за независимость США были оккупиро¬
ваны Францией, но в 1783 году по Версальскому миру, завершившему эту войну, были
возвращены Британии. Тогда же под контроль Британии окончательно перешёл карибский
остров Монтсеррат, за который шла долгая борьба с Францией (прим, переводчика).
129
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
войны и колонии по другой причине — потому, что они не могли
установить централизованный контроль над войсками и оружием,
на которые тратились их бюджеты, или же обеспечить, чтобы
доходы от колоний и налоги, собранные в метрополиях, действи¬
тельно поступали в центральное казначейство. Для объяснения
как военного поражения, так и экономического упадка необходимо
обратиться к внутренней динамике гегемонов — и состоявших¬
ся, и несостоявшихся. Значение империй (как формальных, так
и неформальных) заключается как в их воздействиях на структу¬
ру элит, определяющую внутреннюю государственную политику
и внутренние возможности каждого гегемона, так и в их вкладе
в экономический рост и в их роли в разжигании войн между
великими державами.
ГЛАВА 3. ИСПАНИЯ И ФРАНЦИЯ:
ВОЕННОЕ ДОМИНИРОВАНИЕ
БЕЗ ГЕГЕМОНИИ
В предыдущей главе был поставлен вопрос о том, объяснялся
ли военный успех фискальным превосходством той или иной
политии над соперниками. Если предельно коротко, то мой
ответ — нет. В этой главе будет предпринята попытка объяснить
причины аномальных расхождений между доходами и территориаль¬
ными завоеваниями с помощью выявления механизмов конфликта
между элитами и динамики структурных изменений. В частности,
будет поставлен вопрос о том, почему Испания и Франция были
неспособны объединить результаты своих военных завоеваний
в целостные империи, которые могли бы сосредотачивать ресурсы
в метрополии и тем самым питать экономический рост и дальней¬
шие военные успехи. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо
поставить и ответить на ещё один: кто контролировал завоёванные
территории и извлекаемые из них доходы?
Испания Габсбургов и Франция при Людовике XIV и Наполеоне
демонстрируют пределы империй и геополитического могущества.
Эти политии стремились достичь военного доминирования в Ев¬
ропе и использовать свою мощь на континенте, чтобы собрать
более значительную «коллекцию» колоний, чем их европейские
соперники. Испания сохраняла устойчивое военное доминирование
в Европе дольше, чем любая другая полития начиная с Древнего
131
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Рима, завоевав империю, которая оставалась значительно больше
своих соперников вплоть до утраты большинства её американ¬
ских колоний в ходе серии революций в борьбе за независимость
1811-1836 годов, когда, начиная с разгрома Наполеона, Испанию
затмила имперская экспансия Британии. Франция в эпоху своего
военного доминирования в Европе оказалась не в состоянии по¬
строить значительную империю за пределами этого континента,
а её военные завоевания в Европе, за исключением скромных
приращений территорий к собственным границам, были лишь
временными.
ПРЕДЕЛЫ ВОЕННОГО МОГУЩЕСТВА
Как было показано в предшествующей главе, Испания в XVI веке
построила самую крупную и приносившую наибольшие доходы
империю среди своих европейских соперников, захватив большую
часть Латинской Америки, значительную часть запада нынешних
Соединённых Штатов, некоторые острова Карибского бассейна
и Филиппины. С 1580 по 1640 годы, в период унии с Португалией,
Габсбурги также удерживали ряд прибрежных торговых портов
в Африке, Индии и Юго-Восточной Азии. Кроме того, испанский
монарх в качестве габсбургского императора правил в Нидерландах
(на тот момент их территория включала нынешние Нидерланды,
Люксембург и Бельгию1) и в значительной части нынешних Гер¬
мании и Италии.
Эти завоевания позволили испанской монархии увеличить
свои доходы на 233% с 1515 по 1580-е годы, когда они впервые
превзошли доходы французского монарха. Однако 1580-е годы
стали и фискальным пиком для Габсбургов, после чего их дохо¬
ды с поправкой на инфляцию не росли. К 1720-м годам доходы
1 Включавших нынешние Нидерланды, Люксембург и Бельгию — В российских рабо¬
тах для наименования этой территории иногда используется термин «исторические
Нидерланды». Ниже при необходимости будут использоваться уточнения, о какой её
части идёт речь: о Северных Нидерландах, добившихся независимости от Испании
в XVI веке (ныне — основная часть Королевства Нидерланды), или о Южных Нидер¬
ландах, оставшихся под властью Испании (ныне — Королевство Бельгия и Великое
герцогство Люксембург) (прим, переводчика).
132
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
Испании составляли лишь 31% от доходов Франции, 85% от дохо¬
дов Британии и всего на 4% превышали доходы Нидерландов — её
бывшей колонии2.
Испанские военные успехи прекратились в XVII веке. Как мы
уже видели в предыдущей главе, деньги не приносили Габсбургам
военные победы. В начале XVII века Испания теряла свои наиболее
прибыльные и стратегически важные европейские территории, усту¬
пая одновременным усилиям нидерландских мятежников и фран¬
цузского интервенционизма. В этот же период голландцы отобрали
у Испании некоторые из её богатейших владений в Карибском
бассейне. В 1714 году Испания уступила Австрии Южные Нидер¬
ланды (Бельгию), Неаполь, Милан и Сардинию, в 1720 году отдала
Священной Римской империи Сицилию, а в 1735 году уступила
Австрии Тоскану и Парму. Хотя большая часть этих земель теперь
была подвластна австрийским Габсбургам, необходимо помнить,
что австрийская и испанская ветви этой династии разделили свои
владения на отдельные политические структуры двумя столетиями
ранее, а в XVII и XVIII веках они конкурировали и время от вре¬
мени воевали друг с другом за территорию и влияние в Европе.
Что же касается американских колоний Испании, то почти все
они были потеряны во время волны движений за независимость
с 1808 по 1833 годы.
Франция дважды стремилась к гегемонии внутри Европы —
при Людовике XIV, а затем при Наполеоне. Людовик мало чего
добился, захватив лишь некоторые приграничные территории,
значительная часть которых является частью Французской
Республики и сегодня. Наполеон создал самую большую евро¬
пейскую империю в промежутке между Древним Римом и Гит¬
лером, захватив территории сегодняшних Бельгии, Нидерландов,
Португалии и Испании, а также значительные части Италии
и Германии. Но за пределами Европы достижения двух этих
правителей были совершенно разными. Людовик XIV расширял
французские владения в Северной Америке, в Карибском бас¬
сейне и Индии — главным образам за счёт нанесения поражений
2 Данные таблицы 2.1 на с. 117.
133
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
коренным народам, а не захватов уже существующих европей¬
ских колоний. Наполеон мало что сделал, чтобы бросить вызов
европейцам за пределами Европы (что предвосхищало стратегию
Гитлера), захватив лишь небольшие владения на Американском
континенте и в Африке.
По сути, успех в Европе мало что давал для колонизации, а ко¬
лониальные империи вносили небольшой вклад в битвы Испании
и Франции за господство над Европой. Невозможно представить
себе случаи, более резко контрастирующие с Британией, которая
будет рассмотрена в главе 5, и Соединёнными Штатами, о которых
пойдёт речь в заключительных главах, хотя Нидерланды занимают
промежуточную позицию между Испанией и Францией, с одной
стороны, и Британией и США, с другой. В этой главе сначала будет
рассмотрена динамика Испанской империи, а в следующих разделах
та же задача будет предпринята для Франции при Людовике XIV,
а затем в эпоху Наполеона. В заключительной части главы мы
выявим общие особенности испанской и французской динамики,
которые будут использованы для оценки релевантности типологии
империй, разработанной в главе 1.
ИСПАНИЯ
Империя, которую построили Габсбурги
Империя Габсбургов зачастую изображается порождением матри¬
мониальных сделок и удачи демографического характера: Ферди¬
нанд женился на Изабелле, объединив Кастилию и Арагон; их дочь
Хуана вышла замуж за Филиппа I, сына Максимилиана Габсбурга
и Марии Бургундской, чей брак объединил престолы Австрии
и Бургундии, а также Священной Римской империи. Удачно свое¬
временная смерть старшего брата Хуаны позволила ей и её сыну
Карлу унаследовать испанский престол наряду с австрийским.
Новая демографическая удача подоспела, когда в 1578 году порту¬
гальский король Себастьян погиб, не оставив прямого наследника,
что позволило сыну Карла Филиппу II предъявить требования на
португальский престол после того, как дядя Себастьяна кардинал
134
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
Энрике умер в 1580 году3. Затем пресеклась вся мужская линия
королей Венгрии и Богемии4, что позволило и этому престолу
перейти к следующему поколению Габсбургов. Хотя испанская
и австрийская короны были разделены (а всё более отдаляющиеся
интересы австрийских Габсбургов / правителей Священной Римской
империи становились периферийными для будущего испанских
Габсбургов и их империи), испанская линия династии удерживала
Бургундию и получила поддержку в приобретении территории
будущих Нидерландов благодаря рычагам влияния императора
Священной Римской империи.
Описания династических интриг заслоняют те принципиальные
соглашения, которые убеждали элиты европейских земель, объ¬
единённых под эгидой Испании, встать на сторону суверенитета
Габсбургов. В каждой из этих территорий Габсбурги в качестве
своих главных союзников среди элиты выбирали крупнейших
аристократов. Затем корона подставляла военное плечо (или с ува¬
жением относилась к уже существующим вооружённым силам
доминирующей элиты), которое позволяло этой элите подчинять
элиты-конкуренты и эксплуатировать крестьян и города. Эти сделки
отражали осмотрительную оценку Габсбургами своего ограни¬
ченного военного и организационного потенциала в сравнении
с нобилитетом.
Кастильские аристократы предоставили вооружённые силы,
необходимые для отвоевания той части Испании, которая при¬
надлежала мусульманам, и в награду получили львиную долю зе¬
мель, захваченных в ходе растянувшейся на столетия Реконкисты5.
«Начиная с позднего средневековья сменявшие друг друга короли
и королевы Кастилии задабривали знать, чтобы удержать её от
мятежа, наделяя её фактическим контролем над внутриэкономи¬
3 Lynch, Spain 1516-1598, 429-85.
4 Королей Венгрии и Богемии — Хронологическая неточность: Габсбурги предъяви¬
ли права на эти земли после гибели в битве при Мохаче в 1526 году венгерского
и богемского короля Лайоша II из династии Ягеллонов. Сам он был женат на сестре
Фердинанда Габсбурга, а женой Фердинанда была сестра Лайоша. Королём Богемии
Фердинанд был признан почти сразу, а Венгрию ему пришлось разделить с воеводой
Трансильвании Яношем Запольяи (прим, переводчика).
5 Ibid., 1-26.
135
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ческими делами и политикой на местном уровне в Кастилии»'1.
Попытки монархии ограничить власть аристократов при помощи
корпуса чиновников-буржуа в XIV веке спровоцировали в Кастилии
гражданскую войну. Король Педро Жестокий был убит и заменён
его сводным братом, который вернул высокие государственные
и церковные должности аристократическим семьям, претендовав¬
шим на эти посты. После завершения гражданской войны новый
король Энрике II также аннулировал автономные права городов.
Таким образом, аристократы восстановили контроль над теми
городами, которые в ходе гражданской войны стали на сторону
монархии. Последующие попытки короны сдерживать могущество
аристократов путём поддержки крестьянских требований в череде
восстаний 1460-1472 годов встретили сопротивление, поскольку
все эти восстания были сокрушены аристократами6 7.
Король Фердинанд, королева Изабелла и их габсбургские преемники
вынесли уроки из этих неудачных усилий. Они не провоцировали
новых восстаний знати или крестьян в Кастилии. Приступая к включе¬
нию других королевств в свою имперскую монархию, эти властители
осуществляли данную задачу с сохранением всех привилегий уже
сложившейся аристократии. Королевство Арагон, которое состояло
из собственно Арагона, Каталонии и Валенсии, а затем и Португалия
вошли в состав пиренейской империи не путём завоевания, а наоборот,
по согласию между кастильским монархом и аристократиями каждого
из этих королевств. Арагонская и португальская знать признавали
право кастильского монарха носить несколько корон в обмен на при¬
знание королём широчайших притязаний аристократии на древние
права освобождения от налогов, на отправление местной судебной
власти и на полномочия представительных органов аристократии
налагать вето на королевские инициативы8.
6 Carla Rahn Phillips, Ciudad Real, 1500-1750: Growth, Crisis, and Readjustment in the
Spanish Economy (Cambridge: Harvard University Press, 1979), 77.
7 Stanley G. Payne, A History of Spain and Portugal (Madison: University of Wisconsin
Press, 1973), 141-69.
8 M. L Bush, Renaissance, Reformation and the Outer World (London: Blandford, 1967),
48-58; Henry Kamen, Spain 1469-1714: A Society of Conflict (London: Longman, 1991),
17-32; Lynch, Spain 1516-1598, 6-8 и далее; Lynch, The Hispanic World in Crisis and
Change, 17-52; Daniel H. Nexon, The Struggle for Power in Early Modern Europe: Religious
136
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
Испанская корона действительно извлекла как фискальные, так
и династические выгоды из альянса с провинциальным нобилитетом.
Габсбурги успешно бросили вызов могуществу духовенства, тем са¬
мым предъявив претензии на всё большую долю церковных десятин
и изъятие значительной части церковной собственности. Присвоение
короной полномочий и собственности духовенства началось ещё во
время гражданской войны в Кастилии и продолжилось в последую¬
щие столетия. Способность королевской власти к ослаблению церкви
проистекала из двух причин. Во-первых, духовенство теряло земли
и права на десятины, поддержав проигравшие стороны в гражданской
войне XIV века. Во-вторых, папа римский пожаловал короне полно¬
мочия назначать всех испанских епископов и права получать всё
большую долю церковных доходов. Тем самым Рим выразил признание
сначала отвоеванию Фердинандом и Изабеллой Испании у мавров,
затем энергичности их преемников в борьбе с протестантами, ев¬
реями и мусульманами при помощи военных действий и методов
инквизиции, а в конечном итоге и усилий короны по обращению
в христианство язычников на Американском континенте9.
В XVII веке испанская церковь стала крупнейшим источником
поступлений короны после кастильского крестьянства. Если прове¬
сти среднюю оценку доходов испанской монархии с 1621 по 1640
годы, то налоги с Кастилии, которые почти исключительно ложи¬
лись на крестьян и батраков, приносили 38% королевских доходов,
ещё 15,6% поступало от испанской церкви, и только 10,7% - от
американских драгоценных металлов10. Однако получение короной
доходов от духовенства имело свою политическую цену. Испанские
монархи, во многом подобно английской короне после реформации
Генриха VIII, о которой пойдёт речь в главе 5, обнаружили, что,
вступая в альянс с аристократами для ослабления духовенства,
Conflict Dynastic Empires, and International Change (Princeton: Princeton University Press,
2009), 147-9, 228-30; Payne, History of Spain and Portugal; Pierre Vilar, La Catalogne dans
lEspagne moderne: Recherches sur les fondements economiques des structures nationales
(Paris: SEVPEN, 1962), vol. 1.
9 Bush, Renaissance, Reformation, and the Outer World, 44-8, 58-61; Lynch, Spain 1516-
1598, 1-26, 342-85; Payne, History of Spain and Portugal, 205-6.
10 Kamen, Spain 1469-1714, 218.
137
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
они теряли потенциальный противовес крупным представителям
знати или местным землевладельцам. До того как духовенство
и городские купцы были ослаблены альянсом короны и аристо¬
кратии, это были единственные группы, которые располагали
либо административным потенциалом, либо знанием ситуации
на местах и политической властью для того, чтобы извлекать все
выгоды для короны из церковных земель и десятин. Вместо этого
для управления церковной собственностью и её налогообложения
короне пришлось обратиться к аристократам. Значительная часть
церковных земель была сдана в аренду аристократам на выгодных
для них условиях, при этом между аристократами и духовными
лицами, которые часто доводились друг другу родственниками,
совершались коррупционные сделки".
Свой контроль на местах аристократы на Пиренейском полу¬
острове закрепляли с помощью создания династических альянсов,
которые выстраивались поверх чётких иерархий аристократических
титулов. Эти цепочки генеалогической преемственности, на вершине
которых находились региональные магнаты или представительные
органы провинций, устанавливали всё более открытый контроль
над землей, крестьянами, городами и духовными должностями
по мере того, как они получали уступки от короны и наноси¬
ли поражения крестьянам* 12. К XVII веку все провинции Испании
управлялись аристократическими автаркиями.
Этот своеобразный способ объединения территорий Габсбургов
позволял аристократам удерживать наследственный контроль над
командными должностями в армии и над собственными воору¬
жёнными приспешниками. Ограниченность финансовых ресурсов
короны подразумевала, что у Габсбургов не было возможностей
для создания параллельной профессиональной армии, способной
преобладать над вооружёнными силами отдельных аристократов,
а в дальнейшем включить их в свои ряды или прийти им на сме¬
ну. Подобно монархам в других частях Европы, у габсбургских
правителей действительно имелись те или иные средства для того,
" Lynch, Hispanic World in Crisis and Change, 348-82; Phillips, Ciudad Real, 110.
12 Lynch, Spain 1516-1598; Vilar, La Catalogue dans i’Espagne moderne.
138
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
чтобы прибегать к услугам наёмников, но в тот момент, когда
у короны не было наличности для оплаты услуг наёмных войск
или их содержания, они перебегали на сторону противника или
расходились. В результате основная часть армий Габсбургов, как,
по сути, и всех европейских армий, представляла собой контроли¬
руемые аристократами сборища вооруженных людей. Аристократы
зачастую вступали в боевые действия, но затем, при несогласии
с планами их номинального правителя, отводили своих людей.
Таким образом, победа в том или ином сражении (да и в самих
войнах, представлявших собой серию битв, между которыми за¬
частую проходили месяцы и годы, и тянувшихся на протяжении
нескольких лет, а то и десятилетий) нередко была связана не
столько со стратегическим планом или тактическими навыками
командующего, сколько с финансовыми ресурсами правителя
и с тем, насколько существенны были его политические возмож¬
ности и/или рычаги воздействия для убеждения теоретически
подвластных ему аристократов, чтобы те вывели своих людей на
поле боя, а затем преданно и храбро сражались в соответствии
со стратегией и приказами правителя13.
КТО ЗАВОЕВАЛ АМЕРИКАНСКИЙ КОНТИНЕНТ?
Та система правления и строительства империи, которую Габсбурги
использовали в Испании, а затем в других частях Европы, приме¬
нялась и к возможностям завоевания новых территорий, ставшим
очевидными вместе с первыми сообщениями об экспедициях
Колумба на новом континенте. Отсутствие у Испании централизо¬
ванных армии и флота, а также хронический фискальный кризис
испанской монархии не стали помехой: обойти эти препятствия
удалось благодаря тому, что оплачивать экспедиции в Америку
было позволено негосударственным акторам — главным образом
аристократам, а также городскому купечеству.
13 Более подробное рассмотрение пределов централизованного контроля в евро¬
пейских армиях раннего Нового времени см. в: Richard Lachmann, «Mercenary, Citizen,
Victim: The Rise and Fall of Conscription in the West», in Nationalism and War, ed. John
A. Hall and Sinisa Malesevic (Cambridge: Cambridge University Press, 2013), 44-70.
139
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Необходимо признать, что первыми завоевателями и пересе¬
ленцами в испанских и большинстве других европейских колоний
в обеих Америках, Азии и Африке были частные предприниматели.
Известная из школьных учебников история о том, как королева
Изабелла заложила свои бриллианты, чтобы заплатить за путеше¬
ствие Колумба в 1492 году, затемняет подлинный источник средств,
направлявшихся на экспедиции в Америке и её завоевание.
«Ресурсы для завоевания и переселения поступали главным
образом от частных лиц... Незначительные издержки первого
путешествия Колумба частично оплатили монархия и её чинов¬
ники, однако для поддержки его куда более масштабной второй
экспедиции 1493 года купцы и аристократы уже валили толпой,
они же обеспечивали средства для всех последующих предприя¬
тий. Партнёрства купцов, аристократов и военных конкурировали
за королевские разрешения на экспедиции и организацию новых
поселений, гарантировавшие монархии долю в их прибылях. При
подготовке первых экспедиций капитал для снаряжения кораблей
и их припасов, а также для вооружения колонистов привлекал¬
ся в самой Испании. Однако к 1506 году некоторые колонисты
благодаря золоту Эспаньолы14 накопили достаточные состояния,
чтобы предпринять завоевание Кубы, Ямайки и Пуэрто-Рико... Ряд
состоявшихся после 1516 года экспедиций, кульминацией которых
стало завоевание Кортесом Мексики, опирались на ресурсы Кубы,
а богатствами Мексики было оплачено расширение экспедиций
в северном и южном направлениях, а отчасти и завоевание Перу.
Поэтому чистые вложения испанских ресурсов в Новый свет сами
по себе имели значимое место лишь в первые 15 лет после при¬
бытия в Америку Колумба»15.
Благодаря доступу к частному капиталу предприниматели из
Испании и Испанской Америки могли финансировать экспедиции
и нанимать солдат, которые, подобно древним римлянам, для
подчинения людей в завоёвываемых ими землях прибегали к де¬
н Золоту Эспаньолы - Один из первых открытых Колумбом островов в Карибском
бассейне, ныне - остров Гаити (прим, переводчика).
15 Ralph Davis, The Rise of the Atlantic Economies (London: Weidenfield and Nicholson,
1973), 39-40.
140
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
монстративному устрашению. Разумеется, европейские правители
предоставляли предпринимателям хартии, в которых оговаривались
условия их деятельности — предполагалось, что эти документы
ограничат автономию завоевателей в новых колониях. Однако
в первые столетия европейского завоевания и владычества в за¬
морских территориях монархи в метрополиях предоставляли для
контроля и развития колоний, в которых они номинально правили,
лишь небольшие (в лучшем случае) средства и очень немногочис¬
ленные войска. По сути, люди, у которых имелись корабли, деньги
и огнестрельное оружие, получали от монархов монопольные права
на завоевание, грабёж и эксплуатацию колониальных территорий
и их населения, а также на ввоз новых работников из Африки
на смену коренным американцам, погибавшим в ходе проводив¬
шихся завоевателями кампаний геноцида и от распространения
европейских заболеваний. Взамен европейские монархи требовали,
чтобы колонизаторы платили налоги, а колонии торговали только
со «своей» европейской страной. Реализовать подобные требования
было затруднительно — в лучшем случае европейским монархам
это удавалось лишь частично. В этой и двух следующих главах
будут представлены и объяснены различия в том, насколько сна¬
чала лично монархи, а затем и государственные структуры могли
осуществлять контроль над «своими» колонистами. В дальнейшем
это позволит нам понять динамику и окончательную участь им¬
перий Испании, Франции, Нидерландов и Британии.
Как колонисты добивались автономии
и тормозили экономику Испании
Механизмом, с помощью которого Габсбурги вознаграждали ис¬
следователей и завоевателей Нового света, а также разрешали
споры между их притязаниями, было предоставление энкомьенд —
передача прав на распоряжение коренным населением на той
или иной территории. Держатель энкомьенды получал право на
использование принудительного труда коренного населения в пре¬
делах земель, на которые распространялось пожалование. Кроме
того, ему предоставлялись права на любое золото и серебро, уже
141
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
имевшееся у местных жителей, или на те драгоценные металлы,
которые коренное население могло принудительно добывать для
своего хозяина (также предполагалось, что держатель энкомьенды
должен следить за обращением туземцев в христианство).
В ходе двух десятилетий завоевания Мексики и Перу Карл V
и его министры обнаружили, что Фердинанд и Изабелла, а затем
и сам Карл исчерпали весь резерв пожалования энкомьенд колони¬
стам. Держатели прав на энкомьенды быстро вербовали местных
жителей для поиска сокровищ под их контролем. Тяготы горного
дела сочетались с появлением европейских болезней, которые
уничтожат коренное население завоёванных испанцами карибских
островов, а затем и более 80% коренного населения Мексики16.
Похоже, Карл V (возможно, под воздействием своих сторонников
среди духовенства) был обеспокоен, что слишком много язычни¬
ков умерли ещё до того, как появилась возможность обратить
их в христианство. Однако куда более открытое недовольство
императора вызывала его скромная — каких-то 26% — доля направ¬
лявшихся в Испанию американских сокровищ. Обе эти проблемы
Карл V попытался решить в 1540-х годах, сократив привилегии,
предоставляемые колонистам. Энкомьенды теперь были ограничены
сроком жизни их держателя, а контроль над трудом коренного
населения Карл передал от держателей энкомьенд государствен¬
ным должностным лицам. Однако потребность короны в доходах
заставляла её продавать расширительные права на энкомьенды,
благодаря чему они, подобно выставленным на продажу должно¬
стям, превращались в вечные права17.
Если бы эти лимиты на энкомьенды для колонистов можно
было сохранить, то благодаря данным ограничениям монархия
превратилась бы в главного получателя выгод от сокровищ, кото¬
рые добывались из необъятных новых месторождений, открытых
в Потоси (Перу) в 1545 году и Сакатекасе (центральная Мексика)
годом спустя. Однако представители Карла V в Мексике и Перу
16 Ibid., 54.
17 Olivier Caporossi, «Adelantados and Encomenderos in Spanish America», in Constructing
Early Modern Empires: Proprietary Ventures in the Atlantic World, 1500-1750, eds. L.H. Ro¬
per and Bertrand van Ruymbeke (Leiden, Netherlands: Brill, 2007), 55-77.
142
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
сохраняли тотальную зависимость от переселенческой олигархии
в части ресурсов, необходимых для работы в новых рудниках, по¬
скольку испанская монархия оставалась погрязшей в постоянном
фискальном кризисе. Точно так же, как Фердинанду и Изабелле
для исследования и завоевания Америки приходилось полагаться
на частный капитал (а затем вознаграждать финансистов и кон¬
кистадоров энкомьендами), регулярно находившемуся в состоянии
банкротства Карлу V для открытия и разработки новых рудников
в Мексике и Перу приходилось обращаться к капиталу, который
базировался в Америке. Преемники Карла также зависели от ка¬
питала колониальной олигархии, необходимого для разработки
месторождений, открытых в Мексике в 1670-х годах.
Контроль над принудительным трудом в рудниках Мексики
и Перу был захвачен капиталом. Все крупные рудники, открытые
в 1540-х и 1670-х годах, а также более мелкие, обнаруженные
в промежутке между этими датами, контролировались находив¬
шимися в Америке финансистами, которые оплачивали шахтное
оборудование и услуги технических специалистов из Германии,
приезжавших в Мексику и Перу для установки и обслуживания
помп и дробильного оборудования. Серебро извлекалось из низко-
обогащённых руд с использованием процесса ртутного амальгами¬
рования. Два крупнейших известных на тот момент месторождения
ртути находились в Испании, и владельцы американских рудников
быстро установили контроль над её производством в метрополии.
За государственными чиновниками закрепилась дурная слава
вербовщиков и бригадиров, поставлявших владельцам рудников
массовые партии работников из коренного населения, которых
обучали и содержали на рудниках18.
Решения Фердинанда и Изабеллы о предоставлении энкомьенд,
которые спровоцировали появление американской олигархии, не
оказались бы необратимыми, если бы последующие испанские
монархи обладали собственными ресурсами для финансирования
новых рудников или хотя бы для формирования в Америке незави¬
18 Lynch, The Hispanic World in Crisis and Change, 229-347; John J. TePaske and Herbert
S. Klein, «The Seventeenth-Century Crisis in New Spain: Myth or Reality?», Past and Present
90 (1981); Davis, Rise of the Atlantic Economies, 50-53.
143
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
симого чиновничьего корпуса и оплаты его услуг. Однако испанская
корона так и не смогла обзавестись достаточно большим излишком
средств, чтобы оплачивать огромные первоначальные затраты для
новых рудников, и определённо не могла покрывать частые убытки
владельцев рудников в те моменты, когда объёмы серебра или
золота, которые можно было добыть при существующих техноло¬
гиях, снижались. Поэтому пребывавшей в состоянии хронического
банкротства испанской монархии приходилось уступать львиную
долю американских сокровищ той единственной элите, которая
хотела и могла профинансировать громадные горнодобывающие
предприятия в Мексике и Перу.
С 1503 года, когда начался масштабный вывоз в Испанию аме¬
риканских драгоценных металлов, и вплоть до 1580 года монарх
получал 25-30% золота и серебра, добытых или грабительски изъ¬
ятых в Америке. После 1580 года доля короны падала, несмотря
на громадное увеличение производительности рудников: сначала
эта доля сократилась до порядка 15%, а затем, после 1615 года,
снизилась катастрофическим для монарха образом до 10%, а то
и менее. В 1656-1660 годах из общего объёма производства драго¬
ценных металлов в 51,6 млн песо корона получала лишь 600 тысяч
песо, то есть чуть больше 1%. Если представить эти показатели в
виде доли американского золота и серебра в королевских дохо¬
дах, то в 1510 году на них приходилось 4%, в 1577 году произо¬
шло увеличение до 7,5%, а в 1591 году был достигнут пик в 16%
доходов монархии. Затем доля причитающегося короне золота
и серебра в её доходах упала в среднем до 6% в 1621-1640 годах,
а в 1656-1660 годах снизилась до ничтожного 1%19. Американские
элиты извлекли преимущество из слабости Габсбургов и их погло¬
щённости Тридцатилетней войной против Нидерландов, Франции
и Британии (а под конец Тридцатилетней войны к этому добавилось
и восстание в Португалии), присваивая всё большую долю в сни¬
жающемся производстве драгоценных металлов, что подписало
приговор борьбе Испании за удержание её европейской империи.
19 Dennis О. Flynn, «Fiscal Crisis and the Decline of Spain (Castile)», Journal of Economic
History 42, no. 1 (1982): 142; Lynch, Hispanic World in Crisis and Change, 270, 283.
144
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
Могли ли испанские монархи ослабить американских олигархов,
предложив конкурентоспособные горнодобывающие концессии или
земельные пожалования соперничавшим с этими олигархами эли¬
там, которые базировались в Европе? Основу подобной стратегии
Карл V и его преемники заложили, предоставляя монополию на
торговлю с Америкой купцам Севильи20. До тех, пока монархия
сохраняла контроль над военными и торговыми флотами, направ¬
лявшимися в Америку, она могла использовать свою морскую ге¬
гемонию для концентрации всех преимуществ трансатлантической
торговли у купеческой элиты в Севилье. В таком случае именно
там накапливалась бы большая часть прибылей от американских
рудников и плантаций, в результате чего американские олигархи
оказались бы в состоянии постоянной экономической отсталости
и зависимости от Испании в части товаров конечного потребления,
а также горнодобывающего и сельскохозяйственного оборудования.
При таком развитии событий американские олигархи никогда бы
не смогли аккумулировать прибавочный продукт для разработки
и функционирования новых рудников, а севильские купцы, напротив,
стали бы стержнем богатства Испанской Америки — во многом так
же, как лондонские купцы оказались главными бенефициарами
британских колониальных поселений в Америке. Могущественная
торговая элита Севильи могла бы стать противовесом закоснело¬
му сельскому нобилитету Испании, и это позволило бы короне
сталкивать конкурирующие элиты друг с другом, что с таким
успехом удавалось французским королям.
Но купеческая элита Севильи так и не стала крупной политиче¬
ской или экономической силой в Испании. В результате монархия
утратила двойную выгодную возможность — подчинить американ¬
ских переселенцев торговой элите в метрополии и создать про¬
тивовес сельской аристократии. Торговая монополия Севильи не
слишком стимулировала испанскую промышленность, поскольку
земля и труд оставались закупоренными в рамках феодальных
производственных отношений под контролем аристократии, что
было результатом предшествующих сделок Габсбургов с крупными
20 Elliott, Empires of the Atlantic World, 108-14; Davis, Rise of the Atlantic Economies, 62-3.
145
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
её представителями. Севилья стала не более чем перевалочным
пунктом, отправлявшим американское золото и серебро далее,
в те центры, где фактически базировалось производство в Ев¬
ропе — главным образом во Францию и Нидерланды, а позднее
в Англию, — и получавшим мануфактурные товары (и даже фран¬
цузскую сельскохозяйственную продукцию), чтобы доставлять всю
эту продукцию в Испанскую Америку21.
Без каких-либо перспектив для инвестирования в производство
американские сокровища в Испании способствовали инфляции, что
ещё существеннее сокращало возможности для создания в стране
мануфактур, которые могли бы конкурировать с более дешёвой
продукцией уже сложившихся отраслей экономик Франции, Нидер¬
ландов или Британии, где инфляция была сравнительно низкой22.
Испанская монархия, испытывавшая постоянное фискальное дав¬
ление и не имевшая непосредственных возможностей получения
доходов от новых отраслей внутренней промышленности, исполь¬
зовала трансатлантическую торговлю в качестве дойной коровы.
Поселенцы американских колоний выстраивали прямые ком¬
мерческие отношения с торговыми партнёрами вне Испании — для
них это был способ уклоняться от высоких испанских налогов,
а также компенсировать отсутствие в Америке испанских пред¬
принимателей с капиталом и знаниями для развития предприятий
на этом континенте. Поселенцы удовлетворяли свои потребности
в сельскохозяйственных и мануфактурных товарах, создавая соб¬
ственный реальный сектор экономики. Переломный момент насту¬
пил в 1630-е годы. Поставки серебра в Испанию по официальным
каналам рухнули вместе с торговыми потоками. Нидерландские
и британские пираты наносили удары по Серебряному флоту ис¬
панской монархии, а купцы из этих двух стран стали ещё более
агрессивно подрывать официальные рынки Севильи. К 1686 году
на долю Испании приходилось лишь 5,5% торгового оборота Ис¬
21 Davis, Rise of the Atlantic Economies, 143-56; Henry Kamen, «The Decline of Spain: A
Historical Myth», Past and Present 81 (1978); Wallerstein, Modem World-System, volume 1,
187-99 / Валлерстайн. Мир-система Модерна, т. I, ее. 229-45.
22 Anthony Pagden, Lords of All the World: Ideologies of Empire in Spain, Britain and
France C.1500-C.1800 (New Haven: Yale University Press, 1995).
146
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
панской Америки (плюс еще 17% — на долю [подвластной Испании]
Генуи) — для сравнения, доля её торговли с Францией составляла
39%, а оставшиеся 37,5% приходились на торговлю с Британией,
Нидерландами и Гамбургом23.
Британия закрепила своё положение доминирующего инвестора
и основного рынка для Латинской Америки, когда Франция, потер¬
пев поражение в Семилетней войне, уступила своё значимое военное
или экономическое присутствие на Американском континенте. Сразу
же после этой войны Британия, стремившаяся пропускать через
свою территорию товары из Испанской Америки и французских
владений в Карибском бассейне, приняла Акт о свободном порте
1765 года, который позволил испанской и французской колони¬
альным элитам швартовать свои корабли в британских портах без
угрозы их конфискации и без необходимости платить пошлины.
Попытки Испании повлиять на колониальных администраторов,
чтобы те заставили управляемые ими территории торговать ис¬
ключительно с Испанией, провалились — прежде всего потому,
что у Испании для навязывания своего диктата на Американском
континенте не было необходимого бюрократического корпуса
и политических рычагов. Кроме того, поддержка Испанией Фран¬
ции в предоставлении помощи тринадцати британским колониям
в Северной Америке привела к тому, что британцы предприняли
военные акции на море, которые фатальным образом нарушили
прямую торговлю между Американским континентом и Испани¬
ей — некоторые колониальные элиты обанкротились, что создало
возможность для уверенного доминирования в Испанской Америке
британских купцов и финансистов24.
Параллельно коммерческому отпадению Испанской Америки от
метрополии происходило формирование политической автономии
Мексики и Перу от Мадрида. Доля доходов государства от Мексики,
направлявшихся в Мадрид или в новую испанскую колонию на
Филиппинах, упала с 55% в 1611-1620 годах до 21% к 1691-1700 го¬
23 John Lynch, Bourbon Spain 1700-1808 (Oxford: Blackwell, 1989), 20.
24 Wallerstein, Modem World-System, volume 3, 193, 212-20 / Валлерстайн. Мир-система
Модерна, т. Ill, сс. 237, 260-69.
147
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
дам25. В Перу с 1650 по 1700 годы доходы государства снизились
на 47%, а отчисления в Испанию - на 79%26. В течение XVII века
испанский колониализм стал для Мексики и Перу существенно
более лёгким бременем.
В Севилье её собственных купцов в роли управляющих и бене¬
фициаров перевалочного пункта американской торговли быстро
вытеснили генуэзцы, которые в сравнении со своими испанскими
конкурентами обладали совершенно иными масштабами доступа
к капиталу и коммерческих взаимосвязей с рынками по всей Ев¬
ропе. Габсбурги приветствовали генуэзцев, поскольку у последних
было существенно больше возможностей покупать государственные
долговые бумаги, чем у незадачливых испанских купцов в Севилье27.
Поэтому политические и финансовые выгоды от обслуживания
королевских долгов сосредоточились в руках генуэзцев, что ещё
сильнее замедляло превращение севильских купцов в элиту на¬
ционального масштаба.
Любым действиям севильских купцов препятствовала негибкость
элитных и классовых отношений в Испании. Севильские купцы не
были способны мобилизовать те факторы производства и полити¬
ческого влияния, которые были необходимы для извлечения выгод
из открывшихся благодаря американским сокровищам и амери¬
канским рынкам возможностей простимулировать мануфактурное
производство. У севильских купцов не появилось ни финансовых
или политических рычагов влияния на власти Испанской империи,
ни хоть какого-то контроля над американскими олигархами и ко¬
лониальными властями. Слабость севильской купеческой элиты,
которая могла овладеть богатством и могуществом аристократии
и духовенства благодаря реальной гегемонии над испанскими
рынками, погасила последнюю удачную возможность Габсбургов
поспособствовать внутренней политической реорганизации в Ис¬
пании.
25 TePaske and Klein, «The Seventeenth-Century Crisis in New Spain», 133.
26 Lynch, Bourbon Spain 1700-1808, 13.
27 Giovanni Muto, «The Spanish System: Centre and Periphery», in Economic Systems and
State Finance, ed. Richard Bonney (Oxford: Clarendon, 1995), 231-59.
148
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
Джеймс Мейхоуни28, как уже отмечалось в предыдущей главе,
обнаруживает ещё один фактор за рамками структуры отношений
между элитами в Испании, который ставил в безвыходное поло¬
жение попытки Габсбургов более существенно контролировать
американских колонистов. Речь идёт об уже существовавшей среди
коренных народов до испанского завоевания сложной системе вла¬
дычества, обеспечивавшей те человеческие ресурсы и социальные
институты, которыми конкистадоры могли завладевать в интересах
своего владычества в колониях. Мейхоуни точно подмечает, что
на южной оконечности Латинской Америки, где для обществ ко¬
ренных народов были характерны меньшая плотность населения
и меньшая сложность, колониальные элиты оказались неспособны
создать режимы, которые в XVIII веке смогли бы сопротивляться
попыткам королей-реформаторов из династии Бурбонов навязать
колониям более жёсткий контроль. Поэтому на самом юге Аме¬
риканского континента Бурбонам удалось наделить назначаемых
ими интендантов полномочиями для извлечения большего объё¬
ма доходов, пригласить испанских инвесторов и купцов, а также
осуществлять настоящее управление колониями. В более старых
колониях интенданты оказались куда менее эффективны, поскольку
местные элиты обладали таким контролем над экономиками и ко¬
лониальными правительствами, что их невозможно было оставить
не у дел или ослабить с помощью стратегии «разделяй и властвуй».
На протяжении XVIII века ключевые колонии Испании оставались
преимущественно выключенными из экономики испанской мет¬
рополии, поскольку элиты колоний сложились ещё в правление
Габсбургов, и устранить это обстоятельство либеральные рефор¬
мы Бурбонов не смогли. Либерализм в конечном итоге оказался
значим преимущественно для бывших периферий — например, он
создал возможности для появления новой торговой элиты в Ар¬
гентине. Но в оставшейся части испанского колониального мира
либерализм появился слишком поздно.
Теперь применительно к Испанской империи у нас есть ответ
на вопрос, поставленный в начале этой главы: почему Испания
28 Mahoney, Colonialism and Postcolonial Development.
149
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
была неспособна конвертировать плоды своих военных завоева¬
ний в целостную империю, которая смогла бы перенаправлять
ресурсы в метрополию и тем самым питать экономический рост
и дальнейшие военные успехи? Структура отношений между мо¬
нархией и элитами, возникшая в момент формирования евро¬
пейской империи Габсбургов, была воспроизведена и в Америке,
но это не объясняется неким организационным изоморфизмом.
Габсбурги, как мы видели, полагали, что в колониях Нового света
они создают иную систему, вознаграждая энкомьендами новых
людей, которые не были выходцами из кругов крупной испан¬
ской провинциальной аристократии. Однако из-за хронического
фискального кризиса и отсутствия у Габсбургов инфраструкту¬
ры государственной власти надзор за эксплуатацией энкомьенд
конкистадорами или препятствие формированию ими прямых
торговых связей с европейскими державами-соперниками ока¬
зались невозможными задачами.
Но необходимо ответить ещё на ряд вопросов. Почему Испанская
империя выжила в столь ослабленном виде? Почему обладавшие
значительной автономией колониальные элиты не торопились
предпринимать попытки обретения независимости на протяжении
нескольких десятилетий после того, как колонисты в Северной
Америке успешно порвали с Британией?
В чём заключались преимущества испанской колониальной
элиты в мировой экономике, и почему испанские колонии
в Америке в итоге получили независимость?
Даже несмотря на то, что аристократические олигархии ослабляли
возможности испанской короны по превращению её американ¬
ских колоний в двигатель экономического роста в метрополии,
монархия стремилась эксплуатировать те ограниченные условия,
которые оставались у неё для извлечения прибыли из своей им¬
перии. Постоянный фискальный кризис в Испании гарантировал,
что у правительства в метрополии отсутствовали значительные
возможности для формирования бюрократии или вооружённых
сил, которые смогли бы осуществлять в американских колониях
150
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
прямое правление и налогообложение. Вместо этого испанская мо¬
нархия принимала на вооружение стратегии, напоминавшие (хотя
и с меньшей эффективностью) стратегии французской монархии,
которые будут рассмотрены ниже. Корона занималась продажей
должностей на Американском континенте. Первоначально подобные
действия обеспечивали монархии разовые денежные вливания, од¬
нако продажа должностей не могла обеспечивать продолжительные
поступления. Единственным исключением были те случаи, когда
обладателям купленных постов приходилось вносить платежи за
возобновление своих прав на них или за передачу этих постов
своим наследникам, поскольку у короны не хватало ресурсов для
создания бюрократии, осуществляющей надзор за держателями
американских должностей и аудита налогов, которые, как пред¬
полагалось, должны собирать эти чиновники.
Из-за продажи должностей уменьшалось количество тех постов
в американских колониях, право назначения на которые корона
сохраняла за собой, результатом чего стало сокращение возмож¬
ностей для вознаграждения американскими синекурами элит,
базировавшихся в Испании. Это же обстоятельство ещё больше
ослабляло способность Испании к управлению своими колониями29.
Как следствие, поток направлявшихся на Американский континент
влиятельных и богатых испанцев (чаще всего младших сыно¬
вей аристократов и купцов) снижался, а элиты белых и метисов
в Америке ужесточали свой контроль над органами управления
и экономиками колоний, всё более отделяясь от испанских элит.
Однако единство элит Испанской Америки нарушалось попыт¬
ками короны извлекать прибыль из своих колоний, что в XVII—
XVIII веках всё ещё было возможно, пусть и в рамках ограниченных
каналов. Фатальное для монархии сочетание постоянной нужды
в деньгах, которая заставляла её продавать множество должностей
и концессий на Американском континенте, и её неспособности
добиваться исполнения распоряжений в собственных колониях
29 Josep М. Delgado Ribas, «Eclipse and Collapse of the Spanish Empire, 1650-1898», in
Endless Empire: Spain’s Retreat, Europe’s Eclipse, America’s Decline, eds. Alfred W. McCoy,
Josep M. Fradera, and Stephen Jacobson (Madison: University of Wisconsin Press, 2012),
43-54.
151
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
способствовало формированию новых элит, которые бросали вы¬
зов олигархическим интересам держателей энкомьенд. Продажа
должностей и пожалование земель и привилегий духовным орде¬
нам и военным компаниям — всё это мотивировалось желанием
монархии получать доходы в Америке — привели к появлению
разногласий среди американских элит. Для продаваемых должно¬
стей было характерно дублирование полномочий и прав на доходы,
вступавших в конфликт с полномочиями в рамках должностей,
которые были пожалованы первым конкистадорам. Это же об¬
стоятельство порождало конфликты между «“чёрным” и “белым”
духовенством, между самими духовными орденами, между крео¬
лами и уроженцами Испании, [а также] внутри контролируемой
государством церкви — слишком уж часто все эти конфликты были
непроницаемы для государственного контроля»30.
Умножение элитных статусов, идентичностей и интересов не¬
произвольно формировало у колониальных элит основания для
сохранения своих связей с империей и сдерживало борьбу за
независимость. Неразбериха пересекающихся и конкурирующих
привилегий и прав создавала конфликты среди некогда сплочён¬
ных колониальных элит, поскольку корона продавала всё больше
и больше должностей, жаловала новые привилегии как «чёрному»
духовенству, так и представителям духовных орденов, а также
стремилась побудить креолов к службе в военных компаниях,
создавая фу эрос — корпорации, которые предоставляли особые пра¬
вовые режимы и права на доходы для их командиров и в меньшей
степени для младшего личного состава31. Продаваемые должности
были наиболее привлекательны для представителей элит, родив¬
шихся в Америке (это были главным образом креолы), которые
рассматривали престиж и привилегии данных постов как основу
для того, чтобы бросить вызов автаркиям, сформированным по¬
томками первых конкистадоров.
Однако корона была не в состоянии извлечь значительные выгоды
из нарастающих разногласий между колониальными элитами, по¬
30 Elliott, Empires of the Atlantic World, 201.
31 Ibid.
152
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
скольку последние к концу XVII века благодаря своим связям с испан¬
скими землевладельцами и купцами обрели влияние на королевское
правительство, сопоставимое с влиянием монархии на колониальные
дела. Значительная степень автономии колоний от Испании и лёгкий
доступ колонистов на европейские рынки обеспечивали растущее
богатство элит Испанской Америки, которые контролировали на
Американском континенте рудники, земли и торговые связи, что
делало их ценными союзниками для менее богатых элит в Испании.
Элиты Испанской Америки стремились извлечь преимущество
в своих конфликтах с элитами-соперниками, апеллируя к автори¬
тету монархии и выстраивая взаимосвязи с элитами в Испании,
с которыми они были связаны и которые обладали влиянием на
королевское правительство32. Этот механизм напоминал отно¬
шения между провинциальными чиновниками, купившими свои
должности, и монархией во Франции, о чём пойдёт речь ниже33.
В результате элиты Испанской Америки, в особенности лица,
недавно ставшие нотаблями, приобретя богатство и статус за
счёт покупки должностей или иных королевских назначений, а не
в качестве владельцев рудников или купцов, были заинтересованы
в том, чтобы оставаться подданными испанской короны, и тем
самым склонялись в пользу сохранения колониального статуса.
В XVIII веке испанское владычество, несмотря на назначение
в колонии интендантов, оставалось необременительным, а зако¬
ны и указы, которые издавали король и его уполномоченные на
Американском континенте, можно было дискредитировать или
уклоняться от их исполнения. Преимущество, которое испано-
американцы получили над элитами Испании благодаря своему
огромному богатству, они использовали для того, чтобы посто¬
янно блокировать королевские инициативы, способные привести
к повышению налогов на энкомьенды, налогов на торговлю вну¬
три Американского континента или с Европой либо ограничивать
автономию политических действий американских чиновников.
32 Jeremy С. A. Smith, «Europe’s Atlantic Empires: Early Modern State Formation Reconside¬
red», Political Power and Social Theory 17 (2005): 101-50.
33 William Beik, Absolutism and Society in Seventeenth-Century France: State Power and
Provincial Aristocracy in Languedoc (Cambridge: Cambridge University Press, 1985).
153
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Эти же рычаги влияния использовались для того, чтобы игнори¬
ровать универсалы пенинсуляров — лиц, родившихся в Испании
и прибывших в Америку по королевским поручениям, у которых
не было в колониях независимой экономической базы или связей
с урождёнными американскими элитами. Таким образом, основу
для долгосрочной, хотя и номинальной лояльности элит Испанской
Америки короне создавали внутренние механизмы переселенче¬
ского общества.
Но вот что иронично: даже несмотря на то, что после XVI века
провинциальные автаркии, которым способствовала стратегия
построения империи Габсбургов, подрывали способность Испании
к военной или экономической конкуренции с другими великими
державами, господствующие элиты в каждой колонии по-прежнему
были способны использовать свой альянс с испанскими прави¬
телями, придворными чиновниками и элитами метрополии для
усиления своего контроля над элитами-конкурентами и неэлитами
в колониях. Именно поэтому большая часть империи оставалась
невредимой ещё долгое время после того, как Испания утратила
способность бороться за европейское или мировое господство.
Испанская армия (или та её часть, которую монархия, сообразу¬
ясь с фискальными и геополитическими возможностями, могла
позволить себе направить на Американский континент) была всё
ещё способна подавить восстания в Перу в 1780-х годах и в Ве¬
несуэле в 1812-1813 годах.
Американские движения за независимость были пробуждены
попытками Испании усилить контроль над американскими элитами
в конце XVIII века34. Однако успех этих движений был следствием
набора конъюнктурных обстоятельств. Наполеоновское вторжение
в Испанию и замена короля из династии Бурбонов братом Бона¬
парта Жозефом в 1808 году привели к тому, что Испания оказалась
не в состоянии усиливать свои войска в Америке, а также была
нарушена торговля между колониями и Испанией. Эти же обстоя¬
34 James Mahoney and Matthias vom Hau, «Colonial States and Economic Development
in Spanish America», in States and Development: Historical Antecedents of Stagnation and
Advance, eds. Matthew Lange and Dietrich Rueschemeyer (New York: Palgrave Macmillan,
2005), 92-116; Lynch, Bourbon Spain, 329-74.
154
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
тельства фатально подрывали легитимность испанской монархии
и тем самым усиливали конфликт между колониальными элитами,
которые больше не могли рассчитывать на то, что корона будет
выступать арбитром в их спорах о соотношении полномочий35.
Этот вакуум с ущербом для Испании и Франции заполнила
Британия, которая превратилась в господствующую экономиче¬
скую силу в Латинской Америке и оставалась в этом качестве на
протяжении всего XIX века. Привилегии и должности колониаль¬
ных элит, которые, как мы уже видели, полностью определялись
в привязке к королю, оказались под сомнением, и это устранило
главное для колониальных элит соображение в пользу сохранения
лояльности Испании. Кортесы в Кадисе, стремившиеся создать
новое правительство, которое бросило бы вызов французской
оккупации, и включавшие несколько американских представите¬
лей, в 1812 году составили конституцию, чреватую сокращением
автономии Латинской Америки. Это пробудило требования незави¬
симости, которым была неспособна воспрепятствовать уменьшив¬
шаяся и дезорганизованная испанская армия в Америке — новое
правительство Испании совершенно не имело средств для её уси¬
ления. К 1821 году вся Испанская Америка, за исключением Кубы
и Пуэрто-Рико, обрела независимость36.
Независимость американских колоний навсегда вытеснила Испа¬
нию из рядов великих держав. Однако это устранение было глав¬
ным образом моментом восприятия. Военное первенство Испания
уступила ещё столетием ранее. Собственная империя никогда не
делала Испанию ведущей экономической державой и не обеспечива¬
ла для неё ресурсы, которые могли бы помочь Испании в военной
конкуренции в Европе. Но самым фатальным моментом оказалось
то, что империя замедляла, а не развивала испанскую экономику.
В эпоху возникновения глобального капитализма, которая совпала
с формированием Испанской империи, Испания никогда не была
претендентом на контроль над глобальными рынками — она стояла
35 Wallerstein, Modem World-System, volume 3, chapter 4 / Валлерстайн. Мир-система
Модерна, т. Ill, гл. 4.
36 Elliott, Empires of the Atlantic World, 369-402.
155
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в стороне от этого процесса, а затем оказалась проигравшей по
мере того, как торговля концентрировалась в других европейских
политиях и оказывалась под их контролем.
ФРАНЦИЯ
Людовик XIV и пределы вертикального абсолютизма
В моей книге «Капиталисты поневоле» Франция XVII века рас¬
сматривалась в качестве образца вертикального абсолютизма.
Этот термин использовался для описания результатов стратегии
Людовика XIV по созданию элит, купивших своих должности,
а также провинциальных элит и формированию альянса с ними
для ослабления возможностей крупных аристократов и церкви
изымать доходы у крестьян и городов, а в случае с аристократами
и возможностей снаряжать армии, которые могли бросить вызов
короне. Успех вертикального абсолютизма заключался в том, что
он воспрепятствовал консолидации аристократических олигархий
наподобие тех, которые формировались в испанских провинциях.
Напротив, множество французских элит расталкивали друг друга
локтями в борьбе за право собирать налоги и рентные плате¬
жи с крестьян. Ко времени Фронды — завершившегося неудачей
одновременного восстания крестьян и аристократов в 1640-х го¬
дах — монархия уже полтора столетия манипулировала провин¬
циальными элитами, а влиятельность аристократов перемещалась
в сферу покупных должностей. Полномочия каждой элиты в этот
момент стали опираться на пожалования монархом «привилегий,
которые подвергались различным интерпретациям и определялись
со ссылкой на короля»37.
Ослабляя аристократов и духовенство, которые могли бросить
ей вызов на уровне всей страны, монархия наделяла полномочия¬
ми присваивать доходы и осуществлять квазигосударственные
функции на местах чиновников и более мелких землевладельцев.
Таким образом, даже несмотря на то, что Франция была бога¬
37 Beik, Absolutism and Society, 219.
156
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
тейшим государством с 1630-х годов, когда она опередила по
доходам Испанию, и до 1790-х годов, когда это положение пере¬
хватила Британия, Людовик XIV и его преемники, как и монархи
династии Бурбонов в Испании, были ограничены постоянным
фискальным кризисом. Причинами этого кризиса были увеличи¬
вающиеся обязательства короны по выплате или распределению
доходов в пользу чиновников, купивших свои должности, и расту¬
щий долг, формируемый постоянными войнами. Как отмечалось
в главе 2, в номинальных данных о налоговых поступлениях не
учитывается способность различных элит прибирать к своим рукам
«государственные» доходы. Масштабное распространение продажи
должностей способствовало тому, что большая часть доходов фран¬
цузского государства оказывалась под обременением ещё до того,
как попадала в центральное казначейство. Поэтому всё большая
доля королевских доходов становилась недоступной для оплаты
военных расходов, формирования центральной бюрократии или
других королевских начинаний.
Продажа должностей, наряду с действиями монархии, которые
способствовали пересечениям между полномочиями и привилегиями
элит, влияла как на внутреннее экономическое развитие Франции,
так и на способы формирования французской заморской империи
и её связи с экономикой метрополии. В рамках этой работы не
получится дать подробное объяснение относительно запоздалого
(в сравнении с Британией) капиталистического развития Фран¬
ции — этот вопрос более подробно рассмотрен в главе 6 книги
«Капиталисты поневоле». Здесь же достаточно будет сказать, что
на основной территории Франции постоянный конфликт между
элитами и пересекающиеся юрисдикции, порождаемые вертикаль¬
ным абсолютизмом, гарантировали то, что большинство сельско¬
хозяйственных земель так и не перешли в частную собственность
с единственным владельцем, полностью контролирующим землю
и её плоды, как это произошло в XVII веке в Англии. Стратегические
манёвры короны, создававшие разногласия между элитами и обес¬
печивавшие доступ сборщиков налогов к крестьянскому хозяйству,
заодно увековечивали юридические права, которые оказывались
непреодолимыми барьерами для тех, кто стремился провести ого¬
157
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
раживание своей земельной собственности. Французские крестьяне
располагали ограниченным контролем над землёй на протяжении
всего периода Старого порядка — что же касается элит, то ни одна
из них не обладала монопольным контролем над землёй, который
дал бы основание для капитальных инвестиций в рекультивацию
земли, способную привести к значительному приросту урожайности.
Это специфическое положение заставляло землевладельцев
времён Старого порядка формировать системы аренды и исполь¬
щины, которые были лишь ещё одним пунктом в списке горьких
плодов вертикального абсолютизма — в результате большая часть
сельской Франции оставалась экономически отсталой и не могла
выступать источником спроса для городских купцов и мануфак¬
турщиков или для плантаций и промышленности в колониях.
Нехватка внутреннего спроса и конкуренция со стороны более
богатых и энергичных соперников в Британии и Нидерландах при¬
водили к тому, что коммерческие и финансовые элиты Франции
оставались небольшими и испытывали относительный недостаток
капитала. Так или иначе, самые значительные доходы на капитал
во Франции доставались покупателям государственного долга
и выставленных на продажу должностей, так что французские
обладатели капитала имели мало стимулов для инвестирования
в отрасли реального сектора. Лишь более мелкие, не имевшие
доступа к политическим механизмам купцы и землевладельцы
вкладывали в промышленность и сельское хозяйство, поскольку
в абсолютистском государстве их не допускали к тому, чтобы
воспользоваться более прибыльными возможностями.
Какую империю создал французский абсолютизм
Как и в случае с империями других европейских держав, нача¬
ло Французской империи положили частные предприниматели.
В силу своего относительно небольшого военного и торгового
флота Франция опоздала с исходными действиями в направлении
колонизации Американского континента, Азии и Африки. В ре¬
зультате наиболее прибыльные американские колонии с легко
эксплуатируемыми золотыми и серебряными рудниками первона¬
158
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
чально получили Испания и Португалия, а португальцы, голланд¬
цы и британцы захватили лучшие торговые маршруты в Азии,
а затем и ключевые колонии в Индонезии и Индии. Французская
Ост-Индская компания (Compagnie des Indes orientales), на которую
была возложена задача колонизации Индии, не находилась под
защитой малочисленного военно-морского флота Франции и не
могла позволить себе приобретение собственных кораблей. Когда
голландцы отказались от поставок во французские поселения
в Азии, эта компания рухнула38.
Почему же Франции, несмотря на её первенство над европейски¬
ми соперниками в масштабе государственных доходов, не удалось
построить более крупную и более связную или более прибыльную
империю? Ответ на этот вопрос заложен в описанной выше при¬
роде французского абсолютистского государства, в ограниченных
масштабах и богатстве французской предпринимательской элиты
и её рациональной ориентации на более выгодные возможности
в государственных финансах и обладании должностями, а также
в стечении обстоятельств в эпоху религиозных войн.
Французские колонии были сосредоточены в Карибском бас¬
сейне и Северной Америке. Североамериканские колонии терпели
постоянные экономические неудачи, отчасти потому, что француз¬
ское государство не способствовало эмиграции, находясь в плену
у меркантилистской теории, которая рассматривала рост населе¬
ния страны в качестве принципиального фактора экономическо¬
го и военного первенства Франции39. Аналогичной точки зрения
38 Pierre Н. Boulle, «French Mercantilism, Commercial Companies and Colonial
Profitability», in Companies and Trade: Essays on Overseas Trading Companies during the
Ancien Regime, eds. Leonard Blusse and Femme Gaastra (Leiden, Netherlands: Leiden Uni¬
versity Press, 1981), 97-117. [Эта компания рухнула — Лахман определённо недооце¬
нивает роль основанной в 1664 году французской Ост-Индской компании в мировой
экономике XVII—XVIII веков. Её деятельность в Индии была значительным раздражите¬
лем для аналогичной британской компании, что в итоге и привело к разворачиванию
индийского театра военных действий в ходе Семилетней войны. После понесённого
Францией поражения роль её Ост-Индской компании действительно сошла на нет, но
формальная её ликвидация состоялась только в 1794 году (прим, переводчика).]
39 Jeremy С.А. Smith, «Europe’s Atlantic Empires» и «А Deliberate Imperialism: France in the
Americas in the Eighteenth Century», in Revolution, Society and the Politics of Memory: The
Proceedings of the Tenth George Rude Seminar on French History and Civilization, eds. Michael
Adcock, Emily Chester, and Jeremy Whiteman (Carlton, Victoria: University of Melbourne, 1996).
159
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
придерживалось и британское правительство, однако французские
поселения в Северной Америке сократились ещё сильнее из-за
«решения Ришелье не допускать туда иностранцев, наряду с его
отказом от протестантских поселений»40. Это оказалось ключевым
ограничением, которое привело к принципиальному отставанию
французских поселений в Северной Америке в конкуренции с бри¬
танскими колониями. Даже если бы там было больше поселен¬
цев, спрос на сельскохозяйственную продукцию, которую можно
было выращивать или заготавливать в Северной Америке, на
слаборазвитом внутреннем рынке Франции был незначителен41,
да и производилось в колониях мало, поскольку возможность
инвестировать в эти территории в целом не была заманчивой
для французского капитала. Небольшое население североамери¬
канских колоний Франции в совокупности с крайней нищетой
рабов, которые составляли основную массу населения карибских
колоний, обусловили то обстоятельство, что империя обеспечивала
незначительный спрос для французских мануфактурных товаров.
Напротив, более крупные и более успешные британские колонии
в Северной Америке обеспечивали принципиальную базу потреби¬
телей для расположенных на территории Британии мануфактур42.
Карибские колонии сулили гораздо больше, поскольку они
хорошо подходили для сахарных плантаций, для чьей продукции
существовал чрезвычайно выгодный рынок во Франции и других
частях Европы. Однако прибыли оказались меньше, чем могли
бы быть, или чем те доходы, что получали карибские колонии
Британии, поскольку французские колонии постоянно испытыва¬
ли нехватку капитала: для лиц с политическими связями более
привлекательные объекты для инвестирования имелись в самой
Франции. Французские колониальные предприятия плохо управ¬
40 Leslie Choquette, «Proprietorships in French North America», in Constructing Early
Modern Empires: Proprietary Ventures in the Atlantic World, 1500-1750, eds. L. H. Roper and
Bertrand Van Ruymbeke (Leiden, Netherlands: Brill, 2007), 130.
41 Smith, «А Deliberate Imperialism».
42 Eric Hobsbawm, «The Crisis of the Seventeenth Century», in Crisis in Europe, 1560-1660
(London: Routledge and Kegan Paul, [1954] 1965); Wallerstein, Modern World-System, volume
2, 103-4 / Валлерстайн. Мир-система Модерна, т. II, сс. 124-6.
160
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
лялись — опять же, потому, что опытные администраторы могли
сделать лучшую и более выгодную карьеру во Франции, а монархия
оказывала незначительную финансовую поддержку или военную
помощь от нападений испанцев43. Иными словами, сверхдоходы от
должностей и займов, которые можно было получать во француз¬
ском абсолютистском государстве, лишали колоний инвестиций
и грамотных кадров.
Прибыли от французских плантаций в Карибском бассейне, ко¬
торые обладали относительно недостаточным капиталом и плохо
управлялись, слабо стимулировали экономику французской метро¬
полии и почти не давали поступлений для королевских финансов.
Это отсутствие синергии между колониями и метрополией было
результатом двух факторов. Во-первых, развитие сахарной экономи¬
ки Карибского бассейна происходило параллельно с религиозными
войнами [XVI века], хотя это было временной неудачей. А вторым
моментом была принципиальная природа государственного управ¬
ления во французской монархии, которая рассматривала колонии,
пытавшиеся влиять на принимаемые внутри страны решения, как
возможность вознаграждать своих союзников и получать немед¬
ленные доходы.
Французская колонизация Карибского бассейна стала нарастать
одновременно с религиозными войнами. Основные французские
порты на атлантическом побережье находились под контролем
протестантских сил, а короли Франции и/или Католическая лига
подвергали эти города осаде, что препятствовало тамошним протес¬
тантским купцам или католическим купцам из других территорий
контролировать торговлю с карибскими островами. Это обеспе¬
чило благоприятные возможности для голландцев, которые стали
как главными покупателями сахара из французских колоний, так
и ключевыми поставщиками рабов на эти острова.
Столетие спустя Жан-Батист Кольбер смог на какое-то время
вернуть торговлю сахаром во французские порты, основав Вест-
Индскую компанию (Compagnie des Indes occidentales), предоставив
43 Philip Boucher, «French Proprietary Colonies in the Greater Caribbean», in Constructing
Early Modern Empires.
161
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ей монополию на сахар из французских карибских колоний и по¬
требовав, чтобы весь сахар, производимый на плантациях компа¬
нии, доставлялся во французские порты. Это требование Кольбера
было подкреплено французской военной мощью на море, которая
использовалась и для запугивания колониальных плантаторов,
и для защиты от британских пиратов. Однако издержки исполь¬
зования военных кораблей в Карибском бассейне перевешивали
доходы от сахара, так что Вест-Индская компания так и не стала
прибыльной и закрылась меньше чем за десятилетие44. Карибские
колонии Франции были вновь экономически парализованы во
время Семилетней войны, когда британская блокада нарушила
нараставшую торговлю между атлантическими портами Франции
и её африканскими и американскими владениями45.
Торговая монополия была предоставлена Вест-Индской компании
слишком поздно, чтобы причинить вред голландскому контролю
над сахарной торговлей в Европе. Голландцы уже создали сбытовую
сеть, которую не были в состоянии продублировать французские
купцы, так что им приходилось перепродавать сахар и тем самым
уступать значительную часть конечной прибыли голландским
конкурентам. Голландцы, португальцы и британцы и дальше за¬
рабатывали на французских сахарных колониях, поскольку они
контролировали торговые пути и прибрежные форты в Африке, что
позволяло им вести работорговлю, обеспечивавшую единственный
источник трудовых ресурсов для сахарных плантаций46. Король,
Кольбер и ключевые фигуры во французских провинциальных
парламентах финансировали Компанию Зеленого мыса и Сенегала
(Compagnie du Cap-Vert et du Senegal), которая получила француз¬
скую монополию на торговлю с Африкой. Однако они никогда не
вкладывали достаточно средств в строительство сети фортов, чтобы
конкурировать с голландцами — на деле они хотели полагаться на
44 Robin Blackburn, The Making of New World Slavery: From the Baroque to the Modern,
1492-1800 (London: Verso, 1997), 279-86.
45 Wallerstein, Modern World-System, volume 3, 72-3 / Валлерстайн. Мир-система Мо¬
дерна, т. Ill, сс. 88-9.
46 Sidney Mintz, Sweetness and Power: The Place of Sugar in Modern History (New York:
Viking, 1985).
162
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
голландские и португальские форты, чтобы иметь доступ к рабам,
и на голландские корабли, чтобы перевозить их в Америку47.
Французской короне приходилось предпринимать столь неуклю¬
жий, а в конечном итоге и слишком затратный подход к созданию
и внедрению монополии на атлантическую торговлю сахаром, по¬
скольку она уже утратила контроль над самими карибскими коло¬
ниями. Николя Фуке, занимавшийся самообогащением surintendant
des finances [суперинтендант финансов — фр.], которого Людовик XIV
в конечном итоге отправил в тюрьму за коррупцию и за то, что
накопленное им состояние соперничало с королевским, даровал
карибские колониальные привилегии своим сторонникам, которым
одновременно предоставлялись земельные пожалования и посты
губернаторов в колониях. Эти привилегированные колонисты
использовали свои официальные должности для дальнейшего со¬
хранения низких налоговых ставок, что позволяло им удерживать
почти все прибыли со своих плантаций. Монополия Вест-Индской
компании не нарушала права на землю или контроль над долж¬
ностями в колониях. В конце XVII и XVIII веках плантаторы были
в состоянии поддерживать ставку экспортного налога (octroi) на
чрезвычайно низком уровне, в силу чего корона по-прежнему не
получала от колоний почти никаких доходов. Должности оставались
в руках колонистов48. Владельцы плантаций обладали рычагами
влияния на колониальную политику, поскольку они происходили
из тех же семей, что и крупные французские финансисты и чи¬
новники, купившие свои должности49. В этом смысле французские
колонисты, подобно испанским, обладали более значительным
влиянием в метрополии, чем чиновники и капиталисты метропо¬
лии в колониях.
Поскольку сахарные колонии не приносили короне почти
никаких доходов, а их вклад во французскую экономику в це¬
лом был невелик, лёгким и разумным выходом для монархии
47 Kenneth J. Banks, «Financiers, Factors, and French Proprietary Companies in West Afri¬
ca, 1664-1713», in Constructing Early Modern Empires, 79-116.
48 Blackburn, Making of New World Slavery, 292-8.
49 Smith, «Europe’s Atlantic Empires»; D.K. Fieldhouse, The Colonial Empires: A Compara¬
tive Survey from the Eighteenth Century (New York: Delacorte, 1965).
163
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
было подчинить её колониальную политику более масштабным
геополитическим соображениям. Поэтому Людовик XIV укреплял
автономию плантаторов, пытаясь добиться их поддержки в своих
бесплодных усилиях по захвату американских колоний Испании
в ходе Войны за испанское наследство50. Крах этого замысла и от¬
сутствие у короны рычагов влияния на колонии заставили Людо¬
вика сосредоточиться на расширении границ Франции в Европе.
За пределами Европы основная стратегия Франции заключалась
в том, чтобы ослаблять контроль Британии над её колониями,
а не захватывать для себя новые территории. Поэтому Фран¬
ция поддерживала попытки индийских правителей отбиться от
британской Ост-Индской компании, но в 1757 году эти усилия
потерпели решительное поражение в сражении при Плесси. После
этого Британия оказалась единственной европейской державой,
способной осуществлять де-факто, а затем и де-юре контроль над
приходившей к всё большей унификации индийской политией51,
даже несмотря на то, что Франция и Португалия периодически
теряли и снова получали небольшие концессии на субконтиненте.
Единственный успех Франции был достигнут благодаря её под¬
держке Американской революции52, которая, как будет показано
в главе 5, стала серьёзным ударом по «первой империи» Британии.
Однако стратегический успех Франции «оказался химерическим»,
поскольку ей не хватало сети международных торговых маршрутов
и промышленной базы, благодаря которым Британия была наи¬
более привлекательным, а на деле и единственным реалистичным
торговым партнером для получивших независимость Соединённых
Штатов53. Франция вывела из своих колоний основную часть во¬
оружённых сил, и благоприятные возможности для дальнейшей
колониальной экспансии за пределами Европы оказались для неё
заблокированными до XIX века.
50 Blackburn, Making of New World Slavery, 292-8.
51 Immanuel Wallerstein, «Does India Exist?», in The Essential Wallerstein (New York: New
Press, [1991] 2000), 310-14.
52 Wallerstein, Modem World-System, volume 3, 217-18 / Валлерстайн, Мир-система
Модерна, т. Ill, сс. 266-7.
53 Ibid., volume 3, 83 / Там же, сс. 101-2 а также вся гл. 2.
164
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
К тому времени, когда Франция в XIX веке приобрела свои
колонии в Африке и Юго-Восточной Азии, возвращаться к уже
стихнувшей геополитической и экономической конкуренции с Бри¬
танией было слишком поздно, а для противостояния нарастающим
экономическим вызовам со стороны Соединённых Штатов и Герма¬
нии колонии были бесполезны. Французские империи ХІХ-ХХ веков
не обеспечивали значительного финансового или людского вклада
в войны Франции с Германией, хотя они и правда обогащали опре¬
делённых французских капиталистов, которые, наряду с прослойкой
колониальных чиновников и переселенцев, занимали непреклонную
позицию относительно сохранения империи, даже несмотря на во¬
оружённые движения за независимость после 1945 года.
Единственным французским правителем, который был спосо¬
бен извлекать из завоеванных земель значительные доходы и на¬
бирать оттуда солдат, оказался Наполеон. Поэтому необходимо
объяснить, почему только ему удалось осуществить эту задачу
и почему именно он создал европейскую империю за счёт своих
американских владений.
Исключительная империя Наполеона
Наполеоновская стратегия имперской экспансии была основана
на точном понимании Бонапартом трех моментов:
(1) слабого военного и экономического положения Франции за
пределами Европы,
(2) зависимости Британии от континентальных европейских
рынков, которые можно было ослабить при помощи установления
континентальной блокады, и
(3) способности Франции самостоятельно финансировать свои
войны, грабя территории, которые она завоёвывала (подобная по¬
литика предвосхищала ситуационное финансирование войны нацис¬
тами и воспроизводила отношения Британии со своей империей).
После 1789 года у Франции было три преимущества над Британи¬
ей. Во-первых, Франция могла выставить беспрецедентно большую
армию, поскольку она создала институт массового призыва. Это
позволяло Франции превозмогать неприятелей и нести высокие
165
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
потери, потому что она могла постоянно восполнять свои армии,
тогда как другие европейские страны в гораздо большей степени
полагались на подкрепления от аристократов и их челяди или на
куда более дорогостоящих наёмников. Во-вторых, благодаря рево¬
люции, бегству и изгнанию многих представителей нобилитета был
ликвидирован наследственный офицерский корпус, что обусловило
быстрое продвижение рядовых и унтер-офицеров на основании их
заслуг54. Выдающимся примером этого был сам Наполеон, и его
военный гений давал Франции третье преимущество.
Революция трансформировала структуру французской эли¬
ты. Аристократия и чиновники, купившие свои должности, были
сметены. Хотя значительная часть класса капиталистических
землевладельцев и городская буржуазия пережили революцию,
а в Наполеоновскую эпоху фактически процветали, в государстве
и армии господствовала новая унифицированная элита. Это по¬
зволило Наполеону добиться того, что большинство результатов
завоеваний досталось его армии. К 1809 году, когда крупнейшие
землевладельцы Франции (многие из них прежде были аристо¬
кратами) имели доходы в 11-50 тысяч франков в год, а самые
богатые — в 100-150 тысяч франков, наполеоновские генералы
получали жалования в 100-200 тысяч франков в год, а ключевые
маршалы имели миллион франков в год55. Завоёванные территории
подвергались грабежу и облагались налогами. При революционных
правительствах до Наполеона (1792-1799 годы) налоговые поступ¬
ления от оккупированных европейских территорий составляли по
меньшей мере четверть совокупных доходов Франции56, причём
в эти суммы не входили продовольствие и другие припасы, на¬
грабленные на захваченных землях.
54 Lachmann, «Mercenary, Citizen, Victim»; Alan Forrest, «La patrie en danger: The French
Revolution and the First Levee en masse», in The People in Arms: Military Myth and National
Mobilization since the French Revolution, eds. Daniel Moran and Arthur Waldron (Cambridge:
Cambridge University Press, 2003).
ss Louis Bergeron, France under Napoleon (Princeton: Princeton University Press, [1972]
1981) 122-38.
S6 Richard Bonney, «The Eighteenth Century II: The Struggle for Great Power Status and
the End of the Old Fiscal Regime», in Economic Systems and State Finance, ed. Richard
Bonney (Oxford: Clarendon Press, 1995), 352.
166
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
При Наполеоне налоги на завоёванные территории стали ещё
важнее. Долговой дефолт революционного правительства в 1797 году
перекрыл возможность делать займы вплоть до окончательного
поражения Наполеона, хотя ему удалось возродить налоговые
откупы. Кроме того, Наполеон ограничивал хождение бумажных
денег, пресекая ещё один косвенный путь к финансовому дефи¬
циту. Вместо этого Наполеон полагался на контрибуции и чрез¬
вычайные налоги, которые он налагал на завоёванные земли. Эти
доходы «покрывали треть бюджетных расходов Франции, помимо
обеспечения армии за границей»57. К тому же Франция задейство¬
вала в своих армиях жителей завоёванных земель58, ещё больше
наращивая людское преимущество над противниками. Однако
тяжёлое налоговое бремя в сочетании с военным ущербом и раз¬
рушениями подрывали экономики оккупированных территорий.
Это ослабляло эффективность континентальной блокады, снижая
способность других стран выступать торговыми партнерами Фран¬
ции. Кроме того, война и французская оккупация решительно
ослабляли Нидерланды, что делало неоспоримым экономическим
гегемоном Британию. Экономическая экспансия Британии в сфере
производства и её становление в качестве торгового и финансового
гегемона настолько укрепили британские налоговые доходы, что за
их счёт можно было финансировать огромные военные издержки,
включая субсидии союзникам Британии, что в итоге и привело
к формированию коалиции, способной разгромить Наполеона59.
Наполеоновская политика обескровливания завоёванных терри¬
торий ради обеспечения вооружённых сил Бонапарта и обогащения
его ключевых подчинённых в армии и оккупационных админи¬
страциях подразумевала, что местные элиты в этих странах (они
не были допущены к обогащению, а их состояния фактически
выступали главным ресурсом для контрибуций и чрезвычайных
налогов) не были заинтересованы в поддержке новых правительств,
57 Ibid., 357; см. тж. Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers, 132-5 / Кеннеди. Взлёты
и падения великих держав, се. 211-15.
58 Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers, 132-5 / Кеннеди. Взлёты и падения
великих держав, се. 211-15.
59 Bonney, «The Eighteenth Century», 377-86.
167
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
которые Наполеон навязал завоёванным территориям. Это контрасти¬
ровало с подходом голландцев и британцев (он будет описан в двух
следующих главах), который предполагал создание для отдельных
элит возможностей получения выгод от колониального режима. Фис¬
кальная стратегия Наполеона гарантировала, что его военачальники
и администраторы будут сохранять лояльность правительству метро¬
полии и лично Бонапарту. Хотя его империя продержалась слишком
мало для того, чтобы предсказывать дальнейшее развитие событий
в долгосрочной перспективе в условиях так и не воплотившихся
в жизнь непредвиденных обстоятельств, следует отметить, что фран¬
цузские оккупационные силы и администраторы не формировали
связи с местными элитами. Преимуществом этого было предот¬
вращение конфликтов между элитами метрополии и (европейских)
колоний, а фактически и предотвращение самого формирования этих
отдельных элит. Недостаток же заключался в том, что ни у одной
из местных элит в оккупированных странах не появлялся интерес
к сотрудничеству с французскими администраторами. Во многих
оккупированных странах наполеоновские вторжения вызывали
восстания, которые получали финансовую поддержку британцев
и истощали силы наполеоновских армий вдобавок к тому ущербу,
который был нанесён им в России, причём ещё до coup de grace
[финального удара — фр.], организованного Британией при Ватерлоо.
Сопротивление в Испании было ключевым моментом, подрывавшим
мощь Наполеона, поскольку на это направление приходилось на¬
правлять огромное количество солдат, которые массово гибли. Это
придавало силы Британии для того, чтобы в конце концов пойти
на прямое вмешательство с применением собственной сухопутной
армии, и фатально ослабляло континентальную блокаду60.
Французские революционные правительства, а затем и Наполеон
понимали, что их преимущества лучше всего применимы в кон¬
60 David Bell, The First Total War Napoleon’s Europe and the Birth of Warfare as We Know
It (Boston: Houghton Mifflin, 2007); Thomas M. Huber, «Napoleon in Spain and Naples:
Fortified Compound Warfare», in Compound Warfare: That Fatal Knot, ed. Thomas M. Huber
(Fort Leavenworth, KS: US Army Command and General Staff College Press, 2002), 91-112;
Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers, 129, 134 / Кеннеди. Взлёты и падения великих
держав, се. 208, 214.
168
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
тинентальной Европе. Попытки захвата колоний были обречены
на провал из-за слабости французского флота и логистических
сложностей обеспечения армий на других континентах. Эти огра¬
ничения впервые стали очевидны и имели ощутимые последствия
при поражении Наполеона в Египте в 1801 году61. Франция ограни¬
чила свои усилия по ослаблению Британской империи поддержкой
восстаний, тем самым следуя модели, которая сложилась ещё при
Старом порядке, когда Франция поддерживала американские ко¬
лонии в войне за независимость. Однако Французская республика
и Наполеон так и не смогли воспроизвести предшествующий успех
в Америке — напротив, они повторили опыт неудачного вмеша¬
тельства Старого порядка в ситуацию в Индии. Попытка Франции
поддержать восстание в Ирландии, начавшееся в 1798 году, закон¬
чилась поражением в заливе Бантри ещё в 1797 году62.
Незначительные возможности Франции демонстрировать силу
и заниматься управлением за пределами Европы также обрекли
на неудачу попытки разгромить революцию на Гаити. Сахарным
плантаторам Сен-Доминго (будущего Гаити) вредили торговые
соглашения королевского правительства Франции с Британией
(договор Идена 1786 года63) и с новообразованным правитель¬
ством США (франко-американская конвенция 1787 года). По сути,
61 Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers, 125-6/ Кеннеди. Взлёты и падения ве¬
ликих держав, се. 201-2.
62 Wallerstein, Modern World-System, volume 3, 82-3, 244-6 / Валлерстайн. Мир-систе¬
ма Модерна, т. III, сс. 100-1, 298-300. [В заливе Бантри ещё в 1797 году — После того,
как революционер Вольф Тон попытался поднять восстание в город Бантри на северо-
востоке Ирландии, Франция направила туда флот из 43 кораблей с 15 тысячами че¬
ловек на борту. Часть кораблей успешно добралась до Бантри, но флагман «Fratemite»
(«Братство») с генералом Луи-Лазаром Гошем, который должен был возглавить опе¬
рацию в Ирландии, отстал от основных сил. Вскоре после этого испортилась погода,
и французы, высадившиеся в Ирландии и оказавшиеся без руководства, приняли
решение вернуться обратно, чтобы не оказаться в ловушке. Следующая попытка по¬
мочь ирландцам была предпринята летом 1798 года, уже после того, как восставшие
потерпели поражение от англичан, но французский экспедиционный корпус генерала
Юмбера также был разбит (прим, переводчика].
63 Договор Идена 1786 года — Торговое соглашение, названное по имени барона
Уильяма Идена-Окленда, возглавлявшего группу британских переговорщиков, созда¬
вало исключительно выгодные условия на французском рынке для британских ману¬
фактурных товаров. Негативным последствиям этого соглашения для Франции уде¬
лено первоочередное внимание в анализе событий, предшествовавших Французской
169
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
французское правительство избавилось от интересов владельцев
сахарных плантаций ради интересов внутренних производителей
шёлка и вина. Хотя оба упомянутых соглашения не пережили
начало революции, в 1787 году они спровоцировали попытки
владельцев плантаций добиться того, чтобы их представители за¬
седали в Генеральных штатах, а затем в пришедшем им на смену
Национальном собрании. Однако в ходе революции находившиеся
в Сен-Доминго инвесторы из метрополии утратили своё влияние
(хотя им посчастливилось не попрощаться с жизнью на гильотине),
так что у плантаторов не было рычагов воздействия на решения
революционного правительства. Это заставляло белых поселенцев
стремиться к более значительной автономии, а мулатов — тре¬
бовать от Национального собрания равных прав. Раскол между
белыми и мулатами в условиях ослабления французской власти
создал основу для первого и «самого успешного восстания рабов
в истории капиталистического мира-экономики»64. Неспособность
Франции играть мускулами по ту сторону Атлантики в сочета¬
нии со злополучным британским вмешательством, которое вело
к тому, что британцы и французы боролись за поддержку рабов
в Сен-Доминго, гарантировали провал попыток восстановления
господства белых65.
В конечном итоге процессы, происходившие в переселенческом
обществе самой богатой французской колонии Сен-Доминго, были
непроницаемы для Франции, а контролировать это общество она
не могла. Именно в этом контексте Наполеон в 1803 году принял
рациональное решение продать Соединённым Штатам Луизиану
(её территория была превращена сразу в семь штатов, а ещё во¬
семь штатов получили отдельные её части) за 15 млн долларов,
которые можно было пустить на европейские войны. Имперские
планы Наполеона были отражением крайне ограниченного торгового
и геополитического положения Франции на Американском конти¬
революции 1789 года, в третьем томе «Мир-системы Модерна» Иммануила Валлер-
стайна (прим, переводчика).
64 Ibid., 241 / Там же, с. 295.
65 Ibid., 240-6 / Там же, сс. 293-300.
170
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
ненте, в Азии и Африке. Разумеется, поддерживать наполеоновскую
стратегию европейского доминирования — как и аналогичный план
Гитлера в следующем столетии — оказалось в конечном счёте не¬
возможно, причём в силу как непредвиденных, так и системных
причин. Однако задолго до того, как Наполеон вступил в европей¬
скую игру и потерпел в ней поражение, различные глобальные
стратегии выстраивания гегемонии для Франции были исключены
в силу самой природы французского государства и исходных уступок
аристократическим и финансовым элитам, которые вкладывались
в первые колонии в Карибском бассейне и Африке.
Наполеоновская Франция принципиально отличалась от Испа¬
нии и французского Старого порядка в том, что революция смела
многие прежние элиты: это позволило новой государственной
элите консолидироваться и объединиться — тем самым она могла
осуществлять завоевания и получать от них выгоды без необходи¬
мости делиться ресурсами с автономными колониальными элитами
и принимать совместные с ними решения. Как было отмечено
в главе 1, именно благодаря этому наполеоновская и нацистская
империи отличались от всех прочих — древних и модерных, фор¬
мальных и неформальных.
Несостоявшиеся гегемонии:
сильные колонии в слабых империях
Теперь мы можем ответить на вопрос, поставленный в начале
этой главы: почему Испания и Франция были не в состоянии
объединить результаты своих военных завоеваний в сплочённую
империю, которая могла сосредотачивать ресурсы в метрополии
и тем самым питать экономический рост и дальнейшие военные
успехи? Двум этим политиям, каждая из которых некоторое время
(причем Франция — дважды) была доминирующей военной держа¬
вой в Европе, либо (в случае Франции) не удалось поставить это
могущество на службу выстраиванию значительной империи за
пределами Европы, либо (в случае Испании) удалось создать им¬
перию, которая быстро утратила значение в качестве поставщика
налогов в метрополию или её торгового контрагента.
171
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Испанская и французская колонизация были отражением отно¬
шений государства с элитами метрополии. В обеих случаях форми¬
рование государства осуществлялось путём уступок элитам в обмен
на умиротворение провинций (зачастую при помощи прекращения
вооружённых выступлений, поднимавшихся аристократами) или
на предоставление средств, которые королевское правительство не
могло изымать самостоятельно. В некоторых отношениях описан¬
ный процесс в Испании и во Франции сильно отличался. Габсбурги
признавали доминирующие элиты в каждой из своих провинций,
тогда как французские короли выстраивали вертикальный абсо¬
лютизм, в рамках которого множество элит боролись за влияние
и ресурсы в конфликтах, где корона одновременно и выступала
арбитром, и сама же их провоцировала в обмен на некую долю
изымаемых этими элитами ресурсов. Однако и испанское и фран¬
цузское государство упустили возможность (или, точнее, так её
и не достигли) мобилизовать деньги и вооружённых людей, а также
провозглашать и администрировать законы и правила независимо
от различных элит, каждой из которых принадлежали фрагменты
этих «государственных» полномочий.
Ограничения, с которыми сталкивались испанские и французские
правители в своих странах, воспроизводились в их колониальных
проектах. Именно поэтому Испания почти сразу отдала чуть ли не
монопольные права на землю и власть в каждой колонии предпри¬
нимателям, которые поставляли людей и деньги для завоеваний.
Французы создавали в каждой из своих колоний множественные
и пересекающиеся льготы и привилегии. Ни одна из двух мо¬
нархий не могла заставить переселенческие элиты повиноваться
высокопоставленным чиновникам, направляемым из столицы. Эта
неспособность отчасти объяснялась слабостью возможностей,
появившихся у правителей этих стран в процессе формирования
исходного государства, а отчасти была наследием уступок, кото¬
рые делались, чтобы убедить предпринимателей инвестировать
в далекие колонии, а переселенцев — туда отправиться.
Модели конфликта между элитами и формирования государств
в Испании и Франции также препятствовали возникновению единой
элиты или хотя бы конкурирующих элит, способных доминировать
172
Глава 3. Испания и Франция: военное доминирование без гегемонии
в торговле с колониями и тем самым использовать прибыли от
колониального производства для укрепления спроса на продукцию
различных отраслей экономики метрополии и поддержки инвести¬
ций в них. Напротив, колониальная торговля сосредотачивалась
в руках капиталистов из политий-соперников, что препятствовало
превращению любого крупного испанского или французского города
в торговый перевалочный узел или всемирный финансовый центр,
как это удалось Амстердаму и Лондону. Вместо этого Испания стала
ещё более зависимой от иностранцев в части финансирования госу¬
дарственного долга, а французские финансы почти исключительно
превратились в погоню за сверхприбылями от государственного
долга и государственных должностей, что было доступно только
для тех, кто имел политические связи.
Наконец, и в Испании, и во Франции структуры элит в мет¬
рополии и колониях каждой империи взаимодействовали таким
образом, что колониальные элиты могли оказывать воздействие на
политику метрополий даже в ситуации, когда эти же колониальные
элиты обладали высокой степенью автономии от метрополии. Ис¬
панские и французские колониальные элиты имели гораздо больше
влияния на политический процесс и государственную политику
в метрополиях, чем колониальные элиты Нидерландов и Британии
(и в ещё большей мере, чем колониальные элиты наполеоновской
империи) в силу трёх причин. Во-первых, как мы уже видели,
у имперского центра были незначительные инфраструктурные воз¬
можности для правления в своих колониях. Впрочем, то же самое
можно сказать о многих других империях, так что для Испании
и Франции это обстоятельство имело принципиальное значение
лишь в связи с другими элементами отношений между элитами
метрополии и колоний. Во-вторых, автаркия элиты в Испании
и неразрешённый конфликт элит во Франции приводили к тому,
что корона или какая-то иная элита не могли разрешать споры
по поводу имперской политики, а на практике элиты метрополий
обращались к колониальным элитам за помощью в своих кон¬
фликтах. Влияние колоний на метрополию было по меньшей мере
столь же значительным, а призывы к союзникам звучали в обоих
направлениях. Наконец, разногласия или автаркия в метрополии
173
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
наделяли колониальные элиты автономией для развития торговых
отношений с европейскими державами-соперниками. В конечном
итоге Испанская империя стала существовать главным образом
номинально, а не фактически, обогащая соперников Испании.
Французская империя оказалась робкой интермедией в нераз¬
решённом конфликте элит во Франции, и как только революция
перестроила структуру французской элиты, победившая военная
элита преимущественно отказалась от заморской империи и об¬
ратила свои ресурсы на европейские завоевания.
Таким образом, Испания и Франция отчётливо соответствуют
категории империй, рост которых был остановлен двойным пре¬
пятствием — значительной автономией колоний от чиновников
метрополии и высоким влиянием колониальных элит на экономику
и политику метрополии. Конечно, слабость Испании и Франции не
существовала в вакууме. Их неспособность контролировать свои
империи и получать от них прибыль создавала благоприятные
возможности для Нидерландов и Британии. Две следующие главы
будут посвящены тому, как формировался потенциал этих политой
для использования глобальных возможностей и как их гегемонии
в конечном итоге были обращены вспять.
ГЛАВА 4. НИДЕРЛАНДЫ:
ЭЛИТЫ ПРОТИВ ГЕГЕМОНИИ
Нидерланды (the Dutch1) были первой державой-гегемоном
в том смысле, в каком я (вместе с Валлерстайном и Арриги)
определяю гегемонию в главе I2. По существу, Нидерланды,
1 Нидерланды (the Dutch) - Как известно, термин Dutch гораздо чаще переводится
на русский как «голландский», а не «нидерландский» — от обиходного наименования
футболистов сборной Нидерландов голландцами до перевода понятия the Dutch he¬
gemony в работах по мир-системному анализу как «голландская гегемония» (а не
нидерландская). Однако стоит уточнить, что в английском языке это прилагательное,
имевшее в прагерманском значение «люди» и родственное современному немецкому
Deutsch («немецкий, германский»), исходно употреблялось для обозначения герман¬
ских наречий Нидерландов (Нижних земель) в широком смысле, включая современное
Королевство Нидерланды и фламандскую часть Бельгии. К XVII веку в английском
языке этот термин использовался уже преимущественно в отношении к жителям
Северных Нидерландов, которые сбросили владычество Испании и образовали Респуб¬
лику Соединённых Провинций (Голландия, Зеландия, Утрехт, Гельдерн, Фрисландия,
Гронинген, Оверэйсел). Перевод термина Dutch как «голландский», несомненно, от¬
ражает тот факт, что доминирующей провинцией в этом государстве была Голлан¬
дия, хотя у Лахмана он чаще используется применительно к Северным Нидерландам
в целом. Тем не менее в нашем переводе понятия «голландский» и «нидерландский»
в соответствии с устоявшимся переводом термина Dutch, как правило, равнозначны,
если речь не идёт отдельно о провинции Голландия, например, в противопоставлении
её интересов интересам других провинций (этот сюжет у Лахмана прослеживается
довольно подробно) (прим, переводчика).
2 Майкл Манн, меряющий гегемонию «двухдержавным стандартом» (Mann, Sources
of Social Power, volume 2, 264 / Манн. Источники социальной власти, т. II, кн. 1, с. 337),
т. е. определяющий её как обладание одной державой чем-то большим в сравне¬
нии с двумя следующими, утверждает, что единственной державой-гегемоном были
Соединённые Штаты (хотя Британия была гегемоном в морской силе, а также на
короткое время в промышленности). Нидерланды, с точки зрения Манна, никогда не
были гегемоном в каком-либо отношении. Арриги же утверждает, что до Нидерландов
гегемоном была Генуя.
175
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
как в дальнейшем Британия и Соединённые Штаты, были державой,
которая «не опасается экономической конкуренции со стороны
других государств ядра [капиталистической мир-системы]. Поэтому
такая держава стремится способствовать максимальной открытости
мира-экономики. Некоторые историки назвали подобную политику
неформальной империей (то есть не колониальным, а в дальнейшем
даже антиколониальным империализмом)»3. Разумеется, у Нидерлан¬
дов была и формальная империя, причём это была первая европей¬
ская полития, догадавшаяся, каким образом следует генерировать
устойчивую и долгосрочную прибыль от своей всемирной империи.
В этой главе наша задача состоит в том, чтобы проанализировать
процесс, благодаря которому голландцы достигли гегемонии, и те
методы, которые они использовали для формирования своей империи
и управления ею способом, отличавшимся от неприбыльных (или
лишь эпизодически прибыльных) подходов испанцев и французов.
Нам также потребуется установить, как эта империя соотносилась
с гегемонистским положением Нидерландов в глобальной эконо¬
мике XVII века. После этого необходимо будет объяснить, почему
эта глобальная империя и голландская гегемония оказались не
в состоянии содержать себя, даже несмотря на то, что нидерланд¬
ское государство располагало более значительными финансовыми
ресурсами, чем его соперники, и доминировало в существовавших
на тот момент глобальных торговых и финансовых взаимосвязях.
Наконец, нам потребуется выявить факторы, препятствовавшие
осуществлению голландцами тех реформ, которые некоторые ни¬
дерландские политики корректно рассматривали в качестве ответов
на вызовы, брошенные Британией.
ПОСТРОЕНИЕ ГЕГЕМОНИИ
Как голландцы достигли гегемонии, и какое отношение этот процесс
имел к их формальной и неформальной империи? С точки зрения
Валлерстайна, первый необходимый шаг заключался в том, чтобы
3 Wallerstein, Modem World-System, volume 3, 200 / Валлерстайн. Мир-система Модер¬
на, т. III, с. 246.
176
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
стать ведущей мировой сельскохозяйственной и промышленной
единицей, осуществляющей производство «столь эффективно, что
его продукция оказывается в целом конкурентоспособной даже
в других странах ядра... Зримое превосходство в эффективности
аграрно-индустриального производства ведёт к преобладанию
в сфере коммерческого распределения в мировой торговле, наряду
с одновременным накоплением доходов от статуса перевалочного
пункта для большей части мировой торговли и от контроля над
“невидимыми” сферами транспорта, коммуникаций и страхования.
В свою очередь, коммерческое первенство ведёт к контролю над
финансовыми секторами — банковской сферой (обмен, депозиты
и кредит) и инвестициями (прямыми и портфельными)»4. «Это
была точка, где восходящая держава располагала всеми тремя
преимуществами [в производстве, торговле и финансах], которые
соответствуют моменту подлинной гегемонии»5. Валлерстайн пола¬
гает, что Нидерланды удерживали одновременное доминирование
в трёх указанных сферах лишь в 1625-1675 годах.
Как утверждается в исследовании Валлерстайна, голландское
превосходство в сельскохозяйственной, а затем и промышленной
сферах строилось на двух основаниях — доминировании в рыбной
ловле на Балтике и новшествах в сельском хозяйстве. Голландцы
изобрели превосходное рыболовецкое судно, которое позволяло
им ловить и продавать рыбу — прежде всего речь идёт о «богатой
торговле» сельдью — дешевле, чем кто-либо другой. Гигантская
рыбная индустрия голландцев стимулировала развитие крупной
соляной промышленности, а также вела к дальнейшим усовершен¬
ствованиям в кораблестроении, которые затем дали голландцам
ключевые преимущества в построении трансокеанского торгового
флота. Кораблестроение стало ещё более эффективным по мере
4 Wallerstein, Modem World-System, volume 2, 38 / Валлерстайн. Мир-система Модерна,
т. II, сс. 44-5.
5 Ibid., ххѵ / Там же, с. ххіѵ; Жан де Ври и Ад ван дер Воуде (Jan de Vries and Ad van
der Woude, The First Modern Economy: Success, Failure, and Perseverance of the Dutch Econ¬
omy, 1500-1815 (Cambridge: Cambridge University Press, 1997), 412 and passim) считают
датой окончания голландской гегемонии 1672 год. Моделски (Modelski, Long Cycles
in World Politics, 42) называет промежуток 1608-1642 годов периодом голландского
«превосходства в океанах».
177
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
роста его масштаба (отчасти благодаря использованию энергии
ветряных мельниц, которые первоначально строились для проектов
осушения территорий) и способствовало развитию «в Амстерда¬
ме ряда вспомогательных предприятий по производству верёвок,
сухарей, корабельных свеч, а также навигационного инструмента
и морских карт»6. Прибыли от торговли сельдью, а затем и от
других источников позволяли голландцам оплачивать импорт из
Германии леса, необходимого для строительства всё большего
количества всё лучших кораблей в сравнении с их соперниками7.
Необходимость осушения заболоченных земель «вела к изобре¬
тению водяных мельниц и расцвету инженерной науки»8. Плохое
качество почв заставляло голландцев переходить от производства
зерновых, запас которых они пополняли внешним импортом,
к выращиванию технических культур, садоводству (наибольшую
известность получили голландские цветы) и животноводству9.
«Между 1600 и 1750 годами [голландцы и англичане] пережили
сельскохозяйственную революцию, в ходе которой масштаб выпуска
на одного работника достиг и превзошёл показатели Бельгии»10.
Голландцы выращивали культуры, необходимые для производ¬
ства красителей, поэтому именно они, а не англичане в XVII веке
смогли установить контроль над наиболее выгодной стадией тек¬
стильного производства. Значение индекса сельскохозяйственного
производства в Нидерландах выросло с 100 в 1510 году до 243
в 1650 году, а затем, уже более медленными темпами увеличилось
до 305 в 1810 году11.
6 Wallerstein, Modern World-System, volume 2, 43 / Валлерстайн. Мир-система Модерна,
т. II, с. 51.; см. тж. Bas van Bavel, Manors and Markets: Economy and Society in the Low
Countries, 500-1600 (Oxford: Oxford University Press, 2010), chapter 7.
7 Jonathan Leitner, «An Incorporated Comparison: Fernand Braudel’s Account of Dutch
Hegemony in a World-Ecological Perspective», Review 30 (2007).
8 Wallerstein, Modern World-System, volume 2, 40 / Валлерстайн. Мир-система Модерна,
т. II, с. 47.
9 Leitner, «Ап Incorporated Comparison»; de Vries and van der Woude, The First Modern
Economy, chapter 6.
10 Robert C. Allen, The British Industrial Revolution in Global Perspective (Cambridge: Cam¬
bridge University Press, 2009), 61.
" De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 233.
178
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
Голландцы создали цикл благоприятных возможностей и полу¬
чали от него выгоды. Эффективность кораблестроения обеспечила
голландцам возможность лишать преимуществ конкурентов,
участвовавших в перевозках на дальние расстояния в Северном
море, Средиземноморье, на Американском континенте и в Азии.
Этот дополнительный бизнес стимулировал более значитель¬
ные масштабы кораблестроения и способствовал дальнейшим
техническим новшествам и экономии от масштаба, увеличивая
преимущество голландцев. В результате «голландский флот
доминировал в мировой морской торговле XVII века. С 1500
по 1700 года он вырос в десять раз. По состоянию на 1670 год
голландцы владели флотом, который втрое превышал тоннаж
английского и был больше, чем тоннаж флотов Англии, Франции,
Португалии, Испании и германских государств вместе взятых.
Доля кораблей, построенных в Голландии, была ещё больше.
В действительности же голландское судоходство достигло вер¬
шины лишь во второй половине XVII века, когда голландцы
воспользовались ситуацией гражданской войны в Англии, для
того чтобы утвердить свое “неоспоримое превосходство в ми¬
ровой морской торговле”»12.
Коммерческие связи, которые голландцы создавали для тор¬
говли рыбой, зерном, техническими культурами и тканями, обес¬
печивали основу их доминирования в мореплавании в целом,
а затем позволили Амстердаму стать перевалочным пунктом,
контролировавшим большинство наиболее прибыльных товаров
на мировом рынке. Голландцы централизовали крупные поставки
ключевой продукции в амстердамских складах, что позволяло
купцам контролируемым способом выпускать ограниченные
объёмы каждого из этих товаров на рынки ради максими¬
зации прибылей13. Голландцы были в состоянии действовать
подобным способом, поскольку именно они получали выгоды
от ключевых геополитических сдвигов. Меткое обобщение ос¬
12 Wallerstein, Modem World-System, volume 2, 46 / Валлерстайн. Мир-система Мо¬
дерна, т. II, сс. 54-5; см. тж. Angus Maddison, The World Economy (Paris: OECD, 2006),
volume 1, 79.
13 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 667-72.
179
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
нов голландской коммерческой гегемонии в Европе XVII века
дал Джованни Арриги. Извлекая преимущества от открытия
мир-системы, возникшего благодаря упадку Испанской империи
и вместе с упадком финансовой гегемонии Генуи, голландцы
формировали стратегию и выстраивали организации, соответ¬
ствовавшие тому, что им «посчастливилось жить тогда и там,
когда дул “попутный ветер”»14.
«Когда в 1585 году Антверпен перешёл в руки испанцев, евро¬
пейский рынок пряностей переместился в Амстердам»15. Кроме
того, чтобы избежать нестабильности и преследований, в Ни¬
дерланды перебирались умелые ремесленники и купцы. Это сти¬
мулировало в Нидерландах урбанизацию и увеличивало объёмы
капитала. Принятое в 1590 году решение Испании фактически
отказаться от отвоевания Северных Нидерландов в пользу вой¬
ны с Францией позволило голландцам окончательно перехватить
торговлю на Балтике у англичан и Ганзейской лиги. Тем самым
они увеличили свою долю «крупногабаритной» (bulk) балтийской
торговли зерном, лесом, солью и сельдью, а также получили
доступ к «богатой» (rich) торговле16, доставляя «специи, сахар,
шёлк, красители, средиземноморские фрукты и вина, а также
испанское американское серебро... на север»17. Отказ Испании
от реванша также позволил голландцам блокировать порты Юж¬
ных Нидерландов, тем самым покончив с ролью Антверпена как
крупного порта и производственного центра, что принесло вы¬
14 Arrighi, Long Twentieth Century, 133 / Арриги. Долгий двадцатый век, с. 189.
15 Wallerstein, Modem World-System, volume 2, 46-7 / Валлерстайн. Мир-система Мо¬
дерна, т. II, с. 55.
16 Доступ к «богатой» торговле — Лахман напоминает об одной из базовых гипо¬
тез мир-системного анализа: формирование капиталистического мира-экономики во
многом состоялось благодаря развитию торговли на дальние расстояния массивными
(bulk) товарами типа леса и зерна, которая была не слишком заметна многим иссле¬
дователям на фоне торговли премиальными (rich) и не занимающими много места
товарами типа золота и пряностей. Если последняя в силу относительной лёгкости
перемещения товаров присутствовала на протяжении всей истории мировой торгов¬
ли, то первая является отличительной чертой именно капиталистического периода
(прим, переводчика).
17 Israel, Dutch Republic, 312 / Израэль. Голландская республика, т. I, с. 324.
180
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
году Амстердаму18, и ещё больше ускорив отток в направлении
Амстердама квалифицированных ремесленников и богатых купцов.
Нидерландско-испанский мирный договор 1609 года обеспечил гол¬
ландским купцам доступ к торговле в Средиземноморье, а затем
и контроль над ней - это было ценное приобретение, поскольку
данная торговля давала голландским купцам новую клиентскую
базу, а также она имела ключевое значение для блокирования
действий купцов-конкурентов. Голландцы наращивали доминирова¬
ние амстердамского рынка специй и его прибыльность, поскольку
установили контроль над торговлей и производством ценных сортов
пряностей, растущих в Азии, создав голландскую Ост-Индскую
компанию (ОИК, Vereenigde Ooost-Indische Compagnie) — привиле¬
гированную компанию, обладавшую монополией, которую она
могла навязывать компаниям-конкурентам из других стран. ОИК
осуществляла эту монополию, ограничивая производство пряностей
в Азии, скупая их излишки и устанавливая цены19.
Рынок, на котором продавались тщательно контролируемые по¬
ставки пряностей, фьючерсы на пряности и другие товары, а также
контракты и страхование для судоходства, был организационно
оформлен в виде Амстердамской биржи. «Первая постоянно дей-
ствдющая фондовая биржа» превратила Амстердам «в центральный
рынок денег и капитала для европейского мира-экономики»20. Кроме
того, Амстердамская биржа стала местом, где торговали акциями
ОИК, по всем меркам самой дорогостоящей компании Нидерландов,
акциями других привилегированных компаний, а также правитель¬
ственными облигациями. Поскольку Нидерланды были единственной
европейской политией, не объявлявшей дефолт по государственным
обязательствам, Амстердамская биржа и нидерландские государ¬
ственные облигации привлекали капитал со всей Европы.
18 Julia Adams, «Trading States, Trading Places: The Role of Patrimonialism in Early
Modem Dutch Development», Comparative Studies in Society and History 36 (1994): 327-32.
19 J. L. van Zanden, The Rise and Decline of Holland’s Economy: Merchant Capitalism and
the Labour Market (Manchester: Manchester University Press, 1993), 67-87; Chris Nierstrasz,
In the Shadow of the Company: The Dutch East India Company and Its Servants in the Period
of Its Decline (1740-1796) (Leiden: Brill, 2012).
20 Arrighi, Long Twentieth Century, 142 / Арриги. Долгий двадцатый век, с. 194.
181
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Финансисты с биржи зарабатывали на том, что выступали
в качестве брокеров для инвесторов из всей Европы, торгуя от
их лица21 и ссужая капитал, привлечённый в Нидерландах и за их
пределами, заёмщикам по всей Европе. Голландские банкиры опре¬
деляли процентные ставки для значительной части Европы, а их
оценка кредитоспособности заёмщиков определяла возможности
компаний и правительств привлекать инвестиции во всей Европе.
Таким образом, Амстердам стал первым финансовым гегемоном
капиталистической мировой экономики.
Валлерстайн и Арриги дают чёткие описания элементов кон¬
струкции голландской гегемонии и демонстрируют, каким образом
каждый отдельный аспект преимущества голландцев создавал или
усиливал другие элементы их могущества. Однако они уделяют
меньше внимания тому, почему этих преимуществ достигли
именно голландцы, а не кто-либо из их соперников. Нам сооб¬
щается о том, что у голландцев была уникальная сельскохозяй¬
ственная система, которая обладала необычайной способностью
к рекультивации земель, однако Валлерстайн мало что говорит
об истоках голландских систем землевладения и управления. Из¬
вестно, что принципиальное значение для финансовой гегемонии
нидерландского государства имела его кредитоспособность, но
мы не знаем, каким образом Нидерланды достигли фискальной
стабильности и избегали дефолта по своему долгу, что было уни¬
кальным моментом на фоне их соперников. Арриги демонстрирует,
каким образом голландцы получали выгоды от геополитической
открытости, но не объясняет, почему этим пользовались именно
голландцы, а не британцы или французы. Как будет показано
ниже в этой главе, неспособность Валлерстайна и Арриги объ¬
яснить, почему голландцы смогли воспользоваться благоприят¬
ными возможностями, доступными в XVII веке, ограничивает
и способность этих авторов обнаружить причины голландского
упадка в XVIII столетии.
21 Pit Dehing and Maiplein’t Hart, «Linking the Fortune: Currency and Banking, 1550-
1800», in A Financial History of the Netherlands, eds. Marjolein’l Hart, Joost Jonker, and Jan
Luiten van Zanden (Cambridge: Cambridge University Press, 1997), 37-63.
182
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
КОНСОЛИДАЦИЯ элиты и истоки
ГОЛЛАНДСКОГО ПРЕИМУЩЕСТВА
После распада империи Каролингов Северные Нидерланды перешли
под суверенитет одного независимого графа, который вместе с бо¬
лее мелкими аристократами осуществлял лишь слабый контроль
над крестьянами, возделывавшими собственные земли. Свобода
крестьян проистекала из способов заселения Северных Нидерлан¬
дов и управления ими. Как указывает Валлерстайн, значительная
часть голландских земель для сельского хозяйства была отвоёвана
у моря. Однако столь же значимой, как и эта природная реальность,
была классовая идентичность людей, которые организовывали
и контролировали подобные начинания.
Работы по мелиорации инициировались и финансировались
почти исключительно крестьянами, которые выбирали людей из
своего круга в местные советы по осушению земель (waterschappen),
чтобы проектировать плотины и каналы, необходимые для рекуль¬
тивации земель и контроля над наводнениями. Голландские графы
ради получения доходов продавали земли посредникам, которые
затем часто перепродавали их крестьянам и удерживали только
права на десятину. Таким образом, в большей части Северных Ни¬
дерландов аристократы и другие землевладельцы не осуществляли
никакого правового контроля над крестьянами или землей, получая
только рентные платежи и десятины, что позволяло крестьянам
самостоятельно заниматься своими коллективными делами с не¬
значительным вмешательством извне.
Отсутствие феодализма сформировало как элиты, так и клас¬
совые отношения в Северных Нидерландах. Политическая и эко¬
номическая значимость элит, у которых не было власти над
землёй и крестьянами, угасала. Духовенство во всех северных
нидерландских провинциях было необычайно слабой элитой —
оно осуществляло мало правовых полномочий, собирало незна¬
чительные десятины, не пользовалось бенефициями, а его дохо¬
ды вынужденно зависели от платежей за религиозные обряды22.
Относительно немного представителей духовенства проживало
22 Jan de Vries, The Dutch Rural Economy in the Golden Age, 1500-1700 (New Haven: Yale
University Press, 1974), 41-3.
183
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в Северных Нидерландах постоянно, и это обстоятельство как
способствовало его отмеченным слабостям, так и было их след¬
ствием. После 1590 года, в течение нескольких десятилетий вслед
за уходом испанцев из Северных Нидерландов, каждая из Соеди¬
нённых Провинций продавала земли, которыми некогда владели
Католическая церковь и изгнанные аристократы-католики23. Эти
переходы собственности между владельцами вели к дальнейшей
консолидации сельскохозяйственных земель в руках городских
купцов и богатых крестьян Голландии и Зеландии — самых богатых
провинций Северных Нидерландов.
Аристократия была господствующей элитой в менее населённых
и более бедных провинциях страны. «В Фрисландии и Гронингене
правили фермеры-джентльмены. В Гельдерне господствовала сель¬
ская знать, а в Оверэйселе и соседнем Дренте управляли захуда¬
лые помещики»24. После 1590 года эти аристократические элиты
получили главные выгоды от продажи земель католиков в своих
провинциях. Единые элиты этих провинций осуществляли над
крестьянами лишь ограниченный контроль нефеодального типа,
получая доходы от сдачи в аренду земли, которой они владели,
и политических должностей.
В Голландии, заведомо богатейшей провинции Северных Ни¬
дерландов, аристократия была слабой элитой. Знатные семейства
легко оказывались банкротами из-за войн или других чрезвычайных
расходов, поскольку они получали от своих земель относительно
мало. «В Голландии около 200 семейств, составлявших дворянство
провинции в 1500 году, владело приблизительно 5% общей обраба¬
тываемой земли... Церковь также отставала [от остальной Европы],
владея около 10%»25. Слабость аристократии и духовенства в сово¬
купности с продолжающимся переходом земель и сельскохозяй¬
ственных доходов к городским купцам и крестьянам подразумевала,
что сами люди, занимавшиеся сельским хозяйством, в качестве
23 Ibid., 337-41.
24 Marjolein’t Hart, The Making of a Bourgeois State: War, Politics, and Finance during the
Dutch Revolt (Manchester: Manchester University Press, 1993), 25.
23 Israel, Dutch Republic, 108 / Израэль. Голландская республика, т. I, с. 122.
184
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
землевладельцев или долгосрочных арендаторов обладали свободой
и заинтересованностью в мелиорации и переходе к выращиванию
любых культур, наиболее выгодных на внутреннем городском рынке
и международных рынках, с которыми нидерландские аграрии были
всё более связаны. По мере того, как городские купцы завладевали
всё большей площадью земель, которые некогда принадлежали
аристократам, духовенству и крестьянам, им доставалась растущая,
а в дальнейшем и преимущественная доля постоянно увеличиваю¬
щихся сельскохозяйственных прибылей, которые приносил переход
к выращиванию высокомаржинальных культур26.
Кроме того, слабость аристократии и духовенства формирова¬
ла тот тип государства, который возник в ходе продолжительной
борьбы Северных Нидерландов за автономию, а затем и независи¬
мость от Габсбургов. Отсутствие в Голландии и других провинциях
Северных Нидерландов феодальных аграрных отношений и ставшая
результатом этого малочисленность элит (незначительное коли¬
чество аристократов, слабое духовенство, сомнительное наличие
каких-либо «государственных» чиновников в Голландии и Зеландии,
а также почти никаких других элит, кроме аристократов, в других
провинциях) сокращали возможности для фракционного конфликта.
Как следствие, городские купцы Северных Нидерландов оказались
в состоянии достичь гегемонии в собственных городах. Последние
добивались получения хартий об автономии, а городские элиты
оформляли институты своей власти в обмен на выплату установ¬
ленных налоговых квот правящим графам, а затем Габсбургам27.
Городские олигархии ещё больше укрепляли своё могущество, наде¬
26 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 202; Pepijn Brandon, «Marx¬
ism and the "Dutch Miracle": The Dutch Republic and the Transition- Debate», Historical
Materialism 19, no. 3 (2011): 123-5.
27 Правящим графам, а затем Габсбургам - Последним представителем династии
Герульфа II, ставшего правителем Западной Фризии при Карле Великом, был не оста¬
вивший мужского потомства Виллем IV (1307-1345), носивший титулы графа Голлан¬
дии, Зеландии и Эно. Брак его дочери Маргариты с императором Священной римской
империи Людовиком (Людвигом) IV передал эти территории одной из линий бавар¬
ской династии Виттельсбахов. После её прекращения основную часть современных
Бельгии и Нидерландов в 1433 году унаследовал бургундский герцог Филипп Добрый,
чья внучка Мария вышла замуж за императора Максимилиана I Габсбурга, который
стал правителем Нидерландов в 1482 году (прим, переводчика).
185
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ляя гильдии твёрдыми льготами и монопольными привилегиями28.
Несмотря на внутреннюю сплочённость, у северонидерландских
гильдий не было союзников среди элиты, необходимых для того,
чтобы разрушительный потенциал уличной активности гильдий
мог претвориться в нечто большее, чем экономические уступки,
а именно в политическую роль в городских или государственных
органах.
Городские олигархии формировали взаимосвязи между городами
и создавали сплочённые круги интересов, поскольку им требо¬
валось масштабное сотрудничество для осуществления крупных
проектов плотин и дамб, столь необходимых для сохранения уже
существующих городов, сельскохозяйственных земель и водохрани¬
лищ от затопления или засоления, когда эти олигархии собирались
открывать новые земли и водные пути для заселения и перевозок.
Голландцы установили контроль над торговлей в Северном море,
поскольку городские олигархии объединялись, чтобы профинан¬
сировать строительство военных кораблей и включить военные
флоты разных городов и провинций в единую сплочённую силу,
которая наносила поражения Ганзейской лиге, сдерживала бри¬
танцев и противостояла испанцам.
Купеческо-регентская элита Голландии и элиты других провин¬
ций Северных Нидерландов сталкивались с серьёзнейшей угрозой
со стороны Испании, которая наращивала фискальные требования
к Голландии для покрытия издержек защиты всех Нидерландов
и войны с Францией. Начиная с 1550-х годов и вплоть до 1648 года,
когда Соединённые Провинции добились признания своей неза¬
висимости со стороны Испании в рамках формального мирного
договора, Голландия при той или иной помощи со стороны других
провинций сопротивлялась этим требованиям. Борьба против Ис¬
пании получала поддержку как масс, так и элит, потому что она
соответствовала и стремлению голландских протестантов к рели¬
гиозной свободе на фоне фанатичных усилий Испании навязать
католическую ортодоксию всем подданным империи Габсбургов.
28 Israel, Dutch Republic, 119-21 and passim / Израэль. Голландская республика, т. I,
сс. 140-2 и далее.
186
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
Для восьмидесятилетней войны между Испанией и Нидерландами
были характерны и периоды интенсивного и жестокого конфликта,
и отдельные годы менее насильственного противостояния, и мо¬
менты, когда Испания предлагала перемирие в надежде вновь
обрести финансовые и военные средства для отвоевания Северных
Нидерландов.
Их обитатели победили в войне за независимость отчасти
потому, что Испания, как мы видели в предыдущей главе, в XVI-
XVII веках становилась всё более слабой. Кроме того, помощь
Северным Нидерландам оказывали враги Испании — Франция
и Британия. Однако Северные Нидерланды не просто «пересидели»
обессилевшую Испанию, чтобы стать независимой периферией, как
это сделала Португалия. Они вышли из войны за независимость,
став крупной военной и колониальной державой, а Амстердам
превратился в финансовую и промышленную столицу Европы.
Война с Испанией консолидировала способность амстердамско¬
голландской купеческой олигархии преследовать свои интересы по
всему миру. Прежде всего, как уже отмечалось, война с Испанией
ослабляла Антверпен — главного торгового соперника Амстердама.
Во-вторых, война способствовала купеческой гегемонии внутри
самой Голландии. Восстание против Испании в 1572 году сопро¬
вождалось изгнанием поддерживавших Габсбургов католиков
и чиновников-аристократов из органов власти городов и провинций,
причем наиболее радикальным образом это происходило в Ам¬
стердаме29. К 1580-м годам реакция масс и элит на католических
союзников Габсбургов привела к тому, что католиков выжили из
Соединённых Провинций. В те же десятилетия жестокость испан¬
ского террора в отношении протестантов на юге Нидерландов вела
к бегству протестантов и их капитала на север. После 1572 года
правящая элита была почти целиком протестантской, в связи с чем
религия больше не выступала основой для разногласий внутри
правительственных органов республики и ее провинций.
Наконец, сплочённость правящей элиты Амстердама наделяла её
способностью быстро и последовательно привлекать значительные
29 Ibid., 337-41 / Там же, сс. 375-9.
187
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
объёмы государственных доходов и инвестиционного капитала.
Эти средства использовались для того, чтобы извлекать преиму¬
щества из геополитических конъюнктур, которые определялись
то введением, то приостановкой испанского эмбарго в отношении
мятежных Соединённых Провинций в промежутке от 1590-х годов
до окончательного их признания в 1648 году. Аналогичным образом
единство элиты внутри Голландии и голландское доминирование
над другими провинциями в годы войны позволили нидерландскому
государству в 1601 году форсировать слияние восьми участвовав¬
ших в торговле с Ост-Индией компаний в ОИК30.
Консолидированная компания могла позволить себе направлять
достаточно кораблей в Азию, чтобы предрешить исход конфликта
между европейцами и тамошними местными правителями. Основной
тактикой ОИК было заключение сделок с этими правителями, предпо¬
лагавших монопольный доступ к товарам в обмен на нидерландскую
(главным образом со стороны самой ОИК) защиту от Португалии
и локальных правителей-соперников31. Целью ОИК не было направ¬
лять переселенцев для основания колоний — напротив, компания
стремилась контролировать торговые пути и создавать поселения
только в таком масштабе, который был достаточен для демонстрации
военного могущества, поставки, складирования и перевозки товаров,
выступавших для ОИК преимущественным источником прибыли.
Привилегированный статус ОИК подразумевал наличие жёсткой
структуры, которая гарантировала, что все семьи и группы купече¬
ской элиты Северных Нидерландов будут иметь заинтересованность
в сохранении монополии компании и разделять обязательства по
вливанию в неё капитала, а затем получат свою пропорциональную
долю в таком приятном деле, как извлечение прибылей. ОИК имела
шесть палат, которые представляли 17 директоров, отбиравшихся
в соответствии с квотами для отдельных территорий32. Эти квоты
были установлены для того, чтобы побудить участников первона¬
30 Ibid., 318 27 / Там же, с. 334.
31 Van Zanden, Rise and Decline of Holland’s Economy, 67-87; Nierstrasz, In the Shadow
of the Company, chapter 3.
32 Adams, «Trading States, Trading Places», 332-6.
188
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
чальных восьми ост-индских компаний к слиянию в единую ОИК.
Кроме того, такая структура гарантировала, что директора ОИК
в Амстердаме смогут осуществлять жёсткий контроль над своими
агентами в Азии, препятствуя созданию автономных взаимосвязей
между отдельными нидерландскими купцами в метрополии и их
собственными агентами в колониях. Исходно этот централизованный
контроль был преимуществом Нидерландов в их колониальном
и торговом противостоянии с европейскими соперниками, но, как
будет показано ниже, именно он ослабил ОИК в её конкуренции
с британской Ост-Индской компанией в XVIII веке.
Структура голландской Вест-Индской компании (ВИК) точно так
же была выстроена таким образом, чтобы вобрать в себя интересы
ключевых купеческих семей и групп. У компании было 19 директоров
в пяти палатах. Однако главным структурным отличием ВИК от ОИК
и её наибольшей слабостью было то, что частные акционеры ВИК
могли требовать персональные торговые права на Американском
континенте в обмен на некий взнос, выплачиваемый компании33.
Это фатальным образом подрывало способность директоров ВИК
контролировать торговлю в Америке, делая невозможным регули¬
рование цен, которые назначались на товары в колониях ВИК, или
привязку экспортных потоков к кораблям компании.
Отсутствие в зоне деятельности ВИК сложных местных политиче¬
ских структур, которые были уничтожены геноцидом и эпидемиями,
исключало, что эта компания будет использовать стратегию ОИК:
переговоры с местными правителями и привлечение их к постав¬
кам сырьевых товаров для компании. Напротив, ВИК шла путем
других европейских держав на Американском континенте, создавая
колонии и используя рабов для выращивания продукции, а в Се¬
верной Америке поощряя иммигрантов, которые могли заселять
колонии, заниматься фермерством и охотиться в тех территориях,
где нельзя было организовать плантации с рабским трудом. ВИК
стремилась получать прибыль, завышая цены на поставки товаров
для переселенцев в Бразилии34, а в Северной Америке пыталась
33 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 396-402.
34 Adams, «Trading States, Trading Places», 337-42.
189
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
низвести переселенцев до положения фермеров-арендаторов. Эта
стратегия приносила краткосрочные выгоды, но настраивала против
компании переселенцев, которые не защитили ВИК, когда взбун¬
товались католики, что создало возможность захвата Бразилии
португальцами35. Аналогичным образом голландские переселенцы
в Новом Амстердаме не сражались с британцами.
ВИК позволяла голландцам господствовать в трансатлантиче¬
ской работорговле36, создав принципиально значимое африкан¬
ское плечо треугольника атлантической торговли. Точно так же
голландцы получали прибыль от перекачки серебра из Испанской
Америки в Северную Европу. Валлерстайн, описывая роль Нидер¬
ландов в развитии «треугольной» торговли, указывает, что «для её
создания исходно требовались огромные и поглощающие время
“социальные инвестиции”, которые, говоря бухгалтерским языком,
и взяли на себя голландцы. А прибыль уже после окончания гол¬
ландской гегемонии в 1670-х годах были готовы пожать шедшие
следом и более эффективные в производстве англичане (а также
в некоторой степени французы)»37.
Однако голландцы упустили шанс заработать на своих исходных
инвестициях — в значительной степени потому, что ВИК утратила
Бразилию из-за недальновидной эксплуатации своих колонистов.
После этого ВИК была реорганизована в преимущественно торговую
компанию, которая стала крайне прибыльной38, даже несмотря на
то, что она была отодвинута на второй план британскими купцами
35 Возможность захвата Бразилии португальцами - Ключевую колонию Порту¬
галии в Бразилии Пернамбуку флот голландской Вест-Индской компании захватил
в 1630 году, после чего губернатором Голландской Бразилии был назначен граф
Иоганн-Мориц Нассау-Зиген. Его планы развивать Бразилию в качестве привлекатель¬
ной территории для переселения из Европы быстро пришли в противоречие с жела¬
нием ВИК извлекать из этой территории прибыль, которое спровоцировало выступ¬
ления местного населения под руководством плантатора Жуана Фернандеса Виейры.
В 1654 году бразильские колонисты изгнали голландцев без принципиальной помощи
Португалии, которая к тому времени уже вернула независимость от Испании (прим,
переводчика).
36 Israel, Dutch Republic, 934-56 / Израэль. Голландская республика, т. II, сс. 364-86.
37 Wallerstein, Modern World-System, volume 2, 51 / Валлерстайн. Мир-система Модер¬
на, т. II, с. 62.
38 Israel, Dutch Republic, 934-56 / Израэль. Голландская республика, т. II, сс. 364-86.
190
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
и почти не вносила какую-либо лепту в нидерландскую экономику,
за исключением дивидендов для её акционеров.
Единство в советах директоров ВИК и ОИК обусловило стре¬
мительную мобилизацию ресурсов для достижения доминирова¬
ния в Азии и в Атлантике. Однако различия между купцами, на
которых опирались обе компании, препятствовали появлению
у нидерландского государства масштабных военных стратегий,
которые могли позволить двум этим компаниям, а благодаря им
и Амстердаму сохранить гегемонию в международной торговле.
Чтобы объяснить утрату голландской гегемонии, необходимо
рассмотреть развитие конфликта элит в Нидерландах во второй
половине XVII и XVIII веке.
ИСТОКИ ЗАСТОЯ ЭЛИТ И НЕГИБКОСТИ
СЕВЕРНЫХ НИДЕРЛАНДОВ
I. Налоги и государственный долг
И купеческая элита Амстердама, и не столь процветающие и менее
могущественные элиты остальной Голландии и других провинций
Северных Нидерландов были способны встроить механизмы защи¬
ты своих политических и экономических интересов в структуру
нидерландского государства, вооруженных сил и коммерческих
предприятий. Как демонстрирует Джулия Адамс39, купеческие
семейства в Северных Нидерландах, а также аналогичные семьи
в других частях Западной Европы прежде всего в большей степени
беспокоились о сохранении своих фамильных привилегий и пол¬
номочий на поколения вперед, нежели об успехах собственных ин¬
дивидуальных карьер и своём благосостоянии. Этот династический
трюк они осуществляли путём легитимации своих притязаний на
должности, собственность и власть в смысле своего отеческого
авторитета в семьях, а правители и более мелкие должностные
лица выдвигали претензии на то, чтобы быть политическими от¬
39 Julia Adams, The Familial State: Ruling Families and Merchant Capitalism in Early Mo¬
dem Europe (Ithaca: Cornell University Press, 2005).
191
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
цами своих подданных (священники и проповедники же притязали
на роль духовных отцов своей паствы).
Наряду с тщательным формированием, постоянным подтвержде¬
нием и сохранением на века идеологических притязаний на патри¬
мониальную власть, элиты Северных Нидерландов закрепляли свои
требования в правовом и организационном аспектах. Адамс40 демон¬
стрирует, каким образом голландские купеческие семьи составляли
«письменные контракты» (contracts of correspondence)41 - правовые
документы, формировавшие систему ротации должностей и раздела
прибылей от торговых маршрутов и купеческих компаний среди
семей элиты, которая сохраняла их могущество и права на доходы
в качестве патримониальной собственности. Эта система также не
допускала тот тип конкуренции между множеством элит, который
был распространён во Франции, о чём шла речь в предыдущей
главе. Единство элит помогало противостоять серьёзным вызовам
со стороны неэлит Северных Нидерландов и препятствовало уси¬
лению могущества статхаудера за счёт провинций42.
На восходящей стадии голландской гегемонии письменные кон¬
тракты обеспечивали купцам и землевладельцам некий механизм
объединения и консолидации ресурсов для борьбы с испанцами,
контроля над транспортными маршрутами и рыболовными угодьями
в Балтийском море, а также отправки кораблей и вооружённых
людей в Средиземноморье, а затем и на Американский и Азиатский
континенты. Кроме того, письменные контракты заверяли, что
участвующие в них семьи благодаря гарантированному контро¬
лю над должностями будут способны налагать вето на действия
правительства и привилегированных компаний, которые могли бы
ослабить их возможности защищать своё богатство или отодвинуть
их на вторые роли в нидерландском государстве. Аналогичным
40 Adams, «Familial State, Trading States, Trading Places»; «The Familial State: Elite Family
Practices and State-Making in the Early Modern Netherlands», Theory and Society 23 (1994).
41 «Письменные контракты» (contracts of correspondence) - Такой вариант перевода
предложен в русском издании книги Израэля «Голландская республика». Письменный
характер договорённостей исходно свидетельствовал об исключительном для Европы
того времени уровне грамотности в Северных Нидерландах (прим, переводчика).
42 Israel, Dutch Republic, 595-609 and passim/ Израэль. Голландская республика, т. II,
сс. 18-34 и далее.
192
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
образом приложение письменных контрактов к слиянию восьми
конкурирующих торговых компаний Северных Нидерландов в ОИК
гарантировало, что купцы будут готовы конвертировать в акции
новой компании уже сделанные ими инвестиции и уже имею¬
щийся доступ к рынкам, торговым путям и должностным лицам
в Азии, будучи уверенными в том, что письменные контракты
гарантируют им доступ к возможностям как активного участия
в азиатской торговле, так и пассивного получения доли прибылей
ОИК в качестве акционеров. В целом эти контракты формировали
ту рамочную структуру, которая обеспечивала, что громадные
прибыли, получаемые от формальной и неформальной империи
Северных Нидерландов, будут направляться семьям, инвестиро¬
вавшим свой капитал и политическое могущество в создание
нидерландского государства, а также в военные и экономические
завоевания голландцев по всему свету.
Письменные контракты предотвращали конфликты элит43 и обус¬
лавливали консолидацию и мобилизацию богатства и могущества
купцов, поскольку в них содержались «записанные права наследо¬
вания, заложившие систему, в рамках которой все соответствую¬
щие выработанным критериям семейства элиты будут поочерёдно
получать должности мэров, директоров в Ост-Индской компании
и другие корпоративные привилегии»44. Письменные контракты
были частью более масштабной конституционной системы, кото¬
рая устанавливала отношения между городами Голландии, а также
между Голландией и другими, менее богатыми и менее населёнными
провинциями Северных Нидерландов. Институциональная структура
Соединённых Провинций была закреплена в 1609 году и оставалась
неизменной до падения республиканского режима в 1795 году45,
которое произошло спустя продолжительное время после того, как
Нидерланды подвинула с позиции гегемона Британия.
Фискальная система Северных Нидерландов, как и письменные
контракты, была устроена таким образом, чтобы склонить мно¬
43 Ibid., 837-8 / Израэль. Голландская республика, т. II, с. 267.
44 Adams, «Familial State», 516.
45 Israel, Dutch Republic, 276-84 / Израэль. Голландская республика, т. I, сс. 291-9.
193
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
жество элит к вхождению в единую политию благодаря защите
(казалось, вечной) возможности каждой провинции и каждого
города препятствовать мерам, налагающим новые налоговые обре¬
менения, которые они не хотели бы на себя принимать. У каждой
провинции был один голос в Генеральных штатах Соединённых
Провинций, и любая из них могла наложить вето на повышение
совокупной налоговой нагрузки46. Вклад каждой провинции в об¬
щий бюджет устанавливался в виде той или иной доли целого —
это была адаптация системы квот для провинций, разработанной
Габсбургами, которая оставалась неизменной с 1616 по 1792 годы.
Голландия платила в общий бюджет 58%. Напрямую начислялись
только таможенные тарифы и некоторые мелкие пошлины — на
эти виды налогов приходилось лишь 20% бюджета страны. По
остальным 80% провинции выполняли свои квоты главным обра¬
зом за счет акцизных налогов в Голландии и земельных налогов
в других, более аграрных провинциях47.
По сути, конституционное устройство Северных Нидерландов
и такие организации, как ОИК и ВИК, формировали «механизмы
блокировки» (veto points), которые давали каждой провинции и каж¬
дому городу, а также основным купеческим семьям, участвовавшим
в письменных контрактах, возможность создавать препятствия
для любых реформ и трансформаций, которые повредили бы их
частным семейным или финансовым интересам, даже если это
шло в ущерб инвестициям или политическим изменениям, необ¬
ходимым для расширения или сохранения голландской гегемонии.
Первоначально нидерландские институты были предназначены для
формирования сплочённости и мобилизации ресурсов, которые
позволяли Соединённым Провинциям, по словам Джованни Арри-
ги, ловить «попутный ветер»48. Но затем те же самые институты
препятствовали изменению голландского курса или перенаправ¬
46 Ibid., 291-306 / Там же, сс. 305-20.
47 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 96-113; Marjolein’t Hart,
«The Merits of a Financial Revolution: Public Finance, 1550-1700», in A Financial Flistory of
the Netherlands; Israel, Dutch Republic, 285-91 / Израэль. Голландская республика, том
I, сс. 299-305.
48 Arrighi, Long Twentieth Century, 133 / Арриги. Долгий двадцатый век, с. 194.
194
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
лению государственного корабля по ветру, который дул в иных
направлениях и с гораздо большей силой после того, как кон¬
курентоспособный потенциал в производстве, торговле, военной
сфере и финансах сформировала Британия.
Фискальная система Северных Нидерландов хорошо функциони¬
ровала в первые десятилетия XVII века, поскольку менее богатые
провинции разделяли стремление Голландии к агрессивной военной
позиции в отношении Габсбургов, а Голландия оплачивала боль¬
шинство издержек военных предприятий, которые поддерживали
все провинции. Однако, как только испанцы отступили и, казалось,
согласились с автономией Северных Нидерландов, амстердамские
купцы, весьма склонные к миру с Испанией и охочие до богатств,
которые обещало возобновление торговли, были готовы доволь¬
ствоваться статусом, не соответствовавшим полной независимо¬
сти. Напротив, сельские нидерландские элиты получали прибыль
от высоких цен на продовольствие, которые установились из-за
испанского эмбарго, и тем самым имели выгоды от продолжения
войны. Аналогичным образом Лейден и Харлем, центры голландской
текстильной промышленности, зарабатывали на «высоких таможен¬
ных пошлинах военного времени», которые препятствовали проник¬
новению в Соединённые Провинции производителей-конкурентов
из Южных Нидерландов, — именно поэтому два указанных города
«преимущественно выступали ядром партии войны»49. Кроме того,
Амстердам и сельские провинции разделял религиозный вопрос.
В Амстердаме преобладали ремонстранты — менее ортодоксальные
протестанты, не приверженные идее распространения жёстко¬
го кальвинизма за пределы Северных Нидерландов, — тогда как
сельские провинции были союзниками статхаудера Вильгельма II,
который хотел продолжения войны50.
Растущее экономическое расхождение между Голландией и дру¬
гими провинциями также подрывало единую позицию относи¬
тельно наращивания государственного бюджета. Акцизные налоги,
которые Голландия использовала для выполнения своей квоты
49 Ч Hart, Making of a Bourgeois State, 46.
50 Israel, Dutch Republic, 421-609 / Израэль. Голландская республика, т. I, ее. 436-606.
195
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
государственного бюджета, взимались главным образом с по¬
требителей из среднего класса, а потому не слишком влияли на
богатых купцов, тогда как земельные налоги в других провинциях
ложились преимущественно на богатых землевладельцев51. По¬
скольку вместе с заключением мира с Испанией и падением цен
на продовольствие и рентных платежей после 1667 года прибыли
от инвестирования в землю снижались, бремя земельных налогов
становилось сравнительно более тяжелым. В ответ на падающую
отдачу от инвестиций в землю городские купцы избавились от
значительной части своих земельных владений52, в результате
чего амстердамская элита испытывала всё меньшее воздействие
любого потенциального повышения земельных налогов. Кроме
того, Амстердам и Роттердам стали богаче в сравнении с другими
провинциями53 54, поэтому увеличение государственного бюджета,
а следовательно, и квот для каждой провинции, ударили бы именно
по другим провинциям и их землевладельческим элитам гораздо
сильнее, чем по амстердамским купцам.
Нидерландская конституционная система наделяла правом вето
пребывавший в упадке землевладельческий класс в провинциях
за пределами Голландии, поскольку именно землевладельцы на¬
значали тех людей, которые выступали представителями их про¬
винций в Генеральных штатах и устанавливали налоговые квоты.
Менее богатые провинции блокировали повышение совокупного
налогообложения, а Голландия не была склонна увеличивать свою
квоту, чтобы облегчить нагрузку на менее богатые провинции51.
В результате возникли патовая ситуация и бюджетная стагнация.
Доходы достигли пикового уровня в 1670-х годах, а к 1720-м го¬
дам они снизились (с поправкой на инфляцию) на 25%55. Продажа
должностей и чеканка (а также порча) монеты — два главных ме¬
51 Т Hart, «Merits of a Financial Revolution».
52 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 217-18, 673-5.
53 Marjolein't Hart, «The Dutch Republic: The Urban Impact upon Politics», in A Miracle
Mirrored: The Dutch Republic in European Perspective, eds. Karel Davids and Jan Lucassen
(Cambridge: Cambridge University Press, 1995), 76-83.
54 ’t Hart, Making of a Bourgeois State, 141-4.
ss См. таблицу 2.1, c. 117.
196
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
тода, которые другие европейские государства использовали для
повышения своих доходов, — для Нидерландов были исключены.
Действующие должностные лица оберегали свой контроль над
постами, гарантированными письменными контрактами, и препят¬
ствовали любым попыткам организовать продажу чинов56. Монету
же чеканили местные власти, которые препятствовали конкурен¬
ции со стороны центрального правительства в этой сфере. Купцы
оказывали последовательное и успешное давление на местных
чиновников с целью воспрепятствовать любым их действиям по
девальвации своих денег, поскольку купцам требовалась стабиль¬
ная валюта для международной торговли, а в XVIII веке — для
привлечения иностранного капитала57.
Имевшиеся у элиты механизмы блокирования решений в адми¬
нистративной и фискальной сферах мотивировались исключительно
эгоистичным интересом. Однако результатом этого и правда стали
более существенная рациональность (в веберовском смысле этого
слова) государственной администрации Нидерландов и дальней¬
шее движение голландских купцов к своей цели — доминированию
в международной торговле и финансах. Купившие свои должности
чиновники, которые могли бы оказать административную и фи¬
нансовую конкуренцию нидерландским военным и гражданским
администрациям, так и не появились. Поэтому зоны, где государство
демонстрировало неэффективность и паралич, были порождением
коллективных способностей элит блокировать политические реше¬
ния, а не возможностей отдельных акторов присваивать правитель¬
ственные полномочия и ресурсы в собственных личных интересах.
Стабильность различных локальных валют Нидерландов способство¬
вала циркуляции облигаций центрального правительства, властей
провинций и локальных властей, а также развитию голландской
биржи и Амстердама в качестве банковского центра Европы.
Нидерландские элиты, чьи состояния во всё большей степени
формировались правительственными облигациями (их доля уве-
56 Т Hart, «Dutch Republic».
57 Dehing and ’t Hart, «Linking the Fortune»; Wantje Fritschy and Rene van der Voort,
«From Fragmentation to Unification: Public Finance, 1700-1914», in A Financial History of
the Netherlands; ’t Hart, Making of a Bourgeois State, 90-117.
197
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
дичилась с 24% наследственного имущества элит в 1650-1674 го¬
дах до 61% в конце XVIII века)58, использовали своё политическое
могущество, чтобы гарантировать, что выплата процентов станет
ключевым приоритетом в бюджетах центра и провинций даже
в ущерб военным расходам. Это создавало для Соединённых Про¬
винций благоприятный цикл в фискальной сфере, но в области
геополитики он оборачивался порочным кругом.
По мере стагнации налоговых поступлений росли долги —
сначала они требовались для того, чтобы справиться с чрезвы¬
чайными военными расходами, а затем для закрытия дефицитов
текущих бюджетов центрального правительства, а в ещё большей
степени — бюджетов провинций59. Впрочем, фискальное бремя от
растущего долга было ограниченным благодаря крайне низким
процентным ставкам, которые должны были выплачивать ни¬
дерландские государственные органы. Голландия, которая заим¬
ствовала заведомо больше всех и была богатейшей провинцией,
в середине XVII века платила по облигациям менее 5%; к 1690-м
годам эта ставка упала до уровня менее 3%, а на всём протя¬
жении XVIII века составляла 2,5%60. Для сравнения, британское
правительство, как мы увидим в следующей главе, в первой по¬
ловине XVII века платило по ставке 8-10%, а во второй половине
того же столетия — по ставке 4-6%, тогда как ставки для других
правительств были существенно выше61.
Процентные ставки были низки, поскольку до 1688 года, когда
британский долг был гарантирован акцизными налогами и тем
самым избавился от дефолтного риска, нидерландские правитель¬
ственные облигации являлись наиболее безопасной инвестицией,
58 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 591-2.
59’t Hart, Making of a Bourgeois State, 158-72.
60 L. van der Ent, W. Fritschy, E. Horlings, and R. Liesker, «Public Finance in the Uni¬
ted Provinces of the Netherlands in the Seventeenth and Eighteenth Centuries», in Crises,
Revolutions and Self-Sustained Growth: Essays in European Fiscal Elistory, 1130-1830, eds.
W.M. Ormrod, Margaret Bonney, and Richard Bonney (Stamford: Shaun Tyas, 1999), 267;
Bruce Carruthers, City of Capital: Politics and Markets in the English Financial Revolution
(Princeton: Princeton University Press, 1996), 82.
61 Sidney Homer and Richard Sylla, A Elistory of Interest Rates, 4th ed. (New York: Wiley,
2005), таблица 11; см. тж. 't Hart, ‘United Provinces”, рис. 9.3.
198
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
доступной в Европе62. Благодаря низким процентным ставкам
ежегодные выплаты тоже оставались низкими. Низкие ставки по
правительственным облигациям держали на менее значительном
уровне, чем в других странах, процентные ставки в частном секторе,
в связи с чем нидерландские компании могли занимать дешевле
и тем самым получали преимущество над внешними конкурентами.
Как демонстрирует Марйолеин ’Тхарт63, доля обслуживания
долга в совокупном бюджете республики Соединённых Провинций
увеличилась с 4% в 1641 году до 41% в 1801 году, когда она почти
сравнялась с военными расходами. Тем не менее благодаря низ¬
ким процентным ставкам это бремя можно было нести без риска
банкротства, дефолта или реструктуризации долга. Тот факт, что
всё большая доля бюджета направлялась на обслуживание долга,
также был отражением низкого темпа роста налоговых поступлений.
Долг провинций был гораздо больше центрального. Провинция
Голландия увеличила свой долг с почти нулевого уровня в 1599 году
до 50 млн гульденов в 1632 году, 200 млн гульденов в 1700 году
и 300 млн гульденов в 1720 году64. Отчасти рост этого долга был
результатом соглашения, в соответствии с которым долг прави¬
тельства Соединённых Провинций принимала на себя Голландия
в обмен на то, что другие провинции брали на себя чуть более
высокие доли национальной налоговой квоты, после того, как
национальный долг раздулся с 13 млн гульденов в 1648 году до
61 млн гульденов в 1715 году. Это перемещение долга позволило
к 1786 году снизить национальный долг до 21 млн гульденов65.
Голландия пошла на эту сделку, поскольку в случае приостанов¬
ки выплат правительством Соединённых Провинций или попытки
реструктурировать долг именно её богатейшие купцы понесли бы
самые значительные потери. Поскольку долговые платежи поглоща¬
ли всё больше средств бюджета, а процент по правительственным
облигациям стал главным источником дохода амстердамской элиты,
62 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 141-58.
63't Hart, «United Provinces», 312.
64 Ibid., 314.
65 Ibid., 313.
199
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
политика государства в отсутствии механизма увеличения совокуп¬
ных налогов оказалась сосредоточенной на минимизации военных
расходов с целью предотвратить риск долгового дефолта. В резуль¬
тате Амстердам после 1648 года приступил к сокращению размеров
армии — после смерти статхаудера Вильгельма II в 1650 году эта
позиция перевешивала милитаристские устремления других провин¬
ций66. Амстердам требовал значительного снижения военных расхо¬
дов и добивался этого, благодаря чему долг провинции Голландия
удалось уменьшить до 295 млн гульденов в 1740 году. Из-за участия
Соединённых Провинций в Войне за австрийское наследство долг
увеличился до 360 млн гульденов в 1756 году, а затем, поскольку
во время Семилетней войны республика сохраняла нейтралитет,
снизился до 320 млн гульденов в 1780 году, что было эквивалентным
сокращению доли на обслуживание долга с 70% до 60% годового
дохода Голландии67. Но фискальная добродетель государственных
органов центра и провинций, отражавшая их максимальную забо¬
ту о купцах-держателях облигаций, имела свои геополитические
последствия, которые, как мы увидим, оказались фатальными для
голландской гегемонии.
II. ОИК и ВИК
Исходно воинство и купцы Ост- и Вест-индских компаний могли
захватывать торговые маршруты и получать доступ к террито¬
риям, где производились ценные товары, поскольку им приходи¬
лось сражаться всего лишь с куда хуже вооружёнными азиатами
и американскими индейцами. Лишь незначительные вооружённые
силы требовались и для захвата африканцев и их транспортиров¬
ки для рабского труда на Американском континенте68. Как уже
66't Hart, Making of a Bourgeois State, 43-50.
67 Fritschy and van der Voort, «From Fragmentation to Unification: Public Finance», 64-93.
68 Хотя голландцам приходилось заниматься работорговлей совместно с другими
европейцами, прямая конкуренция между ними была невелика, поскольку каждая
колониальная держава поставляла рабов главным образом для собственных колоний,
а в Африке было более чем достаточно мужчин и женщин для лёгкого захвата с по¬
следующим превращением в рабов.
200
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
говорилось выше, голландское преимущество было обусловлено
институциональными механизмами, которые объединяли коммер¬
сантов в единые компании, наделённые привилегиями для торговли
с Азией и Америкой. Это единство, в свою очередь, формировало
дисциплинированную структуру для транспортировки и хранения
товаров, с тем чтобы их можно было выпускать на европейские
рынки в тех объёмах и в то время, которые способствовали «до¬
стижению стабильного среднесрочного оптимума [прибыли], а не
её краткосрочной максимизации»69.
К середине XVII века привилегированные компании были основа¬
ны и другими европейскими державами — наиболее значимой из них
была британская Ост-Индская компания. Эти державы направляли
оснащённые орудиями корабли в Азию и Америку, чтобы оказы¬
вать голландцам торговую и военную конкуренцию. Аналогичным
образом европейский экономический спад XVII века подталкивал
Британию и Францию к протекционистским мерам, которые вели
к сжатию промышленности Северных Нидерландов, поскольку их
внутренний рынок был слишком мал, чтобы поддерживать их
собственную мануфактурную индустрию70. Наиболее значительным
событием в этом контексте был британский Навигационный акт
1651 года, согласно которому товары, транспортируемые внутри
Британской империи, должны были перевозиться на британских
же кораблях. Французское государство также отдавало предпочте¬
ние собственным кораблям: начиная с 1649 года товары, которые
доставлялись во Францию на нидерландских судах, облагались
высокими пошлинами, а в дальнейшем за счёт повышения тари¬
фов нидерландским купцам создавались ещё большие помехи71. Их
реакцией на ограничение доступа в Британию, Францию и колонии
этих стран было прекращение капиталовложений в кораблестроение
в Нидерландах. Вместо этого нидерландские купцы вкладывали
свои деньги в британскую судостроительную промышленность
и продавали ей свои технические ноу-хау, а в пределах Нидерлан¬
69 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 431.
70 Ibid., 341-2.
71 Ibid., 409-12.
201
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
дов перемещали свой капитал в другие сектора. К концу XVII века
британские и французские кораблестроители обошли нидерландцев
по уровню своих технологий72.
Утрата Нидерландами доминирования в обрабатывающей про¬
мышленности и мореплавании означала, что их контроль над меж¬
дународной торговлей и товарами, а также финансами становился
всё более существенным для определения положения Соединённых
Провинций в глобальной экономике и, конечно же, оказывался ещё
более значимым источником национального дохода и богатства
голландских элит. Сохраняющимся преимуществом Нидерландов
был их необъятный и не имевший конкурентов запас капитала,
который вырос с 10-12 млн гульденов в 1500 году до 1,75 млрд
гульденов в 1790 году73. Однако специфика организации ОИК и ВИК
в сочетании с политической структурой Соединённых Провинций
препятствовали инвестированию этого капитала (в том числе
в расширение и задействование армии и военно-морского флота)
такими способами, которые позволили бы голландцам сохранить
торговую и финансовую гегемонию даже после того, как они
уступили гегемонию в сфере производства Британии.
Как было показано выше, ВИК отличалась от ОИК в том, что она
наделяла своих акционеров полномочиями вести индивидуальные
торговые операции за собственный счёт — первоначально они зани¬
мались поставками для переселенцев, а затем, когда Бразилия была
уступлена португальцам, ещё более выгодной работорговлей. Куп¬
цы ВИК максимизировали свои прибыли, ограничивая количество
рабов, которых они завозили в нидерландские колонии в Америке.
Это формировало нехватку рабов, которая увеличивала трудовые
издержки и сдерживала производство сахара. Препятствовать по¬
пыткам отменить их монополию на работорговлю в Нидерландской
империи акционеры ВИК были способны до 1730 года74. После того,
как работорговля была открыта для конкуренции, в нидерландские
колонии в Карибском бассейне стало доставляться больше рабов,
72 Ibid., 298-300.
73 Dehing and’t Hart, «Linking the Fortune», 37.
74 Van Zanden, Rise and Decline of Holland’s Economy, 88-102.
202
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
что обусловило значительное расширение производства сахара,
кофе, какао и хлопка. Однако эта реформа состоялась слишком
поздно: к тому времени нидерландские плантаторы столкнулись
с конкуренцией со стороны британцев и французов и поэтому
так и не смогли контролировать торговлю перечисленными то¬
варами. Кроме того, Соединённые Провинции не были готовы
к тому, чтобы в любой момент платить за вооружённые силы для
попыток захватить новые карибские колонии, отвоевать Бразилию
или нарушить конкурирующие торговые маршруты европейских
держав. В Голландии акционеры ВИК и плантаторы карибских ко¬
лоний занимали маргинальное положение в политической жизни,
а более богатые и более значимые в политическом отношении
амстердамские купцы, чьи средства инвестировались в ОИК, ни¬
когда не поддерживали обращения ВИК по поводу расходов на
атлантические военные предприятия75.
Сокращение масштабов и объёмов товарных операций ВИК не
означало, что ВИК привилегированные акционеры теряли доходы.
«Ирония заключается в том, что благодаря этой последователь¬
ной маргинализации положения нидерландцев в атлантической
экономике они становились приоритетными поставщиками ра¬
бов и коммерческих услуг для испанских колоний. Лишившись
своих главных преимуществ из-за британского и французского
протекционизма [а также нежелания голландского государства
осуществлять военное вмешательство], ВИК и Кюрасао — центр
её торговли — в 1680-1690-х годах процветали, поскольку имели...
контракт с испанцами на поставку рабов и были приемлемым для
испанцев поставщиком мануфактурных товаров и услуг морского
транспорта»76.
Благодаря геополитической слабости Нидерландов в Атлантике
акционеры ВИК, обладавшие очень выгодной испанской концессией,
оказывались для испанцев более желанным деловым партнером,
чем британские или французские купцы, которые могли призвать
75 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 396-402; Israel, Dutch Repub¬
lic, 934-6 / Израэль. Голландская республика, т. II, сс. 364-6.
76 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 467.
203
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
на помощь военную мощь своих государств, чтобы подчинить
испанские колонии своим более жёстким коммерческим сетям,
что и удалось сделать британцам в XVIII веке.
На нехватку дипломатической и военной поддержки со стороны
собственного правительства нидерландские судовладельцы отвеча¬
ли перемещением своих флотов из Западной Африки и Америки
в Азию, а также в авантюрный и в конечном счёте неприбыльный
китобойный промысел77. Однако в конце XVII века ОИК также стала
испытывать растущее коммерческое и геополитическое конку¬
рентное давление со стороны британской Ост-Индской компании,
которая аналогичным образом мобилизовывала собственные воору¬
жённые силы для контроля над территориями и торговыми марш¬
рутами. Нидерландская ОИК уступала в конкуренции британской по
двум причинам. Во-первых, её негибкую организационную структуру
было невозможно адаптировать к новой конкурентной ситуации,
поскольку купцы, которые на бессрочной основе контролировали
высшие посты ОИК и благодаря письменным контрактам могли
осуществлять право вето в отношении её политики, блокирова¬
ли любые реформы, снижавшие их долю в прибылях компании.
Во-вторых, нидерландское государство никогда не обеспечивало
подкрепление вооружённым силам, которые ОИК была способна
снаряжать с помощью собственных ресурсов, тогда как аналогичная
британская компания в ключевых сражениях могла обращаться
за помощью к британскому военно-морскому флоту. Как будет
показано в следующем разделе, ограничения бюджетных расходов
Нидерландов были фатальными для их общего геополитического
положения, и это ещё сильнее сужало выгодные коммерческие
возможности для ОИК.
По мере того, как мануфактурное производство в Соединённых
Провинциях и благоприятные возможности на Американском конти¬
ненте сокращались, а совокупный объём нидерландского капитала
возрастал, ОИК привлекала больше инвестиций. В 1680-1690-х го¬
дах компания выпустила долгосрочные облигации и использовала
77 Maddison, World Economy, volume 1, 79; de Vries and van der Woude, The First Modern
Economy, 676-81.
204
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
вырученные средства на инвестиции в «расширение таких рынков,
как ситцевые и шёлковые ткани, фарфор, кофе, сахар и чай, [даже
несмотря на] осознание советом директоров компании, что они
уходят от [пряностей] — рынка, над которым ОИК обладала зна¬
чительной властью, — в направлении товаров, продававшихся на
конкурентных рынках как в Азии, так и в Европе»78.
ОИК вела свою азиатскую торговлю только на собственных
кораблях, которым требовалось доставлять товары в Батавию,
откуда их затем отправляли на кораблях компании на склады
в Амстердаме, что наделяло ОИК полным контролем над предло¬
жением и ценами. Но как только ОИК столкнулась с конкурен¬
цией со стороны британцев, в этой организационной структуре
обнаружилось три дефекта. Во-первых, усилия по удержанию всей
торговли в пределах кораблей и складов ОИК препятствовали тому,
чтобы агенты компании расширяли собственные торговые связи.
Система ОИК хорошо работала для единичных дорогостоящих
товаров, производившихся в относительно небольших географи¬
ческих зонах, которые ОИК могла контролировать с помощью
военной силы и/или альянсов с местными правителями. Однако
когда ОИК пыталась заняться другими направлениями торговли,
которые было невозможно монополизировать, оказывалось, что она
находится в принципиально невыгодном положении в сравнении
с аналогичной британской компанией. Эмили Эриксон79 демон¬
стрирует, что британская Ост-Индская компания расширяла свои
азиатские торговые связи за пределами контролируемых ею тер¬
риторий благодаря тому, что была не в состоянии контролировать
частные сделки своих капитанов. Последние устанавливали связи
и приобретали знания о товарах и рынках, которые позволяли им
обогащаться, используя корабли компании. Однако в долгосрочной
перспективе эти действующие в собственных интересах капитаны
включали новую продукцию и новых производителей в орбиту
британской ОИК. У каждого из капитанов был лишь небольшой
78 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 678.
79 Emily Erikson, Between Monopoly and Free Trade: The English East India Company,
1600-1757 (Princeton: Princeton University Press, 2014).
205
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
объём собственного капитала для использования в личных тор¬
говых сделках, поэтому новые рынки можно было поддерживать
только в том случае, когда капитаны задействовали Ост-Индскую
компанию в качестве старшего партнера. В этом смысле британ¬
ская ОИК опережала нидерландскую на рынках любых товаров,
за исключением нескольких видов специй, которые исходно обо¬
гатили голландцев. Масштабные инвестиции голландской ОИК
в рынки других азиатских товаров были «спекулятивными» и «редко
увенчивались... получением прибыли»; это была «эпоха... роста
без прибыли»80. Голландская ОИК не могла получать прибыль от
этих новых направлений торговли, поскольку у неё не было той
информации о новых рынках, которую британская ОИК получала
от своих капитанов.
Во-вторых, письменные контракты гарантировали, что старинные
купеческие семьи, которые контролировали посты в нидерландской
компании, будут предопределять её дальнейшее направление. По¬
скольку норма прибыли ОИК падала из-за снижения европейского
спроса и нарастания конкуренции со стороны британцев, компа¬
ния обеспечивала меньший возврат на инвестиции, нежели иные
варианты вложений, прежде всего в государственные облигации.
Контролировавшие компанию семьи настаивали, что уровень ди¬
видендов необходимо сохранять, а посты, которые они держали за
собой, должны оставаться очень выгодными. Данные преференции
привели к тому, что вся прибыль ОИК выплачивалась в качестве
дивидендов, а оборотный капитал компании сокращался, так что его
необходимо было поддерживать при помощи денег, заимствуемых
у внешних инвесторов, которые, не зная о принципах функцио¬
нирования ОИК, в конечном итоге сделали плохую ставку. Между
1730 и 1780 годами дивидендный доход по акциям ОИК в среднем
составлял 2,9%, но учитывая то, что её акции за эти десятилетия
потеряли половину своей стоимости, фактическая доходность со¬
ставляла 1,9%. Для тех же, кто держал акции ОИК до 1795 года,
когда их стоимость обнулилась, ежегодный доход составлял 0,9%81.
80 De Vries and van der Woude, The First Modern Economy, 678.
81 Ibid., 463-4.
206
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
В-третьих, характерная для письменных контрактов негибкость,
которая препятствовала вхождению в элиту новых семей, в сочета¬
нии с экономической стагнацией XVIII века убеждала всё большее
количество колониальных агентов оставаться в Азии. Эти агенты
вовлекались в коррупционные практики — торговлю от собственного
лица, хищения товаров с плантаций и складов ОИК, а также прода¬
жу контролируемых ими менее значимых постов82. Чтобы избежать
расследований со стороны ОИК, коррумпированные агенты вели
значительную часть своей нелегальной торговли и репатриировали
полученную от коррупционных сделок прибыль через аналогичную
британскую компанию, что усиливало её коммерческую сеть.
К XVIII веку голландские элиты главным образом ограничи¬
вались положением рантье — всё больше и больше их доходов
поступало от пассивных инвестиций за пределами Нидерландов
и Нидерландской империи. Доходы нидерландских богачей всё
больше начинали зависеть от процветания британской промыш¬
ленности и кредитоспособности британского государства, по¬
скольку растущую долю их инвестиционных портфелей состав¬
ляли британские ценные бумаги и государственные облигации.
Впрочем, крупнейшим их активом всё ещё были нидерландские
правительственные облигации, а следовательно, давление элит
в пользу фискальных ограничений оставалось неограниченным
вплоть до конца Республики Соединённых Провинций. Обоим
столпам нидерландского благосостояния угрожали военные дей¬
ствия между Соединёнными Провинциями и Британией. В ходе
войн, когда центральное правительство Нидерландов и власти
провинций набирали ещё больше долгов, выплачивать причитаю¬
щиеся проценты без повышения налогов становилось сложнее.
Тот же самый механизм угрожал британским облигациям, принад¬
лежавшим голландским элитам. Аналогичным образом во время
войн сходила на нет открытость британцев для нидерландских
инвестиций. Эти финансовые соображения ослабляли поддержку
нидерландскими элитами попыток их страны дать военный отпор
британской геополитической экспансии.
82 Nierstrasz, In the Shadow of the Company, 167-85.
207
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ГЕОПОЛИТИКА: СОЕДИНЁННЫЕ ПРОВИНЦИИ
ПРОТИВ БРИТАНИИ В ЕВРОПЕ И АЗИИ83
Нидерланды трижды воевали с Британией — в 1652-1654, 1665-1667
и 1672-1674 годах. Четвёртая война состоялась через сто лет
после этих трёх, а также спустя порядочное время после того,
как Британия достигла гегемонии за счёт Нидерландов, поэтому
здесь нет необходимости принимать её во внимание84. Эти войны,
подобно другим войнам раннего Нового времени, рассмотренным
в главе 2, по большей части завершались без явных результатов
подписанием соглашений, по которым большая часть захваченных
в ходе боевых действий территорий возвращалась их прежним
правителям. Тем не менее к окончанию трёх англо-нидерландских
войн и затяжной франко-нидерландской войны 1672-1678 годов
«голландцы внезапно стали второстепенным [военным] фактором,
несмотря на сохранение их экономической мощи»85. Хотя голланд¬
цы вели эти войны, преследуя множество целей, они не достигли
тех из них, которые были наиболее важны для их соперничества
с Британией за гегемонию — ослабления британского Навигацион¬
ного акта и контроля над колониями и торговыми маршрутами
в Азии и на Американском континенте. Почему же голландцам не
удалось реализовать свои цели военными средствами?
Валлерстайн уверен, что упадок Нидерландов произошел потому,
что эта полития была слишком мала, чтобы оплачивать растущие
издержки морских и сухопутных войн: «К концу XVI века демо¬
графические последствия разделения старинного Бургундского
государства [на Соединённые Провинции и Южные Нидерланды —
будущую Бельгию] стали приносить свои плоды в военной сфере.
83 В этом разделе изложение хода англо-голландских войн 1652-78 годов и опи¬
сание внутренней политики Нидерландов в финансовой сфере, а также их военно¬
дипломатической стратегии для этих войн основаны на работе Израэля «Голландская
республика».
84 Четвёртая англо-голландская война 1780-1784 годов обеспечила Британии контроль
над колониями Нидерландов в Индии и доступ к торговле в голландской Ост-Индии —
самым важным моментом здесь был доступ в Батавию (нынешняя Индонезия).
85 Wallerstein, Modern World-System, volume 2, 80 / Валлерстайн. Мир-система Модер¬
на, т. II, с. 78.
208
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
Несмотря на своё богатство, Соединённые Провинции “были слиш¬
ком малы, чтобы сколь угодно долго нести невыносимую ношу
защиты сухопутных и морских рубежей, которую им приходилось
терпеть”»86.
В действительности голландцы имели ошеломляющее финансовое
преимущество — их государственные доходы в период первых трёх
англо-нидерландских войн более чем втрое превосходили доходы
Британии87. В ходе первых двух войн у Британии не было союзников,
а во время второй войны Франция — на тот момент сильнейшая
сухопутная держава в Европе - предоставляла Нидерландам масштаб¬
ную и решительную поддержку. В ходе третьей англо-нидерландской
войны (1672-1674) Франция была союзником Британии, однако
в тот момент, когда Нидерланды были на грани разгрома, Британия,
опасаясь французской гегемонии на континенте, быстро заключила
мир с голландцами, а в последующие годы (1672-1678) франко¬
нидерландской войны, как её станут называть в дальнейшем, на
стороне Нидерландов против Франции воевали Испания и другие
страны. Таким образом, в ходе первой войны союзники не играли
никакой роли, во время второй они благоприятствовали голландцам,
а в ходе третьей сначала наносили Нидерландам урон, но затем,
после выхода из войны Британии, в распоряжении голландцев была
более могущественная коалиция, чем у Франции.
Несмотря на своё фискальное превосходство, а в ходе второй
войны и на более сильный состав союзников, голландцы оказались
неспособны помешать Британии воплотить в жизнь её Навигаци¬
онный акт и тем самым подвинуть торговую гегемонию от Ни¬
дерландов в свою сторону. Хотя ни Британия, ни Нидерланды не
приобрели какие-либо земли в Европе, Британия получила контроль
над ключевыми колониальными территориями, портами и тор¬
говыми маршрутами голландцев. Итоговым результатом первых
трёх англо-нидерландских войн было решительное перемещение
контроля над наземными и торговыми маршрутами в Америке,
Африке и Азии от голландцев к британцам. Вновь возникает во¬
86 Ibid., 80 / Там же, с. 96.
87 См. таблицу 2.1, с. 117.
209
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
прос: почему голландцы были не в состоянии трансформировать
своё фискальное преимущество в военный успех?
Несоответствие между фискальной силой Нидерландов и их не¬
способностью эффективно задействовать военную мощь для защиты
своих геополитических интересов объясняется двумя факторами.
Во-первых, у элит имелись разногласия по поводу того, как они ви¬
дели цели внешней политики Нидерландов. Во-вторых, эти же элиты
обладали организационными силами для отказа от финансирования
зарубежных предприятий, с которыми они не были согласны, и от
участия в этих предприятиях контролируемых ими судов и воору¬
жённых людей. Таким образом, совокупный государственный бюджет
и «нидерландские» военные корабли не находились под контролем
главы государства или центрального правительства, которые могли
бы задействовать эти ресурсы. На деле в Соединённых Провинци¬
ях существовало пять отдельных военно-морских флотов, каждый
из которых финансировался из таможенных пошлин и акцизных
налогов, собиравшихся на территориях, которые контролировали
конкретный город или провинция, владевшие тем или иным фло¬
том. Кроме того, собственные флоты и вооружённые силы имелись
у ВИК и ОИК. Любые усилия по консолидации пяти адмиралтейств
или хотя бы по передаче их под настоящее центральное командова¬
ние терпели крах88 89. Номинальный контроль статхаудера над всеми
сухопутными армиями ослабляло то обстоятельство, что каждое
воинское подразделение финансировалось отдельными провинциями,
а в особенности готовность Голландии распускать свои войска, когда
внешняя политика статхаудера становилась слишком агрессивной,
или же в случае, если она не соответствовала желаниям и интересам
амстердамских регентов8 '.
88 В исчерпывающем анализе количества и относительной доли военных кораб¬
лей, снаряжаемых каждой европейской державой, который предприняли Моделски
и Томпсон (Modelski and Thompson, Leading Sectors and Global Politics), совершенно не
упоминается тот факт, что «нидерландские» военные корабли подчинялись множеству
автономных командований.
89 Регенты — общее наименование верховного сословия Соединённых Провинций,
к которому относились лица, участвовавшие в городском управлении в качестве чле¬
нов городских советов в Голландии и аналогичных структур в других провинциях
(прим, переводчика).
210
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
Все элиты, а фактически и население в целом разделяли ре¬
шимость сохранять независимость Нидерландов и поддерживать
территориальную целостность Соединённых Провинций. Ради этой
конкретной цели и происходили объединение и эффективная моби¬
лизация нидерландского военного и финансового могущества Когда
в 1672 году в Нидерланды в начале третьей англо-нидерландской
войны вторглись французские войска, а британцы стремились
заблокировать голландские порты и захватить прибывающие из
Азии флоты ОИК, элиты провинций объединились, отчасти под
давлением народа и из-за угрозы, что массовое насилие обернётся
против них, и мобилизовали достаточно кораблей и вооружённых
людей. Кроме того, они согласились проделать бреши в плотинах,
чтобы затопить сельскохозяйственные земли и тем самым оста¬
новить продвижение французской армии. Это обеспечило выход
Британии из альянса с Францией и заключение сепаратного мира
с голландцами. Армии нидерландских провинций сохраняли един¬
ство, а сами провинции продолжали изымать достаточно средств,
чтобы вытеснить французов из республики и гарантировать, что
французские завоевания в последующие годы англо-французской
войны останутся ограниченными Южными Нидерландами.
Но за пределами Европы в целях нидерландских элит не было
единства. Политии могут стремиться к разным и зачастую кон¬
фликтующим целям в войне. Поскольку Соединённым Провинциям,
как и любой другой политии XVII века (а в действительности как
и почти всякой политии на протяжении человеческой истории), не¬
доставало военных ресурсов для реализации всех своих интересов,
англо-нидерландские и франко-нидерландские войны обнажали те
приоритеты, которые в эту эпоху имели для правительства Соеди¬
нённых Провинций наибольшее значение. Или, если более точно,
войны подчёркивают политические способности различных элит за¬
ставлять государство руководствоваться их частными приоритетами.
Элиты Голландии, прежде всего амстердамские купцы, были
больше всего заинтересованы в реализации своего запроса на право
свободного мореплавания повсеместно, включая Британию и её
колонии, при одновременном удержании контроля над торговыми
маршрутами и колониями. Элиты других провинций не получали
211
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
значительных финансовых выгод от торговли и колоний и были
в меньшей степени готовы платить за корабли, наём и снаря¬
жение вооружённых людей. Купцы Амстердама делились на тех,
кто инвестировал в ОИК, и тех, кто финансировал ВИК. Как уже
было показано при изложении истории ВИК, поддерживавшие
её купцы были изолированной фракцией, они не были способ¬
ны мобилизовать государственные ресурсы для защиты своих
интересов на Американском континенте против европейских
держав-конкурентов и их привилегированных компаний и капе¬
ров. При отсутствии поддержки со стороны провинций корабли
ВИК уступали европейским державам-конкурентам в Америке.
При этом более богатая ОИК была в состоянии сохранять на
плаву более крупный флот и платить за вооружённые отряды,
которые контролировали её колонии и торговые маршруты на
протяжении всего XVII века — но затем, в начале XVIII века, и она
уступила более могущественным британской Ост-Индской ком¬
пании и британскому флоту.
Коммерческие интересы амстердамских купцов и их краткосроч¬
ные расчёты препятствовали сохранению того геополитического
преимущества, которое Нидерланды приобрели благодаря победе
над Британией во второй англо-нидерландской войне. Французско¬
нидерландский альянс, выигравший эту войну, мог выступать
в качестве долгосрочного сдерживающего фактора для британского
военного и торгового доминирования в Северном море. Однако
в конце войны Амстердам быстро откололся от других нидерланд¬
ских элит, выступая за союз с бывшим властелином — Испани¬
ей — против Франции. Прежде всего, французский экспансионизм
в Карибском бассейне угрожал нидерландским колониальным
интересам на Американском континенте. Амстердамские купцы
полагали, что им не угрожает более слабое военное присутствие
Испании в Америке, и что они в любом случае смогут получить
прибыль от торговли с её американскими колониями. Во-вторых,
амстердамские купцы боялись, что их экспорт будет ограничен
французским меркантилизмом. Наконец, они опасались, что в том
случае, если Соединённые Провинции и Франция вытеснят Габсбур¬
гов из Южных Нидерландов, произойдет возрождение Антверпена,
212
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
который будет процветать в отсутствии контроля со стороны
Испании, а затем бросит Амстердаму коммерческий вызов.
Амстердамские купцы были в состоянии навязывать свои дипло¬
матические приоритеты другим провинциям, успешно восстанав¬
ливая против себя Францию путём наложения запрета на импорт
товаров из этой страны и использования ВИК для нападений на
французские корабли в Карибском бассейне. В краткосрочной пер¬
спективе предпочтительный для Амстердама голландско-испанский
альянс привёл к противоположным результатам, подтолкнув Фран¬
цию к союзничеству с Британией и приведя Соединённые Провинции
на грань полного поражения и завоевания, когда в начале третьей
англо-нидерландской и франко-нидерландской войн в 1672 году на
них совместно напали французы и британцы. В долгосрочной же
перспективе голландская стратегия была катастрофичной, посколь¬
ку амстердамские купцы неверно оценили источник наибольшего
экономического вызова для самих себя. Это были не потенциальное
возрождение Антверпена, французский меркантилизм или фран¬
цузская экспансия на Американском континенте — напротив, это
были британцы, которых амстердамские купцы рассматривали как
соперников только в Северном море, британцы, бросившие свой
главный вызов в Америке и Азии и способствовавшие уничтоже¬
нию ВИК и последовательному ослаблению ОИК.
Элита Голландии недооценила угрозу со стороны Британии уже
в момент переговоров об исходе первой англо-нидерландской вой¬
ны. Республиканская фракция (Staatsgezinde), состоявшая главным
образом из голландских элит, объединилась с британцами в тре¬
бовании, чтобы мирный договор содержал секретное приложение,
обязывающее Соединённые Провинции принять так называемый
Акт устранения, который навсегда запретил бы становиться стат-
хаудером любому представителю Оранского дома. Другие провин¬
ции выступили против этого пункта, но оказались не в состоянии
превозмочь объединённые силы Британии и Голландии. Последняя
получила то, что хотела — постоянное ослабление центрального
правительства. Однако Голландия выиграла это преимущество во
внутренней политике и управлении Северными Нидерландами це¬
ной того, что ей пришлось согласиться на сохранение британского
213
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Навигационного акта, который имел радикальные долгосрочные
последствия для положения Нидерландов в европейской торговле.
А постоянное ослабление нидерландского государства из-за Акта
устранения90, разумеется, исключило создание голландской элитой
вооружённых сил, достаточно мощных для того, чтобы бросить
вызов британцам в последующие десятилетия, когда подобная сила
стала принципиально значимой для любых попыток сохранить
нидерландскую гегемонию от британских посягательств.
Без сильного центрального государства отсутствовал механизм,
при помощи которого можно было бы поставить под сомнение
узкие эгоистичные интересы амстердамских купцов или их посто¬
янные геополитические ошибки. Как уже отмечалось выше, бюджет
страны был разделён между провинциями, а внутри провинций —
между городами. Если какая-либо провинция отказывалась от своей
доли в налогообложении или сокращала её, все остальные должны
были пропорционально сокращать свои платежи. Таким образом,
для повышения налогов на ведение войны требовался консенсус
между всеми провинциями. Амстердам контролировал Голландию,
а Голландия отказывалась от участия [в военных расходах] или
сокращала его, когда решала, что переговоры с Францией, Испа¬
нией или Британией были лучше для кратко- или долгосрочных
интересов её купцов, чем продолжение войны. Разделение сухо¬
путных и морских сил Нидерландов на несколько флотов и армий
позволяло любой провинции отводить своих людей и вооружение,
что подрывало мобилизацию военных сил и вынуждало прекратить
90 Из-за Акта устранения - В 1654 году этот документ действительно бьи принят
в качестве секретного приложения к завершившему первую англо-нидерландскую
войну Вестминстерскому договору, который был ратифицирован Генеральными шта¬
тами, не подозревавшими о существовании Акта устранения. В этот момент принцу
Оранскому Вильгельму III было всего четыре года, поэтому ещё в 1651 году, вскоре
после смерти его отца Вильгельма II, регенты провозгласили режим правления без
статхаудера, который и планировалось закрепить Актом устранения. Кроме того, он
был направлен на исключение прихода к власти в Соединённых Провинциях свергну¬
тых в Англии Стюартов, которым юный Вильгельм доводился родственником. Однако
после реставрации монархии в Англии Штаты Голландии аннулировали Акт устра¬
нения, в 1672 году Вильгельм был утверждён статхаудером, а в дальнейшем занял
также и британский престол в результате Славной революции 1688-1689 годов (прим,
переводчика).
214
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
попытки нанести поражение соперникам в Европе или в Азии и на
Американском континенте.
Автономия провинций ослабляла подготовку к войне точно так же,
как и сами военные действия. Война на море была ещё более уязвима
для разногласий между элитами, чем сухопутная война, поскольку
для первой требовались высокие прямые затраты на корабли. Таким
образом, усилия по выстраиванию нидерландской военно-морской
мощи требовали многих лет консенсуса между провинциями или
по меньшей мере внутри Голландии, чтобы профинансировать дол¬
госрочную программу строительства военных кораблей. Британия
и Нидерланды, как мы уже видели при рассмотрении их торговых
флотов, находились на передовой технологий мореплавания. Они уча¬
ствовали во взаимной морской гонке вооружений, пытаясь строить
более крупные и более быстроходные корабли с более значительной
огневой мощью, чем соперник. Это провоцировало стремительное
нарастание издержек и усиливало необходимость в неослабевающих
расходах на подготовку к войне в мирное время.
Дополнительное неудобство Нидерландов в сравнении с Бри¬
танией заключалось в том, что в Нидерландах не использовалась
принудительная вербовка (а точнее, похищение) моряков для служ¬
бы на военных кораблях. Мало кто из нидерландцев желал идти
добровольцем в армию или хотя бы воевать за деньги. В 1590-х
годах лишь 17 из 132 военных подразделений, которые снаряжались
Нидерландской республикой, состояли из нидерландских бойцов.
Остальные были иностранными наёмниками91, на которых Соеди¬
нённые Провинции продолжали полагаться и в своих последующих
войнах с Францией и Англией, хотя нидерландцы действительно
вносили свою лепту в усилия по обороне страны, в особенности
при открытии шлюзов для предотвращения французского наступле¬
ния в 1673 году. Наёмники в Европе были недёшевы повсеместно,
и если им не платили, они уходили прочь92. Богатство Нидерлан¬
дов и беспрецедентный доступ к кредитным средствам давали
91 Kennedy, Rise and Fail of the Great Powers, 67 / Кеннеди. Взлёты и падения великих
держав, с. 118.
92 Lachmann, «Mercenary, Citizen, Victim».
215
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
им преимущество в вербовке наёмников и сохранении их на поле
боя. Однако нидерландская армия могла быстро развалиться (что
и происходило), если какая-либо провинция отказывалась опла¬
чивать свою долю налоговой квоты, а другие провинции затем
следовали её примеру и сокращали военный бюджет центрального
правительства. Ресурсы, которые могли позволить Нидерландам
построить армию и флот, способные превзойти Британию или по
меньшей мере воспрепятствовать тому, чтобы британцы не допу¬
стили голландцев к расширяющейся сфере европейской и мировой
торговли, в провинциях и привилегированных компаниях остава¬
лись децентрализованными. Нидерландское богатство находилось
под замком институционального паралича.
УТРАЧЕННАЯ ГЕГЕМОНИЯ
И КОНСЕРВАЦИЯ ПРИВИЛЕГИЙ ЭЛИТЫ
Амстердамские купцы, будучи единой элитой, сохраняли в нидерланд¬
ской политии множество механизмов блокирования решений. Вне
зависимости от того, насколько значительно интересы этих купцов
расходились с интересами других элит или насколько существенно
эта единая элита ошибалась в определении своих долгосрочных ин¬
тересов, а заодно и интересов страны в целом, никакая политическая
сила или сочетание сил в пределах Нидерландов и их империи не
могли ослабить способность купцов оберегать то, что они считали
своими положенными по праву привилегиями.
В этой главе мы сосредоточились на непреднамеренной цепочке
конфликтов и институциональных конструкций, которые сначала
позволили нидерландцам достичь гегемонии, а затем воспре¬
пятствовали мерам, необходимым для её сохранения. В главе 1
утверждалось, что Нидерланды были первой политией (за которой
последовали Британия и Соединённые Штаты), где отсутствовал
любой из четырех факторов, мешавших предшествующим поли-
тиям и политиям-соперникам достичь гегемонии:
(1) высокий уровень конфликта элит в метрополии,
(2) высокий уровень автономии колониальной элиты от мет¬
рополии,
216
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
(3) единая элита, доминирующая в метрополии, и
(4) отсутствие инфраструктурного потенциала для навязывания
экономической гегемонии.
Нидерландские элиты выступали сообща для борьбы против
габсбургского владычества и утверждения торгового доминирова¬
ния в Северном море, что создавало единство элиты (и устраняло
первый из перечисленных факторов), одновременно формируя
политическую систему, которая не позволяла амстердамским куп¬
цам уничтожить или подчинить другие элиты Нидерландов (тем
самым блокировался третий фактор). Способы финансирования
и организации Вест- и Ост-Индской компаний гарантировали, что
их агенты в Америке и Азии не обладали автономией (тем самым
устранялся второй фактор). Кроме того, мы увидели, каким образом
голландцы выстраивали инфраструктурный потенциал в торговле,
обрабатывающей промышленности, финансах и военной орга¬
низации, чтобы в этих благоприятных структурных социальных
условиях утвердить свою гегемонию.
Каким образом были подорваны условия, которые способствова¬
ли нидерландской гегемонии? В главе 1 была выдвинута гипотеза,
что гегемония сама должна была воссоздавать один или более из
четырех факторов, которые препятствовали достижению гегемонии
другими империями. Я предположил, что гегемония воздействовала
на первый из перечисленных факторов, нарушая стабильные отно¬
шения между элитами и усиливая конфликт элит в метрополии.
Именно это, как мы увидели в данной главе, и произошло в Ни¬
дерландах в конце XVII века. Амстердамские элиты использовали
богатство, накопленное ими благодаря гегемонистскому контролю
над глобальными рынками, для приобретения достаточного объ¬
ёма вооружённой силы, чтобы реализовывать собственную воен¬
ную и внешнюю политику в Азии и Америке и предопределять
нидерландскую политику по отношению к Британии и Франции
в Европе. Именно так согласие элит превратилось в конфликт,
и хотя амстердамские купцы не стали единой и единственной
элитой метрополии, они действительно обрели силу для того,
чтобы блокировать проведение центральным государственным
аппаратом любой политики, с которой они не были согласны.
217
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Из-за недальновидности амстердамских купцов деградировала
нидерландская военная инфраструктура. Система, которую элиты
Голландии использовали для контроля над ОИК и ВИК, давала
колониальным элитам в Америке определённую степень автоно¬
мии, вредившей способности ВИК защищаться от европейских
держав-соперников. В Азии элиты метрополии сохраняли жесткий
контроль над колониальными агентами ОИК, однако ту систему,
которая позволила голландцам получить преимущество перед
конкурирующими европейскими державами, было невозможно
поддерживать, как только значительное присутствие в Азии обрели
британцы благодаря собственной Ост-Индской компании.
Таким образом, утрата гегемонии Нидерландов была порождена
внутренними факторами, став следствием той структуры, которая
некогда способствовала гармонии элит и мобилизации ресурсов
ради общих целей. Однако эта же структура позволяла любой
несогласной элите блокировать коллективное действие на государ¬
ственном уровне. Благодаря богатству, накопленному в результате
колониальных предприятий, у амстердамских элит постепенно
появились интерес и способность к противостоянию другим ни¬
дерландским элитам. Именно так колониальные элиты влияли на
метрополию - не с помощью прямых инвестиций или лоббирования,
а путём трансформации купеческой элиты Амстердама, которую
они обслуживали. В то же время амстердамские купцы сохраняли
жёсткий контроль над своими агентами в колониях.
Структура элиты нидерландской политии и её более масштаб¬
ной империи препятствовала реформам. В конце XVII—XVIII веках
авторы различных сочинений признавали необходимость в изме¬
нениях и обозначали те реформы, которые могли бы сохранить
нидерландское доминирование, или по меньшей мере замедлить
упадок. Не только обладавшие собственными интересами элиты
других провинций, но и отдельные официальные лица в Амстерда¬
ме, видевшие необходимость в более существенных и устойчивых
поступлениях для центрального правительства, предлагали изменить
налоговые квоты провинций или перейти к налогам, устанавливае¬
мым в масштабе всей страны, которые позволили бы полностью
игнорировать квоты провинций или хотя бы обеспечивали иной
218
Глава 4. Нидерланды: элиты против гегемонии
источник доходов, который провинции не могли бы ограничивать
или блокировать93. Однако большинство амстердамских элит про¬
тивостояло подобным реформам и было способно налагать вето
как на изменения налоговых квот провинций, так и на введение
новых налогов в масштабе всей страны.
Кроме того, невозможно было реформировать структуру ВИК
или ОИК. В случае ОИК эта задача в особенности обессмысли¬
валась из-за наличия жёстких письменных контрактов, которые
не допускали каких-либо организационных изменений в ответ на
конкуренцию со стороны британской Ост-Индской компании или
на те благоприятные возможности заниматься самообогащением,
которые британская компания создавала для агентов голландской
ОИК в Азии. Низкий уровень автономии, которым обладали агенты
ОИК, и высокий уровень автономии для плантаторов ВИК способ¬
ствовали нидерландскому доминированию в период колонизации,
но в дальнейшем подрывали нидерландское могущество в Азии
и на Американском континенте.
Отсутствие сильной центральной власти также делало невозмож¬
ным сдерживание оттока нидерландского капитала за рубеж. Тот
масштабный запас капитала Нидерландов, который был конечной
основой их финансовой гегемонии, сохранявшейся и после того,
как голландцы уступили первенство в производстве и торговле
британцам, стал вместо этого источником рентных доходов (кото¬
рые всё в большей степени поступали извне) для нидерландских
элит, из-за чего их семейные интересы к середине XVIII века резко
разошлись с интересами их страны94.
Нидерландцы утратили гегемонию и вступили в период упадка
не потому, что не осознавали природу конкуренции со стороны
британцев. Не было там и недостатка понимания того, каким об¬
разом структуры нидерландского государства, а также ВИК и ОИК
93 ’t Hart, «Dutch Republic», «Merits of a Financial Revolution»; de Vries and van der
Woude, The First Modem Economy, 681-3.
94 De Vries and van der Woude, The First Modem Economy, 681-3; ’t Hart, Jonker, and
van Zanden, A Financial History of the Netherlands; Bas van Bavel, The Invisible Hand? How
Market Economies Have Emerged and Declined Since AD500 (Oxford: Oxford University
Press, 2016), chapter 4.
219
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
препятствовали необходимой адаптации. Однако элиты сохраняли
своё неприступное могущество для защиты своих частных инте¬
ресов даже ценой собственного коллективного будущего. Теперь
необходимо рассмотреть, выстроили ли элиты Британии и США
аналогичные структурные защитные механизмы для своих приви¬
легий, и проанализировать, каким образом эти привилегии фор¬
мировали британские и американские ответы на экономические
и геополитические вызовы.
ГЛАВА 5. БРИТАНИЯ:
ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ РЕФОРМИЗМ
Британия начала создавать свою империю в период обострён¬
ных конфликтов между элитами внутри страны и добилась
гегемонии после того, как эти конфликты были разрешены
путём появления стабильной структуры, включающей множе¬
ство элит. Устойчивость британской гегемонии была уникальным
случаем — она длилась с конца XVIII по конец XIX века1, а наи¬
более исключительным моментом была способность Британии
1 Иммануил Валлерстайн (Wallerstein, «Three Instances of Hegemony», 256) и Джо¬
ванни Арриги (Arrighi, Long Twentieth Century, Table 3.4 / Арриги. Долгий двадцатый
век, табл. 3.4) отождествляют с эпохой британской гегемонии более короткий про¬
межуток — с 1815 по 1873 годы, хотя в другой работе Валлерстайна (Wallerstein,
Modern World-System, volume 2, xxiii / Валлерстайн. Мир-система модерна, т. II, с. ххііі)
приводится иная хронология — «с 1815 по 1848 годы, хотя, возможно, она продолжа¬
лась несколько дольше». Майкл Манн, определяющий гегемонию по «двухдержавному
стандарту» (Mann, Sources of Social Power, volume 2, 264 / Манн. Источники социаль¬
ной власти, т. II, кн. 1, с. 337), т. е. как обладание одной державой чем-либо боль¬
шим, чем следующие две, утверждает, что Британия на протяжении XIX века была
гегемоном в морском владычестве, однако её экономика никогда не соответствовала
указанному стандарту гегемонии. Впрочем, Манн указывает, что на короткое время
между 1860 и 1880 годами Британия действительно достигла гегемонии в обрабаты¬
вающей промышленности и «заключала дипломатические соглашения, по которым
она уступала господство в континентальной Европе в обмен на мировое господство
своего военно-морского флота» (Ibid., 265 / Там же, с. 339). Моделски (Modelski, Long
Cycles in World Politics), как указывалось в главе 1, утверждал, что Британия достигала
гегемонии дважды, при этом пики её гегемонии в XVIII и XIX веках разделял период
спада. В этой главе я попытаюсь обосновать, что предлагаемый мною более длинный
хронологический охват британской гегемонии является более точным подходом.
221
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
осуществлять реформы, которые поддерживали её гегемонию на
протяжении промышленной революции.
Задача этой главы заключается в том, чтобы проследить и объ¬
яснить цепочки непреднамеренных изменений, запущенных элит¬
ными конфликтами и альянсами, которые сначала сформировали
Британскую империю, далее достигли кульминации в столетие
британского доминирования, а затем увенчались утратой этого
первенства за несколько десятилетий до того, как гегемонии до¬
стигли США. Материал этой главы излагается в хронологическом
порядке. Сначала мы проследим конфликты элит в Британии
в XVI и XVII веках и продемонстрируем, каким образом эти кон¬
фликты породили стабильную структуру множества элит после
гражданской войны и Славной революции. Далее будет объяснено,
каким образом структура внутренней элиты формировала поли¬
тику и возможности государства и задавала формы британского
колониализма и торговли во время «Первой империи»2 — в период
между завоеванием и заселением первых британских колоний до
Американской революции и Наполеоновских войн. Я противопо¬
ставляю особую динамику переселенческих и зависимых колоний
и их различающиеся воздействия на британскую политическую
экономию.
Далее в этой главе мы сосредоточимся на эпохе британской
гегемонии в XIX веке. Нами будут выявлены колониальные элиты
«Второй империи» Британии — промежутка между завершением
Наполеоновских войн и Первой мировой войной — и проанализиро¬
ваны их взаимодействия со сложившимися внутренними элитами
и восходящей финансовой элитой. Следуя структурному шаблону,
представленному выше в таблице 1.2, я отдельно рассмотрю сте¬
пень автономии колониальных элит от чиновников метрополии
2 В периодизации на первую и вторую империи я следую за следующими работа¬
ми: John Darwin, «А Third British Empire? The Dominion Idea in Imperial Politics», in The
Oxford History of the British Empire, Volume IV: The Twentieth Century, ed. Judith M. Brown
(Oxford: Oxford University Press, 1999) и Lance E. Davis and Robert A. Huttenback, Mam¬
mon and the Pursuit of Empire: The Political Economy of British Imperialism, 1860-1912
(Cambridge: Cambridge University Press, 1986). У Дарвина также присутствует описание
обнаруживаемой им преимущественно безуспешной попытки утвердить ещё одну —
третью — Британскую империю в промежутке между двумя мировыми войнами.
222
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
и влияние колониальных элит на экономику и политику внутри
Британии. В соответствии с предположением, сделанным в главе
1, мы увидим резкий контраст между моделью переселенческих
колоний Британии и моделью, характерной для Индии и других
зависимых колоний.
Как выяснили британские историки (наиболее известные работы
на эту тему принадлежат Питеру Дж. Кейну и Энтони Г. Хопкинсу),
земельная элита и финансисты лондонского Сити на протяжении
XIX века поддерживали тесный альянс — утверждается, что эти
связи формировали и стабилизировали британскую имперскую
политику. Интерпретация Кейна и Хопкинса остаётся преобладаю¬
щей, однако она не объясняет, почему данный альянс был проч¬
ным3. Как следствие, эти авторы не могут объяснить, какие силы
(внутренние или исходившие от колониальных элит) в конечном
итоге нарушили этот альянс или сделали его менее эффективным
для поддержания британского доминирования. Эта лакуна в ис¬
следовании Кейна и Хопкинса, в свою очередь, ослабляет попытки
объяснения упадка британской гегемонии. Как будет показано ниже,
в большинстве существующих работ упадок Британии связывается
с такими «богами из машины», как имперское перенапряжение,
восхождение экономического могущества США или Германии либо
издержки Первой мировой войны.
В заключительных разделах этой главы акцент на механизмах
отношений между элитами внутри метрополии и элитами Бри¬
танской империи обеспечит основу для объяснения как уникально
долгой гегемонии Британии, так и её прекращения в последние
десятилетия XIX века. Оно состоялось задолго до того, как зна¬
чимыми соперниками Британии стали Соединённые Штаты или
Германия, до того, как Британия была отягощена издержками
Первой мировой войны, и до того, как по окончании мировых
3 За указания на сильные стороны и ограничения работы Кейна и Хопкинса я бла¬
годарен Вивеку Чибберу. См. также великолепный обзор и критику работ различных
авторов, которые выдвигают подобную аргументацию, в: Martin Daunton, «Creating
Legitimacy: Administering Taxation in Britain, 1815-1914», in Paying for the Liberal State:
The Rise of Public Finance in Nineteenth-Century Europe, eds. Jose Luis Cardoso and Pedro
Lains (Cambridge: Cambridge University Press, 2010).
223
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
войн «осмелевшие демобилизованные солдаты присоединялись
к учителям, юристам, профсоюзным деятелям и государственным
служащим, формировавшим националистические движения в ко¬
лониях», которые и развалили Британскую империю4.
Кроме того, анализ элит позволяет понять источники «финансиа-
лизации» британской экономики в метрополии и империи, а также
установить, какими способами финансы и политическое могущество
финансистов сначала вносили свою лепту в британскую гегемонию,
а затем её ослабляли. Эта глава — а на деле и вся книга — может
рассматриваться в качестве попытки осмысления центральной роли
политики в восхождении и падении империй и гегемонов. Тем са¬
мым мы принимаем вызов, сформулированный Арриги, авторство
которого сам он переадресовывает Фернану Броделю — «[оставить
шумную и прозрачную сферу рыночной экономики и] вместе с вла¬
дельцем денег спуститься в другие сокровенные недра, которые
открыты только для обитателей верхнего этажа и закрыты для
тех, кто ниже рынка. Здесь владелец денег встретит владельца не
рабочей силы, а политической власти»5. Мы обнаружим, что именно
взаимодействия между элитами, локализованными в рамках раз¬
личных институтов и имеющими в своём распоряжении различные
виды власти, формировали ту геополитическую капиталистическую
динамику, которая сначала привела Британию к доминированию,
а затем ликвидировала её гегемонию.
ОТ ФЕОДАЛИЗМА К КАПИТАЛИЗМУ И КОЛОНИАЛИЗМУ
До Реформации для Англии была характерна трёхкомпонентная
структура элиты. Короли, светские землевладельцы и духовенство
контролировали поместья (manors) на локальном уровне, при этом
монархия и церковь также контролировали правовые системы,
регулировавшие права земельного владения всеми поместьями.
У всех трёх элит имелась возможность изымать доходы и труд
4 Mann, Sources of Social Power, volume 3, 55 / Манн. Источники социальной власти,
т. Ill, с. 77.
s Arrighi, Long Twentieth Century, 26 / Арриги. Долгий двадцатый век, с. 66.
224
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
у крестьян. И короли, и светские землевладельцы имели в своём
распоряжении вооружённую силу, а духовенство было связано
с транснациональной Католической церковью6. Отношения между
элитами и между элитами и крестьянами мало изменялись за
столетия феодализма, что оправдывает его описание у Вебера как
«хронического состояния»7.
Реформация почти полностью ликвидировала Католическую
церковь в качестве особого института в Англии. При этом рефор¬
мация Генриха VIII не просто позволила скромному королевскому
правительству поглотить всё могущество и имущество католического
духовенства. Монархия, под прямым контролем которой находи¬
лось лишь несколько десятков чиновников, прежде использовала
духовенство для осуществления административных функций. Из-за
устранения значительной части духовенства и сомнений (зачастую
обоснованных) в лояльности оставшихся его представителей монар¬
хия, уже зависевшая от аристократов в сборе налогов и обеспечении
вооружённых людей, была вынуждена сотрудничать со светскими
землевладельцами в экспроприации собственности и полномочий
Католической церкви. Большинство монастырских владений, а так¬
же бенефиции (право назначать священников) и церковные права
на сбор десятин в итоге оказались в руках светской элиты. Это
трансформировало прежнюю трёхкомпонентную структуру элиты
(монархия, светские землевладельцы и духовенство) в двухкомпо¬
нентную структуру, в рамках которой короне никто не мог бросить
вызов на уровне страны в целом, однако джентри приобретали
полный контроль над землёй, трудом крестьян, а также политикой
в графствах и на местах. Генрих VIII и его преемники оказались
в состоянии задействовать свою распространявшуюся на всю стра¬
ну гегемонию, чтобы сломить военное и политическое могущество
земельных магнатов, создав монополию на легитимное использо¬
6 Более подробный анализ динамики феодализма и источники моей аргументации
о последствиях реформации см. в: Lachmann, Capitalists in Spite of Themselves, efts. 2
and 4 / Лахман. Капиталисты поневоле, главы 2 и 4.
7 Max Weber, Economy and Society, eds. Guenther Roth and Claus Wittich (Berkeley
and Los Angeles: University of California Press, [1922] 1978), 1086 / Вебер M. Хозяйство
и общество: очерки понимающей социологии. М.: Изд. дом Высшей школы экономики,
2019. Т. IV, с. 154.
225
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
вание вооружённой силы в Англии, а затем и во всей Британии.
В этом отношении двухкомпонентная структура английской элиты
отличалась от структуры элиты Испании, которую мы рассматри¬
вали в главе 3. Реформация дала английской монархии ресурсы,
чтобы сломить магнатов и низвести могущество землевладельцев
до локального уровня. Напротив, в Испании отсутствие реформа¬
ции означало, что Габсбургам приходилось достигать соглашения
с аристократами каждой провинции, выступавшими в качестве
некоего блока (который в большинстве провинций контролировался
сверху магнатами), что исключало возможность бросить вызов
крупнейшим испанским грандам.
Несмотря на то, что английским королям не грозили военные
или политические вызовы на уровне страны в целом, они так и не
смогли избавиться от зависимости от светских землевладельцев.
Монархам не хватало ресурсов для создания бюрократии, по¬
скольку они провели отчуждение большей части конфискованных
владений монастырей, чтобы покрыть военные расходы или купить
лояльность светских элит, а также монархам приходилось получать
одобрение парламента на новые налоги. Поэтому короли продол¬
жали полагаться на местных должностных лиц, которые преиму¬
щественно не получали жалования и обслуживали собственные
частные интересы, находясь под контролем политических блоков
графств. После того, как большинство клириков были изгнаны со
своих постов, монархия не смогла столкнуть между собой духо¬
венство и мирян в парламенте и оказалась в ситуации, когда ей
становилось всё более сложно контролировать политические бло¬
ки графств, которые к XVIII веку сложились в две национальные
партии. Фискальный кризис, возникший из-за предпринятой Кар¬
лом I попытки в течение одиннадцати лет (1629-1640) править без
созыва парламента, и результаты гражданской войны (1642-1651)
и Славной революции (1688) демонстрировали пределы королев¬
ской власти и узкое пространство для автономных действий,
имевшееся в распоряжении монарха. Все королевские инициативы,
будь то повышение налогов, принятие законов или ведение войн,
требовали одобрения со стороны депутатов парламента, которые
представляли интересы господствующей элиты землевладельцев,
226
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
базировавшихся в графствах, а затем и купцов, организованных
в гильдии и привилегированные компании и представленных по¬
средством городских властей.
Одновременно с реструктуризацией отношений между монархией
и землевладельцами, происходившей после реформации Генриха VIII,
корона теряла контроль над всё более значительной и всё более
успешной группой купцов, которые затем вступили в альянс с зе¬
мельной элитой, получившей выгоды от реформации и одержавшей
победу в гражданской войне. Рассмотрим, каким образом конфликты
элит в XVI—XVII веках влияли на способность монархии контроли¬
ровать торговцев, а также колониальные элиты и переселенцев.
Роберт Бреннер в своём великолепном масштабном исследова¬
нии «Купцы и революция»8 обнаруживает, что в Англии XVII века
существовали три преимущественно обособленные группы купцов:
(1) «купцы-авантюристы»9, (2) купцы Левантийской, Ост-Индской,
Российской и других привилегированных компаний и (3) колони¬
альные купцы-посредники. Соотносительная влиятельность первых
двух групп то увеличивалась, то сокращалась по мере того, как
они оказывались в фаворе у монархии в обмен на поступления
от возросших таможенных пошлин и политическую поддержку
в ходе гражданской войны, а затем Реставрации. В то же время
по обеим этим группам наносили удары транснациональные эко¬
номические силы. Купцам-авантюристам вредило снижение спроса
на экспортируемые ими ткани в континентальной Европе, хотя
стремительно растущий внутренний рынок импортируемых предме¬
8 Robert Brenner, Merchants and Revolution: Commercial Change, Political Conflict, and
London’s Overseas Traders, 1550-1653 (Princeton: Princeton University Press, 1993).
9 *Купцы-аѳантюристы» — Представители Компании купцов-авантюристов (купцов-
предпринимателей) Лондона — старейшей привилегированной компании Англии, на¬
чало которой было положено в 1406 году хартией короля Генриха IV. Компания
купцов-авантюристов специализировалась на монопольном вывозе английского сукна
на европейские рынки и успешно конкурировала с Ганзой. Такой способ предостав¬
ления полномочий купцам со стороны монарха получил продолжение в виде появ¬
ления ряда новых «компаний с хартией» (chartered companies), которые в нашем пе¬
реводе именуются привилегированными компаниями. Первоначально основной базой
купцов-авантюристов на континенте был Антверпен, а в дальнейшем Гамбург. Компа¬
ния утратила свои монопольные привилегии в середине XVII века, но прекратила своё
существование лишь в 1808 году (прим, переводчика).
227
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
тов роскоши приносил огромное богатство тем, кто инвестировал
в компании, торговавшие с определёнными территориями. Тем не
менее и купцы-авантюристы, и купцы, торговавшие с Левантом
и Ост-Индией, получали выгоды от усилий монархии по защите
их от конкуренции. Монархия не допускала в Англию иностран¬
ных текстильных торговцев, гарантируя купцам-авантюристам
возможность монополизировать сокращающийся рынок, и в этом
смысле основную тяжесть снижающегося спроса на ткани несли
иностранцы, а не английские инвесторы. Торговцы из Компании
купцов-авантюристов получали выгоды от королевских монополий,
которые ограничивали вход на их рынки, а ещё более важным мо¬
ментом, подчёркивает Бреннер, было то, что монархия запрещала
вести внешнюю торговлю ремесленникам и розничным торговцам.
Это ограничение гарантировало оптовым торговцам возможность
требовать за импортируемые товары единообразную и высокую
наценку, не позволяя снижать цены купцам и розничным торгов¬
цам, работавшим на внутреннем рынке.
Бреннер отчётливо демонстрирует, что прибыли купцов-
авантюристов и купцов, торговавших с Левантом и Ост-Индией,
в политическом смысле проистекали из королевских уступок. Хотя
монархия в обмен на эти уступки постоянно выдвигала требования
в виде повышенных таможенных пошлин, а временами (особенно
в 1624-1625 годах10) настраивала против себя купцов привилеги¬
рованных компаний из-за беспрецедентных требований или воз¬
мутительных выходок, источники заработка двух указанных групп
привилегированных купцов сохраняли зависимость от короны.
Совершенно иной была третья группа купцов — колониальные
посредники. Они не допускались в крупные привилегированные
компании, поскольку имели два изъяна — ограниченный капитал
10 Особенно в 1624-1625 годах — Имеется в виду начавшаяся в последний год прав¬
ления Иакова I Стюарта подготовка английской монархии к войне против Испании на
континенте. К тому моменту Иаков уже передал фактическую власть сыну Карлу и фа¬
вориту герцогу Бекингему чьи действия вызывали растущее недовольство парламента.
Став королём в 1625 году, Карл потребовал от парламента субсидий на ведение войны
и, не добившись его согласия, дважды распускал парламент и попытался собирать на¬
логи на основании единоличных решений. Однако достаточных сумм изъять не удалось,
после чего Карлу I пришлось вновь созвать парламент (прим, переводчика).
228
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
и невзрачное социальное происхождение. Большинство из этих
купцов были сыновьями мелких джентри, лавочников и ману¬
фактурщиков из Лондона либо были связаны с американскими
колониями в качестве капитанов кораблей или торговцев. Какое-то
время (в начале XVII века) эти торговцы, участвовавшие в опера¬
циях с Америкой, могли действовать без особого вмешательства со
стороны привилегированных купцов. Торговля с этим континентом
зависела от основания там постоянных колоний и их роста, что,
в свою очередь, требовало долгосрочного инвестирования капи¬
тала. У крупных купцов и земельной элиты существовали более
гарантированные и более быстрые возможности прибыльного
инвестирования в торговлю на восточном направлении и в повы¬
шение эффективности земельных поместий в Англии. Американские
же плантации создавались менее статусными группами, которые
обогащались, продавая провизию и рабов американским пересе¬
ленцам и импортируя в Британию американские табак и пушнину.
Только эта третья группа купцов была капиталистической
в марксистских терминах, или хотя бы в веберовском смысле
экономически ориентированного капитализма. Её процветание за¬
висело от свободного импорта американских товаров в Британию
за рамками монопольной системы привилегированных компаний.
Эти колониальные купцы также хотели бы получать помощь от
государства в виде вытеснения иностранных торговцев, в особен¬
ности нидерландских, и принуждения переселенцев в колониях
покупать только британские товары. Разумеется, принципиальное
значение для «треугольной торговли» с колониями имели и рабы,
обеспечивавшие трудовой ресурс для плантаций табака, а затем
сахара и хлопка.
Колониальные торговцы были не в состоянии добиться от Стю¬
артов защиты своих интересов от купеческого истеблишмента или
хотя бы от иностранных соперников. В дальнейшем, когда колони¬
альные грузоперевозчики стали посредниками в торговле с Ост-
Индией, монархия попыталась оберегать монополию Ост-Индской
компании — хотя и с небольшим успехом. В парламенте же к ко¬
лониальным купцам-посредникам действительно прислушивались
с большей симпатией. Парламентское большинство представляло
229
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
интересы, противоположные купцам привилегированных компа¬
ний — периферийные порты, на которые губительно воздействовала
централизация торговли привилегированных купцов в Лондоне,
мануфактурщиков и производителей сырья, в особенности шерсти,
которые искали более масштабные рынки для своей продукции,
нежели те, что обеспечивали купцы-авантюристы и привилегиро¬
ванные компании. Колониальные купцы-посредники также имели
деловые и идеологические связи с той группой крупных землевла¬
дельцев, которая инвестировала в пуританские колонии в Америке
и управляла ими.
Деловые и политические взаимосвязи между колониальными
купцами-посредниками и крупными землевладельцами-пуританами,
имевшими интересы в Америке, продолжались начиная с 1620-х
годов и на протяжении всех конфликтов 1640-х годов — факти¬
чески именно эти взаимосвязи и находятся в центре анализа
гражданской войны в Англии у Бреннера. Исследование англий¬
ских купцов позволяет ему объяснить, почему колониальные
посредники были верными последователями дела парламента —
их экономические интересы зависели от поражения монархии
и разворота вспять королевской торговой и внешней политики.
Кроме того, Бреннер объясняет, почему купцы привилегированных
компаний в целом отвергались парламентом, даже несмотря на то,
что непоследовательные и корыстные отношения монархии с её
привилегированными купцами давали последним основания для
присоединения к оппозиции. Так происходило потому, что купцы
привилегированных компаний требовали проведения политики,
которая была бы обременительной для важных избирательных
округов, в связи с чем парламент отвергал саму основу, на которой
купцы привилегированных компаний могли бы отколоться от мо¬
нархии, и вынуждал этих купцов возвращаться в объятия короны,
которую они заботили только в качестве податливого источника
поступлений. Так или иначе, в 1641 году долгосрочные деловые,
политические, религиозные и личные связи между занимавшимися
колонизацией землевладельцами-пуританами и колониальными
купцами-посредниками придали землевладельцам-парламентариям
уверенность, что они могут положиться на лондонские народные
230
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
массы (и контролировать их), которые были мобилизованы против
монархии купцами-посредниками11. В дальнейшем этот альянс укре¬
пился ещё больше, поскольку землевладельцы и капиталистические
купцы (но не народные массы, которые всё более маргинализирова¬
лись после того, как выполнили свою задачу и помогли парламенту
выиграть гражданскую войну) имели общую заинтересованность
в антикатолической милитаристской внешней политике и общее
желание, чтобы государство стимулировало внешнюю торговлю
и внутренний рынок. Обе эти элиты требовали религиозного устрой¬
ства пресвитерианского или индепендентского12 толка, которое стоя¬
ло бы на страже контроля землевладельцев и купцов над бывшей
церковной собственностью и над священниками в их конгрегациях.
Элиты, которые выиграли гражданскую войну и доминировали
в «охвостье» парламента13 (1648-1653), вознаградили своих союзни¬
ков — колониальных купцов-посредников. «Охвостье» создало посто¬
11 Которые были мобилизованы против монархии купцами-посредниками - Граж¬
данская война в Англии началась в ситуации, когда король утратил монополию на
использование вооружённой силы. В 1641 году Карлу I не удалось получить от парла¬
мента полномочия на командование армией для подавления восстания, начавшегося
в Ирландии. Попытка короля арестовать депутатов, инициировавших это решение,
провалилась, после чего Карл переместился из Лондона в Йорк, где начал собирать
собственную армию, а парламент тем временем начал формировать свои вооружён¬
ные силы. После того, как король и его «кавалеры» летом 1642 года начали наступле¬
ние на Лондон, Оливеру Кромвелю удалось организовать массовое ополчение, которое
нанесло Карлу серию решительных поражений (прим, переводчика).
12 Индепендентского толка - Движение индепендентов («независимых») основал ан¬
гличанин Роберт Броун, который в 1582 году опубликовал памфлет против Церкви
Англии, обвинив её в моральном разложении. Поскольку отложение от государствен¬
ной церкви рассматривалось как преступление против верховной власти, многим
индепендентам пришлось эмигрировать из Англии в Америку - «отцы-пилигримы»,
основавшие Плимутскую колонию в 1620 году, относились именно к этому движению.
Одновременно росло число сторонников индепендентов в Англии - среди них был
и мелкий землевладелец и депутат парламента Оливер Кромвель, чья революционная
траектория началась с «духовного пробуждения» в конце 1630-х годов (прим, пере¬
водчика).
13 «Охвостье» парламента - Термин, обозначающий состав английского парламента
после того, как в 1648 году из него были изгнаны депутаты-пресвитериане, оппони¬
ровавшие Кромвелю и его армии. Одним из первых решений «охвостья» было упраз¬
днение английской монархии и палаты лордов с учреждением Содружества - респуб¬
ликанской формы правления фактически под руководством Кромвеля, назначенного
лордом-генералом - главнокомандующим вооружёнными силами. В 1653 году Кром¬
вель распустил «охвостье» и до своей смерти в 1658 году правил как неограниченный
парламентом лорд-протектор (прим, переводчика).
231
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
янный британский военно-морской флот для действий в открытом
море, который обеспечивал последовательную и более эффективную
защиту внешних инвестиций купцов, нежели каперы, которых ранее
использовала для этой цели монархия, хотя каперам по-прежнему
позволялось преследовать корабли голландцев и других враждебных
стран14. При Содружестве была утверждена агрессивная внешняя
политика, направленная на захват португальских и голландских
колоний на Американском континенте и сокращение контроля ев¬
ропейских держав-соперников над трансатлантическими торговыми
маршрутами. Парламент пошёл навстречу пожеланиям купцов
и сформировал зоны свободной торговли, благодаря которым стал
возможен реэкспорт товаров без пошлин, сокращавших и устра¬
нявших конкурентные преимущества британцев над голландцами
и другими торговыми соперниками. «Охвостье» учредило Комиссию
по торговле, которая обеспечивала постоянную поддержку портам
свободной торговли. Хотя парламент подтвердил хартию о приви¬
легиях Ост-Индской компании, он предоставил купцам-посредникам
контроль над её советом директоров. Навигационный акт 1651 года
и дальнейшие аналогичные документы требовали, чтобы все британ¬
ские и колониальные товары перевозились на британских кораблях,
что оставляло не у дел нидерландский торговый флот и прочно
привязывало колонии к купцам, которые базировались в Британии15.
Все эти меры продолжались даже после реставрации монархии, за
тем исключением, что Карл II и Иаков II стремились к союзу с ка¬
толической Францией. Но даже несмотря на то, что религиозные
аспекты этого альянса отталкивали купцов-посредников, Франция
представляла собой меньшую экономическую угрозу интересам тор¬
говцев в Европе или на Американском континенте, чем Нидерланды.
Этот альянс земельной и финансовой элит, который, как утвер¬
ждают Кейн и Хопкинс16, продержался от Славной революции до
14 John Brewer, The Sinews of Power: War, Money and the English State, 1688-1783 (New
York: Knopf, 1989), 10-12.
15 Brenner, Merchants and Revolution, chapter 12; H.V. Bowen, Elites, Enterprise and the
Making of the British Overseas Empire 1688-1775 (Houndmills: Macmillan, 1996), 32-6.
16 P.J. Cain and A.G. Hopkins, British Imperialism: Innovation and Expansion 1688-1914
(London: Longman, 1993).
232
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Первой мировой войны, был результатом непредвиденной серии
описанных выше конфликтов элит. Устранение духовенства как
элиты национального масштаба и последующая неспособность
монархии сделать локальный уровень проницаемым для себя
оставляли прочный контроль над органами управления каждого
графства и каждого города за локальными элитами. Слабость мо¬
нархии позволяла купцам-посредникам извлекать преимущество
из открывающихся возможностей мировой экономики и растущей
империи Британии. Землевладельцы и купцы-посредники объеди¬
нились, чтобы нанести поражение в гражданской войне монархии
и её сторонникам из привилегированных компаний. В оставшейся
части этой главы мы проследим изменения в составе и интересах
этого прочного альянса. Однако сам по себе он был сформирован
в ответ как на угрозы со стороны монархии, так и на случайные
благоприятные возможности, первоначально созданные реформаци¬
ей Генриха VIII. После этого британское государство превратилось
в амальгаму элит (и оставалось таковой до XX века включительно),
каждая из которых имела собственную институциональную базу
для осуществления экономической и политической власти, а также
обладала прочной идеологической легитимностью.
ВНУТРЕННЯЯ СТАБИЛЬНОСТЬ
И ИМПЕРСКАЯ ДИНАМИКА, 1688-1815
Разрешение конфликтов между монархией и земельной элитой,
а также различными типами купечества формировало британский
империализм тремя способами. Во-первых, как отмечалось выше,
победители в Славной революции придавали новый вид британской
политике и положили начало механизмам, которые формировали
(зачастую непреднамеренно) группы поддержки этой новой импе¬
риалистической политики. Во-вторых, доминирующие земельные
и коммерческие элиты увеличивали административный и военный
потенциал государства для реализации своих целей во внешней
политике. В-третьих, политические выгоды колониальных купцов-
посредников и землевладельцев-пуритан, которые осуществляли
финансовые и идеологические инвестиции в североамериканские
233
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
колонии, в столетие после Славной революции, по существу, спо¬
собствовали институциональному оформлению разделявшейся
надвое империи. Рассмотрим каждое из этих последствий по
очереди, а также то, каким образом имперские цели, возможности
и структура влияли друг на друга в течение «долгого» столетия
между Славной революцией и завершением Наполеоновских войн.
I. Цели внешней политики и их сторонники
Британская корона, подобно другим европейским монархиям,
стремилась участвовать в игре великих держав и одержать в ней
победу. В этой гонке Британия отставала в силу своего относи¬
тельно небольшого населения, а до XVIII века и из-за сравнитель¬
но слабого фискального потенциала17. Расположение Британии
на периферии Европы защищало её от частых вторжений, даже
несмотря на то, что время от времени она направляла свои вой¬
ска на континент. Монархи и/или парламенты предпринимали не¬
одинаковые усилия по территориальным приобретениям в Европе
или захвату колоний в других частях планеты. Как было показано
в главах 3 и 4, Габсбурги, французские короли и нидерландский
статхаудер в сотрудничестве с Генеральными штатами и собраниями
семи Соединённых Провинций выбирали цели внешней политики
конъюнктурно, исходя из того, где именно они обладали реали¬
стичными возможностями увеличить свои исходные территории
или приобрести колонии, и оборонительно, отвечая на нападения
соперничающих держав. Однако в тот момент, когда перед пра¬
вителями открывалось множество благоприятных возможностей,
их сдерживали интересы внутренних элит, которые в XVI—XVIII ве¬
ках по-прежнему предоставляли вооружённых людей и ресурсы
для войны. Таким образом, правители выбирали военные цели,
которые удовлетворяли интересам и возможностям внутренних
элит в обеспечении торговых маршрутов или новых земельных
владений в пограничных регионах, в более удалённых европейских
территориях или в остальной части света. Как только происходил
17 См. выше таблицы 2.1, с. 117, и 2.2, с. 118.
234
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
захват колоний, контролировавшие их элиты становились новым
лобби для целей внешней политики правителей и её ограничителем.
В двух предшествующих главах мы уже видели, как взаимодей¬
ствия между правителями и варьирующимся количеством элит
формировали внешнюю политику Испании, Франции и Нидерлан¬
дов. Теперь же мы предпримем аналогичный анализ для Британии,
начав этот раздел с демонстрации того, каким образом результат
гражданской войны и Славной революции в сочетании с исход¬
ными колониальными завоеваниями Британии трансформировали
её внешнюю политику.
Правители из династий Тюдоров и Стюартов вступали в войны
с тремя целями:
(1) сохранить или расширить территориальное присутствие на
Европейском континенте,
(2) воспрепятствовать вмешательствам держав-соперников
в усилиях монархии по установлению контроля над Шотландией
и Ирландией и
(3) захватить и удержать торговые маршруты и колонии за
пределами Европы.
Порой английские короли преследовали эти цели в союзе с ка¬
толическими монархами и даже объединялись с католиками против
гугенотов (французских протестантов) и протестантских Нидерлан¬
дов. Первые две цели имели первоочередное значение для решений
монархии, где именно вести войны и с кем объединяться ради
достижения задач за пределами Европы. Эти приоритеты отражали
существовавшую до гражданской войны высокую степень королев¬
ской автономии в ведении войн, которая стала возможной благодаря
реформации Генриха VIII. Она обеспечивала короне источник поступ¬
лений в виде продажи бывшей монастырской собственности вне
парламентского контроля, а затем степень этой автономии стала ещё
больше благодаря совместным интересам и возможностям монарха
и крупных аристократов в территориальных захватах в близлежа¬
щих Шотландии и Ирландии. Купцам и мелким землевладельцам
не хватало веса в парламенте для выдвижения требования, чтобы
внешняя политика отвечала их интересам в торговле на дальние
расстояния и колониальных приобретениях. Как уже было показано,
235
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
находившиеся в фаворе у монархии купцы могли добывать привиле¬
гии, помогавшие им мобилизовать ресурсы, чтобы самостоятельно
действовать на Американском континенте или в Азии. Неудача
монархии в подчинении купцов-посредников была признаком её
неспособности или нежелания выделять существенные средства на
территории, удалённые от Англии.
Как только земли монастырей были распроданы, свобода монар¬
хии втягивать государство в войны оказалась ограниченной, и этот
лимит был подтверждён итогами гражданской войны. После неё
средства на любую войну, которая велась Британией, а следова¬
тельно, и на её поддержку должен был предоставлять парламент.
В промежутке между гражданской войной и победой при Ватерлоо
Британия продолжала ввязываться в войны на континенте. Однако
те интересы, которые стремился защищать парламент, когда финан¬
сировал эти войны, отличались от тех, что воодушевляли Тюдоров
и Стюартов. Англия окончательно потеряла все свои французские
владения в 1559 году18, после чего английские аристократы не
желали вести войны за то, чтобы отобрать эти или какие-либо
другие территории на континенте. Землевладельцам, искавшим
новые прибыльные земли, было легче захватить их в Ирландии
или в новых американских и азиатских колониях. В последующие
столетия единственными территориями в Европе, которые застол¬
била за собой Британия, стали в 1714 году Гибралтар и Менорка,
причём эти микроскопические владения были захвачены и имели
ценность лишь для того, чтобы охранять доступ военных и тор¬
говых кораблей Британии в Средиземноморье.
В XVII веке английские войны были сфокусированы на Шотландии
и Ирландии. При режиме Содружества военное и экономическое по¬
ложение Англии в этих территориях укреплялось. Англия успешно
отражала французские попытки вмешаться в дела этих земель и на¬
рушить притязания на английский престол Вильгельма Оранского —
этот результат был подтверждён Девятилетней войной (1688-1697),
известной также под названием войны Аугсбургской лиги, а невме¬
18 В 1559 году - Имеется в виду падение порта Кале на северо-западе Франции,
хотя основные территории на материке англичане потеряли гораздо раньше, ещё по
итогам Столетней войны (прим, переводчика).
236
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
шательство Франции гарантировал завершивший её Рисвикский мир
1697 года. После этого, за исключением незначительной и безуспешной
попытки Франции осуществить интервенцию в поддержку восстания
в Ирландии в 1798 году, Британии не угрожало внешнее нападение.
Безопасность Британии от вторжения и отсутствие у неё тер¬
риториальных амбиций на континенте позволили ей первой ис¬
пользовать новый способ влияния на тот баланс сил в Европе,
в котором она оставалась заинтересованной. Британия использо¬
вала свои растущие фискальные ресурсы для оплаты наёмников,
которые сражались под предводительством британских команди¬
ров, и субсидировала союзные армии в ходе различных войн на
континенте19, время от времени вмешиваясь в них с помощью
собственных сил. Зачастую это происходило лишь в кульминаци¬
онный момент той или иной войны, когда другие её участники
уже были истощены20. В ходе Девятилетней войны, войны за Ис¬
панское наследство, войны за Австрийское наследство, Семилетней
войны и Американской войны за независимость в британской
армии и военно-морском флоте насчитывалось менее 200 тысяч
человек21. В 1709 году, на пике Войны за испанское наследство,
иностранные войска «насчитывали 81 тысячу из 150 тысяч человек
под ружьём»22. После каждой войны в британской армии прохо¬
дила масштабная демобилизация. «В ходе войн революционной
Франции и Наполеона регулярная армия увеличилась примерно
с 40 тысяч человек в 1793 году до максимума 1813 года в более
чем 250 тысяч человек [плюс] 140 тысяч во флоте»23.
19 Kennedy, Rise and Fail of the Great Powers, 124-31 / Кеннеди. Взлёты и падения
великих держав, ее. 160-7.
20 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 276 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 1, с. 350; Wallerstein, «Three Instances of Hegemony», 257-8; David Chandler, «The
Great Captain-General 1702-1714», in The Oxford History of the British Army, eds. David
Chandler and Ian Beckett (Oxford: Oxford University Press, 1994), 67-91; Alan Guy, «The
Army of the Georges 1714-1783», in The Oxford History of the British Army, 92-111.
21 Brewer, Sinews of Power, 30.
22 David Chandler, «The Army in Marlborough’s Day», in History of the British Army, eds.
Peter Young and J.P. Lawford (New York: Putnam, 1970), 25-32.
23 David Gates, «The Transformation of the Army 1783-1815», in The Oxford History of
the British Army, 132.
237
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
В течение XVIII века британские военные расходы в реальном
выражении с поправкой на инфляцию выросли на 62% - со среднего
показателя 3,64 млн фунтов стерлингов в год в ходе Девятилет¬
ней войны 1689-1697 годов до 12,15 млн фунтов стерлингов в год
в период Американской войны за независимость 1775-1784 годов.
Затем произошёл взрывной рост расходов: во время Наполеонов¬
ских войн они составляли 55,1 млн фунтов стерлингов в год — на
250% в реальном выражении больше с момента Американской
войны за независимость24. Однако главное изменение в период
1688-1815 годов заключалось в том, что Британия задействова¬
ла вооружённые силы и финансы для военных предприятий за
пределами Европы. Как показано в таблице 2В в приложении,
Британия захватывала необъятные территории в обеих Америках
и Азии, а также более мелкие владения в Африке у проживавших
там неевропейских народов, а затем, в конце XVII и XVIII веках,
уже у других европейских держав. Отчасти Британия пользова¬
лась подворачивающимися удачными возможностями — именно
благодаря этим возможностям ей удавалось наносить удары по
державам-соперницам с гораздо меньшими издержками, чем тре¬
бовались для побед на континенте. Однако сосредоточенность на
колониях всё в большей степени отражала интересы внутренних
элит, которые претендовали на приобретение или увеличение
размера или количества своих колоний и концессий либо искали
защиту для используемых ими торговых маршрутов. Как и в случае
с Американским континентом и Индией, купцы-посредники успешно
использовали своё влияние в парламенте, чтобы бросить вызов
монополиям привилегированных компаний в Африке, добившись
законного признания своего положения в 1697 году25.
По мере того, как Британия захватывала всё новые территории
за пределами Европы, рост её экономики всё больше зависел от
24 Brewer, Sinews of Power, 30; Patrick К. O’Brien, «The Impact of the Revolutionary and
Napoleonic Wars, 1793-1815 on the Long-Run Growth of the British Economy», Review 12
(1989), 341; индекс инфляции приводится по данным в: Allen, «Great Divergence in Euro¬
pean Wages and Prices», Table 4.
25 William Robert Scott, The Constitution and Finance of English, Scottish, and Irish Joint-
Stock Companies to 1720. Volume 2: Companies for Foreign Trade, Colonization, Fishing and
Mining (Bristol: Thoemmes, [1910-12] 1993), 22-3.
238
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
торговли с колониями и неформально зависимыми территориями.
С 1759 по 1790 годы заморская торговля Британии выросла вчетверо,
а затем удвоилась в 1790-е годы26. «С 1700 по 1773 годы торговля
с Америкой и Африкой выросла в 7,75 раза, тогда как с континен¬
тальной Европой — только в 1,13 раза»27. К 1772-1774 годам доля
британского экспорта в Северную Америку превосходила аналогичный
показатель для Европы28, а к 1785 году американский экспорт вдвое
превосходил по стоимости экспорт в Азию и на Ближний Восток.
Кроме того, в XVIII веке Северная Америка была заведомо главным
источником положительного внешнеторгового баланса Британии29.
Законодательство гарантировало, что выгоды от этого растущего рынка
достанутся британским элитам. Навигационные акты способствовали
созданию громадного британского торгового флота, а фунт стерлингов
благодаря им стал единственной валютой для необъятного рынка30.
Рост британской экономики и империи формировал перспек¬
тивы для новых групп купцов, а также переселенцев, инвесторов,
администраторов и солдат в колониях. Вслед за Актом об унии
Англии и Шотландии 1707 года шотландцы, валлийцы и ирланд¬
цы, равно как и иностранцы, стали всё более активны и замет¬
ны в торговле и финансах Лондона. «К 1763 году примерно три
четверти лондонских купцов имели иностранные корни или про¬
исхождение»31. Политики из партии вигов, которые в XVIII веке
господствовали в лондонском муниципалитете, главным образом
были диссентерами32. В начале XVIII века в англо-нидерландскую
26 Stanley Chapman, Merchant Enterprise in Britain (Cambridge: Cambridge University
Press, 1992), Table 1.7; Javier Cuenca Esteban, «Comparative Patterns of Colonial Trade:
Britain and Its Rivals», in Exceptionalism and Industrialisation: Britain and Its European
Rivals, 1688-1815, ed. Leandro Prados de la Escosura (Cambridge: Cambridge University
Press, 2004).
27 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 5.
28 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 34.
29 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 6.
30 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 32-6.
31 Ibid., 150.
32 Диссентеры («несогласные») - собирательный термин для всех протестантов, от¬
делявшихся от англиканской церкви. Их положение было существенно облегчено по¬
сле принятия в 1689 году Акта о веротерпимости, предполагавшего освобождение от
ряда санкций, которым диссентеры подвергались при Стюартах (прим, переводчика).
239
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
торговлю влились гугеноты, евреи и нидерландцы, что позволяло
английским купцам перемещать свой капитал с Северного моря
в атлантическую торговлю либо вынуждало их к этому.
Британский империализм создавал благоприятные возможности
для того, чтобы британцы неанглийского происхождения, рели¬
гиозные диссиденты и иммигранты процветали и выстраивали
экономические и политические взаимосвязи друг с другом и с ан¬
глийскими элитами. Именно шотландцы, ирландцы и валлийцы,
а не англичане всё в большей степени заселяли колонии и по¬
полняли зарубежные органы власти, вооружённые силы и конто¬
ры Ост-Индской компании. Шотландцы составляли большинство
иммигрантов в Северную Америку и карибские колонии в первой
половине XVIII века, они же были в непропорционально большой
мере представлены среди колониальных чиновников в Лондоне
и за рубежом. Это формировало ещё одну основу для связей
между метрополией и колониями, а также между купцами и пе¬
реселенцами. Купцы-диссентеры выстраивали связи между своими
конгрегациями в Британии и братствами в колониях наподобие
квакеров в Пенсильвании33. Треть купцов в Британии XVIII века
были иностранцами — гугенотами, евреями (главным образом из
Португалии) и нидерландцами, хотя некоторые из последних могли
быть вернувшимися в Британию диссентерами или потомками
изгнанников из Англии34.
Богатые британцы, а в течение XVIII века и всё большая часть
среднего класса напрямую или косвенно инвестировали в Амери¬
ку и Индию и/или имели членов семьи, поселившихся в колони¬
ях35. Минимальный объём капитала, необходимого для вхождения
в торговлю, в XVIII веке снизился до уровня 3-4 тысяч фунтов
стерлингов, хотя в конце столетия из-за инфляции эта сумма
выросла до 10 тысяч фунтов36. Переселенческие колонии стали
местом для высокоприбыльных инвестиций британских купцов,
33 Ibid., 149-70.
34 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 30.
33 Cain and Hopkins, British Imperialism, 84-104; Bowen, Elites, Enterprise and the Making
of the British Overseas Empire, 79-100, 108-100.
36 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 26.
240
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
аристократов и землевладельцев-джентри, искавших, куда бы вло¬
жить свой избыточный капитал, а также финансистов. Последние
ссужали деньги (как собственные, так и средства земельных элит)
переселенцам в североамериканских колониях и владельцам кариб-
ских плантаций, где использовался рабский труд, а также купцам,
которые торговали с одними и другими колониями37.
Совместные предприятия и общие интересы в колони¬
ях соединяли некогда разделённые элиты, выстраивая те са¬
мые связи между колониальными купцами-посредниками
и землевладельцами-пуританами, которые обнаружил Бреннер.
В американских колониях служили армейские офицеры, которые
зачастую были младшими сыновьями джентри или крупных
аристократов38. В конце срока службы они получали земельные
пожалования, которые стимулировали их оставаться в Америке39,
что наделяло этих отставных военных ролью моста между семья¬
ми британских землевладельцев, из которых они происходили,
купцами, финансировавшими их американские предприятия,
и купцами, с которыми они вели свои дела. Кроме того, имели
место взаимные браки между переселенцами в Северной Америке
и Карибском бассейне и детьми (обычно младшими) землевла¬
дельцев и купцов в Британии40.
Результатом этих взаимосвязей, сформированных между ста¬
рыми и новыми увеличивающимися элитами с помощью торговли
и заселения колоний, было объединение элит всей Великобритании
вокруг агрессивной колониальной политики. Интересы и полити¬
ка укрепляли друг друга. Поскольку фокус внешней политики на
колониях постоянно усиливался, всё больше и больше британцев
могли инвестировать в империю или жить на её территории, а за¬
тем они оказывали ещё большую поддержку внешней политике,
которая защищала их интересы.
37 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 47-78.
38 N. A.M. Rodger, The Wooden World: An Anatomy of the Georgian Navy (New York: Nor¬
ton, 1986), 252-72; Brewer, Sinews of Power, Gwyn Harries-Jenkins, The Army in Victorian
Society (London: Routledge & Kegan Paul, 1977).
39 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 39-44.
40 Ibid., 108-10.
241
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
II. Потенциал государства
Устремления различных элит к агрессивной внешней политике
и мерам, которые стимулировали и защищали торговлю и частные
инвестиции за рубежом, зависели от возможностей государства
демонстрировать свою военную мощь и управлять растущими
территориями империи. Альянс земельных и торговых элит, ко¬
торый был институционально оформлен и подтверждён Славной
революцией, повышал способность парламента действовать при
помощи государственной администрации в целях ограничения
эгоистичного поведения отдельных элит как в метрополии, так
и в колониях, что повышало потенциал правительства в фискаль¬
ной, административной и военной сферах.
Доходы — первое мерило потенциала государства. Как было
показано в главе 2, после Славной революции британские доходы
впечатляюще росли: с 1670-х по 1720-е годы они увеличились на
257%, с 1670-х по 1790-е годы рост составил 1972%, а с 1790-х до
1815 года, пика Наполеоновских войн, доходы прибавили ещё 86%.
Это ещё более высокая динамика, чем рост доходов Нидерландов,
составивший 1110% с 1580-х по 1670-е годы, после чего они оста¬
вались на неизменном уровне до того момента, пока в 1806 году
Нидерланды не были поглощены империей Наполеона. Это сопостав¬
ление в ещё большей степени оказывается в пользу Британии при
пересчёте доходов на душу населения. С 1600-х годов по 1805 год
британские подушевые доходы выросли на 2300%, тогда как ни¬
дерландские доходы за те же два столетия увеличились на 292%41.
Налоговые поступления британского государства увеличились
с 3-4% национального дохода при короле Иакове II (1685-1688)
сразу перед Славной революцией до 9% в 1715 году42. В рамках
другого подсчёта, выполненного Патриком К. О’Брайеном, показано,
что в 1693-1697 годах собранные налоги составляли 6,7% нацио¬
нального дохода, между 1703 и 1782 годами их доля оставалась
41 Данные из таблиц 2.1 и 2.2.
42 Patrick К. O’Brien, «Inseparable Connections: Trade, Economy, Fiscal State, and the Ex¬
pansion of Empire, 1688-1815», in The Oxford History of the British Empire, Volume II: The
Eighteenth Century, ed. P.J. Marshall (Oxford: Oxford University Press, 1998), 64.
242
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
в диапазоне 9,1-11,7%, а затем, в 1812-1815 годах, подскочила до
18,2%43. Поскольку в Англии бедняки, а в Ирландии и Шотландии
почти все платили мало налогов, это означало, что для остального
населения Англии фактический уровень налогообложения вырос
с 15% в 1700 году до 30% в 1810 году44.
Рост доходов Британии был как политическим, так и бюрокра¬
тическим достижением. Государство не только изыскивало спо¬
собы, как собирать налоги, но и принимало политические меры,
которые минимизировали противостояние растущему налоговому
бремени. Прежде всего, поскольку британское государство могло
занимать столько, сколько ему требовалось, по ставкам, кото¬
рые на протяжении XVIII века снижались с 8% в 1710 году до 3%
к 1735 году, оно было в состоянии существенно сокращать необ¬
ходимость в краткосрочных повышениях налогов в периоды войн.
Это устраняло противодействие внезапным и резким повышениям
налогового бремени, которое возникало в предшествующие столе¬
тия и по-прежнему проявлялось в других странах. В начале 1780-х
годов процентные ставки повысились до 5%, затем упали ниже
4%, а в середине 1790-х годов вновь ненадолго выросли до уровня
более 6%, после чего введение подоходного налога увеличило пра¬
вительственные поступления и привело к тому, что ставки опять
упали ниже 4%45. Кроме того, британские правительства XVIII века
терпимо относились к уклонению от налогов шотландцев и ир¬
ландцев — в отличие от ошибочной попытки обложить налогами
американских колонистов.
«Кроме того, министры, проявляя реализм, предпочитали игно¬
рировать требования реформы неадекватных механизмов оценки
земли и других типов активов, подлежащих налогообложению
43 O’Brien, «Impact of the Revolutionary and Napoleonic Wars», 342.
44 Patrick K. O’Brien, «The Political Economy of British Taxation, 1660-1815», Economic
History Review 41, no. 1, new series (1988): 6; Манн (Mann, Sources of Social Power, volume
2, table 11.3 / Манн. Источники социальной власти, т. II, кн. 1, табл. 11.3) высчитывает,
что расходы центрального правительства в 1810 году составляли 27-31% националь¬
ного дохода, но при добавлении расходов местных властей этот показатель увеличи¬
вается до 37-43% национального дохода.
45 Homer and Sylla, History of Interest Rates, 152-8.
243
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в разных графствах46 47, [а] сострадание или, быть может, благора¬
зумное предвосхищение возможного возникновения беспорядков
удерживали министров финансов от слишком усердного протал¬
кивания введения косвенных налогов откровенно несправедливого
характера»17.
Владение государственными долговыми бумагами становилось
всё более распространённым — они формировали увеличивающую¬
ся часть доходов и активов богачей, а затем и среднего класса48.
Британцы либо непосредственно держали государственные облига¬
ции, либо вкладывались в акционерные компании, которые затем
«ссужали деньги правительству. Компании получали процент по
своим займам и выплачивали его акционерам в виде дивиден¬
дов»49. Это наделяло всё большее количество держателей облига¬
ций заинтересованностью в способности правительства собирать
достаточно налогов, чтобы выплачивать займы или по меньшей
мере платить по ним проценты. Как будет показано ниже, прямые
и косвенные держатели государственного долга стали группой,
которая в XIX веке лоббировала ограничение правительственных
расходов, однако в 1689-1815 годах они выражали свои интересы
владельцев долга, поддерживая верховенство парламента в фис¬
кальных и бюджетных делах. Дэвид Стейсевидж50 обнаруживает,
46 Такую же политическую мудрость, как британские чиновники ХѴІІІ века, не про¬
явили калифорнийские политики 1960-х годов, чья схема переоценки имущества для
уравнивания оценок спровоцировала налоговый бунт. Кульминацией этих событий
в 1978 году стало Предложение 13 [Предложение 13 — Поправка к конституции Кали¬
форнии, принятая в качестве «народной инициативы по ограничению налогообложе¬
ния имущества» и имевшая огромный резонанс на всей территории США. Основная
идея поправки заключалась в том, чтобы ограничить максимальную ставку налога на
недвижимость размером 1% от её полной денежной стоимости (прим, переводчика).],
в соответствии с которым имущественные налоги в Калифорнии были снижены. Эта
поправка выступила образцом для аналогичных усилий в других штатах, а затем для
Рейгана и республиканцев на уровне всей страны. Isaac Martin, The Permanent Tax
Revolt: How the Property Tax Transformed American Politics (Stanford: Stanford University
Press, 2008).
47 O’Brien, «Inseparable Connections», 68, 69 и далее.
48 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 79-100.
49 Carruthers, City of Capital, 87 and passim.
80 David Stasavage, Public Debt and the Birth of the Democratic State: France and Great
Britain, 1688-1789 (Cambridge: Cambridge University Press, 2003).
244
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
что владельцы долга были ключевыми союзниками партии вигов,
которые обеспечивали голоса для её удержания у власти или при¬
хода к ней в обмен на обязательства вигов выплачивать проценты
по долгам. Когда в промежутке 1689-1815 годов парламентские
выборы выигрывали консерваторы, процентные ставки шли вверх.
Политическими соображениями определялось и то, с каким
размахом бюрократизировался сбор налогов. Уровень бюрократиза¬
ции этого процесса варьировался в зависимости от типов налогов
и отражал прагматичные решения британских правительств ува¬
жать могущество элит и избегать возбуждения противодействия.
Парламент либо освобождал от налогов, либо устанавливал низ¬
кие ставки акцизов для «многих стремительно растущих секторов
промышленности, перевозок, внутренней торговли и финансов»51.
Для тех статей, по которым парламент действительно соглашался
установить акциз, поступления собирались акцизными комиссарами,
управлявшими эффективным бюрократизированным департаментом,
где работали чиновники, набранные из низшего среднего класса —
их нанимали и продвигали по службе на основании достоинств,
обучали в процессе работы и платили им хорошие жалования
и пенсии52. Таможенное ведомство было менее профессионализиро¬
ванным, поэтому контрабандисты могли покушаться на поступления
от таможенных тарифов вплоть до Наполеоновских войн, когда
благодаря увеличившемуся количеству военно-морских патрулей
в окружающих Британию водах и решимости правительства в деле
сбора доходов таможенные пошлины впечатляюще выросли как
в абсолютном, так и в относительном выражении. Если в 1785 году
на них приходилось 24% государственных доходов, то к 1805 году
эта доля повысилась до 35%53.
Земельный налог на протяжении XVIII века и даже в ходе На¬
полеоновских войн оставался низким54. Собирали его чиновники
на общественных началах, происходившие из землевладельческой
51 O’Brien, «Political Economy of British Taxation», 16 and passim.
52 Ibid., 28; Brewer, Sinews of Power, 64-85.
53 O’Brien, «Political Economy of British Taxation», 9.
54 Brewer, Sinews of Power, 88-134.
245
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
элиты. Продолжая средневековую практику, они гарантировали
для себя то, что с их собственных земель налог фактически не
уплачивался. Налоги на богатых были повышены и достигли суще¬
ственного уровня только в 1799 году, когда в ходе Наполеоновских
войн был введён подоходный налог. В этот момент цены на обли¬
гации падали в ответ на опасения дефолта, а солдаты и моряки
взбунтовались, требуя причитающиеся им деньги, на выплату
которых у правительства не хватало средств55.
Ещё более важным, чем совокупные доходы Британии, которые
до 1720-х годов оставались ниже, чем у Нидерландов и Испании,
и ниже, чем у Франции до последних лет Наполеоновских войн,
было то обстоятельство, что после Славной революции полный
контроль над бюджетом страны получил парламент. В эпоху Тюдо¬
ров и первых Стюартов вне его контроля пребывали 75% доходов,
поскольку они поступали от земель короны, прибылей королевского
монетного двора и продаж монастырских земель. После Славной
революции подобные внепарламентские поступления составляли
лишь 3% государственного бюджета56, а остальное формировали
налоги и таможенные пошлины, за которые голосовал парламент
и потому их контролировал. Так называемый Трёхгодичный закон
1694 года гарантировал, что парламент будет собираться ежегодно,
а выборы будут проводиться по меньшей мере раз в три года,
что препятствовало самоличному правлению короля. Этот акт
в сочетании с чётко прописанными ежегодными законопроектами
об ассигнованиях, где подробно проговаривалось, каким образом
будут потрачены государственные доходы57, гарантировал, что
контроль над государственными финансами навсегда переходил
в руки парламента.
Растущий штат налоговых чиновников, количество которых
с 1690 по 1782 годы58 увеличилось на 295% во всех фискальных
55 O’Brien, «Political Economy of British Taxation», 17-28.
56 Ron Harris, «Government and the Economy, 1688-1850», in The Cambridge Economic
History of Modern Britain, Volume 1: Industrialisation, 1700-1860, eds. Roderick Floud and
Paul Johnson (Cambridge: Cambridge University Press, 2004), 215.
57 Brenner, Merchants and Revolution, 709-16; Brewer, Sinews of Power, 137-61.
58 Brewer, Sinews of Power, 67.
246
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
департаментах в целом и на 405% в акцизной комиссии, стано¬
вился всё более профессионализированным и неуязвимым для
давления со стороны короля или отдельных партий в процессе
выполнения чиновниками своих обязанностей (даже несмотря на
то, что меры, ради внедрения которых их нанимали, по-прежнему
вырабатывались политическим образом). В XVIII веке сбор налогов
определённо был наиболее масштабным и самым бюрократизиро¬
ванным направлением государственного управления: «К 1782 году
насчитывалось почти 8300 полностью занятых служащих по сбору
налогов... В министерстве торговли в 1782 году было лишь 122
сотрудника», а в других министерствах и того меньше59.
На смену налоговым откупщикам приходила профессиональная
налоговая бюрократия. Откуп таможенных пошлин был упразднён
в 1671 году, откуп акцизов — в 1683 году, откуп подымной подати —
в 1684 году: ни один из них так и не был восстановлен60. К началу
XVIII века налоговые и другие административные чиновники больше
не смещались со своих постов, когда контроль над парламентом
переходил к другой партии или же какие-то новые группы приоб¬
ретали влияние на монарха, который в любом случае всё меньше
контролировал «королевское» правительство61. Хотя назначение на
многие должности происходило благодаря «влиянию», как только
соответствующие лица занимали пост, они оказывались частью
бюрократического аппарата, который ограничивал их возможно¬
сти самообогащения или предоставления преференций тем, кто
устроил их назначение.
Как было показано в главе 2, британский военный успех опере¬
жал рост государственных доходов. Непропорционально большие
колониальные приобретения Британии и её способность наносить
поражения державам-конкурентам — Испании, Франции и Нидер¬
ландам, — несмотря на то, что все они обладали более значи¬
тельным бюджетом, оказались возможны потому, что Британия
реформировала свою армию и в особенности военно-морской
59 Harris, «Government and the Economy», 207.
60 Brewer, Sinews of Power, 93.
61 Ibid., 64-85.
247
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
флот быстрее и более тщательно, чем другие державы. В течение
столетия после Славной революции британская армия, а в первую
очередь флот, всё больше оказывались под централизованным
контролем. В XVI веке военно-морской флот был главным обра¬
зом частным. «В 1588 году лишь 34 из 197 кораблей, вышедших,
чтобы остановить Непобедимую армаду, были королевскими»62.
Как мы видели на примере военных флотов голландской Ост-
Индской компании в главе 4, а также французских и испанских
судов в главе 3, частные корабли не обязательно подчинялись
приказам или преследовали цели командиров, назначенных мо¬
нархом, и даже не всегда появлялись в бою. Аналогичная нехватка
координации и преданности ослабляла эффективность частных
армий под контролем аристократов63.
Британские ассигнования на три морские войны XVII века про¬
тив Нидерландов способствовали созданию Королевского военно-
морского флота64, что привело к стремительному сокращению
численности и значимости вооружённых кораблей, подконтрольных
частным лицам. Одновременно благодаря навигационным актам
коммерческий спрос сосредоточился на растущем торговом флоте
Британии, что сформировало круг лиц, заинтересованных в силь¬
ном военном флоте. В XVIII веке командование военно-морским
флотом было централизовано в Совете Адмиралтейства. Последний
взял на себя контроль над штатом профессиональных офицеров
и использовал его для решения таких задач, как вербовка и про¬
движение по службе персонала, строительство кораблей на верфях,
которые принадлежали военно-морскому флоту и управлялись им,
а также закупки продовольствия и других припасов. Ко времени
Семилетней войны британский военно-морской флот был круп¬
нейшей организацией в Европе65.
Британский флот лучше, чем все прочие государственные во¬
енные структуры в Европе XVII—XVIII веков, был способен утвер¬
62 Ibid., 10-11.
63 Lachmann, «Mercenary, Citizen, Victim», 46.
64 Brewer, Sinews of Power, 10-12.
63 Rodger, Wooden World, 29-36.
248
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
ждать и поддерживать свою автономию от внешних интересов.
Хотя частные купцы обогащались на снабжении армейских баз
и продаже припасов флоту66, последний мог удерживать под своим
контролем строительство кораблей. Военно-морской флот в целом
и верфи в частности приобрели рычаг политического влияния
благодаря тому обстоятельству, что за флотом было закреплено
десять мест в парламенте67.
Адмиралтейство удерживало контроль над продвижением моря¬
ков по службе, игнорируя рекомендации со стороны штатских по¬
литиков, чьи советы ослабляли бы власть флота над собственными
офицерами и нарушали бы «обоймы» (followings) — сети патронажа,
которые создавали для себя высшие офицеры68. Они выстраивали
эти сети, рекомендуя адмиралтейству младших офицеров для
продвижения. В конечном итоге старшие офицеры шли вверх по
карьерной лестнице и оказывались в ситуации, когда к их реко¬
мендациям по продвижению требовалось прислушиваться, — это
происходило благодаря военным успехам (собственным или людей
из их «обоймы»), так что они редко рисковали выбрать для продви¬
жения по службе лиц с хорошими связями, но без компетенций.
Капитаны и адмиралы стремились базироваться за пределами
Британии, поскольку её империя несколькими способами расши¬
ряла благоприятные возможности для их карьерного продвижения.
Во-первых, вне Британии моряки чаще погибали и получали увечья
в сражениях или от болезней, что определяло новые возможности
и вертикальную мобильность для младших офицеров. Люди знат¬
ного происхождения во флоте были главным образом младшими
сыновьями джентльменов, которые были готовы рискнуть своей
жизнью (то же самое происходило и в колониях) ради шанса
обогатиться69. Во-вторых, для захваченных в сражениях кораб¬
лей требовались капитаны, поэтому благодаря боевым победам
появлялись новые офицерские должности. В-третьих, старшим
66 Brewer, Sinews of Power, 206-10.
67 Rodger, Wooden World, 328-31.
68 Ibid., 331-43.
69 Ibid., 252-72.
249
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
командирам заморских экспедиций было разрешено продвигать
младших офицеров самостоятельно при условии одобрения от ад¬
миралтейства, которое обычно предоставлялось70. Таким образом,
высокопоставленным офицерам было проще создать свою «обой¬
му», оставаясь за пределами Британии, нежели на её территории.
В военно-морском флоте существовали предпосылки для кор¬
рупции и злоупотребления доверием — главным образом потому,
что капитаны и команды, которые захватывали вражеские корабли,
получали денежные премии в виде той или иной доли стоимости
конфискованного судна и груза. В этом обстоятельстве содержался
потенциал для нарушения боевой тактики, поскольку капитаны
соперничали за преследование вражеских кораблей, даже если это
наносило ущерб для общей победы в сражении. Эта «трагедия общих
ресурсов» разрешалась посредством соглашений между командира¬
ми о разделе сумм премиальных за сражение поровну среди всех
участвовавших в нём кораблей. Кроме того, капитаны участвовали
в сделках на стороне по перевозке частных партий пряностей или
других грузов на военных кораблях, получая за это оплату. Некото¬
рые капитаны вносили в списки команды «мёртвые души» — членов
своих семей, которые не участвовали в плавании, но их жалова¬
ние мог прикарманивать капитан. Однако обе эти разновидности
частных сделок имели ограниченный масштаб благодаря надзору
адмиралтейства и соблазну продвижения по службе, зависевшего от
военных успехов, а им не способствовали ситуации, когда корабль
был слишком нагружен частным товаром или имел непригодную
команду из-за того, что жалование шло «мёртвым душам». Адми¬
ралтейство было в большей степени озабочено злоупотреблениями,
которые влияли на эффективность флота, нежели теми, которые
стоили денег71. Кроме того, оно обладало ресурсами и автономией
для создания долгосрочных карьерных стимулов, которые ориенти¬
ровали капитанов на военный успех, а не на частные сделки.
Распространение влияния происходило главным образом от
военно-морского флота к гражданскому сектору, поскольку для
70 Ibid., 273-303.
71 Ibid., 314-27.
250
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
получения поддержки со стороны штатских политиков и групп инте¬
ресов адмиралы, которые контролировали закреплённые за флотом
парламентские кресла, использовали этот рычаг, а также свой контроль
над размещением контрактов невоенного назначения и решениями по
защите торговых маршрутов и колониальных форпостов. Ограждая
продвижение по морской службе от внешнего влияния и позволяя
высшим офицерам формировать «обоймы», дававшие им влияние на
младших офицеров и их гражданские семейства, военно-морской флот
стал крайне автономной организацией внутри британского государства
и империи. Благодаря этой автономии стала возможной в высшей
степени меритократическая система продвижения по службе для
офицеров. Флотская карьера была единственной профессиональной
траекторией, не требовавшей вкладывать деньги в образование, как
в случае с правом и духовной службой, или покупки звания, что
по-прежнему происходило в армии. А морякам торгового флота
требовалось инвестировать в корабли, если они хотели подняться
выше уровня своих товарищей72. Таким образом, в военно-морской
флот шли представители среднего класса и ремесленники, которые
расширяли резерв его талантов и формировали поддержку флота
среди британцев, которые либо сами являлись избирателями, либо
косвенно влияли на выборщиков депутатов парламента.
Британская армия в XVIII веке была менее автономной и менее
профессионализированной, чем флот73. Тем не менее принципиальные
реформы ослабляли влиятельность офицеров, которые унаследовали
или купили свои звания. Всё меньше вакантных офицерских позиций
заполнялось за счёт продажи званий, и даже тем, кто их купил,
приходилось демонстрировать компетентность. Частная воинская
служба, когда офицерам направлялись ассигнования, чтобы они
сами расплачивались за людскую силу и припасы, а следовательно,
у них был стимул недоплачивать солдатам и экономить на оружии,
в XVIII веке в основном прекратилась74. Благодаря Наполеоновским
72 Ibid., 252-72.
73 William S. Maltby, «The Origins of a Global Strategy: England from 1558 to 1713,» in
The Making of Strategy: Rulers, States, and War, eds. Williamson Murray, MacGregor Knox,
and Alvin Bernstein (Cambridge: Cambridge University Press, 1994).
74 Brewer, Sinews of Power, 10-12, 55-60; Harries-Jenkins, Army in Victorian Society.
251
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
войнам появился запрос на то, чтобы увеличившейся армией ко¬
мандовала масса новых офицеров. Многие звания были проданы
состоятельным молодым людям для получения доходов, компен¬
сирующих военные издержки государства, тогда как командиры
стремились назначать и продвигать офицеров в зависимости от их
достоинств — наиболее известен этим был герцог Йоркский75. На
протяжении Наполеоновских войн в офицерском корпусе британ¬
ской армии сохранялось разделение между богатыми дилетантами
и профессионалами76. За полстолетия между Ватерлоо и окончанием
Крымской войны «офицеров продолжали набирать из узкого сегмента
общества — в первую очередь из рядов земельной аристократии
и джентри, зачастую из семей с военными традициями»77. Продажа
назначений на офицерские посты была отменена только в 1870 году78.
Рост эффективности британского министерства финансов (казна¬
чейства) и военно-морского флота невозможно объяснить полностью
или даже преимущественно налаживанием веберовской логики
бюрократической рациональности. Как уже было показано, воз¬
можности двух этих организаций не распространялись на другие
государственные структуры. Сбор земельного налога был непосле¬
довательным и сопровождался коррупцией, что соответствовало
политическому могуществу землевладельцев и признанию опасности
спровоцировать раздражение джентри в Шотландии и Ирландии.
Армия оставалась бастионом непотизма и дилетантства больше
столетия после того, как данные практики были изолированы
и минимизированы во флоте.
Министерство финансов и военно-морской флот получали вы¬
годы от политической реорганизации, порождённой гражданской
78 Герцог Йоркский - Фредерик Август, герцог Йоркский и Олбани (1763-1827), вто¬
рой сын английского короля Георга III, в 1795-99 годах главнокомандующий бри¬
танской армии. Провёл ряд реформ, направленных на снижение злоупотреблений
в войсках, повышение образовательного уровня офицеров и отсечение от службы
некомпетентных лиц (прим, переводчика).
76 Gates, «Transformation of the Army».
77 Peter Burroughs, «An Unreformed Army? 1815-1868», in The Oxford History of the
British Army, 170.
78 Philip Warner, «Peacetime Economy and the Crimean War 1815-1856», in History of
the British Army.
252
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
войной и Славной революцией. Земельные и финансовые элиты,
вышедшие победителями из этих конфликтов, в последующие
столетия вступили в альянс и поддерживали его, поскольку нуж¬
дались друг в друге для обеспечения на уровне всей страны та¬
кого курса и таких ресурсов, которые они не могли получить без
более масштабной политической поддержки. Главным средоточием
национальной мощи стал парламент — место, где были сконцен¬
трированы и защищались права собственности и политическая
власть, и единственный институт, посредством которого элиты
могли вырабатывать компромиссы по вопросам внутренней или
внешней политики, которые они не могли разрешать в односто¬
роннем порядке на уровне графств или городов.
Общая заинтересованность господствующих элит в существовании
империи вела к тому, что они выделяли громадные ресурсы для
военно-морского флота и санкционировали лидерство этого институ¬
та, ослаблявшее старинные привилегии узких элит, с тем чтобы флот
выполнял свою миссию защиты колониальных и торговых интересов
более широкого круга элиты. Аналогичным образом сравнительный
вес и методы сбора тарифов, пошлин и земельных налогов отвечали
сочетанию веса национальных и местных элит в парламенте, потен¬
циалу противостояния налогообложению и уклонения от него на
местном уровне и возможности возложения бремени любого налога
на неэлиты. Эта сложная политическая калькуляция обеспечивала
то, что бюрократизированное министерство финансов собирало
тарифные платежи и пошлины и сохраняло архаичный земельный
налог под контролем локальных земельных элит.
III. Раздвоившаяся империя
В течение столетия после Славной революции политические завоева¬
ния колониальных купцов-посредников и землевладельцев-пуритан,
которые осуществляли финансовые и идеологические инвестиции
в североамериканские колонии, по сути дела, способствовали органи¬
зационному оформлению раздвоившейся империи. Привилегированные
компании даже после того, как к ним присоединились некоторые
купцы-посредники, сохраняли контроль над расширяющимися бри¬
253
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
танскими владениями в Индии, а также над другими азиатскими
колониями и торговыми форпостами, которые Британия добавила
к своей «коллекции» в XVIII веке79. В подобных «зависимых колониях»
привилегированные компании вели прямой торг об условиях своей
деятельности с монархическим государством и элитами в Британии.
Государство предоставляло этим компаниям полномочия на использо¬
вание вооружённой силы для защиты своих колониальных владений,
а порой и для захвата новых территорий, хотя зачастую компании
предпринимали экспансионистские военные предприятия по собствен¬
ной инициативе. Наиболее известным из подобных эпизодов был
захват британской Ост-Индской компанией контроля над Бенгалией
в 1757 году, осуществлённый преимущественно с помощью подкупа
и в незначительной степени за счёт военных действий80. Автономия
привилегированных компаний и их доля в добыче, извлекаемой из
колоний и международной торговли, то увеличивались, то снижались
в зависимости от изменения их отношений с британскими элитами81.
Ниже в разделе, посвящённом Индии, мы рассмотрим траекторию
отношений государства с Ост-Индской компанией и определим, какие
элиты были порождены присутствием привилегированных компаний
в зависимых колониях и получали от этого выгоду.
Напротив, «переселенческие колонии», заселявшиеся эмигрантами
из Британии, которые истребляли коренное население и завозили
рабов из Африки, когда это было прибыльно, всё в большей степе¬
ни управлялись самими переселенцами, даже несмотря на то, что
они зависели от королевских вооружённых сил в части защиты от
других колониальных держав и помощи в подчинении и уничто¬
жении коренных народов82. Никакая отдельно взятая британская
79 Bernard Porter, Empire and Superempire: Britain, America and the World (New Haven:
Yale University Press, 2006), 17-22.
80 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 23 31; Bowen,
«British India, 1765-1813: The Metropolitan Context», in The Oxford History of the British
Empire, Volume II; Nicholas B. Dirks, The Scandal of Empire: India and the Creation of Im¬
perial Britain (Cambridge: Harvard University Press, 2006).
81 C.A. Bayly, «The British Military-Fiscal State and Indigenous Resistance, India 1750-
1820», in An Imperial State at War: Britain from 1689 to 1815, ed. Lawrence Stone (London:
Routledge, 1994).
82 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 23-31.
254
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
структура или элита не были в состоянии контролировать ни одну
из переселенческих колоний — в результате эти территории стали
всё более открыты для торговли и инвестиций со стороны ан¬
глийских землевладельцев и более мелких купцов-посредников83.
Благодаря нарастанию экономической слабости и окончательному
политическому поражению купцов привилегированных компаний
в гражданской войне главные британские сторонники сильного
контроля центра над американскими колониями были устранены84.
В результате ключевыми лоббистами в политике по отношению
к Американскому континенту оказались купцы-посредники. У них
было относительно немного капитала для инвестиций в создание аме¬
риканских плантаций, поэтому они стали приветствовать наделение
землёй переселенцев, на которых купцы затем могли зарабатывать,
поставляя им необходимые ресурсы и экспортируя их сельскохозяй¬
ственную продукцию в Британию и другие территории Европы. Как
будет показано в следующем разделе, белые переселенцы требовали
автономии, однако ломились в открытую дверь, поскольку после
1648 года политически доминирующая группа купцов-посредников
и так по необходимости приняла модель бизнеса, основанную на
торговле с автономными переселенцами, а не на сборе политических
рент или эксплуатации завоёванных туземцев. Любая возможность
альтернативной колониальной системы в Британской Америке была
уничтожена победой купцов-посредников над привилегированными
компаниями в ходе гражданской войны.
Как только с окончанием гражданской войны в Англии жре¬
бий был брошен, Америка с её доступной для белых переселенцев
свободной землёй стала соблазнительным местом для британских
эмигрантов. Определённо существовали и другие факторы, которые
выталкивали британцев за пределы своей страны (бедность, пере¬
населённость, нехватка мобильности), однако в Северной Америке
(а затем и в Южной Африке, Австралии и Новой Зеландии) условия,
привлекавшие эмигрантов в колонии, были созданы политическим
устройством, возникшим после гражданской войны. В следующем
83 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, chapter 1.
84 Brenner, Merchants and Revolution, chapter 3.
255
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
разделе мы рассмотрим, каким образом переселенческие колонии
добивались всё большей автономии и как она влияла на отношения
элит и экономику в Британии и её империи в целом.
ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИЕ КОЛОНИИ
ОТ СЛАВНОЙ РЕВОЛЮЦИИ ДО НЕЗАВИСИМОСТИ США
Несмотря на множество тесных связей между переселенцами и их
семьями, единоверцами и финансовыми спонсорами в Британии
(а отчасти и по причине этого), американские колонии стали
полем борьбы между королевским правительством в Лондоне,
назначенными и избранными чиновниками в колониях, пересе¬
ленцами и различными группами интересов в Британии, которые
выигрывали или теряли прибыли в зависимости от результатов
этих схваток за власть в колониях.
Британская колониальная политика всё больше приобретала пер¬
воочередное значение для благосостояния и доходов растущей доли
населения метрополии. До конца XVIII века британские технологии
мануфактурного производства были такими же, как во Франции
и Нидерландах. Преимущество Британии над её конкурентами на
протяжении большей части XVIII века было не технологическим,
а коммерческим, и проистекало оно из британской политической
структуры. Как уже говорилось выше, парламентское законодатель¬
ство — наиболее примечательным его примером выступают навига¬
ционные акты — направляло выгоды от растущего рынка империи
в пользу британских элит и углубляло финансовые, политические
и династические взаимосвязи между колонистами и купцами в ме¬
трополии. Эти связи способствовали интеграции экономик колоний
с Британией и друг с другом, формируя круг лиц, заинтересованных
в крупном и дееспособном военном флоте. Благодаря этому британ¬
ским купцам и инвесторам было проще проникать в экономику тех
частей Американского континента, которые были колонизированы
другими европейскими державами, а после 1783 года сохранять
значительное коммерческое присутствие в Соединённые Штатах85.
8S Cuenca Esteban, «Comparative Patterns of Colonial Trade».
256
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Переселенческие элиты колоний были способны использовать свои
деловые и семейные связи с купцами и землевладельцами в Британии,
чтобы добиваться королевской благосклонности в виде пожалований
колониальных земель и должностей, а затем и оказывать давление
с целью получения от монархии более существенной автономии.
Монархия, а после 1689 года во всё большей степени и парламент
выступали теми сферами, где колониальные чиновники и переселен¬
цы противодействовали друг другу, поскольку губернаторы колоний
притязали на полномочия самостоятельно собирать налоги, жаловать
земли и привилегии, а также назначать более мелких чиновников.
Переселенцы же стремились защитить свои земли и доходы от на¬
логообложения и утвердить право на самоуправление.
В затяжной борьбе с переселенцами губернаторы колоний, а в ко¬
нечном итоге и монархия потерпели поражение. Преимущество
переселенцев отчасти объяснялось тем, что «колонии располага¬
лись в 3 тысячах миль от метрополии, обладали значительной
логистической автономией и, следовательно, де-факто граждан¬
скими и политическими свободами. В условиях коммуникаций
XVIII века Америкой невозможно было управлять из Лондона...
Чтобы проплыть туда и обратно, нужно было потратить четыре
месяца — время, необходимое на целую военную кампанию или
сельскохозяйственный сезон колонии»86.
Однако ценность частых коммуникаций не следует преувеличи¬
вать. Принципиальные условия не менялись быстро, а надзор мог
функционировать там и тогда, где и когда можно было наделить
должностными полномочиями лояльных и дееспособных агентов.
В некоторых колониях медленные пути сообщения придавали силу
губернаторам, а не колонистам87, поскольку губернаторы могли
предпринимать действия до того, как колонистам удавалось об¬
ратиться к своим союзникам в Лондоне. Независимость смогли
завоевать тринадцать североамериканских колоний, хотя другим,
86 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 137-8 / Манн. Источники социальной
власти, т. II, кн. 1, с. 184.
87 Peter Burroughs, «Imperial Institutions and the Government of Empire», in The Oxford
History of the British Empire, Volume III: The Nineteenth Century, ed. Andrew Porter (Oxford:
Oxford University Press, 1999).
257
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
столь же отдалённым колониям это не удалось. Как будет показано
ниже, в XIX веке Канада, Австралия и Новая Зеландия добились
большей автономии, а в Африке британцы действовали без санкций
Лондона именно в тот момент, когда пароходы, а затем телеграф
привели к огромному ускорению коммуникаций, и у Лондона по¬
явилась возможность почти мгновенно и постоянно контактировать
со своими уполномоченными лицами в колониях. Но ни в XVIII,
ни в XIX веке скорость коммуникации не предопределяла степень
контроля центра над колониями.
В конечном счёте американские колонисты завоевали автономию
потому, что они имели больше рычагов влияния в парламенте,
чем губернаторы, поскольку у переселенцев было больше связей
с инвесторами, деловыми партнёрами и родственниками в пар¬
ламентских округах по всей Британии. Губернаторы, как отме¬
чалось выше, потеряли могущественных союзников, когда купцы
привилегированных компаний в итоге оказались на проигравшей
стороне гражданской войны. В итоге купцы-посредники остались
единственными лоббистами в американской политике. Поскольку
численность переселенцев увеличивалась, а одновременно росли
количество и ценность их коммерческих связей с Британией, у ко¬
лонистов появлялось больше способов влияния на парламентскую
политику. Кроме того, колонисты добились автономии, поскольку
они находились на передовой войны между Францией и Британией,
которая к середине XVIII века приобретёт глобальный характер.
В ходе Семилетней войны британскому правительству требовалась
поддержка переселенцев, и для её получения им пришлось пред¬
ложить более значительную автономию. В результате монархия
согласилась с требованиями переселенцев отказаться от планов
централизовать свой контроль над американскими колониями
путём увеличения полномочий губернаторов88.
Несмотря на взаимовыгодные политические и торговые отношения
между Британией и американскими колониями, в течение XVIII века
моменты напряжённости нарастали и углублялись, в особенности
88 Іап К. Steele, «The Anointed, the Appointed, and the Elected: Governance of the British
Empire, 1689-1784», in The Oxford History of the British Empire, Volume II, 119-21.
258
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
после того, как вслед за британской победой в Семилетней войне
в 1763 году над Францией и Испанией эти державы-соперницы были
устранены с территорий, расположенных к западу от тринадцати
колоний. «Военная угроза колониям практически ушла в прошлое...
Колонисты теперь едва ли нуждались в британском покровительстве
или правлении»89. В ситуации, когда внешнее нападение перестало
быть вероятным (хотя нельзя было исключать набегов индейцев
или восстаний рабов), британские правительства сосредоточились
на минимизации издержек защиты североамериканских и карибских
колоний и принятии мер, направленных на достижение этой цели.
После 1763 года Британия в Северной Америке пыталась сдер¬
живать переселение в западном направлении, рассматривая это
в качестве способа ограничить издержки защиты отдалённых окра¬
инных поселений, а также сократить привлекательность Америки для
потенциальных британских эмигрантов, установив количественные
лимиты для новых земель, открытых для поселения. Британские
политики, как и их французские коллеги, действовали исходя из
меркантилистской доктрины, согласно которой большое население
страны является источником экономической мощи. Британцы противо¬
действовали этим меркантилистским усилиям, инвестируя в Америку
и получая выгоды от роста численности переселенцев, с которыми
они могли торговать. Кроме того, богатые колонисты рассматривали
новые поселения в качестве собственных благоприятных возможностей
участвовать в спекуляциях землёй и торговле (например, Джордж
Вашингтон до того, как стать командиром революционной армии,
был землемером/земельным спекулянтом), тогда как более бедные
колонисты рассматривали западные территории как место, где суще¬
ствовал потенциал для восходящей мобильности. Таким образом, даже
несмотря на то, что усилия по сдерживанию переселения на запад
были главным образом неэффективны, они вызывали раздражение
колонистов90. Самым же фатальным обстоятельством стало то, что
Британия стремилась компенсировать издержки Семилетней войны
89 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 144 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 1, с. 192.
90 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 185-93.
259
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в Америке, облагая колонистов налогами, что провоцировало бойкот
британских товаров91 и вооружённое сопротивление, кульминацией
чего стала успешная революция.
В других местах Американского континента переселенцы
в XVIII веке находились в более слабом положении, чем жители
тринадцати колоний. Канада была редконаселённой территорией
и по-прежнему больше зависела от английских войск в усмире¬
нии коренных народов, нежели колонии, располагавшиеся южнее.
В Карибском бассейне белые сохраняли зависимость от Британии
в защите от опасности восстаний рабов, а Британия в попытке
избежать издержек использования войск для подавления рабов
стремилась сужать возможности белых переселенцев спровоци¬
ровать расовое восстание, ограничивая местное самоуправление
белых92. Для последних остаться на постоянное жительство в Ка¬
рибском бассейне было гораздо менее вероятным шагом, нежели
аналогичное решение для переселенцев в Северной Америке93,
и поэтому на Карибах между белыми не возникали тесные связи,
а также у них не появлялась самоидентификация в качестве аме¬
риканцев с самостоятельными интересами, ставшая двигателем
Американской революции.
И независимость американских колоний, и Наполеоновские вой¬
ны способствовали концентрации богатства и контроля над меж¬
дународной торговлей в руках богатейших купцов. Более мелкие
купцы были в меньшей степени способны репатриировать вложе¬
ния, сделанные ими в американские колонии и континентальную
Европу, чем банкиры и торговцы с более значительными и более
диверсифицированными инвестициями. Поэтому, когда федеральное
правительство, правительства отдельных штатов и местные побор¬
ники справедливости в получивших независимость Соединённых
Штатах экспроприировали британскую собственность в территориях
под их контролем94, множество купцов обанкротилось. Аналогичным
91 Breen, Marketplace of Revolution.
91 Porter, Lion’s Share, 1-26.
93 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 103-24.
99 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 150 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 1, с. 204; Noam Chomsky and Edward S. Herman, After the Cataclysm: Postwar
260
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
образом купцы, чей капитал оказался в ловушке в континентальной
Европе, пострадали, когда их активы конфисковал Наполеон* 95. Тем не
менее Соединённые Штаты сохраняли зависимость от британского
капитала и торговых маршрутов, контролируемых британскими
купцами, на протяжении большей части XIX века96, что обеспечи¬
вало устойчивые благоприятные возможности для более крупных
коммерсантов с более значительными объёмами капитала.
Несмотря на получение независимости США и зачатки автономии
в других переселенческих колониях, британские купцы оставались
в состоянии гарантировать такие решения и инвестиции своего
правительства, которые позволяли им получать прибыль от торгов¬
ли с остававшимися переселенческими колониями, а заодно и от
торговли с Соединёнными Штатами и всё большим количеством
других неевропейских территорий, являвшихся частью британских
коммерческих сетей. Далее мы проследим, к каким последстви¬
ям привели эти прибыли и как влияли на британскую политику
купцы, которые их извлекали. Но прежде необходимо рассмотреть
динамику зависимых колоний и то, каким образом люди, которые
контролировали эту часть империи, взаимодействовали с полити¬
ческой экономией метрополии.
ИНДИЯ И ЗАВИСИМАЯ ИМПЕРИЯ В 1600-1858 ГОДАХ
До 1858 года британские владения и концессии в Индии принад¬
лежали не королевскому правительству, а привилегированной
Ост-Индской компании. На протяжении двух с половиной столе¬
тий начиная с первых экспедиций британской ОИК и основания
торговых форпостов в Индии в начале XVII века до того момента,
как правительство национализировало все её полномочия и вла¬
дения в 1858 году, компания и государство совершали взаимные
манёвры, чтобы увеличить свою относительную долю богатства,
Indochina and the Reconstruction of Imperial Ideology (Boston: South End Press, 1979), 41-6.
95 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 79-100; Chap¬
man, Merchant Enterprise in Britain, 51-78.
96 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 269 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 1, с. 344.
261
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
извлекаемого из Индийского субконтинента. В конечном итоге
преимущество оказалось на стороне правительства, поскольку
легальное основание на присутствие ОИК в Индии предостав¬
лялось королевской хартией, которую периодически должен
был возобновлять парламент. Это возобновление королевское
правительство использовало как повод для извлечения из ОИК
различных платежей или займов, а в обмен на дополнительные
платежи правительство расширяло масштаб привилегий компании.
Таким образом, каждое увеличение привилегий ОИК покупалось
платежами и кредитами.
В XVII веке такой же механизм продажи привилегированных прав
за деньги был характерен для отношений правительства с другими
аналогичными компаниями — наиболее показательным примером
является Банк Англии. Правительство подталкивало Банк Англии,
ОИК и другие компании к возобновлению хартий за несколько
лет до истечения их срока, используя этот способ для извлече¬
ния кредитов под низкие проценты, позволявшие правительству
снижать процентные издержки по займам, которые накапливались
для оплаты военных расходов97. Частая потребность монархии
в быстрых вливаниях денег во время войн и политическая необ¬
ходимость в снижении процентных издержек после их окончания
наделяли ОИК и другие привилегированные компании рычагом
воздействия, который смягчал полную зависимость их законного
функционирования от правительственных хартий. Из фискального
кризиса 1688 года ОИК извлекла преимущество, добыв для себя
более значительную автономию в обмен на предоставление мини¬
стерству финансов денежной инъекции98. В 1709 году в обмен на
заём министерству финансов в 3,2 млн фунтов стерлингов ОИК
добилась разрешения на слияние и поглощение конкурента —
«новой» Ост-Индской компании (носившей формальное название
Английской компании, торгующей с Ост-Индией) — и тем самым
заново утвердила свою монополию на торговлю с Ост-Индией.
97 J. Lawrence Broz and Richard S. Grossman, «Paying for Privilege: The Political Economy
of Bank of England Charters, 1694-1844», Explorations in Economic History 41, no. 1 (2004).
98 Bayly, «British Military-Fiscal State».
262
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Кроме того, британское правительство согласилось предоставить
гарантии по облигациям ОИК".
Было бы ошибочно рассматривать британское государство или
ОИК в качестве унифицированных структур с едиными интересами.
Восходящая траектория более значительной автономии ОИК и её
всё более значительные выплаты министерству финансов были
нарушены и в конечном итоге уничтожены потому, что различ¬
ные акторы внутри компании могли преследовать собственные
интересы, а кроме того, компании противостояли элиты внутри
Британии, которым наносили вред растущее богатство и могу¬
щество ОИК. Далее мы поочерёдно рассмотрим основания для
автономии и децентрализации внутри ОИК, истоки противостоя¬
ния ей в Британии и формирование политики правительства по
отношению к ОИК, увенчавшейся её национализацией. Тем самым
мы увидим, каким образом Британская Индия и остальные за¬
висимые колонии в середине XIX века стали частью стабильной
имперской политики.
I. Децентрализация ОИК и автономия её агентов
Британская ОИК, в отличие от рассмотренной в главе 4 аналогичной
нидерландской, не была способна осуществлять полный контроль
над своими агентами в Азии. Капитаны, которые командовали ко¬
раблями ОИК, и чиновники, управлявшие её фортами и фактория¬
ми в Индии, искали способы обогащаться, хотя в конечном итоге
подобные служащие частным интересам предприятия в некоторых
случаях увеличивали прибыли ОИК, а не наоборот. Капитаны
вступали в частные торговые сделки с индийцами, с местными
купцами во всей Южной и Восточной Азии, а также с другими
европейцами, и непредвиденными последствиями этой торговли
становились расширение сети коммерческих отношений ОИК,
увеличение прибыльности компании и объёма торговли между
Британией и Азией99 100.
99 Ibid.; Dirks, Scandal of Empire, 38.
100 Erikson, Between Monopoly and Free Trade.
263
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Завоевание силами ОИК Бенгалии и других азиатских террито¬
рий было по большей части спланировано чиновниками компании
в Индии по их собственной инициативе и за счёт собственной при¬
были, полученной от грабежа и эксплуатации захваченных земель,
а также получения выплат от местных индийских правителей за
использование войск ОИК против армий их местных соперников101.
Однако завоевания ОИК отвлекали военные ресурсы от отражения
французских попыток захватить территории и торговлю в Индии,
что совет директоров компании в Лондоне считал своим первей¬
шим приоритетом102.
Британское государство было не в состоянии предотвратить
новые усилия агентов ОИК по захвату территорий в Индии, не¬
смотря на такие стратегические ходы, как направление в Индию
в 1769 году правительственного уполномоченного, который должен
был попытаться перехватить у ОИК ведение переговоров с мест¬
ными правителями103. Автономии агентов способствовала высокая
степень децентрализации ОИК с её отдельными «президентствами»,
которые управляли каждым регионом под контролем компании.
Эмили Эриксон104 демонстрирует, каким образом организационная
структура ОИК сочеталась с возможностями, формировавши¬
мися присутствием могущественных местных элит и азиатских
купцов, с которыми капитаны кораблей и должностные лица
компании могли вступать в партнёрство. В 1785 году парламент
наделил генерал-губернатора, назначаемого монархией, а не
«советом директоров [ОИК], его номинальным нанимателем»105,
полной властью над президентствами и их должностными лица¬
ми. Однако даже после этого администраторы ОИК продолжали
формировать системы сбора доходов в каждом президентстве,
101 Dirks, Scandal of Empire; H.V. Bowen, The Business Empire: The East India Company
and Imperial Britain, 1756-1833 (Cambridge: Cambridge University Press, 2006).
102 P.J. Marshall, «The British in Asia: Trade to Dominion, 1700-1765», in The Oxford His¬
tory of the British Empire, Volume II.
103 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 183-5; Waller-
stein, Modern World-System, volume 3, 180-2.
104 Erikson, Between Monopoly and Free Trade.
103 Kanta Rajat Ray, «Indian Society and the Establishment of British Supremacy, 1765—
1818», in The Oxford History of the British Empire, Volume II, 51 and passim.
264
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
которые отражали особые представления администраторов об
индийском обществе106.
Кроме того, возможность компании препятствовать занятию са¬
мообогащением своих должностных лиц была ограниченной, причём
даже после реформы гражданской службы ОИК, проведённой генерал-
губернатором Корнуоллисом в 1786 году107. В XIX веке ОИК стала
выплачивать своим людям высокие жалования, предприняв отчасти
удачную попытку снизить масштаб персональной коррупции. Однако
чиновники компании по-прежнему использовали свои посты для обес¬
печения контрактов своим семейным компаниям и гарантированного
поступления их сыновей в школу Хейлибери в Англии, где велась
подготовка людей для ОИК — это обеспечивало некий способ косвен¬
ной передачи должностей, контактов и контрактов их потомкам108.
II. Бенефициары и противники ОИК в Британии
Противостояние торговой монополии и другим привилегиям ОИК,
а также её тесным и взаимовыгодным отношениям с правительством
исходило от купечества, в особенности от тех его представителей
в британских портах за пределами Лондона, которые не имели
доступа к этой монополии. В XIX веке земельные элиты ощущали
угрозу от растущего политического могущества ОИК и рассматривали
поощрения, которые компания предлагала депутатам парламента,
как угрозу британской свободе и политическому укладу109. Однако
в XVII веке и на протяжении значительной части XVIII столетия про¬
тивостоявшие компании силы уступали соблазну в виде платежей
и займов ОИК государству и давлению со стороны акционеров,
106 Nicholas Hoover Wilson, «From Reflection to Refraction: State Administration in British
India, circa 1770-1855», American Journal of Sociology 116, no. 5 (2011).
107 John Darwin, Unfinished Empire: The Global Expansion of Britain (New York: Blooms¬
bury Press, 2012), 54-9; Ray, «Indian Society and the Establishment of British Supremacy».
108 D.A. Washbrook, «India, 1818-1860: The Two Faces of Colonialism», in The Oxford
History of the British Empire, Volume III.
109 Bowen, «British India»; Nicholas Hoover Wilson, «А State in Disguise of a Merchant?
The English East India Company as a Strategic Action Field, ca. 1763-1834», in Chartering
Capitalism: Organizing Markets, States, and Publics, ed. Emily Erikson (Bingley: Emerald,
2015).
265
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
торговцев, а также действующих и отставных наёмных сотрудников
компании, которые лоббировали и подкупали депутатов парламента,
дабы гарантировать, что её хартия будет продлена на благопри¬
ятных условиях110, и блокировать парламентские расследования
злоупотреблений ОИК и её должностных лиц111.
Громадные объёмы денег, которые текли через ОИК из Индии
в Британию, коррумпировали парламентскую политику и в конеч¬
ном итоге создавали разногласия среди бенефициаров компании.
Поскольку всё больше и больше богатых британцев владели её
акциями или зарабатывали на ведении бизнеса с ней, у них появ¬
лялся интерес в защите ОИК от растущих требований поступлений,
выдвигавшихся министерством финансов, а также от законов и рас¬
следований, которые могли навредить либо прибылям компании,
либо способности купцов обогащаться за счёт коррупционных
сделок с ОИК. Альянсы между купцами ОИК и британцами, с ко¬
торыми они вели бизнес, лоббировали специальные преференции,
которые шли вразрез с интересами компании в целом. Например,
когда парламент в 1773 году принял Регулирующий акт112 113 — первый
законопроект, ограничивавший автономию ОИК, — он не коснулся
купцов компании в Южной Индии, которые установили тесные
связи с определённой группой депутатов парламента"3.
Противники привилегий ОИК обрели силу во второй половине
XVIII века. Внутренние разногласия между купцами компании
110 Dirks, Scandal of Empire, 37-85; Wilson, «А State in Disguise of a Merchant?».
111 Philip Lawson, «Parliament and the First East India Inquiry, 1767», in Parliamentary
History Yearbook I (1983), 99-114.
112 Регулирующий акт, или Акт об установлении определённого регулирования для
лучшего управления делами Ост-Индской компании как в Индии, так и в Европе, был
принят после того, как её финансовое положение резко ухудшилось. Одной из при¬
чин этого было падение продаж компании в Америке, прежде всего чая — основные
его поставки американским колонистам на тот момент обеспечивались голландской
контрабандой. В связи с проблемами ОИК было принято решение о регулировании
её деятельности правительством. Компания должна была назначить для управления
подконтрольных ей районов генерал-губернатора — первым этот пост занял Уоррен
Гастингс (Хейстингс), который организовал гражданскую службу в Индии, назначил
британских сборщиков налогов и т. д. Однако в дальнейшем он был привлечён к суду
по обвинению в коррупции, хотя и смог доказать свою невиновность (прим, пере¬
водчика!.
113 Dirks, Scandal of Empire, 59.
266
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
и способность капитанов и торговцев в Индии участвовать в част¬
ных предприятиях за рамками её контроля привели к появлению
в Британии групп купцов с интересами, противоположными инте¬
ресам ОИК. Одновременно эти же факторы открыли для офици¬
альных лиц компании и других купцов новые удачные возможно¬
сти зарабатывать на плантациях и внутренней торговле в Индии
и с другими частями Азии, которые не зависели от торговой
монополии ОИК. Кроме того, в последние десятилетия XVIII века
к политическому ослаблению ОИК вели случайные обстоятельства.
В 1769 году ложные сообщения о британских поражениях в Индии
привели к обвалу её акций, ранее ставших причиной появления
спекулятивного пузыря, из-за чего компания потеряла некоторых
крупнейших британских инвесторов114. Эта паника указывает на гос¬
подствующую роль акций ОИК на британских финансовых рынках
в XVIII веке и на те политические риски, с которыми сталкивалась
компания, когда обеспечение постоянно растущих прибылей для её
акционеров и увеличение выплат в пользу министерства финансов
оказывались невозможны.
Обвинения в коррупции, выдвинутые Эдмундом Бёрком в ходе
процесса по отрешению от должности генерал-губернатора Бен¬
галии Уоррена Хейстингса, а также сообщения о гибели миллио¬
нов бенгальцев от голода 1769-1773 годов, вызванного налогами
и сельскохозяйственной политикой ОИК, бросили на компанию ещё
большую тень, а её влияние в парламенте было подорвано. Другой
силой, которую не могла контролировать компания, была Амери¬
канская революция. Когда колонисты бойкотировали британский
чай, на складах и плывущих из Индии кораблях ОИК остались
его запасы, которые компания больше не могла продать. После
этого ОИК приостановила выплаты министерству финансов, что
ослабляло её главную базу поддержки в британском правительстве.
Парламент принял ряд законопроектов, которые ограничивали
автономию ОИК и постепенно ликвидировали её торговую моно¬
полию, что отражало изменение баланса могущества и интересов
среди британских элит. Купцы Ливерпуля, вытеснявшие своих лон¬
114 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 171-8.
267
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
донских соперников и начинавшие доминировать в торговле хлоп¬
ком, мобилизовались для получения прямого доступа к индийским
рынкам вместо вынужденной торговли через ОИК. Последняя смогла
удержать свою монополию в 1792 году, но в 1813 году компанию
заставили поделиться индийской торговлей с «лицензированными
частными торговцами, поставлявшими товары в Бомбей, Мадрас,
Калькутту и Пенанг»”5. «Постепенное нарастание давления со сто¬
роны провинций способствовало ослаблению тех оборонительных
механизмов, которые долго защищали привилегированное положение
компании»”6. В 1813 году её акционеры и прочие лица, ощущавшие,
что возможности извлекать прибыль как для компании, так и для
них лично сокращались из-за действий тех, кто получал выгоды от
продолжительного контроля над морскими перевозками ОИК, при¬
соединились к оппозиции возобновлению монополии компании”7.
Парламент всё же продлил монополию компании, но при этом
сократил её привилегии. В последующие десятилетия фактический
контроль над торговлей и возможностями получения прибылей
в Индии смещался от ОИК к агентским домам. Это были компании,
которые первоначально выступали в качестве агентов британских
владельцев мануфактур, но затем торговали самостоятельно, делали
инвестиции за рубежом, включая Индию, а впоследствии выступали
каналом для должностных лиц ОИК и прочих экспатов, искавших
способы репатриации собственных внешних прибылей”8.
По мере того, как агентские дома становились богаче, устанав¬
ливали взаимосвязи с британцами в Индии и углубляли своё поли¬
тическое влияние в метрополии, они трансформировали индийскую
экономику, вытесняя как собственно индийских предпринимателей,
так и ОИК. Агентские дома были способны извлекать преференции
у британской колониальной администрации и зависимых индийских 115 116 117 118115 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 83; см. тж. John Darwin, The Empire Project:
The Rise and Fall of the British World-System, 1830-1970 (Cambridge: Cambridge University
Press, 2009), 37.
116 Bowen, «British India», 549.
117 Anthony Webster, The Twilight of the British East India Company: The Evolution of
Anglo-Asian Commerce and Politics, 1790-1860 (Woodbridge: Boydell, 2009).
118 Ray, «Indian Society and the Establishment of British Supremacy».
268
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
правителей. К 1830-м годам «британские предпринимательские
дома наконец получили возможность (хотя порой и неформаль¬
ную) привилегированного доступа к кредитам из государственной
казны и от банков, к лицензиям от государственных монополий,
к контрактам на поставки правительству и к контролю над зем¬
лями и сельскохозяйственным производством, необходимому для
основания плантаций»119.
Успехи агентских домов в получении контрактов и привилегий
в Индии сигнализировали о сокращающейся способности ОИК
гарантировать для неё самой или хотя бы для её наёмных слу¬
жащих возможность выступать исключительными бенефициара¬
ми сделок с индийскими правителями. Сообщество британских
предпринимателей-экспатов за рамками ОИК превратилось в лоб¬
би, противостоявшее возобновлению привилегий компании120. Со
временем британские предприниматели в Индии и агентские дома,
с которыми они сотрудничали, стали умело использовать свой
привилегированный доступ к британским рынкам и британскому
капиталу для вытеснения с азиатских рынков как собственно ин¬
дийских дельцов, так и ОИК. Падение значимости компании как
политической и экономической силы открывало рынки в Индии,
в остальной Азии и за её пределами для британских финансовых
и торговых кругов, которые, как мы увидим ниже, стали принципи¬
альными сторонниками свободной торговли и политических реформ.
III. От регулирования к национализации
Парламент пытался ограничить автономию ОИК с помощью ряда
законопроектов, которые обладали лишь частичной действенностью.
Регулирующий акт 1773 года провозглашал право правительства
осуществлять надзор за всеми сторонами деятельности ОИК121.
В 1784 году на основании Акта об Ост-Индской компании122 были
119 Washbrook, «India, 1818-1860», 411.
120 Webster, Twilight of the British East India Company.
121 Bowen, Elites, Enterprise and the Making of the British Overseas Empire, 183-5.
122 Акта об Ост-Индской компании - Полное название этого документа звучало как
«Акт о лучшем регулировании и управлении делами Ост-Индской компании и бри¬
269
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
созданы Контрольное бюро, назначаемое кабинетом министров,
и Тайный совет, а также была учреждена должность генерал-
губернатора, который фактически правил территориями ОИК, од¬
нако эти меры имели лишь ограниченный успех в предотвращении
участия должностных лиц ОИК в сделках с личным интересом12:і.
Целью этих и последующих парламентских вмешательств было
прежде всего обеспечение способности ОИК делать регулярные
платежи и займы министерству финансов. Одновременно пред¬
принималась попытка достичь равновесия между требованиями
акционеров и торговцев ОИК, с одной стороны, и растущих инте¬
ресов купцов в портах за пределами Лондона, которые не имели
доступа к монопольной системе компании.
Устойчивый и первоочередной интерес британского правитель¬
ства к Индии заключался в получении доходов, а позднее в покры¬
тии издержек за счёт создания Индийской армии (финансируемой
ОИК, а затем, уже при прямом британском правлении в Индии, из
налогов с индийцев), которую можно было задействовать наря¬
ду с британскими вооружёнными силами — а ещё лучше вместо
них — для приобретения и удержания других колоний, а также для
борьбы с европейскими соперниками. Король, кабинет министров
и военно-морской флот беспокоились, что инициативы ОИК по
захвату новых территорий в Индии будут отвлекать британские
вооружённые силы от их главной задачи — противостояния евро¬
пейским соперникам как в Азии, так и в Европе. Британское госу¬
дарство не стимулировало экспансию ОИК — напротив, завоеваниям
способствовало стремление гражданских и военных должностных
лиц компании к получению «постов, грабежу и привилегиям»123 124.
Поэтому Индийская армия Британии/ОИК завоёвывала территории
в других частях Южной и Юго-Восточной Азии, а затем, в 1840-х
танскими владениями в Индии, а также об установлении беспристрастного суда для
более быстрого и эффективного разбора дел с участием лиц, обвинённых в деяниях,
совершённых в Ост-Индии». Более известное наименование - Акт Питта об Индии по
имени премьер-министра Уильяма Питта-младшего (прим, переводчика і.
123 Ray, «Indian Society and the Establishment of British Supremacy»; Ferguson, Empire,
55-6.
124 Darwin, Empire Project, 53.
270
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
годах, захватила Пенджаб125. Должностные лица ОИК были способны
задействовать армию компании для расширения своих возможно¬
стей по извлечению прибылей в опережение любых стратегических
соображений, по которым принимались решения в Лондоне.
Парламент пытался смастерить торговую политику так, чтобы
она максимизировала государственные доходы либо с помощью
тарифов, либо за счёт разрешения ОИК получать прибыли, которые
затем можно было бы уступить министерству финансов. Общие
интересы британских промышленников (насколько они поддаются
вычленению) не были значимым фактором в предпринятых парла¬
ментом изменениях торговой политики в отношении ОИК126. Однако,
как уже отмечалось выше, частным интересам провинциальных
деловых кругов в получении собственного доступа к индийской
торговле было позволено оттянуть на себя часть прибылей ОИК,
что сокращало суммы, которые компания могла отдавать ми¬
нистерству финансов. Ухудшение дел ОИК парламент пытался
компенсировать фискальными мерами, прекратив монополию
компании на торговлю с Китаем в 1833 году в попытке увеличить
китайскую торговлю Индии и тем самым нарастить тарифные
поступления. После этого Британия повышала и снижала тарифы
на торговлю с Индией в зависимости от способности ОИК, а затем
и правительства Британской Индии привлекать поступления из
других источников и от военных издержек в Британской Индии.
Несмотря на недружественные действия купцов и компаний, не
относившихся к ОИК, и утрату ею торговой монополии, в 1840-х го¬
дах позиции компании укрепились благодаря завоеванию Пенджаба
и других индийских территорий. В начале 1850-х годов доходы ОИК
составляли 30 млн фунтов стерлингов в год — примерно половину
годовых доходов британского государства. Компания использовала
эти средства, чтобы нанимать в свою армию 250 тысяч индийцев
и платить британскому министерству финансов 1 млн фунтов
в год за размещение на Индийском субконтиненте 20-30-тысячного
контингента британских войск. Однако эти платежи шли прямиком
125 Washbrook, «India, 1818-1860».
126 Cain and Hopkins, British Imperialism, 316-50.
271
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в казначейство, а не на обеспечение армии. «Британские налого¬
плательщики получали огромное вознаграждение, но для армии
это было неослабевающим напряжением»127.
В 1857 году восстание (или мятеж) сипаев продемонстриро¬
вало неотъемлемый конфликт между интересами ОИК — точнее,
в большей степени между интересами её официальных лиц в Ин¬
дии — и интересами правительства Британской империи. Последнее
было озабочено прежде всего тем, чтобы не подпустить к Индии
европейские державы-соперницы, и поэтому воспринимало слабость
ОИК как принципиальную стратегическую проблему для Британии,
беспокоясь, что банкротство компании станет катастрофой для
государственных доходов и всей британской экономики128. Само
по себе восстание сипаев было воспринято британским правитель¬
ством, а в особенности Дизраэли129, как результат непродуман¬
ных мер должностных лиц ОИК по реформированию индийского
общества, которые нарушили существующие отношения в сфере
землевладения и внесли хаос в местные элиты. Реформы под ру¬
ководством ОИК прекратились, хотя к 1857 году многие изменения
в порядке землевладения были уже необратимы. Миссионеры
и некоторые представители британского министерства по делам
Индии по-прежнему отстаивали дальнейшие реформы организации
землевладения и других аспектов индийского общества130, но их
предложения были отвергнуты британскими государственными
чиновниками и представителями гражданской службы, которые
управляли Индией после 1857 года.
Закон о Правительстве Индии 1858 года упразднил Ост-Индскую
компанию, а Индия была поставлена под прямой контроль бри¬
танского правительства: на смену должностным лицам компании
127 Darwin, Empire Project, 55.
128 Darwin, Unfinished Empire, 77-9.
129 А в особенности Дизраэли — В 1857 году будущий премьер-министр Великобри¬
тании Бенджамин Дизраэли был депутатом парламента; несколькими годами ранее
он участвовал в работе специального комитета, который рассматривал вопрос о том,
как лучше всего управлять Индией, и предлагал устранить руководящую роль Ост-
Индской компании (прим, переводчика).
130 Porter, Lion’s Share, 28-47.
272
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
пришёл один из чиновников кабинета министров — государствен¬
ный секретарь, возглавивший новую Государственную службу Ин¬
дии. Возможности должностных лиц извлекать прибыль из своих
постов были резко сокращены, а куда менее выгодные позиции
в гражданской службе привлекали соискателей иного рода, нежели
во времена ОИК. Поначалу большинство из тех, кто поступал на
Государственную службу Индии, были выпускниками Оксфорда
и Кембриджа, однако по мере её расширения и более плотного
контроля сверху эти лица обратились к иным, более прибыльным
карьерным возможностям в других местах.
«В 1860-1874 годах три четверти соискателей были выходцами
из профессионалов среднего класса, более четверти — из духовен¬
ства, каждый десятый пришёл с правительственной службы и из
медицинской профессии, а 15% были выходцами из семей торговцев
или юристов. У многих из них не было дипломов. Большинство
из этих людей, не имея связей в Индии, соглашались на карьеру,
о которой они могли мало что знать»131.
Следствием расширения круга людей, которые служили и зара¬
батывали в Индии, было размывание границы между британцами
в Индии и более масштабными землевладельческими и торговыми
элитами в метрополии. Бывшие должностные лица Государствен¬
ной службы Индии и их родственники селились по всей Британии,
а бизнесмены со всей страны получали прямую или косвенную
прибыль от индийских предприятий. На смену изолированной
и воспроизводящей себя элите, которая воспринималась как кор¬
румпированная теми, кто не был допущен к возможностям по¬
лучить долю в разграблении Азии, пришло другое представление
об Индии. После упразднения ОИК она считалась — и справедли¬
во — источником поступлений и вооружённых сил для государства
и территорией, вносящей свою лепту в экономику всей Британии
и её империи.
«Впрочем, значительные группы британского общества зависели
от должностей в гражданской и военной иерархиях индийской
131 Robin J. Moore, «Imperial India, 1858-1914», in The Oxford History of the British Em¬
pire, Volume III, 429.
273
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
империи... [Поддержку империализма в целом порождало] воздей¬
ствие на британское общественное мнение присутствия в социуме
довольно значительного количества влиятельных лиц, которые
провели активную часть своей жизни в Индии и вынесли из этого
опыта некие предубеждения, заметные по их реакции на многие
ключевые вопросы внешней политики или обороны»132.
Колониальные элиты и внутренняя британская политика:
стабильная имперская полития
Судьба Ост-Индской компании демонстрировала пределы автаркии
элиты в Британии XIX века133. Несмотря на доступ к необъятным
резервам поступлений и наличию собственной армии, способной
защищать и расширять её территории в противостоянии европей¬
ским державам-соперницам и туземным правителям, ОИК утра¬
тила свою способность формировать государственную политику
Британии, когда эта политика затрагивала компанию, и в конеч¬
ном итоге не смогла воспрепятствовать национализации. Почему
британская ОИК была уязвима для внешних сил в тех аспектах,
которые не влияли на аналогичную нидерландскую компанию или
французских и испанских колонистов? Британская ОИК меньше
зависела от правительства своей метрополии, чем колонисты других
крупных европейских держав или хотя бы британские колонисты
в других частях света. ОИК финансировала себя самостоятельно
и была автономной в военном отношении. Лишь колонисты Ис¬
панской Америки, о которых шла речь в главе 3, обладали схожей
самодостаточностью и удерживали свои позиции, которые не
оспаривались метрополией: получение независимости от Испании
принесло им выгоды, но они не всегда были её инициаторами.
Привилегированные компании повсеместно зависели от одобрения
их дальнейшего существования в правовом поле со стороны мо¬
нархов и/или законодательных институтов. Но лишь Британская
132 Max Beloff, Britain’s Liberal Empire: 1897-1914 (London: Macmillan, 1987), 32.
133 Автаркию элиты можно определить как способность присваивать ресурсы неэлит
и осуществлять власть над ними, а также легитимировать властное положение элиты
без какой-либо необходимости в помощи или поддержке других элит.
274
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
ОИК лишилась своего мандата, оставаясь прибыльной, в отличие
от её французского аналога, который был рассмотрен в главе 3,
или британских компаний в Африке, России или в обеих Америках,
которые потеряли статус лишь в тот момент, когда погрузились
в финансовые сложности134. Остаётся вопрос: что же изменилось
для ОИК за десятилетия, прошедшие с последнего по времени
возобновления её полного монопольного положения в 1792 году
до её национализации в 1858 году?
Изменилась британская политика. Ограничения в отношении
ОИК, а затем её национализация были политическими решениями.
Поэтому необходимо объяснить, каким образом сместился баланс
сил в Британии. По сути, ОИК потеряла свой мандат потому, что
в первой половине XIX века трансформировались британское государ¬
ство и структура отношений элит в Британии и во всей её империи.
Победителям в гражданской войне и Славной революции, которые
преимущественно являлись английскими светскими землевладельцами
и финансистами, был брошен вызов со стороны восходящих элит —
владельцев мануфактур на севере Англии, в Уэльсе и Шотландии,
а также людей, которые всё больше совмещали торговлю с производ¬
ством. Эти новые люди обогащались главным образом в результате
имперской и торговой политики, которую продвигали сложившиеся
элиты, пользуясь могуществом, полученным ими благодаря граждан¬
ской войне и Славной революции. Таким образом, растущая империя
вместе с ОИК — её главнейшим источником богатства — создавали
новые выгодные возможности для карьер и инвестиций элиты.
Богатство, приобретённое благодаря экономическому росту вну¬
три Британии, а также в её формальной и неформальной империи,
приводило к более существенным последствиям, чем формирование
новых рядов состоятельных людей. Ошибочно рассматривать старые
и новые элиты в качестве отдельных друг от друга с устойчиво
противоположными интересами. Напротив, старые и новые элиты
всё больше сближались, чтобы обогащаться и воздействовать на
правительство с целью реализации благоприятной для всех них
политики. «Состоявшимся игрокам не приходилось врываться
134 Scott, Constitution and Finance of English, Scottish, and Irish Joint-Stock Companies.
275
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в новые сектора — они могли вступать в них достаточно легко, ин¬
вестируя в шоссе, каналы, бумагопрядильни, а затем и в железные
дороги»135. Мировые события способствовали тому, что английские
предприниматели диверсифицировали свои инвестиции, а неспо¬
собность сельского хозяйства поглощать больше капиталовложений
(поскольку в середине XIX века рост прибылей всецело объяснялся
увеличением рент, а не эффективности) заставлял землевладельцев
инвестировать в торговлю. Последнее обстоятельство размывало
границы между земельной и коммерческой элитами, а также между
Лондоном и провинциями, что с течением времени стимулировало
увеличение масштаба британских компаний.
Депутаты парламента и судьи (в первой половине XIX века эти
статусы оставались главным образом недосягаемыми для купцов
и их сыновей) становились пассивными инвесторами в облигации
и акции136 — тем самым сокращалось различие в их политических
взглядах с владельцами мануфактур, по меньшей мере по вопросам
тарифов и торговли. Старинные торговые круги ослабляла отмена
рабства137. Экспроприация британских активов в получивших не¬
зависимость Соединённых Штатах, а также завоевания Наполеона
и британское эмбарго в отношении Франции и контролируемых
ей территорий — всё это вело к банкротству преимущественно
более мелких купцов и заставляло британских предпринимателей
перенацеливать свою активность в направлении благоприятных
возможностей в Азии, на Американском континенте и в Африке.
В то же время другие купцы обогащались на обеспечении военных
поставок. Выгодные возможности наживы на войне доставались
главным образом тем, у кого уже имелись существенные активы, что
вело к росту масштаба британских компаний и территориальному
перемещению концентрации богатства от мануфактурных центров
северо-запада Англии к Лондону и окружающим его графствам138.
135 Joel Mokyr, The Enlightened Economy: An Economic History of Britain, 1700-1850 (New
Haven: Yale University Press, 2009), 76.
136 Ron Harris, Industrializing English Law: Entrepreneurship and Business Organization,
1720-1844 (Cambridge: Cambridge University Press, 2000), 231-3, 253-4.
137 Darwin, Empire Project, 57-63.
138 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 2, 51-78.
276
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Именно коммерция, а не мануфактурное производство или
плантации стала главным механизмом, посредством которого
извлекалась прибыль как из переселенческих, так и из зависимых
колоний империи, из командного положения Британии в миро¬
вой торговле и того обстоятельства, что в 1815-1900 годах фунт
стерлингов был мировой резервной валютой. Обанкротившиеся
в ходе финансового кризиса 1847-1848 годов купцы лондонского
Сити делали масштабные и неликвидные инвестиции в плантации
Вест- и Ост-Индии139. Их банкротство, случившееся в тот самый
момент, когда отмена Хлебных законов и Навигационных актов
была предрешена, устранило наиболее сильную группу поддержки
этих законодательных ограничений для торговли.
Во-второй половине XVIII века в Британию из Индии текло так
много денег, что «грабёж Индии стал заменой нидерландских денег».
Долги Британии перед Нидерландами были погашены, и к началу
XIX века британские инвесторы стали главными поставщиками
капитала в мире140.
«До 1905 года "невидимые заработки" Сити от банковского
и страхового дела и грузоперевозок превышали их доходы от
иностранных инвестиций, а взятые вместе эти доходы превыша¬
ли доходы от внутреннего промышленного производства... Сити
и казначейство начали укреплять союз, который с тех пор господ¬
ствует в британской политэкономии. Капиталовложения шли через
банки страны и города, вексельные и учётные дома и поверенных
в делах в банки, которые ссужали деньгами промышленность
обычно на короткий срок или, куда чаще, купцов — поставщиков
фабрикантов и агентов по продаже... [В то же время] сбережения
мелкой буржуазии шли через поверенных и страховые компании
на потребление и капиталовложения землевладельцев [за счёт
земельных закладных]»141.
139 А. С. Howe, «Free Trade and the City of London: c. 1820-1870», in History 77 (1992).
140 Giovanni Arrighi et al., «Geopolitics and High Finance», in Chaos and Governance in the
Modern World System, 37-96 and passim.
141 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 127 / Манн. Источники социальной вла¬
сти, т. II, кн. 1, сс. 172-3.
277
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Рост масштаба компаний и объёмов капитала, проходящего че¬
рез Британию, формировал связи между прежде разъединёнными
элитами. У землевладельцев и мелкой буржуазии появлялся общий
интерес в том, чтобы торговые компании, в которые они прямо
или косвенно инвестировали, были прибыльными и имели доступ
к рынку. Следом за прибылями шла влиятельность. В первой поло¬
вине XIX века Ливерпуль перехватил у Лондона центральную роль
в торговле хлопком, а ливерпульские и другие провинциальные
купцы заняли ключевое место в противостоянии монополии ОИК
и требованиях других мер, которые способствовали их возможности
зарабатывать на международной торговле142. Эти меры подрыва¬
ли особые привилегии и стимулировали «свободную торговлю».
Политические и финансовые успехи крупнейших компаний, кото¬
рые обладали ресурсами для диверсификации и благополучного
преодоления периодов войн, экспроприаций и экономических
спадов, оказались возможны потому, что они были встроены
в международную коммерческую систему с центром в Британии.
А по мере укрепления взаимосвязей между банкирами, купцами
и мануфактурщиками эти успехи усиливали политическое господ¬
ство купцов-финансистов.
Старым элитам требовалось приспосабливаться к растущему
могуществу провинциальных кругов и как никогда прежде богатых
и многочисленных представителей коммерческих слоёв, которые
зачастую были их деловыми партнёрами. Эта необходимость вела
к ряду реформ, которые ослабляли возможность узких групп при¬
тязать на долю в государственных доходах и на государственные
должности для защиты своих особых привилегий либо препятствий
новой политике. Национализация ОИК была кульминацией серии
реформ, которые развернули вспять политику начала XIX века, когда
фискальное давление Наполеоновских войн в сочетании с устояв¬
шимся могуществом земельной элиты и лондонских финансистов
позволили в 1815 году принять Хлебные законы, а в 1819 году
восстановить золотой стандарт143.
142 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 81-106.
143 Cain and Hopkins, British Imperialism, 53-84.
278
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Наиболее значимым индикатором смещения баланса сил были
парламентские выборы 1831 года144. Блестящую победу в них одер¬
жали виги, проведя кампанию в поддержку избирательной рефор¬
мы и против «старой коррупции»145 — предоставления должностей
и привилегий союзникам королевского правительства в парламенте
и сельской местности и отпрыскам старинных семейств. Благодаря
Акту о реформе 1832 года «в целом ещё 300 тысяч человек электо¬
рата были добавлены к уже пользовавшимся избирательным правом
500 тысячам. Уничтожение 140 “гнилых местечек” (обезлюдевших
округов) стало предвестником конца королевского и министерского
патронажа над Палатой общин»146. Экономический рост и всё бо¬
лее плотные торговые связи наделяли купцов более значительным
влиянием на землевладельцев благодаря их экономическим взаи¬
моотношениям и общим интересам с мелкой буржуазией, которая
«обладала “виртуальной представленностью”, участвуя в давно
сложившихся сегментарных патрон-клиентских сетях»147.
Избирательная реформа в сочетании с Биллем о государствен¬
ной церкви 1836 года, направленным на искоренение коррупции
в Церкви Англии, быстро и очень эффективно снизили масштаб
«старой коррупции», по сути, устранив из внутренней (хотя и не
из имперской) политики благоприятные возможности для того,
144 Более ранними признаками этого были отмена в 1828 году Корпоративного акта
1661 года, который ограничивал членство в городских корпорациях прихожанами
Церкви Англии, и Акта о присяге 1673 года, который предъявлял те же требования
к обладателям гражданских и военных должностей. В 1829 году был принят Акт об
освобождении (эмансипации) католиков (Andrew Porter, «Religion, Missionary Enthusi¬
asm, and Empire», in The Oxford History of the British Empire, Volume III; евреи получили
аналогичные права лишь в 1890 году). Эти реформы открыли доступ к должностям
(хотя поначалу к низкостатусным) для диссентеров и предпринимателей-католиков.
145 Старая коррупция - Термин, который запустил в оборот публицист Уильям
Коббет (1763-1835), избранный депутатом парламента в 1832 году и ставший одним
из инициатором реформы «гнилых местечек» - упразднения избирательных округов
с минимальным населением, которые позволяли аристократам легко становиться де¬
путатами парламента. Специфика «старой коррупции» заключалась в том, что она
имела совершенно обоснованный правовыми механизмами характер (прим, перевод¬
чика).
146 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 125 / Манн. Источники социальной вла¬
сти, т. II, кн. 1, с. 170.
147 Ibid., ПО / Там же, с. 152.
279
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
что Вебер148 называл политически ориентированным капитализмом.
Все эти меры гарантировали, что после 1832 года богатство бри¬
танских элит внутри Британии будет проистекать исключительно
из земли и коммерции. Изменения были глубоки: до реформы
«к представителям партии двора и казначейства — чиновникам,
судейским, купцам, юристам и военным командирам, стремив¬
шимся к преференциям, синекурам или почестям, — относились»149
сто депутатов Палаты общин. Как выяснил Уильям Рубинштейн,
доходы от «старой коррупции» «в 1831 году... могли быть с лёг¬
костью сопоставимы со всеми сельскохозяйственными доходами,
которые аристократы-тори получали в это время от аренды своих
земельных владений, или даже превосходили их... Разумеется,
оставались ещё колониальная администрация, армия и флот, даже
церковь, а в дальнейшем и руководящие органы компаний, однако
приходится сделать вывод, что если бы период 1837-1879 годов на
счастье не был временем сельскохозяйственного процветания, то
в значительной степени упадок мелкой аристократии и джентри,
столь примечательный после 1879 года, случился бы задолго до
этого. Аналогичным образом, хотя вооружённые силы и империя
после 1832 года, несомненно, поглощали многих выходцев из
аристократии, их вознаграждения были попросту несравнимы
с теми, что были возможны в прошлом. Невозможно отделаться
от ощущения, что для многих мелких аристократов Билль о ре¬
форме обозначил конец определённого образа жизни и начало
эпохи сократившихся возможностей»150.
Первыми выгоды из нового парламентского баланса власти из¬
влекли банкиры Сити, прежде всего Банк Англии. Банковский акт
1844 года151 наделил Банк Англии исключительными полномочиями
148 Weber, Economy and Society, 166 / Вебер. Хозяйство и общество, т. I, с. 213.
149 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 114 / Манн. Источники социальной вла¬
сти, т. II, кн. 1, с. 156.
150 William D. Rubinstein, «The End of ‘Old Corruption’ in Britain, 1780-1860», Past and
Present 101 (1983), 77, 79.
151 Банковский акт (Банк о банковской хартии), принятый при премьер-министре
Роберте Пиле, передал все полномочия по эмиссии фунта стерлингов Банку Англии.
До его принятия правом выпуска собственных банкнот обладали и другие частные
банки, находившиеся за пределами радиуса 60 миль от Лондона (прим, переводчика).
280
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
покупать и продавать золото, что позволило ему манипулировать
денежным предложением и процентными ставками в интересах
собственной прибыли за счёт более мелких банков, которые пре¬
жде обладали возможностью выпускать собственные банкноты.
Хотя на деле это была некая разновидность стремления к полу¬
чению рентных доходов, промышленники поддерживали данную
политику, веря, что она сократит дефициты и налоги, а также
ослабит лиц, которые получали выгоды от «старой коррупции»,
будучи зависимыми как от правительственных синекур, так и от
возможности брать взаймы у более мелких банков. Политические
расчёты промышленников оказались точными, даже несмотря на
то, что в долгосрочной перспективе манипуляции процентной
ставкой Банка Англии наносили ущерб прибылям этих компаний152.
Таможенные тарифы, которые защищали британских фермеров
(а в конечном итоге и в первую очередь землевладельцев) от ино¬
странной конкуренции, а также обставленная протекционистскими
мерами система торговли с колониями и преференций для бри¬
танских поставщиков были упразднены, соответственно, с отменой
Хлебных законов в 1848 году и Навигационных актов в 1849 году.
Давление с целью принятия этих законодательных изменений
исходило от провинциальных кругов — им вредили торговые пре¬
ференции, к тому же они не обладали достаточным количеством
земли, чтобы получать выгоды от Хлебных законов153. Этому дав¬
лению, как отмечалось выше, способствовал и крах выступавших
против свободной торговли банкиров Сити в ходе финансового
кризиса 1847-1848 годов, а также это давление поддерживали
те землевладельцы, чьё богатство направлялось в коммерческие
начинания154. Однако специфику голосований в парламенте 1840-х
годов невозможно понять лишь с точки зрения баланса интересов
внутри Британии. Против сохранения Навигационных актов также
выступали коммерческие круги в Канаде и Вест-Индии, в особенности
после того, как предшествующие сокращения тарифов ослабили те
152 Cain and Hopkins, British Imperialism, 141-60.
153 Daunton, «Creating Legitimacy».
134 Mokyr, Enlightened Economy, 76.
281
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
преимущества, которыми пользовались торговцы в пределах импе¬
рии155. По мере того, как империя приобретала более существенную
коммерческую интеграцию, богатейшие переселенцы превращались во
всё более могущественную политическую силу внутри Британии. Их
косвенное влияние осуществлялось благодаря связям с британскими
купцами и землевладельцами, а также за счёт способности пересе¬
ленцев в Канаде и Вест-Индии перемещать торговлю в Соединённые
Штаты или в европейские державы-соперницы, что привлекало на
их сторону британских предпринимателей.
Британское государство отличалось от нидерландского, испан¬
ского и французского своей способностью аннулировать привиле¬
гии автаркических элит. Избирательная реформа, национализация
ОИК, отмена Хлебных законов и Навигационных актов, а также
радикальное сокращение «старой коррупции» были впечатляю¬
щими признаками неспособности элит сохранять автаркические
привилегии. По большей части автаркические элиты не сталкива¬
лись с абсолютным сокращением своих возможностей и ресурсов,
хотя, как было показано выше, финансовые кризисы и банкротства
вычёркивали отдельных купцов из политического уравнения точ¬
но так же, как восстание сипаев меняло стратегические расчёты
и позицию правительства в отношении ОИК. В первой половине
XIX века общая структура отношений между элитами внутри
Британии и в её империи трансформировалась, скорее, благодаря
нарастающим взаимосвязям между старыми и новыми элитами.
Принципиальным моментом для этой реструктуризации была
империя, поскольку приток ресурсов из зависимых и переселен¬
ческих колоний, а также из неформальной империи, в совокуп¬
ности с благоприятными инвестиционными возможностями на
этих территориях формировали новые элиты, а для старых со¬
здавали искушение инвестировать в новые предприятия, которые
поддерживали и всё больше превосходили доходы от земельных
активов и «старой коррупции». В результате численность лиц, для
которых предлагаемые реформы обходились высокой ценой их
155 P.J. Cain, «Economics and Empire: The Metropolitan Context», in The Oxford History of
the British Empire, Volume III, 38-41.
282
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
благосостояния и дохода, сокращалась, пока в 1830-1840-х годах
не появилась возможность принятия такого законодательства
и осуществления такой политики, которые ликвидировали ав¬
таркические монополии, должности и привилегии.
Реформистские меры оправдывали себя в политическом от¬
ношении, поскольку упразднение ОИК, отмена Хлебных законов
и Навигационных актов сделали возможной финансовую отдачу
от «фритредерской» системы, а снижение таможенных тарифов
привело к чрезвычайно быстрому обогащению и старых, и но¬
вых элит. С 1688 года до начала XX века доля национального
богатства, приходившаяся на 0,5% британцев, увеличилась втрое,
с 11% до 31%. Следующим за ними 6% в 1895-1903 годах при¬
надлежало 40% богатства страны156. Но этот рост концентрации
богатства не происходил за счёт обнищания средних британцев.
Ещё в 1800-1809 годах заработные платы оставались теми же, что
и в 1680-1689 годах, однако после завершения Наполеоновских
войн они стремительно росли, увеличившись более чем втрое за
столетие с 1800-1809 до 1900-1909 годов157. Фактически в начале
XIX века, в то же самое время, когда богатые становились ещё
богаче, в Британии началась эпоха быстрого и устойчивого роста
заработных плат и ВВП на душу населения. Благодаря наличию
империи и командному положению Британии в мировой эконо¬
мике благосостояние большинства британцев выросло, однако
крайне непропорциональная доля выгод, достававшаяся элитам,
позволила высшим 0,5% и следующим за ними 6% вырваться
далеко вперёд остальной части нации.
Единая и относительно открытая элита Британии середины
XIX века обладала могуществом для создания имперской системы,
которая порождала беспрецедентные прибыли. Национализация
ОИК позволила всё более профессионализированному корпусу
156 Gregory King, «Natural and Political Observations and Conclusions upon the State and
Condition of England», in Two Tracts (Baltimore: Johns Hopkins University Press, [1696]
1936), 31; Statistical Abstract for the United Kinqdom #50 (London: His Majesty’s Stationery
Office, 1903).
157 Gregory Clark, «The Condition of the Working Class in England, 1209-2004», Journal of
Political Economy 113 (2005), table A2.
283
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
правительственных чиновников, управлявших Индией и другими
зависимыми колониями158, облагать индийцев такими налогами,
которые высасывали ресурсы субконтинента, а затем во всё боль¬
шей степени и других азиатских регионов для субсидирования
военных и внутренних расходов Британии. Одновременно эти же
чиновники организовывали азиатскую торговлю такими способами,
которые обогащали британцев, а не индийцев.
РОЛЬ ФИНАНСОВЫХ ЭЛИТ В ТРИУМФЕ
И УПАДКЕ БРИТАНСКОЙ ГЕГЕМОНИИ
Свободная торговля и снижение доли ресурсов, привязанных
к земле, синекурам и другим видам политически обусловленных
прибылей, подразумевали, что британцы несли незначительные
финансовые или политические убытки по мере перемещения акти¬
вов от одного сектора к другому и по всему миру в поисках более
высокой рентабельности. Финансиализацию британской экономики,
столь наглядно проанализированную Арриги159, стимулировало то
обстоятельство, что британские элиты не ставили под угрозу своё
политическое и социальное положение или свои сети взаимосвязей,
перемещая средства из земельных активов и промышленности
в финансовый сектор, или из Британии за рубеж, или даже вообще
за пределы империи. В действительности элиты укрепляли свои
взаимные интересы и углубляли свои политические связи по мере
того, как они совместно инвестировали за пределами тех секторов,
в которых исходно образовалось их богатство.
Необъятный масштаб британских внешних инвестиций «удоб¬
рял растущий сервисный сектор на юго-востоке Англии, в цен¬
тре которого находились финансовые и коммерческие компании
лондонского Сити — после 1850 года этот сектор стал наиболее
динамичной и инновационной частью британской экономики»160.
158 Moore, «Imperial India»; Anthony Kirk-Greene, On Crown Service: A History of HM
Colonial and Overseas Civil Services, 1837-1997 (London: I.B. Tauris, 1999).
159 Arrighi, Long Twentieth Century / Арриги. Долгий двадцатый век; Arrighi et ai., «Geo¬
politics and High Finance».
160 Cain, «Economics and Empire», 47-8.
284
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Действительно, в 1859-1860 годах наиболее высокая доля британцев,
достаточно богатых, чтобы платить подоходный налог, заведомо
находилась в Лондоне — свидетельство того, что даже на пике
промышленной революции главным источником богатства были
именно финансы, а не обрабатывающий сектор161.
Финансиализация — перемещение капитала в финансовые ак¬
тивы — была следствием факторов притяжения и отталкивания.
Деньги вытеснялись из сельского хозяйства, поскольку отмена
Хлебных законов сокращала прибыльность этого вида деятель¬
ности, а вложения в британские земельные активы становились
менее прибыльными, чем в североамериканские фермы162. Анало¬
гичным образом прекращение британских судоходных привилегий,
кодифицированных в Навигационных актах, уводило инвестиции
из кораблестроения. Прекращение «старой коррупции» вытал¬
кивало деньги из государственных органов. В ситуации, когда
элиты больше не могли обогащаться благодаря должностям или
торговле государственными долговыми обязательствами, обладая
инсайдерскими знаниями, они приходили к консенсусу в пользу
низких правительственных расходов и низких налогов163, которые
высвобождали больше средств для частных инвестиций. В то же
время прибыльность финансового сектора увеличивалась благодаря
имевшемуся у фунта стерлингов статуса глобальной резервной
валюты — это положение было следствием осознанной государ¬
ственной политики, прежде всего в части золотого стандарта,
которая ослабляла конкурентное преимущество британской обра¬
батывающей промышленности, выталкивая капитал из британских
индустриальных компаний в империю164. Из-за того, что в резуль¬
тате процентные ставки в Британии были низкими, а в других
странах более высокими при более слабых национальных валютах,
161 William D. Rubinstein, Capitalism, Culture and Decline in Britain, 1750-1990 (London:
Routledge, 1993), 30 and passim.
162 Cain and Hopkins, British Imperialism, 107-40.
163 Cain, «Economics and Empire»; O’Brien, «Security of the Realm and the Growth of the
Economy».
164 Davis and Huttenback, Mammon and the Pursuit of Empire, 195-220; Cain and Hopkins,
British Imperialism, 141-60, 181-201.
285
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
инвестиции уходили за границу. С 1865-1869 по 1909-1913 годы
доля привлечённых в Лондоне средств, которые были направлены
в компании внутри Британии, упала с 47% до 20%165. Деньги утекали
за границу благодаря выгодным возможностям растущей империи
как в переселенческих, так и в зависимых колониях, а кроме того,
деньги за пределы Британии выталкивало «устойчивое сокращение
доходности надёжных британских инвестиций, наподобие прави¬
тельственных ценных бумаг и железных дорог. После 1870 года
это обстоятельство заставляло инвесторов, ориентированных на
подобающие джентльменам вложения, смотреть на возможности за
рубежом»166. Налоговая и фискальная политика Британии создавали
такие условия, которые втягивали капитал в финансовые инстру¬
менты по всему миру. Британия навязывала свободную торговлю
Индии и остальным зависимым колониям своей империи, защищая
инвесторов от национализации или дефолтов со стороны местных
властей даже в тех территориях, которые не были формальной
частью Британской империи167.
Структура, размер и персональный состав британских инвестици¬
онных компаний в течение XIX века менялись: финансовый сектор
привлекал новых предпринимателей всё более разнопланового
происхождения и капитал из Британии и из-за её пределов. Во
второй половине XIX века британские инвестиционные компании
увеличивались в размерах. Агентские дома, сыгравшие ключевую
роль в том, чтобы позволить британским купцам обойти монополию
ОИК, превратились в механизмы, благодаря которым британцы как
в метрополии, так и за её пределами могли инвестировать капитал
в многочисленные зарубежные рынки. Хотя агентские дома, а так¬
же действовавшие в метрополии международные торговые дома
начинали со специализации на каком-либо одном сырьевом или
мануфактурном товаре и зачастую торговали с какой-либо одной
страной, в течение XIX века они диверсифицировались, инвестируя
во множество разных секторов и стран. Большинство инвесторов
165 Cain and Hopkins, British Imperialism, 191.
166 Cain, «Economics and Empire», 49.
167 Darwin, Empire Project, 124-41; Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 262-83.
286
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
в Британии мало что знали о внешних рынках, куда они стремились
инвестировать в стремлении к более высоким доходам, и поэтому
полагались на репутацию хорошо известных компаний. Это наделяло
состоявшиеся британские компании преимуществом в привлечении
капитала от соотечественников, а также от инвесторов в «Индии,
Китае, России и некоторых латиноамериканских республиках»168.
На протяжении XIX века инвестиционные компании оставались
под контролем семей, однако могли привлекать инвесторов, что
было следствием престижа имени их партнёров (даже если эти
партнёры давно умерли, а их фирмами руководили не столь способ¬
ные наследники). Одновременно эти же инвестиционные компании
полагались на более мелкие торговые фирмы, зачастую управ¬
лявшиеся иммигрантами (немцами, главным образом еврейского
происхождения, американскими ирландцами и греками), чтобы
фактически участвовать в торговле или управлять плантациями
и мануфактурами, которые они покупали в других странах169. Как
утверждает Стэнли Чэпмен, инвестиционные компании добива¬
лись экономии от масштаба, передавая на аутсорсинг торговлю,
производство и управленческие функции другим фирмам, и этот
смешанный состав британских и зарубежных предпринимателей,
наряду с частыми банкротствами неэффективных или просто
невезучих компаний, создавал динамизм британских финансов.
Внутренний банковский сектор Британии был менее динамичен,
а его концентрация стала гораздо более высокой, чем в инвестици¬
онном секторе. Британская банковская система была двухъярусной:
в ней присутствовали провинциальные банки, имевшие длительные
отношения с компаниями, которые работали в отдельных секторах
экономик конкретных территорий, и кредитовавшие эти компании,
и крупные банки, сосредоточенные на международных финансах170.
В последние десятилетия XIX века эта система трансформировалась.
Регуляторные полномочия, которые были предоставлены Банку Ан¬
168 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 249 and passim.
169 Ibid.
170 Michael H. Best and Jane Humphries, «The City and Industrial Decline», in The Decline
of the British Economy, eds. Bernard Elbaum and William Lazonick (Oxford: Clarendon,
1986).
287
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
глии в 1844 году Банковским актом, в сочетании с отменой Акта об
акционерных банках в 1857 году и последующим ростом чековых
расчётов, ослабляли способность мелких банков выпускать соб¬
ственные столь же прибыльные банкноты171. Всё это способствовало
слиянию банков172. «Количество независимых банков сократилось до
60 к 1901 году и до 40 к 1917 году — к этому моменту пять круп¬
ных клиринговых банков контролировали две трети ресурсов всей
системы»173. В результате более мелкие британские компании имели
всё меньше доступа к капиталу всё меньшего количества небольших
банков, которые некогда предоставляли им долгосрочные займы.
Международные инвестиции британцев и та лёгкость, с которой
британские инвестиционные компании способствовали перемещению
капитала по всему миру, помогали компаниям в других странах
заимствовать деньги, необходимые для индустриализации174. Это
вело к буму промышленного производства во всём мире, но од¬
новременно происходило снижение прибылей, в большей степени
ударявшее по менее эффективным старым британским компаниям,
чем по новым, технологически передовым и вертикально интег¬
рированным американским и немецким корпорациям175. Майкл
Манн, определяющий гегемонию как превышение совокупных по¬
казателей «следующих двух держав», обнаруживает, что Британия
соответствовала этому критерию «в промышленном производстве
между 1860 и 1880 годами». В расчёте на душу населения пока¬
затели британской промышленности более чем вдвое превос¬
ходили показатели следующих двух держав «с 1830-х по 1880-е
годы. Британия всё ещё удерживала первое место в 1900 году, но
к 1913 году отставала от Соединённых Штатов» — к этому времени
совокупный объем промышленного производства в США состав¬
лял 250% от британского, к тому же Британию обошла и Герма¬
171 Cain and Hopkins, British Imperialism, 141-60.
172 Richard S. Grossman, Unsettled Account: The Evolution of Banking in the Industrialized
World Since 1800 (Princeton: Princeton University Press, 2010).
173 Best and Humphries, «City and Industrial Decline», 228.
174 Porter, Lion’s Share, 1-26.
175 Arrighi, Long Twentieth Century, chapter 3 / Арриги. Долгий двадцатый век, гл. 3;
Scott Lash and John Urry, The End of Organized Capitalism (Cambridge: Polity, 1987), 42-55.
288
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
ния176. В 1870 году на Британию приходилась треть глобального
промышленного выпуска, но в 1913 году эта доля сократилась до
одной седьмой. В конце 1870-х годов Британия производила треть
стали в мире, а в 1909-1913 годах лишь десятую часть, тогда как
Германия производила стали уже вдвое больше, чем Британия,
а выпуск стали в США вчетверо превосходил британские объёмы177.
Хронически дефицитная внешняя торговля была отчётливым пока¬
зателем ухудшающегося положения Британии в мировой экономике.
«К концу 1890-х годов Британия регулярно демонстрировала
превышение показателей импорта на 50% относительно экспорта.
Эти масштабные дефициты отчасти перекрывались процентами
от зарубежных инвестиций британского капитала... Определённый
вклад в исправление ситуации вносила империя, но он не был
слишком большим»178.
ИМПЕРИЯ БЕЗ ГЕГЕМОНИИ: ПРОВАЛ РЕФОРМ
В БРИТАНИИ ПЕРЕД ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНОЙ
Внешние инвестиции сами по себе не ослабляли положение Бри¬
тании на вершине мировой экономики. Крупные британские
компании и государство были способны привлекать любой не¬
обходимый им капитал, о чём свидетельствовали очень низкие
и к тому же падавшие процентные ставки, которые они плати¬
ли по займам во второй половине XIX века. Зато британскому
государству и британским компаниям не удалось осуществить
реформы, которые могли бы позволить Британии противостоять
нарастающей мощи её экономических и военных соперников —
Франции, Германии и Соединённых Штатов. У британских элит
по-прежнему оставались общая заинтересованность в низких
налогах, свободной торговле и золотом стандарте, в поддержку
которых они энергично выступали. Однако сплочённость общих
176 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 263-5 / Манн. Источники социальной
власти. Т. II, кн. 1, с. 338-340.
177 Cain and Hopkins, British Imperialism, 113.
178 Porter, Lion’s Share, 121.
289
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
интересов, проистекавших из совместных для британских элит
инвестиций и начинаний в метрополии и империи, искажалась
тем растущим влиянием, которое были способны оказывать на
политику правительства финансисты, переселенческие колонии
и инвесторы в периферийных территориях.
По сути дела, государству стало проще сохранять отношения
с настойчиво продвигавшими собственные интересы переселен¬
ческими колониями и расширять империю на периферийные
территории, а для финансистов стало легче инвестировать в более
успешные иностранные компании, вместо того чтобы предпри¬
нимать политические реформы, необходимые для поддержания
британской промышленной, а не финансовой гегемонии179. Ана¬
логичным образом не окупались бюджетные и политические из¬
держки поддержания британского военного и геополитического
доминирования. Для этого потребовалось бы повышение налогов,
введение воинского призыва или такая трансформация отношений
Британии с переселенческими колониями, что за это пришлось
бы заплатить британским элитам, чьи отношения с территориями,
куда они инвестировали, были бы подорваны, а также эти меры
потенциально провоцировали бы низшие классы в метрополии.
Поскольку британские инвестиции утекали за рубеж и всё
в большей мере пребывали в высоколиквидной форме, а потому
179 Джон Галлахер и Рональд Робинсон в своей классической статье «Империализм
свободной торговли» (John Gallagher and Ronald Robinson, «The Imperialism of Free
Trade», Economic History Review, 2nd series, VI, no. 1 (1953)) утверждали, что во второй
половине XIX века решения о расширении как формальной, так и неформальной
империи Британии принимались с целью удержания открытости мира для британ¬
ской торговли, инвестиций и извлечения сырьевых ресурсов. По мнению Галлахера
и Робинсона, эта стратегия была наиболее успешна там, где политическому кон¬
тролю предшествовало экономическое проникновение. Там же, где британцы просто
стремились осуществлять политическое доминирование, или в тех территориях, где
британское вторжение ликвидировало местные правительства, как это было в Египте
в 1880-х годах, британский политический контроль был слабым или нестабильным.
Хотя Галлахер и Робинсон предлагают честное описание последствий британского
империализма, в их схематическом анализе остаются без внимания те акторы, ко¬
торые продвигали подобную политику, и обстоятельства, которые они преодолевали
для достижения своих целей. Поэтому с помощью подобного анализа невозможно
объяснить, почему британские империалисты использовали разные обоснования для
использования экономической или политической власти либо задействовали её в раз¬
ных хронологических последовательностях.
290
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
были всё более уязвимы для спекулятивных колебаний180, богатые
британцы требовали проведения политики, которая бы удовлетво¬
ряла трём критериям. Она должна была, во-первых, увеличивать
их возможности защищать свои внешние инвестиции, во-вторых,
поддерживать ценность фунта стерлингов — валюты, которую они
использовали для привлечения иностранного капитала и инвестиций
за рубеж, — и, в-третьих, минимизировать налоговую нагрузку на их
доходы. В конечном итоге эти три цели входили в конфликт друг
с другом, а в ещё большей степени — с требованиями переселенче¬
ских колоний, с инициативами новых империалистов, стремившихся
расширять империю в Африке, а самое главное, со стремительно
возрастающими издержками поддержания геополитического первен¬
ства. Таким образом, даже несмотря на то, что британские элиты
XIX века, за исключением некоторых из тех, кто стремились к соз¬
данию новых колоний в Африке, были неспособны устанавливать
автаркические привилегии, они могли сохранять и в метрополии,
и в империи такую правительственную политику, которая обогащала
их в кратко- и среднесрочной перспективе, но подписывала приговор
британской гегемонии, поскольку блокировала реформы, способные
позволить Британии оживить её экономику и вновь утвердить её
геополитическое господство. Теперь мы обратимся к застою британ¬
ских финансовых и промышленных компаний, фискальной политике
и её воздействиям на военную и внешнюю политику, а напоследок
к эволюции отношений метрополии с переселенческими колониями
и империалистами, которые инициировали имперскую экспансию
в Африке. Нам необходимо понять, как получилось, что эта политика
определялась такими способами, которые подрывали британскую
гегемонию, и почему эта политика не была реформирована.
I. Застой и упадок британских компаний
Исчезновение мелких провинциальных банков в ходе волн бан¬
кротств и поглощений, ставших результатом более масштабных
180 Arrighi, Long Twentieth Century/ Арриги. Долгий двадцатый век; Arrighi et al., «Geo¬
politics and High Finance».
291
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
процессов финансиализации, во второй половине XIX века лишило
многие британские промышленные компании доступа к капиталу,
необходимому для модернизации, расширения или объединения.
(В главе 8 мы рассмотрим, каким образом банковские слияния
в Соединённых Штатах влияли уже на американскую экономику
и политику.) Выжившие крупные банки предпочитали инвести¬
ровать за рубежом, а британским компаниям, как крупным, так
и мелким, предлагали главным образом краткосрочные займы.
Доля средств, привлечённых в Лондоне и направленных в компа¬
нии внутри Британии, снизилась с 47% в 1865-1869 годах до 20%
в 1909-1913 годах181. «Лондон не финансировал фабрики и рудники
севера [Великобритании]... Собственная экономическая база Лон¬
дона, как всегда, вела во внешний мир, к финансам и торговле за
границей и за океаном»182. Кроме того, краткосрочный временной
горизонт крупных банков подразумевал, что они не предпринимали
таких же усилий по реорганизации различных отраслей с целью
создания олигополий, как их американские или немецкие визави.
Поэтому британские компании испытывали более существенную
внутреннюю конкуренцию и располагали меньшими прибылями,
чем американские или немецкие, что затрудняло для них при¬
влечение новых инвесторов или инвестиции в модернизацию
из нераспределённой прибыли183. Данная проблема дополнялась
тем фактом, что британские компании не располагали такими
же защитными таможенными тарифами, как их немецкие или
американские конкуренты. Кроме того, британские промышлен¬
ные компании не объединялись со своими конкурентами и не
скупали их, чтобы достичь той экономии от масштаба, которой
обладали американские и немецкие компании184. Показательно, что
в десятилетия, которые предшествовали Первой мировой войне,
сделки по слиянию компаний в Британии были главным образом
ограничены банковской и финансовой сферами. Немногочисленные
181 Cain and Hopkins, British Imperialism, 191.
182 Rubinstein, Capitalism, Culture and Decline in Britain, 146.
183 Best and Humphries, «City and Industrial Decline».
184 Lash and Urry, End of Organized Capitalism, 43-6.
292
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
крупные промышленные корпорации, сформированные благодаря
слияниям, представляли собой «холдинговые компании, которые
имели расплывчатую организацию в виде ассоциации фирм с не¬
большими головными офисами, незначительной координацией или
интеграцией, а операционные решения оставались на усмотрение
входивших в неё компаний. В большинстве случаев владельцы
и их семьи продолжали контроль и управление как холдинговой
компанией, так и на уровне дочерних структур»185. Внутри Брита¬
нии эти размытые объединения были конкурентоспособны, и хотя
в герметичной империи они были бы прибыльны, они оказывались
всё менее способны к соперничеству с более плотно интегрирован¬
ными и растущими немецкими и американскими корпорациями.
Кейн и Хопкинс утверждают, что британские компании, как
крупные, так и мелкие, не стремились к получению от банков
долгосрочного финансирования, поскольку не хотели подвергать
риску семейный контроль над бизнесом186. Внешнее финансирование
было ограниченным, потому что «британские компании, похоже,
185 Howard F. Gospel, Markets, Firms and the Management of Labour in Britain (Cambridge:
Cambridge University Press, 1992), 17.
186 Cain and Hopkins, British Imperialism, 181-201. Джеймс Формен-Пек и Лесли Ханна
(James Foreman-Peck and Leslie Hannah, «Extreme Divorce: The Managerial Revolution in
UK Companies before 1914», The Economic History Review 65, no. 4 (2012): 25) обнаружи¬
вают, что в 1911 году «директорами [британских корпораций с акционерным капита¬
лом более миллиона фунтов стерлингов] служили менее 3 тысяч человек, однако они
в совокупности владели лишь 3,4% (65 млн фунтов) общего акционерного капитала
(1,926 млрд фунтов)». Формен-Пек и Ханна рассматривают это в качестве неопровер¬
жимого доказательства того, что в Британии Викторианской эпохи владение и управ¬
ление компаниями были разделены за несколько десятилетий до того, как та же
тенденция наблюдалась в Соединённых Штатах, где она была описана в знаменитой
книге Адольфа Берла и Гардинера Минза «Современная корпорация и частная соб¬
ственность», выпущенной в 1932 году. Однако Формен-Пек и Ханна признают и то, что
британские компании в этот период внедряли меньше новшеств, чем их американские
и немецкие конкуренты. Эти авторы ничего не сообщают о том, почему «внешние»
директора постоянно поддерживали неэффективных и медленно реагирующих на си¬
туацию семейных управляющих. Данный факт лучше всего объясняется общими для
широкого круга британской элиты интересами и культурой, которые охватывали от¬
дельные компании, интересами, которые стимулировались наличием общих директо¬
ров в различных компаниях и расчётом компаний на то, что элиты будут приобретать
долговые облигации (Формен-Пек и Ханна упоминают, но не анализируют последнее
обстоятельство). Кроме того, влияние семей на директоров подкреплялось небольшим
размером советов директоров корпораций: «Британские советы директоров, имевшие
в среднем 9,6 участника, в целом были меньше, чем немецкие и американские».
293
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
были последовательно более скрытными, чем американские и не¬
мецкие, а без раскрытия необходимой информации инвестирова¬
ние в огромной мере очевидным образом лишалось стимулов»187.
Чэпмен обнаруживает, что инвестиционные группы точно так же,
как и промышленные компании, отдавали приоритет «сохранению
богатства и могущества семьи (или семей), которые контролировали
конкретный бизнес»188, а не максимизации контроля над рынком
или прибылей. Этим приоритетам способствовало британское
корпоративное право, которое позволяло семьям-основательницам
компаний удерживать контроль над ними, ограничивая новый
капитал облигациями или привилегированными акциями189 190.
Британские компании, разыскивавшие старший и младший
персонал и потенциальных партнёров, в социальном смысле сопо¬
ставимых с наследниками, владевшими и управлявшими фирмами,
«нанимали людей, чьё семейное происхождение и образование
готовили их к карьере в гражданской службе, вооружённых силах,
церкви и праве, и лишь немногочисленные технические специа¬
листы, наподобие управляющих джутовых мельниц и горных
инженеров, набирались на подчинённые позиции благодаря их
техническим компетенциям»1"1.
Британским компаниям с их технически неграмотными управ¬
ленцами становилось всё более сложно конкурировать с американ¬
скими и немецкими фирмами, которые ради лидерства полагались
на инженеров. Семейные и культурные общности между земельной
элитой, правительственными чиновниками, банкирами, купцами
и мануфактурщиками, которые способствовали достижению поли¬
тического консенсуса в XVIII—XIX веках, в дальнейшем сдерживали
привлечение людей с теми разновидностями образования и опыта,
которые были необходимы для конкуренции с крупными корпо¬
рациями, сформированными в конце XIX века для изобретения,
187 Lash and Urry, End of Organized Capitalism, 50.
188 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 249 and passim.
189 Patrick K. O’Brien, «The Costs and Benefits of British Imperialism», Past and Present
120 (1988), 182-6.
190 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 302.
294
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
производства и продажи передовых машин и потребительских
товаров.
II. Британские бюджеты, военная стратегия
и внешняя политика
На протяжении столетия между завершением Наполеоновских войн
и началом Первой мировой войны британские элиты были спо¬
собны удерживать налоги на низком уровне. Во время Крымской
и Англо-бурской войн элиты могли защищать свои интересы от
попыток повысить земельные налоги или вновь ввести таможенные
тарифы191. Вместо этого министерство финансов оплачивало воен¬
ные расходы при помощи облигаций, которые затем погашались
в мирное время, что позволяло держать гражданские и военные
расходы правительства на низком уровне192.
Размер совокупного бюджета британского правительства сокра¬
тился с 23% ВВП в последний год Наполеоновских войн до порядка
12-13% в 1830-1840-х годах. В 1855 году, на который пришёлся
пик расходов на Крымскую войну, бюджет был эквивалентен 13%
ВВП. В 1870-1890-х годах размер бюджета сократился до 6-7%
ВВП, а затем вырос лишь до 11% ВВП в 1902 году, пиковом для
расходов времён Англо-бурской войны. В 1913 году, когда Британия
готовилась противостоять милитаризированной Германии, расходы
бюджета составляли всего 8% её ВВП193.
Британские военные расходы в показателях доли от ВВП в 1870-
1913 годах составляли «78% от французских военных расходов, 67%
от российских и 41% от японских» и были сопоставимы с военными
расходами Италии, Германии и Австрии194. Однако поскольку в этих
191 Cain and Hopkins, British Imperialism, 202-25.
192 Aaron L. Friedberg, The Weary Titan: Britain and the Experience of Relative Decline
(Princeton: Princeton University Press, 1988), 89-134; Darwin, Unfinished Empire, 328 30;
Andrew S. Thompson, Imperial Britain: The Empire in British Politics c. 1880-1932 (Harlow:
Longman, 2000).
193 B.R. Mitchell, International Historical Statistics: Europe 1750-2000, 5th ed. (Houndmills:
Palgrave, 2003), 816 21, 905-13.
194 John M. Hobson, «The Military-Extraction Gap and the Wary Titan: The Fiscal-Sociology
of British Defence Policy 1870-1913», The Journal of European Economic History 22 (1993):
295
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
странах существовал воинский призыв, а Британии приходилось
платить жалование своим солдатам (все они были волонтёрами),
приведённые данные недооценивают разрыв между Британией
и всеми остальными великими державами, за исключением Со¬
единённых Штатов — единственной страны, чьи военные расходы
были меньше британских (США тоже полагались исключительно
на волонтёров). Тем не менее для «государственных деятелей
Викторианской эпохи» данные расходы были «обременительными
и неутешительными»195.
Британское правительство обосновывало низкие военные рас¬
ходы переосмыслением своих стратегических потребностей. Если
в последние десятилетия XIX века Соединённые Штаты рассматри¬
вались как более значительная угроза, нежели Япония, то затем
Британия отказалась от конкуренции с ними на Американском
континенте и в 1901 году подписала договор об уступке США прав
на строительство Панамского канала. Решение Британии рассма¬
тривать США в качестве союзника и младшего партнёра, а не
стратегического соперника обеспечило обоснование для отказа
от цели поддержания размера флота на уровне, эквивалентном
флотам всех других держав вместе взятых — вместо этого был
принят более скромный стандарт, предполагавший, что Британия
попытается иметь флот на уровне Франции и России в совокуп¬
ности196. На протяжении последних десятилетий XIX века Британия
по-прежнему концентрировалась на угрозах своей империи со
стороны Франции, России или Соединённых Штатов, а не Германии
на европейском континенте197.
Весомость интересов и источников доходов британских элит,
их союзников в империи и министерства финансов обосновывала
внимание к Британской империи в Европе. Элиты могли удержи¬
вать желательные для себя низкие налоги до тех пор, пока воен¬
ные были сосредоточены на менее затратной задаче удержания
480-1; см. также работу O’Brien, «Security of the Realm and the Growth of the Economy»,
где оспариваются находки Хобсона.
195 O’Brien, «Security of the Realm and the Growth of the Economy», 69.
196 Friedberg, Weary Titan, 135-208.
197 O’Brien, «Security of the Realm and the Growth of the Economy».
296
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
и расширения империи, а не на куда более дорогостоящей цели
противостояния Германии, Франции или России в Европе. Этот
подход был эффективен до того момента, пока империя приносила
прибыль, а в Европе не было войны. Поддержание и расширение
империи обходилось недорого благодаря Индийской армии — силе,
которая в XIX веке выполняла для Британии значительную часть
грязной работы. Эту армию готовили в соответствии с европей¬
скими техниками ведения боевых действий, возглавляли её бри¬
танские офицеры, а Индия обеспечивала основную массу войск
для сражений XIX века в Абиссинии, Китае, Бирме, Афганистане
и Персидском заливе190.
Большинство колониальных войн XIX века обходились Бри¬
тании дёшево с точки зрения финансов и человеческих жизней
её граждан (хотя то же самое нельзя сказать о неевропейских
народах). Дж. Дэвид Сингер и Мелвин Смолл обнаруживают лишь
пять войн в промежутке 1816-1913 годов (от завершения Напо¬
леоновских войн до начала Первой мировой войны), в которых
погибли более 10 тысяч «британских» солдат: Англо-бирманская
война 1823-1826 годов (15 тысяч погибших), Англо-афганская
война 1838-1842 годов (20 тысяч погибших), Крымская вой¬
на 1854-1856 годов (22 тысячи погибших), Махдистская война
в Египте 1882-1885 годов (20 тысяч погибших) и Англо-бурская
война 1899-1902 годов (22 тысячи погибших)198 199. Англо-бирман¬
ская и Махдистская войны не вызвали в Британии значительных
споров или несогласия, отчасти потому, что они завершились
успешным установлением британского контроля над Бирмой
и Египтом, а также потому, что почти все погибшие «британцы»
в действительности были не жителями Британских островов,
а индийскими солдатами в первом случае200 и сражавшимися за
Британию египтянами во втором201.
198 Tarak Barkawi, Globalization and War (Lanham: Rowman & Littlefield, 2006), chapter 3.
199 J. David Singer and Melvin Small, The Wages of War, I8I6-I965: A Statistical Handbook
(New York: John Wiley, 1972).
200 John F. Cady, A History of Modern Burma (Ithaca: Cornell University Press, 1958), 73-6.
201 Singer and Small, Wages of War, 392.
297
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
В Англо-афганской войне на стороне Британии сражались глав¬
ным образом индийские войска202. Среди 4,5 тысячи «британских»
солдат, уничтоженных в 1842 году в ходе одного из жесточайших
поражений в британской истории203, собственно британцев было
менее 700 человек — остальные были индийцами204. Гибель этих
солдат явно совершенно не заботила британцев, однако имело место
неприятие финансовых издержек войны, в особенности потому, что
её планы разрабатывались тайно, а причины и цели войны не рас¬
крывались правительством. Тори, победившие на выборах 1841 года
и сместившие правительство вигов в разгар войны, внесли свою
лепту в поражение Британии, предписав командирам в Афганистане
снижать расходы. Это было сделано путём сокращения субсидий
(взяток), направлявшихся командирами племенному союзу гильзаи,
который после этого перестал защищать британские войска, что
и сделало возможным бойню 1842 года205. Массовое уничтожение
главным образом индийских войск в Афганистане «развязало по¬
ток критики в индийской прессе»206, тогда как британская печать
сосредоточилась на финансовых издержках войны. Типичным
примером может служить следующая цитата из статьи в «Таймс»:
«После своего тщеславия в Афганистане наша страна потратила
15 млн фунтов стерлингов на совершенно невыгодные усилия»207.
Две другие крупные войны, которые Британия вела между 1815
и 1914 годами, были более продолжительными и более затратными
в части финансов и британских потерь, чем ожидали военные
202 Т.А. Heathcote, The Afghan Wars: 1839-1919 (London: Osprey, 1980), 67-83; John
W. Fortescue, History of the British Army, volume 11 (London: Macmillan, 1923), 269-352.
203 Поражений в британской истории - Речь идёт об отступлении из Кабула сил
генерала Эльфинстоуна в январе 1842 года, в результате которого до пункта назначе¬
ния — города Джелалабада - добрались лишь несколько человек. Помимо 4,5 тысячи
военных, при столкновениях с афганцами в этом походе погибло или было взято
в плен несколько тысяч гражданских лиц (прим, переводчика).
204 Patrick Macrory, Signal Catastrophe: The Story of the Disastrous Retreat from Kabul,
1842 (London: Hodder & Stoughton, 1966), 207.
205 Diana Preston, The Dark Defile: Britain’s Catastrophic Invasion of Afghanistan, 1838-
1842 (New York: Walker, 2012), 135-41; Heathcote, Afghan Wars, 52.
206 Ibid., 22.
207 Цит. в: Preston, Dark Defile, 22.
298
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
командиры или кабинет министров. Затруднения с решительной
победой над Россией в Крымской войне, несмотря на помощь
французских и османских союзников, спровоцировали дебаты по
поводу причин британской военной слабости, а также требования,
чтобы британская армия представила честный подсчёт числен¬
ности военных потерь. О стратегических просчётах Крымской
войны и об отсутствии припасов и медицинской инфраструктуры
для раненых солдат сообщали военные корреспонденты газет,
которые впервые вели репортаж с поля боя именно в Крыму.
Гнев общественности привёл к отставке главы правительства
и военного министра.
После Крымской войны в армии были проведены ограниченные
реформы. Правительство взяло на себя обеспечение войск, покончив
с обогащением офицеров на этой статье. Организация армии была
упрощена и централизована: были ликвидированы автономные
департаменты вне структуры командования. Были расширены во¬
енные школы, что позволило им заниматься подготовкой офицеров
без отрыва от службы, хотя для обучения рядового состава было
сделано мало208. Основные усилия были направлены на ведение
небольших колониальных войн, в которых британцы проявляли
себя превосходно и почти неизменно добивались успеха209.
Как уже говорилось в этой главе, британская армия не рефор¬
мировала свой офицерский корпус столь же решительно, как это
в XVIII веке проделал военно-морской флот, и во второй половине
2°8 Warner, «Peacetime Economy and the Crimean War»; Brian Bond, «Colonial Wars and
Punitive Expeditions 1856-99», in History of the British Army.
209 Bond, «Colonial Wars and Punitive Expeditions». Антуанетта Бёртон (Antoinette Bur¬
ton, The Trouble with Empire: Challenges to Modern British Imperialism (New York: Oxford
University Press, 2015)) перечисляет множество примеров противостояния британскому
владычеству со стороны колонизированных народов, что, по её мнению, демонстри¬
рует неустойчивость империи. Однако большинство этих случаев имели место после
того, как Британия была решительно ослаблена после Первой мировой войны. Тем не
менее, несмотря на военные, гражданские и идеологические вызовы, Британия сохра¬
няла свою империю, а прибыли продолжали течь в метрополию. Даже несмотря на
то, что после Второй мировой империя разваливалась, Британия никогда не упускала
возможность зарабатывать на своих колониях и никогда не несла большие потери
собственных граждан в сражениях с небританскими подданными. Для объяснения
утраты британской гегемонии необходимо обращаться к анализу самих британцев
(как в метрополии, так и за её пределами), а не тех, над кем они владычествовали.
299
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
XIX века ситуация не слишком продвинулась вперёд. В отличие от
немцев, которые заставляли офицеров поступать в военные школы,
сосредоточенные на технической подготовке (после победы немцев
во Франко-прусской войне в 1870 году этот же подход воспроиз¬
вели французы и американцы), британских офицеров продолжали
набирать из рядов благородных лиц, которые получали образо¬
вание совершенно иного толка, фактически не имевшее ценности
для подготовки к ведению современных войн со стремительно
совершенствующимся вооружением. Джентльмены фактически за¬
хватили офицерские позиции в армии, поскольку до 1871 года им
было позволено приобретать офицерские патенты, а в дальнейшем
их продвижение по службе было основано на социальном проис¬
хождении и образовании, а не на учёбе в военных академиях210 211.
«Социальный состав офицерского корпуса тоже оказался
устойчивым к изменениям. Упразднение покупки [офицерских
званий в 1870 году] мало на что повлияло, поскольку низкое
жалование, высокая стоимость жизни, дорогостоящая униформа
и полковые традиции гарантировали, что и в 1914 году офицеры
будут выходцами в целом из тех же социальных классов, что
в 1870 году»2”.
Качества, на основании которых в британской армии обычно
отбирались офицеры на протяжении XIX века и ранее, не были
полностью иррациональными. После Ватерлоо армия задействова¬
лась в колониальных, а не в европейских войнах, и офицерам по
большей части поручались задачи управления солдатами армий
колониальных и неоколониальных стран, состоявших из местного
населения. Во многих случаях армейские офицеры были и главны¬
ми администраторами на тех территориях, где они базировались.
Таким образом, в отборе офицеров по критериям политических
компетенций и связей, а не военных способностей был свой смысл
для Британии как империи, даже несмотря на то, что он ослаблял
способность её армии сражаться против европейских соперников.
210 Harries-Jenkins, Army in Victorian Society.
211 Edward Spiers, «The Late Victorian Army 1868-1914», in The Oxford History of the
British Army, 190.
300
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
Противоречие между потребностями Британии как империи и как
европейской державы лежало в основе бедствий Крымской войны.
Противоречия внутри империи между возможностями джентльменов
удачи с хорошими политическими связями (наиболее известным
среди них был Сесил Родс) и общими потребностями и ограничен¬
ными ресурсами государства были причиной ещё одной затратной
британской интервенции в столетие между 1815 и 1914 годами —
войны в Южной Африке, начатой Родсом, который после получения
в 1889 году британских полномочий предпринимал односторонние
действия, настраивавшие против Британии Бурскую республику. Родс
был способен покупать парламентскую поддержку и благосклонность
прессы с помощью долей в своих компаниях и неприкрытых взяток212.
Поначалу война в Южной Африке имела популярность: «пра¬
вительству воздалось убедительным большинством во время "ха-
ки'-выборов 1900 года»213. Однако для победы в войне понадобилось
гораздо больше времени, чем ожидалось: «Она потребовала участия
448435 человек британских и колониальных войск и обошлась
британскому налогоплательщику примерно в 201 млн фунтов
стерлингов. В общей сложности 5774 человека были убиты в бою,
а ещё 16168 человек умерли от болезней или ранений»214. Британ¬
ское общественное мнение повернулось против войны. Оппозиция
сосредоточилась на денежных издержках войны и её цене в жиз¬
нях британских солдат (в главе 7 мы проследим аналогичную
и ещё более масштабную реакцию на невосполнимые потери
американских солдат в ходе войны во Вьетнаме и последующих
конфликтов). Почти никакого внимания не уделялось последстви¬
ям войны в Южной Африке или любых других британских войн
для жителей тех стран, в которых они велись, хотя после 1870-х
212 Darwin, Empire Project, 217-54.
213 Christopher Saunders and Iain R. Smith, «Southern Africa, 1795-1914: The Two Faces
of Colonialism», in The Oxford History of the British Empire, Volume III, 618. [Хаки-выборов
1900 года — Имеются в виду всеобщие выборы, проходившие в сентябре-октябре
1900 года сразу после роспуска парламента. Поскольку в тот момент Англо-бурская
война считалась фактически выигранной, Консервативная партия во главе с лордом
Солсбери и её союзники среди либералов получили подавляющее большинство мест
в парламенте (прим, переводчика).]
214 Spiers, «Late Victorian Army», 201.
301
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
годов британское общество, побуждаемое активистами и газет¬
ными сообщениями, действительно высказывало возмущение по
поводу зверств, совершаемых другими европейскими державами.
Особенно резко такие заявления звучали по поводу массовых
убийств и пыток, совершённых бельгийцами в Конго215, а также
«против португальцев во время заключения англо-португальского
договора 1884 года»216.
Непростая победа в Англо-бурской войне вела к дальнейшему
урезанию британских стратегических целей, а не к увеличению
инвестиций в вооружённые силы. Оборона была сосредоточена на
Индии, а главным планом для армии стала подготовка к войне
с Россией в Афганистане217, которую можно было вести в основном
силами индийских солдат, чья гибель не побеспокоила бы британ¬
скую публику. Британия не была способна принять какую-либо
глобальную стратегию отчасти потому, что полномочия для подоб¬
ных решений были раздроблены между армией, военно-морским
флотом и различными министерствами218. Но даже если бы пра¬
вительство было в состоянии выработать некий план действий,
реализация любой реальной большой стратегии потребовала бы
введения существенно более высоких налогов, чему сопротивлялись
бы как элиты, так и массы избирателей. После Англо-бурской вой¬
ны главной заботой фактически стал рост государственного долга,
вызванный военными расходами. Это вело к сокращению расходов
на социальные программы и противодействию расширению чис¬
215 Adam Hochschild, King Leopold’s Ghost: A Story of Greed, Terror, and Heroism in Co¬
lonial Africa (New York: Houghton, Mifflin, 1998).
216 Andrew Porter, «Trusteeship, Anti-Slavery, and Humanitarianism», in The Oxford History
of the British Empire, Volume III, 220. [Англо-португальского договора 1884 года - По
этому соглашению Великобритания признавала за Португалией прибрежную полосу
в районе устья реки Конго, а Португалия предоставляла британским подданным, су¬
дам и товарам на этой территории такие же права, какими располагали португальцы.
Однако это решение могло нанести значительный удар по колониальным планам
в Африке других стран, в связи с чем против договора выступили Франция и Герма¬
ния. В результате британское правительство не представило договор с Португалией
для ратификации в парламент, а в июне 1884 года, через четыре месяца после подпи¬
сания, он был аннулирован (прим, переводчика).]
217 Friedberg, Weary Titan, 209-78.
2,8 Ibid., 279-91.
302
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
ленности армии219. Элиты сохраняли политическое влияние, чтобы
блокировать узконаправленные налоги, такие как таможенные
тарифы для отдельных отраслей или товаров220, банковские налоги
или налог на переход прав собственности на землю, предложенный
в 1909 году Либеральной партией.
Когда в 1910 году налоги были наконец повышены вместе
с принятием «народного бюджета»221 либералов после годичной
патовой ситуации и новых выборов, ставка подоходного налога
на богатейших британцев была удвоена, хотя по-прежнему оста¬
валась на мизерном уровне 7,5%, тогда как предложенный налог
на продажу земель, которому противостояли земельные круги,
по-прежнему господствовавшие в Палате лордов, был отклонён. Этих
новых поступлений оказалось достаточно только на ограниченные
социальные расходы, но для существенного увеличения военных
расходов их категорически не хватало, так что подобных попыток
не предпринималось. Парламентский акт 1911 года фактически
навсегда ограничил возможность лордов препятствовать введению
налогов и принятию законопроектов. Однако устранение этой воз¬
можности вето не привело к значительному повышению налогов
в мирное время или появлению социальных программ вплоть до
периода, начавшегося после Второй мировой войны. Британские
социальные движения, которые главным образом сосредоточились
на расширении избирательного права, тоже не требовали подобных
перераспределительных мер. Реформы либералов отчасти пред¬
ставляли собой попытку вобрать в себя эту мобилизацию222, хотя
противостояние повышению налогов и социальных расходов со
219 Geoffrey Searle, «‘National Efficiency’ and the ‘Lessons’ of the War», in The Impact of
the South African War, eds. David Omissi and Andrew Thompson (Houndmills: Palgrave,
2002).
22° Priedberg, Weary Titan, 89-134.
221 Народный бюджет - термин, появившийся в британской прессе для обозначения
бюджетного законопроекта либерального министра финансов Дэвида Ллойд Джорджа.
Его план предполагал беспрецедентные налоги на земли и доходы богатых британцев
для финансирования новых программ социального обеспечения. Проекту пришлось
преодолевать сопротивление Палаты лордов, которая заблокировала его на год, но
в итоге он был принят в апреле 1910 года (прим, переводчика).
222 Searle, «National Efficiency».
303
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
стороны консерваторов и некоторых либералов предшествовало
агитации за расширение избирательных прав до и после Первой
мировой войны и пережило её.
Индия уже предоставляла 250 тысяч солдат, что было пределом
возможного для доходов, извлекаемых Британией из этой колонии,
а возможно, и пределом численности «лояльных» индийцев, которых
могли завербовать британцы, — для любых дополнительных войск,
необходимых для ведения сухопутных войн в Европе или Азии,
Британии потребовалось бы действовать по образцу континенталь¬
ных держав и вводить воинский призыв. Британия в самом деле
демонстрировала определённые успехи, заполучив добровольцев из
переселенческих колоний для боевых действий в Южной Африке,
чтобы восполнить неготовность своего правительства набирать
«цветных» солдат из Индии для войны с белыми в Африке223. Од¬
нако 30 тысяч солдат из Канады, Австралии и Новой Зеландии,
которые сражались в этой войне, составляли лишь меньше десятой
части от общей численности выставленных Британией войск224 225.
Для крупной наземной войны такое количество солдат было бы
незначительным контингентом, что и подтвердилось в ходе Первой
мировой войны22’.
Англо-бурская война была примером того, как, вопреки мнению
Майкла Манна, британский расизм ослаблял империю. Во-пер¬
вых, неготовность британцев отправлять «цветных» индийских
солдат воевать с бурскими мятежниками означала, что посылать
сражаться и умирать пришлось гораздо больше британцев, чем
в том случае, если бы Британия смогла переступить через свою
расовую разборчивость при мысли о том, как белые погибают от
рук небелых. Во-вторых, хотя британцы и проявляли насилие по
223 Thompson, Imperial Britain, 157-8.
224 Peter Burroughs, «Defence and Imperial Disunity», in The Oxford History of the British
Empire, Volume III.
225 Количество солдат, служивших за океаном и погибших в Первой мировой войне,
включало, соответственно, 458218 и 56639 человек из Канады, 331814 и 59330 человек
из Австралии, 112223 и 16711 человек из Новой Зеландии и 1019013 и 65056 человек
из Индии (Thompson, Imperial Britain, 158). На долю этих четырех политий пришлось
22% численности как солдат, которые служили Британии в этой войне, так и погиб¬
ших на ней.
304
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
отношению к своим противникам-бурам, они были не настолько
жестоки, а следовательно, добивались меньших результатов, чем
в войнах против небелых, в которых не присутствовало угрызений
совести по поводу использования крайнего насилия.
Британские элиты никогда не рассматривали введение воинского
призыва. В первые два года Первой мировой войны действующая
британская армия фактически состояла из добровольцев и коло¬
ниальных войск. Британия прибегла к призыву лишь после того,
как её армия понесла огромные потери в бессмысленных атаках
на немецкие окопы. Сложность введения призыва во время Первой
мировой войны обеспечивала ретроспективную поддержку полити¬
ческой невозможности использования призывников для сохранения
империи или установления гегемонии в Европе. Британские массы
точно также не были готовы жертвовать своей жизнью ради дела
британской военной мощи, как элиты — своими деньгами. Даже
несмотря на то, что доходы Британии от торговли зависели от
разногласий между её европейскими соперниками, а в конечном
итоге от её способности препятствовать этим другим державам
в развязывании войны, у Британии, за исключением колониальных
подданных226, не было способности мобилизовать существующие
фискальные и человеческие ресурсы на поддержание геополити¬
ческого господства.
III. Переселенческие колонии и издержки империи
«В середине Викторианской эпохи проблема сплочённости империи
была решена британцами с помощью ряда смелых прагматичных
компромиссов,... [создавших] трёхкомпонентную глобальную си¬
стему» из всё более автономных переселенческих колоний, Индии
и зависимых колоний империи, которые контролировались военным
принуждением в сочетании с кооптацией местных элит, а также
неформальной империи, управляемой «частными предприятиями
или хаотичным сочетанием дипломатии и силы»227. В конце XIX века
226 Darwin, Empire Project, 263-72, 284-301
227 Ibid., 65.
305
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
эта стабильная конструкция была подорвана, поскольку британская
имперская политика в ответ на требования внутренних и колони¬
альных элит развивалась в двух противоположных направлениях.
Правительство стремилось сократить свои издержки в рамках
существующей империи, в особенности в переселенческих коло¬
ниях228, одновременно предпринимая действия по приобретению
новых колоний в Африке и концессий в Китае.
Колониальные пополнения отчасти отражали некий геополи¬
тический расчёт: если Британия не заберёт эти территории себе,
это сделают другие европейские державы или Соединённые Шта¬
ты229. Бернард Портер считает, что британский экспансионизм был
основан на «пессимизме... Теперь предполагалось, что Британии
приходится расширять свои территории, чтобы оставаться в жи¬
вых»230. Однако конкретные решения об интервенциях в Африку
или Китай принимались по требованию отдельных британских
предпринимателей-авантюристов или компаний, нацеленных на
освоение внешних территорий. Финансиализация и нарастающая
срочность, с которой британские инвесторы и компании искали
новые возможности для получения более высоких доходов, по¬
скольку прибыли от земельных активов и прежних видов бизнеса
в метрополии падали, обусловили предпринимателям лёгкость
привлечения финансирования для предприятий в Африке, которые
затем формировали присутствие на этом континенте, привлекав¬
шее правительственное содействие. Необходимо помнить, что, по
меткому выражению Джона Дарвина, «"империя" — это великое
слово. Но за её фасадом (в любое время и в любом месте) стояли
массы конкретных индивидов, сеть лоббистских интересов и куча
надежд — на карьеры, состояния, религиозное спасение или хотя
бы физическую безопасность»231.
Несмотря на стремление к экономии, Британия действительно
шла на вмешательство там, где её интересы — или, точнее, инте¬
228 Porter, Lion’s Share, 47-58.
229 Beloff, Britain’s Liberal Empire, 39-46.
230 Porter, Lion’s Share, 82.
231 Darwin, Unfinished Empire, xi.
306
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
ресы политически влиятельных элит — оказывались под угрозой,
а издержки военных действий представлялись невысокими. Ком¬
пании лондонского Сити с их растущими инвестициями в Африку
требовали и получали британское дипломатическое и военное
вмешательство в соответствующие территории232. В 1875 году Бри¬
тания вторглась в Египет, чтобы утвердить там нового правителя,
который с почтением относился бы к египетскому долгу перед ней.
С Бурской республикой, как уже отмечалось, Британия воевала
главным образом по настоятельной просьбе Сесила Родса, чтобы
защитить британский контроль над недавно открытыми залежами
золота и бриллиантов233.
В тропической Африке движущими силами колонизации высту¬
пали чиновники министерства иностранных дел и министерства
колоний, исходившие из геополитических соображений, личного
или ведомственного тщеславия, а также «масса пересекающихся
мини-империй торговцев, инвесторов, мигрантов, миссионеров,
железнодорожных и судоходных компаний, горнодобывающих
предприятий, банков, ботаников и географов»234, которые получали
финансовые выгоды и/или карьерное продвижение, если терри¬
тории, в которые они инвестировали, становились формальными
британскими колониями235. Миссионеры по большей части были
людьми скромного происхождения — ремесленниками, торговцами,
квалифицированными рабочими или сыновьями представителей
этих профессий236. Выяснялось, что работа в удалённых колониях
для них более выгодна и престижна, чем те карьеры, которые
были доступны для них в метрополии. «Торговые компании,
религиозные диссиденты, плантаторы и искатели приключений
были по меньшей мере столь же важны для расширения преде¬
лов империи, как королевские солдаты и моряки»237. Парламент
232 Chapman, Merchant Enterprise in Britain, 252-3.
233 Porter, Lion’s Share, 90-101; John Darwin, After Tamerlane: The Global History of Em¬
pire since 1405 (London: Allen Lane, 2007), 304-18.
23i Darwin, Empire Project, 97.
235 Cain and Hopkins, British Imperialism, 351-96.
236 Darwin, Unfinished Empire, 281-2.
237 Davis and Huttenback, Mammon and the Pursuit of Empire, 9.
307
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
и публика с правом голоса поддерживали захват новых колоний
при условии, что это не предполагало расходов для министерства
финансов, а территории можно было получить без войны. Сторон¬
ники приобретения новых колоний формировали общественную
поддержку, публикуя заказные статьи в «Таймс» и других газетах,
а также получая покровительство от эмигрантов, отставных чи¬
новников и военных238.
В главе 2 упоминалась точка зрения Ниала Фергюсона, которые
сравнивал современных американцев с «их британскими сверстни¬
ками столетие назад, которые выпускались из элитных британских
университетов, обладая совершенно имперскими идеалами»239. Теперь,
рассмотрев британский колониализм и британских колонистов с XVI
до XIX века, мы можем прийти к выводу, что любые имперские
идеалы перекрывала непреходящая реальность: разбогатеть было
легче не дома, а в колониях, в особенности в тех территориях,
которые были «неисследованными» и «нецивилизованными». Им¬
перские идеалы зачастую и правда присутствовали у миссионеров,
однако их взгляды никогда не имели решающего значения, а их
поведение в колониях и пропаганда в метрополии порой ослабляли
ту политику, которой способствовали капиталисты и министерство
иностранных дел240.
Как уже отмечалось, имевшаяся степень поддержки империа¬
лизма британцами в метрополии была результатом кампаний по
организации общественного давления на правительство с целью
военного вмешательства, предпринимаемых преследовавшими
собственные интересы инвесторами и авантюристами. Но, как мы
видели в предыдущем разделе, всякий раз, когда расходы и чело¬
веческие потери росли, общественная поддержка улетучивалась,
а на смену ей приходили гнев и расплата за «бессмысленное»
принесение в жертву жизней британцев. Фергюсон неправильно
интерпретирует историю той эпохи, в которой считается специа¬
листом, рассматривая её сквозь муть черчиллевской риторики,
238 Darwin, Empire Project, 83-106.
239 Ferguson, Colossus, 204.
240 Porter, Empire and Superempire, 56-61, 175.
308
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
ностальгии по ура-патриотизму первых дней Первой мировой вой¬
ны и подлинной преданности и жертвенности Второй мировой241.
Одновременно с расширением империи британское правитель¬
ство сталкивалось с постоянными вызовами своему владыче¬
ству в переселенческих колониях. Начиная с восстания в Канаде
в 1837 году, которое, хоть и было незначительным, но вызвало
опасения по поводу интервенции США242, Британия отвечала на
подобные инциденты, предлагая всё более значительную автоно¬
мию, что в дальнейшем привело к её неспособности противостоять
требованиям колонистов о дальнейших уступках. Эта политика
имела успех в том смысле, что благодаря ей переселенческие ко¬
лонии переводились на самообеспечение, хотя их вклад в оборону
Британией их территорий или в общие военные издержки империи
фактически был нулевым243. И тогда, и в дальнейшем Британия не была
готова оплачивать издержки отправки достаточного количества войск
в свои переселенческие колонии, чтобы оказывать помощь местным
элитам или сохранять прямое правление. Вместо повышения налогов
и введения воинского призыва британские элиты воспользовались
единственным оставшимся вариантом — создавать в переселенческих
колониях местные правительства, которые будут оставаться в струк¬
туре империи, но при этом привлекать средства, необходимые для
их собственной администрации и самообороны. В результате уже
в 1850-1860-х годах Британия вывела из Канады большую часть своих
войск. Правда, в 1860 году войска были направлены для подавления
восстания маори в Новой Зеландии, но затем основная часть этого
контингента была быстро выведена, чтобы снизить издержки244.
Неудивительно, что избранные правительства в переселенческих
колониях служили интересам своего электората или по меньшей
241 Антуанетта Бёртон (Burton, Trouble with Empire) демонстрирует, что Черчилль,
в ходе своей продолжительной карьеры в разных кабинетах министров отвечавший
за сохранение империи, предпринимал неутомимые (и бессовестные) усилия, чтобы
представить попытки Британии подавить сопротивление в колониях как успешные
меры, не требовавшие затрат сил и средств, а заодно и способствовавшие увеличению
благосостояния и прогрессу коренных народов.
242 Burroughs, «Imperial Institutions and the Government of Empire».
243 Davis and Huttenback, Mammon and the Pursuit of Empire, 11-12.
244 Burroughs, «Defence and Imperial Disunity».
309
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
мере местных элит. В 1859 году Британия разрешила «ответствен¬
ным правительствам» в переселенческих колониях вводить таможен¬
ные тарифы, и все эти структуры использовали новые полномочия
для привлечения доходов и защиты местной промышленности от
конкуренции со стороны Британии и других стран245. Несмотря на
то, что деловые группы в Британии постоянно вели лоббистскую
деятельность против этих тарифов246, Британия так никогда и не
оспорила сбор этих пошлин в переселенческих колониях. В по¬
литическом отношении было проще минимизировать расходы на
переселенческие колонии, а также возможности разрыва с ними247,
нежели противостоять колонистам и пытаться обратить вспять
их требования автономии и преследование собственных экономи¬
ческих интересов путём восстановления прямого правления, что
также потребовало бы от Британии оплаты издержек по защите
этих территорий. В любом случае в различных колониальных
департаментах не хватало сотрудников, все они находились под
постоянным давлением со стороны белых переселенцев и лобби¬
стов белых колонистов в зависимых колониях и не были способны
сформулировать новую, более решительную стратегию.
Кроме того, британское правительство предлагало кредитные
поручительства по ценным бумагам, которые выпускали как зави¬
симые, так и переселенческие колонии248, поэтому, чтобы избежать
необходимости расплачиваться за дефолты, Британия позволила
этим колониям вводить протекционистские меры для своей про¬
мышленности, хотя «её внутренний рынок оставался открытым
и незащищённым, отчасти с целью помощи конкурентам страны
в обслуживании своего долга перед британскими инвесторами»249.
Интересы британских промышленников, уязвлённые таможенными
тарифами переселенческих колоний, оказались отодвинуты на
второй план этими более масштабными фискальными и геополи-
245 Darwin, Empire Project, 51; Cain, «Economics and Empire», 42.
246 Davis and Huttenback, Mammon and the Pursuit of Empire, 253-61.
247 O’Brien, «Security of the Realm and the Growth of the Economy».
248 Davis and Huttenback, Mammon and the Pursuit of Empire, 166-94.
249 O’Brien, «Costs and Benefits of British Imperialism», 184.
310
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
тическими соображениями, а также способностью финансистов
делать выплаты по своим обязательствам главным приоритетом
внешней и имперской политики. Вопрос о том, как долго империя
оставалась прибыльной для Британии, представляет собой сложную
проблему, которую ещё предстоит решить. Однако неоспоримо
то, что она оставалась прибыльной для «взаимосвязанных элит
в правительстве, финансах, землевладении, коммерции, а также
для профессионалов на юго-востоке страны»250.
IV. Заключение
Какое значение имело изменение отношения переселенческих
колоний к метрополии? Снова поразмыслим над таблицей 1.1. Ко¬
лониальные элиты в Индии и переселенческих колониях помещены
в ней в квадранте с низким уровнем автономии от должностных
лиц метрополии и высокой степенью влияния на её экономику
и/или политику. Как было показано в этой главе, данная клас¬
сификация получает обоснование с помощью таких фактов, как
национализация Ост-Индской компании и устойчивая способность
британского государства изымать индийские ресурсы для мини¬
стерства финансов и задействовать индийских солдат в боевых
действиях для сохранения британского геополитического превос¬
ходства. Однако элиты переселенческих колоний располагаются
в противоположном квадранте таблицы 1.1 с высоким уровнем
автономии от чиновников метрополии и высоким же уровнем
влияния на её экономику и/или политику. Этот высокий уровень
автономии демонстрируют успешная Американская революция
и растущая способность остальных переселенческих колоний до¬
биваться самоуправления и использовать свои политические силы
для принятия мер наподобие таможенных тарифов, которые шли
на пользу колониям, даже несмотря на то, что они наносили вред
метрополии. Переселенческие колониальные элиты усиливали свои
взаимосвязанные экономические отношения с метрополией, чтобы
2S0 Avner Offer, «The British Empire, 1870-1914: A Waste of Money?», The Economic His¬
tory Review, new series, 46, no. 2 (1993): 232.
311
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
влиять на британскую политику и стимулировать те меры, кото¬
рые ослабляли способность Британии сохранять доминирование
в обрабатывающей промышленности и смещали баланс сил как
в экономическом, так и в политическом отношении в сторону
финансовой элиты.
По сути дела, в конце XIX века Британия утратила один из
четырёх принципиальных признаков достижения и удержания
гегемонии, установленных в булевой таблице истинности 1.3. Рас¬
тущая автономия переселенческих колоний и их увеличивающаяся
способность влиять на политику в британской метрополии стали
перевешивать или по меньшей мере уравновешивать отсутствие
автономии у Индии и её вклад в фискальное и военное могу¬
щество Британии. Таким образом, для понимания восхождения,
устойчивости и распада британской гегемонии нам потребовалось
проанализировать империю и её элиты в целом, чтобы проследить
взаимодействия между элитами метрополии и колоний и оценить
относительные воздействия автономных и зависимых колониаль¬
ных элит на политическую экономию метрополии. В главе 1 была
выдвинута гипотеза, что гегемония нарушала стабильные отно¬
шения между элитами и усиливала конфликт элит в метрополии.
Оказывается, что в Британии этого не происходило. Наоборот,
переселенческие элиты обнаружили путь к более значительной
автономии в рамках британской гегемонии. В случае Британии
к фатальному ослаблению её гегемонии привела именно более
значительная автономия элиты в переселенческих колониях, а не
усилившийся конфликт элит в метрополии.
Британский империализм создавал новые элиты как в метропо¬
лии, так и в колониях, меняя общую структуру отношений между
элитами. Финансиализация была порождением британского импе¬
риализма и двойного механизма формирования элит в метрополии
и колониях, порождённого этим империализмом. Денежно-кредитная
и финансовая гегемония Британии, шальные прибыли от колоний
и коммерции, а также запросы колониальных элит на автономию
и защиту сделали финансовую элиту тем краеугольным камнем,
который объединял материальные интересы и политические цели
прочих земельных, колониальных, торговых, промышленных и пра¬
312
Глава 5. Британия: исключительный реформизм
вительственных элит, порождая неизменный консенсус в пользу
низких налогов и сильной валюты. Эти меры гарантировали, что
финансы будут оставаться наиболее прибыльным видом инвести¬
ций и, в свою очередь, препятствовать реорганизации британской
промышленности и внутренних инвестиций, необходимой для про¬
тивостояния конкуренции со стороны американских и немецких
компаний. Низкие налоги не позволяли вывести военные расходы
на уровень, необходимый для того, чтобы значительно превосхо¬
дить другие европейские державы, прежде всего Германию, и тем
самым не допустить соперничества великих держав, которое вы¬
носило приговор британской торговой и колониальной гегемонии.
Необычайно долгая британская гегемония, которая охватывала
период промышленной революции, была ослаблена уникальным
образом — без формирования автаркических элит. Напротив, кон¬
сенсус между взаимосвязанными элитами обусловил устойчивую
имперскую и фискальную политику, которая действительно оказа¬
лась способной обслуживать все осознаваемые элитами интересы,
но при этом препятствовала реформам, принципиально важным
для противостояния восхождению экономических и военных со¬
перников.
ЧАСТЬ II
ГЕГЕМОНИЯ СЕГОДНЯ
ГЛАВА 6. СОЕДИНЁННЫЕ
ШТАТЫ: ОТ КОНСЕНСУСА
К ПАРАЛИЧУ, 1960-2016 ГОДЫ
На протяжении многих лет большинство из нас привыкли иметь поли¬
тическую позицию — республиканскую или демократическую, либеральную,
консервативную, умеренную. Суть дела в том, что большинство или по
меньшей мере многие проблемы, с которыми мы сейчас сталкиваемся, это
проблемы технические, проблемы административные. Всё это очень сложные
интеллектуальные суждения, которые не способствуют тому выдающемуся
сорту «чувственных порывов», что столь часто пробуждали нашу страну
в прошлом. Сегодня они обращены к вопросам, находящимся за пределами
осознания большинства людей.
Президент Джон Ф. Кеннеди, 1962'
1 Цит. В: Stephen W. Rousseas and James Farganis, «American Politics and the End of
Ideology», The British Journal of Sociology, 14 (1963): 358-9. Рассуждения в том же духе
президент Кеннеди развивал в ещё одном своём выступлении того же года: «Сегодня...
главные внутренние проблемы нашего времени не столь легко уловить, они не так
уж просты. Они относятся не к базовым противоречиям философии и идеологии,
а к способам и средствам достижения общих целей — поиску продуманных решений
для сложных и неподатливых вопросов. На кону наших экономических решений стоит
не какая-то большая война соперничающих идеологий, которая как следует прока¬
тится по нашей стране, а практическое управление современной экономикой. Нам
нужны не ярлыки и клише, а более основательная дискуссия по сложным и техниче-
314
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
С высоты нашей позиции спустя полвека уверенность прези¬
дента Кеннеди в способности специалистов (experts) решать
проблемы с помощью своих технических знаний выглядит
одновременно трогательной и неуместной. Но наиболее нереа¬
листично для тех, кто жил в Соединённых Штатах в первые де¬
сятилетия XXI века, выглядит его уверенность, что экспертные
суждения могут убедить элиты или граждан в целом отказаться
от своих идеологических позиций или подчинить свои частные
интересы политическим решениям, которые поведут к общему
процветанию и общему благу.
Впрочем, в те времена, когда Кеннеди произносил эти слова, для
его уверенности в том, что на смену идеологическим убеждениям
идёт экспертный консенсус, существовали достаточные основания.
То «практическое управление современной экономикой», которое
описывал Кеннеди во втором из своих процитированных выступ¬
лений, пользовалось поддержкой обеих американских партий. Их
лидеры в Конгрессе поддерживали кейнсианские стратегии сни¬
жения налогов и государственных расходов* 2, такую же позицию
занимали и «корпоративные умеренные», которые возглавляли
ским вопросам, которые подразумевает задача поддержания опережающего движения
огромного экономического механизма... Политические ярлыки и идеологические под¬
ходы непригодны для искомых решений... Проблемы... шестидесятых, в отличие от тех
типов проблем, которые стояли перед нами в тридцатых, подразумевают неочевидные
вызовы, на которые необходимо обеспечить технические, а не политические ответы»
(цит. в: Rousseas and Farganis, «American Politics and the End of Ideology», 359). Пред¬
ставления Кеннеди напоминают взгляды Дэниела Белла в работе «Конец идеологии:
об исчерпании политических идей в пятидесятые» (Daniel Bell, The End of Ideology: On
the Exhaustion of Political Ideas in the Fifties (New York: Free Press, 1960 / Белл Д. Конец
идеологии. Мультимедийное издательство Стрельбицкого, б/д), хотя неизвестно, был
ли Кеннеди с ней знаком.
2 Вера обеих партий в кейнсианские «тонкие настройки» экономики охватывала
повышение налогов точно так же, как и их сокращение. Закон «О контроле над
доходами и расходами» 1968 года, который увеличил на 10% федеральные налоги
на доходы граждан и прибыль корпораций, был одобрен в Сенате 64 голосами про¬
тив 16, причем «за» проголосовал 31 республиканец (www.govtrack.us/congress/vote.
xpd?vote=sl 968-468). и 268 голосами против 150 в Палате представителей, «за» про¬
голосовали 114 республиканцев (www.govtrack.us/congress/vote.xpd?vote=h 1968-357).
Наиболее заметные высказывания против повышения налога раздались со стороны
противников войны во Вьетнаме, таких как сенатор Джордж Макговерн, который
в иных случаях поддерживал более щедрые социальные программы, финансируемые
за счёт более высоких налогов.
315
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
большинство крупнейших компаний США3. В начале 1960-х годов
этот консенсус распространялся и на внешнюю политику, пред¬
полагая согласие по поводу агрессивного подхода к вооружению
Третьего мира и антиповстанческим действиям на его территории.
Лидеры обеих партий соглашались не только по поводу масштабных
целей экономического роста, сокращения бедности и сдерживания
коммунизма — они были уверены и в эффективности стратегий,
сформулированных экспертами в правительстве. (Этот консен¬
сус осмеял Морт Заль, подводя итоги президентской кампании
1956 года: «Эйзенхауэр выступает за "постепенность" (gradualism).
Стивенсон выступает за "умеренность" (moderation). Народ должен
выбирать между этими двумя крайностями».)4
В то же время подобная политика встречала незначитель¬
ное действенное противостояние за рамками администрации
Соединённых Штатов. На левом фланге движение за мир было
слабым — оно сосредоточилось в основном на прекращении
ядерных испытаний, при этом игнорируя военные интервенции
США по всему миру5. Профсоюзы поддерживали макроэкономи¬
ческую политику правительства и ограничивали свои требования
повышением заплат и увеличением льгот вслед за увеличением
производительности и прибылей корпораций. Во внутренней по¬
литике влияние тех, кого в дальнейшем назовут «лунатиками»,
было маргинализировано, поскольку Республиканская партия во
главе с Эйзенхауэром и Никсоном по максимуму задействовала
интернационалистскую внешнюю политику, управление макро¬
экономическим ростом с помощью правительственных рычагов
и умеренные усилия по постепенному снижению бедности. За
3 G. William Domhoff, The Myth of Liberal Ascendancy: Corporate Domination from the
Great Depression to the Great Recession (Boulder: Paradigm, 2013); Kotz, Rise and Fall of
Neoliberal Capitalism.
4 Цит. в: Jeffrey Frank, Ike and Dick: Portrait of a Strange Political Marriage (New York:
Simon & Schuster, 2013), 142.
5 Charles De Benedetti and Charles Chatfield, An American Ordeal: The Antiwar Movement
of the Vietnam Era (Syracuse: Syracuse University Press, 1990), 9-78; Lawrence Wittner,
The Struggle Against the Bomb, 3 volumes (Stanford: Stanford University Press, 1993-2003);
Penny Lewis, Hardhats, Hippies, and Hawks: The Vietnam Antiwar Movement as Myth and
Memory (Ithaca: Cornell University Press, 2013), 58.
316
ГЛАВА 6. С оединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
пределами юга США обе партии — и республиканцы, и демокра¬
ты — поддерживали постепенное расширение гражданских прав
для чернокожих.
Капиталисты (по меньшей мере те, которые возглавляли круп¬
нейшие промышленные и финансовые компании) поддерживали
правительственные социальные программы, экономическое регули¬
рование, прогрессивное налогообложение — или, что происходило
чаще, шли им на уступки, даже несмотря на то, что пытались
блокировать или замедлять новые инициативы властей. Одобрение
этих действий, как и сами системы нормативного регулирования
и социальные программы, представляло собой прагматичную ре¬
акцию на масштабное усиление воинственных настроений рабочих
и фермеров в 1930-х годах и радикальную электоральную политику
внутри (а потенциально и за пределами) Демократической партии,
олицетворением которой выступал Хьюи Лонг6.
Богатые американцы, как и их европейские визави, не видели
иного выбора, кроме как согласиться с исторически беспрецедент¬
но низкими масштабами неравенства доходов и благосостояния7.
76 богатейших американцев с состояниям более 75 млн долларов,
представленные в 1957 году в одной из статей журнала Fortune,
«считали несколько аморальным, что их дети будут жить на не за¬
работанные ими деньги». Однако даже те, кто хотел бы, чтобы их
дети унаследовали их состояния, понимали, что согласны на высо¬
кий уровень налогообложения. «Снижение 90-процентного налога на
наследство политически невозможно без общего снижения налогов.
Но даже если реальное облегчение налогового бремени невозмож¬
но, положение очень богатых едва ли можно назвать отчаянным»8.
Поддержка бизнесменами внешней политики США была умаслена
дипломатическими, финансовыми и военными мерами американ¬
6 Хьюи Лонг (1893-1935) — один из самых знаменитых американских политиков-
популистов времён Великой депрессии, губернатор штата Луизиана, ставший прото¬
типом Вилли Старка, главного героя романа «Вся королевская рать» Роберта Пенна
Уоррена (прим, переводчика).
7 Thomas Piketty, Capital in the Twenty-First Century (Cambridge: Harvard University
Press, 2014) / Пикетти T. Капитал в XXI веке. M.: Ад Маргинем Пресс, 2015.
8 Richard Austin Smith, «The Fifty-Million-Dollar Man», Fortune (November 1957): 233, 238.
317
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ского правительства по защите их зарубежных инвестиций, а также
сверхприбылями, которые они получали от оружейных контрактов,
достававшихся не только крупным компаниям, но и субподрядчикам,
которые базировались практически в каждом избирательном округе.
Профсоюзы, придававшие огромное значение хорошо оплачиваемым
и стабильным рабочим местам, которые занимали их члены в оборон¬
ных компаниях, поддерживали внешнюю политику, формировавшую
необходимость в производимом ими оружии.
Согласие обеих партий относительно целей внешней и значи¬
тельной части внутренней политики, а также методов достижения
этих целей при помощи государственного управления было осно¬
вано на высокой степени сплочённости среди элит. Компании были
взаимосвязаны благодаря тому, что одни и те же лица занимали
места в разных советах директоров, а в центре этой сети нахо¬
дились крупнейшие банки. Способность менеджеров корпораций
преследовать собственные интересы вместо того, чтобы действовать
в качестве доверенных лиц своих акционеров и сотрудников, была
жёстко ограничена их зависимостью от банков в части финанси¬
рования и сетью правительственных регулятивных мер, которые
препятствовали возможности менеджеров изменять соотношение
между долями доходов, направлявшихся собственникам, управлен¬
цам и работникам. В промежутке между 1930-ми и 1970-ми годами
сдерживающим фактором для корпораций также выступала влия¬
тельность профсоюзов и их готовность устраивать забастовки. Не
охваченные профсоюзами промышленные компании за пределами
южных штатов сталкивались с угрозой профсоюзной организации
своих работников, если их заработные платы и льготы падали су¬
щественно ниже, чем те, которых добивались трудящиеся — члены
профсоюзов. В 1950-х годах доля государства в национальном до¬
ходе существенно увеличилась, а в следующем десятилетии вновь
выросла при отсутствии действенного противостояния военным
расходам. Кроме того, рост доли государства происходил пото¬
му, что обе политические партии были привержены сохранению
социальных программ Нового курса, а разногласия между ними
касались главным образом представлений о том, в пользу каких
групп следует расширять эти программы и какой ценой.
318
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
Конфликт вокруг идеологических, классовых или иных сюже¬
тов был ограниченным прежде всего благодаря господствующему
положению Соединённых Штатов в мировой экономике и геопо¬
литике, которое обеспечивало ресурсы для согласования множе¬
ства интересов и приоритетов. Налоговые поступления позволяли
осуществлять новые социальные программы на уровне как штатов
и муниципалитетов, так и страны в целом. Государственный сектор
строительных работ, который радикально увеличился с приняти¬
ем программ Нового курса, сохранялся в течение четверти века
после Второй мировой войны — основным его фокусом стали
школы, университеты, больницы и дороги. Количество студентов
в университетах, постепенно увеличивавшееся в первой полови¬
не XX века, сразу после окончания Второй мировой удвоилось,
а к концу XX века выросло более чем вчетверо9. Военное домини¬
рование США финансировалось за счёт бюджета Пентагона, кото¬
рый в течение двух десятилетий между завершением Корейской
войны и окончанием Вьетнамской войны поглощал 7-10% ВВП10,
а также дополнялся внешней помощью, на которую в совокупности
приходилось 1-2% ВВП11. Производительность, заработные платы,
прибыли корпораций и ВВП — все эти показатели в 1950-1960-х
годах стремительно и одновременно росли, а биржевой индекс
S&P с 1945 года увеличился на 527%, достигнув пикового значения
в 1969 году12.
Отражением консенсуса элит во внешней и внутренней поли¬
тике была поддержка обеими партиями готовности президентов
Кеннеди и Джонсона задействовать войска во Вьетнаме, а также
значительное двухпартийное большинство в пользу многих зако¬
нопроектов программы Великого общества Джонсона и законов
о гражданских правах. 89-й созыв Конгресса 1965-1966 годов,
9 US Census Bureau, The 2010 Statistical Abstract (2010), table HS-21; National Center for
Educational Statistics, 120 Years of American Education: A Statistical Portrait (Washington,
DC: US Department of Education, 1993), figure 2.
10 См. таблицу 7.2 на с. 399.
11 Curt Tarnoff and Larry Nowels, «Foreign Aid: An Introductory Overview of US Programs
and Policy», Congressional Research Service (2005), 16.
12 US Census Bureau, 2010 Statistical Abstract, table HS-38.
319
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в рамках которого демократы имели своё самое значительное
большинство как в Палате представителей, так и в Сенате, начиная
с 1937-1938 годов, провёл серию законопроектов о гражданских
правах. Кроме того, были приняты закон Харта-Селлера («Об им¬
миграции и гражданстве»), отменивший национальные квоты на
иммиграцию в США в пользу европейцев, программы по борьбе
с бедностью, меры по защите окружающей среды, включая закон
о находящихся в опасности биологических видах. Тогда же были
законодательно закреплены государственное телевещание, Нацио¬
нальный фонд искусств и гуманитарных наук, учреждены нацио¬
нальные медицинские программы Medicare и Medicaid'3, ставшие
наиболее значительными социальными программами со времён
принятия закона о социальном обеспечении 1935 года. Многие
из этих программ получали поддержку со стороны значительных
групп республиканцев в Конгрессе.
ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ...
Значительным исключением из этого молчаливого согласия (круп¬
ных) капиталистов в рамках кейнсианской экономики и правитель¬
ственных социальных программ было сохранявшееся противостоя¬
ние капиталистов трудовым профсоюзам и стремление их ослабить.
До и после принятия закона Вагнера13 14 и во время Второй мировой
войны работодатели были бессильны остановить волны создания
профсоюзов, и лишь после нескольких десятилетий скоординирован¬
ных усилий они оказались в состоянии сократить их размах и силу
профсоюзов. Первая и имевшая наиболее долгосрочные послед¬
ствия победа работодателей над профсоюзами, закон Тафта-Хартли
13 Medicaid — государственная программа медицинской помощи нуждающимся,
реализуемая на уровне штатов при поддержке федеральных властей с 1965 года
(прим, переводчика).
н Закон Вагнера — Национальный Закон о трудовых отношениях 1935 года, состав¬
ленный сенатором Робертом Вагнером. Этот основополагающий документ американ¬
ского трудового законодательства Нового курса гарантировал право наёмных ра¬
ботников частного сектора объединяться в профсоюзы, участвовать в коллективных
переговорах и предпринимать коллективные действия, например, забастовки (прим,
переводчика).
320
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
1947 года, была достигнута в нужное время и в нужном месте. Это
произошло в период одной из всего лишь двух сессий Конгресса
между 1932 и 1994 годами, когда у республиканцев было большинство
и в Палате представителей, и в Сенате, вслед за волной забастовок
и инфляции цен сразу же после завершения Второй мировой войны.
Впрочем, точно такая же коалиция республиканцев и примкнувших
к ним демократов из южных штатов в Конгрессе, которая приняла
закон Тафта-Хартли, преодолев вето президента Трумэна15 16, провела
и закон Лэндрама-Гриффина в 1959 году, когда у демократов было
значительное большинство в обеих палатах. Этот закон создавал
ещё большие препятствия для профсоюзов и успешно блокировал
любые отдельные попытки противостоять нарастающей способности
работодателей препятствовать организующим силам профсоюзов,
облегчив Национальному совету по трудовым отношениям (НСТО)
возможности расследований в отношении профсоюзов.
Работодатели, которые лоббировали закон Тафта-Хартли, не
предвидели тех впечатляющих долгосрочных последствий, к кото¬
рым он приведёт в части создания препятствий для профсоюзов.
Фактически, как утверждает Дэвид М. Котц, «критическая масса
руководителей корпораций пришла к выводу, что [после принятия
закона Тафта-Хартли] настало подходящее время для сделки с ли¬
дерами рабочих, которые теперь стали более умеренными и были
стиснуты этим законом... Если бы существовала возможность
устранения профсоюзов, то, скорее всего, немногие, а то и никто из
крупных корпораций на это бы не пошёл, однако в 1940-х, 1950-х
и 1960-х годах возможность продолжения усилий по вытеснению
профсоюзов была нереалистичной»"1.
Ряд положений закона Тафта-Хартли позволял отдельным штатам
принимать законопроекты о «праве на труд», которые запрещали
предприятия, принимающие на работу только членов профсоюзов,
т. е. запрещали требование, чтобы все занятые на охваченном проф¬
союзами предприятии принадлежали к представляющему их инте¬
15 Benjamin С. Waterhouse, Lobbying America: The Politics of Business from Nixon to
NAFTA (Princeton: Princeton University Press, 2014), 53-4.
16 Kotz, Rise and Fail of Neoliberal Capitalism, 58.
321
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ресы профсоюзу и платили ему членские взносы. Эти положения
были направлены на сохранение отсутствия профсоюзов в южных
штатах, но никто и не предвидел тот масштаб, в каком компании
станут перемещать свою инфраструктуру на юг, создавая рычаги
воздействия, которые они могли использовать против наёмных
работников в остальной части страны. Неожиданной была и спо¬
собность капиталистов действовать локтями при помощи законов
о праве на труд в юго-западных штатах точно так же, как в южных,
в 1940-1950-х годах, а затем, уже в XXI веке, в Мичигане, Индиане
и Висконсине. Наконец, закон Тафта-Хартли 1947 года обеспечил
компаниям возможность подавать в отношении профсоюзов су¬
дебные иски за ущерб от убытков в ходе стихийных забастовок,
проводимых рабочими без разрешения профсоюза. Это придало
профсоюзам национального масштаба мощный стимул для того,
чтобы осуществлять дисциплину и контроль на местах, которые
на протяжении нескольких десятилетий подтачивали автономию
местных ячеек и ослабляли боевой настрой их членов17.
Членство в профсоюзах с неизбежностью сокращалось по мере
того, как организуемые ими корпорации и отрасли приходили
в упадок, ведь масштаб членства в профсоюзах может оставаться
стабильным или увеличиваться только в том случае, если они
способны охватывать новые компании и сектора. Таким образом,
отражением тех способов, при помощи которых положения за¬
конов Тафта-Хартли, Лэндрама-Гриффина и действия НСТО при
республиканских администрациях усиливали друг друга, затруд¬
няя профсоюзную организацию, было продолжавшееся несколь¬
ко десятилетий снижение членства в профсоюзах в абсолютных
показателях, а в особенности в показателе доли охваченной ими
рабочей силы. Плотность охвата профсоюзами, рассчитанная как
доля организованных несельскохозяйственных работников, достигла
пикового уровня 33,3% в 1954 году (аналогичного предшествующему
максимуму 1945 года), снизилась до 28,6% к 1960 году, сократилась
лишь до 26,6% в 1972 году, но затем падала ускоряющимися тем-
17 David R. Roediger and Philip S. Foner, Our Own Time: A History of American Labor and
the Working Day (New York: Greenwood Press, 1989), 266-7.
322
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
пами - до 23,9% в 1981 году, 18,2% в 1991 году, 14,8% в 2001 году
и 13% в 2011 году18.
Ослабление американских профсоюзов происходило в силу
сочетания факторов, существовавших с послевоенных десятиле¬
тий до наших дней. Прежде всего, те типы разногласий между
капиталистами относительно характеристик отрасли, масштаба,
местоположения или идеологии, которые создавали предпосылки
для законодательства о социальном обеспечении и регулирования
в других политических сферах, никогда не распространялись на
профсоюзы. Работодатели всегда противостояли профсоюзам еди¬
ным фронтом19, поэтому профсоюзы не могли найти союзников
среди капиталистов, либо заключать сделки с ними или федераль¬
ным правительством в отсутствии масштабных волн забастовочной
активности или необходимости пресекать волнения трудящихся
в военное время.
Во-вторых, профсоюзы раскалывал расизм, в связи с чем они
предпринимали мало попыток организовать трудящихся в южных
штатах, выступавших бастионом антипрофсоюзного большинства
в Конгрессе, — именно в эти штаты компании, охваченные проф¬
союзами, перемещали свои предприятия ещё до того, как стали
выносить свои мощности и рабочие места в другие страны. И пока
расизм разделял профсоюзы и их либеральных союзников20, он
объединял южных демократов и республиканцев в Конгрессе
и позволял республиканцам постоянно обращаться к избирате¬
лям, которых в противном случае оттолкнула бы консервативная
экономическая политика21. Грегори Хукс и Брайен Маккуин об¬
18 Barry Eidlin, Labor and the Class Idea in the US and Canada (Cambridge: Cambridge
University Press, 2018), table Al.l.
19 G. William Domhoff, «Is the Corporate Elite Fractured, or Is There Continuing Corporate
Dominance? Two Contrasting Views», Class, Race and Corporate Power 3, no. 1, article 1
(2014); Myth of Liberal Ascendancy.
20 Reuel Schiller, «Singing ‘The Right-to-Work Blues’: The Politics of Race in the Campaign
for ‘Voluntary Unionism’ in Postwar California», in The Right and Labor in America:
Politics, Ideology, and Imagination, ed. Nelson Lichtenstein and Elizabeth Tandy Shermer
(Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2012).
21 Tarni J. Friedman, «Capital Flight, ‘States’ Rights,’ and the Anti-Labor Offensive after
World War II», in The Right and Labor in America; Elizabeth Tandy Shermer, «‘Is Freedom
323
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
наруживают, что в тех избирательных округах, где на выборах
в Конгресс 1946 года победили республиканцы (эти округа и дали
им большинство, обеспечившее принятие закона Тафта-Хартли
вопреки вето Трумэна), размещались авиационные производства,
и в ходе Второй мировой войны эти территории столкнулись
с существенным притоком небелых иммигрантов22. Как будет
показано ниже, расизм также обеспечивал Никсону основание
для того, чтобы использовать тему позитивной дискриминации23
для откола профсоюзов от их союзников-демократов в северных
штатах, которые выступали за гражданские права.
В-третьих, среди профсоюзов существовали разногласия отно¬
сительно коммунизма, что вело к чисткам, устранявшим наиболее
преданных и успешных организаторов, в результате чего во главе
профсоюзов оставались всё более пассивные и бюрократичные
должностные лица24. Таким образом, долгосрочными последствия¬
ми стратегии корпораций, в течение нескольких лет после Вто¬
рой мировой войны направленной на ограничение расширения
профсоюзов и их растущей силы, было ослабление профсоюзов
и их политическая изоляция в таком масштабе, который никто
не мог предвидеть в момент принятия законов Тафта-Хартли
и Лэндрама-Гриффина. Наконец, при череде президентов из респуб¬
ликанцев и консервативных демократов, находившихся у власти
с 1969 по 2008 годы, членство в профсоюзах и правовые позиции
НСТО настолько изменились, что они сдерживали профсоюзную
организацию и позволяли работодателями использовать способы
of the Individual Un-American?’ Right-to-Work Campaigns and Anti-Union Conservatism,
1943-1958», in The Right and Labor in America.
22 Gregory Hooks and Brian McQueen, «American Exceptionalism Revisited: The Military-
Industrial Complex, Racial Tension, and the Underdeveloped Welfare State», American
Sociological Review 75 (2010).
23 Позитивная дискриминация (affirmative action) - термин, впервые появившийся
в одном из указов Джона Кеннеди в 1961 году и в настоящий момент обозначающий
практики предоставления преимущественных прав различным меньшинствам, напри¬
мер, наличие обязательной минимальной квоты для женщин в парламенте. В США
в описываемый период внедрение позитивной дискриминации касалось прежде всего
небелого населения (прим, переводчика).
24 Judith Stepan-Norris and Maurice Zeitlin, Left Out: Reds and America’s Industrial Unions
(Cambridge: Cambridge University Press, 2003).
324
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
борьбы с профсоюзами, разработанные в 1970-х годах фирмами
наподобие Modern Management Methods25. Поворот к усиливающимся
попыткам борьбы с профсоюзной организацией сопровождался
волной корпоративных слияний (она будет рассмотрена ниже),
которая устраняла разграничения между преимущественно север¬
ными корпорациями, прежде располагавшими к себе профсоюзы,
и преимущественно южными компаниями, ранее отличавшимися
неистовым противостоянием профсоюзам.
ВЕЛИКИЙ РАЗВОРОТ
После 1960-х годов американская экономика и публичная политика
резко изменились. В 1970-х годах стремительно повышавшиеся после
окончания Второй мировой войны заработки индивидов, доходы
семей, производительность труда, прибыли корпораций и доходы
государства разом перестали расти. Сколь бы тяжёлым временем
ни были семидесятые в сравнении с бумом 1950-1960-х годов,
темпы роста ВВП (как совокупного, так и на душу населения), про¬
изводительности труда и реальных заработков на одного наёмного
работника сокращались и в последующие десятилетия. Эти пока¬
затели стали демонстрировать противоположную тенденцию лишь
благодаря экспансии 1995-2000 годов, которая была пробуждена
к жизни и поддерживалась главным образом финансовым пузырём,
лопнувшим вместе с крахом фондового рынка в 2000 году26.
Производительность труда в США, в промежутке 1950-1973 го¬
дов показывавшая рост в среднем на 2,5% в год, затем, с 1973 по
1984 годы, увеличивалась лишь на 1% в год27. Реальные зарплаты,
которые в 1960-х годах росли на 10% в год, в 1970-х увеличи¬
25 Kim Phillips-Fein, Invisible Hands: The Making of the Conservative Movement from the
New Deal to Reagan (New York: Norton, 2009), 206-7. [Modern Management Methods - Кон¬
салтинговая компания из штата Иллинойс, основанная в 1971 году; специализируется
на «помощи предпринимателям в укреплении отношений со своими сотрудниками»
(прим, переводчика).]
26 Robert Brenner, The Boom and the Bubble: The US in the World Economy (London:
Verso, 2003).
27 Angus Maddison, «Growth and Slowdown in Advanced Capitalist Economies: Techniques
of Quantitative Assessment», Journal of Economic Literature 25 (1987): 650.
325
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
вались лишь на 2,7% в год, что, впрочем, и так было более чем
вдвое выше динамики в любом из последующих десятилетий211.
Норма прибыли нефинансовых коммерческих компаний, «резко
колеблющаяся в течение отдельно взятого бизнес-цикла», до¬
стигала пиковых значений 9,2% в 1982 году, 12,6% в 1997 году
и 11,7% в 2006 году, что едва ли сопоставимо с пиковыми зна¬
чениями в 16% в 1950-х годах и 17,3% в 1966 году. Кроме того,
в 1950-1960-х годах эти пики продолжались дольше, а спады были
короче и менее резкими, чем в любом последующем десятилетии,
включая 1990-е годы28 29.
Трудящимся после 1973 года доставалась лишь незначительная
доля роста производительности. С 1948 по 1973 годы производи¬
тельность увеличилась на 96,7%, а средняя почасовая заработная
плата работников на производстве/вне сферы управления в частном
секторе выросла на 91,3%. Но в 1973-2014 годах производительность
выросла на 72,2%, а зарплаты всего на 9,2%30.
Неравенство доходов, снижавшееся при всех президентах от
Франклина Рузвельта до Линдона Джонсона, за исключением
Эйзенхауэра, при котором оно оставалось на неизменном уровне,
далее увеличивалось при всех президентах от Никсона до Бу-
ша-младшего, включая Клинтона, и слегка снизилось при Обаме.
Неравенство в благосостоянии начиная с 1970-х годов росло всё
более быстрыми темпами, достигнув в президентство Буша-млад-
шего в 2007 году пикового значения, превышавшего прежний
максимум, установленный в 1929 году31. В 1928 году на долю
самых богатых 1% американцев приходилось 23,9% совокупного
28 Brenner, Boom and the Bubble, 47.
29 Kotz, Rise and Fail of Neoliberal Capitalism, 87, 63.
30 Josh Bivens and Lawrence Mishel, «Understanding the Historic Divergence Between
Productivity and a Typical Worker’s Pay: Why It Matters and Why It’s Real», Economic Policy
Institute, Policy Briefing Paper no. 406 (2015), figure A.
31 Thomas Piketty and Emmanuel Saez, «Income Inequality in the United States, 1913-
2002», in Top Incomes over the Twentieth Century: A Contrast Between European and English
Speaking Countries, ed. Anthony B. Atkinson and Thomas Piketty (Oxford: Oxford University
Press, 2007), table Al. Это изменение было впервые зафиксировано Барри Блюстоуном
и Беннеттом Харрисоном (Barry Bluestone and Bennett Harrison, The Great U-Turn:
Corporate Restructuring and the Polarizing of America (New York: Basic, 1988)), которые
в названии своей книги ввели сам термин «великий разворот».
326
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
национального дохода. К 1979 году этот показатель сократился
до 10%, но в 2007 году снова увеличился до 23,5%, а в 2013 году
слегка сократился до 20,1 %32. Иными словами, «верхнему 1% аме¬
риканцев, которые в конце 1960-х годов обычно получали 11%
национального дохода, теперь достается чуть более 20%, а нижние
50%, которые прежде обычно получали более 20%, теперь имеют
12% — от нижних 50% к верхнему 1% перешло 8% национального
дохода. Доля доходов этого верхнего 1% настолько увеличилась,
что с избытком перевесила снижение доли нижних 50%, хотя
количественно эта группа в 50 раз больше. Для нижних 50% на¬
чиная с 1980 года средний размер доходов до налогообложения
остановился на уровне примерно 16 тысяч долларов, тогда как для
верхнего 1% он утроился до примерно 1,3 млн долларов в 2014 году.
В результате, если в 1980 году взрослые представители верхнего
1% получали доходы, в 27 раз превышавшие доходы нижних 50%,
то сегодня этот разрыв увеличился до 81 раза»33.
В 1949-1979 годах в периоды экономической экспансии верх¬
нему 1% доставались 10% совокупного роста доходов, что соот¬
ветствовало или было немного меньше их доли в национальном
доходе, тогда как в 1981-2013 годах верхний 1% получал 58,9%
роста, что значительно превышало долю этой группы в нацио¬
нальном доходе и увеличивало ее34. «Руководители крупных аме¬
риканских компаний в 1965 году зарабатывали в 20 раз больше,
чем средний работник; в 1978 году это соотношение увеличилось
до 29,9:1, к 1989 году - до 58,7:1, а затем, в 1990-х, подскочило до
376:1 в 2000 году, к концу происходившего в этом десятилетии
восстановления экономики». После падения фондового рынка
в 2000-2001 годах и финансового кризиса 2008-2009 годов зара¬
ботки руководителей компаний снижались, но в обоих случаях
быстро возвращались на прежний уровень: «в 2014 году соотно¬
32 Estelle Sommeiller, Mark Price, and Ellis Wazeter, «Income Inequality in the US by State,
Metropolitan Area, and County», Economic Policy Institute (2016), table 10.
33 Thomas Piketty, Emmanuel Saez, and Gabriel Zucrnan, «Distributional National Accounts:
Methods and Estimates for the United States», National Bureau of Economic Research (2016),
21-2.
34 Sommeiller, Price, and Wazeter, «Income Inequality in the US», table 9.
327
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
шение заработков руководителя и работника восстановилось до
уровня 303,4:1»35.
Государственная политика в 1970-х годах тоже совершила впе¬
чатляющий поворот. Единственное существенное увеличение роли
федерального правительства в законодательном регулировании или
социальном обеспечении произошло в первые годы администрации
Никсона, когда было основано Агентство по охране окружающей
среды (1970 год), вступили в силу законы «О чистом воздухе» (1970
год) и «О чистой воде» (1972 год), а также в 1970 году был принят
закон «Об охране труда и здоровья»36. После этого в Соединённых
Штатах не принималось никаких значимых законов об охране
окружающей среды.
В течение четырех десятилетий после программы «Великого об¬
щества» попытки дальнейшего наращивания социальных гарантий
и компенсаций постоянно блокировались. Наиболее известным
эпизодом в этой серии стали поражения, которые потерпели планы
гарантированного здравоохранения для всех американцев адми¬
нистраций Никсона, Картера и Клинтона. Все три эти поражения
состоялись в тот момент, когда Конгресс находился под контролем
демократов, причем при Картере в 1977-1978 годах демократиче¬
ское большинство было почти таким же существенным, как при
Джонсоне в 1965-1966 годах. Каждый из планов, предлагавшихся
тремя указанными президентами, был более всеобъемлющим, чем
тот, который превратился в закон при Обаме в 2010 году.
Единственным законопроектом о гражданских правах, принятым
после периода президентства Джонсона, стал закон об амери¬
35 Lawrence Mishel and Alyssa Davis, «Тор CEOs Make 300 Times More than Typical
Workers», Economic Policy Institute, Issue Brief no. 399 (2015).
36 Закон «Об охране труда и здоровья» был принят Конгрессом в 1970 году после
того, как деловые круги забаллотировали более сильный законопроект, предложен¬
ный администрацией Джонсона в 1968 году. Профсоюзы полагали, что независимое
Управление по охране труда и здоровья (УОТЗ) будет более уязвимым к давлению
со стороны бизнеса, чем в том случае, если его регуляторные полномочия будут со¬
средоточены в Министерстве труда, как предлагал Джонсон. В последующие полвека
эти опасения оправдались. Тем не менее принятие закона оказалось возможным,
поскольку в 1970 году профсоюзы по-прежнему располагали политическим влиянием
такого масштаба, что деловым кругам пришлось идти на компромисс, поддержав
законопроект Никсона об УОТЗ.
328
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
канцах с ограниченными возможностями 1990 года; кроме того,
был принят ряд более скромных законопроектов, целью которых
было обернуть вспять решения Верховного суда, ослаблявшие дей¬
ствующие законы о защите от дискриминации афроамериканцев
и женщин. Даже когда отдельные группы выигрывали судебные
дела, расширявшие их гражданские права, им не удавалось при¬
обрести более значительные социальные гарантии. Американские
женщины добились правового равенства во многих сферах начиная
с 1960-х годов, однако им не удалось получить финансируемый
государством отпуск по уходу за ребенком и детские льготы, на
которые имеют право женщины в любой другой богатой стране37.
В конце президентства Обамы общий уровень бедности был выше,
чем в 1973 году, в конце первой администрации Никсона, который
по-прежнему остается минимальным за всю историю США38.
Правительственной инициативой, имевшей начиная с 1970-х
годов наиболее существенные последствия для афроамериканцев
и поддерживаемой официальными лицами на уровне страны,
штатов и муниципалитетов и при демократических, и при рес¬
публиканских администрациях, было чрезвычайное увеличение
численности заключённых чернокожих. Если в 1980 году в тюрьме
сидели 3% черных мужчин от 18 до 65 лет, то в 2000 году эта доля
выросла до 7,9%39. Это оказало влияние на большее количество
афроамериканцев и имело гораздо более глубокие последствия,
чем невнятные программы позитивной дискриминации со стороны
работодателей или университетов40.
37 Подробно о серии поражений законопроектов о гарантиях воспитания детей
в 1970-х годах пишет Салли Коэн (Sally Cohen, Championing Child Care (New York: Colum¬
bia University Press, 2001)); см. тж. Kimberly J. Morgan, «А Child of the Sixties: The Great
Society, the New Right, and the Politics of Federal Child Care», Journal of Policy History 13
(2001).
38 US Census Bureau, Historical Poverty Tables (2017), Table 2, www.census.gov/data/ta-
bles/time-series/demo/income-povertv/historical-poverty-people.html. Последний доступ —
14 января 2019 года.
39 Bruce Western, Punishment and Inequality in America (New York: Russell Sage
Foundation, 2006), 17.
40 Уэстерн (Western, Punishment and Inequality, 29) демонстрирует все последствия
«тюремного бума» для возрастной когорты чернокожих, родившихся между 1965
329
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
История правительственной политики США после 1968 года — это
не только сюжет о полном отсутствии значимых новых социальных
программ вплоть до принятого в 2010 году закона Обамы «О защите
пациентов и доступном здравоохранении». Помимо этого, власти
предпринимали уверенные шаги по ослаблению защитных механиз¬
мов для трудящихся и потребителей, одновременно меняя регуля¬
торную и налоговую политику таким образом, что это увеличивало
неравенство и делало граждан более уязвимыми для бесчинств
крупных корпораций. Все завоевания Нового курса и Великого об¬
щества по сокращению неравенства за три десятилетия, прошедших
от избрания Рейгана до избрания Обамы, были развернуты вспять,
поскольку по масштабам неравенства в благосостоянии Соединён¬
ные Штаты в первом десятилетии XXI века вернулись в 1920-е годы.
Аналогичное возвращение произошло и в области государственного
контроля над капитализмом. Законы Нового курса, регулирующие
банковскую деятельность и финансовый сектор, в 1990-х годах были
почти полностью отменены. Как обнаружили Томас Волшо и Натан
Келли, снижение плотности охвата трудящихся профсоюзами имело
самые значительные и самые длительные последствия для доли
в национальном доходе 1% богатейших американцев, за чем последо¬
вали пузыри активов на рынках акций и недвижимости, увеличение
доли республиканцев в Конгрессе, а затем и установление верхних
пределов налогообложения. С конца 1970-х годов и вплоть до настоя¬
щего времени все эти четыре меры продвигались в направлении
повышения доходов и благосостояния верхнего 1%41. Брюс Уэстерн
и Джейк Розенфельд указывают, что «сокращение организованного
труда даёт от пятой до третьей части роста неравенства — эффект,
сопоставимый с нарастающим расслоением заработных плат в за¬
висимости от уровня образования»42.
и 1969 годами. В 1999 году в заключении находились 22,4% представителей этой
группы, тогда как степень бакалавра получили лишь 12,5%.
41 Thomas W. Volscho and Nathan J. Kelly, «The Rise of the Super-Rich: Power Resources,
Taxes, Financial Markets, and the Dynamics of the Top 1 Percent, 1949-2008», American
Sociological Review 11 (2012).
42 Bruce Western and Jake Rosenfeld, «Unions, Norms, and the Rise in US Wage Inequality»,
American Sociological Review 76 (2011), 513.
330
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
Как уже отмечалось, в промежутке 1970-2008 годов произошло
радикальное увеличение неравенства благосостояния и доходов.
Отчасти этот рост был связан с изменениями в налоговом кодек¬
се. Верхняя ставка подоходного налога снизилась с 77% в конце
президентства Джонсона до 28% при Рейгане. В 2009-2010 годах
Конгресс при демократическом большинстве в обеих палатах об¬
суждал, оставить ли верхнюю ставку на уровне 35%, как это было
при Буше-младшем, или вернуть ее на уровень 39,6%, как в период
президентства Клинтона. Этот спор был разрешён двухпартийным
соглашением, устроенным вице-президентом Байденом и лидером
республиканского меньшинства в Сенате Митчем Макконнеллом,
о сохранении ставки на уровне Буша-младшего до 2012 года. Ставка
на уровне президентства Клинтона вновь стала постоянной после
принятия соответствующего закона в 2013 году. Восстановление
ставки в 39,6%, наряду дополнительными налогами на инвестици¬
онные доходы, призванными помочь финансированию програм¬
мы Obamacare, в сочетании со «снижением налогов для среднего
класса и бедных... сокращали доходы 1% американцев с самыми
высокими заработками в среднем на 5% на одно домохозяйство
и увеличивали доходы десятой части домохозяйств с самыми низ¬
кими заработками в среднем на 9,7%... Обама продвинулся вперёд
в борьбе с неравенством доходов»43. Законом Трампа 2017 года
о снижении налогов верхняя ставка подоходного налога была сни¬
жена до 37%, и пока непонятно, когда появятся условия, которые
вновь позволят сокращать неравенство.
Наряду со снижением налоговых ставок, федеральное пра¬
вительство примирилось с тем, что состоятельные американцы
используют всё больше способов укрытия доходов — налоговое
законодательство 2017 года приведёт лишь к расширению этих
уловок. При помощи юристов, бухгалтеров и офшорных банкиров
из «индустрии защиты доходов»44 400 американцев с самыми вы¬
сокими доходами в 2007 году платили всего половину причитаю¬
43 Jonathan Chait, Audacity: How Barack Obama Defined His Critics and Created a Legacy
That Will Prevail (New York: Custom House, 2017), 70.
44 Jeffrey Winters, Oligarchy (Cambridge: Cambridge University Press, 2011).
331
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
щегося по номинальной максимальной ставке подоходного налога
в 35%, тогда как в 1992 году они платили 85% от положенного по
номинальной ставке в 31%. Подобные схемы уклонения от налогов
сокращают федеральные налоговые доходы на 70 млрд долларов
в год. В 2009 году президент Обама предложил меры по закручи¬
ванию гаек в отношении «налоговых мошенничеств» и «закрытию
заморских налоговых гаваней». Эти меры компенсировали бы
лишь 8,7 млрд долларов из 700 млрд долларов, которые в тече¬
ние следующего десятилетия были бы потеряны из-за уклонения
от налогов налогоплательщиками с высокими доходами, но они
были отвергнуты Конгрессом с демократическим большинством45.
Публикация в 2016 году «панамского досье» — документов, похи¬
щенных у базирующейся в Панаме юридической фирмы Mossack
Fonseca, которая специализируется на помощи богачам в создании
фиктивных офшорных компаний, — даёт представление о сохра¬
няющемся масштабе этого типа уклонения от налогов. Соеди¬
нённые Штаты и Великобритания по большей части отказались
участвовать в усилиях Евросоюза и ОЭСР по принудительному
раскрытию подлинных владельцев данных активов, что позволило
бы собирать с них налоги46.
Налоговые поступления от корпораций также впечатляюще сни¬
зились: с 23% федеральных доходов в 1967 году до 12% в 2008 году —
главным образом потому, что Конгресс голосовал за придание
45 Jeffrey Winters, «America’s Income Defense Industry», Hufftngton Post, October 22, 2010.
46 Richard Murphy, Dirty Secrets: How Tax Havens Destroy the Economy (London: Verso,
2017). Дж.С. Шармен (J.C. Sharman, Havens in a Storm: The Struggle for Global Tax Regula¬
tion (Ithaca: Cornell University Press, 2006)) прослеживает крах попыток ОЭСР заставить
налоговые гавани «принять стандартный пакет налогового, финансового и банковского
регулирования с целью сдерживания этого конкурентного механизма и предотвращения
“гонки уступок” в налоговых ставках» (р. 1). Шармен утверждает, что налоговые гавани
оказались способны к отражению жёстких санкций, направленных против их практик,
выиграв риторическую войну против крупных государств. Не приводя сколько-нибудь
серьёзного анализа проблемы, Шармен недооценивает роль богачей и банков в Соеди¬
нённых Штатах и европейских странах в сдерживании более энергичных усилий их пра¬
вительств по пресечению укрывательства денег в зарубежных налоговых гаванях. Тем
не менее в работе Шармена даётся наглядная история подъёма и живучести налоговых
гаваней, а также история и последствия (хотя причины остаются без освещения) неудач
США и Евросоюза в использовании полномочий, которые у них имелись и по-прежнему
имеются, для закрытия налоговых гаваней.
332
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
статуса законов всё большему количеству налоговых кредитов
и льгот, а администрации от обеих партий игнорировали исполь¬
зование компаниями налоговых убежищ наподобие тех, которые
использовали богатые физические лица для того, чтобы прятать
деньги в зарубежных налоговых гаванях47. Доля федеральных
доходов от налогов на недвижимость и дарение, которые платят
только богатейшие 2% американцев (причем главным образом
богатейшая десятая часть из 1%), между 1967 и 2008 годами со¬
кратилась наполовину48.
В течение последних четырех десятилетий были устранены
два главных основания государственной поддержки малоимущих.
Во-первых, инфляция разъедала минимальную заработную плату,
благодаря которой повышаются доходы не только тех, чей труд
оплачивается по такой ставке, но и всей нижней по размеру
доходов части рабочей силы, поскольку заработные платы в дан¬
ной группе устанавливаются в соответствии с этим минимумом.
Пиковое значение минимальной заработной платы с поправкой
на инфляцию было достигнуто в 1968 году, когда получавший
этот минимум полностью трудоустроенный работник имел доход
в 90% от порога уровня бедности для семьи из четырех человек.
К концу 1980-х годов этот показатель снизился до чуть более 50%
от порога уровня бедности, а к середине 2000-х годов он был ещё
ниже. В 2007-2009 годах благодаря трёхступенчатому повышению
минимальной заработной платы она выросла до двух третей от
порога уровня бедности49. «Если бы начиная с 1968 года минималь¬
ная заработная плата росла одним темпом с производительностью
труда, то она бы превышала 18 долларов в час»50.
47 Matthew Gardner, Robert S. McIntyre, and Richard Phillips, «The 35 Percent Corporate
Tax Myth: Corporate Tax Avoidance by Fortune 500 Companies, 2008 to 2015» (Washington,
DC: Institute on Taxation and Economic Policy, 2017). itep.org.
48 Office of Management and Budget, Historical Tables, tables 2.2 and 2.5.
49 US Census Bureau, 2010 Statistical Abstract, table 636.
50 Economic Policy Institute, «The Top Charts of 2015» (2015), epi.org, chart 4.| IS долларов
в час — С 2014 года в США действовала ставка минимальной зарплаты в 10,95 долла¬
ров в час. Джо Байден в ходе своей президентской кампании обещал увеличить её до
15 долларов в час (прим, переводчика).]
333
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Федеральная программа социального обеспечения «Помощь семьям
с детьми на иждивении» (AFDQ, появившаяся в рамках Нового курса
и радикально расширенная в период Великого общества, также была
ослаблена из-за отсутствия увеличения льгот, компенсирующего ин¬
фляцию 1970-1980-х годов. В 1996 году эта программа была упразд¬
нена, а на смену ей пришло Временное содействие нуждающимся
семьям (TANF) в качестве выполнения предвыборного обещания
Клинтона «покончить с тем социальным обеспечением, к которому
мы привыкли». В 1990-х годах последствия прекращения программы
AFDC и снижения минимальной заработной платы маскировались
общим увеличением доступности низкооплачиваемых рабочих мест
и частично смягчались повышением вычета с подоходного налога.
Но рецессия, начавшаяся в 2008 году, привела к появлению невидан¬
ных со времен, предшествовавших Великому обществу, масштабов
недоедания, бездомности и крайней бедности.
Наконец, отступление федерального правительства проявилось
в том, в каком масштабе оно осуществляет корпоративное регу¬
лирование в ущерб работникам и потребителям. Дерегулирование
в большинстве секторов было реализовано посредством изменения
правил или неприменения действующих регулятивных мер, а не пу¬
тём прямого упразднения регуляторных институтов. Антитрестовые
законы остаются в силе, но начиная с эпохи Никсона федеральные
власти одобряли практически все сделки по корпоративным слия¬
ниям51. Обязательства обеспечивать контент общего пользования
и равное освещение деятельности кандидатов на политические
посты, а также противоречивых тем, имевшиеся у телеканалов
и радиостанций, которые получали бесплатные лицензии и извле¬
кали прибыль из групп принадлежащих государству частот, были
отменены Федеральной комиссией по связи в 1987 году, когда
она упразднила доктрину объективности52. Различные правитель-
51 Лина Хан и Сандип Вахисан (Lina Khan and Sandeep Vaheesan, «Market Power and
Inequality: The Antitrust Counterrevolution and Its Discontents», Harvard Law and Policy
Review 11 (2017)) прослеживают эволюцию антитрестовой доктрины в направлении
гораздо большего попустительства со стороны Министерства юстиции и федеральных
судов с эпохи Рейгана до сегодняшнего дня.
52 Доктрина объективности (Fairness Doctrine), или доктрина сбалансированного
освещения, была введена Федеральной комиссией по связи в 1949 году и подразу¬
334
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
ственные институты, такие как Агентство по защите окружающей
среды и Управление по охране труда и здравоохранению, стали
гораздо менее эффективны, поскольку они всё больше отстают
в разработке новых регуляторных мер для ограничения или запрета
небезопасных химикатов, механизмов и трудовых практик, которые
появлялись после того, как эти учреждения ввели ряд правил по
безопасности окружающей среды и труда в 1970-х годах, в момент
своего основания. Отчасти это было результатом «отхода от наме¬
ченного курса» — неспособности действующего законодательства
и регуляторных институтов идти в ногу с новыми технологиями
и организационными формами. Другая часть объяснения заклю¬
чается в намеренных решениях республиканских и в меньшей,
но вполне реальной степени демократических администраций об
отказе от новых регулятивных мер, которые они считали слишком
обременительными для бизнеса и не оправданными расчётами,
основанными на рыночных механизмах.
НСТО начиная с 1970-х годов всё более слабо противодейство¬
вал тому, что корпорации использовали запугивание и другие
противоправные тактики для ослабления усилий по профсоюзной
организации труда53. Попытки администраций Картера, Клинтона
и Обамы реформировать трудовое законодательства для усиления
НСТО и профсоюзов против подобных действий работодателей
потерпели поражение в Конгрессе (в 1977 году закон о реформе
трудового законодательства смог с перевесом в один голос пре¬
одолеть затягивание слушания в Сенате и вступил в силу). В ре¬
зультате профсоюзы стали всё более беспомощны против усилий
работодателей по борьбе с забастовками и созданию препятствий
для организации трудящихся как легальными, так и нелегальными
методами. При этом уровень охвата работников профсоюзами,
как отмечалось выше, постоянно сокращался по мере того, как
мевала, что всякое лицо, в чей адрес прозвучали нападки в СМИ, имеет право на
предоставление эфирного времени для ответа. В преддверии президентских выборов
2008 года некоторые демократы считали, что этот принцип необходимо восстановить,
но Барак Обама счёл его непринципиальным (прим, переводчика).
53 James A. Gross, Broken Promise: The Subversion of US Labor Relations Policy 1947-1994
(Philadelphia: Temple University Press, 1995).
335
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
существующие профсоюзы всё менее эффективно защищали за¬
работные платы, льготы и условия труда их членов.
Марк Линдер прослеживает, какие усилия предпринимали круп¬
ные строительные и промышленные корпорации, чтобы ослабить
профсоюзы строительных работников, которые они рассматривали
в качестве источника требований значительного повышения зара¬
ботных плат, что снижало прибыли и, стимулируя другие профсою¬
зы к повторению успехов в трудовых контрактах строительных
работников, способствовало инфляции54. Как показывает Линдер,
Круглый стол бизнеса55 исходно был организован для лоббистских
усилий в отношении федерального правительства с целью подрыва
профсоюзов строительных работников. Администрация Джонсона
преимущественно отвергала уговоры бизнесменов, однако при
Никсоне НСТО издавал распоряжения, которые усложняли для
профсоюзов строительных работников противодействие увеличению
строительных компаний, не охваченных профсоюзами. В дальнейшем
благодаря судебным решениям и распоряжениям НСТО у строитель¬
ных компаний появилась возможность учреждать не охваченные
профсоюзами дочерние структуры, которые могли иметь совместные
контракты с подразделениями тех же самых компаний, охваченных
профсоюзами, и играть против них. Кампания против строительных
работников была первым шагом в рамках более масштабных усилий,
которые объединённая корпоративная элита США предпринимала
для последовательного ослабления профсоюзов в 1970-х годах
и в последующие десятилетия56. Всё это приводило к появлению
политических предпосылок для смещения корпоративной элиты
вправо и внедрения серии мер, ныне именуемых «неолиберальны¬
ми», которые ещё больше ослабляли политическое влияние неэлит
и смещали доходы и власть в направлении этой элиты.
54 Marc Linder, Wars of Attrition: Vietnam, the Business Roundtable, and the Decline of
Construction Unions, 2nd ed. (Iowa City: Fanpihua, 2000).
55 Круглый стол бизнеса — Основанная в 1972 году и базирующаяся в Вашингтоне
лоббистская ассоциация, членами которой являются главы крупнейших компаний
США (в отличие от Торговой палаты США с корпоративным членством). - прим, пе¬
реводчика.
56 Domhoff, The Myth of Liberal Ascendancy, Waterhouse, Lobbying America.
336
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
Наиболее фатальным было дерегулирование банковского и фи¬
нансового секторов в рамках ряда административных решений
и законодательных актов57. Их кульминацией стали закон Грэмма-
Лича-Блайли 1999 года — коллективное начинание контролируемого
республиканцами Конгресса и администрации Клинтона, которые
отменили закон Гласса-Стиголла58 1933 года, — и закон «О мо¬
дернизации товарных фьючерсов» 2000 года, также подписанный
президентом Клинтоном, который покончил с большей частью
регулирования производных финансовых инструментов (дерива¬
тивов). Благодаря дерегулированию финансового сектора и стали
возможны те разновидности спекулятивных практик и неприкрытого
мошенничества, которые породили финансовый кризис 2008 года59.
ЧТО УНИЧТОЖИЛО ПОСЛЕВОЕННЫЙ
КОНСЕНСУС ЭЛИТ В АМЕРИКЕ?
Каким образом можно объяснить случившийся после 1960-х годов
сдвиг в государственной политике, контуры которого мы только
что обозначили? Почему узкий диапазон политических дискуссий
и, что ещё более важно, структурных возможностей для того, что¬
бы бросить вызов соотношению сил между государством и граж¬
данским обществом, капиталистами и трудящимися, военными
и гражданскими, элитами и массами в несколько последующих
десятилетий после вынесенного в эпиграф этой главы выступления
87 Greta Krippner, Capitalizing on Crisis: The Political Origins of the Rise of Finance
(Cambridge, MA: Harvard University Press, 2011).
S8 Закон Гласса-Стиголла был ключевым элементом финансового законодательства
Нового курса, направленным на пресечение финансовых спекуляций, которые привели
к Великой депрессии. В частности, закон запрещал коммерческим банкам заниматься
инвестиционной деятельностью, существенно ограничивал права банков на операции
с ценными бумагами и вводил обязательное страхование банковских вкладов (прим,
переводчика).
89 В упомянутом законе 2000 года имелись пункты, в дальнейшем прозванные «оговор¬
ками Enron», которые отменяли любое регулирование фьючерсов на энергоносители, пред¬
усмотренное законом о товарно-сырьевых биржах 1936 года. Это исключение позволило
корпорации Enron заниматься мошенническими операциями, которые увенчались её бан¬
кротством в 2001 году. В 2008 году Конгресс принял так называемый закон об устранении
оговорок Enron, преодолев вето президента Джорджа Буша-младшего.
337
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Кеннеди раскрылся разнообразными и впечатляющими способами?
Сегодня мы по-прежнему спорим о причинах того, почему было
нарушено равновесие начала 1960-х годов и кто получил выгоды
от последующей политической неопределённости. Почти во всех
объяснениях дезорганизации американской политики и ослабле¬
ния американского государства появляются (по отдельности или
в сочетании друг с другом) пять главных причин. Они не являются
одновременными, поэтому в некоторых объяснениях эти пять фак¬
торов наслаиваются друг на друга или сводят друг друга на нет.
Вот эти пять факторов.
(1) Начавшийся в 1970-х годах экономический упадок США,
вызванный подъёмом их экономических конкурентов и/или об¬
щей глобализацией, сделавшими государство неспособным к фи¬
нансированию дальнейшего расширения социальных программ
и увеличивавшими социальный конфликт по мере того, как раз¬
личные группы вели борьбу за сокращающийся или остающийся
неизменным экономический «пирог».
(2) Утрата Америкой геополитической гегемонии (этот момент
датируется по-разному — от 1960-х до 2000-х годов), вызвав¬
шая кризис мировой капиталистической системы и заставившая
компании и государство принимать неолиберальные стратегии,
т. е. сокращать социальные расходы, чтобы отвечать на вызовы
международной конкуренции и требования мировых финансовых
рынков.
(3) Окончание Холодной войны, означавшее, по выражению
Маргарет Тэтчер, что «альтернативы нет», в связи с чем корпо¬
рациям и капиталистам больше не приходилось ограничивать
себя в погоне за прибылью, избегая придания американскому
капитализму более желанного вида, чем социалистическая аль¬
тернатива.
(4) Мобилизация 1960-х годов на левом фланге, а в дальнейшем
и афроамериканцев, женщин, студентов и прочих «новых соци¬
альных движений».
(5) Начавшаяся с нескольких случаев в конце 1960-х или
1970-х годах, а в 1980-х всё более массово мобилизация на правом
фланге деловых кругов или популистских сил, реагировавших на
338
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
либеральную государственную политику, левые движения и/или
кризис снижения прибылей.
Эти пять объяснений помогают выявить механизмы, которые
нарушали баланс сил и подрывали основы прогрессивных соци¬
альных реформ. Но эти факторы не столь полезны для объяснения
той специфической политики, которую начиная с 1970-х годов
продолжали и демократические, и республиканские администрации,
а также неравномерного сокращения возможностей государства —
и то, и другое представляло собой преднамеренные и непреднаме¬
ренные последствия политической перенастройки и политических
изменений, случившихся после 1960-х годов.
Поочередно рассмотрев эти пять типов объяснений и выявив
сильные стороны и ограничения каждого из них, мы увидим, что
наиболее значительные воздействия сил и интересов, обнаруживае¬
мых в этих объяснениях, проявлялись косвенным образом. Нельзя
понимать изменения американского государства с 1970 по 2010
годы как просто успешную адаптацию к новым геополитическим
или глобальным капиталистическим условиям. Напротив, резуль¬
татом действий социальных движений на левом и правом флангах,
а также действий эгоистичных элит было ослабление возможностей
федерального правительства. Эти действия происходили в то же
самое время, когда дерегулирование задавало последовательно
разворачивающиеся процессы внутри- и межкорпоративной ре¬
структуризации, которые дезорганизовывали экономические элиты
в США. Как только мы поймём новую структуру отношений между
элитами, которая возникла в конце XX века, мы сможем объяснить
геополитические, экономические и социальные меры, принятые
американским государством в последние десятилетия, и стратегии
стремления к прибыли и накопления богатства, которые в этот же
период использовались корпорациями и богатыми американцами.
АМЕРИКА, МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНКУРЕНЦИЯ
И КРИЗИС ПРИБЫЛЕЙ
Возможно, что упадок США и ставший следствием этого демонтаж
социальных расходов были неизбежны. Подавляющее преимущество,
339
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
которым обладали Соединённые Штаты в качестве единственной
великой державы, чья территория и промышленный потенциал оста¬
лись нетронутыми (а фактически и невероятно усилились) в ходе
Второй мировой войны, сокращалось по мере того, как другие
страны перестраивали свои экономики, отчасти при помощи США.
Конкуренция, которой способствовали расширение мировой торговли
и глобализация финансов, вела к падению нормы прибыли. Когда это
произошло, послевоенные практики, предполагавшие, что компании
делятся выгодами от роста производительности с объединёнными
в профсоюзы работниками, а социальные льготы увеличиваются,
стали нерациональными. Американские корпорации реагировали на
падение прибылей, требуя согласия на сокращение заработков от
своих работников и снижения налогов от властей страны и штатов.
Наиболее проработанную и эмпирически обоснованную версию
подобной аргументации предлагает Роберт Бреннер60. Он обос¬
нованно указывает, что правительству США удавалось смягчать
и откладывать кризис на протяжении нескольких десятилетий,
начиная с мер экономического стимулирования и фактической
девальвации доллара при Никсоне, что защищало американских
трудящихся и компании от последствий их ухудшающегося кон¬
курентного положения за счёт японских и немецких соперников.
Но в конечном итоге эти вмешательства углубляли кризис, по¬
скольку они позволяли компаниям поддерживать производство
в тех секторах, которые никогда бы не смогли стать конкуренто¬
способными без государственных манипуляций и субсидий. Брен¬
нер не выявляет конкретные интересы, которые способствовали
тому, что компании цеплялись за переживающие упадок сектора,
а также те политические силы, которые в 1970-х годах позволяли
трудящимся и компаниям извлекать выгоды из государства. Ещё
меньше Бреннер упоминает о политических сдвигах, которые
стимулировали потрёпанные кризисом корпорации 1970-х годов
заниматься реструктуризацией своей деятельности в 1980-1990-х
годах, а также он не пытается объяснить, почему администрация
Рейгана и её преемники смогли благоприятствовать финансовым
60 Brenner, Boom and the Bubble.
340
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
корпорациям в ущерб как промышленным компаниям, так и тру¬
дящимся. Бреннер описывает состоявшиеся при Рейгане сдвиги от
слабого доллара к сильному и обратно к слабому, а затем новый
период укрепления доллара при Клинтоне, однако не даёт этому
объяснения, оставаясь в рамках марксистского анализа, практи¬
чески лишённого политической составляющей.
Невнимание к этому аспекту и сосредоточенность на конкурен¬
ции между капиталистами, а не на конфликте с трудящимися61
означают, что Бреннер неспособен объяснить изменения в поли¬
тике, которые не совпадают с обнаруживаемыми им временны¬
ми ритмами в американской экономике в целом или в мировой
капиталистической экономике. Но самый серьёзный недостаток
заключается в том, что он не может объяснить внутриклассовые
различия. Почему некоторые капиталисты получали государствен¬
ные субсидии и защитные меры, а другие нет? Почему некоторые
трудящиеся и массовые группы в 1960-1970-х годах добились
чрезвычайных успехов, а другим это не удалось?
Предлагаемый Бреннером тип аргументации содержит две про¬
блемы. Во-первых, он допускает, что в течение четверти века по¬
сле 1945 года американские капиталисты были готовы оставлять
потенциальные прибыли в руках трудящихся и государства до тех
пор, пока их норма прибыли и доля в национальном доходе оста¬
валась стабильной, и лишь когда прибыли упали ниже некоего не
уточняемого Бреннером уровня, капиталисты стали противостоять
трудящимся и требовать сокращения налогов и сворачивания ре¬
гуляторных мер. В действительности капиталисты всегда стремятся
к увеличению прибылей — это одно из принципиальных утверждений
Маркса. Если трудящиеся или государство способны забрать себе
стабильную или возрастающую долю выгод от производительности,
это объясняется тем, что они обладают силой, чтобы выдвинуть
данные требования капиталистам. Достигнутый после 1970 года
успех капиталистов в навязывании работникам снижения заработных
плат и льгот, а государству — сокращения налогов и сворачивания
61 Giovanni Arrighi, «The Social and Political Economy of Global Turbulence», New Left
Review II, no. 20 (2003).
341
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
регулирования — отражает некий сдвиг в балансе сил, а не новые
желания или опасения со стороны капиталистов.
Во-вторых, рассматриваемая интерпретация истории предпола¬
гает, что любые капиталисты в любом месте реагируют на кри¬
зис прибылей, оказывая давление на трудящихся и государство.
В действительности капиталисты в каждой отдельно взятой стране,
а также в разных секторах и компаниях внутри конкретных стран
преследовали особые стратегии преимущества. Одни стремятся
снизить издержки, чтобы ослабить конкурентов, другие же готовы
платить относительно высокие заработные платы, чтобы производить
товары и услуги лучшего качества, которые можно продать по более
высокой цене. Капиталисты и их компании не принимают подобные
решения самостоятельно: государства и их институты предлагают
стимулы и устанавливают издержки, создающие обусловленные пред¬
шествующими решениями «разновидности капитализма», направляя
инвестиции по тем каналам, которые поддерживают «либеральные»
или «координируемые рыночные» экономики62.
Обобщения относительно разновидностей капитализма, или
типология «миров капитализма благосостояния»63 Гёсты Эспинг-
Андерсена, наиболее полезны для демонстрации того, что капита¬
листы и отдельные страны различаются по своим способностям
самоизолироваться от конкуренции и давления глобализации. Эти
теории являются мощным противоядием от политических пред¬
писаний авторов наподобие Томаса Фридмана64, который уверен,
что ни одно государство, включая Соединённые Штаты, неспособно
контролировать возросшую глобальную конкуренцию, запущен¬
ную технологиями, которые стимулируют поток товаров, людей
62 Лучший обзор подобного подхода дают Питер Холл и Дэвид Соскис (Peter Hall
and David Soskice, eds., Varieties of Capitalism: The Institutional Foundations of Comparative
Advantage (Oxford: Oxford University Press, 2001)); другие ключевые работы, основан¬
ные на этой точке зрения, см. в: Fred Block, «Understanding the Diverging Trajectories
of the United States and Western Europe: A Neo-Polanyian Analysis», Politics and Society
35 (2007), fn. 2.
63 Gosta Esping-Andersen, The Three Worlds of Welfare Capitalism (Princeton: Princeton
University Press, 1990).
64 Thomas L. Friedman, The World Is Flat: A Brief History of the Twenty-First Century
(New York: Farrar, Straus and Giroux, 2005) / Фридман T. Плоский мир. Краткая история
XXI века. М.: ACT Москва, Хранитель, Мидгард, 2007.
342
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
и капитала. Такую же роль противоядия эти теории выполняют
в отношении допущений, которые подкрепляют требования, навя¬
занные Международным валютным фондом (МВФ) отягощенным
долгами странам для открытия их экономик иностранной конку¬
ренции в обмен на кредиты. Для Соединённых Штатов предпи¬
сания МВФ остаются чисто риторическими, поскольку Америка
способна привлекать любые необходимые ей средства для финан¬
сирования своих дефицитов по низким ставкам даже после того,
как в 2011 году агентство Standard & Poor’s понизило кредитный
рейтинг федерального правительства65. Но приводимые Холлом
и Соскисом, а также Эспинг-Андерсеном основанные на зависимости
от пройденного пути объяснения различий между государствами
всеобщего благосостояния или капиталистическими стратегиями
отдельных стран не столь полезны для объяснения разворота вспять
их внутренней политики, будь то отдельные территории, где был
внедрён неолиберализм, или масштабный разворот американской
политики, предпринятый в 1970-х годах. В подобных моделях так¬
же не учитываются способы, при помощи которых американские
компании извлекают субсидии из государства и рассчитывают
на скоординированные действия правительства при предоставле¬
нии льгот своим наёмным работникам66. Если мы рассчитываем
объяснить неравномерные изменения политики и возможностей
государства в течение нескольких десятилетий начиная с 1960-х
годов, нам потребуется осмыслить эти взаимодействия между
корпорациями и государством.
НЕОЛИБЕРАЛИЗМ И КОНЕЦ АМЕРИКАНСКОЙ
КАПИТАЛИСТИЧЕСКОЙ ГЕГЕМОНИИ
Соединённые Штаты отличаются от других капиталистических стран,
и глобальный кризис капитализма повлиял на них иначе и вызвал
65 Кредитный рейтинг федерального правительства - Первое с 1941 года снижение
кредитного рейтинга США с высшего уровня ААА на одну отметку ниже до уровня
АА+ было связано с опасениями по поводу бюджетного дефицита правительства
и увеличением потолка американского госдолга (прим, переводчика).
66 Block, «Understanding the Diverging Trajectories», 13-14.
343
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
иную реакцию, поскольку США остаются гегемоном в мировой
капиталистической системе. Всемирное доминирование в любой
сфере (экономической, технологической, военной или геополити¬
ческой) приносит его обладателю широчайшие выгоды, и поэтому
доминирующие державы реагируют на кризис иначе, чем другие
политии, принимая стратегии, нацеленные на сохранение их ге¬
гемонии. Именно в этом состоит великая догадка мир-системной
теории67. С точки зрения Арриги, гегемония подразумевает, что
Соединённые Штаты являют собой нечто большее, чем ещё одного
конкурента (пусть и особенно крупного и богатого) в мировой
экономике. Гегемоны способны реагировать на кризисы, вызванные
«накоплением капитала сверх того объёма, который может быть
повторно инвестирован в покупку и продажу товаров без резкого
сокращения размера прибыли»68, с помощью того, что Арриги,
цитируя Дэвида Харви, называет «пространственным решением».
Территориальное расширение собственной исходной политии
гегемона, а также империалистического контроля над торговыми
маршрутами, колониями и зависимыми странами открывает новые
пространства для прибыльного инвестирования. Однако расширяю¬
щийся масштаб капиталистического инвестирования и производ¬
ства порождает «неравномерное развитие» (именно этот процесс
находится в центре рассмотрения кризиса прибылей у Бреннера),
поскольку отсталые территории используют преимущество более
низкий трудовых издержек и более современной инфраструктуры,
чтобы ослабить и превзойти гегемона. «В этом случае капита¬
листические организации обычно вторгаются в сферы действия
друг друга; разделение труда, которое прежде было условием их
взаимного сотрудничества, разрушается, и конкуренция становится
всё более острой». Капиталисты реагируют на это, поддерживая
свои ресурсы в текучем состоянии и ссужая свой капитал пере¬
живающим финансовый кризис правительствам, компаниям и от¬
дельным лицам. На протяжении нескольких десятилетий создаётся
67 Wallerstein, Modern World-System / Валлерстайн. Мир-система Модерна; Arrighi,
Long Twentieth Century; Adam Smith in Beijing / Арриги. Долгий двадцатый век. Адам
Смит в Пекине; Arrighi and Silver, Chaos and Governance.
68 Arrighi, Adam Smith in Beijing, 232 / Арриги. Адам Смит в Пекине, с. 260.
344
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
впечатление, что финансиализация создаёт новый бум, как это
было во время британской «прекрасной эпохи» 1896-1914 годов
или в случае США с 1980-х до 2008 года. Однако это временная
передышка, а процветание оказывается крайне точечным, поскольку
«основной кризис перенакопления» усиливал и «обострял экономи¬
ческую конкуренцию, социальные конфликты и межгосударственное
соперничество до такой степени, что те выходили из-под контроля
сложившихся на тот момент центров сил»6'.
Хотя кризисы неизбежны, реакции на них со стороны капита¬
листов, государств и народных масс крайне разнообразны в за¬
висимости от конкретного места и исторической эпохи. Именно
здесь Арриги основательно выходит за рамки экономической
аргументации Бреннера или анализа разновидностей капита¬
лизма и типов государства благосостояния в зависимости от
пройденного пути. Акцент на взаимодействиях между классами
и государствами, который Арриги задействует для объяснения
внешнеполитических решений гегемона (прежде всего того, в какой
степени гегемон прибегает к военным средствам с целью вос¬
препятствовать растущим амбициям соперников), может быть
применён и к объяснению внутриполитических решений. Арриги
напоминает, что элиты и классы в пределах отдельно взятых по-
литий черпают ресурсы и ставят цели, выходящие за рамки их
собственных стран. Их взаимодействие с внешним миром можно
понять лишь с точки зрения мир-системы как целого — динамику
этой мир-системы нельзя свести к конкуренции между ведущими
экономиками, которую прослеживает Бреннер, или описывать
в терминах ничем нерегулируемых рынков, как об этом заявля¬
ли Томас или Милтон Фридманы, либо как это предполагается
в предписаниях МВФ.
Для модели Арриги требуется параллель в виде анализа вну¬
тренней политической динамики держав-гегемонов наподобие того,
который был предложен Моникой Прейсед69 70 в проделанном ею
69 Ibid. / Там же, с. 261.
70 Monica Prasad, The Politics of Free Markets: The Rise of Neoliberal Economic Policies in
Britain, France, Germany, and the United States (Chicago: University of Chicago Press, 2006).
345
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
сравнении разнообразных форм неолиберализма. Прейсед обнару¬
живает, что неолиберальные меры, которые оказались в состоянии
внедрить на практике правительства США, Великобритании, Франции
и Германии, отличались друг от друга. Приватизация корпораций
происходила во Франции при Шираке и в Великобритании при
Тэтчер, а кроме того, в Великобритании было приватизировано
принадлежащее правительству муниципальное жильё, в котором
проживало 30% населения страны. Однако в Германии или Со¬
единённых Штатах приватизации практически не было. В США
главной неолиберальной мерой было сокращение налогов, тогда
как в Великобритании это делалось лишь отчасти, а в Германии
и Франции почти вовсе не происходило. В Соединённых Штатах
при Рейгане были сокращены социальные льготы для бедных,
но не для среднего класса, а в других трёх странах социальные
программы сохранялись преимущественно невредимыми. Дере¬
гулирование было главным образом ограничено Соединёнными
Штатами и финансовым сектором Великобритании.
Это варьирование, с точки зрения Прейсед, указывает на не¬
обходимость анализа специфических процессов формирования
политики в каждой из стран. Для этого мы должны обращать
внимание на внутриполитические механизмы в отдельно взятой
стране точно так же, как и на глобальные капиталистические ци¬
клы. Все перечисленные разнообразные меры могут быть обосно¬
ваны с точки зрения рыночного фундаментализма — «идеологии,
[которая] настаивает, что частный сектор является эффективным
и динамичным, тогда как государство разбазаривает ресурсы
и является непроизводительным»71, однако эти меры внедряются
акторами, которые ограничены внутренней политикой точно так
же, как и международной. Отдельные и при этом варьирующиеся
успехи неолиберализма можно объяснить лишь в том случае, если
сочетать мир-системный анализ с пониманием внутриполитиче¬
ских механизмов держав-гегемонов. Именно в этом заключается
задача моей книги, поскольку, несмотря на то что элиты и клас-
71 Fred Block, «Swimming Against the Current: The Rise of a Hidden Developmental State
in the United States», Politics and Society 36 (2008), 15.
346
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
сы дисциплинируются глобальной экономикой и черпают из неё
ресурсы, а также участвуют в геополитике, они организуются
и действуют посредством институтов, которые по-прежнему оста¬
ются национальными — и первым таким институтом оказывается
нация-государство.
КОНЕЦ ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ И СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ
АЛЬТЕРНАТИВЫ
Одной из сил, которая могла заставить капиталистов поступить¬
ся прибылями и обеспечить их работникам лучшее обращение,
чем то, которое задавал бы баланс классовых или рыночных
сил, был страх Советского Союза. Сколь бы преувеличенным
сейчас в ретроспективе ни казалось воображение советского
коммунизма в качестве жизнеспособной альтернативы аме¬
риканскому капитализму, американские элиты действительно
боялись привлекательности коммунизма или по меньшей мере
социализма для своих работников, поскольку в первые два
десятилетия после 1945 года Советский Союз шёл в ногу с аме¬
риканскими темпами роста, а в некоторые годы и превосходил
их72 73, продемонстрировав технологическое совершенство с запу¬
ском спутника в 1957 году. Помимо Соединённых Штатов, «вне
Советского Союза в 1950-х и даже 1960-х годах присутствовало
много образованных и идеалистичных людей, для которых вера
[Хрущева в превосходство социализма над капитализмом] не
казалась нереальной»71.
Решение поступиться прибылями или относиться к своим
работникам с достоинством, чтобы одержать пропагандистские
победы над Советским Союзом, капиталисты не принимали по
собственной инициативе. Заметное меньшинство американских
капиталистов в самом деле рассматривало даже умеренные
72 Gur Ofer, «Soviet Economic Growth: 1928-1985», Journal of Economic Literature 25
(1987).
73 Dominic Lieven, Empire: The Russian Empire and Its Rivals (New Haven: Yale University
Press, 2000), 67 / Ливен Д. Российская империя и её враги с XVI века до наших дней.
М.: Европа, 2007, с. 133-4.
347
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
требования гражданских прав и социальных льгот и прави¬
тельственные уступки в этих областях как признаки наличия
в Соединённых Штатах коммунистического влияния, а не как
противоядие от его привлекательности (наиболее крайним про¬
явлением этой точки зрения было Общество Джона Бёрча74).
Однако геополитическая конкуренция влияла на внутреннюю
политику, скорее, благодаря усилиям президентов и конгрессме¬
нов, чьи должностные полномочия охватывали внешне- и вну¬
триполитические сферы.
Сплочённые элиты, которые определяли внешнюю политику
США в послевоенные десятилетия, определённо рассматривали
американскую и советскую системы как конкурирующие за ло¬
яльность общественности в Европе и Третьем мире. Американ¬
ские власти боролись за поддержку со стороны других наций
в значительной степени посредством экономической помощи —
наиболее известным примером в данном случае является план
Маршалла, - но в то же время стремились преподносить Соеди¬
нённые Штаты в благоприятном свете. К принятию реформист¬
ских мер подталкивал страх, что советские пропагандисты могут
воспользоваться тёмной стороной американской реальности75.
Судьи Верховного суда, равно как и конгрессмены, рассматривали
гражданские права в качестве способа противостояния советским
живописаниям американского расизма (кстати говоря, точным)76.
Как утверждал по этому поводу в 1954 году, через несколько
74 Общество Джона Бёрча - Основанная в 1958 году в Индиане ультраправая аме¬
риканская организация, названная по имени баптистского миссионера, убитого ки¬
тайскими коммунистами в августе 1945 года, который был объявлен первой жертвой
Америки в Холодной войне (прим, переводчика).
75 Mary L. Dudziak, Cold War Civil Rights: Race and the Image of American Democracy
(Princeton: Princeton University Press, 2000); Azza Salama Layton, International Politics and
Civil Rights Policies in the United States, 1941-1960 (Cambridge: Cambridge University Press,
2000); John Skrentny, «The Effect of the Cold War on African-American Civil Rights: America
and the World Audience, 1945-1968», Theory and Society 27 (1998); Joshua Bloom, «The
Dynamics of Opportunity and Insurgent Practice: How Black Anti-Colonialists Compelled
Truman to Advocate Civil Rights», American Sociological Review 80 (2015), 392; James Bald¬
win, The Fire Next Time (New York: Dial, 1963), 85.
76 Richard Kluger, Simple Justice: The History of Brown v. Board of Education and Black
America’s Struggle for Equality (New York: Knopf, 1976).
348
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
месяцев после решения по делу Брауна против Совета образо¬
вания Топики77 78, вице-президент Никсон, «на нашей планете есть
600 миллионов человек, которые обеспечивают баланс сил и не
являются белыми. Они пытаются определиться, будут ли они на
стороне коммунистов или на нашей стороне... Один из факторов,
который окажет громадную помощь нам здесь, в Соединённых
Штатах, это демонстрация примером, словом и делом того, что
мечта о равенстве - равенстве возможностей, образования, за¬
нятости и прочего — сбывается»7*1.
Президент Кеннеди в своём первом и единственном большом
выступлении на тему гражданских прав 11 июня 1963 года также
заявлял: «Мы проповедуем свободу по всему миру, и мы идём на
это, и мы лелеем нашу свободу здесь, в своей стране. Но скажем
ли мы всему миру и, что гораздо важнее, самим себе, что мы
живём в стране, где свободны все, кроме негров? Что у нас нет
граждан второго сорта, за исключением негров? Что у нас нет
классовой или кастовой системы, нет гетто, нет расы господ, за
исключением всего, что касается негров?»
Аналогичным образом американские профсоюзы вместе с их
правами и льготами для их членов выставлялись напоказ в качестве
противопоставления контролируемым государством профсоюзам
и низкому уровню жизни в странах советского блока Американские
социальные блага, от пенсий по старости в рамках национальной
программы социального обеспечения до значительных масштабов
поступления в университеты, обосновывались политическими
сторонниками этих мер в сопоставлении с теми же благами,
предоставляемыми социалистическими правительствами, а про¬
граммы борьбы с бедностью рассматривались в качестве способа
ликвидировать ещё один источник советской антиамериканской
пропаганды.
77 Топики - Знаменитый судебный процесс, начавшийся в штате Канзас и закон¬
чившийся решением Верховного суда США в 1954 году, которое признало противо¬
речащим Конституции раздельное обучение чернокожих и белых школьников. Этот
вердикт стал важным событием в борьбе против расовой сегрегации в США (прим,
переводчика).
78 Цит. в: Frank, Ike and Dick, 99.
349
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Крах Советского Союза устранил необходимость преподносить
эгалитарную или социально прогрессивную американскую реаль¬
ность — или по меньшей мере соответствующий образ — осталь¬
ному миру. Прекращение идеологической конкуренции в мировом
масштабе позволило Маргарет Тэтчер заявить, что «альтернативы
нет». Однако непонятно, каким образом этот идеологический сдвиг
повлиял на публичную политику в Соединённых Штатах. Прекра¬
щение принятия нового социального законодательства и разворот
от перераспределения богатства и доходов, а также сокращения
бедности, начавшихся вместе с Новым курсом, можно, как уже
отмечалось, отнести к началу 1970-х годов, то есть это произошло
за два десятилетия до краха Советского Союза Хотя после 1989 года
идеологический отказ от социального законодательства и эгалита¬
ризма усилился и встречал очень незначительное сопротивление,
элиты совершенствовали свои способности по институционали¬
зации политики, которая преследовала эти цели, и раньше, даже
несмотря на наличие идеологической альтернативы.
Крах коммунизма мало что значил для идеологических дискуссий
в США, поскольку, несмотря на параноидальные страхи на правом
фланге, которые продолжались на протяжении всего XX века от
А. Митчелла Палмера до Джозефа Маккарти и далее к Роберту
Уэлчу и Филлис Шлэфли79, американские идеологические аргумен¬
ты как левых, так и правых почти исключительно проистекали из
культурных традиций страны и едва ли вообще имели какое-то
отношение к идеям и акторам в остальной части света. Падение
Советского Союза оказало лишь косвенное воздействие на внутрен-
79 От А Митчелла Палмера до Джозефа Маккарти и далее к Роберту Уэлчу и Фил¬
лис Шлэфли — Александр Митчелл Палмер (1872-1936) занимал пост генерального
прокурора США в 1919-1921 годах и «прославился» организацией акций устрашения
против левых активистов и интеллектуалов, которые получили название рейдов Пал¬
мера, а сам этот период в американской истории известен как «Красная паника».
Джозеф Маккарти (1908-1957) — сенатор-республиканец от штата Висконсин, чьё имя
стало нарицательным благодаря развязанной им в конце 1940-х годов антикоммуни¬
стической кампании, известной как маккартизм. Роберт Уэлч (1899-1985) — амери¬
канский бизнесмен, один из основателей Общества Джона Бёрча. Филлис Шлэфли
(1924-2016) — гражданская активистка консервативного толка, известная среди проче¬
го борьбой с феминизмом и против принятия поправки о равных правах для женщин
к Конституции США (прим, переводчика).
350
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
ние дискуссии в США. Внутреннюю или внешнюю американскую
политику больше не требовалось ограничивать исходя из опасения,
что предрассудки и неравенство в самих США или хищнический
капитализм за их пределами сделают Соединённые Штаты менее
привлекательными в сравнении с некой державой-конкурентом.
В этих условиях американской идеологической гегемонии элиты,
определявшие внешнюю политику, могли прекратить поддержку
либеральной социально-экономической политики, что они и делали.
Главным же последствием конца коммунизма стало то, что это
позволило американскому правительству и корпорациям продав¬
ливать рыночный фундаментализм в международных организациях
и странах третьего мира, чьи власти больше не могли играть на
противоречиях между двумя великими державами. Способность
Соединённых Штатов навязывать «вашингтонский консенсус» ре¬
структурировала как сами США, так и глобальный капитализм.
Это вело к особым способам реорганизации американских элит,
которые будут рассмотрены ниже в этой главе и в главе 8, а также
способствовало усилиям этих элит по блокированию социального
законодательства страны при одновременном продвижении новых
мер, благодаря которым происходило перераспределение богатства
и могущества в их пользу.
ВЫЗОВ СЛЕВА
Ч. Райт Миллс в своей книге «Властвующая элита» выявил основы
гегемонии элиты, а в последующих работах — источники вызовов
владычеству элиты. Как утверждал Миллс, спокойствие 1950-х
и начала 1960-х годов было куплено благодаря тому, что большин¬
ство американцев не подпускались к тем местам, где принимались
актуальные решения о распределении ресурсов и формулирова¬
нии политики. Миллс установил, что лишь высшие функционеры
крупных корпораций, федеральных ведомств и вооружённых сил
(все они на тот момент были мужчинами) обладали подлинными
полномочиями по формулированию внутренней и внешней по¬
литики и осуществлению инвестиций, которые предопределяли
будущее экономики страны. Представители этих элит, с точки
351
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
зрения Миллса, имели два преимущества над всеми прочими
американцами. Во-первых, у возглавляемых ими организаций
было гораздо больше ресурсов, включая технические компетен¬
ции, чем у любых других государственных или частных структур.
Во-вторых, указанные элиты использовали личные и организаци¬
онные связи для гармонизации своих интересов, что позволяло
им приходить к решениям без необходимости представлять эти
решения на общественное рассмотрение или одобрение.
Могущество и консенсус элит, утверждал Миллс, могли про¬
должать свое существование лишь благодаря тому, что после
завершения Нового курса произошёл распад «добровольных ассо¬
циаций, партий и профсоюзов... рабочего класса», выступавших
деятельными субъектами (agents) исторических изменений. Тем
не менее в 1960 году, всего через четыре года после того, как
Миллс во «Властвующей элите» анализировал деградацию аме¬
риканской общественности до апатичной и демобилизованной
массы, он провозгласил появление «во всём мире» «молодой
интеллигенции... Даже на нашем славном Юге это негры и бе¬
лые студенты — но тут давайте помолчим: это в самом деле
предосудительно»80. Миллс умер два года спустя, в 1962 году
(когда Кеннеди произносил свои речи о конце идеологии), и не
смог оценить эффективности тех мобилизаций, первые признаки
которых он установил.
Последующие авторы81 приветствовали появление ряда «новых
социальных движений» и утверждали, что афроамериканцы, жен-
80 С. Wright Mills, «Letter to the New Left», New Left Review I, no. 5 (1960), 22-3.
81 Эрнесто Лаклау и Шанталь Муфф в своей работе «Гегемония и социалистическая
стратегия: на пути к радикальной демократической политике» (Ernesto Laclau and
Chantal Mouffe, Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics
(London: Verso, 1985)) были первыми авторами, выдвинувшими полноценную теорию
того, каким образом и почему начиная с 1960-х годов классовый конфликт уступил
новым социальным движениям, участников которых объединяют общая гендерная,
расовая, этническая, сексуальная или поколенческая идентичность либо общий ин¬
терес к проблемам неклассового характера, таким как окружающая среда и права
человека. Клаус Оффе (см. точную формулировку в: Claus Offe, «New Social Movements:
Challenging the Boundaries of Institutional Politics», Social Research 52 [1985]) и Ульрих
Бек (см., например, Ulrich Beck, Power in the Global Age: A New Global Political Economy
[Cambridge: Polity, 2006] / Бек У. Власть и её оппоненты в эпоху глобализма: новая
всемирно-политическая экономия. М.: Территория будущего, 2007) выпустили, по-ви¬
352
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
щины, геи, иммигранты, студенты, борцы за окружающую среду
и прочие смогут прийти на смену рабочему классу в качестве тех,
кто бросит действенный вызов избранным должностным лицам.
(О способности новых социальных движений бросить вызов капита¬
листам и прочим частным интересам эти авторы говорят гораздо
скромнее — если вообще об этом упоминают.) Эти движения доби¬
лись примечательных успехов в области прав личности, поскольку
граждане, определявшие свою идентичность с точки зрения расы,
гендера и сексуальной ориентации, достигли подлинного прогресса
в гражданских правах, приближаясь к формальному равноправию.
димому, бесконечную череду книг и статей с размашистыми и уверенными притя¬
заниями на трансформирующую силу новых социальных движений, основанными на
непроницаемом панцире теоретических аргументов, а не на каких-либо серьёзных
и состоятельных эмпирических исследованиях. Обзор и критику работ по новым со¬
циальным движениям даёт Нельсон Пичардо (Nelson Pichardo, «New Social Movements:
A Critical Review», Annual Review of Sociology, 23 [1997]).
Показательно, что западноевропейские исследования новых социальных движений,
наподобие работ Альберто Мелуччи (Alberto Melucci, Nomads of the Present: Social
Movements and Individual Needs in Contemporary Society [Philadelphia: Temple University
Press, 1989]) и Ханспетера Кризи и его соавторов (Hanspeter Kriesi et al., New Social
Movements in Western Europe: A Comparative Analysis [Minneapolis: University of Minnesota
Press, 1995]) написаны в самоуверенном тоне, отражающем двойную убеждённость их
авторов в том, что данные движения идут на смену прежним, основанным на соци¬
альных классах организациям, которые сосредотачивали свои усилия на государстве
и сфере труда, и что они будут способны превзойти достижения профсоюзов и пар¬
тий в деле трансформации общества.
Напротив, американские авторы чаще умеряют свои надежды, реалистично оцени¬
вая ограниченные достижения новых социальных движений в Соединённых Штатах
и наглядно анализируя те структурные и культурные силы страны, которые способны
воспрепятствовать будущим завоеваниям. Например, Дэн Клоусон (Dan Clawson, The
Next Upsurge: Labor and the New Social Movements [Ithaca: Cornell University Press, 2003])
перечисляет множество препятствий для «сплава» профсоюзов и основанных на расе
и гендере движений в США. В то же время он действительно утверждает, что эти новые
движения обладают более существенным потенциалом для того, чтобы расшевелить
трудящихся, нежели существующие профсоюзы, а потому Клоусон верит в реальную
возможность внезапного «подъёма, благодаря которому наступит некий момент, когда
за короткий период численность и сила трудящихся вырастут втрое или четверо».
Кристин А. Келли отмечает, что «более масштабные системные императивы... так
сочетаются с американскими идеологическими традициями и институциональными
ограничениями, что это в особенности препятствует новым формам [социальных
движений] в Соединённых Штатах» (Christine A. Kelly Tangled Up in Red, White and Blue:
New Social Movements in America [Lanham, MD: Rowrnan & Littlefield, 2001], 5). Келли
обозначает возможные способы преодоления новыми социальными движениями этих
ограничений, хотя, как и Клоусон, она не столь отчетливо представляет условия, кото¬
рые сегодня позволят какому-либо движению подняться до масштаба успехов старых
социальных движений 1930-х и 1960-х годов.
353
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Эти результаты были преимущественно обусловлены массовой
мобилизацией в сочетании с судебными исками.
Но способность перечисленных движений выдвигать матери¬
альные требования к экономическим элитам или властям любого
уровня была куда более ограниченной — в этих сферах удавалось
добиваться лишь кратковременных успехов. Движение за граж¬
данские права 1960-х годов пользовалось поддержкой трудовых
профсоюзов (хотя, как отмечалось выше, в гораздо меньшей сте¬
пени это относилось к их рядовым членам) и стало участвовать
в избирательных кампаниях, обеспечивая ключевую политическую
поддержку для программ борьбы с бедностью периода Великого
общества. Правда, почти все соответствующие законы вступили
в силу в ходе лишь одного двухлетнего периода 89-го созыва
Конгресса в 1965-1966 годах, после чего в Соединённых Штатах
практически не принималось нового социального законодательства,
даже несмотря на то, что отдельные группы меньшинств и жен¬
щины получили расширенные юридические права.
Особняком стоит природоохранное движение как единственная
прогрессивная сила, оказавшаяся способной проводить в жизнь
принципиальные законопроекты после периода Великого общества.
Впрочем, этот процесс имел место лишь в течение нескольких лет,
когда принятые при Джонсоне природоохранные законы были до¬
полнены знаменательными нормативными актами и учреждением
Агентства по охране окружающей среды при Никсоне. Особенно
примечательно то, что энвайронменталисты добивались успеха в уско¬
рении законодательных решений, которые налагали регуляторные
меры и издержки на частные корпорации, а заодно и формировали
новые правительственные программы, однако с тех пор значимых
природоохранных законов в Соединённых Штатах не принималось.
Почему существовавшие на протяжении многих лет социальные
движения за гражданские права и защиту окружающей среды при¬
водили лишь к точечным законодательным всплескам, а усиление
воинственных настроений трудящихся в 1960-х годах принесло
мало результатов, за исключением роста заработных плат, которое
было отыграно назад в последующие десятилетия? Как можно
объяснить внезапную и продолжающуюся несколько десятилетий
354
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
неспособность любого социального движения в США добиваться
подвижек от государственной власти? Пониманию того, когда
и каким образом активисты успешно получали уверенные уступки
от властей, не помогут теории социальных движений, сформули¬
рованные для объяснения того, как эти движения вербуют своих
сторонников и поддерживают их вовлечённость. Исследователям
социальных движений ещё предстоит создать работы, сопоставимые
с написанной на рубеже 1960-1970-х годов книгой Теды Скочпол
«Защищая солдат и матерей»82. В ней показано, каким образом
движения ветеранов и матерей обнаружили внутри двухпартий¬
ной политической системы, в описываемый момент основанной
на патронаже, те возможности, которые позволили им добить¬
ся значительных выгод, а также то, каким образом изменения
в американской политике, отчасти вызванные этими движениями,
препятствовали дальнейшему расширению социальных благ83.
Аналогичным образом мы обладаем гораздо лучшим понима¬
нием того, каким образом активисты действовали сообща для
противостояния ядерному оружию, войне во Вьетнаме и другим
внешним интервенциям США, нежели кратко- или долгосрочных
последствий их мобилизации. Сложно отделять действенность
движений за мир и против войны от голого факта американского
поражения от рук вьетнамцев, которые оказались готовы нести
масштабные потери на протяжении многих лет. Для этого потре¬
буется рассмотрение двух контрфактических гипотез. Во-первых,
смогли бы Соединённые Штаты при отсутствии антивоенного
82 Theda Skocpol, Protecting Soldiers and Mothers: The Political Origins of Social Policy in
the United States (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1992).
83 Фрэнсис Фокс Пайвен и Ричард А. Клауэрд (Frances Fox Piven and Richard A. Clo-
ward, Regulating the Poor: the Functions of Public Welfare (New York: Pantheon Books,
1971) и Poor People’s Movements: Why They Succeed, How They Fail (New York: Pantheon
Books, 1977)), обнаруживают, при помощи каких способов в 1960-х годах движение за
гражданские права, городские бунты и движение за права на социальное обеспечение
в совокупности способствовали избирательным правам и расширению социальных
льгот. К сожалению, эти авторы почти ничего не говорят о том, каким образом
массовые мобилизации позитивно или негативно повлияли на будущие перспективы
прогрессивной политики и реформ. Фактически они рассматривают будущие проте¬
сты и беспорядки в качестве единственного значимого провозвестника дальнейших
политических и социальных завоеваний для афроамериканцев и бедных.
355
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
движения продолжать ведение войны на протяжении ещё ряда
лет? И, во-вторых, если бы Соединённые Штаты «выиграли» вой¬
ну во Вьетнаме, был бы отменён воинский призыв и стали бы
американцы проявлять большую готовность участвовать в других
войнах в последующие за Вьетнамской войной годы?
Даже если мы так и не сможем ответить на эти вопросы
(последствия войны во Вьетнаме для вооружённых сил США
будут рассмотрены в следующей главе), нам удастся выявить
совокупные последствия противостояния этой войне и пораже¬
ния в ней. Воинский призыв был отменён и больше никогда не
вводился снова. Военные расходы при Никсоне были радикально
сокращены: если в 1969 году они составляли 45% ассигнований
федерального бюджета, то в 1975 году снизились лишь до 25%84,
а ядерная гонка вооружений с Советским Союзом сдерживалась
рядом соглашений. Соединённые Штаты переключились на стра¬
тегию внешних интервенций с опорой на местных союзников.
В следующей главе мы рассмотрим, насколько эффективны были
действия вооружённых сил США в условиях этих ограничений
в последующие десятилетия.
Напротив, наследие движения за мир и поражения во Вьетнаме
внутри США оказалось лишь ограниченным. «Дивиденды от мира»,
последовавшие за окончанием Вьетнамской войны и дезинтеграци¬
ей Советского Союза, не были использованы для финансирования
каких-либо новых социальных программ. Влияние войны во Вьет¬
наме на американских политиков проявилось преимущественно
в том, что она ослабила и дискредитировала президентов Джонсона
и Никсона, а также изолировала либеральные крылья обеих пар¬
тий, воспрепятствовав выстраиванию ими политических коалиций,
способных обеспечить поддержку новым социальным программам
и правительственным инвестициям в реструктуризацию экономики.
Расходы на Вьетнамскую войну спровоцировали инфляцию, кото¬
рую можно было бы сдерживать, если бы Джонсон либо повысил
налоги раньше, чем он наконец пошёл на это в 1968 году, либо
ввёл контроль над заработными платами и ценами. Вместо этого
84 Office of Management and Budget, Historical Tables, table 3.1.
356
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
инфляция стала политической проблемой, которая незаслуженно
дискредитировала кейнсианскую экономику и положила начало
финансиализации и неолиберализму85.
Фред Блок86 утверждает, что провалы политики Джонсона
и Никсона во Вьетнаме и в экономической сфере, а также их
неспособность сдерживать недовольство подрывали поддержку
либеральной политики со стороны бизнеса (об этом ещё пойдёт
речь в следующем разделе). Неспособность управлять недоволь¬
ством также ослабляла поддержку массой избирателей программы
Великого общества и Демократической партии. После восстаний
1965 года в Уоттсе и 1967 года в Ньюарке и Детройте поддержка
Джонсона, Демократической партии и Великого общества снизилась
резко, а ответом на антивоенные протесты было её постепенное
снижение87.
Джонсон полностью осознавал политические издержки Уот¬
тса и Вьетнама. «Эта сука-война», как выражался сам Джонсон
в своем неподражаемом стиле, отнимала деньги и внимание
у «женщины, которую я по-настоящему любил» — Великого
общества88. Джонсон был прав. Без войны и тех расколов в де¬
мократической коалиции, которые она породила, он опреде¬
лённо смог бы и дальше расширять проект Великого общества
и лучше финансировать множество начатых программ. Кроме
того, в 1968 году Джонсон почти наверняка переизбрался бы
на второй президентский срок, что позволило бы ему консо¬
лидировать Великое общество и на десятилетия гарантировать
контроль либералов над Верховным судом. После восстаний
1967 года в Ньюарке и Детройте Джонсон также утверждал, что
эти события «сбили наши рейтинги до 15 процентов — больше,
85 Colin Crouch, The Strange Non-Death of Neoliberalism (Cambridge: Polity, 2011).
86 Block, «Understanding the Diverging Trajectories».
87 Gallup, «Presidential Job Approval Center» (2011); Thomas Byrne Edsall, Chain Reaction:
The Impact of Race, Rights, and Taxes on American Politics (New York: Norton, 1991), 47-64;
Bruce E. Altschuler, LBJ and the Polls (Gainesville, FL: University of Florida Press, 1990),
38-60; John E. Mueller, War, Presidents and Public Opinion (Lanham, MD: University Press
of America, 1985).
88 Robert Mann, The Wails of Jericho: Lyndon Johnson, Hubert Humphrey, Richard Russell,
and the Struggle for Civil Rights (New York: Harcourt Brace, 1996), 487.
357
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
чем Вьетнам [и] инфляция... Любой белый говорит, что не хотел
бы, чтобы его машину перевернули, [он] не хочет, чтобы его
сосед бросал в него кирпичами»89. Городские восстания нанесли
бы Джонсону политический урон даже без войны во Вьетнаме,
а в сочетании с войной они оказались фатальными для Великого
общества и либерализма на ближайшие сорок лет.
Но левые социальные движения невозможно изучать сами по
себе. Преобладающее объяснение сохраняющегося вот уже четыре
десятилетия отсутствия законодательных успехов у прогрессив¬
ных социальных движений и правда заключается в нарастании
противодействующего им давления со стороны популистских и/
или корпоративных групп на правом фланге.
ПОДЪЁМ ПРАВЫХ
Послевоенному либеральному консенсусу был брошен точно такой
же вызов справа, как и слева — со стороны привилегированных,
а не только обездоленных и бесправных. Недавние исторические
исследования продемонстрировали, какими способами происходили
оформление, организация и легитимация реакционной политики
теми хорошо финансируемыми организациями, которые к концу
1970-х годов стали главными структурами, определяющими поли¬
тику Республиканской партии и разрабатывающими мероприятия
администрации Рейгана90. В свою очередь, эти организации финан¬
сировались значительной частью экономической элиты, воплощая
согласованные интересы этой элиты, которая предприняла реши¬
тельный разрыв с признанием государственного регулирования,
кейнсианства и социальных реформ. Уильям Домхофф демон¬
89 Цит. в: Nick Kotz, Judgment Days: Lyndon Baines Johnson, Martin Luther King Jr., and
the Laws That Changed America (New York: Houghton Mifflin, 2005).
90 Lisa McGirr, Suburban Warriors: The Origins of the New American Right (Princeton:
Princeton University Press, 2001); Rick Perlstein, Before the Storm: Barry Goldwater and the
Unmaking of the American Consensus (New York: Hill and Wang, 2001); Nixonland: The Rise
of a President and the Fracturing of America (New York: Scribner, 2008); Matthew Lassiter,
The Silent Majority: Suburban Politics in the Sunbelt South (Princeton: Princeton University
Press, 2005); Hacker and Pierson, American Amnesia. Лучший обзор научной литературы
о правых представлен в работе Phillips-Fein, Invisible Hands, 321-31.
358
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
стрирует, как в 1970-х годах Комитет содействия экономическому
развитию91, который представлял интересы управлявших многими
крупнейшими компаниями США «корпоративных умеренных» и ор¬
ганизовывал политические предложения от их имени, уступал свою
влиятельность более жёстким правым организациям наподобие
Круглого стола бизнеса92. Домхофф прослеживает последствия этого
сдвига для организации деловой элиты и её мнений по поводу
федеральной политики и законодательства. Круглый стол бизнеса,
в свою очередь, утрачивал влияние в 1990-х годах, когда заведомо
крупнейшей лоббистской организацией страны стала Торговая
палата, напрямую связанная с Республиканской партией. Она из¬
бегала двухпартийного подхода к продвижению повестки резкого
сокращения социальных программ, дерегулирования и снижения
налогов для богатых93.
В работах, посвящённых консервативным движениям, сдвиг де¬
ловых элит, а также Демократической и Республиканской партий
вправо изображается в качестве главным образом вопроса желания
и ресурсов. Консервативные бизнесмены, поддерживаемые, согласно
некоторым утверждениям, социальными консерваторами, решили,
мол, что хотят развернуть вспять Новый курс и последующие ре¬
формы. В дальнейшем они вкладывали ресурсы, необходимые для
поддержания долгосрочной стратегии создания фондов и каналов
в СМИ, развивающих и пропагандирующих консервативные идеи94.
Проблема подобного хода рассуждений, указывает Домхофф95,
заключается в том, что правая оппозиция Новому курсу суще¬
ствовала с момента избрания президентом Франклина Делано
91 Комитет содействия экономическому развитию — Бизнес-ассоциация, созданная
в 1942 году для подготовки предстоящего перехода экономики США с военных рельс
на мирную траекторию, а в дальнейшем ставшая одной из наиболее влиятельных
лоббистских структур. В 2015 году слилась с ещё более старой организацией такого
же толка — Советом конференций (прим, переводчика).
92 Domhoff, The Myth of Liberal Ascendancy.
93 Hacker and Pierson, American Amnesia, chapter 7.
94 Недавние хорошо документированные и четко обоснованные примеры этой точки
зрения представлены в работах Hacker and Pierson, American Amnesia и Waterhouse,
Lobbying America.
95 Domhoff, The Myth of Liberal Ascendancy, «Is the Corporate Elite Fractured».
359
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Рузвельта, точно так же, как предприниматели противостояли
реформам Эры прогрессивизма96. Состоявшийся после 1960-х годов
триумф правых невозможно объяснить с точки зрения желаний
или дальновидности богатых бизнесменов. Предпринимателей,
которые противостояли программам перераспределения доходов
и социальных благ, предоставляя финансирование политикам и
организациям, способным бросить вызов прогрессивному пра¬
вительству, хватало всегда. На деле же объяснения требует то,
каким образом желания бизнесменов и усилия, порождаемые
этими желаниями, начиная с 1970-х годов привели к тому успеху,
которого они не могли добиться в предшествующие десятилетия.
Одно из возможных объяснений можно обнаружить в утвер¬
ждении Фреда Блока о том, что деловые элиты повернулись против
экспансивных программ правительства, поскольку администрации
Джонсона и Никсона не смогли выиграть или прекратить Вьет¬
намскую войну, управлять политическим недовольством и сфор¬
мулировать меры, способные справиться с экономическим спадом.
«Совокупное воздействие на бизнес неверных политических ша¬
гов, предпринятых Джонсоном и Никсоном между 1964 и 1974 го¬
дами, сложно преувеличить. То обстоятельство, что ни тот, ни
другой из этих многоопытных центристских политиков не смогли
обеспечить противодействие многочисленным проблемам, с кото¬
рыми сталкивались Соединённые Штаты, вело их к мучительной
переоценке представлений об американской политике. Если в двух
словах, то Джонсон и Никсон решили, что "принципиально важный
центр” невозможно удержать, а следовательно, им необходимо
уходить от поддержки сторонников "большого правительства"
среди политиков обеих партий»97.
На протяжении 1960-х годов, утверждает Блок, значительная
часть крупного бизнеса поддерживала кейнсианские меры и со¬
96 Эра прогрессивизма — Период в истории США, продлившийся с 1890-х до 1920-х
годов, когда массовым социальным движениям удалось инициировать ряд серьёзных
изменений в законодательстве и усилить борьбу с коррупцией, злоупотреблениями
монополий и общественными пороками (знаменитый Сухой закон) (прим, перевод¬
чика).
97 Block, «Understanding the Diverging Trajectories», 18.
360
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
циальные программы. Этой группы в альянсе с профсоюзами
и самодовольными государственными чиновниками было доста¬
точно для того, чтобы отбивать контраргументы справа в адрес
новых социальных программ. Картина 1960-х годов, представленная
Блоком, отражает то состояние консенсуса элит, которое было
описано в этой главе выше. Однако объяснение Блоком ухода от
«корпоративного либерализма» главным образом сосредоточено на
представлениях и идеологии элит: крупный бизнес был разоча¬
рован разногласиями и неудачами государства 1960-1970-х годов,
а потому склонялся к соблазнам рыночного фундаментализма.
В анализе Блока и аналогичных утверждениях, связывающих
падение либерализма с его политическими неудачами 1960-х годов,
присутствуют две проблемы. Во-первых, Блок не может объяснить,
почему усилившееся правое крыло порождало те неравномерные
результаты неолиберализма, которые были отмечены выше. В другой
работе98 Блок точно описывает сохраняющуюся роль американского
государства в регулировании и субсидировании бизнеса, а также
в предложении выгод для среднего класса, однако он не обнару¬
живает какого-либо механизма, объясняющего то, каким образом
правительство выходило из игры в одних, а не других сферах.
Во-вторых, необходимо проявлять осторожность, чтобы не пре¬
увеличивать политические дефекты 1960-х годов. Законодательство
о гражданских правах, судебные решения и социальные программы
Великого общества действительно успешно добивались заявляемых
ими целей устранения правовой сегрегации и сокращения уров¬
ня бедности, который снизился с 22% американского населения
в 1960 году до 12% в 1969 году99. Неудовлетворённость внутренней
политикой государства при администрациях Никсона и Джонсона
в действительности исходила главным образом от народных масс
слева и справа, а не от элит. Не корпоративные элиты, а масштаб¬
ные группы населения воспринимали предпринимаемые этими
администрациями эгалитарные и реформистские меры в качестве
идеологического выбора, а не объективного применения правовых
98 Block, «Swimming Against the Current».
99 US Census Bureau, Historical Poverty Tables, table 2.
361
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
норм или экспертного знания. Когда данное представление полу¬
чило оформление со стороны политических конъюнктурщиков на
правом фланге, включая самого Никсона (несмотря на попытки
его администрации отменить сегрегацию в школах южных штатов
и ввести положительную дискриминацию)100, эти меры вызвали
более масштабное и более устойчивое, хотя и менее интенсивное
сопротивление справа, чем противодействие Вьетнамской войне
слева.
Никсон блестяще принимал меры, следствием которых стало
размежевание отдельных групп электората Демократической партии.
В качестве примера можно привести ситуацию, когда администра¬
ция Никсона вынудила строительные профсоюзы принимать планы
позитивной дискриминации. Это вызвало раздражение части белых
рабочих в отношении афроамериканцев, хотя и привело к росту
массы строительных рабочих такими способами, которые в конеч¬
ном итоге подрывали контроль профсоюзов над строительными
профессиями в крупных городах северных штатов101. (Переда¬
ча мэром Нью-Йорка Джоном Линдси контроля над городскими
школами советам, выбираемым местными сообществами, также
обернулась конфликтом между либеральными и охваченными
профсоюзами школьными учителями, среди которых было много
евреев, и афроамериканцами, хотя Линдси, в отличие от Никсона,
был не последователем макиавеллизма, а просто очень глупым
человеком.)
Реакционная политика сочетала разнообразные элементы, и раз¬
ные авторы подчёркивали её отдельные аспекты. Для одних, вклю¬
чая Мартина Лютера Кинга, реакция была признаком того, «что
расизм пустил в Америке очень глубокие корни», причём на севере
точно так же, как и на юге102. Другие рассматривают реакцию
100 Tom Wicker, One of Us: Richard Nixon and the American Dream (New York: Random
House, 1991).
101 Linder, Wars of Attrition; Allen. J. Matusow, Nixon’s Economy: Booms, Busts, Dollars,
and Votes (Lawrence: University Press of Kansas, 1998), 28-9; Domhoff, The Myth of Liberal
Ascendancy.
102 Quoted in Taylor Branch, At Canaan’s Edge: America in the King Years, 1965-68 (New
York: Simon & Schuster, 2006), 554.
362
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
в качестве спонтанного ответа на самонадеянность и культурную
бестолковость студенческих радикалов103 или вызова в адрес тех, что,
как уверен Дональд Уоррен104, являлся либеральными союзниками
радикалов в правительстве. Отдельная группа авторов упирает на
антифеминистские105 или религиозно-фундаменталистские106 элемен¬
ты реакционной политики. Ким Филлипс-Фейн107 обнаруживает, что
распоряжение Внутренней налоговой службы 1978 года, которым
отменялось освобождение от налогов христианских школ с нали¬
чием сегрегации (так называемых сег-академий), привело к союзу
религиозных правых с бизнесом против налоговых органов. Это
случайное событие усиливало и популяризировало антиналоговую
идеологию и, расширяя коалицию в поддержку снижения налогов,
открывало путь для того, чтобы в 1981 году Рейган и республиканцы
в Конгрессе протолкнули закон Кемпа-Рота о приоритетном в срав¬
нении с бизнесом снижении налогов на доходы физических лиц.
Хэкер и Пирсон объединяют эти и другие элементы во всеобъ¬
емлющее объяснение того, каким образом республиканцы начиная
с 1990-х годов трансформировались в крайне правую партию. Они
задаются такими вопросами: «Почему Великая старая партия хочет
103 Edsall, Chain Reaction; Todd Gitlin, The Intellectuals and the Flag (New York: Columbia
University Press, 2007).
104 Donald I. Warren, The Radical Center: Middle Americans and the Politics of Alienation
(Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1976).
103 Barbara Ehrenreich, The Hearts of Men: American Dreams and the Flight from
Commitment (New York: Anchor, 1983); Susan Faludi, Backlash: The Undeclared War Against
American Women (New York: Crown, 1991).
106 Дэниел Уильямс (Daniel Williams, God’s Own Party: The Making of the Christian Right
(Oxford: Oxford University Press, 2010)), утверждает, что христианские правые обретали
политическую силу, выявляя темы, которые могли преодолеть разногласия между
северными и южными церквями, а также между евангелистами и фундаментали¬
стами - сначала, в 1950-1960-х годах, это был антикоммунизм, а затем социальные
вопросы. В излагаемом Уильямсом сюжете Никсон предстаёт в качестве ключевой фи¬
гуры для восхождения христианских правых и их позиции в Республиканской партии.
Акцент Никсона на «законе и порядке» в ходе его президентской кампании 1968 года
обеспечивал такой способ сосредоточиться на социальных проблемах, который взы¬
вал к религиозным консерваторам, прежде разделённым по вопросам гражданских
прав и религиозной доктрины. Этот же момент обеспечивал основу для их согласия
даже после того, как с завершением Холодной войны коммунизм перестал быть
объединяющей их темой.
107 Phillips-Fein, Invisible Hands, 232-4.
363
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
сдвинуться так далеко вправо? Во-вторых, и это столь же озадачи¬
вает, почему она могла сдвигаться вправо, не платя за это слишком
высокую электоральную цену?»108 — ведь большинство американцев
по-прежнему отдают предпочтение прогрессивному налогообложе¬
нию, расширению, а не сокращению социальных льгот, всеобщему
здравоохранению и более жёсткому регулированию банков. Как
отмечают Хэкер и Пирсон, мотивация и средства для смещения
«Великой старой партии» вправо заложены в той базе, которая
гарантированно голосует за республиканцев на выборах любого
уровня, и эта база сдвинулась ещё сильнее вправо благодаря трём
силам — «христианскому консерватизму, раскалывающим общество на
два лагеря правым СМИ и нарастающим усилиям бизнеса и богачей
по содействию политике республиканцев и её финансированию»109.
Христианские консерваторы принесли «"Великой старой партии"
существенную базу избирателей со средними доходами, которые
становятся на её сторону главным образом по внеэкономическим
соображениям»110, однако следуют за ней в её сдвиге вправо по
экономическим вопросам. Как указывают Хэкер и Пирсон, закон
о гражданских правах 1964 года вытолкнул из рядов сторонников
Демократической партии наиболее консервативных избирателей
страны — расистов из южных штатов. Как уже отмечалось, Никсон
использовал лозунг закона и порядка для привлечения в «Великую
старую партию» христианского электората на севере и юге, объеди¬
няя их вокруг тех социальных вопросов, которые Хэкер и Пирсон
считают главным мотиватором их лояльности партии. Очередным
стимулом голосовать за республиканцев для этой базы были
правые СМИ, прежде всего канал Fox News и различные ток-шоу
на радио. Деньги для финансирования избирательных компаний
республиканцев, обеспечения их дисциплины в Конгрессе и запу¬
гивания демократов предоставляют сверхбогатые жертвователи,
которые также финансируют собственные избирательные органи¬
зации и лоббистские группы. Поэтому Хэкер и Пирсон уверены,
108 Hacker and Pierson, American Amnesia, 249.
109 Ibid., 251.
110 Ibid., 252.
364
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
что расистская/религиозная база, возбуждённая и мобилизованная
правыми СМИ, наряду с неограниченным финансированием, высту¬
пают мотивирующими факторами для того, чтобы республиканские
политики занимали всё более крайние позиции.
Но если большинство избирателей придерживается умеренной по¬
зиции, то каким образом крайняя партия выигрывает выборы и как
ей сходит с рук реализация крайних мер при нахождении у власти?
В 24-летнем промежутке между 1994 и 2018 годами республиканцы не
контролировали Палату представителей всего четыре года, а Сенат —
в течение восьми лет. В 2017 году «Великая старая партия» контроли¬
ровала две трети правительств штатов (её представители занимали
должности губернаторов и формировали большинство в обеих палатах
законодательных органов штатов). Республиканцы не доминировали
лишь на президентском уровне, проигрывая первичное голосование
в ходе семи состоявшихся с 1992 по 2016 годы выборов — однако
по итогам голосования выборщиков они победили на трех из семи
выборов. А ещё с того момента, когда Никсон во время своего пер¬
вого срока назначил четырёх судей Верховного суда, консервативное
республиканское большинство контролировало и этот орган.
Как отмечают Хэкер и Пирсон, низкая явка демократических
избирателей на промежуточных выборах, концентрация демократов
в городских территориях в сочетании с махинациями с нарезкой
избирательных округов для Палаты представителей и законода¬
тельных органов штатов, наряду с притеснением избирателей
при помощи всё более вопиющих мер, которым потворствует
Верховный суд, означают, что сторонники республиканцев с боль¬
шей вероятностью придут к урнам, а их голоса действительно
будут учтены. Это же подразумевает, что голоса сторонников
республиканцев имеют больше веса в округах, когда поддержка
двух партий разделяется поровну, и в Сенате, где небольшие
аграрные штаты точно так же представлены двумя сенаторами,
как и урбанизированные штаты с гораздо большим населением1".
Стимулом для перекройки избирательных округов с целью обеспечения нужного
результата выборов (gerrymandering) стала дьявольская сделка между администрацией
Джорджа Буша-старшего и несколькими карьерными афроамериканскими политиками
из южных штатов после переписи населения 1990 года. До этого трактовка закона об
365
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Кроме того, начиная с выдвижения Ньюта Гингрича спикером
Палаты представителей после победы республиканцев на выборах
1994 года они взяли на вооружение политику выжженной земли, про¬
тивостоя практически любой инициативе, предлагаемой президентами
от Демократической партии, что увенчивается некогда редкой проце¬
дурой затягивания (filibuster) прохождения законопроектов в Сенате,
когда почти для каждого законопроекта требуется большинство в 60
голосов. Из-за этого складывалось впечатление, что Клинтон и Обама
являются неэффективными президентами* 112, а обещания демокра¬
тическими кандидатами новых программ казались невероятными.
Джош Пасевич в своём исследовании политической жизни в двух
городах в штате Айова обнаруживает, что корпоративные слияния
и деиндустриализация ослабляли местный бизнес и профсоюзные
элиты, которые организовывали муниципальную политику и вы¬
ступали в качестве посредников между их электоратом и долж¬
ностными лицами уровня штата и федерального уровня. Помимо
этого значительного структурного сдвига, «в результате последую-
избирательных правах 1965 года подразумевала запрет практик, которые размывали
потенциал голосов афроамериканцев, например, «упаковывание» чернокожих избирате¬
лей в несколько округов. При Буше-старшем Министерство юстиции выдвинуло новую
интерпретацию, согласно которой афроамериканцы могут быть представлены в Кон¬
грессе и законодательных органах штатов только в том случае, если их представителя¬
ми являются чернокожие политики, а не должностные лица из разных рас, доверившие
своё избрание чернокожим. Эта интерпретация была принята федеральными судьями,
большинство которых к тому моменту было назначено президентами-республиканцами,
и чернокожие были упакованы в несколько округов. Тем самым были выведены из игры
чёрные избиратели, которые обеспечивали необходимые для победы голоса многочис¬
ленным белым депутатам на всем Юге, а одновременно несколько афроамериканцев,
являвшихся членами законодательных органов штатов, получили гарантированное по¬
вышение до конгрессменов. Это был переломный момент, из-за которого количество
демократов в законодательных органах южных штатов резко сократилось и стала воз¬
можной победа республиканцев на выборах в Палату представителей в 1994 году.
112 Джонатан Чейт (Chait, Audacity, 224) отмечает, что «лица, причисляющие себя
к центристам в Вашингтоне, склонны допускать, что разумная позиция находится где-
то посередине между тем, что именно две партии говорят по любой теме в конкрет¬
ный момент времени», даже несмотря на то, что республиканцы сдвинулись далеко
вправо, а демократы сохранили умеренную позицию. «Эти центристы естественным
образом приходят к выводу, что если две партии не могут договориться, то они ви¬
новаты в этом в равной степени». Когда Обама пошёл на компромиссы, вынужденные
«умеренными лидерами общественного мнения» в СМИ (республиканцы отказывались
даже рассматривать такую возможность), эти говорящие головы отказались признать
негибкость республиканцев. «В конечном итоге, если бы эти медиаперсоны заняли
сторону одной из партий, какими "внепартийными" они бы после этого были?!»
366
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
щих реформ федеральной социальной службы и финансирования
городского планирования произошёл переход от крупных целевых
трансфертов кейнсианской эпохи к сложной системе небольших
точечных и крайне конкурентных грантов, контроль над которыми
осуществлял меняющийся состав федеральных органов исполни¬
тельной власти, аналогичных структур штатов и некоммерческих
организаций-посредников»113.
Партийные политики, представляющие давно существующие,
но слабеющие локальные бизнес-группы или группы трудящихся,
в целом были неспособны создать «обладающие широкой базой,
меняющиеся и гибкие партнерства, [которые] могли бы представить
город в духе "всё для людей"» — или хотя бы для внешних гран-
тодателей114. Напротив, занимавшиеся [городским] планированием
местные предприниматели, которых Пасевич именует «партнёра¬
ми», воздерживались от узкопартийного подхода. Они корректно
рассматривали такую политику как препятствие для разработки
планов, благодаря которым можно было бы выиграть внешние
гранты или заманить на их территории корпорации национального
масштаба. Это оставляло политическое поле «партийцам» {partisans).
Последние же, как утверждает Пасевич, черпали большинство своих
идей по поводу того, о каких проблемах следует беспокоиться, из
национальных, причём всё более идеологизированных СМИ, а не
из взаимодействия на своих территориях с гражданами, которых
со всё меньшей вероятностью можно было организовать в явные
группы интересов наподобие профсоюзов или деловых сетей115.
113 Josh Pacewicz, Partisans and Partners: The Politics of the Post-Keynesian Society
(Chicago: University of Chicago Press, 2016), 280.
114 Ibid., 280.
115 Пасевич отмечает, что несмотря на увеличение взносов Демократической и Рес¬
публиканской партий на федеральном уровне в 2012 году, «операционный бюджет
всех республиканских и демократических комитетов составлял примерно 1,2 млрд
долларов, что сопоставимо с федеральными рекламными бюджетами Coca-Cola и Pep¬
si... В действительности партии тратили большую часть своих денег на телерекламу,
из-за чего они оказывались неспособными выстроить бюрократическую структуру
в масштабах страны. В сущности, партийные лидеры по-прежнему имеют черты сход¬
ства с несколькими номинальными кабинетными фигурами — с той лишь единствен¬
ной разницей, что теперь у этих свадебных генералов есть значительный рекламный
бюджет... В результате партии и комитеты политических действий оказываются фе-
367
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Как показывает Пасевич, отделение «партнёров» от узкопартий¬
ной политики и сосредоточенность «партийцев» на сформулиро¬
ванных извне общественных проблемах ослабляют возможности
избираемых политиков разрабатывать программы на уровне всей
страны или отдельных штатов, поскольку на этих более высоких
уровнях политика остаётся вопросом распределения дефицитных
ресурсов, а не получения грантов сверху. Не существует более
высокого уровня, на который может обратиться за ресурсами
федеральное правительство, напоминает Пасевич. Поэтому попыт¬
ки воспроизвести на федеральном уровне некий постполитиче¬
ский консенсус грантополучателей, который работает в немногих
успешных территориях, обречены на провал. Подобные неудачи
не получится преодолеть, если партнеры на местном уровне не
будут вовлечены в партийную политику и не смогут вытеснить
партийные идеологии. Таким образом, «это утопическое прослав¬
ление антиполитического проблематично прежде всего потому,
что оно усиливает само себя... Люди видят, как очередного фрика
избирают губернатором, и восклицают, что человеку с мозгами
следует держаться подальше от политики. Но их губернатор, под¬
держиваемый активистами, которые в ином случае оказались бы
политическими маргиналами [поскольку они воплощают собой
образы, создаваемые национальными СМИ, а не представляют
реальные группы избирателей конкретной территории], был из¬
бран именно потому, что лидеры сообщества желают сохранять
благоразумие и избегают партийной политики»"6.
Пасевич обнаруживает структурные силы, которые оставляют
политическое поле в распоряжение идеологам, позволяя крайне пра¬
вым выигрывать выборы на уровне штатов, а затем и всей страны.
В книге Пасевича предвосхищается тот факт, что Обама, аттестовав¬
ший себя постпартийным политиком и в годы своего президентства
поддерживавший программы, которые в большой степени поощряли
непартийных «партнеров», нежели политиков с классовой базой, даст *деральными структурами лишь номинально, а в действительности они представляют
собой расфуфыренные рекламные агентства» (Partisans and Partners, 199).
"6 Ibid., 300.
368
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
возможность «тем, у кого действительно имелись корыстные интересы,
в дальнейшем захватить политические институты»117.
Наконец, многих избирателей оттолкнули нарастающая гру¬
бость и вульгарность избирательных кампаний и депутатов от
Республиканской партии118. Те, кто истово верит в консерватизм,
и расисты, мотивируемые правыми СМИ, по-прежнему ходят на
выборы. Спустя годы, на протяжении которых им не удавалось
получать серьёзных выгод от государства, подобные избиратели
действительно находят шоуменов-расистов наподобие Трампа более
привлекательными и достойными того, чтобы прийти и проголо¬
совать, нежели сдержанных правых технократов наподобие Митта
Ромни. Бахвальство и расизм для таких твердолобых республи¬
канских избирателей — это норма, а не отклонение. Однако более
умеренные избиратели и даже убеждённые демократы с меньшей
вероятностью пойдут голосовать после подобных грубых кампаний
при наличии перспектив, что публичная политика не изменится,
даже если демократы будут одерживать такие же сокрушительные
победы, как в 2008 году. Неприкрыто фанатичная и агрессивная
кампания Трампа была кульминацией предшествующих тенденций,
а не разрывом с былыми практиками республиканских кампаний.
Начиная с 1980-х годов невероятное увеличение численности
лоббистов и количества компаний и отраслевых ассоциаций, ко¬
торые нанимают на постоянную работу вашингтонских лоббистов,
ещё больше углубляет цинизм избирателей и их отчуждение от
политики. Рост расходов корпораций на лоббирование привел к по¬
явлению исключительно выгодной карьерной траектории, которая
заманивает «всё больше опытных и талантливых правительственных
чиновников, становящихся лоббистами, перетягивая политические
компетенции и ноу-хау из государственного сектора в частный.
Возрастающая сложность и специализация политики приводит
к всё более серьёзным последствиям этого разрыва между госу¬
дарственным и частным секторами, поскольку у незрелых чинов¬
ников появляется необходимость в опоре на опытных лоббистов,
117 Ibid., 301.
118 Ibid., 248 and passim.
369
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
чтобы разобраться в сути политики. [Корпорации, которые могут
позволить себе нанимать наиболее осведомлённых и имеющих
лучшие связи лоббистов,] выигрывают от политической сложности,
поскольку, во-первых, это дает им больше возможностей протал¬
кивать узкие поправки при ограниченном общественном внима¬
нии, а во-вторых, они более способны обеспечивать экспертные
консультации загруженным работой чиновникам»119.
Обеспечивая или координируя взносы на избирательные кампа¬
нии, лоббисты постоянно отслеживают развитие законодательства
и зачастую предлагают актуальные формулировки законопроек¬
тов и поправок, ориентированные на конкретные пожелания их
корпоративных клиентов в части налоговых льгот, регуляторных
преференций или ассигнований. Хотя чаще всего лоббисты добива¬
ются успеха, просто предотвращая нежелательные законодательные
и регуляторные изменения, «одной из ключевых выгод корпора¬
тивной Америки от наличия сети ушлых лоббистов является их
способность быстро извлекать выгоду из неожиданных событий,...
благоприятных обстоятельств, [которые] могут свалиться с неба»120.
Специфические достижения лоббистов остаются невидимыми
для большинства избирателей, и лишь немногие профсоюзы или
некоммерческие и гражданские организации могут позволить себе
обладать таким же масштабом целеустремлённости и компетен¬
ций, как корпоративные лоббисты. Объём внимания избирателей
ограничен, поэтому лишь за редкими исключениями их можно
мобилизовать для противостояния закулисным сделкам. Даже
когда избиратели включаются в этот процесс, у них обычно от¬
сутствует время на бесконечную тяжёлую работу по мониторингу
законодательства и давление на своих избранных представителей.
У лоббистов же, наоборот, полно времени и денег. Избиратели
и правда обладают определённым пониманием того, какое зна¬
чение совокупный эффект от лоббирования имеет для создания
несправедливой налоговой системы и перенаправления федеральных
119 Lee Drutman, The Business of America Is Lobbying: How Corporations Became
Politicized and Politics Became More Corporate (Oxford: Oxford University Press, 2015), 3-4.
120 Thomas Byrne Edsall, «Kill Bill», New York Times, May 22, 2013.
370
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
средств в пользу богатых и привилегированных инсайдеров. Одна¬
ко, как стало очевидным в ходе президентских выборов 2016 года,
избиратели неспособны обнаружить главных виновников этого или
оценить, какие средства или конкретные политики могут быть
эффективны, а не контрпродуктивны в «осушении болота» или
хотя бы в минимизации будущей несправедливости. Ощущение
неисправимой коррумпированности Вашингтона вносит свою лепту
в цинизм избирателей и ещё больше снижает участие в выборах.
Хэкер и Пирсон, наряду с близкими им по духу исследователями,
предлагают убедительное объяснение того, почему республиканцы
выигрывают выборы, занимая всё более крайние позиции. В то
же время из их анализа становится очевидным, что республикан¬
ские политики и ядро их сторонников не привержены конкретной
экономической политике, даже несмотря на непоколебимость их
требований консервативной социальной политики и противодей¬
ствия гражданским правам. Скорее, Хэкер и Пирсон изображают
республиканцев как пассивно принимающих ту экономическую
политику, которую их просят поддержать крупные компании и от¬
дельные богачи. Таким образом, перед нами по-прежнему остаётся
вопрос о том, почему элиты отвергли послевоенный консенсус
и начиная с 1970-х годов продвигали более крайнюю политику.
Если более умеренная политика, которую элиты поддерживали
в течение нескольких десятилетий послевоенного консенсуса, не
являлась тем, чего они действительно желали, то почему лишь
в 1970-х годах они начали создавать условия для внедрения гораздо
более консервативной повестки? В конечном итоге и в 1950-1960-х
годах у этих элит были ресурсы, чтобы создавать альтернативные
СМИ и поддерживать правых кандидатов (что некоторые элиты
и делали). Что за обстоятельства и какие люди сдерживали их
в течение нескольких десятилетий послевоенного консенсуса?
ТРАНСФОРМАЦИЯ АМЕРИКАНСКОЙ ПОЛИТИКИ
Если мы хотим понять, что изменилось, а что нет, нам потребуется
проследить сокращение поддержки прогрессивного государства. Это
сокращение можно обнаружить в комбинации трёх источников:
371
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
переход деловых кругов, которые в 1930-1960-х годах поддер¬
живали либеральную политику или мирились с ней, к альянсу
с деловыми кругами, которые всегда ей противостояли;
упадок массовых организаций, прежде всего профсоюзов трудя¬
щихся, способных к мобилизации сторонников актуальной и новой
прогрессивной государственной политики;
утрата правительством способности осуществлять государ¬
ственные инвестиции и программы социального благосостояния,
которые по-прежнему поддерживало большинство избирателей.
Иными словами, начиная с 1970-х годов и до XXI столетия
включительно победы правых не были порождением стратегий,
приведённых в действие в предшествующие десятилетия, или
результатом внезапного и полного разочарования со стороны
«корпоративных умеренных». Они стали следствием той перена¬
стройки и той реструктуризации элит и классов, которые сначала,
в 1970-х годах, трансформировали политику и привели к деграда¬
ции правительственных органов, что, в свою очередь, обусловило
дальнейшие изменения возможностей американских политических
акторов как в государстве, так и в гражданском обществе.
Политических акторов мотивируют идеи и интересы, однако
политические свершения происходят в конкретные моменты, когда
оппоненты слабеют, альянсы усиливаются, а структурные препят¬
ствия исчезают. Если мы сможем проследить источники и ход
политической трансформации в Соединённых Штатах начиная
с 1960-х годов, то нам удастся понять, почему правые оказались
способны препятствовать дальнейшей экспансии государства Кроме
того, мы сможем выяснить, почему за несколько десятилетий по¬
сле Великого общества определённые государственные программы
поддались усилиям по их сворачиванию, тогда как другие были
сохранены или даже расширены.
СТРУКТУРА ПОЛИТИЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ ЭЛИТЫ
В послевоенные десятилетия для Соединённых Штатов был ха¬
рактерен консенсус в рамках двухкомпонентной структуры элиты,
которая, как и схожая структура в Британии после гражданской
372
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
войны, гарантировала, что местные и национальные элиты могут
ограничивать взаимные попытки присваивать государственные
полномочия и должности121. Корпорации национального уровня
были связаны между собой общими фигурами в составах советов
директоров, в центре которых находились крупнейшие коммерческие
банки122, и вырабатывали совместные позиции по правительствен¬
ной политике с помощью дискуссионно-политических/лоббист-
ских групп123. Эти корпорации сосуществовали с региональными
и локальными банками и компаниями, которые были защищены
от конкуренции с более крупными соперниками из банковского
сектора благодаря наличию регуляторных механизмов на уровне
страны и штатов. Местные элиты обладали политической силой
для поддержания этих механизмов за счёт влияния на своих пред¬
ставителей в Конгрессе и в правительствах своих штатов.
В последние десятилетия эта структура отношений между
элитами трансформировалась благодаря волнам слияний в таких
секторах, как банкинг, телекоммуникации, СМИ, ЖКХ, розничная
торговля и сельское хозяйство124, а также в силу снижающейся
способности национальных банков контролировать корпорации.
Сначала антитрестовая политика США изменилась при Никсоне,
121 Майкл Манн (Mann, Sources of Social Power, volume 3, 72-3 / Манн. Источники
социальной власти, т. Ill, с. 101-2) отмечает, что в конце XIX — начале XX века Респуб¬
ликанская и Демократическая партии представляли региональные, а не классовые
интересы. Обе они в некотором смысле были капиталистическими партиями, но каж¬
дая из них защищала частные интересы определённых разновидностей капиталистов,
имевших главным образом региональную базу.
122 Mark S. Mizruchi, The Fracturing of the American Corporate Elite (Cambridge, MA: Harvard
University Press, 2013); «Berle and Means Revisited: The Governance and Power of Large US
Corporations», Theory and Society 33 (2004); Gerald F. Davis and Mark S. Mizruchi, «The
Money Center Cannot Hold: Commercial Banks in the US System of Corporate Governance»,
Administrative Science Quarterly 44 (1999); Harland Prechel, Big Business and the State:
Historical Transitions and Corporate Transformation, I880s-I990s (Albany: SUNY Press, 2000).
123 Domhoff, The Myth of Liberal Ascendancy.
124 Khan and Vaheesan, «Market Power and Inequality»; Gregor Andrade, Mark Mitchell,
and Erik Stafford, «New Evidence and Perspectives on Mergers», Journal of Economic Per¬
spectives 15 (2001); Charles W. Calomiris and Jason Karceski, «Is the Bank Merger Wave of
the 1990s Efficient? Lessons from Nine Case Studies», in Mergers and Productivity, ed. Steven
N. Kaplan (Chicago: University of Chicago Press, 2000); Linda Brewster Steams and Kenneth
D. Allan, «Economic Behavior in Institutional Environments: The Corporate Merger Wave of
the 1980s», American Sociological Review 61 (1996).
373
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
однако общий процесс необходимо рассматривать как обладающий
нарастающим эффектом. Каждое отдельное слияние устраняло ту
или иную фирму, обладавшую определённым интересом и опре¬
делённой степенью политической влиятельности в препятствии
дальнейшим слияниям или регуляторным изменениям, которые
позволили бы корпорациям национального масштаба посягать на
привилегии и рынки локальных компаний. По мере исчезновения
более мелких и имевших локальную базу компаний различия
внутриотраслевых позиций по поводу правительственной полити¬
ки в отдельных секторах сокращались, что формировало единые
позиции, продвигавшие внедрение законодательных изменений125.
Принятые в 1990-х годах законы о «реформах» банковского сектора
и телекоммуникаций в предшествующие десятилетия не удавалось
провести через Конгресс из-за лоббистского противодействия
отдельных отраслевых групп с противоположными интересами.
Слияния разрешали эти разногласия, поскольку второстепенные
группы включались в структуру более крупных корпораций (или
сами сливались, образуя новые крупные компании) и тем самым
начинали разделять наиболее общие интересы своих отраслей.
Дальнейший путь к новым волнам слияний и поглощений открыло
дерегулирование126, что усиливало консолидацию элиты внутри
основных отраслей.
Поскольку именно банки выступали главными действующими
лицами в тех пересечениях в составах советов директоров, которые
определяли корпоративную и правительственную политику в от¬
ношении деловых практик в период 1945-1968 годов, банковская
125 Сандра Суарес и Робин Колодны (Sandra Suarez and Robin Kolodny, «Paving the
Road to ‘Too Big to Fail’: Business Interests and the Politics of Financial Deregulation in
the United States», Politics and Society 39 (2011)) прослеживают сдвиг небольших банков
в направлении дерегулирования, однако наделяют ролью храпового механизма, ко¬
торый сформировал единую поддержку самыми разными банкирами отмены закона
Гласса-Стиголла, не слияния, а «поэтапные политические изменения».
126 Gerald F. Davis, Managed by the Markets: How Finance Reshaped America (Oxford:
Oxford University Press, 2009), 116-21; Donald Tomaskovic-Devey and Ken-Hou Lin, «In¬
come Dynamics, Economic Rents, and the Financialization of the US Economy», American
Sociological Review 76 (2011); Krippner, Capitalizing on Crisis; Jeff Madrick, Age of Greed:
The Triumph of Finance and the Decline of America, 1970 to the Present (New York: Knopf,
2011); Andrade, Mitchell, and Stafford, «New Evidence and Perspectives on Mergers».
374
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
консолидация и взаимосвязанные с ней изменения в американском
финансовом регулировании и законодательстве воплощали собой
общие изменения в структуре капитализма в США и направляли
эти изменения. Банковские слияния были не только и даже не
прежде всего процессом скупки банками национального масштаба
более мелких локальных банков. Напротив, администрации Ник¬
сона и Рейгана прислуживали своим сторонникам среди бизнеса,
которые по большей части находились за пределами банковских
центров Нью-Йорка и Чикаго, позволяя региональным банкам
сливаться и скупать конкурентов. Этот уклон легко объясняется
электоральной базой Рейгана в южных и западных штатах. Для
Никсона, при котором начался этот сдвиг, данная ориентация была
несколько непредвиденной. Она была сформирована позицией
его соперника по выдвижению кандидатуры на пост президента
Нельсона Рокфеллера, который мёртвой хваткой держался за
поддержку нью-йоркских банкиров, и благоприятными политиче¬
скими возможностями на юге, открывшимися благодаря явному
сдвигу демократов в направлении поддержки гражданских прав
в 1960-х годах.
В 1980-1990-х годах прежде доминировавшие банки националь¬
ного масштаба столкнулись с растущей конкуренцией со стороны
восходящих новых региональных тяжеловесов, возникших благодаря
слиянию более мелких соперников. Эта конкуренция и ослабление
федерального регулирования127, которого требовали как нацио¬
нальные, так и крупные региональные банки, вели к тому, что
первая из этих групп банков концентрировала свои ресурсы на
более выгодном инвестиционном банкинге, всё больше отдаляясь
от активного участия в структурах управления промышленными
компаниями128. У небанковских же корпораций имелся всё больший
набор финансовых компаний, к которым они могли обращаться
за финансированием, характерным примером чего было активное
появление «мусорных облигаций» в 1980-х годах и хедж-фондов
в 1990-х. Тем самым банкиры утратили способность управлять
127 Более подробно изменения в регулировании будут рассмотрены в главе 8.
128 Davis and Mizruchi, «Money Center Cannot Hold».
375
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
компаниями в других секторах, тогда как взамен федеральное де¬
регулирование дало банкирам заинтересованность и возможности
для того, чтобы сосредоточиться на разработке более выгодных
финансовых инструментов и спекуляциях.
Консолидация внутри отдельных секторов способствовала тому,
что правительственные институты и полномочия оказывались
в ловушке у перечисленных элит. Это сужало пространство для
автономных действий государственных акторов, ещё сильнее сок¬
ращая «организационно ограниченные имевшиеся в распоряжении
способы политической мобилизации и коммуникации, открытые
в 1990-х годах для президента США или союзников, продвигавших
его политику»129. Сочетание ослабленного государства и упадка
профсоюзов «подрывало две из тех ключевых сил, которые дисцип¬
линировали деловое сообщество... Следствием [упадка коммер¬
ческих банков] была парадоксальная ситуация, когда казалось,
что у бизнеса отсутствует какой бы то ни было объединяющий
институт, от которого исходят долгосрочные перспективы, хотя
в то же самое время могущество бизнеса казалось практически
неоспоримым. Это неудержимое могущество в сочетании с от¬
сутствием дисциплинирующих сил — либо внутренних (банки),
либо внешних (труд или государство) — могло внести свою лепту
в эксцессы конца 1990-х — начала 2000-х годов»130.
Джохан Чью и Джеральд Дэвис отмечают более бросающуюся
в глаза деталь, обнаруживая, что после 2000 года происходит резкое
сокращение связей между советами директоров разных компаний.
Они демонстрируют, что корпорации, у которых было мало или
вовсе не было таких пересечений, делают меньший денежный и че¬
ловеческий вклад в гражданские организации и, что самое важное,
осуществляют взносы в пользу республиканских или демократиче¬
ских кандидатов, а не распределяют их между двумя партиями131.
129 Theda Skocpol, Boomerang: Clinton’s Health Security Effort and the Turn Against
Government in US Politics (New York: W.W. Norton, 1996), 83.
130 Mizruchi, «Berle and Means Revisited», 607-8.
131 Johan S.G. Chu and Gerald F. Davis, «Who Killed the Inner Circle? The Decline of the
American Corporate Interlock Network», American Journal of Sociology 122 (2016).
376
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
Сталкиваясь с подобными слабыми государственными и клас¬
совыми акторами, элиты способны блокировать новые социальные
программы, которые угрожают их контролю над уже существую¬
щими бюджетными статьями или их возможностям зарабатывать
на предоставлении таких услуг, как здравоохранение, образование,
кредитование и пенсионные льготы, которые могло было бы обес¬
печивать правительство, но вместо этого они были оставлены
частному сектору. Всё большее единство элит ещё значительнее уси¬
лило их влияние на государственную власть, поскольку умеренно¬
консервативные лидеры бизнеса объединились с правыми, чтобы
сформулировать и пролоббировать соглашение НАФТА и другие
договоры о «свободной» торговле, дерегулировании и снижении
налогов132. Укрепилось это влияние и благодаря решительному сме¬
щению пожертвований на избирательные компании от демократов
к республиканцам, включая ультраконсервативных кандидатов,
начиная с президентских выборов 1980 года133.
Президент Обама признавал эти реалии, разрабатывая своё
законодательство о здравоохранении. Его план защищал интере¬
сы и возможности для получения прибыли любого предприятия
частного сектора, участвующего в продаже медицинских страховых
полисов, а также медицинских услуг и товаров. На деле же при¬
знание Обамой могущества страховых корпораций привело к тому,
что в его закон было включено обязательное приобретение всеми
американцами частных медицинских страховок (за исключением
пациентов, подпадающих под правительственные программы). По
сути, Обама в обмен на поддержку со стороны страховых корпо¬
раций принял обязательства, которые быстро вызвали массовое
изменение отношения к его реформе (при обильном науськива¬
нии со стороны Республиканской партии и правых медиа, прежде
132 Domhoff, «Is the Corporate Elite Fractured».
133 Dan Clawson and Alan Neustadtl, «Interlocks, PACs, and Corporate Conservatism»,
American Journal of Sociology 94 (1989); Dan Clawson, Alan Neustadtl, and Mark Weller,
Dollars and Votes: How Business Campaign Contributions Subvert Democracy (Philadelphia:
Temple University Press, 1998); Thomas Ferguson and Joel Rogers, Right Turn: The Decline
of the Democrats and the Future of American Politics (New York: Hill & Wang, 1986); Hacker
and Pierson, American Amnesia, chapter 7.
377
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
всего канала Fox News). Но без этой сделки Конгресс никогда бы
не принял его закон о здравоохранении.
Фискальная политика и бюджетные приоритеты Соединённых
Штатов во всё большей степени определяются подобными сделками,
которые выступают отражением могущества консолидированных
корпоративных элит над политической жизнью и политической
системой. В этом и заключается отличие этих элит от единых
национальных элит периода 1945-1968 годов, которые описывали
Миллс, Домхофф и другие авторы. Сегодняшние элиты не ис¬
пользуют свои финансовые и организационные мускулы для про¬
движения масштабной национальной политики, за исключением
направленного против трудящихся законодательства, о котором
говорилось выше, и торговых соглашений, которые будут более
подробно рассмотрены в главе 8. Вместо этого они используют свои
рычаги влияния на законодателей и регуляторов для получения
привилегий, которые лучше всего назвать автаркическими. Задача
элит заключается не в том, чтобы задавать экономический курс
в целом или формулировать программы и меры национального
масштаба. Наоборот, они стремятся к изъятию ресурсов у властей
на федеральном, региональном и муниципальном уровне, а так¬
же хотят гарантировать законы и регулирующие меры, которые
защищают от конкурентов (как зарубежных, так и внутренних)
их частные интересы и возможности извлечения прибыли и под¬
рывают права их потребителей, клиентов и наёмных работников.
В результате постоянно увеличивающаяся доля федерального
бюджета направляется на удовлетворение давних притязаний
сложившихся элит, которые заодно пользуются правом укрывать
отдельные части своих доходов и активов от налогообложения.
Вот лишь некоторые из актуальных примеров:
(1) Субсидии, права на водопользование и доступ к федераль¬
ным землям для избыточного производства сельскохозяйственной
продукции, которую затем можно продать на внешних рынках
благодаря условиям, включённым американскими переговорщиками
в торговые соглашения.
(2) Ассигнование определённой части федерального бюджета
на план закупок лекарств в рамках национальной программы
378
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
медицинского страхования Medicare, при котором за препараты,
разработанные главным образом в федеральных или университет¬
ских лабораториях, либо за препараты-клоны, предназначенные
для продления патентов и не имеющие лечебных преимуществ над
предшествующими препаратами-дженериками, платится существен¬
но больше, чем где-либо ещё в мире134. «Скачки продукта» (product
hopping) — небольшие, незначимые с клинической точки зрения
изменения в формулах медикаментов — позволяют фармацевти¬
ческим корпорациям обновлять патенты. Затем они используют
свои маркетинговые возможности, чтобы убедить и/или подкупить
врачей прописывать запатентованные лекарства вместо столь же
эффективных и гораздо более дешёвых дженериков. Подобные
манёвры фармацевтических компаний не встречают правового
противодействия, что позволяет им наращивать прибыли за счёт
программ Medicare и Medicaid, а также частных потребителей бла¬
годаря возросшим страховым премиям и расходам, оплачиваемым
пациентами из собственного кармана135.
Прибыли фармацевтических компаний по большей части не
инвестируются в исследования. В самом деле, «с 2003 по 2012
годы компания Pfizer [одна из крупнейших фармацевтических
корпораций] направила суммы, эквивалентные 71% её прибылей, на
обратный выкуп [акций] и суммы, эквивалентные 75% её прибылей,
на дивиденды. Иными словами, на обратный выкуп и дивиденды
было потрачено больше, чем компания заработала, и для того,
чтобы помочь профинансировать эти цели, она залезла в соб¬
ственные резервы капитала. Реальность такова, что американцы
платят за лекарства высокие цены ради того, чтобы крупные
134 Matt Richtel and Andrew Pollack, «Harnessing the US Taxpayer to Fight Cancer and
Make Profits», New York Times, December 19, 2016; Charles Ornstein and Ryann Grochowski
Jones, «The Drugs that Companies Promote to Doctors Are Rarely Breakthroughs», New York
Times, January 7, 2015; Michele Boldrin and David K. Levine, Against Intellectual Proper¬
ty (Cambridge: Cambridge University Press, 2008), глава 9; Iain Cockbum and Rebecca
Henderson, «Public-Private Interaction and the Productivity of Pharmaceutical Research»,
Working Paper 6018 (Cambridge, MA: National Bureau of Economic Research, 1999); Donald
Drake and Marian Uhlman, Making Medicine, Making Money (Kansas City, MO: Andrews
McMeel, 1993); Skocpol, Boomerang.
135 Khan and Vaheesan, «Market Power and Inequality», 252-4.
379
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
фармацевтические компании могли накачивать котировки своих
акций и чрезмерно увеличивать вознаграждение топ-менеджеров»136,
а не проводить исследования, которые остаются делом главным
образом федерального и некоммерческого секторов.
(3) Свободный доступ к федеральным землям для добычи
полезных ископаемых, скотоводства и лесозаготовок без обяза¬
тельств платить за последствия для окружающей среды, которые
затем ложатся на государственные фонды и здравоохранение.
(4) Федеральные налоговые и прямые субсидии на экспорт
технологий и капитала зарубежным дочерним структурам и пот¬
ребителям137.
(5) Всё большая доля федеральных образовательных кредитов
достаётся коммерческим университетам и профессиональным
учебным заведениям, даже если они неспособны выпустить
большую часть своих студентов, берут за обучение гораздо
большую плату, чем государственные образовательные учреж¬
дения, и при этом на них приходится почти половина всех
дефолтов по образовательным кредитам, несмотря на то, что
в эти коммерческие учреждения зачисляется менее десятой
части студентов вузов138.
В совокупности эти притязания и неприкосновенные привилегии
элит гарантируют либо растущие дефициты, либо (даже во време¬
на фискальной стабильности, как это было в конце 1990-х годов)
невозможность финансирования новых государственных проектов
как в инфраструктуре, так и в развитии человеческого капитала.
Кроме того, новая структура элитной автаркии позволяет частным
лицам разворовывать собственные компании наравне с государ¬
ством, о чём мы ещё более подробно поговорим в главе 8. Менед¬
жеры приватизировали некоторые из управляемых ими компаний
и наращивали свои доли в торгуемых на рынках ценных бумаг
корпорациях благодаря опционам на покупку акций. В 1999 году
136 William Lazonick, «Profits Without Prosperity», Harvard Business Review 92 (2014), 55.
137 Beverly J. Silver and Giovanni Arrighi, «Polanyi’s ‘Double Movement’: The Belle Epoques
of British and US Hegemony Compared», Politics and Society 31 (2003), 347-9.
138 Suzanne Mettler, Degrees of Inequality: How the Politics of Higher Education Sabotaged
the American Dream (New York: Basic, 2014).
380
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
их объём увеличился до «пятой части прибылей нефинансовых
корпораций (за вычетом процентов)... Если в 1992 году главам
компаний принадлежало 2% всех выпущенных американскими
корпорациями акций, то к 2002 году эта доля выросла до 12%»139.
МАССОВЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ
Американские некоммерческие организации с массовым членством
пережили трансформацию, оказавшуюся в структурном отношении
почти полной противоположностью той трансформации, благодаря
которой американские элиты стали децентрализованными и автар-
кичными. В отличие от элит, массовые организации и профсоюзы
теряли эффективность по мере крайней централизации и утраты
автономии их территориальными подразделениями.
Теда Скочпол140 обнаруживает, что до Второй мировой вой¬
ны членами крупнейших массовых организаций в США были
представители разных классов, причём у этих организаций были
местные подразделения, лидеры которых избирались и могли рас¬
ти в национальной иерархии [соответствующей организации]. На
местном же уровне эти организации «совмещали общественную
или религиозную деятельность со служением интересам сообществ,
взаимопомощью и участием в делах масштаба всей страны. Лейт¬
мотивом выступал национальный патриотизм»141.
Такие организации были очень эффективны в мобилизации своих
участников по всей стране для лоббирования правительственных
программ, направленных на решение проблем, которые ставились
членами организаций на локальном уровне. Ключевым подобным
примером является закон «О переходе военнослужащих на граж¬
139 Brenner, Boom and the Bubble, 299.
140 Theda Skocpol, Diminished Democracy: From Membership to Management in American
Civic Life (Norman: University of Oklahoma Press, 2003); «Government Activism and the
Reorganization of American Civic Democracy», in The Transformation of American Politics:
Activist Government and the Rise of Conservatism, ed. Paul Pierson and Theda Skocpol
(Princeton: Princeton University Press, 2007).
141 Theda Skocpol, «Advocates Without Members: The Recent Transformation of American
Civic Life», in Civic Engagement in American Democracy, ed. Theda Skocpol and Morris P. Fiorina
(Washington, DC: Brookings Institution Press and Russell Sage Foundation, 1999), 465.
381
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
данское положение» 1944 года (GI Bill), на основании которого
вернувшимся с войны ветеранам предоставлялись субсидирование
жилищной ипотеки, льготы по безработице и бесплатное универ¬
ситетское образование. Этот закон был первым значимым актом
социального законодательства начиная с 1937 года, причём появился
он через продолжительное время после того, как коалиция Нового
курса утратила контроль над Конгрессом. Продвижением закона
занимался прежде всего Американский легион — группа ветеранов,
которая приобрела дурную славу во время войны во Вьетнаме
благодаря своим ультрареакционным политическим позициям.
Предложенные Конгрессом планы, касавшиеся миллионов солдат,
которых по окончанию войны предстояло демобилизовать и бросить
в объятия рынков жилья и труда, были сочтены недостаточными
ветеранами, которые пострадали от последствий столь же слабой
программы после окончания Первой мировой войны. Эти ветераны,
проводившие свободное время в клубах Американского легиона,
обсудили данные проблемы и сформулировали более сильную
программу. Благодаря организованному присутствию во всех
избирательных округах они смогли оказывать давление на Кон¬
гресс, чтобы законопроект был одобрен. Это была законодательная
инициатива, направленная снизу вверх142, хотя конгрессмены из
южных штатов внесли в неё поправки, гарантирующие, что боль¬
шинство программ закона будут администрировать штаты, а не
федеральное правительство. Целью этого было гарантировать, что
афроамериканцам (по меньшей мере на Юге) не удастся избежать
сельскохозяйственного труда143.
Массовые организации утратили свою мощь во второй половине
XX века, когда женщины пошли работать, сегрегация обществен¬
ной деятельности по половому признаку оказалась не в фаворе,
а количество ветеранов сократилось. На смену этим организациям
пришли структуры нового типа, которые были укомплектованы
профессионалами и полагались на взносы, мобилизованные с помо-
142 Suzanne Mettler, Soldiers to Citizens: The G.I. Bill and the Making of the Greatest
Generation (New York: Oxford University Press, 2005), chapter 1.
143 Domhoff, The Myth of Liberal Ascendancy, 50-3.
382
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
щью почты (а сегодня таким механизмом выступает интернет). Эти
организации не просят от своих членов чего-то иного, кроме денег,
поэтому их предложения находят слабый отклик их участников.
Поскольку последние не мобилизованы, избранные должностные
лица данных организаций могут спокойно их игнорировать и вместо
этого удовлетворять пожелания своих крупнейших финансовых
спонсоров — в Соединённых Штатах это главным образом инве¬
сторы и руководители крупных корпораций.
Аналогичный процесс имел место в трудовых профсоюзах. Мест¬
ные профсоюзные организации, на базе которых организовывались
марши, забастовки, саботажи и другие действия против работодате¬
лей, а также происходила мобилизация для политических кампаний,
всё больше уступали свою автономию национальным профсоюзам,
в которые они вливались. Потеря влияния местными профсоюзами
происходила в силу многих причин. Некоторые из них были идентичны
факторам, влиявшим на массовые организации: профессионализация
руководства, сокращение связей между их участниками, основанных
на расе, этничности и проживании в гомогенных городских районах
и сообществах, а также ослабление сегрегации по половому признаку
и мужской солидарности. Кроме того, как уже указывалось выше,
закон Тафта-Хартли ещё больше стимулировал должностных лиц
национальных профсоюзов контролировать и ослаблять местные
структуры, лишая их организующих сил и инициативы, поскольку
в соответствии с этим законом национальные профсоюзы станови¬
лись ответственными за ущерб компаниям от стихийных забастовок.
Всё это важно не потому, что мы оплакиваем утраченный
мир, в котором сплочённые этнические группы могли упраж¬
няться в фанатизме, а женщинам была отведена роль домаш¬
ней обслуги. Значимость описанного выше заключается в том,
что американская политика в соответствии с Конституцией
структурирована таким образом, чтобы воздавать должное
локализованной власти. Депутаты Конгресса избираются от
округов или штатов, и ответственность они несут перед теми,
кому принадлежит власть в штате или округе, либо перед
структурами, имеющими значимое экономическое или орга¬
низационное присутствие в определённом количестве окру¬
383
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
гов. Начиная с Генри Джексона из штата Вашингтон, который
в 1950-1960-х годах был записным «сенатором от Boeing», и да¬
лее до Ллойда Бентсена из Техаса, выступившего на выборах
в Сенат 1970 года против Джорджа Буша-старшего в кампании,
которая принесла ему репутацию «мальчика на побегушках
у нефтяных компаний»144, и Чарльза (Чака) Шумера от штата
Нью-Йорк, решавшего проблемы банков и хедж-фондов с самого
момента своего появления в Сенате в 1999 году145 (а до этого
он два десятилетия занимался тем же самым, будучи членом
Палаты представителей), различные отрасли, базировавшиеся
в конкретных территориях, имели в Конгрессе своих сторон¬
ников и обслугу. Там, где и когда профсоюзы были сильны,
у них были свои особые сторонники. В качестве примеров
можно привести отстаивание интересов профсоюзов автопро¬
ма конгрессменами от Мичигана или аналогичную позицию
конгрессменов от Нью-Йорка в отношении профсоюзов рабо¬
чих швейной промышленности. По мере того, как профсоюзы
и массовые организации утрачивали возможность мобилиза¬
ции сторонников на локальном уровне, они теряли и рычаги
влияния на членов Палаты представителей и сенаторов точно
так же, как и на законодателей в отдельных штатах.
Элиты, организованные либо посредством банков и пересече¬
ний в советах директоров компаний, либо в виде автаркических
корпораций, обладают влиянием на локальном уровне, которое
усиливается по мере того, как им противостоят всё более сла¬
бые рабочие и массовые организации. Бизнес всегда жертвовал
гораздо больше денег на кампании по выборам в Конгресс, чем
профсоюзы и либеральные организации. Преимущество либераль¬
ных групп и в особенности профсоюзов заключается в том, что
они обеспечивают «пехоту» для кампаний. Поскольку местные
144 Нефтяных компаний — Ллойд Бентсен (1921-2006) после победы над Бушем-стар¬
шим избирался сенатором от Техаса ещё трижды, а затем в 1993-1994 годах был
министром финансов в администрации Клинтона (прим, переводчика).
145 В 1999 году — Следующим этапом карьеры Чака Шумера стал пост лидера де¬
мократической фракции в Сенате (с 2017 года — в качестве меньшинства, а с января
2021 года — большинства) (прим, переводчика).
384
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
организации теряли ресурсы и уступали инициативу националь¬
ным штабам, они в меньшей степени способны мобилизовать
своих участников для давления на законодателей в промежутках
между выборами, когда затрагивающие эти организации зако¬
ны и регуляторные акты находятся в процессе рассмотрения,
даже несмотря на то, что у профсоюзов сохраняются ресурсы
и организационный потенциал для мобилизации своих членов
для работы в ходе кампаний146. Преимущество элит заключается
именно в текущей работе по лоббированию, поскольку элиты
могут привлекать пожертвования и постоянно уделять внимание
этой деятельности.
Когда баланс между элитами и массовыми силами в том вни¬
мании, которое они уделяли органам государственной власти,
и в способности мобилизации сторонников был более равномерным,
конгрессменам также приходилось обеспечивать сбалансированность
своих избирателей и того давления, которое они оказывали на
органы исполнительной власти, чтобы удовлетворять как элиту, так
и массовый электорат. Поскольку массовые организации утратили
свою способность образовывать и мобилизовать своих участни¬
ков, элиты приблизились к монопольному влиянию в Конгрессе
и внутри исполнительной ветви власти.
ПОТЕНЦИАЛ ГОСУДАРСТВА
Граждане, которые приходят к избирательным урнам в лучшем
случае один раз в два года и чье голосование за одну или другую
партию открыто для множества интерпретаций, теряют влияние
на государственную политику в отсутствии массовой мобилизации
либо устойчивого организационного присутствия и воздействия
на своих депутатов в Конгрессе на местном уровне.
146 Мне не удалось обнаружить какое-либо исследование, где сравнивались бы во
временной перспективе способности американских профсоюзов к мобилизации своих
членов или других избирателей к голосованию за кандидатов от Демократической
партии в период выборов, либо где проводилось бы сравнение между профсоюзами
и церковью и другими консервативными группами. Это была бы достойная тема ис¬
следования для тех, кто изучает социальные движения или труд.
385
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Ларри Бартелс147 утверждает, что выборы по-прежнему имеют
решающее значение, поскольку между Демократической и Респуб¬
ликанской партиями стало ещё больше разногласий по таким
ключевым экономическим вопросам, как минимальная заработная
плата и налог на наследство. С этой точкой зрения соглашаются
Хэкер и Пирсон148, хотя они подчёркивают, что причиной этого
расхождения было резкое смещение вправо республиканцев за по¬
следние сорок лет, а не значительное движение демократов влево.
Бартелс выдвигает два основных тезиса. Во-первых, избиратели
фокусируются на экономических результатах партии, находящейся
у власти, в предшествующий президентским выборам год, а не за
весь четырёхлетний срок. Это играет на пользу республиканцам,
поскольку они стремятся сконцентрировать экономический рост
в течение года до выборов. (Впрочем, Бартелс не может решить,
демонстрирует ли это более существенные способности республи¬
канцев к экономическим манипуляциях в электоральных целях149,
или же это естественное ответвление расходящихся политических
предпочтений двух партий, которое ведет к тому, что демократы
способствуют росту с самого начала, чтобы обеспечить рабочие
места и растущие доходы для своей массовой базы, которые,
правда, трудно поддерживать на высоком уровне на протяжении
четырёх лет, тогда как интерес «Великой старой партии» заключа¬
ется в сдерживании инфляции, что в начале срока полномочий её
президентов ведёт к рецессии, а в конце — к восстановлению.)150
Так или иначе, всё это благоприятствует республиканцам и по¬
147 Larry Bartels, Unequal Democracy: The Political Economy of the New Gilded Age (Prince¬
ton: Princeton University Press, 2008).
148 Hacker and Pierson, American Amnesia.
149 Аллен Дж. Матусов (Matusow, Nixon's Economy) демонстрирует, как Никсон, будучи
уверенным, что проиграл Кеннеди борьбу за пост президента потому, что в 1960 году
Федеральной резервной системе не удалось простимулировать экономику, безустанно
и успешно работал над обеспечением того, чтобы и фискальная, и монетарная поли¬
тика вели к экономическому буму для его переизбрания в 1972 году.
150 В 2012 году то обстоятельство, что избиратели фокусируются на последнем годе
четырёхлетнего президентского срока, пошло на пользу Обаме. Его первый президент¬
ский срок начался в низшей точке самой глубокой послевоенной рецессии, а восста¬
новление после нее ускорилось лишь в 2012 году, что и позволило Обаме вступить
в кампанию по переизбранию в год относительно высокого роста экономики.
386
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
зволяет им выигрывать больше президентских выборов, чем они
смогли бы это сделать, если бы избиратели фокусировались на
всём четырёхлетием периоде — промежутке, в рамках которого
демократы устойчиво демонстрировали лучшие результаты. Второй
тезис Бартелса касается политических последствий (ошибочного)
предпочтения избирателями республиканцев. Бартелс утверждает,
что неравенство, которое он рассматривает как «соотношение до¬
ходов в 80-м процентиле распределения доходов к доходам в 20-м
процентиле», росло при всех республиканских президентах начиная
с 1945 года, но оставалось неизменным при всех демократических
президентах, за исключением Картера151.
Если Бартелс прав, то в таком случае упадок профсоюзов
и массовых организаций, а также трансформация структуры от¬
ношений между элитами в Соединённых Штатах имеют мало зна¬
чения для результатов выборов. Получается, что эти структурные
изменения не объясняют и политические результаты, которые, по
мнению Бартелса, отражают глубоко укоренившиеся и всё более
поляризующиеся предпочтения профессиональных политиков
обеих партий. Аналогичная логика движет рассуждением Томаса
Фрэнка в его книге «Что случилось с Канзасом? Как консерваторы
завоевали сердце Америки»152. Республиканцы, утверждает Фрэнк,
выигрывают выборы не потому, что избиратели неверно воспри¬
нимают экономические результаты двух партий, а потому, что
одурманенные религией христианские фундаменталисты голосуют
против собственных же интересов в попытке запретить аборты
или нанести ответный удар «элитам». Последние в представлении
этой группы избирателей оказываются выпускниками престижных
151 Bartels, Unequal Democracy, 35. Хэкер и Пирсон (Jacob S. Hacker and Paul Pierson,
«Winner-Take-All Politics: Public Policy, Political Organization, and the Precipitous Rise of
Top Incomes in the United States», Politics and Society 38 (2010): 162-4) справедливо
критикуют Бартелса за то, что он сосредотачивается на соотношении 80:20, а не
на гораздо более поляризованной пропорции 99:1. Это даёт Бартелсу возможность
утверждать, что партийный фактор важен, поскольку демократы делают для бедных
больше, чем республиканцы, хотя в то же время он игнорирует «вопрос о том, почему
начиная с конца 1970-х годов экономический рост был настолько перекошен в пользу
самых богатых».
152 Thomas Frank, What’s the Matter with Kansas? How Conservatives Won the Heart of
America (New York: Holt, 2004).
387
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
университетов или лицами, ведущими декадентский образ жизни,
а не экономическими элитами, которые занимаются разграблени¬
ем Канзаса и остальной территории Соединённых Штатов. Блок153
рассматривает религиозных консерваторов как второстепенную
силу в приходе республиканцев к власти начиная с 1980 года,
но утверждает, что религиозное право играет всё более решаю¬
щую роль в формировании политики. Впрочем, единственные
приводимые Блоком примеры касаются назначений в Верховный
суд и поддержки решения Буша о вторжении в Ирак — ни то, ни
другое несопоставимо с интересами экономической элиты и той
повесткой, о которой подробно говорилось выше.
В таком случае «великий разворот» в логике Бартелса, да и Фрэнка
предстает результатом неверных восприятий избирателей, которые
переворачивали выборы вверх дном. Однако с помощью аргументов
Бартелса невозможно объяснить другие приводимые им данные.
Он демонстрирует, что с 1947 по 1974 годы, в период на который
пришлось президентство республиканцев Эйзенхауэра и Никсона,
доходы во всех процентилях росли почти одинаково (за исключением
верхних 5%, чьи доходы росли медленнее). После 1974 года доходы
нижней половины населения прекратили расти и существенно увели¬
чивались лишь в самых верхних процентилях154. Эти данные плотно
коррелируют с новаторской работой Томаса Пикетти и Эммануэля
Саэса, которые обнаруживают, что доля национального дохода,
которая доставалась верхним 0,1%, с 1960 по 1980 годы была неиз¬
менной, а затем постоянно росла, наиболее быстро увеличившись
при Клинтоне155. Уровень налогообложения этой топовой группы
снижался главным образом при Картере и Рейгане156. Приведённые
данные позволяют сделать вывод, что даже если бы демократы
после 1974 года выиграли больше президентских выборов, это не
оказало бы существенного воздействия на впечатляющий рост
неравенства доходов и благосостояния в дальнейшем. Кроме того,
153 Block, «Understanding the Diverging Trajectories».
154 Bartels, Unequal Democracy, 9.
155 Piketty and Saez, «Income Inequality in the United States», figure 2.
156 Piketty and Saez, «How Progressive Is the US Federal Tax System? A Historical and
International Perspective», Journal of Economic Perspectives 21 (2007), table 2.
388
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
Бартелс не приводит никаких подтверждений того, что победы де¬
мократов привели бы к существенному расширению социальных
благ, поскольку в те годы, когда демократы контролировали и пост
президента, и Конгресс (1977-1980 и 1993-1994), не было принято
ни единой новой социальной программы.
Итогом самого последнего промежутка, когда демократы одновре¬
менно контролировали пост президента и Конгресс (2009-2010 годы),
стало принятие закона о доступном медицинском обслуживании,
ставшего первым крупным актом социального законодательства на¬
чиная с 1960-х годов. К сожалению, программа Obamacare, в отличие
от программ Великого общества, не являлась частью серии законо¬
проектов, которые обращались к некоему ряду проблем и различным
группам избирателей. Надежды на то, что худший экономический
кризис со времён Великой депрессии и бедствия в Афганистане
и Ираке приведут к значительным предпосылкам для прогрессивной
политики, не оправдались. Программа Obamacare оказалась вещью
в себе: её не сопровождали другие меры перераспределительного ха¬
рактера или ограничения для могущества корпораций, а её вступление
в силу требовало масштабных субсидий и уступок для коммерческих
структур, которые контролируют систему здравоохранения США
Конгресс с демократическим большинством 2009-2010 годов от¬
верг предложения Обамы, которые способствовали бы профсоюзной
организации труда, контролировали глобальное потепление и вели
к либерализации иммиграции; результаты действий исполнительной
власти по этим направлениям были скромны. Закон Додда-Фрэнка
о реформировании Уолл-стрит и защите потребителей до недав¬
него времени имел ограниченное влияние на финансовый сектор.
В конечном итоге его эффект будет определяться подзаконными
актами, которые спустя шесть лет после принятия закона так и не
были разработаны в полном объёме. К тому же их ещё придётся
внедрять органам исполнительной власти, которые при Обаме,
как и при предыдущих президентах, демонстрировали мало охоты
идти на конфронтацию с Уолл-стрит (а при Трампе исполнительные
органы склонны к ослаблению, а то и отмене этих нормативов).
Наиболее печально известным примером из этой серии стало почти
полное отсутствие привлечения к ответственности финансистов,
389
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
чьи мошенничества привели к краху 2008 года157. Как отмечал
Джеймс К. Гэлбрейт, «ничего не было сделано с вознаграждениями
банкиров, и по мере поступления информации об их бонусах это
явно чревато катастрофическими политическими последствиями.
Никто не может утверждать, что администрация подходила к этому
вопросу, учитывая общественное мнение»158.
Ошибочно, как это делают слишком многие журналисты и поли¬
тические соперники Обамы, приписывать его слабые стороны якобы
отсутствию настойчивости, или личному равнодушию, или некой
глубокой психологической потребности к поиску компромисса,
или чрезмерной вере в суждения советников с высокими регалия¬
ми. В действительности даже более агрессивный и настойчивый
президент не смог бы выполнить существенно больше задач, чем
удалось Обаме, и в первые два года с демократическим Конгрессом,
и уж подавно после этого, когда республиканцы сначала контро¬
лировали Палату представителей, а затем и Сенат. Обаме прихо¬
дилось работать в узких политических рамках, сформированных
процессами, проанализированными выше, и выборы 2008 года или
последующие события эти рамки не преодолели159.
Любое объяснение, в центре которого находятся выборы и раз¬
личия между двумя американскими партиями, заслоняет происхо¬
дивший с начала 1970-х годов впечатляющий отход двух партий от
политики, направленной на сохранение каждой социальной стратой
своей доли национального дохода, политики, которая подразуме¬
вала высокие налоги на богатых и приверженность расширению
157 Jesse Eisinger, The Chickenshit Club: Why the Justice Department Fails to Prosecute
Executives (New York: Simon & Schuster, 2017).
158 James K. Galbraith, «The Great Crisis and the Financial Sector: What We Might Have
Learned», in Aftermath: A New Global Economic Order?, ed. Craig Calhoun and Georgi
Derluguian (New York: NYU Press, 2011), 23.
159 Эти рамки стали ещё более очевидны для Теды Скочпол и её коллег. Можно
сравнить полную надежд работу Скочпол и Ларри Джейкобса «Достичь Нового курса»
(Skocpol and Jacobs, Reaching for a New Deal: Ambitious Governance, Economic Meltdown,
and Polarized Politics in Obama’s First Two Years (New York: Russell Sage Foundation, 2011))
и книгу Скочпол «Обама и политическое будущее Америки» (Skocpol, Obama and Ameri¬
ca’s Political Future (Cambridge: Harvard University Press, 2012)), чтобы увидеть, как даже
наиболее симпатизирующему Обаме социологу пришлось признать узость исходных
возможностей 2008 года.
390
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты: от консенсуса к параличу, 1960-2016 годы
социальных программ. Только предложенная нами разновидность
структурного анализа способна объяснить:
(1) способность элит присваивать ресурсы как у публичных
корпораций, так и у государства,
(2) впечатляющее сокращение регулирования корпораций,
(3) снижение вложений государственных средств в образование
и инфраструктуру и
(4) невозможность законодательного принятия новых социальных
программ на любых условиях, помимо тех, которые позволяют
частным корпорациям сохранять или увеличивать свои притяза¬
ния на государственные ресурсы (что продемонстрировали как
фармацевтическая программа Буша-младшего Medicare Part D160,
так и реформа здравоохранения Обамы).
Таким образом, при рассмотрении затяжного витка истории
США с 1945 по 2016 годы обнаруживается переход от одной эпохи
политического застоя к другой. Первый из этих периодов, либе¬
ральный консенсус, выразителем которого был президент Кеннеди,
получил институциональное оформление в виде определённой
структуры государственного регулирования, отношений между
коммерческими компаниями и между государством и профсоюзами,
а также обязательств по сохранению способности правительства
страны поддерживать глобальное геополитическое доминирование
и в установленных пределах способствовать экономическому росту
и социальному прогрессу в стране. Этот консенсус был нарушен
после того, как политические провалы (как, впрочем, и успехи) тех,
кто в 1960-х годах стремился к получению постов в федеральном
правительстве и обладал ими, а также структурные сдвиги в гло¬
бальном положении Соединённых Штатов, которые мы рассмотрим
в двух следующих главах, спровоцировали многосторонние вызовы.
Начатые в те годы идеологические споры остаются неразрешён¬
160 Medicare Part D - Дополнительная программа федерального правительства США,
принятая в рамках закона о модернизации программы Medicare в 2003 году. Пред¬
усмотренные этой программой льготы на лекарства предоставляются частными стра¬
ховыми планами, которые обычно покрывают основную часть стоимости рецептур¬
ных препаратов, а возмещение затрат страховщиков происходит за счёт скидок со
стороны производителей медикаментов и аптек (прим, переводчика).
391
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ными, воодушевляя электоральные платформы обеих партий,
а также повестку социальных движений и руководимых профес¬
сионалами массовых организаций, сосредоточенных на проблемах
идентичности и окружающей среды на левом фланге и на религии
и других «социальных» вопросах на правом. Однако за несколько
десятилетий этих неразрешённых споров возник новый застой. От¬
ношения между элитами приобрели новую структуру, а массовые
организации, в особенности профсоюзы, утратили значительную
часть своего потенциала бросать вызов инициативам элит. Само
государство потеряло способность принимать новые законы или
осуществлять регулирование или меры, оспаривающие интересы
элит. Администрация Обамы бросила лишь ограниченный вызов
новому застою, а развернуть его вспять ей удалось в ещё менее
значимой степени.
В последующих главах нам предстоит рассмотреть, каким об¬
разом прослеженные выше внутренние трансформации сочетались
с изменениями способности Соединённых Штатов к реализации
своего военного, геополитического и экономического могущества
во внешней сфере. После этого мы сможем определить направле¬
ние упадка США и прийти к заключению, каким образом утрата
глобального доминирования станет и дальше сужать возможности
для будущего политического действия и оказывать воздействие на
социальное благосостояние Америки в предстоящие годы.
ГЛАВА 7. АМЕРИКАНСКАЯ
АРМИЯ: ВНЕ КОНКУРЕНЦИИ
И БЕЗ ПОБЕД
— Тебе не известна связь?
Ты не знаешь, что любая привилегия в твоей жизни
и любая мысль в твоей голове зависят от способности
двух великих держав держать планету под нависшей угрозой?
— Удивительное дело.
— И ты не знаешь, что однажды
эта угроза начнет постепенно исчезать?
- Что?
— Ты потерянный для истории человек.
Дон Делилло, «Изнанка мира»
Мы регулярно слышим, что Соединённые Штаты — самая
могущественная нация в мировой истории, единствен¬
ная сверхдержава, победитель в Холодной войне, «страна,
без которой нельзя обойтись», «гипердержава», которая достигла
«полного спектра доминирования» и «общего командования»1 над
всеми другими вооружёнными силами на планете. Однако, как уже
отмечалось во введении, Соединённым Штатам не удалось добиться
1 Barry R. Posen, «Command of the Commons: The Military Foundation of US Hegemony»,
International Security 28 (2003).
393
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
своих целей в Ираке и Афганистане, они потерпели прямое пора¬
жение во Вьетнаме, а после Второй мировой войны одерживали
явные победы только в первой войне в Заливе в 1991 году и в бо¬
лее мелких «полицейских акциях» в Доминиканской Республике
(1965), Гренаде (1983) и Панаме (1989). Как можно объяснить это
противоречие между беспрецедентным военным преимуществом
над всеми державами-соперниками и историей почти сплошных
военных поражений после окончания Холодной войны? Кроме
того, каким образом это странное сочетание огромного военного
потенциала и неспособности использовать это могущество для
того, чтобы одерживать военные победы, влияло на возможности
Америки удерживать геополитическую гегемонию?
В главах 2-5 объяснялось, почему та или иная европейская
политая, которая располагала самым большим бюджетом, не обя¬
зательно выигрывала войны или захватывала колонии у не столь
богатых соперников. Мы рассмотрели, почему Испания и Франция
были не в состоянии умело использовать своё военное домини¬
рование в Европе для обретения экономической или геополити¬
ческой гегемонии и почему эпоха нидерландской гегемонии была
столь краткой, тогда как Британия оказалась способной постро¬
ить доминирующую мировую империю и сохранять гегемонию
гораздо дольше, чем все остальные политии на протяжении пяти
столетий глобального капитализма. Мы выявили пять факторов,
которые приводили к расхождениям между военными ресурсами
и результатами войн:
(1) отсутствие центрального контроля над вооружёнными силами,
(2) значительные масштабы автономии военного командования,
(3) разногласия между различными родами войск,
(4) действующие в собственных интересах поставщики воору¬
жений и
(5) отсутствие новшеств в стратегии.
Как будет показано ниже, в последние десятилетия все эти пять
факторов имелись налицо в вооружённых силах США. Кроме того,
присутствуют ещё два обстоятельства: впечатляющее снижение
готовности американцев рисковать собственной жизнью в бою
(либо готовности позволить отдавать свои жизни профессиональ¬
394
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
ным американским военным или добровольцам) и попытки США
навязывать неолиберальную политику в тех странах, куда они
вторгались.
В первой части этой главы мы проследим траекторию амери¬
канских военных расходов в соотношении с геополитическими
соперниками США от Второй мировой войны до настоящего
времени. После этого будут рассмотрены организация воору¬
жённых сил США, их отношения с частными подрядчиками и их
стратегии ведения войн и борьбы с повстанцами. Наша задача
заключается в исследовании того, каким образом те пять фак¬
торов, которые ослабляли вооружённые силы предшествующих
великих держав, проявляли себя в вооружённых силах США. Также
нам необходимо определить, в какой степени эти факторы уси¬
ливаются эффектами взаимодействия, и выявить специфически
американские механизмы, которые прежде сдерживали действия
этих факторов, но теперь этого не происходит. Далее отдельный
раздел будет посвящён снижению терпимости американцев к во¬
енным потерям после войны во Вьетнаме. Затем мы обратимся
к переключению целеполагания США в отношении тех стран, над
которыми Америка доминирует или куда она вторгается, с де-
велопментализма на неолиберализм, а также то, каким образом
этот сдвиг воздействует на способность Америки побеждать
в войнах и господствовать над другими странами. В завершаю¬
щей части главы будет представлено объяснение того, каким
образом Соединённые Штаты, несмотря на потерю своей военной
эффективности, сохраняют (по меньшей мере на данный момент)
определённую степень геополитической гегемонии.
ТРАЕКТОРИЯ ВОЕННЫХ РАСХОДОВ США
У поборников глобального доминирования США имеется лёгкое
и очевидное объяснение американских военных неудач. Проблема,
по их мнению, заключается в том, что американцы не готовы
оплачивать финансовые или человеческие издержки поддержания
своей империи либо, когда адепты подобного подхода утружда¬
ют себя выразить эту идею в более благозвучных выражениях,
395
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
поддерживать демократию и правление закона во всём мире.
Отношение американцев к военным потерям мы ещё рассмотрим,
однако в части расходов какие-либо свидетельства, подкрепляющие
данное утверждение империалистов XXI века, отсутствуют. В дей¬
ствительности Соединённые Штаты с лёгкостью поддерживали,
а после окончания Холодной войны и значительно расширили
своё превосходство над военными бюджетами геополитических
соперников. Американское преимущество в военных расходах
и технологиях действительно не имеет прецедентов в известной
нам истории.
Данные таблицы 7.1 наглядно показывают, что на протяже¬
нии Холодной войны Соединённые Штаты тратили на военные
цели больше, чем Советский Союз, а союзники Америки по НАТО
тратили в 6-8 раз больше, чем союзники СССР по Варшавскому
договору, причём этот разрыв увеличивался. В 1954 году, на пике
американского могущества после окончания Корейской войны,
Соединённые Штаты и НАТО тратили вдвое больше, чем СССР, его
союзники по Варшавскому договору и Китай вместе взятые. Что
же касается строки «Остальной мир», то в неё по большей части
включены союзники США на Среднем Востоке и в Азии, что ещё
больше увеличивает отрыв американского блока от любых его
потенциальных противников.
В XXI веке военные расходы Соединённых Штатов были такими
же, как у следующих десяти стран по этому показателю, а на
протяжении большей части нынешнего столетия они превос¬
ходили военные расходы 14 следующих стран, большинство из
которых были американскими союзниками.2 Этот разрыв гораздо
больше, чем тот, которым обладала любая из доминирующих
держав в Европе (см. главы 2-5), причём, похоже, это вообще
самый большой разрыв в военных расходах, который когда-либо
имел место.3
2 Stockholm International Peace Research Institute, 1976-2017.
3 Заслуживают упоминания ещё две тенденции, которые прослеживаются в таблице
7.1. Во-первых, это резкий рост военных расходов «остального мира» (все страны, за
исключением Соединённых Штатов, советского блока и Китая) в начале 1970-х годов.
У этого роста было две причины. Первая из них заключалась в том, что кардинальное
396
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
1954
1964
1974
1984
2010
2016
США
49
40
32
31
43
36
Прочие страны НАТО
16
16
18
19
16
15
СССР/Россия
24
29
23
22
4
4
Прочие страны
Варшавского договора
2
2
3
2
-
-
Китай
3
5
6
6
7
13
Остальной мир
6
8
18
20
30
35
Таблица 7.1. Военные расходы отдельных стран и блоков в показателях
доли в общемировых военных расходах (%)4
повышение цен на нефть в 1973 году дало странам-нефтеэкспортёрам, прежде всего
на Среднем Востоке, необходимые средства для приобретения оружия и увеличения
своих армий, сделав возможным второй подъём военных расходов примерно на
рубеже XXI века. Вторая причина была связана с доктриной Никсона, которая пред¬
полагала стремление к сокращению бремени Америки в противостоянии советскому
блоку в Третьем мире за счёт предложения покупки передового американского
оружия региональным союзникам (наиболее известный пример - Иран при шахском
режиме). Это стимулировало к увеличению своих военных расходов только что
обогатившиеся страны-нефтеэкспортёры, а также всё более процветающие страны
Восточной Азии. Схема Никсона имела неоднозначные последствия для геополити¬
ческого положения Америки, однако она определённо создавала выгоды для аме¬
риканских оборонных корпораций, одновременно снижая внешнеторговый дефицит
США и нивелируя некоторые издержки создания новых систем вооружений. Правда,
при этом присутствовал неизбежный риск, что отдельные покупатели оружия пре¬
вратятся в неприятелей спустя несколько десятилетий, в ходе которых Соединённые
Штаты разрабатывали и продавали передовые системы вооружений (Martin van Cre-
veld, The Transformation of War [New York: Free Press, 1991] / Ван Кревельд M. Транс¬
формация войны. М.: ИРИСЭН, 2005). Ключевым примером в данном случае, опять
же, выступает Иран, а лидер Ирака Саддам Хусейн был второстепенным союзником
и покупателем вооружений у США и НАТО вплоть до самого момента своего втор¬
жения в Кувейт.
4 Вторая тенденция, которую следует отметить - медленное наращивание китай¬
ских военных расходов, — подкрепляет утверждение Арриги в книге «Адам Смит в Пе¬
кине», что Китай не пытается конкурировать в военной сфере таким же способом,
к какому в прошлом прибегали восходящие западные державы. Как видно из таблицы
7.1, в 2016 году военные расходы Китая составляли лишь 36% от военных расходов
Америки. Этого объёма может быть достаточно для того, чтобы Китай смог бросить
вызов Соединённым Штатам, по меньшей мере в сфере их влияния в Восточной Азии
(поскольку сегодня державы среднего масштаба, такие как Саудовская Аравия, Изра¬
иль, Иран и Бразилия, стремятся выстраивать региональное доминирование точно так
же, как в предшествующие столетия второстепенные державы с небольшими бюдже¬
тами были способны бросать вызов великим державам, о чём говорилось в преды¬
дущих главах). Однако этого не хватит для того, чтобы придать Китаю глобальный
397
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Соединённые Штаты смогли обладать этим беспрецедентным
преимуществом, даже несмотря на то, что их военные расходы
в показателях доли ВВП резко снижались от одной войны к дру¬
гой. Военный бюджет 1968 года, пикового года военных расходов
во время Вьетнамской войны, составлял в долях ВВП две трети
от расходов во время Корейской войны. При этом бремя военного
бюджета 1968 года было точно таким же, как в 1961 году, когда
бюджет Пентагона при Кеннеди стал максимальным, но сам по
себе он был ниже, чем военные бюджеты в мирный период при
Эйзенхауэре (1955-1959). Максимальный военный бюджет при Рей¬
гане в 1986 году составлял лишь две трети от бремени военных
бюджетов Вьетнамской войны и Холодной войны при Кеннеди. При
Рейгане военные бюджеты никогда не были отягощены ведением
каких-либо реальных войн. А пиковый военный бюджет при Джордже
Буше-младшем в 2008 году составлял лишь 70% от максимальных
показателей при Рейгане (в долях от ВВП), несмотря на издержки
ведения двух войн.
охват, которым некогда обладал Советский Союз и который будет необходим Китаю,
если он действительно рассчитывает соперничать с геополитической гегемонией Со¬
единённых Штатов или прийти ей на смену.
Источник всех данных в таблице - Стокгольмский Международный институт иссле¬
дования проблем мира (SIPRI/СИПРИ). Источники для 1954-74 годов - SIPR1 Yearbook
1976, рр. 150-1; для 1984 года — S1PR1 Yearbook 1985, р. 270; для 2010 года — SIPR1 Year¬
book 2011, р. 183; для 2016 года - «Military Expenditure», https://www.sipri.org/research/
armament-and-disarmament/arms-transfers-and-militarv-spending/militarv-expenditure. SI-
PRI 2017. При сравнении военных бюджетов отдельных стран данные СИПРИ основаны
на рыночных обменных курсах валют, а не на паритете покупательной способности.
СИПРИ отдает предпочтение первому критерию в сравнении со вторым, поскольку
паритет покупательной способности (ППС) требует субъективных оценок, а с точки
зрения СИПРИ проблематично применять соотношения ППС, полученные из сравне¬
ний цен на гражданскую продукцию, и экстраполировать их на военные бюджеты,
которые в значительной степени тратятся на вооружения, приобретаемые на мировых
рынках. Кроме того, показатели СИПРИ не включают «висящие издержки» предше¬
ствующих войн, «зашитые» в долговых выплатах государств или в льготах для ветера¬
нов. Результаты СИПРИ аналогичны тем, которые представлены в данных о мировых
военных расходах и перемещениях вооружений Агентства США по контролю над
вооружениями и разоружению (US Arms Control and Disarmament Agency, World Military
Expenditures and Arms Transfers (1966-98), http://www.state.gOv/t/avc/rls/rpt/wmeat/index.
htm) для 1960-70-х годов. Впрочем, для 1980-х годов это сопоставление нерелевантно,
поскольку в этот период назначенный Рейганом директор агентства «накачивал» дан¬
ные, чтобы завысить военные расходы СССР и стран Варшавского договора.
398
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Таблица 7.2. Военные расходы США в показателях доли ВВП (%)s
1943-45 (Вторая мировая война)
37-38
1952-54 (Корейская война)
13-14
1955-59 (при Эйзенхауэре после Корейской войны)
10-11
1961 (пик военных расходов при Кеннеди)
9,4
1968 (пик военных расходов во время Вьетнамской войны)
9,4
1978-79 (наименьший уровень после Вьетнамской войны)
4,7
1986 (пик военных расходов при Рейгане)
6,2
1999-2000 (наименьший уровень после Рейгана)
3,0
2008 (пик военных расходов при Буше-младшем)
4,3
Способность США столь значительно снижать бремя воен¬
ных расходов, одновременно сохраняя и укрепляя свое превос¬
ходство как над союзниками, так и над противниками, прямо
противоречит предсказанию Пола Кеннеди, согласно которому
Соединённые Штаты будут следовать примеру предшествующих
великих держав, совершая чрезмерные военные расходы в таком
масштабе, что это подорвёт экономический рост. Аналогичным
образом успех Америки в собирании и удержании группы союз¬
ников, которая была гораздо богаче, чем советские сателлиты,
а следовательно, могла внести гораздо большую лепту в воен¬
ный блок под руководством США, также противоречит утверж¬
дению Кеннеди, что для ведущих держав губительны союзы
с державами менее значимыми. Точно такую же картину мы
наблюдали в главе 5: Британия извлекла гигантские выгоды из
своей способности черпать налоговые и человеческие ресурсы
Индии и Содружества. Таким образом, Пол Кеннеди совершенно
неспособен объяснить как фискальные, так и геополитические
основания сохраняющихся и углубляющихся военных преиму¬
ществ Америки. 55 Источник: Office of Management and Budget, Historical Tables, table 6.1. В тех случаях,
когда показатели приведены за несколько лет, например, за 1952-54 годы, процентные
доли отражают порядок расходов в соответствующие годы.
399
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
КОНФЛИКТ МЕЖДУ ЗАПРОСАМИ ВОЕННО-
ПРОМЫШЛЕННОГО КОМПЛЕКСА И ТРЕБОВАНИЯМИ
К ПОБЕДАМ В ВОЙНАХ НАЧАЛА XXI ВЕКА
Ключевая роль в принятии решений о том, где и как Америка бу¬
дет вести войны, принадлежит военному командованию США. Как
только решение о начале войны принято или находится в процессе
принятия, ключевую роль в определении того, как именно будут
вестись боевые действия, играет высокопоставленный генералитет.
Он не обладает абсолютной властью, но гражданскому руковод¬
ству очень сложно избегать его советов. Отчасти так происходит
потому, что любое движение наперекор рекомендациям генералов
приведет к тому, что политиков будут обвинять в слабой защите
Америки и в неспособности обеспечить войскам «необходимые
им инструменты».
Представления генералов о том, как вести войны и какое во¬
оружение им необходимо, формируются, а фактически и предо¬
пределяются способами организации карьерных траекторий как их
самих, так и менее высокопоставленных офицеров. Продвижение
по службе происходит в процессе командования дорогостоящими
и техническими сложными видами оружия. Длительные карьеры
для постоянно расширяющегося генеральского корпуса гарантирует
успех в получении одобрений для этих систем вооружений. Данные
карьерные и организационные императивы превосходно совпадают
с заинтересованностью оборонных корпораций в продаже передо¬
вых систем вооружений, которые неизменно приносят наибольшие
прибыли. Поэтому передовые виды вооружения продолжают по¬
глощать львиную долю бюджета Пентагона, даже несмотря на то,
что это оружие принципиально плохо подходит для тех реальных
войн, которые ведут Соединенные Штаты в XXI веке.
Структура вооружённых сил США
Вооружённые силы США принципиальным образом отличаются от
армий предшествующих великих держав. Американские офицеры
являются профессионалами, которые набираются и продвигаются
400
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
по службе на основании заслуг. Они не могут покупать или насле¬
довать свои звания, то есть являются бюрократами в веберовском
смысле этого термина. Финансирование вооружённых сил США
всецело зависит от федерального правительства — у военных нет
собственных приносящих доходы активов, а также они не могут
самостоятельно привлекать поступления. (Правда, начиная с 1960-х
годов Пентагон создавал гибридные фонды венчурного капитала,
задачей которых является стимулирование полезных военным
технологических инноваций. Но почти все прибыли от компаний,
которые отпочковываются от этих фондов, дозволено аккумулиро¬
вать частным инвесторам. Интерес Пентагона в этих инвестициях
имеет технологический характер. Они не предназначаются для
того, чтобы субсидировать другие сегменты военного бюджета,
а прибыли, которые оставляет себе Пентагон, реинвестируются
в новые высокотехнологичные предприятия.)6 Однако несмотря на
«модерность» вооружённых сил США, они сталкиваются с изнури¬
тельными структурными препятствиями, в некотором отношении
напоминающими затруднения, с которыми имели дело армии
в раннее Новое время. Именно эти препятствия и объясняют
парадоксальное сосуществование американских стратегических
поражений с беспрецедентным технологическим и финансовым
преимуществом над всеми соперниками.
Вооружённые силы США обладают высокой степенью автоно¬
мии от остальных федеральных структур власти.7 В то же время
сами вооружённые силы разделены на четыре рода войск: армия,
военно-морской флот, военно-воздушные силы и морская пехота, —
у каждого из которых имеется заинтересованность в поддержании
6 Linda Weiss, America Inc.? Innovation and Enterprise in the National Security State (Itha¬
ca: Cornell University Press, 2014).
7 4. Райт Миллс во «Властвующей элите» признавал эту автономию на пике Хо¬
лодной войны. Проводя различие между военными и политическими элитами, он
отмечал, что их представители возглавляли разные бюрократические организации
и шли разными путями в образовании и карьерном продвижении, даже если при
продолжении своей карьеры после отставки из вооружённых сил военные могли при¬
обретать статусные позиции в экономических или политических элитах. Через 60 лет
после написания книги Миллса военные добились ещё большей степени автономии
как в распределении своего совокупного бюджета, так и в стратегиях применения
вооружений и использования людской силы.
401
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
собственной организационной автономии. В значительной степени
это объясняется тем, что офицеры выстраивают свои карьеры
в каком-то одном роде войск, а карьерное продвижение зависит
от наличия у них под началом людей и в особенности вооружений
(этот момент ещё будет подробно рассмотрен ниже). У каждого
рода войск имеется собственная академия, которая готовит млад¬
ших офицеров и присуждает степени бакалавра, а также военные
колледжи для углублённого последипломного образования, помо¬
гающие офицерам получать более высокие звания и наращивать
влиятельность. Эти отдельные образовательные и подготовитель¬
ные институты способствуют тому, что каждый род войск имеет
особое «лицо». Офицеры обучаются тому, как давать оценку тем
или иным вооружениям и формировать стратегии ведения вой¬
ны, основанные на их контроле над данными системами.8 В свою
очередь, эти преференции и карьерные интересы, как мы увидим
в следующем разделе, стимулируют каждый род войск к борьбе за
сохранение собственной доли в совокупном бюджете Министерства
обороны и в передовых вооружениях. Например, закупку самолётов
и полёты на них осуществляют как военно-воздушные силы, так
и военно-морской флот и морская пехота, а ВМФ, ВВС и армия по
отдельности приобретают ядерное оружие и распоряжаются им.9
После Второй мировой войны Министерство обороны, равно
как и ЦРУ, культивировало прямые взаимодействия со своими
коллегами-военными в других странах по всему миру.10 Оба эти
ведомства вышли далеко за пределы того уровня координации
с союзниками, который существовал во время двух мировых войн.
Кроме того, военные и ЦРУ сохраняют самостоятельные отношения
с гражданскими чиновниками многих зарубежных правительств.11
8 Carl Н. Builder, The Masks of War: American Military Styles in Strategy and Analysis
(Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1989).
9 Ann Markusen and Joel Yudken, Dismantling the Cold War Economy (New York: Basic,
1992), chapter 2.
10 Michael V. Hayden, Playing to the Edge: American Intelligence in the Age of Terror (New
York: Penguin, 2016).
11 Зачастую различия между открытой поддержкой Госдепартаментом демократи¬
ческих гражданских правительств и проводимой Пентагоном и/или ЦРУ подготовкой
и взращиванием офицеров, которые затем устраивали военные перевороты, были
402
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Более того, Пентагон создал «командования» для каждого региона
планеты, возглавляемые старшими генералами или адмиралами,
которые ведут прямые переговоры с военными и гражданскими
чиновниками в отдельных странах по политическим вопросам,
выходящим далеко за пределы военного сотрудничества.12 Эти
командования существуют дольше, чем сроки полномочий прези¬
дентских администраций, и тем самым обеспечивают более суще¬
ственную преемственность в стратегической политике США и их
отношениях с иностранными правительствами, чем гражданский
сегмент американских властей. Региональные командования пре¬
одолевают соперничество между родами войск на уровне стратегии,
хотя родовые различия по-прежнему создают помехи для военных
миссий в рамках этих командований. В то же время региональные
командования выступают ещё одним источником формирования
независимых сфер интересов, препятствующих единству в воору¬
жённых силах, а также формируют политику, которую оказывается
сложно обратить вспять гражданским чиновникам — в тех редких
случаях, когда они, возможно, хотели бы это сделать.
Офицеры вооружённых сил всё чаще получают докторские сте¬
пени элитных университетов, в особенности в сфере международ¬
ных отношений и государственной политики, и «благодаря этому
обладают кураторскими компетенциями, которые в значительной * 14чисто косметическими. В действительности же подобные перевороты и жестокие
репрессивные меры, которые применялись после их совершения, поддерживали все
правительственные органы США (Tim Weiner, Legacy of Ashes: The History of the CIA
[New York: Anchor, 2008]; Stephen Kinzer, Overthrow: America’s Century of Regime Change
from Hawaii to Iraq [New York: Times Books, 2006]). Отчёты комиссии Чёрча (Отдельной
комиссии Сената Соединённых Штатов по изучению правительственных операций
в области разведывательной деятельности под председательством сенатора от штата
Айдахо Фрэнка Чёрча) 1975 года, являющиеся наиболее полным рассмотрением сек¬
ретных операций правительства США, доступны по адресу: www.aarclihrarv.org. [Ао-
миссии Чёрча — Создание этой комиссии по расследованию законности действий ЦРУ
и ФБР произошло после Уотергейтского скандала. В 1975-76 годах было опубликовано
14 докладов с подробным описанием участия разведывательных служб США в по¬
пытках политических убийств за рубежом, давлении на политиков и т. д. — Прим,
переводчика.]
12 Robert Killebrew, «Strategy, Counterinsurgency, and the Army», in Lessons for a Long
War: How America Can Win on New Battlefields, ed. Thomas Donnelly and Frederick W. Ka¬
gan (Washington: AEI Press, 2010); James Carroll, House of War: The Pentagon and the
Disastrous Rise of American Power (Boston: Houghton Mifflin, 2006).
403
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
степени превосходят те навыки, что необходимы для командования
людьми в бою».13 Эти академические регалии, помимо любых зна¬
ний и премудростей, фактически получаемых благодаря обучению
в учреждениях наподобие Школы Кеннеди в Гарварде или Школы
Вильсона в Принстоне, дополняют претензии старших офицеров на
престиж и окутывающую их ауру владения экспертными знаниями
при взаимодействии с президентами и их помощниками, конгрессме¬
нами и журналистами, которые проявляют ещё более почтительное
отношение к офицерам с высокими научными степенями, даже
несмотря на то, что (или, возможно, в особенности когда) сами эти
политики и журналисты имеют опыт учёбы в элитных университе¬
тах. Кроме того, доля политиков и журналистов, которые служили
в армии и благодаря этому обладают непосредственным опытом
в каких-нибудь аспектах военного дела, резко сократилась — даже
ещё больше, чем среди населения в целом. К 1949 году благодаря
тому, что участники Второй мировой войны выбирались на раз¬
личные должности, 65% сенаторов были ветеранами. До 1993 года
ветеранами являлись более двух третей сенаторов, но к 2012 году
этот показатель сократился лишь до 16%.14
13 Hanson, Father of Us All, 199; хотя Пол Йинглинг (Paul Yingling, «А Failure in
Generalship», Armed Forces Journal (2007)) указывает, что «анализ сведений о генерал-
полковниках и полных генералах армии демонстрирует, что лишь 25% из них имели
учёные степени гражданских институтов выше бакалавра по социальным или гума¬
нитарным наукам».
14 Micah Cohen, «Lautenberg’s Death Continues Sharp Decrease in Military Veterans in
Senate», New York Times, June 3, 2013. Конечно, большинство сенаторов, а фактически
и большинство ветеранов не имели боевого опыта, поскольку в любых вооружённых
силах значительное большинство солдат являются вспомогательным персоналом. Тем
не менее военный опыт по меньшей мере придает ветеранам престиж, позволяющий
комментировать и оспаривать (хотя чаще — поддерживать без критики) заявления во¬
енного командования, даже если их военная служба имела специфический характер.
Так, Рональд Рейган создавал пропагандистские фильмы в Голливуде и в дальнейшем
лживо утверждал об участии в освобождении узников Освенцима. Линдон Джонсон
совершил единственный полет в качестве репортёра, за который генералом Дугласом
Макартуром ему был вручён армейский орден Серебряной звезды. Джозеф Маккарти
заявлял, что носил прозвище Джо-хвостовой стрелок и был ранен в бою, хотя боевых
вылетов у него не было, а ранение он получил во время вечеринки на борту самолё¬
та при пересечении экватора. А Ричард Никсон инспектировал погрузку и разгрузку
транспортных самолетов, проводя большую часть времени за игрой в покер, что по¬
зволило ему выиграть достаточно денег на финансирование своей первой кампании
по выборам в Конгресс. [Ричард Никсон во время службы на флоте действительно
404
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Гражданские чиновники в администрации США, включая самих
президентов, считают политически рискованным шагом отказы¬
вать военному командованию в его запросах на предоставление
живой силы, как только война начата. Смещение президентом
Трумэном генерала Дугласа Макартура было редким примером
того, как президент отверг предложенную ему военную стратегию
(в данном случае — прямую вооружённую конфронтацию с Китаем)
и подкрепил это своё решение, заменив командующего действую¬
щей армией. За противостояние Макартуру Трумэн и демократы
в Конгрессе заплатили высокую политическую цену15, хотя она
была смягчена редким для остального высшего военного коман¬
дования нежеланием поддержать Макартура и его стратегические
предложения после того, как он был смещён.16
проявил себя как мастер игры в покер. За два года он выиграл 7 тысяч долларов
(порядка 100 тысяч сегодняшних долларов) при том, что его ежемесячное пособие во
время службы составляло всего 150 долларов. — Прим, переводчика.]
Напротив, Джозеф Макговерн, во время Второй мировой совершивший 35 боевых
вылетов в качестве пилота бомбардировщика и получивший крест ВВС за лётные
боевые заслуги и медаль ВВС за настоящий героизм (Thomas J. Knock, The Rise of a
Prairie Statesman: The Life and Times of George McGovern [Princeton: Princeton University
Press, 2016], chapter 4), редко упоминал на публике о своём военном опыте. Макговерн
был редким кандидатом в президенты, который успешно участвовал в сражениях,
в отличие от Джона Ф. Кеннеди (тонул на корабле), Джорджа Буша-младшего и Джона
Маккейна (получали ранения [Лахман не упоминает, пожалуй, главный эпизод вре¬
мён службы будущего сенатора Джона Маккейна во Вьетнаме - пребывание в плену
в течение пяти с половиной лет после того, как его самолёт был сбит над Ханоем
в 1967 году. Этот сюжет во многом предоставил Маккейну, пережившему в плену
тяжёлые испытания, первоначальный политический капитал. - Прим, переводчика])
и Боба Доула (попал в засаду). [Боб Доул (1923-2021) — Кандидат в президенты от
Республиканской партии в 1996 году. Его правая рука была парализована после тяжё¬
лого ранения в Италии во время Второй мировой войны. Прим, переводчика.]
15 Высокую политическую цену — Из-за неудач в Корее Трумэн в последние годы
своего президентства имел очень низкий рейтинг одобрения. Это обусловило лёгкую
победу на выборах 1952 года республиканцев во главе с Эйзенхауэром, который обе¬
щал прекратить войну и сделал это в считанные месяцы (в отличие от завязшего
в Ираке и Афганистане лауреата Нобелевской премии мира Обамы). Прим, перевод¬
чика.
16 Committee on Armed Services and the Committee on Foreign Relations, United States
Senate, Eighty-Second Congress, First Session, «To Conduct an Inquiry into the Military Sit¬
uation in the Far East and the Facts Surrounding the Relief of General of the Army Douglas
MacArthur from His Assignments in that Area» (Washington, DC: Government Printing Office,
1951); Robert. A. Caro, Master of the Senate: The Years of Lyndon Johnson (New York: Knopf,
2002), chapter 16.
405
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Эскалация войны во Вьетнаме происходила из-за того, что аме¬
риканские президенты опасались отвергать требования генералов
предоставить им больше солдат. Историки по-прежнему спорят,
почему правительство Соединённых Штатов ввязалось в эту войну,
на пике которой было задействовано 550 тысяч американских солдат,
а её конечным итогом стали потеря 58220 американских военных
и гибель примерно 2 млн вьетнамцев. Гарет Портер утверждает, что
Вьетнамская война была делом американских военных, убеждённых
в том, что они обладают настолько всеобъемлющим стратегиче¬
ским преимуществом над Советским Союзом и Китаем, что смогут
покончить с коммунизмом во Вьетнаме, не опасаясь значительного
отпора от какой-либо коммунистической державы. Портер полагает,
что СССР, Китай и Северный Вьетнам разделяли это представление
и были готовы оставаться в стороне, пока Соединённые Штаты
наносили сокрушительные удары по южным повстанцам. Однако,
добавляет Портер, трём этим державам пришлось противостоять
Соединённым Штатам из-за самостоятельного решения коммунистов
Южного Вьетнама (Вьетконга) успешно сражаться с американцами
и их марионеточным правительством.17
Фрэнк Лоджволл обнаруживает, что Джонсон и некоторые его
советники уже в 1964-1965 годах крайне пессимистично оценивали
шансы на победу в войне, а союзники США и отдельные конгресс¬
мены, а также СМИ были готовы поддержать уход из Вьетнама,
даже если бы это привело к установлению контроля коммунистов
над всей страной. В качестве главной причины решения наращи¬
вать, а не прекращать боевые действия Лоджволл рассматривает
мачистское нежелание Джонсона руководить «первым» американ¬
ским «поражением».18 X.R Макмастер утверждает, что объединённое
командование заранее знало, что стратегия Джонсона и министра
обороны Роберта Макнамары была неадекватна задаче победы
в войне. Однако военным не удалось противостоять гражданским
чиновникам как потому, что генералы признавали своё положен-
17 Gareth Porter, Perils of Dominance: Imbalance of Power and the Road to War in Vietnam
(Berkeley: University of California Press, 2005).
18 Frank Logevall, Choosing War: The Lost Chance for Peace and the Escalation of War in
Vietnam (Berkeley: University of California Press, 1999).
406
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
ное по Конституции подчинение президентам, так и потому, что
соперничество между разными родами войск позволяло куда более
опытным в политике Джонсону и Макнамаре создавать между
генералами разногласия и ставить их в безвыходное положение.
Тем не менее книга Макмастера основана на допущении, что при
наличии правильной стратегии Соединённые Штаты смогли бы раз¬
громить коммунистов — повторение той трактовки представлений
генералов, которую тремя десятилетиями ранее давал Портер.19
Гордон Голдстейн в своём исследовании неопубликованных ме¬
муаров Макджорджа Банди, одного из ключевых сторонников вой¬
ны среди советников Джонсона, обнаруживает, что госсекретаря
Дина Раска и самого Банди заботило главным образом сохранение
доверия к США среди их союзников. Оба эти советника президен¬
та считали данное обстоятельство достаточным основанием для
войны во Вьетнаме, даже если её нельзя было выиграть. Доверие
к Америке также стало причиной того, что Никсон не вёл пере¬
говоры о прекращении войны, которые привели бы к появлению
единого посткоммунистического Вьетнама, хотя Никсона больше
заботило то, что именно противники США, прежде всего Советский
Союз, думают о его жёсткости, нежели беспокойство о союзниках.
В связи с этим Голдстейн и Банди приходят к выводу, что Джордж
Болл20, главный сторонник ухода из Вьетнама в администрации
Джонсона, совершил стратегическую ошибку, предложив перегово¬
ры в качестве альтернативы войне, поскольку Болл так и не смог
убедительно объяснить, каким образом Джонсон смог бы в ходе
переговоров продавить такое решение, которое сохранило бы ней¬
19 H.R. McMaster, Dereliction of Duty: Lyndon Johnson, Robert McNamara, the Joint Chiefs
of Staff, and the Lies that Led to Vietnam (New York: Harper Collins, 1997). Иэн Роксборо
(Ian Roxborough, «Learning and Diffusing the Lessons of Counterinsurgency: The US Mili¬
tary from Vietnam to Iraq», Sociological Focus 39 (2006): 335) отмечает, что книга Макма¬
стера является «пародией на правду: на пути серьёзного анализа встаёт поиск козла
отпущения. Суровый факт заключается в том, что американская армия во Вьетнаме
просто отказалась использовать доктрину борьбы с повстанцами, вопреки настояни¬
ям президента Кеннеди. Вместо этого при генерале Уэстморленде она предпочитала
вести войну так, как хотела, наиболее знакомым ей способом — в виде столкновения
с "армией" противника».
20 Джордж Болл (1909-1994) — американский дипломат, в 1961-66 годах заместитель
госсекретаря США (прим, переводчика).
407
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
тральный Южный Вьетнам.21 Лоджволл, напротив, утверждает, что
Северный Вьетнам точно так же, как США и Китай, согласился бы
с нейтралитетом Южного Вьетнама на долгий срок. Задним числом
Голдстейн и Банди считают, что Болл поступил бы лучше, выдвинув
аргументацию в духе реалполитик: война была «поражением — так
давайте же проиграем её как можно дешевле».22
Так или иначе, Банди ясно указывает на то, что подлинным пред¬
метом торга между Макнамарой и командующим американскими
силами во Вьетнаме Уильямом Уэстморлендом была достаточная
для последнего минимальная численность нового войскового кон¬
тингента. В 1965 году и далее Джонсон формировал свою военную
стратегию таким образом, «чтобы поддерживать консенсус между
генералом Уэстморлендом, объединённым главнокомандованием
и штатским руководством Пентагона»,23 — подобное представление
разрушает нарисованную Макмастером картину подчинённого или
пребывающего в разногласиях главнокомандования. Джонсону тре¬
бовалось согласие генералов до конца его президентского срока:
«Джонсон добился частичного прекращения бомбардировок
[объявленного в том же выступлении 31 марта 1968 года, где он
сообщил, что больше не собирается выдвигать свою кандидатуру
в президенты] голосованием трёх [членов Объединённого комитета
начальников штабов] против двух, но при этом пояснил, что если
бы он добивался полного вывода войск из Вьетнама, то проиграл
бы с результатом четыре голоса против одного».24
Обе противоположные интерпретации мотивов американских
действий, которые дают Портер и Лоджволл, подкрепляются прави¬
тельственными документами точно так же, как и мемуары Банди.
Успешные политики наподобие Джонсона очень подкованы в том,
как занимать варьирующиеся и даже противоположные позиции,
находясь в разных аудиториях, а во всех перечисленных работах
21 Gordon Goldstein, Lessons in Disaster: McGeorge Bundy and the Path to War in Vietnam
(New York: Holt, 2009).
22 Ibid., 159.
23 Ibid., 188.
24 Jeff Shesol, Mutual Contempt: Lyndon Johnson, Robert Kennedy, and the Feud That De¬
fined a Decade (New York: Norton, 1997), 442.
408
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
на анализ оригинальных документов накладываются последующие
попытки официальных лиц преувеличить их существовавшие на
тот момент беспокойства и предчувствия по поводу войны и/или
сохранить наследие Кеннеди. Тем не менее и Портер, и Лоджволл,
и Банди с Голдстейном соглашаются, что высшее командование
вооружённых сил США было уверено, что войну можно выиграть,
и сохраняло эту уверенность даже спустя продолжительное время
после Тетского наступления25, которое эти авторы рассматривали
в качестве решающего удара по Вьетконгу.
В конечном итоге не имело значения, была ли у генералов жиз¬
неспособная стратегия победы в войне, как утверждает Джон Нэгл,26
или же то, что они, как оказалось, питали иллюзии относительно
природы врага, с которым они столкнулись, слабости, трусости
и коррумпированности их южновьетнамских союзников и актуаль¬
ного потенциала сил США.27 Президент Джонсон осознавал, что не
может отвергать запросы генералитета на войсковые контингенты,
даже если предсказания успеха, которые делали генералы, одно за
другим не сбывались. Лишь перед лицом нарастающего массового
протеста, беспокойства деловой элиты и определённых разногласий
между военными (в большей степени мотивированных опасениями
бунтов среди призывников, а не перспективами победы) Джонсон
смог отвергнуть требования Уэстморленда направить во Вьетнам
ещё 200 тысяч солдат в дополнение к тем 550 тысячам, которые
уже там находились.
Кеннеди был в состоянии отклонять требования масштабного по¬
полнения боевых частей, но дал понять, что не уверен, что сможет
покинуть Южный Вьетнам или хотя бы провести деэскалацию, пока
не будет гарантированно переизбран. Так и осталось неизвестным,
осмелился бы он в случае своего второго срока принять иной курс,
25 Первое масштабное наступление коммунистических сил в ходе войны во Вьетна¬
ме в 1968 году, закончившееся их крупным поражением, но в то же время принципи¬
ально изменившее общественное мнение в США относительно возможности победы
(прим, переводчика).
26 John Nagl, Learning to Eat Soup with a Knife: Counterinsurgency Lessons from Malaya
and Vietnam (Chicago: University of Chicago Press, 2005).
27 Yingling, «А Failure in Generalship».
409
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
нежели тот, которым в итоге пошёл его преемник Джонсон, или то,
какие политические последствия это имело бы для Кеннеди и его
партии. Никсон также застрял во Вьетнаме ещё на четыре года,
одобряя различные безрассудные планы победы в проигранной
войне, которыми бредили генералы (наиболее примечательным из
этих планов было вторжение в Камбоджу). Необходимо помнить,
что после того, как Никсон пришёл на смену Джонсону, погибли
ещё более 20 тысяч американских солдат.
Президент Обама, несмотря на все его похвальбы, что он чи¬
тал исторические работы по Вьетнамской войне и сделал из них
выводы, согласился на существенное увеличение американского
присутствия в Афганистане.28 Он также пошёл на восстановление
присутствия в Ираке «советников» в надежде на то, что несколько
тысяч подобных лиц смогут нанести поражение ИГИЛ29, несмотря на
то, что более сотни тысяч солдат не смогли разгромить повстанцев
при Буше. Что же касается Афганистана, то Обама, возможно, на
короткое время убедил себя, что Объединённый комитет началь¬
ников штабов и лично Дэвид Петреус30 имеют жизнеспособную
стратегию победы в этой стране, но даже после того, как Обама
осознал, что был одурачен (или что генералы дурачили сами себя),
он не осмелился перечить генералитету.31
Аналогичным образом Соединённые Штаты чрезвычайно рас¬
ширяли свое военное присутствие в Африке, даже несмотря на
почти идеально плачевные результаты деятельности Африканского
командования США (АФРИКОМ). В 2010 году генерал Картер Хэм,
выступая перед комиссией Сената по делам вооружённых сил
в связи с выдвижением его кандидатуры на пост главы АФРИКОМ,
28 Озадаченное описание того, как Обама попался на удочку собственных генералов
и президента Афганистана Хамида Карзая, см. в: David Samuels, «Barack and Hamid’s
Excellent Adventure», Harper’s Magazine, August 2010.
29 ИГИЛ — Организация, запрещённая в РФ.
30 Дэвид Петреус (род. 1952 года) — американский генерал, командующий Централь¬
ным командованием США (2008-2010), командующий Многонациональными силами
в Ираке с февраля 2007 по сентябрь 2008 года, с июля 2010 года по июль 2011 года
командующий силами США и НАТО в Афганистане (прим, переводчика).
31 Bob Dreyfuss, «The General’s Revolt: Rolling Stone’s 2009 Story on Obama’s Struggle
with His Own Military», Rolling Stone, October 28, 2009.
410
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
обозначил в качестве главной угрозы в Африке, причём ограничен¬
ной преимущественно Сомали, движение «Аш-Шабаб»32. Спустя три
года его преемник генерал Дэвид Родригес заявлял: «Главный вызов
заключается в эффективном противостоянии осуществляющим
насилие экстремистским организациям, в особенности на севере
Мали, выступающей в качестве безопасной гавани для "Аль-Каиды"
в исламском Магрибе, "Боко Харам"33 в Нигерии и "Аш-Шабаб"
в Сомали». А затем, в 2016 году, уже его преемник генерал Томас
Уолдхозер почти слово в слово повторил утверждения Родригеса:
«Главный вызов заключается в эффективном противостоянии
осуществляющим насилие экстремистским организациям, в осо¬
бенности росту присутствия "Аль-Каиды" в исламском Магрибе,
"Боко Харам" в Нигерии, "Аш-Шабаб" в Сомали и ИГИЛ в Ливии».34
Очевидно, что единственным дополнением за шесть лет оказа¬
лось наличие ИГИЛ в Ливии, которое появилось там после того, как
Соединённые Штаты и НАТО организовали свержение Муаммара
Каддафи. Таким образом, следствием растущей сети американских
баз, соглашений с вооружёнными силами более чем двух дюжин
африканских стран, сотен ежегодных операций спецназа и атак
беспилотников стало стремительное увеличение количества и смер¬
тоносности террористических угроз. Президент Обама и Конгресс
не приходили к выводу, что военное присутствие в Африке следует
сократить, и ни один из командующих АФРИКОМ не был смещён
или хотя бы подвергнут критике за свои провалы.
Избираемые гражданские официальные лица в лучшем случае яв¬
ляются соучастниками принимаемых военными решений относительно
того, когда, где и сколько американских солдат будут задействованы
во внешних войнах. Однако определение деталей того, каким обра¬
зом они будут вестись, остаётся за генералами, и как только война
32 «Аш-Шабаб» («Харакат Аш-Шабаб», или «Молодёжное движение моджахедов») —
исламистская группировка, контролирующая значительную часть Сомали с 2009 года;
в США признана иностранной террористической организацией (прим, переводчика).
33 «Боко Харам»— Радикальная исламистская группировка, основной базой которой
является Нигерия. Организация, запрещённая в РФ.
34 Nick Turse, «The US Military Pivots to Africa and That Continent Goes Down the Drain»,
TomDispatch, August 2, 2016.
411
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
начинается, роль гражданских чиновников сокращается. И даже в тех
случаях, когда к ведению войны были в большей степени склон¬
ны гражданские чиновники, а не генералы, как это было в случае
с Ираком, как только решение о вторжении принималось, генералы
запрашивали более существенные воинские контингенты, чем могли
позволить Буш и его советники.35 Генералы оставались уверенными
в победе, несмотря на постоянные сбои, и в дальнейшем вырвали
контроль над военными действиями у Буша, Чейни, Рамсфелда и их
гражданских советников. Однако к тому моменту стратегические
решения, оплошности и грубые ошибки, наряду с мерами, гаранти¬
ровавшими отчуждение иракских элит и вооружённой оппозиции от
иракских масс (об этом пойдёт речь ниже), сделали невозможным
достижение Соединёнными Штатами своих целей в этой стране.
Дональду Рамсфелду принадлежит знаменитое высказыва¬
ние в ответ на жалобы направляющихся в Ирак солдат, что их
машины не были защищены бронёй от заложенных по дорогам
мин: «Вы идёте воевать с той армией, которая у вас есть сейчас,
а не с армией, которую вы, возможно, хотите или желаете иметь
в будущем».36 Разумеется, армия США в своем актуальном виде
является результатом предшествующих решений о расходах.
Поэтому теперь мы рассмотрим, кто принимает эти решения
и какие типы вооружений Соединённые Штаты закупали в про¬
цессе своих масштабных трат.
Контракты и карьеры
«Вот как я оценивал заплаченное мною армии: <...>
я представлял себе число, казавшееся нереальным, и прибавлял к нему
ноль. Армия не доверяла вам, если то,
что вы ей платили, не было абсурдным».
Грег Бэкстер, «Квартира»
35 Thomas Е. Ricks, Fiasco: The American Military Adventure in Iraq (New York: Penguin,
2006); Michael R. Gordon and Bernard E. Trainor, Cobra II: The Inside Story of the Invasion
and Occupation of Iraq (New York: Pantheon, 2006).
36 Eric Schmitt, «Iraq-Bound Troops Confront Rumsfeld over Lack of Armor», New York
Times, December 8, 2004.
412
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Соединённые Штаты последовательно направляли непропорцио¬
нально большую долю своих военных расходов на технологически
инновационные вооружения, а не на более простое оружие, полезное
в войнах с повстанцами. Аналогичным образом подготовка военных
и продвижение по службе основаны на их навыках использования
высокотехнологичного оружия, а не взаимодействия с местным
населением. Ч. Райт Миллс37 отмечал, что оружейные контракты
для частных корпораций наделяли экономическую и военную элиты
общей заинтересованностью в значительных оборонных бюджетах.
Хотя экономическая элита в целом предпочла бы низкие военные
расходы, чтобы воспрепятствовать повышению налогов (Миллс
писал во времена, предшествовавшие наращиванию военной мощи
при Рейгане и войнам Джорджа Буша-младшего, которые сопровож¬
дались снижением налогов, — при Эйзенхауэре же вооружённые
силы финансировались из налогов, ставки которых доходили до
91%), данное соображение перевешивалось тем фактом, что обо¬
ронные контракты необычайно прибыльны — и тогда, и сейчас.
Корпорации стабильно получают от этих контрактов гораздо
больше прибылей, чем они сами либо их менеджеры и акционеры
платят налогов для финансирования бюджета Пентагона. Поэтому
у частных корпораций появляется заинтересованность в том, чтобы
акцент в военных бюджетах делался на поставках вооружений,
в особенности на приобретении инновационного оружия, а не на
персонале, — и корпорации лоббируют эти интересы.
Изобретение американцами ядерного оружия и усовершенство¬
вание разработанных в Германии ракет послужило причиной «во¬
енной революции»38, благодаря которой стала возможной стратегия
демонстрации силы в глобальном масштабе, предполагающая,
что эти новые виды вооружений всегда готовы к использованию.
Данная стратегия укрепила предпочтения в пользу инвестиций
в высокотехнологичные виды вооружений, а не в людскую силу
и, в свою очередь, требовала постоянных технологических ин¬
37 Mills, Power Elite, 212 19 / Миллс. Властвующая элита, сс. 286-92.
38 Williamson Murray and MacGregor Knox, «Thinking about Revolutions in Warfare», The
Dynamics of Military Revolution, 1300-2050, ed. MacGregor Knox and Williamson Murray
(Cambridge: Cambridge University Press, 2001), 1-14.
413
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
новаций, в особенности после того, как собственный ядерный
арсенал создал Советский Союз. Хотя постоянное технологическое
лидерство и неизменно более значительные ресурсы Америки
навязывали СССР ответную ядерную стратегию, у Соединён¬
ных Штатов как технологического и геополитического лидера
имелись стратегические альтернативы. Однако эти варианты
формировались заинтересованностью оборонных подрядчиков
в получении и удержании выгодных долгосрочных контрактов на
дорогостоящие, крупносерийные и высокоприбыльные системы
вооружений,39 а также карьерными траекториями увеличиваю¬
щегося корпуса военных офицеров четырёх упомянутых выше
родов войск. Организационная культура и интересы офицерского
корпуса в совокупности с влиянием оборонных подрядчиков на
Конгресс формируют бюджетные решения и предопределяют
эффективность американских вооружённых сил.
Военные не представляют собой единую организацию. Напро¬
тив, как выяснил Карл Билдер,40 у ВМФ, армии и ВВС имеются
собственные «профили», которые формировались на протяжении
десятилетий и выражались в некой иерархии предпочтений в части
вооружений. Например, ВМФ стремится довести до максимума
количество своих кораблей, в особенности линейных крейсеров,
т. е. крупнейших кораблей, которые выполняют ведущую боевую
роль в актуальных или планируемых войнах — начиная со Вто¬
рой мировой войны она была возложена на супер-авианосцы.
ВВС больше всего озабочены технологиями и поставками самых
передовых самолётов, даже если им приходится поступаться их
количеством ради качества. Постоянные усилия по формированию
«совместности» [поставок вооружений] среди отдельных родов
войск41 преимущественно терпели крах.42
39 Эту точку зрения полвека назад высказал Сеймур Мелмен (Seymour Melman,
Pentagon Capitalism: The Political Economy of War (New York: McGraw-Hill, 1970)), анали¬
зируя логику «максимизации издержек» у оборонных подрядчиков.
40 Builder, Masks of War.
41 Don M. Snider, «The US Military in Transition to Jointness», Airpower Journal 10 (1996).
42 Brendan McGarry, «Army Considers Ending Joint Basing», Military.com, October 13,
2013.
414
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
«Господство рода войск», т. е. организация всех закупок во¬
оружений и карьерных траекторий, а также планирование воен¬
ных стратегий с точки зрения интересов и пожеланий четырёх
автономных родов войск сохранялось, несмотря на принятие
в 1986 году закона Голдуотера-Николса о реорганизации Мини¬
стерства обороны США. В этом документе была декларирована
задача более эффективного координирования военных планов
и поставок вооружений при помощи Объединённого комитета
начальников штабов, который, как предполагалось, будет сто¬
ять выше узковедомственных интересов каждого рода войск.43
Карл X. Билдер считает, что соперничество между родами войск
снижалось благодаря «продолжительной истории бюджетов, ро¬
лей и миссий, [которая] привносила существенную стабильность,
гармонию и сотрудничество в их отношения друг с другом». В то
же время он обнаруживает и пределы подобного сотрудничества:
«Но если дело слишком сильно доходит до принципиальных орга¬
низационных интересов отдельных родов войск — до их бюджетов,
независимости или контроля [над ними], — то, скорее всего, будут
возникать препоны, и оказавшийся под угрозой род войск, как
правило, замкнётся в себе, а не атакует другой».44
Эти преференции Билдер рассматривает как момент организа¬
ционной культуры, усиленный личным опытом офицеров, которые
посвятили долгие годы своей карьеры конкретным системам во¬
оружений. Например, «горячие сторонники новых межконтинен¬
тальных баллистических ракет были привержены этим системам
потому, что не могли действовать по-другому. Их профессиональ¬
ные биографии были посвящены этой технике. Их собственное
личное достоинство и достоинство их ракет переплелись таким
образом, что их нельзя было с лёгкостью отделить друг от друга...
За чувство собственного достоинства люди будут бороться долго
и упорно».45 При этом личные предпочтения и чувство собственного
43 Brad Amburn, «The Unbearable Jointness of Being», Foreign Policy (2009); Colin S. Gray,
«Strategy in the Nuclear Age: The United States 1945-1991», The Making of Strategy.
44 Builder, Masks of War, 154.
45 Ibid., 41
415
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
достоинства офицеров подкрепляются и обретают материальные
основания при помощи способов формирования военных карьер.
Карьеры офицеров в большей степени выстраиваются вокруг
того, какими системами вооружений они командуют, а не свя¬
зываются с конкретными людьми обеих полов, которыми они
руководят. Специальные технические знания о какой-то отдельно
взятой «платформе» вооружений ценятся больше, чем «опыт сов¬
местной, межведомственной и международной работы».46 Офицеры
прикрепляются к подразделениям, которые обеспечивают кадра¬
ми отдельные системы вооружений и используют их. Например,
офицер флота командует подводными лодками, предназначенными
для запуска ядерных ракет, или авианосцами, созданными для
того, чтобы истребители могли поражать авиацию противника,
а бомбардировщики — уничтожать наземные цели. Представим
себе, что для противостояния определённой разновидности низ¬
козатратных и низкотехнологичных угроз, которые, скорее всего,
будут исходить от актуального неприятеля, принимается решение
вкладывать средства в минные тральщики, экономя на подводных
лодках или авианосцах. Такое решение воспрепятствует карьерам
офицеров, которые будут пытаться расти по службе в ситуации,
когда подобные решения приведут к неизменной численности
флота подводных лодок или авианосцев. В силу этой причины
«минная война оказывается нелюбимым детищем флота, несмотря
на наличие тех, кто предупреждает, что она может стать главным
аспектом военных действий на море — и это время от времени
происходит».47
В ходе войны в Ираке мины действительно приобрели ключевое
значение. Иэн Роксборо утверждает, что использование мин силами
Саддама Хусейна в начале войны препятствовало прибытию гума¬
нитарной помощи, что фатально отравляло настроения в Ираке
в отношении американских войск. Роксборо рассматривает этот
момент в качестве одной из ключевых причин поражений, кото¬
46 James Stavridis and Mark Hagerott, «The Heart of an Officer: Joint, Interagency and In¬
ternational Operations and Navy Career Development», Naval War College Review 62 (2009).
47 Builder, Masks of War, 131.
416
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
рые Соединённые Штаты понесли после первоначального успеха.48
Если бы американские военные вкладывали средства в дешёвые
миноискатели, а не в корабли стоимостью многие миллиарды дол¬
ларов, в пользу которых выступали флотские офицеры и военные
подрядчики, мины можно было бы извлечь, что обеспечило бы
быстрое прибытие гуманитарной помощи.
Ещё один, более свежий пример. В апреле 2017 года адмирал
Харри Харрис, бывший руководитель Индо-Тихоокеанского командо¬
вания США, жаловался Комитету по делам вооружённых сил Палаты
представителей: «В части ведения боевых действий меня больше
всего беспокоит критическая нехватка боеприпасов. В реализации
национальных стратегических целей боеприпасы в значительной
степени предопределяют боеготовность. Здесь и сейчас нам не хва¬
тает базовых боеприпасов, таких как малокалиберные авиабомбы».49
Непосредственной причиной этой недостачи была необходимость
перемещения бомб, хранившихся на Тихоокеанском побережье,
на Средний Восток для использования в маломасштабных войнах,
которые США ведут в Сирии и Ираке. Эти бомбы дёшевы, в них
не используются впечатляющие новые технологии, поэтому они
не являются источником высоких прибылей для оборонных под¬
рядчиков и не представляют собой некий плацдарм, на котором
офицеры смогут делать динамичные карьеры. Поэтому данные
боеприпасы недофинансируются, производятся в недостаточном
количестве и оказываются в дефиците всего через несколько
месяцев нарастания боевых действий в ходе маломасштабных
низкоинтенсивных войн наподобие тех, что Соединённые Штаты
ведут на Среднем Востоке.
Если офицеры меняют одну систему вооружения на другую,
то почти никогда не получают дальнейшее продвижение по служ¬
бе, а зачастую им приходится и вовсе покидать вооружённые
силы. Отсюда и нежелание офицеров принимать командование
48 Ian Roxborough, «Iraq, Afghanistan, the Global War on Terrorism, and the Owl of Mi¬
nerva», Political Power and Social Theory 16 (2004).
49 Harry B. Harris, Jr., «Statement of Admiral Harry B. Harris, Jr., US Navy Commander,
US Pacific Command before the House Armed Services Committee on US Pacific Command
Posture, 26 April 2017».
417
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
над соединениями, которые занимаются борьбой с повстанцами,50
над гражданской администрацией или над низкотехнологичными
видами вооружений, предназначенными для реальных боевых
действий. В конце Вьетнамской войны, как показывает Роксборо,
армия и морская пехота отказались от обдумывания борьбы с пов¬
станцами и подготовки к ней, вернувшись к своему предпочти¬
тельному фокусу на «высокотехнологичных традиционных боевых
действиях».51 В ВВС продвижение по службе получают офицеры,
которые являются специалистами в технологиях конкретных во¬
оружений, а не «интеллектуалами от обороны», понимающими
генеральную стратегию.52 Вооружённые силы оказываются «сбо¬
рищем разных племён... Самые крупные из них группируются
вокруг систем вооружений».53 Офицеры не желают покидать своё
«племя» и отказываться от командования высокотехнологичными
вооружениями ради более сложной и, возможно, ограниченной во
времени задачи борьбы с повстанцами, даже если это требуется
для победы в войне, поскольку подобные операции, в отличие от
оружия, разработанного для воображаемых войн с бывшим Совет¬
ским Союзом или Китаем, финансируются только во время ведения
боевых действий и поэтому не смогут поддерживать офицерские
карьеры на протяжении десятилетий. Как выразился один боевой
ветеран войны в Ираке, «ради своей страны офицерский корпус
готов пожертвовать своей жизнью, но не собственной карьерой».54
Системы вооружений приносят вознаграждение офицерам и по¬
сле отставки. Миллс рассматривал в качестве основополагающего
фактора гармонии между военными, политическими и экономи¬
ческими элитами круговорот их отдельных представителей.55 Обо¬
50 Deborah Avant, Political Institutions and Military Change: Lessons from Peripheral Wars
(Ithaca: Cornell University Press, 1994), chapter 3.
51 Roxborough, «Learning and Diffusing the Lessons of Counterinsurgency», 331.
52 Charles J. Dunlap, Jr., «The Air Force and Twenty-First-Century Conflicts: Dysfunctional
or Dynamic?», Lessons for a Long War.
53 David Cloud and Greg Jaffe, The Fourth Star: Four Generals and Their Epic Struggles for
the Future of the United States Army (New York: Three Rivers Press, 2009).
54 Thom Shanker, «Third Retired General Wants Rumsfeld Out», New York Times, April
10, 2006.
55 Mills, Power Elite, chapter 12 / Миллс. Властвующая элита, гл. 12.
418
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
ронные корпорации зачастую нанимают представителей военного
командования после их отставки, и обещание высоких корпо¬
ративных окладов в дополнение к пенсиям придает офицерам
мощный стимул не сомневаться в достоинстве дорогостоящих
систем вооружений и не оспаривать счета, выставляемые подряд¬
чиками, и решения по ценообразованию. «Количество отставных
генерал-полковников, полных генералов и адмиралов, переме¬
стившихся на выгодные позиции в оборонной промышленности,
выросло с менее чем 50% в 1994-1998 годах до заоблачных 80%
в 2004-2008 годах». Когда бывшие генералы не могут самостоя¬
тельно заниматься лоббированием в Конгрессе, крупные обо¬
ронные подрядчики используют бывших штатных сотрудников
Конгресса, которые составляют основную часть персонала в их
лоббистских офисах в Вашингтоне.56
Возможности для карьерного продвижения офицеров, а следо¬
вательно, и возможности каждого рода войск вознаграждать ве¬
домственную лояльность усиливались благодаря примечательному
увеличению количества офицеров высшего ранга.
«Верхушка американских вооружённых сил впечатляюще разду¬
та: по состоянию на март 2012 года насчитывалось 945 действую¬
щих генералов и адмиралов. Это означает, что один адмирал или
генерал приходится на каждых 1500 офицеров и военнослужа¬
щих сержантского и рядового состава. Хуже всего дело обстоит
в ВВС, где один генерал приходится на тысячу человек лётного
состава, но ВМФ и армия тоже недалеко ушли. Например, в ар¬
мии имеется десять регулярных дивизий, которыми командуют
109 генерал-майоров. С сентября 2001 года по апрель 2011 года
в вооружённых силах прибавилось ещё 93 генерала и адмирала
(включая 37 в званиях генерал-полковника или полного генерала).
Этот избыток наблюдается и в рядах полковников (в ВМФ — ка¬
питанов). В ВВС имеется примерно сто регулярных боевых зве¬
ньев — ими командует 3712 полковников. В ВМФ насчитывается
285 кораблей — и 3335 капитанов. А адмиралов в ВМФ сегодня
56 Citizens for Responsibility and Ethics in Washington, «Strategic Maneuvers: The Revolving
Door from the Pentagon to the Private Sector», November 10, 2012.
419
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
имеется фактически почти столько же (245 на март 2012 года),
сколько кораблей».57
Поскольку в конечном итоге американское военное господство
основано на превосходстве в ядерном оружии, офицеры приоб¬
ретали наивысший престиж и наиболее быстро и гарантирован¬
но росли в званиях, командуя этим видом вооружений. Именно
поэтому они требовали, чтобы каждый род войск (армия, ВМФ,
ВВС) контролировал собственную систему ядерных вооружений,
что привело к появлению «ядерной триады», состоящей из ракет,
подлодок и бомбардировщиков.
Президенты США оказались в ситуации, когда устранить лю¬
бую из частей этой триады невозможно — даже несмотря на то,
что ядерные бомбардировщики менее мощны и более дороги,
чем ракеты, размещённые на земле или на подлодках (к тому
же, если бомбардировщик будет подбит, пилоты могут погибнуть
или попасть в плен, и это заставляет вооружённые силы инве¬
стировать в технологии самолетов-невидимок, что невероятно
увеличивает стоимость одной единицы техники и повышает веро¬
ятность технического провала). Уязвимость ракет, базирующихся
на земле, подразумевает, что у Соединённых Штатов, России
и Китая есть лишь несколько минут для принятия решения, если
неприятель предпринял нападение, которое может уничтожить их
ракеты. Это обстоятельство привело разных лиц, включая Уильяма
Перри, в 1994-1997 годах занимавшего пост министра обороны
в администрации Клинтона, к утверждению, что полное снятие
с вооружения ядерных ракет устранит наибольший риск внезап¬
ной ядерной войны без снижения потенциала Америки нанести
ответный удар.58 Но подобное решение было бы посягательством
на престиж армии и карьеры офицеров, служащих в ядерных
подразделениях. Никто из высокопоставленных чиновников не
предлагал пойти на такой шаг, пребывая в должности — впрочем,
57 W.J. Astore, «Sucking Up to the Military Brass: Generals Who Run Amuck, Politicians
Who Could Care Less, an ‘Embedded’ Media. . . And Us», TomDispatch, November 29, 2012.
58 William Perry, «Why It’s Safe to Scrap America’s ICBMs», New York Times, September
30, 2016.
420
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Перри выступил с этим предложением спустя два десятилетия
после ухода с государственной службы59.
Из-за желания офицеров, чтобы вооружения были всё более
технологически сложными, их стоимость росла гораздо быстрее,
чем темпы инфляции или ВВП. Например, стоимость истребителей
и бомбардировщиков выросла с 50 тысяч долларов во время Вто¬
рой мировой войны, когда Соединённые Штаты ежегодно закупали
75 тысяч таких самолетов,60 до 100 млн долларов за истребитель
F-15I и 2 млрд долларов за бомбардировщик В-2 в 1995 году,
когда «американские ВВС закупили ровно 127 воздушных судов,...
включая вертолёты и транспортные самолёты».61 Подобные виды
вооружений не подходят для атак на всевозможных террористов
или подчинения населения стран, которые Соединённые Штаты
считают опасными для себя. Например, В-2 не может применяться
за рубежом, поскольку «обшивка самолета неспособна переносить
жару, сырость или дождь». Как следствие, 23 августа 1997 года
«ВВС выступили с заявлением о том, что в настоящий момент
они отказываются от планов размещения бомбардировщиков за
границей. Как утверждается в сообщении ВВС, "использовать В-2
из пункта дислокации будет сложно"».62 На 2009 год наиболее по¬
пулярными истребителями были флотский F-18 «Супершершень»
стоимостью 93 млн долларов за один самолёт, F-22 «Хищник»
(355 млн долларов) и F-35 (134 млн долларов) — ни один из них
не предназначен для войны с повстанцами.63
59 Одним из главных направлений деятельности Уильяма Перри в должности ми¬
нистра обороны США была поддержка программ ликвидации советских ядерных ар¬
сеналов в Белоруссии, Украине и Казахстане. В дальнейшем он регулярно принимал
участие в деятельности различных организаций, добивающихся сокращения ядерных
вооружений (прим, переводчика).
60 Kennedy, Rise and Fall of the Great Powers, table 34 / Кеннеди. Взлёты и падения
великих держав, табл. 34.
61 Martin van Creveld, The Rise and Decline of the State (Cambridge: Cambridge University
Press, 1999), 345-6 / Ван Кревельд M. Расцвет и упадок государств. М.: I4PI4CEH, 2006,
с. 424.
62 Tim Weiner, «The $2 Billion Stealth Bomber Can’t Go Out in the Rain», New York Times,
August 23, 1997.
63 Defense Aerospace, «Cost of Selected US Military Aircraft», April 30, 2010.
421
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Президентам, добивавшимся ратификации Сенатом соглашений
по ограничению количества ядерных вооружений, требовалось зару¬
читься поддержкой Объединённого комитета начальников штабов,
получив от него подтверждение, что эти соглашения не ослабят
безопасность страны. Такое свидетельство можно было купить лишь
обещаниями инвестиций в уже существующие или новые системы
вооружений, и эти обещания также входили в сферу интересов
сенаторов, в чьих штатах находятся военные предприятия или ядер-
ные лаборатории — иными словами, почти всех сенаторов. Поэтому
администрация Обамы в обмен на ратификацию Сенатом Договора
о сокращении стратегических наступательных вооружений 2010 года
(.New START/CHB-3), который предполагает лишь скромное урезание
ядерных вооружений, согласилась на масштабную модернизацию
американского ядерного оружия и производственных мощностей,
которая в следующие три десятилетия обойдется в сумму от 900
млрд до 1,1 трлн долларов.64 В результате этой сделки в 2014 году
Соединённые Штаты потратили на исследования, разработки, тести¬
рование и производство ядерных вооружений больше (с поправкой
на инфляцию), чем в любой другой предшествующий год65 даже
64 Jon В. Wolfsthal, Jeffrey Lewis, and Marc Quint, «The Trillion Dollar Nuclear Triad»
(Monterey: James Martin Center for Nonproliferation Studies, 2014). Эта сделка напоминала
обещания, которые пришлось давать президенту Кеннеди, чтобы завоевать поддержку
Договора о частичном запрещении ядерных испытаний 1963 года: «[Объединённый]
комитет начальников штабов был подкуплен в обмен на его поддержку обещаниями
беспрепятственных подземных испытаний, а сенаторов-ястребов подкупили обеща¬
ниями дальнейшего щедрого увеличения оборонных расходов» (Carroll, House of War,
288). Обещания по поводу подземных испытаний были сдержаны, а обещания увели¬
чить оборонные расходы — нет, как мы видели в таблице 7.2. Аналогичным образом
Никсон одобрял новые системы вооружений (бомбардировщик В-І для ВВС, подлодка
«Трезубец» для ВМФ и танк «Абрамс» для армии) в обмен на поддержку Объединён¬
ным комитетом начальников штабов соглашений по переговорам об ограничении
стратегических вооружений (SALT 1/OCS) и по противоракетной обороне (АВМ/ПРО)
(Carroll, House of War, 347). Однако радикальные сокращения совокупных военных
расходов при Никсоне фактически не оставляли возможностей для создания новых
систем вооружений. Проект В-1 был закрыт Картером до того, как бомбардировщик
пошёл в производство. При Рейгане он был возрождён, но построено было лишь сто
экземпляров новой версии. «Трезубцы» и «Абрамсы» производились главным образом
в период наращивания военных расходов при Рейгане.
65 William J. Broad, and David E. Sanger, «US Ramping Up Major Renewal in Nuclear
Arms», New York Times, September 21, 2014.
422
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
в период военных приготовлений Рейгана и Джорджа Буша-млад-
шего.
Традиционное и ядерное оружие разрабатывались либо для
отражения советского наступления, либо для противостояния
советским системам вооружений, предназначенным для сдер¬
живания американского наступления. Поскольку в Европе у Со¬
ветского Союза было больше войск, чем у США, у офицеров
и корпораций, которые занимались лоббированием в Конгрессе,
имелось стратегическое обоснование необходимости направлять
всё больше ресурсов в ядерное оружие и другие передовые виды
вооружений. Их предназначением было либо противостояние
превосходству стран Варшавского договора в людской силе,
либо нейтрализация этого фактора за счёт получения возмож¬
ности нанесения упреждающего удара. Вооружения, находящиеся
в разработке в настоящий момент, которые поглощают большую
часть бюджета военных закупок, по-прежнему предназначены для
противостояния советским или китайским силам, а не для тех
разновидностей войн против повстанцев, которые действительно
ведут Соединённые Штаты. Требования военных офицеров и кор¬
пораций оплачиваются «ради производства вооружений, которые
слишком дороги, слишком быстры, слишком неизбирательны,
слишком велики, слишком громоздки и слишком мощны для
использования в реальных условиях войны. Ещё меньше смысла
в проектировании вооружений, затраты на разработку которых
таковы, что производить их можно лишь при условии, что они
будут проданы кому-то ещё — в особенности потому, что сроки
выполнения заказов сейчас настолько велики (от 10 до 15 лет),
что возникает вероятность превращения некоторых покупателей
в противников».66 Любое стратегическое обоснование для данных
вооружений устранил распад СССР, однако их разработка и про¬
изводство продолжались.
Показательным примером ограничений для военных закупок
США, которые сохраняются с начала Холодной войны, и институ¬
66 Van Creveld, Transformation of War, 210 / Ван Кревельд. Трансформация войны,
с. 314.
423
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
циональных препятствий для реформ служит истребитель F-35
«Совместный удар» — самый дорогой вид оружия по расходам
на его разработку (в совокупности, а не за один экземпляр).
Считалось, что благодаря единому проекту, который будет ис¬
пользоваться всеми родами войск, F-35 позволит сэкономить
средства. Однако ВВС, ВМФ и морской пехоте удалось затребовать
модификации самолета, которые соответствовали бы их особым
нуждам. В результате ситуация развивалась по самому худшему
из сценариев. Самолёт оказался более сложным и более тяжёлым,
чем при ином решении были бы отдельные воздушные суда для
каждого рода войск. Так произошло потому, что F-35 должен
учитывать особенности каждого из трёх родов войск, которые
будут использовать самолет, а производиться при этом будут
три варианта, что приведёт к потере значительной части той
экономии на издержках в случае единого самолета, на которую
возлагались надежды. Сложность самолета увеличивает и слож¬
ность его производства без фатальных дефектов. Прототипы F-35
не смогли удовлетворить требуемым характеристикам, а в ходе
игрового моделирования боевых ситуаций их легко сбивали су¬
ществующие китайские и российские истребители. Тем не менее
концерн Lockheed Martin убедил Конгресс и Пентагон приступить
к производству ещё до того, как конструкторские недостатки
были устранены. Союзники США, такие как Австралия, частично
оплатили издержки проектирования и намерены закупать эти
самолеты, даже несмотря на то, что у модификаций, которые
они получат (а это ещё один дополнительный вариант к трём
версиям для вооружённых сил США), будут отсутствовать неко¬
торые из наиболее передовых характеристик, что с ещё большей
вероятностью позволит «перещёлкать их как детёнышей тюленя»
в реальном бою.67
67 David Axe, «F’d: How the US and Its Allies Got Stuck with the World’s Worst New War¬
plane», Medium, August 13, 2013; см. тж. Michael P. Hughes, «What Went Wrong with the
F-35, Lockheed Martin’s Joint Strike Fighter?», The Conversation, June 13, 2017; Paul Barrett,
«Is the F-35 a Trillion-Dollar Mistake?», Bloomberg Businessweek, April 4, 2017 и W.J. As-
tore, «The F-35 Fighter Program: America Going Down in Flames», The Contrary Perspective,
February 18, 2014.
424
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Сложность, стоимость и вероятность поломки всех новых
американских систем вооружений повышается ещё одним до¬
полнительным требованием к ним — необходимостью обеспечи¬
вать неуязвимость солдат, которые обслуживают эти системы,
для попыток неприятеля убить их или взять в плен. Например,
в F-35 используются технологии самолёта-невидимки, а танки
оснащаются всё более тяжёлой бронёй, что замедляет их скорость
и при этом поглощает невероятные объёмы горючего. Последнее,
как показали войны в Афганистане и Ираке, можно доставлять
на линию фронта лишь с огромными затратами, с высокой ве¬
роятностью подвергая американские войска или подрядчиков
опасности нарваться на засаду.
Отказ от тех или иных вооружений почти никогда не про¬
исходит. И это — несмотря на технические провалы, отсутствие
применения тех или иных видов вооружений в войнах, которые
реально ведутся Соединёнными Штатами, или растущие издержки,
которые приводят к тому, что в дальнейшем военные закупают
меньше экземпляров конкретных самолётов, ракет, стрелкового
оружия или кораблей. Тем самым повышаются удельные издержки
их производства, поскольку масштабные расходы на исследования
и разработки распределяются между меньшим количеством единиц
вооружений. В то же время ВВС регулярно пытались вывести из
эксплуатации относительно дешёвый и эффективный штурмовик
А-10 «Бородавочник», чтобы можно было перенаправить средства
на гораздо более дорогой F-35.68 Президент Джордж Буш-младший
дважды успешно отказался лишь от армейской самоходной артил¬
лерийской системы «Крестоносец», преодолев лоббистские кампании
под предлогом реструктуризации вооружённых сил. Все прочие
системы вооружений времен Холодной войны, унаследованные от
предыдущих администраций, в президентство Буша продолжали
производиться.69 Обама был несколько более успешен в «ликви¬
дации программ вооружений, которые пережили первые попытки
68 Dan Grazier, «The Air Force Is Slowly Killing Off the A-10 Warthog», The National Inte¬
rest, January 18, 2018.
69 David S. Cloud, «Pentagon Review Calls for No Big Changes», New York Times, February
2, 2006.
425
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
их свернуть, включая истребитель F-22, президентский вертолёт
ѴН-71 и армейскую программу "Боевые системы будущего"».70
Попытки снижения издержек с использованием «серийных»
технологий, разработанных для гражданских целей частными
корпорациями, до последнего времени были ограниченными.71
Основанное в 2012 году при администрации Обамы Управление
по стратегическому потенциалу, специальной задачей которого
были закупки или адаптация коммерческих продуктов для ис¬
пользования военными, с того момента стремительно выросло,
но в 2017 году распоряжалось бюджетом лишь в 907 млн дол¬
ларов.72 Его усилия сталкиваются с сопротивлением со стороны
оборонных подрядчиков, которые, продавая свои дорогостоящие
специальные компоненты и системы, понесут убытки в конку¬
ренции с более дешёвыми гражданскими поставщиками, а также
со стороны офицеров, чьи карьеры основаны на командовании
очень сложными и специфичными в обслуживании вооружениями.
Кроме того, военное командование указывало, что гражданские
информационные технологии легко взламываются, выдвинув
связанные с соображениями безопасности возражения по по¬
воду использования серийных компонентов и систем. Недавние
попытки использовать коммерческие беспилотники, которые на
несколько порядков дешевле, чем сделанные по специальным
заказам армейские модели, разбились об уверенность военных,
что все их беспилотники должны иметь возможность действо¬
вать в закрытых пространствах точно так же, как в открытых,
и иметь сложное программное оборудование по обнаружению
целей, что выходит за рамки возможностей существующих граж¬
70 Jonathan Weisman, «Democrats’ Quiet Changes Pile Up», Wall Street Journal, November
2, 2009. [*Боевые системы будущего» — Программа коренного перевооружения и ре¬
организации американской армии, начатая в 2003 году, но закрытая уже в 2009 году
из-за низкой эффективности и изменения стратегической доктрины страны (прим,
переводчика I]
71 Энн Маркузен и Джоэл Юдкен утверждают, что «деловая культура» военных под¬
рядчиков «плохо подходит для участия в коммерческом производстве и наоборот»
(Markusen and Yudken, Dismantling the Cold War Economy, 69 and passim).
72 Sandra Erwin, «Pentagon Taking a More Serious Look at Off-the-Shelf Technology»,
National Defense, December 12, 2016.
426
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
данских беспилотников и значительно увеличивает их стоимость
и сложность. Аналогичные возражения воспрепятствовали более
ранним попыткам, предпринятым в начале президентства Клин¬
тона, заместить производственные линии, специализированные
для военной продукции, линиями, на которых выпускались бы
и гражданские товары, и военные комплектующие.73
Оборонные подрядчики заинтересованы в использовании сво¬
его политического могущества для сохранения финансирования
любой системы вооружений. Уникальность Соединённых Штатов
заключается в том, что почти всё оружие в стране, от передового
до пехотного, производят частные коммерческие корпорации. Как
отмечалось выше, это наделяет менеджеров и акционеров компа¬
ний заинтересованностью в поддержке запросов военного коман¬
дования на инновационное и дорогое вооружение, которое будет
находиться в производстве много лет, а заодно его можно будет
продавать союзникам. Способность военных подрядчиков влиять
на голосование в Конгрессе по бюджету Пентагона основана на
расположении их предприятий и отношениях с субподрядчиками на
всей территории США. Поэтому почти у каждого сенатора и чле¬
на Палаты представителей в их штатах и избирательных округах
имеются владельцы компаний и работники, получающие выгоды от
сохранения производства систем вооружений вне зависимости от
их эффективности или стоимости. В действительности чем дороже
оружие, тем больше выгод имеют корпорации и работники. Как
отмечалось в предыдущей главе, в оборонном секторе наблюдается
очень высокий охват работников профсоюзами, что наделяет все
профсоюзы и даже работников, которые являются членами проф¬
союзов необоронных отраслей, интересом в поддержке крупных
военных бюджетов.
После окончания Холодной войны связи между экономической
и военной элитами укрепились и углубились за счёт двух тен¬
денций. Во-первых, при администрациях Джорджа Буша-старшего
и Клинтона имели место усилия по консолидации оборонных
компаний — в оказавшихся несбыточными надеждах, что гигантские
73 New York Times, «Tank Parts, Off the Shelf», April 6, 1993.
427
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
корпорации окажутся более инновационными и эффективными, чем
мелкие фирмы.74 В результате банки стали ссужать корпорациям, при¬
обретавшим другие компании, крупные суммы для финансирования
покупки более мелких игроков (разумеется, слияния в оборонной
сфере происходили параллельно со слияниями в других секторах,
о чём уже говорилось в главе 6 и ещё будет сказано в главе 8). Это
означало, что у банков постепенно появлялся интерес в подержа¬
нии военного бюджета и прибылей от контрактов на вооружения
на достаточно высоком уровне для обслуживания долга, который
брали на себя объединённые оборонные корпорации.
Во-вторых, коммерческим организациям передавались задачи,
которые некогда выполнялись военнослужащими. Обязанности
по охране американских дипломатов и даже высшего военного
командования, а также работа по защите высокопоставленных
чиновников в поддерживаемых США правительствах Афганистана
и Ирака, которые в предшествующих войнах выполнялись аме¬
риканскими солдатами рядового и сержантского состава, были
переданы на аутсорсинг частным компаниям. Наиболее печальную
известность среди них получила корпорация Blackwater75, полагав¬
шаяся на отставных американских солдат и иностранных наёмни¬
ков. Задачи поставки горючего и других ресурсов американским
войскам, приготовления еды, стирки, доставки почты и т. д. также
передавались частным компаниям, таким как нефтесервисная кор¬
порация Halliburton, которую до того, как стать вице-президентом,
возглавлял Дик Чейни.76 В 2001 году численность рабочей силы на
74 Lawrence Korb, «Merger Mania: Should the Pentagon Pay for Defense Industry Restruc¬
turing?», Brookings Institution, June 1, 1996.
75 Частная военная компания, основанная в 1996 году бывшим морским офицером
Эриком Принсом, получила широкую известность в 2007 году, когда её сотрудники
убили 17 и ранили 20 мирных жителей на площади Нисур в Багдаде. После этого
компания была переименована в Хе Services, а затем в Academi. За инцидент в Багдаде
четверо её сотрудников были осуждены в США, но в конце 2020 года помилованы
Дональдом Трампом (прим, переводчика).
76 В 1962 году Halliburton поглотила компанию Brown and Root, «держателя нала¬
женных [Линдоном] Джонсоном государственных контрактов и получателя организо¬
ванных им же государственных привилегий, размер которых доходил до миллиардов
долларов... Взамен [владельцы этой компании Джордж и Герман Брауны] стали глав¬
ными финансовыми спонсорами восхождения Джонсона на вершину власти в стране»
428
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
аутсорсинге для Пентагона впервые превысила количество граж¬
данских служащих военного ведомства.77 Если во время Войны
в заливе было задействовано 9200 сотрудников на аутсорсинге, то
к 2008 году в Ираке их насчитывалось по меньшей мере 100 тысяч
человек.78 В 2010 году контрактный персонал составлял 48% от всей
контрактной и штатной рабочей силы в Афганистане и Ираке.79
Помимо благоприятных возможностей для обогащения частных
корпораций, для приватизации некоторых военных функций суще¬
ствуют актуальные политические причины. Во-первых, приватизация
сокращает численность солдат, необходимых вооружённым силам.
Каждый повар, водитель, механик или охранник, обеспеченные
частной компанией, — это минус один солдат, которого военным
нужно завербовать и обучить, а в дальнейшем и обеспечивать его
после увольнения в запас или получения инвалидности. Джордж
Стейнмец описывает эту ситуацию в качестве некой военной вер¬
сии «постфордистского производства по схеме "точно в срок"».80
Питер Сингер утверждает, что аутсорсинговые компании снижают
издержки, будучи «виртуальными» игроками и нанимая персонал
только для особых контрактов, а в конце войны этих людей можно
распустить.81 В этом смысле контрактный персонал напоминает
призывников, которых демобилизуют в конце любой войны, но
без политических издержек, связанных с необходимостью при¬
(Robert. А Caro, The Path to Power: The Years of Lyndon Johnson [New York: Knopf, 1982],
xvi). Это было слияние особо приближённых к первому лицу капиталистических кор¬
пораций - Макс Вебер (Weber, Economy and Society, 166 / Вебер. Хозяйство и общество,
т. I, с. 213) предпочитал описывать такие явления понятием «политически ориентиро¬
ванный капитализм».
77 Deborah Avant, The Market for Force: The Consequences of Privatizing Security (Cam¬
bridge: Cambridge University Press, 2005), 147.
78 Dina Rasor and Robert Bauman, Betraying Our Troops: The Destructive Results of Pri¬
vatizing War (New York: Palgrave, 2007), 7.
79 Moshe Schwartz, Department of Defense Contractors in Iraq and Afghanistan: Back¬
ground and Analysis (Washington, DC: Congressional Research Service, 2010), 5.
80 George Steinmetz, «Imperialism or Colonialism? From Windhoek to Washington, by Way
of Basra», Lessons of Empire: Imperial Histories and American Power, ed. Craig Calhoun,
Frederick Cooper, and Kevin W. Moore (New York: New Press, 2006), 154.
81 Peter W. Singer, Corporate Warriors: The Rise of the Privatized Military Industry (Ithaca:
Cornell University Press, 2003).
429
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
нуждения гражданских лиц служить в армии и рисковать своей
жизнью. Однако нужно различать вспомогательный персонал,
который поставляют эти корпорации, и обеспечиваемую ими
вооружённую охрану. Первая группа работников набирается из
штатских лиц, зачастую из неамериканцев, и их выключение из
гражданской рабочей силы мало влияет на внутриэкономическую
ситуацию, поскольку большинство из них являются низкоквали¬
фицированным персоналом, а многие до того, как соблазниться
командировкой в Афганистан или Ирак, были безработными или
имели неполную занятость. Напротив, некоторые из охранников
являются бывшими военными, на обучение которых американское
правительство тратило огромные деньги. Поскольку из вооружённых
сил они переместились в частные корпорации, экономия для армии
оказывается гораздо больше, чем в случае потерь подготовленных
солдат и высоких издержек набора и подготовки людей им на
замену.82 Кроме того, эти охранники не находятся под прямым
контролем военного командования, а следовательно, они в итоге
могут выполнять цели, противоположные целям американских
вооружённых сил, — например, убивать местное мирное население.
Администрации Буша-младшего и Клинтона определённо способ¬
ствовали приватизации многих правительственных функций - отчасти
это происходило в связи с их идеологической приверженностью
неолиберализму, но было бы ошибочно рассматривать траекторию
приватизации в качестве составляющей большого постфордистского
или неолиберального проекта. В той же степени, что и правитель¬
ственные чиновники, приватизацию продвигали настроенные на
извлечение выгод частные компании, жаждавшие получать высокие
нормы прибыли на военных контрактах. Корпорации наподобие
Halliburton и Blackwater выстраивали политическую поддержку
продолжения приватизации посредством давно зарекомендовавших
себя методов, которые прекрасно служили оборонным подрядчи¬
кам — делая пожертвования кандидатам на политические посты
и нанимая бывших военных офицеров и гражданских чиновников
82 Allison Stanger, One Nation under Contract: The Outsourcing of American Power and the
Future of Foreign Policy (New Haven: Yale University Press, 2009), chapter 5.
430
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
на свои многочисленные публичные должности. В результате, как
только принималось первоначальное решение о приватизации тех
или иных военных функций, корпорации создавали и поддерживали
политические и зачастую коррумпированные альянсы, которые гаран¬
тировали, что данные задачи больше никогда не будут выполняться
гражданскими или военными сотрудниками Министерства обороны.
Для использования сторонних подрядчиков вместо солдат суще¬
ствует ещё одна дополнительная и веская причина: контрактные
работники, погибшие в зоне боевых действий, не включаются
в списки американских военных потерь, а об их участи почти ни¬
когда не сообщается — она остаётся невидимой для американского
общества.83 Потребность военных в минимизации потерь и её воз¬
действие на военную стратегию будут рассмотрены в следующем
разделе этой главы.
Ни одна американская элита не заинтересована в изменении той
военной стратегии США и таких бюджетов военных закупок, которые
поддерживают опору на высокотехнологичные виды вооружений.
Как будет показано в следующем разделе, попытки вести войны,
неизменно полагаясь на сухопутные войска (либо призывников, либо
добровольцев), провоцировали нарастающее сопротивление — от
войны в Корее до Вьетнама и Ирака. Вместо этого американские
военные искали способы заменить солдат технологиями. Ещё полвека
назад во Вьетнаме «в ходе операции Иглу Уайт, которая обошлась
в 7 млрд долларов, в джунглях Вьетнама и Лаоса [были размещены]
десятки тысяч сенсорных устройств... в надежде на обнаружение
и поражение колонн снабжения противника на тропе Хошимина.
Однако вьетнамцы быстро научились перемещать сенсоры или
делать так, чтобы они посылали ложные сигналы».84
83 Эпизод 2004 года, когда четверо американцев из числа сотрудников корпорации
Blackwater были убиты иракскими повстанцами, которые затем повесили их тела на
мосту в Фаллудже, стал единственным случаем, получившим широкую огласку. Это
внимание отчасти было случайным, поскольку журналисты из Соединённых Штатов
и других стран находились в городе и поэтому смогли сфотографировать или заснять
на видео повешенные тела, а сам их вид был ужасающим и визуально неопровержи¬
мым.
84 Andrew Cockburn, «Drones, Baby, Drones», London Review of Books 34 (2012); более
полное описание провала использования Америкой информационных технологий во
431
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Грандиозные претензии на эффективность «умных» вооружений
в ходе Войны в заливе и второй войны в Ираке, а также в воздуш¬
ной операции против Сербии оказались чрезвычайно преувеличен¬
ными.85 Самое последнее технологическое решение — беспилотники
«Хищник» — «оказалось дорогим и капризным инструментом».86
К 2011 году иранцы и северокорейцы поняли, как заглушать их
GPS-системы, хотя не столь технологически подкованным боевикам
в Афганистане, Пакистане, Йемене, Сомали и других территориях
со слабыми или дезинтегрированными государственными структу¬
рами ещё предстоит понять, каким образом сбивать беспилотники.
Дроны и все прочие «умные» виды вооружений зависят от аген¬
турных сведений, а для получения точных разведданных требуется
присутствие американских войск или лазутчиков на земле (либо
нужны более надёжные разведданные от союзников, чем это было
в Южном Вьетнаме, Ираке или Афганистане). Сложности с обна¬
ружением Усамы бен Ладена, а затем с решением использовать
спецназ, а не беспилотники или пакистанцев для его ликвидации,
демонстрируют пределы технологических решений, равно как
и многочисленные случаи, когда дроны поражали неверные цели или
наносили удары по целям на основании ложных разведданных. По
состоянию на 2013 год почти 90% людей, убитых беспилотниками
в Афганистане, не относились к заранее намеченным целям, хотя
Соединённые Штаты классифицируют любое ставшее мишенью
«лицо мужского пола в боеспособном возрасте» как «противника,
уничтоженного в бою», за исключением редких случаев, когда
личность погибшего может быть установлена и существуют веские
доказательства в пользу того, что он не был «участником незакон¬
ных вооружённых формирований противника».87 Когда Соединённые
Штаты пытаются завоевать «сердца и умы» гражданского населения
Вьетнаме см. тж. в: Alfred W. McCoy, «Imperial Illusions: Information Infrastructure and the
Future of US Global Power», Endless Empire.
85 Thomas X. Hammes, The Sling and the Stone: On War in the Twenty-First Century
(St. Paul: Zenith, 2004).
86 Cockburn, «Drones, Baby, Drones».
87 Ryan Devereaux, «Manhunting in the Hindu Kush: Civilian Casualties and Strategic
Failures in America’s Longest War», The Intercept, October 15, 2015.
432
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
той или иной страны, которую они оккупируют или ведут боевые
действия на её территории, удары беспилотников по ни в чём не
повинным мирным жителям способствуют подрыву этой цели.
Нескольким успешным ударам по настоящим повстанцам, а не
по гражданскому населению также не удалось пригасить парти¬
занские движения в Афганистане или Ираке, что продемонстри¬
ровал взрывной успех ИГИЛ в 2014-2015 годах и распространение
контроля Талибана в Афганистане. Само Министерство обороны
пришло к выводу, что атаки беспилотников в 2012-2013 годах
принесли лишь «незначительный» результат в уничтожении «клю¬
чевых» повстанцев или прекращении использования «Аль-Каидой»
или Талибаном территории Афганистана в качестве безопасного
прибежища.88 В 2017 году новый американский командующий
в Афганистане генерал Джон Николсон в показаниях для комитета
Сената по вооружённым силам без какой-либо иронии заявил, что
«20 из 98 выявленных США по всему миру террористических групп
действуют в афганско-пакистанском регионе. Это самая высокая
концентрация террористических групп во всем мире».89 Таким об¬
разом, для войн с повстанцами и других военных противостояний
наподобие тех, что происходят на Балканах, не остаётся никакой
замены постоянным армиям со значительной численностью вой¬
ск90 — именно поэтому генерал Николсон выступал за увеличение
американского контингента в Афганистане. Если и пока Соеди¬
нённые Штаты не признают поражение в Афганистане, преемники
Николсона будут выдавать столь же мрачные оценки и призывать
к новым подкреплениям.
Таким образом, сосредоточенность на высокотехнологичном
вооружении трояким образом ослабляет способность США к во¬
енным победам. Во-первых, ошеломляющее качественное и ко¬
личественное преимущество Америки над всеми остальными
странами создает высокомерную уверенность — от Вьетнама до
88 Цит в. предыдущем источнике.
89 Показания генерала Джона Николсона перед комитетом Сената по вооружённым
силам, 9 февраля 2017 года (аудиозапись).
90 Martin van Creveld, The Changing Face of War: Lessons of Combat from the Marne to
Iraq (New York: Ballantine, 2006), 5.
433
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Ирака, — что Соединённые Штаты могут нанести поражение лю¬
бому сопернику. Это приводит к тому, что военное и гражданское
руководство ввязывается в войны, которые позволили бы избегать
конфликтов с небольшим шансом на успех для Америки, если
бы это руководство предприняло трезвый анализ фактических
возможностей каждой стороны. Во-вторых, как только решение
о ведении войны принято, американские войска прибывают на
место боевых действий с неподходящим вооружением и без
масштабной подготовки, необходимой для ведения операций
против повстанцев. Наконец, по мере того, как перспективы
победы отодвигаются, американские командиры полагаются на
всё более значительные порции огневой мощи, которая лишь
способствует усилению негативного отношения местного насе¬
ления к американцам.
ИЗБЕГАНИЕ БОЕВЫХ ПОТЕРЬ
И НОВАЯ КУЛЬТУРА АМЕРИКАНСКОЙ ЖИЗНИ
Несмотря на всё это высокотехнологичное оружие, при ведении
большинства войн по-прежнему требуется, чтобы в сражение
направлялись солдаты с риском для их жизни. Однако готов¬
ность американского общества терпеть потери соотечественни¬
ков снижалась по мере нарастания противостояния войне во
Вьетнаме. Несмотря на заявления обоих президентов Бушей, что
«вьетнамский синдром» преодолён, американское общество стало
ещё больше настроено против военных потерь. В ответ воору¬
жённые силы США нарастили усилия по минимизации гибели
американцев в ходе боевых действий, а также стали всё больше
прославлять павших и храбрость солдат в защите друг друга.
Результатом этих усилий стало дальнейшее ослабление поддержки
общественностью военных стратегий, которые подвергают риску
жизнь американцев.
Неприязнь американцев к военным потерям — это значимый
момент, поскольку повстанцы, с которыми Соединённые Штаты
воевали во Вьетнаме, Афганистане и Ираке, были готовы нести
масштабные жертвы на протяжении долгих промежутков времени.
434
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Об этом свидетельствуют едва ли не безграничные возможности
повстанцев вербовать новых бойцов на смену убитым и искале¬
ченным. Во время войны во Вьетнаме американское командование
бахвалилось, что большое количество убитых врагов является
предвестником приближения победы. В ретроспективной оценке
значительный разрыв в потерях с обеих сторон демонстрирует
совершенно разные масштабы вовлечённости в войну амери¬
канцев и вьетнамцев. Американцы вели наступательные войны
по собственному предпочтению, и эти войны были в лучшем
случае условно, а то и вообще не связаны с обеспечением без¬
опасности США, тогда как вьетнамцы видели смысл сражаться
в собственных классовых и национальных интересах. Аналогич¬
ным образом афганские и иракские повстанцы рассматривают
победу над американскими захватчиками как обязательное
условие для того, что они смогут принимать самостоятельные
решения по поводу всех без исключения сторон своей жизни.
Так что неудивительно, что во всех трёх перечисленных странах
повстанцы готовы платить столь высокую цену и делать это
так долго, как потребуется.
Благодаря системам вооружений, с огромными затратами
разработанным для защиты американских солдат, масштаб¬
ным вложениям в вертолёты для эвакуации раненых, полевым
госпиталям для быстрого их лечения с помощью передовых
технологий, многие из которых были созданы военными, пока¬
затели смертности среди раненых бойцов резко снизились. Тем
не менее на 15 января 2019 года присутствие в Афганистане
ознаменовалось гибелью 2417 американских военных, а в Ираке
погибли 4563 человека.91 Это гораздо меньше, чем 58220 пав¬
ших во Вьетнаме или 36574 в Корее. Даже несмотря на то, что
в недавних войнах погибло относительно немного американцев,
им уделялось гораздо больше внимания в СМИ, чем погибшим
в предыдущих войнах, причём эти материалы несли куда боль¬
ший эмоциональный заряд.
91 Совокупные показатели военных потерь США в Ираке и Афганистане в динамике
см. на портале www.icasnalties.org.
435
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Во время войн в Ираке и Афганистане много внимания уде¬
лялось введённому администрацией Джорджа Буша-старшего
во время Войны в заливе и возобновлённому администрацией
его сына запрету на доступ СМИ (включая фотографирование)
к гробам погибших американцев, возвращавшимся в Соединённые
Штаты.92 Эта попытка скрыть последствия «войн по собственному
предпочтению» контрастировала с существующим представлением
о том, как СМИ освещали возвращение тел погибших во время
предыдущих войн.
В действительности во время Вьетнамской войны в СМИ уделялось
очень мало внимания погибшим американцам. Напротив, в центре
большей части материалов оказывались результаты сражений, а не
потери. На деле даже еженедельные сводки о погибших на войне,
которые объявлялись во время вечерних новостных шоу трёх ве¬
щательных сетей, с впечатляюще неравным соотношением между
погибшими солдатами Северного Вьетнама и Вьетконга и американ¬
скими военными, воспринимались — по крайней мере до Тетского
наступления — в большей степени как некий критерий размаха
военных действий, нежели как их человеческая цена. Общественная
реакция на эти сводки была наиболее сильной в те редкие недели,
когда количество погибших американцев превосходило количество
погибших южных вьетнамцев, поскольку эти превратности ставили
под сомнение утверждение администрации Джонсона, что именно
южные вьетнамцы несут основную тяжесть войны.
Хороший образец стоического взгляда на военные потери, который
по-прежнему преобладал в ту эпоху, даёт освещение Вьетнамской
войны в «Нью-Йорк Таймс». Из 5651 материалов этой газеты, по¬
свящённых войне в промежутке с 1965 по 1975 годы, лишь 1936
содержат какое-либо упоминание о погибших американцах. По
имени в этих материалах были названы всего 726 из 58267 пав¬
ших во Вьетнамской войне. Биографическая информация имелась
лишь о 16 солдатах, а публикации фотографий были удостоены
всего 14 солдат. О реакции семей погибших упоминается только
92 Elizabeth Bumiller, «Pentagon to Allow Photos of Soldiers’ Coffins», New York Times,
February 26, 2009. Этот запрет был снят в первые месяцы администрации Обамы.
436
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
в пяти случаях, а о страданиях раненых американских солдат —
лишь в двух статьях. Ещё в двух статьях речь идёт о панихидах
или похоронах. Это сдержанное освещение сильно отличается
от материалов «Нью-Йорк Таймс» или любых других СМИ в ходе
войн в Ираке и Афганистане, когда часто публиковались списки
погибших американцев с указанием их имён, возраста и родных
городов, а также появлялось множество сюжетов о скорбящих
родственниках, похоронах и тяготах раненых или психологически
травмированных солдат.
Наше нынешнее, не соответствующее реалиям времен Вьет¬
намской войны представление об озабоченности общественности
за солдат и их жизнь в ту эпоху было сформировано более позд¬
ними событиями, наиболее примечательным из которых было
сооружение Мемориала ветеранов Вьетнама, ставшего шаблон¬
ным мерилом того, что американцы думают о своих погибших
на войне соотечественниках. В самом деле, этот объект затмил
Арлингтонское национальное кладбище, Могилу неизвестного
солдата и все прочие подобные места, став самым посещаемым
мемориалом в Соединённых Штатах. Тем самым он изменил от¬
ношения между личностью и нацией. В отличие от погибших во
всех предшествующих американских войнах граждан-солдат, чьё
достоинство и жертвенность, равно как и достоинство и жертвен¬
ность их семей, были удостоверены их связью с национальным
делом и соотнесены с ним, погибшие во Вьетнамской войне — это
просто отдельно взятые мёртвые люди, жизни которых обретают
смысл лишь в воспоминаниях и страдании их семей и друзей.
В отличие от мемориалов всех предыдущих войн, Мемориал ве¬
теранов Вьетнама не содержит «никакой символической отсылки
к делу или стране, за которые они умерли, [и вместо этого] делает
непосредственный акцент на личности. Но лишь только принято
решение, что война и государство окажутся в тени конкретных
людей, как сразу первоочередной задачей становится воссоздание
образа этих людей».93
93 Robin Wagner-Pacifici and Barry Schwartz, “The Vietnam Veterans Memorial: Comme¬
morating a Difficult Past”, American Journal of Sociology 97 (1991), 400 / Вагнер-Пацифици
437
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Сфокусированность Мемориала ветеранов Вьетнама на ин¬
дивидуальном страдании и скорби семей сопоставима с тем,
как во время Вьетнамской войны воспринимались и политизи¬
ровались американские военнопленные. Последние в ходе этой
войны стали политической проблемой, поскольку американские
политики-сторонники войны, прежде всего Никсон, использо¬
вали военнопленных для сохранения поддержки войны и лжи¬
вых утверждений, что антивоенных активистов не заботит их
участь.94 Это утверждение в одном из своих редких остроумных
замечаний осмеял Джордж Макговерн: «Подумать только: мы
воевали во Вьетнаме ради того, чтобы наши пленные вернулись
домой». Беспокойство за военнопленных обернулось непредви¬
денным результатом — непредвиденным для «ястребов», которые
поднимали шумиху вокруг этой темы, — в виде углубления
сочувствия американцев к человеческим страданиям солдат
и их семей, в связи с чем их стали рассматривать не только
как героев, но в равной степени и как жертв, что в конечном
итоге ослабляло поддержку Вьетнамской войны и любых других
войн, подвергавших опасности американских солдат. «Проблема»
военнопленных представляет собой редкий случай того, как
стратегия правых им же и аукнулась.
Продолжением этого хода мыслей стал образ жёлтой ленты,
которую американцы впервые надели, чтобы выразить свою обес¬
покоенность захватом заложников (на сей раз государственных
служащих, а не военных) в Иране в 1979-1981 годах. Любой гео¬
политический смысл мытарств заложников растворялся в драме
52 человек, удерживаемых в Тегеране. С тех пор жёлтая лента
стала символом беспокойства за любых американцев, оказавшихся
в опасности за пределами страны. Жёлтые ленты люди привязы¬
вали к деревьям, прикрепляли к легковым машинам и грузовикам
и надевали на рубашки во время Войны в заливе, войн в Афга¬
нистане и Ираке.
Р, Шварц Б. Мемориал ветеранов Вьетнама: памяти трудного прошлого, в: Политиче¬
ская концептология, 2001, № 2, с. 174.
94 Н. Bruce Franklin, MIA or Mythmaking in America (Brooklyn: Lawrence Hill, 1992).
438
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Использование жёлтых лент для выражения обеспокоенности
за солдат, которых посылало в бой собственное государство, под¬
разумевает явно непреднамеренную постановку знака равенства
между радикалами, которые удерживали заложников в Иране,
и правительством США, отправлявшим войска в Персидский залив,
Афганистан и Ирак. Американцы находятся в опасности — таков
ключевой момент для тех, кто демонстрировал жёлтые ленты,
прежде всего выражающие желание, чтобы конкретные солдаты
вернулись домой невредимыми из Ирака или Афганистана, как
это удалось заложникам в Иране. Но если желание американской
общественности заключается просто в безопасности американских
солдат, а не в победе, то всякая военная потеря рассматривается
как необоснованная утрата.
Многие родственники, конечно же, вспоминают о погибших
во Вьетнамской войне, а также о тех, кто погиб в Афганистане
и Ираке, как о патриотах. Наиболее привычная реликвия, которую
посетители оставляют у Мемориала ветеранов Вьетнама, — это
американский флаг, но в ретроспективных репортажах о Вьет¬
намской и всех последующих войнах сосредоточенность на горе
тех, кто остался жив, отодвигает утешение патриотизмом на
второй план. Этот момент заметен в «Последнем салюте» Джима
Шилера — переработанной в книгу удостоенной Пулитцеровской
премии серии статей для газеты Rocky Mountain News. При подго¬
товке этой серии Шилер сопровождал «сотрудников по вопросам
помощи пострадавшим» — людей, которые ходили по домам, чтобы
сообщить «ближайшим родственникам» о гибели члена их семьи
в Ираке. Примечательно, что эта личная форма коммуникации
была введена только ближе к концу Вьетнамской войны,95 а до
этого семьи получали похоронку письмом. Сам момент, когда
произошло это изменение, подразумевает, что Министерство
обороны потеряло уверенность в том, что родственники примут
смерть своего солдата в качестве трагедии при исполнении пат¬
риотического долга. С тех пор эта уверенность к военным так
и не вернулась. Действительно, документ под названием «Руко¬
9S Jim Sheeler, Final Salute: A Story of Unfinished Lives (New York: Penguin, 2008).
439
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
водство по обучению сотрудников по вопросам помощи постра¬
давшим» рекомендует им «избегать таких фраз или банальных
выражений, которые могут показаться снижающими значимость
утраты... Указание на такие положительные моменты, как храб¬
рость или заслуги, может успокоить людей в дальнейшем, но
в тот момент, когда они узнают о гибели своего родственника,
обычно не помогает».96 Иных упоминаний патриотизма, заслуг
или долга в руководстве нет — в остальной части этот документ
наполнен советами, как справиться с горем и организовать по¬
хороны, и содержит сводную информацию о пособиях в связи
с потерей кормильца.
Военные не только осознают, что общество стало более чув¬
ствительным к человеческому достоинству своих солдат, но
и вносят в это собственную лепту. Это заметно не только по
задействованию сотрудников по вопросам помощи пострадавшим,
но и по увеличивающимся инвестициям в системы вооружений
и медицинские службы, призванные спасать жизнь американских
солдат. Этот же момент отражается и в представлениях военных
о героизме. Тот факт, что военные всё больше сосредоточены на
ценности жизни своих солдат, можно проследить по критериям
награждения медалью Почёта — высшей наградой за храбрость
в вооружённых силах США. Явное предназначение медалей заклю¬
чается в том, что они выполняют вдохновляющую роль, способ¬
ствуя новым подвигам и самопожертвованию солдат в нынешних
и будущих войнах, а также сохраняя память о прошлых подви¬
гах. Тем самым медали транслируют более концентрированные
и видоизменяемые послания, нежели иные формы поминовения,
такие как военные кладбища и мемориалы в память о войнах.
Таким образом, медали иллюстрируют те ценности, которые во¬
енные хотят сообщить как своим солдатам, так и гражданской
общественности.
Первоначально, в промежутке от Первой мировой войны до
Корейской войны включительно, медалью Почёта награждали за
96 Commander, Navy Region, Mid-Atlantic, Casualty Assistance Calls/Funeral Honors Sup¬
port Regional Program Manager, «Casualty Assistance Calls Officer Student Guide».
440
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
«храбрость, проявленную в наступлении» — готовность солдата
рисковать своей жизнью или отдать её в усилиях, направленных
на то, чтобы нанести поражение силам противника и уничтожить
их. К примерам героизма в наступлении относятся атака на врага
во время боя, сплочение боевых товарищей ради более упорного
сражения и уничтожение большого количества вражеских солдат
в одиночку.97 Меньшая часть награждений медалью Почёта в ходе
указанных войн относится к случаям героизма, проявленного
при обороне, например, когда солдат рискует своей жизнью или
отдаёт её, чтобы вынести в безопасное место раненых товари¬
щей или тела павших однополчан. Наиболее распространённым
случаем героизма при обороне выступают солдаты, бросавшиеся
на гранату или другое взрывное устройство, чтобы принять на
себя взрывной удар или спасти своих товарищей. В некоторых
наградных документах отмечались геройские действия и при
наступлении, и при обороне.
Отчётливым поворотным моментом стала Вьетнамская война.
Начиная с 1967 года большинство случаев награждения меда¬
лью Почёта относилось к героизму, проявленному при обороне,
а к 1969 году две трети награждений приходилось на случаи
защиты боевых товарищей с риском для собственной жизни,
а не на храбрость при уничтожении неприятеля. На героизм,
проявленный при обороне, приходятся 13 из 18 медалей Почё¬
та, выданных после Вьетнамской войны за кампании в Сомали,
Афганистане и Ирака. Лишь одно награждение было сделано
исключительно за героизм при наступлении, а ещё четыре — за
оба вида героизма.
97 Для большинства медалей Почёта, вручённых во время Гражданской войны
и по другим поводам в XIX веке, наградные листы были краткими и не содержали
подробных описаний того, за какие действия награждаемый её получил. В них по¬
стоянно повторяются такие формулировки, как «исключительный героизм», «выдаю¬
щаяся отвага», «демонстративное хладнокровие и героизм» и «храбрость в опасной
ситуации». В нашей совместной работе с Эбби Стайверс (Richard Lachmann and Abby
Stivers, «The Culture of Sacrifice in Conscript and Volunteer Militaries: The US Medal of
Honor from the Civil War to Iraq, 1861-2014», American Journal of Cultural Sociology
4 (2016)) подобные награждения без уточнения деталей именуются наградами за
храбрость в целом.
441
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Таблица 7.3: Критерии награждения медалью Почёта
За храб¬
рость
в целом
Героизм,
проявленный
при наступ¬
лении
Героизм,
проявленный
при обороне
Героизм при
наступлении
и обороне
Гражданская
война
1277
150
148
Первая мировая
война
86
31
Вторая мировая
война
314
101
13
Корейская война
94
36
2
Вьетнамская
война
83
133
32
Война в Сомали
2
«Война
с террором»
1
11
498
Этот сконструированный военными сюжет (narrative) о героизме
при обороне, закрепившийся со времён Вьетнамской войны, ослабил
возможности американского государства использовать расширяю¬
щуюся социальную дистанцию между солдатами-добровольцами
и гражданским населением для того, чтобы вести войны с помощью
методов, которые создают риск для жизни большого количества
американских солдат. Пытаясь извлечь из Вьетнамской войны не¬
кий героический сюжет, военные запустили героизм при обороне
в оборот таким способом, что защита жизни американских солдат
возносится до высшего проявления воинских деяний и воинской
чести. Медали Почёта, наряду с другими видами поминовения
с Мемориалом ветеранов Вьетнама во главе их списка", трансли¬
руют как гражданским, так и военным сюжет о войне, в котором
на первое место ставятся гибель американских солдат и усилия
по спасению жизни товарищей. В той степени, насколько политики 98 9998 Источник: Lachmann and Stivers, «The Culture of Sacrifice in Conscript and Volunteer
Militaries», table 2.
99 Wagner-Pacifici and Schwartz, «The Vietnam Veterans Memorial» / Вагнер-Пацифици,
Шварц. Мемориал ветеранов Вьетнама.
442
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
принимают этот сюжет или сдерживаются предпочтениями при¬
нимающих его военных и штатских, данный стандарт прилагается
и к внешней политике и военному планированию США, требуя
от гражданского и военного руководства минимизации потерь
вне зависимости от того, насколько это ограничивает возможные
способы военного вмешательства Соединённых Штатов по всему
миру или воздействует на перспективы успеха.
Избегание потерь — это не просто отражение общественного
мнения. Теперь избегание потерь встроено в военный идеал, что
отражается в критериях выбора тех, кого награждают медалью
Почёта. Успех или неудача военных в избегании потерь в большей
степени, чем их способность к реализации стратегических целей,
ныне формируют те приёмы, при помощи которых новостные
СМИ сообщают об американских войнах. В результате у военных
не остается иного выбора, кроме как принимать стратегии «во¬
енных действий с перекладыванием риска»100, минимизирующие
американские потери даже ценой увеличения потерь среди не
участвующих в боевых действиях гражданских лиц в странах, на
которые нападают Соединённые Штаты, что усиливает возмуще¬
ние местного населения. В следующем разделе мы рассмотрим,
как эти военные действия с перекладыванием риска совмеща¬
ются с усилиями США по внедрению неолиберализма и как два
эти столпа американской стратегии гарантируют сопротивление
американской оккупации.
НЕОЛИБЕРАЛИЗМ, ГРАБЁЖ И СОПРОТИВЛЕНИЕ
Первоначально американские вторжения в Афганистан и Ирак
повлекли за собой относительно небольшие потери и не вызвали
значительного сопротивления. Но вооружённое сопротивление
американской оккупации в обеих странах неизменно появлялось,
даже несмотря на то, что вместе со свержением прежних режи¬
мов убийства и разрушения прекращались, а Соединённые Штаты
100 Martin Shaw, The New Western Way of War: Risk-Transfer War and Its Crisis in Iraq
(Cambridge, MA: Polity, 2005).
443
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
обещали уйти после того, как будет установлено приемлемое для
них правительство.
Возможно, национализм является сегодня столь могущественной
силой, что ни один народ не потерпит вторжение и оккупацию
иностранными войсками. Но если бы дело было именно в этом,
то почему бы иракцам и афганцам не подождать до изначально
обещанного ухода американцев, который, вероятно, и состоялся
бы, если бы местное население смирилось с властями, навязан¬
ными им со стороны США? Почему афганцы и иракцы рисковали
своей жизнью, бросая вызов армии, которая имела ошеломляющее
преимущество в огневой мощи?
Поначалу администрация Буша отвечала на эти вопросы, утверж¬
дая, что сопротивление в обеих странах воодушевляли идеологи¬
чески оболваненные неудачники из прежних режимов — партии
БААС в Ираке и «Талибана»101 в Афганистана. В других случаях
официальные лица Буша заявляли, что сопротивление в обеих
странах поддерживалось и руководилось иностранными державами:
в Ираке главным образом из Ирана, а в Афганистане из Пакиста¬
на. Проблема с обоими этими объяснениями заключается в том,
что остатки прежних режимов и зарубежная помощь повстанцам
материализовались лишь спустя приличное время (в Ираке оно
измерялось месяцами, а в Афганистане годами) после того, как
рухнули правительства «Талибана» и БААС. Сопротивление в обе¬
их странах началось с локального противостояния американской
оккупации.
Затем администрация Буша, а также комментаторы из жур¬
налистов и военных (отставных)102 предложили другое объясне¬
ние повстанческого движения: Соединённые Штаты небрежно
осуществили первоначальную оккупацию. Результатом желания
министра обороны Дональда Рамсфелда продемонстрировать, что
101 «Талибан» - Организация, запрещённая в РФ.
102 В наиболее полном объеме эти мнения представлены в работах: Thomas Е. Ricks,
Fiasco: The American Military Adventure in Iraq (New York: Penguin, 2006); Michael R. Gor¬
don and Bernard E. Trainor, Cobra II: The Inside Story of the Invasion and Occupation of
Iraq (New York: Pantheon, 2006) и Daniel Bolger, Why We Lost: A General's Inside Account
of the Iraq and Afghanistan Wars (Boston: Houghton Mifflin, 2014).
444
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
вложения в высокотехнологичное вооружение и информационные
технологии привели к трансформации американской армии (или
же этот процесс продолжался), стало требование осуществить
вторжение в Ирак меньшими силами, чем запрашивали генера¬
лы. Первоначально, вместе с крахом вооружённых сил Саддама
Хусейна, эта ставка Рамсфелда как будто сыграла, но оказалось,
что для задачи оккупации Ирака направленных США войск было
недостаточно. Сам Рамсфелд отрицал, что просчитался — вместо
этого он сделал нашумевшие заявления о том, что «всякое быва¬
ет», и о «свободе, нарушающей порядок»103, когда иракцы грабили
правительственные здания и другие объекты инфраструктуры,
не разрушенные американскими бомбардировками. Кроме того,
выше уже приводилась точка зрения Роксборо, что нехватка ми¬
ноискателей у американских военных препятствовала поставкам
гуманитарной помощи, и это фатально отравляло обстановку
в Ираке не пользу американских сил.
Администрация Буша в дальнейшем реагировала на беспорядок
в Ираке и поэтому по меньшей мере косвенно признала точку
зрения, что американские силы вторжения были слишком малы,
в 2007 году, когда произошло «быстрое наращивание» — решение
временно направить ещё 20 тысяч солдат в Багдад и провинцию
Анбар, а также продлить период задействования войск, которые
там уже находились. После этого масштаб насилия в Ираке дей¬
ствительно уменьшился, хотя невозможно утверждать, было ли
это связано (или в каком масштабе) с наращиванием континген¬
та, с выплатами США суннитским племенным лидерам, которые
прежде сопротивлялись оккупации (так называемое «пробуждение
суннитов»), с односторонним прекращением огня силами Муктады
ас-Садра104 в условиях возросшего присутствия американских войск
и сокращением нападений суннитов-сектантов, или же с тем, что
103 Sean Loughlin, «Rumsfeld on Looting in Iraq: "Stuff Happens"», www.CNN.com. April
12, 2003.
104 Муктада ас-Садр (род. 1974) — лидер шиитской организации «Армия Махди», ко¬
торая в апреле 2004 года подняла восстание против оккупационных сил в священном
шиитском городе Эн-Наджаф; в настоящее время является одним из наиболее влия¬
тельных иракских политиков (прим, переводчика).
445
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
суннитские ополчения к тому времени успешно провели этниче¬
ские чистки на большей части Багдада Так или иначе, пресловутое
быстрое наращивание было для администрации Буша неожиданной
политической удачей, позволившей ей убедить большинство мейн-
стримных американских журналистов105, конгрессменов (включая
тогдашнего сенатора Барака Обаму, который «заявил, что уве¬
личение контингента стало "успехом, превысившим наши самые
смелые желания"»)106, а с их помощью и большую часть американ¬
ской общественности107 в том, что вторжение и оккупация Ирака
в итоге привели к успеху. Это дало возможность республиканцам,
включая «архитекторов» Иракской войны, к тому времени уже
ушедших в отставку108, обманным путем навязать ответственность
за окончательный развал порядка в Ираке администрации Обамы109.
105 К типичным примерам освещения «быстрого наращивания» в СМИ относятся
следующие материалы: Bob Woodward, «Why Did Violence Plummet? It Wasn’t Just the
Surge», Washington Post, September 8, 2008 и Dexter Filkins, «Exiting Iraq, Petraeus Says
Gains Are Fragile», New York Times, August 20, 2008.
106 Цит. в: Greg Muttitt, Fuel on the Fire: Oil and Politics in Occupied Iraq (New York: New
Press, 2012), 243.
107 Опросы общественного мнения в 2008, 2009 и 2010 годах демонстрировали, что
явное большинство американцев считали «быстрое наращивание» успехом (www.Pol-
lingReport.coin. «Iraq», 2015).
108 David Petraeus, «How We Won in Iraq», Foreign Policy, October 29, 2013.
109 Соглашение о статусе вооружённых сил, подписанное администрацией Буша и пра¬
вительством Ирака сразу же после избрания Обамы президентом в ноябре 2008 года,
было, в сущности, документом о безоговорочной капитуляции США перед требова¬
ниями иракских националистов. В нём была установлена твёрдая дата вывода всех
американских войск - 31 декабря 2011 года. Ещё более значимым моментом было
положение, что базы Соединённых Штатов в Ираке, на строительство которых были
потрачены многие миллиарды долларов и которые администрация Буша планировала
использовать для размещения самолётов и войск в самом сердце Среднего Востока,
дабы тем самым запугивать близлежащие страны, не могут использоваться для напа¬
дения на какую-либо другую страну без разрешения иракского парламента. Понятно,
что в контексте внутрииракских и макрорегиональных политических реалий такое раз¬
решение не будет предоставлено никогда. Тем не менее для Буша и республиканцев
это соглашение было мастерским политическим ходом. «Согласие с этим соглашением
дало бы избранному президенту Обаме хорошую возможность прекратить оккупацию,
возлагая её внезапное завершение и все последствия на своего предшественника. Но
в то же время соглашение гарантировало продолжение оккупации, поэтому форма
и конкретное время любого вывода войск теперь целиком становились ответственно¬
стью Обамы» (Muttitt, Fuel on the Fire, 247), даже несмотря на то, что в действительности
он соглашался с окончательным сроком 31 декабря 2011 года, оговоренным Бушем.
446
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
Захватчики добиваются успеха, когда они являются с достаточ¬
ным количеством сил для завоевания зарубежных территорий, од¬
нако в длительной перспективе поддерживать контроль им удаётся
лишь при обеспечении местной поддержки. Подобно империям,
рассмотренным в предыдущих главах, Соединённые Штаты в Ираке
зависят от того, возьмут ли на себя местные элиты большую часть
административной работы, а в дальнейшем и от того, сформируют
ли эти элиты местные вооружённые силы для принятия на себя тех
задач, которыми исходно занимались силы завоевателей. В конечном
итоге подобные соглашения между захватчиками и местными гораз¬
до более принципиальны для сохранения контроля, чем готовность
и способность державы-завоевателя удерживать за рубежом большое
количество войск или администраторов. Поэтому вместо утверждения,
что «своеобразие американского империализма, а возможно, и его
главный политический недостаток, заключается в его чрезвычайно
коротком временном горизонте»110, необходимо обнаружить причины
того, почему те администраторы и военные, которых Соединённые
Штаты направляли в Ирак, Афганистан и Вьетнам, с самого начала
оказались столь неэффективны в формировании и сохранении сети
местных союзников, на которых можно было возложить выполнение
американских распоряжений и при этом они бы успешно подавляли
своих соотечественников, не относящихся к элитам.
В Ираке и Афганистане, как и во Вьетнаме, местные элиты
оказались масштабно коррумпированными, а их армии были не
готовы или неспособны подавлять повстанческие движения. По¬
добные слабости были неизбежны: в конечном итоге, кто будет
вступать в союз с иностранным захватчиком, не рассматривая
это как путь к личному обогащению? А поскольку умирать ради
сохранения иностранного владычества не готов почти никто, ту¬
земные марионеточные армии обречены на трусость и постоянное
взвешивание шансов на то, что их иноземные защитники отчалят,
оставив их на милость националистов, которые освободят мест¬
ных Квислингов только в том случае, если они фактически втайне
сотрудничали с повстанцами.
110 Ferguson, Colossus, 13; аналогичную аргументацию см. в: Bolger, Why We Lost.
447
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Иммиграционная политика президента Трампа затруднит вер¬
бовку местных союзников на любых условиях111. Поскольку Соеди¬
нённые Штаты обладают весьма небогатым списком выигранных
войн, местным коллаборантам необходимо планировать, как
покинуть свою страну в случае военного поражения. Введённый
Трампом «запрет на [иммиграцию] мусульман» исходно включал
Ирак, а это означало, что коллаборантам из этой страны не
удастся попасть в США. Афганистан не был включён в список
из семи стран, на которые был возложен данный запрет, однако
посольство США в Кабуле перестало принимать заявления на
визы, поскольку количество специальных иммиграционных виз,
зарезервированных для подобных коллаборантов, было исчерпа¬
но. Вину за это нельзя возложить на одного Трампа. Для этой
программы Конгресс выдал квоту лишь на 1500 виз на четыре
года, даже несмотря на то, что подходящими для неё считались
10 тысяч афганцев112.
Таким образом, участь американской оккупации Ирака, Аф¬
ганистана и Вьетнама, подобно присутствию Британии в Индии,
тринадцати североамериканских колониях и любых других частях
её империи или голландцев, французов и испанцев в их колониях,
зависела от способности оккупантов предлагать существенные
стимулы местным элитам. Эти стимулы должны быть достаточно
внушительны и выглядеть довольно продолжительными, чтобы
преодолеть опасения коллаборантов по поводу мести со стороны
их соотечественников, которых они предали.
В вербовке и удержании коллаборантов в Ираке и Афганистане
в XXI веке Соединённые Штаты сталкиваются с более масштабными
сложностями, чем они же или их имперские предшественники ис¬
111 Это утверждалось в письме президенту Трампу, которое подписали 130 бывших
генералов, а также чиновников Госдепартамента и Министерства обороны, работав¬
ших как при демократических, так и при республиканских администрациях. Авторы
этого документа выступили против миграционных запретов Трампа с точки зрения
имиджа Америки в исламском мире, а также отметили, что «иракцы, которые риско¬
вали жизнью, сотрудничая с США, окажутся в опасности» (New York Times, «Letter from
Foreign Policy Experts on Travel Ban», March 11, 2017).
112 Fahim Abed and Rod Nordland, «Afghans Who Worked for US Are Told Not to Apply
for Visas, Advocates Say», New York Times, March 10, 2017.
448
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
пытывали в прошлые столетия. Это связано с возросшей американ¬
ской коррупцией, обусловленной приватизацией [государственных
функций]"3, и приверженностью администрации Буша к внедрению
определённой разновидности неолиберализма — впрочем, эта же
тенденция продолжилась и при Обаме, — которая лишает местные
элиты благоприятных возможностей для обогащения, доступных
для аналогичных элит времен Холодной войны во Вьетнаме113 114
и других местах.
Неоконсерваторы, которые на протяжении нескольких лет
до 11 сентября 2001 года выступали за вторжение в Ирак ради
свержения Саддама Хусейна, и надеялись, что серия войн по¬
зволит сместить правительства в Иране и Сирии, предлагали
откровенно колониальный проект. Их неолиберальный план для
Среднего Востока подразумевал не просто попытку приватизи¬
ровать государственные корпорации (в других местах планеты
этот процесс обогатил как местные, так и американские элиты),
сократить социальные льготы и гарантировать свободный поток
финансового капитала. Скорее, они рассматривали серию втор¬
жений как способ обогащения американцев, которые получат
113 Граждане США, которые управляли Временной коалиционной администрацией
(ВКА), получили назначения по принципу своей политической лояльности админи¬
страции Буша и преданности политике республиканцев, включая поддержку запрета
абортов (Rajiv Chandrasekaran, Imperial Life in the Emerald City: Inside Iraq’s Green Zone
[New York: Knopf, 2006]). Большинство чиновников ВКА были функционерами Респуб¬
ликанской партии и в этом качестве обладали длительным карьерным интересом
в обеспечении того, чтобы корпорации и отдельные лица, которые делали пожерт¬
вования партии и её кандидатам, получали контракты на военные и гражданские
работы в Ираке вне зависимости от компетенций или коррумпированности этих
подрядчиков.
Частные корпорации как в Ираке, так и в Афганистане главным образом находи¬
лись вне досягаемости для проверок их контрактов и счетов правительственными
аудиторами (Chandrasekaran, Imperial Life in the Emerald City; Peter van Buren, We Meant
Well: How I Helped Lose the Battle for the Hearts and Minds of the Iraqi People [New York:
Metropolitan, 2011]; Stanger, One Nation under Contract), что позволяло им вытягивать
средства и из различных родов войск, и из программ социально-экономического
развития.
114 Наилучший обзор американской помощи и экономической политики во Вьет¬
наме, а также того, как вьетнамские элиты смогли использовать эти программы для
самообогащения, приводит Дуглас С. Дейси (Douglas С. Dacy, Foreign Aid, War, and
Economic Development: South Vietnam, 1955-1975 (Cambridge: Cambridge University Press,
1986)).
449
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
контроль над масштабными запасами иракской и иранской нефти
и другими активами115.
Роберт Бреннер указывает, что неолиберализм и в ядре, и на
периферии запускает «механизмы политически санкционированного
мошенничества»116. В задачи перераспределения богатств Ирака,
к которому призывали неоконсерваторы и которое американцы
попытались реализовать в виде распоряжений Коалиционной
временной администрации, не входило привести Ирак к эконо¬
мическому росту — этого и не произошло. Напротив, состоялось
перераспределение с нулевой суммой от иракцев в пользу аме¬
риканцев. Как следствие, в Ираке американцы могли рассчиты¬
вать на меньшую поддержку элиты или масс, чем американские
оккупанты в предшествующих войнах, которые не направлялись
подобными притязаниями неоконсерваторов. Соответственно,
в Ираке Соединённым Штатам приходилось почти исключительно
полагаться на военную силу, которая была менее эффективна
и доступна в меньших объёмах и на более короткий период
времени, чем в ходе предшествующих войн.
115 Ещё одну масштабную возможность для частного обогащения обеспечил про¬
цесс реструктуризации долга, который Ирак накопил при Саддаме Хусейне. Подобная
задолженность может быть аннулирована в рамках доктрины «нелегитимного долга»,
признаваемой международным правом. «В своей классической формулировке данная
доктрина утверждает, что долг того или иного режима является нелегитимным, а сле¬
довательно, не подлежащим взысканию, если народ соответствующего государства
не давал на него согласия, долговые поступления не использовались во благо людей,
а кредиторы режима знали об этих двух условиях» 0ai Massari, «The Odious Debt Doc¬
trine after Iraq», Law and Contemporary Problems 70 [2007]). Однако представлять Ирак
в долговых переговорах Соединённые Штаты назначили Джеймса Бейкера, занимав¬
шего пост государственного секретаря при Джордже Буше-старшем. Одновременно
Бейкер представлял Саудовскую Аравию — крупнейшего держателя иракского долга
эпохи Хусейна (Justin Alexander, «Downsizing Saddam’s Odious Debt», MER1P, March 2,
2004). В конечном итоге на Ирак была возложена обязанность выплаты 20% безна¬
дёжного долга, что на много лет вперёд сокращало доходы иракского правительства,
а остальное подлежало прощению только при том условии, что Ирак примет условия
МВФ, включая отмену большинства субсидий, а также ратификацию закона о нефти,
открывающего иракскую нефтяную сферу для иностранных компаний (Muttitt, Fuel
on the Fire, 149-50). Субсидии были отменены, что привело к резкому увеличению
безработицы и стремительному росту цен. Но поскольку закон о нефти так и не был
принят иракским парламентом, статус остальных 80% долга эпохи Хусейна остаётся
неопределённым, ведь благодаря Бейкеру ни одна из частей долга вообще не была
объявлена нелегитимной.
116 Robert Brenner, «Introducing Catalyst», Catalyst l, no. 1 (2017): 11.
450
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
У частных корпораций (особенно в тех случаях, когда их кон¬
тракты и счета преимущественно не могут подвергать ревизии
государственные аудиторы, как это было и в Ираке, и в Афгани¬
стане) имеется больше возможностей выкачивать деньги как из
военных структур, так и из программ развития, нежели у кор¬
румпированных государственных служащих. Наиболее принци¬
пиально то, что частные компании могут завозить работников
и товары и тем самым действовать в обход местных политиков,
землевладельцев и бизнесменов, с которыми американским чи¬
новникам приходилось иметь дело во Вьетнаме. Таким образом,
приватизация устраняет те траектории, при помощи которых
в XX веке правительство США предлагало стабильные и длитель¬
ные возможности для личного обогащения местным пособникам
во Вьетнаме, Корее и других местах. В отсутствии подобных тра¬
екторий местные элиты будут действовать в своих интересах —
заключат союз с повстанцами или как минимум самоустранятся
и позволят повстанцам вытеснить США из Ирака и Афганистана,
не вступая в альянс с оккупантами.
Местные элиты могут поддерживать повстанческие движения,
примиряться с их существованием или даже возглавлять их, од¬
нако они слишком малочисленны, чтобы обеспечить то количе¬
ство бойцов, которое требуется для того, чтобы вынудить армию
оккупантов покинуть страну или нанести ей непосредственное
поражение. Таким образом, вновь необходимо поставить вопрос
о том, почему обычные иракцы и афганцы были готовы риско¬
вать своей жизнью, противостоя самой могущественной военной
силе в мире, а не тянули время в ожидании, пока американцы
уйдут. Частичный ответ на этот вопрос даёт неготовность элит
контролировать массы людей, но при этом питавшие повстанче¬
ские движения отчаянность и безотлагательность воспламенялись
навязываемым американцами неолиберализмом.
Наиболее обстоятельный анализ политических и экономи¬
ческих мер США в Ираке дает Майкл Шварц117. Помимо часто
117 Michael Schwartz, War Without End: The Iraq War in Context (Chicago: Haymarket,
2008); «Neo-Liberalism on Crack: Cities under Siege in Iraq», City 11, no. 1 (2007).
451
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
принимаемого во внимание решения Пола Бремера118 распу¬
стить иракскую армию, оставив тысячи хорошо подготовленных
и вооружённых солдат без работы и с обидой на Соединённые
Штаты, Шварц демонстрирует, что Бремер и его команда стре¬
мились запретить возобновление деятельности принадлежащих
государству корпораций во всех секторах иракской экономики.
Иными словами, Коалиционная временная администрация по¬
становила, что иракцы будут работать на частные компании,
главным образом принадлежащие иностранцам, и покупать у них
товары и услуги — или не будут работать и что-либо покупать
вовсе. Стимул для данных решений был отчасти идеологиче¬
ским — речь идёт о готовности ликвидировать саму модель
принадлежащих государству корпораций, которые пусть и не
процветали, но продолжали своё существование на протяжении
многих лет эмбарго и войн. В результате высказывание Марга¬
рет Тэтчер «альтернативы нет» удалось бы применить к одному
из немногих сохранявшихся в постсоветскую эпоху бастионов
государственной собственности.
Однако ещё более значимым для Соединенных Штатов момен¬
том, чем зарабатывание идеологических очков, были ожидания
практических экономических выгод. Поскольку принадлежащие
государству компании были закрыты, это создавало иностранным,
главным образом американским, фирмам благоприятные возмож¬
ности для поставок (первоначально с помощью американских
правительственных субсидий) товаров и услуг, которые некогда
производили для себя сами иракцы. По мере того, как амери¬
канские корпорации строили, импортировали и устанавливали
электрические генераторы, канализационное оборудование, строили
больницы, школы и т. д., иракцы оказывались в зависимости от
американских работников и компаний, которые управляли этими
объектами. Жители страны, прежде работавшие в соответствую¬
щих секторах, стали специалистами в починке и наладке старой
118 Пол Бремер (род. 1941) - американский бизнесмен и дипломат, в 2003-2004 го¬
дах глава оккупационной администрации в Ираке, которая передала власть в стране
Временному правительству во главе с Гази Машалем Аджилем аль-Явером, который
в течение года выполнял обязанности президента (прим, переводчика).
452
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
инфраструктуры, в которой использовались советские, француз¬
ские и другие более старые технологии, закупленные до эмбарго,
установленного после Войны в Заливе 1991 года. Поскольку на
смену им приходила новая американская техника, необходимость
в иракских работниках отпала — занять их было нечем. Отсюда
и отчаянное стремление иракцев покончить с оккупацией до того
момента, пока трансфер технологий и собственности не будет
завершен, или по меньшей мере устроить беспорядок такого мас¬
штаба, чтобы это препятствовало американским подрядчикам
устанавливать американское оборудование.
Как демонстрирует Шварц, неолиберализм в сочетании с кор¬
рупцией американских подрядчиков одновременно воспламе¬
нял повстанческое движение и гарантировал, что проекты ре¬
конструкции Ирака, оплачиваемые из средств американского
правительства (или иракских средств, замороженных на аме¬
риканских счетах после вторжения Саддама Хусейна в Кувейт
в 1990 году), шли на ветер. Американские должностные лица
в Ираке терпимо относились к низкопробной и незавершённой
работе, оплачивая услуги американских корпораций авансом, до
проверки результатов или аудита выставленных счетов. В боль¬
шинстве тех случаев, когда проекты так и не были завершены
или были плохо реализованы, получившиеся объекты не могли
быть доведены до ума иракцами, которые не обладали знаниями
американских технологий или не проходили соответствующей
подготовки. Так или иначе, американские корпорации никогда
не объясняли иракцам, каким образом управляться с созданны¬
ми объектами, поскольку они планировали ещё долго получать
прибыль за счёт контрактов на обслуживание предприятий и не
хотели, чтобы конкуренцию им составляли квалифицированные
иракцы. Именно этот момент, а не якобы наивность чиновников
Госдепартамента, на которой делал акцент Питер ван Бьюрен119,
сам бывший кадровым чиновником внешнеполитической служ¬
бы, объясняет то возмущение, которое пробуждала в иракцах
американская оккупация.
119 Van Buren, We Meant Well.
453
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Поворот американского государства к грабительскому нео¬
либерализму в его отношениях со всеми странами мира, кроме
наиболее могущественных и самостоятельных, подрывает по¬
пытки вести войны с повстанцами, направленные на обретение
поддержки среди местных жителей. То, что делали Соединённые
Штаты в Ираке, отличалось от той разновидности неолибера¬
лизма, которую они стимулировали в остальном мире, прежде
всего в России, где принадлежавшие государству компании были
проданы местным капиталистам (впрочем, зачастую имевшим
американских партнёров). В Ираке же от местных игроков пре¬
имущественно избавлялись, поскольку администрация Буша
стремилась создать в этой стране экономику, где полностью
доминировали бы американские компании. План заключался
в том, чтобы американские нефтяные корпорации добывали
энергоносители, а прибыль от них использовалась для плате¬
жей другим американским компаниям, которые бы строили
инфраструктуру и управляли ей, а также импортировали бы
американские потребительские товары. Местные капиталисты
и трудящиеся были бы полностью вытеснены из ключевых
секторов этой новой иракской экономики. Данная форма нео¬
либерализма устранила бы большинство возможностей для
обогащения, которые Соединённые Штаты могли предложить
элитам, уничтожив рабочие места и мелкие предприятия, от
которых зависит пропитание обычных людей, включая занятость
работников нефтяной промышленности, в значительной степени
охваченных профсоюзами и дававших отпор. Благодаря этому
сопротивлению способность Соединённых Штатов действовать
силой посредством приватизации не оправдала надежд.
Когда неолиберализм навязывается на почтительном расстоянии
посредством торговых сделок, соглашений о реструктуризации
долгов или кажущихся неумолимыми рыночных механизмов, за¬
тронутые им люди не могут отомстить банкирам, топ-менеджерам
компаний и правительственным чиновникам, которые организуют
такую политику. Но когда Соединённые Штаты предпринимают
меры по устранению недружественных политических режимов,
а затем быстро проводят реструктуризацию экономики, как это
454
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
недавно было сделано в Ираке и Афганистане, американские войска
становятся мишенью для повстанцев. Когда неолиберальные меры
сочетаются с грабежом и коррупцией со стороны американских
подрядчиков и неверными приоритетами в инвестициях в системы
вооружений и подготовку военных, о которых говорилось выше,
цена американской оккупации и в долларах, и в жизнях амери¬
канских солдат становится неприемлемой.
До недавнего времени Соединённые Штаты не предпринимали
иных попыток навязать грабительский неолиберализм, кроме
двух начинаний администрации Буша — Афганистана и Ирака.
Нам ещё предстоит увидеть, попробуют ли Соединённые Штаты
воспроизвести этот проект где-либо ещё, либо изменят свои цели
в будущих войнах, или же состоятся ли новые вторжения вообще.
В конечном итоге между окончательной победой коммунистов
во Вьетнаме и вторжением в Ирак в 2003 году прошло почти
тридцать лет. Сколько ещё времени пройдет до того момента,
пока Соединённые Штаты вновь предпримут вторжение или вой¬
ну против повстанцев?
НА ЧТО ПО-ПРЕЖНЕМУ СПОСОБНА
АМЕРИКАНСКАЯ ВОЕННАЯ МОЩЬ?
После Второй мировой войны Соединённые Штаты были в силах:
(1) ослаблять Советский Союз, а заодно и Китай;
(2) подбирать правительства для стран, над которыми они доми¬
нировали, или по меньшей мере устранять неугодные им режимы;
(3) наносить поражения большинству масштабных национальных
революций в Третьем мире и
(4) определять позиции отдельных стран в глобальной экономике,
которая проектировалась и управлялась Соединёнными Штатами.
После распада Советского Союза США смогли гарантировать,
что почти весь мир будет подчиняться неолиберальному порядку,
который не позволяет государствам национализировать корпорации
или блокировать потоки финансового капитала.
Однако на большей части планеты могущество США имело,
скорее, форму гегемонии, а не принуждения. После 1945 года
455
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
предложение Соединённых Штатов выступать в качестве миро¬
вого полицейского было принято большинством стран, а после
1991 года — почти всеми. Тот факт, что США осуществляют во¬
енное командование над общими ресурсами (воздушным и мор¬
ским пространством планеты, а также космосом), многие страны
воспринимали как гарантию глобального порядка и собственной
защиты от близлежащих держав регионального масштаба, которые
в отсутствии американского военного доминирования могли бы
господствовать над своими соседями или вторгаться на их терри¬
торию. Например, коммунистический Вьетнам после нескольких
десятилетий войны и миллионов погибших ради освобождения от
доминирования США с готовностью подписал соглашение о Транс¬
тихоокеанском партнёрстве и считает, что разрешение базировать
американские военные корабли в заливе Камрань позволит отра¬
зить китайскую мощь. Совершенно все страны Восточной Европы,
конечно же, просили о вступлении в НАТО и Евросоюз точно так
же, как западноевропейские государства после Второй мировой
войны располагались внутри геополитической и экономической
структуры, которую спроектировали и контролировали Соединён¬
ные Штаты в обмен на защиту от СССР. Американская помощь
в виде плана Маршалла пришла уже после того, как получавшие
её правительства связали свою судьбу с Америкой.
По всему миру капиталисты, чья собственность и коммерческие
свободы защищались Соединёнными Штатами, приветствовали
американское могущество. Любые издержки, которые США навя¬
зывали свои союзникам, перевешивались (по меньшей мере для
капиталистов) ценностью американских услуг по военной защите
ради нерушимости границ отдельных стран, прав собственности
для капиталистов и их доступа к рынкам.
Являются ли поражения в Афганистане и Ираке аномалиями
или предвестниками чего-то иного в условиях продолжающегося
могущества США? Мы рассмотрели, почему вооружённые силы
США совершенно не подходят для ведения войн против повстан¬
цев — в этом смысле данные войны являются аномалиями. Но
если другие державы будут рассматривать эти войны как нечто
категорически иное, они придут к выводу, что Соединённые Штаты
456
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед
по-прежнему способны с лёгкостью нанести им поражение, и будут
воздерживаться от провокационных действий. До недавнего вре¬
мени, за исключением вступления России в Крым, существующие
правительства не рассматривали поражения США в Афганистане
и Ираке как признак того, что они могут нападать на более сла¬
бых соседей, хотя Россия, Китай и Иран стали более агрессивны
в стремлении доминировать над соседними странами.
Вторжения и войны против повстанческих движений, порождае¬
мых этими вторжениями, могут оказаться не столь аномальными,
если неоконсерваторы или иные лица, уверенные, что финансовое
и геополитическое здоровье США можно укрепить лишь участием
в новых неоколониальных предприятиях, станут контролировать
внешнюю политику США. Это возобновит цикл поражений, которые
ещё больше снизят готовность американцев терпеть военные потери,
и обеспечит новые проявления американской военной слабости,
став стимулом для других стран вести себя более напористо.
Подобные поражения окажутся значимы, если экономический
упадок США или решительные попытки создать привилегии аме¬
риканским капиталистам в ущерб их визави в других местах мира
(посредством неоколониальных вторжений или других способов)
приведут к тому, что ещё больше государств будут пытаться
утвердить интересы, противоречащие американским геополити¬
ческим и экономическим планам для всего мира. Именно такие
вызовы, в отличие от противостояния масштабным трансгранич¬
ным вторжениям, Соединённые Штаты, как продемонстрировали
войны в Ираке и Афганистане, не могут преодолеть при помощи
своих вооружённых сил. В таком случае небольшие страны будут
искать защиту у региональных держав, а не у США. На деле не¬
большие страны смогут обращаться к второстепенным крупным
державам за защитой и от самих Соединённых Штатов. Именно
в этот момент неспособность США осуществлять вторжения и пе¬
рекраивать другие страны будет означать, что им придётся пола¬
гаться на угрозы и блеф или применить вооружения, на которые
они потратили большую часть своих ресурсов, для развязывания
катастрофической войны.
ГЛАВА 8. АМЕРИКАНСКАЯ
ЭКОНОМИКА: ФИНАНСОВАЯ
КАННИБАЛИЗАЦИЯ
Из Второй мировой войны Соединённые Штаты вышли в ка¬
честве заведомо доминирующей в экономической и военной
сферах державы. Это могущество они использовали для пере¬
настройки отношений между нациями-государствами, включавшей
деколонизацию империй их союзников во время войны. В своей
экономической политике США не пытались и по-прежнему не пы¬
таются создавать зоны исключительного американского влияния.
Скорее, политика США была направлена на «создание возможно¬
стей для капитала как такового (не только для американского) или
устранение барьеров для капитала»1. Однако глобальная финансовая
архитектура, сформированная в 1944 году в ходе Бреттон-Вудской
конференции, предписывала фиксированные обменные курсы ва¬
лют, привязанные к доллару США, который, в свою очередь, мог
конвертироваться в золото по фиксированному курсу. Целью об¬
разования Международного валютного фонда было предложение
отдельным странам займов для балансирования дефицита текущих
платежей в расчёте, что подобный кредит устранит искушение де¬
вальвировать валюты в одностороннем порядке. Бреттон-Вудское
1 Leo Panitch and Sam Gindin, The Making of Global Capitalism: The Political Economy of
the American Empire (London: Verso, 2012), 11.
458
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
соглашение предоставляло подписавшим его государствам — Со¬
единённым Штатам, Канаде, Австралии и большинству стран Запад¬
ной Европы — полномочия ограничивать движение капитала через
границы, но не обязывало их к этому2. Данное решение отражало
общее представление, характерное для Нового курса и консерва¬
тивных демократов (а также части республиканцев) в Конгрессе
и исполнительной власти при Рузвельте и Трумэне, что подобные
ограничения для инвестиций и спекулятивных операций необходимы
для того, чтобы позволить правительствам стран Западной Евро¬
пы и Японии осуществлять политику «встроенного либерализма»3.
Последнее понятие подразумевает кейсианское социальное благо¬
состояние, стимулирующее рост с целью ослабить левые партии
исходя из геополитических соображений Холодной войны. «Кроме
того, Холодная война гарантировала, что первоочередной целью
американских стратегов в Госдепартаменте будет экономический
рост, а не дефляция. Рост рассматривался в качестве механизма,
способствующего политической стабильности в Западной Европе
и уравновешивающего силу коммунистических партий в таких
странах, как Италия и Франция»4.
Кроме того, экономическая и политическая интеграция Европы
была для Соединённых Штатов более значимым моментом, нежели
конвертируемость валют европейских стран в доллар.
Приоритет, который геополитика получала в сравнении с финан¬
сами, а рост в сравнении с дефляцией, был отражением баланса
2 Eric Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance: From Bretton Woods to
the 1990s (Ithaca: Cornell University Press, 1996), 25-50; Martijn Rollings, The Development
of American Finance (New York: Cambridge University Press, 2011), 87-99; Gerard Dumenil
and Dominique Levy, Capital Resurgent: Roots of the Neoliberal Revolution (Cambridge, MA:
Harvard University Press, [2000] 2004), 162; Rawi Abdelal, Capital Rules: The Construction of
Global Finance (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2007).
3 Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 1-22. 2. [Политику «встро¬
енного либерализма» (embedded liberalism) — Термин, предложенный американским
политологом Джоном Рагги в 1982 году, обозначал существовавшую между оконча¬
нием Второй мировой войны и началом 1970-х годов политэкономическую систему,
в рамках которых свобода торговли сочеталась со свободой действий государств по
повышению уровня благосостояния и регулирования экономики с целью сокращения
безработицы (прим, переводчика).]
4 Ibid., 63.
459
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
элит в Соединённых Штатах. По окончанию войны военные распо¬
ряжались гигантскими ресурсами, а Госдепартамент и советники
в Белом доме взяли на себя ответственность за гарантию того,
что в послевоенную эпоху Америка сохранит и расширит свою
сеть альянсов — с наступлением Холодной войны это желание
стало рассматриваться как необходимость. Способность военных
и внешнеполитических элит отстоять позицию Америки в ходе
Бреттон-Вудской конференции и в дальнейшем усиливалась по¬
литической слабостью нью-йоркских банкиров — финансистов,
обладавших заинтересованностью и возможностями зарабаты¬
вать на внешних займах и валютных спекуляциях. В 1940-х годах
крупные банки оставались дискредитированными из-за их роли
в финансовых махинациях, которые внесли свою лепту в крах
фондового рынка в 1929 году и последовавшую за этим Великую
депрессию. Экономическое восстановление, двигателем которого
выступали военные расходы, приносило выгоды не финансистам,
а промышленникам, сделав их к концу Второй мировой войны
доминирующей группой американских капиталистов.
Впрочем, банкиры тоже накапливали определённое влияние,
поскольку у промышленников была необходимость в крупных
коммерческих банках, которые обеспечивали их средствами для
выплаты займов федеральной Корпорации оборонных заводов5.
Именно эти займы позволили промышленникам переориенти¬
роваться на производство военной продукции для нужд Второй
мировой войны6 и тем самым избежать правительственного кон¬
троля и частичного огосударствления после 1945 года. Разумеется,
в течение нескольких десятилетий после Второй мировой войны
промышленные корпорации в рамках своей экспансии полагались не
только на банковские кредиты, но и на нераспределённые прибыли.
Однако у крупных корпораций имелся набор коммерческих банков,
5 Корпорация оборонных заводов — одна из дочерних структур Корпорации финан¬
сирования реконструкции (RFC), важнейшего института экономической политики Но¬
вого курса; существовала с августа 1940 года по июль 1945 года (прим, переводчика).
6 G. William Domhoff, State Autonomy or Class Dominance?: Case Studies on Policy
Making in America (Hawthorne, NY: Aldine de Gruyter, 1996), 215-18; Gregory Hooks, «The
Weakness of Strong Theories: The US State’s Dominance of the World War II Investment
Process», American Sociological Review 58 (1993).
460
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
у которых они заимствовали деньги — большинство из этих банков
не обладали заинтересованностью или возможностями участвовать
в международных финансах и поэтому в первые послевоенные
десятилетия не тратили свой политический капитал на попытки
формировать политику федеральных властей на международной
арене. Как было показано в главе 6, регуляторная система Ново¬
го курса служила для защиты региональных и местных банков,
которые выступали финансовым и политическим противовесом
крупным коммерческим банкам, и это подразумевало, что Конгресс
не будет отстаивать политические преференции нью-йоркских
банкиров7. Такой баланс сил гарантировал, что заинтересованность
промышленников в выстраивании экспортных рынков получит
приоритет над желаниями нью-йоркских банкиров зарабатывать
на международных транзакциях.
Но нью-йоркские банкиры не были совершенно бессильны, а фе¬
деральные чиновники уже при Рузвельте, а в ещё большей степени
при Трумэне рассматривали «встроенный либерализм» и ограничения
для капитала в качестве временных средств, которые больше не
понадобятся после восстановления Европы и отступления полити¬
ческих угроз со стороны коммунистических и социалистических
партий. Как следствие, контроль над капиталом так и не стал
достаточно всеобъемлющим, чтобы предотвратить его отток из
Европы. К тому же в 1950-х годах этот контроль последовательно
ослаблялся по мере того, как в Соединённых Штатах менялся баланс
сил, а правительство Великобритании извлекало преимущество из
своего права на прекращение контроля над капиталом, пытаясь
сохранить положение Лондона в качестве всемирного финансового
центра, пусть и вынужденного уступить первое место Нью-Йорку8.
Послевоенные меры по контролю над капиталом были почти
незамедлительно ослаблены, когда Министерство финансов США —
7 Konings, Development of American Finance, 80 84; Kurtulug Gemici, «Beyond the Min¬
sky and Polanyi Moments: Social Origins of the Foreclosure Crisis», Politics and Society 44
(2016); Davis, Managed by the Markets, 109-10.
8 Aaron Major, Architects of Austerity: International Finance and the Politics of Growth
(Stanford: Stanford University Press, 2014), 23-45; Helleiner, States and the Reemergence of
Global Finance, 1-22.
461
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
из всех федеральных ведомств оно было наиболее подвержено
давлению со стороны нью-йоркских банкиров — предпочло не
сотрудничать с европейскими странами в попытках предотвратить
бегство капитала9. Налоговые соглашения, заключённые Соединён¬
ными Штатами с другими правительствами, требовали, чтобы США
делились любой информацией, имевшейся у них об иностранцах,
которые размещали инвестиции и получали доходы в Америке, со
странами происхождения этих инвесторов. Соединённые Штаты
уклонялись от этого обязательства и тем самым стимулировали
иностранцев направлять средства в Америку, требуя от своих
банков отчитываться только о счетах граждан США. Таким обра¬
зом, правительство США не обладало какой-либо информацией
об иностранцах, которой можно было бы поделиться с другими
правительствами, а иностранцы могли прятать доходы в Соеди¬
нённых Штатах — к этому маневру США продолжили прибегать
и в XXI веке10 *.
Неудачи в контроле над капиталами вели к их масштабному
бегству из Европы в Соединённые Штаты, что угрожало способ¬
ности правительств Западной Европы реструктурировать свои
экономики, а в дальнейшем и стимулировать спрос на экспорт
из США. Нью-йоркские банкиры успешно блокировали требова¬
ния европейцев ускорять репатриацию капитала, направленного
в Соединённые Штаты. Этот кризис был разрешён благодаря
плану Маршалла, который, несмотря на его объём, лишь частично
компенсировал бегство капитала в Соединённые Штаты". Это
был первый послевоенный пример использования правитель¬
ственных фондов США, а не регуляторных мер, которые могли
уменьшить частные прибыли для достижения экономической
стабильности. Однако и правительственные средства, и частные
прибыли были принесены в жертву, когда Соединённые Штаты
оказывали давление на другие европейские страны и банки,
9 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 76-80.
10 Nicholas Shaxson, Treasure Islands: Tax Havens and the Men Who Stole the World (New
York: Palgrave Macmillan, 2011), 119.
" Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 51-77.
462
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
чтобы те заморозили (а в конечном итоге простили) все до¬
военные долги Германии — эта льгота для неё была ещё более
ценной, чем план Маршалла12.
Послевоенная международная финансовая система исключи¬
тельно успешно способствовала экономическому росту и в Европе,
и в Соединённых Штатах в ходе «славного тридцатилетия» после
1945 года В главе 6 указывалось, что в США рост был гораздо более
быстрым и до 1974 года распространялся гораздо более равномерно,
чем в дальнейшем. Аналогичным образом в 1950-1973 годах ВВП
западноевропейских стран демонстрировал среднегеометрические
темпы роста в 4,08%, однако в 1973-1998 годах они составляли
лишь 1,78%. Сопоставимые показатели для Японии — 8,05% и 2,34%,
а для мира в целом — 2,93% и 1,33%13. Успех Бреттон-Вудского
соглашения заключался в том, что оно ограничивало, пусть и не
блокировало потоки капитала и снижало частоту изменений об¬
менных курсов, что предотвращало банковские кризисы, возни¬
кавшие после 1970 года вместе с неограниченными валютными
спекуляциями и гигантским ростом «горячих» денег. Во всемирном
12 Сравним позицию американского правительства по отношению к долгу Герма¬
нии в 1940-х годах с его же подходом к долгу Ирака после вторжения 2003 года,
который мы рассмотрели в предыдущей главе. В обеих случаях держателями долга
выступали иностранцы, так что его аннуляция ничего бы не стоила для американ¬
ских финансистов. В случае Германии Соединённые Штаты не испытывали колебаний,
заставляя платить за продвижение американской цели реструктуризации немецкой
экономики европейские правительства и банкиров. В Ираке же действия Джеймса
Бейкера защищали иностранных, главным образом саудовских, держателей иракско¬
го долга, в результате чего экономика Ирака и возможности нового правительства
этой страны были ослаблены, что нанесло серьёзный урон стратегическим целям
США. Это различие в подходах наглядно демонстрирует произошедшее в течение
полувека изменение в отношении американского правительства к элитам и агентам,
которых оно задействует для влияния на политические решения. В 1940-х годах гео¬
политические соображения могли перевешивать частную выгоду (что и происходи¬
ло), а реализацией политики занимались чиновники и назначенцы, преимущественно
не имевшие собственной финансовой заинтересованности в её результатах. В 2000-х
годах реализацией политических решений занимались частные акторы, которые по¬
лучали выгоду от того, что одновременно представляли интересы частных (причем
внешних) инвесторов, как это было в случае Джеймса Бейкера. Теперь у государства
и прочих частных элит отсутствовала сплочённость для противостояния коррупцион¬
ным альянсам между действующими в собственных интересах правительственными
агентами и внутренними и зарубежными инвесторами.
13 Maddison, World Economy, volume 1, table 3-la.
463
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
масштабе с 1970 по 2007 годы произошло по меньшей мере 124
финансовых кризиса14.
Таким образом, до 1970 года американская гегемония в глобаль¬
ной финансовой системе за рамками советской сферы влияния
гораздо успешнее способствовала росту, равенству и финансовой
стабильности, чем в дальнейшем. Необходимо в первую очередь
объяснить, почему эта успешная система перестала работать
и почему Соединённым Штатам удалось удержать финансовую
гегемонию, несмотря на нестабильность и провалы другой систе¬
мы, которую они создали после разрушения Бреттон-Вудской. Как
только мы проясним роль Соединённых Штатов в старом и но¬
вом глобальных финансовых режимах, мы сможем обнаружить
сохраняющиеся основания американской гегемонии и сделать
предсказания относительно будущей продолжительности и силы
американского могущества в эпоху паралича во внутренней по¬
литике и ограниченной действенности военных решений.
Для начала мы рассмотрим функционирование Бреттон-Вудской
системы и её отношения с той системой международной тор¬
говли, которую она стимулировала, и с внутренней фискальной
политикой США, а также установим источники нестабильности
в каждом из элементов этой системы и в их взаимодействиях.
Далее мы проследим последствия решения Никсона отказаться
от фиксированных обменных курсов и конвертируемости доллара
в золото для финансов и торговли. Нас будет особенно инте¬
ресовать понимание того, каким образом Соединённые Штаты
возглавили сооружение новой глобальной финансовой архитек¬
туры, как доллар остался привилегированной мировой валютой
и почему США оказались в состоянии привлекать неограничен¬
ный иностранный капитал для финансирования своего дефицита
внешней торговли и государственного долга — и сохраняют такую
способность. Затем, рассмотрев истоки, ход и итоги финансового
кризиса 2008 года, мы обнаружим слабые точки финансовой геге¬
монии США В процессе мы займёмся и установлением того, какие
элиты внедряли каждую из этих финансовых систем и получали
14 Major, Architects of Austerity, 203.
464
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
от них выгоды, поскольку это позволит нам выяснить, кто имен¬
но обладает полномочиями принимать меры для защиты своих
интересов даже в ущерб внутриамериканскому или глобальному
экономическому росту и стабильности. Этот анализ позволит нам
более точно описать сохраняющиеся, но ограниченные основания
американского доминирования в финансовой сфере и то, каким
образом это финансовое могущество будет взаимодействовать
с внутренней политической экономией США и возможностями
Америки использовать военную силу для поддержания глобального
геополитического доминирования.
ВНУТРЕННЯЯ СТАБИЛЬНОСТЬ И ГЛОБАЛЬНЫЕ
ЗАТРУДНЕНИЯ ПРИ БРЕТТОН-ВУДСКОЙ СИСТЕМЕ
Глобальная система, созданная под руководством Америки в кон¬
це Второй мировой войны, была основана на наборе институтов,
предназначенных для того, чтобы способствовать экономиче¬
скому росту и справляться с теми затруднениями, которыми
дефициты торговли и платежного баланса будут обременять
фиксированные обменные курсы и золотые резервы отдельных
стран. Всемирный банк ссужал средства — сначала европейским
странам, а затем латиноамериканским и новым независимым
государствам Азии и Африки. Международному валютному фонду
(МВФ) была поручена задача «балансировать международные рас¬
чёты и предоставлять финансирование странам, испытывающим
острый платёжный дефицит»15. Поначалу, как мы уже видели,
Соединённые Штаты имели дело с дефицитами европейских стран
напрямую, посредством плана Маршалла. Однако поддержка Кон¬
грессом подобных расходов быстро исчерпалась, сократившись
с уровня более 2% ВВП при администрации Трумэна до менее
1% в период между президентствами Эйзенхауэра и Никсона16,
и вместо этого к своим запланированным функциям приступили
Всемирный банк и МВФ.
15 Major, Architects of Austerity, 24.
16 Tarnoff and Nowels, «Foreign Aid», 16.
465
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Гегемонистский характер Бреттон-Вудской системы заключался
в том, что её институты наделяли другие страны реальными функ¬
циями и масштабами в принятии решений, но всё это служило
общим целям, которые были установлены в момент окончания вой¬
ны Соединёнными Штатами, а затем пересматривались ими в свете
геополитических сдвигов и в ответ на изменения баланса сил среди
внутренних американских элит. В отличие от Совета безопасности
ООН, с самого начала парализованного правом вето, которое мог
осуществлять каждый из пяти его постоянных членов, международ¬
ные финансовые институты, прежде всего Всемирный банк, МВФ
и Банк международных расчетов, предоставляли непропорциональную
и при этом неконтролируемую силу Соединённым Штатам. Другие
страны при помощи этих институтов могли защищать свои особые
интересы, а политические меры, внедрявшиеся под руководством
Америки, также способствовали процветанию Европы и Японии.
В первое десятилетие после Второй мировой войны прави¬
тельство США было обеспокоено — и эта обеспокоенность была
оправданной — тем, что в состав правительств Западной Европы
войдут коммунистические или социалистические партии. Однако
по мере того, как европейские экономики восстанавливались,
а в большинстве западноевропейских стран начинали доминиро¬
вать консервативные партии (хотя и приверженные расширению
программ социального благосостояния и относительно эгалитарной
экономике), «Государственный департамент, в большей степени
озабоченный открытием мировой экономики, нежели сложными
финансовыми механизмами для продвижения встроенного ли¬
берализма»17, стал главным учреждением администрации США,
который формировал американскую политику в международных
организациях и в большей степени концентрировался на расши¬
рении влияния США в Третьем мире — среди получивших незави¬
симость колоний в Азии и Африке, — нежели на ослаблении всё
более умеренных левых партий в Европе.
Финансовые элиты Соединённых Штатов и Европы занимали
прагматичную позицию, добиваясь либерализации валютного
17 Major, Architects of Austerity, 34.
466
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
контроля. Как отмечает Эрик Хеллайнер, недостатком валютного
и прочих разновидностей финансового контроля является не¬
отъемлемая проблема коллективного действия, которая, по его
утверждению, и объясняет то, почему либерализация финансов
состоялась быстрее, чем либерализация торговли18. Как только
отдельно взятая страна проводила либерализацию своих финансов,
туда происходил приток зарубежных денег, уводивший компании
и прибыли из банков в других странах. Слабым звеном выступала
Великобритания, ведь до 1914 года мировым финансовым центром
был Лондон, и даже в межвоенные годы лондонские банкиры
и Банк Англии получали прибыль от валютных транзакций и роли
фунта стерлингов в качестве главной международной валюты.
Финансовая либерализация позволяла Лондону зарабатывать пре¬
жде всего на состояниях, которые текли в Британию из бывших
колоний. В дальнейшем Лондон укрепил своё положение в Ев¬
росоюзе, а также стал тем солнцем, вокруг которого вращались
налоговые гавани зависимых юрисдикций британской короны,
заморских территорий и бывших колоний. Всё это представляло
собой перекачку денег, зачастую сэкономленных на уклонении от
налогов в других странах или полученных от неприкрыто крими¬
нальной деятельности, в механизмы под управлением британских
банков, ставшие источником огромной прибыли для британских
финансистов19. Как уже отмечалось в главе 6, Соединённые Штаты
и Британия являются двумя главными уклонистами от попыток
Евросоюза и ОЭСР вынудить офшорные банки раскрывать под¬
линных владельцев корпораций-«почтовых ящиков», что является
принципиальным условиям для сбора налогов.
Несмотря на способность Лондона гарантировать для себя высо¬
коприбыльную, хотя и несколько отодвинутую в тень вторую пози¬
18 Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 1-22.
19 Shaxson, Treasure Islands; Research Centre on Transnational Crime, Euroshore: Protect¬
ing the EU Financial System from the Exploitation of Financial Centers and Offshore Facilities
by Organized Crime (Trento: University of Trento, 2000). В то время, когда я работал
на этой книгой, газета «Гардиан» сообщила, что лондонские банки отмыли средства
представителей российского криминала в объёме по меньшей мере 740 млн долла¬
ров (Luke Harding, Nick Hopkins, and Caelainn Barr, «British Banks Handled Vast Sums of
Laundered Russian Money», Guardian, March 20, 2017).
467
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
цию в глобальных финансах, в 1945 году всемирным финансовым
центром по определению стал Нью-Йорк. Именно Нью-Йорк был
единственным местом, где корпорации и банки могли выпускать
облигации, ведь в первые послевоенные годы только американцы
обладали богатством для приобретения подобных обязательств,
а доллар был единственной безопасной валютой, имевшейся в до¬
статочном объёме, чтобы удовлетворить глобальный спрос на
кредит. Это экономическое могущество в сочетании с геополитиче¬
ским превосходством США давало американским переговорщикам
на Бреттон-Вудской конференции рычаг для требования, чтобы
резервной валютой стал именно доллар, а не какая-то новая меж¬
дународная валюта. Это наделяло Соединённые Штаты выгодами,
связанными с правом денежной эмиссии, которыми они продолжают
пользоваться и сегодня20. Поскольку Америка начинала испытывать
внешнеторговый дефицит, увеличивающиеся долларовые активы
за рубежом могли быть инвестированы в постоянно растущий
рынок краткосрочных обязательств американского правительства.
Этот рынок гарантировал, что в ближайшие десятилетия ни одна
другая денежная единица не сможет соперничать с долларом за
то, чтобы стать мировой резервной валютой21.
Нью-йоркские банкиры постоянно оказывали давление на пра¬
вительство США, добиваясь соответствия масштабам британской
либерализации, с тем чтобы у них была возможность удерживать
доминирующее положение, которого они достигли в 1945 году.
Американское и британское правительства объединили усилия по
ослаблению контроля над капиталом со стороны Швейцарии, где
иностранцы всегда прятали деньги, а также Германии и Нидер¬
ландов, которые после войны ради роста своих экономик больше
ориентировались на экспорт, а не на внутренний спрос22.
Задача освобождения капитала была сопоставима с усилиями
Соединённых Штатов и союзных им государств по либерализации
20 Leonard Seabrooke, US Power in International Finance: The Victory of Dividends (Hound-
mills: Palgrave, 2001), 53.
21 Konings, Development of American Finance, 87-99.
22 Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 81-100.
468
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
торговли. В 1948 году Сенат отклонил соглашение об учреждении
Международной торговой организации (МТО), поскольку респуб¬
ликанцы были против торговых уступок, на которые пришлось
бы пойти США при подписании этого документа, а консерватив¬
ные демократы рассматривали предлагаемый вариант МТО как
слишком интернационалистский в том смысле, что Соединённым
Штатам пришлось бы подчиняться регуляторным нормам некоего
международного агентства23. Этой позиции конгрессменов способ¬
ствовали американские промышленники, которые беспокоились, что
преимущества, получаемые ими от (тогдашнего) технологического
первенства и широчайшего внутреннего рынка, подвергнутся риску
из-за мер, которые могла установить подобная международная
организация.
Отказавшись от МТО, Соединённые Штаты стремились исхо¬
дить из тех двусторонних соглашений, которые администрация
Рузвельта с 1934 по 1945 годы подписала с 28 странами, а также
нескольких раундов многосторонних Генеральных соглашений
о тарифах и торговле (ГАТТ)24. Последние наделяли незначитель¬
ными полномочиями их руководящий орган, поскольку стороны
соглашений могли выйти из них в любое время, а соглашения
каждого раунда ГАТТ в действительности представляли собой
набор отдельных договорённостей между подписывавшими их
странами, которые оставляли пространство для защиты мощных
внутренних отраслей. Тем не менее в промежутке между 1947 годом
и раундом, названным именем Кеннеди (1964-1967), включительно,
соглашения ГАТТ позволили достичь совокупного снижения средних
тарифов на треть (с 22% до 15%). Последствия этого ощущались
главным образом в торговле товарами обрабатывающего сектора
между Соединёнными Штатами, Западной Европой, а с 1956 года
и Японией25. Другие страны получали от ГАТТ мало выгод до тех
23 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 91-6.
24 Nitsan Chorev, Remaking US Trade Policy: From Protectionism to Globalization (Ithaca:
Cornell University Press, 2007), 40-68.
25 Chad Bown and Douglas Irwin, «The GATT’s Starting Point: Tariff Levels circa 1947»,
National Bureau of Economic Research Working Paper no. 21782 (2015).
469
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
пор, пока в ходе Токийского раунда 1970-х годов их состав не
расширился до 102 стран.
Хотя правительства были благосклонны к более свободному
перемещению капитала и наращиванию торговли, в 1950-1960-х
годах они сохраняли приверженность поддержанию фиксированных
обменных курсов, которые ограничивали способности отдельных
стран экспортировать инфляцию или конкурировать за рынки
(разоряя друг друга) при помощи девальвации своих валют. Чтобы
справляться с теми затруднениями, которые для национальных ва¬
лют будут создавать свободная торговля и перемещения капитала,
с помощью предложения займов центробанкам для временного
покрытия внешнеторговых дефицитов, был создан МВФ. Однако
государства не испытывали желания туда обращаться, поскольку
публичное предоставление займов было бы свидетельством эко¬
номической слабости и провоцировало бы дальнейшее падение
курсов их валют. Вместо этого центральные банки европейских
стран и Федеральная резервная система США справлялись с кри¬
зисами без шума, ссужая друг другу валюту и распределяя золото
из общего резерва26. Подобные маневры укрепляли взаимосвязи
между министерствами финансов, центробанками, ОЭСР, МВФ,
Банком международных расчётов и Всемирным банком, что поз¬
воляло этим организациям коллективно формировать монетарную
и регуляторную политику и становиться выше преференций игроков
в отдельно взятых странах27.
Схемы, разработанные для сохранения Бреттон-Вудского согла¬
шения, трансформировали баланс сил между правительственными
структурами внутри отдельных стран и между самими странами.
Поскольку обменные курсы были фиксированными, полемика скон¬
центрировалась на процентных ставках. Так как к началу 1960-х
годов Соединённые Штаты обладали устойчивым внешнеторговым
дефицитом, им требовались кредиты от европейских центральных
банков, с тем чтобы отток долларов не был предъявлен ФРС для
конверсии в золото. Европейцы использовали этот рычаг для тре-
26 Major, Architects of Austerity, 38-45.
27 Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 81-100.
470
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
бования от Соединённых Штатов фискальных ограничений. Притока
долларов, способствующего появлению внутренней инфляции,
в особенности не желали Германия и Швейцария28. «Платежный
дефицит США, некогда принципиальный для восстановления ев¬
ропейской экономики, теперь был угрозой для моделей роста
многих стран»29.
Говоря более конкретно, давление на правительства европейских
стран оказывали их промышленные корпорации. Они требовали на¬
строить стимулы, предложенные Кеннеди (которые вступили в силу
при Джонсоне в 1964 году), таким образом, чтобы американские
потребители могли покупать больше европейских экспортных то¬
варов, а не так, чтобы эти стимулы помогали производителям из
США модернизировать свои предприятия и тем самым получить
возможность для ослабления более современных европейских
фабрик. Поэтому Германия и Швейцария заявляли о своей готов¬
ности держать доллары при том условии, что Соединённые Штаты
будут повышать процентные ставки и ограничивать кредитование.
Это побудило комитет ФРС по операциям на открытом рынке
к осуществлению в 1962-1963 годах так называемой Операции
«Твист» — попытки повысить краткосрочные и снизить долгосроч¬
ные ставки для сдерживания кредитования.
«Это вынуждало банки искать иные, новаторские способы при¬
влекать вклады и ссужать деньги, а также делало спекулятивные
сделки на краткосрочных рынках более выгодными в сравнении
со стандартными доходностями, которые предлагались на долго¬
срочном кредитном рынке. В последующие годы эти новшества
поставят американский финансовый сектор на всё более хрупкий
фундамент, угрожая программе коммерческого кейнсианского ро¬
ста и социал-демократическим целям Великого общества Линдона
Джонсона»30.
Хотя поддерживать Бреттон-Вудский режим в конечном итоге
оказалось невозможным, вместе со свободным притоком капитала,
28 Ibid., 101-11; Matusow, Nixon’s Economy, 117-48.
29 Major, Architects of Austerity, 134.
30 Ibid., 156 and passim.
471
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
расширением торговли и ставшим следствием этого американским
внешнеторговым дефицитом усилия конца 1950-х и 1960-х годов по
сохранению фиксированных обменных курсов привели к результа¬
там, которые хронологически выходили за рамки отказа Никсона
от Бреттон-Вудской системы. Экономическая политика Соединённых
Штатов и Западной Европы всё в большей степени осуществля¬
лась центральными банками, а не избираемыми должностными
лицами. Руководители центробанков приобретали рычаги влияния
в собственных странах, координируя взаимные действия, прежде
всего по валютным свопам, которые стабилизировали обменные
курсы, и осуществляя экономические исследования и анализ через
Банк международных расчётов31.
Возрастающее могущество центробанков уводило национальную
экономическую политику от кейнсианства не только в Соединённых
Штатах, но и в большинстве государств Западной Европы32, причём
требование прибегать к политике жёсткой экономии ударяло по
отдельным странам наиболее сильно в те моменты, когда они ис¬
пытывали внешнеторговый или бюджетный дефицит. Координация
центробанков друг с другом и при помощи Банка международных
расчетов и МВФ притупляла разногласия между ними на националь¬
ной почве33. Экономическая стабильность стала пониматься в фи¬
нансовых терминах, то есть стабильность цен получала приоритет
над экономическим ростом или снижением бедности и неравенства.
«Зависимость национальных правительств от финансовых властей
других стран в смягчении эффектов транснациональных потоков
капитала выступала могущественным механизмом принуждения,
который мог быть использован для подталкивания национальной
политики на путь ортодоксии посредством жёсткой экономии»34.
Давление со стороны ФРС и союзных ей центробанков усили¬
вали не только экономические, но и институциональные трения
в Соединённых Штатах. Операция «Твист» привела к кризису кре-
31 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 122-7.
32 Major, Architects of Austerity.
33 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 122-7; Major, Architects of Aus¬
terity, 189-208.
34 Major, Architects of Austerity, 194.
472
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
дитования, поскольку бум в американской экономике, стимулами
для которого выступали расходы на программу Великого общества
и Вьетнамскую войну, воодушевлял корпорации делать займы на
новые мощности. ФРС, реагируя на всё ещё сильное политическое
влияние ссудо-сберегательных ассоциаций, в соответствии с Пра¬
вилом Q35 отказывалась повышать потолки процентных ставок
по вкладам. Тогда американские коммерческие банки приступили
к привлечению капитала, в обход ФРС предлагая депозитные серти¬
фикаты, которые не покрывались Правилом Q и отбирали средства
у ссудо-сберегательных ассоциаций. Растущие процентные ставки
в Соединённых Штатах привлекали обратно в США евродоллары —
доллары, накопленные в Европе благодаря внешнеторговому дефи¬
циту США и американским инвестициям в европейские корпорации.
Зачастую эти потоки шли через филиалы, которые американские
коммерческие банки открывали в Европе, чтобы конкурировать
за рынок евродолларов с лондонскими банкирами36, и это позво¬
ляло американским банкам обходить регулирование собственного
правительства37. Властям штатов и муниципалитетов в США также
было сложно конкурировать с частными заёмщиками38, которые
подстёгивали органы власти к тому, чтобы брать на вооружение
новомодные и рискованные финансовые схемы.
Характерный для Нового курса баланс между коммерческими
банками и ссудо-сберегательными ассоциациями постоянно на¬
рушался, несмотря на сохранение Правила Q до того момента,
когда оно было ликвидировано в 1980-х годах. Давление на ссудо-
сберегательные ассоциации и стимулы для финансовой спекуля¬
35 Правилом Q — Один из ключевых пунктов закона Гласса-Стиголла 1933 года, на¬
делявший ФРС правом устанавливать максимальный уровень процентных ставок по
депозитам на любой срок. Такие меры в период Великой депрессии понадобились для
того, чтобы ограничить возможности банков вести финансовые спекуляции и пере¬
манивать друг у друга вкладчиков более привлекательными ставками. Одновременно
создавались преференции для ссудо-сберегательных ассоциаций — чрезвычайно рас¬
пространённых в США локальных финансовых организаций типа кредитных коопе¬
ративов, которые могли предоставлять своим вкладчикам более высокие ставки по
депозитам, чем коммерческие банки (прим, переводчика).
36 Ibid., 157-88.
37 Seabrooke, US Power in International Finance, 58-61.
38 Krippner, Capitalizing on Crisis, 58-85.
473
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ции, как мы увидим в следующем разделе, усиливалось растущей
инфляцией. Американские коммерческие банки всё в большей
степени становились международными структурами, в связи с чем
требовали от Соединённых Штатов иной политики — той самой,
которая, как обнаружил Никсон, совпадала с его глубоким жела¬
нием обеспечить сильные экономические показатели для своего
переизбрания.
НИКСОН И ПЕРЕНАСТРОЙКА МИРОВЫХ ФИНАНСОВ
В начале своего президентства Никсону приходилось противодей¬
ствовать инфляционным эффектам, порождённым расходами на
Вьетнамскую войну, которые Джонсон и большинство в нескольких
созывах Конгресса отказывались уравновешивать дополнительным
подоходным налогом до 1968 года, когда инфляционное давление
уже стало вполне самодостаточным. Ещё одним проинфляционным
фактором была способность трудящихся требовать увеличения
заработных плат и затратного повышения льгот, обусловленная
воинственным настроем работников и очень низкими показателями
безработицы в конце 1960-х годов39. Усилия ФРС по противостоя¬
нию инфляции с помощью повышения процентных ставок вели
к кризису ликвидности и банкротству в 1970 году крупнейшей
на тот момент железнодорожной компании США Репп Central.
Европейские работодатели испытывали аналогичные неудобства
из-за растущих трудовых издержек, однако у них не было той
подушки безопасности, которую получили американские капита¬
листы благодаря резкому увеличению прибылей в 1964-1966 годах.
В Европе прибыли в этот период не увеличивались40. Европейские
правительства, возмущённые способностью Америки «экспорти¬
ровать» инфляцию благодаря фиксированным обменным курсам,
отомстили, потребовав, чтобы власти США обменяли евродоллары
на золото — если бы подобные требования предъявило достаточно
большое количество зарубежных держателей долларов, это могло
39 Konings, Development of American Finance, 109-30.
40 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 135-41.
474
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
бы привести к исчерпанию американского золотого запаса. Герма¬
ния стремилась сократить свою восприимчивость к американской
инфляции, сделав учётную ставку плавающей. По такому же пути
пошла Швейцария41.
Незамедлительно возникший кризис Никсон разрешил в августе
1971 года, объявив о своей Новой экономической политике (да-
да, Никсон действительно использовал тот же самый термин, что
и Ленин при уходе от военного коммунизма в 1921 году!). Ник-
соновский НЭП приостановил действие Бреттон-Вудской системы
фиксированных обменных курсов и конвертируемости долларов
в золото — ни то, ни другое с тех пор так и не было восстановлено.
Кроме того, Никсон установил 90-дневное замораживание заработ¬
ных плат и цен и 10-процентный налог на импорт. В политическом
плане действия Никсона были огромным успехом. Замораживание
зарплат и цен и последующий контроль над ними действительно
снизили инфляцию и позволили провести сокращение налогов,
которое стимулировало экономику, приведя к буму, гарантиро¬
вавшему переизбрание Никсона в 1972 году42.
Новая экономическая политика укрепляла преимущество США
над европейцами. Последние больше не могли использовать угро¬
зу девальвировать собственные валюты или предъявить долла¬
ры к обмену на золото для давления на Соединённые Штаты43.
10-процентный налог на импорт ослаблял европейских и японских
производителей. Европейцы и Япония согласились на «масштабную
девальвацию доллара относительно немецкой марки (в совокупности
41 Matusow, Nixon’s Economy, 117-48.
42 Ibid., 149-213.
43 Арриги в книге «Адам Смит в Пекине» утверждает, что причиной общего кризиса
гегемонии стало американское поражение во Вьетнаме. Приведённые нами цитаты
из работ Аарона Мейджора (Major, Architects of Austerity) и других исследователей де¬
монстрируют, что внешнеторговый дефицит Америки подрывал её способность удер¬
живать экономическую гегемонию в рамках правил Бреттон-Вудского соглашения.
Фискальные ограничения и желание Никсона добиться экономических показателей,
вполне убедительных для обеспечения его переизбрания, были достаточными моти¬
вами для объяснения его Новой экономической политики вне зависимости от вьет¬
намского фактора. Как было показано в предыдущей главе, Никсон решал проблемы,
проистекавшие из поражения во Вьетнаме, с помощью своей доктрины вооружения
союзников наподобие Ирана.
475
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
на 50% между 1969 и 1973 годами) и иены (на 28,2% в 1971-1973 го¬
дах)»44 в обмен на прекращение американского налога на импорт45.
Соединённые Штаты успешно воспрепятствовали попыткам
возродить совместный контроль над капиталом, предпринятым
европейцами и Японией в 1973 году46. Кроме того, после нефтя¬
ного шока 1973 года США торпедировали план решения пробле¬
мы гигантского увеличения объёма нефтедолларов при помощи
МВФ. Противодействие США гарантировало, что оперировать этим
потоком и пожинать прибыли от превращения нефтяных денег
в кредиты будут американские и в меньшей степени британские
банки47. Американское Министерство финансов рассматривало
нефтедобывающие страны в качестве покупателей государствен¬
ного долга США48. Это негативное отношение к международной
финансовой кооперации, за исключением ликвидации последствий
банковских кризисов, стало путеводной звездой американской
политики от Никсона до настоящего момента, гарантируя, что
главными бенефициарами дерегулирования станут финансисты
(главным образом американские). Впрочем, как будет показано
в следующих разделах, дерегулирование не было единообразным
или автоматическим. Поэтому нам необходимо выявить тех акторов,
которые обладали полномочиями по внедрению новой политики,
а также проследить цепочки непредвиденных изменений, которые
вели к последствиям, в значительной степени неожиданным для
сторонников дерегулирования.
Установить, кто именно, помимо самого Никсона, оказался среди
победителей и проигравших благодаря его Новой экономической
политике в кратко- и долгосрочной перспективе, в наших силах.
Американские производители получили преимущество над своими
иностранными конкурентами. Как мы видели в главе 6, Бреннер
обнаруживал в конце 1960-х годов некий переломный момент гло¬
44 Ibid., 104.
45 Matusow, Nixon’s Economy, 149-81.
46 Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 101-11.
47 Ibid., 111-15; Mann, Sources of Social Power, volume 4, 144 / Манн. Источники соци¬
альной власти. Т. IV, сс. 215-6.
48 Konings, Development of American Finance, 109-30.
476
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
бального капитализма, когда перепроизводство подразумевало,
что капиталистам в каждой стране придётся сражаться друг
с другом за сокращающийся объём прибылей. Однако, как уже
отмечалось, Бреннеру не удалось выявить тех американских ак¬
торов, которые были способны вынудить иностранных игроков
принять падение прибылей на себя. Хотя президента Никсона
можно рассматривать в качестве инструмента американских
капиталистов, необходимо признать, что временное увеличение
прибылей и экономического роста не было устойчивым. В дол¬
госрочной перспективе Никсон не разрешил проблемы амери¬
канских промышленников и определённо не смог разделаться
с инфляцией, которая пошла вверх, когда в начале 1973 года
после его уверенного переизбрания контроль над заработны¬
ми платами и ценами был ослаблен. Ещё одним питательным
источником для инфляции была продолжающаяся девальвация
доллара49. Все экономические показатели Соёдиненных Штатов
1973-1979 годов были хуже в сравнении с 1950-1973 годами:
рост ВВП снизился с 2,2% до 1,9% в год, инфляция увеличилась
с 2,7% до 8,2%, безработица выросла с 4,8% до 6,5%, а произво¬
дительность сократилась с 2,6% до 1,1 %50.
Падение доллара действительно увеличивало спрос на промыш¬
ленную продукцию США, но этого было недостаточно для того,
чтобы склонить крупные компании к инвестированию в техноло¬
гические инновации в условиях глобального перепроизводства51.
Основные выгоды от падающего доллара получили американские
сельхозпроизводители, а точнее, крупные землевладельцы, кото¬
рые смогли благополучно пережить колебания процентных ставок
и товарных цен и заработать на них. Эти колебания стали ещё
более волатильными после того, как благодаря никсоновской
политике разрядки у Советского Союза появилась возможность
покупать американское зерно — объём этих закупок варьиро¬
вался год от года в зависимости от непредсказуемых советских
49 Matusow, Nixon’s Economy, 214-400.
50 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 142.
51 Konings, Development of American Finance, 109-30; Brenner, Boom and the Bubble.
477
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
урожаев52. Небольшие сельхозпроизводители, у которых не было
доступа к капиталу или резервам для противостояния данным
колебаниям, всё больше банкротились, что позволяло крупным
аграриям и корпорациям, инвестировавшим в сельское хозяйство,
консолидировать земельную собственность.
Желание Никсона обойти своего конкурента Нельсона Рокфеллера
и помочь своей базе сторонников среди капиталистов в южных
и западных штатах в ущерб нью-йоркским банкирам вело к ряду
регуляторных изменений. Их кульминацией стал осуществлённый
в 1975 году Комиссией по ценным бумагам и биржам «большой
взрыв», следствием которого «стал впечатляющий отход от про¬
должительной поддержки напоминавших картели брокерских
структур, инвестиционных банков и менеджмента корпораций,
которые доминировали на рынках капитала начиная с 1930-х
годов» и базировались главным образом в Нью-Йорке53. В соче¬
тании с отмеченным в главе 6 ослаблением антимонопольного
регулирования при Никсоне это имело два принципиальных
последствия. Первое, предполагавшееся Никсоном, заключалось
в разрешении консолидации крупных региональных банков при
помощи слияний и приобретения активов для конкуренции
с крупными нью-йоркскими банками, которые выступали клю¬
чевыми узлами персональных пересечений в советах директоров
корпораций и эксклюзивными американскими посредниками
в отношениях с глобальным финансовым сектором. Во-вто¬
рых, эта либерализация, как и ослабление валютного контроля
в 1960-х годах, породила новые регуляторные возможности,
которые создавали очередные непредвиденные цепочки орга¬
низационных новшеств, благоприятствовавшие частным инте¬
ресам. Это последствие не всегда ожидалось теми, кто исходно
способствовал либерализации.
Частичное низвержение Никсоном финансовой архитектуры
Нового курса сочеталось с вновь нарастающей инфляцией, что при¬
водило к волатильности на финансовых рынках, которая нарушала
52 Matusow, Nixon’s Economy, 214-40.
53 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 149.
478
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
способность крупных и мелких компаний, сельскохозяйственных
производителей, властей штатов и муниципалитетов, а также,
разумеется, конкретных потребителей и вкладчиков строить дол¬
госрочные финансовые планы. Реакцией компаний и аграриев на
нестабильность было стремление застраховаться от рисков с по¬
мощью новых финансовых инструментов, которые банкам и дру¬
гим финансовым институтам было позволено предлагать своим
клиентам. Прекращение характерного для Нового курса контроля
сопровождалось принятием Конгрессом поправок 1974 года к закону
о ценных бумагах 1933 года, на основании которых была создана
Комиссия по торговле товарными фьючерсами (КТТФ).
«Государственные органы наподобие КТТФ были склонны к даль¬
нейшему распределению и хеджированию рисков, включая риски
многих нефинансовых корпораций, которые инвестировали в де¬
ривативы... КТТФ [обеспечивала] поле для саморегулирования
и новшеств на рынках деривативов... Именно на этом основании
в следующем десятилетии [в 1980-х годах] произошел стремитель¬
ный рост интернационализации рынков производных финансовых
инструментов»54.
Низвержение Никсоном бреттон-вудских принципов и со¬
здание КТТФ были первыми шагами в растянувшемся на де¬
сятилетия взаимодействии между федеральными маневрами,
направленными на ускорение экономических показателей при
одновременном сохранении американского геополитическо¬
го господства, усилиями финансовых элит по зарабатыванию
на новых возможностях, которые создавали эти федеральные
меры, и попытками Соединённых Штатов и других государств,
а также международных институтов наподобие МВФ и Банка
международных расчётов разрешать кризисы, порождаемые их
политикой и конъюнктурными реакциями капиталистов. Таким
образом, финансиализация и неолиберализм не являлись раз¬
ворачиванием неких идеологических генеральных планов, даже
несмотря на всё большее количество правительственных чинов¬
ников и капиталистов, приверженных идеологии, которую Хэкер
54 Ibid., 150.
479
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
и Пирсон называют «жёстким рэндианизмом»55 — вере в то, что
богатые являются заслуженно богатыми, поскольку они делают
больший вклад в национальное благосостояние, чем другие,
а бедные являются заслуженно бедными, поскольку они глупы,
ленивы и паразитируют на национальной экономике.
Никсон, его советники и их преемники нащупывали способы
разрешения кризисов, разразившихся в тот период, когда они зани¬
мали свои должности. Их действия были ограничены меняющимися
возможностями других американских и зарубежных акторов по
сохранению своих частных интересов и имевшими свои пределы
ресурсами правительства США. Таким образом, необходимо дать
объяснение конкретных мер по дерегулированию и правительствен¬
ных интервенций, направленных на восстановление стабильности
и защиту привилегированных акторов. Это даст нам основания для
понимания того, каким образом Соединённые Штаты сохраняли
финансовую гегемонию вплоть до кризиса 2008 года и после него,
и как финансовый успех сосуществовал с относительным упадком
в других секторах экономики.
ФИНАНСИАЛИЗАЦИЯ И ПЕРЕМЕЩЕНИЕ РЕНТНЫХ
ДОХОДОВ ОТ КОМПАНИЙ К ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ
В 1980-1990-х годах экономические стратегии США снова эволюцио¬
нировали, пересматривались и перерабатывались. «В этих приливах-
отливах девальвации и ревальвации валют Бреннер отмечает
три главные точки: монетаристская "революция" Рейгана-Тэтчер
1979-1980 годов, которая обратила вспять девальвацию американ¬
ского доллара 1970-х; Соглашение "Плаза"56 1985 года, в результате
55 Hacker and Pierson, American Amnesia. [«Жестким рэндианизмом» — Термин, об¬
разованный от имени третьеразрядной американской писательницы Айн Рэнд, чей
полуграфоманский роман «Атлант расправил плечи» (1957) приобрёл невероятную
популярность в эпоху неолиберализма, став одним из её главных манифестов (прим,
переводчика).]
56 Соглашение *Плаза» о снижении курса доллара в обмен на ревальвацию других
ключевых валют получило своё название благодаря одноимённому отелю в Нью-Йорке,
где в 1985 году состоялись переговоры министров финансов и председателей централь¬
ных банков США, Франции, ФРГ, Японии и Великобритании (прим, переводчика).
480
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
которого возобновилась девальвация доллара; и так называемое
Обратное соглашение "Плаза" 1995 года, которое вновь обратило
девальвацию вспять»57.
Первый из этих переломных моментов режиссировал Пол Вол-
кер. В качестве председателя Федерального резервного банка
Нью-Йорка, а затем председателя ФРС, назначенного в 1979 году
президентом Картером и переназначенного президентом Рейганом,
Волкер был инициатором радикального повышения процентных
ставок в 1978-1979 годах. Его стратегия успешно прервала инфля¬
ционную спираль, которая стартовала в конце 1960-х годов и была
ускорена нефтяными шоками 1973 и 1979 годов, хотя ценой этого
успеха была суровая рецессия. Кроме того, растущие процентные
ставки привлекали в Соединённые Штаты средства со всего мира
и развернули вспять дефляцию доллара, спровоцированную Ник¬
соном. Из-за этого американским корпорациям стало сложнее
конкурировать с европейскими и японскими компаниями, что
вновь повышало дефицит внешней торговли58. Политика Волкера
сочеталась с атаками администрации Рейгана на профсоюзы, на¬
правленными на то, чтобы сломить способность трудящихся удер¬
живать свою долю национального дохода в Соединённых Штатах
и других странах ОЭСР. Однако, как мы увидим в дальнейшем,
«место трудовых доходов в качестве главного источника потре¬
бительского потенциала занял долг. Это формировало долговой
пузырь, который в дальнейшем — а именно в 2008 году — лопнул»59.
57 Arrighi, Adam Smith in Beijing, 107 / Арриги. Адам Смит в Пекине, с. 121-2. Жерар
Дюмениль и Доминик Леви (Dumenil and Levy, Capital Resurgent: Roots of the Neoliberal
Revolution (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004)) рассматривают финансиали-
зацию в качестве стратегии, которую капиталисты реализовывали в 1980-1990-х годах,
чтобы вырвать доходы из рук трудящихся и менеджеров. Однако анализ, представ¬
ленный в обеих книгах этих авторов, является очень абстрактным и теоретическим.
Они демонстрируют результаты финансиализации с точки зрения доходов верхнего
1%, куда, к несчастью для их основного тезиса, входят и капиталисты, и менеджеры.
Дюмениль и Леви почти ничего не говорят о политических баталиях, порождавших
изменения государственной политики, благодаря которым финансиализация стала
возможной, и, как следствие, не выстраивают причинно-следственную аргументацию
и не могут объяснить различия между разными странами.
58 Krippner, Capitalizing on Crisis, 86-105.
59 Ho-fung Hung and Daniel Thompson, «Money Supply, Class Power, and Inflation: Mone¬
tarism Reassessed», American Sociological Review 81, no. 3 (2016), 462 and passim.
481
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Высокие процентные ставки делали несостоятельной банков¬
скую систему времен Нового курса с её лимитами по депозитным
процентным ставкам60. ФРС, а также коммерческие и региональные
банки подталкивали Конгресс к дерегулированию процентных ставок
при помощи закона «О дерегулировании депозитных учреждений
и денежно-кредитном контроле» 1980 года, который отменил огра¬
ничения по процентным и ипотечным ставкам, предполагаемым
в рамках Правила Q61. Это изменение создало фатально невыгод¬
ные условия для ссудо-сберегательных ассоциаций, потому что
они по-прежнему были ограничены главным образом длинными
ипотечными займами, а большинство ипотек, которые держали
эти учреждения, были выпущены в тот период, когда процентные
ставки были ниже. Поскольку во многих избирательных округах
ссудо-сберегательные ассоциации входили в число крупнейших
предприятий, они обладали политическим влиянием для того,
чтобы вынудить Конгресс в 1982 году принять закон Гарна — Сен
Жермена о депозитных учреждениях, который позволил ссудо-
сберегательным ассоциациям заниматься новыми направлениями
бизнеса62.
Хотя каждая из этих мер была направлена на решение отдельных
экономических проблем и выступала ответом на частные интересы
внутренней элиты, в целом «суть монетаристской контрреволюции
состояла в перенесении акцента государственной деятельности
с предложения на спрос в ходе продолжавшейся финансовой
экспансии. Этим переносом правительство США остановило кон¬
куренцию с растущим притоком ликвидности со стороны частных
лиц и организаций и взамен создало условия оживлённого спро¬
са на накопление этой ликвидности по финансовым каналам»63,
предлагая более высокие процентные ставки по государственным
облигациям США, нежели инвесторы могли получить в других
странах либо по облигациям, либо от инвестиций в частные ком¬
60 Konings, Development of American Finance, 131-52; Helleiner, States and the Reemer¬
gence of Global Finance, 123-45.
61 Krippner, Capitalizing on Crisis, 58-85.
62 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 164-83.
63 Arrighi, Adam Smith in Beijing, 160 / Арриги. Адам Смит в Пекине, с. 179.
482
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
пании, на прибыли которых давили высокие процентные ставки
в сочетании с предшествовавшей проблемой перепроизводства.
Несмотря на тот урон, который волкеровский монетаризм нанёс
многим крупным и мелким промышленным компаниям, капиталисты
в целом получили выгоду от тех последствий, которые политика
ограничения кредита имела для ослабления переговорной силы тру¬
дящихся. Как уже отмечалось в главе 6, заработные платы, которые
прежде росли одними темпами с производительностью, в 1970-х годов
вступили в полосу затяжной стагнации. Ещё одним результатом
монетаризма, наряду с концентрацией снижения налогов при Рейгане
на лицах с высокими доходами, а не на корпорациях, было создание
преимуществ для капиталистов как индивидуальных инвесторов
перед корпорациями как постоянными юридическими лицами. Это
принципиальное изменение в рядах бенефициаров экономической
политики правительства США нарушало регуляторные, фискальные
и монетарные меры, которые поддерживали промышленную элиту,
и открывало благоприятные возможности для отдельных финанси¬
стов, имевших прозорливость и необходимые механизмы для того,
чтобы зарабатывать в новых условиях64.
Благодаря падению доллара и протекционистским мерам аме¬
риканские промышленники получили лишь ограниченную долю
внутреннего и внешнего рынка. Отчасти это было связано со
снижением спроса, поскольку при Рейгане доходы большинства
американцев не росли, а зарубежные производители по-прежне¬
му могли опережать американские компании в качестве и цене
продукции. Норма прибыли в нефинансовом корпоративном
бизнес-секторе США, в 1950-1960-х годах колебавшаяся в диапа¬
64 Подъём американских финансистов в 1980-1990-х годах происходил одновремен¬
но с взрывным успехом российских олигархов после расчленения Советского Союза
(David Т. Hoffman, The Oligarchs: Wealth and Power in the New Russia [New York: Public
Affairs, 2002] / Хоффман Д. Олигархи. Богатство и власть в новой России. М: КоЛибри,
2008; Andrew Spicer, «Deviations from Design: The Emergence of New Financial Markets
and Organizations in Yeltsin’s Russia», The Emergence of Organizations and Markets, ed.
John Padgett and Walter W. Powell [Princeton: Princeton University Press, 2012]). Хотя эти
процессы впечатляюще различались, в обоих случаях элита новых людей приобрела
невероятное богатство, поскольку они поняли, каким образом извлекать преимуще¬
ство из политических и финансовых возможностей, которых не было прежде, а сле¬
довательно, в них не были готовы ориентироваться субъекты старой элиты.
483
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
зоне 12-17%, при Никсоне упала до 10-12%, во время рецессии
в начальный период администрации Рейгана снизилась до 8%,
а в период рейгановского экономического бума восстановилась
лишь до 10-11%. Только в момент надувшегося при Клинтоне
экономического пузыря в конце 1990-х годов норма прибыли
на короткое время превосходила 12% — уровень, типичный для
годов рецессии в пятидесятых65. Тем не менее в 1980-х годах
промышленные корпорации США сохраняли достаточное внутри¬
политическое могущество для того, чтобы вынудить федераль¬
ное правительство решать проблемы кризиса их прибылей. При
этом у Соединённых Штатов было достаточно рычагов влияния
на Европу и Японию, чтобы вынудить их принять Соглашение
«Плаза» 1985 года, восстановившее за счёт девальвации доллара
то преимущество, которым Новая экономическая политика Ник¬
сона наделила американские промышленные корпорации над их
европейскими и японскими конкурентами.
Аналогичным образом Соединённые Штаты в альянсе с Вели¬
кобританией смогли сформировать условия Базельского соглаше¬
ния 1988 года, которое изменило требования к капиталу банков,
установив варьирующиеся уровни капитала в зависимости от
рискованности их активов. В результате японские банки были
вынуждены увеличивать свой капитал, причём наиболее лёгким
способом сделать это для них было приобретение казначейских
облигаций США, которые Базельское соглашение узаконило в ка¬
честве самого безопасного глобального актива66. Однако несмотря
на то преимущество, которое американские промышленники по¬
лучили благодаря глобальной мощности правительства их страны,
общее направление государственной политики дестимулировало
инвестиции корпораций в промышленные предприятия и вместо
этого способствовало их обращению к финансовым схемам.
Высокие процентные ставки изымали деньги с рынка ценных
бумаг, который и так был ослаблен из-за отсутствия роста прибы-
65 Kotz, Rise and Fall of Neoliberal Capitalism, figure 4.1.
66 Konings, Development of American Finance, 131-52; Seabrooke, US Power in Interna¬
tional Finance, 112-50; Helleiner, States and the Reemergence of Global Finance, 146-68.
484
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
лей и отсутствия роста возможностей трудящихся, объединённых
в профсоюзы, добиваться увеличения заработной платы и льгот,
сопоставимого с масштабами инфляции или опережающего их.
В результате средства с рынка ценных бумаг направлялись в пра¬
вительственные облигации.
«Тем временем, поскольку Волкер решительно восстановил
ценность денег, и корпорации, и домохозяйства быстро отказа¬
лись от экономики товаров и услуг, перенаправляя капитал на
финансовые рынки... Результатом этого стал перенос инфляции из
нефинансовой в финансовую экономику... [Это вело к] повышению
стоимости активов, которое способствовало буму потребления за
счёт долга в экономике США, продолжавшемуся, даже когда про¬
центные ставки упали после того, как инфляция была обуздана»67.
В 1980-х годах инфляция и высокие процентные ставки стиму¬
лировали принципиальную трансформацию стратегий менеджеров
корпораций. В предшествующем десятилетии ослабление антитре-
стового законодательства, совершённое Никсоном, позволило ком¬
паниям осуществлять стратегию роста путём приобретения активов.
Корпорации из различных отраслей покупали друг друга или сли¬
вались, формируя всё более крупные конгломераты, в которых не
было никакого стратегического смысла, поскольку они действовали
в несвязанных друг с другом сферах, а управлять ими было сложно.
Как следствие, после слияний котировки акций компаний, которые
их осуществляли, падали. Однако топ-менеджеры получали от этого
выгоды, поскольку в 1970-х годах советы директоров корпораций
по-прежнему устанавливали вознаграждения для управленцев, исходя
из размера компании, которой они руководили68.
Инвесторам и аналитикам было сложно оценивать крупные
диверсифицированные фирмы. Поэтому стоимость акций преиму¬
щественно определялась балансовой стоимостью, которую менед¬
жеры не корректировали на инфляцию, поскольку рост балансовой
67 Krippner, Capitalizing on Crisis, 103-4.
68 Этот и следующие семь абзацев основаны на работах: Frank Dobbin and Dirk Zorn,
«Corporate Malfeasance and the Myth of Shareholder Value», Political Power and Social Theory
(2005), Steams and Allan, «Economic Behavior in Institutional Environments» и Neil Fligstein,
«The End of (Shareholder Value) Ideology», Political Power and Social Theory 17 (2005).
485
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
стоимости трансформировался бы в снижение нормы прибыли
и доходности на одну акцию, а эти показатели уменьшались из-за
растущей глобальной конкуренции и увеличения зарплат работни¬
ков. Слишком заниженные котировки акций создавали возможности
для тех фирм, которые специализировались на «недружественном
поглощении»: они осознавали, что смогут заработать, если будут
покупать недооценённые акции конгломератов и затем распрода¬
вать отдельные части этих компаний.
Возможность подобной стратегии обуславливали три фактора.
Во-первых, планировать и осуществлять недружественные пог¬
лощения и платить за акции с помощью «мусорных» облигаций
компаниям-захватчикам позволяли решения, принимавшиеся
в судах. Во-вторых, администрация Рейгана ещё больше ослабила
антитрестовое законодательство, что позволило осуществлять
слияния конкурентов в одной и той же отрасли69. Если при
Картере происходило примерно сто слияний в год, то к кон¬
цу президентства Рейгана их количество подскочило до 3000,
а затем, уже во время второго срока администрации Клинто¬
на, достигло пикового показателя почти 5000 в год70. Подобная
горизонтальная интеграция порождала олигополии, способные
вступать в ценовые сговоры, что оправдывало высокие цены,
которые платились компаниям-захватчикам их заказчиками за
вожделенное расчленение того или иного конгломерата. Наконец,
падающие процентные ставки сформировали у инвесторов ап¬
петит к «высокодоходным», т. е. «мусорным», облигациям. Новые
финансовые корпорации выступали в качестве посредников между
компаниями-захватчиками и инвесторами — наиболее известными
подобными примерами являются компания Drexel Burnham Lambert
и её ведущий партнёр Майкл Милкен71.
69 Khan and Vaheesan, «Market Power and Inequality».
70 Kotz, Rise and Fall of Neoliberal Capitalism, figure 2.2.
71 Stearns and Allan, «Economic Behavior in Institutional Environments». [Майкл Мил¬
кен — американский финансист, благодаря которому термин «мусорные» облигации»
стал широко известен. Во второй половине 1970-х годов, установив, что диверсифици¬
рованный долгосрочный портфель ценных бумаг с низким рейтингом или вообще без
рейтинга может оказаться более доходным, чем высокорейтинговые облигации, Милкен
быстро консолидировал этот рынок, благо он на тот момент почти не регулировался.
486
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
Расчленение конгломератов, как и приватизация государственных
компаний и государственной собственности в бывшем советском
блоке и в Западной Европе, было одноразовой благоприятной
возможностью. К концу 1980-х годов на сцене осталось лишь
несколько конгломератов, а рост на фондовом рынке означал,
что немногие компании оставались настолько недооценёнными,
что их можно было захватить и быстро перепродать с большой
прибылью. В правовом отношении фирмы-захватчики и брокер¬
ские конторы, которые оперировали «мусорными» облигациями,
преимущественно представляли собой партнёрства. В результате
большая часть прибыли от подобных финансовых схем достава¬
лась их ключевым сотрудникам, а не акционерам конгломератов,
чьи доли выкупались, или держателям «мусорных» облигаций,
дефолтные рейтинги которых поглощали основную часть разницы
(а зачастую и превосходили её) между высокими уровнями доход¬
ности по этим бумагам и более низкими доходами по абсолютно
безопасным казначейским облигациям.
Корпоративные слияния конца 1980-х годов и в последующий пе¬
риод довели до конца достижение вертикальной или горизонтальной
интеграции и по большей части мало оспаривались федеральным
правительством. Доходы инвестора от рынка ценных бумаг (или,
точнее, от скорректированного на инфляцию индекса Standard &
Poor’s 500 с полной капитализацией дивидендов) находились на
самом высоком среднегодовом уровне — 16,7% — в 1950-х годах;
в 1960-х они снизились до 5,2%, а в 1970-х составляли минус 1,4%.
Эта динамика отражает тот факт, что пиковое значение индекса
S&P, достигнутое в 1968 году (само по себе оно едва ли было
выше пика 1965 года), в следующий раз будет достигнуто лишь
В 1986 году фирма Милкена Drexel стала самой прибыльной инвестиционной компа¬
нией на Уолл-стрит. Растущий интерес к «мусорным» облигациям, который формиро¬
вал Милкен, стал прелюдией к волне недружественных корпоративных поглощений
во второй половине 1980-х годов. Это вызвало серьёзное беспокойство американских
правоохранительных органов, и в отношении деятельности Милкена началось расследо¬
вание, которое вёл федеральный прокурор Рудольф Джулиани, впоследствии ставший
мэром Нью-Йорка. В ноябре 1990 года Майкл Милкен был приговорён к десяти годам
тюремного заключения и крупному штрафу, но вскоре был освобождён в обмен на
пожизненный отказ от любой деятельности с ценными бумагами (прим, переводчика).
487
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в 1986 году72. В 1980-х годах среднегодовые доходы составляли
уже 11,6%, в 1990-х — 14,7%, а в 2000-х — минус 3,4%. Рынок ценных
бумаг был прибыльным инструментом в 1945-1965 и 1983-2000 го¬
дах, однако в 1965-1983 годах и начиная с 2000 года он находился
в боковом тренде. Несмотря на 176-процентный рост при Обаме,
наиболее значительный при всех президентах после 1945 года, за
исключением Клинтона, рынок оставался ниже пика 2000 года73.
На «бычьем» рынке при Трампе в 2017-2018 годах индекс S&P 500
лишь на 8,8% превысил пик при Клинтоне74.
Волна корпоративных захватов совпала с переходом владения
ценными бумагами от индивидуальных инвесторов к институцио¬
нальным (пенсионным и взаимным фондам), которые в 2000 году
контролировали 60% акций крупных корпораций, хотя в 1980 году
эта доля составляла 20%75. Институциональные инвесторы полу¬
чают вознаграждение и привлекают клиентов в зависимости от
своих показателей эффективности, критерием которой выступает
отдача от инвестиций в определённый период времени (обычно
в квартальном выражении и в течение одного, трех и пяти лет).
По мере роста этих фондов поиск альтернатив существующему
набору крупных корпораций для того, чтобы пристроить их деньги,
становился всё более затруднительным. Поэтому управляющие
фондами переходили от распродажи акций компаний, показывав¬
ших недостаточные результаты, к требованиям реформ.
Управляющие фондов и топ-менеджеры корпораций, акциями
которых владели эти фонды, приучались к дисциплине растущими
рядами фондовых аналитиков. Последние изначально удовлетворяли
потребности индивидуальных инвесторов в корпоративных ценных
бумагах, но затем их деятельность распространилась и на оценку
взаимных фондов. Поскольку аналитики ценных бумаг специали¬
зируются на отдельных секторах, «они с меньшей вероятностью
обозревают конгломераты [которые тем самым с меньшей вероят-
72 «S&P 500: Total and Inflation-Adjusted Historical Returns», www.SimpleSlockln vesting,
com.
73 «S&P 500 Performance by President», www.MacroTrends.net.
74 «S&P 500 Return Calculator, with Dividend Reinvestment», www.DOYDI.com.
75 Dobbin and Zorn, «Corporate Malfeasance», 188.
488
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
ностью оказывались в списке бумаг, "рекомендованных к покупке"],
нежели компании, работающие в каком-то одном секторе»76. Это
обстоятельство обеспечивало ещё один стимул для расчленения
корпораций, чья деятельность охватывала несколько секторов.
Предполагаемые за аналитиками экспертные знания заключаются
в их способности предсказывать будущие котировки ценных бумаг,
исходя из прогнозных данных о доходах. Поэтому корпорации
создавали должности финансовых директоров (CFO) для коммуни¬
кации с аналитиками и формирования их прогнозных показателей.
Аналитики более позитивно относились к компаниям, которые
наращивали доходы постепенно: это считалось предпочтительным
вариантом, нежели более волатильные результаты, даже если по¬
следние в итоге давали более значительные совокупные доходы.
Устойчивые результаты было легче предсказывать, они с меньшей
вероятностью оставляли аналитика в неловком положении, когда
он пере- или недооценивал квартальные результаты.
Корпорации и их финансовые директора подстраивались к ана¬
литикам, манипулируя показателями прибыли, чтобы совпасть
с ожиданиями или слегка их превзойти, даже если это требовало
фальсификации отчётности с целью скрыть слишком большую
прибыль за отдельно взятый квартал и сообщить о ней позже.
Подобные манипуляции вели к прямому бухгалтерскому мошен¬
ничеству, в особенности в отдельных высокотехнологичных кор¬
порациях, наиболее печально известной из которых была Enron.
В течение фискального года с 1 июля 2000 года по 31 июня
2001 года компании индекса NASDAQ отчитались об убытках «в
размере не менее 148,3 млрд долларов [по большей части в связи
с необходимостью "пересчитать" доходы предыдущих лет]. Это
несколько превосходило 145,3 млрд долларов прибылей, которые
те же самые компании объявили за весь промежуток с сентября
1995 года по июнь 2000 года включительно! Как ёмко заметил
один экономист, "это означает лишь то, что если мы оглянемся
назад, то конца девяностых не обнаружится"»77.
76 Ibid., 191.
77 Brenner, Boom and the Bubble, 295.
489
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
По мере того, как рекомендации аналитиков и цены на акции
попадали в зависимость от предсказуемых и постепенно расту¬
щих квартальных доходов, советы директоров корпораций брали
на вооружение доктрину «ценности для акционеров» (shareholder
value) — представление о том, что топ-менеджеры должны полу¬
чать вознаграждение исключительно на основании цен на акции
их компаний, а лучшим способом «привести к одному знаменате¬
лю» интересы топ-менеджеров и интересы акционеров является
предложение топ-менеджерам масштабных опционов по акциям.
В действительности опционы совершенно не ставили интересы
топ-менеджеров и акционеров на одну доску. Наоборот, менед¬
жеры манипулировали прибылями, чтобы накачать котировки
акций своих компаний, а затем как можно быстрее продать свои
опционы. Как было показано в главе 6, в 1999 году опционы по
акциям составляли уже «до пятой части прибылей нефинансовых
корпораций (за вычетом процентов)... Если в 1992 году главам
компаний принадлежало 2% всех выпущенных американскими
корпорациями акций, то к 2002 году эта доля выросла до 12%»78.
В одном исследовании 2014 года выяснилось, что «среднегодовой
показатель разводнения79 среди компаний S&P 500 в соотношении
с вознаграждением топ-менеджеров составлял 2,5% акций, выпу¬
щенных отдельно взятой компанией. Тем временем издержки по
обратному выкупу акций с целью сокращения этого разводнения
были эквивалентны в среднем 1,6% выпущенных акций. В совокуп¬
ности издержки акционеров на вознаграждения топ-менеджерам
в компаниях S&P 500 [ежегодно] составляли 4,1% от выпущенных
каждой компанией акций»80.
78 Ibid., 299.
79 Показатель разводнения - В международных стандартах финансовой отчётности
используются два показателя прибыли на одну акцию - базовая прибьиь и разводнённая
(пониженная). Расчёт базовой прибыли основан на средневзвешенном количестве обык¬
новенных акций в обращении в течение периода, а при расчёте разводнённой прибьии
учитываются возможные изменения количества акций за счёт конвертации в них других
ценных бумаг, прежде всего опционов. Обязательства компании выпустить обыкновен¬
ные акции в будущем, исполняя опционы (как правило, в пользу топ-менеджеров), ведут
к снижению прибыли, приходящейся на одну акцию (прим, переводчика).
80 Gretchen Morgenson, «Investors Get Stung Twice by Executives’ Lavish Pay Packages»,
New York Times, July 8, 2016.
490
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
Вторым способом накачивания стоимости той или иной ценной
бумаги являлось объявление обратного выкупа. Эти процедуры
ограничивались Комиссией по ценным бумагам и биржам и рас¬
сматривались как манипуляция фондовым рынком «до 1982 года,...
[когда] комиссия под председательством назначенного Рейганом
Джона С.Р. Шеда81 обеспечила корпорациям так называемую зону
безопасности от обвинений в манипуляциях, если они покупали
свои акции на открытом рынке при определённых обстоятельствах
(положение, известное как Правило 10Ь-18)»82.
Уже само объявление корпорации об обратном выкупе акций
обычно становится причиной роста её котировок, даже если сам
обратный выкуп так и не состоится83. Последствием обратных выку¬
пов становится сокращение капитала компании — нечто в точности
противоположное подразумеваемой задаче фондовых рынков. Это
сокращает средства, доступные для инвестирования в производ¬
ственные мощности, исследования и разработки84.
«Джеймс Кротти... подсчитал для нефинансовых американских
корпораций объём так называемых "платежей финансовым рын¬
кам" — процент (чистый), дивиденды и обратные выкупы акций —
в показателях доли денежного потока (прибыли плюс амортизация).
Здесь мы также видим устойчивый рост. В начале 1960-х годов
этот показатель составлял примерно 20%. В 1970-х годах он был
равен около 30%, в 1984 году резко стартовал явный повыша¬
тельный тренд, достигший кульминации в 1990 году с пиковым
показателем 75%. После этого, в середине 1990-х годов, произошло
внезапное падение, однако в конце этого десятилетия показатель
81 Шед был «бывшим вице-президентом E.F. Hutton и первым за 50 лет инсайдером
с Уолл-стрит, который возглавил комиссию» (Lazonick, «Profits Without Prosperity»).
[E.F. Flutton — Американская брокерская фирма, основанная в 1904 году Эдвардом
Фрэнсисом Хаттоном; после Второй мировой войны долгое время была второй по
размеру брокерской конторой в США. В 1980-х годах фирма организовала крупную
махинацию с чеками, суммы которых превышали размер её средств, а в 1987 году
почти разорилась во время фондового краха, что привело E.F. Flutton к слиянию
с компанией Shearson Lehman/American Express (прим, переводчика).]
82 Andrew Ross Sorkin, «Stock Buybacks Draw Scrutiny from Politicians», New York Times,
August 10, 2015.
83 Davis, Managed by the Markets, 97.
84 Lazonick, «Profits Without Prosperity».
491
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
вернулся к 70%... Эти цифры симптоматичны для трансформации
американского капитализма — перемещения влиятельности от ме¬
неджеров, чьи экспертные компетенции заключаются в глубоком
знании функционирования организаций, которыми они управля¬
ют, к собственникам и их представителям, которые пристально
следят за их деятельностью с целью максимизации доходности
на капитал»85.
Покровительство своим людям среди глав корпораций, членов
советов директоров и банковских аналитиков, а также вознаграж¬
дения за посредничество стали общераспространённым явлением
в 1990-х годах и с тех пор никуда не делись. В 2012 году размер
среднего годового вознаграждения членов советов директоров
корпораций из списка S&P 500 достиг 251 тысячи долларов.
«Кто принимает решение о вознаграждении членов совета ди¬
ректоров? Сами члены совета директоров... Акционеры могут
расслабиться с мыслью о том, что "этим директорам так хорошо
платят, что я не могу представить, как они вообще поставят под
сомнение хоть какие-то действия менеджеров, ведь это такой
"левак", который они бы никогда не захотели потерять"»86.
В свою очередь, члены советов директоров утверждают пакеты
вознаграждения для глав компаний, основанные на рекомендациях
консалтинговых фирм, которых нанимают на основании их ре¬
путации, чтобы обнаружить, что «рыночная ставка» вознагражде¬
ния глав движется лишь вверх. После чего эти фирмы получают
вознаграждение за свои рекомендации в виде ещё более крупных
контрактов «на предоставление прочих услуг»87.
Решения советов директоров об увеличении вознаграждений
глав компаний и других топ-менеджеров поддерживаются и управ¬
ляющими взаимных фондов, которые владеют большинством
85 Ronald Dore, «Financialization of the Global Economy», Industrial and Corporate Change
17 (2008), 1102.
86 Jeff Green and Hideki Suzuki, «Board Director Pay Hits Record $251,000 for 250 Hours»,
Bloomberg Technology, May 30, 2013.
87 Committee on Oversight and Government Reform, United States House of Represen¬
tatives, «Executive Pay: The Role of Compensation Consultants», 2007, www.govinfo.gov/
content/pkg/CHRG-11 ()lihrg46535/pdf/CHRG-l 10hhrg46535.pdf.
492
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
американских акций и голосуют этими акциями на ежегодных
собраниях корпораций. Поскольку имеющиеся у фондов объёмы
капитала для инвестирования постоянно растут, они больше не
могут тщательно выбирать между корпорациями и вместо этого
начинают держать акции всех компаний в каждом секторе. Таким
образом, у управляющих фондов нет иного выбора, кроме «за¬
дачи максимизировать стоимость своего совокупного портфеля
ценных бумаг, а не эффективность показателей конкретных ком¬
паний в этом портфеле. Поскольку яростная конкуренция между
портфельными компаниями сокращает стоимость всего портфеля,
в интересах управляющих активами формировать вознаграждение
топ-менеджеров таким образом, чтобы у них были ослабленные
стимулы к агрессивной конкуренции против соперников внутри
своего сектора. Одним словом, значительные масштабы совместного
владения [ценными бумагами] рационализируют не зависящее от
эффективности вознаграждение»88.
Аналитики оказываются под давлением необходимости фор¬
мирования «рекомендаций к покупке» компаний, которые они
обозревают, поскольку эти компании могут вознаградить бан¬
ки и брокерские конторы, на которые работают эти аналитики,
чрезвычайно выгодными видами бизнеса — поддержкой слияний
и выпуска облигаций, а также выполнением роли консультантов
в финансовых транзакциях. Топ-менеджеры корпораций, передающие
свой финансовый бизнес фирмам с Уолл-стрит, в свою очередь,
вознаграждаются доступом к первичным публичным размеще¬
ниям (ІРО) новых компаний, которые эти топ-менеджеры могут
незамедлительно продать ради извлечения быстрых прибылей89.
Действиям в собственных интересах аналитиков и инвести¬
ционных банкиров с Уолл-стрит способствовала трансформация
крупных инвестиционных банков. Когда фирмы Уолл-стрит в пра¬
вовом отношении представляли собой партнёрства, их участники
могли забирать свою долю прибыли только в долгосрочной пер¬
88 Miguel Anton et al., «Common Ownership, Competition, and Top Management Incen¬
tives», Ross School of Business Working Paper no. 1328 (2016), 1.
89 Davis, Managed by the Markets, 96-9.
493
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
спективе, зачастую лишь по достижению пенсионного возраста.
Это обеспечивало сотрудникам решающий интерес в построении
своей карьеры в какой-то одной фирме и в управлении её делами
ради сохранения её долгосрочной прибыльности и жизнеспособ¬
ности, основанных по большей части на репутации их компании
в честном ведении дел. Но поскольку в 1970-1990-х годах все
крупные фирмы Уолл-стрит стали публичными компаниями,
действующие партнёры получали сверхприбыли по мере того,
как их доли в партнёрствах конвертировалось в акции, кото¬
рые они могли продать. В публичных компаниях действовали
иные стимулы: банкиры получали вознаграждение на основании
прибылей текущего года, что вынуждало их создавать новые,
невиданные прежде фондовые продукты, которые можно было
быстро выводить на рынок90.
Таким образом, топ-менеджеры корпораций, а также банкиры
и аналитики с Уолл-стрит получали постоянные стимулы для
действий в сговоре друг с другом, манипулирования финансовой
отчётностью и аналитическими данными, а заодно и для сообще¬
ний о растущих квартальных прибылях даже ценой долгосрочной
прибыльности и результативности своих компаний. Выше мы уже
видели это на примере пересмотра прибылей высокотехнологичных
компаний в 2000-2001 годах, а в дальнейшем рассмотрим, как ра¬
ботал данный механизм, на примере финансового краха 2008 года.
Системы стимулирования и карьерные траектории финансистов (вне
зависимости от того, работают ли они финансовыми директорами
корпораций или в собственно финансовых компаниях) подрывают
организационную сплочённость и долгосрочные интересы их ком¬
паний, хотя происходит это иными способами, нежели в случае
с военным командованием, о чём шла речь в предыдущей главе.
В обоих типах организаций стимулы способствуют специализации:
вы можете посвятить всю свою карьеру командованию какой-то
одной системой вооружений или работе на каком-то одном рынке.
И в военной, и в финансовой сфере карьерное продвижение про¬
исходит в ущерб ведомственным интересам. Офицеры стремятся
90 Ibid., 122-31.
494
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
сохранять существующие системы вооружений, даже когда они от¬
влекают средства и персонал от потенциально более эффективных
стратегий. Высокопоставленные наёмные сотрудники в финансовых
корпорациях совершают инвестиции, которые максимизируют их
собственные доходы в краткосрочной перспективе и выстраивают
их собственный престиж в глазах других, кто инвестирует в другие
компании на том же рынке, даже несмотря на то, что это чрезвы¬
чайно повышает риск для их собственных корпораций и экономики
в целом.
Подобные решения имеют смысл, «поскольку большинство
людей в больших финансах связаны главными отношениями не
с их нанимателем, а с их рынком... Люди, работающие в круп¬
ных корпорациях Уолл-стрит, не делают серьёзные ставки на
судьбы своих компаний в долгосрочной перспективе. Если их
компания разваливается, они всегда могут делать всё то же
самое в какой-то другой — пока сохраняют престиж на своём
рынке. Самый быстрый способ утратить этот престиж — испор¬
тить отношения с другими людьми на вашем рынке. Когда вы
видите, что кто-то на вашем рынке проявляет свои способности
за счёт коллектива, вашей первой реакцией — по меньшей мере
в начале вашей карьеры — может быть вызов такого человека на
разговор, но обдуманной реакцией будет помалкивать об этом.
А когда вы видите, что люди на вашем рынке наживаются на
каком-то сломанном элементе внутреннего механизма — напри¬
мер, данные рейтинговых компаний можно искажать, фондовые
рынки поддаются подтасовке, а эталонными котировками можно
манипулировать, — вы почувствуете стремление не решать проб¬
лему, а воспользоваться ею»91.
Если та или иная компания схлопывается, многим её топ-менед¬
жерам и наиболее ценным сотрудникам для поиска новой работы
даже не требуется использовать свои рыночные связи и репута¬
ции, ведь у них уже есть своя «сумма», т. е. они накопили некие
средства, которые при консервативном инвестировании принесут
91 Michael Lewis, «Occupational Hazards of Working on Wall Street», Bloomberg View,
September 24, 2014.
495
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
достаточный доход, чтобы бессрочно обеспечивать будущие по¬
требности в (шикарных) расходах — как для себя, так и для своих
наследников. Подобные необъятные состояния топ-менеджеров
накопились благодаря щедрости фондовых опционов, о чём уже
говорилось выше, и практике корпораций Уолл-стрит назначать
компенсации в виде фиксированной доли их ежегодной прибыли,
направляемой на бонусы для своих сотрудников. Конкретные раз¬
меры этой доли так или иначе варьируются между компаниями,
но обычно на неё приходится большая часть прибыли, а основная
часть бонусов достаётся высокопоставленным трейдерам корпора¬
ций, аналитикам и топ-менеджерам. В 2015 году совокупный объём
бонусов за «брокерские/дилерские операции компаний-участниц
Нью-Йоркской фондовой биржи (NYSE)» составлял 25 млрд долла¬
ров, тогда как прибыль этих корпораций после выплаты бонусов
была равна 14,3 млрд долларов92. Иными словами, 64% прибыли
корпораций Уолл-стрит было направлено на бонусы сотрудникам,
а 36% - акционерам.
Подобное рентоориентированное поведение и неприкрытая
коррупция внутри корпораций и между ними наполняют смыслом
одну исследовательскую находку, которая в ином случае покажет¬
ся удивительной. Как отмечают Джейсон Фёрмен и Питер Орсаг,
увеличение доли в национальном доходе верхнего 1% «с 1970 по
2010 годы объясняется следующими факторами: возросшим нера¬
венством трудовых доходов (68%), увеличившимся неравенством
доходов с капитала (32%) и смещением доходов от труда к капиталу
(0%)»93. Трудовые доходы верхнего 1% с 1970 по 2012 годы выросли
на 195% — для сравнения, их доходы с капитала увеличились на
65%94. Смещение трудовых доходов в гораздо большей степени
92 Thomas DiNapoli, «Wall Street Bonuses and Profits Decline in 2015», Office of the New
York State Comptroller, March 7, 2016.
93 Jason Furman and Peter Orszag, «A Firm-Level Perspective on the Role of Rents in the
Rise in Inequality» (presentation, «A Just Society» Centennial Event a Honor of Joseph Stiglitz,
Columbia University, October 16), 2015, 3.
94 Ibd., 4; см. тж. Piketty and Saez, «Income Inequality in the United States» и Piketty,
Saez, and Zucman, «Distributional National Accounts». [Их доходы с капитала увеличились
на 65% — Такая статистика заставляет усомниться в верности теоретического подхода
Томаса Пикетти и его коллег, на чьи исследования ссылается Лахман. В этой логике
496
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
объясняется рассмотренной в этом разделе реструктуризацией
внутри корпораций и финансовых компаний и между ними, не¬
жели стагнацией уровня образования, которой уделяют особое
внимание Клодия Голдин и Лоуренс Кац в своих решительных
усилиях игнорировать роль капитала и политического могущества
в распределении доходов95.
Фёрмен и Орсаг отмечают, что для среднестатистической пуб¬
личной нефинансовой корпорации США показатель дохода на
инвестированный капитал на протяжении полувека с 1965 по 2015
годы оставался на неизменном уровне — около 10% в год. Однако
у компаний в 90-м процентиле доходность резко увеличилась —
с порядка 20-25% в 1965-1985 годах до 30-35% в XXI веке96. Спо¬
собность определённых компаний сохранять устойчиво высокие
нормы прибыли необязательно является признаком наличия у них
рентных доходов, хотя подъём монополий и монопсоний опреде¬
лённо создал выгодные возможности для рентоориентированного
поведения. Отметим, что данные, которые приводят Фёрмен и Орсаг,
не включают финансовые компании, так что в действительности
концентрация прибылей ещё более резкая, чем демонстрируют
их цифры. Доля компаний сегмента FIRE (финансы, страхование
и недвижимость) в прибылях корпораций США увеличилась с 20%
в 1969-1983 годах, когда она была ниже, чем в предшествующие два
десятилетия, до 30% в 1990 году и 45% к 2001 году97. К 1999 году на
финансовые компании приходилось более 50% зарубежных прибылей
американских корпораций98. Но даже в этих данных финансовые
прибыли недооцениваются, поскольку в последние десятилетия
заработки топ-менеджеров финансовых корпораций относятся к трудовым доходам,
хотя, по сути, значительная их часть является рентными доходами, обусловленными
эксклюзивным доступом финансовой элиты к возможностям быстрого обогащения.
Однако ренты в модели распределения доходов, которую использует Пикетти, факти¬
чески отсутствуют, хотя Лахман указывает на то, что перед нами типичный пример
рентоориентированного поведения (прим, переводчика).]
95 Claudia Goldin and Lawrence F. Katz, The Race Between Education and Technology
(Cambridge, MA: Harvard University Press, 2008).
96 Furman and Orszag, «А Firm-Level Perspective», 10.
97 Krippner, Capitalizing on Crisis, 33.
98 Ibid., 50.
497
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
промышленные корпорации наподобие GE генерировали всё боль¬
шую долю своих прибылей от финансовых видов деятельности.
Сдвиг в направлении финансов обладал дополнительной выгодой:
он способствовал сглаживанию квартальных прибылей. В качестве
примера можно привести нашумевший период роста доходов GE на
протяжении 51 квартала подряд в 1981-1994 годах под руководством
тогдашнего главы этой компании Джека Уэлча".
Исключительное обогащение корпоративной элиты обусловило
и перетекание в финансовую сферу мозгов и капитала из обрабаты¬
вающего сектора. Благодаря этому корпоративная элита укрепилась
за счёт новых людей (в основном мужчин и нескольких женщин),
однако сдвиг доходов вверх и в направлении финансовых компа¬
ний не способствовал стимулированию общего экономического
роста. Стефен Секчетти и Энисс Харруби в своём сравнительном
анализе 21 богатейшей страны ОЭСР приходят к выводу, что «рост
финансовой системы той или иной страны является препятствием
для роста производительности. Иными словами, рост финансового
сектора сокращает реальный рост... Кредитные бумы наносят вред
тому, что мы обычно считаем механизмами роста — механизма¬
ми, которые в большей степени основаны на активности в сфере
исследований и разработок»99 100.
Секчетти и Харруби отчасти связывают этот эффект с упомя¬
нутым уходом в сферу финансов наиболее квалифицированных
и способных наёмных работников.
Такое объяснение пагубного воздействия финансиализации
на экономический рост в отдельно взятых странах подкрепля¬
ется мнением ветеранов Уолл-стрит, которые отмечают, что до
1980 года самые умные выпускники университетов Лиги плюща
шли в юридическую сферу или в медицину. Уолл-стрит «в те вре¬
мена рассматривалась как место, куда ты отправлялся, если не мог
устроиться где-то ещё... Люди просто не зарабатывали там всю
99 Thomas O’Boyle, At Any Cost: Jack Welch, General Electric, and the Pursuit of Profit (New
York: Vintage, 1999), 332.
100 Stephen G. Cecchetti and Enisse Kharroubi, «Why Does Financial Sector Growth Crowd
Out Real Economic Growth?», Bank for International Settlements Working Paper no. 490
(2014), 25.
498
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
эту кучу денег»101. С окончанием холодной войны на Уолл-стрит
отправились физики: доктора наук (PhDs) превратились в «людей,
которые были "бедны, умны и имели огромное желание обога¬
титься" (poor, smart and with a deep desire to get rich — PSDs)... Этот
тренд принес на Уолл-стрит две вещи: совершенно новый уровень
интеллектуального потенциала — обладателей верхних уровней
IQ — и новый слой значимых субъектов, у которых не было осно¬
ваний сомневаться, что рынки точно так же функционируют по
формулам, как и системы вооружений, на которые они некогда
работали впустую»102.
Физиков дополнили математики, которые применяют свои способ¬
ности к написанию трейдинговых программ и алгоритмов, предназна¬
ченных для того, чтобы зарабатывать на небольших несоответствиях
между рынками, а не к разрешению научных или государственных
проблем либо разработке товаров и услуг для реальной экономики,
чем занималось предшествующее поколение математиков.
Структурные позиции представителей элит внутри корпораций
и их способности задавать новый порядок отношений между ком¬
паниями стали первоочередными причинами поляризации дохо¬
дов на протяжении последних сорока лет. Финансиализация была
следствием успехов этих акторов в навязывании организационных
трансформаций и получении государственного одобрения на эти
новшества, которые создали для них благоприятные возможности
для обогащения. Однако, как будет показано далее, финансиализация
порождала волатильность в национальных экономиках и к началу
XXI века создала такой же масштаб нестабильности, с каким в 1970-х
годах столкнулся Никсон. Правда, после 2008 года реакции государ¬
ства на эту нестабильность не предполагали тех преобразующих
воздействий, которые были осуществлены благодаря Новой эконо¬
мической политике Никсона, и никогда не достигали этих целей.
101 Во введении к этой книге уже приводилось описание Дереком Боком расширяю¬
щегося разрыва между окладами юристов в государственном и частном секторах. К это¬
му описанию мы добавили, что даже оклады, которые компании платят выпускникам
юридических факультетов, померкли в сравнении с теми доходами, которые выпускники
по специальностям делового администрирования могут заработать на Уолл-стрит.
102 Michael Hirsh, Capital Offense: How Washington’s Wise Men Turned America’s Future
Over to Wall Street (Hoboken, NJ: Wiley, 2010), 61, 177.
499
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ФИНАНСЫ И ТОРГОВЛЯ ПРИ КЛИНТОНЕ
И БУШЕ-МЛАДШЕМ: ЛИБЕРАЛИЗАЦИЯ
И ОСОБЫЕ ИНТЕРЕСЫ
Вместе с перемещением центра тяжести в пределах отдельных
компаний и отраслей и между ними менялась и правитель¬
ственная политика США в финансовой и торговой сферах. По¬
литические инициативы выдвигались в ответ на экономические
кризисы, но эти реакции формировались меняющимися инте¬
ресами элит. Прежде всего, давление элит на правительство
всё больше исходило от действующих в собственных интересах
менеджеров и финансистов, которые рассматривали компании
и рынки в качестве целей для манипуляций и расчленения.
В этом заключалось отличие от предшествующих десятилетий,
когда источником этого давления были корпорации, защищённые
взаимосвязями директоров, в центре которых находились круп¬
ные банки, благодаря своим кредитам имевшие первоочередной
интерес в длительном сохранении организационной целостности
своих корпоративных клиентов.
Американские банки и другие финансовые компании были
в состоянии извлекать преимущества из тех глобальных воз¬
можностей, которые открыло для них правительство при помо¬
щи взаимосвязанных процессов дерегулирования и фактически
обеспечиваемых государством гарантий. Банковские регуляторы
всё большего количества государств, принявших Базельское со¬
глашение 1988 года, определяли силу банков своих стран по
критерию отношения капитала к активам, а не по резервам де¬
нежных средств. Благодаря этому кредиты и другие инструменты,
сформированные американскими финансовыми компаниями, стали
привлекательными для иностранных покупателей, что позволило
американским банкам брать на себя всё большие риски, зная,
что для их ставок в игре найдутся зарубежные рынки103.
юз этот и последующие два абзаца основаны на работах: Konings, Development of
American Finance, 131-60, и Raghuram G. Rajan, Fault Lines: How Hidden Fractures Still
Threaten the World Economy (Princeton: Princeton University Press, 2010).
500
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
Стимулом для принятия рисков американскими банками ста¬
ло решение ФРС о предоставлении помощи крупным банкам,
которые оказались в опасности из-за долгового кризиса в Мек¬
сике в 1982 году. С тех пор ФРС продолжала подобную политику,
благодаря чему банки получили возможность создавать новые
разновидности финансовых инструментов (наиболее значимыми
из них стали деривативы) и спекулировать ими. Принятое в 2000-х
годах решение ФРС рассматривать ипотечные ценные бумаги в ка¬
честве низкорисковых и ликвидных активов способствовало тому,
что банки держали их на своих балансовых счетах, и делало их
привлекательными для других банков и пенсионных фондов не
только в Соединённых Штатах, но и в Европе. «Простофилей, в об-
щем-то, оказывался всякий, кто имел деньги для инвестирования
и доверял инвестиционным банкам и рейтинговым агентствам.
Таких в финансовой индустрии открыто называли обобщённым
понятием "Дюссельдорф"»1(1'.
Любой кризис и растущая взаимосвязанность американских
и зарубежных банков и финансовых компаний увеличивали мо¬
гущество ФРС, которая могла манипулировать процентными
ставками, посылая тонкие сигналы. Могущество ФРС усиливалось
колоссальной репутацией её председателя Алана Гринспена, счи¬
тавшегося экономическим мудрецом. (Правда, кризис 2008 года
и признание Гринспена, что этот крах оставил его «в состоя¬
нии потрясённого неверия»104 105, демонстрировали, что его имидж
«маэстро» стабильной и вечно растущей экономики США был
крайне преувеличен, если вообще был заслужен.) ФРС не могла
контролировать объёмы кредитования, «однако у неё появилась
чрезвычайная способность ориентировать потоки кредитных
средств, управлять ими и стабилизировать их. Кроме того, ФРС
могла использовать эту способность для ликвидации узких мест
рынка и стимулирования дальнейшей финансовой экспансии,
104 Galbraith, «The Great Crisis and the Financial Sector», 238. [“Дюссельдорф” - Обыгры¬
вается буквальное значение названия немецкого города: Diissel (дурак, болван) и Dorf
(деревня) - прим, переводчика.]
los Edmund Andrews, «Greenspan Concedes Error on Regulation», New York Times, Octo¬
ber 23, 2008.
501
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
тем самым гарантируя, что создание ликвидности не просочится
в реальную экономику и не вызовет инфляцию»106.
Могущество ФРС демонстрировала и её способность контро¬
лировать последствия для финансового сектора краха доткомов
в 2000 году и событий 11 сентября, хотя в первом случае за об¬
валом индекса NASDAQ последовала общая рецессия.
На макроэкономическом уровне Министерство финансов США
и ФРС в 1990-х годах принимали новые фискальные и монетарные
меры, чтобы справиться с угрозами для «стабильности междуна¬
родных финансов»107, которые были унаследованы от Соглаше¬
ния «Плаза». Как отмечалось выше, вызванная этим соглашением
фактическая девальвация доллара после 1985 года позволила
американским компаниям захватывать экспортные рынки за счёт
компаний из Европы и Японии. Однако к началу 1990-х годов
уступка японскими компаниями экспортных рынков в пользу
американских конкурентов привела к рецессии в Японии, а вместе
с ней — к риску глобального финансового кризиса в том случае,
если бы японское правительство и инвесторы ради собственного
спасения продали принадлежащие им казначейские облигации
США. Выходом из этой опасности было так называемое Обратное
Соглашение «Плаза» 1995 года, которое за счёт ревальвации доллара
при одновременном сохранении американских процентных ставок
на общем низком уровне, который сохраняется до сегодняшнего
дня, гарантирует, что американцы будут покупать иностранные
товары, а все отрасли американской промышленности, за исклю¬
чением нескольких технологически передовых секторов, будут
неконкурентоспособны в глобальном масштабе.
Результаты этой макроэкономической стратегии ёмко харак¬
теризует Хо-фун Хун: «На протяжении нескольких десятилетий
США имели крупнейший дефицит торговли с остальным миром,
тогда как все прочие ключевые экономики (Европа, Китай, Япония
и т. д.) имели профицит разного масштаба. Начиная с 1980-х
106 Konings, Development of American Finance, 149.
107 Arrighi, Adam Smith in Beijing, 111 and passim / Арриги. Адам Смит в Пекине, с. 126
и далее; см. тж. Brenner, Boom and the Bubble.
502
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
годов США ведут мир в глобализацию, открывая собственный
рынок для иностранного промышленного экспорта в обмен на
открытость их торговых партнёров для американских инвестиций.
Следствием этого является масштабный исход американских
промышленников в страны с низкими заработными платами
наподобие Мексики и Китая для производства там потреби¬
тельских товаров и экспорта обратно в США... США всегда
являются "потребителем последней инстанции" для глобальной
экономики. Без американских потребителей никакой глобали¬
зации не будет»108.
Дэвид Отор и его соавторы представляют данные, демонстри¬
рующие влияние дефицита торговли США с Китаем на доходы
американских трудящихся, и высчитывают, что любой прирост
импорта из Китая в размере 1000 долларов на одного работника
в 1990-2007 годах вёл к «потере заработков в размере 213 долларов
в год на одного взрослого американца»109.
Как американские капиталисты извлекают выгоды из этой си¬
стемы? И каким образом американские потребители оказываются
в состоянии покупать промышленную продукцию, произведённую
за пределами США, если их заработные платы не растут? Ответ
на первый вопрос в двух словах — финансовые спекуляции, а од¬
нословный ответ на второй вопрос — кредитование. Разберём
механизмы, которые поддерживали экономику США с 1990-х до
2008 года, позволяя обычным американцам и их правительству
заимствовать всё больше денег, что открывало возможности для
обогащения финансистов, сводя американских заёмщиков с зару¬
бежными кредиторами, которые стремились запустить в повторное
обращение доллары, полученные ими от профицитов в торговле
с Америкой.
Как отмечалось ещё во введении, долг федерального правитель¬
ства в показателях доли ВВП в 1981-2008 годах более чем удвоился,
108 Ho-fung Hung, «Сап We Have Globalization Without the US?», Policy Trajectories, Feb¬
ruary 10, 2017.
109 David H. Autor, David Dorn, and Gordon H. Hanson, «The China Shock: Learning from
Labor Market Adjustment to Large Changes in Trade», National Bureau of Economic Re¬
search, Working Paper no. 21906 (2016), 32, 31.
503
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
увеличившись с 31,7% до 67,7%. Однако частный долг значительно
опережал государственный. «В 2000-2007 годах совокупный [долг
домохозяйств] удвоился, достигнув 14 трлн долларов, а соотно¬
шение долга домохозяйств к их доходам взлетело с 1,4 до 2,1»110.
Наиболее быстрый прирост долга был характерен для финансовых
компаний — их долг увеличился с 19,7% ВВП в 1979 году до 117,9%
в 2007 году1".
Исторический контекст этой аномальной экспансии ипотечного
и потребительского кредитования за последнюю четверть века
задаёт Моника Прейсед”2. На протяжении XX века правительство
США стояло особняком от других богатых государств за счёт мас¬
штабных мер, благодаря которым кредит становился доступным.
Сначала этот доступ получили фермеры, которые в 1890-1930-х
годах возглавляли движения, требовавшие расширения кредито¬
вания, чтобы справиться с падением товарных цен, вызванных
их постоянно растущей производительностью. Затем кредит стал
доступен ещё большему количеству граждан благодаря политике
Нового курса, ветеранским, а в дальнейшем и более общим феде¬
ральным программам субсидирования ипотечных займов, кредитов
для малого бизнеса и образовательных кредитов.
Благодаря масштабу доступности кредита и либеральным ус¬
ловиям получения подобных займов эти программы создавали
отличие между Соединёнными Штатами и Европой. Как утвержда¬
ет Прейсед113, более масштабное проникновение кредитования
означало, что после того, как Соединённые Штаты в 1980-х годах
пошли по тому же пути банковского дерегулирования, что и Ев¬
ропа, в Америке объём долга был значительно больше и при этом
подпитывал взрыв спекулятивных операций, которые сделали
возможным финансовый крах 2008 года.
Банки могли делать рискованные займы потребителям, владельцам
жилья и компаниям только по мере того, как федеральные регу-
110 Mian and Sufi, House of Debt, 4.
111 Kotz, Rise and Fall of Neoliberal Capitalism, 129.
112 Monica Prasad, The Land of Too Much: American Abundance and the Paradox of Po¬
verty (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2012).
113 Ibid.; см. тж. Rajan, Fault Lines; Mian and Sufi, House of Debt.
504
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
ляторы ослабляли ограничения. В 1990-2000-х годах общей целью
ФРС было стимулирование роста при одновременном сохранении
низкого уровня инфляции, который был сформирован ФРС в 1980-х.
Мягкая монетарная политика стала первоочередным и наиболее
эффективным способом стимулирования американской экономики,
поскольку восстановление рабочих мест после рецессий 1990-1991,
2001 и 2008 годов шло медленнее и слабее, чем после предыдущих
рецессий114. Расправа с системой социального обеспечения при Рей¬
гане снижала контрциклический эффект федеральных программ,
прежде всего по страхованию от безработицы: они охватывали лишь
половину из тех, кто потерял работу во время рецессий 1990-1991
и 2001 годов. После кризиса 2008 года эта доля выросла до двух
третей благодаря расширению льгот, ставших доступными в соответ¬
ствии с законом «О восстановлении Америки и реинвестировании»,
т. е. благодаря пакету стимулов Обамы115 116. Таким образом, за исклю¬
чением 2009 года, главным и зачастую единственным источником
стимулов в периоды рецессий выступала ФРС, что заставляло её
реагировать впечатляющим снижением ставок. Например, после
краха NASDAQ в 2000-2001 годах ФРС снизила краткосрочные про¬
центные ставки с 6,5% в январе 2001 года до 1% в июне 2003 года"6.
Впрыскивание в экономику США масштабных объёмов кредит¬
ных средств имело дестабилизирующие последствия во всём мире.
Устойчиво низкие ставки ФРС выталкивали деньги за пределы
США в поисках более высокой доходности, и наиболее значитель¬
ная доходность обнаруживалась в странах с низкими и средними
доходами, которые в 1990-х годах пережили 72 финансовых кри¬
зиса. Причины кризисов 1980-х годов были связаны с тем, что
отдельные страны (наиболее известный пример — Мексика) и их
частные компании перенапрягали свои силы и брали на себя долги,
которые было невозможно выплатить. Напротив, большинство
кризисов 1990-х годов были вызваны стремительными оттоками
114 Rajan, Fault Lines, chapter 4.
115 Casey Mulligan, «Unemployment Compensation over Time», New York Times, December
21, 2011.
116 Rajan, Fault Lines, 105.
505
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
«горячих денег» из тех или иных стран, когда инвесторы искали
ещё более высокую доходность, паниковали при спекулятивных
падениях валюты какой-нибудь страны-заёмщика или при повы¬
шениях американских или европейских процентных ставок, либо
же инвесторы оказывались под давлением, поскольку другие спе¬
кулянты совершали «короткие» продажи облигаций этой страны.
Опять же, в отличие от 1980-х годов, когда банки расширяли
кредитование правительств Третьего мира напрямую, в 1990-х
деньги проходили через нью-йоркские банки в виде краткосрочных
облигаций, которые передавали риск от банков их держателям.
«Облигационный долг увеличился с 20% совокупного частного
кредита для стран с "возникающими рынками" в 1990 году до
70% в 1997 году»”7.
Использование облигаций, а не кредитов гарантировало аме¬
риканским банкам отсутствие прямого риска в ходе большинства
кризисов 1990-х годов, Но даже несмотря на это, Министерство
финансов США вмешивалось во многие из этих кризисов, «дабы га¬
рантировать, что соответствующие страны будут недолго оставаться
исключёнными из международных рынков капитала, [и] обеспечить
этим странам возможность доступа к ещё более неустойчивым
инструментам, которые всё больше доминировали на данных
рынках»117 118. Американский Минфин действовал в одностороннем
порядке, поскольку конгрессмены не хотели официально заявлять
о том, что голосовали за предоставление помощи другим странам,
однако они были готовы выступать пассивными наблюдателями
этого процесса, когда Минфин реализовывал полномочия, которые
никогда ему явно не предоставлялись законом. В ход кризисов
вмешивалась и ФРС, снижая американские процентные ставки,
чтобы вытеснить капитал обратно на развивающиеся рынки и тем
самым их успокоить.
В то же время центробанки иностранных государств, стремясь
сохранить курсы своих валют на настолько низком уровне, чтобы
можно было продолжать экспорт, скупали доллары и вкладывали
117 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 248, 249.
118 Ibid., 248 and passim.
506
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
их в правительственные облигации США119. В богатых странах,
в особенности в Японии и Германии, частные банки скупали аме¬
риканские ценные бумаги с помощью долларовых вкладов своих
клиентов. Таким образом, американцы инвестировали в небе¬
зопасные инструменты за рубежом, а деньги поступали обратно
в гарантированные инвестиции США. «В некоторых отношениях
политика ФРС превращала Соединённые Штаты в гигантский
хедж-фонд, инвестирующий в рискованные активы по всему
миру и финансируемый при помощи [гарантированного] долга,
выпущенного для всего мира»120. Посредником в этом финансовом
арбитраже благодаря ипотечным кредитам стал американский
рынок жилья. ФРС стимулировала этот процесс, «поскольку по
мере падения номинальных процентных ставок домовладельцы
рефинансировали ипотечные кредиты, благодаря чему значи¬
тельная покупательная способность сдвигалась от кругов рантье
в направлении отдельных лиц с более высокой склонностью
к приобретению товаров, услуг и жилья. Это потребление, в свою
очередь, порождало новые рабочие места за счёт стандартных
кейнсианских мультипликативных эффектов и поддерживало
экспансию, помогая перемещению федерального бюджета США
в профицитную зону и тем самым позволяя ФРС продолжать
снижение процентных ставок»121.
Возможности американских банков вовлекать в использование
для других целей торговых профицитов прочих стран и зарабатывать
на этом, а также на горячих (и зачастую криминальных) деньгах
появились благодаря торговым соглашениям, которые открывали
зарубежные рынки для американских финансовых компаний. Эти
соглашения также создавали невыгодные условия для американ¬
ских промышленников, поскольку в первую очередь формировали
торговые профициты. Торговые переговоры неизбежно требуют
уступок, и переговорщики любой страны должны решить, каким
119 Ho-fung Hung, The China Boom: Why China Will Not Rule the World (New York: Colum¬
bia University Press, 2016).
120 Rajan, Fault Lines, 109.
121 Schwartz, War Without End, 268.
507
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
отраслям её экономики они будут благоприятствовать, а какие будут
принесены в жертву в обмен на преимущества в других секторах.
Изменения американских целей с 1945 года по настоящее время
отражают сдвиги в балансе между элитами США. По сути, в рамках
серии раундов ГАТТ с 1949 по 1979 годы, а до этого двусторонних
соглашений, заключавшихся администрацией Рузвельта, Соединённые
Штаты выражали интересы своих промышленников.
Первым случаем, когда интересы финансовых компаний по¬
лучили признание (хотя и в балансе с промышленностью), был
закон о торговле 1974 года. Он облегчил «исполнительной власти
действия против демпинга и незаконного субсидирования» со
стороны иностранных государств, что способствовало ослаблению
противодействия промышленников дальнейшим соглашениям о ли¬
берализации торговли. Этот закон также позволял президентам
вести переговоры по соглашениям, направленным на «нетарифные
барьеры. [Кроме того, закон о торговле сформировал] процедуру
"кратчайшего пути", [которая] не позволяла Конгрессу смягчать
уступки США в международной торговле, а лишь давала возмож¬
ность принимать или отклонять международные торговые согла¬
шения в целом»122. Этот механизм кратчайшего пути в сочетании
с отдельными уступками и субсидиями для ключевых отраслей
промышленности наподобие сталелитейной и текстильной поз¬
волял президентам проталкивать через Конгресс одно торговое
соглашение за другим123.
«Поэтому главной целью Соединённых Штатов на старте ново¬
го, Уругвайского, раунда многосторонних торговых переговоров
было подвести под юрисдикцию ГАТТ так называемые "новые
темы" — услуги, инвестиции и интеллектуальную собственность»124.
Соглашением, которое появилось по итогам этого раунда и было
ратифицировано в 1994 году, была создана Всемирная торговая
организация (ВТО), наделённая полномочиями налагать штрафные
122 Nitsan Chorev, «Fixing Globalization Institutionally: US Domestic Politics of International
Trade», International Sociology 25 (2010): 63.
123 Ibid.; Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 223-45.
124 Chorev, «Fixing Globalization Institutionally», 64.
508
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
санкции за недобросовестные торговые практики. В результате
для отдельных стран стало слишком накладно сохранять торговые
барьеры, признанные нарушающими соглашение, что подрывало
способность промышленных корпораций защищать собственные
внутренние рынки12"’.
В 2001 году стартовал Дохийский раунд глобальных торговых
переговоров, задачей которого была развитие достижений Уругвай¬
ского раунда, однако он оказался безрезультатным125 126. Впрочем,
в процессе Соединённые Штаты подписали ряд двух- и много¬
сторонних торговых договоров, наиболее известным из которых
стало соглашение НАФТА с Канадой и Мексикой 1994 года, а также
серию соглашений с центрально- и южноамериканскими стра¬
нами, Иорданией, Бахрейном, Марокко, Сингапуром и, наконец,
Южной Кореей в 2012 году. В 2016 году удалось подписать согла¬
шение о Транстихоокеанском партнёрстве (ТТЛ), но уже через год
в первую же неделю своего президентства Дональд Трамп вывел
из него Соединённые Штаты ещё до того, как оно могло быть
ратифицировано. (Хотя и неизвестно, смогла бы Хиллари Клин¬
тон в случае избрания президентом преодолеть противостояние
в Конгрессе и собственную критику ТТЛ, звучавшую в ходе её
кампании 2016 года, чтобы ратификация состоялась.) Переговоры
по Трансатлантическому торговому и инвестиционному партнёрству
между Соединенными Штатами и Евросоюзом в конце президент¬
ства Обамы остались незавершёнными.
В США от режимов НАФТА и ВТО больше всего выиграли Голли¬
вуд, производители программного обеспечения, а в первую очередь
финансовые корпорации, которые получали доступ во всё большее
количество стран по всему миру127. Все торговые соглашения шли
на пользу и сельскому хозяйству США и Европы в ущерб аграриям
125 Ibid.; Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 223-45.
126 Kristen Hopewell, Breaking the WTO: How Emerging Powers Disrupted the Neoliberal
Project (Stanford: Stanford University Press, 2016).
127 Malcolm Fairbrother, «Economists, Capitalists, and the Making of Globalization: North
American Free Trade in Comparative-Historical Perspective», American Journal of Sociology
119 (2014); Tim Woods and Theresa Morris, «Fast Tracking Trade Policy: State Structures
and NGO Influence during the NAFTA Negotiations», Research in Political Sociology 15 (2007).
509
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в остальном мире128. Обрабатывающая промышленность же, по сути
дела, была принесена в жертву выгодам финансов, нескольким
секторам передового хайтека и шоу-бизнеса. Однако даже несмотря
на то, что торговые соглашения и способы их реализации уничто¬
жают рабочие места и мощности американского обрабатывающего
сектора, компании, которые владели соответствующими пред¬
приятиями, или их преемники по-прежнему получают выгоды от
подразумеваемой рассматриваемыми соглашениями защиты своей
«интеллектуальной собственности». Мануэль Монтес и Владимир
Попов демонстрируют, что развивающимся странам реализация
прав интеллектуальной собственности ежегодно обходится в 60
млрд долларов, причём почти все эти средства достаются амери¬
канским и европейским компаниям129. По сути дела, трудящиеся
в американском обрабатывающем секторе теряли свои рабочие
места, а топ-менеджеры и акционеры продолжали получать при¬
быль от патентов своих компаний, а также от сохраняющейся
возможности контролировать поставки и сбытовые сети, которые
остаются за этими «виртуальными фирмами».
Потребительские расходы и финансовые схемы усиливали друг
друга. Американцы могли выступать всемирными потребителями
последней инстанции лишь в том случае, если у них по-прежнему
был доступ к всё более увеличивающимся объёмам кредитования.
Если финансовые институты и компании, которые прекращали
инвестировать в производство реальных товаров и услуг, хотели
нарастить свою прибыльность, им требовалось отыскать новые
благоприятные возможности для перемещения капитала по все¬
му миру. Решение проблем как американских потребителей, так
и американских финансистов было обнаружено в секторе недвижи¬
мости — крупнейшем резерве богатства, принадлежавшем амери¬
канцам за рамками верхнего 1%130 и, как следствие, выступавшем
128 Hopewell, Breaking the WTO.
129 Manuel Montes and Vladimir Popov, «Bridging the Gap: A New World Economic Or¬
der for Development?», Calhoun and Derlugian, Aftermath: A New Global Economic Order?,
127-30.
130 Emmanuel Saez and Gabriel Zucman, «Wealth Inequality in the United States since
1913: Evidence from Capitalized Income Tax Data», Quarterly Journal of Economics 131
510
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
преобладающим источником обеспечения по кредитам и основной
сферой для спекуляций в десятилетие, которое привело к финан¬
совому краху 2008 года.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИСТОКИ КРИЗИСА 2008 ГОДА
Законодательство, судебные постановления и решения о дере¬
гулировании со стороны ФРС и других институтов, на которые
возложена задача банковского надзора, расширяли возможности
Уолл-стрит одобрять и продавать токсичные ипотечные кредиты.
В более широком контексте все рассмотренные выше регулятор¬
ные изменения и трансформации компаний наделяли финансистов
стимулами и возможностями манипулировать ипотечным рынком,
чтобы фиксировать за своими компаниями зачастую воображаемые
прибыли и за счёт этого получать необоснованно высокие оклады
и бонусы, сколачивая личные состояния, даже несмотря на то, что
финансисты создавали риски для будущей жизнеспособности своих
компаний. «Финансиализация деятельности корпораций и подъём
Уолл-стрит способствовали тому, что фокус деятельности глав
компаний сузился до поддержания устойчивости котировок акций
в пределах горизонта времени, не превосходящего их нахождения
на Олимпе бизнеса»131.
Первоначально дерегулирование предназначалось для того,
чтобы не допустить возникновения неплатёжеспособности ссудо-
сберегательных ассоциаций и прочих банков, основой баланса
которых были долгосрочные ипотечные кредиты, в описанной
выше ситуации, когда Волкер повысил процентные ставки. Закон
1980 года «О дерегулировании кредитных институтов и денежно-
кредитном контроле» препятствовал введению отдельными штатами
законов о более высоких ставках по первым ипотечным кредитам.
Закон «О паритете в альтернативном ипотечном кредитовании»
1982 года, являвшийся частью закона Гарна-Сен-Жермена, разрешил
ипотечные кредиты с плавающей процентной ставкой, с отрица¬
ешь).
131 Hacker and Pierson, American Amnesia, 354.
511
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
тельной амортизацией132 и с досрочным погашением крупным
разовым платежом. Эти законы подтвердили предшествующие
регуляторные меры, предпринятые Федеральным советом банков
жилищного кредита, которые позволили сберегательным учреж¬
дениям с федеральной лицензией одобрять ипотечные кредиты
с переменными ставками, а затем расширили эту возможность на
аналогичные структуры, лицензированные штатами, предвосхитив
их законодательство.
Закон о поддержке вторичного ипотечного рынка 1984 года
легализовал частный рынок ценных бумаг, обеспеченных ипотеч¬
ными кредитами (MBS). Закон о налоговой реформе 1986 года
позволил избегать двойного налогообложения по этим бумагам.
Два эти закона в совокупности сделали финансово обоснованным
для частных компаний решение набирать более крупные и более
рискованные ипотечные займы, чем было позволено выкупать
Федеральной национальной ассоциации ипотечного кредитования
(Fannie Мае) и Федеральной корпорации жилищных ипотечных
кредитов (Freddie Mac). Впрочем, в дальнейшем они получили
разрешение брать на себя рискованные, пусть и не особо круп¬
ные ипотеки133.
Как только Конгресс и регуляторы позволили банкам одобрять
рискованные ипотечные кредиты, банки обрели уверенность, что
смогут зарабатывать на подобных ипотеках, невзирая на очевид-
132 С отрицательной амортизацией - Имеются в виду условия кредитования,
когда невыплаченные проценты по кредиту добавляются к остатку невыплаченной
основной суммы. Такая схема выплат поначалу кажется гибкой для заёмщика, но
в итоге его расходы по погашению кредита могут существенно увеличиться (прим,
переводчика).
133 Эти и следующие девять абзацев основаны на работах: Jennifer Taub, Other Peo¬
ple’s Houses: How Decades of Bailouts, Captive Regulators, and Toxic Bankers Made Home
Mortgages a Thrilling Business (New Haven: Yale University Press, 2014), 222-46; James
Crotty, «Structural Causes of the Global Financial Crisis: A Critical Assessment of the ‘New
Financial Architecture’», Cambridge Journal of Economics 33 (2009); Hersh Shefrin and Meir
Statman, «Behavioral Finance in the Financial Crisis: Market Efficiency, Minsky and Keynes»,
Rethinking the Financial Crisis, ed. Alan S. Blinder, Andrew W. Loh, and Robert M. Solow
(New York: Russell Sage, 2012); Robert A. Jarrow, «The Role of ABSs, CDSs, and CDOs in the
Credit Crisis and the Economy», Rethinking the Financial Crisis и Galbraith, «Great Crisis and
the Financial Sector», за исключением двух абзацев о компании AIG, основанных на:
Phil Angelides, The Financial crisis Inquiry Report (New York: Public Affairs, 2011), а также
упомянутой выше статье Джеймса Кротти.
512
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
ные финансовые слабости их заёмщиков — за счёт большого
количества усиливавших друг друга и сыпавшихся как из рога
изобилия правовых, регуляторных и законодательных решений.
Принятое в 1993 году решение Верховного суда по делу Нобел-
мена против American Savings Bank134 препятствовало тому, чтобы
судьи, ведущие дела о банкротстве, сокращали основную сумму
долга по ипотечным кредитам. Это дало банкам ложное ощущение
гарантии того, что они смогут получить обратно свои деньги,
даже если люди будут объявлять себя банкротами. В 1996 году
Управление по надзору за сбережениями Министерства финан¬
сов США приняло распоряжение, позволившее сберегательным
учреждениям с федеральной лицензией игнорировать законы
штатов о защите прав потребителей. Кроме того, этот орган
позволил сберегательным учреждениям предлагать ипотечные
кредиты со штрафами за досрочное погашение. Оба эти регуля¬
торных изменения со стороны указанной структуры Минфина
расширяли возможности банков по одобрению грабительских
кредитов, которые были более прибыльными, чем традиционные
ипотечные займы.
В середине 1990-х годов Fannie Мае и Freddie Mac (обе эти ор¬
ганизации являлись акционерными коммерческими корпорациями
с федеральными лицензиями и подразумеваемыми федеральны¬
ми гарантиями) приступили к выкупу всё большего количества
ипотечных кредитов, которые банки одобряли даже при небольших
первоначальных взносах и без документов о доходах покупателей
жилья — такие ссуды метко именовались «псевдокредитами» (liar
loans). Всё это шло на пользу акционерам и топ-менеджерам Fannie
и Freddie, поскольку эти корпорации зарабатывали на «упаковке»
и перепродаже ипотечных кредитов, выкупленных у банков, в виде
ценных бумаг с ипотечным обеспечением. С 1998 по 2004 годы
глава Fannie Мае Фрэнклин Рейнс получил в виде окладов и бону¬
134 American Savings Bank - В решении по этому делу Верховный суд США покончил
с практикой, прежде популярной среди многих оказавшихся на грани банкротства
ипотечных заёмщиков категории «сабпрайм» (без обеспечения по кредиту), которым
удавалось добиваться того, что их обязательства урезались до текущей стоимости
жилья (прим, переводчика).
513
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
сов 91,1 млн долларов135 на основании прибылей, которые в итоге
оказались фиктивными. Однако до того, как Fannie Мае и Freddie
Mac рухнули и были взяты под контроль Министерством финан¬
сов, они выступали в качестве покупателей первой и последней
инстанций, что позволяло банкам искать рынки для токсичных
ипотечных кредитов и тем самым продолжать одобрение новых
ипотек, не задействуя собственный капитал на продолжительное
время. Поддержка этих ипотечных кредитов со стороны Fannie
и Freddie также выступала стимулом для частных покупателей
пакетных ипотечных продуктов.
Благодаря регуляторным изменениям банки получили возмож¬
ность связывать ипотечные кредиты во всё более сложные цен¬
ные бумаги, которые можно было продавать другим финансовым
компаниям. В 1992 году Комиссия по ценным бумагам и рынкам
издала правило За-7, которое гарантировало, что структуры, созда¬
вавшие обеспеченные долгом обязательства (CDO/ОДО), не будут
классифицироваться в качестве «инвестиционных компаний». Это
минимизировало надзор со стороны комиссии и вероятность того,
что в ОДО и в компаниях, которые выпускали эти бумаги, будет
выявлено мошенничество. Ослабление правил учёта со стороны
регулирующих ведомств позволило банкам помещать ОДО в заба¬
лансовые структуры, утаивая дефолтные риски. В ноябре 2001 года
ФРС и три других регулирующих банковскую сферу агентства
(Управление по контролю над денежным обращением, Управление
по надзору за сбережениями и Федеральная корпорация страхова¬
ния вкладов) согласились уменьшить весовой коэффициент риска
для ценных бумаг с ипотечным обеспечением (MBS/ИЦБ) с 50% до
20%, что снизило размер капитала, который банкам приходилось
держать в резервах для покрытия данных инвестиций.
Банки и финансовые компании также создавали кредитные де¬
фолтные свопы136 (КДС), которые продавались покупателям жилищных
135 Marcy Gordon, «Franklin Raines to Pay $24.7 Million to Settle Fannie Mae Lawsuit»,
Seattle Times, April 18, 2008.
136 Кредитные дефолтные свопы — Разновидность деривативов (производных финан¬
совых инструментов), представляющая собой страховую гарантию от невыполнения
контрагентом — как физическим или юридическим лицом, так и государством — своих
514
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
ИЦБ и ОДО в подражание гарантиям Freddie и Fannie, и тем самым
ложно убеждали покупателей, что их инвестиции в безопасно¬
сти. Закон «О модернизации операций с товарными фьючерсами»
2000 года открыл возможности для рынка КДС, позволив инвесторам
покупать эти свопы за долговые ценные бумаги, которыми они не
владели. Это привело к взрывному распространению КДС, при по¬
мощи которых велась игра на ценных бумагах без инвестирования
в них. Упомянутый закон также разрешил закреплённое на уровне
штатов регулирование деривативов по муниципальным облигациям.
Это позволило банкам навязчиво предлагать сложные продукты
финансового инжиниринга муниципальным чиновникам, которые
были не в состоянии понять, что именно им продают.
«Получившаяся неразбериха позволила финансистам поправить
дела с прибылями, но заодно примечательным образом увеличилось
количество случаев коррупции, мошенничества и коммерческого
подкупа. Перечень серьёзных скандалов, зарождавшихся в этот
период на рынке муниципальных ценных бумаг, обескуражива¬
ет: список расследований, начатых федеральными ведомствами,
возглавляют случаи подкупа, отмывания откатов, "сжигания до-
н 1 07
ходности , мошенничеств в ходе тендеров, чрезмерных пакетов
компенсаций и вознаграждений, а также различных сговоров»137 138.
По сути, закон «О модернизации операций с товарными фью¬
черсами» покончил со всеми правовыми ограничениями для дери¬
вативов. Возглавлявшая Комиссию по торговле товарными фью¬
черсами Бруксли Борн стремилась издавать новые регулирующие
правила для деривативов. Однако в последние годы администрации
долговых обязательств. Внедрение КДС началось в 1994 году по инициативе Блайт
Мастерс, топ-менеджера банка JP Morgan Chase, и вскоре они стали одним из самых
популярных видов деривативов (прим, переводчика).
137 Сжигания доходности (yield burning) — Один из наиболее распространённых ви¬
дов мошенничества с муниципальными облигациями в США, впервые обнаруженный
ещё в 1994 году. Схема предполагает извлечение прибыли на разнице процентных
ставок по облигациям разных выпусков с использованием казначейских ценных бу¬
маг в качестве промежуточного инструмента. Основными бенефициарами выступали
организаторы эмиссий муниципальных облигаций — зачастую финансовые компании
Уолл-стрит (прим, переводчика).
138 L. Owen Kirkpatrick, «The New Urban Fiscal Crisis: Finance, Democracy, and Municipal
Debt», Politics and Society 44 (2016): 51.
515
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Клинтона её усилиям воспрепятствовала объединённая оппозиция
в лице главы ФРС Гринспена и двух министров финансов — Роберта
Рубина и его преемника Лоуренса Саммерса.
Необходимость в подобном регулировании была продемонстри¬
рована его отсутствием в эпопее вокруг корпорации AIG («Аме¬
риканская международная группа»), которая выступала основным
продавцом КДС. Она плотно занялась этим бизнесом после того,
как в 2005 году была поймана на подделке финансовой отчетности,
после чего ей пришлось пересмотреть свои доходы за предше¬
ствующие пять лет. Бухгалтерское мошенничество AIG не стало
поводом для более тщательного надзора за её новым бизнесом
с КДС со стороны федеральных регуляторов. В 2008 году накануне
банкротства, спровоцированного выпуском КДС, которые было
невозможно покрыть, AIG получила несколько пакетов помощи
со стороны Федрезерва, совокупный объём которых, как затем
оказалось, составил 180 млрд долларов. В результате AIG была
национализирована правительством, которому досталось 80%
корпорации.
После этой катастрофы и экстренных мер по спасению AIG воз¬
наградила «377 членов дивизиона [финансовых продуктов] бонусами
на общую сумму в 220 млн долларов за 2008 год», несмотря на
то, что «данное подразделение в том же году получило убыток
в 40,5 млрд долларов»139. В следующем году топ-менеджеры AIG
получили бонусы на 165 млн долларов. Попытки принять законы
о налогообложении этих бонусов, а также бонусов, полученных
топ-менеджерами любых других компаний, которые получают
срочную финансовую помощь со стороны федерального пра¬
вительства, провалились в Конгрессе после того, как президент
Обама сообщил банкирам, что «не хотел оживлять» эти попытки140.
В свою очередь, министр финансов Тимоти Гейтнер и Лоуренс
Саммерс (он вернулся в правительственные структуры в качестве
назначенного Обамой директора Национального экономического
139 Crotty, «Structural Causes of the Global Financial Crisis», 565.
140 Dave Gustafson, «Obama Prods Bankers to Do More to Revive US Economy», PBS
Newshour, December 14, 2009.
516
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
совета) занимались лоббизмом против этого закона. Некоторые
из топ-менеджеров добровольно отказались от своих бонусов,
а правительство в итоге с лихвой окупило деньги, авансированные
AIG141. Эта история позволяет предположить, что правительство
получило бы финансовые выгоды, если бы национализировало
банки, а не предоставляло им экстренную помощь.
При администрации Буша-младшего дерегулирование и стиму¬
лирование спекуляций продолжались. В 2004 году Комиссия по
ценным бумагам и рынкам издала распоряжение, на основании
которых сокращался размер чистого капитала, необходимого пяти
крупнейшим брокерско-дилерским компаниям — Bear Stearns,
Goldman Sachs, Lehman Brothers, Merrill Lynch и Morgan Stanley. Это
было сделано в ответ на директиву Евросоюза, которая требовала,
чтобы банки, работающие в Европе, «назвали консолидированный
инспектирующий орган в стране своей регистрации»142. Все пять
указанных корпораций выбрали в этом качестве Комиссию по
ценным бумагам, а не какой-либо другой регулирующий орган
США, безошибочно осознавая, что комиссия не будет ограничивать
или расследовать их деятельность.
Ослабленный надзор со стороны Комиссии по ценным бумагам
позволил пяти крупнейшим брокерско-дилерским корпорациям,
а заодно и более мелким фирмам использовать для заимствования
средств «краткосрочные соглашения о продаже с обратным выкупом
(РЕПО143), зачастую в режиме овернайт»144. Закон «О предотвращении
141 Авансированные AIG — После возникновения у AIG критических проблем, свя¬
занных с неоправданными рисками по ипотечным ценным бумагам, правительство
США предоставило корпорации экстренные кредиты на общую сумму более 180 млрд
в обмен на её акции (в итоге пакет их составил 92%). Для погашения этих займов
AIG пришлось распродавать свои активы, но в 2011 году долг перед властями США
действительно был погашен, а в дальнейшем прибыль ФРС и Министерства финансов
от инвестиций в компанию исчислялась в миллиардах долларов (прим, переводчика).
142 Taub, Other People’s Houses, 242.
143 РЕПО — Операция краткосрочного денежного займа под залог ценных бумаг,
оформляемая как их купля-продажа с обязательством обратного выкупа. Злоупотреб¬
ление таким способом получения срочной ликвидности стало основной причиной
банкротства банка Lehman Brothers, ставшего спусковым крючком мирового кризиса
2008 года (прим, переводчика).
144 Ibid., 242.
517
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
злоупотреблений при банкротстве и защите прав потребителей»
2005 года стимулировал подобные сделки, расширяя «специальный
режим, предоставляемый кредиторам по РЕПО при банкротстве
заемщика»145. Однако, несмотря на эти защитные механизмы,
сделки РЕПО подвергали финансовые корпорации экстремальным
рискам, поскольку в случае рыночной паники они не смогли бы
рефинансировать свои краткосрочные РЕПО и им пришлось бы
прибегать к сбрасыванию своих инвестиций, что спровоцировало
бы их крах. Подобные катастрофы предотвращались ФРС с помо¬
щью кредитов и приобретения обесценившихся активов.
Заинтересованность ФРС в том, чтобы кредитные средства и даль¬
ше текли в направлении потребителей посредством ипотек и жи¬
лищных займов, а также давние связи ФРС и других регуляторов
с банками и финансовыми корпорациями сводили на нет реали¬
зацию уже существующих регуляторных правил и препятствовали
вступлению в силу новых правил, предназначенных для новой эпохи
финансовых инструментов с значительным кредитным плечом (леве¬
риджем) и высокой сложностью. «Причина того, почему Уолл-стрит
разрабатывала всё более сложные продукты, заключалась во многом
именно в том, что для клиентов — а заодно и для регуляторов —
было слишком сложно в них разобраться»146. Клиентам здесь мало
чем помогали рейтинговые агентства, пришивавшие недостоверные
ярлыки к ипотечным ценным бумагам, поскольку этим агентствам
платили компании, чьи бумаги они оценивали, а не инвесторы,
которые их покупали. Так что, если бы хоть какое-то рейтинговое
агентство представило честные оценки ипотечных кредитов, банкиры
передали бы его бизнес агентствам-конкурентам147.
Всё более сложными становились не только финансовые продукты,
но и выпускавшие их компании, а их риски было труднее оценивать.
145 Ibid., 243.
146 Hacker and Pierson, American Amnesia, 285.
147 Crotty, «Structural Causes of the Global Financial Crisis»; Barry Eichengreen, Exorbi¬
tant Privilege: The Rise and Fall of the Dollar and the Future of the International Monetary
System (New York: Oxford University Press, 2010), 97-120 / Эйхенгрин Б. Непомерная
привилегия. Взлёт и падение доллара. М.: Издательство Института Гайдара, 2013, сс.
165-204.
518
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
«Дерегулирование позволило финансовым конгломератам стать
настолько крупными и сложными, что ни инсайдеры, ни аут¬
сайдеры не могли точно оценить их риск. Банк международных
расчётов велел национальным регуляторам разрешить банкам
самостоятельно оценивать их риски — а следовательно, и уста¬
навливать самостоятельные требования к капиталу — с помощью
основанной на исторических данных статистической процедуры
под названием "Стоимость под риском" (Value at Risk). Тем самым
государственные чиновники уступали банкам (точно так же, как
они поступили с рейтинговыми агентствами) ключевые аспекты
регуляторных полномочий»148 149.
Для определения ценности ипотечных ценных бумаг и суверен¬
ного долга на балансах банков американские банковские регуля¬
торы и международные регуляторы в соответствии с соглашением
«Базель II» использовали рейтинги агентств Moody’s и Standard
and Poor’s'49.
Банки же обрели свободу от регуляторов, поскольку им было
позволено ещё и брать на себя гораздо большие риски.
«В конце 1990-х годов банкам разрешили держать рискованные
ценные бумаги вне своих балансов в СИК (SIV) [структурных ин¬
вестиционных компаниях], для поддержки которых не требовалось
никакого капитала. Тем самым регуляторная система вынуждала
банки выносить как можно больше своих активов за баланс. Когда
в середине 2007 года спрос на рискованные финансовые продукты
охладился, созданные банками забалансовые СИК стали покупа¬
телями последней инстанции для уймы новых ОДО и ИЦБ, выпу¬
скаемых инвестиционными банками. В конце 2007 года J.P. Morgan
Chase & Со. и Citigroup имели примерно по триллиону долларов
забалансовых активов в специальных компаниях секьюритизации.
Для Citigroup это была примерно половина совокупных активов.
Предполагалось, что СИК являются обособленными структурами,
которые платят сервисный сбор своим головным банкам, но в их
148 Crotty, «Structural Causes of the Global Financial Crisis», 570-1.
149 Abdelal, Capital Rules, 162-95; Jarrow, «The Role of ABSs, CDSs, and CDOs in the Credit
Crisis and the Economy».
519
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
отношении у банков нет обязательств или гарантий. СИК делали
краткосрочные займы на коммерческом рынке ценных бумаг и ис¬
пользовали эти деньги для приобретения долгосрочных неликвид¬
ных, но очень прибыльных ценных бумаг, таких как ОДО — очень
опасная игра. Чтобы такая бумага могла получить рейтинг ААА,
а благодаря ему и низкие процентные ставки, банкам, создававшим
СИК, приходилось обеспечивать для них гарантированные кредит¬
ные линии. Это делало банки уязвимыми для проблем, которые
испытывали их якобы независимые СИК»150.
Для создания сложных продуктов у финансистов были не
только криминальные, но и идеологические причины. Банкиры
могли преподносить свои новые и всё более сложные продукты как
инновации, позволявшие им купаться в отражённых лучах славы
подлинных технических достижений в био- и информационных
технологиях и утверждать, что более существенное регулирова¬
ние может свести на нет будущие «инновации», которые неким
так и оставшимся непрояснённым способом помогут заёмщикам
и экономике в целом.
В действительности притязания финансистов на инновацион¬
ность совершенно лживы. Томас Филиппон обнаруживает, что
«сумма всех прибылей и заработных плат, выплаченных финансовых
посредникам, [которая] составляет стоимость их услуг,... [в пока¬
зателях доли ВВП США] с 1870 по 1930 годы увеличивается с 2%
до 6%. В 1950 году она падает ниже 4%, медленно повышается до
5% в 1980 году, а затем резко растет до почти 9% в 2010 году»151.
По этому росту можно отчетливо проследить подъём финан¬
совых спекуляций в 1920-х годах, а затем ещё одну такую волну,
начиная с 1980-х годов. Филиппон демонстрирует, что рост фи¬
нансовых издержек объясняется увеличением торговых операций
и «расходов на активное управление средствами152... Инвесторы
150 Crotty, «Structural Causes of the Global Financial Crisis», 570.
151 Thomas Philippon, «Finance versus Wal-Mart: Why Are Financial Services So Expen¬
sive?», Rethinking the Financial Crisis, 236-7; см. тж. Figure 9.1.
152 Активное управление средствами предполагает инвестирование, нацеленное на
получение доходности, которая превышает эффективность вложений по эталонным
котировкам, например, индексу S&.P 500 (прим, переводчика).
520
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
платят 0,67% от стоимости активов, пытаясь (по определению
тщетно) переиграть рынок»153.
Способа точно оценить, насколько эффективно это инноваци¬
онное самозванство финансистов позволяло отбиваться от регули¬
рования, не существует. В США и Европе у регуляторов были свои
причины для того, чтобы стимулировать спекулятивные финансы,
даже несмотря на то, что они превращались в очевидный пузырь.
Регуляторы не были готовы ослаблять конкурентные позиции сво¬
их банков относительно их соперников в других странах, чтобы
предотвратить казавшийся невероятным крах в ядре глобального
капитализма. Конгрессмены были счастливы прибегать к пожерт¬
вованиям Уолл-стрит на избирательные кампании. Журналисты
получали более высокие рейтинги и сами становились высоко¬
оплачиваемыми знаменитостями, рассказывая в своих материалах
о некогда занудных финансистах так, будто они были спортивными
чемпионами:
«Сеть CNBC представляла собой нечто большее, чем просто
кабельный канал деловых новостей. Это была раздевалка команды-
победителя, культурный феномен безрассудных 1990-х годов и ос¬
новной канал, который включали в барах, спортивных клубах
и офисах. CNBC стала наиболее популярным источником инфор¬
мации в кабельных сетях, поскольку её основные ведущие и кор¬
респонденты сообщали о рынке ценных бумаг с тем же хладно¬
кровием, с каким интернет-предприниматели шагали по Нижнему
Манхэттену. С главами компаний наподобие Джеффа Безоса из
Amazon и Джона Т. Чемберса из Cisco Systems в программах CNBC
носились так же, как с рок-звездами, когда некогда скучный лек¬
сикон Уолл-стрит — все эти I.P.O., коэффициент Р/Е (цена/прибыль)
и т. п. — стал модной злободневной идиоматикой»154.
Несмотря на всё более отчетливые признаки того, что спеку¬
лятивные ипотечные кредиты превратились в надувательство, ре¬
гуляторы так и не предприняли каких-либо действий. «В сентябре
153 Ibid., 245.
134 Jim Rutenberg, «CNBC Struggles to Stay Relevant; with Stocks No Longer the Big Story,
News Viewers Are Looking Elsewhere», New York Times, November 12, 2001.
521
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
2001 года пятьсот агентов ФБР были переведены с расследований
преступности среди белых воротничков на противодействие тер¬
роризму, а на смену им так никто и не пришёл, несмотря на пуб¬
личное предупреждение со стороны ФБР в 2004 году о том, что
мы столкнулись с "эпидемией ипотечного мошенничества''»155. ФРС
в соответствии с законом «О защите домовладения и заложенно¬
го жилья» 1994 года имела полномочия устанавливать правила
ипотечного кредитования так, чтобы, используя формулировку
этого акта, запрещать «недобросовестные,... обманные [ссуды и]
практики злоупотреблений с кредитами или же практики не в инте¬
ресах заёмщика». Однако Гринспен так и не предпринял каких-либо
действий. Управление по контролю денежного обращения блоки¬
ровало все попытки генеральных прокуроров расследовать дела
о мошенническом кредитовании в отношении банков156.
Джеймс Гэлбрейт сравнивает эту волну ипотечного мошенни¬
чества с преступным кругом, в котором «ипотечные изобретатели
оказывались, по сути, фальшивомонетчиками. Они производили
документы, которые напоминали ипотечные кредиты, но те, кто
это делал, знали, что это "липа", обречённая либо на пересмотр,
либо на дефолт. Это ремесло описывал целый тайный словарь:
псевдокредиты, кредиты NINJA (нет доходов, нет работы или ак¬
тивов — по income по job or assets), нейтронные кредиты (люди
будут уничтожены, но дом останется невредимым), токсичный
мусор. Только это обстоятельство отчётливо демонстрирует, что
участники всех этих мероприятий знали, чем занимались. При
этом... практически все оценщики в некоторых сферах сообщали,
что на них оказывается давление, чтобы они раздували свои от¬
чёты для обоснования более крупных кредитов. Никакого честного
обоснования для раздутой оценки нет.
Затем фальшивые кредиты связывались и отмывались — в точ¬
ном смысле этого слова, известном из наркоторговли, — рейтин¬
говыми агентствами, которые давали бумагам с рейтингом ВВВ
ярлык ААА, вообще не требуя обосновывающих это документов
155 Galbraith, «Great Crisis and the Financial Sector», 236-7.
156 Taub, Other People’s Houses, 222-46.
522
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
или не глядя в них... Далее отмытая бумага укрывалась (опять
же, в точном смысле слова, известном тем, кто сбывает краденое)
крупными инвестиционными банками. Например, Lehman Brothers
имел крупнейшие объёмы торговли псевдокредитами. Goldman Sachs
долго занимался токсичными облигациями, пока не приблизился
конец — в этот момент корпорация стала масштабно их "шортить'',
сбрасывая свои активы по бросовой цене доверчивым клиентам
к их последующему огорчению»157.
Всё большая опора банков на кредитное плечо подразумевала,
что даже небольшое увеличение планки, за которой наступает
неспособность выплачивать ипотеку, стремительно приведет их
к неплатежеспособности. «Ежегодные заимствования финансо¬
вых организаций США в показателях доли ВВП подскочили с 6,9%
в 1997 году до 12,8% десятилетие спустя»158. Инвестиционные банки,
которые оправдываются, утверждая, что предоставляют кредиты для
компаний, превратились в столь гигантский канал утечки амери¬
канского и глобального капитала потому, что Комиссия по ценным
бумагам и рынкам «под давлением председателя совета директоров
Goldman Sachs, а в дальнейшем министра финансов Генри Полсо¬
на» в 2004 году позволила им увеличивать свое кредитное плечо
с 12-кратного по отношению к капиталу (этот лимит применялся
с 1975 по 2003 годы) «до 40-кратного, и [даже при этом высоком
лимите] приведение банковских показателей в соответствие с тре¬
бованиями (compliance) было сделано добровольным. Это позволило
крупным инвестиционным банкам прямо перед кризисом доводить
отношение активов к капиталу до почти 40-кратного, при этом
по меньшей мере половина их заимствований представляла собой
сделки РЕПО овернайт — эти деньги могли исчезнуть при первом
же намёке на проблемы. При столь высоком уровне левериджа
любое серьёзное падение стоимости активов запустит опасный
механизм снижения долга путём быстрой распродажи активов
(deleveraging)»159.
157 Galbraith, «Great Crisis and the Financial Sector», 237-8.
158 Crotty, «Structural Causes of the Global Financial Crisis», 574.
159 Ibid., 574.
523
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
РЕАКЦИЯ ОБАМЫ НА КРИЗИС
И ПРЕДЕЛЫ АМЕРИКАНСКОЙ ГЕГЕМОНИИ
Цены на жильё вышли на пиковые значения в апреле 2006 года,
в течение следующих 11 месяцев они слегка снижались, а затем
рухнули, в мае 2009 года достигнув дна — опустившись на 32%
ниже пикового уровня тремя годами ранее160.
«Взаимная зависимость цен на жильё и кредитного предложе¬
ния — прямое следствие тесной взаимосвязи между рынком жилья
и рынками капитала — достигла беспрецедентного уровня в сабпрайм-
сегменте рынка жилья, где ипотечные кредиты предлагались исходя
из ожидания будущего роста цен на дома. [Иными словами, един¬
ственным потенциальным способом выплаты мошеннических ипотек
была возможность продать жильё или рефинансировать кредит на
основании возросшей к тому времени стоимости приобретённого
жилья, поскольку у его покупателей не было доходов даже для того,
чтобы выплатить процентную часть кредита по истечению низкой
ставки в первый период погашения. Таким образом,] падение цен на
жильё и расстройство финансовых рынков подпитывали друг друга,
что вело к каскаду негативных событий на обоих рынках. Если бы
рынок жилья и финансовые рынки не были прочно связаны, подоб¬
ного сценария бы не последовало. Кроме того, если бы ипотечные
кредиты не конвертировались в многофункциональные финансовые
продукты, их можно было бы пересмотреть в рамках соглашений
между кредиторами и заёмщиками, что предотвратило бы тот каскад
негативных событий, который обеспечивал нарастающее изъятие
банками ипотечных залогов... Коммодификация жилищных креди¬
тов лежит у истоков кризиса, выразившегося в изъятии ипотечных
залогов, и объясняет, почему в Соединённых Штатах повышенные
масштабы этих изъятий сохранялись очень долгое время»161.
Этот анализ, который провёл Куртулуш Джемиси, точно опи¬
сывает механику ипотечного рынка, однако его необходимо до-
160 Federal Reserve Bank of St. Louis, «S&P/Case-Shiller 20-City Composite Home Price
Index» (2017).
161 Gemici, «Beyond the Minsky and Polanyi Moments», 17.
524
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
полнить, поскольку в нём не рассмотрены политические реше¬
ния, принимавшиеся ФРС и администрацией Обамы. В качестве
сенатора и кандидата в президенты от Демократической партии
Обама поддерживал закон «Об экстренной стабилизации эконо¬
мики» 2008 года, который позволил Минфину потратить 700 млрд
долларов на Программу по урегулированию проблемных активов
(TARP), предполагавшую выкуп этих активов у банков, а также
страховых компаний, фондов денежного рынка и прочих «небан¬
ковских» структур. Став президентом, Обама продолжил эту про¬
грамму. Ещё более значимо то, что в 2010 году он переназначил
на второй срок во главе ФРС Бена Бернанке, чья кандидатура из¬
начально была выбрана президентом Бушем-младшим в 2006 году.
Этим решением Обама удостоверил проводимую ФРС политику
«количественного смягчения», в ходе трёх раундов которого были
выкуплены казначейские облигации и ценные бумаги с ипотечным
обеспечением в объёме 4,5 трлн долларов162.
Количественное смягчение стимулировало экономику путём
снижения долгосрочных процентных ставок, а заодно двояким
образом помогало банкам. Во-первых, банки могли сгружать ФРС
ценные бумаги с ипотечным обеспечением, которые не хотели
приобретать частные покупатели на волне краха цен на недви¬
жимость и выяснившихся фактов, что многие из подобных бумаг
были основаны на мошеннических ипотечных кредитах. Во-вторых,
снижая ставки, по которым сами банки должны были заимство¬
вать деньги или расплачиваться с вкладчиками, ФРС расширяла
диапазон между тем, что платили банки, и тем, что они могли
взимать со своих клиентов, — тем самым прибыли банков резко
увеличивались.
Обаме — с его стороны это была явная политическая халат¬
ность — не удалось создать в глазах общественного мнения отличия
между реализуемыми при нём стимулами и спасением банков,
предпринятым при Буше. Обама никогда не говорил чего-то напо¬
добие того, что «Буш спасал банкиров, а мой пакет стимулов идёт
162 Binyamin Appelbaum, «Federal Reserve Caps Its Bond Purchases; Focus Turns to Inte¬
rest Rates», New York Times, October 29, 2014.
525
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
на пользу обычным американцам». Неготовность Обамы демонстри¬
ровать классовую направленность политики (нужно признать, что
после того, как однажды он назвал банкиров «жирными котами»,
капиталисты и журналисты неоднократно подвергали его жёсткой
критике) оставляла у избирателей ошибочное впечатление, что
стимулы Обамы достаются банкам. Неправильное восприятие этих
стимулов дополнялось незначительной заметностью трёх главных
разновидностей стимулирующих расходов: маломасштабных, «го¬
товых к реализации» проектов, выплат властям штатов и муни¬
ципалитетов, которые предотвращали временное увольнение их
служащих, но явным образом не создавали новые рабочие места
для безработных, а также сокращения налогов. Последняя мера
в попытке «побудить»163 общественность к расходованию, а не сбе¬
режению своих сэкономленных на налогах средств распределялась
таким образом, что налоги сокращались посредством неощутимых
вычетов из фонда заработной платы, а не в виде единовременного
чека, направляемого избирателям напрямую (Джордж Буш-млад-
ший в схожей ситуации проявил политическую проницательность,
направляя свои первые налоговые льготы в почтовых конвертах
с адресом «Остин, Техас»164).
163 Обама до безумия любил использовать меры, основанные на догадках из области
поведенческой экономики. Эти меры подразумевали, что людей надо побуждать тра¬
тить деньги из стимулирующих пакетов, откладывать на пенсию, заниматься спортом,
расходовать меньше энергии и предпринимать различные прочие действия, которые
идут на пользу как тем, кто руководствуется подобным поведением, так и обще¬
ству в целом (Richard Н. Thaler and Cass R. Sunstein, Nudge: Improving Decisions about
Health, Wealth, and Happiness [New Haven: Yale University Press, 2008]). Со стороны пра¬
вых такие меры подвергались критике как проявления «государства-няньки». Если же
сформулировать более точно, то подобные побудительные меры представляют собой
выражение либеральной капитуляции. Вместо попыток убедить общество поддержать
расширенный государственный сектор или общие меры социального благосостоя¬
ния, побуждение стремится хитростью заставить людей вести себя определённым
образом. Когда такие действия становятся достоянием публики — а правые СМИ это
неизбежно сделают, - результат окажется политически токсичным и ещё больше
ослабляющим настроения в пользу либеральной политики, даже несмотря на то, что
у некоторой части общественности в итоге действительно появится больше пенсион¬
ных накоплений или больше физического здоровья.
164 «Остин, Техас» - В таком виде, например, рассылались чеки на налоговый вычет
в размере 400 долларов для американских семей с детьми в 2003 году. До того, как
стать президентом США, Дж. Буш-младший был губернатором Техаса и проживал
в столице этого штата городе Остине (прим, переводчика).
526
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
Обама в ходе своей кампании 2008 года высказывался в пользу
законодательства об ипотечном крэмдауне165, которое позволило бы
пересилить решение по упомянутому выше делу Нобелмена против
American Savings Bank и наделить судей, ведущих дела о банкрот¬
стве, полномочиями разбираться со сложностями секьюритизи¬
рованных ипотечных кредитов. Такое законодательство заставило
бы инвесторов после прорыва пузыря недвижимости списывать
ипотечные кредиты до уровня актуальной стоимости жилья. Однако
в качестве президента Обаме не удалось предпринять какие-либо
усилия по продвижению подобного законодательства. В 2008 году
демократическое большинство в Конгрессе действительно хотело
добавить пункт об ипотечном крэмдауне в законопроект о спасении
банков при помощи механизма TARP. Обама, на тот момент уже
выступавший кандидатом в президенты от Демократической пар¬
тии, изменил свою позицию и противостоял этому пункту, желая,
чтобы он был отложен до 2009 года. Однако его администрация
так и не придала приоритет этим мерам, а в 2009 году банковские
лоббисты смогли обречь их на неудачу166. Для назначения преем¬
ника Эдварда ДеМарко, действующего директора Федерального
агентства жилищного финансирования (созданного в 2008 году
для выполнения функций временного администратора Fannie Мае
и Freddie Mac), который препятствовал списанию ипотечных кре¬
дитов, Обаме пришлось ждать до 2013 года167.
Неудача Обамы в этом вопросе была не только политической,
но и экономической глупостью, поскольку чрезмерные выплаты
по ипотеке постоянно ограничивали расходы держателей обесце¬
нившихся ипотечных кредитов, а те, кому пришлось выселиться
из своего жилья, лишились доступа к новым кредитам. Миллионы
домов, оказавшихся в подвешенном состоянии или изъятых банками,
165 Крэмдауне — Плохо переводимый на русский термин из американской практики
судебных банкротств. Институт крэмдауна (буквально: навязывания) предполагает,
что решающая позиция при утверждении плана банкротства остаётся за судом. Тем
самым появляется возможность преодолеть волю кредиторов в случае, если те от¬
казываются согласовать план банкротства, что обеспечивает договорную позицию
должнику (прим, переводчика).
166 Taub, Other People’s Houses, 247-66.
167 Mian and Sufi, House of Debt, 135-51.
527
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
бросают мрачную тень на многие локальные рынки недвижи¬
мости, которые в наиболее депрессивных территориях не росли
в течение восьми лет после краха. Именно эти территории, где
показатели сабпрайм-кредитов были самыми высокими, в связи
с чем там медленнее всего восстанавливались цены на недви¬
жимость, оказались в списке мест, где голосование за Обаму
в 2012 году наиболее масштабно сменилось голосованием за
Трампа в 2016 году168.
Но самый примечательный момент заключается в том, что
Министерству юстиции при Обаме удалось обвинить в ипотечном
мошенничестве лишь одного трейдера банка Credit Suisse. Больше за
эту гигантскую финансовую махинацию за решётку не отправился
никто. Для сравнения, в 1980-х годах за мошенничества с вкла¬
дами и кредитами к тюремному заключению были приговорены
больше тысячи человек. Правда, при Обаме правительство собрало
с банков 190 млрд долларов штрафов и компенсаций, однако эти
деньги поступили от акционеров банков, а не от их топ-менеджеров,
которые занимались самообогащением. Эрик Холдер, первый гене¬
ральный прокурор при Обаме, объявил, что «на сей раз отсутствие
обвинительных приговоров или хотя бы уголовного преследования
не было следствием недостатка усилий. "Ради такого рода дел
люди и идут работать в Министерство юстиции, — сказал он. —
Невозможность ими заниматься, по меньшей мере до настоящего
момента, не была следствием отсутствия усилий"».
Вне зависимости от того, был ли прав Холдер, говоря о сложно¬
сти открытия дел против отдельных лиц, выдвижению уголовных
обвинений против банков как организаций он противостоял по
принципиальным соображениям. Еще в 1999 году, будучи заме¬
стителем генерального прокурора в администрации Клинтона,
Холдер представил меморандум, «где предупреждал об опасностях
уголовного преследования крупных банков, представив некую раз¬
новидность аргументов в духе "слишком крупный, чтобы рухнуть",
ставших столь привычными с тех пор. В меморандуме Холдера
168 Ben Casselman, «Stop Saying Trump’s Win Had Nothing To Do With Economics»,
FiveThirtyEight, January 9, 2017.
528
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
утверждалось, что при принятии решений об уголовном преследо¬
вании крупных финансовых институтов следует принимать в рас¬
чёт "связанные побочные последствия", включая дестабилизацию
корпораций или их крах».
Данная политика препятствовала обвинениям в адрес банков169.
Все эти факторы — очевидные экстренные меры помощи для
банкиров и малозаметные стимулы для обычных американцев,
отсутствие послаблений для владельцев жилья, которым продавали
мошеннические ипотечные кредиты, и полная неуязвимость для
финансистов, занимавшихся махинациями, — способствовали тому,
что избиратели постоянно наказывали демократов. В 2010 году
демократы уступили республиканцам Палату представителей
и большинство правительств штатов. В 2014 году республиканцы
получили большинство в Сенате, а в 2016 году и президентское
кресло.
Была ли реалистичной альтернатива: бросить вызов банкам?
Хотя Обама не предпринимал каких-либо мер, чтобы извлечь
политическое преимущество из кризиса и явных преступных дей¬
ствий финансистов, эта возможность была лишь теоретической.
В отличие от Франклина Рузвельта, который стал президентом
более чем через три года после начала Великой депрессии, Вели¬
кая рецессия лишь начиналась, когда Обама стал президентом.
Его первоочередной задачей, которая должна была гарантировать
политическое выживание и ему лично, и его партии, было как
можно быстрее ограничить спад и развернуть его вспять. Обама
мог утверждать, что принятие более радикального курса было бы
слишком рискованным, и действительно об этом говорил170. А его
критикам слева так и не удалось осознать, что утверждаемое Оба¬
мой представляет собой неизменные политические реалии — наибо¬
лее примечательным моментом в данном случае была сложность
в убеждении консервативных демократов в Конгрессе голосовать
169 William D. Cohan, «How Wall Street Bankers Stayed Out of Jail», The Atlantic, September
2015.
170 Barack Obama, «Remarks by the President at Howard University Commencement Cere¬
mony» (2016); Jonathan Chait, «Five Days That Shaped a Presidency», New York Magazine,
October 3, 2016.
529
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
за пакет стимулов, за закон о доступном здравоохранении и закон
Додда-Фрэнка, несмотря на ограниченный характер их положе¬
ний171. Показательно, что Обама, приводя убедительные доводы
в пользусвоих решений, полностью сосредоточился на Конгрессе
и никогда не обсуждал то, что он делал (а точнее, не делал) для
мобилизации общественного мнения в поддержку своих предложе¬
ний. Доказать, что иной курс был бы реалистичен, если бы Обама
попытался сохранить, а то и повысить тот уровень мобилизации,
который поддержал его избрание в 2008 году, невозможно.
Как только Обама в силу некоего сочетания необходимости
и добровольного выбора решил поддержать банки, а не противо¬
стоять им, имеющееся у американских элит могущество, их связи
с капиталистами в остальном мире и структура международных
институтов, которую возглавляли, но не контролировали Соеди¬
нённые Штаты, в совокупности сформировали реакцию на кризис
и его последствия. Крупнейшие банки США получили стимулы для
использования программы TARP и средств ФРС, чтобы скупать
более мелкие банки, точно так же, как администрация Обамы
после принятия закона о доступном здравоохранении поощря¬
ла слияния больниц и врачебных практик. Крупнейшие банки,
признанные системно значимыми, обоснованно рассматривались
инвесторами как «слишком крупные, чтобы рухнуть», и отбирали
вклады и инвестиции у своих более мелких конкурентов, которые
считались подверженными сбоям. Ещё до кризиса крупнейшие
банки становились ещё больше в абсолютных и относительных
показателях.
«К середине 2000-х годов совокупные активы шести крупнейших
банков США составляли примерно 55% американского ВВП, тогда
как в 1995 году этот эквивалент был менее 20%... В 2009 году,
согласно одному из подсчетов, субсидии для банков из категории
171 Пол Кругман (Paul Krugman, End this Depression Now! (New York: Norton, 2012) /
Кругман П. Выход из кризиса есть! М.: Азбука Бизнес, Азбука-Аттикус, 2013), под¬
чёркивая, что этот пакет стимулов был слишком мал, в поисках причин провала
принятия закона о стимулах, которые оказались бы достаточно велики, чтобы покон¬
чить с Великой рецессией, всё же колеблется между двумя обвинениями: Обамы —
в трусости, а республиканцев в Конгрессе — в непоколебимости.
530
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
"слишком большие, чтобы рухнуть", были эквивалентны примерно
половине совокупных прибылей 18 крупнейших банков США»172.
Доля крупнейших игроков в совокупных банковских активах
и их превосходство в прибыли над более мелкими конкурентами
в годы президентства Обамы не сокращались173.
Топ-менеджеры финансовых корпораций и руководители нефи¬
нансовых компаний, чьи чрезмерные доходы были обусловлены
способностью их бизнеса генерировать прибыли при помощи финан¬
совых манипуляций, что определяло их общую заинтересованность
в сокращении регулирования финансового сектора, использовали
своё сплочённое могущество для ограничения масштабов действия
закона Додда-Фрэнка 2010 года (закона «О реформировании Уолл¬
стрит и защите потребителей»). Эти топ-менеджеры использовали
наиболее предпочтительный для экономических элит Соединённых
Штатов метод в силу его эффективности. Поскольку у демократов
в Сенате имелось подавляющее большинство, лоббисты и топ-ме¬
неджеры финансовой индустрии были не в состоянии напрямую
заблокировать этот законопроект. Однако они предпринимали
усилия для того, чтобы положения закона были максимально
невнятными, а прерогатива составления актуальных регламентов
оставалась бы за органами исполнительной власти. Многие из
регуляторных мер требовали одобрения со стороны федеральных
учреждений, включая ФРС, которые, скорее всего, приняли бы во
внимание пожелания крупнейших компаний Уолл-стрит и банков.
Надежды финансистов, которые по большей части сбылись, заклю¬
чались в том, что они смогут осуществлять решающее влияние на
подготовку регламентов. Если же эти регламенты будут неблаго¬
приятны, финансисты рассчитывали, что смогут блокировать их
в федеральных судах, где заседали судьи, которых назначили Рейган
и два Буша. Были там и судьи, назначенные Клинтоном и Обамой,
которые либерально относились к гражданским правам и свободам,
но в экономических делах зачастую занимали принципиальную
172 Hacker and Pierson, American Amnesia, 286.
173 Steve Schaefer, «Five Biggest US Banks Control Nearly Half Industry’s $15 Trillion in
Assets», Forbes, December 3, 2014.
531
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
позицию в пользу бизнеса, особенно в Апелляционном суде США
по округу Колумбия174.
Например, в июне 2010 года Круглый стол бизнеса не нашёл
общий язык с администрацией Обамы по одному из предложенных
положений закона Додда-Фрэнка, «которое облегчило бы крупным
долговременным акционерам предложение альтернативных канди¬
датур на выборах членов советов директоров компаний»175. Позиция
Круглого стола бизнеса не получила поддержки в Конгрессе, и дан¬
ный пункт остался в законе Додда-Фрэнка, однако когда Комиссия
по ценным бумагам и рынкам формулировала регламент приме¬
нения этого положения, Круглый стол бизнеса и Торговая палата
подали судебный иск, и регламент был отменён в Апелляционном
суде округа Колумбия. В этой борьбе за регуляторику Круглый
стол бизнеса и Торговая палата могли полагаться на поддержку
не только финансовых, но и нефинансовых корпораций, поскольку
доходы их топ-менеджеров всё больше формировались биржевы¬
ми опционами, а сами нефинансовые корпорации зарабатывали
в финансовой сфере176.
Ни сам кризис 2008 года, ни реакция администрации Обамы
на финансовый крах не привели к сколько-нибудь существен¬
ному развороту трендов первого десятилетия XXI века. Закон
Додда-Фрэнка действительно привёл к появлению нормативных
требований, которые ощутимо снижали возможности банков уча¬
ствовать в финансовых спекуляциях. Однако сейчас сабпрайм-
ипотека и ипотечные кредиты с выплатой только процентной
ставки, а также кредитные карты с пониженными промо-ставками
для клиентов с плохими кредитными рейтингами возвращаются
в Соединённые Штаты177 и Великобританию178. Начиная с 2009 года
174 Верховный суд имеет полномочия отменять решения суда округа Колумбия, но
редко занимается рассмотрением жалоб на его решения, в особенности если это ре¬
шения в пользу бизнеса.
175 Hacker and Pierson, American Amnesia, 211.
176 Ibid., 210-12.
177 Wolf Richter, «NY Fed Warns about Booming Subprime Mortgages, Now Insured by the
Government», Wolf Street, June 21, 2016.
178 Emma Dunkley, «Banks Return to Riskier Lending on Mortgages and Credit Cards»,
Financial Times, June 30, 2015.
532
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
всё большая часть наиболее рискованных американских ипотечных
кредитов гарантируется федеральными агентствами напрямую179,
тогда как до 2009 года подразумевались гарантии (выплаченные
во время кризиса) для финансовых компаний, которые покупали
и продавали ипотечные сабпрайм-кредиты.
Разумеется, эффективность нормативных требований, созданных
законом Додда-Фрэнка, подобно регуляторным мерам, санкцио¬
нированным предшествующим финансовым законодательством,
зависит от их интерпретации и применения федеральными уч¬
реждениями. При Обаме закон Додда-Фрэнка имел определённый
успех в сокращении кредитного плеча банков, сделав торговлю
деривативами более прозрачной и, возможно, менее рискованной,
установив ограниченный контроль над рейтинговыми агентствами
и банковской торговлей ценными бумагами за счёт собственных
средств. Бюро по финансовой защите потребителей, интеллекту¬
альное детище Элизабет Уоррен180, сократило практики финансо¬
вых злоупотреблений и заставило нечистоплотные финансовые
корпорации выплачивать клиентам значительные компенсации
при урегулировании отношений181.
Как было показано в этой главе, долгосрочный тренд, начав¬
шийся при Никсоне, был направлен в сторону регуляторных ин¬
терпретаций, всё более щедрых для финансовых компаний, но
одновременно применение данных мер становилось всё более
облегчённым. Демократические администрации и их назначенцы
были несколько более строги, чем республиканские, хотя и Картеру,
и Клинтону, и Обаме лишь частично удалось развернуть вспять
сокращение регулирования и его применения при их республи¬
канских предшественниках. Трамп в начале президентского срока
своими назначениями продемонстрировал, что попытается свернуть
179 W. Scott Frame, Kristopher Gerardi, and Joseph Tracy, «Risky Business: Government
Mortgage Insurance Programs», Liberty Street Economics, June 20, 2016.
180 Элизабет Уоррен (род. 1949) — один из лидеров «прогрессивного» крыла Демо¬
кратической партии, сенатор от Массачусетса с 2013 года. Известна также в качестве
специалиста по процедурам банкротства (прим, переводчика).
181 Robert E. Litan, «The Political Economy of Financial Regulation after the Crisis», Re¬
thinking the Financial Crisis.
533
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
закон Додда-Фрэнка и другие регуляторные режимы в тех пределах,
в каких это позволят сделать закон и федеральные суды. Можно
ожидать, что следующий президент от Демократической партии
(если не случится новый острый кризис, за которым последует
прогрессивная политическая волна) будет способен лишь частич¬
но вернуться к уровню регулирования, достигнутому при Обаме.
ВЫЗОВЫ ДЛЯ ПРОДОЛЖЕНИЯ АМЕРИКАНСКОЙ
ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ГЕГЕМОНИИ И ОСНОВАНИЯ
ДЛЯ ЕЁ СОХРАНЕНИЯ
Постоянным финансовым злоупотреблениям в исполнении США
(включая даже мошенничество), которые обошлись банкам и прави¬
тельствам в остальном мире в триллионы долларов обесценившихся
активов и потерей экономического роста, ещё предстоит ослабить
американскую экономическую гегемонию. ФРС остаётся главным
и руководящим регулятором глобальных финансов, а доллар —
мировой валютой. Казначейские облигации США по-прежнему
рассматриваются как одна из наиболее безопасных инвестиционных
возможностей в мире и как единственный инструмент, способный
абсорбировать масштабные профициты других стран.
В этом разделе будут выявлены основы сохраняющейся эконо¬
мической гегемонии США и рассмотрены источники вызовов для
способности Америки задавать форму мировой экономики в со¬
ответствии с её собственным замыслом. Особенно важно понять,
каким образом глобальное экономическое положение Америки
соотносится с её снижающимся геополитическим могуществом
и параличом её внутриполитической системы. Также необходимо
рассмотреть американскую экономическую мощь в соотношении
с возможностями её соперников, прежде всего Китая.
Кризис 2009 года укрепил могущество ФРС в формировании
глобальной финансовой сферы. ФРС оказалась в состоянии созда¬
вать неограниченные объёмы долларов, которые она использовала
для экстренного спасения как американских, так и иностранных
банков и финансовых компаний, а также для стимулирования
спроса и кредитования в Соединённых Штатах, что позволило
534
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
американским потребителям и дальше приобретать различную
продукцию и поддерживать торговые профициты во всём осталь¬
ном мире. Однако ФРС действовала в условиях и в силу резко
ограниченных возможностей Конгресса (даже когда в 2009 году там
имелось значительное демократическое большинство) предприни¬
мать существенные экономические меры по борьбе с финансовым
кризисом и быстро углубляющейся глобальной рецессией.
Благодаря масштабным полномочиям ФРС Соединённые Штаты
оставались как кредитором, так и покупателем последней инстанции
для всего мира — Европейский Центробанк (ЕЦБ) оказался неспосо¬
бен или не готов играть эту роль. Наряду с другими институтами
Евросоюза, ЕЦБ оставался приверженным угрюмому неолибе¬
рализму182. МВФ в 2009 году был уполномочен увеличить свои
займы на 1,1 трлн долларов. Но в сравнении с 4,5 трлн долларов,
потраченных ФРС, вклад МВФ был определённо недостаточным,
в значительной степени потому, что Соединённые Штаты оказались
способны заблокировать предложение Китая, Франции и России
значительно расширить специальные права заимствования МВФ,
которые могли бы выступить в качестве валюты, альтернативной
доллару. Страны Глобального Юга враждебно относились к лю¬
бому увеличению ресурсов и полномочий МВФ, поскольку они
помнили о тех карательных условиях, которыми МВФ обставлял
свои кредиты для них в 1990-х годах183.
На протяжении всего кризиса доллар выстоял в качестве миро¬
вой валюты, а сегодня признаки того, что какая-то другая валюта
или корзина валют возьмут на себя эту функцию, отсутствуют. Во
время кризиса «многие инвесторы обнаружили, что их попытки
выпутаться из неблагоприятного положения требовали проведе¬
ния номинированных в долларах транзакций, [а] вихреобразная
способность американских финансовых рынков втягивать в себя
зарубежные средства вновь подтвердилась»184. Это было связано
182 Wolfgang Streeck, Buying Time: The Delayed Crisis of Democratic Capitalism (London:
Verso, 2017).
183 Eric Helleiner, The Status Quo Crisis: Global Financial Governance after the 2008 Finan¬
cial Meltdown (Oxford: Oxford University Press, 2014), 1-91.
184 Panitch and Gindin, The Making of Global Capitalism, 318.
535
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
с тем, что слишком большой объём мирового долга, включая го¬
сударственные облигации, номинирован в долларах. Долларовые
облигации — прежде всего кажущееся неограниченным предложение
казначейских облигаций США — оставались наиболее привлека¬
тельным объектом инвестирования, в особенности в сравнении
с европейскими странами, делавшими денежные займы. Италия,
крупнейший заёмщик в Евросоюзе185, едва ли представляла собой
надежную инвестицию, а премия по итальянским облигациям,
появившаяся благодаря интервенциям ЕІДБ186, была слишком мала,
чтобы оправдать риск в глазах большинства инвесторов. Страны
Глобального Юга также покупали казначейские облигации США,
держали доллары в банках и инвестировали в Соединённые Штаты,
рассматривая это как способ «самостоятельного страхования» на
фоне собственных валютных кризисов187.
Глобальная роль доллара поддерживалась прежде всего дли¬
тельным совпадением заинтересованности Соединённых Штатов
и Китая в сохранении превосходства доллара над юанем. Хотя
китайское правительство предпринимало энергичные, быстрые
и успешные меры в противостоянии последствиям краха, приняв
пакет стимулов в размере 600 млрд долларов, который оживил рост
китайской экономики, оно мало что делало для стимулирования
спроса в остальном мире, за исключением стимулов для импорта
сырьевой продукции в Китай. Это создавало новые пузыри в Бра¬
зилии, Австралии и других странах, экономики которых оставались
в значительной степени зависимыми от экспорта сырья.
Подход Китая к доллару и юаню предопределён его всеобъем¬
лющей целью поддержания экспортно-ориентированной стратегии,
которая использовалась в последние годы. Она приводила к вы¬
соким темпам роста, ослабляя международных конкурентов за
счёт низких заработных плат и отсутствия законодательства об
охране окружающей среды. Меры, укрепляющие данную стратегию,
185 Helleiner, Status Quo Crisis, 54-91.
186 Lukanyo Mnyanda and David Goodman, «Italian Spread Shows Risk Premium Vanishing
in Euro Area’s Bonds», Bloomberg, February 27, 2015.
187 Julian S. Yates and Karen Bakker, «Debating the ‘Post-Neoliberal Turn’ in Latin America»,
Progress in Human Geography 38 (2014): 62-90; Helleiner, Status Quo Crisis, 54-91.
536
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
будут продолжаться до тех пор, пока менеджмент и владельцы
государственных и частных производственных компаний будут
и дальше контролировать ситуацию на всех уровнях китайской
власти. Огромный и устойчивый профицит внешней торговли
Китая можно поддерживать лишь до того момента, пока курс его
валюты остается искусственно заниженным, что, в свою очередь,
вынуждает экспортёров «стерилизовать» излишние доходы, меняя
доллары и другую иностранную валюту на юани. Государственный
контроль над долларовыми валютными резервами, которые теперь
измеряются многими триллионами, позволяет китайским властям
расширять кредитование государственных банков, несмотря на их
отрицательный капитал. Банки, в свою очередь, разворачивают
кредитование государственных предприятий, которые остаются
в деле, производя больше товаров, чем могут поглотить внутренние
или международные рынки, ведь если бы банки признали, что эти
госпредприятия больше никогда не станут прибыльными, им бы
пришлось списывать свои кредиты188.
При Ху Цзиньтао в китайской экономике происходило некоторое
восстановление равновесия, однако эта попытка была подорвана
использованием большей части антикризисного пакета 2009 года
для стимулирования новой волны кредитов, которые банки на¬
правляли на ещё более избыточные фабрики, торговые центры,
проекты в сфере недвижимости и железные дороги. Преемнику
Ху Си Цзиньпину, несмотря на все его декларации, не удалось
мобилизовать сплочённость и политическое могущество для того,
чтобы бросить вызов местным администрациям, государственным
предприятиям и частным капиталистам, многие из которых дово¬
дятся родственниками бывшим и нынешним высокопоставленным
чиновникам. Приверженность китайского правительства суще¬
ствующим мерам гарантирует, что ресурсы не будут смещаться
в направлении внутреннего потребления достаточно быстрыми
темпами для того, чтобы смягчить сохраняющуюся опасность
волны внутренних банкротств или краха глобальных цен на товары
обрабатывающего сектора.
Этот и следующие три абзаца основаны на работе: Hung, China Boom.
537
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Юань выступает второстепенным игроком на глобальных валют¬
ных рынках — главным образом потому, что Китай отказывается
открывать свой банковский сектор глобальным рынкам189. Подобная
либерализация подорвёт способность правящей партии использо¬
вать кредит для контроля над экономикой. Китайские инвестиции
в страны развивающегося мира действительно усиливают их пре¬
имущества относительно Соединённых Штатов, создавая новый
источник кредита, который Китай предлагает на более выгодных
условиях, чем американские или европейские банки, правительства
и международные институты. Однако несмотря на то, что Китай
способствует смещению баланса сил от Первого мира к Третьему,
это, как мы ещё увидим, ощущается главным образом в торговых
переговорах, а не в военной сфере. Китай ещё не предпринял тех
военных инвестиций, которые позволят ему бросить прямой вы¬
зов Соединённым Штатам за пределами Восточной Азии, и даже
в этом случае не вполне понятно, какая из держав будет иметь
преимущество в конфронтации.
Таким образом, между Китаем и Соединёнными Штатами со¬
храняются симбиотические взаимоотношения. Китай снижает
трудовые издержки, главным образом ограничивая мобильность
и права жителей сельской местности. Недооценённая китайская
валюта и низкие проценты, выплачиваемые по вкладам, также
способствуют перемещению доходов от трудящихся и потребителей
к государству и крупным корпорациям. Эти накопления отчасти
направляются на строительство инфраструктуры и новых заводов
в Китае, но значительная их часть экспортируется в Соединён¬
ные Штаты. Однако конкурентное преимущество Китая в столь
большом количестве секторов обрабатывающей промышленности
означает, что использовать этот приток капитала для вложений
в промышленность Соединённых Штатов было бы плохим вариан¬
том инвестирования, поэтому капитал направляется на гарантиро¬
ванное сохранение постоянного дефицита федерального бюджета
США. Этот же капитал помогал поддерживать бум на рынке не-
189 Eichengreen, Exorbitant Privilege, 121-52 / Эйхенгрин. Непомерная привилегия, сс.
205-58.
538
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
движимости, который обрушился в 2008 году. Хо-фун Хун делает
мрачный прогноз: и Китай, и Соединённые Штаты, вероятно, будут
переживать частые рецессии и финансовые крахи в рамках такой
мир-системы, где соотношение сил внутри Китая гарантирует, что
самая населённая страна мира не предпримет каких-либо серьёз¬
ных усилий, чтобы занять место доллара и военной гегемонии
Америки. Лишь массовая мобилизация внутри Китая могла бы
переориентировать его девелопменталистскую политику в более
устойчивом и эгалитарном направлении, однако предсказание та¬
кого сценария выходит за рамки этой книги — а возможно, и за
рамки возможностей научной социальной теории.
Тем временем, пока доллар остаётся глобальной валютой, мо¬
гущество ФРС в регулировании мировой экономики и финансов
остаётся главным образом беспрепятственным. Система «Базель III»,
внедрение которой странами большой двадцатки ускорилось
в 2009 году в ответ на кризис, привела к появлению международ¬
ного Совета по финансовой стабильности, однако действует он на
консенсусной основе, что позволяет Соединённым Штатам и Ве¬
ликобритании блокировать любые предложения, которые бросают
вызов заинтересованности этих стран в том, чтобы оставаться
системно значимыми узлами в мировых финансах. Соединённые
Штаты наложили вето на различные предложения Франции, Гер¬
мании и стран Глобального Юга по механизмам императивного
правоприменения. Так или иначе, меры Совета по финансовой
стабильности имитируют реформы, провозглашенные ФРС и за¬
коном Додца-Фрэнка190
Соответственно, когда Соединённые Штаты действительно хо¬
тят навязывать глобальные стандарты, они используют «клубы»
приглашённых стран-членов, таких как Форум по финансовой
стабильности191, для создания «более жёстких финансовых кодексов
190 Helleiner, Status Quo Crisis, 92-164; Panitch and Gindin, The Making of Global Capi¬
talism, 301-30.
191 Форум no финансовой стабильности с участием крупных национальных финан¬
совых структур впервые прошёл в апреле 1999 года в Вашингтоне. В 2009 году на
саммите «большой двадцатки» в Лондоне было принято решение, что на смену ему
придёт Совет по финансовой стабильности с расширенным членством и полномочия¬
ми (прим, переводчика).
539
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
и стандартов по целому ряду тематических блоков, включая бан¬
ковский надзор, страхование, аудит, ценные бумаги и прозрачность
данных»192. Эти «клубы» позволяли Соединённым Штатам расстраи¬
вать планы стран Третьего мира, которым наносили ущерб попытки
дисциплинировать их банки и рынки, по использованию своих
возможностей в рамках формальных или неформальных правил
в существующих международных организациях для блокирования
консенсуса по поводу предложений США193. Кроме того, Соеди¬
нённые Штаты сохраняют фактический контроль над Всемирным
банком и другими транснациональными банками развития и могут
требовать, чтобы эти банки предоставляли кредиты в зависимости
от готовности их получателей приватизировать принадлежащие
государству компании и заимствовать средства у частных банков
(главным образом базирующихся в Нью-Йорке). При Джордже
Буше-младшем при поддержке либеральных неправительственных
организаций и демократов в Конгрессе на Всемирный банк и дру¬
гие банки развития оказывалось давление с целью вынудить их
предлагать наряду с этими кредитами и гранты, а также простить
или реструктурировать прошлые займы194. Это подразумевало,
что кредиты частных банков бедным странам будут выплачены
с большей вероятностью.
Финансовые стандарты США и те стандарты, которые Соеди¬
нённые Штаты милостиво дозволяют или стремятся создавать на
контролируемых ими площадках, являются единственными дей¬
ствующими глобальными стандартами. В результате Соединённые
Штаты реализуют единственную значимую санкцию в глобаль¬
ных финансах — исключение из банковской системы США. Это
наказание поражает не только прямую цель, но и любую страну,
которая пытается обходить эмбарго, возлагаемое Соединёнными
Штатами на выбранную ими нацию. Именно этот механизм США
крайне эффективно использовали при Обаме против Ирана, чтобы
192 Daniel W. Drezner, All Politics Is Global: Explaining International Regulatory Regimes
(Princeton: Princeton University Press, 2007), 120.
193 Ibid.
194 Sarah Babb, Behind the Development Banks: Washington Politics, World Poverty, and the
Wealth of Nations (Chicago: University of Chicago Press, 2009).
540
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
заставить его резко ограничить свою ядерную программу и под¬
чиниться внешним проверкам.
Единственной сферой, где контролю США над глобальной эконо¬
микой был брошен действенный вызов, является торговля. Страны
Глобального Юга под предводительством Китая, Индии и Бразилии
смогли использовать свою способность препятствовать консенсусу
внутри ВТО, потребовав, чтобы в рамках Дохийского раунда был
расширен доступ на западные рынки для ведущих секторов их
экономик — сельскохозяйственной продукции (Бразилия), ИТ-услуг
(Индия) и товаров обрабатывающей промышленности (Китай).
Инвестиции в Третьем мире и выборочные приобретения активов
в других странах Глобального Юга позволили Китаю выстроить
коалицию для противостояния западным странам в ВТО. Все круп¬
ные державы, как старые, так и новые, привержены либерализации
торговли, однако они проводят её «избирательно», желая получить
доступ на зарубежные рынки для своих конкурентоспособных
секторов и при этом защищая отстающие отрасли на внутреннем
рынке, в связи с чем переговоры заходят в тупик195.
Мы уже видели, что в эпоху, продлившуюся с 1930-х по 2000-е
годы, Соединённые Штаты были готовы предоставлять доступ
к своему крупному внутреннему рынку ради открытия всего мира
для своих наиболее прибыльных секторов, прежде всего финансов.
Другие страны лишь в 1960-х годах начали развивать промышлен¬
ность, имевшую достаточный масштаб для конкуренции с амери¬
канскими компаниями на рынке США. Но даже в том случае, когда
американские компании и работники несли убытки в абсолютном
выражении, растущая сила финансовых элит гарантировала, что
американская торговая политика останется приверженной от¬
крытию внутреннего рынка США в обмен на доступ к внешним
рынкам. Такой американская политика остается и по сей день196,
195 Hopewell, Breaking the WTO, 11 and passim.
196 Представления администрации Трампа по этому вопросу остаются смутными
и меняются по мере того, как различные группировки в исполнительной ветви власти
сталкиваются лицом к лицу, а сам Трамп никогда не выходил за рамки лозунгов сво¬
ей кампании, чтобы сформулировать отчётливые меры или хотя бы цели для торго¬
вых переговоров. В любом случае непонятно, сможет ли Трамп внедрить в торговую
541
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
но, несмотря на то что американская финансовая гегемония позво¬
ляет Соединённым Штатам устанавливать финансовые правила для
всей планеты, их сокращающаяся индустриальная мощь затрудняет
принуждение всего остального мира к подписанию односторонних
торговых сделок, которые спасут определённые сектора американ¬
ской экономики за счёт иностранных конкурентов.
При отсутствии новых глобальных торговых соглашений, а те¬
перь, похоже, и в условиях краха Транстихоокеанского партнёрства
и Трансатлантического торгового и инвестиционного партнёрства,
региональные торговые блоки под предводительством Евросоюза
и Китая, а также торговые альянсы стран Латинской Америки
могут создавать коммерческие зоны, которые ставят в невыгодное
положение Соединённые Штаты и предлагают взаимные уступки
другим региональным блокам. В той мере, в какой этим блокам
больше не требуется военная защита США, или же в той степени,
в какой постоянные военные поражения Америки предопределяют,
что эти блоки могут пренебрегать американским давлением, даже
ведущие отрасли экономики США могут оказаться в невыгодном
положении в глобальной торговле.
В последние десятилетия стратегия, которая возникла в конце
Второй мировой войны и получила поддержку коалиции обеих
партий в Вашингтоне, а также военной и экономической элит,
была подорвана. Эта стратегия подразумевала, что Соединённые
Штаты идут на ограниченные экономические жертвы, чтобы ох¬
ватить Европу, Японию, а затем и несколько других стратегически
значимых стран (прежде всего Южную Корею, Тайвань и Израиль)
американоцентричной и управляемой Америкой гегемонистской
системой, где дополнительный рычаг влияния в экономических пе¬
реговорах обеспечивала американская военная мощь. Исчезновение
угрозы Холодной войны и неспособность американских военных
выработать стратегию, способную мобилизовать должные чело¬
веческие ресурсы и вооружение для противостояния актуальным
противникам, сокращают геополитическое давление на союзников
политику существенные изменения, которые сократят доступ на американский рынок
для других стран и пробудят ответные действия.
542
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
с целью принятия необходимого США экономического курса. В са¬
мих же Соединённых Штатах, как мы выяснили в этой главе, на
смену непротиворечивой национальной экономической стратегии
пришли конъюнктурные действия руководителей корпораций, пре¬
следующих интересы собственной прибыли в ущерб долгосрочной
жизнеспособности их компаний. Подобные прибыли образуются
в финансовой сфере, что формирует всё более односторонние
призывы к финансовой либерализации вместо государственной
политики, защищающей промышленный сектор.
Финансиализация, являющаяся, как продемонстрировал Арриги,
отличительной особенностью гегемонов на закате их господства,
стала предпочтительной правительственной политикой в Соеди¬
нённых Штатах начиная с 1970-х годов, поскольку финансовые
элиты всё более доминировали во внутренней экономической сфере
и могли маневрировать в Вашингтоне посреди паралича государ¬
ства, который препятствовал стратегиям, альтернативным тем, что
благоприятствовали финансиализации. В то же время преимущество
США в нефинансовой сфере экономики сокращалось по мере того,
как другие страны обретали мастерство в промышленной сфере,
обнаруживали способы бросать вызов американскому контролю
над международными нефинансовыми институтами и выстраивали
собственные инвестиционные и торговые взаимосвязи. Единствен¬
ным сохраняющимся столпом гегемонии США сейчас является
способность Америки осуществлять односторонний контроль над
глобальной финансовой архитектурой.
Таким образом, представляется, что разрушение американской
экономической гегемонии продолжится, поскольку она зависима
от сектора, который всё больше подвержен мошенничествам, па¬
нике и кризисам. Сегодня американское финансовое превосходство
выстраивается в той же степени на неэффективности конкурентов
Америки, что и на эффективности самих США. Способность китай¬
ских экономических элит сохранять экспортно-ориентированную
стратегию, подверженную воздействию перепроизводства и финан¬
совых пузырей, несмотря на реформистские кампании будто бы
могущественных лидеров, вскрывает разногласия между китайски¬
ми элитами и внутренний паралич государства. Именно поэтому
543
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
остаются незавершёнными и неопределёнными197 усилия Китая
в формировании некоего Пекинского консенсуса, основанного на
противостоянии военному вмешательству и торговым эмбарго
в отношении всех стран, помимо самых вопиющих диктатур, и на
модели экономического развития, отличающейся от той, что отстаи¬
вают Соединённые Штаты. Впрочем, эта китайская модель не так
уж отличается от практик самих США во время их восхождения
к гегемонии в XIX и начале XX веков198.
До тех пор, пока Китай ограничивает глобальную конвертируе¬
мость юаня — а эта политика принципиальна для его текущей
стратегии экономического развития, — у него никогда не будет
валюты, способной конкурировать с долларом или заменить его.
Евро является валютой региона с достаточно крупной экономикой,
сопоставимой с экономикой Соединённых Штатов, чтобы стать конку¬
рирующей глобальной валютой, однако, за исключением Европейского
Центробанка, у Евросоюза нет надежного политического органа199.
А у ЕЦБ, как уже отмечалось, отсутствуют ресурсы и потенциал
для конкуренции с ФРС в качестве глобального регулятора или
инициатора экономических стимулов. Для того, чтобы это произо¬
шло (даже если Евросоюз как-то себя реформирует), потребуется
прямое противостояние американскому контролю над институтами,
которые являются фундаментом мировой финансовой архитектуры.
Доллар может перестать быть мировой валютой и без того,
чтобы на смену ему пришли юань или евро. Сохранение высокого
уровня дефицитов бюджета и внешней торговли США может при¬
вести к тому, что как иностранные, так и американские инвесторы
станут рассматривать казначейские облигации и доллар в качестве
некой финансовой пирамиды и сбрасывать соответствующие ак¬
тивы. Однако прямые вызовы для доллара обойдутся суровыми
издержками для стран-конкурентов. Если Китай попытается сбро¬
сить доллары, чтобы наказать Соединённые Штаты, как сами США
197 Montes and Popov, «Bridging the Gap», 127-30.
198 Ha-Joon Chang, Kicking Away the Ladder: Development Strategy in Historical Perspective
(London: Anthem, 2002).
199 Eichengreen, Exorbitant Privilege, 121-52 / Эйхенгрин. Непомерная привилегия, cc.
205-58.
544
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
сделали это в отношении Великобритании в ходе Суэцкого кризиса,
китайское правительство и банки пострадают от масштабных и по¬
тенциально чреватых банкротствами убытков по принадлежащим
им американским казначейским облигациям. Для Соединённых
Штатов во время Суэцкого кризиса этот карательный манёвр
был доступен, поскольку у американцев было немного британ¬
ских облигаций. ФРС будет противодействовать любой рыночной
панике до того момента, пока она не прекратится, как это было
в 2008-2009 годах. Другие страны (опять же, как в 2008-2009 го¬
дах) будут поддерживать подобные усилия Соединённых Штатов,
поскольку у них есть заинтересованность в сильном долларе200.
Если доллар больше не будет глобальной валютой, американ¬
ским корпорациям и правительству для получения более низких
процентных ставок придётся выпускать облигации, номиниро¬
ванные в других, более стабильных валютах. В этом случае ФРС
будет ограничена необходимостью удерживать такой обменный
курс, который позволит американским заёмщикам выплачивать
кредиты или хотя бы платить по текущим процентам в дру¬
гих валютах. При этом ФРС не сможет печатать доллары, как
это было в 2008-2014 годах, и вместо этого будет ограничена
собственными скромными резервами других валют. В этот мо¬
мент у Соединённых Штатов не окажется иного выбора, кроме
сокращения своего внешнеторгового дефицита, что можно сде¬
лать лишь путем инвестирования в реальные производственные
мощности и снижения заработных плат и/или потребления, как
это произошло в Германии в 1990-х годов после того, как там
завершилось празднество воссоединения. Простая девальвация
доллара, вопреки уверенности Трампа и некоторых его советников,
данную проблему не разрешит. Тем не менее здесь присутствует
дилемма, с которой едва ли столкнётся Трамп или его преемники,
пока Китай и Евросоюз ограничивают свои притязания на гло¬
бальную роль и позволяют ФРС оставаться главным регулятором
мировых финансовых рынков.
гое дтот и следуЮщИй абзацы основаны на работе: Eichengreen, Exorbitant Privilege,
153-77 / Эйхенгрин. Непомерная привилегия, сс. 259-304.
545
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ОБЩИЕ ИТОГИ
Как помнит читатель, в первой главе после исторического обзора
несостоявшихся и успешных гегемонов я представил Булеву таб¬
лицу истинности для факторов, которые препятствуют гегемонии.
Тем или иным политиям не удавалось становиться гегемонами,
когда у них имелись:
(1) высокий уровень конфликта элит в метрополии,
(2) высокий уровень автономии колониальной элиты от мет¬
рополии,
(3) единая элита, господствующая в метрополии и/или
(4) отсутствие инфраструктурных возможностей для контроля
над колониальными элитами.
Наличие какого-либо одного из этих четырёх факторов пре¬
пятствовало гегемонии, хотя в некоторых случаях присутствовало
более одного фактора. Все четыре указанных фактора отсутствовали
только у Нидерландов, Британии и Соединённых Штатов. Затем
я выдвинул гипотезу, что в преддверии ликвидации гегемонии
(нидерландской, британской и американской) одному из перечис¬
ленных факторов предстоит возникнуть вновь.
В главе 4 мы видели, что Нидерланды утратили гегемонию, по¬
скольку голландские имперские и торговые завоевания нарушали
стабильные отношения между элитами в метрополии и создавали
конфликт между элитами, когда у каждой из них появилась способ¬
ность блокировать централизованную государственную политику,
угрожавшую их частным интересам. Иными словами, упадок Ни¬
дерландов был вызван новым возникновением фактора № 1 внутри
страны, при этом отдельно взятые элиты приобрели контроль над
колониями и торговыми компаниями, которые были автономны
от курса центральной власти (фактор № 2). Утрата британской
гегемонии, как было показано в главе 5, оказалась более сложным
процессом. Колониальные элиты — главным образом в переселен¬
ческих колониях — достигли высокой степени автономии (фактор
№ 2). Однако это имело значение преимущественно благодаря
изменению баланса сил между элитами британской метрополии.
Это изменение позволило финансовым капиталистам бросить вызов
546
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
земельным и промышленным элитам (фактор № 1) и проводить
политику сохранения низких налогов и высокого курса фунта
стерлингов, что ставило в тупик британскую промышленность
и препятствовало британским инвестициям в индустриальную
и военную модернизацию, необходимую для противостояния вос¬
ходящим геополитическим и экономическим соперникам Британии,
прежде всего Германии и Соединённым Штатам.
Теперь, когда мы рассмотрели траекторию американской по¬
литики, вооружённых сил и экономики начиная с 1960-х годов,
мы можем выявить те факторы, которые определяют упадок
американской гегемонии. В главе 6 мы проследили возникновение
конфликта элит в Соединённых Штатах. Как и в Нидерландах,
элиты приобрели силы для блокирования правительственных
инициатив и предотвращения таких изменений политики, за ко¬
торые им бы пришлось платить. В отличие от Нидерландов, где
структура отношений между элитами трансформировалась под
влиянием весомости и богатства голландской империи и торго¬
вых связей, в Соединённых Штатах, как мы видели, отношения
между элитами перекраивались главным образом внутренними
факторами. Это отличие отчасти объясняется соотносительными
масштабами экономик метрополии и империи. В Нидерландах
размер богатства, получаемого от колоний и торговли, наголо¬
ву превосходил масштабы внутренней экономики. Америка же
представляла собой экономику в масштабе целого континента,
в которой прибыли от остального мира играли более скромную
роль.
Однако разные масштабы внутреннего и международного бизнеса
не конвертировались напрямую в конкретные формы конфликта
элит, нараставшего в Нидерландах и Америке в условиях гегемонии.
В Нидерландах колониальные богачи, скорее, вливались в струк¬
туру голландской элиты, включавшую в себя империю за счёт
фамильных сетей, взаимосвязанных друг с другом контрактами.
Последние препятствовали тем вариантам принципиальных реформ,
которые были необходимы для поддержания нидерландского про¬
мышленного и торгового доминирования, формирования доходов
и, что ещё более принципиально, координации, необходимой для
547
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
того, чтобы голландские вооружённые силы могли противостоять
восходящему потенциалу Британии.
Элиты США не сталкивались с ощутимыми внешними соперни¬
ками таким же образом, как голландцы в XVIII веке или британцы
в конце XIX столетия. Американские экономические элиты, наоборот,
действовали на внутриполитической сцене, создавая и используя
выгодные возможности для собственного воспроизводства посред¬
ством корпоративных слияний, а затем финансового дерегулиро¬
вания. Эти структурные изменения трансформировали интересы
элит и векторы конфликтов и альянсов между ними. Это, в свою
очередь, позволило элитам присваивать ресурсы и полномочия
федерального правительства, а также контролировать рынки та¬
кими способами, за счёт которых поглощались или устранялись
локальные конкуренты. Подобное политическое и рыночное могу¬
щество позволяло экономическим элитам увеличивать свою долю
национального дохода и благосостояния за счёт потребителей
и трудящихся. Всемирное богатство, обеспечиваемое американ¬
ской гегемонией, постоянно течёт в Соединённые Штаты, которые
откупались от противостояния финансиализации, поддерживая
порождаемые этой политикой дефициты внешней торговли и бюд¬
жета путём создания новых пузырей для поддержания экономики
даже после того, как лопнули прежние201.
Как и в Британии конца Викторианской эпохи, впечатляющее
перемещение ресурсов от обычных граждан и государства к эко¬
номическим элитам начиная с 1970-х годов («Великий разворот»)
фатальным образом сокращало поступления, необходимые для
инвестиций в поддержание конкурентоспособности инфраструк¬
туры, технологий и трудящихся США с соперниками в остальном
мире. Кроме того, экономическая реструктуризация видоизме¬
няла компании, производившие вооружения для американской
армии, гарантируя, что избыточный бюджет Пентагона тратится
способами, которые более уместны для войны с давно почившим
201 Этот процесс был точно и лаконично обобщен в одном из заголовков сатири¬
ческой газеты The Onion («Лук») 2008 года: «Поражённая рецессией страна требует
нового пузыря для инвестирования» (The Onion, July 14, 2008 «Recession-Plagued Nation
Demands New Bubble to Invest In»),
548
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
Советским Союзом, нежели для мишеней, которые Соединённые
Штаты хотели бы поразить в XXI веке.
Однако ошибочно приписывать американские военные неудачи
только последствиям заинтересованности корпораций в поставках
для вооружённых сил. Как и в случае с Нидерландами и Британией,
у американских военных появлялись собственные «узкие места»
(rigidities), а кроме того, они, как и британские военные, реагировали
на обеспокоенность общества боевыми потерями. В Нидерландах
негибкость в военной сфере была прямым отражениям контроля
гражданских элит над воинскими званиями и флотом — этот кон¬
троль воспроизводил их власть над внутренними и колониальными
постами и привилегиями. В Британии карьерные интересы офице¬
ров сводили реформы на нет, а недовольство гибелью и увечьями
британских солдат (хотя это не касалось солдат, которых набирали
в колониях) вело к преждевременному окончанию войн в Южной
Африке и Крыму и ограничению колониальных начинаний. Всё
это тормозило имперскую политику Британии и укрепляло её
соперников среди великих держав.
Соперничество между родами войск в вооружённых силах США
и карьерные интересы офицеров пересекались с выгодными воз¬
можностями заработать у военных подрядчиков и усиливали эти
возможности, что порождало непригодные и зачастую бесполезные
виды вооружений. При этом после Вьетнамской войны общественная
обеспокоенность боевыми потерями в Америке была более глубокой
и устойчивой, чем в викторианской Британии, что ограничивало
американскую геополитическую стратегию гораздо резче, чем ана¬
логичные настроения в Британии столетием ранее. Военная слабость
США, подрывающая геополитическую гегемонию, является совокупным
результатом конфликта элит (фактор № 1), который породил армию,
вооружённую оружием, не подходящим для решения первоочередных
задач, и новой разновидности фактора № 4 — нехватки инфраструк¬
турных возможностей. В сегодняшнем виде этот четвертый фактор
отличается от своих проявлений в древности и раннем Новом времени
в том, что он является порождением культуры, поскольку отношение
американцев к гибели собственных солдат трансформировалось так,
что из-за этого сокращался размах боевых действий.
549
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Военные неудачи, промышленная стагнация и негибкость пра¬
вительства приводили к тому, что единственной сферой, открытой
для экспансии и постоянной прибыльности по мере угасания геге¬
монии, оставались финансы. Однако траектории, по которым они
двигались, и последствия этой экспансии для остального мира,
у трёх рассматриваемых нами гегемонов впечатляюще отличались.
Голландские финансовые новации привели к созданию первых
глобальных (или, по меньшей мере, европейских) товарных рын¬
ков и рынков привлечения средств для компаний и правительств.
Последние отличались от рынков для банальных спекуляций, ко¬
торые существовали как минимум со времён городов-государств
Возрождения. Эти рынки обогащали голландских финансистов,
но в то же время способствовали перекачиванию богатств из
Нидерландской империи в восходящие экономики, прежде всего
британскую. Амстердамские купцы, объединённые династическими
и городскими взаимосвязями, сохраняли способность манипу¬
лировать рынками, которые всё более отделялись от остальной
нидерландской и мировой экономики. В то же время контроль
этих же купцов над правительством Голландии и территорией
Нидерландской империи обеспечивал новые вливания богатства,
которые были выгодны торговой элите, но едва ли стимулировали
национальную экономику. Однако контроль над правительством
Голландии был утрачен после вторжения Наполеона в 1795 году,
а контроль над империей — в 1946 году, когда США настояли, чтобы
голландцы предоставили независимость Индонезии2"-.
Финансовая гегемония Британии длилась и после того, как она
утратила своё промышленное и технологическое лидерство, про¬
демонстрировала слабость в Крымской и Англо-бурской войнах,
а британские переселенческие колонии всё больше претендовали на
независимость. Как и в предшествующем случае Нидерландов, фи¬
нансовое могущество Британии проистекало из того обстоятельства,
что её столица одновременно являлась рынком, контролирующим
распределение инвестиций, привлечение капитала из остальной
202 Hendrik Spruyt, Ending Empire: Contested Sovereignty and Territorial Partition (Ithaca:
Cornell University Press, 2005), chapter 5.
550
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
части Европы, а также Британской империи и дальнейшее его
направление компаниям и правительствам, которые действовали
в соответствии с требованиями лондонских финансистов. В случае
правительств формальных и неформальных колоний подобный
контроль усиливался периодическими военными интервенциями
Британии.
Финансовое могущество Британии всё в большей степени осу¬
ществлялось на более отвлечённом от сырья и конечной продукции
уровне, нежели в случае Амстердама. Инвестиции в конкретные
компании и правительства были более долгосрочными, чем в то¬
вары, которые проходили через амстердамские склады. Лондон
оставался ядром финансового мира даже тогда, когда к концу
XIX века его центральное положение сохранялось главным обра¬
зом за счёт невозможности для британских финансистов выпу¬
таться из инвестиций, контроль над которыми они уступали всё
более автономным переселенцам в колониях Британской империи
и компаниям (в особенности в Соединённых Штатах), всё более
способным финансировать свою экспансию с помощью нерас¬
пределённой прибыли. Финансовый упадок и утрата гегемонии
Британии наступили в тот момент, когда соперники больше не
зависели от Лондона в обеспечении капитала и рынков.
Американская финансовая гегемония продержалась несколько
десятилетий после того момента, когда Соединённые Штаты ста¬
ли чистым заёмщиком. Их положение остаётся неприступным,
поскольку в 1945 году США стали для мировой экономики ре¬
гулятором первой и последней инстанции. Соединённые Штаты
смогли сделать доллар основным связующим звеном мировой
финансовой стабильности. Регуляторная власть ФРС сохрани¬
лась, даже несмотря на волны кризиса, которые расходились от
спекуляций, ставших возможными благодаря контролю США над
глобальными финансами. На деле кризисы, как мы видели в этой
главе, укрепляли ФРС и привлекали больше капитала в инвестиции
в государственный долг США и американские акции, ипотечные
кредиты и недвижимость.
Поэтому обрыв американской финансовой гегемонии произойдет
иначе, чем в случае Нидерландов и Британии. Финансовое могуще¬
551
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ство этих прежних гегемонов не пережило появления новых, более
крупных и экономически более передовых соперников. Соединён¬
ные Штаты будут удерживать контроль в финансовой сфере до
тех пор, пока остальной мир зависит от доллара, а ФРС смягчает
слишком большую кредитную нагрузку, спекуляции и рецессии
как с помощью издания и внедрения регуляторных предписаний
в мировом масштабе, так и выступая в качестве источника не¬
ограниченных стимулов для экономики, которые превращаются
в актуальные инвестиции и производство в значительной части
мира, а заодно и наполняя ветром паруса финансовых схем и спе¬
куляций в Соединённых Штатах.
Могущество американского регулирования и доллара не будет
ликвидировано конфликтом элит в Соединённых Штатах, поскольку
позиции всех элит отчасти основаны на глобальной финансовой
гегемонии Америки, а их организации подчинены регулированию
ФРС. Не являются вызовом этому могуществу и автономия Китая
или Евросоюза в других сферах либо нарастающая способность
стран, некогда находившихся под эгидой США, преследовать свои
интересы поодиночке или сообща. Их стратегии автономии во
всех других сферах зависят от мировых рынков, номинированных
в стабильном долларе, и подразумевают глобальную регуляторную
роль ФРС.
Конец американской финансовой гегемонии наступит лишь
в том случае, если и когда некий внушительный альянс других
стран разработает какой-то новый регуляторный механизм для
глобальных финансов и сформирует процесс поддержания спро¬
са в периоды рецессий и ликвидности во время кризисов. Хотя
американское ядерное оружие представляет собой столь унич-
тожительную (nihilistic) угрозу, что оно не оставляет никакого
прикладного ответа для тех стран, которые признают всё более
жёсткие ограничения для традиционных возможностей ведения
войны Америкой и пользуются этим, ФРС и доллар обеспечивают
ощутимую и постоянную поддержку интересам элит по всему
миру. Таким образом, финансовая гегемония США продолжается,
даже несмотря на то, что она разъедает другие столпы американ¬
ского экономического могущества и препятствует возникновению
552
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация
в Соединённых Штатах в период после гегемонии стабильной
структуры элит и правительства, достаточно автономного для того,
чтобы продвигать такую политику, которая сможет удовлетворять
интересы американцев, не относящихся к элитам, выстроившим
для себя неприступные крепости внутри преимущественно авто¬
номных институтов.
ЧАСТЬ III. ПОСЛЕ ГЕГЕМОНИИ
ГЛАВА 9. ПОСЛЕ ЗАКАТА
Добрый вечер. Говорит капитан.
Мы приступаем к попытке аварийного приземления...
Говорит капитан: мы снижаемся.
Мы с вами снижаемся, все вместе.
Лори Андерсон, «Из воздуха»
(композиция из альбома «Большая наука», 1982)
Книги наподобие той, что вы держите в руках, обычно завер¬
шаются некой главой с рекомендациями и пожеланиями. Если
бы я пошел этим путем, то теперь бы обратился к [амери¬
канским] элитам и умолял бы их подумать об интересах страны,
которые одновременно являются и реальными долгосрочными
интересами для них самих. Что же касается граждан в целом, то
им бы я посоветовал больше участвовать в общественных делах1.
1 Подобным призывом к американским элитам завершает свою книгу «фрагменти¬
рование американской корпоративной элиты» Марк Мизручи (Mizruchi, Fracturing of
the American Corporate Elite). Джеффри Сакс в книге «Цена цивилизации» (Jeffrey Sachs,
The Price of Civilization: Reawakening American Virtue and Prosperity (New York: Random
House, 2012) / Сакс Д. Цена цивилизации. M.: Издательство Института Гайдара, 2012)
стращает элиты необходимостью умерить свою жадность и больше думать об об¬
ществе, а избирателей — необходимостью уделять больше внимания общественным
делам и меньше смотреть телевизор. Эдвард Льюс (Edward Luce, The Retreat of Western
Liberalism [New York: Atlantic Monthly Press, 2017]), журналист и бывший спичрайтер
министра финансов Лоуренса Саммерса, дает крайне пессимистичное представление
554
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
Однако те авторы, которые пускались на подобные уговоры, до
последнего времени не оказывали ощутимого воздействия на
общественные дискуссии или политические решения. Я не питаю
иллюзий, что обладаю риторическими навыками, чтобы взволновать
сердца — такая способность есть у немногих авторов.
В гуще уже состоявшихся и хорошо организованных социальных
движений (по меньшей мере в Соединённых Штатах) появлялись
единичные книги, которые получали широкий резонанс и направ¬
ляли политическое действие. Роман Гарриет Бичер-Стоу «Хижина
дяди Тома» был опубликован через два десятилетия после того,
как британский парламент запретил рабство на всей территории
Британской империи, а в Соединённых Штатах аболиционистское
движение в это же время уже имело мощную, хотя и не домини¬
рующую позицию. Книга Майкла Харрингтона «Другая Америка»
появилась в 1962 году в разгар движения за гражданские права * обо будущем привилегий и эгоизма элит в Соединённых Штатах и Европе, но всё же
с едва заметной надеждой приходит к выводу, что богатые элиты пойдут на жертвы,
необходимые для сохранения либеральной демократии. В своей более ранней книге
«Время начинать думать: Америка в эпоху упадка» (Luce, Time to Start Thinking: America
in the Age of Descent (New York: Atlantic Monthly Press, 2012)) Льюс мудро заключал,
что эта работа «не относится к той разновидности книг, в конце которых содержатся
длинные перечни политических предписаний», но сразу же после этого с надеждой
утверждал о возможности найти некий способ «направить американские разочаро¬
вания в русло более конструктивной и сплочённой силы» (р. 274). Ричард В. Ривз
(Richard V. Reeves, Dream Hoarders: How the American Upper Middle Class Is Leaving Eve¬
ryone Else in the Dust, Why That Is a Problem, and What to Do About It (Washington, DC:
Brookings Institution Press, 2017)) утверждает — правда, некорректно, — что причиной
неравенства являются попытки верхних 20% американцев передать свои привилегии
своим детям. Как и многие авторы подобного толка, он уделяет огромное внимание
«входным билетам» в университеты Лиги Плюща. Но даже если дело обстоит именно
так, то в предлагаемых Ривзом решениях не содержится упоминания о перераспре¬
делительных мерах — вместо этого он утверждает, что «необходимо изменить ядро
системы — признание привилегий среди верхнего среднего класса» (р. 14).
Консервативные исследователи упадка США призывают американцев больше тра¬
тить на военную сферу и меньше — на социальные льготы для ни самих. В частности,
об этом говорит Фергюсон в своих работах «Империя» и «Колосс», с которыми мы уже
встречались в предисловии; другие примеры упоминались в примечании 13 к главе 2
на сс. 84-85 этой книги. Всё новые работы, увещевающие американцев спасти свою
страну, выходят чуть ли не каждую неделю. Обзор предписаний со стороны интеллек¬
туалов от американской внешней политики приводит Перри Андерсон (Perry Anderson,
«Consilium», New Left Review 83 [2013]: 163-7). Более полный анализ позиций по теме
упадка США см. в: Richard Lachmann and Fiona Rose-Greenland, «Why We Fell: Declinist
Writing and Theories of Imperial Failure in the Longue Duree», Poetics 50 (2015).
555
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
после того, как Джон Ф. Кеннеди сделал сокращение бедности клю¬
чевым пунктом своей президентской кампании, хотя этот момент
так и не стал основным во время его президентства. Исключением
в рамках этой модели может служить работа Рэчел Карсон «Без¬
молвная весна»2. Она была опубликована в 1962 году, задолго до
того, как в Соединённых Штатах возникло организованное движение
за охрану природы, и определённо способствовала учреждению
Агентства по охране окружающей среды в 1970 году, которое уже
в 1972 году запретило пестицид ДДТ. Правда, в отличие от рабства,
сегрегации или бедности, загрязнение и пестициды воздействуют
на всех. Книги наподобие упомянутой работы Карсон обращаются
к личным интересам их аудитории, а не стремятся создать у чи¬
тателей симпатию к жертвам, которые очевидным образом от них
отличаются. Аналогичным образом Эптон Синклер написал свой
роман «Джунгли» (1906) чтобы продемонстрировать ужасающие
условия работы на мясокомбинатах. Однако вместо этого реак¬
цию читателей вызвали описанные в книге заражённые продукты
питания, что в том же году привело к быстрому принятию зако¬
нов «О федеральной инспекции мяса» и «О доброкачественности
пищевых продуктов и медицинских препаратов», на базе которых
было основано агентство, ставшее предшественником Управления
по контролю за качеством пищевых продуктов и медикаментов
США. Как и «Молчаливый источник», «Джунгли» провоцировали
эгоизм, а не альтруизм. Сам Синклер писал: «Я целился в сердце
общества, но случайно попал в желудок»3.
Итак, если я не намерен увещевать читателей, то что я могу
предпринять в этой последней главе? Полагаю, я уже доказал, что
нынешний упадок Америки, как и предыдущий упадок Британии
и Нидерландов, необратим. Поэтому вопрос заключается не в том,
как можно обратить его вспять, а в том, как упадок повлияет
2 «Безмолвная весна» — Научно-популярная работа американского биолога и обще¬
ственного активиста Рэчел Карсон, посвящённая пагубным последствиям использова¬
ния пестицидов, прежде всего ДДТ, для окружающей среды, в частности, для популя¬
ций птиц (прим, переводчика).
3 Arlene Finger Kantor, «Upton Sinclair and the Pure Food and Drugs Act of 1906: ‘I Aimed
for the Public’s Heart and by Accident I Hit it in the Stomach’», American Journal of Public
Health, 1976 (December) 66 (12), 1202-5.
556
ГЛАВА 9. После заката
на политическую экономию Америки, её геополитическую роль
в мире и качество жизни элит и неэлит. Чтобы ответить на этот
вопрос, я сначала обращусь к рассмотрению того, что происходило
в Нидерландах и Британии после утраты ими гегемонии. Подобно
Америке, две эти политии претерпевали постепенный упадок. После
утраты гегемонии Нидерландами и Британией там не происходи¬
ло какого-либо внезапного коллапса элит или крупных военных
поражений (впрочем, как и побед), которые могли бы положить
начало масштабным социальным реформам или политическим
реструктуризациям наподобие тех, что происходили в разных
странах после двух мировых войн.
Ниже я сравню Нидерланды и Британию после утраты гегемонии
в трёх плоскостях: каким был масштаб увеличения или снижения
неравенства? Использовалась ли налоговая политика для сокра¬
щения неравенства, а также инициировались или расширялись ли
социальные программы? Пересматривалась ли военная и внешняя
политика в соответствии со стеснёнными обстоятельствами этих
политий? Далее я рассмотрю три те же самые сферы в современных
Соединённых Штатах и порассуждаю о том, вероятно ли продол¬
жение существующих трендов. Я попробую обнаружить те силы,
которые могли бы подтолкнуть Соединённые Штаты к большему
равенству, расширению социальных программ и менее агрессив¬
ной и не настолько имперской внешней политике. Вероятность
столь обнадёживающего будущего зависит главным образом от
возрождения американской демократии, поэтому я рассмотрю
и перспективы этого процесса. Под конец я обращусь к парадок¬
сальному сосуществованию как будто неоспоримого могущества
американских элит и их нарастающих страхов за будущее.
ПРИВИЛЕГИИ ЭЛИТ И НЕРАВЕНСТВО ПОСЛЕ УПАДКА
Завершение гегемонии закрывало благоприятные возможности для
получения всевозможных шальных прибылей, которые обеспечива¬
лись наличием империи или доминированием над сетями торговых
маршрутов. Однако, как демонстрирует Арриги (об этом уже гово¬
рилось в конце предыдущей главы), переживающие упадок гегемо¬
557
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
ны на какое-то время остаются в центре глобальных финансовых
сетей, что создаёт для них иные, но по-прежнему крайне выгодные
возможности по извлечению прибыли. Кроме того, отдельные нидер¬
ландцы и британцы в любом случае сохраняли накопленный за годы
доминирования их держав капитал, который обеспечивал рентные
доходы. Рассмотрим, каким образом экономики Нидерландов и Бри¬
тании функционировали после утраты гегемонии, а самое главное,
кто понёс ущерб, когда эти страны потеряли выгоды от гегемонии.
Преимущество в доходах Нидерландов над Британией продли¬
лось более чем полтора столетия после утраты гегемонии пер¬
вой из этих стран. По доходам на душу населения нидерландцы
оставались самыми богатыми европейцами, опережая британцев
до середины XIX века, то есть по меньшей мере ещё три десяти¬
летия после достижения Британией гегемонии4. Это процветание
представляло собой наследие тех необъятных резервов капитала,
которые нидерландцы накопили в период своей гегемонии, и их
способностей «приземлять» этот капитал в более динамичных
экономиках. Однако круг владельцев этого богатства был узким,
а распределение доходов — крайне неравномерным, поскольку
нидерландские элиты удерживали за собой наиболее выгодные
должности и возможности в метрополии и в империи.
Финансы, ведущий сектор экономики Нидерландов в XVIII и на¬
чале XIX веков, выступали фокусом инвестиций, направляемых в
4 Доходы на душу населения в Нидерландах и Британии были одинаковыми
в 1500 году, когда ни одна из этих стран не была гегемоном. В 1600 году доходы
нидерландцев были на 40% выше доходов британцев, а в 1700 году - на 70% выше.
К 1820 году нидерландцы опережали британцев лишь на 7%, а в 1850 году две страны
сравнялись по доходам. Затем британцы стремительно вырвались вперед: в 1856 году
их доходы на душу населения были выше, чем у нидерландцев, на 10%, в 1870 году —
на 15%, в 1890 году — на 20%, а в 1900 году - на 30% (Maddison, World Economy, volume
2, table lc; см. тж. Jan de Vries, «Dutch Economic Growth in Comparative-Historical Per¬
spective», De Economist 148 [2000], figure 2).
Население Великобритании было больше населения Нидерландов, поэтому и разрыв
в абсолютном ВВП был гораздо больше, чем доходы на душу населения. В 1500 году
британский ВВП вчетверо превосходил ВВП Нидерландов, в 1600 году — в три раза,
в 1700 году — в 2,6 раза, в 1820 году — в девять раз, в 1850 году — в 8,6 раза, а в 1900 году —
в 10,6 раза (Maddison, World Economy, volume 2, table lb). В этой главе делается акцент
на доходах на душу населения, а не на общем размере экономики, поскольку нас инте¬
ресуют изменения в распределении доходов и богатства, а не сила экономик отдельно
взятых стран — этому предмету были посвящены предыдущие главы.
558
ГЛАВА 9. После заката
экономики их промышленных конкурентов, прежде всего Велико¬
британию, и в само нидерландское государство5. Из инвестиций
в производство капитал в начале XVIII века перемещался в госу¬
дарственные облигации, держателями которых выступал узкий
круг лиц. «После 1713 года процентные платежи поглощали более
7% налоговых доходов Голландии... Для республики Соединённых
Провинций в целом процентные выплаты по государственному
долгу увеличились до уровня примерно 7% национального дохода
середины XVIII века», а доставались эти выплаты главным образом
небольшой когорте богатых держателей облигаций6. Как было по¬
казано в главе 4, увеличение государственных доходов выступало
механизмом перекачивания богатства от массы налогоплатель¬
щиков, по которым ударяли растущие налоги на потребление,
к состоятельным держателям облигаций и должностным лицам.
Положение обычных людей в эпоху после гегемонии станови¬
лось всё хуже. Де Ври и ван дер Воуде обнаруживают, что «после
нескольких пиковых значений реальных заработных плат, имевших
место между 1680-ми и 1730-ми годами, установился новый тренд
на снижение реальных зарплат, которые достигли максимально
низкого уровня после 1800 года»7. Для неквалифицированных
работников это падение зарплат началось раньше и ощущалось
острее всего. Зарплаты ремесленников в Нидерландах до начала
XIX века оставались выше, чем на юге Англии, поскольку падение
заработных плат происходило от достаточно высокой для этого
базы8. Несмотря на то, что средние реальные доходы нидерланд¬
ских трудящихся были выше, они существовали в условиях более
значительного неравенства, чем английские работники9.
5 Marjolein 't Hart, Joost Jonker, and Jan Luiten van Zanden, «Introduction», A Financial
Flistory of the Netherlands.
6 De Vries and van der Woude, First Modern Economy, 681-2.
7 Ibid., 627; см. тж. de Vries, «Dutch Economic Growth in Comparative-Historical Per¬
spective», 457.
8 De Vries, «Dutch Economic Growth in Comparative-Historical Perspective», figure 12.6.
9 Бранко Миланович, Питер X. Линдерт и Джеффри Дж. Уильямсон (Branko Milanovic,
Peter Н. Lindert, and Jeffrey G. Williamson, «Pre-Industrial Inequality», Economic Journal 121
(2011), table 2, Gini2 column) обнаруживают, что в 1732 году коэффициент Джини для
Голландии составлял 61,1, тогда как для Англии и Уэльса в 1759 году его значение
559
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Британцы, как и нидерландцы, сохраняли преимущество в до¬
ходах над своими глобальными соперниками даже после того,
как утратили гегемонию. Однако британское превосходство над
гегемоном-преемником — Соединёнными Штатами — длилось всего
три десятилетия после 1873 года, той даты, которую в главе 5
мы обозначили как момент завершения британской гегемонии10 11.
Соединённые Штаты впервые обошли Британию по доходу на
душу населения в 1901 году и достигли постоянного преимущества
к 1920 году, за исключением нескольких лет Великой депрессии
(1932-1935)”. Таким образом, если нидерландцы сохраняли пре¬
имущество в доходах и после того, как гегемоном стала Британия,
британцы стали отставать от американцев за несколько деся¬
тилетий до того, как Соединённые Штаты добились гегемонии.
Доходы и имущественное неравенство британцев оставались
высокими в течение нескольких десятилетий между заверше¬
нием британской гегемонии и началом Первой мировой войны.
Приходившаяся на капитал доля национального дохода достигла
пикового уровня в 43% в 1860 году, в следующие полвека она
постепенно снижалась до 36%, что отражало падение доходов,
поступавших от империи и от земельных активов, но затем, в де¬
сятилетие, на которое пришлась Первая мировая война, этот по¬
казатель рухнул до 21% в 1920 году12. Имущественное неравенство
оставалось более стабильным: доля верхнего 1% в национальном
богатстве росла с 54,9% в 1810 году до 61,1% в 1870 году, а затем
продолжала увеличиваться до 70% в 1895 году13. В 1895-1910 годах
равнялось 45,9. В 1801 году в Англии и Уэльсе этот показатель увеличился до 51,5,
но всё равно был ниже, чем в Нидерландах в 1808 году (57, включая менее богатые
провинции вместе с Голландией). Уолтер Шейдел (Walter Scheidel, The Great Leveler: Vio¬
lence and the History of Inequality from the Stone Age to the Twenty-First Century (Prince¬
ton: Princeton University Press, 2017), 95), используя другую формулу, высчитывает,
что значение коэффициента Джини для Голландии увеличивалось «с 0,5 в 1514 году
до 0,56 в 1561 году, 0,59 в 1600 году, 0,61 или 0,63 в 1740-х годах и 0,63 в 1801 году».
10 В 1850-1870 годах британские доходы на душу населения были на 30% выше, чем
в Соединённых Штатах. В 1880 году это преимущество составляло 21%, в 1890 году —
18%, в 1900 году - 10%.
11 Maddison, World Economy, volume 2, tables lc, 2c.
12 Piketty, Capital in the Twenty-First Century, online figure S6.10.
13 Ibid., online table S10.1.
560
ГЛАВА 9. После заката
этот показатель оставался в диапазоне 69-74%, причём половина
этой доли доставалась верхнему 0,1%. В 1914 году доля верхнего
1% снизилась до 67,2%, а в 1919 году — до 62,6%. Поворотным
моментом была Первая мировая война. В течение следующего
столетия доля верхнего 1% падала, опустившись до минимального
показателя 10,6% в 1988 году14.
Несмотря на высокий и при этой увеличивающийся уровень
неравенства в Британии во время расцвета её гегемонии, а также
высокий и стабильный либо лишь немного снижающийся уро¬
вень неравенства в четыре десятилетия упадка гегемонии перед
Первой мировой войной, положение трудящихся в абсолютных
показателях становилось всё лучше. Заработные платы, которые
в 1800-1809 годах были теми же, что и веком ранее, после за¬
вершения Наполеоновских войн стремительно росли, более чем
утроившись в столетие с 1800-1809 до 1900-1909 годов15.
Необычайное процветание обычных британцев, продолжавшее¬
ся даже в условиях упадка гегемонии их страны, и существен¬
но более высокая степень неравенства, чем в Нидерландах, не
объяснялись темпами экономического роста Британии в эпоху
после гегемонии. Между 1810 и 1880 годами Британия нахо¬
дилась на третьем месте по динамике роста душевых доходов
после Швейцарии и Бельгии среди 12 богатейших европейских
стран16. А с 1880 по 1910 годы Британия по этому показателю
находилась на втором месте от конца вместе с Бельгией, опе¬
режая только Нидерланды17.
Рост заработных плат британцев в течение нескольких десяти¬
летий после утраты гегемонии объясняют два фактора. Во-пер¬
вых, население Британии сокращалось благодаря масштабной
эмиграции. В 1881-1910 годах из страны эмигрировали более
14 Facundo Alvaredo, Anthony В. Atkinson, and Salvatore Morell, «Top Wealth Shares in
the UK over More than a Century», Centre for Economic Policy Research Discussion Paper
DPI 1759 (2017), table Gl.
15 Clark, «Condition of the Working Class in England», table A2.
16 В этот список из 12 стран входят Австрия, Бельгия, Дания, Финляндия, Франция,
Германия, Италия, Нидерланды, Норвегия, Швеция, Швейцария и Великобритания.
17 Maddison, World Economy, volume 2, table lb.
561
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
5,4 млн человек — в основном это были работающие взрослые
люди, на которых в 1900 году приходилась седьмая часть насе¬
ления Британии18. Из-за этого возникала нехватка работников
в сельском хозяйстве и промышленности, что вело к росту зара¬
ботных плат в этих секторах. Во-вторых, в 1889-1892 годах резко
увеличился охват работников профсоюзами: показатель членства
в них удвоился до 11% рабочей силы. Затем показатель охвата
профсоюзами рос не так быстро, достигнув 18% в 1901 году
и 19% в 1911 году19. Угроза дальнейшего объединения трудя¬
щихся в профсоюзы подталкивала работодателей к повышению
или хотя бы поддержанию на неизменном уровне заработных
плат, хотя по большей части это происходило лишь в секторах
с высокими показателями объединения в профсоюзы: «добыча
угля, далее машиностроение, кораблестроение и железные доро¬
ги, после этого хлопок, затем строительство и государственная
служба»20. Однако это повышение заработных плат не снижало
концентрацию богатства, которая оставалась на исторически
высоком уровне.
Нидерланды и Британия определяют параметры процветания
и неравенства после гегемонии. В обеих странах в течение несколь¬
ких десятилетий после завершения гегемонии элиты наращивали
своё превосходство в благосостоянии над остальным населением.
Для заработных плат трудящихся в двух странах были характерны
расходящиеся траектории. В Нидерландах они падали в абсолютных
и относительных показателях, тогда как в Британии они снижались
в относительном выражении, но росли в абсолютном. Эта разница
объясняется демографическими и политическими факторами. Бри¬
тания создала переселенческие колонии, которые были благопри¬
ятными и процветающими краями, привлекательными для бедных
18 Cain, «Economics and Empire», table 2.5.
19 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 601, 608 / Манн. Источники социальной
власти, т. II, кн. 2, сс. 250, 257; см. тж. Wallerstein, Modem World-System, volume 4, 174-6
/ Валлерстайн. Мир-система Модерна, т. IV, сс. 205-8 и Beverly J. Silver, «World-Scale
Patterns of Labor-Capital Conflict: Labor Unrest, Long Waves, and Cycles of World Hegemo¬
ny», Review 18 (1995).
20 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 609 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 2, с. 258.
562
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
британцев. Колонии Нидерландов не были гостеприимным местом
для голландских эмигрантов. Таким образом, шансы трудящихся на
закате голландского и британского империализма формировались
природой двух империй, сложившейся несколькими столетиями
ранее. Нидерландские трудящиеся в середине XVIII века в сравне¬
нии с британскими трудящимися полтора столетия спустя были
дезорганизованы, а идеологические и организационные основы для
неремесленных профсоюзов в то столетие, когда нидерландские
трудящиеся оплачивали материальные издержки упадка их страны,
конечно же, отсутствовали
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА:
НАЛОГИ И СОЦИАЛЬНЫЕ БЛАГА
Стало ли неравенство политической проблемой в обеих странах?
Устанавливались ли в них прогрессивные налоги? Вводились либо
расширялись ли социальные программы для снижения неравенства
или решения проблемы бедности? Если вкратце, то ни в Нидерлан¬
дах, ни в Британии на протяжении нескольких десятилетий после
гегемонии налоги не приобрели перераспределительный характер,
хотя в Британии (но не в Нидерландах) вводились некоторые огра¬
ниченные социальные программы для решения проблемы бедности
и предоставления социальных благ значительной части трудящегося
населения.
В Нидерландах Патриотическая революция 1780-1787 годов
усилила поводы для недовольства, которые вдохновляли не столь
масштабные и легче разгромленные антигосударственные восста¬
ния 1702-1707 и 1748 годов21. Для этой революции было харак¬
21 Антигосударственные восстания 1702-1707 и 1748 годов — В 1702 году по¬
сле смерти нидерландского статхаудера Вильгельма III Оранского, одновременно
являвшегося английским королём, в Соединённых Провинциях произошёл раскол
между Голландией, которая решила упразднить пост статхаудера и провинциями
Фрисландия и Гронинген, которые признали статхаудером внучатого племянника
Вильгельма. В результате в Соединённых Провинциях (преимущественно за преде¬
лами Голландии) началась гражданская война между сторонниками Оранского дома
(оранжистами) и их противниками, завершившаяся лишь к 1708 году. Так называ¬
емый второй период без статхаудера, когда Нидерландами управляла регентская
олигархия, продлился до 1747 года: под конец Войны за австрийское наследство
563
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
терно явственное неприятие оранжистского режима, коррупции
и привилегий статхаудера и его приспешников. В 1780-х годах
движущей силой для восставших были задержки в развитии Ни¬
дерландов, а затем их поражение в четвёртой англо-голландской
войне 1780-1784 годов, которое участники Патриотической рево¬
люции корректно связывали с некомпетентностью правительства
и неготовностью нидерландских богачей и Ост-Индской компании
финансировать вооружённые силы страны подобающим образом.
Возмущение усугублялось рецессией, ставшей следствием британ¬
ских покушений на нидерландскую торговлю в ходе войны, которая
воспринималась массами как результат алчных попыток купцов
урвать прибыль за счёт Американской войны за независимость.
Однако классовые границы между восставшими и оранжистами
размывались, поскольку многие бедняки стали на сторону статхау¬
дера против восставших представителей среднего класса. Все эти
мятежи не увенчались осуществлением значимых политических
или экономических изменений. Первые военные успехи патриотов
были обнулены прусским вторжением в 1787 году22.
В XVIII веке Нидерланды были первой страной, предоставившей
денежные пособия беднякам (главным образом низкооплачиваемым
работникам), а также вдовам, сиротам и безработным. Поскольку
нужда в XVIII веке нарастала, помощь бедным со стороны церкви,
которая оплачивалась из пожертвований и ежегодных излишков,
подкреплялась прямыми затратами крупных и мелких городов. Во
второй половине XVIII века пособия для бедных от церкви и госу¬
дарства увеличились до совокупных «3-4% национального дохода
над страной вновь нависла угроза французского вторжения, и регенты пошли на
компромисс с оранжистами, провозгласив нового статхаудера — Вильгельма IV. Это
спровоцировало серию восстаний с требованиями снижения налогов, которые при¬
вели к тому, что Вильгельм пошёл на ряд налоговых реформ, однако не удержался
у власти надолго в силу ранней смерти в 1751 году. Тем не менее он смог передать
титул своему сыну Вильгельму V, который оказался последним статхаудером Нидер¬
ландов, свергнутым войсками революционной Франции (прим, переводчика).
22 Этот абзац основан на работе: Israel, Dutch Republic, 1098-1130 / Израэль. Гол¬
ландская республика, т. II, сс. 387-426. Я не рассматриваю Батавскую республику
1795-1805 годов, которая в значительной степени стремилась к реализации целей,
провозглашенных патриотами. Однако британская и прежде всего французская ин¬
тервенции были более решительным фактором, чем внутренние нидерландские силы.
564
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
середины столетия»23. Данный объём в большей степени отражал
тот факт, что помощь получает значительная часть населения, а не
то, что каждому её получателю доставались скромные средства.
Поскольку количество частично занятых и низкооплачиваемых
работников росло, а заработные платы после 1770 года снижались,
сумм, которые были доступны на пособия для бедных, становилось
всё более недостаточно.
«Дефолт по правительственному долгу 1811 года (tiercering24) обес¬
ценил облигации, с помощью которых финансировались церковные
благотворительные учреждения, и на смену церквям в поддержке
бедняков пришло преимущественно государство. В 1815-1829 годах
государственные расходы на пособия для бедных более чем удвои¬
лись»25. Однако в конце XVIII — начале XIX веков основные дискуссии
по поводу пособий для бедных велись относительно того, каким
образом сократить, а не увеличить эту поддержку. Богатые граждане
жаловались, что благотворительность и правительственная помощь
способствовали тому, что бедные забрасывали работу. Пособия
для бедняков действительно позволяли трудящимся проявлять
разборчивость по поводу того, соглашаться ли им с конкретными
работами и заработными платами, что наделяло их реальной силой
в переговорах с работодателями. Так или иначе, дефолт 1811 года
в совокупности с урезанными бюджетами Батавской республики
и её преемников гарантировали, что Нидерланды XIX века будут, как
того желали элиты, более суровой страной для бедняков и средне¬
статистических работников, чем республика XVIII века26.
23 De Vries and van der Woude, First Modem Economy, 660.
24 Tiercering (от фр. tierce — треть) — Решение Наполеона, принятое после аннексии
Нидерландов Францией в 1810 году, оставить лишь треть выплат инвесторам в гол¬
ландский долг. Незадолго до этого правительство Нидерландов, обременённое огром¬
ными обязательствами по отчислению во французскую казну в виде контрибуций,
а также расходов на содержание оккупационной армии, уже было вынуждено дважды
объявлять дефолт по облигациям. Урезание доходов по нидерландскому долгу удари¬
ло по многим гражданам и организациям, получавшим из этого источника значитель¬
ные доходы (прим, переводчика).
25 Ibid., 660.
26 gT0T абзац основан на работе: de Vries and van der Woude, First Modem Economy,
654-64.
565
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Нидерландские государственные расходы на образование
и общественные работы, а также правительственные программы
во благо населения в целом в первой половине XIX века остава¬
лись скаредными — их объём варьировался от 10% совокупного
бюджета в мирное время до 5% во время войн. Лишь после
отречения короля Вильгельма I в 1839 году и «установления ста¬
бильного, централизованного и ограниченного монархического
режима в 1848 году», который снёс многие базовые привилегии
элит, эти расходы достигли 18-20% — на этом же уровне они
сохранялись начиная с 1880 года до «начала Первой мировой
войны»27.
Нидерландские налоги до Первой мировой оставались рег¬
рессивными. Умеренно прогрессивный подоходный налог был
введён в период Батавской республики, а затем на постоянной
основе в 1893 году. Однако он обеспечивал лишь десятую часть
государственных доходов и не отменял общую регрессивную
природу голландской налоговой системы вплоть до того мо¬
мента, пока в 1914 году для погашения военных расходов не
был введён крайне расширенный подоходный налог28. Пред¬
шествующие попытки учредить подоходный налог получили
поддержку народных масс, на которую опиралась Батавская
республика, а «общественное мнение стало в целом вполне
благосклонно к подоходному налогу после 1870 года»29. Однако
в оба эти периода введение подоходного налога отклонялось,
поскольку государство контролировалось элитами. До 1914 года
большинство доходов поступало от акцизных налогов на то¬
вары, потреблявшиеся всем населением, и земельных налогов,
которые устанавливались по квотам провинций, в результате
чего на бедные провинции возлагалось более высокое бремя.
Богатых удавалось брать на прицел благодаря налогам на пере¬
ход земельных прав и налогам на наследство, однако масштабы
27 Mark Dincecco, Political Transformations and Public Finances: Europe, 1650-1913 (Cam¬
bridge: Cambridge University Press, 2011), 11-12.
28 Wantje Fritschy, «А History of the Income Tax in the Netherlands», Revue Beige de
Philologie et d’Histoire 75 (1997): 1045-61.
29 Ibid., 1054.
566
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
этих налогов были слишком низкими, чтобы компенсировать
регрессивную природу налогов на потребление30.
В Британии политика и государственное управление, в отличие
от навязанного элитами в Нидерландах застоя, в течение полувека
перед Первой мировой войной существенно трансформировались.
Избирательное право было расширено законами о парламентской
реформе 1867 года и о народном представительстве 1884 года: за
первым из этих документов стояли консерваторы, а за вторым —
либералы. Оба эти закона гарантировали, что к всеобщим выборам
1885 года «66% взрослых мужчин имели право голоса, включая
до 40% мужчин — работников физического труда (хотя многие из
них не допускались к голосованию с помощью необъективных
процедур регистрации). Рабочие, как представляется, составля¬
ли до половины электората»31. Растущие силы трудящихся и их
Лейбористской партии способствовали тому, что в преддверии
выборов 1906 года и в дальнейшем либералы заключали электо¬
ральный пакт с лейбористами. В результате либералы выиграли
выборы 1906 года и двойные выборы 1910 года32, что позволило им
сначала впервые образовать собственное правительство, а затем
кабинет в коалиции с лейбористами, которые в 1906 году провели
в парламент 29 депутатов, а в ходе двух выборов 1910 года — уже
42 депутата, и Ирландскую парламентскую партию33. Парламент¬
ский закон 1911 года, ограничивший полномочия Палаты лордов,
гарантировал, что на предпочтения массового электората, опос-
30 Ч Hart, «The Merits of a Financial Revolution»; «The United Provinces, 1579-1806».
31 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 617 / Манн. Источники социальной власти,
т. II, кн. 2, с. 269.
32 Двойные выборы 1910 года - В 1909 году новый министр финансов Великобрита¬
нии Дэвид Ллойд Джордж предложил так называемый «народный бюджет» (см. выше
прим, к гл. 5 на с. 303), который предполагал введение ряда новых налогов для фи¬
нансирования военных расходов и социальных программ. После того, как этот проект
был отклонён Палатой лордов, возник правительственный кризис, для разрешения
которого были назначены парламентские выборы в январе 1910 года. После победы на
них либералов в союзе с Ирландской парламентской партией Палата лордов была вы-
нуяедена признать бюджет Ллойд Джорджа, после чего в декабре 1910 года состоялись
новые выборы, по итогам которых был закреплён альянс либералов и лейбористов
(прим, переводчика).
33 Ibid., 623 / Там же, с. 277.
567
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
редованные политическими партиями, не будет наложено вето
наследственных элит.
В 1908-1911 годах либералы провели целый пакет законов. Закон
о пенсии по старости 1908 года предоставлял низкие, основанные
на проверке уровня материального положения пенсии лицам старше
70-летнего возраста, которые выплачивало правительство страны,
а также страхование по болезни и безработице, финансируемое за
счёт взносов трудящихся и правительства. Закон о национальном
страховании 1911 года гарантировал, что страхование здоровья
будет оплачиваться за счёт взносов работников, работодателей
и правительства страны. Кроме того, «закон о трудовых спорах
1906 года [наделил трудящихся] полными правами коллективной
организации»31.
В 1910 году Британия направляла 8% своих правительственных
расходов на социальные льготы, а ещё 19% шло на образование —
втрое больше, чем аналогичные доли расходов в Нидерландах за
50 лет до этого, и немногим меньше, чем Германия. В 1870-1910 го¬
дах основные социальные расходы британского правительства при¬
ходились на образование — за эти сорок лет они выросли на 531%,
что стало наибольшим приростом в процентном выражении, чем
в Австрии, Франции, Германии или Соединённых Штатах34 35. В течение
нескольких десятилетий после утраты гегемонии совокупные расходы
центрального британского правительства оставались низкими, уве¬
личившись с 1876 по 1913 годы с 6% до 8% ВВП, а в 1901-1902 годах,
на пике Англо-бурской войны, они составляли 11%36.
Реформы Либеральной партии в преддверии Первой мировой
войны формировали представление о социальном гражданстве,
которое были шире, хотя и по-прежнему менее щедрыми, чем
в Германии.
34 Ibid., 620 / Там же, с. 273.
35 Ibid., table 11/ Там же, таблица 11.
36 Поскольку в Великобритании не было воинского призыва, там отсутствовали
масштабные льготы для ветеранов и вдов погибших в войнах, которые существовали
уже в конце XIX века во Франции и Соединённых Штатах, благодаря чему социальные
расходы в этих странах становились ещё более впечатляющими в сравнении с Брита¬
нией. Mitchell, International Historical Statistics, 816-21, 905-13.
568
ГЛАВА 9. После заката
«При Ллойд Джордже [либералы] достигли существенных ре¬
зультатов: в 1911 году ими были предложены как схема здра¬
воохранения и страхования от безработицы, так и поворот от
косвенного регрессивного налогообложения к более прогрес¬
сивному прямому. Государство бралось перераспределять и по¬
ощрять взаимопомощь рабочих через структуру регулируемого
им страхования. Последнее охватывало лишь рабочих крупных
компаний, но ещё больше сближало государство, большинство
профсоюзов, крупных работодателей и частные страховые ком¬
пании. Это был первый пример подлинного реформизма в духе
XX века, имевший место в какой-либо стране. Его источником
был не столько труд, сколько межклассовая партия, стремившаяся
объединить рабочих, средний класс и в какой-то степени регионы
и религиозные общины»37.
Несмотря на появление в Британии социального гражданства,
налоговая политика правительства никоим образом не меняла рас¬
пределение доходов или богатства. Подоходного налога в Британии
не было до 1909 года, когда была установлена его максимальная
ставка в 8%. Переломным моментом в этом отношении была Первая
мировая война. К 1918 году ставки подоходного налога увеличи¬
лись до 53% и до 1988 года никогда не падали ниже 50%38. Верхняя
ставка налога на наследство составляла 8% до 1907 года, когда
она была увеличена до 15%, а к концу Первой мировой — до 40%39.
Хотя ставки налогов на доходы и наследство в предвоенные годы
в Британии были низкими, они превышали те, что существовали
в Германии, Франции или Соединённых Штатах40.
Британские избирательные реформы и законы о социальном
обеспечении имеют существенное значение, поскольку хронологи¬
чески они предшествовали волне аналогичных прогрессивных мер,
на которые были вынуждены пойти государства, мобилизовавшие
своих граждан на Первую мировую войну. В нескольких недавних
37 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 618-19 / Манн. Источники социальной
власти, т. II, кн. 2, с. 271.
38 Pike tty, Capital in the Twenty-First Century, online table SI 4.1.
39 Ibid., online table SI4.1.
40 Ibid., tables 14.1 and 14.2 / Пикетти. Капитал в XXI веке. Графики 14.1 и 14.2.
569
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
сводных исследованиях (прежде всего в работе Томаса Пикетти)
установлено, что эпоха между 1914 годом и 1970-ми годами был
уникальным эпизодом на протяжении нескольких столетий истории
капитализма и наций-государств с точки зрения уровня равенства
доходов и благосостояния. В значительной степени это равенство
было обусловлено беспрецедентно высокими ставками налогов
на верхнюю группу доходов и крупное землевладение. Кеннет
Шив и Дэвид Стейсивидж обнаруживают, что ставки подоходных
налогов не соотносились с масштабами избирательного права или
с тем обстоятельством, находились ли у власти левые партии.
Данное несоответствие всецело объясняется другими факторами:
осуществляла ли та или иная страна призыв своих граждан во
время мировых войн и была ли она электоральной демократией.
Иными словами, Германия, Австрия и Италия во время Первой
мировой войны не облагали своих богачей высокими налогами,
поскольку там существовал воинский призыв, но они не были
демократиями41.
Шив и Стейсивидж демонстрируют, что в Британии, Франции
и Соединённых Штатах законодатели, которые во время мировых
войн выступали за высокие налоги для богатых, оформляли дан¬
ные изъятия в качестве компенсационной мобилизации богатства,
уравновешивающей воинский призыв в прямом смысле. Эти авторы
приходят к выводу, что в последние десятилетия XX века, после
завершения эпохи воинского призыва, левым оставалось лишь
выдвигать пустые доводы в пользу «справедливости», уязвимые
для контраргументов, что несправедливо облагать налогами бога¬
тых по более высоким ставкам, чем остальных. Вальтер Шайдель
утверждает, что окончание войн с массовой мобилизацией, а сле¬
довательно, и прекращение воинского призыва устранили наиболее
убедительные аргументы в пользу перераспределительных налогов42.
Так или иначе, прекращение воинского призыва позволило кон¬
серваторам отказаться от поддержки высоких налогов на богатых.
41 Kenneth Scheve and David Stasavage, Taxing the Rich: A History of Fiscal Fairness in
the United States and Europe (Princeton: Princeton University Press, 2016).
42 Scheidel, Great Leveler / Вальтер Шайдель, «Великий уравнитель. Насилие и исто¬
рия неравенства от каменного века до XXI столетия», ACT, 2019.
570
ГЛАВА 9. После заката
Как любят отмечать американские левые, верхние налоговые ставки,
за которые они выступают сегодня, существенно ниже тех, которые
сохранялись на протяжении 1950-х годов в период президентства
республиканца Дуайта Эйзенхауэра. Хотя Шив и Стейсивидж, как
и Шайдель, не могут дать количественную оценку выводов из
своих утверждений, что воинский призыв эквивалентен налого¬
обложению, они в состоянии продемонстрировать, что в последней
четверти XX века верхняя ставка подоходного налога в 20 бога¬
тейших странах падала.
ВООРУЖЁННЫЕ СИЛЫ И ВНЕШНЯЯ
ПОЛИТИКА ПОСЛЕ УПАДКА
Нидерландские элиты, как было показано в главе 4, не были готовы
повышать налоги, чтобы оплачивать армию и флот, способные
сыграть решающую или хотя бы значимую роль в европейских
войнах XVIII века. В Семилетней войне Нидерланды сохраняли
нейтралитет43. Вместо этого голландцы сосредоточили свои огра¬
ниченные военные инвестиции на удержании колоний и торговых
маршрутов в Азии и на Американском континенте. Это решение
отражало рациональную и обоснованную оценку элитами своих сил
и ресурсов в соотношении с Британией и Францией. Этот же момент
выступал и отражением того факта, что элиты зарабатывали на
своём доступе к другим европейским рынкам, а более агрессивная
внешняя политика создала бы угрозу для этого доступа, который
можно было сохранять и без использования военной силы.
Аналогичным образом к середине XVIII века Нидерланды и их
Ост-Индская компания заняли преимущественно оборонитель¬
ную позицию в колониях44. Поэтому голландцы не вмешивались
в британско-французский конфликт вокруг Индии во время Се¬
милетней войны (1756-1763) или не пытались извлечь из него
преимущество. Нидерланды утрачивали контроль над торговлей
своих азиатских колоний между собой и с Европой, поскольку в эти
43 Fritschy and van der Voort, «From Fragmentation to Unification».
44 De Vries and van der Woude, First Modern Economy, 681-3.
571
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
территории могли коммерческими и дипломатическими способа¬
ми проникать британцы. Ост-Индская компания была вынуждена
предоставлять всё более значительную автономию своим агентам
в Азии в надеждах, что она всё ещё сможет зарабатывать, выступая
в качестве некоего приводного механизма между своими агентами,
действующими в собственных интересах и самостоятельно себя
финансирующими, и европейскими рынками, на которых по-преж¬
нему можно было получать наибольшие прибыли45. Нидерландское
торговое общество (Nederlandsche Handel-Maatschapij, NHM) — пре¬
емник Ост-Индской компании — было, по существу, совместным
начинанием голландских колониальных чиновников и аристократов
Явы по установлению монополии на экспорт с этого острова. Эта
монополия способствовала обогащению данных элит, а заодно
и голландских и китайских купцов вместе с промышленниками
в Нидерландах, первыми получившими доступ к яванской экспорт¬
ной продукции, которую они обрабатывали и продавали в Европе.
Союз голландских и яванских элит смог установить на Яве более
высокие налоги, что позволило либеральному нидерландскому
правительству, находившемуся у власти после 1848 года, снижать
внутренние акцизные налоги, стимулируя экономику метрополии
и радуя обычных потребителей46.
Единственным исключением из этой осторожной внешней полити¬
ки был эпизод, когда амстердамские купцы в нарушение британского
эмбарго поставляли коммерческие товары и военную продукцию
американским революционерам и Франции. Односторонним дей¬
ствиям Амстердама противостоял статхаудер, но их поддерживали
Генеральные штаты, где преобладали купцы. Генеральные штаты
приказали статхаудеру обеспечить военные конвои для торговых
кораблей купцов, что статхаудер нехотя и сделал. Тем не менее
действий нидерландского государства оказалось достаточно для того,
чтобы на них отреагировала Британия, объявив войну в 1780 году.
Четвёртая англо-нидерландская война 1780-1784 была для гол¬
ландцев геополитической и экономической катастрофой. Британия
45 Nierstrasz, In the Shadow of the Company.
46 Zanden, Rise and Decline of Holland’s Economy, 142-51.
572
ГЛАВА 9. После заката
получила контроль над индийскими колониями Нидерландов,
а британские купцы — доступ в голландскую Ост-Индию, прежде
всего в Батавию в нынешней Индонезии47. Поражение Нидерлан¬
дов в войне и кризис, ставший следствием нарушения торговли
во время боевых действий, спровоцировали массовый протест.
Изначально патриоты противостояли статхаудеру при поддержке
регентской элиты Голландии, но в 1787 году они сосредоточились
уже на регентах. К этому моменту решающее значение для опреде¬
ления развязки внутреннего нидерландского конфликта приобрели
иностранные державы. В 1787 году пруссаки восстановили власть
статхаудера и сокрушили патриотов, но в 1795 году Наполеон
заставил статхаудера бежать48.
Нидерланды никогда не были доминирующей в Европе воен¬
ной державой — даже в тот момент, когда они были гегемоном.
Британия была морской державой-гегемоном, что обеспечивало
ей преимущество за пределами Европы, хотя доминировать на
самом континенте её армия так и не смогла. Напротив, как по¬
казал в главе 5 наш анализ оснований британской гегемонии,
Британия полагалась на то, что основную часть сражений на
полях Европы возьмут на себя её союзники, и ослабляла своих
противников морскими блокадами. Как и в случае с большинством
элементов фрагментированной голландской политии, британское
правительство признавало, что оно всё в меньшей степени было
способно утверждать свою власть над европейскими державами-
конкурентами, причём для Британии это понимание касалось ещё
и Соединённых Штатов.
Всё более реалистичному подходу британского правительства
к геополитическим реалиям в конце XIX — начале XX веков спо¬
собствовала, как мы видели в главе 5, неготовность элит пла¬
тить более высокие налоги для военных приготовлений, а также
массовая оппозиция воинскому призыву, что стало значимым
фактором после расширения избирательных прав. Действовавшие
47 De Vries and van der Woude, First Modern Economy, 683-7.
48 Israel, Dutch Republic, 1098-1130 / Израэль. Голландская республика, т. II, ее. 387-
426.
573
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в собственных интересах колониальные предприниматели и чинов¬
ники ослабляли эти препятствия, но их в основном интересовали
стратегически периферийные территории в Африке. Однако даже
в Африке Британия тщательно заботилась о том, чтобы не прово¬
цировать державы-соперники. Поэтому, когда Британия предпри¬
няла интервенцию в Египет, который считался принципиальной
в геополитическом отношении территорией для её банкиров, она
успокаивала Германию, поддерживая её колониальные амбиции49.
Аналогичным образом Британия полагалась главным образом на
дипломатию, а не на военное вмешательство, занимаясь урегу¬
лированием своих конкурирующих с Россией интересов по мере
ослабления Османской империи, а о разделе Китая на сферы влия¬
ния Британия договаривалась с другими крупными державами50.
И для Нидерландов, и для Британии геополитические реалии
и неспособность или неготовность тратить достаточно средств на
нейтрализацию своих европейских соперников ограничивали поле,
на котором узкий круг элит мог играть за пределами Европы.
Нидерланды, за исключением своей торговли с Францией, которая
привела к тому, что Британия объявила им войну в 1780 году,
придерживались нейтралитета в европейских войнах, как только
стали второстепенной военной державой. Напротив, британские
чиновники не лимитировали масштаб обязательств, которые де¬
лались официальными лицами государства в Европе.
«Либералы XIX века возлагали надежды избежать войны пре¬
имущественно на транснациональную организацию и "взаимоза¬
висимость" капитала»51 52 точно так же, как считали и по-прежнему
считают неолибералы конца XX века. Правда, ни один британец
не был столь же банален, как колумнист «Нью-Йорк Таймс» Томас
Фридман, который в 1996 году писал, что «никакие две страны,
где есть “Макдоналдс”, никогда не воевали друг против друга»5-.
49 Porter, Lion’s Share, Ш-18; Mann, Sources of Social Power, volume 2, 111 / Манн.
Источники социальной власти. Т. II, кн. 2, с. 465.
50 Porter, Lion’s Share, 152-67.
51 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 776 / Манн. Источники социальной власти.
Т. II, кн. 2, с. 464.
52 Thomas L. Friedman, «Foreign Affairs Big Mac I», New York Times, December 8, 1996.
574
ГЛАВА 9. После заката
Однако вера в умиротворяющие эффекты свободной торговли
действительно настолько ослепляла британские элиты, что они не
видели рисков участия их страны в системе альянсов в Европе5:і.
Хотя эти надежды рухнули в 1914 году, Манн напоминает, что
главные соперники за колониальные территории — Британия, Фран¬
ция и Россия — «фактически воевали как союзники»54. Британию
втянули в войну её европейские, а не колониальные или коммер¬
ческие обязательства. Несмотря на споры внутри правительства
и гражданского общества, продолжавшиеся с 1870-х годов и до
самого дня начала Первой мировой войны, Британия никогда не
делала уступок (хотя, конечно же, могло оказаться, что этого
никогда не будет достаточно) восходящему могуществу Герма¬
нии на континенте. Аарон Фридберг и Бернард Портер55, в чьих
работах даётся лучший обзор действующих лиц и позиций в этих
дискуссиях, соглашаются, что они действительно способствовали
сдержанности Британии в колониальной сфере и доводам в поль¬
зу сокращения военных расходов, однако они не обнаруживают
каких-либо ограничений в утверждении Британией своих интересов
в Европе.
В итоге Британия ввязалась в войну, которая получит название
Первой мировой — вместе со вторым её раундом в 1939-1945 годах
это гарантировало разрушение Британской империи и триумф
американской, а не германской гегемонии. Однако искрой для
катастрофической войны не выступила некая комбинация британ¬
ских капиталистических элит — в отличие от того, каким образом
алчность амстердамских купцов спровоцировала четвёртую англо¬
нидерландскую войну. Способность британских элит преследовать
свои частные интересы на протяжении нескольких десятилетий
упадка после прекращения гегемонии подразумевала, что значимая
роль капиталистов заключалась главным образом в их требованиях
низких налогов и масштабных колониальных усилий, которые вели * 3453 Friedberg, Weary Titan.
34 Mann, Sources of Social Power, volume 2, 111 / Манн. Источники социальной власти.
Т. II, кн. 2, с. 465.
ss Friedberg, Weary Titan; Porter, Lion's Share.
575
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
к недофинансированию британской армии и отвлекали силы от
Европы, а также в их неспособности сплотиться и бросить вызов
самостоятельным решениям британских дипломатов и политиков,
которые ввергли их страну в войну с Германией.
БУДУЩЕЕ НЕРАВЕНСТВА В АМЕРИКЕ
Итак, мы видим, что для Нидерландов в эпоху их гегемонии было
характерно крайнее неравенство, а в период упадка ситуация
оставалась примерно неизменной. В Британии же после волны
объединения трудящихся в профсоюзы в 1890-х годах было до¬
стигнуто несколько большее равенство. Благосостояние обычных
нидерландцев в эпоху упадка ухудшалось в абсолютных показа¬
телях, тогда как британцы стали зажиточными.
В Америке, о чём мы говорили в предыдущих главах, начиная
с 1970-х годов неравенство нарастало, а начиная с 2000 года бла¬
госостояние большинства ухудшилось в абсолютных показателях.
Низкий уровень охвата профсоюзами заранее закрывает наиболее
вероятный путь к сокращению неравенства в будущем. Хотя, как
мы видели, Обама и его предшественники из Демократической
партии ничего не делали для усиления профсоюзов, там, где и когда
к власти приходили республиканцы, они предпринимали усилия
для ослабления профсоюзов. В последние годы это проявлялось
в том, что правительства штатов использовали свои законные
полномочия для ограничения профсоюзных прав своих сотрудни¬
ков и принимали законы о праве на труд для лиц, не являющихся
членами профсоюзов, в северных промышленных штатах, контро¬
лируемых республиканцами. В 2018 году назначение Нила Горсача
судьёй Верховного суда обеспечило пятый голос в решении по
делу Джейнуса против Американской федерации государственных,
окружных и муниципальных служащих (в 2016 году этому резуль¬
тату воспрепятствовала своевременная смерть судьи Антонина
Скалиа), которое позволяет работникам утверждать, что их права
на свободу слова нарушаются, если их заставляют платить взносы
в профсоюзы для того, чтобы те вели от их имени коллективные
переговоры с работодателями, что ослабляет ещё сохраняющиеся
576
ГЛАВА 9. После заката
профсоюзы в государственном секторе. Если же это решение бу¬
дет распространено и на профсоюзы в частном секторе, то будут
обезглавлены и они.
В других сферах правительственной деятельности реализуется та
же самая схема. Политика республиканцев увеличивает неравенство
до такого масштаба, что когда к власти приходят демократы, то
ситуацию можно отыграть назад лишь частично. Закон «О снижении
налогов и рабочих местах» 2017 года, подобно предшествующим
снижениям налогов республиканцами, гарантирует львиную долю
выгод богатым. В данном случае верхние 0,1% получают 10% со¬
кращений налогов, а нижнему квинтилю достаётся две трети56. Это
снижение налогов, подобно аналогичным мерам Рейгана и Буша,
усилит дефицит бюджета, результатом чего станет сокращение про¬
грамм, выгодных для американцев из низшего и среднего классов.
Дерегулирование финансов и других секторов обусловит нарастание
хищнических и мошеннических деловых практик, перемещающих
доходы от массы граждан к менеджерам и собственникам компаний,
способных участвовать в соответствующих схемах57.
Можно ли противостоять этим реакционным мерам? Как отме¬
чалось в главе 6, реформы трудового законодательства, которые
могли бы прийти на помощь профсоюзам, не удавалось принять
ни при демократических, ни при республиканских властях, а упа¬
док профсоюзов продолжался при всех администрациях начиная
с 1970-х годов. Некоторые активисты утверждают, что трудящие¬
ся должны организовываться вне рамок национального закона
о регулировании трудовых отношений. Однако их предложения
зависят от по-прежнему нереализованного потенциала «центров
трудящихся, групп сообществ и профессиональных объединений,
56 Tax Policy Center, «Distributional Analysis of the Conference Agreement for the Tax
Cuts and Jobs Act» (2017).
57 Планы Трампа, а точнее, республиканцев из Палаты представителей отменить
программу ОЪатасаге также приведут к увеличению неравенства. Дело в том, что
в этих планах снижение налогов на богатых в виде отмены дополнительного налога
на инвестиционные доходы, из которого финансируются предусмотренные законом
о доступном здравоохранении субсидии по страховым выплатам для американцев
с низкими доходами, совмещается с сокращением льгот, положенных по этому же
закону.
577
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
а также форумов представителей различных идентичностей —
все они могут действовать в партнёрстве с существующими
профсоюзами, компаниями, которые инициируют коллективные
иски, направленные на обеспечение норм трудового права, и пра¬
вительственными органами и генеральными прокурорами [отдель¬
ных штатов]». Однако успех данных акторов и любых стратегий,
которые будут ими разработаны, зависит от правового признания
на федеральном уровне «более жёсткой конституционной защиты
групповых действий во множестве форм, принципиальных для
создания жизненного пространства для мобилизации трудящих¬
ся. Эта защита может и должна быть основана на первой по¬
правке к Конституции, гарантирующей свободу собраний»58. Но
эти защитные механизмы, как показывают в процитированном
исследовании Мерион Крейн и Кен Мэтени, ещё должны предо¬
ставить федеральные суды — те самые суды, которые напичканы
разделяющими правые взгляды судьями, крайне враждебными
к правам профсоюзов, а фактически и к любым общественным
выступлениям. Трудящиеся, разумеется, могут бастовать и устраи¬
вать оккупаи на рабочих местах, не полагаясь на правовые за¬
щитные механизмы, как это делали рабочие в 1930-х годах перед
принятием упомянутого выше закона о трудовых отношениях
наперекор судьям и властям штатов, которые, как правило, были
готовы подавлять забастовки. Но подобные действия потребуют
усиления ныне и так почти незаметных масштабов идентичности
и мобилизации трудящихся.
СУДЬБА АМЕРИКАНСКОГО
СОЦИАЛЬНОГО БЛАГОСОСТОЯНИЯ
Упадок Нидерландов, Британии и Америки наступал в разные мо¬
менты истории систем социального благосостояния. В период окон¬
чания голландской гегемонии социальных льгот как таковых не
существовало, а фрагментарные и недостаточные добавки нидер-
58 Marion Crain and Ken Matheny, «Beyond Unions, Notwithstanding Labor Law», UC Irvine
Law Review 4 (2014): 564.
578
ГЛАВА 9. После заката
ландского правительства к пособиям для бедных не были каким-то
новшеством, хотя и ретроградством их не назовешь. Британские
социальные программы, введённые перед Первой мировой войной,
наряду с аналогичными программами в Германии, имели беспреце¬
дентный масштаб, хотя они по-прежнему составляли лишь малую
часть государственного бюджета и мало способствовали сокраще¬
нию неравенства либо улучшению уровня жизни или жизненных
возможностей британцев. Упадок гегемонии США происходит после
нескольких десятилетий неолиберализма. Эпоха «воинского призыва
богатства», введённого во время мировых войн, завершилась после¬
довательными снижениями налоговых ставок на наиболее крупные
доходы и наследство начиная с 1970-х годов как в большинстве
европейских стран, так и в Соединённых Штатах59. Хотя государство
всеобщего благосостояния во многом выжило, пусть и с урезани¬
ем социальных программ, характер которого приобретает разные
формы в богатых странах, в последние несколько десятилетий ни
в одной из стран ОЭСР не происходило существенного расширения
социальных льгот. Таким образом, ожидание новых социальных благ
в Америке после завершения её гегемонии подразумевает прогноз,
что Соединённые Штаты пойдут вразрез с политико-экономическими
трендами, характерными для подобного периода, причём будут
отталкиваться от более низкой базы, чем другие богатые страны.
Вопрос заключается не в том, будут ли расширены социальные
блага, а в том, насколько радикально они будут урезаны.
У США есть собственная история социальных нововведений на
уровне отдельных штатов, однако по большей части они имели
место в промежутке между 1890-ми годами и началом Нового
курса. Сегодня правительства штатов и муниципалитеты пребы¬
вают в постоянном фискальном кризисе, а политическая база для
повышения налогов, достаточно существенного, чтобы профинан¬
сировать социальные льготы на уровне штатов, почти отсутствует.
Штат Нью-Йорк в 2017 году сделал обучение в общественных
университетах бесплатным, хотя лишь для студентов очного от¬
59 Piketty, Capital in the Twenty-First Century, tables 14.1 and 14.2 / Пикетти. Капитал
в XXI веке, графики 14.1 и 14.2.
579
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
деления, так что многие бедные граждане, которым необходимо
совмещать учебу с работой, оказываются за рамками этой воз¬
можности. Город Нью-Йорк в 2016 году сформировал программу
дошкольного образования для детей от четырех лет, а спустя год
мэр Билл де Блазио, в чьей предвыборной платформе в 2013 году
эта программа была центральным пунктом, предложил распро¬
странить её и на трёхлетних детей. Однако важно отметить, что
предложение де Блазио профинансировать дошкольную программу
за счёт дополнительного подоходного налога на богатых было
отвергнуто законодательным органом штата Нью-Йорк. В городе
Нью-Йорке и остальной части штата финансирование дошкольных
учреждений поступает из общего бюджета штата, а следовательно,
оно будет уязвимо в случае новых фискальных кризисов. Лишь
немногие — точнее, единичные — другие штаты предлагали ана¬
логичные фрагментарные расширения социальных льгот, которые
(по меньшей мере до настоящего момента) не имели ощутимого
воздействия на политику в масштабе всей страны. Знаменитая
формулировка «лаборатории демократии», как назвал штаты Луис
Брэндайс60, в XXI веке оказывается анахронизмом.
Попытки республиканцев при Джордже Буше-младшем прива¬
тизировать систему социального обеспечения провалились после
того, как Сенат единогласно проголосовал против этого плана, и нет
никаких признаков того, что возобновление подобного замысла
не вызовет масштабного противостояния. Несмотря на серьезное
желание республиканцев в Палате представителей приватизировать
программу медицинского страхования Medicare, реализовать это
намерение также будет почти невозможно, отчасти потому, что она
принципиально важна для прибыльности больниц, врачей и фар¬
мацевтических компаний. Приватизация не столько бы привела
к переносу финансового бремени здравоохранения с правительства
на пациентов, сколько обезглавила бы медицинскую индустрию,
поскольку плательщиком последней инстанции в этом секторе
экономики, в сущности, является федеральное правительство, ведь
60 Луи Брэндайс (1856-1941) — Американский юрист, член Верховного суда США
с 1916 по 1939 годы, один из видных деятелей «эры прогрессивизма» (прим, перевод¬
чика).
580
ГЛАВА 9. После заката
мало кто из пожилых американцев может позволить себе частное
страхование или оплату счетов из собственного кармана.
Существующие всеобщие программы социального благосостоя¬
ния, прежде всего национальная программа социального обеспе¬
чения и программа Medicare, популярны среди масс американцев.
То же самое относится и к таким программам, как федеральное
субсидирование образовательных и ипотечных кредитов, а теперь,
как выясняется, и закон о доступном здравоохранении, даже не¬
смотря на то, что он вступил в силу лишь в 2014 году. Однако
продолжительный разрыв между началом Нового курса и про¬
граммами Великого общества, а затем почти полувековой разрыв
между Великим обществом и законом о доступном здравоохранении
демонстрируют, насколько сложно добавлять новые программы,
несмотря на популярность и эффективность уже существующих.
Политические баталии будут вестись вокруг сохранения суще¬
ствующих программ или предотвращения их урезания, а не за
расширение льгот. Совершенно новым национальным программам
наподобие бесплатного обучения в университетах (эту идею активно
продвигал Берни Сандерс в ходе своей президентской кампании
2016 года) или всеобщих дошкольных учреждений придется подо¬
ждать до того времени, пока в политике не произойдет радикаль¬
ный поворот, сопоставимый по меньшей мере с электоральными
победами Демократической партии в 2006-2008 или 1964 годах.
К тому же для принятия этих программ потребуются волны мас¬
совой мобилизации невиданного с 1960-х годов масштаба. Но ни
одно из подобных достижений не вернёт Соединённым Штатам
позицию на передовой социального благосостояния, которую они
занимали в 1930-х годах — они лишь частично сократят разрыв
между отстающим американским государством всеобщего бла¬
госостояния и государством всеобщего благосостояния в других
богатых странах, что и произошло в случае программы Obamacare.
ИМПЕРИЯ НА АВТОПИЛОТЕ
Сегодня Соединённые Штаты реализуют геополитическую стратегию,
которая подразумевает военное превосходство и экономическое
581
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
преобладание, точно так же, как британцы действовали в пределах
своей империи и в Европе, не признавая собственную экономическую
и военную слабость или восхождение Германии. В отличие от тех
процессов переосмысления и реструктуризации, которые происходили
при Никсоне, Обама не пытался задать новую форму американской
дипломатии или сократить военную стратегию Америки.
Две эпохи новых международных соглашений, инициируемых
США, которые начались после Второй мировой войны и после
распада СССР, при Обаме почти полностью завершились, за исклю¬
чением Парижского климатического соглашения и ядерной сделки
с Ираном, причём для присоединения к ним Обама использовал
акты исполнительной власти, поскольку у двух этих соглашений
не было перспектив ратификации Сенатом. Аналогичным образом
вряд ли было бы ратифицировано и соглашение о Транстихо¬
океанском партнёрстве, даже если бы президентом стала Хиллари
Клинтон, так что выход из него Трампа не имел принципиальной
разницы. Двусторонние торговые соглашения также замедлились.
Обаме удалось ратифицировать только три из них — с Панамой,
Колумбией и Южной Кореей, — то есть гораздо меньше, чем при
Буше-младшем. Волны экспансии НАТО при Клинтоне и Буше
почти полностью прекратились.
В эту брешь вступил Китай со своим Всесторонним регио¬
нальным экономическим партнерством, которое находится на
пути к подписанию окончательного соглашения на волне распада
Транстихоокеанского партнёрства61. Подобно последнему, это новое
китайское соглашение мало поможет углублению и ускорению и без
того плотных торговых связей между его странами-участницами.
Скорее, оно будет первым шагом в движении Китая к занятию
ключевого положения в регулировании глобальной торговли и фи¬
нансов. В то же время гигантские инфраструктурные инвестиции
61 Распада Транстихоокеанского партнёрства — Соглашение о Всестороннем регио¬
нальном экономическом партнёрстве с участием десяти членов Ассоциации госу¬
дарств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), Австралии, Китая, Новой Зеландии и Республики
Корея было подписано в Ханое 15 ноября 2020 года. Джо Байден в первый год своего
президентства к проекту Транстихоокеанского партнёрства не вернулся, хотя между
Китаем и Австралией в это время нарастал открытый конфликт (прим, переводчика).
582
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
Китая в Юго-Восточной и Южной Азии и на Ближнем Востоке
в рамках проекта «Один пояс — Один путь» могут замкнуть на
Китай экономики и торговые взаимосвязи стран Евразии, что
будет создавать постоянные неудобства для Соединённых Штатов
и вынуждать Евросоюз по меньшей мере отчасти смещать свой
фокус от Северной Америки к Китаю.
В конце главы 8 мы рассмотрели причины того, почему Ки¬
тай едва ли станет глобальным гегемоном в финансовой сфере,
несмотря на его растущую мощь и центральное экономическое
положение в Евразии. Джованни Арриги в книге «Адам Смит в Пе¬
кине» утверждал, что после фиаско в Ираке Соединённые Штаты
вряд ли будут противостоять Китаю напрямую и вместо этого
попытаются выстроить некий альянс азиатских стран для проти¬
вовеса Китаю. Распад Транстихоокеанского партнёрства подрывает
этот сценарий. Сохраняется опасность, что Соединённые Штаты
вляпаются в военное столкновение с Китаем, поскольку они за¬
являют о своих правах направлять военные корабли и самолеты
прямо к морским и воздушным границам Китая или защищают
притязания других стран на отдельные части Южно-Китайского
моря. Более вероятно, что эти государства разрешат или приглу¬
шат свои геополитические разногласия с Китаем в рамках своего
стратегического отхода от всё более непредсказуемого и пугающего
правительства США, а также потому, что значимость торговли с Ки¬
таем постоянно возрастает. Так или иначе, американские генералы,
которые сейчас во многом направляют внешнюю политику США,
никогда не были привержены идее «азиатской оси» Обамы и вме¬
сто этого сосредотачивали свои планы и поставки вооружений на
поддержании абстрактного геостратегического «доминирования по
всему спектру» и на борьбе с повстанцами на Ближнем Востоке
и в Африке. Ни в одной из этих целей не удастся достичь успеха
посредством боевых столкновений с Китаем.
Несмотря на недавние и предстоящие дипломатические неудачи,
Соединённые Штаты сохраняют гораздо более сильное геополити¬
ческое положение, чем то, что имелось у Британии в 1914 году.
Большинство сильных военных держав являются американскими
союзниками, а Россия и Китай не имеют каких-либо планов про¬
583
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
тивостояния Соединённым Штатам или нападения на более мелкие
страны, которое вовлечёт Соединённые Штаты в войну, как это
было при вторжении Германии в Бельгию. Реорганизация торговли
и дипломатии в Азии, скорее всего, устраняет вероятность войны
между Китаем и его соседями. Российское вмешательство на Украи¬
не ни Соединённые Штаты, ни НАТО не рассматривали в качестве
повода для войны, и подобная оценка, скорее всего, не изменится.
Россия, чья армия в значительной степени зависит от контракт¬
ников и профессионалов, поскольку срок призыва в 2008 году
был сокращён, а отсрочки расширены, тоже не пойдёт на риск
войны со странами Прибалтики с враждебным ей населением, за
которыми стоит поддержка НАТО. Таким образом, Соединённые
Штаты не опасаются, что будут втянуты в войну с какой-либо
страной со значительными вооружёнными силами.
Реальный риск, с которым сталкиваются Соединённые Штаты,
подобно Британии во второй половине XIX века, несут их интересы
в периферийных территориях, что ведет к наращиванию исполь¬
зования американских сил. При Обаме интенсивность военных
действий в Афганистане и Ираке значительно снизилась, однако
ближе к концу его второго президентского срока там произошла
новая эскалация, после чего генералы попросили уже Трампа
санкционировать дополнительные войсковые подкрепления в этих
двух странах, а также в Сирии.
Хендрик Спрёйт в своём исследовании британской, француз¬
ской, голландской и португальской деколонизаций после Второй
мировой войны предлагает полезную модель для понимания того,
когда имперские державы сохраняют свое присутствие в колониях,
а когда они уходят (хотя во многих случаях лишь для того, чтобы
сохранять определённую степень доминирования неформальными
способами). Спрёйт обнаруживает, что «чем более фрагментирован
процесс принятия решений в ядре, тем больше сопротивление из¬
менениям в территориальной политике и деколонизации». Множе¬
ство элит, особенно если они распоряжались «механизмами вето»,
были способны блокировать предпочтительный для большинства
компромисс с националистами или сецессионистами в колониях.
Элиты, обладавшие потенциалом препятствовать деколонизации,
584
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
представляли «деловые круги, занимавшиеся прямым инвестирова¬
нием в оспариваемые территории, и переселенческое население»62.
В авторитарных государствах игроками с правом вето выступали
корпоративистские или автономные вооружённые силы, и военные
использовали это полномочие, поскольку с отказом от колоний
они могли потерять и действительно теряли ресурсы и престиж.
Таким образом, Британия, где армия находилась под гражданским
контролем, а исполнительная и законодательная власть были
объединены в парламенте с двумя сильными партиями, которые
чередовались у власти, провела деколонизацию легче, чем другие
европейские державы. Это решение отражало оценку гражданским
правительством своих ресурсов и послевоенного геополитического
положения, а британские инвесторы считали уступки умеренным
силам коренного населения колоний лучшим способом спасти
свои колониальные активы.
Во французской Четвёртой республике произошёл раскол между
акторами, которые распоряжались многочисленными механизмами
вето, несколькими партиями в Национальном собрании и сла¬
бым президентом. Вооружённые силы и переселенцы в колониях
обладали существенной автономией для препятствия попыткам
деколонизации, что привело к войнам во Вьетнаме и Алжире.
Аналогичная ситуация в Нидерландах привела бы к затяжной
войне в Индонезии, если бы американцы, стремясь укрепить свой
антиколониальный имидж, не вынудили бы голландцев даровать
независимость Индонезии под угрозой лишиться помощи в рамках
плана Маршалла для Нидерландов.
В Португалии и военные, и переселенцы, и деловые круги метро¬
полии, которые инвестировали в колонии, обладали основаниями
и достаточными силами в пределах авторитарного государства
для того, чтобы гарантировать, что Португалия будет воевать,
а не предоставит колониям независимость. Хотя этими актора¬
ми предопределялась политика в Лиссабоне, они оказались не
в состоянии подавить движения за независимость. Рост военных
потерь в колониях вёл к сокращению количества поступающих
62 Spruyt, Ending Empire, 6, 8.
585
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
в офицерские школы представителей семей высшего класса, из
которых комплектовалось всё верховное командование португаль¬
ских вооружённых сил. Это открыло доступ в офицерские школы
для курсантов из низшего класса и возможности для продвижения
по службе младшего командного состава. Новые офицеры из низ¬
шего класса сформировали ядро оппозиции колониальным войнам
и революционеров, которые в 1974 году сбросили авторитарный
режим. Некоторые представители высшего генералитета, считав¬
шие колониальные войны проигранными и беспокоившиеся, что
в поражении обвинят именно их, присоединились к революции.
«Хотя военными часто движет узкий корпоративный интерес, на¬
пример, при выборе конкретных стратегий, которые гарантируют
значительные бюджеты и автономию для вооружённых сил, ар¬
миям в конечном итоге необходимо выигрывать войны», делает
вывод Спрёйт63.
Соединённые Штаты вряд ли прекратят свои попытки доми¬
нировать над периферийными странами в силу некоторых из тех
причин, которые Спрёйт выделил для послевоенной Европы. У от¬
дельных групп американских капиталистов имеются инвестиции
в Латинской Америке, Африке, Азии и на Ближнем Востоке, и до
тех пор, пока эти инвестиции не будут выкуплены китайскими или
европейскими компаниями или вытеснены конкуренцией с ними,
эти капиталисты будут желать, чтобы власти США удерживали
местные правительства от угроз для их активов и их возможно¬
стей заработать. У этих инвесторов есть доступ к достаточному
количеству конгрессменов для того, чтобы заблокировать попытки
прекратить финансирование военного присутствия в указанных
территориях, а сами военные в любом случае сохраняют соб¬
ственный интерес в дальнейшем существовании глобальной сети
баз, которая даёт им возможность демонстрировать силу по всей
планете и обеспечивает всё большему количеству генералов и ад¬
миралов наличие войск под их командованием.
Французы и португальцы, потерпев поражения, были вынуждены
уйти из колоний, которые в противном случае они бы сохранили.
63 Ibid., 196.
586
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
Однако у вооружённых сил США сегодня имеется гораздо больше
ресурсов, чем было у каждой из этих двух стран, когда они отка¬
зались от своих колоний. В отличие от эпохи после Вьетнамской
войны, поражение не повредило карьерам американских офицеров
в XXI веке и не привело к сокращению военных бюджетов. Как
было показано в главе 7, Соединённые Штаты неспособны подчи¬
нять сопротивляющиеся территории своей воле, а потому могут
контролировать лишь страны, желающие оставаться под зонтиком
американской безопасности или объяснимо испуганные разруше¬
ниями, которые США причинили Афганистану и Ираку и которые
могут устроить и в других сопротивляющихся странах.
Можно ожидать, что в будущем Америка станет вести войны
только в периферийных территориях, которые не желают пре¬
смыкаться перед её диктатом, а их народы, подобно афганцам
и иракцам, а до них вьетнамцам, готовы подниматься на во¬
оружённое сопротивление Соединённым Штатам. Эти движения
сопротивления добьются успеха в случаях, если они будут готовы
терпеть смерть и разрушение на протяжении достаточно долгого
времени, и это позволит им нанести такие потери американским
войскам, которых будет достаточно для того, чтобы силы вну¬
тренней американской оппозиции потребовали деэскалации, как
в Ираке и Афганистане, а то и полного вывода войск, как это
было во Вьетнаме. Каждая подобная война будет ещё больше об¬
нажать пределы американской военной мощи, углублять всемирное
представление о Соединённых Штатах как об аморальной силе,
действующей за рамками международного права, и всё больше
снижать терпимость американцев к гибели собственных сограждан.
В то же время растущая автономия вооружённых сил гарантирует,
что подобные большие войны и менее значительные интервенции
будут предприниматься и дальше, даже несмотря на ухудшение
геополитического положения Америки.
Пройдет ещё немало времени до того момента, пока какая-либо
другая держава или их альянс смогут заставить Соединённые Штаты
воздерживаться от того, чтобы начинать подобные войны. Внутрен¬
нюю массовую оппозицию тоже нельзя рассматривать как фактор
недопущения войн. В прошлом внутреннему сопротивлению в США
587
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
не удавалось предотвращать войны, препятствовать использованию
войск или создавать те угрозы, которые катализировались вой¬
нами. Для прекращения или хотя бы снижения военных амбиций
США потребуются такой уровень геополитической сознательности
и такой масштаб действий массы американцев, которые будут
сопоставимы со временами Вьетнамской войны. Даже после войн
в Ираке и Афганистане признаки подобного движения отсутствуют.
АМЕРИКАНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ: СКОНЧАЛАСЬ ПОСЛЕ
ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЙ БОЛЕЗНИ ИЛИ УБИТА ВО СНЕ?
Любая возможность развернуть вспять продолжительное отступле¬
ние от эгалитарной социальной политики и эгалитарных классовых
отношений, которое было ускорено и углублено возвращением
к власти республиканцев, зависит от подъёма электоральной или
внеэлекторальной мобилизации. Сейчас перед нами мало призна¬
ков наличия той или другой. Каковы же перспективы разворота
американского политического затишья?
В главе 6 мы обнаружили структурные изменения и стратегиче¬
ские факторы, которые препятствовали вызовам со стороны даже
умеренной левой оппозиции. Реструктуризация отношений между
капиталистами повышала сплочённость противостояния бизнеса
профсоюзам и социальным программам, одновременно позволяя
отдельным группам капиталистов извлекать регуляторные, нало¬
говые и бюджетные преимущества, сокращавшие государственные
ресурсы и возможности, что ещё больше и внешне, и по сути
ослабляло способность государства обеспечивать как равенство
перед законом, так и коллективные блага для большинства аме¬
риканцев. Все эти трансформации позволяли работодателям обез¬
главливать профсоюзы, а одновременно на протяжении тех же
самых десятилетий массовые организации с реальными местными
подразделениями теряли большинство своих участников.
Для политиков эти структурные изменения сформировали
стимулы для смещения вправо их предвыборных позиций и мер,
предпринимаемых при нахождении у власти, и республиканцы
мастерски и цинично воспользовались этими возможностями
588
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
в собственных преимуществах. Получив контроль над законода¬
тельными органами штатов в 2010 году, республиканцы оказались
в состоянии перекраивать границы избирательных округов и на
федеральном уровне, и на уровне штатов. В результате демократам
потребовалось добиваться квалифицированного большинства, когда
в 2018 году они перехватили контроль над Палатой представителей
Конгресса и семью палатами представителей в законодательных
органах штатов, благодаря чему снова удастся перечертить границы
избирательных округов после 2020 года. Отмена правил равного
предоставления эфирного времени на телевидении и радио привело
к появлению неприкрыто идеологизированных телесетей наподобие
Fox и Sinclair, а также «шокирующих ведущих» типа Раша Лимбо64
и множества его подражателей. Подобные СМИ смещали вправо
базовый электорат республиканцев, результатом чего становилось
избрание всё более непримиримых конгрессменов, и даже когда
подобные кандидаты терпят поражение, они ведут свои кампании
всё более грубо и вульгарно. Агрессивный настрой правых канди¬
датов и медиаперсонажей сочетается с успешным обструкциониз¬
мом республиканцев в период правления президентов-демократов
с целью вызвать отторжение к политике у всё большего количе¬
ства американцев, «утопить» явку на выборах, в результате чего
увеличивается доля избирателей, чьими мотивами выступают
религиозный фундаментализм и нетерпимость, а смещение респуб¬
ликанцев вправо ещё больше усиливается. Растущее преимущество
капиталистов в мобилизации пожертвований на избирательные
компании и использовании такого оружия, как лоббисты, создаёт
как ощущаемую, так и реальную коррупцию в Вашингтоне и пра¬
вительствах штатов, что ещё больше отчуждает и деморализует
избирателей.
Предсказать, насколько интенсивной будет оппозиция респуб¬
ликанцам и чем увенчаются выборы президента, Конгресса и на
уровне штатов, невозможно, поэтому я не буду пытаться делать
подобные прогнозы. Тем не менее можно перечислить препятствия,
64 Раш Ламбо (1951-2021) - Ведущий популярного радиошоу консервативной на¬
правленности, которое транслировалось Premiere Networks. В 2020 году был награждён
Дональдом Трампом президентской медалью Свободы (прим, переводчика).
589
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
стоящие на пути подобного противостояния. У противников по¬
вестки, которую реализуют Трамп и республиканцы, фактически
нет организаций, куда они могут обращаться за ресурсами или
лидерами. Профсоюзы для осуществления этой задачи ныне слиш¬
ком слабы, а Демократическая партия сама представляет собой
просто строку в избирательном бюллетене. У неё больше нет сети
локальных первичных организаций с оплачиваемыми или добро¬
вольными сотрудниками, которые могут встречаться с потенци¬
альными избирателями, обеспечивать внесение их в списки и явку
к урнам в дни выборов — эти задачи усложнились из-за вступле¬
ния в силу всё более обременительных республиканских законов
об удостоверении личности избирателей65. СМИ, за несколькими
исключениями, либо являются правыми, либо занимают позицию
якобы над схваткой партий, которая легитимирует и закрепляет
крайние высказывания и меры.
Ещё до того, как президентом стал Трамп, предвзятые и не¬
далёкие СМИ уже закрыли для избирателей возможность узнать,
насколько хорошо работают правительственные программы.
«Отвечая на вопрос о том, насколько фактические издержки
[закона о доступном здравоохранении] сопоставимы с оценками,
которые делались до его вступления в силу, примерно 40% опро¬
шенных признали, что не имеют представления на этот счёт. Ещё
40% считали, что издержки были выше, чем прогнозировалось. Лишь
8% знали, что издержки были существенно ниже, чем ожидалось»66.
Аналогичным образом избиратели думают, что при Обаме пока¬
затели дефицита бюджета выросли, хотя в действительности они
сократились. При этом избиратели значительно переоценивают долю
федерального бюджета, расходуемую на зарубежную помощь —
65 Удостоверении личности избирателей - Инициированные республиканцами уже¬
сточения в избирательном законодательстве были направлены на то, чтобы обязать
избирателей предъявлять удостоверение личности федерального образца с фотогра¬
фией, тогда как основным документом в США чаще всего являются водительские
права. После того, как такие требования в 2011 году ввели сразу 11 штатов, Центр
правосудия Бреннана подсчитал, что федеральных удостоверений личности с фото¬
графией не имел каждый десятый потенциальный избиратель, т. е. более 21 млн
граждан США (прим, переводчика).
66 Hacker and Pierson, American Amnesia, 367.
590
ГЛАВА 9. После заката
в различных опросах их средняя оценка составляет 15-20%, хотя
на самом деле на неё приходится менее 1%. Американцы также
недооценивают долю бюджета, направляемую на вооружённые
силы, и переоценивают расходы на бедных. Выявляемые в ходе
опросов предпочтения избирателей подразумевают существенно
более низкие военные расходы и более высокие социальные рас¬
ходы в показателях долей бюджета, чем это было при Обаме67.
Бюджеты, принимаемые республиканцами, уводят реальность
ещё дальше от пожеланий общества, однако нехватка освещения
реального положения дел затрудняет избирателям выдвижение
непротиворечивых требований к избираемым ими должностным
лицам или превращение их политических предпочтений в решения
относительно того, кого им следует поддерживать в ходе выборов
президента и Конгресса.
Как на эту неинформированность повлияет беспрецедентная
недобросовестность администрации Трампа? Хотя Трамп попытается
предъявить свои успехи, его пропагандистские усилия не пробудят
больше уважения к государству, поскольку свои предполагаемые
достижения Трамп будет выставлять как результат собственных
уникальных навыков в заключении сделок, а не как результат
возможностей правительства. Когда разрыв между декларациями
Трампа и реальностью станет заметен невооружённым взглядом,
доверие к правительству будет ещё больше подорвано. Нынешняя
всё более конфронтационная позиция мейнстримных СМИ в отно¬
шении Трампа ограничивается высмеиванием его лжи, а не объяс¬
нением того, как действительно функционируют государственная
власть или экономика.
Отвращение к Трампу и отторжение его политики едва ли по¬
способствуют устойчивым сознательности и организации на левом
фланге, который остаётся разношёрстным сборищем организаций
67 В качестве примеров исследований того, что именно знают избиратели о расхо¬
дах федерального бюджета и каковы их предпочтения в этой сфере, можно привести
работы: Eric D. Lawrence, «What Americans Know and Why It Matters for Politics» (до¬
клад на ежегодном собрании Ассоциации политических наук Среднего Запада, Чикаго,
апрель 2010 года) и Martin Gilens, «Political Ignorance and Collective Policy Preferences»,
The American Political Science Review 95, (2001).
591
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
и идентичностей с варьирующимися интересами и силами. Наследие
оппозиции Бушу и войне в Ираке оказалось невзрачным. Необхо¬
димо признать — и это самое сильное основание для надежды, —
что предшествующие массовые движения в Соединённых Штатах
и остальном мире зачастую возникали быстро и непредсказуемо,
создавая уникальные в своём роде организации и коммуника¬
ционные каналы. Более вероятным будет повторение ситуации
2006-2008 годов: республиканцы потеряют большинство в Кон¬
грессе, после чего демократы выиграют президентские выборы.
Без стоящего за ним массового движения новое демократическое
большинство будет способно реализовать лишь частичные рефор¬
мы и социальные программы, которые существенным образом
не оспорят контроль элит над ресурсами и государственными
полномочиями. Подобные невзрачные достижения в сочетании
с облегчением при уходе омерзительного Трампа и его приспеш¬
ников приведут к тому, что избиратели и активисты утратят
эмоции и надежды, которые толкают вперёд политическое дей¬
ствие. В отсутствие устойчивых организаций и идеологически
ангажированных СМИ можно будет поддерживать вовлечённость
в процесс лишь незначительного меньшинства американцев, чьи
личные, политические или классовые идентичности и интересы
должны сделать их новобранцами для новых или возрожденных
профсоюзов и партий.
ЭЛИТАМ ЗАНЯТЬ МЕСТА В СПАСАТЕЛЬНЫХ ЛОДКАХ!
Удивительно и иронично вот что: даже несмотря на то, что коман¬
дование, осуществляемое элитами над политикой и экономикой,
становится всё более уверенным и выгодным, у довольно суще¬
ственного количества представителей этих привилегированных
и могущественных деятелей появляется страх, что их жизнь не
будет в безопасности в стране, где они владычествуют.
«Беспокойство элит проникает сквозь политические границы.
Даже финансисты, которые поддерживали избрание президентом
Трампа в надежде на то, что он снизит налоги и сократит регули¬
рование, были встревожены тем, как его повстанческая кампания,
592
ГЛАВА 9. После заката
похоже, ускорила крах уважения к существующим институтам.
[Как отмечает менеджер одного хедж-фонда, заделавшийся лоб¬
бистом,] “на СМИ сейчас идёт атака. Можно только догадываться,
не является ли следующей судебная система. Не переходим ли мы
от “липовых новостей” к “липовым доказательствам” (from “fake
news” to “fake evidence”)? Для людей, чьё существование зависит от
контрактов с исковой силой, это вопрос жизни и смерти”.
Беспокойство элит возникло как эталон серьёзных затруднений
нашей страны по мере ухудшения государственных институтов. [Ещё
один менеджер хедж-фонда, на сей раз ставший руководителем
аналитического центра, отмечает:] “Почему люди, чьему могуществу
можно только позавидовать, кажутся столь испуганными?... Что
всё это на самом деле говорит о нашей системе?... Очень странная
штука. В целом заметно, что именно люди, больше всего пре¬
успевшие в гадании на кофейной гуще, — у них-то как раз больше
всего ресурсов, потому что именно так они и разбогатели, — сейчас
наиболее готовы выдернуть шнур и спрыгнуть с самолёта”»68.
Эван Оснос и менеджеры хедж-фондов, которых он цитирует, лишь
умозрительно рассуждают об источниках этого страха. По мере того,
как Соединёнными Штатами и всем миром всё больше овладевает
олигархия, можно ожидать появления всё новых подобных статей
и книг, поскольку журналисты и учёные прилагают усилия для по¬
нимания политических и экзистенциальных взглядов на мир тех
единственных социальных акторов, которые значимы для предопре¬
деления будущего всех остальных людей и планеты, на которой мы
живем. Тем не менее, даже если психология правящих элит зачастую
непрозрачна, можно выявить материальные основания их беспокойств.
Хотя выборы Трампа, проведённые им назначения и реализо¬
ванные им меры являются неожиданной милостью для многих
представителей верхушки, грубое недовольство масс, которое
обнажила его кампания, и открытое выражение социалистических
идеалов Берни Сандерсом и его сторонниками явственно проде¬
монстрировали элитам мощные источники возмездия и отчаяния,
которые настоящий правый популист или какой-нибудь левак,
68 Evan Osnos, «Doomsday Prep for the Super-Rich», New Yorker, January 30, 2017.
593
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
контролирующий Демократическую партию, в будущем сможет
использовать для проведения успешной президентской кампании.
Подобный исход, как уже указывалось выше, маловероятен, однако
за богачами числится долгая всемирная история продиктованного
страхом противодействия даже маловероятным угрозам снизу.
Для взаимосвязи национализма и антикапитализма существуют
непосредственные материальные основания. Результатом вечно¬
го внешнеторгового дефицита Соединённых Штатов оказывается
переход капитальных активов в руки неамериканцев. В 2016 году
иностранцам принадлежало 35% акционерного капитала США — для
сравнения, в 1982 году этот показатель составлял 11%69. Это означает,
что иностранцам достанется треть всех выгод от снижения налога
на прибыль корпораций — вот каких средств, способных поддержать
социальные программы для американцев, лишится Министерство
финансов. В совокупности с трансграничными слияниями компаний,
корпоративными инверсиями (так именуется схема по перемещению
места регистрации той или иной корпорации в страну с низкими
налогами) и получением американскими капиталистами граждан¬
ства других стран, у простых американцев появляется всё больше
реальных оснований видеть причину своей невозможности повлиять
на ситуацию и экономическое обнищание не в обездоленных им¬
мигрантах, а в богатых иностранцах. Богачи в своей повседневной
жизни и так уже устранились от опыта тех американцев, которые
оказались не столь удачливы, и общения с ними. Если же богатые
переселятся на другие континенты, то они станут ещё более чуждыми
для тех, кто остался в Америке. Разумеется, чрезмерное богатство
зависит от политического могущества, чему не раз приводились
свидетельства в этой книге. Однако богатые способны — и эта спо¬
собность лишь увеличивается — делегировать задачу политического
влияния оплачиваемым лоббистам, отрабатывающим связи, ранее
сформированные состоятельными элитами. Этими механизмами
можно с тем же успехом рулить из Новой Зеландии, что и находясь
в Нью-Йорке или Чикаго.
69 Steven Rosenthal, «Slashing Corporate Taxes: Foreigners Are Surprise Winners», Tax
Notes, October 23, 2017.
594
ГЛАВА 9. П ОСЛЕ ЗАКАТА
Но остаётся один момент, который элиты не смогут доводить
до конца издалека — да и справляться с ним на месте им удаётся
всё хуже. Речь идёт о преодолении частных интересов элит и мо¬
билизации их могущества и ресурсов в поддержку такой политики,
которая могла бы сохранять геополитическую или экономическую
гегемонию США. Подобно их предшественникам в Нидерландах
и Британии, американским элитам остаётся наслаждаться добы¬
чей, которую они с таким трудом отобрали у всех остальных.
Так будет происходить вне зависимости от того, будут ли они
оставаться в стране, которая больше не находится в центре мира,
или переберутся туда, где, как они надеются, явится восходящий
гегемон, или в некое безопасное и спокойное убежище, куда они
могут переместить свои капиталы, даже несмотря на то, что там
у них не будет политических связей для получения сверхприбы¬
лей. Хоть у себя дома, хоть за границей те, кто зарабатывал на
эпохе американской гегемонии и на её упадке, будут в состоянии
самоизолироваться от последствий своих могущества и алчности,
которые будут всё больше проявляться в политических расстрой¬
ствах, массовом отчаянии, внутренних и глобальных распрях, а за¬
одно и в повышении уровня моря на планете, более неспособной
вместить миллиарды людей. Перед ними — пусть и не из бункеров,
а с удалённых холмов и охраняемых жилых небоскрёбов — раз¬
вернутся чудесные виды.
ПРИЛОЖЕНИЕ I
Таблица 2А. Европейские территории, приобретённые и утраченные
великими державами в 1500-1817 годах
Территории,
утраченные
Территории, занятые
Испанией
Францией
Нидерландами
Британией
Испанией
1659: Артуа, Руси-
льон, Дюнкерк
1609: фактиче¬
ская незави¬
симость от
Испании
1714: Гиб-
ралтар,
Менорка
1668: часть Флан¬
дрии
1714: провин-
ция Гель дерн
1678: Франш-Кон-
те
Францией
1526: Ми¬
лан, Артуа,
Бургундия,
Фландрия
1815: осво¬
бождение от
владычества
Франции и
приобретение
контроля над
Бельгией
1544: Булонь
Нидерландами
1795: Бельгия
1806: Нидерланды
Британией
1559: все британ¬
ские владения во
Франции
596
ПРИЛОЖЕНИЕ I
Второстепен¬
ными
державами
1589:
завоевание
Португа¬
лии до
1640 года
1516: Миланское
герцогство
1735: Лотарингия
(ранее принадле¬
жала Габсбургам)
1768: Корсика
(ранее — владе¬
ние Генуи)
1797: Бельгия,
часть Рейнской
области, часть
Италии
1801: оставшаяся
часть Рейнской
области, Тоскана
1806-1810: остав¬
шаяся часть
Италии
1807: герцогство
Варшавское
Источники: Micheal Clodfelter, Warfare and Armed Conflicts: A Statistical
Reference to Casualty and Other Figures, 1500-2000, second edition (Jefferson,
NC: MacFarland, 2002); Pierre Serryn and Rene Blasselle, Atlas historique (Paris:
Bordas, 1983).
Примечание. В 1519-1558 годах король Испании Карл I одновременно был
императором Священной Римской империи (Карл V) и эрцгерцогом Ав¬
стрии. Карл отрекся от всех своих титулов в 1558 году, оставив некоторые
из них своему сыну Филиппу II и наследовавшей ему линии Габсбургов,
которая правила в Испании. Императорский титул и австрийские владе¬
ния Карл оставил своему брату Фердинанду I, который передал их своим
наследникам. В этой таблице имеются в виду территории австрийских,
а не испанских Габсбургов после разделения двух этих ветвей в 1558 году.
Таким образом, уступку Испанией Южных Нидерландов (Бельгии), Неапо¬
ля, Милана и Сардинии в пользу Австрии в 1714 году, уступку Сицилии
в пользу Священной Римской империи в 1720 году и уступку Тосканы
и Пармы в пользу Австрии в 1735 году можно рассматривать в качестве
потерь для Испании, несмотря на то, что эти территории перешли под
контроль другой ветви Габсбургов.
ПРИЛОЖЕНИЕ II
Таблица 2В. Колонии за пределами Европы, приобретённые и утраченные
великими державами в 1500-1817 годах
Территории,
Территории, занятые
утраченные
Испанией
Францией
Нидерландами
Британией
1402-1495:
Канарские
острова
1605-99: Ка¬
нада, долина
Миссисипи,
Луизиана
1615: Новые
Нидерланды
[Манхэттен
и близлежа¬
щие террито¬
рии]
1607-1733: 13
колоний
в Северной
Америке (об¬
рели незави¬
симость
в 1783 году)
1497-1560:
анклавы
в Северной
Африке
1625-1664:
семь островов
в Карибском
бассейне
1605-1757: вся
Индонезия
1610-1713:
Канада
Неевропей¬
цами
1511-1565:
Латинская
Америка, за
исключением
Бразилии и
Ла-Платы
(Уругвай)
1624: Фран¬
цузская
Гвиана
1608-1687: пор¬
ты в Китае
1612-1799:
Индия
1564-1571:
Филиппины
1664-1668:
отдельные ча¬
сти юго-вос¬
точной Индии
1652: Капская
колония
1625-1666: Ан¬
тигуа, Ангилья,
Монтсеррат,
Тортола, Бага¬
мы, Барбадос,
Баруба, Белиз
598
ПРИЛОЖЕНИЕ II
Примечание:
в 1811-1836
годах все
латиноаме¬
риканские
1677: порты
1628-1648:
Сен-Мар¬
тен (вторая
половина —
Франция),
Сент-Эсташ,
1664: Гамбия
колонии, ЗСІ
исключением
Кубы
и Пуэто-Ри-
ко, обрели не¬
зависимость
Сенегала
остров Саба
(к Британии
в 1797-1815
годах), Виргин¬
ские острова,
Тобаго, Гайана
1788: Австра¬
лия
У Португалии:
1605: отдель¬
ные зоны
внутри Индо¬
незии
У Португалии:
1612: порты
в Индии
Другими ев¬
ропейскими
державами
У Португалии:
1580: Куэн-
та (анклав
в Северной
Африке)
1630: Ресифи,
Бразилия
и близлежа¬
щие террито¬
рии (верну¬
лись
к Португалии
в 1654 году)
1777: Ла
Плата
1638-58: Цей¬
лон
У Дании:
1797: Виргин-
ские острова
1641: Малакка
1642: форты
в Гане
1657: Нагапат-
тинам (Индия)
599
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Территории,
утраченные
Территории, занятые
Испанией
Францией
Нидерландами
Британией
Испанией
1664: Гаити
(независи¬
мость с 1804
года)
1633: Кюрасао,
Бонайре и
1647: Аруба —
все три тер¬
ритории были
оккупированы
Британией
в 1800-1803
и 1807-1815
годах
1655: Ямайка
1739: Пуэрто
Белло
1763: Флорида
1797: Трини¬
дад
600
приложение ii
Францией
1783: Тобаго
1668: Монт¬
серрат
1758: Сене¬
гал
1759: Гваде¬
лупа
1762: Гре¬
нада
1763: Квебек,
атлантиче¬
ские провин¬
ции Канады,
долина
Миссисипи
1783: До¬
миника,
Гренада
1784: Монт¬
серрат
1794: Гваде¬
лупа
1797:
Сент-Люсия,
Сент-Вин¬
сент
1809: Сене¬
гал
1810:
Гваделупа,
Сейшелы,
Маврикий
1814: Тобаго
601
Ричард Лахман. Пассажиры первого класса на тонущем корабле
Территории, занятые
Территории,
утраченные
Испанией
Францией
Нидерландами
Британией
Нидерландами
1677: Тобаго
1664: Новые
Нидерланды
1672: Виргин¬
ские острова
1783: Цейлон
и порты
в Индии
1797: Малай¬
зия, Капская
колония, Гай¬
ана (частич¬
но утрачена
навсегда,
частично под
контролем до
1816 года)
1799: Аруба,
Кюрасао,
Бонэйр
1796-1800 и
1810-1817:
Индонезия
1801: Тобаго
1806: Капская
колония
1814: Гайана
602
приложение ii
Британией
1779: Фло¬
рида
1763: Гваделупа
1628: острова
Банда и фор¬
ты в Индоне¬
зии
1779: Гренада
1664: Монт¬
серрат
1783: Сенегал
1667: Суринам
1795: Гваделупа
1682: Бантам,
Ява
1817: Сенегал,
Гваделупа
1782: Монт¬
серрат
1803: Капская
колония
1816: Малакка,
Аруба, Кюра¬
сао, Бонэйр
1817: Индоне¬
зия
Источники: см. табл. 2А
СОДЕРЖАНИЕ
Георгий Дерлугъян. Структурная трагедия элит:
о роли Ричарда Лахманна в исторической социологии V
Предисловие 1
Введение. Проблема упадка 7
Часть I. Гегемония в прошлом 32
ГЛАВА 1. Гегемоны, империи и их элиты 32
ГЛАВА 2. Деньги и военный успех, 1500-1815 годы 75
ГЛАВА 3. Испания и Франция:
военное доминирование без гегемонии 131
ГЛАВА 4. Нидерланды: элиты против гегемонии 175
ГЛАВА 5. Британия: исключительный реформизм 221
Часть II. Гегемония сегодня 314
ГЛАВА 6. Соединённые Штаты:
от консенсуса к параличу, 1960-2016 314
ГЛАВА 7. Американская армия: вне конкуренции и без побед 393
ГЛАВА 8. Американская экономика: финансовая каннибализация 458
Часть III. После гегемонии 554
ГЛАВА 9. После заката 554
Приложение 1 596
Приложение II
598
УДК 321
ББК 60.5
Л29
Ричард Лахман.
Л29 «Пассажиры первого класса на тонущем корабле.
Политика элиты и упадок великих держав»
М: Издательство книжного магазина
«Циолковский», 2022 г. — 616 стр.
ISBN 978-5-6046411-8-7
«Пассажиры первого класса на тонущем корабле» — последняя книга
безвременно ушедшего из жизни американского социолога Ричарда Лахмана
(1956-2021) — подводит итог основных тем его исследований: конфликты меж¬
ду элитами европейских государств, формирование современной глобальной
системы политической власти, упадок США как сверхдержавы. В этой работе
Лахман, во многом опираясь на свои предыдущие, уже выходившие в России
книги «Капиталисты поневоле» и «Государства и власть», анализирует меха¬
низмы обретения, удержания и утраты глобальной гегемонии с акцентом на
современном американском материале. Сравнивая сегодняшнее положение
США с двумя предыдущими державами-гегемонами — Нидерландами и Вели¬
кобританией, Лахман приходит к выводу, что утрата американскими элитами
способности к эффективным реформам предопределяет необратимый закат
глобального доминирования Соединённых Штатов, хотя в финансовой сфере
их гегемония, скорее всего, будет продолжаться ещё долго. При обилии факти¬
ческого материала книга представляет и несомненный теоретический интерес,
поскольку оригинальный подход Лахмана к проблеме гегемонии основан на
критическом прочтении ключевых макросоциологических концепций, таких
как мир-системный анализ, военно-фискальная теория и др. Работа адресована
не только специалистам — историкам, политологам, социологам, но и более
широкой аудитории, интересующейся происхождением и устройством совре¬
менной экономики и геополитики.
ISBN 978-5-6046411-8-7
© New Left Books, 2020
© Николай Проценко, перевод, 2021
© ООО «Книгократия», 2022
ISBN 978-5-6046411-8-7
9 7856
4 641
87